Предвыборная страсть [Николай Новиков] (fb2) читать онлайн

Николай Новиков Предвыборная страсть

1

Андрей Истомин посмотрел на часы, потянулся, бросил книгу на письменный стол рядом с кроватью. Если ты живешь в комнате размером двенадцать квадратных метров, здесь все близко: стол, кровать, гардероб, стул, на котором ночью лежит одежда, полки с книгами на стенах…

За окном злобно шипел холодный декабрьский ветер, упирался в окно, расползался холодными струями по стеклу в поисках щели, сквозь которую можно было бы прорваться в комнату, вытеснить из нее тепло, наполнив промозглой сыростью. Да не тут-то было! Окно было тщательно заклеено, а форточка обшита поролоновыми прокладками.

Хорошо было в такую погоду лежать в теплой комнате под одеялом и читать книгу о похождениях полковника Гурова, но стрелки на часах показывают половину одиннадцатого, пора и на службу собираться.

Хотя рабочий день в городской телестудии Прикубанска начинался в десять, официальный распорядок в отделе городских новостей никогда не соблюдался; главное — работа. Если нужно, то работа может закончиться и в одиннадцать вечера, как вчера, например. И если сегодня редактор отдела Андрей Истомин придет к двенадцати, кто посмеет его упрекнуть?

Только опаздывать на службу сегодня не хотелось. Эта свистопляска с предстоящими выборами в Государственную Думу достала всех. Завтра должна состояться очень важная встреча трех основных кандидатов с общественностью города; уже вчера Андрей написал текст репортажа с этого мероприятия и отдал главному, Павлу Ивановичу Осетрову. Сегодня тот скажет свое компетентное мнение…

Вообще-то, Андрей имел право говорить то, что думает, и умел это делать, главный доверял ему. Но репортаж с этого, как все считают, решающего предвыборного сборища — дело особое, ведь главным кандидатом является мэр города, Валерия Петровна Агеева. Скажи Андрей что-нибудь не то — ее не выберут. Кто виноват будет? Конечно, Павел Иванович Осетров. Тогда не жди пощады от суровой Валерии Петровны! Вот и страдает бедняга, ночь не спит, размышляя, как бы ему продемонстрировать свое глубочайшее уважение к мэру (к другим не обязательно, другие не снимут его с должности), но и Закон о выборах соблюсти. Мол, я — нейтральный человек: кого народ выберет, тот и мне будет мил. Не так-то просто это сделать!

Была и другая причина, по которой не хотелось вылезать из-под одеяла; вернее, она-то самая главная: этой ночью во сне к нему опять приходила женщина с рыжей челкой на лбу и насмешливыми зелеными глазами. И жило еще в душе то сладостно-щемящее блаженство, которое возникало от одного вида ее, от взмаха ресниц, от простой прогулки по нереальным улицам несуществующего мира. Такое счастье, такая нежность, такая легкость во всем теле… Проснувшись, он долго лежал с закрытыми глазами, отчаянно удерживая в памяти ускользающее видение, дрожал всем телом, отрываясь от него не плотью от плоти, а душой от прекрасного и родного образа. Но вот открыл глаза, и все вокруг увиделось тусклым, серым, обыденным и противным, как будто оглушило, ослепило его ночное видение. То, что чувствовал Андрей, когда она приходила к нему во сне, было сродни апогею любовной страсти, растянувшейся на многие часы…

Что может сравниться с этим в реальной жизни?

Ничего.

Что после этого реальная жизнь?

Ничто…

Во сне он не знал дороги к ней, не знал, когда она явится. Если, ложась спать, напряженно думал об этой женщине, звал, умолял прийти — не приходила. Могла исчезнуть на несколько месяцев, даже на полгода, но всегда возвращалась, нежданно-негаданно наполняя каждую клеточку его тела чувством долгого, несказанно-упоительного наслаждения.

А в реальной жизни все было по-другому. Шестнадцать лет назад: весна, красивая девушка, частые встречи, неумелые поцелуи и объятия, и одна-единственная ночь перед тем, как он ушел в армию. Шестнадцать лет — большой срок, многое стерлось в памяти, остались только огромные зеленые глаза да взволнованный голос: «Андрюшенька, милый, отвернись, пожалуйста…» И — ослепительная белизна обнаженного тела на фоне темной ночной реки…

Было и прошло, как поется в песне.

И сейчас эта женщина живет в Прикубанске, она по-прежнему красива, и тело ее на фоне ночной реки будет таким же ослепительным, как и тогда. Но теперь она такая далекая, такая недосягаемая, что и желания приблизиться к ней не возникало.

Чужая женщина, что-то вроде зеркального отражения той родной и близкой, которая во сне ослепляла его сладостным блаженством.

Холодное отражение, зачем к нему пытаться приблизиться? Расшибешь лоб о зеркало, и все дела…

Когда он случайно встречается с ней, видит перед собой красивую, но самую обыкновенную женщину, каких немало в Прикубанске. Ни чувств, ни воспоминаний, ни малейшего желания прикоснуться к ней. Эффектная леди с глянцевой обложки зарубежного журнала мод. Много ли радости от того, что притронешься к обложке?

Почему же во сне она бывает такой желанной? Знал бы, что в вечном сне она будет вечно рядом, сделал бы так, чтобы никогда не просыпаться!

Андрей сел на кровати, скрипнул зубами, яростно замотал головой. Пробормотал:

— Отвяжись… Оставь меня в покое, дура!..

За окном плыли мрачные темно-серые тучи.

Начало декабря в последние годы и в Сибири не означает приход зимы, что говорить о южном Прикубанске! Грязь, сырость, ветер…

А еще впереди — скучный кабинет в здании городского телецентра, глубокомысленные рассуждения Осетрова об искусстве компромисса; реакция властей на вчерашний репортаж о том, что в пятом микрорайоне уже три недели жители без тепла и горячей воды; симпатичная девчонка Маша, которая почему-то надеется стать его женой… Может, и станет когда-нибудь, пока что об этом и думать не хочется.

Знал бы, что будет вечно сниться зеленоглазая с рыжей челкой, — уснул бы навеки.

На кухне мать гремела посудой, заждалась, поди, разогревая завтрак.

Андрей стал одеваться.

2

Дородный, вальяжный мужчина в отлично сшитом костюме, напоминающий обликом своим и повадкой старинного русского барина из какого-то фильма, — таким он казался тем, кто входил в его кабинет, кто лицезрел и слышал его в президиумах, на планерках или в шумных дружеских застольях. Однако в данной ситуации он годился на роль разве что советского сантехника, коим, собственно, и был задолго до того, как стал начальником городского коммунального хозяйства. Федор Аркадьевич Сысоев нервно ерзал в глубоком кресле, сосредоточенно слушал, склонив лысеющую голову, с преувеличенным вниманием устремлял свой взгляд навстречу начальственному, кивая по всякому поводу; даже когда соглашаться и не следовало.

С каким бы удовольствием Федор Аркадьевич распушил седые усы, выпрямил спину, рассказал пару не очень скабрезных анекдотцев из жизни сантехников, поцеловал бы ручку, а потом и ножку… Ведь перед ним за массивным столом, принадлежавшим некогда первому секретарю горкома КПСС Илье Олеговичу Стригунову, сидела молодая прелестная женщина! А уж он-то, Федор Аркадьевич Сысоев, слыл далеко не последним сердцеедом в Прикубанске. Но какие там, к чертям собачьим, анекдоты в кабинете мэра, за обворожительной внешностью которого таился грозный начальник, кто, все знают, не очень-то церемонился с подчиненными. То ли дело председатель исполкома, если по-старому, а то мэр. Язык не поворачивается сказать так о женщине; слово-то вроде мужского рода. Но вот, прижилось. Как поползли из Москвы префектуры, департаменты всякие, мэры, премьеры, спикеры… — так вся Россия и давай подхватывать да внедрять. Любят у нас иностранщину!

Время от времени Федор Аркадьевич пытался оправдаться.

— Все это так, Валерия Петровна, все так. Но вы же сами знаете, что денег катастрофически не хватает. Теплотрасса ни к черту! Пять миллионов угрохали, а всех дыр так и не смогли залатать.

— Пять миллионов — и не смогли? — Агеева усмехнулась, покачала головой. — Из-за этого три недели в пятом микрорайоне люди сидят в холодных квартирах и без горячей воды?

— Это ужасно, я согласен. Но что такое пять миллионов сейчас? Разве это деньги?

— Думать нужно головой, уважаемый Федор Аркадьевич, а вы задницей думаете! — резко бросила Агеева. — Мне стыдно перед народом, не уследила! Но я ведь надеялась на вас, на вашу смекалку и умение работать с людьми! Что это за разговор: нет денег? Дайте мне деньги, я без вашего управления обеспечу каждую квартиру золотыми смесителями! Верно, денег кот наплакал, так что не знаешь, какую дыру затыкать в первую очередь. Но это не значит, что жильцы должны мерзнуть в своих квартирах! На что вы истратили пять миллионов? Если бы вы их заплатили трем ремонтникам, они бы работали день и ночь, за неделю управились бы! Но вы послали туда человек двадцать, которые три часа ждут экскаватор, десять минут работают, полчаса перекуривают!

— Конечно, в нашей работе есть недостатки, но поверьте, Валерия Петровна, в этом случае работа, можно сказать, кипела.

— Вы контролировали ее ход?

— Разумеется. Ну а как же!

— Организовали вечерние смены?

— Тут вы правы, нужно было и вечером. Но… Вы ж понимаете, заставить людей работать сверхурочно сейчас почти невозможно, — развел руками Сысоев.

— Знаете, почему федеральным войскам так трудно было в Чечне? — неожиданно спросила Агеева и властным жестом остановила Сысоева, который успел кивнуть: мол, да, вы правы, трудно было. — Потому что никакой работы с людьми, с рядовыми людьми там не велось. Никто не вдалбливал им в голову простые истины: неужели вы хотите, чтобы ваши дети имели пятилетнее образование? Кем же они смогут стать в этой жизни? Неужели вы хотите, чтобы законы устанавливали уголовники? Неужели вы не видите, что скоро некому, нечем и негде будет лечить ваших детей? Милые люди, умные, хорошие, да посмотрите же, что творится вокруг! Объяснять, писать, показывать нужно было каждый Божий день. Ничего такого не сделали. Замполитов упразднили, остались борцы за права человека, которые ходят за бедным солдатом по пятам и выясняют: а не мародер ли ты? А не убийца ли безоружных женщин и детей? По бандитам стреляешь или по мирным жителям? А у бедного солдатика и без того в глазах мельтешит. Сколько же душ загубили и с той, и с другой стороны по собственной бездарности! Я говорю это к тому, уважаемый Федор Аркадьевич, что вы придерживаетесь тех же бездарных методов. Есть деньги — будет сделано, нет — да провались все! Так?

— Я согласен, Валерия Петровна. Эти журналисты, телевизионщики чертовы воду мутили.

— Ничего-то вы не поняли, — вздохнула Агеева. — Журналисты у нас не воду мутили, а безответственного чиновника разоблачили, который меня подвел в такой ответственный момент, но это ладно. Людей заставил мерзнуть три недели — вот это уже никуда не годится. Я благодарна телевизионщикам нашим, самой-то непросто за всем уследить. Значит так, Федор Аркадьевич. Или вы завтра даете воду и тепло в квартиры, или я увольняю вас по статье.

— Завтра?! — вытаращив глаза, воскликнул Сысоев. — Но это же невозможно!

Агеева встала из-за стола.

— До свидания, Федор Аркадьевич, — сухо сказала она. — Или вы прямо сейчас хотите написать заявление?

Сысоев тоже вскочил. О, как же ему хотелось послать эту даму куда подальше, громко заявить: мол, и напишу! Второго такого специалиста поищите-ка, а я и без вас не пропаду. На коленях приползете, не соглашусь работать с вами! Но он прекрасно знал, что не было, нет и не будет незаменимых. Ни в жизнь ему не совершить такого гордого поступка, разве что с отчаяния, когда никакой надежды не останется. Но это и будет отчаянием. Не более того. А пока есть надежда… Он же не враг себе!

— Хорошо, Валерия Петровна, завтра. К вечеру. Кровь из носу, выявлю резервы, вздрючу, взбодрю! — распетушился было. Тут же и осекся. — Виноват, закрутился. Зима на носу — все внимание котельным, запасам мазута…. платежам, неплатежам, черт бы их побрал, извините за грубость.

— Это другой разговор, — кивнула Агеева. — Ваше время — до восемнадцати часов. После — или вода и тепло в квартирах пятого микрорайона, или мой приказ.

— Лады, — вытер вспотевший лоб Сысоев и заторопился к двери.

В «предбаннике» остановился перед столом секретарши:

— Железная… леди! А, Мариночка?

Тридцатипятилетняя полная женщина с ярко накрашенными губами и румяными щеками поняла, что Федор Аркадьевич хотел сказать «железная баба», как нередко именовали Агееву в Прикубанске, но лишь равнодушно пожала плечами, не желая говорить на эту тему. Сысоев огляделся в поисках поддержки и, к немалому своему удивлению, увидел в кресле бывшего депутата Государственной Думы, бывшего третьего секретаря горкома Вашурина с букетом роз.

— Володя, а ты что здесь делаешь? Никак насовсем к нам? Трудновато будет привыкать после Москвы.

Вашурин, который был основным соперником Агеевой на предстоящих выборах, хмуро улыбнулся:

— Я тут, Федя, тебя жду. Кран починить некому. Сделаешь? Вот, букет приготовил для лучшего сантехника Прикубанска.

Марина хихикнула, прикрыв рот пухлой ладонью.

— Да пошел ты! — осерчал Сысоев. — Когда вытурят из Москвы, у меня место ассенизатора для тебя припасено. Заглядывай. Ну, будь здоров…

Секретарша нажала клавишу селектора:

— Валерия Петровна, к вам Владимир Александрович Вашурин.

— Я занята, — последовал короткий ответ.

Но Вашурин уже открывал двойные двери кабинета.

— Лера! — укоризненно выговорил, подходя к столу. — Что же ты забываешь старых друзей?

— Я и вправду занята, Володя, — не приняла улыбку Агеева. — Да и о чем нам с тобой говорить?

— Как это о чем? — Вашурин галантно протянул розы. — Да хотя бы о жизни. Ты отлично выглядишь, Лера, до сих пор жалею, что уступил тебя Борису. Просто красавица. Кстати, как Борис?

— Нормально, — холодно ответила Агеева, не замечая предложенного букета. — А насчет «уступил»… — с усмешкой взглянула на высокого респектабельного блондина с жесткими курчавыми волосами. — Ты знаешь мой ответ.

— Это были эмоции, Лера. Я уступил тебя, не стал ввязываться в драку, теперь жалею, честное слово. Ну, хорошо, не будем ворошить старое. Что, обиделась на мою критику в твой адрес? Зря. Все так делают и во всех странах. Ты бы знала, как «поливают» друг друга кандидаты в Бразилии!

— Я знаю другое, что тебе не стыдно за наглую ложь вроде: развратила город, создала публичные дома, вспомнив о своей комсомольской молодости… Это ведь клевета!

— У меня есть данные на сей счет, подавай в суд, я представлю соответствующие документы. Послушай, Лера, а не могли бы мы поговорить спокойно?

— Понравилось в Москве, хочешь опять? — напрямик спросила Агеева.

— Хочу, — не стал притворяться Вашурин. Он швырнул букет на стол, сел в кресло, где несколько минут назад сидел Сысоев, закинул ногу на ногу. — Ну как, поговорим?

— О чем?

— Что же ты такая сердитая, Лера? Когда я приезжал, встречался с избирателями, ты вела себя по-другому, приемы устраивала в мэрии, речи уважительные говорила. А теперь чертом смотришь. Это не украшает тебя.

— Я не выступала с речами, какой ты был коммунист, как занимался промышленностью и строительством в городе: каждый партком знал, что, если ты приехал, необходимо банкет устроить и девочек предоставить. Много чего можно было бы сказать, но я не умею поливать человека грязью. Даже если он подлец — просто буду держаться от него подальше. Это вот и делаю.

— Послушай, Лера, мы могли бы договориться. У тебя здесь все в порядке, у меня — там. После выборов в Думу будут перевыборы мэра. Ты меня поддержишь, я — тебя. Совместными усилиями оттесним Стригунова; хватит этому старперу завода. Пусть директорствует там до конца дней своих.

— Что, плохи дела? — снова усмехнулась Агеева.

— С тобой трудно соперничать, не стану скрывать. Но еще не все потеряно, Лера. Ситуация в любой момент может измениться, и ты останешься с носом и там, и там. Уж тогда руководящий народец тебе житья не даст. Ты ведь сурова с ними, очень сурова.

— Стану домохозяйкой.

— Ты? Не смеши. Да, мне понравилось в Москве: там связи, там деньги, там все. Привык, понимаешь? А ты привыкла здесь, у тебя получается довольно-таки неплохо. Будет еще лучше, за следующие четыре года ты здесь коммунизм построишь в одном отдельно взятом городе. Я и не сомневался, что так будет, поддерживал на выборах. Забыла? Ведь мог и свою кандидатуру на пост мэра выставить.

— Не мог, Володя. Тогда меня поддержал Стригунов. Хоть партию и запретили, а сила была у него. А тебе он велел подыгрывать мне, что ты и сделал. И за послушание получил поддержку в декабре 93-го. Все просто.

— У нас может получиться отличный руководящий тандем, Лера, — Вашурин подался вперед… — Ты здесь, я там. За мной стоит солидная партия, деньги; мы образуем в Думе мощный блок. Поможешь мне… нам — Прикубанск, точно, станет самым заметным городом России. Ты — известной на всю страну. Представляешь, какой это трамплин для будущего прыжка? А сейчас в Москве, никого не зная, на что ты рассчитываешь, Лера? В чужом, жестоком городе? Это тебе не Прикубанск!

— Ты все сказал?

— Нет, не все. Детали мы можем уточнить в другом месте. Приходите с Борисом ко мне или приглашай к себе в гости. Сколько тебе, сколько городу, сколько сразу, сколько потом, — Вашурин многозначительно усмехнулся, из чего можно было догадаться, что речь пойдет о таких суммах, перед которыми трудно будет устоять.

— А честно ты не можешь выиграть? И денежки себе оставить?

— Видишь ли, обстоятельства так сложились, что мы оказались в заведомо неравных условиях, — уверенно сказал Вашурин. Видно было, ждал этого вопроса и заранее приготовил ответ. — Ты здесь у всех на виду, есть определенные успехи, люди знают тебя, верят в тебя. А меня, буду с тобой откровенным, подзабыли. Денег в мою избирательную кампанию вбухано черт знает сколько, а результата пока нет.

— Проиграешь эти выборы, выдвигай свою кандидатуру в мэры Прикубанска. За четыре года представляешь какой трамплин себе создашь для будущего прыжка, — ехидно повторила Агеева слова Вашурина.

— Лера, я и сам люблю пошутить, но сейчас не тот случай. Давай поговорим серьезно.

— Я серьезна, как никогда, сейчас ты убедишься в этом. — Агеева нажала клавишу селектора: — Марина, пожалуйста, засеки время. Если через три минуты Владимир Александрович не выйдет из моего кабинета, немедленно вызывай охрану. Немедленно! Спасибо. — Она демонстративно посмотрела на свои часики, подарила оторопевшему Вашурину улыбку голливудской кинозвезды: — У тебя ровно три минуты, Володя. Привет Борису я передам, и ты передай мои наилучшие пожелания Екатерине Вадимовне.

— Спасибо… — выдавил из себя Вашурин и опустил голову. Минуты две из отпущенных ему трех он разглядывал блестящие носки своих черных ботинок, потом резко вскочил, ногой отшвырнул в сторону кресло. — Ты сумасшедшая, Лера! Такая же самоуверенная кукла, как и три года назад, когда сжигала книги. На кассете отлично видно, что ты — ненормальная! И я был круглый идиот, что поддерживал тебя, участвовал в этой вакханалии! В этом шабаше…

— Твое время вышло! — холодно предупредила Валерия Петровна.

— Ты пожалеешь об этом, пожалеешь, дура несчастная! — сдавленно взвизгнул Вашурин и, еще раз пнув кресло, как ошпаренный выскочил из кабинета.

Он уложился в три минуты, секретарше не пришлось вызывать охрану.

Этот визит лучше всех социологических опросов и политических прогнозов говорил о том, кто победит в Прикубанском избирательном округе. Однако спустя несколько мгновений… О какой кассете он говорил?.. И точно ледяной водой окатило. Как могла забыть? Три года назад, в ноябре 92-го, она решила публично сжечь книги партийных лидеров. Да, было такое. Городское телевидение показало репортаж об этом событии. Но откуда у Вашурина видеокассета с этой записью? Она должна храниться на телестудии, за семью печатями.

Агеева в сердцах шлепнула ладонью по клавише селектора.

— Марина, пожалуйста, свяжи меня с телестудией. С главным редактором Павлом Ивановичем Осетровым. Если он отсутствует, пусть немедленно разыщут. Я жду.

Откинулась на спинку кресла, устало закрыла глаза. Закрутилась, упустила из виду! Вылетело из головы… А этот негодяй, надо же, вспомнил! И сейчас, не задумываясь, использует эту запись, да еще с каким-нибудь гнусным комментарием!

Зазвонил телефон. Агеева выпрямилась, взяла трубку.

— Павел Иванович, — резко перебила главного редактора, отсекая банально льстивые комплименты в свой адрес. — Три года назад вы делали репортаж о сожжении книг перед мэрией. Где видеокассета? Вы знаете, что все материалы обо мне должны хранить до моего особого распоряжения.

— Естественно, Валерия Петровна. Храним.

— Где кассета с этим репортажем?

Осетров засопел в трубку и… замолчал. Агеева терпеливо ждала, когда у главного редактора прорежется голос. Наконец в трубке послышалось глухое покашливание, а потом и осторожный вопрос:

— А что случилось, Валерия Петровна?

— Похоже, проблемы со слухом возникли, — раздраженно бросила Агеева. — Я спросила вас, где эта кассета?

— В сейфе редактора отдела новостей. Это его, так сказать, епархия.

— Вы уверены, что она там?

— А вы думаете, что… что кто-то может воспользоваться ею именно сейчас? На финише предвыборной кампании?

— Хорошо, что вы правильно понимаете ситуацию, Павел Иванович. И отдаете себе отчет, каковы будут последствия, если кто-то воспользуется этим материалом в интересах определенных лиц. Будьте добры, немедленно привезите мне эту кассету. В мэрию. Я жду.

— Извините, Валерия Петровна… — Осетров снова замялся, будто хотел что-то сказать, да не знал — как.

— Я слушаю вас! — гневно крикнула Агеева, теряя терпение.

— Разумеется, я привезу, привезу, но дело в том, что редактор отдела новостей сейчас в городе, снимает сюжет для вечернего выпуска. А ключи от сейфа у него. Как только он появится, тут же и привезу. Тут же, Валерия Петровна, не мешкая ни секунды.

— Я жду, — Агеева бросила трубку.

Почему-то она не сомневалась, что кассеты в сейфе телестудии уже нет.

3

За окном плавали в сыром, холодном воздухе голые ветви старого каштана. На одной из них вот уже много дней трепыхался потемневший, скрюченный лист. Сколько ветер ни дергал его, не мог сорвать, висел как пришитый!

— Несгибаемый, — пробормотал Андрей Истомин. — Умер, но не сдался.

Он сидел за своим рабочим столом, задумчиво помешивая ложечкой горячий чай.

— Что ты сказал? — встрепенулась Маша Лобанкина, секретарша главного редактора.

Она сидела напротив за другим столом, хозяин которого был на задании, и влюбленно смотрела на Истомина, прижав ладони к своей чашке с чаем — в кабинете редактора отдела новостей было прохладно.

— Да так, просто… — пожал плечами Андрей.

— Ну, это самая настоящая умора, — затараторила Маша. — Звонят и требуют прислать съемочную бригаду! Не желают больше жить на улице Шверника, решили переименовать во 2-ю Подгорную. Очухались во мраке! Мы так и не поняли, почему во 2-ю Подгорную, а не в 1-ю Брежневскую или 3-ю Горбачевскую?

Андрей уставился на стройную девушку в голубых джинсах и длинном свитере. Двадцать два года, папа председатель горсовета, учится заочно в Ростовском университете, работает секретаршей. Получит диплом, станет корреспонденткой, а чуть позже и редактором отдела. Вполне благополучная девчонка. Добрая, ласковая, как котенок… Глупенькая, правда. Но какие ее годы? Наберется ума…

— Ты слишком юная дама. Поэтому и не знаешь, что эта улица раньше называлась 2-й Подгорной, потому что — под горой.

— Да ты что?! — Маша с удивлением посмотрела на него, всплеснула руками. — Ой, какой ужас! А твои подчиненные, Демченко и Смирнов, думали сенсацию привезут. Помчались как угорелые… Прежде возвращали улицам старые названия, а теперь наоборот? Оказывается — ничего подобного, никакой сенсации.

— Они тоже молодые ребята, — мрачно сказал Андрей.

— Ты чего такой хмурый, Андрюша? — Маша подошла к нему, нежно поцеловала в щеку, присела на край стола.

— Биоритмы пошаливают.

— У тебя всегда проблемы с биоритмами. Ты говорил, что из-за них от тебя ушла жена…

— Не ушла, а выгнала меня, — поправил Андрей. — Убеждать журналиста заняться коммерцией — гиблое дело. А если он еще и кандидат в мастера спорта по боксу — и опасное. Проще выгнать его, что она и сделала. Это самый надежный способ решения семейных проблем — выгнать. Учти на будущее.

— Обязательно учту. А сейчас я просто рада, что она тебя выгнала и ты, после десяти лет жизни в большом городе, вернулся в наш Прикубанск. Я отлично помню, как ты в мае первый раз появился на студии. По-моему, Богаченко первый понял, что руководить тобой невозможно, и сбежал.

— Не сбежал, а открыл свое фотоателье. Кстати, очень популярное теперь в Прикубанске.

— Все равно, я рада, что ты стал редактором, это правильно и справедливо. И вот что я тебе еще скажу, Андрюша: мне жутко нравятся твои биоритмы. Если бы они не пошаливали, жил бы ты себе в Краснодаре, и мы бы никогда не встретились!

— Маша, ты бы вернулась к себе, а то шеф разозлится, объявит выговор. К тому же мне интересно, что он скажет о тексте моего завтрашнего репортажа.

— Так уж и интересно?

— Да нет, честно говоря, не очень. Осточертела вся эта суета, какие-то выборы… Ну, какое мне дело до того, что некая дама станет скоро депутатом Государственной Думы? Что-то изменится в моей жизни от этого? Нет. Тогда почему я должен сочинять идиотские тексты и ждать, когда шеф созреет, чтобы высказать свои замечания? Надоело… — Андрей махнул рукой.

— Это погода, — заговорщически подмигнула Маша. — Ужасная, дрянная погода. И еще то, что я уже неделю не была у тебя. Мне так нравится там… И твоя мама такая симпатичная женщина, и, по-моему, я ей тоже нравлюсь. А тебе? А ну-ка, живо признавайся, любишь меня или уже нет?

— Ну, Маша, пожалуйста… — досадливо поморщился Андрей.

— Нет, признавайся! — Маша наклонилась к нему, обняла, прижалась щекой к его плечу. — А не то я открою окно, и…

— Выбросишься со второго этажа?

— …и ты замерзнешь тут, вот! И не проси потом, чтобы я отогрела тебя! Ну, правда, Андрюша, давай сегодня завалимся к тебе и устроим вечеринку на двоих, а?

В это время задребезжал внутренний телефон. Маша притворно ойкнула, спрыгнула со стола и побежала к двери. Но там остановилась, глядя на Андрея.

— А я тебя предупреждал, — усмехнулся он и взял трубку. — Да, Павел Иванович. Нет, она заходила на минутку, но я отправил ее в монтажную. Да, хорошо.

Маша послала ему воздушный поцелуй и скрылась за дверью. Андрей встал и направился следом за ней.

Когда он вошел в секретарскую, Маша уже сидела за своим столом и, лукаво улыбаясь, показывала большим пальцем на тяжелую дверь.

Павел Иванович Осетров, высокий, худой мужчина лет пятидесяти, с длинным носом и жидкими, тщательно прилизанными волосами на затылке, мельком взглянул на вошедшего, нервно взмахнул рукой и приказал: — Садись, Истомин.

— Не понравилось, Павел Иванович? — спокойно спросил Андрей.

— Текст ужасный, — скривился Осетров. — Какого черта тебе вздумалось ехидничать по поводу того, какую радость для народа представляет эта встреча, как он ждет и надеется, что она закончится благополучно?! Для кого?

— Для народа, — смиренно пояснил Андрей.

— Не валяй дурака, Истомин! — заорал Осетров. — Ты что, не понимаешь разницу между сюжетом о неисправной канализации и последней предвыборной встречей кандидатов с общественностью города?!

— Ну, хорошо, — разозлился Андрей. — Не нравится вам вступление, переделаю. Давайте конкретно по тексту, а то и ваше вступление не блещет оригинальностью.

Получилось грубовато, сам не ожидал такого. Действительно, биоритмы не в порядке.

— Конкретно позже, — главный пропустил мимо ушей очевидную колкость подчиненного. — Сейчас важно другое. Только что мэр звонила… Ей срочно нужна кассета, репортаж о том, как она книги сжигала три года назад. Ты должен знать об этой кассете. Богаченко, когда уходил, наверняка предупредил обо всем.

— Гениальная акция! — усмехнулся Андрей. — Видел я этот репортаж, Агеева там бесподобна. Символ революции. Хочет, чтобы мы прогнали сюжет в качестве предвыборной агитации?

— Хочет, чтобы кассета лежала у нее на столе. И не дай Бог, если она потерялась! Головы тебе не сносить, Истомин.

— Куда она денется из сейфа, — пожал плечами Андрей. — Принести?

— Бегом! Ты копии делал?

— А как же! И копии, и плакаты с призывом: голосуйте за нашу Пассионарию! Она в Думе еще не то сожжет! Пассионария — значит пламенная, Павел Иванович.

— Перестань ерничать, Истомин! — Павел Иванович грохнул кулаком по столу. — Дело очень серьезное. Немедленно принеси мне кассету!

— Слушаюсь!

Через полчаса Андрей в задумчивости сидел на полу перед грудой видеокассет, Маша со скорбно-испуганным видом стояла рядом.

— Влипли, — прошептала она. — Теперь жди этот сюжетик из Краснодара или даже из Москвы. Покажут перед каким-нибудь сериалом, смотрите, мол, кого в Думу выбирать собираетесь… И начнут искать виноватых. И найдут…

— Смотри-ка, соображаешь.

— Ну, чего ты сидишь, Андрюша? — в голосе Маши послышались слезы. — Не представляешь, какой кошмар теперь начнется? Валерия ни за что не простит нам такое…

— Да пошла она, эта Валерия!.. Тоже мне, начальница великая выискалась! Только и слышно: Валерия, Валерия! Черт возьми, так не хотелось на службу тащиться. Как чувствовал, что день будет отвратительный.

— Ты всегда недолюбливал ее, Андрюша. Но почему?

— А за что мне ее любить?

— Ну как же… Она замечательный руководитель, умница! Да просто красивая женщина.

— Красивая — это ты, Машуня, — оттаял Андрей. — А она — монстр! Женщина и власть — вещи несовместимые.

— Ты прямо женоненавистник какой-то, — обиделась Маша.

— Нет, не так. Я ненавистник женовласти. Ну, представь себе, вот я пошел в лес. Навстречу мне волк или медведь. Что я делаю? Убегаю или хватаю дрючок и пробую отбиться. Все ясно. А вот навстречу выходит грациозная лань и направляется ко мне. Я — рот до ушей, любуюсь. А она копытом — бац! И нет у меня зубов. Потом еще раз — бац! И нос в лепешку. Кто бы мог подумать? Вылечился, опять пошел в лес вместе с тобой. Навстречу грациозная лань. Мне бы надо прятать тебя от этой бандитки или палку схватить, чтобы отбиться, но ты же засмеешься или обидишься: мол, женоненавистник! Такие дела.

— Тебе бы романы писать, — вздохнула Маша и упрямо повторила: — А все-таки на нее приятно смотреть.

— Ну, вот и посмотрим, как эта умница книги перед мэрией сжигает, — усмехнулся Андрей. — Кто-нибудь покажет.

— Как ты можешь шутить, Андрюша? Если кассета не найдется, Осетров тебя выгонит.

— Придется жить без осетрины. А кассета не найдется, Машуня. Я недавно рылся в сейфе, видел ее. А теперь не вижу. Ее украли.

— Может, кто-то взял посмотреть? — робко предположила девушка. — Надо поспрашивать…

— Ключи-то у меня.

— Ты частенько бросаешь их на столе, когда уезжаешь на съемку. Кто-то мог открыть сейф…

— Тогда тем более бесполезно спрашивать, — Андрей невесело улыбнулся. — Кассета исчезла, и Осетров знает об этом.

— Да ты что?

— Он дрожал от страха, когда я вошел. Почему? Опасался, что кассета потеряется? У нас что, часто теряются кассеты? Ты здесь уже два года работаешь, было такое?

— Теряются?.. На съемках запарывали, в монтажной… А чтобы потерялась — нет, не помню, — замотала головой.

— Вот видишь. Скорее всего, он сам отдал ее тому, кто попросил… За деньги, конечно.

— Нет, Андрюша, Павел Иванович не такой!

— Успокойся, это всего лишь предположение. Между прочим, учти: выборы на носу, и тут все средства хороши. В печенках они у меня сидят, эти выборы! Ладно, пошли, доложим шефу, что кассета тю-тю.

— Я боюсь… Ну, почему ты такой балбес, Андрей? Почему не сделал копию на всякий случай?

— Потому, что не играю в их игры. И вообще, если эта кассета представляет такую ценность, нужно было Агеевой раньше думать: самой хранить такие материалы.

— Но она же не могла предположить, что кассета исчезнет из запертого сейфа…

— Я — тем более! Не хочу больше слушать о всяких там Агеевых! Что она простит, что не простит!..

Когда Андрей снова появился в кабинете, Осетров даже привстал, впился в него глазами. Похоже, надеялся, что, если кассеты нет в руках, она может быть в кармане куртки. Но Андрей вдребезги разбил робкие надежды главного. Если они, конечно, были.

— Исчезла кассета, Павел Иванович! Я ее видел дня два-три назад, тогда была. А теперь нет.

Осетров медленно опустился в кресло, вытер ладонью взопревший лоб.

— Ты хоть понимаешь, что это значит?

— Пока этот материал не прошел в эфире — ничего. Наши кассеты, хотим — храним, хотим — списываем.

— Это мне решать, Истомин! Ты проявил преступную халатность, потерял кассету с особо важным материалом! Что, если он попал в руки к нечистоплотным людям?!

— Все они там нечистоплотные. Вы-то чего разволновались, Павел Иванович?

— Не наглей, Истомин, не наглей! Что я скажу Валерии Петровне?!

— Скажите, пусть занимается теплотрассой в пятом микрорайоне да общественным транспортом, — посоветовал Андрей. — А с телевидением мы как-нибудь сами разберемся.

Полнейшая апатия вдруг овладела им. Обрыдли все эти шпионские страсти, пошлые интрижки. Кто-то спер кассету, а он должен вертеть головой, ничего не понимая, да еще чувствовать себя виноватым? Да пошли они все куда подальше!

— Ты напрасно хорохоришься, Истомин! Валерия Петровна всегда помогала нам, поддерживала… зарплату вовремя платила! А мы ей такую свинью подсунули! И все это благодаря тебе, разгильдяю!

— Надо же, и зарплату платила! — усмехнулся Андрей. — А я-то думал, что сам зарабатываю.

— Ты уже ничего не зарабатываешь здесь, Истомин! С этой минуты ты уволен! Можешь быть свободен. Все! Нам не нужны такие сотрудники! — брызгая слюной, заорал Осетров.

— А нам — такие начальники, — Андрей сунул руки в карманы куртки и хмуро посмотрел на главного.

Что Осетров уволит его, не сомневался. Как еще начальник мог оправдаться перед всемогущей Агеевой. Можно было бухнуться на колени, рыдать, рвать на себе волосы, биться головой о стену — ничего не помогло бы. Стрелочник найден, и его следует примерно покарать. Простить — значит самому стать стрелочником. Какой дурак на это согласится?

Сказать напоследок Осетрову пару «ласковых», от которых он придет в бешенство? Зачем? Он и так скоро будет бледным и жалким, оправдываясь в кабинете Агеевой.

— Уходи! — простонал Осетров. — Я всегда опасался, что из-за тебя у нас рано или поздно случится ЧП!

4

Черная «волга» лихо, с визгом затормозила у бордюра, разбрызгивая огромную лужу. Высокая девушка в длинном кожаном плаще, стоявшая у края тротуара, испуганно отпрыгнула в сторону.

— Идиот!

Передняя дверца машины распахнулась, оттуда выглянул смуглый мужчина с прической «а-ля усовершенствованный Шумейко» и тонкими, щегольскими усиками. Глаза его скрывали огромные темные очки, весьма странные для ненастной декабрьской погоды.

— Пардон, мадам, — галантно взмахнул он рукой. — Пожалуйте в машину, обещаю вычистить ваш плащ и постирать все, что под ним.

— Вот еще, очень нужно садиться в какую-то паршивую «волгу», — девушка капризно надула губы. — Настоящие мужчины теперь на «мерседесах» и «вольвах» гоняют по Прикубанску.

— Настоящие бандиты, — мягко поправил ее водитель. — А мужчины, они как были на черных «волгах», так и остались. Это вечная взаимная привязанность. Ну, садись, Анжела, или ты хочешь, чтобы нас засекли?

Девушка, подобрав полы плаща, юркнула на переднее сиденье. Пока она устраивалась поудобнее, мужчина, приподняв очки, исследовал взглядом улицу.

— Боишься? — усмехнулась девушка.

На вид ей было лет двадцать: вздернутый носик, губки бантиком, огромные глаза, густые колечки темных волос, падающие на плечи.

— С тобой ничего не боюсь, — уверенно сказал мужчина и, наклонившись, поцеловал девушку в губы. — А вот с некоторыми другими, не стану врать, боюсь. Поэтому и смотрю, нет ли поблизости этих самых других. Кажется, нет, и я рад приветствовать на борту моего лимузина знаменитую Анжелику Петренко, звезду стриптиза казино «Кавказ» и звезду моей души! — торжественно произнес он и еще раз поцеловал девушку.

— Будет врать-то, Боря, — заскромничала Анжела. — Никакая я не звезда никакого стриптиза. Я обычная солистка танцевальной группы казино.

— Это для непосвященных. Но я-то знаю, что после полуночи ты показываешь лучшим пьяным людям города Прикубанска кое-что, предназначенное для сугубо индивидуального обозрения. И очень переживаю по этому поводу. Можно сказать, ревную.

— А вот это ты зря, Боря, — снова капризно надула губки девушка. — Я же не ревную из-за того, что ты каждую ночь спишь голый рядом со своей голой женой.

— Во-первых, я сплю в пижаме. А во-вторых… лапуля, прошу тебя, не вспоминай о моей жене. Иногда мне кажется, что я вот-вот свихнусь от ее бурной деятельности. Выборы, встречи, собрания, штаб, спонсоры, деньги, речи, проекты! А еще городской транспорт, канализация, пенсионеры, пионеры…

— Ну, пионеров-то уже нет.

— Неважно, как это называется, пусть будет проблема молодежи. В последние дни это просто невыносимо, честное слово. Это не женщина, не жена, а гремучая смесь из проблем и нервов… в одном флаконе!

— Скоро все кончится, — нервно передернулась Анжела.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Борис.

— Ну как же… Выберут твою женушку депутатом, укатите вы в Москву, и там будет все спокойно, прилично. Никакой Анжелы рядом…

— А если не выберут? Еще две недели до выборов, всякое может случиться.

— Да уж… Все только и твердят, что Агеева — бесспорный лидер. А маленькую Анжелку — на помойку памяти… — всхлипнула девушка.

— На помойку памяти ты никогда не попадешь, в музей — да. Но это случится не скоро; а может, и вообще никогда. Квартира-то моя здесь останется, и я буду приезжать домой. Тогда не нужно будет торопиться к жене… засвидетельствовать свое почтение, и опасаться некого. Мы с тобой такие ночные оргии станем устраивать, о каких ты, деточка, и понятия не имеешь! — Он победоносно посмотрел на девушку. Увидел, что это сообщение не обрадовало ее, добавил: — Ну, и ты, конечно, будешь приезжать в столицу, навещать меня. Что-нибудь придумаем.

— Все вы так говорите… — протянула Анжела.

Борис Агеев сбавил ход, внимательно посмотрел на девушку.

— Лапуля, ты знаешь, что я тебя люблю. Но если и у тебя сегодня проблемы, лучше нам отложить встречу на потом. Я тебе только что объяснил, в каком кошмарном мире живу, как хочется немного отвлечься, забыть обо всем. С тобой, с моей дивной, жизнерадостной, ласковой кошечкой. Я тебе всегда помогал и буду помогать, но сейчас… Пожалей меня хоть ты!

— Боренька, милый, — Анжела обняла его, прижалась губами к гладко выбритой, голубоватой щеке. — Не надо откладывать, мы уже целых три дня не встречались, я соскучилась без тебя. Я хочу тебя… — смущенно опустила глаза.

— Как это приятно слышать, — довольно засиял Агеев. — И что бы я делал без тебя, лапуля? — Левой рукой придерживая баранку, правой осторожно раздвинул в стороны полы ее кожаного плаща. Глядеть бы не наглядеться на длинные смуглые ноги, едва прикрытые короткой эластичной юбкой; потом задрал и юбку.

— Соскучился? — прошептала Анжела, раздвигая ноги.

— Это чудо, — сладострастно облизнулся Агеев. — Нет, я не могу, — он торопливо запахнул полы плаща и устремил свой взгляд на дорогу. — Когда я вижу пухленький треугольничек трусиков, едва прикрывающий самую великую загадку человечества, я становлюсь сам не свой. О, это восхитительно! Божественно!

— Хочешь прямо сейчас, милый?

— Еще как! Но придется потерпеть. — Сладкая дрожь пронизывала его. — Теперь понимаю, что сглупил — так рано встретился с тобой… Но что поделаешь, рабочий день закончился, не ехать же домой! А вдруг там великая деятельница корпит над очередной речью? Черта с два потом вырвешься…

— А почему рабочий день закончился так рано? — полюбопытствовала Анжела. — Вы же обычно до пяти, а сейчас только начало третьего. Я тоже удивилась, что ты так рано позвонил.

— Опять жена… Тьфу ты, куда ни глянь, везде она! — в сердцах сказал Агеев. — Зима, нагрузки в энергосистеме города возросли, вот она и ввела ограничение. А это значит, после двух выключай все оборудование, останавливай конвейер…

Борис Агеев замолчал. Он работал главным энергетиком на радиозаводе «Импульс». Прежде там собирали электронные термометры для атомных подводных лодок и другую электронику для армии. Но в последние годы пришлось перестраиваться — конверсия! Теперь завод выпускал бытовую радиоаппаратуру, благодаря чему и держался на плаву.

А жена не дает работать. Просто ересь какая-то! Сколько раз объяснял ей, на пальцах доказывал: ограничивай другие заводы, которые на ладан дышат, а нам дай возможность реализовать свой потенциал на полную катушку! Не понимает. О справедливости начинает говорить. Какая, к черту, справедливость?! Рабочие косо посматривают в его сторону: мол, как же так, мужик, не можешь приструнить жену? Директор — ее конкурент на выборах, а мы-то за нее собираемся голосовать, что ж она обижает нас, не дает премии к Новому году заработать?.. Мало того, что дома только и разговоров об этих долбаных выборах, так и на работе без них не обходится. Провалились бы! Агеев мельком посмотрел на Анжелу — нет, не стоит ей рассказывать об этом.

— На всех света не хватает?

— На всех и не должно хватать, лапуля. Но кто-то имеет право на исключение. Как ты думаешь, кто?

— А может, она с кем-то трахается и ему больше света дает? — высказала догадку Анжела.

Агеев нахмурился, а потом вдруг расхохотался.

— Точно, трахается. С господином по фамилии Справедливость. В последнее время они почти не расстаются.

— Надо же! А я думала, такого господина не существует. По крайней мере в этой стране.

— Я тоже так думал, пока не столкнулся с ним. Ты бы видела, какой это урод!

Плотные светло-коричневые шторы наглухо закрывали окно. Мягкий, голубоватый свет торшера заливал правую сторону комнаты, где стояла огромная двухспальная кровать. Темно-коричневая, с яркими красными узорами на спинках и шелковымголубым одеялом сверху, эта кровать занимала большую часть комнатного пространства и была здесь главным предметом — царицей интерьера. Так и должно быть в спальне, а комната, несомненно, была спальней, ибо прочая мебель представляла собой естественное дополнение к царице-кровати: две тумбочки у изголовья; на одной — небольшой импортный телевизор с видеомагнитофоном, на другой — кнопочный телефон. А еще трельяж, гардероб — в одном углу, журнальный столик с двумя креслами и торшер над ним — в другом.

Но Агеева всегда удивляло не то, что это спальня, а то, что другой комнаты в квартире с крохотной кухней и совмещенным санузлом попросту не было. Обычно единственную комнату в однокомнатной квартире не оборудуют под спальню. Ведь нужно где-то и письменный стол поставить, и полки с книгами разместить, и гостей принять… Однако Анжела рассуждала, видимо, иначе.

Он по привычке устроился в кресле и в который уж раз подумал, что, наверное, кровать — это и рабочее место Анжелы, и гостей она принимает на ней… Но расстраиваться из-за этого не собирался.

Здесь ему нравилось. Красивая девчонка без комплексов, уютная спальня и, самое главное, никаких дискуссий о будущем страны, о социальной справедливости, о выборах, будь они прокляты!

Наверное, и другие мужики сюда похаживают. Он видел, как она танцует у шеста. После такого зрелища и трухлявый пень покроется цветочками. А она себе ни в чем не отказывает; и другим — тоже. Такая щедрая натура. Агеев усмехнулся, откупорил принесенную бутылку шампанского, разлил шипучий янтарный напиток в высокие бокалы.

Ну и ладно. Ревности он не испытывал, а в машине сказал, чтобы доставить девчонке удовольствие.

А вот и она, высокая, длинноногая, в короткой эластичной юбке и белой блузке, под которой переливаются, искрятся, как шампанское в фужерах, крепкие, упругие груди. В руках поднос: ему — бутерброды с ветчиной, себе — два апельсина. А как идет, как идет! Как соблазнительно двигаются узкие бедра! Уже оттого, что она идет к тебе, чувствуешь себя настоящим мужчиной.

Анжела опустилась на одно колено перед столиком, осторожно поставила серебряный поднос, обняла колени Агеева.

— Как хорошо, Боренька, что ты пришел ко мне, — прошептала хрипловатым голосом, в котором уже сквозили отголоски нарастающей страсти.

— И мне хорошо с тобой, лапуля… — улыбнулся Агеев и протянул Анжеле бокал с шампанским.

Она отпила глоток, поставила бокал на столик и села к Агееву на колени. Он выпил до дна и тоже поставил бокал на столик. Гибкие руки обвили его шею, Анжела приоткрыла рот, ожидая, когда его губы коснутся ее губ, и кончики языков прижмутся друг к другу. И когда это случилось, плотоядно застонала, извиваясь, прильнув к нему всем телом.

После долгого, страстного поцелуя Анжела неожиданно спроста:

— Милый, ты такой красивый, умный, представительный мужчина! Ну почему не ты, а твоя жена — мэр города, не ты, а она хочет стать депутатом Государственной Думы?

— Потому, что я ленивый, — довольно хмыкнул Агеев. — Люблю наслаждаться жизнью, как сейчас с тобой, люблю, когда меня любят. А она любит свою работу. Суета, беготня, договоры, переговоры, выговоры… Ужас! Она красивая женщина, но злая, черствая, дерганая.

— Наверное, в постели страстная?

— Какая там страсть, Анжела?! Самое лучшее, что можно услышать ночью: ну, давай побыстрее, мне завтра рано вставать, на хлебокомбинате мука кончается, нужно разобраться, а то город без хлеба останется. Ты себе можешь представить такое?

— Ну, и как ты «даешь побыстрее»? Она делает то, что я умею?

— Ты сегодня очень уж любопытная, с чего бы это?

— Ну, интересно же, Боренька, — капризно протянула Анжела, порывисто поцеловала и снова уставилась на него ждущими глазами. — Расскажи.

— Ничего она не умеет, — поморщился Агеев. — В этом вопросе она тебе и в подметки не годится.

— А вопрос-то самый главный, — промурлыкала Анжела.

— Кто же спорит, — Агеев прижал ее к груди. — Я надеюсь, ты не разучилась быть фантастической женщиной?

Он рывком подхватил девушку на руки, вскочил с кресла. Она крепче обняла его шею. Их губы снова слились. Агеев закружил Анжелу перед кроватью, а потом вместе с нею упал на голубое одеяло. Юбка задралась, и в промежутке смуглых ног сверкнула белая полоска трусиков — полоска девственного снега в глубоком ущелье. Правда, этот снег вряд ли был девственным, но от этого не стал менее загадочным и манящим.

Шумно дыша, сплетясь телами, они катались по кровати, не разнимая жадных губ. Анжела постанывала, всхлипывала, приоткрыв губы, извивалась, выгибая спину; ее дрожащие пальцы стали судорожно расстегивать молнию на его брюках. Агеев тоже словно обезумел, хищно, едва сдерживая рычание, срывал с нее одежду, швырял за спину. Он забыл, что она умеет раздеваться упоительно красиво. Ему так нравилось это! И она забыла, что хотела вновь порадовать его своим потрясающим искусством.

— Я лучше твоей жены, милый? Лучше? — яростно хрипела, почти переходя на завывание, Анжела.

— Пожалуйста, не напоминай мне об этой мымре, — взмолился Агеев. — Ты фантастическая женщина, я люблю тебя, Анжела! Только ты властительница моего сердца…

— Тебе хорошо со мною, Боренька?

— Прекрасно… — Он ласково сжал напрягшиеся соски ее грудей, опустил ладонь ниже, погладил упругий, гладкий живот, еще ниже, накрывая удивительный оазис в белом безмолвии. Анжела подняла глаза, вдруг заблестевшие от непрошеных слез.

— И это принадлежит какому-то мэру?.. — Анжела не в силах была оторвать восхищенного взгляда от широкой, поросшей густыми черными волосами груди Агеева.

— Тебе… это все принадлежит тебе, моя королева, моя волшебница…

— Ой, — простонала Анжела и потянулась губами к его животу. И уже добравшись туда, еще раз простонала: — Ой, умираю!

— Не умирай, моя звездочка…

5

Комната медленно остывала.

Утробные звуки, метавшиеся над огромной кроватью, раскалявшие воздух в комнате — хриплые стоны, невнятное бормотание, причмокивание и чавканье, скрип и скрежет, вопли восторга и прерывистое дыхание, легкие шлепки и звонкий смех — плавно отплывали в темные углы, рассеивались, превращались в ничто…

Агеев ушел. Он опасался, вдруг его фря дома, ваяет завтрашнюю речь. Что, если в это время позвонит директор Стригунов и выяснится, что рабочий день закончился два часа назад? Нужно будет Борису придумывать, где был, а придумывать не хочется. После сумасшедшего часа блаженства сил осталось только, чтобы добраться до любимого дивана…

Анжела нежилась под голубым одеялом, еще чувствуя на губах терпкий вкус прощального поцелуя Бориса. Еще теплым было место рядом, где он лежал после всего, ласково поглаживая пальцами шелковую кожу ее живота. Нужно было вставать и идти в ванную, выпрыгнуть из-под одеяла, как это сделал он. Выпрыгнул, а она потянулась, схватила обеими руками предмет его особой гордости и дурачилась, тормошила, поглаживала, как птенчика, пощипывала, целовала, пока не превратился птенчик в могучего орла. И так увлекла ее эта игра, что испытала новый, самый сильный приступ желания. Вместе с ним. Он стоял с закрытыми глазами и стонал так громко, что, наверное, соседи переполошились. Ну и пусть!

…Ей не хотелось выпрыгивать из-под одеяла. Ни выпрыгивать, ни выбираться, ни выползать… Это означало навсегда расстаться с Борисом, ведь сегодня, наверное, было их последнее свидание.

Они встречались почти год. Вначале редко, раз в месяц; потом все чаще и чаще… Была ли это любовь? Анжела не знала. Но в последнее время она откровенно скучала без Бориса, с нетерпением ждала встреч с ним. Когда они оставались вдвоем в этой квартире-спальне, ей не нужно было играть беззаботную красавицу, искусную любовницу, как с другими мужчинами. Она и в самом деле была счастлива и беззаботна. А уж какой любовницей была, получая от своих выдумок несказанное удовольствие! Да и ему не нужно было играть мужественного, галантного рыцаря. Он таким и был рядом с нею.

Когда выберется (выпрыгнет, выпорхнет) из-под одеяла и встанет под горячий, потом холодный, потом снова горячий душ, все это останется в прошлом.

Слезы выступили на глазах у Анжелы. Она всхлипнула, уткнулась в подушку. Он и не подозревает, что скоро ему нужно будет придумывать не причину своей задержки, а что-то более серьезное. Что? Этого она не знала. И знать не хотела. Догадывалась, большие люди затеяли большие игры; ей до них нет никакого дела. Спасибочки!

То, что она сделала, уже опасно для жизни. А сделала она дрянное дело — предала Бориса…

А он ничего не понял. Когда она наконец выпустила из влажных ладоней возмужавшего птенца, присел на край кровати, посмотрел изумленными глазами, только и смог вымолвить: «Ты сегодня бесподобна, лапуля…» Конечно, бесподобна, потому что чувствовала свою вину. А он сам? Еще больше, чем она. И злость, и обида смешались в ее сердце. И недоумение. Действительно ленивый! Сорок лет человеку, а главное для него, как бы жена чего не заподозрила. В такое-то время, когда люди власть делят, когда готовы глотки друг другу перегрызть!

И все же отвратительно было на душе.

Заскрежетал, а показалось, загромыхал, ключ в замочной скважине двери. Анжела перевернулась на спину, смахнула слезы и торопливо натянула одеяло до подбородка.

В комнату вошел невысокий парень лет тридцати. Его почти квадратную голову украшал короткий русый «ежик», во взгляде небольших серых глаз легко читалось красноречивое предупреждение: вякнешь — убью! Вряд ли именно это он хотел сказать Анжеле; скорее всего родился с таким взглядом и умрет с ним. Тут уж ничего не поделаешь.

Это был хозяин ресторана и казино «Кавказ» Василий Левицкий, больше известный под кличкой Лебеда.

— Как дела? — осведомился он, вразвалку подходя к кровати. — Дала… стране угля, мелкого, но много?

— Зачем ты меня впутываешь в свои игры? — жалобно проскулила Анжела, ощущая себя голой и жалкой под жестким взглядом. Одеяло как бы исчезло.

— Ну, ты даешь, детка, — хмыкнул Лебеда. — Какой-то шакал трахает мою телку, а я смотреть должен?

— Он не шакал, — робко возразила Анжела. — Хороший человек, а я не твоя телка, между прочим.

— А чья же? Ну, прикинь, детка, кто ты тут без меня? Все контролирую здесь я. И защищаю тебя, между прочим, тоже я. Короче, не скули, я же на многое не претендую. Хочешь балдеть с ним — не возражаю. А сегодня — это дело. За него нам обещают агромаднейшие перспективы в очень даже замечательном городе Москве. Грех отказываться.

Анжела промолчала. Что можно сказать, если дело вовсе не в том, чья она, а в том, кто она без Лебеды?

Он резко откинул одеяло, с минуту задумчиво разглядывал ее обнаженное тело, лениво ковырнул грязным пальцем там, где совсем недавно ласково блуждали пальцы и губы Бориса, вытер палец об одеяло, одобрительно кивнул:

— Классно постаралась, детка. Сегодня можешь не ходить на работу и завтра тоже. Свои бабки ты заработала честно.

Лебеда подошел к журнальному столику, бросил рядом с бокалами пачку пятидесятитысячных купюр.

— Два «лимона», как и обещал. Видишь, свое слово держу. А ты не забудь язык держать на привязи. Дело серьезное, сболтнешь лишнее — голову оторвут. Я сам это и сделаю.

Девушку бил озноб, но натянуть одеяло без разрешения не осмеливалась. Лебеда взял в руки бутылку, взболтал шампанское и, прикрыв горлышко большим пальцем, направил пенистую струю на Анжелу.

— Ой, не надо, пожалуйста! — заверещала она.

— Все, что надо, сказала? Про его жену? — Лебеда допил оставшееся в бутылке вино.

— Да.

— Нормалек, — вытер ладонью губы, швырнул пустую бутылку на ковер.

Потом осторожно вытащил прилепленные под журнальным столиком и за спинкой кровати «жучки», достал из-под кровати магнитофон, перемотал пленку, включил. «…Ты сегодня бесподобна, лапуля», — послышался удивленный и ласковый голос Бориса. Анжела стиснула зубы, едва сдерживая подступившие к горлу рыдания.

— Кончай дергаться, — цыкнул Лебеда. — И укройся, не трави душу. Все классно! Большой человек будет доволен. И я доволен. Скоро мы прищучим эту сучку, мэршу! И ты довольна, заработала приличные бабки, купи себе новый прикид.

Анжела натянула одеяло до подбородка и молча кивнула. Лебеда внимательно посмотрел на нее, сказал, как бы сам себе: — Трахнуть тебя, что ли?

— Я потная и грязная… — жалобно протянула Анжела.

— Самый смак! — ухмыльнулся Лебеда. Но, заметив гримасу отвращения на ее лице, снисходительно махнул рукой. Сегодня он был добрым. — Когда подмоешься, скажешь. Я не спешу с этим делом. Потом даже интереснее будет — без суеты, без спешки. Ты свое дело сделала, отдыхай, детка. Я отваливаю.

— А если он в милицию заявит? Придут ко мне, станут расспрашивать?

— Заявит, что трахал стриптизерку из казино втихаря от жены? Ну, пусть попробует. Ты про «жучки» не знаешь и вообще ни о чем понятия не имеешь. Это — на самый крайний случай. Кто-то забрался в квартиру, установил аппаратуру. Кто, зачем — сплошной мрак для тебя. Но такого случая не будет.

— Или сам захочет отомстить мне? Вы же ему покажете запись, он догадается, кто его подставил.

— Поезжай на мою дачу, посиди там денька три-четыре, к тому времени все будет ясно.

— На дачу? В такую холодрыгу?..

— Тогда так, — жестко решил Лебеда, похоже, ему надоело нытье Анжелы. — Накупи жратвы на пару дней и никуда из квартиры ни ногой. На телефонные звонки не отвечай. Нет тебя, и все дела. Телек смотри, только тихо. Завтра или послезавтра я сам приду, скажу, что делать. Отдыхай, детка.

Он принес из прихожей свой «дипломат», сунул в него аппаратуру, щелкнул замками и помахал Анжеле:

— Бай-бай, детка! Помни, что я тебе сказал.

Когда захлопнулась дверь и Анжела осталась одна в квартире, сдерживать слезы уже не было сил. Бледная, жалкая, с искривленными губами и ужасом в глазах, она совсем не походила на Анжелу, какой была полчаса назад. Рыдания душили ее, протяжный, хриплый стон рвался из горла, разрушая уют спальни, разрушая жизнь в этой квартире: прошлое отрезано напрочь, будущее — непроглядная тьма…

6

Непривычно тихо было в кабинете. И пусто. Агеева вдруг почувствовала себя совершенно одинокой в этом огромном, безжалостном мире. Усмехнулась, подумала: про жестокость мира говорят, как правило, те, кто ничего об этом не знает. А он и вправду жесток. Это не патетика, не красивые слова, а просто-напросто констатация факта. Жесток потому, что развивается по своим, неведомым человеку законам, бесстрастно перемалывая все, что стоит на его пути. А стоит чаще всего красивое, доброе, талантливое… Люди не перестают сокрушаться: какой был человек, ему бы жить да жить, творить, радовать человечество, а он исчез. Несправедливо, неестественно?

Естественно. Потому, что мир жесток и совершенно равнодушен к человеку.

Что движет этим миром, кто управляет им — неизвестно, что бы там ни говорили все, кто когда-либо пытался говорить на эту тему. Логика действий могущественных сил неподвластна разуму человека, поэтому и нельзя ничего предугадать. Вот она, Валерия Агеева, мэр города — сегодня самый популярный и уважаемый человек в Прикубанске, а завтра может случиться что-то из ряда вон выходящее, и люди, которые нынче восторгаются ею, будут плеваться при одном упоминании ее имени. Что это будет: клевета, провокация, подлог или гнусное предательство — неведомо, но с тех пор, как стала мэром, она знает, что такое может произойти в любой день.

Привыкла уже…

Да, есть у нее враги, у всех они есть. Да, плетутся вокруг ее кабинета интриги, идет тайная борьба за власть, за лучшие позиции к моменту старта очередных выборов. А где этого нет? Дело совсем в другом. В том, что мир жесток и непредсказуем.

С этим она давно смирилась. Но вот одиночество… К нему разве можно привыкнуть? Так хочется, чтобы рядом был сильный, добрый, нежный друг… Особенно теперь, когда Борис каждое ее слово о работе, о выборах воспринимает с нескрываемым раздражением.

Агеева вздохнула, невесело усмехнулась: когда наваливается свинцовая усталость, в ней просыпается философ, вернее, выпускница философского факультета. Могла бы рассказывать студентам о Фоме Аквинском и Шопенгауэре, но вместо этого должна заниматься… Что там еще осталось на сегодня?

Она придвинула блокнот с рабочими записями и планом сегодняшних мероприятий, в которых ей нужно было участвовать. Совещание с руководителями частных банков, компаний и директорами государственных предприятий по поводу предстоящих новогодних праздников. Все будут скулить, что денег на подарки детям и ветеранам, на елки и иллюминацию нет, придется поднажать. Встреча с адвокатами по вопросу о новом здании для городской коллегии — пусть берут какую-нибудь развалюху и ремонтируют, люди богатые, у нее лишних зданий нет. Встреча с южнокорейскими бизнесменами, облюбовавшими «Импульс» для выгодного сотрудничества. Стригунов напоет об ограничении по первой очереди, придется улыбаться и выкручиваться. Бизнесменов нельзя отпугивать. Однако долги энергетикам такие, что впору город без тепла и света оставлять… А вечером в кинотеатре «Родина» какой-то певец. Имя забыла, песен его не слышала, но нужно будет поприветствовать от имени горожан…

И еще не решен вопрос с видеокассетой. Куда он сгинул, этот Осетров? Заблудился, что ли?!

Она закрыла блокнот, швырнула его в сторону. Толстая книжица в переплете врезалась в хрустальный стакан с карандашами, опрокинула его на пол. Агеева вскочила с кресла, всплеснула руками: красивый стакан, подарок американских журналистов, раскололся напополам. Такая досада! Когда она, сидя на корточках, собирала карандаши и авторучки, ожил селектор.

— Валерия Петровна, к вам Павел Иванович Осетров, — послышался голос Марины.

Агеева вернулась в кресло, так и не успев собрать рассыпанные карандаши, сердито сказала:

— Наконец-то! Пусть войдет.

Едва Осетров показался в дверях, Агеева поняла: кассета исчезла. Это было заметно по глазам главного редактора. Ну, и что же он скажет в свое оправдание? А впрочем, это не важно. Теперь нужно думать, что означает исчезновение кассеты, чем грозит ей? Хотя… кое-что она уже знает после визита Вашурина.

Осетров подошел к столу, печально развел руками.

— Садитесь, Павел Иванович. Рассказывайте.

— Да что рассказывать, Валерия Петровна. Кассета прямо-таки испарилась. Все время была на месте, а когда понадобилась… — он трагически покачал головой. — Я буквально всю телестудию вверх дном перевернул, потому и задержался…

— Вы говорили, что кассеты, представляющие определенную важность, находятся в сейфе у человека, который отвечает за них, верно?

— Совершенно верно.

— Почему вы надумали переворачивать студию вверх дном, когда достаточно было выяснить у этого человека, выполняет ли он свои служебные обязанности или нет?

— Не выполняет, Валерия Петровна. Никакого вразумительного объяснения. Да вы и сами знаете, как сейчас люди к дисциплине относятся.

— Сама не знаю, Павел Иванович! — нахмурилась Агеева. — Сама отношусь как к естественной необходимости, без которой не бывает дееспособного коллектива! Если вы знаете другое, поделитесь своей мудростью, попробуйте убедить меня. Не получится — идите огурцы продавать!

— Я не говорю, что дисциплина не нужна, но сейчас не так-то просто заставить людей… стимулов особых нет. Но я уже принял меры, Валерия Петровна. Редактор отдела новостей уволен за грубое нарушение как раз-таки трудовой дисциплины.

— Редактор отдела новостей? — переспросила Агеева.

— Да, его фамилия Истомин, он заменил Богаченко, вы, наверное, видели его на экране. Хороший журналист, но после такого вопиющего безобразия…

— Что он сказал в свое оправдание?

— Сказал, что была кассета, недавно видел ее, а теперь исчезла. Потом грубить стал, но со мной такие номера не проходят, я его живо на место поставил.

— Немедленно проведите служебное расследование, материалы передайте в прокуратуру. Вы отдаете себе отчет, что это нарушение Закона о выборах? К каким последствиям это может привести в нынешней накаленной атмосфере?

— Ну, разумеется, разумеется… Завтра же все, что выясним, передадим в прокуратуру.

Агеева нервно забарабанила тонкими пальцами по столу.

— А сами что думаете по поводу исчезновения материала?

— Кто-то из ваших поклонников постарался. Истомин частенько оставлял ключи от сейфа в кабинете на столе, ну, знаете, бывают срочные выезды, то пожар, то дорожное происшествие, то убийство… Ключи на столе, а он помчался к машине. Какой-нибудь хулиган и воспользовался этим, спер кассету…

— Не притворяйтесь дураком, Павел Иванович! Вы прекрасно понимаете, с какой целью была похищена кассета. Истомин у вас полгода работает, откуда он появился здесь, почему вы доверили ему отдел?

— Из Краснодара приехал. Вообще-то, коренной прикубанец, но жил в Краснодаре, а потом разошелся с женой и вернулся. Богаченко взял его в отдел, а когда уходил, рекомендовал на свое место. Я не стал возражать, как журналист он меня вполне устраивал. Мне показалось, что вы знаете его…

— Когда кажется, креститься надо! — резко оборвала его Агеева.

— Я понимаю, Валерия Петровна… Поэтому и уволил его. Нам такие работники не нужны.

— А нам — такие главные редакторы. Запомните хорошенько: если этот материал где-то проявится, вы понесете не только административную ответственность.

Осетров вытащил из кармана толстого клетчатого пиджака носовой платок, шумно высморкался и лишь после этого глухо выдавил:

— Чего ж тут непонятного… Но я уверен, такого просто быть не может. Зачем? На результаты выборов это никак не повлияет. Напротив, только укрепит ваш авторитет…

Агеева посмотрела в окно. На пожелтевшей лужайке у мраморной лестницы мэрии сиротливо торчали голубые ели, будто девушки в песцовых шубках среди фуфаек однокурсников, приехавших копать картошку в отстающий колхоз… Она тоже такая, кабинет — ее песцовая шубка… Неужели Вашурин все еще надеется поправить свои дела? И кто ему передал кассету? Истомин? Андрей?

Привычным движением она отбросила со лба непокорную рыжую челку, глянула на Осетрова злыми зелеными глазами.

— Можете быть свободны, Павел Иванович. Завтра доложите о выполнении моих указаний. Всего доброго.

Агеева откинулась на спинку кожаного кресла, устало прикрыла глаза. Нужно было успокоиться, собраться с мыслями. В конференц-зале уже сидели руководители заводов и компаний, они вряд ли по доброй воле раскошелятся на новогодние мероприятия, значит, нужно просить, убеждать, кому-то и пригрозить… А в голове — сплошной сумбур. И все из-за той дурацкой кассеты! Если она у Вашурина, возникает вопрос: зачем? Допустим, для того, чтобы подстроить ей, Агеевой, какую-то гадость. Какую? Что он вообще задумал?

Осетров заявил, что кассету похитил кто-то из поклонников! За кого он ее принимает? За дуру? Скорее всего, знает, что сейчас она его не тронет: это будет расценено как давление на средства массовой информации. А потом — она уедет в Москву, он будет по-прежнему главным редактором телестудии. Или ему за кассету обещали место генерального директора?

В самом деле, кто передал кассету Вашурину? Андрей? С тех пор, как вернулся из Краснодара, делает вид, будто знает ее не больше других… Больше других, Андрюша, больше! Но почему-то не хочешь вспоминать об этом. Еще один вопрос. Но это несущественно. Лишнее это, лишнее, не стоит и думать. А вот остальные вопросы… Господи, хоть бы кто-то подсказал ответ! Хоть бы кто-нибудь помог!

Борис? Наверное, он уже дома.

Агеева торопливо набрала номер телефона, замерла, вслушиваясь в длинные гудки.

Длинные гудки… Борис, похоже, привык обходиться без нее. Жена, которая все время занята, с утра до поздней ночи живет проблемами города, — что это за жена? Привык сам готовить, стирать… А может, и в постели нашел ей замену, поэтому не торопится домой?

Когда-нибудь она узнает об этом. Лучше бы — после выборов. Агеева бросила трубку, встала, одернула длинный голубой пиджак, поправила юбку. Господа руководители заждались уже.

— Валерия Петровна, участники совещания ждут вас, — сказала Марина, когда Агеева вышла из кабинета. — Пришли все приглашенные, кроме Ильи Олеговича Стригунова. Он только что звонил, просил передать вам, что придет вместе с южнокорейскими бизнесменами, тогда и обсудит вопросы, вынесенные на совещание.

— Вот как? Понятно. Спасибо.

— Обижается на вас, Валерия Петровна, — неожиданно добавила Марина.

Агеева подошла к столу, внимательно посмотрела на свою секретаршу. Прежде она служила первому секретарю горкома КПСС Стригунову. Когда он помог Агеевой стать мэром, попросил пристроить девушку, оказавшуюся без работы после запрещения партии. Агеева не смогла отказать, хоть и знала, что Марина душой и телом предана Стригунову. Наверное, шпионит, докладывает обо всем, что здесь происходит, но это пока никак не отразилось на авторитете Агеевой. Что Марина сообщила ему сегодня?

— На что же он обижается?

— Энергию отключили, в два остановилось все производство. Сказал, что ваш супруг сразу же отправился домой. Над ним уже посмеиваются: главного энергетика жена оставляет без работы.

— Сразу же… значит, в два часа он уехал домой?

— Да. Илья Олегович надеялся, что к этому времени Борис Васильевич встретится с вами и постарается убедить вас не отключать энергию, сделать исключение если не для «Импульса», то хотя бы для него лично.

— Пока не убедил!

Тревожная догадка холодной змеей обвила сердце. Борис освободился в два часа, но до сих пор не вернулся домой… Не гуляет же он по улицам в такую отвратительную погоду! Ну, и как это понимать?

7

Бывший депутат Государственной Думы Владимир Александрович Вашурин с тоской оглядел стены своего домашнего кабинета: все это прошлое. Неуклюжий письменный стол, громоздкие шкафы с книгами. С книгами, которые он уже никогда не прочитает. Любимые давно стоят на красивых, современных стеллажах в служебной квартире в Москве. Там кабинет украшает медвежья шкура, оленьи рога на стене, ружье, кинжалы; там современная мебель, аппаратура, компьютер… А за окнами — Москва! Там.

Здесь же — ничего близкого, дорогого сердцу. Ну, жил, ходил на службу, был не последним человеком в городе — третий секретарь горкома партии, — отвечал за промышленность и строительство. На большее не рассчитывал — наверху знали о его пристрастии к шикарным застольям с девочками за чужой счет. Когда КПСС запретили, особо не печалится, стал главным инженером на радиозаводе «Импульс», где первый секретарь, Илья Олегович Стригунов, стал директором. Но опять-таки ощущение, что это потолок его карьеры, не давало покоя. А когда в конце 92-го встал вопрос, кого выбрать мэром города, и Стригунов отдал предпочтение Валерии Агеевой, бывшей до запрета КПСС первым секретарем горкома комсомола, и поддержал ее на выборах, Вашурин не на шутку обиделся, Ладно бы народ выбрал какого-нибудь бородатого придурка из новоявленных демократов, так ведь нет! Сами решали этот вопрос — и решили!.. Главой двухсотпятидесятитысячного города стала самая младшая в партийной иерархии, самая молодая — тридцать лет. Да к тому ж и баба!

Политика Стригунова была понятна: хоть и молодая, а из наших; к тому же деятельная, энергичная, с людьми умеет работать. Конечно, руководить городом ей рановато, но это и хорошо. Пусть тащит этот воз в самое дрянное время, надорвется, наделает ошибок, народ озлобится и скоро сам позовет своих прежних начальников. Как ошибся многоопытный Илья Олегович! Агеева за четыре года самого дрянного времени не только вытащила «этот воз», но и так укрепила свой авторитет, что народ и думать забыл о бывшем хозяине города и его приближенных. Теперь Стригунову даже локти кусать поздно!

Так ему и надо, старому кретину! Он еще раз ошибся. Но то была уже приятная для Вашурина ошибка. Осенью 93-го, после разгона Верховного Совета, встал вопрос, кого из своих выставить кандидатом в Государственную Думу. Стригунов тогда еще был силен, старые связи — великое дело, еще и Агеева прислушивалась к его мнению, не говоря уже о прочих новых руководителях. Хотел Илья Олегович сам перебраться в Москву, но побаивался. Горящий Белый дом, арестованные депутаты, перепуганный, трясущийся председатель Центризбиркома на экране телевизора (лучше б ты сидел под кроватью, господин хороший!) — все это напоминало кипящий котел; и ему, умудренному опытом, не следовало бросаться туда. Стригунов решил подождать: пусть остынет, устоится; тогда и можно будет менять Прикубанск на Москву. И поддержал кандидатуру Вашурина. Но не просто так, а с условием: давай, Володя, пару годков позаседаешь там, а потом поменяемся. Ты — сюда директором, я туда — депутатом. На том и порешили.

Но теперь Вашурин и не думал уступать свое депутатство Стригунову. Быть директором завода, пусть и большого, и с рентабельным производством, в каком-то паршивом Прикубанске?! Поищите других придурков, Илья Олегович! Кто вкусил власти, никогда от нее не откажется по доброй воле.

Воистину магия! Специальные самолеты, вежливые консультанты: «Владимир Александрович, с этой страной у нас вот что хорошо, а вот здесь разногласия, в этой отрасли выгодно сотрудничать, а в этой и без них обойдемся…» Солидный государственный человек Вашурин задумчиво кивал, сосредоточенно щурился и наконец важно изрекал: «Да-а? Ну что ж, мы их, так сказать, постараемся убедить, что теперь ситуация изменилась, негоже нашим народам с подозрением смотреть друг на друга…» А какие отели, какой сервис, какие приемы! Какие женщины… На женщин, правда, только смотреть можно, но лучше смотреть в Буэнос-Айресе, чем трахать в задрипанном Прикубанске!

Глаза б не смотрели на этот убогий городишко.

…Две недели осталось до выборов. И с каждым днем все яснее становится: повторить свой успех 93-го года вряд ли удастся. Дело даже не в Стригунове, который нынче сам рвется в депутаты и не только не оказывает поддержки своему бывшему главному инженеру, но и вставляет палки в колеса, где только можно это сделать. Стригунов — тоже прошлое. Владимир Вашурин, член Политсовета Народно-Трудовой партии России (НТПР), сегодня является выдвиженцем крупной финансово-промышленной структуры, не скупящейся на деньги для своих кандидатов. Но и с такой поддержкой рассчитывать на успех не приходится.

А все потому, что время изменилось, и проклятая комсомолка, Лера Агеева, повсюду опережает и его, и Стригунова! И в городских избирательных участках, и в сельских. Везде ее знают, везде уважают, везде собираются голосовать за нее. Прямо чертовщина какая-то! Была тупой и исполнительной, как все комсомольские вожаки, испуганно кивала, глядя на Вашурина своими огромными зелеными глазищами (правда, так и не дала, ни разу! Упрямой оказалась, стерва!). На Стригунова смотрела с глубочайшей преданностью и готовностью служить верой и правдой. И вдруг выясняется: обскакала их обоих, да так далеко — не догонишь!

А что, собственно, случилось? Чем она так подкупила избирателей? Некоторые ее поступки кажутся просто бредом сумасшедшего. Но, может быть, именно это и нравится людям?

Вашурин нагнулся, достал из нижнего ящика стола кассету со штампом на коробке и размашистой надписью: «Мэр. Аутодафе. Ноябрь 1992-го», вставил кассету в видеомагнитофон, плюхнулся в пыльное кресло и стал смотреть.

На экране телевизора поплыли темно-серые осенние тучи. Раздался негромкий голос корреспондента:

«Вторую неделю серая бетонная стена без конца и края угрожающе низко проплывала над городом Прикубанском, ощетинившимся ненадежными крышами домов и домишек да сухими, острыми верхушками южных тополей. Вторую неделю жители города не видели неба, чувствовали себя оторванными от Бога, не ведая, что Бог за бетонной, медленно плывущей плитой не смотрел на этот город и всю эту страну уже сто лет. Тяжелый от сырости ноябрьский ветер буйствовал на улицах, гонял по их лабиринтам волны невидимой, лишь осязаемой влаги, раздавал пощечины прохожим, срывал шапки и шляпы, и мужчины глухо матерились, прикрывая лица ладонями; проникал под юбки, пальто и кофты, и женщины становились холодны и нервозны, валил с ног детей, и они громко плакали.

В такое время в самом центре Прикубанска неожиданно возник оранжевый, полупрозрачный, живо меняющийся цветок пламени…»

Камера опустилась, и на экране крупным планом возникла жаровня, которая перегораживала широкую асфальтированную дорожку, что вела от проспекта Кочубея к парадному входу солидного белого особняка — бывшего горкома КПСС, а к тому времени уже — мэрии.

На грязно-коричневом листе металла с загнутыми кверху краями горели книги. Еще не сами книги, а только бензин, которым были политы солидные тома, сваленные в кучу, но так, что ни один из них не лежал близко к краю жаровни. Синие, серые, красные, зеленые, вишневые, коленкоровые и ледериновые переплеты пузырились на глазах, искажая золотое тиснение корешков. Строгие буквы растягивались и скукоживались, надувались и лопались; однако фамилии авторов были еще узнаваемы: К. У. Чер…, М. А…. лов…, И. Бре…, Ю…. ропов, …стинов, Е. К. Ли…, …Р. Ра…

Камера поднялась, показывая людей, стоящих на мраморных ступенях мэрии. Вот и он, Вашурин, — высокий, импозантный, в модном кожаном пальто и шляпе. Стоит непринужденно, чуть заметно усмехается. А Стригунов не пришел. Не настолько перестроился бывший первый секретарь, чтобы участвовать в подобном мероприятии. Вот Лобанкин, председатель горсовета, Чупров, начальник милиции Прикубанска, Козлов, главный редактор газеты, Осетров…

Эйфория после провала путча еще не прошла, но перемены, случившиеся в стране, никого не испугали: все, кто стояли на ступенях бывшего горкома и прежде считались «отцами города», было дело, немного понервничали, а потом все вернулось на крути своя. Такие перемены кому не понравятся? Идея Агеевой сжечь всенародно книги коммунистических лидеров была воспринята как эпизод общероссийской игры в демократию. Почему бы не поиграть?

Впереди всех, у микрофона стояла Валерия Агеева. Высокая, стройная молодая женщина с пронзительным взглядом огромных зеленых глаз. Красивая, стерва! Холодный, сырой ветер треплет пышные рыжие волосы. Вашурин облизнул пересохшие губы. Какая баба пропадает! Была б его — и в Москву б, наверное, не хотелось. И даже в Буэнос-Айрес! Не была. И теперь уже не будет… Вот она подняла руку, приветствуя толпу человек в двести по другую сторону жаровни, задорно улыбнулась. У Вашурина кошки на душе заскребли, чуть было не крикнул в телевизор: «На хрена тебе мэрство, если и без него природой дадено сверх меры! И самого главного — женской красоты и обаяния!»

«Уважаемые жители Прикубанска!»

В ее спокойном, грудном голосе чувствовалась одновременно и почти интимная доверительность, и непоколебимая уверенность в своей правоте. Всегда умела расположить к себе аудиторию. Она и простая женщина — «как все», и оракул, знающий, что нужно делать; она и просила, и приказывала: идите за мной, и вам будет хорошо. Черт побери, да какой же мужик не пойдет за такой женщиной?!

«Если честно, то хочется обратиться к вам, как в добрые старые времена: дамы и господа! — продолжала Агеева. — Я понимаю, вид горящих книг вам не нравится. Мне — тоже. Все мы знаем, что уничтожение книг — это дикость, невежество, фанатизм. Этим занимались все бесчеловечные режимы, будь то инквизиторы, фашисты, маккартисты или, к сожалению, коммунисты. Мы привыкли уважать книгу, видеть в ней сокровищницу человеческой мудрости, символ красоты и величия души человеческой. Да, это так. И потому сжигать книгу, плод таланта, искры Божьей и трудолюбия, — грех. Большой грех, уважаемые дамы и господа. И даже книги посредственных авторов, кого Бог обделил своей искрой, — тоже грех. Мы люди свободные: не нравится — не читай, не покупай. И тем не менее перед нами горят книги. Страшное зрелище, не стану скрывать от вас свои чувства. Но книги ли это в том смысле, который мы вкладываем в это понятие с детства? По форме — да. По сути же — нет. Ибо в них не что иное, как дурман, наркотик, который долгие годы впрыскивали нам в кровь, вталкивали в глотки, вынуждали дышать им, заставляли видеть, слышать и чувствовать не то, что может видеть, слышать и чувствовать нормальный человек в цивилизованной стране, а то, что хотелось людям, чьи фамилии стоят на этих обложках! — Агеева вскинула руку, махнула в сторону костра, горящего уже не весело и беззаботно, а зло, с треском и черным дымом. — Нам говорили о высокой и благородной идее, на самом же деле целенаправленно и методично превращали в послушный скот. Всю страну. Весь народ. Можем ли мы себе представить, что в этом костре сгорает хоть одна по-настоящему прекрасная, гуманистическая идея? Нет, не можем. Кроме чванства и страха перед народом там ничего нет. Ничего!..» — Она выдержала паузу, внимательно посмотрела на собравшихся. Слушают? Телекамера показала напряженные лица. Ее слушали. Никто не курил, не разговаривал, головы согласно кивали, а во взглядах, направленных на коптящее пламя, прорезалась жестокость. Агеева довольно улыбнулась. «Вот и получается, что здесь горит ложь и ничтожество и позор великой страны, великого народа! Именно это, а не книги, уважаемые дамы и господа, мы сжигаем сейчас в центре нашего Прикубанска. Долго нас уродовали, калечили наши души, и еще нескоро освободимся мы от комплекса неполноценности. Но освободимся! Пусть этот костер станет символом очеловечивания наших взаимоотношений, наших устремлений, наших российских ценностей. Еще раз посмотрите на костер. Огонь пожирает черную пустоту, угнетавшую наши души. Огонь раскрепощает нас. Вы — свободные люди великой державы. Запомните это!»

Несколько мгновений стояла тишина, а потом раздались аплодисменты, одобрительные выкрики, толпа дрогнула, дернулась вперед, к жаровне…

— Ты все не можешь налюбоваться на нашу соперницу? — жена неслышно подошла к нему сзади, обняла за плечи. — Фантастическая женщина, ничего не скажешь! Была б я мужиком, обязательно бы влюбилась.

Вашурин выключил видеомагнитофон, болезненно скривился, передернул плечами, освобождаясь от ласковых рук жены.

— И будучи бабой можешь влюбиться, теперь это не преступление… Сучка она, комсомольская сучка! Я тогда стоял за нею, про себя усмехался, думал: «Ну-ну, дура, давай, воспитывай пьяных мужичков!» Никто не принимал ее всерьез, понимаешь?! А теперь уже пятый раз смотрю, как будто глаза открылись: да она же прямо-таки демократическое крещение устроила! Это похоже на шаманство! Как раз то, что нужно необразованной сволочи в этом дерьмовом городишке!

— Я тебе давно говорила, дорогой, она не дура. И речь получилась неплохая, чувствуется философское образование. А как вообще сделан этот материал! Молодчина корреспондент, вступление прямо-таки апокалиптическое. Я не помню, это все показали по городскому каналу?

— Черта с два! Начало и концовку обрезали. Только речь Агеевой, — мрачно пробурчал Вашурин.

— Я понимаю ее. Сильной личности не нужна красивая рамка, она сама красива. И в прямом, и в переносном смысле… Ну, и что ты думаешь по сему поводу, дорогой?

Вашурин покосился на жену. Когда-то была красивой, пухленькой блондинкой, а теперь расползлась, увяла, не следит за собой. Халда халдой. С Агеевой не сравнить.

— Никакой пользы от этой кассеты я не вижу, Катя. И так смотрю, и эдак — нет, не получается. Мне почему-то казалось, что теперь, когда сильна ностальгия по прошлому, Агеева здесь выглядит идиоткой… Если показать по телевидению, люди разозлятся, возмутятся. Нет!

— За две недели до выборов идиотом выглядишь ты, Володя.

— Не груби, Катя! Попридержи язычок за зубами!

— Ох, какой сердитый! Если кассета не нужна, верни ее Осетрову. Бедный Паша издергался, разыскивая тебя, четыре раза звонил, пока не дозвонился.

— А вот — хрен ему, холую агеевскому! Перебьется! Я на него двести долларов в ресторане «Кавказ» угрохал, пока уломал дать посмотреть старый сюжетец, вспомнить, так сказать, молодость. Еле уговорил. Ты же слышала, я сказал, что кассету украли на одной встрече с избирателями.

— А потом могли вернуть, под дверь подбросить.

— Не могли. Отвяжись, Катя!

— А у него неприятности…

— Пусть сам их и расхлебывает. Выгонит его Агеева, я только рад буду.

— Поехали в Москву собирать контейнер… — грустно улыбнулась Вашурина. — Лерка обставила тебя, все понимают это. Зря ты ходил к ней сегодня, дорогой.

— Может быть, зря, а может, и нет. Поживем — увидим. Завтра встреча всех трех кандидатов с общественностью города. Глядишь, к этому времени кое-что и переменится, — Вашурин с надеждой посмотрел на телефонный аппарат.

— Надеешься на чудо? Кстати, потом будет банкет… — она томно завела глаза. — Как ты отнесешься к тому, что за мной будет ухаживать по-милицейски прямолинейный подполковник?

— Чупров?

— Ну да. Он, по-моему, неравнодушен к твоей жене, Володя.

— И давно уже, — хмыкнул Вашурин. — Только раньше это было совсем ни к чему, а теперь… Будь с ним поласковее, Катя. Чупров нам пригодится на финише гонки.

— До каких пределов? — язвительно прищурилась Вашурина, обиженная такой «добротой» мужа.

— Сама смотри. Ну, чего ты стоишь над душой? Иди займись чем-нибудь, мне скоро должны позвонить, очень важный звонок. Иди, иди, Катя!

Вашурина потрепала мужа по плечу и пошла в другую комнату. С каким бы удовольствием она треснула его изо всех сил по глупой башке! Кулаком! Всегда приятно понаблюдать, как умная женщина оставляет в дураках самонадеянного мужика. Но если этот мужик — твой супруг, то хочется сквозь землю от стыда провалиться.

8

Над столом висела фотография в железной рамке: обнаженная женщина стоит в густых колосьях зрелой пшеницы, простирая руки к огромному заходящему солнцу. Красивая, грациозная и в то же время — далекая, неприступная, не женщина, а символ женственности.

— Нравится?

В замшевом пиджаке Костя Богаченко выглядел почти как настоящий художник. Правда, засаленный воротник этого пиджака, словно пеплом, усыпанный перхотью, да и мятая футболка приземляли художника.

Однако фотография была отличной.

— Да, — одобрил Андрей Истомин. — Но какая-то странная дама. Стоит совсем голая, я на нее смотрю, а не хочется. И мысли об этом нет. С чего бы это, как ты думаешь?

— А о чем есть мысли? — усмехнулся Костя.

— Ну… о том, что это красиво. Вроде как «Утро в сосновом лесу» или «Три богатыря». Но там же нет голых женщин, а здесь есть. Только она и есть. Вот я идумаю: а тогда зачем это, если не хочется? Сказать ей такое — обидится не на шутку.

— Ага! — обрадованно воскликнул Костя. — Вот ты и признал, что это настоящее искусство! Оно возбуждает не пошлые, не грязные желания, а приводит к размышлениям о красоте и смысле жизни. Именно к этому я и стремился. Андрюха, ты молодец, все понял правильно, развеял мои сомнения! Между прочим, обрати внимание: лица девушки не видно, да и прическу я изменил. Знаешь почему?

— Не хотел, чтобы ее доставали сексуально озабоченные мужики, если увидят эту работу на какой-нибудь выставке.

— Озабоченные и так достанут, если захотят.

— Тогда не знаю. Скажи.

— Это Анжела, наша звезда стриптиза. Вокруг нее все «жирные коты» Прикубанска крутятся. Если б кто-то узнал, что это она, могли бы и голову оторвать бедному фотохудожнику Богаченко. Фигурка у нее, конечно, обалденная.

— Как же ты уговорил ее раздеться? Наши нувориши за такое, наверное, черт знает какие бабки отстегивают.

— Сам не думал, что все будет так просто. Показал ей несколько своих работ из московского журнала «Андрей», из других журналов, начал растолковывать, что это не порнография, а высокое искусство, но она и слушать не стала. Взглянула на фотографии и говорит: сделай так же красиво, ладно?

— И разделась?

— И разделась.

— А ты начал фотографировать? — засомневался Андрей. — И думал о том, какую выдержку поставить, какую диафрагму?

— Ну, не о том же, как бы ее трахнуть в пшенице.

— Железный ты человек, Костя, — покачал головой Истомин. — Я бы так не смог.

Костя наполнил рюмки, с удивлением заметил, что бутылка уже пуста, поставил ее под стол и усмехнулся:

— Зато ты сказал Осетрову, что «нам такие начальники не нужны». Я давно хотел это сделать, но так и не смог, смелости не хватило. Ну что, поехали? — поднял рюмку.

— Поехали, — кивнул Андрей.

Часа полтора сидели они в квартире Богаченко, и Андрей уже чувствовал себя не так отвратительно, как сразу после того, как Осетров уволил его. Возмущенная Маша порывалась звонить отцу, председателю горсовета, Андрей еле уговорил ее не делать этого. Домой возвращаться не хотелось, купил пару бутылок водки и направился к своему другу. Надо же кому-то пожаловаться на свою судьбу.

— Да… — Андрей понурился, пристукнул кулаком по столу. — Идиотское время! — Он откупорил другую бутылку.

— Нормальное время, — Костя поднял рюмку. — Я бы сказал, отличное! Выпьем за него.

— Ну, ты даешь! — Андрей с недоумением посмотрел на приятеля. — Забыл, что сегодня со мной сделали?

— Это частности, Андрюха. А в общем время замечательное. Каждый может делать то, что ему нравится. что лучше всего получается, понимаешь? Ну, представь себе такой случай: жил человек, ходил на завод пять раз в неделю, занимался какой-то хреновиной в каком-то отделе. Тошно ему было, потому что он лучше всех в городе умел шевелить ушами. А ему говорят — парторг, мастер, профорг: «Это несолидно, это несерьезно!» Так он и жил, мучился. А теперь плюнул на свой никому не нужный отдел, пошел на рынок и стал народ забавлять, ушами шевелить. И так здорово это делал, что скоро стал знаменитым и богатым.

— Это ты себя имеешь в виду? Или мне намекаешь, чем заняться с завтрашнего дня?

— Не обязательно ушами шевелить. Я вот, еще когда оператором на телестудии был, «заболел» фотографией. Хлебом не корми, дай только повозиться ночью возле увеличителя. А утром, с больной головой, — на службу! А теперь я просто счастлив. Занимаюсь тем, что нравится. И смотри-ка, народ идет в мою фотостудию. Миллионером не стал, но на жизнь хватает. Кстати, ты же кандидат в мастера по боксу, мог бы платную секцию открыть.

— Издеваешься? Я боксом уже сто лет не занимался. Все это было в армии и после нее, торчала в душе заноза, вот и махал кулаками, да с такой яростью, что до кандидата быстренько добрался. А теперь и вспоминать об этом не хочу.

— Главное, найти свое место в жизни, — продолжал разглагольствовать Костя. — Вот я нашел и доволен.

— Агеева тоже нашла себя в «этой жизни»… — Андрей стиснул зубы. Злоба душила его. — Сперва мать с работы вытурила, чуть под суд не отдала; теперь до меня добралась, дура комсомольская!

— Ты к ней явно неравнодушен. Не хочешь за время, давай за женщин выпьем, — промямлил разомлевший Костя.

Истомин поморщился, но в конце концов не стал возражать.

— Или напротив, возмутительно равнодушен! — хрустя огурцом, обрадовался Костя найденному повороту мысли. — Скажи как на духу: все-таки было у вас что-то или нет?

— В том возрасте всегда что-то бывает, а потом оказывается, ничего не было, — кисло усмехнулся Андрей.

— Загадками говоришь, — покачал головой Костя. — А почему б тебе не спросить у нее: «Лера, чего ты достаешь меня? Мы же в одной школе учились…» Ты пробовал подойти к ней и сказать «Лера»?

— Когда главной комсомолкой была, запросто. А теперь ни-ни, страшно! Я всегда старался подальше держаться от начальства — оно спокойнее. У меня тут на соседней улице сам Илья Олегович Стригунов проживает, главный наш партайгеноссе…

— Ну да? А мне почему-то казалось, что он обитает в центре, где и положено жить белым хозяевам.

— Он переехал сюда, когда уже стал директором. Завод как раз закончил строить два дома, наверное, последние в своей истории. Вроде к заводу поближе, а на самом деле ему такие апартаменты отгрохали в новом доме, каких в центре и не найдешь!

— У них всегда так: чем хуже, тем лучше, — философски резюмировал Костя.

— Понятное дело. Но я тебе о чем хотел сказать? Увижу, как он пыхтит мне навстречу, на другую сторону перехожу. Инстинкт самосохранения.

— Правильно, лучше с ними не сталкиваться.

— Я одного не пойму: для чего мне советуешь идти кому-то кланяться?

— Ты — не я. К тому же есть веская причина. Тебя уволили не по закону. Почему бы не поговорить с Агеевой?

— Зачем, Костя?! — разозлился Истомин. — Она приняла решение и вряд ли изменит его. Первая баба города знает цену своему железному слову, иначе его не считали бы железным.

— Прошлое вспомнили бы, — со значением сказал Костя.

— Послушай, я пришел к тебе, чтобы хоть немного душу отвести с другом. Кончай издеваться.

— Ну, хочешь, я поговорю с Осетровым? Кстати, не Агеева тебя выгнала, а наш любезный Пал Ваныч.

— Нет, не хочу. Давай-ка еще выпьем. На пару недель у меня есть деньги, потом у тебя займу. За это время придумаю, что делать дальше. Жаль, так и не успел сделать интервью с Бароном. Колоритнейшая личность!

— А я тебе что говорил? Сам хотел, но он наотрез отказался. А материал был бы сенсационный. Шутка ли, матерый убийца, чудом избежавший расстрела, живет рядом со свалкой в старом, разбитом кирпичном заводе и не хочет быть ни местным авторитетом, ни честным гражданином. Вроде как скит себе устроил! Фантастика! Я, когда узнал об этом, аж подпрыгнул от радости: вот это удача! А он и слушать меня не захотел. Канай, говорит, кореш, пока цел. Еще раз сунешься — пожалеешь. А ты, значит, договорился?

— Неделю назад. Здоровый он мужик, чуть не покалечил меня. Пять раз я приезжал на развалины, но все-таки уговорил его дать интервью. Знаешь, иго помогло? В последний раз я рассказал ему, как меня жена выгнала. После этого Барон почему-то решил, что я свой чувак.

Они выпили еще, но легче не стало. Тягостное молчание воцарилось за столом.

Костя думал, как помочь приятелю, и ничего не мог придумать. Телестудия в городе одна, выгнали — можешь забыть о ТВ. Газета тоже одна. И там начальство прекрасно знает, что, если Агеева недовольна человеком, с ним и разговаривать не стоит.

Истомин курил, мрачно глядя себе под ноги. Казалось, жизнь кончилась, в тридцать четыре года стал он никому не нужным человеком. Вроде бы все правильно делал, а становилось все хуже и хуже. Мать была так рада: вернулся домой, кормилец, на пенсию разве проживешь?.. Как ей сказать о том, что он теперь не кормилец, а нахлебник? Маша? Она, конечно, будет уверять его, что любит… Но он-то знает, чем все это кончится. Мужчина должен обеспечивать своей женщине нормальную жизнь… Да и вообще, Маша — это ведь несерьезно.

А что в этой жизни серьезно?

9

Кличка Платон имела прямое отношение к знаменитому античному философу: давным-давно, когда Егор Петрович Санько был юным карманником, инспектор по делам несовершеннолетних пыталась объяснить ему порочность воровской круговой поруки известной фразой: «Платон мне друг, но истина дороже». Егор Петрович объяснениям не поверил, что и подтвердил вскоре очередной «ходкой», но фразу запомнил, и так она полюбилась ему, что употреблял ее при каждом удобном случае. Звучало это примерно так: «Как сказал один кент, Платон мне друг, но истина дороже, понял, сука?!» А когда старшие воры говорили ему: «Ну ты, Платон хренов!..» — не обижался. Так и стал он Платоном.

Теперь ему было пятьдесят пять лет, и при желании мог бы он купить себе роскошную квартиру в центре города или даже целый особняк. Но такого желания не возникало. Зачем перебираться в шумный центр, когда здесь имеются и камин, и ванна-джакузи, и сауна, не говоря уже о прочих удобствах. А кроме того — густой виноградник перед верандой. Летом Платон выйдет утром из дома в тренировочных штанах фирмы «Адидас», посмотрит, как сквозь густые виноградные листья пробиваются солнечные лучи, попрыгает на теплом асфальте — и будто бы моложе становится. Где еще такую красоту да уют почувствуешь? Ну, а когда холодно, как теперь, хорошо сидеть у камина и смотреть, как полыхает огонь. Береза в Прикубанске росла неохотно, лишь на центральных улицах меж сосен и голубых елей, а так, чтобы на поленья можно было использовать — не найдешь столько деревьев. Но для Платона это разве проблема? Послал человека на деревообрабатывающий комбинат, и аккуратная поленница из березовых чурок выстроилась под навесом за домом. Любил Платон именно березовые поленья.

Сегодня перед чугунной решеткой камина, украшенной затейливым орнаментом, сидели в глубоких креслах три человека. Помимо самого хозяина, присутствовали Фантомас и Лебеда.

Фантомас был тоже немолод, шестой десяток разменял. В отличие от Платона, кличку свою не любил, требовал, чтобы звали его, как положено: Ашот Коммунарович Гарибян. Оно и понятно, очень уж молодежная была кличка, не солидная для уважаемого человека. А когда-то звучала! И была как награда для неуловимого грабителя. Времена меняются, изменился и сам Фантомас, а вот изменить кличку уже невозможно.

Третьим был Лебеда, самый молодой из теневых авторитетов города. Он и срок-то мотал смехотворный — год за драку на танцплощадке, но «откинулся» вовремя, в самый разгар перестройки, и крутым стал до невозможности. Клички своей не стеснялся, хоть происходила она от названия сорняка, и о том, что он Василий Левицкий, вспоминал нечасто.

Пользуясь тем, что Платон и Фантомас еще коротали свои будни на нарах, сколотил мощную «бригаду» и быстренько прибрал к рукам выросшие, как грибы после дождя, ночные увеселительные заведения и все, что им сопутствует. Когда Платон и Фантомас вернулись в родной город и огляделись, им это очень не понравилось. Быть бы в Прикубанске крутым разборкам с большой кровью, но Бог миловал — договорились.

Платон прибрал к рукам приватизированные хлебо-, масло- и сахарный заводы, а также почти все частные торговые точки, Фантомас — табачную фабрику, винно-водочный бизнес и рынок, а Лебеде оставили то, что и было у него.

Сидели, посматривая на оранжевые языки пламени, попивали кто что уважал: Платон — водочку, Фантомас — армянский коньяк, а Лебеда — шампанское. Бутылки и закуски стояли на столике, до которого каждый мог дотянуться из своего кресла. Собрались не просто так, а по важному делу. Раньше на подобные дела им глубоко плевать было, западло считалось даже говорить о таком. Но теперь, в условиях демократии и рыночной экономики, стало просто необходимым если не контролировать, то участвовать в этом процессе, подправлять его так, чтобы потом легче жить стало.

Речь шла о предстоящих выборах.

Что ни говори, а теперь они уважаемые люди и кровно заинтересованы, чтобы в городе был порядок, чтобы люди почаще ходили в магазины и на рынок, в рестораны заглядывали. Кому ж охота делать бизнес в нищем городе?

— Ну, значитца так, — сказал Платон, глотнув «Прикубанской особой», которая изготовлялась на заводе Фантомаса (импортную водку не признавал). — На выборах в Думу поддерживаем нашу девочку, она вела себя правильно, много хорошего сделала для города, пущай в Москве позаседает. А мэром сделаем этого козла Вашурина. Он, понятное дело, дурак, любит пустить пыль в глаза, покутить за чужой счет, но зато в наши дела не будет лезть. Такой и нужен.

— Правильно говоришь, — поддержал его Фантомас. — Пусть радуется жизни, пока не старый, а мы помозгуем что да как устроить.

— «Наша девочка»! — презрительно хмыкнул Лебеда. — Я б эту сучку пришил за все ее дела. Достала уже! Мы же решили на переговорах: не будет мешать бизнесу! Да ни хрена подобного! С лета семерых моих людей загнала в зону за бизнес.

— Плохо работаешь, дорогой, — сказал Фантомас. — Хочешь легально «толкать» наркоту — такого не бывает. Головой думай лучше, а не злись на мэра.

— А ты не учи меня, Фантомас, — зло сказал Лебеда. — Я на эту стерву очень даже сильно обижен, понял?

— Ну вот и расстанешься с нею тихо-мирно, — сказал Платон. — Она уедет в Москву и не будет тебе мешать. Для этого нужно помочь ей победить на выборах. А с Вашуриным ты договоришься. Правильно я сказал?

— Ты уверен, что Вашурин станет мэром? Я знаю, Стригунов уже понял, что нехрена ему хавать на этих выборах и вовсю засобирался в мэры. А с ним никто не договорится. Этот коммуняка даст волю Гене Бугаеву, посмотрю я, как вы тогда взвоете!

— Почему так думаешь? — прищурился Фантомас. — Гена — человек Агеевой, Стригунов его задвинет.

Платон задумался. Гена Бугаев, командир созданного Агеевой спецотряда по борьбе с организованной преступностью, который местные острословы называли «мушкетеры королевы», мог сильно навредить их бизнесу. Но потом, когда мэром станет Вашурин, можно и на Гену найти управу. Главное, не спешить. Платон усмехнулся и лениво сказал:

— Всем ясно, что Агееву нужно убирать из города. Она баба крутая, уже крепко стоит на ногах. Если не уедет, выберут ее на новый срок, прищучит не только Лебеду, но и всех нас. Но убирать по-хорошему. Поэтому — пусть будет депутатом и едет в Москву. А со Стригуновым мы как-нибудь разберемся.

— Может, проще с Агеевой разобраться? — не унимался Лебеда.

Платон опять задумался. Горячий этот Лебеда и дурной. Приключений на свою жопу ищет. Забыл, как было дело три года назад?

А он, Платон, отлично помнит. Сложное тогда время было. И он, и Фантомас не могли мириться с тем, что Лебеда не уважал их мнение. Да и между собой не могли договориться. И у него были решительные люди, и у Фантомаса, и у Лебеды. Крупная разборка назревала в городе. И тогда в дело вмешалась Агеева. Приглашала в свой кабинет, переговоры устраивала. Поначалу смешно было: эта телка пытается решить их сложные вопросы? Да в своем ли она уме? Оказалось — в своем. Отлично знает ситуацию, и решения предлагает неглупые. Более того, уважает их, надеется на сотрудничество, готова помочь, но и сама рассчитывает на помощь в городских социальных программах.

Платон с Фантомасом быстренько смекнули, что им чуть ли не официально отдаются на откуп самые прибыльные сферы городского бизнеса, только нужно порядок навести, и сделать это должны они сами. Чего ж не сотрудничать в таком разе?

Лебеда поначалу ерепенился: мол, да кто ты такая, чтоб указывать мне, что делать… С ним поговорил Гена Бугаев, и разговор был коротким: «Я знаю твой бизнес, знаю твоих людей, знаю, кто при стволах. Если в городе возникнет буза, или, упаси Бог, кто-то из руководства пострадает, я начну отстреливать твоих людей, как зайцев, по пять штук в день. За попытки изнасилования, за разбойные нападения, за покушение на милиционера. Свидетели и результаты экспертизы подтвердят это. Понял? Ты будешь самым последним. Никаких засад или поимок с поличным. Как зайцев!» Агеева никак не объяснила это наглое заявление, просто попросила подумать несколько дней, а потом снова вернуться к разговору.

Пока думали, двое дружков Лебеды выволокли из ресторана пьяную женщину и изнасиловали ее. Свидетелей, конечно, не было — поди найди виноватых! Но на следующий день обоих убили в перестрелке люди Бугаева.

Народ был доволен, по «ящику» показали убитых с «пушками» в руках, перевязанного спецотрядовца. Все по правилам. И мало кто знал, что дружки Лебеды в тот вечер были вообще без оружия. Даже Лебеда понял, что лучше не связываться с Агеевой.

Умная женщина, хитрая. Вначале дала волю новоявленным предпринимателям, встречалась с ними, советовалась, а потом потихоньку стала прижимать. Деньги на нужды города требовать (хоть бы раз что-то себе попросила, легче б разговаривать было — но нет!), спонсировать различные мероприятия заставляла, а уж про налоги и говорить нечего. Лебеду больше всех прижала, вот он и взвыл. Сегодня на совещании вежливо убеждала раскошелиться на новогодние праздники, подумать о детях, стариках, инвалидах и в двухнедельный срок представить свои соображения. Дураку понятно, что будет с тем, кто пойдет против. Тяжело с нею стало. Но трогать нельзя. Гена слов на ветер не бросает. Пущай едет в Москву — вот и выход.

Фантомас будто угадал мысли Платона.

— Приключений хочешь? — спросил он Лебеду, хищно щурясь. — Плохо живешь, да? Бабок не хватает, телки не дают?

— Клево живу, — нагло ответил тот. — Но могу и еще лучше, если эту сучку уберем.

— Можешь лучше, — согласился Фантомас. Наполнил свою рюмку коньяком, отхлебнул глоток, вытер губы шелковым платком. — А можешь и совсем никак не жить. Это с какой стороны позырить. Хочешь беспредел устроить? Думаешь целым остаться? Может, и останешься. А может, и нет. Так, Платон?

— Так, дорогой, так. Я одного понять не могу: Лебеде Агеева на хвост наступила…

— А тебе нет? — крикнул Лебеда.

— Немножко, это ей по должности полагается. Ну, так вопрос ясен: пусть уезжает. Чего тебе не нравится, дорогой? — на сей раз он повернулся к Лебеде.

— Сучка эта и не нравится, сказал же — достала она меня! Можно сделать так, что и в Москву не поедет, и мэром не будет. Трудно, что ли, подлянку ей кинуть?

— Зачем, слушай, если сама уедет? — вспылил Фантомас.

— Думаешь, дураки вокруг нее? Не понял, с кем дело имеешь? — Платон тоже занервничал. — Думай головой. Лебеда. Заговорились мы тут… Пора бы выпить за наше общее решение. Я про него уже сказал. Ну, как?

Лебеда зыркнул в одну сторону — Платон, в другую — Фантомас, оба глаз не сводят с него. Покачал головой, зло усмехнулся:

— Давите?

— А, слушай, Лебеда, это мы давим? — взмахнул рукой Фантомас. — Мы тебя любим, такой молодой, а уже — люди уважают! Далеко пойдешь. А вот Гена Бутаев, да и Чупров не уважают тебя, уркой считают. Если разозлятся, не знаю, как поможем тебе? Невозможно это…

— Лады, — все так же усмехаясь, пробормотал Лебеда. — Я ее потом трахну, когда опять сюда приедет после Москвы.

— Если она тебя раньше не трахнет, — ласково сказал Платон, поднимая рюмку.

10

Чтобы продлить жизнь, выйти на новый уровень, получить дополнительные силы и стимулы, нужно было добраться до точки в нижней части лабиринта. Но шустрые, смертельно опасные преследователи хищно кружили возле нее, пресекая любую попытку приблизиться. И он уходил — вверх, вправо, вверх, вправо, влево до самого угла, а потом вниз, вправо, снова вниз, влево…

Борис Агеев сидел за столом в своем домашнем кабинете, играл в любимую компьютерную игру «Пакмэн». Суть ее была проста: пройти все коридоры лабиринта, съедая точки, набирая очки и уклоняясь от смертельной встречи с четырьмя преследователями, которые алчно рыскали по лабиринту. Если же съедалась одна из четырех крупных мерцающих точек в углах, преследователи, оглушенные, теряли скорость и медленно расползались в разные стороны. В это время их можно было временно уничтожать за солидное очковое вознаграждение: за первого 200 очков, за второго 400, за третьего 800, а если успел догнать четвертого до того, как он ожил и обрел убийственную силу, — 1600 очков. Когда во всем лабиринте не оставалось ни одной несъеденной точки, игра переходила на новый уровень с большими скоростями.

На экране монитора горели цифры 23800, а рекорд равнялся 26200 очкам, и Агееву очень хотелось побить его. Для этого нужно было съесть одну-единственную точку и перейти на следующий уровень, с мерцающими возможностями уничтожать преследователей. Одну точку, всего одну! Но как же трудно до нее добраться! Агеев не отрывал напряженного взгляда от экрана, указательные пальцы обеих рук остервенело гуляли по клавиатуре. Вверх, вправо, вниз, вправо, вверх… Только бы оторваться, выманить преследователей наверх, обмануть, нырнуть вниз и добраться наконец до злополучной последней точки! Но они, преследователи, метались по лабиринту не просто так, а с вполне определенной целью: не допустить! Уничтожить его!

— Какого черта вы себе позволяете, господа?! — сердито рычал Агеев. — Мало того, что в половине десятого вечера жены дома нет, так еще и вы достаете меня!

В это время преследователи заблокировали вертикальный коридор, в котором пульсировала последняя жизнь. Они сближались неотвратимо, и некуда было уйти, и ничего нельзя было поделать. Раздался звук, похожий на сигнал банкротства в телевизионной игре «Поле чудес», и последняя жизнь кончилась. В левом углу ярко-голубого поля застыл окончательный результат: 23800. Побить рекорд не удалось.

Агеев мрачным взглядом уставился на экран монитора.

Он уже давно вернулся домой, принял ванну, вздремнул пару часов, потом приготовил себе на ужин яичницу и в одиночестве съел ее прямо со сковородки. Выпил две рюмки коньяка… А жены все не было. И в который уж раз за последнее время зажужжала в голове отвратительная мысль: а зачем нужна такая жена? Что за радость от нее, или, хотя бы, польза ему, Борису Агееву? Настроение сразу — ни к черту, вон, даже поиграть не получается. Хоть бы позвонила, где задерживается, когда вернется…

Как хорошо было у Анжелы! Пришел он, мужчина, принес шампанское. Она тут же соорудила бутерброды и входит в комнату с серебряным подносом в руках. А потом… Так и должно быть! И ведь было же когда-то у них с Лерой что-то похожее. Да скоро кончилось. С тех пор, как она стала мэром, даже представить себе невозможно, что она принесет в спальню серебряный поднос с апельсинами и закружит мужа в вихре собственной неистовой страсти. Теперь ей попросту не нужен муж. Выборы, злые происки конкурентов, общественный транспорт, порядок, пенсионеры, общественные туалеты — черт побери, вот что ей нужно! Не муж!

А она? Зачем она ему нужна?

Агеев снова начал игру, но не успел пройти первый уровень, как хлопнула дверь, и в прихожей зашуршала одеждой Лера. Он демонстративно продолжал нажимать на клавиши — пусть хотя бы задумается, можно ли так жить дальше?

— Ты дома, Боря? — Агеева заглянула в кабинет.

— А где я должен быть по-твоему? — огрызнулся Агеев.

— Где-то ты ведь был после работы, Стригунов сказал, ты ушел сегодня в два, я звонила около четырех — дома никого не было.

Агеев оторвал взгляд от экрана, внимательно посмотрел на жену, лихорадочно соображая, как бы поубедительнее соврать. Ничего не придумал, поэтому сам ринулся в атаку:

— А ты где была? Который час, не помнишь?

— На концерте. Хотела пораньше уйти, но не получилось. Между прочим, неплохой концерт был. Я звонила, думала, мы могли бы вместе пойти… Но не нашла тебя.

— А почему я должен торопиться в дом, где самому приходится ужин готовить, самому съедать его в одиночестве? Ты считаешь, если я раньше освободился, то обязан сидеть здесь и думать, когда вернется жена? — раздраженно сказал Агеев.

— Ох, не сердись, пожалуйста, я так не считаю, — она бросила сумочку на диван, тяжело плюхнулась рядом с ней, широко расставив ноги и продавив ладонями юбку между ними. — Сегодня ко мне приходил Вашурин, предлагал сделку. Я снимаю свою кандидатуру, он организует материальную помощь городу и… мне тоже. Представляешь? Открыто предлагал взятку.

Борис мельком взглянул на жену и еще больше разозлился. Черт возьми, красивая женщина, а даже сесть элегантно не может! Совсем заработалась, забыла, что она не только мэр! Дребезжащий звук компьютера заставил его поморщиться — снова игра не удалась, но на сей раз потому, что жена отвлекает. Он яростно застучал пальцами по клавишам, выключая компьютер.

— Много предлагал? Ну и соглашайся. Поедем в какую-нибудь Анталию, хоть отдохнем.

— Не надо так шутить, Боря, — резко сказала Агеева. — Я вполне серьезно говорю, хочу узнать твое мнение.

— Мое мнение? Я тебе его сказал.

— Это не мнение!

— Да? А что же по-твоему?

— Неуместное остроумие, которое именуется ослоумием. Пожалуйста, успокойся и послушай. Я ведь еще не все тебе рассказала.

— Надо же! — покачал головой Борис. — Он что, предложил себя в качестве бесценного аванса?

— До этого дело не дошло, — терпеливо сказала Агеева. — Он вспомнил о видеокассете с репортажем о том, как я сжигала книги три года назад. Намекнул, что это был странный поступок.

— Намекнул? — Борис усмехнулся, покачал головой. — Большим дипломатом стал Володя! Чего ж тут намекать, если я тебе тогда еще сказал: это идиотизм, Лера! Но у тебя же свои непоколебимые убеждения на сей счет. Железобетонно-революционные! Бедный Вашурин, надеялся испугать тебя таким жалким намеком!

— Ты что, пьян? Или, может быть, в последнее время почитываешь книги прежних партбоссов, ума-разума набираешься?

— Мог бы и почитывать, — неожиданно согласился Агеев. — Они же в твоем кабинете за детективами стоят. Вот удивительно, книги из кабинета Стригунова сожгла, а свои собственные, такие же, сохранила. Ты — самая загадочная личность перестройки.

— А ты — самый большой дурак!

— Конечно. Я книги руководителей партии и правительства не читал, не сжигал и не храню за детективами. Дурак и совершенно индифферентная личность. Но ты какая умница у нас! Прочла, законспектировала, всех комсомольцев убедила в том, что лучших книг попросту нет, а потом взяла — и сожгла их!

— Я же не все книги сжигала, не устраивала охоту на ведьм! — воскликнула Агеева. — Это был символический акт. Символ освобождения от рабской психологии! А те, что за детективами, пусть будут как свидетельства того времени… справочные экземпляры. И вообще, кто хочет — может ставить их на самом видном месте, хоть вместо икон вешать, я не возражаю. Почему же ты все время пытаешься из меня инквизиторшу сделать?!

— Потому что ты и была в тот момент инквизиторшей. Вот покажут эту сцену по телевидению, и все. Народ ужаснется и не выберет тебя депутатом Государственной Думы, — язвительно сказал Борис. — Лучше бери взятку, пока не поздно.

— В том-то и дело, что кассета с этим материалом исчезла. Когда Вашурин ушел, я позвонила на телестудию, попросила Осетрова немедленно найти и привезти мне эту кассету. А ее на месте не оказалось.

— Ну и что?

— Как это? Не понимаешь? Кто-то передал кассету Вашурину, и он теперь собирается использовать ее против меня. Боря, перестань издеваться, ты можешь хоть одну умную мысль высказать? — раздраженно воскликнула Агеева.

— Могу. Если ты уверена, что поступила правильно, сжигая книги, почему исчезновение кассеты тебя так волнует? Ну, спер ее кто-то. И что?

— Ты остолоп, Боря! Тупой обыватель, вот ты кто! Не видишь, какое время, какие страсти вокруг выборов развернулись? И вдруг исчезает кассета! Я знаю, она у Вашурина, но зачем? Что он задумал? Кто ее передал ему?! Ты не можешь пошевелить своими мозгами, или там коньяк плещется в извилинах?

Чем больше она злилась, тем спокойнее становилось на душе у Агеева.

— Коньяк немножко плещется, — усмехнулся он. — Это приятнее, чем думать о том, кто и зачем передал Вашурину кассету. Я не знаю, дорогая. У тебя же есть Чупров, начальник милиции, или полиции, или жандармерии, до сих пор не запомню, как это теперь называется. У тебя есть Гена Бугаев, начальник «мушкетеров», Юра Лобанкин, председатель горсовета, который считает за величайшую честь исполнять твои указания, собственный прокурор, судьи… Поручи им, дай задание, приказ — найти и обезвредить, кто не с нами, тот против нас!

— С тобой совершенно невозможно стало разговаривать, Боря, — поджав губы, холодно сказала Агеева.

— Да? А, вот еще кто, совсем забыл — бандиты у тебя есть. Ты их приглашаешь к себе, советуешься… Они тоже могут принять участие в розыске и поимке злоумышленников. Как все сразу навалятся, вступят в бой роковой с врагами, так судьбы безвестные и будут их ждать. А остановка, сама знаешь, — в коммуне.

— Да заткнись ты, наконец! — Агеева вскочила с дивана. Господи, надо же, какой дурак!

Агеев внимательно посмотрел на жену, одобрительно кивнул:

— Ты здорово смотришься во гневе, милая. Представляю, о чем думают твои подчиненные мужики, когда ты устраиваешь им нагоняй. Хочешь знать? — и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Они думают: если б сейчас с этой разъяренной тигрицы свалилась юбка, я бы кончил…

— Это все, что ты мне хочешь сказать?

— Нет, не все. Лера, сними, пожалуйста, юбку.

Эта просьба застала ее врасплох. Агеева посмотрела на мужа с таким изумлением, будто он предложил ей сжечь перед мэрией книги новых, демократических руководителей страны.

— Ты в своем уме, Боря?

— Пожалуйста, Лера, сними юбку, пиджак, блузку и лифчик тоже, — с увлечением сказал Борис. — И в таком виде, в одних трусах, кричи на меня: дурак, обыватель, с тобой невозможно разговаривать, тупица — ну, все, что хочешь. Это будет что-то невероятное, фантастическое!

— Идиот!

— Конечно. Снимешь?

— Поищи другую дуру!

— Разумеется, поищу. Но это будет потом, а сейчас… Лера, у тебя есть возможность удивить мужа, воспользуйся же ею! — Борис рассмеялся.

— Ах, поищешь?! — гневно крикнула Агеева. — Может, уже нашел кого-то с такими причудами?!

— Ты думаешь, это причуды? Надо же, а мне казалось, так поступают любящие женщины. Они всегда что-то выдумывают, удивляют своих мужчин. Ты выдумываешь другое, — он с сожалением покачал головой, — сжигаешь книги перед мэрией, и удивляешь по-другому: требуешь выяснить, кто спер кассету с записью этого эпохального события. Оригинально.

— А ты не можешь даже выслушать жену! Помочь ей в трудную минуту! Только и мечтаешь об извращениях! Ну, вот и оставайся здесь, и думай! Всю ночь! А в спальню не заходи. Я не желаю тебя видеть, все!

Она так разнервничалась, что, хватая сумочку с дивана, промахнулась, потеряла равновесие, уперлась обеими ладонями в спинку. Эта неловкая поза вызвала ироничную усмешку на губах Бориса. Агеева выпрямилась, откинула со лба рыжую челку, еще раз крикнула, сверкнув зелеными глазами:

— Не желаю, понятно тебе?!

— А когда возжелаешь, скажешь? — поинтересовался Борис.

Но ответа не дождался. Хлопнула дверь, и он остался один в своем кабинете. Включил компьютер и стал играть.

С некоторых пор компьютерные игры стали главной радостью в его семейной жизни.

11

— Землетрясение, что ли? — пробормотал Истомин, пытаясь открыть дверь подъезда.

Не так-то просто было это сделать! Ручка двери прыгала то вверх, то вниз, а то вдруг уезжала в сторону. Да и сама дверь не стояла на месте. Наконец Андрею удалось ухватиться за ручку и распахнуть дверь. Оставалось подняться на четвертый этаж и позвонить в дверь. Мать, наверное, не спит, откроет. Если уж эта ручка скачет как шальная, то замочная скважина в двери квартиры может вообще исчезнуть.

Андрей прислонился к дверному косяку, обернулся — такси, в которое втиснул его Костя, уже исчезло за углом дома. Наверное, Костя предварительно заплатил водителю, потому об оплате и речи не было.

И ни о чем речи не было, Андрей вообще не помнил, как доехал до своего дома. Ну и ладно, главное — доехал.

Темные контуры тополей острыми пиками нацелились вверх. Сырой ветер безжалостно трепал их голые ветви. За тополями светились окна соседнего пятиэтажного дома. Больше ничего не видно.

— А ночка темная была… — со вздохом сказал Андрей.

Не хотелось подниматься в свою квартиру. Мать не спит, волнуется, начнет спрашивать, где задержался, да почему такой пьяный, и нужно будет врать… Задержался где? На работе. Ну да, а где же еще! Пьяный потому, что… Почему люди бывают пьяными? Потому что пьют. Вот и все… Лучше б его оставили в покое! Разве можно сказать: мама, меня уволил Осетров, незаконно, незаслуженно, только ничего доказать нельзя? Теперь не знаю, как жить?.. Только дурак способен на такое. А он, Андрей Истомин, не дурак. Просто не знает, почему он пьяный, если весь день был на работе и все у него нормально.

— Вспомнил! — сказал Андрей. — Так просто, а сразу не сообразил… День рождения был… у Маши! Вот оно как… Все замечательно. Когда день рождения, люди становятся пьяными. И я стал…

Он оторвался от косяка и, шатаясь, двинулся вверх по лестнице. Правой рукой скользил по стене, но и стена не облегчала его путь. Она то и дело проваливалась внутрь, заставляя его выгибаться в другую сторону, а потом выпирала на него, толкая от себя.

Первое, что увидел Андрей, ввалившись в квартиру, — слезы в глазах матери. Это не понравилось ему. Стоял внизу, придумывал, что сказать, как успокоить ее… И ведь придумал. А она все равно плачет… Неправильно это.

— Где ты был, Андрюша? — всхлипнула Татьяна Федоровна.

Вот уже и по щекам покатились слезы. Андрей виновато опустил голову, развел руками.

— Ну, как где, мам?.. На работе. Я часто прихожу поздно, чего ты расстраиваешься?

— А почему пьяный?

— Я пьяный? Да, есть такое дело… День рождения отмечали, выпили немного, поздравили человека, и я… захмелел.

— День рождения? — Татьяна Федоровна изумленно посмотрела на сына. — У кого день рождения?

— Ну, у кого… У Маши.

— У какой такой Маши? — еще больше изумилась Татьяна Федоровна.

Андрей задумался. Разве нужно объяснять, у какой Маши может быть день рождения? Мать и сама прекрасно знает ее. А если знает, зачем спрашивает?

— Мам, ты извини, я жутко устал, прямо с ног валюсь… Погода отвратительная… голова раскалывается… Пойду лягу, ладно? Все нормально…

Из кухни вышла Маша, остановилась, разглядывая Андрея. Какая-то вся растрепанная, испуганная…

— У этой Маши день рождения? — спросила Татьяна Федоровна.

— У этой, — кивнул Андрей. — На улице темно, фонари не горят, мы… потерялись. Она пришла, а я нет. А потом и я пришел домой.

— Не выдумывай, Андрей, — жалобно сказала Маша. — Никакого дня рождения у меня сегодня нет. Мы тут с Татьяной Федоровной ждем тебя, с ума сходим: не знаем, что и подумать.

— Да? Не у тебя день рождения? — озадаченно пробормотал Андрей. — Значит, я ошибся. Извините… Это у Кости был день рождения. Точно, у Кости. А ты чего пришла, Маша?

— Того, что беспокоилась за тебя!

— Все нормально, иди домой. Не надо за меня беспокоиться. Я пришел и хочу спать. Пока, Маша…

— Андрей, Маша мне все рассказала, — Татьяна Федоровна вытерла слезы, погладила сына по плечу. — Не надо ничего выдумывать, скрывать. Ты же не виноват, что так получилось.

— Все? — Андрей недоверчиво посмотрел на Машу, побрел на кухню.

— Попей. Андрюша, попей, легче станет, — мать поставила перед ним большую чашку с крепким горячим чаем.

— Спасибо, мам… Да все нормально, не переживай ты.

— Как же нам не переживать, если Осетров поступил с тобой просто по-хамски! — возмутилась Маша.

— Да ну-у… глупости, Машунь. Перестань, прошу тебя. «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать…» Помнишь? Ну, вот и все.

— Погоди, Андрей, — встряла Татьяна Федоровна. — Меня Агеева уволила, можно сказать, за дело. Если посмотреть со стороны…

— Агеева? — Андрей осоловело усмехнулся. — Вождь и учитель народов Прикубанска? Она все может…

— Нет, не все! — взвилась Маша. — Твоя вина не доказана.

— Да? Ничего и не нужно доказывать… Я расписался за эту кассету, а теперь ее нет. Где — никто не знает… Важная государственная тайна, а я потерял… Ну, и все. A-а, чепуха это! — безнадежно махнул рукой. — Маша, а как ты домой пойдешь? Там же темь и холод… и опасно для девушки… Я провожу тебя.

Маша просительно посмотрела на Татьяну Федоровну. Что же, она сама должна объяснять, что решила остаться с Андреем до утра, утешить его, разнесчастного, расстроенного?

— Помолчи, Андрей, — осерчала Татьяна Федоровна. — Уже поздно, куда ж она пойдет? Останется у нас. Поблагодарил бы Бога, что девочка так беспокоится за тебя. Она предупредила родителей, что заночует у подруги.

Андрей повел мутными глазами сначала на мать, потом на Машу, пожал плечами.

— А зачем?..

— Если так, я уйду, — вскочила Маша, вспыхнув.

— Погоди, детка, не обижайся, — Татьяна Федоровна снова усадила ее на стул. — Ну, куда ты пойдешь? Уже поздно, а он разве способен тебя проводить? Я тебе в своей комнате постелю. А утром поговорите.

— Будете мне косточки перемывать… — поморщился Андрей.

— Ты мне так и не дал договорить, — голос Татьяны Федоровны отвердел. Видно, решила бесповоротно. — Я пойду на прием к Агеевой и скажу, что она не может тебя уволить. Не по-божески это, чтоб и мать выгонять с работы, и сына.

— Она все может, мама.

— Нет, не может. Завтра же и пойду…

— К Агеевой? Ну, не надо, не смеши меня… Она тебя и слушать не станет.

— А вот посмотрим, станет она меня слушать или нет, — стояла на своем Татьяна Федоровна.

…Он лежал в постели и смотрел вверх, на медленно вращающийся белый потолок, когда в комнату на цыпочках вошла Маша. Встала на колени у изголовья.

— Андрюша, милый, ты как себя чувствуешь?

— Плохо. И поэтому никого не хочу видеть…

Маша обняла его, нежно поцеловала в губы, долго смотрела в его застывшие глаза.

— Тебе больно? Хочешь, я останусь с тобой?

— Нет.

— Почему?

— Уходи, Маша.

— Ты не прав, если думаешь…

— Я не думаю, а знаю. Ты слишком молода и многого не знаешь… Пожалуйста, уходи, Маша.

— Ты прогоняешь меня?

— Прогоняю…

— Ну и пожалуйста! Очень нужно было напрашиваться!

Войдя в комнату, Татьяна Федоровна увидела, что постель, приготовленная для гостьи, осталась нетронутой. Осторожно заглянула к сыну — Андрей спал один. Татьяна Федоровна метнулась в прихожую и остановилась у вешалки, сокрушенно качая головой. Кожаная куртка и сапоги Маши исчезли.

12

Несмотря на усталость, Лера никак не могла уснуть. Борис лег в своем кабинете, даже не заглянул в спальню, не попытался извиниться или хотя бы объяснить свое поведение.

И хорошо, что его нет. Завтра важная встреча с городской общественностью, ей выступать с программной речью, нужно выспаться, отдохнуть… Да вот — не спится.

Хотела показать Борису текст своего выступления, посоветоваться, может, сократить? Со стороны ведь лучше видно… Надеялась, посидят вдвоем, поспорят и найдут оптимальный вариант. Но ему не интересно ее слушать.

А ей не интересно видеть его в спальне! Ведь и вправду нет никакого желания заниматься любовью. Объятия, поцелуи, ласки — все это казалось чем-то далеким, ненужным, вроде коллекционирования бабочек. Если нет никакого желания возиться с бабочками, о них и не думаешь. Раз в две недели она уступала настойчивым просьбам Бориса, но никакого удовлетворения не получала. Вздыхала с облегчением, когда он, запыхавшийся и разозленный, уползал на свою половину.

Иногда собственная бесчувственность вызывала тревогу в ее душе, рождая мысли о неполноценности, фригидности. А что, как страшное напряжение разрушает ее организм, и обычные человеческие радости уже непонятны ему? Но потом она всегда находила причины, оправдывающие ее холодность в постели: усталость, раздражение, нерешенные проблемы… да просто плохое настроение. С кем не бывает!

Вот и сегодня, ворочаясь под одеялом, Лера знала, почему не хочет видеть рядом с собой мужа. То, что он отказался даже выслушать ее, говорил с нескрываемой издевкой, — конечно, отвратительно; но, в конце концов, это можно понять. Она ведь тоже порой отмахивается от его проблем. Но ведь он оскорбил ее как женщину! Заявил, что поищет другую! А потом предложил раздеться и в таком виде высказывать свое мнение. Это еще что такое? Как он смеет разговаривать в таком тоне с ней, с мэром города?! Невероятное хамство!

Она в отчаянной ярости стукнула кулаком по подушке. И после всего этого — думать о мужчине в своей спальне?! Боже упаси! Мужчина у нее только один — муж; и этого негодяя она совершенно не желает видеть. А другие мужчины ее вообще не волнуют. Не в этом счастье!

Многие хотели бы познакомиться с ней поближе. Идиоты! Она, мэр, пойдет в ресторан с посторонним мужчиной? Или, того хуже, явится к нему домой?! Только последнему олуху могло взбрести в голову подобное! Забыли, что их главная обязанность — выполнить ее указание и доложить?! И получить либо благодарность, либо нагоняй, после которого даже самые настырные не осмеливались заигрывать с мэром, становились как кроткие агнцы. И лишь один относился к ней с полнейшим пренебрежением. Собственный муж.

Он ничего не боится потерять?

…Как это ни грустно признавать, такое вполне вероятно. Она, действительно, уйму времени уделяет работе. Наверно, она плохая жена…

Восемь лет они вместе. Когда-то была шумная комсомольская свадьба первого секретаря горкома ВЛКСМ и парторга завода «Импульс». Много подарков, много пожеланий, много радости и надежд. Она искренне верила, что обрела умного, верного товарища и будет счастлива с ним всю жизнь. А потом — свадебное путешествие на болгарский курорт Приморско, в международный молодежный центр. Они жили в бунгало в сосновом лесу неподалеку от моря. Это было чудесно! Настоящий рай! После Прикубанска с его голыми прилавками и очередями буквально за всем поражало изобилие товаров и напитков, тишина и порядок — ни пьяных драк, ни грязной ругани. А как возбуждали шумные танцы до глубокой ночи в ресторане! Как освежали прогулки под соснами до рассвета! И после моря, после танцев, после сосен они уединялись с Борисом в уютном бунгало! Секс не доставлял ей острого наслаждения, но он был неотъемлемой частью этого чудесного путешествия, еще одной приятностью; и ей это нравилось. А как Борис гордился ею, каким был веселым, остроумным, щедрым, сильным и смелым! Какой нескрываемый восторг светился в его глазах,когда он раздевал ее! Всякий раз он будто впервые видел ее.

Первый год замужества она действительно была счастлива. Второй пролетел незаметно, а потом в их отношениях возникла трещина, которая с годами становилась все больше и больше… Теперь это пропасть? Может быть…

В октябре 89-го, одуревшая от мучительной раздвоенности, когда надо было в корне менять всю тактику и стратегию работы с молодежью, но нельзя было ссориться с еще могучим партийным начальством, которое ничего не желало менять, — она в своем служебном кабинете вывалила из пепельницы окурки в корзину для бумаг и поехала на встречу с руководством железнодорожной станции «Прикубанск». Она тогда курила, и много курила. Только так можно было хоть немного снять нескончаемое нервное напряжение. Вот было времечко для идеологических работников!

В проблемы железнодорожников ей так и не удалось тогда вникнуть — срочно вызвали в горком. Оказалось, в ее кабинете возник пожар. Не такой уж страшный — быстро обнаружили, быстро погасили огнетушителями еще до приезда пожарников, но городская комсомольская организация лишилась своего знамени. Оно сгорело.

Разъяренный Стригунов орал на нее матом так, что, казалось, на площади перед горкомом уже толпы людей собрались насладиться бесплатным концертом. Стригунов отправил ее домой, пообещав не только исключить из партии и комсомола, но и привлечь к уголовной ответственности за утрату священного символа — знамени.

Ни жива ни мертва вернулась она домой и, конечно же, рассказала обо всем Борису. Он только пожал плечами: «Чепуха. Прошло то время, когда за тряпку людям жизнь калечили. Стригунову сейчас не до тебя, завтра отойдет, прикажет отремонтировать кабинет и новое знамя сшить. Ты умеешь держать в руках иголку? Если нет, помогу.

До глубокой ночи сидела она на балконе, смолила одну сигарету за другой, гадая, что будет, если Стригунов исполнит свою угрозу. Ни в школу, ни в техникум, ни в газету ее не возьмут. Ни в одну приличную организацию не примут. А стать домохозяйкой казалось равносильно смерти.

Борис несколько раз подходил, со снисходительно иронической усмешкой качал головой, мол, как можно переживать из-за пустяков? Настойчиво пытался затащить ее в постель, но она отказывалась. Когда он в последний раз сказал, что есть занятие поинтереснее, чем думать о сгоревшем дурацком знамени, она зло огрызнулась. Борис равнодушно пожал плечами и отправился спать. А ей так хотелось, чтобы он обнял ее: «Любимая, не отчаивайся, что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой, только с тобой…» Ничего подобного у него и в мыслях не было. Ирония, жесткая, все разъедающая ирония в словах, во взгляде…

Он оказался прав. На следующий день Стригунов милостиво простил ее, велел выделить средства для ремонта кабинета и на приобретение нового знамени. А потом долго еще с явным удовольствием величал Леру не иначе, как «наша погорелица». Любил давать клички своим подчиненным всесильный Первый.

Но томительный октябрьский вечер на балконе врезался в ее память на всю жизнь. И когда ночью Борис придвигался к ней и начинал жадно тискать ее тело, ожидая ответной страсти, она знала: когда он горячо шепчет, какая она красивая, какая желанная, — это всего лишь похоть самца, стремящегося удовлетворить свои сексуальные потребности. Больше — ничего.

Уступая с большой неохотой, и лишь потому, что это необходимо было для поддержания видимости счастливой семейной жизни, Лера все больше и больше отдавалась… работе.

Если бы сейчас Борис пришел в спальню, она бы не стала выгонять его. Завтра тяжелый день, совсем ни к чему нервничать. Пусть бы лег на своей половине, но на большее… Вспомнилась строчка из давней песни: «А на большее ты не рассчитывай…» Однако Борис, похоже, вовсю храпел на диване в кабинете и не собирался являться в спальню. Он что, обиделся? Мало того, что вел себя с нею по-свински, так еще и обиделся?! Ну, это уж слишком! Лера перевернулась на другой бок. Сердце гулко колотилось в груди. Валокордину выпить, что ли?.. А может, Борис и вправду нашел другую? От этой мысли стало не по себе. Не сама измена пугала, а последствия. Борис — ее «ахиллесова пята». Если он сотворит что-либо непотребное, камни полетят в нее.

Завтра же серьезно поговорит с ним, решила Лера. Если он мечтает о развратной женщине — пусть находит себе такую и катится к ней. Но только после выборов.

Она уже проваливалась в тяжелый, тревожный сон, когда откуда-то из глубины души, разорвав оковы ослабленного дремотой сознания, выплыл ответ на многие ее вопросы. Не Борис виноват в том, что она холодна в постели, и не работа причина ее невнимания к мужу, а давний весенний вечер на берегу темной реки и то сумасшедшее, ни с чем не сравнимое счастье, которое она испытала с улыбчивым, угловатым парнем. И страшная боль потом, когда он ее предал…

Она тяжело вздохнула. Выдох вылился в протяжный, тоскливый стон.

13

На улице шел дождь. В это время года он мог быть и снегом, и тогда улицы города хоть ненадолго стали бы чище и светлее. Но он был дождем, и улицы по-прежнему выглядели унылыми и грязными… Едва Валерия Петровна вошла в свой кабинет, как Марина доложила о том, что пришел Лобанкин, председатель горсовета.

Юрию Ивановичу было сорок шесть лет. Невысокий, смуглолицый, он производил впечатление остроумного человека и весьма ушлого политика. Прежде работал преподавателем истории в железнодорожном техникуме и был одним из немногих, кто сумел вклиниться в тесные ряды старой номенклатуры. Заняв кресло председателя горсовета, не стал пороть горячку, занимаясь дешевым популизмом. Огляделся, пришел к выводу, что бороться за лидерство с Агеевой глупо. Она женщина волевая, решительная; многое из того, что задумала и пыталась воплотить в жизнь, правильно. Значит, необходимо всячески помогать ей. За время работы в одной упряжке с Агеевой Лобанкин ни разу не пожалел о своем решении.

Вот и теперь он был одним из самых яростных сторонников Агеевой в ее предвыборной кампании. Выгода от этого была двойная: во-первых, хороший, честный человек станет депутатом Государственной Думы; во-вторых, в марте на выборах мэра города можно будет рассчитывать на победу. С уходом Агеевой серьезных соперников останется не так уж много. Учитывая, что до марта он будет исполнять обязанности мэра, у него появится заметная фора.

— Добрый день, Валерия Петровна, — Лобанкин пожал узкую, сухую ладонь, сел в кресло, закинув ногу на ногу. — Как настроение?

— Отвратительное, — вздохнула Агеева. — Что у нас нового, Юрий Иванович? Как идет подготовка к банкету после встречи с общественностью? Тут очень важно выдержать золотую середину. Чтоб и не бедно, и не очень уж роскошно.

— Надеюсь, к вечеру ваше настроение улучшится. Хотя банкет официально устраивается властями города, ваши переговоры с солидными спонсорами принесли удивительные результаты.

— Ради того, чтобы меня поскорее сплавить из города, они ничего не пожалеют, — усмехнулась Агеева.

— Уважают вас, — кивнул Лобанкин. — Кроме того, у меня есть сведения, что к моменту начала встречи ожидается мощная манифестация в поддержку дорогого мэра.

— Кто организовал?

— Могу только предположить. Точных данных, думаю, нет и у Чупрова.

— Предполагайте, Юрий Иванович.

— Ваши друзья-бизнесмены: Санько, Гарибян, Левицкий.

— Уж они-то больше всех жаждут от меня избавиться. Что, бандитов своих выведут на площадь? Не с автоматами, надеюсь?

— Зачем бандитов? Они треть города обеспечивают работой. И следят за дисциплиной. Поражаюсь вашей прозорливости и смелости, Валерия Петровна. Ведь если бы этих бизнесменов придавили в свое время, загнали в подполье, что б мы сейчас имели в городе? И подумать страшно.

— Поддержать их тогда было несложно. А вот удержать в прежних рамках — куда сложнее. Уже сейчас думайте об этом, Юрий Иванович. — Намек был более чем ясен.

— Какие у вас соображения по поводу исчезновения видеокассеты на ТВ?

— Вы уже знаете?

— Как не знать, моя дочка работает секретаршей Осетрова. Кстати, могли бы сразу посвятить меня в суть проблемы.

— Проблема есть, нет сути, — устало отшутилась Агеева. — Я полагаю, кассета у Вашурина. Он вчера наведался ко мне. Не стану скрывать от вас, напрямую предложил мне сделку: я снимаю свою кандидатуру за соответствующую мзду.

— Плохи его делишки, если решился на такое, — покачал головой Лобанкин.

— Я тоже так полагаю. Ну, а когда услышал то, что и должен был услышать, напомнил о кассете. Мне это показалось странным, не припомню, чтобы такие кассеты продавались у нас. Позвонила Осетрову, попросила привезти мне эту кассету, оказалось — она исчезла.

— Как же он собирается ее использовать?

— Не знаю. Но мы ничего не можем предпринять до тех пор, пока не увидим — как. Доказать, что она у Вашурина, что он украл ее с телестудии, сейчас невозможно. Поэтому я ничего и не сказала вам.

— Но, насколько я знаю, кто-то уже пострадал из-за этого?

— Редактор отдела, который отвечает за сохранность архивных фондов телестудии. Это не моя инициатива. Осетров принял решение.

— Мне кажется, этот редактор, скорее всего, не виноват в пропаже кассеты.

— Почему вы так считаете?

— Если кассета у Вашурина, ее отдал сам Осетров. Работает на перспективу.

— Вот как? — прищурилась Агеева. — Интересно, где ж тут перспектива? Он помогает моему конкуренту. Допустим, тот побеждает на выборах, уезжает в Москву, а я-то остаюсь. И тогда Павлу Ивановичу придется пожалеть о том, что сделал.

— Не совсем так. Павел Иванович прекрасно понимает, что у Вашурина нет шансов победить вас. Но он идет ему навстречу, рассчитывая, что Вашурин впоследствии может стать мэром; есть люди, заинтересованные в этом. И тогда Павел Иванович будет в выигрыше. Ничем, заметьте, не рискуя. Вы же сами сказали, что доказать его причастность невозможно.

— Интересная гипотеза. Посмотрим, подтвердится ли она.

— Вся беда в том, что пострадал человек, который не имеет никакого отношения к этим игрищам.

— Откуда вы знаете?

— Его фамилия Истомин. И кажется, моя дочь без ума от него. Уж не знаю, станет ли он моим зятем, в этом вопросе я полностью доверяю дочери, но вчера она вернулась домой поздно, сама не своя. Все уши прожужжала мне, какой он талантливый и как несправедливо обошлись с ним.

— Но ведь он отвечал на сохранность архивных материалов, — поморщилась Агеева.

— У Осетрова тоже были ключи от сейфа.

— Я не совсем понимаю вас, Юрий Иванович. Вы хотите, чтобы я приказала Осетрову восстановить Истомина?

— По крайней мере, до выяснения причин исчезновения кассеты. Надеюсь, вы не расцените это как использование служебного положения в личных интересах. Все же, согласитесь, у нас не так-то много талантливых тележурналистов, чтобы разбрасываться ими абы как.

— Я не могу приказать Осетрову восстановить проштрафившегося сотрудника, — отрезала Агеева. — А выяснением причин занимается комиссия на телестудии, которая потом передаст свои соображения в прокуратуру.

— Полагаю, вы будете держать на контроле это дело.

— Разумеется, Юрий Иванович.

— Пока все, — Лобанкин встал. — Буду регулярно докладывать вам о ходе подготовки к встрече с общественностью. Да, чуть не забыл! — он хлопнул себя по лбу. — Есть у меня к вам еще одна личная просьба. Будьте добры, не откажите в любезности.

— Слушаю вас.

— Примите сейчас пожилую женщину, у нее к вам очень важное и неотложное дело.

— Но, Юрий Иванович! Приемный день в четверг, пусть запишется у Марины и милости просим. А сегодня еще столько дел впереди, успеть бы с ними разобраться.

— Это моя просьба, Валерия Петровна, — настойчиво повторил Лобанкин.

Агеева покачала головой, улыбнулась.

— Вы так редко обращаетесь с просьбами, что отказать вам грешно, Юрий Иванович. Она, как я догадываюсь, ждет за дверью?

— Совершенно верно.

— Пожалуйста, пригласите ее. Постараюсь помочь.

— Спасибо, Валерия Петровна.

Едва взглянув на полную, с седыми волосами, выбивающимися из-под голубой вязаной шапочки, в расстегнутом болоневом пальто женщину, Агеева подумала, что где-то они уже встречались, и встреча была не из приятных. Но где?

— Садитесь, пожалуйста… — Агеева сделала паузу, надеясь, что женщина представится и станет ясно, кто она и зачем пожаловала.

Так оно и вышло.

— Татьяна Федоровна меня зовут… Истомина Спасибо, я постою, я на чуть-чуть… на минутку. Валерия Петровна, вы помните меня? Продавщицу из овощного магазина?

Агеева нервно забарабанила пальцами по блестящей столешнице. Теперь вспомнила! Ну, спасибо, Юрий Иванович, удружил! Именно этого и не хватало, чтобы солидно подготовиться к встрече с общественностью города! Черт побери…

В середине апреля, возвращаясь домой, она заглянула в овощной магазин. Вообще-то, продукты ей покупала Марина в буфете мэрии, но в тот день буфет закрылся на учет, и Агеева попросила водителя остановиться у первого овощного магазина. Он работал до семи, часы показывали восемнадцать тридцать, однако покупателей в торговом зале уже не было. Агеева привыкла, что во время редких посещений прикубанских магазинов ее встречали как хозяйку, тут же выбегал директор, стараясь угодить, а как же иначе? Мэр города пришла! На сей раз вышло по-другому. Увидев Агееву, пьяная тетка в грязном халате с глупой улыбкой объявила, что магазин закрыт.

— До этого еще полчаса, — возразила Агеева.

— А мы сегодня пораньше… Ну ладно, чего тебе? — снизошла тетка. — Давай, только по-быстрому.

Одолжение делала! Из подсобки высунулся пьяный мужик в черной спецовке, ухмыльнулся:

— Ты ей бананов отвесь, Федоровна. Такой барышне в самый раз бананы!

— Немедленно пригласите директора! — приказала Агеева.

— Нет его, уехал, — тетка вытерла руки о халат и уже с раздражением посмотрела на Агееву, явно не догадываясь, кто перед нею. — Чего скандалишь? Будешь покупать — говори, а нет, так иди себе, магазин закрыт.

— А кто есть? — едва сдерживая себя, спросила Агеева.

— Я, — подбоченилась тетка. — Старший продавец Истомина Татьяна Федоровна. Жаловаться будешь?

Истомина! Агеева вздрогнула. Так резанула по сердцу эта фамилия. Будто страшное чудовище выползло из прошлого и снова пыталось причинить ей боль.

— Нет! — крикнула взбешенная Агеева. — Я не буду жаловаться, я вышвырну вас из торговли! Навсегда!

И, круто развернувшись, выбежала из магазина, над входом в который красовалась вывеска «Тайфун» с розовым смерчем, из которого сыпались экзотические фрукты.

Она тотчас же, из машины, позвонила хозяину многих городских ТОО Егору Петровичу Санько и крайне удивила его резким, жестким тоном.

На следующий день он доложил, что продавец Истомина уволена и вряд ли сможет торговать даже зеленью на привокзальной площади. Платон был жестоким бизнесменом.

— Что вы хотите, Татьяна Федоровна? — холодно спросила Агеева.

— Тогда я, конечно, виновата была, день рождения директора отмечали, вот и выпили, а как не выпьешь — он же директор. Обидится… Теперь на пенсии… на нее разве проживешь? И никуда не берут из-за вашего приказа.

— Я приказала всего лишь навести порядок в магазине.

— Так-то оно так, да вот — не берут, — женщина переминалась с ноги на ногу.

— Если вы хотите, чтобы я уговаривала руководителей магазинов принять вас на работу, зря пришли. Директор магазина решил вас уволить — это его право. Я не могу вмешиваться и отменять решения директора.

— Тридцать лет продавцом работала и никогда не видела, чтоб человека увольняли и потом никуда не принимали, хоть и требуются продавцы. Отмените свой приказ, Валерия Петровна.

— Еще раз объясняю: такого приказа не было.

— Да как же не было?

— У вас все? — раздраженно спросила Агеева, в сотый раз проклиная про себя Лобанкина. У его дочери, видите ли, роман с Истоминым, и он уже заботу проявляет!

— Нет, не все. А вчера моего сына выгнали с работы, он редактором был на телевидении. Хоть его-то простите. Не брал он той кассеты, хотите — поклянусь.

— На эту тему нужно говорить с Павлом Ивановичем Осетровым, главным редактором. Попробуйте.

— Так они ж все вам подчиняются. Что, вам трудно сказать ему: не виноват Андрей, не брал эту проклятую кассету, на кой ляд она ему сдалась!

— Извините, к сожалению, эти вопросы не ко мне.

— Как не к вам?

— Так. Извините, — Агеева поднялась и тем самым дала понять, что аудиенция закончена.

— Да что ж вы, совсем хотите нас со свету сжить? — изумленно протянула Татьяна Федоровна. — Он же у меня, Андрей, с высшим образованием, специалист, говорят, хороший… Куда ж ему теперь деваться?

— Я не знаю. Всего доброго.

Но Истомина не понимала намеков.

— Вас же народ выбрал. — Отчаяние было в ее голосе. — И опять собираются выбирать куда-то. Разве так нужно о людях думать, если тебя выбирают? Что ж вы за начальники стали? Прямо бандиты какие-то!

— Пожалуйста, выйдите из кабинета!

— Я-то выйду, а вот вам, Валерия Петровна, должно быть стыдно за свое поведение!

Агеева молча смотрела в ее выцветшие глаза. Мало кому удавалось выдержать этот ледяной немигающий взгляд.

— Бог вас накажет за это! — выкрикнула Истомина и, ссутулившись, засеменила к выходу. У двери остановилась, погрозила пальцем. — Обязательно накажет!..

Агеева тяжело опустилась в кресло.

— Он уже меня наказал, шестнадцать лет назад, — пробормотала, опустив голову. — Спросите своего сыночка, как…

14

— Дрянная погода, — пожаловался Стригунов, растирая пальцами виски. — Давление скачет и там, — махнул рукой в сторону окна, — и здесь, — ткнул пальцем себя в грудь.

— Еще и выборы на носу, которые вряд ли удастся выиграть, — ехидно подсказал Агеев.

Они сидели в кабинете директора «Импульса». Агеев зашел со своими предложениями по внутреннему ограничению потребления электроэнергии, которое позволило бы не выключать самый прибыльный конвейер две смены. Стригунов пообещал посмотреть, когда будет время, и отложил его записку в сторону. Оба понимали, сегодня важнее совсем другие проблемы.

— Куда уж мне, старперу, угнаться за твоей деятельницей, — проворчал Стригунов. — Сумасшедшая женщина, что делает — невозможно понять. Ты представь себе, вчера выключает нам конвейер, тут же на совещании требует денег на новогодние праздники, тут же говорит южнокорейцам, как выгодно городу сотрудничество с ними, будет расширять и все прочее. При выключенном конвейере?! А самое интересное знаешь что? У нее получается! Это же прямо театр абсурда, Боря! Почему-то все довольны, никто и не думает возмущаться, понимаешь, права качать.

— Завидуете, Илья Олегович? Самому захотелось такую жену?

Стригунов задумался, а потом решительно качнул головой:

— Да что ты, Боря! Она, конечно, красивая, умница, но… Я Леру с детского сада знаю, ее отец, Петя Орешкин, был у меня вторым секретарем. Идеолог. Не пил, не курил, за бабами не ухлестывал. Представляешь? Такой правильный мужик. А у нас что самое неправильное? Торговля. Так он всех торгашей прямо-таки на дух не выносил. Как пойдет в магазин — так скандал. Ему хамят, его обвешивают, гнилые яблоки продают… Разозлится и всех сотрудников уволит одним махом. Я уж ему говорил: «Петя, не ходи по магазинам, а то у нас в Прикубанске скоро торговать будет некому. Есть паек, есть буфет, не хватает — пошли жену, а сам — не вздумай!» Но разве остановишь такого… борца за коммунистические идеалы? Он и дочку воспитал в том же духе.

— Только она борец за другие идеалы, — невесело усмехнулся Агеев. — Но отца перещеголяла, это точно.

— А то нет? Я иной раз думаю, если бы Петя не погиб в 83-м, как бы он пережил, что его дочка сжигает книги «верных ленинцев»? А всю эту торговую вакханалию? Представить себе не могу… Ну да ладно, что мы все о грустном? Скажи-ка, она вчера всыпала тебе?

— Так это вы донесли?

— Что значит донес? Совещание было, стал объясняться по поводу ограничения, сказал, что два часа назад все разошлись по домам. И Борис? И Борис тоже. По глазам понял: звонила, да не застала тебя дома. Ну, и где ж ты был?

— Гулял. Дышал свежим воздухом.

— Оно понятно. Самому иногда охота подышать тем свежим… не воздухом, а духом. Ну и как? Надышался?

— Само собой.

— А Лера? Провела семейное расследование?

— Хотите выведать интимные тайны, а потом использовать их в предвыборной борьбе? — Агеев любил подшутить над директором, зная, что тот не обидится. Всесильный городской руководитель, став директором, пусть крупнейшего, но всего лишь одного из многих городских заводов, обнаружил в себе незаурядное чувство юмора, и оказался довольно-таки интересным собеседником. Хотя время от времени и срывался на грозный рык, с Борисом был почти в приятельских отношениях.

— Бог с тобой, Боря! Какая борьба? Я же понимаю, что Лера уже депутат. Раньше нужно было думать, когда в мэры ее продвигал. Да-с. А теперь барахтаюсь в этой луже, можно сказать, по инерции. Вроде как демократичность подчеркиваю — много кандидатов… Понимаешь?

— Не верю, — покачал головой Агеев. — Неужто не хочется в Москву, на повышение?

— Одно время хотелось, да. Месяц назад еще хотелось, а теперь — нет. Поздно уже. Да и время такое, что повышение может обернуться знаешь чем? Знаешь… Я, так сказать, пожил в свое удовольствие и Прикубанске. Куда там думцам в Москве! Ты знал, например, что в конце восьмидесятых в нашем городе было три публичных дома? То-то! А я не только знал…

В кабинет заглянула секретарша Стригунова, Ольга Павловна. Когда-то в городе шутили: главным признаком победы демократии является пожилая секретарша у Стригунова…

— Борис Васильевич, вы здесь?

— К мэру на ковер! — усмехнулся Илья Олегович.

Агеев дурашливо спрятал лицо в ладонях.

— Нет меня, Ольга Павловна. У директора важное совещание, не могу отлучиться.

— Какой-то молодой человек, не представился, упорно разыскивает вас, звонит с проходной вот уже полчаса. Говорит, у него важное дело.

— Ладно, пойду к себе, — Агеев поднялся. — Посмотрю, что это за важное дело.

Минут через пять после того, как он уселся за стол в своем кабинете, раздался звонок внутреннего телефона.

— Борис Васильевич? — послышался в трубке вкрадчивый голос. — Пожалуйста, выйдите за проходную, я должен вам кое-что передать. Это очень важно.

— Кто это говорит? — жестким начальственным тоном спросил Агеев.

— Вам это не нужно знать.

— А мне не нужно с тобой разговаривать! — рявкнул Агеев и бросил трубку.

Молодой человек решил подурачиться! Что ж, в жизни руководителей и такое бывает. Одно время Лере домой названивали то почитатели, то озлобленные, пришлось дважды менять номер телефона. А потом вдруг кольнуло душу тревожное предчувствие: почему, собственно, хочет с ним встретиться этот хмырь? Что передать? Бомбу? Средь бела дня, засветившись на проходной? Ну, это уж слишком! Тогда что?

Внутренний телефон зазвонил снова.

— Борис Васильевич…

— Вот что, дорогой мой, не хами, — сдержал раздражение Агеев. — Если у тебя дело ко мне, говори, что нужно и кто ты такой. Иначе я прикажу охране задержать тебя.

— Наша общая знакомая Анжела здорово огорчится, если я не передам вам то, что она просила. Я жду вас.

Агеев изумленно уставился на телефонную трубку, из которой слышались короткие гудки. Анжела?! Что она выдумала? Могла бы сама позвонить, приехать, в конце концов… Или с ней случилась беда? Агеев положил трубку, набросил на плечи дубленку и поспешил к проходной.

За воротами от красного мотоцикла «ява» к нему шагнул коренастый парень в кожаной куртке и черных джинсах. Глаза — за черными очками. Символ нашего времени…

— Что с Анжелой?

— Да все о’кей, вы не волнуйтесь. — Парень остался невозмутим. — Вообще-то, я тут ни при чем. Просили передать вам лично, — протянул Агееву аудиокассету.

— Что это?

— Не знаю. Сказали, что вы должны внимательно прослушать запись от начала до конца. Там и объяснения.

Агеев взял кассету, повертел в руках. На бомбу не похоже. Обычная аудиокассета «ТДК».

— Что все это значит?

— Понятия не имею.

— А если я выброшу ее прямо сейчас?

— Сказали, что сильно пожалеете об этом.

…Вернувшись в кабинет, первым делом набрал домашний номер телефона Анжелы. Долго прислушивался к длинным гудкам, потом швырнул трубку и стал разглядывать кассету.

Догадка оказалась столь простой и неожиданной, что пот выступил на лбу Агеева. Анжела — кассета — ультиматум! Он почти не сомневался, что это — запись его последней встречи с Анжелой. Или последних встреч… И уже по спине поползли мурашки, нервная дрожь сотрясала все тело. Анжела? Она решилась на такую подлость?!

И что же теперь будет? Чего она хочет?!

На полке стеллажа с продукцией «Импульса» стояла магнитола местного производства. Трясущимися руками Агеев поставил ее на стол перед собой, вставил кассету, включил, убавив громкость до минимума.

«Агеев, если сунешься в ментовку, эта запись будет крутиться во всех кабаках Прикубанска. И продаваться везде. Прикинь, какие бабки можно заработать. Тебе будет хана. И твоей жене тоже. Народ не любит начальников, трахающих шлюх, и не будет голосовать за баб, чьи мужья развращают молоденьких девочек. Но мы не злыдни. Заставь свою бабу не приходить сегодня на сборище в городском ДК, и никто не узнает про эту запись. Мы свое слово держим. Послушай и подумай. И запомни: сегодня ее не должно быть в ДК. Это все, что мы хотим. Никакой связи. Ты сделаешь — мы забудем обо всем. Думай, Агеев, думай, у тебя мало времени».

Борис выдернул из кармана пиджака носовой платок, судорожно промокнул мокрый лоб.

Чем дольше он слушал, тем сильнее сдавливал сердце страх. Это конец! Сволочь она, Анжела, подлая сволочь, а он дурак! Разве можно доверять таким потаскушкам?!

Выключил магнитолу, сунул кассету во внутренний карман пиджака, уронил голову на стол. Можно и не слушать, он сам знает, что говорил вчера. И о Лере, о Лере столько наболтал! Анжела специально спрашивала… Сволочь, сволочь! Знал бы, что она задумала!.. А теперь… Что же теперь делать? Заставить Леру не ходить на встречу? Эти подонки поставили такое условие… Заставить, не пустить… Но как это сделать, как?!

Илья Олегович Стригунов придвинул телефон, с озабоченным видом постучал пальцем по клавишам и замер, ожидая ответа.

— Приемная Валерии Петровны Агеевой, — послышался в трубке знакомый голос.

— Мариночка, это я, — негромко сказал Стригунов. — Рад тебя слышать, девочка.

— И я рада, что ты позвонил. Как чувствуешь себя?

— В такую-то погоду? Без тебя — отвратительно.

— Я знаю, потому и спрашиваю. Давление?

— Старость, девочка, это ужасная болезнь.

— Ну, перестань, Илья, не тебе говорить о старости. Ты еще в отличной форме, можешь не сомневаться.

— Хотелось бы развеять сомнения, — вздохнул Стригунов. — Да сегодня никак не получится. Сама знаешь, встреча с общественностью, там нужно быть с супругой. Я бы с удовольствием встретился с общественностью в твоем лице и без свидетелей. Но сегодня не судьба.

— Я понимаю, Илья. Спасибо за пригласительный на банкет. Думаешь, удобно мне быть среди лучших людей города? Даже и не знаю, стоит ли идти…

— Ну, решай сама. Раньше бы я тебе не позволил появляться на таком мероприятии, раньше дисциплина была. А теперь… Среди лучших людей половина бандитов, половина проходимцев будет. За исключением, может быть, десятка человек.

— Агеева входит в этот десяток?

— Да, конечно. Я думаю, возглавляет его. Что там новенького у тебя?

— Пять минут назад уехала домой, готовиться к выступлению. Уставшая была, как будто не выспалась.

— Переживала, — усмехнулся Стригунов.

— Ты ведь тоже будешь выступать? Я уже сейчас начинаю тебя ругать, чтобы все прошло отлично.

— Выступлю… Но это чепуха. Знаешь, о чем я думал в последние дни? Не хочу в Москву. Там же, понимаешь, тебя не будет. А это неинтересно, — он гоготнул в трубку.

— Не говори глупостей, Илья, — ласково прощебетала Марина.

— Непременно скажу нашей уважаемой общественности. Ну, будь здорова, Мариночка.

Стригунов положил трубку и долго еще улыбался своим тайным, чертовски приятным мыслям.

15

Тяжелая дремота сковывала тело, опутывала, будто паутина. Вот уже слышны звуки радио, но смутные и отстраненные, как голоса соседей за стенкой. Вот мелькнули перед глазами очертания комнаты и снова исчезли… Опять появились. Похоже, он все-таки дома, в своей постели. Но трудно, почти невозможно шевельнуть рукой или ногой.

Разрывая густую паутину, Андрей Истомин выбрался из дремоты и вздохнул с облегчением: он дома. Серая пелена колыхалась над кроватью, искажая контуры предметов. Андрей протер трясущимися пальцами глаза — они были влажными. И щеки были влажными, и подушка…

Во сне он горько, безутешно плакал.

Слезы душили его. И это были не слезы пьяной жалости к себе, обиды на весь несправедливый, жестокий мир, а слезы сочувствия, сопереживания, отчаянной жалости.

Она снова приходила к нему во сне. Не явилась, не привиделась, а именно пришла — женщина с пышными рыжими локонами и огромными зелеными глазами. Когда женщина приходит, ей что-то нужно. Никто не приходит просто так. Даже приятель заскакивает на минутку совсем не случайно, хотя к утверждает, что шел мимо и заглянул. Тем более женщина.

Она пришла к нему за помощью: такая неизъяснимая тоска была в ее прекрасных зеленых глазах, такая мука, что он горько заплакал. Если нежный, ласковый ее взгляд рождал в душе ощущение небывалого счастья и наслаждения, то грустный вызвал такое же сильное чувство отчаяния. Он плакал от собственного бессилия, от невозможности помочь ей. А она с такой надеждой смотрела на него! Он готов был отдать и саму жизнь, чтобы оправдать это высшее доверие, но не мог и пальцем пошевельнуть.

Он плакал, а она смотрела, смотрела, смотрела…

Если она приходит к нему, пусть даже во сне, — значит, он необходим ей?

Во сне. А наяву?..

А наяву она была так бесконечно далека, что даже представить себе ее приветливый — просто приветливый! — взгляд было невозможно. Здесь тусклая, неуютная комната, серый свет из окна, шум дождя на улице и головная боль. Некуда спешить, нечем заниматься.

«Ямщик, не гони лошадей!» Хорошо, хоть оказался дома, а ведь мог проснуться где угодно. Вообще-то, Андрей был равнодушен к спиртному. Когда без этого нельзя было обойтись — праздники или просто веселая компания собиралась, или еще какая причина — не отказывался; а не было причины, так и мыслей о выпивке не было. Но вчера он явно перебрал, и крепко перебрал. Как домой добрался — сие тайна, покрытая мраком. Наверное, Костя помог такси поймать, с виду он казался совсем трезвым, когда у Андрея уже начал заплетаться язык.

А когда вошел в квартиру… Почему-то рядом с лицом матери, будто из призрачного голубого тумана, выплывало встревоженное лицо Маши. Она что, была здесь? Или показалось? Если была, выходит, обо всем рассказала матери? А потом куда делась? Он проводить ее вряд ли мог. Может быть, обидел ее? Не приставал ли к ней при матери? Ох, Господи, ничего не помнит.

Из громкоговорителя на подоконнике слышалась веселая песня Олега Газманова «А я девушек люблю». Такая знакомая мелодия, только раньше слова были другие: «А я дедушку не бил, а я дедушку любил…» Другое время, другие слова тех же песен. Раньше дедушек любили, теперь — девушек. Поэзия не стоит на месте…

Так была здесь Маша, или это померещилось? Что еще было здесь вечером, когда он притащился вусмерть бухой?

Андрей поворотил голову. На столе стояла бутылка пива. Мама… Понимает, что сын проснется с головной болью, и нужно помочь ему.

А где она? И хочется узнать, что же было вчера, и страшновато… Надо ж было так нажраться по-черному!

На столе зазвонил телефон. Андрей взял трубку.

— Андрюша, ты проснулся? — послышался голос Маши.

— Ну-у… в общем, да. А что ты хотела?

— Узнать, как себя чувствуешь. Ты вчера пришел такой пьяный, просто ужас!

Значит, Маша была здесь, когда он вернулся. Это не показалось, не помстилось.

— А что ты делала у меня?

— Тебя ждала. Мы с Татьяной Федоровной уже не знали, что и думать. Нет тебя и нет. А ты, оказывается, был у Кости. Ой, не могу, — она засмеялась. — Пришел и говоришь матери: был на дне рождения Маши. А я в это время из кухни выхожу. Татьяна Федоровна спрашивает: у этой Маши? А ты говоришь: ну да, на улице темно, и мы потерялись. Умора! Я тут сижу три часа, а ты — «потерялись».

— Понятно… А как же ты домой добиралась?

— Сама не знаю, как. Добралась. Я же хотела с тобой остаться, но ты прогнал меня.

— Прогнал? Наверное, ты не так поняла меня…

— Я тебя отлично понимаю. Ты обижен, ты гордый, и думаешь, если остался без работы, значит, мы не должны встречаться. Все это глупости. Я говорила с папой, он сегодня попросит Агееву отменить решение Осетрова.

— Агееву?! — сорвался на крик. — Маша! Ни в коем случае! Эта кошмарная женщина только посмеется в ответ! Немедленно позвони отцу и скажи: никаких разговоров обо мне с Агеевой! Ни-ка-ких!

— Перестань психовать, она вполне нормальная женщина, многим помогла…

— Только не мне! Послушай, Маша, я не желаю, чтобы Агеева имела хоть какое-то отношение ко мне! Понимаешь? Не же-ла-ю!

— А еще папа попросит ее, чтобы она приняла Татьяну Федоровну, помогла ей устроиться на работу.

— Да ты с ума сошла!.. — простонал Андрей. — Ну кто тебя просил обращаться к Агеевой?!

— Ты все время говоришь о ней, как о монстре из фильмов ужасов. Это ерунда.

— Она и есть монстр!

— Откуда ты знаешь?

— Сорока на хвосте принесла. Ну что ты наделала, Маша?!

— А ты что будешь делать сегодня? Может, сходим куда-нибудь? У меня есть пригласительный на банкет. Хочешь, пойдем вместе. Ты можешь по своему удостоверению пройти. Кто знает, что Осетров тебя уволил. Пойдем, а?

— Это исключено. Чтобы я тайком пробирался на бенефис Агеевой?! Приглашать будут, упрашивать — не пойду. И вообще!.. — Андрей уже не мог сдерживать себя. — Пригласи какого-нибудь мальчика, а меня оставь в покое! Не смей больше лезть в мою жизнь со своими дурацкими идеями!

— Ты сам — дурацкая идея! — рассердилась Маша. — И не надейся, больше не буду приставать к тебе, никогда!

— Будучи депутатом Государственной Думы, я большую часть своего времени и своих сил уделял родному городу, его жителям, оказавшим мне высокое доверие. Многие помнят мои встречи с избирателями, многие приходили ко мне за помощью и советом, когда я бывал в Прикубанске. К сожалению, не всем удалось помочь. Коррумпированная верхушка городского партаппарата, захватившая власть в городе, всячески мешала мне работать. И в первую очередь это относится к мэру, госпоже Агеевой. На просьбу предоставить жилье остро нуждающимся горожанам я слышал один ответ: у меня свободного жилья нет! На требование прекратить уголовную приватизацию народной собственности она только усмехалась. При моем содействии налажены контакты с бизнесменами из Южной Кореи, которые заинтересованы в сотрудничестве с нашим заводом «Импульс». И что же получается? Дорогостоящее импортное оборудование вынуждено простаивать по вине госпожи Агеевой! Рабочим прибыльного предприятия задерживается зарплата! А в то же время процветают ночные бары, казино, которые стали настоящим оплотом проституции и мафии! Вы хотите, чтобы ваши дочери становились подстилками для распоясавшихся бандитов, которые, чувствуя поддержку Агеевой и ее клики, уже никого не боятся? Я тоже не хочу этого! К сожалению, два года — слишком маленький срок для решительных действий. Но в следующие четыре года, если вы мне окажете доверие, я вам обещаю… — слышался из-за закрытой двери твердый, решительный голос.

— Во чешет Владимир Александрович! — осклабился Лебеда, глядя на Екатерину Вашурину.

— Особенно про бары и казино, — кивнула Вашурина, намекая на владения Лебеды.

— Да это нормально. Все так говорят перед выборами, и все делают, как надо, потом, когда их выберут. Мы с Владимиром Александровичем давно знаем друг друга, сработаемся.

— В Москве? — как бы между прочим спросила Вашурина.

Лебеда понял, что сказал лишнее. Конечно, в Москве, а где ж еще? Но лучше пока не болтать об этом, особенно при бабе. Вякнет какой-нибудь подружке, та другой, дойдет до Платона с Фантомасом, не одобрят. Старые стали, им здесь клево, бабки капают, на хрена какие-то осложнения? Вот и решили отпустить Агееву в Москву, думают Вашурина сделать мэром… Да пошли вы! В Москве и публика посолиднее, и наркота дороже. С помощью такого кента, депутата, Лебеда развернет там дело не хуже, чем здесь. Лучше! Депутат с нужными людишками сведет, у него есть такие, помогут обосноваться. Да и сам он кое-кого знает, «пластилин» поставлял, люди довольны остались. Все будет о’кей! А эту сучку Агееву он с грязью смешает. Будет знать, падла, как на Лебеду наезжать! Ее не только в Думу прокатят, а из мэров вышибут на хрен! Семерых парней, и не шестерок, загнала в зону, совсем оборзела! Скоро завоет, стерва, носа на улицу не высунет. А Владимир Александрович в Москву депутатом укатит, и Лебеду прихватит с собой. Такие дела. Но бабе не нужно знать об этом.

— Нет, не в Москве, — махнул рукой Лебеда. — Здесь. Вы же слышали, что Владимир Александрович говорит? Станет депутатом, будет разбираться с агеевскими холуями. И разберется, а мы поможем. Я это имел в виду.

— А что, в Москву не хочется?

— У вас реклама стремная, Екатерина Вадимовна. Наши мужики вроде анекдота пересказывают. — Лебеда усмехнулся и скороговоркой выпалил: — Он не мокрый и не липкий, теперь все мое белье будет таким же чистым и свежим, Эмма Петровна, даже с половинной дозой.

Вашурина кивнула с улыбкой:

— Глупости много… Но лучше б Володя контейнер заказал, да начал вещи упаковывать.

За дверью Вашурин закончил свое выступление и теперь, видимо, представлял себе бурные аплодисменты.

— Володя! — крикнула Вашурина. — К тебе можно? Тут Вася Левицкий дожидается.

— Пусть войдет, — приказал Вашурин.

Он стоял у стола в позе римского императора и небрежно промокал носовым платком побуревшее лицо. Лебеда плотно прикрыл за собой дверь, одобрительно кивнул:

— Обалденная речуга, Владимир Александрович! Дамы будут писать от восторга.

— Понравилась? Старался, так сказать, не ударить… А как твои старания? Есть результат? Это поважнее выступления, это фундамент нашей общей победы, друг Василий! — Вашурин подошел почти вплотную, хлопнул Лебеду по плечу.

— Нормалек. Я думаю, ее не будет сегодня на общей тусовке. А потом и вообще снимет свою кандидатуру. А потом… — он злорадно ощерился. — Сгинет, сука!

— Ты уверен?

— Все может быть. Но ее мужик щас прикидывает, чем бы ее грохнуть, чтоб стала больной и заткнулась.

— Думаешь, грохнет?

— Куда он, на хрен, денется. Вы не беспокойтесь, Владимир Александрович, если за дело взялся Лебеда, все будет о’кей.

— А если все-таки она приедет?

— Есть еще один вариант. Ей хана, это точно.

— Я всегда знал, что у тебя прекрасные организаторские способности, Вася. Не зря же когда-то спас тебя от крупных неприятностей за распространение наркотиков. Тогда за такие дела большие сроки давали, — с важным видом сказал Вашурин.

— Какие дела, Владимир Александрович, я все помню, потому и работаю на вас.

Вашурин достал из кармана пиджака, висящего на спинке кресла, бумажник, отсчитал десять стодолларовых банкнот, протянул Лебеде.

— Держи, это, так сказать, аванс.

Лебеда лениво усмехнулся, отрицательно качнул головой.

— Мы же обо всем договорились. В Москве сочтемся. Сварганим казино, куда депутаты валом повалят. Мы им че-нибудь выиграем, постараемся понравиться. Они нас похвалят где надо. Все будет на высшем уровне.

— Ну, это само собой разумеется. Деньги — на всякие текущие, так сказать, расходы.

— Я человек не бедный, расходы — не проблема. Короче, все отлично, можете спокойно готовиться к выступлению. Я думаю, народ на ушах будет стоять.

— Надеюсь, — хмуро протянул Вашурин, возвращая деньги в бумажник, а бумажник — в карман пиджака.

Не понравилось ему, что Лебеда не взял деньги. Кому охота быть должником бандита? К тому же был еще один вопрос, который можно было решить только с помощью Лебеды.

— У тебя есть надежный человек, который может заснять на видеокамеру деликатную сцену?

— В постели, что ль? — хмыкнул Лебеда.

— Почти, — поморщился Вашурин. — На встрече с общественностью города Чупров… знаешь такого?

— Как же, наш главный мент!

— Вполне может попытаться соблазнить некую даму. В каком месте это может случиться и как разобраться с охраной — твое дело. Но если мы будем иметь на пленке эту занимательную сценку, Чупров у нас в кулаке.

— А что за дама? — в глазах Лебеды заблестели искры злобной похоти.

— Неважно. Это будет, вероятно, к концу банкета, когда все упьются вдребадан. Камеру я тебе сейчас дам, можно снимать при минимальном освещении.

— Подумаем, — Лебеда снова усмехнулся.

Выйдя из кабинета, он с особой пылкостью приложился к ручке Екатерины Вадимовны.

16

Где-то был ответ на проклятый вопрос «что делать?». Но где?! Если б кто-то подсказал, так машину б ему отдал, поклялся бы никогда больше не изменять жене… во время предвыборной кампании! Черта с два кто подскажет!

Агеев гнал машину к своему дому, вцепившись в руль с такой силой, что, казалось, еще немного и согнет его «восьмеркой», какая бывает на искореженном велосипедном ободе.

Что делать? Как избежать надвигающегося кошмара?! Раз пять звонил Анжеле — не берет трубку; наверное, умотала из города. Чует кошка… Да если б и дозвонился, встретился, что бы она сказала? А что он мог сделать? Избить ее? Рука не поднимется. Да и проку от этого никакого. А Лера уехала домой, готовиться к выступлению. Ну, и как же он сможет уговорить ее остаться дома? Не объясняя причины?

В кино такие страсти показывают, смотришь и думаешь: надо же какой дурак мужик, совсем не соображает, чем кончится этот визит к страстной стервочке! А потом одеваешься и топаешь на тайную встречу в уютной спальне. Это ж в кино всякие ужасы случаются. Ну, может быть, в Москве. А здесь в тихом Прикубанске откуда?! И — попался… Влип по уши.

Разве можно было предположить, что Анжела способна на такое? Даже теперь, прослушав кассету, Агеев не мог поверить, что она добровольно это сделала. Красивая, ласковая, страстная, она любит его. Он же видел, чувствовал это!

Попался… В милицию однозначно нельзяобращаться. Бандиты выполнят свою угрозу. Даже если их потом поймают, ему от этого легче не станет. Попросить помощи у друзей? Агеев тяжело вздохнул. Таких друзей у него не осталось. А все из-за Леры! Как стала она мэром, так и посыпались ненавязчивые просьбы: надо бы квартиру побольше, поговори с женой, надо бы зятя главным инженером (тещу — главным бухгалтером, сестру — директором магазина, двоюродного брата — начальником автоколонны) сделать, пусть жена поможет. Надо бы, надо бы! Разве можно об этом говорить с ней? И не говорил, не помогал. Обижались, отдалялись… Не с кем даже посоветоваться!

Разбрызгивая лужи, «волга» стремительно мчалась по улицам Прикубанска. На одном из перекрестков Агеев проскочил на красный свет и уперся в полосатый жезл гаишника. Машинально затормозил и только после второго требования предъявить документы сообразил наконец, что от него хочет мужик в черном тулупе. Теперь нужно было решать другой вопрос «что делать?» — мелкий, незначительный, глупый. Но пока его не решишь, не двинешься к решению главного. Черт побери!

— Пожалуйста, предъявите документы! — в третий раз, уже раздраженно, рявкнул сержант.

— Извини, начальник, — пробормотал Агеев, доставая из кармана десятитысячную купюру и протягивая ее гаишнику. — Виноват, задумался.

— А это уже взятка должностному лицу, — властно напыжился сержант. — Выходите из машины.

— Что, мало? — разозлился Агеев. Когда все было нормально, он редко нарушал правила движения, а если нарушал, гаишника рядом не было; если был, брал деньги без лишних разговоров. Сейчас же, когда вот-вот случится катастрофа, честного из себя корчит! Мелькнула даже мысль о том, что сержанта специально здесь поставили подлецы шантажисты. Но он же не специально проехал на красный свет…

— Вы не очень-то уважаете закон, — сурово отчеканил сержант и взял в руки рацию.

— Держи, — Агеев сунул милиционеру водительские права. — Если будешь звонить, лучше сразу начальнику милиции Чупрову или Гене Бугаеву. Они подскажут, что делать.

Сержант внимательно посмотрел на Агеева, потом долго изучал фотографию на правах, осмысливал фамилию, пока наконец не скумекал, в чем дело. Но и потом виноватым себя не почувствовал, извиняться не спешил. Демократия!

— Вы проехали на красный свет, создали аварийную ситуацию на улице. Я выполняю свои обязанности, и никто не скажет, что я не прав, задерживая вас.

— Да прав ты, сто раз прав! — нетерпеливо ерзал Агеев. — Я виноват. А знаешь почему? Жена моя — мэр города, Валерия Петровна…

— Я это понял, но…

— А мне только что позвонили на службу и сказали, что на нее готовится покушение! Когда будет выступать на встрече с общественностью города, понимаешь? Вот я и лечу к ней, и правила нарушаю. Конечно, может, это и шутка, у нас же много шутников развелось… А если нет? Пусть сама решает.

— Вот сволочи! — возмутился сержант, возвращая права. — Совсем обнаглели. А вы не засекли номер телефона?

— Кто-нибудь засекал в таких случаях? Ты деньги-то возьми, — Агеев сунул десять тысяч в карман тулупа. — Я человек дисциплинированный, понимаю, что нарушил. Но и ты меня пойми.

— Может, помощь нужна? — встревожился сержант.

— Если нужна, это Чупров с Бугаевым пусть думают. Послушай, а ты не видел здесь парня в кожаной куртке и темных очках, на мотоцикле? На «яве»?

— Да их тут знаете сколько проезжает за день?

— У этого номера нет. Это не нарушение — ездить на мотоцикле без номера?

— Нарушение, конечно, — согласился сержант. — Отлавливаем, штрафуем… Да все без толку. Сами знаете, они теперь ничего не боятся.

— Понятно. Извини, что так получилось, — Агеев рванул вперед, не дожидаясь разрешения.

Оказывается, и встреча с суровым гаишником может быть полезной! Так напряженно думал — и ничего, а тут идея сама в голову ударила. «Покушение, Лера! Мне позвонили на службу и предупредили, что ни Чупров, ни Бугаев не спасут, террористы все продумали! Я не хочу, чтобы ты подвергала свою жизнь смертельной опасности, Лера, поэтому сегодня ты не пойдешь на эту встречу. Обойдутся без тебя! Не пущу, и все!»

Хороший или плохой, но это был выход. Оставалось только придумать, каким образом он ее не пустит, если слова не возымеют действия.

Они, конечно же, не возымеют… Но время для убеждения есть. Мало, правда, но есть!

Бросив машину у подъезда, Агеев не стал дожидаться лифта, помчался вверх по лестнице, перепрыгивая через две, а то и три ступеньки сразу. Остановился у двери своей квартиры, отдышался, поправил пояс на плаще — не хотелось выглядеть излишне суетливым и взволнованным… А как должен выглядеть муж, которого предупредили, что вскоре убьют жену? Да черт его знает! Было такое: Лере позвонили, угрожали расправой, если не прикажет директору маслозавода выплатить зарплату за два месяца. Тогда любящий муж рассмеялся и посоветовал завести штук семь телохранителей… Поверит ли она, что теперь любящий муж не на шутку встревожился?

Почему бы и нет? Маслозавод — не выборы в Государственную Думу. Ситуация намного серьезнее, и он просто обязан встревожиться. Агеев снял шляпу, старательно пригладил волосы, еще раз поправил пояс на плаще и открыл дверь.

В квартире было тихо. Он заглянул в кабинет жены, на кухню — там ее не было. Решительно вошел в спальню и остановился у трельяжа.

Мэр города Прикубанска Валерия Петровна Агеева сидела на кровати и сладко потягивалась. Похоже, звук его шагов разбудил ее. Увидев мужа, она улыбнулась спросонья — такая домашняя, аппетитная, свежая бабенка… У Бориса защемило сердце, и на какое-то мгновенье показалось, что лучше всего признаться в измене, повиниться, поклясться, что больше — никогда, никогда!.. Но даже если она простит измену, шантажисты выполнят свою угрозу, опорочат Леру, и вряд ли она выиграет выборы. Вот это ему точно не простится.

Пока он думал об этом, ее взгляд стал озабоченно-холодным. Так смотрит учительница на провинившегося ученика.

— Ты разбудил меня, — выговорила она ему. — Из-за твоих идиотских фантазий я плохо спала ночью, и сейчас даже свою речь не смогла прочитать — уснула.

— Все же какая-то польза от меня есть, — пробормотал Борис. — Пришел вовремя, разбудил.

— Спасибо. — равнодушно кивнула она, поднимаясь. — Пойду приму душ, немного поработаю, и нужно будет собираться. Сейчас три, машина будет в половине шестого. Ты решил, в каком костюме поедешь на встречу?

— Это так важно?

Он никак не мог подыскать нужную фразу. Первую, чтоб и убедительно звучала, и естественно. Прежде, когда Лера пыталась рассказывать о своих проблемах, а среди них были и угрозы всяких сумасшедших, он лишь ядовито усмехался. Черт возьми, да что же говорят женам перепуганные до смерти мужья?!

— Ты сегодня рановато домой вернулся, — не удержавшись, съязвила она, останавливаясь у двери рядом с ним. — Еще не нашел такую, которая будет ругаться с тобой, предварительно раздевшись догола?

— Лера, — судорожно сглотнув, промямлил Агеев. — Мне нужно сказать тебе что-то очень важное.

— Потом нельзя? Когда вернемся домой после встречи с общественностью? Я думаю, у нас еще будет время для серьезного разговора. Мне тоже есть что сказать тебе.

— Нет, потом нельзя. Я хочу сказать, что ты вообще не должна ехать на эту встречу.

— Вот как? Ты ревнуешь меня к избирателям? — она уже подошла к двери, но задержалась, обернулась к нему.

— Я ревную тебя к бандитам! Лера, мне позвонили на завод и сообщили, что сегодня на тебя будет совершено покушение! — выпалил Агеев.

— Спасибо за информацию. Я попрошу Бугаева принять меры предосторожности.

— Но тебя могут убить! — взволнованно воскликнул Агеев. Он и вправду волновался, ибо чувствовал — уговорить ее остаться дома вряд ли удастся.

— Меня уже четыре года собираются убить все, кому не лень, — усмехнулась она. — Я тебе редко говорила об этом, а сам ты никогда не спрашивал. Не беспокойся, люди Бугаева знают свое дело. Ну, а если случится — на то воля Божья.

— Я не хочу, чтобы ты сегодня участвовала в этой встрече, — стиснул зубы Борис.

— Это угроза, ультиматум?

— Это забота о тебе… о нас, о нашей семье!

— Лучше б ты вернулся, как обычно, поздно, — усмехнулась мэр Прикубанска. — Вчерашние фантазии я хоть могу объяснить страстью к извращениям, а вот сегодняшние — абсолютно не понимаю. Ты опять выпил?

— Я трезв, как никогда. Прошу тебя, Лера… Ты всегда все делала по-своему, но один-то раз…

— Пожалуйста, не пей больше. Мне бы не хотелось краснеть за своего мужа на банкете.

— Ты не хочешь прислушаться к моему мнению?! — закричал Агеев.

— Вот что, Боря, я тебе обещаю, мы поговорим обо всем после встречи. Давно пора. А сейчас извини.

17

— Может, «скорую» вызвать? — встревоженно спросил Андрей, глядя на бледное, осунувшееся лицо матери.

Татьяна Федоровна едва добралась домой из мэрии — сердце прихватило. Андрей уложил ее в кровать, напоил лекарствами и теперь сидел на стуле у изголовья, ожидая, когда же матери станет лучше. Она покачала головой:

— Я еще немного полежу и встану, надо обед разогреть моему сыночку… Не обижайся, Андрюша, что так получилось. Я ж хотела как лучше, думала, она тоже ведь женщина, понимает, каково это — остаться без работы, да и по глупости. Не по своей, а по начальственной…

— Проходит боль или нет? Еще валидол дать? Ну, мама, не строй из себя героиню, прошу тебя! Если болит сердце, нужно вызвать «скорую». Я же не врач, ничего не понимаю. Валидол, валокордин могу дать. А вдруг этого мало?

— Проходит, проходит, уже легче. Слава Богу, что ты вернулся домой, теперь не так страшно. А то жил в своем Краснодаре, а я тут совсем одна… Прямо хоть ложись да помирай.

— Правда лучше? Не обманываешь?

— Конечно, правда. Ты пиво выпил? Я утром на столе тебе оставила, подумала, наверное, у моего Андрюши голова будет болеть.

Несмотря на серьезную ситуацию, Андрей улыбнулся.

— Ты совсем не знаешь меня, мама. Я не похмеляюсь, а так сильно напивался вообще раза два в жизни, да и то давно. Если наутро голова трещит, выпью анальгин, через полчаса — все нормально. А ты решила пивом лечить меня.

— Так я ж не знала…

— Все равно, спасибо, мама. Я выпил пиво. Ты знаешь, сразу будто ожил. Теперь только пиво и буду пить. Вчера… Ну, ты понимаешь, так досадно стало, хоть волком вой. Потому и хватил лишку. Все было нормально, и вдруг исчезает кассета! Лежала в сейфе несколько лет, и в самый напряженный момент как сквозь землю провалилась. А этот болван, Осетров, вместо того, чтобы разобраться, тут же делает из меня «стрелочника», козла отпущения и увольняет. Да что ж это такое?

— Ох, Андрюша, и со мной точно так получилось. Отметили день рождения директора магазина, пятьдесят ему стукнуло, он вино поставил, «Чинзано», может, видал в ларьках? Сумасшедшие деньги стоит. Выпил с нами рюмочку и домой побежал, к нему ж гости должны приехать. Ну, а мы, две продавщицы, кассирша и подсобный рабочий, ту бутылку и прикончили. Уж больно красивая этикетка и медалей много, не оставлять же. И тоже домой стали собираться. А тут, как назло, Агеева заходит. И как набросилась на меня. Другие-то узнали ее и попрятались, а я в зале была. Я уж и так, и эдак — ничего не хочет. Злая, как собака. А на следующий день сам Егор Петрович приехал, хозяин. И давай директора чихвостить на чем свет стоит! Дал два часа, чтоб меня уволить, За два часа и управились…

— Дура она, эта Агеева!

— Люди говорят, правильная женщина. Взяток не берет, начальников всяких гоняет, как сидоровых коз, помогает, если человеку трудно. Не знаю… Может, кому и помогает, а со мной и говорить не стала.

— Она злая на меня, думает, я кассету кому-то продал, а тут как раз ты приходишь… Хоть бы спросила меня, стоит ли идти к Агеевой?

— Так я ж говорила тебе вчера.

— Говорила? Неужели я сказал: «Иди, мама, Агеева нам поможет»?! — ужаснулся Андрей.

— Нет. Но я подумала, ты пьяный, злой… А Маша своего отца попросила, чтоб он уговорил ее выделить мне чуток времени, день-то сегодня неприемный. Чего ж не пойти…

— Маша, Маша… — сердито буркнул Андрей. — Она как здесь оказалась, советчица наша дорогая?

— Не злись, Андрюша. Она хорошая девочка, и ты ей нравишься. Пришла потому, что беспокоилась за тебя. И хотела помочь. Разве она виновата, что так получилось?

— Сидела бы дома, так и ты б не пошла к Агеевой.

— Не обижай Машу, — попросила Татьяна Федоровна. — Я смотрю на нее и думаю: какая хорошая жена была бы для моего Андрюши.

Андрей серьезно посмотрел на мать и покачал головой.

— Ты знаешь, кто у нее отец?

— Ну, так что ж?

— А то, что у меня было уже такое, хватит! — в сердцах бросил Андрей и отвернулся.

— Жена твоя, да? Которая выгнала тебя? У нее ж отец был каким-то начальником.

Андрей молчал. Как это ни странно, о своей бывшей жене он почти не вспоминал. Познакомился с нею, когда уже был на пятом курсе, простудился, зашел в поликлинику, где она работала в регистратуре, и познакомился. Вряд ли это была любовь, он всегда любил только одну женщину. Ту, которая приходит во сне. Но пятый курс — это серьезно: если хочешь остаться в Краснодаре, женись. Что он и сделал. Какое-то время казалось, что ему повезло с женой. Но не с родителями жены, которые вскоре стали откровенно намекать, что нищий журналист их не устраивает. Единственная дочь могла бы найти себе мужа и получше. Она, Рита, защищала его, цапалась с родителями. Потом они снимали комнату у старушки в Нахаловке, есть такой район частных домишек в Краснодаре. Потом суровый тесть смилостивился, на кого-то нажал, и они получили однокомнатную квартирку. Разумеется, хозяйкой ее была Рита. Вот и все, больше и вспоминать не хотелось. Все чаще слышал упреки в неспособности зарабатывать деньги, огрызался, изменял жене время от времени с редакционными девчонками и героинями своих репортажей. Как-то жил… Ну, а потом тесть ударился в бизнес, организовал фирму, в которую «челноки» сдавали оптом привезенное из-за границы. Рита бросила работу в поликлинике, стала летать вместе с «челноками» — то в Турцию, то в Таиланд, то в Эмираты. Вначале, чтобы страны заморские посмотреть за счет фирмы — папаша назначал ее «консультантом» в группе «челноков»; а после втянулась в торговлю, настоящим специалистом стала и уже не могла жить без дальних путешествий. Появились деньги и новые упреки. Возвращаясь домой, Андрей не знал, где сейчас его жена. В Китае? В Турции? В итальянском Римини? Частенько вспоминались строки Высоцкого:

Именно так и было с Андреем, хотя его жене Марсель Марсо ничего не говорил. Она все настойчивее требовала, чтобы и он стал бизнесменом. Доводы были разные: от заманчивых — посмотришь, как люди в других странах живут, какая там природа — до угрожающих — мужчины без ума от нее, и, если он будет равнодушно отпускать свою жену в дальние вояжи, ничего хорошего из этого не получится. Для него. А он давно уже был равнодушен к ней. И в конце концов услышал официальное заявление (одобренное папой), что такой идиот ей не нужен и пусть убирается из ее квартиры. Похоже, к тому времени уже появился идиот, который ей был нужен, и доказал свою необходимость. Как раз пришло слезное письмо от матери, где она сообщала, что ее несправедливо уволили с работы. Андрей недолго раздумывал: развелся, выписался и вернулся в Прикубанск.

И ни разу не пожалел об этом. До вчерашнего дня.

— Начальником таксопарка он был… — пробормотал Андрей. — А потом бизнесом занялся и там стал начальником. Такая уж у них планида — руководить.

— Ты думаешь, и Маша потом зазнается, попрекать тебя станет?

— Не думаю, а знаю, мама, — Андрей не стал объяснять, что это его знание связано вовсе не с Ритой и ее родителями. Хотя и они внесли посильный вклад в укрепление его.

— Ну, поступай как знаешь, — вздохнула Татьяна Федоровна. Я тебе тут не советчица. А вот скажи мне, все хочу спросить… Девочка тебя провожала в армию, вы поцеловались под каштаном у призывного пункта, она не стала ждать, когда вас посадят в автобусы, заплакала и убежала… А ты не захотел даже сказать, кто это такая.

— Я уже и сам не помню, — соврал Андрей. — У меня много знакомых девчонок было, кто-то вечером провожал, кто-то утром.

Но Татьяну Федоровну не так-то просто было провести.

— Ой, не ври, сынок. Это была она?

— Кого ты имеешь в виду?

— Агееву. Я раньше не присматривалась к ней, а сегодня разглядела как следует и вспомнила. По-моему, это была она. Ты еще по телефону перед армией по часу говорил: все Лера да Лера. Она ж Лера, верно? Валерия Петровна?

— Ну, мама… — недовольно поморщился Андрей.

— И злится она на тебя совсем не из-за той пропавшей кассеты, — упрямо продолжала Татьяна Федоровна. — Ты бы сам встретился, поговорил с ней.

— О чем?

— Да мало ли… может, и найдется, о чем.

Андрей вскочил со стула, сердито взглянул на мать:

— Прошу тебя, никогда не напоминай мне о ней. Слышишь, мама, — никогда!

18

Сжав кулаки и стиснув зубы, Агеев стоял у закрытой двери ванной и слушал мерный, спокойный шум. Когда-то он казался разноцветным и радовал слух. Можно было долго стоять, представляя, как упругие струи воды падают на прекрасное обнаженное тело любимой женщины. А можно было открыть дверь и полюбоваться на это сказочное зрелище. Или нырнуть под одеяло в спальне и ждать, когда она выйдет из ванной, подойдет к постели, развяжет поясок на халате…

Когда-то…

Теперь у него были совсем другие мысли. Она и бровью не повела, услышав рассказ о готовящемся покушении. Посмотрела, издевательски усмехнулась и ушла в ванную. Плевать ей на волнение мужа, на его заботу о ней.

Так, да? Плевать?! А муж в такой ситуации способен на что угодно, он не отвечает за свои поступки! Он знает лишь одно: должен остановить ее.

Любым способом.

Агеев метнулся в свой кабинет, первым делом налил в бокал коньяка, залпом проглотил. Потом открыл нижний ящик письменного стола, в котором хранились инструменты, паяльники, шурупы, гвозди, старые электрические патроны, розетки, вилки, обрывки провода, веревок — в общем, то, что может понадобиться в хозяйстве. Вытащил несколько кусков прочного капронового шнура, метра по два каждый, но после недолгого раздумья сунул их опять в ящик. Не годится. Перетянет кровеносные сосуды, и такое может получиться!.. Нет. А чем, вообще, связывают людей?

Лейкопластырь! Агеев побежал на кухню, достал из аптечной коробки белый цилиндр — то, что надо! Широкий и прочный. Хватит и руки и ноги связать.

Не желает прислушаться к его мнению — придется заставить. Это должно выглядеть вполне естественно: муж так встревожен телефонным предупреждением, так испугался за свою Леру, что готов силой остановить ее.

Что ж тут удивительного? Любой муж, узнав, что жене угрожает опасность, и не такое может сделать! Убедительно? Вполне.

Всего-то и нужно — удержать Леру сегодня дома. Он выполнит условие неизвестных мерзавцев. А они сдержат свое обещание. Потом, когда пройдет время и все успокоится, он попытается найти их. Через Анжелу. А сейчас — удержать. Другого выхода нет.

Он сунул лейкопластырь в карман пиджака и пошел в спальню. Там достал из гардероба самую большую простыню. Можно было приступать к решительным действиям. Он уже знал, к каким.

Когда он распахнул дверь ванной, по плечам Леры хлестали струи ледяной воды. Она обожала холодный душ после сна. Увидев мужа, выключила воду и спокойно спросила:

— Что тебе нужно, Боря? Захотелось вдруг посмотреть на голую женщину?

Агеев молчал, глядя на ее прекрасное, упругое тело. Оно ничуть не изменилось с того времени, когда он впервые увидел Леру обнаженной. Если бы она была не мэром, не властным, жестким руководителем, а просто женщиной, ласковой, заботливой, домашней, разве б он стал встречаться с этой негодяйкой Анжелой?!

Теперь поздно об этом думать.

— Лера, ты не должна идти сегодня на встречу. Я не могу тебе позволить этого.

— Хорошо, я приму к сведению твое мнение. А теперь закрой, пожалуйста, дверь, мне нужно одеться.

— Ты не должна туда идти, — мрачно повторил Агеев. — И не пойдешь.

— Что это значит?! — возмущенно крикнула она.

Агеев уже не видел перед собою красивую женщину. Перед ним был противник. А с противником известно как поступают.

Он подхватил ее на руки, выдернул из ванны, поставил на пол. Не успела она опомниться, как простыня туго спеленала ее мокрое тело.

— Ты… ты с ума сошел! — испуганно воскликнула она. — Прекрати сейчас же это безобразие! Что ты себе позволяешь?!

Агеев схватил самое маленькое из пяти полотенец, висевших у двери ванной, затолкал его жене в рот. Она мычала, извивалась, пытаясь выбраться из белого кокона, но тщетно. Агеев снова поднял ее на руки и бегом понес в спальню. Бросил на кровать лицом вниз, навалился всем телом, выдергивая из кармана белый цилиндр лейкопластыря.

Через несколько минут Валерия Петровна Агеева, которую опасались даже уголовные авторитеты Прикубанска, лежала на кровати со связанными руками и ногами. Агеев сдернул простыню, вздохнул с облегчением, разглядывая голую жену.

— Ты отлично выглядишь, Лера, — пробормотал он. — Я бы с удовольствием занялся с тобой любовью, ты сейчас просто с ума меня сводишь. Но не могу. Нужно ехать в городской ДК, предупредить народ, чтобы сегодня не ждали тебя. Болезнь подкосила нашего лидера, она нуждается в покое и никого не желает видеть. Вот оно как бывает.

Она замотала головой, замычала. Агеев вытащил из ее рта полотенце.

— Немедленно развяжи меня!

— Прости, дорогая, но я не могу допустить, чтобы ты рисковала своей жизнью. Я долго молчал, но сейчас дело принимает серьезный оборот. Эти негодяи не собираются шутить. Поэтому ты останешься дома.

— Борис, ты свихнулся?

— Это ты свихнулась, Лера. Только работа, только выборы, кандидаты, депутаты, осточертело все! У меня, по сути, нет жены. Я сам себе готовлю ужин, завтрак, обедаю в столовой. Я уже и сплю один! Это правильно? Сколько можно терпеть? Дума, Москва! На кой черт мне нужна Дума и Москва? Я и здесь отлично себя чувствую. А там?

— Развяжи, мне больно. И потом… я ведь совсем голая! Развяжи! — взвизгнула она, теряя терпение.

— Будешь орать, я тебе снова рот заткну, — пригрозил Агеев. — Или пластырем заклею.

В глазах Леры мелькнул испуг, но тут же его сменила неудержимая ярость.

— Подлец! Тебе это не сойдет с рук! Ты пожалеешь о самоуправстве, о рукоприкладстве! Я предупреждаю: это уголовное преступление, нападение на кандидата с целью отстранить его от участия в предвыборной кампании! Ты за это… под суд пойдешь, в тюрьму сядешь!

Она извивалась, пытаясь освободиться от своих пут. Но Агеев потрудился на совесть. Запястья рук за спиной были крепко связаны липкой лентой, развязать их без посторонней помощи было невозможно. Так же крепко были связаны и ноги у щиколоток. Борис довольно усмехнулся:

— Зря стараешься, Лера.

Она замерла, огромные зеленые глаза наполнились слезами.

— Ты… серьезно? Боря, ты отдаешь себе отчет в своих действиях? Это же… равносильно провалу всей моей избирательной кампании! Ты знаешь, сколько сил я потратила на нее?!

— И сколько нервов отняла у меня. Не ожидала, что я способен на такое, да? Я и сам не ожидал, Лера. Извини, но я должен оставить тебя здесь в таком виде. Нет, не здесь…

Он вскинул ее на плечо, перенес в свой кабинет, посадил в кресло, привязал к нему простыней.

— Вот теперь ты никуда не денешься. Рот я не стану тебе заклеивать, это было бы чересчур жестоко. Надеюсь, ты не вздумаешь кричать. Представляешь, что увидят люди, если им удастся прийти тебе на помощь? Какие слухи пойдут по городу? Довела мужа… до ручки! Ты же не хочешь, чтобы в городе говорили такое, верно?

Она молчала, с нескрываемым ужасом и ненавистью глядя на самого близкого человека, с которым она делилась и радостями своими и поражениями. Пыталась делиться… Хотелось понять, как же он мог так подло поступить с нею? И — не могла… Зато совершенно ясно было другое: он не изменит свое решение. Просить, умолять, угрожать, ругаться — бесполезно.

И она молчала.

— Я приеду часа через два, — сказал Агеев. — Спешить не буду. Скажу Лобанкину, что у тебя случился нервный срыв, и ты никого не хочешь видеть. Попрошу, чтобы он вежливо объяснил Чупрову и Бугаеву: разыскивать тебя не следует, это деликатный вопрос. Пусть сообщат всем собравшимся, что ты заболела. А потом, когда вернусь, мы поговорим о наших сложностях, ты позвонишь Юре, извинишься. Надеюсь, не замерзнешь, здесь тепло. Не скучай.

— У меня руки затекли…

— Пошевели пальчиками, и все будет хорошо.

— Что случилось, Боря? Тебе угрожают?

— Тебе угрожают, Лера. Тебе!

Он огляделся, выдернул телефонный разъем и унес аппарат в спальню. Потом плотно закрыл дверь в свой кабинет, подпер ее тяжелой тумбой, стоящей в прихожей.

Вот и все. Он выполнил их просьбу, Леры не будет на встрече кандидатов с общественностью города. Может быть, самое страшное уже позади.

О том, какими глазами он будет смотреть на жену, когда вернется, какими словами попытается объяснить случившееся, и как вообще они будут жить потом, Агеев старался не думать. И без того муторно было на душе.

О помощи и мечтать не приходилось, нужно было как-то выбираться самой. Для начала Лера попыталась выскользнуть из-под простыни, которой была привязана к креслу. Она стала напрягать руки и плечи, вытягивая толстый узел сзади. Потом ослабляла, потом снова напрягала, выгибаясь вперед. Простыня — не лейкопластырь, в конце концов ее объятия ослабли, и Лера соскользнула с кресла.

Но руки и ноги были связаны намертво. Она огляделась в поисках острого предмета, о который можно было бы перетереть лейкопластырь. Ничего такого не видно… Может, удастся выбраться в кухню, достать нож? Подпрыгивая, она приблизилась к двери, но все попытки открыть ее были безуспешны. Тяжелая дубовая тумба, заполненная старой и новой обувью, не желала сдвигаться даже на миллиметр.

А если попробовать перетереть пластырь о батарею отопления? Минут десять она изо всех сил пыталась это сделать, обжигалась, прислоняясь спиной к горячей батарее, но ничего не вышло. Был бы это шпагат, веревка — может, и получилось бы…

Лера добралась до дивана, повалилась на мягкий велюр. Она может передвигаться, но выйти из комнаты нельзя. Кричать, звать на помощь? Это исключено, он прав, если ее увидят в таком виде — конец всей карьере. Прошло то время, когда, свалившись с моста в пьяном виде, можно было оставаться любимцем народа. Позвонить… Он же унес аппарат, негодяй!

Позвонить! Он унес новый аппарат, кнопочный «Панасоник», но в нижнем ящике книжного шкафа должен быть старый, добрый польский аппарат! Его ведь можно включить в телефонную розетку.

Обрадованная этой идеей, она добралась до книжного шкафа, с трудом открыла нижний ящик, вытащила зеленый телефон. И представить себе не могла, как это трудно делать руками, связанными за спиной! Хорошо, что аппарат лежал в нижнем ящике и с самого краю — иначе не достать бы.

Теперь самое главное, чтобы он был исправен!

Промучившись минут пятнадцать, Лера воткнула разъем в телефонную розетку, поставила аппарат на стол, сбросила трубку. Длинный гудок показался приятнее аплодисментов, которыми встречали ее появление на трибуне. Можно позвонить…

Кому?

Замелькали в памяти имена, фамилии, номера телефонов. Друзья и подруги (почти все — бывшие!), знакомые и работники мэрии, служители закона, ответственные за ее личную безопасность… Мужчины — разве можно, чтобы мужчина увидел ее голую и связанную? Ни в коем случае! Женщины — о, это еще страшнее! Какая спасительница удержится от соблазна растрезвонить всему свету, что видела… Марина? Не дай Бог узнает!

Кому звонить?

Болели пальцы рук, болели ноги, нервная дрожь сотрясала все тело. Лера упала в кресло и заплакала-заскулила. Никто не видел мэра города плачущей, забыли уже, что она — женщина…

Казалось, вот оно, спасение, еще чуть-чуть, и…

Некому позвонить, нет в Прикубанске такого человека.

Или есть? Мужчина, который уже видел ее обнаженной… Как бы плохо ни поступил он с ней когда-то, как бы ни был зол сейчас, все-таки не чужой человек. И далекий от политических шашней. Он должен ей помочь. Должен! И тогда она простит его. И прикажет Осетрову отменить приказ об увольнении. Лобанкин, скорее всего, прав, не он украл кассету.

Лера вскочила с кресла, повернулась к столу спиной и, глядя через плечо так, что шея заболела, с трудом стала набирать дрожащим пальцем знакомый номер телефона.

19

Пиво, выпитое «на старые дрожжи», как говорят знающие люди, ослабило реакцию и пригасило остроту восприятия. Но все же непривычно было в середине недели валяться дома на постели и думать, чем бы заняться после обеда. Как правило, в это время он весь был в работе: куда-то мчался, снимал, корпел над текстом, монтировал, готовился к эфиру. Этот напряженный ритм настолько въелся в душу, что единственный выходной, воскресенье, казался потерянным днем.

А тут — середина недели. И полное бездействие…

Мать отошла после визита к Агеевой, чувствует себя хорошо, затеяла ужин готовить. А он лежит, понятия не имея, чем заняться…

Зазвонил телефон. Андрей протянул руку к трубке — кто бы это ни был, все равно приятно. Хоть какое-то занятие. Даже если Осетров решил сообщить, что получку за ноябрь ему не выдадут. Тогда он скажет Павлу Ивановичу все, что думает о нем. И об Агеевой — тоже.

— Аппарат господина Истомина, — дурачась (ну, не плакать же в трубку), важным голосом произнес Андрей. — Вас слушают.

— Андрей, это я… — услышал он напряженный женский голос.

— Я уже понял, что это не я, — бодро сказал он. — А кто?.. — и осекся.

Рука, державшая трубку, вдруг затряслась.

— Что ты молчишь, не узнал меня?

— Лера?! Извините… Валерия… Как там тебя по отчеству, черт побери?! Петровна… Что вам нужно, Валерия Петровна?

— Не смей разговаривать так, будто я в чем-то виновата! Я бы никогда не позвонила тебе, если б не экстремальная ситуация! — закричала она.

— Я и не смел, и не смею, и не собираюсь сметь вообще с тобой… с вами… разговаривать, — пробормотал Андрей, пытаясь сообразить, что бы это значило. — Но, если мне звонят, я что-то должен… обязан говорить…

— Заткнись, идиот несчастный! И немедленно перестань мне говорить «вы»!

О, это была она, Лера!

— Так бы сразу и сказала, что это ты. А то я думаю, надо же, мэр на проводе! Я хоть и стою по стойке «смирно», а рубашка-то без галстука, и штаны тренировочные не успел погладить. Непорядок… Что ты хочешь, Лера?

Она не выдержала, усмехнулась. Но в следующее мгновение ее голос опять стал тревожным.

— Андрей, я оказалась в дурацком положении!

— Давно уже, с тех пор, как мэром стала. Только я в этом не виноват.

— Но ты должен помочь мне! — это прозвучало как приказ.

— Уж тебе-то я ничего не должен.

— Андрей, пожалуйста, давай не будем сейчас вспоминать то, что было, — неожиданно он услышал такой знакомый, такой родной голос женщины, которая приходила к нему во сне. Каким-то чудом она оказалась в реальном мире, заменила здесь Валерию Петровну Агееву, которая не умела так говорить. — Сейчас ты единственный человек во всем городе, который в состоянии мне помочь. Правда-правда… Я тебя очень прошу, Андрюша…

— Да, Лера, я сделаю все, что ты скажешь! — Андрей вскочил с кровати. — Я слушаю тебя!

— Пожалуйста, поезжай в мэрию, у моей секретарши, Марины Маркушиной, в сейфе лежат запасные ключи от моей квартиры. Возьми их и приезжай ко мне домой. Сейчас же, немедленно. Поезжай на такси, я оплачу все расходы.

— Вряд ли она даст мне ключи от твоей квартиры, — засомневался Андрей.

— Пусть позвонит мне. И никому ничего не говори, я тебя очень прошу. Если возникнут какие-то вопросы, пусть звонят мне. Я жду тебя, Андрюша…

Выбегая из своей комнаты, Андрей чуть не сшиб с ног мать, которая направлялась к нему.

— Что случилось, сынок? — всплеснула руками Татьяна Федоровна.

— Только что позвонили… нужно срочно… бегу, мам!

— С работы? Тебя опять позвали на телевидение? — обрадовалась Татьяна Федоровна.

— При чем тут телевидение? — Андрей остановился, с удивлением посмотрел на мать. Он и думать забыл, что пять минут назад лежал истуканом и страдал без привычного, напряженного ритма своей службы.

— А что же?..

— Все нормально, мам, просто важное дело, ты не волнуйся, я через часик вернусь.

Андрей сунул ноги в ботинки, схватил куртку и выскочил за дверь. Уже на лестничной площадке сунул руку в карман куртки, проверил, на месте ли последние сто тысяч, мог ведь вчера и потерять их. Деньги были на месте.

Пока он бежал на улицу, потом — по улице к проспекту, где проще было поймать машину, в голове звучал голос Леры: «экстремальная ситуация… только ты во всем городе…» Что все это значит? Почему может только он? Непонятно. Одно ясно: она в беде, ей нужна помощь, и она рассчитывает на него. Все еще не верилось, что это не сон, что на самом деле она позвонила ему, попросила о помощи. Но он готов был сделать для нее мыслимое и немыслимое. Он не будет плакать вместе с ней, как во сне, в лепешку расшибется, а поможет ей!

За десять тысяч рублей потрепанный «москвич» привез его к зданию мэрии. Милиционер в вестибюле вначале не хотел пускать Андрея, пришлось показать служебное удостоверение. Хорошо, что не швырнул его вчера на стол Осетрову, — пригодилось. Потом бдительный страж покоя высших чинов городской администрации старательно проверял, нет ли у него бомбы или еще какого оружия. Не нашел, минуту подумал и нехотя разрешил, объяснив, где находится кабинет мэра.

Андрей взбежал по мраморной лестнице на второй этаж, толкнул стеклянную дверь, рядом с которой висела строгая черная табличка «Валерия Петровна Агеева», и попал… в аквариум. Не только дверь была стеклянной в этой комнате, но и вся стена, отделяющая ее от коридора. И все пространство в этом параллелепипеде заполняла зелень: два окна оплетали длинные стебли с редкими листьями; ажурные зеленые паутинки свисали со шкафа и книжных полок на глухой стене; горшки с комнатными цветами стояли на подоконниках, стеллажах и сейфе. На полу стояли кадки, из которых солидно тянулись к потолку пальмы и фикусы. А за столом сидела золотая рыбка. Вуалехвост. И читала книгу.

— Привет, барышня, — громко поздоровался Андрей.

Марина с неохотой закрыла том, подняла голову.

— Ого, кто к нам пожаловал, — удивленно протянула она.

— Председатель совета директоров заполярного казачества, атаман Беломедведенко, — представился Андрей.

— А я думала, наша погасшая телезвезда явилась. Что, пришел просить прощения у Агеевой?

— При чем тут Агеева? Меня Осетров уволил за конкретную служебную провинность. Он, конечно, поступил негуманно — мы теперь и такие слова знаем — но… Знаешь, как говорят в народе? Горбатого и могила не исправит, так что я не обижаюсь.

— Ну да, рассказывай! Осетров! Он без Агеевой и пальцем не пошевельнет. В этом городе без нашей гранд-дамы скоро и листья с деревьев опадать не осмелятся. Ты правильно пришел, да не вовремя. Лера домой смоталась, — Марина усмехнулась и развела руками.

Вот она, оборотная сторона высокого кресла! Секретарша, которая встречает и провожает начальницу преданной улыбкой, всячески старается угодить, ненавидит ее. Увидела человека, оскорбленного начальницей, и тут же с потрохами выдала себя. Он ведь тоже ненавидит ее, не выдаст.

— Любишь ты Агееву, — покачал головой Андрей.

— У меня с любовью все нормально, отклонений нет. К бабам я отношусь как к подругам или соперницам, — Марина призывно взглянула на него. — Хочешь убедиться?

— Нет. Я же здесь по срочному и неотложному делу. Лера просила взять запасные ключи от ее квартиры, они у тебя в сейфе. Ключи — дай, а больше ничего не нужно.

— Что-о?!

Глаза Марины округлились, она дернулась, пытаясь вскочить с кресла, книга, лежавшая на коленях, грохнулась на пол. Марина нагнулась было за нею, но тут же выпрямилась. Не до книги! Она смотрела на него так, будто Андрей в мгновение ока превратился в тень мэра Прикубанска.

— Ключи от ее квартиры, — терпеливо повторил Андрей, наслаждаясь растерянностью секретарши. Нравилась ему ее растерянность.

— Ты что, с ума сошел? Тоже мне, шуточки! Иди, пока я милиционера не позвала.

Марина все еще надеялась, что он действительно пошутил. Ведь если это не шутка, он же может все рассказать Агеевой! А уж та подобное не прощает.

— Позвони ей домой, — жестко сказал Андрей. — И поторопись, если хочешь еще немного поработать здесь.

— Ты серьезно? Как же я могу дать ключи от квартиры мэра человеку, который… — залопотала Марина.

Андрей прервал ее:

— Позвони. Время пошло.

Марина набрала номер. Долго ждала, нервно поглядывая на Андрея.

— Валерия Петровна? Тут пришел…

Она вздрогнула, мелко закивала, повторяя трясущимися губами: да… да… Положив трубку, снова уставилась на Андрея, на этот раз с откровенным страхом в глазах.

— Не бойся, я тебя не выдам, — успокоил Андрей. — А ты не говори Осетрову, что я считаю его дураком, хорошо? И вообще о том, что я приходил за ключами, никто не должен знать. Это государственная тайна.

Марина снова закивала, соглашаясь. Потом открыла железный сейф за пальмой, достала связку ключей, протянула Андрею. Заметно было, что ей очень хочется спросить, какое невероятное происшествие заставило Агееву обратиться за помощью к журналисту, которого она вчера с треском вытурила со службы?

Андрей угадал ее вопрос и не стал медлить с ответом.

— Ключи потеряла, — сказал он, сунув запасные в карман. — Сидит на лестнице, плачет. А я случайно мимо проходил. Ну, и решил помочь растерявшейся женщине.

— Как на лестнице? — изумилась Марина. — Я же только что разговаривала с ней по телефону!

— Она, наверное, от соседей говорила с тобой.

— Так я же ее домашний номер набирала!

— Да? Наверное, по балкону пробралась в свою квартиру. Не забудь, этого никто не должен знать!

— Ее балкон не соединяется с другими… — растерянно пробормотала Марина.

20

Черный кожзаменитель на двери выглядел совсем как новый, значит, дверь была стальной, пуленепробиваемой. Квартиры в городе меняли редко, а вот двери — часто. Три замочные скважины разных калибров — не сразу поймешь, какой ключ от какого замка.

Андрей взвесил на ладони тяжеловатую связку с десятком ключей — не только от квартиры…

Всю дорогу от мэрии к дому Леры он жалел ее. Красивая, умная женщина и, наверное, совсем одинокая. Ни друзей, ни сослуживцев, с которыми можно поделиться своими трудностями, да просто излить душу. Если секретарша откровенно ненавидит ее, что говорить о других? Заместителях, которые считают себя обойденными, начальниках городских служб, которым она устраивает разгоны за промахи?.. А муж? Не случайно ведь говорят: два медведя в одной берлоге не живут. Кто в этой квартире не медведь, ясно. Согласен ли он с такой ролью? Вряд ли…

Поэтому и получилось, что не к кому обратиться за помощью в трудную минуту. Вот и позвонила ему. Да что такое с ней стряслось?!

Но, поднимаясь по лестнице, Андрей поймал себя на других мыслях, прямо противоположных. Ей не нужны друзья, и сильный мужчина рядом — тоже. Она сама способна постоять за себя и вполне довольна тем, что вокруг только подчиненные, зависящие от ее власти люди. Может быть, есть любовник, с которым она чуть более откровенна, чем с остальными. Этого вполне достаточно волевой, жесткой женщине.

Тогда при чем здесь он? Бежал сломя голову, так и не сообразив, что стоит за этим странным звонком? Что-то случилось с нею, да, но почему она позвонила ему? А ответ мог быть очень простым: все ее окружение так или иначе связано с предстоящими выборами. Есть вещи, которые не должны знать приближенные. Тут-то и пригодился далекий от политики человек. Понадобился для какого-то дела. А потом…

Как водится, ни один ключ не попадал сразу в нужную замочную скважину. Андрей злился, перебирая ключи. Да, он поможет ей, что бы там ни было. Пусть это будет всего лишь мгновение, на большее трудно рассчитывать, они ведь стали такими разными, но даже ради мгновения, если она позвала, он придет. Прибежит, приедет…

Наконец он справился с замками и распахнул дверь. В просторной прихожей никого не было.

— Андрей, это ты? — услышал он ее голос. Не такой, как по телефону. Другой. Голос мэра.

— Я. Могла бы и встретить, в этой квартире заблудиться нетрудно.

— Иди прямо, не заблудишься. Видишь дверь, которую подпирает обувная тумба?

— А она действительно обувная?

— Пожалуйста, не ерничай, у меня мало времени.

— Зато у меня — до черта. Ну, подпирает. Тебя что, заперли в комнате? Интересно! Это кто же додумался до такого, муженек или конкуренты?

Теперь Андрей понимал, в чем дело, почему она позвонила именно ему. Если кто-то узнает, что мэр города сидит взаперти, это вряд ли поможет ей в предвыборной кампании!

— Андрей, освободи дверь, но в кабинет не заходи, хорошо?

— Хорошо, дверь освобожу, ключи оставлю на тумбе и уйду, — сердито сказал Андрей. Что это она раскомандовалась?

— Нет! Ни в коем случае!

Андрей оттащил в сторону тяжелую тумбу. Кирпичей в нее напихали, что ли? Подошел к двери.

— Что дальше?

— Пойди на кухню, возьми там нож, — поступило следующее указание.

Андрей пожал плечами и отправился его выполнять. На кухне, в ящике стола, он взял длинный нож, надеясь, что это именно тот, который нужен, и ему не придется разыскивать другой, вернулся к двери. Все это было странно. Мелькнула мысль о том, что в комнате лежит убитый человек и, когда Андрей войдет туда с ножом, ворвется милиция и арестует его. Глупости, конечно…

— Пожалуйста, Андрюша… — теперь это был ее голос. ЕЕ ГОЛОС! — Закрой глаза и войди в комнату. И не открывай их, пока я не скажу, что можно.

— Знаешь, Лера, мне надоели эти загадки! Если ты можешь увольнять людей с закрытыми глазами, то я к таким странным маневрам не привык.

— Я тебя не увольняла!

— Разумеется, я сам себя уволил…

Он распахнул дверь и вошел в кабинет. И замер, не веря глазам своим. Совершенно голая, связанная Лера сидела на диване и смотрела на него огромными зелеными глазами, в которых поблескивали слезы.

— Пожалуйста, не смотри на меня…

Нож выпал из ладони Андрея. Это была она, девушка изего снов! Она, которая одним своим присутствием доставляла неизменную радость ему! Он не мог оторвать взгляда от красивых девичьих грудей, от темного озерца в низу живота, водопадом стекающего в ослепительно-белое ущелье… Господи! Он же точно знал, что никогда-никогда уже не увидит этого!

Андрей шагнул вперед, опустился перед ней на колени, прижался щекой к белым ногам. Она закрыла глаза, слезы потекли по ее щекам.

— Лера… — не помня себя, бормотал Андрей. — Я люблю тебя, я все еще люблю тебя… Я всегда любил тебя. Даже когда ни на что не надеялся, Лера…

— Развяжи меня, прошу тебя, развяжи… — прошептала она.

Андрей поднял голову, посмотрел в мокрые зеленые глаза.

— А ты потом снова станешь важным и неприступным мэром? — потянулся к ней, нежно коснулся губами ее губ.

Она вздрогнула, потом резко отвернула голову в сторону.

— Что ты себе позволяешь? Немедленно развяжи меня' Именно поэтому я и позвонила тебе! Слышишь?

Она уже стала мэром.

Андрей пожал плечами, взял нож, разрезал пластырь на ее запястьях, потом на ногах Она тотчас же, стиснув зубы, вскочила с дивана, охнула, покачнулась. Андрей хотел помочь, поддержать, но она оттолкнула его и. прихрамывая, вышла из кабинета.

— Ты правильно ни на что не надеялся! — крикнула она. — Между нами ничего никогда не будет! Хватит с меня того, что было! Я возмещу тебе расходы и прикажу Осетрову восстановить в должности. И — спасибо.

— Я не нуждаюсь в милостыне, — мрачно сказал Андрей. — Можешь сама занять мою должность… по совместительству. Ты когда-то говорила, что твой отец поклялся не допустить, чтобы его дочь стала женой сына торговки. Теперь я понимаю, что дело было вовсе не в нем.

— Папа был прав, это я, дура неопытная, надеялась, что наша любовь сильнее всего. И обожглась!

Андрей плюхнулся на диван, возмущенно посмотрел на закрытую дверь.

— Это ты обожглась?! Тебя могли убедить в этом родители, в конце концов ты сама поверила в это! Но мне-то в глаза не надо врать, Лера! Я же знаю, что случилось на самом деле!

Она снова появилась в кабинете, на ходу завязывая поясок красивого сине-голубого махрового халата. Остановилась напротив Андрея, уперев кулаки в бока.

— Ах, ты знаешь! Ну и как? Не стыдно тебе за твои знания? Можешь спокойно в глаза мне смотреть, да?

— Ну, это уж слишком! — Андрей вскочил с дивана, покачал головой, удивляясь такому неслыханному нахальству. — Ты кем себя возомнила, Лера? Думаешь, если стала мэром, если другие трясутся, глядя на тебя, слушают всякую чушь и радостно кивают, то и мне можно лапшу на уши вешать, да?!

— Не смей оскорблять меня! Ты забываешься! — она в ярости топнула ногой. — Я больше не намерена слушать человека, который не догадался хотя бы извиниться за свою подлость!

— Ну, давай вместе повспоминаем, кто из нас сделал большую подлость. Я за два месяца службы, с пятнадцатого мая по пятнадцатое июля, написал тебе девятнадцать писем. И — ни на одно не получил ответа! Первые месяцы там, знаешь, какие? Мечтаешь только об одном, как бы до отбоя дотянуть. А я после отбоя тебе письма сочинял! Ну, и что?!

— Девятнадцать! — презрительно усмехнулась Лера. — Сказал бы уж — двадцать, для ровного счета. Не ври, ты ни одного письма не написал мне! Это я тебе написала, целых пять писем.

— Вот ты и попалась! — усмехнулся теперь уж Андрей. — Пять писем, а куда? Как ты адрес узнала, если ни одного моего письма не получила?

— Так и узнала! Попросила Юльку Пронину узнать адрес у твоей матери… — Она не выдержала и всхлипнула. — Я болела, ужасно себя чувствовала. Все ждала, вот-вот получу от тебя хотя бы пару строк… Не могла к вступительным готовиться… Родители в Сочи отправляли — не поехала…

Андрей насторожился. Что-то было не так. Она могла бы сказать: да, получала твои письма, не нужны они были, не читала, рвала их, с другим парнем встречалась… А она вот-вот расплачется, вспоминая, как ждала от него весточку.

Он осторожно присел на диван, удивленно посмотрел на нее.

— Я ничего не понимаю, Лера… Ну, ладно, с письмами какая-то загадочная история случилась. А с телефонным звонком как быть?

— Что ты имеешь в виду?

— Твой звонок командиру части. Он вызывает меня и спрашивает: знаешь такую — Валерию Орешкину? Я испугался, может, что-то случилось с тобой, потому и писем нет? А подполковник говорит: она утром звонила мне, попросила, чтобы командование части приняло меры и оградило ее от потока твоих писем. Сказала, что у нее есть жених, она собирается замуж выходить, а эти письма ставят ее в неловкое положение. Она не желает их получать, и даже разговаривать с тобой не желает, рядовой Истомин. В общем так, успокойся и больше времени уделяй службе. Такое сплошь и рядом бывает, — Андрей испытующе посмотрел на нее. — Как ты объяснишь это?

— Никак, — неуверенно протянула она. Села рядом с ним, положила руки на колени, опустив голову. — Я болела, не могла к вступительным готовиться, а папа сказал, что сам разыщет твой телефон и поговорит с тобою… Потом он сказал, что разговаривал, и ты заявил: я не обязан помнить всех, с кем встречался перед армией, пусть ваша дочь оставит меня в покое и не пишет своих дурацких писем… Ты не говорил ему этого?

— Я?! Я всю ночь не спал, а утром на разводе грохнулся в обморок. Попал в госпиталь, две недели там провалялся. Жить не хотелось… Ничего не хотелось… Не знаю, как выкарабкался…

— А меня после этого заставили сделать аборт. Я долго не соглашалась, думала, пусть тебя со мною нет, так хоть ребеночек будет… А потом согласилась… Теперь у меня нет детей и, наверное, никогда не будет…

— Ребенок?!

Андрей вздрогнул, будто его током ударило. Взглянул на нее и медленно опустил голову. Слезы не красят мужчину, но сдержать их не было сил.

— Так значит, кто-то устроил так, чтобы я ненавидела тебя, а ты меня? — глухо прошептала она, с трудом выговаривая слова.

Андрей лишь кивнул в ответ.

Она прижала его голову к своей горячей груди, приглаживая растрепанные волосы дрожащей ладонью.

— И ты не отказывался от меня, не забывал меня? Как больно, Андрюша! Как страшно, любимый мой… Зачем?.. Неужели папа был способен на такое? Я не верю, не верю!

Андрей поднял влажное от слез лицо, прижался щекой к ее щеке, тоже влажной от слез, простонал:

— Зачем?..

И таким мучительно-искренним был этот стон, этот вскрик, всплеск обманутых надежд, что она инстинктивно взяла его лицо в свои ладони, потянулась к нему дрожащими губами. Их губы соединились — неловко, неуверенно, как бы узнавая друг друга, вспоминая то, что было когда-то, было… И не прошло. И узнали — он и она, — и тела их рванулись навстречу с такой страстью, словно хотели в единый миг наверстать все, что было упущено за шестнадцать долгих лет.

Он торопливо развязал поясок халата, распахнул полы, жадным взглядом впиваясь в ее прекрасное тело. И оно уже казалось другим. Не напряженным, не холодно-отчужденным, а горячим, рвущимся навстречу его взгляду. Она повалилась спиной на диван, увлекая его за собой, суматошно и бестолково помогая ему избавиться от одежды.

Если он отрывал свои губы от ее губ, то лишь для того, чтобы целовать ее шею, плечи, груди, мочки ушей; и она отвечала ему страстными поцелуями. А когда он вошел в нее, тут же почувствовал, что не в силах больше сдерживать нарастающее сумасшедшее блаженство. И оно разорвалось в груди, наполняя каждую клеточку его тела щемящей сладостью. Лера конвульсивно затрепетала, застонала, хрипло закричала:

— Все… все… все!

Казалось, она потеряла сознание, распростершись на диване. Глаза были закрыты, дыхание — резким, порывистым, но уже через мгновенье страстно целовала его, и вместе с поцелуями слетали с ее пересохших губ два слова: «спасибо… любимый…» Потом они молча лежали на диване, обнявшись так крепко, словно боялись, что непредвиденные обстоятельства снова могут разорвать их объятия на долгие-долгие годы. Наконец Лера застеснялась своей наготы, подняла с пола халат, укрыла им себя и Андрея.

— Но ты же мог найти меня, Андрюша, когда вернулся из армии, — горячо зашептала она. — Мог выяснить, в чем дело? Хотя бы спросить: Лера, почему ты не отвечала на мои письма? И тогда мы бы выяснили все давным-давно…

— Не мог, Лера, — он болезненно улыбнулся. — Если б ты знала, как мне нравится это имя, самое прекрасное на свете. Лера… любимая… Мне страшно было. Боль притихла, но если б я снова увидел тебя… Я убеждал себя: она любит другого, наверное, и замуж вышла, ну, чего я буду навязываться? Была б ты из обычной семьи, обязательно пришел бы, спросил, что же случилось. Но когда девушка из такой семьи говорит «нет», выяснять что-то — все равно что со свиным рылом в калашный ряд лезть.

— Ты всегда боялся мою семью, мы даже встречались так, что никто не знал об этом, — она провела пальцем по его губам. — А я знала, что ты вернулся, злилась на тебя — ужас как! И на что-то надеялась… Но сама, конечно же, не могла прийти.

— И не зря боялся. Твоя семья постаралась, чтобы мы никогда не были вместе. И моего ребенка они… — голос его дрогнул.

— Папа так любил меня, был такой добрый, честный, не могу поверить, Андрюша… Он погиб в автокатастрофе в восемьдесят третьем году. Я училась на четвертом курсе… Нет, не верю, — она тряхнула головой. — И мои письма, и твои, и звонки… Не хочу верить, милый… — она всхлипнула.

— Лера, милая, ты забыла, кем он был в Прикубанске, какие возможности имел… — Андрей замолчал, увидев слезы на ее глазах. — Не плачь, моя хорошая, не хочешь верить — и не надо. Не будем вспоминать плохое…

Андрей не спрашивал ее о муже, о том, что здесь случилось до его прихода; и она словно бы забыла о сегодняшнем дне. Оба они были в прошлом, жили прошлым. И любовь их, и страсть, и ласки, и сомнения были продолжением давнишнего ночного свидания на берегу темной реки.

Но вот она вспомнила, спохватилась:

— Андрюша, любимый… мне пора. Ой, я уже опаздываю. Там, наверное, переполох начался: мэра потеряли.

И он вспомнил, где находится — в чужой квартире, голый, на диване… А ведь в любое мгновенье может явиться хозяин, и что тогда будет? Но, не желая мириться с этим, снова обнял ее, поцеловал.

— Лера, я хочу тебя, все так быстро случилось… я хочу тебя по-настоящему, Лера…

— Ох, Андрюшенька, — слабо сопротивлялась она. — Прошу тебя, не надо. Все было чудесно, я никогда, ни с кем так хорошо себя не чувствовала, как это бывало с тобой… и тогда и сейчас… Но мне и вправду пора, милый…

С тяжелым вздохом он разжал свои объятия. Она спрыгнула с дивана, схватила халат и убежала в ванную.

— Мы еще встретимся? — спросил он, когда она снова вошла в кабинет. Спросил и испугался — перед ним стояла мэр города в строгом сером костюме, красивая, но далекая, недоступная, вообще не женщина, а олицетворение власти.

Этот вопрос застал ее врасплох.

— До выборов будет очень сложно, — неуверенно ответила она, на мгновение превращаясь в его Леру.

— А после выборов ты уедешь в Москву, — невесело усмехнулся Андрей.

— Давай отложим этот вопрос на завтра, — попросила она. — Может быть… я даже не знаю… — тряхнула головой, рассыпая по плечам рыжие волосы. — Завтра. Все решим завтра.

Просто поразительной была в ней перемена — от мэра к Лере и обратно, и снова к Лере…

— Записаться на прием?

— Не надо. Скажешь Марине, что пришел, я сразу же тебя приму.

— Спасибо, Лера, — с иронией поклонился Андрей. — А можешь и не принять?

— Могу, если будешь задавать дурацкие вопросы. Держи, это тебе, — она вынула из сумочки узкую открытку с типографским текстом на обратной стороне. — Приглашение на банкет. Я хочу еще потанцевать с тобой.

21

Вестибюль городского Дома культуры пустел на глазах. Празднично одетые люди парами и поодиночке направлялись в зрительный зал.

— Владимир Александрович! — крикнул Вашурину, пробегая мимо, Лобанкин. — Пора занимать свое место в президиуме, народ уже собрался.

— Президиумы-то вроде как упразднили, — мрачный Вашурин с неприязнью поглядывал сквозь стеклянную дверь.

Там, на площади перед ДК собралась огромная толпа народу, тысячи три, не меньше. Для Прикубанска это многовато… С плакатами, транспарантами, на которых можно было прочесть всего лишь одну фамилию: «Агееву — в депутаты!», «Валерия Агеева — единственный кандидат прикубанцев!» Агеева, Агеева, черт бы ее побрал! Неужели по доброй воле собрались, так сказать, стихийно? Да ну! Видна организация… Вашурин злорадно усмехнулся: организовали народ, собралась толпа и стоит, помалкивает, не знает, что дальше делать. Кандидатки-то нет. И не будет! Вот так, умники, вы нас организацией, мы вас — мужем кандидатки. Посмотрим, чья возьмет! Кстати, вот и он, бродит по вестибюлю злой как черт. Интересно, что он с нею сделал? Не убил? А хоть бы и убил. Как говорится, баба с возу, кобыле легче.

Вашурин подошел к Агееву, хлопнул по плечу:

— Так значит, захворала твоя Лера, Борис?

— Нервный стресс, — буркнул Агеев. — Надеюсь, ты не станешь огорчаться по этому поводу, Володя? Без нее у тебя, глядишь, что-то и выгорит.

— Ну, ты уж не делай из меня злодея, который, так сказать, на все готов ради победы. Побеждать надо в честной схватке. Поэтому жаль, что Лера не смогла сегодня прийти. Это же, так сказать, ключевая встреча с избирателями. Жаль, Боря, жаль, прими мои искренние сочувствия.

— Принимаю, — кивнул Агеев.

— Надеюсь, она скоро поправится, и мы еще, так сказать, встретимся. Лучше, если в домашней обстановке, семьями, понимаешь. Я приглашал Леру, отказалась.

— Плохо, значит, приглашал, Володя.

— Понимаю, тебе не до разговоров. Извини, Борис. Если какие-то лекарства понадобятся, не стесняйся. Здесь нет — в Москве раздобудем, поставим на ноги Леру.

Он хотел еще раз хлопнуть Агеева по плечу, вроде как ободрить, но не решился. Уж больно злобно зыркнул на него Борис. Ну и черт с ним! Пора свое место занимать на сцене, за столом, покрытым зеленым сукном. Кандидат, уважающий своих избирателей, не должен опаздывать.

Неподалеку от входа в зал стояли «новые русские»: Платон, Фантомас и Лебеда — бизнесмены, меценаты, уважаемые люди. Проходя мимо, Вашурин широко улыбнулся, приветственно помахал рукой. Лебеда вскинул вверх кулак. Такие жесты иногда позволяют себе футболисты, забившие победный гол. Платон и Фантомас кивнули.

— Не нравится мне это, — Платон поглядел вслед Вашурину. — Вчера была здоровой, а сегодня… Сука буду, если это не подстроено.

— А мы народ дернули, такую толпу собрали, — в тон ему проговорил Фантомас. — Может, послать кого к ней?

— Пошли, пошли, — усмехнулся Лебеда. — Если она больная, то значит больная. Другой вопрос, как и почему это случилось именно сегодня? Может, отравилась, может, с лестницы упала. Сама или помогли — неясно. А что больная, я лично не сомневаюсь. Не будет же она здоровая сидеть дома? Если народ узнает, каюк депутатству.

— Соображаешь, — недовольно проворчал Платон. — Оно понятно, сегодня делу — хана. Завтра подумаем, разберемся, что ж там стряслось с ней.

— И накажем виновных, — сердито сказал Фантомас. — Кое-кто, по-моему, оборзел в нашем городе, совсем нюх потерял. — Он внимательно посмотрел на Лебеду.

— Что ты имеешь в виду, Фантомас? — набычился Лебеда. — Может, думаешь, это я ее в кустах трахнул и забыл к месту выступления доставить?

— Попридержи язычок, Лебеда, — проскрипел Платон. — Сказано ясно: разберемся и накажем. Чего дергаешься? Тут и мне мыслишка интересная в голову пришла. Твоих людишек что-то не видно на площади. Им по… наше решение?

— Да есть они там, полно! Ты прикинь, сколько народу приперлось, всех не разглядишь.

— Пора, — напомнил Фантомас. — Пошли, дорогие, послушаем, чего нам другие кандидаты на уши повесят.

— Правильно, господа хорошие, — одобрил подошедший Гена Бугаев. — Пора самым уважаемым людям нашего города постигать политические нюансы.

Платон посмотрел на громадного смуглолицего парня в пятнистой форме — рост метр девяносто, вес сто килограммов, неодобрительно покачал головой:

— Смотрю я на тебя, Гена, и поговорку вспоминаю. Знаешь, какую? Велика фигура, да дура. Ты бы лучше за мэром следил да заботился о том, чтобы она присутствовала на таких тусовках.

— Как постигнем нюансы, я тебе зарплату урежу, Гена, — пообещал Фантомас. Егор Петрович прав, где Агеева?

— Муж говорит, заболела. Сказал бы кто другой, я б его отвез куда следует и спросил, как полагается, почему заболела именно сегодня, чем заболела? Но мужу обязан верить на слово. Муж — это не Лебеда, который врет на каждом шагу.

Лебеда злобно покосился на командира спецотряда и мрачно процедил сквозь зубы:

— Он же наш муж, да?

— Ваш, ваш, кивнул Бугаев. Скоро сам это почувствуешь… Сам знаешь, чем.

— С-сука! — одними губами произнес Лебеда, отвернувшись в сторону.

Бугаев проводил взглядом уходящую троицу и направился к стоящему в одиночестве Агееву.

— Борис Васильевич, а может, все же поехать узнать, как себя чувствует Валерия Петровна?

Агеев грустно посмотрел на Бугаева. Промелькнула мысль, а не рассказать ли ему правду? Мужик ведь, должен понять, в какие истории попадают мужики, никто не застрахован от этого. А если поймет, должен помочь найти подлецов и обезвредить их, пока не пустили в ход запись…

Нет, не поймет. Главный «мушкетер королевы» и слушать его не станет, мигом привезет Леру сюда. Шантажисты, конечно, пустят в ход кассету с записью, мозговой центр мэра придумает ответный ход, скорее всего, обвинят его, Агеева… И все. Можно забыть о нормальной жизни. Смешают с дерьмом. Да так, что потом на улицу не выйдешь!

И если бы только это! Громила, как увидит свою «королеву» связанной, измордует его. Калекой сделает. А она спасибо ему скажет за это… Господи, вот ведь влип!

Агеев кисло улыбнулся:

— Даже если ей стало лучше, она все равно не сможет участвовать во встрече с общественностью. Только расстроится, когда увидит нас.

— Я так и не понял, у нее что, с нервами не в порядке или сердце пошаливает?

— Нервный стресс. Переутомление. И сердце болит, и голова кружится… слабость во всем теле. Я ей дал таблетки… успокаивающие, сердечные, в общем, всякие. Она выпила их и уснула. Только попросила меня послушать, что будут говорить другие кандидаты, и рассказать потом. Я так и сделаю. На банкет не останусь.

— Тогда нужно врача отправить, чтобы присматривал за Валерией Петровной, — настаивал Бугаев. — А вдруг ей станет хуже? Кто-то ведь должен быть рядом?

— Гена, — тяжело вздохнул Агеев. — Разве бы я оставил ее, случись что-то серьезное? Никогда. Поверь мне, это не опасно. Знаешь, как бывает? Человек чувствует себя плохо, глотает таблетки, ложится в постель, и все почти проходит. Но остается вялость, сонливость, лицо опухшее, руки трясутся, язык заплетается — нельзя в таком виде появляться перед народом. Тем более женщине. Понимаешь?

Гена кивнул, хотя на самом деле ничего не понимал. Как человек чувствует себя плохо, он не знал, ибо всегда чувствовал себя отлично. Даже когда пулю в бедро получил три года назад. И уж тем более не мог себе представить Валерию Петровну с опухшим лицом и трясущимися руками. Но если муж говорит… Наверное, и вправду не может она сегодня присутствовать. Странно, да что делать? Бывают у женщин заскоки, которые мужчинам не понять.

Поодаль стоял, скрестив руки на груди, начальник прикубанской милиции подполковник Дмитрий Семенович Чупров. Наблюдал за разговором Агеева и Бугаева. Чувствовал, мэр отсутствует не по болезни. Что-то за этим кроется. Но что? Такого еще не было, чтобы муж приезжал на собрание всех видных людей города и рассказывал о болезни жены… Да нет, Агеев не дурак. И тем не менее, тем не менее… Нечистое дело, с душком, а значит, интересное для подполковника Чупрова.

Агеева уже не было видно в вестибюле. Чупров тоже направился в зал. Слушать выступления кандидатов ему не хотелось. Наперед знал, кто что скажет, но, как говорится, положение обязывало. А вот после, когда начнется банкет, может, и будет кое-что интересное. Катя Вашурина так смотрела на него сегодня вечером, что даже мужественное сердце подполковника учащенно застучало. Ах, Катя! Когда-то она была так добра к нему… Когда Вашурин уезжал в командировки.

Лобанкин скомкал вступительную речь, представляя кандидатов. Заметно было, что он растерян. Отсутствие Агеевой огорчило не только Лобанкина, но и почти всех присутствующих. Лучшие люди города надеялись увидеть финальную схватку непобедимой Агеевой со своими бывшими партийными начальниками. Впервые они встречались лицом к лицу — кто ж откажется от такого зрелища! Но увы, увы… Без нее и смотреть не на что.

Первым к трибуне вышел Илья Олегович Стригунов. Неторопливо поднялся на три ступеньки, поправил микрофон, потом внимательно посмотрел в зал, словно отыскивал взглядом кого-то. Шум в зале не стихал, собравшиеся словно подсказывали Стригунову: говори скорее, все равно это нам не интересно.

— Тут меня все знают, — уверенно начал Илья Олегович. — Когда я руководил городом, был порядок. Конечно, время было другое, но люди — те же. Так или нет?! — неожиданно во весь голос рявкнул он.

В зале стало тихо. Люди с любопытством разглядывали оратора, не понимая, чего он хочет?

— Так, — ответил сам себе Стригунов. — Я не отрицаю заслуг Валерии Петровны. Они велики. Скажу честно, я на такое вряд ли решился бы. А она — да. Честь ей и хвала за это. В городе созданы благоприятные условия для деятельности коммерческих структур, банков, новых предприятий. Но вместе с тем Валерия Петровна вынуждена была пойти на некоторые уступки мафиозным кланам, которые до поры до времени спрятали свои клыки, но скоро покажут их. И нам уже сейчас необходимо думать о том, что делать после, когда Валерия Петровна уедет в Москву. Я не сомневаюсь, что она победит на выборах, хотя и не снимаю свою кандидатуру.

Ошеломив собравшихся таким неожиданным заявлением, Стригунов красочно обрисовал грядущую криминальную революцию в городе, а потом рассказал о том, как предотвратить ее, сохранив все лучшее, что было сделано Агеевой. Поскольку речь шла о судьбах города, слушали его с интересом, несколько раз вспыхивали аплодисменты. И к концу выступления стал ясен хитроумный ход опытного руководителя: после ухода Агеевой вам нужен будет решительный, дееспособный мэр? Так вот же он! Или вы видите лучшую кандидатуру?

Лобанкин спохватился, застучал по столу авторучкой:

— Илья Олегович! Вы отвлекаетесь от темы нашей сегодняшней встречи. Позвольте вам напомнить ее: «Прикубанск и его депутат Государственной Думы».

— Старый клоун! — со злостью пробормотал Вашурин, чувствуя, как непросто будет ему выступать даже в отсутствие Агеевой.

Стригунов учтиво поклонился Лобанкину и закончил свое выступление пассажем:

— Ну, а если вы считаете, что лучше Агеевой мэра для Прикубанска не найти, предоставьте ей возможность и дальше совершенствоваться в этой должности. А меня отправьте в Москву, чтоб не надоедал вам.

В зале послышался смех, а потом и бурные аплодисменты. Удалось Стригунову растормошить сонную публику. Вслед за ним на трибуну взобрался Вашурин. Не дожидаясь, когда в зале смолкнет смех, он начал говорить. Его хорошо поставленный баритон звучал уверенно, мысли были правильными, намерения — самыми распрекрасными, много чего обещавшими прикубанцам, но шум в зале не смолкал. Да и сам Вашурин чувствовал, не то он говорит и не так. После хитрого выступления Стригунова нужно было что-то еще более интересное, более яркое, но перестроиться на ходу не получалось. Все силы отняла злость на бывшего шефа.

Шум еще более усилился, когда он яростно принялся критиковать Агееву за коррупцию, потворство криминальным структурам, за неприкрытый разврат в ночных заведениях города. И вдруг за стенами ДК будто бомба разорвалась. Тысячи голосов, доселе неслышных, взревели одновременно:

— А-ге-е-ва! А-ге-е-ва!

Вашурин замолчал, чувствуя, как холодный пот струится по спине. Эти вопли казались предвестниками провала его избирательной кампании. Чего они разорались, что там случилось? А могучий рев не стихал, напротив, усиливался!

— А-ге-е-ва! А-ге-е-ва! — скандировали люди на площади. — Ле-ра! Ле-ра! Де-пу-тат!!!

Вашурин глазам своим не поверил, когда в конце прохода показалась Агеева. Она легко и решительно шагала к сцене. Почему?! Ведь Лебеда обещал… Где он, сволочь?! А она все ближе и ближе, ослепительно красивая, с задорной улыбкой на губах, уверенная, элегантная… Вот так больная!

Кто-то вскочил со своего места, за ним последовали другие. И вот уже весь зал стоя встречал ее аплодисментами. Вашурин в ярости стукнул кулаком по трибуне, попятился, забыв о трех ступеньках, и рухнул на сцену.

Стригунов толкнул локтем Лобанкина, хитро подмигнул:

— Да она мудрее меня оказалась, а, Юрий Иванович?

— Настоящая ваша воспитанница, Илья Олегович, — довольно улыбнулся председатель горсовета.

Лебеда заскрежетал зубами, прошипел:

— С-сука!..

Лицо Агеева помертвело, стало белым.

22

— Ты сегодня немыслимо красила, Валерия Петровна, — одобрительно кивнул Стригунов. — Как это теперь говорят… сексапильная! Надеюсь, Борис не обидится на меня? А глаза, глаза! С ума можно сойти! Конечно, после такого, не побоюсь сказать, триумфа можно быть счастливой. Но я заметил, ты еще до выступления была такой. Приятные известия получила?

Трое кандидатов и другие «отцы города» сидели за одним столом, вроде как в президиуме. Другие столы теснились поодаль. Банкет был в разгаре: уже сказаны главные тосты, опорожнены многие бутылки, тут же замененные расторопными официантами на полные. В соседнем помещении, в полумраке, наигрывал оркестр, приглашая желающих потанцевать. Но лучшие люди города не спешили туда, приглядываясь к возможным партнерам.

— Из плена освободилась, — улыбнулась Агеева. — Боря может подтвердить.

Агеев сидел рядом с нею и мрачно усмехался, чаще других наполняя свою рюмку. Он ждал скандала, разоблачения, а то и чего похуже, но жена и виду не подала. Более того, когда стали спрашивать, почему она задержалась, подтвердила его сообщение: плохо себя чувствовала. Конечно, глядя на цветущую женщину, в это никто не верил, но никто и не осуждал ее за «военную хитрость». Победителей не судят!

Что-то будет, когда они домой вернутся!

А завтра, когда неведомые шантажисты выполнят свою угрозу?

И Борис наливал себе по новой, пил, но почему-то не пьянел и не мог избавиться от страшных мыслей. Несколько раз ловил на себе ненавидящий взгляд Вашурина, даже подмывало брякнуть: «Володя, не я виноват, что ты свалился с трибуны!» Но потом раздумал. Пошли они все со своими предвыборными штучками-дрючками! С ума свихнулись.

Лера была настолько не похожа на себя, что допивала уже второй бокал шампанского. Обычно она позволяла себе лишь глоток-другой, когда невозможно было отказаться.

— А Сысоев-то с Осетровым, так сказать, с рапортами прибежали, — усмехнулся Стригунов. — Один теплотрассу починил, другой поведал народу про этот подвиг по ТВ. Боятся тебя, Лера, слушаются.

— Работали б сразу хорошо, так и бояться никого не надо было бы, — отпарировала. Могла бы и улыбнуться.

Улучив момент, Агеев спросил:

— Как тебе удалось выбраться?

— Молча, — ослепительно улыбнулась, глаза же остались холодными.

Ничего хорошего для себя он не увидел в этой улыбке. И больше не стал спрашивать. Молча так молча.

А музыка все настойчивее звала народ в темный зал — размяться, развлечься, пообщаться на ощупь, выяснить, что означали томные улыбки и лукавые взгляды? Обещание любовного приключения? Согласие на мелкие шалости или — ничего?

— Позволь пригласить тебя, Лера, — галантно поклонился Вашурин.

— Если муж не возражает, — усмехнулась она, намекая, что это должен был сказать кавалер.

— Конечно, конечно. Борис, ты, надеюсь, не против?

Агеев только рукой махнул.

— Опоздал! — огорчился Стригунов Ну, ничего, все кандидаты должны потанцевать друг с другом, это как трубку мира выкурить. Потом я приглашу Леру.

— А потом вас пригласит Володя, — хихикнула Екатерина.

К ней уже спешил подполковник Чупров, давно поджидавший, когда ее супруг отлучится.

В зале было не только темно, но еще и тесно. Подвыпившие люди уже не обращали внимания на соседей, не говорили комплиментов непосредственным начальникам и подчиненным, не раскланивались, встречаясь взглядами. Каждый был занят своим делом и не обращал внимания на окружающих, словно все разом захотели напомнить миру, что лучшие люди — тоже люди.

Может быть, от того, что липкие ладони Вашурина крепко приклеились к ее спине, прекрасное настроение Леры вмиг испарилось. Жесткие, даже по-мужски грубые мысли вспыхивали в голове при виде разомлевших пар. Засиделись мужики, разогревая водкой кровь, долго поглядывали на других женщин, кажущихся все более и более соблазнительными, — своя-то, рядом сидящая, никуда не денется, вернутся домой, разденется и ляжет; а вон ту, что за соседним столиком и мило так улыбается, как замечательно пригласить на танец, да в темноте руку пониже талии опустить как бы ненароком. Там же столько всего!.. Именно так многие и думали, а женщины кокетничали и поощряли эти мысли.

Не все, конечно. Кто-то хотел с чужим мужем интересную беседу продолжить, со своим почему-то не получаются такие увлекательные разговоры; кто-то — потискать, поцеловать в темноте собственную супругу, были и такие. Но мало.

Эта грандиозная массовая пьянка как бы подразумевала не то чтобы прямую супружескую измену, а некоторое отвлечение от близких, понятных, может быть, и надежных, но порядком поднадоевших людей; некое прикосновение к чему-то новому, таинственному и потому волнующему душу, о чем долго можно будет вспоминать потом.

Всего лишь прикосновение. И мало кто хотел упустить эту возможность.

Наверное, от двух бокалов шампанского кружилась голова. Со всех сторон толкали коленками, локтями, задами, наступали на ноги, извинялись или не обращали внимания. Громко звучала музыка. Но Лера не слушала ее, не отвечала расслабляющим волю и обостряющим чувства звукам. Она выискивала в гомоне зала родной, любимый голос, потому что знала, он должен быть здесь. Нашла и медленно, сантиметр за сантиметром, стала приближаться к нему, неназойливо, почти незаметно — то качнется от толчка, то уклонится от соприкосновения с уверенной в своей невидимости парой.

— А когда наш самолет летел над океаном… — бубнил над ухом Вашурин, но, почувствовав уверенные движения партнерши, усмехнулся. — А у тебя жесткий характер, Лера. Впрочем, я никогда не сомневался в этом.

Все время, что он бубнил над ухом, она периодически опускала ресницы, что можно было расценить как угодно, а точнее, как выгодно говорившему.

Поглядывая по сторонам, заметила свою секретаршу, танцующую с Осетровым. Когда это Марина вышла в лучшие люди города? А голос, к которому стремилась Лера, звучал уже неподалеку, в каких-то двух шагах, и отвечал ему чересчур веселый, чересчур возбужденный, уверенный в своих чарах голосок. Всего в нем было чересчур, и это еще больше раздражало Леру.

Она узнала его — голосок Маши Лобанкиной. Ну как же, он ведь сам признался, что его дочь без ума от Андрея, даже предположил, что скоро станет тестем… Что она, вообще, здесь делает?! Безобразие! Среди сотни лучших людей города — половина никчемные супруги, а еще и любовницы, и детки… Завтра же необходимо разобраться с этим!

Подумала так и усмехнулась. А сама? Отдала Андрею свой пригласительный. Выходит, и она такая же, как все? Протащила любовника на банкет? Господи, какое пошлое слово — любовник! Да не любовник он, а любимый, единственный!

— Ну, ты представляешь, они все-таки решили переименовать улицу Шверника! Делать им больше нечего! — говорила Маша. — А правда, хорошо, что мы здесь встретились? Вот уж не думала, что увижу тебя! Прямо как снег на голову.

— Не замерзла?

— Ой, да что ты! С тобой мне всегда жарко. И везде, даже на Северном полюсе.

— Надо же…

— Ты так и не сказал, что делаешь здесь?

— Служебные обязанности выполняю.

— Как это? Весь официоз без тебя снимали, сам Осетров руководил группой и текст говорил. Ой, а когда Вашурин грохнулся с трибуны, он так перепугался, велел немедленно вырезать этот эпизод; и когда Агеиху приветствовали, тоже велел вырезать. Опасался, как бы его не обвинили в предвзятом отношении к кандидатам. Не понимаю, при чем тут твои служебные обязанности?

— Мои служебные обязанности — потанцевать с тобой.

— Да-а? Надо же! Послушай, Андрей, так что, Агеиха простила тебя? Ну, пожалуйста, расскажи, как ты сюда попал, мне жутко интересно!

— Ты бы не кричала так громко, Маша, они же все тут, — недовольно сказал Андрей.

Он поднял голову, и его глаза встретились с глазами Леры. Музыка звучала, танец продолжался, но Андрей замер, не в силах оторвать своего взгляда от пронзительных даже в темноте зеленых глаз.

— Ты чего? — удивилась Маша.

И Лера замерла, властным движением оторвала от своей спины липкие ладони Вашурина и шагнула навстречу Андрею.

Маша, раскрыв рот, с ужасом наблюдала за тем, как страшная «Агеиха» нежно обняла ее Андрея, и они медленно закружились в танце, удаляясь от нее, смешиваясь с толпой. Вот уже и не видно их… Что это за наваждение?

Примерно то же думал и Вашурин, остолбеневший среди танцующих. Его толкали со всех сторон, а он все пытался понять, что это значит. И не только он! Осетров тоже видел это и вмиг забыл про свою партнершу Марину. Валерия Петровна танцует с уволенным журналистом?! Мозг Осетрова тут же, будто компьютер, стал просчитывать всевозможные варианты последствий странного поведения мэра. И поскольку все они были не в его пользу, Осетров махнул рукой и стал пробиваться к выходу, надеясь, что за столом, после доброй рюмки водки, отыщутся и более приятные варианты.

Танцующие толкнули Марину и Вашурина друг к другу. Вашурин пришел в себя, сообразил, что негоже кандидату демонстрировать свою растерянность. Галантно развел руками, мол, сам Бог велел нам потанцевать, и закружил Марину. Она не сопротивлялась.

А Маша отошла к стене, растирая слезы по щекам.

Ах, если бы этот танец никогда не кончался! Лера не просто прижималась к Андрею. Казалось, ее тело растекается по его телу, сливается с ним. Как же это можно понять? Только что танцевала с другим мужчиной, и вроде бы не уродом, но было противно, а вот с этим… С ним это даже не танец, а невыносимая радость, почти такая же, какая бывает в постели с любимым человеком! От его ладоней как будто искры впиваются в ее лопатки, заставляя содрогаться все тело.

Это любовь? Она не верила в любовь, посмеивалась над теми, кто говорил о ней. Глупости! Нет никакой любви, есть нормальные человеческие отношения: деловые, служебные, бытовые… эротические. Может быть, в юности что-то и бывает, но с возрастом по-другому смотришь на вещи. И вот…

— Так — хорошо, хорошо… — горячо шептала она.

— И мне тоже, — он говорил совсем тихо, казалось, она не слышала, а чувствовала его голос. Сердцем чувствовала.

— Я с ума схожу, любимый…

— Я тоже. А ты не боишься, что лучшие люди неправильно поймут тебя, Лера?

— Я не думала об этом. Если б кто-то другой был, тогда наверное… И не хочу думать. Ты вспоминал тот вечер? Наш последний вечер перед разлукой?

— Да. Он был для меня спасением. А еще ты мне часто снишься. Именно такой, какой была тогда.

— Неужели? И какая же я в твоих снах?

— Такая, как сейчас… Как два часа назад. И как тогда. Ничего подобного я больше ни с кем не чувствовал, только с тобой. Когда во сне увижу твои зеленые глаза, становлюсь таким счастливым, что просыпаться не хочется. А недавно ты приснилась мне грустная, и я плакал во сне. Представляешь?

— Ты тоже мне снишься… Только редко. Почему-то во сне забывается все плохое, остается только прекрасное.

— У тебя ладони… — он облизнул пересохшие губы. — Горячие…

— И у тебя… и весь ты… и я тоже…

Она еще сильнее прижала свои ладони к его плечам, будто хотела взлететь, опираясь на них. И вдруг судорожно прильнула к нему всем телом, существом, всем сердцем.

Он машинально опустил ниже свои ладони, притянул, привлек ее, дрожащую. Это продолжалось мгновение, а потом она отстранилась, с невыразимой мольбой посмотрела ему в глаза. Но не смогла сказать, что еще чуть-чуть, и она застонет, закричит, вырываясь из тесного, душного зала в кипящее блаженство без пространства и времени.

Андрей понял ее. Он и сам чувствовал то же.

Она еще раз глубоко вздохнула, взмахом руки откинула волосы назад, виновато улыбнулась.

— Извини… Я должна покинуть тебя. Пожалуйста, приходи завтра.

— Лера…

— Извини, — прошептала она.

Стригунов с немалым удивлением наблюдал, как мэр Прикубанска подбежала к столу, схватила свою сумочку и ринулась к выходу…

Андрей Истомин шагал по пустынной улице, и губы его шептали только одно слово: Лера… Лера…

23

Черная «волга» с легким шелестом катила по ночной улице, освещенной резким голубоватым светом фонарей. Борис Агеев развалился на заднем сиденье, тупо глядя в затылок жене, которая сидела впереди, рядом с Геной Бугаевым. Гена решил сам сопровождать мэра домой, опасаясь, как бы снова чего не вышло. Он не задавал лишних вопросов, но Борис чувствовал — Гена сомневается в его искренности.

Это была «волга» Бориса. В 91-м Стригунов, предчувствуя разгон КПСС и подготавливая свой отход на «Импульс», продал часть машин из автопарка горкома сотрудникам завода. Одну из них купил Агеев. Хоть в чем-то не уступает жене! У нее тоже черная «волга», но служебная. А у него собственная! Непривычно ехать в своей машине пассажиром. Но что поделаешь, он крепко выпил, Гена не позволил сесть за руль.

Наверное, он прав. Хотя… Что пил, что не пил — на душе все так же отвратительно. И чем ближе к дому, тем хуже.

Надо было придумать что-то убедительное, объясняя свой дикий поступок днем. Но зачем? Завтра все равно станет ясно, почему он так поступил. Многое завтра станет ясно.

А если прямо рассказать обо всем? Об Анжеле, кассете, условии шантажистов? Чушь! Легче не станет, просто завтра наступит сегодня, сейчас. Ну, и что он выиграет? Черта лысого!

— Я поражаюсь вашему уму, Валерия Петровна, — с восхищением басил Гена. — Гениальная идея! Вашурин распетушился, уже не сомневался, что сейчас всех очарует и поведет за собой. И тут появляетесь вы! Полный триумф! А как он с трибуны сверзился, прямо как результат выборов.

— До выборов еще две недели, Гена, — вздохнула Агеева.

— А Борис Васильевич здорово меня купил. Я уже поверил, что вам нездоровится: лицо опухшее, руки трясутся…

— Так и сказал?

— Именно так! Вы, Борис Васильевич, большой шутник, — Гена повернулся к Агееву.

— Ты лучше на дорогу смотри, — мрачно посоветовал тот. — Все мы шутники… когда приспичит.

— Похоже, тебе здорово приспичило, Боря! — резко бросила Агеева. — Ты видел когда-нибудь, чтобы у меня руки тряслись?

— Не всегда же они у тебя не будут трястись, — после недолгого раздумья пробормотал Агеев.

Гена сердито засопел, но промолчал, глядя вперед. Он давно уже не сомневался, что в мире правит несправедливость. Вот сейчас рядом с ним сидит самая красивая женщина Прикубанска (Гена верил в это с той минуты, когда впервые увидел Агееву), он бы такую на руках носил и каждый день облизывал снизу доверху. Но об этом и мечтать не приходится. Потому что у нее есть муж, какой-то мужик лет сорока, который запросто может сказать о ней любую гадость. И не вмешаешься ведь, не разъяснишь, как нужно разговаривать с этой восхитительной женщиной! Потому что нет в мире справедливости! Подъезжая к дому Агеевой, Гена уже знал, что потом отправится в казино «Кавказ» и там хоть немного восстановит попранную справедливость. Прибьет какого-нибудь сутенера или слишком наглому охраннику выбьет зубы. А если попадется на глаза сам Лебеда, припомнит ему злобный взгляд в вестибюле ДК.

— Спасибо, Гена, — поблагодарила Агеева, когда «волга» остановилась у подъезда. — Борис сам загонит машину в гараж. Кстати, а как ты будешь добираться домой?

— Домой еще рано. Похожу, посмотрю, что в городе творится. Доберусь, не беспокойтесь, меня любой шофер подбросит, куда скажу. До свидания, Валерия Петровна. Вы сегодня были великолепны.

— Спасибо, — еще раз улыбнулась Агеева. — Всего доброго. И вот что, Гена. Пожалуйста, никаких серьезных акций без моего ведома. Сейчас это особенно актуально. Хорошо?

— Конечно, Валерия Петровна, — заверил ее Гена.

Решение посетить «Кавказ» от этого ничуть не поколебалось.

Агеев отпер замки и пропустил жену вперед. Но едва он вошел следом за ней в прихожую, как получил хлесткую пощечину, от которой, казалось, вспыхнула левая щека. Не желая подставлять другую, Агеев отпрянул, прижался спиной к двери.

— Перестань, Лера…

Он видел перед собой бледное лицо, уставшие глаза — такой она стала после танца с Вашуриным. Непонятно, почему она была так ослепительно красива и энергична, неожиданно появившись в ДК. Непонятно, что опустошило ее потом… Сплошные загадки, а времени на разгадки нет.

— Ах, так?! Перестань?! — Она снова размахнулась, но на сей раз Агеев был начеку, перехватил ее руку.

— Прости, я виноват, разнервничался, сам не знаю, что на меня накатило…

— Ты не просто обошелся со мной по-скотски, ты еще и говорил обо мне всякие гадости! Лицо опухло, руки трясутся… Какой же ты негодяй, Боренька!

— Честно тебе скажу, испугался за твою жизнь, Лера…

— И стал говорить про меня мерзости?

— Это ужасно, я даже предположить не мог, что позволю себе такое, но… нервы взвинчены…

— Поэтому всем объяснял, как у меня руки трясутся?!

Борис замолчал. Он вдруг понял, что пытается объяснить, почему связал ее, а она злится за какие-то слова. Ну, сказал, не потому, что хотел выставить ее в неприглядном виде, просто объяснял, какая болезнь, старался быть убедительным… Что, это более обидно для нее?

— Извини, — он пожал плечами. — Все спрашивали, чем ты больна, я и рассказал. У многих больных трясутся руки, а потом это проходит. Не знал, что тебя это волнует, — оторвал спину от двери, прошел мимо жены в свой кабинет и уже оттуда сказал: — Я думал, тебя больше оскорбило то, что я связал: что поступил так отвратительно.

— Как негодяй! Меня оскорбило все твое сегодняшнее поведение!

— А говоришь только о том, что я сказал в ДК.

— Потому что говорить о другом у меня просто нет сил! Это не укладывается в моем сознании!

Она лукавила. Да, то, что он сделал с нею, что ейдовелось пережить, было ужасно, однако без этого она не встретилась бы снова с Андреем, не узнала бы правду об их разлуке, не получила такого наслаждения, о котором и не мечтала уже. Сейчас она не думала об идиотском поступке Бориса, его все-таки можно было объяснить: муж испугался анонимного звонка и сорвался. Просто сдали нервы. Но теперь и у нее нервы были на пределе: она ненавидела Бориса!

— Лера… это действительно очень серьезно. — Он плюхнулся в кресло, откинул голову на спинку, прикрыл глаза.

— Я не желаю с тобой разговаривать! Ни об этом, ни о чем-либо другом!

— Почему ты не желаешь разговаривать с мужем?! — истошно завопил Борис. Он не узнавал ее, не понимал ее, и это пугало и злило.

Она шагнула в кабинет, остановилась у письменного стола, с презрением посмотрела на мужа. Он хочет заставить ее вспоминать? Она вспомнит! Не боль, не страх — это женщина еще может простить. Но стыд, унижение — никогда! Он же не просто связал ее, а оставил голой, чтобы не кричала, не звала на помощь. А если бы она не выдержала и все-таки закричала? Прибежали бы соседи, милиция, выломали дверь и увидели ее — не мэра, не кандидата в депутаты Госдумы — женщину! Голую, жалкую…

— А ты не понимаешь, почему?! — крикнула Агеева.

— Не ори на меня! — повысил голос Борис. — Да, не понимаю. В чем-то я ошибся, прошу прощения, но ты и слушать не хочешь! Тебе не интересно, как я страдал из-за этого! Случилось нечто из ряда вон выходящее, мы могли бы поговорить об этом, обсудить и… найти выход.

— Хорошо, — она недобро усмехнулась. — После того, что случилось сегодня, ты мне стал противен, Боря. Я не только говорить с тобой не желаю, но и видеть тебя не могу! Теперь понятно или нужно более подробное объяснение?

— Нужно. Кстати, а как тебе удалось выбраться? По-моему, в одиночку это сделать невозможно было.

— Лейкопластырь оказался некачественным. Удовлетворен? А теперь убирайся отсюда!

— А что нынче качественное? — тоскливо усмехнулся Борис. — Хочешь, чтобы я ушел прямо сейчас? Совсем?

— Да. Надеюсь, у тебя хватит совести никому не говорить об этом до выборов.

— Плевать мне на твои выборы, и на тебя тоже! — заорал Борис. — Много лет рядом со мной была не жена, не женщина, а черт знает что! Политический деятель! Хватит, надоело! — вскочил с кресла. — Я ухожу.

— Есть к кому? — язвительно спросила Агеева.

— Поживу пока на даче, а там видно будет! Не волнуйся, кто-нибудь да найдется. А ты митингуй, командуй, руководи! Генерал в юбке! Дура!

Он бросился в прихожую, стал торопливо одеваться.

Она прошла в ванную, закрыла за собой дверь, не зная еще, что отметает прочь не только нелюбимого мужа, но и всю прежнюю жизнь.

А в ДК продолжалось шумное веселье. Народу поубавилось: кто-то напился так, что и на поросячий визг уже не был способен; кто-то разочаровался, что возбуждающие танцы не имели достойного продолжения — для этого не было условий, — и отправился домой, где можно было дать выход своим сексуальным идеям. Юрий Иванович Лобанкин увез зареванную дочь, так и не добившись от нее, что же случилось во время танцев.

Но те, кто остался, точно с цепи сорвались. Кто ж осмелится делать замечания лучшим людям города, тем более разгонять по домам?

Никто.

Жена Стригунова, сухонькая, надменная старушка Людмила Евгеньевна, тоже порывалась уехать, жаловалась на головную боль и время от времени толкала супруга локтем в бок, с возмущением шепча на ухо:

— Как ты можешь терпеть этот мерзкий балаган, Илья? Сейчас же поехали домой! Отвратительно!

Илья Олегович кивал, соглашаясь, но не спешил вставать из-за стола. Любопытно было понаблюдать за элитой Прикубанска, упивавшейся неслыханной раскрепощенностью. Чего стоил один Вашурин, притащивший за их стол Марину! Ничуть не смущаясь, он лапал ее, то и дело восторженно приподнимал то одну роскошную грудь, то другую, поглаживая их, словно котят. И ведь знал, стервец, кто такая Марина! Когда-то мог лишь комплименты говорить да ручку целовать. А теперь осмелел, никого не боится, под юбку то и дело норовит залезть. А она знай себе хихикает да поглядывает на Стригунова с дерзким укором: мол, что ж ты сидишь, нытье своей старой карги слушаешь? Отправил бы ее домой…

Людмила Евгеньевна все больше возмущалась, все сильнее упирала локоть Стригунову в бок. Но он лишь жмурился, обещая удовлетворить просьбу супруги через минуту. Жена. Как ни крути, отправить ее сейчас домой нельзя, обидится. Вряд ли можно было сосчитать, сколько раз он изменял ей, но если они вместе бывали на каком-то празднике с выпивкой и танцами, вел себя как заботливый, любящий муж. А как же иначе?

Вот Вашурина и присутствие жены не смущает. Совсем одемократился в Москве! Да и жена не отстает, вон, в дальнем углу отплясывает на столе, юбку задрала так, что розовые трусишки сверкают, а рядом у стола Чупров разомлел от похоти, хлопает в ладоши. Под другим столом Федор Аркадьевич Сысоев не то целуется, не то бодается с толстой женой Осетрова, который мирно всхрапывает на стуле. Двое руководителей так сработались за день, что расстаться никак не могут. Правда, жена Сысоева загрустила, хочется мужу отплатить тем же, да Осетров на нее — ноль внимания, посапывает себе. Устал, бедный… Оргия! Но забавно.

Людмила Евгеньевна тоже заметила лихой танец Кати Вашуриной, повернулась к ее мужу, прошипела с негодованием:

— Владимир Александрович, ты бы приструнил свою жену. Что ж она задницей-то сверкает!

— Если есть задница, почему ж ею не посверкать? — удивился Вашурин. — А вот если нету, тогда другое дело.

Он снова прямо-таки демонстративно увлекся Мариной, взвесил на ладони ее правую грудь, восхищенно пробормотал:

— Сколько здесь всего…

Марина радостно захихикала, у нее и в мыслях не было возмутиться. А Вашурин уже забрался под юбку и смачно похлопывал ладонью по пышному бедру.

Стригунов на мгновенье представил, как тот ошибется и ненароком залезет под юбку сидящей рядом с Мариной Людмилы Евгеньевны. И расхохотался.

— Ничего смешного не вижу! — отрезала Людмила Евгеньевна, обиженно поджимая губы. Ты как хочешь, а я не намерена больше терпеть это безобразие! — И решительно зашагала к выходу.

Стригунов пожал плечами, вежливо попрощался и неторопливо пошел следом за женой.

— А ты можешь сплясать на столе? — замаслился Вашурин.

— Поживу в Москве, тогда, может быть… — кокетливо передернула плечами Марина. — Пошли потанцуем, Володя.

— Пошли, — согласился Вашурин, предвкушая, как он будет обжимать ее в темном танцевальном зале.

Подполковник Чупров с восторгом смотрел на белые, полные ноги Кати Вашуриной. Как они возбуждали его, прямо сил не было терпеть!

Лет пять назад он танцевал с этой аппетитной, сдобной блондинкой на каком-то вечере. С виду все было вполне прилично, тогда откровенных непристойностей никто себе не мог позволить, но во время танца Чупров нашептал Кате, какая она красивая и как он был бы счастлив встретиться с ней в своей холостяцкой квартире. Катя, разумеется, напрочь отвергла его предложение, возмутилась, как и полагается уважающей себя даме: что он себе позволяет?! И тогда Чупров тихонечко намекнул ей, что муж, которому такая восхитительная женщина хранит святую верность, отнюдь не ангел в общении с дамами. Если мадам хочет убедиться, пусть заглянет к нему домой да посмотрит на доказательства. Он гарантирует, что даже прикоснуться к ней не осмелится, если сама того не захочет.

Катя не утерпела и пришла. Чупров не блефовал, действительно показал ей такие фотографии ее мужа, третьего секретаря горкома, что она вмиг поняла: ее верность была ужасной ошибкой, — и решила отплатить неверному супругу той же монетой немедленно.

И отплатила.

Три года — раз, а то и два раза в месяц — они тайно встречались, радуя друг друга любовными усладами. Но последние два года Катя жила в Москве, и встречи прекратились.

Соскучился Дмитрий Семенович по этому доброму женскому телу, ох как соскучился! Надо что-то придумать. Тем более, этот козел Вашурин и внимания на жену не обращает, тискает секретаршу Агеевой на глазах у всех. Так нажрался, что забыл о предстоящих выборах. А Катя, Катя что вытворяет!

Нет мочи терпеть…

Чупров подал ей руку, Катя оперлась на нее, спрыгнула со стола.

— Тебе понравилось?

Раскрасневшаяся, возбужденная — конфетка, а не баба!

Думай, подполковник, думай!

— Это восхитительно, Катя. Я в жизни не видал ничего подобного. Может, пойдем малость прогуляемся, а? Ты как?

— Зачем? Давай лучше выпьем.

— Немножко… разочек, Катя… — умоляюще заурчал ей на ухо Чупров. — Соскучился по тебе, честное слово.

— Ты думаешь, Володя не заметит? — озабоченно спросила Катя. Когда женщину волнует лишь вопрос: заметит — не заметит муж, это возбуждает еще сильнее!

— Он танцует с секретаршей Агеевой, небось уже в трусах ее шурует вовсю.

— Грубиян ты какой, Дима, — обиженно надула губы Екатерина Вадимовна.

— Извини… Пойдем, Катя, на третьем этаже есть тихий закуточек, мы быстро, никто ничего не заметит.

— Там же охранники стоят…

— Мои люди! Никто не вякнет, ручаюсь.

— Ну, иди, а я за тобой, — согласилась она.

Подполковник, едва сдерживая себя, так хотелось прямо здесь наброситься на добрую Катю, пошел к выходу.

На третьем этаже в конце длинного коридора был выход на запасную лестницу (с других этажей на нее нельзя было попасть, двери закрыты на ключ, на третьем же замок был сломан). Чупров уже знал, что спустится с Катей на лестничную площадку второго этажа, и там им никто не помешает.

Он стремительно поднялся на третий этаж, увидел в начале коридора молодого незнакомого парня в пятнистой форме и с резиновой дубинкой в руке. До отъезда Агеевой банкет охраняли люди Бугаева, а потом их сменили дружинники и милиционеры. Это даже хорошо, что парень незнакомый: в таких делах знакомые только мешают.

— Как дела, орел, порядок? — сурово осведомился Чупров.

— Так точно, товарищ подполковник! — вытянулся в струнку парень.

— Молодец! Тут вот какое дело. Сейчас поднимется дама, ты ее пропусти в тот конец коридора. А больше — никого. Ясно? — он вынул из кармана пятидесятитысячную купюру, вложил в руку охранника. — И никому об этом.

— Так точно, — козырнул парень.

Понятливым оказался!

Через несколько минут в другом конце коридора появилась Катя Вашурина. Чупров проводил ее по лестнице вниз, еще на ступеньках жадно целуя мягкие, податливые губы. На лестничной площадке второго этажа он прижал ее к стене, задрал юбку, спустил розовые трусы, на мгновенье отстранился, разглядывая белое, рыхловатое тело.

— Давно не видел тебя, Катя, соскучился… — хриплым шепотом сказал Чупров, неистово целуя ее живот, ноги, смятые волоски в низу живота.

Она смотрела на него с тоской затравленного зверя.

Чупров быстро спустил брюки, осторожно повернул Катю лицом к стене, наклонил ее вперед. Тяжело дыша, поразглядывал белые ягодицы, потрогал влажный шелк под ними, поцеловал, а потом со стоном набросился на женщину. Взревел бы! Нельзя. Все-таки могли услышать.

Ему и в самом страшном сне не могло привидеться, что за всеми его действиями сверху, сквозь густую решетку лестничных перил, наблюдает зоркий глазок бесшумной видеокамеры…

24

Погода окончательно испортилась. Сильные порывы ветра злобно раскачивали голые кроны деревьев, швыряли холодные дождевые капли в лица прохожим и в окна домов. Ох уж эти окна! Вашурин мрачно поморщился. Хоть не подходи к ним такой тоскливый вид открывается, впору завыть. Жалкий, убогий, серый городишко! После Москвы невозможно жить в таком захолустье. Не-воз-мож-но!

К тому ж еще и голова раскалывалась. Пожалуй, он слишком много вчера принял.

Вашурин взял высокий фужер с водой, в котором уже растворилась таблетка аспирина «Упса». Руки ходили ходуном, зубы клацали о край фужера. Мелкими глотками выпил, вытер ладонью влажный подбородок, смахнул капли с халата.

Дрянь погода, дрянь настроение, дрянь дела. Хорошенький расклад! Вчера вначале старый идиот Стригунов сбил с толку своим хитроумием, потом другой идиот, молодой, не выполнил своего обещания, да просто подвел, сорвал весь замысел. Старому он отомстил, так насел на его любовницу, что Стригунов, наверное, полночи уснуть не мог, вспоминая, как его Мариночку лапают! А может, он каргу свою решил осчастливить? Ну-ну! Она вчера так озлобилась, что вряд ли и дома успокоилась. Что ж, Вашурин именно этого и добивался. Может, переборщил малость, все же кандидат, но там уже все были такие, в дым, другие по домам расползлись.

А как молодому дураку, Лебеде отомстить? Гарантию вчера давал, что ее не будет! А она пришла. И как пришла! Если б не знал о замысле Лебеды, не сомневался б, что это тщательно спланированный маневр.

Борис ходил, болтал, что она больна, не придет. Это что, их общий замысел, или он ее запер дома, а она все же вырвалась? Как? Почему? Это у Лебеды нужно спросить. Тупица, гангстера из себя корчит, а пустяковое задание выполнить не может!

Вчера смотрел то на нее, то на Вашурина, как баран на новые ворота! А потом Чупров… Ну, подполковник, дорого тебе обойдется это удовольствие! Заплатишь, скотина, по полной программе. Но как же все это гнусно! Он, Владимир Вашурин, докатился до такой жизни? Собственную жену толкнул в лапы возбужденного мужика?! Цель оправдывает средства?.. Да нет, он не толкал ее, он просто попросил быть поласковее. Могла бы обойтись без крайностей, курва! А тогда зачем он просил Лебеду организовать видеосъемку? Знал, что не обойдется без крайностей, знал!

Цель оправдывает средства.

Не представлял, что придется заплатить такую цену… Верно умные мужики говорят: пусть изменяет, главное, чтобы я не знал. Теперь на свет белый смотреть тошно. А она улеглась ночью рядом, прижалась к нему, полезла лизаться… Думала, он ни о чем не догадывается. Пришлось уйти в кабинет, лечь на диван.

Дура, дура!

Вашурин вспомнил, как ночью, пока она мылась в ванной, смотрел видеокассету, которую передал ему какой-то парень: Катька и Чупров внизу на лестничной площадке… Скрипнул зубами. Скотина Чупров, настоящая грязная скотина! Решил, что их никто не видит в темноте, но камера оказалась что надо! Все видно и слышно!

В кабинет вошла Екатерина. Вашурин искоса посмотрел на нее и отвернулся.

— Обижаешься? — Екатерина обняла мужа за плечи. — Ну, Володя, ты же сам просил это сделать.

— Я просил?! — вскипел Вашурин, сбрасывая ее руки.

— Ты просил быть с ним поласковее, — спокойно подтвердила Екатерина. — Я и была с ним поласковее. Не понимаю, почему ты так зол?

Так и есть, уверена, что он не знает, как Чупров трахал ее на лестничной площадке. В извращенном виде! Смотрит невинными глазами, в которых без труда можно прочесть все, что хотела сказать: ну, танцевала на столе, ну, позволяла себя лапать, исчезала минут на десять, так это ж ничего не значит. Тем более сам же просил… Включить ей видеомагнитофон, что ли? Ох, как она обалдеет! Да нет, нельзя. Нельзя, чтобы Чупров узнал об этом раньше времени.

— Ну и как он, хорош? — отрывисто спросил Вашурин, — Лучше меня?

— Да что ты, дорогой, — томно произнесла Екатерина. — Я не знаю, хорош он или нет, да и не хочу это знать. Может, я и позволила ему лишнее, но не все. Уж не считаешь ли ты меня совсем падшей женщиной?

— Хочешь сказать, между вами ничего не было?

— И быть не могло, — глазом не моргнула Екатерина.

«Только бабы умеют так нагло врать, особенно после измены», — со злостью подумал Вашурин. Вспомнил себя в таких случаях. Он, как правило, молчал, благо, и она ни о чем не спрашивала.

— Заткнись! — крикнул Вашурин.

— А вот грубить не надо. Сам-то, надеюсь, ангелом себя не считаешь? Дорогой, я бы не стала заигрывать с Чупровым, если б не видела, как ты старательно ковыряешься в трусах секретарши Агеевой. Нашел там что-нибудь интересное?

— Ты знаешь, это любовница Стригунова. Я просто хотел досадить ему за идиотское выступление.

— Но очень старательно досаждал, и с таким блаженством на лице!.. Я даже засомневалась, нет ли между вами давней симпатии?

— Ничего между нами не было и нет. Перестань нести чушь, Катя!.. — металлические нотки исчезли из голоса Вашурина. Что и говорить, он тоже виноват.

— Володя, я не очень-то рвусь в Москву и не обижусь на судьбу, если мы спокойно вернемся в Прикубанск. Это ты затеял какие-то странные игры, а когда что-то не получается, ищешь виноватых вокруг себя.

Ну как с ними разговаривать, с женщинами! У него в ящике стола видеокассета, где она… где ее… Черт побери, ну, невозможно об этом спокойно думать! А она ведет себя так, будто это он трахнул кого-то на лестнице! Да что ж это такое?! Ну, ладно, когда-нибудь он покажет это представление на лестничной площадке в ДК. Интересно будет посмотреть, как она завертится, что скажет тогда!

Он не знал, что в гардеробе, под стопкой постельного белья Екатерина хранит фотографии, которые вполне можно будет противопоставить его кассете.

— А виноватых вокруг меня нет? — заорал Вашурин. — Все правы, да?!

— Нет, все виноваты, что ты свалился с трибуны, когда увидел в зале Агееву. Так она действует на тебя, что ноги отказываются служить, — язвительно сказала Екатерина.

— Вот что! — он хрястнул кулаком по столу. — Собирай свои вещи, немедленно, сейчас же! Сколько времени? Десять тридцать. В одиннадцать пятьдесят две поезд на Москву. Уезжай, Катя. И никаких разговоров! Уезжай в Москву и жди меня там. Хватит, у меня здесь начинаются серьезные игры, ты будешь только мешать. Все!

Екатерина пожала плечами.

— Ты думаешь таким образом решить свои проблемы?

— Это наши проблемы, Катя, наши! Таким образом я хоть немного вздохну спокойнее! И, может быть, кое-что успею сделать! Иди собирай вещи.

— Ты уже купил мне билет?

— Я сейчас позвоню начальнику станции! Иди, Катя, иди, не стой над душой! У меня сегодня тяжелый день, столько дел впереди!

— Как скажешь, дорогой, — Екатерина обиженно поджала губы. — Только я не понимаю, мне выписывать контейнер, паковать вещи или что нужно делать в Москве?

— Главное, не встречаться там с Чупровым, — пробурчал Вашурин. — Остальное я скажу, когда приеду.

— Я так быстро не соберусь.

— А ты постарайся!

Вашурин схватился за голову, всем своим видом показывая, как она мешает его стратегическим планам своими глупыми рассуждениями.

Это правильно. Надо пожить врозь, пусть пройдет время, притупится боль, глядишь, и можно будет забыть… Только бы удержаться, не смотреть больше эту проклятую кассету!

А в глубине души горячей занозой ворочалась догадка: такое не забывается.

Оскорбленная жесткой бесцеремонностью мужа, Екатерина отправилась собирать вещи. Она понимала, что вела себя вчера в высшей степени неприлично. Напилась, танцевала на столе, а потом уступила Чупрову. Зачем? Удовольствия от этого никакого, а если бы кто заметил, до конца своих дней не отмоешься. Прикубанск — не Москва, здесь всё близко, и все друг за другом следят, по крайней мере, в тесной группе высшего руководства. Но вчера они все там посходили с ума. А Володя разве прилично себя вел? Какой же дурак после этого станет голосовать за такого кандидата?

Пожалуй, и вправду лучше уехать в Москву, эти нервные прикубанские попойки до добра не доведут. Если осторожный, подозрительный Чупров не мог потерпеть десяток часов (она бы сегодня нашла время, чтобы заглянуть к нему), что о других говорить!

Вашурин в это время разговаривал с Лебедой.

— Облом вышел, Владимир Александрович, — вяло оправдывался Лебеда. — Вы же видели сами, все шло как надо.

— Я видел одно: все покатилось к чертям собачьим! — сухо говорил Вашурин. — Как там что шло, куда в конце концов пришло, это никому не интересно.

— Бывает…

— После такого «бывает» многого может и не быть!

— Я понимаю, Владимир Александрович. То, что сам контролировал, классно вышло. Вы же видели кассету…

Лучше б он не говорил этого.

— Кассета необходима для нашей безопасности, на случай, если Борис побежит в милицию! Я для этого пошел на колоссальные моральные издержки! И все псу под хвост?! — закричал Вашурин. — Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Лебеда понял, что сказал лишнее.

— Извините, Владимир Александрович. Разберемся… и накажем виновных, — нехотя пообещал он. — Но вы не волнуйтесь, у меня есть гениальный план. Сегодня все будет о’кей. Можете не сомневаться.

— Что за план, могу я узнать? — официальным тоном осведомился Вашурин.

— По телефону трудно все рассказать, но план — высший класс. Давайте так. Часа через два-три я заскочу к вам и все расскажу. Можете не сомневаться, баба с возу свалится. Старик на город попрет, а мы с вами — в Москву.

— Ты уверен?

— На все сто!

— Увидимся через два часа. Я сейчас жену отправляю в Москву. Если не застанешь меня дома, значит, поезд опоздал. Подожди в машине у подъезда.

Вашурин положил трубку и стиснул ладонями виски. А может, бросить все к чертовой матери, согласиться на работу в солидной внешнеторговой компании? Они квартиру и прописку в Москве обещают…

Но кто ж ему там предоставит самолет из президентского авиаотряда, кучу услужливых советников, королевские апартаменты в заморских странах и правительственные коктейли?

25

На завтрак — большое краснобокое яблоко и стакан апельсинового сока. Танцовщица должна быть в форме.

Правда, если она особая танцовщица, исполнительница деликатного жанра у шеста, вроде бы форма и ни к чему. Публике плевать на ее танец, все ждут, когда упадет на пол вначале лифчик, а потом и трусики, и на короткий миг перед глазами пьяных мужчин возникнет обнаженная женская фигура. Как они орут в это мгновение! Слюни текут по подбородкам… фу! Если бы то же самое проделала какая-нибудь неопрятная толстуха, эффект был бы таким же, а может, и сильнее. Но публика тут специфическая, после первого одобрения толстухе потом такого наговорили бы, что она, бедная, больше никогда в жизни не осмелилась бы раздеться на публике. А когда видят красивую, грациозную, холодную девушку — да-да, она именно такая, и нечего тут скромничать! — язычки-то прикусывают.

Поэтому танцовщица должна быть в форме.

Анжела съела яблоко, выпила сок, приготовила чашку растворимого кофе, подумала-подумала и соорудила себе большой бутерброд с ветчиной. Такая аппетитная ветчина, прямо слюнки текут, когда открываешь холодильник. От одного бутерброда форма не пострадает. И от двух тоже.

После завтрака она стала думать, чем бы заняться. Вчера целый день слушала музыку в наушниках, надоело. Да что там услышишь, если мысли все время возвращаются к Борису? Досадно было, что все так вышло. Он хороший мужчина, добрый, ласковый, очень культурный, слова плохого не скажет, не то что некоторые новые богачи — мат-перемат через раз да каждый раз. Думают, если денег много, то им все можно. Нет, Борис настоящий интеллигент, каких мало в Прикубанске; а вот она плохая, предала его. Теперь, наверное, он жутко злится на нее… Интересно, матом при этом ругается?

Трудно даже представить себе.

Надо же, как подвела человека. Ужас просто! Но что поделаешь, если так получилось. Она же не могла сказать Лебеде: нет, я на это не согласна. Он страшный человек, на все способен. Борис бы тоже не смог отказаться в ее ситуации. Это сейчас он герой. Что случится, жена пристроит на другую тепленькую должность. А если бы, как она, был совсем один в этом городе и зависел от Лебеды? Нет, не смог бы.

Вчера она так долго об этом думала, что устала. В конце концов, Борис тоже виноват. Может быть, побольше, чем она. Если б у него была жена, пусть и начальница, но не такая великая, никому бы и в голову не пришло записывать их свидание. А лучше, если б вообще бросил свою Агееву и женился бы на Анжеле. Вечером возил бы ее на черной «волге» в казино. Не «мерседес», но тоже ничего. Нет, она бы тогда бросила работу. Стала бы актрисой в городском театре. Классно быть актрисой! Денег, правда, мало платят. Ну, так что ж? Боря зарабатывал бы на двоих…

Да, жди, бросит он жену! Даже и не заикался об этом.

Надоело, надоело!

А что было вчера, когда Лебеда поздно вечером отвез ее в казино! Гад такой, как ни спрашивала, не сказал, когда же ей можно будет на улицу выходить. А на работу, значит, можно? Оказывается, можно, потому что Борис поехал со своей кралей домой и вряд ли у него будет настроение заглянуть в казино. А если и заглянет, к ней подойти все равно не сможет.

Гад он, Лебеда, самый настоящий! Вот и получил вчера, хоть и хвастается, что его даже милиция побаивается, не говоря уже о простых людях. Вот и устроили ему нахлобучку, как шкодливому щенку!

Она как раз готовилась выйти на сцену, время было уже около полуночи, когда они появились: Гена Бугаев и его люди. Гена в точности оправдывает фамилию — здоровый, как бугай. И все злые, до невозможности. То им не понравилось, это. Какой-то охранник попросил, чтобы вели себя прилично, — ему тут же дали по морде, уложили на пол и велели не шевелиться. И не шевелился. С Бугаевым шутить опасно. А потом добрались и до Лебеды. На всех углах встали парни с автоматами, а Бугаев завел Лебеду в коридор за сценой, как раз неподалеку от комнатки, где она переодевалась, и стал что-то говорить про невежливые взгляды в ДК, нахальное поведение, много чего перечислил, забыла уже. А потом — бац, бац! И Лебеда, которого милиция боится, красной юшкой умылся.

Так ему и надо!

Видно, досадил Бугаеву, вот и получил. Не будет корчить из себя крутого мафиози. Всю дальнейшую программу, конечно, отменили, так и не пришлось ей раздеваться. Вот и хорошо, потому что радости от этого мало.

Анжела, раскинув руки, лежала на кровати. Заняться было абсолютно нечем. Все осточертело. И город, и люди вокруг, и погода. Скорее бы лето, отпуск. Накопит денег и махнет на курорт в Италию. Там, глядишь, кого-нибудь и подцепит богатенького, и чтоб не знал про ее работу. Нежные свидания под пальмами и на развалинах Колизея, томные вздохи, романтические прогулки по ночному пляжу, а потом — бултых в пенистые волны, он в дорогущем костюме, она в лучшем платье. Делать нечего, нужно раздеваться, она дрожит от холода, а он согревает ее своими поцелуями… Эх, скорей бы!

Прекрасные мечты разрушил звонок в дверь. Анжела вскочила с кровати, на цыпочках подошла, посмотрела в дверной глазок. И огорченно вздохнула. Явился, не запылился! Чего, спрашивается, приперся чуть ли не с утра прямо? Темные очки нацепил, вот комедия! Она открыла дверь, впустила в квартиру Лебеду.

— Ну, чего? Опять какие-то дела у тебя, да?

Лебеда прошел в комнату-спальню, остановился у кровати. Анжела заперла дверь и последовала за ним, не скрывая своего недовольства неожиданным визитом.

— Ты не довольна, детка? Не нравится, что я пришел?

— Да нет, просто я… делом занималась. А еще надоело сидеть взаперти. Ты вчера так и не сказал, когда я смогу выходить на улицу?

— Для начала поцелуй папу, — он резко повернулся к ней, снял темные очки.

Теперь только Анжела разглядела его лицо. И ахнула. Нос распух, губы тоже, а под обоими глазами лиловые синяки. И без очков — как очковая змея. Ужас, да и только.

— Это вчера, да? — испуганно спросила Анжела. — Когда ты подрался с Бугаевым?

— Угадала, детка, — усмехнулся Лебеда. «Подрались» — это она правильно сказала, соображает. И пусть попробует кто-либо вякнуть, что Бугаев просто избил его, как пацана! — Вчера. Небольшая махаловка вышла, бывает. Но это еще не конец нашей разборки. Скоро Гена очень сильно пожалеет, что вздумал наехать на Лебеду. Я ему, с-суке, мозги вышибу!

Анжеле очень хотелось спросить, а когда он махал, попал куда-нибудь Бугаеву или все мимо? О том, что он совсем не махал, говорить нельзя было. Да нет, лучше вообще промолчать, он же обиженный, злой.

— Бедный Вася, — пожалела Анжела и, привстав на носки, чмокнула его в щеку.

Теперь хотелось плеваться, но и этого нельзя было делать.

Все надоело и ничегошеньки нельзя! Какой кошмар!

— Ну, так ты по делу пришел, что ли?

— А как же. Вот стою и думаю, не заняться ли мне с тобой чем-нибудь приятненьким? Такая мерзкая погода на улице, а ты тепленькая, — он многозначительно ухмыльнулся, задерживая взгляд на ее груди, слишком откровенно выглядывающей из-под халата.

Анжела поскорее запахнула халат и жалобно протянула:

— Тебе же, наверное, будет больно… — она имела в виду его раны, полученные в «махаловке» с Бугаевым.

— Правильно, детка. Но ты, я знаю, умеешь и больным людям делать приятное. Так? Ладно, успокойся, сейчас мне не до того, и тебе, детка, не до того. У нас есть важное дело.

— Ну, говори же, какое?

— Ты должна позвонить Агееву и пригласить его сюда.

Анжела ахнула, испуганно прикрывая рот ладошкой.

— Да ты что! Он же… да просто убьет меня! Представляю, какой он злющий.

— Я не прошу тебя, — отрезал Лебеда. — Я сказал, ты должна. Значит, не будем базар-вокзал тут разводить.

— Нет, я не могу. Я боюсь.

— Я буду рядом, ничего он тебе не сделает. Можешь не сомневаться… — Лебеда хотел добавить, мол, это не Бугаев, с таким-то я справлюсь без проблем, но сообразил, что получается, с Бугаевым он не справился. — Короче, так. Ты звонишь ему, щас мы прикинем, как сказать, чтоб он прискакал…

— Ты не убьешь его?

— На хрен он мне нужен!

— А если не нужен, тогда зачем это? — Вместе с тревогой пришла уверенность, что без нее у Лебеды не получится то, что он задумал. А раз так, значит, можно и возразить. Ничего он сейчас не сделает ей! — Нет, я не стану звонить. Вот, хоть убей меня, не стану и все. Ты чего-то задумал, а я должна в петлю лезть, да? Я не дура.

— Будешь выдрючиваться, убью. Большие дела делаются, большие боссы заинтересованы в них. Выборы в Госдуму, поняла? Держи, — он достал из кармана куртки десять стодолларовых купюр, бросил на кровать. — Штука зелеными. Вечером получишь еще одну. И отпуск на месяц, пока тут все стихнет. Можешь махнуть куда-нибудь под пальмы, где и купаться можно. Ну?

Анжела задумалась. Хорошо бы, конечно, махнуть. Она же только что об этом думала. А вдруг получится так, что и возвращаться сюда не придется?

— Сперва скажи, что нужно делать.

— Только позвонить, пригласить, ну, и потом немножко ля-ля бу-бу ему показать, сама знаешь. Остальное мы сделаем. Гарантирую, никто не будет убит, покалечен и все такое. Вроде как спектакль небольшой разыграем. Ну? Лады?

— А точнее?

— Ты позвонишь?

— Ну, хорошо, хорошо, только не знаю, согласится ли он вообще со мной разговаривать, — капризно сказала Анжела. Спектакль — это даже интересно, она же всегда мечтала стать актрисой.

Но какую роль ей уготовил Лебеда?

— Короче, такой расклад…

Мрачные предчувствия одолевали Бориса Агеева. Вдруг, неожиданно для себя, он усмехнулся. Представил, что у многих, да почти у всех, кто был вчера на банкете, сегодня с утра мрачные мысли. И болит голова. Но так же быстро, как и появилась, улыбка исчезла с его лица.

Ему бы их заботы и мрачные мысли!

О том, что жена разозлилась и выгнала его из дому, Борис даже не вспоминал. Выгнала и выгнала, ее можно понять. Он и не надеялся, что после банкета Лера бросится ему на шею и скажет: «Спасибо, милый!» Правда, вела она себя как-то странно, да не это саднило душу, не об этом он думал всю ночь и все сегодняшнее утро. Пугало другое: что она скажет, когда в забегаловках Прикубанска народ станет слушать его высказывания о своей жене, сопровождаемые криками, стонами, чмоканьем, чавканьем? Сегодня подлецы, которые поставили «жучки» в комнате Анжелы, должны выполнить свою угрозу…

Или вначале позвонят? Это было бы благородно. Он ведь сделал все, что мог, удержал ее от поездки в ДК. Кто же знал, что лейкопластырь окажется таким дерьмовым? Если они всерьез хотят чего-то добиться, пусть выдают хороший лейкопластырь! Вот об этом и хотел он сказать им, попросить не делать скоропалительных выводов…

Но подлецы — они ведь и поступают подло.

Ожил городской телефон на столе его служебного кабинета. Борис протянул руку, заметив, что пальцы нервно сжались в кулак, ладони стали влажными от пота. Нервы, нервы… Он сорвал трубку, хрипло выдохнул в микрофон:

— Агеев. Слушаю вас.

И услышал. Вот уж не ожидал, так не ожидал!

— Боренька, милый, ты сердишься на меня?

Сердится ли он? Какое глупое слово! Сердиться можно на жену за невкусный суп или на собаку, которая вытащила шнурки из ботинок.

— Убить тебя мало за это! — закричал Агеев.

— Вот-вот, я так и думала, — печально сказала Анжела. — А не убивать меня ты можешь?

— Или повесить на площади перед ДК вверх ногами!

— Это уже лучше. Но тогда я должна быть в джинсах, а то юбка задерется и все будут смотреть…

— То, что у тебя под юбкой, весь город давно уже видел! — злорадно усмехнулся Агеев.

— Ну, Боренька, лапочка, перестань дуться на меня. Я же совсем ничего не знала, правда-правда. Только вчера вечером пришли какие-то люди, я их раньше и не видела ни разу, вытащили из-под кровати свои штучки и сказали, чтоб я помалкивала, не то убьют. Знаешь, как я перепугалась? Ужас просто! Начала звонить тебе, и никак не могла дозвониться. До сих пор трясусь, ну прямо не знаю, что делать.

— Я тебе тоже звонил, черт знает сколько проторчал у телефона! Ты где была, дрянь?

— Да не дрянь я, — Анжела всхлипнула. — В казино была, мы там новую программу репетировали… А зачем они записали наш разговор, сказали тебе?

— Сказали… — Агеев нервно растирал лоб пальцами свободной руки. — Ты не врешь, Анжела?

— А зачем, Боренька? Я так испугалась! А теперь думаю, если бы ты сейчас приехал ко мне, мы бы вместе что-то придумали. Они пугают тебя, что жене покажут запись, да? Приезжай, милый, кажется, я знаю, кто это сделал.

— Сейчас?

— Ну конечно! Я прямо места себе не нахожу, надо же, так подвела тебя. Ну, хоть поцелую… как ты любишь, чтоб не сердился на меня, а может, и придумаем, как обдурить их.

— Приеду, а там у тебя микрофоны повсюду натыканы, — мрачно усмехнулся Агеев.

— Уже нету… Но если боишься, мы будем на бумаге писать друг другу. Как шпионы.

Агеев не особо задумывался, ехать или нет. Другого выхода все равно не было.

Он и предположить не мог, что на другом конце провода Анжела чувствует себя великой актрисой и представляет, как здорово сыграет нежную страсть к миллионеру в теплой Италии.

26

— Добрый день, Марина, — кивнула Агеева, входя в «аквариум». — Сегодня даже я опоздала. Никто не звонил?

— Нет, Валерия Петровна, — Марина бросила короткий взгляд на мэра.

Агеевой этот взгляд не понравился. Она подошла к столу, внимательно посмотрела на секретаршу.

— Что-нибудь не так?

— Извините, Валерия Петровна, просто я вспомнила вчерашний банкет, — улыбнулась Марина. — После вашего ухода там такое началось, если рассказывать, так анекдот получится. — Поскольку Агеева все еще смотрела на нее, Марина решила продолжить: — Ваш конкурент Вашурин привязался ко мне, как репей. В любви признавался, горы золотые обещал, если я прямо там, под столом… Представляете? И смех, и грех. А жена его на столе канкан отплясывала, юбку задрала дальше некуда — и вперед!

— Наверное, это новые методы агитации избирателей, — сухо сказала Агеева.

Неприятно было слушать рассказ не в меру наблюдательной женщины. Если поведение других не ускользнуло от ее глаз, то уж за своей начальницей следила особо. И может кому-то рассказать весьма нелестные для мэра детали. И расскажет…

— А Федор Аркадьевич Сысоев и жена Павла Ивановича Осетрова под столом целовались. Может, и не только целовались, я за ними не следила, но барахтались там, как хрюшки. А другие что вытворяли…

— А ты как там очутилась? — перебила ее Агеева.

— По пригласительному, — пожала плечами Марина и смело посмотрела на начальницу. — А что, нельзя было?

— Не помню твоей фамилии в списке приглашенных. Илья Олегович подсуетился?

— Между прочим, там были и другие люди, чьих фамилий никто не видел в списке. — Со стороны секретарши это был явный вызов.

— Были, — согласилась Агеева. — Составь мне список, мы по каждому конкретному случаю проведем расследование. И заставим заплатить за угощение незваных гостей.

— Валерия Петровна! — испуганно воскликнула Марина. — Зачем же так? Вы блестяще выступили и, вообще, были настоящей королевой бала, все только и говорили о вас. Такое расследование похоже на крохоборство. Зачем вам это?

Агеева задумалась. Пожалуй, и вправду лишнее. Деньги на банкет не из городского бюджета выделены… Да ведь и сама она небезгрешна. Все, конечно, уже знают, с кем танцевала.

— Ты меня убедила. Пожалуйста, пригласи ко мне начальника отдела городской связи. Немедленно!

…Дел было запланировано, как всегда, много: поездки на городскую овощебазу и на спортивный комплекс, где застопорилась реконструкция; встречи с энергетиками и работниками железнодорожного депо; совещание с медиками… Но думать об этом не хотелось, потому что главным событием сегодняшнего дня была встреча с Андреем.

Нужно было договориться на конкретное время. Не догадалась, не думала, что будет ждать его с таким нетерпением. А если он придет лишь к вечеру? Весь рабочий день превратится в пытку; она же ни на одном вопросе не сможет сосредоточиться, пока не увидит его.

Ни на одном…

Значит, все эти шестнадцать лет ждала его, верила, что он любит ее? Да нет же, не ждала, не верила, не думала, не надеялась! Но когда узнала, что произошло на самом деле, прежняя любовь, сумасшедшая страсть вспыхнули с новой силой, которой она не может управлять.

А если весь его рассказ о письмах и звонке — выдумка? Нет, такое не может быть выдумкой…

Впрочем, сегодня она разберется в этом давнем деле…

Начальник отдела городской связи Александр Александрович Коркин не вошел, а вкатился в кабинет. Был он весьма толстым и низкорослым мужчиной пятидесяти трех лет с длинными седыми волосами. Для пожилого человека такая прическа была, по меньшей мере, странной. Однако Александр Александрович объяснял это тем, что всю жизнь его заставляли коротко стричься, и теперь, когда наступила демократия, он имеет полное право наконец-то отрастить волосы, благо, были они густыми и крепкими.

Решая кадровые вопросы, Агеева отдавала явное предпочтение людям пожилым, опытным специалистам, занимавшим прежде вторые-третьи роли в своем ведомстве; тем, кто, собственно, и тянул лямку, а не красовался в президиумах. Почувствовав ее крепкую руку, они служили мэру и городу верой и правдой, ибо знакомы были с дисциплиной не понаслышке, работать умели и были благодарны за доверие. С молодыми труднее. Эти больше думают о дальнейшем продвижении, а крепкую руку мэра воспринимают болезненно, затаив обиду.

— Валерия Петровна, поздравляю! — с порога закричал Коркин. — Видел, слышал и был весьма доволен тем, как вы заткнули всех за пояс. Тот факт, что Вашурин упал с перепугу, о многом говорит. Такого я не припомню.

— Спасибо, Александр Александрович. Садитесь, пожалуйста. У меня к вам несколько необычное дело.

— Весь внимание, Валерия Петровна.

— Вы давно работаете в отделе связи…

— Сколько себя помню, — довольно усмехнулся Коркин.

— Моего отца знали?

— Можно сказать, нет. То есть был в курсе, кто у нас второй секретарь, но не удостоился чести быть представленным. Не достиг соответствующего ранга, так сказать. А почему вы спрашиваете об этом?

— Собственно, меня интересует семьдесят девятый год.

— Помню, был такой, — закивал Коркин.

Агеева улыбнулась.

— Если был, тогда скажите, кто руководил почтой в семьдесят девятом?

— В горсовете или горкоме партии?

— Скажу конкретнее. Если бы второй секретарь горкома, мой отец, захотел перехватывать всю корреспонденцию, которая была адресована определенному человеку, а также и его собственные письма, кому он мог поручить это?

— Маргарите Андреевне Птицыной, — ни минуты не раздумывал Коркин. И, предупреждая вопрос, почему он так считает, продолжил: — Такие вещи случались в те годы… я имею в виду — до девяносто первого. Городской почтой руководила тогда Маргарита Андреевна, и все деликатные поручения шли через нее. Если вас интересует этот вопрос, никто лучше Птицыной не ответит.

— Она жива? Ее можно разыскать?

— Жива, на пенсии. Разыскать несложно. Насколько я помню, адрес ее не изменился.

— Тогда вот что, Александр Александрович. Пожалуйста, привезите ее сегодня ко мне. Скажем, часам к четырем.

Коркину очень хотелось спросить, зачем понадобилась Агеевой старушка и чьи письма приказал перехватывать в семьдесят девятом второй секретарь горкома Орешкин, но, взглянув на Агееву, удержал язык за зубами.

— Понял, Валерия Петровна. К четырем? Будет сделано.

— Спасибо, Александр Александрович. Да, если в силу каких-то обстоятельств она не в состоянии приехать в мэрию, выясните, могу ли я сама приехать к ней, куда и в какое время.

Когда Коркин ушел, она потянулась к телефонному аппарату, решив позвонить Борису. Он все еще был ее мужем, и следовало знать, не попал ли вчера в нехорошую историю? Пьяный ведь уехал на дачу, злой. Мог совершить какую угодно глупость.

В кабинете Бориса никто не подошел к телефону. В отделе главного энергетика «Импульса» ей сказали, что Борис Васильевич срочно уехал в город.

Что за срочные дела у него в городе?

Об этом она не стала думать, потому что Марина сообщила о приходе Андрея.

Он вошел в ее кабинет, остановился:

— Вот теперь мне по-настоящему страшно.

Она вскочила из-за стола, шагнула навстречу, протянула руку, запоздало понимая, что рукопожатие — это для деловых, официальных встреч. Но не бросаться же ему на шею в служебном кабинете… Андрей с легкостью разрешил ее сомнения: припал к руке горячими губами. Потом поднял глаза, улыбнулся, поцеловал с другой стороны каждый палец узкой, сухой ладошки.

— Я, наверное, с ума схожу… — прошептала она.

— Что же обо мне думать, если решился прийти на свидание в кабинет мэра? Но нужно быть осторожными… — Он выпрямился, нежно обнял ее, развернул и направил за стол. — Твое место там, Лера, ты должна строго смотреть на меня и отдавать приказания.

Давненько никто не указывал ей, где она должна сидеть и что делать! Но как приятно было подчиниться… Она вернулась в свое кресло, он присел на краешек другого.

— А я вчера выгнала мужа, — сказала она первое, что пришло в голову.

— Совсем?

— Нет. Он уехал на дачу, пока там поживет, а потом видно будет.

— Я люблю тебя, Лера.

— И я тебя люблю, Андрей… Но, пожалуйста, не спрашивай меня о том, что будет дальше. Я не знаю.

— Знаешь, Лера, и я знаю. Мыдавным-давно решили этот вопрос, только не смогли защитить нашу любовь. Но теперь… пусть попробует кто-то помешать!

— И зачем я тебе позвонила, — с отчаянием сказала она. — Теперь, вместо того чтобы сосредоточиться на выборах, я все время думаю о тебе. Наваждение, да и только.

— Затем, чтобы довести до логического завершения когда-то начатое дело, — улыбнулся Андрей.

— Все зависит от того, как завершатся выборы…

— Ничего от них не зависит, Лера, милая. Я люблю тебя, и мы будем вместе, как решили шестнадцать лет назад. Выберут тебя или нет — мне все равно.

— Ты так уверенно говоришь, Андрюша… Но я ведь сильно изменилась, ты совершенно не знаешь меня нынешнюю.

— Я много о тебе слышал, — он снова улыбнулся, касаясь пальцами ее ладони. — Ты ничуть не изменилась, Лера. Когда мы встречались, ты была еще более решительной, более жесткой по отношению к тем, кто хотел нас разлучить.

— Я привыкла командовать. И не люблю, когда со мной спорят, хотя и пытаюсь играть в демократию.

— А шестнадцать лет назад и не пыталась играть в демократию, лишь командовала, — напомнил Андрей.

— Тобой покомандуешь, как же… — с улыбкой протянула она и вдруг спохватилась. — Ох, о чем же мы говорим в рабочее время?

— Это у тебя рабочее время, — засмеялся Андрей. — А у меня свободное.

— Сейчас позвоню Осетрову. Андрей, мне интересно твое мнение, куда она делась, эта кассета? Можешь что-нибудь сказать по этому поводу?

Отличное настроение с самого утра не покидало Илью Олеговича Стригунова. А чего ему быть плохим? Вчера произошел, можно сказать, перелом в предвыборной баталии. Отлично все получилось. Он выступил толково, убедительно, понравился людям, а там были те, кто определяет политическую жизнь города. В общем, он запомнился, что и требовалось доказать. Лера появилась вовремя, очаровала зал, взбаламутила народ на площади. Теперь и дурак понимает: она победит на выборах. А это очень важно: место мэра станет свободно раньше срока. Ну, и Вашурин… свалился с трибуны, опозорился потом, на банкете, можно поставить крест на нем, в Думу он точно не попадет. Значит, Лере не помешает и на выборах мэра вряд ли сможет соперничать.

Все получилось прямо-таки замечательно.

Погода дрянь, а настроение превосходное. И уже появилась уверенность, даже осанка слегка изменилась. Скоро он снова займет свое — именно свое! — место в Прикубанске. Народ вспомнил его, сообразит, что лучшей кандидатуры нет. Лобанкин? Кишка тонка, не дорос еще. Лера отодвинула его на задворки, а он и не рыпался. Стригунов усмехнулся: попробовал бы! С Лерой шутки плохи, она бы и горсовет не побоялась разогнать, благо, пример высокий имеется. Ну, а с Вашуриным все ясно. Кто еще? Есть смельчаки? А ну-ка, покажись!

Нету никого.

Пора, пора Стригунову серьезным делом заняться, а не печами СВЧ, магнитофонами, черт бы их побрал! Старые кадры возвращаются на свои места, уже и в Москве почти никого из прежних крикунов не осталось. Где Попов, Хасбулатов, Старовойтовы, понимаешь, Станкевичи всякие? Не видать. Кто сегодня читает «Огонек», «Московские новости», «Независимую газету»? То-то! Оно, конечно, молодежь осталась и в правительстве, и везде, кто не горланил, а дело делал. Такие что ж — пускай работают. Под руководством опытных, умелых политиков.

Таких, как Илья Стригунов.

С этими мыслями Илья Олегович подъехал к зданию мэрии, к своему бывшему зданию. И будущему. Решил, не откладывая в долгий ящик, поговорить с Агеевой. Поздравить ее со вчерашним выступлением, с неотвратимой, так сказать, победой на выборах в Думу, да и поговорить о содействии ему на выборах мэра. Долг платежом красен. Вряд ли она победила бы без него в марте восемьдесят второго. Сама не раз говорила об этом. Ну, а теперь должна… Так прямо он говорить, конечно, не будет, намекнет, подведет ее к пониманию, а дальше сама сообразит. Она баба жох.

Илья Олегович выбрался из машины, сказал шоферу, чтобы ждал здесь, и направился в мэрию. Сержант у двери шагнул было навстречу, но, узнав Стригунова, козырнул почтительно.

Марина неотлучно восседала в «аквариуме». Вскинулась навстречу, рассиялась, разрумянилась:

— Илья Олегович! Как это вы догадались навестить нас?

— Эх, Мариночка, — притворно вздохнул Стригунов. — Как же после вчерашнего вечера не заглянуть к тебе? Есть желание прямо здесь задрать юбчонку да отхлестать по попке за плохое поведение. Ведь плохо вела себя на банкете, а?

— А что я могла сделать, если ко мне пристает сам кандидат, бывший депутат и третий секретарь горкома? — кокетливо подняла брови Марина. — Дать ему по физиономии или милицию вызвать? Или за помощью обратиться к своему давнему другу и защитнику?

— А как бы я помог тебе? — развел руками Стригунов. — Сама же видела, я с супругой был, она тебя давно недолюбливает. К чему лишние скандалы?

— А лишние упреки?

— Тоже ни к чему. Как он, Вашурин-то? Был когда-то неплох, как мне рассказывали.

— Откуда я знаю? — Марина перешла на шепот. — Он так напился, и не думал ни о чем серьезном. Глупости всякие болтал да рукам волю давал.

— А ты не возражала? — Стригунов не удержался от язвительного вопроса.

— Да и ты не возражал, — прошептала Марина.

— Ну-у… — он усмехнулся. — Чего уж там. Тебе нужно много, а я уже в том возрасте… Мне только Володька не нравится. Злой он какой-то стал, наглый.

— Опять за свое! Ты в отличном возрасте, Илья. А Вашурин тебе и в подметки не годится, хоть и моложе.

— Да? Ну, смотри, Мариночка, ловлю на слове. Хозяйка-то у себя? Можно к ней заглянуть?

— Там у нее… потом расскажу. Но тебя она, конечно, примет. Сейчас… — Марина нажала кнопку селектора. — Валерия Петровна, к вам Илья Олегович Стригунов по важному делу.

— Пусть подождет.

У Стригунова челюсть отвисла. Он уже видел себя вновь могущественным руководителем города, и вдруг — «пусть подождет»!

— Чего-о?! — проскрипел он. Хорошее настроение вмиг испарилось. — Это кто ж там такой важный?

И ринулся в кабинет.

Агеева холодно взглянула на него, забарабанила пальцами по столу.

— Я же просила подождать, Илья Олегович.

— Валерия Петровна, я пришел по важному делу, времени ждать у меня нету! А это кто такой? Он что, важный начальник? Что он, вообще, здесь делает?

Андрей медленно поднялся, повернулся к Стригунову.

Но того уже понесло. Какие, к чертям собачьим, поздравления, разговоры о поддержке — все испортил этот хам! Это человек, которого уволили с телевидения? Жаловаться пришел? Надо свои обязанности исполнять как следует, а не ходить потом и канючить! Ну-ка, дорогой, поди погуляй.

— Вас же просили подождать, — Андрей почувствовал, как сами собой сжались кулаки. — Помочь найти дверь?

Стригунов опешил. Чтобы какой-то прощелыга с улицы разговаривал с ним, со Стригуновым, хамским тоном — даже и не припомнить, когда такое случалось! Вот они, перемены!

— Ты что себе позволяешь, сволочь?! — побагровев, загремел Стригунов. — Тебе кто дал право так разговаривать со мной?

— Человек не понимает, что его время прошло и нельзя безнаказанно оскорблять других, кем бы они ни были, — покачал головой Андрей. — Придется объяснить.

Он шагнул к Стригунову, схватил его за лацканы пиджака и с такой силой толкнул, что Илья Олегович врезался спиной в мягкую обивку двери. Своей двери! Такого с ним точно не бывало. Несколько мгновений он жадно глотал раскрытым ртом воздух, а потом бросился на обидчика.

И быть бы серьезной драке, но между ними, расставив руки, встала Агеева.

— Прекратите немедленно! — закричала она. — Вы оба себя ведете возмутительно!

— Почему оба? — сорвался на визг Стригунов, пытаясь достать кулаком Андрея. — Не смей сравнивать меня с уличной шпаной!

— Действительно, почему оба? — огрызнулся Андрей, успевая отбить кулак Стригунова над плечом Агеевой, а над другим ее плечом заехать в ухо бывшему хозяину кабинета.

— Бандит! — взвизгнул Стригунов.

— Я сказала, прекратите! Или я сейчас вызову милицию! Андрей, пожалуйста, уходи. Потом позвонишь и придешь.

— По-моему, ты его просила подождать. Почему же я должен уходить?

— Да потому, что теперь я прошу тебя!

— Пошел вон, бандюга! — крикнул Стригунов.

Андрей опустил голову, ковырнул паркет носком ботинка, усмехнулся и быстрым шагом вышел из кабинета.

— Он еще пожалеет об этом! — не унимался Стригунов. — Подлец, негодяй! Шпана подзаборная!

— Постыдились бы, Илья Олегович, — пыталась урезонить Агеева. — Нельзя так с людьми разговаривать.

— Это — люди?! Нет, Лера, не только с такими людьми, но и с тобой я сейчас не могу разговаривать. Уж понимай как хочешь.

И он, бешено вращая зрачками, бросился к двери, просквозил мимо испуганной Марины, не удостоив ее даже взглядом.

27

Медленно поднимаясь по грязной, заплеванной лестнице, Борис Агеев не сомневался, что, скорее всего, это западня. Слишком уж странно вела себя Анжела: позволила установить микрофоны (что не знала про них — ложь), потом вовремя исчезла, а сегодня, когда шантажисты должны выполнить свою угрозу, она вдруг объявляется, звонит, приглашает…

Западня!

Ну и хорошо. За свою жизнь Борис не опасался, если возникнет угроза, скажет, что подробное описание всего, что с ним случилось в последние дни, осталось в надежном месте. Конкретно — в ящике стола в служебном кабинете, но об этом говорить он не станет. И эти сведения, включая и адрес квартиры Анжелы, куда он отправился, тотчас же попадут к Чупрову, если с Борисом Агеевым что-то случится. Да нет, вряд ли они станут ему угрожать расправой. Зачем? Ну, не выполнил он их требования, не получилось, так это вполне естественно. Он не специалист по связыванию людей, да и времени было в обрез.

Убивать его — нет никакого смысла. Тогда кассету с записью его встречи с Анжелой можно выбросить на помойку. Это им не выгодно. Значит, предстоит серьезный разговор. Замечательно. Может быть, удастся договориться, и все обойдется.

Совести у них, конечно, нет, на жалость рассчитывать не стоит. А если предложить деньги? Не возьмут — не надо. Он согласится выполнить любые их условия. Поговорит, запомнит их подлые морды, а потом сразу же поедет к Бугаеву. Может быть, кассета попадет к Лере, и она все узнает, но и они поплатятся за свою подлость. Ох как поплатятся! Бугаев признает и уважает только один закон — силу.

А вот и дверь квартиры-спальни.

Агеев расстегнул плащ, машинально вытер ботинки о коврик у двери и нажал кнопку звонка.

— Боря, милый, как хорошо, что ты пришел, я так ждала, так ждала тебя! — воскликнула Анжела, открывая дверь.

Она хорошо подготовилась к встрече: мелкие кудряшки, рассыпанные по плечам, блестели, на лице — умелый макияж, халат постоянно распахивался, обнажая длинные, смуглые ноги и ослепительно-белые груди. Встречала его так, будто ничего не случилось, и сейчас они выпьют шампанского и бросятся в постель… Могла бы и не стараться, мрачно подумал Борис. Впрочем, не все было, как всегда: в глазах девушки затаилась тревога.

Борис вошел в квартиру, огляделся, прислушался — тихо. Он волновался, но старался не подавать виду. Анжела помогла ему снять плащ, повесила в шкаф.

— Ну, где они?

— Кто? — удивилась Анжела.

— Те, кому ты позволила установить под кроватью микрофоны. Или за шторой они были?

— Ой, да везде, я прямо чуть со страху не померла, когда увидела, что нас записывали, — Анжела потащила его за руку в комнату. — А сейчас никого нет. Поэтому я хотела поговорить с тобой. Боря… Зачем они это сделали?

— Могла бы спросить.

— Я не знаю этих людей, не знаю, как они пробрались в мою квартиру! Сказали, чтобы я помалкивала, а то… Я подумала, вдруг они хотят меня посадить? За проституцию?

— Это не проституция, — раздраженно сказал Агеев. — Это называется адюльтер, за него не сажают. Что, действительно, кроме нас, никого в квартире нет?

— Откуда? Я же сказала, они ушли.

— Перестань врать! — крикнул Агеев. Он уже не мог спокойно смотреть в эти бесстыжие глаза. — Я пришел, чтобы встретиться и поговорить с этими людьми. Тебя я не знаю и знать не хочу! Нет их? Давай звони, пусть приходят.

— Почему ты кричишь, Боря? Кому я должна звонить?

— Своим сообщникам! Они собираются насильственным путем повлиять на результаты выборов. А это уже — государственная измена, терроризм! За это полагается смертная казнь!

На самом деле Агеев не знал, как квалифицируются подобные преступления и какое наказание за них предусмотрено законом. Но, похоже, сказал то, что нужно. Анжела побледнела, испуганно обхватила себя за плечи и молча уставилась на Агеева. Губы ее мелко задрожали. С минуту она смотрела на него так, а потом жалобно прошептала:

— Боря… милый… я тут ни при чем. Я к этим выборам никакого отношения не имею, никакого…

— Следствие установит твое отношение, — сквозь зубы процедил Агеев. — И перестань меня считать дураком! Единственный выход честно признаться, кто заставил тебя это сделать? В противном случае, я ничем не смогу тебе помочь.

Ему казалось, еще чуть-чуть, и она совсем растеряется, захлюпает, назовет фамилии или клички; и тогда можно будет начинать борьбу с подлецами. Главное — не ослаблять напор! Сильнее надавить, пригрозить. Если понадобится, скрутить ее и добиться того, зачем приехал! Но внезапно Анжела сама перешла в наступление, сделала то, чего Агеев никак не ожидал от нее.

Она распахнула халат. Другой одежды на ней не было.

— Боря, я хочу тебя. — И не было в ее глазах тревоги, и губы уже не дрожали!

Агеев попятился, выставив вперед руки.

— Ты что, с ума сошла? Закройся, я никогда больше не прикоснусь к тебе! И не надейся, шлюха!

— Ты все время кричишь, Боря… — страстно прошептала она. — Я так завелась, когда думала обо всем этом, так завелась, а ты кричишь, ругаешься, хочешь убить меня…

— Таких тварей и нужно убивать! — Агеев пришел в ярость от того, что близкая цель — имена, фамилии, клички — снова стала далекой.

— Но ты же не будешь меня убивать сейчас, Боря? — противным жалобным тоном спросила она.

— Если не скажешь, буду! Ну?! Спрашиваю в последний раз! Я только за этим и пришел сюда.

— О чем ты? Не надо мне угрожать, Боренька, милый! Мы столько раз встречались здесь, тебе всегда было так хорошо со мной, почему ты хочешь меня убить?

— Потому что ты — продажная тварь!

Она бросилась ему на шею, крепко прижимаясь всем своим горячим телом. Борис попытался ее оттолкнуть, не получилось. Чего она хотела? Зачем все это? Еще одну запись сделать, а может, сфотографировать? Не выйдет!

— Ах ты, шлюха грязная! — заорал Агеев. — Ты сейчас пожалеешь о том, что сделала! Я тебя!..

Анжела разжала свои руки и вцепилась ему в лицо, оставляя ногтями глубокие царапины на щеках.

Борис размахнулся, чтобы ударить ее, отшвырнуть эту ошалевшую девицу подальше, но не успел.

Комната вспыхнула ослепительно-белым светом, который в ту же секунду раскололся на тысячи мелких кусочков, и они посыпались на голову Агеева. А потом наступила непроглядная тьма.

Вначале прорезались звуки: тяжелые шаги, непонятное клацанье, приглушенный голос. Потом пришла боль. Голова раскалывалась на части, щеки горели огнем. Ударил в нос тяжелый запах дыма.

Борис открыл глаза и сквозь радужные круги, плывущие перед глазами, увидел тяжелые ботинки на толстой ребристой подошве. И мгновенно вспомнил, где он, что было перед тем, как он потерял сознание. Вскочил на ноги, чуть не столкнувшись с высоким пожилым человеком в длинном пальто. Незнакомец смотрел на него суровым, немигающим взглядом.

— Кто вы такой? — растерянно спросил Агеев. — Что все это значит?

У окна стоял еще один человек, белобрысый парень лет двадцати пяти в кожаной куртке. Он держал в руке фотоаппарат и мрачно усмехался, наблюдая за происходящим. Пожилой молча кивнул на кровать, которая была за спиной Агеева.

Борис обернулся и чуть было снова ни лишился чувств. На кровати, уткнувшись лицом в подушку, лежала Анжела. Халат сбился в сторону, обнажая ее упругие ягодицы. Но не это поразило Агеева. Тело Анжелы и большая часть кровати были забрызганы кровью.

— Анжела! — Шагнул к кровати, не веря в случившееся.

Снова раздалось уже знакомое клацанье — фотоаппарат. Агеев вдруг увидел в спутанных, окровавленных волосах что-то серое, липкое и едва успел отвернуться. Его вывернуло прямо на ковер.

— Я не убивал ее, — пробормотал Агеев, вытирая рот ладонью. — Я не мог это сделать…

И только сейчас почувствовал что-то тяжелое в правой ладони. Он держал в руке пистолет. Откуда?! У него никогда не было пистолета!

Осознание страшной беды вливалось в душу, будто струя касторки в рот. Но пришло и понимание случившегося: они оглушили его, убили Анжелу, вложили ему в руку пистолет, и все это сфотографировали… Подставили, как пацана!.. Ну, негодяи, вам это не сойдет с рук!

— Это тебе за Анжелу! — крикнул Агеев, резко выпрямился, вскинул пистолет на уровень груди пожилого и нажал на спусковой крючок.

Щелк-щелк-щелк — вот и все, что получилось.

— Зря стараешься, — усмехнулся незнакомец. — Все семь пуль в девчонке. Ты хорошо пострелял.

— Ну и вонь здесь! — скривился фотограф.

Пожилой взял одеяло, набросил его на тело Анжелы, потом толкнул Агеева к выходу.

— Пошли потолкуем, нам же есть о чем поговорить, да?

Агеев бросил пистолет на залитую кровью кровать и послушно двинулся на кухню. Плюхнулся на стул, пытаясь найти хоть какой-нибудь выход из этой ситуации.

— Зачем вы ее убили? — спросил он. — Я пришел для того, чтобы поговорить с вами.

— Мы? — удивился пожилой. — Последний дурак поймет, когда увидит фотографии, твою морду, услышит, как ты угрожал ей, кто это сделал. А еще отпечатки пальцев на мебели, на пистолете, парафиновый тест…

— У меня и пистолета никогда не было!

— Заткнись. Теперь это никого не интересует, понял, да? Раньше не было, а теперь есть. Вчера нужно было думать.

— Я сделал все, как вы сказали, я связал жену, запер ее в кабинете… Но она вырвалась! Не знаю, как это случилось.

— Плохо, значит, сделал. Теперь ты не просто хреновый муж, а убийца. Клево, да? Твоя баба прибалдеет от таких дел.

Агеев обхватал голову ладонями, застонал, раскачиваясь на стуле. Анжела мертва, они не пожалели девушку, застрелили без раздумий, а он хотел говорить с ними! Да и теперь… что он доказывает? Кому?!

— Что вы хотите?

— Ну, «вышку» тебе не дадут, но лет восемь строгого режима — как минимум. За восемь лет много воды утечет.

Агеев снова застонал. Он же сам только что пугал Анжелу суровым наказанием, но этот, похоже, не пугает. Все правильно говорит.

— Вы же не из милиции. Как объясните свое присутствие здесь? Подслушивание, запись наших разговоров? Что, подбросите следствию фотографии и магнитофонные записи?

— И пистолет с твоими пальчиками. Все подбросим. Они вызовут тебя, спросят, а ты расскажешь, как пришел, упал в обморок, а когда очнулся, увидел то, что увидел. Они поверят, обязательно поверят. Им такое каждый убийца рассказывает.

— Ну, и что вы хотите? Чтобы я убил жену? Для вас главное, чтобы она не победила на выборах?

— Да, но убивать ее не надо. Она же и так обиделась на тебя, если ты не брешешь, что связал ее вчера?

— Я теперь живу на даче.

— Классно. Там и поживи недельку. А потом смотаешься в Москву, кое-что передашь нашим дружбанам.

— И все?

— Все. Мы позаботимся о нашей бедной девушке. Будем считать, что она просто уехала к тете, не то в Калмыкию, не то в Грузию.

— И вы оставите меня в покое? — не поверил Агеев.

— А на хрен ты нам больше нужен?

— Что я должен доставить?

— Придет время, скажем. Ну как, договорились?

Агеев молча кивнул. Другого выхода он не видел.

— Лады, — пожилой хлопнул ладонью по столу. — Ехай на дачу, а начальству скажи, что заболел. Там и подождешь нас. Если рыпнешься, сам знаешь, что будет. Можешь отваливать.

Агеев, пошатываясь, побрел к выходу.

— Морду-то особо не афишируй, — бросил вслед ему пожилой. — А то и мы ни хрена не сделаем, чтобы вытащить тебя!

И это показалось убедительнее самых страшных угроз.

— Ну, чего вылупился?! — крикнула Анжела. — Не видел голую б…, что ли?

— Ты обалденная артистка, — ухмыльнулся Лебеда. Он был, как и утром, в огромных темных очках. — Даже я не ожидал, что все так выйдет. Просто отпад!

Анжела стояла под душем, яростно смывая с тела красную жидкость.

— Ничего себе вышло! — сердито выговаривала она. — Комната заблевана, вся постель залита клюквенным сиропом, а это дурацкое тесто и не вымоешь из головы! А если у меня от него станут волосы выпадать?

— Парик купишь, детка.

— Тебе легко говорить! А я голая лежала, пока твои придурки шатались по комнате, фотографировали.

— Ох-ох, какие мы стеснительные стали! Первый раз, что ли, голая перед незнакомыми мужиками? Работа у тебя такая. Комнату уже проветрил Сивуха, остальное сама уберешь. Купи новое белье на постель, бабки у тебя есть.

— Ты обещал еще столько.

— Потом, детка, не все сразу. Послушай, ты классная телка, я давно это знал, но теперь тащусь от тебя. Погнали со мной в Москву? Будем столичных шишек оболванивать, а?

— Кто тебя звал в Москву?

Анжела выскочила из ванны, завернулась в большое махровое полотенце, с интересом посмотрела на Лебеду.

— Человек, на которого я работаю. Он победит на выборах и поможет мне устроиться в Москве. Сбацаем там кабачок получше нашего, и ты там будешь настоящей звездой. Точняк, Анжелка, с твоей фигурой это запросто.

— Так значит, Бориса ты достаешь из-за этого человека?

— Тебе оно надо, старой, больной женщине? — Лебеда всегда так говорил, когда был недоволен.

Анжела задумалась. Может, и вправду махнуть в Москву с ним? И опять зависеть от этого сумасшедшего бандита? Лучше поехать в Италию. А еще лучше — не говорить ему об этом.

— Дай мне успокоиться, я еле на ногах стою, а еще в комнате столько убирать нужно… — усталым голосом сказала она.

— Ты ж теперь в отпуске, уберешься.

— А где отпускные? И еще одна тысяча баксов?

— Я же сказал, попозже. А отпускные привезу тебе сегодня, вечерком. Я пару дней поболею, нельзя же народ распугивать такой рожей. — Он на секунду снял черные очки, подтверждая сказанное.

«Какой идиот! — подумала Анжела. — Народ не хочет отпугивать такой рожей, а ко мне в гости собирается… с такой рожей! Я что, не народ? Все стерплю?» Но вслух, конечно же, не сказала этого.

— Может, я сама приду получу?

— Сдурела, детка? А если он тебя засечет где-то? На хрена ж мы тогда такой спектакль сварганили? Короче, сиди, не рыпайся, я вечерком подвалю, часиков в десять-одиннадцать, прибалдеем по случаю твоего классного выступления.

— Хорошо, — смирилась Анжела. — Но мне страшно. Если Агеева разозлится, она все сметет на пути и нас — тоже. Представляю, что могут сделать ее «мушкетеры»!

Лебеда злобно хмыкнул, сжал кулаки. Вспомнил Бугаева.

— Не разозлится. Будет сидеть, сопеть в две дырочки и оплакивать судьбу. Этот козел Боря сам ее пришибет.

— Ты обещал мне, что никто не пострадает, — капризно взбрыкнула было Анжела. — Никакой настоящей крови, никаких убийств или увечий, это просто игра. Обещал?

— Так и будет. Он же не по-настоящему ее пришибет, а морально, соображаешь, детка?

— И привези вторую тысячу.

— Да ты достала меня уже! Только что сказал, попозже. Может быть, в Москве. Сейчас до хрена проблем надо решать, врубилась?

— Ты говорил, что сразу после спектакля заплатишь все. Вот и давай, выполняй свое обещание. Мне деньги нужны.

— Зачем тебе столько баксов?

— Кровать новую куплю. И вообще, это мое дело!

Анжела решила попробовать надавить на Лебеду.

Так уж получилось; теперь она много чего знает, и пусть он не думает, что можно командовать ею, как прежде! То, что она сделала сегодня, может, и не две, а пять тысяч стоит!

— Кровать и эта еще сгодится, только ты вымой ее.

— Да?! А если я кому-нибудь расскажу, какой спектакль был здесь устроен? — вконец осмелела Анжела. — Какие муки мне пришлось вытерпеть из-за тебя?

Лебеда опять снял очки. Взгляд его был холодным и безжалостным.

— Он же в тебя семь пуль выпустил, детка. Семь пуль. И это сделал он, бесполезно отпираться. Ты поняла, о чем я?

— Поняла, — испуганно пробормотала Анжела.

28

Подполковник Чупров устало прикрыл глаза — хорошо-то как… Потом нехотя посмотрел на сидевшего перед ним крепкого парня в адидасовском спортивном костюме и кожаной куртке.

— Значит, по отношению к тебе были произведены противоправные действия, Жора? — вкрадчиво спросил Чупров.

— Именно так, Дмитрий Семенович, — уверенно кивнул парень. — Без предъявления обвинения, без санкции на обыск врываются в казино автоматчики: руки за голову, лечь на пол! А когда я попытался выяснить, в чем, собственно, дело, свалили, скрутили, пару раз ботинком по ребрам врезали — и в машину. Задержан за оказание сопротивления представителям правоохранительных органов. Я не понимаю, каким образом действия Бугаева можно отнести к охране права?

Чупров задумался. Вот времена настали, даже бандиты пошли образованные. Еще не так давно он бы услышал от задержанного охранника казино другое: «Начальник, сукой буду, они туфту гонят! Клянусь мамой, я…» Чупров мысленно усмехнулся. А теперь вон как разговаривает Жора! И ведь прав он, совершенно прав, если судить по официальным законам.

А почему этих людей нужно судить по официальным законам? Есть же еще и другие законы, по которым они живут, и неплохо живут, много лучше, чем даже он, начальник милиции города. Почему их вину необходимо доказывать, предоставлять адвоката в суде, вникать в психологию преступника, когда невооруженным глазом ясно: виновен. Разве они предоставляют адвоката тем, кого считают виновными?

Черта с два!

— Значит, ты сторонник права, Жора? — Чупров нежно глядел в глаза парню. — А как насчет права других людей? Когда такие, как ты, собирают дань с торговцев? Вы что, говорите беззащитной женщине: если не хочешь нам платить, можешь подать в суд, — как он решит, так и будет? Или, приговаривая должника, вникаете в его семейные трудности? Или прибыль казино, где ты имеешь честь служить охранником, приносит лишь легальная деятельность, а не торговля наркотой и девочками?

— Насколько я понимаю, Дмитрий Семенович, прибыль казино вполне легальна, налоги в казну государства и в бюджет города отчисляются регулярно. Более того, казино всегда участвует в городских благотворительных программах. А насчет рэкетиров и всяких там разборок — это вы зря. Слава Богу, у нас, в Прикубанске, с этим порядок.

— Грамотей! — покачал головой Чупров. — Ты что кончал, напомни.

— Новочеркасский политехнический.

— Ну вот что, Жора. Ты мне лапшу на уши не вешай, я знаю больше тебя. А разбить все твои доводы могу одним примером: ты ездишь на «вольво», так? Если перевести цену машины в рубли, это сколько ж минимальных зарплат получится? И какой налог ты должен был заплатить с этой суммы? Заплатил?

— Это незаконно, Дмитрий Семенович. При покупке машины я не обязан заполнять декларацию о доходах. В конце концов, мне ее могли подарить.

— Но не подарили. Ты купил машину за деньги, заработанные незаконно — вот это незаконно! — и утаенные от налогообложения. За такие дела в Америке или Германии и национальные герои в тюрьму попадают. Хочешь, мы займемся проверкой твоей собственности, выясним, соответствует ли ее стоимость налогам, которые ты платишь?

— Я здесь, если вы помните, по другому вопросу. Действия Бугаева и его команды могут быть соотнесены с действиями гестаповцев, а вы мне — про доходы.

— Язычок-то придержи за зубами, — поморщился Чупров. — Может быть, Бутаев действовал не совсем корректно. Однако, согласно рапорту, у него были на то причины. Были, Жора, были. Оперативная обстановка требовала решительных действий. И Бугаев пошел на них. Как ты думаешь, кто-то из посетителей казино выступит на суде с показаниями, что ты не оказывал сопротивления?

Теперь Жора задумался.

— Посетители? Не думаю. Но законы в этой стране существуют или нет? Их обязаны соблюдать те, кому за это деньги платят.

Чупров прикрыл глаза и снова увидел благосклонно покачивающийся перед ним белый зад Кати Вашуриной. Хорошо!.. Могла бы и позвонить, выбрать минутку; знает же прямой номер его служебного телефона. Или Вашурин ревновать вздумал? На себя посмотрел бы! Ну, вчера это была, так сказать, разминка. Пора бы что-то более серьезное придумать. Не звонит… Самому что ли, попробовать? Нет, надо подождать.

— Ну и когда же закон не соблюдается, Жора? Когда человек утаивает от государства нечестно заработанные деньги или когда ему за это, учти, именно за это, бьют морду, а? Молчишь? То-то и оно. Иди, я сегодня добрый, отпускаю. И подумай хорошенько, то нужно сделать, чтобы законы в этой, как ты выразился, стране не нарушались.

Покидая кабинет начальника, Жора с сожалением качал головой. Он-то надеялся, что Бугая накажут, хоть немного прикроют кислород. Все же видели, что вытворял это сучий «мушкетер», свидетели есть, синяки на ребрах — пожалуйста! А пришлось оправдываться, на какие средства купил тачку, да заплатил ли налог с этой суммы. Конечно, нет! Хрен вам, а не налог за такую работу! С ментами по-хорошему говорить — пустое дело.

Чупров поднялся из-за стола, постоял у окна — отвратительная погода. Сейчас бы лежать дома на диване да на часы поглядывать, ожидая, когда придет Катя… Вчера-то все по-скорому случилось, в таких ситуациях не до мелочей. Согласилась — ну и надо поскорей кончать… с этим делом. А как хорошо было бы растянуть удовольствие! Вместо того чтобы разговаривать с дипломированным умником.

Он мог бы и не допрашивать охранника из казино; для этого было достаточно других людей в его подчинении, но деятельность Гены Бугаева давно уже настораживала начальника милиции. Не копает ли Гена под его кресло? Уж больно уверенно чувствует себя. Поэтому и решил сам допросить задержанного. Прояснить не столько вчерашние события, о них он уже знал, сколько мотивы действий Бугаева. Не Агеева ли стояла за всем этим? Похоже, в последнее время она все больше доверяет Гене. Зазвонил телефон прямой городской связи. Чупров почти не сомневался, что это Катя. Блаженно прижмурившись, он взял трубку и пророкотал самым бархатным баритоном, на какой был способен:

— Да-а-а…

— Дима, мать твою так, ты хоть немного следишь за порядком в городе?! — ударил в ухо злой, задыхающийся бас.

— Илья Олегович? — неподдельно изумился Чупров. — Никак не ожидал, что это вы…

— Бабу Вашурина ожидал, что ли? Тут черт знает что стало твориться, а он — не ожидал!

— Ограбление? Нападение? — всполошился Чупров, пропустив мимо ушей шпильку.

После вчерашнего вечера, когда Стригунов ясно обозначил свои намерения возглавить городскую администрацию, все, что угодно, могло случиться. А это — лишняя нервотрепка и головная боль. И разносы, и что-то худшее не исключено. Завистников у него хватает.

— Хуже, чем нападение! — заорал Стригунов.

— Илья Олегович, объясните толком, что произошло?

— Хамство самое настоящее! — Стригунов никак не мог успокоиться. — Какой-то подлец, пацан, шпана подзаборная, чуть не вышвырнул меня из кабинета Агеевой. Это ж как надо понимать, а?

— Не знаю, — откровенно признался Чупров. — А что сказала… Валерия Петровна? Поймите меня правильно, Илья Олегович, я не могу наводить порядок в кабинете мэра. Там хозяин — Агеева.

— Ты представляешь, приехал я к ней по делам, ты знаешь, завод то и дело останавливают, а у нее сидит этот, уволенный с телевидения, Истомин. Какие там шуры-муры были, не знаю. Ждать времени нету, захожу, а он как налетит на меня — убирайся, у нас важное дело. Да так, как будто я их за траханьем застал! Она, конечно, попыталась нас разъединить, а потом и услала его, но это ж ни в какие ворота не лезет! Меня, из моего, можно сказать, кабинета!..

Чупров злорадно усмехнулся. Но мысль о том, что скоро и он может прийти в свой кабинет посетителем и может быть вытолкан отсюда, согнала с лица усмешку.

— Ничего не понимаю. По-моему, Агеева всегда относилась к вам с глубоким уважением. Как она могла позволить такое, ума не приложу.

— Чего там прикладывать, — Стригунов начал успокаиваться. — Поняла вчера, что конкурентов у нее нет, вот и задрала нос. Думает, раз уедет в Москву, так на весь Прикубанск наплевать можно. И на лучших людей города. Ну да ладно, с ней я сам разберусь. Ты мне скажи, что с этим негодяем делать?

— Вы можете в суд подать, — предложил Чупров.

— Сам подавай, — буркнул Стригунов. — Я мог бы его загнать туда, куда Макар телят не гонял, да время теперь не то. А ежели оставить без внимания, они совсем охамеют. Сегодня на меня кинулся, завтра — на тебя, а потом — и на саму Леру. Надо ж как-то объяснить подлецу, что так делать нельзя, а?

— Надо, — согласился подполковник.

— Ну вот и сделай это. А я вечерком позвоню, узнаю. Или ты теперь ни хрена не можешь, всем Бугаев заправляет? Так Бугаева мы скоро приструним, заставим работать по правилам.

Намек более чем ясный.

— Понял, Илья Олегович. Найдем управу на хулигана. Истомин его фамилия? Уж не тот ли, который танцевал вчера с Агеевой?

— Тот самый. Да ты не боись, Дима. Агеева, можно сказать, уже в Москве. А мы с тобой тут остаемся.

А это даже и не намек. Прямым текстом шпарит!

— Все сделаю и позвоню вам вечерком сам. Но, Илья Олегович, дело весьма деликатное, надеюсь, вы понимаете, что лишние уши тут ни к чему.

— Узнаю прежнего Чупрова, — наконец-то усмехнулся в трубку Стригунов. — Да и ты меня знаешь не первый год. А то бубнишь какую-то хреновину: в суд подай!.. Звони, буду ждать.

Чупров положил трубку и задумался. Оно, конечно, дело нехитрое проучить мужичка, показать ему его место, да смущал вчерашний танец, после которого Агеева как ошпаренная выскочила из ДК. И сегодняшняя их встреча в кабинете не прибавляла уверенности. Не исключено, что где-то Стригунова могли послать и даже вытолкать из кабинета, но не у Агеевой. А если уж такое случилось, дело это серьезное. Как она отреагирует на это?

Впрочем… Он-то здесь при чем? Поссорился какой-то журналист со Стригуновым, об этом уже, наверное, пол-Прикубанска знает благодаря Мариночке. Потом парня избили, намекнув, мол, будешь знать, как с уважаемыми людьми разговаривать. А?! Как получается! Стригунов-то окажется на крючке! Земля слухами полнится. Как узнают люди, что кандидат в мэры чуть ли не убийц нанял, чтобы отомстить непочтительному журналисту, так и не выберут Илью Олеговича. А узнать они могут разное, все зависит от того, в какое русло направит этот процесс подполковник Чупров.

Он довольно усмехнулся: надо нам дружить, Илья Олегович, со мной ссориться вам не выгодно. Даже опасно.

Прежде чем вызвать лейтенанта Васькова, человека преданного и проверенного в подобных ситуациях, Чупров подумал: главное, так разукрасить морду журналисту, чтобы все, кто его знает, запомнили это.

29

Город опустел. Редкие прохожие, укрываясь под зонтиками и пластиковыми пакетами от злых ледяных капель небесной влаги, шумно разбрасываемой ветром, старались побыстрее миновать открытое пространство улиц и обрести крышу над головой. Крышу дома, служебного помещения, магазина — какую угодно, лишь бы спрятаться от ненастья.

Андрей Истомин мало чем отличался от прочих жителей Прикубанска. Закутавшись в длинный мохеровый шарф, он стремительно шагал от автобусной остановки к дому, где жил Костя Богаченко. Выщербленный асфальт, залитый коричневой дождевой влагой, таил в себе опасности, трудно было понять, какой глубины лужа, то ли ее нужно перепрыгивать, то ли можно пройти. Андрей торопился, шагал напрямик, и уже дважды его правая ступня почувствовала ледяной поцелуй декабря.

После отвратительной сцены в кабинете Леры Андрей вернулся домой, обрадовал мать приятными известиями о том, что вопрос о его восстановлении в должности практически решен, да и она скоро будет работать в том же магазине, где и работала последние пятнадцать лет. Ее-то обрадовал, а у самого настроение испортилось. Казалось, он подвел своей несдержанностью Леру, а с другой стороны, нельзя же было оставить без внимания открытое хамство бывшего партбосса! Все равно подвел — тем, что пришел в ее кабинет. Она любит его, да, она чудесная женщина, самая прекрасная в мире, но она и большой начальник, а он совсем не знает правил их игры. Может быть, у Леры из-за него будут неприятности? Ну и что тут делать?

Андрей решил не торопиться с возвращением к Лере, пусть она успокоится, отвлечется от той дурацкой сцены. А то еще станет злиться на него, кричать, а он терпеть не может, когда кто-то пытается его отчитывать… Ей сейчас трудно, ему — тоже, обоим нужно потерпеть.

Часа два он лежал на кровати поверх покрывала, читал детектив, а потом позвонил Косте. Надо ж было хоть кому-то рассказать о случившемся, посоветоваться… Вряд ли ему нужен был совет, но казалось, если расскажет о своих сомнениях, они исчезнут или станут не такими грустными. На его счастье, Богаченко сидел дома, размышляя о влиянии погоды на творческую активность художника.

Вот к нему-то и шел Андрей. Следом за ним, метрах в десяти, медленно катилась машина, «жигули-шестерка» темно-синего цвета.

Конечно, даже Косте нельзя рассказать о Лере, но вот о столкновении со Стригуновым — можно.

Андрей вошел в подъезд, вздохнул с облегчением. Он не видел, как за его спиной темно-синяя «шестерка» прибавила ходу и резко остановилась у подъезда. Из машины выскочили два высоких крепких парня в зеленых штормовках и джинсах, рванулись к двери.

— Истомин? — коротко спросил первый, догоняя Андрея на лестнице.

— Да. А в чем дело? — Он сразу понял, что это не почитатели его журналистского таланта.

Оставалось только сообразить, это ребята из милиции, хотят арестовать его за оскорбление Стригунова — или те, кто связал вчера Леру и теперь решили отомстить за то, что разрушил их планы?

Однако времени для раздумий ему не дали.

— Ты, козел, не умеешь вести себя с уважаемыми людьми! Придется научить тебя! — сквозь зубы процедил первый.

И сразу, почти не замахиваясь, ударил Андрея в лицо. Разноцветные искры замельтешили перед глазами, ослепили на мгновение, но уже было ясно, что ребята серьезные, шутить не намерены. Он еще ничего не видел перед собой, но инстинктивно нырнул в сторону, уклоняясь от следующего удара. Первый промахнулся, грохнул кулаком в стену, сдавленно заматерился, но второй бил наверняка. Резкий удар в переносицу отбросил Андрея назад.

— Со старшими по должности нужно разговаривать вежливо, — тяжело дыша, посоветовал второй.

Андрей сделал пару шагов вверх по лестнице, когда первый снова приготовился ударить.

— Двое на одного? — прохрипел Андрей. — Смелые вы, ребятки…

И, опершись на лестничные перила, резко выбросил вперед обе ноги сразу. Удар пришелся в грудь первому, и он загремел вниз по лестнице. Но второй успел дважды ударить Андрея, разбил нос и рассек левую бровь. Однако первая растерянность уже прошла, голова работала совершенно в ином ритме, нежели пару минут назад. В боевом.

Кровь заливала лицо, но бывший кандидат в мастера спорта по боксу Андрей Истомин сумел ответить. Второй нападавший шагнул назад, облизывая разбитые губы.

Андрей не преследовал его, готовясь отразить новое нападение: первый уже был на ногах и поднимался на помощь второму. Но тот неожиданно махнул рукой, прошипел:

— Вс-с-сё…

И оба, не говоря больше ни слова, метнулись к выходу. Смачно чавкнула дверца машины, взревел двигатель, перекрывая шум ветра и дождя.

Андрей медленно поплелся вверх по лестнице.

— Ни хрена себе! — воскликнул Костя, увидев окровавленное лицо приятеля. — Где тебя так?

— Здесь, в подъезде, — пробормотал Андрей.

— Я сколько хожу — ни разу не напали, — растерялся Костя. — Давай прямо в ванную, а я посмотрю, что у меня в аптечке есть.

— Твой подъезд ни при чем. Это могло случиться в любом подъезде или даже прямо на улице…

Когда он умылся и увидел себя в зеркале, решил, что, в общем-то, легко отделался: лиловый синяк под правым глазом, рассеченная левая бровь, ссадины на щеках и переносице — могло быть и хуже.

Через десять минут он сидел на диване, прикладывая к самому большому синяку под правым глазом сторублевую монету.

— Раньше пятак прикладывали, — вспомнил Андрей. — А теперь сто рублей. И синяки выросли в цене.

— Выпей еще рюмку. — Костя налил Андрею водки. — Одной мало. И расскажи, наконец, толком, что случилось.

— Это последняя, больше не предлагай, Костя. Я позавчера еле домой добрался от тебя. Ты уже все знаешь. Больше добавить нечего.

— Ну да, нечего! Кроме того, что ты чуть не подрался со Стригуновым, все это случилось в кабинете Агеевой. Как ты там оказался?

— Пришел говорить по поводу моего увольнения.

— Это меня больше всего и удивляет. Ты же и слышать о ней не хотел, не то, что идти и жаловаться.

— Кто сказал, что я жаловался?

— Она сама осознала свою ошибку и пригласила тебя, чтобы извиниться? — съехидничал Костя.

— Нет, не сама… — Андрей болезненно поморщился. Действительно, нестыковка получается. Но не рассказывать же об истинной причине его визита к Лере. — Маша. Лобанкина. У ее отца хорошие отношения с Агеевой.

— Наконец-то я начинаю понимать. Маша попросила отца поговорить с Агеевой, и он убедил нашу железную леди смилостивиться, так?

— Так. — Андрею не понравилось, что Костя назвал Леру «железной леди», но как возразишь, если сам позавчера и не такое говорил о ней.

— Теперь она хрена с два восстановит тебя, — авторитетно сказал Костя. — Ты зря связался со Стригуновым. Он же ее «крестный папа». Правда, сейчас она старается выглядеть независимой. И тем не менее… Да, суров Илья Олегович, ничуть не изменился. А говорили, совсем другим стал, нормальный мужик, пошутить, выпить любит. Горбатого и могила не исправит…

— Восстановит. Она обещала.

— Обещала! — воскликнул Костя. — Если Стригунов нанял подонков, которые тебе морду разукрасили, думаешь, он позволит восстановить тебя в должности? Теперь не о работе думай, Андрей, а вообще… ходи да оглядывайся. Это мафия!

— А чего ей бояться, Агеевой? — возразил Андрей. — Победит на выборах и уедет в Москву. Я почему-то верю ей.

— Даже если и восстановит, сам же говоришь, уедет в Москву. Ну и как ты собираешься работать с Осетровым? Со Стригуновым, который, как я понял из вчерашнего репортажа, собирается стать мэром? Ну и натворил ты дел, Андрюха! Даже и не знаю, чем тебе помочь.

— Спасибо, что выслушал, водки налил, пластыря и йода не пожалел. А сто рублей я тебе верну завтра.

— Или знаю? — сам себя спросил Костя. — По крайней мере, могу дать хороший совет. Маша тебе помогла, она вообще смотрит на тебя, как папуас на каменного идола. Женись на ней. И сразу все свои проблемы решишь.

— Это хороший совет? — удивился Андрей.

— Отличный. Во-первых, Юрий Иванович и сам может стать мэром, тогда у тебя отличные перспективы на телестудии. Но в любом случае он человек влиятельный, своего зятя в обиду не даст. И со Стригуновым решит вопрос. Они своих не трогают, а ты же станешь своим. Зятем! Не надо будет ходить к Агеевой, зависеть от ее настроения.

Андрей нахмурился:

— Значит, предлагаешь мне жениться на Маше Лобанкиной?

— Не предлагаю, а советую. Как я могу предлагать такое?

— Не можешь предлагать, не советуй.

— Ну и дурак! Красивая девочка, влюблена в тебя по уши, папа — председатель горсовета. Чего тебе еще? И я серьезно говорю, сегодня Стригунов предупредил тебя. Если не приползешь к нему на коленях, жди худшего.

— Ладно, уговорил, — усмехнулся Андрей и снова болезненно поморщился. — Слушай, Костя, у меня к тебе просьба. Посиди на кухне, а я позвоню ей.

— Маше?

— Ну да. Спрошу, когда она хочет свадьбу сыграть. Завтра или послезавтра?

— Очень смешно. — Костя направился к двери. — Привет передай от меня Маше. Скажи, что готов быть свидетелем жениха. Или невесты. А если у вас что-то не получится, с удовольствием сам стану ее женихом.

Как ни хотелось Андрею сейчас же предложить приятелю роль жениха, он сдержался. Лишь согласно кивнул, снял трубку и стал набирать номер телефона мэра города.

30

— Догадываетесь, зачем я вас пригласила, Маргарита Андреевна? — спросила Агеева.

Седая старушка с ярко накрашенными губами не торопилась с ответом. Она поправила прическу, закинула ногу на ногу, вытащила из сумочки пачку «Беломора», долго чиркала спичкой и, лишь затянувшись горьким дымом, внимательно посмотрела на Агееву. Мэр города придвинула ей пепельницу, хотя все знали, что Агеева терпеть не может табачного дыма. Редко кто осмеливался закурить в этом кабинете.

— Догадываюсь, Валерия Петровна, — с достоинством ответила старушка Птицына. — Не иначе какие-то вопросы у вас появились ко мне. Я ведь много чего знаю, поболе, чем наши кагэбэшники, или как там они теперь называются? Даже поболе самого Стригунова.

— Надеюсь, вы поможете мне, Маргарита Андреевна.

— Да как сказать, Валерия Петровна. Посмотрим, чего вы хотите от меня. На пенсию меня быстренько спровадили, не подумали, что пригожусь еще. А жить нынче на эту проклятую пенсию можно ли?

— Все мы когда-нибудь станем пенсионерами, — вздохнула Агеева.

— Что-то наш Стригунов не собирается стать пенсионером, вчера смотрела по телевизору, как он опять лезет в большие начальники. Собирается порядки в городе наводить! Столько лет сидел, руководил, не навел порядок, а теперь золотые горы людям сулит. И кто ж ему, интересно, поверит теперь?

— Не знаю, что и сказать, — еще раз вздохнула Агеева. — Это его право. А вы, избиратели, горожане, сами решайте.

— Да мы что, — старушка почти ласково посмотрела на мэра. — Мы бы за вас голосовали. После той неразберихи, что была, вы-то город опять нормальным сделали. Киоски разные появились, хулиганов поменьше стало. Денег, правда, не хватает, так у других еще хуже. Ну, какие у вас вопросы? Может, и подскажу чего.

— Вы долгие годы руководили городской почтой. Меня интересует семьдесят девятый год, когда мой отец был вторым секретарем горкома.

— Хорошо помню вашего отца, царство ему небесное. Настоящий коммунист был, не то, что паскудники нынешние, которые перекрасились. Что в Москве, что в Прикубанске — иуды самые настоящие.

— В семьдесят девятом году отец дал вам очень деликатное поручение, Маргарита Андреевна. Пожалуйста, расскажите мне о нем.

Теперь взгляд старушки был настороженным.

— Про деликатные поручения, Валерия Петровна, я никому не рассказываю. На то они и деликатные. Это, можно сказать, городские тайны.

— В этом городе для меня нет никаких тайн, Маргарита Андреевна. — Агеева нервно забарабанила пальцами по столу. — Иначе, что же я за мэр? Но я не хочу выведать у вас секреты других людей. Прошу вас, расскажите мне о моих письмах.

Старушка чуть заметно усмехнулась. Знала, конечно же, знала, что именно об этом спросит ее дочь Петра Васильевича Орешкина. Долго же она думала, прежде чем задать этот вопрос. Шестнадцать лет!

— О ваших письмах? Не совсем понимаю, Валерия Петровна. Память стала совсем никудышная.

— Пожалуйста, Маргарита Андреевна, — умоляюще сказала Агеева. — Для меня это очень важно. — Она достала из сумочки кошелек, вытащила две пятидесятитысячные купюры, протянула Птицыной.

— Вы меня хотите купить? — обрадовалась старушка. — Давненько никто не давал мне взяток, отвыкла уже.

— Нет, не купить. Это благодарность за помощь. Вопрос-то частный, вы можете не отвечать на него. Но для меня он очень важен, Маргарита Андреевна.

— Ну, если так… — Старушка спрятала деньги в сумочку, вздохнула, показывая, как нелегко ей рассказывать о деликатных поручениях. — Даже и не знаю, что сказать вам, Валерия Петровна, а вдруг это будет оскорбление памяти Петра Васильевича…

— Не думаю, — резко сказала Агеева. — Правда никого не оскорбляет.

Она поймала себя на мысли, что говорить, собственно, не о чем. Старуха всем своим поведением подтвердила, что Андрей сказал правду. А как это делалось, неважно.

— Так что вы хотите узнать о ваших письмах?

— Были они или нет? Не только те, которые я писала, но и те, которые мне присылали. Вспомните хорошенько, Маргарита Андреевна, это было давно, может, вы что-то перепутали?

— Такое не перепутаешь, Валерия Петровна. Один раз только и было, чтоб отец, второй человек в городе, приказал изолировать переписку своей дочки. А то все насчет жен, любовниц беспокоились.

— Были или нет? — повторила вопрос Агеева.

— Были.

— Мне тоже?

— И вам приходили, армейские, без марки.

— Много?

— Да я уж точно и не упомню… Много писем было. Петр Васильевич один раз даже рассердился. Пора, говорит, заканчивать это сумасшествие. Так рассердился, что даже дверью хлопнул, а ведь был такой спокойный человек. И все. Как отрезало. Больше писем на ваше имя из армии мы не получали.

— Понятно… — прошептала Агеева. Подумала, что можно было и не затевать это расследование. Она ведь и не сомневалась, что Андрей говорит правду. Так лгать невозможно. Старушка здесь ни при чем, она выполняла распоряжение. Но отец!.. Господи, зачем? Что он добился этим? Сколько страданий, сколько боли, нерожденный ребенок, невозможность иметь детей… И Андрею досталось…

— Извините, что так получилось, — испуганно сказала Маргарита Андреевна. Вынула из сумочки деньги, которые дала ей Агеева, положила на стол. — Я не заслужила их и взять не могу. Я тоже когда-то влюблялась, очень понимала вас. Но и вы меня поймите. Тогда просьба второго секретаря была как приказ. Хочешь дальше работать — выполняй. Потому и выполнила. И молчала. А потом, когда Петр Васильевич погиб, тем более молчала… Да вы и не спрашивали. Я думала, может, оно и к лучшему. До свидания, Валерия Петровна, простите Бога ради. — Она встала с кресла и пошла к выходу.

Агеева молчала, глядя ей вслед.

* * *

Золотая рыбка, вуалехвостка, по-прежнему плавала за своим столом с важным видом хозяйки-распорядительницы. А по углам «аквариума» лениво шевелили жабрами жемчужные гурами и красно-черные меченосцы. То есть на кожаных диванах сидели, ожидая своей очереди, весьма респектабельного вида мужчины: двое в переливающихся стальных костюмах и двое в красных пиджаках. Курили, вяло переговаривались.

Истомин открыл стеклянную дверь, подошел к столу вуалехвостки, роль которой исполняла Марина. Она подняла голову, молча уставилась на Андрея, пораженная переменами в его лице: синяки, ссадины, залепленные лейкопластырем… И злая решимость в глазах.

— Может, сначала в медпункт зайдешь? — наконец вымолвила она.

— Спасибо, — пробурчал Андрей, чувствуя, что все присутствующие в «аквариуме» смотрят на него с откровенным любопытством. — Меня надо без очереди пропустить, ты знаешь об этом?

— Слышала, — усмехнулась Марина. — Подожди немного, у Валерии Петровны человек, выйдет — заходи. Может расскажешь, где тебя так угораздило?

— Обязательно, если вопрос будет задан по-другому: кто меня так угораздил?

— Ну и кто же?

— Твой бывший босс, Илья Олегович Стригунов.

— Илья Олегович? Перестань трепаться! Он и драться-то не умеет, да и здоровье не то. Думал бы, что несешь!

— Разумеется, не сам он. Просто нанял каких-то бандитов, заплатил им, они и напали на меня. Если б хоть предполагал такое, не столько ударов бы пропустил.

— Ты просто злишься на Илью… Олеговича, вот и выдумываешь всякие глупости! — возмутилась Марина.

— Я выдумываю? — Андрей усмехнулся. Эта вуалехвостка — не вертихвостка. Хранит верность своему боссу. — Если на тебя набрасываются в подъезде здоровенные мужички, не грабят, а просто лупят с ходу, приговаривая: будешь знать, как оскорблять уважаемых людей, козел, — это, по-твоему, выдумка? Может, и синяки я сам себе нарисовал? У тебя ластик есть? Будем стирать.

На кожаном диване воцарилось молчание. Похоже, рассказ Андрея заинтриговал посетителей.

— Напасть могут на кого угодно, — неуверенно сказала Марина. — И необязательно, что это месть.

— Спасибо за разъяснения. Ты просто передай своему толстому боссу, что я его встречу и прибью! — рубанул Андрей, разозленный непоколебимой уверенностью Марины в непогрешимости Стригунова. — Запомнишь? Не буду нанимать бандитов, а сам, своими кулаками, набью морду. Хоть он и пенсионер по возрасту, но оскорблять людей не имеет права.

— Прямо убийца какой-то! — поджала губы Марина.

В это время из кабинета выкатился шарообразный мужчина, оставив дверь приоткрытой для следующего посетителя. Для Андрея.

Она испуганно охнула, вскочила из-за стола, подбежала к нему, обняла, нежно погладила теплой ладонью по щеке.

— Что с тобой?

Андрей провел ладонью по ее пышным рыжим волосам, наклонился, ласково коснулся губами ее побелевших губ, пожал плечами.

— Бандитская пуля. Стригуновская. Только не говори мне, что уважаемый Илья Олегович не способен на такое.

Она вернулась в свое кресло, взяла телефонную трубку.

— Позвонить в милицию?

— Не надо, Лера. И вообще, я лучше пойду, не нравится мне в этом кабинете. А то еще ненароком опять доставлю тебе неприятности. Я больше переживал за тебя. Извини, что так получилось.

— Да уж, натворил ты дел, Андрюша. Плохо, что сам пострадал. И знаешь что? Вряд ли это дело рук Стригунова. Знаешь, почему? Кто-то не хочет, чтобы он стал мэром после меня, вот и подставили его.

— Нам больше говорить не о чем, Лера? Скажи, где я тебя могу увидеть сегодня, и я пойду.

— Погоди, Андрей. Мы ведь главный вопрос так и не решили. — Она быстро набрала номер телефона. — Павел Иванович? Агеева. У меня появились новые данные относительно пропажи видеокассеты. Слушайте и не перебивайте! Ваша версия о виновности журналиста Андрея Истомина — ошибочна. Да-да, ошибочна! Будьте добры, восстановите его в прежней должности с завтрашнего дня. Вынужденный прогул оплатите. О том, кто виновен, вы непременно узнаете. Да. Обещаю. Всего доброго. — Положила трубку и улыбнулась Андрею. — Твой вынужденный отдых закончился.

— Я люблю тебя, Лера. А можно и мне разговаривать с Осетровым таким же тоном?

— Не вздумай! В таком случае он просто обязан будет тебя уволить.

— Тогда я с тобой буду так разговаривать… Нет, не могу. Скажи, где мы можем сегодня встретиться, Лера? Чтобы никаких секретарш, никаких посетителей за дверью.

— Не знаю…

— Я провожу тебя домой. Можно?

— Наверное… Я могла бы отложить некоторые дела на завтра… Наверное, часов в семь, нет, в восемь освобожусь, и мы можем пешком дойти до моего дома.

— В восемь? Лера, я с ума сойду!

— А я?..

— Хорошо, буду ждать тебя в восемь у входа, больше чем на полчаса не опаздывай, холодно на улице.

Так хотелось обнять ее, поцеловать, спрятать лицо в этих прекрасных рыжих волосах!.. И так трудно было повернуться и уйти. До восьми еще столько времени, черт возьми!

И она думала о том же.

31

Тихо жужжал кондиционер в окне, заполняя кабинет теплым воздухом с запахами моря и сосен. Хорошая штуковина! Много появилось красивых вещей. Было бы здоровье, можно пожить в свое удовольствие. Красиво пожить… А здоровья-то и нет.

Илья Олегович выдвинул верхний ящик стола, взял упаковку реланиума, выдавил таблетку, положил под язык, откинулся на спинку кресла.

Невроз, черт бы его побрал! А у кого из крупных руководителей его нет? Посмотришь по телевизору на московских демократов и видишь: руки трясутся, вид грозный, а глаза пустые, двух предложений внятно сказать не могут. И понимаешь: друзья по несчастью, на транквилизаторах живут. По-другому и нельзя. Не может выдержать нормальная человеческая психика таких напряжений каждый день.

А тут еще этот журналист, щенок, сволочь такая! Он свое получит, в порошок будет стерт! Какой наглец, а! В кабинете мэра чувствует себя прямо как дома! Что это значит? Кто-то за ним стоит? Кто?

Директору завода не так-то просто все выяснить. Раньше, бывало, только подумает о чем-то или о ком-то, сразу людишки вокруг суетиться начинают, шептать на ухо, записки докладные сочинять — оно и ясно становится. А теперь…

Бориса можно было бы расспросить, кто этот журналист, чего к Лере ходит, может, партию какую организуют вместе? Да Бориса нет, уехал на дачу. Заболел. Куда-то смотался, а приехал, как собака побитая. И вчера был такой же, сам на себя не похож. Весь вечер водку жрал да тупо ухмылялся. Может, и вправду заболел? Сказал, что плохо себя чувствует, был у врача и теперь уезжает за город, недельку посидит на больничном.

Вовремя исчез, ничего не скажешь.

Тоже странно, что это с ним приключилось? Здоровый мужик, на нем пахать можно, а расклеился. Если кто и больной, так это он, Стригунов: давление скачет, голова кружится, сердце колотится, ладони потные — невроз! А обязанности свои служебные выполняет, на больничный не садится. Дома поторчишь недельку, совсем расклеишься, а на даче в такую погоду и вовсе тоска смертная. Что-то здесь не чисто…

Да и вчера Борис так старательно рассказывал, что Лера больная, не может приехать… На полном серьезе говорил! Потом аж побелел, когда увидел ее. Вашурин с трибуны свалился, а этот рот от неожиданности раскрыл.

Многовато загадок…

Таблетка растаяла, но во рту остался мягкий, горьковатый привкус. Стригунов нажал кнопку селектора:

— Ольга Павловна, дайте, пожалуйста, чаю.

— Несу, Илья Олегович. Булочку, бутерброд с колбасой или ветчиной?

— Просто чай.

А может, у нее шуры-муры с этим Истоминым? У Леры Агеевой?! И представить себе такое невероятно. Уж он-то знает ее как облупленную, можно сказать, в одном котле варились. Какие мужики — и красавцы, и при деньгах — подкатывались! И когда незамужняя была, и когда Агеевой стала, горы золотые обещали. И ни один, ни один так ни хрена и не добился. О ее неприступности прямо-таки легенды ходили. Суровая баба! И не сказать, что Бориса любит без памяти, просто у нее на уме только одно — работа. Помешалась на этом, и все туг. Да нет, какие там шуры-муры, особенно теперь, перед выборами?

Ольга Павловна внесла поднос с чашкой чая, поставила перед Стригуновым. Стройная, в красивом сером костюме — не такая уж и пожилая, еще хоть куда женщина. А он даже и не пытался… Стареет, что ли?

— Еще что-нибудь?

Было время, когда Стригунов на этот вопрос отвечал коротко: тебя! И лез под юбку, ощупывая сладкие женские прелести. Иногда этим дело и кончалось, иногда следовало продолжение в комнате для отдыха на диванчике — когда как получалось. Было время…

— Спасибо, Ольга Павловна. Нужно будет, скажу.

И нужно, а не скажешь… Нет, Ольга Павловна, такие секретарши нам не нужны. Приятные воспоминания подсказали, что делать дальше: позвонить Марине и непременно встретиться с нею сегодня. Она может кое-что интересное рассказать про Леру и подлеца Истомина, про Бориса, чего это он вдруг расхворался. Ну и… будет «еще что-нибудь».

— Мариночка? — проворковал в трубку Стригунов. — Как настроение?

— Илья? Мог бы раньше позвонить, я тут извелась вся. Выскочил нервный, красный, чего-то крикнул и убежал. Вы что, одну бабу не поделили?

— Ну, мне-то нужна совсем другая женщина, ты ведь знаешь. Кстати, где Агеева? Ты можешь говорить?

— Могу, она вышла. Сегодня тут прямо столпотворение какое-то, народ валом валит. Но минут пять назад уехала к энергетикам, сказала, вернется через час.

— Труженица наша, — посочувствовал Стригунов.

— Ты-то как себя чувствуешь? После таких нервотрепок можно инфаркт получить, совсем не думаешь о себе, — отчитывала его Марина.

— Ну, по правде сказать, чувствовал себя хренова-то, но теперь лучше.

— Ты знаешь, что Истомин после того приходил к Агеевой? Видел бы, как он выглядит! Ужас! Все лицо в синяках.

— Бог наказал за наглость, — довольно усмехнулся Стригунов. — Ну и что? Стал вежливым после этого?

— Илья, скажи мне честно, ты как-то причастен к нападению на него?

— Да ты что, Мариночка! Я сразу на завод поехал, поначалу думал «скорую» вызвать, так тяжело было, да потом отошел. В моем возрасте только бегать за молодыми подлецами да морду им бить! И рад бы, да увы! Для таких дел мое время вышло.

— Я так и думала. А Истомин утверждает, что ты нанял бандитов, они его избили. Представляешь, Илья? Он же по всему городу будет трепаться, что ты мафиози, расправляешься со всеми неугодными!

— Пусть подаст на меня в суд, — снова усмехнулся Стригунов, вспомнив совет Чупрова. — И помалкивает до его решения, не то может за клевету ответить.

— Но это точно не ты?

— Ох, Марина, Марина! Пусть соберут независимую комиссию, она придет и спросит Ольгу Павловну, как я себя чувствовал в эти часы, что делал. И все станет ясно. А что Агеева?

— Не знаю, по крайней мере, по ней не скажешь, что огорчена. Замотана — это да, я ж тебе говорила, сегодня целый день идут и идут.

— Кто он такой, это самый Истомин?

— Журналист, которого Осетров позавчера уволил. Да это не телефонный разговор. В последние дни много интересного случилось, а я все никак не могу вырваться к тебе, рассказать.

— Я потому и звоню. Хочу сам к тебе вырваться. Не возражаешь? Или Вашурин опередил меня?

— Перестань, Илья! О Вашурине я уже и думать забыла.

— Тогда приду? Где-то в половине седьмого?

Марина задумалась, Стригунов ждал. Торопить с этим делом никогда не следует. Пусть сама настроится, захочет или убедит себя, что ей это нужно. Тогда все и решится.

— Хорошо, приходи, — тихо сказала Марина. — Постараюсь освободиться сегодня в шесть. Агеева, наверное, раньше восьми не уйдет, но я не стану ее ждать.

— А меня? — не удержался Стригунов.

— И тебя не стану, — капризно сказала Марина. — Ты здоровье свое не бережешь и на банкете уж больно за жену держишься, прямо не мог потанцевать со мной разик или отшить этого противного Вашурина.

— Виноват, виноват, — довольно замурлыкал Стригунов. — Но здоровье у меня еще есть. И оно, Мариночка, в полном порядке. Сама увидишь, да?

Марина захихикала, видимо, представила себе его «здоровье» и осталась довольной.

— Ну, значит, жди, раз такое дело. До вечера, Мариночка, до встречи.

…Молодец Дима Чупров, живо отреагировал на его просьбу. А этот, значит, ходит с побитой мордой и кричит, что Стригунов бандитов натравил? Пусть ходит, пусть кричит. Крикунов нынче много, их давно уже никто не слушает.

Совсем другое, понимаешь, настроение. И поди разберись, то ли таблетка подействовала, то ли согласие Марины лучше всяких таблеток?

* * *

В комнате было жарко, и не только потому, что батареи горячие — не дотронешься. Жар исходил от белого женского тела, распростертого на широкой деревянной кровати: горячими были полуспущенные шары грудей с крупными сосками, мягкий, припухший в нижней части живот, а более всего обжигал чувства темный водоворот лобка. Горячими были и полные, напрягшиеся ноги, чья белизна в верхней части была особенно заметна и приятна для глаз.

Придерживая руками нетерпеливое колыхание бедер, Илья Олегович Стригунов не с юношеской пылкостью (возраст не тот!), но с солидностью умудренного немалым опытом мужчины целовал это доброе женское тело.

Ему нравилась такая любовь, сладостное путешествие в мягких и влажных, столь приятных глазу и сердцу мужчины местах. Нравилось чувствовать себя там хозяином. Он знал, что это нравится и Марине, она блаженствует — бедра кричали об этом. Острые запахи близкого, пульсирующего лона возбуждали Илью Олеговича больше, нежели просто вид обнаженного тела.

Он мог еще и обычным, так сказать, стандартным способом (каковой только и признавала его жена, давно уж охладевшая к этому занятию) ублажить женщину, но с годами все больше хочется чего-то особенного, экзотического, понимаешь. А любовь в положении «валетом» была именно такой.

Илья Олегович, предчувствуя скорую развязку, все более остервенело хозяйничал в самых сокровенных уголках женщины, не только язык и губы, но и зубы в ход пускал, и Марина отвечала ему с такой же неистовой яростью.

Вот она протяжно застонала, бедра взлетели вверх и затрепыхались, не опускаясь, и в то же мгновение захрипел, задыхаясь и захлебываясь, Илья Олегович.

Какое-то время два тела неподвижно лежали рядом: притягательное своей спелостью женское и рыхлое, некрасивое мужское. А потом Марина взяла заранее приготовленное полотенце, вытерлась сама, вытерла его толстые волосатые ноги и все, что там еще имелось.

Стригунов с кряхтением поднялся, перевернулся, устраивая свою голову на подушку рядом с ее вспотевшим лицом, блаженно прикрыл глаза. И еще несколько минут они лежали без единого движения.

Марина разомкнула пересохшие от внутреннего жара губы, с улыбкой сказала:

— Ты настоящий мужчина, Илья.

— Не тот уже, не тот, — не раскрывая глаз, вздохнул Стригунов. — Но еще кое-что могу, да. Благодаря тебе, Мариночка. С такой женщиной и покойник оживет.

Она встала с кровати. Тут его глаза сами собой раскрылись — как можно было пропустить момент, когда ее пышный зад, воссияв над кроватью, мягко покачиваясь, удалился в сторону ванной?

— Прекрасно, прекрасно, — пробормотал Стригунов и снова опустил веки.

Почему-то вспомнилась их первая встреча…

Без малого десять лет назад перепуганный редактор городской газеты дал задание не менее перепуганной молодой журналистке взять интервью у Самого. Редактор знал, что Стригунов лично хотел беседовать именно с этой девицей, но тем не менее боялся, а вдруг она что-то не так скажет, сделает? Отвечать-то придется ему! Журналистка Марина Маркушина ничего не знала и не понимала, почему редактор сам не поехал к Самому.

Стригунов принял корреспондентку так, как обычно принимал высокие комиссии из Краснодара или Москвы: с коньячком, икоркой, импортными сигаретами и конфетами. И не в кабинете, а в комнате отдыха. Вблизи она оказалась именно такой, какой он запомнил ее на одном из своих выступлений: молодая, простоватая, покладистая, и все, как говорится, при ней.

После второй рюмки Илья Олегович уловил момент, когда глазки корреспондентки слегка осоловели, решительно подсел ближе, как бы ненароком ладошку ее вспотевшую придавил своей тяжелой ладонью. Не отдернула. Слегка приобнял — не отодвинулась, легонько поцеловал в щеку, потом, более настойчиво, в губы. Она попыталась отодвинуться, но вяло, нехотя. Тогда Стригунов без лишних слов сунул руку под юбку, нашел там то, что и хотел найти, и перенес Марину с кресла на диван.

— А как же интервью? — растерянно пробормотала она.

— Будет тебе интервью и все, что захочешь, — твердо пообещал Стригунов.

Это интервью оказалось последним в журналистской карьере Марины. Вскоре она уже хозяйничала в приемной Самого, постепенно превращая ее в «аквариум».

Илья Олегович оказался не только жадным до страстных ласк молодой секретарши, но еще и человеком добрым, щедрым, без лишних слов исполняющим любые ее капризы. Марина жила с родителями на окраине Прикубанска в довольно-таки просторной хате, но тем не менее без проблем получила однокомнатную квартиру в новом районе города, о которой семьи молодых специалистов «Импульса» до сих пор мечтают.

Зато можно было встречаться с полным, так сказать, комфортом…

Она вернулась из ванной, присела на край кровати.

— Пора, Мариночка, пора, труба зовет, — с сожалением вздохнул Стригунов, сладко потягиваясь.

— Побудь еще хотя бы полчасика, — Марина заботливо укрыла его одеялом и устроилась рядом — ласковая, теплая, мурлыкающая.

— Полчаса не могу, а вот минут десять, пожалуй, отдохну. Хорошо у тебя…

— Ну и оставайся, утром я тебе приготовлю завтрак, провожу на службу, вечером встречу.

— Мариночка, мы уже говорили на эту тему, не будем воду в ступе толочь. — Стригунов закинул руки за голову, глаза его были по-прежнему закрыты. — Давай о другом. Я так и не понял, почему именно этого придурка она послала к тебе за ключом?

— Не знаю, Илья. Могла бы взять такси и сама приехать. Сама ничего не понимаю.

— Значит, не могла. Выходит, заперта была в квартире. Только так можно объяснить все это. И не просто заперта…

— Почему не позвонила прямо мне? Я бы привезла ключи.

— Значит, не хотела, чтобы ты ее видела. Может, связанная была… Что-то и я не понимаю. А с точки зрения женской логики, Мариночка, ну-ка сообрази. Ты — мэр. В какой ситуации ты не могла бы обратиться за помощью к секретарше?

— Ну-у… — наморщила лоб Марина. — Если б и вправду была связанной. Я бы не хотела, чтобы секретарша видела меня в таком виде.

— И все? А подруги, знакомые, друзья? Она ведь могла разыскать Гену Бугаева, Лобанкина? Уж они-то ее не выдали б.

— Знаешь, когда бы я обратилась за помощью только к тебе? Если бы меня связали голой.

— Ко мне?! — изумился Стригунов. — Ты хочешь сказать, что этот Истомин… Да нет, не может быть!

Марина и сама была ошарашена нечаянной догадкой.

— И я ничего такого не замечала, — пробормотала она.

— А Боря всем рассказывает про ее болезнь… И сам заболевает. Ну и дела! Так думаешь, она была голой, когда Истомин вызволял ее? — переспросил Стригунов. И вдруг вспомнил вчерашнее появление Агеевой — красивая, улыбающаяся, энергичная, столько в ней силы, задора, уверенности! — Не может быть…

— Ты думаешь?.. — начала Марина.

Но Стригунов уже взял себя в руки.

— Глупости, Мариночка. И знаешь, что я тебе скажу? Помалкивай. Никому ничего. Победим в марте — проси, чего хочешь.

— Главным редактором на телестудии, — уверенно сказала Марина.

— Вместо Осетрова, что ли?

— Вместо кого угодно, но чтоб я была главной.

— Сделаем. Не сразу, поначалу будешь замом, потом первым замом, а потом…. Мое слово ты знаешь.

— Какой ты замечательный, Илья! — воскликнула Марина, порывисто обнимая своего благодетеля.

— Пора мне, Мариночка, больше не могу с тобой просто так лежать. Что-то начинает пробуждаться в душе, возбуждаться, понимаешь, а нельзя. И прошу тебя, никому ни слова, о чем мы с тобой тут болтали. Всякое может случиться, не причиняй сама себе вреда.

— Хорошо, не буду. Но если что новое узнаю, обязательно скажу тебе, Илья.

— Вот это правильно, — похвалил Стригунов.

Илья Олегович взял себе привычку идти последние пятьсот метров до подъезда своего дома пешком. Как только машина сворачивала на улицу Некрасова, он клал руку на плечо водителя, выходил на тротуар и неторопливо шагал к девятиэтажному кирпичному дому. Врачи рекомендовали — чтобы отложения солей не скапливались в организме. Портфель оставался в черной «волге» и катил метрах в трех-четырех позади хозяина, не обгоняя его, но и не отставая.

Так было и на сей раз. Стригунов прошел мимо темной арки соседнего трехэтажного дома, не обратив никакого внимания на человека в светлом пальто, который пристально следил за ним.

У двери подъезда Стригунов принял портфель из рук водителя, пожелал спокойной ночи и направился к лифту, зная, что машина будет стоять у подъезда до тех пор, пока он не войдет в кабину.

— Мила-а, спишь? — спросил Стригунов, войдя в квартиру.

— Да ну тебя к черту, Илья, — отозвалась из своей спальни Людмила Евгеньевна. — Мог бы и пораньше являться домой.

Вот уже лет пять, как они спали в разных комнатах.

Стригунов сбросил пальто, шляпу, заглянул к жене.

— Мила, тебе ли объяснять, какое нынче время? Выборы на носу, завод все время останавливают, корейцы, понимаешь, всякие, бизнесмены чертовы…

— Илюша, я давно уже не хочу ничего знать. Но ты запросто можешь схлопотать себе инфаркт. А я не желаю быть вдовой. По-моему, это жутко скучно. Так что, будь добр, думай иногда и об этом.

Стригунов не сомневался, что жена прекрасно знает о его похождениях, смирилась с этим и даже скандалить не пытается. Все-таки она прекрасная женщина, надежный, проверенный товарищ. Была бы лет на пятнадцать моложе…

— Ты у меня прелесть, — пробормотал он.

— Ну и дурак же ты. — Она засмеялась, будто сухим кашлем зашлась.

— Мила, а что если мы с тобой по рюмочке коньячку дерябнем и в «девяточку» поиграем? Устал чертовски, хочется расслабиться. А где еще, как не дома? Да и с кем, как не с тобой?

— Сначала по рюмочке, а потом ко мне под одеяло полезешь?

— Ну, не хочешь, так и не будем, — почесал в затылке Илья Олегович.

— Тебе Чупров звонил, — с усмешкой сказала Людмила Евгеньевна.

— А-а… — протянул Стригунов. — Если еще раз позвонит, скажи ему, пожалуйста, что я уже сплю, — и отправился в ванную.

Когда ты должник, можно и отложить разговор.

Стоя под душем, он мысленно сравнил двух женщин и пришел к выводу, что заниматься любовью с женой, как с Мариной, самый верный способ получить инфаркт.

32

Ветер утих, но дождь, снова ставший мелким и занудным, не прекращался. Андрей держал над головой зонтик, едва прикрывавший его и Леру от холодных капель, мельтешащих в белом свете фонарей.

Когда они завернули за угол мэрии, оставив на мраморных ступеньках мрачно-озабоченного Бугаева и явно заинтригованного водителя, Лера взяла Андрея под руку, прижалась плечом к его плечу.

И дождь как будто бы исчез, как, впрочем, дома и деревья — и все, что было вокруг.

— Бугаева насторожила твоя самостоятельность, — сказал Андрей. — Что, мэру запрещено ходить без охраны?

— Почему же? Просто сейчас время такое: когда стемнеет, лучше не ходить по улицам. Опасно.

— А я все время слышу, что ты навела порядок в городе, у нас жизнь намного спокойнее, чем в других городах.

— Навела. Но не везде. У нас нет крупных разборок с автоматной стрельбой, заказных убийств. В этом плане почти порядок. Но есть же еще молодежь, подростки, которым не терпится показать, какие они сильные, смелые…

— Ловкие, — с иронией добавил Андрей. — Одним словом, замечательные комсомольцы.

— Нет, не ловкие, а… «крутые», как теперь говорят. Не нравится мне это слово, да лучше не скажешь. Но я ведь с тобой. Хоть и раненный, а есть у меня телохранитель. — Она улыбнулась ему. — Так что Бугаев зря волнуется.

— Хулиганы тоже не дураки, в такую погоду не станут шататься по улицам. Лера, а ты не ощущаешь себя Ельциным, который ездит по Москве в троллейбусе?

— Перестань говорить глупости. Да, я не езжу в городском транспорте, редко хожу пешком по улицам. Но без машины я бы и с половиной дел не справилась. Просто не успела бы.

— Даже с машиной тебе приходится несладко. Ты выглядишь усталой. — Андрей наклонился, поцеловал ее в щеку.

— Некрасивой, да?

— Нет. Этот вопрос мы уже сняли с повестки, как говорят комсомольцы. — Андрей улыбнулся, еще раз поцеловал ее в щеку. — Что бы ни случилось, ты всегда будешь самой красивой женщиной в мире. Но сейчас ты усталая, и мне это не нравится.

— Почему?

— Хочется помочь, но не знаю, как. Ты же моя любимая, тебя на руках нужно носить.

Он обнял ее за плечи рукой, в которой держал зонтик, а другой подхватил под коленки, легко вскинул на руки, закружился, разбрызгивая черные лужи на асфальте.

Она инстинктивно обняла его за шею, испуганно прошептала:

— Ох, Андрей, пожалуйста, перестань дурачиться.

Он бережно поставил ее на ноги.

— Боишься, почтенные горожане не поймут своего мэра?

— Меня никто не узнает сейчас, не поверят, что это я разгуливаю в обнимку с каким-то странным типом в синяках… А знаешь, приятно, когда тебя носят на руках.

— Но этого мало, Лера, милая ты моя! Хочется сделать так, чтобы ты никогда не уставала!

— Спасибо, Андрей. Рядом с тобой я чувствую себя прекрасно. Если б еще не думать о Борисе! — вырвалось у нее.

— Ну и не думай о нем.

— Его не было на службе, не было дома и на даче, я не знаю, где он, чем занимается… Как бы не выкинул еще какую-нибудь идиотскую шутку.

— Ты не сказала вчера, но… это он связал тебя?

— Да… Кто-то позвонил ему на службу и сказал, что на его жену готовится покушение. Вот он и решил таким образом удержать меня дома.

— Скотина! — с отвращением сказал Андрей. Представил себе, как Агеев врывается в ванную, хватает ее, скручивает, связывает… — Скотина! Я ему морду набью!

— Давай не будем об этом? Так хорошо идти с тобой по ночному городу, и хулиганы не страшны, и дождь не мешает…

— А можно задать мэру еще один вопрос. Кстати, слово «мэр» как-то не идет женщине.

— Задавай, но последний. — Она остановилась, потянулась к нему губами.

Она целовалась с закрытыми глазами, а он смотрел, видел близко это красивое лицо и никак не мог поверить, что самые чудесные его сны стали вдруг явью. Это она, его Лера?

— Неужели это ты? — прошептал он, отстраняясь и напряженно вглядываясь в смеющиеся зеленые глаза.

— Я… Но это вопрос не к мэру. — Она откинула голову, лукаво поглядывая на него.

— Господи, как я люблю тебя!

— А вопрос к мэру? — Она засмеялась.

— Да просто хотел спросить, как твои подчиненные отмечают день рождения самого высокого начальства?

— Зачем тебе это?

— Ответь, а я потом объясню.

— Обычно. — Она пожала плечами, снова взяла его под руку, увлекая вперед. — Я даю деньги, Марина и другие женщины накрывают в кабинете стол а ля-фуршет, кто хочет меня поздравить — приходят и… поздравляют. Выпивают, закусывают кто сколько хочет, я никого не ограничиваю. Посиделок на службе не устраиваю, но вечером домой приходят друзья, другие городские начальники с женами, и тогда уже начинается застолье. Но почему ты спрашиваешь?

— На службе, когда люди поздравили тебя, выпили, закусили, они могут на полчаса раньше домой уйти?

— Разумеется. Толку от их работы все равно мало. Ну говори, говори, зачем тебе понадобились эти сведения?

— Чтобы рассказать тебе очень похожую историю. В одном магазине директора поздравили с днем рождения, он поставил бутылку и умчался домой, встречать гостей. Ну, работники выпили и решили на полчаса раньше разойтись по домам. А в это время в магазин заходит мэр, поднимает шум, и на следующее утро пожилую женщину выгоняют с работы за пьянство.

— Это была твоя мать? Ну что сказать… Некоторые папины комплексы перешли ко мне, ты понимаешь, почему. Если все было так, как ты сказал, я совершила ошибку. Завтра же непременно исправлю ее.

— Я так и думал и уже сказал об этом матери. Она, правда, не поверила, но я сказал: завтра сама увидишь.

— Ах, так? Значит, я просто обязана сделать это именно завтра? Терпеть не могу, когда вынуждают что-то делать. Тогда я решу этот вопрос послезавтра.

— Охота тебе выглядеть злодейкой?

— Истомин! Ты как разговариваешь с… — Она запнулась.

— Орешкиной? Не знаю такую. Эту девушку зовут Лера Истомина, просто какое-то время она скрывалась под псевдонимом.

Так они разговаривали шестнадцать лет назад.

Лера опустила голову, печально усмехнулась:

— Орешкина бы стала Истоминой, но я теперь Агеева. У меня есть муж, и вообще много что изменилось, Андрюша.

— Ты — это ты, ничего не изменилось, моя хорошая. Ты моя Лера, Лерочка, вот и все.

Они остановились неподалеку от подъезда ее дома, укрывшись в густых кустах сирени и жасмина.

— Нет, изменилось, — капризно сказала Лера. — Мне страшно, Андрюша. А вдруг это… это просто отзвук прошлого, неудовлетворенное желание, неисполнившиеся мечты, и как только мы будем вместе, все изменится?

— Что должно измениться, любимая?

— Да все… ну, охладеем друг к другу, и слова окажутся просто словами и ничем больше.

— Они и так просто слова, потому что ими нельзя объяснить, что я чувствую, когда вижу тебя, когда обнимаю тебя, когда твои губы целуют меня. Когда ты рядом! Нет таких слов, Лера, нет! Так было только во сне, когда я видел тебя. Шестнадцать лет ты мне снилась, и всегда, всегда это было чудо, понимаешь?

— Наяву часто все бывает по-другому.

— Оно и было по-другому! Глупо, неестественно, противно. И это была не жизнь, а мучение. Разве можно так жить, что не хочется просыпаться, и самое главное желание — уснуть навеки, но только чтобы ты была рядом?!

— Андрюша. — Она обняла его, прижалась к нему. — Только ты можешь со мной так разговаривать. Только ты — мой единственный настоящий мужчина. Только с тобой я хочу быть всегда-всегда. Я сильная женщина, даже покушений не боюсь, но сейчас мне страшно, что это когда-то может кончиться. Я… я не знаю… я не переживу такое…

— Глупышка. — Он поглаживал ее рыжие волосы, выбивающиеся из-под черной норковой шапки. — Ну представь себе, если б Ромео и Джульетта боялись, что когда-нибудь охладеют друг к другу? Мы ведь раньше не боялись.

— А мы такие же, как шестнадцать лет назад? — Она тоже улыбнулась.

— Конечно. Не было никаких шестнадцати лет. Ты разве не Лера? Ты любишь меня? Так же, как тогда?

— Я люблю тебя… — Крупная дрожь сотрясала ее тело. — Это похоже на сумасшествие, но я ничего не могу с собой поделать.

— И я тебя люблю. Более долгого испытания для нашей любви трудно представить. Хватит, хватит ждать, Лера! Лерочка…

— Андрюша, любимый мой, но ты же понимаешь, я не могу сейчас уйти к тебе. Нужно время, чтобы решить многие вопросы.

— Я не тороплю тебя, Лера. Ты моя, ты со мной, даже если мы не вместе. Знаешь, имя Лера для меня означает «любимая». Когда ты была чужой и далекой, я никогда не называл тебя Лерой. — Он опустился на сырую желтую траву, обхватил руками ее ноги, прижался щекой к ним. — Я хочу тебя навсегда, только тебя, всегда хотел… А ты возьми меня. Всего…

Она присела, обняла его, поднялась вместе с ним.

— Не надо, Андрюша, ты простудишься…

Зонтик валялся под ногами, Андрей и Лера не обращали внимания на моросящий дождь. Их лица были влажными и от дождя, и от слез. Она подняла раскрасневшееся лицо к темному небу, ловила губами дождевые капли и улыбалась, а он страстно целовал ее губы, щеки, мочки ушей, шею.

— Ты думаешь, это никогда не пройдет?

— Я знаю одно — для меня женщины красивее, умнее, роднее, чем Лера, нет и никогда не будет.

— Мы оба свихнулись. — тихо засмеялась она. — Никто в этом городе и представить не может меня такой. Я и сама не верю, что могу быть такой безрассудной. И когда? Накануне выборов!

— Ты всегда была такая безрассудная, Лера.

— Только тебя не было рядом. Один только человек и знал меня такой, какая я есть на самом деле, один и видит это. Андрюша! — Она с такой страстью бросилась ему на шею, судорожно обняла его, что оба чуть не свалились на траву.

— Здесь лучше, чем в твоем кабинете.

— Да, только дождь идет.

— Он не мешает нам, пусть идет.

— Нет, Андрюша, — капризно протянула Лера. — Я боюсь, что ты простудишься. А ну-ка немедленно скажи, что и ты боишься меня простудить.

Андрей поднял зонтик над ее головой.

— Я боюсь простудить тебя и поэтому принимаю меры защиты моей девушки от дождя.

— Балбес! — с улыбкой сказала она. — Я намекнула, что нам пора расставаться.

— Уже? Так быстро? Да мы и были-то вместе пять минут, не больше! Не вредничай, Лера.

— Не пять минут, а почти уже час. — Она глубоко вздохнула, чмокнула его в щеку. — Я тоже не хочу с тобой расставаться, но уже пора.

— А если…

— Я люблю тебя, Андрей, а ты?

— Я люблю тебя, Лера.

— Тогда не спрашивай, почему я тебя не приглашаю к себе, хотя мужа нет дома. Во-первых, он может заявиться в любую минуту; а во-вторых, и это главное, я не хочу чувствовать себя дрянью. Ты ведь тоже не хочешь этого, правда?

— Я еще и расставаться с тобой не хочу…

— Я тоже.

— А хочу я…

— Я тоже.

— Шестнадцать лет ждал!

— Я тоже… — Она смеялась, глядя на него.

— Придется еще немного подождать. — огорченно вздохнул он.

— Мне тоже, — сказала она и, немного помолчав, добавила: — Это ужасно трудно и совсем легко. Знаешь, почему легко? Мы уже вместе, вот и все. Господи, никогда не чувствовала себя так хорошо! Даже удивительно, что, помимо работы и отдыха, в жизни есть и другие удовольствия. Я и не знала об этом… Вернее, когда-то знала, но потом забыла. Спасибо, что ты появился и напомнил мне, Андрюша!

— Спасибо тебе, что ты есть и стоишь рядом со мной, Лера.

— Я пойду?

— Мы встретимся завтра?

— Не знаю… Боюсь, что я из-за тебя и о работе забуду.

— У тебя заместители есть, Лера. Я что-нибудь придумаю завтра. Обязательно. Придумаю и позвоню тебе.

— Я буду ждать, когда ты позвонишь. А еще, знаешь что? Позвони мне ночью, когда будешь спать ложиться. Если мужа не будет дома, я пожелаю тебе спокойной ночи и поцелую в трубку.

— Да, конечно. — Он жадно прильнул к ее губам и долго не мог оторваться от них.

33

Жесткий, немигающий взгляд Платона был из тех, о которых говорят «метал молнии», а может, в глазах хозяина дома отражались языки пламени в камине, только все это не испугало Лебеду.

Он выдержал этот взгляд, сплюнул в камин и сказал:

— Чё ты смотришь, Платон? У меня на морде все написано, дураку понятно, охамели они! И твоя Агеева тоже. Я уже говорил, постоянно наезжают, ни хрена не дают развернуться! Что за дела такие? Мы ж договорились жить мирно!

— И я тебе уже говорил, Лебеда, — недобро усмехнулся Платон. Не нравилось ему, когда плюют в камин. — Хреново ты работаешь. Бугаев не просто так наехал на тебя, он же козла с ходу взял, а у того — пятьдесят грамм «пластилина». И не зыркай так на меня,а то зыркала устанут и закроются раньше времени.

— Если с ходу взяли, кого нужно, значит, наводка была. Ты бы за своими получше следил, дорогой, постукивает кто-то, — усмехнулся Фантомас.

— Ну вы даете! — возмутился Лебеда. — Деятелями стали, заводы у вас, торговые точки, бизнес, короче, вполне законный, да?! И у меня тоже! Не было у чувака «пластилина», не было, клянусь мамой, я ж его знаю, кореш мой. Бугаевские сунули в карман, когда шмонать стали, а потом прикалываться начали, падлы! Жору взяли, а на меня сам Бугай насел, сука. Я больше терпеть не буду, надоели такие ломки!

— Настоящую ломку ты, кореш, не знаешь, — покачал головой Фантомас. — Значит, разозлил ты Бугая. Пойди к нему, договорись по-хорошему и живи в свое удовольствие.

— Если хочешь жить, — мрачно добавил Платон. Сегодня Лебеда очень раздражал его.

— Так, да? А если кому-нибудь из ваших людей подкинут «травку» или «пластилинчик», а потом заметут, да еще и товар попортят, пару киосков разнесут, тогда что запоете?

— Не подкидывают, — сказал Платон.

— И не разносят, — кашлянул Фантомас.

Лебеда злобно прищурился. Старички хреновы! Тихой жизни захотели, козлы? Зарылись, как кроты, и посапывают, воры-пенсионеры! Понятное дело, помощи не дождешься.

— Ну, короче, вы и лапки кверху подняли, так? — презрительно усмехнулся Лебеда. — Торжественные проводы хотите Агеевой устроить? А если не получится?

— Получится, — сквозь зубы процедил Платон. — Рассказывай, какие мысли у тебя. Уговор дороже денег, сам знаешь, все дела обсуждаем втроем. Вижу, ты чего-то хитришь, Лебеда.

Самый молодой и неофициальный авторитет Прикубанска прикусил губу. Ох и устроит он им фейерверк перед тем, как сдернуть в Москву! Но пока лучше молчать, хитрые суки, сами какую хошь подлянку могут устроить.

— А чё там хитрить, Платон? Сам вчера все видел и слышал. Стригунов же тебе ясно сказал с трибуны: искоренит вас… нас всех. Будешь сидеть и ждать, когда он душить станет?

— Стригунов и мне не понравился, — задумчиво сказал Фантомас. — Он, падла, меня давно знает, да и тебя, Платон. Так разговаривать, как Агеева, не станет.

— Да она же все делает, как он скажет! — взвизгнул Лебеда. — Они на мне отрабатывают, как нас всех кончать нужно. Стригунов пасет ее все время! А потом она свалит в Москву, а он прищучит всех деловых тут.

— А Вашурин-то с трибуны упал вчера, — как будто ни с того ни с сего вспомнил Платон. — Похоже, крепко ударился, может, и не подымется больше.

— Поднимется! Он самый клевый кандидат в мэры, сделает все, как скажем, — взмахнул рукой Лебеда. — Если Стригунова напугаем и Агееву по полу размажем, Вашурин…

— Поедет опять в Москву, а мэром станет Лобанкин, — мрачно усмехнулся Платон. — И какая ж тут выгода тебе, Лебеда? А может, сам в Москву намылился, а?

Фантомас с откровенным любопытством посмотрел на Лебеду.

— Чего я там не видел? — насупился Лебеда. — Мне и здесь клево. А насчет Стригунова, скажи, если знаешь, что делать. — Он с вызовом посмотрел на Платона.

— Поживем — увидим. Знаю одно, пока все нормально, — медленно, как бы нехотя, сказал тот. — Тебе, Лебеда, отошло самое прибыльное дело, большие бабки гуляют. Надо смотреть лучше, как их уберечь. Подступы перекрыть, отход обеспечить. А у тебя ума еще нет, хочешь внаглую переть. Не получится так. А что Агееву Стригунов пасет, не лепи от фонаря. Она женщина правильная. Слово держит, обиды без толку не причиняет. Значитца так. Агеева нехай будет депутатом и едет в Москву. А про выборы мэра, потом потолкуем, когда до них дело дойдет.

— На том и порешили, — поддержал его Фантомас. — А с Бугаевым тебе, Лебеда, поговорить надо, узнать, чего хочет. Может, деньги понадобились, может, бабу хорошую дать.

— Не берет он денег, не знаешь, да? — разозлился Лебеда.

— Всякие изменения бывают, вчера не брал, а завтра возьмет. Да и давать надо с умом, — посоветовал Платон. — А ты жадничаешь, на Москву, что ль, копишь бабки?

— Что ты заладил, Москва да Москва! Чего мы вообще собрались, если все давно порешили?

— На тебя посмотреть, — ухмыльнулся Фантомас. — Какой ты красивый стал.

Когда Лебеда ушел, сердито хлопнув дверью, Платон устало прикрыл глаза:

— Ну и что, Фантомас?

— Не нравится мне он, дорогой. Может, и прав ты, вчера Агеева не просто так опоздала. Да и мужик ее странно себя вел… А у Лебеды с Вашуриным какие-то секреты. Видишь, как он за него держится — в Москву хочет. Прямо под высокую «крышу».

— Агееву, значит, побоку?

— Получается так, дорогой. Большой шухер может устроить, ему-то что, в Москву уедет.

— Что будем делать?

— Надо взять Сивуху, он много про Лебеду знает, поспрашивать. А потом видно будет.

— Сделаешь?

— Почему нет? Есть люди, есть деньги, для хорошего дела ничего не жалко. А ты, Платон, поговори с Геной. Пусть он придушит этого сучонка Лебеду покрепче, да за Агеевой надо приглядывать, как бы шухер в городе не получился.

— Чего ж не поговорить? С Геной разговаривать одно удовольствие, сказано — сделано.

* * *

— Козлы старые! Слюни распустили, сидят, боятся рыпнуться! Коленки у них трясутся! — Лебеда схватил рюмку, одним глотком осушил ее, налил еще водки, посмотрел на Вашурина. — А вы, Владимир Александрович?

— Да-да, я тоже, — Вашурин поднял свою рюмку, внимательно посмотрел на Лебеду. — Значит, говоришь, не верят они в меня? Думают, упал и больше не поднимусь?

— Да пошли они! Все, хватит! Лопнуло мое терпение. Пора показать им, кто в городе хозяин.

Вашурин мелкими глотками выпил водку, аккуратно поставил рюмку на стол, скрестил руки на груди. Он стоял рядом с креслом, в котором устроился Лебеда.

— Не верят, значит… — задумчиво повторил он. — Ну и хорошо. Я не собираюсь быть мэром в этом паршивом городишке.

— Паршивый, — согласился Лебеда, разрывая крепкими зубами бастурму.

— В итоге получается так, как мы и планировали. — Вашурин усмехнулся. — Не верят, не принимают всерьез, а в Москву уже, так сказать, снарядили Агееву. Замечательно! Велико же будет их разочарование, когда все их планы загремят, так сказать, под фанфары! Только вот… не станут ли они тебе мстить, если подозревают в намерении уехать в Москву? Есть у них силы серьезные, можем ли мы ответить?

— Силы, конечно, есть, — громко чавкая, сказал Лебеда. — У них заводы, магазины, конторы, склады, а там работают грузчики всякие, товароведы, охранники. Думаете, простые люди? Если надо будет, достанут «пушки» — и вперед! Но, во-первых, у них ничего против меня нет; во-вторых, серьезные люди и у меня есть; а в-третьих, тут такой там-тарарам будет, они носа не высунут!

— Да-а, мне этот план все больше нравится. — Вашурин вспомнил о видеокассете с Катей и Чупровым. Пожалуй, впервые за долгий сегодняшний день мысль о ней не раздражала его. Все правильно он сделал, и эта кассета будет его козырной картой в игре с Чупровым.

— Комар носа не подточит! — напыжился Лебеда. Стригунова убивают — нет одного кандидата. На месте преступления находят «пушку» с отпечатками пальцев мужа другой кандидатки. И следы на газоне — его. Такой тарарам поднимется! И эта сучка выключена из игры. Припрутся «важняки», закрутится дело, а тут уже на выборы пора идти. Кого выбирать? Конечно, Владимира Александровича Вашурина. Нету у него конкурентов, ни одного нету!

— Твои люди уже разобрались в ситуации? Маршрут Стригунова, время?

— И даже пути отхода. Все, как в аптеке.

— Туда ему и дорога, старому идиоту, — со злостью сказал Вашурин. — Вчера поглядывал свысока, мол, ничего тебе не светит, посмеивался! Уже видел себя мэром, в своем прежнем кабинете и с Мариной в предбаннике! Погулял, Илья Олегович, и хватит. Пора на покой.

— Это точно! — Лебеда вытер губы, поднялся. — Пора мне, Владимир Александрович. Баба ждет… — Он вдруг захохотал, схватившись руками за живот.

— Смешная? — полюбопытствовал Вашурин.

— А то нет! — хохотал Лебеда. — Она ж убиенная Агеевым! Он, козел, трясется на даче и не знает, что она еще дает! И классно дает! Вот хохма!

* * *

Дачный поселок располагался на дне заброшенного песчаного карьера, который с легкой руки Валерии Агеевой стал самым живописным местом в окрестностях Прикубанска. На песчаной почве было посажено множество сосен, и вскоре потянулся вечнозелеными ветвями к небу сосновый бор, окаймляя озера с чистейшей родниковой водой. Отличная дренажная система не давала дождевым и талым водам затопить территорию поселка, обрывистые края карьера были надежнее всякого забора, оставалось лишь установить шлагбаумы наверху у четырех спусков к поселку.

Поначалу было мало охотников строить там дачи: песок под ногами внушал опасения за постройки, да и что посадишь на песке? Сосны хорошо, а хочется ведь и овощи всякие выращивать на участке. Но со временем выяснилось, что слой песка неглубок; если сделать хороший фундамент, дом стоит прочно, а для огорода можно привезти несколько машин земли.

И вот уже пару лет с ранней весны до поздней осени кипит жизнь на дне старого карьера. А какой там воздух, какая красота! И рыбалка отличная, и пляжи — что твоя Юрмала!

Зимой, правда, особенно в такую отвратительную сырую погоду, в поселке почти никого не было.

Дача Агеевых ничем не выделялась среди других строений — обыкновенный кирпичный дом-пятистенок с большой застекленной верандой и тремя комнатами. Во дворе, обнесенном высоким голубым забором, асфальтовые дорожки, площадка с навесом для машины, сарай с углем и дровами для печки. И сосны. Огородничеством Агеевы не увлекались.

В комнате было жарко, конфорки печки раскалились докрасна, хоть форточку раскрывай, но не хотелось подниматься со старого, продавленного дивана.

Борис сидел на нем с высоким стаканом в руке, неспешно попивая коньяк.

Спешить было некуда, разве что в магазин за коньяком, но это когда еще будет! Из пяти бутылок, купленных по дороге сюда, три еще полные, четвертую он откупорил совсем недавно.

Неуютно было в просторной комнате. Мебель старая, которую жалко было выбрасывать, некрасивая печка — тогда как у других и мебель плетеная появилась, и камины роскошные… Да что там говорить, и самая современная мебель не сделает комнату уютной, если не чувствуется хозяйской женской руки. Лера нечасто приезжала сюда, она и в отпуске-то последние три года не была. А заниматься благоустройством в одиночку не хотелось.

И в городской квартире было то же самое, хоть и мебель новая, импортная, и техники самой современной много, а неуютно. По той же самой причине.

И сейчас в голове Бориса, помимо самых кошмарных видений будущего, пульсировала тревожная мысль: ошибка!

Он ошибся, когда женился на Лере. Ошибся, когда верил, что со временем она успокоится, будет меньше времени уделять работе, а больше ему, семье, дому. Ошибся, когда надеялся, что у них будут дети…

Она знала, что не может иметь детей, так сказали врачи. Но если б и могла, вряд ли захотела бы родить, в этом Борис не сомневался.

Тогда — зачем? Зачем ему умная, красивая жена, властная женщина, большая начальница, неутомимая труженица, если с нею холодно и неуютно? Женился бы на глупой куколке, вроде Анжелы, построил бы камин вместо печки и сейчас занимался бы с ней любовью при свете живого огня…

Вспомнив об Анжеле, Агеев вздрогнул. Нет больше Анжелы, убили. Расстреляли девчонку, а его сделали виновным в этом страшном злодеянии. Сейчас ее холодное тело лежит в городском морге, следователи ищут убийцу, а он сидит на даче и ждет, когда настоящие убийцы дадут ему задание… Симпатичную, веселую девчонку ни за что ни про что расстреляли, сволочи! Ввязалась, дура, в политические игры, знала бы, чем это кончится! Кому-то должности, власть, а кому — пуля…

Семь пуль.

А ему — делать то, что скажут эти мерзкие существа. Съездить в Москву? Наверное, передать наркотики. Думают, что мужа мэра не станут проверять. А если поймают?.. Он машинально потрогал царапины на щеках.

Позор!

Допил коньяк, снова наполнил стакан. Пойти в милицию, рассказать обо всем, что случилось? И оправдываться, оправдываться, когда все в городе будут считать его сексуальным маньяком? Доказательства — на щеках, эти поубедительнее всяких там отпечатков пальцев. Зачем она поцарапала его? A-а, неважно. Главное — оправдаться невозможно. Да и не умеет он этого делать, потому что не виновен! Нет, никуда он не пойдет. Нужно подождать, посмотреть, что они предложат, тогда и решить, как поступить. И жену подвел, черт бы ее побрал и всех политиканов вместе с нею!

Все из-за нее, из-за этих проклятых выборов! Но об этом Агеев уже устал думать. И волны злости на жену сменялись минутами раскаяния. Все же он подвел ее, подвел…

И компьютер на догадался привезти на дачу. Сейчас бы поиграть, отвлечься хоть немного… Нечем. Есть, правда, коньяк, да он плохо помогает.

Позвонить, что ли? Он придвинул телефон, набрал свой домашний номер. Лера сразу взяла трубку.

— А, это ты. Скажи на милость, дорогой, где ты пропадаешь? Кого еще связываешь?

— Я на даче, пью коньяк и никого не связываю. Меня самого связали, хуже не придумаешь. Лера…

— А почему на службе не был?

— Заболел.

— И лечишься коньяком?

В ее словах было столько сарказма, что Агеев снова почувствовал приступ неукротимой ярости.

— Перестань разговаривать со мной, как со своим главным сантехником, понятно?! — заорал он. — Со мной надо разговаривать вежливо. Хотя бы нормально.

— Сомневаюсь, что ты сейчас можешь понимать нормальную речь, — раздраженно сказала она.

— Да? Не могу? — Он взмахнул рукой, с нескрываемым презрением фыркнул в трубку. — А ты можешь? Заседания, совещания, канализация, да?.. Ни на что ты больше не способна и никому не нужна такая! Понятно? Я, конечно, виноват перед тобой, что так получилось…

— Получилось у тебя неплохо!

— Я не об этом…

— А я об этом! Виноват — не виноват, меня это совершенно не интересует, дорогой! Просто я не намерена больше терпеть твои выходки. Между нами все кончено!

— Вот как ты заговорила?!

— Именно так. Развод оформим после выборов. Надеюсь, ты понимаешь, почему. — Голос-был холоден и решителен.

— Я понимаю, все понимаю! Ну и отлично! Прекрасно! Наконец-то я избавлюсь от бревна, которое все время лежит со мной в постели! Кому нужно бревно в постели, а? Сплавить его! Эх, дубинушка, ухнем! Сама пошла!

— Не паясничай, я вполне серьезно.

— Я тоже! Ты себе представить не можешь, госпожа… монумент… монументша, сколько живых, горячих девушек хочет меня любить! И как любить! — брызгал слюной Агеев. И хохотал. Дико, — безумно.

— Я рада за тебя, — сухо произнесла она. — Желаю успеха. Пожалуйста, извини, но я уже легла. Спокойной ночи.

Агеев с пьяным удивлением посмотрел на телефонную трубку, из которой слышались короткие гудки. Удивлялся он сам себе: зачем звонил, разве трудно было понять, что разговор получится именно таким?

34

Так, значит, она есть, любовь? И это — неподвластное разуму, всепоглощающее желание кого-то видеть, слышать, быть с кем-то рядом, прикасаться к его руке, к его щеке, к его губам и всем телом чувствовать сладостный плен его прикосновений? И не бояться выглядеть смешной, глупой, распущенной? И дрожать, слушая банальнейшие фразы, которые тысячи лет говорили люди в таких случаях, радоваться подаренному цветку, со слезами на глазах смотреть в глаза любимого? А в них такое, что волна сладостного тепла захлестывает с головой и уносит…

Еще пару дней назад, услышав о любви, она снисходительно усмехнулась бы — делать людям больше нечего!

Давным-давно она изведала это чувство, захватившее ее с такой силой, что даже родители, уважаемые, любимые родители, изумились, когда узнали: их девочка встречается с парнем, чья мать торгует в овощном магазине, и категорически отказывается его забыть! Умница, отличница, секретарь комитета комсомола школы — и хулиганистый парень, сын торговки! А самое страшное — она прямо-таки бредит им, ничем не отвлечь девочку от опасного увлечения!

А она уже знала сладкий вкус его губ, волнующие ласки его рук, и с утра до вечера главным ее занятием было ожидание встречи с любимым. Сбегала из дому, спускалась по водосточной трубе с третьего этажа, когда родители запирали ее в квартире, устраивала им истерики, грозилась порезать себе вены… Родители были в панике — это их девочка?! Они не знали, что сын торговки заменял ей весь мир, был для нее и настоящим и будущим. О прошлом она тогда не думала.

А потом, в ночь перед расставанием, случилось то, что и должно было случиться, — она отдалась ему на берегу темной реки, испытала боль, рождающую счастливую улыбку на сухих губах, и сладостное блаженство, вызывающее светлые слезы. И боль, и радость, и смех, и слезы — все это казалось истинным счастьем. И возможно оно было только с одним человеком, с ним, с любимым!

А может, она слишком рано это узнала?

Или чувства были обострены до предела близкой разлукой на долгие два года? Одна мысль об этом рождала в душе самую настоящую истерику…

Позже, когда она думала, что он предал ее, боль не физическая, а душевная была такой же невероятной силы, как и счастье на берегу темной реки. В Ростове-на-Дону за пять университетских лет она встречалась с двумя парнями, два раза уступила страстному любовному лепету и оба раза пожалела об этом: ничего похожего она не почувствовала. И уверилась в том, что без огромной, всепоглощающей любви заниматься этим не следует.

Вернувшись в Прикубанск, она много работала, пытаясь заглушить душевную боль. Трудно было справиться с нею в одиночку, и тогда она вышла замуж. Борис ей нравился, и казалось, нужно просто привыкнуть к нему, к мысли о том, что теперь он ее любимый, муж, единственный мужчина. И то, что было когда-то, вернется. Она страстно желала хоть на миг единый снова почувствовать незабываемое блаженство, просила, требовала этого от Бориса, от своего тела. Но шли месяцы, годы, и постепенно становилось ясно: что было с любимым, вернется только с ним. Красивый, респектабельный, остроумный, любящий мужчина не мог заменить угловатого парня.

Постепенно она поняла, что страшный, подлый удар, полученный в неполные восемнадцать лет, лишил ее возможности любить. В душе никогда не будет того восторга, а тело никогда не наполнится тем сладостным трепетом. И ничего тут не поделаешь. Это было похоже на гибель отца в автомобильной катастрофе и смерть матери вскоре после этого. Их невозможно вернуть, и любовь — тоже. И своего нерожденного ребенка…

Но жизнь не кончалась на этом, оставалась работа, которая позволяла не думать о потерях. Работа, работа, работа. А супружеское ложе — что ж, это напоминало скучное заседание, которое должность не позволяет пропустить.

Смешно и грустно было видеть влюбленных сотрудниц мэрии — она-то знала, это скоро пройдет. Смешно было наблюдать за целующимися парочками на улицах — идиоты, не могут спрятаться от посторонних глаз! Что хотят показать? Кому хотят доказать?! Лучше бы делом занялись! Любовь у них? Любви нет, есть неудовлетворенные сексуальные потребности переходного возраста, их стыдиться нужно, прятать от глаз людских, а не выставлять напоказ!

И вдруг все изменилось.

Любовь есть! Она столь же прекрасна, как и шестнадцать лет назад! И женщина в тридцать четыре года способна прыгать на одной ноге по квартире, как неразумная десятиклассница, думая о предстоящем свидании, что Лера и делала все утро. А еще примеряла купленную когда-то мини-юбку — вместе с замшевыми сапогами-ботфортами она делала мэра города очень соблазнительной длинноногой красоткой. Жаль, что нельзя в таком виде появиться в мэрии.

Нель-зя.

В машине, по дороге в мэрию, она улыбалась, вспоминая вчерашнюю прогулку под дождем. Где-то в глубине души копошились сомнения: как ты могла позволить такое? Что подумают люди, если увидят? Окстись! Но не они определяли ее поведение.

В «аквариуме» ее встретили удивленные глаза секретарши. Марина смотрела так, будто впервые видела свою начальницу.

— Вы отлично выглядите, Валерия Петровна, — пробормотала она.

— Это тебя удивляет? — весело спросила Лера.

— Да нет, почему же… Просто…

— Продолжай, мне интересно знать твое мнение.

— Столько дел, такое напряжение вокруг. И выборы в Думу, и выборы нового мэра, и новогодние праздники… Голова кругом идет, а вы сегодня такая… будто заново на свет родились.

— Никому не запрещено иногда рождаться заново, — усмехнулась Лера. — Не так-то это просто, но иногда случается.

Она направилась в кабинет, но, подойдя к двери, резко обернулась. Марина смотрела на нее с откровенным презрением! Лера вернулась к столу секретарши, которая, опустив глаза, принялась перебирать бумаги на столе. Понятно было: Марина что-то знает. Сама догадалась, подслушала, подсмотрела, а может, Стригунов подсказал — неважно. И не просто знает, а еще и осуждает ее за это. Почему? Лера тоже знала, что Марина — любовница Стригунова, доносчица, сплетница, но относилась к этому спокойно. В конце концов, у каждого есть недостатки, и если они не мешают работе, не стоит обращать внимания. А вот Марина не только излишнее внимание уделяла поведению других, но и судила. По какому праву?!

Лера наклонилась, упершись длинными пальцами в полированную столешницу, жестко и внятно сказала:

— Марина, порядочный человек умеет сдерживать свои отрицательные эмоции. Непорядочный тоже, если ему это выгодно. И только дурак способен на такое, что позволяешь себе ты.

— Что вы, Валерия Петровна, — залепетала Марина, опуская глаза. — Вы, наверное, неправильно меня поняли.

— Я всегда все понимаю правильно. И предупреждаю: если еще раз увижу или хотя бы почувствую подобное, ты вылетишь отсюда с треском. Никакой Стригунов не поможет, запомни это!

И, плавно покачивая бедрами, исчезла за дверью своего кабинета.

«Зараза такая! — со слезами подумала Марина. — Прямо как зверь, спиной все чует!» И сама почувствовала страх. Илья ведь предупреждал вчера — такое не прощается. Надо было сдержаться, но как, если, увидев Агееву, сразу вспомнила вчерашний разговор и поняла, что Илья был прав. И выдала себя… Вот дура-то!

Лера взяла трубку, набрала номер телефона генерального директора ТОО «Понт Эвксинский» Егора Петровича Санько. Такое название Платон выбрал из-за своей склонности к философским размышлениям и уважения к древним грекам: надо же, они знали слово «понт»!

— Егор Петрович? Это Агеева. Можете уделить мне пару минут?

— Валерия Петровна!.. Вам — хоть всю жизнь. Хорошо, что позвонили. Я сегодня сам намеревался потревожить вас. И знаете, по какому поводу?

— Нет, не знаю.

— Да мы с Ашотом Коммунаровичем поволновались, когда узнали, что вы не приедете на встречу с избирателями. Правда, потом вы появились, и все было очень хорошо, но мыслишки неприятные остались… Как у вас настроение, уважаемая Валерия Петровна? Может, помощь требуется?

Если б и нужна была помощь, к Платону Лера обратилась бы в самую последнюю очередь.

— Спасибо. Егор Петрович, я не сомневаюсь, что в трудную минуту смогу рассчитывать на вашу поддержку. Все у меня в порядке, работы много, но это у всех, кто серьезным делом занимается, верно?

— А как же иначе, Валерия Петровна, только так, — важно прогудел Платон. — Работаем. Вы меня успокоили, а то я вчера подумал… да мало ли…

— Спасибо. Я вот по какому поводу звоню вам. Помните, весной мы с вами уволили с работы женщину, продавца овощного магазина?

— Не помню, — честно признался Платон. — Когда беру человека — помню, а когда выгоняю — нет. Ушел и ушел.

— Женщина эта, Истомина Татьяна Федоровна, недавно приходила ко мне, рассказала все, что случилось в тот день. И знаете, я была не права. Они отмечали день рождения директора, такое везде бывает… Не следует человека строго наказывать, если он выпьет за здоровье своего начальника. Вы согласны?

— Если за начальника, что ж, нехай выпьет, я лично не возражаю, — хмыкнул Платон.

— Я тогда погорячилась, мы этой женщине, пенсионерке, «волчий» билет выписали. Но теперь я прошу вас: пожалуйста, восстановите ее на прежнем месте, в магазине «Тайфун».

— Вот и вспомнил. Да, было дело. Выходит, наказание кончилось? Как времена изменились! Раньше звонок был — на волю, а теперь — вроде как наоборот, на работу!

— Сделаете?

— Ради вас, Валерия Петровна, чего не сделаешь. Сейчас позвоню директору. А у меня к вам вот какая просьба, Валерия Петровна. Ежели какие странности начнутся, звоните, не стесняйтесь. Поможем.

— Какие могут быть странности?

— Да разные.

— Ну, если разные начнутся, непременно позвоню вам, Егор Петрович. Еще раз спасибо за понимание. До свидания.

Едва она положила трубку, как ожил селектор.

— К вам Юрий Иванович Лобанкин, — официальным голосом сообщила Марина.

— Пригласите.

— Я рад, что прислушались к моему скромному мнению, Валерия Петровна, — начал было Лобанкин и вдруг остановился как вкопанный. — Что с вами сегодня?

— А что? — растерялась Лера.

— Такой красивой я вас еще не видел. То есть вы всегда были красивы, но сегодня… — Он хотел добавить: это живая, теплая красота. Но лишь покачал головой. — У меня слов нет выразить свое восхищение!

— Уже выразили, спасибо, Юрий Иванович. Что-то вы о своем скромном мнении говорили?

— Действительно, совсем из головы вылетело! По поводу уволенного Осетровым журналиста, Истомина. Помните, я просил вас разобраться в этом вопросе, и вот, узнаю, что все решилось положительно. Моя дочка на седьмом небе от счастья, она же влюблена в этого парня. Эх, молодежь, молодежь! Хорошо им, не то, что нам, семейным, серьезным людям.

Ну да, конечно, влюблена… И даже замуж собирается… Спал он с нею или нет? А если они сейчас вдвоем… на седьмом небе? Пусть только попробует! Скорей бы позвонил, что ли…

— Разобралась, Юрий Иванович. Сами знаете, вашу просьбу не могу оставить без внимания. Так что пусть этот Истомин спасибо вам скажет.

— Мне-то не нужно его спасибо, — усмехнулся Лобанкин. — Думаю, он дочку отблагодарит, она ж из-за него чуть квартиру вверх дном не перевернула. Ну да ладно, чему быть, того не миновать. Я, собственно, пришел к вам потому, что возникли некоторые проблемы в связи с подготовкой к выборам.

Где живет любовь? Говорят, в сердце. А может быть, в кончиках пальцев, помнящих шелковистую кожу любимой и каждое прикосновение к ней, прикосновение к счастью? Или в глазах, пораженных ослепительным блеском наготы, и ее глазами — то встревоженными, то нежными, то смущенными, то бесстыдными, но всегда прекрасными? А уши, которые способны из тысячи голосов узнать единственный, любимый, из топота множества людей выделить перестук каблучков любимой и наслаждаться им, как самой чудесной музыкой?!

И все-таки правильно говорят, любовь живет в сердце. И когда она там живет, память пальцев, глаз и ушей с готовностью рисует родной облик любимой, как бы далеко она ни была. А когда любовь уходит из сердца или умирает, память причиняет лишь боль и становится обузой.

Она живет, согревает, придает силы и уверенности, стоит лишь прикрыть глаза, и видишь разметавшиеся по плечам рыжие волосы, полные нежности зеленые глаза…

— И значит, ты решил поговорить с ней во время танца? — спросила Маша, с подозрением глядя на Андрея. — А как ты попал на банкет, туда же только по пригласительным пускали?

Андрей неохотно открыл глаза, посмотрел на девушку.

— А ты как попала?

— Мне папа сделал пригласительный.

— А мне дедушка.

— Не ври, Андрей, нет у тебя никакого дедушки! Ну, правда, объясни мне, как? Я прямо сгораю от нетерпения, это же какой-то невероятный случай!

— Что в нем невероятного?

— Во-первых, ты сам. Недавно твердил, что и слышать не хочешь про Агееву, а уж видеть — и подавно, и вдруг решил встретиться и поговорить с ней!

— Ты сама толкнула меня к этому. Твой отец разговаривал с ней, устроил свидание моей матери с Агеевой… — Он запнулся, так непривычно и неприятно теперь было произносить ее фамилию. Она же Лера, Лера! — Она обещала помочь матери, и мне тоже, вот я и подумал, надо поговорить с ней. А с женщиной лучше всего разговаривать во время танца.

— А как ты попал на банкет?

— Показал удостоверение, и меня пропустили. Охранники тоже телевизор иногда смотрят, знают меня. Им и в голову не могло прийти, что такого знаменитого человека не пригласили на банкет.

— Ври больше. Тоже мне, знаменитость! Ну ладно, а дальше?

— Ты сама все видела.

— Я видела, как ты рванулся к ней, будто… я даже не знаю. Меня бросил! А она тоже прямо на шее у тебя повисла!

— Я просто хотел спросить, поможет она мне или нет, а она как раз хотела сказать, что решила помочь. Вот и все.

— Ну и как, приятно танцевать с этой старухой?

— Не злись, Маша. Никакая она не старуха, между прочим, мы с нею ровесники.

— Ну да? Я всегда считала, что ты лет на десять моложе.

— Разве ей можно дать сорок четыре года? Да она выглядит не старше тебя. Не скрою, мне было приятно танцевать с этой… умной, элегантной женщиной.

— Какой жуткий нахал! Так приятно, что после этого ты сбежал домой, даже со мной не попрощался? Или, может быть, вы продолжили приятный разговор в другом месте?

— Да, она пригласила меня в свою машину, я там сидел на коленях ее мужа и продолжал разговор.

— Не смешно!

Андрей молча кивнул. Знала бы Маша, что он в эту минуту думал: «Ты красивая девушка, добрая, но я люблю другую и жду, не дождусь, когда ты уйдешь, так хочется позвонить ей, услышать ее голос».

— Меня давно уже ждет Осетров. Да и тебе влетит за то, что не садишь на своем рабочем месте.

— Какое рабочее место?! — со слезами на глазах воскликнула Маша. — Я люблю тебя, Андрей, а ты издеваешься надо мной! Думаешь, я совсем уж дура, не вижу, что ты хитришь, да?

— Я не хитрю и не издеваюсь, Маша. Я всегда говорил, что мы разные люди, ты молодая, красивая, а я уже столько повидал… И вообще не надо о любви, это лишнее.

— Раньше ты говорил, что у меня папа начальник, поэтому мы и не должны встречаться! Но я же доказала тебе, что это глупости, мы же встречались, тебе хорошо было со мной!

Андрей опустил голову.

— Я сейчас пойду и скажу Осетрову, что не желаю работать в этой конторе. Не нужна мне такая помощь, за которую потом требуют плату.

— Это не плата, Андрей! — Маша подбежала к нему, обняла, прижалась влажной щекой к его щеке. — То, что ты говорил мне раньше, — чепуха, ты и сам в нее не верил. А теперь… Даже и не знаю, что случилось, но чувствую, это совсем другое!

Андрей осторожно отодвинул ее, поднялся из-за стола.

— А если ребята войдут или сам Осетров заглянет? Пожалуйста, держи себя в руках.

— Ты совсем не любишь меня, ни капельки? И все, что между нами было, несерьезно? Ты попользовался мной и бросил, да?!

— Извини, мне нужно идти к твоему начальнику, — нахмурился Андрей. — Ты со мной?

— И не подумаю! Очень было нужно! — Маша повернулась и выбежала из редакции городских новостей.

Андрей вздохнул с облегчением и вышел следом за ней.

Павел Иванович Осетров настороженно посмотрел на него из-под очков, небрежно махнул в сторону кресла:

— Садись, Истомин, рассказывай.

— О чем, Павел Иванович?

— Ну как же… — Главный редактор нервно забарабанил по столу колпачком авторучки. — О том, каким образом сумел втереться в доверие к мэру города, убедить ее, что я принял неправильное решение? Вынудить меня отменить его…

— А вы приняли правильное решение? — Андрей сел в кресло, закинул ногу на ногу, уставился на Осетрова.

— Естественно. Человек, допустивший служебное преступление, должен быть наказан. А как же иначе? Я отвечаю за дисциплину во вверенном мне коллективе.

— Служебное преступление — это исчезновение кассеты. Поскольку сейф не был взломан, его открыли ключом. Или моим, или вашим. А это значит, что виновны в том, что вы называете служебным преступлением, двое: я и вы. И скорое мое увольнение можно расценить как стремление свалить вину на другого.

— Ну знаешь ли, Истомин! — Осетров в сердцах отшвырнул колпачок в сторону. — Так мы ни до чего не договоримся.

Андрей догадывался, что после всего случившегося, работать с Осетровым будет трудно. Теперь не сомневался, что это вообще невозможно.

— Хорошо, — усмехнулся он. — Расскажу вам все, Павел Иванович. Во-первых, я не втирался в доверие к мэру. Она сама вызвала меня и сказала, что во всем виноват другой человек. А я невинно пострадавший, жертва обстоятельств, как говорится. И поскольку Валерия Петровна женщина очень справедливая, она тут же велела вам исправить свою ошибку.

Осетров выхватил из нагрудного кармана пиджака носовой платок, вытер вспотевший лоб.

— Откуда она знает, что не ты взял кассету?

— Агентурные сведения, — развел руками Андрей. — Она знает обо всем, что творится в городе. Вы раньше не замечали этого?

Удар был точен. Иногда Павел Иванович удивлялся осведомленности Агеевой в таких вопросах, о которых она, казалось бы, и подозревать не должна.

— Стучали, стучат и будут стучать, Павел Иванович, — продолжал свои рассуждения Андрей, видя растерянность главного. — Вы только начали возмущаться какими-то распоряжениями, а она уже все знает. Так что вы не сомневайтесь, тот, кто спер кассету, скоро ответит по всей строгости демократического времени. Честно говоря, мне жаль его. Валерия Петровна беспощадна к предателям.

Андрей испытывал удовольствие, наблюдая, как багровеет лицо Осетрова, лоб снова покрывается испариной.

— А ты не знаешь, кто это? Из наших или посторонний как-то раздобыл ключи и взял кассету? — судорожно глотнул воздух Осетров.

— Понятия не имею. Я человек маленький, уволили — ушел, восстановили — пришел. Больше ничего не знаю и знать не хочу.

— Ладно, иди, работай. План вечернего выпуска мне на стол через полчаса.

— Нет, Павел Иванович, я на службе с завтрашнего дня. Сами понимаете — такие перемены, требуется время, чтобы осознать, привыкнуть. Сегодня я пришел спросить, все ли нормально? Согласны вы с решением мэра?

— А хоть и не согласен, я стараюсь не создавать конфликтных ситуаций, они мешают работе.

— Если не согласны, можете пойти к Валерии Петровне, отстоять свою точку зрения. Я думал, вы так и сделаете, поэтому и пришел сегодня выяснить что да как.

— Иди, иди! Завтра приступай к работе. Все! — Осетров нервно постукивал кулаком по столу.

— Да не волнуйтесь вы, — успокоил главного Андрей. — Злоумышленник известен, скоро получит по заслугам…

35

Контора известной в Прикубанске фирмы «Понт Эвксинский» располагалась в неказистом двухэтажном домишке с обшарпанными стенами неподалеку от рынка. И кабинет генерального директора Егора Петровича Санько, более известного под кличкой Платон, был под стать зданию: унылая комната с зелеными стенами и грязным окном. Стол, три стула, телефон, вешалка для верхней одежды у двери — вот, пожалуй, и все, что поместилось в ней.

Платон не любил показной роскоши, считая, что богатые люди должны выглядеть скромными и непритязательными в глазах окружающих. И «окружающие» едва не падали в обморок, впервые попадая в его кабинет из приемной, где молоденькая, черноглазая секретарша сидела за черным фирменным столом в кожаном вращающемся кресле и в окружении новомодной мебели. Каждый не сомневался, что после такой приемной кабинет начальника будет — ого-го каким!

Он и был «ого-го».

Платон обожал наблюдать, как у вошедшего округляются глаза и отвисает челюсть.

Была и другая причина его скромности: настоящий вор не должен работать. Платон и не работал, он контролировал своих людей. Всегда так было, только раньше авторитеты контролировали торговлю наркотой и девочками, крадеными вещами, стволами, а теперь пришло время контролировать торговлю хлебом, маслом, сахаром. Прибыль во много раз больше, да и чувствуешь себя настоящим хозяином города: надо ж не только прибыль подсчитывать, но и следить, чтобы цены были нормальные, чтоб люди могли покупать. «Понту Эвксинскому» невыгодно превращать город во вшивый понт. Вот по этой причине Платон и сидел в скромном, если не сказать затрапезном, кабинете.

Дома — другое дело, там можно себе позволить приятные душе излишества, а здесь… Контора она и есть контора.

Сразу после разговора с Агеевой Платон позвонил директору овощного магазина «Тайфун», приказал снова взять на работу уволенную весной продавщицу. А теперь с нетерпением ожидал Фантомаса, вот-вот должен появиться. И с новостями.

Фантомас не вошел, а влетел в кабинет с тоскливыми зелеными стенами, плюхнулся на свободный стул, переводя дух.

— Собаки на хвост сели? — полюбопытствовал Платон.

— Дай чего-нибудь хлебнуть, дорогой. Правильно мы вчера думали, что сучонок Лебеда надумал шухер поднять в городе.

Платон нажал пальцем на кнопку и, как только в двери возникла секретарша, вопросительно посмотрел на Фантомаса.

— Водки, — выдохнул тот. — И огурчик соленый.

— Не томи, — подхлестнул Платон, когда Фантомас выпил, захрумтел огурцом. — Чего за дела такие? Взяли Сивуху?

— Он, падла, ключи от хазы хотел выбросить. Я повез его к себе в подвальчик, а человека послал глянуть, какие там секреты, что Сивуха так не хочет никого пускать.

— Ну и какие?

— Смотри сам, — Фантомас бросил на стол пачку фотографий.

Платон взял одну, другую, сумрачно сдвинул брови, разглядывая их. Потом поднял глаза на Фантомаса.

— Борис Агеев, а бабенка — Анжелка из казино Лебеды. Ловко сработано… Не Борис это сделал, подставили фофана.

— Не знаю, — покачал головой Фантомас и вытащил из кармана две магнитофонные кассеты. — Послушай, потом будем думать.

Платон еще раз нажал кнопку на столе.

— Ему повторить, мне двойную, бутерброды и огурцы. И принеси, лапуля, магнитофон, — приказал девушке.

Попивая водку и закусывая огромным бутербродом с окороком, Платон быстро прослушал обе кассеты, перематывая пленку и останавливаясь лишь на самых интересных местах, выключил магнитофон и посмотрел на Фантомаса:

— Фуфло, — сказал авторитетно.

— А хипиш поднять?

— И перед выборами? Запросто. Он ей, конечно, загонял дурака под кожу, но замочить — нет.

— А ты пораскинь мозгами, Платон. Застукали его, дали срок на дело, а когда обломалось, вытащили к ней. На второй кассете понятно, что он возмущается. Мог и замочить в запарке.

— Анжелка-то лярвой оказалась, — покачал головой Платон. За это и маслин наелась. Кровищи-то сколько. — Он снова взял в руки фотографии, долго разглядывал одну за другой, прищуривая глаза, потом швырнул на стол. — Нет, не Агеев замочил ее. Сукой буду, не он. Все это — подстава. Крупная, но подстава.

— Но пока все глухо, — сказал Фантомас. — Анжелку не нашли, менты не ищут Агеева. Что-то тут не так. Сивуха ж не ради балдежа мастырил эти штуки, какие-то мыслишки у них есть. Может, хотят из Агеева мокрушника сделать?

— Уже бы сделали, — мрачно буркнул Платон. — А — тишина. Чего-то ждут, суки. Но ты правильно сказал, есть у них мыслишки, и я думаю — чтоб Агееву выключить напрочь. — Он посмотрел Фантомасу в глаза. — Чего делать будем?

— Надо Сивуху поспрашивать. Чего думать, поехали в подвальчик, там и потолкуем.

— Поехали, — решительно поднялся из-за стола Платон.

Серебристая «вольво» остановилась у железных ворот Прикубанского спиртозавода на восточной окраине города. Резкий сигнал потревожил ворон, устроившихся на старом каштане, и могучего охранника в пятнистой форме.

Это прежде, когда завод принадлежал государству, дежурили на проходной старушки, и спирт бесчисленными ручьями тек во все стороны через проломы в заборе, да и через проходную тоже — кому охота проверять каждого выходящего, где у него спрятана грелка со спиртом. Теперь же, когда контрольный пакет акций прибрал к рукам Фантомас, порядки здесь круто изменились: забор стал выше, оброс колючей проволокой, старушек на вахте сменили парни, один вид которых внушал стойкое отвращение к воровству. Да и зарплата здесь была побольше, чем на других предприятиях города; и все это вместе взятое напрочь отбило у рабочих порочные социалистические привычки.

Спиртозавод нынче превратился в ликеро-водочный, и главный продукт, «Прикубанская особая водка», пользовался большим спросом у горожан. Хорошая водка. И недорогая.

Охранник, узнав начальство, вежливо кивнул, махнул рукой напарнику в стеклянной будке. Железные ворота отъехали в сторону, и «вольво» помчалась к дальнему складу.

Платон и Фантомас в сопровождении водителя спустились по скользким ступеням, прошли мимо огромных стальных емкостей и остановились у грубой железной двери.

Навстречу вышел крепкий парень с жирным лицом и громадными ручищами — кулаки, что твои молоты, посторонился, пропуская начальников, шагнул за ними следом, прикрыв за собой дверь. Охранник остался снаружи.

— Что нового, Женя? — спросил Фантомас охранника. — Молчит, сука?

— Раздухарился, с понтом центровой, — мрачно усмехнулся Женя. — Так вы ж не разрешили его трогать, я и молчал покуда.

Между железными стеллажами со слесарными инструментами, видимо, это была комната ремонтников, на стуле сидел светловолосый парень в кожаной куртке — тот самый, который щелкал затвором фотоаппарата в квартире Анжелы. Руки его были связаны за спиной, плечи притянуты веревкой к спинке стула, ноги примотаны к ножкам. Если он и мог двигаться, то лишь, упав на четвереньки, перебирая руками и волоча ноги и стул на спине — будто черепаха панцирь. Но такой способ передвижения, вероятно, был не по душе пленнику, поэтому он сидел смирно и даже поглядывал на Платона и Фантомаса с оттенком презрения.

— Ну что вылупился, сучий потрох? — прорычал Платон. — Не понял, да?

— Вы нарушили уговор. — Сивуха отвел глаза в сторону. — Мы не суемся в ваши дела, вы не должны мешать нам. Не хотите войны, отпускайте меня, и дело кончено.

— Обязательно отпустим, — недобро усмехнулся Фантомас. — Как только расскажешь, чего хотите от Агеева. Ну?

— Тороплюсь, аж вспотел, — пробормотал Сивуха. Но губы его подрагивали. Хоть и храбрился, а все ж понимал, с кем разговаривает.

Платон сунул ему под нос фотографии.

— Лебеда хочет мокрушника сделать из Агеева? Зачем?

— Надыбали… — поджал губы Сивуха. — Да это просто так, фотомонтаж, хобби это у меня.

— Опасное хобби, — покачал головой Фантомас.

— Какое есть.

— Значит, не хочешь разговаривать? — Платон вопросительно посмотрел на Фантомаса. Тот утвердительно кивнул Жене.

Верзила взял с полки бутылку с прозрачной жидкостью.

— Пытать будете? — В глазах Сивухи мелькнулиискорки страха.

— Угостим, — усмехнулся Фантомас. — Только закуски нет, извини, дорогой. Бутылку чистого спирта выпьешь и скажешь все, что знаешь. Не скажешь, еще одну выпьешь, А утром найдут труп, скажут: вай, сгорел парень! Такой молодой, зачем пил много и совсем не закусывал, а?

Женя подошел к Сивухе, поднял бутылку, подтверждая слова Фантомаса. Сивуха закусил губу. Две бутылки чистого спирта без закуски?! Все внутренности сгорят… Если бы стали бить, еще можно потерпеть, а так…

— Скажу, — прошептал Сивуха, опуская глаза. — Только с уговором — Лебеда не должен знать, что это я…

Фантомас махнул Жене рукой, и тот отодвинулся в сторону.

— Про Лебеду забудь, — сказал Платон. — Он скоро свидится с Анжелкой. Кто ее замочил?

— Он и сейчас с ней видится. Утром звонил от нее, сказал, классно переночевал…

— Что такое? — насторожился Фантомас. — Трупы любит наш молодой гангстер?

— Живая она… — через силу выдавил из себя Сивуха.

— Говори, сука! — заорал Платон, сил не было терпеть эту тягомотину, сплошные загадки.

Сивуха, не поднимая глаз, тусклым голосом стал рассказывать все, что знал о своем боссе. Начиная с желания открыть в Москве казино до сцены в квартире Анжелы и планов убийства Стригунова.

— Какой злодей! — покачал головой Фантомас. — А нам говорит: все обижают, я хороший, ничего не делаю без вас!

— На фотке у нее мозги вылетели, — прищурился Платон. — Ты все правильно понял?

— Это тесто… Анжела сама придумала, где-то читала, что в театре так делают…

— Ай ты, артисточка наша! — взмахнул рукою Фантомас. — Талант пропадает! Ну что, Платон, все понятно. Пошли ко мне в кабинет, подумаем, как Лебеду остановить. Ох, какой нехороший человек!

Они направились к двери.

— А с этим что делать? — пробасил Женя, глядя на притихшего Сивуху.

— Влей бутылку, одну, — брезгливо скривился Платон. — Вечером выбросишь куда-нибудь подальше. Выдержит, пусть живет.

— Суки! — завопил Сивуха, дернувшись вперед. Упал бы вместе со стулом, если б Женя толчком в грудь не остановил его.

— И пасть заткни, очень горластый, — приказал Фантомас.

Смеркалось. Желтые лучи мощных прожекторов шарили по черному асфальту территории спиртозавода. Именно здесь устроил свой офис предусмотрительный Фантомас. Охрана надежная, гранату в окно с улицы никто не бросит. Людей для переговоров проводят молчаливые парни в пятнистой форме. Бывает, человек с гонором, думает о себе много, а пройдет по территории к офису и поскромнее станет. И опять же, в этой стране все может измениться. Если придут брать, пока разберутся с охранниками, Ашот Коммунарович далеко уже будет, не догонят.

Хороший был офис, правильный.

Да и внешним обустройством действительно походил на офис, в отличие от платоновской конторы: черная стильная мебель, зеркальные потолки, даже в туалете, кожаные диваны — любил Фантомас комфорт и не скрывал этого.

Молоденькая секретарша вкатила сервировочный столик с бутылками и закуской.

— Тебе, Гена, какой плеснуть: «Абсолютика» или «Смирновочки»? — ласково спросил Фантомас.

— Обижаешь, Ашот Коммунарович, — пробасил Гена Бугаев. — Давай-ка своей, «Прикубаночки». А то все гадостью норовишь гостей напоить, а настоящую водку припрятываешь.

Фантомас довольно улыбнулся. Кому ж не приятно, когда его продукцию ценят повыше признанных мировых марок? Но Бугаев был совершенно прав. Может быть, «Прикубанская особая», заполнившая полки магазинов, и уступала «Абсолюту», но в кабинете генерального директора она была и вправду особой.

Так всегда было. Раздражает качество отечественных продуктов: колбасы, сыра, масла, конфет, вина? А вы зайдите к директору да попробуйте тот же сорт у него в кабинете. Пальчики оближете!

Платон кивнул, соглашаясь с Геной. Он был хмур и молчалив, да и откуда быть хорошему настроению, если предстояло решить такой серьезный вопрос?

Наполнили рюмки, чокнулись, выпили. Неторопливо, с достоинством потянулись к закускам — небось не гости на кремлевском банкете Московского кинофестиваля, хозяева.

— Что скажешь, Гена? — начал Платон. — Сидим, как говорится, хорошо, а времечко бежит. Посидим еще лучше, но надо бы решить вопрос с Агеевым.

— Вот козел, — хмыкнул Бугаев. — Такая баба, а он к шлюшке от нее бегает! Я что-то такое и чувствовал.

— Мужчина он и есть мужчина, дорогой, — рассудительно сказал Фантомас. — Кто не бегал? Нельзя, чтобы Лебеда подставил его, тогда Валерия Петровна выходит из игры. Я так думаю — навсегда.

— Я его урою, суку! — прорычал Гена. — Что тут говорить, сейчас подниму людей, возьму Лебеду, поставлю охрану к Стригунову. Порядок будет, не сомневайтесь. — Он с такой силой поставил на стол рюмку, что у нее донышко отвалилось.

— Лебеду брать без толку, — покачал головой Фантомас. — Анжелка жива, он от всего отопрется, а если Чупров станет расследовать, кассеты и фотки пойдут гулять по рукам. Нехорошо это.

— Зачем охранять Стригунова? — спросил Платон. — Тебе это очень нужно?

— Как же? — удивился Бугаев. — Его же собираются убить.

— Ну и пусть, — пожал плечами Платон. — Ты забыл, как он выступал на встрече с избирателями? Говорил об официальных бандформированиях Агеевой — про тебя ведь говорил. Станет мэром, всем будет хреново. И тебе, и нам. А если Лебеда выполнит свой план, и Стригунова не будет, и Лебеду прищучим. Вот тогда ты его и порешишь при задержании, полное право на это имеешь. Отстреливался.

Бугаев задумался. «Мушкетер королевы» не обязан был охранять потерявшего силу кардинала. Но и сотрудничать с такими хитрованами, как Платон и Фантомас, — тоже опасное дело. Но ведь он уже сотрудничает с ними, вот что интересно. И сам не заметил, когда это случилось: один раз подсказали, мол, так и так можно Лебеду поставить на место, другой, третий… И всегда информация была точной. И всегда их планы соответствовали его планам, по крайней мере — настроению, как позавчера.

Фантомас будто угадал его мысли.

— Не боись, Гена, разговор не записываем, и знать о нем никто не будет. Если б хотели тебя подставить, давно бы сделали, и Валерия Петровна не помогла б. Нам здесь жить и работать долго, значит, вместе должны работать. Это не блат, а забота о порядке в городе. Нам он выгоден, людям выгоден, тебе выгоден. Что плохого?

— А как быть с Агеевым?

— Есть одна задумка, — кивнул Платон. — Стригунова убьют из «макара» с отпечатками пальцев Бориса. И отпечатки обуви где-то поблизости будут его, Лебеда об этом уже позаботился. Нам что нужно сделать…

— Что?

— Задержать сейчас Бориса. Мой человек звонил Стригунову по поводу общих дел, тот раньше шести с завода не уедет. На заводе его доставать не станут, охрана там еще помнит режимные времена. Нужно сейчас арестовать Бориса, где бы он ни был — дома, на заводе, на даче, — официально, чтобы в момент убийства он был на виду.

— Но никому об этом не говорить, — добавил Фантомас. — Пусть Лебеда думает, что его план удался.

Бугаев взъерошил короткие волосы, внимательно посмотрел на Платона, потом на Фантомаса… И решительно махнул рукой.

— Так и сделаем. Где у нас тут Чупров?

— А он появится, когда со Стригуновым несчастье случится, — сказал Платон. — А с Борисом нужно поговорить… показать фотки, сказать, что ты все знаешь, и объяснить, это нужно для его же пользы. Думаю, он согласится поторчать в КПЗ до полуночи.

— Решено, — Бутаев поднялся.

36

Андрей вернулся домой, рассеянно выслушал рассказ матери о том, что директор магазина, где она работала, сам позвонил и предложил ей вернуться на прежнюю должность. Татьяна Федоровна собиралась поблагодарить Машу, которая так помогла ей, так помогла — ну просто золотая девочка, и лучшей жены для Андрея невозможно придумать.

Пришлось говорить, что Маша сейчас готовится к вечернему эфиру, занята сверх меры, и вообще он сам ее поблагодарит, завтра, когда пойдет на службу. Не скажешь ведь о том, что Маша не на шутку обиделась…

Закрывшись в своей комнате, Андрей тут же стал набирать номер телефона Леры, но передумал, дал «отбой».

Он должен с ней встретиться, он хочет этого, и она хочет, вопрос: где это можно сделать? Чтобы никто не видел и не слышал их, никто не помешал быть вдвоем.

Город большой, но, как и в любом другом городе, в нем не так-то легко укрыться от жадных человеческих глаз. Особенно если любимая — мэр города! Уже стемнело, когда Андрей придумал, где можно встретиться, и быстро набрал телефонный номер.

— Костя, привет. Ты что делаешь сегодня вечером?

— А-а, — сонно протянул Богаченко. — Не знаю… Я тут задремал, так что вечером спать не буду, это точно. Давай, подваливай, посидим, поговорим.

— У меня немного другие планы и жутко деловое предложение к тебе, вернее, дружеская просьба: что, если я подвалю, а ты отвалишь?

— В каком смысле?

— Ну, оставишь нас вдвоем.

— А-а, — догадался Костя. — Хочешь обсудить с Машей предстоящее бракосочетание?

— Что-то вроде этого. Костя, выручай, буду твоим должником до скончания века!

— Да он уже скоро кончится. Только я не пойму, она вроде была уже у тебя, с матерью твоей знакома. Почему вдруг нужно прятаться? А-а, понял. Теперь у тебя намерения серьезные, и, значит, нужно выглядеть в глазах общественности соответствующим образом. Так?

— Так. У тебя есть, к кому отправиться на ночь?

— На всю ночь? — Андрею показалось, что он видит, как Богаченко сосредоточенно чешет затылок. — А Юрий Иванович не поднимет тревогу? Смотри, прибегут менты с собаками, разбудят.

— Нет, не на всю ночь. Часов до двенадцати?

— Да какие проблемы? Только учти, придется мне до полуночи обсуждать прямо противоположный вопрос: как нам обойтись без бракосочетания. Сложное, скажу я тебе, дело. А если на всю ночь останусь, так и вообще неразрешимым станет.

— Спасибо, Костя. Я сейчас забегу к тебе, возьму ключи.

— Ну давай, давай, Машуне привет.

А теперь можно и ей позвонить!

— Лера, ты одна? Можешь говорить со мной?

— С тобой? Очень нужно было! Целый день сижу, как дура, жду твоего звонка. Вся работа из рук валится! Не мог раньше позвонить, что ли?

Значит, одна, может с ним говорить! Как здорово, что она сердится!

— Лера, я люблю тебя. Я думал…

— О чем ты думал?

— О тебе. И о том, где бы нам встретиться. И придумал. Вот, сразу позвонил.

— Это сразу, да? Посмотри за окно, темно уже!

— Я полдня был на службе, разговаривал с ребятами, с Осетровым, обнадежил его, что виновник исчезновения кассеты скоро будет выявлен и наказан. Видела бы ты его лицо!

— А больше ни с кем не говорил?

— Что ты имеешь в виду?

— Андрей, если я узнаю, что ты меня обманываешь, что у вас с дочкой Лобанкина какие-то отношения, можешь не сомневаться — Осетров тебя мигом уволит! А потом я сама, своими руками задушу тебя!

— О другой смерти я и не мечтаю.

— Ты сегодня виделся с Машей?

— Ну да, мы долго разговаривали, потому и не мог позвонить тебе с телестудии. Лера, любимая… это был кошмарный разговор, она чуть ли не истерику мне устроила. Но я… Я никого не вижу, кроме тебя. Даже когда тебя нет рядом, все равно вижу только тебя, Лера. Ну, пожалуйста, не сердись, а то я или злюсь, или теряюсь, когда ты говоришь, как начальник.

— На тебя разве можно сердиться? Надеюсь, ты объяснил ей, не называя имени, что я запросто выцарапаю глаза любой сопернице?

— Да уж постарался… Лера, я хочу тебя увидеть.

— И я хочу. Андрюша, ты придешь к мэрии часам к восьми? Мы так замечательно погуляли вчера…

— У меня другое предложение, более серьезное. Лера, я договорился с Костей, он оставит мне ключи от своей квартиры, до полуночи она наша.

— Ты с ума сошел, Андрей! А если кто увидит?

— Никто не увидит. Я приеду за тобой на такси, подожду, где ты скажешь.

— Костя Богаченко? Фотоателье? Помню… Нет, Андрей, это невозможно. Он кому-то проболтается, пойдут слухи… Нет.

— Он же не знает, с кем я приду. Никто об этом не узнает. Лера, пожалуйста… Выпьем шампанского, поговорим, никто нам не будет мешать… Ни дождя, ни ветра… Ты не хочешь?

— Хочу, но…

— Лера, милая, давай я прямо сейчас заеду за тобой, чтобы у нас было побольше времени. Уже действительно стемнело… Ты можешь хоть раз уйти с работы пораньше?

— С работы? Наверное, смогу, но… Андрей, меня ведь знают в городе…

— Замаскируйся. Ну, Лера?

— Хорошо. — Она вздохнула. — Я сейчас прямо уйду, а в пять… За моим домом есть сквер, он выходит на улицу Скрябина, тихая такая улочка. Возьми такси и жди меня там.

— Я люблю тебя, Лера!

Как знала утром, что придется надевать именно эти вещи. Когда-то покупала в поездках, примеряла и забрасывала. Разве может мэр города показаться в короткой юбке, в длинных замшевых сапогах, почти прозрачной блузке? Ноги длинные, стройные, светятся сквозь черные колготки, грудь высокая, почти не стесненная ажурным лифчиком, упруго колышется под тонким шелком…

Разве может мэр города показать, что она красивая женщина? Горожанам нужна умная, решительная, трудолюбивая и требовательная женщина на этом посту. А красивая она или нет, неважно. Лучше, если нет, нельзя же, чтоб одной женщине досталась и красота и власть, а многим другим ничего?

Лера еще раз посмотрела в зеркало и осталась довольна собой. Она действительно красивая, но теперь без власти, теперь она принадлежит своему любимому, красивому, сильному, нежному. Так хорошо принадлежать кому-то…

А на службе она властная, суровая и некрасивая. По крайней мере старалась быть такой. Конечно же, комплименты ей говорили всегда, сколько себя помнит, но приятными они были шестнадцать лет назад. И теперь.

Лера достала из гардероба черный парик, старательно упрятала под него свои рыжие волосы, засмеялась, глядя в зеркало. Вот и парик пригодился. Когда-то купила, хотела посмотреть, какой она будет брюнеткой? Другие женщины решают этот вопрос совсем просто: красят волосы. Но как может первый секретарь горкома комсомола из рыжей превратиться в черноволосую? Что скажет партийное начальство? Оно-то скажет! А мэр города?!

О муже она не думала. То, что сделал с нею Борис в день встречи с общественностью города, убило в ней всякие чувства к этому человеку. Он связал ее. Жестоко, больно, унизительно. Если думал, что после этого ока станет благодарить его или хотя бы уважать больше, — напрасно! Потому что пришел любимый и освободил ее. Не только тело от липких пут, но и душу. Освободил в ней женщину, забитую, замордованную мэром.

Не было угрызений совести. Они всегда были чужими. Но лишь теперь стало ясно: терпеть это вовсе необязательно! Она хотела быть рядом с Андреем — всегда-всегда. Но даже если что-то помешает им, с Борисом она разведется. Сразу после выборов. Поэтому она не изменяет мужу — она от него ушла, только официально это еще не оформлено. Но ведь никто не оформляет официальный развод прежде, чем встретиться с любимым.

Лера посмотрела на часы: уже пора. Надела дубленку, надвинула на глаза шапку, да еще и огромные солнцезащитные очки нацепила на нос — теперь никто не узнает. Подхватила сумочку и вышла из квартиры.

На улице Скрябина стояла серая «волга», а возле нее нервно прохаживался Андрей. Даже в парике он сразу узнал ее, метнулся навстречу, крепко прижал к себе, целуя теплые губы.

— Я плохо замаскировалась, да? — спросила она тихим, чуть хрипловатым от волнения голосом.

— Отлично, моя хорошая, — улыбнулся Андрей.

— Но ты же узнал меня.

— От меня не спрячешься.

— Ох, я все же боюсь, Андрюша…

Они медленно подошли к машине. Андрей распахнул заднюю дверцу, Лера легко скользнула внутрь. Андрей сел рядом:

— Поехали, шеф. Улица Некрасова, а там я покажу.

37

Пять бутылок стояли на столе: три пустые и две полные. Борис Агеев тяжело поднялся с дивана, шатаясь, подошел к столу, стал тыкать пальцем в бутылки.

— Одна… две… Только две, — пробормотал он заплетающимся языком. — А кто выпил вот эти?.. Я, что ли? Не может быть! Кто-то залез, выпил… Ботинки старые украли, коньяк выпили… Я тут живу, никого не трогаю, почему все привязываются ко мне? А ну пошли вон! — заорал он во все горло. — Кретины, твари, собаки! Вон, я сказал!..

Трясущимися руками он откупорил четвертую бутылку, наполнил рюмку, залпом выпил, не пошел, а повалился в сторону дивана, но успел донести тело до него, рухнул ничком и потом долго переворачивался на спину.

Сутки он пребывал в таком состоянии. Как приехал вчера, так и началось это полудремотное, не совсем реальное существование. Время от времени отключался, засыпал в самых неподходящих для этого местах: на веранде, в туалете, на полу перед печкой. Реже на диване, хотя бодрствовал большую часть именно там. Просыпаясь, машинально шел к столу, наливал себе рюмку, выпивал, зажевывал тем, что пальцы ухватили со стола.

Иногда его охватывала неукротимая злоба. В спальне на стене висело ружье, ижевская одностволка шестнадцатого калибра. Борис уже несколько раз хватал его, занимал место на полу у окна, готовый отстреливаться до последнего патрона, если бандиты придут по его душу.

— Вы, сволочи! — орал он. — Борис Агеев никогда не работал на торговцев наркотиками, никогда не был «шестеркой»! И вы не сделаете из него «шестерку», твари! Всех перестреляю! Меньше подонков будет на свете, мне еще спасибо скажут за это!

Но бандиты не спешили, видимо, не сомневались, что никуда он не денется, и Борис вылезал из засады, оставляя заряженное крупной дробью ружье у окна, и шагал к столу, а от него — к дивану.

Он не сошел с ума благодаря коньяку, но был близок к этому. Психика не выдерживала страшного напряжения. Еще позавчера он был уверенным в себе, красивым, холеным мужчиной. Крупный начальник, состоятельный человек, прикрытый к тому же высокой должностью жены. И вдруг, почти мгновенно — преступник, которого собираются использовать бандиты в своих грязных делишках! Ну выполнит он их задание, допустим, не попадется, где гарантия, что они снова не захотят использовать его?

Нет гарантии.

И ведь ни за что ни про что, нет его вины в том, что случилось, нет! Ну встречался с Анжелой, что в этом преступного? Да любой мужчина, если его жена ведет себя в постели, как Лера, найдет себе кого-то на стороне. Любой! Красивую, молоденькую, горячую, уютную… Самое страшное — жена узнает. И пусть! Разойдутся, давно пора это сделать, можно будет не прятаться, а жить с молоденькой открыто. И все!

Но если жена — мэр, и в депутаты рвется, получается черт знает что! За простую, вынужденную измену его заставляют связывать голую жену и делают убийцей!

Молоденькая в морге, а он здесь…

В милицию идти нельзя — не поймут. Они все гнут спины перед мэром. Если узнают, что он так подвел ее, укокошат. А она и пальцем не пошевелит, чтобы спасти мужа. Не по-ше-ве-лит!

Никто ему не поможет!..

«Что б ты провалилась!» — думал Борис. В эти минуты он готов был разрядить ружье в грудь Леры, и, если бы она случайно появилась вдруг на даче, не колеблясь, сделал бы это.

А потом злоба уходила, и он начинал философствовать.

— «Любовь, комсомол и весна»! — орал Борис, размахивая руками. — Все это гнусная, подлая ложь! Бывает любовь и весна или комсомол! Не было у нее любви, и весны тоже не было. Никогда! Ее настоящим мужем был комсомол, а потом стал город! Они затрахали ее до полусмерти, а я, Борис Агеев, зачем-то рядом околачивался, на что-то надеялся, идиот! Надо было комсомолу и городу набить морду, сказать: еще раз привяжетесь к ней, я вам!.. Так бы они и послушали… Бежать надо было от нее, давно уже и подальше! А теперь поздно…

Хотелось уснуть, отключиться часов на двенадцать, хоть на это время уйти от кошмара. Но, как назло, сон не шел, лишь время от времени наваливалось тяжелое забытье, похожее на обмороки, после которого становилось еще хуже…

Во дворе хлопнула калитка, послышались тяжелые шаги. Борис замахал руками и ногами, пытаясь подняться с дивана. Не сразу ему удалось это.

Уже пришли? Нужно в Москву ехать?

Пошатываясь, он подошел к окну, рванул в сторону занавеску. По асфальтовой дорожке от калитки к двери веранды уверенно шагали люди в пятнистой форме. Сколько их было, Борис не мог сосчитать — много. Но человека, идущего впереди, узнал. Гена Бугаев, «мушкетер королевы»…

Пришли за ним? Пронюхали?!

Он замер у окна, раскачиваясь из стороны в сторону. И вдруг страшная усталость рухнула на его плечи. Физическая, невыносимая усталость сменила нервное напряжение. Захотелось лечь на диван, свернуться калачиком и уснуть.

И уснуть…

Громкий стук в дверь заставил его вздрогнуть. А дверь-то наполовину стеклянная, вышибить такую здоровому бугаю Бугаеву ничего не стоит. Ноги сами шагнули к столу, руки наполнили рюмку. Выпил, вытер губы рукавом — раньше бы никогда не позволил себе такого, — медленно побрел на веранду. А мысли были не о том, кто пришел, как с ними разговаривать — о том, как хорошо бы сейчас упасть на диван и уснуть.

— Чего… надо? — подошел к двери веранды, за стеклом которой торчала суровая морда Бугаева.

— Борис Васильевич, откройте, нам нужно поговорить.

Остальные стояли поодаль. Пятнистые какие! И пистолеты болтаются на поясах…

— По какому… поводу? — машинально спросил Борис.

— По очень серьезному. Откройте, мы поговорим без свидетелей.

— Да? А я, может быть, хочу со свидетелями… И вообще… не хочу. Уходи, это частная собственность. Моя… частная собственность, а не твоя…

Бугаев демонстративно вздохнул, покачал головой.

— Вы попали в очень серьезную ситуацию, Борис Васильевич. Вам и Валерии Петровне угрожает опасность.

— А ты не попал? — пьяно хмыкнул Борис.

Ничего другого на ум не пришло.

— Я не попал! — зло ответил Бугаев и, достав из кармана куртки фотографию, прижал ее к стеклу двери. — Теперь понимаете, в чем дело? Откройте, нам нужно поговорить.

Борис понял, в чем дело. Белая попка Анжелы, кровать, забрызганная кровью, его испуганное лицо, пистолет в руке… Они все знают. Пришли за ним. Другого бы с ходу скрутили, выбили ногами дверь, связали преступника и увезли. А здесь хотят, чтобы он сам открыл. Дверь выбивать нельзя: дача-то принадлежит мэру, Валерии Петровне… Потом будет принадлежать…

Вот и все. Жизнь кончена. Дальше — позор, тюрьма, издевательства, нескончаемые муки. А все из-за того, что жена не простая женщина, а мэр.

— Не женитесь, ребята, на мэрах… — пробормотал Борис.

— Открывайте, Борис Васильевич, у нас мало времени. — Бугаев стукнул кулаком по двери. Задребезжали стекла во всей веранде.

— Конечно, — кивнул Борис. — Сейчас открою… Только оденусь… Минуточку.

Он повернулся и пошел в комнату.

— Вы же одеты! — крикнул вслед ему Бугаев.

— Минуточку, — бормотал Борис.

Он вернулся к столу, схватил початую бутылку, из горлышка выпил почти половину, взял в руки ружье, сел на диван.

Позор, тюрьма, нескончаемые муки…

Где-то читал, что спусковой крючок нажимают большим пальцем ноги. Разуваться надо, носки снимать… Чепуха! Приклад на пол, дуло в левую сторону груди. Осталось только нагнуться и достать указательным пальцем правой руки спусковой крючок. И посильнее ткнуть в него…

Громыхнул выстрел, отбросивший Бориса на спинку дивана. А потом его тело медленно завалилось в сторону, оставляя на спинке широкую красную полосу.

Бугаев одним ударом выбил дверь, в несколько прыжков достиг комнаты и замер в дверях, заскрежетав зубами.

— Дурак! — простонал он. — Идиот!

И непонятно было, кому адресованы эти слова, то ли мертвому Борису Агееву, то ли живому Геннадию Бугаеву.

За ним уже толпились другие «мушкетеры». Бугаев повернулся, качая головой, взглянул на часы и приказал:

— Время семнадцать тридцать две. Срочно сообщите Чупрову, что минуту назад на своей даче застрелился Борис Агеев. «Скорая» не нужна. Опергруппа тоже. Пусть возьмет медэксперта и приезжает сам. Все объясним на месте.

Бугаев вышел из комнаты, сел на ступеньки веранды, обхватив голову руками. Теперь нужно было придумать оправдание, почему не поставил в известность начальника милиции. Да кто же знал, что так получится?! Бугаев бросил взгляд в сторону распахнутой двери, прорычал:

— Дур-рак!

Теперь ясно было, к кому это относилось.

38

— Ты думаешь, нас никто не заметил? — спросила Лера, с опаской входя в квартиру Кости Богаченко.

Андрей закрыл дверь, запер ее на два замка.

— Не думаю, а знаю, — улыбнулся он.

— И никто не задумался, что делает здесь неизвестная брюнетка в темных очках?

— И почему она — брюнетка, — продолжил Андрей.

— Потому что парик надела. — Лера сдернула парик, привычно тряхнула головой, расправляя свои густые рыжие волосы. — Но все же мне страшно, Андрюша.

Она расстегнула пальто. Андрей замер, не в силах отвести взгляд от ее длинных ног. Перед ним была девушка, которая шестнадцать лет назад провожала его в армию. Она ничуть не изменилась — именно такою он видел ее в своих снах. Была одна Лера — любимая, родная, но все же не совсем знакомая в строгом сером костюме; и он, хоть не подавал виду, в глубине души опасался сделать что-то не то, разбудить в ее душе спящую начальницу. Но сейчас, когда она оделась так, что и следа начальницы не осталось в ее душе, он почувствовал радостную легкость, прилив счастливого восторга.

Она это сделала для него!

— Лера!.. — восхищенно вытаращился Андрей. — Лера… это ты ради меня стала такой? Ты всегда была красивой, самой красивой. Но сейчас!..

— Тебе нравится? — настороженно спросила она. — Я не кажусь чересчур вульгарной, легкомысленной?

— Ты кажешься невероятно красивой, Лера. — Андрей смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Как будто впервые видел.

Потом, опустился на циновку у ее ног, обнял их, прижавшись щекой к черной замше сапог. Она опустила руку на его голову, ласково взъерошила волосы.

— О чем ты думаешь, Андрюша?

— Помнишь, вчера ты сказала, что тебе страшно? Теперь мне страшно. Если я когда-нибудь снова потеряю тебя, я просто не смогу жить.

— А я уже не боюсь. Вчера ночью звонил муж, я предупредила его, что после выборов мы разведемся. Представляешь, он сказал, что давно пора было это сделать.

— Он совершенно не знает тебя, моя любимая, и не хотел узнать. И не мог.

Андрей вскочил, обнял Леру, впился в ее губы. Долгий этот поцелуй соединил не только губы, но и сердца, и души, в которых зияла черная пустота шестнадцати бессмысленных лет. Но она была уже не такой черной, не такой страшной, радужные блики робко блуждали в ней, превращая пустоту никчемного существования в годы ожидания нечаянной счастливой встречи. Они ждали друг друга, только не знали этого! А теперь знают…

Андрей подхватил ее на руки, закружил в тесной прихожей, как вчера под дождем.

— Хочу, хочу, хочу, Лера! Тебя. А ты?

— Я хочу только одного: быть с тобой и знать, что тебе хорошо, любимый…

Он снова подхватил ее на руки, отнес в комнату, бережно уложил на диван. Ее зеленые глаза с невыразимой нежностью смотрели на него.

— Я твоя, Андрюша, — прошептала она. — Я всегда была только твоей… только твоей…

Андрей снял с нее сапоги и лег рядом, уткнувшись губами в рыжие волосы, и долгое время не двигался, вдыхая нежный аромат легких духов. А Лера ласково гладила его по голове.

— Ты рядом, — наконец выговорил он. — Ты со мной… Сколько же я мечтал об этом, нет, не мечтал, а видел, просыпаясь со слезами на глазах. Просыпался, а тебя нет рядом. И тогда я думал, уже никогда не будет. А во сне ты приходила и приходила ко мне, так не хотелось просыпаться…

Ее пальцы судорожно вцепились в его плечи. Он поднял голову, посмотрел в ее глаза — они были влажными. И тогда он склонился над нею, и снова их губы соединились в жадном, нескончаемом поцелуе.

А потом, ослепленные страстью, они судорожно срывали друг с друга одежды, освобождая рвущиеся навстречу друг другу тела. Она стонала, царапала его спину ногтями, бессвязно бормотала, плакала навзрыд, а потом смеялась и снова стонала, откинув голову, а он целовал ее ноги, живот, груди, все ее прекрасное, распростертое на диване тело, и хриплый стон, похожий на рычание голодного тигра, терзающего лань, время от времени срывался с его губ. Но прикосновения были нежными, ласковыми, по-другому он просто не мог прикасаться к любимой. И позже, в долгой, сумасшедшей пляске обоюдного вожделения, соединив тела, соединив губы, они восходили все выше и выше по ступеням наслаждения, каждая из которых была выше самой высокой ступени, на которую они ступали порознь. А когда почти одновременно шагнули на высшую ступень, сладкая молния пронзила трепещущие тела, унося их в звездную высь, а потом разноцветные лучи нежности спеленали влюбленных и бережно понесли снова к Земле.

На Земле их охватила самая желанная в мире истома. Но Лера приподняла голову, опершись локтями о диван, с трогательной заботой стала вытирать с его лба капли пота. Она была прекрасна, и зеленые глаза, подернутые легкой дымкой усталости, и припухлые губы с капельками пота над верхней, и чуть вздернутый нос с едва заметными веснушками казались сладостным видением из его снов.

— И все же я не могу понять… — прошептала она.

— Что, моя хорошая? — также шепотом спросил он.

— Почему так бывает? Без тебя я знала, что мне это не доставляет удовольствия и вообще совсем не нужно… с тобой я стала совсем другой женщиной…

— Ты всегда была такой, Лера… моей любимой, моей единственной женщиной, поэтому без меня все было не так.

— И ты мой любимый и единственный. Я даже боялась, что не смогу тебе ответить, стала холодной и черствой, да просто знала, что я такая, и вот… теперь сама себя не узнаю.

— Тебя это беспокоит?

— Да нет же! Меня волнует другое: теперь я все время только и буду ждать, когда мы снова встретимся, а это неправильно.

— Правильно, Лера, правильно. Нам нужно полгода ни на секунду не разлучаться — шестнадцать лет ждали, когда будем вместе… Шестнадцать лет…

— Но ведь нужно… Ох, не буду. Ни о каких делах не буду говорить сейчас. Андрюша, — она хитро улыбнулась, — а у твоего приятеля хоть какое-то одеяло есть?

— Нет, — дурашливо замотал головой Андрей. — У нас в городе замечательный мэр, топят так, что жарко в комнате, вот он и выбросил все одеяла. Ты замерзла, Лера?

— Нет, но я тут лежу совсем голая и думаю, может, мне все же прикрыться? А то ты смотришь и смотришь, вдруг тебе все это быстро надоест?

— Лера, я должен смотреть на тебя долго-долго, чтобы только привыкнуть к мысли: это правда, она моя, она со мной. А то, как отвернусь, так и начинаю сомневаться, а вдруг это всего лишь сон?

— Это не сон, это твоя Лера… И знаешь, о чем я сейчас думаю?

— Знаю.

— Скажи.

— Ты хочешь выпить шампанского, — улыбнулся Андрей.

— Это невероятно! — воскликнула она. И засмеялась. — Мы и думаем одинаково. Если ты будешь настоящим джентльменом и откупоришь бутылку, я постараюсь быть настоящей дамой и принесу тебе шампанское на блюдечке в каких-нибудь бокалах. Если они есть у твоего Богаченко.

— А если нет, я выпью из твоих ладоней.

— Так уж и быть, напою тебя, — засмеялась она.

39

А сегодня и реланиум не помогал. Стригунов потянулся было к телефону, да вовремя вспомнил, что поздно уже, восьмой час вечера. Засиделся он в своем кабинете. А что делать? Домой возвращаться не хочется, там его ворчливая Мила станет подковыривать, намекая, что опять себя не жалеет, по молодым бегает. Не бегал он сегодня никуда, провел два совещания, утвердил черновой план работы будущего года, разобрался с платежами и задолженностями по текущему году. Работал. Правда, было такое намерение: и сегодня забрести к Марине. Если уж реланиум не помогает, то Марина должна отвлечь и от погоды, и от работы, и от жены Милы.

Было. Позвонил Марине.

Но она такой сердитой оказалась! Молодая баба, а тоже вся на нервах, заработает себе невроз, хоть и не занимает ответственный пост. Потом будет жалеть, как он сейчас: и зачем нужно было принимать близко к сердцу всякую чепуху?! Нервные клетки по пустякам расходовать? А уже поздно.

Агеева на нее не так посмотрела, поняла, что секретарша о чем-то догадывается, и набросилась! Из-за этого все настроение испортилось. А ты, дура, зачем смотрела на нее косо? Лера умная женщина, она людей нутром чувствует. Его школу прошла! Ведь предупреждал же вчера: будь осторожней, о наших догадках никому ни гугу! Так она и сделала! Едва увидела Агееву, небось вытаращилась, только что ни сказала: а я все знаю!

Ох, бабы, бабы!

И сидит, злится, с ним встречаться не желает. Агеева пообещала выгнать ее, прошипела: и Стригунов не поможет. Правильно! Если захочет уволить свою секретаршу, кто ей помешает? Потом Лера куда-то неожиданно убежала, а тут трезвонят со всех концов, разыскивают ее. И Бугаев звонил, и Чупров: где да где? А она, Марина, понятия не имеет, где мэр. Ушла, не предупредила. Какое ж тут настроение будет, если всякий шпыняет: мол, что ж ты за секретарша, если не знаешь, куда начальница подевалась!

Ну ладно! С Мариной свидеться не получилось и не надо. Может быть, завтра… А вот зачем недавно Вашурин звонил, совсем непонятно. Соловьем заливался, мол, какой вы труженик, Илья Олегович, все давно уже по домам разъехались, а вы работаете, пора бы домой собираться. Ответил, что скоро соберется, как только дела закончит, так и поедет домой. Вашурин что-то о грядущих переменах говорил, будто скоро все изменится в расстановке сил, и на выборах победит не Агеева. Кто же тогда, интересно? Уж не сам ли Вашурин?

Илья Олегович усмехнулся. После того, как свалился с трибуны, на него никто и гроша ломаного не поставит. Какие такие перемены он увидел? Как был пустомелей Володя, так и остался. Только гонору прибавилось: как же, в Думе позаседал!

Потом сам пытался дозвониться Чупрову, может, он про перемены что-то слыхал? А вдруг Вашурин не треплется? Да и хотелось узнать, чего это они с Бугаевым Агееву разыскивают? Но главного милиционера на месте не оказалось.

Хреновый день!

В кабинет вошла Ольга Павловна. Сегодня на ней было синее платье в обтяжку: очень даже ничего еще женщина!

— Илья Олегович, домой собираетесь?

— А вы-то чего не ушли? — удивился Стригунов. — Я же сказал, после шести можете быть свободны. Это мне кое-какие дела нужно еще решить, а вы не обязаны работать сверхурочно.

— Жду, когда вы уйдете.

— Зачем?

— Видите ли, Илья Олегович, если уж честно говорить, то… не нравится мне, как вы сегодня выглядите. Я понимаю, конец года, выборы… все это сказывается на здоровье.

— По-вашему, я плохо выгляжу, да? — с усмешкой спросил Стригунов.

В который уж раз за последние дни женщины выражают озабоченность его здоровьем. Что, действительно сдает? Чепуха. Устал немного, да, есть такое дело. Но не настолько, чтобы в больницу ложиться. Да и невозможно сейчас.

— Не то, чтобы плохо, но… — замялась Ольга Павловна.

— Ну, спасибо… Да нет, я серьезно, — поспешил добавить Илья Олегович, видя, что женщина готова обидеться, посчитав его «спасибо» издевкой. — Мне приятно, что моя, так сказать, ближайшая помощница беспокоится о моем здоровье.

— Если вы еще не уезжаете домой, я могу приготовить чай или кофе, — предложила Ольга Павловна.

— Не надо, минут через пять поеду. А вы сегодня, в отличие от меня, прекрасно выглядите. Ну просто очень соблазнительная женщина, прямо конфетка! — Стригунов оценивающе посмотрел на секретаршу, одобрительно кивнул.

— Скажете тоже… — смущенно потупилась Ольга Павловна.

— Серьезно! — заверил ее Стригунов. И вдруг шаловливая мысль мелькнула в его голове. После минутного раздумья он решился: — А что, Ольга Павловна, если б я предложил вам позаниматься чем-нибудь… понимаете, более приятным со своим шефом? Любовью, так сказать, вы бы обиделись?

Ольга Павловна поджала губы, отрицательно покачала головой. «Зря сболтнул, — подумал Стригунов. — Она ко мне с заботой, а я, выходит, обидел ее…» Он уж было собрался извиниться и клятвенно заверить, что пошутил, на самом деле ничего подобного у него и в мыслях не было и не будет, как Ольга Павловна неожиданно сказала:

— Но вы же никогда не предлагали мне, Илья Олегович.

Стригунов прикусил язык. Вот оно что! Значит, надо было предложить, и не так страшны бы стали капризы Марины, и ходить далеко не надо, есть же комната для отдыха с уютным диванчиком… Вот ведь как — не знаешь, где найдешь, где потеряешь!

— Виноват, Ольга Павловна, виноват, — проурчал Стригунов. — Были такие мысли, да боялся. Вы такая красивая, неприступная, что… не решился. Но сегодня вы просто, понимаешь, обольстительны.

— Спасибо, Илья Олегович.

— К сожалению, сейчас я не смогу воспользоваться вашим замечательным расположением ко мне, и вправду, нелегкий был день. Но завтра!.. — Он многозначительно погрозил ей пальцем. — Вы от меня никуда не денетесь, строгая, так сказать, красавица наша!

— Куда ж мне деваться-то от вас, — по-девчоночьи зарделась Ольга Павловна. — Я уже лет двадцать обожаю вас, Илья Олегович. Как приехали в Прикубанск в семьдесят пятом, так и начались мои страдания…

— А вот страдать, понимаешь, не надо, — сказал Стригунов, растроганный неожиданным признанием. Что это с нею стряслось? Четыре года молчала и вдруг, нате вам, понимаешь!

— Может, подбросить вас до дому, Ольга Павловна? — Илья Олегович помолчал, ожидая ответа, и добавил: — Оленька…

— Спасибо, — тихо прошептала она, все еще стесняясь своей неожиданной смелости. — Мне тут близко, дойду потихоньку.

— Ну тогда пошли. По домам.

Стригунов выбрался из-за стола, ласково обнял ее за плечи и, подхватив свободной рукой «дипломат», направился к выходу.

На сегодня хватит, пора и домой. А вот завтра… Надо же какая, а! Четыре года молчала! Но завтра, завтра он поговорит с ней по душам, вспомнят, как двадцать лет назад приехал в Прикубанск новый первый секретарь горкома Илья Стригунов… Особа, приближенная к тогдашнему кубанскому князю Медунову. Знали об этом и боялись Илью Олеговича. Ох, какое прекрасное времечко было!

Может, и не совсем, так сказать, прошло, а?

Едва черная «волга» свернула на улицу Некрасова, Стригунов положил руку на плечо своего верного (двадцать лет вместе в машине!) водителя Ивана.

— Тормози, Ваня, тут я пешочком.

— Зря, Илья Олегович, — недовольно сказал Иван. — Посмотрите, какая погода, того и гляди ливанет!

— Как ливанет, я зонтик возьму. Делай, что тебе сказано, Ваня.

Водитель остановил машину. Он мог спорить, высказывать свое мнение, даже давать советы боссу, но если тот повторял приказ, обязан был подчиниться. Стригунов с кряхтением выбрался из «волги», зябко передернул плечами.

— Прохладно, — наклонился к окошку. — Не иначе, завтра морозец ударит, а то и снег пойдет. То-то сегодня я весь день хреново чувствую себя. Но хорошо, хорошо на свежем воздухе, понимаешь!

— И фонари погасли, — мрачно буркнул Иван. — Ехали бы прямо до подъезда.

— Пройдусь. Не то отложения солей будут в суставах, врачи рекомендуют иногда и пешочком похаживать. — Стригунов сунул руки в карманы пальто и неторопливо зашагал по тротуару.

— Если будут отложения, они и так будут, — проворчал Иван, ровесник босса. И медленно поехал вслед за Стригуновым, выдерживая дистанцию в четыре метра.

Илья Олегович шагал неторопливо, солидно, как и подобает высокому начальству. Привычка. Хоть и не видит никто, кроме водителя, и темно на улице, а плечи опускать, сутулиться не следует. Генерал, он и в запасе генерал!

А время нынче такое, что вот-вот запасы понадобятся.

Проходя мимо арки старого трехэтажного дома, он услышал какой-то шорох, повернул голову, замедлив шаг. И в то же время с сухим треском раскололось небо над головой, белая молния ударила по глазам, и весь мир вокруг погрузился в темную ночь.

«Гроза, что ли, началась?» — успел удивиться Илья Олегович.

Услышав выстрелы, Иван вдавил в пол педаль тормоза и выскочил из машины.

На его глазах грузная фигура босса тяжело рухнула на колени и дальше — лицом в темную лужу, которая мгновенно стала еще темнее.

40

Место происшествия было освещено фарами трех милицейских машин. Оперативники прочесывали квартал, следователь допрашивал водителя, другой уже помчался домой к секретарше Стригунова, выяснять, встречался ли он сегодня с какими-то подозрительными личностями?

Тело погибшего, накрытое брезентом, все еще лежало на тротуаре, в желтом свете фар похожее на тушу убитого медведя.

Подполковник Чупров, заложив руки за спину, стоял у своей «волги». Он уже понимал, что по горячим следам раскрыть это преступление вряд ли удастся. А преступление — из ряда вон! За такое по головке не поглядят.

Самоубийство Бориса Агеева за пару часов до этого происшествия до сих пор не укладывалось в голове. Почему? Что случилось с этим вполне нормальным, благополучным мужиком? То, что он покончил с собой, не вызывало сомнений. Однако Чупров чувствовал, что Бугаев не все рассказал ему. Кто-то позвонил, сообщил, что Агеев попал в отвратительную историю… Какую? Неизвестно. Прячется на даче, пьет горькую второй день. Верно, даже без экспертизы ясно, что Борис перед тем, как выстрелить в себя, был пьян в дымину. Бугаев как человек, ответственный за безопасность мэра и ее семьи, помчался на дачу выяснять, в чем дело. Увидев его, Агеев дверь не открыл, ушел в комнату и разрядил дробовик себе в сердце.

Почему?!

Бутаев что-то не договаривает. Придраться не к чему: узнал, что мэру грозит опасность, приехал проверить полученные сведения… От кого получил? Говорит, анонимный звонок…

И еще. Настойчиво акцентировал внимание на времени гибели Бориса. Просил, чтобы в городских сводках новостей не говорилось о времени его гибели; мол, этим могут воспользоваться конкуренты в предвыборной гонке.

А сама она, Агеева, где? Никто не знает… Чупров сжал кулаки. А если и ее уже… Пока занимались обследованием дачи, пока пытались найти Агееву, упустили из виду Стригунова. А он ведь непосредственный начальник Бориса! Мог бы рассказать, почему тот спрятался на даче и пьет.

Уже не расскажет.

Черт побери! Почти месяц в городе не было ни одного серьезного преступления! Затишье перед бурей…

И как квалифицировать эти две смерти, несомненно, связанные одна с другой? Погибли два руководителя крупнейшего завода — одна версия. Погибли кандидат в Государственную Думу и муж другой кандидатки — вторая версия. Погиб кандидат в мэры и муж нынешнего мэра, тьфу черт, не по-русски получается… муж главы администрации города — третья. Это политика и деньги. А ревность? Месть? Шантаж?

Такиеубийства, как правило, не раскрываются…

— Дмитрий Семенович, похоже, нашли пистолет, из которого совершено убийство, — следователь показал носовой платок, на котором чернел смертоносный металл.

— На экспертизу, — бросил Чупров.

Его в этот момент занимали другие мысли: надо сообщить жене Стригунова, она до сих пор ничего не знает. И сделать это нужно ему…

Лера задумчиво посмотрела на Андрея, негромко сказала:

— Пора, мой журналист. Пришло время прощаться… Интересный был бы сюжет для городских новостей, правда?

— Что же тут интересного? — грустно сказал Андрей. — Столько были обмануты, разлучены, далеки друг от друга, и вот наконец все позади, мы встретились, мы вместе. Мы любим. И — нужно разлучаться. Журналисту такой сюжет не нравится…

— Тебе бы раскрыть мафиозную группировку, разоблачить коррумпированных чиновников, да?

— Нет, Лера, к сожалению, такое лишь в кино бывает. Нормальный человек, которому есть, что терять, не станет совать нос в это дерьмо, извини.

— Ты хочешь сказать, нет на свете доблестных Фандоров?

— Есть. Или человека приперли к стенке, ему деваться некуда, знаешь, и кошка, загнанная в угол, может жестоко поцарапать кого угодно. Или человек давно работает на мафиозные, коррумпированные структуры. Ему дают на съедение пару-тройку «шестерок», он становится знаменитым, бесстрашным борцом и все такое. А потом, когда нужно, знаменитый, бесстрашный и т. п. спасает своими публикациями крупную рыбу. Кричит: вместо того, чтобы бороться за порядок, вы арестовываете честнейших, умнейших граждан, которые хотели… Это всегда действовало на судей, на следственные органы, а сейчас — особенно. Лера, о чем я говорю?

— О журналистах…

— Черт с ними! Лера, я люблю тебя и не хочу с тобой расставаться. Я не могу без тебя, любимая.

— Я тоже… ты ведь знаешь. — Она покачала головой. — Надо же, в моем лексиконе появилось слово-паразит — «тоже».

— Хочешь, я позвоню Косте, попрошу его не возвращаться домой до утра?

— Нет, мой хороший, это невозможно. Мало ли что в городе может случиться, а я неизвестно где…

— Этот город, он что, маленький ребенок? Твой ребенок?

— Если так не думать, лучше не быть мэром. — Она невесело улыбнулась. — Своих детей я не могу иметь, ты знаешь причину, поэтому у меня есть город. Чего я только не насмотрелась за эти без малого четыре года! Видела сгоревшие квартиры, затопленные, с обвалившимися потолками, раскуроченные взрывами газа… Людям нужно было помогать, поддерживать, выискивать средства, выбивать деньги из бизнесменов. Хозяйство-то мне досталось знаешь какое? Аховое… Вот и я заговорила о чем-то непонятном. Андрюша, милый, пожалуйста, проводи меня.

— Лера…

— Теперь я знаю свою цель. — Она обняла его, прижалась щекой к его груди. — Всегда быть с тобой рядом. Но сейчас нам нужно расстаться. Да что случилось, мы ведь не последний раз вместе, правда?

— Ты правда хочешь, чтобы так было всегда?

— Очень… И так будет, я верю. А ты?

— Я тоже верю, но боюсь расставаться с тобой.

— «Я не трус, но я боюсь…» — с улыбкой вспомнила она фразу из кинофильма. — Пошли, ты посадишь меня на такси, а сам в целях конспирации будешь добираться на другой машине. И завтра обязательно позвонишь, договорились?

Он помог ей надеть пальто, сапоги, сам водрузил на ее красивый носик огромные очки. Парик Лера положила в сумочку, решив, что пользы от него мало, а вреда, если кто заметит ее в парике, — может быть много.

Они вышли на улицу Каштановую, которая тянулась перпендикулярно улице Некрасова. Андрей, «голосуя» проезжавшим мимо машинам, дошел до угла улицы Некрасова и замер: там стояли милицейские машины, освещая что-то, лежащее на тротуаре. Было много людей в форме и в штатском.

— Что там такое? — встревожилась Лера. — Ох, Господи! Я как чувствовала, что за время моего отсутствия что-то обязательно случится!

Она уже направилась к милицейским машинам, но Андрей схватил ее за рукав.

— Лера! Ты помнишь, как одета? Сможешь объяснить, что делаешь здесь? Пошли отсюда. Немедленно поезжай домой, оттуда можешь позвонить и все выяснить.

— А ты?

— Я пойду узнаю, что случилось. Я же все-таки журналист, редактор отдела городской жизни. Если хочешь, позвоню тебе попозже и все расскажу. Идет?

— Зачем, Андрей? Поехали вместе со мной до центра. — Она умоляюще посмотрела на него, словно чувствовала, что ничего хорошего из этой затеи не получится.

— Я позвоню, — повторил он, улыбнулся и ласково погладил ее по щеке.

— Только не забудь… раненый мой… — Она страстно поцеловала его в губы, заметив, что у обочины остановился красный «москвич».

Андрей открыл дверцу, договорился с водителем о цене, усадил Леру на заднее сиденье и долго махал вслед машине.

А потом неторопливо зашагал к милицейским машинам, заблокировавшим всю улицу Некрасова. Хоть и был не таким журналистом, который лихо разоблачает страшных преступников и отдает их в руки правосудия, а все-таки нелишне будет узнать, что же там стряслось.

Люди в грязно-белых халатах грузили в санитарную машину носилки, накрытые брезентом. У крайней «волги» стоял, скрестив руки на груди, начальник городской милиции подполковник Чупров, мрачно наблюдая за работой санитаров.

— Добрый вечер, Дмитрий Семенович, — сказал Андрей. По долгу службы им время от времени приходилось общаться, они знали друг друга. — Что у вас туг стряслось?

— Не такой уж он и добрый, — раздраженно ответил Чупров, мельком взглянув на Андрея. — Убит Илья Олегович Стригунов.

— Вот это новость!.. — изумился Андрей. — Давненько в нашем городе не случалось громких убийств. Уже появились какие-либо версии?

— Нет у меня версий. — Чупров еще раз взглянул на Андрея, уже более внимательно. — Или есть…

Синяки на лице мгновенно вернули его на сутки назад: звонок Стригунова, поручение Васькову, ухмылка лейтенанта, когда докладывал о выполнении задания, мол, здоровый, черт, но свое получил, теперь до конца жизни будет шепотом разговаривать с начальством и ненавидеть Стригунова…

Ненавидеть Стригунова!

— А ты что здесь делаешь? — Чупров повернулся к Андрею всем корпусом.

Съемочной бригады не было видно.

— Да вот, прогуливался и случайно заметил, как вы работаете на месте преступления, — беспечно ответил Андрей.

— Интересные у тебя прогулки… — сквозь зубы процедил Чупров. — Ты, кажется, живешь в другом конце города, так?

— Совершенно верно.

— И работаешь далеко отсюда, я не ошибаюсь?

— Да, но гулять я могу где угодно… — Андрей запнулся. Он вдруг понял, почему подполковник так хищно смотрит на него. Убит Стригунов! С которым Андрей вчера чуть не подрался, которого сам обещал прибить, и это слышали те, кто ждал встречи с Лерой в «аквариуме»! А как объяснить его неожиданное присутствие здесь?! — Уж не думаете ли вы, что это я его убил?..

— Думаю! — рявкнул Чупров. — Нам с тобой придется поговорить на эту тему. Долго, обстоятельно!

Вот так влип! А самое страшное, что если об этом узнает Лера, она… Она попытается его выручить, она может сказать, что он был с нею в то время, когда убивали Стригунова. И тогда победа на выборах станет невозможной! Хоть и противно было ему даже слышать об этих выборах, но если Лера стремится к победе, он не имеет права мешать ей! Она заслужила победу!

Решение созрело мгновенно. Андрей повернулся и бросился на другую сторону улицы, где теснились низкие старые дома.

— Стой! — Чупров вырвал пистолет из кобуры.

41

Лера вбежала в квартиру, захлопнула дверь, остановилась в прихожей, прислонившись спиной к стене. Вот она и дома наконец… Ну, слава Богу, все обошлось. Никто не узнал ее, не остановил, не спросил, почему мэр города надела солнцезащитные очки темным вечером, когда и без очков, того и гляди, в глубокую лужу угодишь…

Теперь уже никто и не спросит. Она прикрыла глаза и улыбнулась, вспоминая чужую квартиру и своего ласкового любимого. Как же чудесно все было! Никогда в жизни не испытывала она такое, даже шестнадцать лет назад было не так. И сейчас, когда, казалось бы, она с ног должна валиться от усталости, хотелось бегать по квартире, прыгать, громко петь!

Лера покачала головой, не открывая глаз. Это самое настоящее сумасшествие. Но какое приятное! Сейчас она переоденется, примет душ, поужинает…

Здорово было бы вдвоем поужинать здесь, никого не опасаясь, никуда не торопясь, а потом… Строгая начальница, мэр города пыталась возмутиться в ней: какая распущенность, как ты смеешь даже думать об этом! Мечтать о постели может только отъявленная развратница, шлюха! Но проснувшаяся женщина даже внимания не обращала на это желчное ворчание.

В тишине квартиры резко зазвонил телефон. Лера оторвалась от стены, шагнула в кабинет, взяла трубку, даже не предположив, кто это и что хочет. Пошлет к черту, кто бы там ни был. Ее рабочий день давно закончился.

— Агеева, — коротко и резко сказала она.

— Валерия Петровна, мы вас разыскиваем весь вечер, — послышался в трубке дрожащий бас Чупрова. — Но вы как сквозь землю провалились.

— Дмитрий Семенович, вы знаете, что меня редко можно застать дома. Что вы хотите?

— Редко, это верно, — мрачно согласился Чупров. — Но обычно кто-то знает, где вас можно отыскать, а сейчас…

— Вы хотите сказать, привыкли к тому, что я хожу на поводке? И очень удивлены, если меня там не оказалось?

— Да нет… Валерия Петровна, я минут через пятнадцать буду у вас. Извините за столь позднее вторжение, но случилось нечто из ряда вон выходящее. — Голос Чупрова звучал решительно.

Лера нахмурилась.

— Что случилось? Не молчите, Дмитрий Семенович, я слушаю вас!

— Вы не волнуйтесь, Валерия Петровна. Все равно ничего изменить уже нельзя, сейчас я приеду к вам и все расскажу.

Он отключил связь. Лера недоуменно посмотрела на трубку, бросила ее на аппарат, медленно села в кресло. Она уже не сомневалась: случилось что-то из ряда вон выходящее. Но что?

Свидание совершенно выбило ее из рабочей колеи. Одно было ясно: до приезда Чупрова необходимо принять душ и переодеться. Что она и успела сделать.

Выйдя из ванной, вспомнила, что собиралась поужинать. Но едва вошла на кухню, раздался звонок в дверь.

Подполковник Чупров смотрел на нее так печально, что Лера невольно отшатнулась, поплотнее запахнула полы халата.

— Извините, Валерия Петровна, что пришел к вам со столь горестным известием, но… — Он заметил, что она побледнела, взял под руку, повел в кабинет. — Пожалуйста, присядьте…

Лера села на диван, обхватив себя за плечи. Вдруг стало невыносимо холодно.

— Говорите же, Дмитрий Семенович! — почти выкрикнула она. — Что случилось?

— Ваш муж погиб.

Лера закрыла глаза ладонями и так сидела, не проронив ни слова. Только плечи ее содрогались. Чупров подумал, что она рыдает, но когда Лера отняла от лица ладони, глаза ее были сухими.

— Как это случилось?

— Он застрелился на даче сегодня в семнадцать тридцать две. Выстрелил в сердце из ружья. Умер мгновенно.

— В семнадцать тридцать две… — машинально повторила Лера, вспомнив, что примерно в это время она вошла с Андреем в квартиру Богаченко. — Вы можете объяснить, почему он это сделал?

— Окончательные выводы делать преждевременно. Командир нашего спецотряда Бугаев получил анонимное известие о том, что Бориса Васильевича шантажирует группа бандитов, он отсиживается на даче, пьет, и все это может кончиться плохо.

— Да, он звонил вчера поздно вечером, был сильно пьян. Сказал, что заболел, поэтому и решил отдохнуть, поправиться на даче… Но кто, кто мог его шантажировать? И зачем?!

— Я не сомневаюсь, что следственная группа скоро даст ответы на эти вопросы. Если позволите, я продолжу. Когда Бугаев со своими людьми прибыл на дачу, Борис Васильевич был в состоянии сильного алкогольного опьянения. Он не открыл дверь, грубо ответил Бугаеву, ушел в комнату и застрелился. Когда они ворвались в дом, комната была полна порохового дыма.

— Бугаева ко мне, — приказала Лера. — Немедленно!

— Я надеюсь, он вот-вот прибудет. Но это еще не все, Валерия Петровна. Сегодня поистине черный вечер для нашего города.

— Еще не все?! — закричала Лера. — Вы что, издеваетесь надо мной? Что еще могло случиться?!

— Убит Илья Олегович Стригунов.

У Леры дыхание перехватило. Так вот почему было много милицейских машин на улице Некрасова.

— Кто это сделал?

— У меня есть подозреваемый. Видите ли, вчера в вашем кабинете он угрожал расправой Илье Олеговичу. А позже говорил, что покойный нанял бандитов, которые якобы избили его. Я имею в виду журналиста Андрея Истомина.

— Почему вы так решили? — голос Леры предательски дрогнул.

— Потому что он околачивался неподалеку от места преступления, даже подошел выяснить, убит ли Стригунов или ранен. Вразумительного объяснения, что он делал в этот час так далеко от места жительства и от места работы, я не получил.

— Но он ведь мог… быть у кого-то в гостях.

— Я сомневаюсь. Почему бы в таком случае не назвать фамилию, адрес? Если бы тот, у кого он был, подтвердил это, я бы, скорее всего, извинился и отпустил Истомина.

Лера вспомнила, что Костя должен вернуться домой после полуночи.

— И вы арестовали его?

— К сожалению, нет, Валерия Петровна. Он бежал, тем самым подтвердил свою причастность к преступлению. Почему человек убегает с места происшествия? Потому что виновен. Это аксиома. Похоже, он хорошо знал окрестности, так рванул, что мои оперативники упустили его.

— Я все поняла, — сухо сказала Лера. — Вам предстоит большая работа, надеюсь, вы справитесь с ней. А теперь, пожалуйста, оставьте меня.

— Валерия Петровна, не могли бы вы прояснить суть конфликта, случившегося в вашем кабинете?

— Нет, сейчас я ничего не могу прояснять. Работайте, Дмитрий Семенович, не смею вас задерживать.

Чупров внимательно посмотрел на нее. Лера выдержала этот взгляд. Оба поняли, что не все говорят, но сейчас Чупрову не оставалось ничего другого, как еще раз выразить свое соболезнование и удалиться.

Лера закрыла дверь и, вернувшись в кабинет, ничком повалилась на диван. Борис погиб, застрелил себя. Почему?! Он убил себя именно тогда, когда она была счастлива, когда по-настоящему ощутила себя женщиной. Почему? Совпадение или судьба заставила ее платить за счастье жизнью другого человека? Пусть нелюбимого, запутавшегося в своих странных делах, но жизнью! Это слишком страшная цена.

Хотелось плакать, но глаза были сухими. Андрей! Он убежал… А что ему оставалось делать? Андрей, любимый, где ты, что с тобой? И самое страшное — она не в силах ему помочь. Ничем. Никак… Такое наказание за то, что несколько часов была счастлива? После шестнадцати лет холода и изнуряющей работы всего-то несколько часов! И за это — такая цена?

Звонок в дверь заставил ее подняться.

— Извините, — опустив глаза, пробормотал Бугаев. — Я встретил Чупрова, он сказал… вы уже все знаете.

Лера посторонилась, пропуская его в прихожую, но дальше не пошла.

— Как это произошло?

Бугаев замялся, а потом махнул рукой:

— Хотели выручить его, вытащить из лап каких-то подонков, а он увидел нас и подумал, что пришли арестовывать… И шандарахнул себе в сердце.

— Я тоже подозревала что-то неладное, какой-то он странный был в последнее время. Кто эти подонки, что хотели?

— Я думаю, на него давили, чтобы он заставил вас снять свою кандидатуру на выборах в Думу. И у них были мощные рычаги… Извините, но…

— Говори.

— Борис Васильевич вам изменял.

— Есть доказательства?

— Есть, — Бугаев вытащил из кармана куртки фотографию, протянул Лере. — Но, Валерия Петровна, Чупров об этом не знает. И лучше б не узнал. Зачем порочить покойного?

Лера с ужасом увидела на фотографии испуганное лицо Бориса на фоне окровавленной голозадой девушки. В руке Борис держал пистолет.

— Я не могу поверить в это… — прошептала она. — Борис мог мне изменить, но стать убийцей…

— Он и не стал, — тяжело вздохнул Бугаев. — Девушка жива и здорова. Но дома ее нет. Мои люди сейчас проверяют места, где она может быть. Жива она, жива. Когда Борис Васильевич пришел к ней, его оглушили, ее облили какой-то красной жидкостью, а когда он проснулся, увидел все это и пистолет в руке, понял, что попался. Они держали его на крючке: либо сделает то, что прикажут, либо убьют девчонку, а фотография и пистолет с отпечатками пальцев будут неопровержимой уликой. Я сразу все понял. И помчался выручать его.

— Он не поверил тебе?

— Он больше суток пил и, когда я приехал на вашу дачу, почти ничего не соображал. Я показал фотографию, стал убеждать, что мы пришли ему помочь… Он кивнул, ушел в комнату и застрелился. Похоже, ружье держал под рукой, собирался отстреливаться от бандитов…

— Нужно найти эту девушку. Немедленно.

— Это мы обязательно сделаем. Но я думаю, она уже далеко от Прикубанска, если вообще жива.

— Кто за этим стоит? Вашурин?

— Не могу точно сказать. Но, судя по последним событиям, — кто же еще? Вас пытались заставить снять свою кандидатуру, Стригунова убили… Если б не гибель Бориса Васильевича, сейчас остался бы только один кандидат, он.

— Как это можно доказать?

— Можно только грохнуть его.

— Ни в коем случае. Хорошо, я завтра поговорю с Чупровым.

— Валерия Петровна, если Чупров узнает, что я утаил важную улику, фотографию, у меня будут неприятности.

— Где ты ее взял?

— В почтовом ящике.

— Почему не сказал мне?

— Зачем же вас расстраивать? Подумал, съезжу, поговорю с Борисом Васильевичем, а потом и разберусь с теми, кто решил поиграть с вами в кошки-мышки. Я найду их, не сомневайтесь.

— Надеюсь, Гена, — опустила голову Лера. — Я не буду говорить Чупрову о фотографии, она вряд ли поможет следствию. Тут не кропотливое расследование нужно, а решительные действия. Ты понимаешь, о чем я?

— Естественно, Валерия Петровна!

42

Анжела, пригорюнясь, сидела на черном кожаном диване и молчала.

Где сейчас Борис, как они хотят заставить его что-то делать? И что? Дура она, дура, пошла на поводу у бандита, вот и влипла теперь… А можно ли было поступить по-другому?

Артисткой мечтала стать… Приехала из соседней станицы, два месяца на заводе поработала, в самодеятельном театре играла, потом в городской взяли; правда, ролей серьезных не предлагали и платили гроши. Пришлось уйти в варьете, которое на самом деле оказалось обычным стриптизом. Противно, но хоть деньги появились, жить можно было безбедно.

А потом с удивлением поняла: увязла дальше некуда. Лебеда — не просто начальник, а самый настоящий рабовладелец! «Замуж? Будешь раз или два раза в неделю встречаться со мной или с кем прикажу». Ну и какой муж согласится на это? «Отпустить? Плати неустойку десять тысяч баксов и — свободная птаха. Контракт же подписала на десять лет». И правда, подписала… Да где же взять такие деньги? Дура, самая настоящая!

Жаловаться некому, все у Лебеды с виду по закону. А если наперекор ему взять и уйти, через неделю или машина наедет, или кирпич на голову упадет, или в подъезде зарежут, или ноги переломают — он на все способен, этот ублюдок! И потом никто ничего не докажет.

Вот и докатилась, хорошего человека подвела под монастырь… Нравился ей Борис, легко с ним было, приятно, весело. А теперь и думать страшно — предала, подлюка!.. Хотела заработать бабки и махнуть в Италию, да теперь и это не получится.

Всю ночь Лебеда мучил ее, это ж настоящее истязание было! Зубы стиснула и терпела, даже улыбалась, когда он требовал, а к горлу тошнота подступала…

Докатилась Анжелка!

Мебель тут вся красивая, стильная, да что толку, если на свет Божий смотреть больно? Ночь уже на дворе, а на душе прямо кошки скребут.

Лебеда широкими шагами ходил мимо дивана, довольно ухмыляясь и с вожделением потирая ладони. Он был похож на помешанного, который разговаривает сам с собой.

— Класс, класс! — говорил Лебеда. — Все получилось как надо! Молодец, Сурок, сработал профессионально! — Неожиданно лицо его приняло озабоченное выражение. — А вот Сивуха куда-то исчез. Паскуда, вчера получил бабки за работу и, наверное, квасит сейчас где-то. Ладно, завтра скажу ему, чтоб не позволял себе расслабуху!.. А на хрен он мне сейчас нужен? Пусть гулеванит, покуда можно!

— А мне что делать? — жалобно проскулила Анжела. — Ты сказал, домой теперь нельзя, как же я дальше буду жить?

— Отлично! — загоготал Лебеда. — Лучше, чем раньше! Это я так, на всякий пожарный сказал, что нельзя торчать дома. А вдруг что не так выйдет. Все вышло отлично, Анжелка!

Он подскочил к девушке, опрокинул ее на диван, задрал эластичную юбчонку выше пояса и принялся мять короткими, толстыми пальцами голубые трусики. Она даже не пыталась сопротивляться, лишь крупные слезы катились по бледным щекам.

— Не надо… пожалуйста, я боюсь… мне страшно… — слабым голосом твердила Анжела.

— Классная ты телка! — Лебеда похлопал ладонью по сбившимся в сторону трусикам. — Целую ночь тащился от тебя, а хочется. Да ладно, все нормально, не скули. Завтра утром мои ребятки отвезут тебя в Ростов, там перекантуешься недельку-другую у моих корешей. А потом — в Москву!

Анжела села, торопливо одернула юбку.

— А квартира как же? Я ее приватизировала…

— Я тебе в Москве другую куплю. Да ты не дергайся, в Ростов — пока что, на всякий пожарный, поняла? Никто ж тебя не знает, не сечет, при чем ты. Фотографий у ментов пока нет. А когда появятся, ты будешь уже далеко. Усекла?

— Нет… Зачем ты меня втянул в это дело? — Она захныкала, растирая слезы ладонями.

— Заткнись! — крикнул Лебеда. — Все нормально. И не забудь, по фоткам в тебе семь пуль сидит! Не вздумай рыпнуться.

По этим распроклятым фоткам она давно уже мертвая… О чем думала, когда соглашалась на этот спектакль? Ох, дура, дура!..

— А что вы с Борисом сделали?

— Сидит на даче, пьет. Наконец-то живет как человек: на работу не ходит, жене тапочки не подает. — Лебеда растянул рот в ухмылке, обнажая золотые зубы.

— Почему же тогда мне никуда ходить нельзя?

— Потому что ты уже убитая! Шучу, шучу, не пугайся, детка. Ходить можно, только со мной. На всякий пожарный. Ну хочешь, сгоняем в наш кабак, посидим? Сегодня ты не работаешь, я приглашаю, ну?

— Пошли. — Анжела спрыгнула с дивана. Хоть какое-то разнообразие появилось! Да, может, узнает, что в городе творится, а нет — напьется, все легче будет Лебеду терпеть ночью.

В ресторане «Кавказ» играл оркестр, шикарно одетая публика уже приступила к танцам. Появление Лебеды завсегдатаи восприняли как нечто само собой разумеющееся — хозяин, а вот Анжелу встретили аплодисментами.

— Сегодня не работает, — ухмылялся Лебеда, приветствуя знакомых. — Выходной у девушки. Может быть, для меня сделает исключение попозже. Если настроение будет.

— Нахал ты, Лебеда… собственник… эгоист… — с огорчением вздыхали подвыпившие мужчины.

Говорить, подковыривать хозяина имели право, он снисходительно относился к этому, а вот изменить что-то — нет. Потому-то и вздыхали, слюни пускали, провожая сальными взглядами проходящую мимо Анжелу.

Лебеда хотел выглядеть истинным джентльменом: лихо отодвинул стул перед Анжелой, а когда села, придвинул к столу так плотно, что девушка невольно вскрикнула, ударившись коленкой о ножку стола.

Метрдотель в белом смокинге уже стоял рядом, с почтительным поклоном протягивая меню.

— Да ладно, убери эту хреновину, — осклабился Лебеда. — Сам знаю, чем ты тут людей кормишь. Небось тухлятиной какой-то, да? — и заржал, довольный своей шуткой.

— Обижаете, босс, — прогундосил бывший шеф-повар городской столовой, который и в смокинге оставался поваром.

— Шучу, шучу, — милостиво махнул рукой Лебеда. — Давай, тащи-ка нам жульены, мясо в горшочках с грибами, селедку, водочки, баклажаны маринованные… — Посмотрел на Анжелу: — Тебе чего, детка? В смысле пить?

— Шампанское.

— А вы слышали, что в городе творится? — почему-то прошептал метрдотель.

— Плевать мне на город и на все, что в нем творится, — раздухарился Лебеда.

— Что? — не сдержала любопытства Анжела.

— Убили Стригунова Илью Олеговича, а муж Агеевой, мэра нашего, сам застрелился на даче. — Метрдотель наклонился к Анжеле, печально разводя руками.

— Что ты мелешь, козел! — заорал Лебеда, вскакивая со стула, изо всех сил пнул метрдотеля в зад.

Бывший повар нырнул прямо на Анжелу, едва не свалив ее под стол.

— Пошел вон, пошел! — возопил Лебеда. — Делай свое дело, подлюга, и не мели, чего не надо!

Люди за столиками разом повернули головы в их сторону, но лишь только их взгляды сталкивались со злобным взглядом Лебеды, тут же отворачивались. Кому охота вызывать гнев хозяина!

Метрдотель суетливо затрусил выполнять заказ. Анжела всхлипнула.

— Заткнись! — скрипнул зубами Лебеда.

— Борис застрелился… — Анжела зарыдала, упав головой на стол.

Лебеда запустил пальцы в ее кудрявые волосы, изо всех сил сжал их. Было бы потемней, приподнял бы ее голову и приложил об стол так, чтобы кровью умылась. Паскуда!

Он повернулся, намереваясь пресечь все не в меру любопытные взгляды, и замер. По проходу к его столику в углу решительно шагали два крепких парня в широких плащах.

— Погаси свет! — заорал он осветителю. — Погаси! Я кому сказал, сука!

И повалился на пол, увлекая за собой Анжелу. Она не ожидала этого и, падая, неловко задрала левую ногу.

В зале ресторана разом погасли все люстры. Тотчас же ударили сухие автоматные очереди.

Еще минут пять после того, как все стихло, осветитель не решался включить электричество. А когда в зале снова вспыхнули люстры, раздался душераздирающий женский визг: у стола, за которым сидел Лебеда, в луже крови корчилась на полу Анжела.

Самого хозяина нигде не было видно.

* * *

Ему повезло дважды!

Первый раз, когда, промчавшись дворами, выскочил вновь на улицу Каштановую и увидел грузовик, выруливающий из переулка на противоположной стороне. Андрей догнал старенький «ЗИЛ»-самосвал, стремительно взобрался в кузов, упал на какие-то железки. Сзади слышались голоса оперативников, потерявших его из виду, завывание милицейских сирен. А грузовик неторопливо катил по улице, увозя Андрея все дальше и дальше от места происшествия.

Однако вскоре встал вопрос: куда? Где провести хотя бы эту ночь? Озноб пробирал до костей. И холодно было лежать на железках в кузове. И нервы были напряжены до предела. Домой дорога заказана, к Косте тоже — там и там наверняка его будут ждать. А больше и не к кому обратиться за помощью. Лера? Ее ни в коем случае нельзя впутывать в эту историю.

…И тогда ему повезло второй раз. Грузовик приехал на городскую свалку.

Андрей спрыгнул с машины, укрылся за кучей какого-то картонного хлама. «ЗИЛ» вскоре остановился, водитель поднял кузов, высыпал металлический лом, развернулся и уехал. Андрей понял, в чем дело: какая-то частная авторемонтная фирма втихую вывозила на свалку отходы своей деятельности. Разрешение денег стоит, а если ночью, потихоньку, глядишь, и обойдется.

Этому водителю — обошлось. Да он, по мнению Андрея, и заслужил благосклонность небес, дважды ведь выручил его. Второй раз потому, что в подземных помещениях разрушенного завода жил неофициальный начальник свалки — Барон.

Тот самый Барон, у которого Андрей собирался взять интервью, не сомневаясь, что откровения затворника станут настоящей сенсацией.

Летом здесь стояла невыносимая вонь, но сейчас, в начале декабря, было терпимо.

Спотыкаясь, Андрей добрался до мрачной громады заброшенного завода, нашел место, где стена была полностью разрушена, и шагнул внутрь.

Где-то под землей находились прежние бытовки, душевые, раздевалки — они отлично сохранились, надежно защищали от ветра, дождя и снега. Но как пройти туда, Андрей не знал.

— Барон! — закричал Андрей.

Тишина. И жутковато вдруг стало при мысли, что Барон или крепко спит, или ушел в город. Андрей сложил ладони рупором и закричал изо всех сил:

— Ба-ро-о-он!!!

— Чего орешь на ночь глядя, — услышал он где-то сбоку хриплый голос.

— Барон! — обрадовался Андрей. — А я уж было испугался, что не встречу тебя, и черт его знает, что тогда делать…

Из темноты вынырнула могучая фигура, остановилась напротив Андрея.

— Ишь ты! Раньше люди пугались, когда встречали меня, а теперь наоборот получается. Видать, и вправду поменялись времена. Замерз, что ли? Ну, пойдем. Понятно, что не случайно ты тут очутился. Пойдем, расскажешь, что да как. — Он взял Андрея за руку.

Через несколько минут они оказались в просторной комнате. У одной стены в железной бочке полыхал огонь. Дым уходил куда-то вверх по широкой трубе. Сбоку от печки на груде старых матрасов, кутаясь в клетчатое одеяло, сидела женщина лет сорока. Она смотрела на Андрея без удивления, как будто знала заранее, что сегодня ночью увидит его тут.

— Нинка, моя жена, — пояснил Барон и приказал: — Спи, мы тут погуторим малость.

Женщина приветливо кивнула Андрею, легла, повернувшись к стене. Андрей шагнул к печке, протянул растопыренные пальцы к горячему металлу. Хотя в комнате было тепло, крупная дрожь сотрясала его тело.

Старые матрасы лежали и с другой стороны печки, на них и уселся Барон, могучий мужик лет пятидесяти пяти с длинными черными волосами и густой черной бородой. Ходили слухи, что он цыган, но в точности этого не знал никто. Зато было известно, что был он когда-то королем преступности в Прикубанске, одним из самых жестоких бандитов, загубившим немало жизней. В конце концов его поймали, суд приговорил к расстрелу; почти год Барон провел в камере смертников, пока в канун шестидесятилетнего юбилея Великого Октября не получил помилование: смертная казнь была заменена пятнадцатью годами строгого режима. Он вернулся незадолго до августовского путча и поселился на свалке. До этого здесь собирались разные компании: то бездомные пьяницы, то лихие рокеры. С появлением Барона любителей острых ощущений на свалке поубавилось. Что-то сказал он такое, что эхом разнеслось по городу, убедив самых лихих — не надо ходить на свалку, это может плохо кончиться. Городское начальство такое положение дел вполне устраивало, и Барона не трогали. Так и стал он неофициальным начальником свалки. Зарплату не получал, но за порядком следил. А настоящий начальник время от времени привозил ему подарки в виде еды и водки. Собственно, теперь он только для этого и приезжал на свалку. Хорошо-то как стало жить настоящему начальнику!

— Рассказывай!

Андрей машинально посмотрел на женщину. Барон перехватил этот взгляд:

— Нинку не боись, парень. Она глухонемая. Да ты сядь, — похлопал ладонью по матрасу рядом с собой. — Может, жрать хочешь?

Андрей неуверенно пожал плечами. Барон вышел в другую комнату, вернулся с куском хлеба, на котором лежала толстая пластина сала, протянул Андрею:

— Не брезгуй, не со свалки.

Кусая хлеб с салом, Андрей начал свой рассказ. Почему-то верилось, что Барону можно рассказать все. Даже то, что Косте не рассказывал.

Барон слушал, не перебивая. И лишь когда Андрей дошел до сегодняшней встречи с Чупровым, покачал лохматой головой:

— Илья Олегович даже помереть спокойно не мог, выходит, отомстил тебе.

— Выходит, — согласился Андрей. — Но ты-то веришь, что я не убивал его?

— Я-то верю. Зачем тебе убивать Стригунова? Я людей насквозь вижу, ты не из тех, кто может убить. Надо, чтоб и Чупров поверил. Иначе замордуют они тебя.

— Думаешь, ничего нельзя сделать?

— Посмотрим. Стригунова убили не за деньги, за что-то другое. Нужно узнать, кто это сделал.

— Кто это мог быть?

— Я в ваши игры больше не играю. Живу сам по себе, город не трогаю, и он меня не трогает. Если Чупров сунется, спрячу. Тут вот ляжешь. — Он поднялся, направился к жене. — Лучше курткой накройся, тепло, не замерзнешь. Ну а холодно станет, матрац на себя сверху положишь.

— Спасибо.

— Я людей насквозь вижу. Ты все сделал правильно. Как мужик.

43

Марина подняла красное, опухшее лицо, залитое слезами, пробормотала:

— Здравствуйте, Валерия Петровна… «Добрый день» не могу сказать, Какой же он добрый? Такой ужас творится… Я выражаю вам соболезнование…

— Я тебе тоже. — Черная косынка резко оттеняла ее бледное лицо.

— Спасибо… — кивнула Марина. Теперь уже ни к чему было скрывать, что Стригунов был для нее не только начальником. — Вы не знаете, кто это сделал и зачем?

— Нет. Я не следователь. У нас есть компетентные люди, которые занимаются этим. Разберутся — доложат. Если мне будут звонить, докладывай немедленно. Я сама решу, с кем говорить.

…В «аквариум» стремительно вошел Чупров. Гладко выбрит, одеколоном от него пахнет, а глаза аж провалились, и лицо серого цвета. Вон он, самый «компетентный» человек, явился, не запылился.

— Валерия Петровна, к вам можно?

— Если вошли, то можно. Есть новости?

— И не одна. Вчера вечером в ресторане «Кавказ» неизвестные совершили нападение на хозяина казино, Василия Левицкого и его спутницу. Расстреляли из автоматов.

— Слышала. Ну и что?

— Эта акция имеет прямое отношение к гибели вашего мужа. Извините, Валерия Петровна, но следующие новости будут малоприятными.

— Выкладывайте.

— Сам Левицкий с места происшествия исчез. Неизвестно, убит он, ранен, или здоров и невредим, а девушка с тяжелыми огнестрельными ранениями в реанимации. Ей ампутировали ногу, но врачи надеются, что выживет. В квартире Лебеды мы обнаружили вот это… — Чупров положил перед Лерой уже виденный ею снимок Бориса с пистолетом в руке на фоне окровавленной голой девушки. — Фотография подлинная, и на ней именно та особа, которую подстрелили вчера в «Кавказе». На фотографии — инсценировка убийства, но Борис Васильевич этого не знал. А причины беспокоиться у него были.

Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Ее выдержка поразила Чупрова.

— Объясните!

— Видите ли… как это ни грустно, ваш муж изменял вам. Именно с этой девушкой. Фотография свидетельствует о том, что его шантажировали…

— Какое отношение имеет все это к убийству? Не думаю, что теперь нужно исследовать нашу семейную жизнь!

Чупров задумался. В кармане у него лежала еще и магнитофонная кассета с записью свидания Анжелы и Бориса. Может, не стоит сейчас показывать ее Агеевой? И без того ей досталось…

— Мы полагаем, — Чупров заговорил вновь, — убийство Стригунова тоже связано с этим. Ведь кандидатов у нас было трое, и нетрудно понять, что устранение двух основных конкурентов напрямую выгодно третьему.

— Вы имеете в виду Вашурина?

— Разумеется.

— Если вина его будет доказана, в чем я сомневаюсь, он понесет суровое наказание. А если нет, поднимет страшный шум, что его, кандидата, дискредитируют местные начальники, конкуренты. Не только у нас будет шум, но и в Краснодаре, и в Москве. Поэтому прошу вас, будьте осторожны, Дмитрий Семенович. Никаких противоправных действий, никаких догадок — только доказательства.

— Я понимаю.

— А как быть с вашим вчерашним убеждением, что убийство совершил журналист Истомин?

— Я и сейчас не сомневаюсь в этом, Валерия Петровна. Повторяю, все взаимосвязано. Журналист, по-моему, сам того не ведая, вляпался в очень серьезные дела, и когда мы возьмем его, нащупаем ниточку, мигом размотаем весь клубок.

— Вы его не арестовали еще?

— Пока нет, но куда он денется! Все перекрыто, арест его вопрос времени. Если к Вашурину подступиться непросто, то с Истоминым цацкаться не будем. Быстренько развяжем язык… Если заказчики не завязали его навечно.

— Что это значит?

— Проще говоря, если он еще жив, — пояснил Чупров. — В таких делах свидетелей, как правило, убирают сразу.

— Понятно… Что ж, во всех случаях необходимо полное соблюдение законности, — бесстрастно произнесла Лера. — Спасибо, Дмитрий Семенович, будут новости, немедленно ставьте меня в известность.

Когда Чупров ушел, Лера опустила голову на стол, прижалась лбом к холодной полированной поверхности. Андрей, Андрей, ну зачем ты туда пошел? Ведь предупреждала же тебя! И где ты сейчас, что с тобой? Хоть бы позвонил, спрятала бы пока у себя…

— К вам Вашурин, — послышался из селектора голос Марины.

А этому еще что нужно? Спешит воспользоваться обстоятельствами? Или закрепить успех?

— Пригласите.

Вашурин еще у двери скорчил унылую физиономию, шел к столу, опустив голову, всем своим видом выказывая глубочайшую скорбь. Но если б он вдруг расхохотался, Лера ничуть бы не удивилась. Вашурин развел руками:

— Вот оно как бывает, кто бы мог подумать!.. Ай-я-яй! Ну почему, почему он это сделал? Вы были замечательной парой, Лера! Я всегда это говорил. Прими, прими, так сказать, мои искренние соболезнования. Если что нужно, скажи.

— Спасибо, Володя. Ничего не нужно.

— Мы, конечно, были соперниками, но теперь, в трудную минуту я всегда готов прийти к тебе на помощь. А кто же еще, Лера, как не старые друзья?

Она неприязненно смотрела на него и молчала.

— Я понимаю, тебе сейчас не до этого, такая трагедия, такой ужас! Но все-таки, может мы вернемся к моим условиям? Помнишь, я тебе говорил о них несколько дней назад?

— Ты настоящий старый друг, — сухо сказала Лера. — Удобно ли говорить о каких-то условиях именно сейчас?

— Что поделаешь, что поделаешь! И рада бы душа в рай, да грехи не пускают.

— Все же хочешь, чтобы я ответила?

— Разумеется, Лера. Ты снимаешь свою кандидатуру, остаешься полновластной хозяйкой в городе, взамен получаешь от меня практически неограниченную помощь и гарантированное место в Думе на следующий срок.

— Пошел вон!

— Ну зачем же так горячиться? Я, конечно, понимаю…

— Повторяю, пошел вон! — Встала с кресла, властно махнула рукой. — Немедленно!

— Вот как людям власти хочется, — недобро усмехнулся Вашурин. — Прямо смотреть страшно. Ты не кипятись, Лера, успокойся, подумай хорошенько: я ведь не с бухты-барахты к тебе пришел, а по делу. За Борисом такое тянется, что самоубийство было единственным выходом для бедного мужика. Где-то есть свидетельства его кошмарных преступлений. Если о них узнают люди, ты не сможешь быть ни депутатом, ни мэром, вообще жить в этом городе не сможешь. Это не шутка.

— Почему бы тебе сразу не воспользоваться этим?

— Добра тебе хочу. Я ведь пришел не уничтожать тебя, так сказать, морально, а договариваться. А ты шумишь, злишься. Не надо, Лера, козыри у меня, и я предлагаю тебе хорошую игру.

— Не боишься, что я прикажу арестовать тебя? — Агеева нервно барабанила пальцами по столу, с нескрываемой гадливостью глядя на Вашурина.

Однако бывшего депутата не так-то просто было смутить. Он уже не пытался выказывать вселенскую скорбь, напротив, холодно и высокомерно усмехался.

— Совершенно нет. Я вчера во второй половине дня заглянул к Павлу Ивановичу Осетрову, да так и не расстались мы с ним до поздней ночи. Пулечку писали. Так что арестовать меня не за что, дорогая. А то, что я сейчас говорил — это так, шутка. Запомнила? У тебя есть пара дней, чтобы оценить мое остроумие и принять решение. Пока.

— Пошел вон, подлец!

На сей раз Вашурин не стал возражать.

У Леры подкосились ноги, и она медленно опустилась в кресло. Желтое, презрительное лицо Бориса, как будто он и за порогом жизни сожалел о том, что женился на Лере… Опасность, нависшая над Андреем… Вашурин с ультиматумом… Что еще готовит ей судьба? Сможет ли она справиться? Или проще согласиться на ультиматум?..

44

Подполковник Чупров сам возглавил следственную бригаду. Так как пострадавшая в ресторане «Кавказ» Анжела Петренко находилась в тяжелом состоянии и врачи обещали разрешить разговор с ней не раньше второй половины дня, Чупров решил съездить домой к журналисту Андрею Истомину, поговорить с его матерью.

Вчера вечером у нее были оперативники, однако подозреваемого не обнаружили. Утром с Татьяной Федоровной Истоминой встречался следователь, но ничего нового узнать не удалось.

Баллистическая экспертиза показала, что Стригунов был убит из пистолета, найденного неподалеку от места преступления. Но отпечатки пальцев на нем не совпадали с отпечатками Истомина, снятыми в его комнате. Значит, стрелял не он. Тогда почему бежал с места преступления?

Из доклада следователя невозможно было сделать какие-то выводы, и Чупров поехал сам.

Дверь ему открыла невысокая полная женщина в цветастой косынке. Покрасневшие глаза смотрели на подполковника с немой укоризной: и так беда случилась, а тут еще вы ходите и ходите, покоя не даете!

— Извините, Татьяна Федоровна, такая уж служба у нас. Может, присядем, поговорим о вашем сыне?

— А чего о нем говорить? — Истомина уже не укоризненно, а враждебно посмотрела на Чупрова. — Уже все сказано. Андрюши дома нет, и не знаю, где он… — Всхлипнула. — Да живой ли?..

— Живой, живой, — успокоил ее Чупров. — Вчера бежал так, что мои ребята, спортсмены, догнать не могли.

— А чего гонялись за человеком? Он что, преступник какой? Да Андрей мой сроду таким не был. Он журналист, если подошел узнать, что там стряслось, так ему по службе положено все знать.

— Ну хорошо, подошел, спросил — это я понимаю, служба. Ничего против не имею. Кстати, в таких обстоятельствах уже не раз сталкивался с Андреем. Но почему он убежал? Если не виноват, я бы задал ему несколько вопросов и отпустил, он и сам это прекрасно знает.

— Так набросились, небось, как шакалы! Он испугался и побежал. А что ж, стоять и дожидаться, когда вы его в кутузку запхаете?

— Я бы его в своей машине довез, — логично рассуждал подполковник. — Вы знаете, позавчера он поругался с покойным Стригуновым прямо в кабинете мэра.

— Знаю, — поджала губы Татьяна Федоровна. — Он мне рассказывал. Про покойных плохо не говорят, но этот Стригунов потом натравил бандитов на Андрюшу, они его избили всего. Середь бела дня прямо. Это как понимать? Вы тех, кто его бил, поймали?

— Нужно было прийти к нам, написать заявление, мы бы разобрались, нашли виновных и наказали бы, — глазом не моргнул Чупров. — А вот насчет того, что Стригунов бандитов натравил, — это несерьезно. Такие люди с бандитами не знаются.

— Какие же тогда знаются? — удивилась Татьяна Федоровна. — Уж не такие ли, как я да Андрей?

— Еще пару вопросов, Татьяна Федоровна. — Чупров почувствовал растущую враждебность хозяйки. — Какие отношения были у вашего сына с Валерией Петровной Агеевой?

— А какие они могут быть? Она начальник, а он журналист. Никаких отношений не было и быть не могло. На что вы намекаете, интересно?!

— И последний вопрос. С кем ондружит?

— С Костей Богаченко.

Чупров записал адрес и телефон Богаченко, огляделся в поисках какой-то зацепки. Нет, самая заурядная квартира, каких десятки тысяч в городе…

Богаченко с первого взгляда не понравился Чупрову: неряшливо одет, с длинными сальными волосами, какой-то заторможенный… Художник, мать твою так! Но фотостудия впечатляла. Чупров помнил, какая грязная конура была здесь еще года три назад, а сейчас — картинка! Паркетный пол, симпатичная мебель, стены разрисованы яркими узорами, непонятными, правда, но смотреть приятно.

— Господин Богаченко? Должен признаться, у вас хороший вкус. — Чупров думал, что хвалит хозяина.

Знал бы он что сказать такое художнику — все равно, что оскорбить его!

— А у вас прекрасный нюх, господин подполковник, — усмехнулся Костя и грубовато добавил: — Вас как щелкнуть, анфас или в профиль желаете?

— Кончайте кривляться, — поморщился Чупров. — Я сюда не шутки шутить приехал. Знаете, наверное, что в городе случилось.

— И вы сами бегаете, допрашиваете людей? — удивился Костя. — А я думал, начальнику полиции…

— Пока еще милиции!

— Извините, начальнику пока еще милиции на стол донесения кладут, а он тычет пальцем и указывает: этого взять!

Обиделся Костя за неуклюжий комплимент. Надо ж такое сказать, что у него вкус хороший! Понятие «художник» подразумевает наличие божественного вкуса.

Чупров решил не ввязываться в словесную перепалку. Когда-нибудь этот хлыщ пожалеет о своей дерзости.

— Вы знаете Андрея Истомина?

— Да.

— Вчера он был замечен на месте преступления, а потом бежал. Нам известно также, что Истомин неоднократно при свидетелях угрожал покойному Стригунову.

— Вначале Стригунов обещал расправиться с Андреем и расправился, это случилось в моем подъезде. Так что Андрей имел полное право сказать что-то похожее на угрозу — согласно вашей логике, господин подполковник. Но сказать — не значит сделать.

— Вы живете неподалеку от места гибели Стригунова, — мрачно сказал Чупров. — Не у вас ли он укрылся? А может, он гостил у вас в тот вечер?

Костя задумался. Если Андрей убежал, значит, не мог сказать, что он был с Машей. Видно, кто-то против того, чтобы они встречались. Если женщина не хочет, чтобы об этом знали, вопрос исчерпан.

— Я до полуночи был в гостях у своей подруги. Мы пили чай. Когда вернулся, ничего подозрительного не заметил. Да, честно говоря, и не присматривался. Дать адрес, телефон подруги? Она свободна, и ничем не рискует, если официально подтвердит мои слова.

— Нельзя ли попроще выражаться! — Раздражение накатывало на Чупрова, — Адрес и телефон! И если выяснится, что вы меня обманули, пеняйте на себя.

— Уже пеняю.

— А Истомин знал о вашем отсутствии?

Костя понял ход мысли подполковника и охотно поддержал его:

— Вы имеете в виду, не приходил ли он ко мне в тот вечер? Вполне может быть. Он частенько заходит без звонка, особенно в последнее время, когда с ним каждый день что-то случается: то с работы выгоняют, то…

— Понятно, — перебил его Чупров. — А что вы скажете о его привычках, наклонностях? Пьет? Склонен к излишней раздражительности?

— Отличный парень — это все, что могу сказать.

45

— А я вам говорил, Маша, толку от этого Истомина не будет! — Павел Иванович Осетров расхаживал перед секретарским столом с видом победителя. — Валерия Петровна умнейшая женщина, прекрасный руководитель и организатор…

— Всех наших побед… — пробормотала Маша.

— Что? Простите, не понял. Так вот. Но и она иногда ошибается, что поделаешь, все мы люди, все, как говорится, человеки. Поверила этому вертихвосту — и ошиблась. Я ее не осуждаю, ни в коем случае. Бывает Но все-таки нужно больше доверять старым кадрам. Именно это я и хотел сказать.

Мудрая эта речь была произнесена, конечно же, не для Машиных ушей. Многоопытный Павел Иванович надеялся, что Маша расскажет о его соображениях отцу, Юрию Ивановичу, который теперь, после гибели Стригунова, стал наиболее вероятным кандидатом в мэры города.

— Это неправда, неправда! — сердито выкрикнула Маша. — Андрей не мог убить Илью Олеговича, даже если поссорился с ним накануне убийства. Не мог, я точно знаю.

— Все мы думаем, что знаем, а на самом деле… — Осетров развел руками, показывая, что на самом деле «мы ничего не знаем».

— Вы меня извините, Павел Иванович, я должна отлучиться ненадолго, — вдруг сказала Маша. — Папа просил забежать в середине дня, помочь… Вы понимаете, он очень занят сейчас…

— Ну, конечно, конечно, — великодушно разрешил Осетров. Даже если девчонка хотела с парнем повидаться, пожалуйста. Потому что — папа!

Маша схватила сумочку и выбежала на улицу. Сердце бешено колотилось в груди, выстукивая одно слово, имя: Анд-рей, Андрей. О нем только и говорили сегодня в телестудии. И откуда люди все знают? Невмоготу было слушать эти сплетни, кривотолки, предположения! Андрей попал в беду, ему нужно помочь. Но вначале разыскать. Не мог же он совсем уехать из города? Наверное, где-то прячется.

Она поймала такси:

— На улицу Пирогова, фотоателье. И пожалуйста, побыстрее.

Вот кто знает, где может быть Андрей, — Костя!

Костя сидел за черным столом, задумчиво перебирая большие и маленькие конверты с фотографиями. Увидев Машу, обрадовался, жестом радушного хозяина пригласил сесть на мягкий кожаный диванчик.

— Привет, Машуня, всегда чувствую прилив творческих сил, когда вижу тебя. Давай попробуем создать шедевр? По-моему, ты идеальная модель.

— Еще чего! Ты ж, наверное, хочешь раздеть меня? И не мечтай, ничего из этого не выйдет.

— Теперь да, — огорченно вздохнул Костя. — Андрей не простит мне раздевания его невесты. И где я раньше был, куда смотрел?

— На своих натурщиц, — съязвила Маша. — И еще мне рассказывал про них, забыл, что ли?

— Я был не прав, — сознался Костя. — А теперь что же… Но я могу сделать твой портрет в тургеневском стиле. И раздеваться не нужно. Наоборот!

— Это как же наоборот?

— Ну так, что-нибудь надеть… У тебя есть длинное платье?

— Когда мне понадобится портрет в тургеневском стиле, я тебе скажу, а сейчас я по другому поводу пришла.

— Андрея разыскиваешь? Слышал, слышал, что с ним приключилось.

— Да, Андрея. Ты знаешь, где он?

— Откуда! — Костя развел руками. — Только что приходил наш главный мент, допытывался, где я спрятал Андрея. А я ничего сам не знаю. Ну, у вас все нормально?

— Нормально? Что может быть нормальным, если Андрей исчез, и никто не знает, где его искать!

— А ты не видела, в какую сторону он побежал?

— Как я могла видеть? — удивилась Маша.

— Ну да, — кивнул Костя. — Понимаю. Но вообще-то вчера все было у вас нормально? Моя квартира оказалась счастливой?

— При чем тут твоя квартира? — Маша смотрела на Костю широко раскрытыми глазами, совершенно ничего не понимая.

— Ну ладно, Маша, свои люди, чего нам скрывать, — хитро улыбнулся Костя. — Я же не выведываю какие-то особенные секреты, просто по-дружески спрашиваю.

— Да что — нормально, объясни толком!

— Вам с Андреем в моей квартире? Он так и не сказал мне, кого намеревается привести. Но я-то знаю, кого!

— В твоей квартире?! Ты Андрею оставил ключи?

— Конечно, я. Сама подумай, если он там был, кто еще мог дать ему ключи от моей квартиры?

Теперь уже и Костя ничего не понимал. Или она притворяется так хорошо, или действительно ничего не знает… С кем же он тогда был? Кто оставил в квартире легкий аромат французских духов? Кстати, сегодня Маша пользовалась не теми духами, что вчера… Другая женщина?! Да нет, быть такого не может! Если б Андрей встречался с кем-то еще, он бы знал об этом.

Ну ладно, не хочет говорить, не надо. Какой-то странный разговор получается, и неприличный. Он-то думал, она погрозит пальчиком и скажет: не твое дело!

— Не грусти ты, Машуня, — ободряюще улыбнулся Костя. — Все это чепуха. Я пошутил.

— Правда, пошутил?

— Ну конечно. Считай, что этого разговора не было.

Маша так не могла считать. Выходит, Костя оставил ключи от квартиры Андрею, а сам ушел? Зачем? Неужели Андрей привел туда какую-то другую женщину? Но спрашивать об этом было так стыдно, что Маша отогнала от себя мрачные мысли. Сейчас не об этом нужно думать, а о том, как найти Андрея и помочь ему.

— Как ты думаешь, Костя, где он может быть? Я бы… хоть поесть ему передала, — тихо сказала она.

— Да есть у меня одна версия…

— Так чего молчишь?!

— Ты, наверное, знаешь, что он собирался брать интервью у Барона. У хозяина городской свалки. Знаешь?

— Да, он говорил об этом.

— Только у Барона Андрей мог спрятаться. Больше негде… Если он жив и не уехал из города.

Маша испуганно взглянула на Костю, слова «если он жив» больно резанули по сердцу. Он жив, конечно, жив! А с другой стороны, когда в городе такое творится, все может быть.

— Я поеду на эту свалку, — дрожащими губами вымолвила девушка. — Я найду его. Где она находится? Ни разу там не была…

— Я бы отвез тебя, но боюсь, менты за мною слежку установили. Возьми такси, довезут. А там, посередине свалки стоит разрушенный кирпичный завод. Где-то в нем и обитает Барон. У тебя деньги есть?

Маша достала кошелек, пересчитала все, что в нем было.

— Сорок три тысячи…

— Мало, — покачал головой Костя, достал из кармана кошелек, отсчитал сто тысяч, протянул девушке: — Возьми.

— Зачем? Я могу у родителей…

— Никаких родителей, — категорически сказал Костя. — Я тоже хочу помочь ему. Купишь батон хорошей колбасы, хлеба, консервов каких-нибудь… бутылку водки. Ну, в общем, продуктов. Если он там, это будет кстати. Привет передай. И вот что еще. Постарайся побегать по магазинам, посмотри, не «ведут» ли тебя.

— Ты думаешь, они могут следить за мной?

— Не исключаю такой вероятности. Постарайся не привести их к Андрею. Если он скрывается от ментов, значит, так надо. Запомнила?

Боль в сердце притупилась, когда Маша, чувствуя себя заправской разведчицей, ходила по центру города. То забежит в магазинчик и посмотрит в окно, кто следом за ней зашел, то резко свернет за угол, постоит и выйдет обратно, то остановится у витрины, поглядывая по сторонам, не остановился ли кто-то, идущий следом?

Как следят за людьми, она видела во многих фильмах, поэтому и знала, как избавиться от «хвоста». В конце концов она купила продукты почти на сто тысяч и пошла домой. Если кто-то й следит за нею, пусть думает, что продукты она покупала по поручению родителей. Но в квартиру заходить не стала, минут десять постояла в подъезде и вышла через черный ход.

Но потом, в машине, которая мчала ее к городской свалке, вновь заныло сердце: неужели он и вправду был в Костиной квартире с другой женщиной? Тогда и его вчерашняя холодность становилась понятной: не о злопамятном Осетрове думал Андрей, а о том, как поскорее отделаться от нее да встретиться… Кто ж она такая? Даже Костя, похоже, не знает, думает, что Андрей был с ней, Машей…

Свалка она и есть свалка: горы строительного мусора, битой штукатурки, железного лома, деревянных и картонных ящиков, тухлых продуктов. Грязь, вонь… А в центре этого безобразия торчат полуразрушенные кирпичные стены.

Если какой-то Барон и живет здесь, он вовсе не барон, а просто грязный бомж, решила Маша, осторожно пробираясь к темным стенам: где высотой в три этажа, где меньше, а где разбитым до самой земли. Солнце, скрытое тучами, еще не закатилось за горизонт, но все же страшно было идти по пустырю, загаженному людьми. Здесь и убить, и изнасиловать, и все что угодно могут сделать с беззащитной девушкой, кричи — не кричи, никого поблизости нет. Из нормальных людей. А вот злодеи всякие просто обязаны жить в этом ужасном месте.

Правильно она мыслила: плохой человек должен жить в плохом месте. Но странно это звучит нынче в стране, где все неправильно…

А внутри кирпичного корпуса, среди закопченных, поросших травой и мхом стен, было еще страшнее. Маша поставила тяжелую сумку на землю, огляделась и негромко позвала:

— Андрей!.. Ты здесь? Пожалуйста, отзовись.

Так хотелось бросить здесь сумку с продуктами и бежать без оглядки! А вдруг Андрея здесь нет, а она кричит, привлекает внимание каких-то опустившихся монстров? Того и гляди, выйдут, обступят со всех сторон и начнут гнусно ухмыляться, как твари в клипе Майкла Джексона «Триллер»…

Тишина… Похоже, здесь вообще никого не было. Но Андрей ведь говорил о каком-то Бароне, он-то где?

— Андрей! — громче крикнула она, разозлившись. — Андрей, это я, Маша!

— Чего расшумелась? — неожиданно послышался сзади густой, хриплый бас. — Нету здесь никаких Андреев.

Маша испуганно ойкнула, обернулась: на нее смотрел огромный мужчина, заросший черными, спутавшимися волосами этак, что глаза да нос только и были видны.

— А вы… вы — Барон? — дрожащим голосом спросила она.

— Барон, Баран — какая разница? Ступай отсюда, красотулькам тут опасно прогуливаться.

— Позовите, пожалуйста, Андрея, я принесла ему продукты и… и водку купила… чтоб не замерз. Вы не бойтесь, я очень осторожничала, когда сюда шла, никто меня не выследил, — торопливо говорила Маша.

Если говорить, говорить — не так страшно становится.

— Барон, Маша не выдаст нас, — раздался сзади знакомый голос.

Маша обернулась. От противоположной стены к ней шел Андрей.

— Андрюша! — Забыв о всех своих тревогах, бросилась ему навстречу.

Подбежала, хотела обнять его, поцеловать, но… что-то мешало ей. Не Барон, исподлобья посматривающий на них, нет — сам Андрей. Он даже в щеку не поцеловал ее!

— Как ты нашла меня?

— Костя подсказал. А я тебе продукты принесла… Я никому не скажу, что нашла тебя здесь…

— Спасибо.

— Андрюша…

— Что?

— А это правда, что ты вчера был в Костиной квартире с кем-то?

— Откуда тебе это известно?

— Ну правда? Костя спросил, все ли было вчера нормально… И я поняла, что ты не один там был. Скажи мне честно, пожалуйста, прошу тебя. — Закрыла лицо ладонями, всхлипнула.

Андрей ласково погладил ее по плечу.

— Я же тебе вчера пытался объяснить, что мы очень разные люди, Маша…

— А кто она? — Девушка схватила Андрея за руки, словно в них таился ответ на ее вопрос.

— Это не имеет значения.

— Но она есть?!

— Она всегда была. Есть и будет. Извини, что так получилось, Маша…

— И ты, значит, был с нею у Кости, а потом, когда вы расстались, ты увидел милицию и оказался на месте преступления, правильно я говорю?

— Правильно. И Стригунова я не убивал.

— Я знаю, но почему ты убежал? Почему прячешься?

— Хочу, чтобы они нашли убийцу и оставили меня в покое. Здесь все же удобнее, чем в тюрьме.

— А я тебе поесть принесла… — Маша растерянно улыбнулась, пожала плечами. — Если тебе нужны деньги, у меня есть, я принесу тебе все и еще займу, сколько скажешь… А если что-нибудь еще…

Больше говорить было не о чем. И в который уж раз тревожно заныло сердце — нечем было его успокоить, и страх, который отвлекал от мрачных мыслей, исчез.

— Вон там сумка с продуктами, если что, можешь позвонить мне домой или на службу, ты же знаешь номера телефонов… Костя привет передавал… Ну я пошла?

— Погоди, Маша. Я понимаю, что ты ненавидишь меня, но… не могла бы ты выполнить одну просьбу?

— Я позвоню твоей маме и скажу, что ты жив и здоров. И Косте тоже скажу, — пробормотала Маша.

— Ни в коем случае. Ни матери, ни Косте. Ты меня не видела. Не нашла, и все. Но, пожалуйста, сходи к Валерии Петровне и передай…

— Не станет она сейчас заниматься твоими проблемами, Андрюша. У нее вчера муж застрелился.

— У Леры?! Муж застрелился?! — воскликнул Андрей.

— У Леры? — изумилась Маша. — С каких это пор она стала для тебя Лерой? — И испуганно прикрыла рот ладошкой, глядя широко раскрытыми глазами на Андрея.

— Извини. Это долгая история, и я не могу тебе рассказать ее. Спасибо за продукты, Маша. Всего тебе доброго.

— Прощай… — прошептала Маша.

Андрей смотрел ей вслед. Согнутая спина, шаркающая походка, безвольно опущенные руки — сейчас она была похожа на старушку… Но он думал о другой.

46

Любимая… До боли в суставах сжаты кулаки, до скрежета стиснуты зубы, липкий ком застрял в горле. Любимая! Ей трудно, ей больно сейчас, а он сидит здесь, в подвале, и не может быть рядом, облегчить ее страдания.

Не может.

Умом Андрей понимал: никто не виноват в том, что случилось, стечение обстоятельств загнало его в угол, откуда пока что не видно выхода. Но сердце, в котором властвовала любимая, не слушало доводов разума.

Может, позвонить ей? Опасно появляться в городе, его ведь многие знают, видели на экранах телевизоров, но не это останавливает. Позвонит… И что скажет? Что сделает?

Ничего…

Он молча сел на грязный матрас в углу.

Серые стены, грязный пол, грязные, рваные матрасы. Огонь, полыхающий в железной бочке. Дров не видно, а пламя бушует… Чем питается этот огонь? Может быть, пожирает его любовь? Ее любовь? Их счастье?

Догорит и погаснет. И весь мир погрузится во мрак и холод. Для него. Для нее.

— Лера, Лера… — шептал он, зажмурившись так, что в глазах замелькали разноцветные искры.

— Да ты не дергайся, парень, — глухо сказал Барон. — Это еще не конец, выкарабкаешься. А молоденькая тоже ничего. Когда мужика любят бабы, он живой.

Андрей открыл глаза, мельком взглянул на хозяина бетонных подземелий и опустил голову. Того, кто прячется от людей, не должны любить красивые женщины. Зачем?

— Когда меня судили, я смеялся, — сказал Барон. — Не было такой силы, чтоб запугать Барона. Даже охрана со мной обращалась уважительно. Знали, что если я выкручусь и когда-нибудь выйду на волю, тот, кто меня оскорбил, и дня не проживет. Приговор узнал — смеяться бросил, и все ж таки не боялся. Верил, дружки подмажут кого надо, выйдут на больших паханов и помогут. Месяца два ждал: вот-вот. О расстреле не думал. Песни пел. А потом шепнул надзиратель: кранты тебе, Барон. Уперлась помощь рогом в стенку, а стенка — бетонная. Вот тогда я испугался. Прошения строчил одно за другим, на дверь смотреть не мог, как услышу шаги в коридоре, аж дыхание останавливается. Месяц, наверное, трясся, похудел килограмм на двадцать, ночью спать не мог, днем — жрать… Ничего, прошло и это. Вроде как привык. И стал думать. Много думал. Что пятерых козлов замочил — не жалел, рано или поздно кто-то другой сделал бы это. Но больше не хотел. Ничего не хотел: ни баб, ни денег, ни водки, ни славы, ни власти. Только б жить. Вроде как было много всяких желаний, да сварились все в одно. И поклялся тогда, если подфартит и останусь жить, — уйду от всех… Даже не так, не то чтобы поклялся, какой-то зарок дал, нет. Как сварились все мои желания в одно, так оно и осталось. Спасибо Великому Октябрю, уважаю теперь этот праздник: он же мне жизнь спас. Срок тянул честно — от звонка до звонка. А потом ушел. Много было охотников прибрать к рукам Барона, в Москву звали, до сих пор, нет-нет, да и приезжают, и не мелкие фраера. Горы золотые обещают, заграницы всякие. Да все понапрасну. Хорошо мне тут с Нинкой, благодать. И плевал я на все ихние перестройки и другое всякое шебуршание. А тебе скажу прямо: на стенку прыгать да головой об нее стукаться — дурость. Лучше песни попой, только тихо.

Эти откровения, да перед телекамерой высказанные, стали бы сенсацией. Но сейчас Андрею было не до них. Гудел в бочке огонь, пожирая его любовь. И ничего нельзя поделать с ним, ничего нельзя изменить.

— У тебя совсем другое было, — сказал Андрей. — Ты был виновен и наказан по справедливости. Принял страшные муки, изменил взгляды на жизнь — это можно понять. Но я же ни в чем не виновен! Лера — моя любимая, нас разлучили подлостью и обманом, но теперь, когда все открылось, мы должны быть вместе. Не можем! Стригунова я и пальцем не трогал — меня ловят как убийцу! И самое страшное, Лера сейчас страдает, а я даже утешить ее не могу! Получается — предал, бросил в трудную минуту… Да за что же мне такое?!

— Больно просто рассуждаешь, — усмехнулся Барон. — Я виноват был? Да, замочил пятерых сук, так за дело же. Они знали, на что шли, рисковали. Не повезло им. Я поступил по закону, по какому жил. Меня судили по другому закону. По которому никто не жил, который был, как дышло, куда повернул, туда и вышло. Оставил девку на сносях, ее вон, Нинку. Без помощи, без защиты. Когда расстрела ждал, ее изнасиловали, поиздевались вволю — ребенка потеряла и глухонемая стала. Я даже разобраться не мог, наказать. А те, кто меня судил, разобрались, наказали виноватых? Нет. Потому как на самом деле тот, у кого сила, всегда прав, но виноват, а убогий всегда виноват, но прав. Только, если ты убогий, никому твоя правота не нужна. Понял?

— Так можно любое преступление оправдать, — сказал Андрей. — Террористов всяких, насильников, бандитов.

— Нет. Сильный потому и сильный, что побеждает сильных. А те, кто на детей да женщин нападает, — убогие. Они всегда виноваты, хотя по-своему правы.

Нина порезала колбасу, хлеб, разложила еду прямо на полу у горячей бочки, расстелив старую газету. Толкнула Барона в плечо, приглашая «к столу». Потом взглянула на Андрея, улыбнулась, махнула рукой, мол, хватит грустить, давай перекусим. Заметно было, что сумка с продуктами обрадовала женщину, она чувствовала себя настоящей хозяйкой.

— Будешь сильным — будешь прав, — подвел итог своим размышлениям Барон. — Смотри, Нинка-то как расстаралась! И водки уже налила. Давай, журналист, не обижай бабу.

Давненько Андрей не пил из граненых стаканов! Но едва он поднял свою посудину, собираясь выпить за Нину, за добрую, симпатичную женщину, за женщин вообще, как деревянная дверь комнаты с грохотом распахнулась, и на пороге появился Лебеда с пистолетом в руке.

— Вовремя я пришел! — ухмыльнулся он. — Прямо к столу.

— Пушку-то брось, раз пришел, — мрачно сказал Барон. — Как это тебе удалось пройти незамеченным? У меня там ловушки всякие стоят…

— Для дураков твои ловушки, — заважничав, сказал Лебеда. — Я тут пацаном все излазил, ходы-выходы не хуже тебя знаю. О, а тут и главный городской бандит скрывается! — Он пристально посмотрел на Андрея, потом на Барона. — Ты чего, Барон, убийцу прячешь? Он же Стригунова замочил, все менты на ушах стоят, разыскивают придурка.

Андрей выдержал взгляд Лебеды — тот перестал ухмыляться, поднял дуло пистолета, целясь в Андрея.

— Пушку-то брось, — еще раз сказал Барон, теперь уже властным голосом хозяина.

— Не нравится ему, — Лебеда кивнул на Андрея. — Жить хочет, сучий потрох. — И заорал вдруг: — Кранты тебе, козел! Все, хана, понял?! Сгниешь в тюряге — это в лучшем случае! Да ладно, я сегодня добрый, не с пустыми руками пришел к тебе, Барон.

Не выпуская пистолета, он достал из кармана куртки пузатую бутылку, поставил на газету рядом с водкой.

— Зачем пришел?

— Неприятности. Какие-то суки автоматчиков наняли, чуть не пришили в моем же кабаке. А бабу, похоже, кончили. Ну и что дальше? Менты вместо того, чтобы автоматчиков искать, учинили облаву на меня. Куда ни сунусь, везде ребятки говорят: были и еще будут. Побегал маленько, а потом про тебя вспомнил. До ночи перекантуюсь, а там в Ростов махну.

— Ну так рассказал бы ментам, что не ты, а в тебя стреляли, — посоветовал Барон. — Чего бегаешь?

— Да они ж, суки, бешеные! Может, ребятки Гены Бугаева и стреляли. Возьмут меня и кончат при попытке… сам знаешь, как у них делается.

— Значит, есть за что.

— В нашем деле всегда есть за что, Барон… — Он умолк, задумчиво поковырял в носу, а потом вдруг истерично захохотал. — Суки паршивые, думают, никуда не денусь, раз у меня тут дело! А я кабак и казино пару дней назад с потрохами толкнул одному краснодарскому чувачку! И все бабки далеко от этой вонючей деревни пристроил!

— Выходит, давно собирался когти рвать отсюда?

— Если есть возможность, кто же не захочет сдернуть из Прикубанска в Москву? У меня — есть. Ну давай, вмажем, что ли. Скажи Нинке, пусть мою бутылку откроет, классное пойло, виски, сто двадцать тысяч отвалил за пузырь. Это тебе не «Звезда помойки». — Лебеда махнул ногой в сторону водки.

— Я с этим дерьмом пить не буду, — Андрей поднялся.

— Чего-о?! — с угрозой протянул Лебеда.

— Спрячь пистолет, и я тебе скажу, чего. И покажу.

— Ты слыхал, Барон? Здесь его пристрелить или вытащить на помойку?

— Спрячь пушку, — в третий раз сказал Барон, тоже поднимаясь с матраса.

47

Голова была тяжелой, даже простые решения принимались с трудом. И во всем теле чувствовалась невероятная усталость. Больше всего хотелось положить голову на стол и уснуть прямо в кабинете.

Но Лера знала, что это ложное желание. Сон все равно не придет, в лучшем случае охватит уставший мозг тяжелая дрема, после которой не станет легче. А скорее всего, навалятся тоскливые мысли, с ума можно сойти от них!

Поэтому нужно было работать, работать — это хоть немного отвлекало ее, ненадолго помогало забыть страшную реальность, в которую она попала: муж погиб, послезавтра похороны. Любимый, единственный, родной и близкий человек, подозревается в убийстве и вынужден скрываться. Вашурин угрожает какими-то страшными разоблачениями, вынуждает уйти из предвыборной гонки. И, похоже, он действительно что-то знает, иначе не был бы так нагл и уверен в своих действиях.

Семейная жизнь — катастрофа, любовь — трагедия, карьера — провал. На что еще надеяться?

Полный крах.

Но и работать было трудно. Все, конечно же, выражали глубочайшие соболезнования, предлагали помощь, а потом, забыв о том, что говорили вначале, старались решить свои вопросы. И чем старательнее были уверения в сочувствии, поддержке, тем сложнее проблемы, которые она должна была решить, и сильнее злость, если она отказывала или просила подождать.

Так уж они устроены, эти люди, которые хотели улучшить свои дела, воспользовавшись временным замешательством мэра.

Правда, у парадной лестницы мэрии собрались человек двести, и если бы Лера принимала их, наверное, не услышала бы просьб о помощи, а только сочувствия горожан, которые сочли своим долгом поддержать ее в трудную минуту. Но тогда бы ей пришлось весь день слушать одно и то же…

— Маша Лобанкина, — официальным голосом сказала Марина. Она все еще злилась на свою начальницу, Лера чувствовала это, но конфликтовать с секретаршей просто не было сил. — Вы сможете принять ее?

— Да, пусть войдет, — машинально сказала Лера.

Предположить, что нужно дочери Лобанкина, она не смогла. Что-то нужно… Может быть, Юрий Иванович послал или Осетров… Могли бы и позвонить.

Маша подошла к столу, уселась в кресло, с вызовом посмотрела на хозяйку кабинета.

— Я слушаю тебя, — усталым голосом сказала Лера.

— Понимаю, что сейчас не время для таких слов, — дерзко сказала Маша, — но я должна сказать, что ненавижу вас!

— Могла бы и потом это сделать, — спокойно сказала Лера. — Хочешь, я назначу тебе встречу дня через три, тогда, наверное, хотя бы смогу обидеться. А сейчас, извини. — Она печально улыбнулась, развела руками. — Ни понять, ни принять к сведению… просто нет сил.

— Да я бы сроду не пришла к вам! — закричала Маша и вдруг заплакала, по-детски вытирая глаза кулачками. — Если б… если б он не попросил…

— Андрей? — подалась вперед Лера. — Ты видела его?

— Ви-и-идела…

— Рассказывай!

Жесткий, властный голос мэра подействовал на девушку. Шмыгнув носом, она уставилась на Леру, все еще всхлипывая, но прежней дерзости в ее глазах уже не было.

— Почему, почему вы позволили себе такое? Зачем он вам? Вот и муж ваш, наверное, застрелился поэтому, — забормотала Маша. — Мы так любили друг друга, а тут вмешались вы и столько бед натворили! Мало вам того, что вы — мэр, да?

— Я кое-что знаю о ваших отношениях и понимаю тебя, — мягко сказала Лера. — Не надо грубить, не надо пытаться оскорбить меня. Во-первых, этим ты себе не поможешь, а во-вторых, не зная существа вопроса, можешь попасть впросак и потом долго будешь жалеть о своей несдержанности. Где Андрей?

— Сперва объясните, почему вы захотели отнять его у меня? — упрямо сказала Маша.

— А сам он разве не объяснил, если просил тебя зайти ко мне?

— Нет. Он сказал, чтобы я зашла к вам, а я сказала, что вы сейчас очень заняты, у вас муж погиб, и вообще вам не до него. Тогда он испугался и как закричит: «У Леры муж погиб?!» И я сразу поняла, в чем дело. Потому что Костя Богаченко, с которым я разговаривала, думал, что Андрей со мной вчера был в его квартире. Но я вчера весь вечер дома просидела. И когда Андрей назвал вас «Лерой», мне все стало ясно.

— Ты, конечно, пыталась узнать у него, как это случилось, верно? А он что сказал?

— Сказал… Она всегда была, есть и всегда будет. То есть вы. Я ничего не поняла. Но все равно… ненавижу, ненавижу вас! — Она снова заплакала.

— Я понимаю тебя, — устало усмехнулась Лера. — Он здоров? Не болен, не ранен?

— Здоров…

— Сейчас же перестань реветь! — крикнула Лера. — Мне только тебя тут с твоей ненавистью не хватает для полного счастья! Что, может, волосы друг дружке станем вырывать? Не любит он тебя и никогда не любил, вот и все, что я могу тебе сказать.

— Неправда!

— Правда. — Лера помолчала, спокойно глядя в злые, непримиримые глаза Маши, махнула рукой и добавила: — Хорошо. Слушай.

— Не желаю я слушать вас, отвратительная женщина!

— Слушай! Может быть, поймешь. Я Андрея провожала в армию. Шестнадцать лет назад. Но мой покойный отец был категорически против нашей любви. Мои письма перехватывались, его — тоже. Потом ему сказали, что я выхожу замуж, отец позвонил в часть, где Андрей служил, а мне сообщил, что у него есть в армии девушка. Меня вынудили сделать аборт…

— Аборт… — прошептала Маша, изумленная неслыханными откровениями «железной леди», как называли Агееву друзья, или «железной бабы», как именовали завистники.

— Да, — жестко сказала Лера. — Из-за этого у меня нет детей. Я не могла простить ему измены. Он — мне. Но, как бы там ни было, только один мужчина волновал меня. Андрей. И только одна женщина нравилась ему. Я. Шестнадцать лет нужно было ненавидеть друг друга, чтобы наконец оказаться вместе. Вот и ответ на все, подчеркиваю, абсолютно на все твои вопросы.

— Я и подумать не могла… — пробормотала Маша. — Он всегда… так отзывался о вас…

— Если бы меня спрашивали, я бы отзывалась о нем еще хуже. Обо мне все говорят, ему было проще. Я свою боль носила в себе.

— Но ваш муж, Борис Васильевич…

— Его тайны я не стану тебе рассказывать, о них и так уже много людей знает. Скажу лишь, что его заставили наложить на себя руки. Кто, я пока не знаю. Ты удовлетворена?

Маша долго молчала, опустив голову. Лера не торопила ее. Она вдруг почувствовала облегчение, выплеснув свою боль.

— Простите, Валерия Петровна… — с трудом заставила себя сказать Маша.

— Надеюсь, тебя минет чаша сия, — сказала Лера. — Я имею в виду страшные шестнадцать лет, которые выпали на мою долю. Теперь твоя очередь рассказывать. Где Андрей?

— На свалке. Я отнесла ему продукты… Там живет какой-то жуткий тип… Барон. Андрей скрывается у него… А когда ему можно будет вернуться в город?

— Я думаю об этом. Спасибо тебе, Маша, и, пожалуйста, никому, даже отцу не говори о том, что слышала. И об Андрее. Я рассказала тебе потому, что нам незачем быть врагами. Но вокруг достаточно людей, которые могут использовать эти сведения во зло мне. И Андрею.

— Обещаю вам, никому и слова не скажу, — прошептала Маша.

Она все еще не могла поверить в то, что рассказала ей Агеева.

— Что нового, Гена? — привстала Валерия Петровна навстречу Бугаеву. — Ты контактируешь с Чупровым?

— Есть новости, но странные, — сказал Бугаев. — Чупров не подпускает меня к материалам следствия, но мои друзья сообщили о результатах анализа отпечатков пальцев на пистолете, который нашли на месте преступления. Знаете, кому они принадлежат?

— Кому?

— Борису Васильевичу.

— Как это?.. Он же погиб раньше…

— Причем на рукоятке и спусковом крючке — смазанные, а вот на стволе — четкие. Понимаете, о чем я?

— Нет.

— Это пистолет, который он держит в руке на фотографии. Отсюда и отпечатки. Медики обнаружили наличие обширной гематомы на черепе Бориса Васильевича. Моя версия такова: его оглушили, сунули в руку пистолет и устроили все это представление, которое запечатлено на фотографии. А потом из этого пистолета застрелили Стригунова, хотели подставить Бориса Васильевича, чтобы надавить на вас. Но он разрушил их планы — застрелился раньше, чем был убит Стригунов.

Лера покачала головой, недобро сощурившись. Вспомнила предложение Вашурина. Так вот какие козыри он прячет в рукаве! Но как же разоблачить этого негодяя?

— Кто это мог сделать?

— Организовать или исполнить? Организовать мог Вашурин, но доказать это невозможно, пока не возьмем исполнителя. Я раньше думал, что идея-фикс Чупрова насчет журналиста — чушь, но теперь… не знаю, не знаю. Кто-то из невидимых помощников Вашурина вполне мог выйти на него и вложить в руку пистолет. Истомин был зол на Стригунова, мотив преступления понятен.

— Нет, Гена, это ошибка. Истомин не виноват.

— Откуда вы знаете, Валерия Петровна?

— В момент убийства он встречался с любимой женщиной на квартире своего приятеля Кости Богаченко, неподалеку от места преступления. А расставаясь с ней, побежал узнать, что там стряслось, он ведь редактор отдела городской жизни нашего телевидения.

— Вы уверены в этом? — удивился Бугаев.

— Да. Я говорила и с ним, и с женщиной. Поэтому и позвала тебя. Ему нужно помочь.

— Но тогда пусть Чупров поговорит с женщиной, убедится, что у Истомина есть алиби, и оставит его в покое.

— Это деликатный вопрос, Гена. Женщина не может подтвердить его алиби официально. Она замужем.

— Ну дела! — Гена усмехнулся, сосредоточенно почесывая затылок. — И что теперь делать? Как поможем ему, если не знаем, где он сейчас? Может, хлопнули его. Виноват, не виноват — это всем выгодно. И заказчикам, даже если исполнитель кто-то другой, и Чупрову.

— Он жив, и я знаю, где находится сейчас.

— Ну вы даете, Валерия Петровна! А мы тогда зачем? Я за Лебедой гоняюсь всю ночь и весь день сегодня — уходит, гад. А мог бы многое рассказать о своей дружбе с Вашуриным.

— Лебеда?

— В Москву засобирался, гаденыш, ресторан свой продал втихаря. На чью-то поддержку рассчитывал. Вот я и хочу поспрашивать его.

— Хорошо, о нем поговорим позже. А сейчас… Ты можешь привезти Истомина… скажем ко мне домой. А когда возьмешь Лебеду, примемся за Вашурина.

— К вам?

— Ну да. Я прошу тебя, Гена. — Лера устало улыбнулась. — Он действительно не причастен к убийству Стригунова. Мы обязаны помочь ему. В моей квартире никто не станет его искать. Ты можешь это сделать?

— Ради вас, Валерия Петровна, все, что угодно. Где он?

— Ты должен сделать это сам.

— Понял.

— На свалке живет странный человек, Барон…

— Знаю. Днем там уже были люди Чупрова, никого не нашли… А в общем, если Барон захочет, он десяток человек спрячет — не найдут. Значит, взять его — и к вам.

— Но чтобы никто не видел. Я буду ждать тебя дома.

— Через час будем! — по-военному отрапортовал Бугаев.

48

Чупров знал ее. Приходилось бывать в ресторане и казино, видеть сеанс стриптиза в исполнении этой девчонки. Хорошо у нее получалось, порхала, как бабочка, сбрасывая с себя невесомые тряпочки…

Больше не будет порхать. Никогда.

Трудно было смотреть на бледное, искаженное болью лицо, на провал белой простыни там, где должна быть левая нога.

А ведь как-то предупреждал ее: смотри, Анжелка, эти твои танцы могут плохо кончиться. Только смеялась в ответ: я бы, конечно, пошла работать на завод, но ведь там зарплату, бывает, по два месяца не платят. А здесь — регулярно.

Все они, красивые женщины, как бабочки — огонь прямо-таки притягивает их, будто магнит иголку. И обжигает крылья.

Эта здорово обожглась. Кому нужна одноногая девчонка, да еще и продырявленная вся?

Но что толку говорить теперь об этом! Она и сама все понимает, на самую грязную, низкооплачиваемую работу согласна, если б можно было вернуть ампутированную ногу.

Уже не вернешь.

— Все будет нормально, Анжелка, выкарабкалась ты, — сказал Чупров. — Давай поговорим, помоги нам найти негодяев, которые стреляли в тебя.

— Я ничего не знаю… — слабым голосом сказала Анжела.

— Чего не знаешь, не говори. Ты с Лебедой была?

— Да…

— А зачем согласилась шантажировать Агеева? Он что, плохо с тобой обращался? Издевался?

— Нет… Боря был очень хороший… — Слезы покатились из тусклых глаз девушки. — Они убили его.

— Он сам застрелился, — поправил ее Чупров.

— Нет. Убили. Если б не они, Боря не застрелился б…

— Кто они, Анжела?

— Лебеда…

— А еще кто?

— Не знаю…

— Зачем Лебеда это сделал? Он угрожал тебе?

— Да… Если б я отказалась, он бы искалечил меня… Он обещал, что просто кого-то попугает — и все… Говорил про большого босса, который скоро опять будет в Москве, и поможет ему открыть там казино. Если бы я знала…

— Фамилию этого босса?

— Нет… что все так получится… А фамилию не знаю, ничего больше не знаю…

Чупров записал в блокноте: «Вашурин?»

— Тебе знаком человек по фамилии Истомин? Видела его вместе с Лебедой?

— Истомин? — Анжела закрыла глаза. Капельки пота выступили на лбу. — Кажется, видела… по телевизору. А с Лебедой — нет…

Никаких выходов на этого Истомина! Лебеда… Бугаев ищет его, но пока безрезультатно. Без этих двоих к Вашурину не подступиться.

— Кто фотографировал, когда ты изображала убитую? Кто еще был в твоей квартире?

— Одного звали Сивухой, он фотографировал, а другой — Сурок. Они оглушили Борю, намазали меня сиропом… ему вложили пистолет… сперва дулом в руку, потом правильно…

Чупров вспомнил: на рукоятке и спусковом крючке пистолета, найденного на месте убийства, были смазанные отпечатки пальцев, а на стволе — четкие!

— Если бы мы нашли тебя вчера вечером, все было бы по-другому, Анжела. Ты пряталась? Где?

— Не знаю… Лебеда запретил мне выходить… Где-то на окраине…

— А сам он что говорил? Может, намекал, где хотел отсидеться в случае опасности?

— Меня хотел в Ростов отправить… А сам… Про какого-то Барона говорил…

Барон! Свалка!

— Спасибо, Анжела, выздоравливай. Я к тебе еще загляну на днях, — подполковник поднялся, кивнул на прощанье и вышел из больничной палаты.

В машине он первым делом снял трубку телефона.

— Захаров! Опергруппу к разрушенному заводу в районе свалки! Немедленно! Там Лебеда. Плохо смотрели, если не обнаружили! Да. С Анжелой говорил, только что врачи позволили. Захаров! Запомни, он мне нужен живым! Хоть без рук и без ног, но живым! Я тоже там буду.

Вот и потянулась цепочка: Истомин, Лебеда, Вашурин. Он устроит мужу Кати веселую жизнь! Будет ему и депутатство, и…

А ведь она уже два дня не звонит. Черт, закружился с этими делами, совсем забыл о женщине!

— Я к тебе по-хорошему пришел, а ты, пень трухлявый, выдрючиваться начал! — орал Лебеда. — Козла этого защищаешь, нехорошо, Барон! Не нравится мне это.

— Ты сам не нравишься мне, — мрачно сказал Барон. — Мы уже давно тут базарим, и всем ясно — ты должен уйти. А я забуду о том, что ты говорил.

— Ты?! Забудешь? Да кто ты такой?! Был когда-то авторитетом, а теперь — начальник свалки. — Лебеда презрительно ухмыльнулся. — «Маслину» схаваешь, и никто не заплачет, понял, да?!

— Надоел ты мне, Лебеденок. Если со мной что-то случится, а ты свалишь на Камчатку, прыгнешь в горло вулкана, тебя и там найдут. Вытащат скелет из лавы и спросят: щенок, ты зачем это сделал?

Андрей тихо шагнул в сторону, прикидывая, как выбить из рук Лебеды оружие. Тот стоял в дверях, а они — у противоположной стены, метрах в трех. Только Нина, испуганно хлопая ресницами, была почти рядом с бандитом. Но что она может сделать?

Однако Лебеда уловил движение Андрея и выстрелил ему под ноги. Пуля, взбив фонтанчик пыли, с визгом отрикошетила от бетонного пола в стену.

— Стоять, падла! Больше предупреждать не буду! — заорал Лебеда, страшно вытаращив глаза. — Я никак не врублюсь, кончить тебя или нет, понял! Ты ж у нас главный подозреваемый. Кончу тебя — могут дело закрыть, а могут дальше копать. Нет, живи пока, сука. Пускай повозятся с тобой, мне как раз время нужно. Ну-ка, пошел в угол! В угол, я сказал, туда!

Андрей нехотя подчинился, отошел в самый дальний угол. Одним прыжком не достанешь…

— Ты труп, Лебеда, — неожиданно сказал Барон.

— А ты кто?!

— Истомин! Андрей! — послышался сверху зычный голос. — Отзовись, я знаю, что ты здесь.

Лебеда инстинктивно дернулся к выходу, повернул голову. Нина бросилась к нему, толкнула изо всех сил.

Лебеда ударился плечом о дверь и тут же выстрелил. Женщина отлетела к стене, схватилась обеими руками за грудь и медленно поползла вниз. Грохнул еще один выстрел, и Барон, шагнувший вперед, будто споткнулся о невидимую преграду, свалился на матрас. Андрей в последнее мгновение сдержал себя. Черное дуло пистолета смотрело ему в грудь.

— Суки… — злобно шипел Лебеда. — Сдать хотели! Моему лучшему дружку, Гене Бугаеву. Ну теперь мы с ним побазарим! — Он шагнул за дверь, приказал Андрею: — А ну выходи! И не вздумай дернуться, мне терять нечего. Отсюда с закрытыми глазами уйду, но сперва Гену увидеть надо!

Андрей подчинился, вышел в тесный, сумрачный коридор. Лебеда мгновенно оказался сзади, приставив пистолет к спине Андрея, чуть пониже левой лопатки.

Метрах в семи впереди сквозь открытую дверь в коридор проникал серый свет, позади сгущалась тьма. Андрей до крови закусил губу — он не мог и шевельнуться.

В двери показалась могучая фигура Бугаева. Он остановился, вглядываясь в полутемный коридор.

— Уходи, Бугаев, — негромко сказал Андрей.

Дуло пистолета больно ударило в спину, недвусмысленно предупреждая: еще одно слово — и все.

— Не бойся, Истомин, — сказал Бугаев. — Я пришел помочь тебе. Меня послала… сам знаешь, кто.

Он еще не разглядел стоящего за Андреем Лебеду.

— Не уходи, Бугай, — крикнул Лебеда. — За мной должок остался, надо бы вернуть!

Бугаев потянулся за пистолетом, шагая по инерции вперед, но Лебеда заорал:

— Не двигайся, козел! Не вздумай шевельнуться даже!

— Хорошо, — сказал Бугаев, останавливаясь и опуская руки. — Что ты хочешь, сволочь?

— Узнать, зачем ты послал автоматчиков, падла!

— Я?! Искал тебя — да. Если б нашел, кончил — да. Но палить в ресторане — это не мой стиль, Лебеда. Все же я отличаюсь от твоих ублюдков. Отпусти парня, разрешу тебе уйти. Побегаем еще, поохотимся, как мужики.Ну?!

— Тогда я знаю, кто это сделал, чей это стиль, — злобно сощурился Лебеда. — Ща я тебе отдам этого хмыря. Но сперва — должок верну!

Он вскинул пистолет над плечом Андрея и успел два раза выстрелить. Третий раз ему не удалось нажать на спусковой крючок. Андрею хватило мгновения, когда пистолет не давил ему в лопатку. Не раздумывая, он изо всех сил всадил свой локоть в живот бандита.

Бугаев упал на грязный бетонный пол. Лебеда утробно хрюкнул и выронил пистолет, но следующий удар, левой в челюсть с разворота, просвистел в пустоте. Лебеда, размахивая руками, бежал в густую тьму коридора. Андрей наклонился, схватил «ТТ», повернулся, готовый прицельно выстрелить.

Но целиться было не в кого. Тьма поглотила бандита. Андрей наугад выстрелил раз, другой, третий… Гулким эхом заметался по коридору звук выстрелов, и все стихло.

Страшная тишина оглушила. Несколько мгновений Андрей стоял, не двигаясь, а потом побежал к Бугаеву. Тот уже поднялся на четвереньки и, напрягая последние силы, пытался встать на ноги. Заметив склонившегося над ним Андрея, он прошептал:

— Валерия… — и повалился на пол.

— Сейчас, подожди… сейчас я вытащу тебя… — бормотал Андрей, пытаясь засунуть пистолет за пояс, освободить руки.

Не так-то просто было сделать это. Руки тряслись, будто ехал на телеге по вспаханному полю. Но едва он наклонился к Бугаеву, как сразу двое парней в пятнистой форме просунулись в дверь, вскинув автоматы.

— Не двигаться! — раздалась команда. — Брось оружие!

Андрей вытащил пистолет из-за пояса, швырнул на пол, успев при этом подумать, что теперь-то ему точно не выпутаться из этой жуткой истории.

— На пол! Лицом вниз!

Андрей не торопясь выполнил команды, втайне надеясь, что его медлительность выведет из себя автоматчиков, и они прикончат его. Не то чтобы жить надоело — не жить, а выпутываться из бесконечных кошмарных ситуаций надоело. Если б хоть как-то нарушил он закон, не так обидно было бы! Теперь вот поди докажи, что не он стрелял в Бугаева! А еще и в комнате два трупа — Нина и Барон… Все!

Но автоматчики не торопились стрелять. Приблизились, один отбросил носком ботинка пистолет, навалился сверху, заламывая руки за спину, другой склонился над Бугаевым.

Коридор заполнялся людьми.

— Дышит Гена! А ну, взяли и бегом в машину, может, и повезет парню!

Андрея подняли на ноги, и он оказался лицом к лицу с Чупровым.

— Ну что, сука, допрыгался? — сказал подполковник и всадил кулак в солнечное сплетение арестованного.

Невыносимая боль пронизала все тело. Андрей застонал, стиснул зубы, клонясь вперед.

— Там еще двое с пулевыми ранениями, товарищ подполковник! Женщина мертва, а мужик еще дергается!

— Обоих в машину! — скомандовал Чупров. — И вместе с Бугаевым — в больницу! Свяжитесь с реанимацией, пусть подготовятся!

— Я не стрелял в него, — сказал Андрей, превозмогая боль. — Это Лебеда, я только в него хотел попасть, но он ушел в тот конец коридора. И в Барона, и в Нину стрелял он… Если поспешите, может быть…

— Заткнись! — оборвал его Чупров. — Я такие песни слышал, когда ты еще под стол пешком ходил. Кто мертвый — в того не стрелял, а палил в того, кто убежал. Неужели ты думаешь, что я такой дурак? На Вашурина работаешь, тварь?

— Я не знаком с ним…

— Память отшибло? — злобно усмехнулся Чупров. — Ничего, я постараюсь, чтобы ты вспомнил. И рассказал мне все!

49

Еще несколько часов назад она и представить не могла себе такого. Ведь ненавидела же, всей душой ненавидела эту рыжую стерву с зелеными глазами, готова была вцепиться в ее рыжие волосы!

Но исповедь «железной бабы» так потрясла Машу, что все перевернулось в ее душе. И, шагая по проспекту Кочубея в сторону телестудии, она поневоле только и думала об этой невероятной любви и, как ни странно, все больше и больше понимала Агееву. И Андрея. Действительно, как можно ревновать, злиться, если они шестнадцать лет любили друг друга и не могли встретиться? Такое и в книжках не встретишь, хоть сейчас этих зарубежных романов о любви — пруд пруди. На каждом углу продаются.

Шестнадцать лет! И ненавидели друг друга, а любили…

Маша дошла до перекрестка, подождала, пока загорится зеленый свет, и… повернула обратно.

В приемной Агеевой секретарша велела подождать, у Агеевой как раз был Гена Бугаев, Маша сразу догадалась: не случайно Агеева вызвала его, наверное, хочет помочь Андрею. И желание помочь им обоим только укрепилось от этой мысли. Разве не она разыскала Андрея? Не она выполнила его просьбу, пришла к мэру, хоть и трудно было это сделать?!

Поэтому она должна знать, чем же все закончится. Валерия Петровна обязательно найдет способ вытащить Андрея с этой свалки. Уже нашла!

И еще. Пусть она отняла у нее Андрея, но этой женщине, только ей Маша могла уступить своего парня. Тут уж ничего не поделаешь. От прежней ненависти и следа не осталось. Это ж надо — именно сейчас, когда у нее муж погиб, когда выборы близко, она не раскисла, не отказалась от любимого человека! Воистину железная… нет, не баба — леди!

И Маша бы так поступила. Но она не была мэром города, главным кандидатом на выборах в Государственную Думу. А Валерия Петровна была. И ей, конечно же, нужно помочь. Потому что это означает — помочь Андрею. Разве можно сидеть в приемной старого зануды Павла Ивановича, когда вокруг такое творится!

Когда серьезный Гена Бугаев вышел из кабинета, Маша без приглашения рванулась туда, не обращая внимания на раздраженный голос секретарши.

— Валерия Петровна! Я одна знаю, как все было, и я хочу помочь вам. Пожалуйста, не прогоняйте меня! — взмолилась она прямо с порога.

Агеева прошла мимо нее, плотно закрыла дверь, грустно улыбнулась.

— Спасибо, Маша. Не знаю, как ты поможешь мне, но все равно — спасибо. Я попросила Бугаева привезти Андрея ко мне, там он будет вне опасности, вряд ли Чупров осмелится искать его в моей квартире. Видишь, я ничего не скрываю от тебя.

У Маши дух захватило. Решиться на такое! Спрятать в своей квартире человека, которого разыскивает милиция всего города!

— Валерия Петровна… — Маша умоляюще посмотрела на Агееву.

— Хорошо. Если хочешь, поехали со мной. Подождем, когда Бугаев привезет его. Надеюсь, ты не станешь досаждать мне заявлениями о своей ненависти?

— Я… я уважаю вас и хочу быть рядом… — прошептала Маша. — Не знаю, чем сумею помочь вам, но я хочу это сделать, Валерия Петровна.

— Тогда поехали ко мне.

Вот гак и случилось то, о чем Маша и подумать не могла несколько часов назад.

— Валерия Петровна, хотите, я вам кофе сварю? — предложила она.

— Свари, — сказала Лера. — Там, на кухне, есть растворимый, поставь чайник.

— А обычный кофе, в зернах, у вас есть? — спросила Маша. — Растворимый, он все же не такой, как натуральный.

— Да? Ох, Маша, ты меня весь вечер смущаешь. Я-то привыкла к растворимому, честно говоря, и не знаю толком, как сварить настоящий кофе. Да и нет у меня кофе в зернах.

— Хорошо, я приготовлю растворимый, но потом обязательно научу вас варить настоящий кофе.

— Спасибо, Маша. Ты позвонила отцу, сказала, что находишься у меня?

— Да. Он не возражает.

Лера сидела на кухонном угловом диванчике, сосредоточенно растирая ладонью лоб, Маша стояла у плиты, ожидая, когда закипит вода в чайнике.

— Что-то долго нет известий от Бугаева, — сказала Лера. — Неужели это так сложно — найти Андрея и привезти сюда?

— Он там, Валерия Петровна, я видела его, разговаривала с ним. Наверное, скоро они приедут.

— Уже темно, — сказала Лера, качая головой. — Господи, если б ты знала, как мне хочется увидеть его!..

— Я знаю, Валерия Петровна.

— Ничего ты не знаешь, Маша. Когда я шла к врачу делать аборт, молила Бога: хоть какую-то вес-точку подай мне, что он помнит меня, просто помнит… Я не сделаю этого, и пусть меня проклянут родители, пусть я буду одинокой, бедной, но только бы он думал обо мне, вспоминал хоть иногда, хотя бы из-за ребенка нашего… Ничего я не услышала в ответ.

Все было так тяжело, я даже в реанимацию попала… И чувствовала — страшную ошибку совершаю, но никто не удержал меня от нее… Никто.

— Да все у вас впереди, Валерия Петровна, — сказала Маша, разливая кипяток по чашкам с растворимым кофе.

И больно было думать, что это «все впереди» связано с Андреем, но и приятно осознавать, что она — рядом с самой знаменитой женщиной города, помогает ей в таких вопросах, о которых даже самые большие начальники, даже ее отец, не знают и вряд ли когда узнают.

— Мне кажется, что-то случилось, — сказала Лера, выпив чашку горячего кофе. — Бугаев не тот человек, который медлит.

Маша тоже начала волноваться.

— Если б я знала, что все так получится, я бы сама взяла машину и привезла бы его к вам, — сказала она.

— Бугаеву это проще сделать, — неуверенно сказала Лера.

— У вас впереди такие трудности, послезавтра похороны… И Бориса Васильевича, и Стригунова. Может, приляжете пока, отдохнете?

— Нет, Маша… Наверное, нужно позвонить Чупрову.

— Ой, что вы! Тогда он точно арестует Андрея! — воскликнула Маша.

— А мы не будем ему ничего говорить. Просто поинтересуемся, как обстоят дела с расследованием. Вдруг он знает что-то новое об Андрее и Бугаеве?

Она встала из-за стола, направилась в кабинет. Маша заторопилась следом.

— Новое… это что? — со страхом спросила девушка, усевшись на диван и не сводя напряженного взгляда с хозяйки.

— Сейчас узнаем, — ответила Лера, набирая служебный номер телефона Чупрова.

— Валерия Петровна, у меня прямо душа ноет, чувствую, ничего хорошего он не скажет нам.

Лера махнула рукой, показывая, что Маша должна пройти в кабинет Бориса и взять трубку параллельного аппарата, чтобы слышать их разговор. Маша так и сделала.

— Алло, Дмитрий Сергеевич? — услышала она холодный голос Агеевой и удивилась, как же быстро меняется эта женщина! Только что была подавленной, растерянной, испуганной — как и большинство женщин в трудные минуты, и вот уже — уверенный в себе мэр говорит по телефону. Она бы так не смогла…

— Рад слышать вас, Валерия Петровна, — сочный баритон Чупрова звучал мягко, убаюкивающе, похоже, у начальника милиции было хорошее настроение. — А я как раз собирался вам звонить. Да-да, есть новости, обнадеживающие и даже можно сказать — выводящие нас на финишную прямую.

— Их-то я и хотела услышать.

— Час назад мы провели успешную операцию на городской свалке, правда, не обошлось без жертв, к сожалению, к великому моему сожалению… — Чупров явно не спешил выкладывать конкретные сведения.

В трубке возникла пауза. Видимо, даже Агеева не могла оставаться спокойной, услышав страшный намек. Маша зажала ладонью микрофон и заплакала.

— Пожалуйста, продолжайте, — тихо сказала Агеева.

— Нас ненамного опередил Бугаев, не знаю, по собственной инициативе он там оказался или выполнял ваше распоряжение…

— Мое распоряжение известно всем, — резко сказала Агеева. — Найти виновников случившегося и наказать!

— Бугаеву не повезло. Он нашел виновника, но был серьезно ранен в перестрелке, сейчас находится в реанимации, в критическом состоянии. Врачи говорят, положение безнадежное. Мне очень горько сообщать вам эту весть, но ничего не поделаешь. Такая служба. Если бы не мы, преступнику удалось бы скрыться…

— Но вы подоспели вовремя и взяли его?

— Именно так. Взяли с поличным, теперь не отвертится, никакие адвокаты не помогут подлецу.

— Это Лебеда?

— Почему-то все хотят, чтобы это был Лебеда. Разумеется, Лебеда имеет отношение к трагедии, никаких сомнений на этот счет у меня нет. Подозреваю, именно он был организатором убийства Стригунова и шантажировал Бориса Васильевича. Но мы взяли исполнителя. Им оказался, как я и предполагал, журналист Андрей Истомин.

— Истомин? — в трубке снова возникла пауза.

— Вы слушаете, Валерия Петровна?

— Да…

— Истомин стрелял в Бугаева, когда мои люди ворвались в подземный коридор, он как раз собирался добить Гену, но патроны кончились. Он же серьезно ранил человека, который обитал на свалке, и убил его сожительницу. Парафиновый тест и отпечатки пальцев полностью подтверждают это.

— И вы полагаете, что интеллигентный человек, журналист, способен на такое зверство, Дмитрий Семенович? По-моему, это ложный путь! — крикнула Агеева.

— Именно такие люди впадают в панику и уже не контролируют свои действия. Готовы стрелять на малейший шорох.

— Я не верю в это. Бугаев ничего не сказал?

— И вряд ли скажет, но мне лично все абсолютно ясно.

— Я недавно говорила с Истоминым, восстановила его на службе…

— Не только самого Истомина, но и его мать. Я знаю об этом, Валерия Петровна. Вы были слишком добры.

— Пожалуйста, не перебивайте меня! Я говорила с ним и убеждена — этот человек не мог совершить столь ужасные преступления! А я разбираюсь в людях!

— Но следствием занимаюсь я, — мягко напомнил Чупров.

— Мне нужно сейчас же встретиться с арестованным Истоминым.

— В вашем состоянии, Валерия Петровна… К тому же это не совсем законно.

— Немедленно пришлите за мной машину. И ждите меня в своем кабинете. Расследованием занимаетесь вы, Дмитрий Семенович, но за порядок в городе, в том числе и за эффективную работу милиции отвечаю я.

— Конечно, конечно, Валерия Петровна. Машина за вами уже выезжает.

Короткие гудки возвестили о том, что разговор окончен. Маша положила трубку и, закрыв лицо ладонями, заплакала навзрыд.

50

Платон неспешно нагнулся, поковырял кочергой в камине. Угасающее пламя с новой силой заплясало на березовых поленьях. Платон снова откинулся на спинку кресла-качалки, блаженно прижмурился.

— Ветра нет, а горит хорошо. Что значит — настоящий мастер сделал. И у нас ведь умеют, если захотят, а, Фантомас?

— Умеют. У нас умеют побольше, чем за бугром. Только порядка нет, а без него любое дело в пшик превращается. Ты форточку открыл, не боишься, что продует?

Платон поднял до пояса клетчатый плед, которым были укрыты ноги, покачал головой.

— Да нет. А свежий воздух — это хорошо. Маловато мы бываем на свежем воздухе.

— Я в зоне, на лесоповале надышался им — на всю жизнь теперь хватит, — сказал Фантом ас.

— Повезло тебе. А из меня Чистопольская крытая чуть доходягу не сделала. Ну да ладно, дело прошлое. Значит, взяли они этого фраера с телевидения. Как думаешь, зачем он Гену «маслинами» угостил?

— Не думаю, а знаю. Не он это.

— Лебеда?

— Кто ж еще. Да это — хрен с ним, не наше дело. Хуже другое: Лебеда пришил Нинку и Барона ранил. Говорят, выживет. Барон мне сам как-то сказанул: отошел от всех дел, вроде как монахом стал, только без монастыря. Даже за Нинку мстить не собирался, хотя и знает, кто ее глухонемой сделал.

— Да? — Платон вцепился в подлокотники кресла, вытаращил белесые глаза на Фантомаса. — Что ж ты молчал, сука?

— Я же сказал — не собирался счеты сводить. Зачем нервничаешь, дорогой?

— Ни хрена себе, не собирался! А теперь, когда Лебеда пришил Нинку, он тоже простит? Да он озвереет совсем, а какой он, когда озвереет, мы с тобой знаем! — У Платона задергалось левое веко. — Лебеда, падла, вроде из нашей компании, а?

— Я тебе о том и толкую, — рассудительно сказал Фантомас. — Без Нинки Барон опять станет бешеным и первым делом обидится на нас. Ему плевать, что мы с Лебедой разошлись.

— Если только выживет…

— Именно так.

— Даже если мы кончим Лебеду, подумает, что убрали исполнителя…

— Обязательно так подумает, дорогой Платон. Мы должны вперед подумать, что…

— Барон не должен выжить, — закончил его мысль Платон и тяжело вздохнул. — Падла он, этот Лебеда, шухер в городе устроил. Ох-хо, и на старости лет покоя нету! Значитца, так я думаю. Этот фраер, которого взял наш куманек бревноватый, пущай тянет на всю катушку. Им же надо отчитываться. Лебеду мы кончим.

— В городе его нет, в Ростов свалил. Мои люди все обшарили — никто его не видел, суку, — злобно сказал Фантомас.

— Мне это известно. — Платон, напротив, успокоился. — Я знаю, где его искать в Ростове. Там деревянный бушлат и наденет за то, что уговор нарушил. Есть у меня там люди, сделают доброе дело… — Он бросил жесткий взгляд на Фантомаса. — У тебя в больнице есть кто-то?

— Обязательно есть, дорогой. Из хороших людей кому больше всего нужен спирт? Да по дешевке, они бедные, да с походом, чтоб и себе осталось? Лепилы знают Ашота Коммунаровича, очень уважают.

— Тогда займись этим. А я — Лебедой. Такой расклад — нормальный?

— Почему нет? Поскорее надо кончать этот шум-гам, надоело. Кто хозяева в Прикубанске? Ты и я. А не можем спокойно отдохнуть, сфаловать по-доброму девочку, все думаем, думаем!.. Барон до утра не дотянет, не сомневайся, дорогой.

— А Лебеда самое много — неделю еще покукарекает. — Платон ухмыльнулся, кивнул. — И будет покой в городе. Вашурина сделаем мэром, этот козел никуда от нас не денется, будет каждую неделю с отчетом приезжать, да перед каждым совещанием совета спрашивать. Хорошо будет!

— Хорошо, — согласился Фантомас.

— За это и выпьем, — сказал Платон и потянулся к бутылке «Прикубанской особой».

В открытую форточку влетел бумажный голубь, покружил над сервировочным столиком и упал Платону на колени. Фантомас бросился к окну, отодвинул в сторону тяжелую штору, вглядываясь в темноту.

— Что такое? — пробормотал Платон, рассматривая странного посланника.

Он взял голубя, развернул листок бумаги. На нем крупными буквами было написано: «Привет от Лебеды».

— Лебеда здесь! — крикнул Платон, нервно комкая бумагу.

— Где?! — Фантомас отшатнулся от окна, уставился на хозяина. — А куда твой козлы смотрят?

— Твои тоже там были, — мрачно сказал Платон, поднимаясь с качалки. — Пойдем отсюда, Фантомас.

Но не успел он сделать и шагу, как в форточку влетел тяжелый предмет, с грохотом покатился по полу к двери мимо оторопевших авторитетов.

— Где твои люди?! — заорал Фантомас, пятясь к стене.

— Граната… — пробормотал Платон, как зачарованный глядя на черную «лимонку».

Это и было последнее слово в его жизни.

Опустив голову, Лера молча шагала за толстым прапорщиком. Скрежетали ключи в замках, с лязгом открывались железные решетчатые двери, гулко стучали каблучки ее сапожек по бетонному серому полу.

Маша осталась в квартире, она совсем раскисла, плакала и умоляла Леру помочь Андрею. Как будто Лера могла думать о чем-то другом в этот долгий, невыносимо трудный вечер!

Помочь Андрею!

Но как?

Разговор с Чупровым получился коротким, ничего нового Лера не узнала, лишь укрепилась во мнении, что подполковник не сомневается в виновности Андрея. И отступаться от этого не намерен, ибо считает, что убийство Стригунова раскрыто, осталось только поймать организатора — Лебеду — и прижать к стенке заказчика — Вашурина.

Чупров сам привез ее к мрачному зданию городской тюрьмы, но в камеру не пошел, остался ждать Леру в машине. Он был вежлив, мягок в разговоре, но непреклонен в оценке случившегося.

Как помочь Андрею, Лера не знала, надеялась, что в разговоре с ним поймет, что случилось на самом деле и что она должна сделать для своего любимого.

Скрипнула железная дверь с круглым «глазком» посередине. Прапорщик жестом остановил Леру, вошел в камеру, закрыв за собою дверь. Лера с волнением ждала. Так хотелось увидеть, услышать, прикоснуться к Андрею! Не верилось, что они расстались всего лишь вчера, что были так безмятежно счастливы вдвоем. Казалось, это случилось целую вечность назад или приснилось…

— Проходите, Валерия Петровна, — жестким, неприятным голосом сказал прапорщик, открывая дверь.

Как будто заскрежетал ключ в замочной скважине и лязгнула тяжелая железная решетка.

Лера шагнула вперед и замерла: на деревянных нарах, накрытых тонким одеялом, сидел Андрей. Губы разбиты, правый глаз почти заплыл, волосы всклокочены… Господи, что они сделали с ним?! Или ей на роду написано встречаться с любимым после того, как его изобьют?

— Оставьте нас, — сказала она прапорщику.

— Извините, Валерия Петровна, но здесь нет условий для свидания. Этот человек очень опасен, и, если я оставлю вас вдвоем, он может…

— Оставьте нас! — крикнула Лера. — И не вздумайте торчать под дверью!

— Хорошо, я буду ждать вас у решетки, — недовольно сказал прапорщик. — Но если что, кричите, стучите в дверь.

Он ушел. Заскрежетал ключ в замке, на короткое время превращая в заключенную и мэра города.

— Андрей… — Лера неуверенно присела рядом, погладила его по щеке. — Что случилось на свалке?

— Я застрелил невинную женщину, она была глухонемая, и лишь улыбалась, когда смотрела на меня… Смертельно ранил Барона, он спрятал меня, успокаивал и вообще относился, как к родному… Потом смертельно ранил Бугаева, он хотел помочь мне, сказал, что его послала… Зря все это, Лера.

Его глухой, безучастный голос испугал ее больше, нежели избитое лицо.

— Но это ведь не так, верно? — допытывалась она. — Это Чупров так думает, а на самом деле…

— Как думает Чупров, так и есть на самом деле.

— Нет, Андрей, нет! — Она обняла его, прижалась губами к его плечу.

Он осторожно отстранил ее.

— Все кончено, Лера. Все против нас. Пожалуйста, забудь меня, выбрось из головы. Ничего не было, нет и не будет.

— Это ты забудь, выбрось дурь из головы! Ну Андрюша, милый мой… любимый мой, ну пожалуйста, я прошу тебя, я умоляю, скажи, что это сделал не ты… — Она с мольбой заглядывала в его глаза, пыталась обнять, но он молча отодвигался, упорно смотрел себе под ноги.

— Зачем ты пришла, Лера? У тебя горе в семье, у тебя выборы скоро. Уходи, забудь обо мне.

— Не уйду! — упрямо сказала она, опуская голову. Теперь оба смотрели себе под ноги. — Я же знаю, что стрелял не ты, а Лебеда. Если Бугаев придет в себя, он подтвердит это. И Барон тоже скажет правду!

— Не смеши меня. Если они что-то и скажут, это услышит лишь Чупров. А ему очень хочется сделать меня козлом отпущения и забыть об этом деле. Он от своего не отступится. Подполковник не может ошибаться. Я страшный злодей, безжалостный убийца — и ничего тут не изменишь.

— Нет! Ты не должен отчаиваться, не должен смириться с дурацким совпадением обстоятельств!

— А ты не должна попусту рисковать своим будущим. Ты умница, Лера, красивая, у тебя блестящее будущее.

— Да нет у меня будущего без тебя, глупый… — прошептала Лера. — Неужели так трудно понять это?

— Есть, Лера, есть. Уходи, я больше не хочу тебя видеть.

— Как это?.. — На мгновение Лера растерялась.

— Просто не хочу и все.

— Не смей так разговаривать со мной, слышишь?! У Меня и так… — она всхлипнула, — послезавтра похороны…

— Вот и уходи. Прими снотворное, выспись, а обо мне не вспоминай. И не надо ничего делать, ты не нужна мне, и твоя глупая помощь — тоже.

— Да? — Она не заплакала, а недобро сощурилась. — И не стыдно? Творческим человеком себя считаешь, а повторяешь банальности из любовных романов. «Утешься, я не люблю тебя!» — так, да? Перестань, Андрей, ты же не Фанфан-Тюльпан.

Он поднял голову, посмотрел на нее, тоскливо усмехнулся:

— Другое ничего в голову не приходит, Лера… Пожалуйста, прошу тебя — уходи. Ты же умница, сама все понимаешь. Взяли на месте преступления, отпечатки, парафиновый тест — все улики против. Чему быть, того не миновать.

Ей показалось, что он понял, как глупо себя ведет, как неуместно его упрямство, похожее на слабость. Еще чуть-чуть, и он снова станет прежним, уверенным в себе, остроумным Андреем Истоминым.

— Андрюша… — Она снова потянулась к нему. — Любимый мой, ну пожалуйста…

И поняла, что ошиблась.

— Что — пожалуйста?! — закричал он. — Зачем ты пришла сюда?! Не видишь разве — мне больно, я никого не хочу видеть, а особенно тебя! Не хватало еще, чтобы ко всем моим преступлениям добавилось еще одно, чтобы я стал виновником краха твоей карьеры!

Нет, нет, нет! С меня хватит! Четыре убийства — вот как достаточно! — Он чиркнул себя ребром ладони по горлу. — Убирайся немедленно, слышишь? Эй, начальник! Начальник!

В коридоре послышались быстрые шаги, и в камеру вошел… Чупров. Лера, обиженно поджав губы, встала с нар. Андрею, похоже, было все равно, кто там, за дверью — тюремный надзиратель или начальник милиции.

— Валерия Петровна пытается убедить меня сознаться во всем и раскаяться, — со злой усмешкой казал Андрей. — Скажите ей, что она не священник, и вообще я не желаю больше видеть эту женщину!

— Дурак! — гневно сказала Лера, брезгливо отряхивая пальто. — Таких идиотов еще поискать надо.

— И не старайтесь, Валерия Петровна, не найдете.

— А я вам что говорил? — покачал головой Чупров, упрекая женщину в излишней мягкости. — Не стоило подвергать себя опасности, он способен на все.

— Ни на что он не способен! — резко сказала Лера. — А вы обещали ждать меня в машине, Дмитрий Семенович. Что, любопытство разыгралось?

— Если бы, — свирепо глядя на Андрея, прорычал Чупров. — Над нашим городом какой-то рок витает, черт побери! Только что получил важное сообщение.

— Что еще у нас произошло?

— Примерно полчаса назад в доме бизнесмена Егора Санько произошел взрыв. Предположительно вместе с хозяином погиб и его кореш Гарибян. У дома — два трупа, видимо, охранники. С ножевыми ранениями.

— Егор Петрович… Ашот Коммунарович?.. — прошептала Лера, с изумлением глядя на подполковника.

— Вот спасибо, начальник, что вовремя арестовали меня, — усмехнулся Андрей.

— Я все делаю вовремя. А за что спасибо, если не секрет?

— Полчаса назад я сидел в этой камере, значит, хоть кого-то из убитых в Прикубанске не повесят на меня. Это, видите ли, внушает некоторый оптимизм. Не такой уж я страшный злодей: всего четырех отправил на тот свет.

— Ты свой черный юмор прибереги на будущее, — мрачно посоветовал Чупров. — Еще не доказано, что это не ты подложил бомбу с часовым механизмом до своего ареста.

— А-а, — понимающе кивнул Андрей. — Виноват, начальник, про бомбу я как-то не подумал.

Отзвучал перестук тонких каблучков за дверью, гулкое эхо ударилось о холодное безразличие казенных стен и смолкло. Но сердце, тревожно бьющееся в груди, поймало эхо, запомнило его. На всю жизнь…

Много ли ее осталось? И жизнь ли это?

Все равно, что бы там ни было: тук-тук-тук — стучат каблучки по серому бетону, дальше и дальше, и дальше уносят его стройную, зеленоглазую красавицу. Его любимую. И все ближе, роднее становится она — женщина из его сладостных снов.

Это был сон. Только бы она думала так же, не пыталась бы что-то изменить… Они оба видели один и тот же прекрасный сон. Пробуждение было страшным. Не надо, чтобы и она страдала! Пусть руководит, организует, у нее это отлично получается, пусть побеждает на выборах и уезжает в Москву. Пусть иногда вспоминает… прекрасный сон.

Он все для этого сделал. Единственное, что мог сделать для нее. Прощай, Лера, прощай, любимая.

Но как же больно слушать нескончаемый перестук ее каблучков! Словно гвозди забивают в его болящее сердце: тук-тук-тук. Не уходи, любимая, я так мало смотрел на тебя, так мало слышал твой голос! Не уходи…

С того мгновения, как захлопнулась тяжелая дверь, Андрей не пошевелился, так и сидел на грязном одеяле, опустив голову. Слезы катились по впалым щекам, по небритому подбородку, падали на грязную рубашку.

Вот и все, что осталось у него: память и слезы.

51

Муторно было на душе подполковника Чупрова. С утра позвонил Лобанкин, тоже интересовался делом Истомина. Чем он приворожил городское начальство? С дочкой Лобанкина шуры-муры крутил? А почему Агеева так переживает? Хочет побольше очков набрать перед выборами? Она и так первая по всем опросам и прогнозам. Ну, Агеева — это ладно, на нее можно внимания не обращать, скоро выберут, уедет в Москву. А вот Лобанкин — дело серьезное. Юрий Иванович теперь главный, чуть ли не единственный кандидат в мэры. Против него идти — все равно, что плевать против ветра.

Но не отпускать же этого Истомина, черт бы его побрал! Тогда получается, начальник милиции ни хрена не смыслит в сыскном деле. Да и против Вашурина ничего нет, одна надежда — Истомин расколется, подтвердит, что задание получил от Вашурина. А он, подлец, во всем признается, только твердит, что с Вашуриным никогда не встречался, не разговаривал, даже не знает, как тот выглядит. Купил пистолет и сам всех перестрелял. Зачем? Не знает, затмение нашло, очень обиделся на Стригунова.

Идиот!

И Лебеды нет, как сквозь землю провалился, гаденыш! Все выезды из города перекрыты, вокзал, автостанция под контролем, ориентировки разосланы по всей округе до самого Ростова. И нет. Исчез!

Барон очухался, молчит. Только пробурчал, что никакого Истомина не знает, в глаза не видел. Кто стрелял в него и бабу, не помнит. И все! Ни слова больше не сказал. Бугаев еле дышит, вряд ли придет в сознание. Хоть и дежурит там оперативник, надежды мало. Еще две зацепки было, Анжела назвала Сурка и Сивуху, подручных Лебеды, они участвовали в спектакле, который гаденыш устроил на квартире девчонки. И тоже — никакой надежды. Сурка ночью обнаружили в собственной квартире с тремя ножевыми ранами в области сердца, похоже, умер сразу. А Сивуха исчез вместе с Лебедой.

Как же подцепить на крючок сволочугу Вашурина? Да отправить в места не столь отдаленные? Ох как хорошо было бы! Катя свободна, можно встречаться с ней хоть каждый день, можно вместе куда-нибудь к морю махнуть и вообще жить вместе.

Не видать, не слыхать ее, в чем дело — неясно. Сумасшедший дом, а не город!

Еще убийство Платона и Фантомаса висит на плечах подполковника, и не скажешь ведь: получили свое, бандюги! Нет, они же известные в городе предприниматели, уважаемые люди. Общественность потребует найти и наказать преступников!

Она и так уже ропщет, общественность эта чертова, столько громких убийств — и ни одного пойманного преступника. Вчера вечером в городской телевизионной программе народ на улицах спрашивали — почти все признают работу милиции из рук вон плохой и советуют Агеевой поскорее избавиться от… Как его только не называли!

И в такой ситуации — отпустить Истомина?!

А с другой стороны — Лобанкин сказал, что берет под личный контроль ход расследования. Выходит, не доверяет… Оно и понятно, если допустить, что дочка с Истоминым встречалась.

Заколдованный круг!

Чупров выглянул в окно, усмехнулся. Ночью выпал снег, город посветлел, стал чище, красивее. Природа и та понимает, как тревожно и сумрачно в душах людей, старается хоть немного улучшить их настроение! А сами люди?..

В дверь позвонили. Чупров посмотрел на часы — ровно десять. Водитель его служебной машины, как всегда, точен. Сегодня мог бы и опоздать, начальник даже не упрекнул бы за это, не хотелось ехать на службу.

Вовремя приехал… Откуда водителю знать, когда начальник рвется в свое кресло, а когда смотреть на него не может?

Лишь устроившись на переднем сиденье, Чупров понял, куда он сейчас отправится. К Вашурину. Все нити ведут к этому прохвосту, хорошо бы понять, что он сейчас чувствует, на что надеется. Может, дрогнет, когда узнает, что Истомин арестован? Засуетится, почувствовав, что хвост прищемили?

И с Катей можно будет увидеться хотя бы мельком, а если выпадет случай, попросить, чтобы позвонила.

Вашурин не сразу открыл, долго разглядывал Чупрова в дверной «глазок», потом хриплым голосом спросил:

— Чего тебе надо, Дима? Я еще сплю, можно сказать.

— Тебя и надо, — усмехнулся Чупров, поняв, что Вашурин нервничает. Хотелось добавить, что именно надо, но сдержал себя. Еще скажет.

За дверью послышался какой-то шорох, Чупров грохнул в нее носком ботинка, пусть знает, что пришел не для задушевного разговора!

— Ты что, черным подполковником себя возомнил? — зло спросил Вашурин, осторожно приоткрывая дверь. — Может, и ордер на обыск покажешь или санкцию прокурора? А то ведь могу и не пустить тебя в квартиру, имею, так сказать, полное право.

— Имеешь, имеешь, — голосом, не предвещающим ничего хорошего, сказал Чупров. — Только не советую тебе выпендриваться, Володя. Как себя чувствуешь, уже депутат, да? Опять в Москве, в Думе?

Чупров говорил наугад, но чувствовал, что попадает в самое уязвимое место хозяина. Вашурин поправил узел пояса длинного махрового халата, метнул в подполковника хмурый взгляд.

— Лера прислала? Совсем задушить меня хочет? Видать, не очень-то уверена в себе, мэрша наша, — процедил он сквозь зубы.

— Лера тут ни при чем. Сам знаешь, что в городе творится.

— Знаю, радио слушаю, телевизор смотрю.

— И тебя, кандидата в депутаты от Прикубанска, совершенно не беспокоит это?

— Разумеется, беспокоит. Но, если ты помнишь, именно об этом я говорил на встрече с общественностью города. Предупреждал, что местная администрация связана круговой порукой с криминальными структурами, и милиция здесь никудышная. — Вашурин с вызовом посмотрел на Чупрова.

— Когда с трибуны упал от собственной смелости?

В комнате справа от Чупрова за закрытой дверью послышался громкий шорох. Лицо Вашурина побледнело.

— Кого ты там прячешь? — спросил Чупров.

— А кого можно прятать в спальне? — пробормотал Вашурин.

— Катю, что ли? Боишься, ненароком выдаст твои секреты?

Вашурин усмехнулся, посмотрел на подполковника смелее.

— Утром она не выходит к гостям, тем более незваным. Надеюсь, такое объяснение тебя устроит?

— Устроит, устроит, — мрачно сказал Чупров. — Ну тогда проводи меня в кабинет, поговорить надо.

— Кто с разговором к нам придет, от разговора и погибнет, — совсем осмелел Вашурин. — Проходи, Дима.

Чупров по-хозяйски уселся в кресло, закинул ногу на ногу, сказал как бы между прочим:

— Истомина знаешь?

— Кто это?

— Журналист с телевидения.

— A-а, вон в чем дело. Может, и видел по телевизору, не помню.

— А он тебя знает, — многозначительно сказал Чупров, пристально глядя на Вашурина.

— Наверное, Паша проболтался, — махнул рукой Вашурин. — Ну и дурак. Его кассета все равно не понадобилась.

— Какая кассета? — нахмурился Чупров.

— Ну та, где Лера сжигает книги. Должен помнить это мистическое действо, присутствовал на нем. Честно тебе признаюсь, Дима, выпросил я кассету у Осетрова, думал, как-нибудь использовать, прищучить Леру, показать народу, какая она фанатичка, на что способна.

— Можно мне взять ее, посмотреть?

— Бери, — великодушно разрешил Вашурин. Он вытащил из ящика стола видеокассету, протянул Чупрову. — Потом отдашь Осетрову, скажешь спасибо от моего имени. Лера теперь и так сошла с дистанции, без кассеты. Упрямая, стерва, но обстоятельства не на ее стороне. Пусть обижается теперь на себя.

Чупров торопливо сунул кассету в «дипломат» и на время забыл даже об Истомине.

— Почему ты так считаешь?

— Тебе, Дима, как давнему знакомому, скажу, — заговорщицки подмигнул Вашурин. — Стригунова-то убил Боря Агеев, На пистолете его отпечатки, верно? Ты напрасно скрываешь эти факты от общественности. Думаешь, если Лера приказала замалчивать преступление мужа, никто об этом не знает?

— Да нет, почему же… Кто-то, выходит, знает. Например, ты, Володя. Да только просчитался, дорогой! — Чупров засмеялся в лицо Вашурину. — Вот ты и выдал себя! Ну надо же! Я и не рассчитывал так быстро расколоть тебя!

— Что значит — расколоть? — нахмурился Вашурин. — Борис Агеев убил Стригунова, мне это точно известно. И ее политической карьере — крышка. Хоть он и застрелился после этого, жена убийцы, вдохновитель его злодеяния, обречена. Ты не меня раскалывай, Дима, о себе подумай. Я пока молчу, но после похорон об этом заговорит весь город, не сомневайся!

— Провалился твой замечательный план! — смеялся Чупров. — С треском провалился!

— Не может быть, — в голосе Вашурина почувствовалась неуверенность.

— Собирайся, — Чупров встал. — Хоть ты и кандидат, а ничего не поделаешь, придется арестовать тебя. Скажи Кате, пусть бельишко соберет.

— На каком основании?

— Боря Агеев провел тебя, Вашурин! — с презрением сказал подполковник. — Погиб, но тебя и твою шайку обманул. Он застрелился на полтора часа раньше, чем был убит Стригунов. А результаты дактилоскопической экспертизы знали только я, Бугаев и сам эксперт. Мы специально ждали, кто же закричит о виновности Бориса! Теперь, сука, я из тебя выбью показания! Кто шантажировал Бориса — в твоих интересах, понятное дело, — кто вложил в его руку пистолет, кстати, его четкие отпечатки лишь на стволе, тебе это не кажется странным? И наконец, кто убил Стригунова. Ты у меня вспомнишь Истомина, Лебеду и всех остальных!

— Не имеешь права! — взвизгнул Вашурин. — То, что я знаю об отпечатках, ни о чем не говорит! Мне могли сказать об этом твои же люди!

— Вот и назовешь тех, кто сказал. Стратег! Убить Стригунова, а вину свалить на мужа Агеевой! Дурак ты, Володя.

— Не дурней тебя! — огрызнулся Вашурин.

— Собирайся! — Чупров грохнул кулаком по столу. — Ты еще плохо меня знаешь, подлец!

— Это ты себя плохо знаешь, — Вашурин трясущимися руками выдвинул верхний ящик стола, вытащил видеокассету. — Посмотри, может, кое-что вспомнишь. Только не волнуйся и не пытайся отнять эту кассету — копия. А оригинал в надежный руках, в Москве. И если ты дернешься, тебя с грязью смешают, подполковник!

Он включил телевизор, видеомагнитофон, отскочил в сторону. Чупров снисходительно усмехнулся: ну-ну, попробуй-ка меня удивить!

Не прошло и минуты, как он действительно удивился. На экране возникло видение, которое не давало подполковнику покоя последние дни, только это был вид со стороны, потому что там был и он со спущенными штанами…

Вашурин злорадно усмехнулся, мол, что ты теперь скажешь, суровый блюститель порядка? Поверит ли кто-то твоим обвинениям после этой сцены?

Чупров не выдержал, ринулся к хозяину квартиры и мощным ударом отправил его в глубокий нокаут.

— Сволочуга! — брызгая слюной, орал подполковник. — Жену не пожалел, тварь! Давить таких надо!

Одной рукой он сграбастал отвороты халата, приподнял Вашурина, а кулак другой всадил в ненавистную морду. Вашурин не сопротивлялся, он вообще не подавал признаков жизни, заливая ковер кровью из разбитого носа.

Чупров отбросил от себя кандидата, сделал несколько глубоких вдохов, присел в кресло. Нужно было успокоиться, продумать ситуацию. Конечно, если эту сцену увидят… Поймал, сволочь, как поймал, а! Понятно, почему Катя не звонила, почему она из спальни не выходит!

Вашурин замотал головой, приподнялся на локте, растирая ладонью кровь по лицу.

— Это копия, Дима, — пробормотал он, поморщился, сплюнул на ковер выбитые зубы. — Как договариваться будем?

— Уезжай в Москву. Сейчас, немедленно. На выборах тебе все равно ни хрена не светит, — мрачно отрезал Чупров. — У тебя кассета, у меня показания свидетелей и уголовное дело. Будем считать, что мы квиты. Я твою жену трахнул. — Чупров внимательно посмотрел на Вашурина — каково ему слышать такое? Как с гуся вода! Вот сука! — А ты об этом хочешь на весь мир растрезвонить. Такие дела никому не нужны. Потому и вали на хрен отсюда!

— Правильно рассуждаешь, — кивнул Вашурин. Он на четвереньках дополз до кресла, с трудом забрался на него. — Теперь — не светит. Сегодня в полдень поезд… я уезжаю. Но и ты не забывай…

— Не забуду, — с ненавистью сказал Чупров. — Но если ты не уедешь, я тебя раздавлю, сука!..

Пошатываясь, Вашурин направился в ванную, открыл холодную воду, сунул голову под кран. Дверь спальни медленно приоткрылась, и оттуда выскользнул Лебеда. Огляделся, прошел в кабинет, осторожно отодвинул в сторону тяжелую бархатную штору. Подполковник Чупров как раз в это мгновенье садился в свою «волгу». Лебеда увидел, как он взял в руки трубку телефона.

— Владимир Александрович! — крикнул Лебеда, врываясь в ванную. — Начальник-то оперов вызывает! Что делать будем?

— Я поеду в Москву. — Вашурин, морщась от боли, промокал полотенцем лицо. — А ты — не знаю. Все провалилось. Хорошо, что он сам заглянул ко мне до того, как мы крик подняли. Было бы дело!

— Лихо он вас, — ухмыльнулся Лебеда. — В Москве никто не узнает. Я чуть было не выскочил, когда понял, что начальник осерчал. Был бы простой опер, пришил бы, суку.

— Хорошо, что не выскочил. Агеев-то застрелился на полтора часа раньше, чем убили Стригунова! Ты не знал об этом, кретин?

— Да откуда? Вот сучий потрох!

— Я тоже припер Чупрова к стенке, деваться некуда, согласился не возникать, если я уеду. В одиннадцать пятьдесят две поезд, надо собираться. Выборы закончены. Ничего, я с этой железной бабой в Москве рассчитаюсь. Она еще пожалеет, что стала депутатом. Пожалеет, стерва!

— А я? Владимир Александрович, вы что, бросаете меня здесь, на съедение этим волкам?

— Уходи.

— Куда? Они обложили все мои хаты. Всех корешей взяли, суки! Да и потом, в Москве я вам нужен буду.

— Теперь у меня сила не та, парень. Да и заботы будут другие. Правила такие, что раз проиграл, будь добр, отчитайся за партийные деньги, остаток верни в кассу. За каждый цент придется отчитываться… Как будто я чеки требовал, когда нужных людей подмазывал, поил-кормил, презенты делал! Работу помощников оплачивал!

— Ну так я помогу. Деньги — не проблема. Дам, сколько нужно будет, если вытащите меня отсюда. Прямо с вами и уеду.

— Каким, интересно, образом? Если тебя увидят рядом со мной, обоим конец, тут уж никакая кассета не спасет.

— А начальник звонил из машины, видать, притащатся проверять, как вы уезжать будете. И на вокзале все ходы-выходы перекрыты, мои фотки у каждого стрелочника там, — ухмыльнулся Лебеда.

— Ну и чего ты ржешь? — Вашурин с недоумением уставился на него. — Как думаешь хотя бы уйти отсюда? Не только на вокзале, во всем городе люди знают тебя.

— Вот и отлично. У вас в спальне я видел здоровенный чемодан. Он мягкий, я запросто помещусь, только надо сделать дырки, чтоб дышать можно было. А по бокам книги положим, с понтом произведения

Маркса и Энгельса, которые не успела сжечь железная баба, спасаете. Менты приедут смотреть, как вы уезжаете, чемоданы проверять не станут. Им же главное, чтоб вы в натуре укатили.

— А я тебя тащить буду, да?

— Зачем? Есть же у нас носильщики, теперь не то, что раньше. Бабки плати и можешь приказывать нести куда угодно, ждать поезда, втаскивать багаж в купе. У меня с собой штука зелеными, отдайте сотню мужикам, они вам и ручку поцелуют в придачу.

Вашурин потрогал пальцами разбитое лицо, напряженно думая, стоит ли решаться на эту авантюру. С одной стороны, Лебеда со своими немалыми деньгами в Москве будет полностью от негозависеть, а с другой…

— Так и будешь до самой Москвы в чемодане сидеть?

— Закажите два места в СВ — и дело сделано. Проводникам скажете, что устали, а я залезу в багажный отсек, прикроюсь чемоданом — и полный атас!

— Еще нужно постоянно узнавать, не опаздывает ли поезд, чтобы не торчать на вокзале, а приехать впритык.

— Я ваш должник, Владимир Александрович.

Лейтенант Васьков демонстративно стоял метрах в десяти от подъезда, наблюдая за тем, как грузчики вытаскивают чемоданы Вашурина, грузят их в «рафик». Напарник Васькова, старшина Кискин сидел в машине, стоящей рядом.

Чемоданов было четыре: два средних, третий небольшой, а четвертый — громадный, с раздутыми боками. Его несли, тяжело отдуваясь, два грузчика.

— Интересно, что у него в этом здоровенном чемодане? — сказал Васьков, наклоняясь к открытому окошку машины.

— Расчлененный труп жены, — хохотнул Кискин.

Из подъезда выбежал Вашурин, быстро забрался в «рафик». Но Васьков успел заметить, как изменилось его лицо по сравнению с тем, что смотрело на прикубанцев с предвыборных плакатов.

— Начальник неплохо поработал кулаками, — Васьков снова наклонился к окошку «жигуленка». — Может еще.

Грузчики забрались в машину, и «рафик» тронулся с места. Васьков сел рядом с Кискиным, усмехнулся, развел руками:

— Все! Задание выполнено.

— Не будем вести до поезда?

— Ты думаешь, он вернется? Запомни, старшина, с такими чемоданами не возвращаются.

— А жены-то с ним нету, — сказал Кискин.

— Так она ж в чемодане! — засмеялся лейтенант. — А если дома осталась, у начальника настроение малость поднимется. Поехали, расскажем.

Подчиненные всегда знают о начальниках больше, чем те предполагают.

52

Выйдя из кабинета начальника милиции, Татьяна Федоровна Истомина побрела домой. Казалось, и солнце над головой погасло навсегда, а люди, напротив, стали очень зоркими, и все смотрели именно на нее, и все как будто осуждали ее.

За что?

Начальник был сердитый, говорил, как топором махал. Ваш сын преступник! — и нет у пожилой женщины руки. Он убил двоих и тяжело ранил еще двоих человек! — и нош уже нет. Его будут судить за совершенные злодеяния! — то ли есть голова на плечах, то ли нет… Если и есть, то лучше б не было…

Каково ей, матери, выслушивать такие обвинения? Ей, для кого Андрей остался единственным родным человеком на всем белом свете? Единственной опорой…

И — нет уже опоры, и нет надежды.

Ничего нет.

Она не помнила, как добрела до дому. Раздеться не хватило сил, проковыляла в комнату Андрея, упала на его кровать и долго-долго лежала, не двигаясь. Не плакала, не кричала, никого не проклинала. Слушала, как гудели, грохотали в ее ушах тяжелые слова сердитого начальника. По сравнению со вчерашним днем, когда приходил к ней домой, совсем другим человеком стал. А смотрел как! Будто она сама убила и не двоих, а сто человек сразу. Видать, есть у него причины так смотреть, так громко кричать… Без причины разве можно такое?

Нет надежды…

Пусть бы и вправду сказал милицейский начальник, что она убила сто человек, пусть бы за это разорвали ее на куски — согласна, лишь бы Андрюшу отпустили… Глупости это. Все матери так думают, когда с сыновьями беда приключается, да никто ничего поделать не может.

Может, час она лежала ничком на кровати Андрея, а может, и больше, да только время это показалось ей вечностью. И когда начал стихать в ушах голос разгневанного начальника, блеснула в душе слабая надежда, настолько слабая, что лишь чудо могло оживить ее, превратить в веру.

Но больше ведь все равно ничего в голову не приходило.

Татьяна Федоровна сняла пальто, выпила на кухне холодного чая и, вернувшись в комнату Андрея, набрала номер телефона мэра, Валерии Петровны. Она ведь помогла Андрею с работой, помогла и ей самой, глядишь, и опять что-нибудь сделает, как ни крути, а самый большой начальник в городе, выше ее никого нет.

На другом конце провода быстро взяли трубку, и Татьяна Федоровна узнала голос секретарши мэра. Когда приходила, ждала в приемной, запомнила этот голос, а вот имени не знает.

— Девушка, миленькая, а нельзя ли мне с Валерией Петровной поговорить? — жалобным голосом спросила Татьяна Федоровна.

— Да вы что, женщина, в своем уме? — закричала секретарша. — Не знаете, какое горе у Валерии Петровны?!

— Да знаю я, слыхала… И у меня тоже горе. Может, соедините меня с ней? Я хоть спрошу, можно чего-то сделать или нет. Пожалуйста, милая.

— Ни стыда, ни совести у людей нет! Как ваша фамилия?

— Истомина я, Татьяна Федоровна. Я на днях приходила к ней, может, вы помните меня, а?

— Помню, как же не помнить, — со значением сказала секретарша.

Татьяна Федоровна расценила это неведомое значение как добрый знак, раз помнит, может, и посочувствует. Соединит с Валерией Петровной?

— Так соедините? — спросила она.

— Ах ты, карга старая, сволочь проклятая! — закричала вдруг секретарша. — Из-за твоего паскудного сынка погиб Илья Олегович, и муж Агеевой застрелился, а ты еще и названиваешь сюда?! Не вздумай больше звонить и не попадайся Агеевой на глаза! Когда твоего сынка расстреляют, она будет прыгать от радости, и я вместе с ней! — И бросила трубку.

Пальцы Татьяны Федоровны сами собой разжались, и трубка упала на стол. Подумалось: теперь же все люди будут говорить ей такие слова. И никому не докажешь, что Андрей не способен убить человека, что говорить такое матери — грех. Никто и слушать ее не станет. Может ли человек вынести это? Конечно, нет. А раз так, то зачем же ей жить на белом свете в нескончаемых муках?..

— Я совсем ничего не понимаю! — Юрий Иванович Лобанкин всплеснул руками и снова заходил взад-вперед по кабинету мэра Прикубанска. — Я звонил Чупрову, он сказал, что парень был схвачен с пистолетом в руке прямо над раненым Бугаевым. Выстрелы были произведены именно из этого пистолета, стрелял именно он. Пусть его причастность к убийству Стригунова не полностью доказана, но здесь-то все ясно! Как можно выпустить на свободу преступника? Не понимаю.

— Чего ж тут непонятного, папа! — закричала Маша. — Я виделась с ним за пару часов до этого. Андрей ни в кого не собирался стрелять, к Барону, который прятал его, относился с уважением. И пистолета у него не было! Ведь еще убита женщина Барона, а сам он ранен! Андрей не мог этого сделать, вот и все!

— Может, они поссорились? И вообще, Маша! Я из-за тебя всю ночь не спал, нервничал. В конце концов, есть предел и моему терпению. Я, разумеется, понимаю, привязанность и все такое… Но если человек совершил преступление — он должен понести наказание!

— А если не совершал?!

— Тогда перед ним нужно извиниться. Возместить моральные издержки, но… в данном конкретном случае этим и не пахнет.

— Какой ты черствый, папа! Я просто не узнаю тебя!

— А я — тебя. И Валерия Петровна меня удивляет. Ну ладно, у тебя психика еще неустойчива, но вы, Валерия Петровна, почему так переживаете? — Лобанкин повернулся к Лере, развел руками, демонстрируя свою полную беспомощность в этом вопросе.

— Мы вместе потому, что хотим восстановить справедливость! — ответила за Леру Маша. — Валерия Петровна полностью согласна с тем, что Андрей арестован неправильно.

— Юрий Иванович, — усталым голосом сказала Лера. — Если мы согласимся с версией Чупрова, что журналисты, известные всему городу, стреляют налево и направо без всяких оснований, без какого-то смысла, что же думать о прочих жителях? Мы просто обречены на вымирание. Есть вещи очевидные — ранен Бугаев, убиты и ранены другие, в руке Истомина был пистолет. Но значит ли это, что именно он стрелял в них?

— А кто же?

— Лебеда! — крикнула Маша. — Его тоже разыскивает милиция, он тоже мог прятаться на свалке!

— А если представить события таким образом: некто злобный и жестокий устроил там бойню, убил женщину, ранил Барона и Бугаева, Истомин вступил с ним в схватку, выбил оружие и, когда злодей бросился бежать, открыл по нему стрельбу. Тут его и схватили. И как же мы будем выглядеть, осуждая невиновного человека?

— Но это необходимо доказать, Валерия Петровна! А вы и Маша — не перестаю удивляться вашей неожиданной дружбе — лишь говорите о несправедливости.

— Я сегодня беседовала с оперативниками, которые захватили Истомина, — сказала Лера, отбросив со лба непокорную прядь рыжих волос. — Они сказали, что в момент ареста Истомин действительно наклонялся над раненым Бугаевым, но пистолет у него был за поясом. Может, он хотел помочь раненому?

— Тогда почему бы не спросить об этом Барона, если он пришел в сознание?

— Я пыталась, но врачи не пускают к нему. Вчера вечером ему удалили простреленное правое легкое, да и крови он потерял много, слаб еще. Только Чупрову удалось побеседовать с ним в присутствии врача. Барон полностью отрицает свое знакомство с Истоминым и встречу с Лебедой на свалке.

— Но я же их видела вместе! — не выдержала Маша.

— С тобой все ясно, — махнул рукой Лобанкин. — Валерия Петровна, вы знаете, с каким уважением я отношусь к вам, но в данном случае, мне кажется, вы ошибаетесь, идете на поводу у истеричной девчонки с неустойчивой психикой, хоть она и моя единственная дочь. Поверьте мне, Валерия Петровна, эти хлопоты не улучшат ваш рейтинг.

— У тебя самого неустойчивая психика, бюрократ несчастный! — со слезами в голосе крикнула Маша.

— Я не о рейтинге думаю, а о человеке. — Лера вздохнула, печально улыбнулась. — Ради человека можно и рейтингом пожертвовать.

— Ну хорошо, хорошо, — замахал руками Лобанкин. — Допустим, вы меня убедили. Что делать? Пусть мы и высшая власть в городе, творить беззаконие не имеем права. Что? Как?

— Я сейчас поеду в больницу, попытаюсь увидеться с Бароном. Кстати, его зовут Вячеславом Павловичем. Если хотите, поехали со мной. И, может быть, придет в сознание Бугаев. Если это случится и оба подтвердят, что стрелял Истомин, я и пальцем не пошевелю ради него.

— Наконец-то я слышу разумное решение! Ну, естественно, Валерия Петровна, естественно, я с вами. Только вот… — Он посмотрел на Машу.

— Попробуй только отправить меня домой! — насупилась она.

53

Подполковник Чупров пятый раз за последние два часа набрал домашний номер телефона Кати Вашуриной. И снова никто не взял трубку на другом конце провода.

Куда она делась? Может быть, раньше мужа уехала на вокзал, выкупила билеты, подождала его — и уехала? Надо было сказать Васькову, чтобы «проводил» Вашурина до купе поезда.

А в памяти раз за разом возникали картинки с видеокассеты бывшего депутата и бывшего кандидата. До какого же скотства может дойти человек в борьбе за власть! Собственную жену толкнул на измену, и ведь знал, подлец, знал, что так получится, поставил человечка с видеокамерой!

В ходе жесткого, а порой и пристрастного служебного разбирательства подполковник выяснил, что пожилого старшину, дежурившего в тот вечер на третьем этаже ДК, связали неизвестные злоумышленники и закрыли в одной из комнат. А потом, когда вечер подходил к концу, выпустили, предупредив, что, если он будет молчать, никто ничего не узнает, а если проболтается, помимо увольнения из органов, будет иметь много других неприятностей. Поскольку на банкете никаких происшествий не было зафиксировано, старшина промолчал.

За что и был незамедлительно уволен с возбуждением уголовного дела по факту пособничества преступным элементам, замышлявшим покушение на лучших людей города.

Но легче от этого не стало.

С размахом действовал Вашурин! И конечно же, с помощью Лебеды. Деньги и кандидатский статус Вашурина, люди Лебеды — вот оно, реальное слияние власти с бандитами! Здесь не прошел номер, где-то обязательно получится. Но Катя!.. Не терпелось узнать, она специально пошла на эту… съемку или ничего не подозревала? Почему-то не верилось, что специально, это ж пятно на всю жизнь, несмываемый позор!

Как и для шефа городской милиции. В прежние годы сказали бы: такие шефы нам не нужны.

Вот и звонил он, звонил, надеясь, что Катя задержалась в Прикубанске хотя бы на день-другой.

Никто не подходил к телефону.

И это было странно. Она ведь слышала, как он приходил, по роже Вашурина догадалась, о чем шел разговор. Поэтому должна была задержаться под любым предлогом, чтобы встретиться с ним, попытаться объясниться.

— Дмитрий Семенович, теперь-то можешь меня принять? — просунулся в дверь подполковник Захаров, заместитель по оперативно-розыскной работе.

— Заходи, — махнул рукой Чупров, запоздало соображая, что совсем упустил из виду текущие дела.

Высокий, тяжелый, с крупными чертами рябого лица, Захаров считался лучшим сыщиком Прикубанска. Но совсем не интересовался политикой, из-за чего никогда не был конкурентом Чупрова в споре за пост главного милиционера города.

— Столько времени потеряли, — недовольно пробурчал он, подходя к столу. — Поехали, теперь он с тобой хочет поговорить.

— Кто?

— Да этот чудак на букву «м». А-а, я ж так и не успел тебе рассказать главную новость. А она, по-моему, самая важная для нас сегодня.

— Миша, у меня и так башка раскалывается, не на тебя же давит начальство! Давай, выкладывай.

— Ночью «скорая» подобрала одного мертвецки пьяного мужика. В полном смысле! Пульс пощупали — нет. Холодный весь. Ну, они его в морг и забросили. Было много вызовов, сердечники сдавать начали, погода видишь как меняется? То слякоть, а то подморозило.

— Ты о погоде мне пришел рассказывать? — ворчливо спросил Чупров.

— Да нет. Ну вот, определили его в морг, а он под утро оклемался, такой тарарам там устроил, сторож милицию вызвал, а сам к двери боялся подойти. Оказалось, мужик спирту наглотался, горло себе обжег, да и желудок, испортил навсегда, но — живой. И орет с перепугу: сивуха, сивуха! Ну, определили его в палату к желудочникам, а он все орет: сивуха. Короче, когда я узнал в чем дело, поехал, поговорил с ним. Потом своего парнишку приставил, чтоб не сбежал наш ключевой свидетель, да не пришили б его раньше времени.

— Почему ключевой? — не понял Чупров.

— Потому что Сивуха — не то, что он хлебал, а его кличка. Тебе она ни о чем не говорит?

— Ух ты! Фотограф Лебеды! — хлопнул ладонью по столу Чупров. — Ну ты и гад, Миша! Полдня молчал об этом! Ну и что, что он рассказал?

— Поедем, послушаешь, — уклончиво сказал Захаров.

Укрытый простыней до подбородка, Барон лежал на кровати, отвернув голову к зеленой стене. Эти зеленые стены делали больничную палату, где стояло еще одиннадцать коек, похожей на заурядную контору.

Лера села на стул у изголовья, Лобанкин с дочерью и главный врач больницы стояли позади нее. Трое посетителей были в белых халатах, наброшенных на плечи.

— Вячеслав Павлович, вы меня слышите? — Лера наклонилась к изголовью.

Барон и бровью не повел. Он все так же бесстрастно смотрел на зеленую стену. Остальные обитатели палаты молча взирали на высокое начальство. Не так часто доводилось этим простым людям видеть руководителей города в непосредственной близости.

— Вячеслав Павлович, я мэр города Валерия Петровна Агеева. Примите мои соболезнования в связи с гибелью вашей супруги. Я очень сожалею, что так получилось.

Брови Барона дрогнули, пальцы сжались в кулаки. Он медленно повернул голову, посмотрел на Леру.

— Да и вы мои тоже, — негромким, крепким голосом произнес он.

Лобанкин удивленно взглянул на главного врача, не понимая, как может быть у бледного, немощного человека без одного легкого такой голос.

— Вячеслав Павлович, вы… вы знаете обо мне?

Губы Барона дрогнули в чуть заметной усмешке.

— Да.

Кроме него и Леры, только Маша поняла истинное значения этих слов.

— Вячеслав Павлович… Вы должны доверять мне. То, что вы скажете, очень важно, понимаете. Важно для одного хорошего человека. Я имею в виду Андрея Истомина.

Лобанкин еще раз удивился, теперь он посмотрел на дочь, но Маша отвела взгляд в сторону.

— Он арестован, — продолжала Лера. — Его обвиняют в убийстве вашей супруги, в ранении вас и Геннадия Бугаева. Подполковник Чупров сказал, что вы подтверждаете это. Но я не верю. Скажите же правду, что там случилось, умоляю вас.

— Чупров? Он спрашивал, зачем я спрятал убийцу, — Барон говорил негромко, медленно. — Я сказал, что никого не прятал, ничего не знаю. У ментов помощи не прошу.

— Андрей сидит в тюрьме, — не выдержала Маша. — А у него и пистолета не было, я же видела!

— Помогите ему, Вячеслав Павлович, скажите правду. — Лера коснулась плеча больного.

Барон долго смотрел ей в глаза:

— Это не повредит… вам? Он боялся не за себя — за вас.

Лобанкин уже не мог удивляться. Он попросту растерялся, глядя то на Леру, то на Машу.

— Нет. Правда — это главное. И справедливость. Невинный человек не может сидеть в тюрьме.

— Стрелял Лебеда. Сперва в Нинку, потом в меня. Я не отрубился, слыхал, что было. Он бы и Андрея пришил, но тут пришел мент, Бугаев, а у Лебеды на него, видать, зуб имелся. Морда-то разукрашена была. Похоже, Бугаев и постарался. Он Андрею пушку в спину — и вышел в коридор. Я слыхал, как закричал: «Должок тебе надо вернуть, Бугаев». Андрей крикнул: «Уходи, убегай!», но тот стал торговаться. Лебеда и пальнул в него. Два раза. После был шум, возня, пистолет упал. После опять стрельба, и менты налетели. Видать, Андрей пистолет схватил и хотел в Лебеду попасть, но тот уже ушел. Там есть подземные ходы, он их знал. Все.

— У Бугаева два огнестрельных ранения: в живот и в голову, — сказал главный врач.

— Так чего мы стоим! — воскликнул Лобанкин. — Нужно немедленно поставить в известность Чупрова!

— Спасибо вам, Вячеслав Павлович, — растроганно сказала Лера, поглаживая руку Барона.

— А ты хорошая, — сказал он. — Освобождай Андрея и будь счастлива. А Лебеду я из-под земли достану, можешь не сомневаться.

— В натуре, начальник, вы настоящие фашисты… садисты, гестаповцы! Меня спиртом пытали, в морду били, но такого… такого!.. — хрипел белобрысый парень на больничной койке.

— Заткнись, Сивуха, — рявкнул Захаров. — Истерику будешь после устраивать. Расскажи Дмитрию Семеновичу все, что мне рассказывал.

— Все скажу, в натуре, начальник… После того, что пережил — все мура! Ты прикинь, начальник: открываю глаза, а на другом столе торчит голова Платона. Одна голова, понял! Он же только что меня пытал, сука, спирту велел залить пол-литра, чтоб окочурился я… Открываю глаза — голова. И смотрит на меня! А на другом столе — рука с двумя перстнями, кто их не знает? Это ж рука Фантомаса! И лежит среди ног, понял… С тобой такое было, начальник, чтоб вчера они тебя пытали, хотели в деревянный бушлат одеть, а сегодня — голова и рука? И — смотрят, суки!

— И рука смотрит? — усмехнулся Захаров.

— В натуре, начальник! Думал — галюники, глаза закрыл, открываю — опять! Крыша поехала!

— Об этом ты позже нам расскажешь, — мрачно пророкотал Чупров. — Давай-ка о главном. О Лебеде. Ты участвовал в шантаже Бориса Агеева?

— Да, было такое дело. Но Стригунова я не убивал, это Сурок. Ему Лебеда приказал убрать Стригунова, чтоб Агеева потом по стенке размазать и его бабу, мэра.

— Сурка зарезали ночью, — сказал Захаров.

— От сука! Это Лебеда! Он бы и меня, падла, кончил, если б нашел.

— Истомина знаешь? — спросил Чупров, злобно поглядывая на Захарова. Какого черта не предупредил, что эта сволочь пытается напрочь разбить его версию?

— Какого Истомина, начальник? Сурок разговаривал с Агеевым, ставил условия, Сурок и стрелял в Стригунова. Я только фотографировал, сукой буду! Ты распорядись, чтобы меня туда не сажали, где голова Платона и рука Фантомаса! Это ж нарушение… прав человека, в натуре!

— Дело ясное, — сказал Захаров и, повернувшись к оперативнику в пятнистой форме, добавил: — В тюремную больницу его. Позаботься об охране.

— Что тебе ясно? — хмуро спросил Чупров, когда они вышли в больничный двор.

— Что Истомин здесь ни при чем.

— Здесь, может, и нет. А там — при чем. Не забыл о побоище на свалке?

— Дмитрий Семенович! — послышался за спиной знакомый голос.

Чупров нехотя обернулся. От главного входа больницы к ним приближались Агеева, Лобанкин и дочь Лобанкина. Заинтересованные лица, мать их за ногу! Однако положение обязывало: Чупров вежливо улыбнулся.

— Валерия Петровна! А я как раз собирался к вам. Есть новости, в некоторой мере проясняющие ситуацию, а для вас, прямо скажу, приятные. Намеревался доложить.

— Докладывайте, — резко сказала Агеева.

— Мы взяли одного из пособников Лебеды, те мерзкие и лживые фотографии — дело его рук. Только что допросили бандита и выяснили, что в Стригунова стрелял не Истомин. В одном вы оказались правы.

— Об этом я знала еще в тот вечер, когда погиб Илья Олегович. А теперь позвольте и мне вам кое-что доложить. На свалке в Барона, его жену и Бугаева стрелял Лебеда. Истомин в схватке с ним выбил пистолет и пытался пристрелить бандита, но не попал. А вы и ваши люди вместо того, чтобы оцепить местность, навалились на Истомина!

— Позвольте, Валерия Петровна! Откуда вам…

— Об этом нам только что рассказал Барон, — с важным видом произнес Лобанкин, решив, что теперь самое время и ему показать свою власть в городе, а то все слушает да молчит. — Придется вам выпустить его, Дмитрий Семенович. Содержание в тюрьме невинного человека — позор для нашего демократического общества.

Чупров болезненно поморщился, опустил голову. Когда ж эти дураки перестанут рассуждать о якобы демократическом обществе, черт побери?!

— Даже если Барон подтвердит ваши слова, Истомин все равно виновен. Он ведь скрывался от представителей закона.

— А почему представители закона преследовали его? — наседал Лобанкин. Наконец-то и он почувствовал себя руководителем. — Потому что вы ошиблись, Дмитрий Семенович. Я полагаю, вам необходимо не просто отпустить Истомина, но и принести ему свои извинения.

— Захаров, — мрачно буркнул Чупров. — Займись этим делом. Если показания Барона подтвердятся… отпусти парня.

— Мы все будем у Дмитрия Семеновича, — сказала Агеева. Позвоните туда, когда все решится.

Захаров кивнул и с довольной улыбкой направился обратно в больницу. Эта улыбка не ускользнула от хмурого взгляда Чупрова. «Все против меня, какой подлый день сегодня!» — с тоской подумал подполковник.

54

Чупров закурил «Мальборо», бросил на стол зажигалку. Хотелось спросить: а эта пигалица какого черта приперлась сюда, в его кабинет? Да разве спросишь? Дочка будущего мэра!

— Я сегодня был у Вашурина, — сказал Чупров, разгоняя ладонью дым. — Решил выяснить, что у него за настроение, планы и все такое. Кстати, он отдал мне видеокассету, на которой запечатлена сцена сожжения книг. Сказал, что теперь она ему не нужна.

— Я не сомневалась, что кассета у него, — сказала Лера. — Каким образом он добыл ее, не признался?

— Взял у Осетрова посмотреть и заиграл. Вот, держите, — Чупров достал из ящика стола видеокассету, протянул Лере.

— Подлец! — гневно сказала она. — Как вы считаете, что нужно делать с главным редактором телевидения, который пытается опорочить одного кандидата в угоду другому?

— Это еще полбеды, — нахмурился Лобанкин. — Он пытался опорочить своего мэра, человека, который доверяет ему, полагается на него! Гнать таких деятелей надо в три шеи. Предавший единожды предаст снова, это же все знают.

— Пожалуйста, предложите ему написать заявление об уходе по собственному желанию, — попросила Лера. — И подумайте о замене, теперь, можно сказать, это ваши проблемы.

— Непременно, — кивнул Лобанкин. — Сегодня же этого человека не будет на телестудии. О замене подумаю.

— Чего там думать, — вмешалась Маша. — Назначай главным Андрея, он талантливый журналист, у него куча планов, как сделать нашу программу интересной… — Она вдруг замолчала.

Вспомнила, что Андрей теперь вряд ли останется в городе, если Валерия Петровна уедет в Москву.

— Подумаем, — сказал отец.

— Одни подлецы кругом, — покачал головой Чупров. — Ну так вот, к сожалению, ничего интересного я не узнал у Вашурина, он как раз собирался в Москву. Сказал, что на выборах ему все равно ничего не светит, лучше заняться устройством своих делишек в столице. Сказал, что купил билет на сочинский поезд.

Лера вздохнула с облегчением.

— Надо было арестовать его, — солидно сказал Лобанкин. — Ясно же, что нити всех преступлений ведут к нему.

— Ясно-то ясно, да прямых улик против него нет, — сказал Чупров. — К тому же он кандидат в депутаты, вой поднимется, мол, его партию зажимаем дискредитируем. Валерия Петровна сама просила соблюдать осторожность и действовать только наверняка.

— Что же помешало вам действовать наверняка? — спросил Лобанкин. — Прослушивать телефон, установить слежку за квартирой, за его передвижениями?

«Этот демократ, когда станет мэром, устроит в Прикубанске демократию на манер Пиночета», — подумал Чупров.

— Так поступать как раз и не следовало, — сказала Лера. — Могли бы получить прикубанский Уотергейт.

— Вашурин имеет твердое алиби на время совершения всех преступлений, — терпеливо пояснил Чупров, — Все делал Лебеда, а его-то мы и упустили. Как сквозь землю провалился, гад! Без Лебеды, без его показаний у нас ничего нет на Вашурина. Разве что слова Анжелы о каком-то московском боссе, на которого работает Лебеда. Но доказательств того, что этим боссом является Вашурин, — никаких.

— Если приобрести современную аппаратуру, никакой Уотергейт не страшен, — авторитетно заявил Лобанкин. — Ведь речь идет о защите демократии от подобных Вашуриных! Не можем же мы сидеть сложа руки и смотреть, как они с помощью насилия рвутся к власти.

— Да я и не сидел, и не смотрел, — усмехнулся Чупров. — Честно говоря, посмотрел на подлеца Вашурина и не выдержал. Набил ему морду, весь ковер кровью заплевал. Будет что вспомнить о выборах в Прикубанске. В поезде из купе не высунется, жена будет из ложечки кормить.

— Екатерина Вадимовна? — спросил Лобанкин. — Да она же дня два назад уехала в Москву. Придется высунуться.

— Два дня?! — изумился Чупров. — Екатерина? Два дня назад уехала в Москву? Не может быть!

— Почему же? Она уехала сочинским поездом на следующий день после банкета в ДК. Я встречал племянника и увидел ее на перроне. Сказала, что не в силах пережить позорное падение мужа с трибуны, поэтому и уезжает.

— Ах, ч-черт! — воскликнул Чупров и в сердцах хлопнул ладонью по столу.

Лера едва заметно усмехнулась.

— Почему вас так удивляет это? — спросил Юрий Иванович.

Подполковник с яростью погасил сигарету в хрустальной пепельнице, помолчал, разглядывая свои руки — на костяшках пальцев остались ссадины. Но не о ссадинах думал Чупров. Понял, кто был в спальне Вашурина, если Катя уехала два дня назад. Лебеда! Вот почему его не смогли взять, хотя перекрыли все дороги, проверили все места, где мог скрываться хозяин «Кавказа». Мог бы, мог одним ударом блестяще завершить расследование! Мог…

— Я не знал об этом. Как раз сегодня хотел поговорить с Екатериной Вадимовной… — сказал Чупров первое, что пришло в голову.

— Плохо работаете, Дмитрий Семенович, совсем плохо, — важно сказал Лобанкин. — Такие вещи вы просто обязаны знать! Жена главного подозреваемого уехала в Москву, а вы все собираетесь поговорить с нею!

— Плохо, — согласился Чупров.

Телефонный звонок избавил его от необходимости выслушивать суровую критику Лобанкина, который, по-видимому, уже чувствовал себя хозяином в городе. Три пары глаз с напряжением следили за тем, как Чупров разговаривал с Захаровым.

— Барон подтвердил свои показания, — сказал Чупров, положив трубку. — Но не это главное. Бугаев пришел в сознание, теперь врачи утверждают, что он будет жить. Здоровый организм… да. Пришел в сознание, и первые его слова были: стрелял Лебеда. Минут через десять Истомин будет свободен.

— Ура! — закричала Маша и бросилась Лере на шею. — Только вы могли сотворить это чудо, какая вы молодец, Валерия Петровна! Я искренне желаю вам счастья, вы заслужили его!

— Ты едешь со мной? — спросила Лера.

Маша мгновенно сникла, попятилась, отрицательно покачала головой.

— Нет, — прошептала она. — Мы с папой поедем домой. Главное сделано, Андрей свободен.

Вдруг ей вспомнилось уютное фотоателье на улице Пирогова, печальный, влюбленный взгляд Кости Богаченко… Она уже знала, куда направится сейчас — позировать для портрета в тургеневском стиле.

Лобанкин, раскрыв рот, смотрел на дочь. Он снова ничего не понимал.

Оставшись один, Чупров позвонил на железнодорожный вокзал, начальнику. А потом долго сидел без движения, постукивая крепко сжатым кулаком по столу. Его худшие опасения подтвердились. Вашурин заказал два билета в СВ — на одного?! Большой чемодан, о котором рассказал Васьков! Большой прохвост! И он, начальник милиции, — большой дурак!

Еще можно было перехватить бандита в Ростове, на любой другой станции, арестовать, блестяще завершить операцию. Да только вряд ли она будет для него блестящей. Видеокассета Вашурина вышвырнет начальника милиции из теплого кресла. Кому он нужен без кресла и должности?

Еще можно, но уже нельзя…

И значит, убийство Стригунова никогда не будет раскрыто. И взрыв в доме Платона так и останется окутанным тайной. «Добры молодцы» помельче начнут передел сфер влияния, вспыхнут кровавые разборки. В городе поползут слухи о мафии, коррупции, о неспособности милиции навести порядок в городе. И все это свяжут с уходом Агеевой с поста мэра. Мол, когда «правила» она, в городе было тихо. Новое руководство начнет искать козла отпущения и найдет… Кто им окажется — нетрудно догадаться.

А может, послать Васькова и нескольких парней из отряда Бугаева вдогонку за поездом? Убрать обоих — Вашурина и Лебеду?

Дорогое удовольствие. Да и беспорядки в городе все равно начнутся, и виновным сделают его. И кассета может появиться у того же Лобанкина в самый напряженный момент.

Уже — нельзя. Ничего нельзя изменить. И сожалеть о случившемся вряд ли стоит. Раз уж за ним следили, как-нибудь, где-нибудь да нашли бы компромат. Борю Агеева вон как подловили! Если ты никому не нужен — хоть в телефонной будке девочкой наслаждайся, никто не заметит. А если от твоих решений многое зависит — в самую темную ночь в самой темной спальне выследят. Чупров усмехнулся: ну и ладно! Тряхнул он стариной в тот вечер, долго будет вспоминать, как благосклонно покачивалась перед ним ослепительно-белая задница Кати. И блаженно улыбаться…

А с Вашуриным он еще встретится! И с Лебедой, если тот проживет хотя бы пару годков.

Гулкий стук шагов, противный железный скрежет, лязг холодного металла… И мысли не о свободе, а о том, что порой определяет судьбу человека. Чье-то мнение! Кому-то показалось: он преступник, убийца, он должен быть жестоко наказан. И в мгновение ока все изменилось. Не то что привычных «спасибо», «пожалуйста», «извините» не стало слышно — нормального человеческого отношения к себе он уже не заслуживает! Встать! Сесть! Руки за спину! Говори, сука! — и кулаком по лицу! Без предупреждения. Если б чувствовал за собой какую-то вину, а то ведь нет. Он такой же, как и те, кто командует им. Тогда почему?!

И вдруг тот, кому показалось, понял, что ошибся. И опять все изменилось. Можно идти по коридору, засунув руки в карманы куртки — какое блаженство! Здоровенный подполковник улыбается, предлагает сигареты, извиняется — могут, оказывается, они вести себя вполне вежливо. Ошиблись — бывает…

А тот, кто без вины пережил узаконенные издевательства, может после этого жить нормально?!

Андрей улыбался. Если рядом с ним будет Лера — тюрьма останется в памяти, как плата за счастье жить с любимой женщиной. Как еще одно (дай Бог — последнее!) испытание их любви.

Если рядом будет Лера.

Он вышел из ворот тюрьмы, задержал взгляд на белых, пушистых ветвях деревьев, вдохнул всей грудью свежий зимний воздух. Потом взглянул на Леру, стоящую у черной машины.

— Вот и зима наступила, да?

Господи, как она хотела броситься ему на шею, прижаться к нему крепко-крепко! Неужели все испытания позади? Неужели никто больше не сможет помешать им быть вместе? Не сегодня, не завтра, но это неважно! Лера опустила голову, чтобы скрыть навернувшиеся в глазах слезы.

— Зима… — тихо сказала она. — Закончилась эта противная слякоть и грязь…

— Ты все еще кандидат в депутаты? — спросил Андрей.

— А тебе не терпится увидеть меня в роли домохозяйки?

— Нет. Из тебя будет плохая домохозяйка. Я хочу, чтобы ты стала президентом… США.

— Почему США?

— Там тоже есть сумасшедшие, но и хоть какой-то порядок. В этой стране я не позволю тебе быть президентом.

— Не нужна мне никакая другая страна. Я могу быть здесь президентом… — Она улыбнулась. — Твоим личным.

— И не надейся. Ты всегда будешь для меня только любимой женщиной. Только моей, только любимой, только женщиной.

— Как ты угадал мои мысли? Я больше никем не хочу сейчас быть, устала ужас как. Только твоей, только любимой, только женщиной. Ради этого я все готова бросить. Может, и домохозяйка из меня какая-никакая выйдет?

— Я помогу тебе. Я буду рядом с тобой. Самое страшное, что со мной было после нашего свидания, — ощущение собственной беспомощности. Я ненавидел себя за это!

— Ты ведь ничего не мог сделать.

— Я пытался…

— И ошибся, милый. Дурачок… Не подумал о том, что самое страшное для меня — снова, после шестнадцатилетнего ожидания, потерять своего любимого? Надо бы тебе выговор объявить…

— С занесением?

Она улыбнулась:

— Садись в машину, умник, я отвезу тебя домой. — Заметив, что он готов обнять ее, поцеловать, предупреждающе взмахнула рукой: — Нет-нет, не сейчас, Андрюша… Пожалуйста, пойми меня правильно…

Как же трудно было сдерживать себя! После всех испытаний, мучений, бессонных ночей — невыносимо просто!

Всю дорогу они молчали, и лишь когда вошли в подъезд его дома — Лера хотела присутствовать при неожиданной и счастливой встрече матери с сыном, — поднялись по лестнице на второй этаж, она не выдержала и со стоном бросилась к нему, прижалась всем своим дрожащим телом. Ее губы с жадностью искали его губы, нашли, но страстного, долгого, долгожданного поцелуя не получилось…

Лера потеряла сознание.

Татьяна Федоровна никак не могла решиться. Вначале ей казалось, что лучший способ уйти из этого кошмарного, несправедливого мира — броситься с балкона вниз. Долго стояла, смотрела, но… несмотря на выпавший снег, под окном была большая, грязная лужа. Упасть в нее и валяться потом в грязи?

Так умирать не хотелось. Это ж раз в жизни бывает — собственная смерть, надо хоть как-то прилично помереть.

А как?

Оно конечно, проще всего пальнуть в себя, приставить наган к сердцу, нажать на курок — и готово. Да где ж его взять, наган-то? Не из фиги в себя ж стрелять!

Говорят, люди себе вены режут: залезут в ванну, в горячую воду, разрежут и помирают себе тихохонько. Вроде как засыпают. Но с другой стороны, негоже пожилой женщине голой в ванне сидеть, когда чужие люди придут.

И яду такого, чтоб сразу, без мучений уйти на тот свет нету.

Оставалось одно только средство — веревка. И Татьяна Федоровна сняла бельевой шнур на балконе, сделала петлю, примерила, даже слегка затянула — должно получиться. Только вот куда верхний конец привязать? Так она сидела с петлей на шее и думала. Страха уже не было, напротив, сильней и сильней крепло мнение, что правильно решила. Оставалось место прочное в квартире выбрать, чтоб не опростоволоситься. Все ж таки — раз в жизни бывает…

За этим занятием и застал ее звонок в дверь. Вот принесла кого-то нелегкая! Татьяна Федоровна решила не открывать, только спросить: кто? Если опять милицейский начальник приперся, пусть убирается, не о чем им говорить!

— Мама, это я, открывай.

— Андрюша?! Господи! Да как же это?! Или мне снится…

Татьяна Федоровна трясущимися руками отперла дверь, распахнула — на пороге стоял Андрей. Но броситься ему на шею, обнять своего дорогого сыночка нельзя было. В руках он держал… Боже правый! Мэра города! Татьяна Федоровна посторонилась, пропуская сына в квартиру.

Андрей быстро прошел в свою комнату, бережно уложил — подумать только, саму Валерию Петровну! — и лишь после этого обнял мать.

— Все нормально, мама, я дома. Я никого не убивал, передо мной даже начальники извинились.

— Да кого ж ты принес? — ужаснулась Татьяна Федоровна. — Зачем она здесь нужна?!

Лера открыла глаза, села на кровати.

— Извините… — пробормотала она. — Я сейчас уйду…

Андрей внимательно посмотрел на мать и только теперь увидел петлю на ее шее.

— А это что такое, мама?! — крикнул он.

— Чуток позже, сына, и ты бы не застал меня в живых, — всхлипнула Татьяна Федоровна. — А все из-за нее. — Она показала на Леру. — Звонила, думала, хоть поговорю, объясню, что ты никого не убивал, так ее секретарша заорала на меня: когда твоего сына расстреляют, и я, и Валерия Петровна будем прыгать от радости! Что мне оставалось делать, сынок? На что еще надеяться? Вот я и собралась…

— Какая дрянь! — сказала Лера, вставая на ноги. Но голова закружилась, и она снова присела, потом склонила голову на подушку. — Я немедленно уволю ее. Выгоню сейчас же…

— Погоди ты, суровая начальница, не волнуйся, — с улыбкой сказал Андрей. — Пожалуйста, ни о чем не думай, отдохни, ты очень устала, моя хорошая. А я пока объясню маме, какая ты у нас умница и как я люблю тебя.

— Кого? — изумилась Татьяна Федоровна.

— Мама, это Лера, — счастливо улыбался Андрей, ласково касаясь ладонью бледной щеки своей зеленоглазой красавицы. — Та единственная, которую я любил, люблю и буду любить. Она спасла меня. Только она! И теперь мы уже никогда не расстанемся. Ни-ког-да!

Татьяна Федоровна растерянно закивала, не в силах понять, что происходит вокруг, а потом закатила глаза, покачнулась и рухнула бы на пол, если б Андрей вовремя не подхватил ее.

— Хорошо, что я отдохнул в тюрьме, — пробормотал он, укладывая мать рядом с Лерой. — С обязанностями сиделки запросто справлюсь…

15 июля — 24 августа 1995 года

Москва

Пьянящая страсть вспыхивает в душе холодной, властной женщины, мэра города, в самый неподходящий момент, когда до выборов остаются считанные дни.

Удастся ли ей пройти через многие испытания, спасти любимого, сохранить любовь?

На пути к ее счастью стоят не только конкуренты и завистники, но и криминальные структуры…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54