Вкус запретного плода [Анна Васильевна Данилова Дубчак] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Анастасия Орехова Вкус запретного плода

Точно повинуясь чьему-то приказу, действуя не по своей воле, Сергей протянул к Марине руки, обнял ее, привлек к себе и впился губами в трепещущие, ждущие его губы. Несколько мгновений оба не шевелились, они целиком ушли в поцелуй, и не было ни метро, ни мельтешащих вокруг людей, ни троллейбусов, ни трамваев. Глаза у них были закрыты, влюбленные ничего не слышали вокруг, кроме бешеного биения своих сердец.


Часть первая

1

В тихий осенний вечер, в один из тех редких вечеров, когда сквозь красноватое облако смога, постоянно застилающего московское небо, вдруг робко и ненадолго пробивается свет Полярной звезды, а луна прозрачной перламутровой раковиной низко-низко зависает над еще не включенными фонарями, Марина ехала в гости к Валерьяну.

Валерьяну было девятнадцать лет, и для своего возраста он был довольно занятым человеком. Через трое суток на четвертые он сторожил частную автостоянку, а по четыре вечера в неделю, во всяком случае, если верить расписанию, учился на вечернем в университете на филологическом, изучал русский язык и литературу. От армии его оберегал белый билет, хотя и без билета было видно, что Валерьян псих.

Был он сутул, угловат, у него слегка косил левый глаз. К тому же он прихрамывал, правда, Марина никак не могла запомнить, на какую ногу. А еще он писал стихи.

Они познакомились на поэтическом вечере в Некрасовке, где Валерьян вместе с другими начинающими поэтами читал свои творения, а Марина стояла в стайке слушательниц, пестро одетых и безвкусно накрашенных девиц, ничем особенно среди них не выделяясь.

Кстати, Марина косметикой совершенно не пользовалась, а одевалась, как сейчас, — в узенькие синие джинсы и свободный балахон, чаще всего с капюшоном. В таком виде она ходила в школу, и в кино, и в консерваторию, и даже на свидания.

Но в тот день ей все осточертело. День был необычным: на рассвете Марина проводила в Шереметьево свою лучшую, можно сказать, единственную подругу Аню. С Аней они дружили с шести лет, с первого класса, вместе сидели за партой, ни разу не ссорились и почти никогда не расставались, разве что летом или когда кто-то из них болел. И вот теперь Аня уехала. Ее, отличницу, послали на семестр по обмену в Америку. С этим невозможно было смириться, потому что всю жизнь Аня была рядом, с ней всегда можно было перемигнуться, пошутить, на худой конец звякнуть ей по телефону, чтобы посоветоваться. Не было случая, чтобы у Ани не нашлось ответа — своего собственного или позаимствованного из книг.

После Аниного отлета все у Марины пошло наперекосяк. В школу она, конечно, не пошла, хотя самолет улетал в шесть утра и на первый урок Марина спокойно успевала. Но она полдня проревела, уткнувшись в подушку, а вечером с мрачным видом явилась к матери в спальню и потребовала ее косметичку: своей у Марины отродясь не водилось.

Мама обрадовалась: наконец-то ее девочка стала похожей на других, которых она ежедневно встречала на улице. На Марине были черные лосины, черная мини-юбка и шелковая красная блузка, Марина вылила на голову чуть ли не весь флакон маминых французских духов, так что ее длинные и темные, распущенные ради такого случая волосы благоухали на весь автобус, и люди, прижатые к ней в давке, зажимали носы. Марине казалось, что все на нее оглядываются (впрочем, может, так и было), она сутулилась и втягивала голову в плечи.

В тот вечер выступало человек пять-семь поэтов, не больше. Они несли какую-то галиматью, от которой уши вяли. На этом фоне стихи Валерьяна необыкновенно выделялись. Сперва они показались Марине просто набором слов, связанных необычайным, завораживающим ритмом, но постепенно проступили мысли — непонятно, правда, о чем были эти мысли. Наизусть стихи не запоминались, только что услышанные строчки мгновенно улетучивались, но чувство, охватившее Марину, пока Валерьян их читал, осталось с ней.

Читал он довольно долго тихим, как бы бесстрастным голосом. Марина слушала, и сперва ей казалось, что она ничего не понимает, потом вдруг как-то вышло, что кое-что она все-таки поняла, только не в стихах, а в себе, в жизни…

Тоска по Ане, по тому времени, когда Аня была рядом и всегда у нее был ответ на любой вопрос. Одиночество и незащищенность, мгла — и вдруг появился просвет! На душе от этих непонятных стихов стало вдруг так спокойно, точно появился якорь спасения в бурном житейском море. Человек, который пишет такие стихи, должен наверняка понимать многое в жизни!

Когда все закончилось, слушатели ринулись на улицу, в еще теплую осеннюю ночь, но расходиться не торопились. Люди толпились во дворе и в арке у выхода, сбивались тесными группками, все, видно, между собой знакомые, не в первый раз бывали на таких вечерах. Марина про этот вечер узнала в школе, но никого из