Плененные любовью [Элейн Барбьери] (fb2) читать онлайн

Элейн Барбьери Плененные любовью

Глава 1

8 августа 1757 года

Осажденная крепость держалась из последних сил. Густой пороховой дым плыл по влажному летнему воздуху, почти заслонив заходившее солнце. Нигде не было спасения от запаха гари. Пять дней длилась жестокая осада, и хотя в крепости всего хватало для отпора и оборонялись солдаты храбро, однако из-за непрерывного обстрела французской артиллерии были повреждены чуть ли не все пушки, разрушен северо-западный бастион, а число защитников сократилось с пяти до двух сотен. Казематы были полны — но не боеприпасами, а ранеными и умирающими. При первых признаках опасности переселенцы, привезенные землеустроительной компанией Спикмана, покинули свой лагерь и укрылись за стенами форта. Таким образом, теперь здесь находилось около тысячи семисот человек.

Воевавшие под командованием маркиза де Монткальма шесть тысяч французов и канадцев, а также тысяча семьсот индейцев ждали падения крепости с нараставшим нетерпением. Как это ни печально, они были близки к победе, ибо форт Уильям Генри — стойкая британская крепость, этот гордый бревенчатый «часовой» у стратегически важного озера Георг, — уже не мог сдерживать их натиск.

Грохот французских пушек не прекращался ни на минуту — казалось, стучали в огромный барабан. В этот гул смерти вливались шум падавших бревен и гудение жадного пламени. Стоявший в воздухе запах пороховой гари и дым от пожарищ вызывали тошноту. Молоденькая поселенка несколько раз судорожно вздохнула, пытаясь совладать с собой. Она виновато оглянулась и украдкой смахнула слезы, так некстати выступившие на глазах. Но лица окружавших ее людей были мрачными и напряженными. Каждый сосредоточился на своем и ни на кого не обращал внимания.

Девушка поспешно вернулась к своему занятию. Она делала бинты для раненых, лежавших в казематах. Ее мучила мысль, что эти бинты не принесут раненым какой-то значительной пользы, судя по тому, что она увидела в казематах несколько часов назад.

До сих пор ее мутило и бросало в дрожь при одном воспоминании об увиденном. Спертый воздух, вонь от немытых тел, крови, разлагавшейся плоти и человеческих испражнений. Мука и отчаяние отражались на лицах умиравших людей. Ее охватил такой ужас, что она моментально выскочила вон и забилась в долгом отвратительном приступе рвоты, ругая себя за слабость.

— Проклятие! — вырвалось у нее сквозь стиснутые зубы. — Больше это не повторится.

Потому что если она не справится со своими чувствами, как посмеет смотреть в глаза Роберту? Он нашел ее как раз в ту минуту, когда она сбежала от раненых. В ее ушах все еще стояли предсмертные вопли и стоны. Зарыдав, она отвернулась от Роберта.

— Роберт, не смотри на меня! Мне так стыдно, так стыдно. Но это было просто ужасно. Они там мучаются и знают, что скоро умрут. Один ополченец из Нью-Джерси — совсем еще мальчик — хотел, чтобы я подержала его за руку, и тянулся ко мне… Ох, Роберт, да ведь у него совсем оторвало эту самую руку, а он даже не замечал! И я убежала, и меня вырвало. Я не смогла помочь даже ему. Роберт, что со мной творится? Почему я ему не помогла?..

— Успокойся, Аманда. Старайся не думать о том, что там увидела. Тебе не станет легче, если будешь без конца себя проклинать. Бедный парнишка наверняка уже умер, и ты ничем не помогла бы ему, даже если бы осталась там.

— Но я могла бы его утешить.

— Тебе вообще не следовало туда соваться, — строго произнес Роберт. — Тебе нечего там делать. Ты слишком молода для такого кошмара.

— А тот парень — он разве не молод? Он не намного старше меня!

— Я же сказал тебе — забудь, выкинь из головы! — В голосе Роберта звучало раздражение. Слишком больно ему было видеть, как терзается Аманда. — Или ты вообразила, что одна в этой крепости испытываешь страх? Время от времени страх может испытать любой из нас. Тебе не в чем себя винить!

— Но я же струсила, Роберт!

Аманда едва сдерживала слезы. Роберт, удивленный столь бурным раскаянием девушки, заговорил мягче, надеясь успокоить ее:

— Ты напрасно осуждаешь себя, Аманда. Сейчас ни один человек в крепости не свободен от страха. Только дураки не способны испытать страх, когда есть чего бояться.

— Роберт, уж не хочешь ли ты сказать, что тоже боишься? — потрясение уставилась на него Аманда. Судя по едва заметной улыбке, к девушке уже возвращалось обычное присутствие духа.

— Ну, Аманда, ты же понимаешь, что я бы не хотел оказаться в числе дураков, поэтому признаюсь: да, и я немного боюсь. Ведь страх всегда живет в человеке, на самом дне его души — вопрос только в том, сумеет ли он его подавить, когда понадобится. А для этого нужен некоторый опыт. Разница между мной и тобой лишь в том, что ты так сильно испугалась впервые. И не смогла побороть страх. Это всегда трудно в первый раз.

Аманда надолго замолчала, стараясь окончательно прийти в себя. Ее все еще мучило чувство стыда, однако в душе она согласилась с Робертом: что случилось — то случилось, и слезами горю не поможешь. Наконец она произнесла, все еще не решаясь поднять глаза:

— Роберт, я такая глупая. Ты, наверное, разочаровался во мне?

В ответ он ласково, но решительно поднял ее лицо за подбородок, пока их глаза не встретились и Аманда могла сама убедиться в его искренности.

— Нет, Аманда, ты не сделала ничего такого, что заставило бы меня разочароваться в тебе, — серьезно и значительно произнес он.

Вряд ли у нее нашлись бы слова, чтобы выразить вспыхнувшую в душе благодарность за такое понимание. Несмотря на испытанное облегчение, она не смогла сдержать дрожу в голосе, когда с чувством ответила;

— Я обещаю, Роберт, что не сделаю этого и впредь. А вот теперь, вспоминая свою недавнюю искреннюю клятву, данную с такой решимостью, она сильно сомневалась, что сумеет все же ее исполнить. Девушка в любую минуту готова была снова поддаться демонам страха и проклинала себя за это. Откуда ей было знать, с какой неохотой отпускают эти демоны свою жертву? Тем более что в осажденной крепости страх гулял повсюду.

Стараясь не смотреть сквозь дверной проем во двор, где отчаянно суетились защитники форта — от этого становилось еще страшнее, — Аманда уткнулась в свою работу. Усилием воли она заставила себя отвлечься от жуткой действительности. Она вспомнила, как всего полтора года назад впервые оказалась в лагере поселенцев. Теперь, оглядываясь на это время, она удивлялась собственной былой наивности. Какой восторг испытала Аманда, когда сумела убедить родителей, что в свои пятнадцать лет она вполне может присоединиться к пионерам, строившим поселок недалеко от форта. Вдохновленная всеобщей целеустремленностью, девочка, не желая оставаться без работы, стала помогать нескольким женщинам, организовавшим нечто вроде общественной прачечной, чтобы и ее малые силы были направлены на грандиозное дело — создание нового государства. Естественно, ей и в голову не могло прийти, что усилия поселенцев могут оказаться напрасными. О, эти безумные детские мечты о славе первооткрывателей!

Устало прикрыв глаза, девушка тяжело вздохнула. Мечты безжалостно раздавлены жуткой реальностью. Вряд ли можно снискать славу среди этой бесконечной пытки, сидя за стенами обложенной врагами крепости, которая из-за непрерывного обстрела быстро превращается в руины, грозящие погрести под собой всех до единого защитников. Страшась неизбежного поражения, Аманда чувствовала, как иссякают жалкие остатки ее отваги и решимости. Ей было стыдно.

Внезапно осознав, как сильно не хватает ей дружеской поддержки Роберта, его мягкого юмора, способного разогнать любой страх, девушка горячо прошептала:

— Но я не должна быть обузой для него из-за дурацких детских страхов. Нет, больше никогда!

Черпая силы в только что одержанной над собой победе, Аманда набралась храбрости и даже осторожно выглянула из дверей того каземата, где укрылась от обстрела с другими женщинами. Наверняка скоро Роберт освободится с дежурства. Ей не терпелось похвастаться, что она сумела победить страх. Конечно, Роберт немедленно отправится прямо к ней — никаких сомнений. Аманда давно привыкла к тому, что молодой человек предпочитает ее общество, хотя многие девушки в поселке бросали в его сторону откровенно чувственные взгляды. У нее, как всегда, потеплело на сердце, когда в дверях возникла его высокая, плечистая фигура. Усталое лицо было испачкано порохом и грязью, а двухдневная щетина и темные круги под глазами говорили о тяготах осадного положения.

Аманда подумала, что даже в таком виде Роберт остается самым красивым мужчиной в форте. Она залюбовалась густыми рыжевато-каштановыми волосами, стянутыми в хвост на затылке, чеканным профилем, густыми темными бровями и мягкими карими глазами, нетерпеливо высматривавшими ее в наполненном людьми каземате.

И вот уже Роберт оказался рядом. Он взял ее за руку.

— Аманда, у меня почти нет времени, но нам необходимо поговорить.

Не дожидаясь ее согласия, он мягко, но решительно повел девушку к выходу.

С самого начала осады Роберт тревожился за Аманду, и с каждым днем тревога возрастала настолько, что больше Роберт ни о чем не мог думать. Сегодня ему стало ясно, что ни у кого из защитников нет шанса дожить хотя бы до завтра. А ведь он так еще и не признался Аманде в своих чувствах к ней. Давно ли он полюбил ее? Он и сам не знал толком, когда зародилось это чувство, однако хорошо помнил день их первой встречи.

Склонившись над корытом, Аманда стирала мундир в теплой мыльной воде так старательно, что этим у любого могла вызвать умиление. Чудесные светлые волосы были небрежно связаны сзади. Несколько непослушных прядок вырвались на волю и потемнели от пота, выступившего на шее от летнего зноя и от усилий юной прачки, Короткие мягкие завитки обрамляли нежное лицо. Поношенное голубое платьице намокло от брызг, пока девушка отстирывала пятно с мундира — между прочим, его собственного. На ее щеках появился румяней — результат напряженного труда. Пятно не поддавалось, и Аманда от усердия даже прикусила нижнюю губу. Вот она оторвала от мундира сердитый взор, и Роберт невольно охнул, пораженный дивным блеском ярко-синих глаз. Девушка с удесятеренным усердием вернулась к работе, и Роберту показалось, что он видит перед собой маленького трудолюбивого ангела, милостиво сошедшего к нему с небес.

С той самой минуты Роберт только об Аманде и думал, хотя его смущало, что он, взрослый молодой человек двадцати пяти лет, совершенно околдован девочкой, почти еще ребенком. Роберт зачастил в гостеприимный дом Старкуэдеров, изображая из себя друга семьи. Он полагал, что весьма успешно скрывает свои чувства. Однако Джон Старкуэдер быстро все понял. Ведь он был постарше и поопытнее Роберта. Всякий раз, когда Роберт вспоминал их с Джоном разговор на эту тему, он не мог сдержать улыбки.

— А ну-ка, Роберт, признайся, почему ты так часто стал ходить ко мне. Неужели только для того, чтобы поболтать со мной? Или тебе нравится стряпня моей женушки?

Роберт, захваченный врасплох, что-то забормотал в ответ, но быстро умолк, почувствовав, как от смущения краснеет. А Джон, не спуская с него чуть насмешливого взгляда, добавил:

— Или ты положил глаз на то, что нам с женой удалось произвести на свет общими усилиями?

— Черт бы тебя побрал, Джон! — расхохотался наконец Роберт. — Ты же и сам все отлично понимаешь. Я не могу ею налюбоваться! Но ведь она еще ребенок. Я очумел от любви к ней. И получается, что я сам себя загнал в угол.

Столь откровенное признание явно пришлось по душе старине Джону, и он громко, добродушно рассмеялся. Наконец, вытерев выступившие на глазах слезы, Джон ободряюще произнес:

— Ну, Роберт, хотя время способно излечить многое, я все же рад, что у тебя есть совесть и ты не пытаешься окрутить ее прежде, чем она для этого созреет, хотя сам-то созрел уже давным-давно! — Снова широко ухмыльнувшись, Джон продолжил: — В наше время девчонки растут куда как быстро, а из Аманды выйдет добрая, преданная жена для любого мужчины. И я не возражаю, Роберт, чтобы этим мужчиной стал ты — если согласишься подождать, пока она подрастет.

У Роберта от волнения вдруг пересохло в горле. Он давно пообещал себе то, что собирался сказать сейчас Джону.

— Что ж, Джон, я согласен ждать сколько нужно, — торжественно произнес Роберт. В этот момент в комнату вошла Аманда, и его сердце учащенно забилось. Он едва слышно добавил, любуясь ею: — Тем более что ждать осталось совсем недолго.

Мужчины больше никогда не заговаривали об этом. Месяцы летели один за другим и сложились в год, принесший немалые перемены. Аманда из девочки превратилась в девушку и стала еще краше, а Роберт еще сильнее любил ее. И вот минули уже полтора года их знакомства. Роберт успел занять прочное место в жизни Аманды, Оставалось совсем немного — перекинуть мостик, по которому дружба переходит в любовь. Но внезапно оказалось, что больше ждать нельзя.

Они укрылись под уцелевшей стеной. Он повернулся к ней лицом. Девушка немым вопросом отвечала на его напряженный, пристальный взгляд.

Как всегда, Роберт не мог не восхититься совершенством этого доверчивого, милого лица. Наверное, он так никогда и не привыкнет к ослепительной красоте своей любимой и всякий раз при взгляде на нее будет вздрагивать от восторга. Роберт не мог налюбоваться мягкими, светлыми волосами, падавшими на хрупкие плечи, молочно-белой нежной кожей высокого лба, обрамленного пушистыми локонами, этими невероятными, сияющими синими глазами, оттененными необычно густыми и длинными ресницами, этими губами. Мягкие розовые губы, слегка раздвинутые сейчас в доброй улыбке, особенно маленькая ямочка, появившаяся в уголке рта, заставляли Роберта дрожать от вожделения.

Роберт понимал, что Аманде невдомек, насколько она обворожительно выглядит и как неистово он ее желает. Он начал разговор, осторожно подбирая слова.

— Аманда, я должен сообщить тебе что-то очень важное, о чем давно уже собирался сказать. — Он придвинулся вплотную, так что совершенно заслонил ее изящную фигурку своим телом. — Тебе известно, что положение наше отчаянное. Если курьер полковника Монро не приведет помощь из форта Эдуард, мы пропали. А тогда одному Богу известно, что с нами будет.

Аманда затрепетала, услышав, как облекаются в слова ее собственные скрытые страхи, но Роберт обнял ее и с удивительной нежностью стал гладить по шелковистой щеке своей сильной, загрубевшей от мозолей рукой. Его голос стал сиплым от волнения.

— Я обещал твоим родителям, что не буду спешить с разговорами на эту тему, однако время наше на исходе, и я бы все же хотел объясниться. Я хочу сказать, что люблю тебя и мечтаю на тебе жениться.

Роберт затаил дыхание в ожидании ответа, которого так и не услышал. Аманда устремила на него ошеломленный взор, явно утратив дар речи после столь неожиданного для нее признания друга. С уст Роберта сорвался горький смешок, он снова привлек девушку к себе и на миг спрятал свое лицо в ее теплых, пушистых волосах.

— Аманда, если кто-то и мог удивиться моим словам — так это ты одна. Потому что обо мне давно судачит весь поселок. Дескать, взрослый мужик двадцати шести лет от роду совсем потерял голову из-за шестнадцатилетней девчонки, в которой и росту от горшка два вершка. — В этот миг, словно протестуя против безнадежности своего чувства, он сильно прижал Аманду к себе. А потом слегка отодвинулся и тревожно заглянул ей в лицо. Девушка по-прежнему не отвечала ему ни словом, ни жестом, отчего его неуверенность только возрастала. Может, он все-таки поторопился с этим разговором? Но черт побери, ведь завтра для них может вообще не наступить! И Роберт с нетерпением стал добиваться от нее ответа.

— Что с тобой, дорогая? Неужели ты действительно так удивлена? Наверное, это из-за разницы в возрасте? Аманда, но ведь ты скоро станешь совсем взрослой. Ты могла бы тоже полюбить меня, правда? Аманда, — в его голосе послышалась мольба, — пожалуйста, скажи что-нибудь!

Роберт очень боялся получить отказ. Он умолял Аманду снова и снова, окончательно охрипнув от избытка чувств. Он не в силах был унять нараставший нервный озноб.

Прошло еще несколько мучительных минут, прежде чем Аманде удалось совладать с растерянностью. Это правда, она всегда ощущала нечто необычное в своих отношениях с Робертом, однако не придавала этому значения. Не понимая, какую муку причиняет ему ее молчание, девушка всматривалась в такое знакомое ей лицо. Его нежный, молящий взгляд задел что-то в глубине ее души. Этот сильный, красивый мужчина, затаивший дыхание в ожидании ответа, не мог ее оставить равнодушной. Она подумала, что в конце концов всегда относилась к Роберту с любовью. И даже не представляла, как бы стала жить без него. Может, это и есть та самая любовь — то теплое чувство, что рождается у нее в груди от его прикосновений? Впрочем, что бы там она ни думала о своих чувствах к Роберту, при виде неподдельной муки, с которой он ждал ее решения, было ясно одно: если она не согласится стать его женой, он навсегда утратит душевный покой.

— Это все так неожиданно, — тихо произнесла Аманда и, заметив, как исказилось от душевной боли лицо Роберта, нерешительно добавила: — Но если ты действительно уверен, что хочешь на мне жениться, да, Роберт, я буду твоей женой.

Просияв от невероятного, неземного счастья, Роберт негромко застонал, словно внутри его ослабла наконец какая-то жесткая пружина. Он прижал к себе Аманду и впился в ее губы страстным, жадным поцелуем, о котором так долго мечтал.

Аманда совершенно не ожидала, что испытает сильное возбуждение. Он не отрывался от ее рта, и захваченная врасплох Аманда покорилась полностью его воле. Роберт еще сильнее прижал к себе ставшее мягким и податливым тело, в котором разбудил совершенно новые, незнакомые ощущения. Внезапно Роберт отстранился — теперь он дрожал еще сильнее, а дышал неровно и часто.

— Аманда, — хрипло зашептал он, стараясь заглянуть ей в глаза, — мы поженимся, как только закончится бой. Он не может не закончиться. Курьер наверняка уже вызвал помощь. — Дрожа от нетерпения, Роберт снова привлек Аманду к себе и поцеловал, но на сей раз быстро прервал поцелуй и продолжил: — Идем же, скажем твоим родителям!

Обнимая Аманду за талию, Роберт повел ее со двора в казарму, чтобы сообщить Старкуэдерам о своем счастье.

Сон бежал от Аманды, когда ночью она лежала на жесткой циновке в углу казармы, отведенной для укрывавшихся в форте поселенцев. Девушка пребывала в полном смятении. Наступившая вдруг тишина казалась странной — за эти дни слух успел привыкнуть к непрерывному гулу французских пушек. Снова и снова Аманда закрывала глаза и старалась заснуть, но не могла отогнать мысли, терзавшие рассудок. Ее родители не были ни удивлены, ни расстроены сообщением Роберта, однако жалкое состояние форта и неуверенность в будущем уничтожили почти всю радость от столь значительного события. Что-то с ними будет? Ни у кого не оставалось надежды, что форт Уильям Генри выдержит новую атаку французов. И что потом? Аманда вдруг заметила какое-то движение возле двери. Высокая фигура осторожно шагала между спящими прямо на полу людьми. Человек приблизился, опустился на корточки, и она услышала голос Роберта:

— Аманда, ты не спишь?

Большая рука осторожно погладила серебристые пряди волос.

— Нет, Роберт, я не могу заснуть.

— Тогда давай ненадолго выйдем. Мне заступать на пост через час. Лучше я проведу его с тобой, а не в казарме.

В темноте Аманда едва разглядела, что он улыбается. Она поспешно откинула одеяло и встала — осторожно, чтобы не разбудить соседей. Ночная тьма милостиво подарила им то уединение, которое невозможно было найти в форте при свете дня. Едва они вошли во двор, Роберт сгреб ее в охапку и принялся жадно целовать. Теперь ему уже мало было выпить нектар только с розовых губок. Он покрывал мягкими, торопливыми поцелуями все лицо, о чем прежде мог только мечтать. Он наслаждался вкусом гладкой, нежной кожи на лбу, и на щеках, и в тех волшебных ямочках, что так заманчиво играли в уголках ее рта. Ласково заставив Аманду откинуть голову, он стал целовать ее шею.

Сердце Аманды билось все чаще, а по телу прокатилась волна незнакомой горячей истомы. Где-то глубоко внутри зародился ответный трепет. Роберт опускался все ниже, и под его поцелуями разгоралась кожа на чутких грудях, едва скрытых ночной рубашкой.

— Тебе придется помочь мне, Роберт, — дрожащим голосом произнесла она. — Подскажи мне, что надо делать. Я ужасно хочу сделать тебя счастливым, но не имею понятия как.

Эта откровенность тронула Роберта до глубины души.

— Не очень-то полагайся на меня, дорогая, — прошептал он. — Потому что сейчас я даже сам бы на себя не положился. — Лукаво засмеявшись, он снова припал к ее губам и прижал к себе юное тело.

— По-моему, Роберт, тебе следует малость вздремнуть, прежде чем идти на пост, — раздался в дверях звучный голос, и захваченная врасплох парочка быстро обернулась.

— Джон, пожалуйста, не сейчас, — взмолился Роберт. — Дай мне еще минуту! Я хочу побыть с ней хотя бы минуту.

— Нет, Роберт. — Голос Джонатана Старкуэдера был полон решимости.

Роберт с неохотой разжал объятия и мягко промолвил:

— Тебе лучше идти, дорогая. Завтра я приду к тебе, как только освобожусь с поста.

Аманда еще не успела повернуться, чтобы уйти, — вдруг сильные руки Роберта снова сжали ее в объятиях, а его губы припали к ее губам в страстном, долгом поцелуе. Наконец, когда Аманда снова затрепетала всем телом, Роберт отпустил ее и сказал:

— Теперь я буду уверен, что во сне ты увидишь только меня, дорогая.

Коротко попрощавшись с ее отцом, Роберт быстро исчез в темноте.

9 августа 1757 года

Тишину теплого солнечного утра безжалостно нарушил возобновившийся обстрел. За ночь французы успели передвинуть линию огня еще ближе к крепости и теперь били прямой наводкой, превращая в руины жалкие остатки укреплений. Осажденные не сомневались, что настал их последний час. Отважные мужчины продолжали сражаться, стараясь отстоять обреченный форт, а женщины и дети сбились в кучку и молча ждали своей гибели. Внезапно пушки замолкли. И эта невероятная, неестественная тишина еще больше напугала осажденных. Понимая, что теперь они оказались целиком в зависимости от французов, люди напряженно ожидали дальнейших действий врагов.

Роберт торопливо высмотрел Аманду в толпе, собравшейся в крепостном дворе, подошел поближе и ободряюще пожал ей руку. Вскоре наблюдатель со стены крикнул:

— Появился верховой с белым флагом!

Изо всех сил стараясь унять нервную дрожь, Аманда стояла рядом с Робертом среди двух сотен уцелевших бойцов гарнизона и жалкой кучки поселенцев, замерших в ожидании условий капитуляции.

Вскоре подъехал молодой французский солдат с чрезвычайно серьезным лицом. Он был пропущен в форт и препровожден к полковнику Монро. Парламентер держался самоуверенно, но его внутреннее напряжение выдавал пот, обильно выступивший на юном лице. Лихо отсалютовав, солдат протянул полковнику конверт, оставив у себя второй, потолще.

Толпа мгновенно заволновалась, и Аманда услышала впереди чей-то грубый голос:

— Черт побери, Джереми! Да ведь этот ублюдок привез полковнику его собственное письмо, отправленное в форт Эдуард! Бедняга Джейк, поди, и на милю отсюда не успел отъехать.

— Да ты, Барт, никак рехнулся! Этого не может быть! — Говоривший явно не желал верить очевидному.

— А я говорю, что так оно и есть! Я успел разглядеть печать. Да ты сам посмотри на его лицо. И так ясно, что наша песенка спета!

Аманда торопливо всмотрелась в лицо полковника Монро и, прочитав правду по горестно скривившимся чертам сурового шотландца, с печальным видом повернулась к Роберту. Тот ободряюще улыбнулся и шепнул:

— Не тревожься, дорогая. Все будет хорошо. Однако дрожавший голос выдавал его неуверенность. Ошеломленная толпа во дворе замерла, затаив дыхание, когда француз передал полковнику Монро второй конверт. Полковник принял пакет и направился к южным казармам, чтобы обсудить послание со своими офицерами — никто не сомневался, что это условия капитуляции, выставленные маркизом де Монткальмом.

Аманда, отчаянно вцепившись в руку Роберта, замерла вместе с остальными, молчаливо дожидавшимися решения своей участи. Не прошло и часа, как полковник Монро со своей свитой вышел из казармы. Британцы решительно направились к французскому курьеру, который также дожидался конца совещания. Вежлива отсалютовав, офицеры вручили французу бумаги. Ясно было, что все это делается лишь ради соблюдения формальностей — капитуляция и так была предрешена. Наконец лейтенант Фостер сообщил тем, кто ждал во дворе, условия сдачи.

ПАРАГРАФ ПЕРВЫЙ

Гарнизон форта Уильям Генри и ополчение из лагеря переселенцев имеют право сохранить свое оружие, знамена и знаки воинского отличия, а также небольшое количество личных вещей — для солдат и офицеров.

Им следует покинуть форт Уильям Генри завтра на рассвете, в сопровождении французского конвоя из представителей регулярных войск и индейских отрядов, под командованием французских офицеров.

ПАРАГРАФ ВТОРОЙ

Как только армия Британской короны покинет форт и будет дан сигнал капитуляции, ворота крепости должны быть открыты перед солдатами Его Христианнейшего Величества.

ПАРАГРАФ ТРЕТИЙ

Вся артиллерия, боеприпасы, запасы провианта и прочее, за исключением того, что перечислено в параграфе первом, поступают в распоряжение войск Его Христианнейшего Величества, с каковой целью необходимо составить подробную опись, в которую будет входить сам форт с его укреплениями и сооружениями.

ПАРАГРАФ ЧЕТВЕРТЫЙ

Гарнизону форта, а также примкнувшему к нему ополчению запрещается в течение восемнадцати месяцев начиная с сегодняшнего дня участвовать в боевых действиях против войск Его Христианнейшего Величества и Его союзников. Потому к описи имущества следует приложить полный список оборонявших форт солдат, офицеров и добровольцев, а копию его передать всем командирам.

ПАРАГРАФ ПЯТЫЙ

Вес офицеры, солдаты, канадские ополченцы, женщины и индейцы, захваченные в плен с момента объявления военных действий в Северной Америке, должны быть в течение трех месяцев переведены в форт Карильон согласно спискам, предоставленным французскими властями. Их обменяют на равное число подданных Британской короны, захваченных в плен на французской территории. Обмен должен организовать специально уполномоченный английский офицер.

ПАРАГРАФ ШЕСТОЙ

Один офицер Британской короны будет удерживаться как заложник до той поры, пока не завершится обмен пленными.

ПАРАГРАФ СЕДЬМОЙ

Все больные и раненые, не способные немедленно отправиться в форт Эдуард, остаются в форте Уильям Генри под зашитой маркиза де Монткальма, который обещает им свое покровительство до полного выздоровления и возможность беспрепятственно покинуть форт.

ПАРАГРАФ ВОСЬМОЙ

Маркиз де Монткальм, желая выказать свое уважение к доблести защитников форта Уильям Генри, позволяет им забрать с собой одну шестифунтовую пушку.

Подписано в полдень, на подступах к форту Уильям Генри, девятого августа тысяча семьсот пятьдесят седьмого года.

Осада, длившаяся почти шесть суток, закончилась, и над фортом Уильям Генри подняли белый флаг. Крепость сдалась. Начало завоеваний Французской короной водных путей Нового Света оказалось успешным.

У Роберта вырвался глубокий вздох облегчения. Нет больше неопределенности. И хотя они проиграли, условия капитуляции были честными и не унижали побежденных. А один пункт в этом длинном списке особенно привлек его внимание. Согласно долгу чести он в течение восемнадцати месяцев не имеет права участвовать в военных действиях. Роберт улыбнулся. Великодушный противник невольно устроил молодому солдату роскошный медовый месяц…

Аманда, желая узнать мнение Роберта об условиях капитуляции, взглянула на него и с удивлением обнаружила, что он улыбается во весь рот. Заметив растерянность Аманды, Роберт ласково обнял ее и прошептал чуть ли не весело, подталкивая вперед:

— Пожалуй, надо поскорее отыскать твоих родителей и начать собираться.

Однако очень скоро Роберту стало не до веселья. Оказавшись в заполненной людьми казарме, Аманда с ужасом увидела на лицах многих женщин тот страх, который они до сих пор старательно скрывали.

— Аманда! Роберт! — окликнул их из дальнего угла Джон, — Скорее, у нас совсем мало времени! — Молодые люди приблизились, и он добавил: — Индейцы давно уже заждались, и им плевать на всякие там условия капитуляции. Единственное, что им хочется, — это сдирать скальпы, и вряд ли французы сумеют их удержать!

В тот же миг, словно в подтверждение его слов, воздух задрожал от пронзительных воинственных кличей — это индейцы предприняли попытку прорваться в ворота.

Джон обернулся к Роберту, обменялся с ним многозначительными взглядами и сказал, крепко сжимая плечо будущего зятя:

— Ты, Роберт, и представить себе не можешь, как я рад, что Аманда будет под твоей опекой. Я с легким сердцем вверяю тебе судьбу своей дочери.

— Считай, что я дал тебе слово, Джон. Покуда я жив, можешь не беспокоиться за Аманду, — серьезно ответил Роберт.

Молча кивнув друг другу, они принялись помогать женщинам, которые уже начали собирать пожитки. Через несколько минут молоденький капрал, явно торопившийся разнести приказ по всем казармам, заглянул в дверь и отчеканил:

— По приказу полковника Монро следует оставить здесь все чемоданы и сундуки, предварительно заперев их на замок. Л также необходимо уничтожить все спиртное! Командир считает, что чем больше вещей обнаружат мародеры, тем лучше для вас. Это задержит индейцев на какое-то время в стенах форта и позволит вашей колонне отойти подальше.

Не желая слышать никаких возражений, капрал поспешил дальше.

Но люди, находившиеся в казарме, и не думали подчиниться приказу командира. Женщины, расстроенные тем, что и так уже потеряли большую часть нажитого добра, продолжали собираться как ни в чем не бывало. Однако ближе к вечеру даже самым упрямым стало ясно, что унести удастся очень немного. Переселенцы с трудом передвигались вслед за солдатами гарнизона к месту, где им предписано было провести ночь. Не веря обещаниям Монткальма, они оставляли в форте своих больных и раненых без особой надежды увидеть их снова. Колонна еще не успела покинуть форт, как через проломы в западной стене повалила толпа индейцев. Аманда, шагавшая следом за родителями рука об руку с Робертом, почувствовала, как по спине побежали мурашки от диких воинственных воплей, сотрясавших воздух над опустевшим фортом. Роберт, стараясь поддержать Аманду, слегка сжал ее руку и сказал:

— Что бы ни случилось, Аманда, держись ко мне поближе. Так и запомни: куда я — туда и ты! — Он даже попытался улыбнуться в ответ на ее испуганный взгляд. — Не бойся, дорогая. Ведь Монткальм обещал нам беспрепятственный проход в форт Эдуард.

Но на самом деле никто особо не верил в то, что Монткальм сдержит обещание. Выделенный им конвой был явно недостаточен, чтобы защитить колонну из тысячи беззащитных беженцев — в основном женщин и детей — от тысячи семисот индейцев, озверевших от жажды убийства и скальпов.

Путь до укрепленного лагеря показался вдвое длиннее — колонна тащилась еле-еле. Когда совсем стемнело, люди остановились и поспешили устроиться на отдых, то и дело вздрагивая от жутких воплей, доносившихся со стороны форта. В ночном воздухе было хорошо слышно, как орут напившиеся дикари.

Аманда долго не могла заснуть. Рядом кто-то плакал от отчаяния, кто-то стоял на коленях и молился. Но многие повалились от усталости на землю и сразу же погрузились в сон.

Прошел не один час, пока Аманда заснула, но ее тут же разбудил шепот Роберта:

— Уже четыре часа. Мы выступаем. Скорее, Аманда!

Он помог девушке подняться, торопливо подхватил узлы с вещами и повел ее к колонне.

Монткальм и его офицеры были озабочены перевозом трофеев из форта Уильям Генри в форт Карильон. Они на время забыли об индейцах, и те начали появляться вдоль пути беззащитной колонны, которой предстояло совершить шестнадцатимильный переход к форту Эдуард.

Роберт до боли сжал руку Аманды, шагая под пристальными взглядами индейцев. Эти дикари о чем-то шептались и подбирались все ближе и ближе. Внезапно в воздухе раздался воинственный клич, и один из индейцев-абнаки, прыгнув вперед, нанес смертельный удар томагавком по голове раненого солдата. Шедшие рядом с несчастным беженцы в испуге отпрянули от убийцы, а дикарь быстро снял со своей жертвы скальп и принялся стаскивать добротный суконный мундир. Словно получив наконец команду, его соплеменники все вместе ринулись на колонну, размахивая томагавками. На дороге началась жуткая резня.

Понимая, что серебристо-белыми волосами Аманды любой абнаки захотел бы украсить свой трофейный шест, Роберт толкнул девушку на землю, стараясь спасти от первого натиска нападавших. Он заслонил Аманду собой, встав на пути индейца, который набросился на него, пронзительно воя и угрожающе размахивая томагавком. Мужчины сошлись врукопашную. Аманда, скорчившись на земле, с ужасом смотрела, как один за другим ее знакомые падают, устремив в небо невидящие глаза и обливаясь кровью, хлеставшей из ужасных ран и смешивавшейся с дорожной пылью.

Вдруг Аманда услышала знакомый голос. Она вздрогнула и вскочила на ноги, увидев, как безжалостный индеец направил томагавк на голову ее матери. Девушка застыла, глядя, как искаженное ужасом лицо залила кровь из смертельной раны, нанесенной дикарем.

На какое-то время Аманда перестала воспринимать все, что происходило вокруг нее. Наконец очнувшись, она с воплем рванулась вперед. Подбежав к матери, девушка увидела, что рядом в луже застывающей крови лежит бездыханное тело отца. Потрясенная, она снова оцепенела.

Грубая рука рванула ее за волосы и опрокинула на землю. Она увидела над собой измазанное кровью лицо индейца. Он поднял свой боевой топор, чтобы нанести удар, но чья-то рука ухватилась за его томагавк. Это был Роберт.

— Аманда, беги! — крикнул он из-за спины дикаря.

Аманда вскочила на ноги и, пока Роберт боролся с обезумевшим от крови индейцем, бросилась бежать. Оглянувшись на миг, она увидела, что Роберт неподвижно лежит на земле, а индеец пустился за ней в погоню.

Аманда бежала, от страха ничего не видя и не слыша. В ушах стоял шум — от ветра или от ее тяжелого дыхания. Внезапно сквозь этот шум она услышала дыхание другого человека. Аманда с ужасом осознала, что дикарь догнал ее! Она обернулась, чтобы увидеть размалеванную маску собственной смерти. В тот же миг острая боль вырвала ее из жуткой реальности и погрузила в бездну.

Глава 2

Лучи солнца, проникавшие сквозь пышные кроны огромных деревьев, падали на землю изящным кружевным узором и давали достаточно тепла, чтобы окончательно высушить последние капли воды на широкой загорелой груди Адама Карстерса. Пронзительные зеленые глаза, слегка прищуренные от солнечного блеска на поверхности воды, лениво скользили по густой листве, уже начавшей краснеть в середине августа. Пару минут назад Адам искупался в маленьком безымянном озерке — одном из многих, что питали своей водой озеро Георг, — и наконец-то почувствовал себя ожившим и посвежевшим впервые с тех пор, как покинул форт Карильон. Однако стоило надеть замшевые штаны и мокасины, и подавленное настроение вернулось, поэтому Адам не спешил одеться — ему нужно было продолжать путь в форт Уильям Генри, а там его наверняка ждала плачевная картина запустения и разрухи. Молодой человек предпочел еще немного поваляться на солнышке с закинутыми за голову руками — свободная, расслабленная поза, ничем не выдававшая смятение. Впервые в жизни Адама лес не мог помочь ему вернуть душевный покой — случилось слишком много важных событий, забыть о которых на время было невозможно даже среди этой волшебной безмятежности нетронутой природы. Юноше было не до красот окружавшего леса — мрачные воспоминания упрямо маячили в сознании и терзали душу.

Его родители… Адам грустно улыбнулся. Ведь он вырос в этих лесах. Но счастливые времена безвозвратно канули в прошлое, оборванные безжалостными ударами томагавков. С горьким смешком Карстерс вдруг вспомнил, как мальчишкой, в шестнадцать лет, впервые самостоятельно отправился в поселок. И повстречал там Долли. Она была ненамного старше его, зато значительно опытнее. Долли, такая милая, так сладко пахнувшая летней лужайкой, поросшей клевером, — она открыла Адаму совершенно новый, незнакомый мир… Адам снова хмыкнул и буркнул себе под нос:

— Спасибо тебе, Долли…

А потом папа с немного растерянным и смущенным лицом отозвал его вечером в сторонку, чтобы потолковать. Он до сих пор помнит, как замерло все внутри, когда тот грубовато начал:

— Адам, что касается Долли…

— Но откуда ты знаешь, папа?! То есть кто тебе наболтал?.. — Он замолчал, так как понял, что отпираться бесполезно и от этого будет только хуже. Сплюнув в сердцах, Адам уселся на бревно рядом с отцом, с трудом переводя дух в ожидании его решения.

— Не важно откуда — просто знаю, и все тут. Ты наверняка вообразил себя настоящим мужчиной после того, как Долли показала тебе пару штучек, но я все же хочу убедиться, что ты понял кое-какие веши. — В поисках нужных слов отец снова взъерошил свои короткие, тронутые сединой волосы, и нерешительно продолжил: — Зная, какова эта Долли, я полагаю, что это не ты, а она тебя соблазнила. Я не вижу ничего дурного в том, чтобы двое сошлись по доброй воле, но… — Голос Карстерса-старшего окреп, и Адам до сих пор помнит, как мучительно стыдно было ему смотреть в проницательные, серьезные глаза отца, — …но стать мужчиной — значит принять на себя ответственность. И ты, Адам, заруби себе это на носу. Я не потерплю, чтобы ты ради удовольствия нагуливал с кем-нибудь незаконнорожденных детей, и пеняй на себя, если я услышу хоть одну жалобу на то, что ты причинил неприятности невинной девице!

Адам ни минуты не сомневался, что отец выполнит свои угрозы, и с еще большим уважением стал относиться к человеку, имевшему решимость высказать это вслух. Судорожно сглотнув, мальчишка лишь кивнул, не сводя глаз с раскрасневшейся физиономии своего отца. И когда отец улыбнулся, у Адама на душе стало сразу так легко, что он вскочил, не в силах усидеть на месте, и обнаружил, что ноги почему-то стали ватными. До самой смерти он будет помнить, как отец дружески обнял его за плечи и сказал:

— Что ж, Адам, пойдем-ка ужинать. Мать, должно быть, нас заждалась.

Да, Адам на всю жизнь запомнил сделанное отцом внушение, хотя мог бы признаться, что оно не очень-то повлияло на его последующие поступки. Он довольно быстро обнаружил, что рядом всегда найдется немало сговорчивых красоток, особенно если парень успел туго набить кошелек за целый сезон охоты. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что унаследованные от отца привлекательность и высокий рост также играют ему на руку. По первой или по второй причине — Адам знал, что успел заслужить в округе репутацию заправского сердцееда, и хотя понимал, что не очень-то ее заслуживает, тем не менее находил это приятным.

Совсем по-другому относилась к этому его мать. Как только Адам стал достаточно взрослым, она не упускала возможности напомнить ему, что он ее единственный сын и что его прямая обязанность привести в дом невестку и нарожать внуков. Для нее были нестерпимы завистливые взгляды других мужчин, их лукавые перемигивания и похлопывания по плечу после очередных похождений в поселке, служивших причиной их приподнятого настроения и тайной гордости. Всякий раз его возвращение домой завершалось одинаково: отец улыбался с нарочито безмятежной миной, а мать горячо старалась внушить сыну свою точку зрения.

— Адам, я уже начинаю думать, что ты так никогда не остепенишься и не обзаведешься семьей и хозяйством! Милый, пожалей хотя бы нас с отцом. Я бы хотела увидеть своих внуков, прежде чем умру.

Даже теперь Адам болезненно морщился, вспоминая эти слова, продиктованные женской интуицией, хотя прежде всякий раз весело смеялся, обнимал мать и кружил по комнате.

— Даю тебе слово, мама, я обязательно об этом подумаю!

Ах, как бы ему хотелось, чтобы на этом его воспоминания заканчивались и не пришлось переживать снова и снова ту боль, что терзала его уже больше года — с того дня, когда он в последний раз побывал у родительского дома. В ту зиму выдался на редкость тяжелый охотничий сезон, к тому же Адам устал от одиночества и захотел вволю полакомиться материнской стряпней и насладиться своеобразным юмором отца. Он еще не успел добраться до родного порога, когда почувствовал запах гари и тошнотворную вонь разложения. Адам бежал что было сил, он едва не задохнулся, сделав последний рывок, и все же опоздал, опоздал на несколько месяцев. Во дворе, рядом с развалинами их дома, лежало то, что осталось от его родителей, — и даже теперь можно было догадаться, что с изуродованных черепов были содраны скальпы.

Адаму до сих пор становится не по себе, когда он вспоминает об этом. Он один похоронил родителей и на свежей могиле поклялся отомстить за них. Он позаботится о том, чтобы французы получили сполна за то, что настраивали, провоцировали индейцев на набеги и убийства британских поселенцев, лишь бы вернуть эти земли Франции. Много ли они заплатили этим дикарям за пару седых скальпов? Хотя прошло уже больше года, острота потери не притупилась, и жажда мести стала сильнее.

Адам почувствовал нервную дрожь, и его сильное, мускулистое тело аж передернуло, когда он вспомнил, что так и не сумел вовремя сообщить в форт Уильям Генри о том, что французы готовятся к атаке. Причиной была неуемная ревность капитана Моро. Заподозрив, что его жена испытывает слишком горячий интерес к симпатичному Адаму, француз запер его в камере вместе с другими «опасными» пленными — до самого начала штурма. Адам получил свободу и смог благополучно убраться из форта лишь благодаря мольбам прекрасной Мари. И вот теперь, когда до форта Уильям Генри осталось каких-то два дня пути, у него не хватало решимости поторопиться, чтобы воочию увидеть результат собственных неудач.

Резкое движение в соседних кустах мигом заставило бывалого охотника насторожиться. Он медленно потянулся за ружьем, лихорадочно соображая, что ни индейцам, ни французам здесь делать нечего: объединенный отряд должен быть в другой стороне, либо на пути к форту Карильон, либо к форту Эдуард. Но тогда кто же это мог быть?

Держа палец на спусковом крючке, Адам весь превратился в зрение и слух, как вдруг раздался короткий крик, и женский голосзавизжал:

— Она кусается! Кусается! — И на прогалину выскочила миниатюрная фигурка.

Адам моментально вскочил, решив, что перед ним девочка. Но откуда здесь взяться девочке?

Она тихо причитала:

— Нога, моя нога…

Осмотрев ее ногу, Адам обнаружил над лодыжкой след змеиного укуса. Из ранки сочилась кровь, а вокруг уже образовалась красная опухоль. Он на секунду оставил девочку и тут же вернулся с ножом, которым решительно сделал крест-накрест два надреза. От боли девочка дернулась, вцепилась в его густые светлые волосы, а Адам наклонился, припал ртом к ране и стал отсасывать яд. Не обращая внимания на то, что маленькие кулачки молотят его по чему попало, он раз за разом набирал в рот горькую, смешанную с ядом кровь и выплевывал ее на траву. Удары по спине и плечам ослабели и совсем прекратились — девочка потеряла сознание. То ли от боли, то ли от змеиного яда.

Адам оторвал от нижней юбки полоску ткани и перевязал рану. Затем он подхватил на руки безвольное тело и направился к озеру.

На берегу Адам оторвал от безнадежно испорченной нижней юбки еще кусок, намочил его в холодной воде и стал обтирать девочке лицо. Скоро она пришла в себя — распахнула огромные синие глаза и испуганно уставилась на своего спасителя. Потом бедняжка отвернулась, и Адам увидел ужасную рану на затылке — такую можно было нанести сзади чем-то широким и острым, скорее всего томагавком. В следующий миг несчастная снова потеряла сознание. Адам был поражен. Не может быть, чтобы девчонка добралась сюда прямо из… нет-нет, ведь до форта еще целых два дня пути! Не желая тратить время на догадки, Адам принялся осторожно выбирать из спутанных волос комки грязи и запекшуюся сгустками кровь, чтобы хоть немного прочистить рану.

Девочка так и не пришла в себя, пока он старательно очищал волосы и, достав из мешка мыло, промывал рану водой. Потом Адам сделал компресс из целебных трав, о качествах которых когда-то узнал от индейцев. Наконец он снова взялся за лицо, все еще покрытое грязью. С необыкновенной нежностью он водил по бледному личику мыльной тряпкой, сновали снова промывая ее в воде, пока не застыл, пораженный: его глазам предстала неземная юная красота! Адам благоговейно разглядывал мягкую белую кожу. Длинные темные ресницы слегка загибались на концах. Он замер как зачарованный — веки задрожали и распахнулись, а губы раздвинулись в дивной улыбке, отчего в уголке рта появилась милая забавная ямочка. Прелестная незнакомка тихо прошептала:

— Роберт, я так и знала, что ты придешь мне на помощь. Слава Богу, ты здесь…

Она протянула руку, чтобы погладить Адама по щеке, и снова провалилась в забытье.

Эта невинная девичья ласка вызвала в душе прилив нежности, и Адам тут же отругал себя за то, что испытал удовольствие, предназначенное кому-то другому. Он проверил состояние раны и решил, что жгут пора снимать. Короткий отдых, который он позволил себе на берегу озерка, явно заканчивался. Появились новые заботы, связанные с юной незнакомкой. Либо змеиный укус, либо тяжелая рана на голове — а скорее всего и то и другое вместе — наверняка станут причиной сильной лихорадки и воспаления, и если все это окончится благополучно и девочка выживет, ей потребуется еда для восстановления сил. Ясно, что в ближайшие несколько дней о продолжении пути к форту Уильям Генри не может быть и речи.

Скоро Адам действительно обнаружил, что у девочки начался сильный жар. В очередной раз склонившись над опухшей лодыжкой, он почувствовал на себе взгляд, поднял голову, чтобы посмотреть на лицо незнакомки, и впервые испытал колдовскую силу ее синих глаз. Опешив при виде столь совершенной, потрясающей красоты, он не произнес ни слова, ожидая, пока она заговорит первая.

— Что вы делаете? — спросила она тихо.

— Тебя укусила змея, и я надрезал ранку и отсосал яд. Разве ты не помнишь? А теперь я пытаюсь что-то сделать, чтобы исчезла опухоль. — Адам старался говорить как можно спокойнее и изо всех сил сдерживал волнение. — Меня зовут Адам Карстерс. А как зовут тебя и что с тобой случилось? Откуда у тебя рана на голове?

Девочка в смущении потеребила прядь волос, упавшую на лицо.

— Меня зовут Аманда Старкуэдер, — нерешительно начала она, — и я жила вместе с родителями в лагере поселенцев возле форта Уильям Генри. — Тут ее голос задрожал и стал едва различим: — Но я не помню, как оказалась здесь. — Огромные, испуганные синие глаза наполнились слезами. Адаму захотелось утешить несчастную. Повинуясь сердечному порыву, он ласково привлек ее к себе.

Светловолосая девочка доверчиво прижалась к его груди и тихо проговорила:

— Я ведь такая трусиха. Я бы напугалась, если бы здесь был кто-то другой, но с тобой, Роберт, мне нечего бояться.

Устроившись поуютнее в объятиях Адама, девочка снова впала в забытье, а Адам думал, стоит ли ему сердиться, что его уже во второй раз спутали с каким-то неведомым Робертом.

Постепенно стемнело, наступила ночь, но Адам по-прежнему ничего не мог поделать с сильным жаром, от которого мучилась Аманда. Она больше не приходила в себя, только бредила — лихорадка делала свое дело. Адам не на шутку испугался. Ему уже приходилось видеть, что делает такой жар не только с детьми, но и с сильными взрослыми мужчинами: у больных начинались страшные судороги, приводившие либо к мучительной смерти, либо к безнадежному слабоумию. Не сводя глаз с хрупкого изящного тела Аманды, с ее лица, казавшегося по-прежнему милым и прекрасным, несмотря на ужасный жар и бред, Адам снова и снова повторял, что не позволит болезни взять верх. Однако ни отчаянные попытки разжать сведенные судорогой зубы, чтобы напоить несчастную девочку, ни постоянное обтирание холодной водой ее лица и шеи не приносили облегчения.

В бреду Аманда говорила, и постепенно из обрывков фраз Адам сумел восстановить душераздирающую историю осады форта Уильям Генри и ужасы резни его обитателей, захваченных в самом начале пути к форту Эдуард. От криков Аманды у Адама в жилах стыла кровь:

— Стойте! Не смейте! Смотрите, у нее кровь! Мама! О Господи, что с твоей головой! Папа, папа, помоги нам! Нет, он тоже мертв! — Белокурая головка бессильно поникла. — Как много крови… Как много крови… Роберт, помоги мне, пожалуйста!.. Он убьет меня, Роберт!

Внезапно дикий, беспорядочный бред прекратился, и Аманда затихла — видимо, впала в более глубокое забытье. Жар стал еще сильнее, чем прежде. Адам понимал, что надо действовать решительно, иначе будет поздно.

Трясущимися руками Адам повернул больную на бок, расстегнул пуговицы на платье и, как только справился с этой работой, стащил его через голову. Затем снял с Аманды нижнее белье и обувь. Она лежала совершенно голая на расстеленном заранее одеяле. Поспешно скинув с себя рубашку, Адам поднял легкое, полыхавшее жаром безвольное тело и шагнул прямо в озеро, держа девочку на руках. Холодная вода тут же обожгла разгоряченную кожу, Аманда вздрогнула всем телом, открыла глаза и стала вырываться изо всех сил. Адам все дальше заходил в воду и приговаривал спокойным голосом:

— Аманда, не надо бояться. У тебя сильный жар, и его можно снять только таким способом. Вот видишь, разве тебе не стало немного легче? — Она все еще продолжала вырываться, но уже не так сильно. — Аманда, милая, я стараюсь помочь тебе поправиться. Успокойся, и пусть вода снимет жар. Вот так, хорошо, скоро тебе станет легче.

Через четверть часа Адам мог с уверенностью сказать, что жар спадает, но вдруг у Аманды начался сильнейший озноб. И снова Адам до смерти перепугался.

— О Господи, — шептал он, впервые в жизни испытывая такое отчаяние, — не дай Бог, я сделал ей хуже!

Он осторожно положил Аманду на одеяло, потом схватил ее платье и стал растирать обнаженное тело. Сделав все, что можно, он завернул больную в одеяло как маленького ребенка.

Однако Аманду по-прежнему била дрожь, озноб не прекращался. Адам испугался, что переусердствовал с холодной водой: жар стал намного слабее, но девочка могла успеть простудиться — а в ее состоянии малейшая простуда неизбежно привела бы к тяжелейшему воспалению легких. Густые влажные волосы в беспорядке лежали вокруг головы, и Адам попытался вытереть их краем платья. Ему стало страшно.

Не отрывая глаз от беспомощной девочки, закутанной в одеяло, Адам встал и повесил мокрое платье на ближнюю ветку. Затем стянул с себя штаны из замши, накинул их на ту же самую ветку и развернул одеяло.

При виде нагого тела юной Аманды он замер, пораженный ее красотой. Адам любовался миловидным лицом, стройной белой шеей, хрупкими плечами и долго не мог отвести взгляд от белых мягких грудей, поражавших своей совершенной формой и розовыми бутонами сосков, выглядевших более чем соблазнительно. Наконец он перевел взгляд ниже, на неправдоподобно тонкую талию, на слегка округлившиеся бедра, на влажные завитки волос, казавшиеся более темными, чем локоны на голове, и на стройные, длинные ножки. Адам почувствовал, как все внутри сжалось от напряжения. Нет, это создание уже не было маленькой девочкой!

В следующий миг, когда ее тело скорчилось в новом приступе судорог, Адам поспешно улегся рядом, привлек к себе Аманду, крепко прижавшись к ее нежному, податливому телу своим — сильным и мускулистым, — и получше закутался вместе с ней в одеяло. Хотя и не сразу, но живое тепло от его тела подействовало — озноб, сотрясавший Аманду, мало-помалу унялся, и она затихла и расслабилась в объятиях Адама. А он не спешил разжать объятия, уверяя себя, что иначе судороги возобновятся, Зажмурившись, он осторожно прижался щекой к влажным волосам у нее на макушке. Как приятно, как естественно было вот так сжимать в объятиях это милое существо! Осторожно отстранившись, он заглянул в сонное личико — и был сполна вознагражден, увидев, как доверчиво Аманда прижалась щекой к его груди, покрытой завитками золотистых волос. Пробормотав что-то во сне, она слегка улыбнулась. От этой улыбки сердце юноши затопила незнакомая горячая волна. Она снова что-то забормотала, но Адам нарочно не стал вслушиваться, не очень-то желая вникать в ее слова, — вряд ли он сумеет оставаться спокойным, если его опять назовут Робертом, особенно в такой момент.

Весь остаток ночи Аманда крепко спала у него в объятиях, и это был глубокий, здоровый сон вконец измотанного юного организма. Зато самому Адаму было не до сна. Всепоглощающая нежность к беспомощной милой девочке, спавшей у него на груди, была для него чем-то новым. И хотя тело взрослого мужчины совершенно определенным образом реагировало на близость нагого и прекрасного женского тела, сила охвативших Адама эмоций весьма смущала его. Он не удержался, поцеловал ее в макушку и принялся осторожно ласкать, слегка прижимаясь губами к теплому виску.

— Несчастная, невинная малышка, — прошептал он и прижал ее еще сильнее, отчего Аманда заворочалась во сне. При виде этого Адам снова не удержался: осторожно расслабив руки, он приник губами к соблазнительным розовым губкам. От этой ласки Аманда на миг приоткрыла глаза и посмотрела на него. Даже такой сонный, мимолетный взгляд потряс Адама настолько, что у него захватило дух. Потом он все же заставил себя закрыть глаза и скоро заснул, по-прежнему не выпуская Аманду из объятий.

Щебетание птиц нарушило чуткий сон Адама, стоило первым лучам зари коснуться края небес. Он очнулся и вздрогнул от близости нагого юного тела — Аманда прижималась к нему во сне в поисках тепла. С мягкой, нежной улыбкой он полюбовался ангельски невинным личиком, прежде чем отвел с чистого лба прядь серебристых волос, чтобы пощупать, нет ли жара. Пожалуй, у больной все еще держался небольшой жар, но ее состояние было гораздо лучше, чем накануне. Аманда лежала спокойно, расслабившись, и довольный Адам счел это несомненным признаком того, что дело идет на поправку.

Погруженный в раздумья, он несколько минут рассеянно смотрел на ее лицо, пока его внимание не приковал нежный рот: розовые губы были слегка раздвинуты во сне, обнажая полоску ровных белых зубов. Медленно, едва осознавая, что он делает, Адам наклонился и припал к этим неотразимым розовым губкам. Он невольно застонал, отведав их восхитительный чистый вкус. Тело отреагировало мгновенно и бурно, и из-за необходимости сдерживаться юноша испытал мучительную боль. Где-то в уголке сознания билась соблазнительная мысль о той легкости, с которой он мог бы добиться своего. Вот же она, у него в руках, прижимается к нему голым телом — прекрасная, милая, юная, желанная и невинная. Почему-то Адам ни на минуту не усомнился в ее невинности.

Упрямо тряхнув головой, словно это должно было помочь избавиться от ненужных мыслей, он подумал: «Пожалуй, лучше мне поскорее встать да одеться, пока она не проснулась. Даже полностью одетым мне будет не так-то легко описать все, что случилось ночью».

Осторожно, бережно он вытащил из-под неподвижной головки свою руку, задержавшись, чтобы полюбоваться неземной красотой, от которой он добровольно сам себя отлучал. За те недолгие минуты, пока он смотрел на ее нежные черты, Адаму снова пришлось выдержать болезненное сражение со своими чувствами — он даже пожалел, что покойному отцу удалось так прочно внушить ему уважение к девичьей невинности.

Юноша выбрался из-под одеяла на утренний холод, зябко вздрогнул, торопливо, мучаясь от невольной вины, накинул одеяло на спящую и, сняв с ветки свои штаны, быстро натянул их. Затем, радуясь тому, что Аманда так и не проснулась, Адам стал собирать сушняк для костра. Он задумал приготовить чай и добавить в него рому, чтобы помочь Аманде поскорее накопить силы. Содержимое его дорожного мешка оказалось весьма скудным — ведь из форта Карильон он сбежал. Теперь у него оставалось несколько щепоток чая, немного леченья, пара ломтей вяленого мяса и самая главная драгоценность — бутылка рома. В конце концов, он ведь не собирался устраиваться на долгую стоянку где-то посреди дороги. Впрочем, Адам не особенно волновался. Для опытного охотника не составит труда раздобыть достаточно дичи, а чтобы не выдавать себя выстрелами, можно воспользоваться силками. Через некоторое время Адам развел небольшой костер. Сидя на корточках спиной к Аманде, он снова, как и раньше, почувствовал на себе ее завораживающий взгляд. Быстро оглянувшись, он увидел, что Аманда, натянув одеяло до самого носа, не спускает с него широко распахнутых испуганных глаз. При виде скорчившейся под грубым одеялом крошечной фигурки с бледным лицом, обрамленным живописной копной растрепанных волос, Адам невольно улыбнулся.

— Ну что ж, позволь пожелать тебе доброго утра, моя красавица! Как ты себя чувствуешь сегодня?

Аманда явно с трудом приходила в себя — затуманенный ужасом и болезнью рассудок не сразу восстановил последние события. Первое, что она увидела ясно, — кроны деревьев высоко нал головой, слегка колыхавшиеся от утреннего ветра. Аманда не могла вспомнить, как здесь очутилась. Поэтому пугалась все сильнее. Она обнаружила, что лежит на земле, закутанная в чье-то одеяло. «Да я же голая!» — чуть не взвизгнула Аманда. Да что же это такое с ней происходит?!

Внезапно ее внимание привлек треск ломаемых сучьев: она повернулась в ту сторону и увидела светловолосого парня. Он подкладывал хворост в небольшой костер. Разглядев мужчину получше, Аманда поняла, что не знает его. Правильный красивый профиль, коротко остриженные курчавые светлые волосы, сильное тело. Почувствовав, что за ним наблюдают, он повернулся и посмотрел ей в лицо. Живые зеленые глаза показались Аманде добрыми.

Мужчина встал и направился к ней. Она поразилась его высокому росту. Даже замша, из которой была сшита его одежда, не могла скрыть мощных мускулов, и Аманда решила, что видит перед собой настоящего гиганта, огромного, сильного мужчину, доброго великана. Вот он приблизился, сел на корточки и внимательно заглянул ей в глаза, а широкая ладонь осторожно легла на лоб, проверяя, есть ли жар.

— Ты так и не ответила мне, Аманда. Как ты чувствуешь себя сегодня? По-моему, лихорадка прошла.

— Ты знаешь, как меня зовут?! — удивилась она, еще сильнее смущаясь от того, что совершенно не представляет, с кем имеет дело, тогда как этот человек знает ее имя.

— Конечно, я знаю, как тебя зовут! Да ты разве совсем ничего не помнишь из вчерашнего? Меня зовут Адам Карстерс.

Услышав его имя, Аманда вдруг вспомнила: холодная вода ласкает разгоряченное тело, и где-то вверху маячат вот эти зеленые глаза, а звучный голос повторяет снова и снова:

— Аманда, я стараюсь помочь тебе поправиться.

Поправиться…

Теперь Аманда слегка успокоилась, поняв, что ей нечего бояться.

По просьбе юноши она показала ему больную ногу. Он внимательно осмотрел место укуса. Аманда призналась, что нога болит, но она не помнит, что случилось. Адам опять заговорил своим красивым, полным заботы голосом, от которого становилось легче на душе:

— Тебя укусила змея, и ты вывалилась откуда-то из кустов прямо на меня. Ты не помнишь, как это было, Аманда? А еще тебя ранили в голову, и прошлой ночью у тебя поднялся сильный жар. Мне пришлось окунуть тебя в озеро, чтобы снять лихорадку.

Аманда со стыдом покосилась на свое платье, висевшее прямо над головой, и Адам спокойно пояснил, заметив этот взгляд:

— Платье все еще мокрое. Как только оно окончательно высохнет, ты его получишь. Не хватало еще, чтобы ты простудилась!

Покраснев от смущения, Аманда кивнула, полностью смирившись со своим положением и отдавая должное Адаму, сумевшему смягчить самые неловкие моменты событий прошлой ночи.

— Похоже, я здорово вам обязана, мистер Карстерс.

— Аманда, меня зовут Адам! — напомнил он с неожиданной горячностью — ему самому не хотелось признаваться, как ранил душу взятый ею тон.

Аманда не хотела обижать молодого человека. Просто она еще не привыкла к нему. И была очень смущена.

— По всему выходит, что ты спас мне жизнь… Адам, — тихо произнесла она и хотела еще добавить слова благодарности, но спаситель, широко улыбнувшись, перебил ее:

— Ну ты ведь наверняка поступила бы так же на моем месте!

— Пожалуй, что так, но все же я рада, что этого не случилось. Иначе, — она лукаво глянула на своего спасителя, — вряд ли удалось бы окунуть тебя в озеро!

В ответ на эту шутку Адам громко расхохотался, а потом в душевном порыве наклонился и чмокнул ее в щеку, весело блестя глазами. Все еще звеневшим от смеха голосом он сказал, поднимаясь на ноги:

— Твой чай уже почти готов.

Через пару минут ей предложили подкрепиться горячим чаем с печеньем.

Аманда приподнялась на локте, взяла кружку и осторожно сделала несколько глотков, наслаждаясь крепким ароматом и теплом, растекавшимся по всему телу.

Очень быстро она почувствовала, что устала. Адам сидел рядом. Он поддерживал больную за плечи, пока она пила.

— Аманда, я добавил в чай капельку рому, чтобы ты поскорее окрепла. Ты должна выпить все до конца. И обязательно съешь печенье.

Адам с улыбкой следил, как Аманда выполняет его просьбу — старательно допивает чай и жует засохшее печенье. Потом он помог ей улечься и заботливо подоткнул края одеяла.

— От рома тебя наверняка потянет в сон, — пояснил он, заметив, как отяжелели ее веки. — Спи, сколько захочешь. Ничего не бойся. Я буду охранять тебя.

Действительно, Аманда заснула буквально через минуту.

Во сне она снова увидела индейские томагавки, рассекавшие головы беспомощных жертв, услышала жалобные предсмертные стоны и пронзительные воинственные вопли измазанных кровью дикарей, сдиравших скальпы. Бедняжка увидела залитое кровью бездыханное тело отца, искаженное лицо убитой у нее на глазах матери и Роберта, падавшего на землю в тот миг, когда за ней погнался озверевший от крови индеец. Снова слышалось его тяжелое хриплое дыхание, и его ужасный томагавк взметнулся у нее над головой. Аманда закричала изо всех сил, стараясь вырваться из этого кошмара — и обнаружила, что ее обнимают ласковые, сильные руки. Обливаясь слезами, она доверчиво уткнулась лицом в широкую, теплую грудь.

Мягкий голос Адама лился бальзамом на истерзанную душу:

— Не плачь, Аманда, это всего лишь сон. А теперь ты проснулась, ты со мной, и тебе нечего бояться.

— Нет-нет! — возражала она, содрогаясь от рыданий. — Это не было сном! Этот кошмар был наяву — самый ужасный, страшный кошмар! Да, я уже проснулась, но они все равно мертвы! Мама, и папа… — Она все еще не могла считать погибшим и Роберта. — Как я их всех ненавижу: и французов, и индейцев…

Адам по-прежнему прижимал ее к себе и ласково гладил по голове, дожидаясь, пока душераздирающие рыдания затихнут. Аманда наплакалась, помолчала, чтобы набраться сил, и едва слышным, охрипшим от плача голосом поведала всю историю падения несчастной британской крепости, а под конец добавила, не в силах сдержать ярости:

— Они убийцы — все, все до одного! Они убивают беззащитных, без причины и без жалости!

Не сводя глаз с искаженного мукой милого лица, Адам всем сердцем разделял ее гнев.

— Я не знаю, что сказать тебе в утешение, Аманда. Да, ты права, но бессмысленными же сто костям и успели запятнать себя обе враждующие стороны. Иногда мне даже кажется, что все мы стали заложниками ненасытной алчности Англии и Франции, развязавших эту войну. Форту Уильям Генри особенно не повезло — ведь он стоял у озера Георг и перекрывал французам путь на север, в Канаду. Ты должна уже понимать, что в этой глуши путешествовать по воде проще всего, а значит, форт был обречен заранее: его должны были либо захватить, либо вовсе уничтожить. К несчастью, французы оказались более дальновидными в своих отношениях с индейцами, чем мы, британцы. Им удалось внушить индейским вождям, что их Людовик XV — это Великий Белый Отец. И теперь дикари вообразили себя его детьми и надеются на поддержку и щедрые дары в награду за помощь в войне против нас… Да будет тебе известно, Аманда, что до начала войны мы с родителями прекрасно жили в этих лесах в мире и дружбе с индейцами. По большей части это были добрые и порядочные соседи. Но после того как французы настроили здешние племена против мирных поселенцев, однажды, я вернулся домой и обнаружил остывшее пепелище и мертвых родителей, с которых содрали скальпы — точно так же, как и с твоих.

Адам долго молчал после этого признания. Аманда смотрела на него с печалью и сочувствием. Юноша ободряюще пожал ей руку и продолжил:

— Самое страшное заключается в том, что все эти жестокости и разрушения совершенно бессмысленны, не так ли, Аманда? Вот почему я так долго избегал участия в этой бойне, однако был вынужден принять окончательное решение после того, как негодяи убили моих родителей.

Мое мнение таково: если уж здешними землями должна править одна из европейских стран — хотя мне и непонятно, почему мы не имеем права сами заниматься своими делами, — я бы предпочел считаться подданным Британии.

Адам взглянул на Аманду, тихонько отвел светлые пряди от ее заплаканного лица и вытер нежные щеки своей сильной, загрубевшей от мозолей ладонью. Она благодарно улыбнулась ему. Понимая, как ей сейчас нелегко, Адам постарался заговорить о другом.

— Аманда, по-моему, твое платье уже высохло. Ты не хотела бы одеться?

На миг она опешила от стыда. Измученная, истерзанная горем, она совершенно не помнила о своем более чем неприличном виде. Залившись краской, она выпалила:

— Да, Адам, я очень хочу!

Он поднялся на ноги, подал девушке платье и поспешил отвернуться, чтобы дать ей спокойно одеться. Не прошло и минуты, как сзади раздался тихий стон. Испуганно обернувшись, Адам увидел, что девушка падает навзничь. И без того бледное личико стало белее мела, на высоком чистом лбу и нижней губе заблестели мелкие капельки пота. Адам понял, что у бедняжки не хватило сил даже надеть платье.

— Ах я дурак! — обругал себя Адам, подхватил Аманду и осторожно положил обратно на одеяло. — Мне следовало тебе помочь! — Стискивая безвольные холодные руки, он с тревогой всматривался в ее лицо, к которому медленно возвращалась краска, пока наконец взор синих глаз не стал осмысленным.

— Адам, — в ее слабом голосе явно прозвучал стыд, — я не могу сама застегнуть платье. — Щеки, только что испугавшие его мертвенной бледностью, моментально порозовели, бедняжка смущенно потупилась и прошептала: — Пожалуйста, ты не мог бы мне помочь?

Адам молча помог ей сесть, уселся рядом, привлек к себе, как будто собирался обнять, откинул с плеча ее длинные густые волосы. Его пальцы коснулись гладкой, нежной кожи — расстегнутое платье едва прикрывало ей спину, — и тут же вспыхнуло сильнейшее желание ласкать и ласкать ее без конца, чтобы почувствовать эту дивную кожу всей ладонью.

Испугавшись, что не сможет справиться с собственными чувствами, Адам как можно быстрее трясущими руками застегнул все пуговицы и отодвинулся от Аманды, едва переводя дух и стараясь не замечать, как бешено колотится сердце. Как ни странно, но болезненная, неестественная бледность лица нисколько не умаляла ее красоту. Даже темные круги под глазами не портили Аманду, а делали синеву огромных глаз настолько густой, что Адам готов был вот-вот утонуть в их загадочной глубине. Мысленно проклиная про себя эту ее милую детскую невинность, он отвел глаза, спасаясь от лукавого колдовского взгляда, и снова уложил больную.

— Ты бы лучше поспала, — грубовато заявил он, старательно избегая смотреть ей в лицо. — Я буду тут, поблизости. Нужно проверить силки.

С этими словами он встал и отошел, предоставив Аман-де гадать о причинах столь неожиданной резкости. Однако ей так и не удалось ни до чего додуматься, так как уже через минуту ею овладел глубокий сон.

Немного времени спустя Аманда проснулась и ощутила аппетитный аромат жаркого. Девушка осторожно уселась, и в тот же миг Адам, возившийся у костра, быстро обернулся. Аманда с радостью убедилась, что напугавшая ее резкость исчезла без следа и на суровом лице снова сияет дружеская улыбка. От ее ответной улыбки у Адама сильнее забилось сердце, и он как завороженный уставился на удивительные ямочки на щеках. Несомненно, эта маленькая шалунья при желании могла бы вить из него веревки — причем не особенно утруждаясь. Юноша встал и подошел поближе.

— Адам, что это за чудесный запах?

— Сегодня, сударыня, у нас на ужин будет жаркое из фазана!

Весело хохоча, Адам легко, словно ребенка, поднял Аманду и, не желая признаваться даже самому себе, что прижимает ее слишком сильно, отнес к костру. Он ловко усадил девушку на бревно. Оторвав от сочной золотистой фазаньей тушки мясистую ножку, протянул Аманде. Он стоял рядом и придерживал ее за плечи, пока она ела.

Нежное, ароматное мясо было съедено быстро — Аманда даже сама удивилась проснувшемуся вдруг аппетиту. Она поглядывала на доброго великана, сидевшего рядом. Наконец Адам заметил ее взгляд и пристально посмотрел ей в лицо. Она нерешительно промолвила, отвечая на его немой вопрос:

— По крайней мере в одном мне здорово повезло. Хорошо, что меня нашел ты, а не кто-то другой!

Юноша смущенно отвернулся к костру, а внутренний голос еще долго радостно повторял: «Это тебе, тебе повезло!»

Яркий солнечный день догорал, унося тепло. Вместе с темнотой на лес опускалась прохлада. Аманда вздрагивала, лежа на постели, великодушно устроенной для нее Адамом. От его внимательного взгляда не укрылось, что больную бьет озноб, и он стал щупать ей лоб, опасаясь возобновления лихорадки.

— Нет, Адам, я не заболела снова. Просто немного озябла, вот и все.

Адам торопливо налил горячего чаю в их единственную кружку, не забыв добавить туда рому, и вложил ей в руки;

— Вот, выпей-ка это. Сразу согреешься.

Пока Аманда пила, он вытащил из мешка второе одеяло и закутал ее потеплее. Непривычная к спиртному, девушка почти моментально почувствовала действие крепкого напитка и задремала. Лениво приподняв веки, она вдруг обнаружила, что Адам пододвинул бревно к самому костру и устраивается рядом с огнем в надежде согреться от его тепла. Оказывается, она все еще лежала, закутанная в оба одеяла, и в смущении от такой беспечности Аманда поспешила окликнуть нового друга:

— Адам, ночь будет очень холодной. Пожалуйста, возьми у меня одно из этих одеял! Я и так не почувствую сырости, вот увидишь!

— Нет, Аманда, тебе оно нужнее, чем мне. А я старый бродяга. И привык спать на голой земле, не боясь сырости.

Понимая, что это Адам говорит нарочно, Аманда неловко приподнялась и стала стаскивать с себя одеяло. Адам вскочил и направился к ней. Он наклонился и поправил одеяло, приговаривая:

— Аманда, я же сказал, что тебе оно нужнее. Лучше поскорее засни.

— Я не собираюсь спать под двумя одеялами, когда у тебя нет ни одного! — Ее голос звучал тихо, но твердо.

— Ну а я не собираюсь забирать у тебя ни одно из этих одеял! — не менее упрямо возражал Адам, глядя в полыхавшие возмущением синие глаза.

Аманде стало ясно, что дальнейший спор ни к чему не приведет. Она на миг задумалась и как ни в чем не бывало заявила:

— Ну тогда тебе придется просто разделить со мной оба одеяла. Иди сюда. Укроемся вместе. — Она приподняла край одеяла. — Нам обоим будет тепло.

Он выглядел настолько огорошенным, что Аманда рассмеялась.

— Адам, я понимаю, что это выглядит ужасно неприлично, но не сомневаюсь, что тебе можно доверять, и к тому же вряд ли мне есть что от тебя скрывать, — мучительно покраснев от стыда, она все же продолжала с прежней решимостью: — Если ты согласишься разделить эти одеяла со мной, я с радостью это сделаю.

Заметив, как растерянность на его физиономии снова сменяется упрямством, Аманда торопливо добавила:

— Если уж на то пошло, Адам, я вообще согласна воспользоваться твоими одеялами только на таком условии!

Адам пытливо разглядывал ее несколько долгих минут, пока не понял, что не сумеет переубедить, и наконец улыбнулся.

— Как прикажете, сударыня!

Адам быстро забрался под одеяло и прижал к себе Аманду чтобы обоим было потеплее.

— Ну, теперь ты будешь спать?

— Как прикажете, милорд, — послышался тихий ответ. Она лукаво подмигнула Адаму и тут же закрыла глаза, все еще улыбаясь.

Аманда заснула в ту же минуту и не видела его ответной улыбки, а Адам не мог заснуть еще целый час — чувства, что порождала в нем эта дружеская близость, были намного сильнее, чем он мог предположить.

Ром, щедро добавленный в чай, оказался превосходным успокоительным, однако на протяжении ночи Аманда несколько раз просыпалась. И всякий раз приходила в замешательство, обнаружив возле себя мужчину, даже во сне не разжимавшего объятий. Не сразу она вспоминала, что сама предложила ему спать вместе. Но как ей вообще могло прийти в голову такое предложение?.. Наверняка и мама, и папа пришли бы в ужас, узнав про такое. Но теперь они оба мертвы, а стало быть, не способны расстраиваться из-за поведения своей дочери. Зато Роберт, тот бы разозлился не на шутку, если бы узнал, что Аманда проспала ночь в объятиях другого мужчины! Но скорее всего Роберта также не имело смысла считать живым — ведь она видела своими глазами, как он упал. Впрочем, как ни крути, но ее нынешнее состояние все равно не вписывалось в рамки приличий, которые ей внушали.

Да, благовоспитанным барышням не полагается спать так, как спит она. Но ведь этот человек спас ей жизнь!..

Аманда приподняла голову, чтобы взглянуть на лицо Адама, освещенное полной луной.

Она снова подумала, что ее спаситель весьма привлекателен. Волосы были, как у мальчишки, взъерошены. Аманда залюбовалась красивым лицом. Ей нравилась ямка на подбородке. Она впервые познакомилась с мужчиной, у которого на подбородке была такая ямка. Рука как бы сама потянулась потрогать эту ямку, пока Адам спит. Тот беспокойно заворочался, и Аманда виновато прикрыла глаза; а вдруг он сейчас проснется и рассердится на нее? Но прошло несколько минут, все было спокойно, и она решилась глянуть сквозь полуопущенные веки. Адам спал все так же крепко. Набравшись храбрости, Аманда продолжила разглядывать обращенное к ней лицо. Ее взгляд скользнул ниже, на мощную шею, и надолго задержался на необычайно широких и сильных плечах. Сквозь расстегнутый ворот рубашки виднелись колечки золотистых волос у него на груди. У Аманды вырвался невольный смешок — эти самые волосы ужасно щекотали нос, пока она спала, прижимаясь к его груди, всего лишь пару минут назад. И тут наконец память вернулась к ней полностью. Что бы сейчас было, если бы она не предложила поделиться одеялом? Ее спаситель, так самоотверженно отказавшись забрать у нее одно одеяло для себя, был бы вынужден ежиться от холода всю долгую ночь, безуспешно пытаясь согреться у костра, который давно уже еле тлел. А ведь этот чудесный, щедрый человек уже дважды успел спасти ей жизнь за последние сутки! Нет, она поступила правильно, предложив вместе укрыться одеялами, и как бы странно это ни выглядело, ей нечего было бояться — в этом Аманда нисколько не сомневалась! При желании он мог бы давно воспользоваться своим превосходством, чтобы причинить ей вред, однако неизменно проявлял уважение и сочувствие. Аманда знала, что родители поняли бы ее, если бы были живы Ей оставалось лишь надеяться, что и Роберт тоже поймет ее.

Аманда снова перевела взгляд на загорелое лицо: брови сурово сошлись в одну черту — видимо, из-за тревожного сна — и улыбнулась, впервые за долгое время чувствуя себя спокойной и умиротворенной. Приподнявшись, она легонько поцеловала Адама в ямку на подбородке и шепнула:

— Спасибо тебе, Адам!

Затем она опустила голову ему на грудь, заснула и проспала до самого утра.

Проснувшись, Аманда поняла, что день уже давно наступил — солнце высоко сияло в лазурном небе. Адама нигде не было видно. Она позвала его, но он не отозвался. Лесная тишина стала казаться ей угрожающей. Аманда крикнула громче, так что под сводами леса прокатилось гулкое эхо, — ответа не последовало. Внутри все сжалось от страха. В памяти возникли налитые кровью черные глаза и занесенный над ней острый томагавк. Где же Адам? Надо немедленно его найти!

Аманда попыталась выбраться из одеял, но, услышав чьи-то шаги, замерла от ужаса. Она оглянулась, как затравленный зверь, и увидела Адама. Он вышел на поляну с добытым кроликом в руках.

— Похоже, что у нас сегодня будет пир, Аманда, — похвастался он с добродушной улыбкой. Но уже в следующий миг отбросил в сторону добычу и кинулся к девушке, заметив, что она чем-то встревожена. — Что такое, Аманда? Что случилось? — спрашивал он, заботливо щупая ей лоб. Может, у нее снова лихорадка? Нет, лоб прохладный. — Ты увидела что-то и испугалась? У тебя что-то болит?

Но Аманда не отвечала, и Адам в отчаянии схватил ее за плечи и сильно встряхнул. Широко распахнув полные ужаса глаза, несчастная несколько раз громко сглотнула, прежде чем обрела дар речи:

— Я проснулась, а тебя нигде нет. И я подумала, что ты меня бросил…

Девушка потупилась под его возмущенным, пронзительным взглядом. Он переспросил, не веря своим ушам:

— Что… что ты подумала?

Последовала долгая, мучительная пауза, наконец с его уст слетел горький смешок. Он крепко прижал к себе Аманду своими сильными, загорелыми руками и прошептал:

— Ах ты, маленькая дурочка. Да как такое могло взбрести тебе в голову? Разве ты не видишь, как я привязался к тебе? — Его голос как-то странно задрожал и прервался, и он добавил что-то невнятно, уткнувшись в теплую макушку.

Аманда обмякла у него на груди — за несколько минут паники она израсходовала те жалкие силы, что успела накопить. Адам встал, не выпуская ее из объятий, отнес поближе к огню, усадил и торжественно промолвил:

— Пора завтракать, сударыня!

Остаток утра Аманда провела в полудреме, наблюдая за тем, как Адам готовит пойманного кролика. Время перевалило уже за полдень, когда она попыталась встать, не в силах оставаться равнодушной к сверканию золотистых солнечных лучей на водной глади прозрачного озера. Как только Адам заметил, что Аманда поднялась, он быстро подошел к ней.

— Что ты делаешь? Если тебе что-то нужно — просто скажи мне. Я подам. Тебе вовсе ни к чему зря расходовать силы. Они еще понадобятся, когда придется пешком возвращаться в форт Эдуард.

Поначалу Аманда разозлилась на Адама из-за его чрезмерной опеки. А когда вспомнила, что он упомянул о форте Эдуард, растерялась. Возвращаться в форт Эдуард! Адам сказал правду — им непременно придется вернуться. И впервые за эти дни Аманда задала себе вопрос: а ради чего ей возвращаться? Она потеряла родителей, дом — она потеряла вес. А Роберт!.. Мысли о нем все еще причиняли невыносимую боль, ведь в глубине души она начинала верить, что он тоже погиб! Так куда ей податься? Может, к тете Маргарет? Но ей и так едва удается сводить концы с концами. И Аманда вовсе не желает становиться «лишним ртом». Нет, пожалуй, ей просто пока не стоит думать о будущем.

Прервав размышления, она обнаружила, что Адам по-прежнему не сводит с нее сердитого взгляда в ожидании ответа, И с чего он так разозлился?

— Адам, я только хотела пойти к озеру и умыться.

Юноша нахмурился. Он опять сорвался и повел себя непростительно грубо. Почему его так возмутила ее первая попытка сделать что-то самостоятельно? Ответ быстро нашелся — ясный и недвусмысленный. Его радовало, что Аманда была зависима от него из-за болезни. И он очень хотел бы продлить эту зависимость. Хотя ему доставляло удовольствие видеть, как она выздоравливает. Однако в то же время он приходил в отчаяние от того, что она поправляется так быстро, а значит, скоро перестанет нуждаться в его постоянной опеке.

— А ты не слишком спешишь, Аманда? Ты даже ходишь еле-еле! И я боюсь, что ты ослабеешь и свалишься в воду, а чего доброго, еще и простудишься.

— Я не такая неженка, как ты считаешь, Адам. И прекрасно со всем справлюсь. — В ее звонком голоске послышалось упорство.

Адам помог Аманде подняться на ноги. Она постояла, покачнулась, но все же потихоньку пошла к озеру. Сделав «сколько шагов, она почувствовала резкую боль в ноге, в месте змеиного укуса. Девушка непременно упала бы, если бы сильная рука Адама не легла ей на талию, что помогло удержаться на ногах. С его помощью она все же добралась до кромки воды и бессильно опустилась на песок.

Едва слышно пробормотав «спасибо», Аманда нарочно потупилась, не желая отвечать на укоризну, которая наверняка была в его взгляде. Она нерешительно выпрямила ноги и погрузила их в воду, нагревшуюся на отмели до температуры парного молока. Потом зажмурилась и подставила лицо солнцу.

Придя к выводу, что в его услугах пока нет нужды, Адам решил вернуться к костру. При взгляде на миниатюрную фигурку у воды он слишком живо вспомнил ту первую ночь, помнил ощущение гладкой, нежной кожи, прижатой к его разгоряченному телу в те минуты, когда он держал в воде.

— Позовешь меня, когда кончишь. Не вздумай сама идти обратно, — бросил он через плечо и поспешно ушел. Аманда машинально кивнула, занятая какими-то своими, неведомыми ему мыслями.

Адам крепился, не позволяя себе оборачиваться. Он шел обратно к костру, несмотря на сильнейшее желание любоваться без конца прекрасным созданием. Опустившись на бревно, лежавшее у костра, юноша замер, уперев локти в коленки и сжав ладонями лицо, раскрасневшееся от стыда. Да что с ним творится? Да, она прекрасна и невинна, но она еще совсем ребенок — особенно для такого опытного взрослого мужчины, каким считал себя Адам. Плотское желание было хорошо знакомо Адаму. Он испытывал его много раз по отношению ко многим женщинам, однако глубокая, невероятная нежность, разбуженная в нем Амандой, вкупе с потрясающим по силе желанием и порывами постоянно опекать и защищать ее от всего плохого буквально раздирали его на части. Стоило ему увидеть эту малышку, как ослабело даже то нестерпимое пламя ненависти, что побуждало его выполнить клятву, данную на могиле родителей, — все подавили чары прекрасного чистого создания, которое увлеченно плескалось сейчас на берегу, что-то приговаривая себе под нос.

«Держи себя в руках, парень!» — говорил ему внутренний голос. Да, конечно, он все понимал. Не пройдет и недели, как девчонка окрепнет настоль» о, что сможет отправиться в форт Эдуард, а там его опекунство наверняка закончится. И он постарается забыть эту красотку. Одни мучения от нее! Глубоко вздохнув, он поворошил угли и снова занялся приготовлением еды. Пока Аманда дремала, ему удалось насобирать даже пару горстей сочных, спелых ягод. Это должно было внести какое-то разнообразие в их меню. Он припрятал их в надежде преподнести Аманде сюрприз и поднять аппетит. Теперь Адам не смог удержаться и мысленно высмеял свое поведение. Прямо как мальчишка, очумевший от первой любви. Адам даже потряс головой — ну кто поверит, что он еще способен на такие глупости?

Тем ни менее юноша ничего не мог с собой поделать и постоянно следил за тем, что творится на берегу озера.

Аманда обтирала шею и плечи влажным куском ткани, Адам тут же вспомнил, с какой осторожностью сам не так давно вытирал ее хрупкое тело, молочно-белое в лунном свете: округлые, юные груди с чудесными розовыми сосками, даже тогда показавшимися необычайно соблазнительными, невероятно тонкая талия, стройные бедра, еще только начинавшие приобретать женственную округлость, и там, между ними… Черт побери! Адам отругал самого себя и пересел так, чтобы не видеть Аманду. Он ведет себя как дурак!

Прошла целая вечность, прежде чем Адам услышал голос Аманды:

— Адам, я умылась. Ты велел, чтобы я тебя позвала. Хотя ему хотелось помчаться к ней со всех ног, он не спеша двинулся к берегу: на хмуром, озабоченном лице невольно отразилась терзавшая его внутренняя борьба.

Это удивило и даже напугало Аманду. Да, он сам просил позвать его, потому что считает себя ответственным за нее, но вряд ли испытывает радость от такой обузы. И девушка мысленно пообещала себе с еще большей благодарностью и почтением воспринимать все, что Адам для нее сделает. В результате ответом на его мрачную мину были признательная улыбка и искренний взгляд синих глаз, поразивший его в самое сердце.

После этого он просто не в силах был позволить ей передвигаться самой, а просто подхватил на руки и понес к костру — к тому же это давало ему возможность снова прикоснуться к ее прекрасному телу, прижать к себе.

— Адам, если ты так и будешь носить меня на руках, я разучусь ходить, — шутливо возмутилась она.

— Ты еще успеешь нагуляться, — ответил он грубо, затем опустил ее на одеяло и отвернулся к огню.

Но не прошло и нескольких минут, как он снова посмотрел, что же делает Аманда. Девушка запустила пальцы в волосы и старалась привести в порядок спутанные пряди. Заметив, что за ней наблюдают, она пожаловалась:

— С моими волосами произошло что-то ужасное. Если я их не распутаю, то придется постричься.

Остричь такие волосы?! Эти чудные шелковистые волосы?! Никогда! Он ни за что такого недопустит!

Адам молча полез в мешок. На самом дне был спрятан слегка пожелтевший костяной гребень — одна из немногих мелочей, чудом уцелевших в развалинах отцовского дома. Он часто с любовью и болью вспоминал, как его мать не спеша расчесывала на ночь свои длинные седеющие волосы вот этим самым гребнем, и не расставался с этой вещицей с того самого дня, как подобрал ее на пепелище. Теперь он решительно подошел к Аманде и вложил гребень ей в руку. Девушка раскраснелась от смущения, разглядывая неяркий цветочный узор по краю украшенного искусной резьбой гребня, — совершенно ясно, что такая вещь могла принадлежать только женщине. Может, Адам хранит ее как память о прошлой любви? Поняв, о чем она думает, он тихо произнес:

— Это мамина.

Аманда покраснела еще сильнее, осознав, как глупо ошиблась, и с чувством призналась:

— Адам, для меня большая честь пользоваться этой вещью. Юноша явно собирался что-то сказать, но в последний момент передумал, снова резко отвернулся и поспешил к огню.

С преувеличенным старанием он стал переворачивать тушку кролика, нанизанную на длинный прут. Вскоре он снова стал поглядывать в сторону Аманды, которая терпеливо расчесывала пряди одну за другой. Дотронувшись до затылка, она громко вскрикнула от боли: оказывается, рана еще не зажила. Из прекрасных синих глаз едва не хлынули слезы. Адам моментально оказался рядом. Он взял у Аманды гребень и внимательно осмотрел рану.

— Слава Богу, заживает хорошо, — буркнул он себе под нос и уже громче сказал Аманде: — Но ее покрывает кровяная корка, в которой засохли волосы. Мне придется помочь тебе.

И он тут же перешел от слов к делу, удивляясь своему поведению. Ведь ни о ком прежде он так не заботился. Но вот все волосы были аккуратно расчесаны и уложены роскошным серебряным облаком ей на плечи. Благоговейно проведя по ним рукой, Адам прошептал:

— Аманда, у тебя дивные волосы. Наверное, я не первый тебе об этом говорю.

— Роберт… он тоже часто хвалил мои волосы.

При упоминании этого имени Адам почувствовал острый укол ревности и слегка вздрогнул, но все равно продолжал гладить пушистые пряди и как бы из любопытства спросил:

— А кто он — Роберт?

Синие глаза наполнились слезами, и она смущенно ответила:

— Он мой же… жених. — Она запнулась на последнем слове, показавшемся ей каким-то чужим.

— Твой жених?! Да этого не может быть! Аманда, сколько тебе лет?

— Мне уже шестнадцать. Вполне достаточно, чтобы выйти замуж, — запальчиво ответила она.

— Ну а сколько исполнилось малышу Роберту?

— Он не малыш — он взрослый мужчина! Ему двадцать шесть лет!

Насмешливый тон Адама сердил Аманду все сильнее. Адам в изумлении приподнял брови. Это надо же — двадцать шесть!

— Ну и где же он сейчас? — продолжал он расспрашивать.

Слезы, давно уже стоявшие у нее в глазах, вырвались на свободу и хлынули блестящими дорожками по щекам. Рыдая, она наконец решилась впервые произнести это вслух:

— Он погиб. Я знаю. Он погиб. Я сама видела, как он упал!

Словно прорвав какую-то плотину, слезы полились ручьями, и Аманда головой уткнулась Адаму в грудь, содрогаясь от плача. Адам крепко прижимал ее к себе. Он шептал что-то утешительное, гладил ее волосы и плечи. Вдруг до него дошло: да ведь он улыбается!!!

Господи Боже, да как только он мог позволить себе такое?! Он обрадовался, когда узнал, что этот человек мертв! Мучаясь от болезненного чувства вины, Адам испуганно размышлял над тем, какой скотиной надо было стать, чтобы порадоваться гибели человека, который мог бы оспорить его право заботиться об Аманде. Готовый провалиться сквозь землю от стыда, он решил вообще не думать на эту тему. Ведь пока Аманда одна, и она нуждается в его помощи. Значит, он не оставит ее.

Аманда наплакалась, успокоилась и расслабленно затихла у него на груди.

Слегка отстранившись, Адам посмотрел в грустные синие глаза, блестевшие от слез, улыбнулся и сказал:

— Послушай-ка, Аманда! Я столько времени возился с кроликом. Не хочешь ли попробовать?

Адам встал и помог подняться Аманде. Он ласково обнял ее за плечи, и они медленно пошли к костру.

От кролика, покрывшегося золотистой корочкой, исходил чудесный аромат.

— Ну, что скажешь? Он уже готов? — При виде того, как милое грустное личико осветилось улыбкой, а на щеках появились знакомые обворожительные ямочки, у Адама, как всегда, екнуло сердце.

Девушка взяла предложенное ей мясо, откусила большущий кусок и, прожевав, воскликнула:

— Адам, он просто превосходный!

Когда на лес снова опустилась ночная мгла, уже не было споров из-за одеяла. Адам поправил в последний раз костер, подошел к Аманде и быстро улегся рядом. Обнимая Аманду, он прошептал в душистые волосы:

— Спи спокойно, Аманда, и не пугайся, если утром меня не окажется возле тебя. Я не уйду далеко.

Она покорно закрыла глаза и быстро заснула. Последующие несколько дней, пока больная набиралась сил, между ними царили все те же непринужденные дружеские отношения. Отдых и золотые летние деньки вернули румянец на бледные щеки и добавили живых искорок в лучистые синие глаза. Адам и не думал, что такое возможно, глядя, как по мере выздоровления девушка хорошеет с каждым днем. Под конец он вообще стал всякий раз вздрагивать от острого, незнакомого наслаждения, глядя на ее красоту. Бесконечные ночи, которые он проводил почти без сна, держа в объятиях это восхитительное юное, невинное создание, становились таким мучением, какого не знал ни один грешник на земле. Но по мере того как девушка набиралась сил, Адам не мог не испытывать все большего беспокойства. Он разрывался между желанием как можно дольше просидеть в этой глуши наедине с Амандой и стремлением поскорее вернуться в форт. Прошло еще четыре дня, и стало ясно, что больше тянуть с ращением невозможно. Аманда успела поправиться настолько, что уже могла перенести тяготы пути — если время от времени будет как следует отдыхать. Скрывая собственную неуверенность, он как бы между делом заметил:

— Аманда, завтра утром мы оставим это место и отправимся в путь. — По тому, как она напряглась всем телом, можно было судить о нежелании бедняжки возвращаться в тот мир, где продолжается война, где были убиты ее родные и жених и где она должна была остаться совершенно одна. Ах, с какой радостью Адам готов был развеять эти страхи! Однако инстинктивно он понимал, что девушка не имеет ни малейшего представления о его истинных чувствах и что в ответ она способна предложить своему спасителю всего лишь горячую признательность — не более того. Любая поспешная попытка объясниться не принесет пользы, а еще сильнее осложнит и без того неловкую ситуацию. Бедняжка все еще не оправилась от постигшего ее удара и не способна обратиться лицом к будущему.

Адаму уже не сиделось на месте: он поднялся еще в сумерках, когда рассвет не успел рассеять ночную тьму, и как можно старательнее уничтожил все следы их долгой стоянки на берегу озерца. Оставалось лишь позавтракать, собрать вещи и отправляться в путь. В дороге он не сможет охотиться, и питаться им придется вяленым мясом, захваченным из форта Карильон. Тропа до форта Эдуард была сухой и удобной. Если им повезет и Аманде хватит сил, они не спеша доберутся до места через три дня.

Ласково погладив Аманду по плечу, он окликнул ее и сказал, что пора вставать. Его нетерпение поскорее сняться с места она заметила. Девушке стало любопытно, что могло вызвать столь разительную смену настроения. Скорее всего молодой человек торопился избавиться от нее. Это было весьма обидно для Аманды, однако она решила не подавать виду и вообще ни в чем его не винить. Она старалась урезонивать себя тем, что Адам давно заслужил отдых, он так ей помог. И вместо того чтобы дуться, ей следует без конца благодарить доброго юношу за то, что он спас ей жизнь. Но пока она поднималась и сворачивала одеяла, ее не оставлял тревожный вопрос: что же теперь делать с той самой жизнью, которую так самоотверженно спас Адам?

В пути он стал чрезвычайно молчалив из-за привычки экономить силы и постоянно быть начеку, обследуя их тропу и окружающий лес. В принципе он не ожидал встретить кого-то во время их краткого перехода, но не следовало полагаться на удачу. Можно было наткнуться на индейцев, которых теперь полно бродит в округе. В то же время Аманда постоянно ощущала его неослабное внимание и на себе: он не забывал следить, не утомлена ли она, и на каждом привале внимательно всматривался в лицо и щупал лоб, проверяя, не возобновилась ли лихорадка.

От этой трогательной заботы ей становилось теплее на душе, и она отвечала искренней, хотя и усталой улыбкой. Адам жалел Аманду, а его влечение к ней обострилось до предела. Он боролся с сильнейшим желанием схватить ее в охапку и крепко-крепко прижать к себе.

Аманда, погрустнев, отвернулась, совершенно неправильно истолковав ту внутреннюю борьбу, что отразилась на его лице. Она решила, что кажется Адаму слишком легкомысленной особой, не способной оценить серьезность их положения. И остаток дня оба провели в мрачном молчании.

Второй день начинался примерно так же: едва перебрасываясь словами, путники готовились начать новый переход. Однако где-то после полудня внимание Аманды привлек витавший в чистом лесном воздухе некий странный запах. В тот же миг Адам оглянулся и посмотрел на нее. Он также уловил запах горелого дерева, становившийся все сильнее с каждой минутой.

Аманда постаралась выбросить из головы все мысли об окружающем и просто шагала за Адамом след в след. Она не желала размышлять над тем, откуда идет этот запах.

Но вскоре она заметила, что Адам замедлил шаги и все чаще оглядывается на нее. Наконец он замер на месте.

— Аманда, нам нельзя сворачивать с тропы. И через пару минут мы подойдем к форту Уильям Генри. — Взгляд зеленых глаз снова был теплым и дружеским, он с участием всматривался в ее бледное, измученное лицо. — Постарайся собраться с силами, прежде чем ты это увидишь.

Обняв Аманду за плечи, он пошел рядом — и она не в состоянии была потом вспомнить, как долго и как далеко они шли тогда бок о бок. Но внезапно оно предстало перед ее потрясенным взором — черное, пустое пепелище на месте некогда величавого, неприступного форта Уильям Генри. Даже в своем подавленном состоянии девушка не сдержала удивленного возгласа. От крепости не осталось совершенно ничего! Обгорелые руины кто-то не поленился сровнять с землей!

Из груди Аманды вырвался тоскливый, прерывистый стон, и она помчалась, не разбирая пути, мечтая лишь об одном — вырваться из цепких когтей воспоминаний, которые овладели ею с прежней силой, пока она стояла и смотрела на этот кошмар. Так она бежала все вперед и вперед, задыхаясь на бегу от рыданий, пока наконец не споткнулась в своей отчаянной попытке убежать от прошлого. Она не заметила торчавший на тропинке корень, но не успела долететь до земли, как сильные руки подхватили ее и прервали это безрассудное бегство. Обливаясь слезами, она спрятала лицо у Адама на груди и плакала, плакала без конца, не в силах совладать с болью и горем. Он прошел еще немного по тропе, а потом уселся на бревно, по-прежнему держа Аманду на руках, и зашептал, вслушиваясь, как постепенно затихают отчаянные рыдания:

— Ну, Аманда, ты готова идти дальше? Самое худшее позади. Осталось совсем немного. Завтра утром мы уже дойдем до форта Эдуард.

Заглянув в его напряженное лицо, Аманда поняла, что ее новый друг думает лишь о том, как бы поскорее добраться до места. Она тяжело вздохнула, вытерла слезы и молча кивнула в знак согласия. В ответ Адам посмотрел на нее как-то странно. Он опустил руки и выпрямился — все так же напряженно, — поджидая, пока она будет готова следовать за ним.

Около полудня третьего дня Адам обернулся к спутнице с ободряющей улыбкой, взял ее за руку и сообщил:

— Мы почти пришли.

Через несколько минут они уже могли видеть форт Эдуард, и в душе Аманды, нерешительно разглядывавшей высокие стены, нарастало смятение, которое она уже не в силах была скрывать. Адаму пришлось поддержать ее за талию, чтобы подвести к открытой площадке перед воротами. Аманда машинально отметила про себя, что их не окликнули часовые. Значит, здешние военные отлично знают Адама — с этой мыслью она шагнула в ворота и оказалась внутри крепости.

Она не смела оглядываться и не сводила глаз с Адама, лицо которого вдруг озарилось счастливой улыбкой. Да, он явно был рад концу путешествия — вон с какой охотой юноша отвечал на добродушные приветствия солдат, хлопавших его по плечу.

— Кого это ты раздобыл на сей раз, Адам? Ого, смотри-ка, ты с каждым днем становишься все разборчивее! — воскликнул один из солдат.

Но не успел Адам ответить своему приятелю, в воздухе зазвенел пронзительный женский крик:

— Аманда! — И рослая женщина с гладкими, песочного цвета, волосами кинулась обнимать девушку прямо-таки с материнской нежностью.

— Бетти! — Аманда была безмерно счастлива увидеть ближайшую подругу своей мамы.

— Слава Богу, ты жива! — радовалась Бетти Митчелл. — Ах, дорогая моя, а вот твоих родителей больше нет с нами, — грустно добавила она.

— Знаю, — так же грустно ответила Аманда и немного отстранилась, чтобы заглянуть в доброе, полное искреннего сочувствия лицо.

— Бетти, я хочу тебя познакомить… — Но представление так и осталось незаконченным. Ее прервал дрожащий от избытка чувств мужской голос;

— Аманда?! Это ты?!

Она обернулась на этот голос, и раздался невероятный, полный восторга крик:

— Аманда!

Адам обернулся и увидел высокого молодого человека с каштановой шевелюрой, крепко прижавшего Аманду к груди и заглушившего жадным поцелуем ее радостный возглас:

— Роберт!

Глава 3

Роберт — здесь? Не может быть, ведь он погиб! Адам, потрясенный, застыл на месте, не веря в происходящее, однако прямо у него на глазах Роберт, живой, обнимал Аманду, не переставая покрывать поцелуями ее лицо. Внезапно сознание Адама прояснилось, словно с его глаз сорвали пелену. Он испытал жуткую ярость и желание растащить подальше эту пару. «Она моя! Она моя!» — отчаянно кричал Адам про себя, но понимал, что не имеет на эту девушку никакого права, и все смотрел и смотрел, поддавшись какому-то наваждению, пока сердце не затрепетало в тисках острой, невыносимой боли. Во рту пересохло, горло сводило судорогой, он едва дышал, когда наконец заставил себя повернуться, чтобы сбежать подальше от этой сцены, ставшей для него концом света.

Но в эту минуту, нежно высвободившись из объятий Роберта, Аманда обратила на него свои сияющие, повлажневшие от счастья глаза.

— Разве это не чудо, Адам? Роберт оказался жив! — Она снова посмотрела на стоявшего рядом молодого колониста и повторила, словно не верила своим глазам: — Он жив! — а затем схватила Адама за руку, подтащила вплотную к жениху и с чувством сказала: — Роберт, я хочу познакомить тебя с Адамом Карстерсом. Он нашел меня в лесу и вылечил от ран. Всю эту неделю он был моим доктором, и защитником, и самое главное — моим другом! — Сверкающий взор синих глаз проник Адаму в самую душу. Не ведая, что творит, Аманда еще и еще раз повернула нож, уже вонзенный в его бедное сердце.

— Роберт, это он спас мне жизнь и привел обратно к тебе. Адам чуть не закричал в ответ, что это неправда, что он привел ее сюда вовсе не ради Роберта! Однако невероятным усилием воли он заставил себя спокойно пожать протянутую в приветствии руку и слегка кивнуть в ответ на сдержанную благодарность Роберта. С обидой и болью Адам убедился, что через минуту эти двое уже начисто забыли о его присутствии и полностью сосредоточились друг на друге. Вынести такое было свыше его сил — резко развернувшись, он побрел куда глаза глядят в поисках хоть какого-то укромного угла. Но тут же его окликнул молодой офицер;

— Мистер Карстерс! Генерал Уэбб был бы рад повидать вас, сэр!

Адам кивнул и последовал за порученцем, обрадовавшись поводу убраться отсюда подальше, — только теперь он вдруг осознал, что идти-то ему, собственно, некуда…

Офицер немедленно проводил Адама в штаб генерала Дэниела Уэбба. Адам снова испытал глухое раздражение, охватывавшее его всякий раз, когда необходимо было докладывать начальнику гарнизона о результатах разведки. Карстерс догадывался, что для генерала Уэбба осада форта Уильям Генри не была неожиданностью. Однако, как сказала Адаму Аманда, осажденные не получили из форта Эдуард никакой помощи. Почему генерал не послал подкрепление в погибавшую крепость? Сердце Адама, сердце отважного, искреннего человека, подсказывало ответ. Вот почему Адаму было противно идти к командиру, который обрек на жестокую гибель столько своих сограждан.

И все же долг заставлял Адама доложить, хотя и с опозданием, обо всем, что ему удалось увидеть и выведать во французском форте. Прежде такие тайные поручения Адам выполнял чрезвычайно успешно. Он видел, как побледнел генерал, слушавший его доклад, но надеялся, что Уэбб сохранит самообладание и не пропустит ни одной важной детали.

По окончании длинного рапорта тишину в комнате нарушил голос генерала:

— Да, Адам, я вижу, что путь твой от форта Карильон был не из легких, но хочу попросить тебя еще об одной услуге. Я отправлял в разведку к форту Уильям Генри майора Патнама с его людьми. Они доложили, что французы ушли оттуда по направлению к озеру. Майор Патнам составил письменный рапорт — вот, прочти.

Адам взял протянутый ему документ и прочитал:

«Форт подвергся полному разрушению, даже казармы, вспомогательные постройки и прочие сооружения разбиты до основания. Кое-где еще продолжались пожары, отчего все вокруг было окутано густым дымом, в котором невозможно дышать. Среди руин и пожарища валялись непогребенные части изуродованных человеческих тел вперемешку с целыми трупами и обгорелыми костями. Почти на всех останках можно различить следы индейских ножей, что свидетельствовало о варварском издевательстве, которому подвергались все без исключения погибшие. Среди них были и женщины — числом не менее ста, убитые с особенной жестокостью и явно перенесшие надругательства. Повсюду можно было видеть следы бессмысленного варварства. В целом развалины форта представляли слишком дьявольскую картину, поэтому было невозможно остаться там даже на короткое время»

Адам закончил чтение и вернул документ. Он был бледен. Генерал продолжил:

— Нам неизвестно, отчего после победы над фортом Уильям Генри они не двинулись сразу на форт Эдуард. Вот почему так необходимы сведения об их ближайших планах и о том, что творится сейчас в форте Карильон, а ты лучше всех умеешь добывать информацию. Способен ли ты добыть ее нам на этот раз?

Адам мрачно смотрел на плотного, начинающего седеть мужчину, чувствуя себя бесконечно усталым от странствий по лесам и связанных с этим переживаний. Однако ему ничего не оставалось, как уцепиться за предлог поскорее покинуть форт, — сидеть под одной крышей с Амандой и ее женихом было свыше его сил.

— Когда, по-вашему, мне следует отправляться, генерал?

— Ты наверняка устал, Адам. Можешь отдохнуть несколько дней.

— Нет, я выйду завтра утром.

Удивленный столь странной поспешностью и в то же время довольный, генерал протянул руку, чтобы скрепить договор:

— Поступай как знаешь, Адам. Лейтенант Артур предоставит в твое распоряжение свою комнату на эту ночь, чтобы ты мог спокойно выспаться. Желаю удачи.

Коротко кивнув, Адам повернулся и пошел за лейтенантом.

Роберт никак не мог прийти в себя от переполнявшего его счастья. Горе и отчаяние последних дней, когда он оплакивал потерянную навсегда Аманду, улетучились без следа. Но даже и теперь, крепко прижимая к себе Аманду и то и дело вздрагивая от избытка чувств, он с трудом верил в чудесный поворот судьбы, милостиво вернувшей ему невесту.

Целую неделю он не находил себе места от горя, не в силах забыть жуткую сцену резни и ту минуту, когда в последний раз видел Аманду живой. Он с ужасом понял, что ударивший его абнаки развернулся и помчался за Амандой в лес. Роберту удалось подняться на ноги, но рана сковывала его движения, и он не успел помешать дикарю нанести свой жестокий удар томагавком. Приступ ярости прибавил Роберту сил, и он сумел прикончить мерзавца, прежде чем сам свалился, потеряв сознание.

А когда он пришел в себя, Аманда пропала. Мертвый абнаки валялся рядом, но Аманду он так и не нашел. Надеясь на то, что ее могли подобрать с остальными ранеными, Роберт вернулся к колонне беженцев и вместе с ними добрался до форта Эдуард, но и там никто про нее ничей не знал.

Он извелся от горя, но из-за раны был слишком слаб, чтобы отправиться на поиски, да к тому же с отчаянием понимал, что не имеет ни малейшего представления, в какой стороне искать. Единственное, что приходило в голову: если Аманда до сих пор жива, то к этому времени наверняка была угнана далеко на север и стала рабыней, если не кем-то похуже.

Сегодня, спустя неделю, он выскочил из казармы форта Эдуард, привлеченный странным шумом во дворе, и увидел Аманду — больше ни у кого не могло быть таких чудесных волос. Конечно, это была она! Все еще не веря своим глазам, Роберт нерешительно окликнул:

— Аманда, это ты?!

И в следующий миг она обернулась.

— Аманда!!!

Уже через секунду Роберт прижимал ее к себе. Его любимая! Его ангел! Наконец-то Роберт снова мог держать ее в объятиях!

На какой-то краткий момент его счастье омрачил укол ревности, когда Аманда принялась знакомить его со своим другом, Адамом Карстерсом. Одного взгляда на этого белобрысого верзилу было достаточно, чтобы понять: он также неравнодушен к его невесте. Но уже в следующий миг, снова посмотрев на сиявшее чистотой невинное лицо своей суженой, Роберт подумал: «Да разве можно такую не любить?!»

И он до сих пор не желал отпускать ее от себя, и держал в объятиях, пряча лицо в пушистых блестящих волосах. Его голос дрожал от избытка чувств:

— Наконец-то ты здесь, дорогая, и теперь мы немедленно должны пожениться! Откладывать больше ни к чему. Мы ведь уже получили благословение твоих родителей.

Отстранившись, чтобы заглянуть ей в лицо, он заметил, как прекрасные глаза наполнились слезами, и торопливо добавил:

— Аманда, они поручили мне о тебе заботиться и были бы счастливы узнать, что ты стала моей женой.

Не в силах вымолвить ни слова — из-за волнения перехватило горло, — Аманда серьезно кивнула в знак согласия.

Как только Аманда осталась одна и пришла в себя от счастливого потрясения, вызванного встречей с Робертом, она сразу подумала об Адаме. Куда он пропал? Снова мелькнула грустная догадка, что скорее всего недавний опекун был рад от нее избавиться, вот только странно, отчего это ее так обижает. Наверное, она успела сильно привязаться к Адаму. Пожалуй, он даже стал частью ее жизни. Она до сих пор с радостью вспоминала, как спокоен был сон в кольце его сильных рук и какой удивительный кокон душевного тепла обволакивал ее в его присутствии. Это всегда пробуждало у нее в сердце ответное тепло, которое становилось сильнее, стоило Адаму прижать ее к себе, а ей опустить усталую голову на знакомую широкую грудь: каждую ночь она наслаждалась этим волшебным ощущением, уносившим ее на волнах покоя и умиротворенности. Зато Адам, судя по всему, ничего подобного не испытывал. Он просто считал заботу о ней своим долгом, а потом решил, что выполнил его до конца, за что Аманда будет ему бесконечно благодарна. Вот если бы только…

Несмотря на усталость, Адам так и не сомкнул глаз до самого утра, радуясь тому, что может укрыться от всех любопытных в предоставленной лейтенантом комнате. Он смотрел в потолок, но не видел его грубой, неровной поверхности, а снова и снова вспоминал милое прелестное лицо, огромные сияющие синие глаза, маленький нежный рот в радостной, счастливой улыбке, от которой всегда появлялась эта чудесная соблазнительная ямочка. Сколько раз он мечтал приникнуть к ней губами! Карстерс без конца вертелся на узкой койке, не в силах забыть одну неприятную сцену.

Том Хиггинс, чья грубая плоская физиономия сильно покраснела от поглощенного количества рома, лукаво подмигнул таким же, как он, солдатам, и бесцеремонно хлопнул Адама по плечу.

— Ну, старик, тебе будет что вспомнить! Это же надо — провести целую неделю в лесу вдвоем с маленькой шалуньей, по которой давно сходит с ума наш Роберт Хандли! Пока он тут стонал да плакал, не надеясь уж увидеть своего ангелочка, ты, значит, с крошкой отдыхал в лесу, а? Скажи-ка, Адам, ты сдал ее на руки Роберту в целости и сохранности или малость подправил в ней кое-что такое, о чем бедолага Роберт узнает слишком поздно?

Том явно перепил рому, иначе он бы вовремя заметил, как побагровел от ярости Адам, вынужденный слушать его разглагольствования. Адам заговорил тихо, но полный гнева голос прозвучал как крик в напряженной тишине, повисшей в столовой:

— Том Хиггинс, послушай, что я скажу, и запомни навсегда. Ты сильно пожалеешь, если будешь говорить плохо об Аманде Старкуэдер. Я нашел ее, раненную, в лесу, как она объяснила при всех своему жениху. Она вела себя так, как и положено себя вести юной леди, и я относился к ней со всем необходимым почтением. И если впредь я услышу хотя бы намек на то, что может ее оскорбить, пеняй на себя! — Адам улыбнулся, но в его зеленых глазах было столько злости, что бедный шутник побледнел и опустил голову. — Ну, Том, ты все понял?

У Тома почему-то моментально пересохло во рту, и он явно с трудом произнес:

— К… конечно, Адам. Я… я же просто шутил, ты ведь знаешь!

— Ну так впредь воздерживайся от подобных шуток. — Адам наконец-то отвел грозный взгляд от обливавшегося потом Тома и уткнулся в свою тарелку. Покончив с обедом, он молча встал и вышел.

Сейчас, лежа в одиночестве в сумраке тесной каморки, Адам не мог не признаться, что был готов прикончить этого шутника на месте, скажи тот еще хоть слово. Господи Боже, как же ему хотелось снова обнять Аманду! Ведь впервые за всю неделю она не спала у него на груди… Интересно, скучает ли она хоть немного по нему? Впрочем, надеяться на это довольно глупо. Ведь теперь, получив обратно своего ненаглядного Роберта, она напрочь забыла о том, что Адам вообще существует на свете. Судя по тому, как по-хозяйски поглядывал на нее этот парень, он не станет тянуть со свадьбой, после чего Аманда будет спать у него на груди, и он будет заниматься с ней любовью… От отчаяния руки Адама сами собой сжались в кулаки с такой силой, что побелели пальцы.

— Проклятие! Проклятие! — без конца говорил он в темноту. Мысли об Аманде не давали ему покоя, и неожиданная утрата заставляла его погружаться все глубже в пучину отчаяния… Ему казалось невероятным то, что еще несколько дней назад он и понятия не имел ни о какой Аманде, тогда как теперь внезапная разлука с девушкой, о которой станет заботиться кто-то другой, сделала его будущее бескрайней, мрачной пустыней.

На Адама накатил приступ горького, язвительного смеха, он снова и снова мысленно издевался над собой. Надо же, какой опытный, искушенный в сердечных делах мудрец! Как ловко он сумел разобраться в собственных чувствах! Возомнил, будто сумеет выбросить ее из головы, стоит им вернуться в форт Эдуард. Будто увлечение девушкой исчезнет, как случалось прежде — много-много раз.

Будто его влечение к ней исключительно физическое. Ему некуда торопиться, он сумеет все как следует проверить, прежде чем убедится в глубине собственных чувств… Ну что за болван?! Самоуверенный болван! Неужели непременно нужно было увидеть ее в объятиях другого, чтобы поверить в свою любовь?! А теперь он потерял ее, и слишком поздно что-то предпринимать, слишком поздно!

— О Господи… — стонал Карстерс. Он буквально корчился от боли, стоило вспомнить, как Аманда обнималась с Робертом, как его руки жадно приподнимали ее над землей, как он впился в ее податливые, мягкие губы, наслаждаясь их свежим, медовым вкусом. Боль от этой потери становилась все сильнее, она вонзалась в самое сердце острыми клыками и терзала, и рвала его на части, пока не сделалась невыносимой. Нет, он не в силах был смириться со злодейкой-судьбой, лишь на короткое время одарившей его счастьем быть вместе с Амандой ради того, чтобы навеки их разлучить. Адам не знал, что делать, в отчаянии он даже закрыл руками глаза, надеясь заслониться от нескончаемых видений. И перенес еще одно потрясение, когда понял, что его лицо стало мокрым от слез…

Слезы сменились громким истерическим хохотом. Бедняга никак не мог остановиться, он смеялся и плакал, повторяя:

— Дурак! Несчастный дурак!

Первые розовые проблески зари застали Адама в том же состоянии — он так и не смог сомкнуть глаз. Он устало выругался и решил, что лучше подниматься и браться за дела, чем без толку отлеживаться в постели. Решившись, он встал, оделся и направился на поиски припасов, необходимых для пешего путешествия до форта Карильон. Не прошло и часу, как его дорожный мешок был туго набит и увязан, но разведчик все еще не спешил уйти, хотя даже себе не желал признаваться в истинной причине своей задержки. Наконец, просидев в тяжких раздумьях еще какое-то время, он направился к молодому часовому на посту возле ворот.

— Джек, ты не знаешь, куда определили на ночлег ту девушку, которую я привел вчера?

— Жена капитана Митчелла забрала ее к себе на квартиру. Она сказала, что мисс Старкуэдер будет оставаться у них, пока не выйдет замуж за поселенца по фамилии Хандли.

Стараясь не поддаваться новому приступу боли, зародившемуся глубоко в груди, Адам решительно направился в указанном направлении и тихонько постучал в дверь капитанской квартиры. Ответа не последовало, но он и не ожидал его на столь тихий стук в такой ранний час. Карстерс нажал на ручку — оказалось незаперто, и он осторожно вошел в тесную гостиную выделенной капитану квартиры. Подождав, пока глаза привыкнут к темноте, Адам не спеша осмотрелся в убого обставленной комнате. В углу он увидел небольшой, грубо сколоченный стол — судя по наваленным бумагам, книгам и очиненным гусиным перьям, капитан использовал его для работы. Адам продолжал осмотр. В противоположном углу был устроен камин, вокруг которого сгрудились примитивные стулья с прямыми спинками, одно кресло с истершейся обивкой и большой, в тон кресла, диван. Некрашеный пол из дубовых досок в том углу был застлан выцветшим дырявым ковром.

Ему показалось, что кто-то шевельнулся на диване. Адам прищурился и увидел, как из-под одеяла выскользнул знакомый серебристый локон. Он на цыпочках подобрался поближе, приподнял край одеяла и залюбовался милым лицом спящей красавицы. Ему хотелось навеки запечатлеть в самой глубине души эту дивную картину! Впрочем, он и так не сомневался, что не забудет ее до самой смерти, даже если и попытается нарочно выбросить из головы.

— Аманда, — произнес он шепотом, благоговейно прикоснувшись губами к шелковистой щеке. — Аманда, проснись.

Медленно, неохотно длинные ресницы приподнялись, открывая сонные, ослепительно синие глаза, которые наполнились светом и жизнью в тот же миг, как девушка узнала окликавший ее голос.

— Адам! Ну куда ты пропал? Мы искали тебя, но ты скрылся так неожиданно. А что ты здесь делаешь в такой час? Еще даже не рассвело.

— Я пришел попрощаться, Аманда.

— Попрощаться?.. — Аманда застыла от удивления, не поверив своим ушам. Как, разве он уже уходит? Но ей вовсе не хотелось расставаться так скоро! — Но почему, Адам? Почему ты должен так рано уйти?

— Генерал Уэбб лично попросил меня раздобыть кое-какие сведения о форте Карильон, поскольку я лучше всех знаком с его окрестностями. Он считает, что моя помощь может оказаться чрезвычайно важной. Аманда, я не хотел уходить, не попрощавшись с тобой, но должен попросить держать все в тайне — иначе генерал Уэбб больше не захочет иметь со мной дела.

— Конечно, Адам, — машинально пообещала она. — Но ты хоть можешь сказать, когда вернешься?

— Этого я и сам не знаю. А что, неужели ты станешь по мне скучать? — Адам говорил легко и небрежно, однако его сердце вдруг отчаянно забилось от глупой надежды, что его попросят остаться.

— Но ты ведь тогда можешь пропустить нашу свадьбу! Роберт хочет, чтобы мы поженились как можно скорее. Он собирался сделать это прямо завтра. Но Бетти заявила, что мне нужно не меньше недели, чтобы отдохнуть и окончательно прийти в себя.

Эти слова о свадьбе причинили Адаму такую боль, что он не обратил внимания на неуверенный, растерянный тон Аманды. Ведь исчезла последняя надежда. Отчаяние было столь велико, что теперь Адам думал лишь о том, как бы поскорее сбежать отсюда, чтобы прекратить эту бесконечную пытку.

— Да, наверное, мне придется ее пропустить. — Он медленно выпрямился. — Прости, что я не смогу быть здесь в день твоей свадьбы. Я ведь заскочил на минутку, чтобы попрощаться. — Он двинулся к двери, но замер на полпути, услышав голос Аманды:

— Адам, погоди!

Он едва успел развернуться, как Аманда приникла к нему, крепко обняв и уткнувшись лицом в его широкую грудь.

— Ох, Адам, я так буду по тебе скучать! — Она не просто плакала — она рыдала, содрогаясь всем телом. Адам осторожно приподнял ее лицо, ласково сжимая в ладонях.

— И я тоже буду по тебе скучать — даже больше, чем ты думаешь! — нежно промолвил он. А потом, почти касаясь губами ее губ, прошептал: — Аманда, ты поцелуешь меня на прощание?

Получив в ответ короткий утвердительный кивок, Адам медленно наклонился, наконец-то испробовав на вкус ее губы. Мгновенная вспышка восторга поглотила все мысли, всю боль: одна рука как бы сама легла ей на затылок, а другая — на талию, прижимая все сильнее и сильнее. Осторожными, мягкими движениями губ он заставил Аманду приоткрыть рот, отчего поцелуй стал еще более интимным. Испытанное при этом наслаждение превосходило самые смелые мечты: Адам не в силах был насытиться волшебным, пряным вкусом нежных губ и рта. Напротив, поцелуй разбудил еще более сильный, страстный голод. Еще никогда в жизни Адам не желал женщину так неистово.

Медленно, неохотно, дюйм за дюймом он отодвигался от ее рта, ибо понимал, что испытал его волшебный вкус в первый и последний раз в жизни. Юношу била такая сильная дрожь, что он не в состоянии был заметить ответный трепет, от которого содрогалось все ее хрупкое тело. Не говоря ни слова из страха, что голос может ему изменить, Адам легонько погладил пальцами раскрасневшиеся губы, резко повернулся и вышел, оставив Аманду одну.

Она еще долго стояла неподвижно, ошеломленная вихрем событий и чувств, налетевшим на нее за несколько последних часов. Наконец, словно внезапно вернувшись к жизни, девушка метнулась к окну, чтобы посмотреть, как Адам поднимает с земли свой дорожный мешок. Вот он накинул на плечи грубые лямки, вот часовой открыл ворота, и разведчик, покинув крепость, скрылся из виду.

Охватившее Аманду чувство утраты оказалось болезненно острым. Она показалась себе покинутой и невероятно одинокой. Она даже вынуждена была отругать себя за столь глупое самочувствие. Ведь Роберт был тут, при ней, и все же она не могла отделаться от странного ощущения неполноты окружающего мира. Не в силах бороться с горем и смятением, она вернулась на диван, укрылась с головой одеялом и плакала, плакала без конца, пока не заснула.

Обуревавшие Аманду растерянность и смятение нисколько не уменьшились и в последующие дни. Роберт, способный думать только о своей любви, с нетерпением дожидался свадьбы, отсроченной на неделю благодаря похвальной стойкости Бетти Митчелл, которая, на счастье Аманды, добровольно взяла на себя заботу о ней.

— Неужели у тебя нет совести? Ты хочешь немедленно затащить в койку это несчастное дитя и устроить себе первую брачную ночь, не обращая внимания ни на ее раны, ни на горе и усталость от пережитого? — сердито напирала она на Роберта, который отвел ее в уголок и в очередной раз попытался перенести свадьбу на более ранний срок.

— Бетти, разве я похож на такого жестокого типа? — отвечал он вопросом на вопрос. — Неужели ты считаешь, что я способен забыть о ее горе и ранах и вести себя недостаточно осторожно и нежно? Я же не просто хочу ее — я ее люблю! И никогда не посмею причинить ей боль!

— Ну вот я и не желаю, чтобы твои чувства брали верх над совестью. Свадьба состоится ровно через неделю — и ни днем раньше!

Роберту ничего не оставалось, как смириться с упрямством этой решительной женщины, и он с нетерпением стал ждать назначенной даты. И без того достаточно взволнованный, он тревожился тем сильнее, чем чаше замечал несколько странную перемену к себе со стороны Аманды. Ведь он слишком ее любил. Он ни на минуту не спускал с нее глаз, и его взгляд ласкал это юное тело чуть ли не физически. В ответ Аманда все больше старалась избегать его взгляда, а когда миновал второй день и наступил третий, она попыталась ускользнуть даже от его прикосновений.

Расстроенный ее поведением, Роберт не смел задавать вопросы, а попытался разбудить в ней прежние чувства, причем делал это на редкость неловко. По-прежнему не давая себе труда осмыслить происходящее и взять под контроль обуревавшие его страсти, он зачастую становился назойлив и нетерпелив и попросту крал или брал силой то, что она не желала предложить по доброй воле. Страх и желание заставляли Роберта глушить все мысли о возможной перемене в чувствах его ненаглядной Аманды.

А ей день ото дня становилось все труднее не впасть в отчаяние. Она не хотела рассказывать Бетти об Адаме, о том, что не может не думать о нем и что всякий раз, стоит ей оказаться в объятиях Роберта, она видит перед собой ласковые зеленые глаза, а воспоминание о прощальном поцелуе Адама лишает привлекательности все попытки Роберта сорвать лишний поцелуй с ее непослушных губ.

Итак, на четвертый день своего пребывания в форте Аманда проснулась от мучившего ее беспокойства. Честно ли она поступит, если выйдет за Роберта, будучи совершенно неуверенной в своих чувствах? Но Роберт хочет взять ее в жены, он хочет заботиться о ней всю жизнь — в отличие от Адама. Так что же ей делать?

Поднявшись очень рано, девушка тихонько выскользнула за дверь квартиры Митчеллом и через безлюдный в этот час крепостной двор направилась к общей столовой. Повар наверняка уже готовит завтрак и будет рад помощнице, а у нее появится возможность хоть ненадолго чем-то заняться и отвлечься от невеселых мыслей. Однако на полпути она спиной ощутила неясную тревогу, отчего по всему телу медленно поползли мурашки. Откуда могло взяться это чувство? Казалось, что за ней наблюдают. Медленно повернувшись, девушка внимательно осмотрела двор в поисках того, кто мог за ней следить. И вдруг замерла от потрясения: ее огромные синие глаза приковал к себе горящий взгляд угольно-черных бездонных глаз, проникавший ей в самую душу. При воспоминании о блеске таких же вот черных глаз, за которым последовали жестокий удар томагавка и беспамятство, где-то в груди зародился от испуга крик, но она вовремя поняла, что видит перед собой пленного индейца, накрепко привязанного веревками к позорному столбу, установленному в дальнем углу двора. Юный абнаки, по-прежнему прожигавший ее взглядом, был совершенно не способен причинить даже малейшее зло. Но даже и теперь Аманда застыла от страха, не в силах отвести свой взгляд. Вдруг из-за двери рядом со столбом показался офицер, который тут же обратил внимание, куда смотрит Пленный абнаки. Заметив испуг на лице Аманды, офицер что-то сердито сказал пленнику и так сильно ударил его, что тот сразу повис на веревках, потеряв сознание.

Аманда была так испугана, что даже не почувствовала жалости к юному индейцу. Она с бешено бьющимся сердцем поспешила скрыться в столовой. Через пару часов, успев утомиться от хлопот, связанных с приготовлением завтрака, и окончательно успокоившись, она принялась ругать себя за столь унизительное проявление трусости. Роберт явился в столовую уже час назад и теперь терпеливо дожидался, пока она закончит добровольно взятую на себя работу. Жених не спускал глаз со своей суженой и не пытался скрыть обожание и страсть. Весь его вид как бы говорил: «Вот, полюбуйтесь, какая красота всего через три дня станет принадлежать исключительно мне!» Каждый раз при мысли об этом кровь вскипала у него в жилах, а во рту становилось сухо от желания. «Пусть она только станет моей женой, а уж тогда ей нечего будет тревожиться и сомневаться!» — так Роберт впервые посмел признаться себе в том, что заметил ее смятенное состояние.

Но вот Аманда сняла с себя передник, повязанный поверх взятого у кого-то платья, и Роберт поспешно поднялся в надежде побыть минутку наедине с невестой, прежде чем она вернется к Бетти Митчелл и сядет шить свадебное платье. Придерживая девушку под локоть, он повел ее из столовой наружу, в залитый ярким солнечным светом крепостной двор.

— Как продвигается ваше шитье, Аманда? — Этим вежливым вопросом он надеялся разрушить неловкое молчание, возникавшее между ними всякий раз, когда они оказывались вдвоем. Куда-то бесследно пропала прежняя легкость общения, о чем Роберт думал с болью. В такие минуты он готов был кричать, умолять дорогую Аманду вернуть былую близость.

Тем не менее Роберт старался выглядеть спокойным — разве что улыбка стала неестественно напряженной. Шагая по вытоптанному двору, он упрямо повторял, что непременно добьется своего, что, несомненно, все это обычные девичьи страхи и переживания. Возле дальней стены Роберт вдруг почувствовал, как напряглась рука Аманды. Он проследил за ее взглядом и обнаружил, что девушка застыла как вкопанная, не в силах отвести полных ужаса глаз от избитого до полусмерти индейца, который имел наглость смотреть на нее.

Глухо зарычав от ярости, Роберт метнулся вперед и сильно ударил пленного дикаря по окровавленному лицу. Из разбитых губ потекла на подбородок темная струйка крови.

— Роберт! — Ее запоздалый крик не смог предотвратить жестокий удар, и девушка задрожала, увидев, как посинело место удара, а кровь с подбородка капает пленнику на грудь. — Роберт, как ты мог? Он же связан и беспомощен. И кто-то уже успел его жутко избить!

— Аманда, не смей тратить на него свою жалость! — раздраженно крикнул Роберт, неприятно пораженный тем, что она может жалеть какого-то там грязного дикаря, пялившегося на нее с позорного столба. — Тебе прекрасно известно, что вот такой, как он, мог убить твоих родителей и содрать с них скальпы!

Испуганно охнув при виде этой яростной вспышки, Аманда повернулась и опрометью кинулась к Митчеллам. Запыхавшись, она вбежала в гостиную и тут же захлопнула за собой дверь.

Весь день Аманда не выходила из дома, занятая шитьем. Бетти Митчелл суетилась так, будто готовила свадебный наряд для собственной дочери-невесты. Она всегда была самой близкой подругой матери Аманды, очень привязалась к милой девочке иотносилась к ней как к родной дочке.

У Аманды было тяжело на душе. Она часто подходила к окну, чтобы взглянуть на одинокую фигуру пленного индейца, по-прежнему привязанного к столбу под жгучими лучами жаркого августовского солнца. Юноша старался сохранять гордый, независимый вид, насколько это вообще возможно для человека с разбитым в кровь лицом. В душе у девушки зародилась симпатия к дикарю, считавшему необходимым хранить достоинство и гордо державшемуся под беспощадным солнцем. Подумать только, всего пару дней назад она готова была проклясть любого индейца, но… но сейчас думала о том, что кто-то ведь должен дать пленному поесть и попить — ну хотя бы глоток воды!

— Аманда, что ты без конца торчишь у этого окна? Целый день высматриваешь там кого-то. Этак нам ни за что не удастся закончить платье в срок!

Аманда, явно слишком занятая собственными мыслями, невпопад спросила:

— Бетти, как ты думаешь, они дали ему попить?

— Кому, детка? О ком ты толкуешь?

— Ну, тому индейцу, пленному абнаки! Он целый день стоит, привязанный, на самом солнце.

— Ох, вот уж не думаю. Мой муж говорил, что его схватили на рассвете — негодяй вынюхивал что-то возле форта. Он запросто мог бы удрать, но второй индеец, который пришел с ним, был ранен, и этот потащил его на себе, да только далеко не унес. Раненый индеец вскоре умер, а этого генерал Уэбб приказал привязать к столбу, пока не решат, что с ним сделать.

— Он что, также отдал приказ его избить?

— Нет, Аманда. Но я полагаю, что последние события сильно настроили всех обитателей форта против абнаки и кое-кто не удержался и излил на него свою ненависть.

— Но, Бетти, — нежный голосок Аманды трогательно звенел от боли, — он ведь тоже человек!

На что добродетельная Бетти Митчелл ответила с искренним удивлением:

— Как, Аманда, да с чего ты это взяла?

Аманда лежала на диване в гостиной у Митчеллов и не могла заснуть. Пока было светло, она занималась шитьем. А вечером ей не раз пришлось уворачиваться от Роберта, который норовил обнять ее где-нибудь в укромном углу. В конце концов он разозлился настолько, что умоляюще воскликнул:

— Аманда, я понимаю, что тебе сейчас не до любви — после всего, что пришлось пережить! Но ведь я-то люблю тебя еще сильнее! Так неужели ты не хочешь хотя бы обнять меня?!

Наконец она уступила и позволила ему несколько раз себя поцеловать, после чего снова вспомнила о ласковых зеленых глазах и еще больше сконфузилась.

Не зная, как выпроводить Роберта, девушка пожаловалась, что ужасно устала. Осталось еще два дня, и они станут мужем и женой. И что тогда ей делать?

В отчаянии она зарылась лицом в полушку. Память снова вернула ее в дальний угол двора, где, как она убедилась, индеец так и стоял, привязанный к столбу. Неужели ему никто не дал еды и питья?

Нет, она никому не позволит так издеваться над человеком, И мама, и папа не успокоились бы на ее месте, пока не дали бы несчастному глоток воды. Вот и Аманда решила непременно сделать для него хотя бы такую малость.

Неслышно соскользнув с дивана, девушка набросила одолженную у Бетти накидку прямо на ночную рубашку, из ведра в углу комнаты зачерпнула кружкой воды, отворила дверь и нерешительно двинулась через двор к столбу.

Прячась а тени, она добралась до спящего индейца. Яркий лунный свет падал прямо ему на лицо. Аманда решила, что этому воину двадцать один или двадцать два года. Согласно обычаю здешних индейцев, его черные волосы были сориты на висках и по бокам головы, а со лба назад до самой шеи свисала одна длинная прядь. Она была завязана на макушке в тугой узел и болталась, как конский хвост. Юношеское лицо, невинное во сне, несмотря на ссадины и синяки, оставалось весьма привлекательным благодаря высокому выпуклому лбу, слегка приподнятым скулам, четко вылепленному, прямому носу и полным, но красивым губам. Медный оттенок кожи стал глубже, темнее в лунном свете.

Аманда смогла хорошо рассмотреть спящего индейца. Своим телосложением он не походил на Адама и Роберта. Хотя он был невысок ростом, его мускулистое тело казалось сильным и гибким. Снова взглянув на его лицо, Аманда едва не вскрикнула: жгучие черные глаза смотрели ей прямо в душу. Медленно, неловко пленник заставил связанное тело напрячься и гордо выпрямиться.

Двигаясь, как во сне, Аманда шагнула поближе и заговорила, не зная, поймет ли он ее слова и захочет ли вообще их слушать:

— Я не знала, удалось ли тебе сегодня попить, я не могла заснуть, думая, как ты должен мучиться от жажды. Я принесла тебе немного воды.

Она поднесла кружку к его губам и немного наклонила. Поначалу пленник лишь недоверчиво сделал маленький глоток. Но уже в следующий миг понял, что это действительно вода, и жадно выпил все до капли.

Он не издал ни звука, когда кружка опустела, но все еще не сводил с Аманды пронзительного, загадочного взгляда.

— Наверное, ты хочешь еще? — предположила она. — Ты к тому же и голоден. Погоди, я сейчас.

Девушка неслышно скрылась в тени зданий и пробралась в столовую. Осторожно, с трудом нащупывая путь в кромешной тьме, она прошла через кухню в кладовую, отрезала большой ломоть холодного мяса, положила его между двумя кусками слегка зачерствевшего хлеба, взяла на обратном пути еще кружку воды из ведра, прикрыла за собою дверь и вернулась в темный двор. Не прошло и минуты, как Аманда вновь оказалась возле пленника. Она стала подносить к его рту то хлеб с мясом, то воду, пока все не было съедено и выпито.

В кружке оставалось еще немного воды. Аманда намочила носовой платок и осторожно стерла засохшую кровь с избитого лица. И все это время он не сводил с Аманды странного напряженного взгляда. Впрочем, как это ни удивительно, она больше не боялась его — ей просто было любопытно.

Решив, что сделала все, что могла, девушка, на миг заглянув в эти бездонные глаза, еле слышно прошептала: «Доброй ночи» — и побежала обратно, в уютную безопасную комнату. Там Аманда уселась на диван, сбросила накидку, легла и укрылась одеялом. В душе воцарился удивительный покой, и прежде чем заснуть, она подумала, что индеец почему-то так и не промолвил ни слова.

Утром Аманда почувствовала себя немного спокойнее — впервые с тех пор, как ушел Адам. Открыв глаза, она сразу соскочила с дивана и метнулась к окну, чтобы выглянуть во двор. И чуть не заплакала от жалости, когда увидела пленника, по-прежнему привязанного к столбу. Наверное, он ужасно измучен, все тело его занемело от такой пытки! Но он хотя бы не страдает от голода и жажды…

Внезапно ее внимание привлекло движение в противоположном углу двора. Девушка с удивлением увидела Роберта. Он стоял, прислонившись плечом к углу здания, грусть отражалась на его загорелом привлекательном лице. Вот его взгляд, полный муки, обратился к окнам офицерских квартир, и Аманда едва успела скрыться за занавеской. Когда она осторожно выглянула вновь, Роберт уже опустил глаза и стоял, понурившись, погруженный в какие-то свои мысли, явно не приносившие ему радости.

«А ведь он поджидает меня, — догадалась Аманда, — и это из-за меня у него такой несчастный вид — он страдает от того, что я слишком занялась делами и совсем не обращаю на него внимания. Действительно, что со мной творится? Ведь это же тот самый Роберт, с которым я провела весь прошлый год и который скоро станет моим мужем! Почему же я заставляю его мучиться?»

Захваченная горячим чувством вины и раскаяния, Аманда торопливо оделась и так же торопливо провела гребнем по волосам. Ленту для волос Аманда на всякий случай сунула в карман. Она быстро отворила дверь и побежала вниз по ступенькам. Увидев ее, Роберт оживился и кинулся ей навстречу.

Аманда приветствовала его лучезарной улыбкой, заглянула в его глаза и тихо, но тепло и искренне промолвила:

— Доброе утро, Роберт! — а потом даже поднялась на цыпочки и легонько поцеловала его в губы. Его лицо засияло, и при виде безмерного счастья, порожденного всего лишь парой слов и поцелуем, Аманде стало совсем стыдно.

— Ты хорошо спала, дорогая? — Голос Роберта слегка дрожал от обуревавших его чувств. Всякий раз, когда он был рядом с Амандой, привычная выдержка улетучивалась куда-то без следа. Так и не дождавшись ее ответа, он приглушенно добавил: — Осталось всего два дня. Послезавтра ты станешь моей женой. — Неотрывно глядя в это юное, невинное лицо, он чувствовал, как в груди нарастает нетерпение, и не смог сдержаться — обнял Аманду крепко-крепко. — Ох, Аманда, я так тебя люблю! Вот увидишь, я сумею сделать тебя счастливой! Клянусь, ты никогда не пожалеешь, что вышла за меня!

Прижавшись к его груди, Аманда молча слушала. Постепенно его слова перестали доходить до ее сознания, и она обернулась, почувствовав на себе взгляд угольно-черных глаз. Не сомневаясь, что Роберт моментально разъярится, если заметит, что пленный абнаки смотрит на нее все так же дерзко, девушка поспешно потупилась и мягко ответила жениху:

— Да, Роберт, я знаю.

Она снова легонько поцеловала его в губы, взяла под руку и повела в сторону столовой.

А Роберт едва не лопнул от счастья! Поразительно — всего пару минут назад он стоял, поджидая, пока Аманда проснется и спустится к завтраку, и готов был выть от горя, полагая, что уже не в состоянии снова расшевелить в ее груди ответное чувство, которое явно слабело с каждым днем. Он отдавал себе отчет в том, что поступает эгоистично и напрасно так настаивает на скорой свадьбе, вместо того чтобы дать девушке время прийти в себя и разобраться в собственных чувствах. Однако окрыленному любовью молодому человеку нетрудно было тут же убедить себя, что силы его страсти вполне хватит для них обоих. И он продолжал настаивать на свадьбе из страха потерять Аманду. То, как смотрел на нее этот Адам Карстерс в день возвращения в форт, лишило Роберта покоя. По крепости ходили сплетни, что якобы в тот же вечер Адам Карстерс чуть не убил в столовой какого-то пьяного солдата, посмевшего неуважительно отозваться об Аманде. И Роберт не сомневался, что этот Адам с радостью поменялся бы с ним местами. Его нисколько не утешало то, что Адам считался волокитой. Роберт был уверен: всякий мужчина изменится, если полюбит такую женщину, как Аманда. Взять хотя бы его самого — разве он не был таким же бесшабашным повесой, пока не встретил ее? Но теперь, когда он мог держать в руке ее мягкую, изящную руку, будущее рисовалось ему в розовом свете.

Аманда стояла перед зеркалом. Бетти Митчелл любовалась результатами своего труда. К счастью, она была прирожденной портнихой. Ее атласное платье цвета слоновой кости уже давным-давно вышло из моды, но благодаря ее мастерству и старанию оно обрело вторую жизнь. Осторожно Бетти распорола наряд, который был велик для маленькой стройной Аманды, и выстирала, а потом как следует прогладила его, заново раскроила и сшила платье совершенно нового фасона. Круглый глубокий вырез на груди и спине был отделан вставками из прозрачного кружева, спускавшимися до самого пояса. Ткань прекрасно лежала на хрупких плечах Аманды, а пышные рукава были туго стянуты возле локтей и также украшены кружевами почти до запястий. Платье не скрывало неправдоподобно тонкую талию Аманды. В зеркале Аманда видела, как мягкий отблеск прекрасного атласа как бы подсвечивает ее лицо. Она и сама не ожидала, что все так красиво получится.

— Бетти, я просто глазам своим не верю. Неужели это я?

Глаза доброй женщины внезапно наполнились слезами, и она отвечала дрогнувшим голосом:

— Ах, Аманда, ты так похожа на милого золотого ангелочка! Твои родители наверняка гордились бы тобой, если бы могли сейчас увидеть!

— И это благодаря тебе, Бетти, — так же прочувствованно заверила Аманда. — Благодаря тебе!

Некоторое время Аманда посвятила шитью, а потом, по настоянию Бетти, немного отдохнула. Бетти была уверена, что дневной отдых ее подопечной все еще необходим.

Лежа на диване и слушая, как поскрипывает кресло, в котором Бетти сидела за шитьем, Аманда снова задумалась об участи пленника, привязанного к столбу на крепостном дворе. Она тихо поднялась и подошла к окну. Индеец был все там же, а вокруг толпились люди, смеясь и выкрикивая ругательства. Надолго ли хватит его выдержки? Давно уже перевалило за полдень, а он с прошлой ночи не ел и не пил! Неужели они решили заморить его голодом? Ну ничего, до темноты осталось совсем немного. Отчаянно устремляясь мыслью к одинокой фигуре в дальнем углу двора, Аманда умоляла пленного потерпеть всего несколько часов, и тогда она снова сможет принести ему еду и питье.

Медленно, как будто услышав мольбу Аманды, абнаки поднял голову и посмотрел прямо на ее окно. Пораженная столь удивительной интуицией молодого индейца, Аманда снова повторила про себя: «Всего несколько часов! Потерпи!»

Однако время словно застыло на месте, тогда как желание Аманды облегчить участь несчастного пленного возрастало с каждой минутой. Как-то напрочь забылось то, что юный воин наверняка считает ее своим врагом, — она думала лишь о молчаливой стойкости, с которой он переносит жару, палящие лучи солнца и побои от самых невыдержанных обитателей форта.

Как только снова наступила ночь, девушка выскользнула из своей комнаты, стараясь держаться поглубже в тени и избегая открытых мест, освещенных полной луной. Бесшумно пробравшись в столовую, она отыскала еду — снова отрезала толстый ломоть мяса, раздобыла хлеба и воды, закрыла за собой дверь и поспешила к индейцу. Как и в прошлый раз, абнаки вроде бы спал, и она легонько прикоснулась к нему:

— Проснись! Я не могу здесь долго задерживаться! Ты должен все съесть поскорее!

Снова угольно-черные глаза мгновенно наполнились жизнью, и пленный с охотой принял предложенные питье и еду. Перед тем как уйти» Аманда снова обтерла его ссадины влажной тканью. Глянула напоследок на совершенно непроницаемое, загадочное лицо и быстро ушла.

Аманда очнулась в один момент, стоило горячей, сильной ладони зажать ей рот, а незнакомому голосу окликнуть по имени. При виде пронзительных черных глаз она застыла от ужаса, однако зародившийся в горле испуганный вопль утих от прикосновения к шее чего-то холодного и острого. В луче света, сочившегося сквозь занавески, Аманда различила тусклый блеск и поняла, что к ее горлу прижали кинжал! Все тот же грозный голос прошептал снова:

— Не кричи, иначе я тебя убью!

Девушка покорно лежала молча, неподвижно, и до скованного ужасом рассудка далеко не сразу дошло, что она оказалась целиком во власти того самого индейца из крепостного двора!.. Внезапно ее грубо стащили с дивана и рывком оставили на ноги. Индеец крепко держал заложницу за талию, прижимая кинжал к ее груди, и тащил вон из комнаты. С силой, невесть откуда взявшейся после долгих часов у позорного столба, он почти на руках вынес ее наружу, вниз по лестнице, в темноту пустого двора. Там их поджидал еще один абнаки, затаившийся в густой тени, и Аманде стало ясно, как пленному удалось освободиться от пут.

— Что тебе от меня надо? — непослушными от страха губами вымолвила она. Вместо ответа острие кинжала вонзилось под ребра еще сильнее, она охнула от боли и почувствовала, как что-то теплое щекочет кожу. От испуга она чуть не потеряла сознание, в ушах застучала кровь. Колени стали ватными и подогнулись. Индеец еще крепче прижал к себе жертву и поволок в сторону ворот.

Аманда замерла, отчаянно надеясь, что там их обнаружит часовой. Поднимется тревога, индейцу придется отпустить ее, и тогда она убежит. Однако все было тихо, и второй индеец спокойно приотворил ворота ровно настолько, чтобы они могли проскользнуть в щель, и аккуратно прикрыл за собой тяжелые створки. Снаружи Аманде сразу стало ясно, почему их никто не окликнул: в луже еще не остывшей крови лежало тело паренька-часового с изуродованной головой, с которой безжалостно сняли скальп. Аманда чуть не закричала, но кинжал тут же напомнил о себе, и снова по ребрам потекла горячая кровь из ранки, становившейся все глубже с каждой ее попыткой издать хотя бы звук.

Оказавшись за стенами форта, беглецы поспешили укрыться в лесной чаще. Они двигались стремительно, бесшумно, а рука, лежавшая на талии Аманды, была подобна железному обручу. Вскоре они достигли берега реки. Аманда и ее похититель остались ждать, а второй дикарь отправился на разведку. Почувствовав, что железная хватка немного ослабла, бедняжка без сил рухнула наземь, задыхаясь от долгого быстрого бега и ужаса, сковавшего тело. Впервые с того момента, как ее разбудили и похитили, у нее выдалась минута на размышление, и в мозгу тут же возникли жуткие воспоминания о недавней резне. Ее все сильнее била дрожь, и девушка невнятно спросила помертвевшими губами у индейца, которого так безрассудно жалела и который так безжалостно захватил ее в плен:

— Куда ты меня тащишь?

Ответа так и не последовало, а индеец посмотрел на нее прищуренными, непроницаемыми глазами, в которых невозможно было угадать хотя бы след каких-то человеческих чувств. Наверное, она была не в себе, когда вздумала пожалеть такую бессердечную скотину! И вот, изволь теперь расплачиваться за собственную глупость! Если бы она не жалела пленного, как все прочие обитатели форта Эдуард, то скорее всего наслаждалась бы сейчас покоем и безопасностью дома у Митчеллов, а не стала бы пленницей неблагодарного дикаря…

— Отпусти меня, — жалобно попросила бедняжка. — Ты ведь без меня сможешь двигаться намного быстрее, и у тебя будет больше шансов уйти от погони. Мой жених наверняка отправится по следам, как только узнает, что я пропала.

— Замолчи! — грозно прошипел дикарь, больно дернул ее за руку и заставил подняться. Только теперь Аманда заметила, что им призывно машет второй индеец. Ее опять грубо обхватили за талию и потащили в неизвестность.

Как только Аманда оказалась у самой кромки воды, ее уложили на дно индейского каноэ, припрятанного в кустах на берегу. Двое краснокожих молча сели рядом, и каноэ беззвучно заскользило по поверхности озера.

И без того слабая надежда на спасение окончательно угасла, как только до Аманды дошло, что такой способ передвижения позволит беглецам под покровом ночи удалиться на много миль от форта еще до того, как ее исчезновение обнаружится, а к тому времени будет бесполезно пытаться отыскать беглецов в этой бескрайней глуши. Мысли о том, что вряд ли ей удастся когда-то снова увидеть Роберта, и страх перед участью, ожидавшей ее в лагере враждебно настроенных дикарей, приводили несчастную в отчаяние. Терзаясь от собственной беспомощности, Аманда уткнулась лицом в сомкнутые руки и рыдала до тех пор, пока не заснула от изнеможения.

Яркий утренний свет разбудил пленницу: она все еще лежала на дне каноэ, привязанного к росшему на берегу дереву. Медленно, осторожно она приподняла голову, высматривая, где могут быть похитившие ее индейцы. Вдруг они куда-нибудь ушли и у нее появилась возможность бежать? Но не тут-то было. Все тот же молодой индеец не спускал с пленницы напряженного взгляда, при этом он ел вяленое мясо. Только теперь Аманда обратила внимание, что на ней лишь ночная рубашка. Она мучительно покраснела от стыда.

Краснокожий грубо сунул ей в руку кусок мяса, и Аманда жадно впилась в него зубами, слишком голодная, чтобы думать о гордости. Второй индеец уселся в нескольких футах поодаль и старательно делал вид, что не замечает пленницу, за что она была ему очень благодарна. А ее похититель уже успел насытиться и, по-прежнему не спуская с нее глаз, подошел вплотную. Опустился на колени, взял в руки маленькую ножку, показавшуюся из-под края рубашки, и внимательно осмотрел грязную ступню, обратив внимание на многочисленные ссадины, появившиеся на нежной коже во время их ночного бегства. Затем осторожно опустил ногу, отошел от каноэ и вернулся через минуту с куском оленьей замши и бечевками из сушеных жил. Отрезал от кожи два подходящих куска, проколол по краям дырки, продел в них бечевки, стянул и привязал к ногам, так что получились простые, но надежные мокасины, способные защитить босые ступни от острых камней и сучков, которых еще немало могло встретиться на пути.

Моментально приободрившись даже от столь ничтожного знака внимания, Аманда набралась смелости спросить:

— Как тебя зовут? Мне известно, что ты знаешь мое имя, потому что я слышала, как ты меня звал. И я бы хотела знать, как мне обращаться к тебе.

При звуках ее нежного голоса сильные смуглые руки застыли на миг, и он с прежней тревогой и подозрением заглянул ей в лицо.

Но при этом все же ответил:

— Меня зовут Чингу (Большой Кот.). — Он кивнул в сторону сообщника и добавил: — Его зовут Сакачгук (Черный Змей.).

Аманда долго смотрела на второго индейца, так старательно державшегося от нее подальше. Как и Чингу, он носил традиционную для его племени прическу и тоже ходил голым по пояс, одетым лишь в набедренную повязку и доходившие до бедер чулки из оленьей замши. Однако на этом сходство между индейцами заканчивалось. Кожа Чингу была мягкой и чистой, за исключением тех мест, где еще оставались следы от полученных в форте побоев, тогда как кожа Сакачгука выглядела грубой, задубевшей, как старая шкура, а черты лица казались крупными и непропорциональными по сравнению с правильным, прекрасным лицом Чингу.

— Чингу, — отважно продолжала Аманда, — пожалуйста, скажи, что ты собираешься со мной делать. Если вы хотели взять заложника, не проще ли было схватить часового у ворот? — При воспоминании о совсем молоденьком парне, нашедшем в эту ночь столь отвратительную смерть, ее голос дрогнул. Однако Чингу, судя по его лицу, не испытывал раскаяния в совершенном убийстве. Он ответил:

— Я отдам тебя матери моего друга, которого убили, когда меня Захватили в плен.

— Ты отдашь меня ей?! — ахнула Аманда, моментально вспомнив самые жуткие истории, рассказанные немногими выжившими белыми, которым довелось испытать на себе непримиримую жестокость индейских женщин. Оказывается, они обращались с пленными еще хуже, чем мужчины, — если только такое было возможно. — Но почему? Почему ты решил отомстить именно мне? Ведь я старалась облегчить твои страдания, а не усилить их! Почему же ты так меня ненавидишь?

Но Чингу холодно произнес, пропустив ее вопрос мимо ушей:

— Нинчич сама решит, что с тобой делать. Если она захочет мстить, тебя убьют, но если она проявит жалость, тебя примут в племя. Так часто бывает у нашего народа: мать, у которой погибает ребенок, берет в семью другого, чтобы не пустовало место у очага и в ее сердце.

— Неужели ты правда веришь, что мать индейца захочет принять вместо убитого сына белую девушку?! — Столь удивительная возможность никак не укладывалась у Аманды в голове.

Медведица.

И на этот раз ее вопрос снова остался без ответа.

Тем временем Чингу закончил возиться с мокасинами, встал и грубым рывком поднял на ноги Аманду. Затем бросил через плечо второму индейцу, все еще молча сидевшему в стороне:

— Вставай, пора идти!

Воин молча выпрямился, закинул на плечи дорожный мешок и двинулся вперед с удивительной скоростью. Они шли не менее часа, пока Аманда, окончательно выбившись из сил, не рухнула на землю, едва переводя дух. И тут же вскрикнула от боли — ее безжалостно дернули за волосы, поставили на ноги и толкнули вперед, заставив шагать по тропе, которой, казалось, не будет конца. Так они шли почти весь день, останавливаясь лишь на очень короткое время. Но вот Аманда, мокрая от пота, снова упала в изнеможении. На этот раз даже боль не могла заставить двигаться дальше это измученное, трясущееся тело. Глухо, сквозь туман полуобморочного состояния, до нее донесся голос ее похитителя:

— Остановимся здесь!

Последнее, что успела увидеть Аманда, была фигура второго дикаря: он остановился, повернулся и пошел обратно к ним. В следующий миг ее веки сомкнулись, и несчастная провалилась в беспамятство.

Аманда очнулась от свежести и прохлады, которую почувствовала на лице — в отличие от остального тела, измученного и покрытого потом. Огромные синие глаза распахнулись под взглядом все тех же пронзительных угольно-черных глаз. Она поднесла руку ко лбу — оказывается, там лежала влажная тряпка. Лицо также было мокрым — как это ни удивительно, но Чингу взял на себя труд умыть валявшуюся без сознания пленницу.

Индеец грубо схватил ее за лодыжку, ткнул пальцем в шрам от змеиного укуса и спросил:

— Когда ты получила эту рану?

— Почти две недели назад, — в замешательстве от столь необычного вопроса пробормотала она. — А какое это имеет значение?

Но Чингу задумчиво проводил пальцем по свежим шрамам и ничего не отвечал. По-прежнему не желая ничего объяснять, он встал, отошел в сторону и вскоре вернулся с кружкой воды и ломтиками вяленого мяса. Осторожно помог девушке сесть. Поддерживая ее за плечи, поднес к губам кружку из бересты и дал напиться. Аманда выпила воду жадными, большими глотками и набросилась на мясо, а индеец не спешил уходить и поддерживал ее. Быстро расправившись со своим жалким ужином, Аманда с любопытством взглянула на своего молчаливого похитителя и была совершенно сконфужена, так как успела разглядеть выражение нежности на лице молодого абнаки, проявившего вдруг такое внимание и заботу.

Что за странное отношение! То он пугает Аманду своей ненавистью, то вдруг становится снисходительным и делает ей обувь. То проявляет жестокость и нетерпение, когда видит, что пленница не в силах поспевать за ними по лесу, то снова преображается на глазах и начинает ухаживать, как влюбленный, когда Аманда падает в обморок. Она все еще не отводила от индейца широко раскрытых глаз и вскоре была поражена еще сильнее, так как на его лице появилась улыбка. Она не верила своим глазам и могла твердо сказать лишь одно: этот Чингу оказался настоящим красавцем, а его широкая улыбка обнажила ровные белые зубы, особенно выделявшиеся на смуглом медно-красном лице. И Аманда повторила про себя, что видит перед собой необычайно красивого молодого убийцу.

Чингу еле слышно шепнул над самым ее ухом: — Мы остановимся здесь на ночь и пойдем дальше на рассвете. Еще до полудня мы доберемся до нашей деревни. Стоило Аманде подумать о том, что станет с ней, когда она попадет в руки к индейским женщинам, ее охватил ужас, и она снова задрожала. Чингу заметил ее жалкое состояние и попробовал утешить:

— Если Нинчич будет щедрой и милостивой и примет тебя в семью, тебе дадут индейское имя. Наши имена имеют определенное значение, не то что у вас, бледнолицых.

Ехидная ухмылка, скользнувшая по лицу молодого абнаки, вызвала в пленнице моментальную вспышку гнева. О недавнем страхе было забыто, и она запальчиво возразила:

— Мое имя пришло из очень древнего языка, и оно тоже имеет значение! — При этих словах она сразу вспомнила, как часто отец, присев вечером на край кроватки, ласково шептал на ушко своей маленькой дочке: «Да, Аманда, нам с мамой удалось выбрать для тебя самое подходящее имя!»

— Ну и что же оно означает? — Его ухмылка становилась все шире и постепенно превратилась в настоящую улыбку при виде того, как пленница очаровательно раскраснелась от праведного гнева и в конце концов выпалила сдавленным голосом:

— «Аманда» означает «та, что достойна любви»!

Она поспешно потупилась, не желая видеть, как юный дикарь будет потешаться над ее словами. Но он молчал, и девушка отважилась поднять глаза и наткнулась на прежний пронзительный взгляд угольно-черных глаз, светившихся на серьезном, неподвижном лице Чингу. К ее удивлению, он прошептал, ни на минуту не отводя взгляд:

— Да, Аманда, я верю, что родители дали тебе хорошее имя.

Дневной свет быстро угас в лесной чаше, и пришла сырая ночная прохлада. Аманда сжалась в маленький комочек и без конца поправляла ночную сорочку в бесплодных попытках сохранить хоть немного тепла. Она с завистью посмотрела на молчаливого индейца, который устроился неподалеку, с удобством закутавшись в одеяло, извлеченное из дорожного мешка, вздрогнула от холода и зажмурилась.

Внезапно она почувствовала тепло от одеяла, мягко накинутого на ее тело. Открыла глаза и увидела, что Чингу ложится рядом, тоже забирается под одеяло и прижимает ее к своему сильному, горячему телу.

— Не бойся, Аманда. Сегодня ночью Чингу не даст тебе замерзнуть.

Живое тепло, исходившее от молодого здорового тела, быстро подействовало на измученную пленницу: напряженные, сведенные судорогой мускулы наконец-то расслабились, и она крепко заснула.

Утро пришло слишком быстро — по крайней мере так считала нисколько не отдохнувшая, страдавшая от боли в мышцах и от ссадин на ногах несчастная.

Аманда. Ее разбудили чужие руки, грубые и жестокие. Кое-как проглотив остатки вяленого мяса, Аманда заняла свое место между двумя индейцами, и они отправились в путь. Они шли целую вечность. Наконец Аманда заметила, что Са-качгук замедлил шаги. В тот же миг невыразительное лицо краснокожего осветилось улыбкой, он обернулся к Чингу и махнул рукой на противоположный берег речки:

— Смотри!

Аманда посмотрела в ту сторону, увидела в отдалении большую индейскую деревню и по счастливым лицам своих провожатых пришла к заключению, что они почти добрались до цели. Сильная рука мягко легла ей на плечо, и она оглянулась на Чингу, который тихо промолвил:

— Мы уже почти пришли в нашу деревню. Идем, нужно искупаться и привести себя в порядок.

Они отошли немного вверх по течению речки — туда, где блестела глубокая заводь, и Аманда с удивлением увидела, как дикари совершенно спокойно раздеваются донага и ныряют в ледяную воду. При виде двух голых мужчин девушка мучительно покраснела от стыда и поспешила отвернуться. Вот же она, долгожданная возможность сбежать! Однако здравый смысл пересилил этот отчаянный порыв. Ну куда она пойдет в незнакомых местах?

Пленница села прямо на землю, спиной к речке, и, задумавшись над своей несчастной судьбой, не услышала позади мягких шагов. Вдруг она вздрогнула от неожиданности, когда глубокий голос Чингу приказал:

— Искупайся, Аманда. Я не могу явиться к матери моего друга с таким грязным подарком.

Праведный гнев снова пересилил страх и ужас, и Аманда язвительно возразила:

— Разве это так важно, умру я грязной или чистой?

Но тут же поспешила подчиниться, когда Чингу раздраженно крикнул:

— Искупайся!

Укрывшись за толстым деревом, она сняла ночную рубашку и забралась в воду. Холодная чистая вода, ласкавшая покрытое потом, измученное тело, показалась несчастной настоящим бальзамом. Девушка вошла в речку по самую шею и блаженно расслабилась: пусть вода баюкает ее, пусть смоет пыль и грязь от долгого пути, пусть развеет страх и тревогу, от которых впору сойти с ума… Она не спешила возвращаться на берег и как могла затягивала купание, потому что знала: как только оно закончится, ей придется вступить в деревню и встретить свою судьбу.

Повелительный окрик грубо прервал недолгие минуты покоя, и она заторопилась назад, так как Чингу решительно сказал:

— Аманда, мы уходим!

Пленница мигом натянула на себя ночную рубашку и вышла из-за дерева. Мокрыми были не только волосы. Мокрой стала а тонкая ткань рубашки, сразу прилипшей к телу. На лице Чингу промелькнула тень усмешки. А она буквально остолбенела, когда увидела две ярко размалеванные жуткие физиономии.

Чингу подошел поближе, не спеша осмотрел ее со всех сторон, вынул из своего мешка гребень и принялся расчесывать ее мокрые светлые волосы. Ловко управившись с этим делом, он еще раз оценивающе осмотрел свою пленницу и задумчиво, словно про себя, промолвил, не спуская глаз с ее лица:

— Прекрасно. Тебе нет нужды раскрашивать лицо. Я поведу тебя такой, какая ты есть.

Медленно, не спеша они направились к деревне, причем оба молодых абнаки непрерывно издавали воинственные крики, стараясь издали предупредить соплеменников о своем появлении. Аманда двигалась между воинами, завороженно уставившись на шумную толпу дикарей, высыпавших им навстречу. Немного в стороне от веселой толпы держалась пожилая индианка с двумя маленькими девочками — у них на лицах были написаны горе и скорбь. Чингу тут же оставил Аманду одну, подошел к немолодой женщине и взял ее за руку. Он что-то негромко ей говорил, и было видно, как отчаянно цепляется слушательница за его руку, пока не побелели костяшки пальцев, — видимо, рассказ причинял ей немалую боль. В глубоко посаженных темных глазах женщины заблестели слезы, проложившие влажные дорожки по морщинистым, обожженным солнцем щекам. Аманда напряженно следила, как Чингу все продолжает говорить с торжественным, горестным лицом. Вот он повернулся и указал на нее. По спине у Аманды побежали мурашки: на лице женщины жалость сменилась жгучей ненавистью, стоило ей обратить внимание на бледнолицую пленницу.

По лицу Чингу, от которого не укрылась эта реакция индианки, пробежала тень сожаления, и он снова заговорил тихим, настойчивым голосом. Вот промелькнуло имя Аманды, и во взгляде пожилой женщины возник вопрос.

Аманде казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет у нее из груди. А индианка вдруг повернулась и побрела куда-то со своими девочками, даже не глянув в ее сторону. Чингу серьезно смотрел вслед удалявшимся фигурам, затем вернулся к Аманде, Было ясно, что он больше не уверен в благополучном исходе дела. На ее отчаянный, горестный взгляд он грубо ответил:

— Нинчич слишком страдает от горя из-за гибели сына. Сейчас она не будет решать твою судьбу.

— Значит, мне придется дожидаться ее решения? Но как долго, Чингу? Пожалуйста, скажи мне! — умоляла Аманда, теряя остатки душевных сил и самообладания.

— Ты будешь ждать столько, сколько нужно! — С этими словами он просто повернулся и пошел прочь, а Аманда, завороженно смотревшая ему в спину, внезапно почувствовала, как ее грубо пихнули к маленькому вигваму на самом краю деревни. Ее затащили внутрь хижины и оставили одну.

Пленница молча сидела в вигваме и ждала решения своей судьбы. Всякий раз при звуке чужих шагов ее сердце начинало испуганно биться, а во рту становилось сухо, но незнакомые люди проходили мимо. Почему ей нужно ждать так долго? Когда наконец прекратится эта неизвестность? Аманда не могла думать ни о чем, кроме жутких варварских пыток, которым, по слухам, подвергают беспомощных пленников злопамятные дикари.

Никогда еще Аманда не чувствовала себя такой покинутой. По пути в деревню она хотя бы иногда могла опереться на Чингу, несмотря на его жестокие выходки, а теперь даже он повернулся к ней спиной. Всякий раз, стоило Аманде закрыть глаза, перед мысленным взором возникал жуткий шест с трофеями, украшенный ее серебристым скальпом, и волна ужаса заставляла поднять веки, чтобы встретиться с иным ужасом — безнадежней реальностью. Несмотря на твердое убеждение, что ей не выдержать больше ни часу ожидания, она просидела в своей «одиночной камере» и два, и три часа, пока отверстие на самом верху крыши не потемнело: наступили сумерки. Ну что ж, значит, утром она уж точно узнает свою судьбу.

Утром ей принесли скудный завтрак и позволили ненадолго выйти по нужде, после чего поспешили затолкнуть обратно в вигвам. Пленнице не было позволено ни с кем разговаривать, кроме юной индианки, которая выводила ее наружу еще несколько раз. Пытаясь что-то выспросить, Аманда натыкалась на пустой, равнодушный взгляд. Она с горечью подумала, что этого и следовало ожидать. Ну кому захочется тратить слова на того, кто может считаться заведомо мертвым? Ибо бедняжка не сомневалась, что суровый приговор уже произнесен и теперь остается лишь ждать, когда его приведут в исполнение.

Однако второй день, тянувшийся так же бесконечно, перешел в третий, и Аманда, чтобы не сойти с ума, постаралась развлечься, оживляя воспоминания о той неделе, что провела в лесу вдвоем с Адамом Карстерсом. Но и теперь, перебирая в памяти то одно событие, то другое, она не могла увидеть в его поведении ничего, кроме стремления как можно скорее доставить ее в форт Эдуард.

Зато с Робертом все обстояло иначе. Он твердил о своей бесконечной любви с таким упорством и старался выказать ее с такой изобретательностью, что под конец девушке стало стыдно за свой более чем сдержанный отклик на эти пылкие чувства. И Аманда тут же поклялась, что, если только сумеет вернуться, непременно вымолит у Роберта прощение и без промедления выйдет за него замуж. Да, так она и сделает — если, конечно, он не раздумал на ней жениться.

А еще ее мысли занимал Чингу. Аманда уже давно оставила попытки вникнуть в причины его странного поведения.

Так прошел еще один мучительный, бесконечный день, и Аманде уже стало казаться, что она просидит в вигваме до конца своей жизни.

«Ну что ж, Нинчич изобрела просто потрясающую пытку!» — с истерическим смехом решила она. Однако никто так и не пришел, чтобы объявить пленнице, что ее ждет.

Постепенно дни сложились в неделю одиночного заключения в пустом вигваме, и к этому времени Аманде все труднее удавалось сохранять самообладание. Муки неизвестности вымотали ее до предела, и нервы были натянуты, как струны. Даже слезы больше не приносили облегчения. Так она и сидела, скорчившись, широко распахнув сухие пустые глаза, когда снаружи прозвучали чьи-то шаги, и в вигвам вошла Нинчич. Заставив себя выпрямиться на трясущихся ногах, пленница застыла в ожидании.

— Поди сюда! — Женщина взглянула на бледную девушку, едва стоявшую посреди пустого вигвама, поманила ее рукой и направилась наружу. Аманда нерешительно двинулась следом. Возле вигвама к ним присоединились две девочки, из которых Аманде обратила внимание еще в первый день. Они молча повели куда-то пленницу, все еще не ведавшую, что ее ждет. Серьезная торжественная троица шагала в сторону от деревни, где в лесной чаще скрывалась еще одна глубокая заводь. Девочки стащили с Аманды ночную рубашку, которая окончательно превратилась в грязные лохмотья, и потянули в воду. Зайдя по пояс, они набрали со дна полные пригоршни песка и долго терли ее нежную кожу. Потом затащили ее еще глубже и с восторженным визгом стали мыть ей голову. Аманда ничего не понимала. Наконец девочки сочли свою работу законченной, взяли ее за руки и подвели обратно к Нинчич, которая с выражением бесконечного терпения на лице вытерла Аманду досуха.

Бедняжка совсем растерялась. Интуиция подсказывала, что ее готовят к какому-то ритуалу. Она стояла неподвижно, обнаженная, перед Нинчич. Индианка любовалась ее прекрасным белым телом, и светлыми длинными волосами, и огромными синими глазами, широко распахнутыми от испуга. Что-то бормоча себе под нос, женщина развернула замшевое платье, такое же, какие носили остальные женщины в деревне, и надела его на Аманду. Затем Нинчич осторожно расчесала густые светлые волосы, и они стали гладкими и пушистыми. После этого она взяла головную повязку, искусно расшитую ярким разноцветным бисером, и повязала Аманде на лоб.

По-прежнему не вымолвив ни слова, женщина повела пленницу к себе в вигвам и заставила войти внутрь и сесть в самой середине. Мало-помалу в вигвам стали собираться другие женщины — они садились вдоль стен, пока девушка не оказалась окруженной со всех сторон. Одни с любопытством трогали удивительные волосы, другие проводили пальцами по гладкой белой коже, тогда как третьи просто глазели на Аманду. И тут заговорила хозяйка.

Женщины, внимательно слушавшие каждое слово, вдруг принялись плакать и выть, издавая горестные стоны. Но тон Нинчич изменился, как и выражение лица, когда она произнесла имя Аманды. Индианка заговорила гораздо веселее, стали радоваться и другие женщины. Когда речь подошла к концу, в вигваме уже царила явно праздничная атмосфера, а окружавшие Аманду женщины потянулись к ней с приветственными возгласами. Ничего не понимая, девушка беспомощно оглянулась на Нинчич. Морщинистое, округлое лицо светилось искренней радостью и гордостью при взгляде на Аманду, и той больше не требовалось слов, чтобы понять всем сердцем: Нинчич объявила о том, что взяла пленницу в приемные дочери.

Наконец-то она свободна! Они не станут убивать ее, они подарили ей жизнь! С поющим от восторга сердцем Аманда вышла из вигвама. Она впервые ощущала себя настолько живой, так чутко радовалась всему: и теплым солнечным лучам, падавшим на лицо, и ласкавшему волосы свежему ветерку… Внезапно окружающий мир показался ей более прекрасным, чем прежде, и она с трудом удерживалась от того, чтобы не пуститься в пляс от простой радости бытия. Повернувшись, чтобы впервые прогуляться по деревне, она снова наткнулась на взгляд знакомых угольно-черных глаз. Девушка замерла в нерешительности, не зная, как ей теперь положено приветствовать молодого воина, и стала ждать, что сделает он,

На лице Чингу засияла широкая, искренняя улыбка, от которой у Аманды что-то дрогнуло в груди. Своим глубоким голосом индеец произнес:

— Добро пожаловать, дорогая сестра, Аманда! Добро пожаловать домой!

Неделей позже, сидя в вигваме своей новой семьи, Аманда припоминала первые дни свободной жизни в племени абнаки. После гибели сына Нинчич осталась без мужчины в доме, потому что ее муж был убит на войне много лет назад. И теперь она целиком зависела от милосердия и щедрости других охотников племени, делившихся с ней мясом. Дичь готовили вместе с зерном, бобами и кореньями, которые трудолюбивая женщина и ее маленькие дочки выращивали на поле и собирали в лесу. Но даже несмотря на эти трудности, Аманда ни разу не могла заметить, чтобы при распределении пищи делались какие-то различия между ней и родными детьми. Всю эту неделю она украдкой наблюдала за лицами своих новых родных, опасаясь какого-либо скрытого неприятия или раздражения, но так ничего и не заметила и поверила, что ее принимают за свою искренне, от всей души.

Аманда смотрела, как проворно двигается ее приемная мать в тесном вигваме, Нинчич была невысокой женщиной, располневшей с возрастом, и ее округлое, морщинистое лицо носило на себе отпечаток долгих лет тяжкого труда и недавно свалившегося на нее горя. Черные миндалевидные глаза казались особенно маленькими в сравнении с крупными носом и ртом. Длинные черные волосы, щедро посеребренные сединой, были стянуты в пучок на затылке, и во всем облике чувствовался опыт долгой, нелегкой жизни. Но вот женщина заметила взгляд Аманды и улыбнулась в ответ. Живой огонь, сверкнувший в глубине маленьких черных глаз, мигом изменил все лицо — оно осветилось чистым пламенем материнской любви. Сколько раз Аманда видела это превращение и все же не уставала удивляться! Ведь после того ужасного дня под стенами форта Уильям Генри она уже не надеялась снова испытать по отношению к себе это горячее чувство и вдруг по странной прихоти судьбы сумела найти его возле очага того самого племени, которое уничтожило ее настоящих родителей!

Аманде тут же захотелось посмотреть на своих младших «сестренок». Ведь она росла одна в семьеи всегда мечтала иметь братика или сестричку, а вот теперь, совершенно неожиданно, потеряв всех родных, взамен получила сразу двух сестер!

Чолентит — это имя Чингу перевел как Маленькая Птичка, и оно совершенно совпадало с обликом младшей девочки. Ей было около одиннадцати лет, и хотя круглая мордашка носила признаки несомненного сходства с самой Нинчич, черты ее лица казались более пропорциональными и правильными. Это была милая, живая и веселая малышка.

Мамалнунчетто, то есть Пятнистая Лань, в свои тринадцать лет радовала глаз распускавшейся девичьей красотой. С первого же взгляда лицо названой сестры привлекло Аманду своеобразным обаянием. У матери были маленькие, глубоко посаженные глаза, а Мамалнунчетто природа наградила огромными бархатными глазами, почти скрытыми под пушистыми длинными ресницами. В целом черты ее лица были довольно мелкими, но столь изящными, что подходили скорее фарфоровой статуэтке, чем живой девочке. Стройное тело, еще только начинавшее приобретать округлые женские формы, поражало легкостью и грацией.

Обе девочки не скрывали своего восхищения и гордости, глядя на названую сестру, и старались как можно чаще гладить и просто трогать ее светлые волосы, особенно когда все вместе гуляли по деревне, — они словно предлагали окружающим отдать должное этой необычной красоте.

Вся семья с бесконечным терпением относилась к тому, что Аманда совершенно не разбирается в обычаях племени. Ее образование началось с первого же дня, когда Аманде вместе с сестрами поручили аккуратно рассыпать намолоченное зерно для сушки на солнце. Позднее ей показали, как небольшую часть зерна мелют в муку, еще часть запасают в самих вигвамах, подвешивая вдоль стен в больших туесах, а основную часть засыпают в самые большие туеса и закапывают в землю, чтобы пользоваться на протяжении долгой зимы вместе с овощами, орехами и ягодами.

В тусклом отблеске слабого огня в очаге Аманда в который уже раз внимательно разглядывала обстановку вигвама, ставшего теперь ее домом. Внутри стены были украшены яркими цветными ковриками, и на крючках висело множество корзин и туесов самых разных размеров и форм. Так индейцы хранили зерно, семена, вяленое мясо и рыбу — когда пищи было много и находилось, что запасать.

Как и ее сестры и мать, Аманда сидела на низкой скамье, застланной слоями таких же ковров и шкур, что свисали со стен вигвама. Скамьи служили двум целям: на них спали ночью или сидели днем. В самом центре вигвама, в маленьком углублении, обложенном камнями, был устроен очаг, дававший обитателям индейского жилья тепло, свет и возможность готовить пишу. Дым поднимался прямо вверх, скапливался под высокой конической крышей и постепенно уходил через специально устроенную для этого дыру прямо в небо.

Ее семья! Как быстро рассудок свыкся с этими словами и стал это воспринимать совершенно естественно! Всего несколько недель назад она готова была обрушить на этих вот самых людей всю силу своей ненависти и обзывала их дикарями, убийцами, которые отнимают жизни без жалости и без повода! А вот теперь она поняла, что индейцы точно так же способны испытывать горе и что в этой войне им тоже довелось пережить утраты своих близких. Все, что узнала на этой неделе, подталкивало девушку к единственно возможному решению: чем скорее она разорвет узы, терзавшие ей сердце и связывавшие с прошлой жизнью, тем лучше. Пока она не выбросит из головы свое прошлое, ей ни за что не справиться с настоящим. Она обнаружила, что даже в редко выдававшиеся минуты одиночества не имеет возможности позволить себе возвращаться мыслями к прежней жизни и образам тех, кто был ей дорог целую вечность назад. Даже малейший намек на воспоминания вызывал слишком острую душевную боль и смятение. Разве ей станет лучше, если она без конца будет терзаться догадками о том, что подумал Роберт, когда узнал, что его невесту похитили всего за день до свадьбы, или воспоминаниями о теплом взоре дружеских зеленых глаз и их с Адамом прощальном поцелуе? Душевные раны были слишком глубокими и свежими, и Аманда понимала, что не надо их бередить.

Разве будет польза от бесплодных сожалений о том, что закончилось и миновало без следа и никогда уже не вернется? Здравый смысл подсказывал Аманде прекратить эту бесконечную пытку и постараться принять жизнь такой, какая она есть, и смириться с тем, что уготовано ей судьбой.

И хотя отчасти она даже ненавидела себя за это смирение, ужасная первая неделя в «одиночной камере» преподала девушке суровый урок: теперь она знала, что больше всего на свете дорожит собственной жизнью и главное для нее — это выжить в любой обстановке.

Чингу заглядывал к ним каждый день, чтобы поделиться с семьей Нинчич частью своей добычи: это могла быть рыба, выловленная в реке, или белка, или дикая индейка. Он появлялся еще раз ближе к вечеру, когда жители деревни заканчивали дневные труды, и посвящал свое свободное время Аманде, терпеливо продолжая рассказ об образе жизни его племени. С его помощью Аманда быстро выучилась понимать многие фразы на языке абнаки и очень гордилась тем, что теперь вполне способна сама объясниться со своей семьей.

Однажды вечером они забрались на небольшой холм на самом краю деревни. Здесь было вкопано в землю множество высоких столбов. Покрытые затейливой резьбой и увешанные ярко раскрашенными изображениями птиц и животных, столбы тут же вызвали у Аманды массу вопросов.

— Что это за столбы, Чингу? Они какие-то особенные? Индеец с неизменным терпением отвечал ей как можно подробнее:

— У каждого абнаки есть свой дух-защитник, и от расположения этого духа зависит то, как сложится его жизнь. Эти духи принимают облик птиц или зверей, или того, кто их создал. Мы верим, что все живые существа — люди, звери и птицы — братья и все они находятся под покровительством Божественного Духа, Великого Манито. А здесь на столбах висят тотемы — то есть изображения наших добрых духов.

От удивления Аманда встряхнула головой так, что ее светлые волосы ярко блеснули в последних лучах заходящего солнца, заколыхавшись, словно расплавленное золото. Чингу, затаив дыхание, любовался ею, пока она грустно говорила:

— Чингу, я знаю, что стала теперь абнаки и должна принять вашу веру, но боюсь, что в душе я так и останусь другой. И никогда не сумею преодолеть пропасть между нашими религиями.

Чингу по-прежнему не отрывал глаз от нежного, слегка загоревшего лица, на фоне которого еще ярче казалось сияние огромных синих глаз. Он горячо возразил:

— Аманда, а ты сама можешь определить ту пропасть, о которой говоришь? Разве большинство твоих соплеменников не верят в собственных ангелов-хранителей, а ты сама не веришь в Единого Бога, что правит всеми людьми и животными?

— Да, мы верим во все это, Чингу.

— И мы тоже верим в то, что некогда земля подверглась бедствию в виде Всемирного потопа. Великий Манито послал четырех божественных зверей, и они ныряли по очереди, один за другим, пока не достали немного земли с самого дна, и из этой земли Великий Манито снова создал землю и всех, кто сейчас на ней живет. Разве миссионеры не рассказывают нам очень похожую историю из вашего Святого Писания?

— Да. — Лицо Аманды выражало искреннее изумление. — Это история про Всемирный потоп и Ноев ковчег.

А Чингу негромко добавил:

— Аманда, а не могло ли случиться так, что различия в наших историях возникли не оттого, что все происходило по-разному, а оттого, что за столько времени от бесконечных пересказов « них могли вкрасться ошибки?

Еще долго в тот вечер Аманда, сидя у себя в вигваме, с теплотой вспоминала искреннюю попытку Чингу помочь ей разобраться в своей вере и отыскать достаточно связей с верой белых ради того, чтобы ей было легче освоиться с религией абнаки. Она давно уже перестала относиться к молодому воину как к неблагодарному похитителю и видела в нем друга и наставника: повинуясь внезапному порыву, девушка вдруг легонько обняла его за плечи и прижалась лицом к груди.

— Спасибо тебе, Чингу. Ты так много сделал для того, чтобы я быстрее здесь освоилась!

В ответ он также обнял ее, привлекая к себе еще ближе, и промолвил:

— Нет, Аманда, между нами и нашей верой не так уж много отличий.

Все еще согретая этим несмелым объятием, Аманда с задумчивой улыбкой улеглась на постель и моментально заснула.

Время в индейской деревне летело необычайно быстро, и это было особенно заметно по тому, как менялся облик окружавшего ее леса. В конце сентября с каждым порывом ветра с деревьев облетало много ярко раскрашенных листьев, устилавших землю под поредевшими кронами ослепительным разноцветным ковром.

Аманда не теряла времени даром и старалась в совершенстве усвоить образ жизни принявшего ее племени. Чингу постепенно стал непременным гостем в их вигваме, и ей казалось вполне естественным, что после ужина молодой воин проводил время в их компании. Иногда они вместе отправлялись к большому костру, где старейшины племени рассказывали детям сказки и легенды, и Чингу явно был тронут, увидев, как живо задевали Аманду услышанные ею истории, — она реагировала на них с детской непосредственностью.

Аманда не переставала удивляться тому, с какой легкостью принял ее этот удивительный народ, и ей становилось стыдно за предубеждения и предрассудки, порождавшие у большинства белых презрение и недоверие к индейцам. Она не могла вообразить, что к индейцу, принятому белой семьей, все окружающие относились бы столь же дружелюбно, не делая никаких различий между ним и полноправными членами общества.

«Да, Чингу, — рассуждала в мыслях Аманда, — в одном ты все же ошибся. Между нашими народами есть одно серьезное различие, и оно говорит не в пользу белых людей».

Ей же самой почти не довелось почувствовать себя лишней в этой новой жизни. Один из таких редких случаев произошел во время прогулки по деревне, когда какая-то девушка что-то буркнула в ответ на вполне дружелюбное приветствие. Удивленная Аманда громко спросила у шагавшей рядом Мамалнунчетто:

— Послушай, почему все в деревне охотно разговаривают со мной, кроме девушек моего возраста? Мне даже кажется, что им доставляет удовольствие издеваться надо мной!

Мамалнунчетто тихонько захихикала, смущенно прикрывая рот ладошкой, — у абнаки не было принято шумно выражать свои чувства на людях. В ответ на настойчивый взгляд Аманды она шепнула, лукаво блестя глазами:

— Они ревнуют к тебе, Аманда. Все до одной девушки к тебе ревнуют.

— Ревнуют?! — Ее явно поразил столь необычный повод для неприязни. — Да с какой стати они могли бы ревновать ко мне, Мамалнунчетто?! — Судя по голосу, Аманда явно не поверила этой новости.

— Ах, Аманда, — голос Мамалнунчетто стал тихим, — разве ты не видишь, что Чингу нравится многим девушкам в нашей деревне? Разве тебе самой он не кажется красивым? Многие из наших девушек были бы счастливы сделать его своим мужем, но он не взглянул ни на одну из них. Ну а потом он вернулся вместе с тобой и постарался, чтобы тебя приняли в племя. И теперь не отходит от тебя ни на шаг. Вот девушки и боятся с тобой разговаривать — не хотят, чтобы ты увидела, как они ревнуют!

И Мамалнунчетто снова засмеялась, по-прежнему прикрывая рот ладошкой, — уж очень весело было ей вспоминать завистливые физиономии своих соплеменниц, смотревших на Аманду. Все еще возбужденно поблескивая живыми черными глазками, девочка еле слышно добавила:

— Аманда, они боятся, что Чингу возьмет тебя в жены!

— Ну что за чушь! — искренне возмутилась та. — Чингу мой хороший друг, и не больше! — Однако голос ее вдруг утратил былую уверенность — семена сомнения уже успели пустить свои ростки.

И в этот вечер, когда Чингу, как обычно, явился к ним в гости, Аманда впервые посмотрела на него совершенно иными глазами. Она обратила внимание на то, какой грации и легкости полны движения молодого индейца. Больше всего его бесшумные, скользящие шаги напоминали шаги огромного льва, и ей стал ясен смысл его имени — Большой Кот. Темные, пронзительные глаза быстро пробежались по лицам людей, сидевших возле огня, и при виде Аманды на точеном суровом лице расцвела теплая улыбка. Да, его бездонные, угольно-черные глаза, так зачаровавшие ее еще там, в форте Эдуард, по-прежнему могли с колдовской силой притягивать ее взгляд. Как всегда, Аманда утонула в этих темных глубинах и улыбнулась в ответ.

Чингу перебросился несколькими словами с каждым из членов семьи, но как только позволила вежливость, подошел к Аманде, ласково прикоснулся к ее руке и промолвил:

— Пойдем погуляем, Аманда.

Она молча направилась следом. Так они шагали, не произнося ни слова, пока не оказались в некотором отдалении от деревни, где могли не опасаться чьих-то нескромных глаз. Аманда, испытывая непривычное смущение в его присутствии, не смела поднять глаза. Она почувствовала, как ласковые пальцы Чингу гладят ее по щеке и осторожно заставляют посмотреть ему в лицо.

— Аманда, что с тобой сегодня? Почему ты так странно себя ведешь?

Нежные щеки залил очаровательный румянец — ведь она ни за что не решится повторить то, что услышала недавно от Мамалнунчетто. Наконец девушка набралась смелости заглянуть Чингу в лицо, и тут же к ней вернулось прежнее теплое и доверчивое отношение к этому человеку. Былая стеснительность развеялась без следа, а на лице заиграла улыбка, от чего на щеках появились соблазнительные ямочки.

— Нет, ничего, Чингу. Расскажи, где ты завтра собираешься охотиться?

Однако в ту же минуту ей стало ясно, что Чингу не до охоты: его рука скользнула по ее щеке и с трепетом прикоснулась к живому облаку чудесных волос. Чувствуя, как часто и с трудом он дышит, Аманда захотела поскорее отвлечь его внимание и задала вопрос, который уже долго не решалась высказать вслух:

— Чингу, я давно хотела бы узнать у тебя одну вещь. — Убедившись, что он слушает, девушка продолжила: — Я видела, какое лицо было у Нинчич, когда ты впервые сказал, что привел меня к ней. Она смотрела на меня с жуткой ненавистью. И в тот миг я уже не сомневалась, что меня ждет неминуемая смерть. Но ты продолжал убеждать ее, и она согласилась отложить решение. Как тебе все же удалось убедить такую стойкую женщину, любящую мать, как Нинчич, простить и принять в свою семью девушку из того народа, что убил ее сына?

Чингу подумал, прежде чем решился ответить:

— Ты и сама успела заметить, Аманда, как сильна у Нинчич материнская любовь и как сильно она возненавидела тебя в первый же миг. Однако у меня на сердце стало очень тяжело при виде такой бездумной ненависти, и я постарался объяснить ей, что она обратила свое чувство мимо цели. Я рассказал Нинчич, что жизнь твоих родителей забрала та же война, в которой погиб ее единственный сын, и что ты такая же одинокая и покинутая, какой стала она, потеряв своего сына. Я сказал ей, что вы с Мачеламиком очень близки по духу, что ты так же добра и прекрасна, каким был ее щедрый, красивый Мачеламик. Для вас обоих дороже всего на свете человеческая жизнь. Ее сын погиб, спасая мою жизнь, а ты рисковала очень многим, стараясь помочь мне — облегчить страдания чужого человека, попавшего в беду. Я сказал ей, что, по-моему, сам Великий Манито надоумил меня привести к ней в вигвам дочь на место ушедшего к нему сына и что твое имя доказывает правильность моей мысли, потому что означает Достойная Любви, — Чингу замолк в нерешительности и закончил дрогнувшим голосом: — И теперь Нинчич, как и я, искренне верит в то, что тебе дали совершенно правильное имя.

Прекрасные синие глаза наполнились слезами: удивительное объяснение Чингу тронуло ее до глубины души. Он ласково привлек Аманду к себе, поняв, какие у нее возникли чувства.

— Аманда, — его глубокий голос прерывался от бури эмоций, возникшей в ответ, — я верю также и в то, что Великий Манито привел меня к тебе, потому что с первого же взгляда увидел в тебе воплощение своей мечты. Сегодня вечером я буду говорить с Нинчич и просить отдать тебя мне в жены. Нинчич любит меня как сына и не откажет. И я заберу тебя к себе, как только построю отдельный большой вигвам для нашей семьи.

От удивления Аманда онемела. Кто бы мог подумать, что вместе с ответом на свой вопрос она услышит предложение руки и сердца?! И тут ей вдруг стало ясно, что Чингу вовсе не делал предложения. Он не собирался спрашивать ее согласия, потому что в его племени это не было принято. Решение будет принимать Нинчич, а Аманде полагалось покориться ее воле. Однако искоса поглядывая на сильного, стройного мужчину, шагавшего рядом, она не могла не признаться, что вряд ли отказала бы Чингу, если бы он спросил согласия у нее.

Когда они вернулись к вигваму, Чингу жестом велел ей удалиться внутрь, и она молча, не задавая вопросов, повиновалась ему, как полагается добропорядочной индейской девушке, хотя сердце ее готово было выпрыгнуть из груди. Вскоре Нинчич вернулась, но Аманда притворилась спящей, и мать не стала ее беспокоить. На следующее утро Аманда проснулась, вся дрожа от нетерпения, и едва заставила себя заняться привычными делами. Почти всю ночь она ворочалась без сна, представляя свою будущую совместную жизнь с Чингу. Одно дело — стать приемной дочерью у абнаки и совсем иное — выйти замуж и воспитывать детей в духе индейского племени, совершенно чуждого тому обществу, в котором она родилась. Кроме того, став женой индейца, она навсегда лишит себя возможности вернуться в общество белых, потому что будет выглядеть в их глазах падшей женщиной — не важно, каким честным и добропорядочным человеком будет ее муж. Если однажды она вернется, хватит ли ей сил выдержать взгляд Роберта или жалость, с которой наверняка будет смотреть на нее Адам? Да, рассудок ее давно смирился с тем, что нет надежды когда-то вернуться, однако сердце упрямо цеплялось за какую-то надежду. А свадьба с Чингу наверняка положит этому конец и отрежет ей путь обратно к белым людям. В такие минуты на Аманду накатывала волна отчаяния, и она начинала молиться в темноте о том, чтобы Нинчич отказала Чингу.

Позавтракав, как обычно, кукурузными лепешками, испеченными на углях, девочки снова принялись молоть муку, чтобы просушить ее и оставить храниться на зиму. Нинчич была непривычно молчалива и не обращала внимания на смех и шутки своих живых, веселых дочек. Аманда не сомневалась, что женщина занята мыслями о предложении Чингу и что принятие решения давалось ей с большим трудом.

Аманде и в голову не могло прийти, что отказ Нинчич выдать ее за Чингу скорее всего повлек бы в будущем необходимость выйти за другого, гораздо менее привлекательного воина абнаки. Сейчас ее преследовала одна-единственная мысль: «Если я выйду замуж, то никогда не смогу вернуться!»

Весь день она не находила себе места, и, когда Чингу принес им на ужин свежей форели, девушка поспешила укрыться от него в вигваме. Она не смела посмотреть в его черные проницательные глаза, способные заглянуть в самую душу, — ведь тогда Чингу сразу поймет, как отчаянно Аманда мечтает избежать их союза. А еще она до смерти боялась. Ведь, несмотря на проявленные Чингу бесконечные доброту и терпение, Аманда слишком хорошо помнила дикий, кровожадный взгляд, которым он отвечал своим мучителям в форте Эдуард, и залитое кровью, оскальпированное тело мальчишки-часового, убитого возле ворот.

И когда вечером Чингу, по обыкновению, явился к ним в вигвам, он не застал Аманду среди приветствовавших его членов семьи, расположившихся у огня. Все еще лелея мечту каким-то образом отделаться от Чингу, девушка улеглась спать сразу же после ужина и крепко зажмурилась, как только услышала знакомые шаги. Но не прошло и минуты, как ее щеки коснулось горячее дыхание, а ласковые губы прошептали, щекоча ей ухо:

— Аманда, не пытайся от меня прятаться, тебе нечего бояться. Нинчич дала свое согласие, и ты через неделю станешь моей женой. — Чингу осторожно заставил ее повернуться к нему лицом. В его блестящих глазах читалась такая искренняя любовь, что Аманда покраснела от смущения. — Я люблю тебя, Аманда!

Она покраснела еще пуще, но по-прежнему не в силах была вымолвить ни слова.

А Чингу прижался гладкой щекой к ее щеке и зашептал, словно успел и вправду заглянуть в самую душу:

— Ты боишься, что не сможешь никогда вернуться к белым, если станешь женой индейца. И это правда, Аманда, тебя уже никогда не примут назад, но ты можешь поверить тому, что я сейчас скажу. — Он продолжал прерывистым от избытка чувств голосом: — Я никогда не сделаю ничего такого, из-за чего ты захотела бы вернуться к ним. Ты станешь моей женой, и я буду заботиться о тебе до самой смерти. Мы вместе проживем свою жизнь, вместе встретим старость. Ты нарожаешь мне детей, и мы воспитаем их как индейцев, но постараемся приучить к мысли о том, что рано или поздно все люди станут братьями — и белокожие, и краснокожие, и они будут уважать белых не меньше, чем своих соплеменников. — Ласково подняв Аманду, Чингу заглянул ей в лицо. Любовь переполнила его сердце. Он прижал девушку к себе и каким-то чужим голосом повторил: — Я люблю тебя, Аманда!

Итак, все было решено. Чингу женится на ней через четыре дня — время, вполне достаточное для того, чтобы достроить вигвам, в котором они проведут свою первую брачную ночь и будут зимовать. И для того, чтобы успеть подготовиться к свадьбе должным образом.

С того момента, как Нинчич приняла предложенные Чингу условия, Аманда его почти не видела. Он с утра до поздней ночи трудился над вигвамом. Их ежевечерние свидания стали совсем короткими, и Аманда чувствовала, как до предела напряжены нервы Чингу и с каким нетерпением он дожидается того часа, когда наконец сможет дать волю сдерживаемым желаниям.

Нинчич была одновременно счастлива и грустна. Она улучила минуту, чтобы обсудить с Амандой предстоящую свадьбу в своей обычной неторопливой манере.

— Аманда, когда Чингу пришел ко мне в первый раз и заговорил о том, что хочет на тебе жениться, я расстроилась. Я не хотела расставаться с дочерью, которая принесла столько счастья моей семье. Однако после того, как я все обдумала, мне стало ясно, что, расставаясь с тобой одной, могу обрести гораздо большее счастье, когда придет время нянчить внуков. Ведь Великий Манито наверняка очень скоро освятит своим дыханием твой союз с Чингу. И поэтому мне не остается ничего другого, как радоваться тому, что ты уходишь, хотя сердцу больно будет без тебя. Опустеет без тебя мой вигвам.

От этих теплых, сердечных слов приемной матери в душе у Аманды растаяли последние остатки напряжения и тревоги. Девушка крепко обняла мать и прошептала, зажмурившись, чтобы не дать воли слезам:

— Спасибо тебе, матушка!

Наступил третий день ожидания. Аманда постоянно отлучалась в законченный Чингу вигвам, складывая аккуратными рядами вдоль стен туеса и корзины с зерном, мукой и вяленым мясом, которыми щедро поделилась с ней Нинчич. Чингу так напряженно следил за каждым ее движением, что под конец ей стало неловко, и она неуверенно оглянулась в тишине, вдруг воцарившейся в необжитом вигваме. Но ей так и не удалось понять, что же кроется за пронзительным взглядом черных глаз, и девушка невольно вздрогнула всем телом. А Чингу вопреки тем чувствам, что отразились все же на его лице, внезапно развернулся и выскочил вон, в очередной раз заставив Аманду подумать, что ей так и не дано полностью разобраться в мыслях чистокровного абнаки.

В последний день перед свадьбой Чингу отвел Аманду к родителям, встретившим ее с каменными лицами. Их неприязнь к будущей невестке была вполне очевидна, однако они хранили молчание и даже коротко кивнули в ответ, когда услышали о решении своего сына. После чего он поспешил увести нежеланную гостью.

День свадьбы выдался погожим, ясным. Он начинался вполне обычно — если не считать постоянного хихиканья и шуток сестер. Аманда смущалась и тревожилась. Молчаливая Нинчич обратила внимание на ее состояние, отозвала в сторонку и постаралась успокоить.

— Не надо бояться, дочка. Чингу — добрый и терпеливый, и он очень тебя любит. Тебе нужно лишь слушаться его со всей верой и любовью, на которые ты способна, — и тогда все будет хорошо.

Аманда кивнула, завидуя уверенности Нинчич. В последние дни Чингу вел себя все более странно. К тому же Аманда была совершенно неискушенной по части того, что должно случиться в первую брачную ночь. Ах, как ей сейчас не хватало матери, ее искренних, простых слов! А вдруг Чингу разозлится, когда узнает, что она не имеет понятия, как доставить мужчине удовольствие? В памяти всплывали жуткие истории об изнасилованиях, которым дикие индейцы подвергали белых женщин, и от страха и неуверенности ее бросало то в жар, то в холод. Ну что ж, по крайней мере ждать оставалось недолго — скоро она узнает, что уготовано ей судьбой.

Прозрачный октябрьский день их свадьбы уже клонился к вечеру, когда у входа в вигвам встали обе сестры, чьи милые юные мордашки сияли от радостного возбуждения. Аманда неохотно взглянула на них со своей скамьи, где уже давно сидела неподвижно, погруженная в невеселые раздумья.

— Пойдем, Аманда, пора готовиться, — прозвенел тонкий голосок Мамалнунчетто. Чолентит стояла рядом и зажимала рот ладошкой, чтобы заглушить рвавшееся наружу хихиканье. Аманда не двинулась с места, и Мамалнунчетто взмолилась: — Ну же, не тяни, Аманда! Нинчич уже ждет тебя возле пруда.

На непослушных, налитых свинцовой тяжестью ногах Аманда вышла из хижины. Девочки нетерпеливо схватили ее за руки и повели к пруду на лесной опушке. Обе так и сияли от восторга. Аманда, не в силах выносить их лукавые многозначительные взгляды, потупилась, пока шагала между рядами вигвамов, — ей казалось, что все жители деревни не спускают с нее глаз.

Нинчич с серьезным видом молча ждала их. Аманда почувствовала, словно во сне, как маленькие ручки ее сестер ловко стащили с нее всю одежду и потянули за собой в воду.

— Идем, Аманда! — звенели в воздухе чистые детские голоса. — Сегодня ты должна вся сверкать и быть самой красивой для Чингу! — Мамалнунчетто и Чолентит, повторяя процедуру, которой подвергли ее в день принятия в племя, набрали со дна полные пригоршни песка и принялись старательно тереть нежную белую кожу. С забавной сосредоточенностью и старанием они вымыли названую сестру с ног до головы, а затем занялись ее чудесными волосами. Наконец девочки сочли, что вполне справились со своей задачей. Тогда они вывели Аманду на берег, к Нинчич. Как и в прошлый раз, индианка старательно вытерла Аманду досуха и не удержалась от тяжелого вздоха, расчесывая дивные волосы. После долгих недель, проведенных с непокрытой головой под ярким солнцем, они успели выгореть до тусклого платинового оттенка. Тем временем солнце скрылось за деревьями, из леса потянуло прохладой, и Аманда невольно вздрогнула всем телом. Она потянулась за своим платьем.

— Нет, Аманда! — резко воскликнула Нинчич, и Аманда от неожиданности уронила одежду.

А Нинчич отошла туда, где лежало новое платье из мягкой замши — такое Аманде довелось увидеть впервые. Этот наряд был скроен так же просто, как и обычное платье, однако искусно выделанная кожа казалась почти что белой, а тонкая бахрома по вороту и подолу мягко колебалась при каждом движении. Еще раз старательно расчесав Аманде волосы, Нинчич украсила их головной повязкой, на которой были те же узоры, что и на платье. Затем приемная мать отступила на шаг, с удовольствием полюбовалась на плоды своего труда и едва заметно улыбнулась. Аманда с удивлением обратила внимание на то, с каким восторгом смотрят на нее младшие сестры. Внезапно Чолентит опрометью помчалась в деревню, скрылась на минуту в крайнем вигваме и тут же выскочила обратно, сжимая что-то в руках. Аманда не сразу разглядела, что сестра несет ей ручное зеркальце, наверняка захваченное во время очередного набега и хранимое как зеница ока обитателями вигвама, которые с беспокойством высыпали наружу и следили за тем, чтобы с их сокровищем ничего не случилось.

А Чолентит подскочила к Аманде и, не успев отдышаться, протянула ей зеркальце, так и сияя своей круглой рожицей.

— Вот, смотри, Аманда! — произнесла она. — Смотри, какая ты красивая для Чингу!

Аманда охотно взяла зеркальце. С того дня как ее похитили из форта Эдуард, она могла видеть свое отражение только на поверхности пруда, и ей было очень любопытно узнать, как сказалась на ее внешности новая жизнь. Медленно поднеся зеркало к глазам, она была поражена увиденным отражением. Чтобы разглядеть себя получше, Аманда отодвинула руку и долго всматривалась в какое-то чужое лицо, на котором светились полные удивления огромные синие глаза, чей глубокий цвет подчеркивал непривычный золотистый оттенок кожи и сильно выгоревшие волосы, блестящими волнами ниспадавшие до самого пояса. Нинчич постаралась сделать вышивку на головной повязке в тон ее глазам. Внутренний голос шептал Аманде, что сегодня она выглядит так, как должна Выглядеть юная невеста храброго индейского воина.

Аманду больше не мучили мысли о прежней жизни, к которой нет и отныне не будет возврата. Она смогла сосредоточиться на будущем и на первой брачной ночи, которую предстояло провести в вигваме у Чингу. Сестры взяли ее за руки и торжественно повели обратно в деревню, мимо притихших индейцев, удивлявшихся ее красоте. Вот уже она оказалась у вигвама Чингу. Нинчич с серьезным, сосредоточенным лицом ввела ее внутрь и сказала:

— Чингу скоро придет к тебе.

Аманда покорно села на лежанку и застыла в напряженном ожидании. Она и сама не знала, долго ли просидела так, только вдруг услышала тихие шаги. При виде Чингу Аманда быстро встала.

Широко распахнутыми от страха глазами она окинула взглядом стройную фигуру индейского воина, стоявшего перед ней. Он тоже успел искупаться. В слабых отблесках огня в очаге его мускулистое тело отливало густой медью. Темные волосы были расчесаны, а длинную прядь, спускавшуюся на шею, согласно обычаю искусно заплели и украсили цветными раковинами. Черные блестящие глаза внимательно смотрели на Аманду. Красивое лицо не было раскрашено — явная уступка, так как Чингу знал, как пугают Аманду расписанные жуткими узорами лица соплеменников. А в эту ночь ему меньше всего хотелось бы ее напугать.

— Аманда. — Он выдохнул ее имя едва слышно, однако в напряженной тишине, повисшей в вигваме, оно прогремело как выстрел. — Не бойся меня. Иди сюда.

Чингу заключил в объятия неловкое, застывшее тело, стараясь развеять сковавший ее испуг. Еще шире раскрыв глаза, бедняжка не в силах была двинуть и пальцем, хотя и боялась разгневать Чингу непослушанием.

Он долго всматривался в ее лицо, потом ласково улыбнулся и спросил, положив руки ей на плечи:

— Аманда, разве ты еще не была близка ни с одним мужчиной?

Увидев, как она удивилась, он продолжил;

— Ты никогда не делила с мужчиной постель? Ты… — Чингу замялся в поисках нужного слова и наконец проговорил; — Ты девственница?

При виде яркого румянца, залившего нежные щеки, Чингу улыбнулся еще шире. Аманда смущенно кивнула. Он привлек к себе дрожавшую от напряжения девушку, прижал ее лицо к своей сильной, гладкой груди и прошептал, уткнувшись носом в светлую макушку:

— Я хочу тебя, Аманда, девственница ты или нет, но теперь, когда я уверен, что никто не успел познать тебя так, как сегодня познаю я, ты стала для меня желаннее вдвойне. — И он продолжал, немного отстранившись, чтобы видеть ее лицо: — Я много раз делил ложе с женщиной, но в некотором смысле меня также можно считать девственником. Мне еще ни разу не приходилось быть близким с любимой женщиной, потому что я не любил никого, пока не повстречал тебя. А значит, для нас обоих такое случится впервые, и нам вместе придется учиться любить.

Чингу охватила удивительная нежность к этому беззащитному, покорному созданию, и каждое его прикосновение было полно любви и ласки. Он не спеша развязал ее платье и снял его, негромко приговаривая:

— Ты такая красивая в своем свадебном наряде, Аманда. — Однако при виде открывшегося его взору юного нагого тела его низкий голос совсем осип, и он продолжил: — Но теперь ты стала еще прекраснее!

Его пылающий взгляд скользил по молочно-белой коже, которая словно светилась в сумраке, царившем в вигваме. Чингу смотрел и не мог налюбоваться божественным, хотя и искаженным от страха лицом, стройной нежной шеей, хрупкими округлыми плечами и маленькими грудями, увенчанными острыми розовыми бутонами сосков, которым еще предстояло достичь своего полного расцвета от интимной, возбуждающей ласки. А Чингу все смотрел на неправдоподобно тонкую талию, на стройные, но уже набравшие округлость бедра, на золотистый треугольник курчавых волос внизу живота, под которым таился источник влечения, страсти и наслаждения.

Одним скользящим движением Чингу сбросил с себя набедренную повязку, и глазам Аманды впервые предстало мужское тело, готовое к любви. Она с таким удивлением уставилась на его напряженную плоть, что Чингу едва не рассмеялся. Сдерживаясь, он осторожно подхватил невесту на руки, отнес на лежанку и улегся рядом.

Крепко прижимая к себе се горячее тело, он принялся ласкать его. Он хотел, чтобы Аманда немного пришла в себя.

— Аманда, я полюбил тебя сразу, как только увидел в форте Эдуард. И сразу понял, что, если даже смогу убежать, ни за что не расстанусь с тобой, потому что на свободе окажется только мое тело, а душа по-прежнему останется в плену у тебя.

— Но ты же пригрозил, что убьешь меня, если я подниму тревогу, и потом так жестоко обращался со мной, заставляя идти как можно быстрее!.. — Аманда замолчала, только сейчас сообразив, что осмелилась высказать вслух давнюю обиду.

— Да, Аманда, я говорил так, но это была лишь пустая угроза, потому что если бы я и правда убил тебя, я бы и себя лишил жизни. — Он помолчал и ответил на второй ее упрек: — Разве тебе не известно, как принято поступать с заложниками, которые не могут передвигаться достаточно быстро? — Чингу прочел ответ на ее испуганном лице и продолжил: — Мне не хотелось оказаться перед выбором между твоей жизнью и жизнью Сакачгука, самого преданного моего друга.

Скоро Аманда успокоилась. А Чингу, лаская ее, говорил;

— Аманда, у моего народа есть сказка про давние-давние времена, когда были сотворены первые индейцы и один из них жил очень, очень далеко от своих собратьев. Он не умел обращаться с огнем и ел одни коренья, плоды и орехи. Этот индеец очень тосковал в одиночестве. В конце концов ему надоело копаться в земле в поисках корешков, и он много дней провалялся на солнце, предаваясь мечтам, а когда наконец очнулся, то увидел, что рядом кто-то стоит, и поначалу сильно испугался. Но когда это существо заговорило, сердце индейца возликовало, потому что перед ним стояла женщина — белая, с длинными светлыми волосами, совсем не такими, как у индейцев. Он попросил ее подойти поближе, но она отказалась, и всякий раз отступала, стоило ему шагнуть в ее сторону. Тогда индеец сложил для нее песню о своем одиночестве и умолял не покидать его. В конце концов женщина смягчилась и пообещала, что если он станет делать все в точности так, как велела она, то никогда не расстанется с ней. И индеец поклялся, что все исполнит.

Она отвела его на поляну с совершенно сухой травой, дала две палочки и приказала тереть одну о другую как можно быстрее, держа поближе к траве. Вскоре показались искры, и трава вокруг моментально сгорела. Тогда женщина сказала:

— Когда сядет солнце, схвати меня за волосы и протащи по выжженной земле.

Он очень не хотел выполнять этот приказ, но женщина пообещала, что там, где он ее протащит, из земли вырастет нечто, похожее на траву, а позже между листьями он увидит напоминание о ее волосах и тогда сможет считать, что семена готовы для еды. Индеец сделал все, как велела женщина. С того дня мы до сих пор верим, что она не забыла нас. Мы видим ее волосы на початках кукурузы.

Аманда слушала своего жениха, затаив дыхание.

— Для индейцев, — продолжил Чингу, — кукуруза является символом всего живого. И я, как индеец из легенды, долгие годы был одинок и ждал того дня, когда мечта моя сбудется и я найду женщину, которая положит конец моему одиночеству. И вдруг во дворе форта Эдуард я увидел тебя. Я понял, что нашел ту, которую Великий Манито создал именно для меня, потому что испытывал невероятную радость всякий раз, стоило просто взглянуть на твое прекрасное лицо.

Постепенно желание Чингу нарастало, и его руки смелели, все ближе привлекая Аманду и легонько раскачивая ее в такт собственным движениям. Она невольно охнула, когда напряженное мужское копье прижалось к золотистым завиткам между ног.

Однако Чингу не останавливался, и его глаза сверкали все ярче, пока он говорил:

— Но в отличие от индейца из легенды мне мало будет одного лишь напоминания о тебе, Аманда, потому что ты стала светом для меня, отрадой для души. Мне нет жизни без тебя, и оттого мне так хотелось привязать тебя к себе, чтобы мое тело стало частью твоего тела, как ты давно стала частью меня. Не отвергай меня, Аманда. — Искренняя любовь, от которой дрожал его умоляющий голос, не могла не тронуть чуткое сердце. — Отдайся мне, чтобы я снова смог стать целым человеком. — Придерживая ее за шею, он наклонился и припал ртом к ее чудесной нежной коже. Аманда содрогнулась от непривычного трепета, разбуженного горячим прикосновением влажных губ и языка, опускавшихся все ниже, к ямке над ключицей, к ложбинке между грудей. Вот он жадно накрыл губами розовый бутон соска, и Аманда охнула от всплеска новых эмоций и томного тепла, зародившегося в разбуженном лоне. А он продолжал свои ласки до тех пор, пока ей не показалось, что больше невозможно терпеть эту сладостную пытку.

— Чингу! — отчаянно выкрикнула она, вцепившись в его волосы. — Пожалуйста, перестань! Мое сердце вот-вот разорвется!

— Нет, Аманда, — с трудом сдерживая страсть, возразил он, — оно не разорвется, а распахнется, чтобы ты приняла меня!

И он снова ласкал ее языком и губами — пока не достиг заветного треугольника золотистых волос.

На миг приподнявшись, чтобы заглянуть в ее потрясенное лицо, он громко прошептал в тишине пустого вигвама:

— Аманда, мое тело желает познать тебя всю, целиком, так же как мои губы жаждут испить всю твою сладость. — Он медленно опустил лицо и припал к завиткам мягких волос. Сначала Чингу лишь слегка пощекотал золотистый треугольник, но от этих легких прикосновений ноги Аманды раздвинулись, позволяя языку проникнуть в самые укромные, потаенные уголки юного тела. И как только это случилось, Аманда не смогла удержаться и застонала от острого, непривычного наслаждения. Тело ее затрепетало и содрогнулось, впервые познав сладость разрядки, пока наконец не затихло в руках у Чингу — обмякшее, обессиленное. Только тогда он позволил себе настоящую близость — медленными, ритмичными движениями Чингу проникал все глубже, пока не прорвался до конца, вызвав у Аманды громкий вскрик от неожиданной боли. Он тут же застыл и внимательно следил за сменой чувств на ее лице. От навалившихся на нее неожиданных ощущений в глазах у Аманды стояли слезы.

— Теперь я овладел тобой, Аманда, так, как никто еще не владел и уже не овладеет. Ты стала частью моего тела, как я стал частью тебя, и вместе мы вознесемся к звездам.

И Чингу снова стал двигаться внутри ее в медленном, возбуждающем ритме, и его движения набирали скорость и силу, по мере того как в теле Аманды нарастала ответная страсть. Под конец его рывки сделались столь частыми, что Аманда снова забыла обо всем, кроме шума крови в ушах и неистовой жажды разрядки. Чингу уверенно подвел ее к самому пику блаженства, на секунду замер, предвкушая этот чудесный взрыв, и наконец отдался на волю страсти, захватившей обоих. Все еще вздрагивая от экстаза под телом Чингу, Аманда выдохнула у него над ухом:

— Да, Чингу, ты действительно вознес меня сегодня к самым звездам.

На протяжении всей этой длинной ночи Чингу не выпускал Аманду из своих объятий и прижимал ее к груди даже в те минуты, когда позволял себе подремать, пока в молодом сильном теле не зарождалась новая волна неистовой страсти. И он снова и снова будил свою молодую жену, чтобы неустанными ласками разжечь в ней ответный костер любви.

Первые лучи рассвета упали на два крепко сплетенных измученных тела. Чингу тут же проснулся и осторожно повернул к себе ее лицо, любуясь неземной красотой милых черт, едва освещенных слабым светом утра, проникавшим через дымовое отверстие.

— Аманда, — ласково окликнул он, — Аманда! — В ответ на это длинные золотистые ресницы затрепетали и сонно приподнялись. Чингу погладил нежные щеки и прошептал: — Аманда, жена моя, я люблю тебя!

Его ласковый голос и легкие касания усыпили юную красавицу, и так, в полусне, Чингу снова овладел ею с нежностью и любовью.

Солнце уже почти достигло зенита, когда молодая пара Проснулась окончательно. Чингу чувствовал себя совершенно счастливым, любуясь обнаженным телом своей жены, распростертым возле него на лежанке. Ее лицо удивляло детским выражением невинности и чистоты. Чудесные волосы рассыпались по постели. Он осторожно встряхнул ее и промолвил:

— Аманда, проснись, день давно уже наступил. Или ты собралась проспать весь первый день нашей новой жизни?

Ее глаза медленно открылись. Она не сразу вспомнила, где находится. Вдруг осознала, что лежит перед Чингу совершенно голая средь бела дня!

При виде такого проявления девичьей стыдливости, от которой залилось краской милое лицо, Чингу не смог удержаться от лукавой улыбки. Игриво привлекая ее к себе, он со смехом заметил:

— Хватит, Аманда, мы же не можем провести в постели весь остаток жизни, как бы тебе этого ни хотелось. Нам непременно нужно пойти искупаться, ведь в это время дня к пруду никто не ходит, и нам не будут мешать! — Нарочно делая вид, что не замечает густого румянца, все еще покрывавшего ее щеки, Чингу как ни в чем не бывало встал, быстро оделся и терпеливо подождал, пока Аманда натянет свое новое платье. Затем, подхватив кое-какие необходимые мелочи, взял ее за руку и повел из вигвама.

Аманда очень стеснялась их позднего пробуждения и напрашивавшихся при этом мыслей и оттого не смела поднять глаза на обитателей деревни, мимо которых Чингу вел ее с гордым видом к месту купания.

Как он и предсказывал, у пруда никого не было, и под ласковым октябрьским солнышком Чингу быстро разделся и пошел к воде. Тут он с удивлением обнаружил, что его жена неподвижно стоит на берегу. Поняв, что ее снова одолело смущение, он не спеша подошел к ней, встал рядом и ласково улыбнулся. Точно так же, как прошлой ночью, Чингу осторожно снял с Аманды замшевое платье, а потом одним стремительным движением подхватил на руки.

Вдруг ожила упрямая память Аманды — смотревшие на нее сверху вниз глаза засветились мягкимзеленым светом, а на широкой груди почудились легкие золотистые завитки, отчего Аманда вздрогнула и потрясла головой, стараясь избавиться от ненужного наваждения. В ответ на ее движение Чингу еще сильнее сжал ее в объятиях и пошел к пруду.

Они долго плескались и играли в воде, а потом даже немного вздремнули, пока сохли на солнце. Аманда лениво думала, как это приятно — вот так нежиться на берегу пруда и подставлять нежарким лучам обнаженное тело, любуясь всполохами оранжевого света под плотно зажмуренными веками. Она не сразу сообразила, что что-то ее беспокоит, неохотно приоткрыла глаза и увидела, что Чингу лежит на животе, приподнявшись на локтях, и внимательно разглядывает ее лицо. Его глаза снова казались загадочными и пронзительными, отчего Аманде почему-то вдруг стало страшно.

— Что с тобой, Чингу? Что случилось? — Не дождавшись ответа и чувствуя себя все более неловко под этим напряженным взглядом, она заговорила вновь: — Всего минуту назад все было прекрасно, и ты казался таким довольным и счастливым. Почему ты не хочешь сказать мне, что случилось?

Но и теперь Чингу ответил не сразу. Его взгляд скользнул по мягким пушистым завиткам волос, обрамлявших милое лицо, и он осторожно погладил эти завитки, прежде чем заговорил:

— Аманда, наша первая ночь принесла мне наслаждение и счастье, и я сгораю от желания знать, испытала ли ты такое же удовольствие.

Чингу в ожидании ответа неотрывно смотрел ей в глаза, отчего Аманда снова покраснела. Спотыкаясь на каждом слове, она пробормотала:

— Д… да. Да, Чингу, я даже не ожидала, что это может принести такое… такое удовольствие.

Этот трогательный наивный ответ вернул улыбку на сосредоточенное лицо Чингу, и он промолвил, явно польщенный:

— Если это правда, Аманда, я бы хотел попросить тебя об одной веши. — Он видел, с каким нетерпением она ждет продолжения, но говорил все так же неторопливо: — Там, в крепости, я заметил, как ты приветствовала того, кого называла своим женихом. — Его темные глаза прищурились, словно всматриваясь в картины прошлого. — Ты подняла лицо, подставила ему губы и прижалась к его губам так, что ему это явно было приятно. Ты стала моей женой, Аманда, но ни разу не подставила мне своих губ.

От удивления она широко раскрыла глаза. Неужели Чингу ревнует к мимолетному поцелую, которым она наградила Роберта, мучаясь от угрызений совести в то утро в форте Эдуард? Теперь настала ее очередь улыбаться, и она широко улыбнулась, от чего на щеках появились знакомые милые ямочки, сводившие Чингу с ума.

— Чингу, я и думать не смела, что у твоего народа есть обычай целоваться, чтобы выразить свою привязанность.

— Это верно, Аманда, — без тени улыбки отвечал он. — Но мне нужно изгнать из памяти поцелуй того человека на твоих губах. Я не нахожу ничего приятного в том, что кто-то чужой обменялся с тобой такой лаской, какая неизвестна мне.

Простое, искреннее признание Чингу так тронуло Аманду, что в горле возник тугой комок, мешавший говорить. Судорожно сглотнув, чтобы не дать пролиться слезам признательности за такое доверие, она просто обняла Чингу за шею и привлекла к себе. Медленно, осторожно Аманда приникла полуоткрытыми губами к его рту и почувствовала, как мягкие податливые губы приоткрылись ей в ответ.

Застонав, Чингу обнял ее так, что мягкая грудь плотно прижалась к его широкой безволосой груди. Стоило ему испробовать на вкус эти дивные губы, как зародилось желание целовать и целовать ее без конца, и вот уже его трепетный язык сам пробрался во влажную, горячую глубину рта. Вместо ожидаемого удовлетворения Чингу почувствовал острейшую вспышку желания.

Наконец он заставил себя отстраниться и прерывистым голосом прошептал:

— Впредь ты не будешь делать этого ни с кем, кроме меня. Твое тело будет принадлежать мне, мне одному!

— А ты — ты будешь принадлежать мне одной, Чингу? — Едва этот невольный вопрос сорвался с языка, Аманда осознала, что до сих пор мучается сомнениями: можно ли всерьез воспринимать эту их свадьбу, совершенную на индейский манер?

И Чингу, не спуская с нее открытого, любящего взора, отвечал:

— Я не любил ни одну женщину, пока не повстречал тебя, Аманда, и теперь, когда у меня есть ты, мне не нужен никто другой. Ты — моя жизнь, моя любовь, услада моей души, ты свет моих очей. Я не хочу никого, кроме тебя, и никому не уступлю того, что отныне считаю своим.

Последние слова Чингу произнес с неприкрытой угрозой, сверкая черными глазами, и в ответ Аманда порывисто наклонилась и снова поцеловала его в губы. Это несмелое проявление чувств вызвало такую бурю в его душе, что они тут же занялись любовью, после чего долго лежали на траве, задыхающиеся и счастливые. Наконец Чингу приподнялся и с лукавой улыбкой заглянул Аманде в лицо.

— Да, Аманда, — нежно прошептал он ей на ухо, — у твоего народа есть такие обычаи, которые я готов перенять с величайшей радостью!

Глава 4

Мужские голоса и громкий хохот возле вигвама вывели из задумчивости Аманду, старательно перетиравшую в муку кукурузное зерно. Она вдруг вспомнила, что когда-то совершенно искренне верила в то, что индейцы не способны смеяться, и тут же выругала себя за подобную глупость. Ну что за дурацкие предрассудки! Первый месяц совместной жизни с Чингу ясно показал, что ее муж может проявлять юмор, терпение и отзывчивость. Она не знала индейских обычаев — он готов был без конца повторять свои уроки, она с трудом осваивала новые ремесла — он учил ее с мягким, необидным юмором, а ее стеснительность и робость в постели только сильнее распаляли его желание, и нежные, чуткие ласки приносили Аманде такое счастье, о котором она не смела и мечтать. Добрая, ненавязчивая помощь Нинчич также служила немалой поддержкой, и Чингу постоянно старался выразить признательность своей молодой жене за ее искреннее стремление стать настоящей хозяйкой в его вигваме. И все же иногда на ее лице возникало выражение озабоченности.

Где-то в душе гнездилось нечто темное, какая-то тревога, и Аманда без конца спрашивала себя, что бы это могло быть.

Внезапно ее руки замерли, она наконец-то уловила неясную мысль, от которой учащенно забилось сердце. Потому что в эту минуту ей стало ясно: счастье так и останется недоступным, пока она не смирится до конца с тем, что стала настоящей индейской женой и навсегда, навеки сожгла за собой все мосты.

Кончился сверкающий золотом октябрь, начался ноябрь, и прозрачный морозный воздух все чаще напоминал о грядущей зиме. Аманда знала, что скоро охотникам настанет пора уйти далеко в лес за добычей, которая будет кормить племя до самой весны, и не находила себе места от тревоги. Будучи женой Чингу, она тоже отправится вместе с охотниками. Она будет вместе со всеми жить в лесу, во временном лагере, пока не накопится столько мяса, сколько индейцы смогут на себе унести в деревню до начала обильных снегопадов. Аманда хорошо понимала, что от успешной охоты зависит то, как проведет зиму все племя: будут ли все сыты или умрут от голода, не дождавшись весны.

Первый день их похода выдался морозным и ясным. Суетой была охвачена вся деревня. Еще толком не рассвело, а Аманда уже собрала все вещи и была готова отправляться. Каждая семья должна была позаботиться о том, чтобы взять с собой посуду, провизию на два месяца и, кроме того, должна была нести часть общего багажа. Еще не успев сделать и шагу, стоя среди группы охотников, Аманда почувствовала, как гнетет се неподъемный тюк, и со стыдом увидела, что остальные женщины почти не замечают притороченной к спине ноши. Похоже, она одна из всей компании озабочена тем, что ей приходится что-то нести!..

— Аманда! — Она наткнулась на тревожный взгляд Чингу. Конечно, он сразу же заметил, как ей неловко.

Не желая, чтобы он успел что-то сказать о ее слабости, Аманда поспешно прошептала:

— Скорее, Чингу, нам пора занять свои места в колонне! Чингу неохотно уступил ее упрямству и встал в длинную цепочку, однако на всем протяжении их пути, длившегося целых два дня, Аманде пришлось сгибаться под двойной тяжестью — собственным багажом и тревожным взглядом Чингу, причем под конец она и сама не знала, что угнетало ее сильнее.

Итак, через два дня охотники добрались до места и немедленно занялись делом. Мужчины на скорую руку устроили шалаши и пошли расставлять ловушки на звериных тропах и водопоях. Аманда вместе с остальными женщинами взяла на себя обязанность каждый день осматривать эти ловушки как можно раньше, прежде чем волки или другие хищники успеют добраться до попавшей в них дичи. Всякий раз, как только ловушка срабатывала, они давали знать мужчинам, чтобы те перетащили добычу в лагерь, где в отдельном шалаше с туши сдирали шкуру и готовили ее к разделке. Потрошить, резать и вялить мясо считалось женским делом.

Чтобы стать преданной женой индейца-абнаки, Аманде пришлось учиться еще одному неприятному делу — выделке шкур. Ее то и дело начинало тошнить, а нужно было дочиста отскабливать шкуры от жира и шерсти, потом мять их. Она старательно скрывала свою слабость за непроницаемым, каменным выражением лица. Ей стало намного легче, когда шкуры погрузили в масло на несколько дней, чтобы сделать их непроницаемыми для воды. Потом их дочиста отмыли. В другом шалаше, где постоянно горел большой костер и было достаточно жарко, шкуры подсушивали. Наконец их можно было развешивать под потолком и коптить над слабым огнем из дубовых, кедровых или березовых дров — в зависимости от того, какой оттенок коричневого собирались придать выделанной замше. Эта работа была для Аманды приятна — любуясь мягкой замшей, она живо представляла себе те замечательные вещи, которые успеет сшить за долгие месяцы зимы.

Несмотря на то что она не была избалована прежней жизнью и смолоду была приучена трудиться наравне со взрослыми, изматывающий ритм охотничьего лагеря забирал у Аманды все силы, и по вечерам она мечтала лишь о том, как бы побыстрее согреться, прижавшись к Чингу, и заснуть в его теплых, надежных объятиях. Она так уставала, что моментально проваливалась в забытье, и понятия не имела о том, как долго лежит без сна Чингу. Его неутоленное желание прогоняло сон, однако он понимал, что в общем шалаше Аманда не смогла бы заниматься любовью, не переступила бы через привитое ей чувство стыда.

Однажды к концу второй недели Аманда надолго задержалась одна в том жарком шалаше, где сушили шкуры. Она трудилась не разгибая спины с самого утра, и царившая здесь духота лишала ее последних сил. Устало подняв руку, чтобы откинуть со лба упрямую прядь волос, выскочившую из небрежно скрученного узла на затылке, она вдруг услышала какое-то движение возле входа. Аманда едва успела обернуться, как Чингу оказался рядом, порывисто прижал к себе разгоряченное, потное тело и жадно приник к ее пухлым розовым губам. Ее слабые попытки протестовать моментально сгорели в пламени его страсти. Сильные, гибкие руки скользили повсюду. Поцелуй становился все настойчивее, и Чингу осторожно проник к ней за пазуху, чтобы коснуться чутких розовых сосков. Задыхаясь, он отстранился на миг и прошептал;

— Аманда, мое тело изнывает от тоски по тебе. Идем со мной туда, где мы сможем уединиться, чтобы снова стать единым целым и утолить наше желание. Мне больше не под силу находиться рядом и не иметь возможности насладиться этой близостью. Идем же, скорее.

Не дожидаясь ее ответа, Чингу подхватил одеяло, забытое кем-то у входа, и вытащил Аманду наружу. Двигаясь быстро и бесшумно, словно беглецы, парочка скрылась в лесу и припустила бегом. Наконец Чингу счел возможным остановиться и осмотрелся. Довольный тем, что они достаточно удалились от лагеря и на этой глухой поляне их никто не потревожит, он расстелил на земле одеяло и обернулся к Аманде, возбужденно сверкая глазами. В мгновение ока Чингу избавился от одежды и стал раздевать ее, слишком разгоряченный проснувшимся желанием, чтобы обращать внимание на холодный ноябрьский воздух. Аманда густо покраснела от стыда, но теперь уже не оттого, что Чингу нисколько не стеснялся своей наготы, а оттого, что она слишком страстно отвечала на его откровенные чувства. Не в силах вымолвить ни слова, едва справляясь с охватившим ее нервным ознобом, она предстала перед Чингу во всей своей красоте. И он, словно услышав невысказанную мольбу, обнял Аманду, осторожно опустил на одеяло и накрыл ее своим сильным телом.

— Аманда! — Он даже застонал от наслаждения, наконец-то имея возможность обнять ее вот так, наедине. — Аманда, я люблю тебя!

Не в силах более сдерживаться, Чингу овладел ею нежно, но решительно, и его стремительные рывки разбудили в ее теле костер ответной страсти. Разрядка наступила быстро, внезапно, она одновременно захватила их обоих, отчего сладостный взрыв показался им еще чудеснее. Они надолго затихли, крепко прижимаясь друг к другу.

Опасаясь, как бы разгоряченная Аманда не подхватила простуду, Чингу ласково заставил ее подняться, сам надел ей платье и накинул поверх одеяло. Только потом он стал одеваться сам, пока Аманда стояла, замерев, готовая провалиться сквозь землю от стыда за столь откровенное наслаждение — по ее понятиям, грешное и непристойное.

Чингу оделся и посмотрел на жену. По ее поникшим плечам он понял, что с Амандой что-то не так. Как всегда, удивительная чуткость моментально позволила юному абнаки настроиться на ее мысли. Он ласково взял ее за подбородок и прошептал:

— Аманда, ты стала смыслом моей жизни. Тебе не следует стыдиться того, что ты вознесла меня на вершину блаженства: поверь, я горжусь твоей любовью и счастлив вдвойне от того, что могу доставить тебе хоть малую толику удовольствия в награду за то наслаждение, которое ты даришь мне.

Аманде в который уже раз не оставалось ничего, кроме как подивиться такой проницательности Чингу и его способности одной искренней фразой развеять терзавшие душу сомнения. На дне его темных глаз светилась такая чистая любовь, что Аманда, влекомая каким-то новым, незнакомым ей пока чувством, вдруг поднялась на цыпочки, обняла его за шею и крепко поцеловала в губы. Чингу охнул, прижал ее к себе что было сил, и молодая пара снова отдалась на волю охватившей их страсти.

Прошло немало времени, пока Аманда с Чингу вернулись в лагерь и молча, не обращая внимания на лукавые взгляды и перемигивания окружающих, принялись за работу.

Минуло еще две недели. Было заготовлено столько мяса, сколько смогли бы донести до деревни и без того утомленные охотники. Все нагрузились огромными тюками с мясом, кое-кто прицепил за лямки волокуши. Охотники вместе с женами и детьми двинулись в обратный путь.

Аманда, непривычная к такому способу носить тяжести, едва шагала под весом огромного тюка. Однако она упорно двигалась вперед под пристальным взглядом Чингу. В тот день она измучилась так, что моментально заснула, стоило ей оказаться возле Чингу на разостланном одеяле. На второй лень ноша казалась еще тяжелее. Аманде хотелось остановиться и закричать от отчаяния, но гордость и чувство долга по отношению к соплеменникам, терпеливо делившим с ней тяготы пути, заставляли ее упрямо двигаться по тропе.

Тяжело нагруженные охотники не успели добраться до деревни за два дня, и третий день давно перевалил за половину, когда Аманде показалось, что они идут по знакомым местам. Она обернулась к Чингу и с улыбкой сказала:

— Мы почти дома!

Эта искренняя улыбка и то, что она назвала его родную деревню домом, не остались незамеченными. Он просиял в ответ и вымолвил, преодолевая тугой комок в горле:

— Да, Аманда, мы дома!

Те, кто оставался в деревне, встретили охотников радостными криками. Сразу начались приготовления к празднику. Веселье затянулось допоздна, и под ясными осенними звездами абнаки долго пели и плясали, стараясь выразить свою любовь и благодарность Великому Манито за его щедрость. Аманда, едва живая после похода, была очень довольна своим вкладом в общее дело и тоже сидела у костра, молча любуясь черным бархатным небом, завороженная сверканием бесчисленных звезд и красотой этой ночи. Было так приятно чувствовать себя своей среди счастливых, беззаботных абнаки, а кроме того, она радовалась, что выдержала все испытания.

На плечо ей легла ласковая рука, и знакомый голос шепнул на ухо:

— Аманда, нам пора возвращаться в вигвам. Мы славно потрудились в эти дни и заслужили отдых.

Она послушно поднялась и пошла за мужем. Едва переступив порог, Чингу потянулся к ней, и в благоговейном изумлении промолвил:

— Аманда, с каждым днем, прожитым подле тебя, мои любовь и гордость становятся все сильнее. Великий Манито наверняка хотел выразить свое благоволение, когда ниспослал мне встречу с тобой.

Он ласково обнял жену и наклонился над ней, и Аманда, зажмурившись и подставляя губы для поцелуя, довольно подумала, что в этот вечер они не заснут еще долго-долго…

Ясные, морозные ноябрьские дни становились все короче. Пронизывающий, резкий ветер безжалостно ободрал с деревьев последнее золото листьев, обнажив тонкие скрюченные ветви, темными силуэтами проступавшие на фоне серого неба. Аманде казалось, что сковавшая деревню лютая стужа поселилась в самой ее душе. Она ничего не могла поделать с тем, что едва обретенное чувство смирения, покоя и принятия нового образа жизни утекало, ускользало тем быстрее, чем больше зима вступала в свои права.

Тем не менее она старательно выполняла всю женскую работу: на примитивном станке ткала грубые циновки, чтобы повесить их на стены и защититься от холода, и искусно расшивала заново выделанные шкуры и меха так, как это принято у индейцев, — с помощью костяной иглы с продетым в нее кожаным шнурком. Но несмотря на приобретенные ею навыки и умения, несмотря на явное восхищение Чингу, не скупившегося на похвалы, ее все сильнее снедали неуверенность и тревога. С иссушавшей душу беспощадностью вновь и вновь возвращались воспоминания о прежней жизни и о той неуловимой прелести, которая всегда пронизывала последние дни декабря, занятые приготовлениями к Рождеству. Конечно, нечего было рассчитывать на то, что среди абнаки ей когда-то снова удастся приобщиться к этому светлому, святому празднику, и Аманда все чаще плакала, когда оставалась в вигваме одна.

Мало утешения приносило и то, что со времени ее первой брачной ночи с Чингу у нее ни разу не случилось женских недомоганий. «Не может быть, чтобы я забеременела, — упрямо повторяла она в пустоту, — просто не может быть, и все. Слишком уж скоро!»

Она и не заметила, как Чингу настороженно замер у входа, глядя на ее мокрое от слез лицо. Запоздало отвернувшись, чтобы спрятать непрошеные слезы, она как можно ниже наклонилась над шитьем. Расстроенный ее плохим настроением, взявшимся неизвестно откуда, Чингу довольно грубо спросил:

— Почему ты плачешь?

— Я себя плохо чувствую, — ответила Аманда, не смея сказать всю правду.

На суровом лице юного воина засветилась ласковая улыбка. Он порывисто наклонился, чтобы обнять Аманду, и шепнул в розовое ушко:

— Бедная моя!

А затем поднял жену на руки и стремительно отнес ее на постель.

В этот раз Чингу, и прежде проявлявший в минуты близости неизменные чуткость и нежность, превзошел самого себя, стараясь поскорее загладить обиду, порожденную необдуманной грубостью и беспомощным гневом на неведомую причину ее плохого настроения. Его негромкие слова любви и ласки развеяли ее тоску. Онемевшие чувства постепенно оживали, исчезли оковы страха, и вот между молодыми любовниками проскочила знакомая искра страсти, мгновенно разгоревшаяся в жаркое пламя, после чего они долго лежали, задыхаясь, тесно прижавшись друг к другу, впервые за много недель наслаждаясь полным покоем.

Сердце Чингу, как всегда, переполнилось гордостью и счастьем, стоило ему взглянуть на прекрасные черты женщины, которую судьба послала ему в жены и которая наконец-то избавилась от глупых терзаний и затихла у него в объятиях.

— Аманда, почему ты не говоришь мне о ребенке, которого носишь под сердцем? — мягко поинтересовался он.

— Так ты… ты знаешь? — ахнула она, не поверив своим ушам. Синие глаза широко распахнулись от удивления.

— Я знаю, что у тебя не было месячных с нашей первой ночи и до сих пор, — ответил он и опустил ладонь на едва заметно округлившийся живот. — А теперь я уже могу видеть, как растет в тебе мой ребенок.

Чингу не спеша наклонился, ласково поцеловал молочно-белую кожу и легонько прижался к ней щекой, не переставая гладить Аманду.

— Ты не чувствуешь себя счастливой оттого, что носишь моего ребенка?

Последовала неловкая тишина, и Чингу, мгновенно насторожившись, заглянул ей в лицо и снова спросил:

— Ты не чувствуешь себя счастливой оттого, что носишь моего ребенка?

Аманда бессильно зажмурилась, но непрошеные слезы все же показались из-под ресниц.

— Я и сама не знаю, Чингу, ничего не знаю. Я так боюсь… — Она порывисто приникла к нему и долго плакала, содрогаясь всем телом, пока слезы не иссякли.

— Ах, Аманда, как бы мне хотелось поделиться с тобой той радостью, что переполняет мое сердце при мысли о проросшем в тебе семени. — Глухо звучавший в сумерках голос молодого индейца заметно дрожал от избытка чувств. — По-моему, для человека не может быть высшей награды от Великого Манито, чем ребенок, зачатый в час великой любви. И больше всего я бы хотел поделиться с тобой своей радостью, Аманда, — повторил он и крепко прижал ее к себе, — потому что она переполняет мое сердце.

Задетая за живое столь очевидным счастьем, которое испытывал Чингу, Аманда не в силах была и дальше молчать о том, что терзало ее душу.

— Чингу, разве я смогу быть хорошей матерью твоему ребенку? Я же едва знакома с вашими обычаями. Абнаки были настолько добры, что приняли меня в свое племя, но сердцем я по-прежнему принадлежу белым. Как я смогу научить ребенка верить в то, во что вряд ли верю сама? Я готова молиться сколько угодно, но вряд ли Господь услышит эти молитвы и ниспошлет свое покровительство для того, чтобы я смогла привить ребенку чуждую для меня веру. — Тут она снова разрыдалась и закончила: — Ах, Чингу, мне кажется, что я скоро вообще разучусь молиться!

Чингу ужасно страдал при виде того, как мучается самое дорогое ему существо. Он долго молчал, глядя на Аманду с сочувствием и болью, а потом задумчиво промолвил:

— Аманда, разве ты не говорила, что подобно мне молишься Всеведущему, Всевластному Творцу, который правит нашим миром? — Дождавшись ее короткого кивка, он продолжил: — Но если Он действительно так всеведущ, неужели Ему неизвестно то, как ты живешь в этой деревне?

Аманда снова кивнула, на сей раз не отрывая глаз от его красивого, сосредоточенного лица.

— А ты не думаешь, что Он проявил свое благоволение к нашей любви именно тогда, когда позволил прорасти моему семени у тебя в утробе?

Ласковое колдовство его речей не могло не потеснить сковавшую ее сердце тяжесть, и вот уже милые розовые губы растянулись в неуверенной улыбке и шепнули:

— Да, Чингу.

— Вот видишь. Так давай же помолимся вместе нашему единому Богу словами той молитвы, которой скоро будем учить нашего сына!

Чингу помог ей встать на колени рядом с собой и терпеливо дожидался, пока она наберется духу и слабо, нерешительно начнет:

Отче наш, иже си на небеси,

Да святится имя Твое,

Да пребудет царствие Твое.

И так, строка за строкой, прозвучала в тишине вигвама простая, искренняя молитва, которую слово в слово Чингу повторял за женой на своем родном языке.

Все еще завороженная ритмом святых слов, Аманда подняла взгляд на Чингу. Она увидела перед собой прекрасное, одухотворенное лицо своего супруга, чьи черные, сверкающие глаза ясно говорили о горячей, беззаветной любви.

Негромко охнув от раскаяния при мысли о ненужной боли и терзаниях, порожденных ее собственной глупостью, Аманда крепко обняла мужа, бесконечно благодарная ему за неизменную снисходительность и терпение к ее слабостям.

Испытанное накануне чувство глубокого удовлетворения не оставило Аманду и на следующее утро. Она не спеша провела руками по едва округлившемуся животу и впервые сумела без страха, с радостью подумать о своем ребенке. Какой гордостью светилось лицо Чингу, когда он вчера ласково целовал ее живот! Вспоминая об этом, Аманда даже раскраснелась от удовольствия. Она с мягкой улыбкой полюбовалась спящим мужем, чье лицо казалось таким юным и беззащитным, пока на нем не вспыхивал пронзительный взор черных глаз, и легонько поцеловала его и слегка раздвинутые губы. Однако едва она успела прикоснуться к этим мягким, чутким губам, как проворные мускулистые руки заключили ее в жаркое объятие, отчего их поцелуй значительно затянулся.

— Чингу, — лукаво укорила его Аманда, — ты же не спал все это время!

В ответ он с недоумением захлопал глазами и затряс головой, а потом снова привлек к себе Аманду и надолго замер, уткнувшись носом в теплую, сладко пахнувшую макушку. Дрожащим от любви шепотом он сказал:

— Аманда, никогда больше не удаляйся от меня, даже в мыслях. Без тебя мне свет не мил и жизнь становится пустой и постылой, потому что в тебе заключается весь ее смысл.

Но уже в следующий миг он постарался отогнать грустные мысли, навеянные столь серьезными словами, и вернуть прежнее лукавое настроение. С нарочитой грубостью он произнес:

— А ну шевелись, бездельница, нечего отлеживать бока! И мне давно пора заниматься делом!

Он моментально вскочил и оделся, а потом обернулся, чтобы посмотреть, как Аманда, поеживаясь от холода, натягивает на себя платье.

— Ты озябла. Хочешь, я поделюсь с тобой своим теплом?

На что она отвечала ему в тон, играя знакомой ямочкой в уголке рта:

— Нет, Чингу. Нечего отлеживать бока! Тебе давно пора заниматься делом! — Она гордо развернулась и вышла из вигвама, весело смеясь.

Проводив Чингу на охоту, Аманда, все еще согретая отблеском его любви и счастья, направилась в гости к Нинчич и сестрам. Они, как всегда, трудились у себя в вигваме. При первой же возможности Аманда сообщила им о том, что ждет ребенка. Нинчич, радостно сверкая глазами, обернулась к названой дочери, и ее лицо засветилось от счастья.

— Ты хорошая дочь, Аманда, — как всегда, мягко и ласково промолвила старая женщина. — Ты сумела научиться всему, что должна уметь молодая женщина. И вот теперь ты готова наградить меня первым внуком, за что я очень тебе благодарна.

Тронутая до глубины души простыми словами, полными материнской любви, Аманда горячо обняла эту замечательную женщину. Вдруг она услышала за спиной перешептывание и смех. Чолентит старалась подавить приступ веселья.

— Что это тебя так развеселило? — удивилась Аманда.

— Ничего, ничего, Аманда. — Младшая сестренка моментально покраснела от смущения и неуместного хохота. — Просто теперь, когда ты носишь его ребенка, Чингу наверняка будет трястись над тобой, как над принцессой. Остальные воины и прежде смеялись, когда видели, как он с тобой носится, а теперь просто умрут со смеху!

— Разве остальные воины не считают, что у Чингу хорошая жена? — моментально встрепенулась Аманда. Но тут Мамалнунчетто, бросив сердитый взгляд на не в меру болтливую сестру, торопливо заверила:

— Конечно, они считают, что у Чингу хорошая жена! Просто некоторые мужчины говорят, что им забавно смотреть, как такой отважный воин и удачливый охотник, как Чингу, не нашел себе подходящей жены в целой деревне, но по уши влюбился в маленькую бледнолицую красотку, которая так приворожила его своими улыбками и ласками, что он не спускает с нее глаз!

— Но это же неправда! — горячо возразила Аманда.

— Это самая настоящая правда. — Мамалнунчетто смущенно потупила свои бархатные, как у лани, глаза и покраснела. — Мужчины все время шутят, что у Чингу больше нет в груди сердца и что оно все помещается у него в глазах, когда он смотрит на тебя!

— А еще они говорят, что Саскахокус жутко ревнует, когда Чингу при нем смотрит на тебя с такой любовью, — сообщила Чолентит и со смехом вылетела из вигвама, увернувшись от рассердившейся Нинчич.

— Не стоит слушать своих чересчур болтливых сестер, Аманда, — утешила она названную дочь. — Е ели люди в деревне так шутят, значит, они просто завидуют тому счастью, которым ты наделила Чингу. Ведь это правда, что он не скрывает, как сильно любит тебя. А теперь, когда ты окажешь ему честь, родив сына, гордости его не будет пределов.

— Мы же не можем точно сказать, что это будет сын, Нинчич, — пробормотала сильно смущенная Аманда. Однако старуха негромко, но твердо возразила:

— Это обязательно будет сын.

Так летели один за другим короткие, морозные зимние дни, чтобы уступить место долгим, холодным ночам, которые Аманда проводила в горячих объятиях Чингу. И каждую из этих ночей ему удавалось превратить в настоящую сказку благодаря бесконечному терпению и любви. Чингу никогда не спешил, стараясь разбудить в молодой жене ответное желание, чтобы сделать их близость приятной для обоих. И она охотно подчинилась его умелым, осторожным рукам и сливалась с ним воедино, содрогаясь от чистого, первобытного восторга. Она не могла догадаться о том, что только в те краткие минуты, когда Чингу прижимает к груди ее расслабленное, еще не успевшее остыть от недавних объятий трепетное тело, он позволяет себе успокоиться и не бояться, что может потерять любовь женщины, ставшей ему дороже жизни. И оттого он был готов снова и снова дарить ей это наслаждение в надежде, что сумеет хотя бы физически привязать к себе Аманду — если так и не удастся до конца завладеть ее душой.

Чингу подолгу не засыпал, прижимая к себе ее дивное, податливое тело, которое хотелось ласкать и ласкать без конца, и рассказывал ей о своем детстве. Аманда могла только дивиться тому, насколько разнится отношение к воспитанию детей у индейцев и у белых людей. Однако вместе с этим приходило понимание и уважение обычаев индейцев, которые ее муж почитал как святыню.

— Наш сын, Аманда, станет настоящим абнаки: твердым и бесстрашным. Он не будет бояться никаких бурь, невзгод и опасностей. Ему нипочем будут холод, жажда и зимняя стужа, и даже жестокие пытки не лишат его храбрости. Ему будет дарована победа и в схватке с хищниками в лесу, и в битве с другими племенами, чтобы он мог гордо ударить себя в грудь и крикнуть: «Я — человек!»

Аманда слушала его речи и вникала в индейское представление о мужестве, ни минуты не сомневаясь, что сам Чингу, безусловно, почитает провозглашенные им добродетели. Да, ей можно было гордиться таким отважным и честным мужем!

В одну из таких ночей Аманда долго любовалась склоненным над ней чудесным лицом своего любовника и супруга, а потом подняла руку и ласково провела кончиками пальцев по его лбу и щекам. Она гладила и гладила его лицо и губы, пока Чингу не застонал от этой нежной ласки и не прижал к себе Аманду в порыве проснувшейся страсти.

— Аманда, — шептал он, приникнув к ней всем телом и вздрагивая от возбуждения, — как ты мне дорога! Моя любовь к тебе растет с каждым днем, и я даже боюсь, как бы не сойти с ума! Чего ты хочешь? Я не смогу тебе отказать, потому что готов радоваться всему, что способно вызвать улыбку на твоем милом лице. Когда твое сердечко сжимается от страха, так же сжимается и мое сердце, и нет для меня большей радости, чем видеть тебя счастливой! Я не мыслю жизни без тебя. Моя душа так приросла к твоей, что, если ты покинешь меня, я перестану чувствовать себя человеком и не захочу больше жить.

Чингу осторожно отодвинулся и погладил ее живот, все еще остававшийся почти плоским, хотя ребенку у нее в утробе было уже около четырех месяцев.

— Аманда, рожденное тобой дитя навеки свяжет нас воедино. И через него ты сумеешь ощутить себя во мне, как я уже давно ощущаю себя в тебе.

— Но, Чингу, — слабо возразила Аманда, — я ведь давно стала твоей женой и считаю нас единым целым.

— Нет, Аманда. — Чингу ласково прижал пальцы к ее губам. — Твои чувства еще не столь глубоки, как мои, но я могу позволить себе быть терпеливым, когда ты рядом. Я буду всегда мечтать о том дне, когда обрету счастье, разделив с тобой чувство, но пока вполне доволен и тем, что имею, ведь по крайней мере твое тело уже откликается на мою любовь.

Аманда была слишком потрясена такой проницательностью и откровенным признанием в любви и лишь молча следила, как Чингу скользил взглядом от ее живота вниз, по длинным стройным ногам, до едва заметного маленького шрама на лодыжке. Сосредоточенно хмурясь, Чингу протянул руку и потрогал белесый крестик между следами от ядовитых зубов.

— Когда я впервые увидел тебя, он был совсем свежий, Аманда. Кем был тот, кто сумел удалить яд из твоего тела? Это был человек, которого ты звала женихом?

— Нет, Чингу, это был другой человек. Но разве это так важно? — Почему-то Аманде не хотелось в эту минуту вспоминать тот день в лесу, когда Адам спас ей жизнь.

Чингу напряженно прищурился, заметив, как потупилась Аманда, не желая отвечать. Однако вспышка острой ревности не позволила ему уступить:

— Аманда, я хочу знать, кому должен быть благодарен за спасение твоей жизни и почему на тебя напала змея.

Было ясно, что своими колебаниями она сделает только хуже, и Аманде ничего не оставалось, как начать рассказ.

— После того как был сдан форт Уильям Генри, я заблудилась в лесу и нечаянно наступила на змею. А тот человек, который нашел меня, сумел отсосать яд и лечил меня, пока я не смогла идти сама. Он привел меня в форт Эдуард.

— Кто этот человек, Аманда?

— Его зовут Адам Карстерс.

Лицо Чингу напряглось, хотя он хотел скрыть свои чувства.

— Это имя знакомо мне. Адама Карстерса хорошо знают многие белые. Французские солдаты всегда шутили над ним, потому что он всегда имел успех у женщин.

— Что бы о нем ни болтали, Чингу, он спас мне жизнь и относился ко мне заботливо и с уважением, пока я находилась под его опекой. И я буду благодарна ему до самой смерти.

При виде того, с каким убеждением Аманда говорит о благодарности другому мужчине, Чингу снова содрогнулся от ревности и поспешил скрыть лицо, наклонившись к маленькому шраму. Наконец ему удалось совладать с гневом настолько, чтобы решиться поднять голову. Влажный блеск его черных глаз удивил Аманду: неужели Чингу старается скрыть слезы? А он вдруг грубо схватил ее за плечи дрожащими руками. От избытка чувств его глубокий голос то и дело срывался на хрип:

— Я ужасно завидую тому человеку, потому что он, а не я высосал яд из твоего тела, и ощутил, какова на вкус твоя кровь, и сделал тебя навеки обязанной за спасение своей жизни, Аманда. Потому что ты должна принадлежать мне, только мне, и думать обо мне одном. Аманда, мне не знать покоя, пока ты помнишь о нем!

— Чингу! — В ее возгласе послышался укор, и она поспешно обняла его и прижалась всем телом. — Одумайся, что ты говоришь! Мы с Адамом были просто друзьями, и не больше! И тебе вовсе нет нужды без толку себя мучить! — Ласково сжимая в своих мягких нежных ладошках его лицо, она зашептала, почти касаясь губами его губ: — Ты познал меня так, как ни один другой мужчина, Чингу! Я навек стала твоей. Это твоего ребенка я ношу под сердцем, и я горжусь этим! — Ее слова были полны чувства, ибо она свято верила, что говорит истинную правду.

Столь серьезные беседы звучали в их вигваме вовсе не каждый вечер. Например, однажды Чингу, несмотря на сгустившиеся сумерки, сразу почувствовал на себе пристальный взгляд лежавшей рядом жены и сказал:

— Ты что-то хотела спросить, Аманда?

— С чего ты это взял, Чингу? — поразилась она. Способность молодого индейца угадывать ее мысли всегда казалась удивительной.

— По твоему лицу я вижу, что страх мешает тебе говорить. Ну же, не тяни, задавай свой вопрос. Я готов удовлетворить твое любопытство. Можешь не бояться моего гнева.

— Ну, — нерешительно начала она, не спуская настороженного взгляда с длинного пучка волос у него на макушке, — понимаешь, Чингу, то, как у вас принято убирать волосы, кажется мне странным и довольно неудобным. Я давно успела понять, что абнаки ничего не делают просто так, а значит, у этого обычая тоже должно быть какое-то объяснение. — И она выпалила, больше не в силах сдерживаться: — Но как я ни ломала голову, так ничего и не поняла!

— Аманда, разве я не кажусь тебе красивым? — спросил Чингу, стараясь скрыть под напускным возмущением веселый смех.

— Что ты, Чингу! — воскликнула она, решив, что он и в самом деле обиделся. — Ты очень красивый и мужественный. Это просто мое глупое любопытство тянет меня за язык!

И Чингу наконец ласково улыбнулся, погладил ее по лицу и стал объяснять:

— Когда мы бьемся с врагами, то стараемся выбрать равного противника, чтобы завладеть его скальпом. Ведь победителю необходимо принести в племя какое-то видимое доказательство своей отваги. Тогда его будут считать мужественным и удачливым воином. У человека только одна голова, и с нее можно снять только один скальп. Но если бы мы, как белые люди, отращивали волосы по всей голове, из одного скальпа можно было бы накроить несколько — и это был бы обман. Подумай только, любой трус, не подвергаясь особой опасности, мог бы набрать столько же трофеев, сколько самый могучий воин, и оспорить его славу и доблесть.

В индейской деревне Аманде нередко приходилось видеть злополучные трофейные шесты, однако она вовсе не разделяла восхищения абнаки столь омерзительными доказательствами победы — вот и сейчас ей стало дурно при одном воспоминании о жутких трофеях. Она потупилась и заговорила еле слышно:

— Как бы я хотела не видеть больше ни одного свежего скальпа на чьем-то шесте! Чингу, мне вовсе не нужны добытые тобой скальпы, чтобы считать тебя мужественным и отважным!

Она крепко обняла его и, уютно устроившись у него на груди, скоро уснула.

По традиции в середине февраля обитатели деревни снова собрались в путь — на сей раз туда, где во множестве росли клены. Из них абнаки добывали сок, который варили до состояния патоки, получая сахар. Столь значительное событие в монотонной жизни всегда приносило большую радость, поскольку предстояло кочевать всей деревней, устраивать временную стоянку и жить на новом месте до тех пор, пока не наберется достаточное количество сока. Сбором сока и варкой патоки занимались женщины, а мужчины строили для своих семей вигвамы и охотились. Однако заготовленной патокой распоряжались мужчины — они сами решали, с кем из членов племени станут делиться излишком запасов.

Аманда с возраставшим нетерпением ждала начала кочевой жизни. Когда ей передали, что в деревню приехал французский солдат, которого отвели прямо к сахему, ее сердце тревожно екнуло от недоброго предчувствия. Сахем собрал на совет вождей, куда отправился и Чингу, а Аманда, не в силах усидеть на месте, старалась держаться как можно ближе к вигваму сахема. Вскоре показался Чингу и пошел прямо к ней. Молча глянул на ее встревоженное лицо, отвел жену к себе в вигвам и озабоченно сообщил:

— Мы получили приглашение на совет в форте Карильон. Туда приехал человек с посланием от Великого Белого Отца. Сахем решил, что к генералу Монткальму отправится несколько наших воинов. Нам ведь нужно пополнить запасы, которые сильно убавились к концу зимы.

Аманда была не в силах скрыть, что огорчена: значит, они не пойдут за соком. Чингу поспешил успокоить ее:

— Аманда, мы все равно получим свою долю кленового сахара, ведь остальные мужчины уйдут вместе с племенем.

— Но как же так, Чингу? Ты отправишься в форт Карильон, а я останусь дома одна? — При одной мысли о предстоящем одиночестве глаза ее наполнились слезами.

— Ну, если ты хочешь, я могу взять тебя с собой, — сказал Чингу, глубоко тронутый ее искренним горем. — Тебе будет легче, если ты отправишься с нами, Аманда?

Ответом была такая сияющая улыбка, перед которой Чингу устоять был не в силах. Он ласково обнял жену и прошептал ей на ухо:

— У нас еще есть целых два дня.

Аманда проснулась чуть свет и с радостным нетерпением стала готовиться в дальний путь. Глянув на теплые меховые накидки, с таким старанием пошитые за долгие зимние ночи, она почувствовала гордость за отлично сделанную работу. Все куски меха были стачаны так, чтобы ворс ложился ровно — тогда дождь не будет задерживаться на накидке и вся вода скатится вниз. Но сегодня им придется надеть накидки мехом внутрь — так всегда поступают индейцы в зимние холода, стараясь сохранить под одеждой побольше тепла. Кроме накидок, она успела сшить меховые унты, на которые удобно будет надевать снегоступы. Унты также были сделаны мехом внутрь.

Чингу надел накидку и едва удержался от улыбки — так простодушно светилось гордостью милое, нежное лицо жены. Он смотрел, как Аманда одевается, и испытывал сомнение и тревогу. Вряд ли стоило поддаваться первому порыву и брать с собой в долгий, утомительный путь по зимнему лесу беременную женщину. И хотя благоразумие предупреждало о возможной опасности этой затеи, молодой воин не в силах был изменить свое решение и погасить счастливую улыбку на любимом лице — а это наверняка случится, как только Аманда услышит, что ее оставляют дома.

Яркие солнечные лучи дробились и преломлялись на снегу, окружая многоцветным сиянием цепочку индейцев, направлявшихся к форту Карильон. Аманду заворожил сказочный облик леса, укутанного в снег и иней, и она шла следом за Чингу, предвкушая чудесные приключения. Первым в колонне шагал самый старший воин по имени Линтуксит — он считался главным в отряде и был доверенным другом сахема. Вторым шел Саскамик, самый молодой из их группы, неженатый восемнадцатилетний юноша, успевший проявить себя настоящим воином. Третьим шагал Чингу, и Аманда следом за ним. Хамруктит, жена Линтуксита, шла самой последней — она уже не раз бывала в форте Карильон и не ждала от их похода ничего необычного.

Передвижение по глубокому снегу в прицепленных к ногам неуклюжих снегоступах требовало определенной сноровки я давалось Аманде с большим трудом. Однако она твердо решила, что не даст Чингу повода стыдиться за нее, и не отставала ни на шаг, не обращая внимания на его тревожные взгляды. К вечеру она вымоталась настолько, что ноги сами стали заплетаться, и Чингу без конца корил себя за то, что позволил беременной жене отправиться с ним в столь трудный путь.

Второй день похода дался измученной Аманде с еще большим трудом, и она не помнила себя от счастья, когда смогла наконец отдохнуть, — моментально заснула, стоило улечься на одеяле рядом с Чингу. На третий день она более или менее втянулась в бешеный ритм их ходьбы и немного приободрилась, тем более что отряд уже приближался к цели.

Около полудня из-за леса показались стены форта Карильон. Аманда с любопытством разглядывала французскую крепость, пока спускалась со склона соседнего холма. Частично подготовленная давними рассказами Адама,разъяснявшего ей стратегическую важность форта Уильям Генри, она сразу сумела понять значение форта Карильон как южного форпоста на границе Новой Франции. Удачно выбранная позиция на вершине господствовавшего над местностью каменистого холма позволяла контролировать и озеро Шамплейн, и озеро Георг. Тот, кто владел фортом Карильон, мог считать себя хозяином водного пути между Америкой и Канадой.

Аманда сразу же обратила внимание на то, что французская крепость отличается от форта Уильям Генри или форта Эдуард. Вместо бревенчатого частокола и земляного вала ее стены целиком были возведены из камня, причем даже издалека можно было оценить мастерство неведомых зодчих. По четырем углам крепости были созданы высокие бастионы. Обращенную на равнину стену прикрывали два больших равелина, связанных с фортом подъемными мостами, а с южной стороны французы не поленились возвести еще одну, внешнюю стену.

Теперь Аманде не терпелось поскорее попасть внутрь, чтобы рассмотреть, как живут обитатели форта. Она обернулась на своих спутников и сразу поняла, что трое достойных воинов намерены повстречаться с генералом Монткальмом в полном блеске боевой раскраски. Индейцы уже извлекли из дорожных меинйов коробочки с красками из разных растений и животного жира. Потом воины-абнаки достали выкрашенные в ярко-красный цвет оленьи хвосты и прицепили к пучкам волос на макушке.

Аманде стало ясно, что ей следует иметь соответствующий вид, но она не смогла заставить себя воспользоваться жуткими красками для лица, которыми готова была поделиться с ней щедрая Хамруктит. Мрачно качая головой, она отказалась от протянутой ей коробочки, ругая себя за упрямство и неспособность стать до конца настоящей абнаки.

Чингу окинул ее с головы до ног внимательным взглядом и улыбнулся, любуясь красавицей женой. Он не просто любил ее — он все больше гордился ее успехами и тем, как целеустремленно она старалась постичь незнакомый образ жизни. Где-то в глубине души он понимал, что совершает непоправимую ошибку, решившись показать заносчивым французам белую женщину ангельской красоты, которую он умудрился заполучить в жены. Вот и теперь, когда она стояла рядом с ним, подставляя яркому зимнему солнцу чудесные серебристые волосы, возбужденно сверкая огромными синими глазами, с улыбкой на раскрасневшемся от мороза нежном лице, суровому воину стоило немалых сил отвести восхищенный взгляд и принять невозмутимый, хладнокровный вид, подобающий полномочному послу гордого свободного племени.

Линтуксит, двигаясь неторопливо и с достоинством, как полагается уважающему себя индейскому вождю, повел отряд к равелину. Часовые узнали их издалека и заранее опустили подъемный мост. Внутри крепости их немедленно проводили в караульное помещение в южном крыле казармы, где находился начальник охраны. Молодой офицер, которого явно предупредили о необычных гостях, приветствовал индейцев. Он не смог скрыть удивления, увидев среди краснокожих белую женщину.

— Генерал Монткальм ждет вас. Мне велено немедленно проводить вас к нему, когда вы прибудете. — Тут он в замешательстве посмотрел на двух женщин, не зная, как быть с ними. Тогда заговорил Чингу:

— Хамруктит и моя жена хотели бы сами выбрать припасы, которые мы возьмем с собой. — Он добавил, обращаясь к Аманде: — Выбери на свое усмотрение все, что необходимо и что помогло бы тебе управляться с хозяйством в нашем вигваме.

Аманда порозовела от удовольствия, получив разрешение самой выбрать нужные вещи, однако тут же смущенно потупилась под взглядом черных глаз.

Француз не сразу осознал тот невероятный факт, что светловолосая девушка и есть та самая жена, о которой упомянул Чингу. Он все же совладал с собой и приказал одному из солдат проводить троих послов к генералу Монткальму.

Оказавшись наедине с Хамруктит и Амандой, этот подвижный чернявый молодой человек снова утратил дар речи — настолько велико было его потрясение. Офицер не в силах был отвести взгляд от миниатюрного личика, так трогательно выглядывавшего из глубины мехового капюшона. Да как посмел этот наглый дикарь соблазнить самую прекрасную девушку на свете?!

Совершенно позабыв о присутствии Хамруктит, он предложил:

— Мадам, я буду рад показать вам наш форт, прежде чем вы займетесь припасами. Вы не хотели бы посмотреть?

Обходительный молодой лейтенант затаил дыхание, ожидая ответа, — настолько ему не хотелось расставаться с этим изящным, обворожительным созданием.

— Очень хочу, лейтенант!

— Дюпре, мадам. Мишель Дюпре, к вашим услугам. — Его улыбка была такой теплой и искренней, что Аманда невольно зарделась и поспешно добавила:

— Нам с Хамруктит будет очень интересно осмотреть ваш форт. Верно, Хамруктит?

Дождавшись утвердительного кивка индианки, она предложила:

— Ну что ж, ведите нас, лейтенант Дюпре!

Словоохотливый лейтенант проявил себя превосходным гидом. Он начал прогулку с юго-восточного бастиона, под которым располагались пороховые погреба и конюшни. Оттуда он повел гостей в буланжери, то есть в пекарню. Через просторный плац они прошли к северо-западному бастиону, где был устроен резервуар для воды. При этом Мишель Дюпре буквально лопался от удовольствия, ловя на себе любопытные взгляды окружающих, и краснел от смущения, когда удавалось расслышать обрывки замечаний, которыми мужчины встречали появление Аманды в странном индейском наряде. Судя по перешептываниям и многозначительным взглядам, обитатели форта были поражены не менее самого лейтенанта — только выражали это в более откровенной манере.

Не переставая сыпать различными сведениями, юный лейтенант, восхищенный совершенством крепости, повел Аманду на крепостную стену, и пока она любовалась великолепным видом, открывавшимся с этой высоты, он вволю налюбовался ее юной красотой, сильно завидуя индейцу Чингу.

Под конец лейтенант Дюпре отвел женщин в юго-западный бастион, где располагались интендантская служба и склады. Больше у него не было повода оставаться в обществе милой белокурой гостьи, которой он был очарован с первого взгляда. Почтительно выслушав сказанные Амандой слова благодарности и с сожалением прошептав «оревуар», обходительный француз отдал честь и покинул новых знакомых, которым пора было заняться припасами.

Аманда почувствовала облегчение, когда предложенная чересчур услужливым лейтенантом прогулка подошла к концу. Да, она получила огромное удовольствие, однако оно оказалось отравленным откровенно любопытными взглядами и мерзкими ухмылками на физиономиях французских солдат. При виде забитых товарами полок Аманда моментально забыла обо всем, как ребенок, попавший в лавку кондитера. Увлеченно высматривая нужные ей веши, Аманда не обращала ни малейшего внимания на нескольких солдат, шептавшихся о чем-то в дальнем углу. Скоро ей стало жарко в теплом помещении: Одним ловким изящным движением Аманда сняла меховую накидку, аккуратно сложила ее и пристроила в сторонке, по-прежнему не имея представления о том, сколько жадных глаз следят за ней. Она была очень хороша в эти минуты: точеная фигурка под мягким, облегающим индейским платьем из светло-коричневой замши, длинные светлые волосы, серебристыми волнами ниспадавшие до самого пояса, милое, нежное лицо, на котором ярко сияли синие глаза. Да, солдатам в дальнем углу было отчего раскрыть рты.

Не прошло и минуты, как чья-то потная, горячая ладонь коснулась ее руки, и Аманда увидела, обернувшись, пьяную небритую физиономию солдата. Выпученные глаза скользили по ней с таким откровенным вожделением, что сердце у Аманды ушло в пятки. А француз положил руку ей на плечо, прижал к себе и произнес:

— Ух, малышка, ты просто прелесть! Как тебя зовут?

От страха у нее перехватило дыхание, и бедняжка застыла, испуганно глядя на неряшливого пьяного солдата, позволившего себе такое обращение с ней.

— Ну, милка, не робей, шепни старине Анри свое имя. Мы с тобой наверняка станем настоящими друзьями нынче ночью! — пообещал он.

Аманда наконец-то обрела дар речи и негромко попросила:

— Будьте добры, сэр, оставьте меня в покое. Вы мешаете мне заниматься делом.

При этом она попыталась вырваться.

— Ты что, милка, совсем рехнулась? Или тебе стали не по нутру белые мужики, раз ты путаешься с краснокожими дикарями? — злобно произнес солдат. — Ничего, я вправлю тебе мозги, малышка. Тебе не захочется таскаться по красным дьяволам, когда ты проведешь со мной ночку.

Он грубо схватил ее и попытался поцеловать. Аманда сопротивлялась изо всех сил. Она оглянулась в поисках помощи — и была потрясена еще больше, когда увидела, что остальные солдаты злорадно гогочут, наблюдая за непотребными выходками своего дружка. Они откровенно потешались над ее унижением!

Вспышка гнева прибавила сил, и Аманда снова принялась отбиваться, стараясь избавиться от цепких жадных рук и слюнявых губ пьяного солдата. От него жутко разило потом, а дыхание, участившееся из-за их возни, оказалось на редкость зловонным, и Аманду чуть не вырвало.

Внезапно в комнате зазвучал гортанный голос Хамруктит, привлекший внимание даже пьяного Анри.

— Эта женщина — жена Чингу! — грозно сказала индианка. — Попробуй тронуть ее — и он тебя убьет!

Услышав имя Чингу, солдат замер, так что Аманде почти удалось вырваться. Все еще удерживая ее, он снова смерил се взглядом с головы до ног — на сей раз с некоторым уважением — и в замешательстве произнес:

— Ну и ну. Так ты, стало быть, жена Чингу… Наш несравненный Чингу наконец-то нашел себе бабу по вкусу! Должен признаться, милка, что вкус у него оказался отменным! — В следующий миг, явно приняв какое-то решение, он отпустил ее руку и продолжил с нескрываемым сожалением: — А коли это правда, малышка, то мне вовсе не хочется вставать у него на пути — слишком острый нож у твоего Чингу! Адью, мадам! — Француз небрежно отсалютовал и вразвалку побрел вон под дружный гогот зевак, все еще торчавших в своем углу.

Аманда с признательностью посмотрела на Хамруктит и села на скамью, слишком потрясенная, чтобы заниматься припасами. На сердце у нее было тяжело: все опасения сбылись, и теперь, когда она живет с Чингу, ей больше нет места среди белых людей. Она больше не заслуживает уважения даже этих грубых солдат, которые и пальцем не пошевелят, чтобы прийти ей на помощь. Она понимала, что от надругательства ее спас лишь страх перед местью Чингу, и готова была провалиться сквозь землю от стыда и обиды.

Так она и сидела, сетуя на жестокую судьбу, пока ее раздумья не прервал внезапный взрыв хохота, которому вторило визгливое женское хихиканье. Аманда моментально очнулась, вскочила и подалась вперед, «Этого не может быть! Этого не может быть!» — кричало все у нее внутри. Словно в ответ на этот отчаянный крик, в дверях появилась рослая широкоплечая фигура, шагнувшая через порог. Его огромная сильная рука небрежно лежала на талии маленькой вертлявой брюнетки, явно восторгавшейся своим кавалером.

Аманда, слишком потрясенная, чтобы заговорить, просто вышла на середину комнаты и встала перед шумным верзилой. Их взгляды встретились, и обоим показалось, что все вокруг замерло, что окружающий мир перестал существовать. Адам наконец пришел в себя, с радостным воплем ринулся вперед и обнял Аманду.

— Аманда! Аманда, милая!.. — повторял он, до боли прижимая ее к груди, все еще не веря, что снова видит ее живой и здоровой. В такой момент храбрый разведчик не в силах был таить свою любовь, и слова полились сами собой: — Сколько раз я мечтал об этой встрече, и вот ты здесь, со мной, и больше я никуда тебя не отпущу…

Не успела Аманда собраться с духом, чтобы что-то ответить, как мягкие, улыбающиеся губы приникли к ее губам, и все попытки протестовать заглушил жаркий, страстный поцелуй. Вызванная встречей с Адамом буря чувств застала Аманду врасплох, и она, позабыв обо всем на свете, отвечала на его поцелуй так же страстно и сама не заметила, как прижалась к нему всем телом и обняла за шею.

Огромное тело Адама била крупная дрожь, но он нашел в себе силы отстраниться. По-прежнему прижимая Аманду к себе, он разглядывал ее дорогое, любимое лицо. Его громкий голос упал до хриплого шепота, когда он заговорил опять:

— Аманда, я чуть не сошел с ума, когда узнал, что тебя захватили индейцы. Я просто не верил, что такое возможно! И без конца клял себя за то, что оставил тебя без присмотра, Я несколько недель не вылезал из лесу, но так и не нашел никаких следов. Никто не знал даже имени того индейца, который тебя похитил! Но теперь ты здесь, со мной…

Аманда, вслушиваясь в сбивчивую речь, опустила голову ему на грудь и с наслаждением вдохнула такой знакомый запах, приносивший покой и утешение измученной душе. Окружающее перестало существовать, и она блаженно затихла в кольце сильных, надежных рук, а он продолжал шептать ей ласковые слова и гладил по спине. Легкий вздох облегчения сорвался с ее уст. Она открыла глаза и через плечо Адама увидела, как неслышно к ним приближается Чингу с кинжалом наготове, с бешеной ревностью в черных, глубоких глазах.

— Чингу, нет! — выкрикнула она с отчаянием, едва успев остановить его перед последним броском и дав Адаму возможность встретить опасность лицом к лицу.

В следующее мгновение Аманда оказалась между двумя мужчинами и вцепилась в смуглую руку, сжимавшую кинжал.

— Чингу, пожалуйста, не надо! — молила она. — Спрячь свой кинжал! Ведь я обязана этому человеку жизнью! Я рассказывала тебе о нем, помнишь? Пожалуйста, убери кинжал!

Чингу, не скрывая ярости и ревности, неохотно убрал кинжал. Соперники с ненавистью смотрели друг на друга.

— Чингу, — дрожащим от страха голосом продолжала Аманда, — это же Адам Карстерс!

Адам перевел взгляд с Чингу на Аманду, заметив, как по-хозяйски обращается с ней индеец.

— Адам, познакомься с Чингу, — неуверенно пробормотала Аманда и замолкла, не зная, что еще сказать.

— Так это он похитил тебя из форта Эдуард, Аманда? — В голосе Адама послышалась угроза. Он оценивал силы стоявшего перед ним дикаря.

Аманда кивнула. Она судорожно выискивала способ по мирному завершить эту стычку — и невольно сравнивала стоявших перед ней мужчин. Чингу, хотя и не мог пожаловаться на рост, уступал Адаму по меньшей мере четыре дюйма. Его мускулистое легкое тело могло показаться чуть ли не хилым по сравнению с массивной, широкоплечей фигурой Адама. Но когда индеец стоял вот так, лицом к лицу с соперником, сгорая от ревности, полыхавшей во взгляде пронзительных черных глаз, он выглядел не менее грозно. Аманда не сомневалась, что каждый из них опасен по-своему и, если случится драка, шансы на победу будут примерно равными. Она боялась за обоих и сама не знала, за кого больше.

— Ты похитил эту женщину из форта Эдуард как заложницу, Чингу, — сдерживаясь из последних сил, заговорил Адам. — И я готов заплатить тебе за нее выкуп. Назови свою цену, и ты получишь все сполна.

— Эта женщина не заложница, — надменно произнес Чингу. — Она моя жена!

Адам не веря своим ушам покосился на Аманду, чей смущенный вид и потупленный взгляд стали молчаливым подтверждением слов Чингу.

— Ну что ж, тогда я готов купить ее как твою жену. — Звучный голос Адама дрогнул при этих словах. — И на полученные деньги ты сможешь приобрести себе не одну, а много жен!

Чингу еще более презрительно поднял подбородок, положил ладонь Аманде на живот и спросил:

— Может, ты заодно заплатишь и за моего ребенка, который растет у нее в утробе?

Адам снова оглянулся на Аманду в поисках подтверждения столь невероятной новости — и снова обнаружил ее потупленный взгляд. Слезинка появилась в уголке глаза и проложила блестящую дорожку на ее нежной бледной щеке, Адам, помолчав, ответил:

— Да, я заплачу. Она родит этого ребенка, а у тебя будет еще много детей от других жен, которых ты сможешь купить.

— И ни один из них не будет равен тому, который родится у нас с Амандой, — надменно отрезал Чингу. — Адам Карстерс, ты понапрасну тратишь слова, — продолжал он. — Аманду приняло как свою мое племя. Моя жена как любая абнаки вольна когда угодно уйти от меня к другому мужу. Почему ты не спросишь у нее самой, что она выберет?

Адам заметил, как Аманда посмотрела на Чингу. Ему ничего не оставалось, как поверить, что все сказанное заносчивым дикарем — правда. А Аманда, так ничего и не прочитав в непроницаемом взгляде Чингу, обернулась к Адаму, навстречу его сияющим, любящим глазам, смотревшим ей в самую душу. Но в ту же минуту ей вспомнилась грубость французских солдат, оскорбивших ее на этом самом месте. Руку она положила на живот, стараясь защитить ребенка, шевельнувшегося у нее под сердцем. Нет, она не хочет обречь свое дитя на унижение, которому наверняка подвергнут его в будущем самодовольные белые люди. Она не должна думать о себе. Даже если Чингу и правда позволит уйти. Отныне и навсегда ее чувства, какими бы они ни были, не играют никакой роли. Прежде всего она обязана думать о ребенке, который вдруг напомнил о себе отчаянными и даже болезненными толчками. «Не бойся, — мысленно обратилась она к своему нерожденному малышу, — я не поступлю так с тобой!»

Но труднее всего было посмотреть в глаза Адаму и своими руками разрушить надежду, сверкавшую в его взгляде. Чувствуя, что вот-вот заплачет, Аманда еле слышно промолвила:

— Прости, Адам, но уже слишком поздно что-то менять. Уже почти пять месяцев мы с Чингу муж и жена. Я живу в его вигваме, я делю с ним ложе, а теперь еще и ношу в себе его ребенка. — Непослушные слезы все же переполнили ее огромные синие глаза и полились по щекам. — Прости, что приходится обижать тебя отказом, но теперь мне нужно думать о ребенке и о том, чтобы у него был отец. Пожалуйста, Адам, прости! — Она отвернулась, заглянула в каменно-неподвижное лицо Чингу и позволила ему увести себя прочь. А Адам так и застыл на месте, провожая глазами индейца и прекрасную белую женщину, столь внезапно лишившую его покоя и радости жизни простыми словами: «Слишком поздно, Адам, слишком поздно…»

Они уже давно исчезли, а он все смотрел им вслед, повторяя про себя роковые слова. Наконец он очнулся и ринулся вон, не в силах более оставаться на месте и не обращая внимания на французских солдат, оказавшихся свидетелями всей сцены. Ему не было никакого дела и до их подгулявшего дружка, который вернулся на склад как раз в тот момент, когда Аманда отказалась от предложения Адама, и долго буравил ей спину налитыми кровью, наглыми глазами.

Но Анри остановил разведчика на пороге и громко посоветовал:

— Да вы не жалейте, месье, что пришлось с ней расстаться! После того как ее лапали эти вонючие дьяволы, ни один белый мужчина на такую не позарится! А ей-то, кажись, и вовсе пришлось по вкусу быть индейской подстилкой!

Слова француза резко и безжалостно вернули Адама с небес на землю, и кровь бросилась ему в голову. Не проронив ни звука, он размахнулся и ударил по губам, с которых сорвались непотребные слова о его возлюбленной. Сила руки юного гиганта была такова, что пьяница отлетел к стене и без чувств сполз на пол, обливаясь кровью, заструившейся из разбитого рта.

Адам, не потрудившись даже оглянуться, шагнул наружу и направился в каморку, которую занимал обычно во время коротких визитов в форт Карильон. Там он одетый рухнул на кровать и уставился в потолок. Ему нужно было подумать. Ему нужно было крепко подумать. Ему нужно найти способ как-то ее освободить. Только не отчаиваться — и способ наверняка найдется, не может не найтись. Он не заставит себя ни поверить, ни смириться с тем, что после бесконечных месяцев поисков и терзаний он нашел ее только ради того, чтобы через пару минут потерять снова, потерять окончательно и безвозвратно.

При мысли о шести месяцах их разлуки Адам горько рассмеялся. Целых шесть месяцев, шесть бесконечных, бессмысленно потерянных месяцев, полных самобичевания и отчаянных, бестолковых поисков, его сердце сгорало от любви и желания, а рассудок терзался мыслями об Аманде, которую удерживает, которую подминает под себя какой-то краснокожий дикарь… Сколько раз он проклинал собственную глупость, заставившую так легко отступить, сдаться только потому, что кто-то успел объявить себя ее женихом! Как он мог не заметить те узы, что возникли между ними тогда, в лесу, — настоящие, неразрывные узы, для которых не имеет значения никакой обряд? С новыми проклятиями Адам вспомнил, как примерно месяц назад сумел-таки убедить себя, что больше никогда не увидит Аманду. Изнемогая от презрения к самому себе, в тот день он решил посвятить жизнь единственной оставшейся у него цели — отомстить за родителей.

Ах, как легко ему удалось снова укрыться за маской беспечного волокиты, прикрывавшей его тайную работу на Британию! Сильное, молодое тело с легкостью выполняло привычные движения — но и только. Ни одна женщина так и не сумела задеть его за живое, и хотя внешне он казался прежним любвеобильным повесой, в груди у него разрасталась сосущая холодная пустота, оставлявшая его безразличным, равнодушным вплоть до нынешнего дня.

Стоило вспомнить то внезапное, безмерное счастье, что охватило его при взгляде на милое, дивное лицо, как от избытка чувств к горлу подступил комок. Какое легкое, податливое у нее тело, какие сладкие, горячие губы! При мысли о том, как Аманда ответила на его поцелуй, как доверчиво приникла к нему и обхватила руками шею, ему хотелось обнимать ее снова и снова и никогда не расставаться…

Ну какой же он был дурак, беспросветный дурак! Ему следовало завладеть ею еще там, в лесу, когда она была целиком в его власти! Сколько ночей он провел без сна, сжимая ее в объятиях! Ребенок, у нее будет ребенок — и никуда от этого не денешься. А ведь тогда этот ребенок был бы от него, от него! Гнев и отчаяние тисками сдавили ему сердце, пока он не застонал от невыносимой боли и в тишине пустой комнаты дал волю слезам. Он рыдал громко, отчаянно, спрятав в ладонях лицо, и повторял без конца:

— О Боже, Боже, я же думал, что потерял ее навсегда!

Следуя за молчаливым Чингу, Аманда поспешила покинуть помещение склада. Не замеченная ими Хамруктит неслышно подхватила ее накидку и пошла за ними. Она набросила одежду на плечи подруге, озябшей на пустынном плацу, по которому они шли к офицерским квартирам. Чингу резко обернулся и только теперь увидел, что Аманда дрожит от холода. Он обнял жену, посмотрел в синие глаза, полные слез и мольбы, ласково вытер слезы и с нарочитой грубоватостью заметил:

— Больше не плачь, Аманда. Слезы не к лицу абнаки.

Остаток дня Аманда провела как во сне. Даже знакомство со столь известной и влиятельной личностью, как маркиз де Монткальм, не поколебало состояния удушающего, холодного безразличия, охватившего несчастную душу после рокового решения, принятого на складе. Машинально отвечая на комплименты, которыми генерал встретил молодую красавицу жену союзного вождя, Аманда едва замечала, что творится вокруг.

Облегчение принесли лишь наступившие сумерки — значит, их визит подходит к концу, а завтра на рассвете они уже будут на пути к дому. Ей хотелось как можно скорее убраться подальше от форта Карильон, места, где ее так жестоко унизили. А еще больше хотелось бежать от памяти об искаженном болью лице Адама. Наконец Чингу повел ее в комнату, которую французы отвели ему как женатому гостю. Дверь за ними захлопнулась, и Аманда с облегчением вздохнула: еще немного, и можно будет забыться во сне.

Чингу молча повернулся к ней и взял на руки. Уложил на кровать, снял с нее мокасины и улегся рядом. Повинуясь безошибочному чутью, он не пытался заниматься любовью в эту ночь, а просто ласково обнял жену. В темных глазах светилась бесконечная любовь, а голос дрожал, когда он заговорил, гладя ее по щеке:

— Это лицо — свет моих очей, счастье моей души. В тебе заключен весь мой мир, Аманда, вся моя жизнь. А когда я сегодня зашел на склад и увидел тебя у него в руках, мне показалось, что солнце на небе померкло, а душа моя вот-вот погибнет. — Чингу замолк, не в силах справиться с собой, потом хриплым голосом продолжил: — Я благодарен тебе за то, что ты вернула свет в мою жизнь.

С этими словами Чингу привлек Аманду к себе и не выпускал из объятий, пока она не заснула.

На следующее утро Аманда проснулась с первыми лучами зари, развеявшей тьму на зимнем небе, и долго смотрела на Чингу. Обоим не терпелось поскорее отправиться назад, и сборы были быстрыми и молчаливыми. Во дворе они встретились с соплеменниками и пошли завтракать.

Линтуксит и Хамруктит не зря провели предыдущий вечер: все необходимое было на складе отобрано и упаковано. Пока индейцы возились, прилаживая свою долю груза на спине, в тени крепостной стены возникло какое-то движение. На свет вышел Адам и обратился к Чингу:

— Чингу, я бы хотел поговорить с твоей женой. Ты не возражаешь?

Чингу подозрительно прищурился, но все же кивнул в знак согласия.

Адам подошел к Аманде и взял ее за руки. Она смотрела на его растроганное, красивое лицо и старалась набраться сил, чтобы выслушать все спокойно.

— Аманда, я не мог отпустить тебя, не попытавшись объясниться еще раз. Прошлой ночью я все обдумал и понял, что практически лишил тебя возможности выбирать. И ты, наверное, правильно поступила, не пожелав вернуться со мной, но… — Тут он запнулся, так как явно говорил это против желания. — Но ты, возможно, хотела бы вернуться к Роберту. Если это так, Аманда, и если ты согласна взять меня в провожатые, то я готов сделать все, чтобы доставить тебя к нему.

Аманда грустно улыбнулась — теперь-то она знала, чего стоило молодому человеку такое обещание, — и торопливо ответила:

— Нет, Адам, для меня нет возврата к прошлому. Я сама сожгла все мосты, Но если тебе нетрудно, Адам, умоляю тебя передать Роберту, что со мной все в порядке. Скажи ему: пусть постарается забыть про меня и найдет себе новую жену, если он еще не сделал этого до сих пор. Потому что я не вернусь никогда. — Она с отчаянием следила, как с каждым произнесенным ею словом мертвенная бледность заливает мучительно скривившееся лицо Адама. Она поспешила закончить: — Прощай, Адам!

Внезапно могучие руки схватили ее. Адам до боли прижал Аманду к груди, исступленно шепча ей в волосы:

— Аманда, пожалуйста, все, что угодно, только не это. Не уговаривай меня сдаться!

Прошло несколько долгих секунд, прежде чем она тихо, но твердо ответила:

— Это не зависит от тебя, Адам.

Медленно, неохотно его руки разжались, и, как только Аманда почувствовала, что снова стоит на земле, она приподнялась на цыпочки, легонько поцеловала его в губы и вернулась к Чингу.

Она ни разу не посмотрела в его сторону, пока Чингу прилаживал ей на спину тюк с багажом, и не оглянулась, когда заняла свое место в небольшой колонне, скорым шагом покинувшей территорию форта. Она не хотела, чтобы Адам увидел, как непрошеные слезы ручьями текут по бледному лицу.

Груз с припасами оказался тяжелым, и бедняжка начала горбиться и задыхаться еще до того, как крепость скрылась из глаз, но так ни разу и не пожаловалась. Однако Чингу едва дождался, пока их не будет видно из форта, а потом вышел из своего места в цепочке, заставил Аманду остановиться, а Хамруктит повелительным жестом приказал шагать вперед за остальными.

В два счета Чингу развязал лямки на ее тюке и взвалил его поверх собственного, чтобы она могла двигаться налегке.

— Нет, Чингу, я не согласна, чтобы ты тащил за двоих!

— Ты несешь моего ребенка, а это нелегкий груз, — серьезно возразил он. — Идем, не то отстанем от наших.

Но Аманда все еще колебалась, нерешительно поглядывая на его неподъемный груз, и тогда Чингу добавил тихим, проникновенным голосом, ласково глядя ей в лицо:

— Аманда, разве ты до сих пор не понимаешь, что я тоже чувствую твою боль, когда ты мучаешься от усталости? Когда ты задыхалась, мне тоже нечем было дышать. А когда я увижу, что ты шагаешь легко, я тоже полечу, как на крыльях, и не важно, тяжел ли мой груз. Ты будешь по-прежнему настаивать на том, чтобы самой нести свой тюк, и заставлять мучиться меня? Умоляю, Аманда, сжалься надо мной!

Розовые губы, которые он так любил целовать, раздвинула слабая улыбка, и Чингу едва не закричал от радости, когда она тихо призналась:

— Чингу, ты, как всегда, сумел облегчить груз не только у меня на спине, но и на сердце. — Она помолчала и добавила: — Ну что ж, а теперь пошли!

Весь остаток пути до деревни Аманда молчала. Измученная, хрупкая, она еле двигалась даже без багажа, снегоступы казались бесконечной пыткой. А стоило взгляду натолкнуться на сухощавую, сильную фигуру Чингу, согнувшегося под двойным грузом, и сердце щемило от стыда и вины.

А Чингу, отлично видевший и ее усталость, и душевные муки, каждый вечер на привале обнимал жену с большой нежностью и без конца шептал ей, как в самую первую их ночь:

— Аманда, жена моя, я люблю тебя!

Эти слова вытесняли из сознания плохие мысли и убаюкивали ее, погружая в облако сна.

Когда к исходу третьего дня путешественники увидели свою деревню, Аманда испытала настоящее облегчение. Ей казалось, что теперь, в вигваме, который она привыкла считать своим домом, будет легче заглушить воспоминания о грустных зеленых глазах и обиженном красивом лице, не дававшие ей покоя. Она искренне надеялась, что привычные хлопоты притупят беспощадную память, потому что была вынуждена признать: самой ей не под силу выбросить Адама из головы.

Внезапно Аманда ощутила на себе чей-то пронзительный взгляд, обернулась и увидела Чингу. Ее снова охватило чувство вины. Она попыталась отвернуться, но ласковая рука заставила ее поднять лицо. И ей пришлось прямо взглянуть на человека, который был ее мужем. Стыд и раскаяние придали ей душевных сил. И она поклялась себе никогда больше не причинять боли тому, кто дарил ей нежность и любовь. Она ласково сжала руку Чингу своей маленькой рукой и повела его домой.

Только глубоким вечером, когда уже весь багаж был распакован и разложен и Аманда хлопотала над нехитрым ужином, она вспомнила о том, что даже не поинтересовалась, что сказал генерал Монткальм на встрече с индейскими вождями. Почему их так поспешно вызывали в форт? Как только они вернулись, Чингу ушел на совет к сахему и до сих пор сидел там. Совет необычно затянулся — наверное, вожди спорят о чем-то. Но о чем? Аманда чувствовала, как с каждой минутой в душе нарастают смятение и тревога. Ее руки, месившие тесто для кукурузных лепешек, стали заметно дрожать.

Шорох у входа привлек ее внимание, и с огромным облегчением она увидела, что пришел Чингу. Он вошел и уселся рядом.

— Скажи мне, Чингу, что хотел передать генерал сахему? — спросила Аманда. Ей казалось, что от этого генерала не стоило ждать ничего хорошего для племени абнаки.

— Генерал настаивает на том, чтобы увеличить число разведчиков, охраняющих подступы к форту Карильон. Он чувствует, что враги готовят новую атаку, и просил нас прислать свои отряды на помощь солдатам, если начнется большой бой.

— Бой! — испуганно воскликнула Аманда. — Ты хочешь сказать, что будешь сражаться с британцами, моими соседями и друзьями, теми, кто трудился рука об руку с моим отцом, с Робертом?! Да что там — ты же можешь столкнуться с самим Робертом! — внезапно вскричала она, в ужасе округляя глаза. — И за кого ты прикажешь мне молиться, Чингу? Уж не хочешь ли ты, чтобы я молилась о спасении мужа, который отправился убивать моих друзей?

Смуглое лицо Чингу снова стало равнодушным и непроницаемым — только угольно-черные глаза сверкали все так же пронзительно.

— Аманда, ты, как и я, — из племени абнаки. И ты поступишь так, как поступят все женщины-абнаки: будешь ждать возвращения своего мужа. А он выполнит долг мужчины и воина, победит всех, кто может угрожать его деревне, его родным и близким. Для тебя не должно иметь значения, с кем именно мне придется сражаться!

— Чингу! Но ведь тебе придется убивать моих друзей! — настаивала Аманда.

На миг в вигваме повисла тишина, и наконец Чингу проговорил:

— Но тогда, Аманда, я должен напомнить тебе, что твои друзья захотят убить твоего мужа…

Жестокая правда, заключенная в его словах, поразила ее в самую душу, и она моментально вспомнила — так живо и ярко, — как знакомые солдаты похвалялись друг перед другом числом собственноручно убитых ими индейцев. Она растерянно посмотрела на Чингу. Не сразу у нее нашлись силы спросить:

— Когда ты уходишь, Чингу? С каким отрядом?

— С самым первым, через два дня, — тут же откликнулся он каким-то мертвым, деревянным голосом.

Уже через минуту Чингу смотрел на жену ласковым, полным любви и нежности взглядом. Он прижал Аманду к себе и горячо зашептал:

— Мне ужасно не хочется расставаться с тобой, Аманда, но я нарочно уйду одним из первых, пока тебе еще не пришло время рожать. Тогда я наверняка успею вернуться, чтобы увидеть, как появится на свет мой сын, а не буду бродить где-то в лесу, за много-много миль, когда у тебя начнутся роды.

Не спуская глаз с Чингу, Аманда снова с благодарностью подумала о том, что, принимая решения, он прежде всего заботится о ее интересах. Не всякой женщине выпадает счастье получить в мужья такого внимательного и любящего человека!

От этих мыслей потеплело на душе, и Аманда с улыбкой купалась в его нежных, осторожных ласках, которые постепенно становились все более настойчивыми и интимными. Чингу снял с нее платье одним стремительным, скользящим движением и залюбовался совершенством ее тела. Ибо он до сих пор восхищался своей женой так, будто видел ее в первый раз, и no-прежнему загорался желанием и страстью. Вздрагивая от нетерпения, Чингу подхватил Аманду на руки и отнес в постель. Он задержался ровно настолько, чтобы избавиться от одежды, и поспешил занять место возле Аманды, с наслаждением прижимаясь сильным смуглым бронзовым телом к ее телу, отливавшему молочной белизной.

Чингу затрепетал от радости, когда вспомнил, что совсем недавно сумел выиграть еще один бой за обладание своей прекрасной Амандой. Он подумал о том, что ему удалось одолеть самого Адама Карстерса, и желание вспыхнуло в нем с утроенной силой. Однако и теперь он держал свои чувства в железной узде и не забывал следить за Амандой, с нежностью и терпением добиваясь ответной вспышки страсти от лежавшей у него в объятиях красавицы. Завораживающий голос шептал ей ласковые слова, а мягкие губы легонько целовали сомкнутые веки, под которыми прятались прекрасные синие глаза, сводившие Чингу с ума. Он едва заметно улыбнулся, когда пушистые ресницы пощекотали ему губы, и продолжал покрывать поцелуями ее уши, щеки, ямочку в уголке рта, никогда не оставлявшую его равнодушным, и розовые, мягкие губы, уже слегка раздвинутые в ожидании. Чингу медленно наслаждался медовым вкусом ее губ, и поцелуй становился все настойчивее, требовательнее, пока сердце Аманды не забилось часто-часто от предвкушения новых ласк. Чингу моментально заметил это и проложил дорожку жадных, обжигающих поцелуев еще дальше, вдоль всего ее тела. Он не упустил ни одной ложбинки и испытал легкую вспышку ревности над розовыми, набухшими бутонами сосков — ведь скоро не он один будет распоряжаться этим совершенством. Соски дадут молоко его сыну, которого Аманда носит под сердцем. Чингу тут же посмеялся над глупой ревностью к своему собственному ребенку, а сам не прекращал ласкать дивные белые холмики, которые еще долго-долго будут принадлежать ему одному. Вынужденное воздержание во время их похода и встреча с Адамом, едва не лишившая его Аманды, усилили желание во много раз, и Чингу приходилось постоянно себя одергивать: только бы не сорваться, только бы не отдаться во власть безумной страсти, ведь тогда он может позабыть обо всем и невольно напугать Аманду или причинить боль этой женщине, в которой заключался весь смысл его жизни. И он терпеливо дожидался ответа на свои ласки, стараясь разбудить ее тело так, как делал это прежде. Наконец с бешено бьющимся сердцем он почувствовал, что Аманда оживает и с охотой отвечает на его поцелуи и объятия.

Этот искренний, робкий ответ необычайно восхитил Чингу, и он впервые позабылся настолько, что неистовый любовный голод вырвался на свободу. Он все еще целовал ее груди, однако ему было мало этой ласки, и Чингу сам не заметил, как опустился вниз, к стройным белым ножкам, между которыми таилось золотистое мягкое гнездышко. Горячие, настойчивые поцелуи уже распалили Аманду, и теперь она чувствовала лишь одно: жгучее, острое томление в разбуженном лоне. И когда Чингу прижался губами к золотистым теплым завиткам, тело ее обмякло, а бедра раздвинулись как бы сами собой, отворяя вход в то место, которое позволено было познать ему одному. Он осторожно приподнял ее, поднося к самому лицу, и приник губами к иным губам, давно ждавшим его поцелуев. Чингу провел языком по чутким, влажным складкам кожи, и Аманда содрогнулась в ответ всем своим маленьким, легким телом. Лишь после этого Чингу позволил себе сполна испить пряный, колдовской нектар ее тела. Аманда мгновенно откликнулась на эту вспышку. Не прошло и минуты, как она забилась от блаженства.

Чингу не прекращал свои ласки, не отнимал лица от жаркой, влажной ложбинки между бедрами. Поначалу Аманда не поверила самой себе — но нет, ее тело снова пробуждалось в ответ на осторожные, настойчивые касания его языка и зубов. Задыхаясь, с бешено бьющимся сердцем она прошептала:

— Нет, Чингу, пожалуйста, я слишком устала. Я не могу больше!

Чингу на миг выглянул из своего укромного убежища и мягко возразил:

— Это неправда, Аманда. Вот, смотри, как отвечает мне твое тело! — Он осторожно лизнул ее так, что она содрогнулась всем телом, и победоносно улыбнулся: — Видишь, оно само откликается на мою ласку. Оно оживает и дарит мне свой сладкий сок. Мы воистину стали единым целым, Аманда, и ты воистину принадлежишь мне, и место твое рядом со мной. Этой ночью я докажу тебе силу своей любви. Я столько раз поднимусь вместе с тобой к звездам, что все сомнения покинут тебя и ты позабудешь обо всех других мужчинах. Ты моя, только моя, Аманда! Никому не дано познать тебя так, как познал тебя я! И ты никогда не забудешь эту ночь, потому что она зажжет пламя моей любви в твоем сердце.

Не тратя времени даром, Чингу тут же перешел от слов к делу, и, к собственному удивлению, Аманда ни разу не смогла остаться равнодушной к новым вспышкам его страсти. А он раз за разом возобновлял свои атаки, неизменно заставляя ее трепетать и стонать от блаженства.

Любовь и желание Чингу были столь велики в эту ночь, что он не ведал усталости. Под конец Аманда едва могла двигаться и воспламенялась моментально, стоило ей почувствовать его возбуждение, и билась в его руках от восторга, являя новые и новые доказательства его полной власти над ее телом. Уже под утро она услышала чистый, звонкий смех и открыла глаза. Чингу с откровенным обожанием любовался ею и шептал:

— А ну-ка скажи мне, Аманда, скажи, кто завладел твоим телом и душой настолько, что ты полностью покорна его воле? Скажи, чье тело сделало тебя его рабыней, как прежде ты поработила его сердце и душу? Скажи, кому удалось познать тебя так, как это не мог и не сможет сделать никто на свете? Ну же, отвечай! — ласково настаивал он, улегшись поверх ее тела и не спуская глаз с милого, любимого лица. — Назови мне его имя!

— Его зовут Чингу, — еле слышно выдохнула Аманда шепотом, прерывистым от усталости и избытка чувств. — Это он владеет мной так, как не сможет никто на земле!

И тогда наконец Чингу, сияя от счастья, вошел в нее одним сильным, решительным рывком, чтобы изведать наслаждение и восторг, которые только предвкушал на протяжении всех этих долгих часов. Вскоре он содрогнулся в последний раз и откатился на бок, задыхаясь, не выпуская из объятий свою молодую, прекрасную жену. Аманда почувствовала на себе его взгляд и обернулась. Вспышка страсти миновала, и теперь его темные глаза были серьезными и сосредоточенными.

При виде ее недоумения Чингу глубоким, прерывистым от любви голосом прошептал то, что снова и снова повторял про себя:

— Аманда, ты моя любовь, ты моя жизнь. — Он ласково привлек ее к себе и лежал так, не шелохнувшись, пока она не заснула.

По некоему молчаливому соглашению ни тот ни другой ни разу не пытались обсуждать эту удивительную ночь, но теперь Аманда то и дело натыкалась на пристальный взгляд темных, жгучих глаз Чингу и невольно краснела. В последующие два дня этот пронзительный взгляд и смущенный румянец сразу приводили молодых супругов на ложе, причем вовсе не обязательно в ночное время. Однако Чингу при этом был неизменно осторожен и больше ни разу не позволил себе безумных вспышек вроде той, что случилась в их первую ночь после возвращения. Он ужасно боялся навредить ребенку и без конца ругал себя за несдержанность и поклялся не давать воли чувствам до тех пор, пока его сын не родится на свет. После того как Аманда оправится, у него будет вполне достаточно времени, чтобы наслаждаться близостью с ней, и при одной мысли об этой возможности у Чингу быстрее билось сердце. Ну а до тех пор ему остается одно — нежность и терпение, которые у Чингу имелись в избытке.

Два дня любви пролетели до обидного быстро. Необходимо было вернуться к жестокой, беспощадной реальности. На рассвете третьего дня Аманда открыла глаза и увидела в сумраке, царившем в вигваме, что Чингу уже встал. Не замечая, что она проснулась, Чингу собирался идти в форт Карильон.

Аманда покраснела от смущения и удовольствия, любуясь его нагим телом. Прекрасно сложенное, сильное, оно завораживало изяществом скользящих, кошачьих движений и игрой выпуклых мускулов под гладкой бронзовой кожей, пока Чингу натягивал на себя обычную замшевую одежду. Он почувствовал на себе ее взгляд, обернулся и широко улыбнулся, сверкнув яркой полоской зубов на смуглом суровом лице. У Аманды сладко замерло сердце при мысли о том, какой прекрасный человек ее муж, Чингу.

А он уже опустился на колени возле ее ложа, легонько поцеловал в губы и прошептал:

— Уже светает, Аманда, мне пора идти. — Его темные, пронзительные глаза ласково смотрели на разрумянившееся от сна милое лицо и на плечо, показавшиеся из-под вороха теплых шкур. Он старался как можно лучше запомнить эту картину, чтобы сохранить на протяжении долгого, трудного похода и бесконечных одиноких ночей. На миг Чингу приподнял одеяло, чтобы полюбоваться молочно-белым, нежным телом, все изгибы которого успел выучить наизусть, и задержался взглядом на слегка округлившемся животе. На языке своих предков он прошептал:

— Взгляни, Аманда, на моего сына. Он так быстро растет! К его восторгу, Аманда ответила на том же языке, и от неловкой улыбки в уголке рта призывно мигнула милая ямочка:

— Да, Чингу, это так.

Он припал на миг губами к мягкой округлости, прежде чем снова укрыть ее одеялом, спасая от утренней стужи, пробиравшейся ввигвам. В глубине чудесных синих глаз Чингу увидел слезы. Он запустил пальцы в спутанные теплые шелковистые волосы, рассыпанные вокруг любимого лица, и поцеловал мягкие, податливые губы. Аманда севшим от волнения голосом спросила:

— Когда ты вернешься, Чингу?

— Я вернусь не позже новолуния и больше не оставлю тебя до тех пор, пока мой сын не увидит этот мир! — Понимая, что никакими словами не остановить готовые вот-вот пролиться слезы, он просто высказал то, что лежало на сердце: — А теперь пора прощаться, но мне будет одиноко без тебя. Я слишком люблю тебя, Аманда.

Он обнял и поцеловал ее в самый последний раз. Аманда отвечала ему горячо, неистово, со всей силой страха перед разлукой.

Через мгновение Чингу ушел, а она осталась лежать неподвижно, зарывшись в одеяло, не желая подниматься и браться за дела. Внезапно Аманда соскочила с лежанки, накинула на плечи одеяло и выглянула из вигвама в надежде еще раз увидеть покидавший деревню отряд. В сером предрассветном сумраке молчаливая цепочка воинов двигалась быстро и бесшумно, их снегоступы оставляли широкий след на свежем слое снега, выпавшем ночью. Аманда, не ощущая холода, все смотрела, смотрела им вслед, пока все пятьдесят воинов не скрылись из виду. Пусто стало у нее на душе.

Теперь, когда Аманда осталась в вигваме одна, время для нее словно остановилось. К исходу второго дня она уже отчаялась придумать хоть какой-то способ отвлечься от тоски одиночества. Чувствуя себя покинутой и несчастной, она отправилась к Нинчич в надежде найти утешение в обществе приемной матери и сестер. Ее ожидания оправдались — уже через час беспечная болтовня двух неугомонных девчонок и искренняя радость, светившаяся на лице Нинчич в ее присутствии, помогли развеять тоску, и Аманда немного приободрилась. И все же от старой индианки не укрылось подавленное состояние, в котором названая дочь пришла к ней в вигвам, и Нинчич радушно предложила Аманде разделить с ней кров до тех пор, пока не вернется Чингу. Аманда несказанно обрадовалась такому предложению, сбегала на минутку к себе, чтобы взять кое-что из продуктов, и больше уже не уходила от Нинчич. Благодаря этому следующие десять дней ожидания дались ей намного легче, чем два первых.

Однако даже поддержка Нинчич не смогла избавить Аманду от чувства вины за то, что она так и не сумела найти общий язык с родителями Чингу. С самого начала Лингу и Кахакетит не скрывали своего недовольства той, кого Чингу выбрал себе в жены. Аманда никогда не ставила им этого v вину, так как понимала, что вряд ли их единственный сын оправдал родительские надежды, когда решил жениться на бестолковой бледнолицей. Их разочарование и неприязнь казались Аманде вполне заслуженными, и она не пыталась изменить положение, пока не решила, что ее ребенку будет необходима не только родительская любовь, но и любовь бабушки и деда.

Итак, однажды Аманда встала пораньше, сосредоточенно думая о поставленной перед собой цели, завернула в узелок немного сладких лепешек, которые благодаря урокам Нинчич умела печь и они получались особенно вкусными. Она отправилась наводить мосты над пропастью между ней и родителями Чингу. Но с каждым шагом первоначальная решимость шла на убыль. Всплыли в памяти неподвижные лица надменных стариков, и это окончательно лишило ее отваги. Остаток пути Аманда проделала скорее из упрямства, нежели из храбрости. Она заставила себя внятно назваться у порога чужого вигвама и не сбежать в ожидании ответа. Наконец женский голос, лишенный малейших признаков радушия, позволил ей войти. Аманда шагнула внутрь, осмотрелась и с облегчением перевела дух: судя по всему, Лингу здесь не было. Встречаться сейчас сразу с обоими было бы свыше ее сил.

Нервно сглотнув, Аманда протянула Кахакетит сладкие лепешки, натянуто улыбнулась и попыталась выдавить из себя что-то вроде приветствия, однако под ледяным взглядом хозяйки вигвама слова почему-то застряли в горле. Аманда испуганно умолкла и уставилась на сидевшую перед ней суровую старуху, чьи морщины ясно говорили о долгой, нелегкой жизни, полной горя и невзгод. Возраст иссушил и без того миниатюрную фигуру, и теперь она казалась особенно хрупкой. Острыми чертами надменного лица она напоминала ястреба.

Густые седые волосы были стянуты на затылке полоской замши.

Аманда подумала, что Чингу, на ее счастье, был намного сильнее привязан к отцу, чем к матери. Старуха как будто прочла эту мысль: пронзительные черные глаза, так напоминавшие глаза Чингу, поймали на миг ее взгляд и полыхнули ненавистью.

Излучаемая Кахакетит неприязнь была столь сильна, что Аманда попятилась, как от удара. Но это только укрепило ее решимость, и мало-помалу она набралась духа, чтобы завести хоть какую-то беседу и тем положить начало более прочным отношениям.

— Ты наверняка уже знаешь, Кахакетит, что Чингу отправился с первым отрядом воинов на помощь французам. Мне кажется, что нам самое время помириться — ради его ребенка, который скоро появится на свет. Мне понятно, почему вас не обрадовало решение Чингу взять меня в жены. Я не стою такого прекрасного человека, как ваш сын. Для него гораздо лучше было бы жениться на чистокровной абнаки. Но увы, что сделано, то сделано. Его семя пустило росток, и скоро на свет появится живое доказательство нашего союза. Этот ребенок привяжет нас друг к другу еще крепче. И ради этого ребенка я решилась обратиться к вам со своей просьбой не лишать его счастливого детства и не ранить безвинное существо своей ненавистью. Только ради него я прошу у вас прощения и умоляю принять в свою семью.

Аманда наконец решилась поднять полный надежды взгляд на неподвижную старуху — и совсем упала духом. В темных, угольно-черных глазах полыхала все та же ненависть. Аманда совсем растерялась, когда Кахакетит внезапно прокаркала по-индейски:

— У меня был дурной сон.

Аманда ошалело захлопала ресницами, в замешательстве решив, что неправильно ее поняла. И тогда старуха, не меняя выражения на закаменевшем лице, перешла на английский:

— Я видела дурной сон в ту же ночь, как Чингу привел тебя в деревню. Мне снилось, что Чингу много лун бредет в одиночестве по пустынной и тяжкой дороге, пока на обочине не натыкается на тебя. Ты кажешься ему такой потерянной и несчастной, что он из жалости берет тебя с собой. И пока вы идете рядом, ты успеваешь набросить на него чары, от которых он перестает видеть других женщин. Теперь он видит только тебя и желает только тебя. Сгорая от любви, он ведет тебя на самую вершину огромной горы и строит для тебя просторный, красивый вигвам. В этом вигваме вы с ним живете много лун. И каждый день Чингу не ленится приносить к твоим ногам все новые и новые доказательства своей любви. Но вот однажды он приводит тебя на высокий обрыв и предлагает тебе владеть всем, что ты видишь оттуда, во имя своей безумной любви. Ты ласково улыбаешься, и сердце Чингу поет от счастья, но стоит ему отвернуться, как ты толкаешь его в спину и он разбивается насмерть об острые камни внизу!

Аманда невольно охнула и побелела как мел. Кахакетит не на шутку перепугала ее своим сном! Неуверенным, дрожащим голосом она попыталась возразить:

— Но, Кахакетит, это ведь только сон! Не думаешь же ты в самом деле, будто я собираюсь убить твоего сына! Он отец моего ребенка! Почему ты невзлюбила меня из-за какого-то сна?

Она еще не успела договорить, когда осознала, что тратит слова попусту, абнаки слыли крайне суеверным племенем и с величайшей серьезностью относились ко всякого рода предзнаменованиям. Кахакетит, не меняя выражения лица, заговорила голосом, полным ненависти к нежеланной невестке:

— Я видела этот сон не один раз, а много ночей подряд. Я посоветовалась с шаманом, и он сказал, что предчувствие мое верное. Ты станешь причиной скорой гибели моего сына! Я пыталась объяснить это сыну, но он не стал меня слушать.

— Так ты рассказала ему о своих снах?!

— Он не стал меня слушать! — Морщинистое лицо Кахасетит внезапно исказилось от гнева, и при виде этой жуткой маски Аманде пришлось схватиться за стенку, чтобы не упасть.

— Мой сын погибнет из-за того, что полюбил тебя, и я не хочу видеть тебя в своем вигваме!

Аманда совершенно опешила от столь незаслуженных обвинений, а разъяренная старуха вопила без конца:

— Вон отсюда! Вон!

Наконец, обливаясь слезами, Аманда быстро вышла из вигвама. В ушах ее еще долго стояли исступленные вопли Кахакетит. Она бежала, не разбирая дороги, пока не оказалась за пределами деревни, где свалилась на землю в приступе жестокой рвоты, случившейся из-за пережитого испуга.

Дни, оставшиеся до возвращения Чингу, были полны тревоги и ожиданий. Даже увещевания рассудительной Нинчич не помогали избавиться от страхов, порожденных якобы пророческим сном Кахакетит.

Здравый смысл подсказывал Аманде, что не следует поддаваться глупым страхам. Однако несмотря на все рассуждения о том, что дурные сны не стоит воспринимать всерьез, в глубине ее души копились тревога и неуверенность.

Тем сильнее была ее радость, когда через две недели возбужденная Чолентит влетела в вигвам, где Аманда с Нинчич только что начали готовить ужин, и закричала:

— Воины вернулись! Воины вернулись!

Аманда торопливо отставила плошку, в которой толкла пожаренные зерна кукурузы, и выскочила наружу как раз в тот момент, когда усталые воины входили в деревню. В воздухе раздавался уже знакомый ей жуткий воинственный клич.

— Они встретились с врагами и одержали победу! Смотри, сколько скальпов висит на их шесте! — Звонкий детский голосок Чолентит сорвался на пронзительный визг при виде торжественно шагавших воинов в боевой раскраске, Первый из них гордо нес шестифутовый шест, сплошь увешанный отвратительными трофеями — кровавыми доказательствами их победы.

Вся деревня высыпала навстречу удачливым воинам. Прозрачный мартовский воздух огласился воинственными воплями, душераздирающее «О-хой!» взлетало к самым небесам — даже женщины и дети орали до посинения, пока хватало воздуха в груди. Сиявших от гордости и счастья воинов тут же обступили родные и близкие, и только одна Аманда застыла на месте, не в силах шевельнуть пальнем, преодолеть ужас, сковавший ее члены и плескавшийся в огромных синих глазах. От шумной толпы отделилась высокая, стройная фигура и направилась к ней. Пронзительный взор Чингу наполнился грустью и сочувствием при виде искаженного страхом милого лица.

— Вы побывали в бою, Чингу? — Ее голос дрожал от избытка чувств, она радовалась счастью снова увидеть Чингу и ужасалась той цене, которую пришлось заплатить противникам беспощадных абнаки.

— Да, Аманда, мы встретились с врагами лицом к лицу и выдержали бой, но сейчас ты лучше не думай о том, откуда я пришел. Думай лишь о том, что я вернулся к тебе и больше никуда не уйду. — И он простер к ней руки — такой знакомый, желанный жест. Аманда не могла не заметить мольбы, промелькнувшей в его взгляде, и сразу приникла к широкой груди. Сильные руки крепко сжали ее в объятиях, помогая выбросить из головы мрачные мысли, и Чингу повел жену в вигвам.

В эту ночь все обитатели деревни собрались у большого костра, чтобы принять участие в празднике. Пляской индейцы благодарили добрых духов за ниспосланную им удачу. Аманде впервые пришлось присутствовать на такой церемонии, и ее поразил царивший здесь серьезный, молитвенный настрой. Новую песню каждый раз начинал кто-то один, а к нему постепенно присоединялись остальные голоса, сливавшиеся в гармонии, пока не вступал основной хор. Ритм пению задавали непрерывно звучавшие барабаны. Чистые, звонкие голоса женщин участвовали в пении только в качестве хора и совсем умолкали под коней песни, сопровождавшейся воинственным кличем, повторенным столько раз, сколько новых скальпов украсило кровавый шест. По мнению Аманды, эти заключительные вопли лишали церемонию всякой торжественности.

После вступительных песен настало время рассказать о недавнем бое. Первым встал самый старый воин: он шел вдоль цепочки своих товарищей, монотонным речитативом повествуя о совершенных подвигах, и гулкий рокот барабанов придавал и без того мрачному рассказу совсем уже зловещую окраску. Аманда пыталась вслушаться в его слова, и оттого очень скоро ей стало так худо, что пришлось выбираться из круга и искать убежища в пустом вигваме — желудок взбунтовался окончательно и больше не мог воспринимать кровавые подробности битвы.

Гораздо позже, когда праздник кончился и Аманда лежала в объятиях Чингу, она решилась признаться в своих сомнениях. Набрала в грудь побольше воздуха и серьезно заговорила:

— Чингу, ты же видишь, что из-за своей брезгливости мне никогда не удастся радоваться тому, что с таким благоговением воспринимают настоящие женщины-абнаки! — И она с бешено бьющимся сердцем выпалила, сама не зная, что последует за этим невероятным предложением: — Я пойму твои чувства, если ты выставишь меня вон, а себе в жены возьмешь другую женщину, за которую не придется краснеть перед друзьями.

Чингу только крякнул в ответ и долго не мог найти слов. Наконец он промолвил, едва сдерживаясь от обиды:

— Аманда, ты, наверное, решила все же наказать меня за то, что я воевал с твоим прежним народом, хотя я всего лишь выполнял свой воинский долг. Если это так, то можешь радоваться: стрела попала точно в цель, она поразила меня в самое сердце. Но если ты действительно мучаешься сознанием своей неполноценности, то послушай, что я скажу. Пойми, что это ты мне оказала честь и принесла радость жизни, согласившись стать моей женой. И мне не нужен никто, кроме тебя, потому что даже самые яркие звезды на небе горят не так сильно, как моя любовь к тебе.

Чингу увидел, что ее глаза повлажнели от слез радости, и его обида улетучилась как дым. Он ласково погладил Аманду и шепнул, касаясь губами ее губ;

— И хватит, Аманда, я больше не желаю об этом слышать. Мы достаточно поговорили о моей любви — не пора ли перейти к делу, чтобы я смог доказать тебе глубину своего чувства?

И Чингу действительно перешел от слов к делу. На протяжении долгой ночи он не раз успел доказать Аманде, что говорил правду.

Позже тот бой, о котором больше никогда не заговаривали Чингу с Амандой, стал известен как «Битва на снегоступах». Благодаря болтливости неугомонной Чолентит и ее старшей сестры Аманда волей-неволей узнала под конец все подробности кровавой стычки.

Примерно в полдень тринадцатого марта в форт Карильон явился перебежчик из британских войск и сообщил о том, что поблизости находится разведывательный отряд полковника Роджера. Ему навстречу немедленно отправился отряд, составленный из канадцев и индейцев, — всего около шести сотен бойцов. Впереди двигался еще один отряд авангарда из сотни индейцев. Ближе к вечеру того же дня около двухсот разведчиков Роджера, расположившись на холме, следили за руслом замерзшего ручья. Поскольку глубина снега достигала четырех футов, это был единственно доступный путь для солдат из форта Карильон, совершенно не обученных ходить на снегоступах. Естественно, что авангард французов, шедший по ручью, наткнулся на засаду и попал под жестокий обстрел. Почти половина индейцев полегла под первым же залпом. Разведчики, окрыленные легкой победой, ринулись преследовать остатки неприятеля, и налетели на основной отряд из шестисот человек.

Разведчики Роджера, прикрытые с тыла склоном горы, сумели перегруппироваться и принялись отбивать атаки французов. Противники перестреливались с расстояния всего каких-то двадцати ярдов. За полтора часа перестрелки погибло не меньше сотни британцев, в том числе восемь офицеров.

Тогда Роджеру ничего не оставалось, как дать приказ к отступлению. Разведчиков преследовали воины абнаки. Как Роджеру удалось спастись, не знал толком никто. Чолентит твердила, что он скатился на заднице по крутому склону горы до самого озера Георг. Более серьезные догадки состояли в том, что он сумел запутать следы, переодев снегоступы задом наперед, и спустился к озеру Георг по какой-то тайной тропе. Так или иначе, злополучная гора получила имя Роджера, а голый каменистый спуск к озеру Георг злопамятные индейцы с французами стали именовать Роджеровым следом.

За эти недолгие полтора часа перестрелки с расстояния в двадцать ярдов и последовавшей затем погони Чингу успел совершить массу отважных поступков и покрыл свое имя неувядающей славой. Но Аманде в отличие от Чолентит не хотелось гордиться подвигами Чингу — она терзалась от неизвестности и гадала, не было ли близких ей людей среди тех ста разведчиков и восьми офицеров, что погибли во время перестрелки. А вдруг один из окровавленных скальпов, болтавшихся сейчас на шесте, принадлежал Роберту или даже Адаму?..

При одной мысли об этом к горлу подступала тошнота, рот наполнялся желчью, а в памяти снова и снова всплывали яркие, живые зеленые глаза на загорелом лице. Аманда понимала, что так можно довести себя до полного безумия, а потому постаралась выбросить из головы жуткие мысли, несколькими суровыми словами одернула расходившуюся сверх меры Чолентит и вернулась к работе.

Верный данному ей слову, Чингу на протяжении следующих месяцев никуда не отлучался из деревни — исключение составляли лишь вылазки на охоту, участившиеся по мере того, как у индейцев убывал запас мяса. Теперь, когда многочисленный отряд из их деревни постоянно нес службу в форте Карильон, свободных мужчин оставалось совсем мало, и каждый охотник был на счету.

С наступлением весны жизнь в индейской деревне стала намного легче. Чингу уходил в лес еще до рассвета, поскольку утренние и вечерние сумерки были самым подходящим временем для охоты. К его возвращению у Аманды всегда на огне уже кипела кукурузная каша и были готовы свежие лепешки.

За эти спокойные весенние месяцы Аманда успела узнать о жизни абнаки немало нового. И самым потрясающим открытием было то, что дикие, «нецивилизованные» индейцы руководствуются в отношениях между собой самыми что ни на есть цивилизованными принципами! Сколько раз она, к примеру, присутствовала во время дележа добычи, доставшейся охотникам или рыболовам. Они никогда не забывали о тех, кто не в состоянии прокормить себя сам. Всякий абнаки, получая выделенную ему долю, никогда не спорил по поводу ее величины — он просто принимал ее и благодарил, как будто получил подарок.

Аманду немало поражало и то уважение, которое выказывали друг к другу члены племени. Они были убеждены, что добро и зло не способны ужиться в одном сердце, а значит, человек обязан всегда поступать по чести. В отличие от белых в их обществе не было места злобе, нетерпению и попыткам взвалить свою вину на другого. И хотя время от времени происходили несчастные случаи, ни один индеец не погиб из-за небрежности или трусости своего товарища. Но даже тогда абнаки скорее были склонны простить человеку невольную вину, а не настаивать на наказании.

Немало удивления вызывало у Аманды и их неизменное гостеприимство. Стоило кому-то переступить порог вигвама, как на лицах расцветали дружеские улыбки, внимательный хозяин отводил гостя на почетное место и предлагал присесть. Место находилось для всех — не важно, сколько гостей явилось в вигвам, — и по кругу шла трубка, набитая табаком. Хозяйка без лишних напоминаний тут же принималась готовить угощение и не пыталась жаловаться, даже если на это уходили последние продукты, — так высоко абнаки ценили дружбу.

Аманда успела основательно изучить и религиозные представления абнаки. Они полагали, что все людские племена-в том числе и бледнолицых — создал Единый Великий Дух. Он же повелел каждой расе заниматься каким-то делом — причем у всех оно было разное. Белым людям Великий Манито наказал возделывать землю и растить на ней пищу, тогда как индейцам доверил почетное искусство охоты, а также надзор за всеми остальными живыми бессловесными тварями. Отсюда и пошло название «настоящие люди», которым абнаки называли себя в знак того, что нисколько не изменились с самого начала времен.

Хотя Аманда всегда была занята делами по дому, она замечала, что Чингу часто посматривает на нее исподтишка, любуется ею и радуется тому, как растет у нее живот. Вечерами, когда Аманда лежала в постели, а ребенок вдруг начинал толкаться особенно сильно, Чингу обязательно клал руки ей на живот и восторгался беспокойным характером своего сына.

Однажды, когда они уже собирались спать, Чингу воскликнул:

— Чувствуешь, Аманда, какая у него сильная воля к жизни! Он все время вертится, торопится пробить себе путь в наш мир! — В следующий миг лицо его стало серьезным, и он прошептал, ласково сжимая в ладонях ее щеки: — Поверь, Аманда, ты сделала меня самым счастливым человеком на свете, а тот ребенок, что растет в тебе от моего семени, протянет от меня ниточку в вечность. Ты наполнила мою жизнь радостью, и если бы мне суждено было завтра закончить жизнь, я бы считал, что достиг всего, чего хотел.

— Чингу! — Эти странные речи не на шутку взволновали Аманду, и она прижалась к нему, стараясь подавить необъяснимый испуг. Но это не помогало — наоборот, припомнился страшный сон Кахакетит, и Аманда задрожала от ужаса.

— Отчего ты так дрожишь, мой милый цветочек? — Голос Чингу звучал ласково и лукаво. — Я же не сказал, что действительно собрался завтра умирать! — В ответ Аманда спрятала лицо у него на груди, и он добродушно рассмеялся. — Ну ладно, любимая, чтобы сделать тебе приятное, я готов поклясться, что проживу еще не меньше ста лет, но только ты должна пообещать, что поступишь так же! — Все еще хохоча над этим нелепым разговором, Чингу принялся целовать ей грудь, и вскоре все страхи Аманды куда-то улетучились.

Это случилось ранним июньским утром — душное и влажное, оно обещало, что день будет жарким. Аманде оставался какой-то месяц до родов, и она совсем замучилась носить свой огромный живот. Ее длинные светлые волосы ничуть не утратили мягкости и блеска, как это часто случается у беременных женщин. Легкие завитки по-прежнему обрамляли нежное лицо, покрытое загаром. Синие глаза стали казаться еще больше из-за темных кругов — свидетельства ночей, лишенных сна из-за тяжелого, неудобного живота и неугомонного характера ее ребенка. Однако даже эти темные круги нисколько не умаляли ее привлекательности.

Именно такой предстала она перед Чингу, когда он снова собрался на охоту. Ему до смерти не хотелось разлучаться с женой даже на несколько часов, хотя он не предвидел никаких осложнений, ведь ее срок должен был наступить еще через месяц, да и Нинчич обещала не спускать глаз с названой дочери, пока его не будет в деревне.

Как всегда, стоило Чингу обратить взгляд на свою прелестную жену, душа его встрепенулась. Аманда по-прежнему оставалась для него желанной. Чувствуя, как учащенно начинает биться сердце, Чингу с усмешкой подумал, что, может, оно и к лучшему — убраться хотя бы ненадолго и дать жене отдохнуть от своих неумеренных аппетитов, которые со временем только возросли. Он ласково поцеловал ее в губы и сказал:

— Аманда, я ухожу до завтра. Эту ночь мне придется провести одному, но сердцем я буду с тобой.

Он еще раз обнял и поцеловал ее на прощание и присоединился к небольшой группе охотников, ждавших его снаружи. Аманда посмотрела, как они покидают деревню, и снова опустилась на лежанку в надежде хоть ненадолго заснуть. Ей не хватило сил даже на то, чтобы раздеться.

Казалось, что Аманда всего на несколько минут погрузилась в чуткий сон. Вдруг она почувствовала на себе чью-то руку и открыла глаза. Всего в нескольких дюймах от нее маячило знакомое лицо, а большая мозолистая ладонь зажала рот. Аманда не сразу смогла поверить, что это правда, и долгое время не в силах была издать хоть звук. Но вот наконец сильная рука убралась с ее побелевших губ. Она потрясенно прошептала;

— Роберт!

Глава 5

— Да нет же, это мне снится, — еле вымолвила она, чувствуя, что от испуга вот-вот разорвется сердце, и тут же услышала его голос:

— Нет, Аманда, это не сон. Я действительно пришел, чтобы забрать тебя домой.

«Домой…» От этих слов Роберта Аманду словно пружиной подбросило с лежанки, и только теперь она обратила внимание на гиганта, стоявшего у него за спиной.

— Адам!

Столь неожиданное появление в вигваме обоих мужчин, имевших важное значение в се жизни, потрясло ее. Перед глазами все поплыло, и Аманда почувствовала, что падает, но тут же сильные руки подхватили ее и прижали к широкой, горячей груди. Словно издалека донесся ласковый голос Роберта;

— Аманда, дорогая, теперь все позади. Мы пришли, чтобы забрать тебя домой. Аманда, Аманда! — Голос Роберта звал ее снова и снова, не позволяя провалиться в забытье. — Дорогая, тебе сейчас нужно быть сильной. Мы должны поскорее убраться отсюда, пока окончательно не рассвело.

— Роберт, — тихо, но решительно возразила Аманда, — я не могу вернуться с вами. Ну посмотри на меня сам. Неужели тебе еще требуются какие-то объяснения?

Роберт скользнул глазами по большому животу Аманды и тут же перевел взгляд на ее лицо, скривившись от боли и отчаянной решимости.

— Мне наплевать на то, что ты носишь ребенка от индейца! — Он заметно покраснел, однако продолжил: — Ведь я знаю, что это не твоя вина. Но я не позволю ему навеки приковать тебя к такой жизни! Ты была и остаешься моей невестой. Когда ребенок родится, мы поженимся, как собирались!

Аманда опешила: да как до такого можно было додуматься?! Неужели Роберт вообразил, что можно просто взять и вычеркнуть из жизни несколько месяцев и начать снова как ни в чем не бывало?..

— Но, Роберт, я ведь уже замужем за Чингу, и он…

— Не смей вспоминать при мне поганого имени этого дикаря! — зарычал Роберт, кипя от ярости. — Все равно он уже покойник — можешь поверить, я позабочусь об этом, как только его отыщу! Ты Моя, только моя, — повторял он, крепко прижимая Аманду к себе, — и я никому больше не позволю тебя похитить!

Аманда сдавленно охнула и застыла — так напугала ее бешеная ненависть, звеневшая в голосе Роберта и полыхавшая во взгляде.

— Ну, пойдем же скорее! — тянул он ее, не принимая во внимание, что она не хочет немедленно отправляться с ним. — Смотри, уже рассвело совсем. Нам нужно торопиться!

Аманда с немой мольбой посмотрела на Адама, который все это время оставался в стороне: молчаливый, внешне безучастный свидетель их разговора. В ответ на выразительный взгляд он с сожалением ответил:

— Я пытался переубедить его, Аманда. Я твердил, что ты ушла сюда по собственной воле, но Роберт не желал мне верить. И я решил отправиться с ним, ведь ему одному идти было бы очень опасно.

Тут Аманда с беспощадной ясностью представила жуткую картину, увиденную во сне Кахакетит, и запоздалое прозрение ледяными тисками сдавило сердце. Потому что снова она оказалась бессильна что-либо изменить, снова мужчины решали за нее ее судьбу и лишали права выбора, не желая поинтересоваться, чего хотела бы она сама. Понимая, что дальнейшие споры неминуемо приведут к стычке, в которой могут погибнуть дорогие ей люди, она вынуждена была подчиниться Роберту. По крайней мере, если они уберутся из деревни достаточно быстро, появится надежда избежать кровопролития.

Еще раз взглянув на виноватое лицо Адама, она решительно обратилась к Роберту:

— Мы не успеем уйти далеко — меня хватятся и снарядят погоню. Вы с Адамом лучше уйдите прямо сейчас и ждите меня в лесу за вигвамом. А я присоединюсь к вам сама, только сперва зайду к Нинчич и скажу, что решила вернуться к своему народу.

— Черта с два я позволю тебе!.. — взорвался было Роберт, но его возмущение заглушила мягкая ладошка, прижавшаяся к губам.

— Ты не должен бояться, Роберт, — спокойно, уверенно возразила она. — Вот и Адам может подтвердить мои слова. Я считаюсь членом племени абнаки и имею право уйти отсюда, когда пожелаю. Я оставалась здесь вовсе не по принуждению. Я сама выбрала эту жизнь, потому что считала, что навсегда лишилась своего места в мире бледнолицых.

— Аманда, дорогая! — только и смог вымолвить Роберт, и голос его был полон той самой боли, что терзала его на протяжении долгих месяцев разлуки.

— Пока вы будете ждать в лесу, я смогу все спокойно объяснить Нинчич. Я попрошу ее передать Чингу, что наша совместная жизнь кончена. Он отнесется с уважением к тому, что я решила, и не станет гнаться за нами.

— Ну уж нет, теперь я тебя ни на шаг не отпущу! — разозлился Роберт. Но Аманда твердо стояла на своем:

— Роберт, или ты согласишься со мной, или я вообще откажусь возвращаться.

Несколько долгих мгновений он гневно разглядывал ее лицо, выражавшее твердую решимость.

— Так и быть, я позволю тебе задержаться на пару минут. Но учти, если тебя не будет слишком долго, я сам явлюсь за тобой!

У Аманды вырвался вздох облегчения.

— Не бойся, Роберт, я приду, раз обещала.

Она собралась надеть на ноги мокасины, но из-за огромного живота это было сделать не так-то просто — тем более в такой спешке. Осторожно покосившись на Адама, Аманда уловила его добродушную улыбку. В следующий миг Адам молча взялся за шнурки и помог Аманде обуться, тогда как Роберт с тревогой выглядывал из вигвама. В эту минуту зеленые глаза Адама выдали таившуюся на самом их дне боль, и Аманда едва не разрыдалась в ответ на его безмолвное сочувствие. Но тут раздался голос Роберта. Он обернулся к Аманде и с угрозой напомнил:

— Не забудь, я сам явлюсь за тобой, если ты не придешь.

Мужчинам удалось незамеченными добраться до опушки, а Аманда, полная мрачных предчувствий, поспешила к Нинчич. Из-за нехватки времени приходилось говорить кратко и как можно более убедительно:

— Скажи Чингу, что я сама приняла это решение, потому что захотела вернуться к своему народу. Я не желаю, чтобы он ходил за мной. Я больше не его жена!

Стараясь не думать о той боли, которую причиняют индианке эти грубые слова, Аманда торопливо поцеловала Нинчич в морщинистую щеку и выскочила вон. Однако внимательная Нинчич успела заметить ее смятение и следы слез на бледном лице.

Не чуя под собой ног от страха, что Роберт не утерпит и выкинет какую-нибудь глупость, Аманда торопилась на место встречи, задыхаясь на бегу. Мужчины молча вышли из укрытия, встали спереди и сзади от нее и повели в глубину леса, где были привязаны три верховые лошади. Дальнейший путь предстояло проделать в седле.

Наслаждаясь ни с чем не сравнимым мягким прикосновением к коже чистых белых простынь, Аманда не спеша потянулась и прикрыла глаза. Все тело ломило после бесконечной скачки по лесам, и так приятно было чувствовать под собой пуховую перину! Они вернулись в форт Эдуард уже несколько дней назад, однако до сих пор Аманде с трудом верилось в реальность событий, свалившихся на нее как снег на голову и вновь круто изменивших ее жизнь. При этом никто не позаботился дать ей время подумать самой и решить, чего она хочет, — после того, как Роберт с Адамом неожиданно заявились в деревню абнаки, ей ничего не оставалось, как сбежать вместе с ними. Инстинкт безошибочно предупредил ее, что попытки спорить с Робертом — не говоря уже об отказе бежать — будут иметь еще более плачевные последствия. Но теперь, наслаждаясь покоем и уединением в спальне Бетти Митчелл, которую с охотой уступила несчастной пленнице обливавшаяся счастливыми слезами хозяйка. Аманда со страхом размышляла над последствиями своего отчаянного шага. Роберт не желал слушать никаких возражений и твердил о том, что женится на ней, как только родится ребенок. Впрочем, как она могла растолковать ему причину своих сомнений, если сама не успела разобраться в собственных чувствах? Конечно, она рада тому, что Роберт по-прежнему готов взять ее в жены, вот только…

А кроме того, где-то поблизости всегда находился Адам: молчаливый, внимательный, он был способен ободрить Аманду одним своим присутствием. Ее так и подмывало броситься к нему на грудь в поисках поддержки и утешения, чтобы хоть на миг позабыть о своих горестях и тревогах, но Роберт не отходил от нее ни на шаг: он скалой возвышался между ней и теми, кто искал ее общества, или теми, чье общество искала она сама.

Воспоминание о том, что случилось этим вечером, вызвало на ее губах грустную улыбку. Кое-как втолковав Роберту, что она устала и хочет прилечь, Аманда наконец выпроводила его и отправилась в постель, но долго лежала и не могла заснуть — совсем как сейчас. Наконец она встала, завернулась в накидку и вышла подышать ночным июньским воздухом — может, прохлада и свежесть принесут успокоение измученной душе? Но стоило ей шагнуть за порог, как в густой тени шевельнулась чья-то фигура, и Аманда испуганно охнула.

— Не бойся, Аманда, это я, — раздался приглушенный шепот Адама, и он подошел поближе, В его зеленых глазах читалось такое понимание и сочувствие, что Аманда не выдержала — приникла к нему и расплакалась, как маленькая. Слишком погруженная в свои переживания, она даже не заметила, как вздрогнули его сильные руки, осторожно привлекая ее к себе.

Аманда искренне считала их встречу счастливой случайностью — откуда ей было знать, что Адам уже долго сидел под ее дверью, с того момента, как Роберт неохотно откланялся, пожелав ей спокойной ночи. Уже не первую ночь Адам простаивал вот так под ее окнами, сгорая от желания войти внутрь, и обнять ее, и целовать, целовать без конца… Однако Аманда и без того пребывала в смятении и растерянности, и он ни за что не стал бы усугублять это своими безрассудными выходками. Ему оставалось лишь одно: нести бессменную вахту под ее окнами и утешаться тем, что возлюбленная спит совсем близко.

Вид возникшей на пороге маленькой хрупкой фигурки с огромным тяжелым животом, едва скрытым под нелепой накидкой, и сияние чистоты и невинности, исходившее от нежного бледного лица, донельзя взволновали Адама. Он снова с отчаянием подумал, что любит ее, любит больше жизни, несмотря на всю бессмысленность, безнадежность своего чувства. Ах, если бы она не отвергла его раньше, когда он умолял ее остаться…

Он понимал, что мечтам его никогда не сбыться, и тем не менее не в силах был победить эту любовь. Глядя на то, как неуклюже спускается с крыльца его белокурая красавица, Адам думал, что от одного взгляда на Аманду он испытывает такое наслаждение, которое не получал ни от одной женщины, даже когда она отдавалась ему душой и телом.

Блаженно зажмурившись, Адам в мыслях ласково обнимал Аманду и благодарил Бога за то, что может быть рядом с ней. Пусть она никогда не ответит взаимностью на его любовь — он будет оставаться рядом до тех пор, пока она нуждается в его поддержке, и сделает все, что она захочет.

— Аманда, милая, — нежно шептал Адам, вдыхая аромат дивных волос, щекотавших ему щеку, — не надо так мучиться. Вес как-нибудь устроится. Просто должно пройти достаточно времени.

— Но, Адам, я совсем растерялась! Я уже сама не знаю, чего хочу и что чувствую. Я уверена только в одном: когда ты обнимаешь меня вот так, мне кажется, что я в безопасности. Ох, Адам, ты ведь не скоро покинешь меня, правда? — Обращенные на него глаза были полны такого горя и мольбы, что Адаму сама мысль о разлуке показалась кощунством, Ну как она могла вообразить, что он бросит ее? Разве она не видит, как сильно он ее любит?.. И в тот же миг ответ пришел сам собой. Она действительно ничего не видит. Иначе она ни за что не позволила бы себе такую вольность, как выплакаться у него на груди! Нет, она вела бы себя так же напряженно и сдержанно, как с Робертом! Потрясенный своим открытием, Адам обнял ее покрепче и просто ответил:

— Нет, я не покину тебя, Аманда.

После того как Адаму удалось немного успокоить ее, Аманда вернулась в постель, все еще чувствуя на губах вкус его прощального поцелуя. Но стоило ей улечься, и горе навалилось с новой силой. Бедняжка плакала и плакала и, не заметив, заснула.

Странное чувство нарушило и без того беспокойный сон: Аманда вдруг обнаружила, что возле ее кровати стоит на коленях Чингу и на какой-то миг испытала безмерное облегчение. Ей даже показалось, что все события последних дней были не более чем наваждением, однако непривычно мрачное выражение на лице Чингу моментально вернуло ее с небес на землю.

Молодой воин ласково провел пальцем по влажной дорожке на ее щеке и негромко спросил:

— Почему ты плачешь, Аманда? Разве новая жизнь не принесла тебе счастья?

— Чингу, как ты здесь оказался? Как ты меня нашел? Тебе нужно бежать! Здесь для тебя слишком опасно! — Ее сердце снова сжалось от страха, внушенного давним сном Кахакетит. — Скорее беги отсюда!

— Ты так и не ответила мне, Аманда. Почему ты плачешь? Разве тебе не доставляет удовольствия твоя новая жизнь?

— Чингу, я ушла от тебя не просто так! — еле слышно выдохнула Аманда, потупившись под его пронзительным взглядом. — Я снова ничего не смогла поделать: сама судьба лишила меня права выбора и поставила перед необходимостью вернуться сюда, к прежней жизни.

— А ты сама, Аманда, — ты хотела бы здесь остаться? — Чингу затаил дыхание и выжидательно замолк, перебирая пряди серебристых волос, рассыпанных по подушке.

— Поверь мне, Чингу, — ее голос дрожал и прерывался от сдавленных рыданий, — я совсем растерялась, я больше сама не знаю, где мое место. Роберт твердит, что я должна принадлежать ему, как решили мои родители, и что он женится на мне, как только я рожу ребенка.

Смуглая рука Чингу сжалась так, что побелели костяшки пальцев, однако Аманда ничего не заметила. Она продолжала, устремив на него горестный взор:

— Но я вовсе не уверена, что именно в этом состоит мой долг.

Чингу долго молчал, стараясь подивить в себе порыв схватить Аманду в охапку и забрать с собой — он вдруг ясно понял, что должен предоставить ей возможность самой решить. Ведь она была принята в племя абнаки, а значит, имела право выбора, и он, как честный человек, обязан уважать это право. Глубоко вздохнув, он призвал на помощь всю свою выдержку и открыто посмотрел ей в глаза. Все еще страшась возможных последствий этого шага, он проговорил:

— Аманда, прежде всего имеет значение не то, в чем именно состоит твой долг, а в том, что лежит у тебя на сердце.

Аманда снова потупилась, не в силах выдержать его взгляд, и у Чингу упало сердце. Сила его отчаяния была столь велика, что причиняла физическую боль. Неужели ему придется навсегда расстаться с этой красавицей, чей образ заполнил его мечты и мысли?.. В эти жуткие минуты доблестный воин всерьез засомневался, что сумеет смириться с се решением, если оно обернется против него, — ведь тогда его жизнь станет пустой и бессмысленной! Чингу понимал, что никогда не сумеет оправиться от такого удара. Потеряв Аманду, он утратит часть самого себя, станет человеком, которому ни к чему начинать жить заново.

Но вот Аманда, все еще не смея поднять глаза, едва слышно прошептала:

— Чингу, я по-прежнему не знаю, в чем состоит мой долг, но я знаю то, что рада видеть тебя, потому что сердце мое оставалось с тобой.

Чингу окаменел: он словно не в силах был поверить, что действительно услышал слова, от которых счастье переполнило его душу. Восторженный вопль так и рвался из груди, но Чингу подавил его и прижал к себе Аманду, потрясенно повторяя:

— Аманда, это правда?

— Да, это так, Чингу! — ответила она.

Теперь, когда Чингу снова обнимал ее, и шептал слова нежности и любви, и прижимал к своему сильному, горячему телу, Аманда почувствовала, что к ней возвращаются радость и смысл жизни, ставшие недоступными за последние несколько дней. Отчаяние, растерянность сгинули без следа. Поцелуи Чингу окончательно оживили оцепеневшую душу, и теперь она не сомневалась, где ее настоящий дом.

— Чингу, — шептала Аманда, подставляя лицо под его ласковые губы, — все, что ты сказал, — правда, потому что теперь, когда ты со мной, я снова чувствую себя целым человеком.

Это тихое признание моментально остановило поток жадных поцелуев, Чингу отстранился и заглянул ей в лицо, чтобы удостовериться в искренности ее слов. Он трепетно провел пальцами по нежным щекам, отвел в сторону мягкие пряди, повлажневшие от счастливых слез, и медленно, по-детски улыбнулся, отчего все его суровое лицо засияло от радости, а в глубине угольно-черных глаз вспыхнуло пламя неугасимой любви, нашедшей горячий ответ в сердце Аманды. В груди Чингу зарокотал гулкий смех, он запрокинул голову и снова прижал к себе Аманду, чьи слова стали ему величайшей наградой. Овладев бушевавшей в груди бурей страстей, он хрипло, гортанно произнес:

— Аманда, жена моя, я люблю тебя, люблю!

Осторожно, бесшумно Чингу вел Аманду по безлюдному двору форта Эдуард. Время для побега было самым неудачным: на ясном небе сияла полная луна, готовая выдать беглецов с головой, да к тому же тяжелый живот не позволял Аманде двигаться достаточно быстро. Отважный индеец не слушал Аманду, которая хотела, чтобы он скрылся сам и подождал, пока она найдет более безопасный способ присоединиться к нему, Его решение не подлежало пересмотру: он не выйдет отсюда без жены.

Застыв на месте от ужаса, Аманда следила, как Чингу молча подкрался к часовому у ворот и нанес жестокий удар, отчего солдат упал на землю. Утешая себя тем, что Чингу не стал добивать парня, она поспешила следом, пока ее муж отодвигал створку ворот. Но как только Аманда выскользнула в образовавшуюся щель и с облегчением перевела дух, за спиной раздался резкий окрик;

— Стой! Кто идет?

Торопясь, насколько это было возможно в ее положении, она побежала следом за Чингу к лесу. За стенами форта не прекращались тревожные крики. В ужасе от того, что их бегство раскрылось, Аманда, едва дыша, из последних сил старалась поспевать за Чингу по лесной тропинке. Она споткнулась, неловко поднялась и тут же споткнулась вновь, чувствуя, как ее покидают последние силы.

Голоса преследователей приближались, и она взмолилась, глядя в тревожное лицо Чингу:

— Оставь меня здесь! Мне они не причинят зла, а тебя наверняка убьют, если поймают!

— Я не брошу тебя, Аманда. — Он помог ей подняться на ноги. — Осталось пробежать еще немного, и мы доберемся до того места, где я спрятал каноэ. В нем мы сможем плыть в тени прибрежных кустов, пока не окажемся вне досягаемости их ружей. А тогда я стану грести изо всех сил, и мы быстро уйдем от погони.

Однако шум погони приближался слишком быстро, и Аманда вновь споткнулась, различив голос Роберта. Она сумела преодолеть еще несколько футов, пока от острой рези в боку у нее не перехватило дыхание. Она опустилась на колени.

— Я не могу… не могу больше бежать, Чингу! — пробормотала Аманда, жадно хватая ртом воздух. — Брось меня… здесь. Беги же, я вернусь к тебе позже.

— Нет, я не побегу один!

Чингу крепко схватил ее за руку, стараясь поднять на ноги. Но не успела она выпрямиться, как вдруг оглушительно грохнул выстрел, и на глазах у потрясенной Аманды Чингурезко дернулся вперед, а в его груди появилась жуткая рана, из которой тут же хлынула кровь. Ослабевшее тело Чингу медленно опустилось на землю.

— Нет! Нет!!! — закричала Аманда. — Чингу, Чингу! — Задыхаясь от рыданий, она на четвереньках подползла поближе, не веря, что такое могло случиться наяву. Но Чингу неподвижно лежал на спине в луже крови, которая толчками выплескивалась из раны.

— Чингу, милый, не покидай меня! — стонала Аманда.

Из последних сил он заставил себя открыть глаза. Аманда, ужаснулась гулким, булькающим звукам, которые раздавались каждый раз, когда его легкие пытались набрать воздуха.

— Тебе нельзя было приходить за мной, Чингу. — Она с плачем гладила его по щекам трясущимися руками. На побелевших губах промелькнула слабая улыбка.

— Разве ты не знала… что я не мог не прийти… — прохрипел он. — Человек не может жить… без души. — Он накрыл ее руку своей и продолжал слабым, прерывающимся шепотом: — Воистину, меня благословил сам Манито. Я успел познать такое счастье, которое достается немногим людям, сколько бы они ни прожили на свете… — По его телу прошла предсмертная судорога, и он не сразу смог заговорить вновь: — Скоро родится на свет мой наследник. Люби моего сына, Аманда. Пусть он помнит…

Тут его бледные как мел губы застыли неподвижно. Аманда, окаменев от горя, могла лишь бессильно следить, как в теле ее мужа затухает последняя искра жизни. Она зарыдала. Обезумев от горя, она гладила безжизненное тело.

— Чингу, мой любимый!

— А ну, брось его, Аманда! — раздался над ней грозный голос Роберта. — Я сказал, прочь от него!

Аманда обернулась к Роберту: над дулом его ружья все еще вился слабый дымок. Содрогнувшись от ужасной догадки, она закричала:

— Это ты его убил! Ты! Ты убийца! Убийца!!! — Не помня себя от ярости, она завизжала и бросилась на Роберта. Она лупила по чему попало, она кусалась, она старалась выцарапать ему глаза и повторяла: — Убийца! Убийца!

Роберт выронил ружье и грубо скрутил ей руки за спиной — теперь Аманда была беспомощна против его силы. Но это только подлило масла в огонь: она бешено забилась, пытаясь вырваться из жестоких рук, но Роберт держал крепко. Тогда Аманда набрала побольше воздуха в грудь, еще раз выкрикнула:

— Убийца! — и плюнула Роберту в лицо.

Роберт среагировал на оскорбление мгновенно, не раздумывая. Он отпустил ее руки, замахнулся и со всей силы ударил по лицу. А потом, совершенно ошалевший, уставился на Аманду, которая отлетела на пару шагов назад и тяжело упала навзничь возле тела Чингу.

Она на какое-то время потеряла сознание и не способна была увидеть, что Адам наконец не выдержал, подскочил к Роберту и поверг его на землю одним страшным ударом. Даже не оглянувшись в ту сторону, Карстерс ринулся к Аманде и помог приподняться, поддерживая за плечи.

Обращенные на него синие глаза смотрели куда-то в пространство, а на нежной щеке расплывалось огромное красное пятно. Она промолвила еле слышно:

— Он мертв, Адам. Чингу мертв. Роберт его убил. — Она повернулась, сосредоточенно посмотрела на своего бездыханного мужа и наклонилась, чтобы поцеловать еще не остывшие, но уже навеки неподвижные губы. Но не успела она выпрямиться, как тело свело судорогой от острой, пронизывающей боли. Она с ужасом шепнула Адаму:

— Кажется, начинаются роды, но рано, слишком рано! — Ее взгляд тут же вернулся к неподвижному телу Чингу, и она исступленно забормотала: — Нет, я не могу потерять еще и ребенка! Я обещала Чингу! — Но неумолимая боль вновь пронизала ее тело, и она без сил упала на землю.

На глазах у потрясенного Адама Аманда вновь потеряла сознание, ее тело, показавшееся каким-то чужим в своей неподвижности, лежало в луже крови, вытекшей из мертвого тела Чингу. Едва соображая от горя и испуга, Адам наклонился, легко подхватил на руки любимую женщину, и тут же заметил, на виске большую ссадину — видимо, несчастная сильно ударилась о камень, когда падала.

«О Господи! — взмолился он про себя. — Не отнимай ее у меня, пожалуйста!» Не обращая внимания на Роберта, который кое-как поднялся на ноги и с ошалелым видом следил за тем, что происходит, Адам пошел в форт.

Аманда корчилась от ужасной боли. К физической боли добавлялась боль душевная, когда память возвращала лицо Чингу, его последние слова: «Люби моего сына. Пусть он помнит…» И всякий раз, как только перед мысленным взором вставала жуткая картина его гибели, Аманда принималась кричать, звать его по имени в отчаянной надежде изменить судьбу силой своей любви, вычеркнуть из прошлого эту потерю. И всякий раз, как и прежде, у нее ничего не получалось, и она испытывала всю боль, которую испытала в те минуты, когда беспомощно следила, как жизнь покидает тело ее мужа.

Измученная болью, Аманда с трудом приподняла свинцовые веки, едва различая застывшие возле кровати фигуры. Кажется, там была Бетти, чем-то встревоженная или озабоченная. Аманда хотела улыбнуться, чтобы подбодрить усталую женщину, но почему-то оказалась неспособной даже на это. Кто-то высокий оттеснил Бетти и схватил Аманду за руку — она напряглась, вспоминая это лицо, Роберт! Это он склонился над ней с горестной гримасой, с полными слез глазами.

— Аманда, прости меня, пожалуйста! — униженно молил он. — Я ударил тебя нечаянно! Ну, моя дорогая, поскорее скажи, что ты простила меня! — Он наклонился, чтобы поцеловать слабую руку, за которую держался с таким отчаянием, и в тот же миг беспощадная реальность ворвалась в сознание Аманды.

Она испуганно отдернула руку и прохрипела:

— Это ты убил его! Ты убийца!

Роберт как ни в чем не бывало принялся все отрицать и даже сделал попытку обнять Аманду.

— Нет, Аманда, нет, это он пытался снова украсть тебя у меня! Я просто не мог ему это позволить! Давай-ка я все тебе объясню…

— Вон отсюда! Оставьте меня в покое! Я ненавижу тебя! Ненавижу!

Стоило Аманде перейти на язык абнаки, ее голос чудесным образом окреп и зазвучал звонко и гневно, отчего все присутствующие испуганно притихли. Роберт же предпочел сделать вид, что вообще ничего не слышал, и продолжал бубнить свои объяснения. Аманда в отчаянии блуждала взглядом по комнате, пока не заметила Адама, скромно притулившегося у дверей.

— Адам! Помоги мне!

Пораженный этим мучительным криком в самое сердце, Адам быстро выпроводил всех из комнаты — правда, Роберта ему пришлось силой уводить от кровати Аманды.

Аманда пыталась удержать ускользавшее сознание, старалась сосредоточиться на склоненной над ней высокой фигуре. Наконец она увидела совершенно ясно добродушное загорелое лицо, густые светлые волосы и зеленые глаза, полные тревоги и сочувствия. Огромная волна облегчения смыла на время боль, терзавшую ее несчастное тело.

— Адам, — слабо прошептала она, касаясь рукой его прохладной щеки, — пожалуйста, не бросай меня!

Чувствуя, что снова теряет сознание, она еле услышала его глубокий, полный любви голос:

— Аманда, милая моя, я никогда тебя не брошу!

Все, что творилось в последующие часы, запомнилось Аманде как бесконечная пытка болью, перемежаемой видениями смеющегося, счастливого Ч и игу. Однако стоило ей в бреду хоть на миг поверить, что он действительно жив, как тут же возвращалась жуткая картина его гибели, а с ней муки и боль. Эта боль вырастала настолько, что Аманда в отчаянии принималась звать Чингу и умолять его о помощи — только ради того, чтобы вновь пережить его смерть, чтобы заглянуть в навеки потухшие черные глаза. И она опять кричала от ужаса, обращаясь к тому единственному источнику силы, что оставался у нее в этом мире.

— Адам, Адам, — рыдала ома, — где же ты? Почему ты не пришел ко мне?

И тут же где-то рядом откликался знакомый голос, проникавший даже сквозь боль и бред:

— Я здесь, милая Аманда! — И он ласково повторял, возвращая ее из бесконечного кошмара: — Я здесь, я здесь…

В ответ на потрескавшихся бледных губах мелькала такая слабая улыбка, что в груди у него все переворачивалось. Он гладил ее лицо и уговаривал:

— Аманда, осталось совсем немного, и твой ребенок увидит свет. Постарайся еще чуть-чуть!

Она вздрогнула от потрясения. Так вот в чем дело! Ну конечно! Это же сын Чингу просится на волю! От восторга она даже забыла про боль. Все тело напряглось в последних потугах, а маленькая рука с неожиданной силой сжала до боли руку Адама — так велико было ее желание выполнить клятву, данную Чингу. Внезапно наступило облегчение, и сразу раздался чей-то крик. Аманда подняла глаза на измученного Адама:

— Это мальчик? Адам, это мальчик?

Адам кивнул:

— Да, Аманда, это мальчик.

Ее бледное лицо порозовело, и она воскликнула звонким, ясным голосом:

— Чингу, у нас родился сын! У нас родился сын!

Ее глаза закрылись, и Аманда заснула, а Адам еще долго не в силах был отвести зачарованный взор от юной белокурой красавицы. Густые пряди прилипли к потной щеке, и капельки пота окружали нежные губы, так трогательно приоткрытые во сне.

Адам ласково отвел с ее лица влажные волосы и вздрогнул — так сильно вспыхнули в нем любовь, нежность и острая, жгучая ревность к человеку, чья жизнь всего несколько часов назад окончилась на сырой земле в лесу. Не в силах долее сдерживаться, Карстерс просунул руки под легкое неподвижное тело лежавшей перед ним красавицы и прижал ее к груди, застонав от наслаждения. Но уже в следующий миг он испугался, что сделает ей больно, осторожно опустил ее обратно на подушку и тут же почувствовал неясную тоску и тревогу. Да, отныне ему не знать покоя, даже если придется расстаться с ней хоть на миг! Устало прижимаясь лбом к ее плечу, он заставил себя наконец посмотреть правде в глаза и назвать истинную причину своей тревоги. Сын! У Аманды родился сын! И он желал всем сердцем, чтобы этот сын был рожден от него!

Адам сосредоточенно смотрел на извивавшееся в колыбели крошечное человеческое существо. Младенец, закутанный в кусок простого белого полотна, был чрезвычайно мал, однако полон силы и желания жить, постоянно удивлявших Адама. Личико стало еще более красным от усердия, с которым малыш сосал свой бронзовый кулачок, живые глаза были угольно-черными, а волосы на голове — густыми и темными. Как сильно он походил на своего отца! И сердце Адама в который уже раз тоскливо сжалось от сожаления и зависти. У этого младенца должны были быть светлые волосы и голубые глаза. Это должен быть его сын!

Адам совершенно обессилел от своих терзаний из-за ребенка, невольно являвшегося живым воплощением всего, что он потерял, — слишком бросались в глаза индейские черты. И Адам с отчаянием думал, что это из-за него теперь Аманда лежит в горячке, на грани между жизнью и смертью.

Он завороженно следил, как крохотный кулачок медленно опустился на пеленку, а черные глаза утомленно закрылись — видимо, малыш устал без толку сосать свою ручку. А в следующий миг нежные тонкие губки вдруг сложились в такую знакомую улыбку — и даже удивительная ямочка появилась в уголке рта. На Адама словно снизошло озарение: в спящем младенце он узнал Аманду, и в душе впервые шевельнулось новое чувство.

Ну конечно! По мере того, как Адам осознавал посетившую его догадку, это незнакомое чувство разрасталось, заливая сердце горячей волной. Ведь этот ребенок — плоть от плоти и кровь от крови ее, Аманды, так разве можно его не любить? Неловко склонившись над колыбелью, этот большой, сильный мужчина осторожно поднял на руки спящего малыша и невольно улыбнулся тому, что почувствовал, прижимая к груди живое невесомое тельце. Он ласково прижался щекой к бархатисто-нежной щечке младенца и зашептал в малюсенькое розовое ушко:

— Да, малыш, ты родной сын Аманды, и я всегда буду любить тебя, потому что люблю ее. А еще я обещаю, что однажды ты станешь звать меня отцом.

И словно в ответ на эту клятву маленький человечек улыбнулся ему.

Рожденный Амандой ребенок рос крепким и здоровым. Трагические обстоятельства, сопутствовавшие его появлению на свет, нисколько не ослабили поразительную волю к жизни-в отличие от матери, угасавшей прямо на глазах.

Те немногие близкие люди, что присутствовали при родах, не могли не нарадоваться на живого, энергичного малыша, и тем больнее было им наблюдать за лихорадкой, терзавшей тело его беспомощной матери.

Судьба Аманды мало кого интересовала в форте Эдуард. Главное — о ней согласился заботиться доктор Картрайт, грузный мужчина, давно разменявший шестой десяток, чьи руки, несмотря на возраст, вполне сохранили профессиональную ловкость и чуткость. Его привели к Аманде сразу же, как только Адам принес ее в форт, и хотя сама роженица даже не знала о его существовании, почтенный эскулап принимал живейшее участие в родах. Действия доктора Адам оценил как спасение жизни Аманды — благодаря им удалось остановить сильное кровотечение, открывшееся после долгих и тяжких родов.

Хорошей помощницей доктору стала Бетти Митчелл. Она не отходила от кровати Аманды и во время схваток, и когда ребенок появился на свет. Достойная женщина взяла на себя все хлопоты по уходу за несчастной роженицей.

Присутствие Адама сильно поддерживало Аманду. Стоило ей бросить отчаянный взгляд вокруг, она видела рядом своего единственного верного друга. Если Адам отлучался хотя бы на минуту, на Аманду накатывала очередная волна паники, и только взгляд ласковых зеленых глаз помогал бедняжке справиться со страхом.

Поблизости постоянно находился и Роберт. Его едва удалось выставить из комнаты роженицы только после категорического заявления доктора Картрайта, что при нем у Аманды начинается бред. Ему пришлось покориться и томиться в тесной гостиной квартиры Митчеллов, где он безмерно страдал от того, что не мог своими глазами увидеть, что творится с его Амандой, а творилось явно что-то ужасное.

То, что Аманда слишком долго не приходила в себя, вызывало у всех большую тревогу. Наконец доктор Картрайт с пугающей озабоченностью сообщил:

— Когда Аманда упала, она сильно ударилась головой, и этот удар стал причиной ее нынешнего тяжелого состояния, усугубленного нелегкими родами. Ведь она потеряла слишком много крови. Но надо учесть еще и события, предшествовавшие родам, с которыми явно не желает мириться ее рассудок. Остается надежда лишь на то, что она молода и к ней вернутся силы — но далеко не сразу.

— Сколько еще продлится эта горячка? — нетерпеливо уточнил Адам.

— Поживем — увидим, — услышал он загадочный ответ.

И вот уже наступил второй день после родов, а Аманда по-прежнему лежала в горячке. Жар был столь силен, что грозил вызвать судороги, а их роженица ни за что бы не пережила. Приходилось постоянно обтирать ее влажной тряпкой, чтобы хоть немного сбить жар. Поначалу Бетти была тверда как скала и из соображений приличия не позволяла Адаму участвовать в этом деликатном деле, однако после того, как день перешел в ночь и наступил новый день, доктор Картрайт признался, что возраст берет свое, и был вынужден удалиться передохнуть. Бетти, которой приходилось теперь разрываться между новорожденным и роженицей, волей-неволей вынуждена была смириться с необходимостью принять помощь Адама по уходу за Амандой, Бетти удивляло, что ни одна из обитавших в крепости женщин даже не поинтересовалась здоровьем Аманды, не то что предложила свои услуги. Видимо, по понятиям этого замкнутого, полного слепых предрассудков мирка, их недостойная подруга не заслужила ничего, кроме всеобщего презрения и ненависти.

К вечеру второго дня Бетти тоже не выдержала и отправилась спать, а Адам остался наедине с больной — и своими страхами. Лихорадка все усиливалась, не помогали холодные компрессы на руках и ногах. Адам понял, что настала пора более решительных мер. Он взял большой кусок полотна, оставленного Бетти для компрессов, положил его в ведро со свежей ледяной водой и стал расстегивать на Аманде ночную рубашку. Осторожно, стараясь как можно меньше тревожить больную, Адам приподнял ее и стащил рубашку до талии, обнажая плечи и грудь. Ему так не терпелось поскорее снять у Аманды жар, что он даже не обратил внимания на ее чудесные нежные груди, а просто отжал досуха полотно и накрыл им пылавшие жаром грудь и плечи.

От прикосновения к разгоряченной коже ледяного полотна у Аманды вырвался громкий всхлип, а глаза широко раскрылись. Адам постарался говорить как можно спокойнее и ласковее.

— Успокойся, Аманда, тебе сейчас станет легче. Не бойся, милая. Мы ведь уже делали это раньше, помнишь?

От слабой улыбки, промелькнувшей на бледных губах, к горлу Адама подступил комок, и он судорожно сглотнул. А потом поспешил приготовить новый кусок полотна, чтобы заменить тот, что уже успел нагреться у нее на груди.

Так на протяжении всей ночи Адам продолжал менять куски влажного полотна, то и дело подливая свежей холодной воды и возвращаясь к постели больной с новым компрессом. Терпеливый, настойчивый уход мало-помалу давал результат. Когда Адам заметил, что полотно стало нагреваться не гак быстро, он пощупал Аманде лоб. Ах, каким восхитительно прохладным показался он уставшему юноше! Жар наконец-то спал. Теперь можно было не опасаться за жизнь больной.

С безмерным облегчением Адам поспешил убрать ставший ненужным компресс — чего доброго, еще застудит свою ненаглядную! Под рукой оставался еще кусок сухого полотна, и он собрался вытереть Аманду, прежде чем снова надеть на нее ночную рубашку. Начал с шеи, опустился к плечам… и невольно замер, впервые за все это время обратив внимание на ее прелестную наготу. Взгляд его скользил по белоснежным полукружиям грудей, по чудесным розовым бутонам сосков, заметно увеличившихся после родов, по талии, уже успевшей вернуть свое былое изящество. Наконец Адам заставил себя снова взяться за тряпку, чтобы осторожно вытереть влажную кожу. Но теперь каждое движение вызывало волну возбуждения. Едва сдерживая дрожь в руках, он довел дело до конца и приподнял больную, чтобы надеть рубашку. При этом Адам не удержался, припал на миг губами к ее грудям и сам подивился окатившему его жару. Последним усилием воли он заставил себя застегнуть ночную рубашку и укрыть Аманду одеялом, после чего застыл, любуясь ее ангельски невинным дивом. Повинуясь неодолимому порыву, Адам наклонился и жадно поцеловал прохладные, бледные губы, упиваясь их чудесным вкусом. Медленно, неохотно он отодвинулся — и увидел, как синие глаза на секунду приоткрылись, а на милых губах показалась слабая улыбка. С великой нежностью гладя Аманду по щеке своей большой, грубой ладонью, Адам чувствовал, как к глазам подступают слезы. Она поправится. Она непременно поправится и тогда будет нуждаться в нем, Адаме, еще сильнее, чем прежде.

Он осторожно выпрямился, пододвинул к кровати кресло и позволил себе наконец отдохнуть. Сон его был чутким, тревожным.

Аманде далеко не сразу удалось открыть глаза. Это оказалось слишком непросто! Почему ее веки такие тяжелые, будто налились свинцом? Она попыталась повернуться, и обнаружила, что руки и ноги тоже стали тяжелыми, какими-то чужими и не желают слушаться. Кое-как ей удалось повернуть голову, чтобы осмотреться, но даже просто сосредоточить взгляд на окружающем она смогла не сразу. Первое, что бросилось в глаза, — рослая, массивная фигура, раскинувшаяся в тесном кресле. Аманда едва улыбнулась уголками губ, разглядывая спящего великана, чьи светлые волосы по-мальчишески ниспадали па лоб, а голова привалилась к плечу. Молодое привлекательное лицо было усталым и тревожным, под глазами темнели круги от бессонных ночей. Обычно гладко выбритый подбородок покрывала щетина. Рубаха молодого человека была измята. Ему явно некогда было следить за собой.

Словно почувствовав на себе ее взгляд, Адам зашевелился и открыл глаза. Усталое лицо просияло при виде ее ясных глаз. Аманда ответила ему улыбкой. В одно мгновение Адам оказался на коленях возле кровати и пощупал ей лоб. Он оказался прохладным, и это окончательно развеяло тревогу, терзавшую Адама на протяжении многих часов. Ласково обняв Аманду, он прижал ее к груди и замер так на несколько долгих блаженных минут.

И хотя больная все еще с трудом разбиралась в происходящем, ее тоже захватила волна покоя, исходившая от сильных, знакомых рук. Она почувствовала жаркое дыхание Адама у себя на щеке, когда он прошептал:

— Аманда, ты была очень больна, но теперь поправляешься. И скоро совсем выздоровеешь.

Аманда, не зная, что сказать, позволила уложить себя обратно на подушку. Ее не покидало странное ощущение — как будто она выбирается из какой-то темной, ужасной пропасти. И почему-то было очень трудно говорить.

Внезапно в памяти возник водоворот событий последних дней, который едва не стоил ей жизни. Слабая рука легла на живот, а с губ слетел тревожный шепот:

— Мой сын. Что с ним? Он здоров?

— Он совершенно здоров, Аманда. И набирается сил гораздо быстрее, чем его мама!

— Пожалуйста, Адам, я так хочу его видеть! Я еще ни разу не видела своего сына! — Измученные синие глаза Аманды наполнились слезами при воспоминании об ужасных обстоятельствах его появления на свет.

— Я сейчас же принесу его тебе, милая. Бетти! — Сияя от счастья, Адам поспешил к двери. Бетти Митчелл склонилась над колыбелью, которая стояла пока в гостиной. Когда она увидела сияющую физиономию Адама, с ее полного лила мигом исчезли тревога и усталость.

— Аманда желает видеть своего сына!

Ни Адам, ни Бетти не взглянули на человека, притихшего в углу гостиной, как можно дальше от ненавистного младенца, лежавшего в колыбели. Он с ревностью следил за действиями счастливых Адама и Бетти, которые понесли Аманде ее ребенка.

Аманда почувствовала, как нетерпеливо колотится у нее сердце. Довольная Бетти положила на кровать маленький белоснежный сверток, и Аманда приподнялась, чтобы впервые взглянуть в лицо своему сыну. Она увидела медно-красную, удивительно мягкую и гладкую кожу, изящный разрез темных глаз и бровей, густые черные волосы и правильные, красивые черты лица — с удивительной точностью повторялся облик его отца. И в сердце Аманды впервые вспыхнул огонь гордости и материнской любви. Внезапно силы совершенно оставили больную, и она устало откинулась на подушку, чтобы уже через секунду опять приподняться и полюбоваться сыном. Адам был рядом — он помог ей усесться и поддерживал так, чтобы она вволю могла насмотреться на чудо, стоившее ей таких мук. Наконец она с гордостью взглянула на Адама и прошептала:

— Он очень красивый, правда, Адам? — И когда увидела его утвердительный кивок, тихо добавила; — Он просто вылитый Чингу.

Она снова обратила взгляд на ребенка, который вдруг улыбнулся и показал всем милую ямочку в уголке рта, а Адам с чувством промолвил:

— Он и твой сын тоже, Аманда. Он похож на отца, но его улыбка точь-в-точь как у тебя. Да, таким сыном можно гордиться.

Аманда посмотрела на него с благодарностью и тут же заснула.

На следующий день было решено, что мальчика назовут Джонатаном — в честь деда. Аманда стала набираться сил с каждым новым днем. Уже через неделю, к ее великой радости, доктор, хотя и не разрешил еще подниматься с постели, дал позволение кормить малыша. Дрожащими от нетерпения руками она забрала у Бетти орущего младенца и поднесла его к груди. Малыш тут же громко и жадно зачмокал. Аманда не смогла удержаться от смеха, глядя, какое комичное выражение блаженства появилось на маленьком личике, когда животик Джонатана начал наполняться. Ощущения ее были столь сильны, что у нее перехватило дыхание, а перед глазами промелькнуло лицо Чингу. И она едва слышно прошептала, низко склонившись над ребенком:

— Да, мой маленький, твой папа погиб, но память о нем навсегда останется жить в моем сердце. И хотя ты уже никогда не увидишь его, ты будешь знать его и помнить и научишься любить его и гордиться так же, как и я, тем, что Чингу был твоим отцом.

Адам незаметно встал в открытых дверях и смотрел, как трогательно беседует со своим новорожденным сыном юная белокурая красавица, ставшая отныне центром его вселенной. Невольно его кольнула ревность и зависть от того, что он не включен в этот круг заботы и любви. И словно в ответ на подслушанные мысли в уши проник жестокий, язвительный шепот:

— Что, Адам, ты уже успел вообразить, будто завоевал ее любовь? АН нет, посмотри-ка, кого она любит по-настоящему!

В голосе Роберта звучали злоба и ревность, которые он питал к человеку, занявшему его место возле Аманды.

— Она по уши втюрилась в своего дикаря, И больше ей никто не нужен. Ты такой же неудачник, как я, и такой же простофиля.

Роберт резко повернулся и выскочил вон, предоставив Адаму осмысливать его горькие слова.

Один золотистый летний день сменялся другим. Обретенное счастье материнства помогало Аманде поразительно быстро восстанавливать здоровье. Даже доктор Картрайт наконец счел ее состояние настолько удовлетворительным, что позволил небольшие прогулки, предварительно предупредив об опасности излишней нагрузки, излишней жары, излишних переживаний — ну и все в таком духе. Его по-отцовски трогательная забота ясно читалась на добродушном лице. Аманда, повинуясь внезапному порыву, звонко чмокнула его в щеку и с забавной торжественностью пообещала:

— Даю вам слово, сэр, что буду следить за собой!

Со смущенной, нетерпеливой улыбкой она положила трепетную руку на галантно подставленный Адамом локоть и вышла наружу. С замирающим сердцем она сделала первые неспешные шаги по крепостному двору, впервые набравшись отваги выйти из того мирка, где преданные друзья не оставляли ее в самые тяжелые минуты. Хотя все старательно избегали бесед на эту тему, Аманда не могла не обратить внимания на то, что ни один человек не пришел поздравить ее с новорожденным — необычное, пугающее равнодушие, грозный признак грядущего противостояния со всем остальным миром за стенами ее комнаты.

Аманда с наслаждением подставила солнцу лицо, чувствуя, как постепенно расслабляется все тело.

Ее блаженные ощущения передались и Адаму. Он сполна получил удовольствие от их прогулки по пустынному крепостному двору. Аманда вздрогнула и насторожилась. К ним приближалась миссис Прентис, супруга лейтенанта Прентиса. Эта молодая леди, не более тридцати лет от роду, прежде была дружна с Амандой. Но теперь она даже не заговорила — едва заметно кивнув, прошла мимо, не замедляя шаг. Адам почувствовал, как напряженно вцепилась в его локоть маленькая рука. Взглянув на Аманду, он заметил, как обиженно дрожит у нее губа. И все же она гордо подняла голову и продолжала прогулку, не думая оборачиваться вслед заносчивой лейтенантше. Молча они шагали по двору, сталкиваясь с презрением и равнодушием, пока не стало ясно; все обитатели форта Эдуард возненавидели Аманду. В ответ на это она только укрепилась в своем решении не сдаваться. С каждым шагом Адам злился все сильнее. Мысль о том, что все эти чванливые ханжи смеют свысока смотреть на Аманду, приводила его в ярость.

— Аманда, по-моему, нам хватит гулять. Лучше я вынесу скамейку и поставлю у дверей, чтобы ты могла спокойно отдыхать на солнышке.

Она кивнула, все еще избегая смотреть ему в глаза. И когда они устроились рядышком на скамье, Адам накрыл своей большой горячей ладонью маленькие, судорожно стиснутые кулачки, осторожно приподнял за подбородок ее лицо и ласково подмигнул.

— Не беспокойся обо мне, Адам. — Ее лицо было полно грусти, а голос решителен и гневен. — Мы с Джонатаном не позволим их предрассудкам взять над нами верх.

Адам не мог не гордиться такой несгибаемой силой духа. Тронутый до глубины души, он не нашел подходящих слов, только огорчился, что сидит на виду у всего форта и не может сию же минуту обнять свою дорогую Аманду.

Неожиданно раздались чьи-то торопливые шаги — к скамейке подбежал молодой посыльный. Когда солдат отдал Адаму честь, его охватило недоброе предчувствие. А юноша вежливо улыбнулся Аманде.

— Рад видеть вас в добром здравии, мэм.

Потом с серьезным видом солдат обратился к Адаму:

— Вас вызывает генерал Уэбб. Он просил передать, что дело крайне важное.

— Пожалуйста, сходи к нему, Адам, — сказала Аманда, — Я уже довольно посидела на солнце и с непривычки утомилась сильнее, чем ожидала. Теперь мне лучше прилечь.

Когда Аманда закрыла за собой дверь, Адам обратился к посыльному:

— Ну, Гарри, пойдем узнаем, что нужно генералу, — и первым направился к штабу. Молодой солдат поспешил за ним.

Генерал встал при появлении Адама Карстерса и протянул ему руку с выражением тревоги на лице. Как всегда, он с ходу заговорил о деле, и лишь непривычно нервные, резкие движения выдавали старательно сдерживаемое им нетерпение.

— Адам, настал такой момент, когда ты мог бы оказать своей стране неоценимую услугу. Поскольку в последние месяцы ты был слишком занят своими делами и по некоторым обстоятельствам не имел возможности отлучаться из форта Эдуард, вряд ли тебе известно о том, что творится в окрестностях бывшего форта Уильям Генри, и о планируемой в ближайшее время военной вылазке.

— Совершенно верно, генерал, — устало ответил Адам. — Я ничего не знаю ни о вашей вылазке, ни о том, каким образом она может касаться меня.

При виде столь откровенного равнодушия генерал продолжал уже не так уверенно:

— В настоящее время генерал Джеймс Аберкромби собрал близ озера Георг армию численностью в пятнадцать тысяч человек. Он уже возвел около трех сотен строений — казармы, склады и даже госпитали на месте старых развалин форта Уильям Генри — и занимается земляными работами, чтобы разместить на насыпях пушки. В его планы входят скорая вылазка и штурм крепости Карильон.

У Адама, молча внимавшего речам генерала, с каждой минутой все чаще билось сердце. Его уже успела захватить весть о предполагаемом наступлении — ведь в случае успеха будет положен конец затянувшейся войне.

— Генерал Аберкромби и лорд Хау давно занимаются сбором всей информации об обстановке вокруг французской крепости. Ты же прекрасно знаком и с фортом Карильон, и с подступами к нему, а также с самим гарнизоном форта и мог бы стать неоценимым советником при составлении плана атаки, Я сообщил этим достойным джентльменам о том, что ты вернулся в форт Эдуард, и они с нетерпением ожидают тебя в своем штабе.

— Генерал, я с радостью предоставлю вам любую необходимую информацию, и вы сможете поделиться ею с кем угодно, однако я не покину форт Эдуард, поскольку должен находиться здесь.

Несколько минут генерал молча всматривался в лицо Адама. Ему явно не хотелось говорить то, что он считал нужным. Но наконец, словно набравшись решимости, Уэбб заговорил, причем испытываемые им смущение и стыд лишили строгий начальственный голос обычной надменности.

— Адам, хотя ты никогда не заводил речи о подробностях обороны форта Уильям Генри, я не сомневаюсь, что тебе известно все до мелочей. И ты наверняка знаешь, что я принял решение не посылать своих людей в помощь из боязни ослабить гарнизон форта Эдуард перед возможной атакой. Но теперь мне ясно, что своевременное вмешательство могло бы еще тогда стать ключом к нашей победе. И если бы не моя нерешительность, эта доблестная крепость стояла бы по-прежнему нерушимо, и ее бастионы защищали бы те самые люди, что погребены нынче под руинами. Вину за их гибель мне предстоит нести до конца своих дней — и ты уж поверь, что ноша эта отнюдь не из легких.

И генерал Уэбб продолжал говорить с решительным, отчаянным лицом, побледнев от необходимости столь откровенно обсуждать с подчиненным весьма щекотливую тему. Холеные, изящные руки военачальника нервно сжались в кулаки.

— Я рассказал тебе все это, Адам, чтобы ты понял: мои слова о тяжести вины родились не на пустом месте. Я не имею права слишком настаивать на том, чтобы ты участвовал в подготовке новой вылазки. И все же твой опыт, твои знания могли бы спасти жизни тем солдатам, что погибнут из-за недостаточно глубоко проведенной разведки именно в тех местах, которые известны тебе очень хорошо.

С этими словами генерал Уэбб устало откинулся в кресле и провел ладонью по лицу. В его голосе явственно слышалась сдержанная мольба.

— Само по себе сознание того, что ты мог бы сохранить жизнь многим и многим людям, но не сделал этого, уже достаточно ужасно, Адам, но еще большей будет твоя мука, если наша вылазка завершится полным провалом из-за недостатка информации. И я честно предупреждаю тебя об этом сейчас — вовсе не для того, чтобы облегчить груз своей вины, взвалив часть его на твои плечи, но для того, чтобы помочь другому человеку, такому же ответственному, как я, избежать того тяжкого бремени, которое мне предстоит нести до конца своих дней.

У генерала Уэбба явно больше не было сил продолжать столь необычную исповедь, и он торопливо закончил:

— Подумай о том, что я сказал тебе, Адам. Завтра утром придешь и скажешь, что ты решил. Генерал Аберкромби намерен начать операцию не позднее чем через две недели, и мы больше не можем тянуть время.

Адам собрался было что-то сказать, но генерал решительно встал и протянул ему руку:

— До завтра, Адам.

Мрачно обдумывая все, что пришлось услышать в штабе от генерала, Адам возвращался к Митчеллам. Открытая, честная исповедь сурового военачальника тронула его до глубины души, и он уже начинал ощущать груз ответственности. Подумать только — такая масса людей! И их поход может завершиться славной победой — или полным разгромом, Адаму не давало покоя то, что каждое слово генерала было правдой. Никто не знает так хорошо систему укреплений форта Карильон, как Адам.

Но с другой стороны, разве можно покидать Аманду именно сейчас, когда ей пришлось столкнуться с неприятием и ненавистью окружающих?

В конце концов получилось так, что Аманда сама приняла решение за него. Она заметила его смятение, когда он вернулся из штаба. Терпеливо, ненавязчиво она заставила его выложить мало-помалу всю историю, после чего задумалась лишь на мгновение и тихо, но убежденно заявила:

— У тебя нет выбора, Адам. Ты просто обязан сделать все, что в твоих силах. Ведь мы оба слишком хорошо помним ужасы поражения. — С грустной улыбкой она добавила: — К счастью, на этот раз единственной платой могут стать лишь мои неудобства, Наверное, я буду очень скучать, пока ты закончишь свои дела у генерала Аберкромби, но разве это можно сравнивать с тем, что поручено тебе? — Тут Аманда накрыла своими маленькими ручками его большую шершавую ладонь и подождала, пока он не поднимет на нее взгляд. — Адам, ты не должен колебаться только из-за того, что беспокоишься обо мне. У меня есть Бетти, капитан Митчелл и доктор Картрайт — столько ангелов-хранителей! — и они прекрасно позаботятся о нас с Джонатаном. До твоего возвращения с нами ничего не случится. И Адам наконец решился.

Утро наступило слишком быстро, и Карстерса охватили смешанные чувства, когда он подошел к небольшой группе разведчиков, направлявшихся в штаб генерала Аберкромби, расположенный в шестнадцати милях от форта Эдуард. С одной стороны, ему до смерти не хотелось бросать Аманду одну. А с другой — чувство долга призывало сделать все, что можно, для победы в войне. Так, погруженный в собственные невеселые думы, Адам и не заметил, как отряд прошагал неблизкий путь. Шестнадцать миль были преодолены на удивление быстро, и разведчики увидели большой военный лагерь.

Как и говорил генерал Уэбб, в лагере царила страшная суета. Собранная для нового похода армия была разнородна и состояла из шести тысяч солдат британских регулярных войск и из отрядов добровольцев, набранных среди населения штатов Нью-Йорк и Нью-Джерси, а также Новой Англии. Все это смешалось в довольно живописную картину, украшенную яркими полотнами военных знамен и оглашаемую пронзительным пением командирских рожков. Среди военных особенно выделялись рослые голоногие шотландцы в алых куртках со своими неизменными волынками. Пораженным разведчикам могло показаться на миг, что на месте небольшого поселения пионеров каким-то чудом вырос целый город — вот только обитали в этом удивительном городе почти исключительно мужчины, с уверенностью и нетерпением бывалых воинов готовившиеся выступить в новый поход.

Генерал Аберкромби, тучный мужчина примерно пятидесяти лет, хотя и считался официально назначенным командиром, так и не сумел заслужить преданности и доверия среди своих подчиненных, а кроме того, явно был обделен талантами военного стратега, присущими юному лорду Хау. И все последующие дни именно острые, по существу заданные вопросы лорда помогали Адаму четко излагать то, что он считал нужным для составления плана успешной атаки. К концу военного совета разведчик окончательно уверился в несравненных талантах лорда, а также в том, что он является прирожденным командиром, за которым солдаты готовы пойти в огонь и в воду. И именно это искреннее уважение к лорду Хау так повлияло на решение Адама, когда он заявил о своем желании вернуться в форт Эдуард. На аристократическом лице лорда проступила тревога, и он воскликнул;

— Адам, неужели вы решитесь оставить нас накануне боя?! Нам все еще будут нужны и ваши советы, и ваша помощь!

— Сэр, как ни велико мое желание своими глазами увидеть бой, я не могу не подчиниться обстоятельствам, требующим моего немедленного возвращения.

— Но позвольте спросить вас, Адам, — не сдавался лорд Хау, — неужели эти обстоятельства так серьезны, что нельзя потерпеть еще пару недель? Я убедительно прошу вас подумать. Посмотрите на этих солдат, которым предстоит встретиться с опасным противником на совершенно чужой для них территории. Вам ведь известно, что британские солдаты чувствуют себя совсем как дети в вашей лесной глуши. Им необходимо руководство такого опытного проводника, как вы. Умоляю вас не лишать их этой помощи.

Он прекрасно разбирался в людях, этот молодой лорд Хау, и сумел задеть Адама за живое. Видя, что разведчик колеблется, он продолжил свой натиск:

— Я буду счастлив отправить с нарочным все, что вы сочтете нужным передать в форт Эдуард, лишь бы сотрудничать с вами по-прежнему. Поверьте, Адам, мне дорога жизнь каждого моего солдата, и я бы не хотел терять своих подчиненных из-за их неопытности.

Уговоры лорда Хау сделали свое дело: Адам не устоял. Он коротко кивнул в знак согласия и просто сказал: — Я остаюсь.

На следующее же утро из временного военного лагеря был отправлен курьер, доставивший растерянной и грустной Аманде следующее письмо:

«Моя драгоценная Аманда!

Я решил изменить свой первоначальный план и уступить уговорам лорда Хау — то есть остаться при его штабе до конца похода. Скоро мы намнем наступление на форт Карильон, и я намерен вернуться в форт Эдуард сразу же, как только здесь перестанут нуждаться в моих услугах.

Надеюсь, что у вас с Джонатаном все в порядке и вы справляетесь без меня, так как очень беспокоюсь, что оставил вас одних. Единственным утешением служит то, что ты понимаешь: я выполняю свой долг.

Преданный тебе, Адам».

Аманда взволнованно перечитывала письмо Адама, едва справляясь с охватившей ее тоской: «…до конца похода…» Это могло означать одно: он отправится вместе с основными силами британцев.

— Ох, Адам… — вырвалось у нее.

Аманда не сразу пришла в себя и смутилась, когда обнаружила, что молодой посыльный все еще стоит рядом, терпеливо дожидаясь ответа. Она заставила себя собраться с мыслями и поспешила в угол, где стоял маленький столик, чтобы написать письмо.

«Дорогой Адам!

Спасибо тебе за то, что прислал нам весточку, хотя для меня она оказалась не очень-то радостной. Но ты, конечно, решил правильно, и я понимаю твой долг и молюсь лишь о том, чтобы все закончилось благополучно.

У нас с Джонатаном все хорошо, и ты наверняка удивишься, каким он стал большим за эти несколько недель нашей разлуки. Ты совершенно напрасно беспокоишься о нас — лучше обрати все свои силы на более важное дело. Мы никуда не денемся и будем ждать твоего возвращения.

Остаюсь преданная тебе, Аманда».

Торопливо свернув и запечатав свое письмо, она отдала его курьеру:

— Большое спасибо. Отправляйтесь с Богом.

Несмотря на приподнятый дух своего письма, Аманда с тяжелым сердцем проводила курьера. Ведь с той самой минуты, как Адам покинул форт, их с Джонатаном положение становилось все хуже и хуже. Обитатели крепости относились к ней враждебно. Мало того что она не пожелала склониться перед всеобщим осуждением — она еще и в открытую гордилась своим краснокожим ребенком! Никакие уговоры и объяснения капитана Митчелла и доктора Картрайта не в силах были развеять пелену предрассудков, и страсти накалились настолько, что Аманда вынуждена была отказаться от прогулок и держать дверь на запоре из опасений за жизнь Джонатана.

А тут еще Роберт никак не желал оставить Аманду в покое. Даже в те редкие случаи, когда она решалась ненадолго вынести Джонатана на солнышко, Роберт маячил где-то поблизости и следил за ней. И если когда-то в его присутствии Аманда чувствовала безопасность и душевное тепло, теперь при взгляде на Роберта ее охватывали отвращение и холодный, смертельный страх. Эти ощущения были настолько сильны, что ясно читались на ее выразительном лице, отчего в груди у отвергнутого жениха еще сильнее бушевала ярость. Иногда его взгляд становился злорадным, и Аманда не могла отделаться от тревожного предчувствия, что он всего лишь затаился на время и выжидает подходящий момент для осуществления чего-то зловещего. Ее тревога возрастала с каждым днем. Она понимала, что больше тянуть нельзя, что ей давно пора как-то определиться со своим будущим, но, несмотря на поддержку своих преданных друзей, ощущала себя растерянной и бессильной в отсутствие Адама. Без его помощи, без его совета она не отваживалась принимать какие-либо серьезные решения. Тут она вспомнила о полученном письме — и по спине пробежал холодок от испуга. Да, она не станет торопиться. Она еще успеет решить, что делать дальше. Она должна подождать, когда вернется Адам. А вернется ли он вообще?..

Аманда лежала в кровати и не могла заснуть из-за неясной тревоги, отчасти порожденной мыслями об Адаме, которому предстоит участвовать в походе на французскую крепость, если бой уже не начался. Все дни, прожитые после получения письма, у Аманды было внутреннее напряжение — она как будто затаила дыхание перед прыжком в воду и ждала, что вот-вот придет известие об успешном окончании военного похода, а уж тогда она позволит себе расслабиться и дышать свободно. В эту ночь ей было особенно одиноко оттого, что по стечению обстоятельств квартирка Митчеллов оказалась полностью в ее распоряжении. Бетти неожиданно позвали помочь одной из женщин, чей ребенок заболел воспалением легких, а капитана назначили в разведку до самого утра. Аманда обвела глазами скудную обстановку тесной гостиной, в которую она перебралась, как только оправилась от горячки, не желаябольше занимать хозяйскую спальню. Шаткий продавленный диван снова стал се ложем, и маленькая сосновая колыбелька стояла совсем рядом. Как всегда, при взгляде на милое, невинное личико Джонатана, такое спокойное во сне, она почувствовала прилив материнской любви и с облегчением подумала, что по крайней мере ее сын может спать спокойно. В темной, окутанной загадочными ночными тенями комнате царила тишина, и перед мысленным взором Аманды одна за другой проносились картины ее прошлого — и чаше всего это было лицо Чингу. Правда, в последнее время Аманда успевала за день устать так, что засыпала моментально. Но время от времени все же случалась бессонница, и тогда ей не удавалось отделаться от воспоминаний о Чингу, как бы она ни старалась. Аманда чувствовала себя несчастной и покинутой, ее тело так тосковало по сильному, горячему телу ее мужа, по его жарким объятиям и ласковым губам… В такие вот ночные часы боль утраты начинала терзать Аманду с новой силой, и она думала о жестокой, несправедливой ревности, из-за которой этот любящий, щедрый человек потерян для нее навсегда. И по мере того как тоскливые мысли вновь бередили старые раны и оживляли ее любовь к погибшему мужу, в сердце снова вспыхивала ненависть к Роберту.

Измученная бессонницей, Аманда снова постаралась выбросить из головы мысли о Чингу и сосредоточиться на своем сыне. И хотя днем ей это удавалось почти без труда, сейчас образ Чингу упорно маячил перед ее внутренним взором, и его угольно-черные пронзительные глаза будили в душе былую любовь. Сколько раз Аманда пыталась переломить себя и если не позабыть Чингу, то хотя бы перестать мучиться с прежней силой! Ведь он давно погиб, он мертв, его больше нет на этом свете… Понимая, что понапрасну обливается горючими слезами, бедняжка беспомощно шептала в подушку:

— Чингу, помоги мне! Я измучилась, я устала, меня терзает страх. Я люблю тебя!

Ее внезапно разбудила горячая ладонь, грубо зажавшая рот. Слабый испуганный крик замер где-то в горле, а по спине побежали мурашки. Перед ней стоял Роберт! Она забилась, стараясь сбросить его руку, но он хрипло зашептал ей в самое ухо:

— А ну не дергайся! Дай слово, что не пикнешь и выслушаешь все, что я скажу, тогда я уберу руку! Согласна?

Дождавшись утвердительного кивка, Роберт медленно освободил ей рот, хотя по-прежнему был наготове. Но Аманда и не думала кричать. Она спросила — раздраженно, не скрывая своей неприязни:

— Что тебе здесь надо, Роберт?

— Я пришел забрать тебя с собой. Здесь у нас ничего не выйдет. Мы должны перебраться туда, где о нас никто ничего не знает, и начать все заново.

От удивления Аманда онемела на несколько секунд. Наконец она спросила, с трудом поверив своим ушам:

— Ты что же, и правда вообразил, будто я пойду с тобой?! Да ты не иначе как спятил!

— Пойдешь, Аманда, еще как пойдешь! — нетерпеливо, как будто споря с неразумным ребенком, возразил Роберт. — Это ведь твои родители так решили! Уж они-то знали, что я буду любить тебя и сумею о тебе позаботиться. Они понимали, кто лучше всех сумеет обеспечить твое будущее.

У Аманды не укладывалось в голове, как Роберт может так уверенно говорить, видя, что она ненавидит его.

— Ты отлично знаешь, что всему, что было когда-то между нами, давно пришел конец! — холодно произнесла она. — Наша дружба умерла в тот самый миг, когда ты спустил курок ружья и убил Чингу.

— Это неправда! — с ненавистью воскликнул Роберт. — Ты вообразила, будто до сих пор испытываешь какие-то чувства к своему дикарю, но рано или поздно это пройдет и ты одумаешься!

— Нет, я никогда не одумаюсь! Потому что никогда не забуду, что ты натворил! — Аманда злилась все сильнее и попыталась оттолкнуть его.

— Ты пойдешь со мной, Аманда, сию же минуту!

— Никуда я с тобой не пойду! — прошипела она сквозь стиснутые зубы, вырываясь из его цепких рук. Борьба затянулась, Аманда с откровенной ненавистью заглянула Роберту в лицо — и вдруг похолодела от страха, увидев его безумные глаза. А он снова заговорил, холодно и уверенно:

— Ты ведь души не чаешь в этом выродке, что спит в колыбели, верно, Аманда?

Она моментально поняла его намек. Сначала в душе у нее родился ужас, а затем — гнев. Ее голос задрожал от ярости:

— Что ты хочешь этим сказать, Роберт?

— Как будто ты сама не понимаешь! Жизнь этого недоноска ничуть не дороже для меня, чем жизнь любого краснокожего, и сейчас ты увидишь, как мало я ее ценю!

Аманда побледнела, кровь застыла у нее в жилах от ужаса. А Роберт продолжал все тем же холодным тоном;

— Ты ведь знаешь, что никому не придет в голову беспокоиться, если он внезапно исчезнет. Я могу почти с уверенностью сказать: многие только обрадуются, что удалось от него избавиться!

— Ты не посмеешь! Я не позволю тебе его тронуть, — закричала Аманда.

А Роберт, ухмыляясь, навис над ней и прошипел:

— Неужели ты думаешь, что сумеешь остановить меня, Аманда?

Аманда уставилась на него, не в силах побороть ужас и вырваться из грубых, сильных рук. Она застыла при виде жестокого, чужого лица. Этот человек утратил последнее сходство с ее милым, добрым женихом, с которым она обручилась всего год назад. А Роберт почувствовал сковавший ее испуг и злорадно осклабился. Аманда все еще пыталась сопротивляться. Звеневший голос был полон ненависти.

— Ты не посмеешь тронуть ребенка! Это все пустые угрозы! Ты не посмеешь!

— Хочешь, я сейчас же покажу тебе, что чувствую на самом деле к этому дикарскому ублюдку?

Его лицо жутко исказилось от ярости, и Аманда снова подумала, что Роберт явно не в себе. А он вдруг кинулся к колыбели и схватил спеленутого младенца, грубо прервав его сон. На глазах у застывшей от ужаса матери Роберт с адской улыбкой поднял над головой извивающийся сверток, как будто собирался бросить его на пол. С побелевших губ Аманды сорвался придушенный крик, а Роберт пригрозил:

— Еще хоть звук, и он тут же сдохнет! — При виде ее отчаяния он злобно расхохотался. — Ну, Аманда, даю тебе последний шанс!

Аманда уже не сомневалась, что Роберт способен на все, и зарыдала в истерике:

— Пожалуйста, отдай его мне! Пожалуйста, отдай!..

— И ты сама пойдешь со мной?

— Да, да, я пойду. Только отдай мне ребенка! Медленно, не спеша он опустил плакавшего младенца, но все еще не отдавал его Аманде, упиваясь своей властью над ней, наслаждаясь ее страхом и унижением. А она шепотом умоляла его:

— Пожалуйста, Роберт, ну пожалуйста.

Наконец сын оказался у нее в руках, и она прижала к груди маленькое тельце, стараясь утешить малыша, который уже задыхался от крика. Громкий плач постепенно перешел в обиженное всхлипывание, пока не наступила тишина — измученный ребенок заснул.

— Одевайся и собери что-нибудь из вещей. Нам некогда рассиживаться.

Аманда покорно двинулась было в соседнюю комнату, чтобы одеться.

— Нет, одевайся здесь. Я глаз с тебя не спущу, пока мы не уберемся отсюда!

Она встала к нему спиной, приспустила ночную рубашку до пояса, накинула сверху платье и постаралась поскорее прикрыть свою наготу. Когда Аманда обернулась, и стало ясно, что все это время Роберт не спускал с нее жадных глаз. Словно зачарованный он застыл, ловя каждое ее движение. Но уже в следующий миг сбросил с себя оцепенение и рявкнул:

— Забирай ребенка и пошли!

— Нет, лучше оставим его здесь. А я отправлюсь с тобой одна. — Аманда надеялась, что под опекой Бетти Джонатану будет гораздо безопаснее, нежели вблизи от Роберта, но он отвечал с дьявольской ухмылкой:

— Нет, Аманда, я не такой болван, чтобы оставить здесь ключ к твоей покорности. А ну забирай его — не то тебе вообще больше не придется беспокоиться об этом щенке!

Она испуганно прижала сына к себе, и Роберт потащил ее к двери. Вскоре они оказались в темном углу возле конюшни, где стояли две оседланные лошади. Роберт позаботился даже о вещах и припасах. Он легко, как пушинку, закинул Аманду в седло и с торжествующей улыбкой уселся сам. Держа на поводу ее лошадь, он двинулся в сторону ворот, широко распахнувшихся при их появлении. Часовой приветствовал Роберта заговорщическим подмигиванием. Скоро форт Эдуард остался позади.

5 июля 1758 года

Адам чувствовал, как по спине пробегает холодок от возбуждения. Пятнадцатитысячная армия получила приказ выступить. Судя по приподнятому настроению, охватившему бывалых разведчиков, собравшихся вокруг Карстерса, эти люди вполне верили в скорую победу. Адам присоединился к их добродушному хохоту и грубоватым шуткам, стараясь избавиться от червячка сомнения, поселившегося в душе. Временами его настойчивый шепот вроде бы умолкал, но всякий раз возвращался вновь. Правда, при виде того, как огромная масса людей грузится на лодки и плоты, образовавшие на озере Георг флотилию длиной целых шесть миль, Адам вместе со всеми испытал невольный подъем, который тут же смешался с новой волной недобрых предчувствий. Кто знает, скольким из этих людей суждено будет вернуться живыми?..

По приказу лорда Хау отряд разведчиков погрузился на вельботы вместе с ротой его пехотинцев. Шлюпки двигались вперед до обидного медленно. Адаму ничего не оставалось, как бездельничать и снова и снова припоминать все подробности плана атаки на форт Карильон. Впрочем, план был весьма прост. Армия должна была высадиться на берег озера в семи милях от крепости и четырьмя колоннами двинуться на сближение с противником, причем одной колонне поручалось захватить старую лесопилку, расположенную на самых подступах к форту. Во главе каждой колонны будет идти отряд из разведчиков, легкой пехоты и снайперов. Просто и эффективно. Не предвиделось никаких осложнений. И мысли Адама все чаше стали возвращаться к личным делам.

Подготовка планов атаки в штабе лорда Хау заняла больше предполагавшихся двух недель. Но вот он наконец-то наступил — долгожданный день пятого июля — и Адам не мог удержаться от того, чтобы не помечтать о ближайшем будущем, в котором, как он надеялся, он получит свободу и сможет вернуться в форд Эдуард, к Аманде. Последние недели, посвященные обучению солдат, совершенно незнакомых с местностью, на которой предстояло воевать, дались ему нелегко, но хуже всего Адаму становилось по ночам. В темноте и тишине своей палатки ему не требовалось даже закрывать глаза, чтобы представить себе милое, ангельски прекрасное лицо Аманды. Вот она улыбается Адаму, и ее дивные синие глаза сверкают от счастья, а вот она плачет, и от горестной гримасы на нежном лице у него разрывается сердце. Вот Аманда кормит грудью своего малыша, и образ ее, освященный материнской любовью, вызывает благоговение, словно образ самой Мадонны. Вот Аманда высоко, надменно поднимает голову, заметив негодующие взгляды. Но чаше всего возникало лицо Аманды, доверчиво обращенное к нему, Адаму, с той молчаливой трогательной мольбой, что предназначалась только ему. Боже, как же он хотел поскорее вернуться!

Адам понимал, что далеко не сразу ему удастся превратить дружбу и доверие в настоящую любовь, но был уверен, что ему хватит терпения дождаться, пока душа Аманды залечит свои раны и оживет для нового чувства. Но главное — он скоро, уже очень скоро сможет вернуться к ней, чтобы снова взять под свою опеку, пока не настанет тот день, когда Аманда позволит ему окончательно посвятить ей свою жизнь и станет его женой.

6 июля 1758 года

Над озером Георг взошло солнце и залило золотыми лучами грандиозную картину множества плотов и лодок, двигавшихся в сторону форта Карильон и пестревших мундирами, блестевших надраенным оружием. Знамена реяли над сидевшими в лодках людьми, полными нетерпения броситься на врага. Враг не ожидал атаки, и войска быстро высадились, не встретив ни малейшего сопротивления, построились в четыре колонны и скрылись в лесу. Все шло по плану.

Адам маршировал в составе второй колонны. Они только начали продвижение по лесу, как разнеслась весть, что небольшой отряд из четырех сотен французов и индейцев поспешил поджечь свой лагерь и скрылся, едва завидел многочисленного противника. Воодушевленные первой победой, британцы в головной колонне двинулись дальше, углубляясь в темную, болотистую чащу. Колонна, в которой шел Адам, двигалась следом. Но вскоре стало ясно, что густая летняя листва мешает быстро сориентироваться даже самым опытным проводникам, и они на время потеряли нужное направление. Растерянные разведчики устроили короткое совещание с лордом Хау, пытаясь уточнить свое местоположение, когда в лесу раздался шум двигавшихся войск. Британцам не требовалось команды для того, чтобы сохранять тишину, — все затаили дыхание и ясно расслышали голоса приближавшихся людей. Судя по всему, противник также заблудился в этой глухомани. К ним направлялся тот самый отряд французов, что накануне удрал, напугавшись головной колонны. Их шаги раздавались все ближе. Вдруг кто-то со стороны французского отряда крикнул:

— Кто идет?!

Какой-то сообразительный разведчик поспешил ответить по-французски:

— Французы!

Однако он произнес это слово с английским акцентом. Надо ли говорить, что в следующую же секунду душный лесной воздух содрогнулся от грохота перестрелки…

Адам поспешил укрыться за толстым поваленным стволом и стрелял по противнику, пока лорд Хау старался выстроить пехоту в боевой порядок, чтобы задержать врага и дать основной колонне возможность двигаться дальше. Соблюдая осторожность, Хау повел своих людей в обход, через вершину холма, когда прозвучал роковой выстрел. Адам застыл на месте: он увидел, как этот блестящий командир был поражен прямо в грудь. Лорд вздрогнул и тяжело упал на землю. Лорд Хау убит?! Но как такое могло случиться?! Так глупо, так скоро, еще до того, как начался настоящий бой?.. Адам торопливо оглянулся и понял, что товарищи по оружию также не в состоянии поверить в случившееся несчастье и что только плотный вражеский обстрел удерживает их на месте, иначе все уже устремились бы туда, где лежа)! их любимый командир.

Бой продолжался, и с каждой минутой становилось ясно, чем обернулась для британцев гибель лорда Хау: боевой дух в его отряде сразу упал, сменившись нерешительностью, Когда наступила ночь и колонна каким-то чудом все же сумела спастись, Адам искренне удивился, как это они все не полегли под пулями французов.

7 июля 1758 года

Адам проснулся и увидел, что настроение солдат нисколько не изменилось. Колонна собирается доставить тело своего погибшего командира обратно к месту высадки. Этот новый марш по болотам дался солдатам нелегко. Потом им разрешили привести себя в порядок, а другую колонну, которой командовал полковник Брадстрит, направили вместо них с приказом выбить врага с лесопилки возле крепости. К концу этого бесконечного, изнурительного дня Аламу стало известно, что какой-то разведчик успел предупредить французов о приближении британской колонны и те сбежали, подпалив лесопилку и мост. Однако британцам удалось потушить пожар и восстановить мост настолько, что по нему можно было продолжать наступление.

8 июля 1758 года

Этот солнечный день казался особенно душным в сыром, густом лесу. Солдаты из колонны Адама успели как следует отдохнуть и пришли в себя. Теперь они рвались в бой, чтобы отомстить за гибель лорда Хау. Они уже встали в строй, когда пронесся слух, что генерал Аберкромби устроил себе штаб на покинутой лесопилке и намерен оттуда руководить ходом атаки. Адам снова с горечью подумал о гибели настоящего командира, но постарался подавить тревогу и недоброе предчувствие и занял свое место в строю, решительно сдвинув выгоревшие брови.

Разгоряченные, рвавшиеся в бой солдаты почти все утро двигались по душной непролазной чаще. Вдруг колонна остановилась, и задние ряды подняли ропот из-за этой непонятной задержки. Адам протолкался в голову колонны и вместе с другими замер при виде невероятной, неожиданной картины, представшей перед ними. Потому что лес оказался вырубленным насколько хватало глаз, а из бревен по приказу маркиза Монткальма была возведена неприступная стена, перегородившая весь полуостров, на котором располагалась крепость Карильон!.. Оборонительный частокол был необычно высоким, да к тому же подступы к нему перекрывали многочисленные засеки, грозно выставившие на британцев заостренные сучья. И в ту же минуту из-за этих засек французы открыли прицельный огонь. Чувствуя себя в безопасности, они стреляли только наверняка и первым же залпом успели положить множество врагов. Британцам ничего не оставалось, как поспешно отступить и залечь в ожидании приказов от генерала Аберкромби, в чей штаб было отправлено срочное донесение.

Адам вместе с остальными лежал на влажном мху и воевал с полчищами москитов, ожидая приказа. С одной стороны, продвинуться так далеко и застрять, не достигнув цели, было крайне обидно, но с другой стороны — даже у новобранца не возникало сомнений, что такие укрепления невозможно взять силами одной лишь пехоты. Тем невероятнее показался приказ, доставленный из штаба генерала Аберкромби. Они должны атаковать и преодолеть все преграды во что бы то ни стало!

Адам стоял в толпе ошарашенных людей и ждал, что вот-вот поднимется возмущенный шум и солдаты откажутся выполнять заведомо убийственный и бессмысленный приказ. Но, верные присяге, британцы молча построились для атаки.

Все внутри у Карстерса протестовало против такого сумасшествия. Ведь эти люди не могут не понимать, что их гонят на смерть!

Он затравленно оглянулся и увидел, что товарищи по оружию сознают безнадежность своей атаки, но на их лицах читалось также упрямое, необъяснимое стремление выполнить безумный приказ.

Адам занял свое место в отряде, который должен был огнем прикрывать атакующие силы, и с мрачной решимостью стал ждать сигнала.

И на всем протяжении этого душного, долгого летнего дня он следил за тем, как снова и снова, волна за волной бросались в атаку на неприступную стену эти отважные, обреченные на гибель воины • — только для того, чтобы увязнуть в сучьях засек и стать превосходной мишенью для французских стрелков. Те же немногие, кому удавалось прорваться через засеки, находили верную гибель под самой стеной от французских пуль или же сабель.

Час за часом гора трупов становилась все выше. Адам понял, что 42-й Горный полк — прославленная Черная Стража — погиб практически полностью, и кровь доблестных шотландцев смешалась на влажной лесной земле с кровью королевских стрелков и множества добровольцев из колоний — всех тех, кого обрекла на гибель безумная атака. И по-прежнему бледные, ошалевшие от этой жуткой бойни курьеры доставляли генералу Аберкромби, в безопасности отсиживавшемуся на лесопилке, кровавые отчеты о захлебнувшейся атаке, чтобы привезти обратно очередной приказ атаковать, не жалея сил!!!

Адам почти все это время провел на том месте, которое облюбовал для стрельбы с самого начала. Он окончательно отупел, став невольным свидетелем самонадеянной глупости чванливого старика, сотнями бросавшего людей в чудовищную по своей бессмысленности атаку. Он больше не мог стрелять, а сидел как заколдованный и смотрел, как выдвигается вперед новая цепь, как солдаты падают, заливая кровью мокрую землю — только ради того, чтобы их место заняла очередная цепь обреченных. Воздух дрожал от беспорядочной пальбы и воплей умирающих. Резкий запах горелого пороха смешивался с еще более отвратительным запахом крови и смерти. Адам чуть не задохнулся, и его вырвало горькой, жгучей желчью.

Все внутри его взорвалось гневом на этого бесчувственного, кровавого убийцу, на зарвавшегося старого дурака, готового положить тысячи вверенных ему жизней из-за собственной гордыни! Окончательно очумевший, неспособный больше разбираться в безумном замысле, оправдывавшем эту бесконечную кровавую бойню, Адам вскочил с единственным желанием; вернуться к генералу Аберкромби и вытрясти из него приказ прекратить атаку!

Адам кинулся вперед, и в тот же миг острая, невыносимая боль пронзила ему грудь, отчего великан беспомощно пошатнулся, но все же удержался на ногах. Но боль не унималась, и Адам, перестав различать окружающее, опустился на колени, хватаясь руками за грудь и задыхаясь. Сквозь пальцы сочилось что-то теплое, липкое — словно во сне, он увидел, что истекает кровью! В глазах у него помутилось, шум сражения заглушил громкий, нарастающий гул в ушах, и тяжелое непослушное тело упало на землю. Рассудок из последних сил цеплялся за обрывки мыслей, поглощаемые тьмой.

— Господи! — молча взмолился он, — не дай всему кончиться так глупо! После всего, через что мы прошли, никогда не вернуться, не увидеть ее вновь, никогда не…

Лошади устало тащились через непролазную лесную глушь. После двух дней, проведенных в седле, у Аманды ломило все тело, и даже малютка Джонатан стал казаться слишком тяжелым для онемевших рук. Однако она не смела жаловаться. Потому что на всем протяжении их нелегкого пути Роберт нервничал все сильнее и в конце концов разозлился настолько, что был готов растерзать несчастного младенца всякий раз, стоило тому хотя бы пискнуть. Аманда смотрела в затылок Роберта, напряженно осматривавшего окрестности, и дивилась произошедшим в нем мрачным переменам. Былые отзывчивость и душевность испарились без следа. И теперь перед ней предстал новый, чужой, Роберт, неспособный ни на какие человеческие чувства, кроме злобы и мстительности. Он был настолько опасен, что Аманда не смела даже спросить, куда они едут. Оставалось надеяться, что, когда они наконец доберутся до места, Роберт хотя бы немного успокоится и даже вспомнит о том, каким был прежде, Тогда у нее появится шанс попробовать его переубедить.

Роберт, словно прочитав ее мысли, тревожно обернулся, и от его холодного, пронзительного взгляда по спине у Аманды побежали мурашки. Что же все-таки он собирается делать с ними? Ведь о былой любви и речи быть не может. Аманда никак не могла найти ответ на мучивший се вопрос ни в первый, ни во второй день путешествия.

Незадолго до полудня второго дня Аманда со страхом заметила в Роберте новую перемену. И без того осунувшееся лицо хищно обострилось и выражало еще более сильное раздражение, когда он вдруг остановил лошадей и жестом приказал молчать. Он бесшумно соскользнул с седла и двинулся куда-то в кусты, и вскоре Аманда увидела невдалеке убогую хижину. Именно туда пробирался Роберт, то появляясь, то исчезая из виду среди густых зарослей. Соблюдая все предосторожности, он подкрался к лачуге, в которой, судя по ее виду, давно уже никто не жил, одним прыжком подскочил к двери, распахнул ее и ворвался внутрь.

У Аманды екнуло сердце. Хотела бы она знать, чего опасается Роберт. Его внезапное появление на пороге прервало догадки, и она с облегчением заметила, как спокойно и уверенно он зашагал обратно к лошадям.

Роберт, и не подумав ничего объяснять, просто взял лошадей под уздцы и повел к хижине. Чем ближе они подъезжали, тем более жалким казалось Аманде это подобие человеческого жилья, явно давным-давно покинутое неизвестными обитателями. Намотав поводья на полусгнивший столбик возле крыльца, Роберт повернулся и легко снял се с седла, заявив с пугающей серьезностью:

— Вот мы и дома, Аманда.

— Дома!.. — только и смогла охнуть Аманда. — Ты что же, хочешь, чтобы мы остались жить здесь? Ты с ума сошел?

— Эта лачуга обладает массой незаменимых преимуществ.

— Роберт, хватит говорить загадками. — Аманда готова была вот-вот сорваться, хотя и понимала, как опасно ей терять терпение. — Что это все значит?

— Ничего особенного, — холодно ответил Роберт. — Прежде всего она надежно скрыта от остального мира. И даже если тебе взбредет в голову сбежать, ты не сумеешь найти дорогу назад. Надеюсь, тебе не требуется разъяснять, какие опасности подстерегают того, кого угораздит заблудиться в здешних лесах. А ведь тебе еще нужно будет позаботиться и о ребенке. — При упоминании о Джонатане напускная холодность изменила Роберту, и его голос превратился в яростное шипение. — И ты останешься жить здесь со мной как моя жена. Чем скорее смиришься с этим, тем лучше для тебя. А теперь поворачивайся — надо сделать эту берлогу пригодной для житья!

Он резко повернулся и направился внутрь, предоставив Аманде переваривать ужасную новость. В этот миг Джонатан запищал и беспокойно завозился у нее на руках, отвлекая от раздумий. Аманде пришлось войти в хижину и осмотреться, куда бы положить сына, чтобы переменить пеленки. Заметив в углу большую кровать, она пристроила там младенца, а сама вернулась к лошади, чтобы достать все необходимое из седельной сумки. На обратном пути она задержалась на миг на пороге, следя за тем, с какой ненавистью уставился на Джонатана Роберт. Но он уже заметил ее и молча поспешно отошел. Аманда завернула сына в чистое полотно и присела, чтобы покормить его. Снаружи уже раздавались визжание пилы и стук молотка.

Теплый, живой комочек, приникший к ее груди, как всегда, напомнил Аманде о радостях жизни — и об утраченной любви. Ведь это сын Чингу! Черные блестящие глазенки младенца, жадно сосавшего ее грудь, были такими же живыми и внимательными, как у его отца… Чувствуя, как любовь и нежность переполняют исстрадавшееся сердце, Аманда нежно проворковала, склоняясь над милым, невинным личиком:

— Вот и хорошо, мой малыш!

И тут же Роберт злобно рявкнул в дверях, перепугав ее до полусмерти:

— Не смей повторять эту чертову тарабарщину! — шагнул вперед и с грохотом опустил на пол наскоро сколоченную колыбель. — Вот, это для твоего ублюдка! — прошипел он. — Еще не хватало делить с ним нашу постель!

«Нашу постель»! Не поверив своим ушам, Аманда уставилась на злобную физиономию Роберта. А он продолжал, не давая ей открыть рот:

— Ну, хватит трястись над этим выродком! Положи его спать да займись делом — до ночи осталось всего ничего!

Судя по его физиономии, пытаться возражать было бесполезно — в таком состоянии Роберт попросту не станет ее слушать и разозлится пуще прежнего. Лучше потерпеть до более подходящего момента, когда он вновь обретет способность внимать голосу рассудка. И Аманда поспешила подчиниться его окрику. Так они провозились весь остаток дня, сделав лишь краткую передышку для того, чтобы пожевать вяленого мяса и запить его кофе, который сварили на только что прочищенном очаге.

К вечеру Аманда, едва держась на ногах от усталости, снова осмотрела внутренность убогой лачуги. Грубые бревенчатые стены и пол были грязными. Колченогий стол и стулья, стоявшие возле огромного очага, были кое-как приведены в порядок и выскоблены от покрывавшего их слоя жирной грязи. Занавески Аманда простирала на скорую руку, высушила у огня и снова повесила, создав жалкое подобие уюта в этой мрачной, запушенной берлоге. Те немногие кухонные принадлежности, что еще могли бы послужить новой хозяйке, были тщательным образом вымыты и расставлены на полке. Старая кровать в дальнем углу была проветрена, простыни выстираны, высушены и опять постелены, но даже это убогое ложе обещало измученной донельзя Аманде блаженство забытья.

И она устало подумала, что по крайней мере теперь в этой хижине можно жить. Интересно, как долго им придется терпеть это убожество? От грустных мыслей ее отвлекла шумная возня, которую Джонатан затеял у себя в колыбели. Вдруг что-то заскрежетало у дверей, Аманда обернулась и увидела, как Роберт втаскивает в комнату большую медную ванну.

В этой лачуге имелась ванна! От удивления она широко распахнула глаза.

— Она стояла сзади, за домом. Я подумал, что тебе будет приятно помыться. День выдался не из легких, Аманда.

Она лишь молча кивнула, смутившись от столь неожиданной заботы. А Роберт совсем ошарашил ее, едва ли не ласково добавив:

— Ты пока покорми ребенка. А я наполню ванну, чтобы ты смогла помыться сразу, как только он заснет.

Будучи не в силах разбираться в очередном повороте его полубезумных мыслей и от всей души надеясь, что это является признаком возвращения к более-менее нормальному состоянию, она поспешила пристроить к груди раскричавшегося Джонатана. Затем Аманда уселась на кровать и следила, как Роберт греет на огне большие котлы с водой.

Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Джонатан насытился и заснул с ангельски невинным выражением на маленьком личике. Теперь можно было положить его в колыбель. Тем временем Роберт вылил в ванну последнее ведро воды, достал откуда-то кусок душистого мыла и сказал:

— Я искупаюсь в ручье. Дом в твоем распоряжении.

Не успел он выйти и закрыть за собой дверь, как Аманда соскочила с кровати. Заманчиво блестевшая вода притягивала ее как магнит, и ей едва хватило терпения, чтобы содрать с себя пыльную, грязную одежду. Кое-как собрав волосы в узел, она шагнула в ванну, С громким довольным вздохом Аманда расслабилась, позволяя чудесной теплой влаге ласкать ломившее от усталости тело. Она не помнила, сколько пролежала вот так, наслаждаясь покоем, чувствуя, как постепенно уходят напряжение и усталость после долгого путешествия верхом. Наконец ей пришлось заставить себя взяться за мыло, и вскоре все ее тело покрыла легкая, душистая пена. Чудесный аромат заполнил комнату, усиливая ощущение нереальности происходящего, и Аманда с детской зачарован костью следила за тем, как теплая вода смывает с ее тела блестящие радужные пузырьки.

Внезапно ее отвлек неясный шорох у порога, она обернулась и обнаружила, что слегка приоткрытая дверь распахнулась еще шире.

— Роберт, я еще не закончила мыться, — испуганно вскрикнула она, но дверь продолжала открываться, пока, к полному ее стыду, на пороге не встал Роберт, не сводивший с нее странного, напряженного взгляда. Он был голым до пояса — видимо, только что кончил мыться в ручье, судя по потемневшим от влаги волосам и свежевыбритому лицу. Было заметно, как тяжко вздымается его широкая, слегка покрытая каштановыми волосами грудь. Медленно, неловко, словно ноги отказывались ему повиноваться, Роберт шагнул вперед. Аманда делала беспомощные попытки прикрыть свою наготу. Он приблизился и встал на колени возле ванны, завороженный видом ее тела.

Набравшись смелости, Аманда напомнила:

— Роберт, ты обещал, что дом будет в моем распоряжении, пока я моюсь!

Однако он пропустил эти слова мимо ушей и с возраставшим восхищением разглядывал ее юное, дивное тело. Он любовался роскошным узлом серебристых волос, тускло поблескивавших в свете от очага. Он не спеша опустил взгляд и ненадолго задержался на ангельски совершенном, прекрасном лице. Он смотрел на нежную, стройную шею и на округлые хрупкие плечи, таившие в себе удивительную стойкость и силу. Он восхищался совершенством белоснежных пышных грудей, отяжелевших от молока и все равно остававшихся гордо приподнятыми и упругими. Он опускал взгляд все ниже, на удивительно тонкую талию, на сильный плоский живот с заманчивым светлым треугольником волос, почти скрытым сейчас на дне ванны, на стройные длинные ноги…

И наконец он потрясение прошептал:

— Я представлял тебя в точности такой: изящной, нежной, хрупкой, без единого изъяна. Ты как драгоценная статуэтка из фарфора, с гладкой, чистой кожей…

Роберт снова заглянул ей в лицо и с ласковой улыбкой погладил влажные локоны, упавшие на лоб и щеки.

— Твои волосы были уложены точно таким же узлом в тот день, когда я впервые увидел тебя. Помнишь, Аманда? — Он засмеялся, оживляя эти воспоминания. — Ты стирала мою одежду в прачечной нашего поселка и даже покраснела от усилий — такое упрямое попалось пятно. Сколько тебе было? Четырнадцать? Но уже тогда я полюбил тебя всей душой, с первой же минуты, как увидел, и знал, что не захочу ни одну другую женщину, кроме той, в которую ты скоро превратишься. Твой отец сразу разгадал мои чувства и попросил меня обождать, пока ты не подрастешь, и я обещал, что постараюсь. Я сдержал свое слово, Аманда. Я ждал почти два года. В ту ночь в форте Уильям Генри тебе было почти шестнадцать лет. А я больше не в силах был ждать. Я слишком боялся потерять тебя.

И вдруг, словно его слова разбудили какую-то неприятную мысль, Роберт сердито нахмурился. Он торопливо заговорил, ласково гладя ее по голове:

— Ты ведь любила меня тогда, Аманда! Помнишь ту ночь? — И его карие глаза жалобно заглянули ей в самую душу. — Я обнимал тебя, и ты готова была мне отдаться. Я мог бы овладеть тобой в ту же ночь, и ты это знала, но я сдержался. Тогда ты любила меня, Аманда, — еле слышно повторил он.

— Это все было слишком давно, Роберт, — ласково, но решительно возразила она и продолжила: — С тех пор чего только с нами не было! И я давно перестала быть той глупой неопытной девочкой, которой была когда-то. Я стала женщиной. Я была замужем и родила ребенка.

— Нет! — яростно выкрикнул Роберт, его лицо исказилось жуткой гримасой. — Ты не была замужем! Тебя взял силой наглый вонючий дикарь, и он сполна заплатил за то, что посмел к тебе прикоснуться!

Аманда, стараясь не показать, как напугала ее эта неожиданная вспышка, возражала все так же твердо:

— Это неправда, Роберт.

Он даже не дослушал ее и продолжал, снова успокоившись:

— Но лучше ты, Аманда, постарайся поскорее позабыть об этом и думай побольше о будущем.

— Роберт, ни о каком будущем не может быть и речи, потому что у нас больше нет общего будущего. Между нами стоит слишком многое. Я никогда не смогу забыть то, что ты совершил.

— Пожалуйста, Аманда, — взмолился Роберт, — скажи, как мне снова завоевать твою любовь? Скажи — и я выполню все, что ты прикажешь! Прошу тебя!

Пока Роберт говорил, черты его растроганного лица внезапно размылись, и на его месте Аманде привиделся образ человека с бронзово-красной кожей, с угольно-черными, пронзительными глазами, видевшими ее насквозь. Она по-прежнему помнила его совершенно ясно, как живого, и даже с трепетом представила, как весело сверкала на любимом смуглом лице теплая белозубая улыбка. В ушах зашелестел нежный гортанный голос: «Аманда, ты свет моих очей, в тебе заключена моя душа. Человек не может жить, лишившись души!»

И снова с прежней, неослабевающей силой се пронзила боль невосполнимой утраты. Не умея справиться с этой болью, Аманда застонала, крепко зажмурившись, но упрямые слезы все равно хлынули на щеки. Сквозь завесу печали, сквозь горечь и боль, терзавшие несчастное сердце, до нее тупо доносились мольбы, которые упорно бормотал Роберт. Она заставила себя открыть глаза и увидела, что его некогда красивое, добродушное лицо также искажено от боли, а в карих глазах застыли слезы.

— Прошу тебя, Аманда, скажи, как мне вернуть твою любовь, и я выполню все, что ты велишь! Клянусь, тебе достаточно сказать хоть слово!

— Тут уже ничего не поделаешь, Роберт — холодным, мертвым голосом отвечала Аманда и отшатнулась, стараясь уклониться от простертых к ней жадных рук.

— Я выполню все, все, что угодно! — не унимался он, пока наконец Аманда не выпалила, гневно глядя ему в лицо:

— Ну что ж, верни жизнь Чингу, которую ты отнял у него! Только тогда я, может быть, и соглашусь тебя простить!

Роберт мигнул и отшатнулся, как будто получил пощечину. Его лицо моментально изменилось — минута слабости миновала без следа, и вернулась прежняя ненависть и злоба.

— Нет, я не могу вернуть ему жизнь — и не подумал бы сделать это, даже если бы обладал такой властью! Он взял тебя силой, он украл тебя как раз перед тем, как ты должна была стать моей женой! Когда он похитил тебя, ты была невинна. — Тут Роберту изменил голос, и он не сразу нашел в себе силы продолжить: — Он изнасиловал тебя и обрюхатил своим отродьем. А я убил его, и я сделал бы это снова, если бы он встал из могилы! И ты можешь поверить мне, Аманда, — свистящим, угрожающим голосом предупредил он, — что, если придется, я готов убивать снова и снова, чтобы удержать тебя! Я потерял целых два года жизни, я сходил с ума от любви н желания, но я ждал тебя, ждал назначенного срока — только ради того, чтобы еще почти год мучиться, сознавая, что кто-то другой владеет тобой так, как должен был владеть я! Но больше этому не бывать! Я ни за что с тобой не расстанусь!

Смотреть дальше на это безумное лицо и думать о том, что ее вынуждает стать его женой человек, своими руками убивший ее любовь, было невыносимо. Аманда выскочила из ванны — лишь бы убраться отсюда подальше, но испуганно застыла, услышав, как охнул Роберт при виде ее дивной наготы. Она оглянулась. Восхищение и любовь моментально смыли с лица Роберта ненависть и гнев. Не спуская с нее горящего взгляда и содрогаясь от разбуженного желания, Роберт встал и хрипло произнес:

— Ах, моя дорогая, моя Аманда, как ты прекрасна! И наконец-то настал тот час, когда мы сможем стать единым целым!

Роберт подхватил ее, прижал к своей голой груди и уложил на кровать. Он быстро избавился от штанов и сапог и растянулся рядом, с глубоким довольным вздохом приникнув к ней.

Почувствовав грубое, нежеланное прикосновение чужого тела, Аманда начала вырываться, кричать, кусать и царапать мужчину, старавшегося подтащить ее поближе к себе.

— Нет! Отпусти! Ты убийца, убийца, я тебя ненавижу!

Роберт внезапно озверел, навалился на нее всей тяжестью, завел за голову руки и коленом раздвинул ее ноги, яростно шипя:

— Я возьму тебя сейчас, сию же минуту, а уж тогда посмотрим, кто твой хозяин! — И он грубо, безжалостно ворвался в ее лоно.

От боли Аманда жалобно вскрикнула, однако ее голос заглушил гулкий, утробный стон наслаждения, вырвавшийся у Роберта из груди. Он даже на миг замер, упиваясь ее восхитительным, горячим телом. Не обращая внимания на придушенные крики и попытки освободиться, Роберт стал двигаться — неистово, резко, думая лишь об утолении собственной страсти.

И снова в памяти у Аманды возникло лицо Чингу, и она с тоской и болью представила его осторожные, трепетные ласки, его терпение и чуткость — пока Роберт не заурчал у нее над ухом, содрогаясь от удовольствия, и не рухнул без сил на нее.

Это было настолько отвратительно, что Аманда не смогла сдержать подступившую к горлу тошноту. Кое-как скинув с себя вялое тело, она едва успела выбраться из кровати и добежать до тазика в углу, над которым согнулась в тяжелом, удушливом приступе рвоты.

Аманду качало от слабости, когда наконец она смогла добраться до ванны и умыться. Тихий, но грозный голос Роберта заставил ее испуганно вздрогнуть:

— Хватит, Аманда. Тебе давно пора быть в постели. Я жду.

Глава 6

Измученный жарким августовским солнцем, Роберт уселся прямо на землю, уперся локтями в колени и раздраженно откинул со лба длинные пряди каштановых волос. Ему давно следовало уйти вот так подальше в лес, чтобы спокойно посидеть и обдумать свое незавидное положение, становившееся все отвратительнее с каждым днем. Всего полчаса назад он в очередном припадке ярости схватил ружье и выскочил из хижины, заявив, что пошел на охоту, однако увел от хижины лошадей и привязал их в укромном местечке в лесу. Он уже успел убедиться, что Аманда при первой возможности попытается сбежать. Роберт злобно фыркнул. Прошел уже почти целый месяц, а он по-прежнему не решается надолго оставлять ее одну. Ну что ж, по крайней мере ей хватает ума не соваться в лес пешком, с ребенком на руках.

Ох уж этот ребенок! Он отравлял Роберту все существование, одним своим видом будил бешеную, животную ревность. Из-за него ни он, ни Аманда не имеют возможности забыть то, что он старался заставить ее забыть и за что она по-прежнему продолжает цепляться. Роберт был уверен, что она поступает так назло, что она нарочно оживляет в памяти своего вонючего дикаря, чтобы отказаться от близости с ним, Робертом, всякий раз, когда ложится в постель. Черт бы побрал этого краснокожего! Ну как прикажешь воевать с мертвым мерзавцем?

Роберт чувствовал, как от всех этих мыслей подступают знакомые отчаяние и тоска. Ну почему, почему она не желает понять, как сильно он ее любит? Ведь он поступил правильно и справедливо, когда уничтожил настырного дикаря, а с ним и угрозу снова ее потерять! Просто в голове не укладывается, как грязный, тупой абнаки сумел околдовать эту чистую, невинную душу. Уж он-то, Роберт, отлично знал этих краснокожих — жуткое, кровожадное племя, их и людьми-то не назовешь! И как только Аманда могла терпеть близость с таким мерзавцем — а уж тем более так искренне чтить его память! Этого Роберт не понимал совершенно, как не понимал и того, какого черта она гордится своим краснокожим ублюдком! Ее милое лицо, такое холодное и замкнутое в присутствии Роберта, буквально сияет от любви всякий раз, стоит ей хотя бы посмотреть на этого недоноска! Совсем недавно Роберт вернулся из лесу незамеченным и имел возможность полюбоваться Амандой, кормившей ребенка, сидя возле хижины. Да он чуть не лопнул от злобы и ревности, глядя на то, с каким обожанием она смотрит на проклятого младенца! А она еще вдобавок принялась что-то напевать, и, судя по всему, ребенок наконец насытился — сонные глазенки слиплись, а маленький ротик приоткрылся и выпустил сосок, который он теребил с такой жадностью. Задумчиво улыбаясь каким-то своим мыслям, Аманда положила сына на колени, быстро застегнула платье, а затем подхватила младенца и понесла в дом.

Роберт, все это время не спускавший с нее глаз, чувствовал, что больше не в силах вытерпеть. Сгорая от желания и от злости, что нежность и любовь, были предназначены не ему, а еще от ревности и отчаяния, он ворвался в хижину и в приступе дикой, животной страсти стал требовать у Аманды то, чего она никогда не дала бы ему по доброй воле. При виде отвращения и ненависти, вспыхнувших на ее выразительном лице, он озверел окончательно и пригрозил немедленной расправой над беспомощным младенцем. Только тогда ему удалось получить то, что с трудом можно было назвать любовными утехами. А потом, расслабленно лежа возле нее на кровати, Роберт чуть не умер от стыда за это насилие над прекрасной женщиной, единственное преступление которой заключалось а том, что ему угодно было воспылать столь неистовой страстью. Он повернулся к ней и в бессознательной попытке снять с себя вину, свалив ее на другого, заговорил раздраженным тоном;

— Ты что же, и своего индейского любовничка доводила до того, что он не помнил себя от ярости и набрасывался на тебя как зверь?

Аманда напряженно застыла и тихо, отчетливо произнесла:

— Чингу всегда был так нежен, чуток и терпелив, он так любил меня, что я отдавалась ему с ответной любовью и охотой.

Роберт дернулся, как будто получил удар под ложечку от давно погибшего дикаря. А потом не спеша приподнялся, чувствуя, как закипает в груди ярость, размахнулся и нанес сильный удар ей в лицо. Удивленные, испуганные синие глаза широко раскрылись. Удар едва не лишил Аманду сознания, а из уголка рта потекла тоненькая струйка крови. Но как только взгляд синих глаз снова обрел былую ясность, она прошептала вес тем жетихим, отчетливым голосом, с затаенной улыбкой на побледневших губах:

— За все время, что я прожила с человеком, которого ты называешь дикарем, он ни разу не ударил меня.

На этот раз упрямое преклонение Аманды перед ее краснокожим хахалем перешло всякие границы — во всяком случае, так решил Роберт, злорадно давая волю звериному, кровожадному бешенству. Она давно уже потеряла сознание, а он бил и бил без конца. Вдруг он сам ужаснулся тому, что делает. Мгновенно злоба сменилась животным страхом, и он зарыдал, гладя Аманду по распухшей щеке.

— Аманда, дорогая, пожалуйста, прости меня! Очнись, дорогая!

Но она по-прежнему лежала неподвижно. Роберт в панике соскочил с кровати, притащил тазик с водой и стал обмывать кровь с разбитого лица. Один глаз, которому досталось больше всего, уже почернел и заплыл, на щеках алела кровь, и губы, ее дивные, мягкие губы, распухнув, кровоточили. Роберт продолжал обмывать свежей водой ее лицо, с замиранием сердца дожидаясь, пока она придет в себя. И когда веки едва заметно дрогнули и наконец слегка приподнялись, облегчение его было столь велико, что он не смог удержаться от горьких, глухих рыданий.

Все еще проводя влажной тряпкой по изуродованному лицу, он ласково повторял;

— Прости меня, Аманда! Прости меня!

В эту ночь, как и прежде, Роберт дождался, пока Аманда заснет и ее дыхание станет ровным и глубоким, и лишь после этого позволил себе обнять ее и осторожно прижать к груди. Он давно понял, что только так, не сознавая, что это Роберт держит ее в объятиях, она будет лежать спокойно и расслабленно, прижимаясь к его боку. А он покроет ее лицо легкими поцелуями, и начнет шептать в пушистые, ароматные волосы слова любви и нежности, и даже представит на минуту, будто его ласки и впрямь делают ее счастливой.

— Аманда, моя дорогая, я вовсе не хотел, чтобы все так вышло…

Роберт в который раз запустил пальцы в давно спутанные волосы. Ему стоило большого труда признаться самому себе, что он испуган, испуган не на шутку. Почему-то упорное нежелание Аманды откликнуться на его любовь будило скрытую на самом дне души жестокость. Это новое и неожиданное качество собственной натуры вызывало в нем глубокий стыл. Но гораздо сильнее стыда с каждым днем становился страх, ибо Роберт все меньше узнавал самого себя в те минуты, когда его охватывали отчаяние и ярость. Эти приступы становились все чаще и разрушительнее. При мысли о том, что он может натворить во время очередного помутнения, у Роберта стыла в жилах кровь.

Он ясно припомнил события недавней ночи, когда лежал в постели и нежно обнимал Аманду. Она вроде бы даже слегка откликнулась в этот раз на его ласки, отчего Роберт был на седьмом небе от счастья, упрямо не желая верить, что только страх за ребенка удерживает прекрасную пленницу на его ложе. Окончательно обманув себя воображаемой взаимностью, он впервые рискнул поделиться с Амандой планами « на будущее:

— Пока мы живем здесь, ты, Аманда, можешь выбрать любое место для переезда. И мы непременно переберемся гуда. У тебя будет много соседей, и ты целыми днями сможешь ходить по гостям!

— И когда же ты собираешься переезжать, Роберт? — нерешительно, но со слабой надеждой поинтересовалась она. И тогда Роберт без утайки выложил свой гениальный план, который лелеял с самого начала этой авантюры.

— Ну, ты ведь и оглянуться не успеешь, как забеременеешь от меня, Аманда, — И он воодушевленно продолжал, не обращая внимания на то, как она поперхнулась. — Когда тебе подойдет срок рожать, мы поедем в ближайшую деревню, чтобы обвенчаться. Уж к тому времени ты наверняка оставишь попытки сбежать — с большим-то брюхом! Мы задержимся в этой деревне ровно настолько, чтобы ты успела родить мне сына и оправиться после родов. А потом отправимся на новое место, где и осядем.

Но не успел Роберт вволю посмаковать «нарисованную им самим дивную картинку семейного счастья, как это хрупкое видение рассыпалось на тысячу осколков, потому что Аманда с чувством воскликнула:

— Господь не может быть столь жестоким! Он не позволит мне зачать ребенка, порожденного твоей похотью! — Не в силах больше сдерживаться, она уже почти кричала: — Нет, я не буду рожать от тебя! Не буду! Я не хочу быть сосудом для семени того, кто убил моего мужа!

И Аманда хотела выскочить из кровати, но грубая рука мигом вернула ее на место. Роберт, побелев от ярости, прижал ее к подушке и зашипел, пронзая испепеляющим взглядом:

— Но тебе придется это сделать, Аманда, и как только ты возьмешь на руки моего ребенка, ты полюбишь его — а через него и меня! Он станет той нитью, что свяжет нас воедино, и ты останешься со мной навсегда!

Но не далее как на следующее утро стало ясно, что первую победу в этом странном поединке одержала Аманда. По крайней мере на какое-то время ей можно было не волноваться. Со злорадной улыбкой она объявила о том, что у нее начались месячные.

Аманда устало сгорбилась возле стола, опершись на локти и зажав лицо в ладонях, чтобы хоть ненадолго отгородиться от мрачной, невыносимой реальности. Слава Богу, он куда-то ушел, ибо с каждой минутой все труднее было сохранять отвагу и независимый вид. Созданная ею с таким трудом оборонительная стена начинала давать трещины. Аманда боялась, что может сорваться в любой момент и тогда Роберт увидит глубину ее растерянности и отчаяния. Она была более чем уверена, что как только ее мучитель обнаружит за равнодушным, каменным фасадом хоть малейшую слабину, он непременно воспользуется своим открытием самым гнусным образом. Ненависть, предрассудки и ревность сотворили настоящее чудовище из человека, долгие годы считавшегося другом. Тот Роберт, с которым она жила сейчас в этой хижине и вынуждена была делить ложе, являлся лишь жутким, извращенным подобием прежней личности, и вызывал в ней только страх и брезгливость. Но при этом ее почти не пугала собственная участь. Аманда медленно повернулась так, чтобы видеть ребенка, который не спал, но тихо лежал в колыбели и с любопытством разглядывал окружающее своими живыми темными глазенками.

Такой крошечный, невинный младенец. Как может Роберт так ненавидеть его?

На глаза Аманды навернулись слезы, а сердце сжалось от тоски. Инстинктивно она понимала, что с каждым днем Роберт все сильнее теряет связь с реальностью и становится все опаснее, как понимала и то, что его припадки, во время которых он избивает ее так жестоко, впоследствии пугают его самого не меньше, чем ее. И самым большим, самым тайным страхом стал теперь ее страх за Джонатана — не дай Бог, однажды Роберт направит на ребенка свою ярость. Только этот страх заставлял Аманду притворяться покорной и вести себя не лучше иной шлюхи, и делать вид, будто близость с Робертом ей приятна. Ей делалось тошно при мысли о том, сколько раз на дню приходилось ложиться под Роберта и ублажать его видимостью страсти, чтобы выкупить еще несколько часов безопасности для своего сына. Она чувствовала себя старой, грязной, истасканной и впервые в жизни подумала о том, что так же, наверное, должна чувствовать себя девушка, которую изнасиловали и избили.

Как всегда, в минуту слабости к ней непрошеным явился образ Адама, отчего тоска и отчаяние только усилились. Ну почему судьба обошлась с ней так жестоко, сначала навеки разлучив с Чингу, а потом лишив последней опоры и утешения? С того дня как Адам отправился в военный лагерь, прошло уже больше месяца. И она не имела ни малейшего понятия о том, чем закончился штурм форта Карильон и что стало с Адамом. Аманда старалась думать об этом как можно меньше. Ей и без того хватало неприятностей, и прежде всего нужно было беспокоиться о сыне.

Именно этому Аманда решила посвятить все свои мысли и поступки. Неудача, сопутствовавшая Роберту в первый месяц их совместной жизни, только распалила в нем упрямство и желание во что бы то ни стало поскорее зачать ребенка. И если бы Аманда не так боялась за своего сына — кто знает, может быть, жалкие, отчаянные попытки ^Роберта завоевать ее любовь имели бы больший успех? Но стоило ей увидеть, с каким отвращением он смотрит на Джонатана всякий раз, когда она подносит его к груди, какое нетерпение и раздражение вызывает любой звук, изданный милым, невинным младенцем, — ее ненависть вспыхивала с новой силой, а страх напоминал о том чудовище, которое притаилось за обращенным на нее вроде бы душевным взглядом карих глаз.

На протяжении последних дней ее отчаяние все возрастало, и, несмотря на честные попытки утихомирить Роберта и безропотно уступать его участившимся приставаниям с напускной ответной страстью, выдержка то и дело изменяла Аманде, и наружу прорывались истинные отвращение и гнев. В ответ Роберт неизменно впадал в ярость, и всякий раз, выместив на ее слабом, беззащитном теле свою звериную жестокость, он потом приходил в ужас от того, что натворил, и мучился от раскаяния и следующие несколько дней обращался с Амандой бережно и нежно. И так продолжалось до тех пор, пока верх снова не брала его необузданная похоть.

Подошел к концу второй месяц, и у Аманды снова начались женские недомогания. На этот раз ей было не до торжества, испытанного при первом доказательстве своей победы. Нет, она по-прежнему содрогалась при одной мысли о ребенке от Роберта. Но она очень боялась, что Роберт снова придет в бешенство, узнав об очередном поражении.

И Аманда до последнего молчала о своих месячных. Вот уже настало время готовить ужин из тех немногих скудных запасов, что еще оставались в избушке. Она постаралась вести себя спокойно. Однако ночь подступала все ближе, и Роберт так или иначе должен был все узнать. Аманда не спеша накормила Джонатана и уложила его спать. Судя по нараставшему нетерпению в глазах Роберта, он вот-вот предложит ей сделать то же. Молчать дольше было нельзя, и она произнесла как можно более непринужденно, старательно избегая смотреть Роберту в глаза:

— Знаешь, у меня начались месячные.

В избушке повисла такая напряженная тишина, что даже дрова в очаге, похоже, перестали трещать. Наконец Аманда набралась храбрости и посмотрела на Роберта — оказывается, он так и застыл на месте, не донеся трубку до рта. И тогда у нее на глазах его лицо медленно исказилось от тяжелейшей душевной муки. Швырнув трубку на пол, он мгновенно оказался рядом с Амандой и схватил ее за плечи.

— И ты готова плясать от радости, верно, Аманда? — Он говорил глухо, уткнувшись лицом ей в макушку. — Целый месяц я старался убедить себя, что поверил в искренность твоих ласк, хотя знал, что все это притворство, вызванное страхом. — Он прижал ее к себе так, что она чуть не задохнулась и стала дышать часто-часто, а сам продолжал сдавленно, прерывисто, сотрясаясь от избытка чувств: — Сейчас ты снова выиграла, но ведь за этим месяцем последует еще один, и еще… И мы не ступим отсюда ни шагу, пока у тебя под сердцем не зашевелится мой ребенок и пока я не буду уверен, что владею тобой до конца.

На миг отстранившись, Роберт подхватил ее легкое тело и отнес в постель. Осторожно уложил Аманду и принялся раздевать неловкими, дрожащими руками. Обнажились пышные белоснежные груди, и Роберт задержался на секунду, чтобы покрыть их жадными, жгучими поцелуями. А затем он снова принялся раздевать ее, и Аманда испуганно охнула:

— Роберт, ты ведь знаешь, что сегодня нельзя. У меня месячные.

Однако он не обращал внимания на ее слова, пока не раздел совсем. После чего поспешил освободиться от одежды сам, забрался в кровать и привычно прижался к ней всем телом. Аманда была в отчаянии; она чувствовала, как его переполняет желание, несмотря на то что близость сегодня была невозможна. И с огромным облегчением услышала его шепот:

— Нет, Аманда, я не трону тебя. Я просто хочу, чтобы ты была рядом и я видел, что ты принадлежишь мне, только мне. — Он поколебался и все же сказал — тихо, ласково: — Я так люблю тебя, Аманда. И рано или поздно ты тоже полюбишь меня. Вот увидишь.

Незаметно подкрался рассвет, и начался новый день в том глухом лесу, что удерживал Аманду с сыном куда надежнее чугунных решеток. Роберт был верен своему слову и с молчаливым упорством стал готовиться к зимовке: коптил мясо, сушил ягоды, собирал орехи, не надеясь особо на помощь Аманды, которая открыто возражала против его намерений. И страсть Роберта ничуть не ослабела. Напротив, его приставания становились все более частыми, и выносить их было все тяжелее. А Роберту все казалось мало — он был готов без конца любоваться Амандой, прикасаться к ней и ласкать в самых интимных местах. Однако стоило попытаться избавиться от его назойливых рук — в карих глазах зажигалась еще более сильная страсть, и он буквально набрасывался на Аманду, чтобы лишний раз утвердиться в своем господстве над дивным телом. Наконец ей так надоедала эта бесконечная возня, что она попросту возвращалась к прерванной работе, стараясь делать вид, что не замечает ею рук и торжествующего, пылающего взгляда.

Как ни странно, но за время своего вынужденного сожительства с Робертом Аманда почти не изменилась внешне, и ничто не говорило о ее бесконечных муках, кроме равнодушного, неподвижного взгляда. Окончательно иссякли былые ревность и тепло, и лишь любовь к ребенку горела в сердце. Она не смела больше думать о Чингу — считала себя оскверненной настолько, что не была достойна даже вспоминать о том чистом, чуть ли не святом чувстве, что существовало когда-то между ними. Ее душу покинула призрачная надежда на свободу. Как долго ей еще удастся противостоять упрямству Роберта и не забеременеть? Пока он трудился впустую — но ведь ясно же, что без конца это продолжаться не может. Все внутри у нее было разрушено, уничтожено, убито, а отчаяние и безнадежность так велики, что от прежней живой и милой Аманды оставалась лишь пустая — пусть и по-прежнему прекрасная — бездушная оболочка.

Яркий, солнечный рассвет не принес особого тепла — ведь даже чудесные деньки в октябре уже слишком коротки и прохладны. К концу этого месяца пришло очередное свидетельство того, что Аманда все еще не успела забеременеть. Роберт встретил эту новость с угрюмым упрямством — видимо, утешался тем, что грядет долгая зима, а значит, и длинные, темные ночи. При мысли об этом Аманде делалось дурно, и она старалась держаться, думая только о сыне. Он, Джонатан, краснокожий темноглазый малыш, был единственной нитью, связывавшей ее с жизнью, омраченной бесконечным позором и унижением.

Аманда поспешила собрать свежевыстиранные пеленки и вынесла их наружу, надеясь высушить побыстрее на солнце. Роберт с самого утра ушел на охоту. По мере приближения зимы с ее долгими ночами, когда Аманда лишится возможности хоть ненадолго оставаться в избушке одной, в душе неуклонно нарастал липкий, мертвящий страх. Не желая портить нечастые минуты уединения, Аманда постаралась заглушить в себе эти мысли и сосредоточилась исключительно на мокрых пеленках и ласковом тепле осеннего солнышка.

Как ужасно эта осень не походила на предыдущую! На несколько коротких мгновений Аманда поддалась слабости и вспомнила прошлый октябрь с его открытиями, с полученными ею первыми уроками любви… Чингу! Даже теперь, когда Аманда считала, что в ее душе не оставалось места для нормального чувства, ей становилось больно от утраты. Она зажмурилась, представив ласковый, чуткий взгляд угольно-черных глаз, сверкавших на мужественном, бронзово-красном лице, и широкую, открытую улыбку, предназначенную только ей одной. Не в силах больше выдержать эту пытку и чувствуя, что может умереть от тоски, Аманда приказала себе выбросить из головы Чингу и думать исключительно о том, чем сейчас занимается.

Она так преуспела в этом намерении, что даже не обратила внимания, как зашелестели за спиной кусты, пока глубокий, звучный голос не окликнул ее еле слышно:

— Аманда!

Она ошарашенно застыла, она узнала этот голос в тот же миг! Медленно, нерешительно Аманда обернулась к кустам — и ее синие глаза встретились с такими знакомыми, такими близкими зелеными глазами! Милое, нежное лицо вспыхнуло на секунду от счастья и моментально побледнело пуще прежнего. Она задрожала и покачнулась. Адам выскочил из своего укрытия и подхватил ее на руки, не давая упасть. И так велико было счастье снова прижать к груди ее легкое, хрупкое тело, что Карстерс на миг зажмурился, упиваясь этой минутой, о которой мечтал столько месяцев. «Аманда, моя милая, моя любимая!» — повторял он про себя, а вслух бормотал какие-то бессвязные, смешные слова утешения, стараясь подбодрить испуганное юное существо, дрожавшее у него в объятиях. Ради такого вот момента он был готов снова и снова пройти через те испытания, что выпали на его долю за последнее время.

Адам довольно смутно помнил первые дни, когда в бреду метался по койке в убогом колониальном госпитале и мучился от острой, режущей боли в груди, не дававшей ему даже говорить. Впрочем, ему не было нужды позже расспрашивать кого-то о том, чем кончилась атака, — достаточно было взглянуть на окружавшие его лица несчастных, расплатившихся собственной кровью за ужасный разгром, Он снова и снова с отчаянием осматривал все закоулки комнаты в надежде увидеть единственное, самое дорогое лицо. В конце концов Адам стал утешать себя тем, что вряд ли Аманде с ребенком на руках удалось бы преодолеть целых шестнадцать миль лесной дороги от форта Эдуард, чтобы оказаться рядом с ранеными солдатами. Однако простое и резонное объяснение ее отсутствия только усилило желание поскорее увидеть Аманду вновь. Наконец Адам заметил знакомое лицо. Он окликнул доктора Картрайта, который двигался между ранеными и умирающими.

— Доктор Картрайт!

Доктор повернул свое мясистое лицо и отвлекся от очередного пациента. Увидев Адама, он двинулся к нему со смущенной улыбкой и крепко пожал руку.

— Адам, дружище! Как я рад, что тебе полегчало! Адам нетерпеливо ответил на пожатие и спросил о том, что не давало ему покоя:

— Что с Амандой, доктор? У нее все в порядке? Она знает, что я ранен? Я бы не хотел, чтобы она пугалась понапрасну.

На миг пышущая здоровьем физиономия как-то поблекла, и у Адама тревожно екнуло сердце. Врач был в явном замешательстве и не знал, что сказать.

— Что такое, доктор? С ней что-то случилось?

От тревоги Адам задыхался, а рана в груди напомнила о себе острой, пронзительной болью. Доктору стало ясно, что затянувшееся молчание только усилит беспокойство его пациента, и он с запинкой произнес:

— Нет, Аманда не знает, что тебя ранили. Потому что еще до того, как бой закончился, она исчезла из форта Эдуард вместе с Робертом Хандли!

Адам не поверил своим ушам — он решил, что это лихорадка от раны проделывает свои жестокие шутки, и хрипло прошептал:

— Вы что же, хотите сказать, что она сама, по доброй воле сбежала с Робертом Хандли?! Да я ни за что в это не поверю! Вы же знаете не хуже меня, что она его на дух не выносит!

— И тем не менее, Адам, часовой у ворот утверждает, что они уехали вместе. Она сидела в седле, не связанная, и держала на руках ребенка. Ее никто не тащил силой, и она сопровождала Роберта по доброй воле.

— Я ни за что не поверю… — начал было Адам, но захрипел, не в силах справиться с жуткой болью, сковавшей грудь и лишавшей возможности вымолвить еще хоть слово.

— Адам, лучше тебе успокоиться и не мучить себя понапрасну, — твердо сказал доктор Картрайт. Однако Адам продолжал свои отчаянные, болезненные попытки снова заговорить, и врач многозначительно добавил: — Адам, я в любом случае больше не собираюсь с тобой об этом спорить. Теперь тебе известно все, что знаю я сам о том, как Аманда исчезла из форта Эдуард. Она ни с кем не разговаривала о предстоящем отъезде, и с тех пор никто их нигде не видел. И если ты не желаешь согласиться с общим мнением о том, что она сбежала, что ж, тогда попробуй сам найти правильный ответ. — Тут Картрайт наклонился, чтобы заглянуть прямо в измученные, смятенные глаза Адама, и мягко добавил: — И если тебе и впрямь неймется отправиться на поиски, я бы на твоем месте прежде всего позаботился о своем здоровье — иначе вообще не успеешь встать на ноги до того, как наступят холода и соваться в лес станет слишком опасно.

Адам не мог не признать, что на данный, момент доктор Картрайт дал ему самый разумный совет, — он подчинился и постарался набраться терпения.

Как только его организм немного окреп, Адам отправился на поиски, и месяцы мучительных упорных блужданий вывели его наконец к этой избушке. Но стоило взглянуть на Аманду, сосредоточенную на своей нехитрой работе и не замечавшую его, стоило полюбоваться тем, как ласковый легкий ветерок перебирает пряди серебристых волос, — и он тут же решил, что не напрасно потратил на поиски все это время и не напрасно прошел через столько опасностей и разочарований. Однако уже в следующую минуту чутье подсказало Адаму, что что-то идет не так. Да, на ее лице читалось сильное потрясение — еще бы, ведь он появился так неожиданно, — но и только. Она явно не испытывала от встречи никакой радости!

Внезапный яростный окрик за спиной вырвал Адама из задумчивости.

— Даже если ты ее старый друг, нечего тебе так тискать мою жену, Адам!

— Твою жену?.. — растерянно повторил Адам. Он невольно отступил и заглянул в лицо Аманде.

В ее синих глазах вспыхнула жгучая ненависть, и она яростно выкрикнула:

— Я ему не жена!

Но Роберт самоуверенно возразил:

— Ты давно являешься моей женой по всем понятиям — исключая простую формальность. Но рано или поздно мы сумеем устранить и ее.

На глазах у Адама Аманда вся как-то сжалась и потупила глаза, что можно было счесть подтверждением слов Роберта.

— Адам, это, наверное, ты привязал свою лошадь там же, где стоит моя? — поинтересовался Роберт и, не дожидаясь ответа, подошел к Аманде и демонстративно обнял ее за пояс. — Ну что ж, так и быть, пусть постоят вместе. Заходи. Мы с Амандой будем рады похвастаться нашим гнездышком.

Адам, совершенно растерявшись от неожиданного поворота событий, машинально шагнул следом и был привлечен какой-то возней в дальнем углу. Аманда поспешила высвободиться из объятий и подхватила на руки завернутого в пеленки младенца. Только теперь, когда она с гордостью протянула Адаму своего сына, он впервые заметил что-то схожее с его прежней Амандой.

— Адам, ты только посмотри, каким большим стал Джонатан!

Адам с неохотой оторвал взгляд от ее лица и взглянул на ребенка, которого она держала на руках.

— Просто невероятно! — тут же вырвалось у него, стоило повнимательнее присмотреться к младенцу. — Как ему удалось так быстро вырасти? — Карстерс говорил вполне искренне — он действительно был удивлен той переменой, которая произошла всего затри месяца с крикливым бронзоволицым новорожденным. Теперь Адама вполне осмысленно разглядывал своими темными глазенками смешной краснощекий крепыш. Он протянул руки, чтобы самому подержать малыша, и заметил: — Он стал еще сильнее походить на отца, правда, Аманда? — Адам был целиком поглощен ребенком и не мог заметить, как судорожно скривилось лицо Роберта.

А Джонатан словно в ответ на замечание Адама вдруг просиял широкой беззубой улыбкой. И Адам еле слышно добавил при виде этой улыбки:

— И на мать. — Он вдруг наклонился и чмокнул красную бархатистую щечку, наслаждаясь странным удовольствием, с которым держал на руках этот крошечный живой комочек. — Он настоящий красавец, Аманда! — совершенно серьезно заверил Адам и вернул ребенка матери, чья милая улыбка наконец-то наполнилась прежней теплотой, а в глубине огромных синих глаз стояли молчаливые слезы.

Адама так тронула эта картина, что он на миг даже забыл о присутствии Роберта, пока тот не напомнил о себе каким-то скрипучим голосом:

— Ну что ж, Адам, ты можешь остаться поужинать с нами и даже переночевать, если захочешь.

Только лечь придется на полу у очага. В доме лишь одна кровать, на которой спим мы с Амандой.

Роберт нарочно лишний раз упомянул про кровать — пусть Адам не забывает, кто в доме хозяин. Аманда мучительно зарделась от стыда и поспешила забрать Джонатана, чтобы уложить его обратно в колыбель.

Адам лишь молча кивнул, предпочитая пока оставаться в роли наблюдателя и ни во что не вмешиваться. Остаток дня ему пришлось терпеть разглагольствования Роберта о прелестях уединенной семейной жизни. Хотя Адам надеялся улучить минуту и потолковать с Амандой наедине, но час проходил за часом, Роберт врал все вдохновеннее и все чаще демонстративно обнимал Аманду, а Аманда все глубже уходила в себя. Теперь она вообще не смела глянуть на Адама, и, когда все уселись ужинать, он едва мог добиться от нее хотя бы пары слов, неохотно слетавших с бледных непослушных губ. Наконец все насытились, Аманда встала, чтобы убрать посуду, и почувствовала, с каким вожделением поглядывает на нее Роберт. Мучительно краснея от стыда за его вызывающее поведение, она молча закончила мыть посуду, а патом взяла на руки Джонатана и ушла в угол, чтобы его покормить.

Адам не в силах был отвести зачарованный взгляд от Аманды, чье лицо осветилось удивительной любовью к сыну, которого она ласково гладила по темным блестящим волосам. Роберт долго что-то втолковывал Адаму раздраженным, сердитым тоном, пока до него дошел смысл его слов:

— Очень жаль, но мы не можем позволить тебе погостить у нас подольше, Адам. Ты ведь сам видишь, какая тесная эта хижина — здесь просто негде уединиться.

Адам предпочел не отвечать на этот откровенный намек, и Роберт встал с места и нарочно зевнул. А затем обратился к Аманде резким, не терпящим возражения тоном:

— Твой ребенок наверняка уже сыт. Поди сюда, нам тоже пора ложиться.

Аманда кинула затравленный взгляд в сторону Адама, но не посмела ослушаться. Мужчины вышли ненадолго во двор, а когда вернулись, возле очага уже было устроено ложе для гостя. Аманда стояла в одной ночной рубашке и вряд ли сама имела представление о том, как восхитительно сверкают ее густые волосы в свете очага. Роберт разглядывал ее с откровенным вожделением, и Аманда отшатнулась, понимая, что предвещает такой взгляд. А он вел себя все более откровенно, на глазах у Адама обняв ее за плечи и не спеша погладив по груди.

— Спокойной ночи, Адам, — многозначительно сказал Роберт. — Желаю тебе приятных снов.

Карстерс молча растянулся на циновке. Роберт дождался, пока ляжет Аманда, после чего быстро разделся и забрался в кровать. Первым делом он грубо оттащил ее от края, на котором она пыталась устроиться подальше от него, и привлек к себе.

— Роберт! — ахнула Аманда. — Как ты можешь!..

— Нет, Аманда, так и быть, я потерплю нынче ночью, — осипнув от едва сдерживаемой страсти, ответил он. — Нам еще предстоит немало ночей провести вдвоем — только ты и я, — и мы вполне успеем возместить то, что потеряли сегодня. — С этими словами он крепче прижал ее к себе и заснул.

В эту ночь Аманда почти не смыкала глаз и никак не могла дождаться утра. Появись Адам на пару месяцев раньше — и она знала бы наверняка, что сбылись ее самые заветные мечты. Вот только мечтать она давно уже себе запретила. Поздно, слишком поздно. Роберту отлично удался его замысел — благодаря жестокости и упрямству он вполне сумел подавить ее волю и чувство собственного достоинства. Он не давал ей покоя ни ночью, ни днем. Повинуясь непредсказуемым порывам своей исковерканной натуры, он заставлял ее ложиться под себя то лаской, то грубостью. И в конце концов та близость, которая всего год назад представлялась Аманде волшебным, чудесным слиянием, превратилась в болезненное, тошнотворное, скотское надругательство над ее телом, после которого она чувствовала себя избитой и изнасилованной. Такая, как она, не стоит сочувствия Адама и не имеет права просить его рисковать жизнью ради ее вызволения из лап Роберта. А уж в чем Аманда не сомневалась, так это в том, что Роберт и не подумает отпустить ее по-хорошему.

Так, значит, Адам был ранен в том бою. Ах, как бы ей хотелось самой ухаживать за ним во время лечения! Ведь она так и не расплатилась за то, что он сделал для нее. Сколько раз он уже спасал ей жизнь! В груди Аманды внезапно вскипел горький, истерический смех. Он спасал tft жизнь — и ради чего? Ради вот этой жуткой, жестокой игры в любовь и в семью, в которой она участвует под страхом смерти? Насколько она могла судить, Роберту скорее всего удалось добиться своего и наградить ее ребенком — ведь со времени последних недомоганий он не оставлял ее в покое ни одного дня, ни одной ночи. Казалось, он вообще не знает усталости — с таким ненасытным вожделением он набрасывался на Аманду, снова и снова доказывая свое право на ее тело. Увы, мечтать о свободе теперь слишком поздно. Куда она может податься? Кто захочет дать ей приют?

При первых же проблесках рассвета Аманда беспокойно заворочалась — ей не терпелось поскорее высвободиться из объятий Роберта, даже во сне не отпускавшего ее ни на миг. Осторожно приподняв голову, она посмотрела в сторону очага, туда, где на циновке спал Адам. Как это ни странно, но он выглядел совершенно бодрым, а в его зеленых глазах, обращенных к Аманде, читался вопрос. Он явно ничего не понимал в происходящем и хотел бы объясниться. Аманду так тронул этот взгляд, что она едва не вскочила в ту же минуту, чтобы кинуться к Адаму и умолять его о помощи. Ей до боли захотелось снова оказаться в кольце сильных, надежных рук и прижаться к знакомой широкой груди…

Внезапно, словно почуяв опасность, Роберт открыл глаза, увидел, с какой тоской и болью Аманда смотрит на Адама, и в ту же секунду рывком опрокинул ее обратно на подушку и впился в губы жадным, грубым поцелуем. Ее глаза испуганно раскрылись, она попыталась увернуться от его губ, опасаясь, что Роберт распалится окончательно и даже забудет о присутствии Адама. По бледным щекам потекли слезы, из груди вырвался стон. Аманда знала: всего одно слово — и Адам встанет на ее защиту. И тогда может случиться непоправимое. Нет, она не посмеет ради собственного спасения рисковать жизнью Адама. Она не стоит такого риска. Наконец Роберт оторвался от ее губ и грозно, многозначительно посмотрел ей в глаза. Еле слышно Аманда прошептала:

— Пожалуйста, Роберт, перестань. Я ничего не скажу. — И тут ей пришлось зажмуриться — такая отвратительная, злорадная улыбка исказила его лицо.

Утро пролетело как-то незаметно, занятое обычными хлопотами, и Аманда оглянуться не успела, как Адам собрался уезжать. Она приготовила ему в дорогу немного еды. И вот уже он стоит на пороге и старается делать вид, что слушает прощальные напутствия Роберта, который решил обставить отъезд со всей возможной вежливостью.

В эти минуты, когда Адаму волей-неволей приходилось смотреть в лицо Роберту, Аманда успела украдкой полюбоваться Адамом и даже несмело улыбнулась своим мыслям. Он почти не изменился с тех пор, как она впервые увидела его в лесной чаще. Волосы отросли и сильно выгорели на солнце, но были все такими же густыми и слегка завивались на концах, кожу покрывал коричневый загар. Однако на добродушном, привлекательном лице, так часто согревавшем ее своей широкой, дружеской улыбкой, не было сейчас и тени веселья — оно казалось сосредоточенным и хмурым. Аманда старалась не задумываться, что это могло означать, и продолжала разглядывать Адама, скользя взглядом по широким, прямым плечам, стройному, сильному, мускулистому телу. Фигура молодого великана, которому удивительно шла простая одежда из коричневой замши, излучала силу и мощь, и трудно было представить нежность и чуткость, крывшиеся под грубоватым обликом сурового разведчика.

Внезапно ей на плечо легла тяжелая рука, а железные пальцы до боли впились в мягкую плоть, вынуждая поторопиться с ответом.

— Я сказал Адаму, что вряд ли нам суждено увидеться вновь, потому что мы собираемся вскоре сняться отсюда, пожениться в какой-нибудь деревне и перебраться подальше, чтобы начать новую жизнь там, где нас никто не знает.

Аманда почувствовала, как кровь отхлынула от лица, и ошеломленно повторила, впервые задумавшись над смыслом ужасных слов: — Не суждено увидеться…

Не успела она опомниться, как это случилось. Адам уходил, уходил навсегда, а Роберт все так же грубо держал ее за плечо. Прощальный горький взгляд милых зеленых глаз ранил Аманду в самую душу. Вот он повернулся и медленно пошел прочь, а она осталась стоять, едва дыша, ничего не слыша из-за страшного гула в ушах, с сердцем, разрывавшимся от боли. Адам пошел туда, где привязал накануне свою лошадь. Его высокая, мощная фигура уже почти скрылась в густой зелени листвы, когда с губ Аманды слетел невольный отчаянный крик:

— Адам, пожалуйста, не оставляй меня здесь с ним! Адам, умоляю, забери меня с собой!!!

Она бросилась бежать за Адамом, но Роберт остановил ее. Тяжелый кулак со всего размаху врезался ей в лицо, и она упала, ослепнув от боли. Отчаянно рыдая, едва различая дорогу сквозь кровавую пелену, она снова побежала.

— Адам! Адам! Пожалуйста, подожди!

Роберт со страшной, зверской гримасой схватил ее за руку и нанес еще один жестокий удар. А когда Аманда снова попыталась подняться, чтобы бежать, он выхватил из ножен свой охотничий нож, замахнулся и, бешено вращая глазами, прошипел:

— Я же сказал тебе, Аманда, что никуда тебя не отпущу!

Луч яркого полуденного солнца зловеще сверкнул на гладкой стали, неотвратимо направленной прямо ей в грудь, и Аманда зажмурилась, а в ее мозгу промелькнула последняя мысль: «Ну все, слава Богу, это конец…»

И тут Роберт, наткнувшись на кулак Адама, опрокинулся спиной в грязь, а его ужасный нож отлетел куда-то в кусты. Однако приступ бешенства влил в него неимоверные силы, не чувствуя боли, Роберт мигом вскочил на ноги и вцепился Адаму в горло мертвой хваткой, с яростью стискивая пальцы. Адам, бледнея и задыхаясь, безуспешно пытался вырваться. Каким-то чудом ему все же удалось собраться с силами, он освободился и нанес Роберту еще один мощный удар в челюсть, от которого тот снова упал навзничь, потеряв дознание.

Аманда кинулась к Адаму. Дрожа и рыдая, она приникла к нему всем телом, крепко обнимая, — точно так же, как обнимал ее он. Но уже через минуту Адам вдруг грубо отпихнул ее и спрятал у себя за спиной. Аманда увидела, что Роберт пришел в себя и встал на ноги. Он заговорил — надломленным, безнадежным голосом, и напряженная поза Адама мало-помалу становилась более непринужденной.

— Забери ее с собой, Адам. Она никогда не хотела уезжать со мной. Я заставил ее подчиниться. Она все делала ради спасения ребенка. Я пригрозил, что прикончу его, если она откажется ехать, — я бы так и сделал. Она знала об этом. А еще я силой заставлял ее отдаваться. — Тут Адам невольно сжал кулаки, и Роберт поспешно продолжил: — Но она никогда не любила меня, никогда. Она любила только его, своего вонючего краснокожего, а не меня…

Совершенно неожиданно Роберт обиженно скривился, и его глаза наполнились слезами.

— Я ни за что не хотел убивать ее, ни за что! Аманда! — Роберт надеялся, что его поймут. — Ты ведь знаешь это, дорогая! Я не собирался тебя убивать! — Он сокрушенно затряс головой и еле слышно произнес: — Но я бы сделал это. Забери ее с собой, Адам. Я больше не отвечаю за себя. Я сам себе не доверяю. Если она останется здесь, рано или поздно я прикончу ее, а потом и себя.

Роберт повернулся и поплелся куда-то в лес, а Адам жестом велел Аманде собираться. Она опрометью помчалась в хижину и принялась собирать пеленки Джонатана. Похватала кое-какую еду на дорогу, вручила все это Адаму, появившемуся на пороге, и метнулась к колыбели, чтобы забрать сына. Не успели они пересечь двор, как из леса раздался голос Роберта: он вышел и встал у них на дороге, Аманда испуганно заглянула ему в лицо и увидела, что оно покраснело от недавних слез.

— Аманда, пожалуйста, прости меня! Умоляю тебя, ради всего святого! Это все было ошибкой, каким-то наваждением! Помни только о том, как я люблю тебя!

Роберт умолк. Его карие глаза, блестевшие от слез, по-прежнему умоляюще смотрели на Аманду. Она не нашла что сказать, с трудом проглотила подступивший к горлу комок, молча прижала к груди Джонатана и повернулась, чтобы идти следом за Адамом.

Лошади еле тащились по густому, непролазному лесу, и это затянувшееся путешествие превратилось & настоящую пытку для Аманды, только теперь сполна ощутившей последствия жестоких ударов, полученных недавно от Роберта. Джонатана укачал мерный шаг лошади, и он почти сразу же заснул. Удержавшей его Аманды окончательно онемели руки. Подбородок, разбитый и опухший от ужасных ударов, наливался тупой, ноющей болью. Вдобавок у Аманды сильно разболелась голова. Бок она ушибла о ствол дерева, когда упала от удара. И все же Аманда не жаловалась и молча следовала за Адамом. Ей было не до жалоб, ведь сбывалась самая заветная ее мечта: убраться подальше от Роберта.

Усталость и боль брали свое, и у Аманды то и дело мутилось в голове. Она с трудом держалась в седле. Адам часто с тревогой поглядывал в ее сторону. До бедняжки не сразу дошло, что мерное покачивание внезапно прекратилось, а Адам уже стоит рядом и собирается помочь ей спуститься. Он ловко поставил Аманду на землю, и она почувствовала, что ноги ее больше не держат. Однако Адам успел подхватить Аманду и отнес ее на берег ручья, где опустил на мягкую траву. Он забрал у Аманды безмятежно спящего Джонатана, положил его рядом и принялся растирать се онемевшие руки, пока к ним снова не прилила кровь. Она застонала. Адам отошел к лошади и вернулся с тряпкой. Намочив ее в ручье, он обтер Аманде лицо.

Она слабо улыбнулась, когда прохладная влага освежила кожу, и тут же болезненно сморщилась — Адам задел свежую рану на подбородке.

— Мой растерзанный ангел, — с ласковой улыбкой пошутил Адам, снова прополаскивая в свежей воде тряпку и прикладывая к опухшей щеке, — Подержи-ка ее вот так. — И он взял ее руку и прижал ею ткань.

Через несколько минут он вернулся с парой одеял. Из одного Адам устроил подушку, а в другое осторожно завернул Аманду.

— Твой сын все еще спит. Воспользуйся этим и как следует отдохни. Это был тяжелый день, а ведь тебе понадобится немало сил, чтобы позаботиться об этом юном джентльмене, когда он проснется. — Адам кивнул в сторону краснолицего херувима, так сладко спавшего рядом.

Аманда попыталась встать:

— Я должна помочь тебе приготовить ужин. Адам ласково уложил ее обратно:

— Ложись и спи. Сон вернет тебе здоровье.

Адам смотрел на милое, прекрасное лицо Аманды, такой беззащитной во сне. Ее опухшие, разбитые губы по-детски трогательно приоткрылись, и у Адама перехватило дыхание от волны невероятной нежности. Ах, Аманда, — мысленно восклицал он, — сколько раз я подводил тебя, оставляя одну!»

Адам готов был провалиться сквозь землю от раскаяния в собственной глупости, ставшей причиной унижений и горя, свалившихся на Аманду. Провидение снова и снова возвращало ему Аманду, и хотя отважный разведчик с самой первой встречи полюбил ее больше жизни, он только и делал, что терял ее. Зато Чингу не вел себя как последний дурак! Стоило ему увидеть Аманду — и он понял, какой подарок преподнесло ему Небо, и не побоялся опасностей и предрассудков, а просто похитил ее. Адам догадывался, что Чингу не был тупым дикарем, каким представлял его Роберт. Нет, он сумел стать для Аманды первым мужчиной и сполна воспользовался полученным преимуществом. Он превратил ее в потрясающую женщину, причем сделал это так, что навсегда заслужил ее поклонение и любовь. И Адам невольно зажмурился — так больно было ему даже думать о том, как ласкал молодой индеец ее чистое, невинное тело. Он ничего не мог с собой поделать и сгорал от ревности к тому, кто вместо него преподал этому юному, невинному существу науку любви, но винил в этом только себя. Потому что Чингу проявил большее мужество, чем Адам, — он не стал играть в прятки сам с собой, а сполна осознал то, чего хочет, и немедленно постарался завладеть той, что вызвала его любовь. Адам прекрасно отдавал себе отчет в том, что навсегда останется для Аманды вторым. И мысль об этом не давала ему покоя.

Но ему и этого было мало, и он повел себя как дурак не один, а два раза! Он не видел угрозы, которую стал представлять собой Роберт сразу после рождения ребенка. Никогда, ни за что Адаму не следовало оставлять Аманду без присмотра. И на этот раз ей пришлось дорого заплатить за его беспечность и глупость.

— Но уж больше я не подведу тебя, Аманда, — ласково прошептал он, с благоговением проводя пальцами по шелковистым светлым локонам, рассыпанным по подушке. — Никогда…

Аманда проснулась с последними лучами заходящего солнца. Она моментально вспомнила, где находится, а налившиеся молоком груди напомнили ей о том, что Джонатан давно заждался ужина. Переведя взгляд туда, где спал сын, Аманда вдруг обнаружила, что он пропал! В дикой панике она моментально вскочила на ноги. От испуга горло свело какой-то болезненной судорогой, смятенный взгляд метался по поляне, пока не наткнулся на знакомую широкоплечую фигуру у костра. Адам уютно устроился на бревне с Джонатаном на руках и забавлял малыша ярким кленовым листком. Пухлые, проворные маленькие ручки вовсю молотили воздух, стараясь ухватить листок, и даже за треском поленьев были слышны восторженное гугуканье и смех. Лицо Адама, склонившегося над ее сыном, было веселым. Аманда на миг снова ощутила тяжесть утраты при мысли о том, что Чингу так и не довелось испытать счастья держать на руках своего сына. Однако сейчас было не совсем подходящее время для воспоминаний о прошлом, и Аманда, с облегчением переведя дыхание, двинулась к костру и ласково улыбнулась при виде явного замешательства Адама.

— Твоего сына нетрудно развеселить, Аманда, — смущенно, но гордо сообщил он. — Слышала, как он радуется яркому листку?

— Ну, вполне возможно, что он радуется не столько листку, сколько тебе, Адам.

Весело рассмеявшись, она забрала у него сына. Увидев мать, малыш тут же запищал, требуя молока. Аманда села спиной к Адаму и стала расстегивать платье, в то время как Джонатан беспокойно ерзал у нее на коленях и оглашал голодными воплями весь лес. Она ласково приговаривала:

— Тише, маленький, не надо плакать! — А когда жадный ротик обхватил сосок и раздалось довольное чмоканье, тихонько добавила; — Вот и молодец, хороший мальчик!

Аманда долго, сосредоточенно следила, как ест ее сын, потом сказала Адаму:

— Он хорошо понимает язык своего отца, верно?

Адаму почему-то стало обидно.

— По-моему, он отвечает не столько на слова, сколько на знакомый голос.

Аманда надолго замолкла, и Адаму ничего не оставалось, как заняться приготовлением собственного ужина, пока Джонатан получал свой.

Стоило закатиться неяркому солнцу, и октябрьский воздух стал буквально ледяным. Он легко проникал сквозь платье Аманды, как будто оно было сделано из бумаги. Даже в сумерках было заметно, как зябко вздрагивают хрупкие плечи, иАдам поспешил подняться и накинуть на нее одеяло. Аманда ответила благодарным взглядом, но не заметила, какой любовью и нежностью светятся его глаза.

Вскоре веки Джонатана отяжелели и закрылись, а губки неохотно выпустили материнскую грудь. Малыш заснул. Аманда ловко поменяла ему пеленки, закутала в одеяло и уложила неподалеку от уютно потрескивавшего костра. Как только она вернулась к огню, Адам подал ей кусок подогретого вяленого мяса и свежезаваренный чай с ромом.

— Это чтобы легче перенести тяжести путешествия, — серьезно заверил он и принялся резать хлеб.

Аманда быстро почувствовала, как по телу растеклось приятное тепло, а веки стали слипаться.

— Ох, Адам, — сонно пробормотала она, — да ты, наверное, решил сделать меня настоящей пьяницей? И что же я буду делать, когда останусь одна?

Судя по голосу, она просто шутила, но Адама все равно неприятно кольнуло напоминание о том, что они по какой-либо причине могут снова расстаться. Впрочем, он понимал, что сейчас не время и не место для серьезных разговоров о будущем, и потому отвечал в такой же шутливой манере:

— Ну что ж, тогда мне ничего не останется, как присматривать за тобой постоянно.

Аманда как-то странно, смущенно покосилась на него и вдруг вскочила со словами:

— Пожалуй, я пойду к ручью и умоюсь, пока совсем не заснула. Ты присмотришь пока за Джонатаном?

Адам утвердительно кивнул, и она ушла, чтобы вскоре вернуться явно посвежевшей. Роскошные волосы, приведенные в порядок и расчесанные, поблескивали в ночной тьме, как отблески лунного света. Адам уже успел убрать остатки ужина и поправить костер и теперь сидел, поджидая ее возвращения.

Аманда растерянно оглянулась и спросила:

— Адам, где ты будешь спать?

— На этом самом месте, где сижу, — последовал спокойный ответ.

— Но где же тогда твое одеяло? — И Аманда снова окинула взглядом поляну, но одеяла нигде не было видно.

— Как видишь, нам снова стало не хватать одеял, Аманда, — грустно улыбнулся он.

Только теперь Аманда сообразила. В одно одеяло был закутан Джонатан, а в другое — она. Аманда рассмеялась.

— Ну что ж, тогда нам снова придется спать под одним одеялом!

Аманда, поеживаясь от холода, быстро расстелила одеяло возле Джонатана, улеглась и промолвила, приподняв один край:

— Скорее, Адам, я уже замерзла!

Адаму показалось, что даже Аманде слышно, как гулко стучит у него сердце, когда он быстро скользнул под одеяло и обнял ее, стараясь закутаться поплотнее. От одного прикосновения к ее телу по коже побежали мурашки, а руки невольно сомкнулись еще сильнее. Как долго он мечтал о том, чтобы снова обнимать ее вот так. Адам передвинулся, и Аманде пришлось положить голову к нему на грудь и прижаться всем телом. Однако теперь в отличие от их первой встречи в лесу Аманда уже не была невинной девочкой и могла заметить возбуждение, охватившее сильного, взрослого мужчину. Она тут же испуганно замерла у Адама в руках.

Через минуту ее уже била нервная дрожь: несдержанность Адама моментально оживила слишком свежие воспоминания о бесконечных ночах с Робертом, о его назойливых ласках, о жадных поцелуях и о диких приступах страсти, заставлявших все ее тело корчиться от ужаса и боли. Еще миг — и Аманда не в силах была сдержать истерику, она рыдала и рыдала без конца, оплакивая долгие месяцы страха и мучений, оплакивая утраченную веру в людей.

Адам сразу же догадался о причине ее испуга, но не разжал объятий, а ласково зашептал на ухо:

— Аманда, ты ведь знаешь, что меня тебе нечего бояться. Неужели ты считаешь меня хуже последней скотины и боишься, что я возьму тебя силой? — Он нежно взял ее за подбородок и заставил поднять лицо. На миг у Адама перехватило дыхание — такая трогательная мольба читалась в ее милых синих глазах. На пушистых темных ресницах, обрамлявших эти бездонные озера, дрожали прозрачные слезинки. Он осторожно погладил бледную нежную щеку, мокрую от слез. — Не бойся меня, Аманда. Ты всегда могла доверять мне, и я никогда в жизни не обману это доверие. Закрой глаза. Тебе нужно выспаться, потому что на рассвете мы сразу же отправимся назад, в форт Эдуард.

Адам заметил, как помрачнело ее лицо при упоминании о форте Эдуард. Что ж, это и неудивительно. Ей пришлось немало терпеть от тамошних обитателей, считавших себя добропорядочными людьми. Но Адам знал, что может рассчитывать на помощь Бетти Митчелл — до тех пор, пока Аманда не оправится окончательно и в ее сердце не найдется место для новой любви. И уж на этот раз он позаботится, чтобы у него не появился соперник!

Аманда послушно закрыла глаза и затихла, хотя Адам чувствовал, что она еще долго лежала без сна.

Он проснулся рано, с первыми птичьими трелями, приветствовавшими утро. Небеса еще не успели очиститься от ночной тьмы. Адаму казалось, что он сам вознесся до небес от блаженства, прижимая к себе дивное, неземное создание, чьи роскошные волосы немного растрепались во сне, а розовые губы слегка приоткрылись, так и маня отведать своей дивной свежести. Адам почувствовал, как по телу прокатилась волна возбуждения, и порадовался тому, что Аманда еще спит: хотя он и был способен отвечать за свои поступки, но сильная, молодая страсть слишком откровенно требовала удовлетворения, а в данный момент это было вовсе ни к чему. Терпение — вот что сейчас главное. Он вовсе не собирался уподобляться Роберту. Этот одержимый любовью бедолага так ошалел, что умудрился окончательно убить добрые чувства, которые Аманда питала к нему, и теперь для нее Роберт был еще больше мертвецом, чем Чингу. Она относилась к нему исключительно со страхом и отвращением. Вряд ли кому-то удалось бы преодолеть такие препятствия, добиваясь ее любви.

«Терпи, парень!» — сказал себе Адам и чуть не расхохотался. Ну кто бы мог подумать? Это он, Адам Карстерс, любимец женщин, множества женщин… всех женщин! Тот, кого считали заправским волокитой, соблазнителем молоденьких жен и слишком любопытных юных девиц! Тот, перед чьим мужественным обликом и ласковой, мягкой улыбкой не могло устоять ни одно женское сердце! Извольте полюбоваться, v до чего он дошел! Лежит рядом с красавицей, перед которой не смог устоять сам, и боится шелохнуться, потому что все его обаяние, все улыбки здесь бессильны! И вынужден учиться новой, непривычной тактике в любовной игре — терпению. Наконец, обратив взор к небесам, он с отчаянной гримасой прошептал:

— Боже, дай мне силы! — Но тут же его жадный взгляд вновь упал на трогательное юное создание у него в руках, губы скривились в горькой улыбке, и он добавил, сокрушенно качая головой: — А их мне понадобится немало…

Ему давно уже расхотелось спать. Он желал как можно дольше пролежать вот так, прижимая Аманду к себе, потому что знал, какой нелегкий им предстоит путь и как не скоро ему снова удастся держать ее в объятиях. Она шевельнулась во сне, и он не устоял: быстро наклонился и осторожно поцеловал ее в губы. Желание вспыхнуло в нем с такой неистовой силой, что он едва заставил себя отодвинуться, дрожа всем телом. К счастью, в эту минуту солнечные лучи разбудили Джонатана, он заплакал и на какое-то время полностью отвлек внимание Аманды. Адам поспешно вскочил и скрылся в кустах. Он пошел к ручью и искупался в ледяной воде. Это освежило и успокоило его. Возвратившись, он ласково улыбнулся Аманде, прижимавшей к груди жадно чмокавшего сына.

— Ну что ж, поскольку тебе явно не до приготовления завтрака, нашим завтраком придется заниматься мне!

В ответ ее лицо осветилось благодарной улыбкой, и милая ямочка появилась в уголке рта. Адам взялся за дело, полагая, что был вознагражден сполна.

Так хорошо он чувствовал себя впервые за последние месяцы. С души свалилась тяжесть, страх и тревога развеялись, а будущее казалось таким чудесным, что он даже сам подивился этому. «Не иначе как я влюбился!» — весело думал Карстерс. Слишком долго любовь доставляла ему одни неприятности, но уж теперь-то все будет по-другому! И он с сияющей улыбкой посмотрел на Аманду, но та почему-то смутилась и отвернулась, и его сердце снова сжалось в тревожном предчувствии.

Они позавтракали и, собрав веши, намеревались уже продолжить путь. Тут Аманда решилась заговорить:

— Адам, я хочу попросить тебя об одной услуге. Прошлой ночью я приняла решение. — Она замялась, но продолжала все так же твердо, глядя на него снизу вверх: — Я решила вернуть Джонатана его родному племени. Он никому не нужен в форте Эдуард. И я прошу тебя: по дороге в форт давай завернем к деревне абнаки.

Адам не поверил своим ушам. И удивленно уточнил:

— Ты собираешься расстаться с сыном? Однако услышанный им ответ ошеломил его еще сильнее — хотя и ненадолго:

— Ну конечно, нет! Я останусь там вместе с ним!

Адам хрипло произнес:

— И как долго ты собираешься там оставаться?

Потупившись, она еле слышно промолвила:

— Я никогда уже не вернусь, Адам.

Эта короткая фраза окончательно разбила сердце Адама. Он стоял как столб, не в силах заговорить. Наконец он произнес одно-единственное слово:

— Нет!

Это было сказано таким тоном, что Аманда испуганно взглянула на него и принялась торопливо объяснять:

— Адам, я же не могу без конца быть для тебя обузой. Ты найдешь достойную женщину, будешь жить по своему усмотрению, как делал это до сих пор, Мои проблемы касаются только меня. На земле осталось лишь одно место, где будут рады моему сыну — и я надеюсь, что и мне тоже. Прошу тебя, отвези меня туда.

В ее глазах застыли боль и мольба. Адам затряс головой.

— Ни за что! Ты для меня вовсе не обуза — неужели ты до сих пор не понимаешь этого, Аманда? Или ты вообразила, будто я случайно наткнулся на хижину, в которую тебя упрятал Роберт? Да у меня целых три месяца ушло на поиски! Потому что я понимал — мне не знать покоя, пока снова не увижу тебя! Я люблю тебя! Как ты не можешь понять очевидное? Я люблю тебя всем сердцем, всей душой! Аманда, ты стала частью меня самого! И быть в разлуке с тобой означает для меня утратить часть собственной души!

Слова Адама звучали пугающе знакомо, и Аманда исступленно повторяла, зажимая уши ладонями:

— Я не стану слушать! Я не стану слушать!

— Нет, ты должна выслушать до конца! — взорвался Адам и заставил ее опустить руки. — Неужели ты так и не поняла, что я полюбил тебя с самой первой встречи? Тогда, в форте Карильон, я умолял тебя остаться, но еще жив был Чингу. — Тут у него запершило в горле, и он не сразу собрался с силами, чтобы продолжить — на сей раз сдержанно и тихо: — Я готов смириться с тем, что его ты любила сильнее, чем когда-либо сможешь полюбить меня, но он погиб, он ушел навеки. А я жив. Я согласен на любые крохи любви, которые ты смогла бы мне дать.

Аманда выдохнула горько, едва слышно:

— У меня не осталось даже этих крох, Адам.

Она несмело взглянула на его искаженное болью лицо. Меньше всего ей хотелось причинять ему боль. Она и так перед ним в неоплатном долгу. Но не имеет права расплачиваться собственным телом. Он достоин лучшего, он достоин настоящей, большой любви.

— Поверь, Адам, внутри у меня давно все пусто. Осталась только любовь к Джонатану. Я должна вырастить его, окружая любовью. Его должны принять дедушка и бабушка, хотя они так и не приняли меня. Но я могу жить у приемной матери, и Джонатан часто будет видеться с ним». Он вырастет счастливым, и никто не посмеет оскорбить память его отца. А ты, Адам, ты заслужил больше, чем я в состоянии тебе предложить. Ты заслужил такую женщину, которой мог бы гордиться. Которая принадлежала бы только тебе.

Адам не выдержал и горячо перебил:

— Но мне никто не нужен, кроме тебя! — Он ласкал ее взглядом зеленых глаз, светившихся нежностью и любовью. — Я считаю, что ты носишь на редкость подходящее имя! Ты именно та, что достойна любви, и я буду любить только тебя одну! И ни за что с тобой не расстанусь!

— И как ты собираешься это сделать, Адам? Запрешь в клетку, как Роберт? Постараешься наградить меня ребенком, чтобы привязать к себе навеки, как это собирался сделать он? Каким образом ты будешь добиваться от меня любви, на которую я больше не способна? Пожалуйста, Адам, отвези меня домой. Туда, где найдется место и для меня, и для моего сына!

— Аманда! — голосом, полной смертной муки, взмолился Адам. — Ты требуешь от меня слишком многого! Ты просишь меня расстаться с надеждой. А разве может жить человек, лишенный надежды?

— Пожалуйста, отвези меня домой, — твердила она.

Адам умолк и долго стоял, всматриваясь в се решительное лицо. Внезапно, не говоря ни слова, он поднял Аманду в седло, подал ей ребенка, сел сам, и они поехали.

Прекрасный солнечный день клонился к вечеру, а между ними все еще висело напряженное молчание. Мало-помалу Аманду стала охватывать тревога: впервые за все время их знакомства она задумалась над тем, что оказалась, как это бывало уже не раз, в зависимости у Адама и ее участь целиком в его руках. Ей еще ни разу не приходилось видеть, как он сердится — по крайней мере на нее, — однако нетрудно было представить, насколько он может быть опасен. В этом глухом краю невозможно было выжить без определенной степени жестокости, но до сих пор Адам вел себя неизменно ласково и по-джентельменски. И страх перед теми неведомыми ужасными чертами, которые могла таить его натура, постепенно брал над Амандой верх. Напряженно глядя в затылок своему спасителю, она шикала на Джонатана: а вдруг его писк рассердит Адама и он набросится с руганью на них обоих? Но ведь они ехали уже не один час, Джонатан давно промочил свои пеленки и больше не желал терпеть.

Адам no-прежнему не говорил ни слова — только обернулся, бросил на нее пронзительный взгляд и поехал дальше. Правда, вскоре они оказались на уютной лужайке возле ручья, где Адам спешился и помог Аманде спуститься на землю. Впервые после их утреннего спора он заговорил с ней — грубовато и неловко:

— Тебе пора позаботиться о сыне. Займись им, а я пока приготовлю что-нибудь для нас.

Через несколько минут хотя бы часть причин, беспокоивших Джонатана, была устранена, и сухой и чистый малыш пришел в обычное веселое настроение. Аманда не желала ждать, пока он вспомнит, что голоден, и расплачется снова, а потому уселась прямо на землю, опираясь спиной о дерево, и «ал а ему грудь. Даже в самые страшные, трудные дни жизни эти минуты близости со своим ребенком дарили ей ни с чем не сравнимую радость, ведь она могла выбросить из головы все ненужные мысли и смотреть на своего краснощекого милого ангелочка, это живое чудо, ниспосланное ей Небом. Малышу было уже несколько месяцев, а его мать все еще не переставала удивляться и не могла нарадоваться тому, как с каждым днем его рожица все больше напоминала ей лицо Чингу. Это была настоящая копия отца! При воспоминании о Чингу глаза Аманды, как всегда, наполнились слезами. Вдруг она ощутила на себе напряженный взгляд, подняла голову и увидела Адама, неподвижно стоявшего у костра и следившего за ней все это время. Его лицо больше не было холодным и отчужденным — оно снова осветилось пламенем любви, и сердце Аманды испуганно екнуло, когда великан вдруг поднялся и направился к ней.

Он постоял, нависая над ними мощным телом, а потом опустился на корточки, и в ярких зеленых глазах Аманда прочла такое восхищение, что невольно покраснела. Мужественное, красивое лицо посветлело от несмелой улыбки, и он добродушно рассмеялся, перебирая шелковистые локоны, опустившиеся ей на лоб:

— Неужели тебя смущает моя любовь, Аманда? Но мне так долго пришлось скрывать ее, что теперь я не могу налюбоваться тобой. И делаю это, не таясь. — Адам улыбнулся и добавил дрожавшим от избытка чувств голосом: — Ты так прекрасна, моя милая Аманда! — Он погладил ее по щеке, наклонился и нежно, ласково поцеловал в губы. — Ты словно Мадонна! — прошептал он, не в силах отвести взгляд от обнаженной груди, которую все еще сосал Джонатан.

Аманда почувствовала, что краснеет еще сильнее. Он наклонился и поцеловал малыша в бронзово-красную щечку, а потом прикоснулся губами к ее груди. Аманда испуганно охнула. Адам бросил на нее страстный взгляд и поцеловал в губы, на сей раз более требовательно и откровенно. Когда он, задыхаясь, отодвинулся, тело его вздрагивало от едва сдерживаемого возбуждения.

— Я люблю тебя, Аманда, — с жаром заговорил он. — Пожалуйста, не проси меня снова расстаться с тобой! Ты уговорила меня тогда, в форте Карильон, и я уступил, потому что у тебя был другой, но теперь-то между нами никто не стоит!

— Это неправда, Адам.

— Тот, кто стоит между нами, живет только в воспоминаниях, но они со временем поблекнут, вот увидишь! — Адам умолк, чувствуя, что вот-вот сорвется. Потом постарался говорить сдержанно: — Я готов ждать, милая, ждать сколько угодно, пока воспоминания перестанут причинять тебе боль. Но только не проси оставить тебя в той жизни, из которой ты никогда уже ко мне не вернешься! Ты не можешь поступить со мной так жестоко!

— Я считаю, что будет менее жестоко объясниться раз и навсегда и расстаться сразу, Адам, — тихо промолвила Аманда.

Он застыл и испуганно выпалил;

— Неужели ты так уверена, что надеяться больше не на что и ты никогда не сможешь меня полюбить? — Адам явно был в отчаянии. — Аманда, неужели во мне нет ничего такого, что когда-нибудь смогло бы разбудить в тебе любовь? Неужели я кажусь тебе столь низким, отвратительным существом?

— Адам! — с болью вскричала она. — Дело вовсе не в тебе! Дело во мне! У меня в сердце все умерло, пойми! И я больше не способна никого любить — одного Джонатана! Его, только его! — По-прежнему прижимая младенца к груди, Аманда громко зарыдала. — Адам, умоляю, прости меня! Все внутри у меня давно умерло, умерло, умерло!

Адам смотрел на женщину, которую любил больше жизни, но она отвернулась и затихла, изредка всхлипывая. Наконец, не говоря ни слова, он встал и вернулся к костру.

Следующие три дня дались Аманде непросто. Она то и дело ловила на себе взгляд Адама, пытавшегося следить за ней исподтишка, и то, что выдавали в эти минуты его глаза, каждый раз удерживало ее от вопроса, лишавшего покоя. Куда они едут? Как Адам собирается с ней поступить?

Вечером, когда они уже улеглись спать, Адам вдруг заговорил как-то неуверенно, явно не зная, с чего начать. Аманде никак не удавалось разглядеть его лицо в ночном сумраке.

— Мы скоро окажемся там, где пора будет выбрать дорогу — либо в форт Эдуард, либо в деревню абнаки. Ты все еще так стремишься обратно к индейцам или же поживешь немного в форте Эдуард, прежде чем принять окончательное решение?

Мучаясь от того, что вынуждена причинить боль человеку, которому она обязана многим, она тихо ответила:

— Адам, я бы хотела вернуться в свою индейскую семью.

Его сильное, большое тело заметно вздрогнуло, и ей пришлось зажмуриться, чтобы не дать волю слезам, появившимся при мысли о собственной невольной жестокости. Адам так ничего и не сказал — только молча кивнул и закрыл глаза.

На следующее утро сковывавшее их напряжение стало еще сильнее. Адам так поспешно избегал ее взгляда, словно стыдился посмотреть ей в лицо, и обращался с ней как с чужой, невольно заставляя Аманду отвечать тем же. В предыдущие дни Адам каждый раз настаивал на том, чтобы самому держать на руках Джонатана, возвращая его матери только для кормления. Вот и сегодня он подъехал вплотную и взял у Аманды веселого, громко гукавшего малыша. Боль была в его глазах, когда он смотрел на младенца, улыбавшегося при виде знакомого лица. Это поразило Аманду в самое сердце. И пока Адам, привычно покачивая Джонатана на сильной руке, занимал свое место впереди, ее впервые посетили сомнения в правильности сделанного выбора. Однако она постаралась преодолеть эту минутную слабость и еще больше утвердилась в решении, подсказанном ей чувством долга.

Наконец, когда Аманде стало казаться, что больше она не выдержит его мрачного молчания, Адам обернулся и сообщил:

— После полудня будем у абнаки.

Услышав это, она охнула от неожиданности, но Адам сделал вид, что ничего не заметил, и снова поехал вперед. После полудня Адам вдруг остановился, соскочил с лошади и помог Аманде спуститься. Ловко удерживая Джонатана одной рукой, он другой обнял Аманду за пояс и повел к небольшому холму. С его вершины они долго молча разглядывали деревню абнаки, которую Аманда считала когда-то своим домом.

Но вот Адам осторожно уложил ребенка на кучу сухих листьев и обернулся к Аманде, не в силах терпеть душевную боль, терзавшую его все последние дни.

— Аманда, — дрожащим голосом заговорил он. — Я выполнил твою просьбу. Я привел тебя к тому месту, которое ты избрала своим убежищем до конца жизни, но еще раз повторяю, что ты ошиблась — и это так же верно, как то, что я стою перед тобой. Эта деревня не может снова стать твоим домом. Твоя жизнь здесь закончилась в тот самый день, когда погиб Чингу, и никакими усилиями ты не вернешь его себе, как не сумеешь сама стать ему ближе, чем в тех воспоминаниях, что хранишь в своем сердце. Я умоляю тебя: одумайся, пока не поздно.

Он затаил дыхание в надежде, но тут же снова испытал боль и отчаяние, услышав простой ответ:

— Адам, я не буду менять решение.

Онемев от охватившей его бури чувств, Адам посмотрел ей в лицо с такой тоской, что сердце ее едва не разорвалось от горя. Машинально перебирая ее мягкие локоны, он сказал:

— Тогда давай попрощаемся здесь, подальше от чужих глаз, Аманда. Стоит нам оказаться в деревне — и мы уже не сумеем остаться вдвоем.

Не в силах промолвить ни слова, она лишь согласно кивнула. Адам обнял ее и поцеловал. Но как только Адам прикоснулся к ее губам, внутри его словно прорвалась какая-то плотина и выпустила на свободу всю нежность, всю любовь, которые он испытывал к этой милой белокурой женщине. Он крепко прижал ее к себе и заставил раздвинуть губы, целуя все более страстно. Из широкой груди вырвался низкий, глухой стон. Наконец он оторвался от ее губ и стал покрывать поцелуями все лицо, пока снова не вернулся к губам, околдовавшим его своим дивным, медвяным вкусом. Вздрагивая всем телом, Адам горячо зашептал в ароматные волосы:

— Вот где теперь твое место, Аманда, — со мной, у меня в объятиях, и тебе следует оставаться здесь, а не там, внизу. Пожалуйста, ради всего святого, я умоляю тебя остаться! Я больше не могу без тебя!

Глазами, полными слез, она скользнула по его несчастному лицу и заставила себя отвернуться.

— Я уже приняла решение. Мне нужно вернуть сына домой.

Адам застыл, расставаясь с последней надеждой, затем он резко развернулся и пошел назад, чтобы привести лошадей. Молча посадил Аманду в седло и наклонился, чтобы поднять с земли Джонатана, но на миг задержался, прежде чем подать его матери, и пробормотал, обращаясь скорее к себе, нежели к ней;

— Странно… я как-то уже привык мечтать о том, как он станет звать меня отцом. — С коротким горьким смехом он отдал ребенка и вскочил на лошадь.

Аманда. старавшаяся ехать прямо за Адамом, была в смятении, и потому последовавший водоворот событий слился для нее в какой-то невообразимый вихрь. Уже на подъезде к деревне было видно, что на околице собиралась толпа зевак, наблюдавших за приближавшимися всадниками, и хотя вес узнали в женщине Аманду, никто не обратился к ней с приветствием. Вообще люди вели себя необычно тихо — появление Аманды со своим провожатым было встречено гробовым молчанием.

Аманда, споря с Адамом, в душе сомневалась, что ее примут с распростертыми объятиями. Так и случилось. Но она хотела верить, что абнаки не причинят вреда ребенку. И совсем не задумывалась Аманда над тем, что, подвергая риску собственную жизнь, в равной степени рискует и жизнью Адама. От этих мыслей Аманде вдруг стало не по себе.

— Адам, будь добр, помоги мне спуститься. — Ее непривычно громкий голос звенел от напряжения в зловещей тишине, по-прежнему царившей на краю деревни.

Адам спешился, подошел к Аманде и помог ей. Он замер рядом, настороженный, готовый ко всему, Аманда всматривалась в непроницаемые лица в надежде увидеть хоть одного человека, с которым была достаточно близко знакома. Вдруг стоявшие впереди расступились, и Аманда увидела знакомую приземистую фигуру. Стоило взглянуть на смуглое морщинистое лицо женщины, ставшей ей когда-то близкой и родной, и давно сдерживаемые слезы хлынули из глаз. Но и тогда Аманда не посмела первой двинуться к Нинчич, с тревогой надеясь найти в ее чертах хотя бы малейшие признаки дружелюбия. А старая индианка широко улыбнулась и простерла руки, промолвив:

— Иди сюда, моя доченька!

И Аманда кинулась вперед, прижимая к себе Джонатана, и крепко прижалась к этой доброй, полной любви женщине, и повторяла, тихо всхлипывая:

— Мама! Мама!

Не прошло и минуты, как Аманду принялись тискать в радостных объятиях еще две пары смуглых рук — это Мамалнунчетто и Чолентит с визгом и хохотом примчались встречать названую сестру. Только сердитый плач, который вдруг поднял Джонатан, заставил их немного ослабить объятия. Все обратили внимание на малыша. Счастливая родня принялась восторгаться им. Лишь теперь Аманда вспомнила про Адама и оглянулась туда, где он стоял, напряженно следя за происходящим. Она призывно замахала ему и, когда он подошел достаточно близко, за руку подвела его к Нинчич и представила просто, но с глубоким чувством: — Адам, мой самый дорогой и близкий друг.

Лошадь шла рысью по знакомой тропе, хотя Адам давно забыл про поводья и не обращал внимания на дорогу. Весь путь до форта Эдуард он проделал словно во сне, погруженный в невеселые думы.

Он снова и снова вспоминал неприветливые лица индейцев, встретивших их у края деревни, и неподдельную радость этой старухи, Нинчич, и се двух дочек — только благодаря их племя сменило гнев на милость. Медленно, неохотно индейцы один за другим потянулись к своей соплеменнице, чтобы приветствовать ее возвращение, но Адам все еще оставался начеку и следил, нет ли угрозы Аманде или ребенку. Тревога Адама возросла еще сильнее, когда он заметил одного из молодых воинов, стоявших в толпе. На какое-то мгновение индейцу изменила привычная выдержка, и его лицо выдало столь откровенное вожделение, что у Адама зачесались кулаки. Саскахокус, близкий друг Чингу, — так Аманда представила его позднее. «И готовый по-дружески заменить Чингу в твоей постели, — мысленно прибавил Адам.

Он мрачно потряс головой, стараясь избавиться от подобных мыслей, потому что понимал, как никто, — Аманда не имела ни малейшего понятия об истинных чувствах молодого абнаки. Адам снова судит Аманду не по совести, слишком ревнуя ее к Ч и игу — единственному мужчине, для которого оставалось место в ее сердце. Но Чингу давно погиб, а она все же решила вернуться в его племя. Как долго придется ждать, пока ей не наскучит одиночество и она не станет способна принять другую любовь? Впрочем, на этот счет Адам все равно мог не беспокоиться — ведь его отослали прочь раз и навсегда, с твердым напутствием выбросить ее из головы и начать жить так, как будто ее вообще нет на свете.

Однако Адам ничего не мог с собой поделать — перед ним постоянно маячило лицо того индейца, что уже успел прельститься Амандой, и жгучая ревность не давала ему покоя.

— Ну, ладно, Аманда, — шептал он сквозь стиснутые зубы, — ты добьешься своего. Я выброшу тебя из головы, как ты велишь. А ты мечтай себе на здоровье о своем покойнике, пока воспоминания не выцветут и одного абнаки придется сменить на другого — такого же шустрого и готового пойти по стопам своего дружка. Да, сейчас мне больно и одиноко, — разъярившись, утешал себя Адам, — но это ненадолго! Ты и глазом не успеешь моргнуть, как я найду себе другую, а потом еще одну — пока за множеством их лиц не забуду тебя!

Эта вспышка принесла ему некоторое облегчение, и Адам послал лошадь в галоп. Теперь ему не терпелось поскорее вернуться в форт.

В этом году зима налетела разом, внезапно, с первой стужей примерно в середине декабря и первой метелью, случившейся на той же неделе, Нетронутое белое одеяло, укутавшее землю, пробудило в душе Аманды новые тоскливые воспоминания. Как гордился Чингу ее мастерски пошитыми меховыми накидками, как он нахваливал ее, весело блестя глазами, пока она делала первые, смешные и неуклюжие, шаги на снегоступах, и как он учил ее с бесконечным терпением и упорством. Она вспоминала ту морозную ночь, когда они впервые заговорили о ребенке, росшем у нее во чреве, и Чингу сумел угадать в нем сына. Но больше всего с изнурительной, безнадежной тоской Аманда вспоминала о долгих, темных ночах любви, превращаемых Чингу в бесконечную сказку благодаря его нежности и чуткости. Какой одинокой и потерянной чувствовала она себя на пустой, холодной лежанке! Ее тело изнывало без ласки, без знакомого тепла его сильного, неутомимого тела. В удушающей ночной тишине Аманда старалась припомнить его голос — он так поэтично описывал ей свою любовь. Аманде не хватало его поддержки, его заботы, его физической и духовной силы — словом, всего, что олицетворял для нее Чингу.

Но мало-помалу время брало свое, и к исходу года Аманде пришлось смириться с очевидным — бесконечное цепляние за прошлое в итоге только усугубляет боль утраты и лишает сил, не давая жить. С муками, с горечью раскаяния, но ей пришлось постепенно вытеснить память о Чингу в тот уголок сознания, где хранились воспоминания о счастливом детстве, и заставить себя подумать о будущем.

Несмотря на то что мороз и снегопады отрезали деревню абнаки от остального мира, время здесь летело быстро, и Аманде некогда было скучать за бесконечными домашними хлопотами. Ведь когда-то она решила стать настоящей матерью-абнаки. Она радовалась тому, каким здоровым и сильным рос ее Джонатан. Вечерами, уложив сына спать, Аманда отправлялась к большому костру, где сидели старики и рассказывали детям и молодым воинам легенды своего племени. Аманда старалась внимать им с открытой душой и разумом — в надежде, что сумеет набраться истинного индейского духа и тогда еще лучше воспитает своего сына в любви и почтении к образу отца. Она частенько засматривалась на медно-красное пухлощекое личико Джонатана, чьи весело блестевшие черные глазенки и широкая улыбка со знакомой ямочкой в уголке рта говорили о полном согласии с миром, и торжественно обещала про себя: «Не бойся, мой сыночек, я не подведу тебя, а значит, и твоего отца. Я постоянно молю Бога о том, чтобы Он даровал мне силы выдержать все испытания!»

Время близилось к весне. Съестные припасы у Нинчич были на исходе. Почти не осталось мяса. Только теперь Аманда задумалась над тем, чего стоило Нинчич решение принять ее обратно: ведь с осени были сделаны припасы в расчете на трех едоков, а их пришлось делить с Амандой и ребенком. Впрочем, угроза голода стала очевидной не только для нее: к полному восторгу всего семейства, Саскахокус взял за правило заносить им долю от своей добычи всякий раз, когда ходил на охоту.

Аманда с затаенной улыбкой следила за тем, как смущается в присутствии молодого воина Мамалнунчетто и как бросает на него взгляды исподтишка. С некоторым удивлением Аманда прикинула, что ее милая, волоокая сестричка скоро достигнет того возраста, в котором у абнаки девушки считаются готовыми к замужеству, — ведь она была младше всего на пару лет. И тогда Аманда впервые стала присматриваться к Саскахокусу. Обсуждая с Нинчич, как лучше приготовить принесенного им молодого кролика, она внимательно разглядывала индейца. У него, конечно, была не такая идеальная, фигура, как у Чингу, — он был коренастым, но его широкие плечи и мощная, мускулистая шея говорили о недюжинной силе. Грубые, крупные черты лица не могли сравниться с мужественной красотой Чингу, делавшей его таким неотразимым, зато недостаток красоты искупался добродушной улыбкой и открытым взглядом темных глаз. Он тоже был совсем молодым, но вполне подошел бы Мамалнунчетто в качестве мужа — судя по всему, Саскахокусу было около двадцати лет.

Тут он заметил, как его пристально разглядывают, и так смутился, что Аманда с трудом подавила улыбку и поспешила наклониться над расшумевшимся ребенком. Джонатан явно был голоден, и она привычным жестом расстегнула платье и дала ему грудь. С сыном на руках Аманда двинулась к своей лежанке, чтобы спокойно усесться и покормить младенца. Внезапно ее взгляд наткнулся на Саскахокуса — индеец умолк на полуслове, забыв, о чем только что говорил с Нинчич, и уставился на ее грудь. Теперь пришла очередь ей самой покраснеть от смущения и тут же улыбнуться в ответ на улыбку Саскахокуса. Аманда хихикнула и заметила про себя: «Ну ладно, Саскахокус, твоя взяла. Теперь мы квиты!»

Прошло немного времени, и в вигваме у Аманды появились новые гости. При первом появлении Кахакетит ей ужасно хотелось спрятать Джонатана подальше от пронзительного, загадочного взгляда суровой старухи, однако Аманда подавила недостойный страх и повела себя, как требовал обычай. Мать Чингу по-прежнему не скрывала свою неприязнь к бледнолицей, однако угольно-черные усталые глаза, так напоминавшие глаза ее сына, ожили при виде ребенка. Аманда видела на морщинистом худом лице точно ту же любовь и гордость, что испытывала сама, когда любовалась своим крепким, здоровым сыном. Взгляды двух женщин встретились, и обе пришли к молчаливому соглашению.

Кахакетит негромко заговорила, стараясь смягчить свой пронзительный, резкий голос:

— Он большой и красивый мальчик. Он настоящий сын Чингу.

Аманда отвечала еще тише, однако ее голос дрожал от избытка чувств.

— И я несказанно этим горжусь.

Итак, Кахакетит приняла ребенка, и теперь Аманда могла считать, что последняя угроза ее мирной жизни миновала, беспокоиться больше не о чем и пора начинать новую жизнь. Но ее по-прежнему мучила неясная тревога. Стоило хоть на миг забыться — и перед глазами всплывало лицо Адама. Она обязана ему многим — а отнеслась так жестоко! Голос совести не унимался и не давал ей покоя. Она высмеивала свои терзания и повторяла, что такой, как Адам, давно уже забыл о ней и нашел утешение в объятиях другой женщины и вряд ли даже узнает при встрече. Но почему-то от этих мыслей становилось только хуже. И она вынуждена была признаться, что вовсе не рада тому, что Адам может так легко ее забыть. Потому что стал слишком близким и дорогим ей человеком.

Тем не менее Аманда по-прежнему считала, что останется навеки одинокой, вдовой. На ее глазах сохла от любви Мамалнунчетто. Аманда понимала; Саскахокус, согласно традициям племени, делится охотничьей добычей с семейством избранной им девушки — иначе зачем бы ему каждый вечер просиживать в их вигваме все свободное время? При этом он восхищался ее Джонатаном, тем, как тот быстро растет, его живостью и силой, и от скупых, сдержанных похвал молодого воина у Аманды делалось теплее на душе. Через какое-то время она стала немного сердиться на то, что Мамалнунчетто при Саскахокусе превращалась в скованную, молчаливую дурочку, предоставляя ей вести разговор. Волей-неволей Аманде одной приходилось развлекать их щедрого, заботливого гостя, и ее все сильнее возмущало странное поведение Мамалнунчетто.

Однажды вечером она не выдержала и, как только за Саскахокусом опустился полог над входом в вигвам, воскликнула:

— Мамалнунчетто, ты совсем довела меня своей дурацкой стыдливостью! Почему ты не желаешь разговаривать с Саскахокусом, когда он приходит в гости? Он хороший, добрый юноша, и я знаю, что ты к нему неравнодушна!

Младшая сестра сначала удивилась, а потом молча опустила взгляд.

Аманду такое поведение окончательно вывело из себя, и она заметила вполне откровенно:

— Ты ведь не можешь не понимать, что Саскахокус ходит к нам, потому что собирается жениться?

Мамалнунчетто, по-прежнему стыдливо потупя взор, молча кивнула, и Аманда снова напустилась на нее:

— Так почему же ты делаешь вид, что не замечаешь его?

— Потому что он ходит сюда не из-за меня, — еле слышно отвечала Мамалнунчетто, не смея поднять взгляд. — Это тебя он хочет взять себе в жены!

Услышав такую очевидную глупость, Аманда возмущенно воскликнула:

— Да нет же, нет, Мамалнунчетто, ты ошиблась! Он хочет жениться на тебе! Он же знает, что я все еще тоскую по Чингу!

Но сестра упрямо молчала и не желала поднимать глаза. Тогда Аманда обратилась за поддержкой к Нинчич:

— Мама, скажи ей хоть ты! Объясни, что это на ней Саскахокус собрался жениться!

— Но я не могу этого сделать. — Спокойный голос Нинчич зазвучал в напряженной тишине, повисшей в вигваме. — Потому что именно тебя Саскахокус просил у меня в жены.

Аманда застыла, не веря своим ушам. Нет, этого не может быть! Саскахокус не может не понимать, что она любила только Чингу, что она до сих пор его любит, Нет-нет, это невозможно! Она больше не сможет полюбить ни одного мужчину! Неужели все начинается снова?! Чувствуя себя загнанной в угол, она в ужасе заметалась по вигваму, избегая тревожных взглядов окружающих, и в конце концов выскочила вон, под сень леса. Так она бродила вокруг деревни, ошалев от горя, пока холод не загнал ее обратно в вигвам, где она без сил повалилась на лежанку и тут же заснула.

На следующее утро Аманда поднялась с одной мыслью: как можно скорее откровенно поговорить с Нинчич. И она обратилась с тревогой:

— Нинчич, я бы хотела кое о чем у тебя спросить. Ты не могла бы выйти со мной на минуту сразу после завтрака?

Старая индианка, не прерывая работы, молча кивнула в знак согласия. Для Аманды, сгоравшей от нетерпения, приготовление еды и сам завтрак растянулись на целую вечность. Наконец Нинчич встала у выхода и жестом подозвала ее к себе. Они шли какое-то время молча, пока Аманда не заговорила первой:

— Нинчич, меня тревожит то, что я узнала вчера вечером. Я не имела понятия, что Саскахокус собрался на мне жениться. Я-то считала, что он выбрал Мамалнунчетто. Ведь он наверняка должен понимать, что она ему подходит больше, чем я.

— Аманда, это совершенно не важно, кого ты считаешь лучше. Потому что Саскахокус уже успел сделать выбор. И он выбрал тебя. Разве ты не замечала, — тут темные глаза Нинчич смущенно опустились, — что он хотел тебя еще тогда, когда был жив Чингу? Ему пришлось вытерпеть немало шуток из-за того, что он без конца старался украдкой любоваться тобой. А вот теперь ты осталась без мужчины, и он не стал тратить времени даром и объявил о своих намерениях.

Аманду сильно уязвили слова Нинчич — ведь они означали, что мать вполне одобряет поступок Саскахокуса, — и она возмущенно воскликнула:

— Но я вовсе не хочу за него замуж! Теперь, когда не стало Чингу, мне больше не нужен никакой мужчина! Я вообще не собираюсь ни за кого выходить!

Серьезные, мудрые глаза Нинчич окинули Аманду добрым взглядом, прежде чем она заговорила:

— Аманда, дочка, ты уже взрослая женщина и знаешь, какая нелегкая у нас жизнь. Ты молодая, и у тебя есть чудесный сын, которого нужно поднять на ноги. Но как ты намерена его прокормить?

Аманда открыла было рот, чтобы возразить, но Нинчич остановила ее решительным жестом и продолжила:

— Ты ведь не можешь отрицать, что мы многим обязаны Саскахокусу и наверняка уже голодали бы не одну неделю, если бы не он.

Прямой, честный взгляд Нинчич заставил Аманду неохотно, но согласно кивнуть.

— Зима твоей скорби по мужу скоро кончится, Аманда, и когда придет солнце, чтобы растопить снег и дать начало новой жизни на земле, наступит время и тебе расстаться со своей печалью и начать жизнь заново. Ты совсем молодая, у тебя впереди еще много лет. А твоему сыну потребуется не только мать, но и отец, чтобы вырасти настоящим мужчиной.

— Но ведь у тебя, Нинчич, не было второго мужа! — напомнила Аманда.

— Я уже успела состариться, когда не стало моего мужа, и у меня был взрослый сын, который мог позаботиться о нас с девочками. А ты еще молодая. И сын твой совсем мал. Тебе придется побороть свою печаль. Саскахокус терпелив, но и его терпение когда-то истощится. Однако если ты считаешь, что он тратит время впустую, то следует проявить доброту и самой сказать ему об этом, потому что с каждым днем он привязывается к тебе вес сильнее — и тем больше будет для него горечь потери.

Нинчич помолчала и добавила, словно предугадав нетерпение Аманды именно так и сделать и положить конец ухаживаниям молодого воина:

— Если ты сделаешь это, то должна будешь смириться с тем, что рано или поздно придется принять ухаживания кого-то другого. Дочка, я очень сильно тебя люблю, но я всего лишь одинокая старуха и не смогу содержать тебя всю жизнь, пока подрастает твой сын. Поверь, только благодаря Саскахокусу в эту зиму нам были неведомы муки голода.

Столь откровенные речи Нинчич ошеломили Аманду, и старая индианка, видя замешательство названой дочери, попыталась ее утешить:

— Саскахокус — хороший, добрый юноша. Он очень любит тебя и с радостью примет твоего сына как своего. Ты хорошо сделаешь, если ответишь на его любовь.

— Но ведь его уже любит Мамалнунчетто, — слабо попыталась возражать Аманда, однако Нинчич разъяснила:

— В глазах Саскахокуса Мамалнунчетто всего лишь легкая искорка. Ее невозможно заметить в жарком пламени любви, с которой он смотрит на тебя. И поскольку Саскахокусу нужна только ты, ее чувства уже не имеют значения. Да, ты имеешь право отвергнуть его, но не можешь навсегда остаться без мужа, если хочешь растить сына в нашей деревне.

Суровая речь Нинчич повергла Аманду в панику.

— Я не могу, я не хочу другого мужа! Мне никто не нужен! — покраснев от волнения, выпалила она.

— Ты можешь не торопиться с решением, Аманда. Саскахокус пока не настаивает на немедленном ответе. Но и тянуть слишком тоже не стоит, — тихо добавила старая женщина, — потому что в конце концов ты кого-то примешь — будет ли это Саскахокус или кто-то другой.

Ее последние слова снова и снова звучали в ушах Аманды на протяжении всего дня, пока в вигваме не улеглись спать, и в тишине страшная фраза загремела в мозгу с утроенной силой: «Саскахокус или кто-то другой!»

На что истерзанный, измученный рассудок твердо откликнулся: «Нет! Не будет ни Саскахокуса, ни кого-то другого!» Так ею было принято решение покинуть деревню.

Адам смотрел в доверчиво обращенные на него карие глаза и мучился от вины. На протяжении четырех месяцев, что прошли после их разлуки с Амандой, это чувство постоянно не давало ему покоя, однако до сих пор он более-менее успешно с ним справлялся. Адам снова заглянул в наивное лицо совсем молоденькой девушки.

«Да что же такое со мной творится?» — сердито думал он. Это было просто отвратительно — пользоваться вот так ее искренним восхищением и преданностью. Бравому разведчику ничего не стоило провести успешную кампанию по завоеванию сердца юной особы — одной из многих в той череде лиц, что должна была помочь ему выбросить из головы Аманду, Собственно говоря, он и сам сперва не понимал, что привлекло его в этой бесцветной девице, хотя это было так ясно — стоило лишьприсмотреться к ней повнимательнее. Ее молодость, ее невинность вкупе с миниатюрной легкой фигуркой легко напомнили ему другую, и именно эта схожесть с Амандой вырвала его из рук последней пассии. И все же это не была сама Аманда — и простодушная доверчивость в ее глазах оказалась той горькой пилюлей, проглотить которую Адаму не позволяла совесть.

Чувствуя, что становится отвратителен самому себе, Адам нежно обнял ее и затих, дожидаясь, пока хоть немного улягутся его смятенные мысли. Наконец он прошептал:

— Тебе пора домой.

Вот так и получилось, что в эту ночь, впервые оставшись в постели один, Адам лежал и подводил итоги последних четырех месяцев своей жизни. Он честно попытался припомнить лица всех женщин, что делила с ним ложе за это время. Одни были его старыми приятельницами, с другими он познакомился недавно. Зачем? Чтобы заполнить сосущую пустоту в душе. Он ласково улыбался каждой из них, обхаживал, засыпал похвалами, но за все четыре месяца так и не смог хотя бы на миг забыть о своей потере. Если уж на то пошло, все эти похождения еще «больше убедили Адама в том, что ему никто не нужен, кроме синеокой избранницы его сердца.

Как всегда, ее образ вызвал у Адама такую тоску, что он на миг зажмурился от боли и прошептал:

— Аманда, любимая, мне нет жизни без тебя!

Адам то и дело погонял лошадь, заставляя ее двигаться быстрее. А ведь он совсем не спешил несколько месяцев назад, проезжая по той же тропе в обратную сторону. Как всегда, стоило принять решение вернуться в деревню абнаки — и Карстерсу уже не терпелось поскорее оказаться на месте. Упрямо выбрасывая из головы рассуждения о том, что четыре месяца — немалый срок и неизвестно, как за это время изменилось положение Аманды в индейской деревне, Адам взял с собой вторую лошадь, нагрузил ее провизией (чтобы иметь повод для этой поездки) и поспешил отправиться в путь. Теперь он без конца проклинал себя за покорность, с которой бросил Аманду в столь плачевном состоянии.

Ему, конечно же, не следовало слушать ее. Разве можно было полагаться на ее рассудительность после всего, что пришлось пережить? Роберт унизил бедняжку настолько, что она готова была провалиться сквозь землю от стыда и не думала ни о чем, кроме возможности укрыться от всего света. Вот только вряд ли такой неповторимой женщине, как она, удастся спрятаться надолго.

И Адам припомнил лицо молодого абнаки, на которого обратил внимание в деревне. «Господи, — взмолился он про себя, — не дай мне опоздать вновь!»

Аманда старательно чинила старое одеяло, а ее сын крепко спал рядом. В эти минуты тишины и покоя она хотела посидеть одна и не спеша все обдумать, попытаться разобраться в своих чувствах и, может быть, обрести наконец уверенность в себе, покинувшую ее в последние недели. Долгими зимними ночами она пыталась определить свое будущее. Через месяц первая колонна индейских воинов должна была отправиться в поход — и она уйдет с ними. Решение принято всем семейством, хотя и с неохотой и без радости. Саскахокус молча выслушал ее отказ, однако все еще продолжал приносить Нинчич часть своей добычи, и блеск в его глазах, обращенных на Аманду, слишком ясно говорил о том, что надежда по-прежнему живет в сердце молодого воина. В эти минуты, сидя в одиночестве в вигваме и разглядывая лицо спящего сына, Аманда не в силах была справиться с сомнениями и тревогой. Ей не удалось укрыться от людей и посвятить остаток Жизни исключительно своему сыну, на что она надеялась, возвращаясь к абнаки. И теперь ей ничего не оставалось, как попытаться вернуться в прежнюю жизнь — вот только неизвестно, удастся это сделать или нет. Пока она была уверена лишь в одном — отряд абнаки поможет им с сыном дойти до форта Карильон. А там ей самой придется искать способ вернуться в форт Эдуард. \ Как это случалось часто, в минуты слабости и сомнений перед глазами всплыл знакомый образ светловолосого великана, и Аманда разозлилась на себя за упорные воспоминания об Адаме и встряхнула головой, чтобы избавиться от ненужных мыслей. Она сама отослала его прочь. Она приняла правильное решение. Он заслужил такую женщину, которую мог бы считать только своей и которую не преследуют призраки убитой любви. Он заслужил чистую, невинную женщину, а не изнасилованную, обесчещенную жертву чужой похоти. Да-да, она поступила совершенно правильно.

Тем временем одеяло было приведено в порядок, и Аманда не спеша выпрямила затекшую спину и захотела выглянуть из вигвама, как вдруг услышала у входа чьи-то шаги. В следующий миг она испуганно охнула: перед ней наяву предстал тот, о ком она только что думала, и потрясенная Аманда чуть не упала без чувств.

— Привет, Аманда, — промолвило видение вполне человеческим, знакомым до боли голосом, доказывая свою реальность, и Аманду захватила огромная, невероятная радость, В восторге она кинулась вперед и припала к горячей знакомой груди.

— Адам, Адам, как я по тебе скучала! — И в тот же миг она осознала простую правду своих слов.

А Адам, обезумев от счастья, прижимал ее к себе и все еще не верил в столь удачный исход — ведь всю дорогу он только и делал, что готовился стойко выслушать новую отповедь за то, что посмел не подчиниться ее приказу. Сначала он еще пытался сдерживаться из опасения, что снова выдаст себя и слишком откровенное возбуждение и желание могут отпугнуть доверчиво приникшую к нему Аманду. Он и сам не заметил, как сжал ее крепко и зашептал:

— Всю дорогу я так и этак прикидывал, как бы объяснить свое возвращение, чтобы ты не разозлилась, хотя правда заключается в том, что я просто больше не мог оставаться без тебя. Я должен был во что бы то ни стало вернуться и забрать тебя с собой. Аманда, пожалуйста, поедем со мной! Я…

— С тех пор, как ты уехал, Адам, многое успело измениться, — сказала она, думая только о том, как бы поскорее все объяснить, но он вдруг напрягся всем телом и тревожно заглянул ей в лицо.

— Что это значит? — резко спросил он.

— Лишь то, что я поняла наконец: мне не найти здесь убежище от жизни, как я мечтала. Из этого ничего не вышло. И я решила вернуться в форт и постараться устроиться там, чтобы жить только для Джонатана и для себя.

Адам подумал что Аманда чего-то недоговаривает, но не пожелал тратить время на расспросы. Лучше уж он сперва увезет ее отсюда подальше, пока она снова не передумала, а там…

— Ну что ж, тогда собирайся, Аманда, — промолвил он, ласково пожимая ей руки. — Мы сегодня же отправимся назад.

Она открыла было рот, чтобы ответить, но внезапно у входа загремел разъяренный гортанный голос:

— Она никуда с тобой не поедет! Аманда должна стать моей женой! Я заботился о ней и опекал ее с того самого дня, как она вернулась в деревню! — И Саскахокус добавил, угрожающе понизив голос: — А ты не смей к ней прикасаться!

Своим грозным криком абнаки добился совершенно не того, чего ожидал, так как хотя Адам и отпустил Аманду, он в тот же миг заслонил ее собой и оказался лицом к лицу с Саскахокусом, не скрывая своих намерений. Огромные руки сжались в кулаки, а лицо стало напряженным и грозным.

Аманда в ужасе уставилась на разъяренного Саскахокуса, не узнавая в нем того милого и приветливого юношу, с которым чуть не подружилась зимой. Сердце ее тоскливо сжалось, как от потери близкого человека, но сейчас было не до этого — она поспешила встать между двумя мужчинами и заговорила как можно решительнее:

— Саскахокус, мой добрый друг. Ты всегда был щедрым и чутким. Я приношу тебе свою благодарность и прошу простить меня, ибо ты достойный и честный мужчина. Но я должна вернуться к своему племени. И прошу принять мое решение.

— Ты никуда не уйдешь с этим человеком.

— Адам — мой друг. Именно он привез меня сюда, чтобы я могла оплакать мужа и пережить свою скорбь. И будет правильно и справедливо, если именно с ним я вернусь к своему народу. Но ты должен знать, Саскахокус, что часть моей души по-прежнему останется в вашем племени, с моими близкими и друзьями, и что благодаря моему сыну между нами возникли кровные, неразрывные узы. Я еще раз прошу тебя позволить нам уехать с миром.

В течение долгих, тревожных минут на выразительном простодушном лице Саскахокуса отражалась терзавшая его душевная борьба. Но вот смятенный взгляд прояснился, а черты застыли в непроницаемой маске настоящего краснокожего, и он грубо отрезал:

— Как хочешь.

Не говоря больше ни слова, абнаки прошел мимо нее и покинул вигвам. Адам поспешно напомнил:

— Собирайся. Мы уедем сейчас же.

Торопливое расставание со своей семьей слилось в памяти Аманды в какой-то пестрый вихрь — совсем как их встреча а день возвращения в деревню. Она помнила лишь горячие, искренние слезы ее матери и сестер да сдержанное прощание с Кахакетит, которой она торжественно пообещала как можно чаше привозить в деревню Джонатана, чтобы мальчик не забывал свой народ. Последнее, что ей вспоминалось потом, — напряженная коренастая фигура молодого воина, державшегося в стороне и следившего за ее отъездом. У Аманды стало еще тяжелее на сердце. Но она обрадовалась, когда увидела, что Мамалнунчетто, решившись, приблизилась к одинокому воину, не спуская с него преданного, сочувственного взгляда.

«Спасибо тебе, Мамалнунчетто, за тот мир в душе, который ты мне только что подарила».

Благодарность Аманды, так и не произнесенная вслух, была вполне искренней.

Необычно теплый мартовский день быстро остыл, стоило солнцу склониться к закату, а Джонатан на руках у Адама непрерывно ворочался и ныл, требуя, чтобы его немедленно переодели и накормили. Примерно через час Адаму удалось высмотреть место, подходящее для ночевки, где он снял Аманду с седла и передал ей заботы о сыне, а сам занялся устройством стоянки. Оба были заняты каждый своим делом, как и прежде, во время былых скитаний, но Аманда заметила, что Адам часто посматривает на нее. Собственно говоря, он попросту не сводил с нее глаз, и под его пристальным взглядом она почувствовала себя до того неловко, что едва решилась расстегнуть платье, чтобы дать Джонатану грудь, заливаясь краской смущения. Теплое, живое тельце младенца блаженно расслабилось у нее на руках, Джонатан жадно сосал молоко, и Аманда нерешительно подняла голову — чтобы увидеть, что Адам смотрит на нее по-прежнему. Наконец он встал и подошел к тому месту, где Аманда расстелила старое одеяло. Адам уселся рядом, ласково обнял ее за плечи и так поддерживал ее все время, пока она кормила младенца.

Совершенно довольный, малыш скоро снова заснул. Алые губки, на которых все еще оставались капельки молока, приоткрылись во сне, вызвав новую волну горячей материнской любви, и Аманда посмотрела на Адама. Нежность, ясно читавшаяся на его мужественном лице, так тронула ее, что она смешалась и поспешила заняться привычными хлопотами, устраивая Джонатана на ночь.

После этого они уселись за свой скудный ужин и съели его молча. Аманда все еще сидела у костра и с тревогой следила, как Адам расстилает одеяла. Прежде чем ложиться спать, она ненадолго отошла в сторонку. Адам, гревший руки над огнем, при ее появлении выпрямился и медленно шагнул навстречу, чтобы ласково, бережно привлечь к себе. С высоты своего роста он заглянул Аманде в лицо. Она чувствовала, как напряглось его массивное, сильное тело, когда он заговорил:

— Аманда, пора окончательно выяснить многое в наших отношениях. — И в ответ на ее недоуменный взгляд он продолжил: — Теперь, когда ты снова со мной, я ни за что не хочу тебя потерять. Мы поженимся в тот же день, как вернемся в форт Эдуард.

Аманда лишь испуганно ойкнула, отчего Адам заметно побледнел и задрожавшим голосом сказал:

— Я не такой уж полный дурак, чтобы еще раз позволить тебе исчезнуть! Больше такого не повторится — даю тебе слово. И ты станешь моей женой. Ну как ты до сих пор не понимаешь, что это судьба?

— Я никогда больше не выйду замуж!

— Нет, ты выйдешь за меня!

— Ни за что! Ни за что!

Разозленный таким упрямством, он резко встряхнул ее за плечи:

— А как же ты намерена обеспечить свою жизнь? И вырастить сына?

— Бетти и капитан — они помогут мне, пока я буду искать какую-нибудь работу, — в отчаянии пробормотала Аманда.

— Значит, ты готова принять их помощь и подачки из жалости, но гордо отметаешь то, что предлагаю я? Аманда, ведь я хочу дать тебе дом, будущее для твоего сына, свою защиту и любовь!

— Но ты требуешь слишком многого взамен!

— Я ничего от тебя не требую.

— Ты хочешь, чтобы я полюбила тебя, Адам! А я не в состоянии полюбить тебя так, как жене полагается любить своего мужа. Роберт… он… в общем, эта часть моей души погибла без возврата. В ней нет любви, которой я могла бы делиться с тобой. Все, что было, ушло с Чингу. И останется с ним навечно.

Адам надолго умолк, и Аманда все это время не сводила с него взгляда, молившего о понимании.

— Если в твоем сердце больше не осталось любви, я не буду требовать, чтобы ты полюбила меня, Аманда. Мне достаточно и того, чтобы ты позволила мне любить тебя.

— Нет-нет… — произнесла она, качая головой.

— Подумай, прежде чем еще раз отвергнуть меня, Аманда! Ты твердишь, что не в состоянии больше любить, но ведь жизнь твоя на этом не закончилась. Тебе нужно на что-то существовать — тебе и твоему сыну. И ты нужна мне. Потому что моя жизнь пуста и бессмысленна без тебя. Ты свет моих очей, смысл…

— Хватит! Я не желаю больше слушать! Замолчи, замолчи! — Аманда все больше поддавалась панике, разбуженной его горячими словами. Эти слова были слишком знакомы, вот только говорил их другой голос, в другое время и в другом месте.

— Неужели ты готова лишить меня жизни? Неужели я так ненавистен тебе, что ты не желаешь хотя бы позволить мне просто любить тебя и заботиться о тебе, ничего не требуя взамен? Аманда, позволь мне любить тебя, — дрогнувшим голосом взмолился он. — Я не в силах жить вдали от тебя. — Его голос понизился до шепота, он привлек ее к себе и уткнулся лицом в макушку. — После того как ты прогнала меня в последний раз, я старался обрести тебя в каждой женщине, которую сжимал в объятиях. Но никто не сможет заменить мне тебя. Только ты, ты одна мне нужна. — Он умолк и прижался к Аманде всем телом.

Ей было ужасно больно. Нет, это не была физическая боль от грубых рук. Просто при виде его мучений от неразделенной любви в ее сердце проснулось такое сострадание, что она не выраэжала. Аманда слегка отстранилась, чтобы заглянуть ему в глаза, и ласково провела маленькой ладошкой по его лицу.

— Адам, неужели ты готов по доброй воле связать свою жизнь с женщиной, не способной ответить на твою любовь?

Неужели ты так этого хочешь? — Да — если этой женщиной будешь ты!

Долго, бесконечно долго она смотрела ему в глаза и наконец шепнула:

— Ну что ж, Адам, если ты так уверен, я согласна выйти за тебя и буду неустанно молиться, чтобы ты никогда не пожалел об этом.

Его лицо осветилось таким счастьем, что она невольно зажмурилась и постаралась побороть последние сомнения. А Адам обнял ее со всей силой вновь ожившей страсти и зашептал прерывистым от избытка чувств голосом:

— Сегодня. Аманда, ты позволишь мне любить тебя сегодня? — Он отодвинулся и заглянул ей в лицо, добавив: — Чтобы я был спокоен, что наше соглашение принято и больше ты меня не покинешь?

По ее телу пробежал внезапный холодок, она тут же напряглась от страха, но где-то в глубине души зашептал упрямый голос: «Ты же не станешь требовать от него, чтобы он женился на тебе вслепую, не убедившись прежде, что получил то, что желал?»

Адам, затаив дыхание, следил за игрой чувств на ее прекрасном лице и весь сжался, ожидая отказа. Но вот ее лицо как-то разом приняло спокойное, решительное выражение. Нежный голос все еще дрожал, но взгляд синих глаз говорил о принятом решении.

— Да, Адам, сегодня.

Он чуть не подпрыгнул от радости, схватил ее в охапку и понес к одеялам. Осторожно опустил на них стал раздевать неловкими, дрожащими руками. Он застыл, сидя на корточках, в восхищении перед ее идеальным, прекрасным телом, потом вскочил, разделся сам и снова остановился, любуясь Амандой.

Ее внимание тут же привлекла упругая мужская плоть, заметно пульсировавшая и наполнявшаяся кровью прямо на глазах, и она смущенно потупилась. А он медленно, не спеша улегся рядом, прижал ее к себе и прошептал, все еще не веря своему счастью:

— Наконец-то!

Стоило Адаму прикоснуться к бледной, гладкой коже, как по его жилам пробежал огонь, руки, ласкавшие белые груди, задрожали, и ему пришлось зажмуриться и стиснуть зубы, чтобы совладать с дикой вспышкой желания. С тихим стоном он поцеловал ее в губы. Теперь не нужно было скрываться, и Адам целовал ее жадно, долго, проникая языком во влажную ароматную глубину. Но желание не давало ему остановиться надолго, и вот уже его губы заскользили по ее лицу, шее и плечам, пока не достигли удивительных мягких полушарий. Адам ласково прошелся языком по чутким, набухшим соскам и чуть не пожалел об этом — Аманда заметно напряглась и попыталась отодвинуться. Но он терпеливо, бережно ласкал ее снова и снова, пока с ее губ не слетел жалобный стон, а разбуженное тело стало отвечать на ласки. Ободренный этой победой, Адам решился на следующий шаг и осторожно погладил манившую его укромную ложбинку между ног. Последний испуг и напряжение исчезли без следа, и любящие, настойчивые руки и губы вернули к жизни юное дивное тело и заставили его содрогаться от страсти. Окончательно потрясенная предательским поведением собственного тела, Аманда глухо вскрикнула, обливаясь слезами:

— Пожалуйста, Адам, пожалуйста, сделай это сейчас! Однако он все еще продолжал ласкать ее, и она взмолилась, не в силах вытерпеть сладостную пытку;

— Скорее, Адам, скорее!

Не веря своим ушам Адам замер, глядя в ее пылавшее желанием лицо. С каким-то невнятным восторженным воплем он накрыл ее рот своим и приподнялся так, чтобы найти вход в горячую, влажную пещерку, которую только что нащупали ловкие пальцы. Одним рывком Адам вошел внутрь, отчего ее губы невольно приоткрылись с легким стоном. Адам начал двигаться медленно, осторожно и вскоре был вознагражден: ее тело стало двигаться в такт его движениям, пока оба не достигли вершины наслаждения. Задыхаясь, Адам тяжело рухнул на одеяло.

Еще долго он не мог прийти в себя от счастья и тихо лежал, прижимая к себе легкое, блестящее от пота тело. Несмотря на всю свою хваленую опытность, он чувствовал себя новичком, впервые познавшим близость с женщиной. То, что с ним произошло, осветило все вокруг новым, незнакомым светом и оставило удивительное тепло в душе. Но даже в эти минуты ослепления от счастья Адам помнил об Аманде и не на шутку встревожился, когда понял, что это прелестное тело, с которым он только что познал наивысшую степень блаженства, остается совершенно неподвижным. Руки, так отчаянно цеплявшиеся за него всего минуту назад, больше не пытались отвечать на объятия и лежали как неживые. Инстинктивно он прижал Аманду к себе, стараясь добиться хоть малейшего ответа, но у него ничего не вышло.

Он заставил себя приподняться и заглянуть ей в лицо. Но Аманда поспешно отвернулась, избегая его взгляда. Ему пришлось придержать ее за подбородок, чтобы увидеть полные слез синие глаза. Тихо, с трудом различая собственный голос из-за гулких ударов сердца, он прошептал:

— Что с тобой, Аманда? Тебе было больно?

— Нет, Адам мне не было больно, — выдохнула она.

— Тогда скажи, в чем дело.

— Ни в чем, Адам, совершенно ни в чем.

— Но ведь это не так. Ты отвечала на мои ласки, я знаю, пусть даже самую малость.

От его глаз не укрылся легкий румянец, покрывший милое лицо. Адам продолжил:

— Ну скажи, в чем дело?

Но он ждал напрасно — Аманда не промолвила ни слова, и тогда ясный и логичный ответ пришел сам собой.

— Ну конечно, мне не хватает одной простой веши. Я не могу стать Чингу.

Ее глаза повлажнели, подтверждая правильность жестокой догадки, и на несколько коротких мгновений ревность и ненависть так захватили Адама, что он задохнулся от острой боли в груди. Но и теперь ему удалось овладеть собой, и он поклялся про себя: «Если надо, я готов даже делить ее с мертвым мужчиной, только бы однажды…»

Адам поправил одеяло, обнял Аманду и прошептал ей на ухо:

— Спи крепко, моя любимая!

Следующие два дня пути прошли почти так же, как первый. Необычно теплые и солнечные для этого времени года дни делали поездку чрезвычайно приятной, а холодные, ясные ночи, по мнению Адама, были нарочно созданы для любви. Несмотря на все стремление поскорее попасть в форт Эдуард, где можно будет по закону оформить их союз, Карстерсу приходилось постоянно одергивать себя, чтобы не делать слишком частых остановок, ведь желание вспыхивало в нем с новой силой всякий раз, стоило лишь взглянуть на милую спутницу.

Вот и теперь, на третий день пути, во время их остановки на обед Адам не мог отвести восхищенного взгляда от Аманды, кормившей Джонатана. Ее роскошные волосы были распушены и сверкающим каскадом обрамляли нежное лицо. Она опустила полный любви взгляд на своего смуглого малыша, и длинные пушистые ресницы трепетали на бледных щеках, лишь слегка тронутых золотистым загаром. Аманда повернулась так, что можно было рассмотреть изящный прямой носик и чуть-чуть раздвинутые в улыбке губы, полные и соблазнительные. На ней по-прежнему было надето то индейское платье из замши, в котором Аманда покинула деревню, и в этом наряде она живо напомнила Адаму хозяйку кукурузы, описанную в легендах краснокожих.

Адам смотрел и не мог налюбоваться ее дивным, волшебным обликом. Наконец-то, наконец она принадлежит ему, Адаму! От этой мысли у него пересыхало в горле, а мужественное лицо покрывалось краской смущения от прилива невероятной, невозможной нежности и любви. Адам не выдержал, встал, подошел к Аманде и уселся рядом так, чтобы она могла опереться на него спиной, как привык это делать за последние дни. Он покрыл легкими, ласковыми поцелуями ее волосы и лицо, осторожно приподняв его за подбородок, чтобы дотянуться до манивших его губ.

Когда Адам нашел в себе силы прервать поцелуй, из его груди вырвался счастливый смех, и он прошептал:

— Мне так хорошо, что я начинаю бояться — уж не сон ли это? А вдруг я проснусь и снова окажется, что тебя со мной нет?..

И тут же, словно сама мысль о такой возможности была ему невыносима, он еще раз крепко поцеловал губы, которые отныне мог считать своими, и тихо продолжал:

— Когда я лежал по ночам один и грезил о тебе, мне казалось, что я успел напридумывать все возможные радости от нашего союза. Но теперь, Аманда, я понял, — признался Адам, подтверждая свои слова новыми поцелуями, — что мои представления об этих вещах были слишком скудными, потому что ты будишь во мне чувства, ни разу не являвшиеся даже в самых смелых мечтах. Наша близость наградила меня счастьем любви, и я благодарен тебе за это, Аманда, — На миг Адам замолк в поисках подходящих слов. — Я знаю, что ты не разделяешь мои чувства. Может быть, когда мы придем в форт, ты даже станешь стыдиться того, что наш союз не освящен обрядом» но очень скоро ты сможешь забыть об этом. — Он всмотрелся в сонное личико Джонатана и прошептал: — Твой сын заснул. Пора ехать дальше.

Не упустив возможности сорвать с медвяных уст еще один поцелуй напоследок, он быстро встал и взял у Аманды спящего ребенка, чтобы она могла поправить платье. Вид белой груди, мелькнувшей в складках, вызвал в нем острую вспышку желания, и он снова подумал: «Наконец-то она моя, только моя!»

Примерно в середине четвертого дня их пути за деревьями показались стены форта Эдуард, и Аманду охватила нервная дрожь, вызванная нетерпением и ожиданием неизвестного. Она без конца поправляла свое платье, пыталась привести в порядок растрепанные волосы и поглядывала на сына на руках у Адама — малыш не спал и рассматривал окружающее с жадным интересом. Возле ворот Адам по-приятельски окликнул часового с широкой, подкупающей улыбкой:

— А ну-ка, Дан, отворяй ворота! Ты что же, своих не узнаешь?

Тяжелые створки распахнулись, и раздалось грубоватое приветствие часового. Всадники въехали во двор, и Аманда с замирающим сердцем едва дождалась, пока Адам спешится и легко, одной свободной рукой, подхватит ее за талию и опустит на землю. Затем ему пришлось передать ребенка Аманде, чтобы пожать руки тем солдатам, которые хотели с ним поздороваться. Обмениваясь с приятелями приветствиями и шутками, Адам обратил внимание на молодого поселенца, ошалело уставившегося куда-то за его спину. Карстерс мигом обернулся и понял, что за видение так околдовало простодушного юнца. Аманда, скромно потупившись, все еще стояла там, где он ее оставил; волосы сверкали в лучах солнца, огромные синие глаза сияли словно два сапфира на дивном лице, покрытом золотистым загаром. Она прижимала к груди своего смуглого малыша, и его живые угольно-черные глазенки удивленно разглядывали толпу, собиравшуюся в крепостном дворе. Адам чуть не лопнул от гордости — еще бы, ведь отныне он один был хозяином этого волшебного видения, — шагнул к Аманде, на виду у всех обнял ее за талию и легонько чмокнул в макушку, а потом сказал громко и раздельно, так, чтобы услышали все топтавшиеся здесь зеваки:

— Скажи-ка мне, Дан, его преподобие Брискумб сейчас в крепости? Потому что я хочу сегодня же обвенчаться!

— Адам, священник вернется не раньше, чем через пару дней. Он уехал кого-то крестить.

Карстерс помрачнел, но ненадолго. Потому что в следующий миг он услышал радостный женский голос:

— Аманда! — и Бетти Митчелл решительно растолкала солдат, чтобы заключить свою подопечную в горячие материнские объятия. Громкие протестующие вопли Джонатана заставили двух восторженных женщин немного успокоиться и обратить внимание на него, что немедленно было вознаграждено возбужденным гуканьем и улыбкой с милой ямочкой в уголке рта. Наконец сияющая Бетти обратилась к Адаму:

— Добро пожаловать домой, Адам, и спасибо тебе за то, что снова вернул мне Аманду!

— Ничего подобного, Бетти! — счастливо смеясь, возразил Адам и подошел поближе. — Я просто вернул свою невесту, чтобы поскорее сыграть свадьбу! — В ответ на ее ошарашенный взгляд он торжественно кивнул и добавил: — Да, мы с Амандой поженимся, как только его преподобие Брискумб войдет в эти вот ворота!

— Аллилуйя! — в восторге воскликнула Бетти, нисколько не скрывая своей радости, и все трое, оживленно болтая, отправились к ней домой, подальше от любопытных глаз.

Адам, закинув руки за голову, лежал на кровати в отведенной для него временной каморке и разглядывал темный потолок из неструганых досок. Временная отсрочка! Как бы не так! После их возвращения с Амандой в форт Эдуард прошло уже целых пять томительных, бесконечных дней, а о Брискумбе ни слуху ни духу! Вынужденная разлука с Амандой с каждым днем давалась Карстерсу все тяжелее. Те четыре ночи, что они провели вместе на пути сюда, только разожгли аппетит, и теперь жгучее, ненасытное желание отдавалось во всем теле ноющей болью. О, конечно, Адам понимал, что хочешь не хочешь, а придется ждать. Зато Бетти сполна воспользовалась этой непредвиденной отсрочкой. Она успела снова войти в роль заботливой матери и кудахтала над Амандой, как наседка над цыпленком, и без конца хлопотала, стараясь как можно лучше подготовиться к свадьбе и успеть пошить нарядную одежду и для Аманды, и для Джонатана. Вся эта суета так поглотила обеих женщин, что Адам стал обижаться и чувствовать себя отвергнутым. Подумав над этим, он вдруг рассмеялся и воскликнул вслух: — Я ревную ее даже к Бетти!

Однако и эта вспышка веселья скоро угасла. Неожиданная задержка выводила его из себя. Ну ладно, сегодня священник уж наверняка должен вернуться в форт! Утешая себя этой мыслью, Адам встал и оделся. Он знал, что Джонатан просыпается рано и Аманда, наверное, уже его кормит. Карстерс взял за правило в эти тихие утренние часы заходить в гостиную к Митчеллам, снова ставшую прибежищем для Аманды, смотреть, как она возится с сыном, и обсуждать с ней их будущее.

Ведь он тоже не сидел сложа руки. Убежденный в том, что уединение вдали от любопытных глаз как нельзя лучше поможет им налаживать семейную жизнь, Адам решил отправиться на старый участок своих родителей и поселиться в доме, который успел восстановить на скорую руку перед последним отъездом. И теперь он постарался собрать все необходимые припасы. Жизнь в этих щедрых, изобилующих дичью лесах не должна быть трудной. Опытный разведчик всегда сумеет прокормить небольшую семью.

Единственное, что не давало ему покоя, — необходимость забыть о выполнении клятвы, данной на могиле родителей. Если бы наступление генерала Аберкромби оказалось успешным и французов удалось выбить из форта Карильон и оттеснить за границы Канады, Карстерс мог бы со спокойной душой считать свою клятву выполненной. Но кровавый разгром только усилил давившее его чувство невольной вины. Впрочем, когда Аманда станет его женой, он вполне сумеет сосредоточиться только на ее нуждах и выбросить из головы все прочие мысли. И снова Адам почувствовал себя виноватым — ведь получалось, что Аманда стала ему дороже святости собственной клятвы, победы в войне, да и самой жизни!

Он быстро оделся и направился к Митчеллам. Нежный голосок приветливо ответил на его негромкий стук, и Адам вошел в гостиную, нетерпеливо выискивая глазами избранницу своего сердца. Она как раз только что сменила Джонатану пеленки и теперь пыталась примерить недавно пошитый наряд. Однако живой, крепкий малыш вырывался, думая лишь о том, как бы поскорее получить свой завтрак, и его обиженный рев разносился по всей комнате. Аманда испугалась, что этот шум раньше обычного разбудит Бетти и капитана, и сердито уступила:

— Ну ладно, не реви, чертенок ты этакий!

Она взяла сына на руки и расстегнула платье. Жадный ротик моментально отыскал то, что ему было нужно, и Джонатан затих.

Тогда Аманда посмотрела на Адама, который присел рядом на диване. Как всегда, при виде его красивого лица, светившегося нежностью и любовью, она улыбнулась и подивилась, как Адам не похож на Чингу. Хотя Чингу тоже был высоким мужчиной, он не мог сравниться с широкоплечим, мускулистым Адамом. Пронзительные, угольно-черные глаза и изысканная красота Чингу вкупе с величавыми, сдержанными манерами говорили о чувстве собственного достоинства, остром уме и гордости своим народом и происхождением. По сравнению с ним Адам мог показаться даже излишне простодушным — ведь такому великану, как он, не требовалось никому ничего доказывать — внешний вид говорил сам за себя. Весело блестевшие зеленые глаза и широкая улыбка легко располагали к нему окружающих. Но Аманде уже не раз доводилось видеть и другое: холодный, отчужденный взгляд зеленых глаз, оценивающих внезапную опасность, лицо, пылавшее гневом против того, кто эту угрозу представлял, заставили бы призадуматься любого врага. Зато на нее эти зеленые глаза всегда смотрели с нежностью и восхищением, и он был удивительно мягок и терпелив, несмотря на все ее метания и сомнения. Да, эти двое мужчин, такие несхожие внешне, напоминали друг друга в главном — в умении быть чуткими, терпеливыми и ласковыми. Адам как никто другой заслуживал ее любви, вот только как ей справиться с чувством вины, тяжким камнем давившим на душу, из-за чего она не могла отвечать на его страсть?

— Аманда, по-моему, твои мысли слишком далеко от меня, — наклоняясь к ней, зашептал Адам. — А ну-ка возвращайся ко мне, да побыстрее!

Он говорил это шутливым тоном, однако взгляд его оставался напряженным и серьезным. Невольно улыбнувшись, Аманда подставила губы. И то, что должно было быть легким приветственным поцелуем — а как еще прикажете целоваться, когда ребенок сосет ее грудь? — неожиданно затянулось так, что у Аманды закружилась голова, а Адам с горестным стоном еле заставил себя разжать руки.

— Аманда, — хрипло зашептал он, не отводя глаз от ее лица, — мне так не хватает нашей близости! Это ужасно — быть возле тебя и не иметь возможности уединиться! Если Брискумб не вернется сегодня же, придется тебе выходить замуж за сумасшедшего! — И он с неожиданной улыбкой добавил: — Но ты все равно выйдешь за меня, милая леди, буду я в своем уме или нет. — Карстерс покосился на пухлые красные щечки Джонатана и ласково шепнул: — А ты, сынок, поторопись. Наедайся поскорее и позволь мне хоть немного побыть вдвоем с твоей мамой!

Но Джонатан, словно нарочно решив поступить наперекор просьбе, стал сосать медленно и лениво, чуть не сводя Адама с ума. Наконец темноволосая головка сонно откинулась, и Адам оживился. Дай Бог, чтобы Бетти поспала еще пять минут!

Аманда быстро застегнула платье и собралась было как следует запеленать Джонатана, но Адам возмутился:

— Ну уж нет! Пусть спит так, как есть! В одеяле он не замерзнет. А у нас больше не будет возможности остаться наедине.

Не успела Аманда выполнить его просьбу и отойти от колыбели, как сильные руки обняли ее, а жадные губы приникли к губам. Она даже почувствовала под одеждой наполнявшуюся кровью мужскую плоть и была неприятно поражена тем, как горячо откликнулось ее собственное тело. Но вот в соседней комнате раздался шорох, и Адаму с сожалением пришлось отодвинуться. Задыхаясь, он шептал, уткнувшись носом в теплую, пушистую макушку:

— Скоро, Аманда. Скоро должен вернуться Брискумб.

Глава 7

Адам чуть не прыгал от счастья. Он увидел высокого худого джентльмена, чье узкое морщинистое лицо носило признаки немалой усталости. Запыленная в дороге одежда имела потрепанный вид. Адам с распростертыми объятиями кинулся навстречу утомленному джентльмену, не успел тот войти в ворота. Сияющая улыбка и медвежьи объятия молодого великана вызвали удивление священника Брискумба. Он внимательно разглядывал Карстерса через очки, плотно сидевшие на длинном ястребином носу.

— С возвращением, ваше преподобие! Я так вас заждался! — Адам перешел от объятий к рукопожатию и при этом так хлопнул священника по спине, что драгоценные очки едва не покинули свой насест.

Ответ Брискумба явно уступал в сердечности, хотя и содержал некоторую долю любопытства:

— Спасибо, Адам. Итак, чем могу служить?

Каждый раз, глядя на себя в зеркало, Аманда изумлялась. Нет, это, конечно, не она, а какая-то прекрасная незнакомка. Не может быть! Ей казалось, что Бетти Митчелл сотворила настоящее чудо и превратила ее в принцессу — так непривычно чувствовала себя молодая красавица в столь изысканном наряде. И она еще раз повернулась, чтобы разглядеть платье, с таким старанием пошитое Бетти ко дню свадьбы. Платье сшили из тонкого сине-белого ситца, с низким квадратным вырезом и пышными рукавами, стянутыми у локтей и украшенными кружевными манжетами. Таким же белым кружевом Бетти искусно отделала талию и ворот. Складки на талии превосходно подчеркивали ее необычайную стройность, и легкий подол колыхался, как изящный колокол. Еще более удивительное чудо Бетти сотворила с ее волосами, собрав их в узел на макушке и уложив серебристые локоны так, чтобы они обрамляли милое, нежное лицо. Со вкусом подобранная прическа открывала восхищенному взору хрупкие плечи и красивый затылок, а также слегка приподнятые скулы, усиливавшие сходство с легкой, хрупкой фигуркой из фарфора. Аманда не могла опомниться от изумления, любуясь результатом бесконечных стараний доброй Бетти. По простоте душевной она не догадывалась, что только ее собственная врожденная красота и грация способны вот так облагородить слегка обновленное старое платье.

Не в силах найти нужных слов, Аманда просто крепко, благодарно обняла Бетти, от чего у той на глазах выступили слезы умиления.

В другом конце форта их поджидал сгоравший от нетерпения Адам. Снова и снова окидывая взглядом столовую, в которой собирались устроить обряд, он мимоходом отметил про себя, что комната совершенно не походит на то место, где они обычно обедали. С легкой улыбкой он подумал, что Бетти превзошла себя и заставила трудиться всех, кого могла, чтобы успеть так украсить столовую за короткое время, прошедшее с той минуты, как его преподобие Брискумб вошел в крепостные ворота. И Адам еще раз осмотрелся с удивлением. Столы были сдвинуты в один угол, а скамьи расставлены рядами. На белоснежной скатерти были установлены горящие свечи.

За те несколько дней, что Адам торчал в крепости, дожидаясь священника, он успел заметить, как изменилось отношение к Аманде окружающих. И теперь был приятно удивлен и обрадован, увидев, что почти все скамьи для публики заняты. И хотя для него самого свадьба была не более чем соблюдением формальностей, он знал, что Аманда будет рала почувствовать себя вновь принятой в общество, и потому был благодарен этим людям за то, что они пришли.

Возбужденный жених не отводил нетерпеливого взгляда от двери. Густые светлые волосы Адам старательно зачесал назад, а под обычную замшевую куртку с гордостью надел тонкую белую сорочку, пошитую Амандой специально для свадьбы. Однако напряженное лицо казалось чуть ли не мрачным, и в ожидании невесты он сурово хмурил светлые брови и то сжимал, то разжимал огромные кулаки.

Внушительная фигура доктора Картрайта маячила рядом — достойный джентльмен, приглашенный на роль шафера, немало веселился, глядя, как мечется нетерпеливый жених.

А Адам терялся в догадках; что могло так задержать его Аманду? В конце концов он довел себя до того, что был на грани паники. А вдруг она передумала и не станет выходить за него замуж?! Он уже бросился к двери, когда на локоть легла дружеская рука, а спокойный голос доктора Картрайта спросил:

— Адам, куда это ты собрался?

— Я пойду отыщу Аманду.

Продолжая держать его за локоть и улыбаясь, доктор зашептал:

— Потерпи еще немного. Она будет с минуты на минуту. Их разговор прервался из-за восторженного шепота, с которым гости встречали появление Аманды — прекрасного, божественного создания. Она стояла в дверях, легко опираясь на руку капитана Митчелла, и собиралась войти. Медленно, нерешительно невеста направилась к алтарю в сопровождении подтянутого седовласого капитана. Бетти с Джонатаном на руках следовала за ними по пятам, и сердце Адама переполнилось любовью и гордостью за чудесную женщину, которой предстояло стать его женой. Его теплый взор ласкал милое лицо с широко распахнутыми синими глазами. Не отводя глаз от невесты, он осторожно привлек ее к себе. Священник начал церемонию. Аманда, завороженная теплом и любовью, светившимися в глазах Адама, смотрела только на него одного.

Голос его преподобия Брискумба доносился словно издалека — Аманда не в состоянии была вникать в смысл слов обряда. Но вот настала очередь Адама произнести свой обет, и он сделал это ясным, уверенным голосом. В следующее мгновение его преподобие Брискумб обратился к невесте, и Аманда как бы со стороны услышала свой тихий голос. Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем священник объявил их мужем и женой.

Церемония в крепостной столовой настолько отличалась от ее первой свадьбы, что Аманде казалось, будто она видит это во сне. Но тут живой, настоящий Адам, сияя от счастья, крепко обнял ее и шепнул прямо в губы, прежде чем накрыть их жарким поцелуем: — Аманда, жена моя!

После чего началась полная неразбериха — гости поспешили со своими поздравлениями, и даже те, кто совсем недавно задирал перед Амандой нос, теперь не брезговали выразить счастливой паре свое одобрение и пожелать всего наилучшего. Посреди шумного потока поздравлений Аманде вдруг стало не до гостей — гомон толпы перекрыл отчаянный рев. Это Джонатан изо всех сил забился на руках у Бетти, желая вернуться к матери, Он протягивал к Аманде свои маленькие смуглые ручки и заливался испуганным плачем. В тот же миг Адам решительно обернулся и взял на руки бедного малыша и так ласково улыбнулся, глядя на зареванную рожицу, что Джонатан сразу залился веселым смехом, обнял своими ручонками сильную загорелую шею. Тогда Адам взглянул на Аманду и понял, что ей наконец-то удалось справиться с напряжением, сковывавшим ее с самого начала церемонии, — она с нежной улыбкой окинула взглядом забавную парочку и уже без колебаний, легко и непринужденно взяла под руку своего мужа.

А Адам осторожно потерся щекой о темные шелковистые волосики на младенческом темени и молчаливо поблагодарил: «Спасибо тебе, сынок, за то, что ты помог маме принять меня в свое сердце и принял меня сам!»

Шагая рядом с Амандой и обнимая ее за талию, Адам тихо радовался тому, что небольшая вечеринка, на которой настояла неугомонная Бетти, благополучно закончилась. Джонатан только что уснул на руках у своего приемного отца и был оставлен в комнате у одного приятеля, куда на эту ночь перебрались Бетти с капитаном. Бетти проявила немало упорства, уговаривая молодоженов занять сегодня их квартирку, ведь завтра им предстояло отправиться в путь.

— У вас должна быть настоящая брачная ночь, — твердила она в ответ на все попытки отказаться от такого щедрого подарка и не желала слушать никаких возражений. В конце концов Адам согласился, причем не без удовольствия, потому как тоже мечтал о том, чтобы все шло как можно лучше и никто не помешал их уединению в эту важную для обоих ночь.

И вот уже Адам зажег лампу в тесной спальне Митчеллов, обернулся и увидел, что Аманда снова избегает его взгляда. Не сводя с Аманды восхищенных глаз, он думал о том, что ждал этой минуты всю жизнь и ни за что не позволит себе испортить ее поспешностью и нетерпением, на которые подталкивало его жгучее, неистовое желание, душными волнами прокатывавшееся по всему телу. Медленно, осторожно Карстерс заставил ее поднять лицо и шепотом спросил:

— Что это с тобой, Аманда, — приступ девичьей стыдливости? Неужели наши прежние ночи заставляют тебя бояться близости?

— Ох, нет, Адам, что ты, — поспешила заверить она. — Это просто… — ее голос прервался от неуверенности, — просто я все еще боюсь, что однажды ты пожалеешь, что решился на эту свадьбу, — высказала свои тайные страхи бедняжка, еле слышно вздохнула и снова потупилась.

Он пожалеет?! Ну что за ерунда! Адам покрепче обнял ее и почувствовал, как тело снова содрогнулось от возбуждения.

— Аманда, неужели ты не веришь, когда я говорю, что люблю тебя? — прерывающимся от избытка чувств голосом шепнул он а пушистые волосы.

— Но за что меня любить, Адам? С самой первой нашей встречи я не принесла тебе ничего, кроме неприятностей и душевной боли, — сказала Аманда и добавила дрожащим голосом: — Я не могу даже принести тебе в дар свою девственность.

Его охватила неистовая ревность, но Карстерс тут же взял себя в руки и мягко ответил:

— Милая, я без конца могу описывать все, что люблю в тебе, но вряд ли сумею объяснить, за что полюбил так сильно. Любить тебя для меня так же естественно, как дышать воздухом, и так женеобходимо для того, чтобы жить. Без тебя моя жизнь станет пустой и бесцельной. Я убеждался в этом уже не раз и испытывал при этом такие муки, что больше не в силах буду пережить новое расставание. Вот почему я захотел сделать тебя своей женой, Аманда. и когда-нибудь ты тоже сумеешь полюбить меня.

— Адам, но ты же пообещал. Ты говорил, что не ждешь… Он замялся на миг и промолвил:

— Я помню о своем обещании, и я его сдержу. А теперь тебе пришла пора вспомнить о своем.

С этими словами он подхватил ее на руки, бережно уложил на кровать и стал раздевать, вздрагивая от нетерпения. А у Аманды разрывалось сердце при мысли о душевной боли, на которую она обрекала Адама, и от собственной неспособности солгать и произнести те слова, что он так жаждал услышать. Адам тем временем снял с нее одежду — теперь Аманда лежала перед ним совсем нагая. Оставалось только осторожно вынуть заколки из прически, чтобы роскошные волосы свободно рассыпались по подушке. Затем он отступил на минуту, чтобы раздеться самому, и замер в нерешительности, не сводя с Аманды пылающего взгляда. Его нерешительность не укрылась от Аманды. Всем сердцем желая помочь ему преодолеть эту неловкую минуту, она манящим жестом простерла руки и прошептала:

— Адам, муж мой, приди ко мне и люби меня!

Адам немедленно подчинился и застонал от наслаждения, прижавшись всем телом к ее нежной, восхитительной плоти.

— Аманда, милая моя, милая… — шептал он без конца между жадными, торопливыми поцелуями. Совершенное, стройное тело заставляло его сходить с ума от желания. А ее неуверенные, робкие попытки отвечать на его ласки распаляли еще сильнее, пробуждая дикий, необузданный голод. Адам покрывал поцелуями лицо и волосы и много раз возвращался к ароматным устам. Постепенно Аманде стало казаться, что его трепетные, влажные губы и осторожные, чуткие руки ласкают ее повсюду, заставляя тело проснуться, а сердце биться белеными, неровными толчками. Но для Адама это было только началом. Повинуясь неутоленной страсти, он ни на секунду не останавливался и целовал, щекотал, гладил каждый дюйм восхитительного тела.

Сам он успел возбудиться настолько, что почувствовал какую-то тупую, ноющую боль, и тут же понял, что в эту ночь ему мало будет просто овладеть Амандой. Нет, он не сделает этого до тех пор, пока Аманда сама не будет умолять его о близости, пылая такой же неистовой страстью, что снедает его самого. Правда, однажды Адам едва не сорвался, лаская напряженные розовые бутоны сосков, но все же совладал с собой и проложил губами жгучую дорожку далеко вниз. Стоило ему коснуться мягких золотистых завитков между бедер — и Аманда вдруг протестующе вскрикнула. Ведь до сих пор никому, кроме Чингу, не была позволена столь откровенная ласка, и ей пришлось выдержать короткую борьбу с образом Чингу, снова вставшим между ними. Тогда Адам осторожно улегся у нее между ног, прижал ее трепетные, ослабевшие руки к кровати и зашептал прерывистым, страстным голосом:

— Аманда, разве ты не жена мне? Разве наши тела не стали единым целым? Не отвергай же меня сегодня! Я так сильно хочу тебя, что вот-вот сойду с ума. И мне нужно познать тебя всю, целиком, моя милая. Всю, целиком. — Тут он беспомощно умолк, и на мужественном лице ясно проступили мольба и боль.

Не сводя глаз с его искаженного мукой лица, Аманда заставила себя расслабиться и развела ноги. Адам с каким-то сдавленным восклицанием наклонился и приник губами к чутким складкам, таившимся под золотом волос. Он испытал огромное блаженство, испробовав ее на вкус. И упивался ею без конца, все глубже проникая в ее тело и добиваясь того жаркого, откровенного ответа, о котором мечтал.

Перед такими настойчивыми интимными ласками устоять было невозможно; Аманда и сама не заметила, как природа делала свое, постепенно вытесняя из головы все мысли и разжигая ответный пожар желания. Повинуясь этому порыву и все еще проклиная свое слабое, предательское тело, она зарыдала, но Адам не отнимал рта, и со стоном и судорогами Аманда достигла наконец пика наслаждения.

Адам по-прежнему упивался ее дивным телом, со слезами счастья ощутив столь восхитительный ответ. «Я заставил, заставил ее хотя бы на миг забыть про него! — проносились в его мозгу восторженные мысли. — И я не остановлюсь, пока ее сердце окончательно не станет моим!» Прислушиваясь, как ее дыхание постепенно выравнивается и успокаивается, Адам осторожно улегся поверх нее.

— Аманда, — просто признался он, пряча лицо в мягких ее волосах, — я и представить себе не мог, что бывает такая любовь!

Только теперь он позволил себе войти в нее — и снова действовал медленно, не торопясь, намеренно стараясь растянуть эти волшебные минуты как можно дольше. Завораживающий ритм его движений мало-помалу учащался, отчего Аманда почувствовала новую волну возбуждения. И вдруг внутри у Адама что-то словно взорвалось — вспышка острого, неземного восторга ослепила его и породила точно такой же ответ в ее ожившем теле.

Обливаясь потом от недавнего напряжения, Адам еще долго прижимал Аманду к себе, не желая отстраняться и обрывать эту удивительную близость. Наконец он перекатился на спину, но тут же почувствовал себя так одиноко, что вынужден был поскорее снова обнять ненаглядную Аманду.

— Я никогда не устану любить тебя, и мне всегда будет казаться этого мало!

Не тратя времени даром, Адам принялся доказывать, что сказал правду.

И только через много часов, когда наконец Адам заснул, не выпуская Аманду из объятий, она дала волю слезам. Ее не отпускали угольно-черные глаза, и она прошептала, рыдая:

— Чингу, любовь моя, прости мою слабость! Ты, кто был так честен, так добр, кто отдал ради меня свою жизнь, прости меня! Этот мужчина тоже нуждается во мне. Он будет заботиться о твоем сыне и обо мне, но и ему нужно немного тепла. Чингу, дорогой мой, я до сих пор люблю тебя одного!

Аманда медленно просыпалась, лежа в ласковых объятиях. Давно забытое чувство безопасности и покоя оказалось необычайно приятным. Она испуганно округлила глаза, увидев так близко белое мужское тело и светлые спутанные волосы. И не черные, а зеленые глаза встретили ее взгляд, мягко сияя нежностью и любовью. Реальность обрушилась на нее, как неожиданный удар, и она припомнила все: свадьбу накануне и свою первую брачную ночь. Покраснев от нестерпимого стыда, Аманда попыталась было отвернуться, но широкая, мозолистая ладонь уверенно легла ей на щеку. Адам хмыкнул:

— Что это вы всполошились, миссис Карстерс? Не иначе как пожар минувшей ночи все еще полыхает в вашей крови?

Не зная, что ответить, Аманда покраснела сильнее, и Адам рассмеялся, очарованный столь трогательным смущением.

Легонько коснувшись губами розового ушка, он лукаво шепнул:

— Мне тебя подогреть или ты сама последуешь за мной по тропе желаний, моя любимая?

Пока Аманда собиралась с мыслями, не зная, как на это ответить, кто-то поскребся в дверь, и Адам сердито спросил:

— Что такое?

В ответ раздался виноватый голос Бетти:

— Джонатан требует маму и больше не поддастся ни на какие уговоры!

В тот же миг Аманда выпрыгнула из постели, со стыдом вспомнив о материнском долге.

— Бетти, будь добра, принеси его сюда. Я через минуту буду готова.

Хватаясь за платье, она заметила, что Адам открыто любуется ее полуобнаженным телом. Краснея и спотыкаясь на каждом слове, Аманда забормотала:

— Мне давно пора было заняться Джонатаном. Я вела себя эгоистично и позволила себе забыть о нем, потому что мне было хорошо с тобой, но теперь…

Она окончательно смешалась в поисках нужных слов. Адам, нисколько не смущаясь тем, что он голый, встал с кровати, и его массивное, прекрасно сложенное тело моментально заполнило всю комнату. Она испуганно охнула, стоило этому великану шагнуть поближе, но Адам легонько поцеловал ее в губы и промолвил:

— Да, ты права, теперь нам пора собираться в путь.

Повинуясь всадникам, усталые лошади пошли рысью, и Аманда почувствовала, как нарастает ее нетерпение. Правда, Адам честно предупредил ее, что на первых порах не сможет обеспечить им особых удобств, потому что хижина, которую он успел возвести после того, как расчистил развалины на месте сожженного отцовского дома, способна была лишь дать им крышу над головой да хороший очаг. Он радовался тому, что не пожалел усилий и оставил свою метку на земле, политой потом и кровью его родителей, — успел построить хотя бы такое грубое подобие дома, в котором надеялся обрести душевный покой и счастье с Амандой.

Адам задумчиво улыбнулся, припомнив доброе, ласковое лицо матери. Ему стало грустно при мысли о том, как бы любила его Аманду Хелен Карстерс — ведь она мечтала именно о такой милой, работящей невестке. Но тут же Адам улыбнулся еще шире, живо представив грубоватую учтивость, с какой встречал бы малютку Аманду его рослый отец. Он наверняка постарался бы поучить Адама, как следует обращаться с таким нежным, хрупким созданием, и напоследок дружески хлопнул бы сына по спине.

Внезапно перед ними открылся запущенный участок, на котором стоял его дом. Лошадь прибавила ходу, и Адам тревожно оглянулся на Аманду.

Затаив дыхание Аманда разглядывала свой новый дом. Собственно говоря, это была простая хижина из грубо сложенных неструганых бревен. Она явно была сооружена наспех. Однако сруб. выглядел надежным и большим — приложив некоторые усилия, его можно было превратить во вполне приличное жилье. Все это пронеслось у нее в голове в течение первых же минут, когда она увидела необитаемую лачугу. Адам снова оглянулся на жену с виноватым» смущенным видом и с удивлением заметил, что она довольна.

— Адам, будь добр, сними меня поскорее. — Судя по выразительному лицу, Аманде не терпелось оказаться на земле. — Ну же, давай! — торопила она. — Я хочу увидеть, как там внутри.

Адам снял Аманду с лошади, и они пошли в дом. Он едва успел задержать ее на пороге, опасаясь наткнуться на каких-нибудь зверей, облюбовавших это заброшенное жилье.

Наконец Адам убедился, что сырая, холодная внутренность дома не таит никакой угрозы, посторонился и позволил Аманде войти, несмело улыбаясь в ответ на ее уверенную улыбку и замирая в ожидании скорого сокрушительного разочарования. Он смотрел на жену, боясь увидеть в широко раскрытых от любопытства и радости синих глазах первые признаки недовольства. Но Аманда словно и не замечала того, чего стыдился Адам. Все можно улучшить, если приложить руки. Она представляла, каким уютным, удобным, теплым скоро станет этот дом благодаря их дружному труду. С момента рождения Джонатана у нее впервые появился свой собственный постоянный дом. Аманда перевела взгляд в дальний угол и охнула от восторга при виде большого очага. Хотя кладка кое-где успела потрескаться и нуждалась в ремонте, Аманде впервые приходилось видеть столь добротный очаг. Заботливые руки обложили его снаружи голубыми изразцами. Плитки составляли красивый узор и говорили о том, с каким трогательным старанием и заботой их укрепляли каждую на своем месте. И тем ужаснее в сравнении с этим выглядела остальная обстановка.

В ответ на ее молчаливый вопрос Адам промолвил:

— Камин — единственное, что уцелело после пожара. Мама всегда гордилась им и радовалась тому, какой он удобный.

— Как и я, Адам, — мягко прошептала Аманда, обернувшись к мужу. А потом вдруг горячо добавила: — Ну что ж, давай прямо сейчас и начнем! — И тут же занялась делом.

Хлопоча в своем семейном гнезде, новобрачные не замечали, как быстро проходит время, Здесь, в лесной глуши, всякую мелочь приходилось делать самим, из подручных материалов. Адам трудился не покладая рук, уже сколотил кое-какую мебель. А его неутомимая жена ничуть не уступала мужу в трудолюбии и упорстве. Хотя Адаму никогда в жизни еще ни приходилось так много работать, он также впервые в жизни чувствовал удовольствие даже от самой усталости в конце дня. Тяжелый труд приносил ему огромное удовлетворение, ведь он знал, что плодам его усилий будут радоваться и Аманда с Джонатаном.

Адам был приятно удивлен и тронут той старательностью, с которой Аманда выполняла свои женские обязанности. А еще он был счастлив без меры тем, с какой теплотой и лаской она отвечает каждую ночь на его любовь. Единственное, что грызло его изнутри и не давало покоя, — это опасение, что вся эта нежность напускная и Аманда покорно отдается ему лишь из чувства долга, нисколько не разделяя неистовую, обжигающую страсть, снедавшую его самого.

Несмотря на глухую тревогу из-за неясности их отношений, Адам не мог не нарадоваться крепнущей связи с маленьким Джонатаном. Стоило ему перешагнуть порог — и мальчишка принимался восторженно визжать и ни за что не желал расставаться с приемным отцом, всякий раз поднимая горестный рев из-за его ухода. Эти шумные проявления чувств малыша задевали Аманду, зато для Адама служили бесконечным источником радости и гордости, и он встречал их с неизменным добродушием, подбрасывая визжащего от счастья Джонатана под самый потолок. И хотя Аманда частенько выговаривала сыну за такую несдержанность, она сама не могла удержаться от счастливой улыбки при виде столь трогательной дружбы.

После нескольких коротких отлучек из дома Адам хорошо узнал еще одно новое чувство — предвкушение того, как он вернется к уютному семейному очагу, где его ждут. Правда, однажды он испытал сильный испуг, когда в середине апреля вернулся с охоты и не нашел дома ни Аманды, ни Джонатана. Обмирая от ужаса, он стал звать Аманду, но не услышал ответа. С бьющимся сердцем Адам метнулся за дом в поисках хоть каких-то следов, как вдруг услышал неясный шум. Он поспешил туда, где должен был находиться источник звука, и оказался возле небольшой прогалины неподалеку от дома, где когда-то похоронил своих родителей. Адам молча застыл, увидев, как Джонатан весело возится на земле, а Аманда укладывает последние камни в небольшую ограду, возведенную ею вокруг могильного холмика. Волосы, небрежно собранные в узел на затылке, растрепались и легкими непослушными прядями ниспадали на шею, а на милом бледном лице блестели мелкие капельки пота. Через влажную от пота щеку тянулась грязная полоса, и Аманда еще сильнее размазала грязь, машинально проведя ладонью по лицу, прежде чем подняться и критически осмотреть свою работу, упираясь руками в бока.

Голос Адама зазвучал так неожиданно, что она охнула от испуга.

— Аманда, я очень благодарен тебе за то, что ты ухаживаешь за могилой моих родителей, — с чувством промолвил Адам.

— Война отняла семьи у нас обоих, Адам, — тихо ответила она, — только я никогда не узнаю, где упокоились мои родители. Так пусть это будет памятью о нашей общей утрате.

Адам в молчаливом порыве подошел к ней и обнял, привлекая к себе. Но в эту ночь он еще долго не мог заснуть, вслушиваясь в ровное дыхание Аманды: невыполненная клятва, данная им на могиле отца и матери, снова лишила его покоя.

Искоса глянув на безоблачное синее небо, Адам устало вытер тыльной стороной ладони пот со лба. Яркое апрельское солнышко заставило его скинуть теплую рубаху и подставить ласковым лучам широкую грудь, покрытую светлыми волосами. Он все утро колол дрова, но только сейчас вдруг заметил, что на деревьях и кустах распустились почки, а лужайки покрылись зеленой травой. Даже мошки, которых ему то и дело приходилось отгонять от лица, успели проснуться и спешили напомнить о своем существовании. Адам подумал о том, что весна в этом году выдалась ранней и дружной. И тут же усмехнулся про себя, осознав, что так увлекся своей юной красавицей женой, что даже забыл о естественном ходе времени. Прожив уже целый месяц в мире и согласии, он все еще не остыл от первых восторгов и никогда не забывал ни про нее, ни про своего беззаботного, веселого сына.

«Аманда!..» С поющим от счастья сердцем Адам любовался, как она прошла по двору, чтобы развесить выстиранные пеленки на веревке под солнцем, Карстерс не уставал восхищаться ее изящным, стройным телом, и всякий раз в нем вспыхивал жар любви. Он опять довольно улыбнулся. Всего за месяц совместной жизни они успели сделать на удивление много. Прежде всего Адам поспешил законопатить стены их хижины и закрыть щели, пропускавшие внутрь сквозняки, а Аманда так старательно отмыла и выскоблила грубые бревна, что они буквально засияли, И к закопченным изразцам на камине вернулся былой блеск. Теперь в их доме стояли стол, четыре стула, колыбель для Джонатана, На полу лежала медвежья шкура. В дальнем углу красовалась большая удобная кровать, становившаяся каждую ночь ложем любви. Участок возле дома бил снова обработан, и Аманде удалось почти полностью восстановить старый огород его матери. Адам успел наколоть дров и сложить большую поленницу.

Адам без конца любовался своей женой. Пока он колол дрова, она стирала. Апрельский ветерок обдувал ее стройную фигуру, открывая восхищенному взору божественные формы, которые Адам уже успел изучить. «Аманда, моя Аманда!» — снова повторял он. Она заполнила его жизнь, она стала для него всем на свете… На миг его кольнуло жало ревности при мысли об отстраненном, тоскливом взгляде, то и дело напоминавшем о том, что сердце ее все еще занято другим. И их семейное ложе по-прежнему посещал призрак Чингу. Адам инстинктивно чувствовал его присутствие. Но с другой стороны, Карстерс мог не сомневаться в том, что, хотя Аманда и отрицает какие-либо чувства к нему, он стал для нее самым близким человеком. Он решил пока довольствоваться этим. Главное — он выжил, и Аманда принадлежит ему. По-прежнему не отводя от нее глаз, Адам отложил топор и направился к ней неслышным шагом, пока не подобрался вплотную. Медленно обнял жену за стройную талию и привлек к себе. Аманда испуганно встрепенулась от неожиданности, но тут же успокоилась и затихла в его объятиях.

Погрузив лицо в ароматные пышные волосы, Адам наслаждался ее близостью.

— Ты выбрала неподходящее время для стирки, — вкрадчиво прошептал он.

— Но, Адам, — возразила она, — под таким солнцем все моментально высохнет!

Тогда Адам быстро повернул ее лицом к себе и прошептал, торопясь накрыть ее губы поцелуем:

— Это самое подходящее время, чтобы заняться любовью. — Подхватив на руки свою драгоценную ношу, он поспешил обратно в дом.

Но в этот миг внезапный крик нарушил лесную тишину, и Адам застыл на месте. Неохотно выпустил из рук Аманду и обернулся в ту сторону, откуда раздался крик. Через пару секунд между кустами замелькала чья-то фигура. При виде рыжего коротышки, показавшегося на поляне с дружелюбной улыбкой, Адам сердито насупился.

— Привет, Адам! Аманда, добрый день! — В отличие от Адама парень был рад встрече.

— Здравствуй, Джереми. Как тебя занесло в наши края? — неохотно улыбнулся в ответ Адам, пожимая крепкую руку. Адам Карстерс был, конечно, рад гостю, этого молодого колониста он даже считал своим приятелем, однако его появление в такой дали от крепости не могло не навести на тревожные мысли. Наверняка этот юный доброволец предпринял столь дальнее путешествие с определенной целью.

Джереми тем временем разглядывал счастливую семейную пару, по мнению Адама, позволив себе чересчур долго задержать взгляд на милом, приветливом лице Аманды. Наконец он перестал глазеть на чужую жену и соблаговолил вспомнить про Адама:

— Ну, Адам, ты тут успел развернуться вовсю!

— Да, как видишь. Но что увело тебя так далеко от форта Эдуард?

Парень замялся, не торопясь отвечать. Однако Адам, ведя гостя в дом, продолжал допытываться:

— Вряд ли ты потащился в здешнюю глушь только ради того, чтобы взглянуть, как идут у нас дела. Или генерал Уэбб не нашел для своих подчиненных лучшего занятия, чем прогулки по лесу?

Судя по всему, Джереми наконец набрался храбрости и начал, стараясь не отводить в сторону свои карие глаза:

— Адам, ты ведь наверняка понимаешь, что в этом году наши снова будут штурмовать форт Карильон? — Карстерс кивнул, и юноша продолжил: — К нам прибыл новый командир, чтобы возглавить этот штурм. Генерал Амхерст даст сто очков вперед такому тупому старикашке, каким был генерал Аберкромби. — Молодой солдат презрительно скривился, произнося имя командира, чье надменное «упрямство в прошлом году угробило столько отважных людей, без всякой нужды посланных в безнадежную битву.

— Генерал Амхерст — настоящий вояка. Он осторожен и всегда продумывает все до мелочей. На этот раз никто не сомневается, что форт Карильон будет нашим.

Адам не спускал глаз с воодушевленной физиономии молодого солдата, по-дружески расположившегося с ними за столом, и почувствовал, как напряженно Аманда ожидала его ответ. И он промолвил:

— Все это очень интересно, но ты так и не сказал, зачем явился сюда. Какое отношение этот ваш штурм может иметь ко мне?

Джереми глянул было в застывшее лицо Аманды и покраснел. Он стал невольным свидетелем нежной сцены, когда появился возле дома Адама Карстерса, поэтому не решался говорить о главном, заведомо зная, каков будет ответ. На месте Адама, обзаведись он сам такой чудесной молодой женой, ни минуты не задумываясь, отклонял бы любое предложение или просьбу, чтобы только не уходить из дома.

— Джереми! — Сердитый окрик Адама прервал размышления парня.

Юный доброволец затараторил, снова залившись краской:

— Это все генерал Амхерст. Мы зовем его Осторожным Командиром. Он решил оправдать свое прозвище и отправил меня к тебе, Адам, чтобы ты явился в штаб и помог составить план атаки.

Адам затряс головой, вскочил и сердито выпалил:

— Черта с два, мне там нечего делать! Я и так насмотрелся на то, как льется кровь! И больше не желаю в это вмешиваться!

— Генералу известно, что ты лучше всех знаком с обстановкой в форте Карильон, Адам, — продолжал уговаривать Джереми. — И никто не предлагает тебе самому соваться в пекло. Генералу Амхерсту нужны лишь твои советы!

Адам резко отвернулся, по-прежнему качая головой, и метнулся к камину.

— Я уже сказал, что не желаю иметь никакого отношения к новому штурму! Я сыт этим по горло! В прошлый раз от моей помощи не было никакого прока, и я не собираюсь снова попадаться на эту удочку! Я нужен здесь, своей семье, и здесь я и останусь!

— Но, Адам…

— Все, больше можешь не спорить, если тебе дорого время!

— Адам…

Парень испуганно замолк, так как Адам отвернулся от камина и намеренно тихо произнес, пригвоздив Джереми к месту грозным взглядом:

— Джереми, если ты согласен с моим решением, можешь остаться здесь на ночь. Если же нет — скатертью дорожка, проваливай к своему генералу с моим отказом!

Умоляющий взгляд незадачливого посла обратился к Аманде, но та потупилась, и он растерянно буркнул:

— Дело твое, Адам. Я буду рад отдохнуть у вас до завтра, прежде чем отправиться назад.

На следующий день Джереми Стоун отправился обратно в форт. Однако его неожиданное появление несколько изменило их жизнь. Аманду снова стала мучить неясная тревога. Незваный гость лишил их былого душевного равновесия. Адам с каждым днем все больше мрачнел и погружался в себя, и хотя он любил ее все так же неистово, в его поведении угадывалось тщательно скрываемое отчаяние, порождавшее в душе Аманды липкий страх. Скоро Аманда окончательно лишилась покоя.

Месяцем позже в одно яркое, солнечное утро Аманде захотелось немного прогуляться в те бесценные минуты тишины, пока еще не успел проснуться Джонатан. Она пошла по тропинке за дом, к поляне с могилами, но при виде неподвижной фигуры мужа, замершего с торжественным, сосредоточенным лицом, остановилась на полпути. Лицо Адама вдруг исказилось от душевной боли. Аманда сразу вспомнила разговор с Адамом, состоявшийся уже довольно давно, еще в первые дни их жизни на этом месте. Адам сказал тогда: «Я сам похоронил изувеченные тела моих родителей и поклялся на могиле, что отомщу за их бессмысленную гибель и буду принимать посильное участие во всем, что приблизит окончание войны и положит конец горю и убийствам».

Так вот что мучило Адама все это время! Он изменил себе и отступил от данной клятвы ради того, чтобы не нарушать ее покой и безопасность! Но при этом сам Адам лишился душевного равновесия. Рассудок требовал выполнить клятву и идти до конца, тогда как сердце не позволяло покинуть семью.

Медленно, но решительно она двинулась вперед, пока не оказалась рядом с Адамом возле могилы, Обняв его за пояс и легонько прислонившись, Аманда тихо шепнула:

— Адам, тебе следует выполнить данную клятву.

— Адам удивленно уставился сверху вниз на жену, так чутко угадавшую его мысли.

— Нужно сохранять верность и тем клятвам, что были даны до нашей свадьбы. Я не желаю, чтобы ради меня ты изменял данному слову. Потому что не хочу видеть, как год за годом стыд и раскаяние будут медленно разъедать твою душу. А теперь идем. — И она мягко увлекла его обратно в дом. — Нужно собираться в дорогу, ведь до форта Эдуард не близко. Мы с Джонатаном тоже поедем туда.

Глаза Адама, медленно шагавшего к дому, вспыхнули благодарностью за то, что его понимают.

Когда решение было наконец принято, собраться в дорогу оказалось делом недолгим. И вот уже в глазах Аманды блеснули слезы от прощального взгляда на одинокий домик в лесу, и она торопливо отвернулась и догнала Адама, не желая, чтобы он это видел. Ведь по его виду и так было ясно: он не меньше Аманды хотел бы остаться здесь, но оба слишком хорошо понимали, что следует ехать.

Адам, направляя лошадь по знакомому пути, все еще мучился от сомнений и тревог. Он без конца смотрел на молодую жену и на ребенка, смирно сидевшего у нее на руках. До сих пор он вел себя как дурак, позволяя то одному, то другому спешному делу заслонить интересы Аманды, и всякий раз это приводило к более чем плачевному результату. А ведь эти два человеческих существа были для него дороже всего на свете, по сути, они превратились в такую же неотъемлемую часть его самого, как глаза или руки. Стоило представить себе, что он может их потерять и будет влачить жалкое существование, и Адама окатывала жаркая волна паники. Нет, он во что бы то ни стало должен их уберечь!

Аманда, чувствуя его смятенное состояние, ободряюще улыбнулась в ответ, и у Адама потеплело на душе. Он с трудом заставил себя послать лошадь вперед, хотя ему хотелось остановиться и поскорее прижать к себе это милое, дорогое существо.

В форте Эдуард не слишком удивились появлению отважного разведчика, потому что генерал Уэбб достаточно хорошо разбирался в людях и рассчитывал на то, что рано или поздно Карстерс откликнется на призыв генерала Амхерста. Адам и оглянуться не успел, как оказался в штабе, за рабочим столом человека, которому предстояло вскоре возглавить штурм форта Карильон.

Прежде всего Адаму хотелось присмотреться к генералу Амхерсту. Даже на его придирчивый взгляд, он показался напористым, серьезным человеком, исполненным чувства ответственности и важности порученной ему миссии. Рядом сидели майор Джон Хокс, правая рука Амхерста, внимательно следивший за ходом их беседы, а также генерал Уэбб. Тем временем Амхерст подробно излагал план атаки.

Короткими, отрывистыми фразами генерал Амхерст сообщил, что его армия из двенадцати тысяч человек — половина ополченцев из колоний, половина из регулярных войск ~ уже собирается для совместных действий на развалинах форта Уильям Генри. В доказательство того, что он не зря носит свое прозвище, генерал прежде всего отдал приказ выжечь и расчистить лес на большой территории, а именно в пределах видимости с колокольни церкви форта Уильям Генри, оскверненной индейцами из войска Монткальма. Затем солдаты доставили с берегов озера массу чистого песка и насыпали его слоем не менее шести дюймов, так чтобы их палатки стояли на совершенно чистом месте. План атаки был довольно простым. Амхерст намеревался по следам генерала Аберкромби добраться до форта Карильон, окопаться у его укреплений, чтобы иметь прикрытие от обстрела, и начать осаду. Когда дотошный британец закончил свою короткую речь, Адам проникся к нему искренним уважением за его проницательность и предусмотрительность и, в свою очередь, по его просьбе стал охотно рассказывать об особенностях той местности, где предстояло вести бой. После этого разведчик описал имевшиеся в форте Карильон средства обороны. Адам провел в штабе не меньше четырех часов. Он так поспешно бросил жену и ребенка на незаменимую Бетти Митчелл, что не потрудился даже узнать, нужна ли какая-то помощь. Чувствуя себя виноватым, он поспешил откланяться, пообещав прийти на следующее утро.

Торопливо пересекая погруженный в сумерки крепостной двор, Адам прикидывал про себя, что его присутствие здесь будет необходимо по меньшей мере до последних чисел июля — предполагаемого срока начала атаки. Этого времени должно хватить на то, чтобы привести свои грубые наметки в соответствие с точными картами местности и успеть ознакомить с ними всех командиров. Ему понравился генерал Амхерст, каждым своим словом демонстрировавший спокойствие, рассудительность и целеустремленность. Адам хорошо помнил груды мертвых тел и не хотел, чтобы снова гнали на убой молодых солдат. Он был готов сделать все возможное, чтобы такое не повторилось.

Он слишком соскучился по своему семейству и чуть не бегом устремился к Митчеллам.

Добрая Бетти уже успела превратить гостиную в пристанище для семьи Карстерсов на все время их пребывания в форте Эдуард. Последние два года она воспринимала Аманду как свое собственное дитя, и весь запас нерастраченной любви Бетти изливала теперь на Джонатана, считая его своим приемным внуком. Судя по громкому смеху Джонатана, Бетти вполне успешно справлялась с добровольно взятой на себя ролью бабушки. Но стоило показаться Адаму, и вместо смеха раздались пронзительные, истошные вопли: мальчишка чуть не вырвался из рук Бетти, устремившись к нему. Адам с радостью и гордостью взял на руки своего разбушевавшегося сына, который тут же прижался к отцу и расцвел счастливой беззубой улыбкой со знакомой ямочкой в уголке рта. Все, кто находился в комнате, имели удовольствие порадоваться тому, как привязались друг к другу эти двое.

Но прошло еще немало времени — а по мнению Адама, уже привыкшего к тишине и покою в лесном доме, уже прошла целая вечность, — прежде чем им с Амандой удалось остаться вдвоем. Адаму не терпелось поделиться с женой своим мнением об Осторожном Командире и составленном им плане нового штурма. Но теперь, наедине с Амандой, ему вдруг совершенно расхотелось тратить время на разговоры. Он устроился на диване и следил за Амандой, которая собиралась раздеваться. Сердце екнуло в груди от предвкушения, когда он увидел, что тонкие пальчики наконец-то взялись за пуговицы на платье, и по мере того, как перед ним обнажалось прелестное юное тело, чресла наполнялись огнем желания. Наверное, его страсть не остынет никогда, и до самой смерти он будет все так же неистово любить эту хрупкую красоту и преклоняться перед чистым и непреклонным духом, светившимся в открытом взоре огромных синих глаз. Любуясь женщиной, ставшей ему дороже жизни, Адам снова подумал, что судьба ниспослала ему в жены настоящего ангела. Правда, несмотря на свой восторг и обожание, он не мог забыть о том, что не все между ними так гладко, как хотелось бы, и с этим ему приходится мириться. Тем временем Аманда успела постелить на полу, рядом с диваном, на котором спал сын. Бетти предлагала им свою кровать, но оба решительно отказались, не желая злоупотреблять ее гостеприимством. Тогда Бетти сказала, что может спать вдвоем с Амандой, а Адам с капитаном пусть переночуют в казармах. На это предложение Адам ответил таким выразительным мрачным взглядом, что Бетти даже покраснела и заметила:

— Пожалуй, я уже состарилась, если предлагаю вам спать раздельно!

Тут комната наполнилась хохотом Адама и капитана, и Карстерсу пришлось поскорее обнять добрую женщину, чтобы сгладить неловкость.

А теперь он виновато подумал, что проявил излишнее себялюбие и из-за этого Аманда будет спать с ним на полу, а не на мягкой удобной кровати. Впрочем, особо раскаиваться не стоило. Все равно очень скоро им предстоит много слишком одиноких ночей. И никто не заставил бы Адама разлучиться с женой раньше, чем того требовала необходимость.

Следя за тем, как Аманда расправляет одеяла, Адам наслаждался изяществом ее движений и тем, как ловко и бесшумно она все делает. С глубоким вздохом он признался себе, что с каждым днем, с каждым часом все сильнее влюбляется в свою красавицу жену…

Наконец Аманда забралась под одеяло. Адам осторожно поднялся, стараясь не потревожить Джонатана, разделся и улегся рядом. Не спеша обнял жену, чтобы сполна насладиться близостью ее молодого, горячего тела, и стал рассказывать все, что происходило на совещании у генерала Амхерста. После его рассказа наступила тишина. Помолчав, Аманда спросила с тревогой:

— Как долго тебя еще продержат при штабе? Когда мы сможем вернуться домой? — Вопрос, произнесенный еле слышным шепотом, тем не менее выдавал мучившее ее нетерпение.

Адам не погасил лампы, когда ложился. Теперь он заставил ее повернуть лицо и заглянул в ясные, доверчивые глаза.

— Аманда, мы оба сознаем, в чем состоит мой долг. Ни тебе, ни мне не знать покоя, пока над фортом Карильон не взовьется британский флаг и не будет отмщен форт Уильям Генри. — Аманда не проронила ни слова и все так же смотрела на него, и тогда он продолжил: — Генерал Амхерст пробудет здесь до конца недели, а потом переберется к основным силам, которые находятся на месте форта Уильям Генри. Еще до конца месяца мне тоже придется уехать отсюда в их лагерь.

Аманда выслушала его молча, с закаменевшим, неподвижным лицом, тогда как сердце в груди наливалось свинцовой тяжестью. В горле застрял комок, мешавший говорить, а в памяти всплыли кровавые картины прошлогодней бойни.

Волнение заставило Адама неверно истолковать ее молчание. Что же она думает о его отъезде? Он в гневе сильно сжал ее руки.

— Я чуть не поседел, прежде чем принял это решение, я мучился от страха, что придется бросить тебя с ребенком, — это совсем не по-мужски, а ты соглашаешься без малейшего сожаления! — Он тут же раскаялся в своей вспышке, нежно обнял Аманду и спрятал виноватое лицо в ее пышных волосах. — Аманда, неужели ты совсем не будешь обо мне скучать? Мое сердце разрывалось, когда я решил уехать. Разве я не заслужил хотя бы ничтожного уголка в твоем сердце?

Лед, сковавший ее собственные чувства, моментально растаял при виде его горя, и она прерывисто, горячо прошептала:

— Конечно, Адам, мы будем скучать. Мы с Джонатаном будем считать каждую минуту нашей разлуки!

Искренность ее слов была так ясно написана на милом лице, что у Адама немного полегчало на душе, и он затаился, ожидая продолжения. Однако вопреки надеждам признания в любви он так и не услышал. Наконец, заставив себя смириться с тем, что любовь и верность по-прежнему уготованы для того, кто расстался с жизнью много месяцев назад, Адам решил закончить разговор и на деле доказать Аманде свои терпение, любовь и нежность.

Воспитанная в семье первопоселенца, Аманда легко свыклась с полувоенной жизнью в крепости и стала потихоньку готовиться к тому, что придется еще погостить в доме у Бетти. Как только генерал Амхерст, согласно намеченным срокам, отбыл в свой лагерь, ежедневные совещания в штабе прекратились, и теперь Адам дни напролет занимался составлением самых подробных карт местности между фортом Уильям Генри и фортом Карильон. Его знакомство с лесами, окружавшими форт Карильон, а также с внутренним устройством и системой укреплений самого форта существенно помогло. Наблюдательность прирожденного охотника позволяла восстановить множество подробностей, старательно переносимых на карты в течение долгих часов кропотливого труда. Адама так захватило это непривычное занятие, что он целый день только и думал что о своих картах. Но постепенно Аманда заметила, что, несмотря на увлеченность делом, Адам исподтишка наблюдает за тем, как она хлопочет вокруг него в тесной гостиной Митчеллов, ставшей теперь их домом. Однако стоило посмотреть на него — и он отводил глаза, уклончиво отвечал на вопросы и с утроенным усердием брался за карты. Аманда не сомневалась, что мысли Адама постоянно заняты вовсе не предстоящим штурмом, но все ее догадки по поводу истинной причины его подавленного состояния так и оставались догадками.

В этот день Адам все утро просидел за работой, но под конец снова отвлекся от расстеленных на столе карт и стал смотреть, как Аманда молча движется по комнате. Джонатана недавно покормили, и он заснул. Через полуоткрытую дверь в комнату проникали солнечные лучи — Адам восхищался, когда роскошные волосы Аманды попадали в полосу света. Не замечая, что за ней наблюдают, она не следила за своим лицом, и на нем проступило растерянное, грустное выражение.

«Она прекрасна, даже когда хмурит брови», — невольно подумал Адам, и пока он любовался своей прелестной женой, в груди нарастала тупая боль. Ему стоило все большего труда сдерживаться и жить сегодняшним днем, стараясь не думать о близкой разлуке. Женщина, которую он полюбил, стала его женой, и он до сих пор восхищается ее красотой и чудесным характером. Их дни проходят в мире и согласии, а ночи полны плотской любви, приносящей радость обоим, — в этом-то Адам был уверен. Он знал, что способен разбудить ее тело, но и только. Настоящая любовь подразумевала гораздо большее, и все еще была отдана другому. Да, Аманда искренне привязана к нему — в этом Адам также был уверен. Она привыкла верить ему и полностью полагаться на его ращения ~ и это тоже было правдой. Аманда относилась к нему с глубоким уважением, всегда была рада его обществу, и до сих пор Адаму удавалось убедить себя, что на первых порах довольно и этого. Он считал время своим союзником и верил, что рано или поздно завоюет се любовь. Но теперь союзник превратился во врага, ведь через несколько дней ему придется уехать, так и не услышав те слова, о которых он мечтал. И поздно что-либо менять. Их время на исходе. Адама окатила такая волна паники, что заметно дрогнула рука, державшая перо. При мысли о том, что его могут убить и Аманде придется снова искать себе мужчину в защитники и мужья, он покрылся холодным потом. Представляя, как кто-то другой будет обнимать его Аманду и любить ее так, как любил он, Адам чуть не задохнулся от острой боли в груди.

Эти мысли так напугали его, что он не выдержал, выскочил из-за стола и обнял Аманду. Если бы можно было надеяться, что в течение часа сюда никто не придет, Адам сию же минуту отправился бы с ней в постель. Но об этом не могло быть и речи в суетливом людском муравейнике, которым являлся форт Эдуард. Аманда не сводила с него испуганных глаз, и Адам подумал, что с наслаждением утонул бы в этих бездонных синих озерах. Не в силах справиться с разгоревшимся желанием, он умоляюще прошептал:

— Аманда, пойдем прогуляемся за крепостной стеной. Мне что-то тревожно. Наверное, я слишком засиделся на месте.

— Но ведь Джонатан только что заснул, Адам. Как же я его оставлю?

— Мы найдем Бетти и попросим присмотреть за ним. Пойдем же со мной! — уговаривал ее Адам. И в его глазах была душевная боль.

Аманда еще немного подумала, растерявшись от столь неожиданного предложения, но в конце концов разгадала причину его томления, мило покраснела и улыбнулась.

— Что ж, Адам, день и правда не плох для прогулки! Отыскать Бетти было делом одной минуты, и вот уже она отправилась к Джонатану, а Адам с Амандой вышли из ворот. Едва успев отойти под прикрытие деревьев, Адам принялся обнимать и целовать Аманду, невнятно приговаривая:

— Моя милая, моя любимая!

Страсть овладела им настолько, что вскоре Аманде пришлось улечься на мягкое ложе из молодого мха, где Адам довел до конца любовную атаку. Через некоторое время, придя в себя и отдышавшись, он с раскаянием подумал о своей несдержанности, повернулся на бок и ласково взял ее за подбородок.

— Милая, я ничего не мог с собой поделать!

И Аманда тихо, но твердо отвечала, глядя снизу вверх в его измученное лицо:

— И я всегда буду с тобой, Адам, и готова тебе помочь. Сама не зная как, она умудрилась найти именно ту единственно верную ноту, что была способна унять бурю в его мыслях, и в порыве благодарности Адам снова крепко обнял ее и со стоном прижал к своему сильному, мускулистому телу.

На следующий день Адам первым делом улучил минутку, чтобы отвести Бетти в сторону, и горячо обратился к осанистой, аккуратно причесанной женщине:

— Бетти, я бы хотел кое о чем вас попросить. Если я не вернусь, я бы хотел, чтобы у Аманды была крыша над головой и ей не пришлось бы цепляться за первого встречного. Пусть она сделает выбор по собственной воле, а не ради покоя и безопасности своего ребенка.

Бетти мигом поняла, что породило эту просьбу.

— Ты ошибаешься, Адам. Аманда тебя любит.

— Бетти, я не собираюсь сейчас это обсуждать, — устало заявил Адам. — Я только хотел бы быть уверенным, что больше ей не придется подчиняться давлению обстоятельств.

— Адам, ну что за чушь ты несешь? Конечно, ты вернешься!

— Бетти, так вы позволите мне надеяться на вас или нет? — В глазах у Адама читалась мольба.

И Бетти просто, но искренне отвечала, почувствовав, в каком напряжении находится Адам:

— Даю тебе слово.

Адам кивнул и запоздало улыбнулся, чувствуя, как с души свалился огромный камень.

Июнь подошел к концу, и на смену ему явился июль с обычной духотой и влажной жарой. Форт Эдуард заметно оживился, в нем поднялась суматоха, несмотря на такую изнуряющую погоду. Плацдарм для атаки у озера Георг был почти готов. Около пяти тысяч королевских стрелков уже находились в лагере на месте форта Уильям Генри, и их число пополнялось постоянно прибывавшими отрядами ополченцев. Адам завершил составление карт и, будучи человеком чести, больше не мог откладывать свой отъезд из форта Эдуард. Он уже договорился с командиром очередного отряда, который на следующее утро должен был отправиться в военный лагерь, однако не спешил сообщить об этом Аманде.

На минуту оторвавшись от бумаг, Адам смотрел, как жена купает веселого, смешливого малыша. Джонатан, возбужденно сверкая черными глазенками, бил пухлыми ладошками по воде, поднимая целые фонтаны брызг. Аманда журила сына за эту милую забаву, но веселилась не меньше, чем он. Как ни счастлив был Адам, наблюдая за ними, он решил, что должен вмешаться, пока в лохани осталось хоть немного волы.

— Джонатан, ты же совсем вымочил маму!

Темные глазенки, еще минуту назад излучавшие полный восторг, моментально наполнились слезами из-за упрека, полученного от его идола, пухлый ротик задрожал и скривился, и комнату заполнил отчаянный рев. Адам не выдержал, улыбнулся и добавил более мягко;

— Ну вот, теперь ты молодец. Посиди тихо и дай маме тебяодеть. Тогда мы вес пойдем на прогулку.

Сказано — сделано. Скоро все семейство не спеша направилось к воротам, чтобы насладиться лесной прохладой. Светловолосый зеленоглазый молодой великан шагал по тропинке, легко удерживая на руках своего смуглого сыночка, чьи живые черные глазенки с любопытством осматривали все вокруг, а пухлая ручка цвета красной меди цепко держалась за отцовский воротник. Рядом с ними шла миниатюрная, хрупкая мать ребенка, все еще больше похожая на девочку, чем на женщину. Ее роскошные серебристые локоны были наспех собраны в узел на затылке, а милое лицо обращено на мужа и сына, и во взгляде огромных синих глаз читались тревога и страх. Однако она с явной гордостью взяла под руку своего красавца мужа и была вознаграждена теплой улыбкой.

За воротами Джонатана, уже начинавшего ходить, опустили на землю, и дальше он неловко заковылял сам, цепляясь за руки родителей. Медленно, шаг за шагом, троица добралась до той самой мшистой лужайки, где недавно творилась любовь, и расположилась на отдых. Адам внимательно следил за Джонатаном, который тут же встал на четвереньки и отправился исследовать новое место. Адам не решался взглянуть на жену.

— Я закончил работать над картами, Аманда. И с первым же отрядом ополченцев отправлюсь в лагерь генерала Амхерста.

Она охнула, Адам испуганно поднял глаза и увидел, как смертельно побледнело ее лицо, моментально лишившись выражения радости и счастья.

— Когда ты уедешь? — с тревогой спросила Аманда.

— Завтра на рассвете.

Она побледнела еще сильнее, от испуга став похожей на призрак. Адам придвинулся поближе и ободряюще чмокнул бледную щеку.

— Ты зря трясешься, Аманда. О тебе есть кому позаботиться. Бетти дала мне слово, что ты можешь считать их с капитаном дом своим домом так долго, как пожелаешь. Штурм начнется через две-три недели, и вскоре после этого я смогу вернуться. В любом случае тебе нечего бояться — что бы со мной ни случилось, ты не останешься без крыши над головой.

Давно сдерживаемые слезы наполнили обращенные к нему бездонные синие глаза, но оказалось, что эти слезы вызваны не страхом, а гневом. Аманда запальчиво воскликнула:

— Адам, неужели ты правда вообразил, что я тревожусь только о себе?! Неужели я кажусь тебе таким ничтожеством, что даже не могу бояться за тебя, когда знаю, что ты идешь на войну?!

Она так разволновалась, что не смогла усидеть на месте, вскочила и метнулась к Джонатану, чтобы быть подальше от Адама. Но Адам вовремя угадал ее намерение и, ловко схватив за колени, заставил опуститься на землю и прижал к своей груди. Аманда продолжала вырываться, и тогда сильная рука ласково легла на подбородок и подняла сердитое лицо.

— Нет, милая, я никогда не думал о тебе плохо, но я очень беспокоюсь за тебя. Ваша с Джонатаном безопасность мне дороже всего на свете, и, чтобы немного успокоиться, я предусмотрел и тот случай, если не вернусь. Пожалуйста, перестань сердиться!

Но Аманда все еще не хотела смотреть ему в глаза, и Адам прошептал, щекоча губами ее щеку:

— Аманда, не надо омрачать ссорой наш последний день! Я бы хотел сохранить его в памяти, чтобы он утешал меня в разлуке. Прошу тебя, милая!

Дрогнули пушистые ресницы, все еще блестевшие от сердитых слез, и на Адама глянули такие прекрасные огромные глаза, что у него от восторга захватило дух. Не успел он опомниться, как Аманда обняла его за шею, привлекла к себе и поцеловала так жарко, что Адам забыл обо всем на свете. Он обнял жену и замер от счастья, пока не почувствовал, что кто-то теребит его руку, а маленькая ладошка хлопает по щеке. Перед глазами возникла сердитая рожица Джонатана, который не успокоился, пока не протиснулся между родителями.

При виде своего сосредоточенно пыхтящего, упрямого сына Адам не выдержал и расхохотался. Сильная рука подхватила ребенка и подтащила поближе, заключая в общий круг заботы и любви.

Была уже поздняя ночь, когда были сказаны все слова и сделано все, что необходимо было сделать, Аманда с охотой отвечала поцелуем на поцелуй и лаской на ласку — она не просто принимала любовь Адама, но и дарила ему ответную страсть. Однако даже тогда с ее уст не слетели заветные слова. И хотя сердце Адама тоскливо сжималось от страха, что он так никогда их и не услышит, искренний горячий отклик, встречавший его ласки, наполнял душу благоговением и восторгом от их удивительной близости. До самого утра он держал в объятиях своего белокурого ангела, и одна мысль стучала в мозгу: «Я вернусь! Я должен! Я обязан вернуться к ней!»

Глава 8

Как только Адам окунулся в насыщенную событиями жизнь военного лагеря, готовившегося к новому походу, душные, томительные июльские дни незаметно полетели один за другим. Составленные им карты были досконально изучены генералом Амхерстом и розданы копировальщикам, чтобы у каждого офицера был свой экземпляр. Адам с радостью взялся за тренировку новобранцев, совершенно незнакомых с местностью и правилами выживания в здешних лесах. Этот неблагодарный, утомительный труд помогал не думать о том, что его мучило. Тем отчаяннее страдал он от одиночества тихими темными ночами, думая об Аманде, о ее молодом, манившем к себе теле. И как только эта юная особа умудрилась целиком завладеть его сердцем? Несмотря на все удары жестокой судьбы, она оставалась верной себе: прекрасной, нежной и любящей. И наконец-то Адам сделал ее своей, и ее сын стал его сыном, и за их жизнь в ответе теперь он!

Разговор, случайно услышанный возле костра на вторую ночь после прибытия в лагерь, совершенно лишил Адама покоя. Кто-то сказал, что недавно видел Роберта Хандли и что хотя этот малый давно твердит о своем намерении податься на запад, до сих пор он не торопится собирать пожитки и отправляться в путь. Не заметив, что Адам притаился за кругом света от костра и ловит каждое слово, солдаты многозначительно заухмылялись и дружно захохотали в ответ на чье-то хриплое замечание:

— Да он просто не может выкинуть из башки свою блондиночку — вот и ошивается вокруг да около! Видать, спит и видит, как в один прекрасный день ей вдруг придет в голову снова кинуться к нему на грудь!

Стоило представить Роберта, сжимающего в руках Аманду, — и Адаму делалось тошно, в горле возникал комок. Ревность терзала его, не давая спать.

21 июля 1759 года

На озере Георг собралась невиданная флотилия. Везде чувствовалась твердая воля генерала Амхерста. С четкостью отдавались и исполнялись приказы. Согласно отчету самого генерала, его армия насчитывала около двенадцати тысяч человек. Все эти люди покорно замерли в ожидании приказа грузиться на лодки. Первыми должны были отчалить отряды гренадеров, за ними легкая пехота, ополченцы, отряд Непобедимых, состоявший из проверенных ветеранов, и в арьергарде — тяжелый шлюп «Галифакс».

В сумерках, предшествовавших рассвету, Адам стоял среди многотысячной армии, готовой начать погрузку на лодки. Разворачивавшаяся перед ним сцена походила на сон — так все это напоминало события прошлого года. В тревоге Адам разглядывал суровые лица ополченцев, находившихся рядом, и с несказанным облегчением понял, что на их лицах нет и следа того бесшабашного возбуждения, что охватило армию перед первым штурмом. Вместо восторженных улыбок на них отражались суровая решимость и убеждение, что на сей раз обратного пути нет и бой должен быть выигран.

Из тяжелого узла светлых волос, сколотых на затылке, выпали упрямые пушистые пряди и тут же прилипли к влажной от пота шее молодой женщины, занятой стиркой во дворе форта Эдуард. Внезапно, охваченная тревогой, она торопливо оглянулась, но тут же вернулась к прерванной работе. Ее мысли были далеко от этого пыльного двора: машинально занимаясь делом, она думала о том, какой беспросветной, безрадостной стала ее жизнь после отъезда Адама. Только общение с Джонатаном no-прежнему дарило ей радость. Но она вспоминала с грустью о веселой возне, которую Адам затевал с их неугомонным, шумливым сыном. С их сыном?.. Ее моментально кольнуло раскаяние. Разве Джонатан не был сыном Чингу? И как только она позволила себе об этом забыть?! Аманда попыталась вернуть образ смуглого лица с черными глазами, полными нежности и любви, но видение расплылось, изгнанное грустным прощальным взглядом Адама. И снова Аманда раскаялась в том, что позволила Адаму занять место, принадлежавшее Чингу.

«Чингу! — в отчаянии вскричала она про себя. — Прости мою слабость! Я по-прежнему люблю тебя и никогда не забуду!» Но ее растерянность становилась только сильнее, потому что образ другого мужчины все чаше тревожил сердце и разум.

Аманду томила неясная тревога. Тесная душная гостиная, ставшая ее домом, буквально раскалилась за этот долгий жаркий день, и даже теперь, поздней ночью, здесь по-прежнему нечем было дышать, а слабый ветерок не в силах был хоть немного охладить разгоряченное тело. Она бросила привычный взгляд на диван, где лежал Джонатан: ясные веселые глазенки смежил сон, пухлая маленькая щечка сладко прижалась к подушке, а влажные губки слегка приоткрылись. Аманда снова перевернулась с бока на бок, пытаясь устроиться поудобнее на жестком тюфяке. Сколько она уже ворочается вот так, не в силах заснуть? Час? Два? А спать совершенно не хочется. Приподняв тяжелые густые волосы, она откинула их на подушку, чтобы приоткрыть шею, но и это не помогло. У нее не укладывалось в голове, как они с Адамом умудрялись вдвоем помешаться на этом тюфяке и совершенно не замечали изнурительной духоты?.. Медленно к ней возвращалось ощущение сильного тела Адама, растянувшегося рядом. На миг она даже представила себя снова в его объятиях — так, как они обычно спали. Адам всю ночь не размыкал своих рук, уткнувшись носом ей в макушку, и ласково гладил по волосам.

«Да что это со мной?» — вдруг одернула себя Аманда. Адам уехал всего каких-то две недели назад, и, судя по известиям, доходившим до форта Эдуард, начало нового штурма уже близко. Но тут она вспомнила о бледном рубце на широкой груди Адама, и по спине от страха побежали мурашки. В прошлый раз ему улыбнулась удача. Не всякий здоровяк справился бы с такой ужасной раной. Но повезет ли ему теперь? Стараясь преодолеть страх, Аманда твердила без конца, что Адам обязательно к ней вернется, И сама удивилась, когда из глаз вдруг брызнули слезы, а грудь содрогнулась от рыданий. «Он должен, он должен вернуться! Я уже потеряла любимого и больше не хочу переживать это горе!»

Она зажала себе рот ладонью, наконец осознав то, что давно созрело в глубине рассудка и только теперь выплыло на поверхность: «Я его люблю! Я люблю Адама!» Как Аманда ни старалась, она не могла и дальше уклоняться от очевидного, от того чувства, что вновь ожило в ее груди: «Я его люблю!»

Ее новообретенное счастье тут же омрачилось, но только на краткий миг, когда Аманда представила себе утонченное, смуглое лицо Чингу. «Но ведь я люблю и тебя, Чингу! — мысленно обратилась она к дорогому образу. — Если бы ты остался жив, я до конца своих дней любила бы тебя всем сердцем, а то, что было между мной и Адамом, никогда не смогло бы перерасти в настоящую любовь — по крайней мере для меня. Поверь, Чингу, пока ты был жив, я и не думала о других мужчинах!»

Открыв свое сердце образу Чингу, снова ярко вспыхнувшему в ее памяти, Аманда не удержалась от слез облегчения. И ей захотелось продолжить эту странную беседу: «Но теперь ты ушел, и никакими мечтами и надеждами тебя не оживишь. Я была такой одинокой, растерянной и несчастной, когда в мою жизнь снова вернулся Адам и предложил сочувствие, безопасность и — любовь. И я приняла его дары, хотя мало чем могла вознаградить в ответ, разве что физической близостью, в которой он старался найти утешение. А он все равно не разлюбил меня! И вот теперь, когда он ушел, я вдруг поняла, что без Адама не могу чувствовать себя цельным человеком, так же как прежде без тебя. Ох, Чингу, мой любимый! — взмолилась Аманда, обращаясь к образу смуглого воина с пронзительно-черными, как уголь, глазами: — Я всегда буду тебя любить, но теперь место в моем сердце тебе придется делить с другим мужчиной, потому что я полюбила его так, как любила тебя!»

Признаваясь Чингу в своей любви к Адаму, Аманда постепенно припоминала его последние слова; «Я успел познать такое счастье, которое достается немногим людям, сколько бы лет они ни прожили на свете…»

«Я успел познать…» Ну конечно, этой фразой Чингу в предсмертном озарении дал ей свободу и благословил ее для новой любви! И снова Аманда не удержалась от слез, но теперь это были исцеляющие, легкие слезы, полные светлой печали по простой, безыскусной красоте разума и души чудесного человека, бывшего когда-то ее мужем.

Вот так и случилось в душной тьме этой бесконечной ночи, что память о Чингу была окончательно оплакана и погребена на самом дне ее сердца.

На следующее утро Аманда встала и принялась одеваться с необычной поспешностью. Слезы, омывшие минувшей ночью образ Чингу, породили на свет новую Аманду, полную энергии и решимости. Она должна немедленно повидаться с Адамом, пока армия не успела двинуться в поход на форт Карильон. Она признается ему в заново открытой в себе любви. Нежные щеки заметно побледнели — как всегда от мыслей, тревоживших ее до самого утра, кровь застывала в жилах: если она будет просто сидеть и ждать, может опоздать навечно.

Торопливо причесавшись, Аманда стянула волосы лентой и даже не стала заглядывать в зеркало, а подошла к дверям спальни Митчеллов и тихонько постучала. Бетти пригласила ее войти, но Аманда отвечала из-за двери громким шепотом:

— Бетти, ты послушаешь, не будет ли плакать Джонатан? Он еще спит, а мне нужно выйти на минутку!

Услышав утвердительный ответ, она выскочила во двор и, увидев знакомую фигуру в военном мундире, поспешила следом.

— Генерал Уэбб, мне нужно с вами поговорить! — Задыхаясь, она догнала его и теперь старалась справиться с бешено бившимся сердцем и поскорее подыскать нужные слова.

— Миссис Карстерс, с вами что-то случилось?

— Да, и я хотела бы сегодня же поговорить с мужем! Это личное дело, и ужасно важное! Я бы хотела, чтобы вы позволили мне отправиться прямо утром с курьером, который повезет депеши в форт Уильям Генри!

— Мне очень жаль, миссис Карстерс, но я вынужден отказать вам. Ничего хорошего из этого не выйдет. К тому же вы опоздали, если действительно так хотите поговорить с Адамом. Нынче утром армия выступила в поход на форт Карильон, и если все идет по плану, то в эти самые часы они уже сходят на вражеский берег.

От страха у Аманды все сжалось внутри, и при виде того, как исказилось ее прелестное лицо, генерал несколько смягчился и даже попытался ее утешить:

— Увы, теперь вы можете только ждать, но зато недолго. Если штурм будет успешным, то мы быстро возьмем крепость, и наши солдаты вернутся не позже чем через неделю.

— Неделю?!

— Мне очень жаль.

Не в силах больше бороться с тревогой, Аманда вдруг выпалила:

— Генерал Уэбб, а какие меры приняты для того, чтобы ухаживать за ранеными?

Генерал заметно помрачнел — не в его обычаях было отчитываться перед дамами, — но заставил себя сдержаться, так как не мог не понять, какие чистые чувства движут этой юной отважной женщиной. Наконец он неохотно ответил;

— Сегодня утром доктор Картрайт отправляется в форт Уильям Генри, чтобы заранее устроить палатки для приема раненых.

— Ну значит, я поеду с ним!

— Милая дама… — начал было генерал, заметно раздраженный такой настойчивостью.

— Но ведь я опытная сиделка! Я уже помогала ухаживать за ранеными во время осады форта Уильям Генри! Я наверняка там пригожусь, вот увидите! — Тут она со стыдом припомнила свое первое и последнее посещение казематов с ранеными в осажденной крепости.

— Доктор Картрайт уже набрал людей.

— Генерал, но ведь вы не можете сказать этого точно, пока не узнаете, много ли будет раненых! И моя помощь может очень даже пригодиться!

— Мадам! — Физиономия генерала уже начинала грозно багроветь, и Аманда вовремя сообразила, что пора менять тактику беседы, если она желает добиться успеха.

— Ну тогда, генерал, вы не могли бы мне позволить обратиться со своей просьбой к доктору Картрайту и предоставить ему самому решать, можно или нет мне присоединиться к его отряду? Уж он-то точно может сказать, нужна я ему или нет.

Аманда делала ставку на то, что нетерпеливый и вспыльчивый генерал только обрадуется возможности с честью избавиться от настырной дамочки и сбагрить ее со своими просьбами на руки многоопытному доктору. Так оно и вышло: достойный военачальник важно, но с явным облегчением сообщил:

— Считайте, что вы получили мое согласие, мадам.

— Благодарю, генерал, — бросила довольная Аманда через плечо, уже успев повернуться, чтобы бежать к доктору Картрайту.

Не прошло и часа, как Аманда с небольшим узелком стояла рядом с солдатами, назначенными в конвой полевого госпиталя доктора Картрайта, и готова была покинуть форт. Джонатана она препоручила заботам Бетти. Аманда так и сияла от счастья, с восторгом повторяя про себя: «Я иду к тебе, Адам! И я буду первая, кто поздравит тебя с возвращением!»

Издалека за ее живой изящной фигуркой неотрывно следили мрачные тревожные глаза. Эта тайная слежка началась с той самой минуты, когда Адам покинул форт, и не прекращалась ни на миг. Соглядатай с жадным интересом фиксировал в памяти все ее слова и поступки — по крайней мере это создавало некое подобие смысла жизни.

22 июля 1759 года. Раннее утро

Атакующий флот достиг полуострова Саббат-Пойнт. Высадка проходила с девяти до одиннадцати часов и не встретила сопротивления. В направлении старой лесопилки, послужившей опорной базой генералу Аберкромби в прошлом году, был немедленно отправлен сборный отряд из пехотинцев, гренадеров и ополченцев. Противник, занимавший три выгодные огневые позиции, пытался отстреливаться, но при виде превосходящих его по численности сил бежал и оставил эту часть полуострова целиком в руках британских войск. Генерал Амхерст построил армию в походную колонну и углубился в лес, оставив на берегу лишь небольшой заградительный отряд для охраны лодок.

Аманда сидела на корточках и пыталась хоть немного отдышаться. Руки ломило от непосильного труда, а все тело покрывал липкий, жаркий пот, струившийся по липу и по ложбинке между грудей. Волосы, туго сколотые в узел на затылке, давно растрепались, и упрямые пряди назойливо лезли в лицо. Грязное, потное платье липло к телу, раздражая кожу. Но несмотря на духоту и усталость, она упрямо продолжала трудиться не покладая рук. На протяжении трех последних часов она скоблила пол в бараке, отведенном под госпиталь, но стоило ей закончить работу, как стало ясно, что можно все начинать снова. Когда в прошлом голу отсюда вывезли наконец всех раненых, помещение так и осталось полным грязи, которая успела так засохнуть и въесться в доски, что не поддавалась даже такой терпеливой женщине, как Аманда. Но ни ее собственное представление о чистоте, ни мнение доктора Картрайта, подавшего, что большинство смертей происходит не от самих ран, а от попавшей в них грязи, не позволяли ей остановиться на полпути, хотя многим казалось глупым выгребать прошлогоднее гнилье. К тому же, что касалось Аманды лично, именно такой тяжкий труд служил ей лучшим лекарством, помогая занять руки и ум во время бесконечного тревожного ожидания.

Она провела в лагере уже почти целый день, а от наступавших не было ни слуху ни духу. Аманда не знала, считать ли это добрым знаком или дурным. Она не решалась обсуждать свои страхи с окружающими. Устало заглянув в стоявшее рядом ведро, она решила, что пора поменять воду. Заставила себя подняться, откинула с лица волосы и понесла ведро на улицу. Выплеснула воду в кусты, собралась идти к озеру за свежей водой и ощутила спиной чей-то взгляд. Аманда испуганно оглянулась, но никого не заметила. Судя по всему, никому здесь не было до нее дела, однако по спине все равно бегали мурашки.

«Нельзя идти на поводу у расшалившихся нервов», — подумала она, наклоняясь, чтобы набрать воды. Но не забыла с тревогой оглянуться на лесную опушку, прежде чем идти назад. Все было тихо, ничего подозрительного. Аманда пожала плечами, постаралась выбросить из головы всякую чушь и снова принялась за работу.

Роберт пожирал глазами усталую невысокую женщину, скрывшуюся в дверях госпиталя. Он никак не мог на нее насмотреться. Роберту казалось, что ее красоту не может испортить ни усталость, ни грустное выражение милого лица, ни тревожная морщинка между бровями. В те редкие минуты, когда она улыбалась, его сердце замирало от восторга и тоски. Аманда стала женой Адама. Она с ним счастлива. Она не побоялась отправиться в такую даль и готова на самую тяжелую, грязную работу — лишь бы быть к нему поближе. О Господи, ну почему ему не дано было стать тем мужчиной, которого она ждет с таким нетерпением и чья любовь заставляет ее сиять от счастья?! Ах, зачем он так легко, так покорно сдался в тот день и отдал ее Адаму? Ну ничего, теперь он научился ждать и держать свою ревность в узде. Он многому научился и больше не собирается повторять прежних ошибок.

Машинально теребя густую бороду, закрывавшую пол-лица, Роберт все еще смотрел на дверь, за которой скрылась Аманда. В последнее время Роберт Хандли изменился до неузнаваемости. Мучаясь от раскаяния и стыда, он практически утратил волю к жизни и окончательно опустился. Он не брился, не расчесывал и не стриг волосы и одет был неопрятно. Он почти не ел, так как утратил аппетит, и жутко отощал. Темные круги под глазами придавали ему изможденный, болезненный вид. Недавно Роберт попытался разглядеть себя в луже стоячей воды и настолько испугался собственной внешности, что опустился на землю и долго истерически хохотал. Да уж, надеяться особо не на что: если Аманда и раньше-то его не жаловала, то при взгляде на такую образину ей просто станет тошно! Но он все равно любит ее по-прежнему. Он все равно ее любит.

Наступил новый день, а известий об атакующих все еще не было. Аманда стояла, вслушиваясь в тишину пустой палаты, и критически оценивала свою работу. Чистота и порядок. Все койки выстроены в ровные ряды вдоль стен и застланы чистыми, хотя и старенькими одеялами. Все было готово. Военный лагерь словно замер, скованный этим напряженным ожиданием. И Аманда, не отрывая глаз от госпитальных коек, молилась всей душой, чтобы ни одна из них не понадобилась.

Стараясь побороть ненужные мысли, она встряхнула серебристой головкой, пробормотала: «Здесь больше нечего делать» — и вышла наружу, в жаркое сияние июльского дня. Медленно оглянулась и покачала головой, недоверчиво улыбаясь. Ясное летнее солнце и густая веселая зелень окрестных лесов превратили в удивительный уголок мира и спокойствия этот обширный военный лагерь, в котором всего пару дней назад многие тысячи человек готовились вступить в смертельный бой. Не думая ни о чем, Аманда следила за неровным полетом бабочки с яркими янтарными крылышками, присаживавшейся то на один, то на другой полевой цветок. Как это странно — где-то неподалеку люди убивают друг друга, а жизнь идет своим чередом, несмотря на поднятые человеком суету и шум.

Завороженная прелестью летнего дня, она не спеша перевела взгляд на зеркальную поверхность озера Георг, сверкавшую под полуденным солнцем. Ни одна морщинка не трогала идеально гладкую поверхность, и это порождало нетерпение и тревогу: как долго безмятежная ширь будет таить от Аманды вести о битве?

Но что это там, вдали? Аманда моментально застыла, заметив на горизонте какие-то черные точки. Поваленные деревья? Чайки? Они были слишком далеко, чтобы как следует рассмотреть. Она до слез напрягала глаза, стараясь понять, что же это такое движется к берегу. Сердце билось все сильнее, ладони стали влажными.

— Это они? Это они? Это они! — отчаянно закричала она в ту же секунду, как только опознала идущие к лагерю лодки.

— Они идут! Все сюда, там лодки идут! — Аманда, не помня себя от восторга, кинулась вперед, едва не забежав в воду, но остановилась, растерянно опустив руки: оказывается, там было всего три лодки. Значит, бой еще не кончился. А в этих трех лодках везут убитых и раненых, о которых нужно позаботиться.

— О Господи, — молилась она, чувствуя, как смертельный страх становится тем сильнее, чем ближе подплывают лодки, — пожалуйста, сделай так, чтобы в них не было Адама!

Все три днища заскребли по песку одновременно. Те, кто ждал на берегу, вытащили их повыше и принялись помогать раненым, которые могли ходить сами. Аманда отчаянно всматривалась в лица: а вдруг среди них окажется Адам? В глаза бросились два тела, прикрытые брезентом, на корме одной из лодок. Она нетерпеливо подскочила поближе и откинула сперва один брезент, потом второй. Нет, слава Богу, это не Адам! Но погибшие солдаты были такими молодыми… Чтобы не расплакаться, Аманда отвернулась и заметила раненого, ковылявшего по песку. Миг — и она уже была рядом, подставила плечо под его руку и весело защебетала, стараясь не обращать внимания на горячую кровь, капавшую ей на плечо прямо из раны:

— Идем, солдатик, хоть из меня и не очень хорошая подпорка, твоя рана такая легкая, что ты бы и сам дошел до врача!

Весь остаток дня прошел в труде и хлопотах, которых прибавлялось с каждым часом вместе с возраставшим числом раненых.

Аманда молча и быстро выполняла любую необходимую работу, ни минуты не сидела без дела и больше не тратила время на то, чтобы высматривать с берега новые лодки. И тем не менее она часто с тревогой смотрела на двери барака и волновалась, если среди новых раненых замечала светлую шевелюру.

О том, как шел сам бой, почти ничего не говорили. Наступление начали по плану. Водные и наземные пути от лесопилки расчистили, и войскам удалось подобраться под самые стены форта.

Один из молодых ополченцев сжалился над Амандой и согласился на подробный рассказ.

— На рассвете двадцать третьего числа мы оказались на линии тех самых засек, что помогли Монткальму остановить нас в прошлом году, и окопались. Теперь у нас имелось прикрытие, и стрельба с крепостных стен нам была нипочем, но генерал Амхерст не успокоился, пока не заставил нас вырыть окопы по полному профилю. Вот уж была работенка — до сих пор спина ноет! Никогда бы не подумал, что земля окажется такой твердой! — Солдат комично закатил глаза и продолжил: — Но мы все как один готовы идти за генералом Амхерстом хоть в самое пекло, если он прикажет. Словом, нам пришлось ковыряться в земле целых три дня и рыть эти окопы до самой ночи двадцать шестого. Ну а тогда-то мы развернули все батареи да как начали палить по стенам! Потом что-то как рванет аж до самого неба! И в тот же миг меня ранило. — Смутившись от такого завершения столь многообещающей эпопеи, парень неловко буркнул: — А что уж там было потом, мне неведомо.

Аманда поблагодарила с легкой улыбкой: — Спасибо, Эдвин, — поднялась и побрела к двери. Несколько минут Аманда постояла на пороге, подставляя солнцу лицо, чтобы высохли слезы. Она набрала побольше воздуха в грудь, расправила плечи и вернулась к раненым.

Роберт прятался в густом подлеске на опушке целый день, но считал, что был вознагражден: ему все же удалось полюбоваться Амандой, пока она стояла на крыльце. Даже этого было достаточно, чтобы поднять дух у одержимого любовью безумца, и он улыбнулся, потирая порезанный бритвой гладкий подбородок.

— А он так и не вернулся, да, Аманда? — бормотал Роберт, не сводя глаз с давно опустевшего крыльца. — Не вернулся, дорогая, не вернулся… Я это нутром чую. Я точно знаю, что он не вернется! Ты да я — нам суждено быть вместе, вот увидишь!

27 июля 1759 года. Шесть часов утра

Измазанные копотью и грязью, измотанные долгим боем, генерал Амхерст и его солдаты замерли в торжественном молчании, исполнившись гордого достоинства при виде того, как форт Карильон опустил французский флаг и на том же самом флагштоке затрепетал флаг Британии.

Аманда, обмирая от страха, шагала к самой последней лодке, и ужасные слова похоронным звоном отдавались в ушах:

— В форте Карильон больше не осталось ни одной лодки, мэм. Эта последняя. — И солдат, махнув рукой, добавил вполголоса: — В ней привезли одних убитых, мэм.

Испуганно охнув, Аманда уставилась на жуткий груз, накрытый большим куском брезента. Ноги были как ватные, но она все равно шла вперед, пока матросы не стали вытаскивать лодку на берег и от толчка край брезента сполз, открывая светловолосую голову.

— О Господи, нет! Нет! — застыв на месте, выкрикнула она. Боль и ужас окончательно лишили ее отваги, и бедняжка опрометью кинулась прочь, слепо проталкиваясь через толпу солдат, устало тащившихся в казарму. Они удивленно оборачивались, и Аманда побежала в другую сторону, обливаясь слезами и задыхаясь от неистовых, исступленных рыданий. Только за деревьями она замедлила шаги и в полном изнеможении упала на землю, давая волю своему горю.

— Нет, это неправда, этого не может быть! — снова и снова повторяла Аманда, не желая смириться с тем, что только что увидела собственными глазами.

Горе так подавило все остальные чувства, что она не расслышала шагов и не заметила присутствия другого человека, пока сильная рука не погладила ее по плечу.

От неожиданности Аманда вздрогнула, но уже в следующий миг закричала от счастья:

— Адам! Ты живой! — Стоя на коленях, она обнимала его за шею и покрывала лицо торопливыми, жадными, солеными от слез поцелуями, приговаривая: — Ох, Адам, я так боялась опоздать. Я боялась, что не успею сказать, что люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!

Знакомое кольцо сильных рук сжалось так, что у нее перехватило дыхание, и он отвечал дрогнувшим голосом в самые ее губы, спеша накрыть их поцелуем:

— Моя милая, моя единственная любовь!

Всего в нескольких футах от них человек, облаченный в замшевую одежду и надежно укрытый густой летней листвой, резко отвернулся от трогательной сцены, и только горькие слезы, увлажнившие обветренное лицо, говорили о его отчаянии.

Эпилог

Хотя война с французами и индейцами продолжалась еще много лет после штурма форта Карильон, позднее переименованного британцами и форт Тикондерога, победа в этом бою имела огромное, если не решающее значение. Потому что именно тогда французов лишили главной опоры их владычества над американским континентом и окончательно оттеснили за границы Канады, так и не позволив больше восстановить былое могущество. После подписания мира в 1763 году война между Англией и Францией закончилась, и Англия получила неоспоримое преимущество в правах на колонии в Новом Свете, хотя и ему не было суждено просуществовать достаточно долго.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Эпилог