Крепостная навсегда [Елена Езерская] (fb2) читать онлайн

Елена ЕЗЕРСКАЯ КРЕПОСТНАЯ НАВСЕГДА

Глава 1 Возвращение

— Сердечные шумы, конечно, еще есть, но это возрастное. Похоже, нам удалось преодолеть кризис. Но у меня к вам, Иван Иванович, убедительная просьба — соблюдайте постельный режим и диету. Я еще раз заеду к вам позже, — доктор Штерн убрал в саквояж стетоскоп и ободряюще улыбнулся Анне. — А вы, дорогая, не оставляйте его своими заботами. Мне кажется, вы действуете на своего опекуна столь же эффективно, как и мои лекарства.

— Аннушка — единственная моя надежда, — кивнул барон.

— Но как же Владимир? — удивился доктор. — И почему вы до сих пор не послали за ним?

— Я бы не хотел касаться этой темы, — нахмурился Корф.

— Прошу прощения, если я невольно затронул больное место, — поспешил извиниться доктор Штерн, заметив, как легкая тень пробежала по лицу старого барона. — Мое дело — лечить больных, а не провоцировать ухудшение состояния их здоровья. Позвольте откланяться!

— Я провожу вас, Илья Петрович.

— Не стоит беспокойства, Анна Платоновна. Оставайтесь с Иваном Ивановичем, ваше присутствие здесь гораздо важнее. И не забывайте — бульончик и покой. Рецепт простой, но действенный. Всего вам доброго!

— Вот мне и полегчало, — Корф показал Анне, чтобы она приподняла его на подушках.

Анна хорошенько взбила и подложила барону под спину еще одну подушку — теперь он мог сидеть, словно в кресле. И по всему было видно — чувствовал себя отдохнувшим и уверенным.

— Что ты смотришь на меня, Аннушка, неужели я так плох?

— Наоборот, дядюшка, вы сегодня выглядите значительно лучше. Быть может, еще пару дней, и вам даже хватит сил доехать до Петербурга, чтобы похлопотать за Владимира.

— Может быть, может быть, — с сомнением проговорил Корф. — Главное, теперь ты свободна, моя девочка. Ты больше не крепостная. Я давно хотел это сделать, и, как говорят, нет худа без добра. Полина передала тебе вольную?

— О чем вы говорите, Иван Иванович?

— Я думал, что умираю, — барон с недоумением взглянул на нее, — тебя не оказалось рядом, а Полина… Она ведь отдала твою вольную?

— Полина, должно быть, просто не успела ее мне отдать, если все так и было.

— Было, было. Я сам ей сказал, где взять бумагу с алой ленточкой, — заволновался барон.

— Я обязательно заберу ее, — Анна испугалась, что, расстроившись, барон снова потревожит сердце.

— Обязательно, обязательно забери! Это мой долг перед тобой, и я хочу умереть спокойным. У меня осталось не так много здоровья, чтобы совершать новые подвиги.

— Вы не должны так говорить и думать. Вы должны жить! — горячо сказала Анна, все же думая, что болезнь как-то повлияла на рассудок барона. — Вы не беспомощны! Дядюшка, а ведь в свое время вы рассказывали, как вас на войне ранили, но все-таки превозмогали эту боль и сражались до конца, до победы. Вы и сейчас так можете! Вы такой же, каким были. Вы ничуть не изменились.

— На войне я еще не был так стар!

— А не вы ли мне говорили, что искусство жить — это умение радоваться каждому Божьему дню и преодолевать трудности вопреки всем невзгодам?

— Когда я говорил это тебе, я был другим — в расцвете лет и уверенным в своих силах.

— Вы говорили: и сильному человеку может быть страшно, но только он умеет преодолевать свой страх! Мне всегда хотелось стать похожей на вас, чтобы вам никогда не пришлось стыдиться за меня. Я всегда чувствовала себя вам дочерью, а не просто крепостной.

— Ты по-прежнему мне как дочь!

— Тогда почему сейчас вы готовы сдаться болезни?

— Все не так просто, Аннушка, — вздохнул барон, — слишком многое случилось сразу — происки Долгорукой, эта невозможная история с Владимиром…

— Но ведь правда — на вашей стороне! — воскликнула Анна. — Никто не посмеет отнять у вас имение! И Владимир Иванович вернется — Мне бы твою уверенность, милая…

— Иван Иванович, скажите мне, вы все еще хотите, чтобы я выступала на сцене?

— Это мое самое заветное желание!

— Тогда найдите в себе силы и станьте прежним бароном Корфом! Умоляю вас! Если вы лишитесь мужества, то откуда мне его взять?!

Барон растроганно улыбнулся Анне и хотел еще что-то сказать, как его внимание привлек шум за дверью.

— Ты не знаешь, что там случилось?

— Сейчас посмотрю, — Анна подошла к двери, но открыть ее не успела. В спальню барона Варвара втолкнула сопротивляющуюся и слегка растрепанную Полину.

— А, ну, иди, иди, змеюка подколодная! — грозно покрикивала на нее Варвара.

— Тише, тише! — Анна бросилась ее успокаивать. — Ивану Ивановичу нужен покой.

— Да какой тут покой, если Полина письмо важное украла! Я сама видела, как верховой из Петербурга приезжал!

— Варвара! — повысил голос барон. — Во-первых, будь любезна — не кричи, а, во-вторых, о каком письме ты говоришь?

— Может, это весточка от Владимира Ивановича? — предположила Анна.

— Да нет же! Это письмо из Дирекции Императорских театров. Вот оно — я его у Полины отобрала.

Варвара, все еще не выпуская из рук Полину, придвинулась к кровати барона и кивнула Анне, чтобы она забрала конверт из кармана ее передника. Анна достала письмо, прочитала надпись.

— Вам, дядюшка, от Его сиятельства князя Оболенского, — Анна подала конверт барону.

— Как ты посмела не передать его? — гневно спросил барон, приняв конверт из рук Анны.

— Я как раз и собиралась это сделать, но тут ворвалась Варвара и набросилась на меня! Я просто не успела…

— А вольную Анны? Тоже не успела отдать?

— Вольную? — прикинулась дурочкой Полина. — Какую вольную?

— Не помнишь? — рассердился барок. — Я же отдал ее тебе, когда думал, что умираю!

— Вы мне ничего не давали, — открестилась Полина. — Ах, да, вспомнила! Давали вы мне бумагу! Только это была не вольная, а список персонажей из «Ромео и Джульетты». Я сразу и не поняла, что это за документ такой. Не по-русски написано.

— Врешь! — голос барона задрожал. — Я, может быть, и болен, но сердцем, а не головой! А где долговая расписка Долгоруким? Ты и ее заодно украла?

— Помилуйте, барин! Знать не знаю, о чем вы!

— Не знаешь?! Не помнишь?! Так я дам тебе время вспомнить, голубушка. А чтобы думалось легче, освобождаю тебя от твоей работы.

— Благодетель! — Полина хотела броситься перед бароном на колени, но он остановил ее.

— Ты радоваться повремени, — брезгливо поморщился Корф. — Ступай к управляющему и скажи, что я велел тебя поставить на грязную работу — нужники чистить, помои выносить! Пока к тебе память не вернется.

— За что, батюшка?! — у Полины разом подкосились ноги.

— Проводи ее, Варвара, да проследи, чтобы она сразу к работе приступила.

— Простите, барин… — пыталась оправдаться Полина, но Варвара посильнее ухватила ее за руку и силком вытолкала из спальной барона.

— Какова, обманщица! — с возмущением сказал Корф и перевел взгляд на Анну. — Не тревожься, милая, у меня от этой сцены, похоже, бодрость появилась… А теперь давай с письмом ознакомимся.

Анна подала барону маленький нож для конвертов и очки для чтения.

— Так, — Корф ловко надрезал бумагу и достал письмо. — «Особенно, друг любезный Иван…» Это неважно… Вот главное: «Не могу забыть выступление вашей воспитанницы Анны. Она великолепна. Непременно хотел бы прослушать ее в ближайшие дни в Петербурге. Почему ты прятал ее…» И так далее, и так далее. Ты слышала? Сергей Степанович готов устроить тебе прослушивание в Петербурге. Ты должна ехать немедленно!

— Дядюшка, как же вы без меня?

— Ничего, я сильный, — улыбнулся Корф. — Не ты ли сама это сказала?

— Мне бы не хотелось уезжать от вас в такое время.

— За меня не беспокойся. Ты же видишь: я действительно пошел на поправку. Не сегодня-завтра займусь поместьем. Назначу встречу с Забалуевым по поводу долговой расписки. Он предводитель уездного дворянства, должен помочь. А твой успех станет для меня самой большой поддержкой. Жаль только, что не могу поехать с тобой. Но обещаю, что к возвращению будет тебе подарок — подготовлю для тебя вольную.

— Иван Иванович! — Анна бросилась целовать барону руку.

— Что ты, деточка! Ты лишь по недоразумению крепостная, и я не хозяин тебе. Лучше обними меня, как дочь. Так-то правильней, — барон украдкой смахнул слезу. — Сейчас беги к Никите — пусть готовит выезд, и тотчас же отправляйтесь в Петербург. А ко мне Варвару пришли — будет пока и поваром, и сиделкой.

Обрадованная Анна кинулась к себе. Поднявшись в свою комнату, она вдруг заметила, что дверь открыта, а у ее туалетного столика виднеется фигура управляющего.

— Что вы здесь делаете?

— Любопытствую твоими украшениями! — Шуллер обернулся и вызывающе посмотрел на Анну.

В его руке был раскрытый футляр с ожерельем, которое барон Корф дал Анне перед выступлением на балу.

— Я и не знал, что крепостные могут себе такое позволить, — Шуллер повертел футляр, наблюдая, как искрятся в свете солнца бриллианты.

— Это подарок барона, — Анна потянулась за футляром.

— Да? За какие такие заслуги? — управляющий быстро отдернул руку, в которой держал его.

— Вон отсюда! Если барон узнает, что вы…

— Барон? Да он языком пошевелить не в состоянии!

— Вы слишком торопитесь хоронить вашего хозяина, — твердо сказала Анна. — И, если вы сию же минуту не уберетесь отсюда, то будете иметь возможность убедиться в этом. Вон из моей комнаты! Слышите?!

— Хозяин? Это он тебе хозяин, и комната эта — не твоя. Здесь все принадлежит барону! А его скоро не станет. И тогда хозяином здесь всему буду я. И тебе тоже.

— Лучше смерть!

— Вот уж нет, этой радости я тебе не доставлю, — Карл Модестович швырнул футляр на туалетный столик. — Ты еще станешь молить меня о пощаде!

Когда дверь за управляющим закрылась, Анна без сил опустилась на стул рядом со столиком и раскрыла футляр. Ожерелье лежало на своем месте и ничуть не пострадало. Анна закрыла крышку и ласково провела по ней ладонью. Такой дорогой подарок, такой памятный…

Ей тут же пригрезилось, что дверь распахнулась, и в комнату вбежал запыхавшийся с дороги Репнин.

— Миша! — будто бы бросилась к нему Анна. — Как ты оказался здесь?

— Я приехал, чтобы забрать тебя отсюда! Я спасу тебя от Карла Модестовича! Идем со мной! — в его голосе было столько нежности…

— Миша, но я.., крепостная…

— Мне все равно! Я люблю тебя, Анна! А Модестовича убью, если он вздумает последовать за нами!

— Миша, ах, Миша…

— Миша? Какой Миша? — дошел до ее сознания встревоженный голос Никиты.

— Боже мой, Никита! — Анна очнулась и смутилась от неловкости.

— Аннушка, да что с тобой?

— А ты почему здесь?

— Я был на дворе и слышал, как страшно Модестович ругал тебя. Вот и поспешил сюда — вдруг он что натворил, этот супостат! Ты только скажи, я могу разобраться с ним — в жизнь больше к тебе не пристанет!

— Я не боюсь его, — уверенно сказала Анна, — и сейчас есть у меня дела поважнее. Иван Иванович отправляет меня в Петербург на прослушивание. Просил, чтобы ты карету запрягал и сопровождал меня в городской дом.

— Анна, а давай убежим!

— Убежим? Куда? Зачем?

— Эта поездка так кстати! Нас никто не хватится.

— Что ты такое говоришь, Никита?!

— Ты же сама все знаешь! Барон умирает, а Карл Модестович нас ненавидит. Представляешь, что он с тобой сделает, если барин умрет?

— Не говори так, Никита, барон поправится!

— Ты лучше послушай меня, Анечка, — Никита близко подошел к Анне и взял ее за руки. — Здесь тебе угрожает опасность! А если мы убежим, я о тебе позабочусь, я тебя никому в обиду не дам! Мы начнем новую жизнь! Где захочешь!

— Никита… — Анна попыталась уклониться от его поцелуя. — Нет, что ты… Нет, не надо! Прости меня Никита! Прости…

— Как скажешь, — Никита обиделся и отвернулся, бросил через плечо. — А карету я сейчас запрягу, собирайте вещички, Анна Платоновна. Сразу же и поедем.

Наскоро оглядевшись — не пропало ли чего после визита Шуллера, Анна сложила все необходимое в свой любимый чемодан и переоделась по-дорожному. Потом она спустилась к барону попрощаться. Варвара как раз закончила потчевать Корфа бульоном.

— Аннушка! Я так рад, что ты быстро управилась. Поезжай с Богом да возвращайся победительницей.

— Спасибо вам, Иван Иванович! — Анна подошла к постели барона и, склонившись, поцеловала Корфа в лоб. — Вы только дождитесь меня, а я уж для вас постараюсь.

— Готово все, барин, можно и ехать, — сообщил Никита, показавшись из-за двери. — Ваши вещи, Анна Платоновна, забирать можно?

Анна кивнула.

— Молодец, Никита, быстро управился, — поблагодарил его барон и снова обратился к Анне. — Ну, до встречи, мой дружок!

— До встречи, Иван Иванович! Надеюсь, все будет хорошо.

Варвара вышла ее проводить и дорогой решила попытать.

— Что это Никита на тебя так посмотрел? Что между вами случилось?

— Виновата я перед ним, Варвара. Привиделась мне одна встреча, а он не вовремя вошел да, похоже, решил, что это я к нему с такой сердечностью… Бежать предлагал.

— А ты о каком молодом барине думала?

— Откуда знаешь?

— Я все про тебя знаю! Ты едва в дом впорхнула, как я сразу увидела — влюбилась певунья наша.

— Не думала, что это так заметно, — смутилась Анна.

— А хорош ли он?

— Мы и виделись-то всего несколько раз. И пустое все это — он дворянин, и мы никогда не будем вместе.

— Почему — никогда? Он-то любит тебя?

— Откуда мне знать?

— Не отчаивайся, Аннушка, вот вернешься, даст тебе Иван Иванович вольную — и чем ты хуже дворянки? Ничем! И даже лучше в сто раз! Вот увидишь — ты самая счастливая будешь.

Проводив Анну, Варвара вернулась к барону.

— Скажи мне, Варвара, почему Полина задумала письмо Оболенского перехватить, как решилась? — спросил Корф, когда та принялась поправлять его постель.

— Вы бы отдохнули, барин, и так забот у вас — не по здоровью.

— Ты мне зубы не заговаривай, — нахмурился Корф. — Если я чего-то не вижу — просвети. Может, успею исправить, пока силы для этого чувствую.

— Не хотела бы я вас, барин, расстраивать. Но… — Варвара задумалась, словно собиралась с мыслями. — Аннушка никогда об этом сама не расскажет, она слишком добрая.

— Так в чем же дело?

— Полина нашу Аннушку ненавидит! Она сама актеркой хочет стать, вот и завидует Аннушке. И этот черт нерусский с нею заодно…

— Карл Модестович?

— Хозяином себя возомнил, Анне прохода не дает. А она у нас добрая, сердце чистое — сама к людям с добром, и от людей того ждет.

— Хозяином, говоришь? Да брось ты постель прибирать, — прикрикнул барон на Варвару. — Рассказывай по порядку, что тут у вас происходит, а то, чувствую, меня слишком долго не было.

— И то, правда, барин — долго, очень долго! Модестович чуть что — плеткой стегает. Днями вот Никиту едва не угробил! У него через всю спину — полосы. Модестович мог и насмерть забить — он не человек, а зверь лютый.

— Вот что, Варвара, вели ему тотчас явиться ко мне. И без разговоров!

Отправив Варвару, барон взял со столика у кровати пузырек с лекарством, что прописал ему доктор Штерн, и сделал большой глоток. Решил — пусть не по предписанию, но ему важнее, чтобы сердце не подвело. Разговор с управляющим мог получиться тяжелым. Корф уже давно подозревал Карла Модестовича в растратах и самоуправстве, но пока руки до него, любезного, не доходили, а, видимо, зря — назрело.

Шуллера ему рекомендовал как-то Забалуев — хвалил его за смышленость и порядочность, да и письма рекомендательные у того имелись весьма похвальные. Поначалу Карл Модестович ему приглянулся — за дело взялся серьезно и прытко. Корф тогда особенно был озабочен своим финансовым состоянием. Друг его, Петр Долгорукий, занял сумму на ремонт и обустройство петербургского дома. Да еще театр, его любимое детище, съедал немалые средства. Но то ли новый управляющий пришел в урожайный год, то и в самом деле он сумел хозяйство подогнать, только все постепенно наладилось, и через несколько лет барон вернул Долгорукому деньги по расписке, а через какое-то время и вовсе перестал интересоваться имением.

Наезжать — наезжал, спектакли в театре устраивал, но по книгам видел — записи управляющий делал вовремя, что продано, что куплено — все отмечал. И придраться, похоже, не к чему. А, может, и впрямь — просто было удобно, что все заботы на другие плечи переложил, тем более что Владимир вникать в дела хозяйственные не стремился. Сын все больше служил на передовых да крутился на столичных балах. За первое барон его хвалил, за второе — сердился. Он ведь и невесту ему уже оговорил — не насильно, не уродину. Лиза Долгорукая! О лучшей жене не мечтать молодому, благородному мужчине. И другой хозяюшки для имения барон себе не представлял, и не раз грезил, как, живя в Петербурге и сопутствуя блестящей карьере Анны, он будет душой отдыхать в их родовом имении среди внуков. Но Владимир дорогу домой позабыл и не похоже, чтобы обещанию, данному Лизе и ее отцу, оставался особенно верен.

— Итак, что скажешь? — сурово спросил барон, встречая вошедшего управляющего неласковым взглядом.

— Если вы о расписке, увольняйте Иван Иванович! По моей вине пропала — признаю.

— По твоей?

— Недоглядел, как есть недоглядел! Я уж и Григория пытал, да он отнекивается.

— А Григорий здесь при чем?

— Да я у него с некоторых пор сапоги новые увидел, откуда он их взял? Знать, продал расписку Долгорукой.

— Что за глупость! — рассердился барон. — Сапоги те я сам Григорию в прошлый приезд подарил, на день рождения. Ты мне вот лучше скажи — крепостных зачем бьешь? Анну обижаешь?

— Исправлюсь, — быстро покаялся Модестович. — Больше не буду, клянусь. А Анну барыней величать стану.

— Ты шута передо мной разыгрывать брось! Ты или будешь выполнять мои требования, или пойдешь к черту прямо сейчас!

— Не гневайтесь, Иван Иванович, вам волноваться не резон. Опять сердце прихватит.

— Ты о моем здоровье заботился бы раньше! И старался бы, чтобы в хозяйстве все складно шло, чтобы крестьяне мои всегда были сыты и веселы.

— А я и стараюсь…

— Узнаю, что ты виновен в краже документа — шкуру спущу! А пока за провинность твою отправляйся на конюшню, пусть тобой Никита покомандует. До моего особого распоряжения.

— Никитке, крепостному подчиняться? — задохнулся от злости управляющий. — Лучше увольте! Или я сам уйду!

— Аи уходи! Я тебе вслед рекомендацию напишу: управляющий — вор и скотина! — разгорячился барон.

— Не поспешили бы, Иван Иванович! — с угрозой проговорил Шуллер. — Сами знаете — как бы напиться не понадобилось из колодца, в который вы сейчас плюнуть изволили.

— Понадобится — мы колодец прочистим, а вот ты стойла чистить ступай, чтобы вспомнил, кто здесь хозяин!

Прогнав управляющего, барон велел подать обед и после решил отдохнуть. Спал он спокойно и видел счастливые сны: Анну в толпе обожающих ее поклонников, и себя — среди очаровательных малышей-погодков, двух девочек и двух мальчиков. А откуда-то свыше смотрела на это красивая, благородная женщина и благословляла их. «Незабвенная моя, как бы мне хотелось, чтобы ты была с нами рядом, тебя единственно и люблю всю жизнь!» — обратился к ней барон и проснулся.

Он чувствовал удивительную бодрость и желание развеяться. Впервые за это время барон сам встал с постели и оделся, потом он направился в библиотеку, где всегда стоял его любимый графинчик с бренди. Варвара, явившаяся проследить, выпил ли барин лекарство, в спальной Корфа не нашла и подняла страшный шум, переполошив всех слуг. Но вскоре один из них наткнулся на барона в библиотеке, и поиски сами собой прекратились.

Но старый Корф не успел еще и глотка сделать, как вошедший слуга объявил, что его срочно желает видеть господин Забалуев.

— Проси, — разрешил барон, весьма удивленный этим обстоятельством.

— Приветствую вас, сосед! — бодро сказал Забалуев, входя в библиотеку.

— Рад видеть вас, — кивнул Корф. — И простите, что принимаю по-домашнему, в халате, ибо не был о вашем визите заранее предупрежден. Присаживайтесь. Выпьете бренди?

— Благодарю, но я пью только вино!

— А я — только бренди! Впрочем, вино у меня тоже есть. Я попрошу, чтобы вам налили.

— Не стоит беспокойства. Я с удовольствием сделаю это сам, по-домашнему, — Забалуев взял со столика графинчик и принялся с интересом рассматривать его. — Прекрасная вещь и, наверное, дорогая?

— А вы прозвоните, слышите, звук? Это баварское стекло, рецепт изготовления которого утерян! Подарок покойного государя Александра Павловича!

— Позволю себе сделать предположение, что этот графин вы получили в знак восхищения перед вашими военными заслугами? И я, признаться, тоже бивал французишек! Помню, один против семерых схватился в горящем доме. Повезло, что трех упавшей балкой придавило! Но четверо были… Хорошо, что отделался легкой контузией. Простите, воспоминания нахлынули! Но какие были времена. Мы были молоды и храбры…

— И наивны — мы думали, что бессмертны.

— Мы, может быть, и не бессмертны, но и сейчас еще — о-го-го! — Забалуев поднял фужер с вином и, показав — за вас! — выпил его содержимое в один глоток.

— Должен признаться, что удивлен и вместе с тем обрадован вашим приходом, — кивнул ему Корф. — Я предполагал пригласить вас к себе, но через день-другой.

— Боюсь, что я знаю для чего. Княгиня Долгорукая утверждает, что вы не выплатили долг ее мужу…

— А вы действительно прекрасно осведомлены и, кажется, уже успели составить свое мнение.

— Посудите сами, Иван Иванович! Вы говорите одно, княгиня утверждает обратное, но единственным в этой истории документом владеет именно она. Мария Алексеевна предъявила мне вашу расписку, где вы собственноручно соглашаетесь оставить свое имение в качестве уплаты долга в случае его невозврата в означенные сроки. И, если вы не найдете письменного доказательства осуществленной выплаты, то ваше имение по договору переходит в собственность княгини. А она требует, чтобы вы покинули дом к концу этой недели!

— Сударь, у меня был документ, подтверждающий мои слова, но его выкрали!

— Я сожалею о потере документа, Иван Иванович. Однако поймите и вы меня. Я при ваших разговорах с князем не присутствовал, равно как и Мария Алексеевна. Но документы для того и придуманы, чтобы… Нет-нет, я понимаю, можно верить людям и на слово. Но в данном случае закон всецело на стороне Марии Алексеевны, а она хочет видеть документы, подтверждающие вашу правоту. Только и всего.

— Андрей Платонович, я же вам сказал — документ украден.

— Я, конечно, могу переговорить с княгиней, но есть обстоятельства, которые в какой-то степени препятствуют моей полной объективности в этом вопросе. Вы, должно быть, слышали, о нашей с Елизаветой Петровной помолвке? Признаюсь вам откровенно — княгиня намерена включить ваше поместье в приданое дочери.

— Что ж, поскольку вы — лицо заинтересованное, я полагаю, следует поручить посредничество в нашей тяжбе кому-то другому, — твердо сказал барон, давая понять, что разговор на этом окончен.

— Иван Иванович, я, однако, советую вам не терять времени попусту. Ведь у вас нет никаких доказательств того, что вы с покойным князем рассчитались. Другой посредник, боюсь, придет к тому же выводу, что и я.

— Я найду эти доказательства, или, по крайней мере, представлю свидетелей! И тогда вам придется переосмыслить ваши выводы. Будьте здесь завтра до полудня.

Забалуев пожал плечами и откланялся. Барон тут же позвонил в колокольчик и велел слуге позвать к нему управляющего. Карл Модестович пришел немедленно. На лице его застыло выражение несправедливой обиженности, и весь его облик словно говорил — предстаю перед вами, чист и невинен, аки агнец, и, за что был бит и унижен, мне неведомо. Барон сделал вид, что личину эту не заметил, и сразу приступил к делу.

— Я хотел бы знать, Карл Модестович, готовы ли вы искупить свою вину и вернуть себе мое расположение?

— Мечтаю, господин барон, — надменно кивнул управляющий.

— В таком случае я буду рад предоставить вам эту возможность.

— И что я должен сделать?

— Ты был свидетелем при подписании документа, подтверждающего выплату мною долга князю Долгорукому. Помнишь?

— Да, помню. Присутствовал.

— Поклянешься ли в том перед княгиней и Андреем Платоновичем Забалуевым?

— Вы обвинили меня в краже этого самого документа. А теперь хотите, чтобы я свидетельствовал в вашу пользу? Не странно ли это?

— Ты можешь доказать свою невиновность, а я перестану подозревать тебя в воровстве. И, если после всего ты пожелаешь уйти, то я выплачу тебе достаточное выходное пособие и напишу наилучшие рекомендации.

— Что же, — после некоторого раздумья сказал Шуллер. — Княгиня Мария Алексеевна думает, что все ее будут слушаться только потому, что она так желает. Но я честный человек, поверьте! И несправедливости не допущу.

— Вот и славно, а теперь ступай.

— На конюшню?

— Отправь кого-нибудь за доктором Штерном. Мне необходимо срочно переговорить с ним, — барон махнул рукой, отпуская управляющего, и тот удалился, затаив в усах недобрую улыбку.

Вот теперь-то они у меня все попляшут! — думал Карл Модестович. Долгорукая сама мне все денежки привезет, на коленях ползать будет — умолять, чтобы свидетелем не шел. Ишь, как оно — стал барону нужен, и про наказание тут же забылось. Карл Модестович — то, Карл Модестович — это! Без него — как без рук. Будет все по-моему! Будут у меня деньги!..

А Забалуев тем временем велел гнать к Долгорукой. Княгиня с дочерьми сидела в столовой и собирала приданое.

— Простых салфеток — пятьдесят восемь, вышитых — тридцать две, — считала Соня.

— Ножей серебряных — сорок восемь, а вилок с позолотою — сорок пять, — в тон ей без выражения говорила печальная Лиза.

— Куда же три вилки подевались? Никак, у нас домашний вор завелся. Глаз да глаз нужен во всем, особенно за Танькой за твоей!

— Маменька, Татьяна — честная девушка, она ни за что чужого не возьмет.

— Выйдешь за Андрея Платоновича, станешь хозяйкой в своем поместье — вот там сама и будешь про честность слуг рассуждать… Андрей Платонович?! Какими судьбами! Не случилось ли чего?

— Мне надо поговорить с вами, Мария Алексеевна. С глазу на глаз.

— Разговоры мне сейчас, конечно некстати — сами видите, к свадьбе готовимся. Но если дело серьезное… Или умер кто? — с понятной надеждой спросила Долгорукая.

— Никто не умер, Мария Алексеевна, однако одно важное дельце остается незавершенным. И в нем открылись непредвиденные обстоятельства, — Забалуев перешел на еле слышимый шепот, и по его тону княгиня поняла, что Забалуев не рисуется.

— Оставьте нас все! — строгим тоном приказала она, и, дождавшись, когда дочери уйдут, подозвала к себе Забалуева поближе. — Рассказывайте, Андрей Платонович. Что еще произошло?

— Боюсь, я принес вам дурное известие…

— Да не тяните вы! — подтолкнула Забалуева княгиня.

— Барон решил представить двоих свидетелей!

— Ох, напугали! — с облегчением рассмеялась Долгорукая. — Это новость не страшная. Два свидетеля! Да вы знаете, о ком речь?! Один — наш милейший доктор Штерн, а второй — управляющий Корфов. Я сама их подписи на расписке читала.

— И впрямь хорошо, — согласился Забалуев. — Доктор Штерн, я думаю, будет с нами солидарен — не захочет же он, право, терять практику в нашем уезде. А Карл Модестович…

— Им я займусь сама. Вы на который час снова встретиться с бароном договорились?..

Благословив Забалуева на разговор с доктором Штерном, княгиня кликнула Дмитрия.

— Скачи к Корфам. Привези ко мне этого разбойника Шуллера. Да так, чтобы барон не видел. И никто из его людей.

— Так ведь недавно пускать его не велели?

— Тогда не велела, сейчас велю по-другому. Чего разговорился-то? Делай, что сказано!

— А что, если не захочет Карл Модестович? Обиделся, небось, за грубое обращение.

— А ты ему скажи, что барыня денег обещала. И приедет, как миленький…

И то правда — этого визита Карл Модестович ждал. Он все рассчитал — не дала тогда Долгорукая денег, пожадничала, зато теперь выложит всю сумму сразу, тянуть не станет. Сейчас от его молчания и содействия зависело еще больше, чем прежде. И на радостях после разговора с бароном он направился к Полине — захотелось ласки и понимания.

Полина же, напротив, пребывала в отвратительном расположении духа. Она только что закончила работу на кухне под присмотром вредной Варвары и теперь отмывала свои нежные пальчики в охлажденном ромашковом отваре.

— Вы обещали мне, Карл Модестович, что я не буду знать тяжелой работы, — обиженно поджав губу, сказала Полина.

— Потерпи, душечка, — управляющий с наслаждением поцеловал ее в жилку на высокой и стройной шее. — С минуты на минуту я жду вестей от княгини, и все пойдет так, как я тебе обещал.

— С чего бы это она раскошелится, если до сих даже на порог вас пускать не хотела? — Полина капризно выгнулась, избегая так и сыпавшихся на нее поцелуев.

— А я придумал кое-что, — заверил ее Модестович. — Ну, не упрямься, авансируй, так сказать.

— Надоело мне тебя в долг принимать, — нахмурилась Полина. — Ты уж сколько тому назад говорил — новое платье куплю!

— Будет тебе платье и драгоценности, какие твоей Анне и не снились. Не упрямься, поцелуй меня, я скоро стану богатым.

— Вот, когда станешь, тогда и приходи, — Полина плеснула в лицо Модестовичу отварной воды с пальчиков.

Управляющий засмеялся, принимая это за игру, и снова потянулся к Полине. Но она ловко увернулась и при этом пребольно ударила Карла Модестовича по руке.

— Ты что же это творишь, Полька?! — крикнул на нее управляющий. — Ладно, приду потом, когда успокоишься.

— Только с деньгами приходи, — кивнула Полина. Модестович усмехнулся и отправился на конюшню, проверить, как поживает его любимый жеребец.

— Карл Модестович, — позвали его из темноты у стойла.

— Кто там? — управляющий схватился за плетку, — Я это, Дмитрий, барыня велела вас привезти — рассчитаться желает…

* * *

Утром Полина решила навестить барона. У нее был свой план, и она хотела попытаться осуществить его. Дождавшись, пока Варвара пойдет к Корфу с завтраком, Полина заскочила на кухню и быстро налила чаю с лимоном. А потом, поставив чашку на поднос, направилась в библиотеку.

— Что? Кто здесь? — спросил барон, заметив фигуру, метнувшуюся навстречу ему от книжных шкафов.

— Это я, Полина. Вот принесла вам — здесь чай, сахар и лимон, все как вы любите.

— Поставь на стол и уходи, — равнодушно сказал Корф.

— Иван Иванович! Смею ли я сказать вам кое-что? — робко промолвила Полина.

— Говори, — смягчился барон.

— Я хочу извиниться перед вами и Анной. Я так виновата. Каюсь, завидовала ей. Обида грызла, покоя не давала.

— А насчет вольной повиниться не хочешь?

— Нет, поверьте: никакой вольной в руках не держала! Ужасно, что вы меня подозреваете в таком грехе! — залепетала Полина.

— Впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Я напишу новую вольную. А тебя хвалю за раскаяние, — рассеянно сказал барон.

— Пожалуйста, позвольте мне помогать вам! Я готова абсолютно на все! Скажите только, что нужно сделать… — попросила Полина.

— Я подумаю, — отозвался Корф.

— Если Анна не успеет вернуться из Петербурга, я могу заменить ее в спектакле…

— Так вот за чем ты пришла! Неужели ты думала, что меня так легко обмануть?

— Я не думала…

— Думала, думала, — с раздражением прервал ее Корф. — Ступай прочь, негодная! И не показывайся мне больше на глаза!

Полина ушла, но настроение было испорчено. И все же барон пересилил себя и сел за стол в кабинете. Он решил как можно быстрее подготовить все документы — вольную для Анны, прошение на имя императора с просьбой помиловать сына, письмо для Владимира, завещание… Возможно, стоило подумать об изменении завещания — Владимир не успел жениться, детей у него нет, но пока от сына не было вестей, барон продолжал надеяться на лучшее.

Вскоре ему сообщили, что приехали Забалуев и Долгорукая. Барон вздохнул и велел провести гостей в библиотеку.

— Итак, барон, вот и мы, — вместе приветствия надменно сказала княгиня. — Где же ваши доказательства?

— Рад видеть вас, Мария Алексеевна в добром здравии и прекрасном настроении, — улыбнулся Корф ее заносчивости.

— Да-да, мы тоже приветствуем вас, Иван Иванович, — поспешил исправить положение осторожный Забалуев.

— Располагайтесь с комфортом, — Корф гостеприимным жестом пригласил вошедших присесть на диваны в библиотеке. — Я послал за доктором Штерном. Надеюсь, он будет с минуты на минуту.

— А другой свидетель на месте? — поинтересовался Забалуев, бросая жадный взгляд на столик для напитков.

— Куда же он денется? Сейчас подойдет.

— Я не могу тратить свое время на бессмысленное ожидание! Признайтесь же, наконец, барон, что вы не выплатили долг моему мужу, и разойдемся по-хорошему, — Долгорукая заняла платьем один из диванчиков и принялась вертеть головой, как будто высматривала, с какой стороны света подъедут эти самые свидетели.

— Я выплатил все до копейки! И сию минуту это докажу!

— Княгиня, барон, давайте остынем! Ссора ни к чему не приведет! И не лучше ли нам выпить? Я знаю, барон любит бренди, я балуюсь мозельским, а вы, княгиня?

— Я предпочитаю вишневую наливку. Она разжижает кровь и успокаивает нервы. Но у вас, вероятно, ее нет.

— Почему же? — улыбнулся барон. — Для вас Мария Алексеевна, ввек гран плезир.

— Вот, вот. Тоже прекрасный графинчик. Ему лет сто, не меньше. Баварское стекло, секрет изготовления утерян, — Забалуев суетливо бросился наливать рюмочку для Долгорукой.

— Поместье будет моим, — холодно ответствовал та, — и графинчик тоже.

— Мне, кажется, вы слишком торопитесь, мадам, — твердо сказал барон. — А вот и мое первое доказательство! Скажи-ка, дорогой Карл Модестович, не был ли ты свидетелем при подписании документа, из которого явствовало, что мой долг князю Долгорукому выплачен был ему в полной мере?

— Никак нет, ваша светлость! Не присутствовал. И документа, о котором толковать изволите, не видел.

— Ты же был там! — побелел от негодования Корф. — Ты сам видел, как я выплатил долг Петру Михайловичу! Зачем же ты лжешь?

— Не думаю, что Карл Модестович стал бы лгать в присутствии столь уважаемых людей, — заметил Забалуев и ехидно добавил:

— А второй ваш свидетель тоже ничего не видел или мы не увидим его?

— Даже и не знаю, о чем вы говорите, Иван Иванович. Не помню я такого факта, — стоял на своем управляющий.

— Я тебя выгоню за эту подлую ложь! Вон из моего поместья!

— Позвольте, позвольте, Иван Иванович, — снова вмешался Забалуев. — Раз вы не вернули долг князю Долгорукому, это больше не ваше поместье. И распоряжаться судьбой управляющего теперь предстоит княгине Марии Алексеевне.

— Мне безразлично, скольких моих слуг вы подкупили! Я пока, слава Богу, в здравом уме. Мой долг Петру Михайловичу я выплатил полностью.

— Милый барон, — Долгорукая, наконец, соизволила повернуться в сторону Корфа, — у вас же нет ни одного документа и ни одного свидетеля, подтверждающих это.

— Да, да! — тут же поддакнул Забалуев.

— А у меня есть…

— Знаю, — прервал ее барон. — И что же вы мне предлагаете — с вещами на улицу?

— Совершенно верно. Так как, стало быть, имение принадлежит мне, я прошу вас его покинуть. И немедленно!

— Мой отец отсюда никуда не уедет!

Все разом оглянулись на этот возглас — в дверях стоял Владимир Корф, запыхавшийся, раздраженный и в штатском.

— Володя! Ты свободен?! — от избытка чувств барон даже пошатнулся.

Владимир бросился к отцу и успел поддержать его, усадил на диван.

— Потом расскажу, а сейчас… Сейчас есть дела поважнее. Итак, княгиня, — Владимир повернулся к Долгорукой, — вы вознамерились лишить нас имения?

— Я всего лишь говорю о законной передаче имущества в счет неуплаченного долга, — ничуть не смутившись, пояснила Долгорукая.

— Низкие поступки нередко прикрывают красивыми словами. Но управу можно найти и на них.

— Вы пытаетесь оскорбить меня, Владимир?!

— Ни в коей мере, — Владимир с иронией поклонился Долгорукой. — Просто пытаюсь установить истину. Насколько я понимаю, речь идет о довольно крупной сумме денег, княгиня. И я уверен, что в расходных книгах вашего мужа есть соответствующая запись.

— О чем вы говорите? Какие расходные книги? Это происходило сто лет назад!

— Нет, нет! — оживился барон. — Володя прав — столь крупную сделку обязательно зафиксировали в ваших расходных книгах. Тем более что ваш покойный супруг был весьма педантичен в этих вопросах.

— Потребуется потратить уйму времени, чтобы найти эти записи в архивах мужа, — Долгорукая как-то очень быстро засобиралась уйти. — То есть, я уверена, что никакой записи нет. Но не хотелось бы тратить время впустую. У меня полно хлопот со свадьбой…

— Тогда вам придется попросить господина Забалуева помочь вам. Иного выхода я не вижу. А пока вы не проверите расходные книги, имение остается за прежним хозяином. Я думаю, все присутствующие согласятся, что это будет справедливо, — Владимир снова поклонился княгине.

— Я все равно докажу, что я права! — зло бросила она, направляясь к выходу.

— А вы — не правы! — добавил Забалуев, удаляясь следом за ней.

— Ты победил! — барон радостно обнял сына. — Чем мне отблагодарить тебя?

— Боюсь, вам это будет очень дорого стоить. Я требую бутылку вина и хороший обед. В тюрьме не слишком разнообразный рацион.

— Конечно, я сейчас же велю накрывать, Вот только завершу одно недавно начатое дело, — барон обернулся к затихшему у стены Шуллеру. — Итак, Карл Модестович, я бы хотел обсудить с вами кое-какие цифры.

Управляющий только и мог, что кивнуть головой — еле-еле, почти незаметно.

— Сегодня утром я просматривал наши расходные книги. И столько интересного там почерпнул! Вот, к примеру, — ржа поела сорок пудов пшеницы. Что-то не припомню таких напастей…

— Я тут ни при чем, — залепетал управляющий.

— А вот еще любопытная запись. Породистых лошадей закуплено на две тысячи рублей. И где же эти чистокровные жеребцы? Крестьяне по сию пору пашут на своих полудохлых кобылах…

— Это уже не мелкое воровство, — недобрым тоном сказал Владимир.

— К сожалению, мелкое, мой мальчик. Мелкое — по сравнение с кражей расписки, которая подтверждала выплату мною долга князю Долгорукому.

— Иван Иванович, я ничего не крал! Да и не докажете!

— Умолкни! — прикрикнул на управляющего Владимир.

— Я не собираюсь ничего доказывать, и так ясно, кто и что украл. Ты уволен! Я еще сообщу исправнику о твоей роли в истории с недостачей и пропажей документов в поместье.

— Боюсь, вам придется об этом пожалеть! — прошипел управляющий, сочтя за благо поскорее убраться подальше от Владимира, который — и это было заметно — с большим трудом сдерживал желание ударить управляющего по его лисьей физиономии.

— Отец, он служит у вас много лет, неужели вы только теперь обнаружили за ним такие грехи? — Владимир проводил удаляющегося Модестовича выразительным взглядом..

— Кто без греха? — пожал плечами барон. — Все воруют, куда же без этого. Но красть в таких размерах! Каждый рубль, который он прикарманил, украден у Анны!

— Действительно, — вдруг озлился Владимир, — зачем думать о всякой чепухе — о поместье, о подлеце-управляющем, когда есть дела поважнее: как из любимой Аннушки сделать звезду Петербурга…

— Как ты смеешь говорить со мной в подобном тоне?!

— Смею! Потому что здесь дело не столько в Модестовиче, сколько в ней! Анна — вот кто настоящая змея, которую вы пригрели!

— Изволь отзываться о ней с уважением!

— Но когда вы начнете уважать меня? Я едва не лишился всего — и только потому, что вы забросили все дела из-за какой-то крепостной актерки!

— Оставь Анну в покое! Она ни в чем не виновата! Это ты опозорил фамилию Корфов, вызвав на дуэль престолонаследника. Наследника российского престола!!! Я на войне жизнью рисковал во имя государя! А ты задумал лишить жизни будущего императора!.. Володя, а где твой мундир?

— Я польщен, что вы, наконец, обратили на меня внимание, отец. Цена моей свободы — разжалование.

— Позор, Боже, какой позор… — барон снова почувствовал тяжесть в сердце.

— Я уже заплатил сполна за свой опрометчивый поступок, отец.

— Ты опозорил наше имя. Ты недостоин фамилии Корфов. И наследства недостоин…

— Что это значит, отец?

— Завтра же я позабочусь о том, чтобы Анне не пришлось беспокоиться о своем будущем, когда меня не станет.

— Не хотите ли вы сказать?..

— Я все завещаю Анне — вот мое решение.

Глава 2 Весь мир театр

И снился Полине чудесный сон.

— Есть не хочу, спать не могу, — в один голос стенали здоровенные Никита и Григорий, отказываясь от Варвариных разносолов.

— Бедные вы мои! — причитала над ними безутешная Варвара. — Все о ней горюете, соколики?! И у меня сердце не на месте. Как она там, в Петербурге, талантливая наша!

— Ей ни одна актриса в России в подметки не годится, — плакал от умиления Никита.

— Да что там, в России — во всем мире, — вторил ему Григорий.

— На всем белом свете, — утиралась передником Варвара.

— Хотя бы одним глазком увидать, как она играет роль Джульетты в Александрийском Императорском, — изводил себя Никита.

— Что ей теперь до нас — она такая знаменитая стала! — убивался Григорий.

— А не обо мне ли вы сейчас говорили? — сердечным тоном спросила Полина, бабочкой впархивая на кухню и повсюду распространяя аромат дорогих заграничных духов. — Никогда буду слишком знаменитой для вас, мои дорогие!

— Полина! Полечка! — загомонили разом мужики.

— Милая ты наша, — бросилась к ней на шею Варвара. — Ну, как там, в Петербурге? Я страсть, как люблю про балы слушать! Что князь Оболенский?

— Репетирует, и я ему условие поставила — откажусь от роли, если он перед премьерой не даст мне повидаться с друзьями.

— Родная ты наша! — снова заныли на пару Никита с Григорием.

— Солнышко мое! — расплылась в улыбке Варвара.

— Поленька! Когда же ты приехала? — на кухню медленно вплыл Карл Модестович и упал перед Полиной на колени. — Я скучал по тебе! Как столица?

— Петербург на том же месте. Император был на моем спектакле вчера вечером. Думаю, он хочет сделать меня своей любовницей.

— Батюшки Святы! — всплеснула руками Варвара, а Никита с Григорием так и просто рты поразевали.

— Глупый я, глупый! — схватился за голову управляющий. — Как я мог отпустить тебя от себя!

— А вы, Карл Модестович, как вижу, все по чужим углам скитаетесь. Так и не купили себе имение в Курляндии? — заботливо поинтересовалась Полина.

— Без тебя у меня ничего не получается, Поленька! Я — ничтожество без тебя, — рыдал Модестович, обнимая и целуя ее ноги.

— Кстати о ничтожествах, — вспомнила Полина. — Где Анна?

— Здесь я! — выскочила из-за печки замарашка Анна.

— Опять грязищу развела, тупица. Быстро убирай! — принялась ругать ее Варвара.

— Фуй, какая же она неопрятная, — брезгливо поморщилсяМодестович.

— А уж ленивая! — поддержал его Григорий.

— Не зря ее барин розгами стегает за плохую уборку, — закивал Никита.

— Что же вы так на бедную девочку накинулись? — участливым тоном остановила их Полина. — Не виновата она, что такой уродилась. А скажите — не она ли за меня в театре у барона играет?

— Уж лучше всю ночь кошачьи вопли слушать, чем ее пение, — отмахнулся Григорий.

— Да на ее выступление зрители все тухлые яйца извели, когда она стихотворение Жуковского читала, — пожаловался Никита.

— А разве не хотел барон освободить ее?

— У барина теперь один свет в окошке — ты, Полинушка, — улыбнулась Варвара. — О тебе все думки и стремления.

— Ах, — запечалилась убогая Анна, — никогда мне такой талантливой, как вы, не бывать!

— Запачкаешь, платье-то дорогое запачкаешь! — вскричала Варвара, видя, как растопили Анькины слезы сердобольную красавицу Полину, и она подошла к несчастной, чтобы ее пожалеть.

— Анна возьми, — протянула Полина Анне от щедрот своих одну ассигнацию. — Купи себе, что понравится.

— Благодетельница! — Анна кинулась руки ей целовать.

— Ангел! — умилились Варвара, Модестович да Никита с Григорием.

— Такова судьба, — многозначительным тоном изрекла Полина. — Кому-то всю жизнь суждено кухонные столы драить. И лишь избранные могут быть богатыми и знаменитыми…

— Полина, проснись, проснись, говорю, — раздался над ее ухом надтреснутый, глубокий женский голос.

— А?! Что?! — вскочила Полина с кровати, еще не в силах оторваться от волшебного видения.

— Если звала, то быстро говори — зачем, а то я тебя все добудиться не могла. Сон, что ли, больно сладкий?

— Сычиха! — обрадовалась Полина, наконец, разглядев ночную гостью. — А я тебя все ждала, ждала, да, видать, и заснула. А тебя никто не видел?

— Если и видели — молчать будут, боятся меня — вдруг сглаз да порчу наведу.

— А можешь? Настоящую?

— Заплати и увидишь.

— Об этом не беспокойся. Есть у меня враг, терзает, хуже зверя. Нет сил терпеть.

— Знаю, знаю твою беду, можешь имени не называть.

— Откуда знаешь?

— Прожила я на свете долго, людей насквозь вижу. А беда твоя обычная. Зависть тебя терзает. Чувство это черное, сожрет тебя…

— Не про меня разговор, — перебила ее Полина. — Сделай так, чтобы она маялась, как я маюсь. Чтобы она в сто раз сильнее моего страдала! Мне нужно сильное средство! Очень сильное!

— Эка, тебя распирает, — нахмурилась Сычиха. — А знаешь ли ты, девица, что сильное средство может и в могилу свести?

— Об этом и прошу тебя, бестолковщина! — взвилась Полина. — А я уж в обиде не оставлю! Заплачу, сколько скажешь!

— Нет, на смертельное заклятие ты меня не уговоришь. Поищи кого другого. Да и не пристало мне на старости лет под судом ходить!

— Тогда проваливай отсюда, ведьма старая! Нечего людям голову морочить! Всем расскажу, что ты никчемная колдунья!

— Да кто тебе поверит?

— Поверят, когда сама все сделаю! Когда сама порчу наведу!

— Ну, ну, девица, в добрый путь! В добрый путь, красавица! — рассмеялась Сычиха и исчезла, словно просто растворилась в воздухе.

Сон у Полины, как рукой сняло. Кто же думал, что Сычиха такой разборчивой окажется! Или Анька проклятая и ее околдовала, вот только когда успела-то? Но ничего, я и сама все могу, — подумала Полина и тайком на кухню побежала, прихватив из комнаты заветный мешочек с травами, которые у старой цыганки на перчатки шелковые — подарок Модестовича — выменяла.

Варвара, судя по всему, уже давно встала — печку развела, да, видимо, сама вышла куда-то. И Полина тут же бросилась к плите, наплескав воды в горшочек и высыпав в него цыганское зелье.

Отвар уже загустел и остывал на столе перелитым в большую металлическую кружку, когда Полина спиной почувствовала чье-то присутствие. Она вздрогнула и схватилась за кочергу.

— Ты чего, Полюшка, уже и своих не узнаешь?

— Фу, черт! Карл Модестович! Напугал-то зачем? — Полина опустила кочергу и схватилась за сердце — оно так и рвалось из груди.

— Тебя искал. Проститься хотел.

— Как проститься? — растерялась Полина. — Обещали золотые горы, а теперь бросаете меня здесь, бежите…

— Дело приняло другой оборот. Возращение молодого Корфа все изменило.

— А я думала, вы никого не боитесь.

— Я и не боюсь. Но он слишком хитер, чтобы его обмануть, и слишком здоров, чтобы его извести! Он непременно докажет, что барон вернул деньги Долгорукому, и все! Понимаешь? Все! Всему конец! К тому же старик уже обнаружил недостачу. Нет, бежать мне надо.

— Вас, значит, и в тюрьму посадить могут?

— Могут и в тюрьму. Старый барон уже грозил исправнику на меня донести!

— Плохо дело, — упавшим голосом прошептала Полина.

— Хуже некуда. Напрасно я доверял Долгорукой. Ей-то что? Уехала к себе в поместье чаи гонять с Забалуевым. И нет ей до того никакого дела — в тюрьму меня упекут или вздернут…

— Вас, значит, в тюрьму, а я здесь одна останусь, с помоями возиться? — вскинулась Полина. — И Анна спокойненько главные роли будет играть да в Петербург разъезжать?!

— Надоело мне слушать про Анну! Я говорю о серьезных вещах!..

— Что это вы делаете на кухне? — с порога закричала на них неожиданно вернувшаяся Варвара. — Марш отсюда, и побыстрее! От вашего духа еда протухнет! Чего стоишь? Глухой, что ли?

— Ой, Варвара, смотри, договоришься ты у меня! — пригрозил Карл Модестович кухарке, напиравшей на него грудью.

— Сейчас сознание от страха потеряю и лицо вашего высокоблагородия кипяточком ошпарю! — издеваясь, заявила Варвара.

— Идиотка! — попятился управляющий, едва не придавив Полину, быстро прибиравшую со стола кружку с отваром.

— А командовать тебе уж больше не придется! Знаем мы про барское распоряжение! — продолжала Варвара.

И пока она препиралась с немцем, Полина побежала в комнату Анны. Сделав задуманное, она выглянула в окно — тихо ли на дворе, и вдруг увидела подъезжавшую карету с Никитой на облучке.

— Вернулась? Что-то быстро. Никак все в столице сорвалось, — обрадовалась Полина. — Вот я тебя сейчас встречу!

Анна и шагу еще ступить по дому не успела, как столкнулась со злорадно улыбающейся Полиной.

— Что так обратно поторопилась? Или провалилась в театре?

— Не до тебя мне сейчас, Полина, устала я с дороги, отдохнуть хочу, — Анна попыталась обойти ее.

— Я слыхала, барин совсем плох. Помрет, стало быть, скоро.

— Типун тебе на язык!

— Все там будем когда-нибудь. То-то твоя жизнь изменится, когда старый барон отойдет!

— А тебе не кажется, что твоя жизнь тоже может измениться, когда барон поправится? — уходя, бросила Анна.

— Мечтай, мечтай, — прошипела ей в спину Полина. — Будет тебе и театр, и светопреставление. Только бы подействовало!..

Но и в комнате не было Анне покоя — не успела она войти, как тут же в дверь просочился вездесущий Модестович.

— Я надеюсь, вы не очень устали по дороге из Петербурга в наши удаленные пенаты? — гадким тоном произнес он, по-кошачьи приближаясь к Анне.

— Карл Модестович, что вам здесь нужно?

— А дверь чего не заперла, раз не ждала никого?

— Немедленно уходите отсюда! — громким шепотом сказала Анна, боясь потревожить домашних.

— Ух, ты, глазищи какие! Попалась, так не дрожи!

— Я закричу!

— Кричи! У барона сердце слабое — его сейчас же и прихватит. Буду тебе благодарен. — Модестович схватил Анну в объятья.

— Если вы посмеете ко мне притронуться, Иван Иванович вас убьет. Пустите меня! — негромко взмолилась Анна.

— Отпущу, когда наскучишь! Так что будь-ка ты умницей, — управляющий прижал Анну к столу и стал целовать в шею.

Анна, сопротивляясь, нащупала рукой на столе бронзовую статуэтку Дианы-охотницы — подарок барона, и, что есть силы, ударила ею Модестовича по голове.

— Ах, ты, дрянь мерзкая! — управляющий занес руку для ответного удара, но тут ощутил, как кровь струйкой стекает по виску. — Вот ты как?! Тогда получай!

Модестович смел со стола все предметы, под руку ему попалась ваза с цветами. Управляющий схватил их, вознамерившись отхлестать букетом Анну по лицу, и вдруг почувствовал дурман и тошноту. Его закачало.

— Воздуху мне, воздуху… — Модестович, шатаясь, стал искать выхода. Анна бросилась ему помогать. — Отойди от меня, девка, убийца!

Оторопевшая Анна с ужасом смотрела, как управляющий, держась за стену, выбирается из ее комнаты. Господи, да не убила ли я его на самом деле! — перепугалась она и в отчаянии опустилась на стул.

А Модестовича, буквально кубарем скатившегося по лестнице, подобрала все та же Полина, неугомонно следившая в доме за всем и вся.

— Что это с вами, Карл Модестович? Вы никак пьяны! Да это же букет! — ужаснулась она, подбегая к управляющему и разглядев у него в руках букет из комнаты Анны.

— А? Что? — Карл Модестович непонимающе взглянул на Полину и рухнул на пол.

— Боже мой, какой идиот! Карл Модестович… Карл Модестович.., да вставайте же вы! Вставайте! — Полина принялась его поднимать. — Я вам сейчас водички свеженькой принесу.

— Боже мой! Что это было? Я как будто в обморок падал… — бормотал управляющий и время от времени встряхивал головой, словно пытаясь убедиться, что она все еще у него плечах.

— Лишились чувств, как кисейная барышня! — причитала Полина, подхватывая его под руки. — Идемте отсюда скорее, вставайте! Я вас к себе отведу, отлежитесь. Что вам сейчас по дому шастать, еще неровен час — барон увидит да поймет, что вы к Анне ходили.

— Голова раскалывается…

— Нечего было чужие цветы из чужих комнат таскать! — Полина вырвала букет из онемевших и скрюченных, словно замороженных пальцев управляющего — Цветы, а при чем тут цветы?! — снова непонимающе замотал головой Карл Модестович.

— При том, что нанюхались вы моего подарка Аннушке!

— А разве вы с ней такие подруги, что ты цветы ей носишь?

— Заладили — цветы, цветы… Надо было — вот и поставила! У вас, Карл Модестович, голова не тем занята! Подумайте лучше — что будет, когда барон поправится? Как выкручиваться-то станем?

— Не поправится! Ты же сама его видела. Губы синие, лицо белое. Умрет, — убежденно сказал управляющий. — И очень скоро!

— Карл Модестович, вы в Бога верите?

— Верю.

— Тогда молитесь, чтобы он действительно помер!..

* * *

— Лиза, я бы хотел поговорить с тобой наедине.

Лиза отчужденно посмотрела на брата, вошедшего в ее комнату, и покорно отложила свое занятье. Она перебирала вещи из наследного сундука — то, что должно было отойти ей после свадьбы от бабушки.

— Когда ты говорила Андрею Платоновичу, что выйдешь за него, я не услышал радости в твоем голосе.

— А чему радоваться, Андрей? Беда это моя, а не радость!.. Владимир разлюбил меня. Ты сказал, что он дрался на дуэли за честь другой женщины. Я-то мечтала, что мы всю жизнь будем вместе, что меня будут звать — Елизавета Петровна Корф. А теперь я стану Елизаветой Забалуевой!

— Андрей Платонович тебя любит… — скорее спросил, чем сказал Долгорукий.

— Я согласилась на этот брак, и будь что будет.

— Время лечит, Лизанька. Одни мечты сбываются, другие — нет. Выйдешь замуж, начнется совсем другая жизнь. И появятся другие мечты. Вот увидишь — ты снова научишься любить.

— Ты думаешь, можно научиться любить Забалуева?

— А ты взгляни на него непредвзято. Может быть, ты найдешь в нем достоинства, которых раньше не замечала. Конечно, этот брак не столь идеальный и романтичный, как ты мечтала, но…

— Андрюша! — Лиза подняла на брата глаза, полные слез. — Нельзя ли отложить свадьбу хотя бы ненадолго? Мне так тяжело сейчас!

— Я обязательно поговорю с маман, — растроганным тоном пообещал Андрей. — Я постараюсь убедить ее перенести свадьбу до лучших времен. Когда ты будешь готова.

— Спасибо! Ты единственный человек на всем белом свете, который меня понимает!

Андрей почувствовал прилив сентиментальности и нежно обнял сестру. В эту минуту она показалась ему такой беспомощной и несчастной.

— Я тотчас же пойду к маман, я сделаю все, что в моих силах!..

А Долгорукая тем временем опять совещалась в гостиной с Забалуевым. Андрей Платонович в свое имение уже почти не уезжал — он стал неотъемлемой частью домашнего интерьера Долгоруких и тенью княгини. И она была ему благодарна. После разговора с Корфами дело стало приобретать опасный оборот и требовало постоянного внимания и обсуждения стратегии и планов.

— Принесла его нелегкая! — шипела Мария Алексеевна по адресу младшего Корфа.

— Книги, Мария Алексеевна, — подпевал ей Забалуев. — Нужно срочно уладить вопрос с расходными книгами. А что, действительно, у вашего мужа в них может быть запись о выплате долга?

— Да, уж Петр Михайлович был педант, — покусывая губку, подтвердила княгиня. — Все записывал — мелочь какую-нибудь на шпильки девчонкам возьму, и ту запишет. Шагу нельзя было ступить, чтобы не занес в свои ненавистные реестры.

— Согласитесь, редкое качество для русского помещика, — оценил Забалуев.

— А хорошего-то что? Пользы-то что? Наживали, наживали добро на зависть соседям. А тратить — все экономили, экономили!.. Уж на вас одна надежда, Андрей Платонович — что вы на Лизе не будете экономить, как мой муженек на мне, — притворно всплакнула Долгорукая.

— Мария Алексеевна, дорогая! — возгорелся Забалуев. — Все брошу к ее ногам, если понадобится — лишь бы Лизанька была счастлива. Одного только боюсь… Вот мы завтра к Корфам на спектакль приглашены. Елизавета Петровна увидит, что Владимир на свободе. Как бы ее чувства к нему не вернулись с новой силой…

— Андрей Платонович, я уверена, что вы что-нибудь придумаете. Меня совершенно другое занимает — с книгами-то что делать?

— Да, вырвать к чертовой матери страницу эту проклятую! И дело с концом! С регистрационной книгой ведь так поступили. И ничего — сошло с рук.

— Говорю же вам, что муж был педант. Все записано в расходной книге по числам и страницы пронумерованы.

— А вот на это хитрость уже есть, старинная, народная… — Забалуев не успел закончить фразу — в гостиную решительным шагом вошел Андрей.

— Маман, есть серьезные причины отложить свадьбу.

— Отложить свадьбу? С какой стати?!

— Я сейчас говорил с Лизой, и я очень беспокоюсь за нее. Все произошедшее стало для сестры большим потрясением. И я полагаю, мы должны уважать ее чувства. Лизе нужно время, чтобы смириться с тем, что Владимир никогда не станет ее мужем.

— А я предполагаю, что со свадьбой, наоборот, следует поторопиться, — вмешался Забалуев.

— Отчего же?

— Елизавете Петровне вредно надолго погружаться в грустные мысли и воспоминания — возникнет опасность, что она никогда больше не сможет испытать счастья.

— Лечит только время… — возразил Андрей.

— Глупости! Со временем переживания не уходят, а боль лишь усиливается. Поверьте, я желаю Елизавете Петровне счастья и не позволю ей мучаться в одиночестве! Я ее такой любовью окружу, вы представить себе не можете!

— И вы готовы поклясться, что сделаете ее счастливой? — с сомнением спросил Андрей.

— Естественно, клянусь! Однако, Андрей Петрович, если вы полагаете, что я — неподходящая партия для вашей сестрицы, я, конечно, уйду в сторону…

— Нет! — вскричала Долгорукая.

— Мария Алексеевна, — остановил ее Забалуев, — решение должен принять ваш сын.

— Хорошо, — кивнул Андрей, — пусть будет так. Вы женитесь на Лизе, но о дате свадьбы я скажу сам. И еще одно… Маман, я слышал, вы собираетесь к барону на спектакль? Насколько я понимаю, у вас сейчас с ним тяжба…

— Мы идем смотреть спектакль, а не судиться с ними, — всплеснула руками Долгорукая. — Иван Иванович еще загодя прислал приглашения всем соседям. И Андрей Платонович тоже его получил.

— Да, да, — закивал Забалуев.

— Что ж, если так…

— Послушай, Андрэ, я не настолько кровожадна, как может рисовать тебе твое воображение, — Долгорукая улыбнулась одной из своих самых обворожительных и сладких улыбок. — Дела делами, а нарушать правила приличия — ни за что! Мы же все-таки с Корфами соседи. Я сама поеду к барону пораньше, справлюсь о его здоровье. Ты же знаешь — хотя и денежки врозь, а дружба всегда остается дружбой.

— Твои бы устами, маменька… — Андрей слегка поклонился матери и вышел из гостиной, чтобы сообщить Лизе о достигнутой договоренности.

Лиза ждала его с нетерпением и вместе с тем в успехе этого заступничества сомневалась. Андрей уже давно жил в Петербурге отдельно, в загородном имении бывал редко, а, когда приезжал, то княгиня всегда была к нему так почтительна и с таким уважением преподносила всем его статус, представляя за главу семейства, что Андрей с легкостью принимал ее тонкую игру за действительность. Лиза же маменьку хорошо изучила и понимала, кто настоящий хозяин в этом доме и кто распоряжается ее судьбой и будущим. И, несмотря на всю усталость и обиду за разрушенные мечты, ей очень хотелось досадить маменьке, и она придумала одеть к выходу одно из своих старых платьев, давно висевших в дальнем углу гардероба.

— Ты с ума сошла? — растерялась Соня, которая зашла к сестре в тот момент, когда Лиза примеряла знакомое платье. — Это же с похорон отца, маменька будет расстроена.

— Буду рада, — ничуть не смутилась Лиза. — Если у меня траур, так пусть его почувствуют все.

— Хочешь навлечь на себя беду?

— Все беды уже пришли, Соня. Владимир меня предал, моим мужем станет омерзительный старик, маменька равнодушна к моим страданиям… Как ты думаешь, какая шляпка больше подойдет к этому платью?

— Вот эта, — машинально выбрала Соня.

— Пожалуй, ты права, — Лиза примерила шляпку и посмотрелась в зеркало. — Андрей обещал мне уговорить маман отложить свадьбу до того момента, когда я буду готова. А, быть может, я никогда не буду готова — и тогда мне вообще не придется выходить замуж за этого сатира!

— Андрюша сможет повлиять на маман. Он — единственный, к чьему мнению она прислушивается.

— Какая ты еще маленькая, Соня, — с грустью покачала головой Лиза. — Но дай-то Бог!..

— Лиза, можно к тебе? — Андрей снова появился на пороге ее комнаты. — Я сейчас говорил с Андреем Платоновичем…

— И он убедил тебя не откладывать свадьбу, ведь так? — поняла Лиза.

— Он не пытался меня ни в чем убедить. Я сам понял, ты должна выйти за него замуж. Андрей Платонович будет заботиться о тебе, Лиза. Он сумеет сделать тебя счастливой.

— А я думала, что ты меня защитишь!

— От кого и от чего тебя защищать? От родной матери? От мужчины, который тебя любит? От новой, самостоятельной жизни? Лиза, открой глаза! Все желают тебе только счастья. Неужели ты сама этого не понимаешь?

— У меня уже нет желания понимать что-либо из того, что мне предлагают, — потускнела Лиза. — Лучше займемся нарядами, маман говорила, что это ее всегда отвлекало от грустных мыслей.

Андрей пожал плечами — он по-настоящему расстроился. Вся эта история с Владимиром была и ему неприятна. Впервые Андрей устыдился за свое поведение — все это время он вел себя, как настоящий эгоист. Андрей с удовольствием принял участие в судьбе друга, став его секундантом, взяв на себя поручение от Владимира к отцу, но, только приехав в имение и увидев несчастные глаза сестры, начал понимать, кто более всего пострадал в этой истории, казавшейся ему сугубо мужским делом.

Андрей приятельствовал с Корфом, но Владимир все же всегда оставался достаточно закрытым даже для близких людей. Андрей знал, что особой душевности не было и между самими Корфами, и поэтому никак не мог предположить, что Лиза будет когда-либо испытывать к своенравному и порой заносчивому Владимиру столь глубокие, искренние чувства. Договор об их женитьбе между своим отцом и старым бароном он воспринимал, как само собой разумеющееся, и не считал, что в этом для Лизы есть нечто большее, чем просто приятные обязательства, основанные на соседстве и добром знакомстве их семей.

Любовь Лизы к Владимиру стала для Андрея открытием и причиной серьезных переживаний, о которых он с сестрой даже не заговаривал. Андрей чувствовал свою вину перед ней и стал принимать активное участие в судьбе Лизы — и из сострадания, и из желания искупить свое прежнее равнодушие. И, даже если Андрей и не верил во всем Забалуеву, — он хотел ему верить и был бы рад скорейшему венчанию Лизы, чтобы она могла утешиться в своем горе, которое он до сих пор не принимал всерьез.

— Не желаете полюбопытствовать на наших красавиц? — отвлекла его от грустных дум Татьяна.

Она несла в комнату к Лизе отглаженные платья, которые девушки, предполагалось, должны надеть к спектаклю у Корфов.

— Как ты думаешь, Таня, она успокоится? — спросил Андрей.

— Не могу сказать, что Мария Алексеевна женщина злопамятная, но память у нее крепкая.

— Да нет же, я о Лизе.

— Обещать не стану — уж больно Лизавета Петровна по Владимиру Ивановичу убивалась. И гадала, и письма порывалась писать. Стихи, что он ей подарил, наизусть знала.

— Проглядел я сестру, Татьяна, — развел руками Андрей. — Не успел понять, когда она выросла и обрела способность на серьезные чувства.

— А много ли вы вокруг себя замечаете?

— Что ты хочешь этим сказать? — не понял Андрей.

— Ничего, барин, — Татьяна отвела глаза в сторону и позвала еще раз:

— Мы сейчас примеряемся, вы поднимитесь, скажите слово — хороши ли девушки получились. Я так старалась — кружева крахмалила, юбки поддувала.

— Приду, — кивнул Андрей. — Через пять минут. Переодевшись для вечера, Андрей снова зашел в комнату Лизы. Татьяна уже одела обеих сестер. Соня в новом платье крутилась перед зеркалом, любуясь на себя то справа налево, то наоборот. Татьяна не успевала поправлять складки буфов на рукавах и ленточки в бантах.

— Сонечка! В этом наряде ты станешь сенсацией сегодняшнего вечера! От женихов скоро отбоя не станет, будешь выбирать! — рассыпался Андрей в комплиментах.

— Неужели сама? Или вы с маменькой все-таки возьметесь сделать это за меня?

— Ты не все понимаешь Соня… — Андрей замялся, он не привык говорить о любви вслух, тем более с маленькой Соней.

— Продолжай, продолжай!

— Видишь ли, в браке главное — любовь. И, если нет взаимной, то порой и одной любви хватает на двоих, если она сильная. А Забалуев любит Лизу. Он весьма достойный и богатый человек.

— Мне кажется, ты сам себя уговариваешь, что ничего страшного не происходит!

— А мне кажется, ты слишком молода, чтобы всех судить!

— А если он обидит ее?

— Если хотя бы один волосок упадет с головы Лизы, Забалуев будет иметь дело со мной!

— Туго затянула, — громко сказала Лиза Татьяне, обвязывающей ее талию широким атласным поясом.

Андрей сразу почувствовал себя неловко — он опять принялся решать судьбу сестры, как будто мечтал поскорее избавиться от того неудобства, которое создала для нее неверность Владимира.

— Ничего, Лизавета Петровна, — оптимистично сказала Татьяна. — Кавалеры любят тонкую талию. Так что терпите.

— Какие кавалеры! Я замуж выхожу.

— Замужним женщинам внимание намного важнее, чем девицам!

— Глупости говоришь! Замуж выходят, чтобы мужа любить, а не для того, чтобы с другими кокетничать.

— А коли муж староват и скучноват? Как же тогда без кавалеров?

— Ужасно не то, что Андрей Платонович стар. И пожилого человека можно полюбить всей душой… Ужасно то, что кроме отвращения я к нему ничего не испытываю.

— Лизонька, смотри, какую я тебе шляпку выбрала, — вмешалась в их разговор Соня. — Мне кажется, она чудесно подойдет к твоему платью.

— Лизонька, ты прекрасна сегодня! — поддержал ее Андрей. — Лиза…Ты не разговариваешь со мной?

— Ты обещал, что я не выйду за Андрея Платоновича!

— Я обещал, что отложу свадьбу до тех пор, пока ты не будешь готова!

— Боже мой, как я была глупа! Ждала его, надеялась на что-то… А он дрался на дуэли из-за другой женщины! Сонечка, ты права во всем. Владимир никогда не любил меня!

— А вот Андрей Платонович… — начал Андрей.

— Да я скорее в монастырь уйду — там мне будет спокойно!

— Что за глупости, Лиза… Ты всегда засыпаешь во время проповедей. У тебя нет причин стать монахиней.

— Но у меня нет и причин выходить замуж! — поддела брата Лиза. — Лучше я стану невестой нашего Спасителя.

— Мне кажется, даже у него не хватило бы на тебя терпения… Прости мне, Господи! Все! Пора ехать к Корфам. Спектакль отвлечет тебя от грустных мыслей.

— Идите вперед, я вас догоню. Мне нужно еще кое-что сделать…

— Лиза…

— Я не опоздаю, честное слово.

Дождавшись, когда останется одна, Лиза подошла к столу. Она вынула из шкатулки старые письма Владимира к ней, взяла в руки подаренный им перед отъездом томик стихов Дениса Давыдова.

«Моя дорогая Лиза, читай эти стихи и всегда думай обо мне. С любовью, Владимир»…

Лиза быстро захлопнула книгу и вместе с пачкой писем, перевязанной шелковой сиреневой ленточкой — ее любимый цвет! — бросила в камин. Огонь обрадовался этому нежданному подарку, обнял душистые конверты и подлез под кожаный переплет книги. Лиза не выдержала и зарыдала.

Вдоволь наплакавшись и попрощавшись с мечтами, она утерла слезы и медленно вышла из комнаты. На улице ее встретил раздраженный Забалуев.

— Елизавета Петровна, сколько вас можно ждать! Уже и Андрей Петрович с Соней уехали, а Мария Алексеевна и того раньше, и спектакль вот-вот начнется!

— Простите, мне нужно было кое-что сделать, — тихо ответила на его упреки Лиза.

— Меня не интересует, что вам нужно было! Вы должны делать то, что вам велят! Не надо ставить меня в неловкое положение!

— Прошу заметить, сударь, что вы мне пока что не муж. Поэтому извольте разговаривать со мной в другом тоне.

— Я буду разговаривать с вами в том тоне, которого вы заслуживаете! — прервал ее Забалуев, пребольно схватив за локоть жесткими пальцами.

— Тогда я с вами отказываюсь разговаривать! Не смейте меня трогать! Никогда! Ах!..

Лиза не успела отвернуться — Забалуев ударил ее по лицу.

— Да как вы смеете! — воскликнула Лиза и, окинув Забалуева полным ненависти взглядом, бросилась прочь со двора.

— Лиза! Лизавета Петровна! — услышал Забалуев окрик Татьяны, побежавшей за ней следом.

«Все видела, подлая, донесет, как пить дать донесет, — понял Забалуев, — но я с тобой потом разберусь, а сейчас надо спешить — как бы самое интересное не пропустить!»

Забалуев сел в коляску и велел гнать к Корфам — да побыстрее!

* * *

А в имении уже принимали гостей. Барон устроил вечер с размахом. В саду за дворцом вдоль центральной прогулочной аллеи, присыпанной гравием и украшенной рядами античных скульптур, были расставлены витые скамейки, где восседала приглашенная уездная знать и в ожидании начала спектакля слушала концерт в исполнении камерного оркестра корфовских крепостных. Между гостями ходили слуги в ливреях на французский манер и разносили шампанское. Зеленые лужайки, освещенные по-старинному — рожками, казались шелковистым ковром, на котором резвились два-три прелестных пуделька, сопровождавшие своих хозяек.

Двери в зал еще не открывали, и поэтому Владимир Корф был слегка удивлен, увидев в коридоре, а не на улице, среди других гостей, княгиню Долгорукую.

— Какой сюрприз! — церемонно раскланялся с нею Владимир. — Вы пришли сказать моему отцу, что решили не отнимать у него поместье?

— Ваш отец пригласил нас на спектакль, — княгиня сделала вид, что насмешки не поняла. — Надеюсь, сударь, вы не думаете отменять его приглашение?

— Отнюдь. Я буду рад провести этот вечер с вами и вашими дочерьми. К тому же, полагаю, раз отец пригласил вас, значит, инцидент исчерпан?

— Приглашение было сделано загодя.

— Стало быть, тяжба продолжается?

— Да, — твердо сказала Долгорукая.

— Сожалею, весьма сожалею. Что еще неприятного вы можете мне рассказать? — Владимир старался держать иронично, что обычно давало ему чувство превосходства над этой напыщенной дамой с замашками сноба.

— Да, вот вам еще одна новость. Давеча состоялась помолвка моей дочери Елизаветы с Андреем Платоновичем Забалуевым, предводителем уездного дворянства.

— Мои искренние поздравления, княгиня! Весьма рад за вас, — даже если Корф и удивился, то виду не подал и тона не изменил.

— За меня? — не поняла Долгорукая.

— Конечно! Насколько мне известно, господин Забалуев — богатый и влиятельный человек. Его женитьба на вашей дочери — несомненная для вас удача. Поздравляю!

— Однако… — растерялась от его спокойствия княгиня. — Я думала, вы имели намерение сами жениться на Лизавете.

— Лиза — ангел, она заслуживает лучшего мужа, чем я.

— Не могу с вами не согласиться.

— Тогда, может быть, выпьем за грядущую свадьбу и здоровье молодых?

— Если вы настаиваете…

— Еще как настаиваю, Мария Алексеевна! Настаиваю и готов сопроводить вас в библиотеку — устал от шампанского, а там у отца всегда есть про запас что-нибудь особенное. Прошу!

Но, как оказалось, напитки господина Корфа привлекали не только Владимира и гостей вечера. Войдя в библиотеку прежде всех, барон застал у винного столика своего управляющего. Бывшего управляющего.

— Что ты здесь делаешь? Я тебя уволил!

— Господин барон, я… — вздрогнул Шуллер и быстро поставил на столик графинчик с бренди. Карл Модестович давно пристрастился к этому редкому в здешних местах напитку и всегда подкреплял боевой дух одной-двумя рюмочками в отсутствие барона. — Я еще не закончил все дела.

— Какие дела? У тебя нет дел в моем поместье! Пошел вон отсюда, если не хочешь, чтобы тебя тут же и арестовали!

— Иван Иванович, а вы не забыли, что мне полагается расчет? — нагло заявил Шуллер, бочком двигаясь к выходу.

— Расчет?! После всего содеянного ты еще имеешь наглость говорить о расчете? Тебе мало того, что ты у меня украл?

— Я ничего не крал!

— Вон отсюда! Иначе позову исправника, и позабочусь о том, чтобы тебя не выпускали из тюрьмы как можно дольше!

— Воля ваша! — пробормотал Модестович, прикрываясь дверью. — Но, будьте уверены, что ваши беды на этом не закончатся! Auf Wiedersehen, Herr Korf!

— Auf Wiedersehen, Herr Schuller!

— Прошу вас, княгиня! — учтиво сказал Владимир, пропуская вперед Долгорукую. — Отец… Я не ошибся, это ваш бывший управляющий? Что ему надо здесь?

— Он заблудился. Мария Алексеевна, — барон поклонился Долгорукой. — Я признателен вам за то, что откликнулись на мое приглашение.

— Искусство требует жертв, — глубокомысленно изрекла та.

— Простите, едва не опоздал! — раздался тут же голос запыхавшегося Забалуева.

— Господин Забалуев! — обернулся к нему Владимир. — Вы один? А где же ваша невеста?

— Елизавета Петровна не приедет.

— Почему?

— Она плохо себя чувствует, — уклончиво ответил Забалуев.

— С утра была здорова, — удивилась Долгорукая и добавила. — Впрочем, это к лучшему.

— Полностью с вами согласен, — кивнул Забалуев.

— Но это не помешает мне поздравить вас с помолвкой! — надменно сказал Владимир. — Нам следует поднять бокалы за счастливую пару.

— Да-да! — поддержал его барон. — И, кроме того я предлагаю на этот вечер забыть о разногласиях. В память о былой дружбе наших семей.

— Это было давно, — недобро скривилась Долгорукая.

— Так давайте притворимся, что мы все еще друзья. Хотя бы на этот вечер, — улыбнулся барон.

— Пусть будет так, — согласилась княгиня.

— Вот и славно! Пора поднять бокалы! Сударыня, что вы предпочитаете? Бургундское, шабли, а может, бренди?

— Пожалуй, бургундского.

— Мне тоже.

— И я, пожалуй, тоже выпью бургундского, — решил Владимир. — Вам, отец?

— Бренди, как обычно. Господа! Я поднимаю этот бокал за здоровье господина Забалуева и его невесты, очаровательной Елизаветы Петровны.

— И за успех сегодняшнего спектакля, дражайший Иван Иванович! За вас! — ответно поднял свой бокал Забалуев.

Потом все направились в театр. Большинство гостей уже сидели в своих ложах на балконе, полукругом опоясывающем партер, где были расставлены декорации, весьма достоверно изображавшие улочки Вероны.

Ложа Корфа — первая слева от партера. Проходя на свое место, барон негромко сказал сыну:

— Не ожидал тебя здесь увидеть.

— А я так просто горю желанием увидеть ту, ради которой вы готовы лишить наследства родного сына.

— Она делает меня счастливым.

— И вы полагаете, что этого достаточно, чтобы переписать завещание в ее пользу?

— Да.

— Признаться, я надеялся, что решение было принято в запале, и что вы передумаете…

— Я не передумал, — тон барона был настолько категоричен, что Владимир решил более эту тему не развивать.

Он сел в кресло чуть позади отца и весь обратился в слух. На сцене заговорили о Джульетте — леди Капулетти и кормилица.

— Кормилица…Скорее, где Джульетта?

— Клянусь былой невинностью, звала. Джульетта, где ты? Что за непоседа! Куда девалась ярочка моя?..

А «Джульетта» готовилась к выходу. Анна очень волновалась. Утром после возвращения из Петербурга она пришла проведать старого Корфа и призналась ему, что прослушивание не состоялось. Анна умолчала об истинных причинах, помешавших состояться ее встрече с Оболенским. Она сослалась на скверные столичные дороги и боялась поднять на барона глаза. Но Иван Иванович принял ее сдержанность за усталость и переживание. И Анна действительно чувствовала себя неловко — барон так надеялся на эту встречу, которая, наверное, состоялась бы, если бы…

Если бы они с Михаилом не увлеклись репетицией… Если бы не смотрели друг другу так долго и нежно в глаза, если бы не это неожиданное объятие и поцелуй… Их первый поцелуй…

— Не переживай, милая, — ласково сказал ей Корф. — Сыграешь сегодня Джульетту, а я приглашу Сергея Степановича к нам. Уверен, он с удовольствием приедет на пару дней — проветриться от суеты столичной жизни и посмотреть на тебя.

И вот теперь Анна мечтала только об одном — сыграть так, чтобы доставить Корфу радость своим искусством. Она обожала своего покровителя и преклонялась перед ним. Анна ничего не замечала вокруг себя. Там впереди горели огни рампы, от которых всегда в первый миг останавливалось сердце и в теле появлялась странная легкость, как будто душа освобождалась от своей оболочки и становилась твоим ангелом, и вела тебя за собой — туда, где свет сцены и тишина зрительного зала.

Анна не видела, как Полина прокралась к веревочным тросам, поддерживающим кулисные противовесы — мешки с песком. Как она глубоко надрезала канат, и он хрустнул. Анна даже не слышала звука упавшего за ее спиной мешка — Никита, игравший Бенволио, успел вытолкнуть ее на сцену.

— Что вы хотели? — произнесла она свою первую реплику.

— Тебя зовет мамаша, — ответила ей по тексту кормилица-Варвара.

Анна не видела, как на финальной сцене в зал вошел Репнин. Она почти не слышала криков «Браво!» Но она обратила свое счастливое лицо к барону и с ужасом поняла, что он медленно сползает с кресла, и лицо его исковеркано страшной болью, а Владимир кричит безумным голосом:

— Да помогите же кто-нибудь! Отцу плохо! Доктора! Ради Бога, ради Бога! Быстрее! — Владимир склонился над отцом и попытался приподнять его.

Но тело барона как-то неожиданно отяжелело и стало неподъемным. Его лицо побагровело, рот свело судорогой.

Гости растерянно молчали, замерев на своих местах, а по балкону побежал человек, сидевший в третьем ряду в ложе с противоположной стороны, — доктор Штерн.

— Отец, что с вами? Папа, вы слышите меня? Доктор Штерн, доктор Штерн! Ради Бога, ради Бога, быстрее! Папа! Папа!

— Позовите слуг, — велел доктор Штерн, наконец, оказавшийся рядом. — Понадобятся два человека — мы должны осторожно перенести барона.

— Я сам отнесу отца, — Владимир хотел оттеснить доктора, но тот властным движением руки остановил его.

— Мы должны быть очень осторожны. Один вы не справитесь, Владимир. Позовите слуг!

Но на помощь уже бежали Никита и Григорий. По команде Штерна они подняли барона, стараясь держать его голову выше тела, и плавно понесли из зала в жилую часть особняка.

— Никита! Не спеши! Полегче, Григорий! — умолял их Владимир.

— Что с ним? Это сердечный приступ? — враз охрипшим и каким-то чужим голосом спросила Анна, когда доктор Штерн проходил мимо нее.

— Сейчас я ничего не могу сказать. Мне нужно осмотреть его в более спокойной обстановке.

— Можно я пойду с вами?

— Оставайтесь здесь! — отрезал услышавший ее Владимир.

— Я умоляю вас, можно я буду с ним?! — настаивала Анна. — Я могу помочь!

— Ты можешь помочь только одним — не мешай нам!

— Успокойтесь, господа! — доктор Штерн веско положил Владимиру руку на плечо. — Никто не войдет к барону, пока я его не осмотрю.

Когда барона вынесли из зала, озадаченные и встревоженные гости начали расходиться. И их уход скорее напоминал бегство — в полной тишине, оглядываясь по сторонам и с заметной поспешностью.

— Аня… — позвал Ренин.

— Миша! Ты.., вы здесь!.. Как, почему?!

— Вам надо успокоиться, — Репнин взял Анну под руку — Давайте уйдем отсюда. Мы подождем в библиотеке.

Барона между тем отнесли в спальню. Штерн велел открыть окно, и свежий вечерний воздух возымел свое благотворное действие — барон открыл глаза.

— Что со мной? — слабым, бесцветным голосом спросил он.

— Похоже, у вас опять сердечный приступ, — сказал Штерн, с трудом нащупывая точку пульса на его руке. — Хотя я до конца не уверен. Очень странные симптомы.

— Бог с ними, с симптомами… Володя… Где Володя?

— Володя ждет в кабинете. Примите лекарство, Иван Иванович. Вам нужен покой.

— Илья Петрович, не лукавь, — закашлялся барон. — У меня впереди — целая вечность покоя. Позови Володю. Я должен поговорить с ним.

— Потом.

— Потом будет поздно. Ты же знаешь. Я должен поговорить с сыном.

Штерн покачал головой, но не решился перечить умирающему. Он вышел и вызвал из кабинета Владимира.

— Как он? — бросился к нему тот.

— Отец хочет вас видеть.

— Он так плох?

— Владимир, не спрашивайте меня ни о чем. Но вам, я думаю, стоит поторопиться.

После этих слов лицо Владимира побелело, и он опрометью бросился прочь из кабинета.

— Отец! — Корф упал на колени перед постелью, на которую возложили отца, и замер, боясь посмотреть на него.

— Володя… Ты вдруг оробел? Еще утром помнится, дерзил мне.

— Я должен был держать себя в руках, прости меня.

— Я в молодости тоже был вспыльчив и упрям… — барон слабой рукой указал на стену напротив постели.

— Мои медали… — разглядел Владимир.

— Ты удивлен? А ведь я храню…Трофейное оружие на стене — все, что ты мне присылал.

— Я хотел, чтобы ты всегда гордился мной!

— А я всегда гордился тобой. Жаль, что редко говорил тебе об этом. Мы оба с тобой умеем скрывать свои чувства, не правда ли?

— Почему нам понадобилось столько лет, чтобы сказать друг другу эти слова, папа?

— Володя, лет десять назад я пытался поговорить с тобой о том, что было очень важным для меня. Но именно в тот день ты изрезал мое любимое кресло ножом для бумаги! Ты помнишь это, негодный мальчишка? А потом два часа стоял в углу, обиженный на весь свет!

Владимир улыбнулся сквозь слезы.

— Вот видишь, а я уже начал забывать, как это прекрасно — посмеяться вместе с сыном. Помни об этом, когда меня не станет. И — Анну, Анну позови!..

Владимир хотел ответить, но понял, что отец снова потерял сознание и выбежал из спальной звать доктора.

Штерн разговаривал в библиотеке с Анной.

— Илья Петрович, как он?

— Мне жаль огорчать вас…

— Но что с ним?

— Я еще пока не готов поставить окончательный диагноз. Странные шумы в сердце и легких, ритм неровный, одышка слишком сильная, спазмы… Нет, я не готов сказать вам что-то определенное, я прежде никогда с подобным не сталкивался… — покачал головой Штерн.

— Но ведь он поправится?

— Я.., не знаю.

— Анна! — Репнин едва успел подхватить ее под руки. — Илья Петрович!

— Дайте ей выпить. У барона всегда был прекрасный бренди, — тихо сказал доктор. — Да и нам двоим налейте — не помешает.

Репнин тотчас бросился наливать — глоток Анне, чуть больше в бокалы для себя и Штерна.

— Пейте, дитя мое… — ласково попросил Штерн Анну. — Это вас успокоит.

Но выпить не успели — в библиотеку вбежал Владимир.

— Скорее, доктор! Отцу хуже… — Владимир повернулся уйти за доктором, но потом вспомнил и обернулся к Анне. — Он звал тебя. Я не мог не сказать…

Когда Анна вошла в спальню Корфа, барону снова, кажется, полегчало.

— Иван Иванович… — Анна присела к нему на кровать и припала к его руке.

— Чего ты испугалась? Не видела, как люди кашляют? Я — старый солдат, бывал в переплетах и похуже.

— Доктор говорит другое.

— К черту доктора:.. Не будем о моей болезни. Мне уже лучше.

— В самом деле?!

— Аннушка, я должен тебе сказать — как ты была хороша сегодня на сцене! Как блестели твои глаза… Вот настоящее лекарство для меня. Ты станешь великой актрисой! Тебя ждут лучшие подмостки мира… Джульетта…Офелия… Сколько прекрасных ролей ты сыграешь…

— Не стоит сейчас об этом!

— Стоит! Ты стоишь этого! Тебя будут осыпать цветами. Представь только — роскошные букеты, поклонники… Ах, сколько у тебя будет поклонников! С твоим талантом и красотой!

— Мне толпы щеголей ни к чему. Когда вы на меня смотрите из зала, ей-Богу, мне хочется играть во сто крат лучше. Только для вас.

— Скоро ты будешь думать совсем по-другому. Почувствуешь успех, обожание публики, вкус славы… Все изменится.

— Всем, что у меня есть, и всем, что у меня будет, я обязана только вам, дядюшка. Это не изменится никогда. Помните, вы говорили, что мечтаете увидеть Европу по-настоящему, а не из седла старой военной клячи? Иван Иванович! Скоро и ваша мечта исполнится, когда мы будем с труппой путешествовать по разным странам! Вы будете сидеть на самых лучших местах, в самых лучших театрах Европы. И я всегда буду искать глазами среди зрителей ваше лицо. И всегда буду играть для вас, прежде всего — для вас.

— Конечно, моя девочка. А я всегда буду радоваться твоему успеху… Я всегда буду рядом с тобой. Где бы ты ни была… Володя, — барон обвел глазами спальню. Владимир тут же подошел к отцу. — Обещай при Анне, что не оставишь… Что позаботишься о ней… Освободи ее. Володя, обещай мне! Обещай… Рука барона, которую держал Владимир, вдруг упала. Доктор Штерн тут же подхватил ее и снова попытался нащупать пульс. Потом он приложил трубочку к груди Корфа, приоткрыл веки, проверяя подвижность глазного яблока. И, наконец, поднес ко рту барона небольшое зеркальце. Последовательно и очень серьезно проделав все эти манипуляции, доктор Штерн, наконец, повернулся к Владимиру и тихо сказал:

— Иван Иванович умер…

— Нет! Нет!!! — закричала Анна и лишилась чувств.

Глава 3 Яд

Доктор Штерн и Анна вышли из спальной барона — Владимир попросил дать ему возможность остаться с отцом наедине. Доктор предложил Анне руку. Девушка была настолько потрясена произошедшим, что, казалось, ничего не замечала вокруг себя и оцепенела от пережитого горя.

— Я провожу вас в библиотеку, — мягко сказал Штерн, и Анна слабо кивнулаему. — Мужайтесь, дитя мое, ибо вам надо беречь силы для официальной церемонии. И помните — барон смотрит на нас с небес, а он, думаю, хотел бы видеть вас счастливой.

— Как я могу быть счастлива, если его больше нет?!

— Душа не умирает — мы, медики, лишь свидетели ее освобождения от земных горестей и телесных недугов. Сохраните память о бароне в своем сердце, и вы увидите, что он не оставит вас своей заботой.

— Я никогда не забуду его!..

— Аня! — подбежал к ним Репнин.

Он не смог усидеть на месте. Михаил почувствовал — что-то случилось, непоправимое и трагическое. Он бросился из библиотеки в спальную барона, но, не сделав и нескольких шагов, столкнулся в коридоре с Анной и Доктором.

— Он умер… — прошептала Анна.

— Я понимаю, это огромная потеря для вас, — с вежливым состраданием проговорил Репнин после паузы, которую посчитал достаточной для выражения должного соболезнования.

— Нет, вы не понимаете, вы просто не знаете, что это был за человек! — срывающимся от волнения голосом воскликнула Анна.

— Дорогая, — спокойно, но требовательно сказал доктор Штерн, — вы слишком встревожены и нервны сейчас, чтобы обсуждать случившееся. Господин Репнин, буду вам признателен, если вы отведете Анну в библиотеку и побудете с ней до моего возвращения. Меня тревожат кое-какие неясности, и я хотел бы проверить свои сомнения… Да, и я настоятельно рекомендую выпить что-нибудь крепкое — это поможет снять напряжение.

— Конечно, доктор, — кивнул Репнин уходящему Штерну и обернулся к Анне. — Умоляю вас, доверьтесь мне — обопритесь на мою руку и позвольте оберегать вас в эту скорбную минуту.

Анна покорно заняла место подле него, и они медленно направились в библиотеку.

— Вы хотели рассказать мне о бароне…

— Он был добрым, щедрым, благородным. Он был учителем и отцом, вместе со мной радовался и горевал. Господи, как же мне все это вам объяснить?!

Репнин открыл дверь в библиотеку и пропустил Анну вперед. Она подошла к столику, где лежал недочитанный бароном томик — исторические хроники Тацита.

— Книга… Это его любимая книга, — улыбнулась Анна сквозь слезы. — Когда ему было грустно, он перечитывал ее. А вот это его любимая трубка. Я помню ее с детства. Возьмите, рассмотрите ее, почувствуйте ее тепло.

Какая-то тень за их спинами метнулась к двери.

— Кто здесь? — крикнул Репнин и преградил неизвестному выход из библиотеки. — Немедленно покажитесь и представьтесь, иначе я позову слуг, и вам не поздоровится!

Из темноты за шкафом вышел Шуллер. Вид у него был самоуверенный и вороватый одновременно.

— Карл Модестович? — нахмурилась Анна. — Что вы здесь делаете? Иван Иванович уволил вас!

— Зашел попрощаться. Слишком много воспоминаний связано с этим домом. А то, что меня уволили, — так это досадное недоразумение, легкая путаница. Я пойду, пожалуй. Пора.

— А это что? Еще одно досадное недоразумение? — остановил его Репнин.

Управляющий что-то прятал за спиной — оказалось, графинчик с бренди.

— Это? Ах, бренди! Я был в театре, а фройляйн Анна так очаровательно играла Джульетту…

— И вы, конечно, не могли уехать, не выпив за ее успех? — съязвил Репнин.

— Да-да, конечно! — ничуть не смущаясь, подтвердил управляющий. — Анна, безусловно, достойна того, чтобы в ее честь произнести тост. Но я побежал за графином не поэтому — я видел, что барину сделалось дурно, а глоток бренди ему обычно помогает.

— Вы опоздали. Барон больше не нуждается в ваших услугах.

— Значит, я могу идти? Благодарю…Сударыня…

— Господин управляющий!

— Чего изволите?

— Верните графин на место, — строго напомнил ему Репнин.

— Ужасный день! — словно спохватился Модестович и с величайшей предосторожностью водрузил похищенное на винный столик. Потом он деланно раскланялся и вышел.

— Вам не кажется, что для управляющего этот человек немного распущен? — обратился Репнин к Анне.

— Карл Модестович вообще отличается бесцеремонностью.

— Это ужасно! Его хозяин еще не остыл, а он уже бросился подбираться к тому, что плохо лежит. Бренди! Очень кстати, выпейте — доктор рекомендовал.

— Иван Иванович любил бренди и всегда перед обедом выпивал чуть-чуть для бодрости и здоровья. Никто не знал в нем толк так, как он, — Анна взяла со столика оставленный ею раньше бокал с бренди.

— Стойте! — Репнин вдруг бросился к ней и выбил бокал у Анны из рук. Тонкое стекло, упав, разбилось вдребезги, ковер тут же впитал напиток, и странный, терпкий аромат закружил по комнате. Анна с недоумением взглянула на Михаила, и он поспешил объясниться:

— Простите! Я не хотел сделать вам больно! Но, когда вы взяли бокал, я заметил нечто…

— Господа, я хотел пожелать вам спокойной ночи, — в библиотеку вернулся доктор Штерн. — Впрочем, теперь уже — доброго утра, если вообще новый день сможет принести успокоение в вашем горе. Но я желаю этого всем сердцем. Странно, чем это пахнет?

— Именно об этом я и хотел с вами переговорить прежде, чем вы уедете. Анна собиралась выпить бренди, как вы советовали, но я заметил осадок в бокале. Я попытался остановить ее, и бокал упал.

— Барон всегда заказывал самый лучший бренди, его везли специально из Петербурга… — растерянно сказала Анна.

— Непонятно, — доктор Штерн взял графинчик со стола, открыл его и понюхал. — Запах, совершенно не свойственный этому напитку!

— Я не любитель, а тем более — не знаток бренди, — развел руками Репнин. — Но, доктор, вы думаете то же, что и я?

— Я не исключаю, что в бренди был подмешан яд. И это в корне меняет дело. Я должен еще раз осмотреть тело барона, немедленно! Ждите меня здесь и берегите графин — он мне понадобится!

* * *

Владимир по-прежнему стоял на коленях перед телом отца. Барон лежал на постели такой просветленный и красивый. Казалось, он просто заснул, сбросив на время озабоченность и тревоги последних дней. Морщины на лице разгладились, и все тело излучало покой и умиротворение. И лишь правая рука безжизненно свисала — Владимир поднял ее и осторожно положил на постель. На пол что-то упало. Владимир поднял упавший предмет — это был медальон, с которым отец никогда не расставался. Корф открыл его и вздрогнул.

— Отец! — воскликнул он. — Ты же говорил мне, что она исчезла из нашей жизни! Ты же говорил, что забыл ее!..

Владимир, словно обезумевший, бросился к камину и со всей силы швырнул медальон в угли. Доктор велел затушить камин и открыть окна: на дворе — лето, в комнате — умерший.

— Господи! Что же я делаю?! — Владимир обернулся к отцу. — Почему, почему ты столько лет скрывал, что помнишь о ней?! Почему мы так мало разговаривали с тобой?! Не было бы этих глупых размолвок… Я пытаюсь вспомнить что-то хорошее — а на ум приходят только наши бесконечные обиды. Мы постоянно спорили о какой-то чепухе! А ты, оказывается, думал о ней. Отец, я почти не знал тебя! О чем еще ты думал, о чем горевал, чему радовался? Мы так и не успели поговорить о главном…

— Владимир Иванович! Вы позволите? — это был Штерн.

— А?! Что?! — Владимир заметался, как будто его застали на месте преступления.

— Простите, что снова врываюсь к вам, но дело не позволяет отлагательств. Я прошу вас разрешить мне еще раз осмотреть тело вашего отца.

— Зачем?

— Я прошу вас довериться мне и все объясню через несколько минут.

— Да-да, конечно, — потерянным голосом сказал Владимир. — Мне уйти?

— Буду вам признателен, если вы подождете меня в библиотеке.

Корф еще раз с тоской взглянул на отца и вышел из спальной. В библиотеке он сразу увидел Репнина и поначалу не заметил стоявшую у окна Анну.

— Миша! Прости, я так и не поздоровался с тобой по-человечески.

— Это не важно, — с пониманием сказал Репнин.

— Хорошо, что ты приехал… — кивнул было Владимир и, наконец, разглядел в полумраке библиотеки ее. — Впрочем, ты ведь приехал не ко мне.

— Я приехал к тебе, — с усилием подчеркнул Репнин последнее слово. — И готов поддержать тебя в твоем горе.

— А что мы теперь можем сделать, Миша! — Корф прошел к любимому креслу барона и сел в него. — Ты не знаешь, зачем доктору Штерну потребовалось повторное освидетельствование?

— Я пока не уверен, Володя, и надеюсь, что мне это только показалось.

— Объясни!

— Бренди… — Репнин указал на графин на столике. — Я обнаружил какой-то осадок в бокале и потом в графине. Это очень подозрительно.

— Возможно, кто-то из слуг приложился и после добавил какой-нибудь дряни, чтобы не заметили. Обычное дело.

— Нет-нет, — вмешалась Анна. — Иван Иванович сам всегда переливал бренди. А вчера ночью он долго сидел в библиотеке, и вряд ли кто-то из слуг мог незаметно взять графин.

— К тому же у этого бренди — несвойственный ему аромат. Доктор Штерн тоже насторожился.

— Кроме отца, его никто не пил. Я не верю, чтобы кто-то подсыпал туда яд. Какой-то бред из пошлых, французских романов!

— У барона были враги?

— Только французы на войне. Но если твое подозрение верно, то это не враги — это убийцы! Что там, Илья Петрович? — Владимир стремительно поднялся навстречу вернувшемуся доктору.

— Должен сообщить вам, господа, что мои наихудшие опасения оправдались. Судя по ряду признаков, барона отравили. И, скорее всего, яд был подмешан в бренди, который Иван Иванович пил накануне спектакля.

— Как это может быть? — вскричал Владимир.

— К сожалению, на яде не остается отпечатков, и потому я не в силах описать вам картину преступления. Но то, что оно совершено, готов подтвердить под присягой. Я вынужден буду изъять у вас злополучный графин и доложить обо всем исправнику.

— Надеюсь, вы не хотите сказать, что все это помешает мне проститься с отцом?

— Ни в коем случае. Я сейчас же привезу отца Павла — душа невинно убиенного должна получить высшее благословление в последний путь, тем более что все произошло так стремительно, и барон не успел причаститься перед смертью. Но расследование должно состояться, и я рекомендую вам поискать убийцу в своем окружении. Знать о привычках барона и воспользоваться ими могли только те, кто хорошо был о них осведомлен.

— Поступайте так, как сочтете правильным, — кивнул Владимир.

— И законным, — добавил доктор Штерн.

Он с величайшей осторожностью взял со стола графинчик и обмотал его захваченным из спальной барона полотенцем. Потом вежливо откланялся, унося с собой смертоносный груз.

— Володя, — начал Репнин.

— Прошу простить и оставить меня, — резко сказал Владимир. — Анна, проводите Михаила в комнату для гостей. И велите собрать слуг — я должен объявить всем о случившемся. Пусть ждут у крыльца, я выйду.

Оставшись один, Владимир первое время стоял посреди библиотеки, боясь пошевелиться. Рассудок отказывался принимать сказанное доктором Штерном. Отца отравили? В имении появился свой Цезарь Борджиа или, что еще хуже, синьора Тофана? Безумие! Кто мог желать смерти барона? Отец никогда не был замешан в политике и скандалах любого толка. Разве что история с Долгорукой? Но Мария Алексеевна? — смешно! Она и умом-то особенным Богом пожалована не была — одни тряпки да развлечения на уме. Странно, как Лиза выросла такой скромной и терпеливой…

Владимир обвел взглядом книжные шкафы — если вы что-то видели, что-то знаете, скажите! Кто этот негодяй, пробравшийся под покровом ночи в библиотеку и вливший смертельную жидкость в любимый напиток отца? Владимир вспомнил, что от бренди отказались все — княгиня, Забалуев, да и он сам не жаловал его. Но неужели же симпатия к другому напитку может служить поводом для подозрений?

Отец, отец! Зачем ты ушел? Почему сейчас, когда ты так нужен!..

В дверь постучали, и следом вошла Анна.

— Владимир Иванович, приехал отец Павел. Он хотел бы пройти к дядюшке. А слуги ждут вас, как вы и просили.

— Хорошо, — кивнул Владимир. — Я сам встречу отца Павла, а ты ступай на двор со всеми. И забудь, слышишь, забудь это — дядюшка! Не смей очернять его память — ты мне не сестра, ты — никто! Игры закончились — знай свое место!

Анна промолчала. Она низко, но с достоинством поклонилась новому хозяину и вышла из библиотеки. Владимир проводил ее обезумевшим взглядом и выбежал в коридор.

Отец Павел, слегка заспанный и помятый, растерянно топтался в прихожей. Завидев Владимира, он бросился к нему:

— Как же это? Как же?..

— Отец скончался ночью, мы не успели послать за вами — все случилось так неожиданно… — проговорил Владимир, едва сдерживая слезы.

— Плачьте, сын мой, плачьте, слезы облегчат вашу душу, а мне позвольте облегчить его уход.

Владимир кивнул и повел батюшку за собой.

Оставив отца Павла в спальной барона, Владимир вышел на крыльцо, где уже вполголоса гомонили слуги. Слух о смерти старого барина разлетелся по имению мгновенно, и никто хорошего не ждал. Молодой Корф был известен своим равнодушием к делам и людям. И поэтому все, затаив дыхание, ожидали его первых, после смерти отца, слов и распоряжений.

— Вам уже должно быть известно, что вчера ночью отец мой, барон Иван Иванович Корф, скончался.

— Господи, прими его душу!.. Добрый был человек… Пусть земля ему будет пухом… Осиротели совсем… — понеслось из толпы наперебой с женскими плачами.

— Рыдания умерьте! — возвысил голос Владимир. — Сейчас время проводов — нечего стенать! Все, что могло плохого случиться, — случилось. И вот вам мои первые распоряжения. Варвара — собери баб да обрядите отца, как положено. Никита, Григорий — распорядитесь о гробе и позаботьтесь перенести барона в церковь. А потом отправляйтесь по соседям звать на похороны. Никто не должен шататься без дела!

В толпе снова послышались всхлипы и охи.

— Я сказал — довольно! — с раздражением крикнул Корф. — И еще, отец мой умер не просто так — он был отравлен. Я поклялся найти его убийцу — помните об этом, пощады не будет. Если узнаю, что кто-то из вас руку приложил, — тому не жить, сам уничтожу… Я допрошу каждого. И, если кто знает что, лучше скажите сами и сейчас. А теперь расходитесь!

Владимир вернулся в библиотеку — он был словно не в себе. Он чувствовал, что мог в эту минуту убить любого, если бы кто только вздумал ему перечить или просто о чем-либо переспросить. И поэтому, когда в дверь библиотеки просочился Карл Модестович, Корф был готов собственноручно его задушить — сразу и на месте.

— И ты еще смеешь являться мне на глаза!

— Я знаю, кто убил барона, — быстро сказал управляющий, уклоняясь от занесенной над ним руки.

— Кажется, отец тебя уволил? — слегка остыл Владимир.

— Я не мог покинуть поместье, не назвав имени убийцы.

— Как благородно! — съязвил Корф, позволяя ему пройти. — Твое увольнение и смерть отца делают тебя первым в числе подозреваемых. Однако ты остался, чтобы назвать имя убийцы? Я слушаю.

— Вы знаете, что у нас с Иваном Ивановичем последнее время не ладились отношения. Каюсь, иногда я подводил барона, но нелады между барином и управляющим — дело обычное. Это еще не причина для убийства!

— Допустим, — Владимир снова сел в любимое кресло отца и махнул Шуллеру рукой, позволяя продолжить.

— Какая мне выгода от смерти Ивана Ивановича, царствие ему небесное! Месть? Может, я и не самый лучший человек на земле, но мстить своему барину за недовольство мной, я не стану.

— Ближе к делу.

— В этом доме есть только один человек, которому смерть барона на руку. Это Анна!

— Ты в своем уме? — вздрогнул Корф. — Зачем Анне убивать отца?

— А вот зачем! Разве этот документ — не достаточная причина того, что Анне выгодна смерть барона? — управляющий быстро протянул Корфу бумагу, которую днями отобрал у Полины.

Владимир взял документ и развернул его, прочитал, нахмурился.

— Вольная Анны? Откуда это у тебя? Ты ее украл?

— Ну, конечно, — кивнул управляющий и тут же поспешил добавить:

— Нет! Вы меня не правильно поняли! Иван Иванович хотел облагодетельствовать Анну, но затем подумал хорошенько — и изменил свое решение.

— Это почему же?

— Пока вы были в Петербурге, — вкрадчиво начал свое объяснение Шуллер, — Анна начала выспрашивать, какой доход приносит поместье, сколько денег у барона. Вот он и решил повременить с вольной.

— А почему же он не уничтожил эту бумагу?

— Да, потому… — импровизировал управляющий, — потому что не знал наверняка — то ли Анна просто полюбопытствовала, то ли и вправду корысть ее обуяла.

— А потом отца отравили… — задумчиво произнес Корф.

— Да Анна и отравила! — убежденно сказал Модестович. — Отравила своего благодетеля прежде, чем тот успел уничтожить документик. Теперь понимаете? Вольная все еще имеет силу!

— А как же она оказалась у тебя?

— Я знал о вольной и оказался шустрее мерзавки.

— Да уж! О твоей шустрости я наслышан. Обчистил моего отца и теперь имеешь наглость являться ко мне!

— Ложь это, барин! Меня оклеветали! Анна и оклеветала! Вечно кроткой овечкой прикидывалась, а Иван Иванович, чистая душа, ей верил. Она же все на наряды и украшения тратила, а говорила, что недостача из-за меня.

— Это все слова, милый мой, пустые слова, — с сомнением сказал Владимир.

— А если бы вы узнали, что барон переписал завещание и оставил все Анне?

— Откуда тебе известно, что отец хотел изменить свое решение?

— Ой, зря вы мне не доверяете, Владимир Иванович. Зря, — с притворным сожалением покачал головой управляющий. — Ладно, считайте, что я все выдумал. Идите, барин, порадуйте Анну. Дайте ей свободу, деньги! Ей, убийце вашего отца. А меня, лжеца, давайте — в кандалы и на каторгу!

— Допустим, я поверил тебе, — после многозначительной паузы проговорил Корф. — Можешь снова приступить к обязанностям управляющего. Я отменяю решение отца о твоем увольнении.

— Ваше благородие! Владимир Иванович! Благодетель! — Модестович кинулся было облобызать хозяйскую руку.

— Брось, брось… — брезгливо поморщился Корф. — Встань… И как бы ты поступил с Анной?

— А чего тут думать?! Вызвать исправника — и дело с концом!

— Это сделать никогда не поздно. Я не собираюсь обвинять Анну или кого-либо другого голословно, — Владимир посмотрел Шуллеру прямо в глаза. — Найди доказательства, что Анна убила моего отца. Слышишь, найди!

Модестович кивнул, пряча в усах гадкую улыбку, и вышел из кабинета. В дверях он столкнулся с Анной, которая недоуменно оглянулась на него.

— Владимир Иванович! — сказала она с порога, входя в кабинет. — Я бы хотела поговорить с вами.

— С чего бы вдруг? Разве у тебя нет дел?

— Я знаю, кто убил вашего отца.

— И ты? Очень интересно! Однако ты не первая, кто приходит сюда с этими словами. И кто же подозреваемый?

— Я уверена, что это Карл Модестович. Бывший управляющий.

— Почему бывший? Я снова взял его на работу.

— Не может быть! Я уверена, это он!

— И у тебя есть доказательства?

— Во-первых, у него были причины. Иван Иванович заметил, что он крал деньги, и при нем пропала та самая долговая расписка Долгоруким, из-за которой княгиня может лишить нас поместья.

— Нас? Разве ты хозяйка здесь?

— Нет, конечно, нет! — смутилась Анна.

— И вот что странно, — рассмеялся Корф, вставая, — ты обвиняешь его, а он тебя.

— Да как вы смеете!

— А почему бы и нет? Отец обещал тебе вольную, скажи, отчего же он не отдал ее, хотя так любил тебя, и это очевидно? Может быть, его любовь оказалась не такой сильной, как ты думала, и тебя это разозлило?

— Похоже, вы мечтаете, чтобы виновной оказалась я? Что ж, я не удивлена. Но учтите: обвиняя меня, вы не избавитесь от убийцы!

Анна решительно повернулась и выбежала из кабинета.

— Куда же вы? — иронично окликнул ее Корф. — Вы так и не сказали, а что же, во-вторых!

Владимир запутался. В глубине души он не подозревал и не обвинял Анну, но, возможно, его просто околдовал ее кроткий облик и благородный тон? Корф был бы рад, если бы открылось, что убийца — Анна. И тогда уже никто не мог бы ему сказать, что он когда-либо поступал с нею несправедливо. Всем стало бы очевидно, что он внутренне угадывал ее мелкую и подлую душонку.

Нет, он не позволил бы сразу же отдать ее исправнику. Он сам с удовольствием наказал бы ее, согнал слуг и велел им смотреть, как Анну будут стегать по нежной коже у позорного столба. А когда она запросит пощады и начнет рыдать, сознаваясь в содеянном, — отдал бы под суд, чтобы навсегда заклеймить, как злодейку и душегубку! И наплевать на то, что будут думать об этом соседи, что они станут говорить об отце…

Отец, ах, отец! Зачем ты навязал мне эту ношу?! И теперь я должен вечно продолжать твою игру, чтобы не осквернить память о тебе — терпеть и признавать в своем доме эту зазнавшуюся рабыню, чье место — на кухне… Кстати, о кухне. Владимир вспомнил, что до прихода Анны у него мелькнула мысль, которую он не успел рассудить.

— Варвара, скажи мне, — спросил Корф, заходя на кухню, — ты ведь держишь у себя яды, верно?

— А как же — потрава всегда нужна, чтобы мышей отваживать. Ой, да не думаете ли вы, что это я барина отравила?

— Нет, конечно, — махнул на нее рукой Корф. — Подумай, кто еще мог взять яд, кроме тебя?

— Никто. Ключ от буфета только у меня да у хозяина, Царство ему небесное, — перекрестилась Варвара.

— Значит, отца отравил кто-то посторонний…

— Кто ж из наших грех на душу возьмет, — заплакала Варвара.

— Все, все, все! — прикрикнул на нее Корф, которому и так было тошно. — Все( не плачь! Не плачь!

— Хотя… Совсем забыла. Яды-то в нашем доме не только у меня есть. Карл Модестович его в конюшне хранит.

— Значит, все-таки — Карл Модестович?

— Ой, не знаю, барин, я ведь только рассказываю…

— Полно тебе, не пугайся, я во всем сам разберусь. А о нашем разговоре — ни слова, никому, поняла? — Корф строго посмотрел на нее — Варвара кивнула. — Хорошо, продолжай печь. Гостей, думаю, много будет — умел отец людей привораживать.

Всех этих событий Репнин не знал. Устав от дороги и переживаний, он уснул, едва вошел в отведенную ему комнату, а встал уже далеко за полдень. Заслышав, что он проснулся, тотчас явился слуга и выразил готовность помочь с умыванием. Михаил с удовольствием освежился чистой, еще прохладной ключевой водой, утерся полотенцем, пахнувшим летом и солнцем, и все случившееся вдруг показалось ему нереальным. Но тишина в доме была какой-то нерадостной, и Репнин снова почувствовал на душе невыразимую тяжесть и непроходящее беспокойство.

Выйдя из комнаты, он неожиданно столкнулся в коридоре с невысоким лысоватым человеком с бегающими, мелкими глазками и препротивными ужимками. Но внешность, помнил поэтичный Репнин, не всегда соответствует истинному состоянию души и мировоззрению, и поэтому, поборов в себе крайнюю неприязнь, он вежливо поздоровался с незнакомцем.

— День добрый, — голосом столь же мерзким, как и его внешность, прогнусавил в ответ незнакомец и представился:

— Забалуев Андрей Платонович, предводитель уездного дворянства.

— Князь Михаил Репнин. Я друг Владимира. Вы не его ли ищете?

— Нет, вообще-то я к его отцу, Ивану Ивановичу. Мы давние приятели. Я был вчера на спектакле. Досада с этим приступом. Надеюсь, ему лучше?

— Иван Иванович умер.

— Как? Почему? Это сердце?

— Барона отравили.

— Вы шутите, однако?! Только вчера вечером он смотрел, как его воспитанница великолепно играла Джульетту. Она была очаровательна, он гордился ею и пребывал в таком прекрасном настроении. Я, конечно, был поражен этим приступом, но… Отравили? А как узнали?

— Доктор Штерн заявил об этом после того, как мы заметили странный запах и какой-то осадок в бренди. Сейчас доктор изучает остатки бренди, чтобы понять, какой это был яд.

— Господин Штерн — хороший доктор и честный человек. Но почему мне об этом ничего не сказали? Убийство в нашем уезде! Я должен знать все. И уже есть подозреваемые?

— Я предполагаю, что здесь не обошлось без управляющего. Он был недавно уволен за воровство. И мы с Анной видели, как он пытался выкрасть графин, в то время как у Ивана Ивановича был приступ.

— Карл Модестович? Возможно, возможно, — засуетился Забалуев, — он похож на смутьяна, он мне с самого начала не нравился. Не смею вас больше задерживать. Передайте мои соболезнования Владимиру Ивановичу.

— Я думаю, вы и сами сможете это сделать завтра — Владимир велел сообщить всем соседям. Да, говорят, ваш уезд — не такой уж и благополучный, и в Петербурге ходят слухи, что здесь не все в порядке с законностью.

— Слухи, я уверен, что это лишь слухи. Но присмотреться к кое-кому повнимательней не мешало бы. К примеру, вот тот же Карл Модестович. Человек, способный на убийство, способен на все. Прошу прощения, мне не стоит более докучать вам, — Забалуев свернул разговор и быстро откланялся.

Репнин с недоумением посмотрел ему вслед и отправился искать Владимира. Кто-то из слуг сказал Михаилу, что молодой хозяин в кабинете барина.

— Прости, Владимир, если помешал, — сказал Репнин, входя, — мне надо кое о чем предупредить тебя.

— Надеюсь, ты не хочешь назвать мне имя убийцы?

— Почему ты так говоришь?

— Сегодня ко мне заходили со своими подозрениями слишком многие. Впрочем, я сам спровоцировал это своей неразумной речью перед слугами. Или, быть может, ты хотел меня утешить?

— Я хотел поговорить с другом об очень серьезных вещах, но, думаю, мне стоит подождать, пока твое сердце смягчится.

— Миша, прости, я сам не свой! — Корф встал из-за стола и протянул Репнину руку. — Мир?

— Мир, — кивнул тот, отвечая Корфу рукопожатием, — но ты все же должен знать: я подозреваю, что барона убил Карл Модестович.

— Вы договорились об этом с Анной? Она недавно была у меня и обвиняла управляющего.

— Ты думаешь, она не права? Владимир, прошлой ночью он пытался украсть из библиотеки графин с бренди.

— Тот самый?

— Он утверждает, что хотел принести его в театр, когда увидел, что барону плохо.

— Но в этом нет ничего предосудительного, Миша! Не знаю, не знаю, — покачал головой Корф. — Все это слишком зыбко, все предположительно. И мы еще очень далеки от решения этой загадки.

— Но мы найдем его, найдем убийцу! Я тебе обещаю! — горячо сказал Репнин.

— Благодарю тебя, Мишель, — кивнул Корф, — но позволь мне еще поработать с бумагами отца. Во многом надо разобраться, во многое вникнуть. Теперь это моя забота и переложить ее мне не на кого, ибо я не знаю, кому я могу здесь доверять.

— Доверяй своему сердцу, Владимир! — с неожиданным пафосом сказал Репнин.

— Сердце? Вот уж где главный обманщик, слабовольный и доверчивый. Нет, мой друг, я как-нибудь сам, без сантиментов.

Оставив Корфа в кабинете одного, Репнин снова оказался в библиотеке и увидел Анну. Она только что поставила в большую фарфоровую вазу огромный букет лесных цветов.

— Красивый букет… — тихо сказал он, подходя к Анне.

— Михаил! Здравствуйте, — кивнула она. — Иван Иванович любил лесные цветы. Ему нравилось, когда в его комнате стояла целая охапка. Каждый день по утрам я собирала ему новый букет и сегодня по привычке нарвала… А потом вспомнила, что не для кого больше!

— Я обещаю разыскать убийцу вашего дядюшки. Клянусь!.. — Репнин потянулся к Анне и пылко обнял ее, но потом спохватился и отступил. — Простите. Я не хотел воспользоваться вашей слабостью.

— Я рада, что вы сейчас со мной. Вы ведь вызвались быть моим братом, не забыли?

— Надеюсь, что это ненадолго, — улыбнулся Репнин и, встретив непонимающий взгляд Анны, пояснил, — я говорю о брате, ибо мечтаю сделать наше знакомство более близким и с самыми серьезными намерениями.

— Не стоит об этом, — остановила его Анна. — Сейчас не время. Тем более что я поставлена в весьма затруднительное положение. Владимир вернул управляющему должность, и в благодарность за это Карл Модестович обвинил меня в смерти Ивана Ивановича.

— Но это же нелепо! Я немедленно поговорю с Владимиром!

— Я прошу вас не осложнять дело сверх того, что уже случилось. Я верю: благоразумие восторжествует, и скоро все обстоятельства этого происшествия прояснятся в полной мере.

— Анна! Ваше решение — закон для меня, — Репнин галантно поклонился ей. — Вы позволите мне оставить вас ненадолго? Перед отъездом мне было дано особое поручение, которое я обязан исполнить.

— Вы свободны в своих поступках, Михаил, — тихо сказала Анна. — А у меня нет права задерживать вас.

— Это право есть у меня, и я намерен воспользоваться им по возвращении. А пока вы не откажете в любезности проводить меня?

Анна кивнула, и они вместе вышли из библиотеки. Какое-то время Анна и Репнин еще стояли рядом на крыльце, пока Никита седлал для него на конюшне скакуна, на котором тот приехал к Корфам. Михаил успел сказать Анне несколько теплых, успокоительных слов, и невыразимая тоска вдруг нахлынула на нее, словно они прощались навсегда.

— Что-то Никита долго, — проговорила Анна, пытаясь отвлечься от своих нехороших предчувствий.

— Да я не спешу, — улыбнулся Репнин, для которого вот так стоять рядом с Анной — было высшим счастьем и почти наслаждением.

Он ее тревоги не понимал и отводил все на счет недавних трагических событий.

Наконец появился Никита — белый, как полотно и заметно встревоженный. Он вел коня под уздцы, сильно натягивая их и торопя своего ведомого.

— Неужели Парис доставил тебе столько хлопот? — удивился Репнин, никогда прежде не замечавший за своим жеребцом излишнего норова.

— Что вы, барин, — поспешил успокоить его Никита. — Вы же знаете наше горе, вот и перенервничал немного. А скакун у вас знатный, красивый да ухоженный. Я с ним с осторожностью — дорогая лошадь, текинская.

— Разбираешься, братец! — похвалил Репнин и вскочил в седло. — До свидания, Аня!

— Прощайте, Миша, — почему сказала ему вслед Анна, когда Репнин уже отъехал со двора и слышать ее не мог.

Она повернулась, но услышала шепот Никиты:

— Анечка, ты на меня не смотри, на конюшню ступай, только так, чтобы никто не увидел да не понял, что вместе мы. Беда приключилась. Торопиться нам надо.

Анна хотела переспросить Никиту, что за спешность такая, но его уже и след простыл. Оглядевшись, не видит ли никто, Анна прошла на задний двор.

— Никита, милый, что случилось? — спросила она, открыв дверь на конюшню.

— Иди сюда, — позвал ее Никита из дальнего угла в сенном загоне. — Пока я сейчас господского жеребца снаряжал, разговор услышал. Модестович с Полиной решили тебя извести. Нашему-то злодею барин задание дал найти против тебя доказательства, что, мол, ты барона отравила. Вот он и велел Польке свою банку с отравой в комнате твоей спрятать. А сам побежал молодому барину доносить, что нашлись улики-то. Я не смог ему помешать — узнал бы, что я все слышал, убил, я у него пистолет видел.

— Боже мой! Неужели Владимир мог так низко пасть?!

— Что хочешь думай, Анечка, только времени у нас лишнего нет. Бежать тебе надо! Но одну не отпущу — с тобой уйду.

— За помощь, Никита, спасибо, но как же мои вещи, мои книги?..

— Нельзя тебе в дом возвращаться — сразу поймают! И не докажем мы с тобой ничего. О вещах не беспокойся — найдем, да у меня и деньги есть. Немного, что старый барин жаловал но щедрости к праздникам да по хорошему настроению. Не пропадем. В Петербург поедем…

— В Петербург нельзя… — пробормотала Анна, — узнать меня могут.

— И то верно, значит, в Москву, или еще куда — лишь бы отсюда подальше!

— Ой, что-то мне плохо, Никита, — призналась Анна.

Она вдруг поняла, что Никита прав — нельзя ей больше в имении оставаться. Заступник ее и благодетель скончался, не успев выполнить обещанного, и теперь она была всецело во власти жестокого Владимира, который и не скрывал своей ненависти к ней. И если он сам приказал управляющему найти способ обвинить ее в смерти Ивана Ивановича, значит, намерен по-настоящему ее извести. А Модестович рад стараться. Она у них с Полиной уже давно, как бельмо на глазу. Управляющий только барона и боялся, а так — сколько раз к ней в комнату вламывался и овладеть норовил. А Полина лишь мечтает, как занять в театре место Анны и самой играть первые роли.

«Миша! А как же Миша?! — с тоской подумала Анна, но сама же себя оборвала. — Мечты это все! Не будет у нас с ним счастья. Я — крепостная, он — князь. Ничего хорошего, только слезы да новые унижения».

— Мне бы с Варварой проститься, — Анна умоляюще посмотрела на Никиту.

— Варваре я и сам скажу.

— А ты говорил, что взять что-то должен?

— Я, Анечка, как услышал, что Владимир Иванович Модестовича вернул, на всякий случай собрался. Меня он еще при бароне убить обещал, а тут уж ему такая власть дадена…

— Господи! — воскликнула Анна. — Неужели и впрямь нет иного выхода?!

— Ты на Небо не смотри, — мягко сказал Никита. — Ты за временем следи — не успеем уйти подальше, возьмут нас, и тогда…

— Не гони меня, Никита, — Анна вдруг стала собранной и заговорила решительно. — Я свою судьбу поняла. Но не могу я с Иваном Ивановичем не проститься. Его уже обрядили да в церковь перенесли. Вот поклонюсь ему последний раз и — все.

— Про это ничего не скажу — святое, — кивнул Никита, — только я вперед выеду, буду ждать тебя на опушке, там, где развилка на три имения.

— Знаю, — согласилась Анна и, не оглядываясь, вышла из конюшни.

Незамеченной она пробралась в домашнюю церковь Корфов, где завтра должно было состояться отпевание старого барона. В церкви горели свечи, пахло ладаном и цветами из оранжереи — душистыми и сладкими. Гроб стоял на возвышении, а Иван Иванович лежал в нем, как живой.

— Дядюшка, милый! — кинулась к гробу Анна. — Зачем вы покинули меня?!

Вся ее жизнь в эту минуту промчалась перед ее взором — безоблачное детство, счастливая юность. Барон обожал ее — баловал и учил, мечтал увидеть на знаменитых театральных сценах. Он был поверенным во всех ее делах, оберегал и сопутствовал. И Анна всегда отвечала ему искренней любовью и почтением, на которые только способна любящая и преданная дочь.

Анна не знала своих родителей, но барон обещал ей когда-нибудь все рассказать. И вот он ушел, не увидев ее триумфа на Императорской сцене, не открыв тайну ее происхождения…

— Вот ты где! Я так и думал, что не решишься убежать, не простившись с отцом, — громко сказал Владимир, нарушая трепетную тишину церкви.

Анна вздрогнула и оглянулась.

— Что — испугалась? Виновата в чем? — издевательски спросил ее Корф.

— Никакой вины не знаю за собой, — гордо ответила Анна.

— А чего же бежать собралась? Мы только что Никиту поймали, когда он двух рысаков со двора выводил. Сам — с вещами, деньги при нем нашли, — улыбался Владимир. — Я пока не решил, что с ним делать, потому что он глупый теленок. Понимаю, что из нежных чувств к тебе решился на крайнее. А вот как с тобой поступить? Нашел-таки Карл Модестович отравителя. Что скажешь-то?

— Вы теперь вольны сделать все, что угодно. Вы можете издеваться надо мной, сколько вам будет угодно, можете отправить меня под суд и на каторгу. Но вы не можете отнять у меня любовь человека, заменившего мне отца! Позвольте проститься с Иваном Ивановичем, как положено.

— Любовь, говорите, — криво усмехнулся Корф. — А что такое любовь, Анна? Одно из пустых слов, которым пользуются низкие люди, чтобы добиться своих целей.

— Это ваше определение любви, а я считаю, что любовь — это единственное, что утешает в беде.

— И как же вы утешали моего батюшку?

— Это не я утешала его, а вы. Когда Иван Ивановичу нездоровилось, он перечитывал ваши письма, присланные с Кавказа.

— Перечитывал?! После того как сжигал их в камине.

— Он хранил все ваши письма и часто перечитывал их вслух. «А морозы у нас здесь отец стоят лютые. Часовые ночью разжигают огонь, но ветер гасит его. Здесь у нас в цене теплые вещи и коньяк. Кстати отец, не пришлешь ли мне рублей шестьсот на покупку зимней амуниции?» Вспоминаете? Он знал, что деньги вам нужны не на теплые вещи. Он знал, что вы часто проигрывались в карты.

— Отец догадался? — не поверил ей Корф. — И, несмотря на это, прислал в два раза больше, чем я просил? Я думал, что безразличен ему. А я ведь тоже не спал ночами, мечтал, как напишу ему: «Отец, нашего полковника ранили, и я вынес его с поля боя на руках». Представлял, как отца благодарит за меня сам император. Как отец гордится мной.

— Он каждый день говорил о вас.

— Господи, как же мне его не хватает! — Владимир заметил, что Анна сочувственно потянулась к нему, и отшатнулся. — Довольно душеспасительных бесед! Я не нуждаюсь ни в чьей жалости, а тем более, в твоей!

— Говорят, жалеть — значит любить.

— Для чего вы это делаете со мной?! — в сердцах воскликнул Владимир. — Неужели только ради того, чтобы получить вольную?

— Иван Иванович учил меня терпению и мужеству, — тихо сказала Анна. — Вы можете не волноваться — я знаю, что в доме столько ненатертых полов, нечищеных сапог, что мне придется провести всю жизнь в вашем поместье, терпя издевательства Карла Модестовича. Что ж, я готова к такой судьбе.

— Неужели?

— Ах да, забыла… Карл Модестович хлопочет, чтобы я попала в тюрьму. Значит, мне придется провести остаток дней не в поместье, а за решеткой. Ведь так?

— О чем бы ни хлопотал Карл Модестович, окончательное решение выношу я.

— И мы оба знаем, каким оно будет.

— Нет, это я знаю, а вы узнаете сейчас, — со знакомой Анне и всегда пугавшей ее твердостью произнес Корф. — Вы помните, что случается с беглыми крепостными? Отлично! Тогда я предлагаю вам сделку: я дам вольную Никите, а вы останетесь здесь в том же качестве, что и всегда. Я обещаю и даю слово чести, хотя и лишен ныне возможности дать вам слово офицера, что в вашей жизни ничего не изменится. Но только ради доброго имени моего отца! Я не хочу, чтобы кто-нибудь мог сказать, что барон Корф дурачил всех, выдавая крепостную за свою воспитанницу благородных кровей.

— Но вы же обещали Ивану Ивановичу…

— Я обещал ему позаботиться о вас, но не освобождать. Эта честь достанется Никите. Или он будет наказан, а вы — опозорены и арестованы. Выбирайте! И времени на размышления у вас нет.

Анна обернулась к гробу и зашептала:

— Господи! Вразуми меня! Укрепи меня! Дядюшка! Только ради вас!

И вдруг почудилось — Иван Иванович улыбнулся ей! Словно ветер прошелестел — пламя свечей изогнулось и снова запылало с еще большей силой.

— Я согласна, — кивнула Анна.

— Хорошо. Ступайте к себе! И помните — однажды я просил вас оставить Репнина в покое. Будьте благоразумны и не давайте мне повода наказывать вас. Отец, теперь ты будешь доволен!.. Да, хочу, чтобы вы знали, Анна, я прекрасно понимаю, кто такой Карл Модестович, но считаю, что, пока мы не можем доказать его вину, ему лучше быть у меня на глазах. В бегах он нам не подвластен, а я не хочу терять возможность расквитаться с убийцей моего отца.

Корф вышел из церкви, Анна не смогла последовать за ним. Силы оставили ее — она села на скамеечку подле гроба барона и зарыдала.

* * *

Утром к Корфам съехались почти все приглашенные на спектакль три дня назад. Не появилась только Долгорукая. Забалуев, выражая свои соболезнования, сказал, что княгине нездоровится. Смерть барона подействовала на Марию Алексеевну удручающе, и у нее случилась мигрень.

В небольшой домашней церкви Корфов места всем не хватило — крепостные, обожавшие своего барина, толклись у входа. Внутрь попали только Варвара, Никита да Модестович с Полиной, которая держалась за управляющим, как нитка за иголочкой. Никита плакал, никого не стесняясь. До начала панихиды Владимир собрал дворовых и сообщил, что в память об отце объявляет о решении даровать вольную одному из своих крепостных. По легкому шуму, пробежавшему после прозвучавшего имени Никиты, Корф понял, что эти люди ожидали услышать другое имя. А потом еще и Никита упал ему в ноги и стал просить обменять его свободу на вольную для Анны. Корф страшно рассердился и приказал ему взять документ, в противном случае пообещал наказать Анну.

— За что, барин?! — воскликнул Никита.

— Если своего ума не хватает — спроси у нее! — отрезал Корф.

Прибежавшая Анна умолила конюха вольную взять, и народ разошелся, пересказывая и пересуживая произошедшее.

В церкви Анна стояла у гроба чуть поодаль от Владимира, и рядом с ней Корф увидел Репнина. Поначалу он нахмурился, но Анна была так сдержанна и убита горем, что он, в конце концов, перестал обращать на это соседство никакого внимания.

— На кого ж ты покинул нас, батюшка! Погубили тебя ироды… — тихонечко причитала Варвара.

— Наш молодой барин слишком великодушен, раз ты до сих пор еще не в остроге. Но сколько ни притворяйся, а мы оба знаем, кто убил барона, — прошептал на ухо Анне только отошедший от гроба барона Карл Модестович.

— Известно, что в остроге должна быть не я, — так же тихо ответила Анна, и слезы снова навернулись ей на глаза.

— И не страшно вам, Карл Модестович, перед очами Божьими появляться? — вполголоса укорил его Репнин. — А вы, Аня, не расстраивайтесь. Не доставляйте ему такого удовольствия. В скором времени, я уверен, он непременно сделает ошибку. А мы поймаем его — и на слове, и на деле. Обещаю вам!

— Благословен Бог наш едино и присно и во веки веков… — пробасил отец Павел.

— Аллилуйя! — запел хор корфовских крепостных.

— Аллилуйя! Аллилуйя! Помилуй раба своего… Помилуй раба своего… Имя твое Аллилуйя. Помилуй мя. Во саду любящих имя твое. Аллилуйя. Аллилуйя!..

Но неожиданно к хору голосов присоединился еще один — надтреснутый, ведьмачий.

— Бедный мой мальчик.., один ты остался…

Присутствующие в церкви разом обернулись на этот голос. В церковь вошла Сычиха. Она выглядела ужасно — волосы, растрепаны, глаз безумный, речь бессвязная.

— Убирайся вон! Немедленно! — страшно закричал Владимир, бросаясь на Сычиху с кулаками, но остановился, словно завороженный ею.

— Что уставились? — Сычиха обвела собравшихся взглядом. — Прощаться пришли? Или злобу тешить?

— Батюшка! — Владимир очнулся и кинулся к отцу Павлу, который в растерянности замер с кадилом у гроба. — Эта женщина не должна здесь находиться! Своим присутствием она оскверняет святое место! Сделайте что-нибудь! Уйди, подлая, слышишь, уйди!

— Никуда я не уйду, — грозно сказала Сычиха.

— Хорошо! Тогда уйду я!

— Володя, ты в своем уме? — Репнин попытался остановить его. — Ты не можешь сейчас уйти!

— Оставь меня! — Корф вырвался из его рук и выбежал из церкви.

Сычиха проводила его с недоброй улыбкой и затем подошла к гробу барона. Она низко склонилась над умершим и что-то долго шептала ему в полной тишине. Наговорившись, она сняла дорогой перстень с пальца и положила его на грудь барону.

— Слетелись, стервятники… — снова обернулась она к скорбящим. — Звери дикие, пиявицы болотные, Божий храм поганите! Расползайся злое змеями! Сгинь! Сгинь… В огне не горит, в воде не тонет! Зло…

Каждый, к кому она подходила, вздрагивал и старался в глаза ей не смотреть.

— Что ждет тебя в этой жизни, милая… — Сычиха подошла к Анне. — Много горя, но и много радости. Сейчас над тобой тучи черные. А ты не бойся. Совсем худо будет, а ты не страшись. Найдешь тогда любовь, которую ищешь. Она совсем рядом… Притомилась я нынче. Нехочу больше видеть эти злые лица.

— Идемте, я вас провожу, — ласково сказала Анна и взяла ее под руку.

— Спасибо тебе, дитя мое. Звери, звери дикие…

Анна вывела Сычиху из церкви. Отец Павел истово перекрестился и стал продолжать.

— Душа его во благих водворится и память его… Один за одним проходили перед бароном люди и ставили свечки — Репнин, Забалуев, Соня Долгорукая, доктор Штерн, Оболенский, давеча приехавший навестить барона по его приглашению… Неожиданно к гробу припала безутешная Полина и возрыдала:

— Ох ты, батюшка наш! Ох, на кого же вы нас покинули? Как же мы без вас?

Варвара и Никита бросились ее от гроба оттаскивать и не заметили, как она ловко схватила оставленный Сычихой перстень и, что есть силы, зажала в кулаке…

После похорон Репнин принялся разыскивать Анну. Он видел ее на семейном кладбище, но издалека и в обществе все той же странной женщины. Потом Анна куда-то исчезла. Варвара сказала ему, что как будто бы Анна снова вернулась в церковь, и Репнин поспешил проверить — там ли она еще.

— Анна… — выдохнул он, — с вами все в порядке?

— Почему вы спрашиваете?

— Эта женщина, что приходила во время службы…

— Ее зовут Сычихой. Я и сама толком ничего не знаю о ней. Дядюшка когда-то позволил ей поселиться в своем лесу. С тех пор она живет там.

— Она ведьма?

— Нет, что вы! — улыбнулась Анна. — Она знает травы, умеет гадать. Девушки часто приходят к ней, чтобы узнать про свою судьбу.

— Если она разбирается в травах, значит, и в ядах должна знать толк?

— Возможно. Но она никому не делает вреда.

— За что же Владимир ее так ненавидит?

— Не знаю. Я тоже была удивлена, что они знакомы.

— Пожалуй, я поговорю с ней. Возможно, Сычихе известно что-нибудь про убийство барона.

— Если она и могла приготовить яд по чьей-нибудь просьбе, то не догадываясь об истинной цели… Михаил, вы всерьез считаете, что Сычиха может помочь?

— Кто знает? — пожал плечами Репнин. — Но я должен попытаться.

— А Владимир Иванович еще не вернулся?

— Нет, и никто не знает, где он. Как вы думаете, куда он мог пойти? Вы ведь выросли вместе.

— Он никогда не был откровенен со мной.

— Я все-таки его не понимаю — пренебречь похоронами отца! Убежать, куда глаза глядят! Что с ним творится?

— Великое горе подчас толкает нас на неожиданные поступки. Не судите Владимира! Иван Иванович, я уверена, его бы простил…

Глава 4 Блудная дочь

Когда в финале спектакля барону Корфу стало плохо, и началась суета — кинулись звать доктора, забегали слуги — Мария Алексеевна Долгорукая поспешила домой. Сердобольная Соня бросилась узнать, что же случилось с Иваном Ивановичем, но мать сердито прикрикнула на нее — нечего в чужое горе соваться, сами разберутся — не маленькие. Любопытный Забалуев тоже хотел посочувствовать, а заодно разведать обстановку, но княгиня пресекла и его попытку. Вынюхивать, мол, будете потом, когда прояснится результат, а то разве у барона сердце не пошаливало?

Соня от такой черствости замкнулась, и Андрей, укоризненно посмотрев на мать, увел сестру. А Забалуев подумал: ох, что-то неладное между соседями. Не раз он уже отмечал, что княгиня с Корфам и нелюбезна. И виновником этой нелюбви был отнюдь не Владимир — Долгорукая всей душой ненавидела старого Корфа, но причину своей неприязни берегла и попусту не раскрывала. И даже Забалуев, прохиндей из прохиндеев, не мог добиться от нее правды. На все его вопросы и намеки Мария Алексеевна властным тоном указывала — знай свое место. Хочешь служить — служи, а в жизнь мою уши просовывать не советую — пожалеешь. И что-то подсказывало Забалуеву — она не шутит.

— Все под Богом ходим, — перекрестилась Долгорукая, усаживаясь в двуколку Забалуева. Тот вызвался отвезти ее до имения. — Вот так прихватит, слова сказать не успеешь и — уже на Небесах. Или в преисподней.

— А вы взгляните на это дело с практической стороны. Корфам сейчас не до нас будет, так что тяжбу по долгу разрешим в свою пользу в два счета!

— Помилуйте, Андрей Платонович! Барон в таком плохом состоянии, в доме несчастье, а вы! Я не хочу, что бы перед вашей с Лизой свадьбой ходили какие-то дурные слухи…

— Добрейшей вы души человек, Мария Алексеевна! Однако нельзя все же упускать такого благоприятного момента. Когда Корф поправится, он поместье нам без боя не отдаст. Поймите, я всего лишь забочусь о вашей выгоде. Конечно, если вы считаете, что не время, или решили проявить сострадание к Корфам…

— Сострадание?! К Корфам? Никогда! Поместье будет моим! А потом — через Лизино приданое — и вашим. А где же Соня и Андрей?

— Они поехали вперед.

— Вот и хорошо, что вместе — Андрюша благотворно влияет на девочек, а то Соня разволновалась слишком, я ее такой давно не видела. Даже обидно — из-за чужого старика переполошилась!..

А Соня действительно искренне переживала. После смерти отца барон стал для нее олицетворением всех тех прекрасных качеств, которые она связывала с образом папеньки. И многолетняя, крепкая дружба, объединявшая Корфа и Долгорукого, придавала барону в ее глазах ореол наследника всего того, что было ей завещано отцом — чести, благородства, любви. Она знала: Лиза тоже глубоко уважала барона, как близкого отцу человека и как отца своего жениха.

Соня торопилась домой — хотела поделиться с сестрой новостями, рассказать, что видела Владимира, что он жив-здоров, не в тюрьме и все так же привлекателен. И, конечно, сообщить о внезапной болезни барона. Вдруг Лиза решила бы поехать к Корфам проведать его и помирилась с Владимиром?

— Бедный Иван Иванович, — промолвила Соня, едва успевая схватиться за бортик коляски, которую неожиданно тряхнуло на кочке. — Я боялась, что он умрет на наших глазах! Господи, помоги ему!

— А Лиза? — покачал головою Андрей. — Как-то она встретит это известие? Она еще не пришла в себя из-за измены Владимира. Думаю, поэтому и на спектакль не захотела приехать.

— Ты считаешь, что не стоит ей говорить?

— Господин Забалуев сказал, что она плохо себя чувствует.

— Что за напасть: Лиза заболела, Иван Ивановичу плохо! — воскликнула Соня.

— Не будем преувеличивать, сестричка, — мягко улыбнулся Андрей. — Вот мы и приехали.

Дмитрий с силой натянул поводья. Коляска плавно остановилась у крыльца усадьбы, и Андрей тут же уловил какую-то подозрительную суету во дворе. Он помог Соне сойти по ступенькам из коляски и велел подниматься к себе, а сам направился к Татьяне, стоявшей в центре встревоженной кучки слуг и что-то им неслышно, но страстно объяснявшей.

Соня первым делом побежала к Лизе, но той в комнате не оказалось — и вообще по всему было видно, что она уже давно у себя не появлялась. Вещи оставлены так, как в тот момент, когда они только собирались в гости к Корфам. Соня подошла к камину — его больше не разжигали, а в золе она рассмотрела корешок той самой книги стихов, что был так дорог Лизе. Еще там виднелись фрагменты сгоревших писем, и Соня испугалась — неужели Лиза все-таки выполнила свое обещание и ушла в монастырь?

Девочка бросилась вниз по лестнице, обежала весь дом, но сестра словно сквозь землю провалилась. И тогда Соня вернулась во двор, где Андрей разговаривал с перепуганной и бледной Татьяной.

— Ушла? Как ушла, куда ушла?! — выспрашивал он.

— Не знаю, Андрей Петрович, — плакала Татьяна. — Кинулась я за ней, да только где мне! И след простыл, пропала за деревьями — и все тут!

— А чего же не искали сразу?

— Думали, походит барышня по лесу и вернется. А вот уже ночь на дворе, и ее все нет и нет.

— Хорошо, — кивнул Андрей — Зови мужиков, искать станем, факелов вели, чтобы навязали. А ты, Соня, ступай спать, да маман понапрасну не беспокой. Может, Лиза сама к Корфам пошла, тайно от нас. Не хочу, чтобы ей досталось — и так столько бед на ее голову за это время.

Подъехавшие позже Забалуев с княгиней о пропаже Лизы не подозревали. Долгорукая Забалуева за извоз поблагодарила, но в дом не позвала — поздно, устали все, не до ужина тут.

— Как прикажете, Мария Алексеевна! Денек сегодня действительно выдался тяжелый, — раскланялся Забалуев. — Желаю хорошенько отдохнуть. А о делах.., о делах всенепременно поговорим, когда вам будет угодно.

— Вот и славно, — кивнула та. — А я пойду посмотрю, как Лиза. Нездоровится ей на самом деле, или, может, она нам тоже спектакль разыгрывает.

— Уверен — с Лизой все в порядке.

— Да день-то уж больно странный, не знаешь, чего и ждать, — с сомнением сказала Долгорукая, поднимаясь по ступеням в дом.

— До скорой встречи, любезная Мария Алексеевна!

— Спокойной вам ночи, Андрей Платонович, — не оглядываясь, пожелала Долгорукая и скрылась в доме.

Забалуев еще какое-то время смотрел ей вслед и уже собрался ехать, как вдруг увидел Татьяну.

— Эй! — властно позвал ее Забалуев. Татьяна вздрогнула и остановилась. — Как там Елизавета Петровна?

— Нет ее!

— Как нет?!

— Да так вот — нет! Я всю округу обошла. Нигде ее нет!

— И давно нет? — дрогнувшим голосом спросил Забалуев.

— Да как вы ее…

— Ты вот что, — резко прервал ее Забалуев. — Ты — бабенка умная, и тебе объяснять не надо. Держи язык за зубами, поняла?! Подумай, что тебя ждет, если ты проболтаешься.

— Это вы про то, что Елизавету Петровну ударили?

— Дура! — не на шутку разозлился Забалуев. — Если я Лизу не побоялся ударить, то с тобою тем паче — церемониться не буду!

— Что ж это вы меня все время стращаете?! — горестно всплеснула руками Татьяна. — Что стращаете? Вы мне не указ!

— Не указ, говоришь? А ты подумай — кого послушают? — Забалуев схватил Татьяну за плечи и притянул к себе. — Меня — предводителя уездного дворянства, жениха Елизаветы Петровны, или тебя, крепостную девку? Запомни, Елизавета Петровна дома сидела, потому что ей вдруг подурнело.

— И в лес она потому убежала, что ей так стало нехорошо? — не сдавалась Татьяна.

— Ты была последняя, кто ее видел. А это, знаешь ли, подозрительно… Будешь дурой — найду за тобой грешки, и запорют тебя как скотину, до смерти, — страшным шепотом пригрозил Забалуев.

— Вот ты где, мерзавка! — раздался рядом голос неожиданно вернувшейся Долгорукой. — Ищу тебя по всему дому! Где Лиза?! А, Андрей Платонович, что же вы, однако, не уехали?.. Ну, Танька, что молчишь, точно воды в рот набрала?!

— Не знаю, барыня, — пробормотала Татьяна, опуская глаза под злым взглядом Забалуева.

— Как это — не знаешь?! Андрей Платонович сказал, что ей дурно сделалось. Почему она не в постели, коли так?

— Не сердитесь, барыня! Знаю, дома она была, а потом я вдруг в окно увидела, как она но двору пробежала, да и в лес!

— В лес?! Как в лес? Какой такой лес? С какой стати — в лес? А ты почему за ней не побежала, негодная?!

— Да я побежала, но не угналась.

— Ох, Татьяна, — погрозила ей кулаком Долгорукая. — Совсем ты от рук отбилась! Барышню догнать поленилась.

— Случись что с Лизаветой Петровной, — с горячностью поддержал ее Забалуев, — с тебя такой спрос будет, дура! Да при другой-то хозяйке ты бы навоз носила с утра до вечера. Выпороть ее надо прилюдно!

— А Андрей где? — продолжала допрос Долгорукая. — Соня?

— Софья Петровна спать легли, а Андрей Петрович с мужиками по лесу пошли — искать будут.

— Ну, вернись она только! — нахмурилась Долгорукая. — Раз Андрей ищет, значит, найдут.

— А если мне к поискам присоединиться? — предложил Забалуев.

— Не жениховское это дело — беглую невесту возвращать, — отказалась от его помощи княгиня. — Вы, Андрей Платонович, успокойтесь, поезжайте домой. Найдем мы Лизоньку. Найдем!

Долгорукая еще раз простилась с Забалуевым и вернулась в дом. Еще не хватало, чтобы вся округа знала, что ее дочь, как бездомная, по лесу рыскает! Совсем, видать, у девчонки, мозги повернулись — вот до чего любовь-то доводит, окаянная! Мария Алексеевна не сомневалась — Андрей с мужиками беглянку отыщут, и уж тогда глупой не поздоровится. «Я с ней сама разберусь — думала княгиня. — Под венец пойдет смирная и кроткая. Я ее научу мать уважать и устоев держаться. А все папенька ее — узнаю картину. Тоже был ходок — мечтал да придумывал!»

Разогреваясь от этих мыслей, Мария Алексеевна впала в такой раж, что прислуге досталось от нее — что не быстро узел на шляпке развязался, что застежки на корсете скользят, что не сразу пеньюар подали да чепец, кажется, несвежий! Девушки носились, не чуя под собой ног, но угодить барыне так и не смогли. Вконец разойдясь, Мария Алексеевна надавала им пощечин и прогнала с глаз долой. Потом она в сердцах забралась поглубже под одеяло и затихла.

А Забалуев, прежде чем уехать, еще раз Татьяну по темному месту прижал и напомнил:

— Вздумаешь сболтнуть что-нибудь — беда тебя ждет, моя милая! Пойдешь в лес по грибы да ягоды, а тебя ненароком за лисицу примут. Охотники обознаются и подстрелят! Какая ужасная ошибка, и нет милой девицы!

Татьяну от этих слов совсем повело. Она заперлась у себя в комнате и до самого утра сидела, не смыкая глаз. Иногда она принималась молиться, и каждый раз ее мысли незаметно от Лизы переходили к Андрею.

Никому она в том не признавалась, но любила молодого барина без памяти. Татьяна знала, что у него в Петербурге была невеста — наверное, красивая да богатая. Понимала, что Андрей видел в ней только спутницу детских лет и верную подругу своим сестрам. Говорили ей, что барская любовь до хорошего еще не доводила. Но Татьяна всегда робела, едва он приезжал — такой уж был Андрей Петрович ладный, приятный. И глаза у него — кружит голову!

Лишь под утро Татьяну ненадолго сморило, но во сне ей почудились какие-то звуки — будто на фортепианах играли. Татьяна приоткрыла глаза и прислушалась — и правда, играли! В комнате у Лизаветы Петровны. Татьяна быстро накинула платок поверх ночной рубашки и выбежала из комнаты. Остывший за ночь пол слегка морозил босые пятки, но Татьяна и так старалась на всю ногу не наступать — летела на цыпочках, как на крыльях — Лизавета Петровна! — воскликнула она, вбегая, и осеклась — за столом в комнате сестры сидела грустная Соня. — А я слышу музыку, думала, что…

— Лиза вернулась? — вздохнула Соня и закрыла крышку музыкальной шкатулки — любимой игрушки Лизы. — Папин подарок. Она, бывало, часами сидела и слушала, как молоточки бьют, мелодию выводят.

— Милая вы моя, — подошла к ней Татьяна и погладила Соню по голове. — Не волнуйтесь, не убивайтесь вы так! Найдется Лизонька.

— Что-то здесь непонятно, Таня, — покачала головой Соня. — Забалуев сказал, что ей очень плохо стало. Почему же она исчезла как-то вдруг? Это непохоже на Лизу. Вот уже и утро пришло, а ее все нет…

— Не волнуйтесь, Софья Петровна! Ваш брат непременно найдет Лизу. Пойдемте вниз, может, какие-то новости будут.

Соня кивнула, и они спустились в гостиную. Сразу же вслед за ними вошла в залу и Долгорукая.

— Татьяна, — кликнула она девушку, — ступай на двор, Дмитрия позови, они с Андреем Петровичем всю ночь по лесу пропадали — пусть доложит! А потом скажи, чтобы на кухне по сторонам не глазели и завтракать подавали, да поживее! Да оденься, что расхристалась-то!.. Сонечка, деточка, что же ты печальная такая? Иди ко мне, я тебя успокою.

— Маменька! — Соня бросилась в раскрытые объятия матери. — Что же это Лизы все нет и нет, и Андрей где-то долго… Боже мой, за что нам это все?!

— Ты Господа-то зря не беспокой, — ласково пожурила дочь Долгорукая. — Здесь я вижу не Божий промысел, а умысел непутевой девчонки.

— Маменька, я думаю, случилось что-то ужасное!

— Доброе утро, барыня! — в гостиную с поклоном вошел Дмитрий.

— Ничего доброго. Что Лиза? Объявилась?

— Нету ее нигде, барыня.

— А хорошо ли искали?

— Ночью искали, как могли, — ответил за Дмитрия вошедший следом Андрей. — И все-таки вам доброго утра! Маман, Сонечка…

Андрей поцеловал обеих и подошел к буфету.

— Что же это ты, — недовольно сказала Долгорукая, — и не завтракал, а уже за коньячком?

— Не до завтрака мне. Я всю округу обошел — никаких следов Лизы. Сейчас люди отдохнут — снова в лес пойдем. Дмитрий, Татьяна — поможете мне…

— Поисков не будет, — бесцеремонно прервала его княгиня.

— Я не ослышался, маман? Вы сказали — поисков не будет?

— Не ослышался.

— Но маменька! — непонимающе воскликнула Соня. — Лизы нет уже около суток! Что, если с нею случилась беда?

— Не спорь со мной! Я знаю свою дочь. Лишний раз хочет вызвать сочувствие. Не впервые разыгрывает спектакль! Желает, чтобы мы ее пожалели. Вспомни, как она противилась помолвке с Андреем Платоновичем, а потом вдруг согласилась! С чего это вдруг?

— Она просто подумала, как следует, и решила, что… — начала объяснять Соня.

— Я знаю, что она решила! Решила поиграть со мной. Думает: мы все сейчас бросимся на ее поиски! А она будет ждать, пока мы дойдем до того, что готовы простить ее, лишь бы была жива и здорова. Тогда и объявится! А я отменю помолвку. Вот чего она добивается!

— Возможно, вы и правы, маман. Однако если она прячется в лесу — это опасно.

— Там болото, дикие звери, — с дрожью в голосе произнесла Соня.

— Мы должны позвать исправника и организовать настоящие поиски. Неужели вы полагаете, мы так вот будем сидеть и ждать? — недоумевал Андрей.

— Да. Мы будем сидеть, ждать и бездействовать, — с нескрываемым раздражением объявила княгиня.

— В таком случае, я не останусь здесь более ни минуты, — Андрей поклонился ей и вышел из гостиной.

Соня с укором посмотрела на мать.

— Маменька! Почему вы не хотите послать на поиски? Мне страшно подумать, что может случиться с Лизой!

— Соня, никогда никому не позволяй управлять собой! Даже родной сестре. Мы не будем искать Лизу. Именно потому, что она хочет, чтобы мы ее искали.

— Но, маменька, откуда вы знаете, что Лиза нарочно скрывается? А вдруг она попала в настоящую беду?

— Когда она найдется, ты поймешь, что я была права. И потому незачем поднимать шум на всю округу. Лизавета вернется, а я не хочу, чтобы на меня показывали соседи — от нее родная дочь сбежала! Никогда этого не будет.

— Разве так важно, что подумают и скажут соседи?

— Соня, запомни: наши проблемы никого не касаются! Долгорукие не выносят сор из избы.

— Но мне страшно за Лизу!

— И я за нее беспокоюсь. Но все остальные не должны об этом знать. Никогда не выказывай свою слабость перед чужими людьми, слышишь? Никогда! Конечно, ты мала еще и не понимаешь меня. Но ничего — поживешь с мое, хлебнешь горя, вспомнишь слова матери.

— Маменька, а если речь идет о ее жизни?

— Она не пропадет! У Лизаветы мой характер — ей няньки не нужны.

— Вы то же самое говорили год назад, когда папа ушел на охоту. Помните? Вы уверяли, что с ним ничего не случится. А случилось…

— Это к делу не относится, — Долгорукая дала понять дочери, что разговор окончен. — Я уже сказала тебе: мы не будем искать Лизу.

Соня всхлипнула и выбежала из гостиной. Она еще некоторое время кружила по комнатам в поисках брата, а потом вышла на крыльцо. Андрей стоял у входа в дом и разговаривал с Татьяной.

— Татьяна, слезами делу не поможешь, — убеждал ее Андрей.

— Я думала, что она вскоре вернется, а ее все нет и нет…

— Помнишь, когда мы были детьми, то в этом лесу играли в прятки? Однажды мы тоже решили, что Лиза заблудилась и пропала.

— А она просто нашла землянику и забыла про нас, — невольно улыбнулась Татьяна, припомнив тот давнишний случай.

— Лиза тогда возмущалась, что мы беспокоимся за нее. «Чтобы я да в лесу заблудилась!» А я отправился ее искать и заблудился сам. И был так рад, когда ты меня нашла!.. Таня, а почему все-таки Лиза убежала? Маман говорит, ты была с ней. Что произошло? Ты ведь не скроешь от меня правды? Куда исчезла Лиза?

— Андрей Петрович, вы не спали всю ночь! — уклонилась Татьяна от ответа. — Вы бы отдохнули чуть-чуть.

— Пока я не найду сестру, об отдыхе не может идти и речи.

— И лицо у вас такое измученное…

— Андрей! — окликнула брата выбежавшая к ним Соня. — Ты должен что-то сделать! Лизу нельзя бросать одну в лесу! Маменька несправедлива — пусть сначала отыщет ее, а потом гневается!

Андрей хотел ответить сестре, но из-за дома перед ними неожиданно возник бородатый Григорий — холоп Корфов. Татьяна и Соня вздрогнули — Григорий появился тихо, словно медведь из кустов. И смотрел он мрачно и горестно.

— Здравствуйте, барин! — поклонился Григорий.

— Здравствуй! Тебя, часом, не Иван Иванович прислал? — Андрей вдруг подумал, что Лиза нашлась, и она — у Корфов.

— Иван Иванович прошлой ночью преставился. Владимир Иванович послал на похороны позвать.

— Барон умер? — Андрей недоуменно взглянул на Соню и Татьяну — обе затаили дыхание и, видно было, известию не поверили. — Сердце на этот раз не выдержало?

— Его отравили, — пробасил Григорий, уставившись в землю.

— Отравили?! Как?! Кто?" — воскликнул Андрей.

— Ой, лихонько! — запричитала Татьяна, а Соня беззвучно заплакала, как маленькая.

— Не знаем мы, и молодой барин не знает. Сказал, что кто-то из поместья. Черти! Дьяволы окаянные! Простите, ваше сиятельство, за слова непотребные — так на язык и рвутся. Барина загубили.

— Господи, да как же это… — снова подала голос Татьяна, прижимая к себе плачущую Соню.

— Я пойду, ваше сиятельство, — снова поклонился Григорий. — Мне еще к другим соседям надо…

— Ступай, голубчик, — растерянно отпустил его Андрей, и Григорий так же бесшумно исчез.

— Вот что, — Андрей повернулся к Татьяне. — Отведи Соню к себе, успокой, а потом…

— В лес нам надо! — убежденно сказала Татьяна. — Я ведь только сейчас поняла, что неспроста все это было — Лиза, барон.

— О чем ты? — не понял Андрей.

— Господи, как же мне сразу-то в голову не пришло?! Я знаю, кто нам поможет правду узнать. Вы, барин, ждите меня здесь, я сразу вернусь! Идем, Сонечка!

Андрей, оглушенный сообщением о смерти барона, и не думал сопротивляться. Он лишь спустился с крыльца и хотел позвать Дмитрия, чтобы уговорить его идти с ними в лес на поиски Лизы, как во двор въехала коляска Забалуева. Тот сидел, развалившись на сиденье, — важный и при параде.

— Доброе утро, Андрей Петрович, — любезно сказал Забалуев, сходя с коляски. — Я, собственно, хотел узнать, нашлась ли Елизавета Петровна?

— Я искал всю ночь, ее нигде нет.

— Исправнику сообщили?

— Нет, маман решила ничего не предпринимать. Она боится огласки, потому что считает, что это побег.

— Побег? — насупился Забалуев. — Вашей матушке мудрости житейской не занимать! И, пожалуй, я соглашусь с нею — наверняка, девчонка прячется сейчас где-нибудь да посмеивается над нами. Вот, дескать, как ловко я всех вас тут вокруг пальца!

— Вы забываетесь! — так горячо вскричал Андрей, что Забалуев поспешил отойти от него. — Я начинаю задумываться, отчего Лиза так противилась вашему браку? Имейте в виду, сударь, если я узнаю, что причина ее побега — ваше недостойное поведение, вы будете иметь дело со мной!

— Ах, молодость, — самодовольно улыбнулся Забалуев. — Смею вас уверить — ничего подобного не произойдет. Моей вины в том, что у вашей сестры плохой характер, нет. Но я надеюсь его исправить…

— Что вы хотите этим сказать?

— Любовью, — сладко проговорил Забалуев. — Любовью и вниманием. Вы позволите?

Андрей отступил, давая ему возможность пройти в дом. Забалуев кивнул и прямиком бросился в гостиную.

— Мария Алексеевна! — воскликнул он без церемоний, едва успев закрыть дверь за собой. — Тут такие новости! Барона Корфа отравили!

— Как это может быть? И кто мог это сделать? — княгиня неимоверно округлила глаза и откинулась на спинку дивана.

— Подозревают управляющего, — подбежал к ней Забалуев и стал нашептывать на ушко. — Яд подсыпали в графинчик с бренди — на это много смелости да смекалки не нужно. А Карл Модестович — подлец еще тот! Я его знаю! Ходят слухи, что он воровал у барона!

— Да полно вам, Андрей Платонович! Карл Модестович трусоват, а человек, способный на убийство, должен быть умным, дерзким, умеющим просчитывать каждый шаг!

— Однако доподлинно известно, что он люто ненавидел барона!

— И не он один, и было за что, прости меня Господи! Уж я-то знаю!

— Мария Алексеевна, — с пафосом начал Забалуев, — думаю, был ли барон хорошим или плохим — нам теперь обсуждать недосуг. Его уже нет, и мы должны быстро завершить наше дело с поместьем. Если мы предпримем необходимые усилия…

— Не гоните лошадей, Андрей Платонович, — осадила его Долгорукая. — Сначала пусть Лиза объявится.

— Я понимаю, как вам тяжело — пропала ваша дочь…

— И ваша невеста, Андрей Платонович, — с недоброй усмешкой напомнила княгиня.

— Да, да, конечно, — заторопился подтвердить Забалуев, — и моя невеста. И я тоже места себе не нахожу. И как бы вам, и как бы мне ни было тяжело — будущее не за горами.

— Завтра приезжайте, Андрей Платонович.

— Завтра — похороны. Разве вы не собираетесь к Корфам выразить свои соболезнования?

— Я никуда не поеду.

— Но как же приличия?

— Мне сейчас не до приличий!

— Княгиня! — воскликнул Забалуев. — Под подозрением все, кто был в тот вечер в доме, кто пил с ним!

— Это вы что лее, намекаете, что я убила барона? — озлилась Долгорукая.

— Нет, конечно, нет! Но люди…

— Довольно, Андрей Платонович! — Долгорукая встала с дивана — прекрасная и величественная. — Если вы намерены и дальше продолжать в том же тоне…

— Нет-нет! — испугался Забалуев. — Я сам.., сам передам ваши сожаления Владимиру!

— Буду вам благодарна, — холодно кивнула княгиня.

Забалуев попятился под ее взглядом и опрометью выскочил из гостиной. «Ох, и женщина! — его обуяла мелкая дрожь. — С такой на узкой дороге да ввечеру — упаси Боже! А я-то, я-то! Чуть все дело не испортил! Она мне, как воздух нужна — имение же, вот только что не на блюдечке! Осторожней стоит быть, осторожнее!».

* * *

Лиза бежала по лесу, не разбирая дороги. Она ничего не видела вокруг — в глазах стояла наглая улыбка Забалуева и его рука, занесенная для удара. «Я буду разговаривать с вами в таком тоне, которого вы заслуживаете!» Господи, неужели она заслужила все это? Тот, кто был ей дорог и любим, предал ее чувства. Тот, кого ей прочили в мужья, оскорбил ее. Пощечина врезалась ей в память, как его пальцы — в кожу щеки. Лиза растирала слезы — она словно ослепла и потеряла слух. В ушах звенело, ветки осины скользили по лицу, ей не хватало воздуха и силы постепенно оставляли ее.

Скоро она устала настолько, что и сама поняла — вернуться обратно без посторонней помощи ей будет очень трудно. Лиза убедила себя остановиться и огляделась. Она шла по краю болота — места здесь были почти непроходимые и глухие. И Лиза вдруг растерялась — не от испуга, а от беспомощности что-либо изменить в своей жизни. Потому что куда ни кинь — везде топь, что в лесу, что дома…

Неожиданно вдали ей померещился огонек. Лиза привстала на цыпочки, пытаясь разглядеть его за буреломом. Нет, не показалось! Лиза вздохнула с облегчением и решительно направилась на этот свет.

Деревянный дом, в который она пришла, оказался жилищем Сычихи. Дверь была не заперта, и Лиза без страха открыла ее. В комнате, слабо освещенной свечой на окне, стояла тишина, и только неясное бормотание доносилось из дальнего угла. Лиза приблизилась почти на ощупь и увидела, что Сычиха лежит на кровати, разметавшись в тяжелом забытьи.

— Он оставил меня… Оставил… Он оставил меня… Я змею видела… Это знак! Беда пришла… Беда!

— Что случилось с вами? Кто вас оставил? — Лиза как-то сразу забыла все свои переживания и боли — до такой степени тронул ее горестный голос Сычихи.

— А? Что? Кто здесь?! — вскрикнула Сычиха, приходя в себя. — Лизонька…

— Это я. Вам плохо?

— Ничего, — тихо сказала та, поднимаясь и набрасывая на плечи раскидистую, точно крылья, черную вязаную шаль. — Сон приснился дурной, а много ли надо, чтобы расстроиться? Да ты садись. К столу, к столу, я сейчас чай заварю, тебя отпою. Да рассказывай, что приключилось? Платье порванное, лицо исцарапанное. Долго по лесу бродила?

— Я заблудилась… Ходила-ходила, если бы не набрела на вашу избушку, все — пропала бы.

— И впрямь — счастье! В наших лесах сгинуть можно, — Сычиха подошла к печке, проверила — теплая еще, потом сняла с плиты железный туесок и налила в чашу какого-то настоя. — Ты выпей, сил наберешься.

— Странный вкус, — удивилась Лиза, но напиток пригубила. Он оказался бодрящим и мягким.

— Не бойся, — улыбнулась Сычиха, глядя, как Лиза мелкими глоточками отпивает из кружки. — Рецепт старинный, целебный. Еще здоровее будешь… А теперь говори.

— Наш сосед барон Корф пригласил всех на спектакль. А я.., вдруг почувствовала себя неважно, решила домой вернуться — и заблудилась в темноте.

— Ты только мне правду рассказывай, — покачала головой Сычиха. — Иначе за тебя твоя щека заговорит. А придумывать я и сама мастерица…

— Мой жених… — Лиза смутилась, она чувствовала: щека опухла и мешала говорить, — господин Забалуев ударил меня. Я и убежала в лес, не разбирая дороги. А когда опомнилась — кругом темный лес.

— Это ведь только часть правды?

— Владимир… — кивнула Лиза. — Помнишь, вы гадали мне на картах, что я выйду за него замуж? Он разлюбил меня. Вот и выходит — не правду карты сказали…

— Нет, милая, я тебя не обманывала. Я тебе суженого обещала, и ты выйдешь за него. Все будет хорошо… Хорошо…

— Спасибо, мне нужно идти, — засобиралась Лиза. Она вдруг почувствовала легкое головокружение, приятное и теплое. — Меня дома ждут. Вы покажете мне дорогу к дому?

— Никуда ты не пойдешь, — ласково заговорила Сычиха, глядя ей прямо в глаза. — Не пойдешь. Никуда не пойдешь!

— Мне домой пора, — сквозь наступавшую на нее дремоту сопротивлялась Лиза. — Меня ждут. Меня уже ищут…

— Тебя еще не ищут, но будут искать. А ты останешься здесь! И не волнуйся — ты будешь счастлива! Ты выйдешь замуж за суженого, не сейчас, но выйдешь! Я должна тебя научить, объяснить…

— Пустите меня! — Лиза оттолкнула от себя Сычиху и поняла, что руки стали слабыми и словно ватными.

— Хорошо. Иди, — улыбнулась та.

— Что со мной? — Лиза попыталась встать со скамьи, и ее закачало. — Чем вы меня напоили?

— Эти травы — целебные. Они придадут тебе сил. Но сначала ты должна поспать…

— Мамочка… — прошептала Лиза, погружаясь в сладкое забытье.

— Спи родная, спи…

Лиза упала на руки Сычихе. Колдунья подхватила ее и помогла добраться до кровати. Она бережно уложила ее голову на подушки, поправила руки, чтобы не падали, и зашептала, наклонившись низконизко, к самому лицу:

— Встану, благословясь, выйду, перекрестясь, умоюсь росою, пойду из дверей в двери, из ворот в ворота, выйду в чисто поле, во зеленое поморье, сомкну злодеям глаза, замкну им уши-уста ключом. Брошу тот ключ на дно болота. Никому тот ключ не достать, никому ей жизнь не погубить! Да будет так!

И приснился Лизе дивный сон.

Пары кружились, скользя по паркету, как лодки по тихой глади морской. Раз, два, три… Раз, два, три… Вальс завораживал и увлекал. Его волшебный ритм пьянил и заставлял сердце погружаться в прекрасные мечты. Вальс — чародей, вальс — соблазнитель. Вальс — это легкие пузырьки шампанского в твоем бокале, который подает тебе ОН…

Лиза не видела его лица, но понимала: он прекрасен, воплощение изящества и благородства. Его рука — на ее талии, пальцы чуть-чуть дрожат, потому что и он потрясен — они созданы друг для друга.

— Сколько света! — услышала Лиза свой голос.

— Это оттого, что вы — здесь.

— Я не хочу, чтобы наш танец кончался!

— У нас впереди — целая вечность.

— Я так счастлива!

— Вы счастливы, потому что свободны.

— Мне так легко, что, кажется, я могу летать!

— Любовь дает вам крылья — Это и есть блаженство?

— Нет, блаженство начинается с этого…

Лиза почувствовала тепло его света на своем лице, на губах и поняла, что это поцелуй. И она захотела продлить его. Ее тело впитывало в себя эту странную энергию, но Лиза не боялась ее — она была уверена, что это идет к ней с Неба. Неожиданно она поняла, что пальцы ее рук непонятным образом удлиняются и превращаются в перья — белые-белые.

Я — ангел, — подумала Лиза, и в тот же миг с легкостью, доселе лишь желанной, оттолкнулась от пола и полетела — над танцующими, над залом, над землей…

— Где я? Что это было? — встрепенулась Лиза, точно птица, поднимая голову.

Голова снова закружилась, и она вынужденно прилегла на подушки.

— Ишь, как ты набегалась по лесам, по болотам, притомилась, — с сердечностью сказала появившаяся в поле ее зрения Сычиха.

— Чем вы меня напоили? Что мне в питье подсыпали?

— Не бойся. Я добра тебе желаю.

— Тогда отпустите меня!

— Время еще не пришло. Останься со мной, ласточка моя, не пожалеешь.

— Не могу я оставаться. Голова кружиться перестанет и пойду. Дома, наверное, волнуются, по всему лесу меня ищут.

— А ты не торопись, не торопись. Лучше меня послушай.

— Я уже послушалась, а вышло все по-другому!

— Тогда ступай — держать не стану. Если правду об отце узнать не желаешь…

— Что за правда такая?

— О его смерти, — загадочно промолвила Сычиха.

— Он погиб от несчастного случая на охоте…

— Все думают, что это был несчастный случай. А на самом деле…

— Что? Что — на самом деле?

Сычиха не успела ответить — в дверь постучали, и следом Лиза услышала голос Андрея.

— Откройте! Мы плохого не сделаем. Мы спросить вас хотели…

— За мной пришли, — вздрогнула Лиза.

— Может, ее там и нет? — говорил Андрей кому-то за дверью.

— Там она, я уверена, — второй голос принадлежал Татьяне. — Просто старая она, не слышит. Надо погромче постучать. Матушка, Сычиха! Это Татьяна! Открой, пожалуйста!

— Выбирай, — загадочно улыбнулась Сычиха. — Хочешь знать, как умер твой отец? Или уйдешь в неведении?

— Да есть там кто живой или нет? — Андрей еще раз настойчиво забарабанил по двери.

— Сычиха, милая, открой! — умоляла Татьяна.

— Мой отец погиб от несчастного случая, — твердо сказала Лиза.

— Что ж, это твоя вера, — пожала плечами Сычиха. — Мне больше не о чем с тобой говорить.

— Нет, не открывай им, что я здесь, — вдруг решилась Лиза, видя, как Сычиха направилась к двери.

— Сейчас, сейчас! Уже иду! — наконец, откликнулась Сычиха и вышла в сени, плотно притворив двери за собой. — Чего стучите на ночь глядя, что случилось-то?

— Беда у нас! — кинулась к ней Татьяна.

— Сестра моя, Лиза, вчера убежала в лес, — пояснил Андрей. — Ты ее не встречала, не видела?

— Нет, не видела.

— Может, карты скажут, где Лиза и что с ней? — спросила Татьяна.

— Я тебе, девушка, и без карт скажу — все с ней в порядке.

— Откуда тебе знать, если ты ее не видела? — усомнился Андрей.

— А я всегда все знаю. Чувствую, когда черные тучи сгущаются. И когда свет их рассеивает.

— Может, ты знаешь, кто убил барона Корфа?

— Барон, барон Корф? — вздрогнула Сычиха. — Мой сон…

— Его отравили, — шепнула Татьяна.

— Значит это, правда… — побелела Сычиха.

— Что с тобой? — испугалась Татьяна.

— Нет, нет, нет! — Сычиха схватилась за голову и закачалась.

— Да что это с ней? — нахмурился Андрей.

Он и так считал приход к ведьме глупостью и женскими сказками.

— Уходите, — простонала Сычиха. — Уходите!

— Но…

— Уходите! — закричала Сычиха на Татьяну и замахала руками на Андрея. — Прочь! Я не могу ни с кем разговаривать.

Она чуть не силой вытолкала их из сеней и захлопнула двери. Потом, шатаясь вернулась в комнату.

— Это сколько же я здесь? — спросила Лиза.

— Да уж сутки с лишком, — ответила Сычиха, а сама все по углам смотрела, словно выглядывала кого.

— Господи, они же думают, наверное, что меня убили…

— Убили, — кивнула Сычиха.

— Кого? Моего отца?

— Убили! Убили его! Душегубцы, убили… — то и дело бессвязно повторяла Сычиха.

— Ты лжешь все! Ты злая, ты сумасшедшая! Отца не убивали! — закричала Лиза и бросилась на Сычиху с кулаками.

— Не трогай меня! — грозно повернулась к ней Сычиха, и Лиза так испугалась ее вида, что слабость опять пронизала ее. Голова закружилась с новой силой, и Лиза упала без чувств.

Сколько продолжалось ее второе забытье, она не знала. Когда Лиза очнулась, то увидела, что лежит на полу. Сычихи не было, а за окнами уже рассвело.

Лиза почувствовала вдруг невероятный прилив сил и стала крушить все в доме Сычихи, вымещая на посуде и мебели неизвестную ей прежде ярость. Потом она бросилась к двери. Но дверь оказалась запертой снаружи на засов. И тогда Лиза нашла за печкой топор и принялась рубить дверь, пока не выломала досок достаточно, чтобы выскользнуть из этой клетки. Оказавшись на свободе, она побежала прочь от дома, продираясь сквозь ветки деревьев, кусты и заросли травы.

А потом она увидела Владимира — он шел ей навстречу и улыбался. «Я схожу с ума» — подумала Лиза. Но Владимир взял ее за руку, и она ощутила тепло его руки.

— Лиза? Что ты здесь делаешь? Что с тобой? — его участливый голос казался таким настоящим, родным.

— Я знала, что ты придешь, — прошептала Лиза и потеряла сознание.

Владимир поднял ее на руки и понес.

* * *

А Татьяна и Андрей, ничего не разузнав у Сычихи, вернулись тогда же домой. По дороге Татьяна все печалилась, что ходили впустую, и на въезде в имение разрыдалась.

— Это я во всем виновата! Все из-за меня!

— Ты не виновата, что не смогла догнать Лизу! Но мы знаем: она убежала в лес, и обязательно ее найдем.

— «Найдем, найдем!» Да мы уже два дня это повторяем! Андрей, а что если она просто не хочет возвращаться…

— Откуда у тебя эти мысли? Ты что-то знаешь, но не говоришь мне?

— Просто… — собралась, наконец, с духом Татьяна, — она не хотела выходить замуж за господина Забалуева. Он совсем не такой порядочный человек, как представляется.

— Он обидел тебя? Или Лизу? Рассказывай, Таня. Не бойся. Что он сделал? — Андрей обнял Татьяну за плечи.

— Андрей Петрович, — раздался рядом такой знакомый голос, но Андрей не сразу поверил, что это возможно — перед ним стояла Наташа Репнина.

— Наташа… — смутился он и отошел от Татьяны. — Откуда ты? Я не слышал, чтобы подъезжала карета.

— Дядюшка приехал к Корфам, я увязалась за ним. Он высадил меня у ваших ворот, — легко объяснила Наташа. — А ты, я вижу, не рад тому, что я приехала?

— Я рад, — не слишком вежливо ответил Андрей. — Просто сейчас не лучшее время — Лиза пропала, мы ищем ее вторые сутки.

— О, Господи, — растерялась Наташа и почувствовала неловкость. — Я могу чем-то помочь?

— Боюсь, что нет.

— Как жаль! А мне, наоборот, нужна помощь — я порвала перчатку, когда открывала дверцу кареты. — Наташа и сама не знала, что на нее нашло, но Андрей и эта молодая крестьянка стояли так близко, объединенные чем-то очень важным. Конечно, их заботила судьба Лизы, но все-таки… — Милочка, поди-ка сюда. Зашей ее да побыстрее.

Наташа ловко сняла перчатку с левой руки и с выражением барской любезности протянула ее Татьяне. Та растерянно оглянулась на Андрея, но он ничего не сказал, не остановил ее. Татьяна покорно опустила голову и, взяв у Наташи перчатку, ушла с нею в дом.

— Андрей, — натянуто улыбнулась Наташа. — Я не понимаю твоего поведения. Наверное, мне следовало тебе написать и предупредить о своем приезде, но все вышло так неожиданно…

— Твое высокомерие ужасно!

— Что это значит? Я всего лишь попросила твою крепостную зашить мне перчатку!

— У этой крепостной есть имя. Ее зовут Татьяна.

— Да-да, — понимающе кивнула Наташа. — Когда я подошла, мне на секунду почудилось, что я помешала вам. Ты, кажется, обнимал ее?

— Я пытался ее успокоить.

— И ты всех крепостных утешаешь подобным образом?

— Нет, не всех. Мы выросли вместе.

— И, похоже, не на шутку сблизились?

— Твои намеки оскорбительны!

— Прости, я не хотела огорчить тебя.., с Татьяной. Я больше вас не побеспокою, — Наташа повернулась, чтобы уйти.

— Куда ты? — спохватился Андрей.

— Я возвращаюсь в Петербург.

— Но как ты доберешься? — Андрей, наконец, пришел в себя и устыдился устроенной сцены. — Я распоряжусь, чтобы тебя довезли.

— Не стоит беспокоиться, — гордо отказалась Наташа. — Покорнейше вас благодарю!

— Наташа! — Андрей остановил ее и крикнул маячившему невдалеке конюху. — Алеша, приготовь карету и отвези княжну обратно в Петербург.

Наташа позволила усадить себя в карету, равнодушно приняла от выбежавшей на минутку Татьяны поправленную перчатку и уехала молча, едва сдерживая непрошенные слезы. Андрей еще какое-то время смотрел вслед удалявшейся по дороге карете, а потом вернулся в дом и сразу же прошел к Татьяне.

— Открыто! — отозвалась она на стук в дверь. — Андрей Петрович? Вам что-нибудь нужно, барин?

— Не называй меня барин! — воскликнул Андрей. — Я хочу извиниться перед тобой за Наташу.

— Это ваша невеста?

— Она уже уехала в Петербург. Но дело не в этом… — Андрей замялся. — Она не имела никакого права так обращаться с тобой.

— Она всего лишь велела крепостной зашить ее перчатку.

— Таня — ты не крепостная для меня, ты… Ты всегда была моим другом. Знаешь, бывало, я в Петербурге увижу кого-нибудь, или встречу что-нибудь любопытное и спохватываюсь, что тебя нет рядом, чтобы поговорить. Я.., не хотел постоянно думать о тебе, но так выходит. Само собой…

— Я тоже не хотела…

Андрей не дал ей договорить — он стремительно подошел к Татьяне, обнял, поцеловал. Сначала быстро, и еще раз — нежно и долго. Потом он поднял ее на руки и отнес на постель. Татьяна улыбнулась и потянула его за собой. Она отдалась ему просто и искренне. И, оказавшись вместе, они даже не заметили, как пролетела ночь, а проснулись, когда утро уже набрало свет и силу.

— Доброе утро, Андрюшенька! — ласково прошептала Татьяна.

— Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня? — неожиданно спросил Андрей.

— Простить… За что?

— За это… Таня… — Андрей поднялся на постели, сел на край. — Я собираюсь сделать предложение княжне Наталье Репниной. Я люблю ее, Таня — это какое-то затмение нашло на меня вчера.

— Я все понимаю, Андрей Петрович, и прощаю вас, — она была потрясена внезапной переменой, произошедшей в нем, но ничем своей боли не выдала.

— Мы с тобой останемся друзьями? — пытаясь заглянуть ей в глаза, с надеждой спросил Андрей.

— Какие же из нас друзья — барин да крепостная!

— Не говори так! Это больно!

— Как прикажете, барин! И лучше бы вам пойти — хватились вас, поди, домашние.

В подтверждение ее слов в дверь застучали.

— Танька! — закричал Дмитрий. — Тут у нас такое творится! Лиза нашлась! Без чувств она! Хозяйка велела бегом в погреб за льдом!

— Я сейчас, — отозвалась Татьяна. — Я только мигом переоденусь и сразу же…

— А то бы вышла, как есть, — перебивая ее, заржал под дверью Дмитрий. — Я бы сам на этот лед опрокинулся.

Дождавшись, когда его грязный хохоток удалится, Татьяна обернулась к Андрею. Он торопливо одевался и старался не смотреть ей в глаза.

— И то правда, ступайте, однако, Андрей Петрович, сами слышали — Лиза нашлась.

— Послушай, Таня. Возможно, я больше не приду в твою комнату.Возможно, больше никогда не поцелую, не возьму за руку. Но это не значит, что я тебя забыл! — Андрей и сам не понимал, кого он больше убеждает: ее или себя. — А теперь, прости, я должен идти к Лизе!..

* * *

Никто не знал, что Лизу нашел Владимир Корф — эту честь приписал себе Забалуев. Вернувшись с Соней с похорон барона, он на всякий случай уговаривал ее выйти за него замуж, если Лиза сгинет в лесах и уже никогда не вернется. Забалуев заливался соловьем и совсем заморочил бедной девочке голову.

— Хорошо, — в конце концов, кивнула она. — Если маменька с братом пожелают, я исполню их волю. А пока позвольте мне уйти — я очень устала, смерть Ивана Ивановича потрясла меня. В прошлом году я потеряла папеньку, а теперь вот его лучший друг…

Забалуев помог ей взойти на крыльцо, потом высокомерно оглянулся и одернул мундир, довольный своей предусмотрительностью. Не все ли равно — та или эта, обе — молоденькие, наследницы солидного состояния, да к тому же княжны…

И в этот момент он увидел Владимира Корфа, который подходил к дому со стороны сада, неся на руках бесчувственную Лизу. Как это могло случиться? — не понял Забалуев. Ведь Владимир еще недавно бросил всех в церкви и убежал куда-то, словно безумный. Тоже мне Гамлет! И смотри, однако, нашел же где-то Лизу! Не зря, видать, в народе говорят — рыбак рыбака… Лечить их надо, обоих! Ну, а уж Лизу я сам полечу!

— Елизавете Петровне нужна помощь! — Корф задыхался от усталости и своей драгоценной ноши.

— Что вы с ней сделали? — притворно возмутился Забалуев, бросаясь ему наперерез и препятствуя.

— Господи, дайте же мне пройти! — воскликнул Владимир. — Ей нужен доктор…

— Я сам в состоянии донести свою невесту до дома!

— Как вам будет угодно, Андрей Платонович, — кивнул Корф, передавая ему Лизу с рук на руки, — только помогите ей!

— Ладно, ладно! А вы ступайте! Дальше уже моя территория!

Владимир с ужасом посмотрел на него, но ничего не сказал и, слегка пошатываясь, пошел прочь.

Дождавшись, когда Корф уйдет, Забалуев принялся кричать, что есть силы:

— На помощь! Скорее! Лиза нашлась!

На его истошные крики сбежались все — Долгорукая, Соня, слуги и дворня.

— Лизонька! Родная моя! — по-настоящему убивалась княгиня. — Слава Богу, жива! Дмитрий, доктора! Да поскорее!

— Вот, решил здесь вокруг прогуляться, вдруг слышу, стонет, — на ходу сочинял Забалуев.

— Несите барышню в комнату! — командовала Долгорукая подбежавшим слугам. — Да осторожнее! Спасибо вам, Андрей Платонович! Век не забуду!

— Мы расстались с вами пять минут назад, — удивилась простодушная Соня. — А вы успели за столь короткий миг спасти нашу Лизу?

— Видно, Елизавета Петровна плутала, плутала, все хотела дорогу домой найти, да силы ее и покинули.

— Ей повезло, что вы оказались рядом, Андрей Платонович! — Соня смахнула набежавшую слезу и кинулась за маменькой в дом.

Позже всех появилась Татьяна. Забалуев тут же поймал ее за руку и зашептал:

— Уговор наш помнишь? А то я тебе…

— Не было у нас никаких уговоров, Андрей Платонович! — смело отмахнулась от его угроз Татьяна. — Барышня очнется и сама все расскажет!

А Лиза, и впрямь очнувшись от поднесенного ей к лицу флакона нашатыря, сразу принялась звать Владимира.

— Лизонька, его здесь нет! — стал успокаивать ее Андрей.

— Он спас меня! — заволновалась Лиза. — Я хочу его видеть! Поблагодарить… Теперь я знаю, что он меня любит…

— Ангел мой, — отвела глаза Долгорукая. Она решила, что дочка от нервов попутала воображаемое с действительным. — Ты ошибаешься! Тебя спас Андрей Платонович, твой жених!

— Маменька права, — подтвердил Андрей, и Соня, возникнув перед ней, согласно закивала головой — так и было, так, так!

— А Сычиха? Где Сычиха? Она же обещала — суженый будет со мной! — закричала Лиза.

— Мы будем рядом с тобой, — улыбнулась Долгорукая.

— Нет, нет! — заплакала Лиза. — Владимир!.. Владимир!.. Где ты?! Где?!

Глава 5 Кто отравитель?

Оставив Лизу на попечение Забалуева, Владимир вернулся домой. Он шел лесом по хорошо знакомой ему с детства тропинке, соединявшей два имения. Когда-то пробежаться по ней было для них забавой — маленькими Корфы и Долгорукие и дня не проводили друг без друга. И все казалось таким предсказуемым и понятным — жизнь, карьера, семья. Как один день может все изменить! — горестно подумал Владимир.

Он и не заметил, как чуть уклонился в сторону и вышел к семейному кладбищу. Здесь нашли свой последний приют пять поколений Корфов — от первых немецких мелкопоместных колонистов, пожалованных еще Петром Первым российским дворянством и возведенных в бароны за заслуги перед новым отечеством. Соединяясь с истинно русской аристократией, они дали целую плеяду талантливых и заметных при дворе персон. Среди Корфов были и дипломаты, и военные. Непростым характером прославился двоюродный дедушка Владимира, служивший начальником полиции Санкт-Петербурга при Екатерине Второй.

Иван Иванович Корф сделал свою карьеру при императоре Александре, с которым прошел весь памятный путь от сожженной Москвы до Триумфальной арки в Париже. Он был молод и энергичен, и весь боевой задор перенес позднее на новое и весьма неожиданное для его семьи увлечение.

Владимир не знал, как и когда его отец стал завзятым театралом. Но эта страсть заменила ему политику и поле боя. После смерти жены, матери Владимира, барон утешался созданием своего особого мира — страны грез, где Орфей мог с легкостью спуститься в ад за возлюбленной Эвридикой, где умершие не уходили со сцены, а превращались во вполне реальных персонажей — теней и призраков, ангелов и серафимов.

— «Весь мир — театр», — постоянно цитировал эту фразу отец, но для старого Корфа театр стал его миром.

Владимир, робея и смущаясь собственной нежности, приблизился к свежему холмику.

— Прости, что не проводил тебя, как подобает, — заговорил он с отцом, как с живым. — Видишь, снова подвел тебя… Всю жизнь я хотел быть похожим на тебя и всегда подводил. Отец, как мне жить дальше? Что делать? Я подобрал твой медальон, я смотрел на нее, я пытался понять, почему ты по-прежнему любишь ее… И не смог найти оправдания ей, и у меня нет сил простить ее. Я пытался, но не вышло. Возможно, это гордыня, а может быть, слабость. Скажи, как мне жить без тебя?

Чья-то изящная рука в черной перчатке положила на могилу барона охапку свежих лесных цветов — безыскусных и милых.

— Зачем вы здесь? — резко спросил Владимир, узнав Анну.

— Пришла еще раз попрощаться с дядюшкой. Простите, что помешала вам!

— Не стоит извинений — вы всегда были в моей жизни некстати.

— Он не должен был так умереть, — тихо сказала Анна, делая вид, что не заметила его колкости. — Иван Иванович мечтал о тихой старости в обществе любимых внуков.

— Я не был готов к этому…

— Жаль, что дядюшка так и не успел дождаться.

— Ему помешали! И я отомщу за это преступление!

— Это преступление — против Бога, и пусть свершится высший суд. А мы будем помнить Ивана Ивановича, и, пока мы помним его, он не оставит нас своей заботой и любовью.

— Пока мы помним его… — Владимир неожиданно улыбнулся. — Когда отец по утрам заходил в мою комнату, то всегда делал вид, будто что-то там забыл.

— А когда задумывался — чертил пальцем по столу.

— Да-да, — кивнул Владимир. — Я всегда старался угадать, что же он там такое чертит. А когда к нему приходили хорошие известия, отец делал вид, что ничего не произошло…

— Хотя мы давным-давно обо всем догадались!

— И целый день ходил с загадочным видом.

— А помните, как он сердился на нас, когда мы были детьми?

— Конечно! Сначала ругал за разные шалости, а потом присылал в знак примирения эклеры, которые пекла мастерица Варвара. И я частенько бедокурил только ради них.

— Мне кажется, я съела целую тысячу этих пирожных!

Они вдруг разом замолчали.

— Мама говорила — ангел пролетел, — сказал после долгой и светлой паузы Владимир.

— Это Иван Иванович…

— Не смейте! Отец умер — его больше нет! Я один, совсем один!

Корф вложил столько ярости в эти слова, что Анна отшатнулась от него, но все же быстро взяла себя в руки.

— Мне следует оставить вас с ним.

— Да, уходите! Сейчас же! — закричал Владимир.

Анна не стала спорить. Она оглянулась уже издалека, из-за деревьев, и увидела, как Владимир зарыдал и упал на колени перед могилой отца.

— Господи, прости его! Иван Иванович, простите его — он просто боится любить, — прошептала Анна и быстро направилась в дом.

В коридоре ее остановила Полина. Она была слегка веселой после поминок, которые потихоньку устроили дворовые, и на лице ее читалась готовность к содействию и столь намеренное сочувствие, что Анне захотелось немедленно уйти, но Полина настойчиво преграждала ей дорогу.

— Что тебе, Полина? — сдержанно спросила Анна, понимая, что избежать разговора не удастся.

— Я видела, вчера Оболенский пожаловали. Не скупись, подруга, — замолви за меня словечко перед Сергеем Степановичем. Пусть он мне прослушивание устроит. На актерку. В императорский театр.

— Я не уверена, что он согласится, да и время неподходящее — траур у нас.

— А ты попробуй, уговори! А взамен я тебе про каждый шаг Карла Модестовича рассказывать буду!

Вот те крест! Он-то считает, что я на его стороне и ничего не заподозрит.

— Я подумаю, — кивнула Анна, лишь бы разойтись с ней.

Тем не менее, Полина ее слова восприняла за согласие, обрадовалась и побежала поискать платье получше. Анна укоризненно покачала головой и поднялась к себе. Сняв в своей комнате накидку и капор, она прошла в библиотеку, где застала Оболенского.

Сергей Степанович приехал давеча к вечеру и был сражен известием о смерти друга. Оболенский приехал, отвечая на настойчивую просьбу Михаила, чувствовавшего свою вину перед Анной за сорванное в Петербурге прослушивание, и на приглашение барона, который звал его на премьеру. «Анна будет играть Джульетту, и ты еще раз сможешь насладиться необыкновенным талантом этой жемчужины, которая должна сиять в короне императорской сцены», — писал ему барон Корф.

К спектаклю Сергей Степанович не успел — разбирал жалобу одной известной актрисы на роли первого плана. Она считала, что дирижер намеренно ставит ее в несоответствующее ее внешности и тембру амплуа. Попутно к заявлению прилагались еще две-три личные просьбы и немного сплетен о коллегах. Оболенский к примадонне благоволил — хороша была, негодница, хотя и неимоверная скандалистка. И поэтому, после перекрестной тяжбы с дирижером, он пригласил ее на обед, который затянулся до утра, и, наверное, мог продолжаться и дольше, но к дядюшке нагрянула всегда шумная и эмоциональная Наташа.

Она, ничуть не смущаясь ситуацией, выждала, когда примадонна уйдет, и бросилась в ножки Сергею Степановичу — умолять, чтобы он взял ее с собой к Корфам.

— К Корфам? — удивился тот. — Надеюсь, не Владимир Корф тому причиной?

— Конечно, нет! — замахала руками Наташа. — После того, как он испортил жизнь Мише? Но я слышала, вы устраиваете прослушивание для Анны?

— Тебе понравился ее голос? — с сомнением спросил Оболенский. Наташа закивала. — Что-то ты хитришь, племянница! С каких это ты пор стала так интересоваться театром?

— А если скажу, обещаете выполнить мою просьбу? — князь кивнул. — Я хочу увидеть Андрея Долгорукого, он у Корфов в соседях.

— Ах, молодость, молодость… Но не кажется ли тебе, дорогая, что бегать девушке за молодым человеком есть моветон?

— Я люблю его!

— Вы не виделись-то всего две недели.

— А я не хочу, чтобы они превратились в вечность!

— Ты готова рисковать своей репутацией?

— А вы рисковали своей, когда бросились за мадемуазель де Транш, дабы уехать с нею в Париж?

— Увы, я все же не посмел ослушаться отца. Я стоял на морозе в сугробе под ее окном и играл на прощанье на скрипке серенаду из Моцарта…

— Это так прекрасно! — Наташа преисполнилась умиления дядюшкиным романтизмом.

— Не могу сказать, что обмороженные пальцы сделали меня привлекательнее, но собирайся, любовь не бывает без жертв. Надеюсь, твои не окажутся столь же трагичными.

Наташа на радостях облобызала дядюшку и бросилась домой собираться. По дороге в Двугорское она без умолку щебетала и, счастливая, выпорхнула из кареты вблизи усадьбы Долгоруких. А Оболенский отправился к Корфам.

Дальнейшее ввергло его в такую горесть, что он, будучи приглашен к ужину, почти не прикоснулся к еде, хотя и выглядела, и пахла она аппетитно. За столом молчали все: заметно похудевший и осунувшийся Владимир, растерянный Миша и печальная Анна. Наконец, Владимир нарушил тишину и рассказал Оболенскому обо всем, что случилось, и это усилило навалившуюся на князя мигрень. Сергей Степанович извинился и, сославшись на нездоровье, ушел в отведенную ему комнату.

Утро добавило скорби — похороны и странная выходка Владимира подействовали на него удручающе. Но Оболенский нашел в себе силы мужественно перенести смерть друга и боевого товарища. А что до Владимира, то он был известен своим непредсказуемым и строптивым нравом. История с вызовом наследника на дуэль — вопиющий случай, лишний раз подтвердивший дурную репутацию этого храброго, но неразборчивого в средствах выяснения отношений и не изощренного в дипломатии молодого человека. Оболенский знал, как дорог был Владимир отцу, но той симпатии, которую излучала Анна и которой обладал сам Корф, он все же был лишен, и поэтому часто попадал в истории, которые надрывали сердце старого барона.

Поклонившись могиле Ивана Ивановича, Оболенский вернулся в дом и прошел в библиотеку, где они любили сиживать и курить трубку. Князь опустился в любимое кресло Корфа — не занимая его место, а просто вспоминая об ушедшем друге, и взял с курительного столика бомбоньерку с табаком.

— Ах! — вскрикнула вошедшая в библиотеку Анна.

— Аннушка! Простите, — поспешно сказал Оболенский, вставая с кресла. — Простите, что напугал вас.

— Сергей Степанович! А мне показалось, что это барон сидит в своем любимом кресле…

— Да, он любил его и в шутку называл «последним седлом старого солдата».

— Вы и трубку набиваете точно так же, как Иван Иванович!

— Ведь это он меня и научил! Сколько же лет мы с ним были знакомы? Почти полвека — подумать только… Но позвольте мне задать вам один вопрос?

— Да-да, конечно.

— Надеюсь, вы не изменили своего решения из-за этой трагедии? Вы по-прежнему намерены ехать в Петербург и стать актрисой?

— Я не думаю, что это будет сейчас правильным.

— Вы шутите, дитя мое?! Вы хотите сказать, что передумали?

— Дядюшка умер в день моей премьеры. Боюсь, я никогда не смогу избавиться от этого воспоминания.

— Дорогая! Вы еще так молоды, и у вас впереди еще столько печалей и радостей, разочарований и любви.

— Любовь? Любовь и есть главный источник бед и разочарований.

— Так вот в чем дело! — улыбнулся Оболенский. — Я должен был догадаться. Но позвольте дать вам один совет. Когда вы будете выбирать между любовью и театром — вспомните, что любовь проходит, и ее сменяет пора забот и утраченных иллюзий. И ваш талант постепенно угаснет за семейными хлопотами. Тогда как театр навсегда будет давать вам ощущение новизны и продлевать вашу жизнь.

— Я благодарна вам, Сергей Степанович, за заботу, но я сейчас совершенно не готова думать о будущем!

— И все же рано или поздно вам придется выбирать между театром и любимым человеком, — с грустью сказал мудрый Оболенский. — Я знал много прекрасных актрис. Великих актрис. Я принимал участие в их судьбах. И смею вас уверить: чем раньше вы сделаете свой выбор, тем менее мучительным он будет для вас и для вашего избранника.

— К несчастью, я не так свободна в своем выборе, как это может показаться.

— Вы хороши собой, талантливы, добры. Вы способны внушать серьезные чувства. Мой племянник Михаил…

— Мы с ним едва знакомы, — перебила его Анна. — Возможно, ему понравилось мое пение, не более того.

— Вероятно, я ошибаюсь, но когда на балу вы танцевали, мне показалось, что амур нацелил свою стрелу прямо в его сердце.

— Простите меня, Сергей Степанович, — Анна решила прервать этот разговор, пока он не завел их еще дальше. — Мне надо вернуться в столовую. А вы отдыхайте здесь. Иван Иванович был бы счастлив видеть своего друга и говорить с ним.

Оболенский сей внезапной перемены в ее настроении не понял, но все же отнес это на счет недавней трагедии и убеждать Анну в обратном не стал. И, когда она вышла, снова погрузился в воспоминания и размышления о бренности земного бытия.

Анну же перехватила в коридоре неугомонная Полина и принялась выспрашивать, говорила ли она с Оболенским? У Анны не было ни сил, ни желания отвечать ей, она неопределенно кивнула головой и заспешила прочь. Полина ее молчание и этот жест поняла по-своему. Она тут же кинулась на кухню, налила чаю и, поправив складки и рюши на платье, явилась перед Оболенским.

— Спасибо тебе, милая, — рассеянно сказал он, принимая от нее тонкую чашечку из дорого китайского фарфора.

Иван Иванович был ценителем изящных и экзотических вещей, и азиатские раритеты всегда интересовали его особенно. Оболенский отпил чуть-чуть чаю и отметил, что сорт подстать своему благородному хозяину — изысканный по вкусу и редкий по цвету — с оттенком пурпурного.

— Что ж ты выпил все и мне ничего не оставил? — с театральным пафосом продекламировала Полина.

— В каком смысле?! — растерялся Оболенский.

— Это монолог Джульетты, в склепе, над бездыханным трупом Ромео, — пояснила Полина.

— Над ..трупом? — Оболенский едва не поперхнулся от ужаса. — Надо же предупреждать, милочка!

— Не пей, не пей вина, Гертруда! — Полина вплотную приблизилась к Оболенскому, едва не вжавшемуся в спинку кресла.

— А это что еще такое?

— Это Клавдий. Из «Гамлета». «Я пить хочу!» — застонала Полина, склоняясь к самому лицу князя. — А это уже Гертруда. О-о-о!..

— Что ты, девушка, встань! — не на шутку перепугался Оболенский, когда Полина принялась заваливаться к нему на колени. — Встань немедленно! Сюда могут войти! Совсем с ума сошла?

— Вам понравилось, Сергей Степанович? — Полина «ожила» и присела в поклоне перед креслом, в котором опадал вконец раздавленный ее бесцеремонностью Оболенский.

— Что понравилось? — грубо спросил он и брезгливо несколько раз провел рукой по камзолу, как будто стряхивая нечистое.

— Моя игра!

— Так это ты — играла?!

— Карл Модестович говорил, что на сцене я смотрюсь лучше, чем Анна.

— Карл Модестович? — не сразу понял Оболенский. — Ах, управляющий!.. Да ты полоумная, однако!

— Но вы же сами позвали меня на прослушивание.

— Какое тебе прослушивание?!

— Чтобы пригласить в театр. Разве Анна вам ничего не говорила?!

— Значит это все — чтобы поступить в театр? — с облегчением рассмеялся Оболенский.

— Конечно! — обиделась Полина. — Я еще из Сумарокова знаю!

— Нет-нет, — замахал руками повеселевший князь. — Сумарокова не надо, Шекспира достаточно. Насмешила!

— Куда же вы? — рассердилась Полина, глядя, как Оболенский встал с кресла и направился к выходу из библиотеки.

— Я? Я пока пойду. И передай барину, что прогуляюсь немного, а то, неровен час, еще какой талант объявится.

— Ну, ладно, Анька! — прошептала Полина со злостью. — Ты мне за это заплатишь!..

* * *

Тем временем Репнин выполнял данное Анне обещание — пытался понять, кому и зачем была выгодна смерть барона.

Когда гроб с телом старого Корфа вынесли из церкви, Михаил схватил Карла Модестовича под локоток и задержал.

— Еще одно слово плохое об Анне услышу, и я тебя убью!

— Вы меня, господин хороший, отпустите! Я не собираюсь в таком тоне продолжать разговор, если вы имеете все-таки намерение поговорить серьезно.

— Что ты хочешь сказать?

— Я вам уже докладывал — графинчик думал украсть. Черт попутал! Баварское стекло, между прочим! Но сами посудите: вы же меня и спасли. Если бы не остановили, в живых уж и не было бы. Вылить дорогущий бренди я бы не решился.

— Почему я должен тебе верить? Ты же ненавидел барона! Кому, как не тебе, желать ему смерти?

— Я не убийца! Деньги — крал, каюсь, я себе уже и поместье в Курляндии присмотрел. Но убить — на такой грех я бы в жизни не пошел! Вы подумайте, как следует! У других-то куда больше мотивов было!

Вы ведь даже не догадываетесь, что одна небезызвестная вам барышня способна. Все, все… — испуганно затараторил управляющий, увидев над собой занесенную для удара куку Репнина. — Молчу, молчу! В голове помутилось! Но есть и другие враги!

— Кто?

— Вот, к примеру — Забалуев, Андрей Платонович, предводитель уездного дворянства. Сам сатана! Он здесь такую темноту развел — всему жандармскому корпусу не разобраться.

— Слушай меня, — зашептал ему на ухо Репнин. — Если окажется, что ты врешь, я тебя убью! Найду, где бы ты ни был. Даже в твоей Курляндии. Понимаешь?

Модестович усиленно закивал головой. Репнин разжал пальцы, и управляющий скривился, растирая онемевшую руку. Потом он обиженно посмотрел на Репнина и побежал вслед за процессией на кладбище. Подошедший чуть позже Михаил, наверное, впервые за эти дни с интересом принялся рассматривать Забалуева. «А может, и прав этот рыжий? — подумал он. — Если судить по физиономии, то она у господина Забалуева приятностью не отмечена. Глазки маленькие, крысиные, как бусинки — туда-сюда снуют. Смотрит так, кажется, высокомерно, но вся осанка, между тем, — вороватая и хищная». Михаил вздрогнул — Забалуев поймал его взгляд и ответил своим, от которого Репнин почувствовал неудобство и неясную маету.

На обратном пути с кладбища Забалуев сам подошел к нему и спросил:

— Позвольте узнать, чем вызвано ваше любопытство?

— О чем это вы, Андрей Платонович? — смутился Репнин.

— Да вот вы на меня так странно посмотрели…

— Я?.. Я хотел поговорить с вами о смерти Ивана Ивановича. Убийца по-прежнему на свободе.

— А как же ваше дознание на управляющего?

— Владимир Иванович полагает, что он невиновен, — на ходу придумывал Репнин. — И вернул его в должность.

— Как же так? — засуетился Забалуев. — Неужели сын пошел против воли отцовской?

— Карл Модестович убедил Владимира в том, что виновников надо искать вне поместья. Барон мог оказаться поперек интересов какой-то персоны в вашем уезде, за которой водятся темные дела и грешки всякие. Управляющий намекнул, что кое-кому смерть барона была весьма на руку.

—И.., кому же?

— Он имени не назвал, и поэтому я решил, что управляющий крутит — очевидно, пытается отвести от себя подозрения. То есть, это нам с вами очевидно, а вот Владимир ему верит.

— Но это же глупо!

— Вот именно, но совместными усилиями мы могли бы положить этому конец и убедить Корфа, что управляющий его обманывает.

— Правильно мыслите, молодой человек. Можете на меня рассчитывать.

— В таком случае — до скорой встречи?

— Да-да, увидимся, — кивнул ему Забалуев и поспешил догонять Соню, которая сиротливо стояла у крыльца.

Разговор этот Михаилу не понравился. Забалуев не стал никого защищать, больше спрашивал и отвечал осторожно. Но намек Репнина понял и насторожился — это было заметно. А может быть, управляющий ничего не придумал, и Забалуев — первое лицо, заинтересованное в смерти барона? Михаил решил найти Анну и посоветоваться с ней, как поступать дальше и что сказать Владимиру.

Встретив Анну в столовой, он попросил ее пройти с ним в библиотеку. Михаил уже собрался ей все рассказать, как слуга доложил о приезде доктора Штерна. Доктор, простившись с бароном в церкви, немедленно вернулся к себе. Его помощник должен был закончить работу по исследованию яда, которым отравили Корфа, и Штерн хотел, как можно быстрее довести эти сведения до его близких.

— Мне сказали, что Владимира Ивановича все еще нет?

— Он на кладбище, — тихо сказала Анна.

— Вы что-нибудь узнали? — спросил нетерпеливый Репнин.

— Да. Я, однако, хотел подождать Владимира Ивановича.

— Здесь нет посторонних, — обиделся Репнин.

— Да-да, вы правы, — согласился доктор и присел на диван. — Должен сообщить вам, что барон Корф был отравлен редчайшим ядом. Я нашел его описание в одной книге. Этот яд сделан на основе растения, которое встречается только в Индии. Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы привезти его оттуда?

— Владимир был в Индии… — начала Анна.

— Вы полагаете, что это он убил отца? — растерялся Штерн.

— Как можно! — воскликнула Анна, зардевшись от негодования. — Я просто думаю, что он мог привезти яд из поездки в Индию, а кто-нибудь выкрасть его.

— Что ж, это вполне вероятно…

— А как насчет Андрея Платоновича? — предположил Репнин. — Он не мог бывать в Индии?

— При чем здесь господин Забалуев? Он уважаемый человек, предводитель уездного дворянства.

— В таком деле ни за кого нельзя поручиться, — с сомнением в голосе сказал Репнин.

— Спасибо, доктор, — Анна кивнула Штерну.

— А теперь я, пожалуй, пойду, — засобирался он. — Надеюсь, вы обо всем проинформируете Владимира Ивановича, а я возьму на себя обязанность дать отчет исправнику.

Когда Штерн откланялся, Анна обернулась к Репнину.

— Так вы подозреваете Забалуева?

— Я этого не утверждаю, я просто не исключаю такой возможности. Посудите сами — господин Забалуев выступает посредником в тяжбе с поместьем Корфов.

— А знаете, — задумалась Анна, — Лиза говорила, что мать обещала его Андрею Платоновичу в качестве приданого.

— Значит, Забалуеву выгодно, чтобы княгиня завладела поместьем!

— Но Забалуев — состоятельный человек, а Карл Модестович — нищий и негодяй!

— Я сам не в восторге от управляющего, — попытался успокоить ее порыв Репнин, — но мне кажется, в вас говорит личное предубеждение. Доказательств и мотива его участия в этом деле нет.

— Карл Модестович очень хитер!

— В этом я с вами согласен, но все же…

— Я опять вижу вас вместе, — раздраженно заметил входящий в библиотеку Владимир.

— Слава Богу, ты вернулся! — Репнин бросился к нему. — Здесь только что был доктор Штерн. Он уверяет, что яд, который отравили Ивана Ивановича, — из Индии.

— Стало быть, Карл Модестович чист, так как он пробавляется банальным мышьяком. И, значит, нам по-прежнему необходимо найти убийцу моего отца. Ты подозреваешь кого-нибудь?

— А что тебе известно о Забалуеве?

— Забалуев? Предводитель уездного дворянства? — удивился Корф, краем глаза наблюдая, как Анна подошла к шкафу с книгами и стала что-то искать и рассматривать в нем.

— Возможно, он как-то связан с темными делишками, которые творятся в вашем уезде — подделка документов, фальшивые ассигнации. Не исключено, что твой отец узнал что-то и стал опасен.

— Но только мне он об этом ничего не говорил. Впрочем, мы с ним нечасто и разговаривали. А вообще, Забалуев — скользкий тип. И кроме всего прочего, похоже, он мог быть сильно заинтересован в том, чтобы княгиня Долгорукая заполучила наше имение. Пожалуй, я просмотрю бумаги отца повнимательнее. Может быть, найду что-нибудь, проливающее свет на эти обстоятельства или хотя бы указывающее направление поиска. Куда же вы, Анна?

— Я уже собиралась уходить… — Анна отвела глаза.

— В чем дело? Вас раздражает мое присутствие?

— Нет, просто я хотела избежать очередной ссоры с вами.

— К чему же ссориться? Вы же видите, я сегодня настроен миролюбиво.

— Володя! — воскликнул Репнин.

— Ладно-ладно, оставь свои нравоучения, я больше не буду. — Владимир снова обернулся к Анне. — А позвольте полюбопытствовать, что это вы сейчас рассматривали?

— Рисунки, привезенные вами из Индии.

— И здесь Индия! — съерничал Корф. — Ряд совпадений — уже закономерность! Уж не подозреваете ли вы меня в убийстве отца?

— Вы знаете, кого я считаю убийцей.

— Я начинаю думать, дорогая, что между вами с Карлом Модестовичем что-то есть. Больно вы к нему неравнодушны — так и кипите страстью!

— Иногда вы совершенно невыносимы, Владимир Иванович! — Анна, прощаясь, посмотрела на Репнина и ушла.

— И все-таки я тебя не понимаю, Владимир! — вскричал Репнин, уязвленный его нападками на Анну. — Даже в такое время ты не можешь объявить перемирие!

— Ах, оставь! — отмахнулся Корф. — Это наши домашние радости, тебе не понять.

— Барин! — в дверь протиснулась зареванная Полина — Дозвольте в ножки пасть — обидели меня!

— Умеешь ты выбрать время и место, Полина! — нахмурился Корф, но потом подумал и махнул рукой. — Хорошо. Миша, оставь нас ненадолго.

Репнин вежливо откланялся.

— Итак, чего тебе?

— Не подать вам чаю? — Полина кошкой метнулась к Владимиру. — Иван Иванович в это время всегда чай….

— Не смей липнуть ко мне, — осадил ее Корф. — Зачем приходила? Кто тебя обидел?

— Да Анна же! Она вечно надо мной издевается, — Полина сделала паузу, ожидая реакции Корфа, и тот кивнул ей, давая понять всем своим видом, что весьма заинтересован в ее доносе. — Нынче прикинулась добренькой, обещалась за меня словечко замолвить перед Его Сиятельством, князем Оболенским.

— И как, замолвила?

— Ничего она Сергею Степановичу не сказала. А он меня на смех и поднял, когда я перед ним стала выступать.

— Вряд ли бы он стал смеяться над тобой.

— Но он смеялся! — заплакала Полина. — Сказал, что мне место в балагане.

— Может быть, ты его не правильно поняла? Нет? Да, полно тебе, будет слезы лить. Разберусь я с Анной, обещаю тебе.

— Ой, барин, — Полина принялась хвататься за его руку, — благодарствую, барин…

— Иди, иди, я уже все понял, — Корф оттолкнул Полину и прошел в кабинет отца.

Он просидел с бумагами барона до вечера, но ничего, объясняющего столь трагически сложившиеся обстоятельства, отыскать не смог. Или мы идем по ложному следу, или здесь замешаны силы совсем иного свойства, думал Владимир.

Когда речь зашла о яде из Индии, он вдруг решил, что отец мог покончить с собой. Его гордость была известна, а лишение сына военного звания и всех заслуг — удар не из легких. Владимир понимал, что молодому человеку с его репутацией более будет невозможно рассчитывать на карьеру и достойное отношение общества. И он был уверен — отец тоже понимал это.

Корф не исключал, что он мог дать Анне вольную и переписать завещание в ее пользу, а сам — уйти, спасая свой род и имя от позора. Владимир всегда подозревал в отце черты римского патриция, которые с достоинством уходили из жизни во благо своих близких и ради сохранения чести и славы своего имени.

Но, подумав, мысль эту Владимир все же отмел — перед смертью отец выглядел удивленным и потрясенным своим внезапным недугом. Да и Анна — он слишком ценил ее, чтобы бросить, не обеспечив всем, что обещал. Вольная — вот она, лежала перед ним, а нового завещания он так и не обнаружил. Может быть — только пока?

Нет-нет, остановил сам себя Владимир, это был злой умысел. Коварный и низкий. И теперь надо найти того, кто посмел убить его отца. Владимир бросил взгляд на его портрет — небольшую акварель в рамке из красного дерева, и тяжело вздохнул.

В этот миг ему показалось, что отец на рисунке улыбнулся и повернул голову к нему — художник запечатлел барона в профиль, как на медалях. И вот теперь отец смотрел ему прямо в лицо. Его взгляд был укоряющим и внимательным, и таким живым, что Владимир отшатнулся от стола и выбежал из кабинета.

К ужину он вышел позднее других. Обстановка за столом отдавала печалью. Блюда подавались, как положено, но уносились почти нетронутыми.

— Спасибо, достаточно. Я столько не съем, — отказывался Оболенский.

— Благодарю, я не голоден, — сдержанно вторил ему Репнин.

— Вижу, что с такими гостями и готовить не надо, — недобро улыбнулся Корф, присаживаясь к столу. — Да, кстати, Сергей Степанович, если прослушивание все еще осталось в ваших планах, вы могли бы уединиться с Анной в библиотеке.

— Нынче траур. Не стоит, — Анна неодобрительно посмотрела на него.

— Почему же?! Отец обожал сцену. Я думаю, его душа будет счастлива встретиться с театром еще раз.

— Володя, мне кажется, Анна права. Сейчас не время.

— А когда будет время Миша? В конце концов, это отвлечет Сергея Степановича.

— Как скажете, — пожал плечами Оболенский, — это вы должны решить сами. А я пока вернусь в библиотеку. Благодарю за угощение!

— Нет, в самом деле, Анна, — не унимался Корф, кивнув оставившему их князю. — Что вы упрямитесь? Отец был бы доволен, зная, что вы, наконец, поступите на сцену и покинете этот дом.

— Сцена должна быть мне в радость, а не в наказание.

— С чего это вы решили, что я непременно желаю вам плохого?

— Владимир… — хотел поддержать Анну Репнин, но в этот момент в столовую вошел Забалуев в сопровождении уездного исправника.

— Господа… — брови Корфа удивленно поползли вверх. — Я, конечно, невероятно рад вашему появлению. Но, однако, в следующий раз соблаговолите предупреждать о своем визите. Тем более, в столь поздний час.

— Нам не до церемоний, сударь! Правосудие не может ждать! — надменно сказал Забалуев.

— И что же значит ваш визит? Вы нашли убийцу?

— Нашли.

— И кто же он?

— Вы, милостивый государь!

— Вы арестованы господин Корф. Собирайтесь! — гаркнул исправник.

— И кто же это, господин капитан, навел вас на подобные домыслы? — Владимир и не подумал вставать. — Неужели своим умом дошли?

— Извольте пройти с нами — там разберутся, домыслы это или факты, — нагло заявил Забалуев.

— Владимир, что происходит? — Репнин в изумлении посмотрел на друга.

— Мы присутствуем на спектакле, поставленным господином Забалуевым, — не без иронии пояснил Корф. — Жаль, Сергей Степанович ушел. Он большой любитель драматического искусства.

— Кто позволил вам, милостивый государь, обвинять Владимира в смерти барона? — потребовал объяснений Репнин.

— Извольте! Доподлинно известно, что яд, которым был отравлен ваш батюшка, привезли из Индии! Доктор Штерн сообщил нам об этом, как только изучил его.

— И что вам дает этот тезис? — нахмурился Репнин.

— Владимир Иванович, как вам хорошо известно, несколько раз путешествовал по Индии. И кое-что оттуда мог привезти. Кроме того, он один всегда свободно мог подойти к графину с любимым бренди Ивана Ивановича.

— Бред какой-то!

— Нет, — ядовито «поправил» Репнина Корф. — Это называется «излагать факты».

— Интересно, — в тон ему продолжал выяснять Репнин, — а мотивы убийства у вас столь же определенные? Насколько мне известно, Владимир любил отца.

— Любил?! О его постоянных распрях с отцом известно, простите, всей округе. И причина этих ссор тоже не является тайной.

— Ну, что же, — улыбнулся Корф, — значит, мне суждено стать козлом отпущения?

— Владимир, — возмутился Репнин, — ты не можешь позволить, чтобы тебя так просто арестовали! Господа, это же очевидная ошибка!

— Князь Репнин! — напыжился Забалуев. — Вы мешаете законной власти! Я буду вынужден…

— Действительно, Мишель, — остановил друга Корф, — не стоит мешать предводителю уездного дворянства арестовывать опасного преступника.

— Стойте! — Анна стремительно встала из-за стола. — Господин Забалуев, я, правильно поняла, что главная улика — яд?

— Да. И, прошу заметить, — улика достаточная и убедительная.

— Возможно, вы и правы, однако все же есть «но», господа. В Индии побывал не один Владимир Иванович.

— А кто же еще? — с неохотой спросил Забалуев. —Вы.

— Что? — грубо расхохотался тот.

— Вам смешно? А мне нет. Лучше ответьте, откуда у вас этот хлыст, господин Забалуев? Я видела эти узоры в книге, которую привез Владимир из Индии.

— Вынужден вас разочаровать сударыня, — зло ответил Забалуев. — Этот хлыст я купил у цыган.

— Если цыгане могли привезти из Индии хлыст, то они могли привезти вам с таким же успехом и яд! — поддел Забалуева Репнин.

— Это неслыханно!

— Только не говорите нам, Андрей Платонович, что вы невинны, — продолжал Репнин. — Мы знаем, какое активное участие вы принимали в тяжбе по поводу поместья. Ведь княгиня Долгорукая пообещала его вам, как часть приданого Лизы. А в тот день, когда отравили Ивана Ивановича, в библиотеку беспрепятственно мог проникнуть любой, в том числе и вы.

— Господин предводитель, — Владимир поднялся из-за стола и угрожающе посмотрел на Забалуева. — Предупреждаю, если выяснится, что вы имели отношение к смерти отца, скрыться от меня вам удастся только в могиле.

— Должен признать, Андрей Платонович, — подал, наконец, голос и исправник, — но только что эта дама высказала против вас не меньше улик, чем вы предъявили против молодого барона Корфа. Прошу прощения, господа, но очевидно, что мы поторопились. Честь имею!

Исправник уважительно козырнул и откланялся.

— Я этого так не оставлю! — заверещал Забалуев. — Я доберусь до правды. Я…

Он хотел еще что-то сказать, но захлебнулся под выразительным взглядом Репнина и покинул столовую вслед за исправником.

— Зачем вы это сделали? — Корф повернулся к Анне. — Почему не позволили меня арестовать?

— Потому что вы невиновны.

— Я не заслуживаю вашего доверия, — побледнел Владимир, — но спасибо вам. Прости, Миша, мне что-то не по себе, я оставлю вас на какое-то время.

Репнин поднялся, провожая его, а потом подошел к Анне.

— Я должен перед вами извиниться.

— За что? — удивилась она.

— Я думал о вас плохо — я считал вас робкой и беззащитной.

— Разве сила женщины — не в ее слабости?

— Надеюсь, однажды мне представится возможность вступиться за вас, как вы вступились за Владимира.

— Вы по-прежнему не оставляете попыток привязать меня к себе, заставить меня поверить в то, что я вам не безразлична.

— Но так оно и есть! Я бы хотел видеть вас чаще, заботиться о вас, защищать и гордиться вами. И желание это столь велико, что я ничего не могу с собой поделать.

— Вы хотите заботиться обо мне?

— Я хочу, чтобы мы заботились друг о друге. Разве не так поступают влюбленные?

— Вы любите меня?

— Неужели это звучит так ужасно?

— Не очень, — Анна задержала дыхание, а потом спросила:

— А если я скажу вам, что тоже люблю вас?

— Я думаю, что смогу это пережить, — улыбнулся Репнин и наклонился к ней.

В этот момент в двери показался Владимир. Он хотел поговорить с Михаилом о Забалуеве, но слова замерли у него в гортани. Владимир почувствовал, что мозг его как будто взболтали ложкой. Кровь снова бросилась ему в голову, а лицо, напротив, побелело и за секунду усохло. Владимир ощутил, как сводит скулы и замедляется дыхание. Но он так и не смог оторвать взгляда от Анны и Репнина.

Корф смотрел, потемневшими от злобы и ненависти глазами, как Михаил склоняется к ее лицу — все ближе и ближе. Вот их губы сливаются в поцелуе, тела сближаются на предельное расстояние. Анна порывисто обвивает руками его шею, Репнин скользит рукой по ее талии, по спине, изогнувшейся, словно лебединый стан.

Поцелуй затягивается, объятия становятся крепче…

Владимир отступил, иначе — он понял это так явственно и болезненно! — сдержаться не сможет. Ворвется в столовую, убьет Репнина или, по крайней мере, покалечит, а эту… Господи, что мне делать с этой! Корф недюжинным усилием воли подавил рвущийся из горла рык и буквально по воздуху перенес свое тело в глубь коридора. И, уже отойдя на безопасное расстояние, выдохнул, что есть силы, и убежал к себе.

Она солгала тебе! — кричал невидимый кто-то внутри Владимира. — Ты поверил, поддался чарам актерки, размечтался, что она жалеет и понимает тебя, а она притворялась. Убаюкивала тебя сказками, как маленького, а сама упала в объятия первого встречного… Первого встреченного ею твоего друга! Строила из себя невинность, говорила о любви и добродетели и тут же осыпала поцелуями того, кого обещала оставить в покое.

Она нарушила условия договора, понял Владимир, и она ответит за это. Она будет мучаться за свое преступление и познает настоящее унижение. Клянусь!..

Владимир спустился в кабинет отца и сел за его стол. Потом он поднял звонок и несколько раз с силой встряхнул его. На зов появился один из слуг — Владимир велел найти и привести к нему Анну. Он жаждал мести — страшной и сейчас. Корф положил прямо перед собой вольную Анны и приблизил к себе подсвечник.

— А ты уверен, что поступаешь правильно? — раздался совсем рядом голос отца.

— Кто это?! — сдавленным шепотом вымолвил Владимир, поднимая свечу над столом.

— Разве ты не узнал меня, сынок? — голос из темноты прозвучал расстроенно и грустно.

Свеча задрожала в руке Владимира, и он поспешил поставить ее на стол.

— Отец? Это ты?

— Конечно, я, мой мальчик.

— Но ты же умер!

— Смерть телесная не означает смерть души. А моя душа не сможет успокоиться, пока ты будешь сопротивляться исполнению моей последней воли. Ты помнишь, что обещал мне освободить Анну?

— Отец! Теперь я ее хозяин, а не вы.

— Гордыня! Ты так и не смирился, — голос барона вздохнул и посетовал. — Я допустил ошибку, не написав вольную раньше.

— И даже после смерти ты говоришь о ней! — воскликнул Владимир. — Защищаешь от ее собственной доли, которую ей назначила судьба, а не я!

— Ты злишься на меня, а мстишь ей. Анна ни в чем не виновата перед тобой. Я не делил любви между вами. И очень любил вас обоих. Она могла бы стать тебе сестрой.

— А ты спросил у меня, нужна ли мне сестра? Ты вообще хотя раз поинтересовался у меня, что я обо всем этом думаю?

— Наказывая ее, ты, прежде всего, наказываешь себя.

— Я не понимаю, о чем вы?

— Володя! Пока ты не дашь Анне вольную, ты будешь заложником своей обиды и ненависти. Но, как только ты освободишь ее, ты освободишься сам.

В этот миг Владимир рассмотрел говорившего — это действительно был отец. Такой, каким он последний раз видел его живым — во всем белом и с лицом, исполненным света и великого благородства.

— Отец! — попытался возразить Корф и протянул к нему руку…

* * *

Но ни Анна, ни Репнин ничего этого не знали. Они так увлеклись новизной в своих отношениях, что, казалось, утратили связь с реальностью. Один-единственный поцелуй превратился в вечность и открыл им врата Рая. Влюбленные собирались так и сидеть рядом, продлевая счастливый миг.

— Мы совершили ошибку, — первой очнулась Анна.

— Я обидел вас?

— Вы не можете обидеть меня, Михаил. Только дядюшка был так же добр ко мне, как вы теперь. И мне будет невыносимо потерять и вас.

— Отчего такие грустные мысли? Вы меня не потеряете. Разве нам плохо вместе?

— Хорошо! Слишком хорошо! Но иногда мне кажется, что все это — лишь чудесный сон, который вот-вот закончится.

— Почему сон?

— Только во сне ты в силах стать тем, кем хочешь, а не тем, кто ты есть на самом деле.

— Очевидно, у вас есть муж, томящийся в амбаре? И трое детей, которых вы роздали в крепостные семьи?

— Не угадали.

— Тогда, расскажите, что вас так гнетет.

— Вы знаете, что я воспитанница Ивана Ивановича, он вырастил меня, как свою родную дочь и…

— Анна Платоновна, — тихо сказал подошедший к ним слуга, — молодой барин звал вас в кабинет,тотчас же.

— Ах, как некстати! — воскликнул Репнин.

— Нет-нет, не говорите так, — мягко укорила его Анна, — возможно, Владимиру Ивановичу необходима помощь.

— Я провожу вас к нему.

— Не стоит беспокойства.

— Тогда до завтра? А завтра я отправляюсь к Долгоруким. Думаю, мне следует поговорить с княгиней. Я постараюсь узнать, где находился господин Забалуев в тот вечер, когда убили Ивана Ивановича.

— Миша! Будьте осторожны!

От этих простых слов Репнин расцвел, он вежливо поцеловал Анне руку и ласково пожал ее пальцы на прощанье. Она ответила ему очаровательной улыбкой и тем особенным лучистым взглядом, который всегда отличает влюбленную женщину. А потом отправилась библиотеку.

— Владимир Иванович, вы звали меня? — спросила Анна, входя в кабинет барона, где теперь царствовал его сын.

— Проходите, Анна, — велел ей Корф.

Анна сразу уловила перемену в его настроении. Меньше часа назад Владимир был трогательно ей благодарен и вдруг стал напряженным, властным и безжалостным.

— Чем вызвана столь разительная в вас перемена? Вы же казались добры ко мне!

— Я всего лишь был признателен вам за своевременную подсказку. Вы сумели помешать господину Забалуеву, когда он обвинил меня в убийстве собственного отца.

— Вы что-то задумали?

— А вы мне, похоже, не доверяете?

— Я не знаю, что от вас ожидать и что вы чувствуете.

— Да кто ты такая, чтобы рассуждать о моих чувствах?

— Вы правы. Я вам никто. Мы выросли вместе, но я до сих пор не знаю вас. Все хотели видеть в нас брата и сестру, но я давно поняла, что вы не сможете отнестись ко мне, как брат.

— Тебя мне навязали отец и мать! «Люби ее, как любим ее мы!» А я другой! Но они не захотели этого понять. Я никогда не был и никогда не буду твоим братом! Я твой хозяин, а ты — крепостная в этом доме. И думаю, всем пора понять, что это так.

— Вы, кажется, обещали мне…

— Обещания! Как быстро ты вспомнила о них! Довольно! Завтра за ужином ты исполнишь для гостей танец семи вуалей! Будешь прислуживать и танцевать. Как крепостная для господ — для меня, для Сергея Степановича и, конечно, для князя Репнина. Таково мое решение, и никакие слезы и уговоры тебе не помогут.

— Что ж, поздравляю вас, Владимир Иванович! Вероятно, вам не удалось жить так, чтобы отец гордился вами. Но вам удалось добиться того, чтобы я возненавидела вас так же сильно, как вы меня!

Глава 6 Не шей ты мне, матушка, красный сарафан…

На радостях, что Лиза нашлась, Соня с утра побежала на могилу папеньки. Она часто приходила сюда — порадоваться и спросить совета, пожаловаться и погоревать. Соня была уверена, что папенька слышит ее, и каждый раз что-то вокруг давало ей знак об этом. То солнышко выглянет из-за тучи, то птичка возьмется невесть откуда и разольется трелями. Соня порой засиживалась на мраморной скамеечке рядом с могилой отца, подолгу обсуждая произошедшее за день, и, конечно, сейчас она не могла не поделиться с папенькой столь замечательной новостью — Лиза нашлась!

За год, прошедший с момента смерти Петра Михайловича — он погиб от несчастного случая на охоте (упал с лошади, а ружье случайно и выстрели!), Соня так и не привыкла к тому, что больше уже никогда не сможет приласкаться к отцу, посидеть на его коленях, пошептать на ушко разные разности. Соня не могла поверить, что голос, который она слышала в ответ на свои вопросы и жалобы, когда приходила на родовое кладбище Долгоруких, не исходит от папеньки, а чудится ей. И это ощущение особенно сильным было в первое время, когда земля хранила свежесть недавно совершенного погребения. Но и потом, когда через год княгиня установила тяжеловесный памятник из редкого уральского камня, Соня все равно продолжала слышать этот голос. Только теперь он шел не от земли, а со стороны, словно из воздуха или от деревьев.

— Папенька! Это чудо — Андрей Платонович вернул нам Лизу! Мы ее выходим, вылечим, и снова заживем вместе и счастливо. Папенька, милый, мне тебя не хватает! Знал бы ты, как без тебя тяжело. Маменька решила выдать Лизу за Андрея Платоновича. Он говорит, что любит ее, а она любит Владимира. Мы Лизу два дня искали, Андрей ноги сбил, бегая по лесу. Если бы ты был рядом, все было бы по-другому!

— Заблуждаешься, дорогая моя! — к Соне неслышно подошла Долгорукая. — Твой ненаглядный папенька был слабым человеком и подлым обманщиком!

— Он был добрым.

— Да что ты знаешь! — воскликнула Мария Алексеевна.

— О чем это вы?

— Неважно, — Долгорукая с ненавистью взглянула на барельеф на обелиске, изображавший благородный профиль ее мужа. — К тому же он разбаловал вас с Лизой неимоверно. Привыкли, что все дозволено, и чуть что не по-вашему — тут же из дома бежать! Назло мне! Теперь он умер, а я должна собирать за ним плоды его неразумного воспитания! Елизавета вся в него. Ей нет дела до родных, творит, что хочет. Господи!

— Маменька, почему вы никогда не оплакивали его?

— Он недостоин моих слез.

— И Лизу вы тоже не пожалели! Вы такая жестокая, маменька! — Соня расстроилась и убежала.

— Беги, беги, нечего здесь мелодраму разводить, — посмотрела ей вслед княгиня и снова взглянула на образ на памятнике. — Ты и не надейся, Петр Михайлович, я Соню тебе так просто не отдам, хотя бы одну дочь воспитаю, как положено. Елизавета вой в девках засиделась, все мечтает за Владимира Корфа замуж выйти. А я скорее убью их обоих, чем позволю этому свершится. За твои грехи она отвечает, Петр Михайлович! И чего тебе только не хватало? Разве мы с тобою плохо жили? Зачем ты все разрушил? Как я мучилась тогда! А вы радовались с дружком твоим дорогим. Корф не меньше тебя виноват. И отберу я у них поместье, отберу! Пусть его сын нищим пойдет! Пусть помучается Владимир, как я мучалась тогда!

Долгорукая в сердцах смела подолом цветы, что принесла на отцовскую могилу Соня, и решительно зашагала прочь с кладбища.

Дома она прежде всего принялась за расходную книгу. Кажется, все утряслось — Лиза вернулась, у Корфов траур вот-вот закончится, и надо быть готовой к решающей битве за имение. Долгорукая разложила книгу на столе в кабинете мужа и принялась крутить ее и так и сяк, пытаясь понять, что же можно сделать, чтобы извести эту дурацкую запись о полученных князем от Корфа деньгах.

— Маман, я хотел поговорить с вами, — в кабинет постучался Андрей. — А вы опять работаете.

— Дело молодых — наслаждаться жизнью, мы же, родители, должны позаботиться о том, чтобы у вас были на это достаточные средства.

— Знаю, знаю, чем я вам обязан, — Андрей вежливо поцеловал мать в щеку и вдруг разглядел на столе знакомый переплет. — Оказывается, расходная книга у вас, а я ее искал.

— Да, вот все пытаюсь после смерти твоего отца вникнуть в нее, — Долгорукая отодвинула фолиант подальше с глаз. — Да все недосуг — то одно, то другое. Теперь вот ноги разболелись. К непогоде видно.

— А вы оставьте ее мне, я во всем разберусь.

— Что ты, Андрюшенька! — замахала на него руками княгиня, как будто речь шла о ничтожнейшем пустяке. — Разбираться не в чем — все, слава Богу, идет своим чередом. Ты лучше о себе подумай — не засиделся ли у нас? Не пора ли тебе обратно, в Петербург?

— Петербург подождет.

— Не скажи, сынок… Чего тебе? — отвлеклась Долгорукая, глядя на появившуюся в дверях Татьяну.

— Вы чай травяной просили, подавать?

— Неси, да прибор на Андрея Петровича поставь и пирожные не забудь, разговор у нас времени потребует. Но ты садись, Андрюшенька, — Долгорукая вернулась к начатой было теме. — Мне Алешка сказал, что ты давеча свою невесту со двора прогнал? Или почудилось ему, дураку лошадиному?

— Но вы же сами, маман, говорили, что не одобряете приезд без приглашения? Насчет приличий толковали.

— О приличиях, Андрюша, всегда должно помнить. Но я все же рассудила на досуге и поняла, что у вас с княжной настоящее чувство. Таня! Ну, что ты делаешь-то! Осторожнее! — прикрикнула Долгорукая на вошедшую снова Татьяну — та при ее "последних словах, как слепая, натолкнулась на кресло, в котором сидел Андрей, и едва не опрокинула на него разнос с чайными приборами. — Уродка!.. Так вот. Мне бы прежде столько свободы, сколько у нынешних барышень! Я бы со своей красотой таких дел навертела! А она у тебя при дворе живет, в почете и внимании таком, что о тебе — только повод дай! — тут же и забудет. Или ты разлюбил ее?

— Нет, не разлюбил.

— Танька! Да что ж ты творишь! То роняешь все, то падаешь! Пошла вон отсюда, пока я до тебя не добралась! — разгорячилась княгиня, глядя, как пошатнуло Татьяну. — Вот что значит всю жизнь с барышнями, тоже стала мечтательная! Витает где-то. Ступай, кому сказала, после заберешь!

— Простите, Мария Алексеевна, — потупилась Татьяна.

— Ладно, не до тебя мне, — отмахнулась от ее извинений Долгорукая. — И вот не пойму я, Андрей, чего ты маешься, отчего в Петербург не спешишь?

— Вы же сами знаете, какие события у нас.

— События все закончились, скоро быльем порастут. А тебе о своем будущем думать надо. Смотри, как бы младшая сестра прежде тебя замужем не оказалась.

— Вы правы, маман, я и сам хотел к Наташе поехать.

— Поезжай — повинись, помирись. А то потеряешь невесту, Андрюшенька. Я бы для тебя лучшей партии и не желала — родовитая, богатая, красавица и, похоже, любит тебя. А иначе, чего бы сама за тобой прибежала?

— Но как же Лиза? Она еще нездорова.

— О Лизе заботы из головы выброси — она не у чужих людей. А как дело до свадьбы дойдет, так мы сообщим.

— И вы обещаете, что не станете поперек меня с Корфами судиться?

— Побойся Бога, мальчик мой! Или я похожа на ирода злобного? — Долгорукая даже платочек к глазам поднесла — посмотри, мол, обидел мать словами непутевыми. — Я разве могу о чем другом думать, кроме как о счастии своих детей? Все мои заботы — семейные.

— Маменька, — смутился Андрей. — Я не хотел плохого сказать. Просто столько переживаний за эти дни, что я уже и не знаю, то ли говорю, так ли поступаю.

— Вот и отправляйся в Петербург — развеешься, чувства свои проверишь, мысли проветришь. И главное — если любишь ее, любовь свою сбереги. По себе помню — самое это тяжелое дело. А мне иного и не надо, лишь бы все были счастливы.

— Вы правы маменька, — растрогался Андрей. — Пойду собирать вещи и сейчас же поеду.

— А я тебя в дорогу благословлю, — улыбнулась Долгорукая.

Андрей решил перед отъездом еще раз зайти к Лизе — проведать, как она там. В коридоре он столкнулся с Татьяной. Она спускалась с лестницы, что вела на второй этаж, где были комнаты сестер. Татьяна особой радости от этой встречи не выказала, но и с объяснениями и укорами не бросилась. Только слегка поклонилась барину и уже собиралась пройти, как Андрей остановил ее.

— Таня! Как там Лиза, еще не проснулась?

— Проснулась. Я и ей чай отнесла, полезный, с мятою.

— Вот и хорошо, значит, я ее не потревожу. Попрощаться хотел.

— А вы?..

— Я возвращаюсь в Петербург.

— Счастливого пути, барин, — Татьяна побледнела.

— Послушай, Таня, — нахмурился Андрей. Он уже и сам был не рад, что дал вчера волю своим желаниям. Чувствительность девушки вызывала в нем ощущение вины, с которым Андрей справиться не мог, и от этого раздражался и принимался барствовать. — Попытайся понять — ты мне не безразлична, но я говорил тебе — мы не можем быть вместе. Ты выросла со мной и сестрами, ты для нас больше, чем служанка. Ты всегда была другом и мне, и девочкам. Без тебя стало бы пусто в этом доме. Но я женюсь на Наташе.

— А если бы я не была крепостной? Если бы я была вам ровней? Все могло быть иначе?

— Прости, — Андрей отвел взгляд в сторону — он не хотел смотреть, как она уходит.

Более всего Андрея угнетало ее великодушие. Получалось, что это Татьяна прощала его за неосмотрительный поступок, а не он облагодетельствовал ее своей любовью. «Кажется, я становлюсь похожим на Владимира, — подумал Андрей. — А еще говорят, что цинизм — не болезнь. Нет-нет, болезнь, да к тому же заразная!»

Он быстро взбежал по лестнице, чтобы пожелать Лизе скорейшего выздоровления. Но в комнату не попал — перед дверью, точно на часах стоял Забалуев.

— Вы, кажется, не позволяете мне пройти? — изумился Андрей его наглости.

— Как жених, я должен охранять покой Лизаветы Петровны.

— Но Татьяна сказала, что сестра встала!

— Встала, чаю попила да опять и заснула. И, право, сие не мудрено — такие испытала лишения!

— Да, я едва не позабыл, что вы теперь — наш благодетель, Лизу нашли! Однако позвольте спросить, уважаемый Андрей Платонович, как вам удалось разыскать ее? Мы с Татьяной обошли все окрестности — и никаких следов!

— Вы глазами искали, голубчик, а я — сердцем! Любящие сердца друг к другу тянутся. Мы ведь мало с вами знакомы, Андрей Петрович, никогда толком не поговорили ни о чем. А мне, признаться, давно хочется поближе узнать будущего шурина.

— Боюсь, что для столь детального знакомства вы время выбрали не совсем подходящее. Я срочно уезжаю в Петербург.

— Уж не намерены ли вы и сами жениться?

— С чего вы взяли?

— Так спешат только военные курьеры или влюбленные. А у нас, насколько я помню, сейчас не война.

— Если честно, то я не совсем понимаю вашей иронии.

— Да какая же тут ирония?! Женитьба — дело серьезное. Я вот и сам жду не дождусь, когда свадьбу сыграем.

— Надеюсь, что ваш брак будет счастливым.

— Не сомневайтесь Андрей Петрович. Уж, я свою жену не обижу ни словом, ни делом. Холить буду, лелеять, беречь как зеницу ока! Поверьте, я так счастлив, что женюсь на вашей сестре! Витаю в облаках и жду неземного блаженства!

— Будь по-вашему — я не стану тревожить Лизу, — кивнул Андрей. — И не забудьте известить меня о свадьбе.

— Всенепременно! — Забалуев расплылся в широчайшей улыбке, которую он с усилием сохранял на лице, пока Андрей не уйдет.

Еще не хватало, думал он, чтобы князек успел переговорить со своей сумасбродной сестрой, и она пожаловалась бы на ту пощечину. Забалуев был уверен, что Андрей вступится за честь сестры. Эта молодежь стала такая ранимая, такая нервная, чуть что — сразу дуэль! И ему совсем не хотелось потерять столь выгодную перспективу, как женитьба на одной из самых завидных невест в уезде. И уж тем более собственная жизнь была ему всего дороже!

Потерпев фиаско с обвинением Корфа в убийстве отца, Забалуев с утра вернулся к Долгоруким — сейчас этот дом был его передовым рубежом. И Забалуев не собирался сдавать свои позиции без боя. Татьяну, похоже, ему удалось запугать. Но если эта дворовая вздумает его выдать прежде, чем он заручится прощением самой Марии Алексеевны, то сильно пожалеет. И, кроме того Забалуев не знал, как далеко зашло помешательство Лизы, а в том, что у нее не все в порядке с головой, Андрей Платонович не сомневался. Да разве нормальной девушке взбредет в голову после ссоры с женихом бросаться, на ночь глядя, в лес и пропадать там двое суток! Другое дело — брат, с ним надо действовать осторожно и убеждением. Конечно, мальчишка не сможет тягаться с ним в умении вести сложную интригу, по он вспыльчив и опасен своей непредсказуемостью.

Выждав еще какое-то время, Забалуев перевел дух. На этот раз ему удалось отодвинуть момент встречи Лизы и Андрея. Этот ход остался за ним!

— Мария Алексеевна, позволите? — чуть заискивающе спросил Забалуев, проникая в кабинет Долгорукой.

— О, Андрей Платонович! Заходите, заходите! Что же вы мнетесь в дверях, спаситель вы наш?! Да не тушуйтесь — спаситель, спаситель! Какие новости? Надеюсь, такие же хорошие, как и те, что вы нам вчера принесли?

— Увы! Обижен, оскорблен до глубины души — меня обвинили в убийстве!

— Вас? Святого человека? Спасителя Лизы?

— Воспитанница барона Корфа подозревает, что я убил Ивана Ивановича…

— Да кто она такая?! И как она смеет?!

— Хотя лично я думаю, что это сделал сам Владимир. Я даже пригласил исправника его арестовать.

— А вот это вы явно хватили лишку, Андрей Платонович, — неодобрительно покачала головой Долгорукая.

— Возможно, но в свете нашей тяжбы…

— Да, кстати о тяжбе. Вот, полюбуйтесь-ка на эту запись, — княгиня поманила к себе Забалуева пальчиком и постучала овальным ноготком по расходной книге. — Черным по белому написано — долг выплачен! И главное страницы все прошиты и пронумерованы.

— Может, в печь ее? — Забалуева перекосило от злости.

— Подозрительно будет, если книга вдруг исчезнет. Особенно теперь, когда Владимир потребовал сам лично взглянуть на нее. Да и Андрей — принесла же его нелегкая! — видел книгу сегодня у меня на столе.

— А подчистить?

— Пробовала — заметно.

— А вы, поди, ножиком скребли? Вот-вот! А моя двоюродная тетка свой возраст в документах на десять лет убавила. Помнится, сырой картошкой выводила.

— И что же — не заметили?

— Муж до сих пор не знает.

— Ловкая у вас тетка! Дайте-ка я Татьяну позову. — Долгорукая ради такого случая не поленилась — поднялась и с силой потянула за шнур у двери, соединенный со звонком в комнате для прислуги.

Забалуев на всякий случай ловко закопал книгу под какие-то бумаги на столе и, как не в чем ни бывало, принялся расхаживать по кабинету. Скоро в кабинет влетела Татьяна и с порога кинулась барыне кланяться.

— Да ладно, виделись уже, — нетерпеливо остановила ее Долгорукая. — Ступай-ка на кухню да картошки мне очисти и на блюде принеси. И не спрашивай — что, для чего. Делай, как тебе велят и побыстрее!

Татьяна кивнула и поспешила исполнять.

— Ох, Андрей Платонович, если и в самом деле поможет, то я, пожалуй, и сама выйду за вас замуж.

— Я, конечно, возражать не стану, но, боюсь, что после случившегося вы не только сами на меня не посмотрите, но и передумаете выдавать за меня Лизу.

— О чем это вы, Андрей Платонович? Вы — такой герой, а какая же мать за героя не выдаст свою дочь?

— Ах, Мария Алексеевна, никакой я не герой! — повинно склонил голову Забалуев.

— Не прибедняйтесь!

— Увы, я должен открыть вам ужасную тайну. Я — виновник всего того кошмара, который обрушился на вашу семью. Если бы не мой поступок, ничего не случилось бы.

— Да говорите прямо, Андрей Платонович!

— Это не просто, Мария Алексеевна. Выслушайте и попытайтесь меня понять!

— Я — вся внимание.

— Как вы знаете, я ждал Елизавету Петровну — все ждал и ждал. А когда она появилась, представьте, вместо того, чтобы извиниться за свое опоздание, она вдруг принялась на меня кричать! И такими словами стала называть, что я покраснел. Я и подумать не мог, чтобы воспитанные барышни знали такие слова. Она повела себя крайне, крайне неуважительно. Я бы даже сказал: непочтительно и грубо.

— И что же вы?

— Я ведь человек — войной контуженный, я, когда разойдусь, так бываю несдержан. Вот и вышел из себя…

— И?

— Повинен, матушка, — ударил ее! Елизавета Петровна бежать бросилась, да разве ее, молодую, догонишь? Татьяна — и та не угналась. Боже, как я раскаиваюсь! Я совершил ужасный, непоправимый поступок! Мария Алексеевна, сможете ли вы когда-нибудь меня простить?

Забалуев был так убедителен в своем раскаянии и так удрученно сокрушался, что Долгорукая поспешила его утешить.

— Вы — удивительный человек, Андрей Платонович! Принимать на себя чужую вину! Я просто восхищаюсь вашим благородством.

— Так вы не сердитесь?

— С чего бы вдруг? И я на вашем месте непременно проучила бы негодную девчонку. Вы поступили, как мужчина и муж, которому я смело могу доверить будущее своей дочери.

— Княгиня! — Забалуев бросился облобызать ее ручку.

— Барыня, вы картошку просили, — Татьяна вернулась с серебряным блюдом, на котором лежали несколько свежеочищенных картофелин.

— Поставь на стол и ступай отсюда, не задерживайся. — Долгорукая моментально спровадила Татьяну и принялась за подчистку книги. — Не очень-то получается. Может, чернила похуже или картошка у вашей тетушки была другая?

— Голландскую нужно. У ней клейкость лучше.

— Где ж ее взять-то, голландскую?

— Позвольте-ка мне, я вам помогу. Сейчас мы ее…

— Маменька! А чем это вы здесь занимаетесь? — раздался от двери голос Лизы.

— Я… — растерялась Долгорукая. — Лизонька… Да вот беседуем с твоим женихом.

— Да, — кивнул Забалуев, тут же бросив картофелину на блюдо.

— Андрей Платонович любезно согласился оценить новый сорт картошки.

— Замечательная картошка, Мария Алексеевна. За урожай можете не беспокоиться.

— Зачем ты встала из постели, моя милая? — Долгорукая поднялась из-за стола и подошла к Лизе. — Посмотри на себя — ты же еле на ногах стоишь!

— Маменька, — Лиза выглядела испуганной и была очень бледна, — я проснулась — никого нет. Я хотела найти Соню или Андрея, спустилась сюда. А в коридоре на меня напал цыган!

— Цыган? Ну, какой цыган, Лизонька, — по тону было понятно, что княгиня всерьез обеспокоилась душевным здоровьем дочери. — Видать еще не поправилась — в последнее время тебе все какие-то страшные сны снятся. То Владимир Корф тебя из леса вынес, то теперь цыган напал. И где — в нашем доме!

— Это никакой не сон, маменька! Я видела его так же, как вас сейчас перед собой вижу!

— Ну, и каков он из себя? — понимающе улыбнулся Забалуев.

— Ужасный человек — глаза горят, волосы черные, и седая прядь надо лбом.

— Страшная картина, очень похожа на те сказки, которыми Сычиха пугает.

— Маменька!

— Ну, полно, полно, не смеюсь я, — пожала плечами Долгорукая. — И что же он хотел от тебя, этот цыган?

— Он хотел меня предупредить, что Андрей Платонович не тот, за кого себя выдает.

— Что это значит? — нахмурилась княгиня.

— А я дальше вырвалась и слушать не стала.

— Вот что, милая, — твердо сказала Долгорукая после повисшей в кабинете паузы. — Узнаю, что это — очередная твоя уловка, чтобы свадьбу отменить, накажу.

— Он сказал, что знает что-то о моем женихе!

— Довольно! Ступай сейчас же к себе, ложись в постель и постарайся заснуть, чтобы всякая дурь из твоей головы за ночь выветрилась.

— Я никуда не пойду, пока не поговорю с Андреем. Где он?

— Андрей уехал в Петербург.

— Как уехал в Петербург?! И со мной не попрощался?! — Лиза была готова заплакать. — Вы нарочно сделали, чтобы он уехал!

— Лиза, не говори глупостей!

— Ничего у вас, маменька, не получится! Я не выйду замуж за господина Забалуева — это он виноват в том, что со мною случилось! Он кричал на меня, он меня ударил! — Лиза обвиняюще указала рукой на Забалуева.

— Ой, ударил, — улыбнулась Долгорукая, — подумаешь! А как тебя иначе привести в чувство? Будь я на его месте — поступила бы точно также! Повторяю, последнее время ты ведешь себя отвратительно, Лиза!

— Вы знали?

— Андрей Платонович все объяснил мне. И я, должна признаться, чуть со стыда за тебя не сгорела, пока он мне все это рассказывал. И после такого позора этот святой человек еще и спас тебя и по-прежнему хочет жениться.

— Когда же вы простите меня, Елизавета Петровна, за мою минутную вспышку гнева? — скромно потупил очи долу Забалуев.

— Лиза, Андрей Платонович давно загладил свою вину перед тобой — спас тебя, когда другие ничем помочь не смогли. Так что иди в свою комнату и больше напраслину на благородного человека не возводи. А вы, Андрей Платонович, проводите ее, а то, не приведи Господи, опять какой-нибудь цыган объявится.

Забалуев предложил Лизе взять ее под руку, но она гордо отказалась и вышла из кабинета с таким видом, как будто была заключенной и под конвоем. Забалуев кивнул Долгорукой и поспешил за Лизой. Проводив ее до дверей комнаты, он осмелился предложить ей свою помощь — Я помогу вам прилечь.

— Вы не муж мне и не будете им!

— Напрасно, вы ко мне столь суровы.

— А скажите-ка, Андрей Платонович, что вы с маменькой делали с расходной книгой отца? Это ведь забота моего брата — заниматься делами в имении.

— Я просто помогал Марии Алексеевне разобраться с прошлыми расходами да и будущие траты рассчитать. Одной ей тяжело вести такое хозяйство.

— Я обязательно Андрею напишу — расскажу обо всем! И про пощечину, и про книгу…

— Я бы очень не хотел, дорогая моя, чтобы вам снова цыгане пригрезились, — тихо сказал Забалуев.

— Вы мне угрожаете?

— Елизавета Петровна, я прошу вас сменить гнев на милость. Я был не прав. Неужели вы будете казнить меня всю нашу совместную жизнь?

— Когда я расскажу Андрею обо всем, ни о какой совместной жизни речи не будет. Вас вышвырнут из этого дома!

— Вы сейчас утомлены немного. Я уверен — как только вы поправитесь, ваше отношение ко мне переменится.

— Никогда! Прошу вас, оставьте меня.

— Как прикажите, Елизавета Петровна. Желаю вам сладких снов.

Забалуев бочком удалился. Он почти неслышно спустился по лестнице, но не успел и нескольких шагов сделать по коридору, как его остановила сильная смуглая рука, приставившая ему нож к горлу. Второй рукой цыган затянул его в угол за колонною, где света было поменьше и место нелюдное.

— Узнал меня?

— Как ты сюда попал?

— Разве твоя невеста тебе не сказала, что я умею проходить сквозь стены?

— Только сделай что-нибудь, Седой, я закричу! Сбегутся люди, тебя под арест, а табор твой разгонят.

— Зачем мне руки пачкать? Я тебя не трону. Л людей тебе самому звать не резон. Люди придут, я им такое про тебя расскажу, что у них волосы дыбом встанут.

— А кто поверит в твои цыганские сказки?

— Вот и посмотрим, поверят или нет! Хочешь, прямо сейчас с твоей невестой поговорю, а ты послушаешь?

— Не надо!

— Где деньги?

— Отдам. Завтра. Заброшенную избушку на берегу озера помнишь? Рядом с табором.

— Во сколько?

— В два часа пополудни, но только без свидетелей.

— Бог свидетель! Смотри, обманешь — не поздоровится!

— Без обмана, — прошептал Забалуев, — отдам, все отдам завтра же!

Забалуев почувствовал, что хватка ослабла, и острый металл уже не холодит подбородок. И тогда он позволил себе оглянуться — цыгана и след простыл, словно и не было его. Забалуев отступил и прижался к стене — его слегка потряхивало…

* * *

А Долгорукой опять не удалось довести дело с книгой до конца. В который раз в кабинет проникла уставшая и какая-то осунувшаяся за последние дни Татьяна и сообщила, что в гостиной барыню дожидается князь Репнин. Долгорукая удивилась, но потом рассудила, что, возможно, этот визит как-то связан с намерением Андрея жениться на княжне Репниной, и велела Татьяне принять гостя по первому разряду и предупредить его, что сама она скоро спустится.

— Князь! Какой сюрприз! — ослепительной улыбкой приветствовала она Репнина, входя в гостиную.

— Здравствуйте, Мария Алексеевна. Наконец-то, я добрался и до вас.

— Жаль, что мы увиделись мельком на спектакле — такая трагедия!

— А вы уже поправили здоровье?

— Здоровье? Ах, да, мне лучше, значительно лучше, — Долгорукая жестом пригласила Репнина присесть на один из диванов.

Он последовал ее приглашению.

— Вы, оказывается, любите птиц? — Репнин кивнул на клетки с канарейками.

— Мой муж любил охоту, рыбную ловлю, а я вот завела себе птаху мелкую, этим и довольствуюсь.

Я весьма рада познакомиться с вами поближе, Михаил Александрович! Андрей так много говорил о вас.

— Он сейчас здесь?

— Нет, уехал в Петербург, к вашей сестре. Возможно, наши семьи скоро породнятся.

— Я знаю, что Наташа уже написала письмо родителям в Италию. Они ответили, что будут счастливы благословить ее союз с наследником столь славной фамилии.

— А вы гостите у Корфов?

— Владимир — мой старый друг.

— Я так сочувствую его горю, — Долгорукая поднесла платочек к глазам. — Смерть барона для всех нас большой удар.

— Вы хотели сказать — убийство?

— И не говорите, не говорите… У какого чудовища рука поднялась? Барон и так был слаб сердцем, болел часто. Не дали старику умереть спокойно, ироды.

— Вам ведь довелось быть рядом с бароном в тот злополучный вечер?

— Да, да. Как сейчас помню — барон всем предлагал выпить с ним бренди. Но все предпочли вино.

— А вернулись вы домой вместе господином Забалуевым?

— Но, почему, собственно, вы задаете мне такие вопросы?

— Я думал с вашей помощью восстановить доподлинно картину его последних часов.

— Что ж, похвально, я прекрасно понимаю вас, князь. Однако я думаю, что вам об этом лучше поговорить с Андреем Платоновичем. Он в тот вечер приехал к Корфам раньше всех. Когда Владимир пригласил меня в дом, Андрей Платонович был уже в библиотеке, а Иван Иванович появился последним.

— Добрый день, князь. Рад вас видеть в добром здравии, — Забалуев, едва оправившись от разговора в коридоре, поспешил в гостиную. Он услышал последние слова княгини, и они ему не понравились. Забалуев решил вмешаться.

— Простите, вы так громко разговаривали, что я невольно слышал вас. И позволю себе внести кое-какие уточнения.

— Буду вам крайне признателен, — кивнул Репнин.

— В тот злополучный день мы пили за здоровье моей невесты, поднимали тост за нашу предстоящую свадьбу, — Забалуев бесцеремонно уселся в кресло напротив княгини и выразительно посмотрел на нее. — Кстати, Мария Алексеевна, еще до моего приезда вас видели в поместье Корфов — вы прогуливались по двору.

— Да полноте вам, Андрей Платонович, — Долгорукая махнула на него платочком, словно отгоняла назойливую муху, — когда я приехала в поместье, то первым делом повстречала Владимира. А вы были уже в библиотеке. Пойду, посмотрю, как там Лиза. Не прощаюсь с вами, князь.

Долгорукая быстро поднялась и вышла из гостиной.

— Табачку, Михаил Александрович, не желаете? — поинтересовался Забалуев, доставая свою любимую бомбоньерку — Благодарю, — отказался Репнин.

— Как угодно, — Забалуев набрал щепотку и затолкал ее себе в нос.

— Признаться, я озадачен, Андрей Платонович. Насколько я помню, во время пашей последней встречи я просил вас о содействии в аресте управляющего Корфов, Карла Модестовича. И вот вы являетесь с исправником не за управляющим, а для того, чтобы арестовать Владимира. Будьте здоровы!

— Благодарю вас, — чихнувший Забалуев полез за новой порцией табачку. — Да я собирался арестовать Владимира Ивановича, но это лишь часть задуманного мною плана. Я хотел, чтобы настоящий преступник расслабился и раскрыл себя.

— И кто же он, по-вашему?

— Я готов назвать вам его имя, но в обстановке, где нас никто не смог бы услышать. Давайте встретимся завтра!

— Где и в котором часу?

— Недалеко от моего поместья, ближе к озеру есть заброшенная избушка, любой крестьянин вам ее укажет. Встретимся там завтра в два часа пополудни…

Оставив Забалуева и Репнина в гостиной, Долгорукая поднялась к Лизе. Разумеется, поход к ней был скорее предлогом, чем насущной необходимостью. Долгорукой не понравилось, как дотошно выспрашивал Репнин и как ловко вмешался в разговор Забалуев, тут же принявшийся усердно выгораживать себя. Подобное поведение будущего жениха дочери ее не порадовало, но и не удивило — Мария Алексеевна и сама не была чиста перед Богом. Забалуев, конечно, тоже не ангел, но полезный человек и вынужденный соратник в ее тяжбе с имением. И поэтому княгиня сочла за лучшее избежать лишних и не совсем приятных вопросов молодого князя и нашла для этого понятный и вполне правдоподобный предлог.

— Лиза! Что ты делаешь? — удивилась Долгорукая, входя в комнату дочери.

— Вот, нашла что-то любопытное, — Лиза стояла перед зеркалом и примеряла на себя фату из сундука, доставшегося ей в наследство от бабушки. — Вы помните этот флер-д-оранж, маменька?

— В этой вуали я венчалась с твоим отцом, — нахмурилась Долгорукая.

— Вы были счастливы в день свадьбы?

— Хотя мой брак устроили родители, я по-настоящему обожала своего мужа и была счастлива.

— Маменька, простите меня за то, что я так часто говорила, будто вы не любили отца. Теперь я вижу, что это не так. А вы помните день своей свадьбы?

— Это трудно забыть, — Долгорукая с подозрением взглянула на дочь, но Лиза смотрела с такой искренностью, что княгиня растрогалась. — Когда я шла к алтарю, было столь светло и празднично, что казалось, все вокруг пронизано любовью и радостью.

— О, как бы мне хотелось почувствовать это… — мечтательно сказала Лиза. — Смотреть через вашу вуаль на своего жениха, и видеть мир, осиянный любовью. Маменька! Вы позволите мне выйти замуж по любви?

— Ах, вот в чем дело! — Долгорукая тут же очнулась и заговорила своим обычным и недобрым тоном. — Хитришь, милая, по-своему повернуть хочешь? Только ничего у тебя не получится. Будет по-моему, ибо я не враг тебе — я тебе счастья желаю!

— Не зря вас папенька кавалерист — девицей называл! Вам бы армией командовать! — в сердцах воскликнула Лиза.

— Отец ваш был чувством юмора не обижен, да и других, с позволения сказать, достоинств у него тоже насчитывалось предостаточно. Только не все они столь безобидные, как его умение пошутить.

— Но вы же любили папеньку, когда выходили за него?

— Не обо мне теперь речь и не о папеньке. Ты, слава Богу, вовремя узнала, что твой ненаглядный дрался на дуэли из-за другой женщины! А представь себе, что тебе стало известно об этом через много лет после свадьбы?

— Уж не хотите ли вы сказать, что тоже разочаровались? — догадалась Лиза. — Так вот о чем мне пыталась сказать Сычиха… Папенька изменил вам?

— Довольно! — прервала ее Долгорукая. — Ты выйдешь замуж за Забалуева, это дело решенное! И я не желаю впредь разговаривать о твоем отце! Никогда! А если кто-нибудь вздумает рассказывать тебе всякие небылицы про него, тот об этом сильно пожалеет. И запомни мои слова крепко-накрепко!

Долгорукая быстро вышла из комнаты, сильно хлопнув дверью.

Вернувшись в гостиную, она застала там одного Забалуева.

— Андрей Платонович, а где же князь?

— Михаил Александрович вдруг вспомнил о каком-то важном деле. Он просил извиниться и передать, что еще непременно навестит вас.

— Ох, не понравились мне эти его расспросы! И куда он клонит, как вы думаете?

— Я лично подозреваю, что он, как утопающий, хватается за соломинку.

— Да с чего бы? Впрочем, я вмешиваться не хочу, дело это семейное.

— Не скажите, отравление — это уже по части полиции.

— Вот пусть исправник и разбирается, а у меня своих забот — полон дом! Надо к свадьбе готовиться. Кстати, как вы насчет перепелок в винном соусе в качестве второго блюда? Я бы лучше обсудила с вами меню.

— С превеликим удовольствием.

— Татьяна! — Долгорукая снова взялась за тесьму с колокольчиком. — Куда запропастилась, негодная?

— И как вы терпите ее нерасторопность? — сочувствующим тоном сказал Забалуев. — Я вот столкнулся с ней сегодня в коридоре — так чуть кипятком меня не обожгла. И на кого глазела — не знаю, все по сторонам да по сторонам.

— Что правда — то правда, за слугами почти и не слежу — дел-то у меня предостаточно. За всем и не поспеваю.

— А вы мне поручите — я вам содействие окажу.

— И то мысль, — кивнула Долгорукая и тут же набросилась на вошедшую Татьяну. — Где была? Что долго бежала?

— Лизавете Петровне помогала.

— Ты что — доктор? Лучше вот принеси нам ликеру да не забудь, что рюмочки маленькие, и фрукты к нему.

— Хорошо, барыня, — Татьяна кинулась выполнять, но в спешке не заметила, как Забалуев в проход между диванами выставил каблучок. Татьяна покачнулась и упала на колени. И откуда-то из складок платья вылетел конверт.

— А что это здесь у нас? — словно между прочим поинтересовался Забалуев, не позволяя Татьяне поднять письмо. — А рука-то, кажется, Елизаветы Петровны.

— Дайте-ка, дайте мне его сюда! — потребовала Долгорукая. — Сейчас посмотрим. Почитаем.

Татьяна поднялась и с обидой взглянула на Забалуева. Тот подошел к ней и тихо сказал:

— Я тебя предупреждал, не серди меня. И это только начало.

— Что?! — вскричала Долгорукая. — Так вот в чем ты Лизке помогала!

Долгорукая подошла к двери и, распахнув ее, зычно закричала:

— Эй, кто-нибудь! Живо ко мне!.. А ты стой, не двигайся, негодяйка! Сейчас разбираться стану.

— Маменька, что случилось? — в гостиную заглянула Соня.

— Сонюшка, — расплылась в улыбке княгиня, на глазах разом переменившись. — Вот как славно, что ты рядом оказалась! Окажи любезность, дружочек, поднимись к сестре, попроси спуститься ко мне. По очень важному делу.

— Как прикажете, маменька, — кивнула ничего не подозревавшая Соня.

Она все это время выполняла просьбу Лизы — искала пару ее туфельки. Когда Забалуев принес Лизу в дом, то на ней оказалась всего одна туфелька. Поначалу на это внимания не обратили, а, заметив, не расстроились. Однако Лиза эти туфельки выделяла и в тот день надела их специально для Владимира, которого надеялась встретить на спектакле. Соня не поняла, почему пропажа показалась сестре такой существенной, но Лиза все твердила о Владимире, который нашел ее в лесу. Она была уверена, что потеряла одну туфельку, как Золушка, и что вторая осталась в руках у принца.

Соня согласилась помочь сестре, но, прежде всего, потому, что хотела убедить ее — сказки сказками, а спас ее все-таки Забалуев. Соня хорошенько порасспросила Андрея Платоновича, где он нашел Лизу, и долго ходила вокруг указанного места, но никаких следов туфельки не нашла. Забалуев от ее вопросов отмахнулся, а Соня впервые серьезно задумалась — может быть, Лиза и в самом деле видела не сон?

Посетовав перед сестрой на неудачу в "своих поисках, Соня сказала, что маменька ждет их в гостиной. Лиза нехотя оставила занятие у бабушкиного сундука и вместе с ней спустилась вниз.

— Ты писала? — с порога набросилась на Лизу Долгорукая, размахивая перед ее лицом конвертом, найденным у Татьяны.

— Я.

— Вот как — признаешься? И не страшно? Снова, значит, мать обойти решила! А ты, Танька, у нее на посылках? На конюшню отправлю — выпороть так, чтобы всем в округе было слышно!

— Татьяна ни в чем не виновата, — заступилась за нее Лиза. — Письмо Андрею она собиралась передать по моей просьбе. С каких пор мы наказываем крепостных за то, что они выполняют приказы хозяев?

— Хозяйка здесь — я! Татьяна должна была донести мне о твоем намерении. Она же этого не сделала, значит, заодно с тобой и против меня, своей хозяйки!

Ишь, чего удумала — «Приезжай, дескать, братец, расторгни помолвку»!

— Прошу прощения, Мария Алексеевна, — грустно сказал Забалуев. — Все это печально для меня, я, можно сказать, оскорблен в своих лучших чувствах. Я хотел бы откланяться, ибо и времени у меня уже нет, и…

Забалуев демонстративно полез в карман за часами, но не нашел их, и на лице его отразилось искреннее недоумение и обида.

— И часов, как я вижу, тоже. А куда это часики мои запропастились?

— Может, дома оставили, Андрей Платонович? — предположила Соня.

— Нет-нет, когда я приехал к вам, часы были при мне. Значит, где-то в доме пропали. Впрочем, я, кажется, догадываюсь, куда они делись. Ловко! То-то ты на меня в коридоре с чаем припадала, — Забалуев так выразительно посмотрел на Татьяну, что ни у кого в ее вине и доли сомнения не должно было остаться.

— С чего вы взяли? — возмутилась Лиза. — Таня — честная девушка!

— А вот сейчас мы и посмотрим, какая она честная. Вы позволите? — Забалуев повернулся к княгине за разрешением.

— Да, пожалуйста, — кивнула та, — ищите, да только я тоже сомневаюсь. Татьяна ни в чем таком прежде у нас не замечена.

— Ничего я не брала! — воскликнула Татьяна.

— А вот мы в фартуке посмотрим — что-то он тяжеленький. Что это там тикает? Не мои ли часы? — Забалуев виртуозно извлек из кармана Татьяниного фартука свои часы. — Воровка! Вот, милые дамы, вы сами все видели. Как пострадавшее лицо, я требую наказать виновницу этой отвратительной кражи!

— Клянусь, я впервые их вижу!

— Так как же они у тебя оказались? — нахмурилась Долгорукая.

— Подкинули! Сейчас и подкинули!

— Уж не на меня ли ты намекаешь… — начал Забалуев.

— На кого ж еще, Андрей Платонович? — дерзко спросила Татьяна.

— Ты как смеешь голос поднимать, мерзавка?! — завелась княгиня. — Да я тебя за одно это велю на конюшне выпороть!

— Не на конюшне, а во дворе, чтобы все видели! — поддакнул Забалуев.

— Маменька! Андрей Платонович! Успокойтесь, прошу вас! — взмолилась перепуганная за Татьяну Лиза.

— Барыня, да не брала я…

— Молчать!

— Таня! — вмешалась Соня. — Скажи, может быть, ты взяла эти часы почистить и забыла положить?

— Взять, значит, взяла, а положить, забыла? Нет, это и называется украсть! — не унимался Забалуев.

— Господь с вами! — взмолилась Татьяна.

— Маменька, посудите сами — для чего Татьяне эти часы?

— А ты, Лизавета, ее не защищай, у вас, я смотрю, круговая порука. Скажешь, и письмо она не брала?

— Письмо было, — признала Татьяна, — а часы — не мое, не виновата я!

— Как вы все это терпите, Мария Алексеевна? — взвизгнул Забалуев. — Выпороть ее, да и дело с конпом! Вся спесь из нее разом и выйдет. А на вас, Елизавета Петровна, я удивляюсь! С какой стати вы крепостную девку так защищаете?

— Таня мне подруга! А вы в нашем доме распоряжаться людьми не смеете.

— Не дерзи, Елизавета! Андрей Платонович спас тебя. Где твоя благодарность?!

— Меня Владимир спас, на руках из леса вынес!

— Думаю я, не поправилась еще Лизавета Петровна, ей бы снова в постель надо лечь — отдохнуть, глядишь, ум и просветлеет, — с угрозой в голосе сказал Забалуев.

— Маменька!..

— Все! Довольно, утомили. Ничего больше слышать не хочу. Дмитрий! — крикнула Долгорукая. Тот немедленно возник, словно из ниоткуда. — Веди Таньку на двор, да народ собери, пусть видят, и чтобы впредь никому воровать не повадно было!

— Марья Алексеевна! Барыня! — взмолилась Татьяна, падая перед ней на колени. — Ничего я не брала! Клянусь!

— Язык-то прикуси! — прикрикнул на нее Забалуев и оглянулся на озадаченного таким поворотом событий Дмитрия. — Тебе хозяйка чего велела? Драть ее, как Сидорову козу!

Дмитрий еще раз посмотрел на княгиню, вроде с сомнением — та кивнула, исполняй, мол, что велено! Тогда Дмитрий подхватил Татьяну с колен и поволок на двор. Лиза с Соней кинулись следом, но Долгорукая преградила им путь.

— Куда собрались? Я с вами еще не закончила…

Забалуев же поспешил посодействовать экзекуции. С видимым удовольствием он наблюдал за тем, как Дмитрий кликнул подручного конюха Алешку и наказал ему Татьяну стеречь. Потом притащил откуда-то лавку и велел Алешку звать всех сюда. Татьяна Богом просила его — остановись, миленький, не виновата ни в чем! Но тот ничком положил Татьяну на лавку и склонился над ней, чтобы привязать.

— Ты, Таня, меня извини, — улучив мгновение, прошептал он так, чтобы Забалуев не услышал. — Мы — поди подневольные. Барыня приказала — надо исполнить…

— Эй, ты там! — закричал на него бдительный Забалуев. — Чего глазами хлопаешь? Начинай — видишь, уже сбежались все!

Дмитрий оглянулся — перепуганные дворовые жались по сторонам от крыльца — и взмахнул плетью. Ударил легонько, потом еще раз, еще…

— Так', и это все? — снова подал голос Забалуев. — Дальше! Дальше!

Дмитрий снова занес плеть над Татьяной, как вдруг услышал:

— Не сметь! Что здесь происходит?!

— Барыня приказала, —Дмитрий бросил плеть и виновато уставился на Андрея, невесть как и когда вернувшегося в имение.

— Андрей Петрович… — Забалуев даже задохнулся от неожиданности. — Эта дрянь у меня часы украла.

— Я не трогала ваших часов! — простонала Татьяна.

— Трогала не трогала, а прикарманила!

— Этого не может быть, — сказал Андрей, подходя к Татьяне и освобождая ее.. — Я не верю вам!

— Поживите с мое — поверите. У меня в имении таких ловких много. По всем хлыст плачет!

— Вот у себя в имении порядок и наводите! — Андрей подхватил Татьяну под руки и повел во флигель, где была ее комната.

— Никогда не прощу себе, что оставил тебя… — сказал Андрей, укладывая Татьяну на постель.

— Пустяки, барин. Заживет.

— Ты, Таня, прости меня, я не думал, что такое может случиться. И, поверь, ни минуты не сомневаюсь в том, что ты невиновна.

— Ах, Андрей Петрович… Они ведь меня не за часы отхлестать хотели, а за письмо. Лиза вам написала — рассказать хотела…

— С Лизой я и сам поговорю, а ты лежи, поправляйся.

Андрей нежно поцеловал Татьяну в лоб и бросился к матери. Долгорукая сидела в гостиной, где продолжала распекать Лизу, да и Соне за компанию доставалось по ходу от матушки.

— Это с каких же пор в нашем доме чужие расправой над слугами распоряжаются?

— Андрей? Что за манеры? Врываешься, кричишь! Откуда ты? Ты ведь уехал в Петербург?

— Я вернулся. Душа была не на месте, чувствовал что-то. И, как оказалось, не зря.

— Чувствовал? Не то ты чувствовал! — рассердилась Долгорукая. — Татьяну в краже уличили, вот и отвечает за содеянное.

— Это вас Андрей Платонович убедил в этом?

— За него часы убедили — их в Танькином фартуке нашли. Я видела собственными глазами. Ну, не сами же они туда прыгнули!

— От Андрея Платоновича, подозреваю, еще и не таких фокусов можно ожидать. Маменька, нельзя верить этому человеку! Наверняка, он сам и подсунул их Тане в карман.

— Андрей! У тебя нет оснований обвинять достойного человека в такой мерзости.

— Зато у меня есть, — заявила Лиза. — Андрей, ты совершенно прав, что не доверяешь Забалуеву. Он — страшный человек, я уверена — он мстил Татьяне за ее помощь мне. И за то, что она видела, как он ударил меня.

— Что? — побелел Андрей. — Господин Забалуев посмел поднять на тебя руку?! Когда это случилось?

— В день спектакля у Корфов.

— И мне никто не сказал? Вы знали об этом, маман? — Андрей обернулся к матери и все понял. — Знали. Знали и настаивали, чтобы я поскорее уехал… Потому что понимали — я не позволю принимать этого мерзавца в нашем доме!

— Лиза преувеличивает, — пожала плечами невозмутимая Долгорукая. — Да, Андрей Платонович погорячился, но она сама виновата в этом! Она его вынудила.

— Погорячился? — Андрей повысил голос. — Маменька, он ударил вашу дочь! Вы понимаете, что это значит?

— Я понимаю только то, что моя дочь способна вывести из себя кого угодно. Ей давно нужен муж, который сможет держать в узде ее норов.

— Нет! Я этого не допущу. Я увезу ее с собой в Петербург. А вы, маменька, запомните — Лиза не выйдет за Забалуева. И поместье Корфов ей ни к чему. И полагаю, больше нам спорить не о чем!

— Андрей, я знала, что ты спасешь меня! — воскликнула Лиза и бросилась к брату на шею.

— Ступай пока к себе, сестричка, — улыбнулся он, мягко отстраняя Лизу. — А я еще скажу пару слов господину Забалуеву, если он не сообразил вовремя исчезнуть.

Забалуев не сообразил. Он был уверен, что княгиня справится со строптивым сыночком, и поэтому, когда Андрей снова появился на крыльце, встретил его с весьма самоуверенной ухмылкой. Но Долгорукий сразу же взял совершенно неожиданный для него тон.

— Господин Забалуев! Я прошу вас немедленно убраться отсюда. Вы осмелились поднять руку на мою сестру. Ваша свадьба отменяется, и вам больше нечего делать в этом доме.

— Мне очень жаль, молодой человек, но если меня не будет в этом доме, то не будет и вашей свадьбы с фрейлиной Репниной.

— Да вы наглец!

— Не более чем вы. Променять княжну на крепостную девку!

— Да как вы смеете?! — Андрей почувствовал, что краснеет.

— Значит, я не ошибся? — гадко подмигнул ему Забалуев. — А то я думаю, с чего бы это барину за крепостную воровку заступаться? И по лесу вы что-то больно долго вместе ходили. Гулял и гулял и, а Елизавету Петровну не нашли, в то время как я едва вышел за порог — и, пожалуйста!

— Господин Забалуев… — Андрей задохнулся от негодования. — Вы — подлец и негодяй! И у вас еще хватает наглости угрожать мне в моем собственном доме! Вон отсюда!

— Успокойтесь, юноша! — высокомерно сказал Забалуев. — В отличие от вас, я все очень хорошо понимаю. И готов простить вас за эту наивную вспышку гнева. А если вы подумаете хорошенько о том, о чем сейчас я здесь вам толковал…

— Я не желаю вступать с вами в сговор! Я требую…

— Вы, однако, не спешите, у вас еще ночь впереди, и я даю вам ее на размышление.

Андрей замахнулся на него, но Забалуев ловко уклонился от удара.

— Э, нет, молодой человек, я не доставлю вам удовольствия затеять дуэль. Я подожду, когда вы сами все исправите, что сегодня наворотили. А пока думайте, и позвольте откланяться!

Забалуев жестом подозвал своего кучера, и к крыльцу подъехала уже стоявшая наготове коляска. Кучер помог барину сесть и тронул. Уезжая, Забалуев еще раз оглянулся и напомнил, доставая из кармана свои часы:

— Думайте, Андрей Петрович, часики уже пошли!

Глава 7 Крепостная актриса

Этой ночью Анна так и не смогла заснуть. Вчерашний разговор с Владимиром все не шел у нее из головы, и она до рассвета просидела близ окна, всматриваясь, как появлялись и удлинялись тени деревьев в саду. Белые ночи уже давно сменило обычное чередование света дневного и лунного, и снова стало легко увидеть в оконном стекле отражение волнующегося под вечерним ветерком пламени свечи.

Анну потрясла внезапная перемена, произошедшая с Владимиром. Конечно, он и прежде не отличался последовательностью в поступках, за исключением, пожалуй, одного — своей откровенной неприязни к ней. Но трагические события последних дней, казалось, смягчили это ледяное сердце, и Айна почувствовала, что Владимир оттаивает.

Она всегда жалела его. Анна прекрасно понимала, что капризный и избалованный мальчик рано или поздно не захочет более делить любовь родителей с чужой ему девочкой. Да Анна никогда и не просила этой любви сверх меры. Она была готова довольствоваться даже малой частью того расположения, которое ей оказывали барон и баронесса Корфы. Анна не знала, чем вызвала такую глубокую симпатию к себе. Ей казалось, что среди дворовых есть много прелестных детишек, вполне подходивших для роли воспитанников.

Уже после смерти баронессы Анна, повзрослев, начала догадываться, что с ее происхождением связана какая-то тайна в семье Корфов, да и Варвара не раз говорила ей — ты другая, ты не такая, как мы. Однажды она обмолвилась про Сычиху, но замолчала под взглядом неожиданно вошедшего барона. Анна даже подумала, что говорить о Сычихе опасно, но потом узнала, что барон заботился и об этой странной женщине. По его приказу время от времени ремонтировали ее лесное пристанище, Варвара готовила для нее, а, увидев как-то Сычиху на кухне, Анна просто растерялась — таинственная колдунья оказалась приятной женщиной с пронзительными глазами и благородной осанкой.

Сычиха долго смотрела на нее и потом заговорила с Анной ласково, по-родственному. Она пообещала ей прекрасного принца и возвращения всего, чего Анна как будто бы лишена. Анна хотела расспросить ее подробнее, но Варвара услышала вдруг за дверью голос Владимира и заторопила Сычиху. Та заволновалась и быстро ушла.

И вот теперь — эта странная и неприятная сцена в церкви! Анна молилась за смягчение нрава Владимира, но, по-видимому, недостаточно. Яд, разъедавший его душу, отравил и ее существование и сегодня, в конце концов, привел Анну к обрыву над пропастью. Приказ танцевать перед Оболенским и Репниным означал для нее одно — крушение всех надежд и любви. Принимая это решение, Владимир пренебрег памятью отца, уничтожая все, что он делал для Анны все эти годы — пестовал ее талант, создавал репутацию и воспитывал в ней любовь и уважение к себе подобным.

Анна наблюдала за сменой дня и ночи и думала о том, что время ее летнего солнца закончилось, и перемирие с тьмой более невозможно. В ее жизни наступала черная полоса, и она должна собраться с духом, чтобы выстоять в этот час нелегких испытании. Анна обратила взор к маленькому портрету барона, который тот подарил ей однажды на день ангела. «Я всегда буду твоим ангелом-хранителем, Аннушка, — сказал тогда барон, — и всегда уберегу тебя от беды и людского сглаза». И вот ее ангел-хранитель занял свое место среди обитателей небесных садов, а она оказалась один на один с олицетворением той злой силы, что завладела душой и сердцем Владимира Корфа.

Завтра ее жизнь изменится к худшему, и уже ничто не будет таким, как прежде. Она незамеченной вышла из дома, накинув теплую вязаную шаль, и через лес отправилась на кладбище. Придя на могилу барона, Анна присела на скамеечку возле нее.

— Иван Иванович! — прошептала Анна, глядя, как первые солнечные лучи поднимаются над деревьями и будят говорливых птах. — Я навсегда сохраню ваш образ в своем сердце в знак бесконечной моей признательности за все, что вы сделали для меня. Вы научили меня добру и прощению, и я прощаю Владимира — ради вас, ради вашей памяти. Я приму и до дна выпью эту чашу позора, ибо вы показали мне пример смирения во имя любви. И теперь я чувствую себя, как никогда сильной и мужественной. Я не знала своих родителей — вы заменили мне их. Но я знала настоящую родительскую любовь, потому что в моей жизни были вы. Я не смогу выполнить свое обещание и стать великой актрисой — сегодня вечером Сергей Степанович узнает, кто я на самом деле и навсегда позабудет обо мне. Простите, простите меня…

По дороге обратно Анна собрала лесных цветов и, по обыкновению, зашла в библиотеку, чтобы поставить их в любимую вазу старого барона. Иван Иванович обожал лесные лилии и орхидеи. Анна составляла из них замечательные букеты, приправляя их листьями папоротника. Цветы пахли тонко и нежно, сохраняя в своем аромате воспоминания о свежести утра ранней осени. Анна глубоко вздохнула, и ее взгляд скользнул по шкафам с книгами. Анна подошла к ним.

Она открыла дверцу одного, потом другого… Анна касалась пальцами корешков книг — вот эти Иван Иванович часто перечитывал, вот эти называл раритетами — доставал изредка и листал с исключительной бережностью. Вот книги из Индии, а эти — его любимые историки, в них барон черпал тысячелетнюю мудрость мира. А это Шекспир — оригинальное издание… «Дух твоего отца без плоти, / я был приговорен к скитаньям вечным по ночам / и мукам средь живых при свете солнца… Послушай, если ты меня когда-нибудь любил / — отомсти за подлое мое убийство». Барон особенно почитал «Гамлета». Анна поставила томик с трагедиями Шекспира на полку и собралась уйти, как дверь в библиотеку открылась.

— Что вы делаете здесь? — вместо приветствия спросил Владимир, появившийся на пороге. — Я полагал, что вы будете репетировать весь день. Так почему вы же бездельничаете?

— Мне незачем репетировать. Роль крепостной мне прекрасно знакома.

— Что ж, вечером посмотрим, так ли это.

— Вам не терпится увидеть мое унижение, Владимир Иванович?

— Я не стремлюсь вас унизить. Мне нужна правда.

— Правда? Какая правда? — Анна вскинула голову и посмотрела Корфу прямо в глаза. — Правда о том, что вы — жестокий и бессердечный человек, для которого дружба — пустое слово, и уважение к памяти отца — ничего не значит?

— Нет. Мне хочется развеять миф, в котором вы жили все эти годы. Остановить обман, который все в этом доме привыкли поддерживать.

— Мечтаете полюбоваться, как удивятся ваших знакомые, когда они узнают эту «правду»?

— Удивятся? — рассмеялся Владимир. — Это еще слабо сказано. Они будут потрясены, они эту «правду» увидят воочию, когда вы выйдете к ним в образе крепостной актерки, танцующей для господ.

— И тогда вы, наконец, успокоитесь?

— Однако слишком самонадеянно с вашей стороны полагать, что это и есть предел моих мечтаний.

— Я ни минуты не сомневаюсь в том, что вы менее всего думали о том впечатлении, которое произведет ваш замысел на Сергея Степановича и Михаила.

— А о чем или о ком я должен думать? Может быть, о тебе? Ты — обычная крепостная, и тебе пора привыкнуть к этой мысли. Да и окружающим тоже.

— И ради этого вы готовы разбить сердце лучшему другу?

— Мишель прекрасно знает себе цену и будет благодарен мне, когда поймет, что принял стекляшку за алмаз. Он увидит тебя моими глазами, — Корф подошел к винному столику и налил себе в фужер из графина немного терпкого шардонэ.

— Не много ли вы на себя берете, решая за Михаила, что он должен чувствовать, а что — нет?

— Мы с ним одного круга, Михаил — мой друг, — Корф чуть покрутил бокал в руке, согревая вино, и выпил. — А ты совершенно заморочила ему голову! Ты так привыкла жить в обмане, что обманываешь даже саму себя.

— Я никому не лгала. Это была воля вашего отца — чтобы я росла в семье, как равная.

— Но ничья воля не смогла бы сделать тебя дворянкой! И для всех будет лучше, если ты предстанешь перед моими гостями той, настоящей, что так долго скрывалась под дорогими нарядами и побрякушками.

— Если вы так хотите открыть правду, почему просто не сказать всем? Для чего надо устраивать это представление?

— Но ты же не просто крепостная. Ты — крепостная актриса. Вот и откроешь истину со сцены!

— Это жестоко — устраивать из чужого несчастья спектакль! — воскликнула Анна.

— А обнадеживать Мишу — не жестоко? — в тон ей повысил голос Владимир. — Ведь вы прекрасно знали, что у вас не может быть будущего!

— У нас могло быть будущее! Иван Иванович написал мне вольную. А вы предпочли оставить меня крепостной!

— Ты так уверена, что достойна свободы? — надменно спросил Корф.

— А почему вы так уверены, что вправе судить, кто достоин свободы, а кто — нет?!

— Потому что я твой хозяин!

— Владимир, я уже спрашивала вас, но вы не ответили мне. За что вы меня так ненавидите? Ответьте! Я сделаю все, чтобы искупить свою вину, если она есть. Только, Бога ради, откажитесь от идеи устроить этот ужасный и бессмысленный спектакль. Неужели вы не понимаете, насколько тяжело будет для князя Репнина видеть это представление? И если вы действительно ему друг, то почему так жаждете подвергнуть его душу страданиям?

— Неужели Мишель так много для тебя значит?

— Да.

— Хорошо… — Корф на секунду задумался. — Тогда, пожалуй, я предоставлю тебе выбор. Можешь не танцевать нынче Саломею, не унижаться и жить дальше, как ты привыкла. При одном условии.

— Что же это за условие?

— Сегодня ты скажешь Михаилу, что тебе больше нет до него никакого дела. Скажешь, что будет лучше, если он навсегда забудет тебя. А затем ты встанешь и уйдешь не оборачиваясь. Или ты танцуешь за обедом танец семи вуалей, и Михаил все узнает сам. Выбирай.

— Вряд ли это называется выбором — я в любом случае потеряю Михаила.

— Но если ты примешь мое условие, то останешься жить здесь, в поместье, и как раньше сможешь продолжать изображать из себя дворянку.

— Вы имеете в виду, что я должна жить здесь с вами?

— Вы невероятно высокого мнения о себе, мадмуазель! Жить не «со мной» — но в моем поместье! Иметь все, что вы имели раньше. Согласитесь, это вполне сносное существование в сравнении с жизнью служанки! Хорошенько подумайте. Не часто крепостным доводится слышать подобные предложения. И что же вы выберете? Танцевать Саломею или продолжать жить в довольстве, как прежде? — Владимир подошел к Анне вплотную, словно перекрывая ей пути к отступлению.

— Мне пора идти, у меня слишком много дел… — тихо, но твердо сказала она. — Пропустите меня. Пожалуйста!

— Не раньше, чем вы ответите мне, — не уступал Корф.

— Владимир, вы действительно ничего не знаете о любви. Я не могу променять любимого человека на «жизнь в довольствии»!

— Минуту назад вы утверждали, что вас волнуют чувства Михаила! Если вы расстанетесь с ним по собственной воле, это ранит его гораздо меньше, чем…

— Чем мое унижение?

— Не упускайте свой шанс, Анна! — раздраженно воскликнул Владимир, отступая перед ее самоотверженностью — Какой бы хорошей актрисой я ни была, мне никогда не удастся, глядя Михаилу в глаза, сказать, что я не люблю его! Пропустите меня — я должна репетировать танец Саломеи.

— Аня! — вырвалось у Корфа.

— Когда-нибудь вы пожалеете о том, что делали, — последние слова Анна произнесла, почти как приговор, и вышла из библиотеки, сохраняя в осанке и выражении лица привитые ей бароном достоинство и гордость.

Владимир пытался ее остановить, но усилием воли сдержал порыв раскаяния. Анна была так прекрасна в своем праведном гневе и вместе с тем столь же ненавистна ему в своей неприступности и верности своим чувствам. Наверное, если бы она вела себя иначе и не бросалась в глаза благородством манер и нравственным поведением, Владимиру удалось бы избежать сцен, подобных этой, и избавиться, наконец, от того невыносимого чувства неловкости, которое он испытывал, унижая Анну.

«Господи, до чего она меня довела! Я готов извиняться за свои поступки перед крепостной! Я изощряюсь в политесах и смущаюсь говорить ей „ты“. Я сошел с ума — отец! зачем ты это сделал со мной?!» — мысли Владимира путались.

Выходя из библиотеки, Анна столкнулась с Репниным. Она вздрогнула и заметалась — ей было невыносимо больно видеть его сейчас. Анна даже испугалась, не услышал ли Михаил хотя бы часть их разговора с Владимиром, проходящем на весьма повышенных тонах. Но Репнин искренне обрадовался ей и бросился навстречу с той радостью, которая обычно свойственна людям, пребывающим в совершенном неведении того, что их ждет. «Бедный мой Миша! — успела подумать Анна. — Ты счастлив… Ты еще не знаешь, что уготовила нам судьба, и я не могу уберечь тебя и не могу помочь себе избежать беды».

Репнин остановил ее, взял ее руки в свои, нежно сжал ее пальцы.

— Анна! Я рад, что успел увидеться с вами! Это очень важно.

— Что-то случилось? — заволновалась она, заподозрив, что Михаил уже все знает — но тогда, тогда… Если ее тайна раскрыта, а Репнин все еще с ней и держит ее за руку — значит, он простил ее, значит, он любит ее по-настоящему и готов принять такой, кто она есть.

— Похоже, появилась надежда, что мне удастся узнать правду о смерти барона. Я говорил с Забалуевым, и он согласился встретиться со мной, чтобы прояснить кое-что.

— Вот как? Прекрасно. — Анна поняла, что обрадовалась преждевременно и совершенно напрасно.

— Вот именно — прекрасно! Я загадал, что увижу вас прежде, чем сообщу об этом Владимиру. Теперь я уверен — встреча пройдет успешно, вы — мой счастливый талисман.

— Михаил, — Анна старалась говорить ровно, ничем не выдавая своего ужаса перед ожидавшей их катастрофой. — Я хочу, чтобы вы знали — вы и ваши чувства изменили мою жизнь. Неизвестно, что с нами будет дальше, но я счастлива, что мы встретились. Я буду думать о вас и молиться о вашем благополучии.

— Анна! — растроганным голосом произнес Репнин. — С первой минуты нашего знакомства я только и думаю о вас. И я приготовил вам сюрприз.

— О, нет! — воскликнула Анна. — Сюрпризов на сегодня довольно.

— Не знаю, кто внушил вам отвращение к новостям, но я намерен по возвращению весьма серьезно говорить с вами.

— Не тревожьтесь ни о чем, — успокоила его Анна. — Идите, и да поможет вам Господь.

— Анна, знайте, я запомнил, на чем мы остановились в прошлый раз. И мы обязательно продолжим тот разговор, что начали в столовой.

Анна кивнула и быстро оставила его, так уже не могла больше сдерживать подступившие слезы. Репнин истолковал ее поведение по-своему, приписав эту нервность артистической впечатлительности и книжности, в которой пребывали многие благородные девушки и дамы его круга. Он незаметно для Анны послал ей вслед воздушный поцелуй и прошептал:

— Родная, чудная, любимая…

— Владимир, я тебе не помешал? — спросил счастливый Репнин, улыбаясь своим мечтам об Анне.

— Входи, Мишель! — Корф сидел за столом в кабинете и просматривал какие-то бумаги. — Правда, я жду управляющего, но не думаю, что его присутствие может нам серьезно помешать.

— Ты так и не отказался от мысли оставить его здесь? — спросил Репнин, присаживаясь в кресло у стола.

— Оставлю. До поры.

— А тебе не кажется, что пока Карл Модестович находится в твоем поместье, он может навредить?

— Помилуй, кому?

— Анне!

— И ты с этим шел ко мне? — помрачнел Корф.

— Нет, но…

— Навредить, Мишель, может сама Анна. Тебе!

— Что за глупости? — с негодованием воскликнул Репнин. — Чем Анна может мне навредить? Ты заклинаешь меня против нее, точно она ведьма!

— Поверь мне, она для тебя хуже, чем просто ведьма.

— Мне надоели твои загадки! Тебе, как будто, доставляет удовольствие мучить меня неведением.

— Неведение, друг мой, тебе покажется Раем, когда ты узнаешь правду.

— И когда же откроется мне эта ужасная правда? — саркастически поинтересовался Репнин.

— Скоро, — мрачно ответил Владимир. — Скорее, чем ты думаешь. Однако у нас есть дела поважнее… Я просмотрел все бумаги отца — ничего, ни одной, даже крошечной зацепки. А тебе удалось узнать что-нибудь о Забалуеве?

— И не только о нем. Княгиня Долгорукая оказалась откровеннее, чем я мог предполагать. По ее словам, господин Забалуев приехал в тот вечер один и беседовал с бароном с глазу на глаз, и таким образом он имел возможность подсыпать яд в бренди. У Забалуева же своя версия того, как прошел этот вечер, и он утверждает, что у Долгорукой тоже был мотив и возможность сделать это.

— Но каким образом она смогла раздобыть яд?

— Да у того же Забалуева! Они — просто два сапога пара. Но ответ на этот вопрос я вскоре надеюсь получить. У меня в два часа пополудни встреча с Забалуевым. Он обещал рассказать что-то важное.

— Я пойду с тобой! — загорелся Владимир.

— Нет-нет, — остановил его Репнин. — Мы договорились о встрече без свидетелей.

— Речь идет об убийце моего отца! Это мой долг перед ним.

— Если тебе действительно дорога память об отце, выполни его последнюю волю — позаботься об Анне.

— Анна, Анна, Анна! — Корф в раздражении встал, Репнин тоже. — Мы опять вернулись к твоей излюбленной теме, Мишель!.. Но ты можешь, наконец, успокоиться — я уже предпринял все необходимые шаги.

— Мне не нравится твой тон, Владимир.

— Очевидно, я не столь искусен в интонациях, как актеры нашего театра, но смею уверить тебя — все будет отлично. Я примусь ходить за Анной, как старая нянька — и день, и ночь!

— Владимир, я говорю серьезно.

— А если серьезно, — Корф как-то странно усмехнулся, — то я разговаривал с князем — прослушивание состоится нынче же вечером, пока Сергей Степанович здесь. Ты не доволен? Тебе не угодишь!

— Твое внезапное рвение, признаться, меня смущает. На тебя это так не похоже.

— Друг мой, ты заблуждаешься на мой счет. Ладно, я раскрою тебе свои карты. Я позабочусь об Анне лишь из корысти. Если Анна станет актрисой, у нее начнется совсем другая жизнь, репетиции, гастроли, поклонники. Она забудет тебя.

— Но я не забуду ее! И хочу тебе сообщить, что собираюсь принимать в ее жизни самое деятельное участие.

— Тогда не опоздай на ее выступление — твое мнение и планы нуждаются в корректировке. А вот и Карл Модестович, — широко улыбнулся Корф. — Входите, любезный, у меня есть для вас поручения.

Репнин откланялся и пошел на конюшню. Другой конюх, вместо Никиты, оседлал ему Париса и вывел коня на двор, потом подробно объяснил, как добраться до заброшенной избушки, указанной Михаилу Забалуевым.

— Вы, барин, человек смелый, — покачал он головой, когда Репнин с легкостью вскочил в седло.

— А чего мне бояться в барском лесу?

— Господин Забалуев у себя цыган держит. Говорят, они по округе лошадей воруют, а женщины у них — сплошь красавицы, только глаза — лучше не встречаться, заколдуют.

— Женщины для того и существуют, чтобы мужчин привораживать, — рассмеялся его страхам Репнин.

— Как знаете, барин, я предупредить хотел — мы в тот край леса никогда не ходим, опасно, — конюх похлопал Париса по боку. — Да коня в чащу не заводите и не бросайте без присмотру.

— А я обожаю опасности, — кивнул Михаил, — но про цыган не забуду — обещаю. Спасибо тебе, бывай!

Репнин слегка коснулся шпорами боков скакуна, и красавец Парис помчал его навстречу новым приключениям.

В отличие от Владимира, весьма искушенного в военном ремесле, Репнин романтизировал баталии и был склонен скорее к авантюрам, нежели к тривиальной армейской службе. Ему нравился дух приключений и тайны, и поэтому он с удовольствием окунулся в атмосферу расследования убийства барона. К тому же некоторую приподнятость обстоятельствам придавал и тот факт, что в интриге оказалась замешанной прекрасная женщина — Анна, ради которой Репнин был готов на любые подвиги и жертвы, тоже, разумеется, романтические.

Михаил не казался настоящим мечтателем, но порой иллюзии овладевали им, и все происходящее вокруг грезилось, а не оценивалось с холодностью трезвого ума. И поэтому, пребывая в возбуждении и азарте, Репнин бывал неосмотрителен и не всегда осторожен. Как и сейчас, когда вперед его вело знамя любви с вышитым на нем золотом именем Анны.

— Только пошевелись, и я тебя прикончу! — услышал Репнин незнакомый ему голос, едва вошел в указанную Забалуевым избушку.

— Отпусти… — Репнин почувствовал у горла холод стали остро наточенного клинка.

— Тебя прислал Забалуев, чтобы убить меня?

— Убить?! — решил все-таки пошевелиться Репнин. — Я даже не знаю, кто ты! Послушай…

— Не вздумай мне врать, а то в миг порешу!

— Однако, любезный, — попытался Репнин договориться с неизвестным нападавшим, — ты ошибаешься — никто меня не присылал. Господин Забалуев назначил мне здесь встречу!

— Не ври! Раз пришел меня убить, живым отсюда не выйдешь!

— Да не собирался я тебя…

Репнин не договорил — рядом просвистела пуля, потом вторая. Они влетели в открытую дверь, напротив которой стояли Репнин и неизвестный, и явно влетели неслучайно. Напавший на Михаила человек пригнулся и метнулся в сторону, к стене. И теперь Репнин увидел его. Это был немолодой цыган — крепко сбитый, с заметной седой прядью надо лбом.

— Плохо твои люди стреляют, — оскалился цыган. — Ненароком и в тебя попасть могут.

— Если бы это стреляли мои люди, — ответил Михаил, тоже прижимаясь к стене, — то ты бы уже был на Небесах.

— Я тебе не верю!

— Мне назначил здесь встречу Забалуев, в два часа пополудни.

— И мне он сказал, что придет в это же время, — цыган осторожно выглянул за дверь и быстро отклонился — пуля прошила деревянную доску над ним. — Но вместо него пришел ты. И не верю я ни тебе, ни ему!

— Верь, не верь, дело твое. Но в мои планы не входило сегодня умереть, — Репнин и сам попытался выглянуть наружу и едва успел уклониться от следующей пули. — Вот черт!

— Черт не черт, а стреляет прицельно. Стой! Ты куда?! — цыган схватил Репнина за руку. — Я же сказал — живым ты отсюда не выйдешь!

— Надо выбираться с другой стороны дома. Ты что, не видишь, что стреляют в нас обоих?

— Выходит, обманули тебя твои друзья, — скривился цыган.

— Это не мои друзья!

— А кто?

— Откуда я знаю… — Репнин вырвал руку из цепких пальцев цыгана и приподнялся, чтобы перебежать к окну на противоположной стене избушки. — Что ж ты делаешь?! Забалуев только того и ждет, чтобы мы убили друг друга!..

Когда Репнин пришел в себя, то увидел над собой красивую молодую, черноволосую женщину с большими карими глазами в окружении длинных бархатных ресниц.

— Долго ты, барин, без памяти лежал, — ласковым, грудным голосом сказала она.

— Кто ты? — не понял Репнин. Последнее, что он запомнил, — страшный взгляд цыгана там, в избушке. А потом он почувствовал резкую, сильную боль и потерял сознание.

— Я — Рада, сестра Седого.

— Какого седого?

— Того, кто ранил тебя. Он наш вожак, Седой — его прозвище. Или уже забыл, с кем дрался?

— Я не дрался — это он хотел меня убить, — Репнин, наконец, огляделся.

Он лежал на какой-то подстилке в шатре, накрытый мягкой на ощупь тканью, но без одежды, с перебинтованы торсом.

— Рана не опасная, — поймала его взгляд Рада. — Седой неглубоко задел, до свадьбы заживет.

— Где я?

— У нас, в таборе — здесь для тебя безопасно. Здесь никого нет, кроме нас.

— А твой брат?

— Скоро вернется. А пока велел, чтобы я о тебе позаботилась. Лежи смирно, барин. Слаб ты еще.

— Я должен идти… — Репнин хотел привстать, но голова закружилась.

— Ты должен лежать, — Рада мягким движением заставила его лечь снова. — Будешь меня слушаться — скоро поправишься.

— Значит, твой брат поверил, что я не собирался его убивать?

— Мне нет дела до мужских споров. Я другое вижу — красивый ты, барин!

Репнин собирался возразить и неловко пошевелился, боль тут же дала о себе знать, и Михаил поморщился.

— Терпи, золотой, — успокаивающе прошептала Рада. — Такая боль скоро проходит. Плохо, когда сердце болит от любви. Эти раны долго не заживают. Но твоя скоро затянется.

— Ты колдунья?

— Нет, я простая цыганка, — Рада заглянула ему в лицо. — Скажи, а та, в твоем сердце, кто она?

— Самая прекрасная женщина на свете.

— Любишь ее?

— Больше жизни.

— Но если все же не заладится у вас, — вспомни про меня.

— У нас заладится, — убежденно сказал Репнин. — Она тоже меня любит. Я буду просить ее руки. Если, конечно, твой брат прежде не убьет меня.

— Не стану я тебя убивать, — прозвучал рядом уже знакомый Репнину голос.

В шатер вошел Седой. Рада передвинулась ближе к Репнину и поправила под ним некое подобие подушки, чтобы тому было легче видеть и разговаривать.

— Один раз ты уже пытался…

— Разве я знал, кто ты есть на самом деле? Хороший человек не станет с Забалуевым дел иметь.

— Однако ты и сам этого не избежал.

— Я не затем тебя спасал, чтобы ссориться с тобой. Я тебе кое-что показать хочу. Смотри, — Седой достал из кожаной сумки флакон. — Догадываешься, что это?

— Это… — понял Репнин.

— Яд, — кивнул Седой. — Смертельный. Из Индии привезен. Недавно точно такой же флакон у меня купил Забалуев. В том флаконе тоже был яд.

— Если бы купил, — вставила свое слово Рада. — Взял под честное слово. Он Седому деньги должен, а отдавать не хочет.

— Когда это случилось?

— За несколько недель до того, как убили барона. Я ему сказал, что во флакончике смертельный яд. Но его яд вовсе не интересовал, он только на флакончик позарился.

— И хлыст тогда же взял, — припомнила Рада.

— Яд и хлыст мне по наследству от дяди остались, — пояснил Седой. — Это семейная реликвия, наши предки из Индии вышли, а кочуют теперь по всему свету. Дядя говорил — яд очень сильный, чтобы человека на тот свет отправить одной капли довольно.

— Барону больше и не потребовалось, — тихо сказал Репнин.

— Он и нас убить пытался, дрянь-человек! Он у меня узнает, как наказывают обманщиков!

— Держись от него подальше, Седой, боюсь я за тебя!

— Нет, Рада, — покачал головою Седой. — Этого я ему не спущу. Он слово нарушил и денег не отдал, немало денег.

— Теперь мне все понятно, — приподнялся на подушках Репнин. — Он назначил нам встречу в один и тот же час, рассчитывая, что мы убьем друг друга. И каждый унесет свою тайну в могилу. Но если доказать его вину, Забалуева арестуют! В тюрьме он никому уже не сможет навредить.

— В этом я тебе не помощник! Кто поверит словам цыгана?

— Надо добыть доказательства! Он же где-то хранит остатки яда!

— Смелый ты, барин, но у меня с Забалуевым свой расчет будет. За свою жизнь я и гроша не дам, а этому старому обманщику отомщу.

— Для того чтобы свершилось правосудие, Забалуев должен остаться жив! — воскликнул Репнин.

— Обещать не могу. Тот, кто мне смерть готовил, ее сам и получит.

— Послушай, Седой, за то, что он сотворил, смерть ему будет только избавлением. Оказаться в тюрьме для Забалуева — гораздо большее наказание.

— Может, ты и прав…

— Он хитрый, опасность издали чувствует, — предупредила Рада.

— От меня не уйдет. Я его из-под земли достану! — с угрозой в голосе пообещал Седой.

— Мне надо идти, — Репнин решительно отдернул ткань, но вспомнил, что не одет.

Рада улыбнулась.

— Сейчас одежду твою принесу, — цыганка легко поднялась и вышла из шатра.

— Надо попасть к Забалуеву домой, — предложил Репнин.

— Хорошо, — кивнул Седой, — встретимся здесь, вечером, как стемнеет.

Рада вернулась с одеждой Репнина, подала ему и стала смотреть, как он одевается. Репнин смутился, и Рада, с удовольствием взглянув на его порозовевшее лицо, снова вышла. Седой рассмеялся и последовал ее примеру.

— Ну что, не полегчало тебе, герой? — весело спросила Рада, когда Репнин отдернул полог шатра и появился перед ними.

— Спасибо, Рада! Мне стало легче.

— Не торопись! — Рада подала ему кружку с каким-то отваром. — Выпей на дорогу, чтобы рана быстрее затянулась.

— От твоих рук жар исходит, — прошептал Репнин, принимая кружку от нее.

— Слушай, барин, — также шепотом промолвила Рада и положила ему во внутренний карман сюртука цветной шелковый платок, — когда тебе плохо станет, вспомни этот жар. Он тебе силу вернет, все раны твои залечит. Беды свои забудешь, а надо будет — и женщину свою забудешь.

— Уже собрался? — Седой снова подошел к ним, он вел на поводу Париса.

Репнин растерялся — за всеми этими событиями он совсем позабыл про оставленного в лесу жеребца. Седой заметил его недоумение.

— Не бойся, барин, я коня в обиду никогда не дам.

— Я — князь Михаил Репнин, друг барона Владимира Корфа, — Репнин протянул Седому руку, как равному.

— Что же, — ухмыльнулся Седой, осторожно отвечая на его рукопожатие, — теперь мы не только кровью побратались, но и познакомились.

— Тогда — до встречи?

— До встречи! — Репнин вскочил в седло и пришпорил Париса.

— Возвращайся, князь, да поскорее! — пожелала Рада вслед ему.

— Вот что, сестра, — повернулся к ней Седой, — ты жди его, а я в ту избушку наведаюсь. Не может того быть, чтобы Забалуев убийц подослал и не проверил, хорошо ли они свое дело сделали.

Седой еще раз взглянул в ту сторону, где по лесной дороге удалялся от них Репнин, и тут же растворился в лесной куще. Тропинки он знал хорошо и чувствовал себя в лесу, как дома — все видел и все слышал. И поэтому еще издалека различил слабое лошадиное ржание. Седой замедлил шаг и стал подбираться к избушке с великой осторожностью.

Он не ошибся — к столбу, подпиравшему навес над крыльцом, была привязана впряженная в коляску лошадь. «Кучера не взял — не доверяет», — отметил про себя Седой. Он не стал торопиться и дождался, пока Забалуев сам выйдет из дома, и тогда только набросился на него, по обыкновению приставив нож к горлу своей жертвы.

— Вот и встретились снова, Андрей Платонович. Что, не ожидал меня живым увидеть? Или случайно на встречу опоздал?

— Случайно, Седой, видит Бог, случайно!

— И деньги неужели принес?

— Деньги? Ах, деньги! Нет, потому и опоздал — не смог я все собрать, искал, по соседям ездил — занять хотел. Да кто же теперь мне в долг даст? У Долгорукой и своих бед хватает. Не к Корфам же с этим идти!

— Значит, своей подлой жизнью заплатишь! Ты зачем ко мне барина этого подослал? Убить меня?

— Да никого я не посылал! И не знаю я, что тут у вас творится, и что наболтал тебе этот барин!

— Он много сказать не успел — пуля его зацепила. А я вот, видишь, выбрался — целый и невредимый, на твою беду.

— А что же тот, второй, убит? В моем поместье? Какой кошмар!

— Верно, — ухмыльнулся Седой, — хорошего мало.

— И где же он, где труп?

— Хочешь, чтобы я тебе сказал? Чтобы ты меня потом обвинил в убийстве князя Репнина?

— Так это был князь?! — запричитал Забалуев. — Горе… Горе!

— Брось притворяться! Князь мне успел сказать, что это ты его сюда заманил. И про яд рассказал, которым старого барона отравили. Тот самый индийский, что я тебе продал. И за который ты мне не заплатил.

— Так я тебе заплачу, все, до копейки! Клянусь! — Забалуев побелел и затрясся. — Только, Седой, давай договоримся!

— Не о чем мне с тобой договариваться! Сделаешь все, как скажу, — Седой угрожающе поводил ножом по шее Забалуева. — Через сутки принесешь вдвое больше денег против того, что посулил.

— Ладно, ладно, как скажешь, — одними губами прошептал Забалуев, боясь даже пошевелиться.

— А если к закату денег не будет, пеняй на себя. Трупы я прятать умею. Да еще шепну исправнику, кто старого барона Корфа отравил.

— Ни одному твоему слову исправник не поверит! Он с цыганами не знается.

— Исправник, может быть, и не поверит, а вот Владимир Корф… — Седой сделал многозначительную паузу. — Как ты думаешь, что он сделает, если я ему все расскажу, да еще приведу сюда и покажу ему, где его друга схоронил? Ведь, если не ошибаюсь, Репнин ему друг?

— Ты говори, говори да не заговаривайся! Я тут ни при чем! — завопил Забалуев.

— А это исправник решать будет, когда все узнает.

— Да не стращай ты меня больше! — взмолился Забалуев. — Да, я купил тот яд! И что с того? Яд у меня выкрали. Воров нынче — пруд пруди!

— Может, и так, всякое бывает, — покачал головой Седой. — Только я тебе не верю. И молодой барон не поверит. Никто тебе, злодею, не поверит. Я тебе все сказал — дальше сам думай, как поступать будешь…

— Анна, куда вы уходите? — остановил девушку Оболенский, удивившись, что она не собирается сидеть за столом.

— Я должна подготовиться, Сергей Степанович, — спокойно сказала Анна.

Она все смотрела и смотрела в окно в столовой, выглядывала — не едет ли Михаил. Но Репнин к обеду задерживался, и Анна этому даже обрадовалась — а вдруг ему удастся избежать ее позора?

— А что за роль вы решили представить?

— Разве Владимир Иванович вам не сказал?

— Увы, он покрыл все это атмосферой крайней таинственности.

— Ну что ж, в таком случае, позвольте и мне не открывать секрет преждевременно.

— Как вам будет угодно, милая, но имейте в виду — я надеюсь на приятный вечер.

— Сергей Степанович! — Анна остановилась на пороге и оглянулась. — А вы не будете слишком огорчены, если все случится иначе?

— Вы не сможете меня разочаровать! Разве что ваша кухарка…

— Нет-нет, — улыбнулась Анна, и слезы блеснули в ее глазах. — Варвара у нас — искусница.

Оболенский пожелал ей удачи и стал ждать Владимира. Михаил где-то пропал — уехал еще днем и пока не объявлялся.

Сергей Степанович, несмотря на все горестные события, был все же рад, что приехал. Им овладели пейзанские настроения — без суеты и скандалов театрального мира, без притворства и светских условностей. Простота сельской жизни не расслабляла, а, наоборот, подпитывала энергией и освежала голову.

И сегодня отдохнувший от Петербурга Оболенский как никогда понимал своих друзей-литераторов, убеждавших, что по-настоящему творить можно только в такой тишине и покое.

— Вы уже здесь, Сергей Степанович? — в столовую решительным, солдатским шагом вошел Владимир. — А Миша еще не вернулся?

— Увы, — развел руками Оболенский.

— Жаль, впрочем, я думаю, что самое важное в сегодняшней трапезе — это десерт, и, надеюсь, к нему он поспеет.

— Если честно, я и сам сгораю от нетерпения, — кивнул ему Оболенский.

Ужин прошел при свечах, обставленный Владимиром по-театральному. Для гостей играл камерный оркестр из крепостных музыкантов, и Оболенский подивился чистому звуку и слаженности их игры. Он наговорил Владимиру массу комплиментов, подразумевая, что большая часть из них предназначена светлой памяти Ивану Ивановичу, понимавшему толк в хорошей музыке и умевшему подготовить своих крепостных должным образом.

На перемену блюд выходили служанки-актрисы в русских нарядах — расшитых дорого, по-сказочному. В качестве закуски подавали салат бокер, суфле из сыра и луковый пирог. На первое — суп-буайбесс, на второе — телятина с белым вином под соусом бешамель и рагу из зайца по-ландски. Пили исключительно вина из барского погреба — они приятно освежали и пьянили слегка, не до глупости. Оболенский время от времени нахваливал и сами блюда, и мастерство кулинара.

— Поверьте, Владимир, вкуснее, я даже в столице не едал!

— Отец в свое время привозил в имение французского повара, и Варвара, надо сказать, с легкостью все его премудрости переняла.

— Талантливая, весьма талантливая особа!

— О, если говорить о талантах, то у меня их предостаточно, — улыбнулся Владимир. — И не только в застольном жанре.

— За таланты, — поднял тост Оболенский.

— За моих крепостных, — кивнул Владимир. — И сейчас они выступят перед вами. Вы увидите балет на сюжет из греческих мифов, а потом танец Саломеи. Уверен, что он вам понравится.

— А может, кто-нибудь из них затем будет доступен и Императорскому Театру?

— Такой возможности и я не исключаю…

В это время Анна сидела на кухне у Варвары и дожидалась объявления своего выхода.

— Владимир сказал, что у меня есть выбор. Неужели он мог подумать, что я променяю свои чувства к князю Репнину ради возможности жить по-барски! У меня выбора не было и нет!

— Владимир Иванович, видать, умом повредился, — признала Варвара, краем глаза наблюдавшая за тем, правильные ли блюда подаются в столовую.

— Надо было мне сразу сказать ему, что я крепостная! Я сама заслужила этот позор! Привыкла жить, как барышня, а ведь я такая же, как и ты, Варвара!

— И за что ты себя казнишь? Посмотри, какие руки у тебя нежные, пальчики тоненькие. Какая ты крепостная?

— Да что руки? Как бы я ни выглядела, все равно я не барышня! Если бы у меня на лбу было написано, что я крепостная, едва ли Михаил обратил на меня внимание. А после сегодняшнего танца он вообще от меня отвернется!

— Глупая ты! Он тебя любит не за то, что у тебя на лбу написано, а за то, что у тебя в сердце есть.

— Посмотрим, как он ее любить будет, когда полуголой увидит, — поддела Анну вошедшая Полина.

— Опять, змеюка, подслушивала! — замахнулась на нее половником Варвара.

— Да брось, Варька, — Полина отшатнулась, но особого страха не выказала. — Или ты думаешь, я что-то новое услышала? И так всем понятно, чем сегодняшний ужин закончится. Молчишь, Аннушка? Нечего сказать? Поняла, наконец, где твое место?

— Да сгинь ты, дрянь! Иди отсюда! — Варвара погнала Полину с кухни. — Как муха к чужому горю липнет! Сейчас, думаю, Модестовичу жаловаться побежала. Ты хотя бы вид сделай, что метешь там что или моешь, чтобы не привязался, если пожалует…

Анна взяла у нее тряпку и принялась с покорным видом наводить чистоту на разделочных столах.

— Убираешь? — из двери, как черт из табакерки, тут же выскочил управляющий. — Умница, Анечка, но пора и готовиться. Скоро твойномер, переодеться бы не мешало и отдохнуть — тяжелая работа никого не украшает. А тебе надо в самом лучшем виде показаться, чтобы гостям Владимира Ивановича понравиться.

— И то верно…

— Ступай, ступай, а я тебя провожу, послежу, чтобы все, как надо, и вовремя.

Анна кинула печальный взгляд на Варвару и пошла к себе. Модестович семенил следом и все приговаривал: «Нельзя тебе, Аня, уставать, талант, он ведь заботы требует, внимания и любви. Не приведи Господи, надорвешь свои ручки белые, ножки собьешь да истопчешь. Кто о тебе тогда позаботится, кому ты станешь нужна, к чему пригодна?»

Модестович хотел прошмыгнуть за Анной в комнату, но она его остановила и так посмотрела, что он мелко-мелко перекрестился и отступил в коридор. Но, дав Анне войти, он все же потихоньку сделал щелочку в двери и все заглядывал в комнату, пока она надевала костюм Саломеи.

— А чтобы и дальше не уставать и привлекательность свою дамскую ни на грамм не потерять, — продолжал бубнить за дверью управляющий, — приходи ко мне, Аннушка, попозже, мы все обсудим и подумаем, как и чем тебе помочь. Можешь даже костюм не менять. Так даже веселей будет. И зачем только Владимиру Ивановичу понадобилось, чтобы ты танцевала в костюме этом? Совсем без тряпок, кажется, намного лучше…

Анна вышла из комнаты, и Модестович про себя облизнулся — уж больно она, полуодетая, была соблазнительна.

— Так придешь ко мне или упрямиться станешь?

— Приду, Карл Модестович, после выступления, — тихо сказала Анна.

— Вот и славно, что додумалась, а сейчас ступай — твой выход объявлять буду.

Больше Анна и не помнила почти ничего. Все поплыло у нее перед глазами. Она не знала — привиделось ли ей, как жалела ее выбежавшая с кухни Варвара и проклинала одежду ту бесовскую. Как скалилась счастливая ее унижением Полина, и с ног до головы обшаривал ее взглядом Модестович.

Ей казалось, она не слышала, как объявили танец Саломеи, и она выпорхнула в столовую. Анна кружилась и извивалась, подобно лиане, и одно за одним сбрасывала с себя газовые покрывала, пока не осталась с открытым лицом и полуобнаженная. Она не видела, как изменялось выражение лица Оболенского: от восхищенного до потрясенного. Она не видела, как в столовую стремительно вошел опоздавший Репнин, торопившийся не пропустить ее выступление. Она не пришла в себя и тогда, когда Михаил бросился ее останавливать и, схватив за руки, тряс, что есть силы — Анна! Что вы делаете?

— Она выполняет свои обязанности крепостной актрисы, — сквозь туман донесся до нее высокомерный голос Владимира.

— Ты крепостная? — воскликнул, отстраняясь, Репнин.

— Миша… Миша… — только и могла вымолвить в наступившей тишине Анна. — Я умоляю вас… Я вам все объясню!

— Ты куда? — властно прикрикнул на нее Корф, с довольным видом наблюдая, как Репнин бросился прочь из столовой. — Разве я сказал, что ты можешь идти? Представление еще не закончилось. Танцуй! А вы, что притихли, играйте!

— Пожалуйста, отпустите меня, — взмолилась Анна. — Я должна с ним поговорить….

— Что вы делаете, Владимир? — с ужасом вскричал Оболенский и остановил музыкантов. — Прекратите играть!

— Уйдите, уйдите все, — велел Корф после минутной паузы.

Музыканты, слуги, девушки-актрисы быстро и, стараясь не шуметь, разбежались из столовой. Анна осталась одна посреди отведенного для выступлений пространства. Она руками пыталась закрыть плечи и грудь и смотрела вокруг себя затравленно и так горестно, что Оболенский бросился к ней. Он поднял одну из вуалей и накинул Анне на плечи.

— Идите к себе, дитя мое, оденьтесь и выпейте чего-нибудь покрепче — вам надо прийти в себя.

— Сергей Степанович, я не хотела, чтобы вы… Простите меня!

— Вы ни в чем не виноваты. Ни в чем! Идите…

— Иди, — смилостивился Корф.

— А вот вам бы следовало извиниться, Владимир!

— Вы правы. Я должен извиниться за поведение моей крепостной, она обманывала вас, выдавая себя за воспитанницу отца и благородную даму.

— Уму непостижимо! — побагровел Оболенский, провожая Анну сочувствующим взглядом.

— Согласен, — как ни в чем не бывало, продолжал Корф. — Анна вела себя непозволительно для крепостной.

— Это Анна вела себя непозволительно?!

— Вы должны понять меня, Сергей Степанович. Я совсем недавно стал здесь хозяином. Мой отец разбаловал дворовых. Он скрывал происхождение Анны, и одному Богу известно, зачем он так поступал. Со временем все привыкли и стали принимать ее присутствие в нашем доме, как данность. Но после смерти отца я посчитал своим долгом сделать тайное явным.

— Долгом? — Оболенский смотрел на Корфа так, как будто сегодня увидел его впервые. — И унижение этой бедной девушки вы тоже считали своим долгом?

— Развенчивать обман — дело неблагодарное, но святое. И я нашел для этого достаточно удачный момент.

— Вы поступили жестоко! И ваш поступок недостоин дворянина и порядочного человека, каким я вас до сих пор считал! Это представление было омерзительно и унизительно не только для Анны. Вы называли себя другом Михаила, и как вы поступили с ним?!

— Я не хотел этого, — ничуть не смущаясь, солгал Владимир. — Но мне было невыносимо наблюдать, как она опутывает его!

— Владимир, — с грустью сказал Оболенский, — вы даже не понимаете, что за одну минуту разрушили мир, а, может быть, и жизнь сразу нескольких близких вам людей. Неужели эти мгновения, когда вы наслаждались своей властью над крепостными, стоили того? Или кто-нибудь стал счастливее? Так зачем, зачем все это было?

— Я всего лишь желал прекратить обман!

— И выбрали для этого самый отвратительный способ… — Оболенский отвернулся от Корфа и направился к выходу.

— Но, князь, — Владимир хотел его остановить, — возможно, я был не прав. И действительно заставил вас…

— Заставили всех пережить ужасное унижение. Всех без исключения! Мне неведомо, почему барон скрывал происхождение Анны. Но я видел, как искренне он любит ее. Любит, как родную дочь. И я уверен, что такого унижения своей воспитанницы он бы не потерпел! Даже от собственного сына. Ваш отец был высоко порядочным и очень деликатным человеком. И он бы ужаснулся, если бы узнал, что вы сегодня натворили. Прощайте, Владимир, я немедленно уезжаю и не знаю, смогу ли когда-либо впредь воспользоваться гостеприимством этого дома! А Михаил!… Мише следует на будущее осторожнее выбирать себе друзей!

Останавливать Оболенского было бессмысленно — он выказал все с определенностью, исключающей любые возможные толкования. Владимир, с побелевшим от злости лицом, схватился за край скатерти и, что есть силы, дернул ее на себя — посуда, свечи, фрукты, бутылки с вином в разнобой посыпались на пол…

* * *

— Коня! Живо! — кричал во дворе Репнин.

Все дворовые и слуги, наблюдавшие за происходящим исподтишка да тайком в окна, выбежали к нему и попытались успокоить:

— Барин, куда вы, ночь на дворе?

— Молчать! — отогнал всех Репнин. — Коня мне сию же минуту!

— Миша! — Анна выбежала на крыльцо. Она переоделась и снова была прежней Анной, прежней да не той. — Я прошу вас, не уезжайте, пожалуйста… Мы должны поговорить!

— Зачем? — Репнин старался на нее не смотреть. — Все понятно без слов.

— Да, я крепостная, и я с самого начала хотела все вам рассказать. Поэтому я бежала от вас на балу, по, — этому запретила писать мне.

— Но вы меня не остановили! Вы заставили меня полюбить вас!

— Я тоже люблю вас… — упавшим голосом прошептала Анна.

— Мне нечего больше сказать.

В этот момент конюх подвел к крыльцу Париса, и Михаил вскочил в седло.

— Миша, подождите!.. — кинулась за ним Анна. — Я все та же Анна! Я все такая же Анна! В моих чувствах к вам никогда не было притворства. Поверьте мне!

— Я больше не знаю, чему верить, а чему нет, — Репнин гарцевал на жеребце, все еще не решаясь отъехать со двора.

— Посмотрите мне в глаза, — умоляла Анна, хватаясь за стремена, — вы увидите, вы поймете, что я чувствую!

— Глаза, в которые я готов был смотреть часами, — горько вымолвил Репнин, придерживая Париса. — Теперь я знаю, что они принадлежат крепостной, которая обманывала меня вместе с моим лучшим другом. Сознайтесь, Анна, вы были в сговоре с ним? Как далеко зашел этот обман? Вы устроили мне ловушку, чтобы посмеяться, наблюдая за тем, как глупый дворянин поддается чарам крепостной красавицы-актрисы?

— Нет! Нет! Это не так, это не правда!

— Да, пожалуй, правды на сегодня достаточно. Вы слишком долго дурачили меня…

Парис неожиданно скакнул, и Анна заметила, как побелело лицо Михаила. Он схватился за бок.

— Что с вами? — воскликнула она. — Вы ранены!

— Оставьте меня! Я более не нуждаюсь в вашем сочувствии. Прощайте! — Репнин пришпорил коня, и тот стремительно умчал его.

— Что, проводила суженого? — к безутешной Анне подкралась всегда «доброжелательная» Полина. — Небось, не вернется больше. Не нужна стала! Поделом получила!

Анна окинула ее ненавидящим взглядом и вернулась в дом. Корф по-прежнему сидел в столовой. Он продолжал пить и был уже изрядно нетрезв.

— Что тебе надо? Я тебя не звал.

— Я пришла, чтобы закончить танец, барин.

— Танцев на сегодня достаточно. Эффект превзошел все ожидания. Можешь идти.

— Спасибо, барин, — поклонилась Анна. — Но все-таки танец не закончен. Я — ваша крепостная и не хочу, чтобы вы обвинили меня в непослушании.

— Я уже отпустил музыкантов, — брезгливо сказал Корф.

— Мне не нужны музыканты, я прекрасно обойдусь и без них, — Анна стала кружиться, отбивая такт ногой и хлопая в ладони. — Нравится вам, барин? Да? Вы ведь этого хотели, барин? Теперь я в вашей власти. Нравится? Вам ведь нравится! Вы же так хотели этого. Смотрите — берите, пользуйтесь! Теперь я ваша, барин…

— Уйди! — страшно зарычал Корф, вдруг нависая над Анной.

Она смело заглянула ему в лицо и остановилась. Сколько длилось это противостояние взглядов? Корф не выдержал первым — он сжал, кулаки так, что костяшки пальцев побелели и забугрились, и отступил, потупился, схватился за голову. Анна с презрением посмотрела на него и ушла, все та же — непокоренная и гордая.

Корф рухнул на стул и тупо уставился на дверь, куда ушла Анна. Как долго он так просидел, Владимир не знал, но в чувство его привел ласковый и томный женский голос.

Полина, приблизилась к нему, обняла за плечи, прижалась грудью.

— Что вы сердитесь, барин? Дура она, дура и есть. На меня посмотрите. У меня все не хуже…

Корф медленно поднялся и притянул Полину к себе. Она подалась, задрожала. И тогда он, подняв ее легко, как пушинку, усадил на стол и умелым движением закинул подол юбки…

* * *

Когда вошла Варвара, Полина еще сидела на столе, но вид у нее был такой, словно она восседала на троне. Корф стоял у окна и неторопливо, пуговицу за пуговицей, застегивал сюртук.

— Проследи, чтобы здесь все убрали, — глухим голосом сказал Владимир и, не оглядываясь, вышел из столовой.

— Батюшки мои! — всплеснула руками Варвара. — Это что же здесь господа учинили?

— Не господа — это твоя разлюбезная Анна так плохо танцевала, что ее забросали объедками и посуду от злости переколотили! — съязвила Полина.

— А, может, это тебя объедками закидали? В это я легче поверю.

— Да что ты понимаешь! Господин барон в восторге от моего выступления! — Полина улыбнулась самодовольно и масляно. — Теперь я буду примадонной в нашем театре! Кончилось Анькино время!..

А Репнин все гнал и гнал, не разбирая дороги. Наконец, Парис стал сбиваться и заржал, словно испугался кого-то на темной дороге. Репнин осадил его и спустился на землю. Страшно ныла недавняя рана, и лоб покрывала испарина. Репнин отогнул борт сюртука и увидел краешек платка, высовывавшийся из внутреннего кармана. Репнин достал его — это был платок, на прощанье подаренный ему Радой.

— Смотри, не оброни. Обронишь — потеряешь, — услышал он.

— Рада? Откуда ты здесь?

— Ягоды собирала, — лукаво ответила она, появляясь из ивовых зарослей.

— И где же твои ягоды?

— Да съела, пока собирала. А куда ты так торопился, барин?

— Куда глаза глядят.

— Как рана твоя? Болит?

— Ничего, заживет…

— Позволь, я помогу, чтобы быстрее затянулась. Пойдем со мной. Цыгане ночью костры жечь станут и песни петь. Послушаешь, отдохнешь. А я рану твою перевяжу, залечу, заговорю…

Репнин посмотрел в ее глаза и сам не заметил, как утонул в них.

— Поехали! — протянула к нему руки Рада.

— Поехали, — кивнул Репнин.

Он снова вскочил в седло и наклонился, подхватывая Раду. От усилия рана снова дала знать о себе, Репнин слабо застонал, но Рада прижалась к нему, и Михаил почувствовал, как боль потихоньку отступает.

Парис тоже больше не волновался — шел спокойно и медленно. Рада сидела рядом с Михаилом и шептала что-то непонятное, но нежное, как будто обещала ему забвение от печалей и новую любовь. Репнин плавно покачивался в седле, слушал ее уговоры, и они ехали все дальше и дальше в лес, а прошлое оставалось где-то там, далеко, за непроходимой стеной северной осенней ночи…

Продолжение следует

Оглавление

Глава 1 Возвращение

Глава 2 Весь мир театр

Глава 3 Яд

Глава 4 Блудная дочь

Глава 5 Кто отравитель?

Глава 6 Не шей ты мне, матушка, красный сарафан…

Глава 7 Крепостная актриса