Из ранних рассказов [Герман Гессе] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Герман Гессе Из ранних рассказов

Ноктюрн ми-бемоль мажор

Свеча догорела. Рояль отзвучал. Полумрак тишины наполнял сладкий аромат чайной розы, пришпиленной к поясу пианистки. Роза перезрела и уже начала осыпаться, облетевшие бледные лепестки лежали на полу, как блеклые матовые пятна.

И тишина… От стены отозвался звенящий звук — откликнулась струна моей скрипки.

И вновь тишина.

Вопросительно начал новый аккорд рояль.

— Играть еще?

— Да.

— Ноктюрн ми-бемоль мажор?

— Да.

Начинается ноктюрн ми-бемоль мажор Шопена. Комната преображается. Стены расступаются, окна изгибаются, образуя высокие дуги, эти дуги наполняются кронами деревьев и лунным светом. Кроны деревьев склоняются надо мной и каждая вопрошает:

— Ты еще меня помнишь?

И лунный свет вопрошает:

— Помнишь ли ты?

Моя рука пробегает по моему лбу. Но это уже не мой лоб, жесткий, морщинистый, с густыми бровями. Нет, это нежный, гладкий лоб ребенка, с зачесанными на него шелковистыми детскими волосами, и моя рука — узкая, гладкая детская рука, а за окном шумят деревья в саду моего отца.

В этом зале я бывал уже сотни раз, эти высокие дуги окон и эти светлые, высокие стены помнят меня хорошо. Я прислушиваюсь, и до меня доносится тихая фортепианная музыка — это моя мать играет в своей высокой, наполненной ароматами комнате. Я слушаю, киваю и не стремлюсь к ней в комнату — мама и сама, без зова, скоро придет ко мне укладывать меня спать. Однако музыка в этот вечер кажется мне особенной, прекрасной и печальной. Она уже почти отзвучала — становится отрывистой, тихой, еще более печальной. И вот она закончилась — а может, начинается снова, иная, но не менее печальная. У меня начинает болеть голова, я закрываю глаза. Эта музыка! Я снова открываю глаза, и вот уже нет ни лунного света, ни парка, ни времени детства.

Мы в светлом, украшенном зале, дама за роялем и я со светло-коричневой скрипкой. Мы играем. Играем бегло, в самом быстром темпе, лихорадочную танцевальную музыку. Красивое лицо дамы от игры несколько раскраснелось, рот полуоткрыт, в белокурых волосах мерцает свет свечи. Тонкие, длинные пальцы играют легко и быстро. Я должен ее поцеловать, как только игра подойдет к концу.

Игра закончена. Ее тонкие женские руки устало покоятся в моих, я медленно их целую, сначала левую, потом правую, нежные запястья и тонкие гибкие пальцы. Дама улыбается гордо и спокойно, медленно отнимает обе руки и снова начинает играть. Блестяще, холодно, небрежно и горделиво. Я наклоняюсь, так что мои волосы касаются ее душистых волос. Ее взгляд вопрошает холодно и отчужденно. Я что-то долго нашептываю. Она тихо покачивает головой.

— Скажи «да»!

Она качает головой.

— Ты лжешь! Скажи «да»!

Она качает головой.

Я ухожу и долго иду; мне кажется, будто вокруг меня густой темный лес, и почему-то у меня так странно болят глаза, болит горло, болит лоб, а я все иду, наконец, я смертельно устал и вынужден отдохнуть.

Пока я отдыхаю, так и не поняв, где нахожусь, раздается музыка. Фантастический фортепианный пассаж — захватывающий, тихий, робкий, тревожный, сыгранный мастерски, удивительно нежными, ловкими пальцами. Я открываю уставшие глаза — в комнате темно. В воздухе — крепкий аромат чайной розы. Последний глубокий звук ноктюрна стихает. Дама поднимается из-за рояля.

— Ну как?

— Спасибо! Спасибо!

Я протягиваю к ней руки. Она откалывает розу от пояса, открывает дверь и выходит, вручая мне, уходя, бледную розу. Дверь захлопывается, легкое дуновение пробегает по комнате.

У меня в руке остается голый стебель цветка. Весь пол усыпан лепестками. Они источают аромат и мерцают матово и блекло в темноте.

1904

Полевой черт

Во времена, когда в Египте обветшалое язычество постепенно уступало место новому учению и в городах и селениях расцветали многочисленные христианские общины, местные черти убегали все дальше и дальше, в Фиванскую пустыню. Она была в то время совершенно безлюдна; благочестивые кающиеся грешники и отшельники не осмеливались вступать в эту пустынную и опасную область и, как правило, селились, хотя и отрешившись от всякого с миром общения, вблизи городов и деревень, в небольших дворах или соломенных хижинах. Таким образом, для чертей с их воинством и свитой эта обширная пустыня была открыта, поскольку обитали там только дикие звери и множество ядовитых змей. В их владения черти теперь и отправились, теснимые отовсюду святыми и праведниками, — это были крупные и мелкие бесы, да еще всевозможные существа и бестии языческого толка. Среди них встречались сатиры или фавны, которых теперь называли полевыми чертями или лесными божками, единороги и кентавры, дриады и различные духи; ибо над всеми ими владычествовал черт, и вышло так, что они, частью из-за своего языческого происхождения, частью из-за своего полузвериного состояния, были отвергнуты Богом и недостойны блаженства.