Реставрация обеда [Иржи Грошек] (fb2) читать онлайн

Иржи Грошек Реставрация обеда

образ

«Кто это днем – шатается на своих двоих?» –

спрашивает сфинкс

«Дом Хирурга – назван так потому, что в нем нашли довольно большой набор хирургических инструментов. Расположен в Помпеях на Консульской улице, неподалеку от Терку панских ворот. Из картин, украшающих этот дом, любопытна одна, находящаяся в комнате № 10. На этой картине две девушки и мужчина заняты какой-то литературной работой; девушки рассматривают папирус, у мужчины в руках таблички для письма…»

помпеи. дом хирурга

Боги, не гневайтесь на меня все сразу – станьте в очередь. Неприятности должны следовать одна за другой, как левая нога чередуется с правой. Как буквы составляют слово. Как волны накатывают на берег. Как предложение следует за предложением. Поэтому, бога, не торопитесь – грехов у меня на всех хватит.

Начнем хотя бы со следующего эпизода… В тот день я рассматривал два папируса и размышлял, куда бы присобачить им лапки, в виде прологов и эпилогов. Папирусы, словно пожеванные крокодилами, я выкупил у торговца петрушкой на городском рынке. Этот зеленщик отмечал на оборотной стороне древних манускриптов, сколько пучков травы он продал сегодня и почем. «Палка, тире, две палки» – что в переводе с аграрного означало: «За один пучок петрушки получено две монеты». Как говорит Гиппократ, если общаешься с идиотами – будь проще. Я тут же нагреб из петрушки немилый такой стожок и потребовал его упаковать… От этого простого требования мой зеленщик пришел в полнейшее замешательство. Во-первых, он никак не мог уразуметь – за каким дьяволом мне понадобилось такое количество петрушки. А во-вторых, зеленщик не решался расстаться с корзиной, в которой таскал свой товар на рынок. О папирусе как упаковочном материале он и не подумал.

– А почем нынче петрушка? – засомневался зеленщик, предполагая, что продешевил.

Он принялся озираться по сторонам и шлепать губами, призывая на подмогу сотоварищей-зеленщиков, да тщетно. Никто не обращал на него внимания.

– Эх, – посетовал зеленщик и попытался улизнуть от меня в потусторонний мир, то есть – впасть в прострацию и от души почесать свой затылок.

– Петрушку в таком количестве можно унести, обернув папирусом, – намекнул я.

Зеленщик остановился на полдороге в абсурд и завис – с рукою у затылка. О чем-то поразмыслил, сделал ход конем и свернул к идиотизму:

– Обернуть, конечно, можно… – зеленщик принялся скрести свой затылок с остервенением, – но тут содержатся ценные записи. Бухгалтерского характера, – добавил он и воздел палец к небу.

Я проклял Юпитера-громовержца, проклял Венеру любвеобильную, проклял Меркурия-овощеторговца и стал проклинать зеленщика… Польщенный такими сравнениями, простой сельский труженик тут же завернул мне петрушку в папирус. И незамедлительно вытащил из корзины второй манускрипт – со свежим укропом. Далее зеленщик был подвергнут тщательному обыску и допросу. Где, при каких обстоятельствах и на каком огороде он выращивает такие дивные папирусы? Но ничего вразумительного от него не удалось услышать, кроме истории о прилежном ученике.

«Один школяр отправил своему учителю богатый по виду подарок – в четырех мешках. Со всеми дорожными приключениями груз прибыл на родину педагога, в славный город Афины. Почтенный учитель поспешил за подарками в порт и одиннадцать олимпийских стадиев тащил эту кладь до своего дома, пуская слезу от натуги и умиления. Каково же было изумление старика, когда вместо заморских сладостей он обнаружил в мешках только рукописи своего ученика. „Во имя Аида, недоумок! – воскликнул учитель. – Зачем ты прислал мне столько пергаментов, исписанных мелким почерком?!!" На что последовал ответ в сопроводительной записке: „О, дорогой мой учитель! Долгих лет Тебе жизни! В этих мешках содержится поток сознания, пробужденный Твоими лекциями. Не сочти за труд, дорогой учитель, выбери пару страниц, достойных к опубликованию. И да пребудет дом Твой в радости и благополучии!" Учителя тут же разбил паралич».

– Отсюда диагноз, – сказал зеленщик, – нечего кого ни попадя обучать грамоте! А эти папирусы я подобрал на рынке и не имею понятия, о чем там написано. Меньше знаешь – лучше спишь.

Зеленщик неодобрительно посмотрел на меня, вытряхнул из корзины мусор и удалился в сельскую местность. Я же, весьма довольный и раскидывая по дороге зелень, поспешил к себе домой, где незамедлительно приступил к изучению папирусов. Очистил от земли, разгладил по всей длине и с возмущением констатировал, что некогда эти папирусы составляли единое целое, в виде письма неизвестного автора неизвестному адресату. Середина была утрачена, сгинула на рынке, канула в Стиксе. Еще через некоторое время, путем перекладывания папирусов слева направо и справа налево, у меня образовался некий текст с большим оврагом посередине.

я приеду к тебе на обед <…> но и тут – в меру

хочу тебе рассказать <…>

об одном литераторе <…> он был завален

по стилю <…> как обычно

литератору приснилось <…> в ночной тиши

ящик со свитками <…> представилось ему

вошел Нерон <…> вынул первую книгу

уселся на ложе <…> дочитал до конца

то же самое сделал <…>

со второй и третьей <…> а затем ушел

литератор <…>

истолковал это так <…> писание его закончится

в нашем обеде пусть <…>

все будет в меру <…> время, за ним проведенное

В подобном виде этот текст никуда не годился. Поэтому, не долго думая, я разыскал среди свитков, которые пылились у меня на полках, подходящий по формату огрызок, вставил его в середину и стал приклеивать – одно к другому. Как оказалось, новый фрагмент был из «Милетских историй», что тоже, знаете ли, не подарок для непорочной девушки… И тем не менее огрызок из «историй» подходил к моим папирусам не только по формату, но и по почерку.

Я провозился над этой компиляцией часа два, покряхтывая от удовольствия, и в результате получился целиковый манускрипт, вполне пригодный для продажи. Вычитая – клейстер на ласточкином помете, копну петрушки и стожок укропа, – я надеялся остаться при неплохом наваре. Что же касается самого текста, теперь он выглядел так:

– «Я приеду к тебе на обед, чтобы сплести на милетский манер разные басни, но и тут в меру. Хочу тебе рассказать об одном литераторе, которого даром накормили хорошим завтраком и ограбили среди бела дня. Он был завален по общему счету, вот уже сорок лет, как бедняжечка эта – по стилю. Как обычно, жена, побуждаемая похотью, пригласила его на кровать. Литератору приснилось, что бочка-то его старовата и много трещин дала. Представилось ему, что, откормившись за счет общественной щедрости, как ящик со свитками, лежит он на диванчике и собирается обедать. Вошел Нерон и говорит: „Милости просим". С этими словами он вынул первую книгу, уселся на ложе, позвал служаночку: „Иди сюда, дрянь такая!" – и дочитал ее до самого конца! То же самое сделал со второй и третьей служаночкой, покуда литератор плавал в море соображений, а затем ушел. Литератор истолковал это так, что для радостного наслаждения наподобие Венеры писание его закончится. В нашем обеде пусть все будет в меру, не хватает только сигнальной трубы, чтобы вызвать на бой время, за ним проведенное. Сжалься, скорее приди мне на помощь! О Муза…»

И если не обращать внимания на некоторые шероховатости и нестыковки, то в общем и целом текст мне понравился. Тем более что про Музу я приписал самостоятельно, поддавшись внезапному поэтическому порыву.

Весьма довольный своими профессиональными навыками, я отложил состряпанный экземпляр для просушки и стал прикидывать – сколько за него можно запросить у любителей античной словесности… Как тут прислужница доложила, что мною интересуется «некая дама» и эта дама ожидает меня в гостиной. Сожалея, что меня прервали на самом интересном месте, когда стоимость подделки уже приближалась к тысяче драхм, я поспешил в гостиную, дабы побыстрее разведать, какая именно дама хочет получить от меня по шее. Ввиду прерванных научных размышлений. Прибыл на место предполагаемого смертоубийства и никого там не обнаружил…

– Я видела сон, – вдруг прозвучало из-за колонны.

Надо признаться, что с некоторых пор я подрабатываю главным специалистом по онейрокритике, то есть – толкованию грез. Поэтому всяческие некроманты и уайт-спириты лезут в мой дом с целью поделиться увиденными во сне извращениями. То ли жалеют, что не было этого наяву, то ли хотят потрепать мне нервы.

«Видела сон…» – экая новость! Да тысячи граждан пробуждаются с мерзостным ощущением, что их сегодня ночью облапошили. Люди необразованные видят во сне, как творят они гениальные сочинения. А наяву – двух слов связать не могут. Или наоборот, известному сочинителю как гром среди ясного неба привиделся следующий ямб: «Наступит однажды нежданное вдруг!» Он подумал:

«Что за бред?!!» Разочаровался в литературе, занялся разбоем, был схвачен и казнен…

– Сон? – ухмыльнулся я. – Только и всего?..

Некая женщина втайне от мужа употребляла неразбавленное вино в больших количествах. Иначе говоря, впадала в беспамятство и храпела до утра без задних ног. Но однажды она увидела – сон. А во сне – гиппокентавра. Не ведая, как можно истолковать подобного зверя, женщина обратилась ко мне. «Тебя интересует, что означает гиппокентавр?» – «Нет! – отмахнулась женщина. – Меня беспокоит мой муж! Как долго он будет пребывать в неведении и успею ли я допить весь погреб?»

– Сон, – подтвердила дама. – Будто сижу я в высокой траве подле дороги. Густая тьма окутывает все вокруг, и продолжается три дня хмарь египетская. На первый день в кромешной мгле проезжает мимо меня повозка, груженная навозом. Я чувствую вонь, но не знаю – как это истолковать. «Хорошо бы застать ее дома, – говорит кучер, а потом добавляет: – Ну ничего, и так сойдет!..» Слышу, как он кряхтит и разбрасывает навоз в разные стороны… Что скажешь, толкователь сновидений?

– Всякий навоз – это критика, – отозвался я. – Куриный помет – благожелательная. Коровьи лепешки – обстоятельная.

– На следующий день, – продолжила свой рассказ дама, – скачут по дороге два всадника. Остановились неподалеку и беседуют. Я слышу их голоса, но не знаю – как это истолковать. «Было бы удачно, – говорит первый всадник, – застать ее дома». – «Да, – подтверждает второй, – сразу бы морду начистили». Пообщались они таким образом и поскакали себе дальше… Что думаешь ты по этому поводу?

– Хорошо, когда снится, что едешь верхом на баране по равнинной местности, особенно для людей ученых, – самодовольно заметил я. – А всадники означают маргариновую интеллигенцию, то есть враждебную истинному прогрессу. Недаром же они собирались набить тебе морду.

– Ладно, – продолжила свой рассказ дама. – Уж третий день сижу я в высокой траве. Вдруг шлепают мимо меня гуси: «Га-га-га! Га-га-га!» И крыльями машут, словно аплодируют. Я снова не знаю – как это истолковать. Только слышу, что шепчет один гусь другому: «Неплохо б застать ее дома и оттаскать за косу!» Как объяснишь ты этот эпизод?

– Да что ж тебе дома-то не сидится? – возмутился я. – А беспризорные гуси означают упадок и крах Римской империи.

– Это еще почему? – удивилась дама.

Бывают сны прямые и косвенные, внутренние и внешние. А есть еще вялотекущая шизофрения, которая вообще не поддается толкованию.

– Потому, что гусь – это символ женской бдительности, гоготанья и домовитости, а в данном случае мы этого символа не наблюдаем, – принципиально намекнул я.

– Да ну! – воскликнула дама и рассмеялась. – А по-моему, ты сердишься, что не было меня дома… Конечно, я злобствовал, как три Улисса.

Ровно по числу испорченных дней. Как кучер с навозом, как всадник, как гусь. Я предполагал, что дама – существо: неразумное, безответственное, легкомысленное, безнравственное. Но чтобы до такой степени!.. Целых три дня я разыскивал ее с собаками по всему городу. Побывал в женской бане, где сильно пострадал морально и физически по причине несовместимости голых тел с моими понятиями о красоте… Меня изнасиловали в четырех борделях, куда я заходил с молитвами, а выходил с клятвами, что больше ноги здесь моей не будет… И наконец меня выбросили из повозки на дороге Гробниц, рядом с усыпальницей Умбриция Скавра – без денег, плаща и сандалий. Помнится, что я был очень недоволен поведением этой дамы. Которая по совместительству приходилась мне женой и соратницей. Звали ее Сестерцией, и она появилась из-за колонны с лучезарной улыбкой.

– Одному мужчине приснилось, – сказала Сестерция, подбираясь ко мне поближе, – что восходит он вместе с солнцем, а закатывается с луной. Мужчина истолковал это так, что жена его – дура. А умные женщины – блондинки и рыженькие.

– А одной замужней женщине приснилось, – ответил я, – что она совершила тринадцатый подвиг Геракла, да только не запомнила – какой. Женщина эта отправилась на поиски подвига, а нашла на свою задницу приключений.

Когда женщине не хватает аргументов, она хватается за сковородку. Поэтому я достал из вазы приготовленное на этот случай завещание и зачитал его вслух:

– Я запрещаю тебе касаться моих останков! Человек наилучший здесь погребен!

Моя последняя воля не произвела на Сестерцию никакого впечатления. Пренебрегая женскими приличиями – не напиваться вперед мужчин, – она отложила в сторону сковородку, выбрала подходящий кубок и послала мне воздушный поцелуй.

– А по поводу испорченного времени, – сказала Сестерция, – уместно рассказать следующий случай…

Она мечтательно, с бокалом, устроилась на кушетке и, судя по всему, надолго.

– Один мужчина повадился ходить в гости к свободной женщине по прозвищу Клепсидра. Дело в том, что свободная женщина зарабатывает как сможет, а замужняя ограничивается супружескими позами. Так вот, эта самая Клепсидра отмеряла время, проведенное с мужчинами, водяными часами, за что и получила такое прозвище. «Пусть у тебя не воспрянет, если злоупотребишь моей рассеянностью!» – предупреждала Клепсидра, выпрыгивала из постели и часики переворачивала, бывало, в самый неподходящий для мужчины момент. Однако за что боролась – на то и наскочила. Время, отмеренное Клепсидрой, раздражало мужчин до невозможности. До невозможности заниматься чем-либо еще, кроме наблюдения за водяными часами. И за сомнительное удовольствие перестали платить, разумно предполагая, что поглазеть, как капает вода из краника, можно и дома, с законной супругой.

А когда разбежались все интересные мужчины, остался у Клепсидры один пациент, часовой извращенец. Приходил по субботам и четвергам, то есть дважды в неделю, и жаловался на свое тяжелое материальное положение. Мол, извини, дорогая, – поужинаем чем бог послал. Доставал из котомки окорок, откусывал добрую треть и методично пережевывал, глядя, как накрапывает вечность. После чего заворачивал тот окорок в котомку и уходил, приговаривая, что когда его материальное положение улучшится, он угостит и Клепсидру…

Вот вам и резюме – всякая женщина должна вовремя поступиться принципами, иначе на ее принципы будет всем наплевать. Так и случилось.

– А по поводу женской аморальности, – заметил я, – есть и другое мнение…

Сопя от возмущения, я прошелся по гостиной.

– Одна из женщин решила отказаться от мужчин. Пошла к сапожнику по имени Кердон и заказала – вибромассажер. На четыре романтических положения: одинокая, замужняя, дама и валет. Видимо, возомнила себя поэтессой. А этот Кердон славился в городе как замечательный мастер-импотент. Который на все руки от скуки, лишь бы самому не напрягаться. Изготовил он вибромассажер по индивидуальному заказу и стал рекламировать свое изделие на каждом углу. «Хоть размер у изделия постоянный, а настроение создает разное. А если непосредственно перед применением выпить женщине пол-литра, то самое подходящее. А если литр, то – еще лучше». И моментально слухи о романтическом аппарате разнеслись по мегаполису со скоростью кавалерийской атаки. Кердон же на радостях, что сотворил подобное чудо, тут же запил, как сапожник, и впал в гигантоманию. То есть не принимал заказа менее чем на пять метров. Позиционируя в том духе, что в чужих руках любой вибромассажер всегда кажется больше.

И вот стали все женщины интересоваться – что за диковину смастерил Кердон и какая от нее половая польза. Спорили до хрипоты, сравнивали до безобразия. Только одна женщина, которая напрочь решила отказаться от мужчин, соблюдала гормональный нейтралитет. И была у нее подруга по имени Корритто, ничего из себя особенного, но очень невоздержанная. «Последую, – говорит это Корритто нашей женщине, – твоему примеру. Отказываюсь от мужчин, только постепенно. Сперва, – говорит, – попробую, как у меня получится!» И утащила вибромассажер до сиесты следующего дня.

Едва первые лучи солнца коснулись черепичных крыш, поспешила наша женщина забрать свой вибромассажер обратно, да попусту. Проклятое Корритто успело одолжить изделие Кердона другой подруге по имени Бетасса. И от нее ушла наша женщина ни с чем – Бетасса поделилась радостью с Носсидой. Та, в свою очередь, отдала массажер Метрихе; Метрика – Феллениде, а далее – по алфавиту…

Отсюда вывод и резолюция: прежде, чем отказаться от мужчин, – распрощайся с подругами!

– А я и не ездила к подругам, – возразила Сестерция. – Я просто путешествовала. И нечего тут гадости про женщин рассказывать.

– Это не гадость, а якобы мимиямб Герода, – важно пояснил я.

– Писатели! – выругалась тогда Сестерция. – Всего-то двадцать четыре буквы, а сколько самомнения!

Мне показалось, что назревал конфликт на почве литературных предпочтений, и я поспешил его раздуть:

– Скалы тотчас же столкнулись, но голубю зашибли только хвост!

Сестерция с симпатией поглядела на свою сковородку.

– Это пророчество? – справилась она. – Или желание подраться?

Нет ничего лучшего, как в летний, погожий день треснуть кому-нибудь по башке палкой. Для полноты ощущений. Впрочем, усиленно конфликтовать с Сестерцией я не собирался. Просто за эти три дня меня одолели ее придурковатые друзья – хироманты…

Вначале была книга, и книга была препаршивая. Тот, кто принес ее в мою лавку, заслуживал распятия и четвертования. Но с видом чрезвычайной любезности он топтался тогда предо мной в ожидании щедрого вознаграждения. Если бы не Сестерция, которая привечала этого хироманта и «библиолюба», я бы выгнал его в три счета. Делай раз – книга вырывается из рук; делай два – книга летит за дверь; делай три – туда же отправляется и ее продавец. Однако я мужественно выслушивал все комментарии по поводу той «невероятной удачи», которая обрушилась на мой дом в виде этой «чудесной книги». Только глаза мои все время закатывались. Внезапно хиромант замолчал. Мне показалось, что боги призвали его на должность гужевого транспорта – мула или осла. Но хиромант, сохраняя обличие, по-прежнему стоял предо мной и пялился на мои руки. Я тут же поставил научный эксперимент – развел свои ладони в стороны, и хиромант моментально окосел.

– В чем дело? – поинтересовался я.

– У тебя отсутствует линия судьбы, – замогильным голосом произнес хиромант и добавил: – Совсем, абсолютно, навсегда.

А вдобавок, как утверждает Сестерция, мне явно не хватает терпимости по отношению к людям. Чтобы выслушивать всякий бред.

– Я хиромант в третьем поколении, – добавил он – и, по-видимому, глумился над моим воспитанием. – У тебя на ладонях нет никаких линий, вообще…

В ответ на угрозы я ловко ощупал его голову.

– Сегодня вторник? – поинтересовался я.

– Угу, – отвечал хиромант.

– Основание треножника перевернуто. – Тут я загадочно повздыхал. – Во вторник благоприятно оставить супругу и взять молодую наложницу с ребенком. Беды не будет.

– Ты думаешь? – удивился хиромант. – Ну тогда я пошел.

Был он высокого роста, костляв и все время сгибался, как правая нога у цапли, – то ли освещал себе глазами дорогу, то ли боялся стукнуться головой о косяк. На пороге хиромант слегка задержался, еще раз высказался про отсутствие линий и, сбитый с толку, удалился…

Ни сердца, ни ума, ни фантазии… Ни бугорка Венеры, ни линии жизни, ни складок на коже – я хорошо сохранился для своих сорока лет. Родился и вырос в городской библиотеке, где мой дедушка, из вольноопределяющихся, служил истопником. Еще во времена Галльских походов Юлия Цезаря мой юный дедушка попал в плен и был продан в рабство с молотка. Его определили на строительство подъездных путей к Риму, где дедушка благополучно утопил своего бригадира в Понтийских болотах и дал деру. Через некоторое время его изловили и подвергли стремительной романизации, то есть высекли и обучили грамоте. А поскольку утопленный бригадир не мог появиться в суде, то криминальное прошлое моего дедушки так и сгинуло в болоте. И единственное, чего он всю жизнь опасался, – это пьесы Аристофана «Лягушки». «Бог знает, о чем они там наквакают», – говаривал дедушка, изымал вышеназванные книги из городских библиотек и растапливал ими печи. Просвещенные римские владельцы моего дедушки, обнаружив подобную тягу к литературе, ошибочно предположили, что миру явился новый Геродот, а не Герострат, и отпустили его на волю. Дедушка тут же определился в ближайшее хранилище книг, где сообразно своим интересам расправился со всеми трактатами о водоплавающих. Потом женился, обрел наследников и генетически расположил меня к порче книг. Однако же всяческие мутации несколько отклоняют грядущие поколения от истинного пути – мне не привилось печное дело. Зато хирургические компиляции я полюбил с детства. Вырезать ненужный абзац, покромсать страницу, изъять у трагедии эпилог и присобачить его на новое место – милое дело для тех, кто понимает, что наша литература остро нуждается в критическом переосмыслении.

– А если переосмыслить некоторых писателей, – сказала Сестерция, – то никакой литературы и нет.

Большинство романов – гермафродиты. Андрогинные сочинения-гиены, способные менять пол, гипнотизировать читателя, преследовать заходящее солнце, устранять авторское бесплодие, грабить могилы. Идея двойственности, заключенная в романе, сбивает простодушного читателя с толку, лает на критиков и путает следы. В Азии, как рассказывают, водятся такие литературные гиены, что, наступив на тень человека, вызывают у него оцепенение. В единстве противоположностей у плены рождается многочисленное потомство – книжная серия, и некоторые литераторы, погнавшиеся за этой гиеной, сходят с ума и падают с лошади. Гиена же состоит в какой-то таинственной связи со всеми сочинителями, по собственному желанию изъясняется человеческим голосом и выкликает по имени того сочинителя, которого хочет растерзать.

Как говорит Сестерция – слава богам, что мы не литераторы. Это скучные, ущербные люди, которые хотят восполнить пробелы в личной жизни своими фантазиями. У кого жена стерва – пишут любовные романы; мизантропы – заядлые юмористы, порнографы – импотенты, а простаки – сочинители криминальных историй.

– Слава богам, – говорит Сестерция, – что мы с тобой персонажи давно отшумевшей драмы. И браниться мне лень, и ссориться – простора не хватает. Otium cum dignitate – проведем свой досуг с достоинством.

– Хорошо, – согласился я, – пойдем оскверним могилу.

Время от времени мы совершали набеги на местное кладбище с целью поживиться археологическими открытиями. Опасаясь возмездия со стороны родственников, мы выбирали древние захоронения, о которых потомки не беспокоились лет этак двести. Можно сказать, что мы восстанавливали связь поколений, но лучше об этом промолчать. Потому что потомки – люди скользкие. Сегодня им наплевать на свою прапрабабушку, а завтра они требуют вернуть ее побрякушки. Поэтому материальные ценности с опознавательными знаками мы оставляли на месте раскопок. А все остальное национализировали и продавали в собственной антикварной лавке. Особенно бойко шла торговля древними рукописями, как целыми, так и старательно подпорченными. Одни манускрипты сшивались, другие резались. На три, на четыре части – в точности по количеству покупателей, желающих приобрести, например, «Описание Эллады» или «Беседы Эпиктета». Стыдно признаться, «Сатирикон» Петрония Арбитра мы разделили на сорок частей, и вряд ли когда-нибудь он будет восстановлен в прежнем виде.

«Кабы попался ты нам на такие же плутни, трактирщик: Воду даешь ты, а сам – чистое тянешь вино».

Одну главу мы продали Корнелию Тегету… В Помпеях этот предприимчивый «меценат» построил уже несколько popinae, то есть целую сеть кабаков среднего пошиба. Как поговаривали, достаток Корнелия Тегета зиждился на махинациях со спиртными напитками. Поэтому я подумал, что наш разбавленный «Сатирикон» придется ему по вкусу…

В десять часов ровно, как показывали солнечные часы на доме Евмахии, я отворил дверь в харчевню Корнелия Тегета на улице Изобилия. Но вместо запаха кислой капусты на меня обрушилась поперечная балка, откуда-то сверху.

– Будь она неладна! – воскликнул Корнелий Тегет, вытаскивая меня из груды мусора. – Третий раз прибиваем. Обустраиваемся. Зато посмотри – какая красота вокруг! Ин-терь-ер!

Я, слегка приплюснутый, озирался по сторонам в надежде разглядеть свою смерть, прежде чем она свалится мне на голову в виде какого-нибудь кирпича.

– А ты заметил, – поинтересовался Корнелий Тегет, – что поперечная балка всегда падает плашмя, а продольная – протыкает насквозь! Правило первое – не стой под Атлантом, а то промокнешь.

Тут Корнелий Тегет стал потрясать брюхом, и я догадался, что последняя его фраза была шуткой, а танец живота – смехом.

– Приступим, – предложил неугомонный Корнелий Тегет, – к осмотру помещения. Вначале познакомься с моими мальчиками.

И принялся хлопать по каждому из шести деревянных фаллосов, размещенных при входе, поименно их представляя: «Шкряга», «Шняга», «Каркалыга», «Шнырь», «Шмыга» и «Панта рей». Меня чуть не вытошнило на всех разом, до того натурально они выглядели.

– Это называется – фаллозаборник! – добавил Тегет, весьма довольный своими филологическими изысканиями. – Иначе говоря, раздевалка. Тут посетители будут оставлять свою верхнюю одежду. Пойдем дальше…

А дальше следовала фреска, не располагающая ни к еде, ни к питью: толстая баба, взгромоздясь на хрупкого юношу, пыталась выдавить из него и завтрак, и обед. От этой картины веяло печалью и совращением малолетних, поскольку неизвестный художник сконцентрировался на бабище, а для полноценного юноши не хватило места.

– Писистрат из Самосаты, – уважительно обнародовал Корнелий Тегет имя художника. – Знаешь, во что мне это вылилось?

Он еще раз полюбовался фреской и шепотом поведал мне общую стоимость работ «уважаемого Писистрата», вместе с красками. Этой суммы хватило бы и десятерым юношам на поправку здоровья после разудалой бабищи.

– Что тут можно сказать? – добавил Корнелий Тегет, указывая на картину. – Когда пушки молчат – искусство требует жертв.

Я прослезился. Тегет ободряюще потрепал меня по плечу, мол, «сразу видно образованного человека», и продолжил нашу экскурсию. Следующим экспонатом был «Страхуил», как выразился Корнелий Тегет, или, как мне показалось, каменное изваяние Приапа, отягощенное братьями «каркалыги» и «панта рея». Они росли у бога плодородия по всему телу, и поэтому Приап был похож на гигантского ежика.

– Это, – Корнелий Тегет внутренне собрался и выпалил на одном дыхании, – гиперболизация образа! Когда количество не подразумевает качества! Так говорил Заратуштра. – Корнелий почесал затылок и добавил: – Или я говорил ему?!

Довольный произведенным на меня впечатлением, Корнелий Тегет приосанился и добил Заратуштру следующим пассажем:

– Умнейший был человек. Все время о чем-нибудь у меня спрашивал. Как хлеб поделить. Как из литра вина сделать десять.

Тут Корнелий Тегет проникся ко мне симпатией и поведал слегка о своей удивительной жизни. Оказывается, что кроме пророка Заратуштры, жившего шесть веков назад, Корнелий Тегет встречался с царицей Клеопатрой и имел от нее сына по имени Навуходоносор, который разгромил персов в битве при Иссе. Скульптор Фитий, философ Плутон, историк Деродот – кого только не знал Корнелий Тегет?! С кем не беседовал?! Чтобы заручиться поддержкой Корнелия Тегета, к нему прибегали сильные мира сего, как «марафонские лошади», – наперегонки. Но трактирщик принимал далеко не всякого и «говорил» не более одной гениальной фразы в день. Поэтому сильные мира сего влачили жалкое свое существование, дожидаясь, когда же Корнелий Тегет что-нибудь скажет. «In vino veritas!» Зато демократичный Корнелий не чурался общения с простыми людьми и даже пожертвовал два аса на строительство общественной уборной, за что был увековечен мемориальной табличкой над четвертым сиденьем справа.

– Ты спрашиваешь, что такой человек, как я, делает в этой харчевне? – воскликнул Корнелий Тегет и глубоко задумался, глядя на аллегорическую фреску…

…где, судя по замыслу художника, обнаженные боги занимались воспроизводством крокодилов. Ибо ничто другое у них не могло родиться – с такими-то намалеванными рожами. Зато чудесные животные, почерпнутые из кошмарных снов, смотрелись весьма убедительно. Особенно Апис – священный бык, мечтающий о смерти, да где-нибудь подальше от этого живописного «полотна». Изобретательный художник в виде особой приметы пририсовал священному быку вымя или забыл с пьяных глаз, какого пола парнокопытное хотел изобразить.

– Что такой человек, как я, делает в этой харчевне? – мучался над вопросом Корнелий Тегет и разводил руками.

Я не знал, чем ему помочь, поскольку размышлял над другой дилеммой – пойти домой и лечь спать или признать Корнелия Тегета богом. В первом случае я оставался без денег, во втором – с головной болью.

Внезапно Корнелий Тегет плюнул на пол и проговорился:

– Я бы хотел стать летописцем.

– А что мешает? – поинтересовался я. – Сейчас на дворе самое лето.

Корнелий Тегет тяжело вздохнул с видом человека, обреченного платить налоги:

– Ты знаешь, сколько на мне всяких ручек и ножек?..

Я пересчитал – ничего особенного. Но Корнелий Тегет принялся обрывать на себе многочисленные ручки и ножки, словно «Лаокоон, удушаемый змеями». Это мимическое представление длилось минуты три, после чего Корнелий Тегет пояснил:

– И все цепляются за меня и просят жрать!

Каждый, кто рассчитывает на сострадание, должен для начала похудеть. А не хлопать себя по пузу для пущей убедительности.

– Давай-ка сделаем вот что… – сощурился Корнелий Тегет. – Ты мне продашь свой папирус за двадцать лепешек с сыром!

– Лучше расстанемся по-хорошему, – в ответ предложил я.

Из уважения к автору «Сатирикона» я готов был поторговаться, но из любви к искусству и не думал соглашаться менее чем на триста драхм.

– Я думаю, – предупредил меня Корнелий Тегет, поскольку пауза затягивалась. – Я думаю, что читать намного сложнее, чем писать. И хотя я не умею ни того ни другого, но предполагаю, что за использованный кусок папируса нужно заплатить…

– Триста драхм, – подсказал я.

– Вдвое меньше, – закончил Корнелий Тегет. – Как человек творческий, я иногда продаю пожеванные лепешки, но как человек честный – на треть дешевле. Иначе их никто не берет.

Тут я принялся заверять неразумного трактирщика, что вложенные в произведения искусства деньги никогда не пропадут…

– Будет надежнее, – отмахнулся Корнелий Тегет, – закопать мои деньги на заднем дворе. Для этого мне нужен большой сундук, а не папирус.

Подозревая, что сделка не состоится, я стал прикидывать, как бы выйти из помещения. Но справа меня караулили «шкряги», слева – Приап с растопыренными фаллосами, а прямо – Корнелий Тегет загораживал дорогу и размышлял вслух:

– Что общего во всех папирусах? Там нет ни слова про Корнелия Тегета…

И я не стал его в этом разубеждать. Просто подумал, что книга, которую принес мне давешний хиромант, сильно подпорчена. Утрачены целые страницы про меня, Сестерцию и других людей. Даже заглавие ободрано наполовину: «Жизнь двенадцати…». «Посланников!..» – подумал я и согласился эту книгу отреставрировать.

ехал грека через реку

«..Александру привет! Посылаю тебе зарисовку, которая накарякана под впечатлением от поездки в Грецию. Воспоминаний так много, что, может быть, сподоблюсь и на роман. Уже есть название – „Фриштык на кладбище". Готовься стать персонажем. Привет жене! Ваш…»

Краткая этнографическая справка: в Греции проживают сплошные греки. Во всяком случае, их там поразительно много. Чешские туристы кучкуются местами, как пигментные пятна на шкуре леопарда. Ухмыляясь, захожу в магазин по поводу греческих сувениров. «Чех?» – интересуется у меня продавец, «Грек?» – в ответ интересуюсь я… Продавец хохочет, и глиняные тарелки подпрыгивают на полках. «За удачную покупку!» Грек достает из-под прилавка аккуратную бутылочку и наполняет из нее два «наперстка» – «кап-кап!» Это местная виноградная водка, и называется она – «раки». «Бабушка делала!» – помирает со смеху продавец, видя, как я тяжело дышу после «бабушкиной раки». Градусов восемьдесят – не меньше. И температура воздуха «за бортом» – градусов сорок. Итого – сто двадцать!.. На хохот и кряканье из подсобки выходит грекова бабушка – сухонькая старушка, вся в черном. «Охи-охи!» – отнекиваюсь я, когда бабушка предлагает мне повторить по наперсточку. «Чех?!» – настаивает грек, и приходится мне «повторить» для поддержания национального авторитета.

Географическая справка: Греция страна гористая. Джип и осел – лучшие средства передвижения. Достать второго осла, то есть подобрать себе пару, мне так и не удалось. Зато джипы есть в любой конторе по прокату автомобилей – «Rent a car». Ваше водительское удостоверение на острове Крит никому не интересно. Можете его показывать самому себе на каждом перекрестке. «У вас дома есть машина?» – осторожно интересуются греки, проверяя ваши навыки дорожного вождения. «А пить за рулем можно?» – интересуются в основном чешские туристы. «Можно, но не очень», – как-то ненормированно отвечают греки. За две недели на Крите я видел только двух греческих полицейских – один выходил из харчевни, другой скучал на оживленном перекрестке в Ираклионе. Вдобавок я видел два дорожных знака – «One way» (одна дорога) и «Stop» (то есть нет дороги). Греческая манера вождения не поддается описанию даже в самых сильных чешских выражениях. Подлетая к перекрестку на лютой скорости, кучерявый водитель отчаянно сигналит! Если никого нет – мчится дальше, если видит родственника – бросает машину и идет с ним пить «раки».

Поздним вечером по греческим дорогам разгуливают туристы. Немцы, итальянцы, русские и редкие англичане. Самая живень-кая нация на побережье – это итальянцы. Днем они лежат возле бассейна и активно разглядывают всех женщин. А вечером итальянцы оккупируют какую-нибудь таверну (с макаронами) и галдят там до утра. И слава богу! Потому что если у вас за стенкой завелись итальянцы – это хуже гиены или дятла. Просыпаешься вместе с ними и засыпаешь по «римскому расписанию». Чехи радуются жизни с купеческим остроумием. В день заезда – надираются до посинения, а потом две недели кряхтят и стонут на пляже. Обстоятельные немцы придирчиво изучают в ресторане «меню с кальмарами», чтобы в результате заказать себе – пиво и гамбургские сосиски. Кстати, пиво марки «Хольстен» в Греции намного дешевле, чем в Праге, а местная «Метакса», начиная от пяти звездочек, – необычайно хороша. А в общем, вечерний променад по греческим дорогам – довольно любопытное мероприятие. Бесчисленные таверны и ресторанчики, дансинги и холлы, пивные барчики и прочие гаштэтики – теснятся, завлекают и подмигивают огоньками. Возле каждого заведения стоит хозяин и раскланивается с проходящими туристами. «Welcome! Welcome! Welcome!» Или аппетитная девица заманчиво приплясывает возле дискотеки, или сочный немец зазывает своих соотечественников на порцию сосисок…

Краткая историческая справка: ехал грека через реку – видит грека, в реке рак… То есть решили как-то греки в Афинах построить метрополитен. Копнули в шести местах и заморозили строительство на полгода. Теперь там роются археологи дрожащими от оживления руками. А греки на этот процесс взирают философски – веком раньше, веком позже, с исторической точки зрения – Афинам метро не к спеху. Зато некоторые путешественницы, из развитых стран, при виде античных развалин спрашивают: «Неужели нельзя отреставрировать афинский Акрополь? Или построить заново?!» И каждый путешественник стремится отковырнуть камешек от храма Зевса и утащить к себе на родину в виде сувенира. Поэтому предусмотрительные греки регулярно рассыпают обыкновенный гравий в местах наибольшего скопления туристов. Ежели свернуть с туристической тропы – Мусейон, Парфенон, Одеон, – то можно обнаружить и другие древние развалины. То какая-нибудь мраморная плита лезет из-под земли, как свекла в Пражском воеводстве; то античная колонна валяется, как забытая труба теплоцентрали.

«Да как же тут все отреставрируешь?» – вздыхают сердобольные путешественницы…

Грецию населяют одиннадцать миллионов человек, и столько же топчется туристов. То есть на каждого коренного грека приходится по одному туристу в год. То есть не страна, а какой-то проходной двор. «Трудно жить в музее под открытым небом?» – спрашиваю я у Костаса. Он расставляет по пляжу шезлонги, раскрывает «амбреллы» и удит для прибрежных котов рыбу. «Чех?» – интересуется обо мне Костас и прикидывает на глаз расстояние до ближайшего питейного заведения. «Охи-охи!» – быстро отказываюсь я от своей далекой родины с ее богатыми национальными традициями. Прибрежных котов тоже с души воротит от Костовой рыбы. Кстати, греческие лопоухие коты совершенно не понимают слова «кыс-кыс» и смотрят на тебя как на идиота. К ним надо обращаться – «кыри-кыри»!

Когда коренным грекам надоедают сумасшедшие туристы – они бегут от них на острова. Морские паромы утюжат Эгейское море, перетаскивая греков туда-сюда вместе с пожитками. Картографы насчитывают девять с половиной тысяч больших и маленьких островов Греческого архипелага. Есть где спрятаться от надоедливых вопросов: «Как пройти к пляжу?». На морском пароме хорошо плавается в компании с девушкой. И вообще, под южным небом девушки легче верят в разные мужские небылицы, вроде «вечной-Любви-на-острове-с-пальмами». Эти слова рекомендуется заготовить заранее и произнести на морском пароме без пятнадцати девять по местному времени. Когда солнце прячется за горизонт, а на небе начинают зажигаться звезды. Даже самая отъявленная авантюристка из женской хартии верит без пятнадцати девять, что ровно через полчаса ты сделаешь ее счастливой. Поэтому главное на морском пароме – найти авантюристку и проследить, чтобы она не увязалась за тобой поутру.

Прибывающим на отдых чешским туристам греки сразу же предлагают шубы. Конечно же, мы иногда мерзнем, но не настолько, чтобы в сорокаградусную жару постоянно думать о шубе. «У меня к вам будет специальное предложение!» – намекнул директор магазина в конфиденциальной беседе. Я обреченно разглядывал пустой бокал на его столе. «Двадцать процентов скидки!» – провозгласил директор и ужаснулся от своей безрассудной доброты. «Вообще-то, мы приехали сюда отдохнуть…» – промямлил я, потея под дамской шубой, в которую закутали меня предусмотрительные греки. «Отдохнуть?» – насторожился директор и быстренько набухал в бокал «Метаксы» и быстренько пододвинул бокал ко мне. «Хорошо, – согласился я, – куплю шубу, но пить не буду». И мы полюбовно расстались, очень довольные друг другом.

подобие

«Воздушным путям вы можете предпочесть железную дорогу. Поезда следуют маршрутами: Прага – Брно или Брно – Прага. К сожалению, это путешествие менее привлекательно из-за дискомфорта в отечественных вагонах и далеко не совершенного сервиса…»

брно. железнодорожный вокзал

До отправления поезда оставалось всего-то полчаса, а мне еще надо было купить билет и выпить пива. Без билета ехать, конечно, можно, а вот без пива грустно. Сидишь себе в кресле и пускаешь слюну, как загадочный пассажир, который направляется неизвестно куда и неизвестно зачем. Поэтому я затормозил на полдороге к кассам и стал поочередно разглядывать – то вокзал, то ближайшую пивницу; то вокзал, то ближайшую пивницу; то вокзал, то ближайшую пивницу…

Победили здравый смысл и железное расписание поездов, а может быть, и брюнетка, что следовала по площади в заданном направлении.

– Вы курите? – спросила у меня кассирша.

– Вы издеваетесь?! – поинтересовался я.

При каждом вздохе она создавала интересную форму груди и делала это преднамеренно. Морочила голову доверчивым пассажирам. А может быть, играла в надувную куклу.

– В смысле, вам билет в вагон для курящих или некурящих? – пояснила кассирша. – Потому что, – добавила она, – если в вагон для некурящих, то билетов почти нет, а если в вагон для курящих, то билеты еще есть.

Вообще-то, министерство путей сообщения могло бы предложить более разнообразную программу. Например, вагон для веселых холостяков. Или для любителей камерной музыки. Или общий переспальный вагон, для мужчин и женщин, желающих познакомиться.

– Мне в Прагу, – подсказал я.

– На проходящий поезд? – надулась тогда кассирша. – Через три минуты, – добавила она, – есть билет на проходящий поезд в вагоне для курящих, а через двадцать минут в вагоне для некурящих от станции Брно… Что выбираете?

– Мне легче бросить курить, – ответил я. – Как я могу выбирать, не видя ни того ни другого?

– Тогда пойдите и посмотрите на поезд от станции Брно, – предложила кассирша. – Он подан на четвертый перрон.

– Делать мне больше нечего, – признался я.

– Тогда берите билет в вагон для некурящих, потому что проходящий поезд уже прошел, – сказала кассирша, – покуда вы тут со мною разговаривали.

– Безобразие, – на всякий случай возмутился я.

– Ха, – подтвердила кассирша и выпустила из лифчика воздух, весь.

В конце концов, получив билет, я вышел на перрон, чтобы полюбоваться поездом «от станции Брно» и проследить за подвозом съестных продуктов в вагон-ресторан. И единственное, что меня действительно насторожило, это ограниченное количество пива, отгруженное для двенадцати вагонов, не считая локомотива. Но, судя по внешности машиниста, не принимать в расчет локомотивную бригаду было бы ошибкой. И если мы двинемся к вагону-ресторану сразных концов поезда – еще не факт, что я успею вперед машиниста опорожнить вагон-ресторан. Но стоило попытаться. Поэтому я поспешил занять исходную позицию у двери своего купе, чтобы низко стартовать, как только локомотив свистнет…

Надо ли говорить, что на сидящих в купе пассажиров я мало обращал внимания. Меня больше беспокоил свободный проход по коридору, чем люди, не имеющие к нашему забегу с машинистом никакого отношения.

– Простите, но это место занято, – послышалось из моего купе.

– Какое? – поинтересовался я, не оборачиваясь, потому что жирная корова с двумя чемоданами застряла в проходе, а до отправления поезда оставались считанные минуты.

– Сорок второе, – пояснили оттуда же.

– Занято, – подтвердил я. – Мною, – и засунул в купе свою руку с билетом, где ясно была проставлена дата, номер поезда, вагон и, соответственно, сорок второе место, выделенное мне под солнцем.

По всей вероятности, мою руку с билетом рассматривали в купе с превеликой тщательностью, поскольку я ощущал от ладони до предплечья чье-то трепетное дыхание.

– А где же Йиржи? – последовал дополнительный вопрос.

И поскольку поезд тронулся, локомотив просвистел, а корова с чемоданами не сдвинулась с места, я понял, что нынешний забег выиграл машинист. Можно было, конечно, сорвать стоп-кран и объявить фальстарт, но я предпочитал честную игру и вдобавок побаивался допинг-тестирования.

– Что вам, в конце концов, от меня нужно? – Я повернулся лицом в купе, с целью навести там порядок и прекратить бессмысленные вопросы.

Десять глаз смотрели на меня с неподдельным интересом – шесть накрашенных и четыре обыкновенных. Собственно говоря, это была не гидра, а три пассажирки и два пассажира. И как их угораздило набиться в купе задолго до моего прихода?..

– Вам надо отвечать всем сразу или какому-нибудь представителю? – деликатно осведомился я, а они закивали, что можно всем сразу. – Я знать не знаю вашего Йиржи и куда он подевался! Как, кстати, его фамилия?

– Геллер, – подсказали накрашенные глазки.

– Спасибо, – блеснул я своим воспитанием. – Так вот, никакого Йиржи Геллера я не знаю и познакомиться с ним – не хочу.

Думая, что достаточно прояснил для окружающих свою позицию сварливого пердуна, я уселся на сорок второе место и сделал вид, что размышляю о судьбе светил, паря в пространстве. А на самом же деле мысленно переливал из пустого в порожнее: «Будвайзер», «Хольстен» и «Крушовницу». Впрочем, не так явно, то есть – не поскуливая. Поскольку, на соседнем месте оказалась дама в черных чулках и могла бы предположить, что мои утробные звуки – по этому сексуальному поводу. Вторая купейная дама находилась в брючном костюме и ничего подобного предположить не могла. Третья – листала богато иллюстрированный журнал, по всей вероятности, чтобы сравнить меня с Жан-Полем Бельмондо или Арнольдом Шварценеггером…

– Извините, естественно, за беспокойство, – обратился ко мне мужчина, сидящий возле окна, – только на вашем месте должен ехать Йиржи Геллер…

– Что же вы думаете, – огрызнулся я, – вы думаете, что я убил Йиржи Геллера и ограбил? Расчленил его тело, расфасовал по мешкам, смыл с мостовой кровь, вытащил у него из кармана железнодорожный билет, сел в поезд, а мешки с Йиржи Геллером отправил в Оломоуц, на имя своей тетушки?!

– Нет, мы так не думаем, – сказал мужчина. – Во всяком случае, не так подробно, – добавил он.

– И слава богу, – поблагодарил я, – если, конечно, не врете.

– Видите ли, в чем дело… – вмешалась в разговор дама в брючном костюме. – Все мы едем на конференцию, посвященную – не важно чему… Ну, скажем, «Внутренний монолог как средство от изжоги»… Едем и недоумеваем – что же случилось с Йиржи Геллером?

– Могу себе представить, – ответил я, – опираясь на десять минут нашего знакомства… Йиржи Геллер выбросился из окна!!!

– Да что вы говорите! – Дама в ажурных чулках поменяла позу, то есть переложила левую ногу на правую. – Я всегда ожидала от Йиржи Геллера какого-нибудь сумасбродства. Во сколько часов времени это произошло?

– Вы едете на конференцию в качестве докладчиков или в качестве экспонатов? – в свою очередь поинтересовался я, поскольку не ожидал, что мои откровения по поводу безвременной кончины Йиржи Геллера будут восприняты так прямолинейно.

– Я не есть природный носитель чешского языка, – разоткровенничалась дама в чулках. – И не всегда понимаю, о чем тут речь. В данном случае мы разговариваем об Йиржи Геллере, не так ли? Повторите, пожалуйста, что с ним случилось?

Я попытался выйти из ситуации и снова в нее войти. Чтобы окинуть весь этот идиотизм свежим взглядом. Так же я поступал, редактируя женский журнал. Однако чем дольше анализируешь, тем больше уподобляешься. И через месяц я овладел всеми приемами писькиной грамоты не хуже любой из корреспонденток этого женского журнала. Сам того не желая.

– Йиржи Геллер сошел с ума, – печально констатировал я. – А я отправляюсь следом.

Дама в чулках снова поменяла позу и принялась меня утешать:

– Ну-ну, – сказала она, – ш-ш-ш, ш-ш-ш… Не надо так грустно. Все мы подвержены некоторым заболеваниям… Кстати, Йиржи Геллер давно прикидывался сумасшедшим, и надо теперь признаться, что курочка умалишается по зернышку. Вы меня хорошо понимаете?

– Не очень, – признался я.

– Это потому, что я не есть природный носитель чешского языка, – обрадовалась дама. – И Йиржи Геллер – тоже.

– Да и черт с ним, – поддакнул я. – Не хотите ли переменить тему?

Дама в чулках вдруг глупо захихикала. Следом за ней стала пофыркивать и дамочка в брючном костюме, далее – мужчина возле окна, а после него – все остальные.

– Вы на что намекаете? – спросила дама в чулках. – Йиржи Геллер не был транссексуалом. Как родился мужчиной, так и сошел с ума.

– Да-да, – подтвердила дама в брючном костюме. – Он ничего не хотел менять. Как вы могли такое подумать?

– Наверное, твои брюки, – подсказала дама в чулках, – ввели его в заблуждение.

Я мужественно пообещал самому себе, что сокращу потребление пива до разумных пределов, если этот кошмар немедленно прекратится. Высунул как можно дальше язык, чтобы на него посмотреть, – ничего таким образом не увидел и стал разыскивать в купе зеркало. Хотя никогда не мог правильно определить – заболел я или чем-нибудь обожрался.

– Что вы делаете? – озадаченно спросила дама в чулках, глядя, как я рыскаю по купе с разинутой пастью. – Вы продолжаете опасно заблуждаться?

Среди нас, кроме дамочки с журналом, находился еще мужчина, не проронивший до сих пор ни слова. И теперь он нарушил обет молчания и обратился ко всем присутствующим:

– В тысяча девятьсот девяносто первом году Йиржи Геллер завел меня в темный лес своих рассуждений. Он утверждал, что время, поделенное на количество дам, дает в остатке свободу мыслей. Тут мы заспорили по существу вопроса, чего у нас больше – дам или времени? Если в переизбытке дам, то надо их сокращать, а не делить на время. А если полным-полно времени, то где же взять столько дам, чтобы его заполнить?

Присутствующие слушали мужчину с неподдельным интересом, кивая в такт железнодорожным колесам. Только я не кивал, опасаясь прикусить язык.

– И что представляет собой эта пресловутая свобода мыслей? – продолжал разглагольствовать мужчина. – Возможность порассуждать о всяких гадостях или отсутствие мыслей вообще? Йиржи Геллер говорил, что подлинная свобода – отпустить свои мысли на волю и больше ни о чем не думать. «Идите, мысли, на хрен, – говорил Йиржи Геллер, – плодитесь и размножайтесь!» Думаю, что этими словами он подтолкнул разрядку напряженности в Европе! – патетически закончил мужчина.

Все одобрительно покрякали, в смысле – покряхтели.

– А помните, – воскликнула дамочка с журналом, – как Йиржи Геллер разоблачил ясновидящую? «Спорим, – сказал Йиржи Геллер, – что на вас белье красного цвета?» «Что?!!» – переспросила ясновидящая, как будто была плохослышащая… И тогда Йиржи Геллер ее разоблачил. Потому что всегда с подозрением относился к паранормальным женщинам. А может быть, видел их насквозь…

– В память о Йиржи Геллере, – сказала дама в брючном костюме, – я тоже готова снять брюки, но только при одном условии. Если наш попутчик засунет свой язык обратно.

– И не будет провоцировать женщин на сексуальные отклонения, – поддакнула дама в чулках. – Как Йиржи Геллер…

Надо было срочно что-то предпринимать. Либо выходить из купе к чертовой матери. Или покидать весь поезд.

– Еще раз хоть слово скажите про Йиржи Геллера, и я вас тресну, – честно предупредил я. – Это касается всех присутствующих, – добавил я, обводя строгим взглядом купе.

Мужчина возле окна моментально заинтересовался железнодорожными столбами и стал их вслух пересчитывать – «раз, два, три, четыре, пять…» Дама в брючном костюме стукнула его локтем в бок, мужчина, естественно, сбился и принялся считать сызнова – «раз, два, три, четыре, пять…»

– Я иду искать! – воскликнула тогда дама в брючном костюме и, обращаясь ко мне, укоризненно пояснила: – Кто не спрятался – я не виновата… Потому что меня иногда тошнит в поезде.

Она достала из сумочки платочек и демонстративно приложила к губам.

– Да что же вы нам рот затыкаете! – возмутилась дама в чулках. – Мы едва спросили – куда подевался?..

«Только без имен!» – предупредили ее.

– А вы обрюхатили нас подробностями.

– Обременили, – машинально отредактировал я. – Кстати, если вам необходимо поговорить об Йиржи Геллере – можете сделать это в тамбуре…

– Ага!!! – закричали они. – Кто сказал «Йиржи Геллер» – тот дурак!!!

И действительно, подумал я, из сумасшедшего дома не выпускают разом пять человек, даже на экскурсию. Вдобавок, если это экскурсия, то где же гид? Значит, я действительно попался на слове и меня разыгрывают как дурака. И поскольку недавно, с целью подремать, я присутствовал на лекции о спектральном анализе и ничего не понял, то почему это каждый считает себя специалистом в области филологии? Только потому, что умеет читать и писать? Помнится, как ко мне в редакцию заявился один старичок с воплями: «Где тут принимают современную литературу?» – «Бестселлеры? – спросил у него сторож. – Если бестселлеры, то на втором этаже в отделе прозы, а если рядовой онанизм, то читайте прямо здесь, только недолго…» Короче, этого старичка добрые люди направили ко мне. «Всю жизнь я проработал слесарем, – поведал он. – Вышел на пенсию и задумался – чем бы заняться? Жена умерла, дети разъехались – свободного времени образовалось много. И вот решил писать романы». – «А почему не симфонические произведения?» – удивился я. Старичок посмотрел на меня, как на полоумного. «Так этому ж учиться надо! – воскликнул он. – А романы – садись да пиши…» Я к тому, что только диалог двух бобиков похож на монолог: «Гав!» – «Гав!», «Гав!» – «Гав!», «Гав!» –

«Гав!» А любой другой – аллегоричен. Во всяком случае, не как прямая кишка у селезня. И ведь что-то подразумевается, когда взрослые люди все время заводят разговор о Йиржи Геллере. Только я этого – не понимаю. Поскольку я не есть литературный специалист в области отечественного бреда.

– Теперь ваша очередь быть Йиржи Геллером, – сообщил мне мужчина, сидящий возле окна. – Поедете с нами на конференцию!

– Не выдумывайте, – отмахнулся я.

– А что вас беспокоит? – удивился мужчина. – Йиржи Геллер – довольно состоятельный персонаж, имеющий, кстати, и жену, и любовницу. Обе они здесь присутствуют, что в штанах, что без… А эти двое, – он указал на женщину с журналом и другого мужчину, – сочиняют про Йиржи Геллера всякие гадости.

– Однажды Йиржи Геллер, – откликнулся этот мужчина, – решил извести редактора еженедельной газеты. Достал где-то ртути и подсыпал ему в факсимильный аппарат. Ртуть стала интенсивно испаряться, а редактор был вынужден пойти домой и лечь спать. Поэтому вместо еженедельной газета стала ежемесячной. Отсюда возникла страшная экономия бумаги, и Чешская Республика принялась ее экспортировать…

– А раньше? – зачем-то спросил я, находясь ближе к прострации, чем когда либо.

– А раньше я была Йиржи Геллером, – заявила дамочка с журналом. – Только неудачно. Из-за того, что думала за Йиржи Геллера левыми полушариями, поскольку какой-то дурак сказал, что женщины думают исключительно левыми полушариями, слава богу – головного мозга.

– До свидания! – сказал я. – Желаю всем крепкого здоровья и долгих лет жизни! – приподнял с сорок второго места задницу, но был вынужден приземлить ее обратно, чтобы моя поза не олицетворяла собой прыгуна с трамплина.

– Постойте, – улыбнулся мужчина, сидящий возле окна, – я вам сейчас расскажу один сюжет…

Допустим, что существует роман анонимного автора. По непонятной причине этот автор не идет на контакт с издательством, а его интересы представляет местное отделение известной адвокатской канторы «Брокофф и Браун». Естественно, что никакими уловками не выведать у законников подлинное имя автора, который скрывается под псевдонимом Йиржи Геллер. Ну да и бог с ним, главное, что роман интересен издательству, а отношения с автором скреплены договором, где под пунктом «тридцать четыре» обусловлено, что издательство такое-то оставляет за собой исключительное право, скажем, на образ автора и несет соответствующие расходы по воссозданию этого образа. То есть по существующему договору: образ автора – автору не принадлежит. Изложенная юридическим языком, ситуация выглядит вдвойне абсурдно и втройне комично, однако издательство имеет определенный план по продвижению своего товара на книжном рынке, иначе говоря, романа Йиржи Геллера… Теперь для начала рекламной кампании издательству требуется тело автора с лицом, которое надо поместить на обложку романа. Трубка, шляпа и дебильное выражение уже не котируются как образ интеллектуального писателя, поэтому актера приглашать не стоит, ибо он ляпнет что-нибудь не по тексту в частной беседе. Поэтому лучше всего найти соответствующего придурка из творческой интеллигенции, филологического работника того или иного жанра, критика, там, или примкнувшего к ним литератора. Приняв такое решение, члены редакционной коллегии этого издательства садятся на поезд «Брно-Прага», чтобы ехать на ежегодную книжную ярмарку, где обильно представлены все филологические партии, рассчитывая подобрать что-нибудь для образа «Йиржи Геллера» из «сэконд-хенда»…

– И тут мы замечаем, – продолжил мужчина, – что к нам в купе задом наперед ломится новое литературное лицо, еще не надеванное и не известное широкой общественности…

– А как вы догадались, что это задняя часть литератора? – удивился я.

– По некоторым характерным потертостям, – пояснил мужчина. – Ведь вы сотрудник журнала «Желтая лихорадка»? Что, собственно говоря, не название, а общее направление мысли.

Дамочка с иллюстрированным журналом несколько раз кивнула, свидетельствуя, что именно она застукала меня на месте филологического преступления… А я поспешил отбрехаться:

– Ну и что?

– Еще ничего, – снова улыбнулся мужчина, сидящий возле окна. – А вот теперь слушай меня внимательно, – он стремительно перешел со мной на «ты». – Мы предлагаем тебе стать Йиржи Геллером на полном редакционном обеспечении.

– То есть? – попросил расшифровать я. – И прекратите ухмыляться, как будто ваши планы – выше моего понимания.

– А разве писатель не сущее дитя в делах коммерции? – удивился этот мужчина.

– Несущее дитя, несущее дитя! – рассмеялась дама в брючном костюме. – Как курочка.

Мужчина посмотрел на нее внимательно, и дама запрятала свои каламбуры куда подальше – в брючный костюм, наверное.

– Мы снимем для тебя хорошую квартиру, – связно излагал мужчина, – дадим приличный оклад, купим шикарный автомобиль, предоставим жену и любовницу…

– А это еще зачем? – возмутился я, недружелюбно поглядывая на даму в брючном костюме и на даму в чулочных изделиях. – У меня и свои есть.

«Жена» и «любовница» отреагировали на мое заявление следующим образом – никак. Только посмотрели в окно и друг на друга. Зато мужчина выразил свое неудовольствие по поводу моей строптивости. Как кандидату на образ Йиржи Геллера. И этот образ, который не брезгует всем подряд, начинал меня беспокоить…

– Он некрофил? – задал я прямой вопрос.

– Нет.

– Он педераст?

– Нет.

– Он автолюбитель?

– Нет.

– А ты кто такой? – тогда поинтересовался я у мужчины, потому что не люблю, когда со мною на «ты» люди, не представляющие, какое я дерьмо на самом деле.

– Я коммерческий директор издательства, – отрекомендовался мужчина. – И зовут меня Густав Шкрета. Сводный брат Йиржи Геллера из Тюрингии, – добавил он. – Знаете, холостяцкие пирушки и песни под аккордеон?!

Его тут же поддержал второй мужчина и мерзким образом заорал:

– В молодости, – пояснила дамочка, то и дело сверяясь с иллюстрированным журналом, – Йиржи Геллер играл в музыкальном ансамбле на ударной установке. Однажды, когда в моде были длинные волосы, Йиржи Геллер, гастролируя с ансамблем, попер со сцены бархатный занавес, чтобы сшить из него брюки-клеш – себе и своей подруге…

– Янка, – представилась дама в чулках, – подруга Йиржи Геллера.

– Что-то уж очень молодо выглядите для тех незапамятных лет, – придрался я. – И юбка у вас слишком короткая.

Янка одернула юбку, как школьница, и пояснила:

– Я подруга-воспоминание. Твигги. А ты старый лицемерный пердун, потому что в годы твоей юности – юбки были еще короче.

Да кто же их тогда измерял? Правда, была у нас учительница геометрии, видимо извращенка, которая заставляла девушек чертить на доске мелом. «Выше!» – орала она, размахивая указкой, как садомазохист. «Еще выше!» Девушки вставали на цыпочки, тянулись к верхнему краю доски, юбки задирались, и классу видны были трусики. Такими методами эта учительница геометрии боролась за приличную длину юбок.

– Забросив игру на музыкальных инструментах, – поведала дамочка с иллюстрированным журналом, – Йиржи Геллер стал сочинять юмористические рассказы. Однажды его видели в литературном объединении «Паровоз» как молодого писателя-железнодорожника. И дважды – в союзе «Кондитер» как юмориста-пищевика. Ни одно из ранних произведений Йиржи Геллера не было опубликовано, и в первый раз он женился в возрасте двадцати четырех лет…

– Ирэна, – представилась дама в брючном костюме, – первая, третья и пятая жена Йиржи Геллера.

«Все ясно, – подумал я. – Аллекто, Мегера и Тисифона – в одном лице». Но на всякий случай поинтересовался:

– А почему у Йиржи Геллера было столько жен и все эринии?

– Так исторически сложился творческий путь писателя, – объяснил мне коммерческий директор издательства. – Ты будешь и дальше зубоскалить или отнесешься к нашему предложению серьезно?

Ничего серьезнее мартышек, разыскивающих друг у друга блох, я не наблюдал. В жизни. Зато в общепринятой литературе считается, что если методично пережевывать банальные истины – это философия. Особенными любителями повыковыривать насекомых слывут прозаики восточных стран. От самого процесса словосложения они впадают в литературный транс и принимают мессианские позы. Лицемерно воспитанные как проводники идей, они замыкают все на себя да на свое особое предназначение. А на самом-то деле их предназначение – веселить почтеннейшую публику, которая заплатила деньги за представление, а не за лекцию о международном положении писателей полуазиатских стран.

– Ну и как тебе наш сюжет? – осторожно спросил Густав Шкрета.

– Согласен, – ответил я. – И теперь у вас есть идея. Образ, писатель и его подобие. Евангелие о Йиржи Геллере.

с пивом по праге

«..Александру привет! Думаю, что действие романа с предположительным названием „Фриштык в потемках" будет происходить в Праге – куда ж от нее деться! Посылаю тебе рекламную статью по этому туристическому поводу. Привет жене. Ваш…»

Первый закон простокваши гласит – если тебе суждено скиснуть, то тебе не суждено забродить. И если серьезно рассматривать эту кисломолочную мудрость, то можно целую вечность просидеть на кухне, наблюдая за процессом ферментации. А лучше – купить туристическую путевку и укатить в Прагу, чтобы лично освоить процесс брожения. Поскольку второй закон простокваши утверждает, что интереснее побродить самому, чем слушать, как булькают другие…

Осмелюсь предположить, что вначале Бог создал пиво (со всеми вытекающими последствиями). Черт изобрел кружку. А древние чехи построили Прагу, где все замечательным образом соединилось. То есть, глядя на пражское пивное изобилие, можно с уверенностью сказать: «Бог с нами!» А пересчитывая кружки – выбрать пешеходный маршрут себе по вкусу. Ибо, как сказано в пивной молитве: «Все бренно, и только жажда моя – неизменна!»

Начнем со Староместской площади… Напротив ратуши есть прелестный кабачок, откуда удобно наблюдать за астрономическими часами. Вообще-то, пялиться на пространство и время – старинная славянская развлекуха, но в данном случае часы на ратуше механические, а не образные. Каждый час фигурка старушки-смерти звонит в колокольчик, напоминая, что ты забыл заказать себе очередную кружку пива. А над главным циферблатом открываются окошки, и появляется процессия апостолов, как бы намекая, что все религиозные конфессии положительно относятся к этому напитку. И напоследок кричит петушок, и туристы расползаются по Праге в поисках новых вкусовых ощущений… Очень поучительные часики, созданные в начале XV века…

Пересекая Староместскую площадь вкривь и вкось – в обоих случаях попадаешь на рынок сувениров. Здесь надо поторговаться, поморгать на товары народного творчества, но ни в коем случае не занимать сувенирами руки, поскольку нечем будет поддерживать стаканчик красного сухого вина. Этими стаканчиками в зимнее время подогревается всякая туристическая тропа в Праге.

Между пивом «Гамбринус» на левом берегу Влтавы и «Великопоповицким козлом» на правом установлена крепкая связь в виде Карлова моста. Для удобства «простаков за границей» этот мост сугубо пешеходный. Но если вы следуете по маршруту в сопровождении дамы, то возможны всяческие отклонения. По причине множества ювелирных магазинов, возникающих на пути. А также – посудных лавок и меховых бутиков. Особенно их расплодилось в районе Вацлавской площади – предупреждаем сразу. Надо обладать крепкими нервами и твердым мужским характером, посещая эти женские ювелирные вертепы и хрустальные содомы. Поскольку от ассортимента и качества любая ваша дама теряет человеческое обличие и превращается в эпидемию. Ибо страсть к драгоценным украшениям и люстрам дремлет во всякой даме, как желтая лихорадка в недрах Африки. Поэтому – мужчины, остерегайтесь Вацлавской площади! А для остальных после небольшой паузы сообщаем – страсть торжествует над разумом в девяноста девяти случаях…

По-моему, лучше всего посещать Прагу в канун Рождества, когда каждая дегустация оправдана предстоящими праздниками. Но главная прелесть потребления пивных продуктов для путешественника – в периодическом проветривании… Обычно в чешской пивнице доминирует определенный сорт пива – попробовал и перемещайся в соседнее заведение. Сравнил – и иди себе дальше. Ассортименту пива соответствует количество заведений, а сколько в Праге пивниц – одному Богу известно. Только русские туристы разочарованы – им негде по столу постучать дохлой рыбой. Потому что пиво в Праге принято пить с кнедликами, а кнедлики не стучат – они колобки из теста. И здесь нестыковочка чешской кухни с готическим стилем в архитектуре. Поскольку округлые формы кнедликов никак не сочетаются с собором Святого Вита или скульптурами на Карловом мосту. Что, в общем-то, не одно и то же, а просто – литературные фантазии…

Если «Париж стоит мессы», то Прага – рождественской проповеди. «Помни о новогодних подарках для родственников, не возжелай жену ближнего своего и не пей пива больше пяти литров». Во всяком случае, я поразмышлял над этими постулатами, стоя под разукрашенной елкой на Вацлавской площади…

Праздничные покупки в Праге лучше всего совершать подальше от центра. Надо встать с утра пораньше и двигаться прочь от гостиницы в любом направлении. Покуда выпитое по дороге пиво тебе не скомандует: «Стоп машина!» Здесь можно зайти в артистическую лавку и накупить всяческой дребедени, на которую в обыкновенных магазинах попросту не обращаешь внимания.

И, безусловно, богемского стекла, что русских матрешек, – стрелять не перестрелять, то есть наступают со всех прилавков, как пятая колонна. А также сервизы различной емкости и извращенного предназначения… Из понятных мне предметов – только пивные кружки с забавными иллюстрациями из холостяцкой жизни. И трижды разнообразнее, чем где бы то ни было. То ли холостяцкая жизнь в Праге полнее, то ли – не знаю что…

P. S. Вклад чешской ливийцы в мировую литературу привычно измеряется «швейками». По легенде, которую предлагают туристам, Швейк вместе с Гашеком захаживал в заведение «У чаши». И теперь здесь собираются поклонники «Похождений» со всего мира. Можно бы сказать, что Прага – это «пивная Мекка», но не скажем. Поскольку наш рассказ о Праге – это всего лишь специфическое мнение веселого холостяка. А Прага – понятие неисчерпаемое…

писатель

А пока хочу тебе рассказать об одном литераторе…

Иржи Грошек.

Легкий завтрак в тени некрополя

У меня отсутствует дар предвидения… Что будет, когда выпьешь джина «Гриноллз» более четырехсот граммов? Без содовой. Я никогда не могу этого предположить. Будет, что будет. Наверное, полное отравление организма угарными газами… Впрочем, откуда им взяться, если я употребляю джин? Без содовой. Бьюсь об заклад, что все-таки будет похмелье. Ставки принимаются по месту жительства – один к тридцати. Или один к двадцати восьми. В общем, в зависимости от текущего месяца и високосного года. Поскольку время от времени похмелья не наблюдается. Я открываю глаза; просыпаюсь и думаю: «А где же угнетенное состояние души и тела?» И предполагаю, что либо души и тела у меня нет, либо накануне я мало употреблял спиртные напитки. Свинячил и безобразничал. Разбавлял благородный продукт содовой и плевался кусочками льда.

Шутка. Потому что в баре у меня есть персональный дозиметр по имени Жан. Такой черный, кучерявый дозиметр из веселых ребят-африканцев.

– Жан, – говорю я, попыхивая сигарой. – Жан, ты расист.

– Неть, – улыбается Жан-бармен, протирая стаканы.

Тогда я предлагаю Жану пройти тест на лояльное отношение к белым людям.

– Налей-ка мне еще джина, – требую я, опасно раскачиваясь на стуле.

– Неть, – повторяется Жан, пододвигая ко мне третью пепельницу, ибо никак не может угадать – в какую сторону я буду стряхивать пепел в следующий момент.

– Жан, – возмущаюсь я. – Твой дедушка, масса Том, угнетал Бичер-Стоу. Из-за какой-то поганой хижины.

– Неть, – открещивается Жан от творческих мук американской писательницы. – Мой дедушка жил в респектабельной квартире. Это я живу в поганой хижине, за которую все время повышают арендную плату.

После чего я лихо десантируюсь со стула и направляюсь к выходу.

– Ты куда? – удивляется Жан и требует, чтобы я водрузил свою задницу обратно. – Мне же не жалко! Ну хочешь, я тебе содовой налью, за счет заведения?

– Неть, – я передразниваю Жана и лавирую прочь из бара, как пьяная бригантина в штормовую погоду.

Воть. А далее нужно иметь предвидение, чтобы дойти до дома. Потому что возможны всякие отклонения, в зависимости от того – куда джин ударит. В голову или ниже пояса. Если ниже пояса, то мне от бара – направо. К Анне. А если в голову – то мне неизвестно куда.

В тот вечер предательский джин подло нанес мне боковой удар в челюсть. Я вышел из бара, проголосовал за Генри Форда, остановилась машина, я устроился на переднем сиденье, пробурчал чей-то адрес и аки ягненок заснул, даже не посмотрев на водителя. Если и было у меня предвидение, то очень недалекое. Что если машину начнет болтать, то меня непременно… Дальше – ничего не помню.

Очнулся я на постели со слониками. «Хорошо, что не с чертиками», – подумал я и пять минут наблюдал, как разбегаются от моей головы эти слоники по простыне. Потом поскрипел: «у, у, у», – и поднялся, то есть принял исходное положение для ходьбы на полусогнутых. Еще подумал, что земное притяжение теперь полностью сконцентрировалось на мне и остальные люди, должно быть, летают, словно ангелы. Чертовы слоники между тем свободно перемещались по всему постельному белью – как им заблагорассудится. По подушке – на водопой, по одеялу – в саванну. И если Анна приобрела такой веселенький комплектик, то только с целью, чтобы я бросил выпивать. Однако смутные подозрения и отсутствие Анны на другой половине постели побудили меня отвлечься от слоников и оглядеться.

Первое, что прыгнуло мне в глаза, – это компьютерный монитор на письменном столе. Второе, что никак невозможно определить время суток. Отдернуть шторы, поглядеть в окно и прослезиться от вида черепичных крыш. Привычных с детства. Поскольку ништор, ни тем более окна в комнате не наблюдалось. Двуспальная кровать, письменный стол. Телевизор. Холодильник, книжный стеллаж. Принтер, монитор, компьютер. Вдобавок – зеркало на комодике, с отвратительной физиономией. И можно не сомневаться, что только физиономия в зеркале принадлежала мне, а все остальное было награблено в пьяном угаре минувшей ночью. Другие варианты отвергались как полностью необъяснимые.

Для начала я обследовал холодильник как наиболее подозрительный агрегат в этой комнате. Но пива в банках, в бутылках, в бочках там не обнаружил, а только минеральную воду и упаковку быстрорастворимого аспирина. Со скрипом проглотил две таблетки и стал запивать минеральной водой, чувствуя, как с каждым глотком мне становится все лучше и лучше, покуда не стало уж совсем хорошо. Тогда я пришел к выводу, что аспирин во мне окончательно растворился. Далее следовало разобраться с помещением и выйти наружу. И если я не бронебойный снаряд, то для этого мероприятия мне требовалась дверь, со всякими спецэффектами. Она должна открываться вовнутрь или наружу, но только не быть нарисованной на стене с поразительным реализмом.

И я нашел – даже две двери. Одна, массивная, не поддавалась; другая привела меня в туалет, которым я незамедлительно воспользовался. Еще там имелась душевая кабина; до выяснения некоторых обстоятельств я ее игнорировал. Продемонстрировал самому себе, как легко открывается и закрывается дверь в туалет, чтобы проделать все то же самое со второй дверью, и снова, обескураженный, отступил. Выхода из помещения, можно сказать, не было. Оставалось только догадываться – как я сюда попал.

Преимущество дедуктивного метода – в поголовном истреблении фактов. С первым из них я разобрался прямо-таки хирургически – треснул его, не задумываясь, молотком. Этот убиенный факт выражался в следующем: я находился в замкнутом пространстве со сливом. И только в виде субстрата мог преспокойно покинуть помещение через универсальный таз. Факт второй долго сопротивлялся и хрипел: «Эй, кто-нибудь! Выпустите меня отсюда!» Но был изуверски задушен возле массивной двери, потому что ори не ори, стучи не стучи, а все равно никто не отзывается. Порядковый номер «три» я расчленил на составляющие, поскольку не знал – какие симптомы указывают на белую горячку, а какие нет. Остальные факты поставил к стенке и расстрелял без причины и следствия.

Надо сказать, что в сомнительных ситуациях я смотрю в телевизор. Например, приглашаю к себе девушку и сразу же после программы новостей – переключаюсь на порнуху. Что, собственно говоря, одно и то же. Если девушка не заметила столь плавного перехода, то можно с ней поговорить об удивительном свойстве некоторых особей обзаводиться потомством. А если заметила, то можно сказать: «ой!» Мол, нажал не на ту кнопку. Подождать, когда новости закончатся, и проводить эту девушку домой. Может быть, она будущий политолог и предпочитает вегетативное размножение. Конечно, бывают и отклонения. Например, одна девушка сразу же после переключения на порнуху стала хохотать до икоты, как будто ей показывали мультфильмы про «Тома и Джерри». От такого просмотра она совершенно дезориентировалась, и когда я расстегнул на ней кофточку, девушка принялась ржать, да так громко, что соседи, вероятно, подумали, что я пригласил к себе целый кавалерийский полк и принуждаю его к сексу. «Йя, йя – натюрлихь!» – все время повторяла она, сотрясалась от хохота и никак не могла остановиться.

То есть можно было воспользоваться ее беспомощным состоянием, но это же цирк с клоунами, а не секс. В другом неприглядном случае девушка совершенно разделась еще на просмотре программы новостей. И пока я настраивался на прелюдию – она уже снова оделась. В полном женском обмундировании выхлебала чашку кофе и вышла за дверь.

Были, естественно, и подлинные ценительницы порнографического искусства, которые обращали больше внимания на детали, чем на массовку. Мне, например, не пришло бы в голову оценивать маникюр у героини фильма, что в данный момент занимается любовью с тремя преподавателями исторического факультета. При виде такого экзаменационного процесса меня обычно интересует, как стать доцентом. И что исторического почитать для достижения докторской степени. А «ходули», на которых пришла героиня фильма для сдачи выпускных экзаменов, меня не возбуждают…

* * *

ПОРНОГРАФИЯ – «ТРИ ПРЕЗЕРВАТИВА СОЛДАТА ШВЕЙКА». Во времена весеннего маразма, когда девушки становятся особенно хороши, всем холостякам рекомендуется применять противозачаточные средства в целях незарождения семьи.

Презерватив первый – смена пажеского караула… Назначается встреча всем «герл-френдам» – в одном месте и в одно обеденное время. Подъезжается на такси и кричится, не покидая машины: «Дорогая!!! Я ту-точки!..» Десять «герл-френдов» энергично бегут к машине и соображают, что все они бегут по одному и тому же поводу… После чего рекомендуется медленно отъезжать (куда подальше), для сохранения «товарного» вида. Телефон желательно отключить на неделю, дабы не засорять свой слух женскими нелитературными выражениями. Полгода гарантии от посещения костела в сопровождении «дамы в белом».

Если неосторожный холостяк все-таки «запал на даму», то есть «подорвался на блондинке», надо помнить, что в отличие от сапера – веселый холостяк может ошибаться сколько угодно раз.

Презерватив второй– русский синдром Анны Карениной… Время от времени разум женщины «зависает», как сумерки над джунглями. Дама грезит о «бурном романе с паровозом», как веселый холостяк мечтает в летнюю ночь о пиве с кнедликами… В такой благоприятный момент надо подкрасться к даме и добить ее уникальной фразой, типа – «Гений принадлежит нации, а не отдельной представительнице женского пола!» Дама будет думать, что вы Лев Толстой или Ярослав Гашек. Покуда не увидит, что в слове «длинношеее» вы делаете четыре орфографических ошибки…

Как утверждают эзотерические академики: «Мысль материальна!..» «Но лучше облечь ее в денежные знаки!» – полагают блондинки, брюнетки и прочие пего-рыженькие дамы. Презерватив третий- полная инвентаризация… Если в вашем имуществе завелась дама, то выгоднее бросить имущество и сделать ноги. Поскольку дама начинает «наворачивать» ваше имущество на себя, как ежик газету «Руде Право». Из личного опыта «солдата Швейка» – блондинки «наворачивают» быстрее брюнеток, сливаясь со светло-березовым паркетом… В данной ситуации настоятельно рекомендуется веселому холостяку – добровольно сдать пивные бутылки. А на вырученную сумму денег отправить свою даму отдохнуть на Канары. Если вернется – снова сдать бутылки. Если не вернется – значит, выпитое накануне пиво дало аллюзию и это была не дама. В любом случае, пару месяцев можно «прокантоваться», ни о чем не беспокоясь…

* * *

Чтобы скоротать время в ожидании неизвестно чего, я принялся переключаться с одного телевизионного канала на другой, но везде показывали, как в Антарктиде идет снег. За редкими исключениями, когда ретранслировали пургу и метель с Северного полюса. Сквозь поганые метеоусловия я дважды сумел разглядеть, как белый медведь гуляет по льдине, а императорский пингвин жрет рыбу. Похоже, я напоролся на тесты Роршаха для шизофреников-эскимосов. Традиционная «картинка» появилась внезапно, и тоже – единая на всех каналах. Некая дама готовила завтрак, напевая известную песенку «Битлз» про «йеллоу сабмарин». Обыкновенное «Ти-Ви-Скво», для домохозяек, – как правильно заготовить гренки на зиму. Подобными передачами успешно пытают закоренелых холостяков. Есть еще популярное «Ведьма-шоу», для продвинутых эмансипе, – как испортить человеку жизнь и улететь от него на швабре. Так вот, я считаю, что эФ-Би-Ай должно уделять больше внимания этим террористическим организациям.

Потому что, неожиданно для всех телезрителей, дамочка посмотрела прямо в камеру и заявила:

– Ха. Ха. Ха. Сейчас вас посетит – Фан-то-мас!

И покуда я соображал, кого посетит «лягушачий бэтман», в массивной двери открылась кормушка и в комнату пропихнули поднос, сервированный для завтрака на полу. Точно так же меняют поддон в клетке у обосравшейся канарейки. Я не скажу, что подобная неожиданность спровоцировала у меня «птичью болезнь», ибо с похмелья все кажется неожиданным, но какие-то нервные спазмы – были. Опомнившись, я преодолел расстояние от телевизора до кормушки со скоростью ошпаренного кота, да только захлопнулась она прежде, чем я расквасил об нее нос.

Итак, последняя надежда – что меня случайно расквартировали в сумасшедшем доме – улетучилась. И оставалось только уповать на щадящий режим содержания. Мысли о «киднэппинге» я отбросил как сомнительные, потому что и тридцать лет назад похищать меня с целью выкупа было бы опрометчиво. А в нынешнем возрасте я и подавно никому не нужен, чтоб за меня еще платить с ужасом – лишний раз увидеть. На тюремную камеру, даже в Швейцарии, эта комната не походила. К тому же я ничего криминального не совершал; помня о никчемности своего существования – переходил дорогу только на зеленый свет, чтобы все конструктивное человечество двигалось беспрепятственно по пути своего прогресса. Это же подлинное безобразие – останавливаться и соскребать меня с бампера! Для медицинских опытов я тоже не годился – нельзя соблюсти чистоту эксперимента на дохлой собаке. И скорее всего кому-то пришла в голову блестящая идея – изолировать меня от общества, для улучшения статистики.

Размышляя подобным образом, я вернулся назад к интерактивному телевизору и попытался завязать с ним диалог:

– Выпусти меня отсюда!

Но даже краткой беседы не получилось, потому что дамочка прикурила сигарету, бросила на кухонный столик зажигалку и стала молча пускать дым в соответствующем направлении.

– Открой дверь! – пояснил я.

Но она смотрела на меня с экрана, как учительница на двоечника. Жена на мужа, мать на сына, сестра на крокодила. В общем, как смотрят все женщины на мужчин. До, во время и после беременности. И если анализировать женщину как фабрику по производству игрушек, то надо признаться, что мужчина у нее – самое бракованное изделие.

Тогда я решил полюбезничать, но только даром истратил душевные силы. На «кисоньку», «лапочку» и даже на «Маргарет Тэтчер» – дамочка не отзывалась. Я было подумал разбить глухонемой телевизор, но побоялся окончательно утратить связь с внешним миром.

И тогда я вспомнил эту женщину… Зря она так накрасилась…

Месяц назад я усиленно пьянствовал – целый месяц. В своей квартире по адресу – напротив кинотеатра «Весна». Просыпался утром, перечитывал вывеску за окном, приподнимался на диване и наблюдал. Как на улице идет снег. Эта киношная надпись все время сбивала меня с толку. «Весна». Независимо от времени года, открывая глаза, я радовался пробуждению природы и надеялся на лучшее. Приподнимаясь, я сталкивался с действительностью – у меня с похмелья кружилась голова, а «благая весть» по поводу климатических перемен на поверку оказывалась ложью. Иногда за окном я заставал позднюю осень, иногда – лето, весны же там не было никогда. Одно предчувствие. И неизменно «благая весть» о скором спасении от черно-белой жизни. Можно было расценивать эту «весну» как субтитры, как немой укор. Как утренний подзатыльник Господа. Так я и расценивал. Время от времени бунтовал и мракобесил – целился в вывеску из пневматического пистолета. Но каждый раз отступал, думая, что с таким же успехом я могу плевать в небо, обвиняя Всевышнего только по одному пункту. Своего появления на свет.

Некое обстоятельство меня утешало – что Бог помогает дуракам и пьяницам. А все остальные вынуждены барахтаться самостоятельно. И если я никак не могу до Него дозвониться – значит, надежда у меня есть. «С вами разговаривает автоответчик – оставьте сообщение после длинного гудка!» Я этого «длинного гудка» боялся как божья тварь. Мне чудились трубы заводов, слышался длинный гудок и виделись бархатные подушечки, которые несли огорченные сограждане. Непосредственно перед моим катафалком. Может быть, я много о себе воображал, но вешал трубку, не дождавшись гудка, и сообщений поэтому никогда не оставлял. Так, постою перед всеми иконами и ни о чем не прошу. Потому, что – нечего нести на моих подушечках. Да и подушечек у меня нет. Кое-какие жизненные наброски и один неоконченный роман.

Эти замызганные листы бумаги, распечатанные на принтере, я вытаскивал на свет всякий раз, когда хотел реабилитироваться. Мол, пьет писатель, но меру знает. Сейчас он сделает пару лишних глотков и завалится спать, чтобы утром со свежими силами – окончить свой роман. Естественный производственный процесс, а не беспробудное пьянство. Уже послезавтра эти листки окажутся на столе у редактора, который будет восторгаться и хлопать от удивления в ладоши – «и откуда только берутся такие талантливые авторы? Неужто рождаются? Немедленно – в печать, в свет, в читателя!!!» То есть уже на следующей неделе мне выплатят баснословный гонорар, и можно будет «спрыснуть» это событие…

Хороший писатель – мертвый писатель, то есть классик. Потому что он не вредит окружающим своими сексуальными порывами. Не интригует с дамами, не декламирует своих произведений, не катается на такси в пьяном виде по Праге. Отчего: женщины зазря не беременеют; собаки не лают; а салоны такси не пахнут ипподромом.Можно сказать, литературный процесс приостанавливается в момент перехода современного писателя в загробный мир, и читатели на какое-то время приобретают здоровый цвет лица. Ведь больше им не надо вчитываться по ночам и разбираться – какая именно мысль давила этому автору на гипофиз.

Хуже обстоят дела у здравствующих писателей. Они просто вынуждены скандалить в общественных местах, привлекая к себе внимание, нецензурно выражаться и кататься на такси в пьяном виде по Праге. Иначе они не будут соответствовать своим произведениям. Образ писателя как труженика пера и шланга чернил на современном этапе никому не нужен. Личность должна заслонять книгу, слон – страуса, а для жены хватит и фразы: «Я пришел подарить вам новую литературу», – чтобы она не спрашивала, откуда ты действительно приперся в четыре часа утра. Кому это интересно – читать романы примерного мужа и приблизительного семьянина? Жизнь настоящего писателя должна быть положена на алтарь литературы, где можно пожертвовать головой. Поскольку эта «злокачественная опухоль» только усложняет современный литературный процесс.

Есть еще странные литературные наклонности – критика и вуайеризм. Одни объясняют читателю, как ему следует переворачивать странички, другие возбуждаются при виде критиков. Честно сказать, я сдержанно отношусь к подобным извращениям. Только когда вижу хорошенького критика женского пола, меня подмывает ущипнуть «его» за попку…

– Ты понимаешь, пупсик? – втолковывал я очередной девице. – Ты понимаешь всю тщетность наших телодвижений и оборота мыслей? Телодвижения мы бесцельно совершаем каждую ночь, а мысли возвращаются, как бумеранг, только в искаженном виде. На пятую главу моего романа надели презерватив, поэтому никак не может родиться шестая.

– Стерильно!!! – соглашалась со мною девица, с придыханием.

– Вдобавок, – настаивал я, – какое мне дело до массового читателя! Как он, с позволения узнать, выглядит? Чудовище с огнедышащей пастью, хвостом дракона и туловищем козы! Это – химера!

– Кошмар!!! – соглашалась со мною девица.

Когда доброе дело намечается поздно ночью, то утром оно заканчивается похмельем. От переизбытка благих намерений. И если бы не девицы, глоток-другой джина «Гри-ноллз» мог бы скрашивать мои пробуждения. Однако проклятые вертихвостки, как правило, допивали весь джин без остатка.

Итак, в апогее алкогольной зависимости я поднялся с дивана и отправился в поход за джином. На улице как некстати оказалась зима, отчего я моментально поскользнулся на тротуаре, но вовремя ухватился за ближайший фонарный столб. Классическая иллюстрация. Мне нужно было на другую сторону улицы, понятно, что не в кинотеатр, а в бар по соседству. Возле него спокойно обменивались новостями двое полицейских, но, заметив меня в подвешенном состоянии на фонарном столбе, уставились как на летающую тарелку. Я сделал вид, что просто отдыхаю, сейчас отдохну и пойду себе дальше. Даже включил «поворотники» и просигналил правой рукой, что скоро, мол, отъезжаю. Чем вызвал непредумышленную остановку автомобильного транспорта.

– Что случилось? – справилась дама, приоткрывая дверцу своей машины.

– Еще ничего, – ответил я, устраиваясь рядом с ней на переднем сиденье. – Но могут быть варианты.

Не знаю, как восприняла это дама, а полицейские – как исчезновение трупа с места событий. И, может быть, нехорошо так рассуждать о представителях власти, но выглядели они мудаковато. Глядя, как я отъезжаю на обыкновенной машине, с приличной дамой, без медицинской сирены.

Сперва – об автомобиле…

У меня никогда не было автомобиля. «Сааба», «форда», «порше», «мерседеса», «феррари», «фольксвагена», «татры». Даже во сне. То есть мое подсознание начисто лишено автомобильных покрышек. Мне не хочется иметь красную «ламборджинию» в черных, шипованных фантазиях. Если доктору Фрейду покажется это странным – я готов залезть под первую попавшуюся мне машину и простонать от оргазма часа четыре.

Теперь – о даме…

По поводу женщин у меня три беды: я не помню – как они выглядят; я не помню – как их зовут; и знать не хочу – от кого они забеременели. Потому что это меня расстраивает. Допустим, в четыре часа утра к вам в гости врывается сильно беременная брюнетка и заявляет, что зовут ее Матильдой. Я считаю, что это излишняя информация. Вдобавок от подобного визита можно описаться – на всю оставшуюся жизнь.

Далее – об очках…

Я их раздавил, когда забрался к даме в автомобиль. Уселся на переднее сиденье и почувствовал, как подо мною что-то хрустнуло. Вначале подумал, что это радикулит, потом решил, что не бывает радикулита в оправе. Сохраняя врачебную этику, я передал исковерканные очки даме, а про собственные болезни – не сказал ни слова.

И наконец – о пневматическом пистолете…

Им я пугал обнаглевших от страсти голубей. Пернатые парочки облюбовали мой подоконник для откровенного разврата. Во время совокупления – скребли когтями по жести, горланили «лебединые песни», сотрясали оконную раму и хлопали крыльями, аки орлы. Мне приходилось вскакивать и палить из пистолета в воздух. Что только усиливало голубиную страсть к моему подоконнику. Видимо, их возбуждал птичий секс в экстремальных условиях.

Совмещая четыре факта, я понял, что вляпался в детективную историю…

Этой «истории» на вид было лет двадцать пять, а на самом деле – тридцать. В женских глазах копятся фотоснимки, а после определенного возраста – проявляются. И только по количеству отщелканных кадров можно определить возраст женщины. Она, как опытный фотохудожник, может на глаз установить расстояние до «объекта», оценить перспективу и выбрать нужный ракурс, чтобы «снять» его до прихода жены. А на данный момент повествования – я был свободен, ну, если женат, то не очень…

– Так, так, так, – сказала дамочка, наводя резкость, чтобы я хорошо получился на первом плане. – Что мы имеем?

Мы имели несвежего мужчину сорока лет с мозгами шестимесячного бабуина. Это было ясно любому начинающему фотоателье. Дамочка между тем отъехала на квартал и припарковалась у ближайшего фонарного столба, чтобы я не чувствовал себя одиноко.

– Незнакомая местность, – беспокойно констатировал я, поскольку меня редко выпускают за пределы своего квартала – разные обстоятельства.

Сейчас уже можно признаться, что Сальвадора Дали прикончили мои родители. Когда в пятилетнем возрасте я нарисовал лошадку – потрясенные мама и папа отобрали у меня цветные карандаши, дабы я с детства не загремел в психиатрическую больницу. То есть реинкарнация в полном объеме не состоялась. А душа несчастного Сальвадора Дали – отлетела обратно в смирительной рубашке. Это к тому, что сейчас я машинально попытался изобразить бутылку – пальцем на ветровом стекле автомобиля. Получилась – лошадка.

Наверное, дамочку звали Гала, потому что она вздохнула, открыла «бардачок для перчаток» и вытащила оттуда бутылку джина «Гриноллз».

«Телепатия и телепортация спиртных напитков крепостью свыше сорока градусов». Подобные способности давненько у меня не обнаруживались. Первым делом я отвинтил крышечку и понюхал содержимое бутылки – на тот случай, если дама решила, что я инопланетянин и употребляю тормозную жидкость. Пришел к выводу, что телепортация прошла успешно, и сделал пару глотков.

– Тебе не кажется это подозрительным? – спросила у меня дама.

Я пожал плечами, от комментариев воздержался, а просто ответил:

– Джин как джин.

На самом же деле я подозревал, что женщин намного меньше, чем это мне кажется. А девиц вообще – «ван» штука. Одни и те же женщины называются разными именами и поразительным образом гримируются. Каждый раз, проверяя конструкцию дамы, я обнаруживал лишь небольшую модификацию. Само устройство функционировало в том же режиме, и если надавить на носик – ругалось. А если выпивало наравне со мною, то вначале «глючило», а потом «вырубалось». Извините, я не «овеществляю» женщин и не сравниваю их с осветительными приборами. Наоборот, торшер – это я. И, быть может, заслуживаю подобного отношения со стороны женщин, но, увы, не развиваюсь. Потому я нисколько не удивился, когда дама в автомобиле предложила мне именно джин марки «Гриноллз». Любимый напиток торшера.

И теперь, после джина, мне полагалось читать стихи, потому что своих прозаических трудов наизусть я не помнил…

Автомобильная дама отобрала у меня джин и заметила, что на самом деле «рецензенты есть». Более того, есть – Меценат с большой буквы. Который предполагает выплатить солидную премию за лучшее произведение, написанное в жанре исторического романа. Честно говоря, меня тронули ее слова, но лучше бы она отдала мне джин обратно. Потому что я непризнанный гений, без права досрочного освобождения. Все мои произведения сейчас находятся в коробке из-под обуви и, кстати, – вместе с обувью. Что же касается авторских публикаций, то есть замечательная чешская пословица: «Читала – читака, писала – собака…»

– Премия присуждается за неопубликованный роман, – пояснила дама.

Я признался, что и романа у меня нет. Только пять глав с двумя аппендицитами, в виде зарисовки под названием «Ехал грека через реку» и научной статьи – «С пивом по Праге».

– Пусть будет повесть, – согласилась дама. Недолго посовещавшись, мы вернулись ко мне домой за коробкой из-под обуви, чтобы не с пустыми руками ехать к Меценату. А чтобы в дороге я не нервничал, прикупили еще одну бутылку джина. Я даже не удосужился спросить у дамы – как ее зовут. А также – не представился сам. Но здесь еще не было ничего криминального…

сатирикон

Но самым роскошным и наиболее отмеченным народной молвой был пир, данный Тигеллином, и я расскажу о нем, избрав его в качестве образца, дабы впредь освободить себя от необходимости описывать такое же расточительство.

Корнелий Тацит. Анналы

Что именно «ему» нашептал Тигеллин – мы никогда не узнаем. После заговора Пизона император верил всякому доносу, остроумно предполагая, что ежели воробья обвинили в истреблении овец, то какая-то доля правды в этом есть. А недостаточный размах крыльев – дело наживное. И если два свидетеля подтвердят, что собственными глазами видели, как вышеназванный воробей летел над лесом, а в когтях держал овцу, – уже можно составлять опись имущества. Для завещания.

Львиная доля императору, крупная сумма Тигеллину, а все прочее – родственникам, которые остались в живых. Одно непременное условие: в завещании должно быть упомянуто имя Нерона, иначе воля усопшего считается недействительной, а завещание поддельным. И посему – имущество преступника целиком поступает в императорскую казну. Так что если свидетели подтвердили, что ты аномальный воробей, то лучше всего – покаяться в грехах, отписать часть Нерону, часть Тигеллину и со спокойной совестью вскрывать вены. Самостоятельно. Дабы император не тратился на твою казнь.

Имущество… Ох уж это имущество! Все, что нажили предки: в Галльской, Германской и Британской кампаниях. Куда же от него деться? «Мне нечего бояться, потому что ничего у меня нет!» Знатные римляне становились заложниками своего имущества. Какую-то недвижимость можно было бы продать, да кто же купит? Когда тебя объявили врагом отечества. Кто добровольно согласен стать соучастником заговора против императора? Ведь ты посягаешь на то, что полагается Нерону по завещанию. «Как же так, братец? – воскликнет император. – Я все сделал: справил суд, довел человека до самоубийства, а ты, хороший такой, оттяпал у меня виллу…» И последствия – не заставят тебя ждать.

Что же случилось с Петронием? А ничего особенного – он впал в немилость и был вынужден покончить с собой. Эка невидаль! Да сотни граждан были вынуждены поступить аналогичным образом. Да каких граждан! Философ Сенека, поэт Лукан, оплот римской нравственности – Тразея Пет… Поглядывая с вершины истории на древние беды, мы ужасаемся, но не очень. Две тысячи лет человеческих гнусностей мешают нам сопереживать по-настоящему. Помилуй Боже, случались за это время и добродетельные поступки. Но кто сейчас говорит о добродетели? Мы повествуем об эпохе Нерона… Так вот… С точки зрения античной истории, эпизод с Петронием – ничем не примечателен. Ну был такой римский вельможа по имени Гай или Тит. Был принят в ближайшее окружение императора, считался соратником Нерона в деле разврата и даже на этом поприще снискал себе славу «законодателя изящного вкуса»…

Мой неисторический дед любил полистать газеты двадцатилетней давности, списанные из городской библиотеки. Брал пожелтевшую от времени годовую подшивку, читал и возмущался: «Эх, твою мать, посмотрите, что Розенкранц делает!» Когда тот «Розенкранц» уж многие лета лежал в гробу. «Ну и что! – искренне удивлялся дед, когда ему указывали на это. – Читаю-то я сейчас!» И, открывая для себя Тацита или Светония, я мог бы воспринимать данную историю так же по-детски непосредственно, как и мой дед. Если бы не одно обстоятельство…

Около 1482 года в Милане была издана часть античного текста за подписью Петроний Арбитр. В дальнейшем будут открыты и другие рукописи, примыкающие к этому тексту, и в целом Литература обогатится «пятнадцатой», «шестнадцатой» и, может быть, «четырнадцатой» главами романа, которому дадут название «Сатирикон». Никем и ничем невосполнимая утрата, подлинное горе, но до нас дошли только отрывки из Великого романа. Да и то – не в целостной рукописи, а в виде извлечений из одной семьи манускриптов, восходящих, по всей вероятности, к IX веку. Спустя почти что двести лет, а именно в 1664 году, был обнаружен еще один фрагмент романа, который окрестили как «Обед Тримальхиона». И на этом – все закончилось. Если не считать подделку французского лейтенанта по фамилии Нодо, который опубликовал якобы найденный им в Праге полный текст романа Петрония Арбитра. Этот «полный текст» с первого взгляда «опознали» как стряпню из офицерской кухни месье Нодо, и далеко не лучшего качества. И если мы упоминаем об этом, то только для того, чтобы подчеркнуть древность вышеупомянутой подделки, которая относится к 1692 году…

Итак, все исторические и литературные соображения сводились к тому, что роман под названием «Сатирикон" был написан в эпоху Нерона и повествует об эпохе Нерона. А из этого времени был известен только один Петроний, заслуживающий внимания. Тот самый Петроний, „законодатель изящного вкуса“, о котором повествует Корнелий Тацит. Исследователи почесались и отождествили „Законодателя“ с „Арбитром“, поскольку приятнее иметь биографию автора, чем восхищаться романом, который был написан неизвестно кем. Отождествили, невзирая на то что в латинском значении слова arbitre больше от «наблюдателя», чем от «третейского судьи»…

Тацит прямо указывает, что «Нерон стал считать приятным и достойным роскоши только то, что было одобрено Петронием». Даже при беглом знакомстве с романом можно заметить, что Петроний Арбитр не навязывает собственных вкусов, не расставляет характеристик и не делает «нравственно правильных» выводов. То есть не судит, а именно наблюдает. Не обличает, а смеется. И либо мы имеем на руках лицемерного скорпиона, либо – двух Петрониев. Но почему же исследователи держатся за тождественность автора романа и исторического лица? А все из-за обеда…

Когда Нерон, следуя доносу, дал понять Петронию, что больше заинтересован в его наследстве, чем в его существовании, Петроний не стал испытывать терпение императора. Созвал друзей и вскрыл себе вены. После чего и состоялся тот знаменитый обед, описанный Тацитом, да такими натуральными красками, как будто вездесущий Корнелий сам находился среди гостей. Ему и предоставим слово: «Расставаясь с жизнью, он не торопился ее оборвать и, вскрыв себе вены, то, сообразно своему желанию, перевязывал их, то снимал повязки. Разговаривая с друзьями, он не касался важных предметов, и от друзей он также не слышал рассуждении о бессмертии души, но они пели ему шутливые песни и читали легкомысленные стихи». И вот человек, истекающий кровью, во главе обеденного стола – диктует свое завещание, в котором не льстит ни Нерону, ни приспешнику Тигеллину, никому из власть имущих… Но описывает безобразные оргии императора, поименно называя участвующих в них распутников и распутниц. После чего – отправляет подобное завещание Нерону и, покончив с обедом, засыпает навсегда… И когда он успевает написать «Сатирикон» – я не понимаю…

персонаж

Плох тот брандмейстер, который не мечтает стать брандмайором!

Йиржи Геллер

«Апостол (греч.) – посланник; в общем смысле – все, кто был куда-нибудь послан для проповеди Евангелия».

смерть пятого посланника

Какая теперь разница – Тит или Гай?..

Он сидел в ванне по пояс в кровавой воде. И не надо быть криминалистом, чтобы распознать труп. «Здравствуйте, уважаемый труп! С вами разговаривает живое тело!» Я не стала кричать: «Ой, мамочки!» Я не стала набирать дрожащими пальцами телефон полиции. Я присела на край ванны и принялась изучать труп, как будто всю жизнь только этим и занималась. Не знаю, что на меня нашло. Скорее всего – от неожиданности. Еще, не пойму для чего, я засунула указательный палец в воду, отметила для себя, что ванну наполняли часа четыре назад, потому как вода совсем остыла. Вряд ли бы он стал забираться в холодную воду – в рубашке и брюках. Стильный пиджак, не меньше чем за пятьсот долларов, валялся на полу перед ванной, как коврик. Лакированные туфли, начищенные до блеска, аккуратно стояли на табурете. И чтобы поставить их туда – ему пришлось убрать тазик с замоченным для стирки бельем. Где я находилась четыре часа назад? А черт те где, и свидетелей у меня нет.

Рукава рубашки он отрезал опасной бритвой. Потом этой же бритвой вскрыл себе вены и, вероятно, затих, глядя, как медленно вытекает кровь. Впрочем, не знаю. Может быть, кровь текла быстро и всего через пару минут он потерял сознание. Другое дело, что опасную бритву он вытер о галстук и положил на табурет, рядом со своими туфлями. Странно. Еще не знаю почему, но – странно. Буквально как психопат искромсать себе вены, а потом преспокойно вытирать бритву. Но если бы только это выглядело странным. Еще на лбу у трупа имелась надпись, сделанная, по всей вероятности, химическим карандашом…

Гай Петроний Арбитр

Вот это было странным, настолько странным. Если не сказать – ненормальным. Противоестественным. И еще – невероятным. Как человек мог вообще что-то написать на собственном лбу? С каллиграфическим искусством. И для чего? Значит, ему кто-то помог – до или после смерти. И карандаш был не химический, а мой. Для подводки глаз. Черного цвета. Теперь он находился в стаканчике для зубной щетки. А я же не дура, чтобы туда его ставить. Я вытащила карандаш из стаканчика и написала на своей руке печатными буквами – «ТИТ». Потом поднесла руку ко лбу покойного и сравнила цвет. Он. Затем отошла к раковине и принялась отмывать со своей руки «Тита».

Можно было подумать, что я – зомби. У меня в ванной находится труп, а я веду себя, как бы помягче сказать, нечувствительным образом. Не падаю в обморок, не зову на помощь, не трясу конечностями. Можно подумать, что я четыре часа назад зарезала этого мужчину, а потом преспокойно отправилась в ближайшее заведение – пить кофе со сливками. После чего вернулась обратно, пронумеровала труп и теперь размышляю – что с ним делать дальше. По правде говоря, именно об этом я и размышляла. Что делать дальше? Конечно, можно закрыть глаза, сосчитать до пятидесяти и надеяться, что труп таким же невероятным способом исчезнет, как и появился. А можно вытолкать его за дверь и спустить на первый этаж в лифте. Пусть там его и находят. И размышляют – откуда он взялся. А я приму каких-нибудь транквилизаторов и вымою ванну. Потому что не хочу общаться с полицией. За всю свою жизнь я не совершила ничего предосудительного – это моя точка зрения. А по мнению юриспруденции – может, и совершила. Откуда я знаю? И весьма может быть, что мои законы расходятся с общепринятыми. Но в любом случае – к этому трупу я не имею никакого отношения. Только была с ним знакома, когда он еще не был трупом. И тогда я решила позвонить, другой знакомой. Возможно, она объяснит, что делает наш общий любимый труп в моей ванной комнате. Иначе эта история попахивает дешевым детективом. Попахивает? Я осторожно принюхалась, ничего предосудительного в воздухе не обнаружила, но на всякий случай обильно опрыскала ванную комнату дезодорантом. Еще подумала – хорошо, что у меня есть «спрей», а если бы я пользовалась только «роликовыми» дезодорантами… Не прокатывать же ими покойного. «Вот и верь после этого рекламе!» – подумала я. В общем, я вела себя и думала, как идиотка. Поплотнее закрыла дверь в ванную комнату и пошла звонить по телефону.

– Привет, Янка!.. – поздоровалась я.

– Хм-м, – ответила она. – Привет, Ирэна !

– Это я – Янка! – сказала я. – А ты – Ирэна!

– Я в курсе, – ответила она. – Только почему ты назвала меня Янкой?

– Я ошиблась! – призналась я.

– Я так и поняла, – ответила она. – Поэтому и назвала тебя Ирэной.

И если бы нас прослушивали все полицейские службы мира, то все равно бы ничего не поняли.

– Послушай, Ирэна!.. – сказала я.

– Слушаю, – ответила она.

– Ты сейчас дома? – спросила я.

– В Занзибаре, – ответила она. – Ты куда звонишь-то?

– Тебе, – удивилась я. – А что, неправильно соединили?

– Ладно, – ответила она. – Проехали.

– Если бы! – намекнула я о превратностях судьбы, с ударением на последней букве.

– Да кабы-ы-ы! – поддержала меня Ирэна. – Послушай…

– Слушаю, – с готовностью ответила я.

Поскольку такое изменение в диалоге устраивало меня как нельзя лучше. Почему бы Иране не рассказать мне о своем трупе в ванной, а я стану ее утешать?

– Короче, – выругалась Ирэна. – У меня пальцы в лаке.

– А у меня – в крови, – сообщила я, разглядывая свой указательный палец.

– Продезинфицируй, – посоветовала мне Ирэна.

– Уже не поможет, – вздохнула я и покосилась на дверь в ванную комнату.

И тогда Ирэна перешла к вопросу, которого я ждала и, собственно, ради чего звонила.

– А что случилось? – спросила она.

– Я пришла домой и обнаружила в ванной труп с перерезанными венами и надписью на голове.

– Это все? – поинтересовалась Ирэна.

– Нет, – призналась я.

– Тогда перезвони попозже, когда у меня лак высохнет.

– И еще это – Густав Шкрета! – все-таки добавила я.

– Давай сначала! – потребовала Ирэна. – Что делает у тебя в ванной Густав Шкрета?

– Ничего не делает, – вздохнула я. – Уже часа четыре…

– Ты сексуально невоздержанная нахалка, – подытожила Ирэна. – Он пьян?

– Он мертв.

– Ну-ну, – сказала Ирэна. – Пусть отдохнет. А потом, с новыми силами…

– Ни за что! – возмутилась я. – Он мертв – натурально!

– Еще раз – с начала! – потребовала Ирэна.

– Да сколько можно! – снова возмутилась я. – У меня в ванной труп Густава Шкреты. С перерезанными венами. И меня сейчас вытошнит.

– Сейчас приеду! – сказала Ирэна. – Через десять минут!

Я подумала, что эти десять минут я посижу спокойно и послушаю короткие гудки в телефонной трубке. Не хотелось оставаться одной в квартире с покойником. Но потом решила, что это глупо. Вдобавок если Ирэна задержится, надеюсь, минуты на три, то не сможет меня об этом предупредить. И тогда я положила трубку и как завороженная уставилась на часы.

– Пятьсот девяносто девять, пятьсот девяносто восемь, пятьсот девяносто семь…

А если тот, кто помог ему стать покойником, прячется в бельевой корзине? Что тогда?

«Тогда он карлик, – с облегчением подумала я, припоминая, какого размера у меня бельевая корзина. – А с карликом я справлюсь. Главное, чтобы он не прятался в стенном шкафу, потому что стенной шкаф – куда больше. Там могут спрятаться – десять карликов. Четверо – в правом отделении, четверо – в левом, и пара – на верхних полках. А десять карликов – уже перебор…»

От звонка я подпрыгнула на полметра, вначале схватилась за телефонную трубку, а потом сообразила, что звонили во входную дверь.

– Хватит моргать в глазок! – не выдержала за дверью Ирэна. – Открывай!

– Что-то я тебя не узнаю! – настороженно отозвалась я. – В каком году у тебя день рождения?

– Убью! – не к месту возмутилась Ирэна и приподняла над своей головою парик.

– Ага, – признала я подругу и распахнула дверь.

Ирэна с порога оценила мое боевое вооружение – по сковородке в правой и левой руке, скинула в прихожей туфли и побежала в ванную комнату. Крикнула там: «Ого!» – и прибежала обратно в прихожую. Я только успела закрыть дверь на все засовы.

– Сегодня какой день недели? – поинтересовалась она.

– Не знаю, у меня месячные, – невпопад ответила я.

– Дура! – охарактеризовала меня Ирэна. – Сегодня четверг!

– Так я же и говорю… – попыталась объясниться я.

– А Шкрета приходит к тебе по пятницам… Хотя… – до нее наконец-то дошло, – на этой неделе он вообще, как я понимаю, не должен был к тебе приходить… М-да… – добавила она, – неприятность…

– Ага, – подтвердила я.

Ирэна повесила свой кудлатый парик на вешалку в прихожей, сняла плащ и ухватилась за ручку стенного шкафа.

– Одну минуту! – воскликнула я и заняла удобную позицию для утрамбовки карликов. – Открывай!

Ирэна открыла стенной шкаф, глядя, как я воинственно помахиваю сковородками, хмыкнула и пошла в комнату. Я продолжала внимательно осматривать полки. И совершенно случайно обнаружила купальник, который безуспешно разыскивала еще пару недель назад. Тогда я положила на полку свои сковородки и вытащила на свет божий купальник. И стала его разглядывать.

– Нашла время! – недовольно пробурчала Ирэна. – Лучше скажи, почему мы не можем вызвать полицию?

Я троекратно пожала плечами, продолжая интересоваться купальником, чтобы как-то отвлечься от этой неприятной темы.

– Да что же тебя так корежит? – удивилась Ирэна. – Впрочем, как знаешь. Ты ведь хотела заполучить Густава Шкрету в личное пользование? Ну вот, теперь – наслаждайся!

– Теперь я хочу от него избавиться, – заметила я.

– Да-а? – снова удивилась Ирэна. – Надо же! И кто теперь у тебя его возьмет?

Это был вопрос. Когда мужчина уходит на своих двоих, есть вероятность, что он забудет дорогу обратно. Особенно если треснуть его на прощанье скалкой. А когда он устроился в ванной и имеет подпорченный вид – избавиться от него сложнее. Закопать на пустыре – жалко, а отправиться куда-нибудь самостоятельно он уже не сможет. «Дорогая, я только выйду на минуточку, сигарет куплю!..» И поминай, как звали. Я проверяла – заядлые курильщики возвращаются в лучшем случае через месяц. И не всегда – к тебе…

– Что ты ревешь, как корова? – воскликнула Ирэна, потому что слезы катились у меня по лицу – до подбородка. Там я собирала слезы в купальник, чтобы не тереть глаза, чтобы глаза не были красными.

– Шкрету жалко, – пояснила я.

– Себя пожалей, – возразила Ирэна. – Шкрете уже все равно, а ты теперь будешь заниматься чистописанием. До посинения!

– В смысле?.. – удивилась я.

– Безо всякого!.. – отрезала Ирэна. – Гай Петроний Арбитр, Гай Петроний Арбитр, Гай Петроний Арбитр… На лбу у каждого следователя!

Я моментально прекратила реветь, потому что живо представила эту картину. Как, от усердия высунув язык, я расписываю лысины всем желающим. «Не морщите лоб, господин следователь! У меня слово „тыррр" не помещается!»

– Во-первых, «тыррр» – это не слово, а окончание, – поправила меня Ирэна. – А во-вторых, «тыррр» – это ситуация, в которую мы с тобой попали! Пойдем на нее поглядим… Только не переспрашивай, как идиотка, – «на кого на нее?!».

И мы потопали в ванную комнату – смотреть на ситуацию по имени «тыррр».

– Ну? – спросила у меня Ирэна. – Как он?

– Нормально, – предположила я, потому что еще на пороге закрыла лицо руками, чтобы лишний раз не смотреть на Густава Шкрету.

– Фу ты! – выругалась Ирэна. – Я спрашиваю, что он делает? То есть, – поправилась она, – я спрашиваю – как он выглядит?

– Наверное, так же, – ответила я. – Разве сама не видишь?

– Не вижу, – призналась Ирэна, – потому что боюсь открыть глаза.

Тут все-таки нам пришлось побороть страх и взглянуть на покойника.

– Вампиры в Сиэтле! – брякнула Ирэна, «насладившись» зрелищем. – Янка, а ты уверена, что не имеешь к этой надписи никакого отношения? Ни левой, ни правой рукой?

Конечно, бывают у меня и сумасбродные поступки. Например, полгода назад я купила брючный костюм на два размера меньше, чем в состоянии на себя натянуть. Только потому, что меня разозлила продавщица. «Это не ваш размер!» – сказала она, вертя тощим задом. «Мой!» – уверенно возразила я. «Это не ваш размер!» – повторила она, «пиликая», как раненая трясогузка. «Мой!..» – рассвирепела я. После чего пришла домой и порезала купленный костюм – на ленточки… Что же касается Густава Шкреты, то лоб у него не самое привлекательное место для упражнений. Хоть письменных, хоть устных. И если бы мне понадобилось…

– А что вообще это значит? – заинтересовалась Ирэна. – М-м-м-м, м-м-м-м и м-м-м-м, – она обозначила каждое слово – звуком, как будто стеснялась говорить о веревке в доме повешенного.

– В том-то и дело, – откликнулась я. – Что – не понятно.

Ирэна «поблагодарила» меня взглядом и стала рассуждать логически. То есть загибать поочередно пальцы и кивать при этом предполагаемому оппоненту.

– Можно тебя на минуточку? – сказала Ирэна, когда пальцы у нее на руках закончились. – На минуточку, – повторила она и скосила глаза в сторону двери, как будто Густав Шкрета мог подслушать наши секретики.

Мы вышли из ванной комнаты, плотно закрыли за собою дверь и расположились в комнате на диване.

– Давай вызывать полицию, – предложила Ирэна.

– Вначале потренируемся, – возразила я. – Ты задавай вопросы, а я буду на них отвечать.

Однажды по телевизору я смотрела, как работает детектор лжи. Кривые лапки елозили по бумаге; преступник был похож на новогоднюю елку, увешанную гирляндами; и единственно, что мне не понравилось, – это однозначные ответы: да или нет. Ирэна видела такую же телепередачу, поэтому первый вопрос задала с пристрастием:

– Сколько будет, если четыреста двадцать восемь умножить на двести сорок пять?

– Ты что, с ума сошла? – возмутилась я, потому что всегда сомневалась – сколько будет пятью пять.

– Сто четыре тысячи восемьсот шестьдесят долларов, – невозмутимо ответила Ирэна. – Я всегда задаю человеку этот вопрос, чтобы сбить его с толку.

– А почему «долларов»? – переспросила я.

– А чего же еще считать? – удивилась Ирэна.

Она достала из своей сумочки записную книжку, открыла на букве «янка» и поставила жирный минус напротив моего имени.

– Это зачем? – спросила я.

– Первый ответ – мимо кассы! – пояснила Ирэна. – Ты поменьше верещи, побольше соображай. Потому что ты, – она накарякала слово «ты» в записной книжке и подчеркнула его два раза, – в ужасном положении…

Тут мы обе снова покосились на дверь в ванную комнату, из-за того что мало кому придет в голову играть в «тривиал персью» с покойником. Только нам.

– Давно вы знакомы с Густавом Шкретой? – пролаяла Ирэна, как полицейский бульдог.

– Нет, – однозначно ответила я, помня о детекторе лжи.

– Зачем же врать? – прищурилась Ирэна. – Ты с ним знакома уже два месяца.

– Да, – ответила я.

– Вы состояли с ним в интимных отношениях?

– Нет.

От возмущения Ирэна подпрыгнула на диване.

– А с кем же тогда он сожительствовал? – ядовито спросила она.

– С тобой, – отвечала я.

Тут Ирэна закрыла свою записную книжку и положила ее в сумочку. Потом поднялась с дивана, прошлась по комнате и остановилась возле зеркала, чтобы поправить прическу. Убрала со лба прядь, навесила ее обратно, постояла еще немного перед зеркалом и вернулась на диван.

– Пару раз, – призналась она.

– Итого – четыре, – подытожила я. Мы пожали друг другу руки. После чего Ирэна задумалась на полсекунды и допустила, что Густав Шкрета покончил с собой от раздвоения личности. И как подлец – у меня дома.

– Может быть, он к тебе лучше относился? – предположила Ирэна. – Чем ко мне…

Я понимаю, что это слабое утешение, но все-таки.

Мы познакомились с Густавом Шкретой в кафе…

В тот день разорался мой непосредственный шеф, и я ушла с работы пораньше. «Где факсимильное сообщение из Индонезии?!!» В глаза его не видела… С шефом у меня существует негласная договоренность, во всяком случае – я так думаю, что существует. Он на меня орет, а я молча складываю личные вещи. Когда он уходит в свой кабинет, я набираю телефон Ирэны и визгливым голосом сообщаю, что я теперь «без-ра-бот-на-я». «Ага, – говорит Ирэна, – значит, встречаемся там же». После чего она кладет телефонную трубку и начинает орать на свое непосредственное начальство. Что в таких нечеловеческих условиях она работать не может, не будет и пусть не надеются. Ее начальство предполагает, что у Ирэны критический день, а у нас таким образом образуется масса свободного времени. Я со своей коробкой, куда сложены «личные вещи», врываюсь в кафе «У старого Эдгара» и занимаю привычный столик. «Где этот старый извращенец? – интересуюсь я. – Пусть принесет мне два сухих мартини!» Дежурная шутка.

Я попиваю мартини и с интересом рассматриваю содержимое коробки… «Кнопки, скрепки, факсимильное сообщение из Индонезии!» Вскоре в кафе появляется Ирэна. «Передайте этой сволочи, Эдгару, – говорит она, – чтобы он не попадался мне на глаза!» У бармена от наших дежурных шуточек – сводит скулы. Ирэна присаживается за столик, отпивает мартини и туманно улыбается. Потому что приятно в разгар рабочего дня – выпить мартини. Когда все набегаются и придут за своими граммами и литрами, делать это вместе со всеми нет никакого удовольствия.

В тот день Густав Шкрета в кафе не появился…

– Да, – сказала Ирэна. – Слоны уходят помирать на слоновье кладбище, а Густаву Шкрете понравилась твоя ванна.

– Как он сюда попал? – поинтересовалась я.

– Ключи? – догадалась Ирэна.

– Ключи, – подтвердила я.

Густав Шкрета, выражаясь компьютерным языком, не имел свободного доступа к моей квартире. За эти два месяца происходили разные события. Да только ключей я Густаву Шкрете не давала.

– Он их выкрал, – предположила Ирэна и оказалась права – запасного комплекта не было на своем месте.

И, кстати, в карманах у Густава Шкреты – тоже. Мы основательно обследовали его пиджак. Для этого нам снова пришлось пойти в ванную комнату.

– Надо посмотреть, что у него в брюках, – предложила Ирэна.

Я отрицательно покачала головой. И тогда Ирэна подошла к ванне и принялась шарить там руками, как будто разыскивала под корягой рака.

– Ты знаешь, – сообщила мне Ирэна, при этом поглядывая на Густава Шкрету, – а я начинаю к нему привыкать.

– Главное, не увлекайся, – предупредила я. Потому что Ирэна имела слабость к рискованным экспериментам.

– Нет там никаких ключей, – наконец-то заявила она и отошла от ванны.

Итак, по разным бредовым обстоятельствам, о которых я здесь умалчиваю, обращаться в полицию мы не могли. Поскольку на многие вопросы у нас с Ирэной не было ответа. На какие-то вопросы нам не хотелось бы отвечать. А то немногое, что мы собирались сообщить, вряд ли могло удовлетворить полицию. И тогда мы нашли хитроумный способ избавиться от Густава Шкреты.

– Давай отвезем его к Йиржи Геллеру! – предложила Ирэна.

– Ты думаешь, это поможет Геллеру вжиться в образ писателя? – осторожно спросила я.

– А разве нет? – Ирэна уже прониклась этой идеей. – Пусть воображает себя мастером детективного жанра!

Я подумала и согласилась, что это сюжет. Во всяком случае – не хуже, чем у Сандры Браун. Только вот как обстоят дела у так называемого Йиржи Геллера со здоровьем? Может быть, с перепугу он окочурится, и тогда мы будем иметь на руках – два трупа.

– А я его предупрежу, – успокоила меня Ирэна.

Она быстренько набрала номер телефона, сказала:

– Алло?! Это Йиржи Геллер? Мы сейчас приедем! – и тут же повесила трубку.

– Ну вот, – сказала она и выразительно посмотрела на меня. – Теперь все в курсе.

Я махнула рукой. Ирэну не переделаешь. И оставалось только выловить Густава Шкрету из ванны, вызвать такси и отвезти на квартиру к Йиржи Геллеру. Чтобы собрать все подозрительные обстоятельства – в одном месте…

– Постой! – воскликнула Ирэна. – А как обычно перевозят трупы?

Немного посовещавшись, мы решили, что если Густаву Шкрете отпарить брюки, надеть на него пиджак и отреставрировать физиономию, то он еще вполне сойдет за нашего пьяного приятеля. Если надпись на лбу прикрыть шляпой. Почему-то нам не захотелось стирать эту надпись или попросту – не пришло в голову.

Не стану описывать, как мы сушили Густава Шкрету феном, припудривали и готовили к выходу в свет. Словно две чучельницы. Понятное дело, что мужского убора у меня в гардеробе не нашлось, а напяливать на Густава Шкрету шляпку с перышками – мы не решились. Даже «таблетка с вуалькой» ему бы не подошла. Поэтому мы обрядили Густава Шкрету в берет – натянули берет ему на уши и с грустным видом покинули мою квартиру.

– Сильно намок, – посетовала Ирэна.

– Ага, – подтвердила я. – Потяжелел. Посапывая от натуги, мы затащили Густава Шкрету в лифт и приперли его к стеночке.

Со стороны могло показаться, что две симпатичные девушки просто без ума от странного парня в женском берете. Парень же, несмотря на все наши ухищрения, оставался безучастным. И слава богу, что консьержка не выглянула из своей конуры, когда мы волокли Густава Шкрету по лестнице. Он так стучал своими лакированными туфлями!..

– Вот повезло парню! – позавидовал Густаву Шкрете таксист, когда мы втроем разместились на заднем сиденье его машины.

А то! Даже в мертвом виде Густав Шкрета все время распускал руки… Как опытные шпионки, мы высадились из такси, не доезжая до места встречи, и вынуждены были тащить Густава Шкрету по улице – два квартала. Странно, что никто не обратил на нас особого внимания.

– А вот и мы! – объявила Ирэна, когда Йиржи Геллер открыл дверь.

Предательский берет съехал со лба на макушку, и Йиржи Геллер смог без труда ознакомиться с надписью на голове Густава Шкреты.

– Гай Петроний Арбитр, – машинально продекламировал Йиржи Геллер, а Густав Шкрета, как мне показалось, улыбнулся.

Я же предупреждала Ирэну, что надо справиться о здоровье писателя… Как только Йиржи Геллер дочитал эту надпись до конца, он побледнел от испуга и – потерял образ. Очень уж впечатлительные эти писатели…

кампания

При тех же консулах сгорел от удара молнии гимнасий, а находившаяся в нем статуя Нерона расплавилась и превратилась в бесформенный медный слиток. Был также сильно разрушен землетрясением многолюдный кампанский город Помпеи…

Корнелий Тацит. Анналы

На первый взгляд, Кумский залив – небольшая морщина на «голенище» Италии, неподалеку от места, где у римского «сапога» начинается подъем. При ближайшем рассмотрении залив напоминает подкову, прибитую к берегу между Мисенским мысом и полуостровом Соррент. Эта «подкова» еще сыграет свою роль в истории, когда взорвется на ее берегу Везувий, зальет лавой и засыплет пеплом римские города – Помпеи, Геркуланум, Стабии. А пока здесь лучшее место для отдыха, облюбованное императорами и «меценатами». Побережье Кумского залива было буквально усеяно поселениями. Многочисленные постройки вдоль пыльной дороги создавали обманчивое впечатление, что это один приморский город. Чуть поодаль, в самых живописных местах, располагались виллы римской знати, виноградные плантации и усадьбы. Здесь разливали по бочкам наилучшие итальянские вина – фалернское, статанское, каленское; плодородная земля давала до четырех урожаев в год. Сюда приезжали на отдых из душного Рима. Вольный образ жизни, свободные нравы, курортное изобилие. Актеры, музыканты, живописцы – поддерживали греческую атмосферу беспрерывного праздника. Кампания! Идиллическая страна, римская провинция.

Античный путешественник Страбон писал, что многие римляне находили удовольствие в подобном образе жизни и с радостью выбирали Кампанию для своего постоянного пристанища. Манерный Сенека жаловался на пьяных, которые вечно устраивали пирушки на побережье, сетовал и на Кумский залив, оглашаемый музыкой и пением. Однако сам никуда уезжать не спешил. Отворачивался в сторону гор и посылал из Кампании нравственные письма к Луцилию.

Беззаботную публику нисколько не тревожили моралии Сенеки. Римляне не бежали прочь от соблазнов и удовольствий. Наоборот – обустраивались с удобствами и фантазией. Возводили дамбы, сооружали искусственные гавани, так что самые большие корабли могли причаливать к берегу без опасения. В окружающих горах кампанцы прокладывали туннели, где на протяжении многих километров дорога была удобна для проезда. Дневной свет проникал в эти туннели с поверхности через люки, вырубленные во многих местах.

Благодаря плодородию этой местности кампанцы жили богато. В действительности, ехидничает Страбон, они дошли до такого сумасбродства от роскоши, что на ланч заказывали битву гладиаторов, а на ужин – выступление актеров. Когда кампанцы без утомительного боя сдались Ганнибалу и приняли его войско на зимние квартиры, то настолько изнежили неприятельских солдат разными удовольствиями, что обалдевший Ганнибал получил обратно, по его же словам, не воинов, не мужчин, а капризных и избалованных женщин. Римляне, утвердив господство в Кампании, научили, как им показалось, местных жителей уму-разуму, но под конец разделили «нелегкую» участь воинов Ганнибала.

Случались в жизни кампанцев и неурядицы, как-то: землетрясения и наводнения. Но все забывалось, и во времена Нерона грозный Везувий представлялся как «живописная гора, покрытая цветущими садами». Только плоская вершина его была совершенно бесплодна и пепельного цвета.

Мнение местных жителей – горючий материал у Везувия истощился и огня больше не будет…

Грандиозное представление устроил в Кумском заливе император Гай Калигула. По словам Светония, это было зрелище – «новое и неслыханное дотоле». Ибо Калигула перекинул через залив мост длиною в три с половиной километра. Для этого мероприятия собрал онотовсюду грузовые суда, выстроил двумя шеренгами и засыпал землей. А затем два дня подряд скакал по этому чудотворному мосту – взад и вперед. В один день – с маленьким щитом и мечом, в другой день – с дубовым венком на голове. Правда, в Риме из-за нехватки судов для подвоза хлеба начался голод, но зато местные жители от души повеселились, глядя, как Калигула разъезжает по мостику, да на лошадке…

Вообще-то, сдерживать всеобщее веселье приходилось при помощи гвардии. Эксперимент Нерона, который однажды удалил караул, чтобы «оградить воинов от театральной распущенности», вызывает умиление. Что же творилось на представлении аттической комедии, если «антихрист» сомневался – можно ли его преторианской гвардии посещать театр? Вопрос риторический. Дети кричали, женщины верещали, а иной раз какая-нибудь проститутка пыталась выбраться на сцену, нагло заявляя, что она ничуть не хуже любой «актрисы». А в ответ римские танцовщицы, дабы подтвердить свой высокий профессионализм, скидывали одежды и отплясывали дальше в обнаженном виде. Необузданные выходки зрителей и споры между поклонниками того или иного актера, как свидетельствует Тацит, превращались в настоящие битвы. Он же пишет, что Нерон хотел проверить на практике, сможет ли народ соблюдать благопристойность после удаления стражи. Проверил. И от страха пред настоящими беспорядками вернул в театр воинские караулы… Именно здесь, в римской Кампании, происходят события, описанные в романе Петрония Арбитра. И, по мнению некоторых исследователей, «Обед Тримальхиона» мог бы вполне состояться в Помпеях…

подделка

«В 1692 году французский лейтенант по фамилии Нодо дополнил латинский текст „Сатирикона“ собственными вставками и опубликовал якобы полный текст романа, сославшись на рукопись, найденную им в Праге…»

Пани Вендулку дважды выбрасывали из окна как ведьму. В 1482 году и в 1998 году. О чем имелись официальные свидетельства…

В лето… от Рождества, на пражском рынке у городской Ратуши была замечена женщина, которая разжигала смуту с полного Божьего попущения… Она выбирала кочан капусты, осматривала его со всех сторон, прикидывала, сколько тот весит, и перекладывала на соседнее торговое место. Чтобы оттуда, в свою очередь, взять кочан такого же веса и переложить далее. Отчего меж крестьянами на рынке происходила смута, поскольку каждый считал, что его кочан лучше. На вопрос – зачем она это делает, женщина отвечала – что перед Богом все равны, и кочаны, и «кочерыжки». На вопрос – кто ей дал право судить людей, словно капусту, – женщина отвечала презрительным смехом, в связи с чем и была заподозрена как ведьма. Схвачена и предъявлена инквизиции для подтверждения…

Ей припомнили, что год назад произошло страшное градобитие – на двадцать восемь немецких миль в какую сторону ни пойди от Праги. Она отвечала угрозами, что зовут ее Вендулкой, что град – это застывшие капли тумана, что если не свершится чуда и не рассеется туман, то в голове у каждого члена трибунала произойдет градобитие и уважаемые члены – будут и чувствовать себя, и выглядеть идиотами. Вследствие чего было установлено, что вышеперечисленная Вендулка – признала себя виновной в наведении порчи на поля и огороды в радиусе восемнадцать немецких миль в какую сторону ни пойди от Праги. Праведный и компетентный суд под председательством Исидора Каморника, посовещавшись, решил возложить ответственность за оставшиеся десять немецких миль, подвергшихся градобитию, на кого-нибудь другого, дабы подчеркнуть свою объективность в данном процессе…

Далее подсудимой было предложено выбрать способ установления истины. Вендулка ответила, что дыба лучше всего влияет на воображение, и если уважаемому трибуналу хочется выслушать исповедь ведьмы, то надо ее вздернуть. А если просто поболтать с ней о прегрешениях – то достаточно намотать косу на руку и оттаскать. Суд счел возможным прислушаться к словам Вендулки, и для начала благочестивый Исидор Каморник, перекрестившись, самолично оттаскал подозреваемую за косу, после чего пришел в ясное расположение духа и видел свечение в дальнем конце зала, где проходило заседание трибунала. Страдающий близорукостью Исидор Каморник обратил внимание на это слишком поздно – свечение исчезло без должного объяснения, что было расценено как сокрытие важных улик при помощи бесовской силы, а оная Вендулка оттаскана за косу еще раз для общей пользы. После чего Исидор Каморник всецело положился на «Этимолог» и стал расследовать дело Вендулки, опираясь локтями на эту книгу…

Исидор Каморник: Подвержена ли ты, женщина, грамоте или заблуждаешься от природы?

Вендулка: Если что надо растолковать – можете обращаться.

Исидор Каморник: Я понимаю так, что женщина, обученная грамоте, только преумножает свои заблуждения. Поскольку смотрит в книгу, а думает о каверзах. И всякую здравую мысль извращает по собственному усмотрению. Если мужчина в своих рассуждениях следует по прямой дороге – в ад или в рай, то женщина все время мечется – туда-сюда, туда-сюда… Поэтому прекрати на меня зыркать, аки дьявол, и отвечай на вопросы… Кто способствовал твоему образованию?

Вендулка: Можно сказать, что дядя.

Исидор Каморник: Ведьмы частенько называют черта своим родственником… Твой дядя такого же свойства?

Вендулка: Нет, он наоборот – монах бенедектинской пустыни…

Исидор Каморник: Где это дьявольское место?

Вендулка: На Монте-Кассино в итальянской провинции Кампания…

Исидор Каморник: И как же твой дядя служит Богу?.. Клирик он или казначей?

Вендулка: То есть распевает псалмы или подсчитывает церковную выручку?.. Нет, он переписчик… И, может быть, «Этимолог», который ты попираешь своей дланью, переписан его рукой.

Исидор Каморник: Будем надеяться, что дядя твой – прилежный монах и не наделал ошибок… Иначе любая судебная погрешность будет лежать на его совести. Как ты думаешь, женщина, усекновение головы – это погрешность или травма?

Вендулка: А ты не суди…

Исидор Каморник: Судит Бог, а я – сортирую… Не этим ли ты занималась на городском рынке, безо всякого на то права? Так вот, я полагаю, что судебная погрешность может закрасться только одна – был человек, и нет человека. Все остальное – это травмы и промысел Божий…

Вендулка: Думаю, что если ты ударишь меня по левой щеке, у тебя возникнет травма на правой.

Исидор Каморник: Ты предрекаешь, что мне воздастся – око за око, ожог за ожог… Или это какой-нибудь неизвестный мне постулат?

Вендулка: Нет, это я так думаю.

Исидор Каморник: А не кажется ли тебе, ведьма, что ты думаешь самостоятельно?!

Вендулка: Кажется.

Исидор Каморник: Тогда перекрестись, поскольку – это ересь и заблуждение! Все человеческие мысли внушаемы дьяволом, потому что нечистый претендует на роль Творца! Именно дьявол и побуждает тебя думать, подстрекает на разные рассуждения о природе добра и зла. На самом же деле – человеку достаточно веры, а вера не нуждается в переосмыслении!

Вендулка: Так сказано в твоем «Этимологе»?

Исидор Каморник: В «Этимологе»?.. Нет, ведьма! Скорее всего это ты мне внушила такую мысль!

Вендулка: Я сожалею.

Исидор Каморник: Поздно. Теперь и я думаю – не навтыкал ли твой дядя какой-нибудь ереси, когда переписывал «Этимолог».

Вендулка: А как это можно проверить?

Исидор Каморник: Никак. Поскольку если мы будем сличать мой «Этимолог» с другим, возникнут сомнения – какой из них истинный. Что повлечет за собой недоверие в подлинности обоих. И покуда мы будем искать первоисточник – всю веру изъест червь сомнения…

Вендулка: Как это сложно…

Исодор Каморник: Вдобавок, если твой дядя допустил ошибку сознательно – он сам дьявол, а если инстинктивно – то хрен редьки не слаще… И остается только надеяться, что лукавый еще не переписал историю заново…

Вендулка: Интересно, а как бы она выглядела?.. С точки зрения Антихриста…

Исидор Каморник: Полагаю, что шиворот-навыворот… То есть – наоборот…

Вендулка: Нет, я думаю, что он бы просто нарушил хронологию событий. Дабы посеять сомнения в подлинности самой истории…

Исидор Каморник: Да как ты смеешь, женщина в обличий дьявола, вовлекать меня в эти рассуждения?!

Вендулка: А разве не ты, Исидор Каморник, подкинул мне мысль об изменении истории?! Да так ловко, что стало вдруг – все понятно…

Исидор Каморник: Что тебе стало понятно?

Вендулка: Почему говорят, что история всегда повторяется дважды… Один раз в виде трагедии, а другой раз – в виде антипода…

Исидор Каморник: Не уверен, что мы говорим об одной и той же истории… Но поскольку зашла речь, знаешь ли ты, ведьма, почему у драмы мужская маска, а у комедии – женская?

Вендулка: Мужчины смешные…

Исидор Каморник: И здесь я слышу голос дьявола… Драма – от Бога, а комедия – от Антихриста. Это лукавый осмеивает все, что не им создано, – паясничает и кривляется, словно шут бобовый. Таковы и женщины – насмешливы и язвительны, как будто бес их щекочет…

Вендулка: Вообще-то, я боюсь щекотки…

Исидор Каморник: А костра?!

Вендулка: Чуть что, так сразу же – костра… Я только сказала, что боюсь щекотки…

Исидор Каморник: Но из этого не следует, что ты сторонишься беса… Однако вернемся к твоему дяде… Ты говорила, что это он, по воле дьявола, обучил тебя грамоте…

Вендулка: Почему именно – дьявола?

Исидор Каморник: А каким же еще образом придет человеку в голову – обучать грамоте женщину?

Вендулка: Ну, скажем, я не совсем обучена…

Исидор Каморник: Поясни, ведьма.

Вендулка: То есть буквы различаю, а что они обозначают – не ведаю. Ведь мой дядя – переписчик, а не толмач, вроде тебя. Вот я и переписывала…

Исидор Каморник: И слова Божьего – не понимала?

Вендулка: К слову Божьему меня на двадцать восемь немецких миль не подпускали. Я переписывала латынь – дынь, бздынь!

Исидор Каморник: Что это значит – «дынь, бздынь»?

Вендулка: Я ж говорю, что – не ведаю. Для меня все слова, как листочки с прожилками. Перепишешь страничку – кустик, перепишешь главу – деревце…

Исидор Каморник: И сколько же рощ ты повырубила?

Вендулка: Много. Года три, как я этим занималась. Только не думала, что заготавливаю дрова для инквизиции…

Исидор Каморник: Тогда расскажи без утайки, как выглядели книги, которые ты переписывала.

Вендулка: Были они очень древними… Древнее апостолов… А выглядели – как будто содрали с тебя шкуру и сшили из нее тетрадь…

Исидор Каморник: Я бы не стал на твоем месте, женщина, пользоваться такими безобразными сравнениями…

Вендулка: Тогда они выглядели обыкновенно. Как пергаментный кодекс…

Исидор Каморник: Что за бесовские создания – женщины?! То проявляют исключительную осведомленность, то злословят, то дур из себя корчат… Рассказывай, что в этих книгах было написано!

Вендулка: Ты хочешь уличить меня во лжи? Я только могу воспроизвести по памяти некоторые места. Если твой секретарь даст мне письменные принадлежности и освободит место…

Исидор Каморник: ПАМЯТЬ У МЕНЯ ТАКАЯ ХОРОШАЯ, ЧТО Я СОБСТВЕННОЕ ИМЯ ЧАСТЕНЬКО ЗАБЫВАЮ. НА ПЕРВОЕ БЫЛА СВИНЬЯ, УВЕНЧАННАЯ КОЛБАСКАМИ, А КРУГОМ ЧУДЕСНО ИЗГОТОВЛЕННЫЕ ПОТРОХА. НА ВТОРОЕ – МЯГКИЙ СЫР, МОРС, ПО УЛИТКЕ НА БРАТА, ПЕЧЕНКА, ЯЙЦА В ГАРНИРЕ, РУБЛЕНЫЕ КИШКИ, ГОРЧИЦА И ВИНЕГРЕТ… Что это такое?..

Вендулка: А я-то думала, когда переписывала, – почему мне так жрать хочется?!

Исидор Каморник: Иначе говоря, дьявольское создание, ты не можешь нам пояснить: откуда взялся этот кусок текста, из какой книги, кто, с позволения сказать, автор этой ереси и что сие означает?

Вендулка: Не-а!

Исидор Каморник: А на дыбе?

Вендулка: Могу пофантазировать, но к истине это нас не приблизит…

Исидор Каморник: Практика показывает обратное… Мне как-то ранней весной две ведьмы сознались на дыбе, что ели младенцев с репой. Были уличены во лжи, поскольку репа в тот год еще не уродилась, и вынуждены были покаяться, что овощи у них остались от прошлого урожая… А как нам рассказывает «Молот ведьм» авторов Шпренгера и Инститориса – некто на исповеди открылся, что из-за бесовской интриги он потерял свой член и вынужден был обратиться к ведьме ради восстановления здоровья. Та приказала ему подняться на дерево, пошарить в гнезде, где пребывало немалое количество членов, и выбрать себе один. Когда же некто член предпочел что побольше, ведьма ему сказала «Этот не тронь! Он принадлежит одному попу…» Тут же учинено было следствие – у какого попа был член больше, а потом исчез…

Вендулка: Фу ты! Какая гадость! Для чего ты мне это рассказываешь?

Исидор Каморник: Дабы продемонстрировать, что ради установления истины мы, инквизиторы, не брезгуем ничем. Поэтому если ты, ведьма, переписывала латинские книги с целью разжечь в себе сладострастие, – это дыба. А если с интересом – сразу же на костер. Поскольку ничего интересного там нет и быть не может…

Вендулка: Я по возможности переписывала – со старанием. Но должна тебе признаться, что некоторые места – пропускала…

Исидор Каморник: Какие именно?.. Кайся, ведьма, да поподробнее…

Вендулка: Если твой секретарь уступит мне место…

Исидор Каморник: ЗА ЭТИМ ПРОЯВЛЕНИЕМ ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЯ ПОСЛЕДОВАЛИ ТАКИЕ ЛАКОМСТВА, ЧТО – ВЕРЬТЕ, НЕ ВЕРЬТЕ – МНЕ И ТЕПЕРЬ, ПРИ ВОСПОМИНАНИИ, ДУРНО ДЕЛАЕТСЯ. ИБО ВМЕСТО ДРОЗДОВ НАС ОБНОСИЛИ ЖИРНОЙ ПУЛЯРДОЙ И ГУСИНЫМИ ЯЙЦАМИ В ГАРНИРЕ, ПРИЧЕМ ТРИМАЛЬХИОН ВАЖНЫМ ТОНОМ ПРОСИЛ НАС ЕСТЬ, ГОВОРЯ, ЧТО ИЗ КУР ВЫНУТЫ ВСЕ КОСТИ… И по каким же соображениям ты пропустила этот отрывок?

Вендулка: Мне показался он слишком длинным. Вдобавок в тот день я устала, а дядя…

Исидор Каморник: Оставим на время твоего дядю… Сперва мы расследуем, кто этот Тримальхион, о котором упоминается в книге. Не было ли в монастыре послушника или монаха со сходным, бесовским именем?

Вендулка: Может, и был, да только меня в монастырь не пускали со своими юбками. Я находилась в деревне близ монастыря. Там и переписывала все, что приносил дядя…

Исидор Каморник: Да бес с ним, с твоим дядей!.. Хотя скажи-ка – не поминал ли он Тримальхиона, когда спотыкался?

Вендулка: Нет, твою мать, то есть, ваша честь… Антихриста поминал – был такой грех… Однажды ему придавило дверью палец, так он беспрестанно поминал и черта, и дьявола, покуда ту дверь не открыли. А чтобы Тримальхиона – нет…

Исидор Каморник: Так вот что я тебе скажу, ведьма. Этот Тримальхион и есть – тайное имя Антихриста!

Вендулка: Можно перекреститься?

Исидор Каморник: Глумишься, ведьма?.. А мне все зримо! Ведь в переводе с греческого имя Тримальхион суть Трижды противный!

Вендулка: И что из того?

Исидор Каморник: А почему ты так вертишься, ведьма, на стуле, словно на сковородке? Разве что не визжишь. Вот вам – еще одно доказательство, что мы на верном пути…

Вендулка: Твое доказательство впилось мне в задницу, потому что стулья у тебя плохо тесанные.

Исидор Каморник: Срамишь меня, ведьма?.. Пытаешься сбить со следа, рассчитывая, что праведный гнев затуманит мне глаза? Так слушай… Ибо названо число зверя в Апокалипсисе, и суть ему – три шестерки. Это ли не Трижды противный – Тримальхион?! Который прикармливает со своего стола потрохами – всякую нечисть вроде тебя!

Вендулка: Самое гнусное в этой истории – знаешь что?.. Что я со вчерашнего вечера – ничего не жрала…

Исидор Каморник: Снова силишься увести нас от сути дела?

Вендулка: Да нет же, просто в животе урчит после гусиных яиц и колбасок, обнаруженных тобою…

Исидор Каморник: Так слушай и мучайся дальше… Поскольку известно и прежнее воплощение Антихриста… Имя ему – Нерон Кесарь. А поскольку сказано в Апокалипсисе, что «один есть, а другой еще не пришел», то имя Тримальхион – Антихристом заготовлено для будущей реинкарнации… Вот какими черными книгами занимался твой дядя, и место ему в аду!

Вендулка: Может быть, он уже там!

Исидор Каморник: Что сие значит?

Вендулка: Так помер мой дядя, вот я и возвратилась в Прагу…

Исидор Каморник: Так что же ты, ведьма, мне голову морочишь?! Я тут раскрыл целый заговор против церкви, а дяди нет?! Только ты, дура безграмотная, ерзаешь здесь на скамейке, а другие доказательства отсутствуют?! И буду я выглядеть дураком, если представлю тебя на суд Божий без должной конфирмации?!

Вендулка: Это – как хотите.

Исидор Каморник: Выбросить ведьму на улицу, прямо сквозь форточку! Там под окном навалена большая куча навоза, так что ничего существенного с нею не произойдет… И пусть секретарь вернется на свое место… АДАМ И ЕГО ПЕРВАЯ ЖЕНА – ВЕНДУЛКА – НИКАК НЕ МОГЛИ УЖИТЬСЯ ДРУГ С ДРУГОМ… «ПОЧЕМУ Я ДОЛЖНА ЛЕЖАТЬ ПОД ТОБОЙ? – СПРАШИВАЛА ОНА. – МЕНЯ ТОЖЕ СОЗДАЛИ ИЗ ПРАХА, ПОЭТОМУ Я РОВНЯ ТЕБЕ». КОГДА ЖЕ АДАМ ПОПРОБОВАЛ СИЛОЙ ДОБИТЬСЯ ОТ НЕЕ ПОСЛУШАНИЯ, ВЕНДУЛКА В ЯРОСТИ ПРОИЗНЕСЛА ТАЙНОЕ ИМЯ БОГА, ВЗЛЕТЕЛА В НЕБО И ИСЧЕЗЛА…

семнадцать фактов

Щёчка, щёчка, сколько нас?..

Петроний. Сатирикон

Факт первый – весело… Как на прощальном Обеде у автора «Сатирикона».

Факт второй – «расставаясь с жизнью, Петроний не касался важных предметов, и от друзей он не слышал рассуждений о бессмертии души, но они пели ему шутливые песни и читали легкомысленные стихи».

Факт третий – составляя свое завещание, прежде всего для Нерона, Петроний описывает безобразные оргии императора, поименно называя участвующих в них распутников и распутниц.

Факт четвертый – мы реставрируем Обед аналогичным образом.

Факт пятый – в тексте нашего Обеда прозвучала благая весть о Йиржи Геллере… Поделенная на Писателя, Образ и его Подобие.

Факт шестой – Образ хирурга-реставратора предшествует всем событиям.

Факт седьмой – между Образом и Подобием; между Подобием и Писателем располагаются некие тексты из «личного имущества» автора. Следовательно, автор сознательно разделяет судьбу своих героев.

Факт восьмой – в поезде Брно – Прага появляется не названный по имени господин, который надевает маску Йиржи Геллера…

Факт девятый – не верьте писателю, все равно он вас обманет.

Факт десятый – из нашего Обеда следует, что в поезде Прага – Брно должно было ехать двенадцать посланников… Но где же взять такое купе и мастерство Агаты Кристи, как в «Восточном экспрессе»?

Факт одиннадцатый – от романа «Сатирикон» остались одни фрагменты. И теперь можно строить предположения – каким же образом эти фрагменты объединялись.

Факт двенадцатый – писателя похищает некая дама, сажает под замок, и непонятно зачем. Но скорее всего – эта «некая» дама нам известна.

Факт тринадцатый – убийство Густава Шкреты особо извращенным образом.

Факт четырнадцатый – наша манера реставрации Обеда возмутительна. Однако нельзя восстановить «комическую» маску с «трагической» физиономией. Или наоборот…

Факт пятнадцатый – если на стене висит ружье, то, значит, хозяин дома зарегистрировал свое оружие.

Факт шестнадцатый – предполагается, что на «Обеде Тримальхиона» в Помпеях присутствовал сам Нерон.

Факт семнадцатый – автор готов доказать, что все предыдущие события – серьезным образом взаимосвязаны.

глава первая «аперитив»

Почтеннейшая публика – мы начинаем!..

Йиржи Геллер

Меня интересовали фотографические открытки. В детстве я коллекционировал марки. В период полового созревания – мне было на все наплевать, кроме прыщей на собственной морде. В двадцатилетнем возрасте, после того как я начитался Набокова, меня занимали бабочки. Но, побегав с сачком по полю день или два, я пришел к неутешительному для себя выводу, что на бабочек мне тоже наплевать и пусть за ними гоняется Набоков, раз ему так хочется. Потому что на нашем поле водились однообразные, маленькие дуры, а не бабочки. И проще было разводить в доме моль, чем коллекционировать крапивниц, рискуя сломать себе шею в какой-нибудь канаве. Не знаю – что стимулировало творчество Набокова, и если – нашпиливание бабочек на кол, то его творчество мне несимпатично. Хотя понятно, что все славянские авторы немного сумасшедшие. А если они нормальные, то это и не авторы. Во всяком случае – не славянские. Ну да и бог с ними – «коллекционера» в понимании Фа-улза и Набокова из меня не получилось. Поскольку я никак не мог проткнуть хотя бы одну бабочку иголкой. Вот вставлять запятые и дефисы – где ни попадя – моя слабость. А чтобы загнать кому-нибудь в задницу металлический стержень – увольте меня, бога ради, от подобной литературы!

Но вернемся к моим увлечениям. Я собирал старинные эротические открытки начала двадцатого века. Когда мыслительные процессы – как извлечь из девушки пользу при помощи фотоаппарата и вспышки – только зарождались. Не ведаю, что на первых порах занимало меня больше. Несовременные позы тех девушек, рассчитанные на восприятие тех юношей, или ажурные чулочки, приспущенные для завлечения галантерейщиков и буржуа. Вдобавок я умилялся, глядя на антикварные комодики, которые так нежно обнимали пожелтевшие от времени кокетки. И всевозможные ломберные столики не оставляли меня в равнодушии. То есть старинные девушки с мебелью пробуждали во мне низменно-исторические чувства…

Тут мне вспоминается один случай, когда я присутствовал на лекции об «иератическом» письме. Собственно говоря, ничего особенного, а всего лишь – форма древнеегипетской письмености. Однако после двухчасовой лекции к профессору подошел молодой человек и выразил ему свое удивление. «Я не понимаю, – поведал он, – что эротического вы находите в древних иероглифах?!» Так вот… Мой интерес к фотографическим открыткам строился на бытовых подробностях. Как сложилась жизнь этой девушки и ее ломберного столика? Облупившийся лак на ножке и завлекательно приспущенный чулок давали мне моральное оправдание – покопаться в их личной жизни. Эстетика вещь коварная, и если столик, подточенный жучками, все же позволял задуматься о сущности и формах прекрасного, то девушку требовалось тщательно отлакировать. То есть восстановить эротический интерес к данному изображению. Довольно странная реставрация, не правда ли? Но именно из-за этого низменно-исторического чувства – беломраморные статуи, выставленные в Лувре исключительно для изучения пропорций, начинали вдруг мне фривольно подмигивать, невзирая на отбитые христианскими вандалами органы и части…

Здесь, как мне кажется, необходимо дополнить картину фарисейского усердия вандалов. Некая статуя «афродиты», по мнению лицемеров, представляла собой возмутительный образец античного искусства. У этой статуи был кучерявый лобок, со старательно уложенными завитушками. Такая жизненная подробность не украшала беломраморного истукана, и к дьяволу летела вся концепция искусственного оплодотворения римлян. Тогда средневековые мастера, скорее всего в эпоху Возрождения, тщательным образом – отшлифовали лобок «афродите». Отчего вышеназванная конструкция стала выглядеть только фривольнее. Вроде Шарон Стоун в «Основном инстинкте»…

А как вам понравится, что в Санкт-Петербургском Эрмитаже все «подозрительные» римские вазочки запиханы на верхние полки. Как будто господин Пиотровский их сам разрисовывал, а потом неожиданным образом застеснялся. Мне приходилось неоднократно подпрыгивать с целью – разглядеть из принципа, что же на этих вазочках изображено. И к большому неудовольствию престарелых смотрительниц, которые расценивали мои телодвижения как отвратительные танцы козлоногого Пана… За исключением одного случая, когда молоденькая сотрудница Эрмитажа вызвалась мне помочь. Но, к сожалению, она оказалась довольно субтильной девушкой и, вместо того чтобы меня поднять, предложила всего лишь пересказать увиденное. «Ой-ой-ой!» – сообщила она, когда я просунул голову у нее между ног и выпрямился. Теперь сотрудница Эрмитажа сидела у меня на шее и с удовольствием озиралась. «Ой-ой-ой!» – повторила она, когда разглядела изображения на римских вазочках. Хорошо, что нас не застукал за этим занятием директор музея, а именно – уважаемый господин Пиотровский. Вероятно, он тоже сказал бы: «Ой-ой-ой!» Хотя, если честно, я только пропагандировал античное искусство.

Еще в Эрмитаже на довольно приличном уровне, то есть ниже моего пояса, выставлен для всеобщего обозрения греческий «килик», то есть плоская чаша, расписанная изнутри. Не знаю, по каким критериям русские отбирают и запихивают римские вазы на верхние полки, только роспись на греческом килике самая откровенная – «Гетера с двумя фаллами». Правда, в современном звучании эти мужские предметы больше известны как «фаллосы», но надеюсь, что суть остается прежней…

«Как только встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос, (ГОМЕР)

Двое любовников сразу пришли к Феллиниде…» (МАРЦИАЛ)

Простите, увлекся… Так вот, я думаю, что килик с гетерой выставлен в Эрмитаже как своеобразный урок нравственности. Ибо не то порнография, что ты видишь, а то – как ты это воспринимаешь… Хотя я не совсем догадываюсь – как объясняют русским детям назначение предметов, что в обеих руках у гетеры. Конечно, на первый взгляд, она исполняет танец с саблями, но на второй – я рефлекторно начинаю подпрыгивать…

Естественно, вы можете у меня спросить – почему при обилии военно-архитектурной тематики я интересуюсь римско-греческим непотребством? Высматриваю вазочки безнравственного содержания, вместо того чтобы открыто восхищаться классическими пропорциями. Я восхищаюсь. И если с официальной частью у нас покончено, то, с вашего позволения, я продолжу…

Я догадываюсь, что общество и хозяйство, например в Римской империи, не строилось преимущественно на сексуальных отношениях. Тогда давайте выделим эту мысль и присобачим Венере Милосской прядильный станок. Все равно неизвестно, в какую сторону у нее были загнуты руки. А прядение шерсти в домашних условиях олицетворяло для римлян чистоту женских помыслов. Конечно, я сомневаюсь, что с этими целями была изготовлена прославленная статуя, зато «при станке» Венера будет выглядеть «приличнее», и даже оголенный торс подчеркнет трудолюбие римской пряхи, которая в жаркий день запарилась на работе и поэтому слегка приобнажилась. Аллюзия достаточно глупая, но не хуже попыток запрятать на верхние полки сомнительные горшочки с целью нравственного воспитания (и физического развития). Поэтому в какую сторону двигалось воображение средневекового «реставратора», ввиду отсутствия у античных статуй жизненно важных органов, – надо еще исследовать! Мне же конкретно все равно – чем предосудительным занималось «древо хомо сапиенсов». Осуждать людей разумных не моя епархия. Однако лицемерная забота каких-то придурков о моей нравственности провоцирует меня на большие безобразия, чем я был предрасположен к ним от природы. Вдобавок и у нормальных людей создается впечатление, что древние римляне и греки в какой-то момент «остатуились», словно на них посмотрела Медуза Горгона. Жили-были и замерли – за сочинением «Нравственных писем» к Луциллию и Цицерону. Уместно предположить, что будущие исследователи, глядя на бесполые манекены из супермаркета, станут реконструировать нашу жизнь аналогичным образом.

Кстати, о Цицероне… Однажды близ антикварной лавки мне предложили трехтомник его сочинений, изданный в девятнадцатом веке. «А не хотите ли письма Цыцы?» – обратился ко мне подержанный букинист. «Наверное, Кики?» – честолюбиво отозвался я, поскольку, ввиду отсутствия звука «це» в классической латыни, родовое имя знаменитого публициста начиналось с буквы – «ка». Кикерон. Но мои познания – воспрепятствовали покупке трехтомника. «Раз ты такой умный, значит, достанешь сам!» – выразился букинист и унес замечательное издание к любителю попроще. Отсюда вывод… Нельзя обнаруживать свою осведомленность до завершения сделки с Антихристом. Вывод немного парадоксальный, зато – верный. И лучше всю жизнь прикидываться дураком, чем париться в котле под крышкой.

Поэтому я посещал букинистические магазины, можно сказать, инкогнито…

Густав Шкрета; сорока двух лет; пегий шатен со сломанным носом… Интересуюсь открытками… Кисейных барышень начала двадцатого века…

В Праге великое множество всяких антикварных лавок, но особенно располагают – две или три. По вашему выбору. Где-то понравится продавец, где-то атмосфера, где-то вы найдете очень нужную книгу или вещь и будете впредь посещать эту лавочку регулярно. У меня было три таких места, о точных адресах – умолчу. И вот однажды в лавке букиниста, которая устраивала меня по всем показателям – продавец, атмосфера, выбор, – я рассматривая только что приобретенную фотографическую открытку…

Крошка Фифи; лучшие воспоминания; Спальна улица, дом четырнадцать…

Судя по некоторым признакам, открытка была изготовлена не позже тридцатых годов. На эту экспертизу у меня ушло немного времени – я просто чуть сдвинул в сторону палец и обнаружил в правом нижнем углу дату – 1930. Именно в этом году «Крошка Фифи» облюбовала канапе, чтобы увековечить себя на фотографии. Я поблагодарил букиниста и вышел из лавки в чудесном расположении духа. Спальна улица была в двух кварталах отсюда, погода хорошая… «Почему бы не навестить Фифи или то, что от нее осталось? – подумал я и отправился на поиски дома номер четырнадцать.

В Старом Городе ничего не менялось лет триста. Собственно говоря, в этом и состояла мистика Праги – довольно легко представить себе Голема, неизменно стоящего на одном и том же углу с кружкой для подаяний. Впрочем, я неоднократно замечал, что люди склонны врать по поводу своих фантазий. Они заполняют страницы книг описаниями, как в летний душный вечер им привиделся на дороге Кафка… Еще охотнее представляется коллективный призрак Ярослава Гашека под руку со Швейком. На двадцати – тридцати страницах. Как Гашек и Швейк гуляют по улочкам Праги вроде бродячих собак, по пешеходному маршруту номер три, для туристов, посещающих Старый Город с мини-разговорником. И тут же прилагается обязательное описание черепичных крыш, которые никак не падут на головы графоманов. Эти литературные фантазии вызывают у меня чувство собственной неполноценности. Поскольку готические и мистические образы Старой Праги предпочитают со мной не сталкиваться на «узких улочках». У них, кстати, хорошо поставлена служба контрразведки, поэтому когда я выхожу погулять, то никого аномального не встречаю… Вот пробежала собака с шелковым платком на шее; вот голубка, которую выкормил Пабло Пикассо, пролетела с куском батона в клюве; вот дом четырнадцать по улице Спальна…

Я вытащил из кармана «эротическую» открытку и снова принялся ее исследовать. На предмет – что мы здесь видим, кроме отчаянно декольтированной «крошки». Канапе, пальма, абажур… Фифи увековечила себя возле окна, в котором отпечатался дом напротив, со специфически декорированным фасадом. Я бы не взялся определить архитектурный стиль этого дома, поскольку «декор» и «декольте» – разные вещи. Но для себя отметил, что это должно быть «полуодетое рококо» и, судя по некоторым оригинальным «завитушкам», – первой половины восемнадцатого века. На фотографии виднелась часть балкона, который сохранился до нашего времени, и если мысленно провести параллельную линию – то окна Фифи находились на уровне третьего этажа в правом крыле дома номер четырнадцать…

Мне оставалось пойти и ознакомиться с дверью в квартиру Фифи, поскольку дальше – могли и не пустить. Редко кого устраивает, что в их помещении был бордель и, возможно, прабабушка – его содержательницей. Но стоило попробовать… Минуя с уверенным видом дверь консьержки, я поднялся на третий этаж для заключительного этапа реконструкции. Этакий филокартический маньяк в момент обострения болезни. На лучшее к себе отношение я не рассчитывал. Поэтому нажимал на звонок – уже без прежней уверенности… Дверь открылась, когда я собирался уйти непонятым… На пороге стоял средних лет мужчина и приветливо мне улыбался, как психоаналитик.

– Да? – с тем же вежливым, профессиональным интересом он продолжал изучать меня – от уха до уха.

Не знаю почему, но мне захотелось вдруг выложить ему всю правду: о том, как в трехлетнем возрасте ввиду отсутствия витаминов я пробовал есть уголь. Но я не нашел ничего другого, как спросить:

– Простите, Фифи дома? – и приготовился учтиво откланяться, бормоча, что, по всей вероятности, я ошибся адресом.

Но мужчина распахнул дверь пошире и сказал:

– Проходите.

После этого утверждать, что я все равно ошибся, было бы глупо. Вдобавок мне выпала редкая возможность увидеть квартиру, а может, и канапе, на котором Фифи позировала неизвестному фотографу. И единственное, что меня настораживало, так это встреча с самой Фифи. Я все-таки неплохо отношусь к женскому полу, чтобы злорадствовать при первом же знакомстве, глядя, как потемнела от времени некогда очаровательная Фифи…

– Какого возраста «фифи» вас интересует? – спросил мужчина прямо в прихожей.

Его неожиданный вопрос как бы являлся продолжением моих мыслей, хотя не совсем уверен, что под словом «фифи» он подразумевал чье-либо имя. И если вы думаете, что меня интересуют «ровесницы века», – вы думаете обо мне плохо.

– Двадцатилетнего, – без запинки ответил я. – Ну, в крайнем случае, лет двадцати пяти.

– Ага-а. – Мужчина в который раз посмотрел на меня внимательно, если не сказать – странно. – Проходите в гостиную, присаживайтесь, – пригласил он.

Канапе стояло на своем «обычном» месте, возле окна, и если мне ранее представлялось возможным похохмить, то теперь это желание у меня пропало…

– Показывайте фотографию, – спокойно предложил мужчина.

Это уже не вписывалось ни в какие логические построения. Я мог допустить, что чертово канапе было намертво прикручено к полу с самого сотворения мира, но каким сверхъестественным образом поступила к мужчине весть о фотографии в моем кармане?

– Нет ничего проще! – рассмеялся он, видя мое изумление. – Я, конечно, и дальше мог бы интриговать, но боюсь довести вас до инфаркта.

А я был готов поверить в мистическую Прагу и призрак Кафки.

– Вы любите в это время суток хороший коньяк? – тем временем поинтересовался мужчина. – Хотя, – он обратился к импровизированному бару, – хороший коньяк полезен в любое время суток. А в вашем состоянии – особенно.

Я молча с ним согласился, то есть кивнул, а затем – предъявил фотографию Фифи.

– Ага, – воскликнул он, бегло взглянув на мою открытку. – Блондинка! А значит, с коньяком я несколько поторопился… Под блондинку положено пить шампанское. Но, – он на секунду задумался, – предлагаю пренебречь этикетом, учитывая данные обстоятельства.

Я снова кивнул в знак согласия.

– Дело в том, – поведал мужчина, когда мы выпили по рюмке действительно хорошего коньяка, – что существует несколько фотографий «крошки Фифи на канапе». Более того, все эти «фифи» – совершенно разные. У меня, например, брюнетка. У вас – блондинка. Не сомневаюсь, что были и рыженькие, только на черно-белых фотографиях этот нюанс пропал. Поэтому вы не первый, кто интересуется «крошкой Фифи»…

Я мысленно перебрал всех знакомых филокартистов и не нашел ни одного со сходной тематикой. Втайне я всегда этим гордился.

– Да-да, – подтвердил мужчина, – вы не первый, а второй. Три месяца назад я появился здесь с целью развлечься – и выкупил всю квартиру. Теперь разрешите представиться…

Мужчина поставил пустую рюмку на стол и отрекомендовался:

– Йиржи Геллер.

Выглядел он под стать нашему аномальному знакомству. Длинные рыжеватые волосы до плеч предполагали в нем оригинала, которому было наплевать, что подумают о нем люди, видя такую, с позволения сказать, прическу. Вдобавок его глаза, как у фарфоровой куклы, абсолютно ничего не выражали. Ни удивления, ни симпатии, ни чего-то еще из человеческих эмоций. Именно это и показалось мне странным в его взгляде. «С такими глазами удобно душить младенцев», – подумал я.

– Или выплачивать тридцать сребреников, – промолвил он.

– Чего-чего? – ошарашенно переспросил я.

– Вы, вероятно, невнимательно меня слушали, – пояснил Йиржи Геллер, что повторное вторжение в мои мысли не более чем случайность. – Я говорю – долларов! Тридцать долларов! Это минимальная стоимость услуги…

– Какой услуги? – я все-таки решил уточнить.

– Самой разнообразной, – улыбнулся он. – От предательства до прелюбодеяния. Но в данном случае мы рассматриваем – посадку «фифи» на канапе. За эту услугу девицы запрашивают тридцать долларов. Я считаю, что это недорого. А вы?..

– Я ничего не считаю, – ответил я и солгал, поскольку оценивал в это время – уже вторую по счету рюмку коньяка.

– Это сразу видно, – подтвердил Йиржи Геллер, – что вы человек без предубеждений. Иногда очень трудно договориться с людьми, которые заранее считают, что некоторые понятия не рассматриваются как предмет торговли. Мне же, наоборот, кажется, что история о душе – противоречит фактам. А за художественный образ можно и заплатить…

– Постойте, – предположил я и удивился своей догадливости. – Вы покупаете мою душу? – По всей вероятности, вторая рюмка коньяка добавила мне прозорливости.

– А что такое душа? – поинтересовался Йиржи Геллер. – Какой-нибудь жизненно важный человеческий орган для пересадки? Вроде почки или печени?

Я критически оглядел Йиржи Геллера, как хозяйка позавчерашний гуляш, пододвинул свою пустую рюмку к бутылке коньяка и продолжил разговор не совсем логично:

– Да кому нужна ваша дохлая почка?!

– А кому нужна ваша испорченная душа?! – тут же откликнулся Йиржи Геллер. – Когда без мук и угрызений совести вы самостоятельно двигаетесь в нужном направлении. И вообще, обычно клиент платит за проживание в отеле. Допустим, что это не четыре звездочки, а три котла, но тем не менее… Погибель утопающих дело рук самих утопающих!

Обидно, когда полагают, что даже для преисподней ты не имеешь никакой ценности.

– Мы говорим конкретно? – насупился я.

– На редкость, – подтвердил Йиржи Геллер мои самые мрачные гипотезы. – Не хотите ли еще рюмочку?

– Не откажусь, – дипломатично согласился я, поскольку был абсолютно уверен, что наша «торговля» еще только в самом разгаре. – Хорошо, оставим в покое мою душу. Но вы что-то говорили еще и о совести?..

– На сделки с совестью до осени наложен мораторий, – безапелляционно заявил Йиржи Геллер. – Знаете ли, пора летних отпусков, женские измены, мужские клятвы… То есть ничего существенного. Мои комиссионные в данном случае составляют от семи до десяти процентов… И если не передумаете, то осенью мы сможем куда-нибудь пристроить вашу совесть.

Все эти фразочки Йиржи Геллер отпускал без тени улыбки, и можно было поверить, что свой хвост он привязывает к спине, а копыта прячет в туфлях, для конспирации.

– Вы дьявол? – спросил я тогда напрямую.

– А вам непременно надо что-то продать? – осведомился он.

Тут наша размеренная беседа была прервана на самом идиотском месте. Без стука и предупреждения, в комнату ворвалась дама лет двадцати пяти в «верхнем» белье, которое носится напоказ в отличие от повседневного.

– Каждую неделю одно и то же! – недовольно пробурчала она и плюхнулась на канапе. – Так?

– Вендулка, – указал на даму Йиржи Геллер. – Поможет нам адаптироваться в борделе начала века.

– Или – так? – Вендулка поменяла эротическую позу, нисколько не обращая внимания на рассуждения Йиржи Геллера. – Давайте побыстрее, побыстрее, побыстрее – потому что я на лекции опаздываю…

– Вендулка учится в университете, – пояснил Йиржи Геллер. – Поэтому смотрит на наши развлечения снисходительно…

– А что мы должны побыстрее сделать? – поинтересовался я, видя подчеркнутое нетерпение Вендулки, которая ежесекундно поглядывала на часы, фыркала и закатывала глаза.

– Мы должны запечатлеть Вендулку на этом канапе, – обрисовал Йиржи Геллер нашу задачу в общем.

– Сфотографировать? – попробовал уточнить я.

– Вот еще! – возмутилась Вендулка.

– Ни в коем случае, – подтвердил Йиржи Геллер. – Мы просто должны запомнить Вендулку в образе легкомысленной Фифи…

– Ну, допустим… – Я сделал большие глаза, давая понять, что сохраняю Вендулку в памяти на века. – Готово! – сообщил я, когда решил, что достаточно натаращился.

– Вы уверены? – спросил Йиржи Геллер. – Я могу задержать Вендулку еще на три минуты.

– Не стоит, – ответил я, поскольку темпераментная Вендулка стала накручивать свой лифчик на пальчик – от нетерпения.

– Можешь проваливать, – смилостивился тогда Йиржи Геллер и отсчитал Вендулке шестьдесят баксов. – Это за двойную реконструкцию, – уточнил он.

– Высокохудожественную, – съязвила Вендулка и скрылась в прихожей.

Еще через мгновение – хлопнула входная дверь.

По поводу произошедшего можно было бы поспорить, да только – не с кем. Йиржи Геллер с весьма довольным видом дегустировал коньяк, не вмешиваясь в мои размышления. В частности – за каким же чертом была устроена так называемая реконструкция? Дабы привить мне отвращение к собирательству открыток, поскольку «говорящая Фифи» уже не производила того загадочного впечатления.

– На самом деле Вендулка – моя племянница, – вдруг сообщил Йиржи Геллер. – Я помогаю ей получить образование.

– Поэтому вы дали ей шестьдесят долларов вместо тридцати?

– Нет, – покачал головой Йиржи Геллер. – Потому что она в состоянии вас отловить и потребовать – сто двадцать. А для вас, как я понимаю, это было бы нежелательно…

Мы помолчали немного для того, чтобы я осознал любезность, которую мне оказал Йиржи Геллер. И я осознал ее в полной мере…

– Следовательно, я вам должен тридцать долларов? – осведомился я.

– Деньги у меня есть, – заметил Йиржи Геллер, и мы органично вернулись к нашему предыдущему разговору…

– Что же тогда я могу предложить?.. Кроме – души, совести и денег, которые вас не интересуют… – спросил я.

Йиржи Геллер наполнил рюмки и ответил:

– Карточки… Карточки, и еще раз – карточки… Меня интересует ваш семейный альбом – дедушки, бабушки, жены и сестры, загородный домик зимой и летом…

Тут я принялся хохотать, а Йиржи Геллер – спокойно дожидаться, когда у меня пройдет приступ неврастении.

– У меня нет семейного альбома по ряду причин и обстоятельств, – в конце концов признался я.

И, может быть, поэтому я собирал старинные открытки и посещал фотографические места? Подсознательно… Но мне никогда не приходило в голову – присваивать изображения чужих родственников. Ни до, ни после Йиржи Геллера…

– А мне бы срочно надо обзавестись фамильными подробностями, – нисколько не смущаясь, сообщил Йиржи Геллер. – Человек без фотографии прадедушки в цилиндре чувствует себя неуютно в этом мире. Очень кстати, что вы оказались филокартистом… Это для меня большая удача.

Что-то мешало мне расценивать знакомство с ЙиржиГеллером так же положительно. Во всяком случае, он вызывал у меня множество вопросов, которые я не решался ему задавать. Ну, например…

– Как вы себе это представляете?

– Что именно? – уточнил Йржи Геллер.

– Свой семейный альбом, собранный мною…

– Безнравственным, порочным и аморальным! – без промедления сообщил мне Йиржи Геллер. – В том-то и дело… А вы?..

Я немного поразмышлял и предложил Йиржи Геллеру на выбор – фотокарточку «прабабушки-алкоголички в гусарском мундире» и изображение «двоюродного дяди-машиниста в составе локомотивной бригады».

– Вполне устраивает, – согласился Йиржи Геллер, – и то и другое… А со своей стороны я готов предоставить карточки молодой племянницы по имени Вендулка. В любом, извините, виде… Правда, придется их вычесть из общей стоимости работы, поскольку здесь я буду расплачиваться отдельно.

Для подавления энтузиазма Йиржи Геллера я не стал комментировать его отношения с Вендулкой и оставил последнюю реплику без внимания. Демонстративно покрутил носом, то есть осмотрелся в комнате, вылез из кресла и направился к книжным полкам. Там я заметил песочные часы, которые не пересыпались, как им было положено. По всей вероятности, в момент перехода из вечности в бесконечность произошел затор. Тогда я взял в руки прекрасно изданную книгу – кажется, это был «Молот ведьм» – и принялся ее пролистывать…

– Что вас не устраивает? – поинтересовался Йиржи Геллер.

– Вы не назвали сумму, которую согласны мне заплатить, – ответил я, не отрывая взгляда от книги.

Вес ведьмы являлся важным доказательством ее вины, по существующему убеждению, что ведьмы весьма легковесны. Иначе они не могли бы летать на помеле. Городские весы Средневековья имели обычно 134 фунта, против которых взвешивали ведьм для пробы, и если женщина оказывалась легче – ее официально признавали ведьмой…

– Сомневаюсь, что вас устроят сто тридцать четыре английских фунта стерлингов, – сказал Йиржи Геллер. – Поэтому предлагаю за ваши услуги – тысячу триста сорок…

– Сделка состоялась, – несколько торжественно подытожил я и щелкнул пальцем по песочным часам.

Они пошли…

глава вторая «кнедлики»

«12 месяцев; 12 знаков Зодиака; 12 богов с их двойниками; 12 звонков в дверь; 12-перстная кишка; 12 сыновей Иакова; 12 камней из Иордана; 12 лепешек; 12 статей швабских крестьян; 12 подозрительных фотографий…»

1

Мы встретились с Ирэной в кафе «У старого Эдгара». Она заказала себе овощной салатик, не сильно обремененный калориями. Я – кружку пива, не очень обеспокоенный своей фигурой.

– Как прошел день? – спросила она, похрустывая овощами, как кролик.

– У тебя есть какие-нибудь порочные фотографии? – невинно поинтересовался я.

Ирэна на секунду прекратила хрустеть.

– Насколько порочные? – уточнила она. – Поскольку имеются фотографии, где я вешу семьдесят пять килограммов. С моей точки зрения – это безнравственно.

Я был вынужден согласиться, что «Молот ведьм» написала женщина, чтобы всякая стерва не хвасталась своей фигурой… «Ах ты, коза! А ну-ка иди взвешиваться!»

Тем временем Ирэна порылась в своей сумочке и вытащила оттуда несколько фотографий. Меня заинтересовала одна, где Ирэна двусмысленно улыбалась.

– Ну и что тут порочного? – удивилась Ирэна.

– Твоя иезуитская улыбка, – ответил я. – Мне кажется, что за кадром кого-то режут.

Ирэна подцепила на кончик вилки маленький кружочек редиски, оглядела его со всех сторон, повздыхала, как саранча из общества «Защитников природы», и отправила редиску в рот.

– Тебе неправильно кажется, – сказала она. – Видишь, на фотографии только что кончился дождь…

Хоть убейте меня, только на фотографии стояла прекрасная погода, вот уж который месяц. А между тем Ирэна сосредоточенно разглядывала другой кусочек редиски, как будто бы все мне объяснила.

– Ну?.. – Я потряс в воздухе аномальной фотографией.

– Кончился дождь, – спохватилась Ирэна, – и я натянула чехол на зонтик… Тут какой-то придурок мне и говорит: «Как вы ловко это делаете!..» Тогда я на него посмотрела, а Янка меня сфотографировала.

Ирэна рассмеялась, а я подумал, что женщинам надо запретить – расчехлять и зачехлять зонтики в общественных местах. Равно как и другие фаллоподобные объекты… Чего им еще нельзя делать? Поднимать с земли всякие предметы с целью подлой провокации. Если у женщины вывалилась из рук пудреница или помада, надо пинать эти вещи за угол, а не иллюстрировать «Камэсутру» в людном месте…

– А что было дальше? – заинтересовался я судьбой неосторожного мужчины.

– Я сказала: «Как щас дам по башке зонтиком!» – призналась Ирэна. – И он ушел…

Я заказал себе еще одну кружку пива, чтобы разверзлась на столе пропасть между мною и диетическим салатом.

– Послушай, Густав, – сказала Ирэна. – Как можно прилично прожить женщиной хотя бы до сорока лет?

Я пожал плечами и отхлебнул из кружки.

– А что ты предпочитаешь, – не унималась Ирэна, – спать с идиотом или встречаться с маразматиком?..

– Даже и не знаю, – честно ответил я.

– Вот видишь! – сказала Ирэна. – А нам приходится выбирать.

Мы помолчали… Я по возможности безмятежно, чтобы не обращать на себя внимания как на потенциального идиота. А Ирэна – философски, как Аристотель, которому Платон хоть и был другом, но истина отмечала его низкие мыслительные способности.

– Значит, я могу взять у тебя эту фотографию? – осторожно спросил я.

– Да бога ради, – разрешила Ирэна. – Но если с каверзной целью, то лучше возьми другую. Где мы с Янкой голые на мотоцикле.

– А что там ненормального? – деловито поинтересовался я.

– Мы обе не умеем ездить на мотоцикле, – улыбнулась Ирэна. – Зато можно черт те что подумать…

– Например?

– Например, что я стерва…

Ирэна отставила недоеденный салатик в сторону и заказала себе – «один сухой мартини с оливками». После чего продолжала:

– На прошлой неделе – звоню подруге. Звоню-звоню, а она не подходит к телефону. Наконец слышу голос: «Алло?!» – совершенно нечеловеческий. Как будто ее душили душили, душили-душили и недодушили. «Ой, – говорю, – чего это голос у тебя такой странный?» А она, как изнасилованный паровоз, отвечает: «Я выполняю супружеские обя-занности-и-и-и…» – «Стираешь?» – спрашиваю. «Не-е-ет!» – «Обед готовишь?» – «Не-е-ет!» – «Трахаешься, что ли?» – «Да-а-а-а!» – «Понятно! – говорю. – А чего это голос у тебя такой странный?!» Тогда она вешает трубку и сообщает своему мужу, что я циничная, неромантичная женщина. То есть – стерва. Как ты думаешь, что предпринимает на следующий день ее драгоценный муж?

– Перезванивает тебе.

– Правильно, – кивнула Ирэна. – И жалуется, что ничего романтичного в семейных обязанностях он не видит. А только слышит.

– И что ты сделала? – спросил я. Ирэна рассмеялась и «добила» свой мартини.

– Я подышала ему в трубку, – сообщила она. – А он сказал, что я действительно стерва.

2

С фотографиями для «семейного» альбома Йиржи Геллера – дело продвигалось не то чтобы туго, а хлопотно. У меня имелся достаточный выбор «прабабушек» и «прадедушек», однако среди «внучатых племянников» ощущался дефицит. Ведь я никогда не собирал фотографий своих современников. Сопливые младенцы в подгузниках не вызывали у меня умиления, даже когда я их видел в натуральную величину. Обычно после «бехеровки» и чая хозяевам надоедают гости. Тогда они достают семейные альбомы и начинают всем тыкать в глаза своими невинными младенцами. «А вот здесь Юзику – полтора года, а вот здесь – два с половиной». Естественно, что на всех фотографиях этот нахальный Юзик разгуливает в панаме, но без штанов. И хотя теперь он больше всех выдул «бе-херовки» и довольно рыгает во главе стола, я почему-то обязан полюбоваться на его голозадое детство. Шкодные дамочки отмечают на этих фотографиях некую деталь и лукаво поглядывают на Юзика, предполагая – насколько сия "деталь» могла увеличиться в своих размерах. То есть хоть как-то скрашивают время. А мне для достижения удовольствия надо запустить альбомом в морду этому Юзику по случаю его дня рождения…

На втором месте по степени издевательства я считаю фоторепортажи о путешествиях. Когда загорелая семейка приглашает тебя на фуршет, чтобы напомнить о своем возвращении из отпуска. И вот с синей мордой, одышкой и радикулитом ты приходишь на это глумление и вынужден соглашаться, что воздух в Праге совсем не такой «чудный», как где-нибудь на курорте. Что теперь их поганая семейка чувствует себя хорошо, а ты не очень, поскольку все лето проторчал в городе. Дамочки то и дело скрываются в ванной комнате, где хозяйка дома заворачивает на себе трусы, чтобы продемонстрировать всем желающим свою загорелую задницу. После чего достается альбом с видами местности, где эта задница достигла такого совершенства. А где же на фотографиях – муж?.. Муж, педерастина этакая, в свою очередь, описывает в сторонке – преимущество курортного романа по сравнению с городским сексом. И мало того, что женщин на взморье больше, но вдобавок они – интереснее, темпераментнее и чаше… Оглядываясь на супругу, муж развивает в слушателях комплекс неполноценности, рассказывая о количестве и качестве своих похождений. И пусть на девяносто процентов он врет, все равно – на сто пятьдесят противно…

Ко всему вышесказанному можно добавить, что я не люблю фотографироваться. С целью – запечатлеть свою морду на переднем плане. Эгоизм – когда все вращается вокруг тебя; эгоцентризм – когда тебе нет до этого дела. Но в данном случае мне показалось забавным – разместить свои снимки в «альбоме» Йиржи Геллера. В качестве – сводного брата, например, из Тюрингии… Вдобавок я не догадывался, что замышляет Йиржи Геллер на самом деле… Какие бесовские сполохи озаряют его мысли, с какими зарницами он просыпается по утрам, с какими черными петухами ложится спать… Я только предполагал, что странное желание Йиржи Геллера – не более как маргинальная фантазия богатого оригинала. Когда хочется чего-то, вплоть до новых родственников и другой жизни. Поэтому я составлял «семейный альбом» без оглядки на подлинную биографию Йиржи Геллера. О которой, по понятным причинам, ничего не знал…

3

– Мне кажется, – произнес человек за стойкой бара, – что первыми, по природе своей, умирают привратники и швейцары. Их постоянно вылавливают из «аква-ривер», изъеденных «рыбой-фиш». Я сочинил историю, как некий швейцар сменил фамилию, стал честным брокером, и все равно его настигла шальная пуля. Рассказываю…

Один «бэд-мачо» пришел домой в приподнятом настроении. Ну вы знаете этих горячих мексиканских парней, которые трижды стреляют в дверь, прежде чем позвонить дважды. А этот «чили-пеппер» даже не вытер ног, не потопал сапогами о коврик, дабы предупредить, что «мементо-мори» пришел. Вломился к себе домой без предварительного покашливания, чем нарушил семейную «лав-стори». Потому что его «кончита-вайф» в это время скакала со своим «френд-сомбреро», не в смысле – на коне и в шляпе, а в смысле – на кровати и без трусов. Ну вы знаете этих горячих мексиканских девственниц, которые после замужества отрываются на полную катушку за все бесцельно проведенные годы под присмотром «грендмазер-фашист». Наш «бэд-мачо» как увидел такой «дёрти-секс» – затрясся от возмущения с револьвером в руках. Всю кровать изрешетил пулями, как термит. Одна из «дум-дум» отскочила от медальона «кончиты-вайф», пробила два оконных стекла и попала в швейцара-брокера, который сидел в соседнем здании и пялился на компьютерный монитор. Тут его и настигло «мёрдер-нон-стоп». Но вы знаете, что самое поразительное? Этот брокер специализировался на поставках мексиканской текилы! Вот и напоролся «пиг-жопой» на кактус, – закончил рассказ человек за стойкой бара…

Тут он с ужасом уставился на свой пустой стакан, как будто увидел в нем бабушкины вставные челюсти, и воскликнул:

– Жан!!!

К нему подошел чернокожий бармен и нехотя заменил пустой стакан на полный.

– Идея, – сказал человек за стойкой. – Идея – это контрольный выстрел в голову. Дьявол обычно добивает людей на пустой желудок. Ко мне, например, приходят идеи рано утром, после чего я – труп.

Для убедительности он отхлебнул из стакана.

– А сейчас вы сильно заняты? – поинтересовался я.

– Да, – категорично подтвердил он. – Но ровно через минуту освобожусь…

Он постучал по стойке пустым стаканом: – Жан!!!

Но африканец забился в дальний угол бара и не хотел оттуда выходить.

– У вас есть какая-нибудь идея? – обратился тогда ко мне человек за стойкой.

– Сфотографироваться, – предложил я.

Он попытался найти свое отражение в зеркале, но обнаружил только мое и – очень удивился.

– Сегодня я как-то странно выгляжу, – поведал он, указывая пальцем на мое отражение. – Вы абсолютно уверены, что я вообще получусь на этой фотографии?..

– Надо попробовать, – рассудительно ответил я…

Фотовспышка едва не сбросила этого человека со стула.

– Не очень хорошая идея, – посетовал он, вытирая пот со лба. – Она меня просто ослепила. Ясности никакой, а только радужные круги перед глазами. Как в современном романе…

– А вы, извините, писатель? – Я заказал ему выпивку.

– Неполный, – ответил он, поглядывая на свой стакан. – То есть на одну половину писатель, а на другую – боюсь загадывать…

Он сощурился на левый глаз, чтобы избавить себя от раздвоения личности.

– Никогда не знаешь – сколько в тебя влезет и что из этого получится, – пояснил он. – Влезет в смысле выпивки, а получится – когда протрезвеешь… Иногда получается, что я совсем не тот человек, поскольку никак не могу идентифицировать себя с прежним…

Последнее выражение далось ему с неимоверным трудом.

– Петер, – представился он. – Пока еще – Петер Бурган.

– Может быть, завтра ничего не изменится?.. – предположил я.

– И не надейтесь, – отрезал он. – Завтра утром я собираюсь стать президентом Соединенных Штатов Америки. На этот случай у меня заготовлено полтора литра джина «Гриноллз». Так что лучше всего заходите через неделю.

– Зачем? – осторожно поинтересовался я. Он сощурился вправо и указал на мой фотоаппарат:

– А раньше ничего не получится, – пояснил он. – Я очень долго проявляюсь. Такая у меня выдержка…

– Договорились, – согласился я. – Ровно через неделю.

– Как штык! – пригрозил он мне пальцем. – Я обретаюсь в доме напротив кинотеатра «Весна»!

– Непременно! – подтвердил я.

– Обязательно! – уточнил Петер.

– Неизбежно!..

– Постойте! – остановил меня Петер. – А что я для вас пообещал сделать?!

– Проявиться через неделю, – напомнил я…

4

Анализировать – значит уподобляться. Я рассматривал некую фотографию, где, по всей вероятности, старый нацист выжил из ума, как птенчик из скорлупки. На нем было женское платье с передником и офицерская фуражка времен гестапо… Этот снимок я обнаружил в учебнике ботаники за восьмой класс, когда рылся на книжных полках в лавке букиниста. Поэтому предположил, что выживший из ума нацист когда-то работал в школе и преподавал «Жизнь растений». А фроляйн Ирэна – была его ученицей…

Я не хотел сходить с ума вместе с учителем ботаники. Он был мне несимпатичен, как высохший на стене дома плющ. Вдобавок если растащить по домам национальную идею, то каждый будет сходить с ума по-своему. Поскольку идея тяжким бременем ложится на индивидуальные мозги и требует что-то предпринимать в пределах своего жилища. Поглядывать на газовую плиту, думая, как устроить тараканам крематорий, называть жену Евой Браун и рисовать себе усики сапожным кремом. Чем меньше остается соратников и сослуживцев, тем сильнее эта идея давит на каждое подсознание. Значит, старый учитель ботаники – не выдержал перегрузок и окончательно свихнулся…

Театральный фашист (в полном фашистском обмундировании): Гутен таг, дети! Вы видите эти дубовые золотые листочки на моих погонах?! Я ваш новый учитель ботаники! Фройляйн Ирэна, подите к доске, я дам вам линейкой по жопе! То есть по ягодицам!

Фройляйн Ирэна: С возрождением, господин учитель!

Театральный фашист: Тема нашего сегодняшнего урока – как приготовить детей с маслом! То есть влияние доктора Фрейда на подрастающее поколение.

Фройляйн Ирэна: Я не понимаю, о чем вы говорите…

Театральный фашист (орет, как на плацу): Лечь-встать!!! Лечь-встать!!! Лечь-встать!!! (Спокойно.) То есть прекратите разговоры в классе… Итак, доктор Фрейд в своем последнем выступлении по радио выразился достаточно ясно… «Убивайте, убивайте, убивайте – за все отвечаю я!» То есть так сказал доктор Геббельс. Портрет которого вы видите за моей спиной. То есть это портрет Вальтера Ульбрихта… Кто скажет, какой сегодня на дворе день, год и месяц?

Фройляйн Ирэна: Время разбрасывать листья, время собирать листья.

Театральный фашист: Садитесь пять раз! Да… Портреты меняются, а времена остаются. То есть наоборот. Я помню Вальтера Ульбрихта еще молодым ефрейтором. То есть это был Адольф Гитлер. Не в смысле, что Вальтер Ульбрихт был молодым Гитлером, а в смысле, что молодой Гитлер мог стать Вальтером Ульбрихтом. То есть когда мы были молодыми, то всегда мечтали кем-то стать. Я, например, с детства мечтал стать ботаником. То есть группенфюрером. И здесь мы органично возвращаемся к доктору Фрейду и теме нашего урока. «Удобрение почвы патологическими характерами для повышения урожайности». То есть на месте, где похоронен старый нацист, должно произрасти два!

Фройляйн Ирэна: Я не понимаю, о чем вы говорите…

Театральный фашист (орет): Шапки снять!!! Шапки надеть!!! (Спокойно.) Теперь поговорим о селекции растений. То есть о культивации. В буковом лесу должны произрастать только буковые деревья. Пальмы, финики и березы необходимо выкорчевывать. Это сорняки. То есть второсортный продукт, который пойдет на переработку. Идея не новая, то есть старая. После переработки полученную золу надо развеять над буковым лесом для укрепления корневой системы. То есть нации.

Фройляйн Ирэна: Уже не смешно…

Театральный фашист: А теперь, дети, послушайте историю – как я стал нацистом! То есть женофобом. Потому что женщины хуже евреев. То есть несравненно! Первую мою жену звали Гретхен… (Гасит свет; включает кинопроектор.) На редких кадрах из семейного архива вы видите меня в домашних тапочках и Гретхен с петлей на шее…

Кинопроектор (голосом Адольфа Гитлера): У меня нет чулочков! Я сейчас повешусь!!!

Театральный фашист ( марширует и поет ):

Кинопроектор (торжественно-восторженным голосом): Сегодня! Наши! Доблестные! Войска! Форсировали! Вислу!

Театральный фашист: Я достал Гретхен новые чулочки. То есть получил многочисленные осколочные ранения и мне перебинтовали ноги. Но покуда я лежал в госпитале, моя Гретхен моментально повесилась! То есть на шею штабного офицера. И мне пришлось жениться во второй раз. То есть на Марте…

Кинопроектор (голосом Адольфа Гитлера): У меня нет платьица! Я сейчас выброшусь из окна!!!

Театральный фашист (марширует и поет):

Кинопроектор (торжественно-восторженным голосом): Сегодня! Наши! Доблестные! Войска! Получили! По! Морде! И! Вернулись! Обратно!

Театральный фашист: Я достал своей Марте новое платье. Но по дороге домой был вынужден в него переодеться. И когда я подложил вместо сисек две железные каски, то догадался, что настоящим Гитлером была Ева Браун. Только женщине пришло бы в голову отправить нас на Восток, не думая о предстательной железе. То есть в Сибирь – с целью остудить наши яйца. Поскольку степень мужской агрессии зависит от температуры яиц… И когда я это понял, дети, то – стая убежденным нацистом…

5

Как говорил Конфуций – «трудно найти женщину в темной комнате, если она негритянка…» А если она таскается среди бела дня с наглой рожей и заявляет, что видит тебя насквозь – не знаешь, куда от нее деться…

Когда я занимался телевизионной рекламой и валял дурака в своем кабинете, приперлась ко мне ясновидящая. Пришлось от нее спрятать: недоделанную модель парусника, футбольный мяч и полуголую секретаршу по имени Эва. Отмечу, что если модель не доделал я, то Эва – сама по себе пребывала в полуразобранном состоянии, думая, что так и должна по-настоящему выглядеть секретарша. Поэтому я всегда прятал Эву, чтобы мои посетители многозначительно не хмыкали. И вот вам пример «колоратурного» мышления – если у вас в секретаршах «синие колготки», то посетители сразу же переходят к делу, а если «полуголая Эва», то начинают разглагольствовать о погоде. Однако на рынке труда «синие колготки» запрашивали сумму, несоизмеримую с моими возможностями, а Эва просто стажировалась. Поэтому – все беспрепятственно шлялись ко мне в кабинет, что сильно мешало доклеивать парусник…

– Анна, – представилась ясновидящая.

– Это ничего не меняет, – ответил я. – Все услуга будут по прейскуранту.

Конечно, я был несколько раздражен, потому что все время думал: как там Эва в стенном шкафу, не захочет ли она в самый неподходящий момент выйти, чтобы выпить кофе или поболтать с подругой по телефону?.. Вдобавок если вы думаете, что наше телевидение распространялось через спутник на всю страну – вы мне льстите, поскольку «оно» лишь опутало кабелями три квартала и «устойчиво» ретранслировало – все, что бог на душу положит. Я, в свою очередь, принимал рекламные объявления и вел бухгалтерию, а Эва развлекала меня анекдотами…

Между тем ясновидящая продолжала зыркать глазами, определенно рассчитывая на скидку. Я же – сомнамбулически перекладывал на столе бумаги из левой стопки в правую и делал вид, что страшно этим занят.

– Хорошо, – наконец согласилась Анна. – Я могу предоставить вам услугу за услугу… – и протянула мне длинный перечень всех ясновидящих услуг, где среди прочего предлагалось – «вернуть любимого по фотографии».

Я тотчас же согласился. Потому что некий кобель из общества «кламбер-спаниелей», оставленный на мое попечительство, – пропал, сука, еще на прошлой неделе. Этого кобеля подсунула мне приятельница, когда переезжала к другому приятелю, то есть – не к моему приятелю, а к приятелю моего приятеля. «Что если Ольф поживет у тебя?.. – спросила она. – Пока я не освоюсь на новом месте…» А я подумал, что лучше пусть у меня поживет блохастый кобель, чем все эти приятели и приятельницы с их неразборчивыми половыми отношениями.

По-моему, Ольф перенял повадки своей хозяйки и в скором времени тоже «съехал» в неизвестном направлении. И если бы не приятельница, которая периодически звонила и спрашивала, как поживает ее «кламбер-спаниель», я бы не почесался его разыскивать. В общем-то, я люблю собак, но в частности – Ольф был натаскан уничтожать любую мужскую обувь, находящуюся в прихожей. А я, как вы сами понимаете, другой не носил. Поэтому время от времени вынужден был приходить на работу с подметками под мышкой. И если смотреть на мои ноги сверху – все выглядело вполне прилично, а если снизу, то было холодновато – шлепать босиком по асфальту. «Он, вероятно, ревнует, – сказала приятельница, когда позвонила в очередной раз. – Он, вероятно, помнит, что я ушла от него в сопровождении мужских ботинок…»

И вот как-то утром, надевая туфли, – я не ощутил под собой пела. То есть подошвы были на месте, а Ольф исчез. И даже не прибрал к лапам мои кредитные карточки… Я посвистел в прихожей, посвистел на лестнице, посвистел на улице, покуда прохожие не стали интересоваться – что у меня в глотке застряло, и отправился на работу. Размышляя по дороге, существует ли Декларация о праве на личную жизнь для «кламбер-спаниелей»?.. Когда я зашел в свой офис, а Эва приготовилась затирать за мною следы – она этих следов не обнаружила. «Милочка, – спросили у нее однажды знатоки русской литературы, разглядывая на полу отпечатки босых ступней. – Кто у вас шеф? Лев Толстой или снежный человек?» Не обнаружила Эва следов и на следующий день, а в понедельник приперлась ко мне ясновидящая…

– Собачку вернуть – плевое дело! – рассуждала она. – Сделайте мне бегущую строку и принесите фотографию песика!

Состряпать рекламное объявление – тоже невеликий труд, например, что «ясновидящая Анна – зрит в оба». А как объяснить приятельнице, зачем мне понадобилась фотография Ольфа? И так-то мне приходилось лаять в прихожей, когда она звонила, чтобы замещать отсутствующего «кламбер-спаниеля»… «Детей у меня нет, жены у меня нет, фотоаппарата у меня нет… – Я методически перечислил по телефону – чего из предметов домашнего обихода у меня не задерживается, и перешел к главному: – Хочу изображение Ольфа в рамочке!» Приятельница прослезилась и тут же прислала мне несколько фотографий – «Ольф и она на пленэре», «Ольф и она с косточкой» и «Ольф и она в моей квартире». Только ее здесь еще не хватало…

Эти двуличные фотографии я предъявил ясновидящей при следующей нашей встрече…

– О-е-йо! – молвила Анна, положа свою левую руку на сердце, а правую на изображение.

– Отвратительная скотина, – подтвердил я, хотя не уточнил конкретно, кого же именно имел в виду – «кламбер-спаниеля» или свою приятельницу.

– Дело не во внешности, – возразила мне ясновидящая, – а в судьбе… Ваша собачка погибла – там… Где пересекаются Кшижикова и Салдова…

– Будем считать, что мы расплатились, – ответил я, поскольку предполагал, что от нашей рекламы у ясновидящей тоже не будет ни одного клиента…

Надо признаться – я расстроился, невзирая на обстоятельство, что Ольф не являлся мне папой по материнской линии. Но он столько переварил в жизни мужской обуви, что любая смерть была бы ему не страшна, кроме прямого попадания артиллерийского снаряда. А я почему-то не слышал, чтобы в районе, где пересекаются Кшнжикова и Салдова, проходила сколько-нибудь значительная войсковая операция. Поэтому, прихватив на случай поминок фляжку коньяка, я отправился поглядеть на место предполагаемой гибели Ольфа Последнего. И как вы думаете, кого я встретил на этом «собачьем» углу? Разумеется, свою приятельницу. То есть хозяйку несчастного «кламбер-спанкеля».

Она сидела на автобусной остановке между сумкой и чемоданом, и вид у нее был пришибленный. Как от прямого попадания… Я уж подумал, что ясновидящая гадала на гибель не того животного, поскольку на всех фотографиях их было – два. Но мало-помалу, при помощи коньяка и сильных выражений, приятельница моя ожила и рассказала, что с приятелем моего приятеля у нее не сложилась судьба, не сошлись взгляды на жизнь, неудачно расположились звезды и он выгнал ее пинками под зад… Что мне еще оставалось делать? Ловить такси и везти приятельницу к себе домой, размышляя – как объяснить ей смысл исчезновения «кламбер-спаниеля»…

Но блохастая тварь уже поджидала нас на пороге, как будто уведомленная телеграммой, и никто бы не взялся определить – какой «оно» теперь было масти. Как будто черти наводили порядок в аду и использовали «это» вместо половой тряпки. «Оно» завизжало от полноты ощущений, обслюнявило с головы до ног меня и свою хозяйку, после чего с довольным видом проследовало в мою квартиру, разбрасывая по дороге блох…

На следующий день Эва пригласила меня к телефону…

– Алло! – представился я.

– Это ясновидящая, – послышалось в ответ.

– Вы хорошо меня слышите?! – вроде пролога поинтересовался я…

Все, что до этого случая я думал о ясновидящих, – умещалось в одном нецензурном слове. А тут я с трудом уложился за тридцать минут…

6

У мужчины есть разные человеческие желания. Одно из них – выучить латынь. Или хотя бы – английский письменный, потому что ругаться устно, как Уильям Шекспир, – я умею…

Янка пыталась преподавать мне английский язык, как мартышке. Для этого я приходил к ней на урок с двенадцатью тематическими карточками. Большего количества аллегорий за один раз мой мозг просто не выдерживал… Например, тема «Лето»:

– море, теплоход, девушки, пляж, пиво, чемодан, жара, песок, солнце, очки, вулкан, Помпеи…

Или тема «Книга»:

– обложка, фотография, автор, дрянь, гениальная, мусорная корзина, выставка, гонорар, запой, просветление, трилогия, клиника…

На прошлой неделе мы изучали части человеческого тела. Вначале тоже по карточкам, но затем для наглядности Янка разрисовала себя фломастерами, то есть надписала – руки, ноги, голову, шею и кое-что еще, о чем я имел представление как мужчина, но не догадывался, что все так сложно выглядит по-английски. Пришлось нам с Янкой проверить, насколько иностранный язык влияет на мою потенцию. И пока проверяли – все стерлось. И пришлось нам вернуться к традиционному способу, иначе говоря – к карточкам.

– Тема сегодняшнего занятия? – справилась у меня Янка.

– «Обед»! – объявил я и разложил на столе карточки – лицевой стороной вниз, сообразно количеству приглашенных гостей.

– Их всего пять, – заметила Янка, справедливо предполагая, что я намереваюсь выучить как можно меньше слов.

– Древние говорили, – улыбнулся я, – количество гостей, приглашенных к обеду, следует начинать с числа Граций, и доводить до числа Муз… То есть от трех до девяти…

– А у тебя – что? – рассмеялась Янка, пересчитывая мои карточки.

– Так получилось, – вздохнул я.

– И, между прочим, – добавила Янка, – ты неправильно перевел слово «образ». По-английски – это «имидж», а совсем не «прототип».

Янка перевернула карточки, чтобы разглядеть изображения…

– Мне кажется, надписи не соответствуют картинкам, – поморщилась Янка. – Зачем ты обозвал меря «подобием»?

– Поторопился, – честно признался я. – Поэтому и накарябал что попало…

– Густав-Густав, – покачала головой Янка. – Ты меня удивляешь… А кто такая Вендулка?

– Да так… – отмахнулся я. – Хотя, если хочешь, можешь с ней познакомиться… Все эти карточки приглашена на обед к одному моему знакомому… Йиржи Геллеру…

Янка еще раз бросила взгляд на фотографии и язвительно спросила:

– А по-человечески он сделать этого не мог?

Тогда я пожал плечами и ответил, что, по всей вероятности, – мог, но решил это сделать через меня…

глава третья «жульен»

Вот тот, в чьем доме сегодня предстоит нам возлежать за обедом!

Петроний Арбитр. Сатирикон

Йиржи Геллером мы жили по соседству. Он на первом этаже, а я – на втором… История наших отношений – очень старая, и сомневаюсь, что надо ее пересказывать в очередной раз. Но Йиржи Геллер, особенно когда бывает не в духе, предполагает, что эта история могла бы сложиться иначе. Я же верю в предначертания и возражаю, что по-другому и быть не могло. Что вначале – мысль, а уж потом – слово. И пусть Йиржи Геллер думает, прежде чем упрекать меня в отсутствии толерантности. Тем более, при своем сволочном характере. Как правило, эти душеспасительные беседы ни к чему конструктивному не приводят, но позволяют поддерживать некие отношения…

Наш двухэтажный дом, построенный в смешанном стиле, только подчеркивает разногласия его владельцев. Большего несоответствия первого этажа второму – я никогда не видел, ни в жизни, ни в смерти. Втайне от Йиржи Геллера этот архитектурный стиль я называю – «козел в цилиндре». Где под «козлом» подразумевается его часть дома, а «головной убор» по праву принадлежит мне. Сам Йиржи Геллер по этому поводу вслух не высказывается, но замечая, как он ехидно поглядывает вверх, можно с уверенностью предположить, что стиль второго этажа вдохновляет его на мерзкие эпитеты. Как и мои «кисейные» занавесочки на окнах…

Что же касается сада, то и здесь – я предпочитаю выращивать цветы, а Йиржи Геллер – протаптывать дорожки во всех казуистических направлениях. Одно время я пытался засеивать эти дорожки травой и даже устанавливал таблички, дескать – «тропинки для ослов». То есть перенимал удачный опыт «Гайд-парка». Но Йиржи Геллер, в отличие от британских джентльменов, продолжал разгуливать по саду, как ему взбредет в голову, не обращая никакого внимания на предупредительные надписи. Только однажды поинтересовался, не задумал ли я заняться разведением вьючных животных.

– Я совершенно не против, – пояснил Йиржи Геллер. – Только вряд ли они умеют читать…

Еще мы никак не могли поделить вестибюль. Йиржи Геллер настаивал, что первый этаж всецело находится под его протекторатом, а я с порога – попадал в преисподнюю. И прежде чем подняться к себе на второй этаж, вынужден был лицезреть картины «страшного суда», развешанные по стенам. Может быть, я действительно ничего не понимаю в постмодернизме, но «сцена расчленения мотоцикла бензопилой» не очень-то мне близка…

«Художник думает, что творчество – это синтез божественного и болезненного. Только не может определить – что у него от Бога, а что развивается вследствие перенесенного в детстве менингита…»

– Когда выздоравливает художник, его искусство становится скучным, – возражал Йиржи Геллер в ответ на мои замечания, что подобные картины скорее диагноз, чем украшение нашего интерьера…

И относительно гостей – двух мнений быть не может. Если ко мне приходят люди, чтобы поделиться своими философскими воззрениями, то к Йиржи Геллеру съезжаются мракобесы со всей округи и буйствуют до утра. Эти оргии озвучиваются какофонией для подтверждения смерти Иоганна Баха и Людвига ван Бетховена.

Поэтому время от времени я просто вынужден изо всех сил топать ногами, приговаривая: «Иоганн – жив! Иоганн – жив! Иоганн – жив!» Отчего у Йиржи Геллера на первом этаже трясется люстра и мигает свет. Тогда Йиржи Геллер поднимается ко мне и предлагает выпить с ним на брудершафт кагора.

– А вместо Оззи Озборна мы можем прослушать «Полет валькирий", – невинно говорит Йиржи Геллер. – Все равно мои гости скоро разъедутся – кто куда…

Хуже, когда они сидят тихо. Я начинаю нервничать и вздрагиваю от каждого шороха. Мне кажется, что они замышляют новый вселенский потоп или готовятся ко второму пришествию Антихриста. Промучившись в неведении часа полтора – два, я набираю номер мобильного телефона Йиржи Геллера и спрашиваю о какой-нибудь ерунде.

– Соль у меня, конечно, есть, – отзывается Йиржи Геллер. – А что вы задумали в три часа ночи? Если бифштекс – мы готовы к вам присоединиться…

– А если – нет?.. – интересуюсь я.

– Тогда предложите какое-нибудь безобразие, – говорит Йиржи Геллер. – Нам что-то в голову ничего не идет… Постойте, а какая вам нужна соль – поваренная или бертолетова?!

И через секунду я слышу, как Йиржи Геллер радостно сообщает своим гостям:

– Друзья! Мой сосед предлагает устроить в саду фейерверки!..

Еще к Йиржи Геллеру приезжает из Праги племянница по имени Вендулка. Не реже чем раз в неделю. Она возится под моими окнами – принципиально в одной бейсболке. Наверное, сажает пестициды. Мне кажется, кроме шапочки для игры на Вендулке что-то еще надето, но я принципиально не вникаю в такие подробности. То есть рассматриваю Вендулку в целом как племянницу Йиржи Геллера…

«Вендулка знает, что у нее не получаются женские образы: кукольные, романтичные и жеманные. Там, где надо вовремя сказать: „Ах!", она произносит: „Рррр!" Поэтому мужчины ее избегают. Еще у Вендулкиной прабабушки выходило картинно падать в обморок при виде мышки или лягушки, а затем эти семейные способности были утрачены. Вендулка уже не умеет закатывать глазки и корчить из себя существо второго порядка. Поэтому мужчины ее избегают. Она же, в свою очередь, считает, что все мужчины скорее подобие фонарного столба, чем Высшей инстанции…»

Очередные гости стали съезжаться к Йиржи Геллеру на обед, когда Вендулка сидела у меня на втором этаже и пыталась изобразить – радушную хозяйку дома. В зеркале отражалось все что угодно – от убийцы малолетних детей до оборотня в Лондоне, но только не дама, которая говорит: «Ах, как я рада!» Я молча наблюдал за Вендулкой. Она промучилась над этой экспозицией полчаса и безрезультатно, поэтому решила, что пусть гостей встречает Йиржи Геллер, если хочет, чтобы гости остались в живых. Но он распланировал все иначе…

– Вендулка! – позвал Йиржи Геллер, как только у нашего дома остановилось такси.

Она запустила в зеркало воздушным поцелуем и отправилась открывать дверь. Но прежде, чем спуститься, обернулась ко мне и спросила:

– Вы сегодня обедаете у нас? Я подумывал снизойти до этого.

– Черт побери! – выругалась Вендулка, не в силах дождаться моего решения.

– Я бы не стал на твоем месте поминать на втором этаже черта, – нравоучительно произнес я.

– Тогда милости просим – вниз! – рассмеялась Вендулка. – И можно без церемоний!

Она помахала мне на прощанье рукой и застучала каблуками по лестнице. «А могла бы и съехать по перилам, – подумал я, – как бывало это неоднократно…» Вендулку нисколько не тревожили наши сложные отношения с Йиржи Геллером. «Женщина, – подумал я, – неоднозначное изобретение». Порой мне казалось, что постоянное брожение с нижнего этажа на верхний доставляло Вендулке ни с чем не сравнимое удовольствие. Чартерные рейсы – из преисподней в рай…

Я подошел к окну и слегка отодвинул занавеску, чтобы взглянуть на гостей Йиржи Геллера. Вендулка уже успела спуститься вниз и как раз открывала входную дверь. На пороге стояла Ирэна, а рядом с нею покачивался писатель.

– Меня убаюкало! – тут же пояснил он. – В автомобильном транспорте.

– А вы, вероятно, Вендулка! – обрадовалась Ирэна. – Племянница…

– Йиржи Геллера, – подтвердила Вендулка и, чувствуя, что я наблюдаю за всем происходящим, взглянула наверх, как бы говоря – «боже-мой-с-какими-придурками-приходится-общаться!»

– Прекрасная погода, – истолковала по-своему этот взгляд Ирэна…

«Ирэна работает в туристическом бюро и считает, что занимается аферизмом: „Я убеждаю пингвинов посетить Северный полюс, а белых медведей – Антарктиду". Она полагает, что за подобные махинации ей мало платят. „За свой оклад, – говорит Ирэна, – я могу купить одну серьгу и стать пиратом". Ей кажется, что если порядочной девушке стать пиратом, то можно круглый год плавать по теплым морям, не прибегая к услугам туристической фирмы…»

Вендулка еще раз зыркнула в мою сторону и пригласила гостей в дом, чтобы оставить на попечение бара. После чего зашла в кабинет к Йиржи Геллеру и уточнила – что с ними дальше делать.

– У меня имеется несколько вариантов, как развеселить гостей, – сказала Вендулка. – Можно обмазаться взбитыми сливками и станцевать голышом на столе… Или прочитать им трагедию Еврипида на языке оригинала…

– Просто поговори, – посоветовал ей Йиржи Геллер.

Он сидел за письменным столом и, кажется, ничего не делал. Только щурил глаза, как кошка, чтобы Вендулка не проникла в его мысли.

– Поговорить, – уяснила Вендулка свою задачу. – О чем?

Йиржи Геллер принялся набивать трубку.

– Между людьми, – поведал он, – существует необъяснимая потребность обмениваться мнениями. Так вот – пойди к обменяйся.

Вендулка пожала плечами.

– Надеюсь, – сказала она, – что этот обмен будет равноценным. То есть за реплику о погоде я получу информацию об окружающей среде.

И вышла из кабинета. Все равно Йиржи Геллер там будет сидеть до самого обеда…

– Поведение за столом – ограничивается его размерами, – беспрепятственно рассуждал писатель, когда Вендулка вернулась обратно. – Петер Бурган, – отрекомендовался он…

«Перебивается случайными заработками и очень любит зачеркивать. „Дайте мне точку опоры, – говорил Архимед, – и я переверну весь мир!" „Дайте мне текст, – говорит писатель, – и через пять минут от него останутся рожки да ножки". Иногда ему кажется, что таким образом он редактирует свою жизнь. „Выброшенные эпизоды, – говорит писатель, – я помещаю в особую папку под названием „Синонимы“. Чтобы в жизни не находилось поблизости „дерьмо“ да „дерьмо“, а были подобраны смысловые эквиваленты…"»

– Мне кажется, что мы где-то с вами встречались… – изрек писатель, глядя на Вендулку и покачиваясь, как маятник Фуко.

Он таким образом анонсировал свою симпатию: к спиртным напиткам крепостью свыше восемнадцати градусов и к «неординарным» девушкам – от восемнадцати лет выдержки.

– Мы встречались десять минут назад на пороге этого дома, – напомнила ему Вендулка.

– А вы здесь часто бываете? М-м-м-м? – продолжал писатель разрабатывать схему «знакомства на дискотеке» и даже сделал несколько танцевальных «па» – левой ногой.

– Осторожно! – воскликнула Ирэна, поскольку писатель сразу же после «па» стал заваливаться навзничь и только чудом оказался на диване.

– Писатель – это четвертая ипостась Творца! – важно квалифицировал писатель свой фантастический кульбит.

– Я сомневаюсь, – возразила Вендулка, критически разглядывая писателя.

– Кажется, у нас назревает диалог! – обрадовался он. – Относительно этого существует легенда о Деве и Единороге… Чтобы составить хороший обмен репликами – в дремучий лес отправляют девственницу и привязывают ее к дереву. Дикий Единорог выходит из чащи, поводя хоботом, и между ними происходит любопытная беседа. После которой девственница остается девственницей, так и не познавшей литературы…

– При этих условиях, – улыбнулась Вендулка, – у нас не получится диалога.

– Я тоже сомневаюсь, – не к месту вставила Ирэна…

«Ирэна рассматривает свои сомнения под микроскопом. „Там нет ничего ужасного", – шепчет она. Однако личинка моли выглядит под микроскопом просто устрашающе. Тогда Ирэна приходит к выводу, что ее сомнения имели под собой почву. „В доме завелась моль", – убежденно говорит Ирэна, возвращается домой из Зоологического музея и перетряхивает все шерстяные вещи…»

Мне надоело взирать на них сверху, и я отправился прогуляться по саду. Думая, что мольбы и рыдания распространяются медленнее, чем всякий вздор. Упругие звуковые волны с человеческой глупостью попадают на самые отдаленные планеты – раньше летательных аппаратов. И если бы людей окрылял идиотизм – они бы давно достигли других галактик. Каждый подвыпивший индивид искренне полагает, что за обедом он постигает истину, а за ужином – ее подкрепляет. Вместо того чтобы спокойно переваривать пищу. Мне ли не знать человеческих мыслей? Ведь я зарождал – самые дурацкие… Так что порою меня переполняют разныечеловеческие фантазии и хочется просто побродить на свежем воздухе – ни о чем особенном не задумываясь…

Вообще-то, мысли возвращаются ко мне как бумеранг, если не перешибают людям ноги. Тогда люди падают на диван, пораженные какой-нибудь идеей. Чаще всего, чем тупее мысль, тем успешнее валит она человека. И вот особь лежит и мучается от головной боли, пытаясь разобраться – какого хрена ее беспокоит, почему помидор красный? Или в чем смысл человеческого существования? После чего фиксирует свои мысли на бумаге и убеждается, что это полный бред. Многие зарабатывают себе на жизнь только тем, что набредят, и поэтому ищут для вдохновения некий галлюциногенный источник «сивой кобылы». А поскольку нет оснований считать, что сивые лошади в интеллектуальном развитии сильно опережают гнедых, то источник «сивой кобылы» подобен Иппокрене. То есть равновелик мифологическому роднику, который возник от крылатого мерина по кличке Пегас… Конечно, вы можете возразить, что мы отовариваемся в разных источниках. В подобном случае – вложите эту дурацкую мысль в конверт и отправьте обратно по моему адресу, с пометкой – «получатель не обнаружен…»

«Автор не страдает самомнением, поскольку он всего лишь подобие. „Если Боженька хочет видеть меня таким, – думает автор, – значит, в этом и есть смысл моего существования…"»

Тут из кустов шиповника вышли Густав и Янка. В довольно растрепанном состоянии. Густав то и дело поправлял галстук, словно готовился соболезновать по случаю внезапно утраченного чувства, а Янка же – просто отряхивалась. И можно предположить – чем они занимались, да неохота. С недавних пор я опасаюсь строить предположения об отношениях мужчины и женщины в кустах шиповника. Дабы потом не объясняться, что всякие сексуально-публицистические сцены – это отнюдь не внутренний мир автора…

Густав достал из кармана – блокнот, карандаш и, волоча Янку за руку, двинулся ко мне…

– Нет, нет и нет! – сразу же воспротивился я. – Никакие порочные связи я больше описывать не желаю…

Но Густав держал план местности, начертанный Йиржи Геллером.

– Вы не подскажете, как нам найти… – и Густав Шкрета обвел карандашом квадратик, который обозначал наш дом.

План оказался настолько подробным, что даже кусты шиповника были отмечены на нем крестиками. «Интересно, для какой надобности?» – сварливо подумал я, стараясь не замечать, как Янка поправляет на себе одежду.

– Вам – туда, – сообщил я Густаву Шкрете, указывая пальцем в сторону дома.

– Спасибо, – улыбнулась мне Янка и тут же пошла в указанном направлении, а Густав Шкрета слегка задержался…

– Надеюсь, что вы ничего такого не подумали?.. – деликатно осведомился он.

– Подумал, – признался я.

Густав Шкрета попытался определить, насколько мои мысли откровеннее его поступков, и – не определил.

– Тогда я не стану вас разубеждать, – на всякий случай заявил он.

– Не теряйте времени, – поддакнул я, и Густав Шкрета двинулся следом за Янкой…

«Густав Шкрета думает, что закон бутерброда опровергает теорию относительности. Десять раз он спихивает бутерброд со стола и отмечает, как бутерброд все время падает маслом вниз. За этими экспериментами наблюдает соседская собака и думает, что Густав Шкрета окончательно зажрался. Хозяин собаки размышляет – куда же запропастился его кобель. О чем в свою очередь думает автор, выписывая эти ремарки, – совершенно не понятна…»

По поводу времени я упомянул специально, поскольку проголодался. И если раньше стеснялся идти на обед к Йиржи Геллеру, то, нагулявшись по саду, пришел к выводу, что теория относительности – хорошо, а десять бутербродов – лучше. Вдобавок позавчера меня снова обожрали «музы» – Талия и Мельпомена. Эти старушки время от времени наведывались ко мне покалякать о древнегреческой драматургии, и после их посещений – на втором этаже даже церковная мышь сдохла бы с голода. Почтенные дамы проживали неподалеку, в коттедже на берегу ручья, что составляло – сорок минут трусцой для их пенсионного возраста. Если стартовать рано утром, в хорошую погоду, без атмосферных осадков и пониженного давления. Конечно, у них имелись и вполне человеческие имена, но полноватая Талия все время хохотала, а худая, как штопальная игла, Мельпомена – вздыхала да охала. И в сумме они составляли прелюбопытнейшую пару, не страдающую отсутствием аппетита…

– Странные у вас знакомые, – отмечала Вендулка. – И очень прожорливые.

– Зато не представляющие никакой опасности, – намекал я, что всякая женщина до определенного возраста может расцениваться как баллистическая ракета с угрожающим радиусом поражения.

– Вы женофоб, – заявляла Вендулка. – А почему – «баллистическая»?..

– Потому, что любая женщина движется по принципу свободно брошенного тела, – пояснял я.

– Когда в разводе? – уточняла Вендулка.

– Ага, – подтверждал я.

Тогда Вендулка морщила лоб, соображал – шучу я или издеваюсь.

– Вы надо мной издеваетесь! – обижалась Вендулка.

– Шучу, – возражал я.

«Талия и Мельпомена недоумевают – как Диоген помещался в бочке. Путем сложных математических рассуждений, на портновский манер, они высчитывают, что Диоген был ростов с собаку. „И поэтому все называли его – киником!» – приходят к выводу Талия и Мельпомена… После чего шьют. Диогену собачью попонку, дабы философ не мерз афинскими вечерами.."

Когда я вернулся из сада и присоединился к гостям Йиржи Геллера, они продолжали общаться. Вендулка принимала посильное участие в этих разговорах и управляла словопрениями, как Харон, то есть – с убийственными гримасами. Писатель же выступал в роли загребного…

– А кто-нибудь видел Йиржи Геллера в натуральную величину? – поинтересовался он.

Густав Шкрета, как школьник, поднял руку.

– И что вы можете сообщить? – не унимался писатель.

Он принял позу «роденовского мыслителя», уложенного на диван. В альтернативном положении – писатель больше напоминал чудовище из готической архитектуры. Возможно – горгулью.

– Я скажу, – ответил Густав Шкрета, – что существуют приличия, которые не позволяют обсуждать хозяина в его доме.

– Тогда выйдем в сад, – предложил писатель, но потом передумал подниматься с дивана. – Или вынесите меня, – уточнил он.

Янка молча соизмеряла – насколько Густав Шкрета лучше в кустах шиповника, чем в постели. У Ирэны – имелись другие ландшафты для сравнения. А сам Густав Шкрета пересматривал «семейный альбом» Йиржи Геллера и рассуждал вслух:

– Дядя, тетя, брат, племянница…

– Нужны мне были такие родственники! – ляпнула вдруг Вендулка.

От неожиданности Янка решила, что Ирэна в постели предпочтительнее Густава Шкреты. А сама Ирэна переместила Густава Шкрету на лунный пейзаж, где тот моментально задохнулся…

– А что вас конкретно не устраивает? – спросил Густав Шкрета. – Я в качестве родственника из Тюрингии или Ирэна Фогель в форме сестры милосердия?

– Всё, – обобщила Вендулка. – Но особенно фотография графа Дракулы..

– Это я, – повинился писатель, – после двух рюмок «Кровавой Мэри»…

– Неужели? – удивилась Вендулка.

– Ну после трех, – сознался писатель – Спиртные напитки поддерживают и стимулируют мое творчество, но несколько замедляют. Поэтому я с опозданием проявляюсь на фотографиях. Когда уже ничего невозможно изменить во внешности…

– А вы не пробовали сниматься в кино? – спросила Вендулка…

«Все разговоры писатель сводит к литературе. И это сводит литературу с ума… „Здравствуйте, – говорит литература, – и до свидания!" Ее помещают в частную психиатрическую клинику, где со вкусом подобрана библиотека…»

– Обычно мне лучше всего пишется перед дождем, похмельем и между стульями… – заметил писатель. – Демонстрирую образцы, – предупредил он и для начала откашлялся…

Вендулка изобразила на своем лице людоедскую заинтересованность.

продекламировал писатель, с обычными по такому случаю придыханиями, подвываниями. – Написано июньским вечером, при температуре воздуха восемнадцать градусов по Цельсию, – сообщил он.

– Эти стихи – о чем? – уточнила Вендулка.

– О моем трудном материальном положении, – пояснил писатель.

– То есть я опрометчиво стала на что-то рассчитывать, – псевдопечально констатировала Вендулка. – Любовь скончалась раньше суммы, отпущенной на этот случай!..

– Да вы – поэт! – удивился писатель.

– А вы – экономист! – огрызнулась Вендулка.

– Что вы делаете?! – обеспокоился Густав Шкрета.

– Мы обменивается мнениями! – пояснила Вендулка.

– Диалог стимулирует выделение желудочного сока, – свернул на свою любимую тему писатель. – Дикий Единорог выходит из леса, поводя хоботом, и…

– И тут девственница бьет ему по яйцам! – всерьез разозлилась Вендулка.

«Пора бы появиться Йиржи Геллеру», – подумал я, поскольку обмен мнениями грозил перейти в потасовку…

«Автор припоминает цитату и употребляет ее не к месту: „Я приеду к тебе на обед, но вот мои условия: обед должен быть прост, дешев и изобиловать только беседами в сократовском духе. Но и тут – в меру…"»

– Благодарю, – сказал Йиржи Геллер, появляясь на пороге гостиной, – что вы приняли мое приглашение отобедать. Правда, беседа, которую вы тут поддерживаете, – он обернулся к Вендулке, – вряд ли в сократовском духе…

Выступление Йиржи Геллера потрясло всех, даже такого отчаянного нигилиста, как писатель. Он снова попытался «встать в строй», но только вытянулся на диване – солдатиком…

Йиржи Геллер был в маске.

– А вот и «хэллоуин»! – ляпнул писатель, который на самом деле не знал, как правильно пишется и произносится этот праздник. – В смысле, тыква вам на голову! – пояснил он.

Но маска Йиржи Геллера скорее напоминала о венецианском карнавале, чем о торжестве американских призраков.

– Извините за странный вид, – сказал Йиржи Геллер, – но мне захотелось придать нашей встрече побольше артистизма.

– Это удалось, – подтвердил писатель, устраиваясь поудобнее.

– Ваш дальний родственник, – представил его Густав Шкрета.

Он пролистал «семейный альбом» до нужной страницы и указал Йиржи Геллеру на фотографии писателя:

– Вот, вот и вот…

Предупрежденные о предстоящем фарсе гости старалась вести себя непринужденно. Как на биеннале, в духе заявленного в меню авантюризма.

– Симпатично получилось, – оценил фотографии писателя Йиржи Геллер. – Надеюсь, вы понимаете, что данная мистификация не имеет под собой дурных намерений?

– Если вам хочется повалять дурака, то – пожалуйста, – отвечал писатель. – История видела обеды и посмешнее…

– Все писатели – педерасты! – вдруг заявила Вендулка.

– Почему? – опешил писатель.

– Потому что у них в голове совокупляются однообразные мысли, – пояснила сна.

Писатель слегка задумался, чем адекватно ответить Вендулке, но ему не пришло в голову ничего оригинального, кроме как – подпоить Вендулку и ее же трахнуть. «Может быть, это однообразно, – подумал писатель, – зато полезно для всякой критики", – и стал методично предполагать – где бы он мог подпоить Вендулку.

«Астара! Астара! – требуют зрители в самый разгар пьесы. Они желают познакомится с этим монстром от литературы. В конце концов амбиции льются через край, на сцене появляется неосмотрительный автор, и его забрасывают несвежими помидорами „Вот вам и пообедали…» – решает автор.. »

– «Дважды сосчитано, взвешено и поделено", – сказал Йиржи Геллер. – Вы знаете, откуда сие изречение?

Густав Шкрета расценил это замечание не иначе как в свой адрес, потому что – в данную минуту накладывал себе на тарелку еду с фуршетного стола. И в нерешительности! замер с вилкой наперевес.

– Боюсь ошибиться, – ответил писатель, подтягивая к дивану «перекати-бар», – но на иврите это звучит как: «мене, мене, текел, супинатор…»

– Упарсин, – поправил его Йиржи Геллер.

– Точно! – воскликнул писатель. – У меня незаконченное высшее образование, поэтому на завершающей стадии возможны ошибки, – пояснил он.

– А сейчас вы на каком этапе? – поинтересовалась Вендулка, наблюдая, как писатель разухабисто расправляется со спиртными напитками.

– Спасибо, – поблагодарил писатель за ехидную заботу о своем здоровье, – все более-менее хорошо… А с чего это вы вспомнили про пир Валтасара? – обратился он к Йиржи Геллеру.

– Валтасар олицетворяет в христианском искусстве тип Антихриста, – заявил Йиржи Геллер. – О чем же еще говорить за обедом, как не об искусстве?

Янка выразительно посмотрела на Ирэну, та переадресовала этот взгляд Вендулке, Вендулка пожала плечами и презрительно фыркнула, суммируя женское отношение к теме разговора. То есть, по их убеждению, – беседа «откинула первую ступень» и устремилась к орбите, когда пирующие не слушают друг друга и каждый гнет свою линию для демонстрации ума и эрудиции.

– Меня больше устраивают обеды Лукулла, чем Валтасара, – вставил Густав Шкрета, прикрывая рукой тарелку. – Вдруг откуда ни возьмись появляются на стене надписи, которые только пророк Даниил в состоянии расшифровать… Это же не конкурс кроссвордов, а совместный прием пищи…

– Вот именно, – подтвердила Вендулка. – Поэтому, если вы не расскажете, кто такой Валтасар, я напишу на стенке – все, что о вас думаю…

Йиржи Геллер обернулся к Густаву Шкрете, тот бросил взгляд на писателя, писатель уставился в потолок… То есть, по их убеждению, – «Союз» с «Аполлоном» никогда бы не состыковались, если бы дамы управляли этими летательными аппаратами.

– Упоминается в Библии, – пояснил Йиржи Геллер, – что когда вавилонский царь Валтасар обедал со своими придворными, женами и наложницами – на стене появилась надпись, которая предвещала Валтасару скорую гибель.

– А кто тут жена и наложница?! – воскликнули одновременно Янка с Ирэной…

«Автор думает – как избежать прямых аналогий… И аллегорий… Луч, пробивающийся сквозь тучи, олицетворяет собой надежду. Женщина с измерительными приборами – правосудие. Крест – страдание. Лев – царственность. Пир Валтасара – скорую гибель Йиржи Геллера… Автору становится скучно самовыражаться о конкретном художественном образе, и он придумывает для себя аллегорию – тупица…»

С Йиржи Геллером мы больше не живем по соседству. Каш двухэтажный дом, построенный в смешанном стиле, сгорел от неосторожного обращения с сигаретами. Что же касается сада, то его изуродовали колесами пожарные машины, которые приезжали тушить дом. А в это время на частоте 25, 7 передавали вагнеровский «Полет валькирий», и он звучал изо всех пожарных машин. Но хуже, что, по всей вероятности, вместе с домом сгорел Йиржи Геллер. Предположительно – в своем кабинете. И относительно гостей Йиржи Геллера – двух мнений быть не может. Они – поганцы, сволочи и мракобесы. Скорее всего это пьяный писатель задремал с недокуренной сигаретой, и под ним загорелся диван. Но вначале кто-то из новых «родственников» отравил Йиржи Геллера. Во всяком случае – такого мнения придерживается Вендулка. Перед самым пожарищем Йиржи Геллеру стало плохо, он удалился к себе в кабинет и больше не вышел оттуда. Из-за смешных обвинений Вендулки «пирующие» не известили полицию, что в огне погиб человек. Странно, что и Вендулка не сообщила об этом. Поздним вечером того же дня – четверо гостей и Вендулка сели в поезд и отбыли на поезде в Прагу. Так что разбирать руины дома – ни у кого не было необходимости. И даже маски Йиржи Геллера – не нашли…

глава четвертая «десерт»

«…12 подвигов Геракла; 12 книг на полке; жизнь 12 цезарей; 12 таблиц Римского права; 12 пражских статей; 12 посланников; 12 пенсов равно 1 шиллингу; 12 дюймов составляют 1 фут»

7

Использование шизофрении в корыстных целях – это литературное творчество…

Однажды я добровольно посетил полицейский участок. Подошел к дежурному офицеру и принялся его изучать…

– Что вы хотите? – наконец обратил внимание дежурный офицер на мои подмигивания.

– Ничего, – невинно ответил я. Поскольку раздумал заявлять в полицию, что разбил их патрульную машину – своим унитазом.

Я полагал, что дежурный офицер должен был сам обо всем догадаться, исходя из моей внешности. Для этого и подмигивал.

– У вас нервный тик, – догадался офицер.

Неправда. У меня – идиотизм, Потому что надо пользоваться службой доставки, а не таскаться с унитазами по городу, Это же вам не Африка, чтобы употреблять свою голову вроде багажника… На улице Кшижиковой с моей головой случился крен, и я врезался вместе с унитазом в припаркованную машину. По счастью – без водителя, но к сожалению – патрульно-постовой службы, О чем я и прибыл доложить в ближайший полицейский участок, что мой голубой унитаз теперь у них на службе – торчит из лобового стекла…

А потом подумал, какие богатые смысловые ассоциации могут возникнуть при совмещении унитаза с полицейской машиной! Поди докажи, что это сделано не специально. И расхотел заявлять о случившемся, дабы не подвергать свою жизнь полицейскому произволу.

– Что-нибудь еще? – спросил нетерпеливый офицер, поскольку я продолжал топтаться возле его загородки.

– Надо бы оглядеться, – резонно заметил я, имея в виду, что акты вандализма у меня получаются только по вдохновению…

– Ну а пока, – набычился дежурный офицер, – не мог бы я взглянуть на ваше удостоверение личности?

– Хотя бы одним глазком? – снова подмигнул я, доставая из кармана свои документы.

Потому что полицейские всегда рассматривают их с вожделением, словно там вклеена фотография Памелы Андерсон. Это был некий фокус всех представителей власти – видеть Памелу Андерсон там, где ее нет. Мне этот фокус не удавался.

– В порядке, – заявил офицер, возвращая мои документы.

– А вы не знаете, кем была пани Кшижикова? – зачем-то спросил я и понял, что – проговорился.

Теперь обнаруженный на улице Кшижиковой унитаз – будут отождествлять со мною. Поэтому поспешил исправить положение и затуманить полицейскому мозги…

– Мне кажется, что она страдала, – вздохнул я.

– Кто?! – рассвирепел дежурный офицер и стал похож на оккупанта.

– Пани Кшижикова, – спокойно ответил я…

«…В ее доме всегда квартировали офицеры. И каждый раз пани Кшижикова была готова расплатиться по контрибуции. „Если меня будут к этому принуждать, – говорила пани Кшижикова за ужином, – я исполню свой долг с немецкой педантичностью". Пан Кшижиков печально соглашался, что право победителя на „шнапс унд фрау" – незыблемо испокон века. Пан Кшижиков допивал свое жидкое пиво, с сожалением рассматривал пустую кружку и уходил спать пораньше, дабы не мешать пани Кши-жиковой расплачиваться по контрибуции. „Но только в случае, если тебя будут к этому принуждать", – говорил напоследок пан Кшижиков, позевывая. „Если меня будут к этому принуждать!" – соглашалась пани Кшижикова. Она занимала свой боевой пост в гостиной и обнажала подвядшие прелести до разумных пределов. Чтобы привлечь, а не шокировать. Расквартированный офицер стучал на втором этаже сапогами, а пани Кшижикова терпеливо ждала, когда победитель соизволит осуществить свое право. „Ну?" – спрашивал утром пан Кшижиков. Пани Кшижикова отрицательно качала головой и предполагала, что следующей ночью ей предстоит расплачиваться вдвойне. „Если тебя будут к этому принуждать!" – предупреждал пан Кшижиков и уходил на работу. „Если меня будут к этому принуждать… – вторила ему пани Кшижикова. Время от времени расквартированные офицеры приводили штабных девиц, которые без принуждения скакали с офицерами на кровати и ржали, как лошади. „С нами бог!" – крестился пан Кшижиков из гуманитарных соображений, глядя, как с потолка сыпется побелка. Он сомневался, сможет ли пани Кшижикова полностью расплатиться за все оккупированные территории. „Если меня будут к этому принуждать!" – уверенно заявляла пани Кшижикова и берегла силы. Она круглосуточно лежала на диване в гостиной, не допуская к своему ангажированному телу пана Кшижикова. Впрочем, и сам пан Кшижиков с пониманием относился к миссии пани Кшижиковой. „Если тебя будут к этому принуждать, – нравоучительно повторял пан Кшижиков, – не вздумай сопротивляться!" – „Ах, если меня будут к этому принуждать…" – вздыхала пани Кшижикова, глядя, как очередной офицер покидает квартиры…»

– Валил бы ты отсюда, – посоветовал мне полицейский, и я воспользовался его любезным предложением…

Сожалея, что не имею фотографии пани Кшижиковой в обнимку с дежурным офицером…

8

Поэтический замысел – это женщина, с которой не переспал. Прозаический – появляется, когда женщина уже ушла…

До революции мы вынуждены были жить весело, чтобы не повеситься со скуки. Поэтому ежедневно разыгрывали драму абсурда – в разных театральных интерпретациях. То вечер юмора, то комсомольское собрание. Выбор зрелища ограничивался коммунистическим императивом, когда к каждому слову прилагалось «единственно правильное» тол-кование. Отсюда у читателей – развилась иезуитская патология. Когда между строк виделось больше, чем написано. Некий сакральный смысл, доступный только посвященным. Всякая белиберда могла быть оправдана, если писатель засовывал между строк парочку остроумных значений. «Литература ассоциативного мышления» – вот как это называлось. И многие авторы старались вложить больше смысла в пробелы, чем в буковки…

Янка рассказывала:

«Однажды мне выпало сыграть „Откровенность", но не полную. То есть фигуру в купальном костюме, покрытую прозрачным дождевиком. Сейчас бы я запросто исполнила роль „Оторванной откровенности", да что-то никто не предлагает. А тогда в закамуфлированном виде мне предстояло молча пройти по сцене и так же молча удалиться. Дабы у зрителей возникла ассоциация буржуазной распущенности, а на самом же деле – голого тела. Ну вот… Сижу я в артистической уборной и проникаю в образ. То есть накачиваюсь коньяком, чтобы как следует продемонстрировать свою „Откровенность". Но не полную. Время от времени заглядывает ко мне секретарь комсомольской организации и интересуется: „Молилась ли ты на ночь, Дездемона?" То есть созрела я для откровенности или нет. Приходит к выводу, что – „виноград еще зелен", и снова убегает. А я попиваю коньяк и размышляю о вечном. Мол, порнография – то, что есть, а искусство – то, что пытаются изобразить. И если с меня не свалится дождевик – это шедевр, а если с пьяных глаз я хряпнусь на сцене – выйдет порнография. В общем, когда снова появился комсомольский секретарь, я все отрепетировала на нем… И можно теперь сказать, что коммунистическая партия лишила меня девственности в лице своего авангарда. То есть отплатила откровенностью за „откровенность". Но не полностью. Поскольку никакого удовлетворения я от этой порнографии не получила…»

Теперь между строк уже не читают. Ассоциативного мышления едва хватает на перевод денежных средств за границу. И когда я что-нибудь пытаюсь изобразить, то представляю себе – Янку в прозрачном дождевике. Но, по странной привычке, не полностью…

9

Возле кладбища поставили рекламный стенд – «ОТДОХНУТЬ МОЖНО И ЗДЕСЬ, НО ЛУЧШЕ ВСЕГО – В ТУРЦИИ…»

На дверях филиала банка повесили рядом таблички – «ОБМЕН ВАЛЮТЫ» и «ЦВЕТНОЙ КСЕРОКС – КРУГЛОСУТОЧНО…»

«Журналисты не могут сопоставить два предложения, писатели – два абзаца… – думает Густав Шкрета. – Чего же ждать от остальных людей?..»

10

Предумышленное искажение действительности – это образ..

Когда от меня ушла приятельница, я решил завести себе верного друга – собаку или жену. Однако в цивилизованном обществе есть один недостаток – жены не продаются на птичьем рынке. Поэтому пришлось мне сходить на барахолку и завести себе щенка таксы. Меня убедили, что в клубе собаководов могут запросто подсунуть сенбернара, который оккупирует полквартиры и сожрет целый мясокомбинат… А пес таксы – животное норное и легко забивается в угол, как пыль. Тем более что родословная у этой «пыли», словно с горностаевой мантии Карла Четвертого… «Леопольд-Адальберт-Эрист-Фридрих-Отокар-Междуцарствие» – так полностью, по документам, звали мою таксу, чем я очень поначалу гордился. И всякий раз, выгувая во дворе, науськивал по родословной… «А ну-ка, Леопольд-Адальберт-Эрист-Фридрих-Отокар-Междуцарствие – фас!!» Потом надоело, и стал ее называть просто Марысей. Поскольку на рынке мне намекнули, что с точки зрения физиологии такса эта – сука. А сам я под хвостик ней не заглядывал из разных этических соображений. Мне ж с ней не спать…

Марыся отличалась ангельским характером – не лаяла почем зря и лопала, что положат. Мне в голову не приходило, что собаки жрут виноград. А Марыся возьмет в лапки ягодку, рассмотрит со всех сторон и, если понравится, укладывает под кроватью в горку. В противном же случае – поморщится и съест. Но нигде специально не наблюет, как один мой знакомый по имени Петер. Очень нечистоплотное животное этот Петер. Я бы сказал – вредоносное. Чуть что не так скажешь – он тут же блевать, простите за выражение. На прошлой неделе мы обсуждали творчество Милана Кундеры – так мне потом пришлось три дня наводить порядок в собственной квартире…

А Марыся обладала чувством юмора – почище, чем у Ярослава Гашека. Поэтому у нас вошло в привычку читать в лицах книги на сон грядущий. Правда, с небольшой адаптацией для норных пород с женской физиологией. Например, «Трое в лодке, не считая Марыси» приводили мою собаку в неописуемый восторг. Она заваливалась на спину, потирала лапами мордочку и хихикала до икоты, как может хихикать только сторожевой пес при виде подвыпившего хозяина. И, конечно, я волен предполагать все, что душе угодно, но как мне теперь кажется, именно эти литературные адаптации привели к нехорошему результату. Моя Марыся тяжело заболела…

Однажды ночью я проснулся от странного чувства, что забыл заплатить налог на добавленную стоимость. Странного в этом было вот что – налоги я давно не выплачивал полностью и спал спокойно. А тут проснулся… Марыся сидела у меня в изголовье и поскрипывала зубами. С красными рубинами вместо глаз, по пять каратов каждый. Вначале мне пришло в голову, что Марыся слегка расстраивается – что она по породе своей такса, а не «мон-моранси». Но потом я решил показаться ветеринару. Может быть, у меня завелись блохи и Марыся на них адекватно реагирует…

– Давно у вас живет? – поинтересовался ветеринар, указывая на мою собачку, но не подходя к ней близко.

– Месяца три, – отвечал я. – Никак не могу нарадоваться, и поэтому время летит быстро.

Марыся деловито почесывалась.

– Здоровая крыса, – порадовался вместе со мною ветеринар. – Килограмма на два потянет.

– В смысле? – не понял я. – Неправильно питается?

Ветеринар стал перемещаться по кабинету, ни на секунду не выпуская Марысю из вида. Потом взял с полки толстенную книгу, чем попросту спровоцировал мою Марысю на резкую литературную критику. Она хихикнула и бросилась на ветеринара. Тот, не задумываясь, треснул ее по башке книгой, и у Марыси пропало желание с ним дискутировать.

– Очень виноград любит, – вставил я, чтобы хоть как-то вызвать взаимную симпатию между Марысей и ветеринаром.

– А бетон не жрет? – уточнил ветеринар. – В общем, так, – добавил он. – Сейчас я достану металлическую клетку, и будем надеяться, что прутья выдержат…

– А что с ней?.. – справился я о здоровье Марыси с заметным беспокойством. – Повышенный холестерин?

– Шизофрения! – поставил диагноз ветеринар. – Не у нее, а у вас, – уточнил он. – А это взрослая аргентинская крыса, и можете порадоваться, что она до сих пор никого не загрызла…

– Кто – «крыса»?! – возмутился я. – Сам ты – крыса! А это – такса! Леопольд-Адальберт-Эрист-Фридрих-Отокар-Междуцарствие!

– Ага, – подтвердил ветеринар. – Как только загоним ее в клетку, будем вам делать уколы против бешенства…

Но если бы не поддержка трех санитаров, вряд ли бы он с нами справился… Кстати, Марыся действительно оказалась латиноамериканской «Крысей», с весьма токсичной слюной. В этом меня убедил ветеринарный консилиум, правда не без помощи устрашающих иллюстраций из «Жизни животных» и «Гибели этнических инков». Теперь я лишь изредка навещаю Марысю в зоопарке и подкармливаю виноградом…

А года через полтора после того, как чудом избежал гибели, задумал я жениться. На девушке по имени Марыся. Не в память о «Крысе», а так совпало. И единственное, что меня настораживало, – это любовь Марыси к зарубежной литературе.

– «Трое в лодке, не считая собаки», – намекнула мне как-то Марыся, – ни с чем не сравнимое удовольствие…

Я стал беспокойно проводить ночи. И когда однажды проснулся от странного ощущения, что не успел заплатить подорожный налог, а Марыся при свете луны читала у меня в изголовье Джерома Клапку Джерома – я выгнал ее к чертовой матери из своей квартиры. Вместе с этой книгой. И передумал жениться…

11

Совокупность психических аномалий – это характер…

Например, мирно помешанные собираются в одном месте, чтобы весело провести время… Вдруг за соседний столик усаживается блондинка и начинает мне корчить рожи, то есть – время от времени заигрывать. Я же патологически ненавижу блондинок после неприглядного случая, как одна крашеная меня родила. Естественно, с тех пор я вырос, но ничего положительного о блондинках – не вынес. Вдобавок строить мне рожи, когда у меня в кармане всего пятьдесят баксов, только дразнить быка – педерастом.

А у блондинки за соседним столиком – шизофрения на почве зрения. То есть контактные линзы ее раздражают до слез, очков она тоже не носит, и поэтому все мужчины на расстоянии вытянутой руки ей кажутся очень привлекательными. Прямо – мечта Квазимодо, а не женщина. Тем более что если подкатить к ней поближе – блондинка моментально закрывает глаза и начинает бурно дышать. Но я же об этом не знаю. И тут ко мне подходит мужчина и предлагает освободить столик…

– Если вы сегодня не в настроении… – намекает мужчина, что эта блондинка таращится с определенными намерениями…

Но каждую неделю – в непредсказуемом направлении. Мужчины рассаживаются за столики, и можно делать ставки – на кого персонально она уставится. То есть бармен выступает в роли букмекера, а блондинке все время кажется, что она выбирает одного и того же мужчину. Веселенькое мероприятие. Но я же об этом не знаю. И поэтому говорю, что мне лень поднимать жопу. Продолжаю бесцельно занимать выигрышный столик и, вообще, – веду себя, как сволочь на сене…

Чем подрываю характер этого вечера. Совокупность психических аномалий – рассыпается, и все с грустным видом расходятся по домам…

12

И явилось во сне мне – двенадцать посланников, возвестить о пришествии Йиржи Геллера. И были те посланники – его персонажами. И мог он делать с ними – все, что хотел…

примечания

«Сделала Хлоя !» – три раза она написала…

Марк Марциал. Эпиграммы

«В 1998 году чешская пани по имени Вендулка составила обширные примечания к роману Йиржи Геллера „Реставрация обеда", изданному в Праге…»

С. < … > Как говорит Гиппократ, если общаешься с идиотами – будь проще… – Неясно, кого уважаемый автор имеет в виду, поскольку «гиппопотам» этого не говорил. Что же касается идиотов, то, помнится, полезла я загорать на крышу, дабы не привлекать к себе внимания – с голой попой… Ведь вначале я купила купальник, а потом – завязочки, если сравнивать это бикини с водолазным костюмом. После чего на попе образовалось – «килиманджаро», то есть два ледника посреди Восточной Африки, с которыми на городской пляж выходить не рекомендуется. Так вот… Лежу я себе на крыше, маскирую попу под цвет саванны, и вдруг появляется «персонаж Гиппократа» и заявляет, что он «карлсон». Мол, направляется к себе домой – с гидом на Влтаву. И какие тут могут быть комментарии? Естественно, что самые нецензурные… «Карлсон» отступает по крыше под набором моих аргументов и в результате – еще три часа поджидает меня на лестнице. «Мерзавец! Женщине даже нельзя позагорать голой!" Но вы думаете, ему понравилась моя попа? Отнюдь. Просто он „захлопнул“ свои ключи в квартире и мечтал проникнуть туда через окно… „Мерзавец! Я загораю голой, а он – домой!“ Вот и общайся с ними посла зге-го.

С. < … > Когда в пятилетием возрасте я нарисовал лошадку – потрясенные мама и папа отобрали у меня цветные карандаши, дабы я с детства не загремел в психиатрическую больницу… – Когда на Ганнибала в Альпах сел слон – вот это было потрясение. Потому что никто не знал – с какими неблаговидными целями он сел на великого полководца… И создается впечатление, что в действительности автору на свое детство – как слону на Ганнибала.

С. < … > А разве писатель не сущее дитя в делах коммерции? – удивился этот мужчина… – Счастливая коммерция в литературной среде была замечена неоднократно, когда некая писательница успешно занималась проституцией. Что же касается автора, то на него – мало кто позарится. Это тривиально. А тривиальное и божественное в литературе встречается, когда книга Барбары Картленд лежит на книге Данте.

С. < … > Я вышел на перрон, чтобы полюбоваться поездом «от станции Брно…» – Течение мысли зависит от направления поезда. Например, отъезжающих за границу все время мучает ностальгия, а возвращающихся на родину – собственная глупость. Проводники, как собаки, понимающе заглядывают в глаза и по пути «туда» предлагают пассажирам – кофе, обратно – водку. Почему на стальной магистрали думается только по ходу движения – загадка человеческой натуры.

С. < … > В детстве я коллекционировал марки… – Всякая настоящая пани тоже обязана выбрать «хобби», чтобы весело проводить время. Пересчитывать на досуге денежные знаки, коллекционировать пустые консервные банки… Чем смешнее «хобби», тем больше вероятности выскочить за него замуж. Чтобы расквитаться с мужчиной за патриархат – по программе истории за девятый класс.

С. < … > Идея двойственности, заключенная в романе, сбивает простодушного читателя с толку, лает на критиков и путает следы… – И далее «роман» Йиржи Геллера развивается столь стремительно, что надо переквалифицировать его в изнасилование…

* * *

Здесь Йиржи Геллер взял Вендулкииы «примечания» и выбросил в окно. И «Реставрация обеда» осталась без примечаний…

замысел

Но разве не тем же безумием одержимы декламаторы, вопящие: «Эти раны я получил за свободу отечества, ради вас я потерял этот глаз?!»

Петроний Арбитр. Сатирикон

прага. февраль 1998 года

Собственно говоря, писатель придает чужим поступкам осмысленный вид. Ему недостаточно фактов, и он пробует реконструировать события, приведшие к трагическому финалу. Потому что литература все склонна драматизировать, а кинокартина, в конце концов, – воодушевлять. Хотя бы режиссера – на двадцать четвертую серию. Несчастный писатель доводит посторонний маразм до апогея, а сам ощущает упадок сил, поскольку предполагает логику там, где ее нет. Порою писателя возмущают импульсивные действия различных персонажей. Он пробует запихнуть их по дюжине в одну обувную коробку, а персонажи своевольно высовывают оттуда ручки да ножки и бьются о крышку головой.

Однажды я встретил подобного «кукольника» на Староместской площади. Он прижимал свою обувную коробку к груди и пел: «Четыре месяца спустя – еще проходит два! Как по макушке колотя – проходит голова! Мы наблюдаем чудеса – как времечко летит! Поел, а через полчаса случился аппетит!» Полная белиберда, если рассматривать ее с точки зрения абракадабры. Но когда я приблизился, то понял, что этот писатель просто заглушал странные звуки, доносящиеся из его коробки. Хохот, топот, свист, замысловатые ругательства и возгласы: «Подбавь пара, подбавь пара!», как будто он таскал за собой филиал преисподней. Дважды из обувной коробки выбрасывался женский чулок в мелкую сеточку, и писатель был вынужден запихивать его обратно. «Двенадцать чертей вам в бок!» – поприветствовал я писателя. «И вам того же!» – отозвался он. «Какие нынче виды на урожай детективов?» – поинтересовался я. «Ужасные!» – резюмировал он, и мы разошлись как можно дальше, потому что писателю – писателя знать не обязательно…

А уж читать друг друга – и вовсе извращение. Во-первых, ничего хорошего о ныне здравствующих писателях я сказать не могу. А во-вторых, и о себе – тоже… Один мой знакомый любил повторяться, что настоящий писатель – явление крайне редкое, Истинно! Истинно! Мало кого угораздит родиться такой сволочью и собственные патологические наклонности оправдывать литературными чудачествами. Мол, уважаемые читатели – не надо путать автора с его персонажами!.. Согласен, что это так же трудно, как и невозможно. Нельзя перепутать компанию зомби с одним человеком. Только писателю может прийти в голову, что он в состоянии размножиться подобным образом. Конечно, и среди зомби есть позитивные персонажи, что только предполагает – наличие положительных качеств и у писателя. Но в таком контрацептивном состоянии!!, что можно сказать – они зачахли еще до соития. Поэтому, когда меня приглашают в гости, я прежде всего выясняю: будут ли там писатели? И если нет, легко соглашаюсь отобедать, не беспокоясь о собственных брюках и прививках против бешенства. А то иногда вывешивают табличку: «Осторожно – злая собака» и не указывают конкретно – кто…

Вопрос:Ощущение от вашей прозы: выдуманная правда. Что такое ложь и возможно ли без нее творчество?

Ответ:Как говорила одна моя знакомая, женщина по происхождению: «Правду надо говорить всегда! Только – не всю…» На самом же деле – «творческая ложь» и «творческая правда» – одно и то же. Например, образ Вендулки составляют вполне реальные женщины. А сколько их было и в каких «пропорциях» – об этом известно только мне… Носик – оттуда, ушки – сверху, хвостик – из античности. Но это отнюдь не собирательный образ из жен и подружек. Просто, как «доктор Франкенштейн», я сотворил себе приятельницу. Да, возможно, получился монстр, но – в реальной жизни она была еще хуже! (Курсив Йиржи Геллера.) И вообще, всякую мистификацию кормят вполне реальные эпизоды. Все дело именно в пропорциях. Как я ощущаю ложь? Я в нее верю – с утра до обеда. После чего иду в ближайшее заведение, обычно к «старому Эдгару», и наблюдаю скучную правду. Что в добрую кружку помещается всего лишь один литр пива. Что люди в баре спорят ни о чем, поскольку завтра они вернутся обратно и будут спорить – о том же самом. И вот я сижу там и думаю, что в действительности – подлинной правды нет. Поскольку все вышесказанное – я наврал. И надеюсь, что и далее – навру тоже…

Вопрос:Ваши литературные предпочтения?

Ответ:Я и Сестерция предпочитаем – раздельное книжное хозяйство… Кстати, вы должны догадаться сами, почему у моей жены такое странное имя – и не Квинтилия, и не Нонна… Раз в месяц, после рейда по книжным магазинам, мы всей семьей играем в «трибунал». То есть составляем тройку прокураторов – я, Сестерция и Магвай. Так вот что я вам скажу – это самый неправедный суд на свете. Магвай книг не читает, поскольку он персидский кот; я читаю мало, потому что – нахал; а Сестерция только пролистывает, и в лучшем случае – до половины. Однако все мы имеем определенные суждения о литературе. Магвай считает, что это пустая трата денег; я считаю, что – я нахал; а Сестерции попросту запрещено восхвалять какого-нибудь писателя в присутствии Йиржи Геллера… После судилища я внимательно осматриваю свои полки и переставляю некоторые издания на полки Сестерции. Чем провоцирую некую букинистическую лавину. Сестерция принимается наводить книжный порядок и спихивает всякую дрянь – дальше, в кошачий домик. Поэтому самое отрицательное отношение к современной литературе именно у Магвая – она мешает ему жить… Так что спустя время Магвай начинает истошно орать, а мы – аккуратно раздаривать книги. И поскольку отдельных авторов никто не хочет у нас брать – мы настоятельно рекомендуем их для прочтения. Говорим, что это просто чудо, а не книги! И можете себе представить, что думают люди о наших литературных вкусах…

Вопрос:Алкоголь стимулирует ваше творчество или подавляет?

Ответ:Литературное творчество – это художественное верчение на заднем месте. И если стимулировать его алкоголем, то можно запросто свалиться со стула… Я не пишу даже после кружки пива, не редактирую и не строю литературных планов. То есть алкоголь несовместим с моим творчеством, которое построено, простите за самонадеянность, на трезвом расчете. Я всегда пытаюсь создать некую литературную конструкцию. Вычерчиваю схему построения романа и, как бобер, «перегрызаю» текст на бревнышки. К примеру, из «Реставрации обеда» – у меня получилась «хатка»… А вдохновения у меня нет, и поэтому мне не надо «разогреваться» спиртными напитками. Другое дело, что время от времени я изучаю, как алкоголь усваивается моим организмом. Что, безусловно, тормозит другие творческие процессы…

– Вот видишь, – сказала Ирэна. – Я правильно сделала, что изолировала тебя от общества и спиртных напитков. Хотя бы временно…

За три дня, проведенных в этой комнате, я растворил в себе весь аспирин, вспомнил даму, которая меня похитила, и распечатал на тридцати страницах слово – «Хелп!!!» Это было обращение ко всем работникам городской канализации с просьбой о помощи. Что меня содержат в нечеловеческих условиях без пива и секса, как стерилизованную канарейку. То есть из вышеупомянутых страниц я насворачивал бумажных корабликов и сплавил кораблики в унитаз, поскольку другой пневматической почты – не предвиделось…

– Чем больше ты будешь думать о мореплавании, – заявила мне Ирэна, – тем дольше общаться исключительно с унитазом…

Она хотела, чтобы я восстановил события, которые довели несчастного Густава Шкрету до смерти. Более всего Ирэну интересовало – какого свойства была эта смерть. Насильственная или причинно-следственная?

– Месть – это женское понятие о справедливости, – сообщила Ирэна, когда я попытался выяснить, почему она не обратилась в полицию, а привязалась ко мне.

– Порядочная пани не должна фигурировать на процессе, если ей фигурировать напроцессе не в чем, – подтвердила Янка. – А я ничего не ношу – ни в клеточку, ни в полосочку…

Она появилась к вечеру первого дня и сразу же наполнила телевизор странными ассоциациями. Вдобавок моя интерактивная связь с дамами была односторонней – я их видел, а они меня нет, поскольку камера наблюдения имелась только на кухне…

– Какие у тебя претензии? – поинтересовалась Ирэна, когда я стал возмущаться обстоятельствами своего содержания.

– Даже в зоопарке условия хуже, – поддакнула Янка.

Я требовал установить видеокамеру и в женском душе, чтобы программы по телевизору были разнообразнее. При этом мне приходилось орать под дверью, потому что иначе звук просто не распространялся…

– Мне надоело смотреть, как вы режете овощи!!! – надрывался я. – Нельзя ли сходить в магазин и принести мне пива?!!

Но Янка несправедливо замечала, что вначале – пиво, потом – бабы, и если я называю это разнообразием, то жизнь у бегемота – куда содержательней. И лучше бы я не орал под дверью, а сел за компьютер и восстанавливал картину преступления… Что в сумме получается – детектив, за который издательство может заплатить деньги.

– Уникальный случай, – соглашалась с ней Ирэна. – Мы его содержим, безо всякой для себя пользы…

– Что подрывает основы женского существования, – подтверждала Янка…

В общем, на третий день я включил компьютер и напечатал следующую фразу: «Боги, не гневайтесь на меня все сразу – станьте в очередь». Думая, как бы поживописнее изобразить бурную литературную деятельность. Далее, войдя в образ, я взлохматил на своей голове волосы, погляделся в зеркало и от испуга – исписал еще полстраницы разными многозначительными словами. Предполагая, что именно так должно начинаться повествование – издалека и туманно. После чего потерял к этому мероприятию всяческий интерес и пару дней лежал на спине, не беспокоя другие части тела. Покуда во входной двери не появилась дырка, просверленная Янкой или Ирэной.

– Это чей там глаз? – тогда поинтересовался я.

– Это – наш! – хором отвечали дамы. – Теперь мы будем за тобой наблюдать.

– Валяйте! – разрешил я.

Часа через полтора они стали шумно возмущаться, потому что за прошедшее время произошло только одно изменение – я почесался. И «бездельник», и «тюлень» – были самые божеские эпитеты после этого изменения.

– Великие художники Возрождения, – возразил я, – ждали, как минимум, трое суток, чтобы в комнате осела пыль. Прежде чем приступить к работе.

– А мы думали, что ты сдох, – пояснили они.

И хотя мне уже надоело – я пролежал еще полтора часа, из принципа. Только тогда встал, заткнул смотровое отверстие и снова сел за компьютер…

Всякая информация, что поступает от женщин, должна быть рассмотрена обоюдно. Как банкнота. Поскольку на женских купюрах нередко с одной стороны нарисованы кроны, а с другой – доллары. То есть не информация, а кредитная карточка для любой покупки. Нетерпеливые мужчины не в силах дослушать женщину до конца и торопятся с выводами, что она безобидная идиотка. А между тем, смиренно внимая, как собирается дама разделать к обеду говядину, можно дождаться откровения – как эта пани будет расчленять ваш труп. Я не запугиваю, а просто рассуждаю. Что женщина на исповеди придерживается повествовательной манеры – начинает с далекого детства и не всегда доходит до грехов. Просто – не успевает…

Но Янка с Ирэной, пересказывая, и с конца, и с начала, ни разу не упомянули, что они утопили в ванной Густава Шкрету и разрисовали его химическим карандашом. Поэтому мне оставалось только верить дамам, что они к этому делу непричастны. А также исследовать природу загадочной надписи – «Гай Петроний Арбитр» – как единственной и малопонятной улики…

Допустим, предполагал я, что некие злоумышленники задумали извести Густава Шкрету таким замысловатым способом. Для этого им понадобился – сам Густав Шкрета, ванна, бритва и химический карандаш. И, чтобы собрать такие разнородные вещи в одной квартире, – им нужен от этой квартиры ключ. Или Янка. Которая разбрасывает запасные ключи где ни попадя, а потом верещит, что они пропали. Тогда злоумышленники должны познакомиться с Янкой, хотя бы затем, чтобы знать, где у нее ванна. А это не самое привлекательное место у девушки, если ты не маньяк. Следовательно, убийца Густава Шкреты – водопроводчик!.. Либо я – идиот, и надо предполагать снова…

Допустим, снова предполагал я, что Густав Шкрета решил извести самого себя таким замысловатым способом. Для этого ему понадобились – ванна, бритва, химический карандаш и минимум – желание помыться. Мне остается уточнить – как часто у Густава Шкреты возникало такое желание, и в принципе – все ясно. Злодей-водопроводчик отключает у Густава Шкреты горячую воду, и он просто вынужден идти к Янке. Где от ярости на коммунальные структуры вскрывает себе вены. Потому что у Янки горячей воды тоже нет… То есть как ни крути, а у писателя действительно мозги растут криво. Поскольку только ему приходят в голову такие разноплановые сюжеты…

Вопрос:Что такое для вас подлинная философия?

Ответ.Все познается – в развитии… Из посеянного предложения вырастает роман, если за ним хорошо ухаживать – культивировать и обильно поливать водой. У некоторых писателей прет из земли «баобаб», но не в смысле, что «роман о женщинах», а в перспективе… Я же выращиваю мелко-колючие кактусы и лишь изредка – литературный бонсай, в стиле «бундзин». Целый миниатюрный сад на подносе, когда человек нависает над ним в образе Саваофа, – смотрит и улыбается. Можно скоротать вечность, разглядывая бонсай… И нужно относиться к моим медитациям над «карликовыми деревьями» – с юмором. Ведь, наблюдая за психиатром и его пациентом, не всегда с уверенностью можно сказать, кто болен. Поскольку психиатр серьезно относится к своей работе, а я – нет…

– Мы можем тебе чем-нибудь помешать?! – попеременно барабанили в дверь Янка и Ирэна.

– Обойдусь, – отзывался я.

– Отрицательные факторы благоприятно сказываются на творчестве! – намекали они, не переставая барабанить. – Такие, как – шум, критика, голод, нищета и инвалидность!

– Спасибо за поддержку, – благодарил я, а сам был мысленно далеко отсюда…

автобиография

– Сорок лет – ума нет, – констатировал писатель и посмотрел в окно.

– А как будет сорок пять – пообедаем опять, – добавил он.

Йиржи Геллер

«Я думаю, что он специально нарушил хронологию событий. Дабы посеять сомнения в подлинности этой истории…»

Вендулка

В начале я родился. И в шесть лет уже бойко зыркал из полуподвала, где размещалось книгохранилище города Биш. «Мама, мама – где ты греешь жопу? В каких заморских, с позволения сказать, странах?» Я не был сиротой, просто – с удовольствием жил у бабушки. То есть успешно скрывался от идиотизма, который стремились привить мне путем воспитания. «Что могут дать родители, исключая подзатыльник? – раздумывал я и не находил ничего интересного. Ни сердца, ни ума, ни фантазий…

Книгохранилище в Бише имело жуткую репутацию. Во-первых, все были уверены, что там обитает привидение и – разгуливает со свечкой, в длинной ночной рубахе. Поэтому, завидя здание городской библиотеки, где находилось книгохранилище, все стремительно переходили на другую сторону улицы, что, безусловно, сказывалось на посещаемости этого «проклятого» места. «Прекрати бродить по ночам, – сетовала бабушка на мой образ жизни, – всех постоянных читателей распугал…» – «А как же – Мошка?» – припоминал я. «Он сумасшедший, – возражала бабушка, – а посему погоды не делает!» Иоганн Мошка имел читательский билет под номером два, был действительным городским сумасшедшим и служил звонарем в костеле. Он интересовался только специфическими книгами «про девочек». Например, «Марыся и три медведя», «Белыся и семь гномов», «Алыся в Зазеркалье» и так далее… Читательским билетом номер один – обладал я. Чем вызывал восхищение у Иоганна Мошки, который думал, что по церковной иерархии я важнее архиепископа…

Во-вторых, жители города Биш верили в «черную вдову», которую заживо замуровали в нашем книгохранилище. Словно ведьму. И, как гласила народная молва, «черная вдова» время от времени испускала леденящие душу звуки и взывала к бывшему мужу – «Йиииржиии! Йиииржиии!». Отчего молодухи в радиусе двух кварталов вскакивали по ночам и с подозрением разглядывали своих благоверных. «Пойди накорми поросенка, – говорила тогда моя бабушка, – слышишь, как развизжался, ..» Этот свиной бифштекс провалился у нас в погреб, и не было никаких сил поднять его обратно. Как и зарезать…

В-третьих, о чем перешептывались в городе, нашу библиотеку посещал Антихрист. Во всяком случае, из музыкальной школы видели, как однажды ночью во время дождя Антихрист залетел в помещение книгохранилища прямо на огненной колеснице, а буквально через пять минут – выскочил обратно, словно ошпаренный, к ушел под землю возле дровяного сарая. «Во как!» – отмечали жители скорость, с которой Антихрист покинул городское книгохранилище. «Читательский билет номер три», – вывел я очередность для всех проживающих в городе Бит. Потому что на самом деле – это была шаровая молния, которая едва нас не подпалила. И мы с бабушкой сильно рисковали, ведь никакая пожарная команда не отважилась бы войти в книгохранилище в темное время суток. Разве что – под наркозом…

В шесть с половиной лет я вынужден был отправиться в школу и долгое время придуривался – читая вслух по складам. Дабы никто не догадался, что библиотечное привидение давно изучило Ги де Мопассана, «лишенного иллюзорности при описании чувств…» Ха! Пользуясь положением, в шесть лет я видел из полуподвала больше женских трусов, чем Ги де Мопассан за всю свою жизнь, что. собственно, никак не сказалось на моей иллюзорности, а только выработалась манера задирать на дамах юбки при ближайшем знакомстве…

Но некоторые юбки были длиннее, чем память о них. И на первом свидании меня не покидало чувство, что с этой женщиной мы уже это делали. «А скажи-ка, Мошка, чем Марыся отличается от Белыси?» – «Если не вдаваться в подробности, – важничал Мошка, перелистывая свои книги, – то надо обобщать…» – «Давай!» – разрешал я. «Марыси ходят гуськом, – обобщал Мошка, – на довольно далекие расстояния, подтверждая тем самым американскую мудрость, что у семи гномов – Белыся без глазу». – «Ну ты и начитался!» – удивлялся я. «Так точно! – Мошка по-военному отдавал честь и раскрывал страшную церковную тайну: – А вот у нас пастор – член коммунистической партии!..»

И в какой-то момент меня стали одолевать разногласия между органами и чувствами. Иначе говоря, необъективное восприятие реальности. То есть при осязании – мною нередко овладевал страх, а при обонянии нашего поросенка – странная печаль. Все относительно книгохранилища мне виделось потусторонним, и, выходя на улицу, я боялся навсегда потерять гравитацию. Тем более что мои опасения подтверждались картинами Марка Шагала – про то, как евреи летают над странной местностью и не могут определиться. А город Бпш – тоже не земля обетованная. Никоим образом…

Такое неестественное ощущение отчего дома – меня абсолютно не радовало. Когда висишь над ним вверх тормашками сорок неполных лет и все время рискуешь расквасить себе морду о свою же малую родину. Поэтому я загружался камнями для большего тяготения к отчизне и опускался на землю, вроде как остальные люди. Работал, служил, защищал, поглаживал, то есть – ничего плохого я своей малой родине не делал. Но между революциями – не любил… Как, вероятно, не обожает тягловая лошадь – телегу с дерьмом, нагруженную по чьей-то прихоти. Можете назвать это космополитизмом, а у меня язык не поворачивается…

В четырнадцать лет я решил озвучить свое чувство ритма, чтобы не петь хором. Ведь, находясь в подобном обществе, ты не можешь стоять с отсутствующим видом, без соответствующей справки, как у Иоганна Мошки. И либо должен голосить вместе со всеми, либо – аккомпанировать. Иначе к тебе появляется масса вопросов от компетентных организаций…

– Вы знаете, почему помидор красный?!

– Он как нельзя лучше олицетворяет чувство долга!

– Кто?! Помидор?!

– Нет! Чувство долга – олицетворяет цвет помидора! Потому что он частичка красного знамени!

– Кто?! Помидор?!

– Тыква…

– Ответ неправильный! А что вы думаете о зеленом цвете?

– Путь свободен – можно ехать!

– Размечтались…

И компетентные организации не выпускали меня за пределы города Биш, с такими неадекватными чувствами. Поэтому приходилось их развивать на соответствие обществу. То есть учиться, учиться и аккомпанировать, как завещал мне Большой брат, который заходил в шестьдесят восьмом году и изрядно нагадил на моей малой родине. Наверное, у него были проблемы с желудком. Впрочем, у кого их не было…

Чувству ритма я отдавался, играя на ударной установке. Петь на родном языке не решался, дабы не ляпнуть про священный помидор чего-нибудь лишнего. А престарелый капельмейстер изображал в нашем ансамбле недостающие духовые инструменты. «Кам ту-гезааа!!!» – орали мы, что в микрофон, что без микрофона, и капельмейстер в определенный момент делал «ффшшших!» – на аккордеоне, мастерски раздувая меха. «Там, та, та, тааам! Ффшшших! Там, та, та, тааам! Ффшшших!»

Подобными глупостями я занимался лет десять, изредка предполагая, что напишу об этом роман и назову его «Камтугеза». Но время шло, и в двадцать пять – я сократил свои амбиции до повести, а в тридцать – уже чувствовал себя на рассказ с подагрой. Поскольку чем дольше живешь, тем меньше желаний. И в конце концов мечтаешь о стакане воды, который тебе подадут перед смертью. Во всяком случае – так говорят… Чувство со временем выглядит, как старое полупальто, побитое молью. Которое жалко выбросить и – вышло из моды. Изредка ты достаешь его из кладовки, кряхтя напяливаешь на себя и красуешься на потеху молоденьким девушкам, пуская от умиления сопли. Ты говоришь: «Мадам, – шаркая ножкой, – мадам, позвольте вас пригласить на романтический танец», – а на тебя хихикают, потому что, честно сказать, ты давненько не редактировал себя перед зеркалом. Да еще и вырядился, как старое чучело, в непонятное чувство…

Когда в двадцать восемь лет я устроился на работу в качестве администратора танцевального зала – ходил ко мне на дискотеки такой плясун. Исполнять балетные номера для умирающего лебедя с песочным отверстием. Его не устраивали тихие ретроспективные вечера «Для тех, кому за тридцать». И он потрясал своими чувствами, как старый экскаватор, размахивая ковшом больше для устрашения, чем со смыслом. Поскольку уходил с дискотеки вдвоем с одышкой и никогда – с молоденькой танцовщицей. А ей вначале надо показать сто пятьдесят баксов, а потом уж и прыгать, и проявлять эмоции. Но скорее всего у этого плясуна не было иностранных денег, а только чувства, что для мужчины в его возрасте просто смешно, когда он рассчитывает тряхнуть «ковшом». Вот мне в двадцать восемь – еще отдавались почти что за просто так. За право пройти на дискотеку по контрамарке. И не хлопотно, и с перспективой – на абонемент…

В первый, третий и пятый раз – я выписывал этот абонемент на сходное имя. Такое же развлечение было у Македонского с Александриями… Но то ж города, а это ж – дамы. Поэтому я разделял всех своих бывших жен на четненьких и нечетненьких, ради удобства, и присваивал им порядковые номера. Получался – каталог кораблей из «Илиады» Гомера…

«Прима» – считала, что сон – лекарство от всех невзгод. Первую половину дня она мирно дрыхла, вторую – рассказывала, что видела во сне. В конце концов эти половинки у нее перемешались, и Прима стала воспринимать меня как фантом. Думала, что семейная жизнь – это грезы, а наяву я – причудливая сволочь… Когда мы расстались – она спала…

«Секунда» – выкуривала пачку «Житан» минут за сорок и выпивала бутылку вина – еще быстрее. После чего ей был необходим спарринг-партнер для тренировочного боя. Я выстоял против нее целых восемь «раундов», покуда в суде нам не сказали – «брек» и развели по разным углам жизни. Предполагаю, она до сих пор жалеет, что не завершила нашу встречу нокаутом…

«Терция» – обучала меня английскому языку, а я, как полагается, прогуливал уроки. Не приходил домой ночевать, выдумывая объективные причины. Что съемки видеоклипов надо обязательно проводить ночью, поскольку в это время – аренда студии на пятьдесят процентов дешевле… Был отчислен за неуспеваемость…

«Кварта» – все время думала о перспективах. Как станет вдовой, как меня похоронит, и в каких это будет тапочках. Мысли о будущем не давали ей покоя, поскольку по моему некрологу – Кварте оставалось все имущество. И когда в сороковой раз она переспросила – какого размера обувь я ношу, мне ничего другого не оставалось, как сделать ноги. Да и Бог с ним, с имуществом…

«Квинтилия» – заботилась о моем здоровье. Не разрешала: пить пива больше одною литра в день; общаться с посторонними дамами по телефону; курить без перерыва; есть острое, соленое, перченое и копченое; общаться с посторонними дамами без телефона; распоряжаться самим собой по собственному усмотрению… Вот я и подумал – а для чего мне такая оставшаяся жизнь?!

В десять лет Иоганн Мошка решил заменить мне дядю, которого никогда не было. Смастерил по такому случаю черный цилиндр и заявил, что приехал из Франции. «Ты знаешь, – вкрадчиво сообщил он при встрече, – что я скончался в прошлом году и оставил тебе большое наследство?» Разумеется, я и понятия об этом не имел. «Ггрррьяяяя, ррррьяяяя-ррррьяяяя-ррррьяяяя!..» – стал таинственно напевать Мошка и продолжал «рррьякать», покуда я не отдал ему читательский билет за номером один. Правда, б обмен на черный цилиндр и завещание. Другого способа избавиться в тот день от новоявленного «дядюшки» не существовало… А похоронили Мошку осенью, и я присутствовал на церемонии в его цилиндре. «Завещаю вам – всё!» – такова была последняя воля Иоганна Мошки…

В городе Биш проживали два признанных писателя. Почти ежедневно они собирались в одном месте, чтобы культурно провести время. Только у них ничего не получалось – обязательно напьются и морду друг другу набьют. Остальные писатели в городе Биш считались непризнанными, поэтому им приходилось тихо наблюдать за «монстрами» и обсуждать свои наблюдения. Подобный кошмар назывался – «Литературным объединением». «Все поэты – онанисты!» – декларировал первый признанный. «Все прозаики – извращенцы!» – пропагандировал второй. И можно было не разделять какую-то позицию, но никто не отваживался возражать обоим…

Признанные от непризнанных отличались только публикациями – одним удалось донести свой бред до читателя, а другим – нет. Отчего так исторически произошло – никто понятия не имел, но признанные учили непризнанных литературному мастерству и качеству. Когда им подсовывали листочки с каракулями, признанные охотно объясняли, почему сочинения эти – дерьмо. Правда, иной раз они ошибались и принимали цитаты из собственных публикаций за произведения других авторов. Но приговор оставался прежним – «тоже – дерьмо…» В двадцать пять лет мне надоело оставаться читателем, и я примкнул к молодым непризнанным…

В группе нас было семь человек и девушка, которая сочиняла рассказы про кораблики с разноцветными парусами. От этого она в скором времени сильно забеременела и перестала общаться с литераторами. Принципиально. Еще на сверхзвуковой скорости сошел с ума боевой летчик. Он отказывался есть мясо, куру, колбасу и фиксировал на бумаге только поток своего сознания. Больше ему ходить в туалет было нечем… Можно вспомнить и Александра по прозвищу Пестик, у которого в пяти рассказах – триста пятьдесят раз упоминался «черный пистолет…» А также нелишне упомянуть безнадежного романиста, который умудрился написать порнографическую повесть для детей дошкольного возраста «Про зайчиху Пусси». В связи с чем никого из нашей группы не принимали в стационар. А только поясняли, что для больных со сходными заболеваниями – мест нет. Ибо Литература – зараза неизлечимая…

Когда мне стукнуло тридцать, мимо города Биш стали прокладывать автомагистраль и потревожили отчие могилы, то есть – окончательно разворошили. Тогда я пошел на бывшее кладбище, разыскал череп Мошки и притащил его домой, чтобы гладить и приговаривать – «Мой бедный Иоганн!» Это подвигло меня на театральный пост, в том смысле, что – «шоу мает гоу он» до полного похудания. Театральная труппа тоже делилась на основной состав и вспомогательный. Что было весьма удобно, когда главный актер погибал для зрителя. Ему тотчас же находилась замена из вспомогательного состава, если «клон» был в более трезвом виде. Я поступил на сцену во время поголовной эпидемии и незамедлительно получил роль «второго фашиста в третьей страже». Без слов. Мы появлялись на пару с «первым фашистом» и уводили главного героя на расстрел, если он мог передвигаться самостоятельно. Если нет – бросали главного героя на пулеметную амбразуру и кланялись. Поскольку на этом шоу заканчивалось. Что вскоре нам надоело, и мы зашвырнули главного героя в оркестровую яму. Ради импровизации. В связи с чем в труппе произошло резкое сокращение штата, и всех «фашистов» уволили…

А еще в восемь лет – мы бегали с Мошкой по проволоке, изображая цирковых клоунов. Для этого бабушка сшила мне специальную шапочку, чтобы я больше походил на полудурка. При встрече со всеми мы дико хохотали, подпрыгивали и падали на спину, но малоподготовленные люди не слишком-то разбирались в цирковом искусстве. Особенно в вечернее время… Поэтому люди окрестили нас «попрыгунчиками» и перестали встречаться. «Надо поменять амплуа», – догадался Мошка после трех инфарктов, случившихся на пашей улице. И мы «переклинились» на гильдию жонглеров и эквилибристов. Покуда не выбили все стекла на первых этажах. Тогда возмущенные граждане ворвались в помещение книгохранилища, нашли под моей кроватью потрепанный чемоданчик с журналами «Цирк» и сожгли их на площади… Как бишь назывался этот город?..

В двадцать два года – я поступил на работу в научно-исследовательский институт, в качестве подопытного кролика. На мне отрабатывалась важная народно-хозяйственная программа – насколько мартышкин труд облагораживает человека. Опыты проводились в режиме повышенной секретности, для соблюдения «ноу-хау». Поэтому вместе с другими «кроликами» я – пил, нецензурно выражался и ничего практически не делал, дабы ввести посторонние государства в заблуждение насчет интенсивного строительства социализма в отдельно проклятой стране… Это был тот же цирк, но с большим количеством уродов. И мне оставалось только сожалеть, что Иоганн Мошка не дожил до этого светлого времени…

После революции – я занялся рекламным бизнесом…

В семьдесят пятом – не закончил школу…

В девяносто восьмом – опубликовал первый роман…

В тридцать три года – посадил дерево…

В девяносто шестом – построил дом…

В канун миллениума – развелся в последний раз…

В девяносто седьмом – лишился дома…

В восемьдесят шестом – сбежал из института…

* * *

И теперь вам известно – кто есть я на самом деле…

сюжет

Тем не менее я промолчал, как будто вся эта [история меня] не касалась. После чего стал перечислять [кушанья] из нашего обеда…

Петроний Арбитр. Сатирикон

В городской библиотеке мне выдали «Сатирикон» Петрония под честное слово, что я не стану покидать читальный зал с этой книгой, кроме как – вперед ногами. Подобные сравнения возникали у меня невольно всякий раз, когда я вспоминал о печальной судьбе Густава Шкреты. Теперь же мне предстояло отыскать гибельные аналогии и в тексте романа. Я сомневался, что Густав читал «Сатирикон» на языке Петрония, поэтому за основу своих исследований смело взял перевод, с обширными комментариями…

Первое, что бросилось мне в глаза, – это многочисленные лакуны, отмеченные квадратными скобками – [ ]. И либо здесь текст был безвозвратно утрачен, либо он подвергся уничтожительной критике, скорее всего – средневековых переписчиков. Не знаю – с каким умыслом отсутствовали эти фрагменты. Поскольку приглашенные на следующий уик-энд гости кажутся всегда интереснее, чем чавкающие сегодня перед тобой болваны. Вдобавок мои фантазии по поводу загадочной дамы, которая не пожелала со мной отобедать и повеселиться, простираются намного дальше картинки, когда дама уже «нахрюкалась» и дрыхнет…

Исследуя «Сатирикон» далее, я осмелел и пришел к выводу, что, невзирая на многочисленные сцены любовного содержания, – текст романа абсолютно не эротичен, поскольку осмеянная связь, даже чижика с пыжиком, не побуждает на аналогичные извращения. То есть любая лакуна – это предмет изучения критика на предмет его патологии. А для подобных умозаключений у меня нет – ни опыта, ни времени, ни квалификации…

Обширные комментарии, между прочим, неизменно отсылали меня – домой, в объятия Морфея. Такие гомосексуальные направления меня не устраивали. И, продолжая индифферентно рассматривать книгу, я выделил для себя – схолию, с которой не прочь был и переспать. Данное пояснение относилось к главе LXXXIX, где пелось о крахе Трои. А на эту же тему была написана и поэма Нерона, как указывалось в «Анналах» Тацита…

[распространился слух, будто в то самое время, когда Рим был объят пламенем, Нерон поднялся на дворцовую сцену и стал петь о гибели Трои, сравнивая постигшее Рим несчастье с бедствиями давних времен]

«Экий артист-брандмейстер, – подумал я. – Прямо не история Древнего Рима, а конкурс пожарной самодеятельности». Но прежде чем разобраться с поджигателями, я стремительно предположил, что в «Анналах» и «Сатириконе» – речь идет об одной и той же поэме. А именно – «О гибели Трои», написанной Нероном. «Гиссарлык!!!» – радостно воскликнул я. Да так, что с библиотечных полок сдуло вековую пыль, а служительница едва не свалилась со стула…

Итак, окрыленный успехом, я стал защищать свои предположения – сперва от нападок служительницы, которая все время твердила «Тихо-тихо», затем – от многочисленных комментариев, которые ни в грош не ставили Нерона и, наоборот, – приписывали авторство «Сатирикона» некоему Петронию. Когда, по свидетельству самого же Тацита, император Нерон, кроме театральных подмостков, не чурался и литературного творчества…

[приблизительно тогда же, начав с безделицы, Нерон написал свой роман, но во время публичного представления вспыхнуло жестокое побоище между жителями Нуцерии и Помпеи за право инсценировать его]

И поскольку место действия сохранившихся частей «Сатирикона» – италийская провинция Кампания, то, значит, и жители Помпеи – обладали большими правами на инсценировку, ввиду расположения этого города по месту действия. Вдобавок известно, что кроме «Тройки» император Нерон сочинил еще ряд эпических произведений, которые, к сожалению, – не сохранились. А о творческих изысканиях самого Петрония нам ничего не известно. Следовательно, их и не было…

Как же тогда развивались события, учитывая вспыльчивый нрав Нерона и сомнительность безнаказанного плагиата. Откуда на рукописи появилась подпись – «Петроний Арбитр»? Ведь мало кому придет в голову присваивать себе произведения императора, разве что – самоубийце. И скорее всего – именно это и произошло…

[случилось, что в эти самые дни Нерон отбыл в Кампанию; отправился туда и Петроний, но был остановлен в Кумах. И он не стал длить часы страха или надежды, а вскрыл себе вены. Затем пообедал и погрузился в сон, дабы его конец, будучи вынужденным, уподобился естественной смерти]

Собственно говоря, здесь мы имеем дело с Геростратом от художественной литературы, который ценой убийственного плагиата – вошел в историю. Многочисленные агенты скупали «Сатирикон» по всей империи и доставляли Петронию на подпись. А он, не моргнув глазом, подмахивал и подмахивал, подмахивал и подмахивал, до кровавых мозолей на указательном пальце, покуда уж самому – тошно стало…

И спустя полтора века просвещенные бенедиктинские монахи обнаружили экземпляр за подписью Петрония. Аларих не растерзал его, как бобик тряпку; он не сгинул в руинах империи; его не уничтожил великий римский пожар шестьдесят четвертого года, великий римский пожар семидесятого года, великий римский пожар семьдесят третьего года и еще девять римских пожаров, которые потушили двенадцать брандмейстеров…

[«Жизнь двенадцати брандмейстеров» – Сценарий будущего короткометражного фильма, для конкурсного показа на фестивале в Сан-Себастьяне]

Просто чудом этот экземпляр уцелел, и – ни одного с автографом самого Нерона. Но какое отношение имеет ко всему перечисленному – Густав Шкрета?.. И тут мы возвращаемся к образу и персоне Йиржи Геллера, поскольку нельзя рассматривать одно без другого…

[Рецензия на сценарий будущего короткометражного фильма: «Почему же у автора все горит – то загородный сарай Агриппины, то двухэтажный дом Йиржи Геллера? Что это – скудость воображения или фрейдистские воспоминания?! Может, авторский папа был брандмейстером?»]

Я сдал «Сатирикон» служительнице, которая уже не надеялась заполучить его в целости обратно, и отправился восстанавливать образ Йиржи Геллера на местности. Итак, я имел на руках два трупа, один из которых проплавал некоторое время в ванной, другой – сгорел на пожаре. И если это не детектив, то – черт его знает что… Конечно, мне было бы интересно – как можно задействовать полицию?.. Но стоит ли затягивать повествование всякими техническими подробностями вроде температуры тела на момент совершения убийства, опознания мертвой личности и погони за гангстерами, которые все равно окажутся непричастными к этому случаю. У меня имелся индивидуальный заказ на реконструкцию событий, как у Эркюля Пуаро, правда, с небольшими оговорками – я не был бельгийцем и серого вещества у меня в голове отродясь не водилось.

Судя по всему, вначале погиб Йиржи Геллер, а уж потом – Густав Шкрета. И если первого мы слегка восстановили в поезде на железнодорожном направлении «Брно – Прага», то второй продолжал сидеть в подпорченном виде – на квартире у первого. Я не слишком сложно излагаю? Тогда – продолжим…

[в тысяча девятьсот девяносто девятом году я познакомился с человеком, которого не устраивала собственная жизнь. Представился он как господин N, но не собирался с этим мириться. Его разногласия с судьбой были скорее всего эстетического характера. Когда в зрелые годы вдруг обнаруживается, что прожитая до половины жизнь не соответствует ни сущности, ни формам прекрасного. Да что там говорить – «прекрасного», когда не видится ничего более-менее сносного… Словно съел за завтраком гадость, которая отрыгивается еще в обед, и оттого на любую пищу – не можешь взирать без содрогания. Или время меняет стилистику божьих тварей, и вот уже ты не в состоянии излагать события последовательно, а тычешься, как щенок, в разные сиськи. Не соображая, что сука-жизнь все равно одна…

Словом, ничего аморального с точки зрения уголовного права этот господин не совершил. И даже десять библейских заповедей не нарушил, кроме – «не прелюбодействуй» и «не возжелай жену ближнего своего». Да и то не так часто, как хотелось… А вдобавок господин N – никого не винил в том, что собственная жизнь казалась ему отвратительной. Только хотел от нее избавиться… Но не от будущей, а от прежней, и поэтому совсем не стремился покончить жизнь самоубийством…

«Хорошо бы мне быть писателем, – думал господин N, – да невозможно». Поскольку всякий толковый автор существует в двух измерениях – в обычной жизни и на страницах романа, которые разнятся, как блондинка с брюнеткой, как самолет с подводной лодкой, как фартук с ширинкой. А то, что прекрасные стилисты – отъявленные негодяи, давке уж доказано. К тому же писатель – это, как правило, псевдоним, что, собственно, и заменяет этой сволочи – фамилию. Но, к сожалению, господин N – не был ни автором, ни писателем, ни стилистом. И даже не ощущал, чем эти трое отличаются друг от друга…

Тогда господин N, безо всякого на то права, придумал себе псевдоним – Йиржи Геллер, и стал размышлять, как ему жить дальше. Потому что с момента рождения и до сих пор [ – ] образовалась лакуна, то есть – пробел в тексте. А наряду с подобным несчастьем – отсутствовал и сам текст, который обычно сопровождает писателя, как бобик – бобика. Как Йиржи – Геллера…

И вот в одно негативное утро, когда все на улице выглядит черно-белым, приехал господин N в Прагу и вечером познакомился с Вендулкой. Почти случайно, потому что Вен-дулка подыскивала богатого господина D, но была согласна и на N, поскольку сдавала в аренду не себя, а квартиру. Для этого предприимчивая девушка изобрела новый вид ретрорекламы. Ибо жеманные образы поражают мужчину в «десятку». Или в – «тысячу». Тогда ему хочется флирта в жанрах «рококо» и «барокко», а не постельных отношений в стиле «хард-рок». О эти романтические желания, за которые приходится платить в десять раз больше, чем пользуешься…

Вендулка растиражировала себя в образе «крошки Фифи» с «лучшими воспоминаниями». И некоторые из ее подружек поступили аналогично, правда, с разными целями. Кого-то интересовала мишень под названием «блуждающий кабан», кто-то просто заигрывал с молодым фотографом. Все это были подделки, но пользовались неизменным успехом у мужчин. Вот и господин N как праздный турист купил «ретроспективную» фотографию с Вендулкой и прибыл по адресу: Спальна улица, дом четырнадцать, дабы запечатлеть себя на этом «историческом» месте. Далее все было делом фототехники… Вендулка увидела из окна, как господин щелкает аппаратами возле дома четырнадцать, и затащила его в свой «музей», ибо других достопримечательностей на Спальной улице – отродясь не было…

Итак, господину N понравилась Вендулкина квартира, как и сама девушка, которая в целях экономии не горела желанием выплачивать налог с аренды. Поэтому сразу же предложила господину N считаться для окружающих – «дядюшкой», поскольку на другие родственные связи – ни мордой, ни возрастом он не подходил… Наш господин охотно принял Вендулкино предложение как лестное. И разумное, поелику тоже не всегда платил налоги. Тем более что такое скоропостижное обретение родственницы навело его на определенную мысль… И для начала он в первый раз отрекомендовался – Йиржи Геллером. После чего стал арендовать Вендулкину квартиру, имея в виду эту мысль как весьма перспективную.

Вскоре по адресу: Спальна улица, дом четырнадцать, прибыл и Густав Шкрета. Наш господин ошарашил его странными желаниями, но компенсировал это удивление своими возможностями. И Густав Шкрета за «энную» сумму согласился подобрать господину N – новых фотографических родственников. Что, в общем-то, смахивало на коллекционирование. С Ирэной и Янкой – филокартист поддерживал, скажем, периодические отношения; с писателем – он познакомился в баре «У старого Эдгара»; Вендулку – предоставил господин N; а сам Густав Шкрета – рассматривал себя в зеркале почти что ежедневно. И если не принимать в расчет «театрального фашиста» – чем не родственники?!

Когда же фотографический альбом был готов перекочевать к заказчику, у господина N возникла свежая фантазия – отобедать. Для чего и пригласил своих новых родственников посетить историческую родину «Йиржи Геллера»…

Как мне рассказывал господин N, он всегда с пиететом относился к авантюрному роману. Особенно к «Сатирикону» Петрония, считая эту книгу основополагающей для всей плутовской литературы. И поэтому с радостью пожертвовал своим имуществом ради простодушного аферизма. Тем более что новую жизнь он собирался начинать на пустом месте и в свежем архитектурном стиле. Имея, впрочем, достаточно денежных средств на личном счете в банке… И если вы думаете, что Йиржи Геллер поджег свой дом с менее благородными целями, чем – «гори оно все ясным пламенем», то вы его плохо знаете. Вот почему Вендулха решила, что – «дядюшку» внезапно отравили. Иначе подобный идиотизм она объяснить не могла. Эх, молодость, молодость… Да я в своей жизни совершал и более сумасбродные поступки, дабы избавиться от меркантильных особ… Ибо когда у тебя ничего нет – ты многим особам становишься неинтересен.

Короче говоря, на званом обеде наш господин появился в маске, а кроме Вендулки и Густава Шкреты – никто настоящего лица Йиржи Геллера не видел. «Как Нерон», – сравнивал для меня эти зрелища господин N, намекая на пристрастие римского императора к театральным мистификациям… В общем – отобедали… После чего господин N преспокойненько подпалил свой дом и от-прасился на железнодорожный вокзал, доверяя Густаву Шкрете вывести гостей с пожарища. «Как Нерон», – все сравнивал господин N, декламируя, что – «Рим горел и нам – велел!»

А между тем активный пособник данного мероприятия Густав Шкрета – давно приобрел шесть билетов в одно купе и теперь выводил «родственников» с пепелища. Дабы успеть на фирменный поезд «Прага – Брно». Или «Брно – Прага» – это в какую сторону посмотреть. Якка, Ирэна и писатель Петер Бурган – пребывали в подавленном состоянии, зато Вендулка и Густав Шкрета чувствовали себя превосходно, убеждая всех, что гибель Йиржи Геллера – темное дело. И лучше подыскать ему замену, при отягчающих вину обстоятельствах. Как-то: пожар, отравление и непонятные родственники, которые сдуру могли бы рассчитывать на богатое завещание… В общем, когда в купе появился и господин N, без маски, все принялись убеждать его стать Йиржи Геллером, на полном казенном обеспечении. Вендулка согласилась оплачивать квартиру, понятно, что – из денежных средств самого господина N, а Ирэна вызвалась "накарякать» за Йиржи Геллера роман, естественно, что – руками писателя Петера Бургана.

Остается добавить, что после удачной мистификации новоявленный Йиржи Геллер и Густав Шкрета решили отметить это событие на квартире у Янки. Для разнообразия. Сколько они там выпили коньяка – одному богу известно… Но когда Густав Шкрета попытался открыть бутылку с болгарским кетчупом, у него ничего не получилось. Вначале он ковырял бутылку опасной бритвой, потом попытался размочить пробку в горячей воде, но включил холодную и упал вместе с кетчупом в ванну. Где мертвецки заснул. Йиржи Геллер разумно предположил, что Густав Шкрета подобным образом протрезвляется, и надписал его – «Гай Петроний Арбитр», в знак признательности за оказанные услуги. К тому же Густав удивительно походил на любимого писателя господина N – в ванне с кетчупом… После чего Йиржи Геллер закрыл входную дверь, положил ключ от Янкиной квартиры себе в карман и отправился на Спальну улицу – отдохнуть… Только не успел, поскольку часа через два – ему доставили тело Густава Шкреты в женском берете.

И покуда Йиржи Геллер соображал, что теперь с ним делать, Янка с Ирэной так же стремительно ускакали, пофыркивая от возмущения. "Это оттого, что мы насвинячили в Янкиной квартире…» – подумал господин N и оттащил Густава Шкрету в ванную комнату. Протрезвляться дальше… Все остальное – вы уже знаете]

финал

Так завтракай дважды и дважды обедай!

Петроний Арбитр. Сатирикон

прага. железнодорожный вокзал

Летом девяносто девятого года мне захотелось уехать из Праги к чертовой матери. По какой-то причине я решил, что она проживает под городом Брно, и поспешил к ней в гости… «Цурюк цур натур!» – назад к природе, где мысли возникают сообразно потребностям, а не прихотям. Где пересчитываешь пастушек, чтобы заснуть, вместе с барашками… Я планировал арендовать какое-нибудь бунгало с электропроводкой, подключить «ноутбук» и творчески провести время. Насилуя портативный компьютер сценами из деревенской жизни. Надеясь, что меня не привлекут за растление вычислительной техники…

Двадцатого июля я наконец собрался с вещами и прибыл на вокзал, чтобы выехать в указанном, на фиг, направлении. Заботливая кассирша попыталась всучить мне билеты «туда-и-обратно», с проставленной датой возвращения…

– Если вы будете ждать меня на перроне, – согласился я.

Кассирша вернула свою бретельку на плечико и выдала мне билет – только в одну сторону. Да я бы и сам при данных условиях не вернулся. Чтобы такого талантливого автора да заграбастал какой-то шлагбаум с бретельками. Может, я в следующем году напишу железнодорожное расписание в трех частях. И все кассирши будут моими…

С этими мыслями я разыскал поезд «Прага – Брно» и стал вдоль него прохаживаться, время от времени недоумевая, по какой причине ничего многозначительнее кассирш не идет мне в голову. Нет чтобы задуматься о бренности какого-нибудь сущего. Или о безвозвратности всего прошедшего. А я все – о кассиршах, о кассиршах, о кассиршах… Но тут в вагон-ресторан стали грузить пиво, и мой мыслительный процесс переключился на прохладительные напитки. Вдобавок меня беспокоил машинист, который из окошка локомотива тоже наблюдал за погрузкой пива и пальцами – «загибал каждый ящик…».

Поэтому я поспешил в вагон, чтобы подыскать себе место поближе к ресторану…

Свободное от «пивнюков» купе найти не удалось – везде сидело их по двое, по трое. Дети дошкольного возраста тоже непривлекательны в смысле попутчиков – они больше кричат и писаются, чем едут. А запотевшие старушки отчаянно храпят, как только пригреет солнце. То есть выбирать было не из чего, и я устроился в купе, которое занимала длинноногая особа с мужчиной попроще.

– Вас это не побеспокоит? – спросила она и перегородила ногами купе, в смысле – закинула на противоположное кресло.

– Отчасти, – признался я, рассматривая, как девушка распорядилась ногами. – Но думаю, что в состоянии с этим совладать.

– В каком значении? – уточнила она, устраиваясь поудобнее.

– В общечеловеческом, – пояснил я. Мужчина отложил в сторону газету и доброжелательно улыбался, прислушиваясь к нашему диалогу. «Не муж и не папа», – определил я.

– Разрешите представиться, – сказал мужчина. – Йиржи Геллер… А это Вендулка, – добавил он и указал на девушку. – Моя племянница.

«Начинается…» – подумал я, поскольку уже путешествовал в обществе дядюшки и племянницы. Однажды. И ничего хорошего из данного мероприятия не вышло, кроме авторского гонорара за нанесенные читателю травмы. Мне снятся иногда эти несчастные.

Они бегут вслед за поездом, размахивая моими книжками, и кричат: «Убийца!»

Конечно, хорошо, когда читатели прозревают, прикоснувшись к чему-нибудь. Когда парализованные отбрасывают костыли после знакомства савтором. Но когда они бегут за поездом, я принципиально закрываю окно, чтоб ничего не слышать.

– Вы предумышленно путешествуете или слоняетесь просто так? – спросил у меня Йиржи Геллер.

– Я еду к чертовой матери, – честно ответил я.

Естественно, некоторые диалоги не соответствуют так называемой – «правде жизни». Но автор намеренно объединяет подспудную мысль со словами, чтобы его персонажи не чувствовали себя идиотами. Которые спрашивают: «Вы едете до Брно?», «Нет, я выхожу в Пардубице». И всю остальную дорогу – молчат, уткнувшись в газеты. В то время как автору надо зарабатывать на хлеб с маслом…

– И где ваша мать проживает? – поинтересовалась Вендулка, разглядывая свои ноги.

– Если б знать, – посетовал я и повздыхал с интонациями.

– Так вы – сиротинушка? – чему-то обрадовался Йиржи Геллер.

– Еще какая! – подтвердил я. – В смысле необустроенности.

Вендулка взглянула на меня как на «занимательную географию» и определила:

– Мать я вам заменить не смогу… Зато приткнуть куда-нибудь – попытаюсь. Если вы предоставите нам рекомендательные письма. Ведь правда, дядюшка?

– Непременно, – засвидетельствовал Йиржи Геллер. – И как только вы расскажете о своих грехах, мы сможем подобрать для них достойное помещение.

Вот это меня устраивало, поскольку козел всегда стремится арендовать огород, а лиса – курятник. Что же касается грехов, то главный из них – лень, поэтому на остальные мне не хватает ни сил, ни времени. Иногда вдруг подумаешь соблазнить жену соседа, да тащиться в соседний подъезд неохота и дожидаться, когда там у нее наступит «минутная слабость». У женщин вообще какое-то извращенное самоограничение – муж будет отсутствовать целый месяц, а ты занимаешься с ней фразеологизмами в течение одной минуты…

– Для моих безобразий места много не надо, – признался я. – Порою хватает письменного стола, чтобы всласть поизмываться.

– О, – заявила Вендулка. – Как это эротично. Расскажите, пожалуйста, поподробнее… А то со столами – у меня проблема.

– Пожалуйста, – согласился я. – Автор – это литературная мясорубка. Которая пускает на фарш – целые куски жизни. И получаются на обед – котлеты по-пражски. Или – чешско-моравские фрикадельки. В зависимости от того – что изначально запузырите…

Тут Йиржи Геллер достал из своего саквояжа фляжку коньяка и краковские колбаски. Затем три металлических рюмочки и оценил – как это все интересно.

– Главное, чтобы не каждый день, – предусмотрительно добавил Йиржи Геллер и распрыскал коньяк по рюмочкам.

Мы ежедневно несем вздор и не считаем это предосудительным. Каждый вечер поднимаем заздравную чашу идиотизма, думая, что наставляем друг друга на путь истинный. И никогда с похмелья я не чувствовал себя хуже, как после высказанной накануне глупости. Поэтому рекомендую всем принимать оправдательную рюмочку, чтобы не выглядеть дураком в трезвом состоянии. Пить или молчать – вот в чем вопрос! Шучу, конечно…

– Так, значит, вы автор? – спросил Йиржи Геллер. – И ищете место для вдохновения и симпозиума?.. Могу предложить вам второй этаж в смешанном стиле…

– Вдобавок, – заметила Вендулка, – вы можете наплодить у нас гостей по собственному усмотрению. А я стану разгуливать по саду и буквально напрашиваться на авторские ремарки.

Предложение, конечно, было заманчивым, но…

– Боюсь, что не оправдаю ваших надежд как автор, – осторожно произнес я. – У меня еще нет сюжета.

Вендулка и Йиржи Геллер ехидно переглянулись.

– Постойте, – улыбнулся Йиржи Геллер. – Я вам сейчас расскажу один сюжет…

эпилог

Йиржи Геллер – известный чешский литературный критик и кинематографист. Свою работу в кино он начал в 1982 году с должности осветителя на киностудии «Баррандов», но уже в 1988 году получил приз жюри критиков на фестивале в Сан-Себастьяне за короткометражный фильм «Жизнь двенадцати брандмейстеров».

В последующие годы Геллер сочетает учебу на высших сценарных курсах с успешным ведением рекламного бизнеса. Широкую литературную известность Геллер приобрел в 1998 году после выхода романа «Легкий завтрак в тени некрополя» – первого из предполагаемой трилогии. Книга стала в Чехии бестселлером, переведена на восемь европейских языков, готовится экранизация…

Оглавление

образ

ехал грека через реку

подобие

с пивом по праге

писатель

сатирикон

персонаж

кампания

подделка

семнадцать фактов

глава первая «аперитив»

глава вторая «кнедлики»

глава третья «жульен»

глава четвертая «десерт»

примечания

замысел

автобиография

сюжет

финал

эпилог