Как просыпается Солнце [Леонид Александрович Федоров] (fb2) читать онлайн

Как просыпается Солнце

ВЕТРУ НАВСТРЕЧУ

Когда долгое время мир для меня ограничивается стенами квартиры, местом службы и толкотней в трамвае, незаметно начинаю испытывать чувство какой-то утраты. Как будто ушло что-то очень дорогое и важное в жизни, а сам стал намного суше и замкнутей.

Каждый раз, когда появляется это чувство, я беру рюкзак и иду на вокзал. Только в электричке, поглядывая на мелькающие за окном холмы и речушки, решаю, где выйду из поезда…

Смыкается за спиной чаща, тропа уводит все дальше и дальше. Я люблю шагать по тропе ветру навстречу. В жаркий день он освежает лицо и доносит аромат трав, цветов и душистый запах сосновой смолки. Из каждой поездки я возвращаюсь помолодевшим. Все, что я увидел, услышал, собрал в пути по крупицам, сливается в единое целое, неповторимое по своей красоте и очарованию.

КАК ПРОСЫПАЕТСЯ СОЛНЦЕ

Зимой рассвет пробивается сквозь ночную мглу медленно и трудно. Вначале чуть-чуть заголубеет юго-восток, а над головой и дальше, в противоположную сторону, небо затянуто черной пеленой с яркими точками созвездий.

Затем начинают вырисовываться волнистые очертания холмов. Все больше светлеет небо, появляется узкая розовая полоска. С каждой минутой она ширится и растет. Наконец, из-за края земли брызжет сноп ярких лучей и вслед выкатывается огромный багровый шар Солнца. Вспыхивают и сверкают присыпанные снегом леса, алеют поля, и нежный румянец оживляет стволы голых берез.

Весной и летом день начинается иначе. Солнце как будто спешит выбраться на небосвод. Не успеет полыхнуть заря, а оно уже выше елок, жаркое и светлое.

Мне приходилось встречать рассвет в горах Северного Урала, где даже летом белеют на вершинах пласты нетающего снега. Как только выплывает Солнце, от его лучей снег загорается алым цветом. Это длится всего несколько минут. Подножия гор тускнеют в беловатой дымке, а снег на их вершинах становится похожим на россыпь сверкающих алмазов. Эти превращения настолько изумительны, что начинаешь понимать, откуда родились легенды о чудесных сокровищах старого Урала.

Каждый раз, когда удается подсмотреть, как просыпается Солнце, целый день после этого я чувствую приподнятое настроение, и работа спорится, как никогда.

Зимнее утро.

ПАЛИТРА ПРИРОДЫ

Из всех зимних месяцев самый удивительный по краскам — февраль. Не считая зорь, всего два цвета отпустила природа этому месяцу: белый и синий. Но в последнем столько оттенков, сколько не встретишь, и на палитре художника.

Над головой — холодная просинь неба, сгущающаяся к горизонту, темно-синей лентой тянутся леса, отделяя небо от полей. А снежная пелена, покрывающая землю, только на первый взгляд кажется однотонной. Присмотрись внимательно, и ты различишь целую гамму цветов — от белого до голубого, особенно в полдень, когда от деревьев протягиваются по снегу длинные тени.

Иногда при зорях появляются краски, делающие пейзаж неузнаваемым по колориту. То все вокруг — и небо, и облака, и снежная пелена, даже лица людей — становится багрово-ярким или зеленым, то все неожиданно окрасится в нежный фиолетовый цвет.

Может быть, вот такие, необычные для земли краски присущи далеким планетам. Ведь недаром фантасты говорят о преобладании в природе Марса красного цвета, а на Венере — голубого.

Зимние тени.

БУБЕНЦЫ

Лесной проселок вьется в сосняке, того и гляди упрется в сугроб или бурелом и дальше не пустит. Кругом по самые макушки засыпанные снегом виднеются елочки-подростки. А над ними, подпирая небо белыми шапками, высятся мощные лиственницы и мохнатые ели.

На просеке свежий след саней, отпечатки кованых копыт. Слух ловит слабый звон бубенцов. Видно, кто-то неторопливо едет впереди. Пытаюсь догнать, но никак не могу. А звон совсем близко, кажется, за следующим поворотом я увижу лошадь и широкие розвальни с охапкой сена. Срезать бы путь, махнуть через горку напрямую, да целиной не пройдешь — снег. А загадочный звон совсем близко, словно дразнит. Может быть, это Мороз-воевода со Снегурочкой объезжает свое Ледяное царство?

Сани я догнал на просеке. Лохматая лошаденка, бойко помахивая хвостом, тащила обыкновенные дровни. Снегурочки не было, а вместо Мороза, привалившись к передку саней, дремал, закутавшись в драный тулуп, старичок. Не было и бубенцов, а звон все раздавался, тихий и мелодичный.

Я понял, в чем дело. За несколько дней перед этим было тепло. Таяли снежные шапки на ветках, украшая их маленькими сосульками. И вот сейчас, раскачиваясь от ветра, сосульки звенели, словно серебряные бубенчики…

ШЕФЫ

Торная лыжня блуждала по лесу среди густых высоких елей, опустивших под тяжестью снега пушистые ветки. Было морозно и тихо. Так тихо, что, казалось, пролети снежинка — услышишь шорох ее падения.

Неожиданно холодное безмолвие разорвали звуки топора. Я свернул на стук и через несколько минут увидел на просеке двух мальчишек. Ловко орудуя топорами, они подрубали осинки, пригибая их к самому снегу.

— Вы что — озоруете? — строго спросил я.

От неожиданности ребята растерялись, но, разглядев меня, успокоились. Первым оправился от смущения старший. Воткнув топор в пень, шмыгнул покрасневшим носом и тонким, простуженным голоском произнес:

— Работаем мы, а не озоруем! Здесь наше подшефное лесничество. Просека заросла, так мы ее прочищаем. А осина зайцам на корм пойдет. Может, и лоси поедят, у нас их десять штук бродит!

— А давно вы это… шефствуете?

— Третий год. Летом от пожаров охраняем. Старую гарь засадили. Дуплянки развесили. Зимой каждое воскресенье обходы делаем, петли снимаем. Утресь с Пашкой одного зайца выпустили.

Стало понятно, отчего так много попалось по пути заячьих стежек — и лес и зверя охраняют настоящие хозяева.

АЛМАЗНАЯ ПЫЛЬ

Метель разметала по земле охапки пушистого снега, засыпала кусты, накинула на сосны и пихты белые полушалки. А устав от трудов, легла в буерак и успокоилась. Стало морозно.

В зимнем лесу голос человека и птицы гаснет среди снежных развалов, как будто и эхо, скованное морозом, забилось под теплый сугроб. Низко над холмами по синему холодному небу неторопливо пробирается тусклое, словно неумытое солнце. От его негреющих лучей тянутся по снегу синие тени. И там, где проходит грань между светом и тенью, все время вспыхивают и гаснут сверкающие блики, как будто кто невидимый пересыпает алмазную пыль.

В эту пору от снежной синеющей пелены, от холодной бездонности неба и притихших лесов земля кажется печальной и в то же время раздольной и милой. Это чувство еще более усиливается, когда ночь застает тебя в лесу. Громче скрипит снег под ногами. Таинственным кажется лунный свет, заливающий поляны, слабее вспышки алмазной пыли, и совершенно черной становится глубина чащи.

Но со всех сторон тянутся к тебе мохнатые лапы оживших елок, приветливо взмахивая синими платочками.

Шагая по лесной дороге, чувствуешь, что каждый кустик и дерево знакомы тебе с давних лет, хотя и кажутся сейчас, несмотря на сковавший их мороз, сказочными существами. Уже нет ощущения одиночества. Тебя окружают друзья. Даже далекий Сириус, ярко сверкающий над горизонтом, становится другом, путеводной звездой, указывающей путь к полустанку.

Сугробы.

СНЕГИРИ

Нет большего удовольствия, как после долгого блуждания в сильный мороз по глубокому снегу в лесу забраться в охотничью избенку и отогреться возле ярко пылающего очага. Сидишь, греешься и дремлешь, сморенный теплом и усталостью. И почему-то всегда в эти минуты охватывают тебя воспоминания. Всплывают в памяти полузабытые охотничьи тропы, лица друзей, удивительные встречи…

Однажды мне пришлось несколько дней провести в засыпанной снегом избушке. Десятки лет брожу я по лесу с ружьем, много избушек служило мне пристанищем, но вот эта, затерявшаяся в глухих отрогах Киргишанского увала, запомнилась больше всех.

Был тихий морозный день, с неба бесшумно падали ледяные кристаллики. В маленькое, словно бойница, полуоттаявшее окошко виднелась большая раскидистая рябина. В тот год был большой урожай ягод, но к середине зимы все гроздья уже осыпались, и рябина, голая, побелевшая от инея, казалась печальной и мертвой. Даже одинокий снегирь, сидевший на ветке, не красил замерзшее дерево.

Раскладывая принесенные в рюкзаке продукты, я обнаружил на одной из полок две веточки с сухими рябиновыми ягодами. Видно, кто-то лакомился ими и по таежному обычаю оставил на полке гостинец.

Взяв веточки, я вышел из избушки и повесил их на рябину, вспугнув снегиря. Я вскоре забыл про птицу и, когда случайно взглянул в окно, удивился. Вся рябина была усеяна снегирями. Красногрудые птицы, освещенные солнцем, выглядели волшебными яблоками на побелевших от инея ветвях. И оттого сама рябина уже не выглядела мертвым, застывшим деревом, под ее корой словно струился живительный сок.

ЗИМНИЕ НОЧИ

Из всех времен года нет для меня дороже осени с ее золотыми рощами, печальными криками улетающих журавлей и яркими охотничьими кострами. Однако и зима по-своему хороша. Только в это время притихшие леса приобретают особую прелесть, что-то нежное и трогательное видится в озябших, растерявших листву белых березах и зеленостволых осинах. Жизнь леса становится откровеннее благодаря снежной пелене, рассказывающей обо всем, что случилось.

Хороши и ночи, тихие и долгие. Залитые лунным светом поля. Сверкающие снежинки, словно вобравшие в себя блеск далекой звезды. Скрип саней по проселку и мягкий топот копыт; проплывающие по сторонам тени от густых елок. Все это делает зимнюю ночь удивительной, и кажется, что мчит тебя не вороная кобылка, а сказочная Сивка-бурка в сонное заколдованное царство.

РУЧЕЙ

Я пробирался лесными заснеженными тропами на дальний кордон в верховьях реки Чусовой. Спустившись по просеке в глубокую лощину, присел отдохнуть. Скинув ружье и котомку с натруженных плеч, с наслаждением закурил папиросу, наблюдая, как быстро тает в морозном воздухе струйка табачного дыма.

Неожиданно слух уловил тихий звон, идущий из-под низко опущенных веток высокой ели. Я заглянул под елку, там никого не было. И только, раскидав снежный навал, понял, откуда доносился этот изумительный звон.

Под тонкой корочкой льда переливались родниковые струи. Как же я мог забыть о родничке, из которого не раз черпал ладонями воду, такую холодную, что даже летом от нее стыли губы!

Кругом снега, а этот родник спорит с морозом, никогда не промерзая до дна, и как ни в чем не бывало торопится, плещет, словно смеется над лютой зимой.

ТВОЯ ЗЕМЛЯ

Зимой, когда устанавливается ясная погода с легким морозцем и ветерком, горизонт раздвигается, открывая неоглядные дали. Четкими становятся очертания холмов, в летнее время почти невидимые из-за туманного марева. И, если не побояться колючего ветра и забраться на вершину высокой горы, открывается такая ширь, что перехватывает дух. Вот на востоке резко очерченная щетка поредевшего леса. Чуть в стороне, словно великаны, шагают стальные опоры ЛЭП. На западе дымят трубы завода. Стелются покосы с побелевшими стогами сена.

Твоя земля… На каждом шагу она что-нибудь дарит. Даже зимой.

Как-то пробираясь через луг, я выронил зажигалку. Роясь в снегу, я удивился. Прижатые к земле, зеленели круглые листочки, а среди них отливал синевой венчик фиалки. Принесенный домой и поставленный в воду, цветок несколько дней напоминал о давно прошедшем лете.

ЧЕЧЕТКИ

В уральских лесах мало зимующих птиц. Да к тому же, добрая их половина ведет кочевой образ жизни, задерживаясь у нас в зависимости от обилия корма. В снежные и морозные зимы почти не увидишь хохлатых свиристелей или красноголовых чечеток. Холод птицам не страшен, он несет гибель лишь тогда, когда вместе с ним наступает голод. Может быть, поэтому многие пернатые в суровые морозы перебираются ближе к жилью человека.

В городе одной из птичьих гостиниц стала Обсерваторская горка. Здесь долго держатся стайки свиристелей и снегирей. И как бывает радостно в морозный день увидеть хлопотливую парочку чечеток, деловито снующих в бурьяне. На небе холодное солнце с «ушами», ветки деревьев покрыты бахромой изморози, а тут совсем рядом снуют милые птицы, и их голоса напоминают о прошедшей поре «бабьего лета».

В детстве я ловил этих птиц на пустырях и огородах. Сколько радости приносили мне своими несложными песнями чечетки! Весной я выпускал их на волю, и только одна прожила у меня много лет, став всеобщей любимицей.

СТАРЫЙ КЛЕН

Солнечный луч согнал с оконного стекла ледяной рисунок и заглянул в комнату. Пробежал по стене, пересчитал корешки книг на полке и, сверкнув зеркальным зайчиком, успокоился, наполнив комнату веселым светом.

На улице тоже все залито светом, теплым и, кажется, напоенным каким-то весенним ароматом.

В окно тихо постучали. Я поднял голову и увидел качающуюся ветку клена. Ветка была голая, только на самом ее конце торчали две разбухшие почки.

— Смотри! — словно говорил клен. — Живем, снова весна наступает!

У людей годы, как дорожные версты, мелькают и остаются позади; смена встреч и расставаний — итог всему, что ты сделал на земле… А для старого клена — это вечная смена сезонов года, оставляющая на ветках узлы, тонкие слои древесины в стволе да иногда раны, наносимые бурей. Не одно поколение людей уже отсчитало свои версты, а клен все стоит, каждый год зеленеет и сбрасывает листву, старый и многоликий. Еще вчера он казался строгим и обиженным, проливающим на землю слезы-капельки сладкого сока. А завтра его не узнаешь — весь раскудрявится, выпустив цветочные почки. Пройдет еще несколько дней, развернет клен листву и закроет окно от палящего солнца, даст прохладу.

ЗИМНИЙ ОАЗИС

На кромке Чистовского болота, что тянется от Песчаного озера к Чертову Городищу, стоит вздыбившаяся каменная глыба. Мартовское солнце пригревает камень, и он делится теплом с пятачком земли, на котором стоит тысячи лет. Кругом лежит снег, а с южной стороны глыбы темнеет узкая проталинка — первая прореха в одеянии зимы.

Проталинка покрыта мертвой взлохмаченной травой и все же выглядит настоящим оазисом среди снежной пустыни. По бурым травинкам ползают паучки, похожие на бескрылых комаров, снуют черные жужелки. У тонкой вербочки, прильнувшей к глыбе, на розовых ветках набухли почки, и через лопнувшие чешуйки проглядывают белые полоски будущих «барашков».

Вот так и начинается весна — с маленького, а потом развернется во всю ширь, по всей земле.

КОГДА ПРОХОДИТ ЮНОСТЬ

В своем дневнике я сделал отметку. «Наступила весна, совсем не заметив, как промчалась зима. Время бежит чертовски быстро. Не остановят его ни ветры, ни юркая поземка, ни волчий вой осатаневшей пурги. И то ли живем мы в космический век, то ли земля стала вертеться быстрее — но только больно стремительно катятся дни. Мигнуть не успеешь, как с календаря один за другим срываются отслужившие срок листочки.

В молодости время шло гораздо медленнее, как-то все успевал сделать, везде побывать. А нынче — по-иному. Вроде бы и зимы стали более суровыми, и костер не так греет, как в юности, и ружье, верный спутник в охотничьих скитаниях, реже будит таежное эхо.

Может быть, это чувство рождено грустью по безвозвратно ушедшим годам? Если так, то понятно, почему все пристальнее присматриваешься к окружающему, обнаруживая много прекрасного, что в юности прошло мимо твоего взора».

АНЮТИНЫ ГЛАЗКИ

На обочине дороги, проходящей через поле, снег стаял и открыл среди бурой стерни лепестки анютиных глазок.

Ранняя зима накрыла цветущее растение снежным покрывалом, упрятала от вьюг и лютых морозов. А с приходом весны как ни в чем не бывало снова засияли под солнцем цветы.

Каждое растение имеет название, обычно очень меткое, точно передающее его особенности. Но вот в честь какой Анюты назвали так фиалку, милый скромный цветок, сохраняющий прелесть даже под снегом?

ГРАНЬ

Эту гору хорошо видно с полустанка, хотя до нее добрый десяток километров. Увенчанная высокой каменной палаткой, она до самой подошвы покрыта звонкой сосной. Среди золотистых сосновых стволов кое-где тянутся вверх березы. В зимнее время они теряются среди снежной белизны, и тогда кажется, что лес на горе не такой густой, каким был летом.

На вершине горы встречаются и разбегаются просеки, создавая лесную росстань. Но замечателен не этот перекресток и не открывающийся вид на холмы, леса и горы, а удивительно контрастны сами просеки.

На той, что спускается к югу, лес стряхнул с себя снежные шапки, кое-где пробиваются из-под снега зеленоватые от мха глыбы гранита. На просеке, сбегающей по северному склону, деревья и кустарники окутаны густым кружевом изморози и похожи на белые кораллы. Снег глубокий, сухой и звенящий. На этом склоне даже подснежники появляются на неделю позднее.

Когда я забираюсь на гору, мне особенно четко видится грань между зимой и весной.

Солнечная просека.

РАЗВЕДЧИК ВЕСНЫ

Солнце греет стволы деревьев, и вокруг них, в снежной пелене, образовались воронки, на опушках поглубже, в лесу — меньше. А там, где пригревает сильнее, на дне воронок показалась земля. В одной из них бегает большой черный муравей. Как он сюда попал? Может быть, это разведчик, посланный своим племенем узнать, что творится на белом свете? А возможно, раньше времени муравей отогрелся после зимнего сна и теперь делает весеннюю разминку?

ВОЛШЕБНЫЕ СЛЕДЫ

В густом ельнике пропитанный водой снег выше колена. Дальше опушки не проберешься. А рядом луг, устланный бурой прошлогодней травой. Из ельника через луг тянутся глубокие ямки, оставленные копытами лося. Прозрачная снежная вода заполнила следы до краев, а отблеск ясного неба превратил в голубые пятна, узкой цепочкой уходящие вдаль. От этой голубизны вода в лосином следу кажется волшебной: напейся и превратишься в лесного могучего зверя!

ВЕСЕННИЙ РУМЯНЕЦ

Весной, как только начнет оседать снег и под его пеленой послышится плеск талой воды, первое, что бросается в глаза — покрасневшие вершины берез да блестящие ветки краснотала. Вчера я увидел на его гибких ветвях белые пушистые «барашки». Через несколько дней покроются они золотистой пыльцой, и рука невольно потянется к палитре и кисти, чтоб сохранить на полотне весеннее чудо.

ЛЕСНЫЕ ДРУЗЬЯ

Одиночество не свойственно человеку, он не может жить без друзей. У меня они есть, и я знаю цену дружбы. Она возникла и окрепла у таежных костров, во время блужданий по неизведанным тропам. Наша дружба прошла жесткую проверку и выдержала экзамен. Она, кроме того, помогла нам приобрести новых, безмолвных, но верных друзей. Каждый раз, бывая в тайге, мы испытываем большую радость от встреч с ними и печалимся, когда они исчезают.

Этих друзей у нас немало: приметное дерево, скала или родник, заброшенная, вросшая в землю избушка, охотно дающая нам приют.

Своим другом мы считаем огромную сосну на лесосеке, покрытой низкорослым кустарником и жесткой, как проволока, травой. В лабиринте гор и болот дерево служит нам маяком. Оно очень старое. Втроем, взявшись за руки, мы с трудом обнимаем его ствол.

В тени сосны мы отдыхаем и дремлем под шум ветвей. То ли оттого, что густа ее крона, или потому, что открыта она всем ветрам, только шумит каждый раз неодинаково. Иногда кажется: дерево повествует об удивительных историях, какие довелось повидать ему в течение долгой жизни. Осенью, когда дуют колючие ветры с востока, сосна начинает скрипеть особенно тоскливо, точно жалуется на свое печальное одиночество. Но весной, поддавшись общей радости жизни, шумит весело и задорно.

Мы понимаем, что все это рождено нашим воображением, и все же каждый раз, слыша новые звуки в шуме ветвей, считаем старую сосну существом почти разумным, живущим на земле рядом с нами.

Возле нашей охотничьей избушки в отрогах Бардымского увала росла береза. Кругом был дремучий ельник, и она, словно заблудившаяся женщина, жалась к человеческому жилью, с опаской посматривая на своих хмурых соседей.

Мы с друзьями очень берегли дерево, не позволяя себе сделать даже легкого прокола в коре, чтобы напиться весеннего сока. Оно служило нам своеобразным ориентиром в сложной жизни природы. Была какая-то неуловимая связь между жором щуки и началом развертывания листьев. Как только береза начинала рассыпать семена, мы знали, что пора отправляться за брусникой, а осенью, когда появлялся золотистый наряд, можно было идти караулить на лиственницах глухарей. Через неделю, после того как с березы опадали листья, улетали на юг последние утиные стаи.

В одну из зим, в наше отсутствие, какой-то прохиндей спилил березу. Избушка, лишившаяся красивой соседки, показалась нам осиротевшей и неуютной. Мы уже подумывали перенести охотничью базу в другое место, но весной увидели, что на оставшемся пне появилась свежая поросль.

Осенью мы ее разрядили, оставив три веточки.

С тех пор прошло много лет. Тонкие прутики превратились в стройные деревья. Густая душистая листва совсем скрыла от глаз избушку.

Три белоствольные красавицы шумят листвой, задорно машут зелеными косами, как будто пытаются убежать вместе с ветром. Три сестры, питаемые одними корнями, к нашему удивлению, совсем не похожи на мать, давшую им жизнь. Та была солидной, с глубокими морщинами на коре, молчаливой. Только когда проносился над землей шквал, шумела грозно, негодуя, что беспутный ветер нарушил ее сон. А эти кажутся беспечными и веселыми, не обращающими внимания на хмурых соседей. Кора у них белая, гладкая и чуточку бархатистая.

Ростом деревья одинаковы, а ведут себя по-разному: весной пробуждаются не в одно время, осенью вразнобой сбрасывают листву. Определять время походов за лесными кладами по ним невозможно. Вначале это нас возмущало. А потом мы решили, что причина такого поведения — молодость, и успокоились.

Молодость проходит… Старость, к сожалению, тоже. Только в природе идет вечный круговорот жизни, ее беспрерывное обновление. Может быть, поэтому каждую весну человек встречает с великой радостью, надеясь еще раз пережить свою юность.

БРОНЗОВАЯ ЧАША

На лесной опушке из-под кромки сугроба, тихо бормоча, текут прозрачные, как слезы, ручейки. На городских улицах они ржаво-бурые, с фиолетовыми разводьями. От такой воды, даже умирая от жажды, отвернешься, а в лесу — пьешь и оторваться не можешь.

На южном склоне холма, у речки Северки, я нашел небольшую, но глубокую ямку, наполненную до краев прозрачной вешней водой. Солнечные лучи пронизывают водяную толщу, и оттого устилающие дно прошлогодние листья похожи на древнюю бронзу. И сам этот бочажок напоминает старинную бронзовую чашу. Приходи и пей! И пьют. Края чаши напоминают орнамент — они истоптаны копытами лосей. Оставили трехпалые отпечатки птицы, и даже лиса внесла свою лепту в рисунок.

Говорят, что снежная вода имеет целебное свойство. Возможно. Но вот, что она вкуснее водопроводной — бесспорно. Я выпил ее две полные пригоршни.

ЖУРАВЛИ

Когда хлынут вешние воды, земля, очнувшись после зимнего сна, умоется и задышит спокойно и ровно. Распустятся первые цветы, зазеленеют деревья и травы.

На все это смотришь с трепетом.

Но сильнее всего из весенних явлений волнует меня прилет журавлей. Я люблю этих голенастых птиц, несущих на своих крыльях весну. Мне они дороги так же, как дорога земля, по которой я брожу. Они — неотделимая часть нашей Родины, широкой и раздольной. Кто хоть раз видел проплывающий в небе караван журавлей, слышал их чуть печальные крики, для того родная природа станет еще дороже и краше.

…Как-то в районе Аятского озера я наткнулся на место ночлега «охотников». Рядом, в кустах, бился умирающий журавль. Видно, просто ради забавы сбили птицу, порадовались невиданному бою ружья и кинули свой трофей в кусты за ненадобностью.

Я ничем не мог помочь птице. Журавль, умирая, пытался встать, бил по земле сломанными крыльями и наконец, издав жалобный крик, приник к земле, словно ища у нее помощи.

Весь тот день стоял он у меня перед глазами. Я думал о человеке, убившем не только птицу, но и все светлое, что еще оставалось в его заскорузлой душе.

РЫБАЧИЙ КОСТЕР

Сошло половодье. Чуть-чуть посветлела вода, и чебак с подлещиком пошли на приманку. На берегах озер затеплились рыбачьи костры.

Несколько дней подряд дул теплый ветер, донося горьковатый запах полыни с далеких степей. Ветер озоровал, трепал косы берез, пенил озерную воду и звал за собой в дальний путь.

Обдутые ветром, обмытые дождями и ливнями от каждого полустанка расходятся в разные стороны дорожки. Одни ведут на озера, к глухим моховым болотам, где пьяно пахнет багульником и кассандрой, к глубоким торфяным разрезам с кружевами зеленой ряски. Есть тропки еле приметные. Эти уводят в далекие горы, где на берегу порожистой речки прячется в тени покосившийся балаганчик.

Осеннее ненастье смыло следы на тропинках, укрыло жухлым листом, а свежая мурава совсем спряталась от взора. И если не знаешь тайных примет, не попасть в заветное место. Чем зорче твой взгляд, тем больше примет остается в памяти. Вот сломанная молнией старая береза, вывернутая бурей сосна. Отсюда нужно свернуть к виднеющейся вдали горе. А там, от каменных палаток, спуститься в ложок и, перейдя ручей, свернуть в мокрый ельник…

Так, восстанавливая в памяти путь, добираюсь до небольшого озера, заросшего по берегам белой ольхой и черемухой.

Перо-поплавок чуть колыхнулся, пошел в сторону, начал медленно тонуть. Вновь появился и вдруг быстро нырнул под воду. Легкая подсечка — и по натянувшейся леске чувствуешь: есть! Вот он, отливающий серебром, лещ!

Нехитрая снасть — удочка. И хотя за последнее время она претерпела большие качественные изменения, принцип ее остался таким же, как и тысячу лет назад. Когда-то, наверно, сидел на этом берегу человек, одетый в звериные шкуры, и, положив каменный топор рядом, с таким же азартом, как я сейчас, следил за поплавком…

Около костра тепло и уютно. Запах дыма смешивается с ароматом ухи. Медленно надвигается ночь. Рядом в сумеречной мгле тихо плещет озеро. От него к кустам ползет белая туманная дымка. Смолкли лягушки. С дальнего болота доносятся крики журавлей. Приветствуя наступающую ночь, залился певчий дрозд. И откуда только у этой птахи берутся такие чарующие звуки? Недаром он первый соперник соловья, а порой и превосходит его в мастерстве. Но сон сморил и дрозда. Тихая ночь накрыла землю, растворив в темноте очертания окружающих деревьев.

Завтра с рассветом я снова переживу незабываемые минуты рыбачьего счастья, поеживаясь от холодка, увижу, как проснется солнце.

ШМЕЛЬ

Толстый мохнатый шмель с легким гудением сновал над землей, перелетал с места на место, озабоченно обследовал сухие былинки бурьяна. Покружился вокруг меня и опустился на руку. Я стряхнул его, и он, упав на землю, беспомощно закружился. С трудом перевернулся, почистил лапками крылья и, недовольно гудя, улетел прочь.

Шмель улетел, а у меня осталось чувство, словно я выпроводил за порог пришедшего ко мне гостя.

ЧИБИСЫ

Над кромкой пашни, примыкающей к залитому вешней водой лугу, вьются чибисы. Взмывают над головой, настойчиво выспрашивают: «Чьи вы? Чьи вы?» Не эти ли птицы породили бунинские строки:

Иной раз станет не по себе от птичьих расспросов, и поскорее уйдешь подальше.

ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ

С востока бесшумно подкралась ночь. Вначале она стерла земные краски, потушила зо́рю и, когда все кругом погрузилось во мглу, зажгла в небе светлячки звезд.

Где-то над головой, привлеченный светом костра, прохоркал вальдшнеп, и снова все стихло, только легкий треск костра нарушал ночную тишину.

Неожиданно в отблесках огня замелькала над поляной летучая мышь. Она проносилась, словно тень лесного духа, загадочная и молчаливая. А мне стало веселее и не так одиноко коротать ночь у костра — рядом было живое существо.

СЕСТРЫ

На клюквенном болоте, окружающем Шитовское озеро, есть в одном месте старая елань. Часть бревен ушла в жидкое торфяное месиво, другая сгнила и превращается в труху, стоит только поставить на нее ногу.

К елани близко подходит сухая гривка, поросшая ельником, и на самом ее углу торчит большой, зеленый от мха, пень. Пень как пень, трухлявый и старый. Но растут на нем две березки, две белоствольные сестры. Плотно прижавшись, они, как вьюнки, обвили друг друга и оттого стоят крепко, споря с бурей и ветром.

БУРУНДУК

Из-под большого серого камня, стоящего на вершине Мотаихи, вылез на свет полосатый бурундук. Кончилась зимняя спячка, и зверек, пригретый солнцем, блаженно щурится, приводя в порядок пеструю шубку. Почти неуловимыми движениями лапок разглаживает хвост, умывается, как кошка.

Услышав мои шаги, бурундук метнулся к дереву. Здесь, чувствуя себя в безопасности, запрыгал по ветке, громко заурчал, то ли дразня, то ли приветствуя незваного гостя.

Невзрачен зверек, а встреча с ним всегда оставляет чувство радости, как будто после долгой разлуки увидел старого друга.

ЛЕСНОЙ ХОР

Теплый ветер и солнце согнали снег, превратили его в ручьи, до краев наполнившие овраги и балки.

Летом я ни за что не почерпну дождевую воду из колеи лесного проселка, а весной с удовольствием утоляю жажду. Талая вода в лесу прозрачна и холодна. Вот и сейчас я склонился над лужицей, собираясь набрать полную пригоршню чудесной влаги. Склонился да так и замер. С вершины сосны раздалась нежная песенка зяблика. Вскоре одному запевале откликнулся другой, третий. И вот уже лес звенит от птичьего пения. В лесной хор вступают зарянки и горихвостки, совсем по-человечьи вызывает чечевица какого-то Витю.

Напившись, я присел на пень, а вокруг свистели, звенели и трещали птицы, славя солнце и воду, дающие жизнь на земле.

ПРОПАВШАЯ РЕЧКА

Маленькая речка Медянка, получившая свое имя за желтый песок, покрывающий ее дно, неожиданно высохла. Еще недавно неторопливо текла она в густом ельнике, где пахло сыростью и грибами. Сейчас на этом месте сплошная вырубка, поросшая буйным иван-чаем.

Пройдет много лет, пока на вырубке вырастут осины и березы. И только после этого ель, боящаяся в юности холода и солнцепека, начнет поселяться на старом месте.

Через много десятилетий ель вытеснит светолюбивые осину с березой и останется одна. На месте теперешней вырубки вновь зашумит ельник. И только тогда снова забьет из-под земли источник, что звался когда-то Медянкой. Но утолять жажду из него будут твои внуки.

Весеннее зеркало.

БЕРЕНДЕЕВ РОДНИК

У подножия Березовой горы когда-то вздыбилась гранитная глыба. Встала и замерла на многие тысячелетия, охраняя маленький родничок, поблескивающий в ее тени. Я зову его Берендеевым за необыкновенную прозрачность и свежесть. Один глоток снимает усталость, словно испил сказочной Живой воды.

Однажды возле родника появились следы лося. Видно, лесному великану пришлась по сердцу прозрачная вода.

Мы встретились случайно. Заслышав шаги, зверь вскинул голову и уставился на меня большими темными глазами. Был он старый, худой, с выпирающими ребрами. На его левой лопатке темнела незажившая рана, облепленная мошкой и оводами. Лось мотал головой, пытаясь отогнать кровопийц, и кожа вокруг раны мелко дрожала от боли. Несколько секунд лось смотрел на меня, и с его губ с тихим звоном стекали в родник капли воды.

Я очень хотел пить, но, чтобы не мешать зверю, попятился и ушел.

После этого я много раз встречал возле родника следы лося. Но вот уже второй год он не дает о себе знать. Переселился ли из окрестных лесов, ставших очень шумными, не знаю. Только с его исчезновением природа лишилась чего-то очень красивого и неповторимого.

ПЕЙЗАЖ

Когда у человека появляется потребность ежедневно вставать рано и встречать восход солнца, это значит, что перешагнул он рубеж, после которого вся красота окружающего мира кажется ему во много раз чудеснее прежнего, и эту красоту он старается осмыслить и передать людям.

Однажды на выставке картин старейшего уральского художника я обратил внимание на небольшой этюд, изображавший уголок озера Таватуй. По груде каменных плит и склонившейся над водой березе узнал место. Здесь я провел немало времени, пытая свое рыбачье счастье. Художник с удивительной точностью воспроизвел уголок берега, изобразил даже полузатопленный киль разбитой волнами лодки и внес в пейзаж что-то свое, придавшее ему неуловимую прелесть.

Только здесь, стоя перед этюдом, я обратил внимание на нежные краски зари, плывущие по воде блики. Почему-то никогда до этого я не обращал внимания на скорбную позу березы, склонившейся над водой. Тихая грусть, свойственная северной природе, перемешалась с величавым спокойствием и могучей силой.

Найти это место нетрудно. От Мурзинки в сторону озера идет торная тропа. Там, где она делает крутую излучину, обходя камни, начинается еле приметная стежка, ведущая к небольшой озерной заводи. Здесь даже в самые сильные ветры вода остается зеркальной, отражая плывущие в небе облака. Оттого, что со стороны озера заводь отделена подводными камнями, не дающими доступа лодкам, рыбаки здесь не останавливаются и берег не изуродован кострищами и порубками.

У самого берега, обточенный временем и водой, лежит большой валун, напоминающий поверженного фантастического зверя. И, когда ветер коснется вершины старой, с зажившими на стволе рубцами березы, она начинает скрипеть пронзительно и тонко, как плакальщица на деревенских похоронах.

ЦЕНА ПРЕКРАСНОГО

У человека в душе всегда таится тяга к прекрасному. Может быть, поэтому, возвращаясь из леса, каждый из нас несет домой букетик цветов, иной раз просто веточку цветущего волчьего лыка. Поставленные в воду, они целую неделю напоминают о лесных далях, чистом прозрачном воздухе.

Но, когда я вижу возвращающихся из загородной прогулки людей с охапками веток черемухи, пихты, во мне поднимаются горечь и возмущение за поруганную природу. Многие губят ее по незнанию и легкомыслию, но сколько среди этих людей таких, что видят в ней лишь средство наживы. Это они на улицах города протягивают вам букеты незабудок, купавок или редчайших венериных башмачков. Отмеривают стаканами землянику, сиплыми от водки голосами предлагают кучку выловленных ершей. Они выезжают за город не для встречи с прекрасным, лесную красоту они меряют гривенниками и пятаками.

Здравствуй, лес!

ЛЕСНЫЕ МАЯКИ

Теплые ветры, несущие запахи лесов и лугов, волнуют и манят за собой в путь-дорогу. Выбирай, какая тебе по душе, и шагай к дальнему водоему, в глубину лесной чащи или к развалинам древних каменных палаток. Иди за целебным воздухом, ищи радость от встречи с ликующей землей.

В этот поход можно не брать с собой карту и компас, их с успехом заменят просеки. Они, словно аллеи, рассекают лесные массивы и особенно хороши, когда проходят через гряды холмов. Так и кажется: сквозь чащу, до самого горизонта, пролегла причудливая лента, то ныряющая в распадки, то ползущая по косогорам.

В просеках нет романтики лесных троп, за каждым поворотом которых таится манящее, неизвестное.

И все же я люблю эти лесные аллеи за яркий контраст, какой они создают в солнечный день. После хмурого сумрака просеки очень светлы, пронизаны солнечными лучами. И в то же время серьезны и деловиты, так как несут в лесу особую службу.

Но есть одна деталь, без которой просеки безмолвны и бесполезны. Эта деталь — квартальные столбы. Стоящие на пересечении просек, они вселяют в нас уверенность и спокойствие, словно маяки, всегда укажут правильный путь. Только нужно помнить: номера на столбах всегда идут по порядку с запада на восток и возрастают с севера на юг.

ЧУДЕСНАЯ ПОРА

Первые дни лета всегда хороши. Еще сохраняются весенняя свежесть нежной листвы и пышные бутоны соцветий. Все хорошо в этот короткий период — белые ночи, яркие зори, быстро сменяющие друг друга, фонарики светлячков на лесных тропах и соловьиные трели.

Поэтому всегда стараешься встать пораньше, чтоб встретить восход солнца, увидеть, как умывается росой земля. Спешишь в лес с замиранием сердца, с тайным желанием встретить что-то прекрасное и милое, чистое, как первая любовь, которая никогда не повторяется и забыть которую невозможно.

ВРАЧЕВАТЕЛЬ ЗЕМЛИ

Знал я одного пенсионера-лесничего, который долгие годы садил деревья по склонам глубокого оврага. Приносил из леса рябинки, березки, крохотные сосенки и селил их на новом месте. Не один раз вешние воды и сильные ливни смывали посадки, сводили на нет все труды, а он упорно трудился и добился своего: вылечил язву земли — овраг.

Когда спрашивали, для чего старается, старик отвечал:

— Велика ли радость на красную глину смотреть? Словно с земли кожу содрали. Вот лес разрастется, и не узнать будет этого буерака. Какое мне до этого дело? А мне до всего дело есть, я, братец, на земле не прохожий. Сам леса не увижу? Ну, что ж, другие увидят, может, добрым словом помянут!

Было тому лесничему далеко за семьдесят, а душой оказался моложе многих.

БРОД МЕРТВОЙ СОЙКИ

В поисках охотничьих радостей однажды с другом забрались мы в место, богатое глухарями и рябчиками. Еле приметная, почти заросшая тропа, поминутно теряясь в завалах и буреломе, вела в этот край непуганых птиц.

Начало тропы мы обнаружили возле ручья, в котором на мелководье лежала мертвая сойка. Широко раскинув крылья с яркими полосками бирюзовых перьев, она словно пыталась взлететь, еще раз с высоты увидеть этот лес и ручей.

Бродя по лесам, мы часто находили синиц, дятлов и даже белок, убитых людьми, не знающих радости жизни. И на этот раз лежащая в воде птица произвела тягостное впечатление. Мы назвали это место «Бродом мертвой сойки». Название привилось и уже бытует у многих наших друзей второй десяток лет.

МАНЯЩИЕ ЗАПАХИ

Умолкли в прибрежных зарослях соловьи, на опушках появились россыпи духовитой земляники. Наступил разгар лета с пышными одеяниями лесов, шумными ливнями и сполохами далеких зарниц. В эти жаркие дни воздух напоен ароматом цветущей липы. Иногда южные ветры донесут запахи горькой полыни и чебреца, горячей степной земли. Ветер бросит в лицо степные ароматы и умчится, а у меня появляется тоска по дальней дороге, и неожиданно для себя и окружающих начинаю готовить котомку.

ЖИВАЯ РАДУГА

Одно время я увлекался живописью. Художника из меня не получилось, но это увлечение помогло мне подметить чудесную по колориту картину природы. Словно волны, одна за другой проходят по земле полосы красок, во сто крат прекраснее небесной радуги.

Весна. Сошел снег. На какой-то период земля остается бурой и неприветливой. Но вот начинается ее пробуждение. Пробиваются первые изумрудные былинки, зацветают травы. Первые цветы почти все, за редким исключением, золотистые: мать-и-мачеха, калужница, стародубка, купавка. Даже сон-трава имеет лепестки кремового оттенка. Золотятся сережки ольхи и вербы. Только волчье лыко да медуница выделяются из этого буйства золота.

В конце весны на смену желтым приходят белые соцветия: груша, черемуха, яблоня, вишня. А с наступлением лета на земле — настоящее столпотворение красок. Желтые и синие, белые и фиолетовые, розовые и багровые лепестки делают землю похожей на яркий ковер. И только с приходом осени снова начинает преобладать желтый цвет с оттенком бронзы и меди. И все это венчается снежной белизной, синими тенями и холодной голубизной неба.

СТАРАЯ ЕЛЬ

На восточном склоне Бардымского увала, там, где бьют из-под земли холодные родники, превращаясь за сотни километров в полноводные реки, стоит ель.

Когда-то буря обломала ее вершину, и теперь на высоте десяти метров тянутся кверху, словно копья, пять вершинок. На старом стволе видны рубцы — следы морозобоин. Пытаясь залечить нанесенные раны, ель наращивала вокруг трещин годовые слои, отчего ствол из круглого превратился в овальный. Из-за этого уродства и обошла дерево пила лесоруба. Вокруг на сотни метров вырублен лес, но ель позаботилась о потомстве. Рядом видны молодые елочки. Каждый год, в конце зимы, дерево рассыпает семена, и все гуще становится подрост.

Ель очень стара. Скоро превратится она в сухой трухлявый пень, но останется от нее тенистый ельник — приют птиц и зверей, где даже в жаркий полдень будет веять прохладой.

Завидная судьба у ели. Не каждому дано оставить после себя богатство, украшающее землю и несущее пользу людям.

На этюдах.

РУЖЬЕ

Неведомо как получилось, что из всей нашей семьи в нескольких поколениях только один я заболел охотничьей страстью. С детских лет, получив в руки ружье, не выпускаю его, брожу по лесным тропам, греюсь у веселого костерка.

Может быть, унаследовал я это от своего прадеда, вятского крестьянина? Бабушка любила рассказывать о своем отце Иване, крепостном помещика Мосолова.

Вятская земля испокон веков родила трудно. Иной год и вовсе ничего не удавалось взять у нее. От великой нужды подавались вятские мужики в отхожие промыслы. Сплавляли лес, рубили дома с затейливой вязью наличников и петухами на крышах. Плели лапти, изготовляли из бересты туеса, коробы, делали деревянную посуду. Вятских плотников и краснодеревцев знала вся Россия. Еще и сейчас в глухих деревнях стоят избы, срубленные руками вятичей.

Прадед Иван никуда не ходил. Свой век прожил на берегу Вятки. Ковырялся в земле, а осенью и зимой промышлял с кремневым ружьем, зарабатывая барину на оброк. Ходил с рогатиной на медведя, ловил петлями зайцев, добывал куниц да белок.

По словам бабки,умирая, он завещал домашним пуще ока беречь фузею: «она вам завсегда приварок добудет». Но сохранить не сумели, выменяли на корову, и с тех пор почти целое столетие никто из потомков Ивана не брал в руки охотничьего ружья.

А я их сменил несколько, пока не подобрал по душе. И вот уже много лет служит мне безотказно двустволка, когда-то сработанная искусным умельцем. Она стала моим верным товарищем в таежных скитаниях. Мы вместе с ней постарели. Теперь я реже вскидываю ее к плечу, и она редко разрывает устоявшуюся тишину леса. Большую часть года висит ружье на стене, напоминая о далеких годах моей юности.

МОИ ЛЕСА И ГОРЫ

Первое мое знакомство с уральской тайгой произошло почти сорок лет назад. Я высадился на маленьком полустанке Исеть. Подождал, пока паровоз с большими красными колесами, натужно пыхтя, не отправится дальше, таща за собой длинную связку вагонов с подслеповатыми окнами. И только когда за поворотом скрылся хвост поезда, я, вскинув на плечи ружье и рюкзак, тронулся в путь. Через несколько минут маленький поселок из нескольких домишек остался позади. Еле приметная тропка, огибая каменные завалы и бурелом, уводила в чащу.

В то время здесь была настоящая тайга: ни широких трасс высоковольтных линий, ни узкоколейных дорог, ни дач… Бурелом, непролазная чащоба. Заросшие ельником распадки, высокие холмы с грудами каменных плит на вершинах. Звонкие ручьи, на берегах которых — следы косуль и сохатых. Сквозь переплетенные ветки проглядывались седые, с прозеленью, лишайники-бороды, как будто за каждым шагом путника зорко следили сказочные лешие.

Посматривая по сторонам, я брел по тропе. Как все здесь было не похоже на светлые равнинные боры и дубравы Среднего Прикамья, где прошла моя юность!

Осень основательно похозяйничала, окрасила березы, зажгла багрянцем осины и тихо срывала с веток увядшие листья. Яркие краски делали землю удивительно милой и дорогой.

Была со мной карманная буссоль, хорошая карта, а все равно запутался я, попав в настоящий лабиринт гор и холмов. Одна выше другой теснились вершины, то обрывая в непролазное моховое болото, то, разделенные небольшими логами, стояли — как сестры, сцепив над головой, словно руки, корявые сосновые ветки.

Три дня провел я тогда среди этих гор. Ночевал возле жаркого костра, вслушивался в еще незнакомые таежные звуки. Что-то таинственное и манящее чудилось мне в ночных шорохах, лепете ручья и скрипе деревьев. Впервые увидел я бастион Чертова Городища. Изваянное природой лицо Мефистофеля навевало тревожные сны у костра. И вот тогда у костра попал я в плен таежного очарования и до сих пор поклоняюсь доброму зеленому Берендею.

Немало прошло с того времени лет, многое стало затягиваться дымкой забвения. Но до сих пор я храню в памяти первые ночи и дни знакомства с Уралом. Вот здесь, на западном склоне Мотаихи, добыл я первого своего глухаря. Мотаиха! Не потому ли ее так назвали, что изрядно измотаешься, пока доберешься до вершины?

Позднее с лесоустроительными партиями я побывал в северных урманах, на Южном Урале. Пил холодную воду Пелыма, ловил хариусов в реке Юрюзань, слушал веселый шум лесов на склонах хребтов Зигальга и Бакты. Но почему-то ярче всего в памяти сохранились первые блуждания в районе Мотаихи и Чертова Городища.

Сейчас от былой дикости ничего не осталось. Поредевший лес пересекли широкие трассы линий электропередач и дороги.

И все же я по-прежнему люблю этот уголок. Забравшись на вершину Мотаихи, долго сижу, отдыхаю и думаю. Вспоминаю свою юность, друзей, с которыми мерял таежные тропы, делил тепло походного костра и кусок хлеба.

У Чертова Городища.

КОЛДОВСКАЯ ПОРА

Миллионы лет проходит по земле весна и за это время нисколько не постарела, все такая же молодая и сияющая. Перед свиданием с летом надушится сиренью, нарядится в кружево разноцветных лепестков. Бродит по перелескам, ищет своего милого, а он уже рядом, добрый молодец, расфранченный букетами рябины и алыми розетками шиповника.

Пройдет время, разбросав по лесам и лугам дары, сытое, довольное лето передаст эстафету печальной осени, а та — злой старухе зиме.

В течение этого круговорота перед глазами пройдут чудесные картины природы. У лета свои приметы, особая палитра. Шумные ливни и тоскующий голос кукушки, богатое разнотравье. Вспышки зарниц и тяжкие громовые раскаты. И самое главное — тихие белые ночи с плывущими по небу серебристыми облаками.

Недолго длится колдовская пора. После дня летнего солнцестояния пойдет на убыль светлое время, а ночи станут темны, как на юге.

Желанная пора — лето. Одно плохо — ждешь его целый год, а оно слишком коротко, промчится — и не увидишь.

ОГНЕННЫЙ УРАГАН

Однажды занесли меня ноги в такое место, где стояла могильная тишина, а сама местность напоминала кладбище. Это был горельник. Видно, совсем недавно бушевал здесь огонь, оставив пепел, головешки да черные обугленные стволы.

Я знаю, что такое лесной пожар. Это стихия, злой джин, выпущенный из бутылки. По сравнению с ним пожар в доме — ничто.

Когда-то давно на Южном Урале я видел, что делает с лесом огонь. Сплошная стена пламени от земли до вершин высоких сосен мчалась с большой скоростью. Сильный огонь родил ветер, а тот усиливал и гнал пожар все дальше и дальше. Шум, грохот и треск сливались в неистовый рев. Это был огненный ураган, сжигающий все на своем пути.

Такой пожар не потушишь. Его можно только остановить, пуская встречный огонь. А это связано с риском, и немало лесников отдали свои жизни, спасая Зеленого друга.

Вот почему нет для меня на земле более почетной и нужной людям профессии, чем профессия лесника, выращивающего и охраняющего зеленый наряд земли. Низкий поклон вам, лесные солдаты!

ДВОЙНИК

Я люблю теплые лунные ночи. Идешь, а впереди тебя маячит на тропе длинная тень, словно проводник, указывая дорогу. По тому, как она меняется, угадываешь все неровности почвы.

Высоко в небе висит круглая добродушная луна, дающая тебе неразлучного спутника. Так вместе с ним, двойником, и добираешься до разъезда, где деловито пыхтит паровоз.

МИРНОЕ СОСУЩЕСТВОВАНИЕ

В окружающей нас природе, особенно там, где редко ступает нога человека, всегда приметишь такое, что крепко западет в память.

Для меня таким памятным местом, своеобразным ориентиром в отрогах Коноваловского увала служит лиственница.

На самой вершине дерева устроил себе гнездо орлан-белохвост. Гнездо большое, громоздкое. А ниже, в нескольких дуплах, гнездятся дятлы, сбоку, среди веток, висит круглый домик ремеза.

Так и живут вместе разные птицы. Живут мирно, не беспокоя друг друга.

ЛЕСНАЯ ШИШИГА

На одном из притоков речки Бисерть растет невысокая густая сосенка. Она напоминает мне лохматую рыжую девчонку, весело машущую зелеными ручками. Рядом торчит лесная шишига. Когда-то гроза разбила лиственницу и зажгла оставшийся пень. Огонь, словно скульптор, поработал над деревом, вырезал хищный нос, злой оскал рта и короткую крючковатую руку.

Мне нравится этот лесной чертушко, словно пришедший сюда со страниц старой сказки. Каждый раз, как попадаю в эти места, я обязательно его навещаю.

Еще недавно рыжая сосенка была совсем маленькой и, казалось, со страхом посматривала на черное чудовище. Сейчас она подросла и глядит на соседа уже свысока, а ветреный день уже похлопывает его покровительственно колючей рукой-веткой.

Пройдет время — обгорелый пень превратится в труху, а сосна будет расти, все выше поднимаясь к солнцу, и никто не вспомнит о стоявшей когда-то рядом страховитой шишиге.

ГОЛОС ЗЕМЛИ

Мир звуков в природе неисчислим. В детстве я читал сказку о человеке, собиравшем эхо. Сейчас это доступно каждому с помощью магнитофона. Но чтобы записать все разнообразие лесных звуков — не хватит никаких пленок.

Птицы и звери, насекомые, листва и травы, вода и ветер создают необыкновенный голос земли. Там, где стоит тишина — жизни нет, там все мертво.

ЛИПА

Липа была очень старая, с бурыми морщинами на коре. Она затеняла окна, неся свежесть и прохладу. Когда прокладывали теплотрассу, строители спилили дерево, и сразу в комнате все изменилось. Чего-то стало не хватать, как будто ушло очень дорогое и необходимое тебе.

ЭСТАФЕТА

На старой лесосеке, превратившейся в луг, подпирает небо одинокая сосна. Крона у нее плоская, раскидистая, такая, какая бывает у очень старых деревьев.

Давно вырублены сверстники сосны. Несколько раз после этого вырастали вокруг звонкие сосны и покорно ложились на землю под топором человека. А она с каждым годом тянулась все выше.

Топор и пила обходили сосну потому, что высоко в ее стволе когда-то очень давно была выдолблена борть. От глубокой раны дерево болело, но потом золотистая смолка обволокла края борти, и сосна снова потянулась кверху.

Дикие пчелы заселили сделанный для них дом и поколение за поколением откладывают душистый лесной мед. Осенью, когда медосбор бывает богатым, соты переполняются и по стволу дерева начинает стекать прозрачный, как янтарь, мед.

Тогда сюда приходит лесник и забирает часть меда, оставляя львиную долю пчелам. Что-то тихо приговаривая, выбирает из сивой бороды запутавшихся пчел, выпускает на волю. Затем спускается к речке, где ждут его внуки. Ставит перед ними туесок с медом, вынимает из сумки хлеб, завернутый в тряпицу, и деревянные ложки.

Видимо, нет ничего вкуснее меда с черным хлебом, пахнущим кожаной сумкой. Ребята управляются с лакомством быстро и, облизав ложки, возвращают их деду.

Бывая в этих местах на охоте, я всегда отдыхаю в тени сосны. Слушаю гудение пчел и тихий шелест ветвей над головой. Мне кажется, старое дерево рассказывает о многих мальчишках и девчонках, приходивших сюда отведать лесное лакомство, и о том, как, в свою очередь, приводили они к сосне детей и внуков.

До чего вкусно!

КОНЕЦ ТАВАТУЙСКОЙ ГЛУХОМАНИ

Таватуйские леса я узнал гораздо позднее, чем в районе Исети. И надо сознаться, они сразу покорили меня. Полюбились за девственную тишину, глухомань, чудом сохранившуюся вблизи шумного города. Сосновые боры, ельники, кедровники давали приют многочисленным лесным обитателям. Здесь было безлюдно, никто не пытался расчистить заваленные буреломом тропы. Непуганые птицы поднимались из-под ног. Кругом — обилие грибов и ягод.

Целыми днями бродил я по холмам, с замиранием сердца слушал тяжелые взлеты бородатых глухарей, пересвистывался с рябчиками, у кромки болота поднимал табуны косачей. Стрелял я редко, и затаенная лесная жизнь раскрывала передо мной свои тайны…

Прошло десять лет, и все изменилось. Лес опустел, почти не увидишь косача, «легендой» стал глухарь. Любители смиренной охоты перепахали грибные места. Рев транзисторов и звон гитар заглушили пение птиц.

Так вот и погибла былая слава таватуйских лесов.

ПОБРАТИМЫ

Вблизи тропы, идущей от деревни Решоты в сторону озера Малое Глухое, у кромки небольшого болотца, растут породнившиеся береза и ель.

Великое множество людей прошло здесь, протоптав глубокую тропу, обнажившую сросшиеся корни этих деревьев. Возле них лежит много поверженных бурей деревьев, а побратимы, крепко вцепившись в землю, стоят наперекор злым стихиям и продолжают расти, подпирая небо огромными кронами.

Проносятся над землей шалые ветры и шквалы, бушует непогода, а деревья с каждым годом становятся все выше. Объединившись корнями и помогая друг другу, они приобрели невиданную стойкость. И, может быть, от этого так густа ель, а береза пышнее своих родственниц и осенью дольше сохраняет зеленый наряд.

ЗОЛОТАЯ ДОРОЖКА

На землю опустилась теплая летняя ночь. В траве зажглись фонарики светлячков, а у горизонта стали видны вспышки далеких зарниц. Давно погасла заря, небо потемнело, словно натянула земля на голову темный колпак с редкими блестками звезд.

Рядом шумит озеро. От костра по воде тянется длинная светлая полоса. Когда долго смотришь на нее, не отрывая взгляда, начинает казаться, что это совсем не отблеск огня, а тропинка, ведущая в неведомую даль, туда, где полыхают зарницы.

Иногда со дна всплывают пузырьки газа и лопаются с ненужным звуком: «Ва-ак!» Кажется, это удрученно вздыхает старый водяной, зарывшийся в ил от нескромного человечьего взора.

Костер чуть греет. Около него приятно коротать ночь, прислушиваясь к ночным голосам. И почему-то особенно остро начинаешь чувствовать бегущее время. Знаешь, что еще не один раз увидишь эту золотую дорожку, услышишь тихий плеск озерной воды, скрип коростелей и задушевную соловьиную песню, и, может быть, все будет гораздо прекрасней, но понимаешь, что ночь эта неповторима…

Неповторимы из года в год меняющиеся картины природы, и каждый раз воспринимаются они по-особому, как будто видишь их впервые.

ЛЕСОВИК

Лето! Все в ярких красках. В лесной чаще вздыхает о чем-то иволга. Над головой то грозно, то ласково шумят ветви деревьев. Гудение пчел, стрекот кузнечиков, шум листвы навевают сон. Так бы и сунулся лицом в траву и заснул. Может быть, во сне добрый лесовик раскроет свои кладовые, покажет рубиновые россыпи земляники, богатые грибные места.

Только подумал, а он уж рядом. С кряхтеньем опустил на землю тяжелую корзину с грибами, отер с лица пот и приставшую к бороде паутину. Подмигнул хитро:

— Пустой? Не там, паря, ищешь! Во-он, туда шагай! За той горкой соснячок по суходолу тянется, в ем грибов — не выбрать! Ступай, мне не жалко. Я уж насобирал досыта!

Выпросил у меня папиросу, со смаком затянулся и, кивнув на прощание, отправился восвояси, неслышно ступая по земле старыми, разношенными сапогами.

Грибник всегда жаден, никому не укажет дороги к заветным местам. А этот старикан готов поделиться богатством со всеми.

Какой простор!

АВАРИЙНАЯ ДРЕВЕСИНА

В урочище Красный Камень приметил я высокую мощную лиственницу. На добрый десяток метров возвышалась она над кронами обступивших ее сосен и пихт. Величаво и строго, как страж, осматривала она окрестности, охраняла лесную тишину.

Но вот однажды здесь завизжали моторные пилы. Долго сопротивлялось железу крепкое дерево. А когда все же пила сделала свое дело, вершина гиганта задрожала, покачнулась, и, ломая молодую поросль, огромный ствол с грохотом рухнул. Было что-то трогательное в поверженном дереве, казалось, прильнуло оно к траве и ветки, словно руки, пытаются обнять вспоившую его землю.

Потом дерево распилили на пять шестиметровых бревен, погрузили на лесовоз и отправили на железнодорожную станцию. Где-то в большом городе в умелых руках человека лиственница должна была превратиться в прочнейшие сваи, выносливые перекрытия, в массу других полезных и нужных вещей. Но… получилось иначе.

Лесовоз еще не выбрался из леса, как на ухабе с громким треском лопнула ось прицепа, и бревна, ломая борт автомашины, вывалились.

С тех пор прошло три года. По дороге проносятся груженые машины, проходят автокраны, бульдозеры и трактора, но никто не обращает внимания на толстые бревна.

Однажды я присел отдохнуть на одном из них. Ко мне подошел лесник. Посидел. Завернул козью ножку, поковырял твердым скрюченным ногтем начавшее гнить бревно и проворчал:

— Экое дерево сгубили. «Аварийная древесина»! — передразнил он кого-то. — А нет, чтоб краном поднять на машину и вывезти. Не выгодно, говорят, возиться. А этаких бревен тута на дорогах без числа валяется. Вот и посчитай, выгодно это али нет?

Так я впервые услышал об «аварийной древесине».

В пасмурный день на пруду.

ПАМЯТЬ

На вершине горы красуется огромная, почти недоступная каменная палатка. Отсюда видна свинцовая гладь Таватуя, сверкающие зеркала Исетского и Шитовского озер, дымящиеся трубы СУГРЭСа. Кругом гряды холмов, застывших словно волны необозримого зеленого моря. В солнечный день, когда по земле проплывают тени от облаков, кажется, что зеленые волны пришли в движение и катятся одна за другой туда, где в голубом мареве теряется горизонт.

Склоны горы живописны. Спускаясь уступами, они покрыты сосной с подлеском из рябины и липы. У подножия горы есть маленький холмик — чья-то безымянная могила. Нет ни креста, ни памятника. Изредка кто-то приходит, по древнему обычаю оставляет на могиле горсть пшена или риса.

В нескольких шагах — вросший в землю венец избушки. Бревна истлели и не рассыпаются в прах только потому, что плотно окутаны мхом и черникой. В углу груда дикого камня: все, что осталось от очага. Кто и когда строил избушку, кто разводил огонь в очаге? Об этом знает, наверно, только тот, кто приходит помянуть далекого предка.

Бывая в этом месте, я часто нахожу какую-нибудь памятку о жившем здесь человеке. То грубое точило, кусок ржавого рожна, с которым в старину ходили на медведя, или обломок ножа, кованного деревенским кузнецом.

Для меня это не простые железки, а немые свидетели человеческой жизни.

ЗВЕЗДА НА ЛАДОНИ

Есть у меня одна приметная лощинка. Дно ее покрыто вздыбленными плитами гранита, между ними заросли шиповника и малины. Несколько высоких, в два обхвата, лиственниц сквозь ажурные кроны легко пропускают к земле солнечный луч, отчего здесь в жаркий полдень стоит густой дух смолки, лесных трав и ягод.

Из-под одного камня выбивается родничок. Кто-то сказал, что родниковая вода имеет привкус счастья. Может быть. Во всяком случае, в жаркий день она приносит свежесть и новые силы.

У родника я провел много ночей. В горах они особенные — тихие и прохладные. Здесь звезды настолько ярки, что кажутся совсем рядом и сияют, зацепившись за вершины лиственниц. А одна даже нашла приют в родничке и сверкает так заманчиво, что однажды я зачерпнул ее и подержал на ладони.

Для меня эта лощинка имеет особую прелесть. Здесь веет родным и близким, как будто переступил я порог отчего дома и почувствовал ласковые руки матери. И родник, само название которого говорит о многом, становится не просто местом, где родится вода, а родиной всего, что тебя окружает.

ПО ГРИБЫ

Пришла грибная пора. Под ногами знакомая полузаросшая тропка. Видно, никто еще в этом году не ступал на нее, и высокая трава скрыла ее от любопытного взора.

Я иду, жадно осматриваясь по сторонам. Лесная тропа — след человека — мудра. Пробираясь сквозь каменные завалы, она сокращает нам путь, экономит силы и всегда манит неизвестностью. Сейчас петляет по склону горы между высокими соснами. Солнечный луч, пробившись сквозь густые кроны, позолотил стволы. В прохладной чаще пахнет грибами и перезрелой земляникой. Полной грудью вдыхаю целебный лесной воздух.

Обочина тропы заросла гусиной лапкой. Ее длинные перистые листья, яркие желтые цветы и длинные побеги-усы очень декоративны. Гусиную лапку можно встретить на лесных дорогах, в полях, вдоль городских заборов, иногда среди булыжной мостовой. Стелющаяся по земле, эта «лапка» так не похожа на высокие лесные травы и кажется среди них гостьей.

Взбираюсь на гору, увенчанную высокими узкими камнями, похожими на ребра фантастического зверя. С вершины видна полоска Чусовой. В туманном мареве чуть просвечивают далекие холмы. Здесь, на вершине, гуляет ветер, треплет ветви берез, а они, освещенные солнцем, сверкают белизной.

Спускаюсь к ручью. Слева, по склону, густая заросль папоротника — легендарной разрыв-травы, открывающей подземные клады. Шум шагов вспугнул отдыхающий под перистыми листьями выводок рябчиков. С писком, хлопая неокрепшими крыльями, они разлетаются в стороны…

Хорошо, закинув за голову руки, растянуться на мягкой, пахучей траве. В небе, поминутно меняя причудливые очертания, плывут белые громады облаков, от которых по земле неслышно скользят прохладные тени. Неизъяснимое очарование таят в себе эти облака, травы и согретая солнцем земля.

Корзинка, наполненная грибами до половины, очень легка. Но разве только за ними шел я в лес? Я получил все сполна. Зеленый друг дал зарядку на несколько дней.

Добрая нынче трава!

МЕРОПРИЯТИЕ

Человек медленно поднимался по склону горы. Совсем недавно здесь вырубили лес, и солнце горячо припекало открытое пространство. Путник то и дело останавливался, опускал корзину на землю. Было видно, что он не молод и очень устал.

На одном из поворотов дорожки человек присел на пень, закурил и стал рассматривать вырубку, вспаханную лесным плугом. Здесь провели «мероприятие по естественному возобновлению леса» — опадающие семена с небольшого числа оставленных сосен должны попасть в подготовленную почву.

Но, видно, лесник, проводивший это «мероприятие», отнесся к делу без души. Острый лемех плуга выворотил с пластами земли немало подрастающих сосенок.

Человек долго сидел, курил папиросу за папиросой и укоризненно качал головой. Потом встал, потер ноющую поясницу и пошел по бороздам, поднимая вывернутые сосенки. Вокруг каждой тщательно притоптал землю, а потом долго таскал в кепке воду из ручейка и поливал деревца. Только когда последняя сосенка была водворена на место и полита, человек тронулся в путь.

«Этот человек, — подумал я, — сделал сегодня доброе дело. Жди, когда в бороздах прорастут случайно попавшие семена. А тут около тридцати деревьев, возвращенных к жизни, через пяток лег дадут тень. Кто знает, может быть, тот же лесник найдет на этом месте целое семейство маслят!»

ЛЕСНЫЕ ЗАГАДКИ

Бредешь по лесу, смотришь, как пухлые кулачки почек превращаются в крохотные ладошки, качаются на ветру, машут и зовут в гости на праздник. На этом празднике не требуют пригласительных билетов. Забирай котомку, котелок, ломоть хлеба и шагай.

Может быть, вот с этой полянки и начнется желанное и неведомое, что привело тебя в эти места. Присядь на валун или пень, закрой глаза и прислушайся. Совсем иным покажется тебе шум леса. Словно не березы, а околдованные красавицы ведут между собой непонятную беседу. Новые нотки услышишь и в голосах птиц, и в гудении мохнатых шмелей, и в треске стрекозьих крыльев.

Отдохнешь — и иди дальше. Смотри, как над головой бесшумно парит коршун, как с легким шорохом разбегаются из-под ног серые ящерицы. А вот кривым полумесяцем метнулся в кусты вальдшнеп. Его выпуклые, косо посаженные глаза поражают своей глубиной и трагичностью. В далекой юности я впервые держал на ладони эту птицу и испытывал стыд и сожаление, что выстрелом потушил блеск загадочных глаз.

Задумывался ли ты, почему потерялась в густом ельнике одинокая осинка? А что заставило вот эту сосенку убежать из темного бора в ясный простор луга?

Вот так все примечаешь, пытаясь всему дать объяснение. Ничего, что иное на первый взгляд покажется непонятным. Присмотрись зорче, и лесные загадки раскроются сами, поразив простотой и мудростью.

ПШЕНИЧНОЕ ПОЛЕ

От тепла и дождей густой стеной поднялась пшеница. Когда идешь по дороге, проложенной через поле, кажется, что плывешь по морю, волнуемому ветром. Широко раскинулось это хлебное поле. Выйдешь к нему из леса, подивишься необъятному простору и поймешь, что нет ничего в мире прекраснее тугих колосьев, звонких криков перепелов и плывущих над головой белоснежных облаков.

РЯБИНУШКА

В одном из уголков набережной городского пруда много лет росла высокая рябина. Каждый год в начале июня покрывалась она белым цветом, объявляя о приходе летней поры. Осенью багровые кисти среди тронутых бронзой листьев делали дерево прекрасным. Скрытая нежность и грусть таились в рябине, и, может быть, оттого стоящая возле скамейка никогда не пустовала.

Но вот пришли на это место озеленители. Бездумно взглянули на рябину и приказали ее заменить кустом акации.

Без рябины уголок набережной сразу потерял свою прелесть.

У озера Иткуль.

В ЖАРКИЙ ДЕНЬ

День выдался душный и жаркий. С ясного неба, потерявшего синеву, как будто вылинявшего от жары, лились пылающие лучи солнца. У большой желтой цистерны с квасом выстроилась длинная очередь. Мороженщицы не успевали подвозить «эскимо».

Жажда томила не только людей, изнывали животные и птицы. Вот стайка воробьев расположилась на крышке двухведерного умывальника, подвешенного на столбе возле метеорологической площадки. Из крана капля за каплей вытекала вода и бесшумно падала в густую траву.

Один из воробьев, уцепившись за краник, ловил клювом падающие капли и жадно глотал. Напившись, вспорхнул и улетел. На его место с крышки умывальника тут же слетел другой воробей. И так, по очереди, потихоньку чирикая, как будто поторапливая друг друга, утоляли жажду истомившиеся птицы.

Неожиданно с крыши сарая к умывальнику ринулся большой ярко-рыжий воробей. Оттолкнув только что примостившуюся на кране воробьиху, он стал быстро глотать капли. Ожидавшие очереди птицы подняли гвалт и ринулись на нахала. Через пару минут, исклеванный, потерявший немало перьев, он обратился в бегство.

Долго после этого в кучке воробьев царило необычайное оживление. Они прыгали по умывальнику, возбужденно чирикали, очевидно, обсуждали происшествие. А когда наконец успокоились, очередь за водой пошла прежним порядком.

СЛЕД ЧЕЛОВЕКА

В верховьях реки Чусовой, там, где веером сходятся морщины увалов в густой чаще, на высокой сосне, висит борть, давно покинутая пчелами. Она потемнела. На покрывающей ее бересте высится груда истлевших шишек, а по бокам чернеют большие круглые отверстия, пробитые дятлами.

Место глухое и дикое. Тревожное чувство одиночества всегда охватывает в этом лесу. Но стоит увидеть обветшалую борть, и все вокруг становится иным. Уже перестаешь чувствовать себя одиноким, затерявшимся в незнакомом лесу. Бортник, когда-то давно собиравший здесь мед, обжил эти места и оставил след, дающий тебе спокойствие и уверенность.

БЕЛЫЙ ГЛУХАРЬ

Как-то, перебирая старые записные книжки, я обнаружил короткую пометку: «Белый глухарь. Ревдельский кордон».

Впервые я услышал об этой птице у объездчика Котова, жившего у речки Ревдель. По его словам, на островах мохового болота, раскинувшегося между увалами, недалеко от кордона, «все время бьется белый мошник».

— Во, какой! — Котов раскинул руки, показывая размах крыльев глухаря. — Сам белый, как кто его снегом обсыпал. Хитрый до ужасти. Поначалу нипочем не взлетит, а забежит в чащу, тогда и на крыло поднимается!

Я был молод и страстно увлекался охотой. Желание заполучить диковинную птицу охватило меня с такой силой, что весь свой отпуск я провел на кордоне у Котова, ежедневно прочесывая окрестности и острова на болоте.

Глухарь был где-то рядом. Дважды его видели женщины, собиравшие на болоте клюкву, но мне он не попадался. Только через две недели, когда я, уже выбившись из сил, решил прекратить поиски, наша встреча состоялась.

Был тихий сентябрьский день — самый разгар бабьего лета. По воздуху плыли тонкие паутинки, под ногой шуршали первые опавшие листья. Глухарь вылетел справа от меня, из зарослей ракитника, с таким шумом и треском, что я вздрогнул от неожиданности. На какую-то долю секунды опоздал, срывая с плеча двустволку. Но этого было достаточно, чтобы выпущенные снаряды дроби прошли чуть сзади птицы, сбив сосновые ветки.

Не отрывая взгляда от глухаря, я лихорадочно шарил в патронташе и когда наконец вогнал в стволы новые патроны, лесной великан был уже недосягаем. Он летел вдоль опушки и на солнце весь отливал серебром. Обычно у глухарей перья на спине светло-серые, только голова и шея черные, с блестящим синим отливом. А этот был пепельный — от клюва до кончика хвоста, но в лучах солнца казался ослепительно-белым.

Много воды утекло с того времени, но этот глухарь снится мне до сих пор, вызывая непонятную грусть и сожаление — чувства понятные тем, у кого в жизни была своя потерянная Жар-птица.

Если то был альбинос, значит, где-то между Коноваловским и Бардымским увалами, там, где близко сходятся речки Бардым, Хмелевка и Ревдель, должны жить потомки птицы, несущие следы альбинизма.

В последние годы я стал наведываться в те края. Брожу и с трудом узнаю места, где искал охотничьи радости. Многое изменилось: старые лесосеки покрылись высокими стройными соснами, вместо ельников шумят березовые рощи, оголились склоны холмов, и лесовозные дороги перекрестили всю местность. Мало что осталось от дикой тайги. Но высокая сосна сохранилась. От нее нужно спуститься в ложок, где протекает маленький ручей. Здесь у меня и произошла встреча с белым глухарем.

Я знаю, чудес не бывает. И все же каждый раз меня влечет к этому логу тайная надежда еще раз встретить необыкновенную птицу. Увидев ее, я уже не вскину ружье, а только с забившимся сердцем провожу взглядом. А потом, прикорнув у костра, долго не смогу уснуть, переживая встречу со своей юностью.

Когда лето перевалит за вторую половину…

ЗАРНИЦЫ

Грозы, особенно ночные, всегда свирепы и беспощадны. Зарницы — те же грозы, только бушующие за горизонтом. В теплые, душные ночи они несказанно красивы, хотя и вызывают неясное чувство тревоги.

УКРАШЕНИЕ ЗЕМЛИ

После того как лето перевалит на вторую половину, начинаешь особенно ценить каждый погожий день, с затаенным вниманием присматриваться к окружающей природе. Многое покажется дорогим и неповторимым. Поэтому я не люблю рвать поздние летние цветы — единственное украшение земли в эту пору.

ТЕПЛИНКА

Летом сумерки наступают незаметно. Вначале, как только погаснет заря, ложится на пойменные луга белесоватая дымка. Мутнеют и сливаются дали, чернеет глубина леса. Все вокруг становится неясным и размытым.

Выберешь поукромнее место за ветром, вздуешь огонек и до рассвета то дремлешь, то, накинув куртку, обхватив руками колени, смотришь, как пляшут огоньки, пожирая сухой хворост.

Такие костры ласково называют «теплинками» — то ли оттого, что тепла от них мало, то ли от слова «теплиться», — и разводят не для того, чтобы согреться, а просто так, для души, чтоб не чувствовать себя в лесу одиноким.

Давно прогорели дрова, серый пепел подернул прогоревшие головешки, а ты сидишь и неотрывно смотришь, как среди пепла вспыхивают искры.

На берегу озера во время рыбалки я люблю большие костры, чтоб пламя отражалось на воде яркой багровой полоской, тянущейся далеко среди черной водяной глади.

А зимой, когда земля покрыта глубокими снегами и лес покрывается бахромой изморози, хорош яркий и жаркий костер из просмоленных пней. Грея попеременно то спину, то бока, испытываешь огромную к нему нежность как к самому лучшему другу. Может быть, такое чувство питал к огню и некогда бродивший в горах охотник за мамонтами и саблезубыми тиграми?

Теплой летней ночью и в зимнюю стужу, тоскливой ненастной осенью и веселой весной горят костры, неся людям тепло и радость. Но на лесосеках вызывают гнев и возмущение. С ранней весны до глубокой осени гуляет огонь по вырубам, сжигая хвою и сучья, — отличное сырье для промышленности. И очень часто огонь, разведенный на лесосеке, вырывается с вырубки и пожирает согни и тысячи гектаров ценною леса.

Огонь-друг становится лютым врагом.

КОГДА ПРИХОДИТ ОСЕНЬ

У осени есть одно неоспоримое достоинство: с ее приходом начинаешь особенно ценить каждый погожий день, каждый солнечный лучик, с трудом пробившийся сквозь разрывы густых облаков.

В осеннее ненастье охватывает меня сожаление, что в сутолоке городских повседневных дел не сумел по-настоящему использовать немногие летние дни, когда припекало солнце и в лесах стоял заманчивый дух грибов и ягод. И когда начинает пролетать мокрый снег и гребенка остроконечных елок причесывает рваные облачные космы, появляется неудержимое желание еще раз пройтись по знакомым тропинкам, найти отблеск потускневшего багрянца и золота.

НЕНАСТЬЕ

В ненастную ночь, когда нет рядом костра, чего только не начинает мерещиться! Мокрый и злой, то и дело спотыкаясь о скользкие колодины, еле находишь дорогу. В эти минуты шорох дождя кажется тебе лепетом лесной нечисти, а скрип деревьев — ядовитым смешком старого лешего.

На реке Исети сосны высоки…

ГОЛУБОЙ ГЛАЗ

Там, где лесная дорога пересекает узкую просеку, у старой, обожженной молнией лиственницы поблескивает бочажок. Вода в нем настолько прозрачная, что видно, как поднимаются со дна слабые струйки.

В ясный солнечный день бочажок напоминает голубой глаз, окруженный зелеными ресницами трав. Кажется, сама земля смотрит на тебя добрым внимательным взглядом. И может быть, от этого, проходя мимо старой лиственницы, всегда сбавляешь шаг, и непонятая торжественность овладевает тобой.

МОНИСТО

После дождя в колее проселка осталась лужа. В лесном сумраке она напоминала осколок большого зеркала. Посредине ее плавал желтый березовый листок.

Не осень ли прихорашивалась возле этого зеркала и обронила золотое монисто?

СВИДЕТЕЛЬ ВРЕМЕНИ

Первый упавший листок с дерева все равно что взмах маятника — молчаливый свидетель времени, перелистывающего страницы лет. Вместе с опавшим листом в жизни природы кончается еще один цикл развития.

БОБРЫ

Есть на Урале речонка Унь. Петляя по лесам, она вырывается в обширную луговину и дальше течет лениво, не торопясь. На одном из ее притоков обосновались бобры.

Животные перегородили ручей плотиной, создав небольшой прудик. По его берегам видны конусообразные пни осин и берез, почти все деревья аккуратно свалены кронами в воду. Диву даешься точному расчету четвероногих инженеров. Одного из них мне удалось увидеть. Заслышав шаги, бобр метнулся к берегу и пулей скатился в воду по заранее проложенному желобу.

Вечером, устроившись неподалеку на ночлег, я слышал хруст сучьев и плеск воды — великие труженики не знали отдыха, плотина требовала большого ухода. Не у этих ли строителей человек научился перегораживать реки и создавать огромные водоемы?

КОГДА ПАДАЮТ ЛИСТЬЯ

Каждый раз, как только я увижу золотистые пряди на березах, возникает мысль, что и сам я за этот год чуточку изменился.

Вначале это меня огорчало. Но однажды прикинул и понял, что прожитое время не пропало даром, что с каждым годом копятся опыт и знания. И от этого смотришь вперед уже не как прохожий в жизни, а так, словно обосновался на земле прочно, навеки. До всего появляется дело, все становится ценным и важным: и первая зеленая былинка весной, и стая журавлей в небе, и новая просека ЛЭП, прошагавшая через горы, и тихо шумящая на полях пшеница, и новый, построенный на твоей улице дом.

ЖИВОЕ ЗОЛОТО

Осень плакала редким холодным дождем. Березы и осины бесшумно роняли листья на поникшие травы. Речные струи подхватывали осиротевшие листочки и бережно влекли туда, где путь воде преграждал упавший стволик осины. Здесь из листвы образовался плавающий ковер тускло-золотистого цвета, в который ручей вплетал все новый узор. Орнамент ковра все время менялся, и оттого мертвые листья уже казались не отжившим прахом, а живым золотом, чуть потемневшим от сырости.

Последние листья.

СВЕТЛЫЕ РОЩИ

Первый зазимок огорчил землю, сделал ее жесткой и гулкой. Березы растеряли листву, лишь кое-где дрожат на ветру одинокие, покоробившиеся от холода листья.

В роще светло и пустынно. В таком прозрачном лесу чувствуешь себя неуютно и одиноко. В густых ельниках и пихтачах этого чувства не возникает. Там, тебе кажется, за каждой елочкой прячется какой-нибудь лесной обитатель. Поэтому и шагать по хмурому ельнику в эту пору всегда интереснее и веселее.

Летом — совсем иное: в березовых рощах больше жизни, чем в темнохвойном лесу. Они полны шумом листвы и пением птиц.

ОСИНА

Я люблю осину, хотя и считается она третьесортным деревом, годным только на спички да дешевую фанеру. Скучен и монотонен был бы наш лес без нее. Много прелести таится в этом дереве. Зимой, когда ближе к весне начинает чуточку пригревать солнце, кора осины на вершинах становится светло-зеленой и она, как девочка-сиротка, озябшая за долгую зиму среди хмурых елок и пихт, светло улыбается. А позднее, осенью, на фоне золотистых берез и темно-синих пихт кажется пылающим костром.

Особенно прекрасен осинник в пору «бабьего лета» на старых вырубах. Листва пылает так ярко, будто охватил ее буйный пожар. Но через несколько дней живой огонь гаснет, опавший лист устилает землю, и над вырубом остается белесая полоса непролазного частокола осинок. Издалека эта полоса похожа на дым. И от него лес становится грустным, словно сгорела в нем вся осенняя радость.

Художнику такая смена красок кажется чудом. А для лесовода, не позаботившегося о восстановлении на лесосеке соснового бора, она — тяжкий укор.

Еще никогда так долго не начинался рассвет…

РОНЬЖА

К нашей охотничьей избушке повадилась летать роньжа. Каждое утро с трескучими криками сновала она вокруг, подбирая выброшенные остатки пищи.

Мы не гнали попрошайку и с удовольствием наблюдали за нахальной птицей. И роньжа, чувствуя, что ей ничто не грозит, совсем осмелела и даже заглядывала через порог в избу.

Но вот однажды, вернувшись с охоты, мы не нашли птицы. На высоком пне сломанной березы, где обычно дремала на солнце роньжа, сидел крупный ястреб-тетеревятник и чистил клюв.

— Сожрал! — вырвалось у меня и, вскинув двустволку, я всадил в пернатого волка заряд дроби. В ту же минуту из-под стрехи с возбужденным стрекотом вылетела роньжа. Покружилась над поверженным врагом и отлетела далеко в сторону.

С того дня она стала пугливой. И хотя по-прежнему кормилась возле избушки, но при нашем появлении убиралась подальше. Видно, умная птица поняла, что рука человека может бросать не только кусочки хлеба и мяса.

Нам было обидно, и мы корили неблагодарную птицу, хотя и понимали, что виной всему мой выстрел.

В КАЩЕЕВОМ ЦАРСТВЕ

Я высадился на маленьком полустанке. Узкая просека тянется через пятачки покосов и вырубки, ныряет в глубокие балки, снова карабкается в гору. Я пробираюсь по ней на север, туда, где на горизонте, тесно прижавшись, стоят синие горы.

Солнце перевалило за полдень, когда, забравшись на одну из вершин, я определил, куда занесли меня ноги. Слева, внизу, среди покосов, вьется темная полоска, уходящая на север, это — Черная речка. Справа уходит на юг Северка. Между ними невысокий увал со щеткой синего ельника. В прозрачном воздухе все кажется четким и близким. Но только через час утомительного пути через бурелом я выбрался к этому междуречью.

В котловине, где начинается Черная речка, большая зарастающая гарь. Черные комли деревьев, обугленные и сломанные ветром стволы — настоящее Кащеево царство!

Время близится к вечеру. Низко плывущее, негреющее солнце уже касается гребня горы, и котловина медленно погружается в полумрак. Неожиданно какое-то движение впереди привлекает мое внимание. Вглядываюсь. Два лося легко шагают через бурелом, направляясь в ельник на водопой. Звери идут бесшумно. Даже удивительно, что под ногами этих крупных животных не хрустнула ни одна ветка.

Там, где они проходят, взлетает глухарь. До него метров сто, и я только провожаю его тоскующим взглядом. Через несколько минут справа от меня снова раздается хлопанье крыльев. Солнце уже скрылось за вершинами, но на фоне неба птица видна хорошо. Глухарь летит вдоль кромки гари. Вот он поравнялся со мной, до него метров сорок. Немного пропускаю его и, вскинув ружье, жму гашетку. Вижу, как от выстрела глухарь только покачал крыльями. Снова бью из левого ствола и слышу тяжелый удар грузной птицы о землю…

Ночь длинна и холодна, но у костра тепло и уютно. Рядом висит мой трофей. От блеска пламени перья на шее глухаря отливают сверкающей бронзой. Судя по клюву, ему не меньше шести лет. Добыча завидная, но радости нет. Чувство сожаления и вины, что явился незваным гостем в это заколдованное место, охватило меня с такой силой, что я проворочался у костра до рассвета, так и не сомкнув глаз.

ЗВЕЗДНЫЙ ДОЖДЬ

Как-то глубокой осенью, заблудившись в отрогах Бардымского увала, я провел ночь на зарастающей лесосеке. Было сыро и холодно. Перед этим целый день сеял дождь-бусенец, а к полуночи прояснилось и лунный свет как будто накрыл землю голубой кисеей.

Я лежал около костра, наблюдая, как в зените то и дело вспыхивали и чертили небо огненные змейки метеоров. Иногда они вылетали целыми пучками, напоминая необыкновенный победный салют. Подумать только, что эту красоту создавали крохотные пылинки, попадая в атмосферу земли! Мелькнули мысли о безграничности времени и пространства, о том, что и сам я всего лишь пылинка Вселенной, частичка вечной, неумирающей жизни.

ТАЕЖНЫЙ ЗАКОН

От станции до нашей избушки путь не близкий. За один день с ружьем и поклажей не доберешься. Обычно на средине пути мы с друзьями останавливаемся на ночлег в трудно доступном ельнике. Из года в год отдыхаем тут и для защиты от непогоды устроили из валежника балаган с лежанкой и маленьким очагом из камней.

Два раза в году пользуемся мы этим жилищем, потому и тропинку к нему не протоптали. Найти его нелегко, особенно тем, кто не знает о нем.

Скрывать жилище нас научил горький опыт. Вездесущие туристы уже сожгли одну нашу избушку, а другую разобрали на дрова. Такая же участь постигла и два добротно сделанных балагана, которые не раз спасали нас от холода и дождя.

Вот почему, остановившись на ночлег в укромном убежище, мы однажды с огорчением обнаружили, что тайна его открыта — кто-то побывал в нем. Но, осмотревшись, успокоились.

Человек, ночевавший здесь, прибрал за собой, подмел пол, приготовил растопку для очага и охапку наколотых дров. Охотник, открывший наш балаган, знал таежный закон, и мы, уходя на следующий день, не беспокоились уже о сохранности жилища, оставили на полке коробок спичек, немного соли и дрова для того, комупонадобится заночевать, пережидая непогоду.

ЛИСТОБОЙ

Ночью был сильный заморозок, и к утру все покрыл толстый слой инея. Лес, напуганный холодом, притих, не слышно было даже писка синиц.

С восходом солнца иней стал таять, и вокруг послышался беспрерывный шорох и треск. Это отрывались с веток отяжелевшие от воды поблекшие листья и падали на землю охапками.

Еще два-три таких инея-листобоя, и лес станет прозрачным и печальным, как будто обидится на мороз, лишивший его последнего одеяния.

ОСЕННИЕ ЗВУКИ

Самое удивительное в осенней ночи — звуки. Крик филина, скрип сухары, качнувшейся от ветра, приобретают особое звучание. Ночами вдали от жилья острее воспринимаешь все, что тебя окружает, и все, что ловит настороженный слух.

Вот над головой раздался легкий шелест осиновых листьев, похожий на приглушенный стук кастаньет. Прошуршит и затихнет, прильнув к земле, опавший лист, за ним другой, третий, и уже кажется, что кто-то бродит вокруг, осторожно ступая по траве. А то донесутся крики сохатых. Эти звуки ни с чем не спутаешь. Они похожи на тяжелые вздохи, в них слышатся стон и печаль, жажда любви и свирепость. Когда я впервые услышал их, мне стало жутко, показалось, что это кричали не лоси, а неведомые существа, бродившие по земле в мезозойскую эру.

Может быть, сказки о нечистой силе и страшных чудовищах, о Змее-Горыныче и Бабе-Яге навеяны в свое время вот такими ночами, живущими своей особой жизнью, совсем не похожей на ту, что мы видим вокруг себя днем?

Предзимье.

ОХОТА ПУЩЕ НЕВОЛИ

Два дня, с утра до вечера, искал я зеленые лиственницы, хвоя у которых начала «закисать». И только на третий день мне повезло. С высокого, как корабельная мачта, дерева сорвался матерый глухарь. Здесь я и решил устроить засаду.

Не верьте тем, кто утверждает, что охота на лиственницах самая добычливая! Я просидел весь вечер, утро следующего дня, а птица не прилетела. Остался еще на день. Результат все тот же. Потратить столько времени зря! Меня мучила досада. А тут еще с неба посыпалась хрупкая снежная крупа. Возвращаться в избушку в полной темноте через бурелом не улыбалось. Семь километров такого пути даже днем одолеть не просто, а ночью тем более. В лесу «скорой помощи» нет, сломаешь ногу — сам себя записывай в поминальник.

Я решил провести еще одну ночь в ельнике. А она, как нарочно, выдалась холодной. И, когда перед самым рассветом я снова занял свое место под лиственницей, меня била мелкая дрожь, а окоченевшие пальцы с трудом сжимали ружье.

Пожалуй, еще никогда так долго не начинался рассвет. Время словно остановилось, и темнота останется на вечные времена!

От долгого сидения затекли ноги. Я только хотел сменить положение, как над головой раздалось мощное хлопанье крыльев. Прилетели! Во рту сразу стало сухо, а сердце так ворохнулось, словно начался инфаркт.

Глухаря видно плохо. Стараясь не шевелиться, медленно поднимаю ружье, ловлю птицу на мушку и нажимаю спуск. Грохнул выстрел, и к моим ногам упала срезанная дробью уродливая ветка, прозванная «ведьминым помелом».

В темноте я принял этот клубок, похожий на большого ежа, за сидящую птицу, а сам глухарь был на другой стороне дерева и сорвался сразу же после выстрела целым и невредимым.

Досадно! Но чувство юмора победило, и я, посмеиваясь, отправился восвояси, хотя все тело болело и ноги еле передвигались.

ОСЕННИЙ ТОК

Солнце поднялось над горами, когда я выбрался из избушки. В лощине над речкой полз легкий туман, трава, покрытая инеем, отливала тусклым оловом. За чащей осинника рявкнул козел, ему издалека ответил другой. И кто бы мог подумать, что самцы изящных косуль могут издавать такой свирепый медвежий рык!

С ближнего выруба донесся голос токующего тетерева. Чуфыканье и «бульканье» птицы было не таким ярым, как весной, но сейчас, когда кончалось «бабье лето», песня косача показалась необыкновенно прекрасной.

Так и в старости все, что напоминает нам юность, звучит и видится более ярко и красочно.

ЗАРЯНКА

В воздухе мелькали «белые мухи». С севера тянул холодный пронизывающий ветер. Лес опустел, стал тихим и светлым. Прислонившись к стволу толстой ели, я сидел, прислушиваясь к тишине, какая наступает в лесу после листопада.

Негромкий звук — «чик!» — привлек мое внимание. На расстоянии вытянутой руки, среди еловых веток, бесшумно перепархивала зарянка. Все певчие птицы давно улетели, а эта выносливая певунья, чьи песни звучат в лесу с ранней весны до осени, не спешила расстаться с родными местами.

Нервно подергивая хвостиком, зарянка вилась вокруг, и ее большие черные глаза с любопытством следили за каждым моим движением.

Мы долго рассматривали друг друга, и мне было приятно, что не для всех обитателей леса человек сделался пугалом.

УПРЯМЫЙ ЛИСТОК

За окном на ветру дрожал последний жухлый лист березы. Кругом, как зимой, все побелело от инея, и только этот листок не желал расстаться с родной веткой, напоминая о давно ушедшем лете.

Холодные ветры, устилавшие землю снегом, никак не могли справиться с упрямцем, и он провисел на ветке до самой весны. И только тогда раскрылась загадка его необычайного упорства: корешок листа был плотно обвит и прикручен к ветке паутиной гусеницы непарного шелкопряда.

ПОДАРОК

Обширное, поросшее соснами и черной ольхой болото. Между кочек заросли багульника и кассандры. Синими куполами высятся небольшие острова, покрытые ельником. Здесь тишина и полумрак. Сбоку, из-за пня, выскакивает заяц. Встает столбиком, забавно поводит ушами и дает стрекача.

Другой островок преподносит неожиданный подарок: в полуистлевшем пне торчит ветвистая лопата лосиного рога с восемью боевыми отростками. Он хорошо сохранился. Видно, потерял его сохатый прошедшей зимой. А пока не сбросил второй рог, бродил по лесу, свесив голову на бок — вес рога немалый, килограммов семь или восемь! Зверь и сейчас бродит где-то тут, поблизости. На влажной земле видны глубокие свежие следы, оставленные острыми копытами.

Лосиный рог до сих пор висит в моей комнате, напоминая тот день, когда я, не набрав даже половины кузовка клюквы, вернулся домой с необыкновенным подарком.

У ИСТОКОВ ЧУСОВОЙ

Первый снег, обманчивый и ненадежный, сырой и тяжелый, пригнул травы, склонил вниз еловые лапки. Идти нелегко, ноги скользят, того и гляди упадешь. Просека-грань, по которой я иду, выводит на широкий захламленный выруб. Белый снежок присыпал оставленные после рубки стволы.

Через лесосеку тянется дорога. По ее краям густой стеной стоят рябины, отчего дорога похожа на запущенную аллею. Лист с деревьев облетел, и крупные гроздья ягод багровеют на снежном фоне, как кровавые сгустки.

Дорога спускается в лог, по нему протекает речка. Среди заснеженных берегов вода кажется черной и страшной. С опаской перехожу речку, хотя знаю, что глубина здесь чуть выше колена. В сторону бросаются стайки гольянов. Из-под камня метнулся небольшом хариус. Летом с друзьями мы приходим сюда с удочками и варим уху.

Снова зима!

ТРОПЫ

За долгие годы много прошел я дорог и тропинок. Сколько? Разве припомнишь? Никогда их не считал и не мерял. По иной пройдешь, как по асфальту, и не приметишь; а другая, вдвое короче, так измотает, что, добравшись до избушки, уже не в силах раздуть огонь в очаге.

Осенью с ружьем за плечами я брожу без троп, прокладываю их сам к далеким, синеющим на горизонте горам или в непролазную чащобу, где и в солнечный день царит полумрак.

Больше всего меня привлекают заброшенные тропы, не помнящие прошедших по ним путников. Кто они были? Что искали в этих глухих местах?

Я знаю, важно проложить след — и тропа вновь оживится. Люди будут шагать по ней и так же думать о тех, кто прошел перед ними, спрямив горную тропу. Снова будет таить она неуловимое очарование, тревожное предчувствие чего-то неизведанного.

РУБИНОВАЯ КАПЛЯ

Углеперый косач тяжело ударился о землю. Привязав добычу к поясу, человек ушел дальше, а там, где упала птица, на желтой траве осталась рубиновая капля. Кругом лежали мертвые опавшие листья, но эта капля среди вянущего праха казалась живой и горячей.

Кто из охотников не оставлял на траве рубиновые капли? Много оставил их и я, пока однажды эта смесь еще горячей крови и осеннего багрянца не поразила меня своим диссонансом и не заставила острее почувствовать силу живой природы.

Прошли годы. Я по-прежнему брожу с ружьем по лесам. Но там, где я прохожу, почти не остается рубиновых капель. Сам вид пернатых красавцев приносит мне радость.

По снегу к горным вершинами…

НЕВИДИМАЯ ГРАНЬ

В окне электрички мелькали перелески, холмы и ржавые, затянутые сырой дымкой болота. За моей спиной шел горячий спор мужчин, севших на станции Мурзинка. Нас отделяла спинка сиденья, и громкие голоса новых пассажиров вначале действовали на нервы, а потом я заинтересовался и стал прислушиваться.

— Ты не спорь! — доносился до меня простуженный бас. — Камни бывают всякие. Иной попадется такой, что ахнешь. Без огранки светится. Положишь на ладонь, а от него будто тепло идет!

— Все равно камень камнем и останется. Меня к живому тянет! — не сдавался собеседник.

— Да разве камень мертв? У него тоже своя жизнь. Он рождается, растет, стареет и превращается в пыль и песок. И птица, и камень подчиняются одному закону жизни.

— Насчет этого ты, может быть, и прав. Но признаком жизни является обмен веществ. Обладают ли им камни?

— У них обмен веществ заменяется химическим процессом, возможно, атомным распадом. Мы еще толком об этом не знаем…

Дальнейшего я не услышал. Группа туристов в вагоне грянула песню, заглушив все остальные звуки.

Под впечатлением подслушанного разговора я вспомнил, как однажды один охотник, геолог по профессии, сравнил рябчика с яшмой и в подтверждение своих слов рядом с птицей положил полированную пластину орской яшмы. Совпадение красок было изумительным. И все же сходство это случайное. Окраска птицы — ее защитное свойство. Тем не менее сравнение живого с мертвым тогда меня поразило. И вот сейчас другой человек в мертвом камне нашел черты живого.

Дома у меня на письменном столе лежит пластинка мореного дуба, на ней друза аквамарина. Чуть зеленоватые кристаллы на черной поверхности кажутся очень прозрачными и излучают холодный таинственный свет. Дерево и камень! Сочетание органического с неорганическим. Где проходит грань между ними?

До сих пор мир для меня был ясен и прост. Вещи и представления имели свое место и значение. Но, оказывается, в природе есть такое, что не сразу укладывается в рамки привычного.

РАЗДУМЬЯ

Когда из года в год обходишь полюбившиеся места иногда с корзинкой, ружьем или удочкой, а то просто так, наблюдая потаенную жизнь леса, особенно ясно видишь все изменения. В одном месте заметишь, как подросла на опушке рябинка, в другом — погорюешь над разбитой грозой елью.

В последнее время все чаще возвращаешься из леса с чувством обиды и огорчения. Редеют пригородные леса, захламляются, уродуются кострищами. Порубки, обтесанные, обреченные на гибель деревья — свидетели отдыха горожан.

На берегу Исети, возле станции Гать, безжалостные руки погубили лесную прелесть, содрав с берез белоснежную кору. Стоят сейчас вдоль берега раздетые, словно от горя почерневшие деревья, тоскливо засматриваясь в темную исетскую воду.

Лес приветлив, он каждому дает приют и отдых, а ему платят черной неблагодарностью. Откуда эта черствость и безразличие к лику земли? Великое всегда складывается из малого. Не умея беречь и любить пичугу, дерево или простую букашку, человек становится ко всему равнодушным. Яркие краски зорь, птичьи песни, зреющие нивы, свежесть озер, горы и реки и даже простой весенний цветок не тронут его сердце. А ведь все это взятое вместе и есть наша родная природа, любовь к которой неразделима с любовью к Родине.