Глинтвейн на двоих [Елена Кривская] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Елена Кривская Глинтвейн на двоих

Глава 1

По аудитории — светло-серым стенам, бесконечному ряду портретов в пластиковых рамках, столам, испещренным рисунками и надписями, лицам, склоненным над конспектами, — носились солнечные зайчики, мелкие и чрезвычайно шустрые зверьки. Они рождались от солнечного луча, заглянувшего в аудиторию и отразившегося в необыкновенных линзах и серебристой оправе профессорских очков. Профессор слегка наклонял голову — и стая солнечных зверьков бросалась наутек, карабкалась на стены, на потолок.

Обладатель необыкновенных очков вдохновенно говорил об античной поэзии, древней и тонкой, как музейная пыль. Но античная поэзия не мешала ему зорко следить за тем, что происходило в аудитории среди скопления русых, темных, золотистых голов. Профессорская отрешенность была обманчивой. Едва двум соседкам приходило в голову обсудить разрез на юбке или иную новость от Кардена, как профессор, вооруженный мощными очками, тут же замечал этот кощунственный акт. Профессорский гнев был страшен. Преступницы мигом оказывались в коридоре, а вслед им гремел разъяренный глас лектора. В аудитории немедленно воцарялась стерильная тишина, и вновь начинали свою пробежку по стенам, столам, потолку солнечные зверьки.

Профессора за глаза называли Аргусом. Трудно сказать, что именно имел в виду изобретатель этой клички. С тысячеглазым великаном из древнегреческих мифов у профессора была общей единственная черта — поразительная зоркость, с которой он отлавливал нарушителей порядка во время лекции. А может быть, имя было подсказано профессорской привычкой допытываться на экзамене, как звали собаку Одиссея. Сотни студентов знали об этой уловке, равно как и о том, что собаку Одиссея тоже звали Аргус. Так или иначе профессорская кличка передавалась студентами из поколения в поколение, вместе с именем легендарной собаки. Эту кличку узнавали раньше, чем настоящее имя профессора, вполне христианское — Юлиан Петрович Кленовский.

— Анакреонт воспевал сок виноградной лозы и любовь к женщине…

На последнем слове Аргус, вынужден был сделать паузу, так как взгляд его натолкнулся на нечто, нарушившее безукоризненный порядок в аудитории. Студенты изо всех сил строчили в конспектах. Одна девица — единственная в потоке из ста двадцати человек — откровенно захлопнула конспект, положила сверху ладонь и, подняв голову, с улыбкой заглядывала прямо в глаза Аргусу. На виду у всего потока.

Все головы обратились в ее сторону. Многие заулыбались, предвкушая развлечение, — сцену расправы с нахальной студенткой. Другие млели от страха.

Профессор кашлянул, прочищая горло. Улыбка продолжала блуждать на накрашенных губах студентки. В аудитории застыла нервная тишина. Все услышали не гневный, не рыкающий, а обыкновенный голос профессора.

— Кхм… У вас ко мне вопрос?

Он наблюдал, как она потупила глаза, погасила улыбку, приняла позу пай-девочки и раскрыла конспект.

— Нет. Благодарю вас, профессор.

Он подошел к ней поближе, наклонив голову, заглянул в ее конспект. Аудитория все еще надеялась на эффектную расправу с нахалкой. Профессор пробежал глазами записанные красивым округлым почерком собственные фразы. Предложение «Анакреонт воспевал сок виноградной лозы и любовь к женщине» было подчеркнуто двумя линиями. Вернее, не вся фраза, а последние три слова. В конспекте попадались и другие подчеркнутые слова, но профессор не стал выяснять их значение. Он взял из рук студентки ручку и исправил ошибку в имени «Анакреонт». Она подняла голову и улыбнулась прямо ему в лицо прежней, довольно нахальной улыбкой.

И проговорила опять:

— Благодарю вас, профессор.

Профессор вернулся на возвышение перед кафедрой. Быстро написал на доске «Анакреонт» и предложил всем исправить ошибку в конспекте. Вернулся к теме виноградной лозы и любви у древнегреческого лирика. Прочитал сначала по-гречески, потом по-русски фрагмент:

Бросил шар свой пурпуровый
Златовласый Эрот в меня
И зовет позабавиться
С девой пестрообутой.
Аудитория сдерживала вздох разочарования. Ожидаемый скандал не состоялся. Оживились только тогда, когда Аргус заговорил о Сапфо, страстной поэтессе с острова Лесбос, которая также воспевала любовь — женщины к женщине. По аудитории прокатились смешки, шепот. Но одного свирепого профессорского взгляда хватило, чтобы оживление улеглось.

В перерыве между парами коридоры и лестницы университетского корпуса заполнялись шумной и пестрой массой, состоявшей из пестрых свитеров, курток и длинных ног, торчавших из-под коротких юбок. Масса хихикала, толкалась, и тут уже свирепого профессорского взгляда не хватило бы, чтобы утихомирить ее. Профессор оказался прижатым к стене мощной, рослой студенткой, которая впридачу уперлась локтем в его бок. В толпе быстро стирались мимолетные впечатления от проведенной лекции, и когда профессор выбрался из груды сжимавших его тел, в памяти не осталось почти ничего о студентке, позволившей себе улыбнуться при упоминании Анакреонта. Ни о цвете ее волос, ни о чертах лица, что помогло бы вспомнить ее на экзамене.

Только очертание улыбавшихся губ — оно напомнило о себе не сразу, а после третьей пары, когда он, довольно подуставший, уже садился в свою «девятку» и доставал из кармана ключ зажигания. И еще глаза. Не цвет их и не разрез. Мгновенное их выражение, в котором переплелись одновременно страх, нахальство и еще что-то… Именно это его и остановило — когда он готов был указать нахалке на двери. Наверное, в тот момент он с горечью подумал, что приступы его неожиданной ярости учащаются. И не всегда они соответствуют его имиджу преподавателя-зверя, перед которым благоговейно трепещут студенты. О том, что в последнее время это похоже на мелкую месть беспомощного человека. С той поры, как сломалось все, о чем он мог думать еще, — кроме Анакреонта, Сапфо и иже с ними.

Шелест розовой «плащевки», коснувшейся бокового стекла его «девятки» Легкий звон металлической «молнии» о стекло. И этот взгляд, в котором знакомая смесь нахальства, смятения и еще чего-то, которому он пока не мог дать определения. Каштановые волосы узкие бровки, слегка вздернутый подбородок, трогательная тонкая фигурка.

Взмах руки.

— Спасибо за лекцию, профессор!

Он нахмурился — и только. Было бы нелепо разыгрывать «гнев Ахиллеса» в кабине собственной машины. Еще нелепее было бы выбираться из машины и продолжать разговор на глазах у веселящихся студентов, занявших скамейки у входа в университетский корпус.

Покачал тяжелой, медной с проседью головой. Блеснул десятком солнечных зайчиков, брызнувших от очков.

«Девятка» понеслась — навстречу запахам города, ласковой ранней осени.

Глава 2

Открыв тяжелую крышку бара, профессор быстро оглянулся, как будто за ним продолжал, как некогда, следить тяжелый испытующий взгляд жены. Ему даже показалось, что сейчас он услышит: «Предупреждаю в последний раз!» или «Вспомни, Юлиан, у тебя же печень!» Как будто все остальные пятидесятилетние мужчины не имели этой самой печени.

Он тут же усмехнулся, спокойно извлек из бара начатую бутылку «Белого аиста». Не спеша налил полфужера ароматной янтарной жидкости. Помедлил — и направился на кухню, к холодильнику. Неплохо бы с лимончиком. Но, раз уж нет лимона, сойдет и баночка с маслинами.

«Очевидно, — подумал профессор, — есть свои преимущества и в его теперешнем положении. Например, это маленькое застолье наедине с собой, отраженным в зеркалах бара, с коньяком и маслинами, что не самый плохой из вариантов при теперешней скудости. Маленький холостяцкий праздник».

Он тут же помрачнел, вспомнив, какая сегодня дата и чей праздник.

День рождения старинного приятеля, на который его последний раз пригласили ровно год назад. В этом году, естественно, приглашения не поступило.

Он залпом выпил коньяк, тут же налил еще полфужера.

«Твое здоровье, дорогой друг», — усмехнулся в мыслях.

Он вернулся памятью к этому прошлогоднему торжеству. Терзать себя воспоминаниями того дня стало на протяжении года самой скверной его привычкой.

Макагонов, работавший ученым секретарем академического института, собрал в тот день весь цвет подведомственной ему науки у себя на даче. Ученые мужья и жены долго накачивались коньяком, водкой и шампанским — что кому по вкусу, после чего компания разбрелась по осеннему саду, продвигаясь зигзагами, ломая кусты смородины, топча опавшие апорты. Это напоминало бы нашествие стада лесных кабанов, если бы кабаны могли так орать, хохотать и визжать, как эта перебравшая компания. Где-то за теплицей мэнээсы затеяли игру в мяч. Там, по-видимому, была и Виктория, которую Кленовский как-то рано выпустил из поля зрения. Ему захотелось самому побродить по саду, сорвать яблоко. Но его перехватил Ромочка, профессорский племянник, сорокалетний болван, который умудрился за пятнадцать лет после аспирантуры не защитить кандидатской. Он до сих пор ходил в звании молодого перспективного ученого.

Ромочка, надежно ухватив профессора за лацкан пиджака, заставил его сесть, наполнил рюмки «Беловежской» и предложил поговорить «за царя Эдипа». Ему, видите ли, во что бы то ни стало хотелось узнать о подробностях брака фиванского легендарного царя с собственной матерью. Теперь ясно, что, скорее всего, в тот момент Ромочка выполнял установку своего дяди Макагонова — напоить профессора до потери пульса. Но Ромочка переусердствовал, выполняя задание, — сам не заметил, как опорожнил три или четыре полные рюмки.

Профессор заулыбался, вспоминая сцену: он, Кленовский, разворачивает теорию Эдипова комплекса в трактовке Фрейда, как будто стоит за кафедрой, и вдруг замечает, что Ромочка крепко спит, похрюкивая, упираясь носом в селедочницу.

При виде хрюкающего Ромочки профессором овладела вселенская тоска и еще больше захотелось выйти в сад и сорвать крепкое, пахнущее осенью яблоко. Но в саду уже произошли разительные перемены — никто не бесился, не орал, не пел. Все разбрелись, как блуждающие молекулы, в беседках образовались обнимающиеся парочки, и только на ветвях огромной яблони сидели и щебетали две аспирантки Макагонова, одинаковые в своих ярких куртках, как два снегиря.

От этого зрелища Кленовскому почему-то стало еще тяжелей, давило что-то, и он решил высказать это человеку, которого все, и он сам, считали его старым приятелем, — виновнику торжества. Он знал потайной уголок на даче, где хозяин иногда скрывался от назойливых гостей или вел задушевные беседы с друзьями. Это была ниша в библиотеке Макагонова, сплошь уставленная чучелами птиц и маленьких зверьков — хозяин увлекался коллекционированием.

Профессор не ошибся — Макагонов был тут. Из-за шкафа, отгораживавшего нишу, сочился неясный свет и доносились странные звуки. Ступая по мягкой медвежьей шкуре, устилавшей пол, Кленовский задевал головой за чьи-то перья и клювы, прежде чем добрался до ниши. Теперь ему явственно слышались вздохи и вскрикивания, шепот. По инерции он добрался до шкафа, не задумываясь о природе странных звуков, заглянул в нишу.

При свете ночника было видно, как двое, она и он, стоя, вздрагивая и вскрикивая, занимались любовью. Появление профессора заставило страшно округлить глаза человека, стоявшего к нему лицом, его, так сказать, старого приятеля. Но тот даже не попытался выпустить из рук тело партнерши. Она стояла спиной, но по яркой блузке, которую она примеряла полдня, по форме обнаженных ягодиц и бедер Кленовский безошибочно узнал свою жену.

Он узнал и не узнал ее. Таких вздохов, таких стонов он не слышал от нее раньше, даже в самые интимные минуты. Она же и не оглянулась. Партнеры отчаянно вцепились друг в друга — очевидно, ловили последние секунды блаженства, просто вырывали их друг из друга. Макагонов умоляюще дернул бровью: уйди, ради Бога, потом обо всем.

Странно, но профессор послушался. Был шок, который оказался сильнее, чем действие двух-трех рюмок, которые заставил его выпить Ромочка. По крайней мере, в памяти образовался кратковременный провал.

Следующее его воспоминание — опять Ромочка. Он уже слегка отошел, выбрался из селедочницы и гладит Кленовского по голове, норовя коснуться его щеки своей лоснящейся мордой, от которой разило перегаром и селедкой.

— Пей, — говорил племянник Макагонова, поглаживая его по волосам. — Что, не повезло тебе? Жену увели? Пей!

Профессор послушно выпил. Водка была какая-то странная. Возможно, Ромочка долил в «Беловежскую» пиво, чтобы крепче задурило голову. Но Кленовский выпил рюмку и другую этой бурды. А Ромочка тянул:

— А мне, думаешь, не обидно было? Когда моя… Направо и налево? Помнишь? А вы все смеялись?

Профессор помнил, как все смеялись, слушая о любовных приключениях Ромочкиной жены, которая умудрилась переспать с доброй третью академического института. Макагонов рассказывал об этом в тесном кругу с большим юмором, и все смеялись, и Кленовский, кажется, тоже. Но теперь ему не было совестно за этот смех. Ему казалось, что беда Ромочки — вовсе не беда, по сравнению с его собственной. Над рогоносцами смеялись еще в старинных водевилях. Разве можно было сравнить те игрушечные измены с тем, что случилось с ним, Кленовским? Он изо всех сил старался не быть смешным. Не терять достоинства. Выпил еще две рюмки, услужливо наполненные Ромочкой.

Последнее из сохранившихся воспоминаний об этом дне рождения — он, профессор, в полутьме, разрываемый цветомузыкой, в окружении тел, дергающихся, покачивающихся, извивающихся. И она, Виктория, в этом кругу. И Макагонов. И все как будто ничего не произошло, и он не потерял своего достоинства. Не стал смешным.

А наутро состоялись два коротких разговора. Первый — с Макагоновым, по телефону. Макагонов позвонил первым. Ему казалось, наверное, что так будет лучше.

— Извини, дружище, — говорил севшим от перепоя голосом Макагонов, — так уж получилось… Но ты знаешь, я не хотел. Это она…

И добавил, после продолжительной паузы:

— Все они, понимаешь, стервы.

И вновь — длительная пауза. Слышно было, как Макагонов покашливает в трубку.

— Видишь ли, дружище, — заговорил он опять, — я думаю, что все к лучшему. Она, понимаешь ли, тебя недостойна. Надо было, чтоб у тебя глаза открылись. Вот я… так сказать, помог тебе открыть глаза… по-дружески…

— Спасибо за дружбу, — вымолвил, наконец, Кленовский и положил трубку.

А она, после ночи, проведенной в разных комнатах, наутро сказала, покрывая губы слоем помады:

— Да, я изменяла тебе. И это было не в первый раз. Странно, что ты об этом не догадывался.

Он пожал плечами и стал протирать очки. Она начала раздражаться:

— Да, это было прежде, и не раз! И очень глупо, если ты сам не имел никого на стороне.

Он опять пожал плечами. Что же в этом глупого?

— Неужели у тебя никого, кроме меня не было? — удивилась она, облизнув напомаженные губы. — Но это, мой милый, кое о чем говорит.

— О чем же этот говорит? — спросил он устало. Он чувствовал, как начинает раскалываться череп — от выпитого накануне коктейля из «Беловежской» с пивом.

— О том! — уже кричала она. — О том, что у тебя не было и нет того, о чем мечтает женщина. Уж кому об этом знать, как не мне?

Я хочу, чтобы и ты, наконец, об этом узнал. Считай, что я тебе открываю глаза на себя самого.

Странно это было — второй человек открывал ему глаза за одно утро. Не слишком ли?

— Послушай, — тихо проговорил он. — Отчего ты кричишь? Можно подумать, что это ты застала меня с любовницей в кабинете.

Через несколько часов ее не стало в квартире и не было уже год. За этот год он так и не нашел ответа на вопрос, над которым мучился в первую бессонную холостяцкую ночь. Плакать он не умел. Поэтому оставалось только бессчетное число раз переворачиваться с боку на бок и задавать себе один и тот же вопрос: что имела в виду Виктория, говоря о том, чего у него нет? Ему-то казалось, что все на месте. Вообще все на своем месте.

Тридцать лет назад худенький длинный студент с волосами цвета меди и карими глазами и вовсе не задумывался о том, что в нем должно быть что-то особенное, что привлекает девушек и женщин. Во всем мире серьезной он считал только одну вещь — классическую филологию. Делай свое дело, думалось ему, а все остальное образуется.

Он с отличием закончил университет, аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию на тему, связанную с античной лирикой. Он в совершенстве овладел мертвыми языками — древнегреческим и латынью. До двадцати девяти лет он проходил, как называли его однокашники, девственником. И это всех очень потешало. А ему и в голову не приходило, что это может быть темой для шуток.

После двадцати девяти ему постепенно пришло в голову, что его служение классической филологии должно быть увенчано какой-нибудь наградой. И как было не считать наградой то, что произошло позднее?

Он добился известности — в среде тех двух-трех сотен людей на планете, которые так же, как и он, занимались античной лирикой, в совершенстве владели древнегреческим и латынью и год за годом проводили в пыли библиотек и архивов. Он женился на красавице, по-своему любил ее, и она, казалось ему, не была к нему равнодушна. Он имел от нее сына, который вырост, женился, как полагали многие, удачно, и выехал за границу.

Оказалось, что он ошибался. Оказалось, что никаких наград за занятия классической филологией в мире нет, за исключением, может быть, самой филологии. Оказалось, что у него не было такого, о чем он столько лет не догадывался.

Безусловно, в интимных делах он не думал только о себе, он делал все возможное, как казалось ему, чтобы она получала удовольствие от любви, и она это, скорее всего, имела. Если только это не было искусным притворством.

Про все это думал профессор и теперь, в этот грустный вечер — вечер рождения его старого друга, думал уже спокойно и печально, доливая второй фужер с коньяком. Кое-какая награда за сегодняшний трудный день все же ожидалась. На днях его немецкий коллега прислал из Германии уникальную вещь — том, где были собраны все тексты и фрагменты древнегреческих поэтов, с громадным научным комментарием. Вечер обещал подлинное блаженство — наедине с фундаментальным изданием.

Предвкушая его, профессор не спешил. Ополоснул фужер и тарелки, грустно улыбнулся сам себе, пряча в зеркальном баре бутылку «Белого аиста». Секундой позже он вспомнил то, что вызвало эту мимолетную усмешку. На какой-то миг перед его глазами предстали очертания чужих губ — девушки с каштановыми волосами, которая так вызывающе смотрела на него и улыбалась, и подчеркнула в конспекте слова про Анакреонта, сок виноградной лозы и любовь к женщине.

Все-таки хорошо, когда жизнь уже ничего тебе не обещает, кроме вечерней беседы с фрагментами стихов греческих лириков.

И все-таки одного соблазна в этот вечер профессор не избежал. Поколебавшись, он вновь открыл бар, еще раз налил полфужера душистого коньяка и медленно, глоток за глотком, осушил его.

Глава 3

— У тебя сегодня странное лицо, Аня, — заметила подруга, пристраиваясь на спинке огромного кресла, стоявшего в самом конце коридора, у окна. Девушки вместе ходили на вечерние курсы английского языка и теперь, ожидая, пока закончатся занятия в первой смене, курили.

— Трудный день. Пять пар, — ответила Аня и слабо улыбнулась.

Марина пристальнее вгляделась в ее лицо.

— Не то! Я хорошо тебя знаю. У тебя что, роман начинается?

Аня пожала плечами. Усмехнулась.

— Ты же знаешь мой «роман».

— Серьезно? Ты что, хочешь сказать, что твой бывший все еще к тебе заходит?

Аня снова пожала плечами.

— Слаба же ты, милая, — решительно заговорила Марина. — Я бы на твоем месте давно показала, где дверь. И завела бы себе друга. Без этого нельзя. А то гляди, свихнешься. Странная какая-то ты сегодня, говорю тебе.

Аня молча курила. Марина видела мир иначе, чем она, — проще и трезвее, и ее наблюдения иногда шокировали. Но слово «друг» неожиданно согрело. Именно так: «друг», а не вульгарное «любовник» или, того похуже, «сожитель». «Друг» начинало излучать теплоту, как только она применяла это слово к человеку, которого увидела и выделила из числа остальных всего месяц назад, который ничего не знал о мирке, в котором жила Аня, и конечно же был чьим-то другом, только не ее.

Ане вдруг захотелось рассказать о нем подруге, но она удержалась. Марина тут же отпустила бы пару резких и, наверное, справедливых замечаний по поводу Аниной сентиментальности или, еще хуже, наделила бы подругу неисполнимыми, безумными советами. Да и отношения с «другом» продвинулись не настолько, чтобы посвящать в них Марину. Вернее, почти не продвинулись. Произошло то, что пока имело значение для одной Ани, что делало ее сегодня «какой-то странной».

Прошел целый месяц с того дня, когда она впервые увидела человека, не похожего ни на кого из тех, кто встречался ей когда-либо, и сразу же отделила его, своего Профессора, от остальных преподавателей и студентов. И она повела себя точь-в-точь как обычная студентка, обожающая своего профессора, — не пропускала ни одной его лекции, садилась всегда за первый стол, причем напротив того излюбленного профессорского места, откуда он, Аргус, производил осмотр аудитории.

В то же время она считала, что ее чувство было совсем не то, что обожание восемнадцатилетней студенткой седовласого преподавателя. Хотя бы потому, что ей было не восемнадцать, а двадцать пять. И соответственно больше опыта соприкосновения с жизнью, с ее грязью. Она сама наблюдала, как студентки помоложе готовы были очертя голову кинуться на шею какому-нибудь из солидных профессоров. Но не к Аргусу. В Аргуса почему-то боялись влюбляться. Может быть, потому что он не ценил или просто не видел несложных любовных ухищрений, к которым прибегают юные соблазнительницы. Во всяком случае, целый месяц профессор, замечавший непорядок в последних рядах аудитории, смотрел сквозь нее, Аню.

Он никак не реагировал на те манипуляции, которые Аня производила с конспектом. Она вела его с подчеркнутым старанием, где была и доля имитации, и увлечения — когда Аня невольно симпатизировала тому или иному давно умершему греку, потому что про него с таким почтением высказывался ее Профессор. Иногда же она записывала в тетрадь совершенно посторонние вещи. И, наверное, умерла бы от стыда, если бы профессору вздумалось тогда перелистать ее конспект и обнаружить эти записи.

Профессор не ошибся, когда разглядел в ее глазах страх — в соединении еще с чем-то. Страх родился в ней тогда, когда она подумала: предпоследняя лекция ее Профессора, а он по-прежнему смотрит сквозь нее. Это было даже немножко непристойно, и она слегка рассердилась. А потом демонстративно захлопнула конспект, прикрыла рукой и, глядя прямо в глаза профессору, стала улыбаться. С оттенком нахальства, которое всегда появлялось в ней, когда ей было страшно. Или стыдно. Когда он увидел ее улыбку, то поперхнулся на полуслове и стал смотреть на одну ее, и тут ей показалось, что у нее внутри что-то обрывается. Если бы он заорал на нее и выставил бы за дверь на глазах у всей аудитории, она не дошла бы до двери. Просто хлопнулась бы на пол, потеряв сознание от ужаса и унижения. Но она продолжала улыбаться, цепенея от страха. Может быть, это ее и спасло. А потом профессор, к ее восторгу, взял ее шариковую ручку, коснувшись ее пальцев, и исправил ошибку в конспекте. А она ему сказала «Благодарю, профессор», как старому другу.

Выходя из корпуса, она еще чувствовала в себе следы сладкого ужаса и восторга. Поэтому, увидев, как профессор садится в свою «девятку» цвета осоки, она ускорила шаг, направляясь к машине. Ее выходка выглядела в ее же глазах безрассудной и наглой, но прежний страх, похожий на отчаяние, опять толкал ее. Она намеренно прошла так близко от машины, что задела краем плаща боковое стекло. А когда профессор вскинул голову, она с тем же нахальством улыбнулась. И крикнула первое, что пришло в голову. Кажется, поблагодарила за интересную лекцию.

А он, вроде бы, не очень и рассердился. Только чуть нахмурился. А потом завел машину. Она помахала вслед его «девятке», по этого он точно уж не заметил.

Но это было уже не столь важно. Главное, что пропасть, отделявшая ее от него, стала казаться не такой уж бездонной. Какая-то нить протянулась между ним и ею — видимая, почти прозрачная.

Обо всем этом она рассказала бы подруге — если бы та смотрела на мир ее глазами. Но пока — Аня перевела разговор на другое. До начала занятий они оживленно обсуждали способ приготовления пиццы — сколько и чего класть в тесто.

После занятий английским, дотащившись до своей квартирки, Аня почувствовала себя настолько изнуренной, что ей не захотелось уже возиться с пиццей. Просто взяла и запекла в духовке несколько бутербродов. К горячим бутербродам она достала бутылку темного пива из холодильника. Пена тихо таяла у самой кромки высокого бокала. Она глотнула ледяной жидкости и поднесла к губам горячий запеченный бутерброд.

Аня представила, как однажды в этой квартирке появится он, и она наполнит его бокал пивом и он поблагодарит ее улыбкой, и громко захрустит бутербродом, а потом, как мальчишка, испугается этого хруста, и положит бутерброд на тарелку, и выпьет пива. А она будет рассказывать — о своем особенном отношении к нему, о том, как она приходила на его лекции и садилась в первом ряду, чтобы он ее заметил, и записывала в конспекте порой немыслимые вещи, и они перечитают ее конспект, и вместе посмеются. А потом они вспомнят, как произошло чудо — как он первый сделал шаг — навстречу ей.

То, что произойдет позже, не принесет ни унижения, ни стыда. Она угадывала в нем человека, который неспособен унизить женщину, тем более в любви. Нужно ли тут особое умение? Просто бесконечно доверять друг другу и прислушиваться к другому, как к себе. Тогда все произойдет без унижения, боли и стыда. Даже неловкость, оплошность, неопытность — все возместится их доверием друг к другу.

Она почти ощутила на своих руках, груди прикосновение ее Друга. Бережное, как будто он трогал цветок.

И в этот момент раздался телефонный звонок.

Говорил тот, кого Марина называла «бывшим». Не прошло и года, как они развелись. Но и во время их недолгого супружества он, как выяснилось, встречался с женщиной, на которой теперь был женат.

— Анька, привет, — торопливо проглатывая звуки, заговорил он, и она подумала, сколько он уже успел выпить. Трезвый он не звонил ей никогда. Почти безошибочно она угадала дальнейший ход разговора.

— Как учеба? Как твой английский? Сникаешь помаленьку? — как всегда, он торопился, как будто боялся, что слегка одеревеневший язык застрянет на каком-нибудь слове. — Не скучаешь?

— Не скучаю, — вставила она, но он не расслышал.

— Может, вместе поскучаем? — он явно торопил события.

— Вы что, опять со Светкой поцапались? — спросила она, стараясь придать голосу ледяную интонацию.

— О чем ты? Ерунда все, — та же скороговорка. — Так что, тряхнем стариной? Беру бутылку сухача и выезжаю.

Она представила, как он вваливается в квартиру, грузный, с багровый лицом, еще не остывший от скандала со Светкой и хлопнувший по этому поводу. В ином состоянии он тут не появлялся. Он рассядется на кухне и начнет жаловаться на Светку, которая его не понимает, да и Аня его не понимала. Как будто это она, а не он ушел к другой. Польются крокодиловы слезы, а она должна будет ему сочувствовать. Потом, подогревшись бокалом сухого вина, он приободрится, повеселеет, и уже через полчаса потянет ее в спальню.

Почему она никогда не находила в себе силы отказать ему? Может быть, виной всему первое прикосновение, от которого ее всегда бросало в сладостную дрожь? Даже сейчас, держа в руках телефонную трубку и вспоминая это прикосновение, она чувствует, как по спине забегали мурашки, как будто он уже провел по ней рукой.

После этого она уже никогда не могла совладать с собой. А он, чувствуя это, жарко дышал ей в лицо винными парами, поспешно срывал с нее одежду, торопился, утоляя свое желание. Как правило, где-то на середине пути она обычно переживала острый приступ унижения — как ковш холодной воды, отчего ее возбуждение улетучивалось. В этой короткой схватке победителем выходил он, ей же оставалось чувство, неудовлетворенности и стыда.

Может быть, права была Марина — не стоило доводить отношения до такого? Наверное, если бы она запретила ему приходить сюда, раз и навсегда…

— Так что? Я выезжаю? — дышал он в трубку.

— Нет, — ответила она, — не выезжаешь.

Чувствовалось, как он опешил.

— Ты что? Переучилась немножко? Я через полчаса…

— Нет, — еще тверже вымолвила она. — И не думай даже. Я не открою.

— Да ты что, Анька? — не верил он своим ушам. — А, понимаю! У тебя… это самое… ну мы что-нибудь… как-нибудь…

— Я тебе еще раз говорю: нет. Не что-нибудь и не как-нибудь.

— Анька… ты это… наверное… перезанималась английским, — он все больше запинался. — Я… понимаю… Может быть, я…

— Запомни: у меня все в порядке. Но тебя я не хочу здесь видеть.

— Ну, я завтра еще позвоню, — взмолился он. — Можно?

— Звони, если делать нечего, — сделала она уступку. И, испугавшись, что пойдет дальше, положила трубку.

В этот момент ее кольнуло что-то, похожее на сожаление. Может быть, ощущение пустоты в большой кухне. Ужин на столе, который не с кем поделить.

Но тотчас же пришло успокоение, как будто кто-то опять коснулся ее руки — как тогда, когда профессор взял из ее пальцев ручку, чтобы исправить ошибку в конспекте. У нее потеплело на душе. Пришло ощущение маленькой победы — пока только над собой.

Но она уже давно ожидала этого чувства, готовилась к нему. Когда ушел муж, она кинулась в учебу, нагружала себя до предела работой — брала заказы на перепечатку, по вечерам занималась английским. Иногда шла с подругой в театр, на концерт. Ей казалось, что вот-вот начнется новая жизнь, где не будет места прежним ошибкам. И все срывалось, как только бывший муж ссорился со своей нынешней и приходил к ней каяться.

Она сама не заметила, как расправилась с бутербродами, наполнила бокал пенящимся пивом и, перейдя в спальню, забралась с ногами в глубокое кресло. Сделала несколько больших глотков. В голове слегка закружилось — скорее от усталости, чем от пива. Она ощутила, какая прекрасная вещь — усталость, в тот момент, когда настает момент расслабления.

Она потянулась за книгой. Прочла несколько страниц, снова отпила из бокала. Откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза рукой. Мелкие впечатления дня покидали ее. Оставалось главное.

Она подумала, что наверное, в ее жизнь входит что-то по-настоящему новое.

Глава 4

Ей пришлось разочароваться в некоторых вещах очень скоро — как раз в тот день, от которого она ожидала больших изменений.

Ее Профессор читал свою заключительную лекцию — последнюю в семестре. После этого должны были начаться семинары. Какое-то чувство говорило ей о том, что на этот раз он выделит ее среди остальных — хотя бы потому, что она одна улыбалась ему и благодарила за лекцию. Ей одной он показывал, как правильно пишется имя «Анакреонт». Наконец, в ее воображении он стал почти Другом — тем, кто не унизит и не предаст ее.

Но на этой последней лекции было нечто иное — прямо противоположное. Профессор, казалось, смотрел не только сквозь нее, но и сквозь всех. Не одна она заметила, что с Аргусом происходит что-то непривычное.

Похоже было, что лекция превратилась для него в тягостную обязанность, с которой он стремился как можно быстрей покончить. Беглым, невнятным был его рассказ о Пелопоннесской войне, упадке древних Афин и эллинизме. Не задерживался он, как прежде, на своем излюбленном месте, у края подиума, чтобы обозреть аудиторию и засечь нарушителей. Студенты мгновенно почувствовали эту перемену, и на галерке появился шумок, усиливавшийся с каждой минутой. Одна влюбленная парочка даже целовалась, притаившись за головами соседей спереди — они проделывали такие штуки и раньше, но у других профессоров, а не у Аргуса.

Аня почувствовала гнетущую пустоту между ней и профессором — еще более безысходную, чем раньше. Теперь бы он не обратил на нее внимание, даже если бы она начала подмигивать ему или подавать сигналы на языке глухонемых. Ее улыбка замерзла на губах, когда профессор, бросив в ее сторону рассеянный взгляд, чуть нахмурился и равнодушно отвернулся. В этот момент она физически ощутила холод — тот холод унижения, который подавлял в ней желания. У нее уже не было силы на последнюю, отчаянную попытку войти в контакт с профессором.

У нее оставалась только слабая надежда. Украдкой приглядываясь к профессору, она женской интуицией определила, что он не уверен в себе, как обычно, возможно, разочарован в ком-то или в чем-то. Иногда очертания его губ напоминали гримасу обиженного ребенка. У него что-то случилось, думала она, возможно, какие-то неприятности. Даже о своих любимых греках он рассказывает уже не с прежним воодушевлением.

Тут было что-то не то. Возможно, нелады в семье. Краем уха она как-то слышала, что в семье у профессора не все ладно. Говорили незнакомые ей люди, и она не могла встрять в беседу, как бы ей ни хотелось. Она жадно вслушивалась, но ничего более интересного не услышала. А ее однокурсниц семейная жизнь Аргуса мало интересовала — они интересовались более молодыми преподавателями.

Профессор закончил лекцию на восемь минут раньше, чего также никогда не было. Напомнил о том, что с большинством потока он встретится, возможно, только на сессии. Теперь начинаются семинары.

И он вышел — снова чуть-чуть неуверенной поступью. Даже слегка запнулся у края подиума. Не оглянувшись, закрыл за собой дверь.

Пусть будет как будет, печально думала она, укладывая в сумочку конспект, ручку, зеркальце. В конце концов, случай, который свел их в аудитории, может способствовать и дальше. Семинары будут идти по группам. Профессор говорил, что будет вести только в двух группах из двенадцати. Вероятность невелика, но если случай поможет — они встретятся на семинаре. Если нет — значит, судьба против них, и стоит ли напрасно унижаться, изобретая новые ухищрения? На сессии он ее не вспомнит.

Вечером она долго-долго сидела в ванной, принимая контрастный душ. Струя воды становилась то невыносимо горячей, то такой ледяной, что хватало за сердце. Эта процедура удивительно ее освежала, взбадривала; казалось, с водой смываются мелкие житейские дрязги, которыми за день, как коркой, покрывается человек.

Аня чувствовала, что к ней возвращается интерес к жизни, ощущала легкое возбуждение. Ей вновь хотелось, как в юности, нравиться мужчинам, быть в центре их внимания, отвечать на легкий флирт. Она подумала, что Другу — если он все же у нее появится — она будет интересна именно такой, не расслабленной, беспомощной, зацикленной на своих неурядицах.

За плеском она едва расслышала телефонный звонок. Перекрыв воду, она выставила руку — аппарат находился сразу за дверью ванной — и подняла трубку.

Конечно же, это опять был Олег. Не трезвее, чем в прошлый раз. Но теперь он старался тщательно выговаривать слова.

— Привет, Аня. Чем занимаешься?

— Я в ванной.

— Правда? Могу себе представить. После душа ты неотразима. Еще не оделась?

Она невольно взглянула на себя в зеркало, отражавшее ее почти в полный рост. Тонкое, еще покрытое нежным загаром тело молодой женщины. Молочная белизна кожи на участках, не тронутых солнцем. Она представила, как мутнеют, покрываются поволокой глаза Олега, когда он представляет ее после душа, такой, как теперь, с капельками воды, стекающими по бедрам, лодыжкам, с влажными волосами. Подруга как-то говорила о том, какими дураками становятся мужчины, когда видят обнаженную женскую грудь. Она взглянула — тут у нее все было в порядке. Небольшие, но твердые, упругие. Она почувствовала, как мгновенно затвердели соски — как будто к ним прикоснулся мужчина, одним взглядом.

— А теперь я одеваюсь, — сдержанно сказала она. И, действительно, набросила на себя большую махровую простыню.

— Не торопись, — попросил он. — Я сейчас выезжаю.

— Можешь не спешить. Меня не будет дома. Обсохну и пойду в гости, — солгала она.

— К любовнику?

— К подруге.

— Ладно, — непривычно покорно согласился он. — Сходи. Тогда я завтра приду, можно?

Очевидно, размолвка со Светкой затягивалась.

— Не знаю, — сказала она. — Скорее всего, нет.

— Ну, я позвоню завтра, хорошо?

— Звони, — как можно безразличнее сказала она.

Пусть звонит. Она опять скажет «нет»… скорее всего.

Положив трубку, она сбросила простыню и еще раз пристально и критически осмотрела себя. Бедра, быть может, узковаты. В остальном неплохо, если учесть, что она уже не восемнадцатилетняя девчонка. Странное чувство: как будто это стройное, тонкое, чуть матовое от загара тело уже не принадлежит одной ей.

Другу, которому она подарит себя, — без унижения и стыда.

Она принялась энергично растирать себя махровой простыней. У нее снова появилась уверенность в себе — и в судьбу, которая, казалось ей, все же ведет ее. Хотя пока трудно определить, куда.

Глава 5

Те, кто знали профессора близко, могли подтвердить, что только сверхординарная причина могла вывести его из равновесия. Даже свою семейную драму он перенес внешне легко. По крайней мере, она почти не отразилась на его лекциях. Причина сегодняшнего срыва могла показаться ничтожной. Вернее, то, как все начиналось.

Обычная, казалось бы, просьба, с которой обратилась к нему его бывшая студентка, а теперь — доцент Нина Денисова.

Профессор симпатизировал Денисовой. И за женское обаяние, и за ту необычайную цепкость, с которой студентка усвоила курс античной литературы, позже осталась в аспирантуре, изучила древнегреческий и с молниеносной быстротой защитила кандидатскую диссертацию. Правда, коллеги поговаривали и об иной ее цепкости — в отношении нужных людей, но профессор не придавал этому большого значения. Нина, думал он, привлекательная молодая женщина. С современными взглядами на жизнь.

Разговор с Ниной происходил в перерыве между парами. И велся в легкой, полуфривольной манере — с ней Юлиан Петрович мог себе это позволить. На правах старого учителя.

— У меня к вам огромная просьба, — подойдя к нему, заговорила Денисова и, ухватив профессора под локоток, подвела к оконной нише. — Огромная, Юлиан Петрович! Вы не представляете, как вы меня могли бы выручить.

— Для вас, Нина, готов совершить даже невозможное, — отвечал профессор.

— Умоляю, выручите, Юлиан Петрович! Может быть, я расстрою ваши планы, но у меня нет другого выхода. Речь идет о простой замене, но никто не может. У одного жена в больнице, у той двойняшки пошли в первый класс. А мне крайне необходимо уйти на стажировку, на месяц-полтора. А тут поставили семинары… Завкафедрой говорит: не отпущу, пока не найдешь замену. Договаривайся.

Она улыбнулась той умоляющей улыбкой, с которой студентки просят профессоров досрочно принять экзамен.

— Выручьте, Юлиан Петрович, а?

— Конечно же, Нина, я вам помогу, только стоит ли вам так спешить? Стажировались бы после сессии, там больше времени…

— Обстоятельства, Юлиан Петрович. Заканчиваю монографию. А самое главное — нужно подготовить доклад на симпозиум. На что уйдет масса времени.

— Конечно, конечно, — машинально проговорил Юлиан Петрович, — симпозиум… Позвольте все же поинтересоваться: что за симпозиум? Или это секрет?

— Секрет, но не для вас, — и Денисова испытующе взглянула на профессора. — Международный симпозиум по древнегреческой литературе в Салониках. Вы, конечно, слышали?

— Конечно, конечно же, слышал, — говорил профессор, стараясь не обращать внимания на тупую боль во лбу, которая накатывалась медленно, тягуче. — Поздравляю вас, Нина, вам очень повезло.

Она вновь искоса взглянула на профессора, угадала его состояние и поспешила закончить разговор:

— Огромное спасибо, Юлиан Петрович, что выручили. Я побегу к завкафедрой.

И она чмокнула профессора в щеку.

Он долго стоял, опершись на подоконник, и тяжело дышал, проводил ладонью по лбу, пытаясь снять тупую, свинцовую боль. Уже прозвенел звонок, студенты поспешно заполнили аудиторию, где ожидалась последняя лекция Аргуса, а он никак не мог оторваться от оконной ниши. И причина, казалось, была ничтожной: разговор с доцентом Денисовой, бывшей его студенткой.

Побывать в Греции было заветной, лелеемой мечтой профессора — с самой студенческой скамьи. Увидеть поросшие виноградниками горы, по которым когда-то бродили Дафнис и Хлоя, освященные временем руины… Он почему-то предчувствовал, что рано или поздно попадет в эту страну, настолько же знакомую ему, насколько и далекую, почти не существующую… Теперь, когда сломалось то, что составляло его домашний очаг, он думал об этой поездке как о единственно возможном возмещении за годы, проведенные в трудах и приведшие к разочарованию.

Когда было объявлено о будущем симпозиуме в Салониках, он, не без внутреннего трепета, подал заявку. Правда, принимая ее, его предупредили, что, скорее всего, поедет один — из всего университета. И что есть другие кандидаты. Однако Юлиан Петрович резонно полагал, что его имя и авторитет среди специалистов перевесят. Наконец, ему просто необходимо побывать в Греции, должны же это понимать? Он ждал вызова из оргкомитета.

И вот доцент Денисова как бы мимоходом сообщает, что едет она. И просит, чтобы он, Кленовский, заменил ее на время стажировки, зная, очевидно, что он не едет.

Поступил бы он так же — подошел бы с аналогичной просьбой к человеку, которому перешел дорогу? Вряд ли. Но, усмехнулся профессор, Нина — современная женщина. У них — людей ее поколения — свои понятия о профессиональной этике.

В этот раз Юлиан Петрович прочитал самую плохую лекцию за всю свою жизнь. Он сам это чувствовал. Видел это по недоумевающим лицам студентов. В особенности его поразило выражение лица той самой немножко нахальной студентки с каштановыми волосами. В ее улыбке профессор разглядел жалость и, кажется, разочарование. И он в досаде отвернулся, чтобы скрыть свою раздраженность. Он привык к своему имиджу — блестящего лектора и грозного Аргуса — и жаль было терять его за одну лекцию. Он торопился закончить и отпустить студентов. Надо было еще зайти к ректору, который входил в оргкомитет симпозиума, и узнать, что же все-таки произошло.

— Очень хорошо, что вы заглянули, Юлиан Петрович, —ректор, казалось, ощущал некоторое неудобство. — Я сам собирался с вами поговорить.

— О симпозиуме в Салониках, — не спросил, а продолжил мысль профессор.

— Да, о симпозиуме в Салониках… Видите ли, Юлиан Петрович, ситуация непростая, сами понимаете… Впрочем, как и всюду.

— Я понимаю, — сдержанно отреагировал профессор.

— Очень хорошо. В двух словах: валютный фонд университета крайне ограничен. Крайне. Словом, мы можем оплатить поездку одному человеку. Надеюсь, вы не против кандидатуры Денисовой? Она подающий надежды молодой ученый, ей нужно расти. Поездка в Салоники была бы для нее… — ректор запнулся, — так сказать… стимулом. Вы согласны?

Профессор был согласен. Он молчал.

— Поймите меня правильно, — помолчав, продолжал ректор. — Вы — ас в своей области, вас знают в научных кругах Европы. Вы, так сказать, достигли пика своей научной карьеры. Денисова, по сравнению с вами… ну, словом, еще молодо-зелено. Ей не хватает знаний. Для нее эта командировка была бы прекрасной школой. Мы же с вами должны заботиться о нашей молодой смене?

Должны. Профессор молчал.

— Послушайте, Юлиан Петрович, дорогой. Представьте, что я на вашем месте. И мне говорят: вот молодой, подающий надежды ученый. Вот, есть возможность отправить его на три-четыре дня за рубеж, на конгресс или там симпозиум, для повышения, так сказать, научной квалификации… Пошлем? Только уступите? И что же, думаете, я бы не уступил бы? Уступил!

Кленовского прорвало:

— Я все понимаю, — сказал он, как-то скрипуче, будто не своим голосом, — Денисовой надо ехать. Она мне симпатична. Насчет молодых ученых — все правильно. Но неужели нет возможности послать двух?

— Фонды, дорогой Юлиан Петрович, фонды. Знаете, сколько стоит поездка одного человека? Вы испугаетесь, когда узнаете. Оргкомитет оплачивает только часть. Отель, экскурсионное обслуживание, еще кое-что. Остается непокрытой сумма в тысячу двести долларов. Для университета это много, знаете ли. Словом, мы можем профинансировать участие только одного человека.

Ректор открыл сейф и извлек документ.

— Я с вами полностью откровенен, дорогой коллега. Вот приглашение из оргкомитета. Пришло позавчера. Приглашаются два участника: Денисова и вы. А вот здесь, видите, приписка: оргкомитет берет на себя только часть расходов. Остальное доплачиваем мы. Доклады публикуются в любом случае — вот вам и компенсация…

— А если бы нашлись эти тысяча двести долларов?.. — без особого воодушевления спросил профессор.

Но ректор, казалось, ухватился за эту мысль:

— Конечно же, конечно, Юлиан Петрович, в этом случае препятствий бы не было. Времени, конечно, немного. Но… поищите. Кругом столько фондов. У вас такая известность в научном мире. Безусловно, в этом случае мы бы пошли навстречу.

Разговор был закончен. О деньгах профессор спросил без особой надежды. Конечно, он не собирался ходить по фондам, клянчить. Спрашивая, он хотел увести разговор от темы, которой так неосторожно коснулся ректор. И от которой у него опять появилась тупая боль во лбу.

Ректор вскользь упомянул про пик научной карьеры. Говоря простыми словами, это — старость.

Скоро он будет никуда не годен. Какие Салоники? Пора на свалку.

Глава 6

Ночью ей сдавило виски, сердце замирало и проваливалось куда-то. Очевидно, менялась погода, а у нее была сильнейшая метеозависимость. Она еще не заснула, тихонько лежала на правом боку, прислушиваясь к ударам сердца, пока сквозь шторы не забрезжило серенькое утро. Раздвинув шторы, она убедилась, что солнце, так любившее играть со стеклами очков ее профессора, сегодня ушло бесповоротно. Над городом повисла грязно-серая, мокрая простыня туч.

Она сбросила ночную рубашку, поднялась, окинула себя взглядом в зеркале. Не отдохнувшая, с кругами под глазами, она была неприятна самой себе.

Единственное, чем она сейчас могла помочь себе, — это двойная порция горячего кофе. Она приготовила себе такую дозу, которая способна была свалить с копыт лошадь. В квартире витал аромат свежесмолотых зерен.

Все еще не одевшись, она сидела на краю постели и большими глотками отпивала кофе, такой горячий, что она обожгла себе небо. Но и кофе мало взбодрил ее. Только боль в висках отползла куда-то в глубь черепа.

Аня подумала, что такое утро не предвещает ничего хорошего и в дальнейшем. И, действительно, ничего замечательного не произошло. В университете она долго не могла пробраться к расписанию занятий; студенты, вооружившись блокнотами, облепили стенд, как муравьи сахар. Наконец, из-за чьей-то спины ей удалось прочитать фамилию преподавателя, который будет вести в ее группе семинары по античной литературе: какая-то доцент Н. Денисова. Фамилия эта почему-то сразу вызвала у нее неприятные ассоциации, совершенно непонятно почему. Может быть, доцентша Денисова была прекраснейшим человеком, и не могла же она подозревать, что разрушает чьи-то надежды, вторгшись в расписание семинарских занятий.

Аня вяло подумала, что с ее романом, похоже, все было кончено. Судьба не благоволила.

Ни один из дней ее жизни не тянулся так долго, как этот. Казалось, солнце, спрятавшись за грязно-серой простыней, где-то остановилось. Медленно, как улитки протянулись три пары лекций. Преподаватели, сменявшие друг друга, были удивительно похожи вялостью и землистым оттенком лица. Наверное, все они также страдали метеозависимостью, решила Аня.

После занятий она вышла в скверик напротив университетского корпуса. Вдохнув влажный воздух, она почувствовала, как виски опять сдавило, будто тисками. Вид апатичных, больных метеозависимостью голубей не утешил ее. День все не кончался. Впереди был английский. Потом вместе с подругой они собирались ехать в прачечную самообслуживания. Словом, классный получался денек. Все одно к одному.

Поздно вечером, когда серый день высосал из нее до капли все жизненные соки, раздался уже привычный телефонный звонок. Олег.

— Добрый вечер, — сказал он, почти трезвый. — Я выезжаю?

— У тебя все в порядке с головой? — холодно спросила она. — Ты знаешь, который теперь час?

Была пауза. Очевидно, он отыскивал взглядом часы.

— Поздновато, — согласился он. — Тогда завтра?

— Когда, наконец, вы помиритесь со Светкой? — с досадой спросила она. — Мне, понижаешь, уже надоела эта комедия.

— Сам не знаю, — растерянно ответил он. — Она уехала к родственникам. Психанула немножко. Недавно звонила, говорила, что будет завтра. Но я все равно приду. Ладно, Ань? Поговорить надо, есть о чем.

— Завтра — нет, — отрезала она, сама толком не зная, почему нет. — Может быть, послезавтра. Но только поговорить. Имей в виду: мне все это смертельно надоело. Так продолжаться больше не должно. Ясно?

— Ясно, ясно, — прозвучал на другом конце провода унылый голос Олега.

— И вообще, тебе не кажется, что пора принимать какое-то решение? Не надоело еще шляться? Подумай.

— Подумаю, — еще более уныло отозвался он.

Чего она действительно никогда не умела — так это долго таить обиду. Тем более мстить кому-то. Светлане, которая увела ее мужа, она давно уже простила. Впрочем, «простила» было не тем словом. Ей с самого начала не пришло в голову, что надо злиться или мстить женщине, с которой изменил ее муж. К чему? Чтобы острее почувствовать собственное унижение?

В глубине души она допускала и тот вариант, что он все же вернется к ней, и она опять-таки «простит» ему. Вернее, постарается не вспоминать о том, что произошло. Но она глубоко сомневалась, что возвращение принесет ей радость. Просто внесет в ее жизнь какую-то определенность.

Что же, возможно, она сможет жить с ним как прежде, так как особой обиды или зла к нему не испытывала. Скорее, легкую жалость и досаду, от того, что с ним так легко обошлись. Та повесилась к нему на шею — и он уже готов. Больше всего на свете боясь быть униженной, она остро сочувствовала и тем, кого унижали.

После разговора с Олегом она мысленно обозвала себя дурой. Подумала, что то же самое сказала бы и подруга, узнай она о ее уступчивости. И от этой мысли Аня еще больше расстроилась.

Погасив свет, она быстро разделась и забралась под одеяло. Похоже, судьба сыграла с ней злую шутку: только поманила видением жизни иной, чем та, что она вела до сих пор. А потом убрала это видение, как последний кадр красочной видеоленты. И оставила наедине с очередным покаянием. Аня кляла себя за то, что могла, как восемнадцатилетняя, заигрывать с пожилым профессором, да еще строить по отношению к нему какие-то планы, пусть себе и весьма туманные.

По этому поводу Аня немножко всплакнула. И свернувшись калачиком, обняв влажную подушку, уснула.

Глава 7

Профессор, что называется, входил в норму. Заставил себя сесть за корректуру научной статьи. Тщательно утюжил свежую рубашку, собираясь на семинар. Хотя втайне сознавался сам себе, что его действия напоминают движение по инерции. Или спуск с горы.

Слишком много бурных событий за последний год. Похоже, жизнь приберегала их в течение двадцати лет, чтобы сразу опрокинуть ему на голову. И, наверное, самый тяжкий подарочек она еще приберегает. Это будет связано с неуклонно надвигающейся старостью.

Чуть медленнее, чем обычно, профессор поднялся на четвертый этаж бокового корпуса, присматривался к номерам аудиторий. В этом корпусе ему давно не приходилось вести занятий. Найти нужную аудиторию было довольно затруднительно, так как нумерация была сбита, несколько дверей были вообще без номеров, а мимо проносились долговязые студенты и студентки.

Внезапно к нему бросилась быстрая, как тень, студентка. Профессор даже слегка отшатнулся. Ему показалось, что она вот-вот вцепится в его рукав. Но она стояла в метре от него и заглядывала ему в лицо — снизу вверх.

— Вы ищите аудиторию, профессор? Можно, я вам помогу? Это в самом конце коридора…

Это была, конечно же, та самая студентка, с каштановыми волосами. В полумраке коридора профессор не мог разглядеть выражение ее глаз. Но в движениях, в голосе сквозила какая-то странная порывистость, похожая на отчаяние.

Профессор позволил вести себя в конец длинного коридора. Он устало подумал о том, как завтра или послезавтра эта бойкая девица будет умолять его принять досрочно экзамен. Или вообще поставить отметку автоматом. У нее появится масса душераздирающих семейных обстоятельств, наполовину или полностью изобретенных. И при этом она будет заглядывать ему в глаза с тем же умоляющим выражением, с каким смотрела позавчера Нина Денисова, подающий надежды молодой ученый.

Так, не спеша, двигалась по коридору эта странная пара, преодолевая броуновское движение студентов, выскакивавших то справа, то слева, то сзади. Молчаливый, сосредоточенный на собственных мыслях профессор и она — неумолкавшая ни на секунду. Во время их короткого пути она успела сообщить профессору массу интересных, по ее мнению, вещей. Она говорила о том, как все в группе (она тоже), обрадовались, когда увидели в расписании его имя вместо доцента Денисовой, о том, как все (она тоже) без ума от его лекций, как все влюбились… в античную литературу. Прислушиваясь к этому щебету, профессор чуть улыбнулся. Конечно же, он не был высечен из гранитной скалы и получал некоторое удовольствие от комплиментов, пусть и довольно грубоватых. Но приблизившись к аудитории, он придал лицу строгое, даже грозное, выражение, и студентка, понимающе улыбнувшись, тут же отделилась от него. Аудитория уже была заполнена, и она села на свободное место — не очень удобное для того, чтобы улыбаться профессору. Тут она достала тетрадь и приняла вид пай-девочки.

Как всегда бывает на первом семинаре, никто толком не подготовился, и занятия превратились в мини-лекцию. Аргус стал рассказывать о ритме и метре в древнегреческой поэзии и, увлекшись, принялся рисовать на доске схемы ямбов и анапестов, гекзаметров и пентаметров. Аудитория в ужасе созерцала чередующиеся палочки и полукружия. Кто-то попробовал зевнуть и в страхе прикрыл рот.

«Не врубаюсь», — явственно расслышал Аргус у себя за спиной. Он резко обернулся и окинул грозным взором аудиторию. Все-таки он не был чудовищем и, как опытный педагог, определил, что группе надо дать возможность чуть расслабиться.

— Говорят, что длина строки гекзаметра совпадает с протяженностью морской волны, накатывавшейся на берег Адриатики, — говорил он. — Слепой Гомер прислушивался к биению морской волны и сочинял свою «Илиаду»…

Казалось, что в воздухе уже носился неуловимый запах йода и морских водорослей; но не исключено, что его ощущал только профессор. Он остановился и опять окинул аудиторию взглядом:

— Все понятно? — указал рукой на доску с загадочными письменами.

Аудитория молчала. Студентка с каштановыми волосами мечтательно улыбалась — наверное представляла себе слепого старца на берегу Адриатики.

— Надо полагать, всем все понятно, если такое единодушное молчание, — выдержав паузу, заключил Аргус. — Остается десять минут. Я думаю, мы поговорим еще…

Сзади послышался слабый стон. Аргус свирепо взглянул в сторону стонавшего. И тут взметнулась рука. В каждой группе всегда находится доморощенный остряк, который может подкинуть преподавателю каверзный вопрос и озадачить его. Или заставить смеяться всю аудиторию, включая и профессора, в то время как стрелки часов неуклонно отсчитывают последние минуты занятий.

— Появились вопросы?

— Если можно, Юлиан Петрович, проинформируйте нас как относились к сексу в Древней Греции.

В аудитории воцарилась тишина (и только кто-то один нервно хихикнул), пока Юлиан Петрович не произнес:

— Положительно.

Аудитория облегченно рассмеялась.

— Если вас действительно интересует этот предмет… По нему существует обширная литература.

— Хотя бы коротко, Юлиан Петрович…

— Ну, что ж… Греки восторженно относились к сексу, который приписывали не только людям, но и богам. Как вы знаете, олимпийские боги охотно вступали в любовную связь со смертными. Любовь богов связывалась с культом плодородия, красоты, наслаждения. Огромное значение у греков уделялось красоте тела и духа. Наготой восхищались уже с момента развития спортивных игр. Фаллос трактовался как символ плодородия, его изображали на домах, в публичных местах… В древнегреческой литературе были весьма распространены эротические мотивы. Поэты посвящали свои стихи любви, сексу, красоте человеческого тела…

Профессор увлекся, рассказал о странной любви Леды и Лебедя, о еще более странной — Европы и Зевса в обличье быка. Вспомнил и о самовлюбленном Нарциссе, о похищении прекрасной Елены, раскрыл сущность комплексов Эдина и Электры… Кратко пересказал историю Дафниса и Хлои, он собирался было перейти к рискованным эпизодам из «Золотого осла» Апулея, но вдруг спохватился и вспомнил об основной теме занятий.

Но его вновь остановила поднятая рука.

— Еще вопросы?

— Да. Можно у вас спросить, Юлиан Петрович, какого вы мнения об «Антигоне».

— О ком?

Кто-то хихикнул.

— Чего ты смеешься, бестолочь? Я, Юлиан Петрович, имею в виду, конечно же, не ту Антигону. Я про спектакль в «Поп-театре». Вы не смотрели? Говорят, что это последний писк…

— Если я не ошибаюсь, вы говорите о пьесе Ануя. Конечно же, я читал, и скажу вам, Ануй — это далеко не Софокл. Про спектакль я слышал. Действительно, говорят, что это «писк», как вы выразились. Я не могу судить. Не посчастливилось посмотреть. Не хватает для этого двух вещей. Времени и…

— Баксов, — подсказал кто-то. Прокатился смешок — и вновь все испуганно умолкли.

— …и билета. Вы хотели предложить мне билет?

Остряк стушевался. Теперь посмеивались над ним.

— Еще есть вопросы?

Вопросы иссякли — а с ними и время занятий. Профессор наскоро продиктовал задание и отпустил группу. После чего принялся влажной тряпкой уничтожать начертанные на доске гекзаметры и пентаметры. Окончив работу, он обернулся и увидел, что в аудитории не осталось никого, кроме нее. Она улыбалась. И теперь он опять мог прочитать в ее взгляде страх, почти панический, какое-то отчаяние и еще что-то. Но яркие губы раздвигались в какой-то нахальной улыбке.

— Вы, правда, хотели бы посмотреть «Антигону», профессор?

Он раздумывал, не прекратить ли одним махом все эти игры. Но ведь он даже не узнал, что за этим кроется. Пусть только она скажет, что ей нужна отметка автоматом.

— Говорят, туда очень трудно попасть, — ответил он уклончиво и стал сгребать со стола книги, папки.

— Я могла бы вам помочь… Вы знаете, у меня подруга работает в театральной кассе… Это легко было бы устроить.

Профессор молча присматривался к ней. Очевидно, цель имелась, но, кажется, не та, которую он подозревал. Что-то мешало ему поступить так, как он поступал в аналогичных случаях.

Она продолжала:

— Знаете, профессор, это же ничего мне не стоит. Вы так выкладываетесь на лекции, я же вижу. Для меня каждое ваше занятие — маленький праздник…

Незаметно она перестала говорить «мы» и говорила «я».

— Почему я не могу сделать вам маленький сюрприз? Это же мне ничего не стоит…

— Хорошо, — наконец сказал он, — если это, действительно, так легко для вас, как вы говорите… Конечно же, расходы я возмещаю.

— Не о расходах речь, Юлиан Петрович, — быстро заговорила она, — как-нибудь разберемся. Я оставлю вам свой телефончик, хорошо?

Клочок бумаги с нацарапанным номером был, очевидно, наготове. И все же профессор не обрывал игры. Казалось, после нескольких серьезных жизненных потрясений ему доставляла некоторое удовольствие щекотливость этой ситуации. Конечно же, в любой момент он может прекратить игру, похожую на легкий флирт. Конечно же… Но если жизнь так превратна в серьезных вещах, неужели он не имеет права хотя бы на это, ни к чему не обязывающее?

— Прекрасно, — весело сказал он. — Но предупреждаю: я малоинтересный собеседник. Вот если бы вы хотели поговорить о поэзии Анакреонта…

Она поняла намек и рассмеялась. Не нахально — искренне, от души.

— Можно мне на всякий случай ваш номер, Юлиан Петрович? — просто спросила она.

Одним из немногих его жизненных правил было: никогда не давать студентам номер своего домашнего телефона, кто бы об этом ни просил. Так поступали многие, и этим избегали осложнений. Иное дело, что информация все равно просачивалась — время от времени в профессорскую квартиру врывался шквал студенческих голосов: «хвостистов», лентяев, престарелых заочников и несчастных студенток на третьем-шестом месяце беременности. Виктория довольно едко иронизировала по поводу этих звонков.

Правила игры требовали продолжения. Поколебавшись какую-то секунду, он вручил ей свою визитную карточку.

— Благодарю, профессор, — казалось, она немножко ошалела от успеха своей диверсии. — А теперь, извините, у меня пара.

Как будто он ее задерживал, не давал уйти, а она торопилась.

Она выпорхнула за дверь. Профессор усмехнулся, вздохнул, развернул клочок бумаги. Там было написано: «Аня» — и номер телефона.

Глава 8

Аня немножко солгала профессору — самую малость. В театральной кассе работала не ее подруга, а знакомая Марины. Или даже не знакомая, а знакомая знакомой. Но в этом случае ложь была микроскопической, почти незаметной. Ведь, что бы там ни было, а Аня собиралась выполнить свое обещание. И даже перевыполнить: раздобыть не один, а два билета на «Антигону» — один для профессора, другой для себя.

Они сидели на кухне в квартире Марины и пили кофе. Аня умоляла Марину о содействии: «Ведь тебе же ничего не стоит».

— Конечно, я постараюсь, — сказала Марина, сделав маленький глоток из крошечного наперстка с коньяком. — Разве я могу в чем-то тебе отказать? Только одна деталь, девочка: ты представляешь, сколько это будет стоить?

Аня обдумывала сумму, названную подругой. Раздумье было непростым. Настолько непростым, что некоторое время она ничего не говорила, только шевелила губами.

— Ну, что ты на это скажешь? — прервала ее размышления Марина.

— Ничего, — с бледной улыбкой отвечала Аня. — Продам портативный телевизор. Зачем он мне? Все равно у меня нет автомобиля.

— Не глупи. Телевизор оставь себе. В крайнем случае, дашь напрокат любовнику. Надеюсь, автомобиль у него есть?

— Кажется, есть.

— Прекрасно. Установите в машине и будете заниматься любовью. Кстати, не хочешь посмотреть порнуху? Мишель принес кассету.

Аня не любила порнуху. Возможно, ее боязнь унижения проистекала из этого источника. Подростком она впервые увидела порнофильмы на вечернике у одноклассницы. Мелькание половых органов на экране, ахи и вздохи не впечатлили ее. Во всяком случае, не вызывали желания творить подобное.

— Слушай, что я придумала, — сказала Марина, которая несколько минут смотрела на светящуюся духовку, где поджаривались тосты. — Я скажу Мишелю, что без ума от «Антигоны». Просто жить без нее не могу. Тем более, что там бар и все остальное. По совести, меня тошнит от этого элитарного выпендрежа, но ради тебя я пойду на все. Значит, я требую у Мишеля два билета. Он достает. Он все достанет. А часа за два-три до представления я ему заявляю, что мне что-то не по себе. Что у меня дико болит голова и вообще метеозависимость. Кстати, от головной боли он признает только одно средство, и ты догадываешься какое. Словом, я ему заявляю, что хочу побыть одна. Он сначала в ужасе: «А что с билетами?» Я ему спокойно: «Билеты я передала своей лучшей подруге. Она всю жизнь только и мечтала, что посмотреть «Антигону». И у нее есть друг, который всю жизнь об этом мечтал. И, по-моему, у них что-то может склеиться на почве «Антигоны». Что же, ты хочешь разрушить чужое счастье?» Он, отъявленный эгоист, задает вопрос (возможно, резонный): «А мне что в таком случае делать?» «Тебе? — спокойно отвечаю я. — Приехать ко мне и помочь выздороветь. И он мгновенно успокаивается. А ты со своим мэном наслаждаешься «Антигоной». Ловко?

— Тебе очень трудно будет это сделать? — робко спросила Аня.

Марина закрыла глаза.

— Не очень. Но, знаешь, в последнее время это становится малоинтересным. Не хватает жгучих открытий, которые мы находим друг в друге. Ты знаешь, в любви он неутолим, но так быстро надоедает… Быть с ним слишком утомительно, хотя порой он бывает довольно мил. Не в постели, — закончила она. — Знаешь, в последнее время мне хочется спокойного, романтического обожания. Ты меня понимаешь?

Конечно же, Аня ее понимала.

— Послушай, милая, — сказала Марина, извлекая из духовки горячие тосты, — я по твоим глазам вижу, что сейчас ты спросишь, как меня отблагодарить. Не отпирайся. Я даже подозреваю, что ты начнешь совать мне свои жалкие гроши из стипендии или гонораров за перепечатку текстов. Так вот, если ты действительно хочешь что-то сделать для меня… Я когда-нибудь сниму у тебя — на три-четыре часа — твою квартиру. Ты знаешь мои условия. В моей довольно неспокойно: в любой момент могут нагрянуть и мама, и сестра, и бывший муж. У каждого есть дубликат ключа. Представляешь, что будет, если кто-то откроет дверь в самый интересный момент? Я действительно хочу спокойной, сентиментальной любви. И покоя. Поняла?

Аня поняла. Тем более, что и она мечтала о чем-то подобном.

— Значит, заметано, — завершила Марина. — Кстати, поинтересуйся у своего избранника, нет ли у него похожего солидного и интеллигентного приятеля.

Аня пообещала поинтересоваться. Хотя глубоко сомневалась, сможет ли она стать «избранницей» для своего «избранника».

— Договорились. А теперь смотрим «порнуху».

— А можно не «порнуху»? Что-нибудь другое?

— А что, ты разве не любишь? — удивилась Марина. О… Странно… Почему же?

Аня рассказала ей о своем первом впечатлении от просмотра порнофильма.

— Ах, вот оно что… — протянула подруга. — Тебе просто не повезло с фильмом. Очевидно, какая-то халтура, подделка…

— А что, бывает настоящая? — наивно удивилась Аня.

— Бывает даже классика, — с подъемом заявила Марина. — Например, «Калигула». Мне недавно принес эту видеокассету Мишель. Хочешь глянуть? Знатоки говорят, что это даже и не «порнуха», а элитарный фильм, хотя сцепы там крутые…

После первых кадров Аня в этом убедилась. Марина прокручивала для нее самые эффектные кадры. Аню особенно поразила сцена, в которой Калигула, хищный, самовлюбленный, объявляет всех жен римских сенаторов продажными женщинами и начинает публично ими торговать, а они с восторгом принимают игру. И начинается повальная оргия. Тела представителей гибнущей римской цивилизации сплетаются, извиваются в любовных конвульсиях. Несколько раз в кадре крупным планом появлялась голова римской матроны, обращавшейся с мужским естеством наподобие эскимо…

— Ну как, круто? — поинтересовалась Марина, когда Аня перевела дыхание.

— Круто… — признала Аня. — Но…

— Что «но»?

— Немного непривычно. Мне бы хотелось…

— Я знаю, чего бы тебе хотелось… — вздохнула Марина и заменила кассету. — Специально для тебя — немецкая эротика…

Нежная, сентиментальная любовь в уютных интерьерах, прекрасная обстановка, белье как будто с выставки мод, долгие поцелуи, томные постельные сцены…

— Нравится?

— Да, — опять призналась Аня.

— Ты всегда была чуть сентиментальной, — снисходительно заметила Марина.

И Аня мысленно с ней согласилась. Да, была и есть. Самую малость. И что с этим поделаешь?

Глава 9

Профессор превосходно владел немецким, почти в такой же степени, как древнегреческим. И все же некоторые слова в книге, присланной коллегой из Мюнхена, поставили его в тупик.

Пришлось обращаться к словарю, а он стоял на самом верху огромного стеллажа, занимавшего всю стену в профессорском кабинете. Он как раз тянулся за словарем, стоя на раздвижной лестнице, когда раздался телефонный звонок.

Голос, который двадцать с лишним лет звучал в этой квартире. И который уже год профессор слышал только по телефону, и то изредка.

— Юлиан, — скорее требовательно, чем вопросительно, обратился голос.

— Да?

— Как ты?

— Неплохо, благодарю.

— Студенты не замучали?

— Нет. Прекрасная молодежь.

— Очень хорошо. Рада за тебя. У меня тоже все в норме. Теперь слушай: нам надо определиться.

Виктория всегда претендовала на краткость и четкость разговора. Она считала, что у нее мужской образ мышления. Но была ли она всегда по-мужски логична и последовательна? Вряд ли.

— Конечно, надо определиться.

Кажется, ей не понравилась готовность, с которой соглашался с ней профессор. Может быть, она ожидала другой реакции? Вероятно, ей приятнее было бы, если бы он стал уговаривать ее вернуться. Простить ей. В этом случае она бы разговорилась как следует, стала бы снова напоминать о той вещи, которой у него нет. Теперь же разговор происходил не по ее сценарию. И в голосе появилась нотка раздражения.

— Я подаю на развод. Надеюсь, мы расстанемся как цивилизованные люди?

— Я тоже надеюсь.

Она взорвалась.

— Ты что это, эхо изображаешь? Впрочем, если тебе нравится ваньку корчить, пожалуйста. Но предупреждаю: не вздумай на суде разыгрывать роль обманутого мужа. Она тебе не к лицу. Подпортит твой имидж. А о том, что случилось, повторю еще раз: виноваты обстоятельства. Не я. А если я, то и ты в такой же степени.

Пауза.

— Чего молчишь?

— Думаю.

— О чем же, интересно знать?

— Анализирую «обстоятельства».

Она нервно рассмеялась.

— Молодец. Двадцати лет ему не хватило, чтобы проанализировать. Ладно. Продолжай в том же духе. Можешь еще двадцать лет анализировать.

— Спасибо за совет. Но я уже кончаю. Скоро буду переходить к выводам.

— Каким же, скажи на милость?

— Собираюсь выяснить, чего же мне все-таки не хватает. Того, что так нравится женщинам в мужчинах. Может быть, оно все же появится. Во всяком случае, я не теряю надежды.

— Завидую твоему оптимизму, — желчно сказала она. — Но не разделяю его.

— Может быть, не все такого же мнения.

— Не все — это кто? — насторожилась она.

— Секрет.

Последовал второй взрыв.

— Перестань паясничать! С каких это пор с тобой невозможно обсуждать серьезные вещи?

— Я слишком долго думал только про серьезные вещи. Захотелось поговорить о несерьезном. Ты ведь не станешь мне запрещать? Тем более, что ты, как я понял, подаешь на развод.

— Да, подаю, и не вздумай меня отговаривать, — и она бросила трубку.

Профессор вовсе не собирался отговаривать Юлию, а вот немножко позлить — да. Ее раздражение его забавляло. Теперь, когда все разом рухнуло — и карьера, и семья, он мог себе позволить фривольное обращение с тем, что она называла «серьезными вещами». Странно, но этот новый стиль был каким-то образом связан с появлением студентки с каштановыми волосами и отчаянно-нахальной улыбкой.

Он опять начал неторопливый подъем по стремянке, чтобы достать немецкий словарь. Но, по-видимому, в этот вечер ему не суждено было добраться до верха стеллажа. Вновь на середине подъема его остановил телефонный звонок.

Уже не глаза. И не волосы. Оказалось, что он может узнать ее и по голосу.

— Юлиан Петрович, это я, Аня. Добрый вечер. Юлиан Петрович, мне есть чем вас порадовать. Подруга достала два билета на «Антигону».

— Прошу прощения, по, кажется, разговор шел об одном билете?

— Второй для меня, — растерянно произнесла она.

— Это значит, что мы идем вместе? — уточнил профессор.

— Но ведь я тоже мечтала посмотреть «Антигону» в «Поп-театре»… — проговорила она жалобно.

— То есть мы все-таки идем вместе?

— Да, — жалобно сказала она. — Но если вы против…

Юлиан Петрович умолк. В лучшие свои времена он вежливо отклонил бы предложение или даже сделал бы это не очень вежливо, прочитав строгую нотацию. Но теперь он как-то не решался прекратить странную игру, в которую втягивался. По крайней мере, ему все еще казалось, что он в любой момент будет способен выйти из нее. Что же, думал он, ничего плохого не будет, если он посетит театр в компании привлекательной девушки. В конце концов, после сегодняшнего разговора с женой он чувствовал себя вполне свободным человеком. По крайней мере, свободным настолько чтобы выбирать себе спутницу для посещения театра. Не одному же ему, в самом деле, идти?

Только одна деталь продолжала смущать его.

— Скажите, — начал он, мучительно подыскивая словесную форму, в которую облек бы свое сомнение, — вам действительно будет со мной интересно? Во-первых, я ученый сухарь и не знаю, как развлекать молодых девушек. Во-вторых, я просто стар.

— Вы ошибаетесь, профессор, — с готовностью заговорила она, как будто только и ожидала подобного заявления. — Вы нисколько не стары. Кроме того, сообщаю вам, что я тоже не восемнадцатилетняя девочка, если вас беспокоит мой возраст. Я несколько старше. Словом, мы вполне можем вместе посмотреть «Антигону». А развлекать меня вовсе и не нужно. Я думаю, что мне с вами никогда не будет скучно. Мне ведь никогда не было скучно на ваших лекциях, Юлиан Петрович. Вы можете и теперь говорить со мной на любую тему, и мне не будет скучно. Даже о гекзаметрах и пентаметрах.

Он молчал.

— Я понимаю, — быстро заговорила она. — Но я ведь ни на что не претендую. Если… если ваша жена возражает, я…

Он усмехнулся:

— Жена не возражает.

Они условились, что встретятся у входа в театр за пятнадцать минут до начала спектакля.

Положив трубку, профессор испытывал странное чувство. Если бы два-три года назад кто-нибудь намекнул ему, что он будет решать такие проблемы, он рассмеялся бы приняв это за шутку. Ему приходилось в шутливой форме принимать заигрывания развязных студенток или резко обрывать их — в зависимости от настроения. Но это было не то. Впрочем, и в этом он не был уверен, так как совсем недавно имел возможность убедиться, как плохо он разбирается в своих учениках. Подающий надежды молодой ученый Нина Денисова… Неужели и этой что-то от него нужно, кроме… Кроме чего? Он окончательно запутался.

Решив, что «Антигона» что-нибудь прояснит в этом ребусе, он подошел к бару Немецкий словарь так и остался стоять на верхней полке стеллажа.

Глава 10

Она перебирала свой небогатый гардероб добрых полтора часа, время от времени принимаясь трезвонить Марине, спрашивая совета. Наконец, в самый последний момент выбрала темно-зеленое, с блестками платье, с двумя боковыми разрезами. В уши она продела сережки в виде двух серебряных листочков — ей шло серебро.

Оставался последний штрих — несколько мазков беличьей кисточкой, которой она наносила румяна. Но самого последнего штриха нанести не удалось. Зазвенел звонок. На этот раз не телефонный, а в дверь.

Она не успела захлопнуть ее перед самым носом у Олега. Он ввалился в квартиру, на этот раз пьяный, как свинья. С трудом управляясь с собственным языком, он приветствовал ее:

— Здравствуй… крошка. Т-ты к-как будто не рада?

— Сейчас же убирайся, — она старалась сохранить самообладание. — Я ухожу.

— Ка-ак же так, Ань, — Олег покачнулся и с трудом сохранил равновесие, ухватившись рукой за дверной косяк. — Ты же са-ама н-назначила на сегодня встречу.

Только теперь она вспомнила позавчерашнюю беседу по телефону. Подумать только, сколько изменилось за это время!.. От последних событий, от неожиданного успеха она совершенно потеряла голову и напрочь забыла про обещание, данное Олегу. Впрочем, разве это было обещание?

Она с болезненным любопытством вглядывалась в пьяную одутловатую физиономию своего «бывшего». Баранье выражение глаз, тонкие усики, когда-то приводившие ее в восторг, теперь вызывали только отвращение. Кроме того, в подпитии он имел обыкновение брызгать слюной.

Она содрогнулась от омерзения.

— Не прикидывайся идиотом, — резко сказала она. — Надо было позвонить. Ни о какой встрече мы не договаривались. И вообще, не будет больше никаких встреч.

Он изумленно хлопал белесыми ресницами.

— Ань, ты что, д-деловая стала? Т-ты куда собираешься?

— Не твое дело.

— П-понимаю. К люб-люб-бовнику. Не пущу!

И он сделал вялую попытку перекрыть ей дорогу. Одной рукой он по-прежнему держался за косяк, стараясь сохранить равновесие, другая блуждала в воздухе.

Она зло рассмеялась.

— По какому это праву ты не будешь меня пускать? Следил бы за своей Светочкой. Она что, еще не вернулась, что ли?

— К-к-кто? С-света? П-приехала. Но… ты знаешь… она не допускает… м-меня к себе… П-психанула, знаешь…

— И поэтому ты здесь?

— Д-да, и п-поэтому… Она… понимаешь… словом… она ревнует.

— К кому же, интересно?

Ей это было мало интересно, просто она искала способ выставить его из квартиры и самой как можно быстрее выскользнуть. Долго разговаривать с ним не стоило. Насколько она его знала, пьяный он был весьма неприятен, назойлив, хотя в целом безобиден. Но, кто знает, каков он теперь? Что, если Светка повлияла на него в худшую сторону?

— П-понимаешь… она к тебе… ревнует…

От неожиданности она едва не уронила косметичку.

— Д-да… к тебе, — он обрадовался произведенному эффекту. — Она, п-понимаешь, думает, что ты м-меня у нее хочешь увести. Назад. И ревнует тоже. А мне, п-понимаешь, обидно, что она з-зазря ревнует. Лучше бы… не зазря. Д-давай, а? Сделаем… чтобы не н-напрасно ревновала… К-как раньше, а?

Его рука, бесцельно блуждавшая в пространстве, вдруг наткнулась на ее ключицу и с неожиданной цепкостью впилась в нее. Светка, определенно, плохо на него повлияла. Он облапал Аню, как медведь, и не собирался выпускать. Она с отвращением почувствовала, как у него все напряглось. Изо всех сил упершись ему в грудь, она с отчаянием думала, как выйти из положения. Его рука набрела на пуговички у нее на спине и стала неожиданно точной. В этот момент ее взгляд скользнул по настенным часам. С ужасом она обнаружила, как мало осталось времени до начала спектакля.

Она ударила его острой коленкой в пах. Не очень сильно ударила, и все же хватило. Она увидела, как его лицо сморщилось от боли и стало как у готового расплакаться ребенка. Жалко мальчика. Но себя еще больше жаль.

Он сразу отвалился от нее, как насосавшаяся пиявка. Постанывая от боли, хватаясь руками за низ живота. Он проговорил:

— Ань, н-ну за что же так жес-токо?..

— А ты — не жестоко? — парировала она, накручивая телефонный диск. Услышав ответ, заговорила в трубку:

— Светлана, ты? Привет. Тебе звонит бывшая жена твоего мужа.

Она увидела, как округлились его глаза.

— Да, он у меня. Можешь забрать его в любую минуту. Только боюсь, что он не очень транспортабельный. Нет, меня не будет, следующий раз поболтаем. Сейчас я опаздываю в театр. Не бойся, я его не использовала. Только вот что, Светланка, возможно, я ему кое-что повредила. Осмотри его хорошенько, окажи первую помощь, если понадобится. Ну, видишь ли, он не очень хорошо себя вел. У него появились дурные манеры. Хорошо. Передаю ему трубку.

Она вставила ему в руку телефонную трубку. Он посмотрел на нее так, как будто держал в руке гюрзу.

— С тобой хочет поговорить твоя жена.

Глядя на него, переполненного недоумением и болью, она едва не прыснула. Потом опять в ужасе взглянула на часы. Бросила взгляд в зеркало — и пришла в еще больший ужас. Хороша же она будет, после схватки с бывшим мужем. Но с этим ничего нельзя было поделать. Может быть, но дороге она кое-как пригладит перышки. Только бы у профессора хватило терпения дождаться ее у входа в театр.

— Я убегаю, — она быстро сказала Олегу, который с глупым и виноватым видом выслушивал через телефонную мембрану Светкин монолог. — Пока. Желаю приятно провести вечер. Только не вздумайте тут устраивать разборку — берегите посуду и мебель. Потерпите уж, пока домой приедете. И дверь не забудьте захлопнуть.

Она кинула на руку куртку, другой схватила сумочку и вылетела из квартиры с такой скоростью, будто ею выстрелили из пращи.

Глава 11

Теперь он осознал, как давно не ходил в театр, вообще никуда не ходил, кроме университета. Он чувствовал себя, как устрица, потерявшая раковину, — наедине с промозглым осенним вечером, тенями прохожих, хлопаньем тяжелой двери, пропускавшей зрителей в здание «Поп-театра». Он прибыл на десять минут раньше условленного времени, и некоторое время стоял на крыльце, накрытом каким-то странным, асимметричным портиком. Но ждать у двери, на виду у всех людей, входящих в театр, бегло или пристально вглядывающихся в него, казалось неудобным. Он принялся расхаживать взад-вперед по аллее низких фонарей, ведущей от метро к театру.

За пятнадцать минут до начала спектакля чувство дискомфорта усилилось. Ее все не было. Мимо него торопливо проходили люди, преимущественно парочки, слышался молодой смех, ломкие голоса подростков. Очевидно, весь партер сегодня наполнится молодыми людьми. В конце концов он обнаружил, что ждет он один — театр быстро втягивал в свое устье ручеек последних, опаздывавших зрителей. Проходившие не могли не обращать на него внимания — он выделялся как своим возрастом, так и одиноким ожиданием. По крайней мере, ему так казалось.

Более того, около семи ему стало мерещиться, что спектакль начался тут, у входа, и комический актер здесь — он, а зрители проходят мимо, чтобы позабавиться его растерянностью и брошенностью.

Он чувствовал некий заговор молодых и самоуверенных людей против него. Проходившие были похожи на его студентов и студенток, а, возможно, таковые и имелись между ними. Они любовались растерянностью и беспомощностью Аргуса, одиноко ждавшего у входа в «Поп-театр». Они видели Аргуса без необыкновенных очков, от которых разбегались бы солнечные зайчики, без его грозного взгляда.

Может быть, его одинокое стояние будет завтра темой для разговоров всего университета. Может быть, эта девица с каштановыми волосами поспорила с кем-то, что вытащит профессора из его библиотеки и заставит бесплодно ждать у входа в театр. Наверное, кто-то специально пришел, чтобы поглазеть на профессора и подтвердить, что студентка выиграла. Завтра она получит выигрыш — какие-нибудь десять долларов или плитку шоколада.

Ручеек человеческих фигур, вливавшийся в здание, иссяк. Свет от низких фонарей казался холодным, как сталь. Он в последний раз пошел между ними в сторону уже неподвижного прямоугольника двери. Чтобы так же неторопливо развернуться у крыльца — и уйти, исчезнуть в лабиринтах города.

Отчаянно быстрые шаги за спиной заставили его резко обернуться на полдороге. Ее рука вцепилась в рукав профессорского плаща — как будто она боялась, что он все же уйдет. Она заглянула ему в лицо ищуще, виновато — снизу вверх. Попыталась улыбнуться. Сбивчиво заговорила о том, как ее подвел транспорт, какой сегодня неудачный день, все и вся против нее.

— Как замечательно, что вы все же дождались… меня, — говорила она. — Я чувствовала, что вы не уйдете.

— Да-да, конечно, — сухо промолвил профессор.

— Но вы не сердитесь на меня? — жалобно спросила она.

Он вдруг поймал себя на том, что ведет себя с ней, как будто бы она была студенткой, опоздавшей к нему на пересдачу зачета. Театр, назначенное время встречи — это диктовало иные условия игры. Здесь она была дамой, опоздавшей на рандеву к кавалеру, пусть себе и пожилому.

— Все нормально, — мягко произнес он, — хорошо, что вы все же пришли. Войдем.

И он открыл для нее дверь. Внутри их никто не встретил, не проверил билеты. Женщина в гардеробе молча приняла его плащ и ее куртку. Тишина пустого фойе не казалась ни напряженной, ни угрожающей. Просто все ушли — туда, где разыгрывалось действо о маленькой Антигоне.

Была еще одна дверь — такая же тяжелая, но полуоткрытая. Они заглянули в ее темный проем, и их одновременно поразило ощущение переполненного зала, хотя в темноте было трудно различить фигуры сидящих. Ясно было, что в темноте и тесноте они не отыщут свободных мест — даже если они где-то были. На маленькой, полукруглой, едва освещенной сцене два стражника разговаривали о вине и непотребных женщинах. Внимание многоголового зрителя было полностью приковано к ним. Вот-вот они должны были схватить маленькую Антигону, которая осмелилась нарушить приказ царя Креонта и похоронила останки своего брата Полиника. Ане не очень хотелось смотреть эту сцену. Она вообще не переносила жестокости — ни на сцене, ни в жизни.

Она и профессор переглянулись.

— Не очень люблю смотреть спектакль с середины, — сказал профессор.

— Я тоже, — с готовностью отозвалась она.

За их спинами возникло движение. Они с облегчением обнаружили, что были не последними опоздавшими. Парочка, вошедшая в фойе, даже не глянула в сторону партера, но сразу свернула вгалерею, упиравшуюся в дверь с надписью «Бар».

— Может быть, и мы за ними? — предложил профессор.

— Это не будет… — начала она и запнулась. Он как будто понял ее.

— Я на это тоже рассчитывал, — почти весело сказал он. — По крайней мере, оставил машину в гараже. Приехал на метро.

— Идет, — быстро сказала она.

Игра требовала, чтобы он взял ее под руку. Он почувствовал, с какой готовностью она оперлась на него. Для него это было почти незнакомым ощущением. Виктория не любила ходить под руку, не позволяла это даже в пору ухаживаний, перед свадьбой. Очевидно, она высоко ставила свою независимость. Было время, когда он мечтал о дочери — о том, как она станет высокой, красивой. И когда-нибудь пройдет с ним под руку.

В просторном баре, имевшем форму полукруга, оказалось неожиданно многолюдно. Но не шумно. Звучал негромкий, но не назойливый блюз. Люди, сидевшие парочками, группами, вполголоса переговаривались. Были и одинокие, застывшие чад стаканами с коктейлем или чашечками кофе. Очевидно, «Поп-театр» навещали не только ради зрелища. Возможно, здесь завязывались контакты. По крайней мере, сидевшие ближе к ним двое мужчин разговаривали явно не о театре. Один из них, помоложе, в светлом костюме с ярким галстуком, пристально взглянул на них, остановился взглядом на профессоре и чуть улыбнулся. Потом что-то сказал собеседнику.

Профессор провел свою спутницу к самому дальнему столику — он оказался свободным. Меньше всего ему хотелось обнаружить тут знакомых или быть узнанным кем-то.

Принесли заказанное профессором шампанское — ледяное, в затуманившейся от холода бутылке. Хлопнула пробка. Пенистая жидкость с шипением наполнила фужеры.

— Итак, за что?

Если бы она первая задала этот вопрос — он не нашелся бы, что сказать. Ведь тогда надо было ответить и на другой. Итак, зачем они здесь — он и она? Из любви к «Антигоне», которую не смотрят? Немолодой женатый (все еще) профессор в обществе молоденькой и привлекательной женщины, за столиком бара, с фужерами шампанского в руках.

Она приподняла фужер.

— Юлиан Петрович, я честно вам признаюсь, что не умею говорить тостов. Вернее, я могла бы сказать что-нибудь насчет здоровья или «за встречу»… ну, что-нибудь банальное. Но это ведь не то, правда? Бывают необязательные вещи… Или я что-то не то говорю?

Она смолкла и посмотрела на профессора — опять как бы снизу вверх. Как будто опасалась, что говорит слишком долго. Шампанское исходило пузырьками в ее фужере. Он сказал, что слушает. Она продолжала:

— Но одну вещь я хотела бы все же сказать, Юлиан Петрович… если вы позволите. О вас и о… — она запнулась, — о нас. Ваших учениках. Мы ведь, честно, полюбили ваши лекции и ваш предмет. Это правда. И не только… — она опять запнулась. — И знаете, Юлиан Петрович, однажды кое-кому показалось… будто что-то не то. Извините меня, ради Бога. Может быть мне не стоит говорить?

Он покачал головой.

— Все в порядке. Говорите.

— Так вот, мы почувствовали — что-то произошло. Вам было тяжело читать лекцию. И вы знаете, я теперь с вами, и вы такой спокойный, и все равно мне кажется: что-то тяжелое осталось… Словом, я вот что хотела сказать: чтобы все это осталось в прошлом. А впереди — только хорошее. И я верю, что все изменится к лучшему. За это и выпьем. Давайте?

Он без улыбки кивнул головой.

— Принимается.

Он еще не знал точно, хорошо это или плохо — что она напомнила ему о самой неудачной его лекции и о том, что тогда лежало у него на душе. Виктория, понятно, никогда не позволила бы себе такого. Она считала, что человеку лучше зализывать свои рапы в одиночестве. Не надо лезть к нему в душу с пустыми, бесполезными утешениями. Она ненавидела, когда утешали ее. Она запиралась со своими бедами в спальне и огрызалась, если кто-то — муж или сын — пытались окликнуть ее.

Чувство, когда тебя понимают и тебе сочувствуют, было для него новым. С этим новым чувством он большими глотками выпил шампанское, впившееся в его горло ледяными иголочками.

Он отвык и от шампанского — в последние несколько лет отдавал предпочтение крепким напиткам. Так же поступала и Виктория, с презрением отвергавшая сухие и десертные вина. Водка оглушала — и вместе с тем притупляла остроту ощущений, памяти. Отодвигала на время то, что больше всего хотелось забыть. Но она же притупляла и ощущение мира, делала бледными краски.

Теперь он неожиданно ощутил полузабытую прелесть легкого, как сигаретный дым, опьянения. Он ощутил эту изумительную расслабленность, когда мускулы на руках и ногах становятся ватными, а чувства обретают поразительную ясность и подвижность. Стало само по себе разумеющимся, чтобы рядом сидела обаятельная женщина, с мягким овалом лица, пышными каштановыми волосами, тонкой изящной кистью руки, в которой она держала матово поблескивавший фужер. Он обнаружил, что его волнует ее близость, едва уловимый запах духов, длинный разрез платья.

Больше года он не был близок с женщиной. Он поймал себя на неосознанном желании дотронуться до этого тонкого запястья, ощутить мягкую шелковистость кожи.

Она вела себя непринужденно, почти по-детски. Бросила в фужер, который он опять наполнил шампанским, коричневый квадратик горького пражского шоколада. Шоколадинка мгновенно обросла блестящими пузырьками, засеребрилась и медленно всплыла на поверхность. Они оба заинтересованно наблюдали, как ныряет и кувыркается в шампанском коричневый квадратик.

— Шоколадный зверек в шампанском озере, — улыбнулся он. — Ему можно позавидовать.

— Нельзя, — ответила она. — Сейчас его съедят.

— За что теперь? — опять улыбнулся профессор и пустил шоколадного зверька в свой фужер. — Вновь за благополучный исход моего безнадежного дела?

Он опять улыбнулся. Она оставалась серьезной.

— Юлиан Петрович, простите мое любопытство, Бога ради… Если это невозможно, не отвечайте. Просто, я подумала, что мы… я… никогда никто из нас не знает, что человеку можно помочь, и довольно просто. Если у вас что-то плохо, может быть…

Она опять посмотрела на него. И он понял, чего ему не хватало двадцать лет. Взгляда матери, обращенного на беспомощного, маленького своего сына. Если это не очередной обман.

Виктория никогда не пыталась выказывать своего сочувствия кому-то. С презрением называла это: «плакаться в жилетку». Их сына она воспитывала по-своему, по-спартански. Мужчина не должен плакать ни при каких условиях.

Воспитала…

Все его проблемы она считала смешными, надуманными. Вероятнее всего, так и было. Он полагался на ее мнение.

Но вот эта девчушка, младше его в два с лишним раза, внимательно смотрит на него и ждет ответа. И ему, как ни странно, хочется рассказать про свои проблемы, и он не сомневается, что она выслушает его без тени иронии.

Мало-помалу он изложил ей ситуацию с симпозиумом в Салониках, опуская лишь те подробности, которые выставляли бы его в невыгодном свете. Тогда бы он выглядел обиженным, неприкаянным, побежденным Естественно, он ни словом не обмолвился о выборе кандидатов на симпозиум, о его ближайшей конкурентке Нине Денисовой. Ничего — о стечении обстоятельств, которые усугубили тяжесть его поражения. Ни слова — о жене.

Таким образом, вся сложность ситуации заключалась только в сумме, необходимой для поездки. По крайней мере, так она поняла. На всякий случай она уточнила, так ли это. И профессор подтвердил: да, вся проблема в энной сумме долларов.

— Только вы не подумайте, что я прошу у вас взаймы, — сказал профессор. — Ни в коем случае. Даже если бы вы были юной миллионершой.

— Я не миллионерша. И не предлагаю взаймы, — медленно отозвалась она, отрываясь от фужера. — Если бы я была богатой, я и то сомневаюсь, чтобы вы взяли бы у меня в долг. Все-таки я — ваша студентка, а вы — мой профессор… Только я о другом. Нельзя же так, чтобы ваша карьера или что-то другое… я не знаю, как это назвать… зависели от денег… Тысяча двести долларов — это, конечно, сумма. Но неужели, профессор, вы сами должны об этом думать? Ведь такие проблемы как-то решаются, Юлиан Петрович? Нужно только взяться!

Профессор больше не хотел говорить на эту тему. Как раз за эту проблему он не хотел и не мог браться, как было и раньше, что вызывало справедливое негодование Виктории. Тем более он не желал перекладывать свои проблемы на чьи-то плечи.

Поэтому он поспешил изменить тему разговора.

— Это не ваш знакомый, Аня? — он кивнул в сторону двери. — Вон там, за первым столиком.

Она присмотрелась.

— Нет. Почему вы спрашиваете? Что-нибудь не так?

— Все так… Но вот человек за тем столиком как-то странно посмотрел в нашу сторону, когда мы входили. И теперь он несколько раз смотрел сюда.

— Ну, что вы, Юлиан Петрович. Молодой человек приглядывается ко всем девушкам в баре. Естественно, он посмотрел и сюда.

— Н-нет, я не думаю. Он как-то особенно смотрел. И вообще, он и его сосед ведут себя… как хозяева. Может быть, кто-то из них работает здесь? Актером? По крайней мере, этот, помоложе, наверняка, актер. Вам не кажется?

Она покачала головой. Ей не казалось.

Профессор занялся шампанским, а Аня продолжала следить за «актером». Наконец, она подвела итог наблюдениям.

— Сейчас мы узнаем, актер он или не актер, профессор, — проговорила она. — Потому что этот молодой человек, в ярком галстуке, поднялся и идет. По-моему, к нам.

Она не ошиблась.

Глава 12

Поднявшись, молодой человек обнаружил свой рост. Вполне достаточный, чтобы претендовать на приз «мистера красоты». И классический мужской треугольник — широкие плечи, узкие бедра. Хотя в его поведении проглядывало что-то неуверенное, мальчишеское. Тем не менее, он пробирался сквозь тела пьющих, стоявших за стойкой, к ней и профессору. Его движения были довольно раскованными — молодой человек уже был слегка навеселе. Он подошел к их столику и спросил:

— Тысяча извинений. А можно, я тут на секунду приземлюсь?

И, заняв свободное кресло, заговорил:

— Здравствуйте, Юлиан Петрович. Вы меня, наверное, не узнаете?

Он улыбался широкой, американской улыбкой.

Кажется, профессор начинал узнавать его. То есть, его мужской треугольник и классический профиль были неузнаваемы. Но эта обаятельная, мальчишеская улыбка и еще торчащие уши о чем-то профессору напоминали О каких-то грустных обстоятельствах — грустных для молодого человека.

— Кажется, узнаю, — смущенно ответил профессор.

— Еще бы не узнать! — обрадовался молодой человек. — Помните, какую вы мне тогда грандиозную тройку влепили, Юлиан Петрович? Первую тройку в моей биографии, и, наверное, последнюю. Но только не огорчайтесь, Юлиан Петрович, вы не знаете, как я вам благодарен! Можно сказать, что эта тройка определила мою судьбу. Вы не верите? — глаза молодого человека блестели, а улыбался он еще шире. На все тридцать два зуба. — Правда, чистая правда. И сейчас я вам скажу, почему я так благодарен. Но только при условии, если Юлиан Петрович нас познакомит. Можно, Юлиан Петрович?

Наступила неловкая пауза, которую он тут же разрядил.

— Ну вот, я — Игорь. Можно без фамилии?

Ему разрешили. И теперь он ждал ответной реакции. Ждала и Аня, у которой, похоже, перехватило дыхание. Видимо, она гадала, каким образом профессор представит ее. Назовет ли «моя студентка» или «коллега» или…

— Аня, — просто сказал профессор.

Игорь коснулся губами Аниной руки. Профессор, глядя сбоку, отметил изящный изгиб ее кисти и то легкое замешательство, с которым она протягивала руку молодому человеку.

— Неужели я поставил вам тройку? — спросил профессор.

— Тройку, — скорбно подтвердил молодой человек.

— Так сразу? — весело вмешалась в разговор Аня. — Наверное, не знали, как зовут собаку Одиссея?

— Нет, что вы. Про собаку я знал. На нашем курсе все знали про собаку. Но, кроме собаки, там было много всяких греков. И профессор про всех их слышал. Вот вы, например, помните, как Одиссея закадрила какая-то нимфа с необитаемого острова? Семь лет, что ли он у нее просидел… Я бы и года не выдержал, будь она хоть трижды нимфа. Только профессор пожелал знать, как звали эту красотку. А вы знаете, как ее звали?

Ему явно доставляло удовольствие задавать ей вопросы.

— Кажется… знаю. Калипсо?

— Совершенно верно, — улыбнулся Аргус.

— Но это еще не все, — вспоминал Игорь. — У острова было какое-то чудное название. Он мне потом месяц снился, этот остров. Название какое-то нерусское. Помните?

Нет, острова она, к сожалению, не припоминала. Аня развела руками.

— Огигия, — вновь улыбнулся профессор.

— Вот я же вам говорил! — обрадовался молодой человек. — Совершенно варварское название. И за это — тройку…

— Но вы же говорили, что благодарны профессору, — напомнила Аня. — За что же? Благодарите.

— Да-да. Спасибо, профессор. И знаете за что? Кроме тройки, вы сказали мне еще одну вещь. Кажется, не очень приятную, но это я тогда так думал. Вы сказали, что у меня не филологический склад мышления. И что мне стоит подумать о том, чтобы менять профессию. Помните?

— Кажется… довольно туманно, — смутился Аргус. — Боюсь, что… я не одному вам такое говорил. Вы уж простите за откровенность. Может быть, я ошибался.

— Нет-нет, не ошибались, — с жаром заговорил молодой человек. — Я это уже тогда понял. И в отличие от других, стал раздумывать: какой же, в таком случае, у меня склад мышления? Думал-думал и понял: деловой. Я и занялся бизнесом. Начал с того, что загнал медный кабель, нормально загнал. Потом… Ну, это не интересно. Важен результат. А он тот — что теперь я сижу на своем месте.

И он повернулся в кресле, чтобы все полюбовались его идеальной фигурой. И как он сидит на своем месте. Его мальчишеская улыбка подкупала.

— Перед нами, как мы понимаем преуспевающий бизнесмен, — сдержанно улыбнулась Аня. — Причем бизнесмен, интересующийся театром.

— Кто это вам сказал? — Как бы даже обиженно возразил Игорь. — Только делом… ну и, может быть, маленькими радостями жизни.

— Но вы же тут?

— Где? В храме искусства? Тоже по делу. Видите ли, «Поп-театр» знают, о нем говорят, пишут в газетах. Таким надо помогать, если хочешь, чтобы о тебе тоже говорили и писали в газетах.

— Иначе говоря, вы — спонсор? — уточнила Аня.

— Есть еще какое-то слово, — улыбнулся Игорь. — Был там древний грек, который всем помогал. Бывает же: помнил, помнил, и вдруг вылетело из памяти. Эскулап, что ли? Да, профессор?

Похоже, он забавлялся, но его манера не причиняла обиды.

— Меценат. Римлянин.

— Да-да, там же были еще и римляне, — резвился Игорь. — Кое-что помню, Юлиан Петрович, поверьте, хоть и не гуманитарий. Вот и «Антигона», кажется, там присутствовала.

— Мы так хотели посмотреть. И опоздали. Из-за меня, — пожаловалась Аня.

— Не обязательно смотреть. Большинство ходит в театр не для того, чтобы смотреть, а чтобы потом говорить У вас есть шанс поговорить и об «Антигоне» и о «Поп-театре». Только сразу предупреждаю: не со мной. Видите того благообразного джентльмена с короткой стрижкой за моим столиком. Он уже поглядывает в нашу сторону, побаивается чтобы не увели его… мецената. Его меценат — я, как вы уже догадались. Плачу аренду за его мастерскую. Давайте его успокоим, а? А то вот он опять смотрит. Словом, я вас приглашаю за наш столик. А, Юлиан Петрович? Обмоем мою тройку, благодаря которой я стал тем, кто я есть.

Профессор колебался.

— Ну же, — настаивал Игорь. — Не бойтесь моего соседа. Он художник из «Поп-театра», сценограф. Не кусается. Ручной. Не пьет. Я, понимаете ли, потягиваю коньяк, а он — минеральную. Мне скучно в одиночку. Впрочем, для вас главное — искусство, я понимаю. Он вас заговорит, я обещаю.

— Как вы, Аня? — почти сдался профессор.

— Я думаю, что это было бы интересно, — осторожно сказала она.

— Решение принято, — весело констатировал Игорь. — Он подвел новых знакомых к своему столику и всех представил. Художника звали Савелием. Отчества он не назвал, не любил, видимо, когда его называли по отчеству.

— Мои знакомые мечтают побеседовать про театр, — объявил Игорь. — Я организовал им эту возможность. Не возражаешь, Савелий? Установка следующая: они смертельно хотели посмотреть «Антигону», но не смогли. Хотят услышать о ней, о «Поп-театре» и, конечно же, о тебе. Естественно, они много о тебе наслышаны. Но хотят увидеть живьем. Можете начинать интеллектуальный разговор. Но прежде я хотел бы решить один деловой вопрос. Я ведь не театрал, а делец. Дело — прежде всего. Проблему я сформулировал бы так: что будем пить?

Никто не знал.

— Значит, «Наполеон» — заключил меценат. — Тут он настоящий. Не подкрашенный спирт.

— Я не пью, — отозвался Савелий.

— Уже знаем. Тебе — минералка.

— Боюсь, что коньяк после шампанского… — заговорила Аня.

— Ясно. Тогда шампанское. Тоже французское, розовое, у них, кажется, есть. Вам? — он обратился к профессору.

— Тоже шампанское?

— Да, но…

— Оставьте, Юлиан Петрович, — сердечно сказал Игорь, видя как профессор потянулся за бумажником. — Следующий раз угощение за вами. Сегодня — за мной. В благодарность за ваше участие в моей судьбе.

И он быстро направился к стойке будить задремавшего огромного бармена.

Непросто было завязать интеллектуальную беседу, как рекомендовал Игорь. Сначала никто не знал, о чем говорить. Савелий задумчиво, мелкими глотками отпивал минералку.

— Я не подозревала, что вы художник, — начала Аня. — Художники… они, по-моему, все с бородами.

— Это стереотип, — ответил Савелий. — Мы в «Поп-театре» разрушаем стереотипы.

— В духе постмодернизма? — поинтересовался профессор. Он плохо воспринимал авангардное искусство.

— Ваша Антигона, наверное, одета в джинсы и свитер? — предположила Аня.

— В тунику, — ответил художник. — Это и есть разрушение стереотипа. Вы ожидали увидеть джинсовую Антигону из авангардистского театра? Это и есть ваш стереотип. Он заслоняет ваше «я» от искусства. Мы исходим из того, что не искусство идет к человеку, а ваше «я» — к искусству. В итоге вы получаете не то, чего как будто ожидаете, а то, что ждете на самом деле. Но для этого надо разрушить…

— Стереотип, — догадалась Аня.

— Да. В глубине души вам ведь не хотелось, чтобы Антигона бегала по сцене в джинсах. Или, что еще хуже — совсем без всего?

— Нет, — покраснела Аня. — Лучше в тунике.

— Разрушаю очередной стереотип, — вмешался в разговор вернувшийся Игорь. — Розовое шампанское у них — подделка. Но вот «Абрау-Дюрсо» — настоящее. Признайтесь, что в глубине души вы мечтали выпить «Абрау-Дюрсо»?

Они именно об этом мечтали. И через минуту бармен принес две бутылки в ведерке со льдом. «Абрау-Дюрсо» мало чем уступало розовому из Франции, решили они. По крайней мере, развязало языки. Все говорили о «Поп-театре» и об «Антигоне» — даже профессор, который поначалу чувствовал себя несколько скованно. В конце концов заскучал Игорь и запретил всем говорить так долго о театре.

— Не забывайте, что у меня несколько иной склад мышления, — напомнил он.

Тогда Савелий заговорил о живописи — как в ней разрушать стереотипы.

— Лучше бы пригласил к себе в мастерскую и показал, — посоветовал Игорь.

— Безусловно, приглашу, — пообещал Савелий.

— Правильно сделаешь. Я вам советую сходить. Я ничего не понимаю в живописи, но у него там чудно. Полотна с голыми… простите… с обнаженной натурой. А теперь предлагаю покурить. Кто за?

Профессор и Савелий не курили. Оставалась Аня. Она секунду была в замешательстве, не зная, говорить ли о том, что курит. Небольшой жизненный опыт подсказывал ей, что не стоит долго скрывать вещи, о которых рано или поздно станет известно. Поэтому она подняла руку — «за».

Но, едва Игорь извлек пачку сигарет, бармен, казалось бы, мирно дремавший за стойкой, вскинул голову и выразительно посмотрел на них. С человеком таких внушительных размеров спорить не стоило. Это Игорь понял и отнесся к ситуации по-философски.

— Тут курить не принято, — заметил он. — Обычаи следует уважать. Я знаю место, где можно. Тут, в театре, близко. Разрешите, я на минуту уведу даму? — он повернулся к профессору.

Аня попыталась что-то сказать, но Юлиан Петрович опередил ее.

— Конечно, Аня, покурите. Я вас отпускаю. Мы вот с Савелием побеседуем про античную живопись.

Когда она вставала с кресла, длинный разрез на темно-зеленой ткани на миг обнажил великолепную линию бедра. Профессор не мог это не оценить. Но в его впечатлении уже не было чувственности. Ему показалось, что Аня не просто выходит — отодвигается от него. Он с легкой горечью отметил про себя, что в последнее время женщины как будто сговорились — отдаляться от него, едва приблизившись. Мужчины — уводить.

Когда Игорь и Аня приблизились к выходу, он заметил, какая это эффектная пара — он, рослый, с прекрасной фигурой и мальчишеской улыбкой, она — едва достававшая ему до плеча, но стройная и грациозная, что как бы добавляло росту и ей.

Еще он заметил, что при самом выходе, пропуская ее вперед, он, как бы невзначай, приобнял ее за плечи, а она, показалось профессору, как бы прильнула к нему.

Он по ошибке налил в свой фужер французский коньяк из бутылки Игоря и залпом осушил его.

Глава 13

Конечно, она заметила откровенное и немного наивное ухаживание Игоря. Но она была так полна впечатлениями вечера — первого вечера в обществе с ее профессором, — что просто не могла сердиться на Игоря. Кроме того, в молодом человеке было какое-то обаяние, скрадывавшее некоторую развязность манер. Когда он дотронулся до ее плеча, она ощутила легкое возбуждение — вроде того чувства, которое испытывала при встречах с Олегом. И снова, как прежде, была полна иного чувства. Она отстранилась. Хотя всерьез обижаться на Игоря было просто невозможно. Оставалось — с долей кокетства принимать знаки внимания с его стороны.

Он начал с того, что, отыскав укромный уголок среди курящих, усадил Аню в кресло. Придвинул вплотную к нему второе и уселся сам. Вновь извлек пачку сигарет — ту, что вызвала неудовольствие у бармена.

— Вы курите «Данхилл»? Или предпочитаете что-либо другое?

— Предпочитаю другое, — она напряженно вспоминала названия дорогих сигарет в витринах коммерческих магазинов. — Предпочитаю «More».

Он был слегка обескуражен.

— Если бы я знал… Одну секунду, я сбегаю в бар… С ментолом, да?

— Постойте, — она задержала его. — Не нужно. Пусть будет «Данхилл».

Тонкий сигаретный дымок заструился над их головами.

— Аня, я хочу сказать вам одну вещь… Только обещайте, что не будете драться.

Она улыбнулась.

— Если только не очень страшное…

— Не страшное. Хорошее. Я хочу сказать, что восхищаюсь вами.

— Чем я заслужила?

— Вот чем: вы укротили Аргуса! Расскажите, как вам это удалось? Мы все дрожали перед ним, как кролики перед удавом. Даже красивые девушки, вроде вас. Как вы отважились?

В одной руке он держал дымящуюся сигарету. Другая скользнула по краю кресла и легла на ее ладонь. Она не спешила стряхнуть чужую руку. Улыбнулась.

— У нас с Юлианом Петровичем общие интересы.

— Какие? Можно поинтересоваться?

— Не то, о чем вы подумали. Скажем так: мы оба любим театр и…

— …античную литературу? — добавил он, широко улыбаясь.

Ее вдруг осенила блестящая, как ей показалось в ту минуту, мысль. Она сделает то, что не удавалось ее профессору. Рука Игоря довольно беспокойно вела себя на ее ладони. Но она вновь не сбросила ее.

— Профессор — очень занятой человек и не поспевает всюду. Я помогаю ему решать некоторые проблемы. Кстати, у него и сейчас есть довольно серьезное затруднение, и как раз вы могли бы ему помочь. Вы ведь называли себя меценатом? Почему бы вам, в таком случае, не помочь вашему бывшему преподавателю решить один вопрос? Тем более, что вы, я слышала, считаете себя обязанным ему?

Она почувствовала, как он весь напрягся.

— Конкретно?

— Юлиан Петрович приглашен на симпозиум по античной литературе в Грецию. Ему очень нужна эта поездка. Она бы укрепила его научный престиж. Но есть одна трудность…

— Баксы?

— Оргкомитет, как я понимаю, оплачивает только часть расходов. Другую профессор вынужден оплачивать сам.

— Вы предлагаете сделать это мне?

— Почему бы и нет? Вы же богатый человек.

Он выпустил облачко сигаретного дыма, похожее на маленький НЛО.

— Странно, отчего профессор рвется в эту страну. Был я в Греции несколько месяцев назад. Скалы. Козы. Руины. Вино, правда, пил хорошее.

— Не надо так, Игорь, — мягко попросила она. — Вы гораздо тоньше и деликатнее, чем хотите казаться.

В креслах напротив них устроилась курить парочка: он — в костюме цвета кофе с молоком, она — в крохотном лоскутке, означавшем, юбку, вслед за которым начинались ноги — бесконечные, как латиноамериканские реки. Игорь какое-то время завороженно наблюдал за парочкой. Потом повернулся к Ане.

— Да, я деликатный. И вообще хороший во всех отношениях. А вы… От вас голову можно, потерять. У Аргуса великолепный вкус.

Мужчина в кресле напротив принялся измерять ладонью длину бедра своей соседки. Игорь попытался проделать то же самое с Аней, начиная с коленки.

Она резким движением откинула его руку. Поднялась.

Курильщики уставились на них. Игорь вскочил.

— Успокойтесь, Аня, — растерянно забормотал он. — Я нечаянно. Я больше не буду. Извините, ради Бога. У меня это получается машинально. — Он нерешительно коснулся ее руки.

— Сядем.

— Только без рук, — предупредила Аня.

— Хорошо, хорошо. Я же не знал… что у вас с Аргусом так серьезно. Вы бы сразу предупредили. А то — какие-то общие интересы…

Она молчала. Его предположение о серьезных отношениях с профессором не покоробило ее.

— Теперь о вашей просьбе. Мне хотелось бы сделать то, о чем вы просите… для вас. Мы ведь чем-то похожи с вами, правда? Хотя бы тем, что вместе учились у одного профессора. Мы могли бы с вами подружиться. Я это и хотел предложить с самого начала, только форму выбрал неудачную. А вы сразу так резко.

— Сделайте то, о чем я прошу — и мы станем друзьями. Но не в том смысле, который вы, может быть…

— В хорошем, только в хорошем смысле, — казалось, что он говорит вполне искренне. — Не бойтесь, не отобью я вас у вашего профессора. Только… вот одна деталь. Вы не сказали, какая требуется сумма?

Она покачала головой.

— Точно не знаю. Но, по-видимому, сумма серьезная.

— Есть суммы, которые и мне не по плечу. В этом сразу признаюсь. Это одно. Другое: в нашем мире ничего не делается бескорыстно. Поймите меня правильно: я сам заинтересован кое в чем. Некоторые детали я буду обсуждать с профессором. С вами…

Он замялся.

— Можно говорить?

— Я слушаю.

— Вы не могли бы оказать и мне маленькую услугу?

— Какого рода?

— Совсем невинную. Вы не могли бы как-нибудь поужинать со мной в ресторане?

Она сделала вид, что собирается уходить.

— Ну, что вы постойте, я же не договорил. Слушай, Аня, — он перешел на «ты», — если ты думаешь, что у меня недостаток в красивых женщинах, то глубоко заблуждаешься. Тут у меня нет проблем. Но вот, знаешь, хочется иногда провести вечер с такой, как ты. В порядочной компании, понимаешь ли. Просто посидеть, так, как сегодня, поговорить… На любую тему. Даже про театр.

Она задумалась.

— Зачем тебе это?

— Ну, как тебе объяснить, душа требует чего-то такого… Ну поухаживаю я за тобой, комплиментов наговорю — тебя что, убудет от этого? И все… Конечно, — спохватился он, — если тебе самой захочется, я с удовольствием… Все! Молчу, молчу!

— Я могу провести с тобой вечер в ресторане, — сказала она, подумав, — но только при одном условии.

— Говори свое условие.

— Я приду с подругой.

— Прекрасно. Приходи с подругой, можешь еще друга подруги прихватить. Словом, делай, как тебе покажется удобнее. Договорились?

Игорь казался ей вполне безобидным. По крайней мере, она найдет способ, как с ним разделаться. Главное для нее было — выручить профессора. Чтобы не потерять ту тоненькую нить, что едва-едва завязалась между ними. И в любой момент готова была оборваться.

Она представила, как профессор растроганно благодарит ее, целует ей руку… И тут же она сообразила, что такой услуги он от нее не примет, ни при каких условиях. И тоненькая нить между ними порвется.

— Я выслушала твои условия, — сказала она Игорю, — но у меня есть свои.

— Говори.

— Юлиану Петровичу надо помочь, но инициатива должна исходить от тебя. Понял? Потом, помни, что во многих вопросах он очень щепетилен. Подумай сам, как деликатнее ему предложить. Не вздумай рассказывать о нашем разговоре.

Он кивнул.

— Понимаю. Постараюсь сделать, как надо. Ну, что, покурили? Как тебе «Данхилл»?

— Так, ничего.

— Правда? А меня, знаешь, иногда тянет на «Приму». Я студентом только ее и курил.

Парочка напротив принялась целоваться, не обращая ни на кого внимания. Аня поднялась.

— Поговорили. Пойдем.

Глава 14

— Через пять минут антракт, — глянув на часы, объявил Савелий. — И тут станет неуютно. Я уже допил минералку. Советую и вам ставить точку.

— За пять минут я еще успею сделать маленькое деловое предложение. Знаете кому? Вам, Юлиан Петрович. Моему любимому преподавателю, давшему мне путевку в жизнь, — «Наполеон» сделал Игоря чуть развязней.

— Дорогой Юлиан Петрович, я люблю откровенность. Мне необходимо пристроить энную сумму, нажитую, сразу оговорюсь, самым законным путем. Пристроить так, чтобы обо мне продолжали говорить как о… меценате. Скажем, вложить в… духовные ценности. В античную литературу. Вы не подсказали бы, Юлиан Петрович, как это удобнее сделать?

Профессор застыл. Рука, державшая фужер, слегка подрагивала.

— Словом, помогите мне, профессор, — умолял Игорь. — Может быть, вам нужны средства, чтобы издать книгу? Или для организации научной конференции? Для стажировки? Только скажите.

В обычных условиях профессор, возможно, заподозрил бы в этом предложении какой-то подвох. Но не теперь. Мешала ситуация игры, втянувшей в себя Аргуса исподволь. Мешали несколько фужеров шампанского, заставлявшие оценивать события не вполне адекватно. Мешали переживания последних дней. Он заговорил:

— Вы действительно уверены, что вкладывать деньги в… как вы выразились… духовные ценности… выгодно?

— За него не беспокойтесь. Он свою выгоду не пропустит, — вмешался Савелий.

Игорь усмехнулся:

— Правильно. Не упущу. Так что ж тут плохого? Все верно, Юлиан Петрович, насчет выгоды, хотя есть нюансы. Скажем, издавая ваш научный труд, вы ведь не забудете поблагодарить своего мецената за содействие? Крупным шрифтом, где-нибудь на титуле? Впрочем, если это покажется вам неудобным… Говорите, Юлиан Петрович!

— Признаюсь, если бы ваша фирма взялась профинансировать одну загранкомандировку… — начал профессор. — Но, боюсь, сумма покажется вам слишком значительной.

— Назовите сумму, Юлиан Петрович. Может быть, мы не испугаемся.

Не без внутреннего трепета профессор назвал сумму. После короткой паузы Игорь рассмеялся.

— Я же говорил, что сумма слишком велика, — с раздражением проговорил профессор.

— Нет, что вы, я совсем не о том, Юлиан Петрович. Это у меня нервное. Словом фирма может себе это позволить. Детали мы обговорим потом.

В это время на бар накатилась волна посетителей — тех счастливчиков, которые увидели первое действие «Антигоны». Четверо, сидевших за первым столиком, поднялись.

Профессор в это время переживал нечто вроде филологической эйфории. Как никогда, он осознал, что, кроме рока, в драме человеческой жизни действует еще и фортуна — значительно реже, но действует. Проигравшим жизненный поединок она может улыбнуться — подарить утешение. Полчаса назад он переживал очередную утрату — девушку, скрасившую его грустный, одинокий вечер, увлек другой. Он умел переживать и не такие потери. Свою потерю он осознал окончательно, когда увидел их, возвращающихся, — довольных друг другом, сияющих. Тогда он понял, что между ним и нею достигнуто полное взаимопонимание. Что ж, пусть. Хорошо, что это случилось теперь, когда игра не зашла слишком далеко.

Греция, которую он все же увидит, была его утешительным призом в проигранном соревновании. Возбужденный этим маленьким событием, он позабыв даже о том, что Аня, пусть даже и увлекшаяся молодым привлекательным человеком, все же — его спутница. Он не догадался взять ее под руку, когда они выходили из театра, и это сделал за него Игорь. Он не заметил, каким жалким стало на мгновение ее лицо, не поймал брошенного ею укоризненного взгляда. Он рассеянно записал номер телефона Савелия, оставил ему свой, принял визитную карточку Игоря. Савелий повторил свое приглашение в мастерскую и назвал дату, время и адрес, которые профессор машинально перенес в блокнот. Все его мысли занимала будущая поездка. Вновь и вновь он, удивительно не похожий на самого себя, задавал вопросы Игорю. А тот отвечал, снисходительно улыбаясь и прижимая к себе локоть Ани, так, что она наконец отобрала свою руку. Но профессор не заметил и этих превращений.

— Заключительная стадия театрального вечера, — объявил Игорь, которого трудно было чем-нибудь выбить из колеи. — Сейчас я всех развожу по домам. В своей скромной «тойоте».

— Я пойду пешком, — заявил Савелий, впавший в какое-то мрачное настроение. — Так я жду вас, профессор. Вместе с вашей знакомой.

— Конечно, конечно, — рассеянно ответил Аргус.

— Неужели вы сядете за руль, Игорь? — поинтересовалась Аня. Она выглядела совершенно растерянной. — После коньяка? Может быть, мы сами доберемся?

— Кто вам сказал, что я сяду за руль? — засмеялся Игорь.

За рулем «тойоты» дремал хмурый шофер. Игорь усадил профессора на переднее сиденье. Сам уселся сзади с молчаливой Аней. Она выглядела хмурой и раздраженной, и это настолько бросалось в глаза, что Игорь не осмелился повторить ни одного, даже самого невинного приема, из тех, к которым он пробовал прибегнуть в «Поп-театре». Разговор в салоне ограничился выяснением, кто где живет.

Первой привезли Аню. Она подала сидящим руку — профессор машинально ее пожал, Игорь приник губами. Захлопнув дверь «тойоты», Аня бросилась к подъезду, как будто за ней гнались. Это странное поведение не ускользнуло даже от внимания профессора, который озадаченно смотрел ей вслед, выходя из филологического ступора. Игорь только усмехнулся и покачал головой.

Глава 15

В подъезде она остановилась и попыталась взять себя в руки. Да, вечер кончился не так удачно, как начинался. Получалось, что она своими же руками подготовила себе ловушку. Пропади пропадом, эта страна, куда она отправила своего профессора! Ей был нестерпимо думать и о том, что профессор никогда не узнает, кому он обязан счастливым поворотом фортуны. Больше всего ее мучило чувство унижения, охватившее ее в тот момент, когда Аргус начал откровенно игнорировать спутницу. Ане хотелось плакать. Но плакать она привыкла у себя дома. Мысль о том, что могло произойти в квартире в ее отсутствие, отвлекла Аню от горя. Лифт блуждал между этажами, и она бегом взлетела на свою площадку.

Первым ее чувством было облегчение: мебель цела, телевизор, богемское стекло, посуда — все цело. Однако, внимательно присмотревшись, Аня обнаружила изменения в обстановке.

По предметам можно было восстановить события, происходившие в квартире после ее ухода. Вот пепельница с множеством раздавленных «бычков», — разборка происходила тут, в довольно нервной обстановке, но окончилась, по-видимому, трубкой мира.

Потом молодожены перебрались на кухню, где закрепили успех в переговорах. Аня обнаружила, что из бара исчезла бутылка ее любимого «Токая». Исследовав пустые бокалы на столе, она безошибочно уловила неповторимый букет.

Но самое неприятное открытие ждало в спальне. Ее постель выглядела всклокоченной, как будто тут происходил бой быков. Откинув одеяло, Аня по некоторым характерным признакам безошибочно определила, что в ее постели занимались любовью. Таким образом, согласие между ее бывшим мужем и его настоящей женой было безусловно достигнуто. Но это служило сомнительным утешением.

Разъяренная, как тигрица, она сорвала телефонную трубку и быстро накрутила номер. Отозвался томный, сонный голос Светланы.

— Аня, это ты?…

— Так! Предупреждаю один раз: если вы еще хоть когда-нибудь устроите в квартире подобное свинство… Если ваша нога еще хоть когда-нибудь переступит этот порог…

— Аня, прости пожалуйста, мы не хотели. Так получилось… Мы постараемся компенсировать…

— Забери себе свою компенсацию и избавь меня от этого слабоумного, который был прежде моим мужем. Предупреди его, что его пьяная рожа больше не появится в моей квартире. Иначе ему будет больнее, чем сегодня.

Светка обиделась:

— Ты что, с цепи сорвалась? Я ведь прощения попросила… Если у тебя неприятности в личной жизни, не вымещай это на мне. В конце концов, если мы подружимся, — голос ее стал вкрадчивым, — я тебе такого мэна обеспечу…

Аня бросила трубку. Кинулась на оскверненное ложе и зарыдала. Сволочи все, думала она. Жалела, что не врезала сильнее этому подонку в пах. Если бы врезала как следует, не до постельных подвигов ему было бы…

Даже обожаемый профессор получил свою порцию ее мысленных упреков. Подумаешь, Салоники, сквозь слезы думала она. Обрадовался, как ребенок, и забыл про все на свете. Забыл, что рядом женщина, которая…

Аня любила иногда вот так поплакать, но обычно это тянулось у нее недолго. Всхлипнув последний раз, она глубоко вздохнула и пошла посмотреть на себя в зеркало. Вид был не из лучших: косметика поплыла разноцветными подтеками, веки припухли. Хороша, ничего не скажешь…

Аня смыла косметику, перестелила постель. Пустив горячую воду в ванну, плеснула под струю немного хвойного экстракта. Из ванной тотчас же поплыл запах соснового леса.

Она медленно сбросила с себя одежду и, грустно улыбнувшись, глянула в зеркало на свою поникшую фигуру. Казалось, прошедший вечер измучил ее, выжал, как из лимона, все жизненные соки.

Аня собиралась, перешагнув через край ванны, ступить в изумрудное хвойное море. В этот момент раздался телефонный звонок.

— Слушаю, — крайне нелюбезно сказала она в телефонную трубку. В мыслях она приготовила на редкость язвительную фразу, которой собиралась огорошить жену своего бывшего мужа. Если, конечно, звонила она.

Это была не она. Трубка несколько секунд молчала. Кто-то переваривал ее резкость и, возможно, собирался положить трубку.

Наконец, она услышала голос Юлиана Петровича.

— Извините, Аня, — говорил этот голос. — Надеюсь, что я вас не разбудил.

Ей хотелось плакать и смеяться одновременно.

— Нет, профессор, — ответила она, — еще нет.

— Я вернулся домой, — продолжал говорить ее профессор, — и некоторое время вспоминал сегодняшний вечер. И обнаружил, как я глупо вел себя, особенно вторую половину. Просто по-хамски по отношению к вам.

— Нет, — говорила она, — нет, нет…

— По крайней мере, я это чувствую и мучаюсь. Простите меня. Я исправлюсь Кроме того, за мной долг…

— Нет…

— Вы не забыли о приглашении удивительного человека? Савелия? Его мастерская, судя по всему, представляет что-то необыкновенное.

Она молчала. Ждала продолжения.

— Может быть, — профессор заговорил необыкновенно мягко, — нам следует взять с собой того обаятельного молодого человека? Моего мецената? Поймите, Аня, я хочу, чтобы вам не довелось скучать.

— Нет, — вырвалось у Анн, — пожалуйста, не приглашайте Игоря.

— Не надо? Хорошо, будь по-вашему, — в его голосе появилась какая-то новая интонация. — Время вы помните? Давайте сделаем так: за сорок пять минут я буду ждать у вашего подъезда на своей машине. Договорились?

— Да, Юлиан Петрович, — сказала она.

— Вот и хорошо. Ну, а как вам сегодняшний вечер?

Она не готова была говорить. Боялась, что сорвется и наговорит глупостей. Эмоции переполняли ее — она была на грани стресса. Вдруг ей захотелось созорничать.

— Масса впечатлений, дорогой профессор, — сказала она с оттенком кокетства. — Хорошо бы обо всем поговорить, но… Видите ли, я наполнила ванну и стою перед телефоном… без всего. Очень холодно, Юлиан Петрович. Можно, я нырну в теплую воду?

Глава 16

В мастерской у Савелия обнаружилась неожиданная вещь — художник больше всего любил изображать зажженную, мягко теплящуюся свечу. Ее пламя на полотнах выхватывало из темноты различные предметы — кувшин, старинный комод, чучело фазана с растрепанными перьями. В свете, льющемся из тщательно выписанных медных канделябров, возникали обнаженные тела — мужчин и женщин, чья кожа отливала разнообразными оттенками желтого цвета — бронзовым, золотистым, восковым, шафранным. Тела были одинокими, распростертыми на невидимых ложах, парящими в темном пространстве, — и сплетенными с другими телами, в причудливых позах, фиксирующих экстаз, самозабытье финального мгновения любви. Казалось, что свечи, изображенные на картинах, отбрасывают свой свет по всей мастерской, в реальности освещенной обыкновенной электрической лампочкой без плафона на сто ватт. Если бы не эти странные картины со свечами, причудливыми предметами и обнаженными фигурами, не эскизы декораций к поставленным и несуществующим спектаклям, мастерская поразила бы своим беспорядком, неухоженностью. Чайник со сломанной и перевязанной посередине ручкой, стулья с шатающимися ножками и спинками, продавленный диванчик — все это говорило о том, как мало придает значение хозяин обычным вещам.

На лице Савелия в этот вечер, казалось, также лежал отблеск золотистого света, струившегося с полотен. Он мало говорил, больше показывал. Открыв дверцу обшарпанной тумбочки, место которой было скорее в студенческом общежитии, он извлек оттуда начатую бутылку «Каберне», которую держал там, по-видимому, для гостей. Аргус не стал пить, сославшись на то, что за рулем. Аня тоже отказалась. Хозяин с видимым облегчением предложил им кофе, который сам сварил на электроплитке.

Кофе, вопреки ожиданиям, оказался вкусным, ароматным. Аня отпила большой, обжигающий глоток. Ей показалось, что мастерская Савелия — это в миниатюре тот странный мир, в котором она живет с того памятного вечера в «Поп-театре». Следующий день, проведенный в беготне, — занятия, магазин, вечерние курсы английского, встреча с подругой — был наполнен воспоминаниями, переполнявших ее мысли. С Мариной Аня поделилась только частью их, оставив себе самые потаенные, интимные. Впрочем, Марину интересовали преимущественноконкретные вещи. Например, во что Аня все-таки была одета. Узнав о темно-зеленом платье, Марина досадливо поморщилась:

— Надо было все же послушаться меня. В Париже последний писк — темно-серое. Чем серее, чем незаметнее — тем лучше. Мишель две недели назад из Парижа, все описал.

— Имел там дела с темно-серыми дамами? — съязвила Аня.

— С кем он только не имеет дел? — вздохнула Марина. — И кто бы мог подумать? Лысый, с животиком… Пора искать замену. У тебя, случайно, нет никого на примете? Ты знаешь мои требования и вкус.

Аня сразу подумала про Игоря: вот выход из затруднительного положения. Она бегло набросала портрет кандидата. Марина мгновенно заинтересовалась им. В пользу кандидата говорило и его занятия бизнесом, и подкупающее простодушие, про которые Аня упомянула.

— Идем в ресторан, — решительно сказала Марина. — Пусть приглашает.

— Только надо будет все деликатно обставить, — предупредила Аня. — Чтобы он не догадался, что я его передаю тебе. Скажем, ты его у меня отобьешь…

Готовясь к визиту в мастерскую Савелия, Аня, перебирая гардероб, опять остановилась на темно-зеленом платье. Может быть, потому что он гармонировал с цветом «девятки» профессора, которая вскоре должна была затормозить у Подъезда?

Она начала свой туалет с крошечного, почти ничего не прикрывавшего бикини салатного цвета — на всякий случай, чтобы выглядеть эффектно в любой обстановке. Не забыла она и о прочих интимных мелочах, готовясь к этому «на всякий случай». Прихватила даже коробочку с таблетками, которыми снабжал Марину Мишель, а она поделилась с подругой. «Никогда не подводили», — уверяла ее Марина.

Теперь, в мастерской Савелия, эти приготовления казались Ане смешными. Вероятнее всего, и в этот, и во все последующие вечера ничего такого не произойдет. Интерес профессора к ней, если он и есть, скорее всего, имел платоническую природу.

И только глядя на полотна, где царил полумрак, золотистый свет и игра обнаженных тел, Аня ощущала слабенький проблеск надежды, согревавший ее.

Профессор был очень предупредителен, почти нежен с ней в этот вечер, наверное, искупая прошлую бестактность. Был момент, когда, говоря о чем-то, он взял в свою руку ее топкое запястье, приподнял, как бы взвешивая, и осторожно отпустил. Она быстро пожала ему руку.

Савелий как бы не замечал того, что происходило между ними. Он рассказывал о том, что «Поп-театр» собирается инсценировать «Рождественские повести» Чарльза Диккенса. Зрителей собирались пригласить в зал с настоящим камином, где будут потрескивать горящие поленья и пахнуть сосновой смолой. Перед каждым из них будет стоять стакан с дымящимся глинтвейном.

— Мы уже поделились нашей идеей с меценатом. Игорю понравилось. Правда, он заметил, что еще лучше было бы — просто глинтвейн у камина, без театра…

— Да просто глинтвейн было бы тоже неплохо, — задумчиво сказала Аня.

Хозяин, как будто испугавшись, что ему придется самому готовить горячий напиток из остатков «Каберне», перевел разговор на другую тему. Он не мог предложить им глинтвейн, но мог занимать разговором, в то время как между ними что-то решалось, — неслышной игрой взглядов, легких прикосновений. Савелий, помалу оживляясь, говорил и говорил о «Поп-театре», пока гости, не сговариваясь, заметили, что уже поздно.

Даже когда их увлек фейерверк движущихся городских огней, Ане продолжали представляться зыбкие язычки пламени на картинах Савелия. Ей хорошо было сидеть рука об руку с профессором и думать о том, как там, в мастерской, загорается на полотне еще одна свеча, озаряя чужую тайну. И она даже не сразу поняла смысл обращенной к ней фразы профессора:

— Аня, у меня дома есть все, что нужно для глинтвейна, — красное вино, корица, гвоздика, сахар. Нет только того, кто бы его приготовил. Вы умеете варить глинтвейн?

Когда она Собралась отвечать, под колеса машины едва не бросилась какая-то бабка, решившая, по-видимому, свести счеты с жизнью. После того, как профессор умудрился объехать старушку и вытер со лба пот, она уже не решалась заговорить. И только проехав с десяток красных и зеленых огней, профессор спросил:

— Так как же, Аня? Вы не ответили.

И она сказала:

— Да, Юлиан Петрович. Конечно, я умею готовить глинтвейн.

Он развернул «девятку» и погнал ее в обратном направлении — к тому месту, где потерявшая ориентацию старушка едва не кинулась к нему под колеса.

Глава 17

Окинув взглядом кабинет, она спросила у профессора, знакомо ли ему чувство возвращения в дом, где уже был когда-то. Он немного подумал и ответил, что это чувство сродни тому, которое французы называют «dejavu» — уже виденное.

Сейчас она, сбросив куртку, разогревала на кухне вино, смешивала специи — и по квартире профессора медленно распространялся душистый, терпкий запах. Он означал, прежде всего, появление в его квартире женщины — первой на протяжении его длившегося год одиночества.

Он спрашивал себя, что знакомого могла увидеть эта молодая женщина в квартире, год обходившейся без женской руки? Вековой слой пыли на полках и стеллажах? Днем, предчувствуя скорое появление женщины, профессор кое-как прошелся пылесосом и тряпкой по наиболее доступным местам. В малодоступных серебрилась тонкая кабинетная пыль. Того же благородного цвета, что и седина на висках у профессора.

— Глинтвейн готов! — крикнула Аня из кухни, а вскоре появились и сама неся на подносе дымящиеся чашки. Он предложил пройти в зал, включить телевизор. Она захотела остаться в кабинете. Он потушил верхний свет, и теперь в кабинете горела маленькая настольная лампа с абажуром, напоминавшим половинку яблока.

Он отпил из чашки горячее вино — и терпкий, неповторимый аромат наполнил его всего, все тело, превратившееся в большой сосуд для поглощения горячего, дымящегося напитка. То же самое, ему показалось, испытывала она, сидевшая рядом, на диванчике с чашкой глинтвейна на коленях. Горячая волна коснулась его мозга, почудился тонкий, как дрожание хрусталя, звон, а рядом зазвучал ее негромкий голос.

— Милый Юлиан Петрович, — говорила она, — я хочу, чтобы вы сразу поняли меня правильно…

Он сидел, откинувшись на спинку дивана, и слушал ее голос, ожидая. Волна блаженства, переполнившая его, поглотит все слова, которые он услышит от нее, смоет горечь, разочарование. Сейчас она скажет о том, что он ей интересен как умный, интересный человек, что она хочет видеть в нем старшего, умудренного опытом друга, советчика, что ей приятно было провести вечер вместе с ним, но…

— Поймите, — продолжала она, — я не собираюсь разрушать вашу семью, ссорить вас с женой, вообще, я ни на что не претендую. Но сейчас я хочу сказать одну вещь: интерес, который у меня к вам, — чисто женский. Вы можете оттолкнуть меня, выгнать из дома, никогда не встречаться со мной. По этим ничего не изменишь. Кто-то будет видеть в вас грозного профессора, Ар… — она запнулась, — для меня же вы — прежде всего — красивый, умный, надежный мужчина…

Он поставил на столик пустую чашку. Принимая вторую из рук Ани, он сжал ее тонкое запястье. Она повернула к нему голову, приблизила лицо — и он склонился над нею.

— Аня, — прошептал он, — Аня…

Больше ему нечего было сказать — она закрыла ему рот горячими, ищущими губами. Затрепетал маленький, жаркий язык, пробираясь в глубь его рта. Они пили друг друга, ощущая терпкий, пьянящий вкус глинтвейна.

Она была у него в руках — тонкая, трепещущая. В то же время он ждал от нее подсказки, продолжения, как это уже было заведено в их затянувшейся игре. Отстранившись, она протянула руки к его галстуку, быстро развязала узел, расстегнула верхнюю пуговку рубашки. На миг приникла губами к шее, впадине между ключицами. Обвела глазами кабинет, показала на диванчик и шепнула:

— Постели.

Она скрылась в ванной и вернулась в тот момент, когда он приготовил ложе, узковатое для того, чтобы спать вдвоем, но пригодное для любви. Ворох одежды, которую она принесла в руках, накрыл его рабочий стол с начатыми рукописями, томом античных фрагментов и немецким словарем. Смуглая змейка промелькнула мимо него и юркнула под одеяло — он успел разглядеть лишь маленькие упругие груди, выделявшиеся белизной на фоне смуглой кожи и пушистый, трогательно маленький треугольник на таком же белом участке.

Освободившись от одежды, он потянулся рукой к выключателю, но маленькая рука перехватила его кисть, и он услышал шепот:

— Не нужно.

Отбросив одеяло, она ждала — изящная, тонкая змейка. Он медлил, стесняясь своего тела, которое рядом с ней казалось ему большим и неуклюжим. Ладони его нерешительно скользнули вдоль ее тела, остановились на небольших упругих холмиках. На миг он закрыл ее глаза своими губами, а отведя их, уловил ее заметный блеск, пробивавшийся сквозь густые ресницы — взгляд пристальный, понимающий.

Змейка ожила — он ощутил на себе ее руки. Она по-прежнему вела его, избавляя от стеснения, комплексов. Быстрые маленькие руки знакомились с его телом, переходя от плеч к животу и ниже. Ведомый ею, он медленно вошел в густое, сладкое марево, заслонившее от него остальной мир; как сквозь пелену до него донесся ее приглушенный вскрик.

Поддерживая друг друга, как двое плывущих, они погружались в новый для обоих мир. Его движения были плавными, осторожными, как будто он боялся причинить ей малейшую боль. Она мягко следовала за ним, хотя его не оставляло чувство, что он, как и прежде, ведом ею. Ничего подобного никогда не происходило с Викторией, которая, считая себя волевой и энергичной женщиной, в любви предоставляла его самому себе, сама же как будто отстранялась.

В этот момент для него все как будто разыгрывалось наново, в первый раз, незнакомое чувство теплоты и переполненности нарастало в нем. Он не успел ощутить пик этой полноты, когда, сквозь свою глухоту, услышал ее вскрик, как бы повторивший первый, такой же негромкий, сдерживаемый. Змейка затрепетала, ресницы плотно закрылись, и на какой-то миг он утратил чувство зависимости от ее заботливого взгляда. Но теплота и сладкая боль, копившиеся в нем, при этом вскрике нашли выход — судорожными пульсирующими толчками выплеснулись наружу.

Несколько минут они лежали в объятиях друг друга, оглушенные тем, что произошло. Наконец, выскользнув из его рук, она села и попросила его передать сигареты. Он наблюдал, как сигарета вздрагивала в ее пальцах. Его левая рука все еще покоилась на ее чуть дрожавшем, влажном животе.

Он потянулся к столику, наполнил глинтвейном из кувшина две чашки и поставил их поверх одеяла.

Глинтвейн еще не остыл — был теплым, как кровь. С каждым глотком в него вливалось это тепло, аромат, а с ними — сила, как будто утекшая из него совсем недавно. Аня неторопливо выпила свою чашку и поставила на пол, перегнувшись через него. Два острых бугорка на мгновение коснулись его груди, вызвав бурную ответную реакцию. Он поймал ее руки, привлек их к своему телу, обратив ее внимание на ожившую в нем мужскую силу. Ему, как мальчишке, хотелось похвалиться этим. Но она вздрогнула и мягко отняла у него свои руки. Провела по его седеющим волосам.

— Не торопись, милый, — были первые ее слова после их близости. — Не теперь. Следующий раз. Я слишком переполнена сегодня.

С некоторой тревогой он следил, как змейка с гладкой матовой кожей выскользнула из-под одеяла и за несколько секунд покрылась чешуей одежды. Суетясь, он неуклюже оделся сам.

— Что-нибудь не так? — спросил он с беспокойством, которое, нарастая, делалось мучительным.

Она поцеловала его в лоб.

— О чем ты? Разве ты сам не чувствуешь? Вышло так, как я даже и не надеялась. Просто сейчас нам надо немножко прийти в себя. Остыть…

Он молчал.

— Как ты не понимаешь, — вздохнула она, я боюсь все испортить…

Он понимал пока лишь одно: она уходила. Она отказалась, когда он предложил ее подвезти:

— Слишком много старушек в городе, которым не терпится попасть под колеса. Кроме того, ты пил глинтвейн…

Профессор усмехнулся. Впрочем, в одном она была права: нехорошо, если их увидят вместе — в подъезде ли, в машине, еще где-нибудь. Пока… Она, как будто угадав его мысли, заметила:

— Я у тебя не спрашивала… Ты заметил? И все же, если можно, — где она? Уехала? Надолго? Правда ли, что… Я опять говорю: я не собираюсь ни у кого тебя отнимать. И все же…

— Слишком долго будет рассказывать. Следующий раз, хорошо? Наверное, тогда у нас будет больше времени?

— Да. Может быть, у меня. Ты придешь?

Да, он придет.

— Позвони мне завтра вечером, и мы обо всем договоримся. Хорошо?

Поцелуй, который, возможно, был слишком мимолетным, после того, что произошло. Во всяком случае, ему так могло показаться. Она исчезла, не оставив после себя ничего, что могло бы напоминать о ее пребывании здесь. Только терпкий, пряный запах глинтвейна.

Глава 18

Ане никогда бы в голову не пришло вести дневник, она не очень любила возвращаться к событиям прошедшего дня, особенно если они были сопряжены с отрицательными эмоциями. Лишь иногда она позволяла себе десять-пятнадцать минут раздумья перед сном, за стаканом пива или сухого вина, или с сигаретой. В особых случаях, когда день обрушивал на нее грандиозное событие, неважно, хорошее или плохое, она старалась как можно скорее добраться до постели и заснуть — уйти в сон, как будто провалиться в черную дыру.

Но у нее была маленькая слабость: по утрам она любила полчасика понежиться в постели, подумать о вчерашнем дне… Ее блаженство в эти минуты было бы совершенным, если бы кто-нибудь сильный и заботливый приносил бы ей и ставил у изголовья чашку с горячим и крепчайшим кофе. В это утро она сладко потянулась и подумала про кофе и про того, который мог бы ей принести его. «Когда-нибудь принесет», — лениво решила она и стала вспоминать вчерашний вечер. Его события прокручивались в ее воображении, как кадры видеофильма — яркие, красочные фрагменты.

Картины в мастерской Савелия — свечи, отбрасывавшие светлые блики на обнаженные тела. Задумчивое, отрешенное лицо хозяина мастерской. Калейдоскоп ночных огней. И — крупным планом — то, что произошло у профессора. Что она предчувствовала и чему суждено было свершиться.

Глаза профессора, впервые увиденные ею не за стеклами необыкновенных очков, а вблизи. Добрые, умные, но говорящие о беззащитности, непрактичности человека. Правда, в них не было и тени той безвольности, апатичности, которые она наблюдала у Олега.

Она успела рассмотреть своего второго мужчину — украдкой, когда он сбрасывал с себя одежду. Оценила его худощавость, отсутствие старческой дряблости, белизну кожи. Ее любопытные, быстрые руки исследовали самые интимные места партнера — как было удержаться? Она угадала и его состояние — некоторую неуверенность в себе, закомплексованность, которую постаралась спять так, как это умеют делать женщины. Впрочем, в интимной жизни у нее было немного преимущества над ним, тем более опыта. Только — женская интуиция, которая позволяет не делать крупных ошибок.

Она мягко, ненавязчиво руководила им — но не могла забывать и о себе, остро переживая каждое новое ощущение. С ним было не так, как с бывшим мужем, — тот начинал любовную борьбу грубовато, бесцеремонно, зная ее способность возбуждаться от первого прикосновения, интимного жеста — и она быстро, иногда совершенно неожиданно охладевала.

Вчера было иначе. Он был нежен и деликатен, даже слишком деликатен. Тем разительнее была перемена в ее состоянии, когда он вошел в нее. Она вскрикнула — и от неожиданности, и от сладкой боли — негромко, из привычки сдерживать себя.

Новые ощущения — его деликатность, ее забота о мужчине, которому она хотела принести наслаждение — совершенно вытеснили из-за ее сознания страх оказаться униженной. Взрыв собственных чувств грянул совершенно неожиданно для нее самой — в глубине ее тела мгновенно завязался и распустил лепестки горячий бутон. Острое наслаждение, испытанное ею, было коротко, как ожог. Она вскрикнула — вновь не очень громко. Позже, когда ее тело, непроизвольно вздрагивая, пыталось вернуть остатки таявшего наслаждения, она могла лишь пожалеть о том, что все длилось так мало. Это была, пожалуй, первая ее близость с мужчиной, не оставившая ни тени стыда или разочарования.

Но после…

Все могло бы повториться, и повторилось бы, не сделай он торопливого движения — в точности повторившего один из обычных приемов Олега. Она испытала — не само унижение — но боязнь его. Она панически боялась продолжения, боялась, что именно этим фатальным для нее чувством завершится ее первая ночь, проведенная с любимым человеком. Это была одна из причин, по которой она столь поспешно ретировалась. Кроме того, ей хотелось подольше оставаться для профессора неразгаданной, боялась, что ночь, проведенная вместе, слишком далеко продвинет их отношения — туда, где, она знала, часто и довольно быстро, нарастает охлаждение.

Обозвав себя в мыслях сентиментальной дурочкой, Аня все же не спешила выбираться из-под одеяла. Подумывала даже о том, чтобы пропустить первую пару. Но зазвонивший телефон как катапультой выбросил ее из постели. Это не мог быть он. Она просила профессора позвонить вечером. И все же…

Это был не он. Она узнала голос своего нового знакомого — покровителя профессоров и художников.

— Как мы выполняем взятые обязательства? — весело спросил Игорь, поздоровавшись.

— Обязательства есть обязательства, — ответила она без особого воодушевления.

— Я свое слово держу, — продолжал Игорь. — Профессор поедет в Грецию. Увидит горы и коз… Неужели он думает, что там козы не такие, как у нас? Почему бы ему не выбрать, скажем, Египет — там пирамиды. И крокодилы. Послушай, Ань, хочешь, я тебя свожу в Египет?

— По-моему, мы договаривались не о Египте, — напомнила Аня. — Речь шла о ресторане. И о моей подруге.

— Да-да, о ресторане и подруге… Кстати, как подруга? Она уже знает?

— Она в восторге. Сгорает от нетерпения познакомиться.

— Да? — с недоверием протянул Игорь. — Откуда же она…

— Я ей все про тебя рассказала. Какой ты богатый и щедрый.

— Ладно. Пусть не сгорает. Все это очень быстро сбудется. Завтра. Идет?

— Так скоро? — удивилась она.

— Можно подумать, я вас приглашаю не в ресторан, а на субботник.

— Нет, но нужно ведь приготовиться. И потом…

— Слушай, откладывать нет смысла, я уже столик заказал. Но… конечно, если ты передумала, пожалуйста. Но тогда…

Она поняла, что «тогда».

— Нет-нет, я не передумала. Завтра так завтра.

В конце концов, будет даже лучше, если она пригласит профессора к себе не завтра, а послезавтра. В субботу. Будет больше времени. Не нужно будет думать о завтрашних занятиях… Ей представилось, что Игорь каким-то образом может прочесть ее мысли, проследить ее воспоминания о том, что произошло вчера, и она невольно засмеялась, представив его изумление. Он, на том конце провода, по-своему оценил ее смешок — в свою пользу. Все мужчины самонадеянны, он не исключение, решила она. Поэтому не случится ничего страшного, если он переживет маленькое разочарование. От этой мысли ей стало еще веселее и, положив трубку, она решила вставать.

Впереди ждал день — еще более насыщенный суетой и заботами, чем все предыдущие. Тот жесткий распорядок, по которому она заставляла себя жить со времени развода, был настолько плотным, что любое отступление от него нарушало весь последующий ритм. Университет, вечерние курсы английского, перепечатка чужих рукописей, иногда театр или кино, иногда встреча с подругой — за эти пределы Аня почти никогда не выходила. Вчера она позволила себе послабление — да еще какое! За это предстояло расплачиваться — той двойной энергией, с которой Аня предалась обычным занятиям. По крайней мере, теперь в ее жизни появилась какая-то цель — еще неоформленная, неопределенная. Если бы Ане предложили изложить словами тот смысл, который обрели в ее глазах повседневные занятия, она высказалась бы так: чтобы быть на уровне со своим профессором. Не ровней, не опережать его — этого мужчины не любят — по каким-то образом соответствовать. По интеллекту, утонченности. Опережать — лишь в тех вещах, в которых женщина обязана быть первой.

Так или иначе, день принес массу забот, старых и новых. Они обрушились на ее плечи, как камнепад. Лишь вечером, сбросив часть этой тяжести, она могла приготовить себе чай с лимоном и капелькой душистого рома. Удобно устроившись в кресле, перекинув ноги через подлокотник, она ждала. И телефон не замедлил разразиться звонком. Возможно, он трезвонил и в ее отсутствие. Теперь звонила Марина.

Аня немедленно сообщила ей о приглашении Игоря. Марина была в восторге.

— Послушай, это класс! Как раз то, чего не хватало. Мишель меня уже достал… Слушай, а куда он нас поведет?

— В какую-то «Медузу». Слышала?

— Не была, но слышала. Говорят, там великолепные рыбные блюда. И вообще все, что из моря. Сколько раз хотела там побывать, полакомиться какой-нибудь лососиной, но этот Мишель… Он терпеть не может рыбы, и меня туда не ведет. Эгоист.

— Там подают только рыбу? — с сомнением спросила Аня.

— Не обязательно. Могут угостить морским пауком или каракатицей, морской капустой или каким-нибудь глубоководным страшилищем. Все зависит от кошелька твоего миллионера И от его вкуса, конечно. Но тебе, в конце-то концов, что за дело? Можешь не есть. Тебе ведь главное — отбыть номер, сплавить куда-нибудь своего ухажера…

— Так-то оно так…

Аня не договорила. Все-таки она могла рассчитывать на сытный ужин — не каждый день ее приглашает в ресторан миллионер. Морские пауки и капуста в ее расчет не входили. В конце концов, вкусная еда — единственная выгода, которую она могла извлечь для себя из этого мероприятия. Все остальное, по замыслу, должно достаться подруге — если она еще соизволит это «остальное» принять.

— Что касается меня, — продолжала Марина, — я готова ко всему. Мишель приучил меня пожирать всякие гадости. Как-то накормил жабьими лапками — нахватался во Франции. И что ты думаешь — ела! Похоже на курятину. Кормит всякой дрянью, еще и дорогой до сумасшествия, — пожаловалась она. — Иногда так хочется просто кусок хорошо прожаренного мяса. Он запрещает: говорит во Франции все перешли на диетические блюда. Сыр, жабы, зелень и все такое. Сам ешь свою травку и жаб, говорю я… в мыслях, конечно. Лягушатник несчастный…

— Почему ты его зовешь «лягушатником» и Мишелем? — поинтересовалась Аня. — Он что, действительно, имеет какое-то отношение к Франции?

Аня знала, что никакого, но ей хотелось повернуть разговор на другую тему.

— О чем ты? Я же тебе рассказывала… Он из Тульской губернии. Мотается только по загранкомандировкам. Ладно, хватит о нем. Похоже, мой роман с ним дошел до последней страницы. Лучше скажи, во что ты завтра собираешься одеться?

Аня постаралась побыстрее довести до конца обсуждение вечернего туалета, тем более, что свой выбор она всегда совершала в последнюю минуту. Она чувствовала, как к ней тщетно пытается дозвониться ее профессор, но не может прорваться сквозь заслон коротких гудков. Распрощаться с Мариной ей удалось минут через двадцать. И тотчас же раздался новый звонок. Опять не он! Говорила Светка. Не говорила, а просто ворковала в трубку.

— Анечка, надеюсь, ты больше на нас не сердишься? Ты же женщина, должна понимать…

— Я все понимаю, — сдержанно отвечала Аня.

— Нет, ты правда не сердишься? Мы ведь могли бы даже дружить…

— Вот этого не надо… Я согласна дружить, только на расстоянии.

— Вот, ты опять… Я тебя понимаю, Анечка, я виновата перед тобой. Ты не можешь мне простить, что я отобрала у тебя такого мужчину…

— Слушай, — резко сказала Аня, — забирай его себе навсегда, своего драгоценного Олега, и больше не звони сюда, хорошо?

— А ты… не будешь пытаться… вернуть его назад?

— Не буду, — пообещала Аня. Ей хотелось смеяться.

— Правда? — обрадовалась Светка. — Вот спасибо! А то я, знаешь, немножко тебя побаиваюсь. Все-таки вы столько времени прожили вместе. И, потом, Олег — такой мужчина! Ты знаешь, он мне признался, что только со мной в постели понял, что такое любить… Ой, извини, пожалуйста, я, наверное, не то говорю… Я ведь тебя понимаю, я тоже пережила полосу одиночества… Но, ты знаешь, у меня имеется для тебя подходящий вариант. Если мы, конечно, сможем все-таки подружиться…

Светку прорвало. Аня постаралась сдержать себя.

— Извини, пожалуйста, — вставила она, когда Светка приостановилась, чтобы перевести дыхание, — мы обсудим это в следующий раз. А сейчас мне должен позвонить любовник.

И она положила трубку. И вовремя. Следующий звонок был его.

— К тебе непросто дозвониться. Я думал, что-нибудь стряслось с телефоном.

В голосе слышалась какая-то внутренняя напряженность.

— Телефон в порядке, — сказала она. — Много звонков. Но больше всего мне хотелось слышать тебя.

— Правда? — он как будто сомневался.

Она не стала убеждать его, что это правда. В конце концов, она не может все время вести его за собой и постоянно клясться в любви. Она ждала продолжения.

— Мы увидимся завтра? — спросил он с тем же оттенком неуверенности. — По-моему, мы так договаривались.

— Завтра не получится, — ответила она. У меня… Словом, на завтрашний вечер у меня запланировано мероприятие.

Конечно же, она ни словом не обмолвится про Игоря и ужин в «Медузе». Профессор не должен об этом ничего знать — пока. Равно, как и об условиях его командировки в Грецию. Она все уладит сама.

— Тебя устроит послезавтра вечером? — Она сделала паузу. — Я тебя приглашаю.

— Хорошо, — согласился он. — Мы… есть какой-нибудь повод? Я имею в виду: день рождения или какая-нибудь дата?

— Дата, — ответила она и засмеялась. — Два дня после того памятного вечера. Отметим?

Теперь засмеялся и он, несколько нервно, по, похоже, с облегчением.

— А сейчас, — заговорила она кокетливо, — вашей студентке, профессор, нужно заниматься. Готовиться к семинарам, в том числе и по античной литературе.

— Похвально, — одобрил профессор. — Кстати, семинары теперь у вас будет вести доцент Денисова…

И, как бы предупреждая ее вопрос, уточнил:

— Ее все же вызвали из стажировки. Стажировку взял я. Мне ведь тоже необходимо подготовиться к симпозиуму.

По голосу профессора Аня поняла, что он переживает это событие как маленькую победу. Она представила, как злится эта самая доцент Денисова. Ну, а то, что она не встретится с Аргусом на семинаре… Все к лучшему. Случай сделал свое дело. Случай же устранил щекотливую ситуацию: она глядя в глаза своему профессору, в присутствии всей группы что-то рассказывает про Сапфо или Анакреонта.

— Так что готовься серьезно, — она почувствовала, что он улыбается. И улыбнулась сама.

— Ты мне поможешь. Послезавтра.

Глава 19

Мрачный водитель «тойоты» невозмутимо вел машину, не обращая внимания на яростную перепалку, разыгравшуюся между пассажира ми сзади. Аня, сидевшая рядом с водителем, испытывала некоторое неудобство. Подумаешь, нашли трагедию. Не очень удачно завершился ресторанный вечер. Даже совсем неудачно. Но стоит ли из-за этого поднимать столько шума? Тем более, кое-что еще возможно поправить.

Но этим, сзади, похоже, доставляло удовольствие обмениваться колкими репликами.

Строго говоря, инициатива в споре принадлежала Марине. Она яростно атаковала оппонента, а Игорь лишь по мере сил, стараясь сохранять приличия, отражал ее язвительные реплики. Впрочем, можно было понять и Марину. Вечер, столь блистательно начинавшийся в «Медузе», завершился самым печальным образом. Этого, по-видимому, никак не могла простить Марина.

— Приводит двух девушек в притон с каким-то рыбьим названием…

— Медуза — не рыба, — слабо возразил Игорь.

— А кто же она, по-твоему? Морская звезда, что ли?

— Ну, не знаю, — Игорь, по-видимому, в зоологии был не сильнее, чем в античной литературе. — Моллюск, может быть…

— Моллюск! Сам ты моллюск!

— Марина, Марина, — одернула подругу Аня.

— Не мешай. Он заслужил. Ты что, — она обращалась к Игорю, — не знал, что ли, какие тут происходят разборки?

— Откуда же мне было знать? Пару раз приходил сюда с… ну неважно, с кем… И все было вроде бы, по уму.

— Марина, ты же сама говорила, что мечтаешь попасть в «Медузу», — напомнила Аня.

— Мало ли что я говорила…

— Аня, ну правда? — Игорь обрадовался поддержке. Он обращался теперь к Ане, как к третейскому судье. — Правда же, все было так хорошо… сначала?

— А чем ты нас кормил? Вспомни, чем ты нас кормил? — не унималась Марина.

— Ну, не скажи, осетрина, вроде, была совсем неплохая.

Ане стало жаль Игоря.

— Да, осетрина была неплохая, — подтвердила она, как будто ей доводилось есть осетрину каждый день, и она могла сравнивать.

— А эти ужасные водоросли? Зачем ты их заказывал?

— Ты же сама захотела зелени! Я же не виноват… Японцы их обожают…

— Вот и води в ресторан японок, — Марина попыталась надуться.

— Вот тебе и на! Аня, скажи ты ей, чтобы она не обижалась…

— Не обижайся, — сказала Аня. — По-моему, все получилось неплохо. Даже эта разборка… Иногда полезно испытать острые ощущения… А главное, что все благополучно кончилось. А как начиналось!.. Про это я вообще молчу.

Да, все начиналось просто прекрасно. Зал напоминал не то ресторан на борту роскошного теплохода, не то знаменитый одесский «Гамбринус». Официанты все были одеты в полосатые тельняшки и брюки клеш. Метрдотель важно восседал на возвышении в стеклянной будке, имитировавшей капитанский мостик. Старый седой еврей, наигрывавший на скрипке, был почти точной копией обезьяноподобного Сашки из того же «Гамбринуса».

Но всего великолепнее был огромный аквариум — во всю стену, где плавали чудовищных размеров рыбы — пучеглазые, разнообразные по форме — плоские, жгутоподобные, круглые, как мяч. Вода в аквариуме была чудесного бирюзового цвета, зеленые и голубые водоросли извивались в нем, как женские волосы.

Марина и Игорь поначалу держались как-то скованно, что было несвойственно им обоим. Они в этот момент напоминали двух боксеров в первом раунде схватки — присматривались друг к другу с опаской и уважением, не решаясь начать схватку. Аня постаралась усадить их рядом, так, чтобы они время от времени соприкасались плечами, локтями — и преуспела в этом. Сама она села напротив, решив на протяжении вечера следить за их отношениями, разыгрывая роль хора в древнегреческой трагедии — советчика и комментатора.

Толстый официант, напоминавший свирепым выражением лица пирата — не хватало только черной повязки на глазу, — подал меню. У дам запестрело в глазах от знакомых и незнакомых наименований рыб и прочей океанской живности. Аню одолевал соблазн отведать как можно больше блюд. Марина же отнеслась к меню деловито и системно. Она сразу же отвергла моллюсков — двустворчатых, брюхоногих и головоногих, и прочих, как она выразилась, «морских гадов». Исключение было сделано разве что для омаров.

Игорь предложил суп из морских гребешков — он как-то пробовал и ему понравилось.

— Под твою ответственность, — заявила Марина. Похоже, из двух «боксеров» она первая пришла в себя и определила свой стиль. Игорь казался слегка растерянным и нерешительным.

— Ну, а как насчет маринованной осетрины? — спросил он.

Маринованная осетрина возражений не вызвала. Игорь тут же предложил заказать по двойной порции.

— Ты что, миллионер? — спросила Марина, которую обуял дух противоречия.

— Да, миллионер, — скромно подтвердил он.

— Станешь нищим, — мрачно пророчествовала Марина.

Аня не одобряла реакции подруги. В конце концов, миллионер имеет право сам распоряжаться своими средствами. Кроме того, она хотела осетрины, и побольше. Ее удивляло и то, что Марина так беспокоится о чужих деньгах — это не было ее привычкой. И вообще, она вела себя довольно странно, не так, как обычно.

Она вдруг заявила, что ей хочется зелени, какой-нибудь травки. Не иначе, ее охватила ностальгия по Мишелю. Игорь заглянул в меню и обнаружил, что с зеленью дело как раз обстоят туговато — там значилась тривиальная ламинария и еще какая-то экзотическая водоросль из Японского моря, безумно дорогая Марина решительно отказалась от ламинарии, напомнившей ей голодные студенческие времена. Пришлось Игорю заказывать водоросли.

Конфликт возобновился при обсуждении горячего блюда. Аню заинтриговали названия неизвестных ей рыб — как будто из справочника по ихтиологии: «Макрурус под горчичным соусом», «Мероу с яблоками и хреном», «Нототения по-микронезийски». Игорь предложил палтуса, запеченного в грибном соусе. Марина отвергла все варианты.

— Зачем рисковать? — заметила она Ане. — Кто знает, какое чудовище нам принесут? Вдруг какого-нибудь морского дракона с яблоками и хреном? А палтуса я могу и у себя дома поесть.

Аня с беспокойством слушала спор. Между этими двумя происходило нечто непонятное. Марина выглядела необычно агрессивной. Она как будто стремилась закрепить свое верховенство в отношениях с Игорем. Он как будто уступал ей, но неохотно и вяло.

Впрочем, в этой ситуации имелось и свое преимущество — для нее. Про нее как будто на время забыли. Она не обижалась. Ей гораздо сложнее было бы действовать по заготовленному сценарию: Игорь ухаживает за ней, Марина его «отбивает». Положа руку на сердце, она не могла бы с уверенностью утверждать, что все получилось бы так гладко. Кроме того, не очень приятно выполнять роль дамы, у которой отбивают ухажера. Это унижало. Теперешняя ее позиция казалась более выгодной: стороннего нейтрального наблюдателя. В довершение ко всему, Ане просто хотелось есть. В предвкушении сытного ужина в ресторане она отказалась сегодня от обеда.

Было и еще одно обстоятельство, вызывавшее у нее беспокойство: публика в ресторане. Вернее, не вся публика, а джентльмены, сидящие за столиками на противоположных концах зала. Казалось бы, эти атлетического сложения мужчины в великолепных черных смокингах вели себя как нельзя лучше: негромко разговаривали, мало пили. Но каким-то чутьем, никогда не обманывавшим ее, Аня определила опасность, агрессию, исходящую от них. Столики казались противоположными полюсами, между которыми образовалось невидимое поле напряженности и вражды. Аня решила не выпускать эти две странные компании из поля зрения.

Но сделать это оказалось довольно затруднительно — одновременно с принятой на себя миссией древнегреческого хора.

Тем временем спорящие пришли к согласию — выбрали угря в пиве. У Ани угри ассоциировались со змеями, но она не стала возражать, во избежание нового конфликта. Впрочем, они тут же нашли новую тему для спора, обсуждая спиртные напитки. Игорь объявил, что в «Медузе» принято пить чистый, неразбавленный ром.

— Вот и пей его сам, — живо отреагировала Марина. — Мы же все-таки не пираты, а дамы.

— Любовницы пиратов тоже пьют неразбавленный ром, — сообщил Игорь. И лицо его приняло испуганное выражение. Он испугался собственной смелости.

— Вот и пей неразбавленный ром со своими любовницами, а я его не пила и никогда пить не буду, — отрезала Марина.

— Марина, нельзя же так… — пыталась одернуть подругу Аня.

— Ничего, Аня, пусть ее. Мне это даже нравится, — и Игорь попытался улыбнуться. — Итак, дамы возражают против рома. Ну, а против белого портвейна они, я думаю, не будут возражать? Французы говорят: «Рыба без вина — яд».

— Смотри, не отравись, — пожелала ему Марина. Но против белого портвейна не возражала. Аня, обожавшая ром, вновь промолчала. Обсуждение меню было, таким образом, закончено. И не успела Марина отпустить еще пару колких реплик в адрес Игоря, а последний — отпарировать их, как официант, напоминавший пирата, принес коктейль, возбуждавший аппетит, и водоросли.

Водоросли были на редкость студенистыми и пресными. Марина тут же высказала эту мысль вслух. Игорь резонно возразил, что она ведь сама пожелала зелени.

— Да, но не той зелени, которой питаются морские короны, — ответила Марина.

Аня не участвовала в споре о водорослях. Ее беспокоили разложенные перед нею столовые приборы: вилки, ножи и иные неизвестные предметы, разнообразные по форме, размерам и предназначению. Как использовать большинство из них, она не знала. Пришлось прибегнуть к испытанному приему — наблюдать, как пользуются столовыми приборами люди, сидевшие за соседними столиками. Однако посетители, заметив ее взгляд, расценили это по-своему. Они мгновенно оценили ее фигуру и волосы. Один респектабельный джентльмен уже пробирался к ней — перед этим он бросал на Аню красноречивые взгляды и прислушивался к разговорам за их столом. Шел джентльмен не очень ровной поступью и, очевидно, неважно ориентировался в происходящем. Потому что, обращаясь к Ане, назвал ее «Мариной» и сказал, что Марина — замечательное имя, «напоминающее о м-море».

Аня тут же резко ответила, что ее зовут не Марина, а Пелагея, что она только два дня назад приехала из деревни, и что она вообще «не такая».

Джентльмен, выслушав эту отповедь, галантно поклонился и той же неровной походкой ретировался к своему столику. Марину и Игоря развеселило это происшествие, и они похвалили Аню.

Тем временем на столе появились белый портвейн, ром для Игоря и осетрина. Последняя была просто изумительна — и по золотистому цвету, напоминавшему нежные поросячьи ушки, и по величине порций. Аня, кажется, за всю жизнь не съела столько осетрины, сколько лежало перед нею на тарелке. Хорош был и суп с морскими гребешками. Аня даже с испугом подумала о том, что в животе не останется места для угря в пиве. От волнения выпила полный бокал белого портвейна.

Марина, с аппетитом съев полную тарелку супа, высказала и его адрес несколько критических замечаний. После чего они с Игорем неожиданно завели оживленный спор о сексе. Им необходимо было выяснить, кто больше получает удовольствия от любви — мужчина или женщина. Оба приводили безумные аргументы. Марина была оживлена, даже раскраснелась — Аня определенно ее не узнавала. Игорь отвечал с привычной для него беззаботностью, хотя, на этот раз, ему, по-видимому, было трудно сохранять этот состояние. Ане не удавалось вставить в диалог ни одной реплики, но она не очень переживала по этому поводу, а, покончив с супом из гребешков, с вожделением подбиралась к осетрине, забыв следить за подозрительными компаниями.

В этот момент все и началось. Послышались частые хлопки, как будто откупоривали дюжину бутылок шампанского — одну за другой. Оглянувшись на зал, Аня обнаружила, что за столиком сидят одни они — все остальные быстро попадали на пол. Стрельба, надо полагать, из оружия с глушителями, велась между двумя полярными столиками. Чья-то белоснежная сорочка уже оросилась яркой, как брусничный сок, кровью. Пули щелкали, отскакивая от стен, несколько попало в аквариум, но тот, очевидно, был сооружен из непробиваемого стекла и — выстоял.

В следующие несколько секунд Игорь, лучше разбиравшийся в такого рода событиях, проявил чудеса находчивости и мужества. Схватив каждую из спутниц за руку, он уложил их на пол. Потом, посреди непрерывных хлопков, суеты и визга, заставил их на четвереньках пробраться к выходу.

В результате этого перемещения вечерние туалеты обеих дам пришли в плачевное состояние. Это было первое, о чем вспомнила Марина, когда все трое уже сидели в «тойоте» и отходили от пережитого шока.

Она так долго и громко сетовала по поводу испорченного платья, что Игорь не выдержал и торжественно пообещал каждой из них подарить ко дню рождения по новому вечернему туалету — «последний писк», «от самого Кардена». Марина на этом не успокоилась — просто поменяла тему разговора.

После обсуждения водорослей, моллюсков и медуз, Марина заявила, что голодна. В этом Аня была вполне солидарна с нею. Она горько сожалела об оставшемся в «Медузе» угре в пиве и особенно — об омарах, которых она не только никогда не пробовала, но даже туманно представляла, как они собственно, выглядят. Впрочем, у нее имелось одно утешение.

Дело в том, что когда Игорь проявлял чудеса мужества, Аня проявила расчетливость. В тот момент, когда Игорь боролся с Мариной, пытаясь заставить ее опуститься на пол, Аня быстро собрала всю лежавшую на тарелках осетрину, завернула в салфетку и сунула в сумку. Туда же она поместила почти полную бутылку рома. Теперь она нерешительно сообщила об этом спутникам.

— Аня, ты гений! — восторженно завопил Игорь. Ему, наверное, тоже было жаль осетрины. — Есть шанс продолжить пирушку! Только вот где бы это сделать? К сожалению, моя квартира… у меня… словом, у меня нет возможности пригласить вас к себе… Конечно, можно было бы поехать в «Охотники на привале»…

— Хватит на сегодня рыболовов и охотников! — резко запротестовала Марина. — К себе я тоже не могу пригласить. Аня, знаешь мои квартирные условия.

Аня все знала. Ей ничего не оставалось, как предложить:

— Едем ко мне.

Предложение было принято. По дороге к Ане Марина успела выговорить Игорю за то, что, ретируясь из «Медузы», он оставил на столике большую пачку купюр.

— Но, Марина, моя репутация… Должен же я был расплатиться?

— За что платить? За то, что в этой проклятой «Медузе» меня едва не превратили в дуршлаг?

— Послушай, Маринка, почему ты так заботишься о моем кошельке? Ты ведь недавно заявляла, что никогда не стала бы моей любовницей? — урезонивал ее Игорь.

Марина что-то пробурчала в ответ, но больше не стала пререкаться. Аня в глубине души была солидарна с Игорем. Конечно, ее подруге стоило бы вести себя в этот вечер не столь вызывающе.

Глава 20

Осетрина была хороша, оказывается, не только с белым портвейном, но и с ромом. Даже Марина оценила это. Она выглядела уже не такой агрессивной по отношению к Игорю. По крайней мере, оба мирно сидели на софе и внимательно рассматривали альбом с репродукциями Иеронимуса Босха. Теперь Аня могла безбоязненно оставить их на несколько минут, что бы управиться на кухне. Время от времени она прибегала к ним, боясь, что разгорелся новый конфликт, но все выглядело благополучно. В последний раз она отметила, что расстояние между ними стало минимальным, а альбом с Босхом лежит в стороне. Более того, ей показалось, что они как будто отшатнулись друг от друга в тот момент, когда она входила. Но это могло оказаться ошибкой.

Бутерброды с осетриной выглядели чрезвычайно аппетитно. Душистый ром был разлит по рюмкам. Игорь приготовился говорить речь. Как всегда в таких случаях, зазвонил телефон.

Аня подбежала к аппарату. Звонил профессор.

— Захотелось поговорить, — сказал он, будто оправдываясь.

— Очень хорошо, что захотел. Всегда так делай. Звони в любое время дня и ночи.

— Договор в силе? Мы завтра встречаемся?

— Конечно.

Она спросила о его докладе. Профессор не удержался и стал рассказывать. Ему, очевидно, доставляло удовольствие говорить на эту тему. Аня слушала и немножко нервничала. Главным образом, ее беспокоили бутерброды с осетриной. Она ведь заметила, выходя, какие алчные взоры бросают на них Марина и Игорь. Кроме того, ей не хотелось, чтобы Игорь догадался, кто звонит. Профессор увлекся.

— Аня, мы начинаем! — послышался голос Игоря.

— У тебя кто-то есть? — спросил профессор после неловкой паузы.

— Гости, — коротко ответила она. — Тебе завтра все расскажу. Договор в силе. До свидания.

— Спокойной ночи, — произнес он каким-то странным голосом.

«Неужели он меня ревнует?» — мелькнула у нее мысль. Но долго размышлять над этим у нее не было времени — ждала компания, бутерброды и ром.

Осетрина действительно была восхитительна. Аня непростительно увлеклась ею так, что вскоре даже застыдилась. Но, глянув на своих соседей, она обнаружила, что они не обращают на нее почти никакого внимания, а тихонечко о чем-то шушукаются. Вообще отношения между этими двумя переживали какую-то странную метаморфозу. Кончилось тем, что Марина нарочито громко стала говорить о живописи Босха, а Игорь уныло внимал ей. Разговор о живописи неожиданно завершился тем, что Марина заявила:

— Я хочу кофе. Аня готовит его лучше всех. Ань, может, побалуешь нас сегодня?

— Да, да, — встрепенулся Игорь, — я тоже хочу кофе. Сделай, Ань, а?

— Только готовь его своим способом. Не торопись, — предупредила Марина. И, обернувшись к Игорю, пояснила:

— Она минут сорок над ним колдует.

При этом она так выразительно посмотрела на подругу, что ошибиться в ее просьбе было невозможно. Они слишком хорошо знали друг друга и могли передавать информацию при помощи взгляда, жестов. В этой ситуации Аня могла с уверенностью знать, чего именно хочет подруга.

Она прихватила с собой учебник английского:

— Буду повторять, пока варится кофе, — пояснила она.

После чего включила музыку.

— Это для того, чтобы вам не было скучно без меня.

«Мы постараемся не скучать», — говорил красноречивый, немного виноватый взгляд Марины. Ее красивые зеленые глаза с длиннющими ресницами подернулись мечтательной поволокой.

На кухне Аня взялась за английский. Она и не думала молоть кофейные зерна: напиток она успеет приготовить за десять минут. Она старательно штудировала главу «Герундий», но через некоторое время обнаружила, что возникла некая помеха. Странные, характерные звуки доносились из ее спальни, перекрывая даже довольно громкую магнитофонную музыку.

«Вот что случается, когда слишком долго споришь с кем-нибудь», — подумала Аня, вздохнула и поплотнее закрыла дверь в кухню. При этом ей послышалось нечто подобное на стон. В таких условиях Герундий усваивался не лучшим образом. А через несколько минут произошло непредвиденное: звонок в дверь. Аня вздрогнула, на мгновение застыла — и двинулась к двери.

— Аня, ради Бога, не открывай! — послышался из ее спальни умоляющий голос Марины.

Звонили почти беспрерывно, долгими трелями. Аня осторожно подкралась к двери и заглянула в глазок. Звонивший имел характерные приметы: животик, лысину, усы. Ошибиться было невозможно.

В спальне не было света. Было слышно, как кто-то торопливо одевался.

— Марина, это Мишель, — быстро шепнула Аня.

— Какой еще Мишель? — она услышала удивленный голос Игоря.

— Аня, не вздумай открывать! Ты его не знаешь, он бешеный, — взмолилась Марина.

Звонки не прекращались. Но к Ане уже вернулось самообладание.

— Открывать надо. Он мог увидеть свет. И вообще, он уже явно что-то заподозрил. Не хватало, чтобы он устроил здесь засаду. Продержит нас всю ночь.

— А что ему сказать?

— Неважно. Слушайте. Ты, Игорь, готовься подыграть, если понадобится. Ты, — она обратилась к подруге, — не вздумай высовываться.

Она быстро прошла в прихожую, замаскировала плащ и туфли Марины. Одежду Игоря оставила висеть на месте. Подошла к двери и как можно спокойнее спросила:

— Кто там?

— Ты прекрасно знаешь, кто, — послышался голос Мишеля. — Не разыгрывай, пожалуйста, комедию. Открывай, поговорим.

— Чему я обязана столь поздним визитом? — по-светски спросила Аня. — Ты, случаем, не перепутал квартиры — мою и Марины?

— Марины нет дома, — сказал он. — Я хочу выяснить, где она. Открывай.

— Ты что-то грозный, — кокетливо сказала она. — Я боюсь открывать.

— Открывай, не то я действительно стану грозным, — в его голосе послышался металл. Аня знала, что, вопреки своей добродушной внешности, Мишель мог быть страшным. Она открыла.

— Марины нет дома, — сообщил он, ввалившись в прихожую. — Она вчера говорила, что пойдет на курсы английского. Я съездил туда. Ее там нет. Ты, кстати, тоже не на курсах?

— Я обязана давать тебе отчет? У меня есть причина. Я сегодня пропустила.

Он тяжело дышал.

— Я обзвонил все места, где она могла быть. Нигде нет. Звонил и сюда — трубку не поднимали.

«Это когда мы были в «Медузе», — чуть было не сказала она и прикусила язык.

— Тогда я приехал сюда. Где Марина?

Она пожала плечами.

— Не знаю. Она передо мной не отчитывается.

— Почему ты сразу не открывала? — он обвел подозрительным взглядом прихожую. — У тебя кто-то есть!

— Совершенно верно. У меня любовник. Ты звонил в самую интересную минуту, — кокетливо добавила она.

— Интересно… — протянул он. — Ну-ка, предъяви мне своего любовника.

— Ты не находишь… — она задохнулась от возмущения. Но в это время из спальни появился Игорь. Он был полуодет, волосы всклокочены. Мишель окинул его взглядом, оценивая рост, бицепсы.

— В чем дело? — любезно спросил Игорь. Он легко свыкся с предложенной ролью. Настолько легко, что позволил себе обнять Аню за плечи.

— Ты нас не собираешься знакомить? — смиренно спросил Мишель. Похоже, он начинал чувствовать себя не в своей тарелке.

— Я думаю, это будет лишнее, — ледяным тоном произнесла Аня.

— Ну, ладно, как хочешь. В таком случае я просто приношу свои извинения. Не буду мешать.

Попятившись к двери, он выскользнул из квартиры. Аня щелкнула замком, с облегчением вздохнула и убрала руку Игоря со своего плеча. Из спальни выглянула Марина. Аня отметила легкий беспорядок в одежде подруги.

— Ушел? — спросила она жалобно.

— Занятный тип, — проговорил Игорь. — С фонарем под правым глазом он выглядел бы еще интереснее… Это что, твоя пассия?

— Потом, потом, Игорек, я все тебе расскажу. Сейчас я хочу кофе. Ты приготовила?

— Сейчас приготовлю. Десять минут. Как раз хватит, чтобы вы немножко прибрали у меня в спальне. По-моему, там легкий беспорядок, — заметила Аня, мельком заглянув в спальню.

Марина порозовела.

— Да-да, мы уберем. Правда, Игорек?

Трудно было поверить, что несколько часов назад они так яростно спорили, и она готова была испепелить взглядом этого самого «Игорька». По-видимому, в отсутствие Ани он нашел некий веский аргумент — и выиграл спор. Но Марина, судя по всему, не была этим огорчена. Она, потупив глазки, пила кофе и щебетала на парижскую тему. Как будто только вчера прилетела из Франции. Но Аня знала, что Париж Марина знает лишь по рассказам Мишеля. Тема казалась опасной, и Аня поспешила перевести разговор в иное русло. Вообще, вечеринку пора было прекращать. Аня устала от всех происходивших метаморфоз и мечтала провалиться в сон. Раза два она украдкой зевнула. Игорь прекрасно понял намек. Он произнес прощальную речь и двинулся к двери, ведя Марину под руку.

— Обожди минутку, — сказала Марина и, вырвавшись от него, зашептала Ане на ухо. — Аня, миленькая, ты нас извини… Мы там тебе кое-что поломали…

— Не магнитофон, надеюсь?

— Не магнитофон. Софу немножко поломали. Ножку. Игорь потом починит, он обещал.

— Ты хочешь сказать, что вы будете назначать тут друг другу свидания?

— Ну, Аня, ну, перестань… — она горячо зашептала ей на ухо. Он такой… Ну, понимаешь, я просто ошалела… Я тебе потом все расскажу…

Аня знала в подруге эту жилку, толкавшую ее на авантюры, порою довольно рискованные, но на этот раз Марина говорила слишком серьезно. Игорь тоже был не такой, как всегда — смущенно переминался у дверей.

— Можно считать, что я выполнила свои обязательства? — улыбнулась ему Аня.

— Пожалуй, — несколько смущенно согласился Игорь. И тут же спохватился. — Но я буду очень рад, если ты будешь составлять нам компанию. Уже не ради обязательств.

— Посмотрим.

В глубине души она не могла не признаться себе, что Игорь интересен ей во многих отношениях. Во всяком случае с ним не было скучно. И можно было чувствовать себя женщиной, о Которой заботятся и чьи капризы с готовностью исполняются.

Глава 21

Странное это было чувство — похожего он не испытывал лет тридцать. В чем-то оно напоминало ощущение студента, идущего на экзамен и выучившего один билет из тридцати. Вот-вот его незнание будет изобличено, и его с позором выставят из аудитории, а надежда на то, что все каким-то образом обойдется, выглядит все более жалкой и призрачной. В конце концов ему начинает казаться, что экзаменатор, едва глянув на его лицо, уже обо всем догадался и смотрит с какой-то брезгливой жалостью. Эта унизительная жалость просматривается и во взглядах однокурсников — все обо всем знают.

Второй день профессор искал и не мог найти определения тому, что происходило между ним и студенткой с каштановыми волосами. Банальный роман между преподавателем и молоденькой ученицей? Такое происходило довольно часто, об этом судачили вполголоса, часто со снисходительным смешком. Он знал случаи, когда бойкие студентки умудрялись женить на себе почтенных профессоров, и, надо отметить, такие браки редко бывали счастливыми. Очевидно, профессор в пижаме и тапочках у себя дома — не совсем такой, каким он видится с кафедры, во всеоружии своего красноречия.

Как бы то ни было, его «я» отказывалось применить к себе эти расхожие, тривиальные ситуации. Все выглядело куда сложнее. Не укладывалась в схему та почти материнская заботливость, с которой она вела его. И ее необычное поведение в последние минуты встречи. Может быть, она почувствовала внезапное разочарование в нем? Может быть, ему действительно чего-то не хватает в общении с женщинами, о чем так откровенно заявила Виктория? А эта молоденькая студентка, обнаружив то же самое, не решается высказать это вслух? Нет, он боялся даже думать об этом.

За порогом университета он пережил чувство неподготовившегося студента, о чьей беде все знают и смотрят — одни с насмешкой, другие — с жалостью. Могло ли быть, что его странный роман уже обсуждался в университете? Он боялся даже не столько разговоров, сколько расхожих, банальных оценок. И еще — недоговоренности, любопытства, с которыми, как ему казалось, на него поглядывали все — от гардеробщицы, принявшей его куртку, до коллег по кафедре.

Доцент Денисова, подошедшая к нему, также вела себя как-то по-новому — сухо поздоровалась, спросила про группы, где ей пришлось-таки вести семинарские занятия. При этом она смотрела куда-то в сторону и не проявляла никаких признаков легкого кокетства, игривости, которые были неизменной частью отношений между ней и профессором.

— Умные, обаятельные молодые люди, — дал оценку профессор своим студентам. — Приятно работать с такой молодежью. Сам как будто молодеешь.

— В самом деле? — сухо переспросила Денисова, и в ее легкой усмешке профессору почудился какой-то намек. Ему не приходило в голову, что холодность Нины Денисовой можно объяснить как-то иначе. Например, досадой от той неполной победы над старым профессором, который в силу каких-то непостижимых обстоятельств все же поедет в Салоники. Или просто недовольством из-за того, что приходится возиться со студентами вместо того, чтобы спокойно готовить доклад.

По тому неприступному выражению лица, с каким Денисова отправилась в аудиторию, Юлиан Петрович понял, что сегодня студентам вряд ли поздоровится. И даже пожалел их.

Ему же, одолеваемому как внутренними сомнениями, так и чужими взглядами, в которых чудились намек и недоговоренность, предстояло дожить до вечера, который мог многое прояснить. В субботу не обязательно было засиживаться на кафедре допоздна, и всю вторую половину дня он мог уделить приготовлениям.

Они начались с того, что профессор долго выбирал цветы, не зная, на чем остановиться. Молодая улыбающаяся цветочница, напомнившая профессору Элизу Дулитл из «Пигмалиона», с интересом следила за ним. Наконец, она не выдержала и предложила ему помощь.

— Кому вы собираетесь поднести цветы? Жене?

Профессор покачал головой.

— Дочери?

Профессор усмехнулся и снова качнул головой.

— А, понимаю, — с таинственным видом улыбнулась цветочница. — Мне кажется, я знаю то, что вам нужно.

Она предложила ему розу, с большим нераспустившимся бутоном на длиннейшем черенке. Профессор не мог не оценить вкус и сообразительность девицы, которую он мысленно сравнивал с Элизой Дулитл.

— Спасибо вам, — сердечно поблагодарил он.

— Пожалуйста, Юлиан Петрович. Пусть принесет счастье.

Профессор с крайним удивлением воззрился на нее.

— Вы меня знаете?

— Как же мне не знать нашего профессора античной литературы?

Кажется, и он припоминал это молодое, смеющееся лицо.

— Но, позвольте, вас ведь, наверное, распределили…

— В колледж, Юлиан Петрович. Но, посудите сами; здесь я за день зарабатываю больше, чем за месяц в колледже…

Он слегка нахмурился.

— Но все равно, я так вам благодарна, Юлиан Петрович, — поспешно говорила его бывшая студентка. — И, представьте, я все-все помню — и про Сапфо, и про Менандра, и «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…» Я думаю, мне это когда-нибудь пригодится — когда настанут лучшие времена.

«Когда же они настанут — лучшие времена для всех нас?» — подумал профессор, прощаясь с цветочницей.

Глава 22

— Входи.

Ее позабавила и одновременно растрогала та неуверенность, с которой Аргус осматривался в ее квартирке. Когда-то она представляла себе его появление здесь, и это выглядело иначе: в ее мечтах он входил сюда как сильный, волевой, многоопытный человек. Но и его мягкость, некоторая растерянность были приятны ей. Она вживалась в роль хозяйки дома. И готова была, как и прежде, вести его.

— Ты как будто боишься нападения? — весело спросила она. — Ничего не бойся. Как-нибудь отобьемся.

— Кажется, вчера тут были гости?

Она смутилась. Вернувшись с занятий, она три часа подряд уничтожала все следы вчерашнего вторжения. Особенно долго пришлось повозиться со сломанной софой, на которой сейчас сидел профессор. Кажется, она надежно прикрепила ножку. И все-таки…

Она постаралась ответить как можно непринужденнее:

— Были гости. Подруга со своим… приятелем. Посидели. Кстати, кое-что осталось Хочешь попробовать осетринки?

Когда-нибудь она все-таки ему расскажет, и они вместе посмеются над бурными событиями вчерашнего вечера. Не сегодня. Интуиция подсказывала ей, что это следует сделать попозже.

Кое в чем сегодняшний вечер был повторением вчерашнего. Тот же столик, накрытый на две персоны. Остатки осетрины, не потерявшей своей аппетитности. Тот же альбом с репродукциями Иеронимуса Босха, который она подсунула профессору, в то время как запекала на кухне горячие бутерброды с помидорами и сыром. Вместо вчерашнего рома на столике красовалась бутылка принесенного профессором «Атреуса».

Он откупорил коньяк и наполнил на треть два бокала. Аромат, распространившийся в воздухе, напоминал о величии благородной старости. Столь же благородным казался Ане, украдкой поглядывавшей на профессора, его профиль — массивная, посеребренная сединой голова. Но глаза…

Сбоку, незащищенные стеклами, они выглядели усталыми. Он не спешил пить. Ждал. Она села рядом, дотронулась рукой до его плеча. Осторожно сняла пушинку.

— Профессор опять загрустил, — сказала она. — Опять проблемы с Грецией?

— С Грецией все прекрасно, — отозвался он. — Как нельзя лучше.

— Рада за тебя. Главное, что в Греции все есть. В том числе виноградная лоза и женщины…

Дождавшись, пока на его губах промелькнет слабая улыбка, она продолжила:

— … которых воспевал Анакреонт. Еще говорят, что у гречанок идеальные носы и великолепная кожа. Как ты? Не изменишь мне с какой-нибудь гречанкой? Или со многими?

— Думается, нет. Боюсь, что для гречанок с нежной кожей я недостаточно молод…

— Недостаточно молод? Не сказала бы. По крайней мере, в тот вечер ты был так настойчив…

Слабая улыбка испарилась с его губ.

— Нет, правда? Ты считаешь, что я был груб с тобой? Или…

Она удивилась:

— О чем ты?

— Извини, мне тогда показалось, что… Словом, я попрошу тебя ответить искренне… Обещаешь?

— Хорошо, — растерянно сказала она.

— Если в какой-то момент я был неприятен тебе, лучше сразу скажи. Мне показалось… В тот момент, когда ты собралась уходить…

Она закрыла его рот поцелуем. Она вжималась в его горячие и твердые губы. Она почти физически ощущала, как где-то, внутри него возник тяжелый сгусток недоверия, который мешал ему быть раскованным. Она проникала трепещущим языком внутрь, дальше и дальше, словно пыталась достать и растопить этот неподатливый сгусток. Аня почувствовала, как его мускулы напряглись, ощутила долгое прикосновение рук, проследовавших от затылка, шеи до ягодиц, сомкнувшихся на ее бедрах. В результате она оказалась у него на коленях, обнимая одной рукой его шею.

— Глупый, — оторвавшись от его рта, шепнула она. — Я же тебе тогда говорила, как я была полна тобой… И в первый раз… Неужели ты не почувствовал? Я даже не ожидала, что все так сразу получится. А потом… Просто я была не готова. Ты поймешь это, когда мы станем немного ближе.

— А теперь?

— Что теперь?

— Теперь ты готова?

— Да! — горячо шепнула она. — Только… попрошу тебя: давай не сразу. Мне хочется, чтобы это продлилось подольше.

«Это» — означало сидеть у него на коленях, обвив рукой его шею, трогая его губы своими и заглядывая за стекла его очков, чтобы убедиться, какие большие, усталые и беззащитные его глаза. Кончилось тем, что она сняла его очки и осторожно поцеловала в глаза.

— Ты знаешь, как прозвали тебя студенты? — неожиданно спросила она.

— По-моему, да. Аргус?

Она кивнула.

— Это за то, что профессор зорко наблюдает за тем, что происходит в аудитории, правда? И сразу замечает, если кто-то сражается в морской бой, разговаривает или глядит в окно, считая ворон на деревьях? И все его боятся, тысячеглазого Аргуса…

Она снова легонько коснулась губами его глаз.

— Но однажды одна маленькая студентка не испугалась тысячеглазого Аргуса. И даже влюбилась в него. Она первая прибегала на его лекции, садилась за первый стол, поближе к своему чудовищу. И записывала почти каждое его слово, заглядывала ему в рот и улыбалась ему. А он ее не замечал. Смотрел сквозь нее. Как же так, тысячеглазый Аргус?

Его рука отыскала грудь маленькой студентки — остановилась на твердом бугорке. Его ладонь наполнилась.

— У Аргуса была тысяча глаз, — медленно заговорил он. — И Аргус всегда бодрствовал. Спали одновременно только два его глаза. Боги ему доверили стеречь возлюбленную Зевса, красавицу Ио, превращенную в корову. Но Аргус был уже стар… И заслушался игрой Гермеса на свирели, и его рассказом о любви козлоногого Пана к прекрасной наяде Сиринге. И Аргус уснул и ослеп…

Она соскользнула с его колен.

— Ни разу в жизни не видела живую наяду. Она правда была красавица, эта Сиринга?

— Она была подобна тростнику, в который ее превратили сестры-наяды.

Она провела ладонью по его волосам. И приказала:

— Закрой глаза.

Он послушался. И услышал падение шелестящей ткани. Когда он открыл глаза, ее оранжевый халатик лежал у его ног. На ней не было ничего. Ее тело было топким и гибким. Маленькая смуглая ладонь прикрывала низ живота, но не могла полностью скрыть нежный пушок. Через секунду глаза Аргуса не видели ничего. Он смотрел губами, двигаясь от шеи вниз. Он чувствовал напряженное, извивающееся тело и слышал легкий вздох, когда его губы обняли острый, затвердевший сосок. Он продвигался вниз, прошел впадину пупка и коснулся губами руки, все еще прикрывавшей пушистый треугольник.

Рука шевельнулась, легонько провела по его лицу и, нащупав галстук, принялась развязывать узел.

Они выпрямились. Она, справившись с галстуком, расстегнула несколько пуговичек на его рубашке.

В этот момент раздался звонок в дверь. Длиннющий, настойчивый.

Они застыли. Ее руки — у него на груди, его — на маленьких круглых ягодицах.

Звонок повторился — еще дольше и яростнее. Звонивший, очевидно, знал о присутствии людей в квартире. Вслед за звонком за дверью посыпалась площадная ругань. Аня безошибочно установила принадлежность голоса. Так мог вести себя только Мишель, подогретый спиртным и в том особом состоянии, когда он, по выражению Марины, становился «бешеным». Бешенство человека небольшого роста, с брюшком и лысиной, особенно впечатляет.

Аня простонала. Похоже было, что ее квартира превратилась в проклятое место. Тут ломают мебель, устраивают скандалы, разборки, пытаются изнасиловать хозяйку, вовсю занимаются любовью… А когда она сама хочет провести пару часов с любимым человеком, к ней ломятся с матерной руганью.

Аня почувствовала, как ее всю начинает трясти от холодной ярости. Она посмотрела на профессора.

Юлиан Петрович машинально застегнул верхние пуговички на рубашке, глянул ей в глаза. В эту минуту он весь, казалось, превратился в один безмолвный вопрос.

— Милый, — скороговоркой произнесла она, — не думай ничего плохого. Доверься мне. Произошло дикое недоразумение. Я все улажу.

Она подошла к двери.

— Это когда-нибудь кончится? — ледяным тоном осведомилась она.

— Кончится, кончится, дорогуша, — послышалось из-за двери. И следом полился поток нецензурных выражений. — Я разберусь с вашим притоном.

— Вызвать милицию?

— Я бы тебе посоветовал не рыпаться и дать мне войти. Не советую со мной спорить. Внизу в подъезде дежурят двое моих людей.

Аня поверила. Она знала слабость Мишеля — окружать себя темными людишками.

— Что ты собираешься делать в моей квартире? Устроить погром?

— Это зависит от того, кого я в ней найду.

— Ты найдешь здесь только моего друга…

— Опять? — искренне удивился он. — Того самого? Тогда…

— Ты можешь заткнуться? — зло проговорила она.

— Ах, вот оно что, — сказал он. — Тебе и твоему другу гарантирую безопасность. Если только я не обнаружу здесь еще и… подруги.

Она открыла. Мишель ворвался в прихожую с налитыми кровью глазами.

— В двух словах, — сказал он, по инерции продолжая сквернословить. — Вы меня вчера купили. Сегодня твою подругу видели… знаешь с кем? С тем кадром, что засветился у тебя. Говори быстро, что она тут делала? К кому он приходил — к тебе или к Маринке? Или вы тут… втроем?

— Прекрати, — холодно сказала она, — у меня гость.

— Ах, гость… — осклабился он. — Посмотрим твоего гостя.

Аня попыталась задержать его. Мишель, не обращая на нее внимания, заглянул в комнату. Профессор спокойно сидел на софе и потягивал коньяк.

— Что вам угодно? — осведомился он.

Мишель проигнорировал вопрос и вернулся в прихожую.

— Кто это такой? — вполголоса спросил он. — Ты что, каждый день их меняешь?

Его ярость постепенно улетучивалась. Он выглядел несколько смущенным. Она поняла это и стала разговаривать с ним круче.

— Какое тебе дело? — резко спросила Аня. — Кто тебе дал право вмешиваться в мою личную жизнь?

— Зачем же ты вчера водила меня за нос? С тем мэном?

— Это наш общий знакомый. У меня было к нему дело. И это все.

— Но ты же сказала…

— Так было проще объяснить. Ты был весь дерганый, простых вещей не воспринимал. А сегодня еще хуже.

— Ну, извини…

Она брезгливо осмотрела его.

— Где твоя интеллигентность, лоск? Посмотрела бы на тебя сейчас Марина… Знаешь, кого ты сейчас мне напоминаешь?

— Кого?

— Злого карлика!

Аня знала что говорила. Когда Мишель остывал, ему становилось нестерпимо стыдно. И ему можно было говорить в глаза невозможные вещи.

— Я обязательно про все расскажу Марине. И опишу, как ты себя вел.

Он испугался.

— Не делай этого. Я хороший… если меня не трогать. Я… исправлюсь.

— Твои парни действительно дежурят в моем подъезде?

Он ухмыльнулся.

— А как же?

— Немедленно убери их отсюда. У меня в гостях профессор, светило европейской науки. Я не хочу, чтобы за ним по пятам ходили «хвосты». Сделаешь?

Он колебался.

— Иначе я все расскажу Марине. И еще добавлю, что ты сквернословил и приставал ко мне.

— Ну, что ты, девочка! Ну, хорошо, я их заберу. Но помни, будь умницей. Не дай Бог, я узнаю, что в твоей квартире Маринка с кем-то встречается.

Он ушел. Аня вздохнула и вернулась в комнату. Профессор наполнял бокалы коньяком. Его рука слегка подрагивала.

— Я ни о чем не спрашиваю, — наконец сказал он. — Но, может быть, ты посвятишь меня в свои дела?

— Это длинная и запутанная история, — ответила она. — Мне неприятно о ней говорить. Кроме того, тут замешана моя подруга, и мне не хотелось бы выдавать ее секреты. Давай так: потом, если она позволит… И я все тебе объясню. Тут есть несколько забавных вещей. Мы будем смеяться. Хорошо?

Он не очень настроен был смеяться и все же сказал после паузы:

— Хорошо.

— Нет, но все же мне кажется, что ты на меня сердишься. Думаешь про меня плохо. Ответь, ты не сердишься? Правда?

— Не сержусь.

— Тогда поцелуй меня.

Он потянулся к ней. Она, с замиранием сердца ожидала, что вот-вот зазвонит телефон. И он зазвонил. Она обреченно вздохнула.

— Следующий раз, милый, я отключу все звонки. Пусть хоть голову сломят о дверь. Извини. Наверное, это подруга.

Это была подруга.

— Анька, я тебе сообщу потрясную новость. За нами следят!

— За кем «за вами»?

— Я разве тебе не говорила? Мы встретились с Игорем. Он водил меня… ну, не важно куда. Главное: при выходе замечаю знакомую образину. Мишель как-то уже нанимал этого придурка. Сволочь ужасная: за сто долларов зарежет. Он садится в машину и тянется за нами: куда мы, туда и он. Наконец, мы решили разделиться. Придурок последовал за Игорем, не иначе, выяснять координаты. Анька, я боюсь! Звоню из автомата. Что посоветуешь?

— Домой не возвращайся. Мишель тебя разыскивает. Был здесь. Застал меня с… ну, словом, у меня был гость. Был злой, как черт, еле-еле отошел.

— Ой, Ань, что же делать? Домой я не вернусь: он меня сразу найдет.

Аня вздохнула.

— Что ж, приезжай. Заночуешь у меня.

— А ты уверена…

— Уверена. Я с ним круто поговорила, и он обещал не надоедать мне. Ты далеко?

— Не очень. Через полчаса могу быть у тебя.

Аня вздохнула.

— Ну, выезжай…

— А что, у тебя… кто-то есть? Я, может быть, помешаю? — сообразила Марина. — Тогда я…

— Ничего, жду. Все нормально. Жду.

Повесив трубку, она с виноватым выражением лица повернулась к нему.

— Понимаешь, дорогой… Ты все слышал. Подруга в трудном положении. Я потом тебе все подробно расскажу. Словом, через полчаса она будет тут.

— Да, я слышал. И это значит, что мне пора убираться?

— Ну, что ты, милый. Оставайся. Я могу тебя с ней познакомить.

Он подумал.

— Наверное, это будет не очень удобно. Как-нибудь в следующий раз. Я с удовольствием с ней познакомлюсь — при более благоприятных обстоятельствах.

Ане самой не очень хотелось сразу посвящать во все Марину. Но она продолжала чувствовать неловкость.

— И все-таки у нас есть несколько минут. Жаль, что этот идиот ворвался сюда и все испортил. А то можно было бы даже… Но, по крайней мере, выпить коньяку и съесть по бутерброду мы еще успеем.

Он снова наполнил бокалы на треть, и снова поплыл концентрированный аромат винограда, солнца и дубовой бочки.

Аня взяла в руки бокал. Он привлек ее к себе.

— Осторожно, расплещешь, — засмеялась она, но через мгновение была уже на коленях у профессора. Ей стало хорошо и спокойно, и ничего больше не хотелось. После, в спокойной обстановке, когда будет больше времени… Но вдруг она обратила внимание на его слегка нахмуренные брови и провела по ним пальцем.

— И все-таки Аргус немножко сердится. Наверное, он чуть-чуть обижается на свою наяду?

— Нет, ничуть, — запротестовал он. Но складка между бровями не разгладилась.

— Нет, теперь я не могу тебя просто так отпустить. Надо, чтобы Аргус ушел отсюда в хорошем настроении. А что нужно этому ненасытному чудовищу? Мы догадываемся, что ему нужно…

Она быстро прильнула к его губам. Расстегнула на себе халатик.

— Видишь, какая догадливая твоя наяда?… А ты… готов?

Теплая быстрая рука, лежавшая на его колене, скользнула по бедру и сразу обнаружила то, что искала.

— Вижу, что готов, — засмеялась Аня. Она уже стояла перед ним, выпрямившись, стройная и гибкая, как тростник.

— У нас совсем мало времени, совсем-совсем, — шептала она. — Мы можем… Только надо очень быстро, понимаешь? Подруга может позвонить в дверь в любую минуту. Мне легко будет привести себя в порядок — только застегнуть халатик, а тебе… Давай так, как есть, хорошо?

Стоя, обняв его обеими руками за шею, подавшись вверх, она вновь вела его — навстречу головокружительной, пьянящей любовной игре. Все, действительно, произошло очень быстро, даже молниеносно, так что она успела ощутить лишь приятное головокружение и отдаленное нарастание теплоты где-то в недрах тела. Но он пережил взрыв чувств — это она поняла, уловив его содрагание. И она с удивлением обнаружила в себе ранее неизвестное свойство — радости от того, что доставляет удовольствие любимому человеку. Случившееся не оставило никаких отрицательных эмоций — ни раздражительности, ни стресса, только — нежность в чистом ее выражении. Еще она осознала, как он нуждается в ней — и не просто как в женщине. Она помогала ему обрести уверенность в себе, самоутвердиться.

Аня облачилась в халат, быстро поцеловала его в лоб и отправила в душ. Когда он опять появился перед нею, она уже не нашла напряженной складки между его бровей. Зато во взгляде сквозило нечто, похожее на вину.

— Тебе сейчас было не очень хорошо, я знаю…

Она не стала его обманывать, потому что и правда казалась ей неплохой.

— Ничего, — ответила она ласково, — мне было приятно. Я думаю, мне с тобой всегда будет хорошо, даже в том случае, если что-то не совсем получится. Но я думаю, что все вообще будет великолепно — в спокойной обстановке, когда можно будет не торопиться. Тот тип все-таки испортил вечер.

— Знаешь что, — начал он после короткой паузы, — у меня есть предложение. Завтра воскресенье. Нет занятий. Мы можем наведаться ко мне на дачу. Это не очень далеко от города. Близко озеро, лес. Грибов не обещаю, но вечер у камина, печеные яблоки — да. И глинтвейн, если ты его приготовишь.

— Это было бы просто замечательно! — ее глаза заблестели. — Принимается! Во сколько ты приедешь за мной?

— А во сколько приехать?

— Лучше бы во второй половине дня. В воскресенье я отсыпаюсь. Да и Марина, скорее всего, перенервничала, ей надо прийти в себя.

— Значит, около двух?

— Прекрасно. Только позвони мне перед тем, как выезжать, на всякий случай.

Он ушел — и вовремя. Потому что не прошло и пяти минут, как в дверь уже звонила Марина — возбужденная, раскрасневшаяся, как будто люди из свиты Мишеля продолжали преследовать ее.

Глава 23

Несколько десятков прожитых лет не научили профессора одной истине: чем больше готовишься к желанному событию, чем больше связываешь с ним надежд, тем с большим шумом затея проваливается. Возможно, эта неискушенность происходила оттого, что до определенного времени его жизнь катилась по накатанной колее: учеба, научная карьера, женитьба… Только позже появились непредвиденные обстоятельства: сначала проблемы с сыном, потом — Виктория… Научная работа приучила его тщательно планировать события, с тем, чтобы с необходимостью снять ожидаемый урожай. Только в последнее время и в этой сфере он стал получать подножки — как в этой истории с симпозиумом.

Всю первую половину дня он готовился к поездке. Даже извлек из холодильника огромный кусок мяса и принялся его вымачивать в уксусе, предвкушая, как будет угощать Аню мясом, изжаренным на угольях.

Не знал он и о том, что на время, и довольно длительное, телефон сделается его наизлейшим врагом. Что самые скверные новости он будет получать именно из этого источника. Первую такую новость телефон преподнес уже сегодня.

Она первая позвонила ему. И сообщила, что запланированная поездка срывается.

— Жаль, — проговорил он после длительного молчания. — Такой прекрасный день… За городом было бы чудесно.

— Не расстраивай меня, пожалуйста, — послышался голос Ани. — Я и сама переживаю.

— Но, позволь, что же произошло?

— Теперь я не могу объяснить, — наконец сказала она. — Мне просто неудобно. Я тебе все потом объясню.

Фраза «я все потом объясню», наверное, была ее любимой. «Не слишком ли много собралось вещей, которые ты будешь объяснять?» — хотел спросить профессор. Но не решился.

Вместо этого он только заметил:

— Странно… — и, понизив голос, спросил. — У тебя кто-то есть?

— Подруга, — кратко ответила она. Ее ответ показался ему резким.

— Ты не в настроении? Почему?

— Потому же, почему и ты. Я мечтала побывать за городом.

— Тогда, может быть, в следующее воскресенье?

— Скорее всего, — ответила она. — Если ничего не произойдет. А до того времени мы обязательно встретимся. Может быть, даже завтра, в университете…

— У меня с понедельника стажировка, — напомнил он. — Да и вряд ли это удобно — встречаться в университете…

— Может быть, оно и к лучшему, — задумчиво проговорила она. — Неделя обещает быть сумасшедшей, по крайней мере, для меня. Вот-вот экзамен на вечерних курсах по английскому. Потом, — она рассмеялась, — семинары, в том числе и по античной литературе. Знаешь, что я тебе скажу — эта доцент Денисова — настоящая кобра. Я догадываюсь, на какой почве у нее это. Но все равно, нельзя же так. Студенты тоже люди.

— Потом поделишься своими наблюдениями, насчет «почвы», — усмехнулся он. — Интересно будет узнать…

Казалось, беседа оживилась. Распрощались они почти весело. Но оставалась какая-то недоговоренность, которая могла обернуться для профессора рефлексиями — и они уже начались. Например, мрачноватое настроение Ани он никак не хотел объяснить тем, что сорвалась поездка за город. Причина, очевидно, была другая. Какая? Потом, эти загадочные друзья и подруги… Тип, врывающийся в квартиру с явным намерением устроить разборку. Какие-то странные намеки на приятелей, которых Аня «меняет каждый день»… Было над чем задуматься. В присутствии Ани профессор готов был верить каждому ее слову, ему достаточно было хотя бы краткого объяснения. По телефону же многие ее слова звучали неубедительно. Еще хуже было в те минуты, когда он не слышал ее голоса, но думал о ней. Она казалась ему загадочной… слишком загадочной. Ему спокойнее было бы, если бы за ней навеки закрепился имидж неуверенной в себе, наивной студентки, влюбленной в своего профессора. Ситуация же поменялась — в их отношениях за Аней ведущее начало, и в ее отсутствие мысли профессора шли вразброд. Он мог отдаться даже самым абсурдным подозрениям. Например, предположить, что весь этот роман затеян с целью… с какой? Сдать досрочно экзамен? Скомпрометировать его? Еще что-нибудь? Он отдавал себе отчет, насколько неуместны эти предположения, корил себя за них и тем больше терзался.

На дачу он так и не выбрался — ехать одному не хотелось. Теперь, окажись он на даче, всякая радость отдыха была бы отравлена. Сидя у затопленного камина, он представлял бы себе: здесь он посадил бы Аню, и она грела бы руки у живого стреляющего искрами пламени.

Он грустно пообедал поджаренным на электроплите шашлычным мясом, и оно, нашпигованное специями, почему-то показалось ему безвкусным.

А телефон, временно ставший его домашним мучителем, вновь готовил ему очередное испытание.

Он донес голос Виктории, настроенной поначалу довольно миролюбиво.

— Ты собираешься спросить меня, зачем я опять звоню? Просто.

Он ни о чем не собирался ее спрашивать. Если бы она послушалась, он бы попросил ее не звонить вообще. Так было бы легче. Ему казалось, что с каждым таким звонком он возвращается к исходной точке своей старости — тому, что произошло год назад.

— Как твое здоровье? Не мучают головные боли?

В последние годы он часто ощущал тяжесть в висках, особенно неприятную при перемене погоды. Но теперь он ответил, что все в порядке, терпимо.

— Как питаешься? Готовишь себе?

И тут не все было благополучно, но зачем ей это было нужно? А расспросы продолжались. Как будто заботливая, любящая жена разговаривает по телефону с мужем, уехавшим в долгосрочную командировку. Он не выдержал:

— Почему тебя все это интересует? Ты же что-то говорила о разводе?

— Да. Но не могу же я оставаться совершенно равнодушной к человеку, с которым прожила вместе двадцать с лишним лет?

— Ну, хорошо, продолжай.

— Ты по-прежнему один?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Прошлый раз ты прозрачно намекал на какие-то перемены в твоей интимной жизни.

— Я только сказал, что стараюсь найти в себе то, чего мне не хватало до сих пор.

— Ну и как, нашел?

Вопрос был задан в прежней язвительной манере, однако в интонации присутствовало еще что-то. Ожидание, жадное любопытство.

— Может быть, — ответил он уклончиво.

— Это, конечно, какая-нибудь смазливая девица в короткой юбчонке, лет на тридцать моложе тебя? Может быть, даже твоя студентка? Я слышала, они у тебя на лекциях боятся пикнуть и все заглядывают тебе в рот?

— Послушай, — возразил он, — тебе не кажется, что это не те вопросы, на которые я обязан отвечать? Даже если мы столько лет прожили вместе.

— Значит, все так и есть, — с холодной яростью проговорила Виктория. — Но, знаешь ты не очень оригинален в своем выборе. Многие пожилые профессора поступают так же — и потом горько раскаиваются. Даже очень скоро. Имей в виду, что одно дело — болтать с кафедры про Гомера, а другое — ложиться в постель с молоденькой стервочкой, у которой на уме секс да еще деньги. Через неделю-другую она уже разберется, что к чему. А через месяц, чего доброго, и рога наставит своему уважаемому престарелому профессору. Что?

Он молчал.

— Может быть, уже наставила? — оживилась Виктория. — Не чувствуешь зуда в лобовой кости? Может быть, ты уже заметил что-нибудь странное в поведении твоей пассии? Не сомневайся, эти юные создания не упустят ничего из радостей жизни.

Он молчал.

— Что ж ты умолк? — раздраженно спросила она. — Язык проглотил? Или… эта девица у тебя? Неудобно при ней? Скажи что-нибудь!

— Тебе обязательно, чтобы я поддерживал беседу, — медленно заговорил он. — Изволь. Благодарю за заботу, за ценные советы. Можно и у тебя что-нибудь спросить?

— Слушаю, — насторожилась она.

— Ты права: нужно интересоваться личной жизнью человека, с которым вместе прожил более двадцати лет. Итак. Как твое здоровье? Боли в суставах не мучают? Как питаешься? Не страдаешь от одиночества? Как поживает твой… избранник? Как продвигается его научная деятельность? Много ли у него молодых аспиранток?

По инерции он задал несколько вопросов в трубку, которая издавала только короткие гудки. Он положил трубку на место и стиснул виски руками.

До самого вечера он укорял себя за не вполне корректную беседу с Викторией. Она была раздражена, возможно, у нее что-то стряслось. В конце концов, у нее иной, чем у него, темперамент. Может быть, она действительно хотела позаботиться о нем… может быть. Далее, история с Аней как бы уравняла их. Нельзя было уподобляться ей. Нужно было проявить понимание, пойти на контакт, хотя… разбитого уже не склеить.

Последующие дни профессор часами просиживал в библиотеке, в зале древних литератур, готовясь к докладу. Телефон-мучитель забирал его в свою власть лишь по вечерам. И эти часы были исполнены неопределенностью и беспокойством. Каждый вечер он набирал Анин номер. Один раз он не застал ее дома — она объявила, что очень поздно вернулась от подруги. Один раз она позвонила ему сама. Однажды она была оживлена, ее настроение передалось ему, и они проболтали минут сорок, отчаянно сплетничая по поводу университетских знакомых. В другой раз ее голос выдавал усталость, апатию, она отвечала односложно и ждала его вопросов, как бы собираясь в любой момент распрощаться. На интимные темы они не разговаривали — телефон присутствовал при их беседах как постоянный и неумолимый цензор. Однажды он собрался с духом и пригласил ее к себе провести вечер за чашкой чая, даже пообещал подвезти домой. Аня вздохнула:

— Спасибо, дорогой мой, но я, честное слово, не могу сейчас. Может быть, в конце недели, в пятницу. А еще лучше, в воскресенье, у тебя на даче, как мы договаривались. Ты, надеюсь, не передумал?

Нет, он, конечно, не передумал, но он ясно видел контраст между ее поведением до их близости — и теперь. Он спросил, почему у нее такой усталый голос. Она сослалась на загруженность занятиями, на то, что много задают, и особенно свирепствует доцент Денисова. Тут они немножко посплетничали по поводу Денисовой, и Аня почти развеселилась. Но внезапно она вспомнила о том, что на курсах по английскому ожидается через неделю какой-то необычайно сложный тест, а она ничего не знает, нужно готовиться.

В конце концов настал уик-энд. И тут Аня преподнесла ему самую большую неожиданность. В субботу она позвонила сама и жалобным голосом попросила отсрочить поездку за город — еще на неделю. Он, озадаченный, спросил, что случилось. Оказалось, что Аня ужасно боится провалить тест — из-за этого ее могут отчислить из группы. Она намерена все выходные сидеть за учебниками. В конце концов они договорились перенести поездку еще на неделю, и профессор постарался в разговоре не выдать своего разочарования. Зато он все выходные мучился самыми серьезными подозрениями, о которых позже ему неловко было вспоминать.

Следующая неделя оказалась еще более неблагоприятной. В понедельник вечером, когда он поздравил ее суспешной сдачей теста и предложил отметить это событие, она, возбужденная этой удачей, с восторгом согласилась. Они договорились встретиться у него во вторник. Но назавтра оказалось, что на Аню свалился какой-то сверхсрочный и дорогой заказ, и она вынуждена по много часов проводить у компьютера, набирая текст. Он не настаивал, решив, что все выяснится в выходные. Почему-то он уже слабо верил, что их поездка за город состоится и в эти выходные.

Ему начало казаться, что их отношения, едва завязавшись, вошли в фазу необратимого распада. Ему мерещились молодые, более удачливые поклонники Ани, с которыми она проводит вечера. Иногда он думал, что она, из жалости ли, по неопытности ли, не решается заявить ему открыто о своем разочаровании в нем.

Тем временем приближался срок его отъезда, и он не мог смириться с мыслью, что эти отношения останутся такими же странными до последнего дня, и он уедет, так и не разобравшись в том, что происходит. Он решил вызвать Аню на открытый разговор, даже по телефону, но тут она позвонила ему сама и заявила, что заболела.

В самом деле, голос ее был какой-то замороженный, чувствовалось, что слова она выговаривает с трудом.

— Что у тебя?

— Ничего особенно серьезного. По-видимому, грипп. Температура. Голова раскалывается. Но надо отлежаться.

— Я навещу тебя.

— Я была бы очень рада… Но… Я думаю, не стоит. Понимаешь… Я сейчас неважно выгляжу… Неважно — не то слово. Настоящая развалина. Мне бы не хотелось, чтобы ты видел меня такой. Кроме того, сейчас приедет подруга. Не бойся, я не буду одна. Марина мне поможет.

— Но я хотел бы передать…

— У меня все есть. Спасибо, дорогой. Обещаю, что через несколько дней встану на ноги. И тогда мы выполним наши планы. Ты ведь не забыл? А сейчас можно я лягу? Мне правда очень плохо.

Он решил перенести разговор на то время, когда она выздоровеет. Ее слова о том, что ей не хочется, чтобы он видел ее больной и жалкой, показались профессору странными. Он подумал о себе: захотел бы он увидеть ее, стань ему плохо? И ответил утвердительно. Очевидно, многие вещи она видела иначе. Если только… И у него опять разыгралось воображение.

В конце концов ему стало совестно, что он позволяет себе такие подозрения, в то время, как ей действительно плохо. Он решил уйти на несколько дней с головой в работу. Через некоторое время все выяснится.

Глава 24

В ее жизни черными провалами зияли несколько периодов, которые хотелось навсегда вычеркнуть из памяти. Начиналось с того, что срывались все намеченные планы, возникало предчувствие близкой катастрофы, оказывались неверными люди, которым она безгранично доверяла. В одни из таких периодов от нее ушел муж. Еще раньше — в начале ее недолгого замужества — случился выкидыш.

Из этого мрачного опыта она уже знала: что-либо предпринимать бессмысленно, только навредишь. Надо только переждать, отсидеться в тени — тогда, возможно, удастся выйти из полосы невезения с наименьшими потерями.

Когда, на следующий день после встречи с профессором, сорвалась поездка за город, она поняла: начинается. Поездка сорвалась по самой простой, обычной для женщины причине. Но как было сказать профессору эту причину? Они были не настолько близки друг с другом, чтобы он мог понимать ее с полуслова. Наверное, так и не понял. Яснее высказаться она не могла — в квартире находилась Марина. В отношениях со своим профессором Аня установила правило: не быть вульгарной.

В последующих телефонных беседах с ним она уловила оттенок неудовольствия и даже недоверия, с которым он воспринимал ее новости. Но тут она опять ничего не могла поделать. Она не лгала ему — вот и все. Она старалась быть нежной с ним — но как преуспеть в этом, если на голову сваливаются одна за другой неприятности? Она пропустила несколько занятий в вечерней группе, и ей пригрозили отчислением в случае несдачи теста. Перейти в платную группу ей было не по средствам. Кстати, и денежный кризис настиг ее в самый пик полосы невезения. Она внезапно обнаружила, что ей практически не на что жить. Просить взаймы у Марины она уже не могла — слишком часто это случалось прежде. У профессора?… Она даже в мыслях такого не допускала. Оставалось одно: взять срочную работу. И она часами просиживала у компьютера до тех пор, пока от мерцания экрана не начинали слезиться и болеть глаза.

Потом эта простуда… Во что она превращает женщину… Слезящиеся глаза, заложенный нос, безжизненный голос… И в таком состоянии ее вдруг увидит профессор! Нет, и этого она допустить не могла. Лучше выждать. А он… Пусть немного понервничает, несколько лишних минут подумает о ней… Потом она ему все объяснит и с лихвой вознаградит за ожидание. Лишь бы скорее пройти эту черную, фатальную полосу.

Впрочем, во время ее болезни случались события, которые каким-то образом внесли разнообразие в ее быт. Ее навещала Марина. Сначала она забежала одна и, выгрузив авоську с продуктами, сообщила, что порвала с Мишелем бесповоротно.

— И он смирился с этим?

— А куда он денется?

— И не будет врываться сюда, разыскивая тебя?

— Не будет.

— Ты чего-то не договариваешь. Не в характере Мишеля так легко отпускать женщину, к которой он пылает страстью.

— Ну, как тебе сказать… Словом, Игорь с ним поговорил. Они разобрались.

— Интересно, каким образом?

— Мне самой интересно… Но Игорь ничего толком не рассказал. «Договорились» — и все. Они оба деловые люди. Я не знаю, может быть, сошлись на какой-то компенсации… Или Игорь предложил ему другой вариант… Не хочу я об этом говорить, — закончила она, покраснев.

Вечером они заявились вместе с Игорем. Тот извлек из пакета гору экзотических фруктов, названия части из которых Аня не знала, да и Игорь затруднялся припомнить. «Это, с зеленой кожицей, авокадо, это папайя, кокос, а это… Что было, то и прихватил», — закончил он простодушно. Странный плод со сморщенной кожурой, кроваво-красной мякотью и специфическим запахом, никто не отважился его попробовать.

— Может быть, это наркотик или отрава какая-нибудь, — предостерегала Марина, — а ты ее сюда притащил…

В ответ Игорь сказал, что надо было самой выбирать, а не сидеть три часа у парикмахера. Марина, вспылив, спросила, какие претензии он имеет к ее парикмахеру. Игорь ответил, что к парикмахеру никаких, а к ней… Через минуту между ними кипела яростная перепалка, и Аня, которой трудно было подниматься с кровати, не знала, как их утихомирить. Когда перепалка улеглась, и Игорь отправился на балкон курить, Аня спросила у подруги:

— Часто у вас так бывает?

— Каждый день, — с гордостью ответила она, — иногда несколько раз. И, знаешь, что-то вроде массажа для нервной системы. Чудесно снимаются стрессы. Рекомендую тебе попробовать в отношениях с любовником. Из каждой такой разборки выходишь бодрой, как будто приняла душ. А если после этого заняться любовью… Примени это средство.

— Я подумаю.

— Понимаю. Не каждому подходит. Очень сильное. По-моему, Игорь иногда переутомляется. Срывается и начинает навешивать мне обидные эпитеты. А это уже против правил. Чувствую, когда-нибудь он назовет меня каким-нибудь ужасным словом, и я ему этого вовек не прощу. Но пока до этого далеко.

— Весело живете, — позавидовала Аня.

— Неплохо. Но понимаешь, рестораны, казино уже осточертели. Игорь не признает интеллектуальных развлечений. Разве что дерби попробовать? Или вытащить его за границу? Посмотрим.

Если этот визит позабавил Аню, то следующий оставил неприятный осадок. Как-то позвонила Светлана, та самая, которую Аня привыкла называть «настоящей женой моего бывшего мужа». Она поинтересовалась, почему у Ани такой усталый голос. Аня проговорилась о своей болезни. Через несколько часов Светка уже звонила в двери — явилась «навестить больную». Вручив Ане пакет с четырьмя сморщенными яблоками, гостья отошла на шаг и восторженно разглядывала ее осунувшееся лицо. Осмотр сопровождался замечаниями, которые гостья высказывала, с трудом сдерживая радость:

— Боже, как ты похудела! Аня, дорогая, что с тобой! Надо же немного думать о себе, у нас не те годы, чтобы так легкомысленно относиться к своему здоровью… Расскажу Олегу, как ты изменилась — не представляешь, как он расстроится!.. Ну, выздоравливай, не буду долго задерживаться, побегу домой. Ты не представляешь, какой он ревнивый.

После ее ухода Ане еще больше захотелось встать на ноги, навести лоск и выйти в свет — назло бывшим мужьям и настоящим их женам.

В полном соответствии с законом подлости ее болезнь не прошла за несколько дней, как она надеялась. Ее внешность при этом пострадала в такой степени, что она сделалась противной сама себе. Профессор звонил каждый вечер, справлялся о ее здоровье, несколько раз предлагал навестить ее. Она старалась быть с ним милой, но неизменно отвечала: «Попозже, дорогой. Потерпим еще несколько дней. Обещаю тебе скоро выздороветь».

Наконец, настал день, когда она могла без содрогания смотреть на себя в зеркало. Она было решила, что черная полоса пронеслась с наименьшими потерями. Она уже представляла себе вечер на даче профессора в ближайшие выходные, долгую задушевную беседу у камина, объяснения, которые неизбежны, наконец, любовь, после такого значительного перерыва — как будто знакомство происходит заново… Но судьба сыграла с ней не последнюю шутку. Уже в пятницу она поняла, что поездка опять сорвется, по той же причине, что и в первый раз. Очевидно, болезнь сбила ее привычный график. Вскоре после этого неприятного открытия позвонил профессор и, как обычно, справился о ее здоровье.

— Уже хорошо, — сказала она. — Спасибо, дорогой. Твои звонки помогли мне выздороветь…

— Значит, мы могли бы отметить твое выздоровление? У меня на даче, как мы собирались.

— Конечно, дорогой. Но…

— Опять «но»?

В его голосе явственно слышались незнакомые ей нотки раздражения.

— Послушай, милый, я тебе все объясню.

Она со страхом услышала, как тяжело он задышал на другом конце провода.

— Аня, мне кажется, тебе все труднее находить причины…

— Но, мой милый…

Она залилась слезами. Но трубку не опустила.

— Хорошо, если ты мне не веришь…

— Аня, — его голос обрел привычно мягкую интонацию, — по телефону у нас никаких объяснений не получится. Слишком много непонятного накопилось. Как я понял, за юрод ты поехать не сможешь?

— Лучше бы в следующий раз…

— Но здесь мы встретиться сможем? Хотя бы завтра, после занятий?

— Я думаю, да…

— Может быть, в Ботаническом? Тебе не вредно быть на открытом воздухе?

— Можно.

— Я буду ждать тебя на машине, в квартале от университета. В сторону библиотеки. Хорошо?

— Да.

— Я тебя обидел?

— Теперь нет. Но постарайся в будущем доверять мне.

— Постараюсь.

Глава 25

Висевшие низко над деревьями свинцово-серые облака напоминали тяжелые, разбухшие от влаги губки, которые стирали с земли все яркие краски. Ботанический сад, еще недавно пламеневший всеми оттенками осени, сохранил лишь угрюмую зелень туй и папоротников. Мокрый, промозглый сад с неудовольствием впускал в себя немногочисленных посетителей. В числе последних оказались Аня и профессор, медленно продвигавшиеся по узкой, готической аллее к пруду. Пока ширина аллеи позволяла они шли порознь, но вот высокие деревья сомкнули кроны, проход сузился — и Аня решительно взяла профессора под руку.

Он повернул к ней голову.

— Ты правда не сердишься на меня? За вчерашний разговор?

— Я уже говорила, что нет. Но я не все поняла. Что ты имел в виду, когда…

— Мне показалось… Понимаешь, Аня, случаются вещи, которые происходят против нашей волн. Ну, скажем, ты хочешь искренне полюбить человека, и тебе кажется, что уже любишь… Но вот… Против твоей воли, при близком знакомстве оказывается, что ты совершила ошибку… Но боишься признаться в ней даже себе, не то что близкому человеку…

— Это ты обо мне?

— Подожди, дослушай. И вот она боится ранить его, и как можно дольше оттягивает время объяснения, потому что не хочет сделать ему больно… Не осознавая, что он это понимает и что ему уже больно…

— Но ведь это глупо! — не выдержала Аня.

— Что глупо? — они остановились на самом выходе из темной аллеи.

— То, как себя ведет твоя «она». Я бы сразу сказала.

— Что сказала бы?

— То, о чем ты говоришь.

— И тебе действительно… не о чем сказать?

Он застыл, с напряжением глядя на нее, и в этот момент ей стало по-матерински жаль его. Она высвободила руку из-под его локтя и погладила его по щеке.

— Есть, конечно, есть. Но совсем не то, о чем ты думаешь.

— Что же это?

Он по-прежнему был в напряжении, а она рассмеялась.

— Честное слово, иногда мне кажется, что я разговариваю с мальчишкой, а не с солидным человеком, между прочим, женатым. И этот человек не знает, что в жизни женщины бывают моменты, о которых неприлично говорить в компании…

Мимо них, слегка толкнув профессора, прошла группа подростков. Они навострили уши, с интересом прислушиваясь к беседе. Она потянула его за рукав.

— Пойдем к пруду По дороге придумаешь, что сказать.

Действительно, он несколько раз открыл рот, пытаясь что-то проговорить, но не находя слов.

— И… других причин не было?

— Кроме тех, про которые я говорила по телефону — нет.

Он сам взял ее под руку. Долго молчал. Она опять рассмеялась.

— Что-то я не слышу больше вопросов. Ты же обещал просто засыпать меня ими. Я готовила длинную оправдательную речь. Хотя до сих пор толком не понимаю, в чем мне оправдываться. Если перед кем-то мне и нужно было бы это сделать, так это… перед твоей женой.

— Не думаю, — ответил он. — Нет, не нужно.

— Она изменила тебе?

— Она ушла от меня. После того, как я застал ее с другим.

— Честно поступила, — тихо сказала она.

Поверхность пруда казалась непроницаемой и почти безжизненной. Только несколько растрепанных уток копошилось в тине возле берега. Казалось невероятным, что в этой жидкой, холодной грязи можно было найти что-то съедобное.

Аня принялась кормить уток, кроша в воду печенье. Но утки, восприняв ее действия как враждебные, как по команде снялись и острым углом поплыли к противоположному берегу.

— Мы мало знаем друг о друге, — заговорил профессор, — я думаю, будет время, когда мы начнем понимать друг друга с полуслова.

Аня задумчиво смотрела вслед удалившимся уткам.

— Ты правда хочешь, чтобы мы больше узнали друг друга?

— А ты разве нет?

Она приподнялась на цыпочки и прижалась щекой к его щеке.

— Все-таки здесь неуютно, — заявила она. — Как было бы здорово поговорить про все это в тепле, у камина. Или при свечах, как в мастерской у Савелия. Выпить глинтвейна.

Она слабо улыбнулась.

— Поедем сейчас ко мне, — предложил он.

— Лучше не надо, — подумав, ответила она. — Ты же знаешь, я еще не в форме… А у тебя… слишком хорошо. Я боюсь… перевозбудиться… Ты, заметил, как возбуждает горячий глинтвейн?

— Через неделю ты будешь в форме, на этот раз не сорвется? Пойми, это последний шанс провести время вместе перед моей командировкой.

Его командировка! Она забыла о ней.

— Я думаю, что мы увидимся, — сказала она. — Но, понимаешь, я боюсь загадывать вперед. Видишь ли, у меня в жизни бывают периоды, когда все против меня. Все и вся. Знаешь, по-честному, когда ты со мной вчера вот так заговорил… не так, как всегда, мне почудилось, что даже ты… Теперь я знаю: ты со мной. Но эта полоса невезения… Раньше я думала: просто переждать, и все изменится к лучшему. Но теперь мне пришло в голову: а что, если попробовать вырваться? Только одна я не смогу. Не получится. Ты мог бы мне помочь?

— Каким образом?

— Не знаю, — честно призналась она. — Не знаю.

Глава 26

К числу непредвиденных обстоятельств, направленных против нее и него, могла быть плохая погода. Холодный осенний дождь, который не дал бы им прогуляться по лесу, сходить к озеру. Но погода благоприятствовала как никогда. Утром, едва проснувшись, профессор ощутил необыкновенную свежесть и бодрость как будто выпил огромнейшую чашку крепкого кофе. Почему-то ему казалось, что в этот необыкновенный день у него все должно получаться. Приподняв штору, он увидел поседевший от мороза город, и багровое осеннее, только поднявшееся солнце источало, казалось, не тепло, а мороз. Он не сразу осознал глубину своего разочарования, когда позвонила Аня и жалобным голосом сообщила, что к ней опять нагрянули родственники.

— Много? — спросил он, помолчав.

— Не очень. Дядя с теткой и двое взрослых племянников. Но достаточно, чтобы устроить мне сумасшедший день…

— Они что, собираются осматривать город?

— Где там. Они проездом за границу. Приторговывают. Завтра у них пересадка на поезд. Сутки им нечего делать — только водку пить. Слышишь — уже начинают…

Он действительно слышал отдаленный гул голосов — приглушенные мужские басы и один, повизгивающий, — женский.

— Да повезло с родственниками…

— Я ведь их не выбирала…

Он чувствовал, что она готова расплакаться.

— Они так редко у меня бывают — и надо же — именно теперь…

— Перестань, — сказал он, — не переживай. Что-нибудь придумаем. На всякий случай подготовься в любой момент выехать. Прихвати самое необходимое.

— Они меня не выпустят. Требуют, чтобы я с ними разговаривала.

— Ничего. Посмотрим.

Его не оставляло предчувствие, что события в этот день должны повернуться так, как он хочет. Только для этого надо было повести себя неординарно, не в том стиле, в котором он прожил большую часть жизни.

Полтора часа спустя он набирал ее номер по таксофону.

— Как родственники, угомонились?

— Где там! Тебе разве не слышно?

Действительно, мембрана передавала разнобой голосов, на этот раз звучавший в ином тоне — беспокойном, почти агрессивном.

— Что это они так расходились?

— У них кончилось спиртное. Спорят, кому идти в гастроном.

— Предложи им свои услуги. Возьми сумку, прихвати вещи.

— И… что?

— Моя машина у твоего подъезда. Я звоню по таксофону. Поняла?

— Мы… уедем? А как же они без меня?

— Мы проедем несколько кварталов, и ты им позвонишь. Что-нибудь придумаешь. Они что, без тебя не обойдутся?

— Вообще-то, обойдутся, если найдут себе занятие. А занятие у них… сам понимаешь какое. Нет, ты не подумай, они прекрасные поди, но вот решили расслабиться перед дальней дорогой.

— Пусть расслабляются. Спиртным мы их обеспечим.

Спустя несколько минут Аня сидела у него в машине, а он, нагруженный звякающей авоськой, поднимался в лифте на ее этаж. Придерживая лифт, он дважды нажал дверной звонок. Дождавшись щелканья замка, он быстро ретировался, оставив авоську с бутылками у дверей…

«Девятка» сорвалась с места и так стремительно набрала скорость, как будто за ними гнались гангстеры. Профессору на миг показалось, что он участвует в съемках боевика, где красавицу похищают из бандитского логова.

Аня съежилась на сиденье и выглядела какой-то маленькой. Неуверенно погладила его по колену и тихо сказала:

— Мне все кажется, что мы делаем что-то не то…

Его тоже тревожило подобное чувство, — когда он пытался представить себя со стороны, в кадре. Немолодой профессор, увозящий студентку от ее родственников. Да еще с помощью этой странной уловки с бутылками…

— Как ты думаешь, что они сделали, найдя твою сумку на пороге?

Аня пожала плечами:

— Не знаю. Удивились. А потом, наверное, пошли пить. У них, как выразился мой двоюродный брат, «буксы горят».

— По крайней мере, не похоже, чтобы нас кто-то преследовал.

— И все-таки так нельзя. Останови здесь. Я им позвоню.

Он затормозил. Аня приоткрыла дверцу и застыла, беспомощно глядя на него:

— Как мне им объяснить?

— Скажи что-нибудь похожее на правду. Что у тебя встреча с преподавателем, который через три дня уезжает в командировку. Что тебе нужно срочно пересдать зачет. Иначе отчислят. Вечером вернешься.

Она улыбнулась:

— Ты действительно собираешься принимать у меня зачет?

— Иди звони.

— Они отпускают меня на зачет, — сообщила она, вернувшись в машину. — Вообще, все в благодушном настроении — спиртное помогло. Передают привет преподавателю.

— Ты думаешь, они о чем-то догадываются?

— Не знаю. Меня это не беспокоит. Меня тревожит другое: правильно ли то, что мы делаем? Может быть, мы легкомысленно себя ведем?

И у него возникали подобные сомнения. Но он помнил о том, что всю свою прежнюю жизнь был слишком серьезен. Не допускал легкомыслия. И вот чем все обернулось.

Он сказал ей об этом. Она благодарно посмотрела на него.

— Спасибо, что ты меня вытащил. Сама бы я не отважилась бросить гостей. Вообще, сегодня ты немножко не такой, как прежде…

— Какой же?

— Трудно определить. Ну, более решительный, что ли. И это мне нравится.

— А прежний — не нравился?

— О чем ты? Ты ведь знаешь, что первый шаг сделала я… Но ты знаешь: женщине не всегда приятно быть на шаг впереди. Хочется быть слабой, неуверенной. И чтобы тебя вела твердая рука. Женщина ценит в мужчине не столько силу, сколько надежность…

Он помолчал.

— Так ли, Аня? Я не торопился бы говорить за всех женщин. Я, например, знал одну, которая…

— Которая не ценила в мужчине надежность и постоянство?

— Пожалуй, так.

— И это была… твоя жена?

— Да. Она искала чего-то другого. Во всяком случае, не надежности. И этого другого во мне, по-видимому, не оказалось. Как это ни прискорбно.

Была короткая пауза. Аня молчала, осмысливая услышанное. Дорога тем временем выпрямилась в широкую магистраль, движение становилось все более оживленным. Наконец, Аня медленно заговорила, подыскивая нужные слова.

— Мне кажется, этой женщине следовало бы искать не в других, а в себе.

Он молчал.

— И больше об этом не думай, — решительно закончила Аня. — Лучше следи за дорогой. Смотри, какое сумасшедшее движение на шоссе, а ты везешь даму. И обязан вернуть ее родственникам целой и невредимой.

Глава 27

Солнце, ставшее белым, по-прежнему источало чистоту, свежесть и мороз. У Ани захватило дух, когда профессор вел ее по обледеневшей дорожке между яблонь и вишен, примыкавших к даче. Изморозь на коре и ветках блестела и переливалась холодными искрами, так, что Аня вообразила себя в антикварной лавке, переполненной хрусталем. Скромный домик, сложенный из красного кирпича, был посеребрен инеем, легшим на крышу и по краям мансарды, отчего имел праздничный вид. Но огромный навесной замок, покрытый свежей ржавчиной, долго не поддавался, уподобив профессорские хоромы сказочной пещере Сезам. Профессор возился с ключом, пробуя повернуть его в замочной скважине, пока Аня не переняла ключ, а профессора послала к машине за масленкой. В ее нежных руках замок сразу сдался, щелкнул и раскрылся.

Аня не часто, а вернее, никогда не бывала на профессорских дачах и слабо себе представляла, как они выглядят внутри. Наверное, в большинстве своем они были намного роскошнее этой. Но здесь она сразу отметила несколько вещей, которые ей поправились. Старомодный, некрашеного дерева буфет, крепкий, прочно сбитый обеденный стол и широкая, удобная деревянная кровать. Но всего великолепнее здесь был камин — огромный, с полукруглым жерлом, напоминавшим разверстую пасть допотопного дракона. Потухшие угли, закопченные кирпичи напоминали о том, что не так давно дракон жарко дышал огненной пастью, а сейчас дремлет, ожидая лучших времен.

— Ты собираешься затопить камин? — спросила Аня, с почтением заглядывая в драконью пасть.

— Обязательно, — рассеянно ответил профессор, развязывая непослушный узел вещмешка, извлекая из него термос, какие-то пакеты и свертки. Время от времени он искоса поглядывал на Аню, как будто боялся, что ей не придется по душе его загородная вилла.

— Сыро, неуютно, да? — спросил он наконец.

— Станет жарко, если тут хорошенько похозяйничать, — улыбнулась Аня. — А вообще, интересно было бы побывать тут летом.

— Увидишь великолепные грядки с чертополохом, — отозвался он и добавил со вздохом: — Все из-за того, что нет…

«…Что нет хозяйки», — в мыслях завершила Аня. Ей захотелось осмотреть мансарду, и, пока профессор возился с вещами, она начала осторожно подыматься по крутой, почти вертикальной лестничке. Мансарда была неким подобием профессорского кабинета — ряды полок, предназначенных для книг, огромный письменный стол, диванчик.

Летом здесь запахнет древесной смолой, нагретым деревом и травами — если подвесить под потолком связки сухой полыни и пижмы. Профессор будет в уединении часами работать над монографией про Анакреонта или другого древнего грека. А она внизу — хлопотать у очага, а вечером тихонько поднимется на мансарду по крутой лестнице и позовет профессора ужинать. Он попрощается с призрачными, глядящими на него из древности, поэтами и спустится вниз, где его будут ждать очаг, еда и женщина. Они мирно, неторопливо поужинают, зная, что завтра наступит такой же долгий летний день. А солнце в это время будет столь же неторопливо менять цвета, — ромашковый, яичный, малиновый. Они еще немного посумерничают, не зажигая лампы, а потом профессор поможет ей убрать со стола. Они сядут рядышком на крыльце и будут молча смотреть, как гаснет последний осколок солнца, подобно остывающему кусочку металла в кузнице. Потом…

Совершенно разнежившись, в сентиментальном настроении она спустилась вниз. Профессор по-прежнему был озабочен.

— Наколю дров для камина, — сказал он, доставая топорик, — а ты разберись с продуктами.

Она отметила, что впервые профессор обратился к ней как к хозяйке.

У разверстой пасти драконоподобного камина выросла груда смолистых поленьев, которые, казалось, источали слабое тепло, еще не начав гореть. Профессор предложил развести огонь и перекусить. Но Аня, выглянув в окно, обнаружила, что солнечный диск уже достиг невысокого зенита и начал скатываться вниз, на зубчатый, похожий на волчью челюсть, край елового леса. До сумерек оставалось немного времени, и она предложила пройтись.

На дереве висело одинокое, седое от мороза яблоко. Профессор сорвал его и подал Ане. Она сгоряча надкусила промерзшую твердь — и впервые поняла, что ей холодно. Вдоль позвоночника забегали ледяные мурашки. Но она хотела во что бы то ни стало посмотреть на озеро, и он повел ее по краю заиндевевшего озимого поля, на котором неторопливо жировал крупный заяц — при их приближении он сорвался с места и большими скачками понесся к ельнику. За полем началась низина, испещренная замерзшими лужицами, в конце которой холодно поблескивало озеро. К воде, однако, пройти не удалось — из-за того, что Ане взбрело в голову походить по хрустящим, насквозь промерзшим лужицам. Одна из таких лужиц оказалась глубоким следом коровы, затянутым сверху тонкой ледяной коркой. Аня провалилась по щиколотку в ледяную, обжигающую холодом, воду.

После этого происшествия они, взявшись за руки, бежали к даче. Он не выпускал ее руки, несмотря на одышку, от которой, казалось, разорвутся легкие. Заметив это, она сбавила темп, сказав, что изнемогает. Но он велел ей не валять дурака, а бежать изо всех сил, если не хочет схватить воспаление легких.

В доме он заставил ее разуться, уложил на кровать и набросал сверху все имеющиеся на даче одеяла и шубы. Став на колени перед ложем, начал энергично растирать ее ноги, начиная с маленьких, побелевших ступней. Аня ворочалась под грудой одежек и хихикала, уверяя, что умирает от щекотки. Он не удержался и на секунду прижал начавшую теплеть маленькую ступню к своей щеке.

Поднявшись с колеи, он нащупал за буфетом тайник, служивший ему еще во времена семейной жизни. Аня украдкой наблюдала, как он извлекает из загашника плоскую солдатскую фляжку. Она рассмеялась:

— Придется тебе устраивать другой тайник.

Он, по-прежнему серьезный, отвинтил колпачок и плеснул на дно оловянной кружки. Подал Ане. Она понюхала:

— Решил меня отравить?

— Выпей, — сказал он, быстро сооружая бутерброд с сардинкой. — Только сразу, и потом старайся не вдыхать. Очень крепкий.

Она послушно глотнула. Первое впечатление ее было, будто по желудку растекся живой огонь. Стало не хватать дыхания, она закашлялась. Он легонько похлопал ее между лопаток.

— Это… что за гадость? — с трудом выговорила она.

— Это спирт. Теперь накройся и лежи. Все будет хорошо.

Она зарылась в одеяла. Он укладывал поленья пирамидкой в жерле камина. Дракон не хотел оживать, — дымил кашлял: его пища была сыровата. Профессор щедро плеснул на щепки из фляжки. В драконовой пасти мелькнул синий язычок, пламя поползло вверх. Вскоре дракон вел себя как и надлежит дракону: гудел, шипел, изрыгал пламя и дым, плевался искрами.

Профессор перевел дыхание и взялся за резные ножки деревянной кровати. Кряхтя, стал подвигать ложе ближе к пылающему камину. Аня встрепенулась:

— Ты с ума сошел! Я сейчас поднимусь.

— Лежи, — профессор погладил ее поверх одеяла. Теперь жаркое дыхание камина достигало ее. Она почувствовала покалывание ледяных иголочек — холод нехотя покидал ее тело, упирался, задерживался в клетках.

Профессор перевел дыхание и присел на корточках у огня. Он слышал, как беспокойно ведет себя под ворохом одежды Аня — ворочается, тихонько посмеивается, шелестит чем-то. Он поднял голову:

— Чего тебе не лежится?

И увидел неповторимое зрелище: из груды шуб и одеял, напоминавших в полумраке фантастические лохмотья, высвобождается совершенно нагая, стройная женщина. Вся в багровых отсветах, бликах от близкого пламени. Женщина села на краю постели, потянулась, закинула голову и капризно сказала:

— Мне все еще холодно. Сейчас же грей меня.

Он отбросил одежду, как чужую истлевшую оболочку. Она вздрагивала, зябко поводила плечами не то от холода, не то от прикосновений его губ, рук. Он накрыл ее всю, плотно обхватив с боков руками, бедрами. Усилившееся гудение пламени поглотило ее слабый вскрик. Ледышка, с холодными кистями рук, с гусиной кожей на бедрах оттаивала в его объятиях, оживала и превращалась в ту, кого он помнил, — гибкую, извивающуюся змейку Змейка неожиданно отпрянула в сторону, выскользнула из-под него и через несколько секунд была наверху. Перевернувшись на спину, он с закрытыми глазами впитывал в себя новые ощущения. Открыв наконец глаза, он повернул голову — и увидел на боковой стене силуэт, напоминавший скачущего наездника в теневом театре — на фоне струящихся красноватых сполохов.

Женщина коснулась ладонью его головы и заставила посмотреть в противоположную сторону. Там, в огнедышащем жерле, движимые невидимыми струями воздуха, затеяли любовную игру красные человечки — демоны огня, точно имитируя прихотливые движения человеческих тел. Она тихонько засмеялась, и он вслед за нею. Этот неожиданный смех помог им затянуть любовную игру, и пламя в камине успело поубавиться, прежде чем она издала уже не сдерживаемый крик и упала, обессиленная, ему на грудь. Он чувствовал сладостное высвобождение от всех треволнений последних недель, ложных подозрений, мелочных мыслей. Накрывшись ватным одеялом, они долго еще ловили друг в друге последний трепет, конвульсию страсти. Наконец, она вздохнула, закинула руки за голову и взглянула на огонь.

— В конце концов, что с нами происходит, мы обязаны ему, — тихо проговорила она, вглядываясь в угасавшее пламя.

— Кому?

— Огню!

— ?

— Вспомни, как начиналось. Свечи в мастерской у Савелия. Горячий глинтвейн у тебя в кабинете. Пляшущие огненные человечки в камине. Вообще, любовь у пылающего камина…

— Тебе здесь поправилось?

— Увидел бы твои хоромы Савелий… Предложил бы прямо здесь разыграть «Рождественские повести» Диккенса. Неплохо бы сюда на Рождество, а?

— Еще не провели электричество…

— При свечах.

— Дорогу заметет… Не прорвемся.

— В любом случае обещай, что Рождество мы встретим вместе. Обещаешь?

— Да.

Уголья в пасти камина напоминали раскаленные, красные зубы. Аня и профессор поужинали при свече, ожидая, пока подрумянятся яблоки, нанизанные профессором на стальные прутья. Наконец, подрумянившаяся кожура стала лопаться, зашипели на угольях капли горячего сока. Обжигаясь, они ели печеные яблоки, еще прохладные в самой сердцевине.

— Кстати, о глинтвейне, — заговорил профессор. — Мы еще успели бы… Если прямо отсюда — ко мне.

— Меня ожидают родственники — ты забыл? И, кроме того, неужели тебе мало сегодняшнего вечера?

— Мало… И еще, ты уж извини, — мне хочется выпить. С тобой. Ты вот спирта хватила…

— Бр-р…

— А мне и этого нельзя, я за рулем. Едем ко мне?

— Ладно уж. Но обещай, что дашь мне все-таки возможность встретиться с дядюшкой…

Глава 28

— Это же совсем просто. Вот ингредиенты: сахар, корица, гвоздика, лимон, вода. И, конечно, красное столовое вино.

— Ты забыла огонь…

— И огонь. И мирное столовое красное превращается в огненную смесь…

— А потом эта самая огненная смесь превращает грозного Аргуса в нежного любовника…

— А его студентку — в трепетную наяду…

— В змейку…

— Кстати, твои греки — они варили глинтвейн?

— Вообще-то, они пили подогретое вино. И при этом разводили его водой — в два-три раза.

— Тоже мне, поклонники Бахуса.

— Не забывай: веселье в этих странах было разлито уже в воздухе, как вино. Это нам, северянам нужно все время подогреваться.

— Ты гляди, поосторожнее там… С весельем, которое разлито в воздухе… Я уже боюсь тебя отпускать. Особенно с этим доцентом в коротенькой юбке…

— Разве — в коротенькой?

— Будто бы не заметил!

— По-моему, ты заметила больше, чем я…

— Да. И я знаю, что у этой Денисовой на уме. И зачем ей Греция…

— У тебя богатый жизненный опыт…

— Опыт неудачного замужества, не более…

— Действительно неудачного? Если честно?.. То есть, я хотел бы знать, тебе было также хорошо с ним…

— Очень редко… И потом, был стыд и какой-то холод… Он забивал все…

— Почему же…

— Какой любопытный… Я потом все объясню. Сейчас я хочу спать… Запомни, ты обещал разбудить меня в пять и отвезти домой… К дядюшке…

— Обещал — значит отвезу…

— Поставь будильник…

— Я проснусь ровно в пять…

Разговор начинался на кухне, где Аня готовила глинтвейн, а продолжался и закончился в постели. Чашка горячего пряного вина на обоих подействовала одинаково — вызвала томление и напомнила про глубокую ночь. Про наяду и змейку они вспомнили тогда, когда раздевались и укладывались в постель, будто семейная пара с изрядным стажем совместной жизни. Она обвилась вокруг него телом, руками и ногами, как лиана, и он почувствовал желание. Очевидно, его прежняя семейная жизнь со скупой на интимные ласки Викторией оставила в нем резерв нерастраченной мужской силы. Сейчас эта сила искала выход — но уже не в том неистовом порыве, какой они пережили у пылающего камина. Сейчас оба и надолго погружались в ласковое, колышущееся марево, безмолвно соизмеряя друг с другом желания, темперамент, ритм. Происходило глубокое, неспешное знакомство мужчины и женщины, стремившихся не надоесть друг другу, не потерять друг друга. Они долго плыли в этом всепоглощающем мареве, пока не достигли берега — и, изнеможденные, лежали рядом, переговариваясь, прислушиваясь к отзвукам их ласкового марева. Незаметно оно убаюкало их.

Он проснулся ровно в пять, в соответствии с собственным биологическим будильником, но не нашел ее около себя. Вмятина в постели сохранила не только форму ее тела, но и ее тепло. Змейка выскользнула из-под одеяла совсем недавно. На кухне брезжил свет. Накинув пижаму, он направился туда и, зажмурив глаза, увидел ее. С некоторым изумлением он увидел на ней свою рубашку в синюю клетку, не сколько мешковатую в плечах, но достаточно длинную, чтобы прикрыть верх бедер. Она ставила на стол дымящийся кофейник и две чашки.

— Доброе утро, — сказала она и виновато добавила: — Извини, я не нашла халата…

Халата и не могло быть — Виктория не оставила в квартире ничего из своей одежды. Подчеркивая этим, что ушла навсегда.

— Тебе идет, — он подошел и поправил нижний край рубашки, дотронувшись до прохладной шелковистой кожи ее бедра.

— Умывайся и приходи пить кофе, — засмеялась она. — Эх ты, обещал меня разбудить…

— Я проснулся ровно в пять, — запротестовал он, — не виноват же я, что ты оказалась жаворонком…

— Надо бы вернуться пораньше. Я думаю, все будут спать и, может быть, удастся проскользнуть в квартиру незамеченной. Тогда никто не узнает, во сколько я вернулась.

— Хорошо у тебя, — сказала она, когда оба сидели за столом и пили кофе. — Я теперь понимаю, чего мне так не хватало, когда я не знала тебя. Покоя и надежности. Ты знаешь, я ожидала, что после развода немного отдохну — и от мужа, и от его знакомых, которые стали и моими знакомыми, и от наших родственников, от людей вообще, от всего… Ничего подобного. Какая-то сумасшедшая жизнь… Суета, беготня. Надо учиться, и на жизнь зарабатывать, и все — самой… Можно я буду иногда приходить сюда и просто отдыхать? Когда ты позволишь?

— В любое время, — ответил он, прихлебывая кофе. Напиток казался необыкновенно вкусным. Может быть, оттого, что Аня приготовила лошадиную дозу, какую она обычно делала и для себя. Виктория же считала, что очень крепкий кофе вредит сердцу.

— Кстати, — сказала она, — кто будет поливать здесь цветы, пока ты будешь в отъезде? Кормить аквариумных рыбок?

— Вот я и думаю: кто будет поливать цветы и кормить аквариумных рыбок, пока я буду в отъезде? — улыбался профессор. — Может быть, ты согласилась бы? Я оставил бы тебе дубликаты ключей.

— Спасибо. Можно я иногда буду убегать сюда? И…

— И даже ночевать здесь, если тебе захочется, — разрешил профессор.

Глава 29

Тихонько войдя в прихожую своей квартиры, Аня услышала многоголосый богатырский храп. Она с облегчением вздохнула: может быть, ее появления и впрямь никто не зафиксирует? Но на кухне ее до полусмерти напугал силуэт мужчины, темнеющий на фоне окна с занимающимся утром.

— Доброе утро, племянница, — донесся до нее хриплый голос. — Что-то поздновато ты заявилась…

— Да нет, по-моему как раз очень рано, — растерянно проговорила Аня. Она включила свет. Дядюшка, мощного телосложения пятидесятилетний детина, сидел за кухонным столом и, по его выражению, «беседовал» с начатой бутылкой водки. На столе стоял еще граненый двухсотпятидесятиграммовый стакан — и больше ничего.

— Что же вы не закусываете, дядя? — Аня бросилась к холодильнику, извлекла остатки краковской колбасы.

— Давай другой стакан, выпьем, — дядюшка взялся за бутылку, — отметим твой зачет. Трудно было сдавать, а? Всю ночь сдавала…

Аня, покраснев, достала рюмку и попросила налить на донышко.

— Ты не бойся, они все равно свалились и не знают, во сколько ты пришла, — благодушно продолжал дядя, наполняя до краев ее рюмку. — А мне до чужих секретов дела нет. Только вот послушай, Аня, вчера тебя спрашивало множество людей. И по телефону, и так… Какие-то Игори, Марины, Ирины… много народу спрашивало… Одного я немножко по лестнице спустил, самого настырного…

— Дядюшка, о ком вы? — испугалась Аня. Но дядя заставил ее выпить и лишь потом, неспешно опрокинув граненый стакан, начал рассказывать:

— Игори, Марины, Капитолины — те культурно по телефону спрашивали, хотя и довольно часто, каждые десять минут. Мужик — тот даже в трубку зарыдал, тогда я его послал, а потом жалко стало. Но зато он перестал звонить. А баба — ту не посылал, она сама догадалась и перестала звонить. Но вот тот настырный… Представляешь, заявляется в квартиру и начинает качать права. Где жена, говорит, я ее муж. Вы, говорит, ее прячете… Где я тебя прячу, под кроватью, что ли?

— Олег?

— Ну да, Олег. Ты его знаешь, этого хмыря?

— Дядя, но ведь это и правда был муж, только бывший… Я же вам его представляла, в прошлый ваш приезд, три года назад.

— А ты помнишь, какой я приехал три года назад? Нарезамшись. Я бы и тебя тогда не узнал… Ну, ладно, если ты муж, то должен дома быть, а не с улицы в одиннадцать ночи приходить и жену под кроватью искать. Вот и пришлось немножко грубо с ним обойтись. Ежели бы я знал, что это муж…

— Бывший муж…

— А если бывший, так и поделом. Как раз ступеньки и пересчитал. Я думаю, он не будет больше тебя беспокоить.

Аня не была в этом уверена.

— Ты ему сказал, где я?

— Сказал, а как же. Сдает, говорю, зачет. Не поверил. Плохой он человек недоверчивый.

— Он не будет больше меня разыскивать?

— Кто его знает. Непонятный человек, этот твой муж. Предлагали выпить — отказался. Хотя сам был уже под шафе. Все норовил под кровать заглянуть. А какое ты право имеешь заглядывать под кровать, ежели ты — бывший муж? Это чужая кровать. Вот и поехал по ступенькам вниз.

Дядя подмигнул Ане.

— А тот, другой, почему по телефону плакал? Ты его обидела, что ли?

— Я не обижала. Это, может быть, подруга…

— Еще и подруга? Э-э, тут, милая, без бутылки не разберешься, — и дядюшка извлек из холодильника новую бутылку «Столичной».

Аня облокотилась на стол, прикрыла ладонью глаза.

— Слушай, племянница, — услышала она дядин голос, — ты не переживай, все как-нибудь утрясется…

— Думаете?

— Знаю. А ты вот что: выпей еще стаканчик, и все забудется. Бывший муж, настоящий…

— Не буду я больше пить, — испугалась Аня. — Мне на занятия…

— А родственников проводить? Обещала ведь… Ты послушайся меня: выпей и иди отдохни. Эти еще долго спать будут, а моя раскладушка свободная. А я тут тихонько посижу с бутылочкой побеседую.

— Вот так, — удовлетворенно кивнул дядя, когда Аня, морщась, опрокинула рюмку, — теперь порядок. Можешь идти отдыхать. Шутка ли — целую ночь зачет сдавала…

Слегка пошатываясь, Аня последовала совету дядюшки. Свернувшись калачиком на раскладушке, она успела подумать о своей теперешней жизни — хаотичной, среди каких-то обломков, обрывков неначатых и незавершенных дел, планов, в запутанных отношениях с близкими и не очень близкими людьми… И тишина, покой, определенность связывались только с профессором, но они казались далекими, как то холодное озеро, к которому они пробирались низиной, между замерзшими лужицами. Обледенелая трава, хруст льда под ногами — были последним впечатлением прошедшего дня, а потом она упала в глубокий провал сна.

Глава 30

Она не только полила цветы, накормила аквариумных рыбок, но еще сняла влажной тряпкой вековую пыль с тех далеких полок, укромных уголков,куда год не доставала рука профессора. Теперь она могла с ногами забраться на профессорский диванчик и углубиться в том с собранием творений Эсхила, взятый из профессорской же библиотеки. Экзамен оставался экзаменом, и она побаивалась доцента Денисовой, потому что не известно, в каком настроении она вернется из Греции.

Звонок в двери отвлек ее от Эсхиловых «Персов». Профессор перед отъездом дал ей подробную инструкцию относительно того, кому следует открывать, кому не следует, что отвечать на телефонные звонки и так далее. У них была и правдоподобная версия на случай, если кому-нибудь захотелось бы узнать, что поделывает молоденькая женщина в квартире одинокого и еще не разведенного профессора. Но, увидев в глазок незнакомую женщину, Аня вмиг забыла все данные профессором инструкции. А та, нажав еще раз на кнопку звучно проговорила:

— Открывай, милая. Я знаю, что ты в квартире. И не бойся, я не укушу.

Аня впустила в квартиру стройную светловолосую женщину средних лет, на полголовы выше ее ростом. Несколько секунд они рассматривали друг друга и делали выводы — вероятно, безошибочные. Аня догадалась, кто перед ней — супруга профессора. У женщины, очевидно, также сложилось мнение об ее положении.

— Не бойся меня, — усмехнулась она. — Поговорим.

И, не дожидаясь приглашения, она направилась прямо на кухню. Села за стол. Расстегнула сумочку, достала сигареты «More».

— Как видишь, мне здесь все знакомо. Догадываешься, кто я?

Аня кивнула.

— Он назвал мое имя? Виктория.

— Аня.

Виктория протянула ей распечатанную пачку сигарет. Они закурили.

— Я знала, что ты навещаешь пустую квартиру. Пару раз проезжала мимо — я часто это делаю — и увидела свет. Занавесочки на окнах меняли положение. Хотя на звонки по телефону никто не отвечал…

— Тут цветы и рыбки в аквариуме. Надо же было, чтобы кто-то… Профессор попросил…

— Перестань, милая, я прекрасно знаю, что ты тут не только из-за аквариумных рыбок… Юлиан мне про тебя говорил.

— Как?

Глянув на ее округлившиеся в ужасе глаза, Виктория усмехнулась.

— Не волнуйся, в интимные подробности ваших отношении Юлиан меня не посвящал. Просто из разговора с ним по телефону я поняла, что у него есть женщина. И эта женщина если не ошибаюсь, передо мной.

Аня не возражала. Осмелев, она заметила только:

— Насколько мне известно, у вас тоже есть мужчина…

— Есть ли, нет, это тебя не касается, деточка. Видишь ли, тут один нюанс: мы не в одинаковом положении. Мои знакомые не имеют никакого отношения к тебе. Ты же… дружишь с моим мужем; кстати, нас еще не развели. Поэтому мне хотелось бы задать тебе несколько вопросов…

— Не знаю, смогу ли я…

— Сможешь, деточка, вопросы не такие уж и трудные. Видишь ли, я чувствую себя… но это не твое дело. Словом, я хотела бы знать, как и чем живет сейчас Юлиан, хорошо ли ему, не испытывает ли в чем недостатка… Имею я на это право?

Аня задумалась.

— Хорошо, ты можешь не отвечать, и тогда я уйду. Но справедливо ли это будет? Ты ведь не хочешь, чтобы потом тебя заедала совесть?

— Хорошо, я отвечу на ваши вопросы, если… они окажутся не очень… трудными.

— Еще раз тебя заверяю: в твоей душе я копаться не стану. Меня интересуют простые вещи…

— Я сварю кофе, — поднялась было Аня.

— Не нужно, — махнула рукой гостья. — Нельзя много кофе, тем более на ночь. Вредно для сердца. Лучше посидим так, покурим. Запасись терпением — может быть, разговор окажется длинным.

Глава 31

Аня открыла глаза и сладко потянулась — так, что захрустели суставы. Впервые она одна ночевала в квартире профессора. Еще полчаса — и можно собираться на занятия. Эти полчаса она собиралась понежиться под одеялом. Привычки своей одинокой жизни она незаметно для себя перенесла в свою новую, едва начинавшуюся, странную жизнь. Осталось и обыкновение перебирать события вчерашнего дня, между которыми главным, конечно же, была встреча с женой профессора. Разговор действительно затянулся, как и предупреждала Виктория, за полночь, а когда они распрощались, Аня обнаружила, что возвращаться в свою прежнюю квартирку поздновато. И она решила остаться здесь, постелила в профессорском кабинете, где, вспоминала она, впервые…

Вопросы, которые задала гостья, действительно были простыми и ненавязчивыми. Ее интересовало, как выглядит профессор, как ведет себя со студентами, читает лекции, как одевается. Отношений с Аней Виктория коснулась как бы мимоходом, как будто они интересовали ее не в первую очередь. Только поинтересовалась разницей в возрасте и — была ли Аня замужем. Незаметно для самой себе, Аня рассказала чуть больше, чем собиралась вначале. Непритязательность гостьи подкупала. Разговор перешел на иные, чисто женские темы — об одежде, косметике, детях. Кое-что рассказала и Виктория. От нее Аня впервые узнала о взрослом профессорском сыне — оказывается, он рано повзрослел, отдалился от родителей, наконец женился против их согласия и уехал за границу. С тех пор от него пришло только два или три письма…

— Разве Юлиан ничего тебе о нем не рассказывал? — удивилась гостья.

— Только в общих чертах… Ему было тяжело говорить на эту тему.

— А обо мне… что-нибудь говорил?

— Ничего, что оскорбляло бы женщину, — осторожно ответила Аня.

Виктория махнула рукой, как бы не совсем доверяя услышанному.

В общем, расстались они если и не подругами, то вполне миролюбиво. Гостья оделась, потом сняла перчатку и протянула Ане холодную руку. Выразила надежду, что они как-нибудь еще побеседуют.

В результате Аня почувствовала некоторое облегчение и даже улыбнулась, представив себе растерянность профессора, когда она сообщит ему о знакомстве с его супругой.

Но в ином ее постигло легкое разочарование. Она обнаружила, что даже в этой квартире, источавшей, казалось бы, флюиды спокойствия и надежности, ее достают суета и хаос окружающего мира.

Последующее событие подтвердило это. Чужие проблемы продолжали преследовать ее.

На звонок в дверь она отреагировала так, как если бы это произошло в ее собственной квартире, — накинув халат, опрометью бросилась к двери. Вновь были нарушены строгие инструкции профессора. За дверями стоял Игорь.

Внешне он был такой, как всегда, — безукоризненно одет, в ярком галстуке с американской улыбкой.

— Что-нибудь случилось?

— Я сейчас все расскажу.

Она провела его в гостиную и усадила на угловой диван. Сама села напротив, плотнее укутываясь в халат.

— Прежде всего: как ты узнал, что я здесь?

— А если тебя нет дома? Все нет и нет? Какие-то компании у тебя собираются…

Она вспомнила рассказ дяди.

— И все-таки? Почему ты здесь?

— А у меня визитная карточка твоего профессора. Вот, — он показал ее. — Где же тебя искать, как не здесь.

— Ну и?

— Ну и вот что: Марина от меня ушла. И я не могу ее найти.

Аня вздохнула. Она подозревала, что такое может произойти. Судя по тому, что передал ей дядя, оно произошло уже тогда.

— В чем дело? Вы все время ссорились. Ругалась. Наверное ты оскорблял ее? Назвал каким-нибудь ужасным словом? Она боялась этого…

— Я назвал? Ты бы послушала, каким ужасным словом она назвала меня!

— Каким же?

— Не хочу повторять. У тебя уши завянут.

— Ну и что? Не мог вытерпеть? Подумаешь, чувствительный какой! Мужчина, называется!

— Аня! О чем ты? В том-то и дело, что я все проглотил. Смолчал. Тогда она знаешь что заявляет?

— Что?

— Что не может жить с мужчиной, который спокойно сносит такое оскорбление… А потом она заявляет, что между нами все кончено. Раз и навсегда. И чтобы я не думал разыскивать ее…

Аня вздохнула. Как это было похоже на ее подругу!

— Аня, послушай, это серьезно?

— Что серьезно?

— Ну, то, что она сказала… Неужели — это навсегда?

Аня не могла солгать. Поэтому, вздохнув, она сказала то, что думала:

— Ты знаешь, я думаю, что да. Обычно она никогда не меняла своего…

Она не успела докончить, так как Игорь спрятал лицо в ладонях и зарыдал. Это не было огромной неожиданностью, потому что она уже слышала о том, как он рыдал по телефону. Но все же… Вздохнув, она принялась его утешать, поглаживая по голове и тихонько отнимая его ладони от лица:

— Ну, Игорь, успокойся… Будь же мужчиной. В конце концов, не все же потеряно. Может быть… Да и вообще, жизнь на этом не кончается. Ты красив, богат… Есть поди, которых судьба била сильнее. Вот, взгляни хотя бы на меня…

Он послушался и взглянул, да еще как! Слезы мгновенно высохли. Руки потянулись к ней. Он обнял ее за талию и привлек к себе.

— Помоги, — шептал он, — помоги мне справиться с этим…

Она испугалась:

— Игорь! Ты в своем уме? Перестань!..

Он попытался поцеловать ее — она сжала губы. Но она не могла не слушать его горячий, бессвязный шепот:

— Я знаю: ты одна настоящая… не такая, как все они… Помоги мне… Будь со мною сейчас. Понимаешь, мне плохо.

Его руки проникли под складки халата и коснулись ее обнаженного тела. Он застонал и сдавил ее.

Она с ужасом почувствовала, что его прикосновение отнюдь не неприятно ей. Даже наоборот. Где-то глубоко внутри зародилось и стало расти горячее томление. «Боже, — думала она, — знали бы наши мужчины, какой ценой нам дается подчас верность». Она сделала попытку вырваться.

— Я понимаю тебя: ты любишь его, — шептал он, — пусть. Будь со мной хотя бы сейчас, когда мне так плохо. Он ничего не узнает. Так будет лучше всем. Только один раз…

Он вновь прижался губами к ее сомкнутому рту.

— Игорь, — в отчаянии, чувствуя, что не в силах сопротивляться возникшему внутри нее желанию, выкрикнула она, — не надо! Умоляю тебя! Ну, не надо, милый, дорогой! Пожалей меня! Мы найдем ее, мы уговорим ее. Я обещаю. У вас все будет хорошо. Только не надо… здесь… сейчас…

Он как будто не слышал ее.

Глава 32

Он никого не уведомил о своем возвращении — перед той, кто могла ожидать его, он хотел появиться неожиданно. Он еще не решил, что сразу подарит ей — огромную краснофигурную вазу, которая занимала половину его багажа, или набор французской косметики Он склонялся к последнему, признаваясь самому себе, что краснофигурная ваза, имитирующая античные образы, неплохо украсила бы его кабинет. Кроме того, к Рождеству он собирался подарить ей еще… если подойдет, конечно. Он представил себе, как она примеряет его подарок, как ослепительно хороша она в нем, как захочет спять, но он настоит, чтобы она так и оставалась. А потом, когда они расправятся с румяным, запеченным в духовке гусем, они долго будут рассматривать слайды — их возили на экскурсию в Афины. Храм Ники на афинском акрополе, руины Парфенона, театр Диониса в Афинах…

Его спутница, доцент Денисова, заметно волновалась. Ее должен был встречать муж — не это ли было причиной ее беспокойства? Всю дорогу она ластилась к профессору, заискивающе заглядывала в глаза, а он невольно улыбался, понимая причину такой перемены в отношениях. В Греции он был свидетелем скоротечного романа Нины с молодым профессором из Франции, великолепным знатоком античного стихотворного метра.

— Вас не будут встречать, Юлиан Петрович? — спрашивала она, строя ему глазки.

— Вряд ли.

— Мы вас подбросим, места в машине хватит. Хорошо, Юлиан Петрович?

— Ну, что ж, если вы будете так любезны…

Конечно же он не выдаст ее. По-своему он ее понимает: молодая женщина, общительная, жизнерадостная… Да и он сам — было ли безупречным его собственное поведение в последнее время?

Но в одном он ошибся — в аэропорту его тоже встречали. Он страшно удивился, видя, как к нему быстрыми шагами приближается Виктория.

— Привет, — сказала она ему. — С прибытием. Не ожидал? Я позвонила мужу Денисовой и узнала, что вы прибываете. Я на машине. Подвезу.

— Спасибо, не ожидал, — растерянно сказал он.

— Не удивляйся, — вновь заговорила она, когда профессорские чемоданы были уложены, а они сидели рядом, на передних сиденьях, Виктория — за рулем. — Я встретила тебя еще и потому, что захотелось побеседовать.

— Разве мы мало говорили по телефону? — удивился он. — По-моему, у тебя всякий раз отпадало желание продолжать.

— Я не всегда была права… да и ты, признайся тоже… Но сейчас речь не об этом. Ты удачно съездил?

— Все было превосходно. Крупнейшие специалисты планеты… Я познакомился с коллегами из Британского университета, и ты знаешь…

— Ладно, про Британский университет после. Рада за тебя. Ты неплохо выглядишь, загорел.

— Там солнце…

— Молодец. Теперь послушай обо мне…

— Да-да, конечно, — он изобразил глубокую заинтересованность. — Как твое здоровье? Работа? Личная жизнь? Ты по-прежнему с…

Он хотел спросить и осекся. Она опередила его.

— Он бросил меня, — ответила она просто.

— В самом деле? — изумился он.

— Сошелся с какой-то молоденькой аспиранткой. Но дело даже не в этом. В том, как он сделал это. Он произнес почти те же слова, что и я… помнишь, тогда… Вот тут-то я на собственной шкуре убедилась, как я виновата перед тобой…

— Действительно? Но, извини, я чего-то недопонимаю… Какие такие слова?

Она молчала.

— Ага, это о том, что мне… чего-то такого не хватает? Да?

— Он заявил, что я недостаточно горяча.

— Извини, пожалуйста… — смущенно заговорил профессор, выдержав долгую паузу, — но ты ведь сама затронула такую деликатную тему… Видишь ли, я был невольным свидетелем одной интимной сцены. Так вот, тогда мне не показалось…

— Не всегда надо верить тому, что видишь или слышишь. А в жизни женщины бывают моменты, когда она ошибается сама в себе. Когда она выдает желаемое за действительное.

— Ну, хорошо, оставим это, — снова заговорил он после неловкой паузы. — Но сейчас, может быть, ты раскроешь секрет — чего же во мне все-таки не хватало?

— Думаю, что ничего.

— Как?

— Всего хватало, — раздраженно сказала она. — Ясно теперь?

— Ничего не ясно… — еле выговорил ошеломленный профессор. — Зачем же ты тогда…

— Зачем что? Зачем ушла? Изменила? Ну, во-первых, ты, возможно знаешь, что иногда женщине нужно разнообразие… Кроме того, мне нужно было разобраться в себе самой: почему у нас не все получается…

— Ну и как, разобралась?

— Во многом… Поняла и то, как ранили тебя те слова…

— Ты ведь и говорила их для того, чтобы ранить.

— Не знаю. Может быть. Не хотела уходить с комплексом вины. Не хотелось, чтобы ты сразу бросился искать себе женщину после моего ухода… И еще я поняла… Что, может быть, если бы все вернуть в прежнее положение, стало бы иначе…

— Может быть… Но ты ведь, наверное, понимаешь и то, что уже ничего не вернешь.

— Да. Я и об этом хотела поговорить. Дорога не близкая. Приготовься услышать еще несколько интересных вещей.

— Тогда давай я пересяду за руль. По-моему, ты волнуешься!..

— Разве? Может быть самую малость. Но ты ведь меня знаешь, рука у меня твердая.

Он знал: Виктория всегда уверенно водила машину, даже лучше его самого. Это по ее желанию они приобрели второй автомобиль — он предназначался для сына…

— Так вот, — сказала Виктория, но обыкновению сразу переходя к теме, — я познакомилась с ней.

Он вытаращил глаза.

— С кем… с ней?

— С твоей Аней, — спокойно уточнила Виктория. — И ты знаешь, она мне понравилась.

— К-каким образом?

— Зачем тебе это? Ты ведь оставил ее хозяйничать в своей квартире, разве не так? Я часто проезжаю мимо… нашего дома, смотрю в окна. Я обнаружила, что тут распоряжается новая женщина, и решила с ней познакомиться. Меня интересовало несколько вопросов.

— Каких же?

— Ну, действительно ли она тебя любит… Та ли это женщина, которая тебе нужна. Не совершил ли ты ошибки, а если да, не могу ли я… Ну и прочие вещи.

— Ну и как?

— В общем, как я тебе сказала, она мне понравилась. Похоже, она действительно влюблена в тебя. Вот только… Но об этом потом. Словом, мы нашли общий язык, хотя стать подругами… сам понимаешь… Я решила оставить тебя ей…

— Спасибо.

Он чувствовал смертельную усталость — и после полета, и от тяжелого разговора. Прикрыл рукой глаза.

— Постой, не спеши расслабляться, — услышал он рядом суровый голос Виктории. — Я скажу тебе еще кое-что. Я долго колебалась — говорить, не говорить… В конце концов решила, что ты все же должен знать об этом.

— Что еще? — он натянуто улыбнулся. — Что-нибудь страшное? Пристегнуть ремни.

— Таким впечатлительным субъектам, как ты, может быть, это покажется ужасным. Так что на всякий случай пристегнись.

— Ну, говори же.

— Мы с твоей Аней беседовали вечером. Я не спала всю ночь — обдумывала услышанное. И под утро вспомнила, что не задала ей еще один вопрос. Какой — тебе не обязательно знать. Словом, я села в машину и подкатила к нашему дому. Было еще довольно рано. Занавесочки были зашторены, и я подумала, что она еще спит. Решила посидеть немного в машине, подождать — вчера она говорила, что пойдет на занятия. Я и дождалась. И ты знаешь, не ее одну. С молодым человеком. Похоже, они были в очень хороших отношениях, более чем в дружеских. Были довольны друг другом. Молодой человек усадил ее в «тойоту» с шофером — она стояла неподалеку — и они укатили.

У профессора стиснуло виски. Боже, какая долгая дорога от аэропорта! Когда же ей будет конец?

— Я же тебе говорила: пристегнись! — продолжала неумолимая Виктория. — Рано о чем-нибудь говорить. Это мог быть родственник, коллега, еще кто-нибудь. Ты его знаешь, этого молодого человека?

— Как он выглядел? — спросил он, выдав свое волнение. Не нужно было этого делать.

— Как все молодые преуспевающие люди. Прекрасный смокинг, галстук, манеры. Что еще? Они в чем-то на одно лицо, эти молодые нувориши.

Он сразу, с первых ее слов подумал об Игоре. «Тойота» с шофером. И она молчала о том, что встречается с ним…

— Ты ведь не думаешь, что я это сочинила? — вновь послышался голос Виктории. — Не думай. Я могу быть жестокой, несправедливой, но я не лгу… почти никогда. По крайней мере, в таких случаях.

— Да нет, уволь.

— Бледный ты какой-то, — с некоторой жалостью проговорила Виктория, присматриваясь к нему. — Даже сквозь загар видно. Переживаешь из-за своей девочки. А я тебе еще раз повторю: рановато.

Он молчал.

— Ладно, сделаем передышку, — сказала Виктория. — О другом. О нашем разводе. Я подала документы, все идет своим ходом. Не беспокойся, при разделе имущества я много от тебя не потребую. Все-таки, главным образом, я во всем виновата… Что сам захочешь мне оставить, на том и спасибо. Не беспокойся, выживу. Кстати, там дают определенный срок — в надежде, что супруги подпишут мировую…

Этот полувопрос-полунамек он оставил без внимания. Осмысливал свое. Таким образом, конец пути прошел при обоюдном молчании. Вновь она заговорила лишь тогда, когда автомобиль подкатил к подъезду, и она помогла ему выгрузить вещи.

— Занавесочка на месте, — махнула она рукой в сторону окна. — Спит твоя девочка. «Тойоты» нет, хотя это ни о чем не говорит.

Он не отвечал.

— На прощание я хочу, чтобы выслушал три моих совета. Они, возможно, противоречат друг другу, но цель у них одна — я хочу тебе добра. Во-первых, не принимай так близко к сердцу то, что я тебе сообщила. Я могла в чем-то ошибиться. Они могут быть просто друзьями. В конце концов, если даже она оступилась, прости ей. Она еще молода, и она, я думаю, любит тебя. Поверь ей, если она скажет, что это недоразумение…

— Зачем ты так уговариваешь…

— Я и так тебе столько навредила… Второй совет… Я думаю — уверена — что она там одна. Но все-таки… Лучше будет, если ты все же сначала позвонишь ей из автомата. И уйдешь. И придешь через полчаса. Понимаешь?

— Понимаю. Что в-третьих?

— В-третьих… Мы, женщины, не можем всегда быть последовательны… В-третьих… если что-то там, у тебя с ней, окажется не так… я могу не уезжать сейчас же, а подождать тебя внизу, в машине. Я думаю, что у тебя все будет хорошо. Уверена. И если ты не спустишься через полчаса, я уеду одна.

— Спасибо за советы. И, знаешь, я хочу кое-что сказать…

— Говори.

— Ты говорила о том, что во мне «всего хватало». Это не так. Кое-чего не хватало. И очень важного.

— Чего же?

— Я никогда не понимал тебя, как должно было. И даже попытки не делал понять.

— Только не вздумай говорить, что понимаешь теперь, — почти весело заговорила она. — Никогда не поймешь!

— Это тебе, на память, — он извлек из саквояжа набор французской косметики. — Спасибо тебе. Извини. Я тоже виноват перед тобой.

— Спасибо, — она чмокнула его в щеку. — Подозреваю, что ты вез это для другой. Но все равно спасибо.

Уже сидя за рулем, она приоткрыла дверцу и спросила негромко, одними губами:

— Подождать?

Он покачал головой, махнул рукой и сказал так же тихо, почти шепотом:

— Поезжай.

И она уехала.

Глава 33

Он не последовал третьему ее совету. Также, после некоторых колебаний, он отклонил и второй ее совет.

Да, он слышал о сверхделикатных мужьях, которые уведомляют жен за полчаса о своем возвращении из командировки. Чтобы не быть свидетелем неприятной сцены и не ставить в тупик жену. Но он не находил в себе внутренней силы поступить так же, хотя и порывался раза два подойти к таксофону. В конце концов, действительно ли такое уж это благородство, спрашивал он сам у себя. Может быть, еще благороднее было не допускать самой мысли о том, что в его отсутствие любимая женщина приведет гостя?

Представим себе, что Виктория его не встретила и ничего такого не сказала. Звонил бы он домой? Нет. Он постарался бы удивить Аню своим неожиданным появлением. Потому что верит ей… несмотря ни на что.

Мог ли он принять ее первый совет? Простить ей, что бы ни открылось? При мысли о том, что Аня могла лукавить с ним, нанести ему очередной удар, после того, как жизнь и так достаточно жестоко с ним обошлась, у него задрожала нижняя губа, как у обиженного ребенка. Он со страхом думал о том, что может произойти, когда он переступит порог своей квартиры. Утешения Виктории показались ему малоубедительными. Успокоить его могла только Аня — он ждал и хотел ее объяснений, рад был бы им поверить.

Возможно, предусмотрительнее было бы не открывать дверь своим ключом, а предварительно позвонить. Но, постояв у двери, он не сделал и этого. Предлог для оправдания его действий был прежний — он положил вести себя так, как если бы разговора с женой не было вовсе. Поэтому профессор тихонько, стараясь производить как можно меньше шума, открыл дверь своими ключами и перенес в квартиру чемоданы.

Она была у него — об этом говорили ее пальто и маленькие сапожки — те самые, в которых она провалилась в замерзший коровий след.

Разувшись, он на цыпочках прошел к спальне и заглянул в дверь. Никого. Странно, он ведь не запрещал ей ночевать тут, где было наиболее удобно. Может быть, ей не хотелось располагаться на его с Викторией брачном ложе? Так или иначе, он обнаружил ее в другой комнате — в кабинете. Там, где все начиналось…

Халатик, комбинация, белоснежные трусики — все это лежало у него на столе, рядом с собранием трагедий Эсхила и листами рукописи его монографии. Лучшего места для того, чтобы пристроить свои вещи, она здесь, видимо, не нашла. Так она поступила и тогда… И этот кощунственный акт, как это ни странно, не вызвал у профессора раздражения.

Хозяйка же вещей лежала, свернувшись в клубочек, на его разложенном диване и ровно дышала. Так спокойно спать мог только человек с чистой совестью. Или с железными нервами.

Почувствовав на себе его пристальный взгляд, она шевельнулась. Дрогнули густые, как чаща, ресницы. Расширились еще сонные, совершенно невинные глаза:

— Милый, ты вернулся?

Ее обнаженные, смуглые руки потянулись к нему.

Глава 34

На этот раз все произошло быстро, скоротечно — и бурно. После этого она вздремнула еще полчасика, а когда опять очнулась, не могла дать себе точный отчет в происшедшем. У нее даже не было полной уверенности, приснилось ли ей это или произошло наяву — этот короткий и мощный, как спринт, всплеск любви, с бурным, но непродолжительным финалом.

Она чувствовала, что он в эти полчаса так и не сомкнул глаз — просто лежал рядом с ней, иногда пристально вглядываясь ей в лицо. Один такой пытливый взгляд вновь разбудил ее.

Как хорошо, думала она, что я могу без боязни и притворства отвечать на этот тревожный, испытующий взгляд. Что нет нужды изворачиваться, прикидываться, искать себе оправданий… Те колебания, тот соблазн, которые ей довелось пережить, останутся при ней как сокровенная женская тайна.

Что тогда остановило ее перед последним шагом? Привычная боязнь унижения, стыда? Ее чувство к профессору?

Скорее всего, ее протрезвила внезапная догадка о том, что в тот момент она для Игоря представляла объект для легкого реванша за поражение с Мариной. Конечно, в действительности, это могло быть не так. Скорее всего, это и было не так. Но догадка, озарившая ее в тот момент, когда он бессвязно повторял «только один раз», сыграла свою роль.

Как хорошо было ей теперь! Как хорошо, что в тот момент она нашла в себе силы овладеть ситуацией и не только остыть самой, но и остановить Игоря! Счастье, что и он вовремя одумался и не стал делать попыток довести до конца начатое.

— Извини, Аня, — говорил он, опомнившись, я не знаю, что со мной произошло…

— Я не понимаю тебя, Игорь. Десять минут назад ты уверял что не можешь без Марины.

— Я и теперь скажу то же самое. Просто я совсем потерял голову. Понимаешь, вы обе чем-то похожи — своей естественностью, что ли. К тебе я пришел как к другу. А Марина, понимаешь… она такая… Видела, какие у нее глаза? Зеленые-зеленые… Такие бывают, наверное, у русалок. Я вдруг представил себе, что никогда больше не увижу этих глаз…

— Странные вы люди… — заговорила Аня, — ты знаешь, что-то похожее она говорила мне о тебе — после той встречи у меня… помнишь? Что же вы друг с другом не поделите? Пальму первенства?

— Она, правда, что-то такое говорила? — оживился Игорь. — Удивительно. В глаза она мне такого ни разу не сказала… Послушай, Ань, может быть, все-таки есть надежда…

— Надежда всегда есть, — отвечала Аня. — Попробуем что-нибудь придумать.

Таким образом, они остались друзьями. А то, что едва не произошло между ними, осталось их общей тайной, которую вряд ли стоило поверять профессору или Марине.

— Как поездка? Все благополучно? — спросила она у профессора, еще полусонная.

— Лучше, чем я ожидал! Великолепная организация, экскурсия в Афины, прекрасные доклады. Ты знаешь, мои коллеги из Британского университета…

— Рада за тебя. Что ты привез для меня? — спросила она, одеваясь, чуть капризным тоном.

Он преподнес ей огромную краснофигурную вазу, точную копию античных образцов.

— Это лучше всего будет смотреться в твоем кабинете, — сказала она. Видно было, что ваза ее впечатлила, но она как-будто ожидала еще чего-то.

— У меня есть особый подарок для тебя, — улыбнулся он, — но это я хотел бы подарить тебе на Рождество…

— Ты не забыл, что мы встречаем Рождество вместе? — напомнила она.

Они пили кофе и разговаривали, переходя с одной темы на другую. Профессор, она заметила, тяготился какой-то неприятной мыслью, и она предчувствовала, что ей придется в чем-то объясниться. Наконец, он спросил:

— Ко мне никто не заглядывал?

— К тебе лично — нет, — ответила она, глядя прямо ему в глаза. — Но, вообще, заходили. Во-первых, твоя жена… не знаю, как сказать, бывшая или настоящая… Во-вторых… Игорь заходил…

Он сделал удивленные глаза.

— Тебе интересно, о чем мы беседовали? — продолжала она. — Я могу пересказать. Хотя это займет много времени.

— Хотелось бы все же знать, хотя бы в общих чертах, — заметил он. — Ты знаешь, я чего-то недопонимаю… Ну, жена, — это ясно, она не могла еще забыть дорогу сюда. Но вот Игорь… По-моему, я его не приглашал. И он знал, что я в отъезде. Все это довольно странно… Я ведь не ошибся, ты имеешь в виду того самого молодого человека? Который способствовал моей поездке?

— Он самый, — спокойно подтвердила она. — Да, он приходил. Мы с ним в дружеских отношениях, разве ты не знал?

— Ты мне не говорила, — покачал он головой.

— Разве? Тем не менее это так. Твой адрес он знал по визитке которую ты сам ему вручил. У него возникла серьезная проблема. Он просил помощи. Все это очень сложно. Я тебе потом…

— … все объясню? — и они оба рассмеялись.

— Нет, серьезно, это запутанная история… Ну, вот, я вижу, ты сердишься, — сказала она, заметив между его бровей знакомую складку. — Хорошо, я постараюсь в нескольких словах объяснить, в чем тут дело. Дело в том, что Игорь… словом, я познакомила его с моей подругой — помнишь, мы о ней говорили? — и между ними… завязался роман…

— Не слишком ли много романов у твоей подруги?

— Может быть, и слишком, но, милый, могу ли я ее осуждать? Она необычная девушка, у нее своя жизнь, я не могу вмешиваться… Видишь ли, у них поначалу все было хорошо, хотя временами они отчаянно ругались, и я боялась, что что-нибудь такое произойдет… Так и вышло. Они поссорились. Вернее, она порвала с ним. Он страшно переживал, даже плакал, ты представить себе не можешь…

— Ты его успокоила? — невинно спросил профессор.

— Да… немного привела его в чувство. А потом мы на его «тойоте» объездили полгорода, пока ее разыскали. И еще полдня уговаривали, чтобы она укротила свое упрямство и вернулась к нему. Правда, через полчаса после примирения они опять разругались, но на этот раз, кажется, не насмерть. Мне кажется, что для них любовь — как спорт, кто выиграет. В данном случае, она — явный лидер, а он, несомненно, попал к ней под каблук. Надолго ли? И мне-то каково от всего итого, представляешь? — ластясь к профессору, пожаловалась Аня.

— Да, непростая ситуация, — согласился профессор. — Но, извини пожалуйста, не кажется ли тебе, что слишком много чужих проблем падает на твои хрупкие плечи? Мало тебе своих?

— Хватает и своих, — вздохнула Аня. — Я об этом столько передумала… И, знаешь, что теперь мне кажется, что моя жизнь до того, как я встретила тебя, — во многом ошибка. Она была странная и суматошная, эта жизнь. Я надеялась, что стоит пожить у тебя — и эта странная жизнь уйдет в прошлое. Не тут-то было! Ты сам видишь — моя прежняя жизнь тянется за мной, как шлейф. И пока я ничего не могу с этим поделать, хотя по-настоящему мне нужен только ты. Только ты помог бы мне справиться… Слушай, увез бы ты меня куда-нибудь отсюда — на годик или два, а?

— Ладно, — сказал он, что-то соображая, — довольно об этом. Мы справимся с твоими проблемами. А теперь послушай меня, я все же хотел бы кое-что рассказать тебе о моей встрече с британскими коллегами… Кстати, я слышал, ты успешно изучаешь английский?

Глава 35

Весь вечер профессор демонстрировал Ане слайды с изображением афинского акрополя и Парфенона. На какое-то время ей передался благоговейный трепет перед священными руинами, но зрелище беспорядочно нагроможденных камне, полуразрушенных колонн и портиков в конце концов стало утомлять ее. Она стала даже чуть-чуть капризничать, особенно когда увидела слайд, где профессор и доцент Денисова были сняты рядышком, на фоне Эрехтейона. Аня заявила, что устала, хочет ужинать и спать.

Пока профессор готовился ко сну, Аня принялась разглядывать ту самую краснофигурную вазу, поворачивая ее, приглядываясь к рисункам и тихонько посмеиваясь. Потом, когда был погашен яркий свет и загорелся ночник, вернувшийся профессор нашел ее, уже раздетую, свернувшуюся клубочком, под одеялом. Почувствовав его прикосновение, змейка мгновенно выпрямилась и затрепетала, обвиваясь вокруг него.

Потом Аня, в новой для нее, чуть капризной манере, заявила, что хочет попробовать, «как на вазе».

Профессор, прекрасно знавший, что изображено на вазе, послушался ее. В этом новом для него положении он имел удовольствие созерцать ее стройную, выгнутую, с матовой кожей спину, белые круглые ягодицы. Не видя лица возлюбленной, он услышал продолжительный стон. Когда, обессиленные, они улеглись рядом, Аня тихонько засмеялась.

— О чем ты?

— Все вспоминаю краснофигурную вазу… Кто это вытворяет там эти штуки?

— Это Дионис, бог вина и веселья. В компании со своими менадами.

Ее смех зазвенел под самым его ухом.

— Что ты все смеешься?

— Знаешь, я представляла тебя в роли Диониса, когда ты принимаешь зачет у молоденьких студенток в коротких юбочках…

— У тебя богатое воображение.

— Не обижайся. Просто я никак не могу прийти в себя после… Я предложила это положение, чтобы заодно проверить себя… Не боюсь ли быть униженной в любви…

— И каков результат?

— Ничего не боюсь, ни чуточки. Когда я с тобой, мне всегда хорошо. Спи.

Глава 36

Макагонов вновь собирал весь цвет подведомственного ему учреждения у себя на даче — на этот раз не по поводу своего дня рождения, а чтобы встретить Рождество. Должно было прибыть высокое академическое начальство, кроме того, Макагонов пригласил несколько человек из вузов — тех, с кем хотели поддержать дружеские отношения. Он нашел возможность придать событию официальный характер — и, соответственно, отыскал богатых спонсоров. В итоге ожидался роскошный стол, обилие спиртного, был даже заказан небольшой еврейский оркестр.

В список избранных на этот раз вновь попал профессор Кленовский. Макагонов, конечно, узнал о его поездке в Грецию, и это возымело действие. Кроме того, Макагонов по-прежнему чувствовал нечто вроде вины за то, что случилось более года назад. Выдавая свои поступок едва ли не за дружескую услугу, он сам, очевидно, не считал ее таковой.

— Дружище, забудем старое, — говорил он по телефону, — мне тяжело переживать этот конфликт. Теперь, надеюсь, все стало на свои места? По крайней мере, я уже не стою между вами…

— Благодарю, все действительно стало на свои места, — сдержанно отвечал профессор. — И я даже благодарен тебе…

— Вот и прекрасно, — обрадовался Макагонов, даже не дослушав, почему профессор благодарен ему. — Рад, что у тебя все образовывается. Слышал о твоих успехах, поздравляю. Еще раз повторю, что я рад. И знаешь что? Твое возвращение следует отметить. Мы тут скромной академической компанией собираемся встретить Рождество. Присоединяйся. Серьезно, я тебя приглашаю. У меня на душе будет спокойнее, ей Богу, если ты придешь и выпьешь со мной мировую.

— Отчего бы не прийти, — все так же сдержанно говорил Кленовский. — Но есть одно обстоятельство… я не могу бросить даму…

Макагонов пришел в восторг.

— Так ты, очевидно, не вполне меня понял? — воскликнул он. — Я ведь именно этого и хотел — увидеть вас обоих у меня… как будто бы ничего не произошло… Ну, рад за тебя вдвойне. Словом, я ожидаю тебя… вместе с дамой.

— Отлично, — проговорил профессор, мы будем вместе с дамой.

Цвет науки, собиравшийся на даче у Макагонова, представлял из себя ученых мужей с их женами, ученых дам с мужьями, но на их фоне попадались и довольно странные гости — одинокие профессора, доценты и одинокие аспирантки, еще какие-то странные суетливые молодые люди, не относящиеся, по всей видимости, к породе ученых. Один лишь хозяин знал функцию и предназначение каждого гостя, а также тот повод, по которому он был сюда приглашен. Ни одного неожиданного лица здесь не было.

За собравшимися зорко следила вернувшаяся из длительной стажировки за границей профессорша, жена Макагонова. После разборки, учиненной мужу за роман с Викторией, она свирепо и зорко следила за разношерстным собранием, стараясь определить среди смазливых мордочек аспиранток очередное увлечение своего супруга.

Из столовой поплыли дразнящие запахи деликатесов, еврейский оркестр настраивал скрипки, но время еще не пришло. Ожидалось несколько высокопоставленных гостей. Кленовский с супругой также еще не прибыл, и именно по их поводу велось оживленное обсуждение. Гости, ожидая на обширной веранде, разделились на группы. В одной — пожилые, солидные ученые мужи, в другой — дамы. Молодежь держалась отдельно. И всюду говорили о профессоре Кленовском, как будто по чьему-то приказу. Впрочем, на это провоцировала сама ситуация — ожидаемое появление профессора с беглой, но прощенной супругой. Кое-кто находил эту ситуацию пикантной, особенно дамы помоложе. Дамы более почтенного возраста называли Викторию стервой, а профессора — тряпкой и напряженно ожидали появления «тряпки» со «стервой».

Ромочка, прибившийся к неостепенившимся молодым ученым, со смехом рассказывал прошлогоднюю историю — о том, как он напоил профессора, как тот упал носом в салатницу, а в это время босс развлекался с профессорской женой. Ситуация получалась в духе «Декамерона» Боккаччо, и молодежь взорвалась смехом.

Мужчины вели себя солиднее. В должной мере оценив отношения Кленовского с супругой, они заговорили о его поездке в Грецию.

— Старик, наверное, на седьмом небе от счастья, прикоснуться к священным руинам…

— Стоило ли его посылать? Неужели нельзя было отправить кого-нибудь помоложе? Уверен, что Аргус вернулся оттуда разочарованным. В его представлении Греция иная. Ту Грецию, времен Перикла и Аристофана, не вернуть. А человек помоложе мог бы использовать поездку с толком. Наладить связи…

— Может быть, Аргус тоже мечтает продвинуть карьеру?…

— Аргус? Ему недостает для этого энергии и хватки. Сдал он что-то в последнее время… По крайней мере, мне в университете про это говорили…

— Ну, на это есть вполне понятные причины…

— Нет, но я все-таки не понимаю. Говорят, он прибудет сюда с супругой. Значит, принял? Это, право, какая-то клоунада. Ведь всем известно, что в этом самом доме…

— А я и на порог бы на его месте не пустил…

В группе, стоявшей поближе к входной двери произошло какое-то движение — кто-то увидел разворачивающуюся «девятку» профессора Кленовского. Гости теснее обступили двери, образовав узкий коридор, по которому предстояло пройти профессору с его «стервой» под обстрелом любопытных дам. Ученые мужи, дамы, молодые люди — все смешались в этой напряженно ждавшей толпе. Когда двое появились в дверях, кто-то не выдержал напряжения и придушенно ахнул. Одна дама прошипела другой на ухо:

— Так ведь это не она! Не «стерва»!

— Не может быть!

— Может! Я ту знаю, как облупленную.

— Профессор притащил какую-то девицу!

— Хорошенькое личико, — заметил кто-то из мужчин. — Не дочь.

— У него нет дочери. Только сын. Но он за границей.

Возбуждение достигло апогея, когда хозяин, также изумленный, но не потерявший самообладания, поздоровался с профессором, поцеловал его молоденькой спутнице руку и принял у нее шубку. Здоровавшиеся с профессором гости в этот момент все, как один, обратили взгляды на его спутницу.

Глава 37

Гостья была одета в вечернее платье, закрытое спереди, но безумно декольтированное сзади, великолепного черного бархата, издалека отливавшего каким-то глубоким блеском, напоминавшим отлив кротового меха. Все сразу решили, что это «писк» — и некоторые дамы этот писк издали, еле слышный, приглушенный. Вслед за писком началось негромкое обсуждение туалета новоприбывшей, причем отмечались необычной формы бретельки и оригинальные атласные вставки. Мужчины же с удовольствием обозревали обнаженную стройную спину гостьи, сохранившую следы летнего загара, и точеные ножки — платье заканчивалось выше колен.

Она поспешила на несколько минут уединиться, чтобы привести себя в порядок. В это время взгляды обратились на профессора, и дамы нашли его помолодевшим, загорелым и вообще каким-то новым, интересным. В ту же минуту им на правах старой знакомой завладела Фролова, специалист по санскриту. Взяв профессора под локоток, она изолировала его от толпы.

— Ты уж извини бабское любопытство, дорогой Юлиан, — заворковала она, не выпуская профессорский локоть, — как-никак, мы все-таки однокурсники… Твоя… так сказать, знакомая… Ну-ну, не хочешь — не говори, — поспешила вставить она, заметив нетерпеливое движение профессора. — Хотя я могла бы тебе пообещать, что никому, ни при каких обстоятельствах… Тогда скажи хотя бы, как ты умудрился одеть свою приятельницу? Мне только что сказали, что это одевают в Париже…

— В самом деле? Странно. Я купил это в Афинах, в салоне красоты. Очевидно, греки очень внимательно следят за парижской модой…

— И ты подарил это изумительное платье своей…

— … моей невесте, если тебе так уж хочется знать.

— Милый Юлиан, извини, годы берут свое, слух уже не тот… Очевидно, я не так расслышала… Ты сказал «невесте»? Но, Юлиан, я почему-то думала, что ты уже много лет женат?..

— Уже несколько дней не женат. Но это пока не для огласки, — предупредил профессор и усмехнулся, зная, что в какие-нибудь полчаса новость обойдет всех присутствующих, в соответствии с правилом геометрической прогрессии.

Так и произошло, причем новость стала обрастать самыми невероятными версиями и предположениями. Предполагалось, например, что Виктория сама отыскала возлюбленную для своего бывшего мужа, чтобы освободить себе руки. Поговаривали и о том, что будущий брак — чистая фикция, в которой стороны преследуют свои тайные цели. Сама ситуация — разница в возрасте и, возможно, в положении, — особого удивления не вызвала, так как в ученой среде такое случалось, и довольно часто. Странным показалось то, что это произошло именно с Аргусом, имевшим стойкую репутацию ученого сухаря, аскета и едва ли не женоненавистника.

Особо преуспел, разогревая самые фантастические слухи, Ромочка, бывший уже в подпитии. Он высказал остроумную гипотезу о том, что новая профессорская супруга вскоре наградит Аргуса второй парой рогов в придачу к первой. Кто-то, будучи в восторге от этой идеи, предложил Ромочке самому заняться ее осуществлением, и тот с удовольствием ухватился за эту мысль. И даже принял предложенное пари.

Возможно, эти толки и пересуды каким-то образом коснулись и слуха профессора и его очаровательной спутницы, но они держались с редкостной непринужденностью и самообладанием. Профессор поддерживал светский треп, с легкой улыбкой парировал недвусмысленные намеки на его повое положение. Его дама, ослепительно улыбаясь, отвечала на комплименты мужчин, не поощряя, однако, никого в отдельности.

Вскоре, однако, внимание гостей временно переключилось на иной объект — наконец-то прибыли задержавшиеся высокопоставленные гости. Через несколько минут все ощутили такой зверский аппетит, что откладывать трапезу стало невозможным. И гости, изо всех сил сдерживая шаг,проследовали в столовую вслед за хозяином и начальством.

Спонсоры действительно расщедрились — рождественский стол ломился от яств. У Ани разбегались глаза, долгое время она не могла решиться, с какой из холодных закусок начать. Заливные языки, тоненькие ломтики балыка, бастурмы почему-то не очень ее прельщали. Зато заинтересовали омары — наконец-то она их отведает! Но вожделенные ракообразные находились далековато от нее, и она вынуждена была обратиться за помощью к Ромочке, который успел занять место по левую руку от нее. Тот с восторгом отозвался на ее просьбу и не только раздобыл ей омаров, но и научил, как обращаться с ними. Но и омары не особенно ее впечатлили, и ей захотелось просто маринованных огурчиков. Но, поскольку таковых не было, она поначалу ограничилась несколькими маслинами.

Все это время сосед слева развлекал ее анекдотами, которые становились все более скабрезными. Аня снисходительно посмеивалась, не определив еще черту, за которой прервать рассказчика. В то время она краем уха прислушивалась к тому, о чем говорили справа. Хозяин, посадивший профессора с дамой слева от себя, вел с ним оживленную и довольно громкую беседу.

— И еще раз повторю тебе, Юлиан: рад, бесконечно рад за тебя, — горячо, хотя и с нотками некоторой растерянности, повторял Макагонов. — Видишь, в конечном счете все обернулось тебе же на пользу. Я предчувствовал, что все так и будет, а ты, наверное, обижался на старого приятеля, а?

— Что было, то прошло, — сдержанно отвечал профессор.

— Ты думаешь, я сам не выстрадал из-за этой истории? — разоткровенничался хозяин. — Еще как! Едва место не потерял… Главное же… — он покосился на супругу хлопотавшую невдалеке, — главное же, дома такое перенес, чего врагу своему не пожелал бы. Моя дражайшая супруга… Вы не будете такой Анечка? — обратился он прямо к ней.

— Какой? — сделала удивленные глаза Аня.

— Чересчур ревнивой?

Аня посмотрела на профессора, он на нее, и обоим стало смешно.

— Нет, вы не относитесь к этому так легкомысленно, — развивал тему Макагонов. — Обратите внимание, Анечка, сколько здесь хорошеньких аспиранток и лаборанток. И кое-кто из них, смею заверить, с интересом поглядывал на нашего друга…

— Я рада, что он преподает в другом учреждении, — с улыбкой ответила Аня. — Там безопаснее. Студентки безумно его боятся, — а про себя она добавила: «кроме одной».

— Давно я уговариваю Юлиана Петровича перейти к нам, — поведал Макагонов. — Со студентами все же беспокойно, а профессор, как мне думается, создан для библиотечной работы. Года полтора назад Юлиан отказался. Потом… э-э… обстоятельства не способствовали. Как теперь? А, Юлиан? Скажем, если бы я предложил тебе возглавить отдел?

Профессор задумался.

— Может быть, я и согласился бы… — сказал он, — если бы не одно обстоятельство.

— Какое же?

Профессор посмотрел на Аню, как бы испрашивая ее согласия. Она кивнула: говори.

— Теперь у меня несколько иные планы. Мы собираемся на некоторое время уехать, после того, как… оформим наши отношения.

— Далеко? Надолго?

— Думаю, на два года. Британские коллеги приглашают прочитать двухгодичный курс по античной литературе. Что же, английский я знаю в достаточной степени, а поэтому дал согласие.

Они не заметили, что все сидящие рядом и напротив гости внимательно прислушиваются к разговору, забыв про омаров и заливные языки. В воздухе запахло очередной сенсацией.

— Коллеги, — оправившись от неожиданности, провозгласил хозяин, — наш дорогой Юлиан Петрович не перестает нас удивлять! Я думаю, через некоторое время мы будем поздравлять его по иному поводу! Но сегодня прошу поднять бокалы за успешную будущую поездку нашего Юлиана Петровича в туманный Альбион!

Зазвенели бокалы. Кто-то давился превосходным рейнским, переваривая неприятную для себя новость.

— Говорят, жизнь в Англии страшно дорога… — прошамкала чья-то вставная челюсть.

— Надеюсь, с этой проблемой профессор справится, — подхватила эту реплику Аня. — Гонорар за лекции довольно высокий. Кроме того, профессору обещана стипендия сроком на пять лет…

— Интересно, что это за фирма, которая так сорит деньгами? — раздался брюзгливый голос пожилой академической дамы. — Просто так никто денег не дарит.

— Конечно, не просто так, — отвечал профессор. — Они имеют свою выгоду. Мы со своей стороны оказываем фирме содействие.

— Интересно, кто? Вы или ваша очаровательная спутница?

Намек был настолько груб, что Аню передернуло. Профессор же сохранял невозмутимость.

— Круг моих научных связей позволяет поддерживать интересы фирмы за границей. Например, в Англии. К сожалению, я не могу открыть, что именно. Это коммерческая тайна.

— О чем ты? — шепнула на ухо Аня. — Ты имел в виду…

— Тихо, — ответил он, также шепотом, — пусть поломают голову…

В это время Ромочка, не отказавшийся от намеченной цели, наполнял Анин бокал шампанским. Он удвоил свое внимание к ней, воспользовавшись тем, что профессора попросили разрезать огромного зажаренного целиком индюка, которого внесли на подносе, украшенном зеленью и свежими помидорами. Вооружившись блестящим ножом и разделочной вилкой, профессор ловко произвел вскрытие и расчленение аппетитной коричневой тушки, в результате чего на подставленное блюдо посыпалась начинка — дробленые грецкие орехи, печенка, почки.

В это время Ромочка следил за тем, чтобы бокал Ани оставался полным, а ей говорил такие немыслимые вещи, от которых у нее краснели не только щеки, но и ушки.

На ее тарелке оказался большой кусок индюка, но не вызвал у нее аппетита — может быть, потому что Ромочка окончательно испортил ей настроение. Она испытала некоторое облегчение, когда еврейский оркестр заиграл вальс. Ромочка тут же испросил разрешения у профессора пригласить его даму, и они закружились среди танцующих, напротив разряженной как невеста рождественской елки. Воспользовавшись замедлением музыки, Ромочка нежно прижал к себе даму и принялся вполголоса излагать ей свои взгляды на жизнь и свое отношение к ней. Аня натянуто по инерции улыбнулась, не сразу постигая смысл Ромочкиного предложения. Суть его была проста и могла быть выраженной в нескольких словах. Он предлагал заняться любовью, даже не откладывая, хоть сегодня. Он знает укромный уголок в доме, где можно было бы уединиться. Профессор занят разговором с другом, они увлеклись коньяком…

— Рома, — ласково сказала Аня, — у меня есть одно сообщение для вас, но я не хочу, чтобы кто-нибудь подслушал.

Ромочка с удовольствием, трепеща от приятного предчувствия, подставил ухо.

— Рома, я хочу сказать, что если бы на земле остался только один мужчина, и это были бы вы, я и тогда не согласилась бы спать с вами…

— П-почему же так жестоко…

— Как вам сказать… Вы не в моем вкусе.

Ромочкины глаза неожиданно налились слезами, задрожала нижняя губа. Он застыл на месте, в то время как темп вальса ускорялся.

— Возьмите себя в руки, — одернула его Аня, — на нас смотрят.

Действительно смотрели, в том числе профессор — с некоторым беспокойством. Она подмигнула ему, потянула обвявшего Ромочку — и они понеслись под звуки набиравшего бешеный темп вальса. Рома подчинялся партнерше, но на него жалко было смотреть. Когда они вернулись на свои места, Аня сжалилась над ним.

— Рома, не переживайте, — сказала она, — вы хороший. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек! И вы знаете, одна из них поглядывала на вас с явным интересом. Я это заметила.

— Которая? — встрепенулся Ромочка.

— Вон та, рыженькая. Пригласите ее на следующий танец.

— Почему ты не ешь? — спросил профессор. — Индюк просто во рту тает.

— Не знаю, — сказала она, — что-то не хочется. Извини, мне что-то не по себе сегодня. Я стала немножко нервная… Много событий за последнее время…

— Может быть, телячья отбивная… — предложил он.

— Нет-нет, — отказалась Анна. — Знаешь что? Я слышала, они собираются кататься с горы на санях. Только надо вовремя занять сани, а то всем не хватит. Кое-кто уже подался к горе. Давай и мы, а? Мне хочется подышать свежим воздухом…

Глава 39

Сани понесли их с бешеной скоростью по крутому спуску, перебросили через узкий ручеек и мягко вывалили в пышный, как перина, сугроб. Они барахтались в нем, как в огромной белой постели. Аня оказалась наверху и долго, не давая профессору подняться, топя его в снежной пыли, хохотала. Наконец они выбрались из сугроба и помогли друг другу стрясти снег. Начался подъем в гору. Профессор тащил тяжелые сани, оглядывался на шедшую сзади Аню.

— Тебе сказал что-то неприятное этот хлюст? — поинтересовался он. — Я видел, как тебя передернуло…

— Тогда ты должен был видеть, как у него вытянулось лицо, — ответила она. — Мне его даже жалко стало.

— Не жалей, он уже утешился, — заметил профессор. — Видишь?

Действительно, на склоне горы стояло несколько человек, среди них — Ромочка под руку с рыженькой лаборанткой. На профессора налетели несколько человек и отобрали сани:

— Вы уже прокатились, нам тоже хочется, — и тяжелые, нагруженные человеческими телами, сани ринулись вниз. За ними другие, третьи. В конце трассы, за ручьем, съехавшие сани сталкивались, переворачивались, у подножья горы образовалась хохочущая, визжащая, барахтающаяся масса мужских и женских тел. Насмеявшись, Аня отвела профессора в сторону.

— Ты знаешь, я хочу с тобой кое о чем поговорить…

— Что-нибудь случилось? Ты какая-то странная сегодня… — встревожился он. — Выпила лишнее?

— Ничего я не пила, — обиделась она.

— Что-нибудь серьезное? — допытывался он.

— Ничего страшного, не волнуйся. Но я не хочу говорить об этом здесь, понимаешь?

— Понимаю… — сказал он, хотя мало что понимал. — Знаешь, в этом доме есть укромный уголок, мы можем пройти туда…

— Прекрасно! — обрадовалась она.

Дача была пуста — за исключением нескольких дряхлых академиков и упившегося молодого соискателя — все были у горки. Через библиотеку они пробирались на ощупь — как было ему не припомнить тот день, когда он один пробирался сюда, натыкаясь на перья, мех и рога охотничьих трофеев? На этот раз продвижение было более успешным, потому что он запомнил дорогу, а Аня догадалась щелкнуть зажигалкой. Только в самом конце библиотеки на нее свалилось чучело летучей мыши и царапнуто по щеке кожистым крылом. Аня вскрикнула. В этот момент профессор, шедший впереди, уже пробрался в тот самый «укромный уголок» и нащупал выключатель ночника.

Тут было уютно. Книги, птицы со стеклянными глазами и большие лосиные рога, которые в полумраке выглядели устрашающе, сейчас казались умиротворяющей частью комфортного интерьера. Чего не предусмотрел хозяин — так это поставить сюда маленький диванчик, где можно было бы прилечь, но, возможно, так и было задумано.

— Тут нас никто не побеспокоит, — сказал профессор, снимая пальто и помогая ей сбросить шубку. — О чем мы будем говорить?

— Поцелуй меня, — потребовала она и сама потянулась к нему губами.

Так вот оно что! Она уже ничего не могла сказать, так как ее язычок пробирался в глубь его рта. Лишь после продолжительной паузы профессор смог проговорить:

— Это и есть то, о чем ты хотела мне сообщить?

Она возбужденная, разрумянившаяся, выдохнула:

— Не только… Но не все сразу, дорогой… Поцелуй меня еще раз…

Глава 40

По затемненной галерее пробирались двое — Ромочка и рыженькая, которую он вел за руку. «Вел» означало — двигался по зигзагообразной траектории, натыкаясь на стены, мужественно сражаясь с дверями, ни в одну из которых он не мог попасть с первой попытки. Рыженькая покорно следовала за ним. Она выпила слишком много рейнского шампанского, в полном восторге от своего кавалера и соглашалась на все. А он, несмотря на сверхчеловеческую дозу принятого спиртного, все же помнил, чего хочет и куда ведет рыженькую девицу.

У самого входа в библиотеку на него свалились рога косули. От удара он несколько отрезвел и смог сообразить, что в нише кто-то есть. Дав знак своей знакомой обождать, он по-кошачьи подобрался к нише и заглянул. Назад он вернулся с выпученными глазами и заикался, казалось, еще больше, чем прежде.

— В-видишь ли, рад-дость м-моя, н-на этот раз кабинет занят. П-придется н-нам подняться н-на мансарду…

— Мы не упадем? — встревожилась рыженькая.

— М-может быть… Н-но любовь заставляеть н-нас творить чудеса…

Появление Ромочки зафиксировал только профессор, так как Аня в этот момент находилась спиной к проему и испытывала фазу сладостного расслабления.

Вскоре, приведя себя в порядок, они беседовали, сидя рядышком на столе с макагоновскими рукописями.

— И все-таки с тобой сегодня что-то не то, — допытывался профессор. — Тебя никто не сглазил? Полон стол еды, а ты почти ни к чему не прикоснулась… Не пьешь…

— Добавь еще и не куришь…

— Разве? Действительно, — развел руками профессор. — Скажи: что-нибудь случилось?

— Да, что-нибудь случилось…

— Что-нибудь ужасное?

— Не ужасное… Но, вообще, все зависит от того, как ты на это посмотришь. Дело в том что…

— Ну-ну, — подбодрил он.

— Дело в том, что у меня будет девочка…

Он застыл. Немного погодя спросил странной интонацией:

— Ты уверена?

— Я подозревала… Теперь почти уверена… — и вдруг залилась слезами. — Это все Марина… Подсунула мне какие-то дурацкие таблетки… А ей этот негодный Мишель дал, привез откуда-то… Наверное, он специально… Из какой-нибудь страны, где кризис с рождаемостью… А она, дурочка…

Она спохватилась:

— А вдруг она тоже… Ой, нужно ее предупредить!

— Подожди! — остановил ее профессор. — Дай я на тебя посмотрю.

И он долго и пристально вглядывался в нее, как будто пытался проникнуть в содержимое таинственного сосуда из темного стекла. Внутри билась, пульсировала другая, незнакомая жизнь. Жизнь его ребенка. Его дочери.

— Чего же ты плачешь? — наконец спросил он. — Не надо плакать. Тебе нужны только положительные эмоции… Хочешь, я буду читать тебе…

— Лекции по античной литературе? — улыбнулась она сквозь слезы.

Он добродушно рассмеялся.

— Нет, правда? — спрашивала она, все еще всхлипывая. — Ты на меня не сердишься?

— За что, глупая? За то, что ты сделаешь меня отцом?

— Милый, а как же Англия? — она опять залилась слезами. — Я так мечтала поехать туда… с тобой…

— В Англии рожают не хуже, чем здесь…

— А я не буду там скучать, — спросила она повеселевшим голосом, — когда ты будешь читать лекции? Говорят, англичане — ужасно замкнутый народ, не любят иностранцев, с ними трудно подружиться…

— Ты можешь поступить там на курсы менеджеров, — ответил он. — Пригодится твое знание английского.

— Ты так хорошо придумал, — согласилась она. — Вообще, ты стал такой…

— Такой деловой? — улыбнулся он. — Влияние престижной фирмы…

— Это правда, что ты содействуешь фирме?

— Конечно. Мы ведь говорили о том, что Марина и Игорь собираются провести медовый месяц за рубежом…

— Да, собирались.

— Игорь как-то позвонил мне и попросил, когда я буду в Англии, присмотреть что-нибудь подходящее. Виллу, которую можно было бы снять или купить. Я сделал это теперь. Справился у моего английского коллеги — и получил факс. Коллега с удовольствием предоставит молодым свою виллу в горах Шотландии.

— Просто так?

— Очевидно, коллега также заинтересован в содействии фирме… Так или иначе, но в Великобритании мы можем встретиться с нашими знакомыми.

— Игорь принял предложение?

— Он в восторге. Уверяет, что средиземноморская жара ему осточертела. Хочет поменять климат — хотя бы на время.

— А Марина?

— Сейчас ей нравится то, что нравится Игорю. Не знаю, надолго ли…

— Я тоже не знаю… У них как будто соревнование идет — за право лидерства. То Марина заберет его под башмак, то он…

— А у нас, — с улыбкой спросил профессор, — кто будет под башмаком?

— Думаю, что никто. Хотелось бы… Но, боюсь, что ты можешь там оказаться, когда…

— Когда что?

— Когда я подарю тебе дочь…

Внезапно ниша озарилась ярким холодным голубым светом. Они вздрогнули. Из окна было видно, как в ночное небо взмыла голубая ракета. Донеслись ликующие вопли.

— Ракета! — воскликнула Аня и приникла к окну. — Класс! Слушай, они говорили, что будет настоящий фейерверк. Пойдем посмотрим, а?

И она потащила профессора к выходу.

— Постой, — высвободился он, — можно, я кое о чем тебя спрошу?

— Какой любопытный, — капризно сказала она. — Ну, спрашивай.

— Скажи, почему ты так уверена, что…

— … что это твой ребенок? Да? Ты это хотел узнать?

Она смотрела ему прямо в глаза и улыбалась.

— Нет, не то, — сконфузился профессор, — я совсем не о том хотел спросить. Ты говорила о девочке, так? Откуда ты знаешь, что это девочка?

— А ты не хотел бы девочку? — спросила она упавшим голосом.

— В том-то и дело, что хотел, — забормотал он, — но как ты можешь знать…

— Слишком много вопросов, — перебила она. — Главное, что я это знаю. Пойдем. Я потом тебе все объясню.


Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.


Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Глава 24
  • Глава 25
  • Глава 26
  • Глава 27
  • Глава 28
  • Глава 29
  • Глава 30
  • Глава 31
  • Глава 32
  • Глава 33
  • Глава 34
  • Глава 35
  • Глава 36
  • Глава 37
  • Глава 39
  • Глава 40