Том 9 [Агата Кристи] (fb2) читать онлайн

ДЕСЯТЬ НЕГРИТЯТ

Глава первая

В углу курительного вагона первого класса судья Уоргрейв — он недавно вышел в отставку — попыхивал сигарой и просматривал отдел политики в «Таймс». Вскоре он отложил газету и выглянул из окна. Поезд проезжал через Сомерсет. Судья подсчитал — ему оставалось еще два часа пути.

Снова и снова он перебрал в уме все, что писалось в газетах о Негритянском острове. Первоначально его приобрел американский миллионер — страстный яхтсмен, который построил на этом островке неподалеку от берегов Девона роскошный дом в современном стиле. Но, увы, третья жена миллионера, его недавнее приобретение, не переносила качки, и это вынудило миллионера расстаться и с домом, и с островом. И вот в газетах замелькали объявления о продаже острова в сопровождении весьма красочных описаний. Затем последовало сообщение: остров купил некий мистер Оним. И тут заработала фантазия светских хроникеров. На самом деле Негритянский остров купила голливудская кинозвезда мисс Габриелла Терл! Она хочет провести там спокойно несколько месяцев — вдали от репортеров и рекламной шумихи! «Бизи Би» деликатно намекала: остров будет летней резиденцией королевской семьи. До мистера Мерриуэдера дошли слухи: остров купил молодой лорд Л. — он, наконец, пал жертвой Купидона и намерен провести на острове медовый месяц. «Джонасу» было доподлинно известно — остров приобрело Адмиралтейство для проведения неких весьма секретных экспериментов!

Поистине, Негритянский остров не сходил с газетных полос.

Судья Уоргрейв извлек из кармана письмо. На редкость неразборчивый почерк, но там и сям попадались и четко написанные слова:

«Милый Лоренс… Сто лет ничего о Вас не слышала… непременно приезжайте на Негритянский остров… Очаровательное место… о стольком надо поговорить… старые времена… общаться с природой… греться на солнышке… 12.40. с Паддингтонского вокзала… встречу Вас в Оукбридже… — и подпись с роскошным росчерком, — всегда Ваша Констанция Калмингтон».

Судья Уоргрейв унесся мыслями в прошлое, стараясь припомнить, когда он в последний раз видел леди Констанцию Калмингтон. Лет этак семь, если не все восемь тому назад. Тогда она уехала в Италию греться на солнышке, общаться с природой и с «contadini». Он слышал, что вслед за этим она перебралась в Сирию, где собиралась греться под еще более жарким солнцем и общаться с природой и бедуинами.

«Купить остров, — думал судья, — окружить себя атмосферой таинственности вполне в характере Констанции Калмингтон». И судья кивнул головой: он был доволен собой — его логика как всегда безупречна… Потом голова его упала на грудь — судья заснул…

Вера Клейторн — она ехала в третьем классе — откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза; кроме нее, в вагоне было еще пять пассажиров. Ужасно жарко сегодня в поезде! Как приятно будет пожить у моря! Нет, ей положительно повезло с этой работой! Когда нанимаешься на лето, вечно приходится возиться с кучей детей — устроиться секретарем почти невозможно. Даже через агентство.

И вдруг она получает письмо:

«Мне Вас рекомендовало агентство „Умелые женщины“. Насколько я понимаю, они Вас хорошо знают. Назовите, какое жалованье Вы хотите получить, я заранее на все согласна. Я ожидаю, что Вы приступите к своим обязанностям 8 августа. Поезд отправляется в 12.40 с Паддингтонского вокзала, Вас встретят на станции Оукбридж. Прилагаю пять фунтов на расходы.

Искренне Ваша Анна Нэнси Оним».

Наверху значился адрес: «Негритянский остров, Стиклхевн. Девон».

Негритянский остров! В последнее время газеты только о нем и писали! Репортеры рассыпали многозначительный намеки, сообщали занятные сплетни и слухи. Правды во всем этом было, по-видимому, мало. Но, во всяком случай, дом этот построил миллионер, и, как говорили, роскошь там была умопомрачительная.

Вера Клейторн, изрядно утомленная недавно закончившимся семестром, думала: «Место учительницы физкультуры в третьеразрядной школе — не Бог весть что… Если б только мне удалось получить работу в какой-нибудь приличной школе…» Тут сердце у нее сжалось, и она одернула себя: «Нет, надо считать, мне повезло. Если ты была под следствием, на тебе пятно, пусть даже тебя в конце концов и оправдали».

И она вспомнила, что следователь в своем заключении отметил ее присутствие духа и храбрость. Да, следствие прошло хорошо, просто лучше и желать нельзя. И миссий Хамилтон была так добра к ней… если б только не Хьюго. (Нет, нет, она не будет думать о Хьюго!)

Несмотря на жару, по коже у нее пошли мурашки, она пожалела, что едет к морю. Перед глазами возникла знакомая картина. Сирил плывет к скале, голова его то выныривает на поверхность, то погружается в море… Выныривает и погружается — погружается и выныривает… А она плывет, легко разрезает волны, привычно выбрасывая руки, и знает, слишком хорошо знает, что не успеет доплыть…

Море — теплые голубые волны — долгие часы на жарком песке — и Хьюго — он говорит, что любит се… Нет, нельзя думать о Хьюго…

Она открыла глаза и недовольно посмотрела на сидящего напротив мужчину. Высокий, дочерна загорелый, светлые глаза довольно близко посажены, жесткая складка дерзкого рта. И подумала: «Держу пари, он немало путешествовал по свету и немало повидал…»

Филиппу Ломбард достаточно было одного взгляда, чтобы составить впечатление о девушке напротив: хорошенькая, но что-то в ней от учительши… Хладнокровная и наверняка умеет за себя постоять, — и в любви, и в жизни. А ей, пожалуй, стоило бы заняться…

Он нахмурился. Нет, нет, сейчас не до этого. Дело есть дело. Сейчас надо сосредоточиться на работе.

Интересно, что за работа его ждет? Моррис напустил туману:

— Вам решать, капитан Ломбард, — не хотите, не беритесь.

Филипп задумчиво сказал:

— Вы предлагаете сто гиней? — Этак небрежно, будто для него сто гиней — сущие пустяки. Целых сто гиней, когда ему не на что сегодня пообедать. Впрочем, он вряд ли обманул Морриса, насчет денег его не обманешь — не такой он человек: про деньги он знает все.

— И больше вы ничего мне не можете сообщить? — продолжал он так же небрежно.

Мистер Айзек Моррис решительно помотал лысой головенкой:

— Нет, мистер Ломбард, тут я должен поставить точку. Моему клиенту известно, что вы незаменимый человек в опасных переделках. Мне поручили передать вам сто гиней — взамен вы должны приехать в Стиклхевн, тот, что в Девоне. Ближайшая к нему станция — Оукбридж. Там вас встретят и доставят на машине в Стиклхевн, оттуда переправят на моторке на Негритянский остров. А тут уж вы перейдете в распоряжение моего клиента.

— Надолго? — только и спросил Ломбард.

— Самое большее — на неделю.

Пощипывая усики, капитан Ломбард сказал:

— Вы, надеюсь, понимаете, что за незаконные дела я не берусь?

Произнеся эту фразу, он подозрительно посмотрел на собеседника. Мистер Моррис, хотя его толстые губы тронула улыбка, ответил совершенно серьезно:

— Если вам предложат что-нибудь противозаконное, вы, разумеется, в полном праве отказаться.

И улыбнулся — вот нахал! Улыбнулся так, будто знал, что в прошлом Ломбард вовсе не был таким строгим ревнителем законности.

Ломбард и сам не сдержал усмешки. Конечно, раз или два он чуть было не попался! Но ему все сходило с рук! Он почти ни перед чем не останавливался. Вот именно, что почти ни перед чем. Пожалуй, на Негритянском острове ему не придется скучать…

Мисс Брент — она ехала в вагоне для некурящих — сидела прямо, будто палку проглотила: она не привыкла давать себе потачку. Ей было шестьдесят пять, и она не одобряла современной расхлябанности. Ее отец, старый служака полковник, придавал большое значение осанке. Современные молодые люди невероятно распущены — стоит только посмотреть на их манеры, да и вообще по всему видно…

Сознание своей праведности и непоколебимой твердости помогало мисс Эмили Брент переносить духоту и неудобства поездки в битком набитом вагоне третьего класса.

Нынче все так себя балуют. Зубы рвут только с обезболиванием, от бессонницы глотают разные снотворные, сидят только на мягких креслах или подсунув под спину подушку, а молодые девушки ходят Бог знает в чем, не носят корсетов, а летом и вовсе валяются на пляжах полуголые… Мисс Брент поджала губы. Своим примером она хотела бы показать, как полагается вести себя людям определенного круга… Ей вспомнилось прошлое лето. Нет, нет, в этом году все будет иначе. Негритянский остров… И она вновь мысленно пробежала письмо, которое столько раз перечитывала:

«Дорогая мисс Брент, надеюсь. Вы меня еще помните? Несколько лет тому назад в августе мы жили в Беллхевнском пансионе, и, как мне казалось, у нас было много общего.

Теперь я открываю собственный пансионат на островке близ берегов Девона. По-моему, он как нельзя лучше подходит для пансиона с добротной кухней, без новомодных затей — словом, пансион для людей наших с Вами привычек, людей старой школы. Здесь не будет полуголой молодежи и граммофонов за полночь. Я была бы очень рада, если б Вы сочли возможным отдохнуть летом на Негритянском острове, разумеется, совершенно бесплатно, в качестве моей гостьи. Устроит ли Вас август? Скажем, числа с восьмого?

Искренне Ваша А. Н…»

Но как же ее все-таки зовут? Подпись удивительно неразборчивая. Теперь все подписываются так небрежно, возмущалась Эмили Брент.

Она перебрала в уме людей, с которыми встречалась в Беллхевне. Она провела там два лета подряд. Там жила та симпатичная пожилая женщина — миссис, миссис — как бишь ее фамилия? Ее отец был каноником. И еще там была мисс Олтон или Оден. Нет, нет, ее фамилия была Оньон! Ну конечно же Оньон!

Негритянский остров! Газеты много писали о Негритянском острове, прежде он будто бы принадлежал не то кинозвезде, не то американскому миллионеру. Конечно, зачастую эти острова продают задешево — остров не всякий захочет купить. Поначалу жизнь на острове кажется романтичной, а стоит там поселиться — и обнаруживается столько неудобств, что не чаешь от него избавиться. «Но как бы там ни было, — думала Эмили Брент, — бесплатный отдых мне обеспечен. Теперь, когда она так стеснена в средствах: ведь дивиденды то и дело не выплачиваются, не приходится пренебрегать возможностью сэкономить. Жаль только, что она почти ничего не может припомнить об этой миссис, а может быть, и мисс Оньон».

Генерал Макартур выглянул из окна. Поезд шел к Эксетеру — там генералу предстояла пересадка. Эти ветки, с их черепашьей скоростью, кого угодно выведут из терпения. А ведь по прямой до Негритянского острова — рукой подать.

Он так и не понял, кто же он все-таки, этот Оним, по-видимому, приятель Пройды Леггарда и Джонни Дайера.

«Приедет пара армейских друзей… хотелось бы поговорить о старых временах».

«Что ж, он с удовольствием поговорит о старых временах. Последние годы у него было ощущение, будто прежние товарищи стали его сторониться. А все из-за этих гнусных слухов! Подумать только: ведь с тех пор прошло почти тридцать лет! Не иначе, как Армитидж проболтался, — решил он. — Нахальный щенок. Да и что он мог знать? Да ладно, не надо об этом думать. К тому же, скорее всего ему просто мерещится — мерещится, что то один, то другой товарищ поглядывает на него косо.

Интересно посмотреть, какой он, этот Негритянский остров. О нем ходит столько сплетен. Похоже, слухи о том, что его купило Адмиралтейство, Военное министерство или Военно-воздушные силы, не так уж далеки от истины…

Дом на острове построил Элмер Робсон, молодой американский миллионер. Говорили, ухлопал на него уйму денег. Так что роскошь там поистине королевская…

Эксетер! Еще целый час в поезде! Никакого терпения не хватит. Так хочется побыстрее приехать…»

Доктор Армстронг вел свой «моррис» по Солсберийской равнине. Он совсем вымотался… В успехе есть и своя оборотная сторона. Прошли те времена, когда он сидел в своем роскошном кабинете на Харли-стрит в безупречном костюме, среди самой что ни на есть современной аппаратуры и ждал, ждал дни напролет, не зная, что впереди — успех или провал…

Он преуспел. Ему повезло! Впрочем, одного везения мало, нужно еще и быть хорошим профессионалом. Он знал свое дело — но и этого недостаточно для успеха. Требовалось еще, чтоб тебе повезло. А ему повезло! Неопределенный диагноз, одна-две благодарные пациентки — состоятельные и с положением в обществе, — и вот уже о нем заговорили: «Вам надо обратиться к Армстронгу, он хотя и молодой, но такой знающий: возьмите Пэм, у кого только она ни лечилась — годами, я вам говорю, годами, а Армстронг только взглянул — и понял, что с ней».

И пошло-поехало.

Так доктор Армстронг стал модным врачом. Теперь дни его были расписаны по минутам. У него не оставалось времени на отдых. Вот почему этим августовским утром он радовался, что покидает Лондон и уезжает на несколько дней на остров у берегов Девона. Конечно, это не отдых в полном смысле слова. Письмо было написано в выражениях весьма неопределенных, зато чек, приложенный к письму, был весьма определенным. Гонорар просто неслыханный. У этих Онимов, должно быть, денег куры не клюют. Похоже, мужа беспокоит здоровье жены, и он хочет узнать, как обстоят дела, не потревожив ее. Она ни за что не хочет показаться доктору. А при ее нервах…

«Ох, уж мне эти нервы! — Брови доктора взлетели вверх. — Ох, уж мне эти женщины и их нервы!» Ничего не скажешь, их капризы шли ему на пользу. Половина женщин, которые к нему обращались, ничем не болели, а просто бесились от скуки, но попробуй только заикнись об этом! И в конце концов, разве трудно отыскать то или иное недомогание: «У вас (какой-нибудь научный термин подлиннее) несколько не в норме, ничего серьезного, но вам следует подлечиться. Лечение самое несложное…» Ведь в медицине чаще всего лечит вера. А доктор Армстронг знал свое дело, что-что, а обнадежить, успокоить он умел.

«К счастью, после того случая, когда же это было — десять, да нет, уже пятнадцать лет тому назад, он сумел взять себя в руки. Он просто чудом выпутался. Да, тогда он совсем опустился. Но потрясение заставило его собраться с силами. На следующий же день он бросил пить. Ей-ей, просто чудо, что он тогда выпутался…»

Его оглушил пронзительный автомобильный гудок — мимо со скоростью километров сто тридцать как минимум промчался огромный «супер спорте далмейн». Доктор Армстронг чуть не врезался в забор. «Наверняка, один из этих молодых остолопов, которые носятся по дорогам сломя голову. До чего они ему надоели. А ведь он чудом спасся — и на этот раз тоже. Черт бы побрал этого остолопа!»

Тони Марстон, с ревом проносясь через деревушку Мир, думал: «И откуда только берутся эти колымаги? Ползут, как черепахи, и что самое противное — обязательно тащатся посреди дороги — нет чтоб посторониться! На наших английских дорогах класс езды не покажешь. Вот во Франции, там другое дело…

Остановиться здесь выпить или ехать дальше? Времени у него вагон. Осталось проехать всего какие-нибудь полторы сотни километров. Он, пожалуй, выпьет джину с имбирным лимонадом. Жара просто невыносимая!

А на этом островке наверняка можно будет недурно провести время, если погода не испортится. Интересно, кто они, эти Онимы? Не иначе, как выскочки, которым денег некуда девать. У Рыжика нюх на таких людей. Да и, по правде говоря, что ему, бедняге, остается: своих-то денег у него нет…

Надо надеяться, что с выпивкой они не жмутся. Хотя с этими выскочками ничего наперед не известно. А жаль, что слухи, будто остров купила Габриелла Терл, не подтвердились. Он бы не прочь повращаться среди кинозвезд. Что ж, надо полагать, какие-то девушки там все же будут…»

Он вышел из гостиницы, потянулся, зевнул, посмотрел на безоблачно голубое небо и сел в «далмейн».

Отличная фигура, высокий рост, вьющиеся волосы, ярко-голубые глаза на загорелом лице приковывали взгляды молодых женщин.

Он выжал акселератор, мотор взревел, и автомобиль нырнул в узкую улочку. Старики и мальчишки-посыльные поспешно посторонились. Уличная ребятня восхищенно провожала мешину глазами.

Антони Марстон продолжал свой триумфальный путь.

Мистер Блор ехал поездом с замедленной скоростью из Плимута. Кроме него, в купе был всего один пассажир — старый моряк с мутными от пьянства глазами. Впрочем, сейчас он клевал носом. Мистер Блор аккуратно вносил какие-то записи в блокнот. «Вот они все, голубчики, — бормотал он себе под нос, — Эмили Брент, Вера Клейторн, доктор Армстронг, Антони Марстон, старый судья Уоргрейв, Филипп Ломбард, генерал Макартур, кавалер ордена святого Михаила и Георгия и ордена „За боевые заслуги“, двое слуг — мистер и миссис Роджерс».

Он захлопнул блокнот и положил его в карман. Покосился на моряка, прикорнувшего в углу.

Набрался, будь здоров, с ходу определил мистер Блор.

И снова методично и основательно перебрал все в уме.

«Работа вроде несложная, — размышлял он. — Думаю, что осечки тут не будет. Вид у меня, по-моему, подходящий».

Он встал, придирчиво поглядел на себя в зеркало. В зеркале отражался человек не слишком выразительной наружности. Серые глаза поставлены довольно близко, маленькие усики. В облике что-то военное. «Могу сойти и за майора, — сказал своему отражению мистер Блор. — Ах ты, черт, забыл, там же будет тот генерал. Он меня сразу выведет на чистую воду. Южная Африка — вот что нужно! Никто из этой компании там не был, а я только что прочел рекламный проспект туристского агентства и смогу поддержать разговор. К счастью, жители колоний занимаются чем угодно. Так что я вполне могу сойти за дельца из Южной Африки.

Негритянский остров. Он как-то был там еще мальчишкой…

…Вонючая скала, засиженная чайками, километрах в двух от берега. Остров назвали так потому, что его очертания напоминают профиль человека с вывороченными губами.

Странная затея — построить дом на таком острове! В плохую погоду там и вовсе жить нельзя. Впрочем, каких только причуд не бывает у миллионеров!»

Старик в углу проснулся и сказал:

— На море ничего нельзя знать наперед — ни-че-го!

— Вы совершенно правы, ничего нельзя знать наперед, — поддакнул ему мистер Блор.

Старик икнул раз-другой и жалобно сказал:

— Шторм собирается.

— Да нет, приятель, — сказал Блор. — Погода отличная.

— А я вам говорю, что скоро будет буря, — рассердился старик, — у меня на это нюх.

— Может, вы и правы, — миролюбиво согласился мистер Блор.

Поезд остановился, старик, покачиваясь, поднялся.

— Мне сходить здесь, — сказал он и дернул дверь, но справиться с ней не смог. Мистер Блор пришел ему на помощь.

Старик остановился в двери, торжественно поднял руку, мутные глаза его моргали.

— Блюди себя, молись, — сказал он. — Блюди себя, молись. Судный день грядет

И вывалился на перрон. Раскинувшись на перроне, он посмотрел на мистера Блора и торжественно возгласил:

— Я обращаюсь к Вам, молодой человек. Судный день грядет.

«Для него судный день, наверняка, нагрянет скорее, чем для меня», — подумал мистер Блор, возвращаясь на свое место. И, как оказалось, ошибся.

Глава вторая

Перед зданием Оукбриджской станции в нерешительности сгрудилась кучка пассажиров. За ними выстроились носильщики с чемоданами.

Кто-то из носильщиков крикнул:

— Джим!

Из такси вышел шофер.

— Вы не на Негритянский остров собрались? — спросил он.

На его вопрос откликнулись сразу четверо, — удивленные пассажиры исподтишка оглядели друг друга.

— У нас здесь два такси, сэр, — обратился к судье Уоргрейву, как к старшему в группе, шофер. — Какое-то из них должно ждать поезд из Эксетера — с ним приедет еще один джентльмен. На это уйдет минут пять. Если кто-нибудь из вас согласится подождать, ехать будет удобнее.

Вера Клейторн, помня о своих секретарских обязанностях, сказала непререкаемым тоном, свойственным людям, привыкшим командовать:

— Я остаюсь, — и поглядела на остальных членов группы. Точь-в-точь так же она, должно быть, разбивала девочек на команды.

Мисс Брент чопорно сказала:

— Благодарю вас, — и села в такси.

Таксист почтительно придержал перед ней дверь.

Судья Уоргрейв последовал за ней.

Капитан Ломбард сказал:

— Я подожду с мисс…

— Клейторн, — сказала Вера.

— А меня зовут Ломбард, Филипп Ломбард.

Носильщики погрузили багаж. Уже в такси судья Уоргрейв сказал, выбрав тему с осмотрительностью старого законника:

— Отличная погода стоит.

— Прекрасная, — отозвалась мисс Брент.

«В высшей степени достойный старый джентльмен, — думала она. — В приморских пансионах таких обычно не встретишь. По-видимому, у этой миссис или мисс Оньон прекрасные связи…»

— Вы хорошо знаете эти места? — осведомился судья Уоргрейв.

— Я бывала в Корноуолле и в Торки, но в этой части Девона я впервые.

— Я тоже совсем не знаю здешних мест, — сказал судья.

Такси тронулось. Второй таксист сказал:

— Может, вам лучше подождать в машине?

— Нет, спасибо, — решительно отказалась Вера.

Капитан Ломбард улыбнулся:

— На мой вкус — освещенные солнцем стены куда привлекательнее, но, может быть, вам хочется пройти в вокзал.

— Нет, нет. На воздухе очень приятно после вагонной духоты.

— Да, путешествовать в поезде по такой погоде очень утомительно, — отозвался он.

— Надо надеяться, что она продержится, я имею в виду погоду, — вежливо поддержала разговор Вера. — Наше английское лето такое неустойчивое.

— Вы хорошо знаете эти места? — задал капитан Ломбард не отличавшийся особой оригинальностью вопрос.

— Нет, раньше я никогда здесь не бывала, — и быстро добавила, твердо решив сразу же поставить все точки над «i»: — Я до сих пор не познакомилась с моей хозяйкой.

— Хозяйкой?

— Я секретарь миссис Оним.

— Вот как! — Манеры Ломбарда заметно переменились: он заговорил более уверенно, развязно. — А вам это не кажется странным? — спросил он.

Вера рассмеялась:

— Ничего странного тут нет. Секретарь миссис Оним внезапно заболела, она послала телеграмму в агентство с просьбой прислать кого-нибудь взамен — и они рекомендовали меня.

— Вот оно что. А вдруг вы познакомитесь со своей хозяйкой и она вам не понравится?

Вера снова рассмеялась:

— Да ведь я нанимаюсь только на каникулы. Постоянно я работаю в женской школе. К тому же мне не терпится посмотреть на Негритянский остров. О нем столько писали в газетах. Скажите, там действительно так красиво?

— Не знаю. Я там никогда не был, — сказал Ломбард.

— Неужели? Онимы, похоже, от него без ума. А какие они? Расскажите, пожалуйста.

«Дурацкое положение, — думал Ломбард, — интересно, знаком я с ними или нет?»

— У вас по руке ползет оса, — быстро сказал он. — Нет, нет, не двигайтесь, — и сделал вид, будто сгоняет осу. — Ну, вот! Улетела.

— Спасибо, мистер Ломбард. Этим летом такое множество ос.

— А все жара. Кстати, вы не знаете, кого мы ждем?

— Понятия не имею.

Послышался гудок приближающегося поезда.

— А вот и наш поезд, — сказал Ломбард.

У выхода с перрона появился рослый старик, судя по седому ежику и аккуратно подстриженным седым усикам, военный в отставке. Носильщик, пошатывавшийся под тяжестью большого кожаного чемодана, указал ему на Веру и Ломбарда.

Вера выступила вперед, деловито представилась.

— Я секретарь миссис Оним, — сказала она. — Нас ждет машина, — и добавила: — А это мистер Ломбард.

Выцветшие голубые глаза старика, проницательные, несмотря на возраст, оглядели Ломбарда, и, если бы кто-то заинтересовался его выводами, он мог бы в них прочесть: «Красивый парень. Но что-то в нем есть подозрительное…»

Трое сели в такси. Проехали по сонным улочкам Оукбриджа, потом еще километра два по Плимутскому шоссе и нырнули в лабиринт деревенских дорог — крутых, узких, поросших травой.

Генерал Макартур сказал:

— Я совсем не знаю этих мест. У меня домик в Восточном Девоне, на границе с Дорсетом.

— А здесь очень красиво, — сказала Вера. — Холмы, рыжая земля, все цветет и трава такая густая.

— На мой вкус здесь как-то скученно. Я предпочитаю большие равнины. Там к тебе никто не может подкрасться… — возразил ей Филипп Ломбард.

— Вы, наверное, много путешествовали? — спросил Ломбарда генерал.

Ломбард дернул плечом.

— Да, пришлось пошататься по свету.

И подумал; «Сейчас он меня спросит, успел ли я участвовать в войне. Этих старых вояк больше ничего не интересует».

Однако генерал Макартур и не заикнулся о войне.

Преодолев крутой холм, они спустились петляющей проселочной дорогой к Стиклхевну — прибрежной деревушке в несколько домишек, неподалеку от которых виднелись одна-две рыбацкие лодки. Лучи закатного солнца осветили скалу, встававшую на юге из моря.

И тут они впервые увидели Негритянский остров.

— А он довольно далеко от берега, — удивилась Вера.

Она представляла остров совсем иначе — небольшой островок у берега, на нем красивый белый дом. Но никакого дома не было видно, из моря круто вздымалась скала, чьи очертания отдаленно напоминали гигантскую голову негра. В ней было что-то жутковатое. Вера вздрогнула.

У гостиницы «Семь звезд» их поджидала группа людей. Согбенный старик судья, прямая как палка мисс Эмили Брент и крупный, грубоватый с виду мужчина — он выступил вперед и представился.

— Мы решили, что лучше будет вас подождать, — сказал он, — и уехать всем разом. Меня зовут Дейвис. Родом из Наталя, прошу не путать с Трансвалем. Ха-ха-ха, — закатился он смехом.

Судья Уоргрейв посмотрел на него с откровенным недоброжелательством. Видно было, что ему не терпится дать приказ очистить зал суда. Мисс Эмили Брент явно пребывала в нерешительности, не зная, как следует относиться к жителям колоний.

— Не хотите промочить горло перед отъездом? — любезно предложил Дейвис.

Никто не откликнулся на его предложение, и мистер Дейвис повернулся на каблуках, поднял палец и сказал:

— В таком случае, не будем задерживаться. Наши хозяева ждут нас.

При этих словах на лицах гостей отразилось некоторое замешательство. Казалось, упоминание о хозяевах подействовало на них парализующе.

Дейвис сделал знак рукой — от стены отделился человек и подошел к ним. Качающаяся походка выдавала моряка.

Обветренное лицо, уклончивый взгляд темных глаз.

— Вы готовы, леди и джентльмены? — спросил он. — Лодка вас ждет. Еще два господина прибудут на своих машинах, но мистер Оним распорядился их не ждать: неизвестно, когда они приедут.

Группа пошла вслед за моряком по короткому каменному молу, у которого была пришвартована моторная лодка.

— Какая маленькая! — сказала Эмили Брент.

— Отличная лодка, мэм, лодка что надо, — возразил моряк. — Вы и глазом не успеете моргнуть, как она вас доставит хоть в Плимут.

— Нас слишком много, — резко оборвал его судья Уоргрейв.

— Она и вдвое больше возьмет, сэр.

— Значит, все в порядке, — вмешался Филипп Ломбард. — Погода отличная, море спокойное.

Мисс Брент, не без некоторого колебания, разрешила усадить себя в лодку. Остальные последовали за ней. Все они пока держались отчужденно. Похоже было, что они недоумевают, почему хозяева пригласили такую разношерстную публику.

Они собирались отчалить, но тут моряк — он уже держал в руках концы — замер. По дороге, спускающейся с крутого холма, в деревню въезжал автомобиль. Удивительно мощный и красивый, он казался каким-то нездешним видением. За рулем сидел молодой человек, волосы его развевал ветер. В отблесках заходящего солнца он мог сойти за молодого Бога из Северных саг. Молодой человек нажал на гудок, и прибрежные скалы откликнулись эхом мощному реву гудка.

Антони Марстон показался им тогда не простым смертным, а чуть ли не небожителем. Эта впечатляющая сцена врезалась в память всем.

Фред Нарракотт, сидя у мотора, думал, что компания подобралась довольно чудная. Он совсем иначе представлял себе гостей мистера Онима. Куда шикарнее. Разодетые дамочки, мужчины в яхтсменских костюмах — словом, важные шишки.

«Вот у мистера Элмера Робсона были гости так гости. — Фред Нарракотт ухмыльнулся. — Да уж те веселились — аж чертям тошно, а как пили!

Мистер Оним, видно, совсем другой. Странно, — думал Фред, — что я в глаза не видел ни мистера Онима, ни его хозяйку. Он ведь ни разу сюда не приехал, так и не побывал здесь. Всем распоряжается и за все платит мистер Моррис. Указания он дает точные, деньги платит сразу, а только все равно не дело это. В газетах писали, что с мистером Онимом связана какая-то тайна. Видно, и впрямь так, — думал Фред Нарракотт.

А может, остров действительно купила мисс Габриелла Терл. — Но, окинув взглядом пассажиров, он тут же отмел это предположение. Ну что они за компания для кинозвезды? — Он пригляделся к своим спутникам. — Старая дева, кислая, как уксус, он таких много повидал. И злющая, это бросается в глаза. Старик — настоящая военная косточка с виду. Хорошенькая молодая барышня, но ничего особенного — никакого тебе голливудского шику-блеску.

А веселый простоватый джентльмен — вовсе никакой и не джентльмен, а так — торговец на покое, — думал Фред Нарракотт. — Зато в другом джентльмене, поджаром, с быстрым взглядом, и впрямь есть что-то необычное. Вот он, пожалуй что, и имеет какое-то отношение к кино.

Из всех пассажиров в компанию кинозвезде годится только тот, что приехал на своей машине (и на какой машине! Да таких машин в Стиклхевне сроду не видели. Небось, стоит не одну сотню фунтов). Вот это гость что надо! По всему видать, денег у него куры не клюют. Вот если б все пассажиры были такие, тогда другое дело…

Да, если вдуматься, что-то здесь не так…»

Лодка, вспенивая воду, обогнула скалу. И тут они увидели дом. Южная сторона острова, в отличие от северной, отлого спускалась к морю. Дом расположился на южном склоне-низкий, квадратный, построенный в современном стиле, с огромными закругленными окнами. Красивый дом — дом, во всяком случае, не обманул ничьих ожиданий!

Фред Нарракотт выключил мотор, и лодка проскользнула в естественную бухточку между скалами.

— В непогоду сюда, должно быть, трудно причалить, — заметил Филипп Ломбард.

— Когда дует юго-восточный, — бодро ответил Фред Нарракотт, — к Негритянскому острову и вовсе не причалишь. Он бывает отрезан от суши на неделю, а то и больше.

Вера Клейторн подумала: «С доставкой продуктов наверняка бывают сложности. Чем плохи эти острова — здесь трудно вести хозяйство».

Борт моторки уперся в скалу — Фред Нарракотт спрыгнул на берег, и они с Ломбардом помогли остальным высадиться. Нарракотт привязал лодку к кольцу и повел пассажиров по вырубленным в скале ступенькам наверх.

— Недурной вид! — сказал генерал Макартур. Но ему было не по себе. «Странное место, что ни говори», — думал он.

Но вот, преодолев каменные ступени, компания вышла на площадку, и тут настроение у всех поднялось. В распахнутых дверях стоял представительный дворецкий — его торжественный вид подействовал на всех успокаивающе. Да и сам дом был удивительно красив, и пейзаж с площадки открывался великолепный.

Седой дворецкий, высокий, худощавый, весьма почтенного вида, пошел навстречу гостям.

— Извольте сюда, — сказал он.

В просторном холле гостей ожидали длинные ряды бутылок. Антони Марстон несколько взбодрился.

«И откуда только выкопали этих типов? — думал он. — Что у меня с ними общего? Интересно, о чем думал Рыжик, когда звал меня сюда? Одно хорошо, на выпивку здесь не скупятся. Да и льду хватает. Что там говорит дворецкий?»

— К сожалению, мистера Онима задерживают дела — он приедет только завтра. Мне приказано выполнять все пожелания гостей — и не хотят ли гости пройти в свои комнаты? Обед будет подан в восемь…

Вера поднялась вверх по лестнице следом за миссис Роджерс. Служанка распахнула настежь дверь в конце коридора, и Вера прошла в великолепную спальню с двумя большими окнами — из одного открывался вид на море, другое выходило на восток. Вера даже вскрикнула от восторга — так ей понравилась комната.

— Я надеюсь, здесь есть все, что вам нужно, мисс? — сказала миссис Роджерс.

Вера огляделась. Ее чемодан принесли и распаковали. Одна из дверей вела в ванную комнату, облицованную голубым кафелем.

— Да, да, все.

— Если вам что-нибудь понадобится, мисс, позвоните.

Голос у миссис Роджерс был невыразительный, унылый. Вера с любопытством посмотрела на нее. Бледная, бескровная — ни дать ни взять привидение! Волосы собраны в пучок, черное платье. Словом, внешность самая что ни на есть респектабельная. Вот только светлые глаза беспокойно бегают по сторонам.

«Да она, похоже, и собственной тени боится», — подумала Вера. И, похоже, попала в самую точку. Вид у миссис Роджерс был насмерть перепуганный… У Веры по спине пошли мурашки. «Интересно, чего может бояться эта женщина» — но вслух она любезно сказала:

— Я новый секретарь миссис Оним. Впрочем, вы наверняка об этом знаете.

— Нет, мисс, я ничего не знаю, — сказала миссис Роджерс. — Я получила только список с именами гостей и с указаниями, кого в какую комнату поместить.

— А разве миссис Оним не говорила вам обо мне? — спросила Вера.

— Я не видела миссис Оним, — сморгнула миссис Роджерс. — Мы приехали всего два дня назад.

«В жизни не встречала таких людей, как эти Онимы», — думала Вера. Но вслух сказала:

— Здесь есть еще прислуга?

— Только мы с Роджерсом, мисс.

Вера недовольно сдвинула брови: «Восемь человек, с хозяином и хозяйкой — десять, и только двое слуг».

— Я хорошо готовлю, — сказала миссис Роджерс. — Роджерс все делает по дому. Но я не ожидала, что они пригласят так много гостей.

— Вы справитесь? — спросила Вера.

— Не беспокойтесь, мисс, я справлюсь. Ну а если гости будут приезжать часто, надо думать, миссис Оним пригласит кого-нибудь мне в помощь.

— Надеюсь, — сказала Вера.

Миссис Роджерс удалилась бесшумно, как тень.

Вера подошла к окну и села на подоконник. Ею овладело смутное беспокойство. Все здесь казалось странным — и отсутствие Онимов, и бледная, похожая на привидение, миссис Роджерс. А уж гости и подавно: на редкость разношерстная компания. Вера подумала: «Жаль, что я не познакомилась с Онимами заранее… Хотелось бы знать, какие они…»

Она встала и, не находя себе места, заходила по комнате. Отличная спальня, обставленная в ультрасовременном стиле. На сверкающем паркетном полу кремовые ковры, светлые стены, длинное зеркало в обрамлении лампочек. На каминной полке никаких украшений, лишь скульптура в современном духе — огромный медведь, высеченный из глыбы белого мрамора, в него вделаны часы. Над часами, в блестящей металлической рамке кусок пергамента, на нем стихи. Вера подошла поближе — это была старая детская считалка, которую она помнила еще с детских лет:

— Десять негритят отправились обедать,

Один поперхнулся, их осталось девять.

Девять негритят, поев, клевали носом,

Один не смог проснуться, их осталось восемь.

Восемь негритят в Девон ушли потом,

Один не возвратился, остались всемером.

Семь негритят дрова рубили вместе,

Зарубил один себя — и осталось шесть их.

Шесть негритят пошли на пасеку гулять,

Одного ужалил шмель, их осталось пять.

Пять негритят судейство учинили,

Засудили одного, осталось их четыре.

Четыре негритенка пошли купаться в море,

Один попался на приманку, их осталось трое.

Трое негритят в зверинце оказались,

Одного схватил медведь, и вдвоем остались.

Двое негритят легли на солнцепеке,

Один сгорел — и вот один, несчастный, одинокий.

Последний негритенок поглядел устало,

Он пошел повесился, и никого не стало.

Вера улыбнулась: «Понятное дело: Негритянский остров!» Она подошла к окну, выходящему на море, и села на подоконник. Перед ней простиралось бескрайнее море. Земли не было видно: всюду, куда ни кинь взгляд, — голубая вода, покрытая легкой рябью и освещенная предзакатным солнцем.

«Море… Сегодня такое тихое, порой бывает беспощадным… Оно утягивает на дно. Утонул… Нашли утопленника… Утонул в море… Утонул, утонул, утонул… Нет, она не станет вспоминать… Не станет думать об этом! Все это в прошлом».

Доктор Армстронг Прибыл на Негритянский остров к закату. По дороге он поболтал с лодочником — местным жителем. Ему очень хотелось что-нибудь выведать о владельцах Негритянского острова, но Нарракотт, как ни странно, ничего толком не знал, а возможно, и не хотел говорить. Так что доктору Армстронгу пришлось ограничиться обсуждением погоды и видов на рыбную ловлю.

Он долго просидел за рулем и очень устал. У него болели глаза. Когда едешь на запад, весь день в глаза бьет солнце. «До чего же он устал! Море и полный покой — вот что ему нужно. Конечно, ему бы хотелось отдохнуть подольше, но этого он, увы, не мог себе позволить. То есть он, конечно, мог это себе позволить в смысле финансовом, но надолго отойти от дел он не мог. Так того гляди и клиентуру растеряешь. Теперь, когда он добился успеха, ни о какой передышке не может быть и речи. И все равно, — думал он, — хотя бы на сегодня забуду о Лондоне и о Харлистрит, и обо всем прочем, представлю себе, что я никогда больше туда не вернусь.

В самом слове «остров» есть какая-то магическая притягательная сила. Живя на острове, теряешь связь с миром; остров-это самостоятельный мир. Мир, из которого можно и не вернуться. Оставлю-ка я на этот раз повседневную жизнь со всеми ее заботами позади», — думал он. Улыбка тронула его губы: он принялся строить планы, фантастические планы на будущее. Поднимаясь по вырубленным в скале ступенькам, он продолжал улыбаться.

На площадке сидел в кресле старик — лицо его показалось доктору Армстронгу знакомым. «Где он мог видеть это жабье лицо, тонкую черепашью шею, ушедшую в плечи, и главное — эти светлые глаза-буравчики? Ну, как же, это старый судья Уоргрейв. Однажды он проходил свидетелем на его процессе. Вид у судьи был всегда сонный, но его никто не мог обойти. На присяжных он имел колоссальное влияние: говорили, что он может обвести вокруг пальца любой состав. Не раз и не два, когда обвиняемого должны были наверняка оправдать, ему удавалось добиться сурового приговора. Недаром его прозвали вешателем в мантии. Вот уж никак не ожидал встретить его здесь».

Судья Уоргрейв думал: «Армстронг?»

Помню, как он давал показания. Весьма осторожно и осмотрительно. Все доктора — олухи. А те, что с Харлистрит, глупее всех». И он со злорадством вспомнил о недавней беседе с одним лощеным типом с этой самой улицы.

Вслух он проворчал:

— Спиртное в холле.

— Должен пойти поздороваться с хозяевами, — сказал доктор Армстронг.

Судья Уоргрейв закрыл глаза, отчего достиг еще большего сходства с ящером, и сказал:

— Это невозможно.

— Почему? — изумился доктор Армстронг.

— Ни хозяина, ни хозяйки здесь нет, — сказал судья. — Весьма странный дом. Ничего не могу понять.

Доктор Армстронг вытаращил на него глаза. Чуть погодя, когда ему стало казаться, что старик заснул, Уоргрейв вдруг сказал:

— Знаете Констанцию Калмингтон?

— К сожалению, нет.

— Это не важно, — сказал судья, — в высшей степени рассеянная женщина, да и почерк ее практически невозможно разобрать. Я начинаю думать, может быть, я не туда приехал.

Доктор Армстронг покачал головой и прошел в дом.

А судья Уоргрейв еще некоторое время размышлял о Констанции Калмингтон: «Ненадежная женщина, но разве женщины бывают надежными?» И мысли его перескочили на двух женщин, с которыми он приехал: старую деву с поджатыми губами и молодую девушку. Девчонка ему не понравилась, хладнокровная вертушка. «Хотя нет, здесь не две, а три женщины, если считать миссис Роджерс.

Странная тетка, похоже, она всего боится. А впрочем, Роджерсы вполне почтенная пара и дело свое знают».

Тут на площадку вышел Роджерс.

— Вы не знаете, к вашим хозяевам должна приехать леди Констанция Калмингтон?

Роджерс изумленно посмотрел на него:

— Мне об этом ничего не известно, сэр.

Судья поднял было брови, но лишь фыркнул в ответ.

«Недаром этот остров называют Негритянским, — подумал он, — тут дело и впрямь темное».

Антони Марстон принимал ванну. Он нежился в горячей воде. Отходил после долгой езды. Мысли не слишком обременяли его. Антони жил ради ощущений и действий.

«Ну, да ладно — как-нибудь перебьюсь», — решил он и выбросил всякие мысли из головы.

Он отлежится в горячей ванне, сгонит усталость, побреется, выпьет коктейль, пообедает… А что потом?

Мистер Блор завязывал галстук. Он всегда с этим плохо справлялся. Поглядел в зеркало: все ли в порядке? Похоже, да.

С ним здесь не слишком приветливы… Они подозрительно переглядываются, будто им известно… Впрочем, все зависит от него. Он свое дело знает и сумеет его выполнить. Он поглядел на считалку в рамке над камином. Недурной штришок.

«Помню, я как-то был здесь еще в детстве, — думал он. — Вот уж не предполагал, что мне придется заниматься таким делом на этом острове. Одно хорошо: никогда не знаешь наперед, что с тобой случится…»

Генерал Макартур пребывал в мрачной задумчивости. «Черт побери, до чего все странно! Совсем не то, на что он рассчитывал… Будь хоть малейшая возможность, он бы под любым предлогом уехал… Ни минуты здесь не остался бы… Но моторка ушла. Так что хочешь не хочешь, а придется остаться. А этот Ломбард подозрительный тип. Проходимец какой-то. Ей-ей, проходимец».

С первым ударом гонга Филипп вышел из комнаты и направился к лестнице. Он двигался легко и бесшумно, как ягуар. И вообще во всем его облике было что-то от ягуара. Красивого хищника — вот кого он напоминал. «Всего одна неделя, — улыбнулся он. — Ну, что ж, он скучать не будет».

Эмили Брент, переодевшись к обеду в черные шелка, читала у себя в спальне Библию.

Губы ее бесшумно двигались:

«Обрушились народы в яму, которую выкопали; в сети, которую скрыли они, запуталась нога их.

Познан был Господь по суду, который Он совершил: нечестивый уловлен делами рук своих. Да обратятся нечестивые в ад»

Она поджала губы. И захлопнула Библию.

Поднялась, приколола на грудь брошь из дымчатого хрусталя и спустилась к обеду.

Глава третья

Обед близился к концу. Еда была отменная, вина великолепные. Роджерс прислуживал безукоризненно.

Настроение у гостей поднялось, языки развязались. Судья Уоргрейв, умягченный превосходным портвейном, в присущей емусаркастической манере рассказывал какуюто занятную историю; доктор Армстронг и Тони Марстон слушали. Мисс Брент беседовала с генералом Макартуром — у них нашлись общие знакомые. Вера Клейторн задавала мистеру Дейвису дельные вопросы о Южной Африке. Мистер Дейвис бойко отвечал. Ломбард прислушивался к их разговору. Раз-другой он глянул на Дейвиса, и его глаза сощурились. Время от времени он обводил взглядом стол, присматривался к сотрапезникам.

— Правда, занятные фигурки? — воскликнул вдруг Антони Марстон.

В центре круглого стола на стеклянной подставке а форме круга стояли маленькие фарфоровые фигурки.

— Понятно, — добавил Тони, — раз здесь Негритянский остров, как же без негритят.

Вера наклонилась, чтобы рассмотреть фигурки поближе.

— Интересно, сколько их здесь? Десять?

— Да, десять.

— Какие смешные! — умилилась Вера. — Да это же десять негритят из считалки. У меня в комнате она висит в рамке над камином.

Ломбард сказал:

— И у меня.

— И у меня.

— И у меня, — подхватил хор голосов.

— Забавная выдумка, вы не находите? — сказала Вера.

— Скорее детская, — буркнул судья Уоргрейв и налил себе портвейн.

Эмили Брент и Вера Клейторн переглянулись и поднялись с мест.

В распахнутые настежь стеклянные двери столовой доносился шум бившегося о скалы прибоя.

— Люблю шум моря, — сказала Эмили Брент.

— А я его ненавижу, — вырвалось у Веры.

Мисс Брент удивленно посмотрела на нее. Вера покраснела и, овладев собой, добавила:

— Мне кажется, в шторм здесь довольно неуютно.

Эмили Брент согласилась.

— Но я уверена, что на зиму дом закрывают, — сказала она. — Хотя бы потому, что слуг ни за какие деньги не заставишь остаться здесь на зиму.

Вера пробормотала:

— Я думаю, найти прислугу, которая согласилась бы жить на острове, и вообще трудно.

Эмили Брент сказала:

— Миссис Оним очень повезло с прислугой. Миссис Роджерс отлично готовит.

Вера подумала: «Интересно, что пожилые люди всегда путают имена».

— Совершенно с вами согласна, миссис Оним действительно очень повезло.

Мисс Брент — она только что вынула из сумки вышиванье и теперь вдевала нитку в иголку — так и застыла с иголкой в руке.

— Оним? Вы сказали Оним? — переспросила она.

— Да.

— Никаких Онимов я не знаю, — отрезала Эмили Брент.

Вера уставилась на нее:

— Но как же…

Она не успела закончить предложения. Двери отворились — пришли мужчины. За ними следовал Роджерс — он нес поднос с кофе.

Судья подсел к мисс Брент. Армстронг подошел к Вере. Тони Марстон направился к открытому окну. Блор в недоумении уставился на медную статуэтку, он никак не мог поверить, что эти странные углы и зигзаги изображают женскую фигуру. Генерал Макартур, прислонившись к каминной полке, пощипывал седые усики. Лучшего обеда и желать нельзя. Настроение у него поднялось. Ломбард взял «Панч», лежавший в кипе журналов на столике у стены, и стал перелистывать его. Роджерс обносил гостей кофе.

Кофе, крепкий, горячий, был очень хорош. После отличного обеда гости были довольны жизнью и собой.

Стрелки часов показывали двадцать минут десятого. Наступило молчание — спокойное, блаженное молчание.

И вдруг молчание нарушил ГОЛОС. Он ворвался в комнату — грозный, нечеловеческий, леденящий душу.

— Дамы и испода! Прошу тишины!

Все встрепенулись. Огляделись по сторонам, посмотрели друг на друга, на стены.

Кто бы это мог говорить?

А голос продолжал, громкий, отчетливый:

— Вам предъявляются следующие обвинения:

Эдуард Джордж Армстронг, вы ответственны за смерть Луизы Мэри Клине, последовавшую 14 марта 1925 года.

Эмили Каролина Брент, вы виновны в смерти Беатрисы Тейлор, последовавшей 5 ноября 1931 года.

Уильям Генри Блор, вы были причиной смерти Джеймса Стивена Ландора, последовавшей 10 октября 1928 года.

Вера Элизабет Клейторн, 11 августа 1935 года вы убили Сирила Огилви Хамилтона.

Филипп Ломбард, вы в феврале 1932 года обрекли на смерть 20 человек из восточно-африканского племени.

Джон Гордон Макартур, вы 4 февраля 1917 года намеренно послали на смерть любовника вашей жены Артура Ричмонда.

Антони Джеймс Марстон, вы убили Джона и Лоси Комбс 14 ноября прошлого года.

Томас Роджерс и Этель Роджерс, 6 мая 1929 года вы обрекли на смерть Дженнифер Брейди.

Лоренс Джон Уоргрейв, вы виновник смерти Эдуарда Ситона, последовавшей 10 июня 1930 года.

Обвиняемые, что вы можете сказать в свое оправдание?

Голос умолк.

На какой-то миг воцарилось гробовое молчание, потом раздался оглушительный грохот. Роджерс уронил поднос. И тут же из коридора донесся крик и приглушенный шум падения.

Первым вскочил на ноги Ломбард. Он бросился к двери, широко распахнул ее. На полу лежала миссис Роджерс.

— Марстон! — крикнул Ломбард.

Антони поспешил ему на помощь. Они подняли женщину и перенесли в гостиную. Доктор Армстронг тут же кинулся к ним. Он помог уложить миссис Роджерс на диван, склонился над ней.

— Ничего страшного, — сказал он, — потеряла сознание, только и всего. Скоро придет в себя.

— Принесите коньяк, — приказал Роджерсу Ломбард.

Роджерс был бел как мел, у него тряслись руки.

— Сейчас, сэр, — пробормотал он и выскользнул из комнаты.

— Кто это мог говорить? И где скрывается этот человек? — сыпала вопросами Вера. — Этот голос… он похож… похож…

— Да что же это такое? — бормотал генерал Макартур. — Кто разыграл эту скверную шутку?

Руки у него дрожали. Он сгорбился. На глазах постарел лет на десять.

Блор вытирал лицо платком. Только судья Уоргрейв и мисс Брент сохраняли спокойствие. Эмили Брент — прямая, как палка, высоко держала голову. Лишь на щеках ее горели темные пятна румянца. Судья сидел в своей обычной позе — голова его ушла в плечи, рукой он почесывал ухо. Но глаза его, живые и проницательные, настороженно шныряли по комнате.

И снова первым опомнился Ломбард. Пока Армстронг занимался миссис Роджерс, Ломбард взял инициативу в свои руки:

— Мне показалось, что голос шел из этой комнаты.

— Но кто бы это мог быть? — вырвалось у Веры. — Кто? Ясно, что ни один из нас говорить не мог.

Ломбард, как и судья, медленно обвел глазами комнату. Взгляд его задержался было на открытом окне, но он тут же решительно покачал головой. Внезапно его глаза сверкнули. Он кинулся к двери у камина, ведущей в соседнюю комнату. Стремительно распахнул ее, ворвался туда.

— Ну, конечно, так оно и есть, — донесся до них его голос.

Остальные поспешили за ним. Лишь мисс Брент не поддалась общему порыву и осталась на месте.

К общей с гостиной стене смежной комнаты был придвинут столик. На нем стоял старомодный граммофон — его раструб упирался в стену. Ломбард отодвинул граммофон, и все увидели несколько едва заметных дырочек в стене, очевидно, просверленных тонким сверлом.

Он завел граммофон, поставил иглу на пластинку, и они снова услышали:

«Вам предъявляются следующие обвинения».

— Выключите! Немедленно выключите, — закричала Вера, — Какой ужас!

Ломбард поспешил выполнить ее просьбу. Доктор Армстронг с облегчением вздохнул.

— Я полагаю, что это была глупая и злая шутка, — сказал он.

— Вы думаете, что это шутка? — тихо, но внушительно спросил его судья Уоргрейв.

— А как по-вашему? — уставился на него доктор.

— В настоящее время я не берусь высказаться по этому вопросу, — сказал судья, в задумчивости поглаживая верхнюю губу.

— Послушайте, вы забыли об одном, — прервал их Антони Марстон. — Кто, шут его дери, мог завести граммофон и поставить пластинку?

— Вы правы, — пробормотал Уоргрейв. — Это следует выяснить.

Он двинулся обратно в гостиную. Остальные последовали за ним.

Тут в дверях появился Роджерс со стаканом коньяка в руках. Мисс Брент склонилась над стонущей миссис Роджерс. Роджерс ловко вклинился между женщинами:

— С вашего разрешения, мэм, я поговорю с женой.

Этель, послушай, Этель, не бойся. Ничего страшного не случилось. Ты меня слышишь? Соберись с силами.

Миссис Роджерс дышала тяжело и неровно. Ее глаза, испуганные и настороженные, снова и снова обводили взглядом лица гостей.

— Ну же, Этель. Соберись с силами! — увещевал жену Роджерс.

— Вам сейчас станет лучше, — успокаивал миссис Роджерс доктор Армстронг. — Это была шутка.

— Я потеряла сознание, сэр? — спросила она.

— Да.

— Это все из-за голоса — из-за этого ужасного голоса, можно подумать, он приговор зачитывал. — Лицо ее снова побледнело, веки затрепетали.

— Где же, наконец, коньяк? — раздраженно спросил доктор Армстронг.

Роджерс поставил стакан на маленький столик. Стакан передали доктору, он поднес его задыхающейся миссис Роджерс.

— Выпейте, миссис Роджерс.

Она выпила, поперхнулась, закашлялась. Однако коньяк все же помог — щеки ее порозовели.

— Мне гораздо лучше, — сказала она. — Все вышло до того неожиданно, что я сомлела.

— Еще бы, — прервал ее Роджерс. — Я и сам поднос уронил. Подлые выдумки, от начала и до конца. Интересно бы узнать…

Но тут его прервали. Раздался кашель — деликатный, короткий кашель, однако он мигом остановил бурные излияния дворецкого. Он уставился на судью Уоргрейва — тот снова кашлянул.

— Кто завел граммофон и поставил пластинку? Это были вы, Роджерс? — спросил судья.

— Кабы я знал, что это за пластинка, — оправдывался Роджерс. — Христом Богом клянусь, я ничего не знал, сэр. Кабы знать, разве бы я ее поставил?

— Охотно вам верю, но все же, Роджерс, вам лучше объясниться, — не отступался судья.

Дворецкий утер лицо платком.

— Я выполнял указания, сэр, только и всего, — оправдывался он.

— Чьи указания?

— Мистера Онима.

Судья Уоргрейв сказал:

— Расскажите мне все как можно подробнее. Какие именно указания дал вам мистер Оним?

— Мне приказали поставить пластинку на граммофон, — сказал Роджерс. — Я должен был взять пластинку в ящике, а моя жена завести граммофон в тот момент, когда я буду обносить гостей кофе.

— В высшей степени странно, — пробормотал судья.

— Я вас не обманываю, сэр, — оправдывался Роджерс. — Христом Богом клянусь, это чистая правда. Знал бы я, что это за пластинка, а мне и невдомек. На ней была наклейка, на наклейке название — все честь по чести, ну я и подумал, что это какая-нибудь музыка.

Уоргрейв перевел взгляд на Ломбарда:

— На пластинке есть название?

Ломбард кивнул.

— Совершенно верно, сэр, — оскалил он в улыбке острые белые зубы. — Пластинка называется «Лебединая песня».

Генерала Макартура прорвало.

— Неслыханная наглость! — возопил он. — Ни с того ни с сего бросить чудовищные обвинения. Мы должны чтото предпринять. Пусть этот Оним, кто б он ни был…

— Вот именно, — прервала его Эмили Брент. — Кто он такой? — сказала она сердито.

В разговор вмешался судья. Властно — годы, проведенные в суде, прошли недаром — он сказал:

— Прежде всего мы должны узнать, кто этот мистер Оним. А вас, Роджерс, я попрошу уложить вашу жену, потом возвратиться сюда.

— Слушаюсь, сэр.

— Я помогу вам, Роджерс, — сказал доктор Армстронг.

Миссис Роджерс — ее поддерживали под руки муж и доктор, — шатаясь, вышла из комнаты. Когда за ними захлопнулась дверь, Тони Марстон сказал:

— Не знаю, как вы, сэр, а я не прочь выпить.

— Идет, — сказал Ломбард.

— Пойду на поиски, посмотрю, где тут что, — сказал Тони, вышел и тут же вернулся. — Выпивка стояла на подносе прямо у двери — ждала нас.

Он бережно поставил поднос на стол и наполнил бокалы. Генерал Макартур и судья пили неразбавленное виски.

Всем хотелось взбодриться. Одна Эмили Брент попросила принести ей стакан воды.

Вскоре доктор Армстронг вернулся в гостиную.

— Оснований для беспокойства нет, — сказал он. — Я дал ей снотворное. Что это вы пьете? Я, пожалуй, последую вашему примеру.

Мужчины наполнили бокалы по второму разу. Чуть погодя появился Роджерс. Судья Уоргрейв взял на себя расследование. Гостиная на глазах превратилась в импровизированный зал суда.

— Теперь, Роджерс, — сказал судья, — мы должны добраться до сути. Кто такой мистер Оним?

— Владелец этого острова, сэр, — уставился на судью Роджерс.

— Это мне известно. Что знаете вы лично об этом человеке?

Роджерс покачал головой:

— Ничего не могу вам сообщить, сэр, я его никогда не видел.

Гости заволновались.

— Никогда не видели его? — спросил генерал Макартур. — Что же все это значит?

— Мы с женой здесь всего неделю. Нас наняли через агентство. Агентство «Регина» в Плимуте прислало нам письмо.

Блор кивнул.

— Старая почтенная фирма, — сообщил он.

— У вас сохранилось это письмо? — спросил Уоргрейв.

— Письмо, в котором нам предлагали работу? Нет, сэр. Я его не сохранил.

— Ну, что же, продолжайте. Вы утверждаете, что вас наняли на работу письмом.

— Да, сэр. Нам сообщили, в какой день мы должны приехать. Так мы и сделали. Дом был в полном порядке. Запасы провизии, налаженное хозяйство. Нам осталось только стереть пыль.

— А дальше что?

— Да ничего, сэр. Нам было велено — опять же в письме — приготовить комнаты для гостей, а вчера я получил еще одно письмо от мистера Онима. В нем сообщалось, что они с миссис Оним задерживаются, и мы должны принять гостей как можно лучше. Еще там были распоряжения насчет обеда, а после обеда, когда я буду обносить гостей кофе, мне приказали поставить пластинку.

— Но хоть это письмо вы сохранили? — раздраженно спросил судья.

— Да, сэр, оно у меня с собой.

Он вынул письмо из кармана и протянул судье.

— Хм, — сказал судья, — отправлено из «Ритца» и напечатано на машинке.

— Разрешите взглянуть? — кинулся к судье Блор.

Выдернул письмо из рук судьи и пробежал его.

— Пишущая машинка «Коронейшн», — пробурчал он. — Новехонькая — никаких дефектов. Бумага обыкновенная, на такой пишут все. Письмо нам ничего не дает. Вряд ли на нем есть отпечатки пальцев.

Уоргрейв испытующе посмотрел на Блора.

Антони Марстон — он стоял рядом с Блором — разглядывал письмо через его плечо:

— Ну и имечко у нашего хозяина. Алек Норман Оним. Язык сломаешь.

Судья чуть не подскочил.

— Весьма вам признателен, мистер Марстон, — сказал он. — Вы обратили мое внимание на любопытную и наталкивающую на размышления деталь, — обвел глазами собравшихся и, вытянув шею, как разъяренная черепаха, сказал: — Я думаю, настало время поделиться друг с другом своими сведениями. Каждому из нас следует рассказать все, что он знает о хозяине дома, — сделал паузу и продолжал: — Все мы приехали на остров по его приглашению. Я думаю, для всех нас было бы небесполезно, если бы каждый объяснил, как он очутился здесь.

Наступило молчание, но его чуть не сразу же нарушила Эмили Брент.

— Все это очень подозрительно, — сказала она. — Я получила письмо, подписанное очень неразборчиво. Я решила, что его послала одна женщина, с которой познакомилась на курорте летом года два-три тому назад. Мне кажется, ее звали либо миссис Оден, либо Оньон. Я знаю миссис Оньон, знаю также и мисс Оден. Но со всей уверенностью могу утверждать, что у меня нет ни знакомых, ни друзей по фамилии Оним.

— У вас сохранилось это письмо, мисс Брент? — спросил судья.

— Да, я сейчас принесу его.

Мисс Брент ушла и через минуту вернулась с письмом.

— Кое-что начинает проясняться, — сказал судья, прочтя письмо. — Мисс Клейторн?

Вера объяснила, как она получила место секретаря.

— Марстон? — сказал судья.

— Получил телеграмму от приятеля, — сказал Антони, — Рыжика Беркли. Очень удивился — думал, он в Норвегии. Он просил приехать побыстрее сюда.

Уоргрейв кивнул.

— Доктор Армстронг? — сказал он.

— Меня пригласили в профессиональном качестве.

— Понятно. Вы не знали эту семью прежде?

— Нет. В полученном мною письме ссылались на одного моего коллегу.

— Для пущей достоверности, конечно, — сказал судья. — Ваш коллега, я полагаю, в это время находился где-то вне пределов досягаемости?

— Да.

Ломбард — он все это время не сводил глаз с Блора — вдруг сказал: — Послушайте, а мне только что пришло в голову… Судья поднял руку:

— Минуточку…

— Но мне…

— Нам следует придерживаться определенного порядка, мистер Ломбард. Сейчас мы расследуем причины, которые привели нас на этот остров. Генерал Макартур?

Генерал пробормотал, пощипывая усики:

— Получил письмо… от этого типа Онима… он упоминал старых армейских друзей, которых я здесь повидаю. Писал: «Надеюсь, Вы не посетуете на то, что я счел возможным без всяких церемоний обратиться к Вам». Письма я не сохранил.

— Мистер Ломбард? — сказал Уоргрейв.

Ломбард лихорадочно думал, выложить все начистоту или нет.

— То же самое, — сказал, наконец, он, — и получил приглашение, где упоминались общие знакомые, попался на удочку. Письмо я порвал.

Судья Уоргрейв перевел взгляд на мистера Блора. Судья поглаживал пальцем верхнюю губу, в голосе его сквозила подозрительная вежливость.

— Только что мы пережили весьма неприятные минуты. Некий бестелесный голос, обратившись к нам поименно, предъявил всем определенные обвинения. Ими мы займемся в свое время. Теперь же я хочу выяснить одно обстоятельство: среди перечисленных имен упоминалось имя некоего Уильяма Генри Блора. Насколько нам известно, среди нас нет человека по имени Блор. Имя Дейвис упомянуто не было. Что вы на это скажете, мистер Дейвис?

— Дальше играть в прятки нет смысла, — помрачнел Блор. — Вы правы, моя фамилия вовсе не Дейвис.

— Значит, вы и есть Уильям Генри Блор?

— Так точно.

— Я могу еще кое-что добавить к этому, — вмешался Ломбард. — То, что вы здесь под чужой фамилией, мистер Блор, это еще полбеды, вы еще и враль, каких мало. Вы утверждаете, что жили в Южной Африке, и в частности в Натале. Я знаю Южную Африку и знаю Наталь, и готов присягнуть, что вы в жизни своей там не были.

Восемь пар глаз уставились на Блора. Подозрительно, сердито. Антони Марстон, сжав кулаки, двинулся было к нему.

— Это твои шуточки, подлюга? Отвечай!

Блор откинул голову, упрямо выдвинул тяжелую челюсть.

— Вы ошиблись адресом, господа, — сказал он, — у меня есть с собой удостоверение личности — вот оно. Я — бывший чиновник отдела по расследованию уголовных дел Скотланд-Ярда. Теперь я руковожу сыскным агентством в Плимуте. Сюда меня пригласили по делу.

— Кто вас пригласил? — спросил Уоргрейв.

— Оним. Вложил в письмо чек — и немалый — на расходы, указал, что я должен делать. Мне было велено втереться в компанию, выдав себя за гостя. Я должен был следить за вами — ваши имена мне сообщили заранее. — Вам объяснили почему?

— Из-за драгоценностей миссис Оним, — удрученно сказал Блор, — миссис Оним! Чтоб такой стреляный воробей, как я, попался на мякине. Да никакой миссис Оним и в помине нет.

Судья снова погладил верхнюю губу, на этот раз задумчиво.

— Ваши заключения представляются мне вполне обоснованными, — сказал он, — Алек Норман Оним! Под письмом мисс Брент вместо фамилии стоит закорючка, но имена написаны вполне ясно — Анна Нэнси — значит, оба раза фигурируют одинаковые инициалы: Алек Норман Оним — Анна Нэнси Оним, то есть каждый раз — А. Н. Оним. И если слегка напрячь воображение, мы получим — аноним!

— Боже мой, это же безумие! — вырвалось у Веры. Судья согласно кивнул головой.

— Вы правы, — сказал он. — Я нисколько не сомневаюсь, что нас пригласил на остров человек безумный. И, скорее всего, опасный маньяк.

Глава четвертая

Наступила тишина — гости в ужасе застыли на своих местах. Молчание нарушил тонкий въедливый голосок судьи.

— А теперь приступим к следующей стадии расследования. Но прежде всего я хочу приобщить к делу и свои показания. — Он вынул из кармана письмо, бросил его на стол. — Письмо написано якобы от имени моей старинной приятельницы — леди Констанции Калмингтон. Я давно не видел ее. Несколько лет тому назад она уехала на Восток. Письмо выдержано в ее духе — именно такое несуразное, сумасбродное письмо сочинила бы она. В нем она приглашала меня приехать, о своих хозяевах упоминала в самых туманных выражениях. Как видите, прием тот же самый, а это само собой подводит нас к одному немаловажному выводу. Кто бы ни был человек, который заманил нас сюда, — мужчина или женщина, — он нас знает или, во всяком случае, позаботился навести справки о каждом из нас. Он знает о моих дружеских отношениях с леди Констанцией и знаком с ее эпистолярным стилем. Знает он и коллег доктора Армстронга и то, где они сейчас находятся. Ему известно прозвище друга мистера Марстона. Он в курсе того, где отдыхала два года назад мисс Брент и с какими людьми она там встречалась. Знает он и об армейских друзьях генерала Макартура, — и, помолчав, добавил: — Как видите, наш хозяин знает о нас не так уж мало. И на основании этих сведений он предъявил нам определенные обвинения.

Его слова вызвали бурю негодования.

— Ложь!.. — вопил генерал Макартур. — Наглая клевета!

— Это противозаконно! — вторила Вера. Голос ее пресекался. — Какая низость!

— Понятия не имею, что имел в виду этот идиот! — буркнул Антони Марстон.

Судья Уоргрейв поднял руку, призывая к молчанию.

— Вот что я хочу заявить. Наш неизвестный друг обвиняет меня в убийстве некоего Эдуарда Ситона. Я отлично помню Ситона. Суд над ним состоялся в июне 1930 года. Ему было предъявлено обвинение в убийстве престарелой женщины. У него был ловкий защитник, и он сумел произвести хорошее впечатление на присяжных. Тем не менее свидетельские показания полностью подтвердили его виновность. Я построил обвинительное заключение на этом, и присяжные пришли к выводу, что он виновен. Вынося ему смертный приговор, я действовал в соответствии с их решением. Защита подала на апелляцию, указывая, что на присяжных было оказано давление. Апелляцию отклонили, и приговор привели в исполнение. Я заявляю, что совесть моя в данном случае чиста. Приговорив к смерти убийцу, я выполнил свой долг, и только.

— …Ну как же, дело Ситона! — вспоминал Армстронг. — Приговор тогда удивил всех. Накануне он встретил в ресторане адвоката Маттьюза. «Оправдательный приговор у нас в кармане — никаких сомнений тут быть не может», — уверил он Армстронга. Потом до Армстронга стали доходить слухи, будто судья был настроен против Ситона, сумел обвести присяжных, и они признали Ситона виновным. Сделано все было по закону: ведь старый Уоргрейв знает закон как свои пять пальцев. Похоже, что у него были личные счеты с этим парнем. Воспоминания молниеносно пронеслись в мозгу доктора.

— А вы встречались с Ситоном? Я имею в виду-до процесса, — вырвался у него вопрос; если б он дал себе труд подумать, он никогда бы его не задал.

Прикрытые складчатыми, как у ящера, веками, глаза остановились на его лице.

— Я никогда не встречал Ситона до процесса, — невозмутимо сказал судья.

«Как пить дать врет», — подумал Армстронг.

— Я хочу вам рассказать про этого мальчика — Сирила Хамилтона, — сказала Вера. Голос у нее дрожал. — Я была его гувернанткой. Ему запрещали заплывать далеко. Однажды я отвлеклась, и он уплыл. Я кинулась за ним… Но опоздала… Это был такой ужас… Но моей вины в этом нет. Следователь полностью оправдал меня. И мать Сирила была ко мне очень добра. Если даже она ни в чем меня не упрекала, кому… кому могло понадобиться предъявить мне такое обвинение? Это чудовищная несправедливость… — она зарыдала.

Генерал Макартур потрепал ее по плечу.

— Успокойтесь, милочка, успокойтесь, — сказал он. — Мы вам верим. Да он просто ненормальный, этот тип. Ему место в сумасшедшем доме. Мало ли что может прийти в голову сумасшедшему. — Генерал приосанился, расправил плечи. — На подобные обвинения лучше всего просто не обращать внимания. И все же я считаю своим долгом сказать, что в этой истории про молодого Ричмонда нет ни слова правды. Ричмонд был офицером в моем полку. Я послал его в разведку. Он был убит. На войне это случается сплошь и рядом. Больше всего меня огорчает попытка бросить тень на мою жену. Во всех отношениях безупречная женщина. Словом, жена Цезаря…

Генерал сел. Трясущейся рукой пощипывал усики. Видно, эта речь стоила ему немалых усилий.

Следующим взял слово Ломбард. В глазах его прыгали чертики.

— Так вот, насчет этих туземцев… — начал он.

— Да, так как же с туземцами? — сказал Марстон.

Ломбард ухмыльнулся.

— Все — чистая правда! Я их бросил на произвол судьбы. Вопрос самосохранения. Мы заблудились в буше. И тогда я с товарищами смылся, а оставшийся провиант прихватил с собой.

— Вы покинули ваших людей? — возмутился генерал Макартур. — Обрекли их на голодную смерть?

— Конечно, поступок не вполне достойный представителя белой расы, но самосохранение — наш первый долг. И потом, туземцы не боятся умереть — не то что мы, европейцы.

Вера подняла глаза на Ломбарда.

— И вы оставили их умирать с голоду?

— Вот именно, — ответил Ломбард, и его смеющиеся глаза прямо посмотрели в испуганные глаза девушки.

— Я все пытаюсь вспомнить — Джон и Люси Комбс, — протянул Антони Марстон. — Это, наверное, те ребятишки, которых я задавил неподалеку от Кембриджа. Жутко не повезло.

— Кому не повезло — им или вам? — ехидно спросил судья Уоргрейв.

— По правде говоря, я думал, что мне, но вы, разумеется, правы, не повезло им. Хотя это был просто несчастный случай. Они выбежали прямо на дорогу. У меня на год отобрали права. Нешуточная неприятность.

Доктор Армстронг вспылил:

— Недопустимо ездить с такой скоростью — за это следует наказывать. Молодые люди вроде вас представляют опасность для общества.

Антони пожал плечами:

— Но мы живем в век больших скоростей! И потом дело не в скорости, а в наших отвратительных дорогах. На них толком не разгонишься. — Он поискал глазами свой бокал, подошел к столику с напитками, налил себе еще виски с содовой. — Во всяком случае, моей вины тут не было. Это просто несчастный случай, — бросил он через плечо.

Дворецкий Роджерс, ломая руки, то и дело облизывал пересохшие губы.

— С вашего позволения, господа, мне бы тоже хотелось кое-что добавить, — сказал он почтительно.

— Валяйте, — сказал Ломбард.

Роджерс откашлялся, еще раз провел языком по губам:

— Тут упоминалось обо мне и миссис Роджерс. Ну и о мисс Брейди. Во всем этом нет ни слова правды. Мы с женой были с мисс Брейди, пока она не отдала Богу душу. Она всегда была хворая, вечно недомогала. В ту ночь, сэр, когда у нее начался приступ, разыгралась настоящая буря. Телефон не работал, и мы не могли позвать доктора. Я пошел за ним пешком. Но врач подоспел слишком поздно. Мы сделали все, чтобы ее спасти, сэр. Мы ее любили, это все кругом знали. Никто о нас худого слова не мог сказать. Святой истинный крест.

Ломбард задумчиво посмотрел на дворецкого — дергающиеся пересохшие губы, испуганные глаза. Вспомнил, как тот уронил поднос. Подумал: «Верится с трудом», — но вслух ничего не сказал.

— А после ее смерти вы, конечно, получили маленькое наследство? — спросил Блор нагло, нахраписто, как и подобает бывшему полицейскому.

— Мисс Брейди оставила нам наследство в награду за верную службу. А почему бы и нет, хотел бы я знать? — вспылил Роджерс.

— А что вы скажете, мистер Блор? — спросил Ломбард.

— Я?

— Ваше имя числилось в списке.

Блор побагровел.

— Вы имеете в виду дело Ландора? Это дело об ограблении Лондонского коммерческого банка.

— Ну как же, помню, помню, хоть я и не участвовал в этом процессе, — зашевелился в кресле судья Уоргрейв. — Ландора осудили на основании ваших показаний, Блор.

Вы тогда служили в полиции и занимались этим делом.

— Верно, — согласился Блор.

— Ландора приговорили к пожизненной каторге, и он умер в Дартмуре через год. Он был слабого здоровья.

— Ландор был преступник, — сказал Блор. — Ночного сторожа ухлопал он — это доказано.

— Если я не ошибаюсь, вы получили благодарность за умелое ведение дела, — процедил Уоргрейв.

— И даже повышение, — огрызнулся Блор. И добавил неожиданно севшим голосом: — Я только выполнил свой долг.

— Однако какая подобралась компания! — расхохотался Ломбард. — Все, как один, законопослушные, верные своему долгу граждане. За исключением меня, конечно. Ну, а вы, доктор, что нам скажете вы? Нашалили по врачебной части? Запрещенная операция? Не так ли?

Эмили Брент метнула на Ломбарда презрительный взгляд и отодвинулась подальше от него.

Доктор Армстронг отлично владел собой — он только добродушно покачал головой.

— Признаюсь, я в полном замешательстве, — сказал он, — имя моей жертвы ни о чем мне не говорит. Как там ее называли: Клис? Клоуз? Не помню пациентки с такой фамилией, да и вообще не помню, чтобы кто-нибудь из моих пациентов умер по моей вине. Правда, дело давнее. Может быть, речь идет о какой-нибудь операции в больнице? Многие больные обращаются к нам слишком поздно. А когда пациент умирает, их родные обвиняют хирурга.

Он вздохнул и покачал головой.

«Я был пьян, — думал он, — мертвецки пьян… Оперировал спьяну. Нервы ни к черту, руки трясутся. Конечно, я убил ее. Бедняге — она была уже на возрасте — ужасно не повезло: сделать эту операцию — пара пустяков. В трезвом виде, конечно. Хорошо еще, что существует такая вещь, как профессиональная тайна. Сестра знала, но держала язык за зубами. Меня тогда сильно тряхануло. И я сразу взял себя в руки. Но кто мог это раскопать — после стольких лет?»

В комнате опять наступило молчание. Все — кто прямо, кто исподтишка — глядели на мисс Брент. Прошла одна минута, другая, прежде чем она заметила нацеленные на нее взгляды. Брови се взлетели, узкий лобик пошел морщинами.

— Вы ждете моих признаний? — сказала она. — Но мне нечего сказать. — Решительно нечего? — переспросил судья. — Да, нечего, — поджала губы старая дева. Судья провел рукой по лицу.

— Вы откладываете свою защиту? — вежливо осведомился он.

— Ни о какой защите не может быть и речи, — отрезала мисс Брент. — Я всегда следовала велению своей совести. Мне не в чем себя упрекнуть.

Ее слова были встречены неодобрительно. Однако Эмили Брент была не из тех, кто боится общественного мнения. Ее убеждений никто не мог поколебать.

Судья откашлялся.

— Ну что ж, на этом расследование придется прекратить. А теперь, Роджерс, скажите, кто еще находится на острове, кроме вас и вашей жены?

— Здесь никого больше нет, сэр.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно.

— Мне не вполне ясно, — сказал Уоргрейв, — зачем нашему анонимному хозяину понадобилось собрать нас здесь. По-моему, этот человек, кто бы он ни был, не может считаться нормальным в общепринятом смысле этого слова. Более того, он представляется мне опасным. Помоему, нам лучше всего как можно скорее уехать отсюда. Я предлагаю уехать сегодня же вечером.

— Прошу прощения, сэр, — прервал его Роджерс, — но на острове нет лодки.

— Ни одной?

— Да, сэр.

— А как же вы сообщаетесь с берегом?

— Каждое утро, сэр, приезжает Фред Нарракотт. Он привозит хлеб, молоко, почту и передает заказы нашим поставщикам.

— В таком случае, — сказал судья, — нам следует уехать завтра, едва появится Нарракотт со свой лодкой.

Все согласились, против был один Марстон.

— Я не могу удрать, — сказал он. — Как-никак я спортсмен. Я не могу уехать, не разгадав эту тайну. Захватывающая история — не хуже детективного романа.

— В мои годы, — кисло сказал судья, — такие тайны уже не очень захватывают.

Антони ухмыльнулся.

— Вы, юристы, смотрите на преступления с узкопрофессиональной точки зрения. А я люблю преступления и пью за них! — Он опрокинул бокал. Очевидно, виски попало ему не в то горло. Антони поперхнулся. Лицо его исказилось, налилось кровью. Он хватал ртом воздух, потом соскользнул с кресла, рука его разжалась, бокал покатился по ковру.

Глава пятая

Все обомлели от неожиданности. Стояли как вкопанные, уставившись на распростертое на ковре тело. Первым опомнился Армстронг. Он кинулся к Марстону. Когда минуту спустя он поднял глаза, в них читалось удивление.

— Боже мой, он мертв! — пробормотал Армстронг хриплым от ужаса голосом.

Его слова не сразу дошли до гостей. Умер? Умер вот так, в мгновение ока? Этот пышущий здоровьем юный Бог, словно вышедший из северной саги?

Доктор Армстронг вглядывался в лицо мертвеца, обнюхивал синие, искривленные в предсмертной гримасе губы. Поднял бокал, из которого пил Марстон.

— Он мертв? — спросил генерал Макартур. — Вы хотите сказать, что он поперхнулся и от этого помер?

— Поперхнулся? — переспросил врач. — Что ж, если хотите, называйте это так. Во всяком случае, он умер от удушья. — Армстронг снова понюхал стакан, окунул палец в осадок на дне, осторожно лизнул его кончиком языка и изменился в лице.

— Никогда не думал, — продолжал генерал Макартур, — что человек может умереть, поперхнувшись виски.

— Все мы под Богом ходим, — наставительно сказала Эмили Брент.

Доктор Армстронг поднялся с колен.

— Нет, человек не может умереть, поперхнувшись глотком виски, — сердито сказал он. — Смерть Марстона нельзя назвать естественной.

— Значит, в виски… что-то было подмешано, — еле слышно прошептала Вера.

Армстронг кивнул.

— Точно сказать не могу, но похоже, что туда подмешали какой-то цианид. Я не почувствовал характерного запаха синильной кислоты. Скорее всего, это цианистый калий. Он действует мгновенно.

— Яд был в стакане? — спросил судья.

— Да.

Доктор подошел к столику с напитками. Откупорил виски, принюхался, отпил глоток. Потом попробовал содовую. И покачал головой. — Там ничего нет.

— Значит, вы считаете, — спросил Ломбард, — что он сам подсыпал яду в свой стакан?

Армстронг кивнул, но лицо его выражало неуверенность. — Похоже на то, — сказал он.

— Вы думаете, это самоубийство? — спросил Блор. — Очень сомнительно.

Вера задумчиво пробормотала:

— Никогда бы не подумала, что он мог покончить с собой. Он так радовался жизни. Когда он съезжал с холма в автомобиле, он был похож на… на… не знаю, как и сказать!

Но все поняли, что она имеет в виду. Антони Марстон, молодой, красивый, показался им чуть ли не небожителем! А теперь его скрюченный труп лежал на полу.

— У кого есть другая гипотеза? — спросил доктор Армстронг.

Все покачали головами. Нет, другого объяснения они найти не могли. Никто ничего не сыпал в бутылки. Все видели, что Марстон сам налил себе виски — следовательно, если в его бокале был яд, никто, кроме Марстона, ничего туда подсыпать не мог. И все же, зачем было Марстону кончать жизнь самоубийством?

— Что-то тут не то, доктор, — сказал задумчиво Блор. — Марстон никак не был похож на самоубийцу.

— Вполне с вами согласен, — ответил Армстронг.

На этом обсуждение прекратилось. Да и что тут еще можно сказать? Армстронг и Ломбард перенесли бездыханное тело Марстона в спальню, накрыли его простыней.

Когда они вернулись в холл, гости, сбившись в кучку, испуганно молчали, а кое-кого била дрожь, хотя вечер стоял теплый.

— Пора спать. Уже поздно, — сказала, наконец, Эмили Брент.

Слова ее прозвучали весьма уместно: часы давно пробили полночь, и все же гости не спешили расходиться. Было видно, что они боятся остаться в одиночестве.

— Мисс Брент права, — поддержал ее судья, — нам пора отдохнуть.

— Но я еще не убрал в столовой, — сказал Роджерс.

— Уберете завтра утром, — распорядился Ломбард.

— Ваша жена чувствует себя лучше? — спросил дворецкого Армстронг.

— Поднимусь, посмотрю. — Чуть погодя Роджерс вернулся. — Она спит как убитая.

— Вот и хорошо, — сказал врач. — Не беспокойте ее.

— Разумеется, сэр. Я приберусь в столовой, закрою двери на ключ и пойду спать, — Роджерс вышел в столовую.

Гости медленно, неохотно потянулись к лестнице.

Будь они в старом доме со скрипящими половицами и темными закоулками, доме, где обшитые панелями стены скрывали потайные ходы, их страх был бы вполне объясним. Но здесь — в этом ультрасовременном особняке? Здесь нет ни темных закоулков, ни потайных дверей, а комнаты заливают потоки электрического света и все сверкает новизной! Нет, здесь не скроешься! Ничего таинственного тут нет! И быть не может! Но это-то и вселяло в них ужас…

На площадке второго этажа гости пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам. Войдя к себе, каждый машинально, даже не отдавая себе в этом отчета, запер дверь на ключ.

В веселой светлой спальне раздевался, готовясь ко сну, судья Уоргрейв. Он думал об Эдуарде Ситоне. Ситон стоял перед ним как живой. Блондин с голубыми глазами, чей искренний взгляд производил прямо-таки неотразимое впечатление на присяжных.

Государственный обвинитель Ллуэллин не обладал чувством меры. Он выступал крайне неудачно. Пережимал, доказывал то, что не нуждалось в доказательствах. Матгьюз, адвокат, напротив, оказался на высоте. Он умело подал факты в пользу обвиняемого. На перекрестном допросе ловко запугивал и запутывал свидетелей. Мастерски подготовил выступление своего клиента.

Да и сам Ситон на перекрестном допросе держался великолепно. Не волновался, не оправдывался, сумел расположить к себе присяжных. Маттьюз считал, что оправдательный приговор у него в кармане.

Судья Уоргрейв старательно завел часы, положил их на ночной столик. Он помнил это судебное заседание так, будто оно происходило вчера, помнил, как он слушал свидетелей, делал заметки, собирал по крохам улики против обвиняемого. Да, такие процессы бывают не часто! Маттьюз произнес блестящую речь. Ллуэллину не удалось рассеять хорошее впечатление от речи адвоката. А перед тем, как присяжным удалиться на совещание, судья произнес заключительное слово…

Судья осторожно вынул вставную челюсть, положил ее в стакан с водой. Сморщенные губы запали, это придало его лицу жестокое, хищное выражение. Судья опустил складчатые веки и улыбнулся сам себе: «Да, он не дал Ситону убежать от расплаты».

Ревматически хрустя костями, старый судья залез в постель и выключил свет.

Внизу, в столовой, Роджерс глядел на фарфоровых негритят.

— Чудеса в решете! — бормотал он. — Мог бы поспорить, что их было десять.

Генерал Макартур ворочался с боку на бок. Никак не мог заснуть. Перед ним то и дело возникало лицо Артура Ричмонда. Ему нравился Артур, он даже к нему привязался. Ему было приятно, что и Лесли этот молодой человек нравится. На нее трудно было угодить. Сколько прекрасных молодых людей он приводил в дом, а она не желала их принимать, говорила, что они «нудные». И тут уж ничего не попишешь! Артур Ричмонд не казался ей нудным. Он с самого начала пришелся ей по душе. Они могли без конца разговаривать о литературе, музыке, живописи. Она шутила, смеялась с ним, любила поддразнить Артура. И генерал был в восторге от того, что Лесли принимает поистине материнское участие в юноше.

Материнское — это ж надо быть таким идиотом, и как он не сообразил, что Ричмонду исполнилось двадцать восемь, а Лесли всего на год его старше. Он обожал Лесли. Она стояла перед ним как живая. Круглое, с острым подбородочком личико, искрящиеся темно-серые глаза, густые каштановые кудри. Он обожал Лесли, беспредельно верил ей.

И там во Франции, в передышках между боями, он думал о ней, вынимал ее фотографию из нагрудного кармана, подолгу смотрел на нее. Но однажды… он узнал обо всем. Произошло это точь-в-точь как в пошлых романах: Лесли писала им обоим и перепутала конверты. Она вложила письмо к Ричмонду в конверт с адресом мужа. Даже теперь, после стольких лет, ему больно вспоминать об этом… Боже, как он тогда страдал!

Их связь началась давно. Письмо не оставляло никаких сомнений на этот счет. Уик-энды! Последний отпуск Ричмонда… Лесли, Лесли и Артур… Черт бы его побрал! С его коварными улыбками, его почтительными: «Да, сэр. Слушаюсь, сэр!» Обманщик и лжец! Сказано же: «Не желай жены ближнего твоего!»

В нем исподволь жила мечта о мести, страшной мести. Но он ничем себя не выдал, держался с Ричмондом, будто ничего не случилось. Удалось ли это ему? Похоже, что удалось. Во всяком случае, Ричмонд ничего не заподозрил. На вспышки гнева на фронте никто не обращал внимания — у всех нервы были порядком издерганы. Правда, Армитидж иногда поглядывал на него как-то странно. Мальчишка, сопляк, но голова у него работала. Да, видно, Армитидж разгадал его замысел. Он хладнокровно послал Ричмонда на смерть. Тот лишь чудом мог вернуться живым из разведки. Но чуда не произошло. Да, он послал Ричмонда на смерть и нисколько об этом не жалеет. Тогда это было проще простого. Ошибки случались сплошь и рядом, офицеров посылали на смерть без всякой необходимости. Всюду царили суматоха, паника. Может быть, потом и говорили: «Старик Макартур потерял голову, наделал глупостей, пожертвовал лучшими своими людьми», но и только.

А вот этого сопляка Армитиджа провести было не так просто. У него появилась неприятная манера нагло поглядывать на своего командира. Наверное, знал, что я нарочно послал Ричмонда на смерть. (А потом, когда война кончилась, интересно, болтал Армитидж потом или нет?)

Лесли ничего не знала. Она (как он предполагал) оплакивала своего любовника, но к приезду мужа в Англию горечь утраты притупилась. Он никогда не позволил себе ни малейшего намека на ее отношения с Ричмондом.

Они зажили по-прежнему, но она стала его чуждаться…

А через три-четыре года после войны умерла от двустороннего воспаления легких. Все это было так давно. Сколько лет прошло с тех пор — пятнадцать, шестнадцать?

Он вышел в отставку, поселился в Девоне. Купил маленький домик, ему всегда хотелось иметь именно такой.

Красивая местность, любезные соседи. Рыбная ловля, охота… По воскресеньям — церковь…

(Но одно воскресенье он пропускал — то, когда читали, как Давид велел поставить Урию там, где «будет самое сильное сражение». Ничего не мог с собой поделать. Ужасно гадко становилось на душе.)

Соседи относились к нему как нельзя лучше. Поначалу.

Потом ему стало казаться, что люди шушукаются о нем, и от этого было не по себе. На него начали смотреть косо. Так, словно до них дошел порочащий его слух… (Армитидж? Что если Армитидж болтал?)

Он стал сторониться людей, жил отшельником. Уж очень неприятно, когда о тебе сплетничают за твоей спиной.

Но все это было так давно.

Лесли осталась в далеком прошлом, Артур Ричмондтоже. Да и какое значение может иметь теперь эта история? Хоть она и обрекла его на одиночество. Он даже старых армейских друзей теперь избегал. (Если Армитидж проболтался, эта история, несомненно, дошла и до них.)

А сегодня вечером этот голос обнародовал давно забытую историю. Как он себя вел? Не изменился в лице? Выразил ли подобающие гнев, возмущение? Не выдал ли своего смятения? Кто его знает. Конечно, никто из приглашенных не принял этого обвинения всерьез. Ведь среди прочих обвинений были и самые нелепые, Эту очаровательную девушку, например, обвинили в том, что она утопила ребенка. Вот уж ерунда! Ясно, что они имеют дело с сумасшедшим, которому доставляет удовольствие обвинять каждого встречного и поперечного! Эмили Брент, к примеру, племяннице его старого армейского приятеля Тома Брента, тоже предъявили обвинение в убийстве. А ведь надо быть слепым, чтоб не заметить, какая она набожная: такие шагу не делают без священника.

«Все это, — думал генерал, — по меньшей мере дико, а попросту говоря, чистое безумие! Едва они приехали на остров… стоп, когда же это было? Сегодня днем, черт побери, ну да, они приехали только сегодня днем. Как долго тянется время! Интересно, когда мы уедем отсюда? — думал генерал. — Конечно же, завтра, едва прибудет моторка. Но странно, сейчас ему совсем не хотелось покидать остров… Снова жить затворником в своем домишке, снова те же самые тревоги, те же страхи». В открытое окно доносился шум прибоя: море грозно шумело, поднимался ветер. Генерал думал: «Убаюкивающий шум моря… спокойное местечко… Хорошо жить на острове — не надо ехать дальше… Ты словно на краю света…

Внезапно он понял, что ему совсем не хочется отсюда уезжать».

Вера Клейторн лежала с раскрытыми глазами и глядела в потолок. Она боялась темноты и поэтому не погасила свет.

«Хьюго, Хьюго, — думала она. — Почему мне кажется, что он сегодня вечером где-то совсем близко. Где он сейчас? Не знаю. И никогда не узнаю. Он исчез из моей жизни, исчез навсегда…

Зачем гнать от себя мысли о Хьюго? Она будет думать о нем, вспоминать…

Корнуолл… Черные скалы, мелкий желтый песок… Добродушная толстуха миссис Хамилтон… Маленький Сирил все время тянет ее за руку, канючит: «Я хочу поплыть к скале. Мисс Клейторн, я хочу к скале. Ну можно мне поплыть к скале?» И каждый раз, поднимая глаза, она видит устремленный на нее взгляд Хьюго… Вечером, когда Сирил спал…

— Вы не выйдете погулять, мисс Клейторн?

— Что ж, пожалуй, выйду…

В тот день они, как обычно, гуляли по пляжу. Был теплый, лунный вечер, Хьюго обнял ее за талию.

— Я люблю вас, Вера. Я люблю вас. Вы знаете, что я вас люблю?

Да, она знала. (По крайней мере, так ей казалось.)

— Я не решаюсь просить вашей руки… У меня нет ни гроша. Мне хватает на жизнь, и только. А ведь как-то у меня целых три месяца был шанс разбогатеть. Сирил появился на свет через три месяца после смерти Мориса…

Если бы родилась девочка, состояние унаследовал бы Хьюго. Он признался, что был тогда очень огорчен:

— Я, разумеется, не строил никаких расчетов. И все же я тяжело перенес этот удар. Видно, не под счастливой звездой я родился. Но Сирил милый мальчик, и я к нему очень привязался!

И это была чистая правда. Хьюго и впрямь любил Сирила, готов был целыми днями играть с ним, выполнять все его капризы. Злопамятства в нем не было.

Сирил рос хилым ребенком. Тщедушным, болезненным. Он вряд ли прожил бы долго…

А дальше что?

— Мисс Клейторн, можно мне поплыть к скале? Почему мне нельзя к скале? — без конца канючил Сирил.

— Это слишком далеко, Сирил.

— Ну, мисс Клейторн, позвольте, ну, пожалуйста…»

Вера вскочила с постели, вынула из туалетного столика три таблетки аспирина и разом проглотила.

«Если бы мне понадобилось покончить с собой, — подумала она, — я приняла бы сильную дозу веронала или какое-нибудь другое снотворное, но уж никак не цианистый калий».

Она передернулась, вспомнив искаженное, налившееся кровью лицо Антони Марстона.

Когда она проходила мимо камина, ее взгляд невольно упал на считалку.

Десять негритят отправились обедать,

Один поперхнулся, их осталось девять

«Какой ужас, — подумала она. — Ведь сегодня все именно так и было!

Почему Антони Марстон хотел умереть? Нет, она умереть не хочет. Сама мысль о смерти ей противна… Смерть — это не для нее…»

Глава шестая

Доктор Армстронг видел сон… В операционной дикая жара… Зачем здесь так натопили? С него ручьями льет пот. Руки взмокли, трудно держать скальпель… Как остро наточен скальпель… Таким легко убить. Он только что кого-то убил.

Тело жертвы кажется ему незнакомым. Та была толстая, нескладная женщина, а эта чахлая, изможденная. Лица ее не видно. Кого же он должен убить? Он не помнит. А ведь он должен знать! Что если спросить у сестры? Сестра следит за ним. Нет, нельзя ее спрашивать. Она и так его подозревает.

Да что же это за женщина лежит перед ним на операционном столе? Почему у нее закрыто лицо? Если б только он мог взглянуть на нее!.. Наконец-то молодой практикант поднял платок и открыл ее лицо.

Ну, конечно, это Эмили Брент. Он должен убить Эмили Брент. Глаза ее сверкают злорадством. Она шевелит губами. Что она говорит? «Все мы под Богом ходим».

А теперь она смеется.

— Нет, нет, мисс… — говорит он сестре, — не опускайте платок. Я должен видеть ее лицо, когда буду давать ей наркоз. Где эфир? Я должен был принести его с собой.

Куда вы его дели, мисс? Шато Неф-тю-Пап? Тоже годится. Уберите платок, сестра!

Ой, так я и знал! Это Антони Марстон! Его налитое кровью лицо искажено. Но он не умер, он скалит зубы.

Ей-Богу, он хохочет, да так, что трясется операционный стол. Осторожно, приятель, осторожно. Держите, держите стол, сестра!

Тут доктор Армстронг проснулся. Было уже утро — солнечный свет заливал комнату. Кто-то, склонившись над ним, тряс его за плечо. Роджерс. Роджерс с посеревшим от испуга лицом повторял:

— Доктор, доктор!

Армстронг окончательно проснулся, сел.

— В чем дело? — сердито спросил он.

— Беда с моей женой, доктор. Бужу ее, бужу и не могу добудиться. Да и вид у нее нехороший.

Армстронг действовал быстро: вскочил с постели, накинул халат и пошел за Роджерсом.

Женщина лежала на боку, мирно положив руку под голову. Наклонившись над ней, он взял ее холодную руку, поднял веко.

— Неужто, неужто она… — пробормотал Роджерс и провел языком по пересохшим губам.

Армстронг кивнул головой:

— Увы, все кончено…

Врач в раздумье окинул взглядом дворецкого, перевел взгляд на столик у изголовья постели, на умывальник, снова посмотрел на неподвижную женщину.

— Сердце отказало, доктор? — заикаясь спросил Роджерс.

Доктор Армстронг минуту помолчал, потом спросил:

— Роджерс, ваша жена ничем не болела?

— Ревматизм ее донимал, доктор.

— У кого она в последнее время лечилась?

— Лечилась? — вытаращил глаза Роджерс. — Да я и не упомню, когда мы были у доктора.

— Вы не знаете, у вашей жены болело сердце?

— Не знаю, доктор. Она на сердце не жаловалась.

— Она обычно хорошо спала? — спросил Армстронг.

Дворецкий отвел глаза, крутил, ломал, выворачивал пальцы.

— Да нет, спала она не так уж хорошо, — пробормотал он. Сухое красное вино.

— Она принимала что-нибудь от бессонницы?

— От бессонницы? — спросил удивленно Роджерс. — Не знаю. Нет, наверняка не принимала — иначе я знал бы.

Армстронг подошел к туалетному столику. На нем стояло несколько бутылочек: лосьон для волос, лавандовая вода, слабительное, глицерин, зубная паста, эликсир…

Роджерс усердно ему помогал — выдвигал ящики стола, отпирал шкафы. Но им не удалось обнаружить никаких следов наркотиков — ни жидких, ни в порошках.

— Вчера вечером она принимала только то, что вы ей дали, доктор, — сказал Роджерс.

К девяти часам, когда удар гонга оповестил о завтраке, гости уже давно поднялись и ждали, что же будет дальше. Генерал Макартур и судья прохаживались по площадке, перекидывались соображениями о мировой политике. Вера Клейторн и Филипп Ломбард взобрались на вершину скалы за домом. Там они застали Уильяма Генри Блора — он тоскливо глядел на берег.

— Я уже давно здесь, — сказал он, — но моторки пока не видно.

— Девон — край лежебок. Здесь не любят рано вставать, — сказала Вера с усмешкой.

Филипп Ломбард, отвернувшись от них, смотрел в открытое море.

— Как вам погодка? — спросил он.

Блор поглядел на небо.

— Да вроде ничего.

Ломбард присвистнул.

— К вашему сведению, к вечеру поднимется ветер.

— Неужто шторм? — спросил Блор.

Снизу донесся гулкий удар гонга.

— Зовут завтракать, — сказал Ломбард. — Весьма кстати, я уже проголодался.

Спускаясь по крутому склону, Блор делился с Ломбардом:

— Знаете, Ломбард, никак не могу взять в толк, с какой стати Марстону вздумалось покончить с собой. Всю ночь ломал над этим голову.

Вера шла впереди.

Ломбард замыкал шествие.

— А у вас есть другая гипотеза? — ответил Ломбард вопросом на вопрос.

— Мне хотелось бы получить доказательства. Для начала хотя бы узнать, что его подвигло на самоубийство. Судя по всему в деньгах этот парень не нуждался.

Из гостиной навстречу им кинулась Эмили Брент.

— Лодка уже вышла? — спросила она.

— Еще нет, — ответила Вера.

Они вошли в столовую. На буфете аппетитно дымилось огромное блюдо яичницы с беконом, стояли чайник и кофейник. Роджерс придержал перед ними дверь, пропустил их и закрыл ее за собой.

— У него сегодня совершенно больной вид, — сказала Эмили Брент.

Доктор Армстронг — он стоял спиной к окну — откашлялся.

— Сегодня нам надо относиться снисходительно ко всем недочетам, — сказал он. — Роджерсу пришлось готовить завтрак одному. Миссис Роджерс… э-э… была не в состоянии ему помочь.

— Что с ней? — недовольно спросила Эмили Брент.

— Приступим к завтраку, — пропустил мимо ушей ее вопрос Армстронг. — Яичница остынет. А после завтрака я хотел бы кое-что с вами обсудить.

Все последовали его совету. Наполнили тарелки, налили себе кто чай, кто кофе и приступили к завтраку. По общему согласию никто не касался дел на острове. Беседовали о том о сем: о новостях, международных событиях, спорте, обсуждали последнее появление Лохнесского чудовища.

Когда тарелки опустели, доктор Армстронг откинулся в кресле, многозначительно откашлялся и сказал:

— Я решил, что лучше сообщить вам печальные новости после завтрака: миссис Роджерс умерла во сне.

Раздались крики удивления, ужаса.

— Боже мой! — сказала Вера. — Вторая смерть на острове!

— Гм-гм, весьма знаменательно, — сказал судья, как всегда чеканя слова. — А от чего последовала смерть?

Армстронг пожал плечами.

— Трудно сказать.

— Для этого нужно вскрытие?

— Конечно, выдать свидетельство о ее смерти без вскрытия я бы не мог. Я не лечил эту женщину и ничего не знаю о состоянии ее здоровья.

— Вид у нее был очень перепуганный, — сказала Вера. — И потом, прошлым вечером она пережила потрясение. Наверное, у нее отказало сердце?

— Отказать-то оно отказало, — отрезал Армстронг, — но нам важно узнать, что было тому причиной.

— Совесть, — сказала Эмили Брент, и все оцепенели от ужаса.

— Что вы хотите сказать, мисс Брент? — обратился к ней Армстронг.

Старая дева поджала губы.

— Вы все слышали, — сказала старая дева, — ее обвинили в том, что она вместе с мужем убила свою хозяйку — пожилую женщину.

— И вы считаете…

— Я считаю, что это правда, — сказала Эмили Брент. — Вы видели, как она вела себя вчера вечером. Она до смерти перепугалась, потеряла сознание. Ее злодеяние раскрылось, и она этого не перенесла. Она буквально умерла со страху.

Армстронг недоверчиво покачал головой.

— Вполне правдоподобная теория, — сказал он, — но принять ее на веру, не зная ничего о состоянии здоровья умершей, я не могу. Если у нее было слабое сердце…

— Скорее это была кара Господня, — невозмутимо прервала его Эмили Брент.

Ее слова произвели тяжелое впечатление.

— Это уж слишком, мисс Брент, — укорил ее Блор.

Старая дева вскинула голову, глаза у нее горели.

— Вы не верите, что Господь может покарать грешника, а я верю.

Судья погладил подбородок.

— Моя дорогая мисс Брент, — сказал он, и в голосе его сквозила насмешка, — исходя из своего опыта, могу сказать, что Провидение предоставляет карать злодеев нам, смертным, и работу эту часто осложняют тысячи препятствий. Но другого пути нет.

Эмили Брент пожала плечами.

— А что она ела и пила вчера вечером, когда ее уложили в постель? — спросил Блор.

— Ничего, — ответил Армстронг.

— Так-таки ничего? Ни чашки чаю? Ни стакана воды? Пари держу, что она все же выпила чашку чая. Люди ее круга не могут обойтись без чая.

— Роджерс уверяет, что она ничего не ела и не пила.

— Он может говорить, что угодно, — сказал Блор, и сказал это так многозначительно, что доктор покосился на него.

— Значит, вы его подозреваете? — спросил Ломбард.

— И не без оснований, — огрызнулся Блор. — Все слышали этот обвинительный акт вчера вечером. Может оказаться, что это бред сивой кобылы — выдумки какого-нибудь психа! А с другой стороны, что если это правда? Предположим, что Роджерс и его хозяйка укокошили старушку. Что же тогда получается? Они чувствовали себя в полной безопасности, радовались, что удачно обтяпали дельце — и тут на тебе…

Вера прервала его.

— Мне кажется, миссис Роджерс никогда не чувствовала себя в безопасности, — тихо сказала она.

Блор с укором посмотрел на Веру: «Вы, женщины, никому не даете слова сказать», — говорил его взгляд.

— Пусть так, — продолжал он. — Но Роджерсы, во всяком случае, знали, что им ничего не угрожает. А тут вчера вечером этот анонимный псих выдает их тайну. Что происходит? У миссис Роджерс сдают нервы. Помните, как муж хлопотал вокруг нее, пока она приходила в себя. И вовсе не потому, что его так заботило здоровье жены. Вот уж нет! Просто он чувствовал, что у него земля горит под ногами. До смерти боялся, что она проговорится. Вот как обстояли дела! Они безнаказанно совершили убийство. Но если их прошлое начнут раскапывать, что с ними станется? Десять против одного, что женщина расколется. У нее не хватит выдержки все отрицать и врать до победного конца. Она будет вечной опасностью для мужа, вот в чем штука. С ним-то все в порядке. Он будет врать хоть до Страшного Суда, но в ней он не уверен! А если она расколется, значит и ему каюк. И он подсыпает сильную дозу снотворного ей в чай, чтобы она навсегда замолкла.

— На ночном столике не было чашки, — веско сказал Армстронг. — И вообще там ничего не было — я проверил.

— Еще бы, — фыркнул Блор. — Едва она выпила это зелье, он первым делом унес чашку с блюдцем и вымыл их.

Воцарилось молчание. Нарушил его генерал Макартур.

— Возможно, так оно и было, но я не представляю, чтобы человек мог отравить свою жену.

— Когда рискуешь головой, — хохотнул Блор, — не до чувств.

И снова все замолчали. Но тут дверь отворилась и вошел Роджерс.

— Чем могу быть полезен? — сказал он, обводя глазами присутствующих. — Не обессудьте, что я приготовил так мало тостов: у нас вышел хлеб. Его должна была привезти лодка, а она не пришла.

— Когда обычно приходит моторка? — заерзал в кресле судья Уоргрейв.

— От семи до восьми, сэр. Иногда чуть позже восьми. Не понимаю, куда запропастился Нарракотт. Если он заболел, он прислал бы брата.

— Который теперь час? — спросил Филипп Ломбард.

— Без десяти десять, сэр.

Ломбард вскинул брови, покачал головой.

Роджерс постоял еще минуту-другую.

— Выражаю вам свое соболезнование, Роджерс, — неожиданно обратился к дворецкому генерал Макартур. — Доктор только что сообщил нам эту прискорбную весть.

Роджерс склонил голову.

— Благодарю вас, сэр, — сказал он, взял пустое блюдо и вышел из комнаты.

В гостиной снова воцарилось молчание. На площадке перед домом Филипп Ломбард говорил:

— Так вот, что касается моторки…

Блор поглядел на него и согласно кивнул.

— Знаю, о чем вы думаете, мистер Ломбард, — сказал он, — я задавал себе тот же вопрос. Моторка должна была прийти добрых два часа назад. Она не пришла. Почему?

— Нашли ответ? — спросил Ломбард.

— Это не простая случайность, вот что я вам скажу. Тут все сходится. Одно к одному.

— Вы думаете, что моторка не придет? — спросил Ломбард.

— Конечно, не придет, — раздался за его спиной брюзгливый раздраженный голос.

Блор повернул могучий торс, задумчиво посмотрел на говорившего:

— Вы тоже так думаете, генерал?

— Ну, конечно, она не придет, — сердито сказал генерал, — мы рассчитываем, что моторка увезет нас с острова, Но мы отсюда никуда не уедем — так задумано. Никто из нас отсюда не уедет… Наступит конец, вы понимаете, конец… — запнулся и добавил тихим, изменившимся голосом: — Здесь такой покой — настоящий покой. Вот он конец, конец всему… Покой…

Он резко повернулся и зашагал прочь. Обогнул площадку, спустился по крутому склону к морю и прошел в конец острова, туда, где со скал с грохотом срывались камни и падали в воду. Он шел, слегка покачиваясь, как лунатик.

— Еще один спятил, — сказал Блор. — Похоже, мы все рано или поздно спятим.

— Что-то не похоже, — сказал Ломбард, — чтобы вы спятили.

Отставной инспектор засмеялся.

— Да, меня свести с ума будет не так легко, — и не слишком любезно добавил: — Но и вам это не угрожает, мистер Ломбард.

— Правда ваша, я не замечаю в себе никаких признаков сумасшествия, — ответил Ломбард.

Доктор Армстронг вышел на площадку и остановился в раздумье. Слева были Блор и Ломбард. Справа, низко опустив голову, ходил Уоргрейв. После недолгих колебаний Армстронг решил присоединиться к судье. Но тут послышались торопливые шаги.

— Мне очень нужно поговорить с вами, сэр, — раздался у него за спиной голос Роджерса.

Армстронг обернулся и остолбенел: глаза у дворецкого выскочили из орбит. Лицо позеленело. Руки тряслись. Несколько минут назад он казался олицетворением сдержанности. Контраст был настолько велик, что Армстронг оторопел.

— Пожалуйста, сэр, мне очень нужно поговорить с вами с глазу на глаз. Наедине.

Доктор прошел в дом, ополоумевший дворецкий следовал за ним по пятам.

— В чем дело, Роджерс? — спросил Армстронг. — Возьмите себя в руки.

— Сюда, сэр, пройдите сюда.

Он открыл дверь столовой, пропустил доктора вперед, вошел сам и притворил за собой дверь.

— Ну, — сказал Армстронг, — в чем дело?

Кадык у Роджерса ходил ходуном. Казалось, он что-то глотает и никак не может проглотить.

— Здесь творится что-то непонятное, сэр, — наконец решился он.

— Что вы имеете в виду? — спросил Армстронг.

— Может, вы подумаете, сэр, что я сошел с ума. Скажете, что все это чепуха. Только это никак не объяснишь. Никак. И что это значит?

— Да скажите же, наконец, в чем дело. Перестаньте говорить загадками.

Роджерс снова проглотил слюну.

— Это все фигурки, сэр. Те самые, посреди стола. Фарфоровые негритята. Их было десять. Готов побожиться, что их было десять.

— Ну, да, десять, — сказал Армстронг, — мы пересчитали их вчера за обедом.

Роджерс подошел поближе.

— В этом вся загвоздка, сэр. Прошлой ночью, когда я убирал со стола, их было уже девять, сэр. Я удивился. Но только и всего. Сегодня утром, сэр, когда я накрыл на стол, я на них и не посмотрел — мне было не до них… А тут пришел я убирать со стола и… Поглядите сами, если не верите. Их стало восемь, сэр! Всего восемь. Что это значит?

Глава седьмая

После завтрака Эмили Брент предложила Вере подняться на вершину скалы, поглядеть, не идет ли лодка.

Ветер свежел. На море появились маленькие белые барашки. Рыбачьи лодки не вышли в море — не вышла и моторка. Виден был только высокий холм, нависший над деревушкой Стиклхевн. Самой деревушки видно не было — выдающаяся в море рыжая скала закрывала бухточку.

— Моряк, который вез нас вчера, произвел на меня самое положительное впечатление. Странно, что он так опаздывает, — сказала мисс Брент.

Вера не ответила. Она боролась с охватившей ее тревогой. «Сохраняй хладнокровие, — повторяла она про себя. — Возьми себя в руки. Это так не похоже на тебя: у тебя всегда были крепкие нервы».

— Хорошо бы лодка поскорее пришла, — сказала она чуть погодя. — Мне ужасно хочется уехать отсюда.

— Не вам одной, — отрезала Эмили Брент.

— Все это так невероятно, — сказала Вера. — И так бессмысленно.

— Я очень недовольна собой, — с жаром сказала мисс Брент. — И как я могла так легко попасться на удочку?

На редкость нелепое письмо, если вдуматься. Но тогда у меня не появилось и тени сомнения.

— Ну, конечно, — машинально согласилась Вера.

— Мы обычно склонны принимать все за чистую монету, — продолжала Эмили Брент.

Вера глубоко вздохнула.

— А вы и правда верите… в то, что сказали за завтраком? — спросила она.

— Выражайтесь точнее, милочка. Что вы имеете в виду?

— Вы и впрямь думаете, что Роджерс и его жена отправили на тот свет эту старушку? — прошептала она.

— Я лично в этом уверена, — сказала мисс Брент. — А вы?

— Не знаю, что и думать.

— Да нет, сомнений тут быть не может, — сказала мисс Брент. — Помните, она сразу упала в обморок, а он уронил поднос с кофе. Да и негодовал он как-то наигранно. Я не сомневаюсь, что они убили эту мисс Брейди.

— Мне казалось, миссис Роджерс боится собственной тени, — сказала Вера. — В жизни не встречала более перепуганного существа. Видно, ее мучила совесть.

Мисс Брент пробормотала:

— У меня в детской висела табличка с изречением: «ИСПЫТАЕТЕ НАКАЗАНИЕ ЗА ГРЕХ ВАШ», здесь именно тот случай.

— Но, мисс Брент, как же тогда… — вскинулась Вера.

— Что тогда, милочка?

— Как же остальные? Остальные обвинения.

— Я вас не понимаю.

— Все остальные обвинения — ведь они… они же несправедливые? Но если Роджерсов обвиняют справедливо, значит… — она запнулась, мысли ее метались.

Чело мисс Брент, собравшееся в недоумении складками, прояснилось.

— Понимаю… — сказала она. — Но мистер Ломбард, например, сам признался, что обрек на смерть двадцать человек.

— Да это же туземцы, — сказала Вера.

— Черные и белые, наши братья равно, — наставительно сказала мисс Брент.

«Наши черные братья, наши братья во Христе, — думала Вера. — Господи, да я сейчас расхохочусь. У меня начинается истерика. Я сама не своя…»

А Эмили Брент задумчиво продолжала:

— Конечно, некоторые обвинения смехотворны и притянуты за уши. Например, в случае с судьей — он только выполнял свой долг перед обществом, и в случае с отставным полицейским. Ну и в моем случае, — продолжала она после небольшой заминки. — Конечно, я не могла сказать об этом вчера. Говорить на подобные темы при мужчинах неприлично.

— На какие темы? — спросила Вера.

Мисс Брент безмятежно продолжала:

— Беатриса Тейлор поступила ко мне в услужение. Я слишком поздно обнаружила, что она собой представляет. Я очень обманулась в ней. Чистоплотная, трудолюбивая, услужливая — поначалу она мне понравилась. Я была ею довольна. Но она просто ловко притворялась. На самом деле это была распущенная девчонка, без стыда и совести. Увы, я далеко не сразу поняла, когда она… что называется, попалась. — Эмили Брент сморщила острый носик. — Меня это потрясло. Родители, порядочные люди, растили ее в строгости. К счастью, они тоже не пожелали потворствовать ей.

— И что с ней сталось? — Вера смотрела во все глаза на мисс Брент.

— Разумеется, я не захотела держать ее дальше под своей крышей. Никто не может сказать, что я потворствую разврату.

— И что же с ней сталось? — повторила Вера совсем тихо.

— На ее совести уже был один грех, — сказала мисс Брент. — Но мало этого: когда все от нее отвернулись, она совершила грех еще более тяжкий — наложила на себя руки.

— Покончила жизнь самоубийством? — в ужасе прошептала Вера.

— Да, она утопилась.

Вера содрогнулась. Посмотрела на бестрепетный профиль мисс Брент и спросила:

— Что вы почувствовали, когда узнали о ее самоубийстве? Не жалели, что выгнали ее? Не винили себя?

— Себя? — взвилась Эмили Брент. — Мне решительно не в чем упрекнуть себя.

— А если ее вынудила к этому ваша жестокость? — спросила Вера.

— Ее собственное бесстыдство, ее грех, — вот что подвигло ее на самоубийство. Если бы она вела себя как приличная девушка, ничего подобного не произошло бы.

Она повернулась к Вере. В глазах ее не было и следа раскаяния: они жестко смотрели на Веру с сознанием своей правоты. Эмили Брент восседала на вершине Негритянского острова, закованная в броню собственной добродетели. Тщедушная старая дева больше не казалась Вере смешной. Она показалась ей страшной.

Доктор Армстронг вышел из столовой на площадку. Справа от него сидел в кресле судья — он безмятежно смотрел на море. Слева расположились Блор и Ломбард — они молча курили Как и прежде, доктор заколебался. Окинул оценивающим взглядом судью Уоргрейва. Ему нужно было с кем-нибудь посоветоваться. Он высоко ценил острую логику судьи, и все же его обуревали сомнения. Конечно, мистер Уоргрейв человек умный, но он уже стар. В такой переделке скорее нужен человек действия. И он сделал выбор.

— Ломбард, можно вас на минутку?

Филипп вскочил.

— Конечно.

Они спустились на берег.

Когда они отошли подальше, Армстронг сказал:

— Мне нужна ваша консультация.

Ломбард вскинул брови.

— Но я ничего не смыслю в медицине.

— Вы меня неправильно поняли, я хочу посоветоваться о нашем положении.

— Это другое дело.

— Скажите откровенно, что вы обо всем этом думаете? — спросил Армстронг.

Ломбард с минуту подумал.

— Тут есть над чем поломать голову, — сказал он.

— Как вы объясните смерть миссис Роджерс? Вы согласны с Блором?

Филипп выпустил в воздух кольцо дыма.

— Я вполне мог бы с ним согласиться, — сказал он, — если бы этот случай можно было рассматривать отдельно.

— Вот именно, — облегченно вздохнул Армстронг: он убедился, что Филипп Ломбард далеко не глуп.

А Филипп продолжал:

— То есть если исходить из того, что мистер и миссис Роджерс в свое время безнаказанно совершили убийство и вышли сухими из воды. Они вполне могли так поступить. Что именно они сделали, как вы думаете? Отравили старушку?

— Наверное, все было гораздо проще, — сказал Армстронг. — Я спросил сегодня утром Роджерса, чем болела мисс Брейди. Ответ пролил свет на многое. Не буду входить в медицинские тонкости, скажу только, что при некоторых сердечных заболеваниях применяется амилнитрит. Когда начинается приступ, разбивают ампулу и дают больному дышать. Если вовремя не дать больному лекарство, это может привести к смерти.

— Уж чего проще, — сказал задумчиво Ломбард, — а это, должно быть, огромный соблазн.

Доктор кивнул головой.

— Да им и не нужно ничего делать — ни ловчить, чтобы раздобыть яд, ни подсыпать его — словом, им нужно было только ничего не делать. К тому же Роджерс помчался ночью за доктором — у них были все основания думать, что никто ничего не узнает.

— А если и узнает, то не сможет ничего доказать, — добавил Филипп Ломбард и помрачнел. — Да, это многое объясняет.

— Простите? — удивился Армстронг.

— Я хочу сказать, это объясняет, почему нас завлекли на Негритянский остров. За некоторые преступления невозможно привлечь к ответственности. Возьмите, к примеру, Роджерсов. Другой пример, старый Уоргрейв: он совершил убийство строго в рамках законности.

— И вы поверили, что он убил человека? — спросил Армстронг.

Ломбард улыбнулся:

— Еще бы! Конечно, поверил. Уоргрейв убил Ситона точно так же, как если бы он пырнул его ножом! Но он был достаточно умен, чтобы сделать это с судейского кресла, облачившись в парик и мантию. Так что его никак нельзя привлечь к ответственности обычным путем.

В мозгу Армстронга молнией пронеслось: «Убийство в госпитале. Убийство на операционном столе. Безопасно и надежно — надежно, как в банке…»

А Ломбард продолжал:

— Вот для чего понадобились и мистер Оним, и Негритянский остров.

Армстронг глубоко вздохнул.

— Теперь мы подходим к сути дела. Зачем нас собрали здесь?

— А вы как думайте — зачем? — спросил Ломбард.

— Возвратимся на минуту к смерти миссис Роджерс, — сказал Армстронг. — Какие здесь могут быть предположения? Предположение первое: ее убил Роджерс — боялся, что она выдаст их. Второе: она потеряла голову и сама решила уйти из жизни.

— Иначе говоря, покончила жизнь самоубийством? — уточнил Ломбард.

— Что вы на это скажете?

— Я согласился бы с вами, если бы не смерть Марстона, — ответил Ломбард. — Два самоубийства за двенадцать часов — это чересчур! А если вы скажете мне, что Антони Марстон, этот молодец, бестрепетный и безмозглый, покончил с собой из-за того, что переехал двух ребятишек, я расхохочусь вам в лицо! Да и потом, как он мог достать яд? Насколько мне известно, цианистый калий не так уж часто носят в жилетных карманах. Впрочем, об этом лучше судить вам.

— Ни один человек в здравом уме не станет держать при себе цианистый калий, если только он по роду занятий не имеет дело с осами, — сказал Армстронг.

— Короче говоря, если он не садовник-любитель или фермер? А это занятие не для Марстона. Да, цианистый калий не так-то легко объяснить. Или Антони Марстон решил покончить с собой, прежде чем приехал сюда, и на этот случай захватил с собой яд, или…

— Или? — поторопил его Армстронг.

— Зачем вам нужно, чтобы это сказал я, — ухмыльнулся Филипп Ломбард, — если вы не хуже меня знаете, что Антони Марстон был убит.

— А миссис Роджерс? — выпалил доктор Армстронг.

— Я мог бы поверить в самоубийство Марстона (не без труда), если б не миссис Роджерс, — сказал Ломбард задумчиво. — И мог бы поверить в самоубийство миссис Роджерс (без всякого труда), если б не Антони Марстон. Я мог бы поверить, что Роджерс пожелал устранить свою жену, если б не необъяснимая смерть Антони Марстона. Нам прежде всего нужна теория, которая бы объяснила обе смерти, так стремительно последовавшие одна за другой.

— Я, пожалуй, могу кое-чем вам помочь, — сказал Армстронг и передал рассказ Роджерса об исчезновении двух фарфоровых негритят.

— Да, негритята… — сказал Ломбард. — Вчера вечером их было десять. А теперь, вы говорите, их восемь?

И Армстронг продекламировал:

— Десять негритят отправились обедать.

Один поперхнулся, их осталось девять.

Девять негритят, поев, клевали носом,

Один не смог проснуться, их осталось восемь.

Мужчины посмотрели друг на друга. Филипп Ломбард ухмыльнулся, отбросил сигарету.

— Слишком все совпадает, так что это никак не простая случайность Антони Марстон умирает после обеда то ли поперхнувшись, то ли от удушья, а мамаша Роджерс ложится спать и не просыпается.

— И следовательно? — сказал Армстронг.

— И следовательно, — подхватил Ломбард, — мы перед новой загадкой. Где зарыта собака? Где этот мистер Икс, мистер Оним, мистер А.Н. Оним? Или, короче говоря, этот распоясавшийся псих-аноним.

— Ага, — облегченно вздохнул Армстронг, — значит, вы со мной согласны. Но вы понимаете, что это значит?

Роджерс клянется, что на острове нет никого, кроме нас.

— Роджерс ошибается. А может быть, и врет.

Армстронг покачал головой:

— Непохоже. Он перепуган. Перепуган чуть не до потери сознания.

— И моторка сегодня не пришла, — сказал Ломбард. — Одно к одному. Во всем видна предусмотрительность мистера Онима. Негритянский остров изолируется от суши до тех пор, пока мистер Оним не осуществит свой план.

Армстронг побледнел.

— Да вы понимаете, — сказал он, — что этот человек — настоящий маньяк?

— И все-таки мистер Оним кое-чего не предусмотрел, — сказал. Филипп, и голос его прозвучал угрожающе.

— Чего именно?

— Обыскать остров ничего не стоит — здесь нет никакой растительности. Мы в два счета его прочешем и изловим нашего уважаемого А.Н. Онима.

— Он может быть опасен, — предостерег Армстронг.

Филипп Ломбард захохотал.

— Опасен? А нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк! Вот кто будет опасен, так это я, когда доберусь до него, — он с минуту помолчал и сказал: — Нам, пожалуй, стоит заручиться помощью Блора. В такой переделке он человек нелишний. Женщинам лучше ничего не говорить. Что касается остальных, то генерал, по-моему, в маразме, а сила Уоргрейва в его логике. Мы втроем вполне справимся с этой работой.

Глава восьмая

Помощью Блора они заручились без труда. Он с ходу согласился с их доводами.

— Эти фарфоровые фигурки, сэр, меняют все дело. Ясно, что здесь орудует маньяк, — двух мнений тут быть не может. А вы не думаете, что мистер Оним решил проделать эту операцию, так сказать, чужими руками?

— Объяснитесь, приятель.

— По-моему, дело было так: после вчерашних обвинений Марстон впал в панику и принял яд. Роджерс тоже впал в панику и отправил на тот свет жену — в полном соответствии с планами милейшего А. Н. О.

Армстронг покачал головой:

— Не забывайте о цианистом калии.

— Ах да, я об этом запамятовал, — согласился Блор. — Разумеется, никто не станет носить при себе такой яд. Но каким образом он мог попасть в бокал Марстона?

— Я уже думал об этом, — сказал Ломбард. — Марстон пил несколько раз в этот вечер. Между его предпоследним и последним бокалом виски был немалый промежуток. Все это время его бокал стоял на столике, у окна. Окно было открыто. Кто-то мог подбросить яд и через окно.

— Так, чтобы никто из нас не заметил? — недоверчиво спросил Блор.

— Мы были слишком заняты другим, — отрезал Ломбард.

— Вы правы, — сказал Армстронг, — обвинений не избежал никто. Все бегали по комнате, суетились, спорили, негодовали. Да, так вполне могло случиться…

Блор пожал плечами:

— Видимо, так оно и было. А теперь, джентльмены, примемся за работу. Кто-нибудь, случаем, не захватил с собой револьвер? Впрочем, это было б уж слишком хорошо.

— Я, — похлопал себя по карману Ломбард.

Блор вытаращил на него глаза.

— На всякий случай всегда носите револьвер при себе, сэр? — сказал он нарочито небрежным тоном.

— Привычка. Мне, знаете ли, пришлось побывать в жарких переделках.

— Понятно, — протянул Блор и добавил: — Одно могу сказать, нынешняя переделка будет пожарче прошлых! Если здесь и впрямь притаился маньяк, он наверняка позаботился запастись целым арсеналом, не говоря уж о ножах и кинжалах.

Армстронг хмыкнул.

— Тут вы попали пальцем в небо, Блор. Такие маньяки в большинстве своем люди мирные. С ними очень приятно иметь дело.

— Мой опыт мне подсказывает, что наш маньяк будет не из их числа, — сказал Блор.

Итак, троица отправилась в обход острова. Обыскать его не составляло особого труда. На северо-западе ровный утес отвесно спускался к морю. Деревьев на острове не было, даже трава и та почти не росла. Трое мужчин работали тщательно и методично, начинали с вершины и спускались по склону к морю, по пути обшаривая малейшие трещины в скале — а вдруг они ведут в пещеру. Но никаких пещер не обнаружилось.

Прочесывая морской берег, они наткнулись на Макартура. Глаза генерала были прикованы к горизонту. Место он выбрал тихое: тишину его нарушал лишь рокот волн, разбивавшихся о скалы. Старик не обратил на них внимания. Он сидел по-прежнему прямо, вперившись в горизонт. И оттого, что он их не замечал, они почувствовали себя неловко.

Блор подумал: «Что-то тут не так — не впал ли старикан в транс, если не хуже?» — откашлялся и, чтобы завязать разговор, сказал:

— Отличное — местечко нашли себе, сэр, тихое, покойное.

Генерал нахмурился, бросил на него взгляд через плечо.

— Так мало времени, — сказал он. — Так мало времени осталось, и я настоятельно требую, чтобы меня не беспокоили.

— Мы вас не обеспокоим, сэр, — добродушно сказал Блор. — Мы просто обходим остров. Хотим, знаете ли, проверить, не прячется ли кто здесь.

Генерал помрачнел.

— Вы не понимаете, ничего не понимаете, — сказал он. — Пожалуйста, уходите.

Блор оставил старика. Догнав своих спутников, он сказал:

— Старик спятил… Порет какую-то чушь…

— Что он вам сказал? — полюбопытствовал Ломбард.

Блор пожал плечами.

— Что у него нет времени. И чтобы его не беспокоили.

Армстронг наморщил лоб.

— Интересно, — пробормотал он.

Обход был, в основном, закончен. Трое мужчин стояли на вершине скалы и глядели на далекий берег. Ветер свежел.

— Рыбачьи лодки сегодня не вышли, — сказал Ломбард. — Надвигается шторм. Досадно, что деревушку отсюда не видно, а то можно было бы подать сигнал.

— Надо будет разжечь костер вечером, — предложил Блор.

— Вся штука в том, — возразил Ломбард, — что это могли предусмотреть.

— Как, сэр?

— Откуда мне знать? Сказали, что речь идет о розыгрыше. Мол, нас нарочно высадили на необитаемом острове, поэтому на наши сигналы не надо обращать внимания и тому подобное. А может, — распустили в деревне слухи, что речь идет о пари. Словом, сочинили какую-нибудь ерунду.

— И по-вашему, этому поверили? — усомнился Блор.

— Во всяком случае, это куда достовернее, чем то, что здесь происходит, — сказал Ломбард. — Как, по-вашему, если бы жителям Стиклхевна сказали, что остров будет изолирован от суши, пока этот анонимный мистер Оним не поубивает всех своих гостей, они бы поверили?

— Бывают минуты, когда я и сам в это не верю.

И все же… — выдавил Армстронг.

— И все же… — оскалился Ломбард, — как вы сами признали, доктор, это именно так!

— Никто не мог спрятаться внизу? — сказал Блор, оглядывая берег.

— Вряд ли, — покачал головой Армстронг, — утес совершенно отвесный. Где тут спрячешься?

— В утесе может быть расщелина. Будь у нас лодка, мы могли бы объехать вокруг острова, — сказал Блор.

— Будь у нас лодка, — сказал Ломбард, — мы бы теперь были на полпути к суше.

— Ваша правда.

Тут Ломбарда осенило.

— Давайте убедимся, — предложил он, — есть только одно место, где может быть расщелина, — вон там, направо, почти у самой воды. Если вы достанете канат, я спущусь туда и сам проверю.

— Отличная мысль, — согласился Блор, — попробую достать какую-нибудь веревку. — И он решительно зашагал к дому.

Ломбард задрал голову. Небо затягивалось тучами. Ветер крепчал. Он покосился на Армстронга.

— Что-то вы притихли, доктор. О чем вы думаете?

— Меня интересует, — не сразу ответил Армстронг, — генерал Макартур — он совсем спятил или нет?

Все утро Вера не находила себе места. Она избегала Эмили Брент — старая дева внушала ей омерзение. Мисс Брент перенесла свое кресло за угол дома, уселась там в затишке с вязаньем. Стоило Вере подумать о ней, как перед ее глазами вставало бледное лицо утопленницы, водоросли, запутавшиеся в ее волосах… Лицо хорошенькой девушки, может быть, даже чуть нахальное, для которой ни страх, ни жалость уже ничего не значат. А Эмили Брент безмятежно вязала нескончаемое вязанье в сознании своей праведности.

На площадке в плетеном кресле сидел судья Уоргрейв. Его голова совсем ушла в плечи. Вера глядела на судью и видела юношу на скамье подсудимых — светловолосого, с голубыми глазами, на чьем лице ужас постепенно вытесняло удивление. Эдвард Ситон. Ей виделось, как судья своими сморщенными руками накидывает ему черный мешок на голову и оглашает приговор…

Чуть погодя Вера спустилась к морю и пошла вдоль берега. Путь ее лежал к той оконечности острова, где сидел старый генерал. Услышав шаги, Макартур зашевелился и повернул голову — глаза его глядели тревожно и одновременно вопросительно. Вера перепугалась. Минуты две генерал, не отрываясь, смотрел на нее. Она подумала: «Как странно. Он смотрит так, будто все знает…»

— А, это вы, — сказал, наконец, генерал, — вы пришли…

Вера опустилась на землю рядом с ним.

— Вам нравится сидеть здесь и смотреть на море?

— Нравится. Здесь хорошо ждать.

— Ждать? — переспросила Вера. — Чего же вы ждете?

— Конца, — тихо сказал генерал. — Но ведь вы это знаете не хуже меня. Верно? Мы все ждем конца.

— Что вы хотите этим сказать? — дрожащим голосом спросила Вера.

— Никто из нас не покинет остров. Так задумано. И вы это сами знаете. Вы не можете понять только одного: какое это облегчение.

— Облегчение? — удивилась Вера.

— Вот именно, — сказал генерал, — вы еще очень молоды… вам этого не понять. Но потом вы осознаете, какое это облегчение, когда все уже позади, когда нет нужды нести дальше груз своей вины. Когда-нибудь и вы это почувствуете…

— Я вас не понимаю, — севшим голосом сказала Вера, ломая пальцы. Тихий старик вдруг стал внушать ей страх.

— Понимаете, я любил Лесли, — сказал генерал задумчиво. — Очень любил…

— Лесли — это ваша жена? — спросила Вера.

— Да… Я любил ее и очень ею гордился. Она была такая красивая, такая веселая! — минуту-две он помолчал, потом сказал: — Да, я любил Лесли. Вот почему я это сделал.

— Вы хотите сказать… — начала было Вера и замялась.

Генерал кивнул.

— Что толку отпираться, раз мы все скоро умрем?

Я послал Ричмонда на смерть. Пожалуй, это было убийство. И вот ведь что удивительно — я всегда чтил закон.

Но тогда я смотрел на это иначе. У меня не было угрызений совести. «Поделом ему!» — так я тогда думал. Но потом…

— Что — потом? — зло спросила Вера.

Генерал с отсутствующим видом покачал головой.

— Не знаю, — сказал он. — Ничего не знаю, только потом все переменилось. Я не знаю, догадалась Лесли или нет… Думаю, что нет. Понимаете, с тех пор она от меня отдалилась. Стала совсем чужим человеком. А потом она умерла — и я остался один…

— Один… один, — повторила Вера, эхо подхватило ее слова.

— Вы тоже обрадуетесь, когда придет конец, — закончил Макартур.

Вера рывком поднялась на ноги.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — рассердилась она.

— А я понимаю, дитя мое, я понимаю…

— Нет, не понимаете. Вы ничего не понимаете.

Генерал уставился на горизонт. Он словно перестал ее замечать.

— Лесли… — позвал он тихо и ласково.

Когда запыхавшийся Блор вернулся с мотком каната, Армстронг стоял на том же месте и вглядывался в морскую глубь.

— Где мистер Ломбард? — спросил Блор.

— Пошел проверить какую-то свою догадку, — сказал Армстронг. — Сейчас он вернется. Слушайте, Блор, я беспокоюсь.

— Все мы беспокоимся.

Доктор нетерпеливо махнул рукой:

— Знаю, знаю. Не об этом речь. Я говорю о старике Макартуре.

— Ну и что, сэр?

— Мы ищем сумасшедшего, — мрачно сказал Армстронг. — Так вот, что вы скажете о генерале?

— Думаете, он маньяк? — вытаращил глаза Блор.

— Я бы этого не сказал. Вовсе нет, — ответил Армстронг неуверенно, — хотя я, конечно, не психиатр. Кроме того, я с ним не разговаривал и не имел возможности присмотреться к нему.

— Он, конечно, в маразме, — недоверчиво сказал Блор. — Но я бы никогда не подумал…

— Пожалуй, вы правы, — прервал его Армстронг, — убийца скорее всего прячется на острове. А вот и Ломбард.

Они тщательно привязали канат.

— Думаю, что помощь не понадобится, — сказал Ломбард. — Но на всякий случай будьте начеку. Если я резко дерну, тащите.

Минуту-другую они следили за Ломбардом.

— Карабкается, как кошка, — неприязненно сказал Блор.

— Наверное, немало полазил по горам в свое время, — отозвался Армстронг.

— Возможно.

На какое-то время воцарилось молчание, потом отставной инспектор сказал:

— Любопытный тип. А знаете, что я думаю?

— Что?

— Не внушает он мне доверия.

— Это почему же?

Блор хмыкнул.

— Затрудняюсь сказать. Только я бы ему палец в рот не положил.

— У него, должно быть, бурное прошлое, — сказал Армстронг.

— Не столько бурное, сколько темное, — возразил Блор, с минуту подумал, потом продолжал: — Вот вы, например, доктор, вы случаем не прихватили с собой револьвер?

Армстронг вытаращил глаза:

— Я? Господи Боже, ну, конечно, нет. С какой стати?

— А с какой такой стати мистер Ломбард прихватил его?

— В силу привычки, наверное, — неуверенно предположил Армстронг.

Блор только презрительно хмыкнул.

Тут канат дернули. Несколько минут они изо всех сил вытягивали Ломбарда.

Когда тянуть стало легче, Блор сказал:

— Привычка привычке рознь! Конечно, когда мистер Ломбард отправляется в дикие страны, он берет с собой и револьвер, и примус, и спальный мешок, и запас дуста! Но никакая сила привычки не заставила бы его привезти это снаряжение сюда. Только в приключенческих романах люди никогда не расстаются с револьверами.

Армстронг озадаченно покачал головой. Наклонившись над краем скалы, они следили за Ломбардом. Искал он тщательно, но и невооруженным глазом было видно, что эти поиски ни к чему не приведут. Вскоре он перевалился через край скалы, утер пот со лба и сказал:

— Ну что ж, теперь все ясно. Искать надо в доме — больше негде.

Обыскать дом не составляло труда. Для начала прочесали пристройки, потом перешли в само здание. В кухонном шкафу нашли сантиметр миссис Роджерс и перемерили все простенки. Тайников обнаружить не удалось. Да и где их поместишь в современном здании с его прямыми четкими линиями. Сперва прочесали первый этаж. Поднимаясь наверх, они увидели через окно Роджерса — он выносил поднос с коктейлями на лестничную площадку.

— Поразительное существо — хороший слуга. Что бы ни случилось, он сохраняет поистине олимпийское спокойствие, — заметил Ломбард.

— Роджерс — первоклассный дворецкий, — согласился Армстронг, — этого у него не отнимешь.

— Да и его жена, — вставил Блор, — была отличной кухаркой. Судя по вчерашнему обеду…

Они вошли в первую спальню. Спустя пять минут троица уже стояла на лестничной площадке и смотрела друг на друга. В спальнях никого не обнаружили — там просто негде было спрятаться.

— А куда ведет эта лестничка? — спросил Блор.

— В комнату прислуги, — ответил Армстронг.

— Но должно же быть какое-то помещение под крышей, — предположил Блор. — Ну хотя бы для баков с водой, цистерн и всякой такой штуки. Это наша последняя и единственная надежда.

Вдруг сверху донесся звук шагов — тихих, крадущихся.

Его услышали все. Армстронг схватил Блора за руку.

Ломбард предостерегающе поднял палец:

— Тсс! Слушайте!

И тут они снова услышали: наверху кто-то крался, стараясь ступать как можно тише.

— Он в спальне, — прошептал Армстронг, — в той, где лежит тело миссис Роджерс.

— И как мы не догадались! — так же шепотом ответил ему Блор. — Ведь чтобы спрятаться, лучше места не сыскать. А теперь ступайте потише.

Они поднялись вверх по лестнице, на маленькой площадке перед дверью остановились и прислушались. В комнате, несомненно, кто-то был. Оттуда доносился слабый скрип половиц.

— Вперед! — прошептал Блор. Распахнул дверь и влетел в комнату, Ломбард и Армстронг ворвались следом за ним, и все трое остановились, как вкопанные. Перед ними стоял Роджерс с охапкой одежды в руках.

Первым нашелся Блор:

— Простите, Роджерс. Мы услышали шаги и подумали, ну, словом, вы понимаете, — он замялся.

— Прошу прощения, джентльмены, — сказал Роджерс. — Я хотел перенести вещи. Думаю, никто не будет против, если я займу одну из пустующих комнат для гостей этажом ниже. Самую маленькую. — Он обращался к Армстронгу.

— Разумеется, занимайте, — ответил тот, отводя глаза от прикрытого простыней тела.

— Спасибо, сэр, — сказал Роджерс и, прижимая к груди охапку вещей, спустился по лестнице вниз. Армстронг подошел к постели, приподнял простыню и посмотрел на умиротворенное лицо покойницы. Страх оставил ее. Его сменило равнодушие.

— Жаль, у меня нет с собой аптечки, — сказал он. — Хотелось бы узнать, чем она отравилась. И давайте кончим розыски, — сказал он. — Инстинкт подсказывает мне, что нам ничего не найти.

Блор сражался с задвижкой двери, ведущей на чердак.

— Этот тип ходит совершенно бесшумно, — сказал он. — Минуту или две назад мы видели его на площадке. А ведь никто из нас не слышал, как он поднимался.

— Потому-то мы и решили, что здесь ходит кто-то чужой, — заметил Ломбард.

Блор скрылся в темном провале чердака. Ломбард вынул из кармана фонарь и полез за ним. Пять минут спустя трое мужчин стояли на площадке и мрачно смотрели друг на друга. Они перепачкались с ног до головы, паутина свисала с них клочьями. На острове не было никого, кроме них, восьмерых.

Глава девятая

— Итак, мы ошиблись, ошиблись буквально во всем, — сказал Ломбард. — Выдумали какойто кошмар — плод суеверий и расходившегося воображения, и все из-за двух случайных смертей.

— И все же, — Армстронг был настроен серьезно, — вопрос остается открытым. Ведь я как-никак врач и кое-что понимаю в самоубийствах. Антони Марстон был не похож на самоубийцу.

— Ну, а это все-таки не мог быть несчастный случай? — неуверенно спросил Ломбард.

— Что-то не верится в такой несчастный случай, — хмыкнул скептически настроенный Блор.

Все помолчали, потом Блор сказал:

— А вот с женщиной… — и запнулся.

— С миссис Роджерс?

— Да, ведь тут мог быть несчастный случай?

— Несчастный случай? — переспросил Филипп Ломбард. — Как вы это себе представляете?

Вид у Блора стал озадаченный. Его кирпичное лицо потемнело еще сильнее.

— Послушайте, доктор, вы ведь давали ей какой-то наркотик? — выпалил он.

Армстронг вытаращил на него глаза.

— Наркотик? Что вы имеете в виду?

— Вы сами сказали, что вчера вечером дали ей какое-то снотворное.

— Ах, это! Простое успокоительное, совершенно безвредное.

— Но что же все-таки это было?

— Я дал ей слабую дозу трионала. Абсолютно безвредный препарат.

Лицо Блора побагровело.

— Послушайте, будем говорить напрямик: вы дали ей не слишком большую дозу? — спросил он.

— Понятия не имею, о чем вы говорите, — взвился Армстронг.

— Разве вы не могли ошибиться? — сказал Блор, — Такие вещи случаются время от времени.

— Абсолютная чушь, — оборвал его Армстронг, — само это предположение смехотворно. А может быть, — холодным, враждебным тоном спросил он, — вы считаете, что я сделал это нарочно?

— Послушайте, — вмешался Ломбард, — сохраняйте хладнокровие. Не надо бросаться обвинениями.

— Я только предположил, что доктор мог ошибиться, — угрюмо оправдывался Блор.

Армстронг через силу улыбнулся.

— Доктора не могут позволить себе подобных сшибок, мой друг, — сказал он, но улыбка вышла какой-то вымученной.

— Это была бы не первая ваша ошибка, — не без яда сказал Блор, — если верить пластинке.

Армстронг побелел.

— Что толку оскорблять друг друга? — накинулся на Блора Ломбард. — Все мы в одной лодке. Хотя бы поэтому нам надо держаться заодно, И кстати, что вы можете сказать нам о лжесвидетельстве, в котором обвиняют вас?

Блор сжал кулаки, шагнул вперед.

— Оставьте меня в покое, — голос его внезапно сел. — Это гнусная клевета. Вы, наверное, не прочь заткнуть мне рот, мистер Ломбард, но есть вещи, о которых мне хотелось бы узнать, и одна из них касается вас.

Ломбард поднял брови.

— Меня?

— Да, вас. Я хотел бы узнать, почему вы, отправляясь в гости, захватили с собой револьвер?

— А знаете, Блор, — неожиданно сказал Ломбард, — вы вовсе не такой дурак, каким кажетесь.

— Может, оно и так. И все же, как вы объясните револьвер?

Ломбард улыбнулся.

— Я взял револьвер, так как знал, что попаду в переделку.

— Вчера вечером вы скрыли это от нас, — сказал Блор подозрительно.

Ломбард помотал головой.

— Выходит, вы нас обманули? — не отступался Блор.

— В известном смысле, да, — согласился Ломбард.

— А ну, выкладывайте поскорей, в чем дело.

— Вы предположили, что я приглашен сюда, как и все остальные, в качестве гостя, и я не стал вас разубеждать. Но это не совсем так. На самом деле ко мне обратился странный тип по фамилии Моррис. Он предложил мне сто гиней, за эту сумму я обязался приехать сюда и держать ухо востро. Он сказал, что ему известна моя репутация человека, полезного в опасной переделке.

— А дальше что? — не мог сдержать нетерпения Блор.

— А ничего, — ухмыльнулся Ломбард.

— Но он, конечно же, сообщил вам и кое-что еще? — сказал Армстронг.

— Нет. Ничего больше мне из него вытянуть не удалось. «Хотите-соглашайтесь, хотите — нет», — сказал он. Я был на мели. И я согласился.

Блора его рассказ ничуть не убедил.

— А почему вы не рассказали нам об этом вчера вечером? — спросил он.

— Видите ли, приятель, — Ломбард пожал плечами, — откуда мне было знать, что вчера вечером не произошло именно то, ради чего я и был сюда приглашен. Так что я затаился и рассказал вам ни к чему не обязывающую историю.

— А теперь вы изменили свое мнение? — догадался Армстронг.

— Да, теперь я думаю, что мы все в одной лодке, — сказал Ломбард. — А сто гиней — это тот кусочек сыра, с помощью которого мистер Оним заманил меня в ловушку, так же, как и всех остальных. Потому что все мы, — продолжал он, — в ловушке, в этом я твердо уверен.

Снизу донесся торжественный гул гонга — их звали на ленч.

Роджерс стоял в дверях столовой.

Когда мужчины спустились с лестницы, он сделал два шага вперед.

— Надеюсь, вы будете довольны ленчем, — сказал он — в голосе его сквозила тревога. — Я подал ветчину, холодный язык и отварил картошку. Есть еще сыр, печенье и консервированные фрукты.

— Чем плохо? — сказал Ломбард. — Значит, припасы не иссякли?

— Еды очень много, сэр, но все консервы. Кладовка битком набита. На острове, позволю себе заметить, сэр, это очень важно: ведь остров бывает надолго отрезан от суши.

Ломбард кивнул. Мужчины направились в столовую, Роджерс — он следовал за ними по пятам — бормотал:

— Меня очень беспокоит, что Фред Нарракотт не приехал сегодня. Ужасно не повезло.

— Вот именно — не повезло, — сказал Ломбард. — Это вы очень точно заметили.

В комнату вошла мисс Брент. Она, видно, уронила клубок шерсти и сейчас старательно сматывала его. Уселась на свое место и заметила:

— Погода меняется. Поднялся сильный ветер, на море появились белые барашки.

Медленно, размеренно ступая, вошел судья. Его глаза, еле видные из-под мохнатых бровей, быстро обежали присутствующих.

— А вы неплохо потрудились сегодня утром, — сказал он, в голосе его сквозило ехидство.

Запыхавшись, вбежала в столовую Вера Клейторн.

— Надеюсь, вы меня не ждали? — спросила она. — Я не опоздала?

— Вы не последняя, — ответила Эмили Брент, — генерал еще не пришел.

Наконец, все уселись.

— Прикажете начинать или еще немного подождем? — обратился к мисс Брент Роджерс.

— Генерал Макартур сидит у самого моря, — сказала Вера. — Думаю, он не слышал гонг, и потом, он сегодня не в себе.

— Я схожу, сообщу ему, что ленч на столе, — предложил Роджерс.

— Я схожу за ним, — сказал Армстронг, — а вы приступайте к завтраку.

Выходя из комнаты, он слышал, как Роджерс говорит Эмили Брент:

Что прикажете положить — язык или ветчину?

Как ни старались оставшиеся за столом пятеро, им никак не удавалось поддержать разговор. Резкий ветер бился в окно. Вера вздрогнула.

— Надвигается шторм, — сказала она.

— Вчера из Плимута со мной в одном поезде ехал старик, — поддержал разговор Блор. — Он все время твердил, что надвигается шторм. Потрясающе, как они угадывают погоду, эти старые моряки.

Роджерс обошел гостей, собирая грязные тарелки. Вдруг остановился на полпути со стопкой тарелок в руках.

— Сюда кто-то бежит, — испуганно сказал он не своим голосом.

Они услышали топот. И тут же, хотя им никто ничего не говорил, все поняли… Будто по чьему-то знаку, они встали, уставились на дверь.

В комнату ворвался запыхавшийся доктор Армстронг.

— Генерал Макартур… — сказал он.

— Мертв! — вырвалось у Веры.

— Да, он мертв, — сказал Армстронг.

Воцарилось молчание — долгое молчание.

Семь человек смотрели друг на друга, не в силах произнести ни слова.

Тело генерала вносили в дверь, когда разразился шторм. Гости сгрудились в холле. И тут раздался вой и свист ветра — на крышу дома обрушились потеки воды.

Блор и Армстронг направлялись со своей ношей к лестнице, как вдруг Вера Клейторн резко повернулась и кинулась в опустевшую столовую. Там все оставалось на своих местах — нетронутый десерт стоял на буфете. Вера подошла к столу. Постояла минуту-две, и тут в комнату неслышными шагами вошел Роджерс.

Увидев ее, он вздрогнул. Посмотрел на нее вопросительно и сказал:

— Я… я… пришел только посмотреть, мисс.

— Вы не ошиблись, Роджерс. Глядите: их всего семь, — сказала Вера неожиданно охрипшим голосом.

Тело Макартура положили на постель. Осмотрев труп, Армстронг вышел из спальни генерала и спустился вниз. Все сошлись в гостиной — ждали его. Мисс Брент вязала. Вера Клейторн стояла у окна и глядела на потоки ливня, с шумом обрушивавшиеся на остров. Блор сидел в кресле, не касаясь спинки, тяжело опустив руки на колени. Ломбард беспокойно шагал взадвперед по комнате. В дальнем конце комнаты утонул в огромном кресле судья Уоргрейв. Глаза его были полуприкрыты. Когда доктор вошел в комнату, судья поднял на него глаза и спросил:

— Что скажете, доктор?

Армстронг был бледен.

— О разрыве сердца не может быть и речи, — сказал он. — Макартура ударили по затылку дубинкой или чем-то вроде этого. Все зашептались, раздался голос судьи: — Вы нашли орудие убийства? — Нет.

— И тем не менее вы уверены, что генерал умер от удара тяжелым предметом по затылку?

— Уверен.

— Ну что ж, теперь мы знаем, что делать, — невозмутимо сказал судья.

И сразу стало ясно, кто возьмет бразды правления в свои руки.

Все утро Уоргрейв сидел в кресле, сонный, безучастный. Но сейчас он с легкостью захватил руководство — сказывалась долгая привычка к власти. Он вел себя так, будто председательствовал в суде. Откашлявшись, он продолжил:

— Сегодня утром, джентльмены, я сидел на площадке и имел возможность наблюдать за вашей деятельностью. Ваша цель была мне ясна. Вы обыскивали остров, желая найти нашего неизвестного убийцу — мистера А.Н. Онима.

— Так точно, сэр, — сказал Филипп Ломбард.

— И, несомненно, наши выводы совпали, — продолжал судья, — мы решили, что Марстон и миссис Роджерс не покончили с собой. И что умерли они не случайно. Вы также догадались, зачем мистер Оним заманил нас на этот остров?

— Он сумасшедший! Псих! — прохрипел Блор.

— Вы, наверное, правы, — сказал судья. — Но это вряд ли меняет дело. Наша главная задача сейчас — спасти свою жизнь.

— Но на острове никого нет! — дрожащим голосом сказал Армстронг. — Уверяю вас, никого!

Судья почесал подбородок.

— В известном смысле вы правы, — сказал он мягко. — Я пришел к такому же выводу сегодня утром. Я мог бы заранее сказать вам, что ваши поиски ни к чему не приведут. И тем не менее я придерживаюсь того мнения, что мистер Оним (будем называть его так, как он сам себя именует) — на острове. Никаких сомнений тут быть не может. Если считать, что он задался целью покарать людей, совершивших преступления, за которые нельзя привлечь к ответственности по закону, у него был только один способ осуществить свой план. Мистер Оним должен был найти способ попасть на остров. И способ этот мне совершенно ясен. Мистеру Ониму было необходимо затесаться среди приглашенных. Он — один из нас…

— Нет, нет, не может быть, — едва сдержала стон Вера.

Судья подозрительно посмотрел на нее и сказал:

— Милая барышня, мы должны смотреть фактам в лицо; ведь все мы подвергаемся серьезной опасности. Один из нас — А. Н. Оним. Кто он — мы не знаем. Из десяти человек, приехавших на остров, трое теперь вне подозрения: Антони Марстон, миссис Роджерс и генерал Макартур. Остается семь человек. Из этих семерых один, так сказать, «липовый» негритенок, — он обвел взглядом собравшихся. — Вы согласны со мной?

— Верится с трудом, но, судя по всему, вы правы, — сказал Армстронг.

— Ни минуты не сомневаюсь, — подтвердил Блор. — И если хотите знать мое мнение…

Судья Уоргрейв манием руки остановил его.

— Мы вернемся к этому в свое время. А теперь мне важно знать, все ли согласны со мной?

— Ваши доводы кажутся мне вполне логичными, — не переставая вязать, проронила Эмили Брент. — Я тоже считаю, что в одного из нас вселился дьявол.

— Я не могу в это поверить… — пробормотала Вера, — не могу…

— Ломбард?

— Совершенно с вами согласен, сэр.

Судья с удовлетворением кивнул головой.

— А теперь, — сказал он, — посмотрим, какими данными мы располагаем. Для начала надо выяснить, есть ли у нас основания подозревать какое-то определенное лицо. Мистер Блор, мне кажется, вы хотели что-то сказать?

Блор засопел.

— У Ломбарда есть револьвер, — сказал он. — И потом он вчера вечером нам соврал. Он сам признался.

Филипп Ломбард презрительно улыбнулся.

— Ну что ж, значит, придется дать объяснения во второй раз. — И он кратко и сжато повторил свой рассказ.

— А чем вы докажете, что не врете? — не отступался Блор. — Чем вы можете подтвердить свой рассказ?

Судья кашлянул.

— К сожалению, все мы в таком же положении, — сказал он. — И всем нам тоже приходится верить на слово. Никто из вас, — продолжал он, — по-видимому, пока еще не осознал всей необычности происходящего. По-моему, возможен только один путь. Выяснить, есть ли среди нас хоть один человек, которого мы можем очистить от подозрений на основании данных, имеющихся в нашем распоряжении.

— Я известный специалист, — сказал Армстронг. — Сама мысль о том, что я могу…

И снова судья манием руки остановил доктора, не дав ему закончить фразы.

— Я и сам человек довольно известный, — сказал он тихо, но внушительно. — Однако это, мой дорогой, еще ничего не доказывает. Доктора сходили с ума. Судьи сходили с ума. Да и полицейские тоже, — добавил он, глядя на Блора.

Ломбард сказал:

— Я надеюсь, ваши подозрения не распространяются на женщин?

Судья поднял брови и сказал тем ехидным тоном, которого так боялась защита:

— Значит, если я вас правильно понял, вы считаете, что среди женщин маньяков не бывает?

— Вовсе нет, — раздраженно ответил Ломбард, — и все же, я не могу поверить… — он запнулся.

Судья все тем же проницательным злым голосом сказал:

— Я полагаю, доктор Армстронг, что женщине было бы вполне по силам прикончить беднягу Макартура.

— Вполне, будь у нее подходящее орудие — резиновая дубинка, например, или палка, — ответил доктор.

— Значит, она бы справилась с этим легко?

— Вот именно.

Судья повертел черепашьей шеей.

— Две другие смерти произошли в результате отравления, — сказал он. — Я думаю, никто не станет отрицать, что отравителем может быть и слабый человек.

— Вы с ума сошли! — взвилась Вера.

Судья медленно перевел взгляд на нее. Это был бесстрастный взгляд человека, привыкшего вершить судьбами людей.

«Он смотрит на меня, — подумала Вера, — как на любопытный экземпляр, — и вдруг с удивлением поняла: А ведь я ему не очень-то нравлюсь».

— Моя милая барышня, я бы попросил вас быть сдержанней. Я совсем не обвиняю вас. И надеюсь, мисс Брент, — он поклонился старой деве, — что мое настойчивое требование не считать свободным от подозрений ни одного из нас никого не обидело?

Мисс Брент не отрывалась от вязанья.

— Сама мысль, что я могу убить человека, и не одного, а троих, — холодно сказала она, не поднимая глаз, — покажется нелепой всякому, кто меня знает. Но мы не знаем друг друга, и я понимаю, что при подобных обстоятельствах никто не может быть освобожден от подозрений, пока не будет доказана его невиновность. Я считаю, что в одного из нас вселился дьявол.

— На том и порешим, — заключил судья. — Никто не освобождается от подозрений, ни безупречная репутация, ни положение в обществе в расчет не принимаются.

— А как же с Роджерсом? — спросил Ломбард. — По-моему, его можно с чистой совестью вычеркнуть из списка.

— Это на каком же основании? — осведомился судья.

— Во-первых, у него на такую затею не хватило бы мозгов, а во-вторых, одной из жертв была его жена.

— За мою бытность судьей, молодой человек, — поднял мохнатую бровь судья, — мне пришлось разбирать несколько дел о женоубийстве — и суд, знаете ли, признал мужей виновными.

— Что ж, не стану спорить. Женоубийство вещь вполне вероятная, чтобы не сказать естественная. Но не такое. Предположим, Роджерс убил жену из боязни, что она сорвется и выдаст его, или потому, что она ему опостылела, или, наконец, потому, что спутался с какой-нибудь крошкой помоложе, — это я могу себе представить. Но представить его мистером Онимом, этаким безумным вершителем правосудия, укокошившим жену за преступление, которое они совершили совместно, я не могу.

— Вы принимаете на веру ничем не подтвержденные данные, — сказал судья Уоргрейв. — Ведь нам неизвестно, действительно ли Роджерс и его жена убили свою хозяйку. Не исключено, что Роджерса обвинили в этом убийстве лишь для того, чтобы он оказался в одном с нами положении. Не исключено, что вчера вечером миссис Роджерс перепугалась, поняв, что ее муж сошел с ума.

— Будь по-вашему, — сказал Ломбард. — А. Н. Оним один из нас. Подозреваются все без исключения.

А судья Уоргрейв продолжал:

— Мысль моя такова: ни хорошая репутация, ни положение в обществе, ничто другое не освобождают от подозрений. Сейчас нам необходимо в первую голову выяснить, кого из нас можно освободить от подозрений на основании фактов. Говоря проще, есть ли среди нас один (а вероятно, и не один) человек, который никак не мог подсыпать яду Марстону, дать снотворное миссис Роджерс и прикончить генерала Макартура?

Грубоватое лицо Блора осветила улыбка.

— Теперь вы говорите дело, сэр, — сказал он. — Мы подошли к самой сути. Давайте разберемся. Что касается Марстона, то тут уже ничего не выяснишь. Высказывались подозрения, будто кто-то подбросил яд в его стакан через окно перед тем, как он в последний раз налил себе виски. Замечу, что подбросить яд из комнаты было бы куда проще. Не могу припомнить, находился в это время в комнате Роджерс, но все остальные запросто могли это сделать. — Перевел дух и продолжал: — Теперь перейдем к миссис Роджерс. Здесь подозрения прежде всего падают на ее мужа и доктора. Любому из них ничего не стоило это сделать.

Армстронг вскочил. Его трясло от злости.

— Я протестую… Это неслыханно! Клянусь, я дал ей совершенно обычную…

— Доктор Армстронг! — злой голосок судьи звучал повелительно. — Ваше негодование вполне естественно. И тем не менее надо изучить все факты. Проще всего было дать снотворное миссис Роджерс вам или Роджерсу. Теперь разберемся с остальными. Какие возможности подсыпать яд были у меня, инспектора Блора, мисс Брент, мисс Клейторн или мистера Ломбарда? Можно ли кого-либо из нас полностью освободить от подозрений? — Помолчал и сказал: — По-моему, нет.

— Да я и близко к ней не подходила, — вскинулась Вера.

— Если память мне не изменяет, — снова взял слово судья, — дело обстояло так. Прошу поправить меня, если я в чем-нибудь ошибусь: Антони Марстон и мистер Ломбард подняли миссис Роджерс, перенесли ее на диван, и тут к ней подошел доктор Армстронг. Он послал Роджерса за коньяком. Поднялся спор, откуда шел голос. Все удалились в соседнюю комнату за исключением мисс Брент, она осталась наедине с миссис Роджерс, которая, напоминаю, была без сознания.

На щеках мисс Брент вспыхнули красные пятна. Спицы застыли в ее руках.

— Это возмутительно! — сказала она.

Безжалостный тихий голос продолжал:

— Когда мы вернулись в комнату, вы, мисс Брент, склонились над миссис Роджерс.

— Неужели обыкновенная жалость — преступление? — спросила Эмили Брент.

— Я хочу установить факты, и только факты, — продолжал судья. — Затем в комнату вошел Роджерс — он нес коньяк, в который он, конечно, мог подсыпать снотворное до того, как вошел. Миссис Роджерс дали коньяку, и вскоре после этого муж и доктор проводили ее в спальню, где Армстронг дал ей успокоительное.

— Все так и было. Именно так, — подтвердил Блор. — А значит, от подозрений освобождаются: судья, мистер Ломбард, я и мисс Клейторн, — трубным ликующим голосом сказал он.

Пригвоздив Блора к месту холодным взглядом, судья пробормотал:

— Да ну? Ведь мы должны учитывать любую случайность.

— Я вас не понимаю. — Блор недоуменно уставился на судью.

— Миссис Роджерс лежит у себя наверху в постели, — сказал Уоргрейв. — Успокоительное начинает действовать. Она в полузабытьи. А что если тут раздается стук в дверь, в комнату входит некто, приносит, ну, скажем, таблетку и говорит: «Доктор велел вам принять это». Неужели вы думаете, что она бы не приняла лекарство?

Наступило молчание. Блор шаркал ногами, хмурился. Филипп Ломбард сказал:

— Все это досужие домыслы. Никто из нас еще часа два-три не выходил из столовой. Умер Марстон, поднялась суматоха.

— К ней могли наведаться позже, — сказал судья, — когда все легли спать.

— Но тогда в спальне уже наверняка был Роджерс, — возразил Ломбард.

— Нет, — вмешался Армстронг. — Роджерс был внизу — убирал столовую, кухню. В этот промежуток кто угодно мог подняться в спальню миссис Роджерс совершенно незаметно.

— Но ведь к тому времени, доктор, — вставила мисс Брент, — она должна была уже давно заснуть — она приняла снотворное.

— По всей вероятности, да. Но поручиться в этом я не могу. До тех пор, пока не пропишешь пациенту одно и то же лекарство несколько раз, не знаешь, как оно на него подействует. На некоторых успокоительное действует довольно медленно. Все дело в индивидуальной реакции пациента.

Ломбард сказал:

— Что еще вам остается говорить, доктор? Вам это на руку, так ведь?

Армстронг побагровел. Но не успел ничего сказать, снова раздался бесстрастный недобрый голос судьи.

— Взаимными обвинениями мы ничего не добьемся. Факты — вот с чем мы должны считаться. Мы установили, что нечто подобное могло произойти. Я согласен, процент вероятности здесь невысок, хотя опять же и тут многое зависит от того, кем был этот «некто».

— Ну и что это нам даст? — спросил Блор.

Судья Уоргрейв потрогал верхнюю губу, вид у него был до того бесстрастный, что наводил на мысль: а подвластен ли он вообще человеческим чувствам.

— Расследовав второе убийство, — сказал он, — мы установили, что ни один из нас не может быть полностью освобожден от подозрений. А теперь, — продолжал он, — займемся смертью генерала Макартура. Она произошла сегодня утром. Я прошу всякого, кто уверен, что у него или у нее есть алиби, по возможности кратко изложить обстоятельства дела. Я сам сразу же заявляю, что у меня алиби нет. Я провел все утро на площадке перед домом, размышлял о том невероятном положении, в котором мы очутились. Ушел я оттуда, только когда раздался гонг, но были, очевидно, какие-то периоды, когда меня никто не видел, — и в это время я вполне мог спуститься к морю, убить генерала и вернуться на свое место. Никаких подтверждений, что я не покидал площадку, кроме моего слова, я представить не могу. В подобных обстоятельствах этого недостаточно. Необходимы доказательства.

Блор сказал:

— Я все утро провел с мистером Ломбардом и мистером Армстронгом. Они подтвердят.

— Вы ходили в дом за канатом, — возразил Армстронг.

— Ну и что? — сказал Блор. — Я тут же вернулся. Вы сами это знаете.

— Вас долго не было, — сказал Армстронг.

— На что, черт побери, вы намекаете? — Блор налился кровью.

— Я сказал только, что вас долго не было, — повторил Армстронг.

— Его еще надо было найти. Попробуйте сами найти в чужом доме моток каната.

— Пока мистера Блора не было, вы не отходили друг от друга? — обратился судья к Ломбарду и Армстронгу.

— Разумеется, — подтвердил Армстронг. — То есть Ломбард отходил на несколько минут. А я оставался на месте.

Ломбард улыбнулся:

— Я хотел проверить, можно ли отсюда дать сигналы на сушу при помощи гелиографа. Пошел выбирать место, отсутствовал минуты две.

— Это правда. — Армстронг кивнул. — Для убийства явно недостаточно.

— Кто-нибудь из вас смотрел на часы? — спросил судья.

— Н-нет.

— Я вышел из дому без часов, — сказал Ломбард.

— Минуты две — выражение весьма неточное, — ядовито заметил судья и повернул голову к прямой, как палка, старой деве, не отрывавшейся от вязанья.

— А вы, мисс Брент?

— Мы с мисс Клейторн взобрались на вершину горы. После этого я сидела на площадке, грелась на солнце.

— Что-то я вас там не видел, — сказал судья.

— Вы не могли меня видеть. Я сидела за углом дома, с восточной стороны: там нет ветра.

— Вплоть до ленча?

— Мисс Клейторн?

— Утро я провела с мисс Брент, — последовал четкий ответ. — Потом немного побродила по острову. Потом спустилась к морю, поговорила с генералом Макартуром.

— В котором часу это было? — прервал ее судья.

На этот раз Вера ответила не слишком уверенно:

— Не знаю, — сказала она, — за час до ленча, а может быть, и позже.

Блор спросил:

— Это было до того, как мы разговаривали с генералом или позже?

— Не знаю, — сказала Вера. — Он был какой-то странный, — она передернулась.

— А в чем заключалась его странность? — осведомился судья.

— Он сказал, что все мы умрем, потом сказал, что ждет конца. Он меня напугал… — понизив голос, сказала Вера.

Судья кивнул.

— А потом что вы делали? — спросил он.

— Вернулась в дом. Затем, перед ленчем, снова вышла, поднялась на гору. Я весь день не могла найти себе места.

Судья Уоргрейв потрогал подбородок.

— Остается еще Роджерс, — сказал он. — Но я не думаю, что его показания что-либо добавят к имеющимся у нас сведениям.

Роджерс, представ перед судилищем, ничего особенного не сообщил. Все утро он занимался хозяйственными делами, потом готовил ленч. Перед ленчем подал коктейли, затем поднялся наверх — перенести свои вещи с чердака в другую комнату. Он не выглядывал в окно и не видел ничего, что могло бы иметь хоть какое-то отношение к смерти генерала Макартура. Он твердо уверен, что, когда накрывал на стол перед ленчем, там стояло восемь негритят.

Роджерс замолчал, и в комнате воцарилась тишина. Судья Уоргрейв откашлялся. Ломбард прошептал на ухо Вере: «Теперь он произнесет заключительную речь».

— Мы постарались как можно лучше расследовать обстоятельства этих трех смертей, — начал судья. — И если в некоторых случаях отдельные лица не могли (по всей вероятности) совершить убийство, все же ни одного человека нельзя считать полностью оправданным и свободным от подозрений. Повторяю, я твердо уверен, что из семи человек, собравшихся в этой комнате, один — опасный преступник, а скорее всего еще и маньяк. Кто этот человек, мы не знаем. Нам надо решить, какие меры предпринять, чтобы связаться с сушей на предмет помощи, а в случае, если помощь задержится (что более чем вероятно при такой погоде), какие меры предпринять, чтобы обеспечить нашу безопасность — сейчас нам больше ничего не остается.

Я попрошу каждого подумать и сообщить мне, какой выход из создавшегося положения он видит. Предупреждаю, чтобы все были начеку. До сих пор убийце было легко выполнить свою задачу — его жертвы ни о чем не подозревали. Отныне наша задача — подозревать всех и каждого. Осторожность — лучшее оружие. Не рискуйте и будьте бдительны. Вот все, что я вам хотел сказать.

— Суд удаляется на совещание, — еле слышно пробормотал Ломбард.

Глава десятая

— И вы ему поверили? — спросила Вера.

Вера и Филипп Ломбард сидели на подоконнике в гостиной. За окном хлестал дождь, ветер с ревом бился в стекла. Филипп наклонил голову к плечу и сказал:

— Вы хотите спросить, верю ли я старику Уоргрейву, что убийца — один из нас?

— Да.

— Трудно сказать. Если рассуждать логически, он, конечно, прав, и все же…

— И все же, — подхватила Вера, — это совершенно невероятно.

Ломбард скорчил гримасу.

— Здесь все совершенно невероятно. Однако после смерти Макартура ни о несчастных случаях, ни о самоубийствах не может быть и речи. Несомненно одно: это убийство. Вернее, три убийства.

Вера вздрогнула:

— Похоже на кошмарный сон. Мне все кажется, что этого просто не может быть.

Филипп понимающе кивнул:

— Ну да, все чудится: вот раздастся стук в дверь и тебе принесут чай в постель.

— Ох, хорошо бы, все кончилось так! — сказала Вера.

Филипп Ломбард помрачнел.

— Нет, на это надеяться не приходится. Мы участвуем в ужасном кошмаре наяву!

Вера понизила голос:

— Если… если это один из нас, как вы думаете; кто это?

Ломбард ухмыльнулся:

— Из ваших слов я понял, — сказал он, — что нас вы исключаете. Вполне с вами согласен. Я отлично знаю, что Я не убийца, да и в вас, Вера, нет ничего ненормального. Девушки нормальней и хладнокровней я не встречал. Поручусь, чем угодно, что вы не сумасшедшая.

— Спасибо, — Вера криво улыбнулась.

Филипп сказал:

— Ну же, мисс Вера Клейторн, неужели вы не ответите комплиментом на комплимент?

Вера чуть замялась.

— Вы сами признали, — сказала она наконец, — что ни во что не ставите жизнь человека, и тем не менее как-то не могу представить, чтобы вы надиктовали эту пластинку.

— Верно, — сказал Ломбард. — Если б я и затеял убийство, так только ради выгоды. Массовое покарание преступников не по моей части. Пошли дальше. Итак, мы исключаем друг друга и сосредоточиваемся на пяти собратьях по заключению. Который из них А. Н. Оним? Интуитивно — и без всяких на то оснований — выбираю Уоргрейва!

— Вот как? — удивилась Вера. Подумала минуты две и спросила: — А почему?

— Трудно сказать. Во-первых, он очень стар, а вовторых, в течение многих лет вершил судьбы людей в суде. А значит, чуть не всю жизнь ощущал себя всемогущим, точно Господь Бог. Это могло вскружить ему голову. Он мог поверить, что властен над жизнью и смертью людей, а от этого можно спятить и пойти еще дальше — решить, например, что ты и Высший судия и палач одновременно.

— Возможно, вы правы, — чуть помедлив, согласилась Вера.

— А кого выберете вы? — спросил Ломбард.

— Доктора Армстронга, — выпалила Вера.

Ломбард присвистнул:

— Доктора? Знаете, а я бы его поставил на последнее место.

Вера покачала головой.

— Вы не правы. Две смерти произошли в результату отравления. И это прямо указывает на доктора. Потом нельзя забывать, снотворное миссис Роджерс дал он.

— Верно, — согласился Ломбард.

— Но если бы сошел с ума доктор, его бы не скоро удалось разоблачить. Потом доктора очень много работают, и помешательство может быть результатом переутомления, — настаивала Вера.

— И все-таки мне не верится, что он убил Макартура, — сказал Ломбард. — Я уходил ненадолго: он бы просто не успел — если только он не мчался туда и обратно стремглав. Но он не спортсмен и не мог совершить такую пробежку и не запыхаться.

— Но он мог убить генерала позже, — возразила Вера.

— Это когда же?

— Когда он пошел звать генерала к ленчу.

Ломбард снова присвистнул:

— Так вы думаете, он убил генерала тогда? Для этого надо обладать железными нервами.

— Посудите сами, чем он рисковал? — перебила его Вера. — Он — единственный медик среди нас. Что ему стоит сказать, будто генерала убили час назад? Ведь никто из нас не может его опровергнуть.

Филипп задумчиво поглядел на нее.

— Умная мысль, — сказал он. — Интересно…

— Кто это, мистер Блор? Вот что я хочу знать. Кто это может быть? — Лицо Роджерса дергалось. Руки нервно теребили кожаный лоскут — он чистил столовое серебро.

— Вот в чем вопрос, приятель, — сказал отставной инспектор.

— Мистер Уоргрейв говорит, что это кто-то из нас. Так вот кто, сэр? Вот что я хочу знать. Кто этот оборотень?

— Мы все хотим это узнать, — сказал Блор.

— Но вы о чем-то догадываетесь, мистер Блор. Я не ошибся?

— Может, я о чем и догадываюсь, — сказал Блор. — Но одно дело догадываться, другое — знать. Что если я попал пальцем в небо? Скажу только: у этого человека должны быть железные нервы.

Роджерс утер пот со лба.

— Кошмар, вот что это такое, — хрипло сказа он.

— А у вас есть какие-нибудь догадки, Роджерс? — поинтересовался Блор.

Дворецкий покачал головой:

— Я ничего не понимаю, сэр, — севшим голосом сказал он. — Совсем ничего. И это-то меня и пугает пуще всего.

— Нам необходимо выбраться отсюда! Необходимо! — выкрикивал доктор Армстронг. — Во что бы то ни стало!

Судья Уоргрейв задумчиво выглянул из окна курительной, поиграл шнурочком пенсне и сказал:

— Я, конечно, не претендую на роль синоптика, и тем не менее рискну предсказать: в ближайшие сутки — а если ветер не утихнет, одними сутками дело не обойдется — даже если бы на материке и знали о нашем положении, лодка не придет.

Армстронг уронил голову на руки.

— А тем временем всех нас перебьют прямо в постелях! — простонал он.

— Надеюсь, нет, — сказал судья. — Я намереваюсь принять все меры предосторожности.

Армстронг неожиданно подумал, что старики сильнее цепляются за жизнь, чем люди молодые. Он не раз удивлялся этому за свою долгую врачебную практику. Вот он, например, моложе судьи, по меньшей мере, лет на двадцать, а насколько слабее у него воля к жизни.

А судья Уоргрейв думал: «Перебьют в постелях! Все доктора одинаковы — думают штампами. И этот тоже глуп».

— Не забывайте, троих уже убили.

— Все так. Но вы, в свою очередь, не забывайте: они не знали, что их жизнь в опасности. А мы знаем.

Армстронг с горечью сказал:

— Что мы можем сделать? Раньше или позже…

— Я думаю, — сказал судья Уоргрейв, — кое-что мы все же можем.

— Ведь мы даже не знаем, кто убийца, — возразил Армстронг.

Судья потрогал подбородок.

— Я бы этого не сказал, — пробормотал он.

— Уж не хотите ли вы сказать, что догадались? — уставился на него Армстронг.

— Я признаю, что у меня нет настоящих доказательств, — уклончиво ответил судья, — таких, которые требуются в суде. Но, когда я вновь перебираю факты, мне кажется, что все нити сходятся к одному человеку.

Армстронг снова уставился на судью.

— Ничего не понимаю, — сказал он.

Мисс Брент — она была в своей спальне наверху — взяла Библию и села у окна. Открыла Библию, но после недолгих колебаний отложила ее и подошла к туалетному столику. Вынула из ящика записную книжку в черной обложке и написала:

Случилось нечто ужасное. Погиб генерал Макартур. (Его двоюродный брат женат на Элси Макферсон). Нет никаких сомнений в том, что его убили. После ленча судья произнес замечательную речь. Он убежден, что убийца — один из нас. Значит, один из нас одержим диаволом. Я давно это подозревала. Но кто это? Теперь все задаются этим вопросом. И только я знаю, что…

Несколько секунд она сидела, не двигаясь, глаза ее потускнели, затуманились. Карандаш в ее руке заходил ходуном. Огромными каракулями она вывела: …убийцу зовут Беатриса Тейлор…

Глаза ее закрылись. Но тут же она вздрогнула и проснулась. Посмотрела на записную книжку и, сердито вскрикнув, пробежала кривые каракули последней фразы.

«Неужели это я написала? — прошептала она. — Я наверное, схожу с ума».

Шторм крепчал. Ветер выл, хлестал по стенам дома. Все собрались в гостиной. Сидели, сбившись в кучку, молчали. Исподтишка следили друг за другом. Когда Роджерс вошел с подносом, гости буквально подскочили.

— Вы позволите задернуть занавески? — спросил Роджерс. — Так здесь будет поуютней.

Получив разрешение, он задернул занавески и включил свет. В комнате и впрямь стало уютней. Гости повеселели; ну, конечно же, завтра шторм утихнет… придет лодка…

Вера Клейторн сказала:

— Вы разольете чай, мисс Брент?

— Нет, нет, разлейте вы, милочка. Чайник такой тяжелый. И потом я очень огорчена — я потеряла два мотка серой шерсти. Экая досада.

Вера перешла к столу. Раздалось бодрое позвякиванье ложек, звон фарфора. Безумие прошло.

Чай! Благословенный привычный ежедневный чай! Филипп Ломбард пошутил. Блор засмеялся. Доктор Армстронг рассказал забавный случай из практики. Судья Уоргрейв — обычно он не пил чая — с удовольствием отхлебывал ароматную жидкость.

Эту умиротворенную обстановку нарушил приход Роджерса. Лицо у дворецкого было расстроенное.

— Простите, — сказал он, ни к кому не обращаясь, — но вы не знаете, куда девался занавес из ванной комнаты?

Ломбард вскинул голову:

— Занавес? Что это значит, Роджерс?

— Он исчез, сэр, ну прямо испарился. Я убирал ванные, и в одной убор… то есть ванной, занавеса неоказалось.

— А сегодня утром он был на месте? — спросил судья.

— Да, сэр.

— Какой он из себя? — осведомился Блор.

— Из прорезиненного шелка, сэр, алого цвета. В тон алому кафелю.

— И он пропал? — спросил Ломбард.

— Пропал.

— Да ладно. Что тут такого? — ляпнул Блор. — Смысла тут нет, но его тут и вообще нет. Убить занавесом нельзя, так что забудем о нем, сир, — сказал Роджерс.

— Да, сэр. Благодарю вас, — и вышел, закрыв за собой дверь.

В комнату вновь вполз страх. Гости опять стали исподтишка следить друг за другом.

Наступил час обеда — обед подали, съели, посуду унесли. Нехитрая еда, в основном из консервных банок. После обеда в гостиной наступило напряженное молчание.

В девять часов Эмили Брент встала.

— Я пойду спать, — сказала она.

— И я, — сказала Вера.

Женщины поднялись наверх, Ломбард и Блор проводили их. Мужчины не ушли с лестничной площадки, пока женщины не закрыли за собой двери. Залязгали засовы, зазвякали ключи.

— А их не надо уговаривать запираться, — ухмыльнулся Блор.

Ломбард сказал:

— Что ж, по крайней мере, сегодня ночью им ничто не угрожает.

Он спустился вниз, остальные последовали его примеру.

Четверо мужчин отправились спать часом позже. По лестнице поднимались все вместе. Роджерс — он накрывал на стол к завтраку — видел, как они гуськом идут вверх. Слышал, как они остановились на площадке. Оттуда донесся голос судьи.

— Я думаю, господа, вы и без моих советов понимаете, что на ночь необходимо запереть двери.

— И не только запереть, а еще и просунуть ножку стула в дверную ручку, — добавил Блор. — Замок всегда можно открыть снаружи.

— Мой дорогой Блор, ваша беда в том, что вы слишком много знаете, — буркнул себе под нос Ломбард…

— Спокойной ночи, господа, — мрачно сказал судья, — Хотелось бы завтра встретиться в тем же составе.

Роджерс вышел из столовой, неслышно поднялся по лестнице. Увидел, как четверо мужчин одновременно открыли двери, услышал, как зазвякали ключи, залязгали засовы.

— Вот и хорошо, — пробормотал он, кивнул головой и вернулся в столовую. Там все было готово к завтраку. Он поглядел на семерых негритят на зеркальной подставке. Лицо его расплылось в довольной улыбке.

— Во всяком случае, сегодня у них этот номер не пройдет, я приму меры.

Пересек столовую, запер дверь в буфетную, вышел через дверь, ведущую в холл, закрыл ее и спрятал ключи в карман. Затем потушил свет и опрометью кинулся наверх в свою новую спальню.

Спрятаться там можно было разве что в высоком шкафу, и Роджерс первым делом заглянул и шкаф. После чего запер дверь, задвинул засов и разделся.

— Сегодня этот номер с негритятами не пройдет, — пробурчал он, — я принял меры…

Глава одиннадцатая

У Филиппа Ломбарда выработалась привычка просыпаться на рассвете. И сегодня он проснулся, как обычно. Приподнялся на локте, прислушался. Ветер слегка утих. Дождя не было слышно… В восемь снова поднялся сильный ветер, но этого Ломбард уже не заметил. Он снова заснул.

В девять тридцать он сел на кровати, поглядел на часы, поднес их к уху, хищно по-волчьи оскалился.

— Настало время действовать, — пробормотал он.

В девять тридцать пять он уже стучал в дверь Блора. Тот осторожно открыл дверь. Волосы у него были всклокоченные, глаза сонные.

— Спите уже тринадцатый час, — добродушно сказал Ломбард. — Значит, совесть у вас чиста.

— В чем дело? — оборвал его Блор.

— Вас будили? — спросил Ломбард. — Приносили чай?

Знаете, который час?

Блор посмотрел через плечо на дорожный будильник, стоявший у изголовья кровати.

— Тридцать пять десятого, — сказал он. — Никогда б не поверил, что столько просплю. Где Роджерс?

— «И отзыв скажет: „где“?» — тот самый случай, — ответствовал Ломбард.

— Что вы хотите этим сказать? — рассердился Блор.

— Только то, что Роджерс пропал, — ответил Ломбард. — В спальне его нет. Чайник он не поставил и даже плиту не затопил.

Блор тихо чертыхнулся.

— Куда, чтоб ему, он мог деваться? По острову, что ли, бродит? Подождите, пока я оденусь. И опросите всех: может быть, они что-нибудь знают.

Ломбард кивнул. Прошел по коридору, стучась в запертые двери.

Армстронг уже встал, — он кончал одеваться. Судью Уоргрейва, как и Блора, пришлось будить. Вера Клейторн была одета. Комната Эмили Брент пустовала.

Поисковая партия обошла дом. Комната Роджерса была по-прежнему пуста. Постель не застелена, бритва и губка еще не просохли.

— Одно ясно, что ночевал он здесь, — сказал Ломбард.

— А вы не думаете, что он прячется, поджидает нас? — сказала Вера тихим, дрогнувшим голосом, начисто лишенным былой уверенности.

— Сейчас, голубушка, я склонен думать, что угодно и о ком угодно, — сказал Ломбард. — И мой вам совет: пока мы его не найдем, держаться скопом.

— Наверняка он где-то на острове, — сказал Армстронг.

К ним присоединился аккуратно одетый, хотя и небритый, Блор.

— Куда девалась мисс Брент? — спросил он. — Вот вам новая загадка.

Однако спустившись в холл, они встретили мисс Брент. На ней был дождевик.

— Море очень бурное. Вряд ли лодка выйдет в море.

— И вы решились одна бродить по острову, мисс Брент? — спросил Блор. — Неужели вы не понимаете, как это опасно?

— Уверяю вас, мистер Блор, я была очень осторожна, — ответила старая дева.

Блор хмыкнул.

— Видели Роджерса? — спросил он.

— Роджерса? — подняла брови мисс Брент. — Нет, сегодня я его не видела. А в чем дело?

По лестнице, чисто выбритый, аккуратно одетый — уже при зубах — спускался судья Уоргрейв. Заглянув в распахнутую дверь столовой, он сказал:

— Смотрите-ка, он не забыл накрыть стол.

— Он мог это сделать вчера вечером, — сказал Ломбард.

Они вошли в столовую, оглядели аккуратно расставленные приборы, тарелки. Ряды чашек на буфете, войлочную подставку для кофейника. Первой хватилась Вера. Она вцепилась судье в руку с такой силой — недаром она была спортсменка, — что старик поморщился.

— Посмотрите на негритят! — крикнула она.

На зеркальном кругу осталось всего шесть негритят.

А вскоре нашелся и Роджерс. Его обнаружили в пристройке — флигель этот служил прачечной. В руке он все еще сжимал маленький топорик — очевидно, колол дрова для растопки. Большой колун стоял у двери — на его обухе застыли бурые пятна. В затылке Роджерса зияла глубокая рана…

— Картина ясна, — сказал Армстронг, — убийца подкрался сзади, занес топор и в тот момент, когда Роджерс наклонился, опустил его.

Блор водился с топорищем — посыпал его мукой через ситечко, позаимствованное на кухне.

— Скажите, доктор, нанести такой удар может только очень сильный человек? — спросил судья.

— Да нет, такой удар могла бы нанести даже женщина, если я правильно понял ваш вопрос, — и он быстро оглянулся по сторонам.

Вера Клейторн и Эмили Брент ушли на кухню.

— Девушка и тем более могла это сделать — она спортсменка. Мисс Брент хрупкого сложения, но такие женщины часто оказываются довольно крепкими. Кроме того, вы должны помнить, что люди не вполне нормальные, как правило, наделены недюжинной силой.

Судья задумчиво кивнул. Блор со вздохом поднялся с колен.

— Отпечатков пальцев нет, — сказал он, — топорище обтерли.

Позади раздался громкий смех — они обернулись: посреди двора стояла Вера Клейторн.

— А может, на этом острове и пчелы есть? Есть или нет? — визгливым голосом выкрикивала она, перемежая слова неудержимыми взрывами хохота. — И где тут мед? Ха-ха-ха!

Мужчины недоуменно уставились на Веру. Неужели эта выдержанная, уравновешенная девушка сходит с ума у них на глазах?

— Да не глазейте вы на меня! — не унималась Вера. — Вы что, думаете, я рехнулась? А я вас дело спрашиваю: где тут пчелы, где тут пасека? Ах, вы не понимаете? Вы что, не читали эту дурацкую считалку? Да она в каждой спальне вывешена для всеобщего обозрения! Не будь мы такими идиотами, мы бы сразу сюда пришли.

— «Семь негритят дрова рубили вместе». Я эту считалку наизусть знаю. И следующий куплет: «Шесть негритят пошли на пасеку гулять», поэтому я и спрашиваю, есть ли на острове насека. Вот смеху-то! Вот смеху!.. — Она дико захохотала. Армстронг подошел к ней, размахнулся, отвесил пощечину. Вера задохнулась, икнула, сглотнула слюну. Постояла тихо.

— Спасибо… Я пришла в себя… — сказала она чуть погодя прежним спокойным, выдержанным тоном. Повернулась и пошла в кухню. — Мы с мисс Брент приготовим вам завтрак. Принесите, пожалуйста, дрова — надо затотопить камин.

След пятерни доктора алел на ее щеке.

Когда она ушла в кухню, Блор сказал:

— А быстро вы привели ее в чувство, доктор.

— Что мне оставалось делать? Нам только истерики не хватало вдобавок ко всему, — оправдывался Армстронг.

— Она вовсе не похожа на истеричку, — возразил Ломбард.

— Согласен, — сказал Армстронг. — Весьма уравновешенная и здравомыслящая молодая женщина. Результат потрясения. С каждым может случиться.

Они собрали наколотые Роджерсом дрова, отнесли их в кухню. Там уже хлопотали по хозяйству Вера и Эмили Брент. Мисс Брент выгребала золу из печи. Вера срезала шкурку с бекона.

— Спасибо, — поблагодарила их Эмили Брент. — Мы постараемся приготовить завтрак как можно быстрее — ну, скажем, минут через тридцать-сорок. Чайник раньше не закипит.

— Знаете, что я думаю? — шепнул Ломбарду инспектор в отставке Блор.

— Зачем гадать, если вы мне сами расскажете.

Инспектор в отставке был человек серьезный. Иронии он не понимал и поэтому невозмутимо продолжал:

— В Америке был такой случай. Убили двух стариков — мужа и жену, зарубили топором. Среди бела дня. В доме не было никого, кроме их дочери и служанки. Служанка, как доказали, не могла это сделать. Дочь — почтенная старая дева. Немыслимо, чтобы она была способна совершить такое страшное преступление. Настолько немыслимо, что ее признали невиновной. И тем не менее никто другой не мог это сделать, — и добавил, помолчав: — Я вспомнил этот случай, когда увидел топор. А потом зашел на кухню и увидел — она там шурует как ни в чем не бывало. Что с девчонкой приключилась истерика — это в порядке вещей, удивляться тут нечему, а по-вашему?

— Наверное, — сказал Ломбард.

— Но эта старуха! — продолжал Блор. — Такая чистюля — и передник не забыла надеть, а передник-то, небось, миссис Роджерс, и еще говорит: «Завтрак будет готов минут через тридцать-сорок». Старуха спятила, ей-ей. Со старыми девами такое случается — я не говорю, что они становятся маньяками и убивают кого ни попадя, просто у них шарики за ролики заходят. Вот и наша мисс Брент помешалась на религиозной почве — думает, что она Орудие Господне. Знаете, у себя в комнате она постоянно читает Библию.

— Это никак не доказательство ненормальности, Блор.

— К тому же она брала дождевик, — гнул свою линию Блор, — сказала, что ходила к морю.

Ломбард покачал головой.

— Роджерса убили, — сказал он, — когда тот колол дрова, то есть сразу, как он поднялся с постели. Так что Эмили Брент незачем было бродить еще час-другой под дождем. Если хотите знать мое мнение: тот, кто убил Роджерса, не преминул бы залезть в постель и притвориться, что спит беспробудным сном.

— Вы меня не поняли, мистер Ломбард, — сказал Блор, — Если мисс Брент ни в чем не виновна, ей было бы страшно разгуливать по острову одной. Так поступить мог лишь тот, кому нечего бояться. Значит, ей нечего бояться и, следовательно, она и есть убийца.

— Дельная мысль, — сказал Ломбард. — Мне это не пришло в голову, — и добавил, ухмыльнувшись: — Рад, что вы перестали подозревать меня.

Блор сконфузился:

— Вы угадали, начал я с вас — револьвер, знаете ли, да и историю вы рассказали, вернее не рассказали, весьма странную. Но теперь я понимаю, что вы сумели бы придумать что-нибудь похитрее. Надеюсь, и вы меня не подозреваете.

Филипп сказал задумчиво:

— Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, разработать подобный план человеку с настолько слабым воображением, как у вас, не под силу. Могу только сказать, что в таком случае вы замечательный актер, и я вами восхищаюсь. — Он понизил голос. — Может статься, не пройдет и дня, как нас укокошат, так что скажите мне по секрету: вы тогда дали ложные показания, верно?

Блор смущенно переминался с ноги на ногу.

— Скрывай, не скрывай, что толку, — сказал он наконец. — Так вот. Ландор был невиновен, это точно. Шайка Перселла дала мне на лапу, и мы упрятали его за решетку. Только имейте в виду, я отрекусь от своих слов…

— При свидетелях, вы хотите сказать, — улыбнулся Ломбард. — Нет, нет, этот разговор останется между нами. Что ж, надеюсь, вы получили неплохой куш.

— Не получил и половины того, что обещали. Страшные жмоты эти Перселловские ребята. Но повышение я получил. Что да, то да.

— А Ландору дали срок, и он помер на каторге?

— Откуда я знал, что он умрет? — огрызнулся Блор.

— Конечно, откуда вам знать, просто вам не повезло.

— Мне? Вы хотите сказать — ему?

— И вам тоже, Блор. Потому что из-за его смерти и ваша жизнь оборвется раньше времени.

— Моя? — уставился на него Блор. — Неужели выдумаете, что я позволю с собой расправиться, подобно Роджерсу и прочим? Дудки! Кто-кто, а я сумею за себя постоять! Хотите пари?

Ломбард сказал:

— Не люблю держать пари. И потом, если ведь убьют, кто отдаст мне выигрыш?

— Послушайте, мистер Ломбард, что вы хотите сказать?

Ломбард оскалил зубы.

— Я хочу сказать, мой дорогой Блор, что ваши шансы выжить не слишком велики.

— Это почему же?

— А потому, что из-за отсутствия воображения расправиться с вами проще простого. Преступник с воображением А. Н. Онима в два счета обведет вас вокруг пальца.

— А вас? — окрысился Блор.

Лицо Ломбарда посуровело.

— У меня воображение ничуть не хуже, чем у А. Н. Онима, — сказал он. — Я не раз бывал в переделках и всегда выпутывался! Больше ничего не скажу, но думаю, что и из этой переделки я тоже выпутаюсь.

Стоя у плиты — она жарила яичницу, — Вера думала: «И чего ради я закатила истерику, как последняя дура? Этого не следовало делать. Нельзя распускаться, никак нельзя распускаться. Ведь она всегда гордилась своей выдержкой.

Мисс Клейторн была на высоте — не растерялась, кинулась вплавь за Сирилом.

К чему об этом вспоминать? Все позади… далеко позади… Она была еще на полпути к скале, когда Сирил ушел под воду. Ей почудилось, что течение снова уносит ее в море. Она дала течению увлечь себя — плыла тихотихо — качалась на воде, пока не прибыла лодка… Ее хвалили за присутствие духа, хладнокровие… Хвалили все, кроме Хьюго. А Хьюго, он лишь взглянул на нее… Боже, как больно думать о Хьюго, даже теперь… Где он сейчас? Что делает? Помолвлен, женат?»

— Вера, бекон горит, — сердито сказала мисс Брент.

— И верно, простите, мисс Брент. Как глупо получилось…

Эмили Брент сняла с дымящегося бекона последнее яйцо. Вера, выкладывая на раскаленную сковороду куски бекона, сказала:

— У вас удивительная выдержка, мисс Брент.

— Меня с детства приучили не терять головы и не поднимать шума по пустякам, — ответила старая дева.

«Она была забитым ребенком… Это многое объясняет», — подумала Вера. А вслух сказала:

— Неужели вам не страшно?.. А может, вы хотите умереть?

«Умереть? — будто острый буравчик вонзился в закосневшие мозги Эмили Брент. — Умереть? Но она не собирается умирать! Остальные умрут, это да, но не она, не Эмили Брент. Эта девчонка, что она понимает? Конечно, Эмили Брент ничего не боится: Брентам неведом страх. Она из военной семьи, и в их роду все умели смотреть смерти в лицо. Вели праведную жизнь, и она, Эмили Брент, тоже жила праведно. Ей нечего стыдиться в своем прошлом… А раз так, она, конечно же, не умрет… „Он печется о вас“. „Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем…“ Теперь был день, и ужасы ушли. Ни один из нас не покинет остров. Кто это сказал? Ну конечно же, генерал Макартур (его родственник женат на Элси Макферсон). Его такая перспектива ничуть не пугала. Напротив, казалось, она даже радует его! А это грех! Некоторые люди не придают значения смерти и сами лишают себя жизни. Беатриса Тейдор… Прошлой ночью ей снилась Беатриса — она стояла за окном, прижав лицо к стеклу, стонала, умоляла впустить ее в дом. Но Эмили Врент не хотела ее впускать. Ведь если ее впустить, случится нечто ужасное».

Эмили вздрогнула и очнулась. Как смотрит на нее эта девушка.

— Все готово, не так ли? — спросила она деловито. — Будем подавать завтрак.

Странно прошла эта трапеза. Все были чрезвычайно предупредительны.

— Можно предложить вам еще кофе, мисс Брент?

— Ломтик ветчины, мисс Клейторн?

— Еще кусочек бекона?

Все шестеро вели себя как ни в чем не бывало, будто ничего и не случилось. Но в душе каждого бушевала буря.

Мысли носились как белки в колесе…

Что же дальше? Что дальше? Кто следующий?

Кто?

Интересно, удастся ли? Но попытаться стоит. Только бы успеть. Господи, только бы успеть…

Помешательство на религиозной почве, не иначе… Посмотреть на нее, и в голову не придет… А что, если я ошибаюсь?

Это безумие… Я схожу с ума. Куда-то запропастилась шерсть, запропастился алый занавес из ванной — не могу понять, кому они могли понадобиться. Ничего не понимаю…

Вот дурак, поверил всему, что ему рассказали. С ним обошлось легко… И все равно надо соблюдать осторожность.

Шесть фарфоровых негритят… только шесть — сколько их останется к вечеру?

— Кому отдать последнее яйцо?

— Джему?

— Спасибо, я лучше возьму еще ветчины.

Все шестеро, как ни в чем не бывало, завтракали.

Глава двенадцатая

Завтрак кончился. Судья Уоргрейв, откашлявшись, внушительно сказал своим тонким голоском:

— Я думаю, нам стоит собраться и обсудить создавшееся положение — скажем, через полчаса в гостиной.

Никто не возражал. Вера собрала тарелки.

— Я уберу со стола и помою посуду, — сказала она.

— Мы перенесем посуду в буфетную, — предложил Филипп.

— Спасибо.

Эмили Брент поднялась было со стула, охнула и снова села.

— Что с вами, мисс Брент? — спросил судья.

— Мне очень жаль, — оправдывалась Эмили Брент, — я хотела бы помочь мисс Клейторн, но никак не могу.

У меня кружится голова.

— Кружится голова? — доктор Армстронг подошел к ней. — Это вполне естественно. Запоздалая реакция на потрясение. Я, пожалуй, дам вам…

— Нет! — выпалила она. Все опешили. Доктор Армстронг густо покраснел.

На лице старой девы был написан ужас.

— Как вам будет угодно, — сухо сказал Армстронг.

— Я не хочу ничего принимать, — сказала она. — Просто посижу спокойно, и головокружение пройдет само собой.

Когда кончили убирать со стола, Блор обратился к Вере:

— Я привык заниматься хозяйственными делами, так что, если хотите, мисс Клейторн, я вам помогу.

— Спасибо, — сказала Вера.

Эмили Брент оставили в гостиной.

Какое-то время до нее доносился приглушенный гул голосов из буфетной. Головокружение постепенно проходило. Ею овладела сонливость, она чувствовала, что вот-вот заснет. У нее жужжало в ушах… а может быть, в комнате и впрямь что-то жужжит? Она подумала: «Кто это так жужжит — пчела или шмель? — И тут взгляд ее упал на пчелу, ползущую по окну. — Сегодня утром Вера Клейторн что-то говорила о пчелах.

Пчелы и мед… Она обожает мед. Взять соты, положить в марлевый мешочек. И вот уже мед капает, кап-кап-кап…

Кто это в комнате… С него капает вода… Это Беатриса Тейлор вышла из реки. Если повернуть голову, она ее увидит…

Но почему ей так трудно повернуть голову?..

А что если крикнуть?.. Но она не может крикнуть. В доме нет ни души… Она совершенно одна…» И тут она услышала шаги за спиной… приглушенные шаркающие шаги, нетвердые шаги утопленницы… Резкий запах сырости защекотал ей ноздри… А на окне все жужжала и жужжала пчела. И тут она почувствовала, как ее что-то укололо. Пчела ужалила ее в шею…

Тем временем в гостиной ждали Эмили Брент.

— Может быть, мне пойти привести ее? — предложила Вера.

— Минуточку! — остановил ее Блор.

Вера села. Все вопрошающе посмотрели на Блора.

— Послушайте, — начал он, — по-моему, пора прекратить поиски — убийца сидит сейчас в столовой! Пари держу, что во всех убийствах виновата старая дева.

— Но что ее могло на них толкнуть? — спросил Армстронг.

— Помешательство на религиозной почве. Что скажете вы, доктор?

— Возможно, вы правы. Опровергнуть вас я не могу. Но хочу напомнить, что у нас нет доказательств.

— Она очень странно вела себя, когда мы готовили завтрак, — сказала Вера. — У нее и глаза стали какие-то такие… — она передернулась.

— Это еще не доказательство, — прервал ее Ломбард — Все мы сейчас немного не в себе.

— Потом, когда нам были предъявлены обвинения, она одна отказалась дать какие-либо объяснения. Почему, спросите вы меня? Да потому, что ей нечего было объяснить.

— Ну, дело обстоит, не совсем так, — сказала Вера. — Позже она мне рассказала эту историю.

— И что она вам поведала, мисс Клейторн? — спросил судья Уоргрейв.

Вера пересказала историю Беатрисы Тейлор.

— Вполне достоверная история, — заметил судья. — У меня бы она не вызвала никаких сомнений. Скажите, пожалуйста, мисс Клейторн, мучит ли мисс Брент чувство вины, испытывает ли она раскаяние, как, на ваш взгляд?

— По-моему, нет, — сказала Вера. — Смерть девушки оставила ее безразличной.

— Ох уж мне эти праведницы! Вот у кого не сердце, а камень — это у таких вот старых дев. Объясняется все самой обыкновенной завистью, — сказал Блор.

Судья прервал его:

— Сейчас без десяти одиннадцать. Пожалуй, лучше всего будет, если мы попросим мисс Брент присоединиться к нам.

— Вы что же, так и собираетесь сидеть сложа руки? — спросил Блор.

Судья сказал:

— Не понимаю, чего вы от нас ждете. Наши подозрения пока ничем не подкреплены. И все же я попрошу доктора Армстронга особенно внимательно следить за мисс Брент. А теперь давайте пройдем в столовую.

Эмили Брент по-прежнему сидела в кресле, спиной к ним. Правда, она не обратила внимания на их приход, но в остальном ничего подозрительного они не заметили. Лишь обойдя кресло, они увидели ее лицо — распухшее, с синими губами и выпученными глазами.

— Вот те на, да она мертва! — вырвалось у Блора.

— Еще один из нас оправдан, увы, слишком поздно, — послышался невозмутимый голос судьи Уоргрейва.

Армстронг склонился над покойной. Понюхал ее губы, покачал головой и приподнял ей веки.

— Доктор, отчего она умерла? — нетерпеливо спросил Ломбард. — Ведь когда мы уходили, ее жизни вроде бы ничего не угрожало.

Армстронг разглядывал крошечную точку на шее Эмили Брент.

— Это след от шприца, — сказал он.

Послышалось жужжание.

— Смотрите-ка, на окне пчела… да нет, это шмель! — закричала Вера. — Вспомните, что я вам говорила сегодня утром!

— Но это след не от укуса, — помрачнел Армстронг. — Мисс Брент сделали укол.

— Какой яд ей ввели? — спросил судья.

— Скорее всего цианистый калий, но это лишь догадка. Наверное, тот же яд, от которого погиб Марстон. Она, должно быть, чуть не сразу же умерла от удушья.

— А откуда взялась пчела? — возразила Вера. — Может быть, это простое совпадение?

— Вот уж нет! — Ломбард в свою очередь помрачнел. — Совпадения здесь нет! Нашему убийце подавай местный колорит. Он шутник, этот парень. Ни на шаг не отступает от своей треклятой считалки! — Обычно спокойный Ломбард чуть ли не визжал. Очевидно, даже его закаленные полной приключений и превратностей жизнью нервы начали сдавать. — Это безумие, безумие! Мы все обезумели! — вопил он.

— Я надеюсь, — спокойно сказал судья, — мы все же сумеем сохранить здравый смысл. Кто-нибудь привез с собой шприц?

Армстронг приосанился, однако голос его звучал довольно испуганно:

— Я, сэр.

Четыре пары глаз вперились в него. Глубокая, неприкрытая враждебность, читавшаяся в них, раззадорила доктора.

— Я всегда беру с собой шприц, — сказал он. — Все врачи так делают…

— Верно, — согласился судья. — А не скажете ли вы, доктор, где сейчас ваш шприц?

— Наверху, в моем чемодане.

— Вы разрешите нам в этом убедиться? — спросил судья.

Процессия во главе с судьей в полном молчании поднялась по лестнице. Содержимое чемодана Вывалили на стол. Шприца в нем не было.

— Шприц украли! — выкрикнул Армстронг.

В комнате воцарилась тишина.

Армстронг прислонился спиной к окну. И снова четыре пары глаз враждебно, подозрительно уставились на доктора. Доктор переводил глаза с Уоргрейва на Веру, беспомощно, неубедительно оправдывался:

— Клянусь вам, шприц украли!

Блор и Ломбард переглянулись. Судья взял слово.

— Здесь, в комнате, нас пять человек, — заявил судья. — Один из нас — убийца. Положение становится все более опасным. Мы должны сделать все возможное, чтобы обеспечить безопасность четырех невинных. Я прошу доктора сказать, какими лекарствами он располагает.

— Я захватил с собой походную аптечку, — ответил Армстронг. — Посмотрите сами, там только снотворные: трионал, сульфонал, бром, потом сода, аспирин, вот и все. Цианидов у меня нет.

— Я тоже привез с собой снотворное, — вставил судья. — Сульфонал, по-моему. В больших количествах он, кажется, смертелен. У вас, мистер Ломбард, насколько мне известно, есть револьвер.

— Ну и что из того? — взвился Ломбард.

— А то, что я предлагаю собрать и спрятать в надежное место аптечку доктора, мое снотворное, ваш револьвер, а также все лекарства и огнестрельное оружие, если оно у кого есть. Когда мы это сделаем, каждый из нас согласится подвергнуть обыску себя и свои вещи.

— Чтоб я отдал револьвер — да ни в жизнь! — вскипел Ломбард.

— Мистер Ломбард, — оборвал его судья, — хотя на вашей стороне преимущества молодости да и в силе вам не откажешь, отставной инспектор, пожалуй, не слабее вас.

Не берусь предсказать, кто из вас победит в рукопашной, но одно знаю твердо: доктор Армстронг, мисс Клейторн и я станем на сторону Блора и будем помогать ему, как сумеем. Так что, если вы окажете сопротивление, мы вас все равно одолеем.

Ломбард откинул назад голову. Хищно оскалил зубы.

— Ну что ж, раз вы все заодно, будь по-вашему.

Судья Уоргрейв кивнул.

— Вам, молодой человек, не откажешь в здравом смысле. Где вы храните револьвер?

— В ящике столика у моей кровати.

— Понятно.

— Я схожу за ним.

— Пожалуй, лучше будет, если мы составим вам компанию.

Губы Ломбарда снова раздвинула хищная улыбка.

— Кого-кого, а вас не проведешь.

Они прошли в спальню Ломбарда. Ломбард направился прямо к ночному столику, выдвинул ящик. И с проклятьем отпрянул — ящик был пуст.

— Теперь вы довольны? — Ломбард, в чем мать родила, помогал мужчинам обыскивать комнату.

Вера ждала в коридоре. Обыск продолжался. Одного за другим обыскали доктора Армстронга, судью и Блора.

Выйдя из комнаты Блора, мужчины направились к Вере.

— Мисс Клейторн, — обратился к ней судья. — Я надеюсь, вы понимаете, что никакие исключения недопустимы. Нам необходимо во что бы то ни стало найти револьвер. У вас, наверное, есть с собой купальный костюм?

Вера кивнула.

— В таком случае прошу вас пройти в спальню, надеть купальник и вернуться сюда.

Вера затворила за собой дверь. Через несколько минут она появилась в плотно облегавшем фигуру купальнике жатого шелка.

— Благодарю вас, мисс Клейторн, — сказал судья. — Извольте подождать здесь, пока мы обыщем вашу комнату.

Вера сидела в коридоре, терпеливо ожидая возвращения мужчин. Затем переоделась и присоединилась к ним.

— Теперь мы уверены в одном, — сказал судья. — Ни у кого из нас нет ни оружия, ни ядов. Лекарства мы сейчас сложим в надежное место. В кладовой, видимо, есть сейф для столового серебра.

— Все это очень хорошо, — прервал его Блор. — Но у кого будет храниться ключ? У вас, конечно?

Судья не удостоил его ответом. Он направился в кладовую, остальные шли за ним по пятам. Там и впрямь обнаружился ящик, где хранили столовое серебро. По указанию судьи все лекарства сложили в ящик, а ящик закрыли на ключ. Затем судья распорядился поставить ящик в буфет, а тот, в свою очередь, запереть на ключ.

Ключ от ящика судья отдал Филиппу Ломбарду, а от буфета — Блору.

— Вы самые сильные среди нас, — сказал он. — Так что вам будет нелегко отнять ключ друг у друга, и никто из нас не сможет отнять ключ у любого из вас. А взламывать и буфет и ящик и затруднительно, и бессмысленно, потому что взломщик поднимет на ноги весь дом.

И помолчав, продолжал:

— Теперь нам предстоит решить весьма важный вопрос. Куда девался револьвер мистера Ломбарда?

— По моему мнению, — вставил Блор, — проще всего ответить на этот вопрос хозяину оружия.

У Филиппа Ломбарда побелели ноздри.

— Вы болван, Блор. Сколько раз вам повторять, что револьвер у меня украли!

— Когда вы видели револьвер в последний раз? — спросил судья.

— Вчера вечером, ложась спать, я на всякий случай сунул его в ящик ночного столика.

Судья кивнул головой.

— Значит, сказал он, — его украли утром, воспользовавшись суматохой: то ли когда мы носились в поисках Роджерса, то ли когда нашли его труп…

— Револьвер спрятан в доме, — сказала Вера. — Надо искать его.

Судья Уоргрейв привычным жестом погладил подбородок.

— Не думаю, чтобы поиски к чему-нибудь привели, — сказал он. — Преступник вполне мог успеть припрятать револьвер в надежное место. Я, признаться, отчаялся его найти.

— Я, конечно, не знаю, где револьвер, зато я знаю, где шприц, — уверенно заявил Блор. — Следуйте за мной.

Он открыл парадную дверь и повел их вокруг дома. Под окном столовой они нашли шприц. Рядом валялась разбитая фарфоровая статуэтка-пятый негритенок.

— Больше ему негде быть, — торжествуя объяснял Блор. — Убив мисс Брент, преступник открыл окно, выкинул шприц, а вслед за ним отправил и негритенка.

На шприце не удалось обнаружить отпечатков пальцев. Очевидно, его тщательно вытерли.

Вера решительно объявила:

— Теперь надо заняться револьвером.

— Ладно, — сказал судья. — Но одно условие — держаться вместе. Помните, тот, кто ходит в одиночку, играет на руку маньяку.

Они снова обыскали весь дом, пядь за пядью, от подвала до чердака, и ничего не нашли. Револьвер исчез!

Глава тринадцатая

«Один из нас… Один из нас… Один из нас…» — без конца, час за часом, крутилось в голове у каждого. Их было пятеро — и все они, без исключения, были напуганы. Все, без исключения, следили друг за другом, все были на грани нервного срыва и даже не пытались это скрывать. Любезность была забыта, они уже не старались поддерживать разговор. Пять врагов, как каторжники цепью, скованные друг с другом инстинктом самосохранения.

Все они постепенно теряли человеческий облик. Возвращались в первобытное, звериное состояние. В судье проступило сходство с мудрой старой черепахой, он сидел, скрючившись, шея его ушла в плечи, проницательные глаза бдительно поблескивали. Инспектор в отставке Блор еще больше огрубел, отяжелел. Косолапо переваливался, как медведь. Глаза его налились кровью. Выражение тупой злобы не сходило с его лица. Загнанного зверя, готового ринуться на своих преследователей, — вот кого он напоминал. У Филиппа Ломбарда, напротив, все реакции еще больше обострились. Он настораживался при малейшем шорохе. Походка у него стала более легкой и стремительной, движения более гибкими и проворными. Он то и дело улыбался, оскаливая острые, белые зубы.

Вера притихла, почти не вставала с кресла. Смотрела в одну точку перед собой. Она напоминала подобранную на земле птичку, которая расшибла голову о стекло. Она так же замерла, боялась шелохнуться, видно, надеясь, что, если она замрет, о ней забудут.

Армстронг был в плачевном состоянии. У него начался нервный тик, тряслись руки. Он зажигал сигарету за сигаретой и, не успев закурить, тушил. Видно, вынужденное безделье тяготило его больше, чем других Время от времени он разражался бурными речами.

— Так нельзя, мы должны что-то предпринять. Наверное, да что я говорю, безусловно, можно что-то сделать. Скажем, разжечь костер.

— В такую-то погоду? — осадил его Блор.

Дождь лил как из ведра. Порывы ветра сотрясали дом.

Струи дождя барабанили по стеклам, их унылые звуки сводили с ума. Они выработали общий план действий, причем молча, не обменявшись ни словом. Все собираются в гостиной. Выйти может только один человек. Остальные ожидают его возвращения.

Ломбард сказал:

— Это вопрос времени. Шторм утихнет. Тогда мы сможем что-то предпринять — подать сигнал, зажечь костер, построить плот, да мало ли что еще!

Армстронг неожиданно залился смехом.

— Вопрос времени, говорите? У нас нет времени. Нас всех перебьют…

Слово взял судья Уоргрейв, в его тихом голосе звучала решимость:

— Если мы будем начеку — нас не перебьют. Мы должны быть начеку.

Днем они, как я положено, поели, но трапезу упростили до крайности. Все пятеро перешли в кухню. В кладовке обнаружился большой запас консервов. Открыли банку говяжьих языков, две банки компоту. Их съели прямо у кухонного стола, даже не присев. Потом гурьбой возвратились в гостиную и снова стали следить друг за другом…

Мысли — больные, безумные, мрачные мысли — метались у них в головах…

Это Армстронг… Он глядит на меня исподтишка… У него глава ненормального… А вдруг он вовсе и не врач… Так оно и есть! Он псих, сбежавший из лечебницы, который выдает себя за врача… Да, я не ошибаюсь… Может, сказать им?.. А может, лучше закричать?.. Нет, не надо, он только насторожится… Потом, вид у него самый что ни на есть нормальный… Который час? Четверть четвертого!.. Господи, я тоже того и гляди рехнусь… Да, это Армстронг… Вот он смотрит на меня…

Нет, до меня им не добраться — руки коротки! Я сумею за себя постоять… Не первый раз в опасной переделке. Но куда, к черту, мог деваться револьвер?.. Кто его взял? Ни у кого его нет, это мы проверили. Нас всех обыскали… Ни у кого его не может быть… Но кто-то знает, где он…

Они все сходят с ума… Они уже спятили… боятся умереть. Все мы боимся умереть… И я боюсь умереть… но это не помешает нам умереть… «Катафалк подан». Где я это читал? Девчонка… Надо следить за девчонкой. Да, буду следить за ней…

Без четверти четыре… всего без двадцати четыре. Наверно, часы остановились… Я ничего не понимаю… ничего. Быть такого не могло… И все же было!.. Почему мы не просыпаемся? Проснитесь — день Страшного Суда настал! Я не могу думать, мысли разбегаются… Голова. С головой что-то неладное… голова просто разламывается… чуть не лопается… Быть такого не может… Который час? Господи! Всего без четверти четыре.

Только не терять головы… Только не терять головы… Главное, не терять головы… Тогда нет ничего проще — ведь все продумано до малейших деталей. Но никто не должен заподозрить. И тогда они поверят. Не могут не поверить. На ком из них остановить выбор? Вот в чем вопрос — на ком? Наверное… да, да, пожалуй, на нем.

Часы пробили пять, все подскочили.

— Кто хочет чаю? — спросила Вера.

Наступило молчание. Его прервал Блор.

— Я не откажусь, — сказал он.

Вера поднялась.

— Пойду приготовлю чай. А вы все можете остаться здесь.

— Моя дорогая, — вежливо остановил ее Уоргрейв, — мне кажется, я выражу общее мнение, если скажу, что мы предпочтем пойти с вами и поглядеть, как вы будете это делать.

Вера вскинула на неге глаза, нервно засмеялась.

— Ну, конечно же, — сказала она. — Этого следовало ожидать.

На кухню отправились впятером. Вера приготовила чай. Его пила только она с Блором. Остальные предпочли виски… Откупорили новую бутылку, вытащили сифон сельтерской из непочатого, забитого гвоздями ящика.

— Береженого Бог бережет! — пробормотал судья, и губы его раздвинула змеиная улыбка.

Потом все вернулись в гостиную. Хотя время стояло летнее, там было темно. Ломбард повернул выключатель, но свет не зажегся.

— Ничего удивительного, — заметил он, — мотор не работает. Роджерса нет, никто им не занимался. Но мы, пожалуй, смогли бы его завести, — добавил он не слишком уверенно.

— Я видел в кладовке пачку свечей, — сказал судья, — думаю, так будет проще.

Ломбард вышел из комнаты. Остальные продолжали следить друг за другом. Вскоре вернулся Филипп с пачкой свечей и стопкой блюдец. Он зажег пять свечей и расставил их по комнате. Часы показывали без четверти шесть.

В шесть двадцать Вере, стало невмоготу. Она решила подняться к себе, смочить холодной водой виски — уж очень болела голова. Встала, подошла к двери. Тут же спохватилась, вернулась, достала свечу из ящика. Зажгла ее, накапала воску в блюдечко, прилепила свечу и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Четверо мужчин остались в гостиной. Вера поднялась наверх, миновала коридор. Открыла дверь и застыла на пороге как вкопанная. Ноздри ее затрепетали. Море… Запах моря в Сент-Треденнике.

Он самый. Она не могла ошибиться. Ничего удивительного, что на острове все пропахло морем, но это вовсе не тот запах, который обычно приносит с собой морской ветер. Такой запах был в тот день на пляже после прилива, когда солнце начало припекать поросшие водорослями скалы…

Можно мне поплыть к острову, мисс Клейтон? Почему мне нельзя к острову?

Паршивый, испорченный мальчишка! Ему бы только канючить! Подумать только: не будь его, Хьюго был бы богат… мог на ней жениться…

Хьюго!.. Он где-то здесь, совсем рядом. Нет, он, наверное, ждет ее в комнате…

Она шагнула вперед. Из окна потянуло сквозняком, пламя свечи затрепетало. Дрогнуло и погасло… Наступила темнота, Веру охватил ужас. «Не будь дурой, — сказала она себе, — чего ты так боишься? Вся четверка сейчас там, внизу. В комнате никого нет и быть не может. У тебя разыгралось воображение.

Но ведь этот запах, запах песчаного пляжа в Сент-Треденнике, не был игрой воображения.

Конечно, в комнате кто-то есть… Она слышала шум — сомнений быть не может…» Она прислушалась… И тут холодная, липкая рука коснулась ее горла — мокрая рука, пахнущая морем…

Вера закричала. Вне себя от ужаса, она кричала что было мочи — звала на помощь. Она не слышала, какой переполох поднялся в гостиной, как упал перевернутый в суматохе стул, распахнулась дверь и, перепрыгивая через ступеньки, мчались к ней мужчины. Страх заглушал все. Но тут в дверном проеме замелькали огоньки: мужчины со свечами в руках ворвались в комнату, и Вера пришла в себя.

— Какого черта?

— Что стряслось?

— Господи, что с вами?

Вера вздрогнула, сделала шаг вперед и рухнула на пол. Кажется, кто-то склонился над ней, кто-то посадил ее, пригнул ее голову к коленям — она была в полузабытьи.

Но тут кто-то закричал: «Ну и ну, посмотрите-ка сюда», — и она очнулась. Открыла глаза, подняла голову. Мужчины, сбившись в кучу, смотрели на потолок — оттуда свешивалась длинная лента морских водорослей, тускло поблескивавшая при свете свечей. Вот что коснулось ее горла. Вот что она приняла в темноте за липкую, мокрую РУКУ утопленника, вышедшего с того света, чтобы прикончить ее.

Вера истерически захохотала.

— Водоросли… всего-навсего водоросли… Теперь понятно, откуда здесь такой запах. — И снова потеряла сознание — тошнота накатывала волнами. И снова кто-то посадил ее, пригнул ее голову к коленям.

Казалось, прошла вечность. Ей поднесли стакан — судя по запаху, в нем был коньяк. Она потянулась отхлебнуть, но что-то остановило ее, тревожный сигнал сиреной завыл в мозгу. Она выпрямилась, оттолкнула стакан.

— Где вы это взяли? — сухо спросила она.

Блор долго таращился на нее и только потом ответил:

— Принес из кухни.

— Не буду пить, — резко отказалась Вера.

На какой-то миг все оторопели, потом раздался смех Ломбарда.

— Браво, Веpа! — одобрительно сказал он. — Вижу, здравый смысл вам не изменил, хотя всего минуту назад вы и праздновали труса. Я спущусь, принесу непочатую бутылку, — и он выскочил за дверь.

— Мне уже лучше, — не слишком убежденно сказала Вера. — Я, пожалуй, выпью воды.

Армстронг помог ей подняться. Шатаясь и цепляясь за Армстронга, Вера подошла к умывальнику. Пустила холодную воду, наполнила стакан.

— Зря вы отказались от коньяка, — обиженно сказал Блор.

— Как знать, — сказал Армстронг.

— Я туда ничего не подсыпал, — рассердился Блор. — Вы ведь на это намекаете?

— А я и не утверждаю, что вы туда что-то подсыпали. Но вы вполне могли это сделать, а не вы, так кто-то другой мог на всякий случай подложить в бутылку яду.

В комнату влетел Ломбард. Он держал непочатую бутылку коньяка и штопор. Ткнул нераскупоренную бутылку Вере под нос и сказал.

— Держите, голубушка. Пейте смело.

Сорвал фольгу и вытащил пробку.

— Хорошо, что в доме большие запасы спиртного. Очень предусмотрительно со стороны А. Н. Онима.

Веру била мелкая дрожь. Армстронг подержал стакан, Филипп налил коньяку.

— Выпейте, мисс Клейторн, — сказал врач, — вы только что перенесли тяжелое потрясение.

Вера отхлебнула коньяку и на щеках ее снова заиграл румянец.

Ломбард засмеялся.

— Вот первое убийство, которое сорвалось.

— Вы думаете, меня хотели убить? — прошептала Вера.

— Ну да, ожидали, что вы от страха отдадите концы! — ответил Ломбард. — Такое может случиться, верно, доктор?

Армстронг уклонился от ответа.

— Гм-гм, не могу вам сказать ничего определенного.

Крепкий молодой человек со здоровым сердцем вряд ли умрет от испуга. С другой стороны… — Он взял коньяк, принесенный Блором, окунул в него палец, осторожно лизнул. Лицо его хранило бесстрастное выражение.

— Вкус вроде бы обычный, — неуверенно сказал он.

Блор, клокоча от ярости, двинулся к нему.

— Попробуйте только сказать, что я отравитель, и я вам сверну шею!

Вера, которой коньяк вернул былую предприимчивость, поспешила отвлечь мужчин.

— А где судья? — спросила она.

Мужчины переглянулись.

— Не понимаю, что случилось… Мне казалось, он поднимался с нами…

— И мне, — сказал Блор. — Что скажете вы, доктор? Вы шли следом за мной.

— Мне казалось, он был позади меня… Разумеется, он не поспевал за нами. Возраст все же дает о себе знать.

Они снова переглянулись.

— Ничего не понимаю, — сказал Ломбард.

— Отправимся на розыски, — предложил Блор и пошел к двери.Мужчины последовали за ним, Вера замыкала шествие.

Когда они спускались по лестнице, Армстронг объявил:

— Наверное, он остался в гостиной.

Они пересекли холл. Армстронг время от времени громко звал:

— Уоргрейв! Уоргрейв! Где вы?

Никакого ответа! Мертвая тишина, нарушаемая лишь тихим шумом дождя. Добравшись до гостиной, Армстронг замер на дороге. Остальные толклись сзади, выглядывали из-за его плеча. Кто-то вскрикнул.

Судья Уоргрейв сидел в глубине комнаты в кресле с высокой спинкой. По обе стороны кресла горели свечи. Но больше всего их удивило и испугало то, что судья был в судейской мантии и парике…

Доктор Армстронг знаком остановил их, а сам нетвердой, как у пьяного, походкой направился к застывшему в кресле судье. Наклонясь, вгляделся в неподвижное лицо. Потом резким движением сорвал с судьи парик. Парик упал на пол, обнажился высокий лоб — посреди лба зияло круглое отверстие, из него вытекала густая темно-красная струйка… Доктор Армстронг поднял безжизненно повисшую руку, пощупал пульс. Потом повернулся к остальным и сказал бесстрастным, угасшим, запредельным голосом:

— Судью застрелили…

— Вот он, револьвер, — сказал Блор.

Доктор продолжал тем же тусклым голосом:

— Его убили выстрелом в голову. Он умер мгновенно.

Вера нагнулась, посмотрела на парик.

— Вот она, серая шерсть, которая пропала у мисс Брент.

— И алый клеенчатый занавес, который пропал из ванной, — сказал Блор.

— Так вот для чего они понадобились… — прошептала Вера.

Неожиданно раздался смех Ломбарда — громкий, ненатуральный смех: — Пять негритят судейство учинили, И засудили одного, осталось их четыре.

Конец кровавому судье Уоргрейву! Больше ему не выносить смертных приговоров! Не надевать ему черной шапочки! В последний раз он председательствует в суде! Больше ему не отправлять невинных на виселицу! Вот бы посмеялся Ситон, будь он здесь. Да он бы живот со смеху надорвал!

Все были ошеломлены — никто не ожидал, что Ломбард настолько потеряет власть над собой.

— Ведь только сегодня утром, — прервала его Вера, — вы мне говорили, что он и есть убийца.

Ломбард тут же опомнился, пришел в себя.

— Вы правы, — сказал он тихо. — Что ж, значит, я ошибся. Еще один из нас оправдан… слишком поздно!

Глава четырнадцатая

Они перенесли судью в его комнату, уложили на постель. Потом спустились по лестнице и постояли с минуту в холле, нерешительно переглядываясь.

— Что будем делать? — уныло спросил Блор.

— Сначала подкрепимся. Чтобы выжить, нужны силы, — ответил Ломбард.

Они снова отправились в кухню. Открыли банку языка. Ели машинально, без аппетита.

— В жизни больше не притронусь к языку, — сказала Вера.

Покончив с едой, все остались сидеть на своих местах.

— Нас всего четверо, — сказал Блор. — Чья очередь теперь?

Доктор Армстронг удивленно посмотрел на него.

— Если мы будем начеку, — машинально начал он, запнулся, и его тут же прервал Блор:

— Так и он говорил… И вот погиб же!

— Хотел бы я знать, как это случилось? — сказал Армстронг.

Ломбард чертыхнулся.

— Задумано хитро. Убийца притащил водоросли в комнату мисс Клейторн, а дальше все было разыграно прямо как по нотам. Мы решили, что мисс Клейторн убивают, кинулись наверх. А убийца воспользовался суматохой и застиг старика врасплох.

— Как вы объясните, почему никто из нас не услышал выстрела? — спросил Блор.

Ломбард покачал головой.

— Что вы хотите: мисс Клейторн вопила, ветер выл, мы бежали к ней на помощь и тоже кричали кто во что горазд. Как тут услышать выстрел? — и помолчав, добавил: — Но больше мы так не попадемся. В следующий раз ему придется придумать что-нибудь другое.

— Ему это раз плюнуть, — сказал Блор многозначительно. И переглянулся с Ломбардом.

— Нас здесь четверо, и мы не знаем, кто… — начал Армстронг.

— Я знаю, — прервал его Блор.

— Я совершенно уверена… — сказала Вера.

— Я ничуть не сомневаюсь… — с расстановкой сказал Армстронг.

— А я, — прервал его Ломбард, — наконец-то догадался…

Их взгляды скрестились.

Вера поднялась, ноги у нее подкашивались.

— Я плохо себя чувствую, — сказала она. — Пойду спать… Я больше не выдержу.

— Пожалуй, я последую вашему примеру, — сказал Ломбард. — Что толку сидеть и глазеть друг на друга?

— Лично я не против, — сказал Блор.

— Ничего лучше не придумаешь, — пробормотал доктор. — Хотя я полагаю, что никто не сомкнет глаз.

Все одновременно двинулись к двери.

— Хотелось бы мне знать, где сейчас револьвер? — спросил Блор.

Четверка молча поднялась по лестнице.

На площадке разыгралась поистине фарсовая сцена. Каждый остановился перед дверью своей комнаты и взялся за ручку двери. Затем враз, как по команде, все вошли в комнаты и захлопнули за собой двери. И тут же послышался шум задвигаемых засовов, скрежет ключей, грохот перетаскиваемой мебели.

Насмерть перепуганные люди забаррикадировались на ночь.

Просунув в ручку двери стул, Ломбард облегченно вздохнул и направился к ночному столику. При неверном свети свечи долго разглядывал свое лицо в зеркале. Потом тихо пробормотал себе под нос: «Эта история и тебе начала действовать на нервы».

Хищная улыбка промелькнула на его лице. Он быстро разделся. Подошел к кровати, положил часы на ночной столик. Выдвинул ящик — и глаза у него полезли на лоб: в ящике лежал револьвер…

Вера Клейторн лежала в постели. У ее изголовья горела свеча. Она боялась темноты.

До утра со мной ничего не случится, — повторяла она как заклинание. — Прошлой ночью ничего не случилось, и сегодня ночью ничего не случится. Ничего не может случиться. Дверь заперта на ключ, засов задвинут. Никто сюда не войдет…

И вдруг ее осенило: «Да я же могу остаться здесь! Остаться в этой комнате, никуда из нее не выходить! Бог с ней, с едой! Я могу остаться здесь, пока не подоспеет помощь! Надо будет — просижу здесь сутки, а нет, так и двое суток…

Останусь здесь. Так-то оно так, но сможет ли она столько просидеть взаперти. Час за часом наедине со своими мыслями: ведь ей и поговорить будет не с кем, и заняться нечем…»

И мысли ее возвратились к Корнуоллу, к Хьюго, к ее последнему разговору с Сирилом: «Паршивый мальчишка, вечно он ныл и канючил… Мисс Клейторн, почему мне нельзя к скале? Я доплыву. Спорим, что я доплыву?..

Неужели это она ему ответила? Ну, конечно же, Сирил, ты доплывешь! Какие могут быть сомнения».

«Значит, мне можно поплыть к скале, мисс Клейторн?»

«Видишь ли, Сирил, твоя мама вряд ли это разрешит. Давай сделаем так. Завтра ты поплывешь к скале. Я в это время отвлеку маму разговором. А когда она тебя хватится, ты уже будешь стоять на скале и махать ей! То-то она обрадуется!»

«Вы молодец, мисс Клейторн! Ой, как здорово!» «Она обещала — завтра. Завтра Хьюго уезжает в Ньюки. К его возвращению все будет кончено…

А что, если все сорвется? Что если события примут другой оборот? Что если Сирила успеют спасти и он скажет: «А мисс Клейторн разрешила мне поплыть к скале!»

Ну и что? Она пойдет на риск. Если худшее и произойдет, она будет нагло все отрицать: «Как вам не стыдно, Сирил! Я не разрешала вам ничего подобного». Никто не усомнится в ее словах. Мальчишка любил приврать. Ему не слишком-то верили. Сирил, конечно, будет знать, что она солгала. Ну да Бог с ним… Но нет, ничего не сорвется. Она поплывет за ним. Конечно же, не успеет его догнать. И никто никогда не догадается…

Догадался ли Хьюго? Уж не потому ли он так странно, отчужденно глядел на нее?.. Знал ли Хьюго? Уж не потому ли он уехал сразу же после следствия?

Она написала ему письмо, но он оставил его без ответа.

Хьюго…

Вера ворочалась с боку на бок. «Нет, нет, она не должна думать о Хьюго. Это слишком мучительно. Забыть, забыть; забыть о нем навсегда… Поставить на Хьюго крест… Но почему сегодня вечером ей все время кажется, что Хьюго где-то поблизости?»

Подняв глаза, она увидела посреди потолка большой черный крюк. Раньше она его не замечала. С него свешивались водоросли…

Она вздрогнула, вспомнив, как липкая лента коснулась ее шеи. «И откуда он взялся, этот мерзкий крюк?» Черный крюк приковывал, зачаровывал ее…

Инспектор в отставке Блор сидел на краю кровати. На мясистом лице настороженно поблескивали налитые кровью воспаленные глаза. Дикого кабана, готового напасть на противника, вот кого он напоминал.

Ему не хотелось спать. Опасность была слишком близка. Из десятерых в живых осталось всего четверо. Судья погиб так же, как и остальные, а ведь и умен был, и осторожен, и хитер.

Блор яростно засопел. «Как это говорил старикашка? „Мы должны быть начеку“.

Самодовольный лицемер, просидел всю жизнь в суде и привык считать себя чуть ли не Всемогущим. Но пришла и его очередь… Он всегда был начеку, и много это ему помогло!

Их осталось всего четверо. Девчонка, Ломбард, Армстронг и он сам. Скоро придет черед одного из них… Но кого-кого, только не Уильяма Генри Блора. Он сумеет о себе позаботиться. (Если б не револьвер… Где револьвер — вот что не дает ему покоя.)»

Лоб Блора избороздили морщины, глаза сузились щелочками — он все не ложился, ломал голову, где может быть револьвер… В тишине было слышно, как внизу бьют часы. Полночь. Напряжение слегка отпустило Блора, он даже прилег. Но раздеваться не стал.

Лежал, думал. Методически перебирал все события с самого начала так же тщательно, как в свою бытность в Скотланд-Ярде. Дотошность всегда окупается.

Свеча догорала. Блор проверил, под рукой ли спички, и задул свечу. Однако в темноте ему стало не по себе. Казалось, древние, как мир, страхи пробудились и накинулись на него — стремятся им овладеть. Перед ним маячили лица: лицо судьи, издевательски увенчанное париком из серой шерсти; застывшее, мертвое лицо миссис Роджерс; перекошенное посиневшее лицо Марстона… И еще одно лицо — бледное-пребледное, очки, усики… где-то он его видел, вот только где? Не здесь, не на острове. Гораздо раньше. Странно, почему он никак не может вспомнить имени этого человека. Кстати говоря, довольно глупое лицо… типичное лицо недотепы.

Ну как же! Его вдруг осенило. Ландор.

Странно, но он начисто забыл его лицо. Ведь только вчера он пытался вспомнить, как тот выглядел, и не смог. А теперь он видит его так же четко, будто они расстались накануне…

У Ландора была жена — чахлая замухрышка, с вечно озабоченным лицом. Была и дочка, девчушка лет четырнадцати. Он впервые задумался над тем, что с ними сталось.

(Револьвер. Где может быть револьвер? Вот о чем надо сейчас думать…) Чем больше он ломал над этим голову, тем меньше понимал, куда мог подеваться револьвер… Не иначе, как им завладел кто-то из тех троих.

Пробили часы внизу. Час. Блор насторожился. Сел на кровати. До него донесся шум, еле слышный шум за дверью. По темному дому кто-то ходил. Пот выступил у него на лбу. Кто это тихо, втайне от всех, бродит по коридорам? Кто бы это ни был, ничего хорошего от него ждать не приходится!

Блор сполз с кровати, несмотря на свою грузность, неслышно ступая, подошел к двери, прислушался. И на этот раз ничего не услышал. Тем не менее Блор был уверен, что не ошибся. Кто-то прошел совсем рядом с его дверью. Волосы у него встали дыбом. Страх снова завладел им… Кто-то крался в ночи… Он снова прислушался донять ничего не услышал. Им овладело необоримое желание — выйти из комнаты, посмотреть, что происходит там, в коридоре. Узнать, кто это бродит в темноте. Да нет, ничего глупее и придумать нельзя. Тот, в коридоре, только того и ждет. Наверняка он нарочно бродит под дверью, чтобы вынудить Блора выскочить в коридор.

Блор замер — прислушался. Со всех сторон ему чудились шорохи, шумы и загадочный шепот, однако упорный трезвый ум Блора сопротивлялся страхам: он понимал, что все это лишь плод его разгоряченного воображения. Вдруг он услышал шум, и на этот раз вполне реальный. Приглушенные, осторожные шаги, однако достаточно громкие, чтоб их уловить, особенно, если слушать очень внимательно. Шаги проследовали мимо его двери (а ведь комнаты Ломбарда и Армстронга дальше по коридору). Решительно, уверенно.

Блор больше не колебался. Будь что будет, а он узнает, кто это бродит по дому в темноте.

Сейчас шаги доносились с лестницы. Интересно, куда это они направляются? Если уж Блор решался действовать, он действовал на редкость быстро для такого тяжеловесного и медлительного на вид человека. Он подошел на цыпочках к кровати, сунул в карман коробку спичек, выдернул из розетки шнур, обернул его вокруг хромированной ножки ночника. В случае чего тяжелая лампа с подставкой из эбонита вполне заменит оружие.

Стараясь не шуметь, выдернул стул из дверной ручки, отодвинул засов, открыл дверь и двинулся по коридору. Из холла доносился легкий шорох. Блор, неслышно ступая — он шел в носках, — добрался до лестничной площадки. Теперь он понял, почему все звуки были слышны так отчетливо. Ветер утих, небо очистилось. При свете луны, проникавшем в окно на лестнице, Блор увидел, как через парадную дверь выходит человек.

Кинулся было за ним, но тут же спохватился. Опять он чуть не свалял дурака. Наверняка ему расставили ловушку, чтобы выманить его из дому!

Но этот хитрец не учел одного: теперь он в руках Блора. Ведь одна из трех комнат, несомненно, пустует. Остается только узнать, чья!

Блор поспешно вернулся в коридор. Для начала он постучал в дверь Армстронгу. Никакого ответа. Подождал минуту и направился к комнате Ломбарда. Тот сразу же откликнулся:

— Кто там?

— Это я, Блор. Армстронга нет в комнате. Подождите минуту.

Он побежал к следующей двери. Постучался.

— Мисс Клейторн! Мисс Клейторн!

— Что случилось? Кто там? — раздался перепуганный голос Веры.

— Не бойтесь, мисс Клейторн. Подождите минуту. Я сейчас.

Он снова вернулся к комнате Ломбарда.

Дверь комнаты отворилась. На пороге стоял Ломбард. В левой руке у него была свеча. Он успел натянуть брюки поверх пижамы. Правую руку он держал в кармане пижамной куртки.

— В чем дело? — спросил он.

Блор в нескольких словах объяснил ему, что происходит.

Глаза Ломбарда сверкнули.

— Так значит это Армстронг. Ну и ну. — Он двинулся к двери доктора. — Извините, Блор, — сказал он, — но сейчас я склонен верить лишь своим глазам.

Он забарабанил в дверь.

— Армстронг! Армстронг!

Никакого ответа. Ломбард встал на колени, заглянул в замочную скважину. Сунул в нее мизинец.

— Ключ вынут, — заметил он.

— Должно быть, Армстронг закрыл комнату и ключ унес с собой.

— Вполне естественная предосторожность, — согласился Филипп. — В погоню, Блор… На этот раз мы его не упустим! Минуточку! — Он подбежал к двери Веры. — Вера!

— Да?

— Мы идем искать Армстронга. Он куда-то ушел. Что бы ни случилось, не открывайте дверь. Поняли?

— Поняла.

— Если появится Армстронг и скажет вам, что я или Блор убиты, не слушайте его. Ясно? Дверь откроете только, если мы оба, Блор и я, заговорим с вами. Поняли?

— Поняла. Не такая уж я дура.

— Вот и хорошо, — сказал Ломбард.

Он догнал Блора.

— А теперь в погоню! Охота начинается!

— Нам надо быть начеку, — сказал Блор. — Не забудьте, у него револьвер!

— А вот тут вы ошибаетесь — засмеялся Филипп, быстро сбежал по лестнице, открыл входную дверь. — Засов не задвинут, — заметил он, — значит, Армстронг в любую минуту может вернуться… Впрочем, револьвер снова у меня, — добавил он и, наполовину вытащив его из кармана, показал Блору. — Я обнаружил револьвер Сегодня вечером в ящике ночного столика — его подкинули на прежнее место.

Блор замер на пороге как вкопанный. Изменился в лице.

Филипп заметил это и сердито сказал:

— Не валяйте дурака, Блор! Я не собираюсь вас убивать. Если хотите, возвращайтесь в свою комнату, забаррикадируйтесь и сидите там на здоровье, а я побегу за Армстронгом. — И вышел на освещенную ярким светом луны площадку.

Блор, с минуту поколебавшись, последовал за ним. «А я, похоже, лезу на рожон, — думал он. — Но где наша не пропадала. Мне ведь не впервой иметь дело с вооруженным преступником».

При всех своих недостатках Блор был не робкого десятка. Он всегда храбро шел навстречу опасности. Опасности, обыкновенные понятные опасности, чем бы они ни грозили, не пугали его, зато все необъяснимое, сверхъестественное преисполняло страхом.

Вера решила, пока идет погоня, встать и одеться. Время от времени она поглядывала на дверь. Толстые доски, ключ, засов, в ручку просунут дубовый стул. «Такую дверь не взломать и человеку более могучего сложения, чем Армстронг. Будь она на его месте, — подумала Вера, — она бы действовала не силой, а хитростью».

Вера коротала время, пытаясь представить себе, что предпримет Армстронг. Объявит, как предполагал Ломбард, об их смерти или притворится смертельно раненным и со стонами подползет к ее комнате?

Представлялись ей и другие варианты. Например, он кричит, что в доме пожар. И что гораздо хуже, он может и впрямь поджечь дом… А что, почему бы и нет? Выманил мужчин из дому, а сам перед этим полил пол бензином, и теперь ему останется всего лишь поднести спичку. А она, как последняя дура, будет сидеть, забаррикадировавшись в своей комнате, до тех пор, пока выскочить будет уже невозможно…

Она подошла к окну. А вот и выход. В случае чего можно выпрыгнуть. Высоковато, конечно, зато внизу клумба.

Вера уселась за стол, открыла дневник и принялась заполнять страницы четким размашистым почерком. Надо как-то убить время.

Вдруг она подскочила. Внизу что-то разбилось. «Уж не стекло ли», — подумала она. Прислушалась, но все опять смолкло.

Потом послышались — а, может быть, они ей только почудились? — приглушенные звуки крадущихся шагов, скрип ступенек, шорох одежды, но, как и Блор до нее, она решила, что это плод ее разгоряченного воображения.

Однако вскоре раздались другие, на этот раз вполне явственные звуки, звуки доносились снизу — там ходили, переговаривались. Потом раздались уж и вовсе громкие шаги на лестнице, затем загрохали двери, кто-то заходил взадвперед по чердаку, над ее головой. И вот шаги уже у ее двери.

— Вера? Вы здесь? — позвал ее Ломбард.

— Да. Что случилось?

— Вы нам не откроете? — сказал Блор.

Вера подошла к двери, вытащила стул, повернула ключ, отодвинула засов и открыла дверь. Мужчины задыхались, с их брюк капала вода.

— Что случилось? — повторила Вера.

— Армстронг исчез, — сказал Ломбард.

— То есть как? — выкрикнула Вера.

— Исчез, — сказал Ломбард. — На острове его нет.

— Вот именно что исчез, — подтвердил Блор. — Глазам своим не верю: да он просто фокусник, словом, ловкость рук и никакого мошенства.

— Ерунда, — прервала его Вера. — Он прячется.

— Да нет же, — возразил Блор, — здесь негде прятаться. Скала голая, точно коленка. Кроме того, луна вышла из-за туч. Светло как днем. А его нигде нет.

— Он прокрался обратно в дом, — сказала Вера.

— Мы и об этом подумали, — сказал Блор, — и обыскали дом от подвала до чердака. Да вы, наверное, слышали, как мы ходили. Так вот, его здесь нет. Он исчез, испарился…

— Не может быть, — усомнилась Вера.

— И тем не менее это чистая правда, — сказал Ломбард. — Хочу также сообщить еще одну небольшую деталь: окно в столовой разбито и на столе всего три негритенка.

Глава пятнадцатая

Все трое собрались вокруг кухонного стола — завтракали. Светило солнце. Погода стояла великолепная. Ничто не напоминало о вчерашнем шторме. С переменой погоды переменилось и настроение узников. Они чувствовали себя так, словно пробудились от кошмара. Конечно, опасность не миновала, но при свете дня она не казалась такой страшной. Ужас, лишивший их способности действовать, спеленавший их наподобие смирительной рубашки, вчера, когда за стенами дома выл ветер, прошел.

— А что, если взобраться на самую вершину горы, — предложил Ломбард, — и посигналить зеркалом? Может, по холмам разгуливает какой-нибудь смекалистый парень, который догадается, что это «SOS». А вечером можно будет разжечь костер… Правда, дров у нас мало, к тому же, в деревне еще решат, что мы водим хороводы.

— Наверняка, кто-нибудь на берегу знает азбуку Морзе, и за нами еще до вечера пришлют лодку, — сказала Вера.

— Небо прояснилось, — сказал Ломбард. — Но море довольно бурное. Волны большие, так что до завтра ни одна лодка не сможет пристать к острову.

— Еще ночь провести здесь! — ужаснулась Вера.

Ломбард пожал плечами.

— Ничего не попишешь! Я надеюсь, через сутки мы отсюда выберемся. Нам бы только продержаться еще сутки, и мы спасены.

Блор прочистил горло.

— Пора внести ясность, — сказал он. — Что случилось с Армстронгом?

— У нас есть от чего оттолкнуться, — сказал Ломбард. — В столовой осталось всего три негритенка. А раз так, значит, Армстронга укокошили.

— Тогда почему же вы не нашли его труп? — спросила Вера.

— Вот именно, — поддержал Веру Блор.

Ломбард покачал головой.

— Да, это очень странно, — сказал он. — Тут что-то не так.

— Его могли сбросить в море, — предположил Блор.

— Кто? — наскочил на Блора Ломбард. — Вы? Я? Вы видели, как он вышел из дому. Вернулись, позвали меня — я был у себя в комнате. Мы вместе обыскали и дом, и все вокруг. Когда, интересно знать, я мог бы его убить и вдобавок еще перенести труп на другой конец острова?

— Этого я не знаю, — сказал Блор, — но одно я знаю твердо.

— Что именно? — переспросил Ломбард.

— А то, что у вас был револьвер. И теперь он снова у вас. И вы мне не докажете, что его у вас украли.

— Что вы городите, Блор: нас же всех обыскали.

— Ну и что: вы его припрятали до обыска. А потом снова вынули из тайника.

— Экий вы болван, говорю же вам, что его подбросили мне в ящик. Я прямо остолбенел, когда его увидел.

— Да за кого вы меня принимаете? — сказал Блор. — С какой стати Армстронг, да пусть и не Армстронг, а кто угодно, будет подбрасывать вам револьвер?

Ломбард в растерянности пожал плечами.

— Не имею ни малейшего представления. Полный бред.

Непонятно, кому это могло понадобиться. Не вижу здесь логики.

— Да, логики здесь нет. Вы и впрямь могли бы придумать что-нибудь половчее, — согласился Блор.

— Разве это не доказывает, что я не вру?

— У меня другая точка зрения.

— Иного я от вас и не ожидал, — сказал Ломбард.

— Послушайте, Ломбард, если вы не хотите распроститься с репутацией честного человека, на которую претендуете…

— Вот уж на что никогда не претендовал, — буркнул себе под нос Ломбард. — С чего вы это взяли?

Блор невозмутимо продолжал:

— И если вы рассказали нам правду, вам остается лишь одно. Пока револьвер у вас, мы с мисс Клейторн в вашей власти. Если вы хотите поступить по совести — положите револьвер вместе с лекарствами и прочим в сейф, а ключи по-прежнему будут храниться у вас и у меня.

Филипп Ломбард зажег сигарету, выпустил кольцо дыма.

— Вы что, рехнулись? — спросил он.

— Значит, вы отвергаете мое предложение?

— Самым решительным образом. Револьвер мой, и я никому его не отдам.

— Раз так, — сказал Блор, — нам ничего не остается, как считать, что вы и есть…

— А.Н. Оним, верно? Считайте меня кем хотите. Но если это так, почему я вас не прикончил сегодня ночью? Мне представлялась бездна возможностей.

— Ваша правда, это и впрямь непонятно, — покачал головой Блор. — Наверное, у вас были свои причины.

До сих пор Вера не принимала участия в споре. Но тут и она не выдержала.

— Вы оба ведете себя как последние дураки, — сказала она.

— Это почему же? — уставился на нее Ломбард.

— Вы что, забыли про считалку? А ведь в ней есть ключ к разгадке.

И она со значением продекламировала: Четыре негритенка пошли купаться в море, Один попался на приманку, их осталось трое.

— «Попался на приманку» — вот он, этот ключ, и притом очень существенный. Армстронг жив, — продолжала Вера, — он нарочно выбросил негритенка, чтобы мы поверили в его смерть. Говорите что хотите, но я твердо убеждена: Армстронг здесь, на острове. Его исчезновение — просто-напросто уловка, та самая приманка, на которую мы попались.

Ломбард опустился на стул.

— Если вдуматься, вы, конечно, правы, — сказал он.

— Будь по-вашему, — сказал Блор.

— И все-таки, где же Армстронг? Мы же прочесали весь остров. Вдоль и поперек.

— Ну и что из того? — презрительно отмахнулась Вера. — Револьвер мы тоже в свое время искали и не нашли. И тем не менее он был тут, на острове.

— Знаете, между человеком и револьвером есть кое-какая разница, — буркнул Ломбард. — Хотя бы в размерах.

— Ну и что из того? — упрямилась Вера. — Я все равно права.

— А с чего бы наш А.Н. Оним так себя выдал? Упомянул в считалке про приманку. Он ведь мог ее слегка переиначить.

— Да разве вы не понимаете, что мы имеем дело с сумасшедшим! — напустилась на него Вера. — Ведь только сумасшедший может совершать преступление за преступлением в точном соответствии с детской считалкой! Соорудить судье мантию из клеенки, убить Роджерса, когда он рубит дрова, напичкать миссис Роджерс снотворным так, чтобы она не проснулась, запустить шмеля в комнату, где погибла мисс Брент, — ведь все это проделано с поистине ребячьей жестокостью! Все, буквально все совпадает!

— Правда ваша, — согласился Блор. — Но уж зверинца тут, во всяком случае, нет. Так что не знаю, как он исхитрится, чтоб не отступить от считалки.

— А вы еще не поняли? — выпалила Вера. — В нас уже не осталось ничего человеческого — хоть сейчас отправляй в зверинец. Так что вот вам и зверинец.

Утро они провели на горе, каждый по очереди посылал при помощи маленького зеркальца сигналы на берег. Но, по-видимому, никто их не замечал. И ответных сигналов не посылал. Погода стояла прекрасная, легкая дымка окутывала берега Девона. Внизу море с ревом швыряло о скалы огромные волны. Ни одна лодка не вышла в море. Они снова обыскали остров и никаких следов Армстронга не обнаружили.

— На открытом воздухе чувствуешь себя гораздо лучше, — сказала Вера, посмотрев на дом, и после небольшой заминки продолжала: — Давайте останемся здесь, я не хочу возвращаться туда.

— Отличная мысль, — сказал Ломбард. — Пока мы здесь, нам ничто не угрожает: если кто и захочет на нас напасть, мы увидим его издалека.

— Решено, остаемся здесь, — сказала Вера.

— Но на ночь-то нам придется вернуться, — возразил Блор, — нельзя же ночевать под открытым небом.

Веру передернуло.

— Я и думать об этом не могу. Второй такой ночи мне не вынести.

— Запритесь в своей комнате — и вы в полной безопасности, — сказал Филипп.

— Наверное, вы правы, — пробормотала Вера не слишком уверенно. — Как все-таки приятно понежиться на солнышке, — и она потянулась.

«Самое удивительное, — думала она, — что я, пожалуй, даже счастлива. Меж тем опасность не миновала… Но почему-то она меня перестала тревожить… во всяком случае, днем… Я чувствую себя сильной… Чувствую, что я не умру…»

Блор посмотрел на часы.

— Два часа, — объявил он. — Как насчет ленча?

— Нет, нет, я не пойду в дом. Останусь здесь на открытом воздухе.

— Да будет вам, мисс Клейторн. Эдак мы ослабнем, а силы нам понадобятся.

— Меня затошнит от одного вида консервированных языков. Я не хочу есть. Бывает, люди не едят по нескольку дней, когда хотят похудеть, скажем.

— Что до меня, — заметил Блор, — я не могу обходиться без еды. А как насчет вас, мистер Ломбард?

— Знаете, меня консервированные языки не соблазняют, — сказал Ломбард. — Я, пожалуй, составлю компанию мисс Клейторн.

Блор заколебался.

— Не беспокойтесь обо мне, — сказала Вера. — Ничего со мной не случится. Если вы боитесь, что он меня убьет, стоит вам уйти, то, по-моему, ваши опасения напрасны.

— Дело ваше, — сказал Блор. — Но мы же договорились держаться заодно.

— Твердо решили идти к льву в логовище? — спросил Ломбард. — Хотите, я пойду с вами?

— Решительно не хочу, — отрезал Блор. — Оставайтесь здесь.

— Ага, значит, вы все-таки меня боитесь? — захохотал Филипп. — Вы что, не понимаете: если б я хотел, я мог бы пристрелить вас обоих, не сходя с места?

— Да, но тогда вам пришлось бы отступить от плана, — сказал Блор. — По плану мы должны погибнуть один за другим в полном соответствии с треклятой считалкой.

— Что-то вы слишком уверенно об этом говорите! — сказал Филипп.

— По правде говоря, как подумаю, что надо идти одному в этот паршивый дом, у меня поджилки трясутся, — сказал Блор.

— И поэтому, — понизив голос, сказал Филипп, — вы хотите, чтоб я дал вам револьвер? Так вот, нет и нет, не дам! Не такой я дурак!

Блор пожал плечами и полез по крутому склону к дому.

— В зверинце начинается обед, — заметил Ломбард. — Звери привыкли получать пищу в определенные часы.

— Как вы думаете, Блор очень рискует? — забеспокоилась Вера.

— По-моему, особой опасности здесь нет: у Армстронга нет оружия, Блор раза в два его сильнее, и, кроме того, он начеку. И потом, Армстронг просто не может там быть.

Более того, я уверен, что его там нет.

— Но если Армстронга там нет, значит…

— Значит, это Блор, — сказал Филипп.

— Вы, и правда, думаете?..

— Послушайте, голубушка, версия Блора вам известна. Если Блор не врал, я непричастен к исчезновению Армстронга. Его рассказ обеляет меня. Но не его. Он утверждает, что услышал шаги и увидел человека, вышедшего из дому. Но он вполне мог соврать. Предположим, что он укокошил Армстронга часа за два до этого.

— Каким образом?

Ломбард пожал плечами.

— Это нам не известно. Хотите знать мое мнение: если нам кого и следует бояться, так только Блора. Что мы о нем знаем? Практически ничего. Не исключено, что он никогда и не служил в полиции. Он может оказаться кем угодно: свихнувшимся миллионером… сумасшедшим бизнесменом… убежавшим каторжанином. Доподлинно мы знаем про него только одно. Он вполне мог совершить каждое из этих преступлений.

Вера побледнела.

— Что если он доберется и до нас? — прошептала она еле слышно.

Ломбард нащупал в кармане револьвер.

— Не беспокойтесь, — тихо сказал он, — положитесь на меня. — Потом поглядел с любопытством на девушку и сказал: — Вы относитесь ко мне с Трогательной доверчивостью… Почему вы так уверены, что я вас не убью?

— Надо же кому-то верить, — сказала Вера. — Я считаю, что вы ошибаетесь насчет Блора. Я по-прежнему думаю, что убийца Армстронг. А у вас нет ощущения, что на острове есть кто-то, кроме нас, — она обернулась к Филиппу, — кто-то, Кто следит за нами и выжидает?

— Это чисто нервное.

— Значит, и вы это чувствуете? — наседала на Ломбарда Вера. — Скажите, а вам не приходило в голову… — она запнулась, но тут же начала снова: — Я как-то читала книгу, там рассказывалось о двух судьях, которые приехали в американский городишко как представители Верховного суда. Вершить там суд, абсолютно справедливый суд.

Так вот, эти судьи, они… ну, словом, они прибыли из другого мира.

Ломбард поднял бровь.

— Посланцы неба, не иначе, — засмеялся он. — Нет, я не верю в сверхъестественное. Все, что происходит здесь, это дело рук человеческих.

— Иногда я в этом сомневаюсь, — еле слышно сказала Вера.

— Это в вас совесть заговорила, — ответил Ломбард, окинув ее долгим взглядом. И, помолчав немного, как бы между прочим, добавил: — Значит, мальчишку вы все-таки утопили?

— Нет! Нет! Не смейте так говорить!

— Да, да, утопили, — Ломбард добродушно засмеялся. — Не знаю, почему. И представить даже не могу, почему. Вот разве что тут был замешан мужчина. Угадал?

Вера вдруг почувствовала бесконечную усталость, все стало ей безразлично.

— Да, — тупо повторила она. — Тут был замешан мужчина.

— Спасибо, — сказал Ломбард, — это все, что я хотел знать.

Вдруг Вера подскочила.

— Что случилось? — вскрикнула она. — Уж не землетрясение ли!

— Да нет, какое там землетрясение. И все-таки не могу понять, в чем дело: земля дрогнула, словно от сильного удара. Потом, мне почудился… а вы слышали крик? Я слышал.

Оба посмотрели на дом.

— Грохот донесся оттуда. Пойдем посмотрим, что там происходит? — предложил Ломбард.

— Нет, нет, ни за что.

— Как хотите. Я пошел.

— Ладно. И я пойду с вами, — упавшим голосом сказала Вера.

Они вскарабкались вверх по склону, подошли к дому. У залитой солнцем площадки перед домом вид был на редкость мирный и приветливый. Они постояли там минуту-другую, потом решили из осторожности сначала обогнуть дом. И чуть не сразу наткнулись на Блора. Он лежал, раскинув руки, на каменной площадке с восточной стороны дома — голова его была разбита: на него свалилась глыба белого мрамора.

— Чья это комната над нами? — спросил Ломбард.

— Моя, — дрогнувшим голосом ответила Вера. — А это — часы с моей каминной полки… Ну да, они самые, белые мраморные часы в виде медведя. В виде медведя, — повторила она, и голос ее пресекся.

Филипп положил руку ей на плечо.

— Теперь все ясно, — мрачно сказал он, — Армстронг прячется в доме. Но на этот раз он от меня не уйдет.

Вера вцепилась в него.

— Не валяйте дурака! Настал наш черед. Мы последуем за Блором. Он только того и ждет, что мы пойдем его искать. Он на это рассчитывает.

— Вполне возможно, — подумав, сказал Филипп.

— Во всяком случае, теперь вы должны признать, что мои подозрения оправдались.

Он кивнул.

— Да, вы были правы. Конечно же, это Армстронг. Но где же он, чтоб его черт побрал, прячется? Мы с Блором прочесали весь остров.

— Если вы не нашли его прошлой ночью, значит, вам не найти его и сейчас, — сказала Вера. — Это же ясно как божий день.

— Так-то оно так, и все же… — упорствовал Ломбард.

— Он наверняка заранее соорудил себе тайник — как мы только не догадались, это же элементарно. Знаете, наподобие тех тайников в старых усадьбах, где прятали католических священников.

— Вы забываете, что здесь не старая усадьба, а современный дом.

— И все равно он мог построить здесь тайник.

Филипп помотал головой.

— Мы на следующее же утро после приезда обмерили весь дом, и я ручаюсь, что здесь нет никаких пустот.

— Вы, наверное, ошиблись, — сказала Вера.

— Мне хотелось бы проверить…

— Проверить? Он только этого и ждет. Устроил в доме засаду — поджидает вас.

— Вы забываете, что я вооружен, — запротестовал Ломбард, наполовину вытянув из кармана револьвер.

— Вы уже говорили, что Блору нечего бояться — Армстронгу с ним не справиться. Он физически его сильнее, и потом он был начеку. Но вы не учитываете, что Армстронг сумасшедший. А у сумасшедшего уйма преимуществ перед нормальными людьми. Он вдвое хитрее.

Ломбард сунул револьвер обратно в карман.

— Будь по-вашему, — сказал он.

— Ну, а ночью что мы будем делать? — спросил Ломбард чуть спустя.

Вера не ответила.

— Об этом вы не подумали? — напустился он на нее.

— Что мы будем делать? — обескураженно повторила Вера. — Господи, как я боюсь…

— Впрочем, не беда, погода сегодня сносная, — рассудительно сказал Ломбард. — Ночь будет лунная. Найдем безопасное место, заберемся повыше на скалу. Пересидим там ночь, дождемся утра. Главное — не уснуть… Прокараулим ночь, а если кто попробует к нам подойти, я его пристрелю. А может, вы боитесь холода? — помолчав, спросил он, — На вас такое легкое платье.

— Холода? Мертвым холоднее. — Вера закатилась пронзительным смехом.

— Ваша правда, — согласился Ломбард.

Вера нетерпеливо ерзала на месте.

— Не могу больше здесь сидеть. Этак я с ума сойду. Давайте немного походим.

— Я не прочь.

То опускаясь, то поднимаясь, они медленно побрели вдоль нависшей над морем скалы. Солнце заходило. Его лучи золотили море, окутывали Веру и Ломбарда золотистой дымкой.

— Жаль, что мы не можем искупаться… — сказала Вера с каким-то нервным смешком.

Филипп посмотрел на море.

— Что это там? — прервал он ее. — Вон у того большого камня? Да нет, чуть подальше, правей.

Вера вгляделась.

— Похоже, сверток с одеждой, — сказала она.

— Уж не купальщик ли? — хохотнул Ломбард. — Впрочем, вряд ли. Скорее всего, водоросли.

— Спустимся, посмотрим, — предложила Вера.

— Это одежда, — сказал Ломбард, когда они спустились ниже. — Вернее сверток с одеждой. Смотрите, вон башмак. Давайте подойдем поближе.

Карабкаясь по утесам, они поползли вниз, но вдруг Вера остановилась.

— Это не одежда. Это человек, — сказала она.

Труп застрял между двумя камнями, — очевидно, его забросил туда прилив.

Вера и Ломбард, преодолев последний утес, подобрались к утопленнику. Склонились над ним. И увидели посиневшее, разбухшее, страшное лицо.

— Господи, — воскликнул Ломбард, — да это же Армстронг!

Глава шестнадцатая

Казалось, прошла вечность… мир кружился, вращался… Время не двигалось. Оно остановилось — тысяча веков миновало. Да нет, прошла всего минута. Двое стояли, смотрели на утопленника… Наконец медленно, очень медленно Вера и Филипп подняли головы, поглядели друг другу в глаза.

Ломбард рассмеялся.

— Ну вот, все выяснилось, — сказал он.

— Кроме нас двоих, на острове никого — никого — не осталось, — сказала Вера чуть не шепотом.

— Вот именно, — сказал Ломбард. — Теперь все сомнения рассеялись, не так ли?

— Как вам удался этот фокус с мраморным медведем? — спросила Вера.

Он пожал плечами.

— Ловкость рук и никакого мошенства, голубушка, только и всего…

Их взгляды снова скрестились.

«А ведь я его только сейчас разглядела, — подумала Вера. — На волка — вот на кого он похож… У него Совершенно волчий оскал…

— Это конец, понимаете, конец, — сказал Ломбард, в голосе его сквозила угроза. — Нам открылась правда. И конец близок…

— Понимаю, — невозмутимо ответила Вера.

И снова стала смотреть на море. «Генерал Макартур тоже смотрел на море, когда же это было? Всего лишь вчера? Или позавчера? И он точно так же сказал: „Это конец!“ Сказал смиренно, чуть ли не радостно…»

Но одна лишь мысль о конце вызывала возмущение в душе Веры. «Нет, нет, она не умрет, этого не будете — Вера перевела взгляд на утопленника.

— Бедный доктор Армстронг! — сказала она.

— Что я вижу? — с издевкой протянул Ломбард. — Исконное женское сострадание?

— А почему бы и нет? — сказала Вера. — Разве вы не испытываете сострадание?

— Во всяком случае, не к вам. Вам я не советую рассчитывать на мое сострадание.

Вера снова перевела глаза на труп.

— Нельзя оставлять тело здесь. Надо перенести его в дом.

— Чтобы собрать все жертвы вместе? Порядок прежде всего? А по мне, пусть лежит здесь — меня это не волнует.

— Ну, хотя бы поднимем труп повыше, чтобы его не смыл прибой.

— Валяйте, — засмеялся Ломбард.

Нагнулся, потянул к себе утопленника. Вера, присев на корточки, помогала ему.

— Работенка не из легких. — Ломбард тяжело дышал.

Наконец им удалось вытащить труп из воды.

Ломбард разогнулся.

— Ну как, теперь довольны? — спросил он.

— Вполне, — сказала Вера.

Ее тон заставил Ломбарда насторожиться. Он повернулся к ней, но, еще не донеся руку до кармана, понял, что револьвера там нет. Вера стояла метрах в двух, нацелив на него револьвер.

— Вот в чем причина женской заботы о ближнем! — сказал Ломбард. — Вы хотели залезть ко мне в карман.

Она кивнула. Ее рука с револьвером даже не дрогнула.

Смерть была близко. Никогда еще она не была ближе. Но Филипп Ломбард не собирался капитулировать.

— Дайте-ка сюда револьвер, — приказал он.

Вера рассмеялась.

— А ну, отдайте его мне, — сказал Ломбард.

Мозг его работал четко: «Что делать? Как к ней подступиться? Заговорить зубы? Усыпить ее страх? А может, просто вырвать у нее револьвер? Всю свою жизнь Ломбард шел на риск. Поздно меняться».

— Послушайте, голубушка, вот что вам скажу, — властно, с расстановкой начал он. И не докончив фразы, бросился на нее. Пантера, тигр, и те не бросились бы стремительнее… Вера машинально нажала курок… Пуля прошила Ломбарда, он тяжело грохнулся на скалу.

Вера, не спуская пальца с курка, осторожно приблизилась к Ломбарду. Напрасная предосторожность. Ломбард был мертв — пуля пронзила ему сердце.

Облегчение, невероятное, невыразимое облегчение — вот что почувствовала Вера. Конец, наступил конец. Ей некого больше бояться, ни к чему крепиться… Она одна на острове. Одна с девятью трупами. Ну и что с того? Она-то жива!.. Она сидела у моря и чувствовала себя невыразимо счастливой, счастливой и безмятежной… Бояться больше было некого.

Солнце садилось, когда Вера наконец решилась вернуться в дом. Радость была так сильна, что просто парализовала ее. Подумать только — ей ничего не угрожает, она упивалась этим изумительным ощущением.

Лишь чуть погодя она поняла, что ей до смерти хочется есть и спать. Но прежде всего — спать. Нырнуть в постель и спать, спать, спать без конца… Может быть, завтра все же придет лодка и ее вызволят, а впрочем, какая ей разница. Никакой — она не прочь остаться и здесь. Особенно сейчас, когда на острове больше никого нет. Здесь такой покой, благословенный покой…

Она встала, посмотрела на дом. Ей больше нечего бояться! Для страхов нет оснований! Дом как дом, удобный, современный! Вспомнить только, что несколько часов назад один его вид приводил ее в трепет…

Страх… что за странное чувство… Но все страхи теперь позади. Она победила… одолела самую гибельную опасность. У нее хватило и смекалки, и ловкости, чтобы взять реванш над противником.

Она стала подниматься к дому. Солнце садилось в море, небо исчертили багровые, огненные полосы. Красота, покой…

«Уж не привиделись ли мне эти ужасы во сне?» — подумала Вера.

Она устала… До чего же она устала. Все ее тело ныло, глаза сами собой закрывались. Ей нечего больше бояться… Она будет спать. Спать… спать… спать… Спать спокойно: ведь кроме нее, на острове никого нет. Последний негритенок поглядел устало…

Вера улыбнулась. Вошла в дом. Здесь тоже царил покой, непривычный покой. Она подумала: «При других обстоятельствах я вряд ли бы решилась спать в доме, где чуть не в каждой комнате по мертвецу. Может, пойти сначала на кухню поесть? Да нет, не стоит. Бог с ней, с едой. Она просто падает от усталости…» Она миновала двери столовой. На столе все еще стояли три фигурки.

«Вы явно отстаете, мои маленькие друзья», — сказала она со смехом и вышвырнула двух негритят вокно. Осколки разлетелись по каменной площадке. Зажав третьего негритенка в руке, она сказала: — Пойдем со мной! Мы победили, малыш! Победили!

Холл освещал угасающий свет заходящего солнца. Вера, зажав в руке негритенка, поднималась по лестнице. Медленно-медленно, еле передвигая ноги.

Последний негритенок поглядел устало…

«Как же кончается считалка? Ах, да: „Он пошел жениться, и никого не стало“.

Жениться… Чудно, ей опять показалось, что Хьюго здесь, в доме… Да, это так. Он ждет ее наверху.

— Не глупи, — сказала себе Вера. — Ты устала и у тебя разыгралось воображение.

Она медленно тащилась по лестнице. На площадке револьвер выскользнул из ее руки, звук его падения заглушил толстый ковер. Вера не заметила, что потеряла револьвер. Ее внимание занимал фарфоровый негритенок. «До чего тихо в доме! Почему же ей все кажется, что в доме кто-то есть? Это Хьюго, он ждет ее наверху… Последний негритенок поглядел устало…

О чем же говорилось в последнем куплете? Он пошел жениться, так, что ли? Нет, нет… И вот она уже возле своей двери. Хьюго ждет ее там — она ни минуты в этом не сомневается».

Она открыла дверь… Вскрикнула от удивления… «Что это висит на крюке? Неужели веревка с готовой петлей. А внизу стул — она должна на него встать, потом оттолкнуть его ногой… Так вот чего хочет от нее Хьюго… Ну да, и в последней строчке считалки так и говорится:

Он пошел повесился, и никого не стало!

Фарфоровый негритенок выпал из ее руки, покатился по полу, разбился о каминную решетку. Вера машинально сделала шаг вперед. Вот он, конец — где ему и быть, как не здесь, где холодная мокрая рука Сирила коснулась ее руки.

Плыви к скале, Сирил, я разрешаю.

«Нет ничего проще убийства! Но потом… потом воспоминая о нем никогда не покидают тебя…»

Вера встала на стул, глаза ее были раскрыты широко, как у сомнамбулы… Накинула петлю на шею. «Хьюго следит, чтобы она исполнила свой долг — он ждет».

Вера оттолкнула стул…

Эпилог

— Нет, это невозможно! — взорвался сэр Томас Легг, помощник комиссара Скотланд-Ярда.

— Совершенно верно, сэр, — почтительно ответствовал инспектор Мейн.

— На острове нашли десять трупов — и ни единой живой души. Бред какой-то!

— И тем не менее это так, — невозмутимо сказал инспектор.

— Но, чтоб мне пусто было, кто-то же их все-таки убил? — сказал сэр Томас Легг.

— Именно эту загадку мы и пытаемся разгадать, сэр.

— А медицинская экспертиза вам ничего не дала?

— Ничего, сэр. Уоргрейва и Ломбарда застрелили.

Уоргрейва выстрелом в голову, Ломбарда — в сердце.

Мисс Брент и Марстон умерли от отравления цианистым калием, а миссис Роджерс от сильной дозы снотворного.

Роджерса хватили топором по голове. У Блора размозжена голова. Армстронг утонул. Генералу Макартуру ударом по затылку раздробили череп. Веру Клейторн нашли в петле.

Помощник комиссара скривился.

— Темное дело…

Помолчал, собираясь с мыслями, и снова напустился на инспектора Мейна:

— А вам не удалось ничего выведать у жителей Стиклхевна? Не может быть, чтобы они ничего не знали.

Инспектор Мейн пожал плечами.

— Здесь живут рыбаки, сэр, люди простые, скромные.

Они знают, что остров купил некий мистер Оним — только и всего.

— Но должен же был кто-то доставить на остров продовольствие, приготовить дом к приезду гостей.

— Этим занимался Моррис. Некий Айзек Моррис.

— И что же он говорит?

— Ничего, сэр, его нет в живых.

Помощник комиссара насупился:

— Мы что-нибудь знаем об этом Моррисе?

— Знаем, как не знать, сэр. Весьма малопочтенная личность. Года три назад он был замешан в афере Беннито, помните, они тогда взвинтили цены на акции, но доказать, что он в этом участвовал, мы не могли. Причастен он был и к той афере с наркотиками. И опять же мы ничего не смогли доказать. Моррис умел выходить сухим из воды.

— Это он вел переговоры о покупке Негритянского острова?

— Да, сэр, но он не скрывал, что покупает остров для клиента, который желает остаться неизвестным.

— Почему бы вам не покопаться в его финансовых делах, может быть, вы бы что-нибудь там и выудили?

Инспектор Мейн улыбнулся.

— Знай вы Морриса, сэр, вам никогда бы не пришла в голову такая мысль. Он умел оперировать с цифрами, мог запутать и лучших экспертов страны. Мы хлебнули с ним лиха в деле Беннито. Он и здесь тоже запутал все следы, а найти, кто его нанимал, нам пока не удалось.

Томас Легг вздохнул.

— Моррис приехал в Стиклхевн, договорился обо всех хозяйственных делах. Сказал, что действует от имени мистера Онима. Он же и разъяснил жителям Стиклхевна, что гости мистера Онима заключили пари, обязались прожить на острове неделю. Поэтому какие бы сигналы они ни подавали, обращать на них внимание не стоит.

Сэр Томас Легг заерзал в кресле:

— И вы хотите меня убедить, Мейн, что местные жители и тут ничего не заподозрили?

Мейн пожал плечами.

— Сэр, вы забываете, что Негритянский остров раньше принадлежал Элмеру Робсону, молодому американскому миллионеру. Чего он и его гости там только ни выделывали. У жителей Стилкхевна просто глаза на лоб лезли. Но в конце концов ко всему привыкаешь, и они сжились с мыслью, что на этом острове должно твориться черт-те что. Если поразмыслить, их можно понять.

Сэру Томасу Леггу пришлось согласиться.

— Фред Нарракотт — это он перевез гостей на остров — обронил одну весьма знаменательную фразу. Он сказал, что вид гостей его удивил. «У мистера Робсона собиралась совсем другая публика». И я думаю, именно потому, что это были такие обычные, ничем не приметные люди, он нарушил приказ Морриса и по сигналу «SOS» отправился им на помощь.

— Когда именно Нарракотт и его люди попали на остров?

— Утром 11-го сигналы «SOS» заметила группа скаутов. Однако добраться до острова не было никакой возможности. Пристать к острову Нарракотту удалось лишь 12-го в полдень. Местные жители утверждают, что до этого никто не мог покинуть остров. После шторма море еще долго не успокаивалось.

— А вплавь никто не мог оттуда улизнуть?

— От острова до берега не меньше полутора километров, вдобавок, море было бурное, волны со страшной силой обрушивались на берег. И потом на прибрежных скалах стояли скауты, рыбаки — они во все глаза следили за островом.

У сэра Томаса Легга вырвался вздох.

— Кстати, как насчет пластинки, которую нашли в доме? Может быть, она нам чем-нибудь поможет?

— Я изучил этот вопрос, сэр, — сказал инспектор Мейн. — Пластинка изготовлена фирмой, поставляющей реквизит для театра и кино. Отправлена А. Н. Ониму, эсквайру, по просьбе Айзека Морриса, предполагалось, что ее заказали для любительской постановки неопубликованной пьесы. Машинописный текст возвратили вместе с пластинкой.

— Ну, а сам текст вам ничего не дал? — спросил сэр Томас Легг.

— Я перехожу к этому пункту, сэр, — инспектор Мейн откашлялся. — Я, насколько это было возможно, провел самое тщательное расследование тех обвинений, которые содержал текст пластинки. Начал я с Роджерсов — они приехали на остров первыми. Чета Роджерс была в услужении у некой мисс Брейди. Мисс Брейди скоропостижно скончалась. Лечивший ее врач ничего определенного сказать не мог. Из его слов я сделал вывод, что нет никаких оснований считать, будто Роджерсы ее отравили, скорее, они просто допустили небрежность в уходе за больной, иначе говоря, кое-какие поводы для подозрений имеются. Но доказать основательность подобных подозрений практически невозможно.

Далее следует судья Уоргрейв. Его ни в чем не упрекнешь. Он отправил на виселицу Ситона. Но Ситон и в самом деле был виновен, и тут никаких сомнений нет. Исчерпывающие доказательства его вины, правда, обнаружились много лет спустя после казни. Но во время процесса девять из десяти человек считали Ситона невиновным и были убеждены, что судья просто-напросто сводит с ним счеты.

Вера Клейторн, как я выяснил, служила одно время гувернанткой в семье, где утонул маленький мальчик. Но она, похоже, не имела к этому никакого отношения. Более того, она пыталась спасти ребенка — бросилась в воду, и ее унесло в открытое море, так что она сама едва не погибла.

— Продолжайте, Мейн, — вздохнул Легг.

— Перейду к доктору Армстронгу, — сказал Мейн. — Весьма заметная фигура. Кабинет на Харли-стрит. Пользуется репутацией знающего, надежного врача. Ни следа нелегальных операций, ничего, похожего, однако он и в самом, деле оперировал пациентку по фамилии Клине, в 1925 году, в Лейтморе — он тогда работал в тамошней больнице. У нее был перитонит, и она скончалась прямо на операционном столе. Может быть, Армстронг и не очень искусно провел операцию: он ведь только начинал оперировать, но от неумелости до преступления далеко. Ясно одно: никаких причин убивать эту женщину у него не было.

Далее — Эмили Брент. Беатриса Тейлор была у нее в услужении. Она забеременела, старая Дева вышвырнула ее на улицу, и девушка от отчаяния утопилась. Жестокий поступок, но состава преступления и тут нет.

— В том-то вся штука, — сказал сэр Томас Легг. — Видно, мистера Онима интересовали преступления, за которые невозможно было привлечь к суду.

Мейн невозмутимо продолжал перечислять:

— Молодой Марстон был бесшабашным водителем. У него дважды отнимали водительские права, и, по-моему, ему следовало навсегда запретить водить машину. Больше за ним ничего не числится. Джон и Люси Комбс — это ребятишки, которых он задавил неподалеку от Кембриджа. Приятели Марстона дали показания в его пользу, и он отделался штрафом.

Относительно генерала Макартура и вовсе ничего разыскать не удалось. Блестящий послужной список, мужественное поведение на фронте… и все прочее, тому подобное. Артур Ричмонд служил под его началом во Франции, был послан в разведку и убит. Никаких трений между ним и генералом не замечали. Более того, они были добрыми друзьями. Досадные промахи в то время допускали многие — командиры напрасно жертвовали людьми. Не исключено, что речь идет о такого рода промахе.

— Не исключено, — согласился сэр Томас Легг.

— Перейдем к Филиппу Ломбарду. Он был замешан во многих темных делишках, по преимуществу за границей. Раз или два чуть не угодил за решетку. У него репутация человека отчаянного, который ни перед чем не остановится. Из тех, кто может совершить убийство, и не одно, в каком-нибудь Богом забытом уголке.

— Теперь перейдем к Блору. — Мейн запнулся. — Должен напомнить, что Блор был нашим коллегой.

Помощник комиссара заерзал в кресле.

— Блор был прохвост, — выкрикнул он.

— Вы в этом уверены, сэр?

— Он всегда был у меня на подозрении. Но он умел выйти сухим из воды. Я убежден, что Блор дал ложные показания по делу Ландора. Результаты следствия меня не удовлетворили. Но никаких доказательств его вины мне обнаружить не удалось. Я поручил Харрису заняться делом Ландора, но и ему ничего не удалось обнаружить.

И все равно я остаюсь при своем убеждении: знай мы, как взяться за дело, мы бы доказали вину Блора. Он, безусловно, был мошенником, — сэр Легг помолчал и сказал: — Так вы говорите, Айзек Моррис умер? Когда он умер?

— Я ожидал этого вопроса, сэр. Моррис скончался в ночь на 8-е августа. Принял, как я понимаю, слишком большую дозу снотворного. Опять-таки нет никаких данных — трудно решить, что имело место: самоубийство или несчастный случай.

Легг спросил:

— Хотите знать, что я об этом думаю?

— Могу догадаться, сэр.

— Айзек Моррис умер в очень подходящий момент.

Инспектор кивнул:

— Я знал, что и вам это придет в голову.

Сэр Томас Легг ударил кулаком по столу:

— Все это неправдоподобно, просто невероятно! Десять человек убиты на голой скале посреди океана, а мы не знаем, ни кто их убил, ни почему, ни как.

Мейн кашлянул.

— Вы не совсем правы, сэр. Почему этот человек убивал, мы, во всяком случае, знаем. Это, несомненно, маньяк, помешавшийся на идее правосудия. Он приложил немало трудов, чтобы разыскать людей, которые были недосягаемы для закона. И выбрал из них десять человек: виновных или невинных — это для нас значения не имеет…

Помощник комиссара снова заерзал.

— Не имеет значения? — прервал он инспектора. — А по-моему… — он запнулся. Инспектор почтительно ждал. Легг вздохнул, покачал головой. — Продолжайте, — сказал он. — Мне показалось, что я ухватил нить. Нить, которая поможет нам распутать тайну этих преступлений. И тут же ее упустил. Так что вы там говорили, Мейн?

— Так вот, эти десять человек заслуживали, скажем так, смерти. И они умерли. А.Н. Оним выполнил свою задачу. Не могу сказать, как это ему удалось, но сам он непонятным образом скрылся с острова, буквально испарился.

— Да, любой иллюзионист ему бы позавидовал. Но знаете, Мейн, наверняка эта история имеет и вполне реальное объяснение.

— Насколько я понимаю, вы думаете, сэр, что, если этого человека на острове не было, значит, он не мог его покинуть, а если верить записям жертв, его и впрямь там не было. Напрашивается единственно возможное объяснение: убийца один из десятерых.

Сэр Томас Легг кивнул, и Мейн продолжил свой рассказ.

— Такая догадка возникала и у нас. Мы проверили ее. Должен сказать, нам кое-что известно о том, что творилось на Негритянском острове. Вера Клейторн вела дневник, вела дневник и Эмили Брент. Старик Уоргрейв вел записи, заметки, написанные сухим языком судебных протоколов, но проливающие свет на кое-какие обстоятельства. Делал записи и Блор. Факты, фигурирующие в этих записях, совпадают. Умерли они в таком порядке: Марстон, миссис Роджерс, генерал Макартур, Роджерс, мисс Брент, судья Уоргрейв. После смерти судьи Вера Клейторн записала в дневнике, что Армстронг ушел из дому посреди ночи, а Блор и Ломбард бросились следом за ним.

В блокноте Блора есть, очевидно, более поздняя запись:

«Армстронг исчез». Теперь, когда мы рассмотрели все эти обстоятельства, разгадка просто напрашивается. Армстронг, как вы помните, утонул. А раз он был сумасшедший, что мешало ему убить одного за другим девять человек и самому покончить жизнь самоубийством, бросившись со скалы в море, хотя я не исключаю, что он попросту хотел вплавь добраться до берега.

Отличная разгадка, но она никак не выдерживает проверки. Решительно не выдерживает. Во-первых, нельзя не считаться с показаниями судебного врача. Он прибыл на остров 13-го, рано утром. Он мало чем мог нам помочь.

Сказал только, что эти люди умерли, по меньшей мере, тридцать шесть часов назад, не исключено, что и гораздо раньше. Насчет Армстронга он высказался куда более определенно. Сказал, что его труп находился в воде часов восемь — десять, после чего его выкинуло на берег. Из этого вытекает, что Армстронг утонул в ночь с 10-го на 11-е, и я сейчас обосную, почему это так. Нам удалось установить, куда прибило труп: он застрял между двумя камнями — на них обнаружились обрывки ткани, волосы и т. д. Очевидно, труп выбросило туда приливом 11-го, часов около 11-ти утра. Потом шторм утих — следующий прилив так высоко не поднимался.

Вы можете возразить, что Армстронг ухитрился убрать всех троих до того, как утонул. Но имеется одно противоречие, мимо которого мы не можем пройти. Линия прилива не доходила до того места, где мы обнаружили тело Армстронга. Прилив так высоко не поднимался. К тому же он лежал, руки-ноги по швам, честь по чести, чего никогда бы не было, если б его выбросил прилив. Из этого неоспоримо вытекает, что Армстронг умер не последним.

Мейн перевел дух и продолжал:

— Отталкиваясь от этих фактов, пойдем дальше.

Итак, как обстояли дела на острове утром 11-го? Армстронг «исчез» (утонул). Значит, в живых остались трое:

Ломбард, Блор и Вера Клейторн. Ломбард убит выстрелом из револьвера. Его труп нашли рядом с телом Армстронга.

Веру Клейторн нашли повешенной в ее же комнате, Блор лежал на площадке перед домом. Голова его была размозжена глыбой мрамора: есть все основания полагать, что она упала на него из окна сверху.

— Из какого окна? — встрепенулся Легг. — Чьей комнаты?

— Комнаты Веры Клейторн. А теперь, сэр, я остановлюсь на каждом из этих случаев по отдельности. Начну с Филиппа Ломбарда. Предположим, что он сбросил мраморную глыбу на Блора, затем подмешал девушке в питье наркотик и повесил ее, после чего спустился к морю и застрелился там из револьвера. Но кто в таком случае взял его револьвер? Ведь револьвер мы нашли в доме, на пороге комнаты Уоргрейва.

— Чьи отпечатки пальцев на нем обнаружились?

— Веры Клейторн.

— Но раз так, совершенно ясно, что…

— Понимаю, что вы хотите сказать, сэр. Совершенно ясно, что это Вера Клейторн. Она застрелила Ломбарда, пришла в дом с револьвером, сбросила на голову Блора мраморную глыбу, а затем повесилась. Это было бы вполне возможно. К сиденью одного из стульев в ее комнате прилипли водоросли — точь-в-точь такие же, какие обнаружены на подошвах ее туфель. Похоже, что она встала на стул, накинула петлю на шею и оттолкнула стул.

Но и здесь есть одна загвоздка: если бы Вера оттолкнула стул, он валялся бы на полу. А стул стоял в ряд с другими стульями у стены. Значит, его поднял и поставил к стене кто-то другой, уже после смерти Веры Клейторн.

Остается Блор. Но если вы скажете мне, что, убив Ломбарда и заставив повеситься Веру, он вышел из дому и обрушил на себя мраморную глыбу, дернув за предварительно привязанную к ней веревку или каким-либо иным способом, я вам не поверю. Никто не совершает самоубийство подобным образом, да и не такой человек был Блор. Нам ли не знать Блора: кого-кого, а его в стремлении к высшей справедливости никак не заподозришь.

— Ваша правда, Мейн, — сказал Легг.

Инспектор продолжал:

— А раз так, сэр, значит, на острове должен был находиться еще кто-то. Этот «кто-то», когда все было закончено, и навел порядок. Но где он прятался все эти дни и куда скрылся? Жители Стиклхевна абсолютно уверены, что никто не мог покинуть остров до прихода лодки. А в таком случае… — он запнулся.

— Что в таком случае? — спросил сэр Томас Легг.

Инспектор вздохнул. Покачал головой. Наклонился к помощнику комиссара:

— В таком случае, кто же их убил? — спросил он.

Рукопись, которую переслал в Скотланд-Ярд капитан рыболовецкого судна «Эмма Джейн»

Еще в юности я понял, сколь противоречива моя натура. Прежде всего скажу, что романтика пленяла меня всю жизнь. Романтический прием приключенческих романов, которыми я зачитывался в детстве: важный документ бросают в море, предварительно запечатав его в бутылку, неизменно сохранял для меня очарование. Сохраняет он его и сейчас — вот почему я и решил написать исповедь, запечатать ее в бутылку и доверить волнам. Один шанс из ста, что мою исповедь найдут и тогда (возможно, я напрасно льщу себя такой надеждой) доселе не разрешенная тайна Негритянского острова будет раскрыта.

Но не только романтика пленяла меня. Я упивался, наблюдая гибель живых существ, наслаждался, убивая их. Мне нравилось истреблять садовых вредителей…

Жажда убийств была ведома мне с детских лет. Вместе с ней во мне жило глубоко противоположное, но мощное стремление к справедливости. Одна мысль о том, что по моей вине может погибнуть не только невинный человек, но даже животное, преисполняла меня ужасом. Я всегда жаждал торжества справедливости.

Я думаю, что это объяснит человеку, разбирающемуся в психологии, во всяком случае, почему я решил стать юристом, — при моем складе характера это был закономерный выбор. Профессия юриста отвечала чуть не всем моим стремлениям.

Преступление и наказание всегда привлекали меня.

Я с неизменным интересом читаю всевозможные детективы и криминальные романы. Я нередко изобретал сложнейшие способы убийства — просто, чтобы провести время.

Когда наконец я стал судьей, развилась и еще одна черта моего характера, до сих пор таившаяся под спудом.

Мне доставляло неизъяснимое наслаждение наблюдать, как жалкий преступник уже на скамье подсудимых пытается уйти от наказания, но чувствует, что отмщение близится, что оно неотвратимо. Однако учтите: вид невинного на скамье подсудимых не доставлял мне удовольствия.

Два раза, если не больше, когда мне казалось, что обвиняемый невиновен, я прекращал дело: мне удавалось доказать присяжным, что тут нет состава преступления. Однако благодаря распорядительности полицейских большинство обвиняемых, привлекаемых по делам об убийстве, были действительно виновны.

Так обстояло дело и в случае с Эдвардом Ситоном.

Правда, его внешность и манеры производили обманчивое впечатление и ему удалось расположить к себе присяжных. Однако улики, пусть и не слишком впечатляющие, зато несомненные, и мой судейский опыт убедили меня, что он совершил преступление, в котором его обвиняли, а именно, убил пожилую женщину, злоупотребив ее доверием.

У меня сложилась репутация юриста, с легким сердцем посылающего людей на виселицу, однако это более чем несправедливо. Мои напутствия присяжным всегда отличали справедливость и беспристрастность. Вместе с тем я не мог допустить, чтобы наиболее пылкие из адвокатов своими пылкими речами играли на чувствах присяжных. Я всегда обращал их внимание на имеющиеся в нашем распоряжении улики.

В последние годы я стал замечать перемены в своем характере: я потерял контроль над собой — мне захотелось не только выносить приговор, но и приводить его в исполнение. Захотелось — я буду откровенен — самому совершить убийство. Я видел в этом жажду самовыражения, неотъемлемую черту каждого художника. А я и был или, вернее, мог стать художником в своей сфере — в сфере преступления! Я потерял власть над своим воображением, которое мне дотоле удавалось держать в узде: ведь в ином случае оно препятствовало бы моей работе.

Мне было необходимо… просто необходимо совершить убийство! Причем отнюдь не обыкновенное убийство. А небывалое, неслыханное, из ряда вон выходящее убийство! Наверное, мое воображение осталось воображением подростка. Меня манило ко всему театральному, эффектному! Манило к убийству… Да, да, манило к убийству… Однако врожденное чувство справедливости, прошу вас мне поверить, останавливало меня, удерживало от убийства. Я не мог допустить, чтобы пострадал невинный.

Мысль о возмездии осенила меня совершенно неожиданно — на нее меня натолкнуло одно замечание, которое обронил в случайном разговоре некий врач, рядовой врач-практик. Он заметил, что есть очень много преступлений, недосягаемых для закона. И в качестве примера привел случай со своей пациенткой, старой женщиной, умершей незадолго до нашего разговора. Он убежден, сказал мне врач, что пациентку погубили ее слуги, муж и жена, которые не дали ей вовремя предписанное лекарство и притом умышленно, так как после смерти хозяйки должны были получить по завещанию изрядную сумму денег. Доказать их вину, объяснил мне врач, практически невозможно, и тем не менее он совершенно уверен в правоте своих слов. Он добавил, что подобные случаи преднамеренного убийства отнюдь не редкость, но привлечь за них по закону нельзя.

Этот разговор послужил отправной точкой. Мне вдруг открылся путь, по которому я должен идти. Одного убийства мне мало, если убивать, так с размахом, решил я.

Мне припомнилась детская считалка, считалка о десяти негритятах. Когда мне было два года, мое воображение потрясла участь этих негритят, число которых неумолимо, неизбежно сокращалось с каждым куплетом. Я втайне занялся поисками преступников… Не стану подробно описывать, как я осуществлял поиски, — это заняло бы слишком много места. Чуть не каждый разговор, который у меня завязывался, я старался повернуть определенным образом — и получал поразительные результаты. Историю доктора Армстронга я узнал, когда лежал в больнице, от ходившей за мной сестры; ярая поборница трезвости, она всячески старалась убедить меня в пагубности злоупотребления спиртными напитками и в доказательство рассказала, как при ней пьяный врач зарезал во время операции женщину. Невзначай задав вопрос, в какой больнице она проходила практику, я вскоре выведал все, что мне требовалось. И без всякого труда напал на след этого врача и его пациентки.

Разговор двух словоохотливых ветеранов в моем клубе навел меня на след генерала Макартура. Путешественник, только что возвратившийся с берегов Амазонки, рассказа мне о том, как бесчинствовал в тех краях некий Филипп Ломбард. Пышущая негодованием жена английского чиновника на Мальорке рассказала мне историю высоконравственной пуританки Эмили Брент и ее несчастной служанки. Антони Марстона я выбрал из большой группы людей, повинных в подобных преступлениях. Неслыханная черствость, полная неспособность к состраданию, на мой взгляд, делали его фигурой, опасной для общества и, следовательно, заслуживающей кары. Чго же касается бывшего инспектора Блора, то о его преступлении я, естественно, узнал от моих коллег, которые горячо и без утайки обсуждали при мне дело Ландора. Не могу передать, какой гнев оно вызвало у меня. Полицейский-слуга закона и уже поэтому должен быть человеком безупречной нравственности. Ведь каждое слово таких людей обладает большим весом хотя бы в силу того, что они являются стражами порядка.

И наконец, я перейду к Вере Клейторн. Как-то, переплывая Атлантический океан, я засиделся допоздна в салоне для курящих, компанию мне составил красивый молодой человек Хьюго Хамилтон. Вид у него был донельзя несчастный. Чтобы забыться, он усиленно налегал на выпивку. Видно было, что ему просто необходимо излить душу. Не надеясь ничего выведать от него, я чисто машинально завязал с ним привычный разговор. То, что я услышал, бесконечно потрясло меня, я и сейчас помню каждое его слово…

— Вы совершенно правы, — сказал он. — Чтобы убить ближнего, необязательно подсыпать ему, скажем, мышьяк или столкнуть со скалы, вовсе нет. — Он наклонился и, глядя мне в глаза, сказал: — Я знал одну — преступницу. Очень хорошо знал… Да что там говорить, я даже любил ее. И, кажется, не разлюбил и теперь… Ужас, весь ужас в том, что она пошла на преступление из-за меня… Я, конечно, об этом не догадывался. Женщины — это изверги. Сущие изверги, вы бы никогда не поверили, что девушка, славная, простая, веселая девушка способна на убийство? Что она отпустит ребенка в море, зная, что он утонет, ведь вы бы не поверили, что женщина способна на такое?

— А вы не ошибаетесь? — спросил я. — Ведь это могла быть чистая случайность.

— Нет, это не случайность, — сказал он, внезапно протрезвев. — Никому другому это и в голову не пришло. Но мне достаточно было взглянуть на нее, и я все понял сразу, едва вернулся… И она поняла, что я все понял. Но она не учла одного: я любил этого мальчика… — Он замолчал, но он и так сказал достаточно, чтобы я смог разузнать все подробности этой истории и напасть на след убийцы.

Мне нужен был десятый преступник. И я его нашел: это был неким Айзек Мершие. Подозрительный тип. Помимо прочих грязных делишек, он промышлял и торговлей наркотиками, к которым пристрастил дочь одного из моих друзей. Бедная девочка на двадцать втором году покончила с собой.

Все время, пока я искал преступников, у меня постепенно вызревал план. Теперь он был закончен, и завершающим штрихом к нему послужил мой визит к одному врачу с Харли-стрит. Я уже упоминал, что перенес операцию. Врач уверил меня, что вторую операцию делать не имеет смысла. Он разговаривал со мной весьма обтекаемо, но от меня не так-то легко скрыть правду.

Я понял, меня ждет долгая мучительная смерть, но отнюдь не намеревался покорно ждать конца, что, естественно, утаил от врача. Нет, нет, моя смерть пройдет в вихре волнений. Прежде чем умереть, я наслажусь жизнью.

Теперь раскрою вам механику этого дела.

Остров, чтобы пустить любопытных по ложному следу, я приобрел через Морриса. Он блестяще справился с этой операцией, да иначе и быть не могло: Моррис собаку съел на таких делах. Систематизировав раздобытые мной сведения о моих будущих жертвах, я придумал для каждого соответствующую приманку. Надо сказать, что все без исключения намеченные мной жертвы попались на удочку. Приглашенные прибыли на Негритянский остров 8 августа. В их числе был и я.

С Моррисом я к тому времени уже расправился. Он страдал от несварения желудка. Перед отъездом из Лондона я дал ему таблетку и наказал принять на ночь, заверив, что она мне чудо как помогла. Моррис отличался мнительностью, и я не сомневался, что он с благодарностью последует моему совету. Я ничуть не опасался, что после него останутся компрометирующие бумаги или записи. Не такой это был человек.

Мои жертвы должны были умирать в порядке строгой очередности — этому я придавал большое значение. Я не мог поставить их на одну доску — степень вины каждого из них была совершенно разная. Я решил, что наименее виновные умрут первыми, дабы не обрекать их на длительные душевные страдания и страх, на которые обрекал хладнокровных преступников. Первыми умерли Антони Марстон и миссис Роджерс; Марстон — мгновенно, миссис Роджерс мирно отошла во сне. Марстону, по моим представлениям, от природы не было дано то нравственное чувство, которое присуще большинству из нас. Нравственность попросту не существовала для него: язычником, вот кем он был. Миссис Роджерс, и в этом я совершенно уверен, действовала в основном под влиянием мужа.

Нет нужды подробно описывать, как умерли эти двое.

Полиция и сама без особого труда установила бы, что послужило причиной их смерти. Цианистый калий раздобыть легко — им уничтожают ос. У меня имелся небольшой запас этого яда, и, воспользовавшись общим замешательством, наставшим после предъявленных нам обвинений, я незаметно подсыпал яд в почти опорожненный стакан Марстона.

Хочу добавить, что я не спускал глаз с лиц моих гостей, пока они слушали предъявленные им обвинения, и пришел к выводу, что они все без исключения виновны: человек с моим опытом просто не может ошибиться.

От страшных приступов боли, участившихся в последнее время, мне прописали сильное снотворное — хлоралгидрат. Мне не составило труда накопить смертельную дозу этого препарата. Роджерс принес своей жене коньяк, поставил его на стол, проходя мимо, я подбросил снотворное в коньяк. И опять все прошло гладко, потому что в ту пору нами еще не овладела страшная подозрительность.

Генерал Макартур умер без страданий. Он не слышат, как я подкрался к нему. Я тщательно продумал, когда мне уйти с площадки так, чтобы моего отсутствия никто не заметил, и все прошло прекрасно.

Как я и предвидел, смерть генерала побудила гостей обыскать остров. Они убедились, что, кроме нас семерых, никого на острове нет, и в их души закралось подозрение. Согласно моему плану, на этом этапе мне нужен был сообщник. Я остановил свой выбор на Армстронге. Он произвел на меня впечатление человека легковерного, кроме того, он знал меня в лицо, был обо мне наслышан и ему просто не могло прийти в голову, что человек с моим положением в обществе может быть убийцей. Его подозрения падали на Ломбарда, и я сделал вид, что разделяю их. Я намекнул ему, что у меня есть хитроумный план, благодаря которому мы сможем, заманив преступника в ловушку, изобличить его.

Хотя к этому времени комнаты всех гостей были подвергнуты обыску, личный обыск еще не производился. Но я знал, что его следует ожидать с минуты на минуту.

Роджерса я убил утром 10 августа. Он колол дрова и не слышал, как я подобрался к нему. Ключ от столовой, которую он накануне запер, я вытащил из его кармана.

В разгар суматохи, поднявшейся после этого, для меня не составило труда проникнуть в комнату Ломбарда и изъять его револьвер. Я знал, что у него при себе револьвер: не кто иной, как я, поручил Моррису напомнить Ломбарду, чтобы он не забыл захватить с собой оружие.

За завтраком, подливая кофе мисс Брент, я подсыпал ей в чашку остатки снотворного. Мы ушли из столовой, оставив ее в одиночестве. Когда я чуть позже проскользнул в комнату, она была уже в полудреме, и я сделал ей укол цианистого калия. Появление шмеля вы можете счесть ребячеством, но мне действительно хотелось позабавиться. Я старался ни в чем не отступать от моей любимой считалки.

После чего события развернулись так, как я и рассчитывал: если память мне не изменяет, именно я потребовал подвергнуть всех обыску. И всех самым тщательным образом обыскали. Но револьвер я уже спрятал, а яд и снотворное использовал.

Тогда-то я и предложил Армстронгу привести в действие мой план. План мой отличала незамысловатость — следующей жертвой должен был стать я. Убийца переполошится, к тому же, если я буду числиться мертвым, я смогу невозбранно бродить по дому и выслежу, кто этот неведомый убийца. Армстронгу мой план пришелся по душе. В тот же вечер мы провели его в жизнь. Нашлепка из красной глины на лбу, алая клеенка из ванной, серая шерсть — вот и все, что нам понадобилось для этой постановки. Добавьте неверный, мерцающий свет свечей, к тому же приблизился ко мне один Армстронг. Так что и тут все прошло без сучка, без задоринки. Вдобавок, когда мисс Клейторн, едва водоросли коснулись ее шеи, испустила истошный крик, все кинулись к ней на помощь, и у меня с лихвой хватило времени, чтобы как можно натуральнее изобразить мертвеца.

Эффект превзошел все наши ожидания. Армстронг отлично справился со своей ролью. Меня перенесли в мою комнату и уложили в постель. Больше обо мне не вспоминали: все они были насмерть перепуганы и опасались друг друга.

У меня было назначено свидание с Армстронгом на без малого два ночи. Я завел его на высокую скалу позади дома. Сказал, что отсюда мы увидим, если кто-нибудь захочет к нам подкрасться, нас же, напротив, никто не увидит, потому что окна выходят на другую сторону.

Армстронг по-прежнему ничего не подозревал, что было более чем странно: ведь считалка, вспомни он только ее, предупреждала — «один попался на приманку»…

Армстронг проглотил приманку, ничего не заподозрив.

И тут опять же все прошло без сучка, без задоринки.

Я нагнулся, вскрикнул, объяснил, что увидел ниже по склону ход в пещеру и попросил его убедиться, так ли это.

Он наклонился. Я толкнул его в спину, он покачнулся и рухнул в бушующее море. Я вернулся домой. Наверное, Блор услышал, как я шел по коридору. Чуть выждав, я пробрался в комнату Армстронга, а чуть погодя, нарочно стараясь топать как можно громче, чтобы меня услышали, ушел оттуда. Когда я спустился вниз, наверху открылась дверь. Они, должно быть, видели, как я выходил из дому.

И спустя минуту двое пошли за мной следом. Я обогнул дом, проник в него через окно столовой, которое предварительно оставил открытым. Окно за собой прикрыл и только тогда разбил стекло. Потом поднялся к себе и лег в постель.

Я предполагал, что они снова обыщут весь дом, но рассчитывал, что приглядываться к телам не станут, разве заглянут под простыню, чтобы убедиться, не прячется ли там под видом трупа Армстронг. Так оно и вышло.

Да, забыл упомянуть, что револьвер я подбросил в комнату Ломбарда. Видимо, вам будет любопытно узнать, куда я его спрятал на время обыска. В шкафу хранились запасы консервов, всевозможных коробок с печеньем. Я открыл одну из нижних коробок, кажется, с галетами, сунул туда револьвер и снова заклеил ее скотчем.

Я рассчитал — и не ошибся, — что никому не придет в голову рыться в запаянных банках и запечатанных коробках, тем более что все верхние жестянки были нетронуты. Алую клеенку я упрятал под ситцевый чехол одного из кресел в гостиной, шерсть в диванную подушку, предварительно ее подпоров.

И вот наконец настал долгожданный миг: на острове осталось всего три человека, которые до того боялись друг друга, что были готовы на все, притом у одного из них имелся револьвер. Я следил за ними из окна. Когда Блор подошел к дому, я свалил на него мраморные часы из окна Веры.

Из своего окна я видел, как Вера застрелила Ломбарда. В смелости и находчивости ей не откажешь. Она ничем не уступала Ломбарду, а в чем-то и превосходила его. После этого я сразу кинулся в комнату Веры — подготовить сцену к ее приходу.

Я ставил увлекательный психологический эксперимент. Понудят ли Веру к самоубийству угрызения совести (ведь она только что застрелила человека) вкупе с навевающей ужас обстановкой, будет ли этого достаточно? Я надеялся, что будет. И не ошибся. Вера Клейторн повесилась у меня на глазах: затаившись за шкафом, я следил за ней.

Перехожу к последнему этапу. Я вышел из-за шкафа, поднял стул, поставил его у стены. Револьвер я нашел на лестничной площадке — там его обронила Вера. Я постарался не смазать отпечатки ее пальцев.

Что же дальше? Я завершил мой рассказ. Вложу рукопись в бутылку, запечатаю и брошу ее в море. Почему? Да, почему?.. Я тешил свое самолюбие мыслью изобрести такое преступление, которое никто не сможет разгадать. Но я художник, и мне открылось, что искусства для искусства нет. В каждом художнике живет естественная жажда признания. Вот и мне хочется, как ни стыдно в этом признаться, чтобы мир узнал о моем хитроумии…

Я написал свою исповедь, исходя из предположения, что тайна Негритянского острова не будет раскрыта. Но не исключено, что полиция окажется умнее, чем я ожидал. Как-никак есть три обстоятельства, которые могут способствовать разгадке моего преступления. Первое: полиции отлично известно, что Эдвард Ситон был виновен. А раз так, они знают, что один из десятерых в прошлом не совершал убийства, а из этого, как ни парадоксально, следует, что не кто иной, как этот человек, виновен в убийствах на Негритянском острове. Второе обстоятельство содержится в седьмом куплете детской считалки. Причиной смерти Армстронга послужила «приманка», на которую он попался, а вернее, из-за которой он попал в переплет, приведший его к смерти. Иными словами, в считалке ясно сказано, что смерть Армстронга связана с каким-то обманом. Уже одно это могло бы послужить толчком к разгадке. В живых тогда осталось всего четверо, причем совершенно очевидно, что из всех четверых Армстронг мог довериться безоговорочно лишь мне. И, наконец, третье обстоятельство имеет чисто символический характер. Помета смерти на моем лбу. Что это, как не Каинова печать?

Мой рассказ подходит к концу. Бросив бутылку с исповедью в море, я поднимусь к себе, лягу в постель. К моему пенсне привязана черная тесемка, но на самом деле это никакая не тесемка, а тонкая резинка. Пенсне я положу под себя. Один конец резинки обмотаю вокруг дверной ручки, другой вокруг револьвера, но не слишком надежно. А дальше по моим предположениям произойдет вот что. Моя рука — я оберну ее платком — спустит курок, и платок упадет на пол. Револьвер, привязанный к резинке, отлетит к двери, стукнется о дверную ручку, резинка отвяжется и повиснет на пенсне, не вызвав ничьих подозрений. Платок на полу и вовсе не вызовет ничьих подозрений. Когда меня найдут, я буду лежать на кровати с простреленной головой — в полном соответствии с дневниковыми записями моих товарищей по несчастью. К тому времени, когда к нашим телам получат доступ судебные медики, время моей смерти установить будет невозможно.

После шторма на остров приплывут люди, но что они найдут здесь — лишь десять трупов и неразрешимую загадку Негритянского острова.

БЕРЕГ УДАЧИ

Часть первая

Глава 1

В любом клубе обязательно есть человек, который считается общепризнанным мастером нагонять скуку. Не составлял исключения и клуб «Коронейшн». И то обстоятельство, что за стенами клуба шел в этот день воздушный налет на Лондон, не изменило обычного порядка вещей.

Майор Портер, отставной офицер индийской армии, зашуршал газетой и откашлялся. Все старались не поднимать на него глаз, но это не остановило майора.

— В «Таймсе» помещено извещение о смерти Гордона Клоуда, — сказал он. — Разумеется, общие слова: «5 октября, в результате вражеских действий». Адрес не указан. А произошло это как раз рядом с моей квартирой. В одном из больших домов на Кэмпден-Хилл. Надо сказать, меня это порядком взбудоражило. Я, знаете ли, состою в гражданской обороне. Клоуд только что вернулся из Штатов. Он ездил туда по вопросу государственных закупок. Женился там: молодая вдова — годится ему в дочери. Миссис Андерхей. Оказывается, я знал ее первого мужа, встречались в Нигерии…

Майор Портер сделал паузу. Никто не попросил его продолжать. Все упорно закрывались газетами. Но не таков был майор Портер, чтобы это его обескуражило.

— Интересно, — неумолимо продолжал Портер, машинально разглядывая пару необычайно узконосых конвейерного производства ботинок (этот вид обуви он решительно не одобрял). — Как я уже сказал, я состою в противовоздушной обороне. Престранная штука взрывы. Никогда нельзя предвидеть, к чему они приведут. Пострадал нижний этаж, и снесена крыша. Второй этаж практически не тронут. В доме находилось шесть человек. Трое слуг: супружеская пара и девушка-горничная, затем Гордон Клоуд, его жена и брат жены. Они все были внизу, кроме брата жены, в прошлом служившего в отрядах коммандос. Он предпочел остаться в своей уютной спальне на втором этаже — и, черт возьми, отделался несколькими синяками. Все трое слуг были убиты взрывом, Гордон Клоуд засыпан обломками. Его откопали, но он умер по дороге в больницу. Его жена пострадала от взрыва, она осталась в чем мать родила, но выжила. Полагают, что она поправится. Будет богатой вдовой. Гордон Клоуд, должно быть, имел больше миллиона…

Майор снова сделал паузу. Он поднял глаза от узконосых дешевых ботинок: брюки в полоску, черный пиджак, яйцевидный череп и колоссальные усы.

Безусловно, иностранец! Вот почему у него такие ботинки. «Во что, в самом деле, превращается наш клуб? — подумал Портер. — Даже здесь никуда не денешься от иностранцев». Эта мысль не оставляла его на протяжении всего дальнейшего монолога.

То, что данный иностранец слушал его с очевидным вниманием, ни в коей мере не смягчило предубеждения майора.

— Ей не больше двадцати пяти, — продолжал Портер. — И она уже во второй раз вдова. Или, по крайней мере, считает себя вдовой…

Он остановился в надежде, что вызвал любопытство, ожидая вопросов.

Несмотря на молчание остальных, он упрямо продолжал:

— Дело в том, что на этот счет у меня есть свои соображения. Странная история. Как я вам говорил, я знал ее первого мужа, Андерхея. Славный малый. Одно время был главой колониальной администрации в одном из районов Нигерии. Отличный парень. Он женился на этой девушке в Кейптауне. Она былатам на гастролях с какой-то труппой. В очень трудном положении, хорошенькая, абсолютно беспомощная, ну, словом… Послушала, как бедняга Андерхей восторженно говорит о своем районе, о бескрайних его просторах, и вымолвила: «Ах, как это чудесно!» — и как бы она хотела уйти от житейской суеты. В общем, она вышла за него замуж и ушла от житейской суеты. Он был здорово влюблен, бедняга, но дело не сладилось уже с самого начала. Она ненавидела джунгли, смертельно боялась туземцев и умирала с тоски. Ее представление о счастливой жизни было иным: ходить в соседнее кафе, встречаться там с другими актерами, болтать с ними о театральных делах.

Одиночество в джунглях вдвоем с мужем ей вовсе не улыбалось. Я никогда сам ее не видел — слышал все это от бедняги Андерхея. На него эта история ужасно подействовала. Он поступил очень порядочно; послал ее домой и согласился дать развод. Как раз вскоре после этого я и встретил его. Он был издерган до предела и находился в том состоянии, когда человеку необходимо с кем-нибудь поделиться. В некотором отношении он был странноват, со старомодными взглядами — не признавал развода, как вообще католики. Он сказал мне: «Есть другие способы предоставить женщине свободу». — «Послушайте, дружище, — ответил я, — не делайте глупостей. Ни одна женщина в мире не стоит того, чтобы пускать себе из-за нее пулю в лоб». Он сказал, что вовсе не об этом речь. «Я одинок, — продолжал он. — У меня нет родственников, которые стали бы печалиться обо мне. Известие о моей смерти даст Розалин право считаться вдовой, а это именно то, что ей нужно». — «А как же вы?» — спросил я. «Ну, — сказал он, — быть может, какой-нибудь мистер Инок Арден появится где-то в тысяче миль отсюда и начнет новую жизнь». — «Это может в один прекрасный день поставить ее в ложное положение», — предостерег я. «О нет, — ответил он. — Я бы не нарушил правил игры. Роберт Андерхей умер бы безусловно и окончательно».

Я забыл обо всем этом, но шесть месяцев спустя услышал, что Андерхей умер от лихорадки где-то в джунглях. Туземцы, сопровождавшие его, были преданы ему. Они вернулись с подробным рассказом об обстоятельствах его смерти и с короткой запиской, где почерком Андерхея было нацарапано несколько слов. Он писал, что туземцы сделали для него все возможное, но он все же, видимо, умирает. Хорошо отзывался о старшем проводнике. Этот человек был предан ему, как, впрочем, и все остальные. Они, конечно, подтвердили бы под присягой все, что он велел бы им подтвердить. Вот так обстояло дело… Может быть, Андерхей похоронен в глуши Экваториальной Африки, а может быть, и нет… И если нет, миссис Гордон Клоуд в один прекрасный день может оказаться в довольно трудном положении. И мне ее не жаль. Я никогда не видел эту женщину, но я знаю, каковы они, эти маленькие охотницы за золотом. Она разбила жизнь бедняге Андерхею. Интересная история…

Майор Портер обернулся и обвел комнату вопросительным взглядом, надеясь услышать подтверждение. Двое из присутствующих смотрели на него с откровенной скукой, молодой Мелон отвел глаза, и лишь мосье Эркюль Пуаро следил за ним с вежливым вниманием. Зашуршала газета, и седовласый человек с удивительно бесстрастным лицом, сидевший в кресле у камина, спокойно поднялся и вышел из комнаты.

У майора Портера вытянулось лицо, а молодой Мелон тихонько свистнул.

— Ну и сели вы в лужу, — сказал он. — Знаете, кто это был?

— Господи помилуй, — взволнованно пробормотал майор Портер. — Конечно, знаю! Не близко, но мы знакомы… Это Джереми Клоуд. Верно? Брат Гордона Клоуда. До чего же нескладно получилось, честное слово! Если бы я имел хоть малейшее представление…

— Он адвокат, — сказал молодой Мелон. — Держу пари, он привлечет вас к ответственности за клевету, диффамацию или еще что-нибудь в этом роде. Дело в том, что молодой Мелон любил сеять тревогу и панику там, где это не запрещалось законом об охране государства.

Майор Портер взволнованно повторял:

— Очень нескладно. Очень неудачно!

— Это сегодня же вечером станет известно в Вормсли Хит, — сказал мистер Мелон. — Там живут все Клоуды. Они допоздна будут обсуждать на семейном совете, что им следует предпринять.

Но в это время раздался сигнал отбоя, и молодой Мелон перестал язвить и, осторожно поддерживая под руку своего друга Эркюля Пуаро, повел его к выходу.

— Ох уж эти наши клубы, — сказал Мелон. — Потрясающее собрание нудных сплетников. И Портер занимает среди них первое место.

Это было осенью 1944 года. А в конце весны 1946 года к Эркюлю Пуаро пришла посетительница.

Было прекрасное майское утро. Эркюль Пуаро сидел за письменным столом в своем уютном кабинете. Вошел слуга Джордж и почтительно доложил:

— Сэр, вас хочет видеть какая-то леди.

— Что представляет собой эта леди? — предусмотрительно спросил Пуаро.

Его всегда забавляло, с какой дотошностью Джордж описывал посетителей.

— Я бы сказал, сэр, что ей между сорока и пятьюдесятью. Неопрятна и несколько артистической внешности. Добротные уличные туфли. Твидовое пальто и юбка, но кружевная блузка. Какие-то сомнительные египетские бусы и голубой шифоновый шарф.

Пуаро поежился.

— Я как-то не испытываю желания видеть ее.

— Сказать ей, сэр, что вы нездоровы?

Пуаро посмотрел на него в раздумье.

— Я полагаю, вы уже сказали ей, что я занят важным делом и меня нельзя отрывать?

Джордж снова кашлянул.

— Она ответила, сэр, что специально приехала в Лондон и готова ждать сколько угодно.

Пуаро вздохнул.

— Никогда не следует бороться с неизбежным, — сказал он. — Если леди средних лет, носящая поддельные египетские бусы, приняла решение увидеть знаменитого Эркюля Пуаро и приехала с этой целью в Лондон, ничто ее не остановит. Она будет сидеть там, в холле, пока не добьется своего. Пригласите ее, Джордж.

Джордж удалился и сразу же вернулся, провозгласив официальным тоном:

— Миссис Клоуд.

В комнату вошла женщина с сияющим лицом, в поношенной одежде из твида, с перекинутым через плечо шарфом. Она приближалась к Пуаро, протягивая ему руку, ее бусы раскачивались и бренчали.

— Мосье Пуаро, — сказала она, — я пришла к вам по велению духов.

У Пуаро дрогнули веки.

— В самом деле, мадам? Быть может, вы сядете и расскажете мне… каким образом…

Он не успел окончить фразу.

— Обоими способами, мосье Пуаро. Письменами и столоверчением. Это было позавчера вечером. Я и мадам Элвари (она замечательная женщина) сидели за спиритическим столиком. Мы несколько раз получили одни и те же инициалы: Э.П., Э.П., Э.П. Конечно, я не сразу поняла их значение. Это, знаете ли, требует времени. В нашей земной юдоли нам не дано все видеть ясно. Я ломала голову, вспоминая, у кого могут быть такие инициалы. Я знала, что это как-то связано с нашим последним сеансом, очень необычным, но разгадка пришла не сразу. Затем я купила номер «Пикчер пост» (тоже, наверно, по велению духов, обычно я покупаю «Нью стейтсмен»), и там я увидела вас — ваш портрет — и рассказ о том, что вы сделали. Это чудесно, ведь верно, мосье Пуаро? Во всем действует высшая воля. Совершенно очевидно, что именно вас провидение избрало для того, чтобы пролить свет на это дело.

Пуаро разглядывал свою гостью с большим интересом. Его внимание привлек острый и умный взгляд ее голубых глаз.

— И что же, миссис… Клоуд, если я не ошибаюсь. — Он нахмурился. — Кажется, некоторое время назад я слышал это имя…

Она оживленно закивала головой.

— Мой бедный деверь… Гордон. Чрезвычайно богатый, его имя часто упоминалось в прессе. Он погиб при бомбежке больше года назад — тяжелый удар для всех нас. Мой муж — его младший брат. Он врач. Доктор Лайонел Клоуд… Конечно, — прибавила она, понизив голос, — муж и понятия не имеет, что я советуюсь с вами. Он бы этого не одобрил. Доктора, как я убедилась, очень материалистически смотрят на вещи. Все духовное странным образом скрыто от них. Они верят только в науку, но я говорю: что такое наука? Что она может сделать?

Эркюлю Пуаро казалось, что единственно возможный ответ на ее вопрос — это подробное изложение фактов, включающее упоминание имени Пастера и лампочки Гемфри Дэви, удобств, которые песет с собой электричество, и несколько сот других подобного рода сведений. Но, конечно, не такого ответа ждала миссис Клоуд. По существу, ее вопрос, как и очень многие вопросы на свете, вовсе и не был на самом деле вопросом. Это была всего-навсего дань риторике.

И Эркюль Пуаро ограничился тем, что спросил:

— Так чем, вы полагаете, я смогу помочь вам, миссис Клоуд?

— Вы верите в реальность мира духов, мосье Пуаро?

— Я добрый католик, — осторожно ответил Пуаро.

Миссис Клоуд с улыбкой сожаления отмахнулась от католической церкви.

— Слепа! Церковь слепа: полна предрассудков, нелепа… Не принимает реальности и красоты потустороннего мира.

— В двенадцать часов, — сказал Эркюль Пуаро, — у меня важное деловое свидание.

Замечание было весьма своевременным. Миссис Клоуд подалась вперед.

— Я буду говорить по существу. Не могли бы вы, мосье Пуаро, найти исчезнувшего человека?

Пуаро поднял брови.

— Я мог бы это сделать, пожалуй, — ответил он осторожно. — Но полиция, дорогая миссис Клоуд, могла бы сделать это гораздо лучше, чем я. У нее для этого есть все необходимые условия.

Миссис Клоуд отмахнулась от полиции, как раньше от католической церкви.

— Нет, мосье Пуаро, именно к вам я была направлена теми, кто скрыт от нашего взора. Теперь послушайте. Брат моего мужа, Гордон, женился за несколько недель до смерти на молодой вдове, некой миссис Андерхей. Ее первый муж (бедняжка, какое это было горе для нее) погиб, как сообщили, в Африке. Таинственная страна — Африка…

— Таинственный континент, — поправил Пуаро. — Возможно. А в какой части?..

— В Центральной Африке, — ринулась дальше миссис Клоуд. — Там, где черная магия… Странные и тайные обычаи… Страна, где человек может исчезнуть, так что о нем больше и не услышишь.

— Очень возможно, — сказал Пуаро. — Но то же самое относится и к площади Пикадилли Серкус.

Миссис Клоуд отмахнулась от Пикадилли Серкус.

— За последнее время, мосье Пуаро, было дважды получено сообщение от духа, который передал, что его имя Роберт. Сообщение оба раза было одинаковым: «Не умер»… Мы были озадачены, мы не знали никакого Роберта. Попросили более подробных указаний и получили вот что: «Р.А. — Р.А., Р.А.» А затем: «Скажите Р. Скажите Р.» — «Сказать Роберту?» — спросили мы. «Нет, от Роберта. От Роберта А.» — «А что означает это А.?» И тогда, мосье Пуаро, пришел самый важный ответ: «Андерхей». А мою невестку зовут Розалин, — заключила миссис Клоуд с торжеством. — Понимаете? Мы запутались с этими буквами Р. Но теперь их значение вполне ясно: «Скажите Розалин, что Роберт Андерхей не умер».

— Ах вот что! И вы ей сказали?

Миссис Клоуд несколько смутилась.

— Э-э… нет. Видите ли, люди так недоверчивы. Я уверена, Розалин не поверила бы. И потом, это могло бы огорчить ее, бедняжку… Она стала бы беспокоиться, где он, что он делает…

— Кроме того, что подает голос через небесные сферы? Действительно, странный способ уведомлять о том, что ты жив и здоров.

— А, мосье Пуаро, видно, что вы человек непосвященный. Откуда нам знать, в каких он находится обстоятельствах. Бедный капитан Андерхей (или, кажется, майор), быть может, находится в плену, где-нибудь в дебрях Африки. Если бы его можно было найти, мосье Пуаро! Если бы его можно было вернуть дорогой юной Розалин! Подумайте, как счастлива бы она была! О мосье Пуаро, я послана к вам свыше, так не отказывайтесь выполнить веление духов!

Пуаро смотрел на нее и размышлял.

— Мой гонорар очень высок, — мягко сказал он. — Чрезвычайно высок! И поручение, которое вы хотите на меня возложить, будет нелегким.

— О боже… ну конечно… очень жаль… Я и мой муж сейчас в очень стесненных обстоятельствах… Чрезвычайно стесненных. Мое собственное положение гораздо хуже, чем думает мой дорогой муж. Я купила несколько акций… по внушению свыше… И пока они не дали никакой выгоды, оказались совершенно безнадежными… Они сильно упали в цене, и сейчас, насколько я понимаю, их невозможно продать.

Она смотрела на него испуганными голубыми глазами.

— Я не осмелилась сказать мужу. Я говорю вам об этом, просто чтобы объяснить, в каком я положении. Но, безусловно, дорогой мосье Пуаро, вновь соединить мужа и жену… это такая благородная миссия…

— Благородство, дорогая мадам, не оплатит издержки путешествия по суше, воде и воздуху. Не компенсирует оно и стоимости длинных телеграмм и каблограмм, и опросы свидетелей.

— Но если он будет найден… если капитан Андерхей будет найден живым и здоровым… Тогда… Ну, я думаю, я могу уверенно сказать, что, когда дело будет завершено, тогда… тогда не останется препятствий к… к возмещению ваших затрат.

— А, так он богат, этот капитан Андерхей?

— Нет. Но… Но я уверяю вас… Я даю вам слово… что… что тогда денежный вопрос не будет затруднять нас.

Пуаро покачал головой.

— Весьма сожалею, мадам. Вынужден вам ответить — нет.

Потребовалось приложить некоторые усилия, чтобы она приняла этот ответ.

Когда она наконец ушла, он долго стоял, нахмурясь, погруженный в размышления. Он вспомнил теперь, почему имя Клоудов было ему знакомо. Ему припомнился разговор в клубе в день воздушного налета, нудный, надоедливый голос майора Портера, бесконечно долго рассказывавший историю, которую никто не хотел слушать.

Он вспомнил, как зашуршала газета и как внезапно отвисла челюсть у майора Портера, вспомнил растерянное выражение его лица.

Занимало его сейчас другое: он старался понять, что представляет собой энергичная леди средних лет, которая только что ушла от него. Бойкая болтовня о спиритизме, развевающийся шарф, цепи и амулеты, бренчащие на шее, и наконец — несколько противореча всему этому, — внезапный пронзительный взгляд голубых глаз.

«А зачем все-таки она приходила ко мне? — задал он себе вопрос. — И хотел бы я знать, что сейчас происходит в… — он взглянул на визитную карточку на своем столе, — в Вормсли Вейл?»

Ровно через пять дней он увидел в одной из вечерних газет короткое сообщение о смерти человека по имени Инок Арден в Вормсли Вейл — маленькой старинной деревне примерно в трех милях от очень популярной Вормсли Хит, куда обычно съезжались игроки в гольф. И снова Пуаро повторил про себя: «Хотел бы я знать, что происходит сейчас в Вормсли Вейл…»

Вормсли Хит состоит из площадок для игры в гольф, двух отелей, нескольких очень дорогих вилл современной архитектуры окнами на площадки для гольфа, длинного ряда магазинов, которые до войны были роскошными, и железнодорожной станции.

От вокзала влево тянется главная дорога, по которой с грохотом мчится транспорт на Лондон, а вправо — вьется через ноля тропинка с дорожным указателем «Пешеходная дорога на Вормсли Вейл».

Поселок Вормсли Вейл, затерявшийся среди холмов, совершенно не похож на Вормсли Хит. Это, в сущности, очень маленький и старинный рыночный городок, выродившийся в деревушку. Здесь есть главная улица с домами в георгианском стиле, несколько кабачков, небольшие магазины, весьма несовременного вида, словом, кажется, будто Вормсли Вейл находится не в двадцати восьми, а в ста пятидесяти милях от Лондона. Все жители деревушки единодушно презирают Вормсли Хит, разросшийся как гриб после дождя. На окраине есть несколько прелестных домов с очаровательными старыми садами.

В один из них, известный под названием Белая вилла, и вернулась в начале весны 1946 года Лин Марчмонт, демобилизовавшаяся из Женского вспомогательного корпуса содействия флоту.

На третий день по возвращении она посмотрела из окна своей спальни на лужайку с некошеной травой, на вязы на лугу и радостно вдохнула воздух родных краев. Было тихое, серое, пасмурное утро, пахло мягкой влажной землей. Именно этого запаха ей не хватало последние два с половиной года.

Чудесно быть снова дома, чудесно быть в своей собственной спаленке, о которой она вспоминала так часто и с такой тоской, когда была за морем.

Чудесно снять военную форму, надеть твидовую юбку и джемпер, даже если за годы войны их порядком побила моль.

Как хорошо было покинуть армию и снова ощущать себя свободной женщиной, хотя служба за морем ей очень нравилась. Работа оказалась довольно интересной, часто устраивались вечеринки, было много развлечений, но была также надоедавшая рутина повседневных обязанностей и ощущение принадлежности к толпе, что иногда заставляло ее страстно мечтать о демобилизации.

И вот там, на Востоке, во время долгого палящего лета, она мечтала о Вормсли Вейл, о стареньком прохладном уютном доме и о мамочке.

Лин любила мать, и в то же время та ее раздражала. Далеко от дома любовь оставалась, а раздражение куда-то уходило. Дорогая мамочка, она может довести до белого каления… Чего бы ни дала тогда Лин, чтобы только услышать хотя бы одну из тех банальностей, которые мать произносила своим нежным, жалобным голоском. О, быть снова дома и знать, что никогда, никогда больше не придется его покинуть!

И вот она здесь не в армии, свободная, в своей Белой вилле… Вернулась три дня назад. И уже подкрадывалось к ней странное ощущение неудовлетворенности и беспокойства. Все было таким же, как прежде, слишком таким же: и дом, и мамочка, и Роули, и ферма, и семья. Единственно, кто изменился и кому лучше было бы не меняться, — это она сама…

— Дорогая, — донесся с лестницы тоненький голосок миссис Марчмонт, — не принести ли моей девочке завтрак в постель?

Лин резко крикнула в ответ:

— Ни в коем случае. Я сейчас же спускаюсь.

«Зачем, — подумала она, — мама называет меня девочкой? Это глупо!»

Она сбежала вниз и вошла в столовую. Завтрак был не слишком хорош. Лин уже успела заметить, как много времени и усилий уходило на поиски продуктов. Если не считать довольно ненадежной женщины, которая приходила четыре раза в неделю по утрам, миссис Марчмонт приходилось все делать самой — готовить и убирать. Ей было около сорока лет, когда родилась Лин, и уже тогда она не отличалась здоровьем. Лин также заметила с некоторым испугом, насколько изменилось их материальное положение. Небольшая, но покрывавшая их нужды сумма, которая поступала регулярно и обеспечивала им вполне комфортабельную жизнь до войны, теперь почти наполовину уходила на уплату налогов. А цены возросли.

«Вот он каков, этот хваленый новый мир!» — мрачно размышляла Лин. Ее глаза скользили по колонкам свежей газеты. «Бывшая военнослужащая ищет место, где будут ценить инициативу и энергию». «Бывшая служащая Женского вспомогательного корпуса содействия флоту ищет место, где нужны организаторские способности».

Предприимчивость, инициатива, умение командовать — вот что предлагалось. А что требовалось? Умение стряпать, стирать и убирать или хорошо владеть стенографией. Нужны были люди, знающие ремесло, привыкшие к повседневному труду. Ее все это не касалось. Ее путь ясен. Брак с кузеном Роули Клоудом. Они были помолвлены семь лет назад, как раз перед началом войны. Всегда, сколько она себя помнила, ей предстояло выйти замуж за Роули. Она быстро примирилась с тем, что он выбрал занятие сельским хозяйством. Хорошая жизнь! Быть может, не очень интересная и в постоянной тяжелой работе, но они оба любят труд на открытом воздухе и домашних животных.

Конечно, теперь перспективы не те, что раньше… Дядюшка Гордон всегда обещал…

Голос миссис Марчмонт прервал ее размышления. Мать будто услышала ее мысли.

— Это был ужасный удар для всех нас, дорогая. Я тебе писала. Гордон пробыл в Англии только два дня. Мы даже не видели его. Если бы он не останавливался в Лондоне! Если бы прямо приехал сюда!

«Да, если бы…»

Вдали от дома Лин была поражена и опечалена известием о смерти дяди, но только сейчас она начала полностью сознавать, что значит для них эта потеря. Ведь с тех пор, как она себя помнила, ее жизнь, жизнь каждого из них зависела от Гордона Клоуда. Богатый и бездетный, он принял под крыло всех своих родственников.

Даже Роули… Роули и его друг Джонни Вэвасаур начали работать на ферме вместе. Денег у них было мало, но зато много надежд и энергии. И Гордон Клоуд одобрил их начинание.

Ей же он сказал:

— В сельском хозяйстве многого не добьешься без капитала. Но прежде всего надо выяснить, действительно ли у этих мальчиков достаточно энергии, чтобы двинуть дело. Если я помогу им сейчас, я не узнаю этого, быть может, долгие годы. А если я увижу, что у них хорошая закваска, что они способны добиться успеха, тогда, Лин, тебе не о чем беспокоиться. Я дам им столько денег, сколько понадобится. Так что не бойся за свое будущее, девочка. Роули нужна именно такая жена, как ты. Только не рассказывай никому о нашем разговоре…

Она держала все это в секрете, но Роули и сам ощущал благожелательный интерес дядюшки. Он должен был доказать дяде Гордону, что в предприятие Роули и Джонни стоит поместить деньги.

Да, все они зависели от Гордона Клоуда. Хотя никого из них нельзя было назвать приживальщиком или бездельником — Джереми Клоуд был старшим компаньоном в конторе стряпчих, Лайонел Клоуд — врачом.

Но вся повседневная жизнь проходила под сенью утешительной уверенности, что у них есть деньги. Никогда не возникало необходимости отказывать себе в чем-нибудь или откладывать на черный день. Будущее было обеспечено.

Гордон Клоуд, бездетный вдовец, конечно, принял бы для этого все необходимые меры. Так он им говорил, и притом неоднократно.

Его овдовевшая сестра, Эдела Марчмонт, продолжала жить в Белой вилле, хотя могла, вероятно, переехать в меньший дом, который было бы легче содержать. Лин училась в лучших учебных заведениях. Если бы не война, она смогла бы получить образование в самом дорогом из университетов. Чеки от дяди Гордона поступали с приятной регулярностью и иногда давали возможность даже предаваться роскоши.

Все было так налажено, так надежно. И вдруг совершенно неожиданная женитьба Гордона Клоуда.

— Конечно, родная, — продолжала Эдела, — мы были буквально потрясены.

Казалось, не было и тени сомнения в том, что Гордон никогда не женится. У него и без того предостаточно родственников.

Да, думала Лин, множество родственников. Быть может, даже слишком много?

— Он был всегда так добр, — продолжала миссис Марчмонт. — Хотя временами чуточку деспотичен. Терпеть не мог обычай ставить приборы за обедом прямо на полированный стол без скатерти. Всегда настаивал, чтобы я стелила скатерть, как в старину. Он даже прислал мне однажды (когда был в Италии) несколько очень красивых скатертей венецианского кружева.

— Безусловно, уже этим одним он заслужил, чтобы считались с его желаниями, — сухо сказала Лин. И с некоторым любопытством спросила:

— Где он встретил эту… вторую жену? Ты никогда не писала мне об этом.

— О дорогая, то ли на пароходе, то ли в самолете… Кажется, по пути из Южной Америки в Нью-Йорк. После стольких лет! И после всех этих секретарш, машинисток, экономок и прочих дам!..

Лин улыбнулась. С тех пор как она себя помнила, секретарши, экономки и служащие Гордона Клоуда всегда были объектами пристального внимания и неустанных подозрений. Она спросила:

— Наверное, она хорошенькая?

— Знаешь, дорогая, — ответила Эдела, — я лично считаю, что у нее глупое лицо.

— Ну, ты не мужчина, мамочка.

— Разумеется, — продолжала миссис Марчмонт, — бедная девочка попала в бомбежку, получила шок при взрыве, долго и тяжело болела и всякое такое. Но если хочешь знать мое мнение, до конца она так и не оправилась. Она — комок нервов. Ты понимаешь, о чем я говорю. Иногда она выглядит совсем полоумной. Не думаю, чтобы она могла быть подходящей собеседницей для Гордона Клоуда.

Лин улыбнулась. Она не была уверена, что Гордон Клоуд выбрал в жены женщину много моложе себя для того, чтобы вести с ней интеллектуальные беседы.

— А кроме того, дорогая, — миссис Марчмонт понизила голос, — мне неприятно говорить об этом, но она безусловно не леди!

— Что за выражение, мамочка! Какое это имеет значение в наше время?

— В деревне это еще имеет значение, дорогая, — невозмутимо ответила Эдела. — Я только хочу этим сказать, что она не из нашего круга.

— Бедняжка!

— Лин, я не понимаю, что ты хочешь сказать. Мы все очень старались проявить к ней внимание и приняли ее как родную ради Гордона.

— Так, значит, она в Фэрроубэнке? — снова с любопытством спросила Лин.

— Да, разумеется. Куда же ей еще было ехать после больницы? Доктора сказали, что ей надо оставить Лондон. Она в Фэрроубэнке вместе со своим братом.

— А он что собой представляет?

— Ужасный молодой человек! — Миссис Марчмонт сделала паузу и затем решительно добавила:

— Грубиян!

Лин почувствовала вспышку симпатии. Она подумала: «На его месте я наверняка тоже была бы грубиянкой!»

— Как его зовут?

— Хантер. Дэвид Хантер. Кажется, он ирландец. Они не принадлежат к тем, о ком слышишь в нашем круге. Она была вдовой какого-то Андерхея. Как ни хочешь быть снисходительной, все же невольно задаешь себе вопрос: какая это вдова будет во время войны путешествовать из Южной Америки? Невольно напрашивается мысль, что ода просто высматривала богатого мужа.

— В таком случае, она недаром потратила время, — заметила Лин.

Миссис Марчмонт вздохнула.

— Это кажется просто невероятным. Гордон всегда был таким проницательным. Ведь и прежде находились женщины, которые пытались… Скажем, эта его предпоследняя секретарша. Такая крикливая и вульгарная. Она очень хорошо работала, насколько я знаю, но ему пришлось избавиться от нее.

Лин сказала неопределенно:

— Наверное, у каждого бывает свое Ватерлоо.

— Шестьдесят два, — сказала миссис Марчмонт. — Очень опасный возраст. И война тоже, вероятно, действует на психику. Не могу тебе передать, как мы были потрясены, когда получили это письмо из Нью-Йорка.

— Что говорилось в письме?

— Он написал Фрэнсис… даже не понимаю, почему ей. Быть может, он полагал, что благодаря своему воспитанию она отнесется к новости с большим сочувствием. Он писал, что, наверное, мы будем очень удивлены, когда узнаем, что он женился. Это произошло несколько неожиданно, но он уверен, что все мы скоро полюбим Розалин. Театральное имя, не правда ли, дорогая? Какое-то не настоящее. У нее была очень трудная жизнь, писал он, ей много пришлось испытать, несмотря на молодость.

— Совершенно обычная комбинация, — пробормотала Лин.

— Да, согласна с тобой. Столько раз мы слышали о таких случаях. Но уж от Гордона можно было ожидать, что он, с его опытом… Но вот так получилось. У нее необыкновенные глаза, совершенно синие и, как говорится, с поволокой.

— Привлекательна?

— О да, она безусловно очень хорошенькая. Хотя, конечно, я лично предпочитаю иной тип красоты.

— Это ты обо всех говоришь, — усмехнулась Лин.

— Нет, дорогая. Конечно, мужчины… но что говорить о мужчинах! Даже самые уравновешенные из них совершают невероятно глупые поступки! Дальше в письме Гордона говорилось, что мы вовсе не должны думать, будто его брак приведет к какому-либо ослаблению родственных уз. Он по-прежнему чувствует себя обязанным всем нам помогать.

— Но он не составил завещания после женитьбы?

Миссис Марчмонт покачала головой.

— Свое последнее завещание он составил в 1940 году. Я не знаю подробностей, но он дал мне тогда понять, что позаботился обо всех на случай, если с ним что-нибудь произойдет. Это завещание, конечно, потеряло силу после его женитьбы. Думаю, что он собирался составить новое, когда приедет домой, но не успел. Он погиб буквально на следующий день после возвращения в Англию.

— И таким образом она, Розалин, получила все?

— Да. Старое завещание потеряло силу после женитьбы.

Лин ничего не сказала. Она была не более меркантильна, чем большинство людей, но все же только вопреки человеческой натуре она могла бы остаться равнодушной к новому положению вещей. Она была уверена, что и сам Гордон Клоуд решил бы этот вопрос совсем иначе. Может быть, он оставил бы молодой жене основную часть своего состояния, но, безусловно, как-то обеспечил бы и родственников, которых сам приучил к своей поддержке. Множество раз он убеждал их не откладывать деньги, не заботиться о будущем. Она слышала, как он говорил дяде Джереми: «Ты будешь богатым человеком после моей смерти». А ее матери он часто повторял: «Не беспокойся, Эдела. Я позабочусь о Лин, ты это знаешь. И я не допущу, чтобы ты переехала из Белой виллы — это твой дом. Посылай мне все счета за ремонт и содержание».

А Роули он посоветовал заняться сельским хозяйством. Он настоял, чтобы сын Джереми, Энтони, пошел в гвардию, и всегда посылал ему солидную сумму.

Лайонела Клоуда он убедил избрать для занятий определенную отрасль медицинских исследований, которая пока не приносила дохода, и сократить врачебную практику…

Размышления Лин были прерваны драматическим жестом миссис Марчмонт: с дрожащими губами она протягивала Лин пачку неоплаченных счетов.

— Посмотри, Лин, — причитала она. — Что мне делать? Что же мне делать, Лин? Сегодня утром управляющий банком написал мне, что я превысила свой кредит. Не понимаю, как это могло случиться. Я была так осторожна. Видимо, мои бумаги не приносят такого дохода, как обычно. Он говорит, увеличились налоги. И все эти желтые бумажки, страховка от военных разрушений — за них, хочешь не хочешь, приходится платить.

Лин взяла и стала их просматривать. Тут не было никаких излишеств.

Черепица на починку крыши; ремонт изгороди; замена прохудившегося котла отопления в кухне. Сумма получалась солидная.

Миссис Марчмонт жалобно сказала:

— Думаю, нам придется переехать отсюда. Но куда? Маленьких домиков нет, их просто не существует на свете. О, я не хочу расстраивать тебя всем этим, Лин, сразу после твоего возвращения. Но я не знаю, что делать. Просто не знаю…

Лин посмотрела на мать. Ей было за шестьдесят. Она никогда не отличалась здоровьем. Во время войны у нее жили эвакуированные из Лондона, она готовила для них и убирала, работала в Женской организации помощи фронту, варила варенье, помогала организовать горячие завтраки в школе.

Она трудилась по четырнадцать часов в день, и это после легкой жизни, которую она вела до войны. Лин видела, что мать держится из последних сил. Она измотана и полна страха перед будущим.

В душе Лин закипал гнев. Она медленно проговорила:

— А не могла ли бы эта… Розалин… помочь?

Миссис Марчмонт вспыхнула.

— Мы не имеем права, никакого права.

Лин возразила:

— Я думаю, ты имеешь моральное право. Дядя Гордон всегда помогал нам.

Миссис Марчмонт покачала головой.

— Не очень красиво, дорогая, просить милости у того, кого не слишком жалуешь. Да к тому же этот ее братец никогда не разрешит ей дать ни пенни.

Затем героизм уступил место чисто женской язвительности, и она добавила:

— Если только он вообще ей брат!

Глава 2

Фрэнсис Клоуд в задумчивости смотрела на мужа, сидящего напротив нее за обеденным столом.

Фрэнсис было сорок восемь лет. Она принадлежала к числу тех худых подвижных женщин, которым идет одежда из твида. Ее лицо, не знавшее косметики, кроме легкой полоски помады на губах, носило следы былой высокомерной красоты.

Джереми Клоуд был худощавый седой шестидесятитрехлетний мужчина с замкнутым и бесстрастным лицом. В этот вечер его лицо казалось даже более бесстрастным, чем обычно.

Жене было достаточно одного взгляда, чтобы заметить это.

Пятнадцатилетняя девочка сновала вокруг стола, подавая блюда. Ее напряженный взгляд был устремлен на Фрэнсис. Если та хмурилась, у горничной все чуть ли не из рук валилось, а при одобрительном взгляде она расплывалась в улыбке.

В Вормсли Вейл давно с завистью отметили, что уж если у кого хорошие слуги, так это у Фрэнсис Клоуд. Она не подкупала их чрезмерной платой и была очень требовательна, но охотно ободряла всякую удачу и так заражала примером собственной энергии и трудолюбия, что обыкновенная работа по дому приобретала какой-то чуть ли не творческий смысл. В течение своей жизни Фрэнсис привыкла, что ее обслуживают, и воспринимала это как должное; она так же ценила хорошую кухарку или хорошую горничную, как ценила бы хорошего пианиста.

Фрэнсис Клоуд была единственной дочерью лорда Эдварда Трентона, который разводил племенных лошадей по соседству с Вормсли Хит. Те, кто знал обстоятельства дела, расценили полное банкротство лорда Эдварда как наилучший способ избежать худших последствий. Ходили слухи о странных происшествиях с его лошадьми, о каком-то расследовании Правления клуба жокеев. Но лорд Эдвард уладил все дело, лишь слегка замарав свою репутацию, и достиг соглашения с кредиторами, которое давало ему возможность вести чрезвычайно комфортабельную жизнь где-то на юге Франции.

Всеми этими благодеяниями он был обязан хитроумию и недюжинной энергии своего поверенного, Джереми Клоуда. Клоуд сделал гораздо больше того, что обычно делает поверенный для своего клиента, даже предложил собственные гарантии. Он ясно дал понять, что испытывает глубокое чувство к Фрэнсис Трентон, и по истечении некоторого времени, когда дела ее отца были благополучно устроены, Фрэнсис стала миссис Джереми Клоуд.

Каковы были ее собственные чувства, никто не знал. Можно было только с уверенностью сказать, что она честно выполнила свою часть договора. Она была хорошей и верной женой для Джереми, заботливой матерью их сына, всячески соблюдала интересы Джереми и никогда ни словом, ни делом не давала основания думать, что этот брак был вызван чем-либо иным, кроме ее собственной доброй воли.

За это семья Клоудов чрезвычайно уважала и почитала Фрэнсис. Клоуды гордились ею, считались с ее мнением, но никогда не испытывали к ней нежных чувств.

Что думал о своей женитьбе сам Джереми Клоуд — никто не знал, ибо никто вообще не знал, что думал или чувствовал Джереми Клоуд. «Сухарь» — таким считали Джереми. Мнение о нем как о юристе и порядочном человеке было очень высокое. Контора «Клоуд и Брунскил» никогда не бралась за сомнительные дела. Ее считали не особенно блестящей, но вполне надежной.

Фирма процветала, и Джереми Клоуд жил в красивом доме георгианского стиля, рядом с базарной площадью. За домом тянулся большой старинный сад, окруженный стеной, и весной, когда цвели груши, в этом саду бушевало море белых цветов…

Покончив с обедом, муж и жена перешли в комнату, окна которой выходили в этот сад. Служанка Эдна принесла кофе. Она взволнованно дышала открытым ртом: у нее были полипы. Фрэнсис, налив немного кофе в чашечку, попробовала — кофе оказался крепким и горячим. Она коротко одобрила:

— Отлично, Эдна.

Эдна покраснела от удовольствия и вышла из комнаты, удивляясь, однако, про себя, как это люди могут пить такой кофе. По мнению Эдны, кофе должен быть бледно-кремового цвета, очень сладкий и с большим количеством молока!

В комнате, выходящей в сад, Клоуды пили свой кофе, черный, без сахара.

Во время обеда они говорили о самых разных вещах: о знакомых, о возвращении Лин, о видах на урожай. Но сейчас, наедине, они молчали.

Фрэнсис откинулась в кресле, наблюдая за мужем. Он совершенно забыл о ее присутствии. Правой рукой он поглаживал верхнюю губу. Хотя Джереми Клоуд и сам не подозревал этого, такой жест был характерен для него и выражал тайное и глубокое волнение. Фрэнсис не часто приходилось видеть этот жест. Однажды — в раннем детстве Энтони, их сына, когда он был тяжело болен. Другой раз — в ожидании вердикта присяжных. Потом — в начале войны, когда должны были прозвучать решающие слова по радио. И еще — накануне ухода Энтони в армию после отпуска.

Перед тем как заговорить, Фрэнсис задумалась.

Ее замужняя жизнь была счастливой, но ей не хватало теплоты, выраженной словами. Фрэнсис всегда уважала право мужа быть сдержанным. Он платил ей тем же.

Даже когда пришла телеграмма о гибели Энтони, ни один из них не позволил себе распуститься.

Он тогда вскрыл телеграмму, затем поднял на нее глаза. Она сказала: «Это оттуда?..» Он наклонил голову, подошел и вложил телеграмму в ее руку.

Некоторое время они совершенно молча стояли рядом. Затем Джереми сказал: «Как бы я хотел помочь тебе, дорогая». А она ответила — твердым голосом, в котором не было слез, ощущая только ужасную пустоту и боль: «Тебе ведь так же трудно, как и мне». Он погладил ее по плечу. «Да, — сказал он. — Да…»

И пошел к двери, ступая немного неверно, но с поднятой головой. Как-то сразу он постарел и повторял только: «Что же тут говорить… Что же…»

Она была благодарна ему, бесконечно благодарна за эту душевную чуткость. Сердце ее разрывалось от жалости при виде его внезапно постаревшего лица. Со смертью ее мальчика в ней самой что-то оледенело, исчезло обычное человеческое тепло. Она стала еще более энергична и деятельна. Ее безжалостный здравый смысл порой вызывал почти страх.

Джереми Клоуд снова провел пальцем по верхней губе — нерешительно, будто в поисках чего-то. И Фрэнсис заговорила, спокойно и четко:

— Что-нибудь случилось, Джереми?

Он вздрогнул. Кофейная чашка чуть не выскользнула у него из рук. Он тут же овладел собой, уверенным движением поставил чашку на поднос. Затем поднял глаза на жену.

— Что ты имеешь в виду, Фрэнсис?

— Я спрашиваю тебя: случилось что-нибудь?

— Что могло случиться?

— Глупо было бы гадать. Лучше скажи мне сам.

Она говорила без видимого волнения, деловым тоном. Он сказал неуверенно:

— Ничего не случилось.

Она не ответила. Она просто ждала, не придав, казалось, никакого значения его утверждению. Он посмотрел на нее.

И вдруг на мгновение непроницаемая маска соскользнула с его сурового лица, и Фрэнсис поймала взгляд, полный такого мучительного страдания, что едва не вскрикнула. Это продолжалось только мгновение, но она не сомневалась в том, что не ошиблась.

Она сказала спокойно, ровным голосом:

— Я думаю, тебе лучше рассказать мне…

Он вздохнул глубоко и тяжело.

— Да. Все равно рано или поздно тебе придется об этом узнать. — И неожиданно прибавил:

— Боюсь, что ты заключила невыгодную сделку, Фрэнсис.

Она игнорировала скрытый смысл этой фразы, до которого не хотела доискиваться, чтобы скорее узнать факты.

— В чем дело, — спросила она, — в деньгах?

Она сама не знала, почему это было первое, что пришло ей на ум. Никаких особых признаков финансовых затруднений, кроме обычных для послевоенных лет, она не ощущала. Он мог скрывать от нее какую-нибудь болезнь — последнее время он плохо выглядел, очень уставал и слишком много работал.

Тем не менее инстинкт подсказал ей, что дело в деньгах, и, кажется, она оказалась права.

Муж кивнул.

Понятно. Минуту она молчала, обдумывая. Ее лично денежные вопросы совершенно не волновали, но она знала, что Джереми этого не понять. Для него деньги означали все: твердое положение, определенные обязательства, место в обществе, наконец престиж. Для нее же деньги были игрушкой, средством получать удовольствия. Она родилась и выросла в атмосфере финансовой неустойчивости. Бывали чудесные времена, когда лошади делали то, что от них ожидали. Бывали трудные времена, когда торговцы отказывали в кредите и лорду Эдварду приходилось прибегать к весьма неблаговидным уловкам, чтобы избежать встреч с судебными исполнителями в передней своего же дома. Однажды они целую неделю прожили на сухом хлебе и рассчитали всех слуг. Был случай, когда судебный исполнитель не уходил от них целых три недели. Он оказался славным малым; с ним было весело играть и интересно слушать рассказы о его маленькой дочке. Когда нет денег, надо у кого-нибудь попросить, или поехать за границу, или жить некоторое время за счет друзей и родственников. Или взять у кого-нибудь взаймы.

Но, глядя на мужа, Фрэнсис понимала, что в мире Клоудов так не поступают. Здесь не просят, не берут в долг и не живут за чужой счет (и соответственно предполагается, что у вас не будут просить, брать у вас в долг или жить за ваш счет).

Фрэнсис от души жалела Джереми и чувствовала себя немного виноватой в том, что ее саму все это нисколько не волнует. Как всегда, она стала искать спасения в практическом действии.

— Нам придется все продать? Фирма лопнет?

Джереми вздрогнул, и она поняла, что попала в точку.

— Дорогой мой, — мягко сказала она, — ну скажи мне. Я не могу больше гадать.

Клоуд принужденно сказал:

— Два года назад у нас были очень серьезные трудности. Ты помнишь, молодой Вильямс бежал с деньгами. Нам было трудно снова встать на ноги.

Затем были некоторые затруднения, возникшие в результате положения на Дальнем Востоке после Сингапура…

Она прервала его:

— Неважно, в конце концов, почему. Бог с ними, с причинами. Вы попали в сложный переплет и не сумели выбраться из затруднений?

Он сказал:

— Я надеялся на Гордона. Гордон поправил бы дела.

Она нетерпеливо вздохнула.

— Я не хочу обвинять беднягу. В конце концов, это так естественно — потерять голову из-за хорошенькой женщины. И почему бы ему было не жениться, если ему захотелось? Просто ужасно не повезло, что он был убит во время первого же воздушного налета, не успев уладить дела или составить новое завещание. Беда в том, что никто никогда не верит, как ни велика опасность, что убьет именно его. Бомба всегда попадает в соседа!

— Я очень любил Гордона и гордился им, — сказал Джереми, — и все же его смерть была для меня не только потерей, но и катастрофой. Он умер в тот момент…

Он замолчал.

— Мы обанкротимся? — с интересом, ничуть не окрашенным эмоциями, спросила Фрэнсис.

Джереми Клоуд глядел на нее почти с отчаянием. Ему было бы легче перенести ее слезы, волнение. Но этот хладнокровный, почти теоретический интерес совершенно убивал его.

Он хрипло сказал:

— Дело обстоит гораздо хуже…

Он наблюдал за ней: она, сидела неподвижно, обдумывая его слова. Он говорил себе: «Через минуту я должен буду сказать ей. Она узнает, кто я такой… Может быть, она сначала и не поверит».

Фрэнсис Клоуд вздохнула и выпрямилась в кресле.

— Понятно, — сказала она. — Растрата чужих денег. Или, если это неточное слово, нечто в этом роде. В общем, как молодой Вильямс.

— Да, но на этот раз… Ты не понимаешь… ответственность несу я. Я пустил в делофонды, которые были доверены мне на хранение. До сих пор мне удавалось заметать следы…

— Но теперь все должно выйти наружу?

— Если только я не смогу найти необходимые деньги, и притом быстро.

Никогда в жизни он не испытывал подобного позора. Как она это примет?

В данный момент она принимала это очень спокойно. Но, впрочем, подумал он, Фрэнсис никогда не делает сцен. Никогда не упрекает, не бросает обвинений.

Подперев рукой щеку, она в задумчивости хмурила брови.

— Как глупо, что у меня нет своих денег.

Он сказал:

— Существует твоя брачная дарственная запись, но…

Она отмахнулась.

— Я думаю, этих денег уже нет.

Он промолчал. Затем сказал, с трудом подбирая слова, своим бесцветным голосом:

— Мне очень жаль, Фрэнсис. Не могу выразить, как жаль. Ты заключила невыгодную сделку.

Она посмотрела на него в упор.

— Ты уже говорил это. Что ты имеешь в виду?

Джереми сказал, преодолевая волнение:

— Когда ты была так добра, что согласилась выйти за меня замуж, ты была вправе ожидать… ну, честности… и жизни без забот.

Она смотрела на него в полном изумлении.

— Постой, Джереми. Как ты думаешь, почему я вышла за тебя замуж?

Он слегка улыбнулся.

— Ты всегда была верной и преданной женой, дорогая. Но едва ли я могу льстить себя мыслью, что ты приняла бы мое предложение при… м-м-м… других обстоятельствах.

Она с удивлением смотрела на него и вдруг разразилась смехом.

— Ты глупый старый сухарь! Так вот какие романтические бредни скрываются за твоей внешностью невозмутимого законника! Так ты в самом деле считаешь, что я вышла за тебя в благодарность за спасение отца от этой волчьей стаи — от руководителей Клуба жокеев и прочих им подобных?

— Ты так сильно любила отца, Фрэнсис.

— Я была предана папе! Он был ужасно мил, и с ним было так забавно жить! Но если ты думаешь, что я могла продать себя семейному поверенному, чтобы спасти отца от того, что ему всю жизнь угрожало, значит, ты никогда меня по-настоящему не знал. Никогда.

Она, не отрываясь, глядела на него. «Невероятно! — думала она. Прожить в браке более двадцати лет и не знать, о чем думает другой! Да и как можно было предполагать, что у него склад ума, такой не похожий на ее собственный. Он романтик, глубоко прячущий свой романтизм, но все-таки романтик. Все эти картины Стенли Уэймана у него в спальне. — Хоть они должны были надоумить меня. Дорогой мой глупыш!»

Она сказала:

— Я, разумеется, вышла за тебя потому, что любила тебя.

— Любила? Но что ты могла найти во мне?

— На этот вопрос я, право, затрудняюсь ответить. Ты был таким непохожим, так сильно отличался от всей папиной компании. Уж одно то, что ты никогда не говорил о лошадях. Ты и представить себе не можешь, до чего мне надоели эти лошади и разговоры о шансах на выигрыш кубка в Ньюмаркете. Ты пришел к обеду однажды вечером… помнишь? И я сидела рядом с тобой и спросила у тебя, что такое биметаллизм[1] и ты рассказал мне — действительно объяснил мне! Это заняло все время обеда. (Обеда из шести блюд — мы в это время были при деньгах и держали французского повара!)

— Это, наверное, было ужасно скучно, — сказал Джереми.

— Это было захватывающе интересно! Никогда никто до этого не разговаривал со мной всерьез. И ты был так вежлив, но в то же время, казалось, и не глядел на меня, и не думал о том, что я хорошенькая или миленькая. Это задело меня за живое. Я поклялась себе, что ты обратишь на меня внимание.

Джереми Клоуд сказал угрюмо:

— Я-то обратил на тебя внимание сразу. После того обеда, придя домой, я не мог уснуть. На тебе тогда было голубое платье с васильками…

Минуты две они молчали. Затем Джереми сказал:

— Ах, это было так давно…

Она быстро пришла к нему на помощь:

— А теперь мы — немолодые супруги, находящиеся в затруднительном положении.

— После того, что ты мне только что сказала, Фрэнсис, мне в тысячу раз труднее… Этот позор…

Она прервала его:

— Давай сразу поставим точки над «i». Тебя могут обвинить, посадить в тюрьму… (Он вздрогнул.) Я не хочу этого. Я сделаю все, чтобы этого не случилось. Но не приписывай мне моральных переживаний и гражданского гнева. Я вовсе не из высокоморальной семьи, не забывай этого. Отец, хоть он и был милый человек, не считал за грех смошенничать. А Чарлз, мой кузен? Дело замяли, его не отдали под суд и сплавили за океан, в колонии. А мой кузен Джеральд? Этот подделал чек в Оксфорде. Но он отправился на фронт и был награжден Крестом Виктории за беспримерную отвагу, преданность своим соратникам и нечеловеческую выносливость. Я хочу сказать, что таковы люди — нет отвратительно плохих и ангельски хороших людей. Не думаю, что и сама я безупречна — я вела себя безупречно потому, что у меня не было соблазнов, не было искушений. Но есть у меня хорошее качество, и это — мужество. И еще (она улыбнулась ему) — я верный товарищ!

— Дорогая моя! — Он встал, подошел к ней и, нагнувшись, коснулся губами ее волос.

— А теперь, — сказала дочь лорда Трентона, улыбаясь ему, — давай обсудим, что же нам предпринять? Надо добывать деньги.

Лицо Джереми снова окаменело.

— Не вижу как и где.

— Закладная на этот дом… О, понимаю, — быстро добавила она, — дом уже заложен. Как я глупа! Разумеется, ты сделал все, что мог, всюду, где было легко достать деньги, ты уже взял. Значит, вопрос о том, у кого можно взять в долг. Я думаю, возможность только одна. У жены Гордона — черноволосой Розалин.

Джереми с сомнением покачал головой.

— Нужна большая сумма… А трогать капитал Розалин не может. Она имеет право только пожизненно пользоваться процентами.

— Этого я не знала. Я думала, что деньги принадлежат ей без оговорок. Что же будет с капиталом после ее смерти?

— Деньги перейдут к ближайшим родственникам Гордона. То есть они будут разделены между мною, Лайонелом, Эделой и сыном Мориса — Роули.

— Вот как, перейдут к нам… — медленно сказала Фрэнсис.

Казалось, какая-то тень пронеслась по комнате… Как порыв холодного ветра, как смутная мысль.

Фрэнсис сказала:

— Ты мне об этом не говорил… Я думала, она получила их навсегда… и сможет оставить кому захочет…

— Нет, по закону 1925 года о наследовании имущества, оставленного без завещания…

Фрэнсис вряд ли слушала его объяснения. Когда он кончил, она сказала:

— Едва ли это имеет для нас какое-нибудь значение. Мы умрем задолго до того, как она станет дамой средних лет. Сколько ей? Двадцать пять? Двадцать шесть? Она может прожить до семидесяти.

Джереми Клоуд неуверенно сказал:

— Мы могли бы попросить у нее взаймы — как у родственницы. Возможно, она щедрая, добрая девочка. Мы ведь так мало о ней знаем…

Фрэнсис сказала:

— Во всяком случае, мы отнеслись к ней довольно тепло и не язвили, как Эдела. Быть может, она захочет ответить нам тем же.

Муж предупредил ее:

— Но не должно быть ни малейшего намека на… э-э-э… то, зачем нужны эти деньги.

Фрэнсис нетерпеливо ответила:

— Ну, разумеется. Но беда в том, что придется иметь дело не с самой Розалин. Она всецело под влиянием своего брата.

— Отталкивающий молодой человек! — сказал Джереми.

Фрэнсис внезапно улыбнулась.

— О нет, — сказала она. — Наоборот, привлекательный. Полагаю, что при этом он не слишком разборчив в средствах. Но если на то пошло, я тоже не чересчур щепетильна!

Ее улыбка стала жесткой. Она посмотрела на мужа.

— Мы не поддадимся, Джереми, — сказала она. — Мы найдем выход из положения — даже если мне придется для этого ограбить банк!

Глава 3

— Деньги! — сказала Лин.

Роули Клоуд кивнул. Это был коренастый молодой человек, загорелый, с задумчивыми голубыми глазами и очень светлыми волосами. Он отличался крайней медлительностью, которая казалась не врожденной, а нарочитой.

— Да, — сказал он. — Сейчас, кажется, все сводится к деньгам.

— А я думала, что у фермеров во время войны дела шли превосходно.

— Да, конечно, но этого не хватит надолго. Через год мы сползем на прежний уровень. Рабочих не найти, платить надо больше, все недовольны, никто не знает, чего, собственно, хочет. Только если ведешь хозяйство на широкую ногу — тогда, конечно, ничто не страшно. Старый Гордон это понимал. Именно так он хотел поставить дело, когда собирался в нем участвовать.

— А теперь?.. — спросила Лин.

Роули усмехнулся.

— А теперь миссис Гордон едет в Лондон и выбрасывает пару тысяч фунтов на норковую шубку.

— Но это… это грешно!

— О нет. — Он помолчал и сказал:

— Мне бы хотелось купить норковую шубку тебе, Лин…

— Что представляет собой Розалин, Роули? — Лин хотелось знать мнение сверстника.

— Ты увидишь ее сегодня. На вечеринке у дяди Лайонела и тети Кэтти.

— Да, знаю. Но мне интересно именно твое мнение. Мама говорит, что она полоумная.

Роули задумался.

— Ну, я бы тоже не сказал, что интеллект — ее сила. Но думаю, что она только кажется полоумной — из-за того, что слишком следит за собой.

— В чем же?

— О, во всем. Главным образом, следит за своим выговором — у нее, знаешь, сильный ирландский акцент. И еще — при выборе вилки. И при возникающих в разговоре литературных ассоциациях.

— Так она в самом деле совсем… необразованна?

Роули усмехнулся.

— Да, она не леди, если ты это имеешь в виду. У нее прелестные глаза и прекрасный цвет лица — я полагаю, на это и попался старый Гордон. Да к тому же у нее трогательно наивный вид. Не думаю, что это притворство, хотя, конечно, трудно сказать. Она всегда какая-то потерянная и предоставляет Дэвиду собой руководить.

— Дэвиду?

— Это ее братец. Могу поклясться, что зато уж он-то далеко не наивен…

— И Роули добавил:

— Он не слишком жалует нас.

— А с чего бы ему нас любить? — резко спросила Лин и добавила, поймав удивленный взгляд Роули:

— Я имею в виду, что и ты не любишь его.

— Разумеется, не люблю. Да и тебе он не понравится. Он не нашего круга.

— Ты не знаешь, Роули, кто мне нравится и кто не нравится. Я немало повидала за последние три года. Думаю, что мой кругозор расширился.

— Ты больше видела, чем я, это правда.

Он сказал это спокойно, но Лин внимательно взглянула на него. Что-то скрывалось за этим ровным тоном.

Он ответил ей твердым взглядом, лицо его не выражало никакого волнения.

Лин вспомнила, что всегда было нелегко узнать, о чем думает Роули.

Все в этом мире стало шиворот-навыворот, думала Лин. Раньше мужчина шел на войну, а женщина оставалась дома. А теперь получилось наоборот.

Из двух молодых людей, Роули и Джонни, один должен был остаться на ферме. Они бросили жребий — Джонни Вэвасаур пошел в армию. Он погиб почти сразу, в Норвегии. За всю войну Роули не уезжал от дому дальше, чем за две мили.

А она, Лин, побывала в Египте, в Северной Африке, на Сицилии. Не раз ей пришлось бывать под огнем.

И вот теперь они встретились — Лин, вернувшаяся с войны, и Роули, остававшийся дома.

Она вдруг подумала: быть может, это ему неприятно.

Нервно кашлянув, сказала:

— Иногда кажется, что все идет как-то кувырком. Верно?

— Не знаю…

Роули без всякой мысли смотрел на расстилавшееся впереди поле.

— Зависит от обстоятельств.

— Роули… — Она заколебалась. — Тебя не огорчило… Я хочу сказать… Джонни…

Его холодный взгляд заставил ее остановиться.

Оставь Джонни в покое! Война окончена — мне посчастливилось.

— Ты хочешь сказать: посчастливилось, что… — она в сомнении остановилась, — что тебе не пришлось… идти?

— Ужасное везение, не правда ли?

Она не знала, как понять эти слова. В его голосе звучало сдерживаемое волнение. Он прибавил с улыбкой:

— Но, конечно, девушкам из армии будет трудно привыкнуть снова к дому.

Она с заметным раздражением сказала:

— Не говори глупостей, Роули. Не надо.

Но с чего бы ей раздражаться? Не с чего, если только его слова не задели ее за живое.

— Ну ладно, — сказал Роули. — Я думаю, нам лучше поговорить о нашей свадьбе. Если только ты не передумала.

— Конечно, не передумала. С чего ты взял?

Он ответил неопределенно:

— Почем знать…

— Ты хочешь сказать… ты думаешь, что я… что я изменилась?

— Не особенно.

— Может, ты сам передумал? Скажи мне.

— О нет, я-то не передумал. Тут, на ферме, какие уж перемены… Никаких…

— Ну, тогда все в порядке, сказала Лин, чувствуя какую-то неудовлетворенность. Когда ты хочешь назначить свадьбу?

— В июне примерно.

— Согласна…

Они молчали. Все было решено. Но помимо воли Лин чувствовала страшную подавленность. Роули был Роули — такой же, как всегда. Любящий, спокойный, ненавидящий громкие слова.

Они любят друг друга. Они всегда любили друг друга и не говорили о своей любви — зачем говорить о ней сейчас?

Они поженятся в июне. Будут жить на ферме «Лонг Уиллоуз» (ей всегда нравилось это красивое название «Высокие ивы»), и она никогда больше не уедет. Не уедет — то есть в том смысле, какой приобрели для нее теперь эти слова. Волнение той минуты, когда поднимают трап, беготня команды…

Трепет, когда самолет отрывается от земли и парит в воздухе. Очертания незнакомого берега… Запах горячей пыли, нефти и чеснока, трескотня чужой речи… Незнакомые высокие цветы, гордо растущие в пыльных садах…

Упаковка вещей — где-то будем распаковывать их в следующий раз?

Все это кончилось. Война кончилась. Лин Марчмонт приехала домой. Она дома. «Дома матрос, вернулся он с моря…»

«Но я уже не та Лин, которая уезжала», — думала она.

Она подняла глаза и увидела, что Роули наблюдает за ней…

Глава 4

Вечеринки у тети Кэтти всегда были похожи одна на другую. Они оставляли впечатление той же неумелости, того же художественного беспорядка, что и сама хозяйка.

Доктор Клоуд с трудом сдерживал раздражение. Неизменно вежливый с гостями, он в то же время не оставлял сомнения в том, что вежливость дается ему с большим трудом.

По внешнему виду Лайонел Клоуд был чем-то похож на своего брата Джереми. Тоже сухощавый и седой, он, однако, не отличался невозмутимостью, присущей его брату-адвокату. Он был нетерпелив и резок — его раздражительность восстановила против него многих пациентов, которые не видели за ней его большого врачебного опыта и человеческой доброты. Но по-настоящему интересовали его только научные исследования, своим хобби он считал изыскания по истории употребления лечебных трав. Человек рациональный и умный, он с трудом терпел причуды жены.

Лин и Роули всегда называли миссис Джереми Клоуд только Фрэнсис. Миссис Лайонел Клоуд именовалась не иначе, как тетя Кэтти. Они любили ее, но считали во многом смешной.

Эта вечеринка, устроенная специально, чтобы отпраздновать возвращение Лин домой, была делом чисто семейным.

Тетя Кэтти нежно приветствовала племянницу:

— Какая ты хорошенькая и загорелая! Это все Египет, я уверена. Ты прочла книгу об оракулах страны пирамид, которую я послала тебе? Очень интересно!.. Все становится так понятно, не правда ли?

От необходимости отвечать Лин была избавлена приходом миссис Гордон Клоуд и ее брата Дэвида.

— Это моя племянница Лин Марчмонт, Розалин.

Лин, насколько это позволяли приличия, с любопытством осмотрела вдову Гордона Клоуда. Да, она хороша, эта девочка, которая вышла за старого Гордона Клоуда из-за его денег. Справедливы были и слова Роули о том, что у нее вид воплощенной невинности. Черные волосы, ниспадающие крупными волнами, ирландские синие глаза с поволокой, полураскрытые губы.

Все остальное в ней свидетельствовало о богатстве. Платье, драгоценности, маникюр, меховая пелерина. Фигура хорошая, но она не умеет по-настоящему носить дорогую одежду, носить ее так, как носила бы Лин Марчмонт, если бы ей дали хоть половину таких средств. («Но у тебя никогда не будет этих средств», — сказал ей тут же внутренний голос.) — Здравствуйте, как поживаете? — сказала Розалин Клоуд.

И повернулась в нерешительности к мужчине, стоявшему за ней.

— Это… Это мой брат.

— Как поживаете? — сказал Дэвид Хантер.

Это был стройный молодой человек с темными волосами и темными глазами.

Он не казался счастливым — скорее излишне дерзким и готовым постоять за себя.

Лин сразу поняла, почему он так не нравился всем Клоудам. Она встречала за границей людей такого типа — бесстрашных и чуточку опасных. Людей, на которых нельзя положиться, готовых на подвиг в состоянии экзальтации и способных довести своих боевых командиров до исступления полным отсутствием дисциплины.

Лин спросила у Розалин, чтобы поддержать разговор:

— Как вам нравится Фэрроубэнк?

— Чудесный дом, — сказала Розалин.

Дэвид Хантер усмехнулся.

— Бедняга Гордон неплохо устроился. Не пожалел денег.

Это вполне соответствовало истине. Когда Гордон решил поселиться в Вормсли Вейл — или, вернее, проводить там часть своего времени, — он счел необходимым построить дом. Он был слишком большим индивидуалистом, чтобы согласиться жить в доме, пропитанном историями других людей. Гордон пригласил молодого современного архитектора и предоставил ему полную свободу. Половина жителей Вормсли Вейл считала Фэрроубэнк чудовищным жилищем: его прямоугольные формы, его встроенная мебель, скользящие двери, стеклянные столы и стулья — все это вызывало неодобрение. Единственно, что нравилось всем, — это ванные комнаты.

В словах Розалин «чудесный дом» прозвучал благоговейный восторг. Смешок Дэвида заставил ее вспыхнуть…

— Это вы вернулись из армии? — спросил Дэвид.

— Да.

Он оценивающе скользнул по ней глазами, и она почему-то покраснела.

Снова внезапно появилась тетя Кэтти. Она умела появляться будто из-под земли. Быть может, она научилась этому на многочисленных спиритических сеансах, в которых участвовала.

— Ужин, — сказала она и как бы в скобках добавила:

— Я думаю, лучше назвать это ужином, чем обедом. От ужина не так много ждут. Ужасно трудно доставать продукты. Мэри Льюис сказала мне, что раз в две недели оставляет хозяину рыбной лавки десять шиллингов. По-моему, это безнравственно. Вы согласны?

Доктор Клоуд беседовал с Фрэнсис, прерывая свои слова нервным смешком.

— Будет вам, Фрэнсис. Никогда не поверю, что вы это всерьез…

Все вошли в запущенную и довольно безобразную столовую. Джереми с Фрэнсис, Лайонел с Кэтрин, Эдела, Лин и Роули. Все Клоуды и двое чужих.

Ибо хотя Розалин и носила имя Клоуд, она не стала настоящей Клоуд, как Фрэнсис и Кэтрин. Она была чужой — чувствовала себя неловко, нервничала. А Дэвид… Дэвид был отщепенцем — и в силу обстоятельств, и по собственной воле. Об этом думала Лин, занимая свое место за столом.

В столовой ощущался накал каких-то эмоций. Каких? Ненависти? Неужели это действительно ненависть?

Во всяком случае, нечто разрушительное.

Лин вдруг подумала: «Так вот в чем дело! Я заметила это, как только вернулась домой. Последствия войны. Недоброжелательность, злоба. И это всюду — в поездах, в автобусах, в магазинах; среди рабочих, клерков и даже работников на фермах; на шахтах и на заводах тоже. Но здесь, в Вормсли Вейл, это еще страшнее. Здесь эта злоба не беспричинная… Неужели мы так их ненавидим, этих чужих, взявших то, что мы считали своим?.. Нет, еще нет. Это могло бы случиться, но пока мы не испытываем к ним ненависти. Наоборот, это они ненавидят нас»…

Открытие показалось ей таким ошеломляющим, что она молчала, погруженная в свои мысли, совершенно забыв о Дэвиде, который сидел рядом.

Он заговорил сам.

— Что-нибудь обдумываете?

У него был очень приятный голос, звучавший слегка насмешливо. Она смутилась: Дэвид мог подумать, что она нарочно демонстрирует свое пренебрежение.

— Извините. Я думала о том, какой стала наша страна после войны.

Дэвид холодно сказал:

— Как это неоригинально!..

— Да, пожалуй. Мы все теперь так серьезны. Похоже, что это не приведет к добру.

— Обычно более разумно стремиться к злу. За последние годы мы придумали пару довольно практичных приспособлений для этого, в том числе атомную бомбу.

— Я как раз об этом думала, то есть не об атомной бомбе, а о злой воле. Целенаправленной, практической злой воле…

Дэвид холодно заметил:

— Да, злая воля, конечно… Но вот насчет «практической» не согласен. В средние века она находила больше практического применения.

— Что вы имеете в виду?

— Черную магию прежде всего: колдовство, восковые фигуры, заговоры при луне, умерщвление скота у соседа, убийство самого соседа…

— Не может быть, чтобы вы всерьез верили в черную магию, — недоверчиво сказала Лин.

— Наверное, вы правы. Но, во всяком случае, люди действительно пытались делать зло. А в наше время… — Он пожал плечами. — При всей вашей злой воле вы не многим можете повредить мне и Розалин. Ведь верно?

Лин вздрогнула. Внезапно ей стало весело.

— Для этого мы несколько опоздали, — сказала она вежливо.

Дэвид рассмеялся. Казалось, он тоже развеселился.

— Хотите сказать, что мы уже унесли добычу? Да, теперь с нас взятки гладки.

— И вам это очень нравится?

— Деньги? Да, пожалуй…

— Я имею в виду не только деньги. Я говорю о том, как вы обошли нас.

— Нравится ли мне, что мы обошли вас? Да, пожалуй. Вы ведь все уже считали, что денежки старого Гордона у вас в кармане. Были на этот счет вполне уверены…

Лин сказала:

— Вы должны иметь в виду, что нас много лет приучали так считать. Приучили не экономить, не откладывать деньги, не думать о будущем… Поощряли наши смелые начинания…

«Роули, — подумала она, — Роули и его ферма».

— Только к одной мысли вас не приучили, — любезно сказал Дэвид.

— К какой?

— Что в мире нет ничего постоянного.

— Лин, — закричала в это время тетя Кэтти с другого конца стола, — один из вызванных миссис Лестер духов является священником в четвертом поколении. Он нам рассказал так много чудесного!.. Я уверена, что Египет должен был повлиять на твой психический склад.

Доктор Клоуд резко сказал:

— У Лин были дела поважнее, чем возиться с этими глупыми суевериями.

— Ты просто предубежден, Лайонел, — ответила его жена.

Лин улыбнулась тетушке и сидела молча. В ушах у нее все еще звучали слова Дэвида: «В мире нет ничего постоянного»…

Дэвид тихо сказал тем же чуть насмешливым тоном:

— Мы еще не поссорились? Можем разговаривать?

— Да, конечно.

— Хорошо. Вы все еще сердитесь на меня и Розалин за наш не праведный путь к богатству?

— Да, — сказала Лин с силой.

— Чудесно. И что же вы собираетесь делать?

— Купить воск и заняться черной магией!

Он рассмеялся.

— О нет! Этого вы делать не станете. Вы не из тех людей, которые полагаются на старые, вышедшие из моды средства. Ваши методы будут современными и, наверное, весьма эффективными. Но вы не добьетесь своего.

— Почему вы думаете, что будет бой? Разве мы все уже не примирились с неизбежным?

— Все вы держитесь превосходно. Это очень забавно.

— За что, — тихим голосом спросила Лин, — за что вы ненавидите нас?

Что-то промелькнуло в его темных бездонных глазах.

— Боюсь, что не сумею объяснить вам.

— Попробуйте.

Минуты две Дэвид молчал, а затем непринужденно спросил:

— Почему вы собираетесь замуж за Роули Клоуда? Он олух.

— Не вам судить об этом! — сказала она резко. — Вы его совершенно не знаете!

Нисколько не показав, что меняет тему разговора, Дэвид спросил:

— Что вы думаете о Розалин?

— Она очень хороша.

— Еще что?

— Мне не кажется, что она… довольна жизнью.

— Совершенно верно, — сказал Дэвид. — Розалин не очень умна. Она напугана. Всегда боялась жизни. Подчиняется течению событий, а потом не знает, как ей быть. Рассказать вам о Розалин?

— Если хотите, — вежливо согласилась Лин. — Хочу… Она начала с того, что бредила сценой и стала актрисой. Конечно, хорошей актрисы из нее не вышло. Вступила в третьесортную труппу, которая ехала в Южную Африку. Ей нравилось, как это звучит — Южная Африка. Труппа застряла в Кейптауне.

Судьба столкнула ее с одним правительственным чиновником из Нигерии, она вышла за него замуж. Нигерию она не любила — не думаю, чтоб и мужа она сильно любила. Если бы он был здоровый малый, мастер выпить и любитель побить жену, все было бы в порядке. Но он был довольно интеллектуален, завел в глуши большую библиотеку, любил поговорить о метафизике. И судьба снова занесла ее в Кейптаун. Этот парень вел себя безукоризненно, платил ей достаточное содержание. Может, он дал бы ей развод, а может, и не дал бы — он был католиком. Как бы то ни было, он, к счастью, умер от лихорадки, и Розалин получила небольшую пенсию. Затем началась война, и ее занесло на пароход, идущий в Южную Америку. Ей не особенно понравилась Южная Америка, и ее занесло на другой пароход — на нем она и встретила Гордона Клоуда и рассказала ему о своей печальной жизни. В итоге они поженились в Нью-Йорке и были счастливы две недели; затем он был убит бомбой, а ей остался большой дом, множество драгоценностей и огромный доход…

— Хорошо, что у этой грустной истории такой счастливый конец, — сказала Лин.

— Да, — сказал Дэвид Хантер. — Хотя Розалин отнюдь не отличается умом, ей всегда везло, что стоит одно другого. Гордон Клоуд был крепким стариком. Ему было шестьдесят два года. Он вполне мог прожить еще лет двадцать и даже больше. Не велико счастье для Розалин. Верно? Ей было двадцать четыре, когда они поженились. Сейчас ей только двадцать шесть.

— Она выглядит еще моложе, — сказала Лин.

Дэвид посмотрел на другой конец стола. Розалин Клоуд крошила кусочек хлеба. Она была похожа на нервную девочку.

— Да, — сказал Дэвид задумчиво. — Выглядит моложе. Я думаю, дело в полном отсутствии мысли.

— Бедняжка, — внезапно сказала Лин.

Дэвид нахмурился.

— С чего эта жалость? — резко сказал он. — Я позабочусь о Розалин.

— Не сомневаюсь.

— Каждый, кто попробует обидеть Розалин, будет иметь дело со мной! А я знаю много способов вести войну. Некоторые из них не вполне соответствуют правилам…

— Мне предстоит теперь выслушать историю вашей жизни? — холодно спросила Лин.

— Сильно сокращенный вариант, — улыбнулся он. — Когда началась война, лично я не видел причин сражаться за Англию. Я — ирландец. Но, как все ирландцы, я люблю воевать. Служба в десантных отрядах коммандос очень привлекала меня. Многого удалось достичь, но тяжелое ранение ноги вывело меня из строя. Излечившись, я поехал в Канаду и обучал там военному делу новобранцев… Я был без определенных занятий, когда получил телеграмму из Нью-Йорка от Розалин, в Которой она сообщала, что выходит замуж. Она не писала прямо, что будет чем поживиться, но я умею читать между строк. Я полетел туда, присоединился к счастливой паре и с ними вернулся в Лондон… А теперь… — Он дерзко улыбнулся ей. — «Дома матрос, вернулся он с моря…» — это вы. «И охотник дома, вернулся он с гор». Это я… Что с вами?

— Ничего, — сказала Лин.

Она поднялась из-за стола вместе со всеми. Когда они шли в гостиную, Роули сказал ей:

— Ты, кажется, вполне поладила с Дэвидом Хантером. О чем вы говорили?

— Так, о пустяках, — ответила Лин.

Глава 5

— Дэвид, когда мы вернемся в Лондон? Когда уедем в Америку?

Дэвид, сидевший по другую сторону накрытого к завтраку стола, с удивлением взглянул на Розалин.

— А куда, собственно, спешить? Чем тебе плохо здесь? — И он окинул одобрительным взглядом комнату, в которой они завтракали.

Фэрроубэнк был построен на склоне холма, из окна открывался истинно английский пейзаж. На лужайке цвели тысячи нарциссов. Сейчас они уже отцветали, но широкая золотистая полоса еще радовала глаз.

Кроша на тарелке поджаренный хлеб, Розалин пробормотала:

— Ты говорил, что мы уедем в Америку… скоро уедем. Как только ты закончишь дела.

— Да, но не так-то легко уладить эти дела. Существует очередность. Ни у тебя, ни у меня нет оснований требовать срочного урегулирования. После войны всегда возникают трудности…

Собственные слова его почему-то раздражали. Причины, которые он привел, вполне основательные, выглядели как извинение. «Любопытно, — подумал он, — кажутся ли они извинением и Розалин? И почему ей вдруг так приспичило ехать в Америку?..»

Розалин пробормотала:

— Ты говорил, что мы пробудем здесь недолго. Ты не сказал, что мы остаемся здесь жить.

— А чем тебе не нравится Вормсли Вейл и Фэрроубэнк? В чем дело?

— Ни в чем. Это из-за них, все из-за них…

— Из-за Клоудов?

— Да.

— А меня они забавляют, — сказал Дэвид. — Мне нравится видеть их надутые физиономии, зеленые от зависти и злобы. Не отбирай у меня моей забавы, Розалин…

Она сказала с беспокойством:

— Не говори так, Дэвид. Мне это не нравится.

— Веселее, девочка! Мы с тобой испытали достаточно нужды. А Клоуды всегда жили в свое удовольствие. Жили за счет старшего брата Гордона. Маленькие паразиты сосали большого паразита. Ненавижу таких людей, всегда их ненавидел…

Розалин вздрогнула.

— Не надо ненавидеть. Это грешно.

— А ты не понимаешь, что они ненавидят тебя? Разве они добры к тебе, дружелюбны?

Она с некоторым сомнением произнесла:

— Но и злы ко мне они не были. Не сделали мне ничего дурного…

— Но рады бы сделать, глупышка. Рады бы. — Он беззаботно рассмеялся. — Не дорожи они так собственной шкурой, тебя нашли бы в одно прекрасное утро с ножом между лопатками.

Она содрогнулась.

— Не говори таких ужасов.

— Ну, может, это был бы не нож. Стрихнин в супе.

Она глядела на него во все глаза. Губы ее дрожали.

— Ты шутишь…

Он снова стал серьезным.

— Не беспокойся, Розалин. Я позабочусь о тебе. Им придется иметь дело со мной.

Она снова заговорила, будто подбирая слова:

— Если это правда, то, что ты говоришь… если они ненавидят нас… ненавидят меня… то почему же мы не едем в Лондон? Там мы будем в безопасности… Вдали от них…

— Тебе полезен деревенский воздух, девочка. Ведь в Лондоне ты заболеваешь.

— Это когда там были бомбы… бомбы… — Она задрожала, закрыла глаза.

— Я никогда не забуду… никогда…

— Нет, забудешь. — Он мягко взял ее за плечи, слегка встряхнул. — Забудь это, Розалин. Ты была сильно контужена, но теперь все это позади. Больше нет бомб. Не думай об этом. Не вспоминай. Доктор сказал: нужен деревенский воздух и спокойный деревенский образ жизни. Поэтому я и держу тебя вне Лондона.

— Это правда? Поэтому? А я думала… может быть…

— Что ты думала?

Розалин медленно сказала:

— Я думала, может быть, это из-за нее ты хочешь быть здесь…

— Из-за кого?

— Ты знаешь, о ком я говорю… Та девушка. Та, что была в армии…

Он помрачнел, лицо его стало суровым.

— Лин? Лин Марчмонт?

— Она тебя интересует. Верно, Дэвид?

— Лин Марчмонт? Она невеста Роули. Старого доброго Роули, который просидел войну дома. Тупого, медлительного красивого быка…

— Я видела, как ты был поглощен беседой с ней.

— О, ради бога, Розалин!..

— И вы опять виделись, да?

— Я встретил ее вчера возле фермы, когда утром ездил верхом.

— Ты будешь еще встречаться с ней, я знаю.

— Конечно, я буду встречать ее! Вормсли Вейл — крошечный поселок. Здесь и шагу не пройдешь, чтобы не натолкнуться на кого-нибудь из Клоудов. Но если ты думаешь, что я влюбился в Лин Марчмонт, ты ошибаешься. Она — гордая, высокомерная, самодовольная девушка с дурными манерами. Желаю старине Роули счастья с ней. Нет, милая Розалин, она не в моем вкусе.

Розалин переспросила с сомнением:

— Это правда, Дэвид?

— Разумеется, правда.

Почти робко она заговорила вновь:

— Я знаю, ты не любишь, когда я гадаю на картах… Но они часто говорят правду — да, да. И вот вчера карты сказали мне о девушке, которая принесет нам несчастье. Она приедет из-за моря. И еще я нагадала, что в нашу жизнь вторгнется незнакомый брюнет, из-за него нам грозит опасность. Карты еще предвещали смерть…

— Уж эти мне твои незнакомые брюнеты! — рассмеялся Дэвид. — Ты полна предрассудков. Не имей дел с незнакомыми брюнетами, вот мой тебе совет…

И он ушел из дому, продолжая смеяться. Но когда Розалин больше не могла видеть его лица, он нахмурился, глаза его затуманились, и он пробормотал:

— Будь ты неладна, Лин! Вернулась из-за моря и сразу подняла переполох…

Он вдруг осознал, что выбирает дорогу, на которой легче всего встретить девушку, которой он, только что дал такую жестокую оценку.

Розалин видела, как он шел через сад, за калитку, которая вела к дороге через поле. Она поднялась в свою спальню и стала рассматривать одежду в шкафу. Ей очень нравилось новое манто из норки. Подумать только; это манто принадлежит ей! Она так и не перестала удивляться этому. Розалин была в спальне, когда вошла горничная и сказала, что ее ждет миссис Марчмонт.

Эдела сидела в гостиной, плотно сжав губы. Сердце ее готово было выскочить из груди. Она уже несколько дней собиралась к Розалин, но, по своему обыкновению, откладывала этот визит. Она не решалась идти еще и потому, что мнение Лин внезапно изменилось. Теперь она была решительно против того, чтобы мать просила денег взаймы у вдовы Гордона.

Однако очередное письмо от директора банка, полученное сегодня утром, побудило миссис Марчмонт к решительным действиям. Она больше не могла откладывать. Лин ушла с самого утра, Дэвида Хантера миссис Марчмонт видела на дороге, ведущей из Фэрроубэнка. Итак, путь был свободен. Ей хотелось застать Розалин одну, без Дэвида. Она правильно рассчитывала, что с одной Розалин будет гораздо легче иметь дело.

Тем не менее она ужасно нервничала, ожидая в залитой солнцем гостиной.

Но когда Розалин вошла, она почувствовала себя несколько лучше: молодая женщина выглядела еще более полоумной, как она это называла, чем обычно.

«Интересно, — подумала Эдела, — это последствия бомбежки или она всегда была такая?»

Розалин сказала запинаясь:

— О, д-доброе утро! Что-нибудь случилось? Садитесь, пожалуйста.

— Какое прекрасное утро! — безмятежно заговорила миссис Марчмонт. — Все мои ранние тюльпаны взошли. А ваши?

Розалин смотрела на нее не понимая.

— Не знаю…

«О чем же говорить, — думала Эдела, — с человеком, который не хочет ничего знать ни о садоводстве, ни о собаках? А между тем это самые испытанные темы светской беседы в сельских условиях…»

Вслух она сказала, не сумев подавить язвительную нотку в голосе:

— Конечно, у вас так много садовников… Они этим занимаются.

— Наш старый садовник сказал, что ему нужны еще два помощника. Но ведь все еще не хватает рабочих рук…

Она произнесла это так, как говорит ребенок, повторяющий слова взрослых.

Да, она похожа на ребенка. Возможно, в этом и заключается ее очарование, подумала Эдела. Возможно, именно это так привлекло сурового Гордона Клоуда, человека с острым умом и деловой хваткой, что он не заметил ее глупости и недостатков воспитания. Не может ведь быть, что все дело в ее наружности. Множество хорошеньких женщин безуспешно пытались завлечь его.

А эта детскость, наверно, для человека шестидесяти двух лет она особенно привлекательна. Интересно, такова ее истинная натура или это поза — поза, которая оказалась выгодной и потому стала второй натурой?..

Розалин сказала:

— К сожалению, Дэвида нет дома…

Эти слова вернули миссис Марчмонт к действительности, Дэвид мог вернуться каждую минуту. Надо сделать попытку сейчас, не упускать случая.

Слова застревали у нее в горле, но она заставила себя говорить.

— Вы… вы не могли бы помочь мне?

— Помочь вам?

Розалин смотрела удивленно, непонимающе.

— Я… сейчас все так трудно… Понимаете, со смертью Гордона наше положение сильно изменилось…

«Безмозглая идиотка! — думала она. — Долго еще ты будешь так оторопело пялиться на меня? Ты отлично знаешь, что я имею в виду! Должна знать. В конце концов, ты сама была бедной…»

В эту минуту она ненавидела Розалин. Ненавидела за то, что она, Эдела Марчмонт, вынуждена сидеть здесь и выклянчивать деньги. Как это трудно, как бесконечно трудно! За эти короткие мгновения ей вспомнились долгие часы дум и забот, все ее планы…

Продать дом? Но куда переехать? В продаже совсем нет маленьких домов, во всяком случае — дешевых. Взять квартирантов? Но сейчас не достать прислугу, а сама она просто не справится со стряпней и уборкой. Если поможет Лин… Но ведь Лин собирается замуж за Роули. Жить с Роули и Лин?

Нет, ни за что! Найти работу? Какую работу? Кому нужна немолодая, усталая женщина без специальности?..

Она услышала свой голос. Он звучал враждебно, потому что она презирала себя.

— Я имею в виду деньги, — сказала она.

— Деньги?..

Розалин казалась искренне изумленной, будто меньше всего ожидала, что речь пойдет о деньгах.

Эдела продолжала, с трудом выдавливая из себя слова:

— Я превысила свой кредит в банке, задолжала по счетам… за ремонт дома… а проценты мы еще не выплатили. Ведь все уменьшилось вдвое… Я имею в виду доходы. Дело, очевидно, в налогах. Гордон всегда нам помогал. Помогал содержать дом. Он брал на себя весь текущий ремонт, окраску и прочее. Да и на расходы давал. Вносил в банк определенную сумму каждый квартал. Всегда говорил, чтобы я не беспокоилась. Я и не беспокоилась. То есть пока он был жив, а теперь…

Она замолчала. Ей было стыдно, но в то же время она испытывала и облегчение. В конце концов, худшее теперь позади. Если Розалин откажет, то откажет — и все…

Розалин чувствовала себя очень неловко.

— О Боже! — сказала она. — Я не знала… не думала… Я… Ну конечно, я спрошу у Дэвида…

Стиснув ручки кресла, Эдела сказала с отчаянием:

— Не можете ли вы дать мне чек сейчас?

— Да, да, кажется, могу. — Розалин с испуганным видом вскочила, подошла к письменному столу. Поискала в разных ящиках и наконец вытащила чековую книжку.

— Написать… на сколько?

— Если можно… пятьсот фунтов…

«Пятьсот фунтов», — послушно написала Розалин.

У Эделы камень свалился с плеч. В конце концов, это оказалось не так трудно. Она ужаснулась при мысли, что сейчас ощущает не столько благодарность, сколько разочарование от легкости, с какой ей досталась победа. Розалин, безусловно, до странности проста.

Молодая женщина встала из-за стола и подошла к Эделе. Неловко протянула чек. Казалось, теперь неловкость испытывала только она.

— Надеюсь, теперь все в порядке. Мне, право, очень жаль…

Эдела взяла чек. Несформировавшимся детским почерком на розовом бланке было написано: «Миссис Марчмонт. Пятьсот фунтов (500). Розалин Клоуд».

— Очень мило с вашей стороны, Розалин. Благодарю вас.

— О, пожалуйста. Мне следовало самой подумать…

— Очень любезно с вашей стороны, дорогая.

Теперь, с чеком в сумочке, Эдела Марчмонт чувствовала себя другим человеком. Розалин повела себя очень мило. Было бы неловко затягивать визит. Она попрощалась и ушла. У входа в дом она встретила Дэвида, любезно сказала «доброе утро» и поспешила прочь.

Глава 6

— Что здесь делала эта Марчмонт? — спросил Дэвид, как только вошел.

— О Дэвид! Ей были ужасно нужны деньги. Я никогда не думала…

— И ты их ей, по-видимому, дала. — Он смотрел на нее с отчаянием, смешанным с иронией. — Тебя нельзя оставлять одну, Розалин.

— О Дэвид, я не могла отказать. В конце концов…

— Что — в конце концов? И сколько ты дала ей?

Совсем тихо Розалин прошептала:

— Пятьсот фунтов…

К ее облегчению, Дэвид рассмеялся:

— Легкий блошиный укус!

— О Дэвид, это уйма денег!..

— В данный момент для нас это пустяк… Ты все еще не можешь понять, что стала очень богатой женщиной. Но все равно: раз она просила пятьсот фунтов, она была бы вполне довольна, получив двести пятьдесят. Ты должна научиться языку займов.

Она пробормотала:

— Мне очень жаль, Дэвид…

— Милая моя девочка! В конце концов, это твои деньги.

— Вовсе нет, то есть не совсем…

— Ну не начинай все сначала. Гордон Клоуд умер прежде, чем успел составить завещание. Это называется удачей в игре. Мы выиграли — ты и я. Остальные проиграли.

— Но это не кажется мне… справедливым.

— Послушай, дорогая моя сестрица Розалин! Разве тебе не нравится все это? Большой дом, слуги, драгоценности? Разве тебе это не кажется сном наяву? Благодарение Богу, мы так живем, что иногда мне кажется, будто я проснусь и увижу, что все это мне приснилось…

Она рассмеялась вместе с ним, и, пристально наблюдая за ней, он остался доволен. Он умеет обращаться со своей Розалин. Очень неудобно, что у нее такая чувствительная совесть, но ничего не поделаешь…

— Да, правда, Дэвид, это похоже на сон или на кино. Мне это очень нравится. Правда, очень нравится.

— Но то, что мы имеем, надо уметь хранить, — предостерег он. — Больше никаких подачек Клоудам, Розалин. У каждого из них гораздо больше денег, чем было раньше у тебя или у меня.

— Да, наверно, ты прав…

«Интересно, — думал Дэвид, — где была Лин, когда ее мамаша клянчила здесь деньги? Наверное, ходила на ферму Лонг Уиллоуз. На ферму… Повидаться с этим олухом, с этим деревенщиной Роули! Видно, Лин твердо решила выйти за Роули замуж».

Мрачный, он вышел из дому, прошел мимо зарослей азалий и вышел из калитки на вершине холма. Отсюда дорога шла вниз, мимо фермы Роули.

Стоя здесь, он увидел Лин Марчмонт. Она поднималась вверх с фермы. С минуту он колебался, затем стиснул зубы и пошел вниз, ей навстречу. Они встретились у перелаза, как раз на полдороге.

— Доброе утро, — сказал Дэвид. — Когда свадьба?

— Вы уже спрашивали об этом, — отрезала она. — Вы отлично знаете. В июне.

— Вы собираетесь довести это дело до конца?

— Не знаю, что вы хотите этим сказать, Дэвид.

— О нет! Отлично знаете. — Он презрительно засмеялся. — Роули. Кто такой Роули?

— Человек, который лучше вас. Попробуйте задеть его, если осмелитесь, — сказала она с легкостью.

— Не сомневаюсь, что он лучше меня, но все-таки осмелюсь. Я бы осмелился на что угодно ради вас, Лин…

Минуты две она молчала. Наконец сказала:

— Вы просто не понимаете, что я люблю Роули.

— Сомневаюсь.

— Говорю вам, что люблю, люблю, —повторила она с силой.

Дэвид испытующе посмотрел на нее.

— Все мы видим себя такими, какими хотели бы быть. Вы видите себя влюбленной в Роули, живущей спокойно и не помышляющей об отъезде. Но ведь это не вы, не настоящая Лин.

— А что такое настоящая Лин? Что такое настоящий вы, если уж на то пошло? Вы-то чего хотите?

— Я мог бы сказать, что хочу безопасности, спокойствия после бури, штиля после волнения на море. Но я в сомнении. Иногда мне кажется, Лин, что мы оба хотим бури. — И он добавил мрачно:

— Лучше бы я вас не встречал. Я был здесь вполне счастлив, пока не приехали вы.

— Разве сейчас вы не счастливы?

Он взглянул на нее. Она почувствовала, как в ней подымается волнение.

Дыхание ее участилось. Никогда еще она не ощущала так сильно странную и мрачную притягательную силу Дэвида. Он поднял руку, схватил ее за плечо, повернул к себе… Затем так же внезапно она почувствовала, что он отпустил ее. Он пристально глядел через ее плечо на вершину холма. Она повернула голову, чтобы посмотреть, что привлекло его внимание.

Какая-то женщина входила в верхнюю калитку Фэрроубэнка. Дэвид резко спросил:

— Кто это?

— Похоже, что это Фрэнсис.

— Фрэнсис? — Он нахмурился. — Что нужно Фрэнсис?

— Может быть, она просто зашла к Розалин.

— Милая Лин! Только те, кому что-нибудь нужно, заходят к Розалин. Ваша матушка уже побывала у нее утром.

— Мама? — Лин отпрянула нахмурясь. — Что ей было нужно?

— Вы не знаете? Деньги.

— Деньги? — Лин будто окаменела.

— Она их благополучно получила, — сказал Дэвид. Теперь он улыбнулся холодной, жесткой улыбкой, которая так шла ему.

Они были очень близки всего минуту или две назад, теперь они были бесконечно далеки друг от друга, разделенные враждебностью. Лин воскликнула:

— О нет, нет, нет!

Он передразнил ее:

— О да, да, да!

— Не верю!.. Сколько?

— Пятьсот фунтов. — И добавил задумчиво:

— Интересно, сколько собирается попросить Фрэнсис? Розалин нельзя оставить одну даже на пять минут. Бедная девочка не умеет отказывать.

— Кто… Кто еще приходил?

Дэвид насмешливо улыбнулся:

— Тетя Кэтти наделала долгов. О, немного: всего двести пятьдесят фунтов, но она боится, что это может дойти до ушей доктора. Поскольку деньги ушли на медиумов, это может ему не понравиться. Она не знала, конечно, — прибавил Дэвид, — что доктор и сам еще раньше обращался за помощью.

Лин тихо сказала:

— Что вы должны думать о нас? Что вы должны думать?..

И затем, к его удивлению, она повернулась и сломя голову побежала вниз с холма, к ферме.

Глядя, как она бежит, он нахмурился. Она побежала к Роули, как мчится домой домашний голубь, и это опечалило его больше, чем он хотел себе признаться.

Он снова посмотрел на вершину холма и нахмурился.

«Нет, Фрэнсис, — сказал он про себя. — Не думаю, что это вам удастся. Вы выбрали плохой день». И он устремился вверх, к дому.

Он открыл калитку, прошел мимо азалий, пересек лужайку и оказался в гостиной со стороны террасы как раз в тот момент, когда Фрэнсис Клоуд говорила:

— Я хотела бы объяснить вам это детальнее. Но видите ли, Розалин, это все ужасно сложно…

Голос за ее спиной произнес:

— Неужели?

Фрэнсис Клоуд резко обернулась. В отличие от Эделы Марчмонт, у нее не было цели застать Розалин одну. Требуемая сумма была так велика, что вряд ли Розалин решилась бы дать ее, не посоветовавшись с братом. Фрэнсис даже предпочла бы обсуждать это дело при Дэвиде, чтобы он не подумал, будто она пыталась выпросить деньги у Розалин, пользуясь его отсутствием.

Она не слышала, как он вошел, так как была поглощена разговором и подбирала убедительные аргументы.

Когда ее прервали, она вздрогнула и, сразу оценив обстановку, заметила, что по какой-то причине Дэвид Хантер сегодня в отвратительном настроении.

— О Дэвид, — произнесла она без всякого замешательства, — я рада, что вы пришли. Я только что говорила с Розалин. Смерть Гордона оставила Джереми в исключительно тяжелом положении, и я пришла просить ее прийти на помощь. Дело обстоит так…

Слова так и соскакивали у нее с языка: речь идет о большой сумме.

Гордон обещал помочь, обещал определенно, правда на словах… Правительственные ограничения… закладные…

В глубине души у Дэвида шевельнулось что-то похожее на восхищение. Черт возьми, как ловко лжет эта женщина! Весь ее рассказ звучит вполне правдоподобно. Но это не правда. Он готов поклясться, что все — ложь! В чем же загвоздка на самом деле? Джереми пошел по скользкой дорожке? Наверно, он в совершенно отчаянном положении, если позволил Фрэнсис прийти сюда. Да и сама она гордячка…

Он переспросил:

— Десять тысяч?

Розалин пробормотала испуганно:

— Это куча денег…

Фрэнсис поспешно сказала:

— Да-да, я знаю. Я бы не пришла к вам, если бы такую сумму было просто достать. Но Джереми никогда не вошел бы в это дело, если бы не поддержка Гордона. Какое ужасное несчастье, что Гордон умер так внезапно…

— Оставив вас всех на произвол судьбы? — Голос Дэвида не предвещал ничего хорошего. — После того как вы жили у него под крылышком?

В глазах Фрэнсис что-то промелькнуло, когда она сказала:

— Вы облекаете это в такие образные выражения…

— Розалин не может трогать основной капитал, вы это знаете. Только проценты. И она платит огромный подоходный налог!

— Да, конечно. Налоги просто чудовищные. Но ведь это можно как-то устроить. Мы все возвратим…

Он прервал ее.

— Это можно как-то устроить, но мы не станем стараться.

Фрэнсис обернулась к Розалин.

— Розалин, вы такая добрая, великодушная…

Дэвид снова прервал ее.

— За кого, в самом деле, вы, Клоуды, принимаете Розалин — за дойную корову? Все вы лезете к ней: намекаете, просите, клянчите. А за ее спиной? Смеетесь над ней, снисходите к ней, не принимаете ее, ненавидите, даже мечтаете о ее смерти…

— Это не правда! — воскликнула Фрэнсис.

— Не правда? Вы все мне до смерти надоели! И ей надоели. Вы не получите денег, поэтому перестаньте ходить сюда и клянчить. Понятно?

Его лицо потемнело от гнева.

Фрэнсис поднялась. Лицо ее окаменело, будто замкнулось. Машинально, с отсутствующим видом она натягивала перчатку так тщательно, словно от этого многое зависело.

— Вы высказались вполне ясно, Дэвид, — сказала она.

Розалин пробормотала:

— Мне жаль. Мне очень жаль…

Фрэнсис не обратила на нее внимания, будто Розалин не было в комнате.

Она шагнула к двери на террасу, остановилась и обернулась к Дэвиду.

— Вы сказали, что я не люблю Розалин. Это не правда. Я не чувствовала ничего плохого к Розалин. Зато вас я презираю.

— Это еще почему? — Он бросил на нее угрожающий взгляд.

— Женщинам надо как-то устраиваться. Розалин вышла замуж за очень богатого человека, на много лет старше себя. Почему бы и нет? Но вы! Вы живете за счет сестры, живете роскошно, живете удобно за ее счет!

— Я стою между нею и хищниками!

Они глядели прямо в глаза друг другу. Он чувствовал, в какой она ярости. У него мелькнула мысль, что Фрэнсис Клоуд — опасный враг, враг беспощадный и, если нужно, неразборчивый в средствах.

— Я запомню все, что вы сказали, Дэвид!

Минуя его, она вышла в сад.

Он сам не понимал, почему на него так сильно подействовала эта угроза.

Розалин плакала.

— О Дэвид, Дэвид! Тебе не следовало так говорить с ней. Она одна из всех Клоудов была добра ко мне.

Он прервал ее в ярости:

— Замолчи, глупая! Ты хочешь, чтобы они навалились и выжали из тебя все до последнего пенни?

— Но эти деньги… Если они и правда не мои…

Под его взглядом она сжалась.

— Я… Я не то хотела сказать, Дэвид.

— Надеюсь.

«Совесть, — подумал он, — ужасная вещь». Да, он не учел, насколько совестлива Розалин. В будущем это, очевидно, может превратиться в проблему.

В будущем? Он нахмурился, глядя на нее, и задумался. Будущее Розалин… Его собственное будущее… Он всегда знал, чего хочет… Знает и сейчас… Но Розалин? Что ждет Розалин?

Он нахмурился.

Она внезапно вскрикнула:

— Мне страшно! Я, наверно, скоро умру!

Он сказал, глядя на нее с любопытством:

— Так ты думаешь, что может дойти до этого?

— Что ты хочешь сказать, Дэвид?

— Я хочу сказать, что пять, шесть, семь человек хотели бы свести тебя в могилу как можно скорее.

— Но ведь не думаешь же ты об… убийстве? — В ее голосе прозвучал ужас. — Ты считаешь, что они могли бы совершить убийство? Нет, нет, только не такие порядочные люди, как Клоуды!

— Вполне возможно, что убийства совершают именно такие порядочные люди, как Клоуды. Но им не удастся погубить тебя, пока я рядом с тобой. Им пришлось бы сначала убрать меня с дороги. Но если это у них получится, тогда сама будь начеку.

— Дэвид! Не говори таких ужасов!

— Послушай, — он сжал ее руку, — если случится так, что меня здесь не будет, будь осторожна, Розалин. Жизнь — опасная штука, помни это. Чертовски опасная. И сдается мне, особенно опасная для тебя…

Глава 7

— Роули, ты не можешь достать для меня пятьсот фунтов?

Роули пристально посмотрел на Лин. Она стояла перед ним, запыхавшаяся от бега, бледная, со сжатыми губами.

Он сказал, успокаивая ее так, как будто обращался к лошади:

— Ну-ну, спокойнее, старушка. В чем дело?

— Мне нужно пятьсот фунтов.

— Мне и самому они пригодились бы.

— Но, Роули, я говорю серьезно. Ты не можешь одолжить мне пятьсот фунтов?

— Я очень стеснен в средствах. Новый трактор…

— Да-да. — Она не интересовалась подробностями работы на ферме. — Но ты бы смог достать деньги, если бы тебе было очень нужно?

— Зачем они тебе, Лин? У тебя какие-нибудь неприятности?

— Они мне нужны для него… — Она указала кивком на большой прямоугольный дом на холме.

— Для Хантера? Чего ради?..

— Это все мама. Она взяла у него взаймы. У нее какие-то затруднения с платежами.

— Да, ей нелегко. — Голос Роули звучал сочувственно. — Я очень хотел бы помочь, да нечем.

— Не могу я, чтобы она брала в долг у него!

— Держись, старушка. Ведь деньги дает не он, а Розалин. А почему бы и нет, в конце концов?

— Почему бы и нет? И это говоришь ты, Роули?

— Не вижу, почему бы Розалин и не прийти на выручку хоть разок. Старый Гордон всех нас подкузьмил тем, что покинул этот мир без завещания. Если Розалин толково объяснить положение вещей, она сама увидит, что должна помогать.

— Ты-то не брал у нее?

— Нет. Ну, тут другое дело. Я не могу просить денег у женщины. Мужчине это не подобает.

— Неужели ты не понимаешь, что я не хочу быть… обязанной Дэвиду Хантеру?

— А ты ему вовсе не обязана. Это не его деньги.

— Но фактически все равно что его. Розалин абсолютно у него под каблуком.

— Да, еще бы! Но по закону деньги не его.

— Так ты не одолжишь, не можешь одолжить мне денег?

— Послушай, Лин. Если бы ты попала в настоящий переплет… шантаж или долги… я мог бы продать землю или скот. Но это было бы уже с отчаяния. Я и так только-только становлюсь на ноги. Да еще никогда не знаешь, чего ждать от этого чертова правительства. Все у него через пень колоду, заваливает нас вопросниками и анкетами. Приходится иной раз заполнять их до глубокой ночи…

Лин повернулась и медленно пошла обратно к Белой вилле.

— Ты не можешь вернуть их, мамочка?

— Ну что ты, Лин, дорогая моя! Я пошла с ними прямо в банк. Потом я заплатила Артуру Бодгхему и Кнебуорту. Кнебуорт уже стал просто невежлив. Какое облегчение, дорогая! Я уже много ночей не спала. Поверь, Розалин проявила полное понимание и была очень мила.

Лин сказала с горечью:

— Ну, теперь, я думаю, ты будешь обращаться к ней часто.

— Надеюсь, что в этом не будет необходимости, дорогая. Я постараюсь быть очень экономной. Но, конечно, теперь все так дорого. Жить становится с каждым днем все труднее.

— А мы становимся все хуже. Делаемся попрошайками.

Эдела вспыхнула.

— Ты не выбираешь выражений, Лин! Я объяснила Розалин, что Гордон всегда нам помогал.

— Мы не должны были пользоваться его помощью. Это нехорошо. Он имеет все основания презирать нас.

— Кто презирает нас?

— Этот отвратительный Дэвид Хантер.

— Право, — сказала с достоинством миссис Марчмонт, — я не понимаю, какое может иметь значение, что именно думает Дэвид Хантер. К счастью, сегодня утром его не было дома, иначе, пожалуй, он повлиял бы на Розалин. Она совершенно у него под каблуком.

Лин переменила разговор.

— Что ты имела в виду, мама, когда сказала — помнишь, на другое утро после моего возвращения: «Если только он ее брат»?

— Ах, это!.. — Миссис Марчмонт слегка смутилась. — Да, знаешь ли, были кое-какие сплетни…

Лин молча ожидала продолжения. Миссис Марчмонт кашлянула.

— У молодых женщин такого типа — искательниц приключений — обыкновенно бывает в запасе молодой поклонник. Предположим, она говорит Гордону, что у нее есть брат, телеграфирует тому в Канаду или еще куда-нибудь. Этот молодой человек появляется. Откуда Гордону знать, брат он ей или не брат? Бедный Гордон, без сомнения, совершенно потерял голову и верил всему, что она говорила. И вот ее «брат» приезжает с ними в Англию, и бедный Гордон ничего не подозревает…

Лин упрямо сказала:

— Я не верю этому. Не верю!

Миссис Марчмонт удивленно подняла брови:

— Право, дорогая…

— Он не такой! И она… и она не такая. Может быть, она глупа, но она хорошая. Да, она хорошая. Эти сплетники выдают за истину собственные грязные мысли. Я не верю, говорю тебе!

Миссис Марчмонт с достоинством сказала:

— Хорошо, дорогая, но, право же, я не вижу необходимости кричать…

Глава 8

А неделю спустя с поезда пять двадцать на станции Вормсли сошел высокий человек, бронзовый от загара, с рюкзаком за плечами.

На противоположной платформе группа игроков в гольф ожидала поезда в Лондон. Высокий человек с рюкзаком отдал контролеру билет и сошел с перрона. Минуту или две он постоял в нерешительности, затем увидел указатель «Пешеходная дорога на Вормсли Вейл» и решительно направился по этой дороге.

В усадьбе Лонг Уиллоуз Роули Клоуд только что приготовил себе чашку чая. Тень, упавшая на кухонный стол, заставила его поднять глаза. На мгновение он подумал, что девушка, стоящая в дверях, — Лин, но его разочарование сменилось удивлением, когда он узнал Розалин Клоуд.

На ней было платье из какой-то домотканой материи в яркую широкую полоску, зеленую и оранжевую. Искусственная простота эта обошлась гораздо дороже, чем мог себе представить Роули.

До сих пор он видел ее одетой в дорогие городские платья; она носила их чуточку неловко — так, думал он, как манекенщица носит платья, которые принадлежат не ей, а фирме, где она работает.

Сегодня в своем ярком полосатом платье она показалась ему совсем новой Розалин. Стало заметнее ее ирландское происхождение: ее темные вьющиеся волосы и прелестные синие глаза с поволокой. Слова она тоже произносила с ирландским акцентом — певуче и мягко, а не тщательно и несколько манерно, как обычно.

— Такая чудная погода! — сказала она. — Мне захотелось погулять. — И прибавила:

— Дэвид уехал в Лондон…

Розалин сказала это почти виновато, щеки ее вспыхнули. В смущении она достала из сумочки портсигар и предложила сигарету Роули, но тот отрицательно покачал головой и стал искать спичку для Розалин. Молодая женщина безуспешно пыталась зажечь маленькую золотую зажигалку. Роули взял вещицу из ее рук и одним резким движением высек огонь. Когда она склонилась к нему, чтоб прикурить, он заметил, какие у нее длинные и темные ресницы, и подумал: «Старый Гордон знал, что делает…»

Розалин отошла на шаг и восхищенно сказала:

— Какая прекрасная телка пасется у вас на верхнем поле!

Удивленный тем, что это ей интересно, Роули стал рассказывать Розалин о ферме. Этот интерес, как ни поразил он Роули, был явно искренним. Роули еще больше удивился, когда обнаружил, что Розалин хорошо знакома с сельским хозяйством. О сбивании масла и производстве сыра и сливок она говорила с полным знанием дела.

— Вы рассуждаете, как жена фермера, Розалин, — сказал он с улыбкой.

Воодушевление сошло с ее лица. Она сказала:

— У нас была ферма в Ирландии, прежде чем я переехала сюда… до того как…

— До того как вы поступили на сцену?

Она сказала грустно и слегка, как ему показалось, виновато:

— Это было не так уж давно… Я все очень хорошо помню. — И воодушевленно прибавила:

— Я бы могла сейчас подоить ваших коров, Роули…

Это была совсем новая Розалин. Одобрил бы Дэвид эти случайные воспоминания о крестьянском прошлом? Роули думал, что если Дэвид Хантер и пытался, бы создать впечатление, будто они из старинного ирландского дворянского рода, то версия Розалин больше похожа на правду. Простая фермерская жизнь, потом соблазны сиены, гастроли в Южной Африке, замужество, одиночество в Центральной Африке, бегство, опустошенность и наконец новый брак с миллионером в Нью-Йорке…

Да, Розалин Хантер прошла немалый путь с тех пор, как перестала доить свою корову. Однако, глядя на нее, он с трудом мог в это поверить. Лицо ее казалось ему невинным, даже чуточку придурковатым — лицом человека без прошлого. Она при этом очень молодо выглядела, гораздо моложе своих двадцати шести лет.

В ней было что-то трогательное, что-то напоминающее тех телят, которых он утром гнал к мяснику. Он смотрел на нее так же, как раньше смотрел на этих телят. Бедняжки, думал он тогда, как жаль, что их придется зарезать…

В глазах Розалин мелькнула тревога. Она спросила с беспокойством:

— О чем вы думаете, Роули?

— Не хотите ли осмотреть хозяйство и молочную ферму?

— Конечно, хочу.

Он провел Розалин по всей ферме, забавляясь тем, с каким интересом она ее осматривала. Но когда он предложил ей чашку чая, в глазах ее снова появилось тревожное выражение.

— О нет, благодарю вас, Роули! Мне лучше идти домой. — Она взглянула на часы. — Ох как поздно! Дэвид вернется поездом пять двадцать. Он будет тревожиться, не зная, где я. Мне… мне надо спешить. — И прибавила застенчиво:

— Я получила большое удовольствие, Роули…

«Так оно и есть, — подумал он. — Розалин получила большое удовольствие. Она имела возможность быть самой собой — простой, даже примитивной женщиной. Она боится своего брата Дэвида, это ясно. Дэвид — мозг семьи. Сегодня она полдня была свободна, да, именно так: полдня свободна, как прислуга, взявшая выходной. Богатая миссис Гордон Клоуд!..»

Он мрачно улыбнулся, стоя у калитки и глядя, как она спешила вверх по холму в Фэрроубэнк. Она почти дошла до перелаза, когда через него перешел какой-то мужчина. Роули подумал, не Дэвид ли это, но тот человек был крупнее, массивнее. Розалин отпрянула, чтобы дать ему пройти, потом грациозно перешагнула через изгородь, и ее легкий шаг перешел почти в бег.

Да, она взяла выходной, а он, Роули, потратил больше часа совершенно зря! Впрочем, быть может, не совсем зря. Кажется, он нравится Розалин! Это может оказаться полезным. Славненькая она, да и телята утром были прехорошенькие, бедняжки…

Он стоял, погруженный в эти мысли. Голос, раздавшийся рядом, заставил его вздрогнуть и поднять голову.

Высокий человек в фетровой шляпе с широкими полями, с рюкзаком за спиной стоял за калиткой.

— Эта дорога ведет в Вормсли Вейл?

Ему пришлось повторить вопрос, так как Роули молча смотрел на него. С некоторым усилием Роули вернулся к действительности и ответил:

— Да. Идите по этой дороге, через соседнее поле. Сверните налево, когда дойдете до большой дороги, и примерно через три минуты вы попадете в поселок…

Ему уже сотни раз приходилось отвечать на такой вопрос этими же самыми словами. Приезжие шли со станции по пешеходной дорожке, перебирались через холм и начинали сомневаться, правильно ли они идут — Блэкуэлская роща скрывала Вормсли Вейл. Поселок не был виден, торчала только верхушка колокольни.

Следующий вопрос не был таким же обычным, но Роули, не задумываясь, ответил и на него:

— Гостиницы «Олень» или «Колпак и бубенцы». Называю обе, чтобы вы могли выбрать. Обе одинаково хороши или плохи. Думаю, вы без труда устроитесь…

Второй вопрос заставил Роули внимательно приглядеться к собеседнику. В наше время люди обычно заранее заказывают номер в гостинице, куда бы они ни ехали…

Незнакомец был высок ростом, сильно загорел, носил бороду. Лет сорока, с ярко-голубыми глазами, он обладал довольно привлекательной, что называется, бесшабашной внешностью. Впрочем, лицо его, если приглядеться, не казалось особенно приятным.

«Откуда-то из-за моря», — подумал Роули. Пожалуй, в его говоре слышится слабый колониальный акцент. Или показалось? Странно, его лицо почему-то кажется знакомым…

Где-то он раньше видел это лицо или лицо, очень похожее на это?

Пока он безуспешно искал ответ на свой вопрос, незнакомец ошарашил его новым:

— Не можете ли вы сказать, нет ли тут поблизости усадьбы под названием Фэрроубэнк?

Роули медленно ответил:

— Да, есть. Вон там, на холме. Вы, очевидно, прошли совсем близко от нее, если идете по пешеходной дорожке с самой станции.

— Да, я иду оттуда! — Он обернулся и пристально посмотрел на вершину холма. Так это она и есть — большой белый дом?

— Да, это Фэрроубэнк.

— Большой дом, — сказал человек. — Должно быть, содержать его стоит уйму денег…

«Чертову уйму, — подумал Роули. — И притом наших денег…» Закипавшая ярость заставила его на мгновение забыть, где он находится.

Вздрогнув, он пришел в себя и увидел, что незнакомец в раздумье смотрит на холм со странным выражением в глазах.

— Кто там живет? — спросил он. — Некая миссис Клоуд?

— Правильно, — сказал Роули. — Миссис Гордон Клоуд.

Незнакомец поднял брови. Казалось, ответ чем-то позабавил его.

— Ах вот как! — сказал он. — Миссис Гордон Клоуд. Очень за нее рад.

Затем он кивнул Роули:

— Спасибо, дружище!

И, вскинув поклажу на плечо, зашагал к Вормсли Вейл.

Роули медленно направился во двор фермы. Он все еще не мог отделаться от мысли о том, где, черт возьми, он прежде видел этого парня…

В этот же вечер, в половине десятого, Роули, отодвинув кипу бланков, которые ему предстояло заполнить, встал из-за стола. Бросив рассеянный взгляд на фотографию Лин, стоящую на камине, он нахмурил брови и вышел из дому.

Через десять минут он оказался в баре гостиницы «Олень». Беатрис Липинкот приветливо улыбнулась ему из-за стойки. Мистер Роули Клоуд, подумала она, выглядит настоящим мужчиной.

За кружкой пива Роули обменялся с присутствующими обычными критическими замечаниями по поводу политики правительства, погоды и видов на урожай.

Затем, немного подвинувшись, Роули смог негромко спросить Беатрис:

— У вас остановился новый приезжий? Высокий. В шляпе с широкими полями.

— Да, мистер Роули. Пришел часов в шесть. Этого вы имеете в виду?

Роули кивнул:

— Он проходил мимо моей фермы. Спросил дорогу. Интересно, кто он такой…

Он посмотрел на Беатрис и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ.

— Это нетрудно узнать, мистер Роули, если вы желаете.

Она нырнула за стойку, достала оттуда толстую книгу в кожаном переплете, в которой регистрировались приезжие, и открыла ее на странице, где были сделаны новые записи. Самая последняя гласила:

«Инок Арден. Из Кейптауна. Английский подданный».

Глава 9

Было чудесное утро, пели птицы, и Розалин, спустившаяся к завтраку в своем дорогом крестьянском платье, чувствовала себя счастливой.

Сомнения и страхи, которые недавно тревожили ее, казалось, рассеялись.

Дэвид был в хорошем настроении, смеялся и поддразнивал ее. Его поездка в Лондон накануне прошла успешно. Завтрак был вкусно приготовлен и красиво сервирован. Они только что кончили есть, когда принесли почту.

На имя Розалин было семь или восемь писем. Счета, просьбы пожертвовать денег на благотворительные цели, несколько приглашений от соседей — словом, ничего интересного.

Дэвид отложил пару мелких счетов и вскрыл третий конверт. Письмо, как и адрес на конверте, было написано печатными буквами.

«Уважаемый мистер Хантер!

Я думаю, лучше обратиться к Вам, чем к Вашей сестре, «миссис Клоуд», так как содержание этого письма может оказаться для нее ударом. Говоря коротко, я имею новые сведения о капитане Роберте Андерхее, которые она, может быть, будет рада узнать. Я остановился в «Олене» и, если Вы зайдете туда сегодня вечером, буду рад обсудить с Вами этот вопрос.

Искренне Ваш Инок Арден».

У Дэвида вырвалось сдавленное восклицание. Розалин с улыбкой взглянула на него, но улыбка тут же сменилась тревогой. Молча он протянул ей письмо.

Она взяла и прочла его.

— Но… Дэвид… Я не понимаю, что это значит?

— Ты ведь умеешь читать.

Она взглянула на него испуганно.

— Дэвид, значит ли это… Что нам теперь делать?

Он, нахмурившись, быстро прикидывал что-то в уме.

— Все хорошо, Розалин. Не надо ни о чем тревожиться. Я улажу это дело…

— Но значит ли это, что…

— Не тревожься, моя дорогая. Предоставь дело мне. Слушай, вот как мы поступим. Ты сейчас уложишь чемодан и поедешь в Лондон. Пойдешь в ту квартиру и останешься там до тех пор, пока я не сообщу тебе, что делать дальше. Поняла?

— Да-да, конечно, я поняла, но, Дэвид…

— Делай то, что я говорю, Розалин. — Он улыбнулся ей и повторил ласково и настойчиво:

— Иди и укладывайся. Я отвезу тебя на станцию. Ты можешь успеть на десять тридцать две. Скажи швейцару, что никого не хочешь принимать. Если кто-нибудь зайдет и спросит тебя, швейцар должен говорить, что тебя нет в городе. Дашь ему фунт. Поняла? Он не должен никого пускать к тебе, кроме меня.

— О! — Она подняла руки к лицу и смотрела на него прелестными испуганными глазами.

— Все в порядке, Розалин, но нужна ловкость. Ты не очень опытна в делах, где нужна ловкость, не так ли? Тут уж я должен быть на страже. Я хочу, чтобы ты уехала отсюда, чтобы у меня были свободны руки, только и всего.

— А мне нельзя остаться здесь, Дэвид?

— Нет, конечно, нельзя, Розалин. Будь разумна. У меня должны быть развязаны руки, чтобы иметь дело с этим человеком, кто бы он ни был…

— А ты думаешь, что он… что он…

Он сказал, подчеркивая каждое слово:

— Я сейчас ничего не думаю. Прежде всего ты должна уехать. Потом уж я буду выяснять, как обстоят дела. Иди же, будь хорошей девочкой, не спорь.

Она повернулась и вышла из комнаты.

Дэвид снова, нахмурившись, склонился над письмом. Никаких прямых угроз.

Вежливые фразы, литературный язык. Может означать что угодно: искреннюю заботу человека, обеспокоенного создавшимся затруднительным положением, скрытую угрозу. Он снова и снова перечитывал письмо: «Я имею новые сведения о капитане Роберте Андерхее…» «Лучше обратиться к Вам…» «Буду рад обсудить с Вами этот вопрос…» «Миссис Клоуд…» Черт возьми, ему не нравились кавычки, заключающие слова «миссис Клоуд».

Он посмотрел на подпись. Инок Арден. Что-то промелькнуло в памяти — какое-то поэтическое воспоминание… Строчка из стихотворения…

Когда в гот же вечер Дэвид вошел в гостиницу «Олень», в холле, как обычно, никого не было. На двери, расположенной слева, было написано: «Кофейная», на двери справа: «Гостиная». На двери в глубине строгая надпись предупреждала: «Только для постоянных жильцов». Коридор налево вел в бар, откуда слышался гул голосов. Маленькая стеклянная конторка со скользящим окошком и с висячим звонком именовалась «Приемная».

Дэвид знал по опыту, что нередко приходится звонить четыре-пять раз, пока кто-нибудь снизойдет и ответит. Все время, кроме коротких часов обеда, завтрака и ужина, холл «Оленя» бывал безлюден, как остров Робинзона.

На этот раз третий звонок Дэвида вызвал мисс Беатрис Липинкот. Она прошла по коридору из бара, поправляя пышные золотистые волосы, открыла дверь стеклянной конторки и приветствовала Дэвида жеманной улыбкой.

— Добрый вечер, мистер Хантер. Довольно холодно сегодня для мая месяца, не правда ли?

— Да, кажется, очень холодно. Остановился у вас некий мистер Арден?

— Дайте вспомнить, — сказала мисс Липинкот, намеренно подчеркивая, что не помнит точно. Она всегда прибегала к этому приему, чтобы подчеркнуть значительность «Оленя». — О да. Мистер Инок Арден. В пятом номере. На втором этаже. Вы легко найдете этот номер, мистер Хантер. Вверх по лестнице, не идите по галерее, а сверните налево, и три ступеньки вниз.

Точно выполняя эти сложные инструкции, Дэвид вскоре постучал в дверь пятого номера, и голос оттуда сказал: «Войдите».

Он вошел и прикрыл за собой дверь.

Выйдя из конторки, Беатрис Липинкот позвала:

— Лили!

Девушка с явными признаками полипов, с глазами цвета вареной черники, отозвалась на зов.

— Не можешь ли ты побыть здесь, Лили. Я должна пойти посмотреть, как обстоят дела с бельем.

Лили ответила:

— Конечно, мисс Липинкот. — Она хихикнула и прибавила, сопя открытым ртом:

— По-моему, мистер Хантер уж такой красавчик, правда?

— А, навидалась я таких во время войны, — ответила мисс Липинкот усталым тоном светской львицы. — Молодые летчики и прочие с военных аэродромов. Нельзя было доверять чекам, которыми они расплачивались. Держится с таким видом, что невольно берешь эти бумажки, хоть и знаешь, что дело нечисто. Но ведь я, Лили, смотрю на эти вещи по-своему. Мне подавай настоящего джентльмена. И уж если я скажу про кого-нибудь, что это джентльмен, — так оно и есть, хоть и сидит человек за баранкой трактора…

Произнеся это загадочное изречение, Беатрис покинула Лили и направилась вверх по лестнице.

Переступив порог пятого номера, Дэвид Хантер остановился и посмотрел на человека, который подписывался Инок Арден.

Лет сорока, изрядно потрепанный жизнью, но знававший, видимо, лучшие времена. С ним нелегко будет иметь дело — таков был вывод Дэвида. И раскусить его непросто. Темная лошадка.

Арден сказал:

— Хелло! Вы Хантер? Вот и ладно. Садитесь. Что будете пить? Виски?

Он уютно устроился, отметил Дэвид. Несколько бутылок, огонь в камине отгоняет промозглый холод. Одежда не английского покроя, но он ее носит, как англичанин. И возраст тоже… подходящий.

— Благодарю, — сказал Дэвид. — Немного виски.

— Скажите, когда будет достаточно.

— Достаточно. И содовой немного.

Они были чем-то похожи на собак, которые ходят друг за другом, взъерошив шерсть и принюхиваясь, готовые или дружески сойтись, или начать драку.

— Ваше здоровье!.. — сказал Арден.

— Взаимно…

Они поставили стаканы. Первый раунд был закончен. Человек, называвший себя Иноком Арденом, спросил:

— Вас удивило мое письмо?

— Честно говоря, — сказал Дэвид, — я не понял, о чем оно.

— Ну, не может того быть. Хотя…

— Как я понимаю, вы знали первого мужа моей сестры, Роберта Андерхея.

— Да, я знал Роберта очень хорошо… — Арден улыбался, не спеша пуская клубы дыма. — Так хорошо, как, наверное, никто другой его не знал… Вы ведь никогда его не видели, Хантер?

— Нет, не видел.

— Может быть, это и к лучшему.

— Что вы хотите этим сказать? — резко спросил Дэвид.

Арден ответил небрежно:

— Дорогой мой, это упрощает дело, только и всего. Я прошу извинения за то, что попросил вас прийти сюда, но я подумал, что лучше держать… — Он помедлил. — …Розалин подальше от этого. Нет необходимости причинять ей напрасную боль.

— Может быть, вы перейдете к сути дела?

— Конечно, конечно… Так вот: подозревали ли вы когда-нибудь… как бы это выразить… что было что-то, ну… сомнительное… в смерти Андерхея?

— Что, черт возьми, вы имеете в виду?

— Видите ли, у Андерхея были довольно странные идеи. Может, это было благородство, а может, совсем наоборот… Ну, скажем, по некоторым причинам в определенный момент Андерхею стало удобнее, чтобы его сочли умершим. Он был в хороших отношениях с туземцами, всегда умел с ними ладить. Ему не составило бы труда распустить соответствующий слух, с любым количеством убедительных подробностей… А на самом деле ему только и надо было очутиться за тысячу миль от Африки, под новым именем.

— Мне это представляется совершенной фантастикой, — сказал Дэвид.

— Да ну? Правда? — Арден улыбнулся и, наклонившись, похлопал Дэвида по колену. — Но предположим, что это истина, Хантер. Предположим, что так оно и есть…

— Я бы потребовал вполне определенных доказательств.

— Доказательств? Существует одно более чем определенное доказательство: Андерхей мог бы сам оказаться здесь, в Вормсли Вейл… Как бы вы приняли такое доказательство?

— По крайней мере, это было бы убедительно, — сухо сказал Дэвид.

— О да, убедительно! Но несколько неприятно… неприятно… для миссис Гордон Клоуд. Потому что тогда она уже не будет миссис Гордон Клоуд. Щекотливое положение… Вы должны согласиться, что положение сложится действительно несколько щекотливое…

— Моя сестра, — сказал Дэвид, — вышла замуж, будучи твердо уверена, что она свободна.

— О, разумеется, дорогой мой. Разумеется. Я ни на минуту не ставлю это под сомнение. Любой судья скажет то же самое. Ей не может быть предъявлено никакого обвинения.

— Судья? — повторил Дэвид резко.

Арден ответил извиняющимся тоном:

— Ну, если дело дойдет до вопроса о двоемужестве…

— К чему вы, собственно, клоните? — раздраженно спросил Дэвид.

— Не выходите из себя, старина. Нам сейчас просто следует вместе подумать и решить, как лучше поступить — лучше для вашей сестры, хочу я сказать. Я вовсе не намерен предавать это дело огласке… Что ж, Андерхей всегда был человеком благородным. — Арден сделал паузу. — Таков он и сейчас.

— Сейчас?

— Да, именно так.

— Вы говорите, что Роберт Андерхей жив. Где он?

Арден подался вперед, голос его звучал доверительно.

— Вы действительно хотите подробностей, Хантер? Не лучше ли вам их не знать? Давайте считать так: вам известно и Розалин тоже убеждена, что Андерхей умер в Африке. Очень хорошо. А если все же Андерхей жив, то он понятия не имеет, что его жена вторично вышла замуж, он не имеет об этом ни малейшего представления. Ведь, разумеется, если бы он знал, он заявил бы о себе… Розалин получила в наследство после второго мужа порядочную сумму денег. Но если этот второй муж по закону не был ее мужем, тогда, естественно, она не имеет никакого права на эти деньги… Андерхей — человек с сильно развитым чувством чести. Он не допустит, чтобы его жена получила деньги в обход закона… — Арден помолчал. — Но возможно, что Андерхей вовсе ничего не знает о ее вторичном замужестве… Он в плохом состоянии, бедняга, в очень плохом состоянии…

— Что вы имеете в виду?

Арден скорбно покачал головой.

— Здоровье его подорвано. Он нуждается в особом лечении… К сожалению, это требует больших денег…

Последнее слово прозвучало как случайное замечание, возникшее в ходе разговора. Но именно его подсознательно ждал Дэвид. Он повторил:

— Денег?

— Да, к сожалению, все стоит денег! Андерхей, бедняга, сильно нуждается. Он имеет только то, что на нем.

Дэвид окинул взглядом комнату и увидел только рюкзак, висящий на спинке стула. Никаких признаков другого багажа.

— Сомневаюсь, — жестко сказал он, — действительно ли Роберт Андерхей человек столь благородных чувств, как вы его изображаете.

— Он был таким, — ответил Арден. — Но жизнь, знаете ли, делает человека циничным… — Он помолчал и мягко добавил:

— Гордон Клоуд был невероятно богат. Зрелище слишком большого богатства пробуждает самые низменные инстинкты…

Дэвид Хантер поднялся.

— У меня готов ответ для вас. Убирайтесь к черту.

Без тени обиды Арден сказал с улыбкой:

— Да, я так и думал, что вы скажете это.

— Вы подлый шантажист, не более и не менее. Я намерен раскрыть ваши крапленые карты.

— Раскрыть и погибнуть? Благородное намерение… Но вам не понравится, если разоблачениями займусь я. Впрочем, я вовсе не собираюсь этого делать. Вы не купите — у меня есть другой рынок.

— А именно?

— Клоуды. Скажем, я пойду к ним. «Простите, не будет ли вам интересно узнать, что покойный Роберт Андерхей благополучно живет и здравствует?»

Они клюнут немедленно.

Дэвид сказал презрительно:

— С них вы ничего не получите. Они все до единого сидят без денег.

— Да, но существует такая штука, как соглашение. Столько-то наличными в тот день, когда будет доказано, что Андерхей жив, а миссис Гордон Клоуд на самом деле все еще миссис Роберт Андерхей, и, следовательно, завещание Гордона Клоуда, составленное до его женитьбы, остается в полной силе…

Несколько минут Дэвид сидел молча, затем спросил напрямик:

— Сколько?

Ответ прозвучал столь же прямо:

— Двадцать тысяч.

— Исключено! Моя сестра не может трогать капитал. Она имеет только проценты.

— В таком случае — десять тысяч. Это она достанет с легкостью. Ведь имеются драгоценности, верно?

Дэвид помолчал, затем неожиданно сказал:

— Ладно.

На мгновение его собеседник растерялся. Его, казалось, удивила легкость победы.

— Никаких чеков, — резко сказал он. — Платить наличными.

— Вы должны дать нам время достать деньги.

— Пожалуйста, сорок восемь часов.

— Давайте до вторника.

— Хорошо. Вы принесете деньги сюда. — И прежде чем Дэвид успел ответить, добавил:

— Я не назначаю встречу в уединенной роще или на пустынном берегу реки, не думайте. Вы принесете деньги сюда, в «Олень», в девять часов вечера, во вторник.

— А вы подозрительны, я вижу.

— Я знаю свое дело. И знаю таких, как вы.

— Значит, договорились…

Когда Дэвид спускался по лестнице, его лицо пылало от гнева.

Беатрис Липинкот вышла из комнаты, на которой стояла цифра четыре.

Между номерами четыре и пять находилась дверь, которую очень трудно было заметить, так как ее скрывал большой шкаф.

Щеки мисс Липинкот горели, и глаза блестели от приятного возбуждения.

Она поправила свою пышную прическу чуть-чуть дрожащей рукой.

Глава 10

«Шепердс-Корт» представлял собой большое здание с роскошно обставленными квартирами и сравнительно неплохим обслуживанием. Не пострадавшая от вражеских налетов, эта своеобразная гостиница тем не менее несколько снизила свой уровень в сравнении с довоенным. Обслуживание, которое предоставлялось постояльцам, не было уже прежним обслуживанием.

Там, где раньше было два носильщика в униформе, теперь работал один. В ресторане по-прежнему сервировали обеды, завтраки и ужины, но наверх, в квартиры, подавались только завтраки.

Квартира, которую снимала миссис Гордон Клоуд, находилась на третьем этаже. Она состояла из гостиной со встроенным буфетом, двух спален со стенными шкафами и ванной комнаты, сияющей кафелем и хромом.

По гостиной метался Дэвид, а Розалин сидела на диване и следила за ним глазами. Она была бледна и казалась испуганной.

— Шантаж! — бормотал он. — Шантаж! Боже мой, разве я из тех людей, которые позволяют себя шантажировать?

Она покачала головой — растерянная, обеспокоенная.

— Если бы я знал! — говорил Дэвид. — Если бы я только знал!..

Розалин жалобно всхлипнула.

Он продолжал:

— Приходится действовать в темноте, с завязанными глазами! — Вдруг он круто повернулся. — Ты носила те изумруды к старому Грейторексу?

— Да.

— Сколько он дает?

— Четыре тысячи фунтов. Он сказал, что если я их сейчас не продам, их надо снова застраховать.

— Да, цены на драгоценные камни подскочили вдвое. Конечно, мы можем достать эти деньги. Но ведь это будет только начало, из нас будут сосать кровь до тех пор, пока совсем не обескровят.

— Давай уедем из Англии, — плакала она. — Давай уедем. Разве мы не могли бы уехать в Ирландию, в Америку… куда угодно.

Он обернулся и посмотрел на нее.

— Ты не борец, Розалин. Твой девиз: рубить концы и спасаться.

Она причитала:

— Мы поступили дурно… Все это… очень дурно… богопротивно.

— Как раз благочестия мне сейчас и не хватает! Довольно. Мы хорошо устроились, Розалин. Первый раз в жизни я хорошо устроился и не собираюсь все это терять. Слышишь, Розалин? Если б только не приходилось драться вслепую, черт возьми! Ведь ты понимаешь, все это может быть обманом, блефом. Возможно, что Андерхей прочно похоронен в Африке, как мы с тобой и думали.

Она содрогнулась.

— Не надо так, Дэвид. Ты пугаешь меня.

Он взглянул на нее, увидел страх в ее глазах и сразу же переменил тон.

Он подсел к ней, взял ее холодные руки в свои.

— Перестань беспокоиться, — сказал он, — предоставь все мне и делай то, что я говорю. Ведь тебе это нетрудно, правда? Только поступай в точности так, как я говорю.

— Я всегда так и делаю, Дэвид.

— Ну да, — засмеялся он, — ты так и делаешь. Мы выкарабкаемся из этого, не бойся. Я найду способ прищемить этого мистера Инока Ардена.

— Кажется, было такое стихотворение, Дэвид, что-то о человеке, вернувшемся обратно…

— Да. — Он оборвал ее. — Как раз это меня и беспокоит. Но я доберусь до сути, не бойся.

Она сказала:

— Ты повезешь ему деньги во вторник вечером?

Он кивнул.

— Пять тысяч. И скажу, что не могу достать сразу остальные. Но я должен помешать ему пойти к Клоудам. Думаю, что это была простая угроза, но почем знать…

Дэвид замолчал, его глаза стали задумчивыми, и мозг продолжал напряженно работать, рассматривая и отвергая различные гипотезы.

Потом он рассмеялся веселым, разудалым смехом. Были когда-то люди, ныне покойные, которые узнали бы этот смех, смех человека, приготовившегося к рискованному и опасному делу. В нем звучал вызов и радость предстоящей борьбы.

— Я могу довериться тебе, Розалин, — сказал Дэвид. — Слава Богу, тебе я могу довериться безоговорочно…

— Довериться мне? — Она вопросительно посмотрела на него своими большими глазами. — В чем же?

Он улыбнулся.

— Довериться в том, что ты поступишь в точности так, как я тебе скажу.

В этом, Розалин, секрет успеха нашей операции. — Он засмеялся. — Операции под кодовым названием «Инок Арден».

Глава 11

С некоторым удивлением Роули вскрыл большой розовый конверт. Кто, чертвозьми, мог писать ему, употребляя подобные почтовые принадлежности, и как им удалось достать такую бумагу…

«Дорогой мистер Роули, — читал он. — Я надеюсь, что Вы не сочтете вольностью с моей стороны, что я пишу Вам. Прошу извинить меня, но я думаю, что происходит нечто, о чем Вы должны знать. (С удивлением он отметил подчеркнутые слова.) Дело касается нашего разговора на днях вечером, когда Вы пришли и спросили о некой особе. Если Вы сможете зайти в „Олень“, я буду очень рада Вам все рассказать. Мы все здесь говорили, как ужасно несправедливо, что Ваш дядюшка умер и его деньги достались тому, у кого они сейчас.

Надеюсь, что Вы не будете сердиться на меня, но я просто уверена, что Вам это обязательно нужно знать.

Всегда Ваша, Беатрис Липинкот».

Роули разглядывал послание, и мозг его лихорадочно работал. В чем, черт возьми, здесь дело?

Старая добрая Беатрис! Он знал ее всю свою жизнь. Покупал табак в лавочке ее отца и проводил свободное время в баре, где она стояла за стойкой. Она была хорошенькой девушкой. Он помнил, что, когда был еще ребенком, ходили разные слухи о причине ее внезапного отъезда — Беатрис отсутствовала в Вормсли Вейл больше года. Говорили, что она уезжала рожать внебрачного младенца. Может, было и так, может, и нет.

Но уже сейчас Беатрис, бесспорно, вполне респектабельная, добропорядочная дама. Масса болтовни и смешков за спиной, но внешне — воплощенное достоинство…

Роули взглянул на часы. Он пойдет в «Олень» тотчас же. К черту все эти анкеты. Он хочет знать, что же такое жаждет поведать ему Беатрис.

Было чуть больше восьми, когда он открыл дверь бара. Обычные приветствия, возгласы, кивки и «добрый вечер, сэр». Роули прошел к стойке, спросил пива. Беатрис просияла.

— Рада вас видеть, мистер Роули.

— Добрый вечер, Беатрис. Спасибо за письмо.

Она бросила на него быстрый взгляд.

— Я буду к вашим услугам через минуту, мистер Роули.

Он кивнул и задумчиво тянул пиво, наблюдая, как Беатрис заканчивает дела. Она позвала Лили и оставила ее за стойкой. Потом сказала тихо:

— Будьте любезны пройти со мной, мистер Роули.

Она провела его по коридору, через дверь с надписью «Частная квартира».

Это была очень маленькая комната, заставленная плюшевыми креслами и с множеством фарфоровых безделушек. Около радио на спинке стула висела довольно потрепанного вида кукла. Беатрис выключила радио и указала на плюшевое кресло.

— Я так рада, что вы пришли, мистер Роули, и надеюсь, вы не сердитесь, что я написала вам… Но я уже несколько дней все думала об этом деле и твердо решила поставить вас в известность о том, что здесь происходит…

У нее был счастливый и значительный вид, она была явно довольна собой.

Роули спросил без особого любопытства:

— И что же здесь происходит?

— Вы помните, мистер Роули, того джентльмена, который остановился здесь, мистера Ардена? Того, про которого вы спрашивали?

— Да. И что же?

— На следующий день сюда пришел мистер Хантер и тоже спросил его.

— Мистер Хантер? — Роули почувствовал интерес.

— Да, мистер Роули. Номер пять, сказала я, мистер Хантер кивнул и сразу пошел наверх. Я была удивлена, должна сознаться, потому что этот мистер Арден не говорил, что знает кого-нибудь в Вормсли Вейл, и я считала, что он здесь чужой и никого не знает. Мистер Хантер был в очень дурном настроении, будто случилось что-то расстроившее его, но, конечно, тогда я еще ни о чем не догадывалась…

Она остановилась, чтобы перевести дыхание. Роули ничего не сказал, он только слушал. Он никогда не торопил собеседников. Если они не хотели торопиться, его это вполне устраивало.

Беатрис продолжала с достоинством:

— Несколько минут спустя мне понадобилось подняться в номер четыре, чтобы позаботиться о полотенцах и постельном белье. Это рядом с номером пять, и случилось так, что между этими комнатами есть дверь, но ее нельзя заметить, потому что как раз перед ней стоит большой гардероб. Конечно, эта дверь всегда заперта, но случайно на этот раз она была слегка приоткрыта, хотя я понятия не имею, кто мог ее открыть…

И снова Роули ничего не сказал, только кивнул. «Это Беатрис открыла дверь, — подумал он. — Ей стало любопытно, и она специально поднялась в номер четыре, чтобы разузнать все, что можно»…

— И понимаете, мистер Роули, я невольно услышала, о чем там говорят. Право, я была в таком состоянии, что у меня пол качался под ногами…

«Хорошо, что здесь прочные полы», — подумал Роули.

С бесстрастным, почти тупым выражением он выслушал взволнованный рассказ Беатрис о том разговоре, который она подслушала. Окончив, она жадно ждала реакции Роули.

Прошло не менее двух минут, прежде чем Роули очнулся. Затем он встал.

— Спасибо, Беатрис, — тихо сказал он. — Очень благодарен…

С этими словами он вышел из комнаты. Беатрис почувствовала себя слегка разочарованной. «Право, мистер Роули мог бы сказать что-нибудь большее», — подумала она.

Глава 12

Выйдя из «Оленя», Роули машинально пошел по направлению к дому, но, пройдя несколько сот ярдов, остановился и решительно повернул назад.

По складу своего ума Роули медленно воспринимал внешние впечатления.

Сначала он был только удивлен и лишь теперь начал осознавать действительное значение новости, которую сообщила Беатрис. Если ее рассказ соответствовал действительности, — а он в этом не сомневался, — то возникла ситуация, которая кровно касалась всех Клоудов. Лучше всего мог бы в ней разобраться Джереми Клоуд. Будучи юристом, Джереми Клоуд сумеет решить, как наилучшим образом использовать эту удивительную новость и какие шаги предпринять.

Хотя Роули хотелось бы действовать самому, но он понимал, с некоторым сожалением, что гораздо лучше предоставить дело принципиальному и опытному юристу. Чем скорее Джереми узнает, что происходит, тем лучше. Придя к этой мысли, Роули направился к дому Джереми Клоуда на Хай-стрит.

Маленькая служанка, открывшая дверь, сообщила ему, что мистер и миссис Клоуд обедают. Она собиралась провести его в столовую, но Роули сказал, что лучше подождет в кабинете Джереми, пока они кончат обедать. Ему не особенно хотелось, чтобы при разговоре присутствовала Фрэнсис. Чем меньше людей будет знать об этом, тем лучше, пока не выработан план действий.

Он беспокойно шагал взад и вперед по кабинету Джереми. На конторке стояла металлическая коробка с надписью: «Дело покойного сэра Вильямса Джессами». Полки были заставлены толстыми томами по юриспруденции. Висели старые фотографии: Фрэнсис в вечернем платье и ее отец, лорд Эдвард Трентон, в костюме для верховой езды. На одном из столов стоял портрет молодого человека в военной форме: это был Энтони, сын Джереми, убитый на войне.

Роули отвернулся. Он сел в кресло и перевел взгляд на лорда Трентона.

В столовой Фрэнсис говорила мужу:

— Интересно, что нужно Роули?

Джереми устало ответил:

— Возможно, запутался с правительственными анкетами. Никто из фермеров не способен понять даже малую долю всех вопросников, какие им теперь приходится заполнять. Роули добросовестный парень. Его это беспокоит.

— Он мил, — сказала Фрэнсис, — но ужасно медлителен. И знаешь, мне кажется, что между ним и Лин не все ладно.

Джереми пробормотал рассеянно:

— Лин… О да, конечно. Извини, я… Я… кажется, не в состоянии сосредоточиться. Напряжение…

Фрэнсис поспешно сказала:

— Не думай об этом. Все будет хорошо, уверяю тебя.

— Иногда ты пугаешь меня, Фрэнсис. Ты удивительно бесстрашна. И ты не отдаешь себе отчета…

— Я отдаю себе полный отчет во всем. Я не боюсь. Если хочешь, Джереми, все это даже доставляет мне удовольствие.

— Именно это, дорогая, — сказал Джереми, — и вызывает у меня беспокойство.

Она улыбнулась.

— Иди, — сказала она. — Не заставляй этого сельского джентльмена слишком долго ждать. Иди помоги ему заполнить форму номер 11099 или еще какую-нибудь.

Но когда они вышли из столовой, внизу хлопнула дверь. Появилась служанка Эдна и передала: мистер Роули сказал, что не будет ждать, никакого особо важного дела у него нет.

Глава 13

В тот вторник Лин Марчмонт предприняла большую прогулку. Глухое недовольство собой и беспокойство вызывало в ней потребность обдумать наедине все происходящее.

Несколько дней она не видела Роули. После их довольно бурного расставания в то утро, когда она просила одолжить ей пятьсот фунтов, они уже встречались, как обычно. Лин поняла, что ее требование было неразумно и что Роули имел полное моральное право отказать ей. Но благоразумие никогда не принадлежало к тем качествам, которые нравятся влюбленным.

Внешне между ней и Роули все шло по-прежнему, но внутренне она не была уверена, что все в порядке. Последние дни показались ей невыносимо длинными и скучными, однако даже себе самой она не решалась признаться, что это как-то связано с внезапным отъездом в Лондон Дэвида Хантера и его сестры.

Что до родственников, то они казались Лин в эти дни совершенно невыносимыми. За завтраком мать была в наилучшем настроении и вывела Лин из себя, заявив, что попробует найти второго садовника — «Старому Тому никак не справиться со всеми делами»…

— Но, мамочка, нам это не по средствам! — воскликнула Лин.

— Чепуха. Я убеждена, Лин, что Гордон был бы очень расстроен, если бы увидел, в какое состояние пришел сад. Он всегда требовал, чтобы зеленая изгородь содержалась в порядке, газон был подстрижен, дорожки расчищены. А погляди, на что сейчас похож наш сад. Не сомневаюсь, что Гордон хотел бы навести здесь порядок…

— Даже если бы для этого пришлось занять денег у его вдовы?

— Я же говорила тебе, девочка, Розалин была чрезвычайно мила. Я уверена, она вполне меня поняла. Сейчас, после того как я оплатила все счета, у меня хороший баланс в банке. Если хочешь знать, второй садовник даже поможет нам навести экономию, мы сможем вырастить больше овощей.

— Мы можем купить целую кучу овощей, потратив значительно меньше, чем три фунта в неделю.

— Мы найдем садовника за меньшую плату, дорогая. Сейчас много демобилизованных, они ищут работу. Так пишут в газетах.

Лин сухо сказала:

— Сомневаюсь, что ты их найдешь в Вормсли Вейл. Или в Вормсли Хит…

И хотя разговор на этом закончился, Лин угнетала мысль, что мать рассчитывает на Розалин как на постоянный источник денег. Это вызывало в памяти насмешки Дэвида.

Она вышла погулять, чтобы избавиться от этого раздражения и подавленности. Настроение ее не улучшилось от встречи у почты с тетушкой Кэтти. Тетушка Кэтти, напротив, была полна воодушевления.

— Думаю, Лин, дорогая, что нас ждут прекрасные новости.

— Что вы имеете в виду, тетушка Кэтти.

— Я получила удивительное указание свыше… Просто необычайное… Перед нами выход из всех наших бед. Я столкнулась с препятствием, но снова получила указание: «Пытайся, пытайся и снова пытайся. Если сначала ничего не получится, все равно пытайся…» Я не собираюсь выдавать секреты, Лин, дорогая, и менее всего хотела бы вызывать преждевременные или необоснованные надежды, но я твердо уверена, что скоро наши дела придут в полный порядок. Давно пора. Я очень обеспокоена состоянием твоего дяди. Он слишком много работал во время войны. Ему необходимо оставить практику и посвятить себя исследованиям, но, конечно, без солидного дохода он не может этого сделать. Иногда у него бывают такие странные нервные припадки, меня зла ужасно беспокоит. Он такой странный…

Лин задумчиво кивнула. Перемена в Лайонеле Клоуде не ускользнула от нее, так же как и странные переходы в его настроении. Она подозревала, что время от времени он прибегал к наркотикам, чтобы взбодрить себя, и опасалась, не стал ли он наркоманом. Это могло быть причиной его необыкновенной нервной возбудимости. «Интересно, — думала она, — догадывается ли об этом тетушка Кэтти? Она ведь вовсе не так глупа, как кажется…»

Пройдя дальше по Хай-стрит, Лин мельком увидела дядю Джереми, входившего в свой дом. Лин подумала, что за последние три недели он сильно постарел.

Она ускорила шаг. Ей хотелось уйти из Вормсли Вейл к холмам, на открытое поле. Идя быстрее, она вскоре почувствовала себя более спокойной.

Надо пройти шесть-семь миль и как следует все обдумать. Всегда, всю свою жизнь она была решительной, здравомыслящей девушкой. Всегда знала, чего она хочет и чего не хочет. Никогда до сих пор она не плыла по течению…

Да, а сейчас она подчинилась ходу событий. Она плывет по воле волн.

Бесцельное, бессмысленное существование. С тех самых пор, как она демобилизовалась. Ее охватила болезненная тоска по ушедшим военным дням, когда четко были определены обязанности, жизнь распланирована и упорядочена, а решения за тебя принимал кто-то другой.

Но, едва доведя эту мысль до конца, Лин ужаснулась. Неужели не она одна испытывает это? Неужели и это отголосок войны? Верно, здесь нет непосредственной опасности — подводных мин, падающих бомб, свиста пуль, догоняющих машину на пустынной дороге. Но есть другое, и оно еще страшнее — опасность поверить, что жизнь становится легче, если перестать думать…

Она, Лин Марчмонт, уже не та решительная, неглупая девушка, которая вступала в армию. Там ее мысли были поставлены на службу определенному делу. Теперь она снова хозяйка себе, и ей страшно, что ум ее отказывается решать задачи, которые ставит перед ней ее собственная жизнь…

…Люди, которые оставались здесь, не испытывали ничего подобного.

Например, Роули…

И сразу же мысли Лин обратились от обобщений абстрактного характера к вопросу, который нужно было решать сегодня же: это главный вопрос, по существу, единственный.

Действительно, хочет ли она выйти замуж за Роули?..

Тени медленно удлинялись. Наползали сумерки. Лин сидела без движения, подперев подбородок руками, на опушке маленькой рощи на склоне холма и глядела вниз, где расстилалась долина. Она потеряла счет времени, но чувствовала, что ей почему-то не хочется идти домой, в Вормсли Вейл.

Ниже по склону, налево, виднелась усадьба Лонг Уиллоуз. Там будет ее дом, если она выйдет замуж за Роули.

Если! Так дошло до этого: если? Если? Если?

Какая-то птица вылетела из лесу с испуганным криком, похожим на крик рассерженного ребенка. Дым от проходящего поезда поднялся в воздух и, рассеиваясь, образовал в небе гигантский вопросительный знак.

«Выходить ли мне замуж за Роули? Хочу ли я замуж за Роули? Могу ли я отказаться от брака с Роули?»

Поезд, пыхтя, скрылся в долине, дым медленно рассеялся. Но вопросительный знак остался перед мысленным взором Лин.

До отъезда она любила Роули. «Но домой я вернулась другой, — думала она. — Я уже не прежняя Лин».

В ушах звенела стихотворная строка:

А Роули? Вот Роули не изменился.

Да. В этом все дело. Роули не изменился. Роули такой же, каким она оставила его четыре года назад.

Хочет ли она выйти замуж за Роули? Если нет, то чего же она хочет?

В роще, у нее за спиной, затрещали ветки. Кто-то прокладывал себе дорогу. Мужской голос чертыхнулся.

Она вскрикнула:

— Дэвид!

— Лин! — Продираясь сквозь кустарник, он удивленно глядел на нее. — Что вы здесь делаете?

До этого он бежал и слегка запыхался.

— Не знаю. Просто думаю. Сижу и думаю. — Она смущенно засмеялась. — Кажется, уже поздно.

— Вы не знаете, который час?

Она мельком взглянула на свои ручные часы.

— Опять стоят. Я действую парализующе на все часы.

— Не только на часы, — сказал Дэвид. — Это действует ваш электрический заряд. Жизненная сила. Вы — сама жизнь.

Он подошел к ней, и с неясным чувством беспокойства она поднялась на ноги.

— Становится совсем темно. Мне нужно спешить домой. Который час, Дэвид?

— Четверть десятого. Я должен бежать со всех ног. Мне необходимо поспеть на лондонский поезд девять двадцать.

— Я не знала, что вы вернулись из города.

— Мне надо было взять кое-что из Фэрроубэнка. Но я обязательно должен поспеть на этот поезд. Розалин сама не своя, когда остается в Лондоне ночью одна.

— В гостинице? — В голосе Лин прозвучало презрение.

Дэвид резко сказал:

— Страх не знает логики. Когда переживешь бомбежку…

Лин стало стыдно. С раскаянием в голосе она сказала:

— Извините, я забыла.

С внезапной горечью Дэвид воскликнул:

— Да, это скоро забывается, все забывается. Снова нам ничто не угрожает. Мы опять ручные, опять там, где были, когда заварилась кровавая каша. Прячемся в своих вонючих норках, ищем безопасности. И вы, Лин, вы совершенно такая же, как и все!

Она воскликнула:

— Нет! Я не такая, Дэвид! Я только что думала…

— Обо мне?

Его порыв потряс ее. Он обнял ее, прижал к себе, яростно целовал горячими губами.

— Роули Клоуд? — прошептал он. — Этот олух. Да нет же, Лин, ты моя!

Вдруг так же внезапно, как обнял, он отпустил, почти оттолкнул Лин от себя.

— Я опоздаю на поезд.

Он опрометью бросился бежать вниз по склону.

— Дэвид!..

Он обернулся и крикнул ей:

— Я позвоню тебе, когда доберусь до Лондона…

Она смотрела, как он бежал в сгущающихся сумерках — сильный, мускулистый, легкий.

Выбитая из колеи, со странно стесненным сердцем, не в силах собраться с мыслями, она направилась к дому.

Прежде чем переступить порог, она помедлила… Ей хотелось избежать нежностей матери, ее вопросов… матери, способной занять пятьсот фунтов у людей, которых презирает.

«Мы не имеем права презирать Розалин и Дэвида, — думала Лин, тихо пробираясь к себе наверх. — Мы такие же, как они. Готовы сделать все, что угодно, абсолютно все ради денег…»

Она постояла в комнате, с любопытством разглядывая свое лицо в зеркале.

«Совершенно чужое лицо», — думала она.

Внезапно ее охватил приступ гнева.

«Если бы Роули действительно любил меня, — пронеслось в голове, — он сумел бы достать эти пятьсот фунтов. Сумел бы, непременно сумел. Он не позволил бы; мне чувствовать себя униженной перед Дэвидом… Дэвид сказал, что позвонит мне, когда приедет в Лондон…»

Она сошла вниз как во сне. Сны, думала она, бывают очень опасными…

Глава 14

— Наконец-то ты вернулась, Лин, — с облегчением произнесла Эдела. — А я и не слышала, как ты вошла. Давно ты уже дома?

— Целую вечность. Я была наверху.

— Лучше говори мне, когда возвращаешься. Я беспокоюсь, если ты гуляешь одна в темноте.

— Ну что ты, мамочка, разве я не могу о себе позаботиться сама?

— В последнее время в газетах сообщалось о таких ужасах. Эти демобилизованные пристают к девушкам.

— Наверно, девушки сами хотят, чтобы к ним приставали.

Она улыбнулась довольно грустной улыбкой. Да, девушки хотят острых ощущений. Кому, в конце концов, нужна безопасность?..

— Лин, дорогая, ты не слушаешь меня?

С усилием Лин заставила себя вернуться к действительности. Мать все время о чем-то говорила…

— Что ты сказала, мамочка?

— Я говорила, дорогая, о подружках на твоей свадьбе. Надеюсь, они смогут сшить себе платья на свои талоны. Хорошо, что и ты получила эти спецталоны при демобилизации. Мне ужасно жаль тех девушек, которые, выходят замуж, ничего не имея, кроме обычных карточек. Им, бедняжкам, приходится довольствоваться своими старыми вещами и теми пустяками, которые можно купить по карточкам. А ты, Лин, право, счастливая. Если учесть, что у всех нас почти не осталось приличного белья, то тебе, конечно, повезло…

— О да, очень повезло…

Она беспокойно ходила по комнате, брала в руки какие-то предметы, снова ставила их на место.

— Почему ты так нервничаешь, дорогая? Мне делается как-то не по себе.

— Извини, мамочка.

— Что-нибудь случилось?

— Что могло случиться? — резко ответила Лин.

— Ну не кидайся на меня, дорогая. Так вот, о подружках невесты. Думаю, тебе следует пригласить Мейкри. Ее мать была моей ближайшей подругой, она, безусловно, обидится, если…

— Терпеть не могу Джоан Мейкри и всегда ее ненавидела.

— Знаю, дорогая, но какое это имеет значение? Ее мать обидится, я уверена…

— Мамочка, ведь это моя свадьба.

— Конечно, дорогая, но…

— Если только вообще будет свадьба.

Она не собиралась этого говорить. Слова сами слетели у нее с языка. Она была бы рада их вернуть, но было поздно. Миссис Марчмонт с тревогой смотрела на дочь.

— Лин, дорогая, что это значит?

— О, ничего, мамочка.

— Ты не поссорилась с Роули?

— Нет, разумеется, нет. Не волнуйся, мамочка, все в порядке.

Но Эдела смотрела на дочь в глубокой тревоге, по-матерински почувствовав смятение в ее глазах под нахмуренными бровями.

— Я всегда считала, что тебе будет так спокойно с Роули.

— Кому нужно это спокойствие? — презрительно спросила Лин. И тут же резко повернулась. — Что это? Телефон?

— Нет. А что? Ты ждешь звонка?

Лин покачала головой. Унизительно ждать телефонного звонка. Он сказал, что позвонит ей сегодня. Значит, позвонит непременно. «Ты не в своем уме, — говорила она себе. — Не в своем уме».

…Почему этот человек так притягивает ее? Перед ее глазами возникло его мрачное, нахмуренное лицо. Она попыталась отогнать это воспоминание, попыталась вызвать вместо него в своем воображении широкое добродушное лицо Роули. Его медленную улыбку, его любящий взгляд. «Но разве Роули действительно любит меня?» — думала она. Если бы он действительно любил, он понял бы ее в тот день, когда она пришла и умоляла его достать пятьсот фунтов. Он не был бы тогда так ужасно благоразумен и деловит.

Выйти за Роули, жить на ферме, никогда больше не уезжать, больше не видеть чужого неба, не вдыхать незнакомые запахи… больше не быть свободной…

Резко зазвонил телефон. Лин глубоко вздохнула, прошла через зал и взяла трубку.

— Лин? Это ты? О, я так рада. Я боюсь, дорогая, что я спутала число… день собрания в институте…

Еле слышный сбивчивый голос продолжал. Лин слушала, — вставляла реплики, разуверяла, получала благодарности.

— Мое счастье, дорогая Лин, что ты так добра и всегда все помнишь. Понять не могу, почему я всегда все путаю…

Лин тоже не могла этого понять. Способность тетушки Кэтти путать простейшие вещи была поистине гениальной…

— Но я всегда говорила, — заключила тетушка Кэтти, — что беда не приходит одна. У нас испортился телефон, и мне пришлось идти звонить по автомату. Когда я вошла в будку, у меня не оказалось двухпенсовой монеты, только полшиллинга… и мне пришлось идти и просить…

Наконец все переживания были исчерпаны. Лин повесила трубку и вернулась в гостиную. Эдела настороженно спросила:

— Кто?..

— Тетушка Кэтти, — быстро ответила Лин.

— Что ей было нужно?

— О, как обычно, она все перепутала…

Лин снова села с книгой, поглядывая на часы. Да, так рано он не мог еще звонить. В пять минут двенадцатого телефон зазвонил снова. На этот раз она не будет надеяться, возможно, это снова тетушка Кэтти…

Но нет. «Вормсли Вейл, тридцать четыре? Лондон вызывает мисс Лин Марчмонт». У нее замерло сердце.

— Мисс Марчмонт у телефона.

— Не кладите трубку.

Она ждала. Шум в трубке. Затем тишина. Телефонная сеть работает все хуже. Она ждала, потом раздраженно постучала по рычагу. Снова ждала.

Другой женский голос без всякого выражения равнодушно произнес:

— Повесьте трубку, пожалуйста. Вас вызовут позднее.

Она повесила трубку, пошла обратно в гостиную… Как только взялась за ручку двери, опять раздался звонок. Она поспешила обратно к телефону.

— Алло?

Мужской голос сказал:

— Вормсли Вейл, тридцать четыре? Лондон вызывает мисс Лин Марчмонт.

— У телефона.

— Одну минуту, пожалуйста! — Потом едва слышно:

— Говорите, Лондон, абонент у телефона…

И затем внезапно голос Дэвида.

— Лин, это вы?

— Дэвид!

— Я должен поговорить с вами.

— Да…

— Послушайте, Лин, мне лучше уйти с вашей дороги…

— Что вы хотите сказать?

— Совсем уехать из Англии. О, что тут сложного? Я уверял Розалин, будто это трудно, просто потому, что не хотел уезжать из Вормсли Вейл. Ну что хорошего из этого выйдет? Вы и я, у нас ничего не получится. Вы прекрасная девушка, Лин, а я… Что касается меня, я отнюдь не праведник, никогда им не был. И не льстите себя надеждой, что стану им ради вас. Я, может быть, и хотел бы, но не получится… Нет, лучше выходите за этого работягу Роули. С ним вы не будете знать ни одного тревожного дня. Со мной вы узнаете ад…

Она все стояла, прижимая трубку и ничего не говоря.

— Лин, вы еще слушаете?

— Да, я слушаю.

— Вы ничего не говорите.

— А что говорить?

— Лин!..

— Да?..

Странно, как ясно она ощущала, несмотря на расстояние, его волнение, его необычное состояние…

Он тихо чертыхнулся:

— Черт побери все на свете! — и повесил трубку.

Миссис Марчмонт появилась в гостиной и спросила:

— Это был?..

— Ошиблись номером, — ответила Лин и поспешно пошла к себе наверх.

Глава 15

Способ, которым будили постояльцев в «Олене» в назначенное ими время, был очень прост. Для этого просто колотили в дверь и громко сообщали, что сейчас «Полдевятого, сэр» или «Восемь часов» — в зависимости от обстоятельств. Утренний чай приносили только в тех случаях, когда постоялец очень на этом настаивал. Поднос, бренча посудой, ставили на коврик перед дверью.

В ту среду утром юная Глэдис проделала обычную процедуру перед дверью комнаты номер пять. Она выкрикнула: «Четверть девятого, сэр» — и с такой силой опустила поднос, что молоко выплеснулось из кувшинчика. Затем она пошла дальше, будить других и исполнять прочие обязанности.

Только в десять часов она обратила внимание на то, что чай пятого номера еще не тронут.

Она несколько раз сильно, постучала в дверь, не получила ответа и вошла в комнату.

Постоялец пятого номера был не из тех джентльменов, которые привыкли долго спать; кроме того, она вспомнила, что перед окном этой комнаты удобная плоская крыша. Глэдис подумала, что, возможно, «пятый» дал деру, не заплатив по счету.

Но человек, записавшийся под именем Инок Арден, не дал деру. Он лежал посреди комнаты лицом вниз, и, хотя Глэдис не имела ни малейших медицинских познаний, она сразу поняла, что он мертв.

Глэдис в ужасе отшатнулась, закричала, выбежала из комнаты и с криком помчалась вниз по лестнице.

— Мисс Липинкот! Ой, мисс Липинкот!..

Мисс Липинкот находилась у себя в комнате, доктор Лайонел Клоуд бинтовал ей порезанную руку. Когда в комнату с криком ворвалась девушка, доктор раздраженно обернулся и уронил бинт.

— Ой, мисс!..

— Ну, в чем дело? — резко спросил доктор.

— В чем дело, Глэдис? — повторила за ним Беатрис.

— О мисс! Джентльмен из пятого номера… Он лежит там на полу, мертвый!..

Доктор пристально посмотрел на девушку, потом на мисс Липинкот.

Беатрис, в свою очередь, переводила взгляд с доктора на Глэдис.

— Чепуха, — неуверенно сказал доктор Клоуд.

— Мертвый, как кочерыжка, — сказала Глэдис и добавила со вкусом:

— Голова совсем разбита.

Доктор посмотрел на мисс Липинкот.

— Может быть, мне…

— Да, пожалуйста, доктор, но, по правде говоря, я как-то не верю…

Все трое, во главе с Глэдис, поспешили наверх. Войдя в номер, доктор Клоуд опустился на колени перед распростертым телом.

Затем он поднял голову и посмотрел на Беатрис. Совсем другим, деловым тоном он сказал:

— Вам следует позвонить в полицейский участок.

Беатрис Липинкот вышла. Глэдис последовала за ней и спросила испуганным шепотом:

— О мисс, вы думаете, что это убийство?

— Держи язык за зубами, Глэдис, — резко сказала Беатрис, взволнованно поправляя прическу. — Если ты будешь называть это убийством, не зная, так ли оно на самом деле, ты можешь попасть под суд за клевету. Да и «Оленю» повредит, если об этом будут много болтать… Можешь приготовить себе чашку чая, тебе надо подкрепиться.

— Да, конечно, мисс. Я никак не опомнюсь. Вам я тоже принесу чая. Вы тоже сама не своя…

Глава 16

Старший инспектор Спенс задумчиво смотрел на Беатрис Липинкот, которая сидела против него, плотно сжав губы.

— Благодарю вас, мисс Липинкот, — сказал он. — Это все, что вы можете припомнить? Я отдал перепечатать на машинке ваши показания, чтобы вы могли прочитать их и, если не возражаете, подписать.

— О Боже! Надеюсь, мне не придется давать показания в суде?

Старший инспектор Спенс ободряюще улыбнулся:

— Ну-ну, может быть, до этого не дойдет, — сказал он не вполне искренне.

— Возможно, это самоубийство, — с надеждой предположила Беатрис.

Инспектор Спенс воздержался от замечания, хотя сознавал, что вряд ли можно совершить самоубийство, размозжив себе затылок каминными щипцами.

Вместо этого он сказал прежним спокойным тоном:

— Никогда не следует торопиться с выводами. Благодарю вас, мисс Липинкот. Очень любезно с вашей стороны, что вы помогли нам вашими своевременными показаниями…

Когда она ушла, он мысленно перечитал эти показания. Он знал все о Беатрис Липинкот и вполне отдавал себе отчет в том, насколько можно полагаться на достоверность ее заявлений. Особенно когда речь идет о подслушанном разговоре. Несколько лишних подробностей для занимательности; еще несколько из-за того, что в пятом номере было совершено убийство. Но если убрать все лишнее, то оставшееся само по себе достаточно подозрительно и неприглядно.

Инспектор Спенс посмотрел на стол, за которым сидел: наручные часы с разбитым стеклом, маленькая золотая зажигалка с инициалами, губная помада в золоченом футляре и тяжелые каминные щипцы, на массивной головке которых видны ржаво-коричневые пятна.

В дверь заглянул сержант Грейвз. Он сообщил, что инспектора хочет видеть мистер Роули Клоуд. Спенс кивнул, и сержант ввел Роули.

Инспектор Спенс знал Роули не хуже, чем Беатрис Липинкот. Если Роули пришел в полицейский участок, значит, ему есть что сказать, и то, что он скажет, будет солидно, надежно, далеко от фантазии. Одним словом, сообщение Роули будет стоить того, чтобы его выслушали. В то же время, поскольку Роули человек неторопливый, ему понадобится немало времени, чтобы высказаться. Таких людей, как Роули Клоуд, нельзя торопить. Если их торопить, они начнут запинаться, повторяться и займут в два раза больше времени…

— Доброе утро, мистер Роули. Рад вас видеть. Можете вы пролить свет на дело, которым мы занимаемся? Я имею в виду убийство в «Олене».

К некоторому удивлению Спенса, Роули начал с вопроса:

— Вы установили личность убитого?

— Нет, — медленно ответил Спенс. — Не могу этого сказать. Он записался в книге постояльцев — Инок Арден. Но при нем не найдено ничего, что подтвердило бы, что он действительно Инок Арден.

Роули нахмурился:

— Не кажется ли это вам несколько… странным?

Инспектору это показалось чрезвычайно странным, но он не собирался обсуждать это с Роули Клоудом. Он просто сказал любезным тоном:

— Ну, мистер Клоуд, здесь задаю вопросы я. Вчера вечером вы приходили к покойному. Зачем?

— Вы знаете Беатрис Липинкот, инспектор? Из «Оленя»?

— Да, разумеется, — сказал инспектор, надеясь избежать длительного выяснения подробностей. — И уже выслушал ее. Она приходила ко мне с показаниями.

Роули вздохнул с облегчением.

— Хорошо. Я боялся, что она не захочет быть замешанной в полицейском расследовании. Такие люди, как она, иногда боятся этого. — Инспектор кивнул. — Так вот, Беатрис рассказала мне о разговоре, который подслушала, и мне это показалось… я не знаю, согласитесь ли вы со мной… чрезвычайно подозрительным. Ведь мы… ну… мы заинтересованная сторона…

Инспектор опять кивнул. В свое время он тоже не стоял в стороне от пересудов в связи со смертью Гордона Клоуда и, как большинство местных жителей, считал, что с семьей Клоудов обошлись несправедливо. Он разделял общее мнение, что миссис Гордон «не леди» и что брат миссис Гордон Клоуд из тех молодых людей, которые были очень полезны в рядах коммандос во время войны, но в мирное время их следует обходить стороной…

— Я полагаю, мне не надо объяснять вам, инспектор, что, если первый муж миссис Гордон жив, положение нашей семьи меняется коренным образом.

Рассказ Беатрис впервые натолкнул меня на мысль, что такое стечение обстоятельств возможно. Мне это никогда и в голову не приходило. Считал ее вдовой дяди. Должен сказать, что эти новые обстоятельства порядком взволновали меня. Потребовалось время, пока я полностью осмыслил их. Я из тех, кто должен подумать…

Спенс снова кивнул. Он ясно себе представлял, как Роули медленно обдумывает вопрос, снова и снова ворочая его в уме.

— Сначала я подумал, что мне лучше посвятить в это дело своего дядю — того, который адвокат.

— Мистера Джереми Клоуда?

— Да, поэтому я отправился к нему. Наверное, это было в самом начале девятого. Они еще обедали, и я пошел в кабинет Джереми, чтобы подождать его. И продолжал обдумывать это дело…

— Да?

— …И пришел к заключению, что сам должен кое-что сделать, прежде чем посвящать в дело дядю. Адвокаты, инспектор, все одинаковы, я убедился.

Очень медлительны, очень осторожны и должны быть абсолютно уверены в фактах, прежде чем сделают хотя бы шаг. Информация, которую я имел, получена неофициальным путем, и я подумал, что Джереми, наверное, будет долго уточнять то да се, прежде чем начнет действовать. Я решил, что пойду в «Олень» и сам встречусь с этим парнем.

— Так вы и сделали?

— Да. Я сразу пошел обратно в «Олень»…

— В котором часу это было?

Роули помедлил.

— Дайте подумать… Я пришел к дому дяди минут в двадцать девятого или около этого… могу ошибаться на пять минут… А в гостиницу — после половины девятого… Ну, точно не могу сказать… может, без двадцати девять…

— Итак, мистер Клоуд?..

— Я знал, где он находится: Беа называла номер комнаты. Поэтому я сразу поднялся на второй этаж и постучал в дверь, тот сказал «войдите», и я вошел.

Роули помолчал.

— Не думаю, чтоб я хорошо справился с этим делом. Когда я шел туда, я думал, что нахожусь на высоте положения. Но этот парень был довольно-таки умен. Я не сумел выудить из него ничего определенного. Думал, что он испугается, когда я сказал, что он занимается шантажом, но мое замечание, казалось, лишь позабавило его. Он спросил меня, этот нахал, не собираюсь ли я сам участвовать в сделке. «Вам не удастся вести вашу грязную игру со мной, — сказал я. — Мне-то нечего скрывать». А он нагло ответил, что имел в виду вовсе не то. Дело в том, сказал он, что у него есть кое-что на продажу, так не хочу ли я стать покупателем? «Что вы имеете в виду?» — спросил я. Он ответил: «Сколько заплатите вы или ваша семья, если я передам вам определенные доказательства того, что Роберт Андерхей, по имеющимся сведениям умерший в Африке, на самом деле живет себе и здравствует?» Я спросил его, на кой дьявол нам вообще за это платить? Он засмеялся и сказал: «Потому что сегодня вечером у меня будет клиент, который охотно заплатит весьма солидную сумму за доказательство того, что Роберт Андерхей действительно умер». Потом… потом я несколько вышел из себя и сказал ему, что наша семья не занимается такого рода грязными сделками. Если Андерхей действительно жив, сказал я, это можно легко установить. Я уже уходил, но тут он опять засмеялся и сказал таким странным тоном: «Не думаю, что вам удастся доказать это без моей помощи». Очень странно он это сказал…

— А потом?

— Честно говоря, я пошел домой расстроенный. Мне показалось, что я только запутал дело. Пожалел, что не предоставил старому Джереми разбираться в этой путанице. Ведь адвокаты привыкли иметь дело со скользкими типами.

— В котором часу вы вышли из «Оленя»?

— Понятия не имею. Хотя нет, подождите. Наверно, было почти девять, потому что я слышал позывные перед передачей новостей, когда шел по поселку, — слышал из одного окна…

— А не говорил Арден, кого именно он ждет? Какого «клиента»?

— Нет, не говорил. Я считал, что Дэвида Хантера. Кого же еще?

— Вам не показалось, что он встревожен предстоящей встречей?

— Говорю вам, парень был абсолютно доволен собой и чувствовал себя хозяином положения.

Спенс легким жестом указал на тяжелые каминные щипцы.

— Вы не заметили их на каминной решетке?

— Эти? Нет… по-моему. Огонь не горел…

Он нахмурился, стараясь воспроизвести в памяти обстановку в комнате.

— На каминной решетке были щипцы — это я помню, но не знаю, какие именно. — Он спросил:

— Так это именно ими?..

Спенс кивнул. Роули нахмурился.

— Занятно. Хантер легковес, а Арден был крупным мужчиной и, наверное, сильным…

Инспектор сказал бесстрастно:

— Медицинское заключение гласит, что его ударили сзади и что удары каминными щипцами были нанесены сверху.

— Конечно, он был очень самоуверен, — задумчиво сказал Роули, — но я бы на его месте не поворачивался спиной к человеку, из которого собираюсь выкачать деньги, если к тому же этот человек отважно сражался на войне…

Арден, видимо, не любил осторожничать.

— Будь он поосторожнее, весьма вероятно, он бы был сейчас жив, — сухо заметил инспектор.

— Это было бы здорово! — воскликнул Роули. — Я чувствую, что порядком запутал дело. Если бы только я не напускал на себя всей этой неприступности и высокомерия, мне бы удалось кое-что выудить у него. Надо было притвориться, что сделка меня заинтересовала, но очень уж все это глупо. Кто мы такие, чтобы бороться против Розалин и Дэвида? У них есть деньги. А мы все вместе не собрали бы и пятисот фунтов.

Инспектор взял в руки золотую зажигалку.

— Вам знаком этот предмет?

Роули нахмурил брови. Он медленно произнес:

— Где-то я ее видел, но не могу вспомнить где. Не очень давно. Нет, не могу вспомнить…

Спенс положил зажигалку на стол, минуя протянутую Роули руку, взял губную помаду, раскрыл ее.

— А это?

Роули усмехнулся.

— Ну! Это уж не по моей части, инспектор…

Спенс с задумчивым видом мазнул помадой по тыльной стороне ладони и чуть склонил голову набок, внимательно рассматривая полоску.

— Цвет, который обычно употребляют брюнетки, — заметил он.

— Странные вещи известны вам, полицейским, — сказал Роули и поднялся. — Так вы не знаете, решительно не знаете, кто такой этот покойник?

— А у вас самого есть какие-нибудь догадки, мистер Клоуд?

— У меня только одно соображение, — медленно сказал Роули. — Этот парень был нашим единственным ключом к Андерхею. Теперь, когда он мертв… ну, теперь уж искать Андерхея — все равно что иголку в стоге сена.

— Дело будет предано огласке, мистер Клоуд, — сказал Спенс. — В свое время информацию напечатают. Если Андерхей жив и ему удастся увидеть газету, он, может быть, и объявится.

— Да, — с сомнением сказал Роули. — Может быть.

— Но вы так не думаете?

— Я думаю, — ответил Роули, — что первый раунд выиграл Дэвид Хантер.

— Не уверен, — сказал Спенс.

Когда Роули вышел, Спенс снова взял в руки зажигалку и посмотрел на инициалы «Д.Х.», выгравированные на ней.

— Дорогая работа, — сказал он сержанту Грейвсу. — Не массовое производство. Очень легко установить, где она куплена. Грейторекс или одно из этих роскошных заведений на Бонд-стрит. Разузнайте.

— Слушаюсь, сэр…

Затем инспектор осмотрел ручные часы. Стекло было раздроблено, стрелки остановились на девяти часах и десяти минутах. Он взглянул на сержанта.

— Давали на экспертизу, Грейвс?

— Так точно, сэр. Главная пружина сломана.

— А механизм стрелок?

— В полном порядке, сэр.

— О чем, по вашему мнению, говорят эти часы, Грейвс?

Грейвс сказал осторожно:

— Видимо, часы могут указать время, когда было совершено преступление…

— Когда вы прослужите в полиции с мое, — сказал Спенс, — вы будете относиться с некоторым подозрением к таким удобным уликам, как разбитые часы. Может быть, на этот раз это и есть улика, а может быть — старый трюк. Переведите стрелки на то время, какое вам нужно, разбейте часы — и вы имеете превосходное алиби. Но такого стреляного воробья, как я, вы на это не поймаете. Я считаю, что время преступления точно не установлено.

Медицинское заключение гласит: между восемью и одиннадцатью часами вечера…

Сержант Грейвс кашлянул.

— Эдвард, младший садовник в Фэрроубэнке, говорит, что видел, как Дэвид Хантер выходил из боковой двери в семь часов тридцать минут вечера. Служанки не знали, что он здесь. Они думали, что он в Лондоне с миссис Гордон. Из показаний Эдварда явствует, что Хантер был здесь поблизости.

— Да, — сказал Спенс. — Интересно услышать, что скажет сам Хантер о том, что он делал вчера вечером.

— Мне кажется, случай бесспорный, сэр, — сказал Грейвс, разглядывая инициалы на зажигалке.

— Гм, — промычал инспектор. — Но надо еще объяснить это. — И он показал на губную помаду.

— Она закатилась под комод, сэр. Может быть, она уже давно была там.

— Я проверял, — сказал Спенс. — В последний раз женщина занимала этот номер три недели назад. Я знаю, что обслуживание в гостиницах сейчас далеко не блестящее, но все же, я думаю, хоть раз в три недели пол под мебелью протирают шваброй. «Олень», в общем, содержится в чистоте и порядке…

— Но ведь нет никаких данных о том, что Арден связан с какой-то женщиной.

— Я знаю, — сказал инспектор. — Поэтому эту помаду я отношу к тому, что называю «неизвестными величинами».

Сержант Грейвс воздержался и не сказал «cherchez la femme»[2]. У него было прекрасное французское произношение, и он не хотел раздражать этим инспектора Спенса. Сержант Грейвс был тактичным молодым человеком.

Глава 17

Старший инспектор Спенс окинул взглядом Шепердс-Корт, прежде чем переступить его гостеприимный порог. Это солидное, богатое здание скромно стояло по соседству с Шепердс-Маркет.

В холле ноги Спенса утонули в мягком ворсе ковра. Крытый бархатом диванчик, жардиньерка, полная цветущих растений… Прямо перед Спенсом — маленький автоматический лифт, а сбоку — пролет лестницы. Справа в холле была дверь с надписью «Контора». Спенс толкнул ее и вошел.

Оночутился в маленькой комнате, разделенной низкой перегородкой, за которой стояли стол с машинкой и два стула. В конторе никого не было.

Заметив кнопку звонка в перегородке из красного дерева, Спенс нажал ее.

Никто не появился, и он снова позвонил. Через минуту-две открылась дальняя дверь, и вошел некто в блестящей униформе. По виду этого человека можно было принять за иностранного генерала, но его речь выдавала лондонца, причем лондонца необразованного.

— Да, сэр?

— Мне нужна миссис Гордон Клоуд.

— Третий этаж, сэр. Может быть, сначала позвонить?

— Так она здесь? — сказал Спенс. — Я думал, что она за городом.

— Нет, сэр, она здесь с прошлой субботы.

— А мистер Дэвид Хантер?

— Мистер Хантер тоже здесь.

— Он не уезжал?

— Нет, сэр.

— А прошлую ночь он был здесь?

— Послушайте, — внезапно рассвирепел «генерал». — В чем дело? Хотите узнать биографии всех наших постояльцев?

Спенс молча предъявил служебное удостоверение. «Генерал» моментально присмирел и даже проявил желание помочь.

— Прошу прощения, — сказал он. — Но я ведь не мог знать, правда?

— Итак, мистер Хантер прошлую ночь был здесь?

— Да, сэр, здесь. По крайней мере, насколько мне известно. То есть он не говорил, что уходит…

— Вам было бы известно, если бы его не было дома?

— Вообще говоря, не обязательно. Хотя джентльмены и дамы обычно говорят, если собираются уходить. Оставляют распоряжения относительно писем и что отвечать, если им будут звонить.

— Телефонные разговоры ведутся из вашей конторы?

— Нет, в большинстве квартир имеются свои телефоны. Но кое-кто предпочитает не иметь телефона. В таких случаях мы их извещаем по внутреннему аппарату, и они спускаются и говорят из телефонной будки в холле.

— Но в квартире миссис Клоуд есть телефон?

— Да, сэр.

— Значит, по вашим сведениям, они оба были дома прошлой ночью?

— Совершенно верно.

— А где питаются ваши постояльцы?

— У нас есть ресторан, но миссис Клоуд и мистер Хантер не очень часто пользуются им. Обычно они обедают в городе.

— А завтрак?

— Он подается в номера.

— Можете вы установить, был ли им подан завтрак сегодня утром?

— Да, сэр, я это могу узнать у горничной.

Спенс кивнул.

— Я сейчас пойду наверх. Вы сообщите мне об этом, когда я спущусь.

— Хорошо, сэр…

Спенс вошел в лифт и нажал кнопку третьего этажа. На каждой площадке было только по две квартиры. Спенс позвонил у номера девять.

Дэвид Хантер открыл дверь. Он не знал инспектора и резко спросил:

— Ну, что такое?

— Мистер Хантер?

— Да.

— Старший инспектор Спенс из Остширской полиции. Могу я поговорить с вами?

— Прошу прощения, инспектор, — ухмыльнулся тот. — Я думал, вы коммивояжер. Войдите.

Он провел инспектора в очень современную, очаровательную комнату.

Розалин Клоуд стояла у окна. Она обернулась при их появлении.

— Розалин, это старший инспектор Спенс, — сказал Хантер. — Садитесь, инспектор. Выпьете?

— Нет, спасибо, мистер Хантер.

Розалин слегка наклонила голову. Теперь она сидела спиной к окну, крепко сцепив лежащие на коленях руки.

— Курите? — Дэвид предложил сигареты.

— Спасибо. — Спенс взял сигарету, подождал…

Дэвид опустил руку в карман, вынул ее, нахмурился, взял коробок спичек.

Зажег спичку и дал прикурить инспектору.

— Спасибо, сэр.

— Ну? — непринужденно сказал Дэвид, закуривая сам. — Что же приключилось в Вормсли Вейл? Может быть, наша кухарка орудует на черном рынке? Она достает нам отличные продукты, и я всегда недоумевал, не кроется ли за этим какая-нибудь зловещая тайна.

— Дело гораздо серьезнее, — сказал инспектор. — В гостинице «Олень» прошлой ночью умер человек. Его убили. Точнее, ему проломили череп…

Приглушенное восклицание вырвалось у Розалин. Дэвид быстро сказал:

— Прошу вас, инспектор, не вдавайтесь в подробности. Моя сестра очень чувствительна. Если вы будете упоминать о крови и прочих ужасах, она может потерять сознание.

— О, весьма сожалею, — сказал инспектор. — Но там и не было особенных ужасов. Однако это все же настоящее убийство…

Он помолчал. Дэвид поднял брови и спокойно сказал:

— Вы заинтересовали меня… Но к нам-то какое это имеет отношение?

— Мы надеялись, что вы сможете рассказать нам что-либо об этом человеке, мистер Хантер.

— Я?

— Вы заходили к нему в прошлую субботу вечером. Его имя или имя, под которым он зарегистрировался в гостинице, — Инок Арден.

— Да, конечно. Теперь я вспоминаю.

Дэвид говорил спокойно, без смущения.

— Так как же, мистер Хантер?

— Боюсь, инспектор, что не смогу помочь вам. Я почти ничего не знаю об этом человеке.

— Его действительно звали Инок Арден?

— Весьма сомнительно.

— Что он рассказывал вам?

— Обычная история из жизни неудачника. Он упоминал некоторые места, военные эпизоды, называл имена… — Дэвид пожал плечами. — Просто мошенничество, боюсь. Вся его история кажется выдумкой.

— Вы дали ему денег, сэр?

Наступила короткая пауза, затем Дэвид сказал:

— Только одну бумажку, пять фунтов, просто на счастье. Он все-таки был на войне…

— Он называл некоторые имена, вам… известные?

— Да.

— И одно из этих имен — капитан Роберт Андерхей?

Наконец он добился ожидаемого эффекта. Дэвид запнулся. Розалин испуганно вскрикнула.

— Что заставляет вас так думать, инспектор? — спросил, помолчав, Дэвид.

Его глаза смотрели настороженно, испытующе.

— Полученная информация, — бесстрастно ответил инспектор.

Снова последовало недолгое молчание. Инспектор чувствовал, что глаза Дэвида изучают его, стараются оцепить…

Он спокойно ждал.

— Вы имеете представление, инспектор, кем был Роберт Андерхей?

— Полагаю, что вы скажете мне, сэр.

— Роберт Андерхей был первым мужем моей сестры. Он умер в Африке несколько лет тому назад.

— Вы вполне в этом уверены, мистер Хантер? — быстро спросил инспектор.

— Вполне уверен. Ведь это так, правда, Розалин? — Он обернулся к ней.

— О да. — Она говорила быстро, не переводя дыхания. — Роберт умер от лихорадки, тропической лихорадки. Это было так грустно…

— Иногда распространяются слухи, которые не вполне соответствуют действительности, миссис Клоуд.

Она ничего не ответила и смотрела не на него, а на брата. Затем через мгновение она повторила:

— Роберт умер.

— Из информации, имеющейся в моем распоряжении, следует, что этот человек, Инок Арден, называл себя другом покойного Андерхея и сообщил вам, мистер Хантер, что Роберт Андерхей жив.

Дэвид покачал головой.

— Ерунда, — сказал он. — Абсолютная ерунда.

— Вы решительно утверждаете, что имя Роберта Андерхея не упоминалось?

— О! — Чарующе улыбнулся Дэвид. — Почему же? Конечно, упоминалось.

Бедняга был знаком с Андерхеем…

— Не было здесь шантажа, мистер Хантер?

— Шантажа? Я вас не понимаю, инспектор.

— Неужели не понимаете, мистер Хантер? Между прочим — прошу понять, что это чистая проформа, — где вы были вчера… скажем, между семью и одиннадцатью вечера?

— Предположим — и это тоже чистая проформа, инспектор, — что я откажусь отвечать.

— Не кажется ли вам, что вы ведете себя по-детски, мистер Хантер?

— Не думаю. Я не люблю, никогда не любил, чтобы меня запугивали…

Инспектор подумал, что это, по всей вероятности, правда. Он и раньше встречал свидетелей типа Дэвида Хантера. Свидетелей, которые упирались из упрямства, а совсем не потому, что им надо было скрывать что-то. Казалось, сам факт, что их просили дать отчет, куда они ходили и что делали, пробуждал в них мрачное упорство и замкнутость. Они как будто задавались целью доставить суду как можно больше затруднений.

Инспектор Спенс, хотя он и считал себя человеком без предубеждений, тем не менее пришел в Шепердс-Корт с весьма твердой уверенностью, что Дэвид Хантер — убийца. Сейчас он в первый раз усомнился в этом. Ребячливость, с которой Дэвид отказался отвечать на вопросы, вызвала в нем сомнения.

Спенс посмотрел на Розалин Клоуд. Она отозвалась тотчас же.

— Дэвид, почему ты не хочешь сказать?

— Правильно, миссис Клоуд. Мы ведь только хотим выяснить дело…

Дэвид яростно прервал его:

— Перестаньте запугивать мою сестру, слышите? Какое вам дело, где я был — здесь, в Вормсли Вейл или в Тимбукту?

Спенс сказал предостерегающе:

— Вы будете вызваны на судебное дознание, мистер Хантер, и там уж вам волей-неволей придется отвечать на вопросы.

— В таком случае, я подожду дознания… А теперь, инспектор, будьте любезны убраться отсюда.

— Очень хорошо, сэр.

Инспектор невозмутимо поднялся.

— Но сначала я должен кое о чем попросить миссис Клоуд.

— Я не хочу, чтобы беспокоили мою сестру.

— Понятно. Но я должен попросить ее посмотреть на тело и попробовать опознать его. Я вправе требовать это. Миссис Клоуд все равно рано или поздно придется через это пройти. Так почему бы ей не спуститься со мной сейчас и не покончить с этим делом? Один из свидетелей слышал из уст покойного мистера Ардена, что тот знал Роберта Андерхея, следовательно, он мог знать и миссис Андерхей, и потому миссис Андерхей могла знать его. Если его имя не Инок Арден, мы должны установить, как его звали на самом деле…

Неожиданно для инспектора Розалин Клоуд поднялась.

— Конечно, я пойду, — сказала она.

Спенс ожидал новой вспышки от Дэвида, но, к его удивлению, тот усмехнулся.

— Браво, Розалин! — сказал он. — Должен сознаться, мне и самому любопытно. В конце концов, может, ты и установишь настоящее имя этого малого.

Спенс спросил:

— В Вормсли Вейл вы его не видели?

Она покачала головой.

— Я в Лондоне с прошлой субботы.

— Арден приехал в пятницу вечером.

Розалин спросила:

— Вы хотите, чтобы я поехала с вами сейчас же?

Она задала этот вопрос с покорностью послушной маленькой девочки.

Инспектор был невольно тронут. Он не ожидал такого послушания и готовности.

— Это было бы очень любезно с вашей стороны, миссис Клоуд, — сказал он.

— Чем скорее мы установим некоторые факты, тем лучше. К сожалению, у меня здесь нет служебного автомобиля.

Дэвид подошел к телефону.

— Я вызову такси. Это превысит установленные расходы, но вы, я полагаю, выдержите, старший инспектор.

— Думаю, что все будет в порядке, мистер Хантер. Я жду вас внизу…

Спенс спустился в лифте и еще раз открыл дверь конторы. «Генерал» уже ждал его.

— Ну?

— В обеих постелях прошлой ночью спали, сэр. Ванными полотенцами пользовались. Завтрак был подан в номер в девять тридцать.

— А вы не знаете, в какое время вернулся вчера вечером мистер Хантер?

— Боюсь, что больше ничего не могу сообщить вам, сэр.

«Ну, с этим покончено», — подумал Спенс. Он пытался понять, скрывалось ли за отказом Дэвида говорить что-нибудь еще кроме чисто ребяческого упрямства. Хантер не может не видеть, что над ним нависла угроза обвинения в убийстве. Он, безусловно, должен понимать, что чем скорее все расскажет, тем лучше. Противодействие полиции всегда опасно. «Но именно поэтому оно должно нравиться Дэвиду Хантеру», — уныло подумал Спенс.

По дороге они почти не разговаривали. Когда прибыли в морг, Розалин Клоуд была очень бледна. Руки ее дрожали. Дэвид, видимо, беспокоился за нее. Он говорил с ней, как с маленьким ребенком:

— Это всего минута-две, глупышка. Это пустяки, совсем пустяки. Не беспокойся. Ты войдешь с инспектором, а я подожду тебя. И совсем нечего бояться. Он будет выглядеть так, как будто просто уснул…

Она слегка кивнула ему и протянула руку. Он пожал ее.

— Ну, теперь будь храброй девочкой…

Следуя за инспектором, она сказала своим кротким голосом:

— Вы, должно быть, думаете, инспектор, что я ужасная трусиха. Но когда все в доме мертвы — все мертвы, кроме вас, — в ту ужасную ночь в Лондоне…

Он мягко сказал:

— Я понимаю, миссис Клоуд. Я знаю, что вы пережили тяжелое потрясение во время бомбежки, когда был убит ваш муж. Но и в самом деле, это займет одну-две минуты…

По знаку Спенса простыню отвернули. Розалин Клоуд стояла, глядя вниз на человека, который называл себя Иноком Арденом. Спенс, скромно отступив в сторону, внимательно наблюдал за ней.

Она смотрела на мертвеца пристально и как бы удивленно. Она не вздрогнула и не проявила никакого волнения, никакого признака того, что узнала его, — просто долгим удивленным взглядом посмотрела на него. Потом очень спокойно, будто делает нечто само собой разумеющееся, она перекрестилась.

— Господи, упокой душу его, — произнесла она. — Я никогда в жизни не видела этого человека. Я не знаю, кто он.

Спенс подумал: «Ты или одна из лучших актрис, каких я только видел, или говоришь правду…»

Позднее Спенс позвонил Роули Клоуду.

— Я водил туда вдову, — сказал он. — Она утверждает, что это не Роберт Андерхей и что она никогда прежде не видела его. Этот вопрос решен…

Последовала пауза. Затем Роули медленно произнес:

— Решен ли?

— Я думаю, присяжные поверят ей. Конечно, при отсутствии прямых доказательств противоположного.

— Да… — ответил Роули и повесил трубку.

Нахмурившись, он достал телефонную книгу — не местную, а лондонскую.

Его указательный палец методически проследовал вниз от буквы П. Вскоре он нашел то, что искал.

Часть вторая

Глава 1

Эркюль Пуаро аккуратно сложил последнюю из газет, за которыми посылал своего друга Джорджа. Они дали довольно скудную информацию. Медицинская экспертиза показала, что череп убитого был проломлен несколькими тяжелыми ударами. Судебное дознание отложено на две недели. Всех, кто может дать какие-либо сведения о человеке по имени Инок Арден, недавно прибывшем, как предполагается, из Кейптауна, просят связаться с главным констеблем в Остшире.

Пуаро сложил газеты аккуратной стопкой и предался размышлениям. Дело заинтересовало его. Возможно, он не обратил бы внимания на первое маленькое сообщение об этом убийстве, если бы не визит миссис Лайонел Клоуд. Этот визит очень ярко напомнил ему события того дня в клубе во время воздушного налета. Он отчетливо вспомнил, как голос майора Портера сказал: «Быть может, некий Инок Арден появится где-нибудь в тысяче миль отсюда и начнет новую жизнь». И теперь Пуаро мучительно хотелось узнать побольше об этом человеке, по имени Инок Арден, который умер насильственной смертью в Вормсли Вейл.

Он припомнил, что немного знаком со старшим инспектором Спенсом из Остширской полиции, а также что молодой Мелон живет не очень далеко от Вормсли Хит и этот Мелон знает Джереми Клоуда.

Пока он обдумывал, звонить ли ему по телефону молодому Мелону, вошел Джордж и объявил, что какой-то мистер Роули Клоуд хотел бы его видеть.

— Ага, — сказал Эркюль Пуаро с удовлетворением. — Проводите его сюда.

Вошел красивый взволнованный молодой человек и, казалось, не знал, с чего начать.

— Ну, мистер Клоуд, — пришел ему на помощь Пуаро, — что же я могу сделать для вас?

Роули Клоуд с некоторым сомнением оглядел Пуаро. Пышные усы, безукоризненный костюм, белые гетры, остроконечные лакированные ботинки — все это заметно вызывало недоверие сдержанного молодого человека.

Пуаро прекрасно понимал это и забавлялся.

Роули начал довольно тяжеловесно:

— Боюсь, что я должен объяснить, кто я, и все такое. Вам незнакомо мое имя…

Пуаро прервал его:

— О нет, я прекрасно знаю ваше имя. Видите ли, на прошлой неделе у меня была ваша тетушка.

— Моя тетка? — Роули открыл рот.

Он смотрел на Пуаро с безграничным изумлением. Было так ясно, что это для него новость, что Пуаро отказался от своего первоначального предположения о связи этих двух визитов. Сперва ему показалось совпадением, хотя и примечательным, что за такой короткий срок два члена семьи Клоуд выбрали именно его для консультации, но секундой позже он сообразил, что здесь не совпадение, а просто поступки, естественно вытекающие из одной первопричины.

Вслух Пуаро сказал:

— Насколько я понимаю, миссис Лайонел Клоуд — ваша тетушка?

Пожалуй, Роули удивился еще больше. Он переспросил крайне недоверчиво:

— Тетушка Кэтти?.. Но… Может, вы хотите сказать, миссис Джереми Клоуд?

Пуаро покачал головой.

— Но какого черта тетушка Кэтти?..

Пуаро сдержанно ответил:

— Насколько я понял, ее послало ко мне Провидение.

— О Господи!.. — вздохнул Роули. Казалось, ответ Пуаро доставил ему облегчение и позабавил его. Он сказал, как бы успокаивая Пуаро:

— Она вполне безобидна, уверяю вас.

— Не знаю, — ответил Пуаро.

— Что вы имеете в виду?

— Да разве кто-нибудь когда-нибудь бывает вполне безобидным?

Роули широко открыл глаза. Пуаро вздохнул.

— Вы пришли попросить меня о чем-то? Да? — мягко напомнил он.

Лицо Роули снова приняло озабоченное выражение.

— Боюсь, это довольно длинная история…

Пуаро тоже боялся этого. Он сильно подозревал, что Роули не такой человек, который быстро дойдет до сути Дела. Он откинулся в кресле и полузакрыл глаза, когда Роули начал:

— Мой дядя, покойный Гордон Клоуд…

— Я все знаю о Гордоне Клоуде, — пришел ему на помощь Пуаро.

— Хорошо. Тогда мне не надо объяснять. Он женился за несколько недель до смерти на молодой вдове по имени Андерхей. После его смерти она поселилась в Вормсли Вейл — она и ее брат. Мы все считали, что ее первый муж умер от лихорадки в Африке. Но теперь выясняется, что, может, это и не так.

— А, — выпрямился в кресле Пуаро. — А что привело вас к этому предположению?

Роули описал появление мистера Инока Ардена в Вормсли Вейл.

— Быть может, вы видели в газетах…

— Да, видел, — снова помог ему Пуаро.

Роули продолжал. Он описал свое первое впечатление от этого Ардена, свое посещение «Оленя», письмо, которое он получил от Беатрис Липинкот и наконец разговор, который подслушала Беатрис.

— Конечно, — сказал Роули, — нельзя быть вполне уверенным в том, что именно это она и слышала. Может, она слегка преувеличивает или даже не так поняла.

— Она рассказала об этом полиции?

Роули кивнул.

— Я ей посоветовал это сделать.

— Я не совсем понимаю, простите меня, почему вы пришли ко мне, мистер Клоуд? Вы хотите, чтобы я расследовал это… убийство? Ибо я полагаю, что это убийство.

— О Боже! Нет, я вовсе не этого хочу, — сказал Роули. — Это дело полиции. Он, безусловно, убит. Нет, я хочу вот чего: чтобы вы узнали, кто был этот парень.

Глаза Пуаро сузились.

— А вы как думаете, кто он был?

— Я думаю… Инок Арден — не настоящее имя. Черт, это просто цитата. Теннисон. Я все выяснил: Инок Арден — это парень, который возвращается и видит, что его жена вышла замуж за другого.

— Так вы думаете, — спокойно спросил Пуаро, — что Инок Арден был сам Роберт Андерхей?

Роули ответил медленно:

— Он мог бы им быть. Примерно тот же возраст, внешность и прочее. Все, что слышала Беатрис, я перебирал в уме снова и снова. Конечно, она не может помнить в точности, что они говорили. Парень сказал, что дела у Роберта Андерхея плохи, здоровье его расстроено и ему нужны деньги. Может быть, все это он говорил о себе? Он, кажется, сказал что-то о том, что Дэвиду Хантеру не понравилось бы, если бы Андерхей оказался в Вормсли Вейл. Это ведь звучит так, будто он уже там под вымышленным именем.

— А какие свидетельские показания имеются у следствия относительно личности покойного?

— Ничего определенного. Только заявление служащих «Оленя», что это тот самый человек, который прибыл и зарегистрировался как Инок Арден.

— А документы?

— У него не было документов.

— Что? — Пуаро выпрямился в изумлении. — Совсем никаких бумаг?

— Никаких. Несколько пар носков, рубашка, зубная щетка и прочее, но никаких бумаг.

— Ни паспорта? Ни писем? Не было даже продовольственных карточек?

— Совсем ничего.

— Это очень интересно, — сказал Пуаро. — Да, очень интересно.

Роули продолжал:

— Дэвид Хантер, брат Розалин, приходил к нему на следующий день после его приезда. Он рассказал полиции, будто получил от этого человека письмо, в котором говорилось, что тот был другом Роберта Андерхея и сейчас находится в затруднительном положении. По просьбе сестры Хантер пошел в «Олень», повидался с этим человеком и дал ему пять фунтов. Так говорит он, и можете побиться об заклад, что он будет придерживаться этой версии. Разумеется, полиция держит в секрете то, что подслушала Беатрис.

— Дэвид Хантер говорит, что раньше не был знаком с этим человеком?

— Так он говорит. Во всяком случае, насколько я понимаю, Хантер никогда не встречался с Андерхеем.

— А как Розалин Клоуд?

— Полиция попросила ее взглянуть на труп и сказать, знала ли она убитого. Розалин утверждает, что он ей совершенно незнаком.

— Ну что ж, — сказал Пуаро. — Вот он, ответ на ваш вопрос.

— Не думаю, — возразил Роули резко. — Если мертвец — Андерхей, это значит, что Розалин никогда не была законной женой моего дяди и не имеет права ни на один пенни из его денег. Вы думаете, при этих обстоятельствах она опознала бы Андерхея?

— Так вы не верите ей?

— Я вообще этой парочке не верю.

— Но, без сомнения, есть множество других людей, которые могли бы наверняка сказать, Андерхей ли этот человек.

— Оказывается, найти их не так уж просто. Потому-то я и хочу, чтоб вы этим занялись. Найдите кого-нибудь, кто знал Андерхея. Видимо, у него не осталось родственников в Англии, он всегда был нелюдимым, одиноким человеком. Я полагаю, что могут быть старые слуги… друзья… ведь кто-нибудь да есть, но война разбросала людей. Я не знаю, с какого боку приниматься за это дело… И кроме того, у меня нет времени. Я фермер, у меня не хватает рабочих рук.

— Почему вы избрали именно меня? — спросил Эркюль Пуаро.

Казалось, Роули затрудняется дать ответ.

Слабая усмешка промелькнула в глазах Пуаро.

— Указание Провидения? — пробормотал он.

— О Господи, нет! — пришел в ужас Роули. — Дело в том, что… — Он колебался. — Я слышал, как один знакомый говорил о вас. Что вы волшебник, творите чудеса в делах такого рода. Я не знаю, сколько вы берете… Думаю, что дорого… Мы довольно-таки бедны… Но этот расход мы как-нибудь осилим. То есть если вы возьметесь помочь нам.

Эркюль Пуаро медленно сказал:

— Да, думаю, что смогу помочь вам.

Его память, очень точная и ясная, вернула его к прошлому. Человек, который всем надоедает в клубе. Шуршащие газеты. Монотонный голос.

Имя… Он тогда слышал это имя… Сейчас он вспомнит его… Если нет, он сможет спросить у Мелона… Нет, он вспомнил. Портер. Майор Портер.

Эркюль Пуаро поднялся на ноги.

— Не можете ли вы еще раз прийти ко мне сегодня к вечеру, мистер Клоуд?

— Право… не знаю. Наверно, смогу. Но ведь вы же не успеете ничего сделать за такое короткое время?

Он смотрел на Пуаро со священным ужасом и недоверием. Пуаро не было чуждо ничто человеческое, и он не мог упустить случая порисоваться.

Вспомнив своего блестящего предшественника, он торжественно сказал:

— У меня свой метод, мистер Клоуд.

Было ясно, что слова эти произвели впечатление. Выражение лица Роули стало чрезвычайно почтительным.

— Да… Конечно… В самом деле… Я ведь не знаю, как делаются такие дела.

Пуаро не стал его просвещать. Когда Роули ушел, он сел и написал короткую записку. Отдав ее Джорджу, он велел отнести ее в клуб «Коронэйшн» и подождать ответа.

Ответ был вполне удовлетворительным. Майор Портер свидетельствует свое почтение мосье Эркюлю Пуаро и будет счастлив видеть его и его друга в пять часов пополудни в Кэмпден-Хилл, на улице Эджвей, 79.

В половине пятого снова появился Роули Клоуд.

— Есть успехи, мосье Пуаро?

— О да, мистер Клоуд. Сейчас мы с вами пойдем к одному старому другу капитана Роберта Андерхея.

— Что? — раскрыл рот Роули. Он глядел на Пуаро с таким изумлением, с каким маленький мальчик смотрит на фокусника, достающего кролика из шляпы.

— Но это невероятно! Я не понимаю, как вы это делаете. Да ведь прошло всего несколько часов!

Пуаро снисходительно махнул рукой и сделал попытку казаться скромным. В его намерения не входило открывать Роули, каким простым путем он совершил этот фокус, а его тщеславию льстило, что он так поразил простоватого Роули.

Они вышли вдвоем, окликнули такси и поехали в Кэмпден-Хилл.

Майор Портер занимал второй этаж маленького обветшалого домика.

Веселая, цветущего вида женщина открыла им и провела наверх. Они очутились в квадратной комнате с книжными полками по стенам и несколькими довольно плохими гравюрами на спортивные сюжеты. На полу лежали два хороших ковра, приятной блеклой расцветки, но очень потертые. Пуаро заметил, что в центре комнаты пол как бы заново окрашен, в то время как по краям краска на полу стерлась. Он понял, что до недавнего времени здесь были другие, лучшие ковры, теперь проданные. Он поднял глаза и увидел человека, стоявшего навытяжку у камина в прекрасно сшитом, но поношенном костюме. Пуаро догадался, что майору Портеру, офицеру в отставке, живется нелегко. Налоги и все повышающиеся цены тяжело били по карману старого служаки. Но есть вещи, понял Пуаро, к которым майор так привык, что ни за что не откажется от них. Например, от своего клуба.

Майор Портер отрывисто сказал:

— Боюсь, не могу припомнить, где я встречал вас, мосье Пуаро. В клубе, говорите? Года два назад? Имя ваше, разумеется, знаю.

— А это, — сказал Пуаро, — мистер Роули Клоуд.

Майор Портер коротко кивнул в знак приветствия.

— Здравствуйте, сэр, — сказал он. — К сожалению, не могу предложить вам стакан хереса. Дело в том, что мой поставщик вина потерял свои погреба во время налетов. Есть джин. Отвратительная штука, я считаю. Или, может, пива?

Они согласились выпить пива. Майор Портер достал портсигар.

— Курите?

Пуаро взял сигарету. Майор чиркнул спичку и зажег сигарету.

— А вы ведь не курите, — сказал он Роули. — Не возражаете, если я закурю трубку? — И он закурил сам, сильно затягиваясь и выпуская густые клубы дыма.

— Итак, — спросил майор, когда все эти приготовления были закончены, — в чем же дело?

Он перевел взгляд с одного на другого.

Пуаро сказал:

— Вы, быть может, читали в газете о смерти человека в Вормсли Вейл?

Портер покачал головой.

— Возможно.

— Его звали Арден. Инок Арден.

Портер снова покачал головой.

— Его нашли в гостинице «Олень» с размозженным затылком.

Портер нахмурился.

— Дайте подумать… Да, что-то читал об этом, кажется… несколько дней назад.

— Да-да. Здесь у меня фотография — газетная фотография… и боюсь, не очень четкая… Мы хотели бы знать вот что, майор Портер: не видели ли вы этого человека когда-нибудь раньше?

Он передал в руки Портера лучшую из всех фотографий умершего, которую ему удалось найти.

Майор Портер взял и, нахмурясь, глядел на нее.

— Минуточку…

Майор достал очки, надел их и посмотрел на фотографию более пристально.

Внезапно он вздрогнул:

— Господи помилуй! Черт меня возьми!

— Вы знаете этого человека, майор?

— Конечно, знаю. Это Андерхей. Роберт Андерхей!

— Вы уверены в этом? — В голосе Роули звучало торжество.

— Конечно, уверен. Роберт Андерхей! Могу поклясться!

Глава 2

Зазвонил телефон, и Лин взяла трубку. Голос Роули:

— Лин?

— Роули?

Ее голос звучал печально. Он сказал:

— Куда ты пропала? Я ни разу не видел тебя за эти дни.

— Да знаешь… все домашние хлопоты. Бегаешь с корзинкой, стоишь в очередях то за рыбой, то за совершенно отвратительным печеньем. Все в этом роде. Домашний уют!

— Я хочу повидать тебя. У меня есть новости.

— Насчет чего?

Он усмехнулся.

— Хорошие новости. Приходи к роще. Мы там пашем.

Хорошие новости? Лин положила трубку. Какие могут быть хорошие новости у Роули? Денежные? Может быть, он выручил за бычка больше, чем ожидал?

Нет, подумала она, здесь должно быть что-нибудь более серьезное.

Когда она полем подходила к роще, Роули бросил трактор и пошел ей навстречу.

— Хелло, Лин!

— Роули, ты выглядишь как-то… по-новому!

Он довольно засмеялся:

— Я думаю! Еще бы! Наши дела приняли хороший оборот, Лин!

— Какие дела? Что такое?

— Ты помнишь, старый Джереми упоминал человека но имени Эркюль Пуаро?

— Эркюль Пуаро? — Лин наморщила лоб. — Да, что-то вспоминаю…

— Очень давно, еще во время войны. Они были в этом его старомодном клубе во время воздушного налета.

— Ну? — нетерпеливо спросила Лип. — Этот человек был странно одет и все такое. Француз или бельгиец. Забавный малый, но очень и очень дельный.

Лин подняла брови:

— Но ведь он… сыщик?

— Верно. Ну, так знаешь, тот парень, которого прикончили в «Олене»… Я тебе не говорил, но возникла мысль, что, может быть, он — первый муж Розалин Клоуд.

Лин засмеялась.

— Только потому, что он называл себя Инок Арден? Нелепая мысль!

— Не такая уж нелепая, девочка моя. Старик Спенс водил Розалин взглянуть на него. И она без колебания поклялась, что это не ее муж.

— Значит, с этим покончено?

— Было бы покончено, — сказал Роули, — если бы не я!

— Ты? А что сделал ты?

— Я пошел к этому Эркюлю Пуаро. Рассказал ему, что нам нужно еще одно свидетельство. Спросил, не мог бы он раздобыть кого-нибудь, кто лично знал Роберта Андерхея? Честное слово, он просто фокусник, этот малый. Точно кролика из шляпы, он вытащил человека, который был лучшим другом Андерхея, и все за несколько часов. Старикана зовут Портер… — Роули остановился, затем снова засмеялся тем же возбужденным смехом, который так удивил и испугал Лин. — Теперь выслушай большой секрет, Лин. Инспектор взял с меня клятву молчать, но мне хотелось, чтобы ты знала. Этот убитый — Роберт Андерхей.

— Что? — Лин отшатнулась. Она тупо уставилась на Роули.

— Роберт Андерхей собственной персоной. Портер ничуть не сомневался. Теперь понимаешь, Лин, — голос Роули звенел, — мы взяли верх! В конце концов мы взяли верх! Мы победили этих проклятых обманщиков!

— Каких проклятых обманщиков?

— Хантера и его сестру. Они уберутся отсюда. Розалин не получит деньги Гордона. Их получим мы. Они наши! Остается в силе завещание Гордона, которое он составил до женитьбы на Розалин, и по этому завещанию все будет разделено между нами. Я получу четвертую часть. Понимаешь? Если ее первый муж был жив, когда она вышла замуж за Гордона, то, значит, она вовсе и не выходила замуж за Гордона.

— А ты… Ты уверен в том, что все это так?

Он пристально посмотрел на нее и, казалось, впервые был слегка озадачен.

— Конечно, уверен! Это очень просто. Теперь все в порядке: так, как хотел Гордон, так, будто эта бесценная парочка никогда не вмешивалась в нашу жизнь.

«Все так… Но нельзя же, — подумала Лин, — зачеркнуть то, что случилось. Нельзя притворяться, что этого никогда не было».

Она медленно сказала:

— Что они будут делать?

Она видела, что до этой минуты такой вопрос и в голову не приходил Роули.

— Я не знаю. Полагаю, вернутся туда, откуда приехали. Я думаю, знаешь… — Она видела, как он медленно обдумывает этот вопрос. — Да, я думаю, нам следует что-нибудь сделать для нее. Верно, что она вышла за Гордона, ничего не зная. Насколько я понимаю, она действительно считала, что ее первый муж умер. Это не ее вина. Да, мы должны что-нибудь сделать для нее — дать ей приличное годовое содержание. Мы все должны договориться между собой.

— Она тебе нравится, да? — спросила Лин.

— Пожалуй. — Он подумал. — Чем-то нравится. Она славная девочка. И понимает толк в коровах.

— А я нет, — сказала Лин.

— О, ты научишься, — великодушно сказал Роули.

— А что будет с Дэвидом? — спросила Лин.

Роули нахмурился.

— К черту Дэвида! Деньги ни при каких обстоятельствах ему не принадлежали. Он просто явился и бесцеремонно жил за счет своей сестры.

— Нет, Роули. Не так, не так. Он не приживальщик… Он… он, может быть, искатель приключений…

— И гнусный убийца!

У нее дух захватило.

— Что это значит?

— Ну, а кто же, ты думаешь, убил Андерхея?

Она воскликнула:

— Я не верю этому! Не верю!

— Конечно, он убил Андерхея! Кто еще мог это сделать? Он был здесь в тот день. Приехал из Лондона поездом пять тридцать. Я встречал груз на станции и видел его мельком издали.

Лин резко сказала:

— Он вернулся вечером в Лондон.

— После того, как убил Андерхея, — с торжеством ответил Роули.

— Не говори так, Роули. В котором часу был убит Андерхей?

— Сейчас… Я точно не знаю. — Роули помедлил, подумал. — Мы не узнаем этого раньше завтрашнего для, когда начнется судебное дознание. Между девятью и десятью, мне кажется.

— Дэвид уехал обратно в Лондон поездом девять двадцать.

— Послушай, Лин, откуда ты это знаешь?

— Я… Я встретила его… Он бежал на этот поезд.

— Откуда ты знаешь, что он поспел на него?

— Потому что позднее он звонил мне из Лондона по телефону.

Роули сердито нахмурился.

— Какого дьявола ему было звонить тебе? Послушай, Лин, будь я проклят, если…

— О, какое это имеет значение, Роули? Во всяком случае, это доказывает, что он попал на поезд.

— Вполне мог успеть убить Андерхея и прибежать на поезд.

— Нет, не мог, если тот был убит после девяти.

— Ну хорошо, возможно, что он убит незадолго до девяти.

Но в голосе его прозвучало сомнение.

Лин полузакрыла глаза. Так вот она, правда? Когда, задыхаясь и чертыхаясь, Дэвид выбежал из рощи — неужели это был убийца, только что совершивший преступление? Ее обнимал убийца?..

Она вспомнила его странное возбуждение, безрассудность и смелость.

Могло убийство так подействовать на него? Могло. Ей приходилось признать это. Разве Дэвид и убийство так уж несовместимы? Мог бы он убить человека, который никогда ему не делал зла, выходца из прошлого? Человек, единственное преступление которого состояло в том, что он стоял между Розалин и большим наследством, между Дэвидом и возможностью пользоваться деньгами Розалин.

Она пробормотала:

— С чего бы ему убивать Андерхея?

— Боже, Лин, как ты можешь спрашивать? Я только что объяснил тебе! Если Андерхей жив, деньги Гордона получаем мы! К тому же Андерхей шантажировал его.

А вот это больше похоже на правду. Дэвид мог убить шантажиста. Пожалуй, он именно так поступил бы с шантажистом. Да, это похоже на правду. Спешка Дэвида, его возбуждение, его яростное, почти гневное объятие. И позднее его отречение от нее. «Мне лучше убраться с вашего пути»… Да, все сходилось…

Откуда-то издалека до нее донесся голос Роули:

— Что с тобой, Лин? Ты здорова?

— Да, конечно.

— Ради Бога, не гляди так мрачно. — Он повернулся, посмотрел вниз с холма на ферму Лонг Уиллоуз. — Слава Богу, теперь мы сможем немного приукрасить это место, ввести некоторые приспособления, облегчающие труд, подготовить его для тебя. Я не хочу, чтобы ты жила в грязи, Лин.

Да, этот дом должен стать ее домом. Их с Роули домом…

А в какой-то день в восемь часов утра Дэвид будет предан смерти через повешение…

Глава 3

Дэвид, с бледным решительным лицом и настороженными глазами, положил руки на плечи Розалин.

— Все будет хорошо. Говорю тебе, все будет хорошо. Но ты должна не терять голову и поступать в точности так, как я тебе говорю.

— А если тебя арестуют? Ты ведь говорил. Ты говорил, что тебя могут взять.

— Да, это возможно. Но ненадолго. Ненадолго, если ты не потеряешь голову.

— Я сделаю все, что ты скажешь, Дэвид.

— Вот и хорошо! Тебе надо только придерживаться того, что ты сказала. Повторяй, что умерший не Роберт Андерхей, твой муж.

— Они поймают меня, заставят сказать то, чего я не хочу.

— Нет, этого они не сделают. Все хорошо, говорю тебе.

— Нет, все плохо. Все было плохо с самого начала. Взять деньги, которые нам не принадлежат. Я ночами лежу без сна, думая об этом, Дэвид. Взять то, что не принадлежит нам… Господь наказывает нас за наши грехи…

Он глядел на нее, нахмурясь. Она надломилась, да, определенно она надломилась. В ней всегда была эта религиозность. Совесть ее никогда не была спокойна. Теперь, если только ему не посчастливится, она совершенно сдаст. Здесь можно сделать только одно.

— Послушай, Розалин, — мягко сказал он. — Ты хочешь, чтобы меня повесили?

Ее глаза расширились от ужаса.

— О Дэвид! Ты не будешь… Они не смогут…

— Лишь один человек может довести меня до петли — это ты. Если только ты дашь им возможность предположить — взглядом, знаком или словом, — что убитый может быть Андерхеем, ты наденешь мне петлю на шею. Тебе это понятно?

Да, это дошло до нее. Она глядела на него огромными испуганными глазами.

— Я такая глупенькая, Дэвид.

— Нет, вовсе нет. Во всяком случае, здесь тебе не надо быть умной. Тебе только надо будет повторить под присягой, что покойный — не твой муж. Ты ведь сможешь это сделать?

Она кивнула.

— Если хочешь, представься глупой. Делай вид, будто ты не совсем понимаешь, о чем тебя спрашивают. От этого вреда не будет. Но твердо стой на том, о чем мы с тобой условились. Гейторн позаботится о тебе. Он очень хороший адвокат по уголовным делам, поэтому я пригласил его. Он будет присутствовать на дознании и защитит тебя от всех лишних вопросов. Но даже ему говори то же самое. Ради Бога, не пытайся быть умной и не думай, что сможешь помочь мне каким-нибудь своим способом.

— Я все сделаю, Дэвид. Сделаю все в точности так, как ты говоришь.

— Умница. Когда все это кончится, мы уедем… на юг Франции или в Америку… А пока позаботься о своем здоровье. Не лежи по ночам без сна, мучаясь и изматывая себя. Принимай то снотворное, которое прописал тебе доктор Клоуд, бромид или что там. Принимай каждый вечер по порошку, гляди веселее и помни, что скоро настанут лучшие времена.

— А теперь, — он посмотрел на часы, — пора идти на дознание. Оно начнется в одиннадцать.

Он еще раз оглянулся на прекрасную просторную гостиную. Красота, комфорт, богатство… Он пользовался всем этим. Прекрасный дом этот Фэрроубэнк. Быть может, он видит его в последний раз…

Он влип в историю, это ясно. Но даже теперь он ни о чем не жалеет. И в будущем он тоже будет ловить удачу. «Прилив бывает и в делах людей…»

Дэвид взглянул на Розалин. Та следила за ним большими умоляющими глазами. Инстинктивно он понял, чего она ждет.

— Я не убивал его, Розалин, — мягко сказал Дэвид. — Клянусь тебе в этом каждым святым твоего календаря!

Глава 4

Судебное дознание проходило в Корнмаркет.

Коронный судья, мистер Пэбмарт, маленький суетливый человек в очках, был абсолютно уверен, что он — самое важное лицо.

Рядом с ним высилось тучное тело старшего инспектора Спенса. В скромном отдалении от них сидел небольшой человек, по виду иностранец, с пышными черными усами. Семья Клоудов: мистер и миссис Джереми Клоуд, мистер и миссис Лайонел Клоуд, Роули Клоуд, миссис Марчмонт и Лин — все они были здесь. Майор Портер сидел отдельно. Он беспокойно двигался, ему было явно не по себе. Дэвид и Розалин прибыли последними и сели отдельно.

Коронер Пэбмарт откашлялся и, взглянув на присяжных (девять уважаемых местных граждан), начал процедуру.

— Доктор Лайонел Клоуд… Вы были у больной в «Олене» с врачебным визитом, когда за вами пришла Глэдис Айткин. Что она сказала?

— Она сообщила мне, что жилец из пятого номера лежит на полу мертвый…

— И поэтому вы пошли в номер пять?

— Да.

— Пожалуйста, опишите, что вы там увидели.

Доктор Клоуд описал. Труп человека… вниз лицом… повреждение черепа… затылок… каминные щипцы.

— Вы пришли к выводу, что повреждения были нанесены этими каминными щипцами?

— Некоторые из них — без сомнения, щипцами.

— И что, было нанесено несколько ударов?

— Да. Я не произвел детального осмотра, считая, что следует позвать полицию до того, как кто-либо притронется к трупу или изменит его положение.

— Вы поступили правильно. Человек был мертв?

— Да. Он был мертв уже несколько часов.

— Сколько времени, по вашему мнению, прошло с момента наступления смерти?

— Я затрудняюсь утверждать с уверенностью, но по крайней мере одиннадцать часов… Впрочем, вполне вероятно, что тринадцать или четырнадцать… Ну, скажем, это могло произойти между семью тридцатью и девятью тридцатью предшествующего вечера.

— Благодарю вас, мистер Клоуд.

Затем вышел полицейский хирург, давший полное, со знанием дела, описание ран. На нижней челюсти была ссадина и опухоль, а по затылочной кости нанесено пять или шесть ударов, из них некоторые уже после смерти.

— Напавший на Ардена убийца, очевидно, был в ярости?

— Безусловно.

— Большая ли сила требовалась, чтобы нанести подобные удары?

— Н-нет, не то чтобы сила. Можно было без особого напряжения замахнуться щипцами, если схватить их за концы ручек. Тяжелый стальной шар, головка щипцов, превращает их в грозное оружие. Даже очень слабый человек мог бы нанести эти повреждения, если бы действовал в припадке ярости.

— Благодарю вас, доктор.

Последовали подробности, касающиеся убитого: хорошо упитан, здоров, около сорока пяти лет. Никаких признаков недомогания или болезни — сердце, легкие и прочее в хорошем состоянии.

Беатрис Липинкот дала показания о прибытии покойного в гостиницу. Он зарегистрировался как Инок Арден из Кейптауна.

— Покойный предъявил продовольственную карточку?

— Нет, сэр.

— А вы ее у него просили?

— Не сразу. Я не знала, на сколько дней он остановится.

— Но впоследствии вы попросили ее?

— Да, сэр. Он прибыл в пятницу, а в субботу я сказала, что если он пробудет больше пяти дней, то пусть, пожалуйста, даст мне свою продовольственную карточку.

— Что он ответил?

— Он сказал, что даст ее.

— Но на самом деле не дал?

— Нет.

— Он не говорил, что потерял ее? Или что у него ее нет?

— О нет. Он только сказал: «Я разыщу и принесу ее вам».

— Мисс Липинкот, слышали вы в субботу вечером какой-нибудь разговор?

С пространным объяснением, насколько необходимо ей былопосетить комнату номер четыре, Беатрис Липинкот рассказала свою историю. Коронер ловко направлял ее показания.

— Благодарю вас. Вы кому-нибудь говорили об этом подслушанном разговоре?

— Да, я рассказала мистеру Роули Клоуду.

— Почему вы рассказали это мистеру Роули Клоуду?

— Я думала, что ему следует знать.

Беатрис покраснела.

Поднялся высокий худой человек — мистер Гейторн — и попросил разрешения задать вопрос.

— Во время этого разговора между покойным и мистером Дэвидом Хантером упомянул ли хоть раз покойный, что он сам и есть Роберт Андерхей?

— Нет, нет, этого он не говорил.

— Значит, он говорил о Роберте Андерхее так, как будто Роберт Андерхей был другое лицо?

— Д-да…

— Благодарю вас, мистер коронер, это все, что я хотел выяснить.

Беатрис Липинкот села, и вызвали Роули Клоуда.

Он подтвердил, что Беатрис все ему рассказала, и сообщил о своем разговоре с покойным.

— Так его последние слова были: «Не думаю, чтобы вам удалось доказать это без моей помощи?» И под словом «это» подразумевался тот факт, что Роберт Андерхей жив?

— Так он сказал. И засмеялся.

— Он засмеялся? А как вы поняли его слова?

— Ну… Я подумал, что он пытается заставить меня предложить ему что-то, но… позднее… мне показалось…

— Ну, мистер Клоуд, что вам показалось позднее — едва ли существенно.

Верно ли, что в результате этого разговора вы решили попытаться найти человека, который бы знал покойного Роберта Андерхея? И что при помощи некоторого лица вам это удалось?

Роули кивнул:

— Это верно.

— Который был час, когда вы ушли от покойного?

— Насколько я могу установить, было без пяти девять.

— Каким образом вы это устанавливаете?

— Когда я шел по улице, я слышал в открытое окно позывные девятичасовой передачи новостей.

— Покойный упоминал, в котором часу он ожидает посетителя?

— Он сказал: «С минуты на минуту».

— Он не называл никаких имен?

— Нет…

— Вы свободны, свидетель Клоуд. Дэвид Хантер!

По залу прошел легкий шум. Все обитатели Вормсли Вейл вытянули шеи, чтобы взглянуть на высокого, стройного, резкого в движениях молодого человека, который с вызывающим видом стоял перед коронером.

С предварительными вопросами было покончено быстро. Затем коронер продолжал:

— Вы пошли к покойному в субботу?

— Да. Я получил от него письмо с просьбой о помощи и с упоминанием, что он знал в Африке первого мужа моей сестры.

— У вас есть это письмо?

— Нет. Я не храню писем.

— Вы слышали показания, данные Беатрис Липинкот о вашем разговоре с покойным. Это верные показания?

— Абсолютно неверные. Покойный говорил о том, что знал моего первого шурина, жаловался на свои Собственные неудачи и просил денег, которые, как это обычно бывает, он обещал вернуть.

— Он говорил вам, что Роберт Андерхей еще жив?

Дэвид улыбнулся.

— Конечно нет. Он сказал: «Будь Роберт Андерхей еще жив, я знаю, что он помог бы мне».

— Но это совершенно не то, что говорит нам Беатрис Липинкот.

— Те, кто подслушивает, — сказал Дэвид, — обычно слышат только часть того, что происходит, и часто все в целом понимают неверно, благодаря тому, что восстанавливают недостающие детали с помощью собственного богатого воображения…

Беатрис сердито задвигалась и воскликнула:

— Ну уж!..

Коронер повелительно сказал:

— Соблюдайте тишину!

— Итак, мистер Хантер, вы были у покойного еще раз, во вторник вечером?

— Нет, не был.

— Вы слышали, мистер Клоуд сказал, что покойный ждал посетителя?

— Возможно, что он ждал посетителя. Но если это так, значит, он ждал кого-то другого. Я уже раньше дал ему пятифунтовую бумажку и считал, что этого вполне достаточно. Доказательств того, что он когда-либо был знаком с Робертом Андерхеем, нет. А моя сестра, после того как наследовала после мужа большое состояние, стала мишенью для всевозможных любителей писать письма с просьбами и для всех местных попрошаек.

И он спокойно обвел глазами присутствующих Клоудов.

— Мистер Хантер, не скажете ли вы нам, где вы были во вторник вечером?

— Разузнайте сами, — сказал Дэвид.

— Мистер Хантер! — Коронер постучал по столу. — Так говорить в высшей степени глупо и безрассудно.

— Зачем я буду говорить вам, где я был и что делал? У меня будет для этого достаточно времени после того, как вы обвините меня в убийстве этого человека.

— Если вы будете упорствовать, это может случиться раньше, чем вы думаете. Вы узнаете это, мистер Хантер?

Наклонившись, Дэвид взял в руку золотую зажигалку. Его лицо приняло озадаченное выражение. Возвращая ее, он медленно сказал:

— Да, это моя.

— Когда вы пользовались ею в последний раз?

— Я потерял ее… — Он замолчал.

— Да, мистер Хантер? — Голос коронера звучал вкрадчиво.

Гейторн беспокойно зашевелился, будто собираясь заговорить. Но Дэвид опередил его.

— В последний раз она была у меня в пятницу — в пятницу утром. Не помню, чтобы я видел ее с тех пор.

Мистер Гейторн поднялся.

— С вашего позволения, коронер. Мистер Хантер, вы посетили покойного в субботу вечером. Не могло ли случиться, что вы тогда и оставили у него эту зажигалку?

— Вполне вероятно, — ответил Дэвид медленно. — Я уверен, что с пятницы ее не видел… А где ее нашли? — прибавил он.

Коронер сказал:

— Мы поговорим об этом позднее. Теперь вы можете сесть, мистер Хантер.

Дэвид медленно вернулся к своему месту. Он наклонился и шепотом заговорил с Розалин.

— Майор Портер!

Что-то бормоча и покашливая, майор Портер занял свидетельское место. Он стоял выпрямившись, как на параде. Только движение, которым он облизнул губы, показывало, как он нервничает.

— Вы Джордж Дуглас Портер, отставной майор королевской африканской пехоты?

— Да.

— Хорошо ли вы знали Роберта Андерхея?

Голосом, годным для плац-парада, майор Портер перечислил места и даты встреч.

— Вы видели тело покойного?

— Да.

— Вы можете опознать это тело?

— Да. Это тело Роберта Андерхея.

Взволнованный гул прошел по залу.

— Вы положительно утверждаете это, без малейшего колебания?

— Да.

— Вы не могли ошибиться?

— Нет, не мог.

— Благодарю вас, майор Портер. Миссис Гордон Клоуд!

Розалин поднялась. Она прошла мимо майора Портера. Он посмотрел на нее с некоторым любопытством. Она даже не взглянула на него.

— Миссис Клоуд, полиция показывала вам тело покойного?

Она содрогнулась.

— Да.

— Вы утверждаете, что это тело совершенно незнакомого вам человека.

— Да.

— Принимая во внимание только что сделанное мистером Портером заявление, не хотите ли взять обратно или изменить ваше собственное заявление?

— Нет.

— Вы по-прежнему утверждаете, что это тело не вашего мужа, не Роберта Андерхея?

— Это не тело моего мужа. Это человек, которого я не видела никогда в жизни.

— Но послушайте, миссис Клоуд, майор Портер определенно опознал тело своего друга Роберта Андерхея.

Без выражения Розалин произнесла:

— Майор Портер ошибается.

— В этом суде вы даете показания не под присягой, миссис Клоуд. Но, по всей вероятности, в скором времени вам придется давать показания под присягой в другом суде. Готовы ли вы там поклясться, что это не тело вашего мужа, Роберта Андерхея, а тело неизвестного вам человека?

— Я готова поклясться, что это тело не моего мужа, а совершенно неизвестного мне человека.

Голос ее не дрогнул и звучал ясно. Глаза твердо встретили взгляд коронера.

Он пробормотал:

— Вы можете сесть.

Затем, сняв пенсне, он обратился к присяжным: они здесь для того, чтобы установить, как умер этот человек. Впрочем, вопрос довольно ясен: не может быть и речи о несчастном случае или о самоубийстве. Нет также указаний на непреднамеренное убийство. Остается только одно решение — преднамеренное убийство. Что же касается личности убитого, ясности добиться не удалось.

Они слышали, как один свидетель, прямой и честный человек, на слова которого можно положиться, сказал, что это тело его друга, Роберта Андерхея. С другой стороны, смерть Роберта Андерхея от лихорадки была зафиксирована в 1945 году, и в то время у местных властей этот случай не вызвал никаких сомнений. В противоположность заявлению майора Портера, вдова Роберта Андерхея, ныне миссис Гордон Клоуд, твердо заявляет, что это тело не Роберта Андерхея. Это два диаметрально противоположных утверждения. Исходя из вопроса об установлении личности, они должны решить, нет ли какой-либо улики против того, чьей рукой совершено это убийство. Они могут считать, что ряд улик указывает на одно лицо, но потребуется еще множество доказательств, прежде чем можно будет возбудить судебное дело: доказательства, мотивы и обстоятельства преступления. Нужно будет установить, видел ли кто-нибудь этого человека вблизи места преступления в соответствующее время. Если этих данных нет, наилучшим решением будет: «Преднамеренное убийство без достаточных улик, указывающих, кем оно совершено». Такое решение позволит полиции произвести необходимые допросы.

Затем он отпустил присяжных обдумать решение.

Они затратили на это три четверти часа.

Они вернулись с решением: «Преднамеренное убийство, в котором обвиняется Дэвид Хантер».

Глава 5

— Я боялся, что они вынесут такой приговор, неодобрительно произнес коронер. — Предубеждение местных жителей. Чувство преобладает над логикой!

Коронер, главный констебль, старший инспектор Спенс и Эркюль Пуаро совещались после судебного дознания.

— Вы сделали все, что могли, — сказал главный констебль.

— Такое решение, мягко выражаясь, преждевременно, — сказал, нахмурясь, Спенс. — И это затруднит наши действия. Вы знакомы с мосье Эркюлем Пуаро, господа? Он способствовал отысканию Портера.

Коронер любезно сказал:

— Я слышал о вас, мосье Пуаро.

Пуаро сделал безуспешную попытку казаться скромным.

— Мосье Пуаро заинтересовался этим делом, — сказал с усмешкой Спенс.

— Да, правда, — подтвердил Пуаро. — Я был замешан в него, можно сказать, когда еще и дела-то не было.

И в ответ на их полные любопытства взгляды он рассказал о странной сцене в клубе, когда он впервые услышал имя Роберта Андерхея.

— Это подкрепит показание Портера, когда дело дойдет до суда, — задумчиво сказал главный констебль. — Это означает, что Андерхей действительно замышлял симулировать смерть и говорил, что думает использовать имя Инока Ардена.

Инспектор Спенс пробормотал:

— Да, но будет ли это считаться достаточно веским доказательством?

Слова, сказанные человеком, которого уже нет в живых.

— Это, может быть, и не будет считаться веским доказательством, — ответил Пуаро, — но это вызывает очень интересные соображения.

— Нам-то нужны не соображения, а какие-то конкретные факты, — сказал Спенс. — Нужно найти кого-нибудь, кто видел Дэвида Хантера в «Олене» или вблизи от него в субботу вечером.

— Это, должно быть, легко, — заметил главный констебль, хмурясь.

— Если бы это было за границей, в моей стране, это было бы легко, — сказал Пуаро. — Там было бы маленькое кафе, где кто-то постоянно пьет кофе по вечерам. Но в провинциальной Англии!.. — Он развел руками.

Инспектор кивнул.

— Часть людей сидит в трактире и не выйдет оттуда до закрытия, а остальные у себя дома слушают девятичасовую передачу известий. Если вы пройдетесь по главной улице между восемью тридцатью и девятью часами, улица будет совершенно пуста. Ни души.

— Он на это рассчитывал? — задумчиво предположил констебль.

— Может быть, — ответил Спенс, у которого был довольно несчастный вид.

Затем главный констебль и коронер ушли. Спенс и Пуаро остались вдвоем.

— Вам не нравится это дело, не правда ли? — с сочувствием спросил Пуаро.

— Этот молодой человек раздражает меня, — сказал Спенс. — С такими людьми никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Когда они вовсе и не виноваты, они держатся так, как вел бы себя преступник. А когда они виновны, вы могли бы поклясться, что они чисты как ангелы.

— Вы думаете, что он виновен? — спросил Пуаро.

— А вы? — ответил вопросом Спенс.

Пуаро развел руками.

— Хотел бы я знать, — сказал он, — какие именно факты говорят против него.

— Вы имеете в виду не точные улики, а все факты, которые дают возможность строить предположения?

Пуаро кивнул.

— Зажигалка, — сказал Спенс.

— Где вы ее нашли?

— Под телом.

— Отпечатки пальцев?

— Никаких.

— А, — сказал Пуаро.

— Да, — сказал Спенс. — Мне это и самому не очень нравится. Затем — часы этого человека остановились на девяти десяти. Это вполне соответствует медицинскому заключению и показанию Роули Клоуда, что Андерхей с минуты на минуту ждал посетителя.

Пуаро кивнул.

— Да, все очень точно сходится.

— По-моему, мистер Пуаро, нельзя не принимать во внимание, — продолжал Спенс, — что Дэвид — единственный человек (точнее говоря, он и его сестра), у которого есть хоть тень заинтересованности в убийстве. Или Дэвид Хантер убил Андерхея, или же Андерхей был убит неким приезжим, который следовал за ним по каким-то причинам, о которых мы ничего не знаем. Это кажется совершенно не правдоподобным.

— О, с этим я согласен.

— Видите ли, в Вормсли Вейл нет никого, кто был бы заинтересован в преступлении, разве что, по совпадению, здесь живет кто-то, кроме Хантера, кто был связан с убитым в прошлом. Я никогда не исключаю возможности совпадения, но в данном случае нет ни намека на что-нибудь подобное.

Роберт Андерхей был чужим для всех, кроме этих брата и сестры.

Пуаро кивнул.

— Семья Клоудов должна была бы беречь Роберта Андерхея как зеницу ока.

Роберт Андерхей, живой и здоровый, означал бы для них огромное состояние, которое они поделили бы между собой.

— И снова, мой друг, я с жаром соглашаюсь с вами. Роберт Андерхей, живой и здоровый, — это как раз то, что им было нужно.

— Итак, мы приходим к прежнему выводу: Розалин и Дэвид Хантер — единственные два человека, у которых есть мотивы к преступлению. Розалин была в Лондоне. Но Дэвид, как мы знаем, был в Вормсли Вейл в тот день. Он прибыл на станцию Вормсли Хит в пять тридцать.

— Итак, мы имеем мотив, написанный крупными буквами, и тот факт, что с пяти тридцати и до какого-то не установленного времени Хантер был здесь.

— Точно. Теперь возьмем рассказ Беатрис Липинкот. Я верю этому рассказу. Она действительно подслушала то, о чем рассказывает, хотя, возможно, несколько все приукрасила — ведь это так свойственно человеческой природе.

— Да, свойственно, вы правы!

— Помимо того, что я хорошо знаю эту девушку, я верю ей и потому, что некоторые вещи она просто не могла бы выдумать. Например, она никогда прежде не слышала о Роберте Андерхее. Поэтому я верю ее рассказу о том, что произошло между этими двумя мужчинами, а не рассказу Дэвида Хантера.

— Я тоже, — сказал Пуаро. — Она произвела на меня впечатление необыкновенно правдивой свидетельницы.

— У нас есть подтверждение, что ее рассказ правдив. Как вы думаете, для чего брат и сестра отправились в Лондон?

— Это один из самых интересных для меня вопросов.

— Видите ли, денежное положение таково: Розалин имеет только пожизненный доход с собственности Гордона Клоуда. Она не может касаться капитала, не считая, кажется, тысячи фунтов. Но драгоценности принадлежат ей. Так вот: первое, что она сделала в городе, это отнесла несколько наиболее ценных вещей на Бонд-стрит и продала их. Ей срочно нужна была большая сумма денег — иными словами, ей надо было заплатить шантажисту.

— Вы называете это уликой против Дэвида Хантера?

— А вы нет?

Пуаро покачал головой.

— Доказательством, что шантаж имел место, это может быть. Но доказательством намерения совершить убийство — нет. Это несовместимо, мой дорогой. Или молодой человек собирался платить, или же он задумал убийство. Вы нашли доказательство того, что он собирался заплатить.

— Да-да… Может быть и так. Но он мог изменить свое решение.

Пуаро пожал плечами.

— Я знаю людей такого типа, — задумчиво продолжал инспектор. — Это люди, которые хорошо проявили себя во время войны. Колоссальная отвага. Дерзость. Безрассудное пренебрежение собственной безопасностью. Эти люди пойдут на что угодно. Обычно они получают ордена, но заметьте: чаще посмертно. Да, во время войны такой человек — герой. Но в мирное время… в мирное время такие люди часто кончают тюрьмой. Они любят опасность, не умеют идти прямо, и им наплевать на общество… И наконец, они ни во что не ставят человеческую жизнь.

Пуаро кивнул.

— Говорю вам, — повторил инспектор, — я знаю людей такого рода.

На несколько минут наступило молчание.

— Ну что ж, — сказал наконец Пуаро. — Мы пришли к выводу, что перед нами тип человека, способного на убийство. Но это все. Мы не продвинулись ни на йоту.

Спенс взглянул на него с любопытством.

— Вы сильно заинтересовались этим делом, мосье Пуаро?

— Да.

— А почему, разрешите спросить?

— Честно говоря, я и сам не вполне понимаю, — развел руками Пуаро. — Может быть, потому, что когда два года назад я сидел в клубе моего приятеля и очень неважно себя чувствовал (я не люблю воздушных налетов, я не смельчак, хотя мне и удается скрывать это), так вот, я говорю, когда я сидел в курительной клуба моего приятеля с отвратительным чувством вот здесь, — Пуаро выразительно погладил свой желудок, — там что-то бубнил клубный надоеда, добрейший майор Портер. Он рассказывал длинную историю, которую никто не слушал, кроме меня. А я слушал потому, что хотел отвлечься от мыслей о бомбах, и потому, что факты, о которых он рассказывал, показались мне интересными и наводящими на размышления… И я еще тогда подумал о возможных последствиях той ситуации, о которой рассказывал майор. И теперь действительно кое-что произошло.

— Но нечто неожиданное, да?

— Наоборот, — возразил Пуаро. — Произошло именно то, чего можно было ожидать, и это само по себе является примечательным.

— Вы ожидали, что произойдет убийство? — недоверчиво спросил Спенс.

— Нет, нет, нет!.. Но жена вторично выходит замуж. Существует возможность, что первый муж жив? Да, он жив. Он может появиться? Да, он появляется. Отсюда возможен шантаж. Шантаж происходит. Есть возможность заставить шантажиста молчать? Клянусь, его заставили замолчать!

— Ну, — сказал Спенс, с некоторым недоумением глядя на Пуаро, — я полагаю, все эти дела происходят примерно одинаково. Это обычный вид преступления — шантаж, приведший к убийству.

— Вы хотите сказать — неинтересный? Обычно — нет. Но данный случай интересен, потому что, видите ли, — безмятежно сказал Пуаро, — в нем все не правильно.

— Не правильно? Я не понимаю, почему вы называете его не правильным.

— Потому что в нем нет ничего… как бы это сказать… ничего такого, что имело бы правильные очертания…

Спенс удивленно смотрел на Пуаро.

— Главный инспектор Джепп, — заметил он, — всегда говорил, что у вас уклончивые суждения. Дайте мне хоть один пример того, что вы называете не правильным.

— Ну, умерший человек, например. Он совершенно не правильный. Разве вы этого не чувствуете? Ну да, может быть, у меня богатое воображение. Тогда возьмем такой пункт: Андерхей прибывает в «Олень». Он пишет Дэвиду Хантеру. Хантер получает письмо на следующий день… наверно, за завтраком.

— Да, это так. Он говорил, что получил письмо от Ардена в это время.

— Это было первое сообщение — не правда ли? — о прибытии Андерхея в Вормсли Вейл. И что же он делает прежде всего? Спроваживает сестру в Лондон…

— Это вполне понятно, — сказал Спенс. — Он хочет развязать себе руки, чтобы по-своему направить события. Он опасается, что женщина проявит слабость. Он верховодит в семье. Миссис Клоуд у него совершенно под пятой.

— О да, это сразу видно… Итак, он посылает ее в Лондон и навещает этого Инока Ардена. Мы имеем довольно ясное представление об их разговоре благодаря Беатрис Липинкот, и что сразу бросается в глаза — Дэвид Хантер не уверен, был ли человек, с которым он разговаривал, Робертом Андерхеем или нет. Он подозревал, что это так, но не знал точно.

— Но в этом нет ничего странного, мосье Пуаро. Розалин Хантер вышла замуж за Андерхея в Кейптауне и поехала с ним прямо в Нигерию. Хантер и Андерхей никогда не встречались. Поэтому, хотя, как вы говорите, Хантер подозревал, что Арден — это Андерхей, он не мог знать этого наверняка, потому что никогда не встречал этого человека.

Пуаро задумчиво посмотрел на инспектора Спенса.

— Так, значит, вы не видите в этом ничего… странного? — спросил он.

— Я знаю, к чему вы клоните. Почему Андерхей не сказал прямо, что он Андерхей? Ну, я думаю, это тоже объяснимо. Респектабельные люди, когда они совершают что-нибудь нечестное, любят сохранять видимость респектабельности. Они любят представить дело в таком виде, чтоб самим остаться незапятнанными, так сказать… Нет, я не думаю, что в этом есть что-то странное. Нужно понимать человеческую природу.

— Да, — сказал Пуаро. — Человеческая природа. Вот, по-видимому, настоящий ответ на вопрос, почему я так заинтересовался этим делом. На судебном дознании я оглядывался вокруг, смотрел на всех присутствующих, особенно на Клоудов. Их так много, все они связаны общими интересами, все так различны по своим характерам, мыслям и чувствам. И все они много лет зависели от одного сильного человека, главы семьи, от Гордона Клоуда! Я не хочу сказать — целиком зависели. У всех у них есть свои средства к существованию. Но все они, сознательно или бессознательно, опирались на Гордона, искали в нем опору. А что происходит, спрошу я вас, старший инспектор, что происходит с плющом, когда дуб, вокруг которого он вился, рухнет?

— Ну, это едва ли вопрос по моей части, — сказал Спенс.

— Вы думаете, не по вашей? А я думаю, по вашей. Характер человека, мой дорогой, не застывает. Он может набираться сил. А может и вырождаться. Каков человек наделе, становится видно только тогда, когда приходит испытание, то есть тот момент, когда вы или устоите на собственных ногах, или упадете.

— Не знаю, право, к чему вы клоните, мосье Пуаро. — Спенс был явно сбит с толку. — Во всяком случае, теперь у Клоудов все в порядке. Или будет все в порядке, когда останутся позади все формальности.

На это, напомнил ему Пуаро, может уйти много времени. Еще надо опровергнуть показания миссис Гордон Клоуд. В конце концов, должна ведь женщина узнать своего мужа, увидев его.

Он наклонил голову немного набок и вопросительно смотрел на огромного старшего инспектора.

— А разве два миллиона фунтов не стоят того, чтобы ради них не узнать собственного мужа? — цинично спросил инспектор. — И кроме того, если он не был Робертом Андерхеем, почему же он убит?

— Да, — пробормотал Пуаро, — в этом-то и вопрос.

Глава 6

Пуаро вышел из полицейского участка, погруженный в мрачные размышления.

Его шаги все замедлялись. На базарной площади он остановился и огляделся.

Рядом был дом доктора Клоуда со старой латунной вывеской. Немного дальше — почтовое отделение. На другой стороне — дом Джереми Клоуда. Прямо перед Пуаро, несколько в глубине, стояла католическая церковь — скромное, небольшое здание, казавшееся увядшей фиалкой по сравнению с внушительным храмом Святой Марии, который высился посреди площади, символизируя господство протестантской религии.

Повинуясь какому-то импульсу, Пуаро вошел в ворота католической церкви и, миновав паперть, оказался внутри. Он снял шляпу и опустился на скамью.

Его мысли были прерваны звуком подавленных горестных рыданий.

Пуаро повернул голову. На другой стороне прохода стояла коленопреклоненная женщина в темном платье, закрыв лицо руками. Вот она встала, и Пуаро, глаза которого расширились от любопытства, встал и последовал за ней. Он узнал Розалин Клоуд.

Она остановилась под аркой, стараясь успокоиться. И тут Пуаро очень мягко заговорил с ней.

— Мадам, не могу ли я чем-нибудь помочь вам?

Она не удивилась и ответила с наивной простотой огорченного ребенка:

— Нет. Никто, никто не может помочь мне.

— Вы в большой беде, не так ли?

— Дэвида забрали, — сказала она. — Я совсем одна. Они говорят, что он убил… Но он не убивал! Нет!

Она посмотрела на Пуаро и проговорила:

— Вы были там сегодня? На судебном дознании. Я видела вас.

— Да. Если я могу помочь вам, мадам, я буду очень рад сделать это.

— Я боюсь. Дэвид говорил, что со мной ничего не случится, пока он будет рядом. Но теперь, когда его посадили, я боюсь. Он сказал: они все хотят моей смерти. Это страшно даже сказать. Но, наверно, это так и есть.

— Позвольте мне помочь вам, мадам.

Она покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Никто не может мне помочь. Я даже не могу пойти к исповеди. Я должна нести всю тяжесть своего греха совсем одна. Господь отвернулся от меня. Я не могу надеяться на милосердие божье.

Затравленный взгляд ее был полон печали.

— Я должна была бы исповедаться в своих грехах, исповедаться. Если бы я могла исповедаться!..

— Почему вы не можете исповедаться? Вы ведь для этого пришли в церковь, правда?

— Я пришла найти утешение… Но какое может быть утешение для меня? Я грешница.

— Мы все грешники.

— Но вы могли бы раскаяться… Я хотела сказать… рассказать… — Она снова закрыла лицо руками. — О, сколько лжи, сколько лжи…

— Вы солгали о своем муже? О Роберте Андерхее? Так это был Роберт Андерхей, тот убитый?

Она резко повернулась к нему. Ее глаза приняло подозрительное, настороженное выражение. Она резко выкрикнула:

— Говорю вам, это не был мой муж. И нисколько не похож на него!

— Умерший вовсе не был похож на вашего мужа?

— Нет! — сказала она упрямо.

— Скажите мне, — сказал Пуаро, — как выглядел ваш муж?

Ее глаза пристально взглянули на него. Затем лицо ее тревожно застыло, а глаза потемнели от страха.

Она выкрикнула:

— Я не хочу говорить с вами!

Быстро пройдя мимо него, она побежала вниз по тропинке и вышла через ворота на базарную площадь.

Пуаро не пытался следовать за ней и только удовлетворенно кивнул головой.

— Ага, — сказал он себе. — Значит, вот в чем дело!

И медленно вышел на площадь.

После некоторого колебания он двинулся по Хай-стрит, пока не подошел к гостинице «Олень», которая была последним зданием перед открытым полем.

В дверях «Оленя» он встретил Роули Клоуда и Лин Марчмонт.

Пуаро с интересом взглянул на Лин. Красивая девушка, подумал он, и притом умная. Лично его этот тип не восхищает. Он предпочитает что-нибудь более мягкое, женственное. «Лин Марчмонт, — подумал он, — по существу — современный тип, хотя с таким же успехом можно этот тип назвать и елизаветинским. Такие женщины сами решают свою судьбу, они не стесняются в выражениях, и в мужчинах им нравится предприимчивость и дерзость…»

— Мы очень благодарны вам, мосье Пуаро, — сказал Роули. — Ей-богу, это было похоже на фокус.

«Да, это так и было», — подумал Пуаро. Если задают вопрос, ответ на который знаешь заранее, то вовсе не трудно представить его в виде фокуса.

Ему очень нравилось, что для простака Роули появление майора Портера как бы из небытия казалось таким же загадочным, как появление множества кроликов из шляпы фокусника.

— Как вы это делаете, не могу понять, — продолжал Роули.

Пуаро не посвящал его. Ведь фокусник не сообщает зрителям, каким образом осуществлен фокус.

— Во всяком случае, Лин и я бесконечно вам благодарны.

Лин Марчмонт, подумал Пуаро, не выглядит особенно благодарной. Вокруг глаз у нее тени, пальцы нервно сжимаются.

— Это внесет огромные изменения в нашу будущую семейную жизнь, — сказал Роули.

Лин перебила резко:

— Откуда ты знаешь? Я уверена, что потребуются всевозможные формальности и прочее.

— Так вы женитесь? И когда? — вежливо спросил Пуаро.

— В июне.

— А давно вы помолвлены?

— Почти шесть лет, — сказал Роули. — Лин только что вернулась из армии.

Она была в Женских вспомогательных частях содействия флоту.

— А военнослужащим запрещено выходить замуж?

Лин коротко сказала:

— Я была за морем.

Пуаро заметил недовольный взгляд Роули. Затем Роули сказал:

— Пошли, Лин. Я думаю, мосье Пуаро торопится вернуться в город.

Пуаро с улыбкой сказал:

— Я не возвращаюсь в город.

— Что? — Роули остановился как вкопанный.

— Я ненадолго остаюсь здесь, в «Олене».

— Но… Но почему?

— Здесь прекрасный пейзаж, — ответил Пуаро безмятежно.

Роули неуверенно сказал:

— Да, конечно. Пейзаж здесь красивый… Но разве вы… Разве вас не ждут дела?

— Я кое-что скопил, — сказал Пуаро улыбаясь. — Мне не приходится чрезмерно много работать. Нет, я могу наслаждаться бездельем и проводить время там, где захочется. А сейчас мне пришла фантазия пожить в Вормсли Вейл.

Он заметил, что Лин Марчмонт подняла голову и пристально посмотрела на него. А Роули, показалось ему, был слегка раздражен.

— Вы, наверно, играете в гольф? — спросил он. — В Вормсли Хит отели гораздо лучше. Совершенно изумительное там место.

— Меня сейчас интересует только Вормсли Вейл, — ответил Пуаро.

Лин сказала:

— Пойдем, Роули.

Роули неохотно последовал за ней. В дверях Лин остановилась и затем быстро вернулась. Она тихо заговорила с Пуаро:

— Дэвида Хантера арестовали после дознания. А вы… вы думаете, на это есть основания?

— Мадемуазель, они не могли поступить иначе после такого решения присяжных.

— Меня интересует, считаете ли вы, что это сделал он?

— А вы что думаете? — спросил Пуаро.

Но Роули уже вернулся за ней. Ее лицо окаменело. Она сказала:

— До свидания, мосье Пуаро. Я… я надеюсь, мы еще увидимся.

— Что ж, вероятно, увидимся, — пробормотал Пуаро…

Договорившись с Беатрис Липинкот о комнате, он снова вышел. Теперь он направился к дому доктора Лайонела Клоуда.

Дверь открыла тетушка Кэтти.

— О! — сказала она отступая. — Мосье Пуаро!

— К вашим услугам, мадам, — поклонился Пуаро. — Я пришел засвидетельствовать вам свое почтение.

— Это очень мило с вашей стороны, конечно. Да… Ну… Войдите, пожалуйста. Садитесь, я уберу этот томик мадам Блавацкой… И может быть, чашечку чая?.. Только бисквит ужасно черствый. Я хотела пойти к булочнику за свежим, иногда по средам у них бывает рулет с вареньем, но дознание спутало все мои хозяйственные планы.

Пуаро сказал, что считает это вполне понятным.

Как ему показалось, известие о том, что он остается в Вормсли Вейл, привело в раздражение Роули Клоуда, да и тетушка Кэтти была не слишком гостеприимной. Она смотрела на него почти с ужасом. Наклонившись вперед, она произнесла хриплым заговорщическим шепотом:

— Ни слова моему мужу, прошу вас, о том, что я была у вас и советовалась с вами насчет… насчет… ну, вы знаете о чем.

— Ни звука не пророню.

— Я имею в виду… Конечно, в то время я и понятия не имела… что Роберт Андерхей, бедняга, — это так трагично — был в самом Вормсли Вейл. Это все еще кажется мне совершенно невероятным совпадением!

— Все было бы гораздо проще, — согласился Пуаро, — если бы спиритический столик направил вас не ко мне, а прямо к «Оленю».

Тетушка Кэтти немного повеселела при упоминании о спиритическом столике.

— Пути, по которым все движется в потустороннем мире, неисповедимы, — сказала она. — Но я ощущаю, мосье Пуаро, что во всем этом есть особое значение. А вы не чувствуете этого? Что все в жизни имеет значение?

— Да, разумеется, мадам. Даже в том, что я сижу сейчас здесь, в вашей гостиной, и в этом есть особое значение.

— О, в самом деле? — Миссис Клоуд выглядела несколько ошарашенной. — В самом деле есть? Да, наверно, это так… Вы возвращаетесь в Лондон, конечно?

— Не сразу. Я остаюсь на несколько дней в «Олене».

— В «Олене»? Ах да, в «Олене»! Но это там, где… О мосье Пуаро, вы думаете, что это благоразумно?

— Я был направлен к «Оленю», — сказал Пуаро торжественно.

— Направлены? Что вы хотите сказать?

— Направлен вами.

— Но я никогда не хотела… Я хочу сказать, не имела ни малейшего понятия. Это все так ужасно, вы не находите?

Пуаро печально покачал головой и сказал:

— Я только что разговаривал с мистером Роули Клоудом и мисс Марчмонт. Я слышал, они женятся. И довольно скоро.

Тетушка Кэтти немедленно повеселела.

— Милая Лин, она такая прелестная, и у нее такая хорошая память на цифры. А у меня совсем нет памяти на цифры, никогда их не могу запомнить. То, что Лин дома, — просто благодать божья. Когда я запутываюсь, она всегда выручает меня. Милая девочка, надеюсь, она будет счастлива. Роули, конечно, замечательный молодой человек, но, знаете, возможно, несколько скучноват. Я хочу сказать — скучноват для девушки, которая столько поездила по свету, как Лин. А Роули, понимаете, всю войну был здесь… С этой стороны все в порядке… Никакой трусости или увиливания, как это было в Бурскую войну… Но я хочу сказать, что это немного ограничило его представления.

— Шесть лет помолвки — хорошая проверка чувств.

— О да! Но я думаю, что эти девушки возвращаются домой какими-то беспокойными… И если встречается кто-либо иной… Кто-нибудь, кто вел, быть может, жизнь, полную приключений…

— Например, как Дэвид Хантер?

— Между ними ничего нет, — взволнованно сказала тетушка Кэтти. — Совершенно ничего. Я в этом твердо уверена! Было бы ужасно, если бы что-нибудь было, не правда ли, раз он оказался убийцей… Да еще своего собственного деверя! О нет, мосье Пуаро, пожалуйста, не покидайте нас с мыслью, что между Лин и Дэвидом существует какая-то привязанность. Наоборот, они даже ссорились каждый раз, как встречались… Я чувствую только, что… О Господи, кажется, идет мой муж! Так вы помните, мосье Пуаро, ни слова о нашей первой встрече! Мой бедный муженек так рассердится, если он подумает, что… О Лайонел, дорогой, это мосье Пуаро, который так кстати привел майора опознать убитого.

Доктор Клоуд выглядел усталым и измученным. Его глаза, светло-голубые, с крошечными зрачками, неопределенно блуждали по комнате.

— Как поживаете, мосье Пуаро? Возвращаетесь в город?

«Боже милостивый! Еще один выпроваживает меня обратно в Лондон», — подумал Пуаро.

Вслух он сказал:

— Нет, я остаюсь на день-другой в «Олене».

— В «Олене»? — Доктор Клоуд нахмурился. — Так полиция хочет, чтобы вы здесь немного побыли?

— Нет, я сам этого хочу.

— В самом деле? — Доктор вдруг взглянул быстрым острым взглядом. — Значит, вы не удовлетворены дознанием?

— Почему вы так думаете, доктор Клоуд?

— А разве не так?

Хлопоча о чае, миссис Клоуд вышла из комнаты. Доктор продолжал:

— Очевидно, вы чувствуете что-то неладное?

Пуаро был поражен.

— Странно, что вы говорите об этом. Значит, вы сами это ощущаете?

Клоуд заколебался.

— Н-нет… Скорее… возможно, это просто ощущение нереальности. В романах шантажистов всегда убивают. А как в действительной жизни: да или нет? Логический ответ — да. Но это кажется неестественным.

— Что-нибудь неубедительно с медицинской точки зрения? Я спрашиваю неофициально, конечно.

Доктор Клоуд задумчиво сказал:

— Нет, не думаю.

— Да, что-то есть. Я вижу, что-то есть.

Когда Пуаро хотел, его голос приобретал почти гипнотическую силу.

Доктор Клоуд нахмурился, а затем сказал с некоторым колебанием.

— Конечно, у меня нет опыта в уголовных делах. Во всяком случае, медицинское свидетельство не есть нечто точное и бесспорное, как думают профаны и писатели. Мы можем ошибаться — медицина может ошибаться. Что такое диагноз? Догадка, основанная на очень немногих фактах и на неясных предположениях, которые указывают не одно, а несколько решений. Я вполне уверенно произношу диагноз «корь», так как за свою жизнь видел сотни случаев кори и знаю все разнообразие ее многочисленных признаков и симптомов. Чрезвычайно редко встречается то, что учебники называют «типичный случай кори». В моей практике мне попадались странные случаи. Я видел женщину уже на операционном столе, приготовленную к удалению аппендикса, а в последнюю минуту распознали паратиф! Я видел, как ребенку с кожным заболеванием серьезный и знающий молодой врач поставил диагноз тяжелого случая авитаминоза, а пришел местный ветеринар и разъяснил матери, что у кошки глисты и что ребенок подхватил их! Доктора, как и все другие, могут быть жертвами предвзятой идеи. Вот мы видим человека, по всей вероятности, убитого, и лежащие рядом с ним каминные щипцы со следами крови. Было бы бессмысленно говорить, что его убили чем-то иным, а не щипцами. И все же, будучи совершенно незнаком с другими случаями, когда человеку проламывали голову, я предположил бы, что это сделано чем-то иным… О, я не знаю чем, но чем-то не таким гладким и круглым, с более острыми гранями… чем-то вроде кирпича.

— Но вы об этом не говорили на дознании?

— Нет, потому что я не уверен. Дженкинс, судебный врач, не сомневался в выводах, а он человек, с мнением которого считаются. Но это была предвзятая идея — оружие, лежащее рядом с телом. Может ли быть, что рана нанесена этими щипцами? Да, может быть. Но если бы вам показали только рану и спросили, чем она нанесена… Ну, я не знаю, быть может, вы не сказали бы этого вслух, так как это звучит бессмысленно, но… можно было бы предположить, что их было двое: один стукнул его кирпичом, а другой — щипцами…

Доктор остановился, с сомнением покачал головой.

— Звучит бессмысленно, да?

— А не мог он упасть на что-нибудь острое?

Доктор Клоуд покачал головой.

— Он лежал вниз лицом посреди комнаты на толстом старом ковре.

Доктор замолчал, так как вошла жена.

— А вот и Кэтти с бурдой, — сказал он после паузы.

Тетушка Кэтти несла поднос, на котором была посуда, половина хлебца и немного варенья на дне вазочки.

— Я думаю, чайник кипел, — с сомнением заметила она, поднимая крышку чайника и заглядывая в него.

Доктор Клоуд снова фыркнул, пробормотал: «Бурда!» — и вышел из комнаты.

Тетушка Кэтти сказала:

— Бедный Лайонел, его нервы ужасно расшатаны после войны. Он слишком много работал. Так много врачей тогда уехало. Он не давал себе отдыха. Выезжал к больным днем и ночью. Удивительно, как он совсем не свалился. Конечно, он рассчитывал уйти на покой сразу же по окончании войны. Это было условлено с Гордоном. Вы знаете, любимое занятие моего мужа — ботаника, и особенно лечебные травы, применявшиеся в средние века. Он пишет об этом книгу. Он так ждал спокойной жизни, возможности заняться исследованиями. Но затем, когда Гордон умер при таких обстоятельствах… Ну, вы знаете, как обстоят сейчас дела. Налоги и прочее. Он не может оставить практику, и это делает его желчным. И в самом деле, это несправедливо. То, что Гордон умер, не оставив завещания, пошатнуло мою веру. Я хочу сказать, что не вижу в этом какого-то высшего промысла. Ничего не могу поделать, но мне это кажется ошибкой.

Она вздохнула. Затем немного оживилась.

— Но, с другой стороны, я получила отрадное заверение из потустороннего мира: «Мужество и терпение — и будет найден выход». И в самом деле, когда сегодня этот милый майор Портер встал и сказал таким твердым мужественным голосом, что бедняга убитый — Роберт Андерхей, тут я увидела, что выход найден! Удивительно, не правда ли, мосье Пуаро, что все оборачивается к лучшему?

— Даже убийство! — сказал Эркюль Пуаро.

Глава 7

Пуаро вошел в гостиницу «Олень» в задумчивом настроении и слегка поеживаясь, так как дул резкий восточный ветер. Холл был пуст. Он открыл дверь направо. В комнате пахло застоявшимся дымом, и огонь почти потух.

Пуаро на цыпочках подошел к двери в конце холла, на которой была надпись «Только для постоянных жильцов». Здесь огонь горел хорошо, но в большом кресле, уютно грея ноги у огня, сидела монументальная старая леди, которая взглянула на Пуаро так яростно, что он с извинениями ретировался.

Некоторое время он стоял в холле, глядя то на застекленную дверь пустой конторы, то на дверь с надписью «Кофейная». По собственному опыту Пуаро хорошо знал, что кофе в деревенских гостиницах подается неохотно и только к завтраку, и даже тогда его главной составной частью является водянистое горячее молоко. Здесь маленькие чашечки мутной жидкости, называемой «черным кофе», подавались не в кофейной, а в гостиной. Виндзорский суп, бифштекс по-венски и паровой пудинг, составлявшие обед, можно было получить в кофейной ровно в семь. А до тех пор в просторных помещениях «Оленя» царила полнейшая тишина.

Погрузившись в размышления, Пуаро пошел вверх по лестнице. Вместо того чтобы свернуть налево, где была его собственная комната номер одиннадцать, он свернул направо и остановился перед дверью пятого номера. Огляделся.

Тишина и пустота. Пуаро открыл дверь и вошел.

Полиция в комнате больше не появлялась. Видно было, что здесь недавно сделали уборку. На полу не было ковра. Очевидно, старый толстый ковер пошел в чистку. Одеяла были сложены на кровати аккуратной стопкой.

Прикрыв за собой дверь, Пуаро обошел комнату и осмотрел ее меблировку: письменный стол, старомодный, хорошего красного дерева комод, высокий гардероб из того же материала (вероятно, тот, который маскировал дверь в четвертый номер), большая металлическая двуспальная кровать, умывальник с холодной и горячей водой — дань современности и недостатку прислуги, большое, но довольно неудобное кресло, два стула, тяжелый мраморный камин с прямыми углами и старомодной викторианской решеткой, кочерга и совок, принадлежащие к тому же набору, что и каминные щипцы.

У камина Пуаро наклонился и осмотрел его. Послюнив палец, он провел им по правому углу камина. Палец слегка почернел. Он повторил эту операцию другим пальцем у левого угла камина. На этот раз палец был совершенно чист.

«Так», — сказал себе Пуаро.

Он осмотрел умывальник. Затем подошел к окну. Оно выходило на какую-то плоскую кровлю (крыша гаража, догадался он) и на маленькую улицу. Отсюда нетрудно забраться в номер и уйти незамеченным. Впрочем, так же легко подняться сюданезамеченным и по лестнице. Он только что сам это проделал.

Пуаро спокойно удалился, бесшумно закрыв за собой дверь. Он пошел в свою комнату. В ней было очень холодно. Он снова спустился в холл, поколебался, но потом, подгоняемый вечерним холодом, решительно вошел в комнату «Только для постоянных жильцов», придвинул к огню второе кресло и сел.

Монументальная старая леди вблизи выглядела еще более устрашающей. У нее были серо-стальные волосы, пышно растущие усы, и, когда она заговорила, выяснилось, что у нее глубокий, внушающий ужас голос.

— Эта гостиная, — сказала она, — предназначена только для лиц, проживающих в отеле.

— Я проживаю в этом отеле, — ответил Эркюль Пуаро.

Старая леди минуты две размышляла, прежде чем возобновить атаку, затем сказала тоном обвинения:

— Вы иностранец.

— Да, — ответил Эркюль Пуаро.

— По моему мнению, — сказала старая леди, — вы все должны вернуться.

— Куда вернуться? — спросил Пуаро.

— Туда, откуда и приехали, — твердо заявила старая леди; как бы подводя итог, прибавила:

— Иностранцы! — и фыркнула.

— Это было бы трудно, — мягко сказал Пуаро.

— Чепуха, — отрезала старая леди. — А за что же мы сражались в этой войне? За то, чтобы все могли вернуться на свои места и жить там.

Пуаро не стал спорить. Он уже знал, что у каждого человека существует своя версия того, «за что мы сражались в этой войне».

Воцарилась враждебная тишина.

— Я не знаю, что за времена теперь наступают, — сказала старая леди. — Просто не знаю. Каждый год я приезжаю и останавливаюсь здесь. Мой муж умер здесь шестнадцать лет назад. Он похоронен здесь. Я каждый год приезжаю на месяц.

— Благочестивое паломничество, — сказал Пуаро вежливо.

— И каждый год дела обстоят все хуже и хуже. Никакого обслуживания. Несъедобная пища. Бифштекс по-венски, как бы не так! Бифштексы делают из огузка или из филея, а не из тощей конины…

Пуаро печально покачал головой.

— Одно хорошо: они закрыли этот аэродром, — сказала старая леди. — Просто позор, когда молодые летчики приходили сюда с этими ужасными девицами. Ну и девицы! Не знаю, о чем только думают их матери. Разрешать им так шляться! Я порицаю правительство: матерей посылают работать на заводах, освобождают только тех, у кого маленькие дети. Чепуха и ерунда! За маленьким ребенком каждый может присмотреть. Младенец не побежит за солдатами. А за девушками от четырнадцати до восемнадцати лет действительно надо смотреть. Им нужны матери. Только они могут знать, что у дочек на уме. Солдаты! Летчики! Только об этом девчонки и думают… Американцы! Негры! Поляки…

Возмущение старой леди было так велико, что она закашлялась. Когда кашель прошел, она продолжала, все больше распаляясь:

— Почему вокруг их лагерей колючая проволока? Чтобы солдаты не приставали к девушкам? Нет, чтобы девушки не приставали к солдатам! Они просто помешаны на мужчинах. Посмотрите, как они одеваются. Брюки! А некоторые дуры носят шорты! Они не делали бы этого, если бы знали, как это выглядит сзади!

— Я согласен с вами, мадам…

— А что они носят на головах?! Шляпы? Нет, скрученный кусок материи, а лица покрывают краской и пудрой. Грязное пятно вокруг рта. Красные ногти не только на руках, но и на ногах!..

Старая леди сделала передышку и выжидательно посмотрела на Пуаро. Он вздохнул и покачал головой.

— Даже в церкви, — продолжала старая леди, — без шляпы. Иногда даже без этих глупых шарфов. Только эти безобразные, завитые перманентом волосы. Волосы? Никто сейчас и не знает, что такое волосы. Когда я была молода, я могла сидеть на своих волосах!..

Пуаро бросил украдкой взгляд на серо-стальные букли. Казалось невероятным, что эта свирепая старая леди когда-то была молода.

— На днях одна из них заглянула сюда, — продолжала старая леди. — Повязанная оранжевым шарфом, накрашенная и напудренная. Я посмотрела на нее. Я только посмотрела на нее! И она ушла обратно!

— Она не принадлежала к постоянным жильцам, — продолжала старая леди. — Ни одна подобная особа здесь не останавливается, слава Богу. Так что же ей понадобилось в спальне мужчины? Отвратительно, иначе не назовешь. Я сказала об этой девице хозяйке, этой Липинкот, но она так же испорчена, как и все, — готова бежать на край света ради любого, кто носит брюки.

У Пуаро пробудился легкий интерес к рассказу.

— Та женщина вышла из спальни мужчины? — переспросил он.

Старая леди с жаром ухватилась за эту тему.

— Да, именно так. Я видела ее своими собственными глазами. Из пятого номера.

— А в какой день это было?

— Накануне того дня, когда поднялся весь этот шум с убитым мужчиной. Какой позор, что все это случилось здесь. Раньше это было очень приличное старомодное местечко. А теперь…

— А в котором часу дня это было?

— Дня? Это было вовсе не днем. Вечером. Даже поздно вечером. Совершенный позор! После десяти. Я ложусь спать в четверть одиннадцатого. И вот она выходит из номера пятого, наглая бесстыдница, пялится на меня, затем снова скрывается в номере, смеясь и болтая с тем мужчиной.

— Вы слышали его голос?

— Я же говорю вам. Она исчезает за дверью, а он кричит: «Уходи, убирайся отсюда, я уже сыт по горло!» Красиво, когда мужчина так разговаривает с девушкой! Но они сами виноваты. Нахалки!..

— Вы этого не рассказывали полиции? — спросил Пуаро.

Она пронзила его взглядом василиска[3] и, шатаясь, поднялась с кресла. Возвышаясь над ним и глядя сверху вниз, она произнесла:

— У меня никогда никаких дел с полицией не было. С полицией! Вот еще! Я — и полиция?!

Бросив последний злобный взгляд на Пуаро и дрожа от ярости, она вышла из комнаты.

Несколько минут Пуаро сидел, задумчиво поглаживая усы, а затем пошел искать Беатрис Липинкот.

— О да, мосье Пуаро, вы имеете в виду старую миссис Лидбеттер? Вдова каноника Лидбеттера, она каждый год приезжает сюда, но, конечно, между нами говоря, она — сущее наказание. Иногда она ужасно груба с людьми и, кажется, не понимает, что в наше время многое изменилось. Правда, ей почти восемьдесят.

— Но она в ясном уме? Она сознает, что говорит?

— О да! Она весьма проницательная старая леди. Иногда даже слишком.

— Вы не знаете, что за молодая женщина приходила к убитому во вторник вечером?

Лицо Беатрис выразило удивление.

— Я не помню, чтобы молодая женщина приходила к нему. Как она выглядела?

— На голове у нее был оранжевый шарф, лицо, насколько я понял, сильно накрашено. Она была в номере и говорила с Арденом во вторник в десять пятнадцать вечера.

— Честное слово, мосье Пуаро, понятия не имею!

Задумавшись, Пуаро отправился искать инспектора Спенса.

Спенс выслушал рассказ Пуаро молча. Затем он откинулся в кресле и медленно кивнул головой.

— Странно, не правда ли? — сказал он. — Как часто нам приходится возвращаться к той же старой формуле: «Cherchez la femme».

Французское произношение инспектора было не так хорошо, как у сержанта Грейвса, но он гордился им. Он встал и пересек комнату. Затем вернулся, держа что-то в руке. Это была губная помада в золоченом картонном футлярчике.

— У нас с самого начала было свидетельство того, что в деле может быть замешана женщина, — сказал он.

Пуаро взял помаду и слегка мазнул ею по тыльной стороне ладони.

— Хорошего качества, — сказал он. — Темно-вишневый цвет, обычно употребляемый брюнетками.

— Да. Она была найдена на полу в пятом номере. Закатилась под комод, и вполне допустимо, что пролежала там некоторое время. Никаких отпечатков пальцев. Но теперь ведь нет такого разнообразия губной помады, как раньше. Всего несколько цветов.

— И разумеется, вы уже провели расследование?

Спенс улыбнулся.

— Да, — сказал он, — мы уже провели расследование, как вы называете. Розалин Клоуд употребляет такую помаду. И Лин Марчмонт. Фрэнсис Клоуд использует более мягкий оттенок. Миссис Лайонел Клоуд совсем не красит губы. Миссис Марчмонт предпочитает бледно-розовый цвет. Беатрис Липинкот, видимо, не употребляет такой дорогой помады, ее служанка Глэдис — тоже…

Он остановился.

— Вы досконально все разузнали, — сказал Пуаро.

— Не достаточно досконально. Теперь похоже, будто в деле замешан кто-то посторонний — быть может, какая-нибудь женщина, которую Андерхей знал раньше.

— И которая была у него во вторник в десять пятнадцать вечера?

— Да, — сказал Спенс и прибавил со вздохом:

— Это снимает подозрения с Дэвида Хантера.

— Вы уверены?

— Да. Его светлость наконец соизволили дать показания. После того как его поверенный приходил и увещевал его. Вот его собственный отчет о том, где он был.

Пуаро читал аккуратно отпечатанную записку:

«Выехал из Лондона в Вормсли Хит поездом четыре шестнадцать. Прибыл туда в пять тридцать. Пошел в Фэрроубэнк пешеходной тропой».

— Причина его приезда, — вставил старший инспектор, — необходимость, по его словам, взять некоторые вещи, оставшиеся здесь, письма и бумаги, чековую книжку, а также посмотреть, не вернулись ли рубашки из стирки.

Разумеется, рубашек еще не было. Честное слово, стирка в наши дни превращается в целую проблему. Уже четыре недели, как у нас взяли стирку, в доме не осталось ни одного чистого полотенца, и теперь моя жена сама стирает все мои вещи…

После этого по-человечески очень понятного отступления старший инспектор вернулся к показаниям Дэвида.

«Ушел из Фэрроубэнка в семь двадцать пять и утверждает, что, опоздав на поезд семь тридцать, пошел погулять, потому что до девяти двадцати поезда нет…»

— В каком направлении он отправился гулять?

Инспектор посмотрел на свои записи.

— Говорит, что к Даунс Копс, Бэтс Хилл и Лонг Ридж.

— То есть полный круг в обход Белой виллы.

— Честное слово, вы на лету усваиваете местную географию, мосье Пуаро!

Пуаро улыбнулся и покачал головой.

— Нет, я не знаю перечисленных вами мест. Я просто угадал.

— Ах так, просто угадали? — Инспектор покосился на Пуаро. — Затем, по его словам, когда он поднялся на Лонг Ридж, он понял, что должен поторапливаться, и помчался прямиком к станции Вормсли Хит. Он еле-еле поспел на поезд, прибыл на вокзал Виктории в десять сорок пять, пошел в Шепердс-Корт, прибыл туда в одиннадцать часов. Последнее подтверждает миссис Гордон Клоуд.

— А чем подтверждается все остальное?

— Подтверждения есть, хотя их крайне мало. Роули Клоуд и другие видели, как он приехал в Вормсли Хит. Служанок не было дома (у Дэвида, конечно, есть свой ключ), так что они его не видели, но нашли в библиотеке окурок папиросы, весьма их заинтриговавший, а также обнаружили беспорядок в бельевом шкафу. Затем один из садовников, работавший допоздна — закрывал теплицы, кажется, — заметил его. Мисс Марчмонт встретила его у Мардонского леса, когда он бежал к поезду.

— Кто-нибудь видел, успел ли он на поезд?

— Нет, но он позвонил по телефону из Лондона мисс Марчмонт в одиннадцать ноль пять.

— Это проверено?

— Да, мы уже получили ответ на запрос о звонках по этому номеру. Был телефонный разговор в кредит в одиннадцать ноль четыре, с Вормсли Вейл, номер 34. Это номер мисс Марчмонт.

— Очень, очень интересно, — пробормотал Пуаро.

Но Спенс продолжал старательно и методично:

— Роули Клоуд ушел от Ардена без пяти девять. Он совершенно уверен, что не раньше. Примерно в девять десять Лин Марчмонт видит Дэвида Хантера у Мардонского леса. Предположим даже, что он пробежал всю дорогу от «Оленя», — было ли у него время встретиться с Арденом, поссориться с ним, убить его и добраться до леса? Мы тщательно рассчитали все, и не думаю, что это возможно. Однако теперь мы начинаем сначала. Арден вовсе не был убит в девять часов, он еще был жив в четверть одиннадцатого, если только это не приснилось вашей старой леди. Он был убит или той женщиной, которая обронила свою губную помаду, женщиной в оранжевом шарфе, или кем-то, кто вошел после ухода этой женщины. И тот, кто совершил убийство, предусмотрительно перевел стрелки часов назад, на девять десять…

— Что сильно осложнило бы положение Хантера, если бы он не встретил случайно Лин Марчмонт в том месте, где он никак не мог ожидать ее встретить, — сказал Пуаро.

— Да, осложнило бы. Поезд девять двадцать — последний из Вормсли Хит. Уже темнело. Этим поездом всегда едут игроки в гольф. Никто не заметил бы Дэвида, да станционные служащие и не знают его в лицо. А в Лондоне он не взял такси. Так что в этом случае только слова его сестры подтверждали бы, что он действительно вернулся в Шепердс-Корт тогда, когда он говорит.

Пуаро молчал, и Спенс спросил:

— О чем вы думаете, мосье Пуаро?

Пуаро сказал:

— Продолжительная прогулка вокруг Белой виллы. Встреча в Мардонском лесу. Позднее — телефонный звонок… А Лин Марчмонт помолвлена с Роули Клоудом… Очень бы мне хотелось знать, о чем они тогда говорили по телефону?

— Вами движет свойственное людям любопытство?

— О да! — ответил Пуаро. — Мною всегда движет именно такого рода любопытство.

Глава 8

Становилось поздно, но Пуаро хотел нанести еще один визит. Он подошел к дому Джереми Клоуда. Там маленькая, смышленая на вид служанка провела его в кабинет, в котором хозяина не было.

Оставшись один, Пуаро с интересом огляделся. Даже дома у Джереми все очень правильно и сухо, как пыль, подумал он. На письменном столе стоял большой портрет Гордона Клоуда. Другая выцветшая фотография изображала лорда Эдварда Трентона верхом на коне. Пуаро рассматривал этот портрет, когда вошел Джереми Клоуд.

— А, простите, — в некотором смущении Пуаро поставил назад фотографию.

— Отец моей жены, — сказал Джереми с горделивой ноткой в голосе. — И одна из его лучших лошадей Честнат. Пришла второй на дерби тысяча девятьсот двадцать четвертого года. Вы интересуетесь скачками?

— Увы, нет.

— Поглощают массу денег, — сухо сказал Джереми. — Лорд Эдвард обанкротился из-за них, был вынужден уехать за границу и жить там. Да, этот спорт — дорогое удовольствие.

Но все же в его голосе по-прежнему звучала та же горделивая нотка.

Пуаро решил, что сам Джереми скорее выбросил бы деньги на улицу, чем вложил в лошадей, но люди, поступающие так, вызывают у него тайное восхищение. Клоуд продолжал:

— Чем могу быть полезен, мосье Пуаро? Вся наша семья в долгу перед вами за то, что вы разыскали майора Портера, который опознал убитого.

— Кажется, вся семья ликует по этому поводу, — сказал Пуаро.

— О, это несколько преждевременная радость, — сухо возразил Джереми. — Еще много воды должно утечь. Ведь смерть Андерхея в Африке была установлена. Нужны годы, чтобы опровергнуть такого рода факт. К тому же показания Розалин были очень определенны. Она произвела хорошее впечатление на суд…

Казалось, Джереми Клоуд не хотел рассчитывать на какое-либо улучшение в своем будущем.

Затем, раздраженным и усталым жестом отодвинув какие-то бумаги, он сказал:

— Но вы хотели видеть меня.

— Я хотел спросить вас, мистер Клоуд, вполне ли вы уверены, что ваш брат не оставил завещания? Я имею в виду завещания, сделанного после женитьбы…

На лице Джереми отразилось удивление.

— Не думаю, чтобы когда-нибудь возникало такое предположение. И до отъезда из Нью-Йорка он, безусловно, не делал завещания.

— Он мог его составить за два дня пребывания в Лондоне.

— У юриста?

— Или написать его самолично.

— И заверить его? А кто бы его мог заверить?

— В доме было трое слуг, — напомнил ему Пуаро. — Трое слуг, которые погибли в ту же ночь, что и он.

— Гм… Да… Но даже в том случае, если он поступил, как вы предполагаете, завещание тоже погибло при бомбежке.

— Ну, это еще вопрос. Недавно множество документов, которые считались полностью утраченными, было расшифровано новым способом. Например, документы, испепеленные внутри домашних сейфов, но не настолько поврежденные, чтобы их не удалось прочитать.

— В самом деле, мосье Пуаро, ваша идея чрезвычайно интересна. Чрезвычайно интересна. Но я не думаю… Нет, я просто не верю, чтобы из этого что-нибудь вышло… Насколько мне известно, в доме на Шеффилд-Террас не было сейфа. Гордон все ценные бумаги и прочее держал в своей конторе, а там завещания, безусловно, не было.

— Но ведь можно сделать запрос, — настаивал Пуаро. — Навести справки. Вы можете уполномочить меня сделать это?

— О, конечно, конечно. Было бы очень любезно с вашей стороны заняться этим. Но, боюсь, у меня нет никакой веры в успех этой затеи. Разве что случайно… Так вы, значит, сразу возвращаетесь в Лондон?

Глаза Пуаро сузились: в тоне Джереми прозвучало явное нетерпение.

«Возвращаетесь в Лондон»… Неужели они все хотят, чтобы он ушел с дороги?

Прежде чем он смог ответить, открылась дверь и вошла Фрэнсис Клоуд.

Пуаро поразили два обстоятельства. Во-первых, то, что она выглядела совершенно больной. Во-вторых, очень сильное сходство ее с фотографией отца.

— Мосье Пуаро пришел навестить нас, дорогая, — сказал без всякой необходимости Джереми.

Она пожала ему руку, и Джереми Клоуд немедленно сообщил ей предложение Пуаро поискать завещание.

Фрэнсис выразила сомнение.

— Очень мало шансов, мне кажется.

— Мосье Пуаро возвращается в Лондон и любезно предложил навести справки.

— Насколько я знаю, майор Портер возглавлял противовоздушную оборону в этом районе, — сказал Пуаро.

Странное выражение мелькнуло на лице миссис Клоуд.

— А кто такой этот майор Портер?

Пуаро пожал плечами.

— Офицер в отставке, живущий на пенсию.

— Он действительно был в Африке?

Пуаро с любопытством посмотрел на нее.

— Конечно, мадам. А почему бы и нет?

Она сказала с отсутствующим видом:

— Не знаю. Он изумил меня.

— Да, миссис Клоуд, — произнес Пуаро. — Это мне понятно.

Она быстро взглянула на него. Что-то похожее на страх промелькнуло в ее глазах.

Повернувшись к мужу, она сказала:

— Джереми, мне очень жаль Розалин. Она совсем одна в Фэрроубэнке и, наверно, очень подавлена арестом Дэвида. Ты не будешь возражать, если я приглашу ее пожить пока здесь, у нас?

— А ты думаешь, что это было бы желательно, дорогая? — спросил Джереми с сомнением в голосе.

— О, желательно? Я не знаю, но нужно быть гуманным. Она так беспомощна.

— Вряд ли она согласится.

— Но, во всяком случае, я могу пригласить ее.

Адвокат спокойно сказал:

— Ну, сделай так, если от этого почувствуешь себя счастливее.

— Счастливее?

Это слово вырвалось у нее со странной горечью. Затем она быстро взглянула на Пуаро.

Пуаро вежливо пробормотал:

— Разрешите мне попрощаться с вами.

Она проводила его в переднюю.

— Вы возвращаетесь в Лондон?

— Я поеду туда завтра, но самое большее на двадцать четыре часа. А потом я вернусь в гостиницу «Олень», где вы найдете меня, мадам, если я вам понадоблюсь.

Она резко спросила:

— Зачем вы можете мне понадобиться?

Пуаро не ответил на вопрос и просто повторил:

— Я буду в «Олене»…

Позже, в ту же ночь, Фрэнсис Клоуд говорила мужу:

— Я не верю, что этот человек едет в Лондон по той причине, которую называет. Я не верю всем этим разговорам о том, что Гордон составил завещание. А ты веришь этому, Джереми?

Безнадежный, усталый голос ответил ей:

— Нет, Фрэнсис, нет, он едет по какой-то другой причине.

— По какой?

— Понятия не имею.

Фрэнсис спросила:

— А что мы будем делать, Джереми? Что нам теперь делать?

Помолчав, он ответил:

— Я думаю, Фрэнсис, остается делать только одно…

Глава 9

Испросив у Джереми Клоуда необходимые полномочия и документы, Пуаро быстро получил ответы на все свои вопросы. Ответы были вполне определенны.

Дом был разрушен до основания. Участок был расчищен только совсем недавно, при подготовке к новой стройке. Никого не осталось в живых, кроме Дэвида Хантера и миссис Клоуд. В доме находилось трое слуг: Фредерик Гейм, Элизабет Гейм и Эйлин Карриган. Все трое погибли сразу. Гордон Клоуд был вынесен живым, но скончался по дороге в больницу, не приходя в сознание.

Пуаро записал фамилии и адреса родственников троих слуг. «Возможно, — объяснил он, — что слуги сообщали своим друзьям какие-нибудь сплетни или пересуды, и это может дать мне ключ к некоторым крайне необходимым сведениям…»

Чиновник, с которым он говорил, был настроен очень скептически. Геймы были родом из Дорсета, а Эйлин Карриган — из графства Корк.

Затем Пуаро направил стопы к квартире майора Портера. Он помнил слова Портера, что тот прежде возглавлял противовоздушную оборону, и надеялся, что майор мог быть на дежурстве в ту самую ночь и видеть что-либо из происшедшего на Шеффилд-Террас.

Были у Пуаро и другие причины желать разговора с майором Портером.

Свернув за угол улицы Эджвей, он был поражен, увидев полицейского в форме возле того самого дома, куда он направлялся. Мальчишки и другие какие-то люди стояли кольцом, глазея на окна дома.

Сердце Пуаро упало: по этим признакам он понял, что произошло.

Констебль преградил Пуаро путь.

— Туда нельзя, сэр, — сказал он.

— Что случилось?

— Вы ведь не живете в этом доме, сэр?

Пуаро покачал головой.

— К кому вы шли?

— Я хотел видеть майора Портера.

— Вы его друг, сэр?

— Не могу претендовать на звание друга. А что случилось?

— Джентльмен застрелился, насколько я понимаю. А вот и инспектор.

Дверь открылась, и вышли двое. Один из них был местным инспектором, а в другом Пуаро узнал сержанта Грейвса из Вормсли Вейл. Сержант тоже узнал Пуаро и познакомил его с инспектором.

— Лучше войдем, — сказал инспектор.

Все трое вошли в дом.

— Они телефонировали в Вормсли Вейл, — объяснил Грейвс. — И старший инспектор Спенс послал меня сюда.

— Самоубийство?

Инспектор ответил:

— Да. Кажется, ясный случай. Не знаю, может, на него подействовало то, что ему пришлось давать показания на дознании. Иногда это странно действует на людей. Но он, насколько я понял, последнее время вообще был в подавленном настроении. Финансовые трудности и так далее. Застрелился из собственного револьвера.

Пуаро спросил:

— Вы разрешите мне пройти наверх?

— Если хотите, мосье Пуаро. Проведите, сержант.

— Да, сэр.

Грейвс повел Пуаро в комнату на втором этаже. Комната выглядела так же, как ее помнил Пуаро: блеклых цветов старые ковры, книги. Майор Портер сидел в большом кресле. Его поза была почти естественной, только голова упала вперед. Правая рука повисла сбоку, и под ней, на ковре, лежал револьвер. В воздухе до сих пор чувствовался очень слабый запах пороха.

— Считают, что это произошло часа два назад, — сказал Грейвс. — Никто не слышал выстрела. Хозяйка ходила за покупками.

Пуаро хмурился, глядя на неподвижную фигуру Портера с маленькой опаленной ранкой на правом виске.

— Уже составили себе представление, почему он это сделал, мосье Пуаро? — спросил Грейвс.

Он относился к Пуаро почтительно, потому что видел почтительное отношение к нему инспектора Спенса. По его же личному мнению, Пуаро был тоже одним из этих ужасных старых отставников.

Пуаро с отсутствующим видом ответил:

— Да-да, причина была очень основательная. Трудность не в этом.

Его взгляд упал на маленький столик слева от майора Портера. На нем стояла большая, тяжелая стеклянная пепельница, лежала трубка и коробок спичек. Ничего больше. Он обвел комнату глазами. Затем подошел к бюро, крышка которого была открыта.

Здесь все было очень аккуратно. Бумаги тщательно сложены. В центре — маленькое пресс-папье, письменный прибор с ручкой и двумя карандашами, пачка чистой бумаги и марки. Все в полном порядке. Обычная жизнь и упорядоченная смерть… Ну, конечно… в этом все дело… вот чего не хватает! Он спросил у Грейвса:

— Он не оставил никакой записки? Никакого письма к коронеру?

Грейвс покачал головой.

— Нет, не оставил. А от бывшего военного можно было этого ожидать.

— Да, это очень странно…

Пунктуальный в жизни, майор Портер оказался не пунктуальным в смерти.

То, что Портер не оставил записки, думал Пуаро, было не правильно.

— Это будет ударом для Клоудов, — сказал Грейвс. — Для них это означает потерю позиций. Им придется выискивать еще кого-нибудь, кто близко знал Андерхея…

Он в нетерпении переступил с ноги на ногу.

— Хотите еще что-нибудь посмотреть, мосье Пуаро?

Пуаро отрицательно покачал головой и вслед за Грейвсом вышел из комнаты.

На лестнице они встретили хозяйку. Она явно наслаждалась своей причастностью к волнующему событию и сразу начала тараторить. Грейвс проворно удалился, предоставив одному Пуаро выслушивать ее болтовню.

— Просто не могу перевести дыхание. Сердце, вот это что. Грудная жаба. От нее умерла моя мать, упала замертво, идя по рынку. Я сама чуть не упала, когда нашла его… О, во мне все перевернулось! Никогда ничего подобного не ожидала, хотя он уже давно был в подавленном настроении. Беспокоился из-за денег, я думаю, и жил впроголодь. А ведь никогда не позволял угостить себя чем-нибудь. И потом, вчера ему пришлось ехать в Остшир, в Вормсли Вейл, давать показания в суде. Это подействовало на его разум, это точно. Он выглядел ужасно, когда вернулся. Шагал по комнате всю ночь. Взад и вперед, взад и вперед. Там человек был убит, и его большой друг, как говорят. Бедняга, это потрясло его. Взад и вперед, взад и вперед. А потом я пошла за покупками, мне пришлось долго простоять в очереди за рыбой, и я поднялась спросить, не выпьет ли он чашку чая, а он сидит, несчастный, револьвер выпал из руки, а сам откинулся в кресле. Это ужасно на меня подействовало, честное слово. Пришлось звать полицию и все такое… И я спрашиваю: каким же становится мир?

— Мир становится трудным для жизни, — медленно ответил Пуаро, — и это касается всех, кроме сильных.

Глава 10

Был девятый час, когда Пуаро вернулся в «Олень». Его ждала записка от Фрэнсис Клоуд с просьбой прийти к ней. Он пошел тотчас же.

Фрэнсис ждала его в гостиной. Этой комнаты он раньше не видел. Открытые окна выходили в обнесенный высоким забором сад, где в полном цвету стояли груши. На столах были вазы с тюльпанами. Навощенная старая мебель сияла, медь решетки и угольные щипцы весело поблескивали. В камине горел яркий огонь.

«Очень красивая комната», — подумал Пуаро.

— Вы сказали, что я захочу вас видеть, мосье Пуаро. Вы были совершенно правы. Мне надо кое-что сказать. И я думаю, лучше всего рассказать это вам.

— Всегда легче, мадам, рассказывать новость тому, кто уже прекрасно знает, в чем она заключается.

— Вы думаете, что знаете, о чем я собираюсь рассказать?

Пуаро кивнул.

— С каких пор?..

Она оставила вопрос неоконченным, но он поспешно ответил:

— С того момента, как я увидел фотографию вашего отца. В вашей семье очень сильны черты фамильного сходства. Нельзя было бы сомневаться в том, что вы и он — родственники. И так же сильно проявлялось это сходство у человека, который пришел сюда под именем Инока Ардена.

Она вздохнула — глубокий, печальный вздох.

— Да-да, вы правы, хотя у бедного Чарлза была борода. Это был мой двоюродный брат, мосье Пуаро. Я никогда не знала его хорошо, но когда мы были маленькими детьми, мы играли вместе… А теперь я привела его к смерти — к отвратительной, жалкой смерти…

Минуты две они молчали. Затем Пуаро мягко сказал:

— Вы расскажете мне…

Она очнулась.

— Да, это надо рассказать. Мы были в отчаянном денежном положении — вот с чего все началось. Мой муж… у моего мужа были серьезные неприятности… самые скверные неприятности. Ему угрожало бесчестье, быть может, тюрьма… Да, собственно, и сейчас еще угрожает… Поверьте, мосье Пуаро, тот план, который я составила и осуществила, — это мой план, муж не имеет к нему ни малейшего отношения. Подобные планы вообще ему совершенно несвойственны — для него это слишком рискованно. Я же никогда не боялась риска. И должно быть, всегда была неразборчива в средствах. Например, я прежде всего попросила в долг у Розалин Клоуд. Не знаю, дала бы она мне денег или нет, будь она одна. Но вмешался ее брат. Он был в отвратительном настроении и нанес мне — так я считаю — незаслуженное оскорбление.

Поэтому, обдумывая свой план и приводя его в исполнение, я не испытывала никаких угрызений совести. Надо вам сказать, что в прошлом году мой муж пересказал мне довольно интересный разговор, который он слышал в клубе.

Насколько я знаю, вы присутствовали при этом разговоре, поэтому я не буду вдаваться в подробности. Он позволял предположить, что первый муж Розалин не умер — и в таком случае, разумеется, у нее не было бы никаких прав на деньги Гордона. Конечно, это было лишь неясное предположение, но оно засело в нашем сознании как некий слабый шанс, который мог бы осуществиться. И мне внезапно пришло в голову, что можно кое-что сделать, используя это предположение. Чарлз, мой кузен, жил в деревне, в очень бедственном положении. Он побывал в тюрьме и был совершенно беспринципен, но на войне держался хорошо. Я попросила его помочь нам… Конечно, это был шантаж, не более и не менее. Но мы думали, что у нас хорошие шансы на успешное завершение этого дела. В худшем случае, думала я, Дэвид Хантер откажется платить. Я не думала, что он мог бы обратиться в полицию: люди, подобные ему, не любят полиции…

Ее голос зазвучал глуше.

— Наш план как будто бы удался. Обмануть Дэвида оказалось легче, чем мы думали. Конечно, Чарлз не мог прямо выдавать себя за Роберта Андерхея. Розалин в один момент разоблачила бы его. Но, к счастью, она переехала в Лондон, и это дало Чарлзу возможность, по крайней мере, намекнуть, что, может быть, он сам и есть Роберт Андерхей. Итак, как я уже говорила, Дэвид, казалось, попался на нашу удочку. А вместо этого…

Голос ее теперь задрожал.

— Нам следовало знать, что Дэвид — опасный человек. Чарлз умер… убит… А если бы не я, он был бы жив. Я послала его на смерть…

Спустя некоторое время она продолжала сухим тоном:

— Вы можете представить себе, что я испытываю с тех пор.

— Тем не менее, — сказал Пуаро, — вы быстро сообразили, как действовать дальше. Это вы подговорили майора Портера опознать в вашем кузене Роберта Андерхея?..

Но она прервала его:

— Нет, клянусь вам, нет! — повторяла она со страстью. — Только не это! Никто не был удивлен больше меня… Удивлен? Да нет, я была просто ошарашена, когда этот майор Портер вышел и заявил, что Чарлз — наш Чарлз! — это Роберт Андерхей. Я этого не могла понять… И до сих пор не понимаю.

— Но кто-то ходил к майору Портеру. Кто-то уговорил его или подкупил, чтобы он опознал в убитом Андерхея…

Фрэнсис решительно сказала:

— Только не я. И не Джереми. Ни он, ни я не способны на это. О, я понимаю, для вас это звучит абсурдно! Вы считаете, что раз я способна на шантаж, то так же легко пошла бы и на мошенничество. Но для меня между шантажом и мошенничеством лежит пропасть. Вы должны понять: я была внутренне убеждена — да и сейчас тоже, — что мы имеем право на часть денег Гордона. Я была готова добыть обманом то, что мне не удалось получить честным путем. Но сознательно, обдуманно лишить Розалин всего, ложно показав, что она вовсе не жена Гордона… О нет, уверяю вас, мосье Пуаро, этого я не могла бы сделать. Прошу вас, прошу, верьте мне.

— Я считаю, — медленно сказал Пуаро, — что каждый способен только на определенного рода дурные поступки. Я верю вам.

Затем он пристально взглянул на нее.

— Вам известно, миссис Клоуд, что майор Портер сегодня днем застрелился?

Она отпрянула. В ее широко раскрытых глазах застыл ужас.

— О нет, мосье Пуаро, не может быть!

— Да, мадам. Видите ли, майор Портер был честным человеком. Он оказался в тяжелом материальном положении, и, когда пришло искушение, он, как и многие другие, не смог устоять. Ему могло показаться, он мог убедить себя, что его ложь морально оправдана. Он уже раньше был глубоко предубежден против женщины, на которой женился его друг Андерхей. Он считал, что она низко поступила с его другом. А затем эта бессердечная маленькая авантюристка вышла замуж за миллионера и завладела состоянием своего второго мужа в ущерб его собственной родне. Портеру, наверно, казалось заманчивым вставлять ей палки в колеса. Ему казалось, она заслужила это. И кроме того, опознав убитого, он обеспечил бы себе будущее. Когда Клоудов восстановили бы в правах, он. Портер, получил бы свою долю… Да, я вижу, как велико было искушение. Но, как и многим людям его типа, ему не хватало воображения. Он никогда не предполагал, что будет чувствовать себя так ужасно во время дознания. Это было заметно. А в ближайшем будущем ему предстояло повторить ту же ложь под присягой. И не только это: был арестован человек, обвиненный в убийстве, и ложное опознание убитого дало очень весомое подтверждение этому обвинению. Майор вернулся домой, честно посмотрел фактам в лицо и избрал тот выход, который казался ему наилучшим.

— Он застрелился?

— Да.

Фрэнсис пробормотала:

— Он не сказал, кто… Кто?

Пуаро медленно покачал головой.

— Нет. У него был свой кодекс чести. Никаких указаний на того, кто уговорил его совершить клятвопреступление.

Пуаро пристально смотрел на женщину. Да, несомненно, она испытала облегчение при этом известии. Но это было естественно в любом случае…

Она встала и подошла к окну, потом сказала:

— Итак, мы в том же положении, что были вначале…

Хотел бы знать Пуаро, о чем она сейчас думала.

Глава 11

На следующее утро инспектор Спенс употребил почти то же выражение, что и Фрэнсис.

— Итак, мы снова там, где начинали, — сказал он со вздохом. — Мы должны узнать, кто же на самом деле был этот Инок Арден.

— Это я вам могу сказать, инспектор, — сказал Пуаро. — Его настоящее имя Чарлз Трентон.

— Чарлз Трентон! — Инспектор свистнул. — Гм, один из этих Трентонов… Так, надо думать, это она его подтолкнула… то есть миссис Джереми… Однако мы вряд ли сможем доказать ее связь с этим делом. Чарлз Трентон. Мне кажется, я припоминаю…

Пуаро кивнул.

— Да. Он был под судом.

— Помню. Если не ошибаюсь, мошенничество в отелях. Являлся обычно в «Ритц», выходил оттуда, как будто живет там, и покупал «роллс-ройс» при условии, что будет его испытывать все утро, объезжал самые дорогие магазины и покупал вещи, и могу вас заверить, что чеки, данные человеком, которого у входа ждет «роллс», чтоб отвезти его покупки в «Ритц», не будут подвергаться сомнению. Кроме того, у него прекрасные манеры, он отлично воспитан. Он действительно живет в отеле неделю, другую, а затем, как только начинают возникать подозрения, спокойно удаляется, распродавая по дешевке различные предметы приятелям, к которым заезжает… Чарлз Трентон… Гм… — Инспектор посмотрел на Пуаро. — Так вы все это разузнали, да?

— Каковы успехи в деле против Дэвида Хантера?

— Нам придется освободить его. В тот вечер у Ардена была женщина. Мы основываемся не только на рассказе этой старой ведьмы. Джимми Пирс шел домой — его выставили из «Стога сена», он становится задирой после двух стаканов, — так вот, он видел, как какая-то женщина вышла из «Оленя» и заняла телефонную будку около почты. Это было сразу после десяти часов. Говорит, что это была совсем незнакомая ему женщина, которая, как он думает, останавливалась в «Олене». «Потаскушка из Лондона», — вот как он ее назвал.

— Он близко видел ее?

— Нет, с другой стороны улицы. Кто же, в самом деле, она была, мосье Пуаро?

— Он не говорил, как она была одета?

— Твидовое пальто, оранжевый шарф на голове, в брюках и сильно намазана. Совпадает с описанием старой леди.

— Да, совпадает. — Пуаро нахмурился.

Спенс спросил:

— Так кто же она? Откуда она взялась, куда исчезла? Вы знаете наше железнодорожное расписание. Поезд девять двадцать — последний на Лондон. А в обратном направлении — десять ноль три. Может, эта женщина околачивалась тут всю ночь и уехала в Лондон на поезде шесть восемнадцать утра? Может, у нее была своя машина? Может, она уехала с попутной?.. Мы разослали запросы по всем окрестностям — никакого результата.

— А как насчет поезда шесть восемнадцать?

— Он всегда переполнен и, кстати, большей частью мужчинами. Я думаю, что женщина была бы замечена — именно женщина такого типа. Конечно, она могла приехать и уехать на машине, но на машину сразу обращают внимание в Вормсли Вейл в нынешние времена. Мы ведь в стороне от магистрали.

— В ту ночь не была замечена машина?

— Только машина доктора Клоуда. Он выезжал к больному. Надо думать, кто-нибудь обратил внимание на неизвестную женщину в машине.

— Это не обязательно была неизвестная, — медленно сказал Пуаро. — Человек слегка пьяный, да еще на расстоянии сотни ярдов, мог и не узнать местную жительницу, не очень хорошо ему знакомую. Особенно если она оделась иначе, чем здесь принято…

Спенс посмотрел на него вопросительно.

— Узнал бы этот молодой Пирс, например, Лин Марчмонт? Она уезжала на несколько лет.

— Лин Марчмонт была в это время в Белой вилле со своей матерью, — сказал Спенс.

— Вы уверены?

— Миссис Лайонел Клоуд — эта ненормальная жена доктора — говорит, что она звонила ей туда по телефону в десять минут одиннадцатого. Розалин Клоуд была в Лондоне. Миссис Джереми… Ну, ее я никогда не видел в брюках, да она почти не красится. И ее никак нельзя назвать молодой.

— Мой дорогой, — Пуаро наклонился вперед, — в темную ночь, при тусклом свете уличных фонарей, разве узнаешь возраст женщины, к тому же еще накрашенной?

— Послушайте, Пуаро, — спросил Спенс, — к чему вы клоните?

Пуаро снова откинулся на стуле и сощурил глаза.

— Брюки, твидовое пальто, оранжевый шарф, закутывающий голову, много краски, потерянная помада. Это наводит да размышления…

— Можно подумать, что вы дельфийский оракул, — проворчал инспектор. — Хотя я понятия не имею, что это такое, но зато молодой Грейвс тоже любит щеголять подобными словечками, которые ничуть не помогают ему в сыскной деятельности. Еще будут какие-нибудь таинственные заявления, мосье Пуаро?

— Я уже говорил вам, — сказал Пуаро, — что это дело не правильных очертаний. В качестве примера я привел мертвеца, который был не правилен как Андерхей. Ясно, что Андерхей был чудаком с рыцарскими убеждениями, старомодным и консервативным. Человек в «Олене» был шантажистом; в нем не было ничего ни рыцарского, ни старомодного, ни консервативного, да и особенно чудаковатым его не назовешь — поэтому ясно, что он не был Андерхеем. Он не мог быть Андерхеем, потому что люди не меняются. Интересно здесь только то, что Портер назвал его Андерхеем.

— Это и привело вас к миссис Джереми?

— К миссис Джереми меня привело сходство. Очень определенные черты лица. Трентоновский профиль. Если разрешите мне неуместную шутку, в качестве Чарлза Трентона мертвец имел правильные очертания… Но есть еще много вопросов, на которые нам нужны ответы. Почему Дэвид Хантер так легко позволил себя шантажировать? Можно с уверенностью ответить? Нет. Итак, он тоже действует не в соответствии со своим характером. Затем Розалин Клоуд. Все ее поведение необъяснимо, но одно мне особенно хотелось бы знать: почему она боится? Почему она думает, что с ней обязательно случится что-нибудь дурное теперь, когда рядом нет больше ее защитника — брата? Кто-то… или что-то является причиной этого страха. И ведь не то чтобы она боялась потерять состояние, нет, она боится большего. Может быть, и она боится за свою жизнь…

— Боже милостивый! Мосье Пуаро, не думаете же вы…

— Вспомните, Спенс, вы только что сказали, что мы снова там, где начинали. Это значит, что и семья Клоудов там, где была. Роберт Андерхей умер в Африке. И жизнь Розалин стоит между ними и обладанием деньгами Гордона Клоуда…

— Вы в самом деле думаете, что кто-нибудь из них мог бы сделать это?

— Да, думаю. Розалин Клоуд двадцать шесть лет, и хотя психически она неустойчива, но физически вполне сильна и здорова. Она может прожить до семидесяти, может еще дольше. Но пусть хотя бы еще только сорок четыре года. Не находите ли вы, инспектор, что кое-кому сорок четыре года могут показаться слишком большим сроком?..

Глава 12

Когда Пуаро вышел из полицейского участка, с ним почти сразу поздоровалась тетушка Кэтти. Она несла множество покупок и подошла к нему, задыхаясь от нетерпения.

— Это так ужасно — то, что произошло с майором Портером, — сказала она.

— Я знаю, его взгляд на жизнь был слишком материалистический. Армейская рутина, знаете ли, так ограничивает кругозор, и, хотя он столько времени провел в Индии, боюсь, что он прошел там мимо духовных ценностей. Ах, мосье Пуаро, упущенные возможности! Как это всегда печально!..

Во время этой взволнованной речи тетушка Кэтти, видимо, совсем забыла о своих покупках. Один из пакетов внезапно упал у нее из рук, и из него вывалилась в грязь тощая треска. Тетушка Кэтти так засуетилась, что, пока Пуаро спасал треску, выпустила из рук второй пакет — и банка с патокой весело покатилась по Хай-стрит.

— Большое спасибо, мосье Пуаро! — Тетушка Кэтти приняла в объятия треску, и Пуаро побежал за патокой. — О, благодарю вас… я такая неловкая… но уж очень я расстроилась. Этот несчастный человек… Да, она липкая, но мне, право, неловко воспользоваться вашим носовым платком… Ну, это очень любезно с вашей стороны… Так вот, я говорю, что в жизни мы умираем, а в смерти мы живем… Я нисколько не удивлюсь, если увижу астральное тело кого-нибудь из моих дорогих умерших друзей. Можно, знаете ли, даже встретить их на улице. Да вот совсем недавно, вечером, я…

— Разрешите? — Пуаро засунул треску в глубину сумки. — Да, так вы сказали?..

— Астральные тела, — сказала тетушка Кэтти. — Я попросила двухпенсовую монету, потому что у меня были только полупенсовые. Но в то же время я подумала, что это лицо мне знакомо. Я только не могла припомнить, чье оно… Да так и не припомнила… Но теперь я думаю, что, наверно, это кто-то, кто ушел в иной мир… может быть, уже давно… поэтому мое воспоминание было совсем смутным… Просто замечательно, что Провидение посылает нам людей, которые нам нужны, даже если мы нуждаемся только в монете для телефона. ОБог мой, какая очередь у булочника! Наверно, получили рулет с вареньем или пирожные. Надеюсь, я еще успею…

Миссис Лайонел пустилась бежать через дорогу и присоединилась к очереди угрюмых женщин, вытянувшейся около кондитерского магазина.

Пуаро пошел дальше по Хай-стрит. Он не свернул к «Оленю». Вместо этого он направился к Белой вилле.

Ему очень хотелось поговорить с Лин Марчмонт, и он подозревал, что и Лин Марчмонт не прочь будет побеседовать с ним.

Было чудесное утро, совсем летнее, но все же с весенней свежестью, которая летом исчезает.

Пуаро свернул с дороги. Он увидел пешеходную тропу, ведущую вверх, мимо усадьбы Лонг Уиллоуз, к склону холма над Фэрроубэнком. Этим путем шел Чарлз Трентон со станции в пятницу, незадолго до смерти. По пути вниз, на склоне холма, он встретил поднимавшуюся Розалин Клоуд. Он не узнал ее, что было неудивительно, поскольку он не был Робертом Андерхеем, и она, естественно, по той же причине не узнала его. Но когда ей показали труп, она поклялась, что никогда прежде не видела этого человека. Сказала ли она так ради безопасности или в тот день она настолько была погружена в свои мысли, что даже не взглянула в лицо человеку, мимо которого прошла по тропе? Если так, то о чем она думала? Не думала ли она, случайно, о Роули Клоуде?

Пуаро свернул по боковой дорожке, которая вела к Белой вилле. Сад Белой виллы выглядел чудесно. В нем было много цветущих кустов сирени и золотых шаров, а в центре лужайки — старая развесистая яблоня. Под этой яблоней в шезлонге сидела Лин Марчмонт.

Она нервно вскочила, когда Пуаро церемонно пожелал ей доброго утра.

— Вы испугали меня, мосье Пуаро! Я не слыхала, как вы подошли по траве. Так вы еще здесь, в Вормсли Вейл?

— Я все еще здесь.

— Почему?

Пуаро пожал плечами.

— Это прелестное, уединенное место, где можно отдохнуть. Я отдыхаю.

— Я рада, что вы здесь, — сказала Лин.

— Так вы не скажете мне, как все остальные в вашей семье: «Когда вы вернетесь в Лондон, мосье Пуаро?» — и не будете с нетерпением ждать ответа?

— Они хотят, чтобы вы вернулись в Лондон?

— Кажется, так.

— Нет, я этого не хочу.

— Это я вижу. А почему, мадемуазель?

— Потому что это значит, что вы не успокоились. Не поверили в то, что это сделал Дэвид Хантер.

— А вам так сильно хочется, чтобы он… оказался невиновным?

Он заметил, как слабый румянец разлился под ее бронзовым загаром.

— Естественно, я не хочу, чтобы человека повесили за преступление, которого он не совершал.

— Естественно… О да!

— А полицейские просто предубеждены против него, потому что он дразнит их. Это худшее в Дэвиде: он любит дразнить людей.

— Полиция предубеждена не настолько, как вы думаете, мисс Марчмонт. Предубеждены были присяжные. Они отказались последовать совету коронера. Они вынесли приговор о виновности Дэвида, поэтому полиция была вынуждена арестовать его. Но могу вам сообщить, что полиция далеко не удовлетворена доказательствами в деле Дэвида.

Она спросила живо:

— Так, значит, они могут отпустить его?

Пуаро пожал плечами.

— А кто, вы думаете, совершил убийство, мосье Пуаро?

Пуаро медленно произнес:

— В тот вечер в «Олене» была какая-то женщина.

Лин воскликнула:

— Я ничего не понимаю. Когда мы думали, что этот человек — Роберт Андерхей, все казалось так просто. Почему майор Портер застрелился? Мы снова там, где начинали.

— Вы — третий человек, произносящий эту фразу.

— Да? — удивилась она. А что вы делаете теперь, мосье Пуаро?

— Разговариваю с людьми. Вот что я делаю. Просто разговариваю с людьми.

— И не спрашиваете их об убийстве?

Пуаро покачал головой.

— Нет, я только… как бы это сказать… собираю сплетни.

— И это помогает?

— Иногда да. Вас удивило бы, как много я знаю о повседневной жизни в Вормсли Вейл за последние несколько недель. Я знаю, кто куда ходил гулять, кого встречал, а иногда — что они говорили. Например, я знаю, что этот Арден шел в деревню по тропе мимо усадьбы Фэрроубэнк и спросил мистера Роули Клоуда о дороге, что у него не было багажа, — только рюкзак. Я знаю, что Розалин Клоуд перед тем провела больше часа на ферме с Роули Клоудом и что там чувствовала себя счастливой, а это так необычно для нее.

— Да, — подтвердила Лин. — Роули говорил мне. Он сказал, что она была похожа на служанку, получившую выходной день.

— Ага, он так сказал? — Пуаро помолчал, затем продолжал:

— Да, я знаю кучу историй о том, кто куда ходил. И я слышал кучу историй о людях, находящихся в затруднительном материальном положении. Например, о вас и о вашей матери.

— Это не секрет, — сказала Лин. — Мы все пытались выжать деньги из Розалин. Вы это имели в виду, да?

— Я этого не говорил.

— Но это правда! И я полагаю, вы слышали сплетни обо мне и Роули и Дэвиде.

— Но вы собираетесь выйти замуж за Роули Клоуда?

— Собираюсь ли? Если б я сама знала… Именно это я пыталась решить в тот день, когда Дэвид выбежал из лесу. Эта мысль была похожа на большой вопросительный знак в моем мозгу. Что мне делать? Что мне делать? Даже поезд в долине, казалось, задавал тот же вопрос. Паровозный дым в небе стоял в форме вопросительного знака.

На лице Пуаро появилось странное выражение.

Неверно поняв его, Лин воскликнула:

— О, неужели вы не видите, мосье Пуаро, как все это трудно? Вопрос вовсе не в Дэвиде. Дело во мне! Я изменилась. Я была в отъезде три… почти четыре года. Теперь я вернулась, но вернулась другим человеком. И это общая трагедия. Люди возвращаются домой изменившимися, должны снова приспосабливаться к прежней жизни. Нельзя уехать, жить по-иному и не измениться.

— Вы не правы, — сказал Пуаро. — Трагедия жизни состоит в том, что люди не меняются.

Она изумленно посмотрела на него, покачала головой. Он настаивал:

— Да-да. Это так. Но почему вы уехали одной из первых?

— Почему? Я ушла в армию, пошла служить.

— Да-да. Но почему вы вступили в армию в числе первых? Вы были помолвлены. Вы любили Роули Клоуда. Ведь вы могли бы работать на ферме, здесь, в Вормсли Вейл?

— Могла бы, наверно. Но я не хотела…

— Вы хотели уехать отсюда. Вы хотели побывать за границей, увидеть жизнь. Вы хотели, быть может, уехать от Роули Клоуда. И теперь вы неспокойны, вам все еще хочется… уехать! О нет, мадемуазель, люди не меняются!

— Когда я была на Востоке, я тосковала по дому! — воскликнула Лин, как бы защищаясь.

— Да-да. Вам хотелось быть там, где вас не было. И так, может быть, с вами будет всегда. Вы мысленно рисуете себе картину, например, как Лин Марчмонт возвращается домой… Но эта картина не осуществляется, так как та Лин Марчмонт, которую вы воображаете, не настоящая Лин Марчмонт. Это та Лин Марчмонт, какой вы хотели бы быть.

Лин спросила с горечью:

— Значит, по-вашему, я никогда и нигде не буду довольна?

— Я этого не говорю. Но я утверждаю: когда вы уезжали, вы не были счастливы от своей помолвки с Роули, и теперь, когда вы вернулись, вы по-прежнему несчастливы.

Лин сорвала листок и задумчиво покусывала его.

— Чертовски здорово вы во всем разбираетесь, мосье Пуаро.

— Это мое ремесло, — скромно ответил Пуаро. — Я думаю, есть еще одна истина, которую вы пока не познали.

— Вы имеете в виду Дэвида? Вы думаете, я люблю Дэвида?

— Ну, это вам самой решать, — пробормотал Пуаро сдержанно.

— А я не знаю! Что-то есть в Дэвиде, чего я боюсь. Но что-то и притягивает меня… — Она минуту помолчала, а затем продолжала:

— Вчера я говорила с его бригадным генералом. Когда он услышал, что Дэвид арестован, он приехал сюда узнать, чем может помочь. Генерал рассказывал мне, каким невероятно смелым был Дэвид. Он сказал, что Дэвид был одним из самых храбрых людей, какие когда-либо служили под его началом. И все же, знаете, мосье Пуаро, несмотря на все, что он говорил, на все его похвалы, у меня было такое чувство, будто он не совсем уверен, не абсолютно уверен, что Дэвид не сделал этого…

— И вы тоже не уверены?

Лин криво и как-то жалко улыбнулась.

— Нет… Видите ли, я никогда не доверяла Дэвиду. А разве можно любить человека, которому не доверяешь?

— К несчастью, можно.

— Я всегда была несправедлива к Дэвиду, потому что никогда не доверяла ему… Я многому верила из грязных местных сплетен… Верила намекам, что Дэвид вовсе и не Дэвид Хантер, а просто дружок Розалин Клоуд… Мне стало стыдно, когда я встретила этого бригадного генерала и он рассказал мне, что знал Дэвида еще мальчиком, в Ирландии.

— Это поразительно, — пробормотал Пуаро, — как люди любят хватать палку не с того конца.

— Что вы хотите сказать?

— Только то, что сказал. Вспомните: в ту ночь, когда произошло убийство, звонила вам по телефону миссис Клоуд — я имею в виду жену доктора?

— Тетушка Кэтти? Да, звонила.

— О чем был разговор?

— Какая-то невероятная путаница с какими-то отчетами…

— Она говорила из своего дома?

— Да нет, ее телефон был как раз не в порядке. Ей пришлось идти в автомат.

— В десять минут одиннадцатого?

— Около этого. Наши часы никогда не показывают время точно.

— Около этого, — задумчиво повторил Пуаро и деликатно продолжал:

— Это был не единственный ваш телефонный разговор в тот вечер?

— Нет, — коротко ответила Лин.

— Дэвид Хантер звонил вам из Лондона?

— Да. — Внезапно она вспыхнула. — Я полагаю, вы хотите знать, что он сказал?

— О, я бы не осмелился…

— Да, пожалуйста, можете это узнать! Он сказал, что уезжает… исчезает из моей жизни. Он сказал, что не даст мне счастья и что он никогда не стал бы праведником… даже ради меня.

— И поскольку это была, вероятно, правда, вам она не понравилась, — сказал Пуаро.

— Надеюсь, он уедет — то есть если его полностью оправдают… Я надеюсь, они оба уедут в Америку или еще куда-нибудь. Тогда, быть может, мы сумеем перестать думать о них… Будем учиться стоять на собственных ногах… Мы перестанем источать недоброжелательство…

— Недоброжелательство?

— Да. Впервые я почувствовала это однажды вечером у тетушки Кэтти. Она устраивала вечеринку. Может быть, потому, что я недавно вернулась из-за границы и нервы у меня были напряжены. Я почувствовала, как это недоброжелательство витает вокруг нас в воздухе. Против нее — против Розалин Клоуд. Разве вы не понимаете? Мы желали ее смерти — все мы! Желали, чтобы она умерла… А это ужасно — желать, чтобы кто-то, кто никогда не сделал вам ни малейшего зла, умер…

— Ее смерть, разумеется, — единственное, что может принести пользу вашей семье. — Пуаро говорил бодрым тоном делового человека и практика.

— Вы хотели сказать, польза с материальной точки прения. Уже одно пребывание Розалин здесь причинило нам во всех отношениях много вреда. Завидовать человеку, негодовать на него, попрошайничать вредно для всякого. И теперь она совсем одна здесь, в Фэрроубэнке. Она похожа на привидение, она выглядит испуганной до смерти, она выглядит… О! Она выглядит так, будто теряет рассудок. И не разрешает нам помочь ей. Никому из нас. Мы все пытались. Мама приглашала ее погостить у нас, тетя Фрэнсис приглашала ее к себе. Даже тетушка Кэтти ходила к ней и предложила, что поживет у нее в Фэрроубэнке. Но она теперь не хочет иметь с нами ничего общего, и я не виню ее. Она даже не хотела повидаться с бригадным генералом Дэвида. Я думаю, она больна, больна от беспокойства, страха и горя. А мы ничего не делаем для нее, потому что она не разрешает нам.

— А вы пытались? Вы лично?

— Да, — сказала Лин. — Я ходила туда вчера. Я спросила, не могу ли сделать что-нибудь. Она посмотрела на меня… — Вдруг Лин содрогнулась. — Мне кажется, она ненавидит меня. Она ответила: «От вас я и подавно не приму помощи». Дэвид, я думаю, сказал ей, чтобы она оставалась в Фэрроубэнке, а она всегда делает то, что скажет ей Дэвид. Роули носил ей яйца и масло из Лонг Уиллоуз. По-моему, один только Роули из всех нас ей симпатичен. Она поблагодарила его и сказала, что он всегда к ней добр. И правда: Роули добрый.

— Есть люди, — сказал Пуаро, — к которым испытываешь большую симпатию, большую жалость, люди, которым приходится нести слишком большую тяжесть. Розалин Клоуд мне очень жаль. Если бы я мог, я бы помог ей. Даже сейчас, если бы она согласилась меня выслушать…

С внезапной решимостью он поднялся.

— Послушайте, мадемуазель, — сказал он, — пойдемте в Фэрроубэнк.

— Вы хотите, чтобы и я пошла с вами?

— Если вы готовы быть великодушной и отзывчивой.

Лин воскликнула:

— Да, я готова. Конечно, готова!

Глава 13

Минут через пять они уже подходили к усадьбе Фэрроубэнк. Подъездная аллея извивалась по склону между тщательно подстриженными купами рододендронов. Ни забот, ни затрат не жалел Гордон Клоуд, чтобы сделать Фэрроубэнк нарядным и пышным.

Горничная, которая открыла им дверь, казалась удивленной и сомневалась, смогут ли они увидеть миссис Клоуд.

— Мадам еще не вставала, — сказала она.

Однако же она ввела их в гостиную и пошла наверх сообщить о приходе гостей.

Пуаро огляделся. Он сравнивал эту комнату с гостиной Фрэнсис Клоуд. Та была уютна и отражала характер хозяйки. А гостиная в Фэрроубэнке была безлична, говорила только о богатстве, слегка облагороженном хорошим вкусом. Об этом позаботился Гордон Клоуд: все в комнате было хорошего качества и отлично выполнено, но не было никакого признака личного выбора, ничто не указывало на вкус хозяйки комнаты. Розалин жила здесь, в Фэрроубэнке, как мог жить иностранный турист в «Ритце» или в «Савойе».

«Любопытно, — подумал Пуаро, — а другая…»

Лин прервала нить его размышлений, спросив, о чем он думает и почему у него такой хмурый вид.

— Говорят, мадемуазель, что грех искупается смертью. Но мне кажется, иногда за грех можно расплачиваться и роскошью. И легче ли такое наказание — быть оторванной от привычной жизни? А когда она промелькнет вдали, путь к ней уже прегражден…

Он остановился. Горничная, отбросив всю свою чопорную сдержанность и став просто пожилой испуганной женщиной, вбежала в комнату и, заикаясь, давясь словами, проговорила:

— О мисс Марчмонт… о сэр… хозяйка… наверху… ей очень плохо… она не отвечает, я не могла разбудить ее, а рука ее совсем холодная…

Круто повернувшись, Пуаро выбежал из комнаты. Лин и служанка последовали за ним. Он помчался наверх, на второй этаж. Горничная указала на открытую дверь прямо перед лестницей.

Это была большая нарядная спальня. В открытые окна ярко светило солнце, освещая дорогие ковры на полу.

В широкой резной кровати лежала Розалин. Казалось, она спала. Ее длинные темные ресницы были опущены, голова очень естественно лежала на подушке. В одной руке Розалин держала скомканный носовой платок. Она была похожа на опечаленного ребенка, который плакал до тех пор, пока не уснул.

Пуаро схватил ее руку и пощупал пульс. Рука была холодна как лед. Это подтвердило то, о чем он уже догадался.

Он тихо сказал Лин:

— Она уже давно мертва. Она умерла во сне.

— О сэр! О, что же мы будем делать? — Горничная расплакалась.

— Кто ее врач?

— Дядя Лайонел, — ответила Лин.

Пуаро приказал горничной вызвать по телефону доктора Клоуда, и она вышла из комнаты, все еще всхлипывая.

Пуаро взад и вперед шагал по комнате. На белой картонной коробочке, лежащей возле кровати, он увидел надпись: «По одному порошку перед сном».

Обернув руку носовым платком, Пуаро открыл коробочку. Там оставалось еще три порошка. Он прошел через комнату к камину, затем к письменному столу.

Стул перед ним был отодвинут, бювар открыт. В бюваре лежал лист бумаги со словами, нацарапанными детским неоформившимся почерком: «Я не знаю, что делать… Я не могу больше… Я была так грешна. Я должна кому-нибудь рассказать и успокоиться… Я сначала не хотела быть такой дурной. Я не знала, что из этого произойдет. Я должна записать…»

Последние слова обрывались ровной чертой. Перо лежало отброшенное.

Пуаро стоял и глядел на эту записку. Лин все еще стояла у кровати, глядя на мертвую молодую женщину.

Внезапно дверь распахнулась, и в комнату ворвался Дэвид.

— Дэвид, — кинулась к нему Лин. — Вас освободили? Я так рада…

Он отмахнулся от ее слов и от нее, почти грубо отстранив с дороги, и склонился над неподвижной белой фигурой.

— Роза! Розалин! — Он прикоснулся к ее руке, затем повернулся к Лин.

Его лицо пылало от гнева, но слова прозвучали громко и неторопливо:

— Итак, вы убили ее? В конце концов вы избавились от нее! Сначала избавились от меня, закатали меня в тюрьму по дутому обвинению, а потом все вместе вы убрали с дороги и ее! Все вместе или один из вас? Впрочем, мне это безразлично! Вы ее убили! Вам хотелось этих проклятых денег — теперь они ваши! Ее смерть дает вам эти деньги! Теперь вы вылезете из долгов! Вы все будете богаты — компания грязных убийц и воров, вот вы кто! Вы не осмеливались прикоснуться к ней, пока я был рядом. Я умел защищать свою сестру — она ведь сама никогда не умела постоять за себя. Но когда она осталась здесь одна, вы воспользовались случаем…

Он остановился, слегка покачнулся и произнес тихим дрожащим голосом:

— Убийцы!

Лин воскликнула:

— Нет, Дэвид! Нет, вы заблуждаетесь! Никто из нас не хотел убить ее. Мы не могли бы этого сделать.

— Лин Марчмонт, один из вас убил ее. И вы знаете это так же хорошо, как и я!

— Я клянусь, мы не делали этого, Дэвид! Клянусь, что мы не сделали ничего подобного!

Его дикий взгляд немного смягчился.

— Может, и не вы, Лин…

— Нет, Дэвид, клянусь вам, нет…

Эркюль Пуаро сделал шаг вперед и кашлянул. Дэвид стремительно обернулся к нему.

— По-моему, ваше предположение излишне драматично, — сказал Пуаро. — Зачем сразу делать вывод, что ваша сестра убита?

— Вы говорите, что она не убита? Вы называете это, — он указал на тело в кровати, — естественной смертью? У Розалин нервы были не в порядке, да, но у нее не было никаких органических заболеваний. Сердце у нее было вполне здорово.

— Прошлой ночью, — сказал Пуаро, — прежде чем лечь спать, она сидела здесь и писала…

Дэвид шагнул за ним, наклонился над листом бумаги.

— Не дотрагивайтесь до записки, — предупредил его Пуаро.

Дэвид отдернул руку и, стоя неподвижно, прочел записку.

Затем быстро повернул голову и испытующе взглянул на Пуаро.

— Вы предполагаете самоубийство? С чего бы Розалин кончать с собой?

На этот вопрос ответил не голос Пуаро. Спокойный с остширским выговором голос старшего инспектора Спенса раздался из открытой двери:

— Предположим, что в прошлый вторник вечером миссис Клоуд была не в Лондоне, а в Вормсли Вейл… Предположим, что она пошла повидать человека, который шантажировал ее… Предположим, что в нервном припадке она убила его…

Дэвид круто обернулся к Спенсу. Взгляд его был тверд и гневен.

— Моя сестра была в Лондоне во вторник вечером. Она была в номере, когда я вернулся в одиннадцать часов.

— Да, — сказал инспектор, — так говорите вы. И могу сказать, вы твердо придерживаетесь своей версии. Но я не обязан верить вашим словам. И во всяком случае, немножко поздно спорить об этом. — Он жестом указал на кровать. — Ей уже никогда не придется предстать перед судом.

Глава 14

— Он не хочет признать это, — сказал Спенс. — Но думаю, он сам знает, что убийство совершила она.

Сидя в своем кабинете в полицейском участке, он через стол смотрел на Пуаро.

— Смешно, что мы так тщательно проверяли его алиби и совсем не думали о ней. А между тем нет никаких доказательств, что она в ту ночь была в своем номере в Лондоне. Мы остановились только на его словах, веря, что она была там. Все это время мы знали, что только два человека были заинтересованы в смерти Ардена — это Дэвид и Розалин Клоуд. И я очертя голову гнался за ним и забывал о ней. Понимаете, она казалась такой кроткой… даже не совсем в своем уме… Но, быть может, в этом и заключается частичная разгадка.

Весьма вероятно, что Дэвид Хантер поспешил отправить ее в Лондон именно по этой причине. Быть может, он понимал, что она способна потерять голову, и мог знать, что в этом состоянии она становится опасной. Забавно также то, что я часто видел ее в оранжевом полотняном платье — это был ее любимый цвет. Оранжевые шарфы, полосатое оранжевое платье, оранжевый берет. И однако, даже когда старая миссис Лидбеттер дала описание молодой женщины с оранжевым шарфом на голове, я все-таки не догадался, что это могла быть сама миссис Гордон. Я все же полагаю, что девушка не вполне в своем уме и не могла отвечать за себя. Судя по вашему рассказу о ее посещении церкви, она была вне себя от угрызений совести и сознания вины.

— Она сознавала свою вину, да, — сказал Пуаро.

Спенс продолжал задумчиво:

— Она, должно быть, напала на Ардена в припадке помешательства. Не думаю, чтобы у него были хоть какие-нибудь подозрения. Он, конечно, не опасался такой хрупкой девочки…

Минуты две он раздумывал в молчании, потом сказал:

— Одно мне еще не вполне ясно. Кто подкупил Портера? Вы говорите, что не миссис Джереми. А я держу пари, что все-таки это сделала она.

— Нет, — возразил Пуаро, — не миссис Джереми. Она отрицает это, и я верю ей. На этот счет я был глуп. Мне давно следовало знать, кто это был.

Майор Портер сам сказал мне.

— Он сказал вам?

— О, конечно, не прямо. Он даже не знал, что он это сделал.

— Ну, кто же это?

Пуаро склонил голову набок.

— Разрешите мне сначала задать вам два вопроса?

Старший инспектор удивился.

— Спрашивайте все, что хотите.

— Что это были за снотворные порошки в коробочке у постели Розалин Клоуд?

— Эти порошки? — еще больше удивился инспектор. — О, они совершенно безвредны. Бромид. Успокоительное средство. Она принимала по одному порошку каждый вечер. Мы взяли их на анализ, разумеется. С ними все в порядке.

— Кто прописал их?

— Доктор Клоуд.

— Когда он их прописал?

— О, уже давно.

— А какой яд убил ее?

— Ну, мы, собственно, еще не имеем результатов вскрытия, но я думаю, что тут можно не сомневаться. Морфий, и очень сильная доза.

— А у нее найден морфий?

Спенс с любопытством посмотрел на собеседника.

— Нет. К чему вы клоните, мосье Пуаро?

— Теперь я перейду ко второму вопросу, — не отвечая, продолжал Пуаро. — Дэвид Хантер звонил Лин Марчмонт из Лондона в одиннадцать ноль пять во вторник вечером. Вы говорите, что проверяли вызов. Это был единственный междугородный вызов из этой квартиры в Шепердс-Корт. А в эту квартиру никто не звонил в тот же вечер?

— Был один такой вызов. В десять пятнадцать. К тому же из Вормсли Вейл. Говорили из автомата.

— Понятно. — Пуаро замолчал.

— Какая-то гениальная догадка, мосье Пуаро?

— На этот вызов ответили? Я имею в виду — телефонистка получила ответ лондонского абонента?

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — сказал Спенс медленно. — Кто-то, следовательно, был в квартире. Это не мог быть Дэвид Хантер: он еще был в поезде по пути домой. Тогда выходит, что это была Розалин Клоуд. А если это так, то Розалин Клоуд не могла быть в «Олене» за несколько минут до этого. Так вы клоните к тому, мосье Пуаро, что женщина в оранжевом шарфе была не Розалин Клоуд. А если это так, то не Розалин Клоуд убила Ардена. Но тогда почему же она покончила с собой?

— На этот вопрос, ответить просто, — сказал Пуаро. — Она не покончила с собой. Розалин была убита.

— Что?!! — Она была обдуманно и хладнокровно убита.

— Но тогда, кто убил Ардена? Мы уже сняли подозрения с Дэвида…

— Нет, Ардена убил не Дэвид.

— А теперь вы снимаете подозрения с Розалин? Но, черт побери, только у этих двух были какие-то мотивы…

— Да, — сказал Пуаро. — Мотивы. Именно это ввело нас в заблуждение. Если у А были мотивы убить С, а у В были мотивы убить Д, нам кажется нелепым, не правда ли, что А убил Д, а В убил С?

Спенс застонал.

— Проще, мосье Пуаро, проще. Я совершенно не понимаю, что вы хотите сказать этими вашими А, В и С…

— Это сложно, — согласился Пуаро. — Это очень сложно. Потому что, видите ли, здесь перед вами два различных вида преступления, и соответственно — у вас должно быть два разных убийцы. Входит Первый убийца, входит Второй убийца…

— Не цитируйте Шекспира, — стонал Спенс. — Это не драма времен Елизаветы.

— Да нет, это как раз по Шекспиру. Здесь налицо все чувства, человеческие чувства, которыми Шекспир упивался: ревность, ненависть, внезапные поступки в порыве страстей. Есть стремление использовать счастливый случай: «Прилив бывает и в делах людей. Прилив, который — если не упустишь — к богатству приведет…» Кто-то играл эту роль, старший инспектор. Схватить счастливую возможность и повернуть ее по-своему — все это было блистательно исполнено и, так сказать, под самым вашим носом.

Спенс с раздражением потер свой нос.

— Выражайтесь понятнее, мосье Пуаро, — взмолился он. — Если можете, скажите только, что вы думаете.

— Я буду ясен, ясен, как кристалл. Перед нами три смерти, не так ли? Вы согласны с этим? Трое людей умерли…

Спенс пытливо посмотрел на него.

— Да, я бы сказал, что это так. Не собираетесь ли вы меня уверить, что один из этих троих еще жив?

— Нет-нет, — сказал Пуаро. — Они мертвы. Но как они умерли? То есть как вы классифицировали их смерти?

— Ну, что касается этого, мосье Пуаро, то вам известны мои взгляды. Одно убийство и два самоубийства. Но, по-вашему, последнее самоубийство — не самоубийство, а второе убийство.

— По-моему, — сказал Пуаро, — здесь произошло одно самоубийство, один несчастный случай и одно убийство.

— Несчастный случай? Вы хотите сказать, что миссис Клоуд отравилась случайно? Или вы думаете, что майор Портер застрелился по несчастной случайности?

— Нет, — сказал Пуаро. — Несчастной случайностью была смерть Чарлза Трентона, иначе — Инока Ардена.

— Несчастная случайность! — Инспектор взорвался. — Случайность? И вы это говорите про исключительно зверское убийство, когда голова человека размозжена многими ударами?

Ничуть не задетый этим взрывом, Пуаро спокойно отвечал:

— Когда я сказал: несчастный случай, я имел в виду, что не было намерения убивать.

— Не было намерения убить, когда голова человека так разбита! Может, вы хотите сказать, что на него напал невменяемый?

— Я думаю, что это близко к истине, однако не совсем в том смысле, какой имеете в виду вы.

— Миссис Гордон была единственной не вполне нормальной женщиной в нашем случае. Я замечал, что иногда она выглядела очень странно. Конечно, миссис Лайонел тоже не без странностей, но она никогда не впадает в неистовство… Ну, а уж у миссис Джереми голова сидит на плечах правильнее, чем у кого бы то ни было. Между прочим, вы говорите, что не миссис Джереми подкупила Портера?

— Нет. Я знаю, кто это сделал. И как я сказал, Портер сам проговорился об этом. Одно незначительное замечание… Ах, я готов высечь себя за то, что сразу этого не заметил!..

— А затем ваш анонимный сумасшедший АВС убил Розалин Клоуд? — Голос Спенса звучал все более скептически.

Пуаро энергично замотал головой.

— Вовсе нет. Именно здесь удаляется Первый убийца и на сцену выходит Второй убийца. Здесь уже совершенно иной вид преступления, никакой горячности и страсти. Холодное, тщательно обдуманное убийство, и я намерен, инспектор Спенс, добиться того, чтобы убийцу повесили за это убийство.

С этими словами он поднялся и направился к двери.

— Послушайте! — воскликнул Спенс. — Вы должны назвать мне имена. Вы не можете так уйти.

— Да, очень скоро я назову вам имена. Но сейчас я жду кое-что… Могу даже сказать точнее: я жду письма из-за моря.

— Не выражайтесь, как рыночный предсказатель судьбы! Эй… Пуаро!

Но Пуаро уже выскользнул за дверь.

Он пересек площадь и позвонил у дома доктора Клоуда. Дверь открыла миссис Клоуд и, как обычно, ахнула при виде Пуаро. Он не стал терять времени.

— Мадам, я должен поговорить с вами.

— О, конечно… Входите, пожалуйста… Боюсь, у меня не было времени вытереть пыль…

— Я хочу кое о чем спросить вас. Как давно ваш муж стал морфинистом?

Тетушка Кэтти немедленно разразилась слезами.

— О Боже, Боже!.. А я так надеялась, что никто никогда не узнает… Он начал во время войны. У него было такое ужасное переутомление и такая ужасная невралгия. С тех пор он все старается уменьшить дозу… Честное слово, старается. Это и приводит его по временам к такой раздражительности…

— И это одна из причин, по которой ему нужны деньги?

— Думаю, что да. О Боже, мосье Пуаро! Он обещал лечиться…

— Успокойтесь, мадам. И ответьте мне на другой вопрос. В тот вечер, когда вы звонили по телефону Лин Марчмонт, из дому вы пошли к телефону-автомату возле почты, не так ли? Вы кого-нибудь встретили на площади?

— О нет, мосье Пуаро, ни души.

— Но я понял так, что вам пришлось одолжить двухпенсовую монету, потому что у вас были только полупенсовики.

— О да, мне пришлось попросить ее у женщины, которая вышла из телефонной будки. Она дала мне двухпенсовик вместо моих полупенсовиков.

— Как она выглядела, эта женщина?

— Да похожа на артистку. Оранжевый шарф на голове… Забавно, но я почти уверена, что где-то видела ее раньше. Ее лицо показалось мне очень знакомым. Я думаю, это была одна из тех, кто переселился в иной мир. Но я, знаете ли, так и не смогла вспомнить, как и когда я была с ней знакома…

— Благодарю вас, миссис Клоуд, — сказал Эркюль Пуаро.

Глава 15

Лин вышла из дому и взглянула на небо.

Солнце садилось. Небо было не красное, а сияло каким-то неестественным багряным светом. Тихий, безветренный вечер. «Будет буря», — подумала Лин.

Ну, время пришло. Она больше не может откладывать. Она должна пойти на ферму Лонг Уиллоуз и рассказать Роули. По крайней мере, на это он имеет право: она скажет ему сама. Не выбирать легкого пути — объяснения письмом.

Решение принято, окончательно принято, говорила она себе и все же внутренне как-то странно противилась этому. Она огляделась вокруг и подумала: «Итак, прощай все — весь мой мирок, мой собственный образ жизни». Ибо у нее не было иллюзий. Жизнь с Дэвидом будет рискованной игрой, приключением, которое может обернуться и плохо, и хорошо. Он сам раньше предупреждал ее…

В ночь убийства, по телефону…

А теперь, несколько часов назад, он сказал: «Я намеревался уйти из твоей жизни. Я был глупцом, когда думал, что смогу оставить тебя. Мы поедем в Лондон и сразу поженимся. О да, я не собираюсь давать тебе возможность колебаться. Здесь у тебя корни — корни, которые держат тебя. Я должен вырвать тебя с корнями». И добавил: «Мы сообщим об этом Роули, когда ты будешь уже настоящей миссис Дэвид Хантер. Бедняга. Лучше всего сообщить ему об этом именно так».

Но с этим она не была согласна, хотя ничего не возразила Дэвиду. Нет, она должна сама сообщить Роули.

И вот теперь она шла к Роули!

Буря уже начиналась, когда Лин постучала в дверь Лонг Уиллоуз. Роули открыл и удивился, увидев ее.

— Хелло, Лин! Почему ты не позвонила мне и не сказала, что собираешься прийти? Ты могла не застать меня дома.

— Я хочу поговорить с тобой, Роули.

Он пропустил ее вперед и сам последовал за ней в большую кухню. На столе стояли остатки ужина.

— Я собираюсь установить здесь новую плиту, — сказал он. — Тебе будет легче хозяйничать. И новую раковину…

Она прервала его:

— Не строй планов, Роули.

— Ты хочешь сказать — пока эта бедняжка не похоронена? Да, это действительно довольно бессердечно. Но она, по-моему, никогда не была особенно счастливой. Была больна, наверно. Так и не смогла прийти в себя после того проклятого воздушного налета. Во всяком случае, она мертва, и до нее мне нет дела… или, вернее, нам с тобой…

Лин собралась с духом.

— Нет, Роули. Не говори «нам с тобой». Не говори о нас как об одном целом. Именно об этом я пришла сказать тебе…

Он пристально посмотрел на нее. Она сказала спокойно, ненавидя себя в эту минуту, но не колеблясь:

— Я выхожу замуж за Дэвида Хантера, Роули.

Она не знала, чего именно ожидает — протеста, быть может, взрыва гнева, но, уж конечно, не того, как Роули воспринял это.

Минуты две он пристально смотрел ей в лицо, затем круто повернулся, перешел в другой конец комнаты и долго возился с кочергой у печки.

Наконец он снова повернулся к ней с почти отсутствующим видом.

— Так, — сказал он. — Ну, давай объяснимся. Ты выходишь за Дэвида Хантера? Почему?

— Потому что я люблю его.

— Ты любишь меня.

— Нет. Я любила тебя… давно, когда уезжала. Но меня не было здесь четыре года… И я изменилась. Мы оба изменились.

— Нет, — сказал он спокойно. — Я не изменился.

— Ну, может быть, ты не так сильно изменился…

— Я совсем не изменился. У меня и возможности не было измениться. Я ведь продолжал здесь гнуть спину. Я не прыгал с парашютом, не высаживался ночью на прибрежные скалы и не закалывал людей под покровом темноты.

— Роули!..

— Я не был на войне. Я не сражался. Я не знаю, что это такое! Я вел здесь прекрасную, спокойную жизнь — в глуши, на ферме. Счастливчик Роули? Ты бы стыдилась такого мужа!

— Нет, Роули… О нет. Дело совсем не в этом!

— А я говорю тебе, что в этом!

Он подошел к ней ближе. Кровь прилила у него к голове, резко обозначились вены на лбу. А этот взгляд… Она однажды видела такой взгляд, когда проходила мимо быка в поле. Бык закидывал голову, рыл землю копытом, медленно наклонял лоб с огромными рогами… Доведенный до тупого бешенства, слепой ярости…

— Помолчи, Лин. Теперь ты выслушай меня. Я упустил то, что мог бы испытать. Я упустил шанс сразиться за свою страну. Я видел, как мой лучший друг ушел и не вернулся. Я видел, как моя любимая — моя любимая! — надела военную форму и уехала за море. А я был просто человеком, которого она оставила позади. Моя жизнь стала адом — разве ты не понимаешь, Лин? Сущим адом. Затем ты вернулась — и с тех пор жизнь моя хуже ада. С того самого вечера у тетушки Кэтти, когда я увидел, как ты смотришь на Дэвида Хантера. Но он не получит тебя, ты слышишь? Если ты не для меня, то никому ты не достанешься. Как ты думаешь, кто я?

— Роули…

Она поднялась, отступила на шаг. Она была охвачена ужасом. Этот человек уже не был человеком, он был жестоким животным.

— Я убил двоих, — сказал Роули. — Ты думаешь, я остановлюсь перед третьим убийством?

— Роули…

Он уже склонился над ней, его руки схватили ее за горло…

— Я больше не вынесу, Лин…

Его руки стиснули ей горло, комната завертелась, потом все закрыла чернота, звенящая чернота, и стало нечем дышать…

Но тут внезапно послышалось покашливание. Чопорное, слегка искусственное покашливание.

Роули прислушался. Его руки ослабили хватку, опустились. Лин упала на пол, как тряпичная кукла.

У самой двери, виновато покашливая, стоял Пуаро.

— Надеюсь, я не помешаю? — сказал он. — Я стучал. Да, право же, я стучал. Но никто не ответил. Я полагаю, вы были заняты?

Атмосфера была напряжена до крайности. Роули дико глядел на Пуаро.

Казалось, сейчас он бросится на него, но через несколько мгновений Роули отвернулся и сказал бесцветным и вялым голосом:

— Вы появились в самый подходящий момент. Как раз в последнее мгновение.

Глава 16

В грозовую, насыщенную опасностью атмосферу Пуаро внес разрядку, ощущение неторопливости и покоя.

— Как чайник? Кипит? — спросил он.

Роули тупо ответил:

— Да, кипит…

— Тогда вы не откажетесь приготовить кофе? Или чай, если это быстрее…

Роули повиновался, как автомат.

Эркюль Пуаро достал из кармана чистый носовой платок, намочил его в холодной воде, выжал и подошел к Лин.

— Вот, мадемуазель, если вы обвяжете его вокруг шеи… Вот так… Да, вот английская булавка. Увидите, это сразу облегчит боль…

Хриплым шепотом Лин поблагодарила его. Кухня в Лонг Уиллоуз, Пуаро, хлопочущий вокруг нее, — все казалось ей кошмаром. Она чувствовала себя совсем разбитой, горло мучительно болело. Шатаясь, она поднялась на ноги, и Пуаро осторожно довел ее до кресла и усадил.

— Вот так, — сказал он и через плечо спросил: — Кофе?

— Готов, — ответил Роули.

Он принес кофе. Пуаро налил чашку и подал Лин.

— Послушайте, — сказал Роули. — Я думаю, вы не поняли. Я пытался задушить Лин.

— Ну-ну… — произнес Пуаро огорченно. Казалось, его расстроила такая бестактность Роули.

— На моей совести две смерти, — сказал Роули. Это была бы третья, если бы не появились вы.

— Давайте будем пить кофе, — предложил Пуаро, и не говорить о смерти.

Эта тема неприятна мадемуазель Лин.

— Бог мой! — Роули изумленно глядел на Пуаро.

Лин с трудом глотала кофе. Он был горячий и крепкий, и вскоре горло стало меньше болеть; кроме того, кофе подкрепил ее.

— Ну вот, теперь лучше, да? — спросил Пуаро.

Она кивнула.

— Теперь мы можем разговаривать, — продолжал он. — Я, впрочем, имею в виду, что говорить буду я.

— Что вам известно? — с трудом произнес Роули. — Вам известно, что я убил Чарлза Трентона?

— Да, — ответил Пуаро. — Я уже давно это знаю.

В это время дверь распахнулась. Это был Дэвид Хантер.

— Лин, — воскликнул он. — Ты не сказала мне…

Он остановился, озадаченно переводя взгляд с Лин на Роули и на Пуаро.

— Что с твоим горлом?

— Еще одну чашку, — сказал Пуаро.

Роули достал чашку из шкафа. Пуаро взял ее, налил кофе и протянул Дэвиду. Снова Пуаро был господином положения.

— Садитесь, — сказал он Дэвиду. — Мы будем сидеть здесь и пить кофе. И вы все трое будете слушать лекцию о преступлении, которую прочтет вам Эркюль Пуаро…

Лин подумала: «Это фантастический ночной кошмар. Это мне снится. Этого не может быть в действительности!»

Казалось, все трое загипнотизированы нелепым маленьким человеком с большими усами. Все они послушно сидели здесь: Роули — убийца; она — жертва; Дэвид — человек, который любит ее; и все держали в руках чашки с кофе, и все слушали этого маленького человечка, который каким-то странным образом взял власть над ними.

— Как возникает преступление? — начал Пуаро. — Да, это вопрос. Какие стимулы необходимы? Должно ли быть врожденное предрасположение? Всякий ли способен на преступление? И что происходит — об этом я спрашиваю себя с самого начала, — что происходит, когда люди, которые были защищены от настоящей жизни, от ее трудностей и унижений, внезапно лишаются своей защиты?

Я говорю, как вы видите, о Клоудах. Здесь присутствует только один Клоуд, и поэтому я говорю очень свободно. С самого начала эта проблема увлекла меня. Обстоятельства избавили целую семью от необходимости стоять на собственных ногах. Хотя каждый член семьи жил собственной жизнью, имел свою профессию, занятие, однако никто из них не выходил из-под сени благодетельной защиты. Они все были избавлены от опасений. Они жили в безопасности, в безопасности ненатуральной, искусственной. Гордон Клоуд всегда оберегал их. Я хочу сказать вам следующее: никогда нельзя знать, каков характер человека, пока не наступит проверка. Для большинства из нас эта проверка наступает в начале жизни. Очень рано человек сталкивается с необходимостью стоять на собственных ногах, самому встречать лицом к лицу опасности и трудности и избирать собственный путь их преодоления. Это может быть путь прямой и может быть извилистый, но, во всяком случае, человек обычно рано узнает, из какого теста он сделан.

Но у Клоудов все было иначе. У Клоудов не было возможности узнать свои собственные слабости до тех пор, пока они не были внезапно лишены своей опоры и не были вынуждены, совершенно неподготовленные, встретиться лицом к лицу с трудностями. Одно, только одно стояло между ними и восстановлением их спокойного существования — это жизнь Розалин Клоуд. Я совершенно уверен, что каждый из Клоудов без исключения подумал в то или иное время: «Если бы Розалин умерла!..»

Лин вздрогнула. Пуаро помолчал, давая этим словам проникнуть в их сознание, а затем продолжал:

— Мысль о смерти, о ее смерти, приходила в голову каждому — я в этом уверен. Но приходила ли затем следующая мысль — об убийстве? И не претворилась ли эта мысль, в одном конкретном случае, из мысли в действие?

Не меняя голоса, он обернулся к Роули:

— Вы думали убить ее?

— Да, — сказал Роули. — Это было в тот день, когда она пришла на ферму. Больше здесь никого не было. Я тогда подумал, что мог бы очень легко убить ее. Она казалась трогательной и очень хорошенькой… как телята, которых я отослал на рынок. Видишь, какие они трогательные, но все равно посылаешь их на убой. Я был даже удивлен, что она не боялась… Она бы боялась, если бы знала, что у меня на уме… Да, это было у меня на уме, когда я взял у нее зажигалку, чтобы зажечь ей сигарету…

— Розалин забыла зажигалку. Так вот каким образом она оказалась у вас!

Роули кивнул.

— Не знаю, почему я не убил ее тогда, — произнес он с удивлением. — Я думал об этом. Можно было бы выдать ее смерть за несчастный случай или что-нибудь в этом роде.

— Это был не ваш тип преступления, — объяснил Пуаро. — В этом все дело. Того человека, которого вы убили, вы убили в ярости — вы ведь в действительности не думали его убивать, мне кажется…

— Боже милостивый, конечно нет! Я ударил его в челюсть. Он упал назад и ударился головой об ту мраморную каминную доску. Я глазам своим не поверил, когда увидел, что он мертв.

Внезапно он бросил испуганный взгляд на Пуаро.

— Как вы узнали это?

— Думаю, — ответил Пуаро, — что я воссоздал довольно точную картину ваших действий. Вы поправите меня, если я ошибусь. Вы пошли в «Олень» — не так ли? — и Беатрис Липинкот рассказала вам о подслушанном разговоре. Затем вы пошли, как вы уже говорили, к вашему дяде, Джереми Клоуду, чтобы узнать его мнение, как юриста, о данной ситуации. И там что-то случилось, из-за чего вы раздумали советоваться с ним. Я, кажется, знаю, из-за чего. Вы увидели фотографию…

Роули кивнул.

— Да, она стояла на письменном столе. Я внезапно уловил сходство. И я понял, почему лицо этого парня казалось мне таким знакомым. Я уразумел, что Джереми и Фрэнсис подбили какого-то ее родственника на это дельце, чтобы выколотить денежки из Розалин. Это привело меня в ярость. Я сразу пошел обратно в «Олень»,поднялся в пятый номер и обвинил парня в том, что он жулик. Он засмеялся и признал это — сказал, что Дэвид Хантер прекрасным образом придет с денежками в тот самый вечер. Я просто был вне себя, когда понял, что моя собственная семья оставляет меня в дураках. Я назвал его свиньей и ударил. Он упал на камин… Я уже говорил…

Последовала пауза. Затем Пуаро спросил:

— А потом?

— Зажигалка, — медленно произнес Роули. — Она выпала у меня из кармана. Я ее всюду носил с собой, думал вернуть Розалин, когда встречу ее. Зажигалка упала на труп, и я увидел инициалы на ней: Д.Х. Она принадлежала Дэвиду, а не Розалин. Да, Дэвиду. Еще с того самого вечера у тетушки Кэтти я понял… Ну, да это неважно. Мне иногда казалось, что я схожу с ума… Может, я и правда немного сумасшедший. Сначала Джонни ушел… Потом эта война… Я… я не умею об этом говорить, но иногда я бываю слепым от бешенства… А теперь Лин — и этот тип. Я вытащил мертвого на середину комнаты и повернул его лицом вниз. Затем я взял эти тяжелые каминные щипцы… Ну, да я не буду входить в детали. Я стер отпечатки пальцев, очистил мраморную каминную доску… Потом я перевел стрелки на девять часов десять минут и разбил их. Я унес его продовольственную карточку, его бумаги — подумал, что по ним можно опознать его. Затем я вышел. Мне казалось, что при помощи рассказа Беатрис о подслушанном разговоре Дэвид как раз влипнет в историю…

— Спасибо, — вставил Дэвид.

— А затем, — сказал Пуаро, — вы пришли ко мне. Вы разыграли со мной хорошенькую комедию, ничего не скажешь. Просили меня найти какого-нибудь свидетеля, который знал бы Андерхея. Мне уже было ясно, что Джереми Клоуд повторил в своей семье историю, которую рассказал майор Портер. Почти два года вся семья лелеяла тайную надежду, что Андерхей может появиться. Это желание влияло на миссис Лайонел Клоуд при ее манипуляциях со спиритическими столиками — конечно, подсознательно, — но этот инцидент очень характерен. Ну что ж, я совершаю свой «трюк фокусника». Я доволен, что поразил вас, а на самом-то деле это я оказался совершенным простофилей. Да, и затем в комнате у майора Портера… после того, как он предложил мне сигарету, вам он сказал: «А вы ведь не курите…» Откуда он знал, что вы не курите? Предполагается, что он только сейчас познакомился с вами. Даже дурак, каким я оказался, должен был в тот момент понять всю правду; что вы и майор Портер уже столковались между собой. Не удивительно, что он так нервничал в утро дознания. Да, я был простофилей, я привел майора Портера опознать труп. Но я не остался простофилей навсегда. Сейчас-то я уже не простофиля!..

Он сердито оглядел всех и продолжал:

— Но затем майор Портер нарушил это соглашение. Он не хотел давать ложные показания под присягой на процессе об убийстве. А сила обвинения против Дэвида Хантера в большой мере зависела от опознания личности убитого. И майор Портер ретировался…

— Он написал мне, что не сможет выдержать до конца, — хрипло сказал Роули. — Презренный глупец. Разве он не видел, что мы зашли слишком далеко, чтобы можно было остановиться? Я приехал к нему, чтобы попытаться урезонить его. Но я опоздал. Он писал, что скорей застрелится, чем станет клятвопреступником в деле об убийстве. Входная дверь била не заперта — я вошел и увидел его мертвым. Не могу вам сказать, что я почувствовал. Мне казалось, что я уже дважды убийца. Если бы он только подождал… Если бы я только смог поговорить с ним…

— Он оставил записку? — спросил Пуаро. — Вы уничтожили ее?

— Да… Мне больше ничего не оставалось делать. Записка была к коронному судье. В ней просто говорилось, что на дознании он, Портер, дал ложное показание. Умерший — не Андерхей. Я эту записку унес и уничтожил.

Роули ударил кулаком по столу.

— Это было похоже на дурной сон, на ужасный ночной кошмар. Я начал эту историю и должен был продолжать ее до конца. Мне нужны были деньги, чтобы получить Лин, и я хотел, чтобы Хантера повесили. Но вдруг — я не мог этого понять — дело против него прекратили. Какая-то версия о женщине… О женщине, которая была в этом номере позже. Я не мог ничего понять, я и сейчас не понимаю. Какая женщина? Как могла какая-то женщина разговаривать с Арденом после того, как он умер?

— Женщины не было, — сказал Пуаро.

— Но, мосье Пуаро, — хрипло сказала Лин. — Эта старая леди. Она видела ее. И слышала.

— Ага, — сказал Пуаро. — Но что она видела? И что именно она слышала? Она видела кого-то в брюках, в легком твидовом пальто. Она видела голову, совершенно закутанную оранжевым шарфом, лицо, покрытое гримом, и ярко накрашенный рот. Все это она видела при тусклом свете. А что она слышала? Она видела, как «потаскушка» вернулась в пятый номер, а из глубины комнаты услыхала мужской голос, сказавший: «Уходи отсюда, девочка». Ну что ж, так ведь это она видела мужчину и слышала мужчину! Да, это была гениальная идея, мистер Хантер, — прибавил Пуаро, спокойно повернувшись к Дэвиду.

— Что вы хотите сказать? — резко спросил Хантер.

— Теперь я буду рассказывать историю вам. Вы приходите в «Олень» в девять часов или около этого. Вы приходите не убивать, а заплатить деньги. И что вы находите? Вы находите человека, который шантажировал вас, на полу, убитым жестоким, варварским способом. Вы умеете быстро соображать, мистер Хантер, и вы сразу поняли, что вы в неминуемой опасности. Никто, насколько вам известно, не видел, как вы входили в гостиницу «Олень», и ваша первая мысль — убраться как можно скорее, поспеть на поезд девять двадцать, вернуться в Лондон и затем клясться, что вас не было вблизи Вормсли Вейл. Чтоб попасть на этот поезд, вам приходится бежать напрямик.

При этом вы неожиданно натыкаетесь на Лин Марчмонт и в то же время понимаете, что уже не успеете на поезд: вы видите в долине дым этого поезда. Она — чего вы не знаете — тоже видела этот дым, но не отдавала себе отчета в том, что это означает для вас невозможность поспеть на этот поезд, и когда вы говорите ей, что сейчас девять пятнадцать, она принимает это на веру без малейшего колебания.

Чтобы утвердить ее в сознании, что вы в самом деле поспели на этот поезд, вы придумываете весьма ловкий ход. Вы составляете совершенно новый план, как отвести от себя подозрения.

Вы возвращаетесь в Фэрроубэнк, преспокойно открыв дверь своим ключом, берете шарф своей сестры, ее губную помаду и принимаетесь гримировать свое лицо, как для сцены.

В подходящее время вы возвращаетесь в «Олень», обращаете на себя внимание старой леди, которая сидит в гостиной «Только для постояльцев» и специальность которой — разносить сплетни по этой гостинице. Затем вы поднимаетесь в пятый номер. Когда вы слышите, что старая леди идет ложиться спать, вы выходите в коридор, затем снова поспешно скрываетесь в комнату, и вам остается только громко сказать: «Лучше тебе убраться отсюда, девочка»…

Пуаро сделал паузу.

— Очень талантливое представление, — заметил он.

— Это правда, Дэвид? — воскликнула Лин. — Это правда?

Дэвид широко усмехнулся.

— Я считаю, что из меня вышел бы прекрасный актер на женские роли. Боже, видели бы вы лицо этой старой мегеры!

— Но как вы могли быть здесь в десять часов и все-таки звонить мне из Лондона в одиннадцать? — с недоумением спросила Лин.

Дэвид поклонился в сторону Пуаро.

— Все объяснения дает Эркюль Пуаро, — ответил он, — человек, которому все известно. Так как же я это сделал?

— Очень просто, — сказал Пуаро. — Вы позвонили на квартиру вашей сестре из автомата и дали ей точные инструкции. Ровно в одиннадцать часов четыре минуты она должна была вызвать Вормсли Вейл, номер 34. Когда мисс Марчмонт подошла к телефону, телефонистка проверила, тот ли это номер, затем, без сомнения, сказала: «Вызов из Лондона» или «Говорите с Лондоном», что-нибудь в этом роде. Так это было.

Лин кивнула.

— Затем Розалин Клоуд повесила трубку. Вы, — повернулся Пуаро к Дэвиду, — внимательно следя за временем, набрали номер 34 и, соединившись, сказали: «Вас вызывает Лондон» (слегка измененным голосом), — а затем стали говорить. Перерыв в телефонном разговоре на минуту или две — не редкость в наше время, он мог показаться Лин Марчмонт просто нарушением связи…

Лин спокойно сказала:

— Так вот для чего вы звонили мне, Дэвид…

Что-то в ее тоне, как он ни был спокоен, заставило Дэвида пристально взглянуть на нее. Потом он повернулся к Пуаро и поднял руки вверх.

— Сдаюсь. Никаких сомнений, вы действительно знаете все. Сказать по правде, я был здорово напуган. Мне необходимо было что-нибудь придумать. Ну, а после того как я позвонил Лин, я прошел пешком пять миль до Дэслеби и приехал в Лондон первым утренним поездом. Проскользнул в квартиру как раз вовремя, чтобы успеть измять постель и позавтракать вместе с Розалин. А что полиция может заподозрить в убийстве Розалин, мне и в голову не приходило. И разумеется, я не имел ни малейшего понятия, кто убил Ардена. Я просто не мог себе представить, кто мог желать его смерти. Абсолютно ни у кого, насколько я знаю, не было мотивов для этого преступления, кроме как у меня самого и у Розалин.

— Вот в этом и была вся сложность. Мотив. У вас и у вашей сестры был мотив для убийства Ардена. А у каждого члена семьи Клоуд был мотив убить Розалин…

Дэвид быстро спросил:

— Так она была убита? Это не было самоубийством?

— Нет. Это было тщательно продуманное, ловко осуществленное преступление. В одном из ее снотворных порошков на дне коробки бромид был заменен морфием.

— В порошках… — Дэвид нахмурился. — Вы подозреваете… Не может быть, что вы подозреваете Лайонела Клоуда!

— О нет, — сказал Пуаро. — Видите ли, практически любой из Клоудов мог подмешать морфий. Тетушка Кэтти могла бы самовольно заменить порошки, прежде чем они вышли из дома доктора. Роули приносил в Фэрроубэнк масло и яйца. Миссис Марчмонт приходила туда. И миссис Джереми Клоуд. Даже Лин Марчмонт приходила. И у каждого из них был мотив преступления…

— У Лин не было мотива! — воскликнул Дэвид.

— У нас у всех был мотив, — сказала Лин. — Вы это имеете в виду?

— Да, — подтвердил Пуаро. И именно это делает случай трудным. Дэвид Хантер и Розалин Клоуд имели мотив убить Ардена — и они его не убивали. У всех Клоудов были мотивы убить Розалин Клоуд — и все-таки ни один из вас ее не убил. Этот случай всегда, с самого начала имел не правильный ход. Розалин Клоуд убита человеком, который больше всех терял с ее смертью… — Он слегка повернул голову. — Вы убили ее, мистер Хантер!

— Я? — воскликнул Дэвид. — Какого лешего мне убивать собственную сестру?..

— Вы убили ее потому, что она не была вашей сестрой. Розалин Клоуд погибла при воздушном налете в Лондоне почти два года тому назад. Женщина, которую вы убили, была молодая ирландка-горничная, Эйлин Карриган, фотографию которой я получил сегодня из Ирландии…

И с этими словами он достал из кармана фотографию. С быстротой молнии Дэвид выхватил ее из рук Пуаро, прыгнул к двери, выскочил из дома, захлопнул дверь и исчез. С яростным ревом Роули бросился за ним.

Пуаро и Лин остались вдвоем. Лин воскликнула:

— Это не правда! Это не может быть правдой!..

— О нет, это правда! И вы были близки к истине, когда предполагали, что Дэвид Хантер ей не брат. Попробуйте предположить, что она ему не сестра, — и все станет на свое место. Эта Розалин была католичкой (а жена Андерхея нет), она была совестлива и страстно предана Дэвиду. Представьте себе чувства Дэвида в ночь бомбежки, когда его сестра умерла, Гордон Клоуд при смерти, вся эта новая жизнь, полная комфорта и денег, уплывала от Дэвида.

И тут он увидел девушку, примерно того же возраста, единственную, кто остался в живых кроме него, контуженную и без сознания. Очевидно, они уже раньше были близки, и он не сомневался, что сможет заставить ее делать все, что захочет. Он умеет подойти к женщине, умеет нравиться, — добавил Пуаро, не глядя на Лин, которая покраснела. — Он из тех людей, которые всегда гонятся за удачей. И вот он опознает в Эйлин свою сестру. Когда Эйлин приходит в себя, она видит его у своей кровати. Он улещивает ее и убеждает принять на себя эту роль.

Но вообразите себе их смятение, когда приходит письмо, шантажирующее письмо. Все время я говорил себе: «Разве Хантер из тех, кого так легко шантажировать?» Казалось также, что он был в неуверенности, действительно ли человек, шантажирующий его, Роберт Андерхей. Но почему же он оставался в неведении? Ведь Розалин Клоуд могла сразу сказать ему, был ли этот человек ее первым мужем. Зачем ему было так поспешно отправлять ее в Лондон, не дав ей возможности взглянуть на этого человека? Да потому что… тут могла быть только одна причина… Дэвид не мог рисковать, не мог допустить, чтобы этот человек взглянул на нее. Если этот человек — Андерхей, он не должен обнаружить, что Розалин Клоуд — вовсе не Розалин.

Нет, здесь был только один выход: заплатить, чтобы заставить шантажиста молчать, а затем бежать, переехать в Америку. Но тут неожиданно незнакомец-шантажист был убит, и майор Портер опознал в нем Андерхея!

Никогда в жизни Дэвид не оказывался в таком переплете! К тому же — и это самое страшное — сама девушка начинает сдавать. Совесть все больше мучает ее. Она проявляет признаки умственного расстройства. Рано или поздно она сознается, все выдаст, и его смогут привлечь к судебной ответственности.

Кроме того, ее привязанность становится для него все более тягостной. Он полюбил вас. И решил порвать свои путы. Эйлин должна умереть. Он заменяет морфием один из порошков, прописанных доктором Лайонелом, настоятельно напоминает ей, что она должна принимать их каждый вечер, внушает ей страх перед Клоудами. Дэвид Хантер не будет заподозрен, поскольку смерть его сестры означает, что все ее деньги перейдут обратно к Клоудам. Это была его козырная карта: отсутствие мотива преступления. Как я говорил вам, это дело с самого начала имело не правильные очертания…

Дверь открылась, и вошел инспектор Спенс.

Пуаро быстро спросил:

— Ну что?

Спенс сказал:

— Все в порядке. Мы схватили молодчика.

Лин тихо спросила:

— Он… сказал что-нибудь?

— Сказал, что хорошо попользовался денежками Клоудов. Удивительно, — прибавил инспектор, — как у них язык развязывается в неподходящий момент. Мы, конечно, надели ему наручники. Но он сказал: «Бросьте, ребята. Я игрок и знаю, когда теряю последнюю ставку».

Пуаро пробормотал:

— «Прилив бывает и в делах людей. Прилив, который — если не упустишь — к богатству приведет…» Да, прилив выносит иногда на берег удачи, но ведь бывает и отлив, и он может унести вас в открытое бурное море…

Глава 17

В воскресенье утром, услышав, что кто-то постучал в дверь, Роули Клоуд вышел и увидел Лин.

Он отступил на шаг.

— Лин!

— Можно войти, Роули?

Он посторонился. Лин прошла мимо него на кухню. Она возвращалась из церкви, на ней была шляпа. Медленно, почти торжественно, она подняла руки, сняла шляпу и положила ее на подоконник.

— Я пришла домой, Роули…

— Что, Боже правый, ты хочешь сказать?

— То, что сказала. Я пришла домой. Это мой дом — наш с тобой дом. Я была дурной и не понимала этого раньше, не понимала, что это конец странствий. А ты разве не понимаешь, Роули: я пришла домой!

— Ты сама не знаешь, что говоришь, Лин… я… я пытался убить тебя…

— Знаю. — Лин поморщилась и поднесла руку к горлу. — Но именно в тот момент, когда я подумала, что ты уже убил меня, я осознала, какой катастрофической дурой была!

— Не понимаю, — сказал Роули.

— О, не будь глупым. Я всегда хотела выйти замуж за тебя. Ты это знаешь. А затем я отошла от тебя — ты казался мне таким ручным… таким кротким… Я думала, что жизнь с тобой будет такой безопасной… такой скучной. Я почувствовала влечение к Дэвиду потому, что он был опасен и привлекателен и, честно говоря, еще потому, что он так хорошо знает женщин. Но все это было ненастоящее. Когда ты схватил меня за горло и сказал, что если я не достанусь тебе, то не достанусь никому… тогда я поняла, что создана для тебя! В тот момент казалось, что, к сожалению, я поняла это слишком поздно… Но Эркюль Пуаро вошел и спас положение… И теперь я твоя, Роули!

Роули покачал головой.

— Это невозможно, Лин. Я убил двоих… Погубил их…

— Вздор! — воскликнула Лин. — Не будь ослом, Роули, и не впадай в мелодраму. Если ты подрался с рослым парнем и ударил его, а он упал и разбил себе голову о каминную решетку, — это не убийство. Даже закон не считает это убийством.

— Непредумышленное убийство. За это сажают в тюрьму.

— Возможно. Если это так, я буду стоять на ступеньках, когда тебя выпустят.

— И еще Портер. Я морально виновен в его смерти.

— Нет, не виновен. Он был вполне взрослым человеком, отвечающим за свои поступки. Он мог бы отвергнуть твое предложение. Человек не может возлагать вину на другого за решение, которое сам принимает с открытыми глазами. Ты предложил ему совершить бесчестный поступок, он принял твое предложение, а потом раскаялся и прибегнул к самому легкому выходу. Он просто был слабым человеком.

Роули еще раз упрямо покачал головой.

— Из этого ничего хорошего не получится, девочка: Ты не можешь выйти замуж за уголовника.

— Я не думаю, что ты попадешь в тюрьму. Если бы это было так, полицейские уже давно пришли бы за тобой.

Роули посмотрел на нее с удивлением.

— Но, черт возьми, непредумышленное убийство… подкуп Портера…

— А почему ты думаешь, что полиции известно или будет известно что-либо об этом?

— Этот самый Пуаро знает все.

— Он — не полиция. Я скажу тебе, что думает полиция. Зная теперь, что в тот вечер Дэвид Хантер был в Вормсли Вейл, полиция считает, что он убил и Ардена, и Розалин. Его не станут обвинять в смерти Ардена, потому что в этом нет надобности. Кроме того, если не ошибаюсь, нельзя дважды арестовывать человека по одному и тому же обвинению. Но до тех пор, пока полиция думает, что это сделал он, она не будет искать другого виновника.

— Но этот Пуаро…

— Он сказал инспектору Спенсу, что это был несчастный случай, и, насколько я понимаю, инспектор только посмеялся над ним. Если хочешь знать мое мнение, я думаю, что Пуаро никому ничего не скажет. Он такой славный…

— Нет, Лин, я не могу позволите тебе идти на риск. Кроме всего прочего, я… Могу ли я положиться на себя? Я хочу сказать, что жить со мной будет небезопасно.

— Может, ты и прав… Но знаешь, Роули, я ведь люблю тебя… и тебе пришлось пережить сущий ад… А о собственной безопасности я никогда не заботилась.

Затерянный прииск

Я со вздохом отложил свою чековую книжку.

– Странная вещь, – заметил я, – но моя задолженность банку почему-то никак не уменьшается.

– И это беспокоит вас, не так ли? Я тоже, когда у меня есть долги, не могу спокойно спать по ночам, – согласился Пуаро.

– Я полагал, что ваши денежные дела в полном порядке, – возразил я.

– У меня на счете имеется сорок четыре фунта четыре шиллинга и четыре пенса, – сказал Пуаро с долей самодовольства. – Складненькая сумма, не правда ли?

– Должно быть, в вашем банке тактичный управляющий. Ему, очевидно, известна ваша любовь к симметрии и порядку. А что вы думаете, скажем, о вложении трех сотен в акции Поркьюпайнских нефтяных месторождений? Судя по публикациям, помещенным в сегодняшних газетах, они собираются выплатить своим акционерам стопроцентные дивиденды в следующем году.

– Нет, это не для меня, – сказал Пуаро, с сомнением покачав головой. – Мне не нравится вся эта шумиха. Я предпочитаю гарантированные и надежные инвестиции – les rentes, консолидированную ренту, так вы, кажется, называете этот доход.

– Неужели вы никогда не делали рискованных вложений?

– Нет, mon ami, – серьезно ответил Пуаро, – не делал. И единственные имеющиеся у меня акции, которые вы не назвали бы золотой жилой, – это четырнадцать тысяч акций «Бирма-Майнс Лтд».

Пуаро сделал паузу, явно ожидая моей поощряющей реплики.

– Неужели? – заинтересованно спросил я.

– Да, и за них я тоже не платил наличными… Нет, они достались мне в качестве вознаграждения за работу моих маленьких серых клеточек. Вы хотели бы услышать эту историю, не правда ли?

– Разумеется, хотел бы.

– Так вот, прииск этой фирмы находился в глубине страны, в паре сотен миль от Рангуна. Его открыли китайцы еще в пятнадцатом веке, и он разрабатывался до начала мусульманских волнений, но был окончательно заброшен к 1868 году. Китайцы добывали там отличную свинцово-серебряную руду из верхних слоев рудника, но извлекали из нее только серебро, выбрасывая богатый свинцом шлак. Конечно, это было вскоре обнаружено при проведении в Бирме геологоразведочных работ, хотя благодаря тому, что старые выработки были заполнены рыхлыми породами и водой, все попытки найти месторождение руды оказались тщетными. Синдикат много раз посылал туда исследователей, и они перерыли там все, что можно, но эта сокровищница по-прежнему оставалась ненайденной. Но вот один представитель напал на след китайской семьи, у которой могли сохраниться записи о местонахождении искомого рудника. Нынешнего главу семьи звали У Линь.

– Какая захватывающая страница коммерческого романа! – воскликнул я.

– А разве нет? Ах, mon ami, романы могут быть не только у златокудрых девушек несравненной красоты… О, простите, вам ведь нравятся рыжеволосые. Помните, как…

– Продолжайте вашу историю, – поспешно сказал я.

– Eh bien, мой друг. Итак, к истории подключается У Линь. Он оказался почтенным торговцем, весьма уважаемым в своей провинции. Он подтвердил, что у него хранятся такие документы, но отказался вести переговоры с кем-либо, кроме главы фирмы. В итоге для него устроили путешествие в Англию, где он должен был встретиться с одним из руководителей синдиката.

И вот наш У Линь отправляется в Англию на пароходе «Ассунта», который прибыл в Саутгемптон туманным и холодным ноябрьским утром. Один из членов правления, мистер Пирсон, поехал в Саутгемптон, чтобы встретить корабль, но из-за тумана его поезд опоздал, и к тому времени, когда он прибыл, У Линь уже сошел на берег и отправился поездом в Лондон. Мистер Пирсон вернулся в город несколько раздосадованный, поскольку не имел представления, в каком месте мог остановиться китаец. Но во второй половине дня служащие компании получили телефонное сообщение. У Линь остановился в гостинице на Рассел-сквер. Он неважно себя чувствовал после длительного путешествия, но заявил, что завтра сможет присутствовать за столом переговоров.

Встреча в правлении компании была назначена на одиннадцать утра. Когда в половине двенадцатого У Линь так и не появился, секретарь позвонил в отель. В ответ на его вопросы ему поведали, что китаец ушел с другом около половины одиннадцатого. Казалось очевидным, что он вышел из гостиницы с намерением пойти на встречу, но время шло, а он так и не появился. Конечно, не зная Лондона, У Линь мог и заблудиться, но даже поздно вечером он не вернулся в гостиницу. Мистер Пирсон не на шутку встревожился и сообщил о случившемся в полицию. На следующий день также не удалось обнаружить никаких следов пропавшего человека, но еще через день, ближе к вечеру, из Темзы выловили утопленника, которым оказался тот самый несчастный китаец. Правда, документы, связанные с рудником, пропали бесследно, их не было ни в одежде, ни в вещах китайца, оставленных в гостинице.

В этот момент, mon ami, меня и подключили к делу. Мне позвонил сам мистер Пирсон. Его глубоко потрясла смерть У Линя, но больше всего он расстраивался из-за пропажи документов. Полицейские, разумеется, прежде всего будут разыскивать убийцу, а поиск документов останется у них на втором плане. Поэтому он хотел, чтобы я, подключившись к работе полиции, действовал в интересах его компании.

Я довольно охотно согласился. Очевидно, что поиски мне предстояло вести в двух направлениях. Во-первых, можно было подозревать сотрудников компании, которые знали о приезде китайца, а во-вторых, пассажиров корабля, которые могли разузнать о цели его путешествия. Я начал со второго пути, выбрав более узкий круг поисков. Тогда-то я и встретился с инспектором Миллером, которому было поручено вести это дело. Самодовольный, невоспитанный и совершенно невыносимый тип, абсолютно не похожий на нашего приятеля Джеппа. Вместе с ним мы допросили служащих корабля. Но они не много смогли рассказать нам. Во время плавания У Линь держался особняком. Он завел знакомство только с двумя пассажирами. Первый был разорившимся европейцем по фамилии Дайер, который имел весьма сомнительную репутацию, а второй – молодым банковским служащим, Чарльзом Лестером, возвращавшимся домой из Гонконга. Нам еще посчастливилось получить фотографии этих людей. На тот момент мы почти не сомневались, что если кто-то из них и замешан в этом деле, то, конечно, Дайер. Обнаружилась его связь с шайкой китайских аферистов, и, естественно, он являлся наиболее вероятным подозреваемым.

Нашим следующим шагом было посещение гостиницы «Рассел». По фотографии там сразу же узнали У Линя. Потом мы показали им фотографию Дайера, но, к нашему разочарованию, швейцар решительно заявил, что этот человек не приходил в гостиницу в то роковое утро. На всякий случай я все-таки достал еще и фотографию Лестера, и, к моему удивлению, швейцар сразу признал его.

«Да, сэр, – ответил он, – именно этот джентльмен, зайдя к нам в половине одиннадцатого, спросил, где остановился мистер У Линь, а потом вышел вместе с ним».

Расследование явно продвигалось. Мы отправились поговорить с мистером Чарльзом Лестером. Он был с нами предельно откровенен, сожалел о гибели китайца и предложил свою помощь. Его история была следующей. По договоренности с У Линем он зашел за ним в гостиницу в половине одиннадцатого. Однако У Линя на месте не оказалось. В номере был только слуга, он объяснил, что его хозяину пришлось уйти, и добавил, что может отвезти молодого человека туда, где сейчас находится его хозяин. Ничего не подозревая, Лестер согласился, и китаец поймал такси. Они ехали какое-то время в направлении порта. Внезапно заподозрив неладное, Лестер остановил такси и вышел, несмотря на протесты слуги У Линя. Больше, как заверил нас Лестер, ему ничего не известно.

С удовлетворенным видом мы поблагодарили его и ушли. Вскоре выяснилось, что в его истории есть определенные несоответствия. Во-первых, У Линь путешествовал один, у него не было никакого слуги ни на пароходе, ни в гостинице. Во-вторых, нашелся водитель такси, который возил в то утро этих двух пассажиров. Лестер не выходил из такси по пути в порт. В действительности он вместе с китайским джентльменом проехал в известный своей сомнительной репутацией Лайм-хаус, китайский квартал. Интересующее нас место было, в общем-то, хорошо известно как притон курильщиков опиума. Оба пассажира, по словам таксиста, вошли туда, а примерно через час англичанин, которого шофер узнал по фотографии, вышел один. Он выглядел очень бледным и больным и велел таксисту отвезти его к ближайшей станции метро.

Мы навели справки о положении дел Чарльза Лестера, и оказалось, что, несмотря на отличную репутацию, он был азартным игроком и наделал много долгов. Дайера, разумеется, мы также не теряли из виду. Казалось слишком маловероятным, что он мог выдать себя за другого человека, к тому же такая версия не подтвердилась. На весь интересующий нас день у него было бесспорное алиби. Конечно, владелец опиумного притона с восточной флегматичностью отрицал все. Он никогда не видел Чарльза Лестера. В то утро к нему не заходил ни один из показанных нами на фотографиях мужчин. И вообще полиция ошибается: никакого опиума здесь не курят.

Какое бы значение ни имело отрицание этих фактов, оно мало чем помогло Чарльзу Лестеру. Его арестовали по подозрению в убийстве У Линя. В его квартире провели обыск, но не обнаружили никаких документов, связанных с рудником. Владелец опиумного притона также был задержан, но облава и обыск, устроенные в его заведении, оказались бесполезными. Не нашлось ничего компрометирующего это заведение.

А тем временем наш знакомый мистер Пирсон пребывал в крайне тревожном состоянии. Горестно сетуя, он нервно вышагивал взад-вперед по моей комнате.

«Месье Пуаро, – назойливо гудел он, – ну ведь у вас же должны быть какие-то идеи! Наверняка у вас созрели какие-то идеи!»

«Разумеется, у меня есть идеи, – осторожно ответил я. – Проблема как раз в том… что их слишком много; и вследствие этого все они ведут в разных направлениях».

«Например?» – спросил он.

«Например, водитель такси. Только с его слов мы знаем, что он отвез этих двух мужчин в притон. Это первая идея. Затем… что в действительности представляет собой этот притон? Предположим, они вышли из такси, зашли в дом и, выйдя через заднюю дверь, направились еще куда-то».

Мои слова, казалось, поразили мистера Пирсона.

«Но вы ведь ничего не делаете, только все сидите и думаете! Не могли бы вы сделать наконец хоть что-то?»

Как вы понимаете, он был легковозбудимым человеком.

«Месье, – с достоинством ответил я, – Эркюль Пуаро не станет бегать взад-вперед по зловонным улочкам Лайм-хаус, как собачонка в период течки. Не волнуйтесь. Мои агенты занимаются вашим делом».

На следующий день у меня появились новости для него. Двое мужчин действительно вышли из притона через заднюю дверь и направились в маленький ресторанчик на берегу реки. Официанты запомнили, что они посидели там, а потом Лестер ушел один.

И представьте себе, Гастингс, тогда мистер Пирсон ухватился за одну безумную идею. Ничто не могло удовлетворить его, как только то, что мы должны сами отправиться в этот ресторанчик и на месте провести расследование. Я спорил, уговаривал, просил, но он и слушать ничего не хотел. Он рассуждал о том, что нам следует изменить внешность… и даже предложил мне… я не решаюсь произнести это… предложил мне сбрить усы! Представляете? Я заметил ему, что последняя идея смехотворна и нелепа. Зачем бессмысленно уничтожать такое изящное украшение? Кроме того, желание испытать новые впечатления и покурить опиума могло с равным успехом возникнуть у любого бельгийца – как с усами, так и без усов.

В общем, он согласился со мной, но по-прежнему настаивал на осуществлении своего плана. Он вернулся ко мне в тот же вечер… Мой бог, ну и видок же у него был! Он напялил на себя какое-то старье, которое гордо назвал «бушлатом», вымазал грязью небритый подбородок и накрутил на шею омерзительного вида шарф. И представьте, Гастингс, он был весьма доволен собой! Поистине англичане безумны. Он произвел некоторые изменения с моей внешностью. Я позволил ему это. Разве можно спорить с маньяком? И вот мы отправились… В конце концов, не мог же я позволить ему пойти одному, этому ребенку.

– Естественно, не могли, – поддержал я.

– Продолжим… Итак, мы прибыли на место. Мистер Пирсон заговорил на каком-то чудном английском. Он изображал бывалого моряка. Твердил о каких-то салагах, баках и полубаках и еще черт знает о чем. Мы сидели в затхлом маленьком помещении в компании множества китайцев. Пробовали какие-то жуткие блюда. О, Dieu, mon estomac![4] – Пуаро погладил эту часть своего тела, прежде чем продолжить. – Потом к нам подошел хозяин этой забегаловки, китаец с порочной улыбочкой на лице.

«Вам, господа, не нравится здешняя еда, – сказал он. – Вы пришли за тем, что вам больше нравится. Курить опиум нравится, да?»

Мистер Пирсон в тот же момент сильно врезал по моей ноге под столом (он был также в морских башмаках, заметьте!) и сказал:

«А что, я бы не возражал, Джон. Давай, полный вперед!»

Ухмыльнувшись, китаец вывел нас в коридор и открыл дверцу подвала; мы спустились вниз на несколько ступенек и потом вновь поднялись наверх, оказавшись в комнате, обставленной очень уютными диванчиками и кушетками. Мы возлегли на них, и китайский мальчик снял с нас ботинки. Это были лучшие мгновения того вечера. Затем нам принесли трубки и набили их опиумом, а мы сделали вид, что собираемся курить и грезить в наркотическом забытьи. Но когда мы остались одни, мистер Пирсон, тихонько окликнув меня, слез со своего дивана и бесшумно подкрался к выходу из комнаты. Мы прошли в следующее помещение, где также сидели курильщики, и тут услышали голоса двух разговаривающих мужчин. Мы стояли возле занавеса и слушали. Они говорили об У Лине.

«Так где же бумаги?» – спросил один.

«Их унес мистер Лестер, – с китайской шепелявостью ответил другой. – Он сказал, они лежат в хорошем месте… полиция не сможет найти».

«Да ведь его же посадили», – возразил первый голос.

«Как посадили, так и отпустят. Полиция не уверена в его вине».

Больше они ничего особенного не сказали и потом, очевидно, собрались уходить, поэтому мы поскорее юркнули в нашу комнату и легли на диваны.

«Похоже, пора выбираться отсюда, – через пару минут пробормотал мистер Пирсон. – В этом притоне и заболеть недолго».

«Вы совершенно правы, месье, – согласился я. – Пора заканчивать нашу комедию».

Мы быстро направились к выходу, разумеется, щедро расплатившись с хозяином. Как только мы вышли на улицу, мистер Пирсон с наслаждением вдохнул относительно свежий воздух Лайм-хаус.

«Я счастлив, что мы ушли оттуда, – сказал он. – Однако наши старания не пропали даром».

«Да, действительно, – признал я, – и мне кажется, что после этого вечернего маскарада мы сможем без особых трудностей найти интересующий нас предмет».

Да, да, в сущности, все оказалось предельно просто, – вдруг подытожил Пуаро.

Его неожиданное заключение показалось мне столь удивительным, что я в недоумении уставился на моего друга.

– Но… но где же вы обнаружили документы? – спросил я.

– В его кармане – tout simplement.

– В чьем кармане-то?

– Parbleu![5] Ну разумеется, в кармане мистера Пирсона. – Затем, подметив мой изумленный взгляд, Пуаро мягко продолжил: – Вы еще не поняли этого? Мистер Пирсон, как и Чарльз Лестер, был по уши в долгах. Мистер Пирсон, как и Чарльз Лестер, был заядлым игроком. И он замыслил украсть документы у китайца. Встретив его в Сауггемптоне, он привез его в Лондон и доставил прямиком в Лайм-хаус. В тот день был сильный туман, и китаец, видимо, даже не понял, куда его привезли. Я полагаю, что мистер Пирсон сам частенько покуривал опиум и вследствие этого свел знакомство с весьма своеобразными субъектами. Не думаю, чтобы он замышлял убийство. Его план состоял в том, чтобы один из китайцев сыграл роль У Линя и получил деньги за продажу документов. Поначалу все складывалось хорошо. Но, по восточному разумению, гораздо проще было убить У Линя и бросить его тело в Темзу, и китайские сообщники Пирсона, не посоветовавшись с ним, предпочли действовать своими собственными методами. Можете себе представить, как перепугался мистер Пирсон. Вы, скорее всего, описали бы его состояние вашим английским выражением «blue funk»[6]. Ведь кто-то мог припомнить, что видел его в поезде вместе с У Линем… Простое похищение не идет ни в какое сравнение с убийством.

Его спасение было в том, чтобы один из китайцев представился У Линем в гостинице «Рассел». Только бы тело не обнаружили слишком быстро! Вероятно, У Линь сообщил ему о том, что к нему должен был зайти Чарльз Лестер, который и зашел к нему в гостиницу. Пирсон усматривает в этом отличную возможность для того, чтобы отвести от себя подозрение. Чарльз Лестер станет последним человеком, с которым встречался У Линь. Сообщник Пирсона должен был представиться Лестеру слугой У Линя и как можно быстрее привезти его в Лайм-хаус. Весьма вероятно, что там ему предложили выпить. А в это питье соответственно подмешали наркотики; и когда Лестер часом позже вышел из притона, он уже имел весьма туманное представление о том, что с ним случилось. Но что-то помнил определенно, и когда он узнал о смерти У Линя, то совсем перепугался и начал отрицать даже то, что побывал в Лайм-хаусе.

Тем самым, разумеется, он играет на руку Пирсону. Мог ли Пирсон довольствоваться этим? Нет, его беспокоит мой метод действий, и он решает убедить меня в виновности Лестера. Для этого он и придумал весь этот замысловатый маскарад. А я сделал вид, что ему удалось одурачить меня. Разве я не говорил вам, Гастингс, что он был подобен ребенку, разыгрывающему шараду? Eh bien, я сыграл свою роль. Он, радуясь, отправился домой. Но утром инспектор Миллер прибыл к нему с обыском. Документы оказались у Пирсона; игра закончилась. Он горько пожалел о том, что позволил себе разыграть комедию с Эркюлем Пуаро! В сущности, в этом деле была только одна настоящая сложность.

– Какая же? – с любопытством спросил я.

– Сложно было убедить инспектора Миллера! Ох и штучка он, доложу я вам! Мало того что упрям, так еще и глуп. А в итоге ему достались все лавры!

– Очень жаль, – воскликнул я.

– Да ладно, я получил свою компенсацию. Правление фирмы «Бирма-Майнс Лтд» выдало мне четырнадцать тысяч акций в качестве вознаграждения за мои услуги. Не так уж плохо, не правда ли? Но, Гастингс, я прошу вас, придерживайтесь более консервативных взглядов, вкладывая деньги. Не стоит слишком доверять газетной рекламе. В правлении «Поркьюпайна» тоже могут быть подобные пирсоны!

1

Биметаллизм — денежная система, при которой в качестве меры стоимости служат два валютных металла — золото и серебро, монеты из которых допускаются к обращению на равных правах.

(обратно)

2

ищите женщину (фр.)

(обратно)

3

Василиск — сказочное чудовище, змей, убивающий взглядом и дыханием.

(обратно)

4

О боже, мой бедный желудок! (фр.)

(обратно)

5

Черт возьми! (фр.)

(обратно)

6

Паника, замешательство (букв. синий испуг, англ.).

(обратно)

Оглавление

ДЕСЯТЬ НЕГРИТЯТ

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Эпилог

БЕРЕГ УДАЧИ

  Часть первая

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

  Часть вторая

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

Затерянный прииск

*** Примечания ***