Орленев [Александр Петрович Мацкин] (fb2) читать постранично

В середине двадцатых годов, уже на ущербе жизни, Павел

Николаевич Орленев стал писать давно задуманную им книгу

воспоминаний. Знаменитый, всегда на виду, избалованный вни¬

манием по всем поводам (иногда это был феноменальный успех

с неслыханными до того в русском театре тысячными сборами,

иногда — неудачи, которые тоже служили предлогом для сенса¬

ций и шума газет), он теперь боялся тишины и забвения.

В 1922 году, после долгих скитаний по России, он приехал на

гастроли в Москву. Это была революционная Москва, изменившая

мир и вместе с ним театр, Москва новых студий, только что сы¬

гранной «Турандот» в постановке Вахтангова, «Великодушного

рогоносца» у Мейерхольда и «Федры» у Таирова. Рядом с ними

на афишах появилось имя Орленева; в объявленном им репер¬

туаре, несмотря на прогремевшие великие бури, никаких измене¬

ний не произошло: знакомые пьесы, знакомые роли. И трудно

было предвидеть, что получится из этого соседства нового со ста¬

рым. Все обошлось иаилучшим образом, гастроли принесли успех,

правда, Орленев и самому себе не мог бы сказать, что это за ус¬

пех — почтительно-музейный, чудом сохранившегося прошлого,

или живой, стихийный, ответивший каким-то непреходящим

нравственным потребностям аудитории.

С грустью он говорил тогда репортеру журнала «Театр и му¬

зыка», что «молодая Россия ничего не знает об Орленеве... Знают

мое имя, но подчас не знают, кто я: актер, музыкант или пе¬

вец». Ему было пятьдесят три года, он сохранил силы и артисти¬

ческую форму, и планы у него были смелые. Но для начала он

хотел поставить фильм по сочиненному им сценарию о своей ра¬

боте актера («дать моменты достижения каждой роли») и напи¬

сать воспоминания: «. . .в памяти моей ярко стоят десятки встреч

с самыми разнообразными людьми. Здесь есть и Лев Толстой, и

Чехов, и Качалов (мой ученик), и Джером, и американские мил¬

лиардеры, и много, много других лиц» i. Такими были его самые

ближние цели.

Он хотел подвести черту под прошлым для «новой энергии и

какого-то сдвига», чтобы начать все снова, наперекор привычке и

готовым приемам. Но за те несколько лет, которые прошли между

его первым упоминанием о книге и началом работы над ней, все

изменилось: он почувствовал старость, приближение конца и те¬

перь видел в своих воспоминаниях единственную возможность

оставить след в памяти русского зрителя. Он очень дорожил этой

возможностью и писал книгу в том состоянии самозабвения и

полной сосредоточенности, какое у него бывало только в моло¬

дости, когда он готовил роли в инсценировках Достоевского. Со¬

хранился автограф его книги, и, листая орленевские тетрадки

в коленкоровых переплетах, можно убедиться, что в литературных

занятиях он тоже был импровизатором и писал легко, на одном

дыхании.

Когда рукопись была готова, ее послали на отзыв А. В. Луна¬

чарскому, в то время главному редактору издательства «Acade¬

mia». Он ее одобрил и заметил, что книга нуждается во внима¬

тельной корректуре, но исправлять в оригинальной и непосред¬

ственной речи автора надо только то, что «заведомо неправильно»,

а не то, что «отступает от обычая». И сокращать ее нужно осто¬

рожно, «чтобы не поранить целое, которое своеобразно и, ко¬

нечно, интересно» 2. Судьба рукописи была решена.

Писать книгу Орленеву было приятно: оживало прошлое,

люди-тени обретали плоть, перед ним прошла вся его жизнь-ка¬

лейдоскоп, он и сам не представлял масштаба взятых в ней со¬

бытий. Но самой большой для пего радостью было возвращение

детства. В годы зрелости он редко вспоминал о родительском