Жизнь до Легенды [Мари Лу] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Мари Лу

Жизнь до Легенды


Эпизод первый: Дэй За три года до событий, описанных в Легенде

Примечание автора: В Одарённом (в продолжении Легенды) Джун просит Дэй рассказать о его первом поцелуе. Это короткий рассказ, в котором есть ответ на этот вопрос.

МНЕ ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ.

Я живу в Республике Америка.

Меня зовут Дэй.

Вообще-то полное имя — Дэниэль Олтан Уинг, младший брат Джона, старший брат Идена, сын своих родителей, живущих в трущобах Лос-Анджелеса, поделённого на сектора.

Если ты всю свою жизнь был беден, ты и не задумываешься, что может быть иначе. Порой ты даже счастлив, ведь, в конечном итоге, у тебя есть семья, ты здоров, у тебя целы руки, ноги. У тебя есть крыша над головой.

Но сейчас у меня нет большинства из того, что перечислено. Моя мать и братья считают, что я мёртв. У меня травмировано колено, которое, возможно, никогда не заживёт. Я живу на улицах в Озёрном секторе — в трущобах, которые расположены вдоль побережья огромного озера Лос-Анджелеса. Каждый день я борюсь за выживание.

Но ведь могло быть и хуже, правда? В конце концов, я жив; жива моя мама и братья. Всё ещё есть надежда.

В это утро я стоял на балконе трехэтажного, потрепанного жилого комплекса, все окна которого были заколочены. Моя больная нога свисает через край балкона, в то время как сам я стою с небрежным видом, перенеся вес на здоровую. Мои глаза устремлены на один из пирсов, которые лежат вдоль берега озера, воды которого сверкают сквозь дымку утреннего смога. Информщиты вокруг меня, развешанные по бокам зданий передают последние республиканские новости, которые вещаются над нескончаемым потоком заводских рабочих Озерного сектора. Через несколько улиц я вижу толпу мальчишек и девчонок, шагающих в местную школу. На вид, они одного возраста со мной. Если бы я не провалил свое испытание, то, наверняка, и я бы был среди них. Я смотрю вверх и щурюсь, глядя на солнце.

В любую секунду начнется торжественная клятва. Ненавижу эту идолопоклонническую присягу.

На секунду кинохроника на Информщитах замирает, а потом по всему городу, со всех динамиков на домах раздается знакомый голос. На всех улицах люди останавливаются и прерывают свои занятия, поворачиваются в сторону столицы и поднимают руки вверх в приветственном жесте. Они поют вместе с голосом, льющимся из динамиков.

«Я клянусь в верности флагу великой Республике Америки, нашему Первому Выборщику, нашим доблестным штатам, единству против Колоний, нашей неминуемой победе!»

Когда я был маленьким, я, как и все, произносил эту клятву, некоторое время я даже думал, что это здорово, заявлять о любви к своей стране или чего там ещё. Теперь же я просто молчу, пока длится клятва, несмотря на то, что люди на улицах послушно её читают. Зачем играть в то, во что я не верю? К тому же никто меня, стоящего здесь, наверху, увидеть не может.

Когда она заканчивается и на улицы возвращается суета, Информщиты синхронно возвращаются к кинохронике. Я читаю заголовки, когда те появляются:

ОДАРЕННАЯ, ПРОШЕДШАЯ ИСПЫТАНИЕ, ДВЕНАДЦАТИЛЕТНЯЯ ДЖУН ИПАРИС СТАЛА САМЫМ ЮНЫМ КУРСАНТОМ, ПРИНЯТЫМ В УНИВЕРСИТЕТ ДРЕЙКА. ОФИЦИАЛЬНОЕ ВСТУПЛЕНИЕ СОСТОИТСЯ НА СЛЕДУЮЩЕЙ НЕДЕЛЕ.

— Тьфу, — фыркаю я с отвращением. Нет никаких сомнений, что эта девчонка из тех богатеньких детишек, семьи которых живут дальше вглубь страны, в одном из секторов ЛА для высшего класса. Кого волнует, сколько баллов она набрала на Испытании? Весь этот тест сфальсифицирован в пользу деток богачей. Во всяком случае, ей, скорее всего, просто кто-то купил высокий балл. Я отворачиваюсь от меняющихся заголовков, на которых продолжают перечисляться достижения девушки. От всего этого у меня начинает болеть голова.

Мое внимание возвращается к пирсу. На одной из лодок на палубе шумно суетятся рабочие. Они разгружают кучу ящиков, в которых, скорее всего, находятся консервы, стэйки из говядины, картошка, макароны, колбаса и карликовые хот-доги. У меня урчит в желудке. Перво-наперво — украсть себе завтрак. Я не ел почти два дня и от вида ящиков с едой у меня кружится голова.

Я медленно иду вдоль жилого комплекса, стараясь оставаться в утренней тени здания. Несколько уличных полицейских патрулируют пирс, но большинство из них уже измучены влажной жарой. Они обычно не обращают внимания на беспризорников, сидящих на каждом углу Озерного сектора. В хороший день они слишком ленивы, чтобы ловить тех, кто крадет еду.

Я дохожу до края здания. Сливная труба проходит вдоль стены, не слишком прочно прикрепленная болтами. Тем не менее, она выглядит достаточно прочной, чтобы выдержать мой вес. Я проверяю её, кладя на нее сначала только одну ногу, и дергая её посильнее. Она даже с места не сдвинулась, поэтому я хватаюсь за неё и начинаю спускаться вниз, к узенькой аллее у здания. Моя больная нога становится неправильно на землю, и я, потеряв равновесие, валюсь с ног.

Уже скоро это дурацкое колено начнет заживать. Я надеюсь. И тогда я наконец-то смогу передвигаться вверх и вниз по этим зданиям так, как хочу.

Сегодня тепло. В воздухе повисли запахи дыма, уличной еды, животного жира и океанической соли. Через свои потёртые ботинки я ощущаю жар тротуара. Вряд ли кто-то обращал на меня внимание, пока я шел к пирсу (в конце концов, я ведь просто мальчишка из очередного трущобного сектора), но потом девчонка, шедшая в школу, встретилась со мной взглядом. Она покраснела, когда я оглянулся, а потом быстро отвела взгляд.

Я останавливаюсь у самой кромки воды, чтобы поправить кепку и убедиться, что все волосы заправлены под нее. Оранжевый и золотой свет, отраженный от воды, заставляет меня щуриться. Со всего пирса грузчики несут ящики с едой к небольшому офису, где приемщик вносит заметки о грузе. Время от времени он смотрит по сторонам и произносит что-то в микрофон. Я остаюсь на своем месте, изучая поведение грузчиков и приемщика. Затем я окидываю быстрым взглядом улицу, идущую вдоль берега.

Полиции вроде не видать. Отлично.

Когда я убеждаюсь, что никто меня не видит, я спрыгиваю на край берега и ковыляю к тени пирса. Перекрещенные балки под пирсом поддерживают его выдающиеся над водой части. Я подбираю несколько камней из грязи у воды и заталкиваю их в карманы. Затем я пробираюсь в лабиринт из балок и начинаю пробираться через них поближе к тому месту, где находятся ящики. Я весь в соленых брызгах. Звук волн, бьющихся об пирс, смешивается с голосами над ним.

— Ты тоже слышал про ту девчонку, да?

— Про какую девчонку?

— Ну, ты же знаешь. Про девчонку, которая попала в Дрейк, та, которой двенадцать лет…

— А да, эта. У нее, наверное, родители с большим кошельком. Эй, к чему это ты снова клонишь?

Раздается смех.

— Заткнись. В конце концов, я ж получил какое-то образование.

Волны заглушают продолжение их разговора. Раздается несколько глухих ударов по доскам прямо над моей головой. Должно быть, они поставили тут ящики. Вероятно, я нашел то самое место, рядом с небольшим офисом, куда сгружают товары. Я приостановился, чтобы найти местечко получше. Затем поднялся по балкам повыше, ухватился за край пирса, подтянулся и огляделся.

Офис находится прямо над моей головой. Приемщик стоит на дальней стороне, спиной ко мне. Я бесшумно вскарабкиваюсь на дорожку и прячусь в тени стены офиса. Камни у меня в кармане постукивают друг о друга. Я беру один из них, не сводя глаз с грузчиков. Затем изо всех сил бросаю камень в сторону лодки.

Он попадает в борт лодки с громким стуком, достаточно громким, чтобы привлечь внимание рабочих на лодке. Некоторые из них поворачиваются на звук, другие направляются к месту, откуда он был слышен. Я пользуюсь моментом и пулей вылетаю из своего убежища, затем прячусь за грудой ящиков. Я собираюсь прятаться прямо за ними, пока кто-нибудь не увидит меня. Сердце отчаянно бьется в груди.

Каждый раз, как я краду запасы Республики, я представляю себе, как меня ловят и тащат в ближайший полицейский участок. Там я лишусь своих ног, как это произошло с отцом. Или меня вовсе не потащат в полицию. Возможно, меня просто застрелят на месте. Даже представить себе не могу, что еще хуже этого могло бы со мной случиться.

Время идет. Достаю свой складной нож, спрятанный у меня в обуви, и втыкаю его в ящик сбоку, и надавливаю, пока не отламывается кусочек дерева. Ломаю его в тишине, одним глазом поглядывая, в каком направлении смотрят охранники. Большинство из них покинули пост к этому моменту, к счастью. Осталось только двое из них, но даже они стоят на приличном расстоянии от ящиков, погруженные в свою пустую болтовню.

В этой партии определенно консервированные лакомства. Мой рот наполняется слюной, пока я фантазирую о том, что же окажется внутри. Хот-доги и сардины. Мясо всех видов. Кукуруза, маринованные яйца, фасоль. Может быть, даже консервированные кусочки персиков или груш. Однажды мне удалось украсть свежий персик, и это было лучшее, что я ел когда — либо в жизни. Мой живот громко урчит.

— Эй.

Я подскакиваю. Мои глаза натыкаются на девочку-подростка, опирающуюся на ящики, жующую зубочистку и наблюдающую за моей работой с забавной усмешкой на лице. Все мои мечты о еде вмиг улетучились. Я, не мешкая, выдергиваю свой нож из ящика и пускаюсь бежать. Другие люди на пирсе кричат, увидев меня, и начинают гнаться за мной.

Я бегу вниз по пирсу так быстро, как только могу. Мое больное колено горит от внезапного движения, но я не обращаю внимания. Если я умру, не будет иметь значения, больное ли у меня колено или здоровое. Я обхватываю себя руками, ожидая жгучей боли от пули, попавшей в спину.

— Чарли! — кричит один из них. — Хватай этого мелкого жулика!

Девушка отвечает что-то, но я не могу слышать, что.

Я натыкаюсь на пару изумленных работников порта, достигаю конца пирса и начала Озерных улиц; я бегу к ближайшему переулку, который вижу. Позади себя я все еще слышу голоса моих преследователей. Глупо, так глупо. Мне нужно было быть потише, или подождать до ночи. Но я так голоден. Теперь я могу лишь надеяться затеряться в лабиринте Озерных переулков. Моя кепка слетает с головы, но я слишком напуган, чтобы остановиться и подобрать её. Мои белокурые волосы, ужасно спутавшись, падают мне за плечи.

Кто-то хватает меня сзади. Я вырываюсь из захвата, а затем пытаюсь запрыгнуть на стену и ухватиться за выступ на уровне второго этажа. Но тут мое больное колено, уже обессиленное после моего поспешного спасения, дает о себе знать, и я падаю на землю в тени переулка. Весь воздух со свистом выходит из легких от удара, но я все еще кручусь волчком и скалю зубы, готовый погрузить их в того, кто все-таки схватил меня.

— Эй, остынь! — Это девчонка, заметившая меня первой. Ее лицо спокойно, но она твердо прижимает меня к земле. — Это всего лишь я. Я сказала бригаде своего отца, что выслежу тебя. Они уже вернулись на пирс.

Я продолжаю сопротивляться.

— Слушай, мы можем заниматься этим весь день, — Девчонка склонила ко мне свое лицо и окинула хмурым взглядом. Я жду, что она приставит нож к моему горлу. Но этого не происходит. Через несколько долгих секунд я успокаиваюсь. Она кивает мне, когда я перестаю трепыхаться.


— Что ты пытался стащить из груза моего отца? — спрашивает она.

— Просто немного еды, — отвечаю я. Я все еще не могу перевести дыхание, да и боль в колене все не утихает. — Я не ел два дня.

— Ты из Озерного сектора, братишка?

Я улыбаюсь ей. Надеюсь, она не заметит, насколько я нервничаю.

— Так же как и ты, — говорю я, подмечая ее жаргон. — Ты, наверное, даже из того же района, что и я.

Она изучает меня мгновение. Теперь, когда я могу нормально рассмотреть её, то вижу, что она даже симпатичная, с загорелой кожей и вьющимися черными волосами, заплетенными в две косы. На носу немного веснушек, а глаза золотисто-карие. Брови постоянно изогнуты под забавным углом. Хоть она и выглядит маленькой, все же она почти вышла из подросткового возраста. Усмешка появляется на её лице, когда она замечает, как я изучаю её. Она осторожно позволяет мне сесть, но руку мою не освобождает.

— Ты ведь собираешься меня освободить в скором времени? — спрашиваю я. — Или собираешься меня оттащить обратно к отцу и его приятелям?

— Посмотрим. — Она прижимает язык к щеке изнутри в бессознательном жесте. — Ты собирался украсть еду из нашего груза. И если бы ты в этом преуспел, моему отцу пришлось бы объяснять властям республиканского порта, почему у него не хватает груза. Ты думаешь, мы хотим платить дополнительные штрафы? Или подвергаться аресту?

— Что ж, извини. А ты думаешь, мне нравится ходить голодным?

Девушка смеется над моими словами.

— Послушать тебя, стойкий парнишка, так ты такой славный, что прямо за щечки тебя потрепать хочется.

Я краснею от её остроты, но не хочу дать ей удовлетворение от знания того, что она меня зацепила. Так что я не моргая уставился на неё. Она перестает смеяться, задумчиво жует свою зубочистку, а затем говорит:

— Так что же с того, что ты голоден? Что, если я притащу тебя сейчас обратно к своему отцу? Я могу сказать, чтобы тебя бросили в озеро. Или чтобы отвели тебя в полицейский участок. Команда моего отца любит меня. Они наверняка согласятся со всем, что я им скажу.

Я с трудом сглатываю от этой мысли, затем стараюсь изобразить храбрость на лице.

— Ну, давай, сестричка. — Я протягиваю ей свои ладони, и смотрю таким невинным взглядом, каким только могу. — Ты действительно собираешься сделать это с голодающим уличным парнем? Просто притворись, что я сбежал. Я не вернусь, обещаю. Можешь даже взять мой ножичек, если хочешь что-нибудь взамен. Это все, что у меня есть.

— Сколько тебе лет?

— Почти тринадцать.

— Да ты еще совсем ребенок, — ухмыляется она, а затем задумывается на долгую минуту. — Слушай, я знаю, что ты чувствуешь, — наконец произносит она, — и поверь мне, что нет ничего хуже рези в пустом желудке.

— Так ты все еще думаешь о том, чтобы вернуть меня? — во мне просыпается надежда. — Может быть, мне все же стоит держаться подальше от республиканской тюрьмы? — спрашиваю я.

— Что ты готов сделать ради этого? — в ответ спрашивает она.

Я одариваю её отрепетированной улыбкой:

— Да все, что угодно, милая.

Брови девчонки удивленно взлетают вверх, затем она откидывает голову назад и смеется. Я даже не могу решить, польщен я или оскорблен этим. Я думал, это прозвучало довольно круто.

Проходит еще мгновение прежде, чем девчонка успокаивается, встает и поднимает меня на ноги. Теперь, когда мы оба стоим, я вижу, что она выше меня всего на несколько сантиметров и такая же худая. Она кивает по направлению к пирсу:

— Вот что я тебе скажу. Ты будешь работать на моего отца три дня, и за это я дам тебе три банки консервов. Ты сможешь выбрать три любые банки, но никаких фруктов, конечно. — Она качает головой, когда видит мое разочарование. — Извини. Три дня работы не стоят целой банки фруктов.

Работать на одном месте три дня. От этой мысли мне становится тревожно — я не люблю подолгу оставаться на одном месте. Глаза Республики повсюду. Но на самом деле выбора у меня нет, и это в любом случае лучшее предложение, учитывая то, что я смогу за него получить.

Я неуверенно киваю девчонке.

— Хорошо. Отлично. Договорились. — Я протягиваю свободную руку, чтобы пожать её.

Но она не берет мою руку. Вместо этого она немного наклоняет свою голову, выплевывает зубочистку и усмехается мне:

— Я не закончила.

Моя рука колеблется.

— И чего же еще ты хочешь?

— Ты смел с дамами, не так ли? Ты хоть целовался уже с девушками?

Целоваться с девчонками? Какое это имеет ко всему этому отношение? Несмотря на все мои заигрывания, я никогда не заходил так далеко. Ну, я целовал парочку девчонок в щечку, и меня они целовали, но в губы? Я пытался понять, к чему все это. Мои глаза нашли её рот, сейчас темный и улыбающийся и моё лицо зарделось еще сильнее, чем раньше.

— Я воспринимаю это как нет, — рассмеялась она. — Ну, так давай, попробуй, малыш. Посмотрим, как ты тогда заговоришь.

Так как я все еще и не думаю двигаюсь с места, девочка наклоняется ко мне, закрывает глаза и прижимается губами к моим. Я весь напрягся. Они гораздо мягче, чем я ожидал — собственно, я вообще не знаю, чего я ожидал. Конечно же они будут мягкими. По моей спине аж мурашки побежали. Что же мне делать? Пошевелиться? Закрыть глаза или открытыми держать? Какое-то время я просто стою и держу губы плотно сомкнутыми. Может быть мне нужно последовать её примеру. Так я и поступаю. Начинаю осторожно целовать её в ответ. Через какое-то время это уже не кажется таким трудным… Я даже расслабился, позволив моим мыслям вращаться вокруг факта о том, что я целовался со старшей девочкой. Мои руки застыли. Я не чувствую своих ног.

Она отстраняется. Хотя она так и не отпускает мою руку, но хватка немного ослабевает. Я все еще пытаюсь восстановить дыхание.

— Не так уж и плохо для первого раза, — весело произносит она. Её нос касается моего — Ты дрожишь?

Меня аж передернуло. Надеюсь, она не заметила.

К моему облегчению, она засмеялась прежде, чем я сказал какую-нибудь неловкость.

— Мальчик, ты мил, как нераскрывшийся бутон, — она касается моего носа, а затем отодвигает голову подальше. — Хорошо, мы договорились. Возвращаемся на пирс. Если ты будешь хорошо себя вести, возможно, я подарю тебе еще один поцелуй.

Следующие три дня я работаю рядом с ней на лодке её отца, принадлежащей Республике. Её зовут Чарли, как я теперь знаю, и ей только что исполнилось шестнадцать. Она рассказывает мне о своей жизни, работая на пирсе, пока мы загружаем и разгружаем грузы от рассвета до заката. Её мать умерла несколько лет назад из-за аварии на заводе. У неё есть сестра, которая сдала экзамен, и её оценка достаточно высока, чтобы её зачислили в колледж. Она любит озерный квартал, даже несмотря на то, что при этом от нее все время пахнет океаном. Она так же счастлива, что Республика в конце концов назначила её работать на пирсе с отцом, а не отправила на фронт, убирать за вояками. Я не стал говорить ей, что именно этим и занимается мой отец — вернее, занимался, пока не перестал приходить домой. Мои руки все в занозах от постоянного перетаскивания ящиков туда и обратно, и на второй день у меня появилось ощущение, будто моя спина просто рассыпается на кусочки. Отец Чарли — огромный, бородатый бледнокожий мужчина — полностью меня игнорирует, только иногда кивает в знак одобрения, когда мне приходится особенно тяжко.

Мне нравится работа. Девочка дает мне две банки еды в день вместо одной, что означает для меня, что одну я могу съесть, а вторую оставить на потом. У меня так же появляется возможность припрятать кое-какие безделушки, которые могут мне пригодиться в будущем — острые щепки, которые я смогу использовать как оружие, пара брошенных холщовых мешков, круглая жестянка, в которой можно переносить воду.

Чарли застает меня на том, что во время прогулки по пирсу я подбираю потерянные гвозди и распихиваю их по карманам.

— Ты что делаешь, к битве готовишься? — спрашивает она с усмешкой.

Я пожимаю плечами.

— Я бы не выжил так долго без некоторых навыков самозащиты.

Чарли смеется, но позволяет мне продолжать.

По вечерам она сидит со мной, пока экипаж её отца собирается дальше по пирсу. Я наблюдаю, с ноткой ревности, как она флиртует с рабочими, когда отца нет рядом. Она была права в одном — она их любимица, и если бы однажды она сказала бы им, чтобы меня выбросили за борт, они, наверное, сделали бы это без колебаний. Постепенно я привык к шуму озера, плещущегося у цементных перекрытий и к необычному комфорту сна на воздухе, с осознанием того, что утром меня будет ждать банка с едой. Какая роскошь. Иногда я бросаю взгляд на Чарли, когда она не смотрит, и пытаюсь прокрутить в воспоминаниях наш поцелуй. Мне бы хотелось, чтобы он хоть что-нибудь для неё значил. И серьезно ли она говорила о том, что подарит мне другой.

В наш последний совместный вечер Чарли откинулась назад и внимательно посмотрела на меня в свете нашей тусклой лампы. Мы сидим вместе в дальнем конце пирса, наблюдая, как один за другим начинают светиться небоскребы. Довольно хороший вечер. Даже влажность уже не кажется такой давящей, как обычно. Я даже чувствую прохладный ветерок.

— Что ж, долг ты уплатил. Что собираешься делать завтра? — спрашивает она.

Я пожимаю плечами.

— Еще не знаю. Я обычно решаю такие вещи, когда приходит время.

Мы едим в тишине несколько минут, пока она снова не начинает говорить.

— Ты мне так ничего о себе и не рассказал, — говорит она — Я даже имени твоего не знаю.

Я ставлю свою наполовину съеденную банку фасоли с сосисками, затем откидываюсь назад на локти.

— Эд, — отвечаю я, назвав первое пришедшее на ум имя — Что еще ты хочешь узнать?

Она изучает меня. В свете лампы её глаза приобретают медовый оттенок.

— Как долго ты живешь в Озере? — она берет еще кусочек пищи, а затем отставляет свою банку в сторону. — Что случилось с твоей семьей? Что случилось с твоим коленом? Не всегда ж ты на улице жил?

Я молчу, пока она задает свои вопросы. Вполне понятно, что она спрашивает обо мне, конечно, ведь она столько рассказала о себе. Но есть одна вещь, которой я научился на улице — хранить в тайне все, что касается меня. И с чего бы мне начать? Меня зовут Дэй. Моя семья живет в тридцати районах на северо-восток отсюда. У меня есть мама, старший и младший братья. И все они думают, что я мертв. Врачи Республики разрезали мне колено, пока проводили опыты с моим телом. Я был отправлен к ним, когда провалил свой экзамен, и они оставили меня умирать в больничном подвале. Я задержался там, истекая кровью, на несколько недель после этого. Я всегда путешествую в одиночестве, так как если люди Республики когда-нибудь найдут меня, они задуют жизнь во мне, как пламя свечи. Я сижу, отвернувшись, пока воспоминания заполняют меня, грозя разорвать мне грудь. Так много чего можно было бы рассказать.

Но я откладываю их в сторону одну за другой.

Видя, что молчание затянулось, Чарли прерывает его.

— Хорошо, — начинает она, немного неуклюже за все время с тех пор, как мы познакомились. Она возится с одной из своих кос — Всему свое время, расскажешь, когда будешь готов.

Я улыбаюсь ей поверх лампы.

— Если хочешь, ты знаешь, ты можешь остаться еще на несколько дней, — говорит она — Мой отец говорит, что ты — хороший работник, и доказал это на деле… он был бы рад, если бы ты задержался здесь. Возможно, он даже заплатит тебе за твою работу. И, да, ты — славный паренек. Улица — суровое место для жизни, и я не знаю, как долго ты там протянешь.

Заманчивое предложение. На сердце потеплело, и на кончике языка вертятся слова благодарности. Я гляжу на её веснушчатое лицо и растрепанные косы и в этот момент я готов ответить согласием на её предложение. Я уже представляю себя работающим здесь, рядом с ней и устроившим своего рода жизнь для себя. Я страстно желаю снова жить в семье, подружившись с этой девочкой. Разве это уже не что-то? Я закрываю глаза и растворяюсь в собственной фантазии.

— Я подумаю об этом, — наконец-то произношу я. На данный момент это достаточно хороший ответ.

Чарли пожимает плечами и мы оба возвращаемся к нашему ужину. Мы ложимся спать бок о бок на палубе её лодки этой ночью, достаточно близко для того, чтобы соприкасались наши плечи и через это прикосновение я чувствую тепло её тела. Большую часть ночи я провожу, глядя на небо. Погода достаточно ясная, чтобы видеть дюжину звезд. Я считаю их снова и снова, пока не забываюсь легким сном.

* * *
Меня будят крики.

Я инстинктивно вскакиваю на ноги, но затем вздрагиваю, когда мое больное колено подгибается и вынуждает меня присесть обратно. Безделушки у меня в кармане неудобно упираются мне в бок. Что происходит? Что случилось? Сейчас утро? Все, что я заметил в своем замешательстве, это тусклый свет зари, окрасивший все в серые цвета.

— Нет! Вы не можете!

Снова крик. На этот раз он раздается из более дальней части пирса, где команда столпилась вокруг чего-то. Любопытные прохожие начинают собираться на улице. Не подходить близко. Оставаться вдали. Мои инстинкты срабатывают и вместо того, чтобы приблизиться к остальным, я тороплюсь к ближайшей куче ящиков и присаживаюсь в её тени.

Сначала я не понимаю, что происходит. Но затем, приглядевшись к происходящему, я понимаю, что происходит. Несколько солдат Республики, одетые в форму городского патруля — не уличной полиции, а именно городского патруля — громко задают вопросы большому мужчине. Отцу Чарли. Крики исходят от Чарли, которую сдерживают несколько членов команды.

Один из солдат городского патруля бьет её отца прямо в челюсть. Он падает на колени.

— Вы — проклятые псы! — орет Чарли на патруль — Вы лжете! Мы не отстаем от сроков поставки! Мы даже не отвечаем за это! Вы не можете…

— Успокойся, — один из солдат набрасывается на неё — Или ты почувствуешь вкус пули. Хочешь? — затем он кивает своим товарищам — Конфисковать их груз.

Чарли кричит что-то, чего я не могу разобрать, но её отец качает головой, предупреждая её. Кровь стекает из уголка его рта.

— Все будет хорошо, — говорит он ей, даже когда солдаты торопливо грузят ящики в свой грузовик в конце пирса.

Я тихонько жду в темноте, пока они загрузят свой грузовик. Если они заберут весь груз Чарли, то это значит, что они не смогут заплатить рабочим, по крайней мере, еще недели две. И некоторые из них, можно быть уверенным, будут голодать. В памяти всплывает, как однажды городские патрульные забрали моего отца на допрос, и вернули его окровавленным и в переломах. Гнев и безрассудство ослепляют меня. Я гляжу, сузив глаза, на солдат. Затем тихонько прошмыгиваю из тени к кромке воды. Так как на конце пирса все еще царит хаос, то никто не замечает, как я бесшумно погружаюсь в воду и плыву прочь вдоль кромки берега. Моё больное колено напоминает о себе, но я игнорирую боль, стиснув зубы.

Когда я проплыл достаточно приличное расстояние, я добрался до следующей череды пирсов, взобрался на берег, медленно добрался до уровня улиц и смешался с утренней толпой. Вода стекает по моему подбородку, мои мокрые сапоги хлюпают с каждым шагом. Солдаты, скорее всего, потратят еще несколько минут на то, чтобы закончить погрузку и проверить все оставшиеся ящики — после этого они направятся обратно этим путем к Озерному полицейскому участку, и я буду к этому готов. Пока я бреду через толпу, нахожу на поясе свой мешочек с безделушками и открываю его. У меня тут приличный запас гвоздей. Я разбрасываю их по всей улице, пока не убеждаюсь, что усеял ими приличный участок дороги. Затем заворачиваю за угол, ныряю в узкий переулок, и приседаю за большим мусорным баком. Моё колено снова дает о себе знать. Я нетерпеливо убираю влажные пряди от лица.

Я осторожно вытягиваю ногу, вздрагивая, и потираю старый шрам, пересекающий мое колено. Нужно двигаться быстро, если я хочу, чтобы все сработало. Для уверенности я проверяю, надежно ли прикрыт мой нож, спрятанный в ботинке, затем успокаиваюсь и жду.

Спустя несколько минут я слышу то, на что надеялся — звук приближения грузовика городского патруля, его легко узнаваемую сирену, которая разносится по улице. Мое тело напрягается.

Грузовик приближается. Спешащие в утренней сутолоке люди жмутся по сторонам, пока машина несется по улице.

А затем…

Хлопок!

Одна из шин грузовика лопается и тот опасно заваливается в сторону, вызывая тем самым крики толпы. Машина падает и останавливается в нескольких футах от переулка, от меня. Я поднимаюсь на ноги. Дверцы кузова из-за аварии распахнулись, и десяток другой ящиков оказывается на улице.

Из грузовика тут же выскочили два солдата, как только толпа окружила кузов машины. Кто-то уже начал подбирать консервы, выкатившиеся на мостовую.

— Назад! — выкрикивает один из солдат.

Но куда там. Напрасно он кричит. Другой отпихивает людей своей винтовкой.

Я спешу со своим рюкзаком к грузовику. Если мне удастся схватить хотя бы один ящик и вернуть его Чарли, это уже будет победа. Надо мной возвышаются люди. Они толкают меня туда-сюда. Все хотят урвать немного еды. Я пригибаю голову, стараясь стать как можно меньше, и проталкиваюсь дальше. Наконец, я вижу перед собой грузовик — и консервы, разбросанные по всей земле.

Я наклоняюсь, чтобы засунуть две банки себе в карманы. Затем я хватаюсь за край одного из ящиков, и изо всех сил тяну его на себя, а потом волочу его по земле. На подмогу первым двум солдатам пребывает еще несколько солдат; я стараюсь действовать быстрее, когда они расталкивают людей, пытаясь оттеснить их подальше от места аварии. Я стискиваю челюсть и тяну усерднее.

— Эй, а ну отвали от ящика!

Меня замечает солдат, хватает за грудки и бесцеремонно бросает меня в толпу. Моё больное колено подгибается — я вскрикиваю от боли и приземляюсь в неестественной позе. Солдат хватает ящик, который я пытался стащить и бросает на меня разъяренный взгляд.

— Чертов маленький воришка, — выплевывает он ругательство в меня. — Проваливай на свой переулок. Прочь руки от собственности Республики.

Это моё, кричу я про себя. Это для Чарли. К моему удивлению, желание расплакаться становится все навязчивее. Это для моей семьи. Для людей, которые мне небезразличны.

Но теперь ничего не поделать. Слишком поздно, я слишком мал и слаб. Авария, которую я сам же и подстроил, ничем полезным для меня не обернулась — приехало достаточно солдат, чтобы люди больше не решались хватать ящики.

Я поднимаюсь на ноги, а затем прокладываю себе путь через толпу людей, когда солдаты собираются, чтобы осмотреть разорванную шину их грузовика. По крайне мере, я сломал их драгоценное транспортное средство, подумал я мрачно.

Я направляюсь назад к пристани, где работает команда Чарли. К тому времени, как я добираюсь туда, мое колено начинает болеть. Я потный и измученный. Чарли замечает меня издалека, спрыгивает с груды ящиков, на которых она сидела, и подбегает.

— Вот и ты, — говорит она. Кажется, она взяла себя в руки после недавней своей вспышки. Ее глаза пробегаются по моей мокрой одежде. — Куда ходил?

Я только пожимаю плечами. Достаю две консервные банки с мясом из карманов.

— Там на улице была какая-то заваруха, — отвечаю я, передавая ей банки. — Грузовик перевернулся. Я схватил вот это. Извини… они не позволили подойти нам ближе. Как твой отец?

— Он в порядке. Бывало, его сильнее прикладывали. — Чарли улыбается мне кривоватой благодарной улыбкой, но консервы не берет. — Оставь себе. — Она смотрит через плечо в сторону команды. Затем наклоняется и шепчет ему на ухо: — Это ведь был ты? Я видела всё, что произошло сегодня утром. Ты нашел способ, чтобы грузовик попал в аварию, не так ли?

Я моргаю.

— Я…

Чарли улыбается, когда она видит мое виноватое выражение лица.

— Да, мы тоже были там. Твой маленький трюк позволил команде моего отца попасть туда и забрать обратно наши ящики.

Тяжесть в моей груди немного ослабевает. Я с удивлением смотрю на нее, а затем, сдаваясь, улыбаюсь.

— Вы, ребята, были там? Вы видели грузовик?

Глаза Чарли изучают меня. На мгновение, мне кажется, что она смотрит мне прямо в сердце.

— У тебя жажда смерти или типа того? — наконец спрашивает она. Она тянется, чтобы взъерошить мне волосы. — Должна признать, что у тебя стальные нервы, убежать так и испортить городской патрульный грузовик.

Я краснею, а затем смотрю вниз на свои ноги.

— Просто повезло, — бормочу я. Но где-то глубоко внутри я не могу избавиться от ощущения чувства гордости. Они забрали некоторые из своих запасов обратно. Возможно, мой трюк не был таким уж и бесполезным.

Выражение лица смягчается. Её рука приподнимает мой подбородок и наши взгляды встречаются. Она подается вперед и легонько целует меня в губы.

— Спасибо тебе, — говорит она. — Ты славный малый. Держу пари, Республика еще не раз вспомнит о тебе.

В ту ночь я ночую на лодке вместе со всей командой. Но едва забрезжил рассвет, солнце коснулось кромки воды, а глаза Чарли все еще закрыты, я встаю и крадучись ухожу с палубы. Я ничего не беру с собой, за исключением каких-то своих безделушек и консервов с едой. Я даже не смотрю на неё в последний раз и не оставляю никакой прощальной записки. Холодный воздух щиплет мне щеки и губы, напоминая мне, что вокруг меня никого. Я держу руки в карманах, а голову высоко поднятой. Мои волосы свободно развиваются.

Я не могу здесь оставаться. Вчерашние события, как ничто другое, напомнили мне, почему я в одиночестве слоняюсь по улицам, почему я не могу позволить себе ни с кем завязать каких-либо отношений в Озере. Солдаты напали на отца Чарли, только за то, что тот немного запаздывал по срокам доставки — а что случилось бы, узнай они, что на лодке укрывается парнишка, который сбежал из лаборатории Республики? Парнишка, который предположительно должен быть мертв? Папа всегда говорил мне: двигайся вперед и не оглядывайся назад.

Так что я спешу прочь от пристани, направляясь в сердце трущоб. Лучше там быть одному. Я заблудшая душа, призрак… я ни чему и ни кому не принадлежу. Слова Чарли эхом отзываются у меня в мыслях.

Держу пари, Республика еще не раз вспомнит о тебе.

Я улыбаюсь. Нет, искренне надеюсь, что этого не случится.

Мои ноги тяжелы, но они не издают ни единого звука.


Эпизод второй: Джун За три года до событий, описанных в Легенде

Примечание автора: В Легенде, мы встречаемся с Джун, когда она в очередной раз получает в своем учебном заведение, Университет Дрейка, дисциплинарное предупреждение. Эта история о самом первом дне Джун в Дрейке и о том, почему она не способна держаться подальше от неприятностей.

— ЧТО С ДВИЖЕНИЕМ? ПОЧЕМУ ПРОБКИ? — СПРАШИВАЮ Я СВОЕГО БРАТА.

Метиас подается вперед на водительском сидение и вытягивает шею. Он при полном капитанском обмундирование, но со своего заднего сидения я вижу, как топорщатся его волосы, результат многочисленных расчесываний пятерней. Он вздыхает и сконфужено смотрит на меня.

— Извини, Букашка. Не надо было срезать через Озеро. Дай-ка я справлюсь об отчете, — говорит он, а затем что-то бормочет в микрофон.

Я скрещиваю руки, и, чтобы скоротать время, считаю военные джипы вокруг нас. (Ровно девять машин на каждой из трех полос движения на улице, насколько у меня хватает обзора.) Я пытаюсь прикинуть, сколько пройдет времени, прежде чем мы доберемся до Университета Дрейк. По моим прикидкам, как минимум полчаса. Очень высока вероятность, что я опоздаю на первое в свое жизни ориентирование. Двенадцатилетняя вундеркиндка сегодня официально зачислена в Университет Дрейка. Об этом вещали все Информщиты. Я до сих пор помню, как мое сердце колотилось, когда я получила на этой неделе униформу Дрейка. Сегодня я начну учиться в университете, всего лишь двенадцатилетка, которая будут бродить по универовскому кампусу. От этой мысли мне волнительно и тревожно. Что подумают другие студенты? Появятся ли там у меня друзья?

Метиас заканчивает разговор и смотрит на меня устало и хмуро.

— Похоже, на севере Озерного сектора все улицы стоят в пробках — очевидно, мы должны были доставить новый грузовик нашим парням в соседнем полицейском участке.

— Правда? Что произошло?

— У них лопнуло колесо, прямо посреди улицы. И теперь там повсюду валяются ящики с консервами, перегораживая дорогу, и толпа народу пытается прихватить себе банку другую.

Я морщу нос при мысли, что люди дерутся из-за каких-то там консервов, и Метиас замечает это.

— Джун. Не суди их.

Я меняю выражение лица, чувствуя себя виноватой.

— А тебе не кажется, что мы опоздаем на мое ориентирование?

— Боюсь, что все-таки опоздаем. Я уже оставил сообщение для дрейковских чиновников. Будем надеяться, что это пустяк.

Я улыбаюсь. Пока мы как черепахи ползем по трущобам, я сосредотачиваюсь на крутящихся водных колесах вдоль береговой линии. Утреннее солнце золотит поверхность озера.

— После сегодняшнего дня, — говорю я, — тебе придется называть меня кадет Ипарис.

Метиас не может удержаться от смеха.

— Все городские патрули ропщут перед тобой, кадет Ипарис — все еще не могу поверить, что моя младшая сестренка официально зачислена в студенты Университета Дрейк. А как насчет этого? — Он приподнимает бровь, глядя на меня. — Совершенно не значит, что что-то изменится. У тебя не будет никаких дополнительных привилегий. Ты приходишь домой вовремя. Ты говоришь мне, если тебе приходится задерживаться, ради выполнения домашнего задания. И ты, разумеется, не имеешь права зависать со своими более старшего возраста одноклассниками после школы, если это как-то не связано с учебой…

Я закатываю глаза и показываю ему язык.

— Да, да.

— Джун, я серьезно. Ты звонишь мне, если тебе что-нибудь понадобится. Поняла? Не заставляй меня переживать из-за тебя еще больше, чем сейчас.

Какое-то мгновение мы едем в тишине.

— Как думаешь, папа с мамой бы гордились мной? — спрашиваю я, через некоторое время.

Метиас снова смотрит на меня через зеркало заднего вида. Хотя нас разделяют двенадцать лет, четыре месяца и двадцать три дня, нет сомнения, что мы связаны родством. У нас похожие глаза, тесно карие глаза с вкраплением золота, темные волосы и смуглая кожа.

— Мама с папой с радостью бы увидели, как тебя принимают в Дрейк, — сказал он спокойно. — Вся страна гордится тобой. Я горжусь тобой. Очень, очень.

Его одобрение наполняет мое сердце теплом. Я подпираю коленями подбородок и улыбаюсь ему.

— Люблю тебя, — говорю ему.

Метиас улыбается мне в ответ.

— И я тебя. Запомни мои слова, Букашка, когда-нибудь ты поразишь Республику в самое сердце. Ты станешь совершенно неподражаемой. Уверен.

Спустя добрых сорок пять минут, мы наконец-то выезжаем из пробок Озера и на полной скорости мчимся через сектор Баталла к университету. Метиас скорее спешит доставить меня в кампус. Мы слышим музыку утренней присяги, которая разносится оглушительным ревом по всему университетскому городку, и я понимаю, что ориентирование началось. Я где-то читала, что университет Дрейк относится очень серьезно к опозданиям — и если это так, то с первого же дня я угодила в неприятности.

Все студенты для церемонии собрались в главном кампусе на плацу, и нам с Метиасом ничего не оставалось, как потихоньку прокрасться на свои места. Пока президент университета говорил на сцене свою речь, мой брат тихонечко вел меня к моему месту. Но как бы он ни старался, нас сопровождали недовольные взгляды профессоров. Я знаю, о чем они думают: может Республике стоит назначить Джун с Метиасом официального опекуна, вместо того, чтобы позволять старшему брату растить младшую сестру. Может он элементарно не справляется.

Метиас в ответ смотрит виноватым взглядом. Я затаив дыхание, борюсь с желанием броситься на защиту своего брата. Нелегко в одиночку растить младшую сестру, когда тебе всего двадцать четыре и ты к тому же капитан Лос-Анджелевского патруля. А еще труднее растить такую, как я. Но я не поднимаю головы и усаживаюсь неподалеку от галерки. Как только Метиас видит, что я нормально устраиваюсь, он прикладывает кончики пальцев к фуражке и салютует мне.

— Всего хорошего, — шепчет он мне. — Держи хвост пистолетом, ничего не бойся. В случае чего, можешь постоять за себя, как я тебя учил. Поняла?

— Не волнуйся, — отвечаю я с улыбкой, хотя у меня в животе начинают порхать бабочки.

Метиас коротко улыбается в ответ, а затем спешит вернуться к своим обязанностям. И вот я остаюсь один на один с университетом.

Как и ожидалось, ориентирование ужасно скучное. Пока динамики что-то там бубнят, я смотрю по сторонам и изучаю лица своих новых одноклассников. Захочет ли кто-нибудь из них подружиться со мной? У меня возникает знакомое чувство надежды. В первый год я пропустила второй курс, а потом еще три. Каждый раз, я надеюсь, что перескакивание через курс и погружение в класс полного новыми студентами, возможно, даст мне еще один шанс на обретение друзей. И вот, теперь я в новой школе, и вероятность завязывания отношений с некоторыми студентами в начале года должна быть очень высокой. Многие первокурсники должны быть не из Лос-Анджелеса; им тоже нужны друзья. Я должна попытаться.

К тому времени, как мы высиживаем всю речь до конца, на часах без девяти минут 11:00 и мой желудок начинает урчать. Другие студенты рядом со мной (все, по крайней мере, на курс старше меня, судя по цветам полос на их униформе, которая означает, что я уселась со второкурсниками вместо первокурсников) выглядят совершенно равнодушными. Может быть, студенты постарше в столь ранний час не успевали проголодаться. Я почувствовала себя немного неловко и попыталась забыть о голоде. Парочка студентов ухмыльнулись и приподняли брови, поглядев в мою сторону, как бы подчеркивая тот факт, что я не одна из них. Я остаюсь сидеть, спина прямая, и стараюсь напомнить себе слова Метиаса. «Держи хвост пистолетом, ничего не бойся».

Ориентирование наконец-то заканчивается, и мы все идем на наше первое занятие. Я остаюсь с группой студентов с галерки, позволяя своему наушнику, настроится на карту кампуса. Это место просто огромное (по крайней мере, раз в десять больше моей предыдущей школы) и я быстро делаю примечание, возле каких зданий группируются студенты моего курса. Если я сегодня и заблужусь в кампусе, то буду знать, в каких зданиях вероятнее всего будут проходить мои занятия.

Неожиданно, кто-то толкает меня сзади. Я лечу вперед, спотыкаюсь и едва ли не падаю носом на пол, во время этого процесса, толкаю еще одну студентку. Мы обе всё-таки падаем.

— Извини, — выдавливаю из себя я, поднимаясь на ноги. Я протягиваю руку другой девчонке. Она благодарно её принимает. Но, когда она видит толкнувшего нас, то отводит глаза и, встав, уходит. Я хмурюсь. Когда же я оборачиваюсь, то вижу парня (второй курс, судя по золотым полосам на форме вдоль рукавов, что означает, что ему, по крайней мере, лет семнадцать), который запрокидывает голову и смеется, увидев выражение моего лица. Он идет с группой друзей.

— Извини, — говорит он, проходя мимо, нарочно толкая плечом. — Не заметил тебя.

Я прикусываю губу, в то время как те, кто стоят рядом ржут от души. Всего несколько человек смотрят на меня с настоящим сочувствием, и когда я смотрю им в глаза, они отводят их. Как девчонка, которой я помогла подняться. Я стискиваю зубы. Это не из разряда донимания новичка. Мне часто приходилось терпеть насмешки и издевки, и я знала, что для того, чтобы выжить нужно вести себясдержанно. Я стала просто экспертом, как не поддаваться на провокации, и это сработало… тогда. Но это не средняя школа — это Университет Дрейк. Я уже знаю, что не могу пройти обучение в Дрейке сохраняя спокойствие и терпя издевки. Я официально солдат, проходящий необходимую подготовку, и когда-нибудь мне придется сражаться за Республику. И хотя этот парень примерно такого же роста, как и мой брат, я не могу позволить меня толкать изо дня в день, а затем ожидать, что Дрейк увидит во мне потенциального офицера — особенно, учитывая что все эти студенты просто стоят и смотрят. Я должна с первого же дня завоевывать уважение к себе.

Мне тут же вспоминаются слова Метиаса. «В случае чего, можешь постоять за себя, как я тебя учил». Он рано начал тренировать меня, после того, когда я как-то пришла из школы с подбитым глазом и синяком на руке.

Итак, вместо того, чтобы дать возможность этому парню, толкнувшему меня, пройти мимо, я бросаю ему оскорбление в ответ:

— Одень очки. И слепой бы меня заметил.

Парень удивленно смотрит на меня, приподняв брови. Разговор с его друзьями зависает в воздухе. Я сглотнула. Вдруг, мне приходит на ум, верно ли я поступаю — но отступать уже слишком поздно.

— Ты ведь та двенадцатилетка? Джун Ипарис? — наконец произносит он, убрав руки в карманы. Напряженная улыбка на его губах напоминает мне изогнутую проволоку. Когда я мешкаю, он кивает мне. — Ну, говори, чего застеснялась?

— Да, она самая, — отвечаю.

— Поговаривают, ты сильно самоуверенная, считая себя большой шишкой, поступив в Дрейк, благодаря деньгам своей семьи.

Вокруг нас собирается небольшая толпа любопытных студентов, а банда парня откалывает какую-то шутку на мой счет. Мне хочется, чтобы униформа лучше сидела на мне — Дрейк в кротчайшие сроки сшил мне подходящий мундир, но все-таки он сидит не идеально, и рукава длинноваты. Я надеюсь, что это не слишком заметно.

— Я на стипендии, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно, именно так, как научил меня Метиас.

— Ах, вот так? — Парень открывает рот и кривляется в притворном восхищении. — Мои поздравления, девчоночка — разве они не сжалится над тобой из-за того, что случилось с твоими родителями? Но нам-то всем отлично известно, как ты сюда попала. Если бы твоей фамилией не была Ипарис, и твой братец не умаслил пачкой банкнот административных чиновников, и если бы по всем СМИ не раструбили о твоих фальшивых талантах, бьюсь об заклад ты бы и дальше сидела за партой своей маленькой начальной школы.

«Они, наверняка, будут говорить такое, чтобы спровоцировать тебя», говорил мне Метиас. «Но не позволяй себе первой наносить удар. Не давай им возможность забрать лучшее в тебе». Не то, что бы я была на самом деле достаточно сильна, чтобы не обращать на подобное внимание, но слова Метиаса помогают мне сдержаться. Я делаю глубокий вдох.

— Похоже, не слишком отличается от того, как ты сюда угодил, — говорю я, оглядывая его с головы до ног. Его улыбка меркнет — толпа приходит в нервное возбуждение, и несколько человек смеются при виде двенадцатилетней девицы, которая перечит шестифутовому второкурснику. — Твои руки слишком дряблые, чтобы обращаться с достаточным количеством оружия за эти годы, да и волосы у тебя длинноваты. С такой никогда не пройти освидетельствование. И, чтобы тебе получить свой рейтинг с такой-то прической, бьюсь об заклад, твои родители умаслили паской другой банкнотами кого-то из администрации.

Рот парня в раздражение подрагивает. Он подходит ко мне и заносит руку. Поначалу кажется, что он хочет меня ударить, но, видимо, он понимает, как это будет выглядеть. Вместо этого он пытается меня толкнуть. Я вижу, как его рука приближается еще до того, как он успевает сделать то, что хочет, и я без особых усилий успеваю увернуться. Он теряет равновесие и, спотыкаясь, подается вперед. Я не могу сдержать небольшую улыбку, — какой медлительный солдат. Может, все, что я сказала, было правдой; может он и впрямь попал сюда благодаря деньгам.

Он резко поворачивается ко мне. Раздражение в его глазах сменяется гневом. Он снова бросается на меня — его кулак летит прямо в меня. И я вновь, будто танцуя, уворачиваюсь от его руки. Все больше и больше зрителей стекается поглазеть на нас (не удивлюсь, если этот второкурсник известен всему кампусу, как заядлый толкальщик), и пока народ пялится на нас разинув рты, я успеваю увернуться уже от третьего удара. На этот раз я, делая маневр, оказываюсь у него за спиной, и он вздрагивает, думая, что я собираюсь нанести удар, запутываясь в собственных ногах. Он падает и оцарапывает одну щеку. Его друзья перестают веселиться, но начинают посмеиваться другие зеваки.

Парень, шатаясь, поднимается на ноги и предпринимает очередную попытку — на этот раз все всерьез. Он очень сконцентрирован. Я подныриваю и перекатываюсь, и оказываюсь от него по другую сторону, а затем кружу по кругу — ни один из его ударов не попадает в меня. Моя уверенность начинает расти, так как некоторые в толпе с восхищением наблюдают за мной. А это не так-то и трудно, думаю я, в очередной раз дразня парня, с легкостью уворачиваясь и прячась у него за спиной. Если это все, о чем мне нужно беспокоится в универе, тогда…

Моя уверенность переходит в самоуверенность и это играет со мной злую шутку. Когда я меньше всего ожидаю, парень хватает меня за плечо и швыряет на землю. Я очень жестко приземляюсь на спину, и весь воздух из моих легких тут же вышибает. Но прежде, чем я успеваю что-то сделать в ответ, кто-то разбивает наш импровизированный круг.

— Что здесь происходит? — раздается голос у меня над головой. Толпа мгновенно рассеивается. — Кадеты! А ну все возвращаемся к своим делам — все забыли о дисциплинарном взыскание за опоздание? Быстро на занятия!

Я, морщась, поднимаюсь на ноги. По ощущениям в плече, у меня такое чувство, будто налетела на кирпичную стену. Полагаю, я не далека от истины. Человек, разнявший нас, похожа на молодого офицера и, вот, она стоит, сложив руки на груди, и внимательно рассматривает нас обоих.

Парень, обороняясь, держит руки на уровне груди.

— Она спровоцировала меня. Вы же слышали, что нас предупреждали уже на счет этой девчонки…

— Да, — перебивает его офицер, — а отвечать на провокации двенадцатилетнего ребенка поистине является признаком зрелости. — Парень краснеет от этих слов. — Иди в кабинет к секретарю своего декана. Тебе повезет, если тебя не отстранят от учебы на эту неделю.

Парень делает, как она велит, но прежде бросает на меня взгляд полный злобы. Скатертью дорога. Я даже не знаю его имени.

Только я собираюсь поблагодарить офицера, как та пресекает мою попытку своим взглядом.

— Глаза в пол и слушай, кадет, — резко говорит она. Я повинуюсь. Офицер убирает руки за спину и презрительно мне выговаривает. — Знаешь, нас предупредили насчет тебя из школы Харион. Сказали, что если ты смогла справится с экзаменами для поступления в Дрейк, это не значит, что ты достаточно зрелая, чтобы пережить остальное в нашем университете. И, похоже, они правы.

— Да я к нему даже не прикоснулась, — говорю.

— Да ты была в самой гуще событий, — говорит офицер, проводя рукой вокруг себя. — Я сама видела.

— Нет, не видели. Вы видели, чтобы я хоть раз его ударила?

В глазах офицера появляется небольшой намек на разочарование.

— Ипарис, нам в самом деле необходимо обсуждать это? Целая толпа студентов была свидетелем вашей драки, и мне кажется, этого доказательства вполне хватит для вашего секретаря.

Я трясу головой.

— При всем моем уважении, мэм, другие студенты видели, как второкурсник несколько раз пытался меня ударить, но у него ничего не вышло. Они так же видели, что я постоянно уворачивалась. Я его и пальцем не тронула. И до последнего, то, что уже видели Вы, он и меня пальцем не тронул.

Приятным сюрпризом для меня оказывается то, что офицер начинает сомневаться. Все, что я сказала, не соответствует тому, что она видела. Я решаю поднажать.

— А разве может называться дракой то, если я к нему ни разу не прикоснулась?

Она изучает моё лицо, и за её раздражением прячется нечто маленькое, некий намек на восхищение. Каким-то образом, мне удалось произвести на нее впечатление.

— Давай твой секретарь декана будет решать, что с тобой делать, — наконец отвечает она, хотя её голос уже звучит не столь сурово, как секунду назад. — Её зовут мисс Уайтекер, и она в Олботт холле. Скажи, что тебе пришлось защищаться, кадет, но если все последующие дни станут такими же, как этот, тогда Дрейк просто отошлет тебя обратно в среднюю школу. Я слежу за тобой. Поняла?

Я бормочу в ответ, дескать, поняла и направляюсь в здание деканата. Когда я бросаю взгляд через плечо, офицер по-прежнему стоит на месте, и смотрит, как я иду. Она отвечает на звонок в своем наушнике, и я гадаю, не обо мне ли речь.

Несмотря на все мольбы, я все-таки заработала занесение в рапорт. Я с несчастным видом гляжу на позолоченный листок бумаге, потому как сижу на заднем ряду на своем последнем послеполуденном занятие (История Республики 2080–2100), надеясь, что студенты сидящие от меня всего через несколько сидений ничего не заметят. Схлопотать рапорт в первый же свой день в Дрейке. Исходя из моих исследований правил университета, если студент получает больше пяти выговоров в год, она будет отстранена — неплохой способ сообщить, что она временно отстраняется в течение следующего года и потребовать, чтобы она посетила ряд дисциплинарных занятий в тренировочном лагере для новобранцев. Если и после этого студентка заработает больше пяти выговоров с занесением в рапорт, то будет исключена. По-видимому, я уже дала себе фору для временного отстранения. Метиас не обрадуется, услышав об этом — хотя, не думаю, мне чем-то это грозит с его стороны. Он ведь сам хотел, чтобы я постояла за себя, не так ли? Я не сделала ничего плохого. Я только защищалась. Тем не менее, все же от этих всех мучениц и переживаний по этому поводу у меня сводит желудок… Я думала, что вела себя довольно мудро, что то, что я сделала, произведет должное впечатление на моих старост, что это поможет мне завоевать уважение своего класса и я смогу скорее и беспрепятственно стать офицером. О чем я думала? Зачем Республике повышать в звание солдатов-смутьянов в офицеры? В данном случае, мне еще повезет, если я продержусь здесь первый год, не заработав ни одного отстранения, а я уверена, что еще не раз столкнусь с этим парнем. И что мне делать в следующий раз?

— Эй, — раздается шепот позади меня. — Малышка.

Я оборачиваюсь. Это оказывается девушка с двумя косами, стянутыми на затылке.

— Привет, — шепчу я.

— Я видела, что ты творила, там, на плацу. — Она улыбается. — Классно проделано. Я и не думала, что какая-та двенадцатилетка сможет справиться вот так запросто с таким, как Патрик Стенсон.

Её слова, несмотря на рапорт, немного поднимают мне настроение, и я сажусь еще прямее и улыбаюсь в ответ.

— Спасибо, — отвечаю я. — Однако, не думаю, что Дрейку хочется повторения моих выкрутасов.

— Шутишь что ли?! — Девушка смеется и пихает локтем свою подругу. — Ты слышала, это было объявлено в классной комнате, верно?

Её подруга кивает.

— О чем это вы болтаете? — спрашиваю.

— Ходят слухи, что твое имя было добавлено к классу 231 по Промежуточной обороне. Кое-кто видел в своих обновленных списках посещаемости на своих курсовых планшетах. — Она выжидает в течение секунды, чтобы посмотреть на мою реакцию, но когда я просто продолжаю тупо смотреть на неё, она вздыхает и рисует в воздухе рукой круг. — Промежуточная оборона. Ты ведь знаешь, что этот курс только второкурсников?

Я моргаю. Только для второкурсников. Молодой офицер, которая послала меня к секретарю декана, замолвила за меня словечко? Неужели она разглядела что-то во мне, что-то, что я пыталась выставить напоказ? Я вспоминаю тот намек на восхищение на её лице, её нерешительность, перед тем, как в конце концов, отчитать меня. Может быть, в итоге, мои действия были хорошей идеей. Я улыбаюсь в темноте класса.

— Спасибо, что предупредили, — благодарно говорю я девушке. — В противном случае, уверена, что пошла бы завтра не на ту лекцию.

Занятие окончено — профессор нас отпускает, и все друзья девушки встают и идут на выход. Девушка смотрит на меня и пожимает плечами.

— Без проблем, — говорит она с улыбкой. Прежде, чем я успеваю ответить, она быстро говорит: — Пока!

И выскакивает за дверь, чтобы присоединиться к своим. Я секунду смотрю, как она удаляется.

Моя радость тут же испаряется. Я благодарна ей за мгновение дружелюбия, но мгновение, это еще не дружба… и перекинув через плечо сумку, я плетусь в коридор, сознавая, что, наверное, мне этого никогда не изменить. Мне двенадцать. Остальным моим одноклассникам, как минимум, шестнадцать. Неважно насколько кто-то из них будет хорошо относиться ко мне, кому захочется водится с двенадцатилеткой? Что у меня с ними общего? Я признаюсь себе, что ничего, и выхожу на полуденное солнце. И когда все сказано и сделано, я понимаю, что ближайшие четыре года меня ждет одиночество.

Срабатывает мой защитный инстинкт. Я должна перескочить через год обучения. Я должна все их перескочить, если смогу. Чем быстрее, тем лучше, и тогда я смогу убраться отсюда. Я смогу уехать и наконец, обрести настоящих друзей. Хотя я и стараюсь отделаться от этой мысли, понимая, что эта затея бессмысленна, что все это нелогично, я не могу избавиться от ощущения какой-то странной уверенности в этом. Если я начну заново… если я сделаю еще одну попытку в новой школе или окружающей меня среде, с новыми людьми…

Я пускаюсь бежать. Я бегу до тех пор, пока мои ноги еще способны лететь над землей и не начинаю отчаянно задыхаться. Я бегу через весь кампус, пока не добираюсь до его конца, где других студентов забирают и высаживают.

Я просто хочу попасть домой.

* * *
— Итак, — говорит мне Метиас этим же днем, уже поздно вечером, когда я сижу откинувшись на диване в нашей гостиной и смотрю старый мультик. Он протягивает мне кружку с горячим шоколадом. — Хочешь поговорить о рапорте?

Я отвечаю не сразу, но беру кружку обеими руками и наслаждаюсь богатым ароматом шоколада. Мой брат отлично меня знает. Я понимаю, что это другой шоколад, отличный от того, что был в прошлый раз — не порошковый, а настоящий растопленный в теплом молоке. На поверхности плавают зефирки. Прямо, как я люблю. Будто Метиас почувствовал мое душевное состояние и прежде чем забрать меня, остановился по дороге, чтобы купить это. А может он видел, как трудно мне дается слишком большое количество тяжелых первых дней в новой школе.

Мы какое-то время сидим молча и маленькими глоточкам пьем наши напитки.

— Сказали, что я дралась, — наконец пробалтываюсь я. — Но я ничего подобного не делала. Я даже не тронула того парня. — Метиас приподнимает бровь, глядя на меня, но не спорит, и я начинаю нести нечто бессвязное. — А потом мисс Уайтекер — это моя деканская секретарша — она сказала, что я не очень уважаю начальство и что я слишком много возражаю. А потом они назначили мне проходить Промежуточную оборону, вместо Предварительной. Ну как? Это хорошо, ведь так? Но они также составили на меня рапорт.

Метиас неодобрительно прищелкивает языком.

— Джун. что я тебе говорил по поводу твоего препирательства с учителями?

— Она мне не учительница. Она деканская секретарша.

— Неважно. Я помню, что говорил тебе, суметь постоять за себя, но это не значит, что мне хочется, чтобы ты затевала ссоры или нарочно бы ввязывалась в неприятности. Малыш, звучит так, будто ты заслужила тот рапорт.

Я смотрю на него, раздраженная тем, что он не принимает мою сторону.

— Я не знаю, то ли они пытаются наказать меня, то ли похвалить.

Метиас, опираясь на руку, привалился к спинке дивана, и, если я что-то понимаю в этой жизни, то клянусь, что видела, как он одновременно улыбается и хмурится. Он задумчиво меня изучает:

— Может, и то и другое, — отвечает он. — Похоже, что они разглядели твои таланты и проблемы, которые ты можешь создать, и для них сложно разобраться и с тем и другим сразу. Может быть, они точно такие же, как твои бывшие одноклассники. Они просто не знают, как быть с тобой.

— Никто никогда не знает, как со мной быть. — Внезапно, я обрушиваю все своё недовольство и плохое настроение на своего брата. — Эта школа мне не подходит — совсем. Я даже не могу нормально общаться со своими одноклассниками дольше тридцати секунд, потому как, что у нас вообще может быть общего? Им шестнадцать, а то и больше, и они болтают о свиданиях и будущей карьере. В универе больше нет ни одного двенадцатилетнего ребенка. Мне не интересна их болтовня, а половина из них даже не понимают, что мне интересно.

— Чуть скромнее, Букашка, — тихим голосом упрекает меня Метиас.

— Но, это правда! — восклицаю я. — Я отклонение от нормы, Метиас — я вижу и понимаю то, что не доступно остальным. Я из другой лиги. Почему мне надо пытаться отрицать это? — Мой голос чуть стихает. — Со мной что-то не так.

Метиас вздыхает и проводит рукой по волосам.

— Я понимаю, тебе сейчас сложно обзавестись друзьями, — говорит он, после короткой паузы. — Я знаю, что это все из того, что ты перескочила несколько лет обучения и у всех на слуху, и мне не хочется тебя в этом обманывать. Ты не такая как все. То, что делает тебя особенной, дает тебе множество преимуществ в жизни, но они также будут сдерживать тебя и выявлять твои слабые места. И это не измениться. И тебе придется научиться приспосабливаться к этому.

Я таращусь в свою кружку, внезапно у меня во рту появляются привкус горечи.

— Я не знаю, как это сделать, — бормочу.

— Да, все ты знаешь, — непринужденно говорит Метиас, чуть дразня меня. — Или поймешь, как этому научиться. Твои сильные стороны, может быть, усложнят тебе жизнь при достижении этого, а твои слова может быть поняты не так, но они так же заставят людей обратить на тебя внимание. Они восхищаются тобой, независимо от того, осознаешь ли ты этого или нет. Если ты перестанешь из кожи вон лезть, чтобы их впечатлить, и глядишь появятся те, кто будут искренне симпатизировать тебе. — Брат тянется и нежно проводит рукой мне по лбу. — Букашка, за этими мозгами скрывается доброе сердце. Я убеждаюсь в этом каждый день.

Не пойму, почему от его слов у меня в горле застревает комок, но вдруг мне приходится с этим бороться и опустить глаза вниз, чтобы не расплакаться. Когда Метиас видит мое лицо, качает головой.

— Да ладно тебе, малыш.

Я бросаюсь к нему и обнимаю его, устроившись у него под рукой. Мы сидим молча с кружками горячего шоколада в руках, наслаждаясь спокойствием ночи.

Бедный Метиас. Он не должен быть отцом. Он должен принадлежать только себе, независимый и свободный, сконцентрированный на своей работе, как любой нормальный молодой капитан. Но кто-то должен заботиться обо мне, а я только усложняю ему жизнь. Я гадаю, на что походила наша жизнь, какой она была для него, когда наши родители были все еще живы, когда я была совсем маленькой, а Метиас подростком, и он мог сосредоточиться только на своем взросление, а не растить кого-то другого. Однако Метиас ни разу не пожаловался. Ни единого разу. И хотя мне бы очень хотелось, чтобы наши родители не погибли, порой я в самом деле очень счастлива, что наша маленькая семья — это я и мой брат, и что только мы есть друг у друга. И мы очень стараемся, сохранить нашу семью.

— Все, что во мне есть хорошего, этому я научилась от тебя, — шепчу я.

— Ты слишком добра ко мне. Нам обоим досталось всё это от наших родителей. — Метиас слегка усмехается. Но не радостно, а печально. Прежде чем он продолжает дальше говорить, проходит добрых десять секунд. — Ты еще встретишь правильного, своего человека, — говорит он. — И не ты одна. Когда-нибудь, кто-нибудь разглядит в тебе ту девушку, какой ты являешься на самом деле. Когда-нибудь, появится тот, кто по-настоящему тебя понимает.

Я делаю еще один глоток шоколада.

— Надеюсь, это произойдет скорее раньше, чем позже. Но, на самом деле, это не имеет значения. — Я все-таки улыбаюсь брату. — По крайней мере, пока ты понимаешь меня.

Он снова приподнимает бровь.

— Иногда.

Я смеюсь. По крайней мере, сегодня вечером, все опять хорошо.


Оглавление

  • Мари Лу
  • Жизнь до Легенды
  • Эпизод первый: Дэй За три года до событий, описанных в Легенде
  • Эпизод второй: Джун За три года до событий, описанных в Легенде