Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I – XL. [Цао Сюэцинь] (fb2) читать онлайн

Цао Сюэцинь Сон в красном тереме

От издательства

У каждого народа есть произведение литературы, которое с наибольшей полнотой отражает особенности и своеобразие национальной жизни и национального характера. В китайской литературе таким всеобъемлющим, энциклопедическим произведением стал роман писателя Цао Сюэциня (1724 – 1764) «Сон в красном тереме» – обширное повествование о событиях жизни и о судьбе нескольких поколений большой аристократической семьи, об ее возвышении и упадке. В романе действуют сотни персонажей, представители разных слоев общества; автор неизменно внимателен к внутреннему миру своих героев, к их психологическому и душевному состоянию, к работе их ума, побуждениям сердца, к их взаимоотношениям и поступкам. Сложная структура романа с его пересекающимися сюжетными линиями, психологическая мотивированность поступков персонажей, органически входящие в ткань повествования стихи, отточенный литературный язык – все это составляет убедительные художественные достоинства произведения – признанного шедевра не только китайской, но и мировой литературы.

«Сон в красном тереме» – редкое по масштабности повествование со своей сложной символикой, его изучение в Китае составило самостоятельный раздел литературоведения, отдельную отрасль науки, получившую название «хунсюэ» – дословно «красноведение». Рожденные этим романом и связанные с ним исторические, философские, этнографические, литературные и многие другие проблемы изучаются в специальном институте, обсуждаются в самодеятельных обществах любителей «Сна…». Труды, монографии, исследовательские работы о романе исчисляются многими сотнями, статьи о нем печатаются в двух специальных бюллетенях, регулярно выходящих в Пекине. В последние годы вышли в свет шесть посвященных роману тематических словарей, среди них «Словарь персонажей „Сна в красном тереме“; большая монография рассказывает об обычаях и обрядности, описываемых в произведении. Многочисленные толкования поэтических страниц романа, наблюдения над стихотворными жанрами собраны, например, в работе литературоведа Цай Ицзяня „Хунлоумэн шицицюйфу пинчжу“. Не поддается учету количество разысканий о жизни самого Цао Сюэциня. Исследовательская работа по проблемам романа постоянно ведется и в нашей стране. Известны труды в этой области Б. Рифтина, Л. Сычева, Л. Меньшикова, О. Лин-лин, Д. Воскресенского.

Издательства «Художественная литература» и «Ладомир» предлагают вниманию читающих на русском языке повторное, значительно доработанное издание романа в переводе В. Панасюка, впервые увидевшее свет в 1958 году. К сожалению, упорный труд переводчика над новым изданием оборвала безвременная смерть. Стихи к роману даны в новых переводах И. Голубева, выполненных с учетом новейших трудов о замечательной книге. Таким образом, двухсотлетие со времени публикации в Китае первого полного издания этого выдающегося произведения (1791—1792) мы отмечаем выпуском во многом пересмотренного его перевода, сознавая в то же время, что настоящая работа отнюдь не закрывает путь дальнейшим исследованиям философской глубины романа, поискам более совершенной передачи его аллегорий, отысканию средств вящей художественной выразительности.

Представить нашим читателям драгоценную жемчужину китайской классической литературы любезно согласился китайский литературовед и публицист Гао Ман.

В настоящем издании использованы китайские гравюры из ксилографа «Хунлоумэн туюн», широко известного в Китае сборника иллюстраций к роману, выпущенного в 1879 году.

Гао Ман К читателю

Издательства «Художественная литература» и «Ладо-мир» осуществляют переиздание романа Цао Сюэциня «Сон в красном тереме» (также известного под названием «История Камня»). Это чрезвычайно отрадное событие. Мне искренне хочется, чтобы читатели вашей страны по достоинству оценили и полюбили этот великий, чисто китайский роман.

Российскому читателю трудно представить, какое широкое распространение имеет «Сон в красном тереме» в Китае, сколь велико его влияние на жизнь китайского народа. Начиная с шестидесятых годов восемнадцатого века постоянно выходили в свет новые и новые печатные издания романа. До той поры он распространялся в переписанных от руки копиях. Когда Цао Сюэцинь создавал свое произведение, стоило лишь ему сочинить несколько очередных глав, как кто-то брал их почитать и рукопись начинала расходиться в списках. Конечно, ее не стали бы переписывать, если бы она не отражала реальную жизнь, если бы в ней не описывались интересные всем люди и события, если бы книга не содержала сложные, запутанные, волнующие нас перипетии, если бы в ней не действовали герои с яркими характерами, если бы роман не производил сильного художественного впечатления. Представьте: «Сон в красном тереме» – это один миллион сто тысяч иероглифов, переписать их от руки – дело совершенно исключительное. Кстати, китайский перевод романа Л. Толстого «Война и мир» насчитывает один миллион триста тысяч иероглифов, перевод романа «Анна Каренина» – восемьсот тысяч. Объем «Сна в красном тереме» – средний между этими двумя произведениями. Дошедшее до нашего времени огромное количество различных рукописных копий романа – возможно, единственное в своем роде культурное явление, само по себе свидетельствующее о глубине любви читателей к «Сну в красном тереме».

Даже теперь, когда имеется развитая полиграфическая промышленность и когда напечатано множество изданий романа, по-прежнему находятся энтузиасты, готовые, не жалея ни времени, ни сил, переписывать от руки это крупнейшее произведение. В 1990 году семидесятипятилетняя госпожа У Гоюй из Янчжоу закончила шестилетний труд – она тонким, так называемым «мелким уставным» письмом иероглиф за иероглифом переписала весь «Сон в красном тереме». Этот небольшой пример может дать российскому читателю представление о том, какой любовью пользуется роман в китайском народе.

Но он популярен в Китае не только как величайший литературный памятник. На его основе создаются музыкальные и драматические произведения, кинофильмы, отдельные сюжеты и темы романа воплощаются в живописи и графике, скульптуре.

Существует более трехсот видов китайской драмы, она – самый любимый в народе жанр сценического искусства, объединяющий и пение, и декламацию, и танцы. «Сон в красном тереме» полностью или частично инсценировался, ставился почти во всех видах драмы; это, к примеру, пекинская драма «Третья сестра Ю», шаосинская музыкальная драма «Сад Роскошных зрелищ», сычуаньская драма «Ван Сифэн», кантонская опера «Баоюй приносит жертву фее реки Ло» и так далее. В Китае очень популярно «цюйи» – искусство музыкального представления или сказа под аккомпанемент. «Сон в красном тереме» стал главной литературно-драматической основой в создании либретто «цюйи». Можно назвать, например, сказ с пением под аккомпанемент народных инструментов, который так и называется – «Сон в красном тереме», или сказ под аккомпанемент барабанчиков «Ненастный вечер у осеннего окна». Кроме того, создано множество сценических инсценировок и экранизаций романа. В 1985 году завершен 36-серийный телевизионный фильм-спектакль. С его трансляцией роман зримо вошел в каждый дом, в каждую семью. События и герои произведения являются излюбленными темами творчества художников разных эпох. В Китае сохранился один из рисунков серии под названием «Двенадцать шпилек из красного терема» (то есть двенадцать красавиц – главных героинь романа). Эти изображения были созданы художником из Хайнина Чжа Шихуаном в 1824 году. Уже в то время данный рисунок был перенесен на изделия из фарфора. Возможно, он представляет собой одно из самых ранних произведений искусства, выполненных по мотивам романа. Созданные же к настоящему времени рисунки на темы романа невозможно и перечесть. А ведь помимо живописных изображений существуют еще и графика, и скульптура, и рисунки на шелке, и вышивки на ткани…

Достопримечательностью провинции Хэбэй стали построенные в 1986 году в старинном стиле «Дворец Жунго», который описывается в романе, а также «улица, разделяющая дворцы Жунго и Нинго». На следующий год в Пекине открылся новый парк, названный «Сад Роскошных зрелищ» (одно из мест, где разворачиваются главные события романа). В парке свыше тридцати живописных достопримечательностей, размещенных и воссозданных в точности так, как описано в книге. Это беседки и галереи, цветы и травы, деревья, есть даже животные. Каждый день в парк «Сад Роскошных зрелищ» непрерывным потоком идут посетители.

В Китае роман известен буквально всем и каждому, его знают и стар и млад. Думается, он так же популярен у нас, как популярны у русских «Евгений Онегин», «Мертвые души» и «Анна Каренина». Для автора, Цаю Сюэциня, «Сон в красном тереме» явился делом его жизни, которому он отдал все свои силы. Писатель оставил после себя только это произведение, однако именно оно подняло китайскую литературу на новую высоту.

Цао Сюэцинь (1724—1764) творил в то самое время, когда писал свои оды М. Ломоносов (1711—1765), создавал комедии и басни А. Сумароков (1717—1777), когда правительство царской России направило в Пекин первую миссию. Русские люди, члены миссии, возможно, встречали на улицах города и автора романа, вовсе не зная ни о нем, ни о его романе, которому только предстояло тогда обрести известность. Да и пренебрежительно относились в то время в Китае к сочинителям подобной прозы… Как бы там ни было, наверное, в последующих миссиях нашлись дальновидные люди, подобные Иакинфу Бичурину (1777—1853), глубоко разбирающиеся в литературе, способные по достоинству оценить «Сон в красном тереме». Возможно, кто-то из них и донес до своей страны весть о необыкновенной книге, а кто-то потратил немало денег, чтобы купить рукопись. Иначе разве объяснишь, почему П. Курляндцев в 1832 году привез в Петербург восьмидесятиглавый вариант романа?! И как иначе объяснишь появление в первом номере журнала «Отечественные записки» за 1843 год начала первой главы книги в переводе А. И. Кованько?!

Цаю Сюэцинь жил в эпоху, когда феодальное общество в Китае шло к своему закату. Он принадлежал к блестящему, но уже приходящему в упадок аристократическому роду, некогда славившемуся богатством, а затем обедневшему. Ко времени, когда Цао Сюэцинь достиг зрелости, он жил в бедности в горной деревне близ Пекина. Свидетель отмирания феодального общества, писатель своими глазами наблюдал, как рушится уклад дворянских семей, и сам также перенес немало невзгод. В китайской пословице говорится: «В жизни есть три несчастья: в юности остаться без родителей, в расцвете лет потерять жену, в старости утратить детей». Все эти три несчастья выпали на долю Цао Сюэциня. Может быть, именно беды и невзгоды и заставили его вновь и вновь задумываться о беге времени, хладнокровно и испытующе всматриваться в окружающую жизнь, создавая в скорби и негодовании свою лебединую песнь, свой прославленный роман.

В нем описываются четыре ветви феодального аристократического рода. В начале книги Цао Сюэцинь заявляет, что роман не связан прямо с действительной жизнью, с современностью, однако, следя за переменами в жизни семьи на протяжении трех поколений, мы за внешним процветанием и блеском без труда угадываем внутреннюю опустошенность и разлад, свойственные высшему обществу тех времен. Подробнейшим образом автор описывает жизнь аристократов, полную взаимных обманов и подозрений, интриг и козней, барства и роскоши. Читатель видит, что почитаемые феодальным классом священными этика и мораль, церемонии и законы – все это лишь завеса, скрывающая эгоистические интересы, лишь средство для извлечения выгоды, пусть даже в ущерб другим. Феодальное общество обречено, его гибель неизбежна – эта историческая тенденция ярко выражена в романе.

Цао Сюэцинь говорил, что книга его – о любви. Цзя Баоюй, Линь Дайюй, Сюэ Баочай и другие юноши и девушки – герои произведения – с головой погружены в хитросплетения любви. Любовь и матримониальные заботы пронизывают роман, однако для всех героев любовь – источник страданий, всем несет слезы и горе. То ли умышленно, то ли ненароком автор проблему любви соединяет с женским вопросом. Писатель имеет свой взгляд на любовь, свои идеалы, и эти идеалы он видит в бунтарях, выступающих против феодальных устоев. Поражение бунтарей оттеняет тяжесть злодеяний, вытекающих из норм морали этого мира. Демократический настрой произведения, без сомнения, играл прогрессивную антифеодальную роль.

«Сон в красном тереме» считают сводом знаний о феодальном обществе в Китае. Роман освещает быт и нравы всех классов и слоев. Автор создал образы самых разных людей – от императорской наложницы и высоких князей до мелких торговцев и посыльных. На страницах романа мы встречаем сотни персонажей, это военачальники, знатные господа, жены и наложницы, слуги и служанки, монахини из домашних монастырей, даосские монахи-отшельники, коварные сластолюбцы и добрые, благородные герои… В романе не только достоверно, во всех подробностях описываются разные стороны повседневной жизни аристократов – их застолья, выезды, помпезные церемонии приема гостей, но и точно обрисовываются парки и здания, обстановка и домашняя утварь, коляски и паланкины, одежда и украшения. В книге даются живые картины развлечений, характерных для аристократов, любящих проводить время с цинем в руках или за игрой в шахматы, увлекающихся каллиграфией и живописью, рассказывается об азартных играх и утехах с певичками, говорится об искусстве кулинарии и приготовлении лекарств.

Лу Синь в статье «Историческая эволюция китайской прозы» высоко оценил творение Цао Сюэциня: «С появлением „Сна в красном тереме“ началась ломка традиционного образа мыслей и стиля письма». Создать произведение столь выдающегося значения могла лишь крупная личность, – писатель перенес немало жизненных испытаний, имел незаурядный интеллект, обладал высоким художественным мастерством и в совершенстве владел выразительными средствами. Цао Сюэцинь был разносторонне талантливым чело-веком. Он хорошо рисовал, являлся искусным каллиграфом, знал толк в ремеслах и даже в лекарском деле. Важно отметить, что Цаю Сюэцинь сочинял прекрасные стихи. Не случайно роман в полном смысле слова дышит поэзией, насыщен ею. Где бессильна проза, выступает вперед поэзия, и язык ее многогранен, неоднозначен. Порою автор как бы наносит стихами последний, завершающий штрих в описании какого-то события. Таким образом Цао Сюэцинь тонко сочетает реальность с вымыслом, повествование с размышлениями, точные оценки с недосказанностью. Как никакое другое произведение литературы Китая того времени, «Сон в красном тереме» соединяет в себе мысль и художественность, в нем блестяще сливаются воедино проза и поэзия. Чтобы постичь сущность романа, необходимо глубоко разбираться в потаенном смысле стихов. В этом плане произведение Цао Сюэциня имеет некоторое сходство с романом Б. Пастернака «Доктор Живаго», в котором используется похожий художественный прием. И Цао Сюэцинь, и Борис Пастернак – поэты, в их произведениях проза неотрывна от поэзии. Однако смысл стихов очень обширен, к тому же каждый китайский иероглиф имеет, как правило, множество толкований, и игру оттенков и значений трудно передать при переводе. В то же время это придает «Сну в красном тереме» яркий национальный колорит, благодаря которому книга с неодолимой силой притягивает к себе китайских читателей.

Едва появившись на свет, роман потряс читателей из разных слоев китайского общества. Одни переписывали его, другие проклинали, некоторые даже сжигали рукописи, а кто-то превозносил до небес. Равнодушных не было, о романе говорили все – и простолюдины, и высшие сановники. За два столетия о нем написано столько статей и книг, столько сделано комментариев, что объем исследований многократно превысил объем самого романа. Он переводился и издавался в разных странах, продолжает переиздаваться в наши дни, постепенно завоевывая признательность все новых и новых читателей за рубежом.

Уважения и искренней благодарности заслуживают многолетние и плодотворные усилия русских и советских китаеведов по переводу романа и представлению его читателям вашей страны. В девятнадцатом столетии академик В.П. Васильев в «Очерке китайской литературы» дал роману содержательную и объективную оценку. Попытку познакомить российского читателя с этим произведением сделали в пятидесятых годах нашего века P.M. Мамаева, написавшая комментарий, и В.Г. Рудман, осуществивший перевод первых двух глав под руководством члена-корреспондента Академии наук СССР Н.И. Конрада. Наконец, в 1958 году В.А. Панасюк перевел весь текст, и русскоязычные читатели впервые получили возможность ознакомиться с романом в полном объеме. В шестидесятые годы Б.Л. Рифтин обнаружил в Ленинграде среди старых манускриптов, «молчавших» в течение столетий в книгохранилищах, восьмидесятиглавую рукопись «Сна в красном тереме», доселе неизвестную исследователям творчества Цао Сюэциня. Рукопись дала новый ценный материал для исследований литературоведов обеих стран. Она была издана совместными усилиями ученых двух государств в 1986 году в Пекине.

Убежден, что по мере расширения и углубления культурных контактов между Китаем и Россией «Сон в красном тереме» – этот пленительный цветок китайской литературы – будет привлекать все больше читателей, способствовать взаимопониманию и дружбе народов двух наших стран.

Гл. I – XL

Глава первая

Чжэнь Шиинь видит в чудесном сне одушевленную яшму;

Цзя Юйцунь в суетном мире мечтает о прелестной деве

Перед тобой, читатель, первая глава, она открывает повествование. Мне, автору этой книги, признаться, самому пришлось пережить пору сновидений и грез, после чего я написал «Историю Камня», положив в основу судьбу необыкновенной яшмы, чтобы скрыть подлинные события и факты. А героя этой истории назвал Чжэнь Шиинь – Скрывающий подлинные события.

О каких же событиях пойдет речь в этой книге? О каких людях?

А вот о каких. Ныне, когда жизнь прошла в мирской суете и я ни в чем не сумел преуспеть, мне вдруг вспомнились благородные девушки времен моей юности. И я понял, насколько они возвышеннее меня и в поступках своих, и во взглядах. Право же, мои густые брови и пышные усы – гордость мужчины – не стоят их юбок и головных шпилек. Стыд и раскаяние охватили меня. Но поздно, теперь уже ничего не исправишь! В молодости, благодаря милостям и добродетелям предков, я вел жизнь праздную и беспечную, рядился в роскошные одежды, лакомился изысканными яствами, пренебрегал родительскими наставлениями, советами учителей и друзей, и вот, прожив большую часть жизни, так и остался невежественным и никчемным. Обо всем этом я и решил написать.

Знаю, грехов на мне много, но утаить их нельзя из одного лишь желания себя обелить – тогда останутся в безвестности достойные обитательницы женских покоев. Нет! Ничто не помешает мне осуществить заветную мечту – ни жалкая лачуга с подслеповатым окошком, крытая тростником, ни дымный очаг, ни убогая утварь. А свежий ветерок по утрам и яркий свет луны ночью, ивы у крыльца и цветы во дворе лишь усиливают желание поскорее взяться за кисть. Ученостью я не отличаюсь, мало что смыслю в тонкостях литературного языка. Но ведь есть простые, понятные всем слова, привычные словосочетания, фразы! Почему бы не воспользоваться ими, чтобы правдиво рассказать о жизни в женских покоях, а заодно развеять тоску мне подобных, а то и помочь им прозреть?

Вот почему второго героя я назвал Цзя Юйцунь – Любитель простых слов.

В книге также встречаются слова «сон», «грезы», в них – основная идея повествования, они призваны навести читателя на глубокие размышления о смысле жизни.

Ты спросишь, уважаемый читатель, с чего начинается мой рассказ? Ответ может показаться тебе близким к вымыслу, но будь повнимательней, и ты найдешь в нем много для себя интересного.

Итак, случилось это в незапамятные времена, когда на склоне Нелепостей в горах Великих вымыслов богиня Нюйва^[1] выплавила тридцать шесть тысяч пятьсот один камень, каждый двенадцать чжанов^[2] в высоту, двадцать четыре чжана в длину и столько же в ширину, чтобы заделать ими трещину в небосводе. Но один камень оказался лишним и был брошен у подножия пика Цингэн. Кто бы подумал, что камень этот, пройдя переплавку, обретет чудесные свойства – сможет двигаться, становиться то больше, то меньше. И лишь одно заставляло камень вечно страдать и роптать на судьбу – он стал изгоем среди тех, что пошли на починку небосвода. И вот однажды, в минуты глубокой скорби, он вдруг заметил вдали двух монахов – буддийского и даосского. Весь облик их был необычным, манеры – благородными. Подойдя к подножию горы, они сели отдохнуть и завели разговор. Тут взгляд буддийского монаха привлекла кристально чистая яшма, размером и формой напоминавшая подвеску к вееру. Монах поднял камень, взвесил на ладони и с улыбкой сказал:

– С виду ты очень красив, но пользы от тебя никакой. Сделаю-ка я надпись, чтобы тот, кто заметит тебя, оценил по достоинству и унес в прекрасную страну, где тебе предстоит вести жизнь, полную удовольствий и наслаждений, в образованной и знатной семье, среди богатства и почестей.

Выслушав монаха, камень обрадовался и спросил:

– Хотел бы я знать, какую надпись вы собираетесь сделать. Где предстоит мне жить? Объясните, пожалуйста.

– Со временем сам все поймешь, а пока ни о чем не спрашивай, – ответил монах, спрятал камень в рукав и вихрем умчался прочь вместе с даосом.

Неизвестно, сколько минуло с тех пор лет, сколько калп^[3]. И вот как-то даос Кункун, стремившийся постичь дао^[4] и обрести бессмертие, проходил мимо склона Нелепостей в горах Великих вымыслов и у подножья пика Цингэн увидел громадный камень с выбитыми на нем иероглифами. Даос принялся читать надпись. Оказалось, это тот самый камень, который не пригодился при починке небосвода и был принесен в бренный мир наставником Безбрежным и праведником Необъятным. Далее говорилось о том, где суждено камню спуститься на землю, появиться на свет из материнского чрева, о маловажных семейных событиях, о стихах и загадках, полюбившихся камню, и только годы, когда всему этому надлежало случиться, стерлись бесследно.

В конце были начертаны пророческие строки:

Прочитав надпись, даос Кункун понял, что у этого камня необыкновенная судьба, и обратился к нему с такими словами:

– Брат камень, ты полагаешь, что история твоя удивительна и достойна быть записанной. Хочешь, чтобы ее узнали и передавали из поколения в поколение. Но не все, на мой взгляд, в этой истории ладно: где даты, где упоминания о добродетельных и мудрых правителях, совершенствовавших нравы своих подданных? Вскользь сказано лишь о нескольких необычных девушках: влюбленных, умных, или глупых, или бездарных и недобрых, ни слова нет о достоинствах женщины Бань и девицы Цай. Даже если обо всем этом напишу, вряд ли получится интересная книга.

– Зачем прикидываться глупцом, наставник? – возразил камень. – Я знаю, в неофициальных историях принято говорить лишь о знаменитых красавицах времен Хань и Тан^[6], а здесь, вопреки традиции, записано то, что предстоит пережить одному мне, и уже это само по себе свежо и оригинально. К тому же авторы всяких нелепых повествований обычно либо клевещут на государей и важных сановников, либо чернят чьих-то жен и дочерей, порицают нравы молодых, расписывая мерзость и разврат, грязь и зловоние. Есть еще книги о талантливых юношах и красавицах девушках.

Но и здесь не обходится без мерзостей и распутства. Взять, к примеру, два любовных стихотворения. В них, кроме влюбленных, непременно найдешь какого-нибудь подленького человечка, балаганного шута, который ссорит героев. А до чего отвратительны стиль и язык подобных произведений, они не только не отражают правды жизни, а случается, и противоречат ей! И наконец, о моих героях. Не смею утверждать, что девушки, которых я видел собственными глазами, лучше героинь древности, но, прочитав их подробное жизнеописание, можно разогнать скуку и рассеять тоску. Ну, а что до несуразных стихов, так не в них суть, можно и посмеяться. Но все они о радости встреч и горечи разлук, о взлетах и падениях, о том, что было на самом деле – я не посмел прибегнуть здесь к вымыслу.

Пусть мои современники в часы пробуждения или минуты тоски, когда все постыло и хочется бежать от мира, прочтут мою повесть, чтобы стряхнуть с себя прошлое, сберечь здоровье и силы, и перестанут думать о пустом и гоняться за призрачным. Это единственное мое желание. Что вы думаете об этом, наставник?

Даос Кункун выслушал, подумал немного, еще раз прочел «Историю Камня» и, уверившись, что в ней говорится о простых человеческих чувствах, о подлинных событиях и нет ничего такого, что способствовало бы порче нравов или разврату, решил переписать ее от начала до конца и распространить в мире. Он теперь сам узнал, как из пустоты возникает красота, как красота порождает чувства, как чувства проявляются в красоте, а через красоту познается сущность пустоты. Он сменил имя на Цинсэн – «Познавший чувства», а «Историю Камня» назвал «Записками Цинсэна».

Позднее Кун Мэйци из Восточного Лу предложил другое название – «Драгоценное зерцало любви». А со временем рукопись попала на террасу Тоски по ушедшему счастью, где ее десять лет читал и переделывал Цао Сюэцинь. Он разделил ее на главы, составил оглавление и дал новое название – «Двенадцать головных шпилек из Цзиньлина».

Название в полной мере соответствует «Истории Камня».

По этому поводу сложены такие стихи:

Если вам понятно начало повествования, прочтите, что написано на камне. А написано там следующее.

Далеко на юго-востоке, в тех краях, где в стародавние времена осела земля, стоял город Гусучэн. У западных его ворот находился квартал Чанмэнь, место увеселений городской знати и богачей. Рядом с кварталом проходила улица Шилицзе, заканчивавшаяся переулком Жэньцинсян, где стоял древний храм. Место узкое, тесное, недаром его прозвали Тыквой горлянкой.

Неподалеку от храма жил отставной чиновник по фамилии Чжэнь, по имени Фэй. Второе его имя было Шиинь. Жена его, урожденная Фэн, слыла женщиной умной и добродетельной, имела понятие о долге и этикете. Семья считалась знатной, хотя богатством не отличалась.

Чжэнь Шиинь был человеком тихим и смирным, ни к славе, ни к подвигам не стремился. Любовался цветами, сажал бамбук, пил вино и читал стихи, – словом, вел жизнь праведника. Одно было плохо: прожил полвека, а сыновей не имел – только дочь Инлянь, которой едва исполнилось три года.

Однажды в жаркий летний день Чжэнь Шиинь отдыхал у себя в кабинете и от нечего делать перелистывал книгу. Утомившись, он отложил ее, облокотился о столик и задремал. Приснилось ему какое-то незнакомое место и двое монахов – буддийский и даосский. Они приближались, беседуя между собой.

– Зачем ты носишь с собой этот камень? – спросил даос у своего спутника.

– Нынче должно решаться дело влюбленных безумцев – хотя они еще не появились на свет, и, пользуясь случаем, я хочу отправить этот камень в бренный мир, – отвечал буддийский монах.

– Вот оно что! Значит, и ему суждено стать влюбленным безумцем в мире людей?! Где же это произойдет? – снова спросил даос.

Буддийский монах пояснил:

– Дело это на первый взгляд может показаться забавным. Когда-то богиня Нюйва, заделывая трещину в небосводе, бросила этот камень на произвол судьбы, поскольку он ей не пригодился, и с тех пор он бродит по белу свету как неприкаянный. Так он попал во дворец Алой зари, где живет фея Цзинхуань. Знавшая о происхождении камня, фея оставила его у себя, пожаловав ему звание Хрустальноблещущий служитель дворца Алой зари. Прогуливаясь однажды по западному берегу реки Душ, служитель заметил возле камня Трех жизней умирающую, но еще прелестную травку – Пурпурную жемчужину, и каждый день стал окроплять ее сладкой росой. Так травка прожила еще долгие годы, затем превратилась в девушку и оказалась за пределами Неба скорбящих в разлуке. Там она вкусила от плода тайной страсти и утолила жажду орошающей печалью водой. Лишь одна мысль ей не давала покоя: «Он орошал меня сладкой росой, чем же я ему отплачу за добро? Только слезами, когда спущусь вслед за ним в бренный мир». В нынешнем деле замешано много прелюбодеев, которым суждено перевоплощение в мире людей, и среди них Пурпурная жемчужина. Нынче же должна также решиться судьба этого камня. Вот я и принес его на суд феи Цзинхуань – пусть вместе с остальными запишет его в свои списки и вынесет приговор.

– История и в самом деле забавная, – согласился даос. – Впервые слышу, чтобы за добро платили слезами! Не спуститься ли и нам в бренный мир, помочь этим грешникам освободиться от земного существования? Разве не будет это добрым делом?

– Именно так я и собираюсь поступить, – ответил буддийский монах. – А пока пойдем во дворец феи Цзинхуань, узнаем, что ждет нашего дурня, и последуем за ним, как только его отправят в мир людей.

– Я готов, – отвечал даос.

Чжэнь Шиинь подошел к монахам и почтительно их приветствовал:

– Позвольте побеспокоить вас, святые отцы.

– Сделайте одолжение! – отозвался буддийский монах, отвечая на приветствие.

– Я только что слышал ваш разговор, вы толковали о причинах и следствиях, – продолжал Чжэнь Шиинь. – В мире смертных такое редко услышишь. Я человек невежественный и не все понял. Не соблаговолите ли просветить меня, я готов промыть уши и внимательно выслушать вас. Может быть, в будущем это избавит меня от тяжких грехов.

Монахи улыбнулись.

– Мы не вправе до времени разглашать тайны Неба. Не забывай нас, и в положенный срок мы поможем тебе спастись от мук ада.

– Что и говорить, небесные тайны нельзя разглашать, – согласился Чжэнь Шиинь. – Но нельзя ли узнать, о каком дурне вы толковали? Кого или что имели в виду? Хотя бы взглянуть.

– Если ты подразумеваешь эту вещицу – гляди, – и буддийский монах протянул ему небольшой камень.

Это была чистая прекрасная яшма, а на ней надпись – «Одушевленная яшма». Была еще одна надпись, на обратной стороне, но едва Чжэнь Шиинь собрался ее прочесть, как буддийский монах отнял камень, сказав:

– Мы у границы мира грез!

Он подхватил под руку своего спутника и увел под большую каменную арку с горизонтальной надписью наверху «Беспредельная страна грез» и вертикальными парными надписями^[9] по обеим ее сторонам:

Чжэнь Шиинь хотел последовать за монахами, но не успел сделать и шага, как грянул гром – будто рухнули горы и разверзлась земля.

Чжэнь Шиинь вскрикнул и открыл глаза. Солнце ярко пылало, легкий ветерок колыхал листья бананов. Сон Чжэнь Шиинь наполовину забыл.

Вошла нянька с Инлянь на руках. Только сейчас Чжэнь Шиинь заметил, что девочка растет и умнеет не по дням, а по часам, становясь прелестной, как яшма, которую без устали полируют. Он решил прогуляться с дочкой и взял ее на руки. Побродив по улицам и поглядев на уличную сутолоку, он уже возвращался домой, когда увидел шедших ему навстречу монахов – буддийского и даосского, которые вели между собой разговор. Буддийский – босой, голова покрыта коростой, даос – хромой, всклокоченные волосы торчат в разные стороны.

Буддийский монах поглядел на Чжэнь Шииня и запричитал:

– Благодетель, зачем ты носишь на руках это несчастное создание? Ведь оно навлечет беду на своих родителей!

Чжэнь Шиинь решил, что монах сумасшедший, и не обратил на него внимания. Но монах не унимался:

– Отдай ее мне! Отдай!

Чжэнь Шиинь покрепче прижал к себе дочь и хотел уйти. Тут вдруг монах расхохотался и, тыча в него пальцем, прочел стихи:

Слова эти смутили душу Чжэнь Шииня, но не успел он порасспросить монаха, как в разговор вмешался даос.

– Давай пока расстанемся, – сказал он буддийскому монаху. – Пусть каждый сам себе добывает на пропитание. А через три калпы я буду ждать тебя в горах Бэйманшань. Оттуда отправимся в Беспредельную страну грез и вычеркнем запись из списков бессмертной феи Цзинхуань^[12].

– Прекрасно! Прекрасно! – воскликнул буддийский монах, и они разошлись в разные стороны.

«Неспроста эти монахи явились, – подумал Чжэнь Шиинь. – Надо было их обо всем расспросить, но теперь уже поздно».

Так, размышляя, Чжэнь Шиинь пришел домой, когда увидел соседа – ученого-конфуцианца, жившего в храме Тыквы горлянки. Звали его Цзя Хуа, но известен он был под именем Цзя Юйцунь. Родился он в округе Хучжоу, в образованной чиновной семье, которая к этому времени разорилась, и от нажитого предками состояния почти ничего не осталось. Со временем родственники Цзя Юйцуня либо отправились в мир иной, либо разбрелись по свету, и он оказался совершенно один. Оставаться на родине не было никакого смысла, и Цзя Юйцунь отправился в столицу, надеясь выдержать экзамены и возродить славу семьи^[13]. В эти места он попал два года назад и застрял здесь, найдя приют в храме. На жизнь он зарабатывал перепиской и составлением деловых бумаг, поэтому Чжэнь Шииню часто приходилось с ним сталкиваться.

Завидев Чжэнь Шииня, остановившегося у ворот, Цзя Юйцунь поздоровался с ним и спросил:

– Что это вы, почтенный, так внимательно смотрите на улицу? Что-нибудь интересное заметили?

– Нет, – с улыбкой отвечал Чжэнь Шиинь. – Дочка вот раскапризничалась, и я решил выйти ее поразвлечь. А вообще – скучно. Хорошо, что вы пришли, брат Цзя Юйцунь! Заходите, пожалуйста, вместе скоротаем этот бесконечный день!

Он отдал девочку няньке и под руку с Цзя Юйцунем направился в кабинет.

Мальчик-слуга подал чай. Но едва завязалась беседа, как кто-то из домочадцев прибежал к Чжэнь Шииню с вестью:

– Пожаловал господин Ян, желает справиться о вашем здоровье.

– Простите, – вскакивая с места, проговорил Чжэнь Шиинь, – я вас на время покину.

– Как вам будет угодно, почтенный друг, – ответил Цзя Юйцунь, тоже подымаясь. – Ведь я у вас частый гость – что за беда, если придется немного подождать?!

Чжэнь Шиинь покинул кабинет и направился в гостиную.

Оставшись в одиночестве, Цзя Юйцунь от нечего делать взял книгу стихов и стал ее перелистывать. Вдруг под окном кто-то кашлянул. Цзя Юйцунь выглянул наружу – это служанка рвала возле дома цветы. Не красавица, она обращала на себя внимание изящными манерами и благородными чертами лица, и Цзя Юйцунь невольно залюбовался девушкой.

Служанка между тем нарвала цветов и собралась уходить. Но, случайно подняв глаза, увидела в окне человека в старой одежде, с потертой повязкой на голове. С виду он был беден, но статная фигура, широкое лицо и резко очерченный рот, изогнутые брови, сверкающие, будто звезды, глаза, прямой нос и округлые щеки выдавали в нем человека незаурядного. Девушка поспешила убежать, думая про себя: «Такой благородный с виду, а ходит „и лохмотьях! Бедных родственников и друзей у нас в семье как будто нет. Должно быть, это тот самый Цзя Юйцунь, о котором часто говорит хозяин. Прав он, видно, когда уверяет, что такому человеку не пристало жить в нужде. Хозяин рад бы ему помочь деньгами, но все не представляется случая“.

Подумав так, служанка обернулась. А Цзя Юйцунь решил, что приглянулся девушке, и радости его не было предела. Девушка эта, поистине необыкновенная, и в нынешнем суетном и беспокойном мире могла бы стать верной подругой жизни.

Тут мальчик-слуга доложил, что гость остался обедать, и Цзя Юйцунь незаметно удалился через боковую калитку. Так что, когда Чжэнь Шиинь, проводив гостя, вернулся, его уже не было. Но посылать за ним хозяин не стал.

Наступил праздник Середины осени^[14]. После семейного праздничного обеда Чжэнь Шиинь распорядился приготовить угощение у себя в кабинете и вечером отправился в храм за Цзя Юйцунем.

Между тем в душе Цзя Юйцуня глубоко запечатлелся образ служанки, которую он увидел в доме Чжэнь Шииня в тот день. Он то и дело вспоминал о девушке, мысленно называя ее верной подругой жизни. И вот сейчас, в праздник Середины осени, обратив взор к луне, он прочитал стихотворение:

Читая стихи, Цзя Юйцунь вспомнил о прежней безбедной жизни, о возвышенных целях, к которым стремился, и, со вздохом обратив лицо к небу, громко прочел еще такое двустишие:

Как раз в этот момент к Цзя Юйцуню незаметно подошел Чжэнь Шиинь и, услышав стихи, с улыбкой произнес:

– А у вас и в самом деле возвышенные устремления, брат Юйцунь!

– Что вы! – поспешно возразил Цзя Юйцунь. – Ведь это стихи древних. За что же меня хвалить? – И, сказав так, спросил у Чжэнь Шииня: – Что привело вас сюда, почтенный друг?

– Сегодня ночью – праздник Середины осени, или, как говорят в народе, «праздник Круглой луны», – ответил Чжэнь Шиинь. – Вы тут в своей келье, наверное, скучаете, уважаемый брат, поэтому позвольте пригласить вас в мое убогое жилище на угощение. Надеюсь, вы не откажетесь?

– Да разве посмею я отказаться от подобной чести?! – с улыбкой произнес Цзя Юйцунь.

В доме у Чжэнь Шииня они сначала выпили чаю, после чего подали вина и всевозможные яства. Нечего и говорить, что вина были отменные, а яства – самые изысканные.

Друзья не спеша пили, все чаще наполняя кубки и ведя оживленную беседу.

В соседних домах тоже веселились, отовсюду неслись звуки свирелей, флейт и дудок, в каждом дворе играли и пели.

На небосклон выплыла и застыла, окруженная сиянием, луна. При ее ярком свете беседа друзей потекла еще непринужденнее. Вскоре Цзя Юйцунь захмелел и, охваченный безудержным весельем, прочел, обращаясь к луне, такие стихи:

– Великолепно! – вскричал Чжэнь Шиинь, выслушав друга. – Я всегда говорил, что вы, брат мой, не из тех, кому долго не удастся возвыситься. И эти стихи – добрый знак. Уверен, скоро вы вознесетесь в заоблачные выси. И заранее поздравляю!

Цзя Юйцунь осушил кубок, наполненный Чжэнь Шиинем, и со вздохом произнес:

– Не подумайте, что я болтаю спьяна! Но по своим знаниям я вполне достоин быть среди экзаменующихся в столице! Только перепиской бумаг не скопить денег на поездку и дорожные расходы.

– Почему, брат мой, вы раньше об этом не сказали? – перебил его Чжэнь Шиинь. – Я давно хочу вам помочь, но все не представлялось случая завести об этом речь. Талантами, признаться, я не обладаю, но мне известно, что такое справедливость и благодеяние. В будущем году в столице состоятся экзамены. Вам надо срочно туда отправиться и непременно добиться успеха, иначе все ваши труды пропадут даром. Дорожные расходы я беру на себя – может быть, хоть этим отблагодарю судьбу за дружбу с вами, которой недостоин.

Он тотчас же приказал мальчику-слуге упаковать две смены зимней одежды, приготовить пятьдесят лянов серебра и сказал:

– Девятнадцатого числа счастливый день, наймите лодку и отправляйтесь на запад. И если вы возвыситесь и будущей зимой мы встретимся, какой это будет для меня радостью!

Приняв подарки, Цзя Юйцунь очень сдержанно поблагодарил, а сам продолжал пить вино, беседовать и шутить. Друзья расстались лишь с наступлением третьей стражи^[18].

Проводив Цзя Юйцуня, Чжэнь Шиинь сразу же лег спать и проснулся поздно, когда солнце уже было высоко.

Он решил тотчас же написать в столицу рекомендательное письмо знакомому чиновнику, чтобы Цзя Юйцунь мог у него остановиться. Однако посланный за Цзя Юйцунем слуга, вернувшись, доложил:

– Монах сказал, что господин Цзя Юйцунь на рассвете отбыл в столицу и велел вам передать: «Ученый человек не верит в счастливые или несчастливые дни. Для него главное – дело. Жаль, что не успел проститься с вами».

Пришлось Чжэнь Шиинюудовольствоваться этим ответом. Незаметно наступил Праздник фонарей. Чжэнь Шиинь велел служанке Хоци повести малышку Инлянь на улицу полюбоваться новогодними фонариками. В полночь служанка отошла по нужде, оставив Инлянь возле какого-то дома, а когда вернулась, девочки не было. Хоци искала ее до утра, но так и не нашла. Возвращаться домой она побоялась и сбежала в деревню.

Между тем, видя, что служанка с дочерью долго не возвращается, Чжэнь Шиинь послал людей на поиски. Вскоре они пришли и сообщили, что тех и след простыл.

Легко понять горе родителей, у которых пропало единственное дитя! Дни и ночи они плакали, совсем себя извели. Через месяц заболел Чжэнь Шиинь. Недомогала и госпожа Чжэнь – не проходило дня, чтобы она не приглашала лекаря или же не занималась гаданием.

Случилось так, что в пятнадцатый день третьего месяца монах в храме Тыквы горлянки по неосторожности опрокинул во время жертвоприношения светильник, и тотчас же загорелась бумага в окне^[19]. Может быть, так было угодно судьбе, но во всех соседних домах были деревянные стены и бамбуковые изгороди, поэтому пламя мгновенно охватило улицу. Пожар бушевал всю ночь, подоспевшие солдаты сделать ничего не могли, и погибло множество людей.

Дом Чжэнь Шииня рядом с храмом вмиг превратился в груду пепла и черепицы. К счастью, сам он и жена уцелели. Спотыкаясь, бродил Чжэнь Шиинь вокруг пожарища и горестно вздыхал.

Они посоветовались с женой и перебрались в деревню. Но, как назло, последние годы в тех краях были неурожайными, да еще появились разбойники, с которыми даже правительственные войска не могли справиться. Пришлось Чжэнь Шииню себе в убыток распродать имущество и вместе с женой и двумя служанками переехать в другую деревню, к тестю.

Тесть Чжэнь Шииня – Фэн Су был уроженцем округа Дажучжоу и, хотя занимался только земледелием, нажил немалое богатство. Он не очень обрадовался зятю, попавшему в затруднительное положение. Хорошо еще, что Чжэнь Шиинь выручил немного денег от продажи имущества. Деньги он отдал тестю и попросил купить для него дом и немного земли, чтобы как-то прожить. Однако Фэн Су обманул зятя – купил плохой участок земли и полуразвалившийся домишко, утаив часть денег.

Чжэнь Шиинь, человек образованный, не привыкший к хозяйству, через год-другой совсем обеднел. Фэн Су обходился с ним вежливо, но за глаза любил позлословить, что, мол, зять его ленив, не умеет жить, что ему только бы вкусно поесть да сладко попить.

Эти разговоры доходили до Чжэнь Шииня и очень его огорчали. В памяти еще были живы картины минувших лет. Судите сами, каково человеку в преклонном возрасте выдерживать один за другим удары судьбы?

И Чжэнь Шиинь теперь все чаще думал о смерти. Однажды, опираясь на костыль, он вышел на улицу немного рассеяться и вдруг увидел, что навстречу ему идет безумный даосский монах в лохмотьях и грубых матерчатых туфлях и что-то бормочет себе под нос:

Приблизившись к монаху, Чжэнь Шиинь спросил:

– Что это вы бормочете, я только и слышу «влечет» да «наперечет»?

– Этого вполне достаточно, значит, вы все поняли! – засмеялся даос. – Что значит «святость» – знают все «наперечет». Надеюсь, вам это известно. Но «влечет» к «святости» не всех «наперечет». Не каждый в состоянии ее постичь. Одних «влечет», других не «влечет». Потому я и назвал свою песенку «О том, что „влечет“, но не всех „наперечет“.

Чжэнь Шиинь был человек сообразительный и в ответ на слова монаха сказал с улыбкой:

– Дозвольте, я дам толкование вашей песенке!

– Что же, пожалуйста! – согласился монах. И Чжэнь Шиинь прочел следующие строки:

Даос радостно захлопал в ладоши и воскликнул:– Все верно, все верно!

– Что ж, пошли! – произнес Чжэнь Шиинь.

Он взял у даоса суму, перекинул через плечо и, не заходя домой, последовал за ним. Едва они скрылись из виду, как на улице поднялся переполох, люди из уст в уста передавали о случившемся.

Госпожа Чжэнь, совершенно убитая вестью об исчезновении мужа, посоветовалась с отцом и отправила людей на поиски, только напрасно – посланные возвратились ни с чем. Делать нечего – пришлось госпоже Чжэнь жить за счет родителей.

К счастью, с ней были две преданные служанки. Они помогали хозяйке вышивать, та продавала вышивки, а вырученные деньги отдавала отцу, чтобы хоть частично возместить расходы на свое содержание. Фэн Су роптал, но выхода не было, и пришлось смириться. Однажды служанка госпожи Чжэнь покупала нитки у ворот дома, как вдруг услышала на улице крики:

– Дорогу! Дорогу!

– Едет новый начальник уезда! – говорили прохожие.

Девушка выглянула за ворота и увидела, как мимо быстро прошли солдаты и служители ямыня^[23], а за ними в большом паланкине пронесли чиновника в черной шапке и красном шелковом халате. У служанки ноги подкосились от страха, а в голове пронеслась мысль: «Где-то я видела этого чиновника! Уж очень у него знакомое лицо».

Девушка вернулась в дом и вскоре забыла о случившемся. А вечером, когда все уже собрались спать, в ворота громко постучали и тут же послышались голоса:

– Начальник уезда требует хозяина дома на допрос!

Фэн Су оцепенел от страха и лишь таращил глаза.

Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава вторая

Госпожа Цзя уходит из жизни в городе Янчжоу;

Лэн Цзысин ведет повествование о дворце Жунго

Услышав крики, Фэн Су выбежал за ворота и с подобострастной улыбкой спросил у стражников, в чем дело.

– Нам нужен господин Чжэнь! – закричали те.

– Моя фамилия Фэн, а не Чжэнь, – робко улыбаясь, произнес Фэн Су. – Был у меня, правда, зять по фамилии Чжэнь, но вот уже два года, как он куда-то исчез. Может быть, он вам и нужен?

– Ничего мы не знаем! – отвечали стражники. – Нам все равно – что «Чжэнь», что «Цзя»^[24]. Нет зятя – тебя потащим к начальнику.

Они схватили Фэн Су и, подталкивая, увели.

В доме поднялся переполох, никто не знал, что случилось. Не успел Фэн Су вернуться, это было во время второй стражи, как домашние засыпали его вопросами.

– Оказывается, – принялся рассказывать Фэн Су, – начальник уезда Цзя Юйцунь – старый друг моего зятя. Он заметил у ворот нашу Цзяосин, когда она покупала нитки, решил, что и зять мой здесь живет, и прислал за ним. А как он огорчился, как тяжело вздыхал, когда я поведал ему о случившемся. Потом спросил о внучке. Я ответил: «Внучка пропала в Праздник фонарей». «Ничего, – стал утешать меня начальник, – наберитесь терпения, я велю отправить людей на поиски, и вашу внучку непременно найдут». На прощанье господин начальник подарил мне два ляна серебром.

После этого разговора госпожа Чжэнь провела ночь без сна.

На следующее утро пришли от Цзя Юйцуня люди и принесли госпоже Чжэнь два ляна серебра и четыре куска узорчатого атласа, а Фэн Су – письмо с просьбой уговорить госпожу Чжэнь отдать начальнику уезда в наложницы служанку Цзяосин.

Фэн Су расплылся в улыбке. Ему так хотелось угодить начальнику, что он на все лады принялся уговаривать дочь и в тот же вечер в небольшом паланкине отправил Цзяосин в ямынь. На радостях Цзя Юйцунь прислал в подарок Фэн Су еще сто лянов серебра и щедро одарил госпожу Чжэнь – пусть не знает нужды и ждет, когда отыщется ее дочь.

Еще давно, в саду Чжэнь Шииня, Цзяосин украдкой бросила взгляд на Цзя Юйцуня, и это принесло девушке счастье. Не прошло и года, как судьба послала Цзяосин сына, редкое стечение обстоятельств! А еще через полгода умерла жена Цзя Юйцуня, и Цзяосин стала полновластной хозяйкой в доме. Вот уж поистине: «Один случайный взгляд ее возвысил».

А теперь послушайте, как все было. На деньги, которые ему дал Чжэнь Шиинь, Цзя Юйцунь отправился в столицу; там он блестяще выдержал экзамены на ученую степень цзиньши^[25], попал в число кандидатов на вакантные должности за пределами столицы и был назначен начальником уезда, где жил Фэн Су.

Человек недюжинных способностей, он в то же время отличался корыстолюбием, завистью и жестокостью. Вел себя заносчиво, поэтому сослуживцы его недолюбливали. Прошло немногим больше года, и на высочайшее имя был подан доклад, в котором говорилось, что Цзя Юйцунь, хоть и «не лишен талантов, но коварен и хитер». Он якшался с деревенскими богачами, потакал взяточникам и казнокрадам. Кончилось тем, что императорским указом, к великой радости чиновников всего уезда, Цзя Юйцунь был отстранен от должности. Он испытывал стыд и горечь, но виду не подавал и как ни в чем не бывало шутил и смеялся.

Сдав все казенные бумаги, Цзя Юйцунь снабдил накопленными за год деньгами своих домочадцев и отослал их на родину, а сам, как говорится, оставшись с ветром в мешке да с луной в рукаве, отправился странствовать по достопримечательным местам Поднебесной.

Оказавшись как-то в Вэйяне, Цзя Юйцунь прослышал, что в нынешнем году там назначен сборщиком соляного налога некий Линь Жухай, уроженец города Гусу.

Линь Жухай значился третьим в списках победителей на предыдущих экзаменах и теперь получил звание великого мужа Орхидеевых террас^[26]. С указом императора о назначении его на должность сборщика соляного налога он прибыл недавно к месту службы.

Предок Линь Жухая в пятом колене носил титул лехоу^[27] с правом наследования тремя поколениями. Однако нынешний император, отличавшийся добродетелями, милостиво пожаловал это право и четвертому поколению – то есть отцу Линь Жухая, а сам Линь Жухай и его потомки могли получить титул, лишь сдав государственные экзамены.

Линь Жухай был выходцем из образованной служилой семьи, обладавшей правом наследовать должности. Но, к несчастью, род Линь насчитывал всего несколько семей, приходившихся Линь Жухаю далекими родственниками, не имевшими с ним прямого кровного родства.

Линь Жухаю уже исполнилось пятьдесят. В прошлом году он потерял единственного сына – тот умер трех лет от роду. Была у Линь Жухая жена, были наложницы, но судьба не посылала ему сыновей. Жена, урожденная Цзя, родила ему дочь, ее назвали Дайюй и берегли как зеницу ока. Девочке едва минуло пять лет.

Она была умной, способной, и родители, не имея прямого наследника, воспитывали ее как мальчика, обучали грамоте, пытаясь хоть этим немного скрасить свое одиночество.

Цзя Юйцунь между тем, поселившись в гостинице, простудился и заболел. А когда немного оправился, решил куда-нибудь на время пристроиться, чтобы избавиться от лишних расходов. Ему посчастливилось встретить двух своих старых друзей. Те водили знакомство со сборщиком соляного налога, знали, что он ищет учителя для своей дочки, и, конечно же, порекомендовали Цзя Юйцуня.

Долго заниматься с девочкой не приходилось – она была еще слишком мала и слаба. Вместе с ней учились две девочки-служанки. В общем, Цзя Юйцуню это не стоило больших трудов, и вскоре он совсем поправился.

Так пролетел еще год. Но тут случилось несчастье – мать девочки, госпожа Цзя, заболела и умерла.

Заботы о матери во время ее болезни, траур, который Дайюй строго соблюдала, слезы и переживания подорвали и без того слабое здоровье девочки, и она никак не могла возобновить занятия.

Цзя Юйцунь скучал от безделья и в погожие солнечные дни после обеда прогуливался. Однажды, желая полюбоваться живописным деревенским пейзажем, он вышел за город и, бродя без цели, очутился в незнакомом месте. Вокруг высились крутые, покрытые лесом горы, в ущелье бурлила река, ее берега сплошь поросли бамбуком, а чуть поодаль, утопая в зелени, виднелся древний буддийский храм. Ворота покосились, со стен обвалилась штукатурка, и только надпись над входом сохранилась: «Кумирня постижения мудрости». По обе стороны ворот тоже были надписи, но полустертые:

Цзя Юйцунь прочел и подумал: «Такие простые слова, а такой глубокий смысл! Нигде не встречал я подобного изречения, ни на знаменитых горах, ни в монастырях, которые обошел. Видимо, здесь живет человек, постигший истину. Уж не зайти ли?»

В храме Цзя Юйцунь увидел монаха, тот варил рис. Не заметив, что монах совсем дряхлый, Цзя Юйцунь стал задавать ему вопрос за вопросом, но монах оказался глухим, беззубым, да к тому же и невежественным и в ответ бормотал что-то невразумительное.

Цзя Юйцунь потерял терпение, покинул храм и зашел в сельский трактир, чтобы взбодрить себя чаркой-другой вина, а затем полюбоваться здешним живописным пейзажем.

Едва Цзя Юйцунь переступил порог трактира, как из-за столика поднялся один из посетителей и с распростертыми объятиями, громко смеясь, бросился к нему:

– Вот так встреча! Глазам своим не верю!

Цзя Юйцунь пригляделся и узнал Лэн Цзысина, хозяина антикварной лавки, с которым знался когда-то в столице.

Цзя Юйцунь восхищался энергией и способностями Лэн Цзысина, а тот часто прибегал к услугам Цзя Юйцуня, так они и сдружились.

– Давно ли пожаловали сюда, почтенный брат? – заулыбавшись, спросил Цзя Юйцунь. – Такая приятная неожиданность! Сама судьба нас свела!

– В конце прошлого года я ездил домой, – отвечал Лэн Цзысин, – а сейчас, возвращаясь в столицу, решил завернуть по пути к старому другу, и он оставил меня погостить на два дня. Кстати, у меня нет неотложных дел, и я мог бы здесь задержаться до середины месяца. А сюда я забрел совершенно случайно, от нечего делать, мой друг чем-то занят сегодня. И вот встретил вас!

Он пригласил Цзя Юйцуня сесть рядом, заказал вина и закусок, и они принялись рассказывать друг другу о том, что пришлось пережить за время разлуки.

– Нет ли у вас каких-нибудь новостей из столицы? – спросил Цзя Юйцунь.

– Пожалуй, нет, – отвечал Лэн Цзысин, – если не считать весьма странный случай, который произошел в семье вашего уважаемого родственника.

– Моего родственника? – улыбнулся Цзя Юйцунь. – Но у меня в столице нет родственников.

– Зато есть однофамильцы. А однофамильцы все принадлежат к одному роду! Разве не так?

– Какой же род вы имеете в виду?

– Род Цзя из дворца Жунго, – ответил Лэн Цзысин. – Уж не считаете ли вы для себя зазорным иметь такую родню?

– Ах, вот вы о ком! – вскричал Цзя Юйцунь. – В таком случае род наш весьма многочислен. Отпрыски рода Цзя появились еще при Цзя Фу, во времена Восточной Хань^[28], и расселились по всем провинциям. Как же теперь установить, кто кому и каким родственником приходится? Ведь род Жунго и в самом деле принадлежит к той же ветви, что и наш. Но он так возвысился, что нам даже неудобно напоминать об этом родстве. Мы постоянно чувствуем отчуждение.

– Зря вы так говорите, почтенный учитель! – вздохнул Лэн Цзысин. – Род Жунго, как и род Нинго, постепенно оскудевает.

– Почему же оскудевают? – удивился Цзя Юйцунь. – Ведь еще недавно они были многочисленны и сильны!

– История эта, право же, длинная, – отвечал Лэн Цзысин.

– В прошлом году, – продолжал Цзя Юйцунь, – по пути к историческим памятникам эпохи Шести династий^[29] я проезжал через Цзиньлин и побывал в Шитоучэне, где расположены эти дворцы. Они стоят рядом и занимают чуть ли не половину улицы: дворец Нинго – восточную сторону, дворец Жунго – западную. У главных ворот действительно было безлюдно. Но за каменной оградой по-прежнему высились парадные залы, роскошные гостиные, палаты и башни, а в саду все так же пышно зеленели деревья, громоздились искусственные горки. Ничто не напоминало о разорении и упадке.

– Удивляюсь, как это вы, опытный чиновник, ничего не заметили! – воскликнул с усмешкой Лэн Цзысин. – Еще древние говорили: «Сороконожка и мертвая стоит на ногах». Прежней роскоши в этих дворцах уже нет, но обитатели их живут не так, как простые чиновники. Людей у них прибавляется, дел невпроворот, господа и слуги по-прежнему в почете, а хозяйство в запустении, расточительство достигло предела, экономить никто не желает. Слава пока не померкла, но в кармане давно уже пусто. Но и это бы еще ладно! Гораздо страшнее, что потомки в этой семье от поколения к поколению становятся все хуже и хуже – вырождаются!

– Неужели в этих высокопоставленных семьях пренебрегают воспитанием детей? – усомнился Цзя Юйцунь. – Не знаю, как остальные ветви рода Цзя, но семьи Нинго и Жунго, казалось мне, в этом смысле всегда служили примером. Как же могло такое случиться?

– Но именно об этих двух семьях и идет речь, – вздохнул Лэн Цзысин. – Сейчас я вам все расскажу. Нинго-гун^[30] и Жунго-гун – единоутробные братья. Нинго-гун, старший, имел двух сыновей. После его смерти должность перешла по наследству к старшему – Цзя Дайхуа, а у того тоже было двое сыновей. Старший, Цзя Фу, умер не то восьми, не то десяти лет. Поэтому титул и должность отца унаследовал младший, Цзя Цзин. Так вот, этот Цзя Цзин стал почитателем даосов, плавит киноварь, прокаливает ртуть, пытается найти эликсир бессмертия, и ничто больше его не интересует в мире. Счастье еще, что в бытность его молодым у него родился сын – Цзя Чжэнь, и Цзя Цзин, которым владела единственная мечта – стать бессмертным, передал ему свою должность, а сам свел знакомство с даосами и все время проводит с ними за пределами города. У Цзя Чжэня тоже есть сын – Цзя Жун, в нынешнем году ему минуло шестнадцать лет. Цзя Цзин делами не интересуется, а Цзя Чжэню заниматься ими недосуг – на уме у него одни развлечения. Он перевернул вверх дном весь дворец Нинго, и никто не смеет его одернуть. А теперь послушайте о дворце Жунго: именно здесь и случилась странная история, о которой я только что упомянул. После смерти Жунго-гуна должность его по наследству перешла к старшему сыну Цзя Дайшаню, который в свое время женился на девушке из знатного цзиньлинского рода Шихоу. Она родила ему двух сыновей, старшего – Цзя Шэ и младшего – Цзя Чжэна. Цзя Дайшаня давно нет в живых, и жена его вдовствует. Должность унаследовал старший сын Цзя Шэ, человек весьма заурядный, к тому же равнодушный к хозяйственным делам. Лишь один из сыновей Цзя Дайшаня – Цзя Чжэн – с детства отличался честностью и прямотой, любил науки, и отец, не чаявший в нем души, мечтал, чтобы он сдал государственные экзамены и получил должность. Перед смертью Цзя Дайшань написал прошение императору, и государь, всегда милостиво относившийся к своему преданному слуге, повелел ему передать титул и должность старшему сыну, а младшего немедленно представить ему. Так Цзя Чжэн получил должность лана^[31]. Его жена – урожденная Ван – родила ему сына Цзя Чжу, который четырнадцати лет поступил в школу и вскоре женился. У него родился мальчик, а сам он заболел и умер, не дожив и до двадцати лет. Спустя некоторое время госпожа Ван родила дочь, – ребенок появился на свет в первый день Нового года, весьма примечательно. А еще лет через десять у нее родился сын. И представьте, появился на свет с яшмой во рту. Яшма эта излучала радужное сияние, а на поверхности виднелись следы иероглифов. Ну, скажите, разве это не удивительно?

– Просто непостижимо, – улыбнулся Цзя Юйцунь. – У этого мальчика, я полагаю, необыкновенная судьба.

– Так все говорят, – отвечал Лэн Цзысин, – и потому бабушка холит его и лелеет. Когда мальчику исполнился год, господин Цзя Чжэн решил узнать, каковы наклонности у ребенка, и разложил перед ним множество всяких предметов. Против ожиданий мальчик схватил белила, румяна, шпильки и кольца и принялся ими играть. Господин Чжэн был разочарован: значит, сын будет увлекаться вином и женщинами. С тех пор отец его невзлюбил. Только бабушка без ума от внука. Сейчас мальчику десять лет, он избалован, однако умен и развит не по годам – едва ли найдется один такой на сотню его сверстников. И рассуждения у него необычные. «Женщины, – говорит он, – созданы из воды, мужчины – из грязи. При виде женщин я испытываю блаженство и радость, а при виде мужчин – тошноту, такое они распространяют зловоние». Право, забавно! Наверняка вырастет отчаянным повесой!

– Вряд ли, – возразил Цзя Юйцунь, и лицо его приняло суровое выражение. – Жаль, что вы не знаете историю появления на свет этого мальчика! Видимо, господин Цзя Чжэн в одном из своих прежних воплощений был незаслуженно причислен к распутникам. Но понять это может лишь тот, кто прочел много книг и не щадил сил своих, стремясь постичь сущность вещей, познать истину и смысл жизни.

Цзя Юйцунь говорил так серьезно, что Лэн Цзысин весь обратился в слух и попросил разъяснить ему сказанное.

– Рожденные Небом и Землей люди, – начал Цзя Юйцунь, – мало чем отличаются друг от друга, за исключением, разумеется, тех, кто прославился великой гуманностью или страшными злодеяниями. Люди гуманные рождаются по воле доброй судьбы, чтобы установить в мире порядок. Злодеи – по велению рока, чтобы принести миру бедствия. Яо^[32], Шунь, Юй, Чэн Тан, Вэнь-ван, У-ван, Чжоу-гун, Шао-гун, Кун-цзы, Мэн-цзы^[33], Дун Чжуншу, Хань Юй, Чжоу Дуньи, Чэн Хао, Чжу Си, Чжан Цзай – родились по воле доброй судьбы; Чи-ю, Гунгун, Цзе-ван, Чжоу-ван, Цинь Шихуан, Ван Ман, Цао Цао, Хуань Вэнь, Ань Лушань, Цинь Гуй – по велению рока. Люди гуманные устанавливали в Поднебесной порядок, злодеи сеяли смуту. Людям гуманным свойственны чистота и разум – проявление доброго начала Вселенной. Злодеям – жестокость и коварство – проявление злого начала Вселенной. Ныне, во времена великого счастья и благоденствия, покоя и мира, дух Чистоты и Разума витает повсюду – и в императорском дворце, и в отдаленных уголках страны. Он превращается то в сладкую росу, то в ласковый ветерок, распространяясь по всему миру. Яркое солнце загнало дух Зла и Коварства в глубокие рвы и расселины скал. А ветер и облака не дают ему вырваться на свободу, даже струйке его, тонкой, как шелковинка. Чистота и Разум стоят на пути у Зла и Коварства, Зло и Коварство стремятся всячески навредить Чистоте и Разуму. Чистота и Разум, Коварство и Зло – между ними извечная борьба, в которой они не могут уничтожить друг друга, как Ветер и Вода, Гром и Молния. Если струйка зла, вырвавшись на свободу, поселится в каком-нибудь человеке во время его рождения, не станет он ни добродетельным, ни злодеем. Но ум и способности возьмут верх над лживостью и коварством. Рожденный в знатной и богатой семье, он скорее всего вырастет распутником; в семье образованной, но обедневшей – пойдет в отшельники и со временем прославится. Даже в самой несчастной, нищей семье он добьется известности, став актером или гетерой, но никогда не опустится до того, чтобы наняться рассыльным или слугой и угождать какому-нибудь пошлому тупице. С древних времен сохранилось много тому примеров: Сюй Ю^[34], Тао Цянь, Юань Цзи, Цзи Кан, Лю Лин, Ван Даньчжи и Се Ань, Гу Хутоу, чэньский Хоучжу, танский Мин-хуан, сунский Хуэй-цзун, Лю Тинчжи, Вэнь Фэйцин, Ми Наньгун, Ши Маньцин, Лю Цицин, Цинь Шаою, а также Ни Юньлинь, Тан Боху, Чжу Чжишань, Ли Гуанянь, Хуан Фаньчо, Цзин Синьмо, Чжо Вэньцзюнь, Хун Фу, Сюэ Тао, Цуй Ин, Чао Юнь. Все они уроженцы разных мест, но закон жизни для всех один.

– Вы хотите сказать, что удача делает князем, а неудача – разбойником? – спросил Лэн Цзысин.

– Совершенно верно, – отвечал Цзя Юйцунь. – Вы ведь не знаете, что после того, как меня уволили от должности, целых два года я странствовал по разным провинциям и каких только детей не видел! Но в общем все они делятся на две категории, я вам о них говорил. К одной из них и относится мальчик, рожденный с яшмой во рту. Кстати, знаком ли вам господин Чжэнь из Цзиньлиня, начальник провинциальной палаты Благотворительности?

– Еще бы! – воскликнул Лэн Цзысин. – Ведь семья Чжэнь состоит в близком родстве с семьей Цзя и тесно с нею связана. Мне и то не раз приходилось иметь с ними дело.

Цзя Юйцунь улыбнулся и продолжал:

– Так вот, в прошлом году в Цзиньлине меня рекомендовали учителем в семью Чжэнь. Богатство и знатность не мешают ей придерживаться весьма строгих нравов, и более подходящего места я не смог бы найти. Хотя заниматься с мальчиком, еще не знающим грамоты, гораздо труднее, нежели со взрослым, выдержавшим экзамены. Меня всегда забавляло, когда он говорил: «Если бы вместе со мной занимались девочки, я лучше запоминал бы иероглифы и понимал ваши объяснения, а то ведь останусь на всю жизнь глупым и неученым». Сопровождавших его слуг он поучал: «Слово „девочка“ – самое чистое и святое. Перед девочками я благоговею больше, чем перед сказочными животными и редкостными птицами, чудесными цветами и необыкновенными травами. И вам, сквернословам, запрещаю произносить это слово без надобности. Запомните! А появится надобность, прежде чем произнести, прополощите рот чистой водой или ароматным чаем! Дерзнувшему нарушить мой приказ я выбью зубы и выколю глаза!» Он был жесток и бесчеловечен до предела, но стоило ему, вернувшись с занятий, увидеть девочек, как он преображался, становился ласковым и покорным, остроумным, изящным. Отец его наказывал, бил палкой – ничего не помогало. Когда становилось особенно больно, мальчик громко кричал: «сестрицы», «сестрички». Девочки над ним насмехались: «Ну что ты зовешь нас? Думаешь, мы вступимся за тебя? Постыдился бы». – «А мне от этого легче становится, – отвечал мальчик. – Слово „сестрички“ – мое тайное средство от боли». Ну не забавно ли? Бабушка после каждого наказания ругала сына, да и мне доставалось. В общем, пришлось отказаться от места. Такие дети не дорожат наследием предков, не слушаются ни учителей, ни друзей. А сестры у этого мальчика замечательные, редко встретишь таких!

– В семье Цзя тоже три девушки, – заметил Лэн Цзысин. – Юаньчунь, старшую дочь господина Цзя Чжэна, за мудрость и благочестие, добродетели и таланты взяли в императорский дворец. Еще есть Инчунь – дочь господина Цзя Шэ и его наложницы, Таньчунь – дочь господина Цзя Чжэна и его наложницы, а четвертая девушка, Сичунь, родная сестра господина Цзя Чжэна из дворца Нинго. Старая госпожа Цзя души в них не чает, внучки живут и учатся у нее в доме, все их хвалят.

– Весьма любопытно, что в семье Чжэнь, в отличие от других семей, принято называть девочек так же, как и мальчиков, пышными именами, – продолжал Цзя Юйцунь. – Например, «Чунь» – Весна, «Хун» – Красная, «Сян» – Благоуханная, «Юй» – Яшма. Не понимаю только, как это могло войти в обычай в семье Цзя!

– Вы не совсем правы, – возразил Лэн Цзысин. – Старшая барышня в семье Цзя родилась в первый день Нового года, то есть в начале весны, потому ее и назвали Юаньчунь – Начало весны. А потом уже слово «чунь» вошло в имена остальных дочерей. В предыдущем поколении часть имени могла быть и у мальчиков и у девочек одинаковой. А жену вашего хозяина господина Линя – родную сестру гунов Цзя Шэ и Цзя Чжэна – дома называют Цзя Минь. Можете это проверить, возвратясь домой.

– Совершенно верно! – рассмеялся Цзя Юйцунь, хлопнув ладонью по столу. – У меня есть ученица, зовут ее Дайюй. Я не раз с удивлением замечал, что иероглиф «минь» она произносит как «ми», а при написании сокращает в нем одну-две черты. Теперь все понятно. Вполне естественно, что речь и манеры моей ученицы совсем не такие, как у других девочек! Значит, как я и полагал, мать ее из знатного рода. Это видно по дочери. Раз она принадлежит к роду Жунго, то тут все ясно. К сожалению, мать девочки в прошлом месяце скончалась.

– Ведь это самая младшая из трех сестер старшего поколения! – сокрушенно вздохнул Лэн Цзысин. – Так рано умерла. Интересно, кому достанутся в жены сестры младшего поколения?

– Да, интересно, – согласился Цзя Юйцунь. – А есть у них в семье еще мальчики, кроме сына господина Цзя Чжэна, родившегося с яшмой во рту, и малолетнего внука? Есть ли сын у Цзя Шэ?

– После Баоюя наложница господина Цзя Чжэна родила ему еще одного сына, – сказал Лэн Цзысин, – но о нем мне ничего не известно. Итак, у господина Цзя Чжэна сейчас два сына и один внук, а что будет дальше, кто знает? У Цзя Шэ тоже есть сын по имени Цзя Лянь. Ему двадцать лет. Четвертый год он женат на Ван Сифэн – племяннице жены господина Цзя Чжэна. Этот Цзя Лянь купил себе должность, но служебными делами не интересуется, живет в доме господина Цзя Чжэна и помогает ему по хозяйству. Все в доме от мала до велика восхищаются его женой, и Цзя Ляню пришлось уступить ей первенство. Жена его красива, бойка на язык, ловка и находчива, не всякий мужчина с ней сравнится.

– Это еще раз подтверждает мою правоту, – улыбнулся Цзя Юйцунь, выслушав Лэн Цзысина. – Уверен, что люди, о которых у нас с вами шла речь, явились в мир либо по воле доброй Судьбы, либо по велению злого Рока.

– Пусть добрые будут добрыми, а злые – злыми, – произнес Лэн Цзысин, – не нам об этом судить. Давайте лучше выпьем вина!

– Я уже выпил несколько чарок, пока мы беседовали, – ответил Цзя Юйцунь.

– Ничего удивительного, – засмеялся Лэн Цзысин. – Когда болтаешь о чужих делах, вино пьется особенно легко. Но почему бы не выпить еще?

– Поздно уже, как бы не заперли городские ворота, – проговорил Цзя Юйцунь, взглянув в окно. – Мы можем продолжить разговор по дороге в город.

Они встали, расплатились. Но едва собрались уходить, как позади раздался возглас:

– Брат Юйцунь! Поздравляю. Я пришел сообщить тебе радостную весть.

Цзя Юйцунь обернулся…

Если хотите узнать, кого он увидел, прочтите следующую главу.

Глава третья

Линь Жухай с помощью шурина пристраивает учителя;

матушка Цзя из жалости дает приют осиротевшей внучке

Обернувшись, Цзя Юйцунь увидел, что перед ним не кто иной, как Чжан Жугуй – его бывший сослуживец, в одно время с ним отставленный от должности. Уроженец этой местности, Чжан Жугуй жил сейчас дома. Недавно он узнал, что в столице удовлетворено ходатайство о восстановлении в должности всех уволенных чиновников, и, случайно встретившись с Цзя Юйцунем, поспешил высказать ему свою радость.

Они поздоровались, и Чжан Жугуй рассказал все, что ему было известно. Обрадованный Цзя Юйцунь немного поболтал с ним и распрощался – ему не терпелось вернуться домой.

Лэн Цзысин слышал их разговор и посоветовал Цзя Юйцуню испросить у Линь Жухая разрешение отправиться в столицу, а также заручиться его рекомендательными письмами к Цзя Чжэну.

Цзя Юйцунь прибежал домой, заглянул в правительственный вестник. Так и есть – Чжан Жугуй сказал правду.

На следующий день он отправился к Линь Жухаю и изложил суть дела.

– Счастливое совпадение, – сказал Линь Жухай. – Теща, когда узнала, что дочь моя осталась без матери, прислала за ней лодку. Теща живет в столице, и, как только девочка окончательно поправится, я хочу отправить ее туда. До сих пор мне не представлялось случая отблагодарить вас за ваши наставления. Так разве могу я не выполнить вашей просьбы?! Говоря по правде, я знал, что так случится. И у меня давно лежит для вас рекомендательное письмо к моему шурину. Буду рад, если он сумеет оказать вам услугу. О дорожных расходах не беспокойтесь – я все написал шурину.

Цзя Юйцунь низко поклонился и не переставал благодарить.

– Нельзя ли узнать, сколь высокое положение занимают ваши досточтимые родственники? – поинтересовался он. – Может быть, я, грубый и невежественный, не посмею предстать перед ними…

– Мои родственники принадлежат к тому же роду, что и вы, – улыбнулся Линь Жухай, – они приходятся внуками Жунго-гуну. Цзя Шэ, старший брат моей жены, в чине генерала первого класса, а второй брат – Цзя Чжэн – занимает должность внештатного лана в ведомстве. Он скромен и добр, не в пример иным богатым бездельникам, и по характеру очень напоминает деда. Только поэтому я и дерзнул обеспокоить его своей просьбой. Поступи я иначе, до конца жизни терзался бы угрызениями совести.

Тут Цзя Юйцунь подумал, что Лэн Цзысин дал ему хороший совет, и снова поблагодарил Линь Жухая.

– Дочь моя, полагаю, отправится в путь во второй день следующего месяца, – сказал Линь Жухай. – Не хотите ли поехать с ней вместе? Пожалуй, так будет удобней для вас.

Цзя Юйцунь был счастлив и кивал головой. Сборы в дорогу Линь Жухай взял полностью на себя, так что Цзя Юйцуню оставалось лишь принимать его благодеяния.

Девочке очень не хотелось покидать родной дом, но бабушка настаивала на ее приезде, да и отец уговаривал:

– Мне перевалило за пятьдесят, жениться я не намерен. Ты совсем еще мала, часто болеешь, матери у тебя нет, воспитывать некому, нет сестер, которые могли бы за тобой присмотреть. А там бабушка, двоюродные сестры, да и у меня хлопот поубавится. Почему же тебе не поехать?

Выслушав отца, Линь Дайюй вся в слезах поклонилась ему на прощание и вместе со своей кормилицей и несколькими пожилыми служанками, присланными за нею из дворца Жунго, села в лодку. Цзя Юйцунь плыл следом в другой лодке с двумя мальчиками-слугами.

Прибыв в столицу, Цзя Юйцунь первым долгом привел в порядок парадную одежду и, взяв визитную карточку, где значилось «родной племянник», в сопровождении слуги отправился во дворец Жунго.

Цзя Чжэн к этому времени уже успел прочесть письмо зятя и приказал немедленно просить Цзя Юйцуня.

Благородный облик и изысканная речь Цзя Юйцуня произвели на Цзя Чжэна благоприятное впечатление. Цзя Чжэн, во многом унаследовавший характер деда, с особым уважением относился к людям ученым, был вежлив и обходителен со всеми, даже с низшими по званию, каждому старался помочь; Цзя Юйцуня он принял с особой любезностью, ведь его рекомендовал зять, и готов был оказать ему любую услугу. На первой же аудиенции у государя он добился восстановления Цзя Юйцуня в должности, и тот, не прошло и двух месяцев, получил назначение в область Интяньфу. Цзя Юйцунь попрощался с Цзя Чжэном, выбрал счастливый для отъезда день и отбыл к месту службы. Но об этом мы рассказывать не будем.

Когда Линь Дайюй сошла на берег, там ее ждал паланкин с носильщиками и коляска для багажа, присланные из дворца Жунго.

От матери девочка часто слышала, что семья ее бабушки не похожа на другие семьи. И в самом деле, служанки, которые ее сопровождали, ели и одевались не как простые люди. И Дайюй казалось, что в доме у бабушки ей придется следить за каждым своим движением, за каждым словом, чтобы не вызвать насмешек.

Когда носильщики внесли паланкин в город, Дайюй осторожно выглянула из-за шелковой занавески: на улице была сутолока, по обе стороны громоздились дома, – все было не так, как у них в городе. Прошло довольно много времени, как вдруг на северной стороне улицы девочка заметила двух каменных львов, присевших на задние лапы, и огромные ворота с тремя входами, украшенные головами диких зверей. У ворот в ряд сидели человек десять в роскошных головных уборах и дорогих одеждах. Над главными воротами на горизонтальной доске красовалась сделанная крупными иероглифами надпись: «Созданный по высочайшему повелению дворец Нинго».

«Вот и дом моего дедушки», – подумала Дайюй.

Чуть западнее стояли точно такие же ворота, с тремя входами, но это уже был дворец Жунго. Паланкин внесли не через главный, а через западный боковой вход.

На расстоянии примерно одного полета стрелы от входа, сразу за поворотом, паланкины остановились, из них вышли служанки. Четверо слуг лет семнадцати – восемнадцати, в халатах и шапках, сменили носильщиков и понесли паланкин Линь Дайюй дальше. Служанки последовали за ними пешком.

У вторых ворот паланкин опустили на землю, молодые служанки с достоинством удалились, а подоспевшие им на смену раздвинули занавески и помогли Дайюй выйти.

Поддерживаемая с двух сторон служанками, Дайюй вошла во вторые ворота. По обе стороны от них были расположены полукругом крытые галереи, а напротив высился проходной зал, где перед входом стоял мраморный экран^[35] на ножках из сандалового дерева. Далее одна за другой следовали три небольших приемных и, наконец, главное строение, а перед ним просторный дворец. Впереди стоял господский дом из пяти покоев с резными балками и расписными колоннами, а по бокам – флигеля с террасами – там были развешаны клетки с попугаями и другими редкими птицами.

На крыльце сидели молодые служанки в красных кофтах и зеленых юбках. Едва заметив вошедших, они бросились навстречу.

– Наконец-то вы приехали, а старая госпожа только что о вас вспоминала!

Три из них поспешили ко входу и отодвинули закрывавший его занавес, в тот же момент кто-то доложил:

– Барышня Линь Дайюй!

Едва Линь Дайюй вошла в дом, как навстречу ей, поддерживаемая под руки служанками, пошла старуха с белыми, словно серебро, волосами. Дайюй сразу догадалась, что это бабушка, и хотела поклониться, но старуха удержала ее, заключила в объятия и со слезами на глазах воскликнула:

– Мое дорогое дитя!

Все, кто был здесь, тоже прослезились. Заплакала и Дайюй. Но тут все принялись ее утешать.

Как только Дайюй успокоилась и поклонилась бабушке, та стала знакомить ее с родными.

– Это твоя старшая тетя, – говорила она. – Это – вторая тетя. А вот жена твоего покойного старшего двоюродного брата – госпожа Цзя Чжу.

Дайюй кланялась каждой родственнице, а бабушка тем временем распорядилась:

– Позовите барышень! По случаю приезда дорогой гостьи из дальних краев пусть не идут на занятия.

Две служанки с поклоном вышли, и вскоре явились три барышни в сопровождении трех мамок и нескольких молодых служанок: одна из барышень была пухленькая, но складная, среднего роста, с чуть приплюснутым носом и смуглыми, как плод личжи, щеками, в общем, очень миловидная. Держалась она скромно и просто. Вторая, высокая, стройная, с покатыми плечами, овальным, как утиное яйцо, лицом, большими глазами и густыми бровями, отличалась изысканными манерами и вела себя непринужденно, но без тени развязности. Третья была совсем еще маленькая. Шпильки, кольца, юбки и кофты у всех трех были одинаковые. Дайюй встала, чтобы приветствовать их, и они познакомились.

За чаем, который подали служанки, разговор шел о матери Дайюй, о ее болезни, лекарствах, о похоронах. Бабушка опечалилась и сказала Дайюй:

– Я так любила твою мать, больше всех дочерей, а вот видишь, пережила ее и даже не смогла увидеться с ней перед смертью. Это такое горе для меня!

Она взяла Дайюй за руку и разрыдалась. Насилу ее успокоили.

Изысканные манеры маленькой Дайюй не могли скрыть ее болезненного вида и вялости движений. Посыпались вопросы:

– Какие ты принимаешь лекарства? Неужели ничего не помогает?

– Я никогда не отличалась крепким здоровьем, – отвечала Дайюй. – С тех пор, как помню себя, всегда принимала лекарства. Самых знаменитых врачей ко мне приглашали. И все напрасно. Когда мне было три года, забрел к нам однажды буддийский монах, с коростой на голове, и посоветовал родителям отдать меня в монастырь. Но они и слышать об этом не хотели. Тогда монах сказал, что есть еще способ вылечить меня: запретить мне плакать и видеться с родственниками, кроме отца и матери. Монах этот был сумасшедший, и никто не внял его речам. А сейчас я все время принимаю пилюли из женьшеня.

– Вот и хорошо, – произнесла матушка Цзя, – я велю приготовить побольше этого лекарства.

В этот момент послышался смех и кто-то сказал:

– Выходит, я опоздала! Не успела даже встретить гостью из дальних краев!

«Здесь все так сдержанны, – подумала Дайюй, – кто же дерзнул вести себя столь бесцеремонно?»

И тут извнутренних покоев в сопровождении нескольких служанок, молодых и старых, появилась очень красивая женщина. Наряжена она была как сказочная фея, расшитые узорами одежды сверкали. Волосы, стянутые узлом, были перевиты нитями жемчуга и заколоты пятью жемчужными шпильками в виде фениксов, обративших взоры к сияющему солнцу, на шее – ожерелье с подвесками, изображающими свернувшихся в клубок золотых драконов. Атласная кофта, вытканная яркими цветами и золотыми бабочками. Поверх кофты – накидка из темно-серого, отливающего серебром, набивного шелка и креповая юбка с цветами по зеленому полю. Глаза чуть раскосые, брови – ивовые листочки. Во всем облике женщины чувствовалась легкость и стремительность, густо напудренное лицо было добрым, на плотно сжатых алых губах играла едва заметная улыбка.

Дайюй поспешно поднялась ей навстречу.

– Ты ее, конечно, не знаешь? – спросила госпожа Цзя. – Это наша «колючка», или «перец», как говорят в Цзиньлине. Зови ее Фэн-колючка, или Фэнцзе.

Дайюй растерялась, она не знала, как обратиться к красавице, и сестры пришли ей на помощь.

– Это жена твоего второго двоюродного брата Цзя Ляня.

Дайюй никогда не видела этой женщины, но от матери часто слышала, что Цзя Лянь, сын старшего дяди Цзя Шэ, женился на племяннице второй тетки, урожденной Ван, что племянницу эту с самого детства воспитывали как мальчика и дали ей школьное имя – Ван Сифэн.

Дайюй с улыбкой приветствовала молодую женщину и назвала ее «тетушкой».

Фэнцзе взяла Дайюй за руку, внимательно оглядела, усадила рядом с матушкой Цзя и сказала:

– Бывают же, право, в Поднебесной такие красавицы! Впервые вижу! В ней больше сходства с отцовской линией, чем с материнской! Не удивительно, что вы так скучали по ней! Бедная моя сестричка! Так рано осиротела!

Она поднесла к глазам платок и вытерла слезы.

– Только я успокоилась, а ты опять меня расстраиваешь, – упрекнула ее матушка Цзя. – Да и сестрицу тоже. Она и так устала с дороги! Здоровье у нее слабое. Поговорила бы о чем-нибудь другом!

Печаль Фэнцзе мгновенно сменилась весельем, и она рассмеялась:

– Вы правы, бабушка! Но я, как только увидела сестрицу, обо всем позабыла, и радостно мне стало, и грустно. Бить меня надо, глупую!

Она опять взяла Дайюй за руку и как ни в чем не бывало спросила:

– Сколько тебе лет, сестричка? Ты уже учишься? Какие лекарства пьешь? Очень прошу тебя, не скучай по дому! Проголодаешься или захочешь поиграть, скажи мне! И на служанок тоже мне жалуйся, если какая-нибудь не угодит!

Дайюй слушала и кивала головой. Затем Фэнцзе обратилась к служанкам:

– Вещи барышни Линь Дайюй внесли в дом? Сколько приехало с ней служанок? Немедленно приготовьте для них две комнаты, пусть отдыхают.

Пока шел этот разговор, служанки подали чай и фрукты, и Фэнцзе пригласила всех к столу.

– Жалованье слугам за этот месяц выдали? – спросила вторая тетка.

– Выдали, – ответила Фэнцзе. – Я со служанками только что поднималась наверх искать атлас, о котором говорила вчера госпожа, но так и не нашла. Видимо, госпожа запамятовала.

– Экая важность! – заметила госпожа Ван. – Возьми любых два куска на платье сестрице. Я вечером пришлю за ними служанку.

– Присылайте. Я все приготовила, еще до приезда сестрицы, – ответила Фэнцзе.

Госпожа Ван улыбнулась и молча кивнула.

Когда служанки убрали со стола, старая госпожа Цзя велела двум мамкам проводить Дайюй к обоим дядям – братьям ее матери.

– Позвольте мне проводить племянницу, – промолвила госпожа Син, жена Цзя Шэ, вставая с циновки, – так, пожалуй, удобнее.

– Проводи, – улыбнулась матушка Цзя. – Чего зря сидеть!

Госпожа Син взяла Дайюй за руку и попрощалась с госпожой Ван. Слуги их проводили до вторых ворот.

Была подана крытая синим лаком коляска с зеленым верхом, и когда госпожа Син и Дайюй сели в нее, служанки опустили занавески. Затем слуги отнесли коляску на более просторное место и впрягли в нее смирного мула.

Выехав через западные боковые ворота, коляска направилась к главному восточному входу дворца Жунго, въехала в крытые черным лаком большие ворота и оказалась у вторых внутренних ворот.

Госпожа Син вышла из коляски, за ней последовала Дайюй, и они вместе направились во двор. Дайюй подумала, что где-то здесь находится сад дворца Жунго.

Пройдя через трехъярусные ворота, они увидели главный дом с маленькими изящными флигелями и террасами, совершенно не похожими на величественные строения той части дворца Жунго, где жила матушка Цзя. Во дворе было много деревьев, то здесь, то там высились горки разноцветных камней.

Едва они переступили порог зала, как навстречу им вышла целая толпа наложниц и служанок, нарядно одетых, с дорогими украшениями.

Госпожа Син предложила Дайюй сесть, а сама послала служанку за Цзя Шэ.

Служанка вскоре вернулась и доложила:

– Господин велел передать, что не выйдет, ему нездоровится. К тому же он боится, как бы эта встреча не расстроила и его, и барышню. Он просит барышню не грустить – у бабушки и у тети ей будет не хуже, чем дома. А с сестрами – веселее, хотя они глупы и невежественны. Если барышне что-нибудь не понравится, пусть не стесняется, скажет.

Дайюй встала, несколько раз почтительно кивнула, посидела немного и стала прощаться.

Госпожа Син уговаривала ее остаться поесть, но Дайюй с улыбкой ответила:

– Вы так любезны, тетя, что отказываться, право, неловко. Но я должна еще пойти поклониться второму дяде, и если задержусь, меня сочтут неучтивой. Я навещу вас как-нибудь, а сейчас, надеюсь, вы меня простите.

– Будь по-твоему, – согласилась госпожа Син и приказала двум мамкам отвезти Дайюй обратно. Она проводила девочку до ворот, дала еще несколько распоряжений слугам и, лишь когда коляска отъехала, вернулась в дом.

Дайюй возвратилась в ту часть дворца, где жила бабушка, вышла из коляски и увидела мощеную аллею, она начиналась прямо от ворот. Мамки и няньки тотчас окружили ее, повели в восточном направлении через проходной зал, растянувшийся с востока на запад, и у ритуальных ворот перед входом во двор остановились. Здесь тоже были величественные строения, флигели и сводчатые двери, только не похожие на те, которые Дайюй уже видела. Лишь сейчас она догадалась, что это женские покои.

Когда Дайюй подходила к залу, внимание ее привлекла доска с девятью золотыми драконами по черному полю, где было написано: «Зал счастья и благоденствия». А ниже мелкими иероглифами: «Такого-то года, месяца и числа сей автограф пожалован императором Цзя Юаню, удостоенному титула Жунго-гуна». Под этой надписью стояла императорская печать.

На красном столике из сандалового дерева с орнаментом в виде свернувшихся кольцом драконов стоял позеленевший от времени древний бронзовый треножник высотой в три чи, а позади, на стене, висела выполненная тушью картина, изображавшая ожидание аудиенции в императорском дворце. По одну сторону картины стояла резная золотая чаша, по другую – хрустальный кубок, а на полу выстроились в ряд шестнадцать стульев из кедрового дерева. На двух досках черного дерева были вырезаны золотые иероглифы – парная надпись восхваляла потомков дома Жунго:

Ниже шли мелкие иероглифы: «Эта надпись сделана собственноручно потомственным наставником My Ши, пожалованным за особые заслуги титулом Дунъаньского вана».

Обычно госпожа Ван жила не в главном доме, а в небольшом восточном флигеле с тремя покоями, и мамки провели Дайюй прямо туда.

У окна, на широком кане, покрытом заморским бордовым ковром, – продолговатая красная подушка с вышитым золотом драконом и большой тюфяк тоже с изображением дракона, только на желтом фоне. По обе стороны кана – маленькие лакированные столики, в виде цветка сливы; на столике слева – треножник времен Вэнь-вана, а рядом с ним – коробочка с благовониями и ложечка; на столике справа – великолепная, переливающаяся всеми цветами радуги жучжоуская ваза^[36] с редчайшими живыми цветами. У западной стены – четыре кресла в чехлах из красного с серебристым отливом цветастого шелка, и перед каждым – скамеечка для ног. Справа и слева от кресел тоже два высоких столика с чайными чашками и вазами для цветов. Было там еще много всякой мебели, но подробно описывать ее мы не будем.

Мамка предложила Дайюй сесть на кан – там на краю лежали два небольших парчовых матрасика. Но Дайюй, зная свое положение в доме, не поднялась на кан, а опустилась на стул в восточной стороне комнаты. Служанки поспешили налить ей чаю. Дайюй пила чай и разглядывала служанок: одеждой, украшениями, а также манерами они отличались от служанок из других семей.

Не успела Дайюй выпить чай, как служанка в красной шелковой кофте с оборками и синей отороченной тесьмой безрукавке подошла к ней и, улыбнувшись, сказала:

– Госпожа просит барышню пожаловать к ней.

Старая мамка повела Дайюй в домик из трех покоев в юго-восточной стороне двора. Прямо против входа стоял на кане низенький столик, где лежали книги и была расставлена чайная посуда; у восточной стены лежала черная атласная подушка – такие для удобства обычно подкладывают под спину. Сама госпожа Ван, откинувшись на вторую подушку, такую же, сидела у западной стены и, как только появилась Дайюй, жестом пригласила ее сесть с восточной стороны. Но Дайюй решила, что это место Цзя Чжэна, и села на один из трех стульев, покрытых цветными чехлами. Госпоже Ван пришлось несколько раз повторить приглашение, пока наконец Дайюй села на кан.

– С дядей повидаешься в другой раз, – сказала госпожа Ван, – он сегодня постится. Дядя велел передать, что твои двоюродные сестры – очень хорошие. Будешь вместе с ними заниматься вышиванием. Надеюсь, вы поладите. Одно меня беспокоит: есть здесь у нас источник всех бед, как говорится, «злой дух суетного мира». Он нынче уехал в храм и вернется лишь к вечеру, ты его непременно увидишь. Не обращай на него внимания. Так поступают и твои сестры.

Дайюй давно слышала от матери, что у нее есть племянник, родившийся с яшмой во рту, упрямый и непослушный, учиться не хочет, а вот с девочками готов играть без конца. Но бабушка души в нем не чает, и никто не решается одернуть его. О нем и говорит госпожа Ван, догадалась Дайюй.

– Вы имеете в виду мальчика, который родился с яшмой во рту? – с улыбкой спросила она. – Мама мне часто о нем рассказывала. Его, кажется, зовут Баоюй, и он на год старше меня, шаловлив, сестер очень любит. Но ведь он живет вместе с братьями, в другом доме, а я буду с сестрами.

– Ничего ты не знаешь, – засмеялась госпожа Ван. – В том-то и дело, что это мальчик особенный. Бабушка его балует, и он до сих пор живет вместе с сестрами. Стоит одной из них сказать ему лишнее слово, так он от восторга может натворить невесть что, и тогда хлопот не оберешься. Потому я тебе и советую не обращать на него внимания. Бывает, что он рассуждает вполне разумно, но если уж на него найдет, несет всякий вздор. Так что не очень-то его слушай.

Дайюй ничего не говорила, только кивала головой.

Неожиданно вошла служанка и обратилась к госпоже Ван:

– Старая госпожа приглашает ужинать.

Госпожа Ван заторопилась, подхватила Дайюй под руку, и они вместе вышли из дому через черный ход. Прошли по галерее в западном направлении и через боковую дверь вышли на мощеную дорожку, тянувшуюся с юга на север – от небольшого зала с пристройками к белому каменному экрану, заслонявшему собой дверь в маленький домик.

– Здесь живет твоя старшая сестра Фэнцзе, – объяснила госпожа Ван. – Если тебе что-нибудь понадобится, обращайся только к ней.

У ворот дворика стояли несколько мальчиков-слуг в возрасте, когда начинают отпускать волосы^[37] и собирают их в пучок на макушке.

Госпожа Ван и Дайюй миновали проходной зал, прошли во внутренний дворик, где были покои матушки Цзя, и через заднюю дверь вошли в дом. Едва появилась госпожа Ван, как служанки сразу же принялись расставлять столы и стулья.

Вдова Цзя Чжу, госпожа Ли Вань, подала кубки. Фэнцзе разложила палочки для еды, и тогда госпожа Ван внесла суп. Матушка Цзя сидела на тахте, справа и слева от нее стояло по два стула. Фэнцзе подвела Дайюй к первому стулу слева, но Дайюй смутилась и ни за что не хотела садиться.

– Не стесняйся, – подбодрила ее улыбкой матушка Цзя, – твоя тетя и жены старших братьев едят в другом доме, а ты у нас гостья и по праву должна занять это место.

Лишь тогда Дайюй села. С дозволения старой госпожи села и госпожа Ван, а за нею Инчунь и обе ее сестры – каждая на свой стул. Инчунь на первый справа, Таньчунь – на второй слева, Сичунь – на второй справа. Возле них встали служанки с мухогонками, полоскательницами и полотенцами. У стола распоряжались Ли Вань и Фэнцзе.

В прихожей тоже стояли служанки – молодые и постарше, но даже легкий кашель не нарушал тишины.

После ужина служанки подали чай. Дома мать не разрешала Дайюй пить чай сразу после еды, чтобы не расстроить желудок. Здесь все было иначе, но приходилось подчиняться. Едва Дайюй взяла чашку с чаем, как служанка поднесла ей полоскательницу, оказывается, чаем надо было прополоскать рот. Потом все вымыли руки, и снова был подан чай, но уже не для полосканья.

– Вы все идите, – проговорила матушка Цзя, обращаясь ко взрослым, – а мы побеседуем.

Госпожа Ван поднялась, произнесла приличия ради несколько фраз и вышла вместе с Ли Вань и Фэнцзе.

Матушка Цзя спросила Дайюй, какие книги она читала.

– Недавно прочла «Четверокнижие»^[38], – ответила Дайюй.

Дайюй в свою очередь спросила, какие книги прочли ее двоюродные сестры.

– Где уж им! – махнула рукой матушка Цзя. – Они и выучили-то всего несколько иероглифов!

В это время снаружи послышались шаги, вошла служанка и доложила, что вернулся Баоюй.

«Этот Баоюй наверняка слабый и невзрачный на вид…» – подумала Дайюй.

Но, обернувшись к двери, увидела стройного юношу; узел его волос был схвачен колпачком из червонного золота, инкрустированным драгоценными камнями; лоб чуть ли не до самых бровей скрывала повязка с изображением двух драконов, играющих жемчужиной. Одет он был в темно-красный парчовый халат с узкими рукавами и вышитым золотой и серебряной нитью узором из бабочек, порхающих среди цветов, перехваченный в талии вытканным цветами поясом с длинной бахромой в виде колосьев; поверх халата – темно-синяя кофта из японского атласа, с темно-синими, чуть поблескивающими цветами, собранными в восемь кругов, а внизу украшенная рядом кистей; на ногах черные атласные сапожки на белой подошве. Лицо юноши было прекрасно, как светлая луна в середине осени, и свежестью не уступало распустившемуся весенним утром цветку; волосы на висках гладкие, ровные, будто подстриженные, брови – густые, черные, словно подведенные тушью, нос прямой, глаза чистые и прозрачные, как воды Хуанхэ осенью. Казалось, даже в минуты гнева он улыбается, во взгляде сквозила нежность. Шею украшало сверкающее ожерелье с подвесками из золотых драконов и великолепная яшма на сплетенной из разноцветных ниток тесьме.

Дайюй вздрогнула: «Мне так знакомо лицо этого юноши! Где я могла его видеть?»

Баоюй справился о здоровье^[39] матушки Цзя, а та сказала:

– Навести мать и возвращайся!

Вскоре он возвратился, но выглядел уже по-другому. Волосы были заплетены в тонкие косички с узенькими красными ленточками на концах и собраны на макушке в одну толстую, блестевшую, как лак, косу, украшенную четырьмя круглыми жемчужинами и драгоценными камнями, оправленными в золото. Шелковая куртка с цветами по серебристо-красному полю, штаны из зеленого сатина с узором, черные чулки с парчовой каймой и красные туфли на толстой подошве; на шее та же драгоценная яшма и ожерелье, а еще ладанка с именем и амулеты. Лицо Баоюя было до того белым, что казалось напудренным, губы – словно накрашены помадой, взор нежный, ласковый, на устах улыбка. Все изящество, которым может наградить природа, воплотилось в изгибе его бровей; все чувства, свойственные живому существу, светились в уголках глаз. В общем, он был необыкновенно хорош собой, но кто знает, что скрывалось за этой безупречной внешностью.

Потомки сложили о нем два стихотворения на мотив «Луна над Сицзяном», очень точно определив его нрав:

И далее:

Между тем матушка Цзя встретила Баоюя с улыбкой и спросила:

– Зачем ты переодевался? Прежде надо было поздороваться с гостьей! Познакомься! Это твоя двоюродная сестрица!

Баоюй обернулся и в хрупкой, прелестной девочке сразу признал дочь тетки Линь. Он подошел, поклонился и, вернувшись на свое место, стал внимательно разглядывать Дайюй. Она показалась ему необыкновенной, совсем не похожей на других девочек. Поистине:

– Я уже когда-то видел сестрицу, – произнес Баоюй.

– Не выдумывай! – одернула его матушка Цзя. – Где ты мог ее видеть?

– Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, мы знакомы давно и будто встретились после долгой разлуки.

– Ладно, ладно! – махнула рукой матушка Цзя. – Это значит, вы с ней скоро подружитесь.

Баоюй пересел поближе к Дайюй, еще раз окинул ее пристальным взглядом и спросил:

– Ты училась, сестрица?

– Очень мало, – отвечала Дайюй. – Всего год, успела выучить лишь несколько иероглифов.

– Как твое имя?

Дайюй ответила.

– А второе?

– Второго нет.

Баоюй смеясь сказал:

– Сейчас я придумаю. Давай назовем тебя Чернобровка. Очень красивое имя!

– Но оно никак не связано с первым, – вмешалась в разговор Таньчунь, которая тоже была здесь.

– В книге «Описание людей древности и современности», которую я недавно прочел, говорится, что в западных странах есть камень «дай», заменяющий краску для бровей, – сказал Баоюй. – А у сестрицы брови тоненькие, словно подведенные. Чем же ей не подходит это имя?

– Опять придумываешь? – засмеялась Таньчунь.

– Так ведь все придумано, кроме «Четверокнижия», – заметил Баоюй и обратился к Дайюй: – У тебя есть яшма?

Никто ничего не понял. Но Дайюй сразу сообразила: «Он спросил, потому что яшма есть у него», и ответила:

– Нет, у меня нет яшмы. Да и у кого она есть?

Едва она произнесла эти слова, как Баоюй, словно безумный, сорвал с шеи яшму, швырнул на пол и стал кричать:

– Подумаешь, редкость! Только и слышно: яшма, яшма. А обо мне не вспоминают! Очень нужна мне эта дрянь!

– У сестрицы тоже была яшма, – прикрикнула на него матушка Цзя, – но ее мать, когда умерла, унесла яшму с собой, как бы в память о дочери. Сестрица положила в гроб все любимые вещи матери, и теперь твоя умершая тетя, глядя на яшму, будет вспоминать дочь. Дайюй не хотела хвалиться, потому и сказала, что у нее нет яшмы. Надень яшму и не безобразничай, а то как бы мать не узнала!

Матушка Цзя взяла яшму из рук служанки и надела Баоюю на шею. Юноша сразу притих.

Пришла кормилица и спросила, где будет жить барышня.

– Переселите Баоюя в мой флигель, в теплую комнату, – ответила матушка Цзя, – зиму барышня проживет под голубым пологом, а весной мы подыщем ей другое место.

– Дорогая бабушка! – сказал Баоюй. – Зачем же вас беспокоить? Я могу спать на кровати за пологом. Мне там будет удобно.

– Ладно, – подумав немного, согласилась матушка Цзя и распорядилась, чтобы за Дайюй и Баоюем постоянно присматривали мамки и служанки, а остальная прислуга дежурила бы по ночам в прихожей. Фэнцзе приказала натянуть там светло-коричневый полог, перенести атласный матрац, парчовое одеяло, словом, все, что необходимо.

С Дайюй приехали всего две служанки: кормилица мамка Ван и десятилетняя Сюэянь.

Сюэянь была слишком мала, мамка Ван чересчур стара, поэтому матушка Цзя отдала внучке еще свою служанку Ингэ. Кроме того, в услужении у Дайюй, как и у Инчунь, не считая кормилицы, четырех мамок и двух служанок, ведавших ее гардеробом, украшениями, а также умываньем, были еще четыре или пять девочек, они мели пол и выполняли самые разнообразные поручения.

Мамка Ван и Ингэ прислуживали Дайюй под голубым пологом^[43], а нянька Ли, кормилица Баоюя, и старшая служанка Сижэнь прислуживали Баоюю.

Сижэнь, собственно, была в услужении у матушки Цзя, и настоящее ее имя было Хуа Жуйчжу. Но матушка Цзя обожала Баоюя и отдала добрую и преданную Жуйчжу внуку, опасаясь, что другие служанки не смогут ему угодить. «Хуа» – значит «цветок». В одном из стихотворений встречается строка: «Ароматом цветок привлекает людей…» Баоюй прочел это стихотворение и с позволения матушки Цзя стал звать служанку Сижэнь – Привлекающая людей.

Сижэнь была предана Баоюю так же, как и матушке Цзя, когда ей прислуживала. Все ее мысли были заняты этим избалованным мальчиком. Она постоянно усовещивала его и искренне огорчалась, если Баоюй не слушался. И вот вечером, когда Баоюй и мамка Ли уснули, а Дайюй и Ингэ все еще бодрствовали, Сижэнь сняла с себя украшения и бесшумно вошла в комнату Дайюй.

– Барышня, почему вы до сих пор не легли?

– Садись, пожалуйста, сестрица! – любезно предложила Дайюй.

– Барышня очень огорчена, – сказала Ингэ. – Плачет и говорит: «Не успела приехать и уже расстроила брата. А если бы он разбил свою яшму? Разве не я была бы виновата?!» Насилу я ее успокоила.

– Не убивайтесь, барышня, – проговорила Сижэнь. – Вы не то еще увидите! Но стоит ли из-за пустяков огорчаться? Не принимайте все близко к сердцу!

– Я запомню то, что вы мне сказали, сестры, – отозвалась Дайюй.

Они поговорили еще немного и разошлись.

На следующее утро Дайюй, навестив матушку Цзя, пришла к госпоже Ван. Госпожа Ван и Фэнцзе только что прочли письмо из Цзиньлина и о чем-то шептались с женщинами, приехавшими от старшего брата госпожи Ван.

Дайюй ничего не поняла, но Таньчунь и ее сестры знали, что речь идет о Сюэ Пане, старшем сыне тетушки Сюэ, жившем в Цзиньлине. Недавно он совершил убийство и думал, что это сойдет ему с рук – ведь он был из богатой и знатной семьи. Однако дело разбиралось в суде области Интяньфу, его дяде, Ван Цзытэну, сообщили об этом в письме. Вот он и решил предупредить госпожу Ван, а также написал, что ее сестра с детьми едет в столицу.

Чем окончилось это дело, вы узнаете из следующей главы.

Глава четвертая

Юноша с несчастной судьбой встречает девушку с несчастной судьбой;

послушник из храма Хулумяо помогает решить трудное дело

Итак, Дайюй и ее сестры пришли к госпоже Ван как раз, когда она беседовала с женщинами, присланными женой ее старшего брата. Речь шла о том, что на ее племянника Сюэ Паня подали в суд, обвиняя его в убийстве. И поскольку госпожа Ван была занята, сестры отправились к Ли Вань, вдове покойного Цзя Чжу. Он умер совсем еще молодым, оставив после себя сына Цзя Ланя, которому исполнилось нынче пять лет, и он уже начал ходить в школу.

Ли Вань была дочерью Ли Шоучжуна, известного чиновника из Цзиньлина. Когда-то он занимал должность Ведающего возлиянием вина^[44] в государственном училище Гоцзыцзянь. Одно время в их роду было принято давать образование и мужчинам, и женщинам. Но Ли Шоучжун принадлежал к тому поколению, когда женщин перестали учить по принципу: «Чем меньше девушка образованна, тем больше в ней добродетелей». Поэтому Ли Вань прочла лишь «Четверокнижие для девушек» и «Жизнеописание знаменитых женщин», кое-как выучила иероглифы и знала несколько имен мудрых и добродетельных женщин прежних династий. Главным ее занятием были шитье и рукоделие. Поэтому имя ей дали Вань – Белый шелк, а прозвище Гунцай – Искусная швея.

Рано овдовев, Ли Вань, хотя жила в довольстве и роскоши, так исхудала, что была похожа на засохшее дерево, ничто на свете ее не интересовало. Всю себя она посвятила воспитанию сына и служению родителям покойного мужа, а на досуге вместе со служанками занималась вышиванием или читала вслух.

Дайюй была в доме гостьей, но сестры относились к ней как к родной. Единственное, что беспокоило девочку, – это ее престарелый отец.

Но оставим пока Дайюй и вернемся к Цзя Юйцуню. Вы уже знаете, что он получил назначение в Интяньфу и отправился к месту службы. Едва он вступил в должность, как в суд пришла жалоба: две семьи затеяли тяжбу из-за служанки и дело дошло до убийства. Цзя Юйцунь распорядился немедленно доставить к нему на допрос истца.

– Убит мой хозяин, – сказал истец. – Он купил девочку, как потом выяснилось, у торговца живым товаром. Деньги мы заплатили, но хозяин решил дождаться счастливого дня, чтобы ввести девочку в дом. Но торговец тем временем успел ее перепродать в семью Сюэ, которая славится своей жестокостью и к тому же весьма влиятельна. Когда мы пришли заявить свои права на девочку, толпа здоровенных слуг набросилась на моего хозяина и так его избила, что он вскоре умер. Убийцы скрылись бесследно, и хозяин их тоже. Осталось всего несколько человек, никак не причастных к делу. Я подавал жалобу за жалобой, но прошел год, а делом этим никто не занялся. Прошу вас, почтеннейший, сделайте милость, арестуйте злодеев, и я до конца дней своих буду помнить ваше благодеяние!

– Как же так? – вскричал Цзя Юйцунь. – Убили человека и сбежали! Неужели ни один не задержан?

Он не мешкая распорядился выдать судебным исполнителям верительную бирку на арест всех родичей убийцы, взять их под стражу и учинить допрос под пыткой. Но тут вдруг Цзя Юйцунь заметил, что привратник, бывший тут же, делает ему знаки глазами.

Цзя Юйцунь покинул зал, прошел в потайную комнату и отпустил слуг, оставив только привратника.

Тот справился о здоровье Цзя Юйцуня и промолвил с улыбкой:

– Прошло почти девять лет с той поры, как вы стали подниматься по служебной лестнице, господин! Вряд ли вы меня помните.

– Лицо твое мне как будто знакомо, – сказал Цзя Юйцунь. – Где мы с тобой виделись?

– Неужели, господин, вы забыли родные места? Храм Хулумяо, где жили девять лет назад?

Только сейчас у Цзя Юйцуня всплыли в памяти события тех дней и маленький послушник из храма Хулумяо. После пожара, оставшись без крова, он стал думать, как бы без особого труда заработать себе на пропитание, и когда стало невмоготу терпеть холод и стужу во дворе, под открытым небом, отпустил себе волосы и поступил привратником в ямынь. Цзя Юйцунь ни за что не узнал бы в привратнике того самого послушника.

– Вот оно что! – воскликнул Цзя Юйцунь, беря привратника за руку. – Оказывается, мы старые друзья!

Цзя Юйцуню долго пришлось уговаривать привратника сесть.

– Не стесняйся! Ведь ты был моим другом в дни бедствий и нужды. Мы здесь одни, помещение не служебное. Садись же!

Когда наконец привратник сел на краешек стула, Цзя Юйцунь спросил:

– Ты хотел что-то сказать? Я заметил, как ты делал мне знаки глазами.

– Неужели у вас нет «Охранной памятки чиновника» для этой провинции? – в свою очередь спросил привратник.

– Охранной памятки? – удивился Цзя Юйцунь. – А что это такое?

– Это список имен и фамилий наиболее влиятельных и богатых семей, – объяснил привратник. – Его должен иметь каждый чиновник в провинции. С этими богачами лучше не связываться. Мало того что отстранят от должности, лишат звания, так ведь и за жизнь нельзя поручиться. Недаром этот список называют «Охранной памяткой». А о семье Сюэ и говорить не приходится. Дело, о котором шла речь, – простое. Но прежние начальники дрожали за свое место и готовы были поступиться и долгом и честью.

Привратник достал из сумки переписанную им «Охранную памятку чиновника» и протянул Цзя Юйцуню. Тот пробежал ее глазами: это были всего лишь пословицы и поговорки, сложенные в народе о самых могущественных и именитых семьях:

Не успел Цзя Юйцунь дочитать, как послышался голос:

– Почтенный господин Ван прибыл с поклоном.

Цзя Юйцунь торопливо привел в порядок одежду и головной убор и вышел навстречу гостю. Вернулся он довольно скоро и продолжил разговор с привратником.

– Все четыре семьи, которые значатся в памятке, связаны родственными узами, – рассказывал привратник, – и позор и слезы – все у них общее. Обвиняемый в убийстве Сюэ как раз выходец из семьи, о которой сказано: «Имущество семьи Сюэ с обильным снегом схоже». Он пользуется не только поддержкой трех остальных семей, у него полно родственников и друзей в столице, да и в других местах. Кого же вы, почтенный господин начальник, намерены арестовать?

– Выходит, решить это дело невозможно? – выслушав привратника, спросил Цзя Юйцунь. – Надеюсь, тебе известно, в каком направлении скрылись убийцы?

– Не стану обманывать вас, господин, – признался привратник, – мне известно, куда скрылись убийцы, мало того, я знаю торговца живым товаром, да и с убитым был хорошо знаком. Если позволите, я все подробно расскажу. Убитого звали Фэн Юань, он был единственным сыном мелкого деревенского чиновника. Родители его рано умерли, оставив ему небольшое наследство. Юноше было лет восемнадцать – девятнадцать, он занимался мужеложеством и не терпел женщин. А тут вдруг ему приглянулась девочка. Встреча с ней, видимо, была послана ему за грехи в прежней жизни. Он сразу же купил ее, решив сделать своей наложницей. Причем поклялся никогда больше не предаваться пороку и не брать в дом никаких других женщин. Намерения у него были весьма серьезные, потому он и ждал счастливого дня. Кто мог подумать, что торговец перепродаст девочку в семью Сюэ? Получив деньги, он уже собрался было бежать, но оба покупателя поймали его и избили до полусмерти. Ни один из них не желал брать деньги обратно, каждый требовал девочку. Тогда Сюэ кликнул слуг, и те так избили господина Фэн Юаня, что живого места на нем не осталось. Через три дня он умер у себя дома. А Сюэ Пань выбрал счастливый день и вместе с семьей уехал в столицу, куда давно собирался. Уехал, а не сбежал, и девочку с собой прихватил. Убить человека – пустяк для него. Слуги и братья всегда все уладят. Впрочем, хватит об этом. А знаете ли вы, господин, кто та девочка, которую продали?

– Откуда мне знать? – удивился Цзя Юйцунь.

Привратник усмехнулся:

– Она дочь господина Чжэнь Шииня, того, что жил возле храма Хулумяо, ее детское имя – Инлянь. Когда-то ее отец вас облагодетельствовал.

– Так вот это кто! – вскричал пораженный Цзя Юйцунь. – Я слышал, ее похитили в пятилетнем возрасте. Почему же всего год назад продали?

– Торговцы живым товаром обычно крадут малолетних, держат их лет до двенадцати – тринадцати, а затем увозят в другие места и там продают. Маленькая Инлянь часто приходила в наш храм поиграть, поэтому мы все хорошо ее знали. Теперь она выросла, похорошела, но не очень изменилась, я сразу ее узнал. К тому же между бровями у нее родинка величиной с рисинку. Торговец снимал комнату в моем доме, и как только он отлучался, я заводил разговор с Инлянь. Она была до того запугана, что лишнее слово боялась сказать и все твердила, будто торговец – ее отец, ему надо уплатить долг и он вынужден ее продать. Как ни улещал я ее, чтобы узнать правду, она со слезами говорила: «Я не помню, что со мной было в детстве!» В общем, сомнений тут быть не может. И вот в один прекрасный день ее увидел Фэн Юань и сразу купил. На вырученные деньги торговец напился, а Инлянь облегченно вздохнула: «Наступил день искупления моих грехов!» Но, узнав, что только через три дня ей предстоит перейти в новый дом, девочка загрустила. Моя жена, когда торговец ушел, стала ее утешать: «Господин Фэн Юань ждет счастливого дня, чтобы ввести тебя к себе в дом, значит, берет тебя не в качестве служанки. Человек он состоятельный, не повеса; прежде он и смотреть не хотел на женщин, а за тебя вон сколько заплатил, так что не бойся! Денька два-три потерпи». Постепенно девочка успокоилась: теперь, по крайней мере, у нее будет постоянное пристанище. Но чего только не случается в Поднебесной! На следующий день торговец еще раз продал ее, и не кому-нибудь, а семье Сюэ. Этому Сюэ Паню, прозванному Деспотом-сумасбродом. Такого второго в Поднебесной не сыщешь, деньгами швыряется, словно песком. Подумать только! Погубил человека и как ни в чем не бывало уехал! О судьбе девочки мне ничего не известно. Бедняга Фэн Юань! И денег лишился, и жизни!

– Так и должно было случиться, – вздохнул Цзя Юйцунь. – Это возмездие за грехи в прежней жизни! Почему Фэн Юаню приглянулась именно Инлянь? Да потому что и она несколько лет страдала от жестокости торговца, пока перед нею не открылся путь к покою и счастью. Инлянь добрая, и как было бы замечательно, если бы они соединились! И вдруг на тебе, такая история! Что и говорить! Семья Сюэ и богаче, и знатнее семьи Фэн, но Сюэ Пань распутник, наложниц у него хоть отбавляй, и, уж конечно, он не стал бы хранить верность одной женщине, как Фэн Юань. Поистине так предопределено судьбой: несчастный юноша встретился с такой же несчастной девушкой. Впрочем, хватит болтать, надо подумать, как решить это дело!

– Помню, что вы были человеком мудрым и решительным, – заметил привратник. – Куда же девалась ваша смелость? Я слышал, господин, что эту должность вы получили благодаря могуществу домов Цзя и Ван. Сюэ Пань же состоит в родстве с домом Цзя. Так почему бы вам, как говорится, не пустить лодку по течению? Так вы и семью Цзя отблагодарите за услугу, и сами не пострадаете! К тому же это поможет вам завязать более близкие отношения с семьями Цзя и Ван.

– Пожалуй, ты прав! – согласился Цзя Юйцунь. – Но ведь речь идет об убийстве! Должность мне пожаловал сам государь, и мой долг сделать все, чтобы отблагодарить его за милость. Так смею ли я нарушить закон корысти ради?!

Привратник холодно усмехнулся.

– Все это верно, – заметил он, – но в наше время так рассуждать нельзя! Разве вам не известно изречение древних: «Великому мужу надлежит поступать, как велит время»? Или еще: «Тот достиг совершенства, кто умеет обрести счастье и избежать беды». А то ведь может случиться, что вы не только не послужите государю, но еще и жизни лишитесь. Надо трижды обдумать, прежде чем решить.

– Как же, по-твоему, мне поступить? – опустив голову, в раздумье спросил Цзя Юйцунь.

– Могу дать вам хороший совет, – ответил привратник. – Завтра, когда будете разбирать дело, полистайте с грозным видом бумаги и выдайте верительную бирку на арест убийц. Тех, разумеется, не поймают. Тогда по настоянию истца вы распорядитесь привести на допрос кого-нибудь из семьи Сюэ, в том числе и нескольких слуг. Я уговорю их сказать, что Сюэ Пань тяжело заболел и умер, это могут подтвердить все его родственники, а также местные власти. Тогда вы поставите в зале жертвенник, будто для того, чтобы посоветоваться с духами^[49], а стражникам и всем собравшимся в зале велите наблюдать за происходящим. Потом во всеуслышание объявите: «Духи сказали, что Фэн Юань и Сюэ Пань еще в прежних рождениях между собой враждовали. Так что случившееся предопределено судьбой. Фэн Юань и после смерти преследовал Сюэ Паня, наслал на него хворь, и тот умер. Виновник всех бед – торговец живым товаром, его и следует наказать, остальные же к делу непричастны…» И все в таком духе. Торговца я тоже беру на себя – отпираться не станет. И тогда все само собою решится. Семья Сюэ – богачи, пусть заплатят штраф в пятьсот, а то и в тысячу лянов, чтобы покрыть расходы на погребение убитого. Ведь родичи Фэн Юаня люди маленькие и подняли шум главным образом из-за денег. Дайте им деньги – сразу умолкнут. Ну что, годится мой план?

– Нет, не годится, – ответил Цзя Юйцунь. – Впрочем, я подумаю, а пока держи язык за зубами.

На том и порешили.

На следующий день Цзя Юйцунь явился в присутствие, чтобы учинить допрос обвиняемым. Привратник оказался прав. Семья Фэн и в самом деле была не из высокопоставленных и хотела лишь получить сумму, истраченную на похороны. Члены семьи Сюэ, пользуясь своим положением, дали ложные показания, а Цзя Юйцунь, видя, что правды здесь не добьешься, махнул на все рукой и вынес решение в обход закона – родичи Фэн Юаня получили деньги и успокоились. Тогда Цзя Юйцунь написал письма Цзя Чжэну и генерал-губернатору столицы Ван Цзытэну, в которых сообщал, что дело их племянника закрыто и они могут больше не тревожиться.

Привратника же Цзя Юйцунь отослал подальше от этих мест, придравшись к какой-то его провинности, а то, чего доброго, проболтается, что Цзя Юйцунь когда-то жил в нищете. На том все и кончилось.

Но оставим пока Цзя Юйцуня и вернемся к Сюэ Паню.

Сюэ Пань был уроженцем Цзиньлина и принадлежал к потомственной чиновничьей семье. Он рано лишился отца, и мать, жалея единственного сына, избаловала его. Так он и вырос никчемным человеком. Семья владела огромным состоянием и вдобавок получала деньги из казны.

Грубый и заносчивый, Сюэ Пань к тому же был расточителен. В школе ему удалось с грехом пополам выучить несколько иероглифов; он увлекался петушиными боями, скачками, бродил по горам, любовался пейзажами и никаким делом не занимался. Благодаря заслугам деда он числился в списках купцов – поставщиков императорского дворца, но о торговле не имел ни малейшего представления, и за него все делали приказчики и служащие.

Матери Сюэ Паня – урожденной Ван – было под пятьдесят. Она приходилась сестрой Ван Цзытэну, генерал-губернатору столицы, и госпоже Ван, жене Цзя Чжэна из дома Жунго. Была у нее еще дочь Баочай, на год младше Сюэ Паня, красивая и цветущая, с изысканными манерами.

Отец обожал Баочай, разрешал ей учиться, читать книги, она была намного понятливее и умнее брата. После смерти отца Баочай пришлось оставить ученье и заняться хозяйственными делами, чтобы хоть как-то облегчить участь матери – Сюэ Пань ничего не хотел знать.

В последнее время государь проявлял особый интерес к наукам. Он окружил себя людьми учеными и талантливыми и щедро осыпал их милостями; дочери знатных сановников должны были лично являться ко двору. Из них выбирали государю жен и наложниц, а наиболее талантливых зачисляли в свиту императорских дочерей, чтобы они вместе учились.

После смерти Сюэ-старшего торговые дела Сюэ Паня в столице расстроились: главный управляющий и приказчики из провинциальных торговых контор, пользуясь молодостью и неопытностью Сюэ Паня, обманывали его без зазрения совести.

Сюэ Пань давно собирался в столицу, это поистине благодатное место, о котором он столько слышал: надо было представить младшую сестру ко двору, навестить родственников, а также побывать в ведомстве, рассчитаться по старым счетам и получить новые заказы. Впрочем, все это было предлогом. Просто Сюэ Паню хотелось побывать в столице, посмотреть, что там за нравы. Он прикинул, сколько нужно взять денег на дорогу, приготовил для друзей и родственников подарки – всякие редкостные вещицы местной выделки – и уже выбрал счастливый день для отъезда, как вдруг ему подвернулся торговец живым товаром – он продавал Инлянь.

Сюэ Паню приглянулась эта девочка с необычной внешностью, и он купил ее с тем, чтобы в будущем сделать своей наложницей. И вдруг какой-то Фэн Юань вздумал отнять у него Инлянь. Сюэ Пань знал, что ему все сходит с рук, и велел слугам хорошенько отдубасить Фэн Юаня. А немного спустя перепоручил все дела преданным ему людям и с матерью и сестрой отправился в путь.

Убийство, а затем суд были для Сюэ Паня всего лишь забавой. «Потрачусь немного, – говорил он себе, – и все обойдется».

Неизвестно, сколько дней провел он в пути, но незадолго до приезда в столицу узнал, что Ван Цзытэн, его дядя, назначен инспектором девяти провинций и получил высочайшее повеление проверить состояние дел на окраинах.

Сюэ Пань обрадовался:

«По крайней мере кутну в свое удовольствие. Не буду под надзором дяди. Ну разве не милостиво ко мне небо?!»

И он обратился к матери:

– Вот уже десять лет наши дома в столице пустуют и, возможно, прислуга тайком от нас сдает их внаем. Надо бы отправить туда людей, чтобы дома привели в порядок.

– Пожалуй, не стоит, – возразила мать. – Мы едем навестить родных и друзей. Остановимся либо у твоего дяди, либо в семье твоей тетки. Дома у них просторные, места хватит. Поживем немного, а тем временем слуги приведут в порядок наши дома.

– Дядя уезжает, – сказал Сюэ Пань, – его собирают в дорогу. В доме суматоха. Не стеснимли мы их?

– Остановимся тогда в семье тетки. Они нам обрадуются. Сколько лет приглашают! И, конечно, будут удивлены, если мы поспешим привести в порядок наши дома! Я понимаю, тебе хочется жить свободно, ни от кого не зависеть, так ведь удобней. В общем, поступай как знаешь. А я побуду с тетей и сестрами – ведь мы давно не виделись. Баочай возьму с собой. Не возражаешь?

Сюэ Пань не стал спорить с матерью и согласился ехать во дворец Жунго.

Госпожа Ван уже знала, что дело Сюэ Паня разбиралось в суде, что все обошлось благодаря стараниям Цзя Юйцуня, и успокоилась. Одно ее печалило – отъезд брата. Теперь у нее в столице останется совсем мало близких родственников.

Но тут ей неожиданно сообщили:

– Пожаловала ваша сестра с сыном и дочерью. Их коляски уже у ворот.

Обрадованная госпожа Ван в сопровождении служанок поспешила в гостиную встретить дорогую гостью.

Сестры долго изливали друг другу душу, но не о том сейчас речь. Из гостиной госпожа Ван повела сестру поклониться матушке Цзя и поднести подарки. Повидалась госпожа Сюэ и с остальными членами семьи, затем было устроено угощение.

Сюэ Пань пошел засвидетельствовать свое почтение Цзя Чжэну, Цзя Ляню, Цзя Шэ и Цзя Чжэню.

Цзя Чжэн велел передать госпоже Ван, чтобы поселила сестру с сыном и дочерью во дворе Грушевого аромата – в доме из десяти покоев. А то как бы Сюэ Пань по молодости лет не натворил глупостей, если будет жить где-нибудь на стороне.

Госпоже Ван самой хотелось оставить гостей у себя, да и старая госпожа прислала служанку сказать о том же.

Тетушка Сюэ была рада пожить со своими родственниками, по крайней мере сын будет под присмотром, а то ведь неизвестно, чего ждать от этого сумасброда. Она охотно приняла приглашение госпожи Ван, а затем сказала ей доверительно:

– Мы могли бы пожить у вас и подольше, если бы вы не тратились на наше содержание.

Госпожа Ван, не желая стеснять гостей, ответила, что они могут поступать по собственному усмотрению. Итак, госпожа Сюэ с дочерью поселились во дворе Грушевого аромата.

Там провел последние годы жизни Жунго-гун. Дом состоял из гостиной и внутренних покоев. Ворота выходили прямо на улицу. Через небольшую калитку в юго-западном углу двора можно было попасть в узенький переулок, а оттуда на восточный двор главного дома, где жила госпожа Ван.

По вечерам или после обеда тетушка Сюэ приходила побеседовать с матушкой Цзя либо госпожой Ван. Баочай целые дни проводила в обществе Дайюй, Инчунь и остальных сестер. Они читали, играли в шахматы или же занимались вышиванием и радовались, что могут побыть вместе.

Только Сюэ Паню не нравилось жить под надзором дяди. Но мать и слышать не хотела о том, чтобы переселяться, тем более что родственники были так внимательны к ним и заботливы. Пришлось Сюэ Паню смириться, однако он не оставил мысли переехать в собственный дом и послал туда людей наводить порядок.

Не прошло и месяца, как Сюэ Пань успел сдружиться со всеми молодыми бездельниками и шалопаями рода Цзя. Они пили вино, любовались цветами, затем принялись за азартные игры и завели шашни с продажными женщинами.

Говорили, что Цзя Чжэн хорошо воспитывает сыновей и поддерживает порядок в доме, но ведь за каждым не уследишь – семья была многочисленна. Главой в доме, собственно, был Цзя Чжэнь – старший внук Нинго-гуна, к которому по наследству перешла должность деда, он должен был заниматься всеми делами рода, но, легкомысленный и беспечный, Цзя Чжэнь запустил дела и целыми днями только читал или играл в шахматы. Надобно сказать, что двор Грушевого аромата отделяли от главного дома два ряда строений, ворота там тоже были свои, как вы уже знаете, и Сюэ Пань мог приходить и уходить когда заблагорассудится; в общем, молодые бездельники предавались веселью и развлекались как хотели, так что в конце концов у Сюэ Паня пропала охота переезжать в собственный дом.

Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава пятая

Душа Цзя Баоюя странствует по области Небесных грез;

феи поют арии из цикла «Сон в красном тереме»

Мы поведали вам в предыдущей главе о жизни семьи Сюэ во дворце Жунго и пока говорить больше о ней не будем.

Сейчас мы поведем речь о матушке Цзя и Линь Дайюй, поселившейся во дворце Жунго. Старая госпожа всем сердцем полюбила девочку, заботилась о ней, как о Баоюе, а к остальным внучкам Инчунь, Таньчунь и Сичунь охладела.

Дружба Баоюя с Дайюй была какой-то необычной, не детской. Они ни на минуту не разлучались, в одно и то же время ложились спать, слова и мысли их совпадали, – в общем, они были как иголка с ниткой. Но вот приехала Баочай. Она была постарше Дайюй, хороша собой, отличалась прямотой и откровенностью, и все единодушно решили, что Дайюй во многом ей уступает.

Баочай была великодушна, старалась со всеми ладить, не в пример гордой и замкнутой Дайюй, и служанки, даже самые маленькие, ее очень любили. Дайюй это не давало покоя, но Баочай ничего не замечала.

Баоюй, совсем еще юный, увлекающийся, с необузданным характером, ко всем братьям и сестрам относился одинаково, не делая различия между близкими и дальними. Живя в одном доме с Дайюй, он привязался к девочке, питал к ней симпатию большую, чем к другим сестрам, что могло вызвать всякие толки и привести к печальной развязке.

Однажды, по неизвестной причине, между Баоюем и Дайюй произошла размолвка. Дайюй сидела одна и горько плакала. Успокоилась она лишь, когда Баоюй попросил у нее прощения.

Как раз в эту пору в саду восточного дворца Нинго пышно расцвели цветы сливы, и жена Цзя Чжэня, госпожа Ю, решила устроить угощение и пригласить госпожу Цзя, госпожу Син, госпожу Ван и остальных полюбоваться цветами. Утром в сопровождении Цзя Жуна и его жены она приехала во дворец Жунго и сказала матушке Цзя, что на следующий день просит почтенную госпожу пожаловать к ней в сад Слияния ароматов погулять, развлечься, выпить вина и чаю. На празднество собрались самые близкие родственники из дворцов Нинго и Жунго, но там не произошло ничего примечательного, о чем стоило бы рассказывать.

Баоюй быстро устал и захотел спать. Матушка Цзя велела служанкам уговорить его отдохнуть немного, а затем вернуться.

Но тут поспешила вмешаться жена Цзя Жуна, госпожа Цинь. Она с улыбкой обратилась к матушке Цзя:

– Для Баоюя у нас приготовлена комната. Так что не беспокойтесь, мы все устроим!

– Проводите второго дядю Баоюя! – велела она его мамкам и служанкам и пошла вперед.

Матушка Цзя считала госпожу Цинь верхом совершенства – прелестная, изящная, всегда ласковая, она нравилась матушке Цзя больше других жен ее внуков и правнуков, и сейчас, когда госпожа Цинь пообещала устроить Баоюя, матушка Цзя сразу успокоилась.

Служанки с Баоюем последовали за госпожой Цинь во внутренние покои. Едва войдя, Баоюй увидел прямо перед собой великолепную картину «Лю Сян пишет при горящем посохе», и ему почему-то стало не по себе. Рядом висели парные надписи:

Баоюй пробежал их глазами и, не обратив ни малейшего внимания на роскошные покои и пышную постель, заявил:

– Пойдемте отсюда! Скорее!

– Уж если здесь вам не нравится, не знаю, куда и идти, – улыбнулась госпожа Цинь. – Может быть, в мою комнату?

Баоюй, смеясь, кивнул головой.

– Где это видано, чтобы дядя спал в комнате жены своего племянника? – запротестовала одна из мамок.

– Что тут особенного? – возразила госпожа Цинь. – Ведь дядя совсем еще мальчик! Он ровесник моему младшему брату, который приезжал в прошлом месяце. Только брат чуть повыше ростом…

– А почему я его не видел? – перебил ее Баоюй. – Приведите его ко мне!

Все рассмеялись, а госпожа Цинь сказала:

– Как же его привести, если он живет в двадцати – тридцати ли отсюда? Вот когда он снова приедет – непременно вас познакомлю.

Разговаривая между собой, они вошли в спальню госпожи Цинь.

У Баоюя в носу сразу защекотало от какого-то едва уловимого аромата, глаза стали слипаться, он почувствовал во всем теле сладостную истому.

– Как приятно пахнет! – воскликнул мальчик и огляделся. На стене висела картина Тан Боху «Весенний сон райской яблоньки», а по обе стороны от нее – парные надписи, принадлежавшие кисти Цинь Тайсюя:^[50]

На небольшом столике – драгоценное зеркало, некогда украшавшее зеркальные покои У Цзэтянь^[51], рядом – золотое блюдо с фигуркой Чжао Фэйянь. На блюде – крупная айва, ее бросил некогда Ань Лушань в Тайчжэнь^[52] и поранил ей грудь. На возвышении – роскошная кровать, на ней в давние времена во дворце Ханьчжан спала Шоучанская принцесса, над кроватью – жемчужный полог, вышитый принцессой Тунчан.

– Вот здесь мне нравится! – произнес Баоюй.

– В моей комнате, пожалуй, не отказались бы жить даже бессмертные духи! – рассмеялась в ответ госпожа Цинь.

Она откинула чистое, выстиранное когда-то самой Си Ши легкое шелковое одеяло, поправила мягкую подушку, которую прижимала когда-то к груди Хуннян^[53].

Уложив Баоюя, мамки и няньки разошлись, остались только Сижэнь, Цинвэнь, Шэюэ и Цювэнь. Госпожа Цинь отправила девочек-служанок следить, чтобы под навес не забрались кошки и не наделали шума.

Едва смежив веки, Баоюй погрузился в сон, и во сне ему привиделась госпожа Цинь. Она шла далеко впереди. Баоюй устремился за ней и вдруг очутился в каком-то незнакомом ему месте: красная ограда, яшмовые ступени, деревья, прозрачный ручеек, а вокруг ни души – тишина и безмолвие.

«Как чудесно! Остаться бы тут навсегда! – подумал Баоюй. – Ни родителей, ни учителей!»

Только было он размечтался, как из-за холма донеслась песня:

Баоюй прислушался – голос был девичий. Песня смолкла, и из-за склона вышла грациозная девушка, неземной красоты, среди смертных такую не встретишь.

Об этом сложены стихи:

Баоюй бросился ей навстречу, низко поклонился и с улыбкой спросил:

– Откуда вы, божественная дева, и куда путь держите? Места эти мне совсем незнакомы, возьмите же меня с собой, умоляю вас!

– Я живу в небесной сфере, там, где не знают ненависти, в море, Орошающем печалью, – отвечала дева. – Я – бессмертная фея Цзинхуань с горы Ниспосылающей весну, из страны Великой пустоты, из чертогов Струящих ароматы. Я определяю меру наказания за распутство, могу побуждать женщин в мире смертных роптать на судьбу, а мужчин – предаваться безумным страстям. Недавно здесь собрались грешники, и я пришла посеять среди них семена взаимного влечения. Наша встреча с тобой не случайна. Мы находимся неподалеку от границы моих владений. Пойдем, если хочешь. Но у меня здесь нет ничего, кроме чашки чая бессмертия, нескольких кувшинов отменного вина, которое я сама приготовила, и девушек, обученных волшебным песням и танцам. Недавно они сложили двенадцать песен под названием «Сон в красном тереме».

При этих словах Баоюй задрожал от радости и нетерпения и, забыв о госпоже Цинь, поспешил за феей.

Неожиданно перед ним появилась широкая каменная арка, на арке, сделанная крупными иероглифами, надпись: «Страна Великой пустоты», а по обе стороны парные надписи:

Они миновали арку и очутились у дворцовых ворот, над которыми было начертано четыре иероглифа: «Небо страстей – море грехов», на столбах справа и слева – тоже парные надписи:

«Все это верно, – подумал Баоюй, прочитав надписи. – Только не совсем понятно, что значит „чувства древние, новые страсти“ и „долг, оставленный ветром с луной“. Надо подумать».

Занятый своими мыслями, Баоюй и не почувствовал, что душу его переполняет какая-то волшебная сила.

Когда вошли в двухъярусные ворота, взору Баоюя предстали высившиеся справа и слева палаты, на каждой – доска с горизонтальными и вертикальными надписями… С первого взгляда их невозможно было прочесть, лишь некоторые Баоюй разобрал: «Палата безрассудных влечений», «Палата затаенных обид», «Палата утренних стонов», «Палата вечерних рыданий», «Палата весенних волнений», «Палата осенней скорби ».

– Осмелюсь побеспокоить вас, божественная дева, – обратился Баоюй к фее. – Нельзя ли нам с вами пройтись по этим палатам?

– В этих палатах хранятся книги судеб всех девушек Поднебесной, – отвечала Цзинхуань, – и тебе, простому смертному, не положено обо всем этом знать до срока.

Но Баоюй продолжал упрашивать фею.

– Ладно, пусть будет по-твоему, – согласилась наконец Цзинхуань.

Не скрывая радости, Баоюй прочел надпись над входом «Палата несчастных судеб» и две парные вертикальные надписи по бокам:

Баоюй печально вздохнул. В зале, куда они вошли, стояло около десятка огромных опечатанных шкафов, и на каждом – ярлык с названием провинции. «А где же шкаф моей провинции?» —подумал Баоюй и тут заметил ярлык с такой надписью: «Главная книга судеб двенадцати головных шпилек из Цзиньлина».

– Что это значит? – спросил Баоюй у феи.

– Это значит, – отвечала фея, – что здесь записаны судьбы двенадцати самых благородных девушек твоей провинции. Потому и сказано «Главная книга».

– Я слышал, что Цзиньлин очень большой город, – заметил Баоюй, – почему же здесь говорится всего о двенадцати девушках? Ведь в одной нашей семье вместе со служанками их наберется несколько сот.

– Конечно, во всей провинции девушек много, – улыбнулась Цзинхуань, – но здесь записаны самые замечательные, в двух соседних шкафах – похуже, а остальные, ничем не примечательные, вообще не внесены в книги.

На одном из шкафов, о которых говорила фея, и в самом деле было написано: «Дополнительная книга к судьбам двенадцати головных шпилек из Цзиньлина», а на другом: «Вторая дополнительная книга к судьбам двенадцати головных шпилек из Цзиньлина». Баоюй открыл дверцу второго шкафа, наугад взял с полки книгу, раскрыл. На первой странице изображен не то человек, не то пейзаж – тучи и мутная мгла – разобрать невозможно, будто тушь расплылась. Стихотворения под рисунком Баоюй тоже не понял.

Баоюй ничего не понял и стал смотреть дальше. Ниже был нарисован букет свежих цветов и порванная циновка, а дальше опять стихи:

Тут уж Баоюй совсем ничего не понял, положил книгу на место, открыл первый шкаф и взял книгу оттуда. На первой странице он увидел цветущую веточку корицы, под ней – пересохший пруд с увядшими лотосами и надпись в стихах:

Продолжая недоумевать, Баоюй взял главную книгу судеб и на первой странице увидел два золотых дерева; на одном висел яшмовый пояс, а под деревьями в снежном сугробе лежала золотая шпилька для волос. Под рисунком было такое стихотворение:

Баоюй хотел было спросить у феи, что кроется за этими словами, но передумал – она все равно не станет открывать перед ним небесные тайны. Лучше бы и эту книгу положить на место, но Баоюй не удержался и стал смотреть дальше. На второй странице он увидел лук, висевший на ветке душистого цитруса, и подпись в стихах:

На следующем рисунке два человека – они запускают бумажного змея, море, корабль, на корабле – плачущая девушка. Под рисунком стихотворение:

Под картинкой, изображающей плывущие в небе тучи и излучину реки, уходящей вдаль, тоже стихотворение:

И еще рисунок. На нем – драгоценная яшма, упавшая в грязь. А стихи вот какие:

На следующей странице Баоюй увидел свирепого волка, он преследовал красавицу девушку, чтобы ее сожрать. Стихи под рисунком гласили:

Под изображением древнего храма, где девушка в одиночестве читала сутру, были вот какие стихи:

Затем была нарисована ледяная гора, на ней – самка феникса, а ниже строки:

Дальше – заброшенный трактир в захолустной деревне, в трактире – красавица за прялкой. И опять стихи:

После стихов была нарисована ваза с цветущими орхидеями, возле вазы – красавица в роскошном одеянии и богатом головном уборе. Под рисунком подпись:

И, наконец, Баоюй увидел рисунок с изображением двухэтажных палат, в палатах повесившуюся красавицу, а ниже стихи:

Баоюй собрался было читать дальше, но Цзинхуань знала, как он умен и талантлив, и, опасаясь, как бы он не разгадал небесной тайны, проворно захлопнула книгу и с улыбкой сказала:

– Стоит ли рыться в непонятных для тебя записях? Прогуляемся лучше, полюбуемся чудесными пейзажами!

Баоюй невольно выпустил из рук книгу и последовал за Цзинхуань. Взору его представились расписные балки и резные карнизы, жемчужные занавеси и расшитые пологи, благоухающие цветы бессмертия и необыкновенные травы. Поистине великолепное место! О нем можно было бы сказать стихами:

И снова слуха Баоюя коснулся ласковый голос Цзинхуань:

– Выходите скорее встречать дорогого гостя!

Не успела она произнести эти слова, как появились бессмертные девы. Закружились в воздухе их рукава, затрепетали на ветру крылатые платья; красотой девы не уступали весенним цветам, чистотой и свежестью – осенней луне.

Увидев Баоюя, девы недовольным тоном обратились к Цзинхуань:

– Мы не знали, о каком госте идет речь, сестра, и потому вышли его встречать. Ведь вы говорили, что сегодня сюда должна явиться душа нашей младшей сестры – Пурпурной жемчужины. Мы давно ее ждем. А вы привели это грязное создание. Зачем оно оскверняет ваши владения?

Смущенный Баоюй, услышав эти слова, хотел удалиться, но Цзинхуань взяла его за руку и, обращаясь к девам, молвила:

– Сейчас я вам все объясню. Я как раз направлялась во дворец Жунго, навстречу Пурпурной жемчужине, когда, проходя через дворец Нинго, встретила души Жунго-гуна и Нинго-гуна. И вот они говорят мне: «С той самой поры, как стала править ныне царствующая династия, наши семьи прославились своими заслугами, из поколения в поколение наследуют богатство и титулы. Но минуло целых сто лет, счастье нашего рода кончилось, его не вернуть! Много у нас сыновей и внуков, но достойного наследника нет. Разве что внук Баоюй. Нрав у него весьма странный и необузданный, зато мальчик наделен умом и талантом. Вот только некому его наставить на путь истинный. Теперь же мы уповаем на вас. И если вы покажете ему всю пагубность мирских соблазнов и поможете вступить на путь истинный, счастью нашему не будет предела!» Они так умоляли меня, что я пожалела их и решила привести Баоюя сюда. Сначала подшутила над ним, разрешила полистать книгу судеб девушек его семьи, но он ничего не понял, – так пусть здесь, у нас, испытает могучую силу страсти. Быть может, тогда прозреет.

С этими словами фея ввела Баоюя в покои.

– Что здесь за аромат? – спросил Баоюй, ощутив какой-то неведомый ему запах.

– Это – аромат ароматов настоянной на душистом масле жемчужных деревьев редчайшей травы, произрастающей в волшебных горах. Ничего подобного нет в мире, где ты обитаешь, ибо мир этот погряз в скверне. – Цзинхуань холодно усмехнулась.

Баоюю оставалось лишь удивляться и восхищаться.

Когда они сели, служанка подала чай, необыкновенно прозрачный, с удивительным запахом, и Баоюй спросил, как этот чай называется.

– Этот чай называется «благоуханием тысячи роз из одного чертога». Растет он в пещере Ароматов на горе Весны, – пояснила Цзинхуань, – а заварен на росе, собранной с цветов бессмертия.

Баоюй, очень довольный, кивнул головой и окинул взглядом покои. Чего здесь только не было! И яшмовый цинь^[81], и драгоценные треножники, и старинные картины, и полотнища со стихами. На окнах – шелковые занавеси, справа и слева от них – парные надписи, одна особенно радовала душу:

Баоюй прочел надпись, а потом спросил Цзинхуань, как зовут бессмертных дев. Одну звали фея Безумных грез, вторую – Изливающая чувства, третью – Золотая дева, навевающая печаль, четвертую – Мудрость, измеряющая гнев и ненависть.

Вскоре служанки внесли стулья и столик, расставили вино и угощения. Вот уж поистине:

Баоюй не удержался и спросил, что за аромат у вина.

– Вино это приготовлено из нектара ста цветов и десяти тысяч деревьев, – отвечала Цзинхуань, – и настояно на костях цилиня^[82] и молоке феникса. Потому и называется: «Десять тысяч прелестей в одном кубке».

Баоюй в себя не мог прийти от восхищения.

А тут еще вошли двенадцать девушек-танцовщиц и спросили у бессмертной феи, какую песню она им прикажет исполнить.

– Спойте двенадцать арий из цикла «Сон в красном тереме», те, что недавно сложены, – велела Цзинхуань.

Танцовщицы кивнули, ударили в таньбань^[83], заиграли на серебряном цине, запели: «Когда при сотворенье мира еще не…», Цзинхуань их прервала:

– Эти арии не похожи на арии из классических пьес в бренном мире. Там арии строго распределены между героями положительными и отрицательными, главными или второстепенными и написаны на мотивы девяти северных и южных мелодий. А наши арии либо оплакивают чью-либо судьбу, либо выражают чувства, связанные с каким-нибудь событием. Мы сочиняем арии и тут же исполняем их на музыкальных инструментах. Кто не вник в смысл нашей арии, не поймет всей ее красоты. Поэтому пусть Баоюй прочтет сначала слова арий.

И Цзинхуань приказала подать Баоюю лист бумаги, на котором были написаны слова арий «Сон в красном тереме».

Баоюй развернул лист и, пока девушки пели, не отрывал от него глаз.

Вступление к песням на тему «Сон в красном тереме»

Жизнь – заблуждение^[85]

Зачем в печали хмуришь брови?^[91]

Баоюй никак не мог вникнуть в смысл и потому слушал рассеянно, но мелодия пьянила и наполняла душу тоской. Он не стал допытываться, как сочинили эту арию, какова ее история, и, чтобы развеять тоску, принялся читать дальше.

Печалюсь: рок неотвратим^[93]

Отторгнута родная кровь^[95]

Скорбь среди веселья

Мир такого не прощает…^[100]

Когда любят коварного…

Рассеяны иллюзии цветов

Бремя разума^[104]

Когда сторицей воздаешь…^[105]

Мнимый блеск запоздалого расцвета^[106]

Так кончаются земные радости^[108]

У птиц убежище в лесу…

Девы пели арию за арией, но Баоюй оставался равнодушным. Тогда Цзинхуань со вздохом произнесла:

– Заблудший юноша, ты так ничего и не понял!

Голова у Баоюя кружилась, словно у пьяного, он сделал знак девушкам прекратить пение и попросил отвести его спать.

Цзинхуань велела прислужницам убрать со стола и повела Баоюя в девичьи покои. Здесь повсюду были расставлены редкостные вещи, каких на земле не увидишь. Но больше всего поразила Баоюя молодая прелестная дева, ростом и внешностью она напоминала Баочай, а стройностью и грацией Дайюй.

Баоюй совсем растерялся, не понимая, что с ним происходит, но тут Цзинхуань вдруг сказала:

– Сколько бы ни было в бренном мире благородных семей, ветер и луна в зеленом окне^[110], солнечный луч на заре в девичьих покоях^[111] втоптаны в грязь знатными молодыми повесами и гулящими девками. И уж совсем возмутительно то, что с древнейших времен легкомысленные бездельники твердят, будто сладострастие не распутство, а страсть – не прелюбодеяние. Все это пустые слова, за ними скрываются зло и подлость. Ведь сладострастие – уже само по себе распутство, а удовлетворение страсти – распутство вдвойне. Любовное влечение – вот источник и встреч на горе Ушань^[112], и игры в «тучку и дождик». Я люблю тебя потому, что ты с древнейших времен и поныне был и остаешься первым распутником во всей Поднебесной!

– Божественная дева, – поспешил возразить испуганный Баоюй, – вы ошибаетесь! Я ленив в учении, потому отец и мать строго наставляют меня, но какой же я распутник? Я еще слишком юн для этого и даже не знаю толком, что значит «распутство»!

– Нет, это ты ошибаешься! – продолжала Цзинхуань. – Распутство есть распутство, как бы ни толковали это слово. Забавляться пением и танцами, увлекаться игрой в «тучку и дождик» и гневаться оттого, что нельзя насладиться любовью всех красавиц Поднебесной, – распутство. Но такие распутники подобны червям, жаждущим плотских наслаждений. У тебя же склонность к безрассудным увлечениям, «мысленному распутству». Объяснить смысл этих слов невозможно, их надо понять сердцем, почувствовать душой. Именно в тебе сосредоточено все то, что скрыто в этих двух словах. Ты можешь быть добрым другом в девичьих покоях, но на жизненном пути тебе не избежать лжи и заблуждений, насмешек, стоустой клеветы и гневных взглядов десятков тысяч глаз. Ныне я встретила твоих дедов – Нинго-гуна и Жунго-гуна, они меня умоляли помочь тебе вступить на праведный путь, и я не допущу, чтобы, побывав в моих покоях, ты снова погряз в мирской скверне. Затем я и напоила тебя прекрасным вином и чаем бессмертия, предостерегла от ошибок волшебными песнями, а сейчас привела сюда, чтобы в счастливый час ты сочетался с одной из моих младших сестер, имя ее Цзяньмэй, а прозвище – Кэцин. Знай, в мире бессмертных все в точности так, как в мире смертных. Но ты должен понять сущность скрытых в себе страстей, постигнуть учение Кун-цзы и Мэн-цзы, готовить себя к тому, чтобы в будущем стать достойным продолжателем дела предков.

Она объяснила Баоюю, что такое «тучка и дождик», втолкнула в комнату, закрыла дверь и ушла.

Баоюй, словно в полусне, следуя наставлениям Цзинхуань, совершил то, что в подобных обстоятельствах совершают юноши и девушки. Но подробно об этом мы рассказывать не будем.

До самого утра Баоюй ласкал Кэцин и никак не мог с нею расстаться. Потом они, взявшись за руки, пошли гулять и попали в густые заросли терновника, где бродили волки и тигры. Вдруг путь им преградила река. Моста не было.

Баоюй остановился в нерешительности и вдруг заметил Цзинхуань.

– Возвращайся быстрее! – сказала она.

– Куда я попал? – застыв на месте, спросил Баоюй.

– Это – брод Заблуждений, – ответила Цзинхуань. – Глубина в нем десять тысяч чжанов, а ширина – тысяча ли. Через него не переправишься ни в какой лодке, только на плоту, которым правит Деревянный кумир, а толкает шестом Служитель пепла. Они не берут в награду ни золота, ни серебра и перевозят только тех, кому уготована счастливая судьба. Ты забрел сюда случайно и, если утонешь, значит, пренебрег моими наставлениями.

Не успела она договорить, как раздался оглушительный грохот – будто грянул гром, толпа демонов и якш-оборотней подхватила Баоюя и увлекла за собой. Весь в поту, Баоюй в ужасе закричал:

– Кэцин, спаси меня!

Перепуганная Сижэнь и остальные служанки бросились к нему с возгласами:

– Баоюй, не бойся – мы здесь!

В это время госпожа Цинь как раз пришла напомнить служанкам, чтобы не давали кошкам разбудить Баоюя. Услышав, что Баоюй зовет ее во сне, она удивилась:

«Ведь моего детского имени здесь никто не знает! Каким же образом оно стало известно Баоюю?»

Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава шестая

Цзя Баоюй познает чувства «тучки и дождика»;

старуха Лю впервые является во дворец Жунго

Госпожой Цинь овладела безотчетная грусть, когда Баоюй произнес во сне ее детское имя, но она не стала ни о чем спрашивать юношу.

Баоюя долго не покидало чувство, будто он что-то потерял, но мало-помалу он пришел в себя и стал оправлять одежду. Сижэнь помогала ему завязывать пояс, когда вдруг коснулась чего-то липкого у его бедра и невольно отдернула руку.

– Что это? – вырвалось у нее.

Баоюй покраснел и сжал ее руку.

Сижэнь была на два года старше Баоюя, отличалась умом и уже немного разбиралась в жизни. Заметив смущение Баоюя, она догадалась, в чем дело, и стыдливый румянец проступил сквозь пудру на ее лице. Но Сижэнь ничего не сказала, помогла Баоюю одеться и повела к матушке Цзя. Она едва дождалась конца ужина и, как только они вернулись к себе, улучив момент, когда кормилиц и служанок поблизости не было, сменила Баоюю белье.

– Добрая сестрица, – робко попросил Баоюй, – ты уж, пожалуйста, никому ничего не говори!

Поборов смущение, Сижэнь улыбнулась.

– Ты почему… – она помолчала и, оглядевшись, спросила: – Откуда это у тебя?

Баоюй покраснел, а Сижэнь посмотрела на него и рассмеялась. Помедлив с минуту, Баоюй рассказал Сижэнь свой сон.

Когда речь зашла о «тучке и дождике», Сижэнь стыдливо потупилась и закрыла лицо руками. Девушка была кроткой и милой. И очень нравилась Баоюю. Набравшись храбрости, он привлек ее к себе, чтобы совершить то, чему научила его фея Цзинхуань.

Сижэнь помнила, что должна исполнять все желания Баоюя – такова воля матушки Цзя, поэтому приличия ради пококетничала немного и уступила… С тех пор Баоюй стал относиться к Сижэнь совсем по-другому, а Сижэнь в свою очередь проявляла к нему еще больше внимания и заботы. Но об этом речь впереди.

Надобно сказать, что во дворце Жунго, считая хозяев и слуг, жило более трехсот человек. Поэтому дня не проходило без какого-нибудь события. Жизнь во дворце была как тугой узел, который невозможно распутать. Вот и ломай голову, с какого человека или события начать повествование.

Итак, в один прекрасный день ничтожный, маленький, как горчичное зернышко, человечек, живший за тысячи ли, дальний родственник семьи Цзя, вдруг явился во дворец Жунго. Что же, пусть это будет началом повествования, той самой нитью, ухватившись за которую мы сможем распутать весь узел.

Происходил этот человек из семьи Ван, местных уроженцев. Дед их, мелкий чиновник, служивший в столице, был когда-то знаком с дедом Фэнцзе – отцом госпожи Ван. Завидуя славе и знатности рода Ван, дед стал выдавать себя за ее родственника и сумел доказать, что приходится племянником отцу госпожи Ван. О существовании этой дальней родни не знал никто, кроме старшего брата госпожи Ван – отца Фэнцзе, да самой госпожи Ван, которая находилась тогда в столице и случайно услыхала об этом.

Сам дед давно умер, а его единственный сын Ван Чэн разорился и уехал в деревню. Потом и Ван Чэн умер, оставив после себя сына, которого в детстве звали Гоуэр. Гоуэр женился на девушке из семьи Лю, и она родила ему сына, которого назвали Баньэр, и дочь – Цинъэр. Занималась семья земледелием.

Гоуэр целыми днями работал в поле, жена была занята домашним хозяйством, и дети оставались без присмотра. Тогда Гоуэр решил взять на жительство тещу – старуху Лю, которую в доме все звали бабушкой.

Старуха Лю была вдовой, сыновей не имела, кормилась лишь тем, что приносили ей два му тощей земли. Поэтому она с радостью поселилась у зятя и стала усердной помощницей в доме.

Зима выдалась морозная и застала семью врасплох – они не успели подготовиться к холодам. Гоуэр был так расстроен, что выпил с горя несколько чашек вина и стал искать, на ком бы сорвать гнев. Жена не осмеливалась ему перечить, но старуха Лю не утерпела и стала его упрекать:

– Не прогневайся, зятюшка, но я тебе правду скажу. Кто из нас, деревенских, когда-нибудь ел досыта?! А ты с детства привык сидеть на шее у родителей, пить и есть сколько вздумается. Вот и сейчас, стоит появиться деньжатам, не думаешь о завтрашнем дне, все истратишь – а потом не знаешь, на ком сорвать зло, строишь из себя важного вельможу! Мы хоть и за городом живем, а все равно что у ног Сына Неба. Ведь здесь, в столице, все дороги вымощены деньгами, надо только уметь их взять! Так что незачем устраивать дома скандалы.

– Ты, старуха, только и знаешь, что сидеть на кане да болтать чепуху! – буркнул Гоуэр. – Может, прикажешь мне грабежом заняться?

– Кто тебе велит грабить? Давайте лучше пораскинем умом и найдем какой-нибудь выход. Или ты думаешь, деньги сами в карман потекут?

– Будь это возможно, давно нашел бы выход! – с холодной усмешкой ответил Гоуэр. – Сборщика налогов среди моей родни нет, друзей-чиновников тоже нет, а если бы даже и были, вряд ли согласились помочь. Что же тут придумаешь?

– Ты не прав, – возразила бабушка. – «Человек предполагает, а Небо располагает». Может, с помощью всемогущего Будды и счастливой судьбы найдем какой-нибудь выход. Я вот что думаю. Твои предки доводились родней семье Ван из Цзиньлина. Еще лет двадцать назад Ваны к вам хорошо относились, но вы все гордитесь, не желаете знать их. Помню, как мы с дочкой однажды ездили к ним! Вторая барышня у них такая добрая, обходительная. Не зазнается. Она теперь замужем за вторым господином Цзя Лянем из дворца Жунго и, говорят, стала еще добрее, жалеет бедных, помогает старым, одаривает монахов, делает пожертвования на монастыри. Семья Ванов достигла высоких чинов, но вторая барышня, думаю, нас не забыла. Почему тебе к ним не пойти? Может, и будет от этого какая-то польза. Если от щедрот своих барышня даст нам хоть волосок, для нас он будет толще веревки!

– Говоришь ты красиво, мама! – вмешалась тут дочь. – Но ведь таким, как мы, к их привратнику и то не подступиться. Боюсь, он и докладывать о нас не станет. Зачем же лезть на рожон?

Однако Гоуэр рассудил иначе. Он так жаждал богатства, что от речей тещи сердце его учащенно забилось.

– А почему бы бабушке самой не пойти к Ванам разузнать, что да как, если она когда-то бывала в доме старой госпожи?

Бабушка стала ахать и сказала:

– Верно говорят: в ворота знатного дома пройти не легче, чем переплыть море! Кто я такая, чтобы идти к Ванам? Да меня там никто не знает!

– Это неважно, – возразил Гоуэр. – Госпожа Ван, выходя замуж, взяла с собой из дому слугу Чжоу. Так вот, разыщем его и попросим помочь. Ведь когда-то господин Чжоу вел дела с моим отцом и они были друзьями.

– Все это так, – согласилась бабушка Лю. – Но я была там давно, а как теперь – не знаю. Но ни тебе, ни твоей жене нельзя появляться людям на глаза в таком виде. Так что и в самом деле придется идти мне, старухе, и Баньэра с собой прихватить. Повезет – всем будет польза.

На том и порешили.

Едва забрезжил рассвет, старуха Лю встала, причесалась, умылась и принялась объяснять Баньэру, как надо себя вести. Шестилетний мальчуган согласен был на все, только бы его взяли в город.

Всю дорогу бабушка вела Баньэра за руку. Наконец они пришли на улицу, где находились дворцы Жунго и Нинго. У ворот дворца Жунго, возле каменных львов, стояли паланкины и лошади. Старуха Лю не осмелилась к ним приблизиться и нерешительно направилась к боковому входу. Там с важным видом сидели какие-то люди и от нечего делать точили лясы.

– Желаю вам всяческого счастья, почтеннейшие! – подковыляв к ним, произнесла старуха Лю.

– Ты куда? – смерив ее пристальным взглядом, спросили те.

– Мне нужен господин Чжоу Жуй, слуга из дома здешней госпожи, – бабушка Лю заискивающе улыбнулась. – Не будете ли вы так добры попросить его выйти?

Никто не обратил на просьбу старухи никакого внимания, но потом один из них сказал:

– Постой у того угла, скоро из их дома кто-нибудь выйдет.

– Зачем ей там стоять, – вмешался в разговор какой-то старик и обратился к старухе: – Господин Чжоу куда-то ушел, а жена его дома. Живут они на той половине дворца, зайди с другого конца улицы и там спроси!

Бабушка Лю поблагодарила и вместе с внуком направилась к задним воротам дворца.

У ворот она увидела нескольких лоточников, торговцев снедью, продавцов игрушек, между ними шныряли десятка два-три мальчишек и стоял невообразимый шум и гам.

– Скажи-ка, братец, дома госпожа Чжоу? – спросила старуха одного из мальчишек.

– Какая госпожа Чжоу? – лукаво подмигнув, осведомился мальчишка. – У нас их несколько.

– Жена того самого слуги, что из дома здешней госпожи.

– Ах, эта! – воскликнул мальчишка. – Идемте со мной!

Он повел старуху во двор и указал рукой на дом у дворцовой стены.

– Вот, – сказал он и крикнул: – Матушка Чжоу, тебя ищет почтенная старушка!

– Кто такая? – тотчас отозвалась жена Чжоу Жуя, торопливо выходя из дому.

Бабушка Лю пошла ей навстречу и с улыбкой приветствовала:

– Тетушка Чжоу! Как поживаете?

Жена Чжоу Жуя долго всматривалась в нее, что-то припоминая, потом тоже улыбнулась.

– Это ты, бабушка Лю? Здравствуй! Подумать только, за эти несколько лет я успела тебя забыть! Входи, пожалуйста!

– Где уж вам, знатным, помнить о нас? – заметила старуха Лю.

Разговаривая, они вошли в дом. Служанка подала чай.

– Это Баньэр? Как вырос! – воскликнула хозяйка.

Поболтав с гостьей, она осведомилась, зачем пришла старуха – просто так, по пути заглянула, или же по Делу.

– Пришла навестить вас, – отвечала старуха, – да справиться о здоровье старой госпожи. Если можете, проведите меня к ней, а не можете – передайте от меня поклон.

Жена Чжоу Жуя догадалась, зачем пришла старуха, и сочла неудобным ей отказать. Ведь когда-то ее муж благодаря отцу Гоуэра выиграл дело с покупкой земли, а сейчас старухе Лю нужна помощь. Кроме того, она не прочь была похвастаться перед старухой своим положением в доме.

– Разве можно запретить богомольцу, пришедшему с искренними намерениями, лицезреть Будду?! – улыбнулась она. – Откровенно говоря, я не ведаю приемом гостей и посетителей. У нас здесь каждый занимается своим делом. Мой муж собирает арендную плату, а в свободное время сопровождает молодых господ. Но поскольку ты родственница госпожи и доверилась мне, я нарушу обычай и замолвлю за тебя словечко. Хочу только предупредить: у нас теперь все не так, как было лет пять назад. Старая госпожа уже не занимается делами, хозяйством управляет вторая госпожа. Знаешь, кто это? Племянница госпожи, дочь ее старшего брата по материнской линии. Ее детское имя – Фэнцзе.

– Вот оно что! – воскликнула старуха Лю. – Прекрасно! Я всегда говорила, что она умница! Нельзя ли мне повидаться с ней?

– Разумеется, – сказала жена Чжоу Жуя. – Теперь гостей принимает только она. Для тебя это даже лучше. Считай, что шла не зря.

– Амитаба!^[113] – воскликнула старуха Лю. – Теперь, тетушка, все зависит от вас!

– Да что ты, бабушка Лю! – возразила жена Чжоу Жуя. – Верно говорится в пословице: «Помоги людям, и они тебе помогут». Мне ничего не стоит оказать тебе такую услугу, только делай все, как я тебе скажу.

Жена Чжоу Жуя тут же послала девочку-служанку разузнать, подавали ли обед старой госпоже.

Пока служанки не было, женщины продолжали беседу.

– Ведь барышне Фэнцзе сейчас лет восемнадцать – девятнадцать, не больше, – сказала старуха Лю. – А она ведет хозяйство такой огромной семьи?!

– Ах, бабушка, не знаю, что и сказать, – ответила жена Чжоу Жуя. – Госпожа Фэнцзе и вправду совсем еще молода, но управляется с такими делами, что не каждому взрослому под силу! А какая красавица! И на язык бойка. Поставь тут десять мужчин – всех переговорит! Погоди, увидишься с ней – сама убедишься. Одно плохо – со слугами чересчур строга.

Вернулась служанка и сказала:

– Старой госпоже подали обед в ее покои, там сейчас и вторая госпожа Фэнцзе.

Услышав это, жена Чжоу Жуя заторопила старуху:

– Идем скорее! Она бывает свободна только во время обеда. Уж лучше мы там ее подождем. А опоздаем, поговорить не удастся – она либо займется делами, либо отправится отдыхать.

Женщины оправили на себе одежду, старуха Лю дала последние наставления Баньэру и следом за женой Чжоу Жуя поплелась к дому Цзя Ляня.

Оставив старуху Лю ждать, жена Чжоу Жуя обогнула каменный экран перед воротами и скрылась во дворе. Зная, что Фэнцзе еще не приходила, она сначала разыскала ее доверенную служанку Пинъэр и рассказала ей о старухе Лю, присовокупив:

– Старушка пришла издалека справиться о здоровье госпожи. В прежние годы госпожа часто ее принимала, поэтому я и осмелилась привести ее сюда. Когда придет вторая госпожа, я все подробно ей расскажу, – надеюсь, она простит мне мою дерзость.

– Что ж, пусть войдет и посидит здесь, – после некоторого колебания решила Пинъэр.

Жена Чжоу Жуя привела старуху Лю и Баньэра. Они поднялись на крыльцо, и девочка-служанка откинула перед ними ярко-красную дверную занавеску. Из зала, едва бабушка Лю переступила порог, повеяло каким-то удивительным ароматом, и ей показалось, будто она поплыла в облаках благовонного дыма.

Все в зале так ослепительно сверкало, что больно было смотреть, даже голова кружилась. Старуха Лю только губами причмокивала да поминала Будду.

Пройдя через зал, они очутились в восточной стороне дома, в спальне дочери Цзя Ляня. Служанка Пинъэр, стоявшая возле кана, окинула старуху Лю внимательным взглядом, поздоровалась с ней и предложила сесть.

Одетая в шелка, вся в золотых и серебряных украшениях, Пинъэр была прекрасна, как цветок, и старуха решила, что это и есть Фэнцзе. Она уже хотела назвать ее «уважаемой госпожой», но жена Чжоу Жуя сказала:

– Это барышня Пинъэр.

Только услышав, что Пинъэр в ответ назвала жену Чжоу Жуя «матушкой Чжоу», старуха поняла, что перед нею всего лишь служанка, которая пользуется особым доверием госпожи.

Все сели на кан, и служанки подали чай.

Вдруг что-то зашипело, словно просеивали через сито муку. Старуха Лю огляделась, увидела висевший на колонне ящик, а под ящиком – похожий на гирю предмет, который раскачивался из стороны в сторону.

«Что за ящик?» – удивилась старуха Лю.

И тут неожиданно раздался звук, похожий на удар медного колокола, бабушка Лю испуганно вытаращила глаза. За первым ударом последовало еще восемь или девять.

Старуха хотела спросить, что все это значит, но служанки вдруг засуетились, забегали, послышались возгласы:

– Госпожа идет!..

Пинъэр и жена Чжоу Жуя проворно встали, предупредив старуху Лю:

– Сиди здесь, пока не позовут.

И поспешили навстречу госпоже.

Затаив дыхание, старуха Лю прислушивалась к голосам, доносившимся из соседней комнаты. Ей показалось, что десять, а может быть, и двадцать женщин, шурша шелковыми платьями, смеясь и разговаривая, прошли через зал и скрылись в боковой комнате. Затем появились три женщины с темно-красными лаковыми ларцами в руках и остановились неподалеку от входа в комнату, где сидела старуха Лю. С противоположной стороны зала послышался голос: «Подавайте!» Все сразу исчезли, осталось лишь несколько служанок, разносивших чай.

Воцарилась тишина. Через некоторое время две женщины внесли столик, уставленный мясными и рыбными блюдами, и поставили на кан. Одни чашки и тарелки были нетронутыми, из других – взято понемногу.

При виде кушаний Баньэр раскапризничался, заявил, что хочет мяса, и старухе пришлось дать ему шлепка.

Тут в дверях появилась улыбающаяся жена Чжоу Жуя и рукой поманила бабушку Лю. Старуха поспешно спустилась с кана и вышла в зал. Жена Чжоу Жуя шепнула ей что-то на ухо, и старуха заковыляла к дверям комнаты на противоположной стороне.

На двери висела мягкая узорчатая занавеска, в глубине комнаты под окном, выходившим на южную сторону, стоял кан, застланный красным ковром, 'на кане, у восточной стены – подушка, какие обычно подкладывают под спину, подушка для сидения, матрац, сверкавший золотым шитьем, и серебряная плевательница.

Фэнцзе в соболиной шапочке Чжаоцзюнь^[114], куртке из темно-зеленого шелка, подбитой беличьим мехом и перехваченной жемчужным поясом, в отороченной горностаем темно-красной креповой юбке, густо нарумяненная и напудренная, бронзовыми щипцами разгребала золу в жаровне, возле которой греют руки. Рядом с ней стояла Пинъэр с лаковым чайным подносом в руках, на подносе – маленькая чашечка с крышкой.

– Еще не пригласили? – спросила Фэнцзе, продолжая разгребать золу.

Затем она подняла голову и, когда протянула руку, чтобы взять чай с подноса, вдруг заметила старуху и мальчика, которые стояли перед ней. Лицо ее приняло ласковое выражение, она осведомилась о здоровье старухи Лю и, повернувшись к жене Чжоу Жуя, недовольным тоном произнесла:

– Что же ты мне сразу не сказала!

Старуха Лю отвесила несколько низких поклонов и спросила, как чувствует себя почтенная госпожа.

– Сестра Чжоу, попроси ее не кланяться. Ведь я с ней не знакома, не знаю,. кем она мне приходится по старшинству, как к ней обращаться.

– Это та самая женщина, о которой я только что вам докладывала, – поспешно сказала жена Чжоу Жуя.

Фэнцзе кивнула.

Старуха Лю присела на край кана, а Баньэр спрятался у нее за спиной, и никакими уговорами нельзя было заставить его выйти и поклониться.

– Не хотят родственники нас признавать, – с улыбкой заметила Фэнцзе. – Одни говорят, что вы недолюбливаете нас, это те, кто в курсе дела, другие, которым ничего не известно, уверяют, будто это мы вами пренебрегаем.

Снова помянув Будду, старуха Лю сказала:

– Тяжело нам живется, денег нет на дорогу, не до визитов! Да и что ходить! Для вас унизительно, а над нами слуги будут смеяться!

– Обижаешь нас, бабушка, – улыбнулась Фэнцзе. – Мы – люди бедные, живем славой предков. А у самих ничего нет. Наше богатство – одна видимость! Недаром пословица гласит: «При императорском дворе и то найдется три ветви бедных родственников». Так что же говорить о нас с вами?! Ты госпоже докладывала? – спросила вдруг Фэнцзе у жены Чжоу Жуя.

– Ждала, пока вы прикажете, – ответила та.

– Пойди погляди, – велела ей Фэнцзе. – Если у госпожи никого нет, доложи и послушай, что госпожа скажет.

Жена Чжоу Жуя почтительно кивнула и вышла.

Между тем Фэнцзе велела дать Баньэру фруктов, и только успела перемолвиться со старухой несколькими словами, как Пинъэр доложила, что к госпоже явились экономки по разным хозяйственным делам.

– Я занята, у меня гости, – сказала Фэнцзе, – пусть придут вечером. Но если что-то очень важное, впусти!

Пинъэр вышла и тотчас вернулась.

– Ничего важного нет, – доложила она.

Спустя немного вернулась жена Чжоу Жуя:

– Госпожа сказала: «Премного благодарна за внимание, но я занята. Пусть примет гостью вторая госпожа. Если же у бабушки Лю какое-нибудь дело —. пусть тоже обратится ко второй госпоже».

– Нет, нет, – засуетилась старуха. – Я просто хотела повидаться с обеими госпожами, ведь как-никак мы родственники.

– Ну, если нечего сказать, тогда ладно, – ответила жена Чжоу Жуя. – А если есть – говори второй госпоже, это все равно, что старой госпоже.

И она подмигнула старухе Лю. Старуха покраснела. Она уже раскаивалась, что пришла, но делать было нечего, и, набравшись духу, она промолвила:

– Лучше бы не говорить, ведь я здесь впервые. Но пришла издалека и, пожалуй, дерзну…

Тут раздался голос служанки:

– Пожаловал молодой господин из восточного дворца Нинго.

– Погоди! – махнула рукой Фэнцзе старухе Лю и крикнула: – Это ты пришел?

Заскрипели сапоги, и в дверях появился стройный юноша лет семнадцати – восемнадцати, с прекрасным, чистым лицом, богато одетый. На нем была легкая теплая куртка с драгоценным поясом и расшитый головной убор.

Старуха Лю совсем растерялась, не знала, что делать – то ли встать, то ли остаться на месте.

– Сиди, – сказала ей Фэнцзе, – это мой племянник. Старуха Лю робко отодвинулась на самый край кана. Цзя Жун справился о здоровье Фэнцзе и обратился к ней со словами:

– Отец прислал меня с просьбой, тетя! Завтра к нам пожалуют важные гости, и отец просит вас дать на время стеклянную ширму, которую прислала вам жена дяди. Сразу же после ухода гостей мы вернем ее вам.

– Опоздал, – усмехнулась Фэнцзе, – я ее вчера отдала.

Цзя Жун захихикал, уперся коленями в кан и стал канючить:

– Дайте, тетушка, а то отец опять скажет, что я бестолковый, и задаст мне трепку. Пожалейте меня, добрая тетя!

– Что ни увидите, все вам дай! – засмеялась Фэнцзе. – Уж лучше ничего не показывать, а то покоя не будет!

– Умоляю вас, тетя, сделайте милость! – продолжал упрашивать Цзя Жун.

– Ладно! – уступила Фэнцзе. – Только смотри, не разбей!

Она велела Пинъэр принести ключ от верхней комнаты и кликнуть служанок, чтобы помогли Цзя Жуну отнести ширму.

– Со мной пришли люди, они отнесут, – просияв от радости, сказал Цзя Жун. – Не беспокойтесь, будет в целости и сохранности!

С этими словами Цзя Жун бросился к выходу. Но тут Фэнцзе крикнула ему вслед:

– Цзя Жун, вернись!

Несколько голосов за окном подхватило:

– Господина Цзя Жуна просят вернуться!

Цзя Жун с веселым видом вернулся и стоял, ожидая приказаний. Фэнцзе неторопливо прихлебывала чай, о чем-то размышляя, потом вдруг покраснела и улыбнулась:

– Ладно, иди! Поговорим после ужина. У меня люди, к тому же я устала.

Цзя Жун кивнул и, еле сдерживая улыбку, удалился.

Старуха Лю немного успокоилась и сказала:

– Я привела твоего племянника. Отец его не может прокормить семью, а сейчас, с наступлением холодов, стало совсем невмоготу. Вот и пришлось обратиться к вам. Как тебя отец учил? – Она с ожесточением ткнула Баньэра в бок. – Зачем он нас сюда посылал? Только и знаешь, что уплетать фрукты!

С первых же слов старухи Фэнцзе стало ясно, что она не умеет вести учтивые разговоры.

– Можешь не объяснять, я все поняла, – прервала она старуху и обратилась к жене Чжоу Жуя: – Бабушка Лю, может быть, голодна?

– Мы пришли спозаранку, – поторопилась сказать старуха Лю, – и не успели поесть!

– Живо накормите ее! – распорядилась Фэнцзе.

Жена Чжоу Жуя быстро накрыла в восточной комнате стол и повела туда старуху Лю и Баньэра.

– Сестра Чжоу, угости их получше, – велела Фэнцзе, – жаль, что я не могу составить им компанию.

Спустя немного она снова позвала жену Чжоу Жуя и спросила:

– Ты докладывала госпоже? Что она говорит?

– Госпожа говорит, не в том дело, что они наши родственники, а в том, что когда-то дед их служил вместе с нашим старым господином и они были друзьями, – ответила жена Чжоу Жуя. – В последние годы они не поддерживали с нами никаких связей, но прежде никогда не уходили от нас с пустыми руками. Поэтому и сейчас надо быть к бабушке повнимательнее. Ведь они пришли с добрыми намерениями. Если же у нее какое-нибудь дело, госпожа велит вам распорядиться по собственному усмотрению.

– Странно все же, – выслушав ее, недоверчиво произнесла Фэнцзе. – Если они наши родственники, почему я их никогда не видела?

Пока они вели разговор, старуха Лю и Баньэр успели поесть и вернулись. Старуха Лю облизывалась, причмокивала губами и не переставала благодарить Фэнцзе.

– Ладно, – засмеялась Фэнцзе, – садись и слушай, что я тебе скажу. Если говорить по-родственному, нам не следовало ждать, пока вы придете, самим надо было проявить заботу. Но в доме полно дел, госпожа уже в летах и всего, разумеется, упомнить не может. Я не всех родственников знаю. К тому же это лишь кажется, будто мы живем в роскоши, на самом же деле и у богатых бывают затруднения, только приходится молчать, потому что все равно никто не поверит. Но раз ты пришла издалека, я не отпущу тебя с пустыми руками. К счастью, двадцать лянов серебра, которые мне вчера дала госпожа на одежду служанкам, еще целы, можешь их взять, если эта сумма не покажется тебе чересчур маленькой, и израсходовать по своему усмотрению.

Старуха Лю просияла. Она уже потеряла всякую надежду что-либо получить и произнесла:

– Мы хорошо знаем, что такое затруднения. Но недаром гласит пословица: «Самый тощий верблюд все равно толще лошади». Что для вас мало, то для нас много!

Жена Чжоу Жуя не могла больше слушать грубые речи старухи Лю и тайком делала ей знаки замолчать.

Фэнцзе велела Пинъэр принести сверток с серебром, добавить к нему связку монет и отдать старухе.

– На эти деньги, – сказала Фэнцзе, – купи детям теплую одежду. В свободное время заходи по-родственному. А сейчас не стану тебя задерживать, уже поздно. Кланяйся от меня твоей родне!

С этими словами Фэнцзе встала. Старуха Лю, рассыпаясь в благодарностях, вышла из комнаты следом за женой Чжоу Жуя.

– Матушка ты моя! – стала выговаривать старухе жена Чжоу Жуя. – Пришла к госпоже, а сама не можешь ничего толком сказать! Так сразу и ляпнула: «твой племянник». Ты уж не обижайся, но скажу тебе прямо: пусть бы он был ей даже родным племянником, все равно могла бы выражаться поделикатнее. Вот господин Цзя Жун, это – настоящий племянник. А твой откуда взялся?

– Ах, тетушка, – смеясь, отвечала старуха Лю, – я как ее увидала, так растерялась! Не до вежливости было!

Женщины вернулись в дом Чжоу Жуя, посидели еще немного. Старуха Лю хотела оставить лян серебра на гостинцы детям, но жена Чжоу Жуя наотрез отказалась.

Старуха Лю еще раз ее поблагодарила, и они распрощались.

Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава седьмая

Жена Чжоу Жуя разносит барышням подарочные цветы;

Баоюй во дворце Нинго знакомится с Цинь Чжуном

Проводив старуху Лю, жена Чжоу Жуя отправилась к госпоже Ван, но той не оказалось дома. Служанки сказали, что она ушла к тетушке Сюэ.

Жена Чжоу Жуя вышла через восточную калитку, миновала восточный дворик и направилась во двор Грушевого аромата. Подойдя к воротам, она увидела на крыльце Цзиньчуань, служанку госпожи Ван, та играла с какой-то девочкой.

Обе умолкли, завидев жену Чжоу Жуя, – поняли, что у нее какое-то дело к госпоже.

Жена Чжоу Жуя между тем осторожно приподняла дверную занавеску. Госпожа Ван беседовала с тетушкой Сюэ о семейных делах.

Жена Чжоу Жуя не осмелилась потревожить женщин и незаметно прошла внутрь дома. Баочай, одетая по-домашнему, с собранными в узел на макушке густыми волосами, сидела на краю кана, склонившись над столиком, и вместе со служанкой Инъэр переснимала узоры для вышивания. Заметив жену Чжоу Жуя, она опустила кисть и с улыбкой сказала:

– Садитесь, пожалуйста, тетушка Чжоу.

– Как вы себя чувствуете, барышня? – тоже улыбаясь, осведомилась жена Чжоу Жуя, опустившись на кан. – Уже несколько дней вы не приходите к нам. Не обидел ли вас старший брат Баоюй?

– Что вы! Что вы! – засмеялась Баочай. – Просто дала себя знать прежняя болезнь, и пришлось два дня полежать.

– В самом деле? – спросила жена Чжоу Жуя. – Чем же вы больны, барышня? Надо немедля позвать лекаря! Ведь болеть в детстве особенно опасно!

– Ох, лучше не говорите! – махнула рукой Баочай. – Каких только врачей не приглашали, сколько лекарств я выпила, все напрасно – только деньги зря потратили. И вдруг появился в наших краях один монах, он мог исцелить от любой болезни, даже никому не известной. Он осмотрел меня и сказал, что это горячка, которой я заболела еще во чреве матери, но болезнь для меня не опасна, так как в прежней своей жизни я была здорова. А от пилюль, объяснил он, пользы не будет. Он прописал мне какой-то чудодейственный порошок и целебный настой, которым этот порошок надо запивать, и поручился, что стоит хотя бы раз выпить его во время приступа, все как рукой снимет. И представьте – действительно помогло!

– Вы не запомнили рецепт? – спросила жена Чжоу Жуя. – Надо бы его записать на всякий случай. Вдруг кто-нибудь еще заболеет такой же болезнью! По крайней мере сделаем доброе дело.

– Рецепт такой сложный, – ответила Баочай, – что, пока приготовишь лекарство, можно сто раз умереть! Все, что входит в его состав, не так уж это и много, вы достанете, только с трудом, – тут уж как повезет. Прежде всего надо собрать двадцать лянов тычинок и пестиков белого пиона – он распускается весной, двенадцать лянов тычинок и пестиков белой лилии – она распускается летом, двенадцать лянов тычинок и пестиков белого лотоса – он распускается осенью, и двенадцать лянов тычинок и пестиков цветка сливы, распускающейся зимой. На следующий год, в дни весеннего равноденствия^[115], эти тычинки и пестики нужно просушить на солнце, смешать и растереть в порошок. В сезон Дождей^[116] надо собрать двенадцать цяней^[117] дождевой воды…

– Ай-я-яй! – засмеялась жена Чжоу Жуя. – Да для этого потребуется не меньше трех лет. Ну, а если в сезон Дождей не будет дождя?

– В том-то и дело! – улыбнулась Баочай. – Тогда придется ждать следующего года! Но это не все! Еще надо собрать двенадцать цяней росы, выпавшей в сезон Белых рос^[118], двенадцать цяней инея, выпавшего в сезон Инея^[119], и двенадцать цяней снега, выпавшего в сезон Малых снегов^[120]. И все это, смешав, добавить в порошок. Затем скатать пилюли величиной с драконов глаз, сложить в старый фарфоровый кувшин и закопать в землю под корнями дерева. Как только начнется приступ, надо проглотить одну пилюлю и запить отваром из теплого кипариса.

– Амитаба! – воскликнула жена Чжоу Жуя. – Тут и в самом деле можно умереть! Всего этого за десять лет, пожалуй, не соберешь!

– Мне все же посчастливилось, я раздобыла все, что нужно, и приготовила лекарство! – сказала Баочай. – А когда приехала сюда, закопала его под грушей.

– Как же оно называется, это лекарство? – спросила жена Чжоу Жуя.

– Монах сказал, что называется оно «пилюли холодного аромата», – ответила Баочай.

– А каковы признаки болезни?

– Особых признаков нет – только кашель, – пояснила Баочай. – Но стоит принять пилюлю, и все проходит.

Жена Чжоу Жуя хотела еще о чем-то спросить, но тут послышался голос госпожи Ван:

– Кто здесь?

Жена Чжоу Жуя откликнулась, вышла к госпоже Ван и доложила о том, как приняли бабушку Лю.

Госпожа Ван ничего не сказала в ответ, и жена Чжоу Жуя уже собралась уходить, как вдруг к ней обратилась тетушка Сюэ:

– Погоди, я тебе кое-что дам – отнесешь. – И позвала: – Сянлин!

Зашуршала занавеска, и на пороге появилась та самая девочка, которая на крыльце играла со служанкой Цзиньчуань.

– Вы звали меня, госпожа?

– Дай мне шкатулку с цветами, – велела тетушка Сюэ.

Сянлин тотчас почтительно поднесла госпоже Сюэ маленькую, обтянутую парчой шкатулку.

– Здесь новые образцы цветов из тонкого шелка, их недавно сделали при дворе, – пояснила тетушка Сюэ. – Двенадцать штук связаны в пучок. Зачем им без пользы лежать, ведь испортятся. Пусть лучше сестры носят. Еще вчера хотела послать, а потом забыла. Раз уж ты пришла, захвати их! У вас там три барышни, дашь каждой по два цветка, Линь Дайюй тоже два, а Фэнцзе – четыре.

– Оставьте для Баочай, – напомнила госпожа Ван.

– Ах, госпожа, – сказала тетушка Сюэ, – Баочай какая-то странная: не носит цветов и пудры не любит.

Жена Чжоу Жуя взяла шкатулку и вышла из дому. Цзиньчуань сидела на прежнем месте и грелась на солнце.

– Значит, Сянлин и есть та самая служанка, которую купили перед отъездом в столицу? – спросила у нее жена Чжоу Жуя. – Это из-за нее был суд по делу об убийстве?

– А то из-за кого же? – неохотно ответила Цзиньчуань.

В это время, хихикая, подошла Сянлин. Жена Чжоу Жуя взяла ее за руку, внимательно оглядела с головы до ног и обратилась к Цзиньчуань:

– Она чем-то похожа на жену господина Цзя Жуна из восточного дворца Нинго.

– Вот и я то же самое говорю, – поддакнула Цзиньчуань.

– Где твои родители? – спросила у Сянлин жена Чжоу Жуя. – Откуда ты родом? В каком возрасте тебя взяли в семью Сюэ?

– Ничего я не помню, – в ответ покачала головой Сянлин.

Жена Чжоу Жуя вздохнула, вздохнула и Цзиньчуань. Затем жена Чжоу Жуя отправилась в женские покои дворца Жунго, где жила госпожа Ван.

Не так давно матушка Цзя сказала, что с нею живет слишком много внуков, всем вместе тесно и неудобно. Она оставила у себя только Баоюя и Дайюй, чтобы не было скучно, Инчунь, Таньчунь и Сичунь распорядилась переселить во флигель рядом с домом госпожи Ван, а Ли Вань велено находиться с девушками и за ними присматривать. Вот почему жена Чжоу Жуя решила зайти сначала сюда.

В передней сидели девочки-служанки, ожидая, когда их позовут. Вскоре дверная занавеска отодвинулась и из внутренних покоев вышли Сыци – служанка Инчунь – и Шишу – служанка Таньчунь, они несли подносы с чайными чашками. Жена Чжоу Жуя поняла, что обе сестры сейчас здесь, и вошла.

Инчунь и Таньчунь играли в облавные шашки. Жена Чжоу Жуя поднесла им цветы и объяснила, откуда они. Девушки привстали, поблагодарили и велели служанкам принять подарок.

– Где же четвертая барышня, Сичунь? – спросила жена Чжоу Жуя. – У старой госпожи?

– А в той комнате ее разве нет? – удивились служанки.

Жена Чжоу Жуя прошла в боковую комнату и увидела Сичунь, она о чем-то болтала с Чжинэн, монашенкой из буддийского монастыря Шуйюэ. Увидев жену Чжоу Жуя, Сичунь осведомилась, зачем та пожаловала. Жена Чжоу Жуя открыла перед ней шкатулку.

– Я только что сказала Чжинэн, что завтра же обрею голову и вместе с ней уйду в монастырь, – засмеялась Сичунь. – А тут присылают цветы! Ведь к бритой голове их не приколешь!

Все рассмеялись. Сичунь велела служанке принять цветы.

– Ты давно здесь? – спросила у Чжинэн жена Чжоу Жуя. – А где твоя настоятельница, эта Лысая греховодница?

– Мы пришли с самого утра, – ответила Чжинэн. – Матушка настоятельница повидалась с госпожой, а затем отправилась к почтенному господину Юю, велев мне дожидаться ее здесь.

– Вы получили пятнадцатого числа пожертвования на благовонные курения? – снова обратилась к девочке жена Чжоу Жуя.

– Не знаю, – ответила Чжинэн.

– Кто сейчас ведает ежемесячными денежными пожертвованиями на храмы? – вдруг спросила Сичунь у жены Чжоу Жуя.

– Юй Синь, – ответила та.

– Так я и знала, – усмехнулась Сичунь. – То-то смотрю, не успела настоятельница прийти, как жена Юй Синя догнала ее и они долго о чем-то шушукались. Наверняка о пожертвованиях.

Жена Чжоу Жуя поболтала еще немного с Чжинэн и отправилась к Фэнцзе. Идя по узенькой тропинке, она миновала увитую цветами решетку под окном Ли Вань, прошла через западную калитку и попала во двор Фэнцзе. Здесь она заметила сидевшую на пороге зала маленькую служанку Фэнъэр, которая, увидев жену Чжоу Жуя, сделала ей знак рукой идти прямо в восточную комнату.

Когда жена Чжоу Жуя незаметно проскользнула туда, она увидела кормилицу, баюкавшую Дацзе.

– Вторая госпожа отдыхает? – спросила жена Чжоу Жуя. – Пора, наверное, ее будить.

Кормилица усмехнулась и покачала головой. В этот момент в соседней комнате послышался приглушенный смех – там был Цзя Лянь. Скрипнула дверь, появилась Пинъэр с большим медным тазом и велела одной из служанок принести воды.

Заметив жену Чжоу Жуя, Пинъэр спросила:

– Зачем снова пожаловали?

Жена Чжоу Жуя поспешно встала и протянула шкатулку.

– Цветы принесла.

Пинъэр открыла шкатулку, взяла четыре цветка и ушла. Вскоре она вернулась с двумя цветками в руке, позвала Цаймин и велела ей отнести цветы супруге Цзя Жуна во дворец Нинго, а затем приказала жене Чжоу Жуя поблагодарить тетушку Сюэ за подарок.

Лишь после этого жена Чжоу Жуя отправилась к матушке Цзя. В проходном зале она встретила дочь, разряженную и напудренную, та только что приехала из дома своего мужа.

– Ты зачем здесь? – спросила мать.

– Заскучала одна, вот и пришла справиться о здоровье старой госпожи, а сейчас иду к госпоже Ван. Как поживаешь, мама? Ты что-то совсем забыла меня, не приходишь. Неужели не выберешь свободной минутки? Ты чем-то занята? Что это у тебя в руках?

– Ах, сегодня, как нарочно, явилась бабушка Лю, – с улыбкой ответила мать. – У меня и своих дел хватает, а тут еще с ней пришлось возиться полдня. Потом госпожа Сюэ велела разнести барышням цветы, вот я и бегаю с ними. Ты, наверное, по делу пришла?

– До чего же ты, мама, догадлива. Сразу сообразила! Да, по делу, и вот по какому: твой зять тут как-то подвыпил, затеял ссору, а на него донесли в ямынь, будто он занимается всякими темными делами. Теперь его хотят выслать в деревню. Вот я и пришла к тебе за советом и помощью. Не знаю, к кому обратиться, кто сможет это дело уладить.

– Я знаю, кто сможет, – сказала мать. – Но неужели дело такое срочное? Иди домой и жди меня, я только отнесу цветы барышне Линь Дайюй и мигом вернусь. Обе госпожи – и старшая, и вторая – все равно сейчас заняты.

Дочь направилась к дому, но вдруг обернулась:

– Приходи поскорее!

– Ладно, – бросила в ответ жена Чжоу Жуя. – Не смыслите ничего в делах, вот и волнуетесь!

Жена Чжоу Жуя нашла Дайюй в комнате у Баоюя, они играли в «цепь из девяти колец».

– Барышня Линь, госпожа Сюэ прислала вам цветы.

– Какие цветы? – спросил Баоюй. – Дай-ка мне посмотреть!

Он взял шкатулку, открыл и увидел там два новых шелковых цветка, такие обычно делают при императорском дворе.

Дайюй даже не притронулась к цветам, только спросила:

– А барышням тоже прислали?

– Уже отнесла, – ответила жена Чжоу Жуя, – а эти два цветка – вам.

– Так я и знала, – холодно усмехнулась Дайюй, – мне последней. Самые лучшие уже выбрали.

Жена Чжоу Жуя молчала, не смея произнести ни слова.

– Сестра Чжоу, зачем ты ходила к тетушке Сюэ? –спросил Баоюй.

– Там была ваша матушка, а мне надо было ей доложить кое о чем. Заодно госпожа Сюэ велела мне отнести эти цветы.

– Что поделывает сестра Баочай? – поинтересовался Баоюй. – Уже несколько дней она не показывается!

– Ей нездоровится.

Тут Баоюй обратился к служанкам:

– Кто пойдет ее навестить, пусть скажет, что мы с сестрицей Линь Дайюй велели справиться о здоровье тетушки и сестры Баочай. Узнайте, чем болеет сестра, какое принимает лекарство. Говоря по правде, мне самому следовало бы ее проведать, но я только что вернулся из школы и к тому же немного простужен, поэтому приду в другой раз. Так и передайте.

Служанка Цяньсюэ кивнула и вышла. Жена Чжоу Жуя тоже удалилась. Но о них мы пока рассказывать не будем.

Надобно вам сказать, что дочь Чжоу Жуя была замужем за Лэн Цзысином, закадычным другом Цзя Юйцуня. Недавно за махинации с продажей старинных вещей на Лэн Цзысина подали в суд, и теперь он прислал жену во дворец Жунго просить о покровительстве. Жена Чжоу Жуя хорошо знала, насколько влиятельны ее хозяева, и не очень беспокоилась. Вечером она обратилась за помощью к Фэнцзе, и дело мгновенно было улажено.

Когда пришло время зажигать лампы, Фэнцзе сняла украшения, пришла к госпоже Ван и сказала:

– Подарки, которые прислала нам семья Чжэнь, я приняла и с той же лодкой отправила им подарки.

Госпожа Ван кивнула, и Фэнцзе продолжала:

– Подарки ко дню рождения супруги Линьаньского вана тоже готовы. С кем их отправить?

– Выбери четырех женщин, тех, у кого дел поменьше, пусть отнесут, – ответила госпожа Ван. – Могла бы меня об этом не спрашивать.

– Жена Цзя Чжэня пригласила меня на завтрак к себе, – произнесла Фэнцзе. – Никаких особых дел не предвидится?

– Это не имеет значения, – ответила госпожа Ван. – Когда она приглашает тебя вместе с нами, ты чувствуешь себя стесненно. А сейчас она нарочно пригласила тебя одну, чтобы ты могла свободно развлечься. Придется съездить, чтобы ее не обидеть.

Фэнцзе кивнула.

Вечером Ли Вань, Таньчунь и ее сестры, перед тем как лечь спать, пошли навестить родителей, но рассказывать мы об этом не будем.

Утром Фэнцзе причесалась, умылась, доложила госпоже Ван, что уезжает, и пришла попрощаться с матушкой Цзя. Услышав, что Фэнцзе собирается во дворец Нинго, Баоюй захотел во что бы то ни стало поехать вместе с ней. И Фэнцзе пришлось ждать, пока он переоденется. Затем они вдвоем сели в коляску и отправились во дворец Нинго.

Жена Цзя Чжэня госпожа Ю и жена Цзя Жуна госпожа Цинь в сопровождении целой толпы служанок и наложниц встретили их у вторых ворот.

Госпожа Ю перекинулась несколькими шутками с Фэнцзе, взяла за руку Баоюя, и они вместе направились в дом отдохнуть. Госпожа Цинь подала чай.

– Зачем ты меня пригласила? – спросила Фэнцзе у госпожи Ю. – Хочешь угостить чем-нибудь вкусным? Тогда не медли, подавай сразу, а то у меня полно дел!

Госпожа Ю не успела ответить, как в разговор вмешались сразу несколько женщин.

– Тогда не надо было приезжать, – наперебой заговорили они. – А раз уж приехали, наберитесь терпения и ждите!

Пока они разговаривали, вошел Цзя Жун и справился о здоровье Фэнцзе.

– Разве моего старшего брата нет дома? – спросил Баоюй.

– Он уехал за город к батюшке справиться о здоровье, – ответила госпожа Ю и после некоторого молчания добавила: – Тебе, наверное, скучно? Пойди прогуляйся!

– Тебе повезло, – сказала госпожа Цинь. – Ты хотел познакомиться с моим младшим братом – так вот, он приехал и сейчас в кабинете. Почему бы тебе к нему не пойти?

Баоюй охотно согласился, и госпожа Ю приказала служанкам:

– Идите с господином, может быть, ему что-нибудь понадобится!

– А что, если пригласить твоего брата сюда? – вмешалась Фэнцзе. – И я не прочь с ним познакомиться.

– Ладно, ладно! – оборвала ее госпожа Ю. – Ни к чему это тебе! Брат моей невестки воспитан не так, как дети из нашего дома, и не привык, не в пример тебе, держаться свободно. Так что, чего доброго, станет потом над тобой смеяться.

– Да как он посмеет? Я ведь не собираюсь потешаться над ним!

– Он очень робкий, – сказал Цзя Жун, – никогда не бывал в обществе, и я уверен, вы в нем разочаруетесь, тетушка.

– Тьфу! Что за глупости! – возмутилась Фэнцзе. – Пусть бы он был хоть самим чертом, все равно я хочу его видеть! И не болтай больше! Сейчас же приведи его, иначе получишь хорошую затрещину!

– Ладно, сейчас приведу, – Цзя Жун покосился на Фэнцзе, – только не сердитесь!

Фэнцзе улыбнулась. А Цзя Жун вышел и вскоре вернулся в сопровождении стройного мальчика, несколько худощавее Баоюя, с бледным красивым лицом и алыми губами. Манеры у него, пожалуй, были изящнее, чем у Баоюя, а робостью и стыдливостью он походил на девушку. Смущаясь, он обратился к Фэнцзе, едва слышно справился у нее о здоровье.

– Вы очень подходите друг другу! – весело сказала Фэнцзе, подтолкнув Баоюя.

Она пожала мальчику руку, усадила рядом с собой и стала не торопясь расспрашивать, как его имя, сколько ему лет, давно ли он учится. Мальчика звали Цинь Чжун.

Служанки сразу поняли, что Фэнцзе никогда не видела мальчика, а подарков, полагающихся при первой встрече, у нее нет, и поспешили к Пинъэр.

Пинъэр же, зная, что Фэнцзе очень дружна с госпожой Цинь, выбрала кусок материи, взяла две маленькие золотые пластинки «кандидата, выдержавшего экзамен на высшую степень»^[121] и велела служанкам немедленно отнести все это во дворец Нинго.

Госпожа Цинь велела поблагодарить Фэнцзе, а та сказала:

– Такой ничтожный подарок не стоит благодарности.

После трапезы госпожа Ю, Фэнцзе и госпожа Цинь сели играть в домино. Но об этом мы рассказывать не будем.

Между тем Баоюй и Цинь Чжун безо всяких церемоний завели разговор. Баоюй почему-то сразу почувствовал себя обделенным судьбой. Мысли одна другой нелепее теснились в его голове.

«Бывают же в Поднебесной такие люди! – размышлял Баоюй. – Ведь я перед Цинь Чжуном – грязная свинья или паршивый щенок! Как обидно, что я родился в богатой и знатной семье, а не в семье бедного ученого, тогда мы давно уже подружились бы с ним и жизнь моя не прошла бы напрасно. Зачем мне знатность, зачем шелк и парча, если я никому не нужен, как сухой пень или сгнившее дерево; нежнейшая баранина и тончайшие вина наполняют мою грязную утробу, подобную сточной канаве или помойной яме. Богатство и знатность губят меня!..»

Цинь Чжун же, глядя на Баоюя, который и внешностью, и манерами выделялся среди других, одет был в шелка и носил украшенную золотом шапку, окружен толпой прелестных служанок и красавцев слуг, в свою очередь думал:

«Не удивительно, что старшая сестра без конца его расхваливает. Я же, как назло, родился в бедной семье и не могу стать его другом. Для меня счастье хоть мгновение побыть рядом с ним!..»

Баоюй поинтересовался, какие книги читал Цинь Чжун, их разговор становился все оживленнее, взаимная симпатия росла.

Вскоре подали чай и фрукты.

– Вина нам не нужно, – объявил Баоюй госпоже Цинь, – пусть поставят на маленький кан во внутренней комнате фрукты, мы пойдем туда, чтобы не мешать остальным.

С этими словами он встал и вместе с Цинь Чжуном удалился во внутренние покои.

Госпожа Цинь пригласила Фэнцзе пить чай, а сама вошла к Баоюю и сказала:

– Твой племянник молод и неопытен, если он позволит себе какую-нибудь грубость, не обижайся на него, скажи мне! Он застенчив, но при этом упрям и строптив.

– Ладно, – засмеялся Баоюй.

Госпожа Цинь сделала еще несколько наставлений брату и вернулась к Фэнцзе.

Спустя немного от Фэнцзе и госпожи Ю пришла служанка спросить, не надо ли чего-нибудь Баоюю.

Баоюй ответил, что не надо, и продолжал расспрашивать Цинь Чжуна о его жизни.

Цинь Чжун охотно рассказывал:

– Наш домашний учитель в прошлом году отказался от меня, а отец мой уже стар, слаб здоровьем, к тому же занят служебными делами и никак не может подыскать другого учителя. Все это время я повторял пройденное. Но одному заниматься плохо, не с кем даже обсудить прочитанное…

Баоюй перебил Цинь Чжуна:

– Конечно, плохо! А у нас в семье есть своя домашняя школа. Там учатся дети и младшие братья наших дальних родственников, тех, что не могут нанимать учителей. А мой учитель уехал к себе на родину и совсем забросил занятия. Отец хотел отдать меня в школу, пока не возвратится учитель, чтобы я не забыл пройденное. Но бабушка не согласилась, – сказала, что в школе слишком много детей и все наверняка шалят. К тому же несколько дней я проболел. Оказывается, и вы теперь без учителя. Так почему бы вам не сказать отцу, когда вернетесь домой, что вы хотите посещать нашу домашнюю школу? Посещали бы вместе, и это пошло бы нам обоим на пользу.

– Мой отец всегда жаловался, что ему трудно содержать учителя, – с улыбкой ответил Цинь Чжун. – От него же я слышал, что у вас хорошая бесплатная школа, но без содействия господ туда не поступишь. А беспокоить господ такими пустяками как-то неловко. Замолвите за меня словечко, и я готов делать для вас решительно все: даже мыть тушечницу и растирать тушь. К тому же вдвоем веселее. Мы сможем постоянно беседовать, познаем радость дружбы. И родители будут довольны.

– Не беспокойтесь, – прервал его Баоюй. – Мы поговорим с мужем вашей сестры и супругой господина Цзя Ляня. Потом вы скажете об этом отцу, а я – бабушке, и уверен – дело уладится.

Пока они беседовали, наступило время зажигать лампы. Баоюй и Цинь Чжун вышли к остальным гостям, как раз когда закончилась игра в домино и производились подсчеты. Оказалось, что госпожа Ю и госпожа Цинь проиграли на угощение, и решено было угощение это устроить послезавтра. Вскоре подали ужин.

– Надо бы послать двух слуг проводить Цинь Чжуна, – сказала госпожа Ю, заметив, что стемнело.

Служанки вышли передать приказание, а Цинь Чжун встал и начал прощаться.

– Кто пойдет провожать Цинь Чжуна? – осведомилась госпожа Ю у служанок.

– Хотели поручить это Цзяо Да, – ответили те, – но он напился и обругал нас!

– Вечно вы к нему пристаете! – с укором произнесла госпожа Ю, ей поддакнула госпожа Цинь. – Этому чудаку ничего нельзя поручать!

– Все говорят, что вы слишком добры! – не выдержала тут Фэнцзе. – Как можно так распускать слуг?

– Разве ты не знаешь, кто такой Цзяо Да? – изумилась госпожа Ю. – Даже господин Цзя Чжэн многое ему прощает, и твой старший брат Цзя Чжэнь тоже. Ведь Цзяо Да в молодости четырежды побывал в походах с самим Нинго-гуном, вытащил его из груды мертвых тел, вынес на себе с поля боя, словом, спас ему жизнь. Цзяо Да сам голодал, а господину добывал пищу. Два дня у них не было ни капли воды, он раздобыл полчашки для господина, а сам пил конскую мочу. Поэтому ему так и мирволят. Покойный Нинго-гун очень ценил Цзяо Да, кто же посмеет теперь его обижать? К тому же он ведь старик, не заботится о своем добром имени, напьется и давай ругать всех без разбору. Я давно велела управляющему не давать ему никаких поручений – пусть спокойно доживает свой век.

– Почему же я не знаю этого Цзяо Да? – удивилась Фэнцзе. – По-моему, у вас просто не хватает решимости. Отправили бы его куда-нибудь подальше в деревню. – Она обратилась к служанке: – Наша коляска готова?

– Ждет вас, – последовал ответ.

Фэнцзе встала, попрощалась с хозяевами и вышла вместе с Баоюем.

Госпожа Ю и остальные проводили их до большого зала. Всюду ярко горели светильники, на красном парадном крыльце стояли в ожидании служанки и слуги.

Цзяо Да, воспользовавшись тем, что Цзя Чжэнь отлучился, успел напиться и принялся поносить главного управляющего Лай Эра:

– Мошенник! Злодей! Слабых обижаешь, а сильных боишься! С хорошими поручениями других посылаешь, если же надо кого-нибудь проводить среди ночи, – сразу ко мне! Ублюдок! Черепашье отродье! Горе-управитель! Не на свое место сел! Мне, господину Цзяо Да, ты и в подметки не годишься! Все вы тут выродки! И мне, господину Цзяо Да, на все наплевать!

Как раз когда Цзя Жун провожал Фэнцзе к коляске, Цзяо Да бранился особенно яростно, и никто не мог его унять. Цзя Жун не вытерпел, прикрикнул на него, но и это не подействовало, тогда он коротко приказал:

– Связать! Протрезвится, тогда спросим, какого черта он лез на рожон!

Но чего стоил Цзя Жун в глазах Цзяо Да? И Цзяо Да с криком набросился на него:

– Брось свои барские замашки, братец Цзя Жун! Еще молоко на губах не обсохло! А все туда же! Даже отец твой и дед не задирали нос перед Цзяо Да! Кому вы обязаны тем, что стали чиновниками, прославились и разбогатели? Цзяо Да! Твой предок, положивший начало вашему роду, благодаря мне когда-то остался в живых, а вы, вместо того чтобы меня благодарить, корчите из себя господ! Молчи лучше, еще слово, и мой нож станет красным от твоей крови!

Фэнцзе, уже сидевшая в коляске, с возмущением сказала:

– Почему вы терпите этого негодяя? Узнают родные и друзья, засмеют, скажут, нет у вас в доме порядка.

– Вы совершенно правы, – поддакнул Цзя Жун.

Слуги, видя, как разбушевался Цзяо Да, бросились на него, повалили на землю, связали и потащили на конюшню. Цзяо Да еще больше разъярился, помянул крепким словом самого Цзя Чжэня, а затем стал кричать, что пойдет в храм предков оплакивать своего господина – Нинго-гуна.

– Господин и представить себе не мог, – орал он, – что народятся такие скоты! Воры, снохачи распроклятые! Ваши бабы ваших же малолетних братьев «подкармливают»! Думаете, я не знаю?

Тут уж он такое понес, что перепуганные слуги еще туже затянули на нем веревки, а рот набили землей и конским навозом.

Фэнцзе и Цзя Жун сделали вид, будто не слышат. А Баоюй не утерпел и спросил:

– Сестра, что значит «снохачи»?

– Не болтай глупостей! – прикрикнула на него Фэнцзе. – Старый хрыч напился и несет всякую околесицу, а ты мало того что прислушиваешься, так еще расспрашиваешь, что да как! Вот погоди, расскажу матушке, посмотрим, погладит ли она тебя по головке за это!

Перепуганный Баоюй стал ее умолять не жаловаться матери и пообещал:

– Дорогая сестра, я никогда больше не произнесу этого слова.

– Вот и хорошо, – смягчилась Фэнцзе и, чтобы окончательно успокоить Баоюя, добавила: – Когда вернемся домой, расскажем бабушке, что мы пригласили Цинь Чжуна учиться у нас в школе, – пусть велит сообщить об этом учителю. Для нас сейчас это самое главное.

Пока они разговаривали, коляска въехала в ворота дворца Жунго.

Что было дальше, вы узнаете из следующей главы.

Глава восьмая

Цзя Баоюй узнает о существовании золотого замка;

Сюэ Баочай рассматривает одушевленную яшму

Итак, Баоюй и Фэнцзе возвратились домой, навестили старших, и Баоюй попросил матушку Цзя помочь с устройством Цинь Чжуна в домашнюю школу, – тогда, по крайней мере, у него появится друг и соученик, достойный подражания. Он искренне восхищался Цинь Чжуном, его характером и манерами, и считал, что он вполне заслуживает любви и сочувствия.

Фэнцзе, желая помочь Баоюю, сказала:

– Цинь Чжун как-нибудь навестит вас, бабушка!

Матушка Цзя пришла в прекрасное расположение духа, и Фэнцзе, воспользовавшись моментом, пригласила ее на спектакль – матушка Цзя, несмотря на преклонный возраст, увлекалась театром.

Через день и госпожа Ю явилась приглашать матушку Цзя, и та, взяв с собою госпожу Ван, Дайюй и Баоюя, отправилась во дворец Нинго смотреть представление.

К полудню матушка Цзя устала и вернулась домой. Госпожа Ван, любившая тишину и покой, последовала ее примеру. После их ухода Фэнцзе почувствовала себя свободней, заняла место на главной циновке и от всей души веселилась до самого вечера.

Баоюй проводил матушку Цзя домой, дождался, когда она ляжет, и хотел вернуться досмотреть спектакль, но ему показалось неудобным беспокоить госпожу Цинь. Тут он вспомнил о Баочай, она была больна, и решил ее навестить.

Прямо к ней вела из дома небольшая калитка в задней стене, но Баоюй, опасаясь, как бы кто-нибудь не стал ему докучать по пути или же не встретился отец, что еще хуже, пошел окольным путем.

Мамки и няньки, сопровождавшие Баоюя, думали, что он будет переодеваться, но, к их немалому удивлению, он появился в прежнем наряде и направился ко вторым воротам. Мамки и няньки бросились за ним, решив, что он снова собирается во дворец Нинго смотреть спектакль. Однако Баоюй, дойдя до проходного зала, неожиданно свернул на северо-восток, обогнул главный зал и скрылся. Тут, как назло, он натолкнулся на двух молодых повес, Чжань Гуана и Шань Пиньжэня, приживальщиков из их дома. Они, хохоча, бросились к Баоюю. Один обхватил его за талию, другой стал тащить за руки.

– Ах, дорогой братец! – наперебой восклицали они. – Наконец-то мы с тобой встретились. Эта встреча для нас – как дивный сон!

Поболтав немного, они удалились.

Их окликнула мамка:

– Вы идете к старому господину?

– Да, да, – закивали они и, смеясь, добавили: – Старый господин отдыхает в кабинете Сонного склона.

Их ответ и тон, каким это было сказано, насмешили Баоюя. Но он не стал задерживаться и, воспользовавшись тем, что рядом никого нет, бросился со всех ног в ту сторону, где находился двор Грушевого аромата.

В это время главный смотритель кладовых У Синьдэн и амбарный староста Дай Лян в сопровождении пяти приказчиков вышли из конторы и заметили Баоюя. Они тотчас же встали навытяжку. И только торговый посредник Цянь Хуа, много дней не видевший юношу, подбежал к нему, опустился на колени и справился о здоровье. Сдерживая улыбку, Баоюй жестом велел ему встать.

Все остальные со смехом обратились к Баоюю, говоря:

– Недавно мы видели, какие красивые квадратики^[122] вы рисуете, второй господин! Хоть бы нам нарисовали!

– Где вы их видели? – удивился Баоюй.

– Во многих местах. Все восхищаются ими и приходят просить.

– Это пустяки, можно еще нарисовать! – снисходительно заявил Баоюй. – Только напомните моим слугам!

Баоюй пошел дальше. Служащие подождали, пока он скроется из виду, и разошлись.

Но о них мы говорить не будем, а расскажем о том, как Баоюй пришел во двор Грушевого аромата. Первым делом он навестил тетушку Сюэ, она сидела в окружении служанок и что-то вышивала.

Баоюй справился о ее здоровье. Тетушка Сюэ обняла его и с улыбкой произнесла:

– Сегодня так холодно, мой мальчик! Мы никак не ожидали, что ты придешь! Садись скорее на кан!

И она тут же приказала служанкам подать горячего чая.

– А где старший брат? – спросил Баоюй. Тетушка Сюэ вздохнула:

– Он как конь без узды – целыми днями бегает, никак не нагуляется. Разве он способен хоть день побыть дома?

– А как здоровье сестры?

– Вот как раз кстати! – воскликнула тетушка Сюэ. – Спасибо, что вспомнил и прислал служанок ее навестить! Она там, во внутренних покоях! Побудь с ней немножко, у нее потеплей. А я управлюсь с делами и тоже приду, поболтаем.

Баоюй проворно соскочил с кана, побежал к двери и рывком откинул красную шелковую занавеску. Баочай сидела на кане и вышивала.

Одета была девушка изящно, но просто. Стеганый халат медового цвета, темно-красная безрукавка, шитая золотыми и серебряными нитями, уже не новая, желтая юбка из набивного сатина. Черные, блестящие, словно лак, волосы стянуты узлом.

Она была несловоохотлива, чаще молчала, и ее считали поэтому недалекой. Подлаживаться к людям она не умела.

Пристально глядя на нее, Баоюй с порога спросил:

– Ты выздоровела, сестра?

Баочай подняла голову, увидела Баоюя, поспешно встала и с легкой улыбкой произнесла:

– Да, выздоровела. Спасибо, что ты так внимателен!

Она предложила Баоюю сесть и велела Инъэр налить ему чаю.

Справляясь о здоровье старой госпожи, тети и сестер, Баочай не сводила глаз с инкрустированного жемчугом золотого колпачка, охватывающего узел волос Баоюя, и повязки на лбу с изображением двух драконов, играющих жемчужиной. На Баоюе был халат с узкими рукавами, подбитый лисьим мехом, с узором из драконов, пояс с вытканными золотой и серебряной нитью бабочками, украшенный бахромой, на шее – замочек долголетия, амулет с именем и «драгоценная яшма» – «баоюй», которая при рождении оказалась у него во рту.

– У нас в доме только и разговоров что о твоей яшме, – промолвила Баочай, – но я ни разу ее вблизи не видела. Разреши посмотреть!

С этими словами она придвинулась к Баоюю, а он снял с шеи яшму и положил девушке на ладонь. Камень величиной с воробьиное яйцо, белый, как молоко, сиял, словно утренняя заря, и весь был в разноцветных, как радуга, прожилках.

Дорогой читатель, ты, должно быть, уже догадался, что это был тот самый грубый, нешлифованный камень, который бросили когда-то у подножья хребта Цингэн в горах Великих вымыслов.

По этому поводу потомки в шутку сочинили такие стихи:

На оборотной стороне камня была изложена история его перевоплощения – иероглифы, выгравированные известным вам буддийским монахом с коростой на голове. Камень вначале был крохотный – умещался во рту новорожденного, а иероглифы до того мелкие, что не прочтешь, как ни старайся. Постепенно камень увеличивался и достиг таких размеров, что даже пьяный мог бы прочесть надпись при свете лампы.

Я счел своим долгом все это объяснить, чтобы у читателя не возникло недоумения, какой же должен быть рот у младенца, едва вышедшего из материнского чрева, если в нем мог уместиться такой большой камень.

Осмотрев яшму со всех сторон, Баочай вновь повернула ее лицевой стороной кверху и прочла:

Прочитав надпись дважды, Баочай повернулась к Инъэр и сказала:

– Ты что глаза таращишь? Наливай чай.

– Строки, которые вы прочли, мне кажется, могут составить пару тем, что выгравированы на замочке вашего ожерелья, барышня, – хихикая, ответила Инъэр.

– Значит, на твоем ожерелье тоже есть надпись, сестра? – удивился Баоюй. – Хотелось бы взглянуть.

– Не слушай ее болтовни, – проговорила Баочай, – нет там никакой надписи.

– Дорогая сестра, зачем же тогда ты разглядывала мою яшму? – не унимался Баоюй.

Баочай ничего не оставалось, как признаться:

– Один человек выгравировал на моем ожерелье пожелание счастья. Иначе зачем бы я стала его носить? Ведь оно тяжелое!

С этими словами Баочай расстегнула халат и сняла с шеи сверкающее жемчужное ожерелье, отделанное золотом, с золотым замочком.

Баоюй повертел его в руке. На замочке с обеих сторон было выгравировано по четыре иероглифа, в соответствии со всеми правилами каллиграфии.

Баоюй дважды прочел надпись на ожерелье Баочай, затем – дважды на своей яшме и сказал:

– В самом деле получается парная надпись.

– Эти иероглифы выгравировал буддийский монах, – не вытерпев, вмешалась Инъэр. – Он сказал, что пожелание непременно должно быть выгравировано на золотом предмете.

Баочай вдруг рассердилась и, не дав Инъэр договорить, отправила ее за чаем, а затем снова повернулась к Баоюю.

Прижавшись плечом к плечу Баочай, Баоюй вдруг ощутил какой-то необыкновенный аромат, в носу приятно защекотало.

– Сестра, чем это ты надушилась?

– Терпеть не могу душиться, – ответила Баочай, – к тому же на мне хорошее платье, зачем же обливать его духами?

– Нет, ты скажи, чем это пахнет? – не унимался Баоюй.

– Ах да, совсем забыла! – воскликнула Баочай. – Еще утром я приняла пилюлю холодного аромата. Вот ею и пахнет.

– Пилюлю холодного аромата? – с улыбкой спросил Баоюй. – А что это такое? Дай мне одну попробовать, дорогая сестра!

– Не говори глупостей! – засмеялась Баочай. – Разве лекарство принимают без надобности?

В этот момент из-за двери послышался голос служанки:

– Пришла барышня Линь Дайюй.

В комнату вприпрыжку вошла Дайюй и с улыбкой сказала:

– Ай-я-я! Как я некстати!

Баоюй вскочил с места, предложил ей сесть.

– Некстати? – засмеялась Баочай. – Что ты хочешь этим сказать?

– Знай я, что он здесь, ни за что не пришла бы, – ответила Дайюй.

– Не понимаю, – промолвила Баочай.

– Не понимаешь? – воскликнула Дайюй. – Сейчас объясню. Так получается, что мы либо приходим вместе, либо вообще не приходим. Уж лучше бы тебя навещал кто-нибудь один, но каждый день, сегодня он, завтра я. А то день пусто, день густо. Что же тут непонятного, сестра?

Заметив на Дайюй накидку из темно-красного голландского сукна, Баоюй спросил:

– Разве пошел снег?

– Давно идет, – ответили стоявшие возле кана женщины.

– Захватили мой плащ? – спросил Баоюй.

– Хорош! – засмеялась Дайюй. – Не успела я появиться, как он тут же уходит!

– Разве я сказал, что собираюсь уходить? – возразил Баоюй. – Просто хотел узнать.

Кормилица Баоюя, мамка Ли, сказала:

– Снег так и валит, придется переждать здесь. Побудь с сестрицами! Госпожа для вас приготовила чай. За плащом я пошлю служанку, а слуг отпущу домой.

Баоюй кивнул.

– Идите, – приказала слугам мамка Ли.

Тетушка Сюэ между тем приготовила чай, велела подать изысканные яства и пригласила всех к столу.

За трапезой Баоюй принялся расхваливать гусиные лапки, которые третьего дня ел в восточном дворце Нинго у жены Цзя Чжэня. Тетушка Сюэ тоже угостила его гусиными лапками собственного приготовления.

– Еще бы вина, тогда было бы совсем хорошо! – воскликнул Баоюй.

Тетушка Сюэ распорядилась подать самого лучшего вина.

– Не нужно ему вина, госпожа, – запротестовала мамка Ли.

– Милая няня, всего один кубок, пожалуйста, – стал упрашивать ее Баоюй.

– Нельзя, – заупрямилась мамка. – Были бы здесь твоя бабушка или мать, тогда пей хоть целый кувшин! В прошлый раз я недосмотрела и кто-то дал тебе выпить глоток вина, так меня, несчастную, потом два дня ругали! Вы что, госпожа, его не знаете? Стоит ему выпить, как он начинает безобразничать. Бабушка один-единственный раз разрешила ему выпить, когда была в хорошем настроении, а так никогда не позволяет. Зачем мне из-за него страдать?

– Ты тоже выпей! – прервала ее тетушка Сюэ. – Я не позволю ему много пить. А если узнает старая госпожа, держать ответ буду я.

И она приказала служанкам:

– Дайте тетушке кубок вина, пусть согреется.

Мамке Ли ничего не оставалось, как выпить вместе со всеми.

– Вино не подогревайте, я люблю холодное, – предупредил Баоюй.

– Вот это не годится, – возразила тетушка Сюэ. – От холодного вина дрожат руки – ты не сможешь писать.

– Брат Баоюй, наверное, науки, которыми ты так усердно занимаешься, не идут тебе на пользу! – насмешливо заметила Баочай. – Неужто не знаешь, что вино само по себе горячит? Если пить его подогретым, оно быстрее усваивается; а холодное будет разогреваться в желудке. Ведь это вредно для здоровья. Так что оставь эти глупости! Не пей больше холодного вина!

Совет был разумным, поэтому Баоюй отставил кубок с холодным вином и велел подать подогретого.

Дайюй щелкала дынные семечки и, с трудом сдерживая смех, прикрывала рот рукой.

Как раз в это время Сюэянь, служанка Дайюй, принесла своей барышне маленькую грелку для рук.

– Спасибо за заботу! А то я совсем замерзла! Кто тебя прислал?

– Сестрица Цзыцзюань, она подумала, что вам будет холодно, барышня!

– И ты послушалась? – с язвительной усмешкой заметила Дайюй. – Ведь это для тебя так хлопотно! Мне иногда целыми днями приходится твердить тебе одно и то же, а ты все пропускаешь мимо ушей. Никак не пойму, почему любой ее приказ ты исполняешь быстрее, чем исполнила бы высочайшее повеление?!

Баоюй понял, что Дайюй решила воспользоваться оплошностью служанки, чтобы позлословить, и захихикал. Баочай, хорошо знавшая нрав Дайюй, не обратила на ее слова внимания.

– Здоровье у тебя слабое, – улыбнулась тетушка Сюэ, – ты вечно мерзнешь. Вот о тебе и позаботились! Что же тут плохого?

– Вы ничего не знаете, тетя! – возразила Дайюй. – Хорошо, что я у вас! А другие на вашем месте обиделись бы! Неужели у людей не найдется грелки и надо присылать ее из дому? Что они чересчур заботливы, это ладно. Но ведь меня могут счесть избалованной?

– Ты слишком мнительна! – заметила тетушка Сюэ. – Мне такое даже в голову не пришло бы!

Баоюй выпил уже три кубка, и мамка Ли попыталась его остановить. Но где там! Баоюй был в прекрасном расположении духа, беседовал с сестрами, шутил, смеялся.

– Дорогая няня, – сказал он с обидой в голосе, – я выпью еще два кубка, и все.

– Смотри! – сказала мамка Ли. – Отец дома и в любую минуту может спросить тебя о занятиях!

Баоюй, раздосадованный, поставил кубок на стол и опустил голову.

– Не порть всем настроение, – проговорила Дайюй. – Позовет отец, скажешь, что тетушка задержала. Няня говорит это просто так, чтобы нас позабавить!

Она легонько подтолкнула Баоюя и процедила сквозь зубы:

– Не обращай внимания на эту старую каргу! Будем веселиться как нам нравится!

Мамка Ли, хорошо знавшая характер Дайюй, стала ей выговаривать:

– Барышня Линь, чем подстрекать его, лучше бы удержала. Тебя он, пожалуй, послушается.

– Я не стану ни подстрекать его, ни удерживать, – с холодной усмешкой возразила Дайюй. – А ты слишком уж осторожна, няня! Бабушка никогда не отказывает ему в вине, и если он у тетушки выпьет немного лишнего, ничего страшного, я думаю, не случится. Или ты считаешь тетушку чужой?

– Право же, каждое слово барышни Линь острее ножа! – сдерживая раздражение, шутливым тоном произнесла мамка Ли.

– Совершенно верно! – смеясь, сказала Баочай, ущипнув Дайюй за щеку. – Стоит этой Чернобровке открыть рот, и тогда хоть злись, хоть смейся!

– Не бойся, мой мальчик! – успокаивала Баоюя тетушка Сюэ. – Раз уж ты здесь, я угощу тебя на славу! И не принимай все так близко к сердцу, не огорчай меня! Ешь спокойно, я тебя в обиду не дам. А опьянеешь, заночуешь у нас. – И тетушка Сюэ приказала служанкам: – Подогрейте еще немного вина. Мы с тобой выпьем еще по два кубка, – снова обратилась она к Баоюю, – а потом будем ужинать.

Баоюй повеселел, а мамка Ли сказала служанкам:

– Вы тут присматривайте за ним. А я только переоденусь и сразу вернусь. – Расстроенная, она попросила тетушку Сюэ: – Госпожа, не позволяйте ему пить лишнее…

Не успела мамка Ли уйти, как взрослые служанки улизнули. Остались две девочки – они изо всех сил старались угодить Баоюю.

Вскоре тетушка Сюэ приказала подать ужин, а вино унести. Баоюй без всякого удовольствия съел немного куриного супа с маринованными ростками бамбука и выпил отвар отборного осеннего риса. После ужина Баоюй и Дайюй утолили жажду несколькими чашечками чая. Теперь тетушка Сюэ больше не беспокоилась.

Сюэянь и остальные служанки уже поели и дожидались Дайюй и Баоюя.

Дайюй встала и решительно заявила:

– На сегодня, пожалуй, хватит. – И обратилась к Баоюю: – Пойдем?

Баоюй прищурился и снова поглядел на нее:

– Пойдем!

Они стали прощаться со всеми. Девочка-служанка подала Баоюю широкополую, из красного войлока, шляпу от снега. Баоюй приказал служанке надеть ему шляпу и наклонил голову. Служанка встряхнула шляпу и нахлобучила Баоюю по самые брови.

– Постой, что же ты делаешь! Дура! Поучилась бы у других! Дай-ка я сам!

– Подойди ко мне, я надену! – предложила Дайюй.

Осторожно придерживая маленькую шапочку с красными бархатными кистями на голове Баоюя, Дайюй аккуратно надела шляпу так, чтобы остались видны повязка на лбу, заколка для волос и кисти.

– Теперь можешь надевать плащ! – заявила она, оглядев Баоюя.

Баоюй набросил плащ.

– Подождал бы, пока вернутся твои няни, – заметила тетушка Сюэ.

– Не хватало еще, чтобы я их ждал! – возмутился Баоюй. – Пойдут служанки, и ладно.

Но тетушка Сюэ все же дала им в провожатые еще двух девушек.

Извинившись перед тетушкой Сюэ за доставленные ей хлопоты, Баоюй и Дайюй отправились к матушке Цзя. Та еще не ужинала и очень обрадовалась их приходу. Заметив, что Баоюй захмелел, она велела ему идти к себе отдыхать, а служанкам приказала хорошенько за ним присматривать. Потом вдруг вспомнила о провожатых Баоюя и спросила:

– Что это не видно мамки Ли?

Баоюй и Дайюй побоялись сказать, что она расстроилась и потому ушла, и ответили:

– Она нас проводила, а потом неожиданно отлучилась по каким-то делам.

– Стоит ли о ней спрашивать? – сказал Баоюй. – Не будь ее, я прожил бы по крайней мере на два дня дольше!

Он круто повернулся и, слегка пошатываясь, ушел. В комнате у себя он увидел на столике тушь и кисти.

– Хорош! – принялась упрекать его Цинвэнь. – Велел мне растереть тушь, с утра с жаром взялся за работу, написал три иероглифа, а потом бросил все и ушел! Обманул меня, заставил прождать целый день! Ну-ка, садись и пиши, пока не испишешь всю тушь!

Только сейчас Баоюй вспомнил, что произошло утром, и рассмеялся:

– Где же иероглифы, которые я написал?

– Да он пьян! – ахнула Цинвэнь. – Ведь, уходя во дворец Нинго, ты сам велел мне наклеить их над воротами. Я побоялась, что другие не справятся, и сделала это сама, взобравшись на высокую лестницу. До сих пор руки от мороза как деревянные!

– Подойди ко мне, я их погрею, – улыбнулся Баоюй.

Он взял Цинвэнь за руки, и они стали любоваться иероглифами, приклеенными над входом.

Пришла Дайюй.

– Милая сестрица, – обратился к ней Баоюй, – скажи честно, какой из иероглифов написан искусней?

Дайюй подняла голову, прочла: «Двор Наслаждения пурпуром» – и с улыбкой сказала:

– Все три прекрасно написаны! Неужели это ты написал? Завтра напиши для меня.

– Опять надо мной смеешься! – с обидой произнес Баоюй и спросил: – Где сестра Сижэнь?

Цинвэнь что-то буркнула и кивнула головой в сторону кана. Баоюй обернулся и увидел Сижэнь, она как была в одежде, так и уснула.

– Вот это да! Рано же улеглась спать! – Он засмеялся и снова повернулся к Цинвэнь: – Сегодня во дворце Нинго на завтрак были пирожки из соевого теста. Я вспомнил, что ты их очень любишь, и попросил жену господина Цзя Чжэня прислать несколько штук сюда, будто бы для меня. Ты не видела, где они?

– Лучше не вспоминай об этом! – прервала его Цинвэнь. – Как только пирожки принесли, я сразу поняла, что это для меня. Но есть не хотелось, и я поставила их вон там. Затем пришла мамка Ли, увидела и говорит: «Баоюй, пожалуй, не будет есть. Дай лучше я отнесу их внуку». И велела отнести их к ней домой.

Пока они беседовали, Цяньсюэ подала чай.

– Сестрица Линь, выпей чаю, – сказал Баоюй.

Все расхохотались.

– Барышня Линь Дайюй давно ушла!

Баоюй выпил полчашки и обратился к Цяньсюэ:

– Ты заварила утром чай «кленовая роса», а я сказал, что этот чай надо заваривать три-четыре раза, чтобы у него был настоящий цвет. Зачем же ты заварила новый?

– Тот, что я заварила утром, выпила няня Ли, – объяснила Цяньсюэ.

Баоюй в сердцах швырнул на пол чашку, которую держал в руках; чашка разбилась, осколки со звоном полетели в разные стороны, и брызги чая попали Цяньсюэ на юбку.

– Она такая же служанка, как и ты! – вскочив с места, Баоюй обрушился на Цяньсюэ. – А вы все ходите перед ней на задних лапках! Всего несколько дней кормила меня своим молоком, а теперь так зазналась, что считает себя чуть ли не выше моих предков! Вон ее, вон! Всем только легче станет!

Он заявил, что сейчас же пойдет к матушке Цзя и обо всем доложит.

Сижэнь, которая только притворялась спящей, чтобы подразнить Баоюя, пока разговор шел о всяких пустяках, не подавала голоса, но когда он разбушевался и разбил чашку, поспешно вскочила, чтобы унять его. Тут прибежала служанка от матушки Цзя:

– Что случилось?

– Я наливала чай, поскользнулась и разбила чашку, – ответила Сижэнь.

Затем она принялась урезонивать Баоюя:

– Хочешь выгнать няню Ли – выгони. А заодно и всех нас. Мы не возражаем. По крайней мере, не будешь жаловаться, что у тебя нет хороших служанок!

Услышав это, Баоюй умолк. Сижэнь вместе с остальными служанками уложила его на кан, помогла раздеться. Баоюй что-то говорил, но разобрать было невозможно, язык заплетался, глаза помутнели. Сижэнь сняла с шеи Баоюя «одушевленную яшму», завернула в шелковый платочек и сунула под матрац, чтобы утром не была холодной.

Едва коснувшись головой подушки, Баоюй уснул. Все это время мамка Ли и другие пожилые служанки находились поблизости, но войти не осмеливались и, лишь удостоверившись, что Баоюй уснул, разошлись.

На следующий день, едва Баоюй проснулся, ему доложили:

– Господин Цзя Жун из дворца Нинго привел на поклон Цинь Чжуна.

Баоюй тотчас поспешил навстречу гостю и повел его поклониться матушке Цзя. Красивой внешностью и изящными манерами Цинь Чжун произвел на старушку хорошее впечатление, и она решила, что он достоин учиться вместе с ее любимцем. На радостях матушка Цзя пригласила Цинь Чжуна пить чай и завтракать, после чего велела представить его госпоже Ван и всем остальным. Госпожу Цинь очень любили, и возможно, еще и поэтому ее брат всем так понравился.

Когда настало время прощаться, все наперебой старались выказать Цинь Чжуну внимание. Матушка Цзя подарила ему вышитый кошелек и золотую фигурку бога Куйсина, покровителя наук, в знак того, что Цинь Чжун должен прилежно учиться.

– Ездить из дому на занятия тебе далеко, – сказала она Цинь Чжуну, – особенно в холод или в жару, так что живи лучше у нас. Только смотри, не разлучайся со вторым дядей Баоюем, не перенимай дурных привычек у нерадивых учеников.

Цинь Чжун выслушал матушку Цзя с величайшим почтением, а вернувшись домой, подробно рассказал обо всем отцу.

Цинь Банъе, отец Цинь Чжуна, служил в управлении строительства. Ему уже перевалило за шестьдесят. Овдовел он давно, в молодости своих детей не имел и, когда ему исполнилось пятьдесят, взял из сиротского дома на воспитание мальчика и девочку, но мальчик вскоре умер. Девочку в детстве звали Кээр. Когда же она подросла, ее стали звать Цзяньмэй. Цзяньмэй была стройной, красивой, в меру кокетливой и отличалась мягким характером. Старик приходился дальним родственником семье Цзя, в которую и выдал замуж свою воспитанницу.

Когда Цинь Банъе было пятьдесят три года, у него родился Цинь Чжун. Сейчас мальчику исполнилось двенадцать. Год назад его учитель уехал к себе домой, на юг, и Цинь Чжуну ничего не оставалось, как повторять пройденное. Отец давно хотел пристроить сына в домашнюю школу родственников. А тут как раз Цинь Чжун познакомился с Баоюем, узнал, что домашней школой рода Цзя ведает старый ученый-конфуцианец Цзя Дайжу, и отец обрадовался представившейся возможности. Он надеялся, что сын будет успешно учиться, в будущем добьется известности и сделает карьеру. Одно лишь смущало Цинь Банъе – то, что сын будет постоянно общаться с детьми знатных и богатых родителей. Чтобы не уронить своего достоинства, он не считался ни с какими расходами – ведь речь шла о будущем сына. С большим трудом он собрал двадцать четыре ляна серебра на подарки, которые полагалось поднести при первой встрече, и вместе с Цинь Чжуном отправился к Цзя Дайжу. После этого Баоюй выбрал счастливый день, когда они с Цинь Чжуном должны были отправиться в школу. С той поры и начались в школе скандалы.

Но об этом мы вам расскажем в следующей главе.

Глава девятая

Ли Гуй получает наказ присматривать за избалованным мальчишкой;

Минъянь, рассердившись на сорванцов, учиняет скандал в школе

Цинь Банъе и его сын ждали письма от семьи Цзя с сообщением о начале занятий в школе. Баоюю так не терпелось поскорее встретиться с Цинь Чжуном, что он решил идти в школу через три дня, о чем и не замедлил известить своего друга.

В тот день, едва проснувшись, Баоюй увидел, что Сижэнь, которая уже успела собрать книги, кисти для письма и другие школьные принадлежности, сидит грустная и задумчивая на краю его постели. Когда она стала помогать Баоюю приводить себя в порядок, он спросил:

– Дорогая сестра, почему ты невесела? Неужели думаешь, что из-за школы я всех вас забуду?

– Не говори ерунды! – одернула его Сижэнь. – Ученье – дело хорошее! Кто не учится, напрасно живет на свете. Об одном тебя прошу: во время чтения пусть все твои мысли будут заняты книгой, в свободное время – мыслями о доме. И смотри, не балуйся с мальчишками. Узнает отец, спуску не даст! Учись, но не надрывайся, не то, как говорится, схватишь большой кусок, а не проглотишь. Береги здоровье!

Слушая Сижэнь, Баоюй согласно кивал.

– Твой халат на меху я упаковала и отдала слугам, – продолжала Сижэнь. – Наденешь его, если будет холодно, в школе – не дома, там некому о тебе позаботиться. Грелки для рук и для ног я тоже отправила, требуй, когда понадобятся. Слуги ленивы – не спросишь – они только рады. Так и замерзнуть недолго.

– Не беспокойся, все будет в порядке, – сказал Баоюй. – А вы не скучайте, ходите почаще гулять с сестрицей Линь Дайюй.

Пока они разговаривали, Баоюй оделся, собрался, и Сижэнь стала его торопить: надо было пойти к матушке Цзя, отцу и госпоже Ван.

Поговорив еще с Цинвэнь и Шэюэ, Баоюй наконец отправился к матушке Цзя, выслушал ее наставления, попрощался с госпожой Ван и пошел к отцу.

Цзя Чжэн сидел у себя в кабинете и болтал с молодыми людьми – приживальщиками, когда вошел Баоюй, справился о здоровье и сообщил, что собирается в школу.

Холодная язвительная усмешка скользнула по губам Цзя Чжэна:

– Собираешься в школу? Мне стыдно слышать от тебя эти слова. Лучше бы сказал, что собираешься развлекаться, – было бы вернее! Смотрю я на тебя и думаю: ты оскверняешь пол, на котором стоишь, и дверь, которой касаешься!

– Уж очень вы строги с ним! – рассмеялись гости, вставая. – Если ваш сын проявит усердие в занятиях, то, глядишь, годика через два-три прославится. Не будет же он вести себя как в прежние годы. А ты, братец, не медли, – обратились они к Баоюю, – время близится к завтраку.

И тотчас двое слуг под руки вывели Баоюя.

– Эй, кто там из слуг сопровождает Баоюя? – крикнул Цзя Чжэн.

Снаружи отозвалось сразу несколько голосов, и на пороге появилось не то трое, не то четверо рослых детин: они опустились на колени, справились о здоровье Цзя Чжэна. В одном из них Цзя Чжэн узнал Ли Гуя, сына кормилицы Баоюя, мамки Ли, и обратился к нему:

– Ты давно сопровождаешь Баоюя в школу. Чем он там занимается? Учится озорству и слушает всякие пустые истории? Погодите, доберусь я до вас! Сначала с тебя шкуру спущу, а потом и с моим негодником рассчитаюсь!

Перепуганный Ли Гуй снял шапку, отвесил земной поклон, пробормотал: «Слушаюсь» – и сказал:

– Старшийбрат Баоюй выучил три раздела из «Шицзина»^[124] до какой-то там песни: «Оленей, оленей вдали слышен зов, там лотосов листья и ряска прудов»^[125]. Я правду говорю!

Все так и покатились со смеху. Цзя Чжэн тоже не сдержал улыбки и промолвил:

– Он может выучить еще тридцать разделов «Шицзина». Это будет все равно что, «заткнув уши, красть колокол», – толку никакого, один обман! Так что пойди справься о здоровье господина учителя и передай ему от меня: «Толкуя „Шицзин“ и другие древние тексты, не следует рассказывать всякие пустые истории. Прежде всего надо выучить „Четверокнижие“ – это самое важное».

Ли Гуй еще раз произнес: «Слушаюсь» – и, поняв, что разговор окончен, поднялся с колен и вышел.

Баоюй в это время стоял в одиночестве за воротами, слушал затаив дыхание и ждал, когда выйдут слуги, чтобы отправиться в школу.

Ли Гуй отряхнул на себе одежду и сказал Баоюю:

– Слышал, брат? Грозятся с нас шкуру спустить! В других домах провожатые хозяина в почете, а мы вот из-за тебя терпим понапрасну ругань и побои. Хоть бы пожалел нас!

– Не обижайся, дорогой братец, – улыбнулся Баоюй, – я как-нибудь тебя угощу.

– Эх, молодой господин, да разве смеем мы на это надеяться? – со вздохом произнес Ли Гуй. – Слушался бы нас, и то ладно.

Подошли к дому матушки Цзя. Цинь Чжун был уже там и беседовал с ней. Обменявшись приветствиями, мальчики простились со старой госпожой.

Затем Баоюй побежал попрощаться с Дайюй. Она как раз наряжалась перед зеркалом. Узнав, что Баоюй идет в школу, Дайюй с улыбкой сказала:

– Вот и прекрасно! Думаю, на сей раз ты «сломаешь коричную ветку в Лунном дворце»^[126]. Проводить тебя я, к сожалению, не могу.

– Подожди, милая сестрица, пока я вернусь с занятий, – сказал Баоюй, – мы вместе поужинаем и приготовим для тебя румяна.

Они поболтали еще немного, и Баоюй собрался уходить.

– Что же ты не идешь попрощаться с сестрой Баочай? – спросила Дайюй.

Баоюй ничего не ответил, лишь засмеялся и вместе с Цинь Чжуном отправился в школу.

Бесплатная домашняя школа находилась неподалеку от дома и была создана основателем рода, прадедом Баоюя. В ней, как уже говорилось выше, учились дети из бедных семей, состоявших в родстве с Цзя. Все члены рода, занимавшие чиновничьи должности, обязаны были вносить деньги на содержание школы. Учителем обычно назначался самый пожилой и добродетельный человек в семье.

Придя в школу, Баоюй и Цинь Чжун познакомились с учениками и тотчас же приступили к занятиям. Они были неразлучны, дружба их крепла день ото дня. Матушка Цзя тоже полюбила Цинь Чжуна, часто оставляла его у себя на несколько дней и относилась к нему как к родному. Зная, что семья Цинь Чжуна не из богатых, матушка Цзя одаривала мальчика одеждой и другими вещами. Таким образом, не прошло и двух месяцев, как Цинь Чжун полностью освоился с жизнью во дворце Жунго.

Баоюй, в отличие от Цинь Чжуна, был необуздан в своих желаниях и требовал, чтобы все его прихоти исполнялись немедленно. И вот однажды, когда на него напала блажь, он потихоньку сказал Цинь Чжуну:

– Мы с тобой одногодки, вместе учимся, какой я тебе дядя! Давай называть друг друга просто братьями.

Цинь Чжун сначала не мог на это решиться, но Баоюй слышать ничего не хотел, упорно звал его братом, и Цинь Чжуну в конце концов пришлось согласиться.

Дети, учившиеся в школе, принадлежали, как известно, к одному роду, но недаром говорится: «У дракона девять сыновей и все разные». Попадались среди «драконов» и «змеи».

Все в школе сразу заметили, что Цинь Чжун стыдливый и робкий, как девушка, краснеет от смущения, стоит к нему обратиться, и такой же мягкий, податливый и отзывчивый, как Баоюй. Баоюй к тому же любил вести заумные речи. Мальчики были очень дружны, и соученики стали шептаться о них, злословить, распускать всякие нелепые слухи и в школе, и за ее стенами.

Сюэ Пань, поселившись в доме госпожи Ван, вскоре разузнал о существовании домашней школы, и у него вспыхнула «страсть Лун Яна» ^[127]. Он заявил, что хочет учиться, однако на деле «три дня ловил рыбу, два дня сушил сети», посылал подарки учителю Цзя Дайжу, никаких успехов в учебе не делал и помышлял лишь о том, как завязать дружбу с мальчиками.

Нашлись ученики, которые, соблазнившись деньгами и угощениями Сюэ Паня, поддались на обман и попались в его сети. О двух из них никто ничего не знал, ни чьи они родственники, ни каково их настоящее имя; поскольку они были красивы и близки с Сюэ Панем, одному дали прозвище Сянлянь – Сладостная нежность, другому – Юйай – Яшмовая любовь. Хотя у мальчиков при виде их, как говорится, слюнки текли и появлялось «преступное» желание, никто не осмеливался их трогать из страха перед Сюэ Панем.

Баоюю и Цинь Чжуну тоже очень нравились эти мальчики, но, как и остальные, они боялись Сюэ Паня и держались от них подальше. Сянлянь и Юйай, в свою очередь, питали дружескую симпатию к Баоюю и Цинь Чжуну. Но пока эта симпатия никак не проявлялась.

Ежедневно, приходя в школу, все четверо мальчиков следили за каждым движением друг друга, перебрасывались загадками, говорили намеками, чтобы остальным было непонятно. Но нашлись хитрецы, которые это подметили, и стали у них за спиной строить рожи, многозначительно покашливать. И так изо дня в день.

Однажды учителю понадобилось отлучиться по делам. Он велел ученикам сочинить к следующему дню парное выражение из семи слов в строке и ушел домой, оставив следить за порядком своего старшего внука Цзя Шуя.

В этот день Сюэ Пань не явился на утреннюю перекличку в школе. Воспользовавшись случаем, Цинь Чжун перемигнулся с Сянлянем, и они, якобы по малой нужде, вышли во внутренний дворик. Первым заговорил Цинь Чжун:

– Тебя дома спрашивали, с кем ты дружишь?

Не успел он спросить, как за его спиной кто-то нарочито громко кашлянул. Мальчики испуганно обернулись и увидели Цзинь Жуна, соученика.

Сянлянь, вспыльчивый по характеру, вдруг смутился и с досадой проговорил:

– Чего кашляешь? Поговорить нельзя?

– Если вам можно говорить, почему мне нельзя кашлять? – вызывающе ответил Цзинь Жун. – Мне просто интересно, чем это вы здесь занимаетесь? Ведь я вас поймал с поличным! Попробуйте отпереться! Не примете в компанию, всем расскажу!

– А что мы такого сделали? – покраснев от волнения, в один голос спросили Цинь Чжун и Сянлянь.

– Я видел, что вы делали! – рассмеялся Цзинь Жун, захлопал в ладоши и крикнул: – Давайте выкуп!

Возмущенные Сянлянь и Цинь Чжун побежали жаловаться Цзя Жую, что их безо всякой причины обижают.

Но Цзя Жуй, человек бессовестный, заботился лишь о собственной выгоде. Он всегда требовал, чтобы ученики его угощали, и во всем потакал Сюэ Паню в надежде на подачки, старался снискать его расположение. Сюэ Пань же отличался крайним непостоянством: сегодня ему нравилось одно, завтра – другое, в последнее время у него завелись новые друзья, и он утратил интерес к Сянляню и Юйаю, так же как в свое время к Цзинь Жуну. Цзя Жую это было все равно, но Сянляня и Юйая он возненавидел за то, что они не помогли ему завоевать благосклонность Сюэ Паня. Не один Цзя Жуй их ненавидел. Их недолюбливали Цзинь Жун и еще некоторые ученики. Поэтому, когда мальчики пришли жаловаться на Цзинь Жуна, Цзя Жуй, не смея прикрикнуть на Цинь Чжуна, отыгрался на Сянляне, заявив, что тот всегда лезет не в свои дела, и вдобавок обругал его. Цинь Чжун был возмущен. Так мальчики ни с чем вернулись на свои места. Цзинь Жун торжествовал, покачивал головой, прищелкивал языком, болтал всякую чепуху. Сидевший неподалеку от него Юйай слышал все, что тот говорил, и, не утерпев, принялся его стыдить.

– Я только что собственными глазами видел, как они целовались и гладили друг друга по заднему месту! – нагло заявил Цзинь Жун. – Они это уже давно задумали, а сейчас договаривались о подробностях.

Он так увлекся, что стал говорить непристойности, ни на кого не обращая внимания. Тут один из учеников рассердился. И кто бы вы думали? Цзя Цян!

Цзя Цян, шестнадцатилетний юноша, был правнуком Нинго-гуна по прямой линии. Оставшись круглым сиротой, он с самого детства воспитывался в доме Цзя Чжэня и отличался манерами еще более утонченными, чем Цзя Жун, родной сын Цзя Чжэня. С Цзя Жуном его связывала тесная дружба.

Во дворце Нинго жили самые разнообразные по характеру и склонностям люди, и обиженные слуги и служанки не упускали случая о них позлословить, не стесняясь в выражениях. Опасаясь, как бы и о Цзя Цяне не пошла дурная слава, Цзя Чжэнь поселил его в отдельном доме и приказал обзавестись семьей.

Цзя Цян был умный, понятливый юноша приятной наружности. Школу он посещал лишь для отвода глаз, на самом же деле увлекался петушиными боями да собачьими бегами, любовался цветами и ивами. Никто не смел ему перечить, ведь он пользовался расположением Цзя Чжэня и был другом Цзя Жуна! Видя несправедливость, Цзя Цян хотел было вмешаться, но потом передумал:

«Цзинь Жун и Цзя Жуй – друзья моего дяди Сюэ Паня, да и я с ним в добрых отношениях. Вмешаюсь – они пожалуются Сюэ Паню, и это может повредить нашей дружбе! Промолчу – пойдут сплетни. Надо как-то схитрить!»

Он сделал вид, что направляется во двор по малой нужде, а сам незаметно подозвал Минъяня, слугу Баоюя, и сказал ему несколько слов.

Минъянь, любимец Баоюя, молодой и неопытный в житейских делах, услыхав, что Цзинь Жун обидел Цинь Чжуна и что в это дело замешан и его господин, решил проучить обидчика. Тем более что получил поддержку Цзя Цяня.

Минъянь вообще никогда никому не давал спуску. Он нашел Цзинь Жуна и, забыв, что сам он слуга, а тот господин, набросился на него:

– Эй, Цзинь Жун! Ну и сволочь же ты!

Услышав это, Цзя Цян топнул ногой, поправил платье и произнес:

– Мне пора!

Цзя Жую он сказал, что должен отлучиться по делам, и тот не посмел его задерживать.

Минъянь между тем схватил Цзинь Жуна за руку и угрожающе спросил:

– Что тебе за дело до наших задниц? Ведь мы твоего папашу не трогаем, вот и молчи! А то выходи, если ты такой храбрый, померяемся силами!

Ученики оторопели и испуганно таращили глаза.

– Минъянь! – закричал Цзя Жуй. – Прекрати безобразие!

– Ах, так, ты бунтовать! – позеленев от злости, заорал Цзинь Жун. – Все рабы – подлецы! Вот погоди, сейчас я поговорю с твоим хозяином!

Он вырвался от Минъяня и метнулся к Баоюю. В этот момент что-то ветром просвистело у самого уха Цинь Чжуна – это пролетела неизвестно кем брошенная тушечница – она упала на стол, за которым сидели Цзя Лань и Цзя Цзюнь, закадычные друзья.

Цзя Цзюнь, совсем еще малыш, отличался смелостью и к тому же был до того избалован, что никого не боялся. Так вот, он случайно заметил, что тушечницу бросил друг Цзинь Жуна. Он целился в Минъяня, но промахнулся, тушечница, пролетев мимо, шлепнулась на стол Цзя Цзюня, разбила вдребезги его фарфоровую тушечницу, а книгу забрызгала тушью. Разве мог Цзя Цзюнь такое стерпеть?

– Арестантское отродье! – выругался он. – Руки распустили!

С этими словами он схватил тушечницу и хотел запустить ею в обидчика, однако Цзя Лань, более спокойный и рассудительный, взял его за руку:

– Не вмешивайся, дорогой брат!

Но урезонить Цзя Цзюня было невозможно. Он схватил короб для книг и с яростью швырнул в Цзинь Жуна. Однако сил у Цзя Цзюня было немного, короб не долетел и шлепнулся на стол Баоюя и Цинь Чжуна. Раздался звон – на пол посыпались осколки от чайной чашки Баоюя, чай разлился, в разные стороны полетели книги, бумага, кисти, тушечница.

Цзя Цзюнь вскочил и уже готов был вцепиться в мальчишку, бросившего тушечницу. В этот же момент Цзинь Жун схватил подвернувшуюся ему под руку бамбуковую палку. Чтобы размахнуться, здесь было слишком мало места, но Минъяню все же несколько раз попало, и он завопил:

– Эй вы, чего не помогаете?!

Надобно сказать, что Баоюя сопровождали в школу также мальчики-слуги: Саохун, Чуяо и Моюй. Эти трое тоже были не прочь поразвлечься.

– Ублюдок! – закричали они. – Так ты вздумал пустить в ход оружие!

Тут Моюй выдернул дверной засов, у Саохуна и Чуяо в руках оказались конские хлысты, и они ринулись на противника.

Цзя Жуй упрашивал, угрожал, бросался от одного к другому, но его никто не слушал. Началась свалка. Мальчишки, боявшиеся вступить в драку, хлопали в ладоши, кричали, смеялись, подзадоривая дерущихся. Школа походила на кипящий котел. На шум со двора прибежали Ли Гуй и другие слуги и кое-как утихомирили озорников. На вопрос, что случилось, все отвечали хором, причем каждый объяснял по-своему. Ли Гуй обругал и выгнал всех слуг Баоюя.

На макушке у Цинь Чжуна красовалась здоровенная ссадина – след от удара палкой. Баоюй полой куртки растирал ему голову. Когда шум стих, Баоюй приказал Ли Гую:

– Собери книги! И подай мне коня, я поеду доложу обо всем господину Цзя Дайжу! Нас обидели! Мы, как положено, пожаловались господину Цзя Жую, но вместо того, чтобы защитить нас, он нас же и обвинил! Еще и остальных науськивал! Разве Минъянь не должен был за нас заступиться? Они навалились все скопом, побили Минъяня, а Цинь Чжуну чуть не проломили голову. Как же учиться в такой школе?

– Я не советовал бы вам торопиться, старший брат, – принялся уговаривать его Ли Гуй. – Господин Цзя Дайжу отлучился домой по делам. Досаждать ему всякими пустяками было бы непочтительно ни с какой стороны, тем более что человек он – пожилой. Лучше уладить дело на месте. Это ваше упущение, господин, – обратился он к Цзя Жую. – Когда ваш дедушка отлучается – вы главный в школе, и все на вас надеются. Провинившихся надо выпороть, наказать. Зачем же доводить дело до скандала?

– Я пытался их урезонить, но никто меня не слушал, – оправдывался Цзя Жуй.

– Вы можете сердиться, но я все равно скажу, – спокойно продолжал Ли Гуй, – вы относитесь к детям несправедливо, вот они и не слушаются. Узнает о случившемся господин Цзя Дайжу, вам не миновать неприятностей. А вы как будто не собираетесь улаживать дело миром!

– Что тут улаживать? – перебил его Баоюй. – Я все равно уйду!

– Если Цзинь Жун останется в школе, я тоже уйду! – заявил Цинь Чжун.

– Выходит, другим можно ходить в школу, а тебе нельзя? – произнес Баоюй. – Я непременно попрошу старую госпожу выгнать Цзинь Жуна! Кстати, чей он родственник?

– Не стоит об этом говорить, – помолчав, ответил Ли Гуй. – Иначе можно рассорить всех братьев.

– Он – племянник жены Цзя Хуана из дворца Нинго, – поспешил вмешаться Минъянь, стоявший снаружи под окном. – Подумаешь, важная особа – пугать нас вздумал! Жена Цзя Хуана приходится ему теткой по отцовской линии. А его тетка только и знает лебезить перед всеми! Недавно на коленях ползала, умоляла вторую госпожу Фэнцзе денег ей занять под залог! Глаза бы не глядели на такую госпожу тетушку!

– Вот щенок! – прикрикнул на него Ли Гуй. – И это ему известно! Даже успел разболтать!

– А я-то думаю, чей он родственник! – холодно усмехнулся Баоюй. – Оказывается, племянник жены Цзя Хуана! Сейчас поеду и расспрошу ее!

Он велел Минъяню сложить книги и собрался уходить.

– Вам незачем утруждать себя, господин, – произнес сиявший от удовольствия Минъянь, собирая книги. – Я сам разыщу ее, скажу, что старая госпожа хочет кое-что у нее спросить, найму коляску и привезу ее. Разве не лучше будет поговорить с ней при старой госпоже!

– Ах, чтоб тебе сгинуть! – цыкнул на него Ли Гуй. – Смотри, вышвырну тебя отсюда, а потом доложу старой госпоже, что это ты подстрекал старшего брата Баоюя! Насилу удалось прекратить драку, а ты хочешь снова ее затеять! Всю школу вверх дном перевернул, но вместо того, чтобы загладить свою вину, сам лезешь на рожон!

Минъянь прикусил язык и не осмеливался больше произнести ни слова.

Цзя Жуй больше всего опасался, как бы скандал не получил огласки, – он чувствовал за собой вину. Поэтому, проглотив обиду, он принялся уговаривать Цинь Чжуна и Баоюя остаться. Те долго упорствовали, но в конце концов Баоюй сказал:

– Хорошо, мы останемся, но пусть Цзинь Жун попросит прощения.

Цзинь Жун и слышать об этом не хотел, тогда Цзя Жуй, потеряв терпение, стал принуждать его силой. Пришлось вмешаться и Ли Гую.

– Ведь это ты все затеял, – говорил он Цзинь Жуну. – Представляешь, что будет, если ты не попросишь прощения?

Цзинь Жун сдался, почтительно сложил руки и слегка поклонился Цинь Чжуну. Но Баоюй требовал земного поклона.

Цзя Жуй потихоньку уговаривал Цзинь Жуна:

– Вспомни пословицу: «Не лезь на рожон – проживешь без хлопот»!

Послушался ли Цзинь Жун его совета, вы узнаете из следующей главы.

Глава десятая

Вдова Цзинь ради собственной выгоды сносит обиду;

доктор Чжан пытается отыскать причину болезни

Итак, Цзинь Жун долго упорствовал, но в конце концов сдался и отвесил земной поклон Цинь Чжуну. Лишь после этого Баоюй успокоился.

Вскоре все разошлись. Цзинь Жун чем больше думал о случившемся, тем сильнее его разбирала злость.

– Этот Цинь Чжун всего-навсего младший брат жены Цзя Жуна, – бормотал он себе под нос, – прямого отношения к семье Цзя не имеет, ходит в школу на равных правах со мной, но, пользуясь расположением Баоюя, смотрит на всех свысока. Надо бы ему поскромнее держаться. Думает, все слепые, не видят, какие у них отношения с Баоюем. А сегодня пристал к другому мальчишке. Я заметил – вот и получился скандал. Мне-то чего бояться?!

Мать Цзинь Жуна, урожденная Ху, услышала и спросила:

– Опять что-то затеваешь? Скольких трудов стоило мне уговорить твою тетушку обратиться ко второй госпоже Фэнцзе, чтобы устроила тебя в школу! Спасибо, люди помогли, а то разве в состоянии мы нанять учителя?! В школе ты на всем готовом, и за два года твоей учебы нам удалось порядочно сэкономить. На эти деньги тебе сшили приличную одежду. А где ты познакомился с господином Сюэ Панем? Тоже в школе! Всего за год господин Сюэ Пань подарил нам семьдесят или восемьдесят лянов серебра. Если ты учинишь скандал – тебя выгонят. А найти такое место, как школа, труднее, чем взобраться на небо. Ладно, иди спать!

С трудом сдерживая злость, Цзинь Жун посидел еще немного и отправился спать. А на следующий день как ни в чем не бывало пошел в школу.

Расскажем теперь о тетушке Цзинь Жуна – жене Цзя Хуана, одного из «яшмовых» Цзя^[128]. Что и говорить! Эта ветвь рода не обладала таким могуществом, как прямые наследники Жунго-гуна и Нинго-гуна.

Обладая более чем скромным достатком, Цзя Хуан и его жена часто ездили на поклон во дворцы Жунго и Нинго. Мать Цзинь Жуна умела льстить Фэнцзе и госпоже Ю, те не могли отказать ей в помощи, и она кое-как сводила концы с концами.

В тот день погода выдалась ясная, дома дел не было, и мать Цзинь Жуна, взяв с собой служанку, села в коляску и отправилась навестить свою невестку, жену Цзя Хуана, и племянника.

Когда она рассказала невестке о случившемся в школе, та вскипела от гнева:

– Пусть даже этот Цинь Чжун – родственник семьи Цзя, но чем наш Цзинь Жун хуже? Чересчур много они себе позволяют! Да и ничего такого Цзинь Жун не сделал, чтобы просить прощения и кланяться до земли… Я этого так не оставлю… Поеду во дворец Нинго, поговорю с женой господина Цзя Чжэня и старшей сестре Цинь Чжуна намекну – пусть разберутся!

Тут мать Цзинь Жуна всполошилась:

– Это все мой язык. Прошу тебя, не говори никому. Разве тут поймешь, кто прав, кто виноват? Начнется скандал – выгонят Цзинь Жуна из школы. Учителя нанять мы не можем, да и содержать сына трудно!

– Что за чепуха! – возмутилась супруга Цзя Хуана. – Сначала я потолкую с госпожой Ю, а там посмотрим!

Не обращая внимания на уговоры невестки, она приказала заложить коляску и отправилась во дворец Нинго. Но при встрече с госпожой Ю пыл ее охладел. Самым любезным образом она побеседовала с госпожой Ю о погоде и прочих пустяках, а затем спросила:

– Что это не видно супруги господина Цзя Жуна?

– Не знаю, – ответила госпожа Ю, – мне даже неизвестно, как она себя чувствует последние два месяца. У нее давно прекратились месячные, но врач не находит беременности. Со дня полнолуния она совсем ослабела, говорит и то с трудом. Я ей сказала: «Отбрось церемонии, не навещай утром и вечером родителей, побольше заботься о своем здоровье! Придут родные, я сама их приму! Скажу, что ты больна, и никто не станет тебя укорять». Я и Цзя Жуну говорила: «Не утруждай ее, не серди – ей нужен покой. Если ей захочется чего-нибудь вкусного – обратись ко мне! Другую такую жену, добрую и красивую, днем с фонарем не сыщешь!» К старшим почтительна – все ее любят. Последние дни я просто места себе не нахожу, так тревожусь. А тут, как нарочно, с самого утра пришел ее брат. Наивный, неопытный, не разбирается в житейских делах. Знает ведь, что сестра нездорова и ее нельзя беспокоить – пусть даже ему нанесли самую страшную обиду. Вчера в школе произошла драка, кто-то его обидел и обругал неприличными словами, а он возьми да и расскажи об этом сестре. Она веселая, любит шутить, но очень уж мнительная, ты же знаешь! Стоит ей не расслышать хоть слово, так она три дня и три ночи будет строить всякие предположения. Она и заболела потому, что чересчур много думает! Услышала, что брата обидели, – рассердилась, расстроилась. Мало того что брат непутевый, не хочет учиться, так еще и друзья у него непорядочные – подстрекают к ссорам и дракам. Вот и вышел в школе скандал. Бедняжка так разволновалась, что даже завтракать не стала. Я только что ходила ее успокаивать, а заодно отчитала ее брата и отправила во дворец Жунго к Баоюю. Лишь после этого она съела полчашки супа из ласточкиных гнезд, и то через силу. Как же мне не переживать, тетушка! Сердце словно иголками колют! И врача хорошего нет! Не порекомендуешь ли какого-нибудь поопытней?

Теперь и думать нечего было о том, чтобы жаловаться госпоже Цинь на ее брата, и госпожа Цзинь поспешно ответила:

– Хорошего врача я не знаю. Но, судя по вашим словам, это, конечно, не беременность. Главное – не допускайте к госпоже Цинь всяких шарлатанов, а то залечат!

– Совершенно верно, – согласилась госпожа Ю.

Разговор женщин был прерван появлением Цзя Чжэня.

– Это, если я не ошибаюсь, жена господина Цзя Хуана?

Госпожа Цзинь поспешила справиться о здоровье Цзя Чжэня.

– Угостила бы сестрицу, – сказал Цзя Чжэнь, выходя из комнаты.

Итак, болезнь госпожи Цинь нарушила все планы госпожи Цзинь – как можно было даже заикнуться о деле, ради которого госпожа Цзинь пришла? К тому же от радушного приема настроение ее изменилось – она забыла, что совсем недавно кипела от гнева. Поболтав еще немного, госпожа Цзинь поднялась и стала прощаться.

Сразу после ее ухода вошел Цзя Чжэнь.

– О чем вы беседовали?

– Так, ни о чем особенном, – ответила госпожа Ю. – Вначале мне показалось, что она чем-то раздражена, но только зашел разговор о болезни нашей невестки, впечатление это исчезло. Угостить ее я не успела – она очень недолго была здесь. Видимо, сочла неудобным засиживаться. Кстати, давай решим, как быть с невесткой. Главное сейчас – найти опытного врача, и чем скорее, тем лучше. Те, что лечат ее, никуда не годятся. Каждый старается подслушать, что говорят другие, и потом от себя добавляет несколько умных словечек. Усердствуют они сверх меры, целыми днями ходят один за другим, а то соберутся сразу четверо или пятеро и начинают проверять пульс. Потом советуются, какое прописать лекарство. Да еще перед приходом врачей больную приходится переодевать – по нескольку раз в день. Хлопот полно, а толку никакого!

– Это переодеванье – одна глупость! – заявил Цзя Чжэнь. – Еще не хватало, чтобы она простудилась! Платье, даже самое лучшее, – пустяки! Здоровье важнее. Нет здоровья, ничего не нужно, хоть каждый день наряжайся в новое. Я как раз хотел с тобой поговорить. Только что ко мне заходил Фэн Цзыин; он сразу заметил мое беспокойство и спросил, что случилось. А когда узнал, что наша невестка больна и ни один врач не может определить, что за болезнь и насколько она опасна, сказал, что есть у него знакомый доктор Чжан Юши – они когда-то вместе учились. Познания в медицине у этого доктора поистине незаурядны – с одного взгляда он может определить исход болезни. Намереваясь купить должность своему сыну, он приехал в столицу и живет в доме у Фэн Цзыина. Я послал за ним слугу с моей визитной карточкой. Может быть, он поможет нашей невестке. Сегодня вряд ли он будет – поздно уже, но завтра, надеюсь, придет. Фэн Цзыин обещал посодействовать. Послушаем, что скажет доктор Чжан, тогда и решим, как быть дальше.

Госпожа Ю немного успокоилась и заговорила о другом.

– Послезавтра день рождения старого господина Цзя Цзина. Что будем делать?

– Я только что ходил к нему справляться о здоровье и приглашал на семейный праздник. А он говорит: «Я привык к покою и ни на какой праздник не пойду. Уж если никак нельзя обойтись без поздравлений и подарков, прикажи переписать и вырезать на досках „Трактат о таинственных предопределениях“, который я прокомментировал, по крайней мере будет польза. Будут приходить родственники, принимайте их у себя, никаких подарков мне не присылайте. И сами послезавтра можете ко мне не приходить. Если же вам непременно надо меня поздравить, сделайте это сегодня. Потревожите послезавтра – не прощу!» Такова его воля, и нарушить ее я не посмею. Единственное, что можно сделать, это вызвать Лай Шэна и приказать ему все подготовить к двухдневному пиру.

Госпожа Ю позвала Цзя Жуна.

– Скажи Лай Шэну, – распорядилась она, – пусть сделает приготовления к пиру, да чтобы всего было вдоволь. Затем пойдешь в западный дворец Жунго и пригласишь старую госпожу, старшую госпожу Син, вторую госпожу Ван и твою тетушку – супругу Цзя Ляня. Отец нашел хорошего врача и уже послал за ним. Возможно, завтра он придет, и ты ему расскажешь о болезни жены.

Цзя Жун почтительно склонил голову и вышел. У дверей ему встретился слуга и доложил:

– Я от господина Фэн Цзыина, ездил с визитной карточкой нашего господина приглашать доктора. Доктор сказал: «Господин Фэн Цзыин уже говорил со мной об этом. Но весь день я был занят визитами, только сейчас вернулся. Очень устал и не смогу, как полагается, исследовать пульс больной. Лучше я приду завтра. Только я не заслужил столь высокой рекомендации – мои познания в медицине крайне скудны. Но раз уж господин Фэн Цзыин обещал вашему господину, придется поехать. Так и доложи своему господину. А вот его визитной карточки я, право, не смею принять». С этими словами доктор вернул мне карточку. Может быть, вы сами доложите об этом господину?

Цзя Жун вернулся в комнату, передал родителям ответ врача и отправился искать Лай Шэна.

Лай Шэн выслушал приказание и ушел хлопотать по хозяйству. Но речь сейчас пойдет о другом.

В полдень следующего дня привратник доложил Цзя Чжэню:

– Пожаловал доктор Чжан.

Цзя Чжэнь тотчас проводил врача в гостиную, угостил чаем и лишь после этого завел разговор о деле.

– Вчера мне посчастливилось узнать от господина Фэн Цзыина о ваших достоинствах и учености, и я преисполнился великим почтением к вашим глубоким познаниям в медицине.

– Что вы! Что вы! – запротестовал доктор. – Я груб и невежествен, знания мои ничтожны, и это заставляет меня краснеть от стыда. Но, поскольку господин Фэн Цзыин рекомендовал меня вашей светлости и вы удостоили меня своим приглашением, я не осмелился не повиноваться.

– Не скромничайте, – ответил Цзя Чжэнь, – раз мы вас пригласили, значит, вполне доверяем вам и надеемся, что с вашим высокопросвещенным умом вы сумеете рассеять наши сомнения.

Цзя Жун провел врача во внутренние покои, к госпоже Цинь.

– Это и есть ваша уважаемая супруга? – спросил доктор.

– Да, – ответил Цзя Жун. – Садитесь, пожалуйста. Я расскажу вам о ее болезни, а потом вы ее осмотрите.

– Мне кажется, прежде всего следовало бы проверить пульс, – возразил доктор. – Я в вашем доме впервые, не знаю, как лечили вашу супругу, и пришел по настоятельной просьбе господина Фэн Цзыина. Итак, я проверю пульс, вы решите, правильно ли мое заключение, и после этого расскажете о течении болезни в последние дни. Затем мы сообща подумаем, какое лучше прописать лекарство, а давать его больной или не давать – это на ваше усмотрение.

– Вы поистине мудрец, доктор! – воскликнул восхищенный Цзя Жун. – Как жаль, что мы о вас так поздно узнали! Прошу вас, проверьте пульс у больной и скажите, можно ли ее вылечить, чтобы я поскорее успокоил отца и мать.

Служанки принесли большую подушку, подложили госпоже Цинь под спину и закатали ей до локтя рукава. Доктор, затаив дыхание, проверил пульс на правой руке, определив частоту и силу ударов, затем, после некоторой паузы, проделал то же самое на левой руке и обратился к Цзя Жуну:

– Выйдемте в переднюю.

В передней они сели на кан, и служанка подала чай. После чаепития Цзя Жун спросил:

– Как вы считаете, доктор, можно вылечить мою жену?

– Я внимательно изучил все пульсы^[129] вашей супруги, – начал доктор Чжан. – Нижний пульс левой руки замедлен, средний пульс – слаб; нижний пульс правой руки частит, но тоже слаб, средний пульс – пуст и лишен энергии. Замедленность нижнего пульса левой руки свидетельствует об истощении жизненных сил сердца и возникновении «огня»; слабость среднего пульса левой руки бывает при упадке жизненных сил печени и малокровии. Частота и слабость нижнего пульса правой руки указывают на крайнее падение жизненного духа легких; пустота и отсутствие энергии в среднем пульсе правой руки свидетельствует о том, что «земля» селезенки подавлена «деревом» печени. Истощение жизненных сил сердца и возникновение «огня» влекут за собой нарушение сроков месячных и бессонницу; малокровие и упадок жизненных сил печени вызывают болезненное вздутие в боку, задержку месячных, внутренний жар; крайнее падение жизненного духа легких служит причиной частых головокружений и обильных выделений пота в предутренние часы; «земля» селезенки подавлена «деревом» печени – отсюда потеря аппетита, угнетенное состояние духа, слабость в конечностях… Судя по характеру пульсов, у вашей супруги должны быть все названные мною симптомы. Если вы думаете, что такие пульсы бывают при беременности, тогда, простите меня, я больше не осмелюсь выслушивать ваших повелений.

Одна из женщин, ходивших за больной, воскликнула:

– Вы, господин доктор, настоящий волшебник, и нам нечего вам рассказывать! Сколько у нас в доме перебывало врачей, и каждый говорил свое: этот считал, что нас ждет великая радость, тот утверждал, что это болезнь, один говорил, что нет ничего опасного, другой, наоборот, доказывал, что болезнь опасна до дня зимнего солнцестояния. Но правильного заключения не сделал никто. Приказывайте, господин доктор, мы повинуемся!

– Болезнь запущена, – сказал доктор Чжан, – и не без вашей вины, почтенные. Начни больная принимать лекарства еще когда у нее были месячные, она, пожалуй, была бы уже здорова. А сейчас, вполне естественно, возникли осложнения. И все же, я полагаю, болезнь излечима. Если после приема моего лекарства у больной восстановится сон, шансы на благополучный исход увеличатся. Судя по пульсам, госпожа обладает упрямым характером и незаурядным умом. Многое из того, что происходит вокруг, ей не нравится. Она слишком много об этом думает и переживает. Все это привело к расстройству селезенки и созданию благоприятных условий для «дерева» печени. В результате месячные не пришли в положенный срок. Ведь и прежде срок месячных у вашей госпожи с каждым разом все удлинялся – не так ли?

– Совершенно верно, – подтвердила одна из служанок. – Удлинялся, а не сокращался, то на два дня, то на три, а то и на целых десять.

– Вот именно, – заметил доктор Чжан, – в этом и кроется причина болезни. Если бы госпожа начала раньше принимать лекарство, которое укрепляет сердце и успокаивает дух, она не дошла бы до такого состояния! А сейчас все симптомы ясно указывают на ослабление деятельности стихии «воды» и процветание стихии «огня». Посмотрим, как подействует лекарство.

Он выписал рецепт, в котором значилось:

«Отвар для поддержания бодрости духа и укрепления печени и селезенки».

Женьшень – два цяня, стоголовник – два цяня (мелко растертый и пережаренный), гриб юньлин – три цяня, корень наперстянки – четыре цяня, аралия – два цяня, белая гортензия – два цяня, сычуаньский жигунец – один цянь и пять фэней, астрагал – три цяня, осока ароматная – два цяня, володушка кислая – восемь фэней, хуайшаньское снадобье (поджаренное) – два цяня, желатин из ослиной кожи (прожаренный с порошком устричных ракушек) – два цяня, хохлатка (сваренная в вине) – полтора цяня, лакрица сушеная – восемь фэней, зерна лотоса (без сердцевины) – семь штук, два жужуба».

Прочитав рецепт, Цзя Жун сказал:

– Очень мудро, доктор. Но скажите, не опасна ли эта болезнь для жизни?

– Вы человек ученый, – ответил доктор, – и прекрасно знаете, что запущенную болезнь в один день не вылечишь. Пусть больная попринимает лекарство, а там посмотрим. Думаю, до зимы наступит улучшение, но полного выздоровления раньше будущей весны ждать не приходится.

Цзя Жун был человеком понятливым, не стал допытываться о подробностях и проводил доктора. После этого он отправился к Цзя Чжэню и передал ему все, что сказал врач.

– Ни один из врачей, – обратилась госпожа Ю к мужу, – не говорил так определенно, как этот, думаю, что и лекарство он прописал хорошее.

– Да, он не из тех, кто заработка ради затягивает лечение, – согласился Цзя Чжэнь. – Это он ради своего друга, Фэн Цзыина, пришел сразу, как только мы его пригласили. Теперь хоть появилась надежда, что наша невестка поправится. Здесь в рецепте указан женьшень, пусть возьмут из того, что купили третьего дня.

Цзя Жун распорядился, чтобы приготовили лекарство и отнесли госпоже Цинь.

Если вам интересно узнать, помогло ли лекарство, прочтите следующую главу.

Глава одиннадцатая

В день рождения Цзя Цзина во дворце Нинго устраивают пир;

у Цзя Жуя вспыхивает страсть к Ван Сифэн

Наступил день рождения Цзя Цзина. Цзя Чжэнь велел уложить в шестнадцать больших коробов изысканные яства, редчайшие фрукты и приказал Цзя Жуну и слугам отнести их Цзя Цзину.

– Смотрите внимательно, – наказывал он Цзя Жуну, – обрадуется ли старый господин. Когда будешь ему кланяться, скажи: «Мой отец, помня ваше повеление, не осмелился сам явиться, но он и все чада и домочадцы, обратившись лицом в сторону вашей обители, почтительно вам кланяются».

Выслушав отца, Цзя Жун в сопровождении слуг удалился. К Цзя Чжэню между тем стали собираться гости. Первыми явились Цзя Лянь и Цзя Цян. Наблюдая, как идут приготовления к празднеству, они поинтересовались:

– А развлечения какие-нибудь будут?

– Господа вначале думали, что старый господин сам пожалует, и потому не решились устраивать развлечения, – последовал ответ. – Но когда узнали, что старый господин не придет, пригласили актеров и музыкантов. Они в саду, готовят сцену для представления.

Вскоре пришли госпожа Син, госпожа Ван, Фэнцзе и Баоюй. Цзя Чжэнь и госпожа Ю вышли встречать гостей. Мать госпожи Ю уже давно была здесь. Поздоровавшись, хозяева подали чай и стали говорить:

– Наш отец доводится старой госпоже всего лишь племянником, и мы не осмелились обеспокоить ее приглашением. Но погода прохладная, в саду пышно расцвели орхидеи, и мы подумали: пусть госпожа развлечется и поглядит, как веселятся ее дети и внуки. Никак не ожидали, что бабушка не пожелает удостоить нас своим посещением.

– Старая госпожа собиралась прийти, – вмешалась в разговор Фэнцзе, – но вечером, когда Баоюй ел персики, не утерпела и тоже полакомилась. А потом всю ночь не спала, маялась животом. Чувствует она себя неважно, поэтому велела передать старшему господину Цзя Чжэню, что прийти не сможет, и просит прислать ей чего-нибудь вкусненького.

– Я знаю, что старая госпожа не прочь поразвлечься и просто так не откажется прийти, – улыбнулся Цзя Чжэнь.

– Третьего дня я слышала от твоей сестры, что захворала жена Цзя Жуна, – обратилась госпожа Ван к госпоже Ю. – Что с ней?

– Какая-то странная у нее болезнь, – ответила госпожа Ю. – Помните, в прошлом месяце, в сезон Середины осени^[130], она веселилась со старой госпожой и с вами и домой возвратилась в полночь. Вскоре после этого она вдруг почувствовала сильную слабость и потеряла аппетит. Так продолжается почти две недели. Да и месячные у нее давно прекратились.

– А не ждет ли она ребенка? – спросила госпожа Син.

Тут из-за двери донесся громкий голос слуги:

– Пожаловали старший господин Цзя Шэ и второй господин Цзя Чжэн с семьями!

Цзя Чжэнь вышел встречать гостей, а госпожа Ю продолжала рассказывать:

– Сначала врачи находили у нее беременность. Но недавно Фэн Цзыин порекомендовал доктора, с которым вместе учился. Доктор опытный, знающий. Он осмотрел невестку, сказал, что она больна, что беременности нет, и прописал лекарство. После первого приема головокружение немного уменьшилось, а в остальном все как было.

– Видимо, ей и в самом деле плохо, раз в такой день она не пришла, – заметила Фэнцзе.

– Третьего числа она была здесь, ты ее видела, – заметила госпожа Ю, – она с трудом просидела полдня и не ушла потому лишь, что вы с ней дружны, и она к тебе очень привязана.

Глаза Фэнцзе покраснели и затуманились слезами.

– Судьба человека так же изменчива, как ветер и тучи, – кто утром несчастен, может к вечеру стать счастливым, – произнесла она. – Но если в таком возрасте с нею случится несчастье, стоит ли вообще жить на свете!

В это время вошел Цзя Жун, справился о здоровье госпожи Син, госпожи Ван и Фэнцзе и обратился к госпоже Ю:

– Я только что отнес угощение старому господину Цзя Цзину и сказал: «Отец не посмел к вам явиться, он принимает гостей, такова была ваша воля». Услышав это, старый господин остался доволен и ответил: «Вот и хорошо». Он велел передать отцу и вам, матушка, чтобы вы ухаживали за гостями, а мне наказал всячески угождать дядям, тетям и старшим братьям. Он еще велел поскорее вырезать на досках «Трактат о таинственных предопределениях», отпечатать десять тысяч штук и распространить. Об этом я уже доложил отцу. А сейчас я пойду приглашать к столу старших господ и остальных родственников.

– Погоди, братец Цзя Жун, – окликнула его Фэнцзе. – Как здоровье твоей жены?

– Плохо! – нахмурился Цзя Жун. – Навестите ее, тетушка, сами увидите.

С этими словами он вышел. А госпожа Ю спросила госпожу Син и госпожу Ван:

– Где накрывать на стол, в доме или в саду? Там актеры готовят представление.

– Пожалуй, в доме, – ответила госпожа Ван, взглянув на госпожу Син.

Госпожа Ю приказала служанкам накрывать на стол, и тотчас же из-за дверей донеслось: «Слушаемся».

Когда все было готово, госпожа Ю пригласила госпожу Син, госпожу Ван и свою мать к столу, а сама с Фэнцзе и Баоюем села на циновке рядом.

– Мы пришли пожелать старому господину долголетия, – заявили госпожа Син и госпожа Ван, – значит, будем праздновать день его рождения. Разве не так?

– Старый господин всегда любил отшельническую жизнь, – поспешила сказать Фэнцзе. – Он уже достиг совершенства и может считаться святым. А ваши слова, госпожи, доказывают, что в мудрости и проницательности вы не уступаете бессмертным духам!

Тут все рассмеялись.

После трапезы мать госпожи Ю, госпожа Син, госпожа Ван и Фэнцзе прополоскали рот, вымыли руки и собрались идти в сад. Вошел Цзя Жун и обратился к матери:

– Старшие господа, дяди и братья уже закончили трапезу. Старший господин Цзя Шэ ушел, сославшись на дела, а второй господин Цзя Чжэн сказал, что представления его утомляют, и тоже ушел. Остальные гости в сопровождении дяди Цзя Ляня и господина Цзя Цяна пошли смотреть спектакль. Только что прибыли люди с визитными карточками и подарками от Наньаньского, Дунпинского, Сининского и Бэйцзинского ванов, от шести семей гунов, в числе которых семья Умиротворителя государства Ню гуна, и от восьми семей хоу, в том числе – от семей Преданного и Почтительного Ши хоу. Я доложил об этом отцу и принял от гостей подарки. Список подарков положил в шкаф, а людям, доставившим их, вручил благодарственные письма. Кроме того, их, по обычаю, одарили и угостили. Вам, матушка, тоже следовало бы пригласить госпожу и тетушек в сад.

– Мы только что поели и как раз собирались туда, – ответила госпожа Ю.

– Госпожа, – обратилась Фэнцзе к госпоже Ван, – разрешите, я навещу супругу Цзя Жуна.

– Ну разумеется, – кивнула госпожа Ван. – Нам всем хотелось бы ее навестить, но боюсь, как бы она не устала. Ты передай, что мы желаем ей скорейшего выздоровления!

– Дорогая сестра, невестка во всем тебя слушается, – промолвила госпожа Ю, – дай ей несколько разумных советов, мне будет спокойнее. Только не задерживайся и приходи в сад!

Баоюй выразил желание пойти вместе с Фэнцзе.

– Справишься о здоровье и сразу возвращайся, – наказала ему госпожа Ван, – не забывай, что это жена твоего племянника и засиживаться у нее неудобно.

Госпожа Ю, ее мать, госпожа Син и госпожа Ван пошли в сад Слияния ароматов, а Фэнцзе и Баоюй в сопровождении Цзя Жуна отправились к госпоже Цинь. Осторожно, стараясь не шуметь, они прошли во внутренние покои. Увидев их, госпожа Цинь попыталась встать.

– Лежи, – остановила ее Фэнцзе, – голова закружится. – Она подошла к больной, взяла ее за руку. – Дорогая моя! Как ты исхудала!

Фэнцзе присела на край постели. Баоюй справился о здоровье госпожи Цинь и сел на стул.

– Живее чаю! – распорядился Цзя Жун.

Не отпуская руку Фэнцзе, госпожа Цинь через силу улыбнулась:

– Не везет мне! Свекру и свекрови приходится ухаживать за мной, как за ребенком. Твой племянник хоть и молод, но относится ко мне с уважением, и я к нему тоже, нам не приходится друг за друга краснеть. Родные, те, что одного со мной возраста, любят меня, не говоря уже о вас, тетушка. Но сейчас я не могу, как положено, угождать свекру, не в силах выразить вам свое почтение и послушание, как делала это раньше. Чувствую, что не доживу до нового года!

Баоюй между тем внимательно рассматривал картину «Весенний сон райской яблоньки» и парную надпись кисти Цинь Тайсюя:

Невольно он вспомнил, как однажды уснул здесь днем и во сне попал в область Небесных грез. Слова госпожи Цинь ранили сердце Баоюя, будто десять тысяч стрел, и из глаз его покатились слезы. На душе у Фэнцзе стало еще тяжелее, но, боясь расстроить больную, она сказала:

– Ты как женщина, Баоюй. Ведь она говорит так потому, что больна! Она молода и непременнопоправится. А ты, – обратилась Фэнцзе к госпоже Цинь, – не болтай чепухи! А то еще больше расхвораешься!

– Самое главное сейчас – хорошо есть, – не преминул вставить Цзя Жун, – тогда все обойдется.

– Баоюй, – напомнила Фэнцзе, – матушка велела тебе быстрее возвращаться! И не хнычь, не расстраивай больную! Иди же! – И она обратилась к Цзя Жуну: – И ты пойди с ним, а я еще немного посижу.

Цзя Жун с Баоюем ушли, а Фэнцзе продолжала утешать госпожу Цинь, шептала ей ласковые слова. И лишь после того как госпожа Ю несколько раз присылала за Фэнцзе служанок, та стала прощаться:

– Хорошенько лечись, я еще зайду к тебе! Теперь волноваться нечего, ты непременно поправишься. Сама судьба послала нам хорошего доктора.

– Самый лучший доктор может только лечить, а судьбу изменить не в его силах! – воскликнула госпожа Цинь. – Я знаю, тетушка, дни мои сочтены.

– Если будешь так думать – не выздоровеешь! Выбрось из головы эти мысли! Ты ведь слышала, что сказал доктор: «Надо лечить сейчас, а то весной станет хуже». Разве мы не в состоянии купить женьшень? Да твои свекор и свекровь не то что два цяня в день, целых два цзиня купят, только бы ты поправилась. Смотри же, лечись, а мне пора в сад!

– Тетушка, простите, что не могу пойти с вами, – промолвила госпожа Цинь. – Прошу вас, заходите почаще.

На лицо Фэнцзе набежала тень.

– Как только будет свободное время, непременно зайду, – пообещала она, попрощалась с госпожой Цинь и в сопровождении служанок через боковую калитку направилась в сад. Вот каким был этот сад:

Фэнцзе шла, любуясь садом. Вдруг из-за небольшой искусственной горки появился человек и пошел ей навстречу:

– Как поживаете, сестра?

Фэнцзе вздрогнула и отпрянула назад.

– Господин Цзя Жуй, если не ошибаюсь?

– Вы меня не узнали, сестра? – удивился Цзя Жуй.

– Не то чтобы не узнала, просто не ожидала здесь встретить, – ответила Фэнцзе.

– Видимо, эта встреча предопределена судьбой, – продолжал Цзя Жуй. – Я украдкой ускользнул с пира, чтобы прогуляться, и вдруг встречаю вас. Ну разве это не судьба?

Он не сводил глаз с Фэнцзе. Фэнцзе была женщиной умной и сразу сообразила, к чему клонит Цзя Жуй.

– Не удивительно, что ваш старший брат все время хвалит вас, – сказала она с улыбкой. – Судя по вашим речам, вы и в самом деле умны и учтивы. Я спешу к госпожам и, к сожалению, не могу побеседовать с вами, но мы еще встретимся.

– Я с удовольствием пришел бы к вам справиться о здоровье, но не знаю, удобно ли это, ведь вы так еще молоды!

– Мы с вами родственники, – возразила Фэнцзе не без лукавства, – при чем же здесь молодость?

Радость Цзя Жуя не знала границ. «Вот уж не надеялся на такую удивительную встречу!» – подумал он, и кровь его забурлила сильнее.

– А сейчас возвращайтесь на пир, – продолжала Фэнцзе, – не то хватятся вас и заставят пить штрафной кубок!

Цзя Жуй, который стоял словно завороженный, с трудом владея собой, стал медленно удаляться, все время оглядываясь. Он был уже довольно далеко, когда Фэнцзе пришла в голову мысль: «Вот что значит знать человека в лицо, но не знать его душу! И откуда только берутся такие скоты! Если я не ошиблась в его намерении, несдобровать ему! Пусть узнает, на что я способна!»

Фэнцзе обогнула горку и увидела нескольких женщин – они спешили ей навстречу.

– Госпожа беспокоится, что вы так долго не возвращаетесь, и вот снова нас послала за вами.

– До чего же нетерпелива ваша госпожа, – заметила Фэнцзе и спросила: – Сколько сыграно актов?

– Восемь или девять, – ответили женщины.

Разговаривая между собой, они подошли к задним воротам башни Небесного благоухания и увидели Баоюя в окружении девушек-служанок и молодых слуг.

– Брат Баоюй, не озорничай, – наказала ему Фэнцзе.

– Госпожи наверху, – произнесла одна из служанок, – подымитесь, пожалуйста, к ним.

Фэнцзе подобрала полы халата и не торопясь поднялась на верхний этаж. Возле лестницы ее дожидалась госпожа Ю.

– Хороши! – упрекнула она Фэнцзе. – Никак расстаться не можете! Переселилась бы к ней насовсем! Садись, я поднесу тебе вина.

Фэнцзе с разрешения госпожи Син и госпожи Ван села. Тогда госпожа Ю протянула ей программу спектакля, предложив выбрать акты, которые Фэнцзе хотелось бы посмотреть.

– Я не смею, – проговорила Фэнцзе. – Пусть прежде выберут госпожи.

– Мы уже выбрали по нескольку актов, – сказали госпожа Син и госпожа Ван, – теперь твоя очередь.

Фэнцзе пробежала глазами программу и выбрала два акта: «Возвращение души» и «Ария под аккомпанемент».

– После акта «Указ о назначении двух чиновников», – сказала она, возвращая программу, – пусть сыграют эти два акта, и разойдемся.

– Верно! – согласилась госпожа Ван. – Твоему старшему брату и его жене пора отдыхать, у них и так достаточно хлопот.

– Не так уж часто вы к нам приходите, – возразила госпожа Ю. – Время раннее, посидите еще немного, нам будет приятно.

Фэнцзе встала, поглядела вниз и спросила:

– Куда же ушли господа?

– Они на террасе Яркого блеска, пьют вино, – ответила одна из служанок. – С ними музыканты.

– Здесь им неловко, так они втихомолку ушли! – произнесла Фэнцзе.

– Думаешь, все такие праведники, как ты! – засмеялась госпожа Ю.

Пока они шутили и смеялись, представление закончилось, со столов убрали закуски и вина и подали рис. После трапезы госпожа Син и госпожа Ван перешли в дом, где выпили чаю и велели подавать коляски. Они попрощались с матерью госпожи Ю, а сама госпожа Ю со служанками вышла их проводить.

Цзя Чжэнь, его сыновья и племянники, стоявшие возле колясок, наперебой приглашали:

– Непременно приезжайте завтра, тетушки!

– Нет уж! – ответила госпожа Ван. – Мы нынче очень устали и завтра будем отдыхать.

Пока все рассаживались по коляскам, Цзя Жуй не сводил глаз с Фэнцзе.

Ли Гуй подвел Баоюю коня, и тот верхом последовал за госпожой Ван. Цзя Чжэнь, вернувшись в дом, пообедал с братьями и племянниками, после чего все разошлись.

Мы не станем подробно описывать, как прошел второй день праздника, скажем лишь, что с этих пор Фэнцзе часто навещала госпожу Цинь, здоровье которой то улучшалось немного, то ухудшалось. И вся семья была этим по-прежнему озабочена. Цзя Жуй между тем уже не раз приходил во дворец Жунго, но случалось так, что Фэнцзе в это время не было дома.

Наступил тринадцатый день одиннадцатого месяца – сезон зимнего солнцестояния^[135]. К концу этого сезона матушка Цзя, госпожа Ван и Фэнцзе стали ежедневно посылать служанок навестить госпожу Цинь. Возвращаясь, служанки неизменно докладывали:

– Все по-прежнему.

– Если в этот сезон года больной не стало хуже, значит, есть надежда на выздоровление, – говорила матушке Цзя госпожа Ван.

– Да, конечно, – соглашалась матушка Цзя. – Милое дитя! Если с ней что-нибудь случится, мы не переживем этого горя.

Очень расстроенная, матушка Цзя сказала Фэнцзе:

– Завтра – первый день нового месяца, и у тебя много дел, но послезавтра непременно навести ее. Внимательно посмотри, как она выглядит, и скажи мне. Вели посылать ей любимые ее кушанья.

Фэнцзе слушала старую госпожу и почтительно поддакивала.

И вот второго числа Фэнцзе сразу после завтрака отправилась во дворец Нинго навестить госпожу Цинь. Явных признаков ухудшения ее здоровья Фэнцзе не заметила, если не считать необычайную худобу. Фэнцзе болтала с госпожой Цинь о всякой всячине, стараясь ее уверить, что все обойдется.

– Посмотрим, что будет весной, – сказала госпожа Цинь. – Пока изменений к лучшему нет, хотя уже прошел период зимнего солнцестояния. Но матушке Цзя и госпоже Ван передай, чтобы не беспокоились. Вчера старая госпожа прислала мне пирожок с начинкой из фиников, я съела два кусочка, как будто ничего, не повредило.

– Завтра еще пришлю, – пообещала Фэнцзе. – А сейчас мне надо зайти к твоей свекрови, а потом к старой госпоже.

– Передай им от меня поклон, – попросила госпожа Цинь.

Когда Фэнцзе пришла к госпоже Ю, та спросила:

– Как ты считаешь? Выздоровеет моя невестка?

Фэнцзе долго сидела с опущенной головой, потом сказала:

– Ничего не поделаешь. Надо готовить все необходимое на случай похорон.

– Я давно тайком приказала слугам все приготовить, – призналась госпожа Ю. – Вот только не удалось раздобыть хорошего дерева для гроба, но время пока еще есть.

Фэнцзе выпила чаю, поговорила немного с госпожой Ю и заторопилась:

– Мне надо поскорее доложить обо всем старой госпоже.

– Только не пугай ее, говори осторожно.

– Знаю, – ответила Фэнцзе, попрощалась и возвратилась во дворец Жунго. Там она прошла прямо к матушке Цзя.

– Жена Цзя Жуна шлет вам поклон, – промолвила Фэнцзе, – и просила справиться о вашем здоровье и передать, чтобы вы не беспокоились – она чувствует себя немного лучше и надеется в скором времени прийти поклониться вам.

– Как она? спросила матушка Цзя.

– Пока опасности нет, – ответила Фэнцзе, – настроение у нее неплохое.

Матушка Цзя повздыхала, поохала, а потом сказала:

– Ступай переоденься и отдохни!

Фэнцзе от матушки Цзя пошла к госпоже Ван и лишь после этого вернулась к себе. Пинъэр сразу же подала ей согретое у жаровни платье, которое Фэнцзе обычно носила дома.

– Ничего важного не случилось, пока меня не было?

– Ничего, – отвечала Пинъэр, подавая чай. – Только жена Ванъэра принесла проценты на триста лянов серебра да еще господин Цзя Жуй присылал человека узнать, дома ли вы, – он хочет прийти справиться о вашем здоровье и поговорить с вами.

– Гибели своей ищет, скотина! – рассердилась Фэнцзе. – Ладно, посмотрим!

– Что это господин Цзя Жуй зачастил к нам? – поинтересовалась Пинъэр.

Тут Фэнцзе рассказала ей о своей встрече с Цзя Жуем в саду дворца Нинго.

– Паршивая лягушка захотела полакомиться мясом небесного лебедя! – возмутилась Пинъэр. – Негодяй, позабывший правила приличия! Раз он такое задумал, издохнуть бы ему, как собаке!

– Не горячись, – сказала Фэнцзе. – Пусть только явится, я знаю, что делать.

Если хотите узнать, что произошло, когда пришел Цзя Жуй, прочтите следующую главу.

Глава двенадцатая

Жестокая Ван Сифэн устраивает ловушку влюбленному в нее Цзя Жую;

несчастный Цзя Жуй смотрится в лицевую сторону «Драгоценного зеркала любви»

Фэнцзе как раз разговаривала с Пинъэр, когда вошла служанка и доложила:

– Пожаловал господин Цзя Жуй.

– Проси, – приказала Фэнцзе.

Услышав, что его приглашают, обрадованный Цзя Жуй вошел и, сияя улыбкой, справился о здоровье Фэнцзе. Фэнцзе была само внимание, предложила Цзя Жую сесть, угостила чаем, и Цзя Жуй, тая от блаженства, сощурил один глаз и спросил:

– Что это второго старшего брата до сих пор дома нет?

– Не знаю, – ответила Фэнцзе.

– Не иначе как задержал его кто-то по дороге и он никак не может расстаться, – ухмыляясь, промолвил Цзя Жуй.

– Вполне возможно, – согласилась Фэнцзе, – бывают же мужчины, которые с одного взгляда влюбляются в первую встречную женщину.

– Я не такой, – смеясь, возразил Цзя Жуй.

– Но таких, как вы, – мало, – проговорила Фэнцзе. – Едва ли в целом мире наберется десяток!

Не помня себя от радости, Цзя Жуй произнес:

– Вам, наверное, постоянно приходится скучать?

– Вы правы, – подтвердила Фэнцзе, – одна надежда, что кто-нибудь придет со мной поговорить, рассеять скуку.

– Если вы не против, могу каждый день развлекать вас, – любезно предложил Цзя Жуй. – Дел у меня нет никаких!

– Не верю! Неужели вы готовы каждый день сюда приходить?

– Разрази меня гром, если я лгу! – горячо заверил Цзя Жуй. – Я давно навестил бы вас, но боялся: говорят, вы опасная женщина и с вами надо быть начеку. Но оказалось, вы добры и отзывчивы, и я непременно буду вас навещать, пусть даже за это мне грозит смерть!

– До чего же вы умны! – с притворным восхищением воскликнула Фэнцзе. – Куда Цзя Жуну и его брату до вас! Да они просто бесчувственные глупцы! Манеры изящные, а душа грубая!

Слова Фэнцзе глубоко запали в сердце Цзя Жуя. Не в силах совладать с собой, он стал к ней приближаться, маслеными глазками уставился на ее вышитую сумочку и совсем некстати спросил:

– Какие кольца вы носите?

– Будьте осторожны! – тихонько предупредила Фэнцзе. – Как бы служанки чего-нибудь не заподозрили.

Сочтя эти слова «высочайшим повелением и святейшим поучением», Цзя Жуй тотчас отпрянул.

– Вам пора уходить, – проговорила Фэнцзе.

– До чего же вы жестоки, сестрица! Разрешите мне еще хоть немного побыть! – взмолился Цзя Жуй.

– Днем здесь постоянно люди, – с опаской продолжала Фэнцзе, – и вас могут заметить. Ждите лучше меня вечером в западном проходном зале.

– Только не обманите! – торопливо произнес Цзя Жуй – ему казалось, что драгоценная жемчужина уже у него в руках. – Ведь там тоже полно народу.

– Не беспокойтесь, – поспешила заверить Фэнцзе. – Ночных слуг я отпущу, двери мы запрем, и никто не сможет войти.

Ошалев от восторга, Цзя Жуй попрощался с Фэнцзе и ушел с видом победителя. Насилу дождавшись вечера, он украдкой проскользнул во дворец Жунго, двери еще не запирали, и он беспрепятственно проник в проходной зал. Там стояла кромешная тьма и в самом деле не было ни души. Дверь, ведущая из зала в покои матушки Цзя, давно была заперта, открытой оставалась лишь дверь с восточной стороны. Цзя Жуй прислушался – ни звука. Затем что-то щелкнуло – это заперли восточную дверь.

Цзя Жуй неслышно вышел из своего укрытия и толкнул дверь – она была на замке. Он в ловушке, с севера и с юга – глухие стены, не перелезешь, не за что ухватиться.

По залу разгуливал ветер, он пронизывал до костей. В двенадцатом месяце ночи самые длинные, и к утру Цзя Жуй совершенно закоченел.

На рассвете появилась старуха служанка и открыла восточную дверь. Как только она повернулась спиной и пошла отпирать западную, Цзя Жуй, съежившись, выскочил наружу. К счастью, в такую пору все еще спят, и он, беспрепятственно миновав задние ворота, со всех ног помчался домой.

Надо вам сказать, что Цзя Жуй рано осиротел и воспитывал его дед – Цзя Дайжу. Дед следил за каждым шагом внука, боялся, как бы тот не забросил ученье, не стал пить и играть в азартные игры. А тут вдруг внук исчез на всю ночь! Наверняка пьянствует где-нибудь. Ему и в голову не могло прийти, что на самом деле случилось.

Всю ночь Цзя Дайжу в гневе метался, не находя себе места. Видя, в каком состоянии дед, Цзя Жуй, еще не успевший отереть пот со лба, не моргнув глазом, соврал:

– Я вчера был у дядюшки, а когда собрался уходить – уже стемнело, и он оставил меня ночевать.

– Сколько раз я тебе говорил, чтобы не смел уходить, у меня не спросившись! – загремел Цзя Дайжу. – За одно это бить тебя надо, а ты еще врешь!

Он сгреб внука в охапку, хорошенько отколотил палкой, не дал ему даже поесть, поставил посреди двора на колени и велел стоять до тех пор, пока не вызубрит уроки на десять дней вперед.

Бедный Цзя Жуй! Как он страдал! Всю ночь дрожал от холода, затем получил трепку и вдобавок ко всему должен был голодный стоять на коленях, прямо во дворе, и читать вслух!

Однако это не охладило пыла юноши. Он и подумать не мог, что Фэнцзе над ним издевается, и через два дня, улучив момент, как ни в чем не бывало вновь отправился к ней. Она притворилась рассерженной. Как же! Он нарушил данное обещание! Цзя Жуй клялся, оправдывался. Видя, что он сам лезет в расставленные сети, Фэнцзе придумала другой план, чтобы его образумить.

– Сегодня вечером, – сказала она, – ждите меня в домике у дорожки за моим домом. Только смотрите, не обманывайте больше!

– А сами вы не обманете? – недоверчиво спросил Цзя Жуй.

– Можете не приходить, если сомневаетесь!

– Обязательно приду, непременно! – поспешил заверить Цзя Жуй. – Приду, если даже мне будет грозить смерть!

– А сейчас уходите, – приказала Фэнцзе.

Цзя Жуй ушел, уверенный, что на этот раз все будет в порядке. А Фэнцзе, как говорится, «отобрала войска, назначила полководцев» и устроила новую ловушку.

Цзя Жуй с трудом дождался вечера. Но, как назло, пришли родственники и засиделись до самого ужина. Лишь когда настало время зажигать лампы и дед лег спать, юноша пробрался во дворец Жунго, а затем проник в домик возле дорожки. Он метался от нетерпения, как муравей на горячей сковороде. Было тихо, ни звука, ни шороха. Цзя Жуй в тревоге строил догадки: «Наверняка не придет. Неужели решила проморозить меня еще одну ночь?»

Тут юноша заметил в дверях чью-то фигуру и, как только она приблизилась, уверенный, что это Фэнцзе, бросился на нее, как тигр на добычу, как кошка на мышь.

– Дорогая сестрица! – восклицал он. – Я заждался тебя!

Целуя «любимую» и лихорадочно шепча «милая», Цзя Жуй повалил ее на кан, сдернул с нее штаны и, охваченный вожделением, не помня себя, стал торопливо раздеваться. Вдруг в дверях мелькнул свет – на пороге появился Цзя Цян со свечой в руке.

– Эй, кто здесь?

С кана послышался смех:

– Это дядюшка Цзя Жуй меня домогается!

Цзя Жуй готов был провалиться сквозь землю. Как вы думаете, кто лежал перед ним?.. Цзя Жун!

Цзя Жуй хотел бежать, но Цзя Цян загородил ему дорогу.

– Стой! Вторая госпожа нынче рассказывала старой госпоже, что ты с ней заигрываешь, и заманила тебя сюда. Старая госпожа разгневалась и послала меня за тобой. Пошли!

При упоминании о «старой госпоже» у Цзя Жуя душа ушла в пятки, и он смог лишь вымолвить:

– Дорогой племянник, скажи, что ты меня здесь не нашел! А я тебя щедро за это вознагражу!

– Отпустить тебя мне не трудно, но какова будет награда? К тому же на слово я не верю! Пиши расписку!

– А что писать?

– Очень просто, – ответил Цзя Цян. – Пиши, что проигрался и занял столько-то лянов серебра для покрытия долга.

– Я готов, – согласился Цзя Жуй.

Цзя Цян вышел и через минуту появился с бумагой и кистью. Поторговавшись, они сошлись на пятидесяти лянах, Цзя Жуй написал расписку, поставил свою подпись и отдал Цзя Цяну. Цзя Цян между тем стал подтрунивать над Цзя Жуном. Тот вышел из себя и, скрежеща зубами от злости, твердил:

– Завтра же всем расскажу, пусть судят как хотят!

Напуганный Цзя Жуй стал кланяться ему до земли. Цзя Цян выступил в роли миротворца и уговорил Цзя Жуя написать еще одну расписку, на имя Цзя Жуна, на ту же сумму.

– Если узнают, что я тебя отпустил, – сказал Цзя Цян Цзя Жую, – мне не избежать наказания. Ворота, ведущие к покоям старой госпожи, давно заперты, в гостиной старый господин рассматривает недавно привезенные из Нанкина вещи, так что и той дорогой нельзя пройти. Остается задняя калитка, но и там сейчас ты можешь кого-нибудь встретить. Придется немного подождать, я сбегаю посмотрю, а потом приду за тобой. Здесь оставаться нельзя, могут заметить. А, знаю, куда тебя спрятать!

Он погасил свечу и, увлекая за собой Цзя Жуя, вышел во двор. Ощупью они добрались до крыльца, и Цзя Цян сказал:

– Залезай под крыльцо и жди меня. Только сиди тихо!

Цзя Цян и Цзя Жун ушли. Цзя Жуй совсем пал духом. Он забрался под крыльцо и предался своим невеселым мыслям. Вдруг наверху послышался шум, и кто-то выплеснул ведро нечистот, прямо на Цзя Жуя. Тот невольно охнул, но тут же зажал рот рукой. Облитый с головы до ног вонючей жижей, Цзя Жуй дрожал от холода. Наконец прибежал Цзя Цян:

– Пошли быстрее!

Цзя Жуй кое-как выбрался из-под крыльца и опрометью бросился домой. Уже наступила третья стража, и ему пришлось крикнуть, чтобы отперли дверь.

– Что случилось? – спрашивали люди, глядя на Цзя Жуя.

– Я оступился в темноте и упал в отхожее место, – солгал он.

Очутившись наконец у себя в комнате, Цзя Жуй умылся и переоделся. Лишь теперь он понял, что Фэнцзе просто поиздевалась над ним, и пришел в ярость. В то же время он досадовал, что так и не удалось овладеть ею, и всю ночь не сомкнул глаз, вспоминая ее красоту. С той поры Цзя Жуй не осмеливался больше появляться во дворце Жунго.

Цзя Жун и Цзя Цян между тем чуть не каждый день приходили требовать деньги, и Цзя Жуй боялся, как бы дед не узнал о его похождениях. Он и так весь извелся от страсти к Фэнцзе, а тут еще долги. Вдобавок ко всему целыми днями приходилось зубрить уроки.

В свои двадцать лет Цзя Жуй еще не был женат, и неутоленная страсть к Фэнцзе довела его, как говорится, до «ломоты в пальцах». Не прошло бесследно и то, что дважды ему пришлось дрожать на холоде. В конце концов он заболел. Внутри жгло как огнем, аппетит пропал, ноги сделались будто ватные, в глазах рябило, ночью начинался жар, днем одолевала слабость. Появилось недержание мочи, кровохарканье… Не прошло и месяца, как он слег и не вставал с постели. Закроет глаза – мысли путаются, мучают кошмары, начинается бред. Каких только лекарств не прописывали ему врачи! Цинамон, аконит, вытяжку из черепашьего щита, корень майдуна и купены – Цзя Жуй принял их несколько десятков цзиней, – ничего не помогало.

К весне болезнь обострилась. Цзя Дайжу сбился с ног, приглашал то одного врача, то другого – все напрасно. Оставалось лишь одно средство – настой женьшеня. Но откуда мог взять Дайжу столько денег? Пришлось отправиться на поклон во дворец Жунго. Госпожа Ван приказала Фэнцзе отвесить для старика два ляна женьшеня.

– Мы недавно готовили лекарство для старой госпожи, – ответила Фэнцзе, – после этого оставался еще целый корень женьшеня. Только вчера я велела его отнести жене военного губернатора Яна.

– Спроси тогда у свекрови, – приказала госпожа Ван. – И у Цзя Чжэня, может быть, есть. Собери хоть немного и дай. Спасешь человеку жизнь, тебе зачтется!

Фэнцзе пообещала, а сама ничего не стала делать – собрала какие-то крохи – несколько цяней, велела отнести Цзя Дайжу и передать, будто это прислала госпожа, и больше, мол, нет.

Затем Фэнцзе отправилась к госпоже Ван и сказала:

– Мне удалось собрать больше двух лянов женьшеня, которые я тотчас же отослала.

Цзя Жуй между тем впал в отчаянье, он перепробовал все средства, на них ушла уйма денег, а облегчение не наступило.

Но вот однажды к воротам подошел за подаянием хромой даос и заявил, что лечит болезни, ниспосланные свыше как возмездие за грехи.

– Скорее зовите этого святого, – крикнул Цзя Жуй слугам, – быть может, он спасет мне жизнь!

Цзя Жуй рывком сел на постели и стал класть поклоны, колотясь лбом о подушку. Слугам ничего не оставалось, как привести даоса.

– Милосердный бодхисаттва, спаси меня! – умолял Цзя Жуй, вцепившись в рукав монаха.

– Ни одно лекарство не излечит твою болезнь! – со вздохом произнес даос. – Только сокровище, которое я тебе дам! Смотрись в него каждый день и останешься жив.

С этими словами монах вытащил из сумы небольшое зеркальце с нацарапанной на оборотной стороне надписью «Драгоценное зеркало любви» и, протянув его Цзя Жую, пояснил:

– Это зеркальце из храма Кунлин, что в области Небесных грез, его сделала бессмертная фея Цзинхуань. Оно излечивает от хвори, вызванной грешными помыслами и безумными поступками, наставляет на путь истины, сохраняет жизнь. В этот мир я принес его для тех, кто знатен, умен и талантлив. Но помни: никогда не смотрись в лицевую сторону зеркальца – только в оборотную. Это – самое главное! Это – самое главное! Когда через три дня я приду за зеркальцем, ты будешь здоров!

С этими словами монах удалился, как ни умолял его Цзя Жуй остаться.

А Цзя Жуй взял зеркальце в руки, подумал:

«Странный какой-то даос! Впрочем, почему бы не поглядеться?»

Погляделся в оборотную сторону и увидел скелет. Быстро опустил зеркальце, обругал монаха:

– Негодяй! Вздумал меня пугать! Ну, а если в лицевую сторону поглядеться?

Погляделся. И увидел Фэнцзе. Она манила его рукой. Безумная радость охватила Цзя Жуя. Ему вдруг почудилось, будто он сам входит в зеркальце, соединяется с Фэнцзе, а затем Фэнцзе выводит его из зеркальца. Но едва он добрался до постели, как зеркальце перевернулось и перед ним вновь предстал скелет. Цзя Жуя прошиб холодный пот. Он опять повернул зеркальце лицевой стороной и снова увидел Фэнцзе, которая манила его к себе. Так повторялось три или четыре раза. Когда же в последний раз он захотел выйти из зеркала, перед ним появились двое, надели на него железные цепи и куда-то поволокли.

– Постойте, я возьму зеркальце! – истошным голосом завопил Цзя Жуй и больше не мог произнести ни слова.

Те, что за ним ухаживали, видели, как он упал навзничь, не сводя широко раскрытых глаз с руки, из которой выпало зеркальце.

Цзя Жуй лежал в холодной клейкой луже и уже не дышал. Его быстро одели, положили на кровать.

Цзя Дайжу и его жена плакали навзрыд, понося и проклиная монаха:

– Никакой он не даос, он – злой волшебник!

Цзя Дайжу приказал развести огонь и бросить в него зеркальце. Но тут раздался голос:

– Остановитесь! Не надо было смотреться в лицевую сторону зеркальца и принимать ложное за действительное!

Тут зеркальце взлетело в воздух. А Цзя Дайжу, выйдя за ворота, увидел босого даосского монаха, который кричал:

– Верните мне мое сокровище!

В этот миг зеркальце вылетело из дома, монах подобрал его и исчез.

Цзя Дайжу занялся устройством похорон внука и разослал извещения родственникам. На третий день началось чтение молитв, на седьмой день состоялось погребение. Гроб с телом поставили позади кумирни Железного порога. Все члены семьи Цзя приходили выразить соболезнование.

По двадцать лянов серебра пожертвовали на похороны Цзя Шэ и Цзя Чжэн из дворца Жунго, как и Цзя Чжэнь из дворца Нинго. Остальные родственники, в зависимости от достатка, кто один-два ляна, кто три-четыре. Соученики Цзя Жуя тоже внесли свою лепту, которая в целом составила лянов двадцать – тридцать. Так Цзя Дайжу, несмотря на скромные доходы, сумел устроить вполне приличные похороны.

В конце года пришло письмо от Линь Жухая. Он тяжело заболел и просил Линь Дайюй приехать.

Матушка Цзя опечалилась. Но ничего не поделаешь, пришлось собирать Дайюй в дорогу.

Баоюй тоже огорчился, но сделать ничего не мог. Дайюй должна была выполнить свой дочерний долг.

Матушка Цзя решила вместе с Дайюй отправить Цзя Ляня, ему же надлежало сопровождать Дайюй и на обратном пути.

Все расходы на дорогу и на подарки матушка Цзя взяла на себя. Был выбран счастливый день для отъезда, Цзя Лянь и Дайюй попрощались со всеми, сели в лодку и в сопровождении слуг отплыли в Янчжоу.

Если хотите узнать, чем кончилось их путешествие, прочтите следующую главу.

Глава тринадцатая

Цзя Жун покупает сыну должность офицера императорской гвардии;

Ван Сифэн берет на себя управление дворцом Нинго

После отъезда Цзя Ляня и Дайюй Фэнцзе утратила интерес ко всему и по вечерам, поболтав немного с Пинъэр, сразу ложилась спать.

Однажды, погревшись у жаровни, она велела Пинъэр лечь в постель и согреть атласное одеяло, потом забралась под него сама и стала на пальцах считать, сколько прошло дней с тех пор, как уехал Цзя Лянь, чтобы определить, где он сейчас находится. В это время пробили третью стражу, и Пинъэр вскоре крепко уснула. Фэнцзе тоже смежила веки, и вдруг ей почудилось, будто вошла Цинь Кэцин.

– Спокойной ночи, тетушка! – произнесла она, едва заметно улыбаясь. – Я ухожу навсегда, а ты даже не хочешь меня проводить! Ведь мы всегда были дружны, и я не могу не попрощаться с тобой. К тому же есть у меня одна просьба, с ней я могу обратиться только к тебе.

– Просьба? Какая? – быстро спросила Фэнцзе. – Говори, я все исполню.

– Ты – женщина умная, незаурядная, – продолжала госпожа Цинь, – даже мужчинам, которые носят чиновничий пояс и шапку, и тем с тобой не сравниться. А вот простых пословиц не понимаешь: «Луна из полной становится ущербной», «Из переполненного сосуда вытекает вода», «Выше поднимешься – больнее падать». Почти сто лет наша семья знатна и могущественна, но может настать день, когда «великая радость сменится великим горем». Говорят: «Когда дерево падает, обезьяны разбегаются», не относится ли эта пословица и к старинным родовитым семьям?

Выслушав Кэцин, Фэнцзе разволновалась, но виду не подала и очень спокойно заметила:

– Ты совершенно права. Но я не знаю, как сохранить благосостояние нашей семьи навечно.

– Ну и глупа же ты, тетушка! – холодно усмехнулась госпожа Цинь. – Горе и радость, позор и слава издревле следуют друг за другом. Так неужели в силах человека вечно хранить свое счастье? Но сейчас, в пору процветания, еще можно найти способ уберечь себя от нищеты, когда придет время упадка. Надо уладить всего два дела, остальные в порядке, и тогда ты избегнешь несчастий.

– Два дела? – удивилась Фэнцзе. – Какие же именно?

Госпожа Цинь ответила:

– Четыре раза в году вы совершаете жертвоприношения на могилах предков, содержите домашнюю школу, но сумма расходов на эти нужды у вас точно не установлена, каждый дает сколько может. В период расцвета хватает средств и на жертвоприношения, и на школу, но откуда вы их возьмете в период упадка? Чем будете пополнять? Вот я и подумала, что самое лучшее – это употребить все богатство на имения и усадьбы вблизи могил предков, чем больше, тем лучше, развести побольше огородов, тогда будут средства и на жертвоприношения, и на содержание школы. В строго установленном порядке, каждый год сменяя друг друга, старшие и младшие члены рода должны ведать всеми этими делами, чтобы прекратились всякие споры и не приходилось отдавать имущество в заклад. В случае, если кто-нибудь проштрафится на службе, конфискуют только его личное имущество, что никак не повлияет на жертвоприношение предкам, потому что общее имущество останется неприкосновенным – власти не вправе его конфисковать. Даже при полном крахе благосостояния семьи дети и внуки не пропадут – они смогут уехать в деревню учиться и заниматься хозяйством, таким образом, жертвоприношения предкам никогда не прекратятся. Уповать на то, что слава и процветание вечны, и не заботиться о будущем могут только люди недальновидные. Тебя ждет в скором времени радостное событие, но отмечать его с чрезмерной пышностью – все равно что подливать масла в огонь или украшать цветами пеструю узорчатую ткань. Помни, радость эта будет кратковременной, пословица гласит: «Даже самый роскошный пир не может длиться вечно»! Не позаботишься о будущем – раскаешься, но поздно будет!

– Что за радостное событие ты имеешь в виду? – поспешно спросила Фэнцзе.

– Это – небесная тайна, – ответила Цинь Кэцин. – Но мы были с тобой дружны, и на прощанье я, так и быть, открою ее тебе. Запомни хорошенько, что я скажу!

Фэнцзе хотела еще о чем-то спросить, но в этот момент у вторых ворот четырежды ударили в «облачную доску»^[137]. От этих скорбных звуков Фэнцзе пробудилась.

– В восточном дворце Нинго скончалась супруга господина Цзя Жуна, – доложили служанки.

Фэнцзе от страха покрылась холодным потом. Но раздумывать было некогда, она быстро оделась и поспешила к госпоже Ван. Вскоре печальная весть стала известна всей семье, всех охватило чувство грусти и какой-то смутной тревоги. Старшие вспоминали почтительность и смирение госпожи Цинь, ровесники – ее сердечность и отзывчивость, младшие – доброту и ласку. Слуги толковали о том, как жалела госпожа Цинь бедных и обездоленных, как уважала стариков и любила детей! В общем, все до единого в доме оплакивали покойную.

Но пока мы их оставим и вернемся к Баоюю. После отъезда Дайюй он забросил все забавы и развлечения и с наступлением вечера сразу ложился спать.

Ночью, услыхав сквозь сон, что умерла госпожа Цинь, Баоюй хотел было подняться, но вдруг почувствовал, будто в сердце ему вонзили нож. Он вскрикнул и выплюнул сгусток крови, переполошив всех служанок. Они бросились его поднимать, стали расспрашивать, что с ним, хотели идти к матушке Цзя, бежать за врачом.

– Успокойтесь, – сказал Баоюй. – Это у меня от волнения огонь проник в сердце и кровь перестала поступать в жилы.

Он встал, потребовал одежду и заявил, что сам отправится к матушке Цзя просить разрешения взглянуть на покойницу. Сижэнь хотелось удержать юношу, но она не осмелилась. А матушка Цзя, узнав, что Баоюй собирается во дворец Нинго, принялась его отговаривать:

– Там еще не успели убрать, бедняжка только что умерла. Да и ветер поднялся. Утром пойдешь.

Но Баоюй настоял на своем, и матушка Цзя распорядилась заложить коляску и велела слугам его сопровождать.

Во дворце Нинго по обе стороны настежь распахнутых ворот ярко горели фонари и было светло как днем. Взад и вперед сновали люди, из дома доносились стенания, способные, казалось, потрясти горы.

Баоюй вышел из коляски и бросился в зал, где лежала покойница. Поплакав, он отправился повидаться с госпожой Ю, но она лежала в постели – неожиданно начался приступ застарелой болезни. Затем Баоюй отправился разыскивать Цзя Чжэня.

Вскоре собрались все родственники. Цзя Чжэнь, рыдая, как настоящий плакальщик, говорил сквозь слезы:

– Все в нашем роду, старые и малые, близкие и дальние родственники и друзья, знают, что наша невестка была в десять раз лучше моего сына! И сейчас, когда ее не стало, дом совсем опустел!

Он еще горше заплакал. Его принялись утешать:

– Когда человек ушел из жизни, плакать бесполезно. Надо подумать, как распорядиться насчет похорон.

– Как распорядиться! – всплеснул руками Цзя Чжэнь. – Да я готов отдать все, что у меня есть!

Тут в зал вошли Цинь Банъе, Цинь Чжун и несколько родственников и сестер госпожи Ю. Цзя Чжэнь приказал Цзя Цюну, Цзя Чэню, Цзя Линю и Цзя Цяну заняться гостями, а сам велел пригласить придворного астролога и гадателя, чтобы избрать день, благоприятный для похорон.

Решено было следующее: покойница будет лежать сорок девять дней ^[138]. Через три дня разослать извещения о смерти госпожи Цинь и начать траур. На все это время пригласить сто восемь буддийских монахов читать молитвы по усопшей, дабы спасти ее от наказания за совершенные грехи. В башне Небесных благоуханий воздвигнуть алтарь, чтобы на нем девяносто девять даосских монахов девятнадцать дней приносили жертвы и молили о прощении за несправедливо нанесенные покойной обиды. Гроб с телом установить в саду Слияния ароматов, чтобы перед ним, на помостах, расположенных один против другого, пятьдесят высокоправедных буддийских монахов и пятьдесят высокоправедных даосских монахов отпевали покойницу и поочередно, через каждые семь дней, раздавали нищим, что останется от жертвоприношений.

Узнав о смерти жены старшего внука, Цзя Цзин подумал о том, что рано или поздно сам вознесется на небо. Дабы не осквернить себя земной суетой, он не захотел возвращаться к семье. Поэтому и не стал вмешиваться ни в какие дела, всецело положившись на Цзя Чжэня.

Цзя Чжэнь этим воспользовался и решил, сколько бы это ни стоило, устроить пышные похороны. Кедровые доски для гроба ему не понравились. А тут как раз подвернулся Сюэ Пань и сказал:

– У меня на складе есть подходящее дерево. Его, говорят, когда-то вывезли с гор Теваншань; это дерево мне досталось еще от покойного отца – он собирался его продать одному из родственников императорской фамилии – Преданному и Справедливому вану, но тот разорился и не смог его купить. Вот дерево и осталось на складе. Пока не нашлось никого, кто в состоянии заплатить нужную цену. Если угодно, я велю доставить его вам.

Цзя Чжэнь охотно согласился. Дерево оказалось толщиной в семь цуней, с виду похоже было на орех, а запахом напоминало сандал. Стоило щелкнуть по дереву пальцем, и оно звенело, как яшма, что вызвало дружное восхищение.

– Сколько стоит? – поинтересовался Цзя Чжэнь.

– Такого дерева, пожалуй, и за тысячу лянов серебра не найдете, – с улыбкой отвечал Сюэ Пань, – что же говорить о цене! Заплатите несколько лянов серебра мастеровым за работу, и все.

Цзя Чжэнь рассыпался в благодарностях, а затем распорядился распилить дерево и сделать гроб.

– Для нас это чересчур дорого, – пытался отговорить его Цзя Чжэн, – достаточно было бы хороших кедровых досок.

Но Цзя Чжэнь и слушать ничего не стал.

Тут неожиданно сообщили, что Жуйчжу, служанка госпожи Цинь, после смерти хозяйки покончила с собой, ударившись головой о колонну. Такое не часто случается, и все члены рода преисполнились благоговением к преданной девушке. Цзя Чжэнь велел обрядить ее как если бы она была его внучкой, положить в гроб со всеми полагающимися церемониями, а гроб поставить в башне Восхождения к бессмертию, в саду Слияния ароматов.

Поскольку детей у госпожи Цинь не было, другая ее служанка, Баочжу, пожелала стать ее приемной дочерью, попросила разрешения разбить таз и идти перед гробом^[139]. Цзя Чжэнь, очень довольный, распорядился, чтобы отныне Баочжу звали «барышней». Баочжу, как и полагается незамужней женщине, громко рыдала перед гробом своей госпожи.

Все члены рода тщательно выполняли свои обязанности, согласно обычаю, и очень боялись сплоховать.

Одна мысль не давала Цзя Чжэню покоя:

«Цзя Жун пока еще учится, поэтому на траурном флаге нет титулов, да и регалий на похоронах будет немного^[140]. Как-то неловко».

На четвертый день первой недели евнух Дай Цюань из дворца Великой светлости прислал все необходимое для жертвоприношений, а вскоре прибыл и сам в большом паланкине, под удары гонгов.

Цзя Чжэнь незамедлительно принял его, усадил на Террасе пчел и стал угощать чаем. Наконец-то ему представился случай завести разговор о покупке должности для Цзя Жуна.

– Хотите придать больше блеска похоронной церемонии? – поинтересовался Дай Цюань.

– Вы угадали, – ответил Цзя Чжэнь.

– Весьма кстати, – заявил Дай Цюань, – есть хорошая вакансия. В императорскую гвардию требуются два офицера. Вчера с такой же просьбой ко мне обратился третий брат Сянъянского хоу^[141] и вручил полторы тысячи лянов серебра. Вы же знаете, мы с ним старые друзья, к тому же дед его занимает высокое положение, я подумал и согласился. Вторую должность захотел купить правитель области Юнсин для своего сына. Это явилось для меня такой неожиданностью, что я даже не успел ему ответить. Так что пишите скорее родословную своего сына.

Цзя Чжэнь велел подать лист красной бумаги и написал:

«Студент Цзя Жун, двадцати лет от роду, уроженец уезда Цзяннин области Интяньфу в Цзяннани. Прадед – Цзя Дайхуа, полководец Божественного могущества и столичный генерал-губернатор с наследственным титулом первого класса. Дед – Цзя Цзин – получил степень цзиньши на экзаменах в таком-то году. Отец – Доблестный и Могущественный полководец Цзя Чжэнь с наследственным титулом третьего класса».

Дай Цюань прочитал бумагу и сказал своему слуге, стоявшему рядом:

– Когда вернемся, передашь эту бумагу начальнику ведомства финансов и скажешь, что я прошу его составить свидетельство офицера императорской дворцовой охраны и выписать соответствующую бумагу с занесением в нее этой родословной. Деньги пришлю завтра.

Слуга слушал и почтительно кивал головой.

Как Цзя Чжэнь ни удерживал гостя, тот стал прощаться, и пришлось проводить его до дворцовых ворот.

Уже когда Дай Цюань садился в паланкин, Цзя Чжэнь его спросил:

– Мне самому сходить в казначейство передать серебро или прислать его вам домой?

– В казначействе больше хлопот, – ответил Дай Цюань, – лучше пришлите домой ровно тысячу лянов.

Цзя Чжэнь поблагодарил и сказал:

– Как только окончится срок траура, мы с сыном придем к вам выразить признательность лично.

Тут послышались крики и шум – это пожаловала жена Преданного и Почтительного хоу Ши Дина с племянницей Ши Сянъюнь. Не успели госпожа Син, госпожа Ван и Фэнцзе проводить их в дом, как прибыли люди из семей Цзиньсянского хоу, Чуаньнинского хоу и Шоушаньского бо совершить жертвоприношения перед гробом покойницы. У паланкинов их встретил Цзя Чжэнь и отвел в зал.

Все сорок девять дней у дворца Нинго царило оживление. Непрерывной чередой шли родные и друзья, толпами валили чиновники, сновали какие-то люди.

В положенный срок Цзя Чжэнь велел Цзя Жуну обрядиться в праздничную одежду и поехать за свидетельством. Госпожу Цинь хоронили как положено хоронить жену чиновника пятого класса, о чем свидетельствовали все атрибуты у гроба и совершаемые церемонии. На табличке у гроба значилось: «Местопребывание госпожи Цинь из семьи Цзя, супруги чиновника пятого класса».

Ворота из сада Слияния ароматов, ведущие на улицу, были распахнуты настежь, по обе стороны от них сооружены помосты для музыкантов и выставлены топоры, секиры и мечи. На воротах – большая красная доска с золотыми иероглифами:

«Офицер императорской гвардии по охране дворцов Запретного города, несущий службу при особе государя».

На алтарях для буддийских и даосских монахов – надпись крупными иероглифами: «На похоронах супруги чиновника пятого класса урожденной Цинь, жены старшего внука потомственного Нинго-гуна из рода Цзя, офицера императорской гвардии по охране дворцов Запретного города, несущего службу при особе государя, в месте наивысшей справедливости четырех материков, в государстве великого спокойствия, созданного навечно велением Неба, праведный буддийский монах, смиренный служитель Пустоты и Спокойствия Вань и проповедник единственно истинной веры даос Е, благоговейно соблюдая пост, спочтением обращаются к Небу и взывают к Будде».

Затем следовала еще одна надпись:

«Место, где почтительно просят духов-хранителей учения Будды излить божественную милость, распространить могущество и избавить за сорок девять дней душу покойницы от наказаний и возмездия за совершенные грехи и дать ей успокоение».

Остальных надписей мы перечислять не будем.

Цзя Чжэнь был доволен, но в то же время опасался, как бы не случилось упущений в церемониях – госпожа Ю заболела и не могла принимать знатных дам.

– Отчего вы печалитесь, брат мой? – спросил Баоюй. – Все дела как будто улажены?

Тут Цзя Чжэнь признался, что беспокоится, так как некому распоряжаться приемом гостей.

– Что вы! – воскликнул Баоюй. – Есть человек, который легко справится с этим делом.

На вопрос, кто это, Баоюй не осмелился вслух ответить, ибо в комнате было полно родственников. Он наклонился к самому уху Цзя Чжэня и что-то ему прошептал.

Цзя Чжэнь не мог скрыть своей радости.

– Прекрасно! Теперь все в порядке! – воскликнул он. – Пойдем же быстрее!

Он попрощался со всеми и, увлекая за собой Баоюя, направился в верхнюю комнату.

День был будничный, людей в зале немного, лишь несколько самых близких. Госпожа Син, госпожа Ван и Фэнцзе вели с ними разговор.

Услышав: «Пожаловал старший господин!», служанки испуганно ахнули и быстро попрятались. Фэнцзе с достоинством поднялась навстречу Цзя Чжэню.

Цзя Чжэнь вошел медленно, опираясь на палку, ему нездоровилось, к тому же он был убит горем.

– Вам следовало бы немного отдохнуть, – посоветовала госпожа Син. – Последние дни, несмотря на нездоровье, вы все время хлопочете. Что привело вас к нам?

Цзя Чжэнь с трудом отвесил поклон, справился о самочувствии и попросил извинения за причиненное беспокойство.

Госпожа Син велела Баоюю поддержать Цзя Чжэня, а служанкам приказала подать стул.

Однако сесть Цзя Чжэнь отказался, через силу улыбнулся и сказал:

– Я пришел с просьбой ко второй тетушке и старшей сестрице.

– Какая же у тебя просьба? – спросила госпожа Син.

– Тетушка, надеюсь, меня поймет, – сказал Цзя Чжэнь. – Жена сына мертва, моя жена заболела. Потому и не удается достойно соблюсти все положенные церемонии. Я хочу просить уважаемую сестрицу на месяц взять все дела в свои руки, тогда я буду спокоен.

– Так вот ты, оказывается, зачем пожаловал! – улыбнулась госпожа Син. – Но ведь сестра Фэнцзе перед тобой, с ней и разговаривай!

– Фэнцзе еще слишком молода, разве справится она с таким делом? – вмешалась госпожа Ван. – Сделает что-нибудь не так – над ней насмехаться станут. Нет уж, попроси лучше кого-нибудь другого!

– Все ясно, тетушка! – воскликнул Цзя Чжэнь. – Вы хотите сказать, что сестре будет нелегко. А что она не управится, этого вы сами не думаете. Ведь с самого детства она отличалась сообразительностью и аккуратностью, а сейчас, после замужества, когда ей доверили все хозяйство вашего дворца, набралась опыта и умения. Кого же мне еще просить? Согласитесь же хоть ради покойной, раз уж не уважаете меня и мою жену!

Из глаз Цзя Чжэня покатились слезы.

Фэнцзе никогда не распоряжалась похоронами, и госпожа Ван в самом деле опасалась, что ей это окажется не под силу и бедняжку засмеют. Но Цзя Чжэнь так молил, что госпожа Ван заколебалась и вопросительно взглянула на Фэнцзе. Властолюбивая от природы, Фэнцзе не прочь была похвалиться своими способностями и, заметив нерешительность госпожи Ван, сказала:

– Соглашайтесь, госпожа! Надо уважить старшего брата.

– А справишься? – осторожно осведомилась госпожа Ван.

– Почему бы не справиться? – воскликнула Фэнцзе. – Самые трудные дела старший брат уладил, осталось лишь присмотреть за делами в доме. Чего не пойму—к вам за советом приду.

Фэнцзе говорила так разумно, что госпоже Ван нечего было возразить. Цзя Чжэнь между тем обратился к Фэнцзе:

– Не обязательно сестрице управляться со всеми делами, пусть делает что может. Я за все буду благодарен и по окончании церемонии приеду во дворец выразить ей свою признательность.

Они обменялись поклонами, после чего Цзя Чжэнь велел принести верительный знак дворца Нинго и отдал Баоюю с тем, чтобы тот потом передал его Фэнцзе.

– Делайте все по своему разумению, – произнес Цзя Чжэнь. – Понадобится что-нибудь – не обращайтесь ко мне, предъявите верительный знак и возьмете. Об одном вас прошу: не будьте чересчур экономны – главное, чтобы все было красиво и пышно. Со слугами обращайтесь так, как принято у вас во дворце, если даже они будут роптать. Вот, пожалуй, и все, что меня волнует, в остальном я спокоен.

– Что ж, постарайся для брата, – сказала госпожа Ван, обращаясь к Фэнцзе. – Только все на себя не бери, в любом важном деле советуйся с братом и его женой.

После того как Баоюй вручил Фэнцзе верительный знак, Цзя Чжэнь обратился к ней с такими словами:

– Сестрица, ездить к нам каждый день трудно. Если угодно, я прикажу отвести вам отдельный домик, там вам будет спокойно и удобно.

– Благодарю вас, – ответила Фэнцзе, – но здесь я тоже нужна, поэтому лучше мне приезжать.

– Будь по-вашему, – согласился Цзя Чжэнь.

Они поговорили еще немного, и Цзя Чжэнь стал прощаться.

После его ухода госпожа Ван спросила у Фэнцзе:

– С чего же ты начнешь?

– Возвращайтесь спокойно домой, госпожа, – ответила Фэнцзе, – а я тут обдумаю кое-что и тоже приеду.

Как только госпожа Ван и госпожа Син уехали, Фэнцзе отправилась в трехкомнатный флигель и принялась размышлять: слишком много людей, то и дело пропадают вещи; точно не распределены обязанности, каждый старается увильнуть от дела, расходы чрезмерны, слуги присваивают часть денег, выданных им на определенные нужды. Одни слуги надрываются, другие бездельничают. Усердных слуг следует поощрять, нерадивым не давать спуску. В общем, все следует делать так, как издавна было здесь принято.

Если хотите узнать, как управлялась с делами Фэнцзе, прочтите следующую главу.

Глава четырнадцатая

Цзя Лянь сопровождает гроб с телом Линь Жухая в Сучжоу;

Цзя Баоюя в пути представляют Бэйцзинскому вану

Когда Лай Шэн, главный управитель дворца Нинго, узнал, что Фэнцзе будет распоряжаться всеми делами, он собрал слуг и сказал им:

– Теперь ведать всеми делами у нас будет супруга господина Цзя Ляня из западного дворца Жунго. Слушайтесь ее! Приходите пораньше, уходите попозже, усердно трудитесь, пока она здесь, потом отдохнете. Смотрите же, не ударьте лицом в грязь! Она строга, нрава вспыльчивого, на нее не угодишь, а как рассердится, никого не пощадит.

– Это мы знаем, – все согласились.

Лишь один из слуг возразил, усмехнувшись:

– На что же это будет похоже, если мы ей станем во всем потакать?

Тут как раз явилась жена Лай Вана с верительным знаком на получение бумаги для прошений, молитв и извещений, а также с письменным требованием, где было точно указано, сколько нужно бумаги. Ей предложили сесть, налили чаю, а людям приказали выдать бумагу. Бумагу Лай Ван донес до вторых ворот и там передал жене.

Между тем Фэнцзе приказала Цаймин завести приходно-расходную книгу, вызвала жену Лай Шэна, потребовала у нее поименный список прислуги и приказала всем слугам на следующий день, в назначенное время, явиться к ней за указаниями. Подсчитав по списку число прислуги, она задала несколько вопросов жене Лай Шэна, села в коляску и уехала.

Утром Фэнцзе снова приехала во дворец Нинго. Все слуги уже были в сборе, но не осмеливались войти и, стоя под окном, прислушивались, как Фэнцзе с женой Лай Шэна распределяют обязанности.

– Раз уж мне поручено это дело, – говорила Фэнцзе, – я буду вести его по-своему, не считаясь с тем, нравится это вам или нет. При вашей госпоже вы можете делать все, что вздумается, а я не позволю. И не возражайте, что у вас во дворце прежде было не так – теперь все будет, как я захочу. А кто нарушит мой приказ, примерно накажу, невзирая ни на его положение, ни на его заслуги.

Она приказала Цаймин вызвать по очереди всех слуг и служанок, значившихся в списке, а затем распорядилась:

– Двадцать слуг следует разделить на две смены, по десять человек в каждой; они будут встречать гостей и родственников и подавать чай, прочие дела их не касаются. Еще двадцать слуг тоже надо разделить на две смены, чтобы подавали чай и кушанья только своим господам. Сорок человек опять-таки в две смены пусть ставят перед гробом жертвенный рис и чай, возжигают благовония, подливают масло в светильники, развешивают занавеси и охраняют гроб, если же понадобится – пусть выполняют роль плакальщиков. Четверо должны отвечать за посуду в комнатах для чаепития, еще четверо – за кубки, чарки и обеденную посуду. В случае даже самой незначительной пропажи из их жалованья будет сделан соответствующий вычет. Восемь слуг будут следить за приемом даров и подношений. Восемь – ведать фонарями, свечами, жертвенной утварью и бумажными деньгами ^[142] – что необходимо, я выдам сразу, а затем распределю всех по местам. Двадцать человек будут поочередно нести ночное дежурство, присматривать за входами во дворец, следить, чтобы не гасли светильники, мести полы. Остальных я разошлю по разным помещениям, за каждым закреплю определенное место, чтобы было с кого спросить, если пропадет какая-нибудь вещь, начиная от столов, стульев и старинных украшений и кончая плевательницами и метелками для пыли. Жена Лай Шэна будет ежедневно всех проверять. Кто будет замечен в пристрастии к азартным играм, пьянстве, дебошах или сквернословии – тех немедленно отправлять ко мне. Если жена Лай Шэна попробует что-нибудь скрыть, а я дознаюсь – пусть пеняет на себя. Я не посмотрю ни на ее доброе имя, ни на заслуги. Теперь каждый знает свои обязанности, за упущения буду строго взыскивать. У служанки, которая находится неотлучно при мне, есть часы, и все дела, начиная от мелких и кончая серьезными, должны исполняться в точно установленное время. У вас в господском доме тоже есть башенные часы. Так вот: в половине шестого – перекличка, в девять – завтрак. Если что понадобится, обращайтесь ко мне, но только в полдень. В семь часов вечера должны гореть фонари, затем я произвожу проверку, и назначенные на ночное дежурство сдают мне ключи. Что и говорить, придется как следует потрудиться. Зато после похорон господин щедро вас наградит.

Сказав так, Фэнцзе распорядилась выдать чай, масло для светильников, метелки из куриных перьев для сметания пыли, метелки для подметания полов и еще многое другое; она велела принести скатерти, чехлы для стульев, матрацы для сидения, циновки, плевательницы, подставки для ног и тщательно записала, что кому выдано. Получив указания, каждый шел заниматься своим делом, не выпрашивая работу полегче. А ведь раньше, случись дело потруднее, никого не дозовешься. Теперь знали: пропадет что-нибудь – будешь отвечать, на суматоху не сошлешься, все равно накажут. Приемы гостей проходили спокойно, без всякой путаницы. Никто не отлынивал от работы, кражи прекратились.

Фэнцзе держалась достойно, с удовольствием распоряжалась и отдавала приказания.

Госпожа Ю все еще болела, Цзя Чжэнь никак не мог прийти в себя от горя, и оба они почти ничего не ели. Фэнцзе приносили горячие блюда и закуски во дворец Нинго из дома, хотя Цзя Чжэнь распорядился посылать ежедневно во флигель, где поселилась Фэнцзе, отборнейшие яства и деликатесы, специально для нее приготовленные.

Фэнцзе с усердием выполняла возложенные на нее обязанности, каждое утро собирала прислугу на перекличку и отдавала распоряжения. В своем флигеле Фэнцзе жила обособленно, с невестками и золовками из дворца Нинго не общалась, разве что по делу, и если они приходили, не встречала и не провожала их.

В пятый день пятой недели буддийские монахи приступили к обряду проводов души, молили Яньцзюня^[143] обуздать злых демонов, а Дицзан-вана^[144] – открыть золотой мост и с траурными флагами провести по нему душу покойницы. Даосские монахи, пав ниц, молились верховному божеству, обращались к трём высшим мирам^[145], взывали к Яшмовому владыке^[146]. Буддийские праведники возжигали благовония, насыщали огненные пасти демонов^[147], каялись, совершая омовение. А в это время двенадцать молодых буддийских монахинь, одетых в расшитые узорами одеяния и обутых в красные туфли, бормотали «Прими и введи» и еще другие заклинания.

Зная, что в этот день ожидается множество гостей, Фэнцзе поднялась в пять утра, быстро оделась, умылась, причесалась. Ровно в половине шестого, едва Фэнцзе успела выпить несколько глотков молока, явилась жена Лай Вана, а с ней служанки и слуги.

Фэнцзе вышла из дому и села в коляску. Впереди шли две служанки с зажженными фонарями, на каждом крупными иероглифами надпись: «Дворец Жунго». А сколько фонарей горело у дворца Нинго! От них было светло как днем. Фонари висели на воротах, стояли по обе стороны от ворот на специальных подставках. На слугах – ослепительно белые траурные одежды. Когда коляска Фэнцзе подкатила к главным воротам, сопровождавшие ее слуги отошли в сторону, а служанки бросились поднимать полог на коляске.

Опираясь на руку Фэнъэр, Фэнцзе вышла из коляски и направилась во дворец. Две служанки освещали ей путь фонарями, остальные шли позади. Служанки из дворца Нинго встретили Фэнцзе, справились о здоровье.

Фэнцзе медленно прошла в сад Слияния ароматов и приблизилась к башне Восхождения к бессмертию. При виде гроба из глаз ее покатились слезы, словно жемчужинки с порванной нити.

В глубине двора собралось множество слуг, ожидая приказаний, – скоро должна была начаться церемония сожжения бумажных денег.

– Подавайте чай и сжигайте деньги, – распорядилась Фэнцзе.

Ударили в гонг, заиграла музыка. Фэнцзе опустилась на круглый стул перед гробом и зарыдала. Следом заголосили слуги.

По приказанию госпожи Ю и Цзя Чжэня несколько человек бросились утешать Фэнцзе, лишь после этого она вытерла слезы. Жена Лай Вана подала ей чай. Пить его Фэнцзе не стала, только прополоскала рот, простилась со всеми и удалилась во флигель.

Все слуги, которых Фэнцзе вызвала, уже собрались, не пришел лишь тот, кому было поручено принимать гостей. Фэнцзе тотчас же велела за ним послать и, когда перепуганный слуга явился, сказала, холодно усмехнувшись:

– Ты, видно, так возомнил о себе, что не считаешь нужным выполнять мои приказания?

– Я никогда не опаздывал, – стал оправдываться слуга, – первым являлся. Простите же меня, это больше не повторится.

В этот момент в дверь просунула голову жена Ван Сина, которая пришла из дворца Жунго.

– Тебе чего? – спросила Фэнцзе.

Жена Ван Сина вошла и сказала:

– Мне нужно получить шелковые нитки, чтобы связать сетки на коляски и паланкины.

С этими словами она протянула Фэнцзе лист бумаги. Фэнцзе приказала Цаймин прочесть.

– «Для двух больших, четырех малых паланкинов и четырех колясок столько-то больших и малых сеток. На каждую сетку столько-то цзиней ниток».

Фэнцзе велела Цаймин все записать и выдать жене Ван Сина верительный знак дворца Жунго на получение ниток. Жена Ван Сина поклонилась и вышла.

Следом пришли четыре управителя, тоже из дворца Жунго, и отдали Фэнцзе четыре письменных требования. Два из них Фэнцзе вернула, сказав:

– Подсчитано неправильно. Пересчитайте, тогда получите разрешение.

Вдруг Фэнцзе заметила жену Чжан Цая, спросила:

– А у тебя что за дело?

Женщина поспешно протянула ей счет, присовокупив:

– Да вот надобно заплатить за шитье пологов для колясок и паланкинов, тех самых, о которых только сейчас говорили.

Фэнцзе взяла счет, приказала Цаймин занести его в книгу, а жене Чжан Цая велела дождаться жену Ван Сина та удостоверит подпись посредника, после чего обе они пойдут получать деньги. Еще жена Чжан Цая попросила обои и клей для кабинета Баоюя, но прежде чем получить необходимые для обустройства кабинета вещи, жена Чжан Цая должна была отчитаться за то, что ей уже выдали. Наконец все ушли, остались только слуги, и Фэнцзе продолжила разговор о провинившемся слуге.

– Допустим, завтра он снова опоздает, послезавтра опоздаю я, а потом все перестанут приходить вовремя! Если я прощу его, то как потом буду взыскивать с других? Нет! Надо его проучить!

Фэнцзе опустила голову, подумала немного и приказала:

– Дать ему двадцать палок!

Проштрафившегося выволокли во двор, всыпали ему хорошенько, а когда доложили об этом Фэнцзе, она велела еще удержать с него месячное жалованье и сказала слугам:

– Можете идти!

Слуги стали расходиться. Позади всех, сгорая от стыда и глотая слезы, плелся слуга, которого Фэнцзе примерно наказала.

Поток посетителей из дворцов Жунго и Нинго не прекращался.

Теперь во дворце Нинго все узнали, до чего строга Фэнцзе. Возражений она не терпела. Чтобы увильнуть от работы, об этом и подумать никто не смел.

Баоюй, опасаясь, как бы Цинь Чжуна вдруг не обидели, вместе с ним отправился к Фэнцзе.

Фэнцзе как раз обедала.

– Ах, бездельники! – воскликнула она. – Ну, входите! Есть будете?

– Мы уже поели, – ответил Баоюй.

– Где – здесь или дома?

– Неужели здесь, с твоими глупцами! – шутливо произнес Баоюй. – Конечно же, дома, у старой госпожи!

Только Фэнцзе пообедала, как явилась служанка за верительным знаком на получение лампадок.

– Хорошо, что ты не забыла прийти! – усмехнулась Фэнцзе. – Не то с тебя же и взыскали бы!

– А ведь я только что вспомнила, – созналась женщина. – Еще немного – опоздала бы и ничего не получила!

Взяв у Фэнцзе верительный знак, служанка ушла. Ее просьба тотчас же была занесена в книгу.

– Дорогая сестрица, – промолвил Цинь Чжун, – а вдруг кто-нибудь подделает ваш верительный знак и получит по нему деньги?

– По-твоему выходит, у нас нет законов! – рассмеялась Фэнцзе.

– А из нашего дворца почему никто не приходит за верительным знаком? – удивился Баоюй.

– Приходят, только в это время ты еще спишь, – снова засмеялась Фэнцзе. – Но позволь тебя спросить, когда наконец ты будешь заниматься по вечерам?

– Могу хоть сегодня начать! – ответил Баоюй. – Только кабинет для меня до сих пор не готов.

– А меня почему не попросил? Все давно было бы в порядке, – заметила Фэнцзе.

– Бесполезно, – возразил Баоюй. – И так делают все, что возможно.

– Но все равно, – сказала Фэнцзе, – для обустройства кабинета понадобятся какие-то вещи, а их без верительного знака не получишь. Вот ведь в чем дело!

Баоюй бросился Фэнцзе на шею.

– Дорогая сестрица! Дай им верительный знак, пусть поскорее сделают для меня кабинет!

– Не тормоши меня! Я и так еле держусь на ногах от усталости! – воскликнула Фэнцзе. – Не беспокойся, сегодня же будут выданы клей и обои! Неужели я настолько глупа, чтобы дожидаться, пока твои служанки раскачаются?

Баоюю не верилось, что Фэнцзе говорит всерьез, и тогда Фэнцзе приказала Цаймин показать ему приходо-расходную книгу.

В это время вошел слуга и доложил:

– Возвратился Чжаоэр, сопровождавший второго господина в Сучжоу.

– А что случилось? – спросила Фэнцзе.

Тут появился сам Чжаоэр и объяснил:

– Второй господин Цзя Лянь послал меня сообщить вам, что отец барышни Линь Дайюй скончался утром третьего дня девятого месяца. Второй господин Цзя Лянь вместе с барышней Линь повезли гроб с телом покойного в Сучжоу и вернутся к концу года. Второй господин велел мне справиться о вашем здоровье, сказал, что ждет указаний старой госпожи, а также просил прислать ему теплый халат и еще кое-какие вещи.

– Ты уже видел кого-нибудь из господ? – поинтересовалась Фэнцзе.

– Всех видел, – ответил слуга и ушел.

Фэнцзе с улыбкой обратилась к Баоюю:

– Уж теперь твоя сестрица Дайюй долго будет у нас жить!

– Какое горе! – всплеснул руками Баоюй. – Представляю себе, как бедняжка убивается по отцу!

Он тяжело вздохнул.

Фэнцзе при посторонних постеснялась расспросить Чжаоэра о Цзя Ляне, но ни о чем другом она сейчас не могла думать. Ей хотелось поскорее вернуться к себе, однако надо было закончить дела.

Насилу дождавшись вечера, Фэнцзе возвратилась во дворец Жунго, вызвала Чжаоэра и расспросила, все ли было благополучно в дороге. Она быстро собрала теплую одежду на меху, вместе с Пинъэр пересмотрела ее, добавила то, что сочла необходимым, завязала в узел и отдала Чжаоэру.

– Хорошенько позаботься о господине, не досаждай ему, – наказала она слуге. – Следи, чтобы он не пил лишнего, не заводил шашни с девками. Если что не так, смотри! Вернешься – ноги тебе переломаю!

Чжаоэр улыбнулся, кивнул и вышел.

Уже наступила четвертая стража, когда Фэнцзе легла спать, а поднялась, как всегда, рано, быстро привела себя в порядок и отправилась во дворец Нинго.

Близился день похорон Цинь Кэцин, и Цзя Чжэнь вместе с гадателем отправился в кумирню Железного порога выбрать место для захоронения. Настоятелю кумирни Сэкуну он велел приготовить новую ритуальную утварь и пригласить побольше известных монахов – это должно было придать особую пышность церемонии погребения.

Сэкун распорядился подать ужин. Цзя Чжэню не хотелось ни есть, ни пить, но время было позднее, и пришлось заночевать в келье.

Едва рассвело, Цзя Чжэнь поспешил в город и сделал последние распоряжения, касающиеся выноса гроба.

Затем он послал людей в кумирню Железного порога украсить место, где будет установлен гроб, и отвезти туда все необходимое для приготовления угощений и чая.

Фэнцзе распределила обязанности между теми, кто должен был принимать гроб с телом покойной, а кучерам и паланкинщикам велела сопровождать госпожу Ван к месту похорон, а также снять помещение, где можно было бы отдохнуть во время похоронной церемонии.

В эти же дни скончалась жена Шаньго-гуна. Госпожа Син и госпожа Ван ездили на похороны и совершили жертвоприношения. Надо было также отправить подарки второй жене Сианьского цзюньвана по случаю дня ее рождения. Затем Фэнцзе получила письмо от Ван Жэня, ее родного брата. Он с семьей уезжал на юг и просил собрать все необходимое в дорогу. А тут еще заболела Инчунь, надо было ежедневно приглашать врача, ухаживать, следить за приготовлением лекарств. Всех дел и не перечесть, и дела не простые – хлопотные.

От усталости Фэнцзе лишилась сна и аппетита. Стоило ей прибыть во дворец Нинго, как за ней тотчас же прибегали из дворца Жунго, а как только она возвращалась во дворец Жунго, за ней присылали из дворца Нинго.

Фэнцзе была сверх меры честолюбива и больше всего опасалась дать пищу для толков и пересудов. Поэтому, не щадя сил, она поддерживала строгий порядок и тщательно продумывала каждое свое распоряжение. Недаром все члены рода от мала до велика восхищались ее способностями.

Вечером, за день до выноса гроба, в зале собрались близкие и друзья, а поскольку госпожа Ю все еще болела, все заботы по приему гостей взяла на себя Фэнцзе. Она, разумеется, была не единственная невестка в роду, но остальным не хватало либо ума, либо серьезности, или же мешали чрезмерная робость и страх. Фэнцзе со своими изящными и непринужденными манерами выделялась на их фоне как алый цветок среди десяти тысяч зеленых кустов. Она ни с кем не считалась, все делала по собственному усмотрению.

Всю ночь во дворце Нинго встречали и провожали гостей, было шумно, горели фонари и факелы.

А на рассвете, когда наступил счастливый час, шестьдесят четыре служанки приняли гроб и подняли траурный флаг с надписью:

«Гроб с телом почившей супруги чиновника пятого класса урожденной Цинь, жены старшего внука потомственного Нинго-гуна из рода Цзя, офицера императорской гвардии по охране дворцов Запретного города, несущего службу при особе государя».

Вся утварь для погребальной церемонии была новая и ослепительно сверкала.

Баочжу, как положено по обычаю незамужней дочери покойницы, разбила у дверей таз и с плачем и причитаниями двинулась впереди похоронной процессии.

Гроб провожали среди прочих Ню Цзицзун – внук гуна Умиротворителя государства Ню Цина, носящий наследственный титул бо первого класса; Лю Фан, обладатель наследственного титула цзы^[148] первого класса; Лю Бяо, внук гуна, Упорядочившего управление государством; Чэнь Жуйвэнь, обладатель наследственного звания третьего класса полководец, Подавляющий своим могуществом, внук Чэнь Си-гуна, Установившего равновесие в стране; Ма Шандэ, обладатель наследственного звания третьего класса полководец, Внушающий страх отдаленным странам, внук Ма Куя – гуна, Установившего порядок в стране; хоу Сяокан, обладатель наследственного титула цзы первой степени, внук гуна Совершенного правителя – хоу Сяомина (по причине смерти жены Шаньго-гуна его внук Ши Гуанчжу, соблюдавший траур, не смог приехать). Всего шесть гунов. Вместе с семьями Жунго-гуна и Нинго-гуна их называли «восемь гунов». Еще здесь были: внук Наньаньского цзюньвана; внук Сининского цзюньвана, Преданный и почтительный хоу Ши Дин; внук Пинъюаньского хоу, наследственный обладатель титула нань второго класса Цзян Цзынин; внук Динчэнского хоу, обладатель наследственного титула нань второго класса Се Кунь; внук Сянъяньского хоу, обладатель наследственного титула нань второго класса Ци Цзяньхуэй; внук Цзинтяньского хоу, начальник военной палаты пяти городов Цю Лян, а также сын Цзиньсянского бо – Хань Ци; сыновья полководцев Божественной воинственности – Фэн Цзыин, Чэнь Ецзюнь, Вэй Жолань и много-много других знатных людей, всех не перечесть. Женщины прибыли в десяти больших паланкинах и тридцати или сорока малых паланкинах, в сопровождении ста колясок и паланкинов со служанками. Паланкины со всевозможными ритуальными атрибутами растянулись на три-четыре ли.

По дороге на небольших расстояниях один от другого поставили навесы, под навесами – столы с угощениями, на циновках расположились музыканты, – все это было сделано в качестве подношений к похоронам друзьями и знакомыми.

Первый навес соорудили на средства Дунпинского цзюньвана, второй – Наньаньского цзюньвана, третий – Сининского цзюньвана, четвертый – Бэйцзинского цзюньвана.

Из всех четырех ванов только у Бэйцзинского были особые заслуги, и вплоть до нынешнего времени его сыновья и внуки наследовали его титул.

Нынешний Бэйцзинский ван Шуйжун еще не достиг того возраста, когда надевают шапку^[149]. Он был хорош собой, отличался добротой и скромностью. Узнав о кончине жены продолжателя рода Нинго-гуна, он вспомнил, что их предков некогда связывала тесная дружба, что они делили и горе, и радость, и поскольку на себе испытал, что такое траур, не посчитался со своим высоким положением и велел соорудить на дороге навес и устроить угощение. С самого утра он побывал при дворе, быстро закончил служебные дела, надел траурную одежду и в большом паланкине с зонтом прибыл к навесу. Паланкин опустили на землю, чиновники выстроились по обе его стороны и не подпускали солдат и разный простой люд, толкавшийся поблизости.

Вскоре с северной стороны показалась огромная процессия, похожая издали на поток расплавленного серебра.

Люди из дворца Нинго, расчищавшие путь, доложили Цзя Чжэню, что пожаловал Бэйцзинский ван, Вечнопроцветающий. Цзя Чжэнь тотчас приказал остановить процессию, а сам в сопровождении Цзя Шэ и Цзя Чжэна поспешил навстречу важному гостю и приветствовал его со всеми положенными почестями.

Бэйцзинский ван привстал в паланкине и со сдержанной улыбкой отвечал на приветствия. Без тени высокомерия он сделал Цзя Чжэню и остальным знак приблизиться.

– Чем я, ничтожный, живущий заслугами своих предков, смогу отблагодарить за честь, которую вы оказали мне, пожаловав на похороны жены моего недостойного щенка?! – воскликнул Цзя Чжэнь.

– Мы с вами давнишние друзья, – отвечал Бэйцзинский ван, – зачем же такие церемонии?

Он обернулся к одному из старших чиновников и приказал начать жертвоприношение. Цзя Шэ, а следом за ним и остальные снова принялись благодарить.

Между тем Бэйцзинский ван очень учтиво обратился к Цзя Чжэну:

– Говорят, у вас кто-то родился с яшмой во рту? Давно хочу на него поглядеть. Привели бы, если он сейчас здесь.

Цзя Чжэн подошел к Баоюю, велел переодеться, а затем повел поклониться Бэйцзинскому вану.

Баоюй слышал о мудрости и добродетелях Бэйцзинского вана, о его совершенстве, талантах и необыкновенной красоте, о непринужденных манерах и пренебрежении к чиновничьим обычаям и государственным церемониям и давно мечтал с ним познакомиться. Только строгость отца мешала ему осуществить это желание. И вдруг Бэйцзинский ван сам позвал его. Вне себя от радости Баоюй поспешил к вану, на ходу обдумывая, как вести себя при встрече.

О том, как прошла встреча Баоюя и Бэйцзинского вана, вы узнаете из следующей главы.

Глава пятнадцатая

В кумирне Железного порога Ван Сифэн проявляет свою власть;

в монастыре Пампушек Цинь Чжун предается наслаждению с юной монахиней

Баоюй еще издали окинул взглядом Бэйцзинского вана Шуйжуна. Шелковый халат с узором из пятипалых драконов плотно облегал его стан и был перехвачен красным кожаным поясом с кистями, украшенными лазоревой яшмой, на голове – шапочка с серебряными крылышками – повседневный головной убор вана. Лицо его цветом напоминало отборную яшму, глаза сияли как звезды.

Представ перед ваном, Баоюй отвесил ему низкий поклон. Вечнопроцветающий, не выходя из паланкина, положил руку на плечо юноше. Баоюй был одет в белый с узорами из драконов халат с узкими рукавами, перехваченный серебряным поясом, отделанным жемчугом, на голове – шитая серебром шапочка, на лбу – повязка с изображением двух драконов, выходящих из моря; лицо – едва распустившийся весенний цветок, глаза – две капельки застывшего черного лака.

– Недаром о нем везде идет молва! – с улыбкой заметил Бэйцзинский ван. – Он и в самом деле похож на драгоценную яшму! А где же сокровище, найденное у него во рту при рождении?

Баоюй протянул вану яшму, которую всегда носил при себе. Вечнопроцветающий внимательно ее осмотрел, прочел надпись и спросил:

– Эта яшма в самом деле способна творить чудеса?

– Так говорят, – ответил Цзя Чжэн. – Но сам я пока никаких чудес не видел.

Яшма вызвала восхищение у Бэйцзинского вана, он расправил бахрому у тесьмы, на которой она висела, и собственноручно надел ее Баоюю на шею. Затем взял Баоюя за руку и принялся расспрашивать, какие книги он изучает, поинтересовался, сколько ему лет. Баоюй на каждый вопрос отвечал складно и обстоятельно. Это понравилось Бэйцзинскому вану, и он обратился к Цзя Чжэну:

– Можно подумать, что сын ваш рожден драконом или фениксом! Я вовсе не хочу льстить, но, пожалуй, в будущем молодой феникс, как говорится, затмит старого феникса!

– Ну разве достоин этот мальчишка столь высокой похвалы! – воскликнул Цзя Чжэн. – Я был бы счастлив, если бы сбылось ваше предсказание!

– Все это так! – проговорил Бэйцзинский ван. – Одно меня беспокоит: бабушка, разумеется, души не чает в своем необыкновенном внуке, а чрезмерная любовь для молодых вредна, мешает учиться. Все это я испытал на себе, и у меня с вашим сыном, мне кажется, много общего. А раз так, почему бы вам не прислать его ко мне? Сам я, правда, человек никчемный, но имею честь принимать у себя самых именитых и ученых людей всей страны. Прибыв в столицу, они первым делом навещают меня. И если ваш сын сможет беседовать с ними, уверен, познания его станут еще шире.

– Совершенно верно! – согласился Цзя Чжэн и отвесил поклон.

Бэйцзинский ван снял с руки четки и с улыбкой протянул Баоюю.

– Сегодня наша первая встреча, и я не захватил никакого подарка. Поэтому в знак уважения хочу поднести эти четки, пожалованные мне самим государем.

Баоюй взял четки и передал Цзя Чжэну, после чего оба они поблагодарили вана.

В это время подошли Цзя Шэ, Цзя Чжэнь и все остальные и почтительно попросили Бэйцзинского вана не утруждать себя и возвратиться домой.

– Покойная давно вознеслась в мир бессмертных, а мы все еще пребываем в этом бренном мире, – произнес Бэйцзинский ван. – Я хоть и удостоился небесной милости, незаслуженно унаследовал титул и должность отца, все равно не посмею проехать перед колесницей с гробом святой.

В ответ на эти слова Цзя Шэ ничего не оставалось, как поблагодарить вана за милость. Он распорядился прекратить музыку, пронести гроб вперед и снова предложил пересечь путь погребальной процессии. Но об этом мы больше рассказывать не будем.

А теперь надобно вам сказать, что после выноса гроба из дворца Нинго на всем пути царило необыкновенное оживление. Добравшись до городских ворот, Цзя Шэ, Цзя Чжэн и Цзя Чжэнь приняли под навесом подношения от равных с ними по положению, а также стоявших ниже чиновников и их семей, поблагодарили и, выехав наконец из города, двинулись по большой дороге в направлении кумирни Железного порога.

Родственников старшего поколения Цзя Чжэнь и Цзя Жун пригласили следовать за ними. Цзя Шэ и его ровесники заняли места в колясках и паланкинах, а ровесники Цзя Чжэня сели верхом на коней.

Фэнцзе опасалась, как бы Баоюй не расшалился, когда прибудут в кумирню, – ведь Цзя Чжэн может за ним не уследить, и тогда не избежать неприятностей. Поэтому она приказала слуге тотчас же позвать юношу. Пришлось Баоюю подъехать к ее коляске.

– Дорогой братец, – сказала Фэнцзе, – ты знатен и благороден, а ведешь себя как девчонка, не пристало тебе изображать мартышку на коне. Садись лучше ко мне в коляску, поедем вместе.

Баоюй соскочил с коня, сел рядом с Фэнцзе в коляску, и, беседуя между собой, они продолжали путь.

Вскоре к коляске подскакали два всадника, с одной и с другой стороны, спешились и доложили:

– Неподалеку есть подходящее место для остановки. Госпожа может там отдохнуть и переодеться.

Фэнцзе велела им спросить дозволения у госпожи Син и госпожи Ван.

– Госпожи сказали, что отдыхать не будут, – сказали всадники, – а вы поступайте как вам угодно.

Фэнцзе изъявила желание немного отдохнуть, а затем следовать дальше. Мальчик-слуга тотчас взял коня под уздцы, вывел коляску из толпы и пошел в северном направлении.

Баоюй приказал слугам разыскать Цинь Чжуна, и Цинь Чжун, который ехал верхом следом за паланкином своего отца, вдруг увидел бежавшего к нему мальчика-слугу. Мальчик передал ему приглашение Баоюя немного передохнуть и закусить. Цинь Чжун еще раньше заметил, что лошадь Баоюя, укрытая попоной, повернула вслед за коляской в северном направлении, и понял, что Баоюй едет в коляске вместе с Фэнцзе. Он подхлестнул коня и догнал коляску у ворот деревенской усадьбы.

Фэнцзе, Баоюй и Цинь Чжун, в роскошных одеяниях, с изящными манерами, казались деревенским женщинам небожителями, опустившимися на землю.

В усадьбе было всего несколько жилых комнат, поэтому Фэнцзе, не найдя места, где бы переодеться, вошла в небольшую крытую камышом хижину и велела всем прогуляться. Баоюй сразу понял, в чем дело, и тотчас же вышел, сопровождаемый Цинь Чжуном и слугами.

Баоюй ни разу не был в деревне, никогда не видел самых простых в обиходе вещей, даже не знал, как они называются и для чего служат. Все казалось ему удивительным. Хорошо, что среди слуг нашелся один, которому все эти вещи были знакомы, он говорил Баоюю, что как называется и для чего служит.

Баоюй лишь кивал головой.

– Недаром древние писали:

Значит, правы были древние!

Увидев на кане прялку, Баоюй раскрыл глаза от изумления:

– Это – чтобы прясть нитки. А из ниток материю ткут, – объяснили слуги.

Баоюй взобрался на кан, покрутил прялку. Тут к нему подскочила девушка лет шестнадцати – семнадцати и закричала:

– Сломаешь!

Слуги цыкнули на нее, а Баоюй отдернул руку и сказал:

– Я ничего подобного не видел, любопытно попробовать.

– Так ты ведь не умеешь, – сказала девушка, – хочешь, научу.

Цинь Чжун легонько дернул Баоюя за рукав и насмешливо шепнул:

– А в деревне тоже много интересного!

– Помолчи! – оттолкнул его Баоюй. – А то побью.

Девушка взяла прялку и начала прясть, да так ловко, что любо было смотреть. Тут ее позвала старуха:

– Эй, дочка, скорей иди сюда!

Девушка бросила прялку и убежала.

Баоюю сразу все стало неинтересным. Как раз в это время Фэнцзе прислала за ним слугу.

Фэнцзе уже успела вымыть руки, переодеться и спросила, переоделись ли они.

– Нет, – ответил Баоюй.

Служанки поставили на стол печенье, налили душистого чаю. Фэнцзе выпила чашечку, подождала, пока уберут со стола, затем вышла из хижины и села в коляску. Ванъэр еще раньше вручил подарки хозяевам усадьбы, и те принялись благодарить Фэнцзе.

Баоюй огляделся. Девушки, которая только что пряла, нигде не было. Он заметил ее у выхода из усадьбы, уже когда они немного отъехали. Она стояла вместе с двумя другими девочками и держала на руках ребенка. Баоюй почувствовал, как взволнованно забилось сердце, но постарался ничем не выдать своих чувств, лишь тайком бросил на девушку ласковый взгляд. Тут налетел порыв ветра, Баоюй зажмурился, а когда открыл глаза и обернулся, девушка куда-то исчезла.

Они догнали похоронную процессию. Впереди слышался грохот гонгов и барабанов, колыхались траурные флаги и зонты, по обе стороны от дороги выстроились буддийские монахи из кумирни Железного порога.

Вскоре въехали в ворота кумирни. За воротами были расставлены алтари с курильницами, слышались молитвы. Гроб с телом покойницы установили в боковом зале храма. Баочжу легла возле гроба.

Перед кумирней Цзя Чжэнь принимал гостей, друзей и близких. Некоторые уже стали прощаться, и Цзя Чжэнь каждого благодарил за оказанную честь. К концу дня почти все гости, строго соблюдая принцип старшинства, разошлись.

Женщин принимала Фэнцзе. Первыми уехали жены титулованных сановников, а за ними и остальные. До окончания трехдневных церемоний осталось лишь несколько близких родственниц.

Госпожа Син и госпожа Ван тоже собрались уезжать и позвали Баоюя, но тому хотелось побыть еще немного за городом, и пришлось оставить его на попечение Фэнцзе.

Кумирню Железного порога с помещениями для покойников, а также для тех, кто их сопровождал, некогда отстроили Нинго-гун и Жунго-гун, здесь и поныне возжигали благовония и было родовое кладбище, где хоронили членов семьи Цзя, умерших в столице.

Отстраивая кумирню, предки не предполагали, что в период расцвета их потомки будут разниться между собой, как Цань и Шан ^[150]. Кто победнее, оставался в кумирне, более богатые и знатные подыскивали себе местечко поудобней – в соседней деревне либо в женском монастыре – и жили там до конца погребальной церемонии.

Так было и на похоронах госпожи Цинь. Одни расположились в кумирне, другие поблизости от нее. Фэнцзе не захотела оставаться в кумирне и послала людей к монахине Цзинсюй в ближайший монастырь Пампушек с просьбой отвести ей там несколько комнат.

Монастырь, собственно, назывался Шуйюэ, а это нелепое название получил за то, что там готовили на редкость вкусные пампушки.

Монахи тем временем окончили службу и принесли Цзя Чжэню чай и вечернюю трапезу. Цзя Чжэнь послал Цзя Жуна сказать Фэнцзе, чтобы ложилась отдыхать. Но Фэнцзе простилась со всеми и вместе с Баоюем и Цинь Чжуном отправилась в монастырь Пампушек. В кумирне было кому позаботиться о женщинах, принимавших участие в похоронной процессии, – там оставалось несколько невесток из рода Цзя.

Цинь Банъе, отец Цинь Чжуна, человек старый и больной, уехал, наказав сыну дождаться окончания погребальной церемонии.

Гостей встретила монахиня Цзинсюй в сопровождении послушниц Чжишань и Чжинэн. Когда все поздоровались, Фэнцзе прошла в келью, переоделась и вымыла руки. Она сказала Чжинэн, что та выросла и похорошела, а затем спросила:

– Что это вы с настоятельницей совсем нас забыли?

– Недавно у господина Ху родился наследник, – ответила за послушницу Цзинсюй, – и госпожа Ху прислала нашей настоятельнице десять лянов серебра, чтобы та прочла «Сутры над тазом новорожденного»^[151]. Поэтому мы, госпожа, и не могли прийти справиться о вашем здоровье.

Но оставим старую монахиню прислуживать Фэнцзе, а вам поведаем о Цинь Чжуне и Баоюе.

Они играли в зале, когда появилась Чжинэн.

– Пришла Чжинэн, видишь? – сказал Баоюй.

– А мне что за дело? – удивился Цинь Чжун.

– Не хитри! – засмеялся Баоюй. – Разве не ты тайком обнимал ее в комнатах у старой госпожи? А сейчас вздумал меня морочить!

– Не было этого! – смутился Цинь Чжун.

– Было ли, не было – меня не интересует! – бросил Баоюй. – Ты только позови ее и скажи, чтобы она налила мне чашку чая, а дальше тебя не касается.

– Странно! – заметил Цинь Чжун. – Почему бы тебе самому ее не позвать?

– Одно дело ты, другое – я. На меня она и внимания не обратит, – рассмеялся Баоюй.

Цинь Чжуну ничего не оставалось, как окликнуть послушницу:

– Чжинэн, налей чашку чая!

Чжинэн часто наведывалась во дворец Жунго и играла там с Баоюем и Цинь Чжуном. Сейчас она выросла, познала любовь, и ей нравилось любезное обхождение Цинь Чжуна. Цинь Чжуна, в свою очередь, привлекали свежесть и красота Чжинэн. В общем, они питали друг к другу симпатию.

Чжинэн принесла чай.

– Это я возьму, – сказал Цинь Чжун.

– Нет, я, – запротестовал Баоюй.

– Неужели мои руки намазаны медом, что вы спорите из-за чашки чая, которую я держу! – воскликнула Чжинэн.

Баоюй выхватил чашку и принялся пить. Он хотел спросить о чем-то Чжинэн, но за ней пришла Чжишань – надо было идти накрывать стол. Следом явились служанки приглашать Цинь Чжуна и Баоюя пить чай и есть фрукты. Они поели немного и вышли прогуляться.

Фэнцзе в сопровождении Цзинсюй пошла отдыхать в специально убранную для нее комнату. Служанки постарше разошлись, и возле Фэнцзе остались совсем молоденькие.

Воспользовавшись этим, старая монахиня обратилась к Фэнцзе:

– Есть у меня одно дело. Хотела пойти во дворец посоветоваться со старой госпожой, но потом решила сперва поговорить с вами.

– Что же это за дело? – полюбопытствовала Фэнцзе.

– Амитаба! – воскликнула старая монахиня. – Когда я приняла постриг в монастыре Прекрасных талантов, был у меня в уезде Чанъань очень богатый благодетель по фамилии Чжан. Его дочь, которую в детстве звали Цзиньгэ, приходила в наш храм на богослужение и случайно встретила там дядю правителя области Чанъань – молодого господина Ли. С первого же взгляда он влюбился в нее и не замедлил послать к ней сватов. Но Цзиньгэ уже была просватана за сына бывшего чанъаньского начальника стражи. Семья Чжановхотела расторгнуть брачный договор, но побоялась начальника стражи. А господин Ли, хоть и узнал, что у девушки есть жених, не отступился. И родители ее оказались, как говорится, между двух огней. Семья жениха подняла скандал, они кричали: «Сколько нужно женихов для одной дочери?» – и подали в суд. Родители невесты не на шутку перепугались и снарядили людей в столицу искать покровительства. Вот я и подумала: ваша семья в хороших отношениях с нынешним генерал-губернатором Чанъани, господином Юнь Гуаном; может быть, госпожа и ее сын напишут письмо господину Юню, попросят поговорить с начальником стражи, тогда начальник согласится кончить дело миром, я уверена. А семья Чжан в долгу не останется, отблагодарит, если даже ей пришлось бы разориться.

– Дело, в общем-то, пустяковое, – промолвила Фэнцзе, – только старая госпожа не захочет вмешиваться.

– А вы не замолвите словечко?

– Деньги мне не нужны, и я тоже не стану вмешиваться, – заявила Фэнцзе.

Цзинсюй долго молчала, а потом сказала:

– Чжаны не поверят, что вы не хотите вмешиваться и вам не нужны деньги. Они подумают, что дела вашего рода совсем плохи, если даже в таком простом деле вы не в состоянии помочь.

Слова монахини задели Фэнцзе за живое:

– Пусть меня ждет какое угодно возмездие после смерти! Но я обещаю помочь, а обещания свои всегда выполняю. Скажи им, пусть принесут три тысячи лянов серебра.

– Вот и отлично! – воскликнула монахиня. – Теперь все в порядке…

– Только не думай, что я польстилась на деньги! – сказала Фэнцзе. – Эти три тысячи потребуются на разъезды слуг. А мне ничего не надо. Я сама в любую минуту могу выложить не то что три тысячи, а тридцать тысяч лянов.

– В таком случае окажите милость, госпожа!

– Торопиться незачем. Разве не видишь, как я занята? Всем нужна, не могут без меня обойтись! – воскликнула Фэнцзе и добавила: – Не беспокойся, раз я пообещала, все улажу!

– Конечно, конечно, – поддакнула монахиня. – Займись кто-нибудь другой этим, хоть и пустяковым, делом, с ног сбился бы! А вы со всем справляетесь! Недаром говорит пословица: «У кого способности, тот и трудится». Вот старая госпожа и поручает вам то одно, то другое, а вам и о своем здоровье не грех позаботиться.

Речи монахини льстили Фэнцзе, и она, несмотря на усталость, продолжала разговор.

Тем временем стемнело, и Цинь Чжун отправился искать Чжинэн. Юную монахиню он нашел во внутренних покоях, она мыла посуду, рядом никого не было. Цинь Чжун привлек ее к себе, поцеловал. .

– Ты что! – испуганно вскричала Чжинэн.

– Милая сестрица, не мучай меня! – взмолился Цинь Чжун. – Не согласишься, умру на этом самом месте!

– Я соглашусь, только вызволи меня из этой тюрьмы, уведи отсюда, – ответила Чжинэн.

– Это легко сделать! – сказал Цинь Чжун. – Но далекой водой не утолишь жажды!

Сказав так, он погасил светильник, обнял Чжинэн и повалил на кан. Напрасно Чжинэн противилась. Кричать она постыдилась, и как-то само собой получилось, что нижняя одежда с нее сползла. Но в тот самый момент, когда Цинь Чжун, как говорится, «вошел в порт», кто-то молча на них навалился. Оба обомлели от страха. Но тут раздался смешок, и они узнали голос Баоюя.

Цинь Чжун вскочил.

– И не совестно тебе?

– Сделаешь все, что я захочу, никому не скажу. А нет – подниму скандал! – заявил Баоюй.

Сгорая от стыда, Чжинэн незаметно выскользнула из комнаты. А Баоюй потащил за собой Цинь Чжуна, приговаривая:

– Еще упрямишься?

– Дорогой брат, я сделаю все, что захочешь, только не шуми, – умолял Цинь Чжун.

– Молчи, – сказал Баоюй, – ляжем спать, тогда и рассчитаюсь с тобой!

Фэнцзе тем временем разделась и легла в постель. Для Баоюя и Цинь Чжуна положили в передней на полу матрацы.

Фэнцзе, опасаясь, как бы не потерялась одушевленная яшма, велела забрать ее у Баоюя, когда тот уснет, чтобы положить камень себе под подушку.

О том, как Баоюй рассчитывался с Цинь Чжуном, мы не знаем, не видели, а придумывать не будем.

На следующее утро матушка Цзя и госпожа Ван прислали за Баоюем людей с наказом потеплее одеться и, если нет причин задерживаться, возвращаться домой. Но Баоюю не хотелось домой. Да и Цинь Чжуну тоже – жаль было расставаться с Чжинэн, и он уговорил Баоюя упросить Фэнцзе оставить их еще на день. Фэнцзе согласилась, хотя все погребальные церемонии были закончены. Ей хотелось угодить Цзя Чжэню, и она решила доделать кое-какие мелкие дела. К тому же надо было выполнить просьбу монахини Цзинсюй. Да и порадовать Баоюя она была не прочь и сказала ему так:

– Все свои дела я сделала, и оставаться здесь – только лишние хлопоты. Не позднее чем завтра необходимо уехать.

– Так ведь всего один день, – умолял Баоюй, – а завтра непременно уедем.

Итак, они остались в монастыре еще на одну ночь.

Фэнцзе осторожно изложила Лай Вану просьбу старой монахини, Лай Ван сразу смекнул, в чем дело, и тотчас отправился в город. Там он нашел стряпчего, который составил письмо, и отвез его в Чанъань, будто бы по поручению Цзя Ляня. До Чанъани не больше ста ли, поэтому через два дня дело было улажено.

Юнь Гуан, генерал-губернатор Чанъани, издавна пользовался милостями рода Цзя и без проволочек сделал все, о чем его просили. Лай Ван получил от него ответное письмо и отвез Фэнцзе, но об этом мы рассказывать не будем.

На следующий день Фэнцзе распрощалась со старой монахиней и велела ей через три дня приехать во дворец Жунго за ответом.

Пожалуй, не стоит подробно описывать страдания, которые испытывал Цинь Чжун, расставаясь с Чжинэн.

Фэнцзе еще раз побывала в кумирне Железного порога и осмотрела, все ли там в порядке. Баочжу заявила, что останется здесь навсегда, и Цзя Чжэню пришлось послать другую служанку сопровождать Фэнцзе.

О том, что было дальше, вы узнаете из следующей главы.

Глава шестнадцатая

Цзя Юаньчунь становится первой управительницей дворца Больших Стилистов;

юный Цинь Чжун уходит в мир иной

Итак, Фэнцзе в сопровождении Баоюя и Цинь Чжуна осмотрела кумирню Железного порога, после чего все трое возвратились в город. Там они первым делом повидались с матушкой Цзя и госпожой Ван, а затем разошлись по своим комнатам. Ночью не случилось ничего такого, о чем стоило бы рассказывать.

Комната для занятий Баоюя была уже готова, и он решил заниматься там по вечерам вместе с Цинь Чжуном.

К несчастью, Цинь Чжун оказался слишком слаб здоровьем. За городом он простудился, да и тайные встречи с Чжинэн не пошли на пользу – был нарушен привычный для него образ жизни. По возвращении домой у него начались кашель и насморк, пропал аппетит. В школу он не ходил, целыми днями сидел дома и лечился. Баоюй, опечаленный, с нетерпением ждал, когда друг поправится.

Как только Фэнцзе получила письмо от Юнь Гуана, старая монахиня не замедлила сообщить семье Чжан, что дело улажено. Начальник стражи сразу присмирел и согласился принять обратно подарки, которые преподнес при сватовстве.

Но кто бы подумал, что у честолюбивых, падких на деньги родителей вырастет такая благородная дочь? Узнав, что прежний брачный договор расторгнут и теперь ее сватают за молодого человека из рода Ли, Цзиньгэ повесилась на собственном поясе… А сын начальника стражи так любил невесту, что с горя утопился. В общем, обе семьи постигло горе. Как говорится, «лишились и богатства, и детей».

Фэнцзе получила три тысячи лянов серебра, но от госпожи Ван это скрыла. После первой удачи она расхрабрилась и уладила еще много подобных дел.

Наступил день рождения Цзя Чжэня, и все родственники из дворцов Нинго и Жунго собрались поздравить его. Неожиданно среди веселья и шума появился привратник и доложил:

– Прибыл старший евнух Шести дворцов^[152] господин Ся с высочайшим указом.

Цзя Шэ и Цзя Чжэн встревожились, распорядились прекратить пир, расставили столики и курильницы и, распахнув парадные двери, на коленях встретили государева посланца.

Старший евнух прибыл верхом в сопровождении множества слуг. Прежде ему не доводилось развозить указы, и сейчас на лице его сияла самодовольная улыбка. Войдя в гостиную, он обратился лицом к югу и произнес:

– По высочайшему повелению господину Чжэну надлежит немедленно прибыть ко двору и предстать перед государем во дворце Изъявления почтительности.

Отказавшись выпить предложенный ему чай, посланец удалился, сел на коня и ускакал. В полной растерянности, недоумевая, Цзя Чжэн торопливо переоделся и отправился ко двору.

Одолеваемая тревогой матушка Цзя не выдержала и послала следом нескольких слуг, разузнать, что случилось. Прошло довольно много времени, прежде чем слуги, запыхавшись, прибежали ко вторым воротам и сообщили радостную весть.

– Господин, – сказали они, – велел просить старую госпожу и всех остальных прибыть ко двору и выразить благодарность государю за великую милость.

В это время взволнованная матушка Цзя стоя дожидалась вестей. Вместе с ней в большом зале находились госпожа Син, госпожа Ван, госпожа Ю, Ли Вань, Фэнцзе, Инчунь и остальные сестры.

Матушка Цзя велела Лай Да рассказать подробно, в чем дело.

– Откуда нам, слугам, знать, что произошло во дворце? – ответил Лай Да. – Вышел евнух и сообщил, что нашей старшей барышне пожаловано звание первой управительницы дворца Больших Стилистов и титул Мудрой и Добродетельной супруги государя. Затем вышел наш господин и сказал то же самое. Сейчас господин отправился в восточный дворец, а вас просит поскорее приехать и выразить государю благодарность за оказанную милость.

Только теперь матушка Цзя успокоилась, и лицо ее осветилось радостью. Нарядившись в платье, приличествующее званию, она в сопровождении госпожи Син, госпожи Ван и госпожи Ю отправилась в паланкине во дворец.

Цзя Шэ и Цзя Чжэнь должны были прислуживать матушке Цзя, поэтому они тоже облачились в придворное платье и, захватив Цзя Цяна и Цзя Жуна, последовали за госпожами.

Все обитатели дворцов Нинго и Жунго, начиная от хозяев и кончая слугами, ликовали. Один Баоюй оставался ко всему безучастным. Вы спросите почему? А вот почему. Недавно Чжинэн убежала из монастыря и пришла к Цинь Чжуну. Цинь Банъе, отец Цинь Чжуна, сразу догадался, в чем дело, выгнал девушку, а Цинь Чжуну задал хорошую трепку. От гнева и расстройства старик заболел и через несколько дней скончался.

Больной и слабый Цинь Чжун горько раскаивался, виня себя в смерти отца, а тут еще его высекли. Болезнь обострилась. Все это печалило Баоюя, и даже весть о возвышении старшей сестры Юаньчунь не смогла отвлечь его от грустных мыслей. Его одного не интересовало, как матушка Цзя благодарила государя за милость, как вернулась домой, как приходили с поздравлениями родственники и друзья; он был вдали от веселья, царившего в эти дни во дворцах Жунго и Нинго, и оставался ко всему равнодушен. Все подшучивали над ним, говорили, что за последнее время он поглупел.

К счастью, прибыл человек с письмом, в котором сообщалось, что на следующий день приезжают Цзя Лянь и Дайюй. Эта весть немного обрадовала Баоюя. Потом выяснилось, что вместе с ними едет Цзя Юйцунь, получивший рекомендации Ван Цзытэна; ему надлежало явиться на вакантную должность в столице. В свое время Цзя Юйцунь был учителем Дайюй и приходился родственником Цзя Ляню. Линь Жухая, отца Дайюй, похоронили, как и полагалось, на родовом кладбище.

Останавливайся Цзя Лянь на каждой станции, он добрался бы до дому лишь в следующем месяце. Однако, узнав радостную весть о возвышении Юаньчунь, Цзя Лянь заторопился и ехал без остановок.

Все эти подробности Баоюй пропустил мимо ушей, только справился о самочувствии Дайюй.

Назавтра в полдень доложили:

– Второй господин Цзя Лянь и барышня Линь Дайюй прибыли во дворец.

При встрече все стали рассказывать друг другу о своих радостях и невзгодах, не обошлось без вздохов и горестных слез. Потом начались поздравления и утешения.

Баоюй заметил, что Дайюй стала вести себя непринужденнее, чем прежде. Тщательно подмела комнату, расставила украшения и безделушки, разложила книги. Она привезла в подарок Баоюю, Баочай, Инчунь и остальным сестрам бумагу, кисточки для письма и прочие письменные принадлежности. Тогда Баоюй бережно, как драгоценность, вынул подаренные ему Бэйцзинским ваном четки из ароматного дерева и отдал Дайюй, но девочка неожиданно вспылила:

– Не нужно! Может быть, эти четки держали какие-нибудь грязные руки! – И она швырнула подарок на пол.

Баоюй поднял четки и спрятал. Рассказывать подробно о том, как все это произошло, пожалуй, не стоит.

Цзя Лянь между тем, повидавшись со всеми родными, пошел к себе. И Фэнцзе, у которой и без того не оставалось ни минуты свободного времени, пришлось ради мужа, приехавшего издалека, отложить все дела. Посторонних в комнате не было, и Фэнцзе шутливым тоном обратилась к Цзя Ляню:

– Поздравляю вас с великой радостью, государев зятек! Вы, наверное, устали с дороги! Еще вчера, как только прибыл ваш посланец, я приготовила для вас чарочку вина! Не знаю только, не откажетесь ли вы от моего скромного угощения?!

– Что вы! Что вы! Да разве я посмею? – заулыбался Цзя Лянь. – Премного вам благодарен, премного благодарен!

Тут вошли Пинъэр и другие служанки, поклонились Цзя Ляню и подали чай.

Расспросив обо всем, что произошло после его отъезда, Цзя Лянь еще раз поблагодарил Фэнцзе за хлопоты.

– Уж и не знаю, как справляться со всеми делами! – принялась жаловаться Фэнцзе. – Опыта никакого, хитрости тоже. Как говорится, ударят палкой, а мне кажется, укололи иголкой! Слово ласковое скажут – я и растаяла, нрав слишком мягкий. Прежде мне не поручали таких важных дел, вот и боюсь ошибиться, робею. Ночами не сплю, если старая госпожа чем-нибудь недовольна. А начну отказываться от дел – она и слушать не хочет, говорит, будто я ленюсь, не желаю учиться. Ей и в голову не приходит, что я совсем с ног сбилась! Шага не ступлю, не подумав, слова не вымолвлю. Вам-то известно, каких трудов стоит держать в руках наших управительниц! Чуть ошибешься, злословят, насмехаются; что-нибудь не понравится, как говорится, тычут пальцем в шелковицу, а ругают акацию. Никогда не помогут в беде! Наоборот. Столкнут людей лбами и смотрят, как те дерутся, им бы только чужими руками жар загребать да подливать масла в огонь, а самим сухими из воды выйти, как говорится, сделать вид, будто не замечают, что сейчас упадет бутыль с маслом! Со мной они не считаются, но обижаться не приходится – я слишком молода и невзыскательна. Но что удивительно, когда во дворце Нинго скончалась жена Цзя Жуна, Цзя Чжэнь трижды умолял старую госпожу, на коленях ползал, чтобы она разрешила мне им помочь! Как я ни отказывалась, не помогло, старая госпожа приказала, и пришлось повиноваться. Кончилось тем, что я совершенно запуталась в проведении церемоний и в остальных делах, и наверняка брат Цзя Чжэнь не раз пожалел, что поручил мне такое важное дело. Если завтра увидишься с ним, извинись за меня и спроси, кто посоветовал ему поручить все хозяйственные дела такой неопытной девчонке?

В это время снаружи послышались голоса.

– Кто там? – спросила Фэнцзе.

– Тетушка Сюэ прислала Сянлин спросить кое о чем, – ответила Пинъэр, – я ей все объяснила и отослала обратно.

– Ну и дела! – вскричал Цзя Лянь. – Ведь только что тетушка Сюэ проходила мимо меня с какой-то миловидной девочкой! Я ее впервые увидел. Тетушка сказала, что это та самая служанка Сянлин, из-за которой попал под суд Сюэ Пань. Недавно она стала его наложницей. До чего же хороша! А этот дурак Сюэ Пань ее опозорил!

– О-о-ох! – Фэнцзе скривила губы. – Я думала, во время поездки в Сучжоу и Ханчжоу ты хоть немного изменишься. А ты остался таким же, как прежде! Но раз эта Сянлин так тебе нравится, нет ничего проще, чем обменять Пинъэр на нее! Тебе, надеюсь, известно, что Сюэ Пань «ест из чашки, а заглядывает в котел». Сколько раз в этом году он ссорился с тетушкой Сюэ из-за того, что она мешала ему завести шашни с Сянлин! Наконец тетушка Сюэ решила, что Сянлин хороша собой, ласкова и послушна, даже некоторым барышням из знатных семей до нее далеко, и, созвав гостей, во всеуслышание объявила, что отныне Сянлин наложница ее сына! А тот через полмесяца бросил Сянлин, как бросал остальных!

В это время прибежал мальчик-слуга и доложил:

– Господин приглашает второго господина Цзя Ляня к себе.

Цзя Лянь встал, торопливо оправил одежду и вышел.

Фэнцзе спросила у Пинъэр:

– Зачем тетушка Сюэ присылала Сянлин?

– Какая там Сянлин? – ответила Пинъэр. – Все это я нарочно придумала. Вы только представьте, госпожа, жена Ванъэра совсем сдурела…

С этими словами она подошла к Фэнцзе и прошептала ей на ухо:

– Угораздило ее принести вам проценты как раз в то время, когда был дома второй господин! Хорошо, что я перехватила ее в прихожей. Вы же знаете своего мужа – за деньгами он и в кипящий котел полезет! Узнай он, что у вас завелись деньги, тотчас же их растратит! Деньги я у нее взяла, обругала ее, а вам нарочно сказала, что приходила Сянлин!

– Значит, вздумала меня за нос водить, – рассмеялась Фэнцзе. – А я-то решила, что тетушка Сюэ специально прислала служанку, узнав о приезде второго господина!

Пока они разговаривали, вернулся Цзя Лянь. Фэнцзе приказала подать вино и закуски, и супруги сели друг против друга. Фэнцзе любила вино, но при муже не осмеливалась пить. Вдруг вошла кормилица Цзя Ляня – мамка Чжао. Фэнцзе и Цзя Лянь поспешно встали, поднесли ей вина и предложили сесть на кан. Мамка Чжао наотрез отказалась. Тогда Пинъэр поставила рядом с каном столик и скамеечку для ног, и мамка Чжао на нее села.

Выбрав на своем столе два нетронутых блюда, Цзя Лянь распорядился поставить их на столик мамки Чжао.

– Эта еда для матушки слишком жесткая, – сказала Фэнцзе мужу, – как бы она не сломала зубы, – и обратилась к Пинъэр: – Подай разварную ветчину, о которой я говорила утром. Кстати, почему ты не велела ее разогреть? – И она снова заговорила с мамкой Чжао: – Матушка, отведай вина, которое привез твой сын!

– Вина я выпью! – сказала мамка Чжао. – И вы, госпожа, выпейте. Чего бояться? Только лишнего пить не надо. Я, собственно говоря, не вино сюда пришла пить, у меня к вам важное дело. Выслушайте меня и проявите хоть каплю участия. Господин Цзя Лянь всегда только обещает, а потом забывает свои обещания. Ведь я его выкормила! И теперь, когда состарилась, он мог бы хоть что-нибудь сделать для моих сыновей, ничего зазорного в этом нет. Я несколько раз обращалась к господину, он обещал, но ничего не сделал. Сейчас, когда небо послало великую радость, вам наверняка понадобятся люди. Вот я и пришла еще раз напомнить о своей просьбе. А то ведь недолго умереть с голоду, если надеяться на господина Цзя Ляня!

– Что ж, матушка, – промолвила Фэнцзе, – лучше поручи это дело мне. Разве ты не знаешь Цзя Ляня? Выкормила своим молоком неродного сына, а он к тебе так невнимателен! Неужели твои сыновья хуже других? Все знают, как ты о них заботишься! А вот Цзя Ляня ты вырастила не для себя – для чужих. Впрочем, может быть, я не права и этих чужих ты считаешь своими?

Все рассмеялись. Не сдержала улыбки и мамка Чжао и, помянув Будду, сказала:

– Наконец-то все стало ясно как день! Господин наш не разбирает, кто свой, кто чужой. Стоит его попросить, и по доброте своей он никому не откажет.

– А что, разве не так? – улыбнулась Фэнцзе. – Он особенно добр к мужчинам, у которых красивые жены, а с нами, женщинами, непреклонен и тверд.

– Я счастлива, госпожа, что вы ко мне так добры, – закивала головой мамка Чжао. – Давайте выпьем по чарочке! Раз это дело вы взяли на себя, мне нечего беспокоиться!

Цзя Лянь виновато усмехнулся и произнес:

– Нечего болтать глупости! Лучше накрывайте на стол, а то мне еще надо пойти кое о чем посоветоваться со старшим господином Цзя Чжэнем.

– Смотри не тяни с главным делом, – предупредила Фэнцзе. – Что сказал тебе старый господин, когда ты был у него?

– Что государыня вскоре должна навестить родителей, – ответил Цзя Лянь.

– Значит, это вопрос решенный? – спросила Фэнцзе.

– Почти, – с улыбкой ответил Цзя Лянь.

– Как все же милостив наш государь! – воскликнула Фэнцзе.– Судя по книгам и пьесам, таких государей не было с самых древних времен.

– Воистину, воистину! – подхватила мамка Чжао. – Целыми днями в доме только и разговоров что о каком-то свидании с родными, а я, старая дура, в толк никак не возьму, что это значит. Вот и от вас только что о том же услышала! Не растолкуете ли мне, что это значит?

Цзя Лянь принялся разъяснять:

– Наш государь, заботясь о чувствах своих подданных, считает, что самое главное – это почитание родителей и что отношения между родителями и детьми как в знатных семьях, так и среди простого народа основываются на едином естественном законе. Государь дни и ночи прислуживает своим родителям, но не в силах исполнить до конца свой сыновний долг. Что же тогда говорить о государевых женах, наложницах или девушках, много лет живущих во дворце? Мысли их нет-нет да и возвращаются к родителям, а родители тоскуют по дочерям, могут даже заболеть от тоски, и тогда нарушится установленная самим Небом гармония. Поэтому государь испросил у батюшки и у матушки для родственников своих жен и наложниц дозволения приезжать двадцать шестого числа каждого месяца ко двору и справляться о здоровье дочерей. Родители похвалили ныне правящего государя за его благочестие и гуманность, однако сказали, что во время подобных встреч все равно придется соблюдать все придворные церемонии и нельзя будет свободно выражать свои чувства. Поэтому особым указом было разрешено родственникам государевых жен и наложниц, если они владеют большими усадьбами и отдельными дворами, где можно удобно расположиться, помимо визита ко двору двадцать шестого числа, принимать у себя дворцовые экипажи с бубенцами, чтобы насладиться радостью встречи и выразить полностью родственные чувства, дарованные самим Небом. Кто же мог, получив этот указ, не испытать счастья бесконечной признательности? Отец Чжоу-гуйфэй тотчас же повелел выстроить отдельный двор Свидания с родными. У Тянью – отец У-гуйфэй – не замедлил отправиться за город присмотреть подходящий участок. В общем, дело это, можно сказать, решенное.

– Амитаба! – воскликнула мамка Чжао. – Вот, оказывается, что это значит! Выходит, и мы должны готовиться к приему нашей государыни?

– Об этом все и толкуют, – ответил Цзя Лянь. – Не то мы и забот никаких не знали бы!

– В таком случае и мне посчастливится увидеть большой свет! – произнесла Фэнцзе, не скрывая радости. – Жаль, что я еще так молода! Родись я раньше лет на двадцать – тридцать, все эти старики не презирали бы меня сейчас за то, что я неопытна и не видела света! Я только слышала, как император Тайцзу, подобно Шуню, совершал объезд своих владений, но, к сожалению, не могла быть свидетельницей этого события! А оно, пожалуй, интереснее всех книг!

– Да, подобные события случаются раз в тысячу лет! – поддакнула мамка Чжао. – Тогда я была еще девчонкой и мало что понимала. Господин Цзя в то время ведал строительством морских кораблей и ремонтом дамб в Гусу и Янчжоу. Помню, пришлось ему однажды принимать у себя государя. Сколько денег было истрачено! Поистине серебро текло рекой! Или еще…

– А у нас, в семье Ван, вот что однажды было, – перебила ее Фэнцзе. – Отец мой в то время ведал приемом даров, присылавшихся ко двору из разных государств, в доме у нас постоянно останавливались иноземцы. Привезенные заморскими кораблями в Юэ, Минь, Дянь и Чжэ^[153] товары принадлежали нам.

– Так это всем известно! – вставила мамка Чжао. – Ведь и поныне ходит молва: «Когда в Восточном море нет царю Драконов ложа, Цзиньлинское семейство Ван найти его поможет». Это сказано о вашей семье, госпожа! А сейчас в Цзяннани живет семья Чжэнь. Ай-я-я! До чего же это именитый род! Четыре раза принимали они у себя государя. Собственными глазами видела, иначе не стала бы говорить, но все равно никто не поверит. Серебра у них было все равно что навоза, всяких диковинных товаров – целые горы. А уж понадобится им что-нибудь, ни перед чем не остановятся! На преступление пойдут!

– Все это я слышала от деда, – сказала Фэнцзе. – Почему же не верить? Одно удивительно – откуда у них такое богатство?

– Вот что я вам скажу, госпожа, – ответила мамка Чжао. – На приемы государя они тратят деньги, которые у него же крадут. Не думайте, ни у кого нет лишних денег на развлечения!

В это время пришла от госпожи Ван служанка справиться, пообедала ли Фэнцзе, и Фэнцзе сразу поняла, что у госпожи Ван к ней какое-то дело. Она быстро поела и уже собралась идти, как вдруг прибежал мальчик-слуга и доложил:

– Из восточного дворца Нинго пришли братья Цзя Жун и Цзя Цян.

Не успел Цзя Лянь прополоскать рот и вымыть руки, как вошли молодые люди.

– Что скажете? – обратился к ним Цзя Лянь.

Фэнцзе, собравшаяся было уходить, остановилась.

– Отец велел вам передать, – начал Цзя Жун, – что старшие господа договорились построить отдельный двор в три с половиной ли в окружности – от восточной стены дворца Жунго, где находится сад, до северозападного края сада дворца Нинго. Уже заказан план, и завтра мы его получим. Вы сегодня устали с дороги, дядя, и можете прийти к нам утром, если хотите что-нибудь сказать по этому поводу.

– Поблагодари старшего господина за внимание и заботу, – с улыбкой ответил Цзя Лянь. – С его дозволения, я и в самом деле сейчас не пойду. Решили все правильно! Так и передай. В другом месте было бы куда сложнее строить. А утром я непременно приду к старшему господину справиться о здоровье, и мы все подробно обсудим.

Слушая, Цзя Жун почтительно поддакивал. Затем к Цзя Ляню подошел Цзя Цян:

– Старший господин велел мне съездить в Гусу купить девочек-актрис и пригласить к ним учителя, а также достать музыкальные инструменты и выполнить еще кое-какие поручения… Со мной поедут два молодых человека, ценители искусств – Шэнь Пиньжэнь и Бу Гусю и два сына Лай Да. Старший господин приказал об этом доложить вам, дядюшка!

Цзя Лянь внимательно поглядел на Цзя Цяна и спросил:

– А опыт в таких делах у тебя есть? Дело, конечно, не первой важности, но ухо надо держать востро, чтобы не оплошать.

– Попробую, – улыбнулся Цзя Цян, – надо же учиться!

В это время Цзя Жун, на которого не падал свет лампы, осторожно коснулся полы платья Фэнцзе. Та притворилась, будто ничего не заметила.

– Слишком ты заботлив, – сказала она Цзя Ляню. – Неужели мы умнее старшего господина, уж он знает, кого куда посылать. Если Цзя Цян несведущ в таких делах, кто же тогда в них разбирается? И Цзя Цян, и Цзя Жун уже совсем взрослые, и если, как говорится, не пробовали свинины, то по крайней мере видели, как бегает свинья. Старший господин его посылает как своего представителя, значит, ему не придется торговаться и самостоятельно вести дела. Так что старший господин, я полагаю, поступил правильно.

– Совершенно верно, – согласился Цзя Лянь. – Я и не возражаю, только надо все хорошенько обдумать. – И он обратился к Цзя Цяну: – А откуда возьмут на это дело деньги?

– Об этом как раз и шел только что разговор, – произнес Цзя Цян. – Господин Лай Шэн сказал, что деньги с собой везти незачем. Семья Чжэнь должна нам пятьдесят тысяч лянов серебра. Им завтра же напишут письмо с просьбой вернуть долг – тридцать тысяч лянов серебра дадут мне, а оставшиеся двадцать тысяч пойдут на покупку цветных фонариков, свечей, занавесок и пологов.

– Это, пожалуй, неплохо, – кивнул головой Цзя Лянь.

– Не хочешь ли взять с собой еще двух человек? – спросила Фэнцзе, обращаясь к Цзя Цяну. – Люди вполне подходящие. Тебе было бы с ними удобно.

– Весьма кстати! – воскликнул Цзя Цян. – Я как раз собирался просить вас, тетушка, чтобы дали мне еще двух помощников.

Он осведомился у Фэнцзе, что за люди и как их зовут, а Фэнцзе спросила у мамки Чжао имена ее сыновей. Та сидела задумавшись и не сразу поняла, о чем ее спрашивают, а как только сообразила, быстро ответила:

– Чжао Тяньлян и Чжао Тяньдун.

– Смотри не забудь! – сказала Фэнцзе Цзя Цяну и добавила: – Ну ладно, а теперь я пойду по своим делам!

Она вышла. Цзя Жун последовал за нею и, лукаво улыбаясь, спросил:

– Тетушка, может быть, вам что-нибудь нужно? Составьте список, мы непременно раздобудем!

– Не болтай! – прикрикнула на него Фэнцзе. – Неужели ты думаешь какими-то безделушками завоевать мое расположение? Впрочем, ничего удивительного, твои штучки мне хорошо известны!

Она засмеялась и ушла. А Цзя Цян вернулся к Цзя Ляню и спросил, не нужно ли ему что-нибудь привезти.

– Подумать только, – с улыбкой ответил Цзя Лянь. – Едва начал учиться вести дела, а уже хитришь! Если что-нибудь мне понадобится, сообщу письмом.

С этими словами Цзя Лянь отпустил обоих. И тут же явились еще несколько человек по всяким делам. Цзя Лянь утомился и велел передать слуге, который стоял у вторых ворот:

– Никого больше не пускать, делами буду заниматься завтра.

Фэнцзе возвратилась лишь ко времени третьей стражи и сразу же легла спать.

На следующее утро Цзя Лянь побывал у Цзя Шэ и Цзя Чжэна, после чего в сопровождении старого управляющего и нескольких друзей отправился осмотреть место, где предполагалось соорудить двор Свидания с родными и подсчитать, сколько понадобится рабочих. Вскоре созвали мастеровых всех специальностей, начали подвозить золото и серебро, бронзу и олово, песок и дерево, кирпич и черепицу. Строения и стены сада Слияния ароматов вплоть до главного двора дворца Жунго, в том числе все дома, в которых жили слуги и служанки дворца Жунго, были снесены. Дворцы Нинго и Жунго разделял теперь только небольшой переулок, и хотя у него был свой владелец, препятствий для соединения обоих дворцов больше не оставалось. Ручеек, вытекавший из-под стены в северном углу сада Слияния ароматов, теперь можно было легко провести в сад дворца Жунго.

В саду Жунго не хватало украшений и искусственных горок, зато во дворце Нинго были бамбуковые рощи и искусственные каменные горки, беседки, павильоны и балюстрады – все это решили перенести в сад Жунго. Таким образом, оба дворца как бы слились воедино, что избавило от множества лишних расходов. На переустройство ушла весьма скромная сумма. Все строительные работы вел знаменитый мастер по прозвищу Горец Е, который до мелочей все обдумал и произвел необходимые расчеты.

Цзя Чжэн не привык заниматься повседневными делами и положился во всем на других. Устройством искусственных горок и прудов, посадкой цветов и бамбука, а также декоративными работами ведал Горец Е. Цзя Чжэн все осматривал, проверял и, если было необходимо, шел к кому-нибудь за советом. Цзя Шэ жил без всяких забот, дел у него почти никаких не было. Он только выслушивал доклады, когда к нему приходили, и вызывал к себе, если хотел дать указания.

Цзя Жун ведал изготовлением золотой и серебряной утвари. Цзя Цян уехал в Гусу. Цзя Чжэнь и Лай Да наблюдали за строительными работами, вели расчеты и распределяли людей.

Трудно вкратце описать все, что происходило во дворцах Жунго и Нинго. Везде царили шум и оживление. Но об этом речь впереди.

Столько накопилось важных дел в доме, что отцу, к великому удовольствию Баоюя, некогда было интересоваться его учебой. Однако его радость омрачала болезнь Цинь Чжуна, день ото дня тому становилось хуже.

Как-то, поднявшись пораньше, Баоюй умылся, причесался и хотел пойти к матушке Цзя, сказать, что собирается навестить Цинь Чжуна, как вдруг заметил Минъяня, который стоял у вторых ворот и делал Баоюю какие-то знаки.

– Ты почему здесь? – выйдя из дому, спросил Баоюй.

– Господин Цинь Чжун умирает, – ответил Минъянь.

Баоюй даже подскочил от испуга.

– Как это умирает? Ведь вчера он был в полном сознании! Я навещал его!

– Не знаю, – проговорил Минъянь. – Так сказал старик из их семьи, который только что приходил.

Баоюй помчался к матушке Цзя. Та тотчас же распорядилась дать Баоюю надежных провожатых.

– Проведай друга и возвращайся, – напутствовала она. – Не засиживайся!

Баоюй вернулся к себе, переоделся и выбежал из комнаты. Коляску еще не подали, и он в волнении метался по залу. Вскоре подъехала коляска, Баоюй вскочил в нее, Ли Гуй и Минъянь пошли следом.

У ворот дома, где жила семья Цинь, было безлюдно. Баоюй устремился во внутренние покои, слуги поспешили за ним. Две дальних родственницы Цинь Чжуна, невестки и сестры в страхе бросились врассыпную.

Цинь Чжун то и дело впадал в забытье, и под ним меняли циновку^[154]. Баоюй не выдержал и заплакал навзрыд.

– Не плачьте, – уговаривал его Ли Гуй. – Брат Цинь Чжун до того ослабел, что на кане ему стало неудобно лежать и его перенесли на циновку. Своими слезами вы только расстроите его, господин!

Баоюй подошел к Цинь Чжуну. Тот лежал на подушке с закрытыми глазами, бледный как воск, и тяжело дышал.

– Брат Цинь Чжун, это я – Баоюй! – Баоюй позвал раз, другой, третий, но Цинь Чжун даже не открыл глаз.

Он давно впал в беспамятство и почти не дышал. Он уже видел толпу демонов с веревками и бирками, где записан приговор, готовых броситься на него и утащить с собой.

Но душа Цинь Чжуна не могла так сразу расстаться с телом. Цинь Чжун помнил, что в семье некому присматривать за хозяйством, что еще не обрела приюта Чжинэн, и умолял демонов хоть ненадолго отсрочить исполнение приговора. Но демоны были неумолимы и еще упрекали Цинь Чжуна: «Ты – грамотный, книги читал! Неужели не знаешь поговорки: „Если Янь-ван приказал тебе умереть в третью стражу, кто дерзнет оставить тебя в живых до пятой?“ Мы, обитатели царства тьмы, бескорыстны и никому никаких поблажек не делаем, не то что обитатели царства света, у тех вечно находятся отговорки!»

Вдруг среди общего шума душа Цинь Чжуна услышала: «Это я, Баоюй!» – и еще горячее стала молить: «Почтенные духи, будьте хоть чуточку милосердны, позвольте мне поговорить с другом, и я тотчас вернусь». – «Какой там еще друг?» – зашумели демоны. «Я вас не стану обманывать, – продолжал Цинь Чжун. – Это внук Жунго-гуна, его детское имя Баоюй».

Стоило это услышать главному демону-судье, как он пришел в замешательство и обрушился на бесенят с бранью: «Говорил я вам: давайте его отпустим. Но вы меня не послушали и так галдели, что привлекли внимание человека, которому покровительствует сама судьба! Что теперь делать?»

Тут демоны замахали руками, затопали ногами и стали поносить главного демона: «Эй, старый, раньше ты был грозным и могущественным, а сейчас испугался „Драгоценной яшмы“! Ведь Баоюй из мира света, а мы из мира тьмы, и нам до него нет никакого дела!»

Главный демон еще больше распалился и стал неистово браниться.

О том, что произошло дальше, вы узнаете из следующей главы.

Глава семнадцатая

В саду Роскошных зрелищ таланты состязаются в сочинении парных надписей;

во дворце Жунго идут приготовления к Празднику фонарей

И вот наступила кончина Цинь Чжуна. Баоюй плакал навзрыд. Насилу удалось слугам его успокоить немного, но, возвращаясь во дворец Жунго, он все время ронял слезы.

Матушка Цзя пожертвовала на похороны несколько десятков лянов серебра и послала в знак соболезнования подарки семье умершего. Баоюй совершил жертвоприношение.

На седьмой день после смерти Цинь Чжун был похоронен, и на этом наш рассказ о нем кончается. Баоюй еще долго грустил, но постепенно и он утешился.

Как-то к Цзя Чжэну явились ведавшие работами в саду и сказали:

– Почти все работы закончены. Старший господин Цзя Шэ все осмотрел. Соизвольте и вы проверить. Если что не так, переделаем. Тогда останется лишь развесить горизонтальные надписи над дверьми и воротами да придумать парные надписи.

Цзя Чжэн подумал и произнес:

– Придумать надписи, пожалуй, самое трудное. Лучше бы это сделала сама виновница торжества, гуйфэй, но ведь она не видела сада! А без надписей прекрасные виды, беседки и террасы, великолепные цветы, ивы, горки и ручьи не произведут на нее желанного впечатления.

Находившиеся тут же друзья и приживальщики из числа знатных молодых людей поддержали Цзя Чжэна:

– Это верно, уважаемый господин! Но позвольте дать вам совет. Можно сделать наброски горизонтальных надписей из двух, трех или четырех слов и составить вертикальные парные фразы, написать их на шелке и развесить так, чтобы изнутри они освещались фонарем. Когда же пожалует ваша дочь, гуйфэй, вы попросите ее выбрать самые лучшие.

– Пожалуй, вы правы, согласился Цзя Чжэн. – Давайте пройдемся и посмотрим. Постараемся придумать надписи. Получится – хорошо. Не получится – пригласим Цзя Юйцуня, пусть он придумает.

– Цзя Юйцуня? – воскликнули все в один голос. – Да вы не хуже его придумаете.

– Поймите, – возразил Цзя Чжэн. – Мне и в детстве не удавались стихи о цветах, птицах, горах и реках, а сейчас, когда я обременен делами, и подавно. В этом деле я совершенный профан, и мои грубые надписи только испортят красоту сада и беседок.

– Все это неважно, – не сдавались те. – Можно в конце концов обсудить каждую надпись и удачные – использовать.

– Пожалуй, – согласился Цзя Чжэн. – Кстати, погода великолепная, и я рад возможности немного погулять.

С этими словами он направился к выходу, а за ним остальные. Цзя Чжэнь поспешил вперед предупредить слуг.

Баоюй никак не мог забыть Цинь Чжуна, очень тосковал, и матушка Цзя приказала водить его каждый день в сад гулять. И вот, гуляя по саду, Баоюй вдруг увидел направлявшегося к нему Цзя Чжэня.

– Ты все еще здесь? – вскричал тот. – Скорее уходи, сюда идет отец.

Баоюя как ветром сдуло, следом за ним бросились и служанки. Но только он свернул за угол, как увидал отца с целой свитой друзей. Скрыться было некуда, и Баоюй отошел в сторонку.

Отцу Баоюя, Цзя Чжэну, не раз приходилось слышать от Цзя Дайжу о незаурядных способностях сына в составлении парных надписей, вот только учиться он не любил и ему необходим был хороший наставник. Желая испытать Баоюя, Цзя Чжэн приказал ему следовать за ним, и Баоюю ничего не оставалось, как подчиниться.

Приблизившись к саду, все увидели Цзя Чжэня, а с ним целую толпу слуг и надсмотрщиков, которые стояли по обе стороны ворот.

– Прикажи закрыть ворота, – обратился отец Баоюя к Цзя Чжэню, – я сначала погляжу на них, а уж потом войдем в сад.

Цзя Чжэнь сделал знак людям закрыть ворота, и Цзя Чжэн принялся их внимательно осматривать.

Главные ворота состояли из пяти пролетов, наверху – крытая выпуклой черепицей крыша с коньком, по форме напоминавшим рыбу; решетки и створки украшены модной в те времена тонкой резьбой в виде разнообразных цветов, ворота одноцветные без красного лака и пестрой росписи. К воротам вела лестница из белого камня с высеченным на нем узором из тибетских лотосов. По обе стороны лестницы белоснежные стены, внизу с орнаментом из полосатого, словно тигровая шкура, камня. Все красиво и необычно.

Цзя Чжэн остался доволен, велел открыть ворота и вместе с друзьями вошел в сад. Тут глазам его представилась длинная цепь искусственных горок.

– Что за чудо! Какое великолепие! – восхищались друзья.

– Без горок было бы не так интересно. Взору открылся бы сразу весь сад, – заметил Цзя Чжэн.

– Верно, – отозвались гости. – Чтобы такое придумать, надо обладать поистине богатым воображением!

Пока они шли, им то и дело попадались белые скалы причудливой формы. Одни походили на демонов и сказочных чудовищ, другие – на диких зверей, словно замерших в самых разнообразных позах; между скал, поросших светло-зеленым, как бирюза, мхом или увитых лианами, то появлялась, то исчезала узенькая тропинка.

– Пойдемте по этой тропинке, – предложил Цзя Чжэн, – и выйдем с другой стороны. Тогда мы увидим все, что есть в саду.

Он положил руку на плечо Баоюя, велел Цзя Чжэню вести всех дальше, а сам направился к горкам. У одной из них остановился и наверху, на склоне, увидел гладко отполированный камень, на него так и просилась какая-нибудь надпись.

Цзя Чжэн обернулся и с улыбкой сказал:

– Господа, посмотрите внимательно и скажите, какое название дали бы вы этому месту?

Все заговорили наперебой. Одни предлагали «Изумрудные скалы», другие – «Узорчатые хребты», третьи – «Курильница ароматов», четвертые – «Маленький Чжуннань»^[155] и еще много-много других.

Цзя Чжэн молчал. Тут только все разгадали его намерение и, предложив для приличия еще несколько банальных названий, умолкли. Баоюй тоже понял, чего хочет отец, и, когда тот обратился к нему, так сказал:

– Я слышал, еще предки говорили: «Для описания того или иного места лучше брать старые изречения, чем сочинять новые; в резьбе – подражать старинным узорам, а не придумывать новые». Ведь не это главный пейзаж, главный впереди, поэтому лучше ничего не придумывать, а просто взять древнее изречение: «Извилистая тропа ведет в укромный уголок».

– Правильно! Прекрасная мысль! – в один голос вскричали гости. – У вашего сына удивительные способности, а какой тонкий вкус! Куда уж нам, старым начетчикам, тягаться с ним!

– Не захвалите его, – рассмеялся Цзя Чжэн. – Слишком он еще молод, нахватался поверхностных знаний и вообразил, что постиг все премудрости. Я сейчас над ним подшутил, посмотрим еще, на что он способен.

Продолжая путь, они вошли в небольшое каменистое ущелье, где из расселины скалы прозрачной ленточкой бежал ручеек, низко склоняли пышные кроны деревья, пламенели на солнце удивительной красоты цветы. Сразу за поворотом открывалась широкая поляна с холмами и рощами, из которых словно взмывали ввысь легкие башни, с резными балками на крышах, ажурными решетками и перилами. Внизу, у башен, тоже был ручей, в котором будто качалась вместо воды расплавленная яшма, от ручейка вверх, чуть ли не к облакам, уходили скалы. А дальше виднелось небольшое озерко, обнесенное каменными перилами, и мостик в три пролета с беседкой и разинувшими пасть дикими зверями у входа, изваянными из камня.

Вместе с гостями Цзя Чжэн вошел в беседку и, когда все расселись, спросил:

– Как бы вы назвали эту беседку, господа?

Кто-то сказал:

– В стихотворении Оуян Сю ^[156] «Беседка Старца хмельного» есть строки: «Беседка стоит, распластав свои крылья…» Вот вам и название – беседка Распластанных крыльев.

– Что же, прекрасно, – согласился Цзя Чжэн, – но беседка стоит над водой, и это должно быть понятно из ее названия. У Оуян Сю есть еще такая строка: «В горной долине струится ручей». Из него можно взять слово «струится».

– Совершенно верно, лучше не придумаешь! – подхватили друзья. – Давайте назовем ее – беседка Струящейся яшмы.

Цзя Чжэн потеребил усы, немного подумал и сказал, что хотел бы услышать, какое название придумает Баоюй.

– Батюшка, конечно, прав, – промолвил Баоюй, – толькоОуян Сю в своем стихотворении имел в виду источник Нянцюань, существующий и поныне, уже хотя бы поэтому такое название не подходит. Кроме того, беседка эта устроена специально для встреч с родными, потому и название у нее должно быть соответствующее. А согласиться с тем, что предложили, значит проявить невежество и дурной вкус. Здесь в названии необходим глубокий смысл.

– Господа, вы только послушайте! – рассмеялся Цзя Чжэн. – Мы хотим придумать название, он говорит, что надо прибегать к старым изречениям. Предлагаем старые изречения – уверяет, что это дурной вкус! Что же, придумай тогда сам!

– Я бы назвал ее беседка Струящихся ароматов, а не беседка Струящейся яшмы, – сказал Баоюй. – Разве это не изящнее, не оригинальнее?!

Цзя Чжэн снова потеребил усы и ничего не ответил. Гости, желая угодить хозяину, принялись на все лады расхваливать таланты Баоюя.

– Надпись из двух-трех слов придумать нетрудно, – заявил Цзя Чжэн. – Пусть попробует сочинить парные фразы по семь слов в каждой!..

Баоюй огляделся, подумал минуту-другую и прочел вслух:

Цзя Чжэн кивнул и едва заметно улыбнулся. Гости снова поспешили выразить свое восхищение.

Покинув затем беседку, они пошли вдоль пруда, внимательно осматривая каждую горку, каждый камень, каждый цветок, каждое деревцо, пока наконец не очутились у побеленной стены, из-за которой виднелись высокие строения, утопавшие в яркой, густой зелени бамбука.

– Что за живописное местечко! – вскричали все разом.

Через проход в стене они вышли к извилистой галерее, к которой вела выложенная камнем дорожка. За галереей укрылся небольшой домик, в нем было две светлые комнаты и одна темная, кровать, письменный и обеденный столики, стулья – вот и вся мебель, зато как она гармонировала с убранством домика! Дверь одной из комнат выходила в сад, где росли грушевые деревья и широколистные бананы. Из отверстия в стене, окружавшей внутренний дворик, вытекал ручеек. Огибая домик, он бежал мимо крыльца, через передний двор и исчезал в бамбуковой рощице.

– А здесь красиво, – заметил Цзя Чжэн. – В лунную ночь заглянуть сюда, почитать, сидя у окна, – что может быть прекраснее!

Он взглянул на сына, и тот испуганно потупился. Последовала пауза. Чтобы прервать тягостное молчание, гости попытались завязать разговор.

– Хорошо бы этому месту дать название из четырех слов, – заметили двое.

– Что же именно вы предлагаете? – спросил Цзя Чжэн.

– «Живописный пейзаж реки Цишуй», – предложил один.

– Избито, – покачал головой Цзя Чжэн.

– «Уголок древнего парка Суйюань», – сказал другой.

– Тоже не годится.

Цзя Чжэнь, до сих пор молча стоявший вблизи, вдруг промолвил:

– Пусть предложит брат Баоюй.

– Он еще ничего не придумал, – усмехнулся Цзя Чжэн. – Только и знает, что высмеивать других. А это доказывает, что он легкомыслен и глуп!

– Но что поделаешь, если рассуждает он убедительно?! – развели руками гости.

– Не надо ему потакать, – сказал Цзя Чжэн и обратился к Баоюю: – Можешь говорить все, что тебе заблагорассудится, но только после того, как выскажут свое мнение остальные. А теперь ответь, есть хоть одно достойное название среди уже предложенных?

– Пожалуй, нет, – сказал Баоюй.

– В самом деле? – изумился Цзя Чжэн.

– Ведь это место одним из первых удостоит своим посещением гуйфэй, поэтому название должно быть торжественным, – промолвил Баоюй. – Можно и из четырех слов, но зачем придумывать, если у древних есть готовое изречение?

– Разве мы не у древних встречаем реку Цишуй и парк Суйюань?

– Все это скучно и невыразительно, – проговорил Баоюй, – я бы сказал: «Торжественное явление феникса».

Гостям снова очень понравилось, и Цзя Чжэн покачал головой:

– Ну и тупица же ты! Хочешь, как говорится, через тонкую трубку увидеть все небо, чашкой вычерпать целое море! – и приказал: – Сочини-ка лучше парную надпись!

Баоюй не задумываясь прочел:

Цзя Чжэн опять покачал головой. Подумал и сказал:

– Никаких достоинств в этих строках я не вижу, – после чего встал и повел гостей к выходу, потом вдруг круто повернулся к Цзя Чжэню:

– Домики и дворы построены, столы и стулья расставлены – это хорошо, а вот готовы ли пологи, занавески и старинные украшения?

– В последние дни нам привезли много мебели и всевозможных украшений, – ответил Цзя Чжэнь, – и все это будет скоро расставлено и развешано. Правда, я слышал вчера от брата Цзя Ляня, что еще не все пологи и занавески готовы, только половина. Ведь их заказали после того, как началось строительство и были составлены планы и расчеты.

Цзя Чжэн понял, что украшениями Цзя Чжэнь не ведает, и распорядился позвать Цзя Ляня. Тот не замедлил явиться.

– Скажи-ка мне, сколько должно быть всего пологов, занавесок, чехлов и прочих подобных вещей, сколько в наличии и сколько недостает?

Цзя Лянь вытащил из-за голенища сапога список, пробежал глазами и доложил:

– Больших и малых пологов из шелка, вытканного драконами, из шелка, вышитого цветами, из кэсы^[158] – сто двадцать штук; в наличии восемьдесят, не хватает сорок. Занавесок малых – двести штук; в наличии все двести занавесов из красной шерсти, сто – из пятнистого бамбука сянфэй^[159], сто – из бамбука, переплетенного золотым шнуром и покрытого красным лаком, сто черных бамбуковых занавесок, двести занавесок, обшитых разноцветной бахромой; пока в наличии половина каждого наименования, остальные будут готовы к концу осени, не позднее. Чехлы для стульев и табуреток, скатерти, покрывала для кроватей – по тысяче двести штук каждого изделия, – в наличии все.

Пока Цзя Лянь докладывал, все продолжали путь и неожиданно наткнулись на зеленую горку, а когда обогнули ее, увидели покрытую рисовой соломой глинобитную стену, из-за которой свешивались ветки абрикоса с яркими цветами. За стеной – домики с камышовыми крышами, точь-в-точь как в деревне, тутовые деревья; вязы, кустарники, образовавшие сплошную зеленую изгородь. Рядом, на склоне холма – колодец с журавлем, воротом и другими приспособлениями для подъема воды; дальше – квадратики рисовых полей, огороды, цветники.

– Это место наводит на глубокие размышления, – заметил Цзя Чжэн. – Творение человеческих рук, оно все же радует глаз, волнует душу, вызывает тоску по деревне и деревенской природе. Давайте отдохнем немного!

Сказав так, Цзя Чжэн вдруг заметил возле ворот, у края дороги, камень, будто нарочно созданный для надписи.

– Как красиво! Просто замечательно! – восклицали гости. – И хорошо, что не висит здесь доска с надписью, иначе не возникало бы ощущения простой деревенской усадьбы! А вот камень с надписью был бы здесь до того кстати, что такую красоту не смог бы описать даже Фань Шиху ^[160], автор стихотворения «Семья земледельца».

– Что ж, господа, думайте, какая подойдет здесь надпись, – обратился ко всем Цзя Чжэн.

– Только что брат Баоюй сказал: «Для описания того или иного места лучше брать старые изречения, чем сочинять новые; в резьбе – подражать старинным узорам, а не придумывать новые», – произнес кто-то из гостей. – А ведь подобные пейзажи наши предки описали во всех подробностях, и в данном случае как нельзя лучше подойдет название: деревня Цветов абрикоса.

Цзя Чжэн с улыбкой обратился к Цзя Чжэню:

– Вот кстати напомнили мне! Здесь не хватает вывески, какие обычно бывают над деревенскими трактирами. Завтра же надобно это сделать, но не перестараться, учитывая общий, довольно скромный, вид деревушки. Пожалуй, простого бамбукового шеста на макушке дерева вполне достаточно.

Цзя Чжэнь почтительно выслушал и проговорил:

– Еще я думаю, здесь не стоит разводить никаких птиц, кроме кур, гусей и уток.

– Совершенно верно! – согласился Цзя Чжэн, а за ним и все остальные. – Деревня Цветов абрикоса – это, конечно, неплохо, – продолжал Цзя Чжэн, – но ведь деревни с таким названием уже существуют, и надо бы придумать другое, тоже со словом «абрикос».

– Вы правы! – поспешили согласиться гости. – В надписи должно быть четыре слова, а у нас всего три. Надо придумать четвертое!

Тут Баоюй не вытерпел и, не спросив дозволения отца, сказал:

– В старинных стихах говорится: «Высится флаг в цветах абрикоса». Надо «высится» заменить на «виднеется», опустить слово «цветы», и получится прекрасная надпись: «Виднеется флаг среди абрикосов».

– Совершенно верно, «виднеется», – подхватили гости. – К тому же в этом названии подразумевается деревня Цветов абрикоса.

– Но «абрикосовые цветы» – это все же банально, – усмехнулся Баоюй. – Однако танский поэт сказал: «Ворота из прутьев у самой воды, и рис ароматный цветет». Почему бы не назвать это место деревушкой Благоухающего риса?

– Прекрасно! – придя в восторг, захлопали в ладоши гости.

– Скотина! – обрушился отец на Баоюя. – Можно подумать, что ты изучил творения всех древних мудрецов! Знаешь наизусть древние стихи и бахвалишься перед уважаемыми господами! Да как ты смеешь! Я решил пошутить, чтобы испытать тебя, а ты принял это всерьез?

Цзя Чжэн круто повернулся и прошел в домик. За ним последовали остальные. Домик выглядел очень скромно, окна изнутри были заклеены бумагой, вдоль стен стояли деревянные скамьи. Ничто не напоминало о богатстве.

Оглядевшись, Цзя Чжэн остался доволен и вдруг в упор посмотрел на Баоюя:

– Нравится тебе здесь?

В этом вопросе гости почуяли подвох и стали подталкивать Баоюя: подумай, мол, прежде чем отвечать. Но Баоюй смело ответил:

– Это место нравится мне не меньше, чем «Торжественное явление феникса».

– Ну и тупица же ты! – возмутился Цзя Чжэн. – Тебе бы только богатство да роскошь, разве ты способен понять утонченную простоту?! А все потому, что книг не читаешь!

– Отец, ваши слова вполне справедливы, но известно ли вам, в каком значении древние употребляли слово «простота»?

Дерзость Баоюя всех привела в замешательство, но, услышав о простоте, они тут же нашлись:

– При чем здесь простота, второй господин? Вы ведь прекрасно понимаете, что простота – это творение природы, а не человека.

– В том-то и дело! – воскликнул Баоюй. – А эта деревушка создана руками человека! Она стоит не на окраине города, да и других деревень поблизости нет. Горы здесь не имеют отрогов, ручьи – источников. Не прячутся в зелени ни башня, ни храм, нет моста, по которому обычно едут в город поселяне. В общем, особого впечатления деревушка не производит. Разве может это место сравниться с теми, где мы только что были, где все созвучно природе? Правда, бамбук там растет не сам, а посажен, источники подведены, и все же это не нарушает гармонии! Еще древние говорили: «Рисуя горы, стремись к простоте, изображая пейзаж, стремись к правдивости, иначе не достигнешь совершенства…»

Не успел он договорить, как Цзя Чжэн закричал:

– Вон отсюда!

Баоюй направился было к выходу, но отец снова крикнул:

– Вернись! Будешь сочинять парную надпись! Но смотри, скажешь глупость, надаю оплеух!

Баоюй, дрожа от страха, произнес:

Цзя Чжэн сокрушенно покачал головой:

– Плохо! Очень плохо!

Покинув домик, гости пошли дальше. Они огибали горки, любовались цветниками, разглядывали камни. Миновали арку из увитых чайными розами решеток, обошли садик, усаженный гортензиями, и очутились во дворе, где росли красные розы, миновали стоявшие в ряд бананы и продолжали идти, пробираясь между деревьями. Вдруг донеслось журчание ручейка, он вытекал из каменного грота, образуя небольшое озерко, где плавали лепестки цветов. Над входом в грот свисали ползучие растения.

– Что за прелесть! – вскричали гости.

– А для этого места какое вы предложили бы название, господа? – спросил Цзя Чжэн.

– Здесь и придумывать нечего, «Улинский источник», – ответили все в один голос.

– Название избитое, да и по существу не подходит, – возразил Цзя Чжэн.

– Ну, а если «Убежище жителей Циньского царства»?^[161]

– Это выражение здесь вообще ни при чем, – не вытерпел Баоюй. – Оно означает: «скрываться от смуты». Лучше уж «Отмель осоки и заводь цветов».

– Глупости! – резко оборвал сына отец и обратился к Цзя Чжэню: – А лодки здесь есть? – Ему захотелось побывать в гроте.

– Должны быть четыре лодки для сбора лотосов, – ответил Цзя Чжэнь. – И одна с помостом, для прогулок, но они еще не готовы.

– Жаль, что не удастся побывать в гроте! – произнес Цзя Чжэн.

– Туда можно пройти через горку, по узкой извилистой тропинке, – сказал Цзя Чжэнь и стал подниматься наверх, остальные – за ним, хватаясь за кусты и лианы. Когда добрались до вершины и глянули вниз, на озерко, воды не увидели – поверхность была сплошь усеяна лепестками, ручеек же, бежавший между камней, казался прозрачным и чистым. На берегу озерка, над самой водой, склонились плакучие ивы, росли абрикосы и персики, всюду царили чистота и порядок. Между ивами виднелся деревянный арочный мостик с красными перилами, от мостика в разные стороны разбегались тропинки, чуть поодаль стоял чистенький домик под черепичной крышей, обнесенный кирпичной стеной, утопавшей в цветах. Отроги главной горки доходили до самой стены и проникали во двор.

– Чтобы выстроить дом в таком месте, надо быть начисто лишенным вкуса! – недовольно заметил Цзя Чжэн.

Возле дома, как только вошли в ворота, неожиданно увидели изящную горку из самых разнообразных камней причудливой формы; эта горка заслоняла собой скрытые в глубине двора строения. Ни деревьев, ни цветов не было, зато росли различные травы: диковинные лианы и плющ свешивались с горки, пробивались между камней, обвивали колонны строений, опутывали ступени крыльца, ползли по крыше, изумрудными гирляндами колыхались в воздухе, переплетаясь между собой подобно золотым шнурам; некоторые цвели, и цветы их напоминали не то киноварь, не то коричник и так благоухали, что аромата прочих цветов совсем не чувствовалось.

– Ого, интересно! – воскликнул Цзя Чжэн. – Что это за растения?

Ему пояснили, что это плющ и лианы.

– Разве они так чудесно пахнут? – удивился Цзя Чжэн.

– Нет, конечно, – снова вмешался Баоюй. – Среди этих растений есть, конечно, плющ и лианы, но аромат исходит от поллии и душистой лигулярии. А это, вероятно, гардения, а то – золотистая пуэрария. Вот эта трава называется зверобой, а там растет душистая яшмовая лиана. Красные цветы – это пурпурная рута, синие – ирис. Мне кажется, здесь собраны все удивительные травы, упоминавшиеся в «Лисао»[162], а среди них, кажется, мята, имбирь, шелковый шнур и фиолетовый бархат. Есть еще каменный парус, прозрачная сосна, камыш фулю – они встречаются у Цзо Тайчуна^[163] в его «Оде о столице княжества У». А зеленые ростки, красный перец и изящный лотос, которые я вижу здесь, можно найти в «Оде о столице княжества Шу». Но они созданы в незапамятные времена, старые названия забыты, и эти растения теперь называют по-другому, в зависимости от их формы…

– Тебя не спрашивают, – одернул сына Цзя Чжэн.

Баоюй сразу умолк и попятился.

Цзя Чжэн огляделся и пошел к крытым галереям по обе стороны домика. Сам домик состоял из пяти комнат, там были террасы и навесы из циновок; искусно выкрашенные стены и затянутые тонким зеленым шелком окна придавали ему скромный и строгий вид.

– Что может быть приятнее, чем готовить чай на этих террасах и играть на цине, – со вздохом произнес Цзя Чжэн, – здесь даже благовония не нужны. Все устроено наилучшим образом, и я надеюсь, что у вас, господа, найдется достойное название, которое украсит доску над входом в этот дом, и нам не придется испытывать стыд из-за того, что надпись несовершенна.

Все заулыбались, заговорили:

– Пожалуй, лучшего названия, чем «Благоуханный ветер и душистая роса», не придумать.

– Что же, это неплохо, – согласился Цзя Чжэн. – Но как быть с парной надписью?

– Я уже придумал, – отозвался один из гостей. – Пусть все послушают и выскажут свое мнение.

И он громко прочел:

– Прекрасно! – вскричали все разом. – Вот только слова «косые лучи» не очень годятся!

Тут гость, предложивший надпись, привел древние стихи: «Двор наполнен ароматом трав зеленых, при косых лучах слез не удержать…»

– Какое уныние наводят эти стихи! – воскликнул кто-то, отражая явно общее мнение.

– Позвольте, я предложу свою парную надпись, – заявил один из гостей, – а вы рассудите, что хорошо в ней, что плохо!

И он прочел:

Цзя Чжэн потеребил усы, подумал, но вместо того, чтобы сочинить парную надпись, как намеревался, прикрикнул на стоявшего рядом Баоюя:

– Ну, чего молчишь, теперь твоя очередь! Ждешь особого приглашения?

– В этом месте ничто не напоминает ни золотоподобную орхидею, ни лунный свет, ни песчаную косу, – ответил Баоюй, – и если, подражая древним, идти таким путем, то, придумай мы хоть двести надписей, ни одна не сгодится.

– И откуда в тебе столько дури! – развел руками Цзя Чжэн.

Баоюй между тем продолжал:

– По-моему, лучшей надписи, чем «Чистый аромат ириса», и желать не приходится, а парную надпись я предложил бы такую:

– Так ведь это подражание! – возразил Цзя Чжэн. – Нечто подобное уже было. Вот послушайте!

– Вспомните «Башню Фениксов» Ли Тайбо^[166], ведь это подражание «Башне желтых журавлей»! – заметил один из гостей. – Главное, чтобы подражание было искусным! А надпись, предложенная вашим сыном, пожалуй, изящнее строки «Когда пишу я о листве банана…».

– Да что вы! – улыбнулся Цзя Чжэн.

Так, разговаривая между собой, гости продолжали путь. Вскоре их взору открылись величественные палаты, вознесшиеся к небу многоярусные пагоды и соединенные между собой крытыми переходами храмы, от которых вдаль убегали извилистые дорожки. Ветви раскачивавшихся на ветру деревьев бились о карнизы храмов и пагод, яшмовые орхидеи у входа вились по ступеням, украшенным с двух сторон оскаленными мордами диких зверей, золочеными головами драконов.

– Вот это и есть главное строение, – объявил Цзя Чжэн. – Мне кажется, здесь много излишеств в украшениях.

– Вот и хорошо! – поспешили отозваться гости. – Гуйфэй, ваша дочь, конечно, предпочитает скромность, но в ее нынешнем положении такая роскошь не покажется ей чрезмерной.

Спустя немного они подошли к арке, украшенной вырезанными из яшмы драконами.

– Какую же надпись мы сделаем здесь? – спросил Цзя Чжэн.

– Больше всего подойдет «Остров бессмертных Пэнлай», – ответили гости.

Цзя Чжэн ничего не сказал, лишь покачал головой. А Баоюй впал в раздумье. Ему показалось, что он уже видел это место, но где и когда, вспомнить не мог.

Отец велел ему сочинить надпись, но Баоюй был так поглощен созерцанием пейзажа, что ничего не слышал. Гости же, полагая, что мальчик устал от понуканий отца и ничего больше не может придумать, принялись уговаривать Цзя Чжэна:

– Не надо его принуждать, остальные названия можно завтра придумать.

Цзя Чжэн между тем, опасаясь, как бы матушка Цзя не забеспокоилась о Баоюе, холодно усмехнулся:

– Наконец-то и ты, скотина, ничего не можешь сказать! Ладно, даю тебе день сроку, если завтра не сочинишь достойную этого самого прекрасного места надпись, пощады не жди!

Цзя Чжэн зашагал дальше, но тут оглянулся и определил, что они прошли от ворот лишь малую часть всего расстояния. К счастью, в этот момент подошел слуга и доложил:

– Господин Цзя Юйцунь прислал человека засвидетельствовать вам свое почтение.

– Жаль, что мы не успели всего осмотреть, – проговорил Цзя Чжэн, – остальное мельком увидим, когда перейдем на другую сторону.

Вскоре они подошли к мосту, под которым текла чистая, как кристалл, речка. Мост стоял на плотине, что подавала воду всем ручейкам.

– Как бы вы назвали эту плотину? – спросил Цзя Чжэн.

Баоюй сказал:

– Поскольку плотина перегородила главный ручей, берущий начало у источника Струящихся ароматов, лучше всего назвать ее плотина Струящихся ароматов.

– Бессмыслица! – бросил Цзя Чжэн. – Что значит «струящиеся ароматы»?

Пока они шли, им то и дело на пути попадались светлые залы, камышовые хижины, груды камней, увидели они и буддийскую кумирню у подножья горы, и храм в густой роще, длинные галереи и извилистые гроты, квадратные палаты и круглые беседки. Заходить в них уже не было времени.

Расстояние они преодолели немалое, ни разу не отдыхали, поэтому ноги гудели и ныли. Цзя Чжэн наконец предложил:

– Давайте передохнем немного.

С этими словами он, а за ним остальные, обогнули группу персиковых деревьев, прошли через увитую лианами арку и очутились у побеленной стены, над которой склонились зеленые ивы. Затем через ворота они попали во двор с галереями по обеим его сторонам и каменной горкой посередине. Возле горки росли бананы, розы и несколько райских яблонек, с кронами, по форме напоминавшими зонт. Их тонкие ветки, усыпанные цветами, свисали, словно шелковые нити.

– Какие прекрасные цветы! – восхищались гости. – Райская яблонька! Такой красивой мы никогда не видели!

– Это «Девичья яблонька»! – пояснил Цзя Чжэн. – Привезена из-за моря, как говорят, из Нюйго – Царства женщин^[167], цветы ее красивы, словно юные девы. Но я не верю этому вздору!

– Однако цветы и в самом деле необыкновенные! – возразили гости. – Вполне возможно, что они из Царства женщин.

– Это название, наверное, придумал какой-нибудь поэт, – не утерпел Баоюй. – Ведь цветы яблоньки напоминают румяна, которыми красятся девушки, а сама она такая же хрупкая, как обитательницы женских покоев. Вот он и дал ей название «цветок Нюйго»! Люди поверили этой легенде и друг другу передают.

– Весьма благодарны вам за такое прекрасное объяснение! – сказали гости.

Все сели на скамью, стоявшую на террасе.

– Ну как, придумали название этому месту? – обратился Цзя Чжэн к гостям.

Один сказал:

– Может быть, «Журавль среди бананов»?

– По-моему, лучше «Сияние ясного света», – промолвил другой.

– Прекрасно! – воскликнул Баоюй, но тут же добавил: – Какая жалость!

– В чем дело? – удивились гости.

– А в том, – пояснил Баоюй, – что здесь растут бананы и розы и в названии непременно должны быть понятия «зеленый» и «красный». А их нет в вашем названии.

– Что же ты предлагаешь? – грозно спросил Цзя Чжэн.

– Чтобы отразить всю прелесть этого места, его следовало бы назвать «Аромат роз среди зелени яшмы», – ответил Баоюй.

– Плохо, очень плохо! – заявил Цзя Чжэн.

Они вошли в дом и сразу заметили, что убранство здесь отличается от того, что они видели прежде, и очень гармонирует с общим стилем постройки. На стенах резьба лучших мастеров – изображения летучих мышей в облаках, трех неразлучных в студеную зиму друзей^[168], гор, рек, людей и животных, старинных вещиц и иероглифов «счастье» и «долголетие» с инкрустациями из яшмы и золота. Треножники на подставках, вазы для цветов, на столах – книги, бумага, кисти для письма. Подставки самые разнообразные: круглые и квадратные, как подсолнух или же лист банана, кольцо^[169]. Обилие узоров и красок! Тонкой ажурной резьбы! То вдруг взору предстанет тонкий флер на маленьких окнах, то драпировка из шелка, за которой прячется дверь! В стенах – ниши, той же формы, что и вставленные в них предметы: лютни, вазы, мечи и другие, и потому кажется, что все они нарисованы на стене.

– Какая тонкая работа! – раздались восхищенные возгласы. – Нелегко, должно быть, сотворить подобное чудо!

Еще не дойдя до верхнего этажа, Цзя Чжэн заблудился. Слева – дверь, справа – окно. Направился к двери – путь преградила книжная полка; обернулся – и увидал проем, затянутый тонким флером, а за ним дверь. Повел гостей к двери, а навстречу им идут люди, похожие как две капли воды на них самих. Только сейчас все догадались, что перед ними большое зеркало. Обогнули его и увидели множество дверей.

– Пожалуйте за мной, господа, – пригласил Цзя Чжэнь. – Сейчас мы выйдем во внутренний дворик, а оттуда уже недалеко до ворот.

Они миновали два шкафа, обтянутых шелком, и действительно вышли во двор, усаженный розами, которые вились по решеткам, за этой оградой из живых цветов бежал прозрачный ручеек.

– Откуда он течет? – недоумевали гости.

– Вон от той плотины, – Цзя Чжэнь указал рукой. – Он течет с северо-востока через каменный грот, между горками и попадает в деревушку, где разветвляется и уходит на юго-запад, там его воды снова сливаются и попадают сюда, а здесь он уходит под стену.

– Чудесно, неподражаемо! – вскричали все разом.

За разговором не заметили, как вновь сбились с дороги, наткнувшись на высокую горку.

– Ступайте за мной, – с улыбкой сказал Цзя Чжэнь и уверенно зашагал вперед, увлекая за собой остальных. За горкой открылась широкая ровная дорога, которая вела к большим воротам.

– До чего интересно! – снова воскликнули гости. – Только волшебникам под силу подобные чудеса!

Наконец все вышли из сада.

Баоюй все время думал о сестрах, но без разрешения отца не осмеливался уйти и вместе со всеми пошел к нему в кабинет.

Тут Цзя Чжэн вспомнил о нем и, обернувшись, спросил:

– Ты еще здесь? Смотри, как бы бабушка не разволновалась. Неужели не нагулялся?

Только теперь Баоюй смог уйти. Во дворе к нему подбежали мальчики-слуги Цзя Чжэня, один из них обнял Баоюя.

– К счастью, – сказал он, – старый господин нынче доволен вами! Старая госпожа несколько раз посылала людей справляться о вас, и ей передали, что старый господин вами доволен. Поэтому она и не велела вас звать, чтобы вы могли блеснуть своими талантами. Вы, говорят, лучше всех сочиняли стихи, и по этому случаю вам следовало бы наградить нас на радостях.

– Каждый из вас получит по связке монет^[170], – с улыбкой пообещал Баоюй.

– По связке монет? Вот так невидаль! Лучше подарите нам свой кошелек! – загалдели слуги, бросились к Баоюю и, не дав опомниться, сняли висевший у него на поясе кошелек, веер с чехлом, украшения и мигом все растащили.

– А теперь мы вас проводим!

Они сопровождали Баоюя до самых ворот дома матушки Цзя.

Матушка Цзя ожидала его и, как только взглянула, сразу догадалась, что отец им доволен, и это доставило ей огромную радость.

Вскоре Сижэнь подала чай. Заметив, что с пояса Баоюя исчезли все украшения, она с улыбкой сказала:

– Опять эти бесстыжие сорванцы все отняли у тебя?

Подошла Дайюй и, как только увидела, что на поясе у него в самом деле ничего нет, спросила:

– И кошелек, что я тебе подарила, ты тоже отдал? Попробуй теперь у меня что-нибудь попросить!

Рассерженная, она убежала к себе, схватила ножницы и стала резать еще не законченный мешочек для благовоний, который Баоюй третьего дня попросил ее сшить.

Баоюй побежал за ней, но мешочка спасти не успел.

Он очень нравился Баоюю, этот изящный мешочек, и мальчик вспылил. Расстегнул ворот халата, вытащил кошелек и протянул Дайюй со словами:

– Смотри! Отдал я кому-нибудь твой подарок? Вот как он дорожил кошельком, подаренным ею!

Носил у самого сердца! Дайюй раскаялась и, опустив голову, молчала.

– Зачем же ты изрезала мешочек? – упрекнул ее Баоюй. – Я знаю, ты не любишь делать мне подарки! Могу вернуть тебе твой кошелек!

Он швырнул кошелек и круто повернулся, собираясь уйти.

Дайюй заплакала от злости, схватила кошелек и хотела его искромсать.

Но Баоюй бросился к ней, вскричав:

– Пощади его, дорогая сестрица!

Дайюй отбросила ножницы и, вытирая слезы, проговорила:

– Не дразни меня! А будешь дразнить, близко не подходи!

Она бросилась ничком на кровать и зарыдала. Баоюй подошел к ней, принялся утешать, стараясь загладить свою вину.

Тут Баоюя позвала матушка Цзя.

– Он у барышни Линь Дайюй, – сказали служанки.

– Ладно, ладно! – отозвалась матушка Цзя. – Пусть поиграет с сестрой. Целых полдня ходил за отцом. Теперь отдохнуть надо! Только не давайте им ссориться.

Служанки послушно закивали.

Дайюй, которая никак не могла отделаться от Баоюя, вынуждена была встать.

– Оставь меня в покое, иначе уйду! – решительно заявила она и направилась к выходу.

– А я пойду за тобой! – сказал Баоюй.

Он взял кошелек и хотел повесить на пояс, но. Дайюй отняла кошелек:

– Ведь ты хотел его мне отдать, а теперь забираешь? И не стыдно тебе?

Она захихикала.

– Милая сестрица, сшей мне другой мешочек! – попросил Баоюй.

– Ладно, сошью, если будет охота.

Разговаривая между собой, они вышли из дому и отправились к госпоже Ван, где застали Баочай. В комнатах царило необычайное оживление.

Оказалось, Цзя Цян привез из Гусу двенадцать девочек и пригласил учителя для их обучения. Тетушка Сюэ перебралась в тихий уединенный домик на северовосточной стороне, а сад Грушевого аромата привели в порядок, и там поселились девочки и учитель. Еще к девочкам приставили старух, когда-то умевших петь и танцевать. Расходами, жалованьем, покупкой необходимых вещей поручили ведать Цзя Цяну.

Жена Линь Чжисяо между тем докладывала госпоже Ван:

– Прибыли двенадцать буддийских и даосских монахинь, получено двадцать комплектов даосской одежды. Есть среди монахинь одна с небритой головой ^[171], уроженка Сучжоу, предки ее из ученого сословия, но поскольку с самого детства она была болезненной, пришлось купить заместителей^[172]. Но все старания оказались напрасными – девушка выздоровела лишь после того, как вступила в секту пустоты. Вот почему, став монахиней, волосы она так и не сбрила. Ей сейчас восемнадцать лет, зовут ее Мяоюй – Прекрасная яшма. Родители ее умерли, при ней лишь две старые мамки да девочка-служанка. Она прекрасно разбирается в литературе, постигла всю глубину канонических книг и собой недурна. Прознав, что в городе Вечного спокойствия есть священные реликвии богини Гуаньинь и древние канонические книги, написанные на пальмовых листьях, она в прошлом году вместе со своей настоятельницей, мастерицей гадать, приехала в столицу и поселилась в монастыре Муни за Западными воротами. Прошлой зимой настоятельница скончалась и перед смертью велела Мяоюй оставаться здесь, ни в коем случае не возвращаться на родину, и ждать, пока сбудется предначертание судьбы. Поэтому Мяоюй не сопровождала гроб с телом покойной на родину.

– Почему же вы ее к нам не пригласили? – спросила госпожа Ван жену Линь Чжисяо.

– Мы приглашали, а она говорит: «В знатных домах людей притесняют, и я туда не пойду!» – ответила та.

– Все ясно, ведь она из чиновной семьи, а значит – спесива, – кивнула госпожа Ван. – Может быть, послать ей письменное приглашение?

Жена Линь Чжисяо кивнула и вышла, чтобы приказать писцу составить письмо и распорядиться насчет паланкина для Мяоюй.

Если прочтете следующую главу, узнаете, что произошло дальше.

Глава восемнадцатая

Юаньчунь по милости государя навещает родителей;

Баоюй на радость всей родне раскрывает свои таланты

Тем временем в покои госпожи Ван вошел человек, доложил, что для обтяжки различных вещей требуются шелковые ткани, и попросил Фэнцзе распорядиться. Следом за ним к Фэнцзе пришли просить разрешения получить золотую и серебряную посуду. В общем, у госпожи Ван и служанок из главного господского дома не было ни минуты свободной.

Баочай понимала, как нелегко приходится госпоже Ван, и сказала:

– Давайте уйдем, не будем мешать.

Она встала и отправилась в комнаты Инчунь, за ней последовали и остальные.

Почти все время госпожа Ван проводила в хлопотах. Только к десятому месяцу все было готово к встрече гуйфэй, и распорядители работ сдали все, что им было положено, в соответствии со счетами и описями. Комнаты обставили наилучшим образом, разложили в каждой письменные принадлежности; были закуплены журавли, гуси и куры для сада, а также олени и зайцы. Девочки под присмотром Цзя Цяна разучили не то двадцать, не то тридцать актов из различных пьес. Буддийские и даосские монахини упражнялись в чтении священных книг.

Теперь наконец Цзя Чжэн немного успокоился и пригласил в сад матушку Цзя, чтобы она сама все проверила и осмотрела.

Лишь после этого Цзя Чжэн написал почтительное уведомление ко двору. В тот же день пришел государев ответ, в котором он милостиво разрешал гуйфэй в пятнадцатый день первого месяца будущего года – в Праздник фонарей – навестить родителей. Во дворце Жунго ни днем, ни ночью не знали покоя, так что даже не удалось отпраздновать как следует Новый год.

Не успели опомниться, как подошел Праздник фонарей. Восьмого числа прибыл главный придворный евнух, чтобы все осмотреть и сделать последние распоряжения, а также выбрать места для переодеванья, отдыха, приема поздравлений, устройства пиров, ночлега. Потом прибыл старший евнух, ведающий охраной, со множеством младших евнухов, которые расположились в шатрах. В точности были указаны выходы и входы для членов семьи Цзя, места подачи пищи и совершения церемоний. На пути ко дворцу Жунго чиновники из ведомства работ и столичный градоначальник следили за порядком на улицах.

Под наблюдением Цзя Шэ и его помощников мастеровые вышивали цветы на праздничных фонарях и готовили фейерверк. Итак, в четырнадцатый день первого месяца – канун приезда гуйфэй – все было готово. В эту ночь никто во дворце не спал.

Наконец наступил пятнадцатый день. Матушка Цзя и остальные женщины поднялись очень рано, еще в пятую стражу, и облачились в одеяния соответственно званию и положению.

Сад был украшен богатыми полотнищами, с вытканными на них пляшущими драконами и фениксами; все вокруг сверкало золотом и серебром, сияло жемчугами и драгоценными каменьями; из курильниц плыли ароматные дымки благовоний, в вазах благоухали розы. Стояла глубокая и торжественная тишина, даже кашлянуть никто не смел.

Цзя Шэ неотлучно находился на западном конце улицы, а матушка Цзя дожидалась у ворот. В начале и в конце улицы стояли стражники и посторонних не пропускали.

Вдруг приехал верхом дворцовый евнух. Цзя Шэ принял его и осведомился, какую весть он привез.

Евнух ответил:

– Вы рано забеспокоились! Гуйфэй приедет только к вечеру. После полуденной трапезы она в два часа съездит в храм Драгоценного духа, поклониться Будде, в пять часов побывает во дворце Великой светлости на угощении, вместе с государем полюбуется праздничными фонариками и лишь после этого отправится к вам.

– В таком случае, – обратилась Фэнцзе к матушке Цзя, – вы можете пока уйти к себе.

Матушка Цзя оставила все дела по саду на попечение Фэнцзе и удалилась.

Распорядители приказали расставить восковые свечи, зажечь фонари, а сами повели евнуха к столу. Но неожиданно с улицы донесся конский топот и, запыхавшись и размахивая руками, прибежали человек десять евнухов. Все поняли, что едет гуйфэй, и поспешили занять свои места.

Цзя Шэ в сопровождении братьев и сыновей отправился на западный конец улицы, а матушка Цзя с женщинами – за главные ворота. Все стихло.

Вскоре медленно подъехали верхом два дворцовых евнуха и у западных ворот спешились. Лошадей тотчас же увели за шатры – там их ждала охрана, а евнухи встали возле ворот, обратившись лицом к западу. Спустя немного точно таким же образом прибыли еще два евнуха. Вскоре их собралось около двух десятков. Издалека донеслись музыка и удары барабанов. Парами проплыли флаги с изображением фениксов, за ними проследовали знамена с изображением драконов, дворцовые опахала из фазаньих крыльев, золотые курильницы с императорскими благовониями. Пронесли зонт на кривой рукоятке с узором из семи фениксов, головной убор, халат, пояс и туфли гуйфэй, надушенный платок, вышитую головную повязку, полоскательницу, метелку, чтобы смахивать пыль, и множество других вещей. И вот наконец появились восемь евнухов, которые, чинно и важно шествуя, несли на плечах расшитый фениксами светло-желтый императорский паланкин с позолоченным верхом.

Женщины во главе с матушкой Цзя, как только опустили паланкин, приблизились к нему и преклонили колена. Тотчас подбежал евнух и помог матушке Цзя встать. Паланкин вновь подняли, внесли в главные ворота и направились к воротам внутреннего двора, где снова остановились, и один из евнухов, упав на колени перед паланкином, попросил гуйфэй выйти и переодеться. Затем евнухи разошлись.

Придворные дамы и наложницы государя помогли Юаньчунь выйти из паланкина. Еще издали она увидела в саду сияющие разноцветные фонарики из тонкого узорчатого шелка и освещенную изнутри надпись: «Проникаясь гуманностью, изливай добродетель».

Юаньчунь вошла в дом, переоделась, снова села в паланкин, и ее понесли в сад, окутанный легкой дымкой ароматных курений, где пестрели чудесные цветы, разносились нежные звуки музыки. Невозможно описать словами эту картину великого благоденствия и ослепительной роскоши!

Между тем Юаньчунь, осматривая сад, укоризненно качала головой и, вздыхая, говорила:

– Как много потрачено на все это великолепие!

Снова появился евнух, он опустился на колени и пригласил Юаньчунь войти в лодку. Юаньчунь вышла из паланкина и увидела речку, извилистую, словно дракон. По берегам тянулись каменные перила, украшенные хрустальными фонариками, их серебристый свет падал на воду, и создавалось впечатление, будто река вся в снежных сугробах. Ветви ив и абрикосовых деревьев склонялись почти до самой воды. Они были еще без листвы, но обильно украшены разноцветными цветами из шелка и бумаги и увешаны множеством фонариков. На пруду тоже горели фонари в форме лотосов, лилий, цапель и диких уток, сделанные из перьев и ракушек. Трудно было сказать, где сияние ярче – внизу или наверху, вода и небо сверкали и искрились – поистине два царства – хрусталя и жемчуга! В лодке тоже стояли вазы с цветами, были развешаны шитые жемчугом занавески, высился парчовый шатер, вода пенилась под тонкими резными веслами. Вот лодка приблизилась к каменному гроту, где над входом висела надпись на шелку: «Отмель осоки и заводь цветов», освещенная изнутри фонарем.

Дорогой читатель, ты уже знаешь из предыдущей главы, что надписи «Отмель осоки и заводь цветов» и «Торжественное явление феникса» были придуманы Баоюем, когда отец решил проверить его способности. Но почему именно они были развешаны в саду как самые совершенные? Ведь семья Цзя принадлежала к числу образованных и в ней всегда нашлись бы люди, способные сочинить подобные надписи, не то что у разбогатевших выскочек, где старшие еще не успели выучиться грамоте. Зачем же взяли надписи еще неопытного юнца?

А дело в том, что Юаньчунь, которую воспитывала матушка Цзя, ко времени рождения Баоюя была взрослой девушкой. Она понимала, как дорог уже немолодой матери единственный сын, и горячо любила младшего брата. Они с Баоюем вместе прислуживали матушке Цзя и ни на минуту не разлучались. В возрасте не то трех, не то четырех лет, когда Баоюй еще не посещал школу, он с помощью Юаньчунь выучил наизусть несколько книг и запомнил несколько тысяч иероглифов. Юаньчунь относилась к брату по-матерински. И после того как была взята ко двору, часто писала отцу:

«Воспитывайте Баоюя в строгости, иначе толку из него не выйдет; но чрезмерная строгость не всегда идет на пользу и может огорчить бабушку».

Юаньчунь постоянно заботилась о семье. И недавно Цзя Чжэн, услышав, как хвалит учитель способности Баоюя, решил взять его с собой в сад и проверить это на деле. Разумеется, надписи, сочиненные Баоюем, далеки были от совершенства, но в них отражался дух, царивший в семье Цзя, и Цзя Чжэн полагал, что успехи брата порадуют Юаньчунь. Не для каждого места успели придумать надписи, и сделано это было уже позднее.

Между тем Юаньчунь, увидев надпись из четырех слов, с улыбкой заметила:

– «Заводь цветов» – хорошо, к чему еще «отмель осоки»?

Сопровождавший ее евнух тотчас сошел на берег и помчался к Цзя Чжэну. Цзя Чжэн распорядился немедленно заменить надпись.

Вскоре лодка пристала к берегу, и Юаньчунь пересела в паланкин. Впереди она увидела очертания великолепного дворца и высоких палат. На каменной арке перед входом было написано: «Обитель бессмертных небожителей». Юаньчунь тут же велела заменить надпись на «Уединенный павильон свидания с родными», а сама направилась к павильону. Взору ее предстал просторный, освещенный факелами и усыпанный благовонными травами двор, увешанные фонариками деревья, золоченые окна и яшмовые пороги. Невозможно описать всю прелесть бамбуковых занавесок с вплетенными в них тонкими, как усы креветок, нитями, красоту разостланных повсюду ковров из меха выдры, ширм из фазаньих хвостов, а также пьянящих ароматов, струившихся из курильниц!

Поистине:

– А почему здесь нет надписи? – спросила Юаньчунь.

Сопровождавший ее евнух опустился на колени и почтительно произнес:

– Это ваши покои, государыня, и никто не посмел дать им название.

Юаньчунь молча кивнула.

Евнух, ведающий церемониями, попросил ее сесть на возвышение и принять поздравления родных. Внизу у ступеней заиграла музыка. Второй евнух подвел к крыльцу Цзя Шэ и Цзя Чжэна, чтобы они поклонились гуйфэй, но та через свою служанку передала, что освобождает их от поклонов.

Цзя Шэ вместе с остальными мужчинами вышел.

Затем евнух подвел к крыльцу матушку Цзя и еще нескольких женщин. Служанка опять объявила:

– Церемония отменяется.

Теперь женщины удалились.

Затем трижды был подан чай, после чего Юаньчунь спустилась с возвышения. Музыка прекратилась.

Вбоковой комнате Юаньчунь переоделась и в коляске отправилась навещать родных. Войдя в покои матушки Цзя, она хотела совершить церемонии, положенные при встрече с родителями, но матушка Цзя и все, кто находился в ее покоях, сами опустились перед Юаньчунь на колени. На глаза Юаньчунь навернулись слезы. Одной рукой она обняла матушку Цзя, другой – свою мать госпожу Ван. Все трое молчали, лишь всхлипывали, хотя много накопилось такого, что им не терпелось поведать друг другу.

Остальные женщины стояли рядом и тоже плакали.

Но вот Юаньчунь заставила себя улыбнуться и промолвила:

– С тех пор как вы меня проводили, впервые представилась возможность встретиться, а вы, вместо того чтобы радоваться, плачете. Ведь я скоро уеду, и неизвестно, удастся ли еще когда-нибудь свидеться!

Слезы мешали ей говорить. Госпожа Син принялась ее утешать.

А матушка Цзя усадила Юаньчунь и всех ей по очереди представила. После этого Юаньчунь отправилась в зал и приняла поздравления управляющих дворцами Нинго и Жунго, их жен и прочих служанок.

– Как много у нас родных! – со вздохом произнесла Юаньчунь после церемонии. – Жаль только, что невозможно повидаться с каждым в отдельности!

– Члены семей Сюэ и Ван, а также Баочай и Дайюй ждут ваших повелений, – обратилась к ней госпожа Ван. – Они доводятся нам дальними родственниками, и мы не осмелились их пригласить.

Юаньчунь распорядилась позвать родственников. Первой явилась тетушка Сюэ. Юаньчунь сделала ей знак не утруждать себя церемониями, как, впрочем, и остальным, кто пришел вслед за тетушкой, и просила всех держать себя непринужденно. Вошла служанка Баоцинь, которую Юаньчунь взяла с собой из дому во дворец, и поклонилась матушке Цзя. Матушка поспешно подняла ее, приказала отвести в отдельные покои и угостить на славу. Евнухи, ведавшие церемониями, наложницы государя, дворцовые служанки разместились во дворце Нинго и на половине, которую занимал Цзя Шэ, а здесь остались три или четыре младших евнуха для разных поручений. Матушка Цзя, Юаньчунь и сестры могли поговорить по душам, рассказать о себе, о домашних делах, обо всем, что случилось за время их разлуки. В это время к дверной занавеске подошел Цзя Чжэн и, не входя в комнату, отвесил низкий поклон и справился о здоровье гуйфэй.

– Даже в бедной деревенской семье, где едят грубую пищу и носят простую одежду, – промолвила Юаньчунь, – дочь не лишена радости видеть отца. Я же богата, но лишена такого счастья.

Цзя Чжэн, едва сдерживая слезы, произнес в ответ:

– Разве мечтал я, живя среди кукушек и ворон, о счастье лицезреть феникса? Удостоившись небесной милости, вы прославили добродетели предков, – о чем еще можно мечтать на земле, под солнцем и луной?! Блеск вашей славы озарил меня и мою супругу. Нынешний государь достиг великих добродетелей, достойных Неба и Земли, явил невиданную доселе милость, и сотри я в порошок мои печень и мозг, все равно не смог бы его отблагодарить! Мой святой долг изо дня в день, с утра и до вечера доказывать государю верность свою и преданность, усердно служить. Низко кланяясь, смиренно желаю Совершенномудрому десять тысяч лет здравствовать на благо народа всей Поднебесной. Государыня, обо мне и моей супруге не беспокойтесь! Молитесь о том, чтобы еще обильнее излилась на вас драгоценнейшая любовь государя, уважайте и почитайте его за те милости, которыми он столь щедро вас осыпает, дабы не оказаться неблагодарной.

Юаньчунь, в свою очередь, попросила отца усердно служить государю, заботиться о своем здоровье и не беспокоиться о ней.

– Для всех беседок, башен, террас и павильонов в саду названия сочинил Баоюй, – сообщил Цзя Чжэн. – Если какому-нибудь месту, которое вам понравилось, вы сами дадите название, я буду безмерно счастлив.

Услышав, что Баоюй умеет сочинять надписи, Юаньчунь, скрывая улыбку, промолвила:

– Да, он в самом деле добился больших успехов!

Когда Цзя Чжэн удалился, Юаньчунь спросила:

– А где Баоюй? Что-то я его не видела.

– Мужчинам без дела не разрешается сюда входить, – ответила матушка Цзя.

Юаньчунь приказала позвать Баоюя, и один из евнухов его тотчас привел. Баоюй совершил положенные поклоны, после чего Юаньчунь сделала ему знак приблизиться, взяла за руку, привлекла к себе и стала нежно гладить по голове.

– А ты очень вырос с тех пор, как мы не виделись.

Из глаз ее полились слезы.

Но тут подошли госпожа Ю и Фэнцзе и обратились к Юаньчунь:

– К пиру все подготовлено, просим вас, государыня!

Юаньчунь встала и велела Баоюю проводить ее в сад. Там уже были накрыты столы и горели фонарики.

Войдя в сад, они прошли те места, для которых Баоюй придумал названия, побывали в покоях, поднимались на башни, огибали ручейки и горки и любовались прекрасными пейзажами. Роскошь и красота и в то же время новизна и оригинальность чувствовались буквально во всем, в каждой балке, в любом столбике.

Юаньчунь не переставала восхищаться, но просила впредь избегать таких огромных расходов. Когда подошли наконец к залу, Юаньчунь велела всем сесть безо всяких церемоний. Начался пир. Матушка Цзя села в дальнем конце стола, а госпожа Ю, Ли Вань и Фэнцзе подносили и убирали блюда и чашки.

Юаньчунь попросила подать кисти и тушечницу, разложила полоски бумаги и собралась сочинять названия для тех мест, которые ей особенно понравились. Для сада она придумала название «сад Роскошных зрелищ», для своих личных покоев – «Помни о милостях и думай о долге» и еще парную надпись в том же Духе:

Название «Торжественное явление феникса» она заменила на «павильон Реки Сяосян», «Аромат роз среди зелени яшмы» – «Наслаждайся розами и радуйся зелени» и «двор Наслаждения пурпуром». «Чистый аромат ириса» на «двор Ирисов», а «Виднеется флаг среди абрикосов» на «горную деревушку Хуаньгэ». Главная башня получила название «башня Величественного зрелища», восточная башня – «покои Узорчатой парчи», западная башня – «покои Скрытого благоухания». Еще она сочинила названия «терраса Ветра в зарослях осоки», «павильон Благоухающего лотоса» и много-много других. Полагалось, чтобы над каждым входом висела доска, и для них Юаньчунь тоже придумала названия: «Весенний дождь в цветах груши», «Осенний ветер в ветвях утуна», «Ночной снег в зарослях тростника». Прежние надписи Юаньчунь не велела снимать и к ним сочинила стихи:

Кончив писать, Юаньчунь с улыбкой сказала сестрам:

– Вы знаете, я не обладаю даром стихосложения, и если получилось у меня что-то, то лишь благодаря великолепным пейзажам. Как только выдастся у меня свободное время, обязательно напишу «Записки о саде Роскошных зрелищ» и «Оду о свидании с родными», в память о событиях нынешнего дня. И пусть каждая из вас сочинит стихотворение на мотив всех надписей и не боится сделать это лучше меня, потому что мое стихотворение весьма посредственное. Слышала, что Баоюй сочиняет надписи, которые могут порадовать. В саду мне больше всех понравились два места – павильон Реки Сяосян и двор Душистых трав, а также двор Наслаждения пурпуром и Горная деревушка Хуаньгэ. Каждое достойно быть воспетым. Парные надписи, сочиненные для этих мест прежде, не вызывают сомнений, но хорошо бы еще написать пятисловные уставные стихи. Хочу знать, не напрасно ли я старалась, когда учила вас в детстве.

Баоюй кивнул Юаньчунь и удалился сочинять стихи. Надобно сказать, что Инчунь и Сичунь считали, что уступают Таньчунь в способностях, а Таньчунь полагала, что Сюэ Баочай и Линь Дайюй не в пример ей обладают поэтическим даром. Но Юаньчунь приказала сочинять всем, и пришлось повиноваться. Юаньчунь внимательно просмотрела написанные по ее велению стихи, которые мы здесь и приводим:

Душевная просветленность и радостный прилив чувств

Там, где изящество и многоцветие

Изысканность – дар природы

Десять тысяч видений состязаются в блеске

Блеск и счастливые предзнаменования

За бренным миром святости источник

Окончив читать, восхищенная Юаньчунь с улыбкой заметила:

– Стихи сестриц Баочай и Дайюй превзошли все остальные своим совершенством.

Надо сказать, что всю ночь Дайюй мечтала о том, как блеснет своими удивительными талантами и, конечно же, всех затмит. Но, вопреки ее ожиданиям, Юаньчунь приказала каждому сочинить только по одному стихотворению. Дайюй сочла неудобным нарушать повеление и писать больше, поэтому она написала одно стихотворение по пять слов в строке и этим ограничилась.

Баоюй еще не успел закончить стихи. Написал лишь о павильоне Реки Сяосян и дворе Душистых трав и сейчас сочинял о дворе Наслаждения пурпуром, остановившись на строке «И ожил, словно схваченный весной, нефрит зеленый».

Баочай пробежала глазами эту строку и, заметив, что на них никто не обращает внимания, тихонько толкнула Баоюя:

– Государыне не понравилось выражение «Аромат роз среди зелени яшмы», и вместо него она написала: «Наслаждайся пурпуром и радуйся зелени». А у тебя опять «зеленый нефрит». Как бы государыня не подумала, что ты сделал это нарочно, наперекор ей? Ведь во многих древних стихах и рассказах упоминаются листья банана – вот и подумай, как переделать эту строку.

Баоюй вытер пот со лба:

– Я не могу сейчас вспомнить ни единой цитаты!

– А ты вместо «зеленого нефрита» напиши «зеленый воск», и все будет в порядке, – улыбнулась Баочай.

– А откуда «зеленый воск»? – удивился Баоюй. Баочай прищелкнула языком, покачала головой:

– Ну и хорош же ты! Если сейчас с тобой такое творится, как будешь писать сочинение в золотом дворце?^[182] Тогда не вспомнишь даже Чжао, Цянь, Сунь, Ли!^[183] Неужели забыл и танского поэта Хань И, у него есть такая строка о банане: «Свеча застыла, дыма нет, засох зеленый воск»?

Тут Баоюя осенило, и он улыбнулся:

– Какой же я дурак! Забыл готовую фразу! Поистине, сестрица, ты «одним иероглифом все исправила»! Отныне буду звать тебя не сестрицей, а учителем.

– Поторопись! – засмеялась Баочай. – Только и знаешь, что болтать «сестра», «сестрица»! Вон твоя сестра! Сидит на возвышении в желтом халате!

Она захихикала и отошла, чтобы не отвлекать Баоюя, и тот наконец закончил стихотворение. Теперь у него было их три.

Дайюй была разочарована; ей так и не удалось себя показать. Заметив, что Баоюй в затруднении, она тихонько подошла и увидела, что у него еще нет стихотворения на тему «Виднеется флаг среди абрикосов». Она посоветовала ему переписать три готовых стихотворения, а сама тем временем написала на полоске бумаги четвертое, которое только что сочинила, свернула бумажку и бросила Баоюю.

Баоюй только стал читать, сразу увидел, что стихотворение это во много раз лучше тех, что он сам написал. Он быстро переписал его уставным почерком и вместе с остальными тремя подал Юаньчунь.

Юаньчунь принялась читать.

Торжественное приветствие в честь явления феникса

Чист аромат душистых трав

Восхищаюсь красным, радуюсь зеленому

Развевается флаг в деревне абрикосов

Прочитав стихи, Юаньчунь осталась довольна и похвалила Баоюя:

– Он в самом деле делает огромные успехи.

А потом сказала, что из четырех стихотворений самое лучшее «Развевается флаг в Деревне абрикосов», и, взяв кисть, переделала надпись «Горная деревушка Хуаньгэ» на «деревушка Благоухающего риса». Затем она велела Таньчунь набело переписать стихотворения и приказала одному из евнухов отнести их во флигель. Там стихи прочли Цзя Чжэн и другие мужчины и выразили свое восхищение. А Цзя Чжэн преподнес Юаньчунь «Оду о свидании с родными».

Затем Юаньчунь распорядилась угостить Баоюя и Цзя Ланя.

Цзя Лань, надо сказать, был совсем еще мал, но, глядя на мать и дядю, приветствовал гуйфэй со всеми положенными церемониями.

Тем временем Цзя Цян привел девочек-актрис, стоял с ними у входа и с нетерпением дожидался представления. Тут прибежал евнух из верхних комнат и сказал ему:

– Стихи сочинять уже окончили, давайте скорее программу представления.

Цзя Цян не мешкая передал ему программу, а также именной список двенадцати девочек.

Для представления были избраны сцены «Веселый пир», «Моление об овладении искусством шитья», «Судьба бессмертного» и «Отлетевшая душа» ^[189].

Цзя Цян быстро закончил приготовления, и представление началось. Голоса были до того сильные, что казалось, скалы рушатся, движения в танцах такие стремительные, словно сами демоны пустились в пляс. Игра девочек-актрис была совершенна, и скорбь и радость они передавали с неподдельной искренностью. Сразу после представления появился евнух с золотым блюдом, полным сладостей, и спросил:

– Кто из вас Лингуань?

Цзя Цян сразу понял, что сладости предназначены для Лингуань, поспешно принял подарок, а Лингуань велел отвесить низкий поклон.

Евнух между тем продолжал:

– Гуйфэй велела передать: «Лингуань на редкость хороша, пусть исполнит еще две сцены по собственному усмотрению».

– Слушаюсь! – сказал Цзя Цян и приказал Лингуань исполнить «Прогулку в саду» и «Прерванное сновидение».

Лингуань заупрямилась, она считала, что это не ее роль, и пожелала исполнить «Взаимный сговор» и «Перебранку». Цзя Цян вынужден был уступить.

Юаньчунь очень понравилась игра Лингуань, и она распорядилась:

– Не слишком утомляйте девочку и хорошенько ее учите!

Она подарила Лингуань два куска шелка, два кошелька и два слитка – золотой и серебряный.

Вскоре Юаньчунь подала знак заканчивать пир и отправилась осматривать те места, где еще не была. Прохаживаясь по саду, она вдруг заметила буддийский храм, окруженный горами. Быстро вымыв руки, вошла, воскурила благовония и стала кланяться Будде. Тут же придумала для храма название: «Лодка милосердия в море страданий». Буддийских и даосских монахинь, находившихся в храме, Юаньчунь щедро одарила.

Немного погодя перед Юаньчунь предстал евнух и доложил:

– Подарки приготовлены, прошу вас, государыня, проверить и вручить.

С этими словами он подал Юаньчунь список подарков. Она внимательно его прочла, никаких замечаний не сделала и приказала раздать все, как записано. Евнух удалился исполнять повеление.

Матушка Цзя получила два жезла жуи^[190] – золотой и яшмовый, посох из ароматного дерева, кедровые четки, четыре куска лучшего дворцового атласа богатства и знатности, четыре куска шелка счастья и долголетия, десять слитков червонного золота и десять слитков серебра. Госпожа Син и равные ей по званию и по возрасту получили такие же дары, за исключением жезлов жуи, посоха и четок.

Цзя Цзину, Цзя Шэ и Цзя Чжэну вручили по две книги, переплетенные самим государем, по две коробки дорогой туши, по две золотых и по две серебряных чашки, а также – ткани для шитья одежды.

Баочай, Дайюй и остальные сестры получили по новой книге, по драгоценной тушечнице и по две пары золотых и серебряных слитков оригинальной формы.

Баоюю и Цзя Ланю поднесли по два золотых и серебряных шейных обруча и по две пары золотых и серебряных слитков.

Госпоже Ю, Ли Вань и Фэнцзе вручили по четыре золотых и серебряных слитка и по четыре куска шелка.

Двадцать четыре куска различных тканей и пятьсот связок монет раздали в награду мамкам, нянькам, а также служанкам матушки Цзя, госпожи Ван и барышень.

Цзя Чжэнь, Цзя Лянь, Цзя Хуань и Цзя Жун получили в подарок по куску шелка и по паре слитков золота и серебра.

Сто кусков разноцветного шелка, тысячу лянов серебра, несколько кувшинов дворцового вина раздали людям, которые ведали устройством сада, делали украшения, фонари, ставили пьесы. Повара, актеры, музыканты, певцы и прочие получили триста связок медных монет.

За оказанную милость все выразили гуйфэй благодарность, после чего главный евнух возвестил:

– Государыня, время позднее, осмелюсь просить вас сесть в коляску и возвратиться во дворец.

Юаньчунь едва не заплакала, но заставила себя улыбнуться, взяла за руки матушку Цзя и госпожу Ван и без конца повторяла:

– Не беспокойтесь обо мне! Берегите свое здоровье! Не надо печалиться! Милость Высочайшего беспредельна, и всем вам дозволено раз в месяц видеться со мной во дворце. Но если и в будущем году государь разрешит навестить вас, не будьте столь расточительны!

Готовая разрыдаться, матушка Цзя не в силах была произнести ни слова. Юаньчунь очень не хотелось расставаться с родными, но она не могла нарушить порядок, установленный при дворце. Пришлось скрепя сердце сесть в коляску.

Матушку Цзя и госпожу Ван насилу утешили, почтительно взяли под руки и увели из сада.

Если хотите узнать, что произошло после отъезда Юаньчунь, прочтите следующую главу.

Глава девятнадцатая

Чудесной ночью цветок раскрывает бурные чувства;

тихим днем яшма источает волшебное благоухание^[191]

На следующий день после возвращения во дворец Юаньчунь предстала перед государем, поблагодарила за милость и доложила о своем свидании с родными. Государь остался очень доволен и распорядился выдать из собственных кладовых разноцветные шелка, золото и серебро, чтобы одарить Цзя Чжэна и служанок из «перечных покоев»^[192]. Однако об этом мы подробно рассказывать не будем.

После нескольких дней, проведенных в напряженном ожидании государыни, обитатели дворцов Жунго и Нинго почувствовали себя усталыми телесно и духовно. А тут еще пришлось два-три дня убирать все вещи и украшения. Особенно доставалось Фэнцзе, не в пример другим не знавшей ни минуты покоя. Самолюбивая от природы, она не хотела ударить лицом в грязь и держалась из последних сил, делая вид, будто ей все легко и просто.

Баоюй же страдал от безделья.

Однажды утром к матушке Цзя пришла мать Сижэнь с просьбой отпустить дочь домой на новогодний чай. Сижэнь должна была возвратиться лишь к вечеру, и пока ее не было, Баоюй развлекался с другими служанками игрой в кости да в облавные шашки.

Баоюю все это скоро наскучило, но тут явились служанки и доложили:

– Старший господин Цзя Чжэнь из восточного дворца Нинго приглашает вас посмотреть спектакль и полюбоваться новогодним фейерверком и праздничными фонариками.

Баоюй приказал подать ему платье переодеться, но когда собрался уходить, принесли сладкий молочный напиток, присланный Юаньчунь, который так любила Сижэнь. Баоюй приказал оставить и для нее, а сам, предупредив матушку Цзя, что уходит, отправился во дворец Нинго.

Кто мог подумать, что Цзя Чжэнь распорядится исполнить такие сцены, как «Динлан узнает отца», «Хуан Бонн властвует над духами тьмы», «Сунь Укун устраивает переполох в Небесном дворце» и «Цзян Тайгун^[193] жалует звания святых погибшим полководцам »?

Актеры толпами появлялись на сцене, размахивали знаменами, пировали, воскуривали благовония и взывали к Будде. Далеко вокруг разносились удары в гонги и барабаны. А братья, сыновья и племянники из рода Цзя угощали друг друга, смеялись и шутили с сестрами, наложницами, служанками.

Баоюй посидел немного, а когда веселье было в самом разгаре, тихонько встал и пошел бродить. Заглянул во внутренние покои, поболтал с госпожой Ю и наложницами и незаметно ускользнул через заднюю дверь. Все решили, что он снова отправился смотреть спектакль. Цзя Чжэнь, Цзя Лянь и Сюэ Пань, увлеченные разгадыванием загадок, тоже не заметили исчезновения Баоюя, а когда хватились, подумали, что он ушел во внутренние покои. Слуги же, сопровождавшие Баоюя, были уверены, что он здесь пробудет до вечера, и разошлись кто играть в кости, кто к друзьям, кто пить вино. Те, что помоложе, остались смотреть спектакль.

Убедившись, что рядом никого нет, Баоюй подумал:

«Здесь поблизости был кабинет, а в кабинете висел замечательный портрет красавицы. Сейчас она скучает там в одиночестве. Пойду утешу ее».

Но, подойдя к окну кабинета, Баоюй услышал прерывистое дыхание.

«Неужто красавица ожила?» – подумал он, вздрогнув.

Набравшись храбрости, Баоюй проколол бумагу на окне и заглянул внутрь. Красавица на портрете не ожила, а вот Минъянь с какой-то девицей делал то, чему его, Баоюя, когда-то учила бессмертная фея Цзинхуань. Причем Баоюй застал их врасплох в самый интересный момент.

– Вот это да! – не удержавшись, вскричал Баоюй, толкнул ногой дверь и вошел. Минъянь и девушка испуганно вскочили, торопливо оправляя на себе одежду. Минъянь пал перед Баоюем на колени и молил о прощении.

– Заниматься такими делами средь бела дня! Да что же это такое! – принялся укорять его Баоюй. – Ты разве не знаешь, что тебя ждет, если об этом узнает старший господин?

Баоюй взглянул на служанку. Было что-то удивительно трогательное в этой чистенькой, милой девушке. Она стояла, вся красная от стыда, и молчала, опустив голову.

– Ты еще здесь? – топнул ногой Баоюй.

Девушка вздрогнула, словно очнувшись, и бросилась со всех ног бежать.

Баоюй выскочил следом за нею:

– Не бойся, я никому не скажу!

– Второй господин, – обратился Минъянь к Баоюю, – не кричите так, а то все узнают.

– Сколько ей лет? – поинтересовался Баоюй.

– Лет шестнадцать – семнадцать, не больше.

– Не знаешь, сколько ей лет, а занимаешься такими делами! – отчитывал слугу Баоюй. – Напрасно она с тобой знается! Мне ее жаль! Очень жаль! А как ее имя?

– О! Это целая история, – ответил Минъянь, – и притом удивительная. Она мне ее рассказала. Ее матери, когда она кормила дочь грудью, приснилось, будто она получила кусок парчи, сплошь покрытый иероглифами вань^[194]. Вот она и дала дочери имя Ваньэр.

– Девушка непременно будет счастливой! – улыбнулся Баоюй. – Хочешь, похлопочу, чтобы ее выдали за тебя замуж?

Минъянь ничего не ответил и в свою очередь задал Баоюю вопрос:

– А вы, второй господин, почему не смотрите такой интересный спектакль?

– Я долго смотрел, потом вышел прогуляться и натолкнулся на вас. А теперь не знаю, что делать!

Минъянь едва заметно улыбнулся:

– Пока вас не хватились, давайте сходим за город ненадолго.

– Нельзя, – возразил Баоюй, – торговцы людьми могут утащить. А здесь, если хватятся, будет скандал. Сходим куда-нибудь неподалеку.

– А куда? – спросил Минъянь. – Все равно это риск.

– Давай съездим к сестре Хуа Сижэнь, поглядим, что она делает, – предложил Баоюй.

– Хорошо, – согласился Минъянь. – А я о ней и забыл. – Затем добавил: – Только, если узнают, что это я вас увел, порки не избежать!

– Я тебя в обиду не дам! – засмеялся Баоюй.

Минъянь привел коня, и через задние ворота они выехали из дворца.

К счастью, Сижэнь жила близко, и, проехав едва половину ли, они очутились у ворот ее дома. Минъянь вошел первым и позвал Хуа Цзыфана – старшего брата Сижэнь.

Мать Сижэнь как раз угощала дочь, племянников и племянниц, когда вдруг снаружи кто-то позвал:

– Брат Хуа Цзыфан!

Хуа Цзыфан вышел и, увидев хозяина и его слугу, переполошился и бросился помогать Баоюю сойти с коня, на ходу крикнув:

– Второй господин Баоюй приехал!

На это сообщение никто не обратил особого внимания, только Сижэнь встревожилась, выбежала и, схватив Баоюя за руку, спросила:

– Ты зачем приехал?

– Скучно стало, – ответил Баоюй, – вот и решил посмотреть,' что ты поделываешь.

Сижэнь успокоилась и сказала:

– Вечно ты со своими глупостями! Нечего было ехать сюда! С вами еще кто-нибудь? – обратилась она к Минъяню.

– Нет! Никто ничего не знает, – ответил тот.

Сижэнь снова встревожилась.

– Ну куда это годится! А если бы вас заметили или старый господин повстречался? Или лошадь вас задавила, их здесь полно! Да мало ли какая могла выйти неприятность – этим не шутят! Чересчур вы храбрые! Это все Минъянь подстрекает! Вот погоди, вернусь, все мамкам расскажу! Они тебе, разбойнику, зададут трепку!

– Господин меня отругал и заставил сюда привезти! – перебил ее Минъянь. – А теперь, выходит, я во всем виноват! Говорил ему, нечего ехать! Ладно, сейчас вернемся домой!

– Ничего, – стал уговаривать их Хуа Цзыфан. – Раз приехали, не о чем толковать. Только в нашей убогой хижине тесно и грязно, как же мы можем принять господина?

Мать Сижэнь тоже вышла встречать Баоюя. А Сижэнь взяла его за руку и повела в дом. Там было еще несколько девочек. Едва он вошел, они потупились и покраснели от смущения.

Баоюю, чтобы он не озяб, предложили сесть на кан; поставили перед ним фрукты, налили чаю.

– Не хлопочите напрасно, – сказала Сижэнь. – Я знаю, что надо делать.

Она принесла подушку, на которой до этого сидела сама, положила на табурет и усадила Баоюя. Подставила ему под ноги свою грелку и дала две ароматные лепешки, которые вытащила из сумочки. Затем зажгла свою грелку для рук и повесила Баоюю на шею. Наконец налила чаю в свою чашку и поднесла ему.

Мать и сын расставили на столе угощение.

Видя, что среди кушаний нет ничего подходящего для Баоюя, Сижэнь с улыбкой сказала:

– Раз ты приехал, отведай хоть что-нибудь!

Она взяла горсточку тыквенных семечек, потерла между ладонями, сдула с них шелуху и на платочке подала семечки Баоюю. Баоюй заметил, что у девушки покраснели глаза, а пудра на лице в нескольких местах смазана.

– Ты почему плакала? – тихонько спросил он.

– Я не плакала. Соринка попала в глаз, – солгала Сижэнь.

Баоюй был в халате с узкими рукавами, из темно-красного шелка, вытканного четырехпалыми драконами, подбитом лисьим мехом; поверх халата – темно-зеленая курма на соболином меху, отороченная бахромой. Сижэнь улыбнулась:

– Неужели никто не заметил, как ты переодевался, и не спросил, куда ты собрался?

– А я переодевался, чтобы идти на спектакль, господин Цзя Чжэнь меня пригласил, – ответил Баоюй.

– Посиди немного, – сказала Сижэнь, – и возвращайся обратно – ведь в такие места, как это, тебе не разрешают ездить.

– И ты со мной поезжай, – предложил Баоюй, – я оставил для тебя дома кое-что вкусное.

– Тише! – промолвила Сижэнь. – Я не хочу, чтобы они слышали!

Она сняла с шеи Баоюя яшму и сказала сестрам:

– Вот, поглядите! Вы часто толкуете об этой редкостной вещице, сокрушаетесь, что ни разу ее не видели. Полюбуйтесь же на нее! Ничего красивее вы никогда не увидите!

Она показала им яшму и снова надела ее Баоюю на шею. Затем попросила брата нанять крытую коляску почище и поприличнее и проводить Баоюя домой.

– Пусть едет верхом, – отозвался Хуа Цзыфан, – я буду рядом. Ничего не случится.

– Лучше нанять коляску, на случай, если кто-нибудь встретится по пути, – возразила Сижэнь.

Хуа Цзыфан послушался совета сестры, и все вышли проводить Баоюя к коляске.

Сижэнь дала Минъяню фруктов, денег на хлопушки и наказала:

– Смотри, никому ни слова, а то на себя же накличешь беду!

В дом Сижэнь возвратилась, лишь когда Баоюй опустил занавески и коляска отъехала.

За коляской шли Минъянь и Хуа Цзыфан, ведя на поводу лошадь Баоюя.

Когда доехали до улицы, где находился дворец Нинго, Минъянь приказал остановить коляску и обратился к Хуа Цзыфану:

– Мы со вторым господином сначала пройдем незаметно в восточный дворец, там побудем немного, а потом уже отправимся в западный, чтобы не вызывать подозрений.

Хуа Цзыфан помог Баоюю выйти из коляски, после чего отвел на место его коня.

– Извини, что доставил тебе столько хлопот, – сказал ему Баоюй на прощанье и исчез за воротами дворца Нинго. Но об этом мы рассказывать не будем.

Служанки между тем после ухода Баоюя стали вовсю развлекаться. Одни играли в облавные шашки, другие – в кости, грызли тыквенные семечки и засыпали весь пол шелухой.

Неожиданно вошла мамка Ли справиться о здоровье Баоюя, но, увидев, что его нет, а служанки увлечены играми, сказала:

– Я здесь редко бываю, потому вы совсем распустились, другие мамки боятся вам слово сказать. Это все Баоюй, он как фонарь на длинном шесте, на других светит, а сам в темноте; думает, все плохие, один он хороший. Смотрите, что вы натворили у него в комнате, все перевернули вверх дном!

Служанки знали, что Баоюй их не станет ругать, а мамка Ли им теперь не указ, поэтому не обращали на нее внимания.

– Как сегодня спал Баоюй? Как ел? – стала выспрашивать мамка.

Но служанки в ответ несли всякий вздор и ворчали:

– Вот назойливая старуха!

– Я вижу в той чашке сладкое молоко, почему вы мне его не дали? – не унималась мамка Ли и, не получив ответа, сама взяла чашку.

– Эй, эй, не трогай! – крикнула одна из служанок. – Это молоко для Сижэнь, узнает Баоюй, что его выпили, – рассердится. А хочешь – скажи ему, что это ты сделала! Мы за тебя не в ответе!

Мамка Ли оробела было, а потом рассердилась:

– Не верю, что Баоюй такой мелочный! Подумаешь – молоко! Я и получше что-нибудь заслужила! Да и кто такая Сижэнь! Баоюй не помнит разве, кто его выкормил своим молоком? Так неужто пожалеет для меня чашку коровьего молока? Вот возьму и выпью нарочно, посмотрим, что он сделает! Вы носитесь с этой дрянной девчонкой Сижэнь, а ведь это я ее воспитала! Скажите на милость, какая персона!

И мамка Ли в сердцах выпила молоко. Тут другая служанка сказала с улыбкой:

– Не удивительно, что вы рассердились! У этих девчонок никакого уважения к старшим! Разве может Баоюй рассердиться из-за чашки молока? Да он вам еще пришлет угощений!

– Знаю я тебя, лису! – обрушилась на нее мамка Ли. – Думаешь, я не помню, как из-за чашки чая выгнали Цяньсюэ! Сама провинюсь, сама и отвечу!

И, возмущенная, она вышла.

Вскоре возвратился Баоюй и приказал пойти встретить Сижэнь. Вдруг он заметил, что Цинвэнь лежит на кровати.

– Заболела? – спросил Баоюй. – Или проигралась?

– Она выиграла сначала, но потом пришла мамка Ли, стала ругаться, и она проиграла, – принялась объяснять Цювэнь. – Вот и легла спать со злости.

– А вы близко к сердцу не принимайте, – улыбнулся Баоюй, – пусть делает что хочет.

В это время пришла Сижэнь, поздоровалась с Баоюем, спросила, где он обедал, когда вернулся домой, и передала привет подругам от матери и сестер. Когда она переоделась и сняла украшения, Баоюй велел подать ей сладкое молоко.

– Мамка Ли его выпила, – доложили служанки.

Баоюй хотел что-то сказать, но Сижэнь не дала ему рта раскрыть.

– Так вот, оказывается, что ты для меня оставил! – вскричала девушка. – Спасибо за заботу! Я сладкое молоко и в самом деле любила и недавно выпила его столько, что желудок расстроился. Потом меня вырвало и лишь тогда полегчало. И хорошо, что мамка Ли его выпила – не пропадать же зря добру. Мне хотелось бы сушеных каштанов. Может, очистишь? А я постелю тебе на кане.

Баоюй принял ее слова на веру, сразу забыл о молоке и, сев поближе к лампе, принялся чистить каштаны. Заметив, что служанки вышли из комнаты, он с улыбкой обратился к Сижэнь:

– Что за девушка была у вас в красном платье?

– Моя двоюродная сестра, – ответила Сижэнь.

Баоюй вздохнул.

– Ты чего вздыхаешь? – удивилась Сижэнь. – Впрочем, понимаю: считаешь, что она недостойна так наряжаться!

– Вовсе нет! – засмеялся Баоюй. – Кто же тогда достоин, если не она? Просто я подумал, что хорошо бы взять ее в наш дом. Уж очень она мила!

– Пусть у меня такая судьба, – холодно усмехнулась Сижэнь. – Но неужели все женщины в нашей семье тоже должны стать рабынями? Вам подавай не только хороших, а еще и красивых служанок!

– Ты вечно что-то придумываешь! – заметил Баоюй. – Почему непременно рабынями? Твоя сестра могла бы жить у нас просто как родственница.

– Ну нет, этого она недостойна! – бросила Сижэнь.

Баоюй не стал больше спорить и продолжал молча чистить каштаны.

– Что же ты замолчал? – улыбнулась Сижэнь. – Может, обиделся? В таком случае – наберись храбрости и купи ее за несколько лянов серебра.

– Даже не знаю, что на это ответить, – произнес Баоюй. – Я хотел лишь сказать, что при ее красоте только и жить в роскошных домах и огромных дворцах, а таким тварям, как мы, здесь не место.

– Подобного счастья ей, правда, на долю не выпало, – сказала Сижэнь, – но для моих тетушки и дядюшки она истинное сокровище, они с детства души в ней не чают, лелеют и холят. Теперь ей семнадцать, приданое все готово, на следующий год ее выдадут замуж.

При слове «замуж» Баоюй вскрикнул невольно, ему стало не по себе, а Сижэнь продолжала:

– Эти несколько лет я почти не виделась с сестрами, а теперь, когда скоро смогу возвратиться домой, никого из них не застану.

Услышав это, Баоюй взволновался, бросил каштаны и спросил:

– Ты собираешься от нас уходить? Почему?

– Я слышала разговор моей матери с братом, – ответила Сижэнь. – Они велели мне потерпеть еще годик, а потом выкупят меня и увезут.

Баоюй еще больше забеспокоился:

– Выкупят? Зачем?

– Как зачем? – воскликнула Сижэнь. – Одно дело те, кто родился в вашем доме^[195], другое дело – я. Семья моя живет не здесь, так что иначе быть не может.

– Я тебя не отпущу! – решительно заявил Баоюй. – И ты ничего не сможешь сделать!

– Нет такого закона! – возразила Сижэнь. – Даже из императорского дворца девушек-служанок отпускают по твердо установленным правилам: на сколько лет взяли, через столько и отпускают. А уж в вашей семье и подавно.

Баоюй задумался. Сижэнь рассуждала вполне разумно, и возразить было нечего.

– А если старая госпожа не отпустит? – спросил, помолчав, Баоюй.

– Старая госпожа? – удивилась Сижэнь. – Да прийдись я по сердцу ей или твоей матушке, они заплатили бы нашей семье еще несколько лянов серебра, и я смогла бы остаться. Такое бывает. Но есть служанки гораздо лучше меня. Еще маленькая, я была в услужении у старой госпожи, потом у старшей барышни Ши Сянъюнь, сейчас прислуживаю тебе. И если родные хотят, чтобы я вернулась домой, вам следовало бы, пожалуй, меня отпустить без всякого выкупа. И уж вовсе глупо говорить о том, что ты меня не отпустишь, потому что я тебе хорошо служу. Я и должна хорошо служить, иначе быть не может. А уйду, замена всегда найдется.

Понимая всю справедливость ее слов, Баоюй совсем расстроился:

– Но я хочу, чтобы ты осталась, и незачем бабушке разговаривать с твоей матерью! Мы дадим ей побольше денег, и никуда она тебя не увезет.

– Конечно, насильно меня увозить мама не станет! – согласилась Сижэнь. – С ней можно договориться, тем более если дать денег. А не дадите, она тоже спорить не станет. Правда, в вашей семье подобных случаев не было! Человек – не вещь, которую можно купить, щедро заплатив продавцу, но что толку оставлять меня просто так, разлучать без всякой причины с родными? Ни твоя бабушка, ни твоя матушка на такое не согласятся.

Баоюй подумал, а затем произнес:

– Значит, ты окончательно решила уйти?

– Окончательно, – ответила Сижэнь.

Баоюй снова впал в раздумье: «Кто мог предположить, что эта девушка окажется столь бесчувственной и забудет о долге?»

– Что ж! – произнес он со вздохом. – Знай я наперед, что так будет, не стал бы тебя добиваться! Ведь я сиротой остаюсь!

С этими словами он, совершенно убитый, лег на кровать.

А Сижэнь, надобно вам сказать, услышав, что мать с братом собираются ее выкупать, заявила, что до самой смерти не вернется домой.

– Когда у вас нечего было есть, – сказала девушка, – вы продали меня за несколько лянов серебра. А то с голоду умерли бы. Вам посчастливилось. И мне тоже. Я служанка, а ем с барского стола, никто не бьет меня, не ругает. А вы привели в порядок хозяйство, деньжат подкопили, несмотря на то что умер отец. Но мало ли что может случиться, опять появятся затруднения, а вторично продать меня вы не сможете. Считайте, что я умерла. – Она всплакнула.

Сижэнь была непреклонна, и мать с братом в конце концов согласились. К тому же по договору Сижэнь была продана навечно, но родные ее намеревались воспользоваться добротой господ Цзя, которые не стали бы требовать выкуп. Во дворце Жунго со служанками хорошо обращались, и девушки, прислуживавшие в комнатах старших и младших господ, были в лучшем положении, чем дочери в бедных семьях. Это, пожалуй, и явилось главной причиной того, что родные Сижэнь решили больше не думать о выкупе девушки.

А уж когда приехал Баоюй и они поняли, какие отношения у молодого господина с Сижэнь, у них словно камень свалился с души и даже появились честолюбивые мечты.

Сижэнь совсем еще девочкой заметила, что у Баоюя какой-то странный характер и капризы совсем не такие, как у других детей, да и вообще много всяких причуд. Любимец бабушки, не боявшийся ни отца, ни матери, Баоюй в последнее время совсем распустился. Убедить его в чем-нибудь было невозможно, и Сижэнь, заведя разговор о выкупе, решила испытать Баоюя, чтобы потом его отчитать. Но, увидев, как он расстроился, сама пала духом.

Дело в том, что Сижэнь вовсе не собиралась есть каштаны, просто она боялась, как бы не вышла такая же история, как с Цяньсюэ из-за чая, ирешила отвлечь Баоюя. Приказав служанкам убрать каштаны, она пошла посмотреть, что он делает. Заметив на его лице следы слез, Сижэнь улыбнулась:

– Не печалься! Если хочешь, я останусь!

Баоюй сразу повеселел:

– Я не могу выразить словами, как мне хочется, чтобы ты была со мной! Неужели ты не понимаешь?

– Понимаю! Нам хорошо друг с другом! – с улыбкой согласилась Сижэнь. – Но если ты и в самом деле хочешь, чтобы я осталась, одного твоего желания недостаточно. Выполнишь три моих условия, я никогда с тобой не расстанусь, если даже мне будет грозить смерть!

– Скорее говори, какие условия! – вскричал Баоюй. – Я повинуюсь тебе во всем. Дорогая моя, милая сестрица, не то что три, триста твоих условий я охотно выполню. Только не покидай меня, пока в один прекрасный день я не обращусь в прах! Нет! Не в прах! Прах можно осязать! Лучше в дымок, который рассеется от дуновения ветерка. Тогда ты перестанешь видеть меня, а я тебя! Вот и уйдешь куда заблагорассудится!

Сижэнь поспешила зажать ему рот рукой:

– Дорогой мой! Я так сказала, чтобы предостеречь тебя от глупых разговоров! А ты опять чепуху несешь!

– Больше не буду! – пообещал Баоюй.

– Это и есть мое первое условие! – промолвила Сижэнь.

– Исправлюсь, исправлюсь! – замахал руками Баоюй. – А если опять начну говорить глупости, заткни мне рот. Что еще?

Сижэнь продолжала:

– Мне все равно: хочешь ты учиться или только притворяешься, но никогда не говори чего не следует отцу и посторонним людям; отец разгневается, а люди скажут, что ты глуп. Ведь как твой отец рассуждает: «Все у нас в роду учились, а мой сын не желает да еще, когда меня нет, болтает всякие глупости!» Ты ведь каждому, кто прилежно учится, даешь прозвище «книжный червь» и вдобавок говоришь: «Кроме „Минминдэ“^[196], нет интересных книг, все остальное выдумали наши предки». За это отец не только сердится, но готов поколотить тебя!

– Молчи! – прервал ее с улыбкой Баоюй. – Это я по недоумию болтал всякую ерунду, впредь такое не повторится! Еще какое условие?

– Не клевещи на буддийских и даосских монахов, – продолжала Сижэнь. – Не заигрывай с девушками, не слизывай помаду с их губ и вообще не предавайся мирским порокам!

– Ладно, согласен! – вскричал Баоюй. – Есть еще? Говори скорее!

– Это все, – ответила Сижэнь. – В общем, будь сдержаннее, не распускай себя. Выполнишь мои условия, меня даже в паланкине с восемью носильщиками отсюда не унесут!

– Это уж ты слишком! – воскликнул Баоюй. – Неужели тебе мало даже паланкина с восемью носильщиками?

– А что тут удивительного! – усмехнулась Сижэнь. – Надо знать свое место, а занимать чужое неинтересно, если даже и выпало бы такое счастье.

Их разговор прервала Цювэнь. Она вошла и сказала:

– Уже пробили третью стражу. Только что старая госпожа присылала справиться, спит ли Баоюй. Я сказала, что спит.

Баоюй велел подать часы и, увидев, что скоро полночь, прополоскал рот, разделся и лег в постель.

Утром Сижэнь поднялась рано, с головной болью, ощущая ломоту и жар во всем теле, глаза припухли. Какое-то время она крепилась, но потом свалилась на кан.

Баоюй сказал об этом матушке Цзя, и та распорядилась позвать лекаря.

– Ничего опасного, – сказал лекарь, осмотрев больную. – Примет лекарство, немного полежит, и все пройдет.

Лекарь выписал рецепт, а Баоюй велел не мешкая приготовить лекарство. После того как Сижэнь его приняла, Баоюй велел укрыть ее потеплее, чтобы хорошенько пропотела, а сам отправился навестить Дайюй.

Дайюй отдыхала после обеда, и служанки занимались кто чем. В доме стояла тишина.

Баоюй отодвинул шелковую занавеску на дверях, вошел и принялся тормошить Дайюй:

– Дорогая сестрица, не успела поесть, и сразу спать!

– Пошел бы лучше прогулялся, – сказала, проснувшись, Дайюй. – Я всю ночь не спала и чувствую себя совершенно разбитой.

– Усталость – пустяки, – возразил Баоюй, – а вот спать после еды вредно! Сейчас я тебя развлеку, и дремота сразу пройдет.

Дайюй закрыла глаза и ответила:

– Я вовсе не сплю, просто хочу отдохнуть. А ты погуляй!

– Куда я пойду? С другими мне скучно, – не унимался Баоюй.

– Тогда сиди смирно, – усмехнулась Дайюй, – поболтаем немного!

– Я тоже лягу, – заявил Баоюй.

– Ну что же, ложись!

– Нет подушки, – сказал Баоюй. – Я на твою лягу!

– Вот еще выдумал! – недовольно произнесла Дайюй. – Разве в соседней комнате нет подушек?! Принеси себе и ложись!

Баоюй вышел и тотчас же возвратился.

– Мне не надо таких подушек, – заявил он. – После каких-то грязных старух!

Дайюй округлила глаза и даже приподнялась:

– Ты поистине моя злая звезда! Ладно уж, возьми эту!

Она бросила ему свою подушку, а себе принесла другую. Они легли рядом, лицом друг к другу.

Дайюй заметила на правой щеке Баоюя красное пятнышко величиной с горошину и приняла его за царапину. Придвинулась ближе, внимательно присмотрелась, потрогала рукой и спросила:

– Кто это тебя так разукрасил?

Баоюй смущенно отвернулся, пряча щеку, и сказал:

– Никто меня не разукрасил. Это я помогал девочкам готовить румяна, наверное, брызги попали мне на лицо.

Он стал искать платок, но Дайюй вытерла ему щеку своим платочком.

– Хорошими делами ты занимаешься! – проговорила она, щелкнув языком. – Занимаешься, и ладно, но зачем выставлять это напоказ? Увидит кто-нибудь – пойдут сплетни и пересуды. Дойдет до отца, и опять всем нам придется за тебя волноваться!

Но Баоюй не слушал девушку, опьяненный каким-то удивительным ароматом, исходившим из ее рукава и вызывавшим истому.

Баоюй попытался заглянуть в рукав, но Дайюй сказала с улыбкой:

– Кто же носит в эту пору года при себе благовония?

– Откуда же аромат? – не переставал удивляться Баоюй.

– Не знаю. Платье висело в шкафу, может быть, оттуда?

Баоюй покачал головой.

– Не думаю. Это какой-то необыкновенный запах, не то что у ароматных лепешек, благовонных шариков и мускусных мешочков.

– Уж не думаешь ли ты, что какой-нибудь святой архат или праведник подарил мне чудесное благовоние? – с язвительной усмешкой заметила Дайюй. – Или же я раздобыла его рецепт? Но рецепта мало, надо еще найти бутоны цветов, росу, иней и снег, чтобы его приготовить! А это могут сделать только родные братья, которых у меня нет. Так что приходится довольствоваться самыми обычными благовониями.

– Стоит мне слово сказать, ты в ответ целый короб! – улыбнулся Баоюй. – Надо тебя проучить, а то ты меры не знаешь.

Он поднялся, поплевал на руки и принялся щекотать Дайюй. Дайюй боялась щекотки и кричала, задыхаясь от смеха:

– Не балуйся, а то рассержусь!

– А будешь болтать что не следует? – улыбнулся Баоюй, отпуская ее.

– Не буду! – пообещала Дайюй, поправляя прическу. И тут же сказала: – Но если у меня есть чудесный аромат, у тебя должен быть теплый аромат.

Баоюй ничего не понял и спросил:

– Что это за теплый аромат?

– До чего же ты глуп! – вздохнула Дайюй, укоризненно покачав головой. – У тебя есть яшма, а яшме под стать лишь золото. Не годится тебе в пару тот, у кого холодный аромат, если у тебя нет теплого аромата?

– Опять ты за свое? – рассмеялся Баоюй. – Ведь только что просила прощенья!

Он снова потянулся к ней, собираясь пощекотать, но девушка взмолилась:

– Дорогой брат, я больше не буду!

– Ладно, – ответил Баоюй, – дай только понюхать твой рукав.

Баоюй схватил ее руку и стал вдыхать аромат.

– Тебе пора! – вдруг заявила Дайюй, отдернув руку.

– Мне и в самом деле пора, но я не могу уйти, – проговорил Баоюй и снова лег.

Дайюй легла рядом и закрыла лицо платочком. Баоюй принялся рассказывать ей всякие небылицы, но Дайюй будто ничего не слышала.

Тогда он стал ее расспрашивать, сколько ей было лет, когда она приехала в столицу, какие пейзажи видела в пути, какие памятники старины есть в Янчжоу, каковы обычаи у тамошнего населения. Дайюй не отвечала. Баоюй испуганно подумал: «Если она уснет, непременно заболеет» – и стал громко говорить:

– Ай-я-я! Я слышал, что у вас в Янчжоу, в ямыне, произошла удивительная история. Ты знаешь о ней?

Серьезный тон и строгое выражение лица Баоюя ввели девушку в заблуждение, и она с любопытством спросила:

– Какая история?

Тут Баоюй, пряча улыбку, стал болтать все, что приходило в голову:

– В Янчжоу есть гора Дай, а в горе – пещера Линь.

– Хватит врать! – рассмеялась Дайюй. – Нет такой горы!

– А ты что, знаешь все горы и реки Поднебесной? – спросил Баоюй. – Погоди, я договорю до конца, а потом ты скажешь.

– Ладно, – махнула рукой Дайюй.

Баоюй продолжал фантазировать:

– В пещере Линь жили оборотни крыс. Однажды, в седьмой день последнего месяца года, царь крыс поднялся на трон и стал держать совет со своими подданными. «Завтра восьмое число, – промолвил он, – все варят рис к празднику. Надо воспользоваться случаем и натаскать. И еще у нас в пещерах не хватает фруктов». Царь крыс вынул указующую стрелу и послал одного смышленого крысенка на разведку. Крысенок возвратился и доложил: «Я побывал везде. Больше всего фруктов и зерна собрано в храме у подножья горы». Царь крыс спросил: «Много ли фруктов и зерна и какие сорта?» – «Риса и бобов полны амбары, – отвечал крысенок. – А фрукты и овощи пяти сортов – красные финики, каштаны, земляной орех, водяной орех и ароматный батат». Царь крыс обрадовался, быстро вынул властную стрелу и спросил: «Кто пойдет воровать рис?» Тотчас же вызвалась одна из крыс. «Кто пойдет воровать бобы?» – снова спросил царь, вытаскивая еще одну стрелу. Вызвалась другая крыса. Остальные тоже получили приказания. Некому только было идти за ароматным бататом. Царь снова вытащил стрелу и спросил:

«Ну, а кто пойдет красть ароматный батат?» Тут выбежал вперед маленький тощий крысенок: «Я пойду».

Царь, да и остальные крысы, не соглашались его отпускать, думали, он слабый, неопытный и трусливый. Но крысенок сказал: «Пусть я мал и немощен телом, зато знаю магические заклинания, остер на язык и смекалист. Поэтому справлюсь лучше других!»

«Неужели?» – не верили крысы. «А у меня свой способ красть, – заявил крысенок. – Встряхнусь, превращусь в клубень батата и буду его потихоньку таскать, пока весь не перетаскаю. Никто и не заметит. По крайней мере это лучше, чем воровать или отнимать силой!»

Тут крысы сказали: «Все это хорошо, но покажи нам сначала, как ты сможешь превратиться в батат!» Крысенок засмеялся: «Очень просто, смотрите». Он встряхнулся и тут же превратился в прелестную маленькую барышню. Крысы зашумели: «Нет, не годится! Ведь ты обещал превратиться в батат, а стал барышней».

Крысенок снова встряхнулся, принял свой прежний вид и сказал:

«Ничего, оказывается, вы не знаете! Ведь „ароматный батат“ – это ароматная яшма^[197], дочь сборщика соляного налога господина Линя!»

Дайюй повернулась и даже привстала, вскричав:

– Ох, и задам же я тебе, болтуну! Узнаешь, как надо мной смеяться!

Дайюй надулась, и Баоюй стал просить у нее прощения:

– Милая сестрица, извини! Я больше не буду! Не я виноват – волшебный запах, который исходил от тебя, он напомнил мне это древнее предание.

– Подшутил надо мной, а теперь говоришь, что это древнее предание! – возмутилась Дайюй.

Не успела она это сказать, как на пороге появилась Баочай и со смехом спросила:

– Кто это здесь рассказывает древние предания?

– Сама посмотри! – ответила Дайюй. – Кто еще здесь может болтать? Поиздевался надо мной, а свалил все на древние предания!

– Ах, так это брат Баоюй! – воскликнула Баочай. – Тому, что он знает древние предания, я не удивляюсь! Жаль только, что в нужный момент они вылетают у него из головы. Третьего дня не мог вспомнить стихотворение «Листья банана», которое каждому известно. Даже вспотел, хотя остальные дрожали от холода. А сейчас, значит, у него с памятью все в порядке!

– Амитаба! – воскликнула Дайюй. – Спасибо, сестрица! Ты всегда знаешь, что сказать! За словом в карман не полезешь!

Неожиданно в комнате Баоюя послышался шум. Если вам интересно знать, что там произошло, прочтите следующую главу.

Глава двадцатая

Ван Сифэн поносит завистливого Цзя Хуаня;

Линь Дайюй насмехается над картавой Сянъюнь

Итак, как раз когда Баоюй рассказывал Дайюй историю о крысах-оборотнях, неожиданно вошла Баочай и стала насмехаться над Баоюем, который во время Праздника фонарей никак не мог вспомнить выражение «зеленый воск». Между братом и сестрами завязалась веселая шутливая беседа.

Баоюй больше не опасался, что Дайюй сразу после обеда заснет и ночью ей будет нехорошо, – втроем с Баочай они шутили и смеялись, и сонливость Дайюй будто рукой сняло.

Но тут из комнаты Баоюя донесся шум, и они прислушались.

– Это твоя кормилица ссорится с Сижэнь, – с улыбкой произнесла Дайюй. – Сижэнь по-доброму к ней относится, а мамка Ли злится и всякий раз начинает ее поучать. Совсем из ума выжила.

Баоюй собрался было уйти, но Баочай его удержала.

– Не обижай кормилицу. Она просто ничего не соображает.

– Я это давно заметил! – сказал Баоюй и вышел. У себя в комнате он застал мамку Ли с клюкой.

– Бесстыжая ты девка! – ругала она Сижэнь. – Ведь это я из тебя человека сделала! А ты развалилась на кане, когда я пришла, и не замечаешь меня! Только и думаешь, как бы лестью Баоюя опутать, а он тоже меня ни во что не ставит, только тебя признает! Ведь ты всего лишь служанка, купленная за несколько лянов серебра! А как ведешь себя?! Гнать тебя надо отсюда, замуж выдать за какого-нибудь парня – посмотрим тогда, сможешь ли ты, словно оборотень, пользоваться своими чарами?!

Сижэнь подумала было, что мамка Ли сердится за то, что она не встала при ее появлении, и начала оправдываться:

– Я заболела, потею, укрылась с головой одеялом и не заметила, что вы пришли.

Но, услышав, что она обольщает Баоюя и ее надо выдать замуж, Сижэнь смутилась, обиделась и, не выдержав, заплакала.

Баоюй вначале не знал, как ему быть, но потом решил вступиться за Сижэнь и сказал мамке Ли, что Сижэнь действительно больна и только сейчас приняла лекарство.

– Не веришь, – добавил он, – спроси у других служанок.

Тут мамка Ли еще больше разозлилась.

– Ты только и признаешь эту лису, а я для тебя ничего не значу! – напустилась она на Баоюя. – Ты велишь мне у них о чем-то спрашивать? Тебе они во всем потакают, а Сижэнь слушаются! Знаю я все эти штучки! Вот отведу тебя к бабушке да к матушке и расскажу, что здесь творится! Я тебя грудью выкормила, а мне теперь даже чашку молока выпить нельзя? Разрешаешь служанкам перечить мне! Выгнать хочешь?

Мамка Ли заплакала. Но в этот момент вошли Баочай и Дайюй и принялись ее уговаривать:

– Тетушка, будьте великодушнее к ним!

Мамка Ли стала жаловаться, что ее обидели, не преминув упомянуть о том, как она накануне выпила молоко и как из-за чашки чая выгнали Цяньсюэ.

Фэнцзе, которая в это время в верхней комнате подсчитывала доходы и расходы, услышав шум, сразу сообразила, что это опять ворчит мамка Ли. Она проигралась сегодня и теперь ищет, на ком бы сорвать досаду, вот и принялась распекать служанок Баоюя.

Фэнцзе пошла в комнату Баоюя, взяла мамку Ли за руку и сказала:

– Не сердитесь, нянюшка! После большого праздника старая госпожа еще не совсем пришла в себя! Вы человек пожилой, не пристало вам ругаться с девчонками вместо того, чтобы их наставлять! Неужели вы хотите рассердить старую госпожу? Скажите, кто вас обидел, и я накажу обидчика. А сейчас пойдемте ко мне: я угощу вас жареным фазаном, выпьем винца.

Она увела за собой мамку Ли, на ходу приказывая Фэнъэр:

– Возьми нянину палку и подай платок, чтобы вытереть слезы.

Мамка Ли, не чуя под собой ног, причитая, поспешила за Фэнцзе.

– На что мне моя старая жизнь! Пусть я погорячилась, нарушила правила приличия, поскандалила, пусть меня назовут бессовестной, все равно это лучше, чем быть козлом отпущения у этих потаскушек.

Баочай и Дайюй были очень довольны таким оборотом дела, захлопали в ладоши и закричали:

– Спасибо Фэнцзе, что налетела, как ветер, и увела старуху!

Баоюй покачал головой и вздохнул:

– Никак не пойму, зачем обижать слабых! Кто-то из девушек ее обидел, а она всю вину свалила на Сижэнь!

Не успел он договорить, как Цинвэнь, стоявшая рядом, выпалила:

– Мы что, сумасшедшие ее обижать?! Кто обидел, пусть отвечает! А других впутывать нечего!

Сижэнь, чуть не плача, обратилась к Баоюю:

– Это из-за меня твою кормилицу обидели, а ты сейчас других обидел! Мало тебе, что я расстроена?

Баоюй, видя, что Сижэнь нездорова и к тому же огорчена, смягчился и стал ее уговаривать отдохнуть и поспать. Когда же заметил, что у Сижэнь сильный жар, не захотел уходить, а прилег рядом и сказал ласково:

– Лечись и не думай о пустяках!

– А я и не думаю, – с холодной усмешкой возразила Сижэнь, – иначе минуты не смогла бы прожить в вашем доме! Ведь здесь что ни день, то скандал! Но если ты из-за меня будешь других обижать, мне это припомнят, стоит лишь провиниться, и все хорошее, что я сделала, обернется злом для меня!

Из глаз ее полились слезы, но она заставила себя успокоиться, не желая волновать Баоюя.

Вскоре служанка, выполнявшая разные поручения, принесла лекарство второго настоя^[198]. Так как Сижэнь уже пропотела, Баоюй не велел ей вставать, а сам подал лекарство, после чего приказал служанкам постелить ей на кане.

Сижэнь сказала Баоюю:

– Тебе пора обедать. А не хочешь – все равно пойди к бабушке, посиди с ней, поиграй с барышнями, а потом вернешься. Мне хочется побыть одной.

Сижэнь вынула из волос шпильки, сняла кольца и легла. Лишь после этого Баоюй встал и отправился в покои матушки Цзя.

После обеда матушка Цзя села играть в кости с несколькими старыми мамками и няньками, а Баоюй, ни на минуту не забывавший о Сижэнь, возвратился к себе. Сижэнь спала глубоким сном. Ему тоже захотелось спать, но время было раннее, и он не лег.

Служанки Цинвэнь, Цися, Цювэнь и Бихэнь отправились поразвлечься к Юаньян и Хупо. В передней сидела одна Шэюэ. От нечего делать она бросала игральные кости. Баоюй с улыбкой спросил:

– Почему ты не пошла с ними?

– Денег нет, – ответила Шэюэ.

– Под кроватью лежит целая куча денег, – сказал Баоюй, – неужели тебе мало?

– Все уйдут веселиться, а кто будет присматривать за комнатами? Сижэнь заболела. А в доме горят лампы, топятся печи. Старые служанки за день и без того сбились с ног, пусть отдохнут. Девочки тоже устали, им надо немного развлечься. А я тут посижу.

Баоюй подумал, что девушка эта очень напоминает Сижэнь, и улыбнулся:

– Можешь идти, я здесь побуду!

– Тогда мне тем более надо остаться, – возразила Шэюэ. – А чем плохо, если мы посидим и поговорим?

– О чем? – спросил Баоюй. – По-моему, это неинтересно! Да, кстати, ты утром жаловалась, что у тебя голова чешется. Все равно делать нечего, давай расчешу тебе волосы.

– Что ж, давай, – согласилась Шэюэ.

Она принесла шкатулку с туалетными принадлежностями, зеркало, вынула шпильки и распустила волосы. Баоюй взял гребень и начал расчесывать. Но едва он успел два-три раза провести гребнем, как на пороге появилась запыхавшаяся Цинвэнь – она прибежала за деньгами. Увидев Шэюэ и Баоюя, Цинвэнь усмехнулась:

– Ах, вот оно что! Кубками обменяться не успели, а уже до волос добрались!^[199]

– Иди, я и тебя причешу! – со смехом сказал Баоюй.

– Я недостойна такой великой чести! – съязвила Цинвэнь.

Она схватила деньги и выбежала из комнаты.

Шэюэ сидела у зеркала, Баоюй стоял у нее за спиной, и оба в зеркале улыбались друг другу.

– Во всем доме она самая болтливая, – заметил Баоюй.

Шэюэ жестом остановила его. В этот момент из-за дверной занавески с шумом вбежала Цинвэнь.

– Это я болтливая? Ну-ка, давай объяснимся!

– Иди своей дорогой, – со смехом сказала Шэюэ. – Чего привязалась?

– Защищаешь его! – рассмеялась Цинвэнь. – Вы меня не морочьте! Думаете, я ничего не понимаю? Погодите, вот отыграюсь, потом с вами счеты сведу!

С этими словами она убежала.

Баоюй расчесал Шэюэ волосы и приказал постелить ему, чтобы не тревожить Сижэнь. Ночью ничего примечательного не случилось.

На следующее утро Сижэнь почувствовала себя лучше и съела немного рисового отвара. Лишь тогда Баоюй успокоился и после завтрака отправился навестить тетушку Сюэ.

Наступил первый месяц. Время, когда занятия в школе прекращаются, женщины перестают заниматься вышиванием и делать всем совершенно нечего. И вот в эту пору Цзя Хуаню захотелось развлечься. Выйдя как-то из дому, он увидел Баочай, Сянлин и Инъэр, которые играли в облавные шашки, и решил тоже сыграть.

Баочай всегда хорошо относилась к Цзя Хуаню, как и к Баоюю, и уступила ему свое место. Каждый ставил по десять монет.

Первую партию Цзя Хуань выиграл и был очень доволен. Но, проиграв затем несколько партий подряд, стал горячиться. В последней партии пришла его очередь метать кости. Чтобы выиграть, надо было набрать не меньше шести очков. Цзя Хуань в сердцах швырнул кости на стол. Одна легла тут же, на ней было два очка, другая откатилась в сторону.

– Одно очко! Одно! – крикнула Инъэр, захлопав в ладоши.

Цзя Хуань вытаращил глаза и заорал:

– Шесть! Семь! Восемь!

Но кость вдруг повернулась кверху единицей и остановилась. Цзя Хуань схватил ее и потянулся за деньгами, заявив, что было четыре очка.

– Я сама видела одно! – запротестовала Инъэр.

Но Баочай, видя, что Цзя Хуань рассердился, сделала Инъэр знак глазами молчать и сказала:

– Ты уже взрослая, а нарушаешь правила! Неужели господа станут тебя обманывать? Значит, не хочешь отдавать деньги?

Инъэр не осмелилась перечить барышне и, затаив обиду, отдала деньги, бормоча:

– А еще господа называются! На такие гроши даже я не позарилась бы! Недавно второй господин Баоюй проиграл мне больше, но сердиться не стал! А когда все деньги у него растащили служанки, лишь посмеялся…

Баочай прикрикнула на нее, и она замолчала.

– Куда мне до Баоюя! – произнес Цзя Хуань и заплакал. – Вы все боитесь его, всячески угождаете, а меня каждый может обидеть, потому что я не сын госпожи.

– Дорогой братец, не говори так, а то над тобой будут смеяться, – стала уговаривать его Баочай и еще раз отчитала Инъэр.

В это время пришел Баоюй и спросил:

– Что здесь произошло?

Цзя Хуань не осмелился произнести ни слова. Баочай хорошо знала, что в семье Цзя младшие братья боятся старших, но Баоюй не любил, когда его боялись.

«Детей воспитывают родители, кому же понравится, если я стану вмешиваться? К тому же я принадлежу к прямой ветви рода, а Цзя Хуань – сын наложницы. Если я стану относиться к нему как к младшему, пойдут сплетни, да и неизвестно, станет ли он меня слушаться».

Запала ему в голову и другая, довольно странная мысль. Вы не представляете какая! Баоюй с самого детства постоянно находился в окружении сестер, родных – Юаньчунь и Таньчунь и двоюродных – Инчунь и Сичунь, а также родственниц: Ши Сянъюнь, Линь Дайюй и Сюэ Баочай. Девушки были для него олицетворением кротости, мужчин же он считал грязными тварями и совершенно ими не интересовался. Но, следуя заветам великого мудреца^[200], он не осмеливался нарушать правила взаимоотношений с родителями, дядьями и братьями. Себя же он не причислял к мужчинам и никогда не думал о том, что должен служить примером для младших братьев. Вот почему Цзя Хуань и другие младшие братья не очень его боялись, хотя старались ему уступать, чтобы не вызвать недовольства матушки Цзя.

Но Баочай ничего этого не знала и, опасаясь, как бы Баоюй не стал отчитывать младшего брата, поспешила выгородить Цзя Хуаня.

– Как можно плакать в такой праздник? – возмутился Баоюй. – Если здесь не нравится, иди играть в другое место. Ты без конца учишься и совсем заучился! Если, к примеру, какая-то вещь не нравится, надо найти другую, ту, что похуже – бросить, взять ту, что получше. Сколько ни плачь, ведь лучше не станет. Ты же хотел развлечься, а сам расстроился и все равно не уходишь!

Пришлось Цзя Хуаню уйти.

Мать Цзя Хуаня, наложница Чжао, увидев сына в слезах, спросила:

– Кто тебя обидел?

– Я играл с сестрой Баочай, – стал жаловаться Цзя Хуань, – а Инъэр меня обругала да еще деньги отняла. Потом явился брат Баоюй и велел мне убраться.

– Зачем ты к ним лезешь? – напустилась Чжао на сына. – Бесстыжая тварь! Не мог поиграть в другом месте?

В это время мимо окна проходила Фэнцзе. Услышав слова наложницы Чжао, она подошла и спросила:

– Что это вы на Новый год расшумелись? Если мальчишка набедокурил, поучи его, зачем же ругать? Ведь у него есть отец, да и госпожа о нем заботится. Провинился – пусть старшие его и накажут. Он сын нашего господина, так что есть кому наказать его, а тебе зачем вмешиваться? Братец Цзя Хуань, выходи скорее, пойдем ко мне поиграем!

Цзя Хуань боялся Фэнцзе больше, чем госпожи Ван, поэтому, как только она его позвала, сразу выбежал. Наложница Чжао тоже не осмелилась возражать Фэнцзе.

– А ты мямля! – стала выговаривать мальчику Фэнцзе. – Сколько раз тебе говорила: ешь, пей, играй с братьями, сестрами и тетками, которые тебе нравятся. Но ты слушаешь не меня, а тех, кто тебя учит обманывать и мошенничать. Вместо того чтобы держаться с достоинством, как подобает господину, ты ведешь себя как слуга и еще упрекаешь других в несправедливости! Проиграл несколько монет и раскис! Сколько ты проиграл?

– Сто или двести монет, – ответил Цзя Хуань.

– Эх ты! А еще господин! Проиграл каких-то две сотни монет и устроил скандал!

Она повернулась и приказала:

– Фэнъэр, принеси связку монет! Сейчас во внутренних комнатах играют барышни, отведи к ним Цзя Хуаня! А ты, – обратилась она снова к Цзя Хуаню, – если и дальше будешь себя так вести, я сама тебя хорошенько поколочу да еще учителю велю шкуру с тебя спустить! Твой старший брат давно зубы на тебя точит, и если бы не я, он пнул бы тебя ногой в живот так, что кишки вылезли бы! А сейчас уходи! – крикнула она.

Цзя Хуань почтительно кивнул, взял у Фэнъэр деньги и отправился играть с Инчунь и другими сестрами. Но об этом мы рассказывать не будем.

Баоюй болтал и смеялся с Баочай, когда в комнату вошла служанка и доложила:

– Приехала барышня Ши Сянъюнь.

Баоюй сразу же хотел пойти повидаться с Ши Сянъюнь, но Баочай с улыбкой сказала:

– Погоди, вместе пойдем!

Она поднялась с кана, и они отправились в комнаты матушки Цзя.

Ши Сянъюнь уже была там. Едва Баоюй и Баочай вошли, как она встала, приветствовала их и справилась о здоровье.

– Где ты сейчас был? – спросила у Баоюя находившаяся тут же Дайюй.

– У старшей сестры Баочай, – ответил Баоюй.

– Вот я и говорю, что, если тебя не привязать, ты все время будешь там! – с холодной усмешкой произнесла Дайюй.

– Выходит, я должен играть только с тобой и одну тебя развлекать? – возразил Баоюй. – Стоило мне зайти к Баочай, как ты уже ворчишь.

– Этого еще не хватало! – воскликнула Дайюй. – Какое мне дело, где ты бываешь? И кто тебя заставляет меня развлекать? Можешь вообще не обращать на меня никакого внимания!

Рассерженная, она убежала к себе. Баоюй бросился за ней следом:

– Опять ты ни с того ни с сего рассердилась! Ну, пусть я сказал лишнее, все равно могла бы посидеть, поговорить с другими.

– А ты меня не учи! – вспылила Дайюй.

– Я не учу, – проговорил Баоюй, – но сердиться вредно для здоровья.

– Пусть вредно для здоровья, пусть даже я умру, тебе что за дело? – крикнула Дайюй.

– Зачем ты так? – укоризненно произнес Баоюй. – Разве можно в новогодний праздник говорить о смерти?

– Назло буду говорить! – заявила Дайюй. – Вот возьму сейчас и умру! А ты живи хоть сто лет, если смерти боишься!

– Как тут бояться смерти? Наоборот, – с улыбкой сказал Баоюй. – Буду ее призывать, чтобы ты со мной вечно не ссорилась!

– Это верно! – поддакнула девочка. – Лучше умереть, чем все время ссориться!

– Я сказал, что лучше умереть мне, – возразил Баоюй, – к другим это не относится.

В это время пришла Баочай звать Баоюя.

– Идем скорее, сестрица Ши Сянъюнь тебя дожидается.

Она увлекла его за собой. Дайюй еще больше расстроилась, отвернулась к окну и заплакала.

Прошло время, достаточное для того, чтобы выпить две чашки чаю, когда Баоюй возвратился. Увидев его, Дайюй еще громче заплакала. Баоюй в нерешительности остановился и стал подыскивать ласковые слова, чтобы утешить ее, но, к его удивлению, Дайюй не дала ему рта раскрыть:

– Ты зачем снова пришел? Позволь уж мне самой думать о жизни и смерти, у тебя сейчас есть с кем играть! Она и читать может, и стихи сочиняет, и поговорить умеет лучше меня. Она ведь обманом тебя увела, чтобы ты не сердился! А ты зачем-то вернулся!

Баоюй подошел к ней и тихо сказал:

– Ты умница, а не понимаешь, что близкие родственники не должны соперничать с дальними, новые друзья – со старыми! Я хоть и глуп, но эту истину понимаю. Ты мне близкая родственница, а Баочай – всего лишь двоюродная сестра со стороны второй тетушки по материнской линии. Кроме того, ты приехала раньше, мы едим с тобой за одним столом, часто спим вместе, вместе играем. Она же здесь только недавно, разве может она с тобой соперничать?

– Значит, я с ней соперничаю? – возмутилась Дайюй. – Но я поступаю так, как велят мне мои чувства!

– И у меня есть чувства! – перебил ее Баоюй. – Или ты считаешься только со своими чувствами, а мои для тебя ничего не значат?

Дайюй потупилась и долго молчала, прежде чем произнести:

– Ты всегда сердишься, когда чей-нибудь поступок тебе не нравится, а не замечаешь, сколько неприятностей доставляешь другим! Возьмем, к примеру, сегодняшний день: ведь холодно. Почему же ты снял свой теплый плащ?

– Увидел, что ты злишься, и снял, – улыбнулся Баоюй. – Тоже со злости!

– Вот простудишься, и опять пойдут всякие разговоры, – со вздохом произнесла Дайюй.

В это время в комнату вошла Ши Сянъюнь и, картавя, сказала с улыбкой:

– Милый братец, сестрица Линь, вы всегда вместе, а меня бросили!

– Ох уж эта картавая, до чего любит болтать! – засмеялась Дайюй. – Не может выговорить «второй брат», а все «милый» да «милый»! Вот будем играть в облавные шашки, так ты, наверное, только и сможешь сказать: «Один, два, тли!»

– Смотри, привыкнешь и тоже начнешь картавить! – засмеялся Баоюй.

– Она никому не спустит! – улыбнулась Сянъюнь. – Только и знает, что насмехаться! Думает, сама лучше всех! Но есть один человек, которого высмеять невозможно. Если же она сумеет, признаю ее победительницей.

Дайюй спросила, кого она имеет в виду.

– Сестрицу Баочай. Сумеешь подметить ее недостатки, буду считать тебя героиней.

– А я-то думаю – кто же это? – усмехнулась Дайюй. – Оказывается, она! Где уж мне с ней соперничать!

Баоюй поспешил перевести разговор на другую тему.

– Мне, конечно, с тобой не сравниться! – продолжала между тем Сянъюнь. – Об одном лишь молю – чтобы у сестрицы Линь был картавый муж и чтобы он все время ей повторял: «ой», «люблю», «ох», «люблю»! Амитаба! Воображаю, как это было бы забавно!

Баоюй рассмеялся, а Сянъюнь стремительно выбежала из комнаты.

Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава двадцать первая

Мудрая Сижэнь ласково укоряет Баоюя;

ловкая Пинъэр меткими ответами выручает Цзя Ляня

Итак, Ши Сянъюнь, смеясь, бросилась вон из комнаты, опасаясь, как бы Дайюй за ней не погналась.

– Смотри упадешь! – крикнул ей вслед Баоюй. – Да разве она за тобой угонится?

Дайюй действительно погналась за Сянъюнь, но Баоюй стал в дверях и преградил ей дорогу.

– Прости ее на этот раз! – попросил он.

– Не быть мне в живых, если прощу! – вскричала Дайюй, отталкивая Баоюя.

А Сянъюнь, заметив, что Баоюй не дает выйти сестре, остановилась и со смехом сказала:

– Милая Дайюй, извини меня!

В это время за спиной у Сянъюнь появилась Баочай и тоже рассмеялась:

– Прошу вас, не ссорьтесь, хотя бы из уважения к Баоюю.

– Не хочу! – запротестовала Дайюй. – Вы все сговорились меня дразнить!

– Кто тебя дразнит? – примирительно сказал Баоюй. – Это ты зацепила ее, а так она слова тебе не сказала бы!

Пока все четверо между собой пререкались, не желая друг другу уступить, пришла служанка звать к обеду. Лишь после этого они разошлись.

Вечером, когда настало время зажигать лампы, госпожа Ван, Ли Вань, Фэнцзе, Инчунь и Сичунь отправились к матушке Цзя. Поболтали немного и пошли спать. Баоюй проводил Сянъюнь и Дайюй, а к себе вернулся почти ко времени третьей стражи, и то лишь после неоднократных напоминаний Сижэнь о том, что давно пора спать.

На следующее утро, едва рассвело, Баоюй вскочил с постели, сунул ноги в комнатные туфли и побежал к Дайюй. Служанок поблизости не было, а Дайюй и Сянъюнь еще спали. Дайюй была укрыта стеганым шелковым одеялом абрикосового цвета. Черные волосы Сянъюнь, укрытой лишь наполовину, разметались по подушке, а изящные белоснежные руки с золотыми браслетами лежали поверх розового шелкового одеяла.

– Даже спать не может спокойно! – с укоризной произнес Баоюй. – Простудится и будет жаловаться, что под лопатками колет.

Он подошел к кровати и осторожно укрыл девушку. Дайюй проснулась, услышала, что в комнате кто-то есть, и с мыслью: «Наверное, Баоюй!» – повернулась, чтобы посмотреть.

– Зачем ты пришел так рано?

– Рано? – удивился Баоюй. – А ты посмотри, который час!

– Выйди, пожалуйста, – попросила Дайюй. – Дай нам одеться.

Баоюй вышел в прихожую. Дайюй поднялась и разбудила Сянъюнь. Они быстро оделись, и Баоюй снова вошел, сев у столика, на котором стояло зеркало. Появились служанки Цзыцзюань и Цуйлюй и стали помогать барышням совершать утренний туалет.

Сянъюнь умылась, и Цуйлюй хотела выплеснуть воду, но Баоюй сказал:

– Постой! Я тоже умоюсь, чтобы лишний раз не ходить к себе.

Он дважды плеснул себе на лицо из таза, отказавшись от ароматного мыла, которое ему подала Цзыцзюань.

– Не надо, – сказал он. – В тазу достаточно пены.

Еще два раза плеснул и попросил полотенце.

– Опять ты со своими причудами! – засмеялась Цуйлюй. Баоюй пропустил ее слова мимо ушей, попросил соль, почистил зубы и прополоскал рот. Покончив с умыванием, он заметил, что Сянъюнь уже успела причесаться.

– Дорогая сестрица, причеши и меня! – с улыбкой попросил он, подходя к ней.

– Не могу, – ответила Сянъюнь.

– Милая сестрица, почему раньше ты меня причесывала, а теперь не хочешь?

– Разучилась.

– Тогда заплети мне хоть несколько косичек, – не отставал Баоюй, – иначе не уйду.

Пришлось Сянъюнь выполнить его просьбу.

Дома Баоюй обычно не носил шапочки и заплетал волосы в маленькие косички, которые стягивались на макушке в пучок и заплетались в толстую косу, перевязанную красной лентой, украшенную четырьмя жемчужинами и золотой подвеской на конце. Заплетая косу, Сянъюнь сказала:

– Помню, у тебя было четыре одинаковых жемчужины, а сейчас только три. Четвертая совсем другая. Куда девалась прежняя?

– Потерялась, – ответил Баоюй.

– Где-то ходил, она у тебя выпала, а какой-то счастливчик нашел, – промолвила Сянъюнь.

– Это еще неизвестно! – перебила ее стоявшая рядом Дайюй и холодно усмехнулась. – Потерял или подарил кому-нибудь на украшения?

Баоюй ничего не ответил.

По обе стороны зеркала стояли туалетные коробки, он взял одну и стал вертеть в руках. В коробке оказалась баночка с помадой. Баоюй незаметно вытащил ее и хотел подкрасить губы, но не решался, боясь, как бы Сянъюнь не рассердилась. А пока он раздумывал, Сянъюнь, стоявшая у него за спиной, так хлопнула его по руке, что он выронил баночку.

– Все такой же! – воскликнула она. – И когда только ты исправишься?

Едва она это произнесла, как на пороге появилась Сижэнь. Баоюй был уже умыт и причесан, и ей ничего не оставалось, как удалиться и заняться собственным туалетом. Вскоре к ней пришла Баочай и спросила:

– Куда ушел брат Баоюй?

– Все туда же! – усмехнулась Сижэнь. – Разве станет он сидеть дома?

Баочай сразу догадалась, где он. А Сижэнь печально вздохнула и добавила:

– Дружить с сестрами – это хорошо, но нельзя же без конца молоть языком! Никакие уговоры на него не действуют!

Услышав это, Баочай подумала:

«Мне прежде в голову не приходило, что эта служанка кое-что смыслит в жизни».

Баочай села на кан и завела беседу с Сижэнь. Спросила, сколько ей лет, откуда она родом. Внимательно следя за ее речью и манерами, Баочай проникалась к девушке все большим уважением.

Вскоре пришел Баоюй, и Баочай поспешила уйти.

– О чем это вы так оживленно беседовали, – спросил Баоюй, – и почему она, как только я вошел, убежала?

Сижэнь промолчала. Баоюй опять спросил.

– Что ты у меня спрашиваешь? – вспылила Сижэнь. – Откуда мне знать ваши отношения!

Баоюй удивленно взглянул на Сижэнь и с улыбкой спросил:

– Ты опять рассердилась?

– Разве я имею право сердиться? – усмехнулась Сижэнь. – Только впредь ни о чем больше меня не проси! Прислуживать тебе есть кому, а я лучше вернусь к старой госпоже на прежнее место.

Сказав так, Сижэнь легла на кан и закрыла глаза. Баоюй, недоумевая, стал просить прощения. Но Сижэнь лежала, не открывая глаз, словно не слыша его. Баоюй совсем растерялся и спросил у вошедшей в этот момент Шэюэ:

– Что случилось с сестрой Сижэнь?

– Почем я знаю? – ответила та. – Подумай, может, поймешь.

Постояв еще так, в нерешительности, Баоюй ощутил неловкость.

– Не хочешь на меня смотреть и не надо! – вскричал он. – Я тоже буду спать!

Он поднялся с кана, подошел к своей кровати, лег и не двигался, будто уснул, даже слегка похрапывал. Сижэнь потихоньку встала, взяла плащ и укрыла Баоюя. Он что-то пробормотал и отбросил плащ, притворяясь спящим.

Сижэнь догадалась, в чем дело, покачала головой и с усмешкой сказала:

– Незачем сердиться. Отныне считай, что я немая. Больше никогда не скажу тебе ни слова. Согласен?

– А что плохого я сделал? – поднявшись на постели, спросил Баоюй. – Ты только и знаешь, что меня упрекать! Что ж, дело твое! Но почему ты не хотела со мной разговаривать? Даже не взглянула, когда я вошел, в мою сторону и рассердилась, легла на кан. А теперь говоришь, что я сержусь! Что же все-таки произошло? Ты так и не сказала.

– Ты все еще не понимаешь? – воскликнула Сижэнь. – Ждешь объяснений?

Их разговор прервала служанка матушки Цзя, которая пришла звать Баоюя к столу. Наскоро съев чашку риса, Баоюй вернулся в свою комнату. Сижэнь спала на кане в прихожей, возле нее сидела Шэюэ и от нечего делать забавлялась игральными костями. Баоюй знал, что служанки дружны между собой, поэтому, даже не взглянув на Шэюэ, отодвинул дверную занавеску и скрылся во внутренней комнате. Шэюэ вошла следом, но Баоюй вытолкал ее, насмешливо сказав:

– Не смею вас тревожить!

Шэюэ с улыбкой вышла и послала к нему двух других служанок.

Баоюй лег, взял книгу и углубился в чтение. Вдруг ему захотелось чаю. Он поднял голову и увидел рядом двух девочек. Та, что была на год или два старше, показалась ему привлекательной, и он спросил ее:

– Нет ли в твоем имени слога сян?^[201]

– Меня зовут Хуэйсян, – ответила та.

– А кто дал тебе такое имя?

– Старшая сестра Сижэнь. Меня сначала звали Юньсян, – пояснила служанка.

– Тебя следовало бы назвать Хуэйци^[202], – рассерженно произнес Баоюй, – и то слишком хорошо! А то «Хуэйсян»!.. Сколько у тебя сестер?

– Четыре!

– Ты какая по старшинству?

– Четвертая.

– С завтрашнего дня пусть все тебя зовут Сыэр – Четвертая, – распорядился Баоюй. – Нечего выдумывать всякие там Хуэйсян, Ланьци!^[203] Кто из вас достоин таких замечательных цветов? Только позорите эти благозвучные имена!

Он приказал девочке налить чаю.

Сижэнь и Шэюэ слышали из прихожей весь разговор и зажимали рот, чтобы не расхохотаться.

Весь день Баоюй не выходил из дому. Настроение у него было подавленное, и, чтобы немного развлечься, он принимался то читать, то писать. Никого из служанок к себе не впускал, кроме Сыэр.

Сыэр же, отличаясь хитростью, как только заметила это, пустила в ход всю свою изобретательность и умение, чтобы завоевать его благосклонность.

За ужином Баоюй выпил два кубка вина и немного повеселел. В другое время он непременно пошутил бы и побаловался с Сижэнь и другими старшими служанками. Но сегодня в одиночестве молча сидел возле горящей лампы, ко всему безучастный. Ему очень хотелось позвать служанок, однако он опасался, как бы они не возомнили о себе, не подумали, будто взяли над ним верх, и не принялись еще усерднее поучать; а напускать на себя грозный вид, изображать хозяина и пугать их казалось ему жестоким. Тем не менее он решил показать служанкам, что, если даже они все умрут, он сумеет обойтись без них. При этой мысли всю его печаль как рукой сняло и на смену пришло чувство радости и удовлетворения. Он приказал Сыэр снять нагар со свечей и подогреть чай, а сам взял «Наньхуацзин»^[204] и листал страницу за страницей, пока не добрался до раздела «Вскрытие сумки», где говорилось:

«…поэтому откажись от людей, о которых говорят, будто они мудры и обладают знаниями, и крупный разбой прекратится; выбрось яшму и уничтожь жемчуг, и не будет мелких грабежей. Сожги верительные грамоты, разбей яшмовые печати, и люди станут простыми и бесхитростными; упраздни меры объема, сломай все весы, и не будет споров; отмени в Поднебесной законы мудрецов, и воцарится мир между людьми.

Отбрось шесть музыкальных тонов, обрати в пепел свирели и гусли, закрой уши музыкантам, подобным древнему слепцу Куанъу, лишь тогда народ Поднебесной будет хорошо слышать; уничтожь узоры, рассей пять основных цветов, ослепи людей зорких, как древний Ли Чжу^[205], лишь тогда народ Поднебесной будет хорошо видеть; уничтожь наугольник и плотничью бечевку, выбрось циркули и угломеры, отруби пальцы мастерам, подобным древнему Чую^[206], лишь тогда народ Поднебесной в полной мере проявит свое умение и сноровку…»

Дочитав до этого места, Баоюй, у которого еще не прошел хмель, испытал безграничное блаженство. Он схватил кисть и торопливо набросал:

«…сожги Сижэнь и прогони Шэюэ, лишь тогда обитательницы женских покоев смогут увещевать других; изуродуй божественную красоту Баочай, обрати в ничто чудесную проницательность Дайюй, уничтожь чувства и желания, лишь тогда красота и уродство в женских покоях сравняются друг с другом.

Если все обитательницы женских покоев обретут право увещевать, никогда не возникнет вражды; если не будет божественной красоты, навсегда исчезнет чувство любви; если обратить в ничто чудесную проницательность, исчезнут разум и таланты.

Баочай, Дайюй, Сижэнь, Шэюэ – все они расставляют сети и прячутся в норы, вводят в заблуждение и влекут к гибелитех, кто населяет Поднебесную».

Баоюй бросил кисть и опустился на кровать. Едва голова его коснулась подушки, он тут же уснул и проспал до самого утра.

Открыв глаза, Баоюй увидел Сижэнь, она спала одетая. Он не стал раздумывать над тем, что произошло накануне, разбудил ее и сказал:

– Разденься и ложись под одеяло, а то замерзнешь.

Сижэнь давно заметила, что Баоюй целыми днями развлекается с сестрами, но не решалась ему об этом сказать – все равно бесполезно. Девушка пыталась действовать лаской, предостерегала как могла в надежде, что в конце концов он исправится. Но все оставалось по-прежнему. И Сижэнь ничего не могла сделать. От расстройства даже сон потеряла. И сейчас, заметив какую-то перемену в поведении Баоюя, Сижэнь подумала, что он раскаялся, но виду не подала.

И поскольку она молчала, Баоюй попытался ее раздеть. Но едва расстегнул на ней халат, как Сижэнь оттолкнула его и вновь застегнулась.

– Скажи наконец, что с тобой? – с улыбкой спросил Баоюй.

Сижэнь не отвечала. Баоюй повторил свой вопрос.

– Ничего, – глядя на него в упор, промолвила наконец Сижэнь. – Раз уж встал, иди туда умываться и причесываться. Да поскорее, а то опоздаешь!

– Куда? – с недоумением спросил Баоюй.

– Нечего у меня спрашивать! Сам знаешь! – усмехнулась Сижэнь. – Туда, где тебе больше нравится. Нам надо реже бывать друг с другом, а то из-за вечных споров и ссор люди нас засмеют. Если же и там тебе надоест, тут найдется какая-нибудь Сыэр или Уэр, которая рада будет тебе прислуживать. Мы ведь только «позорим благозвучные имена»!

– Никак не можешь забыть? – улыбнулся Баоюй.

– Сто лет буду помнить! – заявила Сижэнь. – Я не ты, ничего не пропускаю мимо ушей, утром не забываю, что мне сказали накануне вечером!

Она была так хороша в гневе, что Баоюй от избытка чувств схватил яшмовую шпильку, лежавшую у изголовья, разломил пополам и торжественно заявил:

– Если я еще хоть раз ослушаюсь тебя, пусть случится со мной то же, что с этой шпилькой!

Сижэнь отобрала у него обломки шпильки и промолвила:

– Нечего было так рано вставать! А будешь ты меня слушаться или нет – дело твое, только зачем так бурно выражать свои чувства!

– Ты и не представляешь, как я волнуюсь! – вскричал Баоюй.

– А ты знаешь, что такое волнение? – произнесла с улыбкой Сижэнь. – Тогда подумай, что у меня на душе! Ну, ладно, иди умываться!

Оба встали и принялись за утренний туалет.

Вскоре после того, как Баоюй и Сижэнь поднялись наверх, вошла Дайюй. Не застав Баоюя, она подошла к столу и стала листать книгу за книгой. И когда открыла Чжуан-цзы^[207], в глаза ей бросилась запись, накануне вечером сделанная Баоюем. Прочитав ее, Дайюй рассердилась, потом рассмеялась. Схватила кисть и приписала:

Окончив писать, Дайюй пошла навестить матушку Цзя, от нее направилась к госпоже Ван.

В это самое время заболела дочь Фэнцзе. В доме все переполошились, позвали доктора. Тот осмотрел девочку и сказал:

– Не стану скрывать, у вашей дочери оспа.

– Она выздоровеет? – в один голос спросили госпожа Ван и Фэнцзе.

– Болезнь серьезная, но протекает благополучно, и опасности нет. Срочно нужны шелковичные черви и хвост свиньи.

Фэнцзе тотчас же принялась хлопотать: подмела комнаты, совершила жертвоприношения богине оспы, строго запретила в доме жарить и парить, а также сделала другие необходимые распоряжения. Пинъэр велено было перенести постель и одежду Цзя Ляня к нему в кабинет на время, пока девочка болеет. Служанок задобрили красной материей на платья.

Прихожая была чисто убрана, в ней поселились два врача, которые ухаживали за девочкой. В течение двенадцати дней никому не разрешалось входить в дом.

Цзя Ляню волей-неволей пришлось жить в своем кабинете. Фэнцзе, Пинъэр и госпожа Ван ежедневно приносили жертвы богине.

Проспав без Фэнцзе две ночи, Цзя Лянь почувствовал, что ему невмоготу, и принялся размышлять, как удовлетворить свое желание.

Надо вам сказать, что во дворце Жунго жил бесшабашный пьяница повар по имени До Гуань. Тщедушный, трусливый и никчемный, он получил прозвище дурачок До. Года два назад родители нашли ему жену, и ей исполнилось сейчас двадцать лет. Не лишенная привлекательности, она отличалась легким поведением, или, как говорят, «любила срывать цветы и шевелить траву». Дурачок До смотрел на это сквозь пальцы – было бы только вино, закуски да деньги, остальное пустяки. Поэтому во дворцах Нинго и Жунго каждый, кому было не лень, спал с его женой, прозванной за это До Гунян – Общей барышней. О ней-то и вспомнил Цзя Лянь.

Говоря по правде, Цзя Ляня давно тянуло к этой женщине, но он не решался ее домогаться – боялся жены, да и перед слугами было стыдно. Общая барышня в свою очередь имела виды на Цзя Ляня и лишь ждала удобного случая для осуществления своих планов. Узнав, что Цзя Лянь переселился в кабинет, она, как бы от нечего делать, раза три-четыре забегала к нему.

Возбужденный до предела, Цзя Лянь напоминал голодную крысу. Теперь оставалось лишь подкупить кого-нибудь из доверенных слуг, чтобы устроил свидание. Такой сразу нашелся. Вдобавок у этого слуги была с женщиной давняя связь, поэтому стоило ему сказать слово, как все было улажено.

В тот вечер, едва минула вторая стража, а пьяный дурачок До завалился на кан и все в доме улеглись спать, Цзя Лянь тайком выскользнул из дома и побежал к месту свидания.

Увидев женщину, Цзя Лянь потерял над собой власть, без долгих разговоров и уверений в любви сбросил халат и принялся за дело.

Женщина эта обладала удивительной особенностью: стоило мужчине прикоснуться к ней, и тело ее становилось мягким и податливым, как вата; а медовыми речами и изощренностью движений она превосходила даже гетеру. И Цзя Лянь в миг блаженства сожалел лишь о том, что не может целиком раствориться в ней.

Между тем женщина нашептывала ему на ухо:

– Твоя дочь больна, в доме приносят жертвы богине, и тебе следовало бы денька на два поумерить свой пыл, не осквернять тело. Уходи!

Задыхаясь от страсти, Цзя Лянь отвечал:

– Какая там богиня! Ты – моя богиня!

Женщина между тем изощрялась все больше, да и Цзя Лянь старался показать, на что способен.

Когда все было окончено, они принялись клясться друг другу в любви и никак не могли расстаться. Так началась у них связь.

Двенадцать дней пролетели незаметно. Дацзе стала поправляться, и все приносили благодарственные жертвы Небу и предкам, воскуривали благовония, согласно данному обету, принимали поздравления, раздавали подарки. Цзя Ляню снова пришлось перебраться в спальню. Стоило ему встретиться с Фэнцзе, и он сразу понял, как верна пословица: «Старая жена после разлуки лучше новой». Незачем рассказывать, каким ласкам и наслаждениям предавались они в ту ночь.

На следующее утро, как только Фэнцзе отправилась к матушке Цзя, Пинъэр принялась убирать постель Цзя Ляня и вдруг заметила на подушке прядь черных волос. Она сразу смекнула, в чем дело, спрятала прядь в рукав и пошла к Цзя Ляню.

– Что это? – спросила она, показав волосы.

Смущенный Цзя Лянь бросился отнимать их, но Пинъэр попятилась к двери. Цзя Лянь настиг ее и повалил на кан.

– Эх ты, бессовестный! – засмеялась Пинъэр. – Ведь я их нарочно спрятала, чтобы никто не увидел, а ты на меня набросился! Вот погоди, жене пожалуюсь!

Цзя Лянь, смеясь, стал просить прощения:

– Извини, дорогая, погорячился!

В это время послышался голос Фэнцзе. Цзя Лянь понял, что отнять улику ему не удастся, но и отпускать Пинъэр нельзя, и торопливо прошептал:

– Милая, не рассказывай ей!

Только Пинъэр встала с кана, вошла Фэнцзе и приказала:

– Принеси шкатулку с образцами узоров, старая госпожа просит.

Служанка кивнула и принялась искать шкатулку.

– Ты все вещи из кабинета перенесла? – спросила ее Фэнцзе, заметив Цзя Ляня.

– Все, – ответила Пинъэр.

– Ничего не потерялось?

– Ничего. Я проверила.

– Может быть, нашла что-нибудь чужое? – поинтересовалась Фэнцзе.

– Нет. Откуда возьмется чужое?

– В последние дни трудно было следить за порядком в доме, – улыбнулась Фэнцзе. – Кто-нибудь из друзей мог забыть платок или кольцо.

Цзя Лянь, стоявший за спиной Фэнцзе, побледнел от волнения и бросал на Пинъэр умоляющие, полные отчаяния взгляды. Однако Пинъэр как ни в чем не бывало, улыбаясь, говорила Фэнцзе:

– Вот удивительно! Мне пришла в голову такая же мысль, и я тщательно все осмотрела, но ничего не нашла. Если вы, госпожа, не верите, можете поискать сами!

– Глупая ты! – засмеялась Фэнцзе. – Разве положит он, что не следует, на виду?

Она взяла у Пинъэр шкатулку и вышла из комнаты. Пинъэр, как бы стыдя Цзя Ляня, коснулась пальцами своего лица и покачала головой:

– Чем же ты отблагодаришь меня за то, что я для тебя сделала? Отвечай!

Цзя Лянь просиял и заключил Пинъэр в объятия, приговаривая:

– Ах ты моя милая, дорогая плутовка!..

Не выпуская из рук пряди волос, Пинъэр с улыбкой продолжала:

– Теперь ты в моих руках! Будешь со мной по-хорошему, ладно! А нет – все расскажу!

– Спрячь получше, чтобы она не увидела! – умолял Цзя Лянь.

На какой-то миг Пинъэр отвлеклась, и Цзя Лянь, воспользовавшись случаем, выхватил у нее из рук прядь волос.

– Лучше все же, чтобы их не было у тебя, – проговорил он с улыбкой. – Я их сожгу, и дело с концом.

С этими словами он сунул волосы за голенище сапога.

– Бессовестный! – процедила сквозь зубы Пинъэр. – «Перешел через реку и мост за собой сломал»! Жди теперь, чтобы я тебя выгораживала!

Она была до того хороша, что Цзя Ляню захотелось овладеть ею. Он обнял Пинъэр, но она вырвалась и убежала из комнаты.

– Распутная девка! – зло пробормотал вслед ей Цзя Лянь. – Распалила меня, а сама улизнула!

– А кто велел тебе распаляться? – хихикнула в ответ Пинъэр. – Не всегда же мне ублажать тебя! Узнает жена, несдобровать мне!

– А ты не бойся! Бутыль с уксусом^[208] – вот она кто! Разозлюсь как-нибудь и так ее изобью, что места живого не останется! Будет помнить меня! Сторожит, как разбойника! Сама только и знает, что лясы точить с мужчинами, а мне с женщиной перекинуться словом нельзя! Подойти близко! Сразу начинает подозревать, а сама с дядьями и племянниками шутит, смеется! Не позволю ей больше встречаться ни с кем!

– Она права, что не верит тебе, – заметила Пинъэр, – а ты зря ревнуешь. Ей надо ладить со всеми в доме, иначе как управлять хозяйством? Ты же ведешь себя дурно, и беспокоит это не только жену, но и меня!

– Э, ладно, хватит! – перебил ее Цзя Лянь. – Старая история! Вы что ни делаете – все хорошо, у меня же – все плохо! Погодите, возьмусь я за вас!

В это время во двор вошла Фэнцзе и, заметив Пинъэр, сказала:

– Зачем шуметь под окном? Если вам нужно, беседуйте в комнате!

– Она сама не знает, что ей нужно, – ответил Цзя Лянь. – Боится, наверное, что в комнате ее тигр сожрет!

– В доме никого нет, – обратилась служанка к Фэнцзе, – а мне одной что с ним делать?

– Вот и хорошо, никто не мешает! – засмеялась Фэнцзе.

– Это вы мне, госпожа? – удивилась Пинъэр.

– Тебе, тебе! Кому же еще, – улыбнулась Фэнцзе.

– Лучше не заставляйте меня говорить неприятные вещи! – сердито буркнула Пинъэр и пошла прочь, даже не отодвинув занавеску на дверях для Фэнцзе.

– Эта девчонка просто рехнулась, – промолвила Фэнцзе, входя в комнату. – Хочет командовать мною, дрянь! Пусть побережет свою шкуру!

Тут Цзя Лянь повалился на кан, захлопал в ладоши л расхохотался:

– Не знал я, что Пинъэр такая отчаянная! Придется мне ее слушаться!

– Это ты ей во всем потакаешь! – напустилась на него Фэнцзе. – Погоди, я до тебя доберусь!

– Вы с Пинъэр ссоритесь, а на мне зло срываете! – огрызнулся Цзя Лянь. – Довольно, я тут ни при чем!

– Никуда тебе от меня не деться! – насмешливо произнесла Фэнцзе.

– Не беспокойся, найду убежище! – ответил Цзя Лянь, собираясь уходить.

– Постой, мне надо с тобой посоветоваться, – остановила его Фэнцзе.

Если хотите узнать, о чем они говорили, прочтите следующую главу.

Глава двадцать вторая

Из буддийских молитв Баоюй познает сокровенные тайны учения;

в фонарных загадках Цзя Чжэн видит зловещее пророчество

Итак, Цзя Лянь, услышав, что Фэнцзе хочет с ним посоветоваться, остановился и спросил, в чем дело.

– Двадцать первого числа день рождения сестры Баочай, – сказала Фэнцзе. – Чем бы его отметить, как ты думаешь?

– Откуда мне знать? – ответил Цзя Лянь. – Тебе виднее. Ведь ты обычно распоряжаешься устройством празднеств и торжеств, в том числе и дней рождения.

– День рождения взрослого отмечается по строго установленному порядку, – ответила Фэнцзе. – Только я не знаю, отнести сестру Баочай к взрослым или к детям. Вот и хотела с тобой обсудить.

Цзя Лянь долго думал и наконец сказал:

– Ты, наверно, забыла! Ведь в прошлом году праздновали день рождения сестрицы Линь Дайюй. Устрой все точно так же.

– Ничего я не забыла, – усмехнулась Фэнцзе. – Но вчера старая госпожа интересовалась, когда у кого день рождения и сколько кому исполнится. Оказалось, что сестре Баочай нынче пятнадцать. Пока еще она, конечно, не взрослая, но скоро ей делать прическу^[209]. Вот старая госпожа и сказала, что день рождения Баочай следует праздновать по-другому, не так, как это было у сестрицы Линь Дайюй.

– Значит, устраивай попышнее, – промолвил Цзя Лянь.

– Я тоже так думала, но хотела узнать твое мнение, – сказала Фэнцзе. – Чтобы ты снова меня не упрекал.

– Ладно, ладно! – засмеялся Цзя Лянь. – Не расточай зря любезности! Делай что угодно, только не следи за каждым моим шагом.

С этими словами Цзя Лянь покинул комнату, и пока мы о нем больше рассказывать не будем.

Надобно вам знать, что Ши Сянъюнь, проведя два дня во дворце Жунго, захотела возвратиться домой.

– Погоди уезжать, – сказала ей матушка Цзя. – Вот отпразднуем день рождения сестры Баочай, посмотришь спектакль, а потом проводим тебя.

Сянъюнь неловко было отказываться. Она только послала служанку домой за двумя новыми вышивками, которые собралась поднести Баочай.

Следует заметить, что с первых же дней появления Баочай во дворце Жунго матушке Цзя полюбилась эта скромная девушка, и ко дню ее совершеннолетия матушка Цзя выдала Фэнцзе двадцать лянов серебра из собственных сбережений и велела устроить празднество с угощениями и театральными представлениями.

Фэнцзе усмехнулась и как бы в шутку заметила:

– Кто смеет перечить бабушке, когда она собирается, не жалея денег, праздновать дни рождения детей? Какой же готовить пир? Если бабушка хочет, чтобы было шумно и весело, придется потратить кое-что из тех денег, которые у нее припрятаны. А вы вытащили какие-то залежалые двадцать лянов и хотите устроить на них целый праздник! Или же вы надеетесь, что и мы раскошелимся? Не было бы у вас – тогда и говорить нечего! Но ведь от слитков золота и серебра у вас сундуки ломятся! А вы еще у нас вымогаете! Кто в нашей семье не приходится вам сыном либо дочерью? Неужели вы думаете, что только Баоюй будет провожать вас на гору Утайшань? ^[210] Вы, вероятно, намерены все завещать ему! Конечно, мы не всегда можем вам угодить, но вы нас не обижайте! Судите сами, хватит ли двадцати лянов и на вино и на представления?

Слова Фэнцзе были встречены смехом. Матушка Цзя тоже не сдержала улыбки.

– Подумать только, до чего острый у нее язычок! Я тоже за словом в карман не полезу, но эту мартышку мне не переговорить. Свекровь предпочитает с тобой не связываться, так ты явилась сюда зубоскалить!

– Моя свекровь любит Баоюя не меньше вас, – возразила Фэнцзе, – и мне некому жаловаться на свои обиды. А вы еще говорите, что я зубоскалю!

Эти слова вызвали улыбку удовольствия на лице старой госпожи.

Вечером все собрались у матушки Цзя. После обычных расспросов о здоровье завязалась беседа. Женщины смеялись, шутили, а матушка Цзя, воспользовавшись случаем, стала расспрашивать Баочай, какие пьесы ей нравятся, какие кушанья она любит. Баочай хорошо знала, что матушка Цзя, как и все пожилые люди, предпочитает веселые пьесы, а блюда сладкие да мягкие, которые не надо жевать, и, учтя все это, отвечала на вопросы. Матушка Цзя осталась очень довольна. На следующий день она первая послала Баочай платья и безделушки в подарок. О том, что подарили Баочай остальные, мы подробно рассказывать не будем.

И вот наступило двадцать первое число. Во внутреннем дворе дома матушки Цзя был сооружен помост для представлений пьес на Куньшаньские и Иянские мотивы^[211], а во внутренних покоях – накрыты столы и разостланы циновки. Посторонних в гости не звали, только близких родных, за исключением тетушки Сюэ, Ши Сянъюнь и самой виновницы торжества, Баочай.

В этот день Баоюй встал рано и, вспомнив, что давно не виделся с Дайюй, отправился ее навестить. Дайюй, когда он вошел, лежала на кане.

– Пора завтракать, – с улыбкой сказал Баоюй, – скоро начнется спектакль. Какая сцена и из какой пьесы тебе нравится больше всего? Я закажу.

– Придется тебе тогда нанять целую труппу, я выберу, что мне нравится, и пусть исполняют для меня одной, – с усмешкой отвечала Дайюй. – А так зачем меня спрашивать?

– Что ж, – улыбнулся Баоюй. – Завтра найму артистов и велю им играть только для нас двоих.

Он стащил Дайюй с кана и повел завтракать.

Перед началом спектакля матушка Цзя попросила Баочай выбрать сцены для представления. Баочай стала отказываться, но матушка Цзя настаивала, и Баочай пришлось в конце концов согласиться. Она назвала сцену из «Путешествия на Запад»^[212].

Матушка Цзя одобрила ее выбор и обратилась к тетушке Сюэ. Но та отказалась, поскольку дочь ее уже назвала сцену. Следующей была Фэнцзе. Она не посмела ослушаться, хотя здесь были госпожа Син и госпожа Ван, и назвала сцену «Люэр закладывает одежду», веселую и смешную, где актеры то и дело вставляли в текст всякие шутки и реплики – Фэнцзе знала, что матушка Цзя любит такие. Старая госпожа и в самом деле очень обрадовалась и обратилась к Дайюй, но девочка уступила свою очередь госпоже Ван.

– Я для вас устроила праздник, а не для них, – промолвила матушка Цзя. – Так что не церемоньтесь! Стала бы я ради них затевать спектакли и угощение! Хватит того, что они даром смотрят, пьют и едят! А уж выбирать им вовсе не обязательно!

Все рассмеялись. Дайюй наконец согласилась выбрать одну сцену. Затем по одной сцене выбрали Баоюй, Ши Сянъюнь, Инчунь, Таньчунь, Сичунь и Ли Вань. Выбранные сценки шли по порядку, согласно пожеланиям.

Когда пришло время садиться за стол, матушка Цзя велела Баочай выбрать еще одну сцену. Баочай назвала «Ворота горной кумирни».

– Тебе нравятся такие пьесы? – удивленно спросил Баоюй.

– Эх ты! – засмеялась Баочай. – Уже несколько лет смотришь представления, а не знаешь, что эта сцена одна из лучших, и по стилю и по постановке!

– Я никогда не любил шумных пьес, – возразил Баоюй.

– Да разве в ней много шума? Нет, ты совершенно не разбираешься в пьесах! – заявила Баочай. – Попробую тебе объяснить. Эта сцена исполняется на северный мотив «Алые губки», под прекрасный аккомпанемент, напоминающий металлический звон. Да и стихотворный текст безукоризнен. Ария, исполняемая на мотив «Вьющаяся травка», считается лучшей из этой сценки. Неужели ты об этом не знал?

Баоюй устыдился, выслушав Баочай, и сказал:

– Извини, дорогая сестра! Может быть, ты прочтешь эту арию?

Баочай прочла:

Слова арии привели Баоюя в восторг, он хлопнул себя по колену и стал громко хвалить Баочай за ее образованность.

Дайюй скривила губы:

– Потише! Смотри лучше пьесу! Еще не исполнили «Ворота горной кумирни», а ты уже изображаешь сумасшедшего!

Сказано это было так метко, что даже Сянъюнь рассмеялась. Спектакль смотрели до самого вечера и лишь потом разошлись.

Из актеров матушке Цзя понравились больше всех две девочки: исполнительница роли молодых героинь и комическая актриса. После спектакля матушка Цзя велела привести девочек, внимательно их оглядела, поинтересовалась, сколько им лет. Той, что играла роли молодых героинь, было одиннадцать, второй – только девять. Все умиленно смотрели на них и вздыхали. Матушка Цзя распорядилась угостить девочек мясом и фруктами и еще дать им в награду денег.

– Вы не заметили, что эта малышка кое-кого здесь напоминает? – улыбаясь, спросила Фэнцзе.

Баочай сразу догадалась, о ком идет речь, но промолчала и только кивнула головой. Смолчал и Баоюй.

– Я знаю кого! – вмешалась тогда Сянъюнь. – Сестрицу Линь Дайюй!

Баоюй укоризненно взглянул на Сянъюнь.

– И в самом деле похожа! – заявили все хором, внимательно присмотревшись к девочке.

Вечером, когда все разошлись по своим комнатам, Сянъюнь приказала служанке уложить вещи.

– Зачем торопиться? – проговорила Цуйлюй. – Вот соберемся уезжать, тогда и уложу.

– Я завтра хочу уехать, прямо с утра, – сказала Сянъюнь. – Что мне здесь делать? Глядеть на их кислые надутые физиономии?

Это услышал Баоюй, подошел и сказал:

– Дорогая сестрица, зря ты на меня сердишься. Сестрица Дайюй очень обидчивая, все это знают, потому и молчали. Не хотели ее огорчать. А ты взяла и сказала! Вот я и посмотрел на тебя. Зачем же ругаться? Даже обидно! Коснись это не Дайюй, а еще кого-нибудь, мне бы дела не было!

– Хватит, я все поняла! – оборвала его Сянъюнь. – Где уж мне тягаться с Дайюй! Другие над ней смеются – ничего, а мне нельзя. Еще бы! Я даже разговаривать с ней недостойна, будто она госпожа, а я – служанка!

– Я хотел тебе только добра, а оказался виноватым, – взволнованно произнес Баоюй. – Но пусть я превращусь в прах и пусть меня топчут десять тысяч пар ног, если я это сделал со злым умыслом!

– Ты бы хоть в такой день не болтал глупостей! – промолвила Сянъюнь. – Но если тебе это так уж необходимо, иди к своей злючке; насмехаться над людьми – для нее удовольствие, она и тебе не дает спуску. Лучше не выводи меня из терпения, а то мы поссоримся!

С этими словами Сянъюнь ушла в покои матушки Цзя и легла спать.

Баоюй отправился к Дайюй. Но та вытолкала его прямо с порога и заперла дверь. Не понимая, в чем дело, Баоюй подошел к окну и тихонько позвал:

– Милая сестрица, дорогая сестрица!..

Дайюй словно не слышала. Баоюй печально опустил голову и так, молча, стоял.

Цзыцзюань все понимала, но вмешаться не посмела.

Дайюй подумала, что Баоюй ушел, и отперла дверь, но он стоял на прежнем месте. Дайюй было как-то неловко.

Баоюй подошел к ней:

– Почему ты на меня рассердилась? Ведь без причины ничего не бывает! Скажи, я не обижусь!

– Ты еще спрашиваешь! – вскричала Дайюй. – Лучше скажи, почему вы всегда надо мной насмехаетесь? Дошли до того, что сравнили меня с какой-то комедианткой!

– Ни с кем я тебя не сравнивал и не насмехался, – возразил Баоюй, – за что же ты на меня обиделась?

– Не хватало еще, чтобы ты меня с кем-то сравнивал! – вспыхнула Дайюй. – Может быть, и тебе хотелось надо мной посмеяться? Впрочем, ты промолчал, а это хуже насмешек!

Баоюй не знал, что ответить.

– Но это бы еще ладно, – все больше распалялась Дайюй. – А вот зачем ты перемигивался с Сянъюнь? Может быть, ты считаешь, что играть ей со мной зазорно? Что она себя унижает? Что ей, барышне, знаться со мною, простой девчонкой! Так ты считаешь? Да? Но она ведь не поняла твоих добрых намерений и рассердилась. А ты, чтобы завоевать ее благосклонность, сказал, что своими капризами я огорчаю других. Испугался, что я не могу простить ей обиду! Пусть даже так, тебе что за дело?

Баоюй понял, что Дайюй подслушала его разговор с Сянъюнь. Он хотел помирить их, но оказался сам виноватым, точь-в-точь как написано в «Наньхуацзине»: «Умелый вечно трудится, умный постоянно печалится, бесталанный ни к чему не стремится, ест постную пищу, развлекается и плывет по течению, словно лодка без весел». И еще: «Растущее на горе дерево само себя губит, родник сам себя истощает» и все в таком духе. Баоюй думал, думал и в конце концов сам себя завел в тупик.

«Если я сейчас не в состоянии с ними поладить, то что будет дальше?»

Он не стал спорить с Дайюй и пошел в свою комнату.

Дайюй еще больше рассердилась.

– Ну и уходи! – крикнула она ему вслед. – И никогда больше не приходи и не разговаривай со мной!

Вернувшись к себе, Баоюй в самом дурном расположении духа лег на кровать. Сижэнь знала, в чем дело, но прямо ничего не сказала, а завела разговор издалека.

– Наверное, будет еще несколько представлений, – с улыбкой произнесла она. – Сестра Баочай должна устроить ответное угощение.

– Какое мне до этого дело! – Баоюй холодно усмехнулся.

Необычный тон его удивил Сижэнь.

– Почему ты так говоришь? – спросила она. – Ведь сейчас праздник, и все веселятся. Что-то случилось?

– Пусть девчонки и женщины веселятся! – огрызнулся Баоюй. – А я при чем?

– Все стараются ладить друг с другом, и ты тоже старайся, так будет лучше, – продолжала Сижэнь.

– Что говорить об этом! – воскликнул Баоюй. – Они все между собой как-то связаны, только я «ныне не связан ничем, чуждый всему, всюду брожу одиноко»!

Из глаз Баоюя покатились слезы. Сижэнь умолкла.

Подумав немного, Баоюй подошел к столику, взял кисть и написал гату:^[214]

Баоюй опасался, что другие не поймут смысл написанного, и в конце гаты приписал арию на мотив «Вьющаяся травка». Прочитав все с начала до конца, он почувствовал облегчение, снова лег и уснул.

Дайюй между тем, заметив что Баоюй ушел от нее полный мрачной решимости, последовала за ним, якобы повидать Сижэнь.

– Он спит, – сказала Сижэнь.

Дайюй хотела уйти, но служанка ее остановила:

– Взгляните, барышня, что написано на этом листке бумаги.

Сижэнь взяла со стола листок и протянула Дайюй только что написанную Баоюем гату. Дайюй прочла гату и поняла, что в ней Баоюй излил свой гнев. С трудом сдержав смех, девочка со вздохом произнесла:

– Ничего серьезного, просто шутка.

Захватив листок, она пошла в свою комнату, а на следующее утро прочла гату Баочай и Сянъюнь. Тогда Баочай прочла ей свое стихотворение:

После стихотворения она еще раз прочла гату и промолвила:

– Это я во всем виновата. Вчера прочла ему одну арию, а он истолковал ее по-своему. Чересчур мудрены и заумны эти даосские книги, очень влияют на настроение. Уверена, что все эти мысли навеяны той арией. Так что главная виновница – я!

Она изорвала листок на мелкие клочки, отдала служанке и велела немедленно сжечь.

– Зря порвала, – заметила Дайюй. – Сначала надо было с ним поговорить. Пойдемте, я докажу ему, что он написал глупости.

Они втроем пришли в комнату брата.

– Баоюй, я хочу кое о чем тебя спросить, – начала Дайюй. – Бао – драгоценный камень – это самое дорогое. Юй – яшма, это самое твердое. А у тебя, что дороже, а что тверже? Скажи нам.

Баоюй молчал.

– Эх ты! – засмеялись девушки. – О себе самом ничего сказать не можешь, а берешься толковать изречения мудрецов!

Сянъюнь захлопала в ладоши:

– Баоюй проиграл!..

– Вот ты говоришь, – продолжала Дайюй, —

Это, конечно, хорошо, но мысль, по-моему, не закончена, я добавила бы две строки:

– В самом деле! – воскликнула Баочай, – Я только сейчас это поняла. Когда-то Хуэйнэн, шестой глава Южной школы, искал себе наставника и прибыл в Шаочжоу. Там он узнал, что пятый глава школы, Хунжэнь, находится на Хуанмэй^[216]. Он отправился туда и нанялся поваром к Хунжэню. Когда же пятый глава школы захотел найти себе преемника, он приказал каждому монаху сочинить по одной гате. Первым сочинил гату праведник Шэньсю:

Хуэйнэн в это время был на кухне и толок рис в ступе. Услышав гату, он заметил: «Возможно, это прекрасно, но только мысль не закончена». И прочел свою гату:

После этого пятый глава не раздумывая передал ему свою рясу и патру. А твоя гата, – сказала Баочай, – похожа на гату Шэньсю, только ты не понял ее сути. Так не лучше ли тебе вообще не заниматься подобными вещами?

– Видите, он молчит, значит, проиграл, – засмеялась Дайюй. – Пусть больше не рассуждает о премудростях учения Будды. – И она обратилась к Баоюю: – Нечего браться за толкование мудрейших изречений, если не знаешь даже того, что известно нам!

Когда Баоюй писал гату, ему казалось, что он все прекрасно понимает. И вдруг Дайюй задала вопрос, на который он не смог ответить. А Баочай для сравнения привела цитату из «Изречений известных монахов»! Баоюю в голову не приходило, что у сестер столь глубокие познания.

«Они куда образованнее меня и все же до конца не прозрели, – подумал он. – Зачем же мне ломать голову? »

И Баоюй с улыбкой произнес:

– Да разве я пытался толковать мудрые буддийские изречения? Просто баловался.

Ссора Баоюя с сестрами кончилась полным примирением.

Во время разговора вошла служанка и доложила, что государыня Юаньчунь прислала фонарь с наклеенной на него загадкой, что всем велено ее отгадать, а затем каждому тоже придумать по загадке и отправить во дворец. Услышав об этом, девушки и Баоюй поспешили к матушке Цзя.

Там они застали дворцового евнуха, в руках он держал обтянутый белым флером четырехугольный фонарик, предназначенный для наклеивания загадок. Все стали читать загадку.

– Барышни, – сказал евнух, – кто разгадает, прошу не говорить вслух, а написать разгадку на листке бумаги, и я тотчас отвезу государыне на проверку.

Баочай, услышав слова евнуха, подошла поближе к фонарю и увидела четверостишие по семи слов в строке, ничего особенного в нем не было. Загадка как загадка. Однако она поспешила выразить свое восхищение и заявила, что загадка необычайно трудна, сделав при этом вид, что напряженно думает. На самом же деле она разгадала загадку с первого взгляда.

Баоюй, Дайюй, Сянъюнь и Таньчунь тоже разгадали сразу и написали ответ. То же самое они предложили попытаться сделать Цзя Хуаню и Цзя Ланю. После этого каждый принялся сочинять свою загадку, заранее выбрав тот или иной предмет. Из почтения к государыне загадки переписали уставным почерком и наклеили на фонарик, который евнух отвез во дворец. Вечером он возвратился и передал ответ государыни:

– Загадку правильно разгадали все, кроме второй барышни Инчунь и третьего господина Цзя Хуаня. Государыня в свою очередь разгадала присланные ей загадки и желает узнать, правильно ли.

Он вынул лист бумаги и отдал девушкам. Некоторые ответы оказались неверными. Затем евнух вручил подарки государыни тем, кто отгадал загадки, – футляр для хранения стихов и щеточку. Только Инчунь и Цзя Хуань ничего не получили. Инчунь восприняла это как шутку, а Цзя Хуань обиделся…

Еще евнух объявил:

– Загадка третьего господина Цзя Хуаня неясна, государыня не смогла ее разгадать и приказала спросить у третьего господина, что он имел в виду.

Услышав это, все подошли поближе и стали смотреть, что же такое придумал Цзя Хуань. На листке бумаги было написано:

Раздался дружный хохот. Цзя Хуаню ничего не оставалось, как объяснить евнуху:

– Первое – это изголовье, второе – резная голова зверя для украшения крыш.

Евнух все старательно записал, после чего выпил чаю и уехал.

«Видно, у Юаньчунь хорошее настроение», – решила матушка Цзя и очень обрадовалась. Она приказала немедленно сделать обтянутый белым шелком фонарик и поставить в зале. Каждая девочка должна была придумать загадку и наклеить ее на фонарик. К тому же матушка Цзя распорядилась приготовить ароматный чай, фрукты и разные безделушки, чтоб награждать тех, кто отгадает загадки.

Цзя Чжэн, только что прибывший с аудиенции у государя, сразу заметил, как повеселела матушка, и тоже решил принять участие в развлечении.

На возвышении, устланном циновкой, сели матушка Цзя, Цзя Чжэн и Баоюй. Ниже были разостланы еще две циновки, одна для госпожи Ван, Баочай, Дайюй и Сянъюнь, другая – для Инчунь, Таньчунь и Сичунь. Рядом стояли молодые и пожилые служанки. Ли Вань и Фэнцзе заняли места в середине, на отдельной циновке.

– Что это не видно Цзя Ланя? – поинтересовался Цзя Чжэн, заметив отсутствие внука.

Одна из служанок подбежала к Ли Вань. Ли Вань тотчас встала с циновки и обратилась к Цзя Чжэну:

– Моего сына не звали, а сам он прийти не осмелился.

Все рассмеялись:

– Какой же он упрямый и странный!

Цзя Чжэн велел привести Цзя Ланя. Матушка Цзя, когда он пришел, усадила его рядом с собой, дала фруктов. Все оживленно беседовали, слышались шутки и смех. Только Баоюй, обычно любивший порассуждать, из страха перед отцом молчал, лишь почтительно поддакивал. Сянъюнь против обыкновения тоже сидела молча, словно воды в рот набрала. О Дайюй и говорить нечего – она была замкнутой и редко вступала в разговоры. В общем, несмотря на семейный праздник, все чувствовали себя стесненно, кроме Баочай, которая вообще не отличалась словоохотливостью и всегда была сдержанна.

Матушка Цзя сразу догадалась, что это из-за Цзя Чжэна, и после того, как вино обошло три круга, велела ему идти отдыхать. Цзя Чжэн все понял и с улыбкой сказал:

– Матушка, я сразу сообразил, что это вы по случаю Нового года решили устроить вечер загадок, и хотел принять в нем участие, приготовил подарки и угощение. Мне известно, как вы любите внуков и внучек, но неужели вы не подарите мне хоть каплю внимания?

– При тебе они не решаются ни шутить, ни смеяться, – ответила матушка Цзя, – а это на меня тоску нагоняет. Если тебе так уж хочется отгадывать загадки, я загадаю тебе одну. Не отгадаешь, мы тебя оштрафуем.

– Разумеется, – улыбнулся Цзя Чжэн. – Но если я отгадаю – наградите меня!

– Конечно, – согласилась матушка Цзя и прочла:

Цзя Чжэн сразу понял, что матушка Цзя имеет в виду плод личжи, но нарочно дал неправильный ответ, за что и был оштрафован. Следующую загадку он отгадал и получил от матушки Цзя подарок. Потом сам загадал загадку матушке Цзя. Вот какая это была загадка:

Он потихоньку шепнул ответ Баоюю, а тот незаметно передал его матушке Цзя.

Матушка Цзя немного подумала – ошибки быть не могло – и сказала:

– Тушечница.

– Верно, матушка, – подтвердил Цзя Чжэн, – вы угадали!

Он повернулся к служанкам и приказал:

– Живее давайте подарки!

Служанки поднесли блюдо, уставленное маленькими коробочками, где было все необходимое для Праздника фонарей. Матушку Цзя подарки обрадовали, и она приказала Баоюю:

– Налей-ка отцу вина!

Баоюй взял чайник, налил в чашку вина, а Инчунь поднесла Цзя Чжэну. Затем матушка Цзя обратилась к сыну:

– Вон там на фонаре наклеены загадки, их сочинили девочки. Попробуй отгадать!

Цзя Чжэн почтительно кивнул, подошел к фонарю. Первая загадка была такая:

Придумала эту загадку государыня Юаньчунь.

– Хлопушка? – нерешительно произнес Цзя Чжэн.

– Совершенно верно! – поспешил ответить Баоюй. Следующей была загадка Инчунь:

– Счеты! – воскликнул Цзя Чжэн.

– Верно! – подтвердила Инчунь.

Таньчунь загадала такую загадку.

– Бумажный змей, – произнес Цзя Чжэн.

– Правильно, – ответила Таньчунь.

Затем шла загадка Дайюй:

– Не иначе как благовонные свечи, которые жгут ночью, чтобы отметить время! – воскликнул Цзя Чжэн.

– Верно! – подтвердил Баоюй, опередив Дайюй.

Цзя Чжэн принялся читать следующую загадку:

– Замечательная загадка! – похвалил Цзя Чжэн. – Пожалуй, это зеркало.

– Верно, – улыбнулся Баоюй.

– А кто придумал? – спросил Цзя Чжэн. – Под ней нет подписи.

– Должно быть, Баоюй придумал, – произнесла матушка Цзя.

Цзя Чжэн ничего на это не сказал и стал читать последнюю загадку, ее придумала Баочай:

Цзя Чжэн задумался:

«Предмет загадки самый обычный, ничего особенного в нем нет, но если девушка в столь юном возрасте сочиняет такие загадки, значит, не суждены ей ни счастье, ни долголетие!»

Цзя Чжэн опечалился и стоял, поникнув головой. Матушка Цзя решила, что Цзя Чжэн устал, к тому же при нем молодые боялись веселиться, поэтому она сказала:

– Иди отдыхай! Мы скоро тоже разойдемся.

Цзя Чжэн несколько раз почтительно кивнул, попросил мать выпить чашку вина и пошел к себе. Он сразу лег, но уснуть не мог и ворочался с боку на бок, охваченный глубокой печалью.

Матушка Цзя между тем после его ухода сказала детям:

– Теперь можете веселиться сколько угодно.

Не успела она это произнести, как Баоюй подбежал к фонарю и затараторил, высказывая свои суждения о загадках, какая хороша, какая не совсем удачна, а какая вообще никуда не годится. При этом он так размахивал руками, что был похож на обезьянку, спущенную с привязи.

– Что ты разошелся? – остановила его Дайюй. – Куда пристойней спокойно сидеть, вести разговор и шутить, как это было сначала.

Вернувшаяся в это время из внутренних комнат Фэнцзе сказала:

– Отцу нельзя отходить от тебя ни на шаг. Жаль, надо было намекнуть ему, чтобы заставил тебя сочинять загадки в стихах! Вот тогда бы ты попотел!

Баоюй рассердился, подбежал к Фэнцзе, принялся ее тормошить.

Посидев еще немного, матушка Цзя почувствовала усталость – уже пробили четвертую стражу.Она приказала раздать служанкам оставшееся угощение, поднялась и сказала:

– Пойдемте отдыхать. Завтра встанем пораньше и будем веселиться – праздник еще не кончился.

Постепенно все разошлись.

Какие события произошли на другой день, вы узнаете из следующей главы.

Глава двадцать третья

Строки из драмы «Западный флигель» трогают душу молодого человека;

слова из пьесы «Пионовая беседка» ранят сердце юной девы

На следующий день матушка Цзя распорядилась продолжить праздничные развлечения.

Между тем Юаньчунь, вернувшись во дворец, еще раз просмотрела стихотворные надписи, сделанные для сада Роскошных зрелищ, которые она велела Таньчунь переписать, оценила все их достоинства и недостатки, приказала вырезать эти надписи на камне и расставить в саду.

Цзя Чжэн не мешкая пригласил искусных резчиков по камню и поручил наблюдать за работой Цзя Чжэню, Цзя Жуну и Цзя Цяну. Но поскольку Цзя Цяну велено было заботиться о девочках-актрисах во главе с Вэньгуань, он перепоручил свои обязанности Цзя Чану, Цзя Лину и Цзя Пину. Работа шла быстро, но подробно рассказывать об этом мы не будем.

Тем временем из сада Роскошных зрелищ были выселены двенадцать буддийских и двенадцать даосских монашек, которые жили в храмах Яшмового владыки и бодхисаттвы Дамо, и Цзя Чжэн собирался расселить их по другим храмам. Узнала об этом госпожа Ян, мать Цзя Циня, чей дом находился позади дворца Жунго, и подумала, что хорошо бы приставить к этим монахиням ее сына, за это он получал бы кое-какие деньги. Однако явиться прямо к Цзя Чжэну она побоялась и решила переговорить сначала с Фэнцзе. Зная, какой острый язык у госпожи Ян, Фэнцзе пообещала ей все устроить и отправилась к госпоже Ван.

– Пожалуй, стоит этих монахинь оставить здесь, – сказала Фэнцзе. – Ведь если государыня снова пожалует, придется их обратно переселять, а это – немалые хлопоты. Лучше всего поселить их в кумирне Железного порога, выдавать ежемесячно несколько лянов на пропитание да приставить к ним для присмотра человека. Тогда, в случае надобности, они смогут явиться по первому зову.

Госпожа Ван посоветовалась с мужем, и тот согласился, заметив:

– Хорошо, что вы меня надоумили. Так мы и сделаем, – и тотчас вызвал Цзя Ляня.

Цзя Лянь как раз в это время обедал с женой. Услышав, что его зовут, он отложил палочки и поднялся из-за стола.

– Подожди, послушай, что я тебе скажу, – удержала его Фэнцзе. – Если речь пойдет о монахинях, делай так, как я тебе посоветую. Остальное меня не касается.

И она изложила мужу суть дела. Цзя Лянь покачал головой:

– Я тут ни при чем! Сама затеяла это – сама и говори!

Фэнцзе нахмурилась, бросила палочки для еды и спросила:

– Ты это всерьез или шутишь?

– Ко мне уже несколько раз приходил Цзя Юнь, сын пятой тетушки из западного флигеля, – улыбнулся Цзя Лянь, – он хочет получить какое-нибудь место. Я обещал его устроить и велел ждать. Но едва подыскал ему дело, как опять ты встала у меня на пути.

– Успокойся, – произнесла Фэнцзе. – Государыня распорядилась в северо-восточной части сада посадить побольше сосен и кипарисов, а у подножья башен – высадить цветы и посеять травы. Эти работы я и поручу Цзя Юню.

– Ладно, – согласился Цзя Лянь и вдруг усмехнулся. – Скажи мне, почему вчера вечером, когда я хотел поиграть с Пинъэр, ты рассердилась?

Тут Фэнцзе густо покраснела, обругала мужа и, склонившись над чашкой, продолжала молча есть.

Цзя Лянь, смеясь, вышел из комнаты и отправился к Цзя Чжэну. Оказалось, тот действительно вызвал его по делу о монашках. Помня о том, что ему наказала Фэнцзе, Цзя Лянь сказал:

– Мне кажется, Цзя Цинь – малый смышленый и вполне справится с этим делом. Не все ли равно, кому платить.

Цзя Чжэн не стал вдаваться в подробности и сразу же согласился.

Дома Цзя Лянь рассказал Фэнцзе о своем разговоре с Цзя Чжэном, и Фэнцзе тотчас же приказала передать госпоже Ян, что все улажено. Цзя Цинь не замедлил явиться с выражением благодарности.

Кроме того, Фэнцзе оказала Цзя Циню еще одну милость: выдала под расписку верительную бирку на право получения денег за три месяца на содержание монашек, после чего Цзя Цинь отправился в кладовые и получил все, что полагалось.

Таким образом, были пущены на ветер триста лянов серебра!

Цзя Цинь, получив серебро, взвесил на руке слиток поменьше и отдал приказчикам «на чай». Остальное приказал мальчику-слуге отнести домой, а сам пошел советоваться с матерью. После этого он нанял коляску для себя, несколько колясок для монахинь и отправился к боковым воротам дворца Жунго. Здесь он вызвал из сада всех монахинь, усадил в коляски и повез в кумирню Железного порога. Но об этом мы пока рассказывать не будем.

После того как Юаньчунь прочла все надписи, сделанные для сада Роскошных зрелищ, ей вдруг пришло в голову, что отец из почтения к ней запер сад после ее отъезда и не разрешает никому туда входить. Но разве можно, чтобы такой прекрасный сад пустовал? Почему не разрешить сестрам, которые умеют сочинять стихи, там жить? Это доставило бы им удовольствие, к тому же они по достоинству оценили бы все красоты сада! Пусть и Баоюй там живет, ведь он рос вместе с сестрами, и если разлучить их, матушка Цзя и госпожа Ван будут недовольны.

Она призвала к себе евнуха Ся Чжуна, велела отправиться во дворец Жунго и передать ее волю: отныне Баочай и остальные сестры, а также Баоюй должны жить в саду. Баоюю, по мнению Юаньчунь, там будет удобнее заниматься учебой.

Приняв от Ся Чжуна повеление государыни, Цзя Чжэн и госпожа Ван сообщили о нем матушке Цзя, и та немедленно распорядилась послать людей в сад, чтобы привели в порядок помещения, расставили кровати, повесили пологи и занавески. Девушки восприняли эту новость спокойно и сдержанно, зато Баоюй, не скрывая своего восторга, побежал к матушке Цзя с советами, как что устроить. В это время появилась служанка и доложила:

– Господин Цзя Чжэн зовет Баоюя.

Баоюй оторопел, радость мгновенно исчезла, он побледнел, сник, уцепился за матушку Цзя и ни за что не хотел идти.

– Не бойся, мое сокровище, – успокаивала его матушка Цзя. – Я в обиду тебя не дам. К тому же ты написал такие прекрасные сочинения! Я думаю, отец хочет предупредить тебя, чтобы не баловался, когда переселишься в сад. Отец будет давать тебе наставления, а ты знай поддакивай, не перечь, что бы он тебе ни говорил, тогда все обойдется.

Успокаивая внука, матушка Цзя позвала двух старых мамок и приказала:

– Проводите Баоюя да хорошенько смотрите, чтобы отец его не обидел.

Мамки пообещали исполнить все в точности, и Баоюй наконец пошел к отцу. Шел он медленно, семеня ногами, каждый шаг не больше трех цуней, и путь до покоев госпожи Ван занял довольно много времени.

Цзя Чжэн как раз беседовал с госпожой Ван о разных делах, а служанки стояли на террасе под навесом. Увидев Баоюя, девушки стали над ним подшучивать.

Цзиньчуань потянула его за рукав и тихонько сказала:

– Я только что подкрасила губы самой сладкой помадой, не хочешь слизнуть?

Цайюнь оттолкнула Цзиньчуань, усмехнулась:

– Он и так расстроен, а ты его дразнишь. Иди, – обратилась она к Баоюю, – пока у отца хорошее настроение.

Цзя Чжэн и госпожа Ван находились во внутренней комнате и сидели на кане друг против друга. Перед ними в ряд стояли на полу стулья, на стульях сидели Инчунь, Таньчунь, Сичунь и Цзя Хуань. При появлении Баоюя Таньчунь, Сичунь и Цзя Хуань встали.

Цзя Чжэн окинул взглядом стройного, красивого Баоюя, затем посмотрел на Цзя Хуаня, щуплого, угловатого, с грубыми манерами, и ему вдруг на память пришел теперь уже покойный старший сын Цзя Чжу. Подумал он также о том, что уже состарился, поседел, что Баоюй – единственный сын госпожи Ван и она буквально обожает его. При этой мысли у Цзя Чжэна почти исчезло презрение, с которым он обычно относился к Баоюю.

Цзя Чжэн долго молчал, потом наконец произнес:

– Государыня считает, что ты забросил учение, только гуляешь и развлекаешься, и потому велела хорошенько присматривать за тобой, когда ты переселишься в сад. Смотри же, учись как следует! Не будешь стараться – пощады не жди!

Баоюй слушал, почтительно поддакивая, потом мать сделала ему знак сесть рядом с собой. Сестры и Цзя Хуань тоже сели на свои места.

Ласково погладив Баоюя по шее, госпожа Ван спросила:

– Ты все пилюли принял?

– Осталась одна, – ответил Баоюй.

– Завтра возьмешь еще десять, – промолвила госпожа Ван, – и пусть Сижэнь дает тебе по одной перед сном.

– Как вы и велели, матушка, она каждый день заставляет меня принимать пилюли, – сказал Баоюй.

– А кто это – Сижэнь? – удивленно спросил Цзя Чжэн.

– Служанка, – ответила госпожа Ван.

– Конечно, служанок можно называть как угодно, – покачал головой Цзя Чжэн, – но кто придумал ей такое странное, необычное имя?

Госпожа Ван, стараясь выгородить Баоюя, сказала:

– Старая госпожа.

– Вряд ли ей такое в голову придет, – недоверчиво произнес Цзя Чжэн. – Это, наверное, Баоюй!

Видя, что провести отца не удастся, Баоюй быстро встал и сказал:

– Я как-то читал древнее стихотворение, и мне запомнились строки:

А поскольку фамилия служанки Хуа – «Цветок», я и дал ей имя Сижэнь – «Привлекающая людей».

– Сейчас же перемени ей имя, – поспешила сказать госпожа Ван. – А вам, господин, не стоит сердиться из-за таких пустяков.

– Я совсем не против этого имени и не говорю, что его нужно менять, – возразил Цзя Чжэн. – Но Баоюй, вместо того чтобы заниматься делом, тратит время на легкомысленные стишки. Тьфу! Паршивая скотина! – закричал он на Баоюя. – Ты все еще здесь?

– Иди, иди, – сказала Баоюю мать. – Бабушка тебя заждалась.

Баоюй степенно вышел из комнаты, на террасе улыбнулся Цзиньчуань, показал ей язык и, сопровождаемый двумя мамками, быстро пошел прочь. У дверей проходного зала он увидел Сижэнь.

Глядя на Баоюя, спокойного, не расстроенного, она с улыбкой спросила:

– Зачем тебя звали?

– Да так, ничего особенного, – ответил Баоюй, – боятся, как бы я не баловался, живя в саду, и хотели наставить. – Баоюй пошел к матушке Цзя, рассказал о своем разговоре с отцом и спросил у Дайюй, которая как раз в это время была у матушки Цзя:

– В каком месте тебе хотелось бы жить в саду?

Дайюй и сама об этом думала и потому сразу ответила:

– Больше всего мне нравится павильон Реки Сяосян. Там все так красиво, особенно бамбук, за которым прячется кривая изгородь, к тому же спокойнее, чем в других местах.

Баоюй, смеясь, захлопал в ладоши:

– Я как раз хотел предложить тебе там поселиться! А я буду жить во дворе Наслаждения пурпуром. Там и спокойно, и от тебя недалеко!

Пока они беседовали, от Цзя Чжэна пришел слуга и сообщил, что в благоприятный день, двадцать второго числа второго месяца, все братья и сестры могут переселиться в сад.

За несколько дней, оставшихся до переезда, слуги и служанки привели в порядок все помещения. Баочай поселилась во дворе Душистых трав, Дайюй – в павильоне Реки Сяосян, Инчунь – в покоях Узорчатой парчи, Таньчунь – в кабинете Осеннее убежище, Сичунь – на террасе Ветра в зарослях осоки, Ли Вань – в деревушке Благоухающего риса, а Баоюй – во дворе Наслаждения пурпуром. Каждому из них дали еще по четыре служанки и по две старых мамки. Кроме личных служанок, были еще люди, ведавшие уборкой помещений и дворов. Итак, двадцать второго числа все переехали в сад, и сразу же среди цветов замелькали вышитые пояса, среди плакучих ив заструились благовония. Звонкие голоса нарушили тишину.

Но не будем вдаваться во все эти подробности, а расскажем лучше о Баоюе. Поселившись в саду, он чувствовал себя вполне счастливым – о чем еще можно было мечтать? Вместе с сестрами и служанками он читал книги, писал, занимался музыкой, играл в шахматы, рисовал, декламировал стихи, собирал цветы, пел, гадал на иероглифах, разгадывал загадки и даже вышивал по шелку луаней и фениксов. Он написал четыре стихотворения, посвященные временам года, которые, несмотря на свое несовершенство, прекрасно отражали настроения обитательниц женских покоев.

О том, чем ночь весенняя приметна

О том, чем летняя приметна ночь

О том, чем ночь осенняя приметна

О том, чем ночи зимние приметны

О том, как Баоюй на досуге занимался стихами, можно долго рассказывать. Некоторые из них как-то увидел один влиятельный человек и, узнав, что они принадлежат кисти тринадцатилетнего мальчика из дворца Жунго, переписал и при всяком удобном случае повсюду расхваливал. Молодые люди, любители изящных и утонченных фраз и выражений о нежных чувствах, писали стихи Баоюя на веерах и стенах, зачитывались и восхищались ими. Находились люди, которые обращались к Баоюю с просьбой написать для них стихи или же присылали картинки, чтобы он сделал к ним стихотворные надписи.

Баоюй возгордился, забросил учебу и целые дни проводил за этим пустым и никому не нужным занятием. И вот, против ожиданий, настал день, когда спокойная жизнь Баоюя кончилась. А поселившиеся в саду девушки в своем небольшом пестром мирке жили по-прежнему привольно и беззаботно, смеялись и радовались, дав волю чувствам, не зная, что творится в душе Баоюя.

А Баоюй начал тяготиться пребыванием в саду, мечтал куда-нибудь уйти и впал в глубокую апатию, утратив интерес ко всему окружающему.

Минъянь это видел и решил развлечь господина, которому все надоело. Оставалось лишь одно средство. Минъянь отправился в книжную лавку, накупил множество пьес, старинных и современных романов, неофициальные жизнеописания Чжао Фэйянь, Хэдэ^[229], У Цзэтянь, Юйхуань^[230] и принес Баоюю. Тому показалось, будто он нашел жемчужину.

– Только прошу вас, господин, не относите эти книги в сад, – предупредил Минъянь, – если кто-нибудь узнает, мне попадет.

Но разве мог Баоюй отказать себе в таком удовольствии? Не долго думая, он выбрал несколько лучших по стилю и содержанию книг, положил под изголовье постели и тайком читал. Остальные книги, написанные на байхуа, он спрятал у себя в кабинете.

Однажды утром, это было в середине третьего месяца, Баоюй позавтракал, захватив с собой «Повесть об Инъин»^[231] и другие книги и отправился к мосту у плотины Струящихся ароматов. Там он уселся под персиковым деревом и углубился в чтение.

И вот не успел он прочесть фразу: «Толстым слоем усыпали землю красные лепестки», как внезапный порыв ветра сорвал с деревьев цветы персика, в воздухе закружились лепестки, осыпали с головы до ног самого Баоюя и его книгу и сплошь укрыли всю землю вокруг. Баоюй хотел было встать и отряхнуться, но, боясь истоптать нежные лепестки, осторожно собрал их в пригоршню и бросил в пруд. Лепестки медленно поплыли и скрылись под плотиной Струящихся ароматов. Но на земле оставалось еще множество лепестков, и Баоюй стоял, не зная, как быть.

– Ты что здесь делаешь? – вдруг раздался у него за спиной голос.

Не успел Баоюй обернуться, как к нему подошла Дайюй, неся на плече небольшую лопатку для окапывания цветов, на которой висел шелковый мешочек, а в руке – метелочку, чтобы сметать лепестки.

– Вот хорошо, что ты пришла! – обрадовался Баоюй. – Подмети-ка эти лепестки! Здесь еще были, я собрал и бросил их в воду. И эти надо бросить.

– Нельзя, – заметила Дайюй. – Здесь вода чистая, но лепестки уплывут неизвестно куда, и там их могут осквернить. Я выкопала в углу сада возле стены могилку для опавших цветов. Сейчас подмету эти лепестки, мы положим их в шелковый мешочек и похороним, через некоторое время они сгниют и вновь обратятся в землю. Это лучше, чем бросить их в воду!

Лицо Баоюя озарилось радостной улыбкой.

– Погоди, сейчас я тебе помогу, только книги спрячу.

– Какие книги? – поинтересовалась Дайюй.

Баоюй пришел в замешательство, быстро убрал книги и ответил:

– Ничего особенного, «Золотая середина» и «Великое учение»^[232].

– Ты что-то хитришь! – заметила Дайюй. – Дай-ка посмотрю.

– Дорогая сестрица, я и не думаю хитрить, потому что знаю: ты никому не расскажешь. Но книги эти замечательные! Начнешь читать, о еде позабудешь!

Он протянул Дайюй книги.

Дайюй отложила лопатку и метелку, взяла у Баоюя книги и стала просматривать, все больше и больше увлекаясь. Прошло время, за которое можно пообедать, а она не в силах была оторваться от чтения. Прочла уже несколько глав с описанием трогательных сцен и вдруг почувствовала неизъяснимое блаженство. Она не просто читала, а продумывала каждую фразу, стараясь ее запомнить.

– Ну что? Понравилось? – спросил Баоюй.

Дайюй в ответ лишь улыбнулась и закивала головой.

– Ведь это я полон страдания, полон тоски, – пояснил Баоюй, – а ты – та, перед чьей красотой «рушится царство и рушится город».

Дайюй покраснела до ушей, нахмурилась и, не глядя на Баоюя, гневно произнесла:

– Не болтай глупостей, негодник! Раздобыл где-то бесстыжие стишки ^[233], да еще меня оскорбляешь! Вот погоди, расскажу все дяде и тете!

Со слезами на глазах она быстро повернулась и пошла прочь. Взволнованный Баоюй бросился за ней, забежал вперед, загородил дорогу.

– Милая сестрица, умоляю тебя, прости! Пусть утопят меня в этом пруду, пусть стану я жертвой морских чудовищ, если я хотел обидеть тебя, пусть превращусь я в черепаху и буду вечно держать на спине каменный памятник над твоей могилой! ^[234]

Дайюй рассмеялась, вытерла слезы и, плюнув с досады, сказала:

– Вечно ты так! Сначала напугаешь, а потом глупости говоришь! Видно, проку от тебя не больше, чем от фальшивого серебра!

– Ах, так! – засмеялся Баоюй. – Тогда и я расскажу, какие ты книги читаешь!

– Ну, это ты напрасно, – улыбнулась Дайюй. – Ты же сам говорил, что можешь с одного раза запомнить наизусть целую книгу. Почему же я, пробежав текст глазами, не могу запомнить какой-нибудь фразы?

Баоюй собрал книги и с улыбкой промолвил:

– Давай лучше похороним цветы, а о книгах забудем.

Они взяли опавшие лепестки, опустили в могилку, о которой говорила Дайюй, и зарыли. Только они с этим управились, как подошла Сижэнь.

– Везде искала тебя и вот на всякий случай пришла сюда! – обратилась она к Баоюю. – Твоему старшему дяде нездоровится, и все сестры решили его навестить. Бабушка за тобой послала. Идем скорее переодеваться!

Баоюй попрощался с Дайюй и вместе с Сижэнь поспешил к себе. Но об этом мы рассказывать не будем.

Когда Баоюй ушел, Дайюй загрустила, но, зная, что сестер нет сейчас дома, направилась к себе в павильон Реки Сяосян. Проходя мимо сада Грушевого аромата, она вдруг услышала доносившиеся из-за стены мелодичные звуки флейты, чередующиеся с пением, и сразу догадалась, что это девочки-актрисы разучивают новые пьесы. Ей не хотелось прислушиваться, но совершенно случайно две строки фразы из какой-то арии долетели до ее слуха, она даже разобрала слова:

Растроганная, Дайюй в задумчивости остановилась.

Пение продолжалось:

Слушая, Дайюй кивала в такт головой и думала:

«Какие, оказывается, бывают прекрасные пьесы! Жаль, что обычно смотрят только игру актеров, не вникая в содержание самого спектакля!»

Тут она пожалела, что отвлекается всякими глупыми мыслями, и решила послушать дальше. А девочки пели:

Сердце у Дайюй дрогнуло, она затаила дыхание.

Слова пьянили, и Дайюй опустилась на камень. Вдруг девочке пришли на память строки из древнего стихотворения, которое она недавно прочла:

И дальше:

Эти строки напомнили другие, из пьесы «Западный флигель»:

Дайюй задумалась, сердце сжалось от боли, из глаз покатились слезы. Мысли ее витали где-то далеко-далеко. И вот, когда она так сидела в глубокой задумчивости, кто-то подошел сзади и хлопнул ее по плечу. Она обернулась и увидела…

Кого увидела Дайюй, вы узнаете, если прочтете следующую главу.

Глава двадцать четвертая

Пьяный Алмаз презирает богатство и восхищается благородством;

глупая девчонка теряет платочек и вызывает любовное томление

Итак, кто-то хлопнул Дайюй по плечу, когда она сидела в глубокой задумчивости.

– Ты что здесь делаешь?

Дайюй испуганно вскочила – перед ней стояла Сянлин.

– Глупая девчонка! Напугала меня! Зачем пришла?

– Ищу нашу барышню и нигде не могу найти, – ответила Сянлин. – И Цзыцзюань тебя ищет. Говорит, жена господина Цзя Ляня послала тебе какой-то необыкновенный чай. Пойди, отведай.

Она взяла Дайюй за руку, и они вместе направились в павильон Реки Сяосян.

Фэнцзе и в самом деле прислала две банки прекрасного чая. Дайюй и Сянлин поговорили о вышивках и узорах, сыграли в шахматы, почитали немного, и Сянлин ушла.

Между тем Баоюй, которого Сижэнь увела домой, войдя в комнату, увидел Юаньян. Лежа в постели, она рассматривала вышивки Сижэнь.

– Где ты был? – спросила она Баоюя, едва тот вошел. – Бабушка давно тебя дожидается, велела съездить к старшему дяде справиться о здоровье. Скорее переодевайся!

Сижэнь отправилась во внутреннюю комнату за одеждой, а Баоюй сел на край постели, снял туфли и ждал, пока подадут сапоги, то и дело поглядывая на Юаньян. На девушке был розовый шелковый халат, теплая безрукавка из синего атласа, шелковые чулки цвета яшмы и расшитые узорами темно-красные туфли, шея повязана фиолетовым шелковым платочком. Баоюй наклонился, вдохнул исходивший от платка аромат. Он заметил, что белизной и нежностью кожи Юаньян не уступает Сижэнь, и, не удержавшись, погладил ее по шее.

– Дорогая сестрица, – лукаво произнес Баоюй, – дай мне попробовать помаду на твоих губах!

Он прижался к Юаньян и не мог оторваться, будто приклеенный.

– Сижэнь, иди-ка сюда, погляди! – крикнула Юаньян. – Ты давно ему прислуживаешь, почему не отучишь от глупостей!

Сижэнь с одеждой в руках вошла в комнату и сказала:

– Сколько раз тебе говорила, а ты опять за свое! Если и дальше будешь вести себя так, мне здесь незачем оставаться.

Она стала торопить Баоюя, чтобы быстрее переодевался. Баоюй сменил одежду и вместе с Юаньян отправился к матушке Цзя, после чего вышел из дому, чтобы ехать к Цзя Шэ. Слуги давно оседлали коня и стояли возле крыльца наготове. Баоюй как раз собрался сесть в седло, когда увидел Цзя Ляня, который только что вернулся от Цзя Шэ. Они поздоровались, но едва успели перекинуться несколькими словами, как откуда-то сбоку вынырнул молодой человек и обратился к Баоюю со словами:

– Как поживаете, дядюшка?

Баоюй оглянулся и увидел юношу лет восемнадцати – девятнадцати, высокого роста, с приятным овальным лицом, очень знакомым. Но кто такой этот юноша и где они встречались, Баоюй никак не мог вспомнить.

– Ты что таращишь глаза? Неужели не узнаешь? – спросил тут Цзя Лянь. – Ведь это Цзя Юнь, сын пятой тетушки, той самой, что живет во флигеле.

– И в самом деле! – вскричал Баоюй. – Как это я запамятовал! – И обратился к Цзя Юню: – Как чувствует себя твоя матушка? Что привело тебя к нам?

– Вот пришел поговорить со вторым дядей, – он кивнул на Цзя Ляня.

– Ты стал еще красивее, – продолжал Баоюй. – Вот бы мне такого сына!

– И не стыдно! – засмеялся Цзя Лянь. – Человек старше тебя на пять, а то и на шесть лет, а ты зовешь его сыном.

– Сколько тебе исполнилось? – спросил Баоюй Цзя Юня.

– Восемнадцать, – ответил тот.

Надо вам сказать, что Цзя Юнь был умен и проницателен. Услышав слова Баоюя, он с улыбкой сказал:

– Верно гласит пословица: «Дед лежит в колыбели, а внук ковыляет с клюкой». Возрастом я старше, но «как ни высока гора, ей не затмить солнца». Вот уже несколько лет, как умер мой отец, и некому меня наставлять. Если вы, дядя Баоюй, не питаете ко мне неприязни за мою глупость и готовы признать своим сыном, я буду счастлив.

– Слышал? – рассмеялся Цзя Лянь. – Он хочет стать твоим сыном! Значит, умеет ладить с людьми. Верно?

Цзя Лянь ушел, а Баоюй обратился к Цзя Юню:

– Заходи завтра, если будешь свободен. С ними тебе водиться незачем. Сейчас я не могу, а завтра буду ждать тебя в своем кабинете. Побеседуем, погуляем в саду.

Сказав это, Баоюй вскочил в седло и в сопровождении мальчиков-слуг поехал к Цзя Шэ. У того была легкая простуда. Баоюй передал дядюшке все, о чем просила матушка Цзя, а затем сам справился о его здоровье.

На все вопросы, заданные ему матушкой Цзя, Цзя Шэ отвечал почтительно, стоя, после чего позвал служанок и велел им проводить Баоюя к госпоже Син.

Баоюй попрощался с Цзя Шэ и поднялся в верхнюю комнату. Госпожа Син встала ему навстречу и поспешила осведомиться о здоровье матушки Цзя. Баоюй в свою очередь спросил, как чувствует себя госпожа Син.

Госпожа Син усадила Баоюя на кан, велела принести чай, а сама принялась расспрашивать, что нового у них дома. Вскоре пришел Цзя Цун и поклонился Баоюю.

– Где тебя носит? – с упреком спросила госпожа Син. – Куда подевалась твоя нянька? Бегаешь грязный, растрепанный – даже не похож на мальчика из приличной семьи!

В это время в комнату вошли Цзя Хуань и Цзя Лань, поклонились госпоже Син, и она предложила им сесть. Цзя Хуань сразу заметил, что Баоюй сидит рядом с госпожой Син, и та всячески за ним ухаживает. Это было ему неприятно. Посидев немного, он сделал знак глазами Цзя Ланю, что пора уходить, и они попрощались. Баоюй хотел пойти с ними, но госпожа Син его удержала:

– Погоди, я хочу с тобой поговорить!

Пришлось Баоюю остаться, а Цзя Хуаню и Цзя Ланю госпожа Син сказала:

– Передайте поклон от меня своим матерям. Ваши сестры и барышни давно уже здесь, от их шума кружится голова, так что сегодня я вас не приглашаю к себе.

– Значит, сестры здесь? – с улыбкой спросил Баоюй, когда Цзя Хуань и Цзя Лань вышли. – Почему же я их не вижу?

– Они посидели со мной недолго и ушли во внутренние покои, – ответила госпожа Син. – А сейчас где они, не знаю.

– Вы собирались со мной о чем-то поговорить? – спросил Баоюй.

– Нет! Просто хотела, чтобы ты поел у меня вместе с сестрами, а потом я тебе дам одну интересную вещицу.

За разговором они не заметили, как подошло время ужина. Когда стол был накрыт, а кубки и блюда расставлены, пригласили барышень и сели ужинать. После ужина Баоюй распрощался с хозяевами и вместе с барышнями уехал домой. Прежде чем разойтись по своим комнатам спать, они навестили матушку Цзя и госпожу Ван, но рассказывать мы об этом не будем.

А сейчас вернемся к Цзя Юню. Он явился к Цзя Ляню с просьбой подыскать для него какое-нибудь дело. Цзя Лянь выслушал его и сказал:

– Недавно было подходящее место, но твоя тетушка Фэнцзе отдала его Цзя Циню. Однако и для тебя кое-что есть, так она говорила: будешь следить за посадкой цветов и деревьев в саду.

Цзя Юнь подумал и произнес:

– Что же, придется подождать. Только вы, дядя, не рассказывайте тетушке, что я приходил.

– С какой стати я стану рассказывать? У меня времени нет на пустые разговоры. Завтра я должен съездить в Синьи и обратно. Так что за ответом приходи послезавтра вечером.

С этими словами Цзя Лянь ушел во внутренние покои переодеваться. Цзя Юнь покинул дворец Жунго и отправился домой. Дорогой он размышлял, что предпринять, как вдруг в голову ему пришла замечательная мысль – пойти к дяде Бу Шижэню, и он повернул в другую сторону.

Бу Шижэнь торговал благовониями. Он как раз вернулся из лавки, когда к нему явился Цзя Юнь.

– Ты зачем пришел? – спросил торговец племянника.

– Хочу просить вас, дядюшка, об одном деле, – отвечал Цзя Юнь. – Мне очень нужны камфара и мускус. Не дадите ли в долг каждого по четыре ляна, а к празднику восьмого месяца я с вами рассчитаюсь.

– В долг! – усмехнулся Бу Шижэнь. – Об этом лучше не проси! Недавно один мой приказчик взял на несколько лянов товару для своих родственников и до сих пор не заплатил. Вот мы и договорились с компаньонами родственникам в долг не давать, а кто нарушит уговор, с того причитается двадцать лянов серебра на угощение. Да и с товаром, который ты спрашиваешь, сейчас трудно. Даже за наличные у меня вряд ли найдется такое количество. Пришлось бы доставать в другом месте. Это во-первых. И потом – было бы у тебя какое-нибудь серьезное занятие! А то ведь тебе это понадобилось для очередной проделки! Вот ты говоришь: дядя несправедлив, вечно ругает тебя, но ведь таким, как ты, все нипочем. Тебе давно следовало взяться за ум и найти себе какой-нибудь заработок, порадовать дядюшку.

– Вы совершенно правы, – с улыбкой заметил Цзя Юнь. – Но после смерти отца я был совсем еще ребенком и мало что смыслил в жизни. Мама говорила мне, что только благодаря вам мы смогли устроить отцу приличные похороны. Все это вам, дядюшка, хорошо известно, как и то, впрочем, что я не промотал землю и дом, которые достались мне по наследству! Но даже самая умелая жена не сможет приготовить пищу, если нет риса! А как же быть мне? Другой на моем месте дни и ночи приставал бы к вам, выпрашивая то по три шэна риса, то по два шэна бобов, и вы, дядюшка, не знали бы, как от него отвязаться.

– Мальчик мой, разве отказал бы я тебе, будь у меня то, что ты просишь? – возразил Бу Шижэнь. – Меня всегда волновала твоя судьба, и я не раз говорил жене, что ты совсем не знаешь жизни. Сходил бы к своим богатым родственникам. Не удастся повидаться со старшими господами – постарайся завязать дружбу с их управляющими, они помогут тебе получить работу. Недавно я был за городом и встретил там четвертого брата Цзя Циня.Он ехал в великолепной коляске, а за ним – сорок или пятьдесят буддийских и даосских монахинь, которых он сопровождал в родовую кумирню семьи Цзя. Разве не ловкостью и умением добился он этого места?

Цзя Юнь пробормотал что-то в ответ, поднялся и стал прощаться.

– Куда ты торопишься? Поел бы со мной! – сказал Бу Шижэнь.

Но тут закричала его жена:

– Рехнулся ты, что ли! Какой богач выискался! Знаешь ведь, что у нас нет риса, и мне пришлось купить полцзиня муки, чтобы тебя накормить! Угостишь племянника, а сам голодным останешься?

– Купи еще полцзиня, и все будет в порядке, – возразил Бу Шижэнь.

Жена позвала дочку.

– Инцзе, сходи к тетушке Ван напротив, попроси взаймы денег. Скажи, завтра вернем!

Услышав такой разговор, Цзя Юнь, бормоча: «Не стоит беспокоиться», скрылся за дверью.

Но оставим пока Бу Шижэня и его жену и расскажем о Цзя Юне.

Покинув дом дядюшки, он решил идти домой. Шел он печальный, низко опустив голову, как вдруг наткнулся на пьяного.

– Ты что, ослеп? – заорал тот, схватив Цзя Юня за руку. – Лезешь на человека!

Голос его показался Цзя Юню знакомым, он поднял голову и, присмотревшись, узнал своего соседа Ни Эра.

Ни Эр слыл хулиганом, дебоширом, все время проводил в игорном доме, пил вино, затевал драки, а заведутся деньги, отдавал их в рост. Сейчас, видимо, кто-то вернул ему долг, он был изрядно навеселе, уже готовился пустить в ход кулаки, но Цзя Юнь вскричал:

– Ни Эр, ведь это же я!

Услышав знакомый голос, Ни Эр уставился на Цзя Юня, опустил руки и, шатаясь, произнес:

– Так это вы, второй господин Цзя Юнь! Куда путь держите в такой час?

– Сразу всего не расскажешь, – ответил Цзя Юнь. – Попал я в неприятную историю.

– Не расстраивайтесь, – сказал Ни Эр. – Если с вами обошлись несправедливо, я отомщу, только скажите. А может, кто-нибудь из жителей трех соседних улиц или шести переулков посмел вас обидеть, так я с ним расправлюсь. Не будь я Ни Эр, Пьяный Алмаз!

– Погоди, не горячись, – стал успокаивать его Цзя Юнь. – Послушай, в чем дело.

И он передал Ни Эру свой разговор с Бу Шижэнем.

– Не будь он ваш родственник, я вздул бы его хорошенько! – вскипел Ни Эр. – Как же он мог вам отказать!.. Ну ладно! Не огорчайтесь! У меня есть несколько лянов серебра, если нужно – берите. Мы добрые соседи, и процентов я не возьму.

Он вытащил из-за пояса деньги.

Цзя Юнь про себя подумал:

«Пьяный Алмаз хоть и забияка, но не оставит в нужде, все знают его благородство. Откажись я от денег, пожалуй, обидится. Возьму и верну с процентами».

Обратившись к Ни Эру, он с улыбкой сказал:

– Ни Эр, ты и в самом деле замечательный малый! Так великодушно предлагаешь мне деньги, разве посмею я отказаться? Как только вернусь домой, напишу как полагается расписку и пришлю тебе.

– У меня всего пятнадцать лянов и три цяня! – расхохотавшись, сказал Ни Эр. – Но если вздумаете писать расписку, не дам ничего.

– Ладно, будь по-твоему, – согласился Цзя Юнь, беря деньги. – Только не шуми!

– Не буду, – улыбнулся Ни Эр. – Уже смеркается, и я не стану вас приглашать в кабачок. Да и дела еще есть, так что идите своей дорогой. Только передайте моим домашним, чтобы не ждали меня, запирали двери и ложились спать. Если же я понадоблюсь, пусть утром дочка придет к Вану Коротышке, торговцу лошадьми, я у него буду.

Ни Эр повернулся и зашагал прочь.

Великодушие Ни Эра показалось Цзя Юню странным, и он подумал, что сосед его и в самом деле необычный человек. Вместе с тем Цзя Юнь опасался, как бы Ни Эр, когда пройдет хмель, не потребовал удвоенной суммы. Что тогда делать?

Однако он поспешил успокоить себя:

«Ничего, как только получу место, смогу вернуть и вдвойне».

Цзя Юнь отправился в меняльную лавку, взвесил полученное серебро. Там оказалось ровно столько, сколько сказал Ни Эр, и Цзя Юнь еще больше обрадовался.

По пути он зашел к жене Ни Эра и передал все, как наказывал муж.

Дома он застал мать на кане с прялкой в руках. Увидев сына, она спросила:

– Где ты пропадал целый день?

Боясь, что мать рассердится, Цзя Юнь ни словом не обмолвился о том, что был у Бу Шижэня, только сказал:

– Ждал во дворце Жунго дядю Цзя Ляня, – и в свою очередь спросил у матери: – Ты обедала?

– Да, – ответила мать и приказала девочке-служанке подать Цзя Юню еду.

Время было позднее, Цзя Юнь поел и лег спать. О том, как он провел ночь, мы рассказывать не будем.

На следующее утро Цзя Юнь встал, умылся и вышел из дому через южные ворота. Купив в лавке мускуса, он отправился во дворец Жунго. Там он узнал, что Цзя Лянь уже уехал, подошел к воротам его дома и увидел мальчиков-слуг, которые мели двор. Вскоре в дверях появилась жена Чжоу Жуя и крикнула:

– Хватит мести, госпожа сейчас выйдет!

Цзя Юнь быстро подошел к жене Чжоу Жуя и спросил:

– Куда собралась ваша хозяйка?

– Ее позвала старая госпожа, – ответила та. – Надо, наверное, что-то скроить.

Тут как раз вышла из дома Фэнцзе, сопровождаемая целой толпой служанок. Цзя Юнь, зная, что Фэнцзе любит внимание, подошел к ней и, почтительно сложив руки, поклонился. Фэнцзе продолжала путь, даже не удостоив его взглядом. Лишь мимоходом спросила, как себя чувствует его мать и почему так редко у них бывает.

– Матушке нездоровится, – ответил Цзя Юнь. – Она часто вас вспоминает и очень огорчена, что не может вас навестить.

– Ох, и врешь же ты! – покачала головой Фэнцзе.

– Пусть гром меня поразит, если я осмелился вам солгать! – с улыбкой произнес Цзя Юнь. – Только вчера вечером матушка вас вспоминала! Говорила, что здоровье у вас слабое, но вы трудитесь изо всех сил и лишь благодаря вам хозяйство во дворце в полном порядке, а так начался бы настоящий хаос.

На устах Фэнцзе заиграла самодовольная улыбка, и, остановившись, она спросила:

– Что это вы с матерью вдруг вздумали судачить обо мне?

– Госпожа, – произнес Цзя Юнь, будто не слыша вопроса, – у меня есть хороший друг, который торговал благовониями. Недавно он получил судейскую должность в одной из областей провинции Юньнань и собирается уезжать туда вместе с семьей. Торговлю он прекратил, расплатился с долгами, а что не успел сбыть – подарил друзьям. Мне достались камфара и мускус. Мы с матушкой посоветовались и решили, что жаль продавать такие редкие вещи, а подарить некому – нет достойных друзей. Тут мы и вспомнили, что вам, тетушка, пришлось потратить немало денег на эти благовония в прошлом году. Я уже не говорю о приезде государыни в нынешнем, но на один только праздник Начала лета благовоний потребуется в десять раз больше, чем обычно. Вот я и подумал, что доставшиеся мне благовония надо с почтением поднести вам.

С этими словами он протянул Фэнцзе обтянутую узорчатой парчой коробочку.

Фэнцзе, которая готовилась к предстоящему празднику, очень обрадовалась и приказала Фэнъэр:

– Возьми подарок у брата Цзя Юня, отнеси домой и отдай Пинъэр, – после чего снова обернулась к Цзя Юню: – Теперь я понимаю, почему твой дядя Цзя Лянь постоянно твердит, что ты умен и находчив!

Цзя Юнь понял, что не напрасно поднес подарок, и, расхрабрившись, спросил:

– Значит, дядюшка тоже обо мне не забывает?

Фэнцзе очень хотелось сказать Цзя Юню, что ему собираются дать должность надсмотрщика за садовниками, но она прикусила язык, опасаясь, как бы Цзя Юнь не стал хвастаться, будто подкупил ее своим ничтожным подарком. Цзя Юню же было неловко ей докучать, и он откланялся. Дома, поев, он вдруг вспомнил, что Баоюй приглашал его к себе, в кабинет Узорчатого шелка, находившийся у вторых ворот, неподалеку от покоев матушки Цзя.

Подойдя ко двору, Цзя Юнь заметил Минъяня, таскавшего из гнезд воробьиных птенцов. Он осторожно подкрался сзади, топнул ногой и крикнул:

– Опять балуешься!

Минъянь обернулся и, увидев Цзя Юня, с улыбкой произнес:

– В чем дело? Ты так меня напугал, что душа ушла в пятки. Кстати, не зови меня больше Минъянь. Господину Баоюю не нравится это имя, и он переменил его на Бэймин – Сушеный чай. Так и запомни!

Цзя Юнь кивнул головой и направился к кабинету, спросив на ходу:

– Второй господин Баоюй у себя?

– Нет, он сегодня не приходил, – ответил Бэймин. – Но если он тебе нужен, я справлюсь.

С этими словами Бэймин ушел, а Цзя Юнь принялся рассматривать образцы живописи и каллиграфии на стене и разные безделушки. Прошло довольно много времени. Цзя Юнь вышел и хотел позвать другого слугу, но никого не увидел – все убежали играть.

Расстроенный, Цзя Юнь остановился в нерешительности, как вдруг из-за дверей послышался голос:

– Брат, это ты?

Цзя Юнь заглянул в дверь и увидел служанку лет пятнадцати – шестнадцати, стройную, с чистыми проницательными глазами. Девочка хотела уйти, но тут появился Бэймин и, заметив ее, сказал:

– Хорошо, что ты здесь, я ничего не смог узнать!

Цзя Юнь поспешно вышел навстречу Бэймину.

– Ну что? – спросил он.

– Я никого не застал, только прождал понапрасну, – ответил тот. – А это служанка из комнат господина Баоюя. – И он обратился к служанке: – Милая девушка, доложи своему господину, что пришел второй господин Цзя Юнь.

Услышав, что юноша принадлежит к господской семье, служанка не стала прятаться и окинула Цзя Юня пристальным взглядом.

– Какой там господин! – промолвил Цзя Юнь. – Скажи, что пришел Цзя Юнь, и ладно.

Служанка помолчала и, едва сдерживая улыбку, сказала:

– Мне кажется, второй господин, вам лучше вернуться домой и прийти завтра. Вечером я при случае о васдоложу.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Бэймин.

– Сегодня днем господин Баоюй не спал, – пояснила служанка, – поэтому он рано поужинал и сюда не придет. Зачем же заставлять второго господина Цзя Юня здесь дожидаться? Ведь он, наверное, не ел. Пусть лучше идет домой, а завтра приходит. Даже если я сейчас доложу, вряд ли второй господин Баоюй его примет.

Цзя Юню понравилась сдержанная безыскусная речь служанки, он хотел было спросить, как ее имя, но, вспомнив, что она служанка Баоюя, счел неудобным проявлять чрезмерное любопытство. Поэтому он кивнул и сказал:

– Пожалуй, ты права! Я приду завтра!

Цзя Юнь направился к выходу, но Бэймин его остановил:

– Погоди, я налью чаю! Выпьешь и пойдешь.

– Не беспокойся, у меня дела, – ответил Цзя Юнь, обернувшись и глядя на служанку.

Цзя Юнь отправился прямо домой, а на следующий день явился к воротам Жунго и увидел Фэнцзе, которая садилась в коляску, чтобы ехать во дворец Нинго. Заметив юношу, Фэнцзе велела служанкам его подозвать и, не выходя из коляски, сказала:

– Юньэр, ты осмелился со мной хитрить! Я-то думаю, с чего вдруг ты решил сделать мне подарок, а ты, оказывается, надеялся получить взамен какую-нибудь должность. Твой дядя Цзя Лянь вчера мне сказал, что ты обращался к нему с подобной просьбой.

– Ох, и не вспоминайте об этом, тетушка, – с улыбкой произнес Цзя Юнь. – Я потом пожалел, что обратился к нему. Надо было сразу попросить вас. Но кто мог подумать, что дядюшка не сможет ничего сделать?!

– Вот оно что! – рассмеялась Фэнцзе. – Значит, ты у него ничего не добился и пришел ко мне!

– Вы оскорбляете чувство моего искреннего уважения к вам, тетушка! – обиженно произнес Цзя Юнь. – У меня и в мыслях такого не было! Иначе я бы признался вам в этом вчера! Но раз вы все знаете, я не стану ждать помощи дядюшки и попрошу вас сделать мне одолжение!

– Зачем же искать окольные пути! – усмехнулась Фэнцзе. – Скажи ты мне сразу об этом, я могла бы найти для тебя дело покрупнее и не стала бы время тянуть! Сейчас в саду будут производиться посадки цветов и деревьев, и нужен человек, который присматривал бы за работой! Не надо было молчать, давно получил бы это место!

– Еще не поздно, – возразил Цзя Юнь, – это дело вы можете мне и сейчас поручить.

Фэнцзе, подумав, сказала:

– Пожалуй, это не совсем удобно. Вот к будущему новогоднему празднику надо будет закупить большую партию ракет и фонарных свечей, тогда я охотно поручу тебе это дело. Согласен?

– Дорогая тетушка, разрешите мне сначала поработать в саду. Если я справлюсь, поручите и другое дело.

– А ты, я смотрю, далеко закидываешь удочку! – проговорила Фэнцзе. – Признаюсь, не скажи мне Цзя Лянь о тебе, я и не вспомнила бы. Сейчас я уезжаю, так что приходи в полдень, получишь деньги и завтра же начинай посадки цветов!

Она сделала слугам знак трогаться и уехала.

Цзя Юнь, обуреваемый радостью, отправился в кабинет Узорчатого шелка, но оказалось, что Баоюй с самого утра уехал во дворец Бэйцзинского вана, и Цзя Юнь напрасно прождал его до полудня.

Узнав о возвращении Фэнцзе, Цзя Юнь отправился к ней, заранее написав расписку в получении денег. Из дому вышла Цаймин, взяла у Цзя Юня расписку, проставила сумму, год и месяц и вернула вместе с верительной биркой.

Цзя Юнь пробежал глазами расписку: там значилась сумма в двести лянов серебра. Не чуя под собой ног от радости, он помчался в кладовую за деньгами. Дома он обо всем рассказал матери, и оба ликовали.

На следующее утро Цзя Юнь первым долгом разыскал Ни Эра, вернул ему деньги, захватил с собой пятьдесят лянов серебра и, выйдя из дому через западные ворота, отправился к садоводу Фан Чуню, чтобы закупить у него деревья. Но об этом мы подробно рассказывать не будем.

Надобно вам сказать, что Баоюй пригласил Цзя Юня из вежливости, как обычно приглашает богач бедняка, и тотчас же позабыл об этом. Вернувшись вечером из дворца Бэйцзинского вана, Баоюй повидался с матушкой Цзя и госпожой Ван, а затем отправился к себе в сад, где переоделся и собрался купаться.

Сижэнь дома не было, ее пригласила к себе Баочай вязать банты; Цювэнь и Бихэнь ушли за водой. У Таньюнь заболела мать, и она уехала домой; Шэюэ лежала в постели, ей нездоровилось. Остальные служанки для черной работы и различных поручений тоже разбрелись кто куда, надеясь, что не понадобятся. А Баоюю, как нарочно, захотелось чаю. Он стал звать служанок, и на его зов явились три старухи.

– Не надо, не надо, уходите! – замахал руками Баоюй.

Старухам ничего не оставалось, как удалиться.

Баоюй спустился вниз, взял чашку и пошел к чайнику налить себе чаю. Вдруг за его спиной раздался голос:

– Второй господин, смотрите не обварите руки! Дайте лучше я налью.

К Баоюю подошла девочка и взяла у него чашку.

– Откуда ты? – вздрогнув от неожиданности, спросил Баоюй. – Ты так неожиданно появилась, даже напугала меня.

Подавая чай, девочка отвечала:

– Я ваша дворовая служанка. Вошла в дом черным ходом – неужели вы не слышали шагов?

Баоюй пил чай и внимательно разглядывал девочку. На ней было поношенное платье, черные, как вороново крыло, волосы собраны в узелок. Овальное личико и стройная фигурка делали ее миловидной и привлекательной.

– Значит, ты здесь служишь? – улыбаясь, спросил он.

– Да, – тоже улыбаясь, ответила девочка.

– Почему же я тебя не знаю?

– Вы многих не знаете, господин, не только меня, – усмехнулась служанка. – Ведь я не подаю вам чай, не помогаю одеваться. Откуда же вам знать меня?

– А почему ты мне не прислуживаешь? – удивился Баоюй.

– Трудно объяснить, – ответила девочка. – Не стоит говорить об этом. Но у меня есть к вам поручение: вчера вас спрашивал какой-то Цзя Юнь, и я попросила Бэймина сказать, что вы заняты. Сегодня он приходил снова, когда вы уехали во дворец Бэйцзинского вана.

Едва она это произнесла, как в комнату, хихикая, вошли Цювэнь и Бихэнь. Они тащили большой чан с водой. Поддерживая руками полы халатов, они раскачивались из стороны в сторону, расплескивая воду. Девочка бросилась им навстречу.

Цювэнь и Бихэнь переругивались на ходу – первая уверяла, что вторая забрызгала ей платье, вторая – что первая наступила ей на ногу. Тут они заметили, что кто-то вышел им помочь, удивленно подняли глаза и увидели Сяохун. Они поставили воду и вошли в комнату, где, кроме Баоюя, никого не было. Девушкам стало неловко. Они приготовили все необходимое для мытья и, пока Баоюй раздевался, вышли за дверь. На другой половине дома они отыскали Сяохун и спросили, что она делала в покоях Баоюя.

– Разве я была в его покоях? – удивилась Сяохун. – Я потеряла платок и пошла посмотреть, нет ли его во внутренних покоях. Вдруг второму господину Баоюю захотелось чаю. Вас он не дозвался, тогда я вошла и налила ему чая. А вскоре явились вы.

– Бесстыжая потаскушка! – вспыхнула Цювэнь. – За водой ты не пошла, заявила, что у тебя другие дела, нам самим пришлось тащить, а ты воспользовалась случаем и пробралась к господину! Хочешь быть к нему поближе? Неужели ты лучше нас?! Посмотрись в зеркало! Достойна ли ты прислуживать господину?

– Завтра же всем скажу, пусть воду и чай подает господину она, – заявила возмущенная Бихэнь, – мы и пальцем не шевельнем.

– Уж если на то пошло, нам лучше совсем уйти, пусть одна здесь прислуживает! – поддакнула Цювэнь.

Пока обе они кричали и возмущались, от Фэнцзе пришла старая мамка и сказала:

– Завтра придут работники сажать деревья, поэтому велено предупредить вас, чтобы платья и юбки не сушили и не проветривали где попало! На холме поставят шатер, и в тех местах без дела не шатайтесь!

– А ты не знаешь, кто будет присматривать за работниками? – поинтересовалась Цювэнь.

– Какой-то Цзя Юнь, который живет во флигеле позади дворца, – ответила старуха.

Цювэнь и Бихэнь не знали Цзя Юня, им было все равно, и они принялись расспрашивать старуху о чем-то другом. Зато Сяохун догадалась, что это тот самый молодой человек, который накануне приходил к Баоюю.

Надо сказать, что фамилия Сяохун была Линь, а детское имя Хунъюй – Красная яшма. Но, поскольку слово «юй» входило в состав имен Баоюя и Дайюй, ее стали звать Сяохун. Она принадлежала к числу служанок, отданных в вечную собственность семьи Цзя, отец девушки служил управляющим всеми поместьями хозяев. Сяохун исполнилось четырнадцать лет, когда ее послали служанкой во двор Наслаждения пурпуром. Сначала здесь была тишина, но когда сестры и Баоюй поселились в саду Роскошных зрелищ, Баоюй выбрал себе именно двор Наслаждения пурпуром. Сяохун была еще неопытной девочкой, но, обладая приятной внешностью, лелеяла мечту получить когда-нибудь повышение, поэтому все время старалась попасться на глаза Баоюю. Но его служанки зорко следили за тем, чтобы никто не приближался к их господину. И вот, когда Сяохун представилась наконец такая возможность, ей пришлось выслушать ругань и оскорбления. Девушка совсем пала духом от подобного невезенья. Но как раз в этот момент старая мамка вдруг упомянула о Цзя Юне. Сердце девочки дрогнуло. Грустная, вернулась она в свою комнату, легла на кровать и задумалась. Ворочаясь с боку на бок, она размышляла о том, что жить на свете совсем неинтересно.

– Сяохун, – вдруг раздался под окном чей-то голос, – я нашел твой платок.

Сяохун вскочила с постели, выбежала во двор и увидела – кого бы вы думали? Цзя Юня.

Сяохун, смутившись, спросила:

– Где же вы его нашли, господин?

– А ты иди сюда, – с улыбкой произнес Цзя Юнь, – я тебе все расскажу.

Он потянул девочку за рукав. Сяохун стыдливо отвернулась и бросилась бежать, но споткнулась о порог и упала.

Если вам интересно узнать, что было дальше, прочтите следующую главу.

Глава двадцать пятая

С помощью ворожбы на Баоюя и Фэнцзе навлекают злых духов;

оскверненная волшебная яшма попадается на глаза двум праведникам

Итак, Сяохун, охваченная противоречивыми чувствами, хотела убежать от Цзя Юня, с которым неожиданно встретилась, но споткнулась о порог и упала. Тут она проснулась и поняла, что это был сон. Она продолжала ворочаться и всю ночь не сомкнула глаз.

На следующее утро, только она встала, пришли служанки и позвали ее мести полы и таскать воду для умывания. Не успев даже причесаться, Сяохун мимоходом глянула в зеркало, поправила волосы и поспешила в дом.

Баоюй между тем, после того как увидел Сяохун, решил взять ее к себе в услужение. Правда, он не знал, как к этому отнесется Сижэнь и захочет ли сама Сяохун. Поэтому он проснулся в плохом настроении, раньше обычного, не стал ни умываться, ни причесываться и в задумчивости сидел на постели. Вдруг он подошел к окну, и, прижавшись лицом к тонкому шелку, стал смотреть на служанок, нарумяненных и напудренных, которые мели двор. Баоюй поискал глазами ту, что видел накануне, и, не найдя, вышел за дверь, будто для того, чтобы полюбоваться цветами. Вдруг, чуть поодаль, он увидел, что кто-то стоит, опершись на перила террасы. Кто – Баоюй не мог разглядеть – мешала ветка бегонии. Он подошел ближе, внимательно присмотрелся: это была та самая девочка-служанка, которую он накануне видел. Пока он раздумывал, прилично ли к ней подойти, появилась Сижэнь и позвала его умываться.

Сяохун стояла в глубокой задумчивости и вдруг заметила, что Сижэнь ей машет рукой.

– У нас продырявилась лейка, – сказала Сижэнь, когда Сяохун подошла. – Попроси у барышни Линь Дайюй!

Сяохун кивнула и заторопилась в павильон Реки Сяосян. У мостика Бирюзовой дымки подняла голову и увидела шатер – он стоял на небольшом холмике. Она тут же догадалась, что пришли работники сажать деревья в саду. Неподалеку от шатра люди вскапывали землю, а на камне сидел Цзя Юнь и следил за работой.

Сяохун не осмелилась пройти мимо него, добралась до павильона Реки Сяосян кружным путем, взяла лейку и так же осторожно вернулась обратно. В расстроенных чувствах отправилась она в свою комнату и легла на кровать. Девушку никто не тревожил – думали, ей нездоровится.

Наступил день рождения жены Ван Цзытэна. Он прислал приглашение матушке Цзя и госпоже Ван, но матушка Цзя не могла поехать, а глядя на нее, отказалась и госпожа Ван. Отправилась в гости только тетушка Сюэ, а с ней Баоюй и сестры. Вернулись они лишь к вечеру.

В это время госпожа Ван как раз шла к тетушке Сюэ и, проходя через двор, увидела Цзя Хуаня, который возвращался из школы. Она подозвала мальчика и велела ему переписать и выучить наизусть заклинание из «Цзиньганцзина»^[236].

Цзя Хуань пошел в комнату госпожи Ван, приказал служанке зажечь свечу, а сам с важным видом уселся на кан и принялся за дело. Он был не в духе и все время чего-нибудь требовал. То звал Цайся, чтобы налила ему чаю, то Юйчуань, чтобы сняла нагар со свечи, то приказывал Цзиньчуань не загораживать свет. Но служанки не отзывались – они не любили Цзя Хуаня. Только Цайся умела с ним ладить. Девушка налила ему чаю и тихонько сказала:

– Оставьте в покое служанок, зачем их дергать?

Цзя Хуань в упор на нее посмотрел и ответил:

– А ты не указывай, сам знаю, как надо себя вести. Я давно замечаю, что ты во всем стараешься угодить Баоюю, а на меня вообще не обращаешь внимания.

Возмущенная Цайся, тыча ему в лоб пальцем, вскричала:

– Бессовестный вы! Как собака, которая кусала Люй Дунбиня^[237], не ведая, что творит!

В это время вошла госпожа Ван в сопровождении Фэнцзе. Она расспрашивала Фэнцзе, сколько собралось гостей у Ван Цзытэна, интересный ли был спектакль, что подавали к столу. Следом пришел Баоюй. Он поклонился госпоже Ван, как того требовал этикет, приказал служанкам снять с него халат, повязку со лба, стащить сапоги и бросился матери на грудь. Госпожа Ван стала гладить его по голове, а он, обняв мать за шею, шептал ей на ухо всякую чепуху.

– Сынок! – сказала ему госпожа Ван. – По лицу вижу, что ты выпил лишнего, потому и вертишься. Полежал бы лучше спокойно, а то как бы плохо не стало.

Она приказала подать подушку. Баоюй лег и велел Цайся растирать ему спину. Ему хотелось пошутить и посмеяться с Цайся, но девушка была грустна и рассеянна и то и дело косилась в сторону Цзя Хуаня.

– Дорогая сестра, – произнес Баоюй, дернув ее за руку, – удели и мне хоть немного внимания!

Он взял ее за руку. Цайся убрала руку и недовольно сказала:

– Не балуйся, а то закричу!

Цзя Хуань внимательно прислушивался к их разговору. Он и так недолюбливал Баоюя, а сейчас, когда тот пытался заигрывать с Цайся, просто ненавидел его. Он долго сидел, задумавшись. И вдруг, словно бы невзначай, неосторожным движением опрокинул светильник. Горячее масло брызнуло прямо в лицо Баоюю.

– Ай! – закричал тот.

Все испуганно вскочили, кто-то схватил стоявший на полу фонарь, посветил, и тут стало видно, что лицо Баоюя залито маслом.

Взволнованная госпожа Ван приказала служанкам тотчас же умыть Баоюя, а сама с бранью накинулась на Цзя Хуаня.

К Баоюю подбежала Фэнцзе и принялась хлопотать, приговаривая:

– До чего же он неуклюж, этот Цзя Хуань! Сколько раз ему говорила – не вертись! А тетушке Чжао следовало бы получше его воспитывать и чаще поучать!

Госпожа Ван, казалось, только и ждала этих слов. Она велела позвать наложницу Чжао и принялась ей выговаривать:

– Вырастила паршивое отродье, а воспитать не сумела! Прощаешь вас, так вы еще больше распускаетесь!

Наложница проглотила обиду и тоже принялась хлопотать возле Баоюя. На левой щеке у него вскочил волдырь, но глаза, к счастью, не пострадали.

Госпоже Ван было очень жаль сына, к тому же она не знала, что скажет матушке Цзя, если та спросит о случившемся, и свой гнев она сорвала на наложнице Чжао.

Щеку Баоюю присыпали целебным порошком.

– Немного болит, но ничего. Если бабушка спросит, скажу, что сам обжегся, – произнес он.

– Тогда она станет бранить служанок, – возразила Фэнцзе. – Как бы то ни было, все равно рассердится.

Госпожа Ван велела проводить Баоюя во двор Наслаждения пурпуром. Здесь его встретили Сижэнь и остальные служанки. Узнав о случившемся, все переполошились.

Дайюй между тем очень расстроилась, когда Баоюй уехал, и вечером трижды присылала служанок справляться, не вернулся ли он. Услышав же, какая беда с ним случилась, сама прибежала и увидела, что Баоюй смотрится в зеркало, а левая щека его присыпана белым порошком. Девочке показалось, что ожог очень сильный, и она подбежала ближе, посмотреть. Но тут Баоюй замахал руками, не хотел, чтобы Дайюй, любившая все красивое, увидела его обезображенное лицо.

Но Дайюй, будто не заметив, спросила:

– Больно?

– Не очень. Дня через два заживет.

Дайюй посидела немного и ушла.

Как ни уверял Баоюй матушку Цзя, что обжегся сам, она сделала выговор его служанкам.

Прошел еще день, и случилось так, что даосская монахиня, ворожея Ма – названая мать Баоюя – явилась во дворец Жунго. Увидев Баоюя, она даже вздрогнула от испуга и спросила, что произошло. Баоюй сказал, что обжегся. Она покачала головой и тяжело вздохнула. Затем нарисовала пальцем на лице Баоюя какие-то таинственные знаки и пробормотала заклинание.

– Могу поручиться, что все пройдет. Это несчастье ненадолго, – сказала она и обратилась к матушке Цзя: – Ведь вы, госпожа, не знаете, что все это предсказано в священных буддийских книгах! Стоит в богатой, знатной семье родиться наследнику, как к нему сразу привязываются злые демоны, то ущипнут, то царапнут, то выбьют из рук чашку с едой, а то подставят ножку! Вот почему такие дети долго не живут!

Выслушав ее, матушка Цзя не на шутку встревожилась.

– А есть какое-нибудь средство, чтобы избавиться от этого зла? – спросила она.

– Разумеется, есть, – заверила ее монахиня Ма, – надо совершать побольше добрых тайных дел, чтобы искупить грехи прежней жизни. Кроме того, в книгах, которые я упомянула, говорится: в западных краях есть излучающий сияние, озаряющий Бодхисаттва, которому подвластны зло и коварство, чинимые злыми духами, и если истинно верующие делают ему подношения от чистого сердца, он оберегает их потомков, спасает от всяких наваждений и колдовства.

– А как нужно делать подношения этому Бодхисаттве? – снова спросила матушка Цзя.

– Очень просто, – отвечала монахиня. – Кроме ароматных свечей, которые вы воскуриваете в храме, надо зажечь еще большой светильник, наполненный несколькими цзинями благовонного масла. Этот светильник, не угасающий ни днем ни ночью, и есть воплощение Бодхисаттвы.

– Сколько же потребуется на день масла для этого светильника? – поинтересовалась матушка Цзя. – Я всегда рада совершить доброе дело!

– Точно определить невозможно, – отвечала монахиня, – смотря каков обет и каковы добродетели тех, кто его дал. В нашем храме, например, издавна делают подношения Бодхисаттве несколько княгинь и жен знатных сановников. Жена Наньаньского цзюньвана дала большой обет и жертвует в день сорок восемь цзиней масла и один цзинь фитиля, причем сам светильник величиной почти с глиняный чан. В светильнике жены Цзиньсянского хоу, который званием на ступень ниже, за день сгорает не больше двадцати цзиней масла. Что касается других семей, то тут по-разному: у одних восемь-десять, у других пять, три, а то и меньше.

Матушка Цзя кивнула и задумалась. А монахиня продолжала:

– Кроме того, от родителей или старших в роде пожертвований требуется больше. Но поскольку вы, матушка, делаете это ради Баоюя, было бы несправедливо жертвовать так много. Вполне достаточно от пяти до семи цзиней масла в день.

– Ладно, пусть будет по пять цзиней, – согласилась матушка Цзя. – Рассчитываться будем сразу за месяц.

– Слава великому и милосердному Бодхисаттве! – воскликнула монахиня.

Матушка Цзя позвала служанку и наказала:

– Отныне, когда Баоюй будет выезжать из дому, давайте его слугам по нескольку связок монет на пожертвования даосским и буддийским монахам, бедным и страждущим.

Поговорив еще немного с матушкой Цзя, монахиня отправилась поболтать с другими женщинами и справиться об их здоровье. Дошла очередь и до наложницы Чжао, которая как раз в это время склеивала из лоскутков подошвы для туфель. Они поздоровались, и наложница велела подать монахине чаю.

Увидев на кане кусочки атласа и шелка, монахиня сказала:

– У меня как раз нечем покрыть верх для туфель. Может быть, дадите несколько лоскутков?

– Выбирай сама! – Чжао вздохнула. – Думаешь, найдется подходящий кусок? Мне ведь никогда не перепадает ничего путного! Но если не брезгуешь, бери!

Монахиня выбрала лоскуты и спрятала в рукав. Тогда наложница ей сказала:

– Недавно я послала тебе пятьсот монет, сделала ты на них подношение Яо-вану^[238]?

– Конечно, сделала!

– Вот и хорошо! – кивнула головой наложница Чжао, снова вздохнув. – Я бы всегда делала подношения, если б жила лучше, а сейчас не могу. Желаний у меня много, а средств мало.

– Не огорчайтесь, – успокоила ее Ма. – Скоро ваш сынок подрастет, станет чиновником, тогда сможете делать все, что заблагорассудится. И обеты давать, и подношения делать.

– Ладно, ладно! – прервала ее Чжао. – Лучше не говорить об этом! С кем мы в этом доме можем сравниться? Баоюй совсем еще мальчишка, хорош собой, не удивительно, что все его любят и балуют, а вот хозяйку я терпеть не могу!..

И, желая пояснить, кого она имеет в виду, наложница подняла кверху два пальца. Монахиня сразу смекнула, о ком идет речь, и спросила:

– Это вы о второй госпоже – супруге господина Цзя Ляня?

Перепуганная наложница замахала руками, бросилась к двери и, отодвинув занавеску, выглянула наружу. Убедившись, что никого нет, она вернулась и тихонько сказала:

– Молчи! Не то беда будет! Но раз ты сама догадалась, скажу тебе, пусть я буду не я, если она не приберет к рукам и не перетащит к своим родственникам все богатства рода Цзя!

Услышав это, монахиня решила выведать, к чему клонит наложница, и спросила:

– Зачем вы мне говорите об этом? Неужели я сама не вижу! А все потому, что вы молчите, слова ей поперек не скажете, впрочем, может быть, это и лучше!

– Матушка ты моя! – воскликнула Чжао. – Разве она не делает все, что хочет? Разве кто-нибудь смеет ей перечить?

– Простите меня за мои грешные слова, – промолвила Ма, – но слабость вас всех одолела; боитесь говорить прямо, действуйте тайно! А вы сидите и чего-то ждете!

Уловив в словах монахини какой-то намек, наложница обрадовалась в душе и спросила:

– Как это тайно? Я с удовольствием сделала бы все, как надо, но кто мне поможет? Кто наставит меня? Может быть, ты? За вознаграждением я не постою!

Монахиня приблизилась к ней вплотную и прошептала:

– Амитаба! Лучше не спрашивайте! Откуда мне знать о таких делах? Это же грех!

– Опять ты за свое! – с упреком сказала наложница Чжао. – Ведь ты монахиня и твой долг помогать людям, попавшим в беду. Неужели ты можешь равнодушно смотреть, как нас губят? Или боишься, что я не отблагодарю?

– Я вижу, какие вы терпите с сыном обиды, и очень сочувствую вам, – отвечала монахиня. – А награда здесь ни при чем.

Тут у наложницы отлегло от сердца, и она сказала:

– Ты всегда была женщиной умной, неужто вдруг поглупела? Если своим заклинанием ты сможешь извести их обоих, все богатство перейдет к нам. И уж тогда ты получишь все, что пожелаешь!

Монахиня опустила голову, долго думала и наконец произнесла:

– Допустим, я сделаю, как вы хотите, так после вы и не вспомните обо мне, расписки ведь нет!

– За этим дело не станет! – заверила ее Чжао. – Я подкопила несколько лянов серебра, кое-какую одежду и драгоценные украшения. Часть отдам тебе, а на остальную сумму напишу долговую расписку, как только разбогатею, сразу рассчитаюсь с тобой!

Подумав немного, монахиня согласилась.

– Ладно, придется пока кое-какие расходы взять на себя.

Не дав монахине опомниться, наложница велела девочке-служанке выйти из комнаты, торопливо открыла сундук, вынула серебро и драгоценные украшения, написала долговую расписку на пятьдесят лянов серебра и все это вручила монахине со словами:

– Вот, возьми для начала!

Ма поблагодарила, взяла серебро и украшения, а расписку спрятала подальше. Потом она попросила у наложницы Чжао бумагу и ножницы, вырезала две человеческие фигурки, на обратной стороне записала возраст Фэнцзе и Баоюя. После этого вырезала из куска черной бумаги фигурки пяти злых духов, сколола все вместе иголкой и сказала:

– Как только я вернусь домой, сразу сотворю заклинание. Уверена, все будет как надо.

Едва она это произнесла, как на пороге появилась служанка госпожи Ван и обратилась к наложнице:

– Вы здесь? Госпожа ждет вас.

Монахиня простилась с наложницей и вышла. На этом мы их и оставим.

Следует сказать, что Дайюй чуть ли не все время проводила с Баоюем, пока он не мог выходить из дому из-за ожога. Однажды после обеда она почитала немного, повышивала вместе с Цзыцзюань и вдруг ощутила какую-то необъяснимую тоску. Чтобы рассеяться, девочка вышла во двор полюбоваться только что распустившимся молодым бамбуком, но сама не заметила, как, минуя дворовые ворота, очутилась в саду. Огляделась – вокруг ни души, лишь пестреют цветы да щебечут на разные голоса птицы. Она пошла дальше, куда глаза глядят, и очутилась у двора Наслаждения пурпуром. Здесь несколько служанок черпали воду и наблюдали, как на террасе купаются попугайчики. Из дома доносился смех. Там были Баоюй, Ли Вань, Фэнцзе и Баочай. При появлении Дайюй все рассмеялись:

– Ну вот, и опять они вместе!

– О, сегодня все в сборе! – Дайюй тоже засмеялась. – Кто же рассылал приглашения?

– Барышня, – осведомилась Фэнцзе, – ты пробовала чай, который я прислала? Понравился?

– Ах, совсем забыла! – воскликнула Дайюй. – Весьма благодарна вам за внимание.

– Я тоже пробовал этот чай, мне он не по вкусу, – отозвался Баоюй. – Не знаю, как остальным.

– Он неплохой, – заметила Баочай.

– Этот чай привезен в дань из Сиама, – пояснила Фэнцзе. – Мне он тоже не очень понравился, даже нашему обычному уступает.

– А мне понравился, – заявила Дайюй, – не знаю, почему он вам не по вкусу.

– Если понравился, забери и мой, – предложил Баоюй.

– У меня много этого чая, – добавила Фэнцзе.

– Хорошо, я пришлю служанку, – сказала Дайюй.

– Не надо, – ответила Фэнцзе. – Хочу завтра кое о чем тебя попросить, а заодно велю отнести чай.

– Вы только послушайте! – вскричала Дайюй. – Стоило мне выпить чашку ее чая, как она уже распоряжается!

Фэнцзе рассмеялась:

– Чай наш пьешь, а замуж за наших родственников не идешь?

Все расхохотались. Дайюй густо покраснела и отвернулась, не сказав ни слова.

– А вы, тетушка, мастерица шутить! – заметила Баочай.

– Хороша шутка! – зло возразила Дайюй. – Просто одна из ее жалких острот, которые всем давно надоели! – Дайюй даже плюнула с досады.

– Разве выйти за кого-нибудь из наших родственников оскорбительно? – с улыбкой спросила Фэнцзе и, кивнув на Баоюя, добавила: – Может быть, и он тебе не пара? Родословная не подходит? Или положение недостаточно высокое? Что, скажи, ниже твоего достоинства?

Дайюй встала и собралась уходить.

– Смотрите-ка, Чернобровка рассердилась! – воскликнула Баочай. – Куда ты? Ведь нет причин обижаться.

Она хотела удержать Дайюй, но в дверях столкнулась с наложницами Чжао и Чжоу, которые пришли навестить Баоюя. Баоюй и девушки поднялись им навстречу, пригласили сесть, только Фэнцзе оставалась на месте, не обращая на женщин ни малейшего внимания.

Едва Баочай собралась завести разговор, как на пороге появилась служанка госпожи Ван и доложила:

– Пожаловала жена господина Ван Цзытэна, и наша госпожа приглашает барышень к себе.

Ли Вань и Фэнцзе поспешили к госпоже Ван. Наложницы тоже ушли.

– Я не выхожу из дома, – крикнул им вслед Баоюй, – но супруге моего дяди Ван Цзытэна передайте, чтобы не утруждала себя и не приходила сюда.

– Сестрица, – обратился он к Дайюй, – останься, я хочу с тобой поговорить!

Фэнцзе повернулась к Дайюй:

– Вернись, с тобой хотят поговорить.

Она тихонько втолкнула Дайюй в комнату, а сама вместе с Ли Вань удалилась.

Баоюй, смеясь, схватил Дайюй за руку и молча смотрел на нее. Дайюй покраснела, попыталась вырваться.

– Ой-ой-ой! – вдруг закричал Баоюй. – Голова болит!

– И поделом! – ответила Дайюй.

Неожиданно Баоюй вскочил и стал высоко подпрыгивать, бормоча всякий вздор.

Перепуганная Дайюй вместе со служанками побежала к матушке Цзя и госпоже Ван, где в это время находилась и жена Ван Цзытэна, и они втроем поспешили к Баоюю. А тот, с ножом в одной руке и палкой в другой, бросался на окружающих, круша и переворачивая все, что попадалось под руку.

При виде такой картины матушка Цзя и госпожа Ван задрожали от страха, стали плакать и причитать: «мальчик», «родной». Переполошился весь дом, в сад прибежали и господа, и слуги. Все были в полной растерянности, не зная, что предпринять.

И вдруг в саду появилась Фэнцзе. Она размахивала сверкающим кинжалом, гонялась за попадавшимися на пути курами и собаками и уже готова была броситься на людей, страшно тараща глаза, но жена Чжоу Жуя поспешила привести в сад несколько женщин посильнее. Они отобрали у Фэнцзе кинжал и отвели ее в дом. Пинъэр и Фэнъэр громко кричали, Цзя Чжэн места себе не находил от волнения.

Пошли толки и пересуды: одни советовали совершить обряд изгнания нечистой силы^[239], другие – позвать кудесника, третьи – пригласить из храма Яшмового владыки даоса Чжана, умевшего изгонять злых духов. Шумели долго, устраивали молебствия, произносили заклинания, перепробовали все лекарства, но ничего не помогало.

На закате уехала жена Ван Цзытэна.

На следующий день явился сам Ван Цзытэн справиться о состоянии больных. Приезжали родственники из семьи Ши хоу, братья госпожи Син и многие другие. Кто привозил наговорную воду, кто рекомендовал буддийских и даосских монахов, кто – опытных врачей.

Фэнцзе и Баоюй лишились рассудка и никого не узнавали. Они лежали, разметавшись в жару, и бредили. К ночи им стало хуже. Служанки боялись к ним приближаться. Поэтому пришлось перенести их наверх, в комнату госпожи Ван, и приставить людей для постоянного дежурства у постели.

Матушка Цзя, госпожа Ван, госпожа Син и тетушка Сюэ не отходили от больных и все время плакали. Цзя Шэ и Цзя Чжэн, опасаясь за здоровье матушки Цзя, тоже бодрствовали по ночам и не давали покоя никому из домашних.

Цзя Шэ созвал откуда только можно буддийских и даосских монахов, но Цзя Чжэн, видя, что от них нет никакого толку, сказал:

– На все воля Неба, бороться с судьбой бесполезно. Мы испробовали все способы, но ни один не помог. Придется, видно, смириться!

Но Цзя Шэ никак не мог успокоиться.

Прошло три дня, Фэнцзе и Баоюй лежали неподвижно, почти бездыханные. Пошли разговоры о том, что надежды на выздоровление нет и надо подумать о похоронах. Матушка Цзя, госпожа Ван, Цзя Лянь, Пинъэр и Сижэнь безутешно рыдали. Только наложница Чжао, притворяясь печальной, в душе ликовала.

На четвертое утро Баоюй широко открыл глаза и, глядя на матушку Цзя, сказал:

– Больше я не буду жить в вашем доме, скорее проводите меня отсюда!

Матушке Цзя показалось, будто у нее вырвали сердце. Наложница Чжао, стоявшая рядом, принялась ее уговаривать:

– Не надо так убиваться, почтенная госпожа! Мальчик не выживет, так не лучше ли как следует обрядить его, и пусть он спокойно уйдет из этого мира. По крайней мере, избавится от страданий. А своими слезами и скорбью вы лишь увеличите его мучения в мире ином.

Матушка Цзя в сердцах плюнула ей в лицо и разразилась бранью:

– Подлая баба! Откуда тебе известно, что он не выживет? Может быть, ты только и мечтаешь о его смерти ради собственной корысти? Лучше не думай об этом! Если только он умрет, всю душу из тебя вытряхну! Это вы подстрекаете господина, чтобы заставлял мальчика целыми днями читать и писать! Запугали так, что сын от родного отца прячется, как мышь от кошки! Кто, как не ваша свора, строит козни? Довели мальчика до беспамятства и радуетесь! Нет, это вам так не пройдет!

Она бранилась, а слезы ручьями катились из глаз. Цзя Чжэн тоже разволновался. Крикнув наложнице Чжао, чтобы убиралась, он ласково принялся утешать матушку Цзя. В этот момент на пороге появился слуга и громким голосом доложил:

– Два гроба готовы!

Матушке Цзя будто вонзили нож в сердце, и она испустила горестный вопль.

– Кто распорядился готовить гробы? – крикнула она. – Хватайте этих людей и бейте палками до смерти!

Матушка Цзя так разбушевалась, что готова была перевернуть все вверх дном.

И вдруг среди этой суматохи откуда-то издалека донеслись еле различимые удары в деревянную рыбу^[240] и послышался голос:

– Слава избавляющему от возмездия и освобождающему от мирских пут всемогущему Бодхисаттве! Если кого-нибудь постигло несчастье, если нет спокойствия в доме, если кто-то одержим нечистой силой, если кому-то грозит опасность – зовите нас, и мы исцелим его!

Матушка Цзя и госпожа Ван тотчас приказали слугам бежать на улицу и разузнать, кто там. Оказалось, что это буддийский монах с коростой на голове и хромой даос.

Вот как выглядел буддийский монах:

Вот каким был даосский монах:

Цзя Чжэн велел пригласить монахов и первым делом осведомился, в каких горах они занимались самоусовершенствованием.

– Вам это знать ни к чему, почтенный господин, – ответил буддийский монах. – Дошло до нас, что в вашем дворце есть страждущие, и мы пришли им помочь.

– У нас двое нуждаются в помощи, – промолвил Цзя Чжэн. – Не знаю только, каким чудодейственным способом можно их исцелить.

– И вы спрашиваете об этом у нас? – вмешался в разговор даос. – Ведь вы владеете редчайшей драгоценностью, она может излечить любой недуг!

– Да, мой сын родился с яшмой во рту, – подтвердил Цзя Чжэн, взволнованный словами даоса, – на ней написано, что она охраняет от зла и изгоняет нечистую силу. Но мне ни разу еще не довелось испытать ее чудесные свойства!

– Это потому, что в ней кроется нечто неведомое вам, почтенный господин, – пояснил буддийский монах. – Прежде «баоюй» обладала чудесными свойствами, но заключенный в ней дух ныне лишился своей волшебной силы – страсть к музыке и женщинам, жажда славы и богатства, а также прочие мирские страсти, словно сетью, опутали ее обладателя. Дайте мне эту драгоценность, я прочту над ней заклинание, и она вновь обретет свои прежние свойства.

Цзя Чжэн снял с шеи Баоюя яшму и передал монахам. Буддийский монах взвесил яшму на ладони и тяжело вздохнул:

– Вот уже тринадцать лет, как расстались мы с тобой у подножья хребта Цингэн! Хоть и быстротечно время в мире людском, но твои земные узы еще не оборваны! Что поделаешь, что поделаешь! Как счастлив ты был когда-то!

Как жаль, что ныне приходится тебе нести бремя земного существования!

Буддийский монах замолчал, несколько раз погладил яшму рукой, пробормотал что-то и, протягивая ее Цзя Чжэну, сказал:

– Яшма вновь обрела чудодейственную силу, будьте осторожны и не пренебрегайте ею! Повесьте яшму в спальне мальчика, и пусть никто к ней не прикасается, кроме близких родственников. Через тридцать три дня ваш сын поправится!

Цзя Чжэн распорядился подать монахам чаю, но те исчезли, и ему ничего не оставалось, как в точности выполнить все, что они велели.

И в самом деле, к Фэнцзе и Баоюю вернулось сознание, с каждым днем они чувствовали себя все лучше и даже захотели есть. Только теперь матушка Цзя и госпожа Ван немного успокоились.

Узнав, что Баоюй поправляется, Дайюй вознесла благодарение Будде. Глядя на нее, Баочай засмеялась.

– Чему ты смеешься, сестра Баочай? – спросила Сичунь.

– У Будды Татагаты забот больше, чем у любого смертного, – ответила Баочай. – К нему обращаются во всех случаях – когда надо спасти жизнь или защитить от болезней, даже когда надо устроить свадьбу. Представляешь себе, как он занят?

– Нехорошие вы! – краснея, воскликнула Дайюй. – У разумных людей вы ничему не учитесь, только и знаете, что злословить, как эта болтушка Фэнцзе!

Она откинула дверную занавеску и выбежала из комнаты.

Если хотите узнать, что произошло потом, дорогой читатель, прочтите следующую главу.

Глава двадцать шестая

На мостике Осиной талии влюбленные обмениваются взглядами;

у хозяйки павильона Реки Сяосян весеннее томление вызывает тоску

Через тридцать три дня Баоюй выздоровел, ожог на лице зажил, и он снова поселился в саду Роскошных зрелищ. Но об этом мы подробно рассказывать не будем.

Надобно вам сказать, что Цзя Юнь дни и ночи дежурил у постели Баоюя, когда тот болел. Сяохун тоже ухаживала за больным вместе с другими служанками. Часто встречаясь друг с другом, молодые люди постепенно сблизились. Однажды Сяохун заметила у Цзя Юня платочек, очень похожий на тот, что она потеряла. Но спросить об этом юношу она постеснялась.

Цзя Юнь после выздоровления Баоюя вновь стал присматривать за работами в саду. Сяохун пыталась забыть о платочке и о Цзя Юне, но не могла, а поговорить с юношей не решалась, боясь, как бы ее не заподозрили в чем-то дурном.

Однажды, размышляя, что делать, она, расстроенная, сидела в комнате, как вдруг за окном кто-то ее окликнул:

– Сестрица, ты здесь?

Сяохун посмотрела через небольшой глазок в оконной бумаге и, увидев, что это служанка Цзяхуэй, отозвалась:

– Здесь. Заходи!

Цзяхуэй вбежала в комнату, села на край кровати и с улыбкой промолвила:

– Мне так повезло! Я стирала во дворе, а тут вышла сестра Хуа Сижэнь и велела мне отнести в павильон Реки Сяосян чай, который Баоюй посылал барышне Линь Дайюй. А старая госпожа в это время прислала барышне деньги, и та раздавала их своим служанкам. Когда я собралась уходить, она взяла две пригоршни монет и дала мне. Я даже не знаю, сколько. Может, спрячешь их у себя?

Она развернула платочек и высыпала монеты. Сяохун тщательно пересчитала их и убрала.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Цзяхуэй. – Съездила бы домой на несколько дней, позвала лекаря, чтобы прописал лекарство.

– Глупости! – оборвала ее Сяохун. – Зачем я ни с того ни с сего поеду домой?

– Да, вспомнила! – воскликнула Цзяхуэй. – У барышни Линь Дайюй слабое здоровье, она всегда пьет лекарство, попросила бы у нее.

– Вздор! – ответила Сяохун. – Разве можно пить лекарство без разбору?

– Но и так поступать, как ты, тоже нельзя, – возразила Цзяхуэй. – Не ешь, не пьешь. К чему это приведет?

– Ну и что же? – сказала в ответ Сяохун. – Лучше умереть сразу, и делу конец!

– Зачем ты так говоришь? – взволнованно спросила Цзяхуэй.

– Не знаешь ты, что у меня на душе! – вздохнула Сяохун.

Цзяхуэй кивнула, немного подумала и сказала:

– Конечно, винить тебя не приходится, здесь жить нелегко. Старая госпожа говорила, что вся прислуга устала, пока выхаживали Баоюя, а сейчас велела служить благодарственные молебны и всех, кто ухаживал за больным, наградить, как кому положено. Меня обошли и еще нескольких девочек-служанок, но я не в обиде, а вот тебя почему? Я даже возмутилась. Пусть все награды получила бы Сижэнь, на нее сердиться нельзя – она больше всех заслужила. Кто из служанок может с ней сравниться? Я уж не говорю о том, до чего она усердна и заботлива, да и вообще она самая лучшая. Но с какой стати Цинвэнь, Цися и им подобные получили большие награды, так же как старшие служанки? А все потому, что они – любимицы Баоюя! Как же тут зло не возьмет? Где справедливость?

– Не стоит на них сердиться, – заметила Сяохун. – Правильно говорит пословица: «Даже под навесом в тысячу ли пир кончается!» Не вечно же они будут здесь жить! Ну, три, самое большее – пять лет, и все разлетятся в разные стороны, неизвестно, кто кем тогда будет распоряжаться.

Слова Сяохун до слез тронули Цзяхуэй, глаза покраснели, но она взяла себя в руки и сказала с улыбкой:

– Ты права! Однако вчера, когда Баоюй объяснял, как нужно убирать комнаты и шить одежду, мне показалось, что придется промучиться здесь по крайней мере несколько сот лет!

Сяохун усмехнулась. Она хотела что-то сказать, но вошла девочка-служанка, еще не начавшая отпускать волосы; в руках у нее были какие-то рисунки и два листа бумаги.

– Эти рисунки тебе велено перерисовать, – сказала она Сяохун, бросила бумагу и хотела уйти.

– А что за рисунки? – крикнула Сяохун. – Объяснила бы толком. А то так спешишь, будто остынут пампушки, которые для тебя наготовили!

– Это рисунки сестры Цися! – крикнула девочка, направляясь к дверям.

Сяохун в сердцах отшвырнула рисунки и принялась искать в ящике кисть. Долго рылась, но не нашла подходящей – из одних вылезли волосы, другие были до основания стерты.

– Куда же я девала новую кисть? – произнесла она. – Никак не припомню!..

Она с минуту подумала и вдруг радостно засмеялась, вскричав:

– Ах да! Ведь третьего дня ее взяла Инъэр!

И она обратилась к Цзяхуэй:

– Может, сходишь за ней?

– Сходи сама, – ответила девочка. – Я должна отнести коробку сестре Сижэнь, она меня ждет.

– Раз тебя ждут, зачем ты здесь лясы точишь? – упрекнула ее Сяохун. – Скверная девчонка, от работы отлыниваешь! Не пошли я тебя за кистью, Сижэнь так и не увидела бы тебя!

С этими словами Сяохун покинула комнату, затем двор Наслаждения пурпуром и пошла к дому Баочай. Проходя мимо беседки, она встретила кормилицу Баоюя. Сяохун остановилась и с улыбкой спросила:

– Куда это вы ходили, тетушка Ли? Как здесь очутились?

– Ты только подумай! – всплеснула руками мамка Ли. – Понравился ему какой-то братец, не то Юнь, не то Юй, ион велел мне его пригласить. Требует, чтобы тот непременно пришел к нему завтра. А узнает про это госпожа, опять будут неприятности.

– Но вы все же выполнили просьбу Баоюя! – снова улыбнулась Сяохун.

– А что мне было делать? – возразила кормилица.

– Если этот Юнь что-нибудь смыслит, он не придет, – заявила Сяохун.

– Напротив, обязательно придет, потому что умен.

– В таком случае вам не следует его сопровождать, – сказала Сяохун. – Пусть приходит один и поблуждает здесь, посмотрим, что из этого выйдет!

– Да разве есть у меня время ходить за ним по пятам! – воскликнула старуха. – Я только передала ему приглашение. Велю кому-нибудь из служанок его проводить.

Мамка ушла, а Сяохун все не двигалась с места. Она так задумалась, что позабыла о кисти.

В это время прибежала маленькая служанка и окликнула Сяохун:

– Сестрица, ты что здесь делаешь?

Сяохун подняла голову, увидела Чжуйэр и в свою очередь спросила:

– А ты куда бежишь?

– Мне велели привести второго господина Цзя Юня, – ответила девочка и умчалась.

Сяохун побрела дальше. Дойдя до мостика Осиной талии, она снова увидела Чжуйэр, которая шла ей навстречу вместе с Цзя Юнем. Цзя Юнь бросил на Сяохун взгляд. Девушка тоже на него посмотрела, нарочно остановившись с Чжуйэр. Глаза их встретились. Сяохун покраснела, быстро повернулась и зашагала в сторону двора Душистых трав. Но об этом мы рассказывать не будем.

Цзя Юнь и Чжуйэр по извилистой тропинке добрались до двора Наслаждения пурпуром. Чжуйэр вошла первая, доложила о приходе Цзя Юня, после чего ввела во двор его самого.

Цзя Юнь огляделся и увидел несколько искусственных горок, возле которых росли бананы. Под большим деревом два аиста чистили перья. На террасе были развешаны клетки с редкостными птицами. Чуть дальше виднелся пятикомнатный домик с пристройками, над входом красовалась доска с горизонтальной надписью: «Радостный пурпур и пышная зелень».

«Так вот, оказывается, откуда взялось название двор Наслаждения пурпуром», – подумал про себя Цзя Юнь. Вдруг из окна, затянутого тонким шелком, послышался голос:

– Скорее входи! И как это я за целых три месяца ни разу о тебе не вспомнил!

Цзя Юнь узнал голос Баоюя и вошел в дом. Ослепленный сиянием золота, бирюзы и всевозможных украшений, он не сразу увидел Баоюя.

Слева, из-за высокого зеркала, перед которым обычно одеваются, вышли две служанки лет пятнадцати – шестнадцати.

– Господин, – сказала одна из них, – пройдите, пожалуйста, сюда!

Не осмеливаясь взглянуть на девочек, Цзя Юнь лишь кивнул и прошел во внутреннюю комнату. Под большим голубым пологом, защищающим от москитов, стояла крытая лаком кровать с шелковой занавеской, по ярко-красному полю которой разбросаны были золотые цветы.

Баоюй в простом домашнем халате и туфлях сидел, прислонившись к спинке кровати, и читал. Увидев Цзя Юня, он отбросил в сторону книгу и с улыбкой поднялся ему навстречу. Цзя Юнь поспешил подойти и справиться о здоровье. Баоюй предложил ему сесть и, когда юноша опустился на стул, сказал:

– После того как я пригласил тебя, столько прошло самых неожиданных событий, что я совершенно забыл о приглашении.

– Я искал случая, но не мог с вами встретиться, – улыбнулся Цзя Юнь, – а потом вы заболели. Сейчас, надеюсь, здоровы?

– Вполне, – отвечал Баоюй. – Я слышал, ты усердно трудишься. Устал, наверное?

– Стоит ли говорить о такой чепухе, – произнес Цзя Юнь. – Главное, вы поправились. Ведь это счастье и радость для всей семьи!

Вошла служанка и подала чай Цзя Юню. Беседуя с Баоюем, он не сводил глаз с девушки, любуясь ее стройной фигуркой и миловидным лицом. На ней была розовая с серебристым отливом шелковая кофточка, черная атласная безрукавка и тонкая белая юбка в мелких оборках.

Когда Баоюй болел, Цзя Юнь несколько дней дежурил у его постели и запомнил многих служанок, поэтому он сразу узнал Сижэнь. Он также слышал, что эта служанка занимает в покоях Баоюя особое положение, и, когда она поднесла ему чай, быстро поднялся и с улыбкой промолвил:

– Зачем утруждать себя, сестрица? Я и сам мог налить. Я ведь не гость, просто пришел навестить дядю.

– Сиди, – остановил его Баоюй. – Она и служанок угощает чаем, когда они приходят ко мне.

– Разумеется, – согласился Цзя Юнь. – Но стоит ли из-за меня хлопотать?

Он снова сел и принялся за чай.

Поболтав с Цзя Юнем о разных пустяках, Баоюй пустился в рассуждение о том, у кого самая лучшая театральная труппа, самый красивый сад, самые хорошенькие служанки, самые роскошные пиры и самые редкостные вещи. Цзя Юню оставалось лишь слушать и восхищаться.

Они поговорили еще немного, и Цзя Юнь, заметив, что Баоюй утомился, поднялся и стал прощаться. Баоюй его не удерживал, лишь сказал:

– Если выберешь завтра свободное время, заходи, – и велел Чжуйэр проводить гостя.

Выйдя со двора Наслаждения пурпуром, Цзя Юнь огляделся и, убедившись, что поблизости никого нет, принялся болтать с Чжуйэр и забросал ее вопросами:

– Сколько тебе лет? Как тебя зовут? Кто твои родители? Давно ли прислуживаешь моему дяде Баоюю? Какое у тебя жалованье? Сколько служанок в покоях Баоюя?

Когда Чжуйэр ответила на все вопросы, Цзя Юнь поинтересовался:

– Ту девушку Сяохун зовут? С которой ты разговаривала, когда мы шли сюда?

– Да, – ответила Чжуйэр. – А зачем вам?

– Она говорила тебе, что потеряла платочек? – продолжал Цзя Юнь. – Я его нашел.

– Да, говорила, и не раз, – промолвила Чжуйэр, – спрашивала, не подобрал ли его кто-нибудь из нас. Но у меня нет времени на подобные пустяки. Как раз сегодня она снова просила меня поискать ее платок и обещала награду. Да вы же сами слышали, когда мы встретились неподалеку от ворот дворца Душистых трав. Если платок у вас, господин, отдайте его мне! Посмотрим, как она меня отблагодарит.

Следует сказать, что еще месяц назад, когда Цзя Юнь присматривал за посадкой деревьев, он подобрал в саду платок и догадался, что его потеряла одна из служанок, не знал, кто именно, но на всякий случай молчал. А сейчас, услышав, что это платок Сяохун, очень обрадовался и мгновенно составил план действий.

Он вытащил из кармана свой собственный платок и, отдавая девушке, сказал:

– Вот, возьми, но если получишь награду, не таи от меня!

Чжуйэр обещала, взяла платок, проводила Цзя Юня до ворот, а затем отправилась искать Сяохун. Но к нашему повествованию это не имеет отношения.

Между тем Баоюй после ухода Цзя Юня почувствовал усталость, лег на кровать и погрузился в дрему. Подошла Сижэнь, села на кровать, стала тормошить Баоюя:

– Что это ты вдруг среди дня лег спать? Если скучно, иди погуляй!

– Я бы охотно пошел, – ответил Баоюй, беря ее за руку, – только ни на минуту не могу расстаться с тобой!

– Помолчал бы! – воскликнула Сижэнь и стащила Баоюя с кровати.

– Куда я пойду? Везде скучно, – сказал Баоюй.

– Просто так пройдешься, все лучше, чем бездельничать целыми днями.

Баоюю было до того тоскливо, что он послушался Сижэнь. Вышел на террасу, подразнил птиц в клетках, а затем отправился бродить вдоль ручья Струящихся ароматов, наблюдая за резвящимися в воде золотыми рыбками. Вдруг он заметил, как бежит по склону горы пара вспугнутых молодых оленей. Баоюй не сразу сообразил, в чем дело, но тут из-за склона выскочил Цзя Лань с луком в руках. Увидев Баоюя, он остановился и почтительно произнес:

– Никак не ожидал, дядя, встретить вас здесь!

– Опять балуешься! – упрекнул его Баоюй. – Зачем пугаешь животных?

– Это я от скуки, – ответил Цзя Лань. – Делать нечего, вот и решил поупражняться в стрельбе из лука.

– Выбьешь себе зубы, – не захочешь больше упражняться! – бросил Баоюй и зашагал прочь.

Вскоре он увидел строение, едва различимое в пышных зарослях бамбука, шелестевшего на ветру. Это был павильон Реки Сяосян.

Баоюй робко приблизился и увидел свисавшую до самой земли дверную занавеску из пятнистого бамбука. Ничто не нарушало стоявшей вокруг тишины. Баоюй подошел к окну, затянутому тонким шелком, и почувствовал тонкий, необычайно приятный аромат. Он склонился к окну, и тут до слуха его долетел тихий вздох и слова:

– Мои мысли и чувства спят беспробудным сном!

Баоюя разобрало любопытство. Он пригляделся и сквозь шелк увидел Дайюй, лежавшую на постели.

– Почему ты так говоришь? – не утерпев, спросил Баоюй, отодвинул занавеску и вошел. Дайюй растерялась, покраснела, закрыла лицо рукавом и, отвернувшись к стене, притворилась спящей.

Баоюй приблизился было к кровати, но тут появились служанки и сказали:

– Ваша сестрица спит, вот проснется, тогда и приходите!

Но Дайюй быстро села на постели и крикнула:

– Я вовсе не сплю!

– А мы думали, барышня, что вы спите! – заговорили в один голос служанки и стали звать Цзыцзюань: – Барышня проснулась, иди быстрее сюда!

После того как они покинули комнату, Дайюй, поправляя волосы, принялась выговаривать Баоюю:

– Я спала. А ты меня разбудил! Зачем?

Глаза у нее были совсем еще сонные, на щеках играл румянец. Что-то дрогнуло в душе Баоюя. Он сел на стул и с улыбкой спросил:

– Что ты сейчас говорила?

– Ничего, – отвечала Дайюй.

– Меня не обманешь! – вскричал Баоюй, щелкнув пальцами. – Я ведь слышал!

Разговор был прерван появлением Цзыцзюань. Баоюй с улыбкой обратился к девушке:

– Завари для меня чашечку вашего лучшего чая!

– Откуда у нас хороший чай? – удивилась служанка. – Если хотите хорошего чаю, дождитесь Сижэнь, она принесет.

– Не слушай его, – одернула служанку Дайюй. – Дай мне воды!

– Но ведь он гость, – возразила Цзыцзюань, – и первым делом я заварю ему чай, а уж затем подам вам воду.

Служанка ушла, а Баоюй ей вслед произнес с улыбкой:

– Милая девочка!

Дайюй вспыхнула, опустила голову.

– Что ты сказал?

– Ничего, – снова улыбнулся Баоюй.

– И я должна все это выслушивать. Набрался на улице всяких пошлостей, начитался вздорных книжек, – Дайюй заплакала. – Ты просто смеешься надо мной! Все вы, господа, смотрите на меня как на игрушку!

Она спустилась с кровати и вышла из комнаты. Баоюй бросился за ней.

– Милая сестрица, я виноват перед тобой, только никому ничего не говори! Пусть у меня вырвут язык, если я еще когда-нибудь осмелюсь произнести что-либо подобное!

В это время к ним подошла Сижэнь и сказала Баоюю:

– Иди скорее одеваться, отец зовет!

Эти слова прозвучали для Баоюя как гром среди ясного неба. Забыв обо всем на свете, он помчался одеваться и увидел, выходя из сада, стоявшего у вторых ворот Бэймина.

– Не знаешь, зачем меня зовет отец?

– Он собирается куда-то ехать, – ответил Бэймин. – На всякий случай поторопитесь, там все и узнаете.

Они свернули в сторону большого зала. Всю дорогу Баоюй терялся в догадках. Вдруг послышался смех. Баоюй обернулся и увидел, что из-за угла, хлопая в ладоши, выскочил Сюэ Пань.

– Не сказали бы тебе, что зовет отец, разве ты явился бы так быстро! – воскликнул он.

Бэймин, тоже смеясь, опустился перед Баоюем на колени.

Баоюй в растерянности остановился и никак не мог понять, что случилось. Лишь потом он сообразил, что Сюэ Пань хотел выманить его из сада и нарочно все это подстроил. Сюэ Пань между тем подошел к Баоюю, низко поклонился и попросил прощения.

– Не сердись на этого парня, – сказал он, кивнув на Бэймина. – Он не виноват, это я упросил его пойти на такую хитрость.

Баоюю ничего не оставалось, как сказать:

– Обманул, и ладно! Но зачем было говорить, что зовет отец? Разве можно лгать? Вот расскажу тетушке, пусть тебя отругает!

– Дорогой братец, мне так необходимо было тебя вызвать, что об остальном я позабыл, – ответил Сюэ Пань. – Не обижайся, если когда-нибудь я тебе понадоблюсь, можешь тоже сказать, что меня зовет отец.

– Ай-я-я! – вскричал Баоюй. – За такие слова полагается еще большее наказание!.. А ты, негодяй, – крикнул он Бэймину, – чего стоишь на коленях?

– Я не стал бы тебя тревожить по пустякам, – продолжал между тем Сюэ Пань. – Но третьего числа пятого месяца, то есть завтра, день моего рождения, по этому случаю Ху Сылай и Чэн Жисин где-то раздобыли огромный, рассыпчатый корень лотоса и невиданной величины арбуз. Кроме того, они подарили мне копченого поросенка и большую рыбину, присланную им в подарок из Сиама. Суди сам, часто ли бывает такое везенье? Рыба и поросенок, конечно, стоят немалых денег, да и достать их трудно, но все же это не диковинки, не то что корень лотоса и арбуз. И как только удалось вырастить такие огромные? Первым долгом я угостил свою матушку, затем отослал часть твоей бабушке и матери. Оставшееся хотел было съесть, но подумал, что для меня одного жирно будет и кто, как не ты, достоин есть столь редкие вещи. Вот и решил пригласить тебя. Кстати, у меня будет один прелюбопытный малый, актер и певец. Ты не против повеселиться денек?

Они направились в кабинет, где уже сидели Чжан Гуан, Чэн Жисин, Ху Сылай, Шань Пинжэнь и актер. Все поздоровались с Баоюем, справились о его здоровье. После чая Сюэ Пань распорядился подать вино. Слуги принялись хлопотать, и вскоре все заняли места за столом. Арбуз и корень лотоса были и в самом деле невиданных размеров, и Баоюй с улыбкой сказал:

– Как-то неловко получилось. Меня пригласили, а подарков я не прислал.

– Стоит ли говорить об этом! – произнес Сюэ Пань. – Надеюсь, завтра, когда придешь с поздравлениями, принесешь что-нибудь необычное.

– Единственное, что я могу подарить, это надпись или рисунок. Остальное все не мое. Одежда, еда, деньги, – смущенно признался Баоюй.

– Кстати, о рисунках, – перебил его Сюэ Пань. – Вчера я видел прекрасную картину, хотя и не очень пристойную, с пространной надписью. Я не стал вчитываться, лишь пробежал глазами, там, кажется, были иероглифы «гэн» или «хуан». А в общем, замечательно!

Услышав это, Баоюй подумал:

«Я видел почти все картины древних и современных художников и внимательно читал надписи к ним, но иероглифов „гэн“ и „хуан“ никогда не встречал».

Он напряг память и вдруг засмеялся и приказал подать ему кисть. Написав на ладони два иероглифа, он обратился к Сюэ Паню с вопросом:

– Ты уверен, что это были иероглифы «гэн» и «хуан»?

– А что? – в свою очередь спросил тот.

Баоюй показал написанные на ладони иероглифы и снова обратился к Сюэ Паню:

– Может быть, эти? Их и в самом деле легко спутать со знаками «гэн» и «хуан».

Все взоры обратились на ладонь Баоюя, там было написано «Тань Инь».

– Так и есть, – рассмеялись гости. – У тебя, верно, в глазах рябило, когда ты читал надпись!

Сюэ Пань смущенно улыбнулся.

– Поди разбери, «Тань Инь» это или «Го Инь»?^[242]

В этот момент вошел мальчик-слуга и громко объявил:

– Господин Фэн.

Баоюй сразу догадался, что это Фэн Цзыин, сын полководца Божественной воинственности Фэн Тана.

– Сейчас же проси! – закричали все хором.

Через мгновение на пороге появился улыбающийся Фэн Цзыин. Гости вскочили, наперебой уступая ему место.

– Здорово! – воскликнул Фэн Цзыин. – Боитесь выйти за дверь, устроили дома веселье!

– Мы так давно вас не видели! – вскричали тут Сюэ Пань и Баоюй в один голос– Как поживает ваш почтенный батюшка?

– Благодарю, отец здоров, – ответил Фэн Цзыин. – А вот мать схватила простуду, и ей нездоровится.

Заметив ссадину на лице Фэн Цзыина, Сюэ Пань с улыбкой спросил:

– Опять подрались? Вон как вывеску разукрасили!

– Нет! Больше этим не занимаюсь! С тех пор как подрался с сыном дувэя!^[243] – ответил Фэн Цзыин. – Да и зачем, собственно? Что же касается ссадины, так это меня задел крылом сокол, когда мы охотились в горах Теваншань.

– И давно? – поинтересовался Баоюй.

– Поехали двадцать восьмого числа третьего месяца, а вернулись позавчера.

– Теперь понятно, почему я не видел вас третьего и четвертого числа в доме брата Шэня! – сказал Баоюй. – Собирался спросить о вас, а потом как-то забыл. Вы один ездили? Или с батюшкой?

– Ну как же без батюшки? – произнес Фэн Цзыин. – Это надо рехнуться, чтобы ехать одному и наживать себе неприятности! С каким удовольствием я выпил бы с вами вина и послушал песни! Впрочем, не было бы счастья, да несчастье помогло!

Фэн Цзыин уже успел выпить чай, и Сюэ Пань пригласил его к столу.

– Присаживайтесь и рассказывайте! – сказал он.

– Мне и в самом деле очень хотелось бы с вами повеселиться, но, увы, не могу! Важное дело. Я должен его немедленно выполнить и доложить отцу.

Как только не удерживали гости Фэн Цзыина! Наконец он с улыбкой сказал:

– Даже не верится! Сколько лет мы знакомы, и ни разу не приходилось уговаривать меня пить. Сегодня же случай особый. Но раз вы так настаиваете, я дважды осушу большую чашу и сразу уеду.

На том и порешили. Сюэ Пань взял чайник с подогретым вином, и Баоюй подставил два кубка. Фэн Цзыин, стоя, одним духом выпил.

– Расскажите хотя бы, что за несчастье вам помогло, – попросил Баоюй, – а потом езжайте.

– Это неинтересно, – ответил Фэн Цзыин. – Лучше я устрою угощение, приглашу вас, тогда и поговорим. Кроме того, я хочу обратиться к вам с одной просьбой.

Он поклонился и собрался уходить.

– Вы нас заинтриговали! – промолвил Сюэ Пань. – Еще неизвестно, когда мы дождемся приглашения. Рассказали бы лучше сейчас, чтобы нас не терзало любопытство!

– Дней через восемь – десять непременно приглашу вас, – пообещал Фэн Цзыин.

Все проводили его к воротам и, как только он уехал, вернулись к столу, выпили еще по чарке и разошлись.

Сижэнь между тем уже стала беспокоиться. Она была уверена, что Баоюй у отца, и не могла понять, почему он так долго не возвращается. Когда же увидела Баоюя навеселе и услышала, где он был, обрушилась на него с упреками:

– Хорош, нечего сказать! Тут волнуются, а он веселится как ни в чем не бывало! Хоть бы предупредил!

– Я ведь всегда предупреждаю! Но сегодня пришел Фэн Цзыин, и я позабыл.

В этот момент вошла Баочай и, услышав этот разговор, рассмеялась:

– Ну что, отведал редкостных яств?

– Конечно, – засмеялся в ответ Баоюй, – но уж ты, сестра, наверняка попробовала первая!

Баочай покачала головой.

– Вчера брат хотел меня угостить, – сказала она, – но я недостойна есть такие деликатесы и посоветовала ему угостить старших родственников.

Служанка подала чай, завязалась непринуждённая беседа. Но об этом мы рассказывать не будем.

Дайюй тоже очень беспокоилась. Она слышала, что Баоюй еще с утра пошел к отцу и до сих пор не вернулся. Лишь за ужином она узнала, что он уже дома, и захотела тотчас пойти расспросить, что случилось. Идя в сторону двора Наслаждения пурпуром, она увидела впереди Баочай и последовала за ней. Но у моста Струящихся ароматов остановилась, залюбовавшись какими-то пестрыми птицами. Пока она стояла там, ворота двора Наслаждения пурпуром заперли и пришлось постучаться.

А надо вам сказать, что Цинвэнь и Бихэнь как раз перед тем рассорились, и Цинвэнь, стоявшая во дворе, услышав стук, решила отвести душу:

– Вечно шатаются здесь, не дают покоя!

Стук повторился. Цинвэнь, даже не спросив, кто стучит, в сердцах закричала:

– Все спят, приходите завтра!

Дайюй знала, что служанки Баоюя любят подшутить друг над другом и, приняв ее за свою, нарочно не открывают. И Дайюй крикнула:

– Это я! Открой!

– Неважно кто, – не помня себя от гнева, ответила Цинвэнь. – Второй господин не велел никого пускать!

Дайюй рассердилась, и в то же время ей стало обидно. Она хотела еще раз окликнуть Цинвэнь, но раздумала и принялась размышлять:

«Все твердят, что дом моей тети – мой родной дом, но я здесь чужая. Защиты искать не у кого. Ненадолго свила я себе в этом доме гнездо, и жаловаться как-то неловко».

При этой мысли слезы заструились по лицу девочки. Она стояла, не зная, как быть, когда вдруг услышала смех и голоса. Это разговаривали Баочай с Баоюем.

Дайюй совсем расстроилась, но тут вспомнила о недавней размолвке с братом.

«Он думает, я на него пожаловалась!.. Да разве могла я? Ничего толком не разузнал и велел не впускать меня! А завтра, может быть, вообще не пожелает меня видеть?»

Дайюй было очень больно. Она одиноко стояла в тени деревьев, хотя мох уже заблестел от холодной росы и свежий ветерок пробежал по дорожкам сада. Не выдержав, девочка горько заплакала.

Вы уже знаете, что Дайюй от природы была наделена редким изяществом и красотой. А плакала она так жалобно, что даже птицы, устроившиеся на ночь в ветвях ив и среди цветов, разлетелись.

Поистине:

Об этом же говорится и в другом прекрасном стихотворении:

Вдруг Дайюй услышала скрип. Она обернулась и заметила, что ворота дворца Наслаждения пурпуром распахнулись и кто-то вышел оттуда.

Если хотите узнать, кто это был, прочтите следующую главу!

Глава двадцать седьмая

Янфэй играет с бабочками у беседки Капель изумруда;

Фэйянь горестно рыдает над могилой опавших лепестков персика

Итак, скрипнули ворота и Дайюй увидела выходившую со двора Баочай. Ее провожали Баоюй и Сижэнь. Дайюй хотела при всех спросить Баоюя, почему ее не пустили в дом, но, чтобы не поставить его в неловкое положение, промолчала и отошла в сторонку. Когда Баоюй вернулся, ворота снова заперли. Дайюй постояла, поплакала и, опечаленная, вернулась к себе.

Цзыцзюань и Сюэянь, хорошо знавшие Дайюй, теперь уже не удивлялись, если она вдруг начинала вздыхать, хмуриться или плакать. Вначале они еще пытались ее утешать, думая, что девочка тоскует по умершим родителям или кто-то ее обидел, но затем поняли, что дело не в этом, и перестали обращать внимание. Вот и сейчас, увидев Дайюй в слезах, служанки вышли, оставив ее одну.

Обняв колени, Дайюй прислонилась к спинке кровати и продолжала плакать. Так до второй стражи просидела она неподвижно, словно деревянный идол или глиняный божок, а затем легла. Но о том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем.

На следующий день, двадцать шестого числа четвертого месяца, начинался сезон Колошения хлебов. По существовавшему издавна обычаю в этот день устраивали проводы Духа цветов и делали ему подношения, к концу этого сезона цветы отцветали и наступало лето. Особенно радовались празднику женщины и те, кто жил в саду Роскошных зрелищ. Встали в этот день спозаранку. Девочки-служанки мастерили из цветочных лепестков и веточек ивы игрушечные коляски и паланкины, флажки из парчи и шелка, привязывали их шелковыми нитками к веткам деревьев. Сад пестрел лентами и искусственными цветами. А сами его обитатели были так пышно и богато разряжены, что перед ними, казалось, робеют и склоняются персики и абрикосы, а ласточки и иволги им завидуют. В общем, картину эту невозможно описать словами.

В этот день Баочай, Инчунь, Таньчунь, Сичунь, Ли Вань, Фэнцзе с дочерью Дацзе, Сянлин и целая толпа девочек-служанок играли и забавлялись в саду.

– А где же сестрица Дайюй? – спохватилась вдруг Инчунь. – Вот лентяйка! Неужели до сих пор спит?

– Я позову ее, – предложила Баочай и направилась к павильону Реки Сяосян. На пути ей попалась Вэньгуань в сопровождении девочек-актрис. Они поздоровались с Баочай и хотели было пройти мимо, но та обернулась, указала пальцем в ту сторону, где все собрались, и промолвила:

– Идите туда, я схожу за барышней Дайюй и вернусь.

Баочай ускорила шаг. Она уже приближалась к павильону Реки Сяосян, как вдруг заметила, что туда входит Баоюй, и в нерешительности остановилась.

«Баоюй и Дайюй вместе росли, – стала она размышлять, – но друг к другу относятся как-то странно: то шутят, то ссорятся. К тому же Дайюй капризна и мнительна, и если я сейчас к ней явлюсь, то поставлю в неловкое положение Баоюя, да и Дайюй может подумать, будто я нарочно пришла. Вернусь-ка я лучше назад».

Она повернула обратно, но тут заметила пару бабочек цвета яшмы, каждая величиной с маленький круглый веер, они то взмывали вверх, то прижимались к земле. Это было забавно, и Баочай решила погонять бабочек. Вытащила из рукава веер и стала хлопать им по траве. Бабочки испуганно заметались и улетели за ручеек. Баочай побежала за ними. Она запыхалась, даже вспотела и решила передохнуть. Оглядевшись, поняла, что находится неподалеку от беседки Капель изумруда. Ей вдруг расхотелось бежать за бабочками, она собралась вернуться обратно, но тут услышала голоса в беседке.

Надо сказать, что эта беседка, стоявшая над водой, была обнесена решетками, заклеенными бумагой, и окружена со всех сторон террасами. Услышав голоса, Баочай остановилась и прислушалась.

– Посмотри хорошенько. И если это тот самый платок, который ты потеряла, возьми. Если же нет, я верну его второму господину Цзя Юню.

– Конечно, мой. Давай сюда!

– А что я получу взамен? Неужели я стала бы даром искать?

– Я же сказала, что отблагодарю тебя. Обманывать не стану. Можешь не сомневаться.

– Меня-то ты отблагодаришь, раз я принесла платок. Но ведь нашел его господин Цзя Юнь. Как ты его отблагодаришь?

– Не болтай глупостей! Ведь он из господ и должен вернуть служанке ее вещь, раз нашел. О каком же вознаграждении может быть речь?

– Значит, так и передать, что ты не желаешь его отблагодарить? Но он несколько раз повторил, чтобы без вознаграждения я не отдавала платок.

Наступило молчание. Затем послышалось:

– Ну ладно, возьми вот это и скажи, что я ему очень признательна. Только поклянись, что никому ни слова не скажешь! Клянешься?

– Типун мне на язык, пусть я через несколько дней умру позорной смертью, если проговорюсь!

– Ай-я-я! А вдруг кто-нибудь нас подслушивает? Надо поднять решетки, если даже заметят, подумают, что мы здесь играем. Да и нам будет видно, когда кто-нибудь подойдет.

При этих словах Баочай заволновалась и подумала:

«Недаром говорят, что у прелюбодеев и разбойников редкое чутье. Неужели служанки не испугаются, если, открыв решетки, увидят меня? Одна из них наверняка Сяохун, служанка Баоюя. Уж очень голос похож. Девчонка коварна, высокомерна и честолюбива. Но сегодня она попалась! Недаром пословица гласит: „Загнанный в тупик человек способен на безрассудство; бешеная собака лезет на стену“. Доводить до скандала не стоит. Лучше всего было бы спрятаться, но сейчас уже поздно, так что придется прибегнуть к способу „цикада сбрасывает личину“^[244].

Не успела она так подумать, как заскрипела отодвигаемая решетка. Нарочно топая ногами, Баочай пошла к павильону.

– Чернобровка! – крикнула она. – Я видела, как ты пряталась!

Сяохун и Чжуйэр растерялись.

– Куда вы спрятали барышню Линь Дайюй? – спросила Баочай.

– Мы ее не видели, – ответила Чжуйэр.

– Как не видели? – с притворным изумлением вскричала Баочай. – Я была на том берегу, когда она здесь плескалась в воде, и даже хотела ее испугать. Увидев меня, барышня бросилась бежать в восточном направлении и исчезла. Где же она могла скрыться, как не здесь?

Баочай вошла в беседку, походила там, делая вид, будто ищет Дайюй, и вышла, что-то бормоча себе под нос. Девушки разобрали всего несколько слов:

– Наверное, спряталась в гроте! Пусть ее там укусит змея!

Между тем Баочай шла и посмеивалась:

«Как все хорошо получилось! Но не показалось ли им, что это подвох?»

Однако Сяохун приняла слова Баочай за чистую монету и, когда та ушла, сказала подруге:

– Вот беда! Оказывается, барышня Дайюй была где-то здесь и слышала наш разговор.

Чжуйэр ничего не ответила.

– Что же делать? – Сяохун не на шутку взволновалась.

– Может, и слышала, а что ей за дело до нас? – сказала Чжуйэр. – Пусть лучше о себе думает.

– Будь на ее месте барышня Баочай, все обошлось бы, – возразила Сяохун, – а от этой добра не жди. Ты же знаешь, она все расскажет, лучше не попадаться ей на язык.

В это время к беседке подошли Чжэньэр, Сыци, Шишу и другие служанки, и девушки стали шутить и смеяться с ними.

Вдруг Сяохун заметила, что Фэнцзе машет им рукой со склона горы. Сяохун подбежала к ней и с улыбкой спросила:

– Что вам угодно, госпожа?

Фэнцзе окинула Сяохун внимательным взглядом, ей понравились находчивость девушки, ее аккуратность, манера держаться, и она обратилась к Сяохун:

– Со мной нет служанок. Ты сможешь выполнить мое поручение? Запомнишь, что я скажу?

– Говорите, пожалуйста, госпожа, – ответила Сяохун, – и если я сделаю что-нибудь не так, не угожу вам, накажете меня по всей строгости.

– Ты чья служанка? – поинтересовалась Фэнцзе. – Может быть, ты понадобишься своей барышне, так я скажу, что послала тебя с поручением.

– Я служанка второго господина Баоюя, – ответила девушка.

– Ай-я! – засмеялась Фэнцзе. – Баоюя?! Тогда понятно! Если он спросит о тебе, я все объясню. Так вот, слушай! Сходи к сестре Пинъэр и скажи: в прихожей стоит на столе жунаньская ваза, под ее подставкой спрятаны сто двадцать лянов серебра для уплаты вышивальщицам. Если придет жена Чжан Цая, пусть серебро взвесят и отдадут ей. И еще. В моей комнате под изголовьем кровати лежит кошелек, принеси его мне!

Сяохун побежала выполнять поручение, но, когда вернулась, Фэнцзе на склоне горы уже не было. В это время, завязывая пояс, из каменного грота вышла Сыци. Сяохун подбежала к ней и спросила:

– Сестрица, не знаешь, куда ушла вторая госпожа Фэнцзе?

– Нет, не обратила внимания, – ответила та. Сяохун огляделась и вдруг увидела на берегу пруда

Баочай и Таньчунь; они любовались рыбками.

– Барышни, не знаете, где вторая госпожа Фэнцзе? – спросила, подойдя к ним, Сяохун.

– Посмотри во дворе госпожи Ли Вань, – ответила Таньчунь. – Она, наверное, там.

Сяохун поспешила к деревушке Благоухающего риса. Навстречу ей попались Цинвэнь, Цися, Бихэнь, Цювэнь, Шэюэ, Шишу, Жухуа и Инъэр.

– Ты что, с ума сошла! – закричала Цинвэнь. – Во дворе цветы не политы, птицы не накормлены, а ты бродишь неизвестно где! Даже чаю вскипятить не можешь!

– Вчера второй господин Баоюй сказал мне, что поливать цветы можно и через день, – ответила Сяохун. – Птиц я покормила, когда вы еще спали!

– А чай? – спросила Бихэнь.

– Сегодня не моя очередь. Так что нечего меня спрашивать.

– Вы только послушайте ее! – рассердилась Цися. – Ее, видите ли, нельзя беспокоить. Пусть себе гуляет!

– А вы бы сначала спросили, гуляю я или делом занимаюсь! – парировала Сяохун. – Мне только что дала поручение вторая госпожа Фэнцзе.

И она показала девушкам кошелек. Те сразу приумолкли, и Сяохун пошла дальше. Только Цинвэнь усмехнулась и проворчала:

– Чудеса! Взобралась на высокую ветку и перестала нас слушаться! Дали ей пустяковое поручение, может, и имени не спросили, а она возгордилась! Ну ничего, поплатишься ты за это! Вот если бы у тебя хватило ума совсем уйти из этого сада и устроиться на высокой ветке, тогда дело другое!

Она круто повернулась и зашагала прочь. Сяохун слышала ее слова, рассердилась, но не хотела ввязываться в спор и побежала искать Фэнцзе. Фэнцзе и в самом деле оказалась в деревушке Благоухающего риса, сидела в комнате и беседовала с Ли Вань.

Сяохун подошла к госпоже и доложила:

– Сестра Инъэр велела сказать, что уже вручила деньги жене Чжан Цая. – Сяохун отдала Фэнцзе кошелек и продолжала: – Еще сестра Пинъэр говорила, что приходил Ванъэр, которому вы собирались дать какое-то поручение, но вас не было, и она сделала это сама.

– Откуда ей стало известно, что я хотела ему поручить? – с улыбкой спросила Фэнцзе.

– Вот что сестра Пинъэр велела ему сказать, – отвечала Сяохун. – «Наша госпожа спрашивает о здоровье здешней госпожи. Второй господин еще не вернулся, задерживается на два дня и просит вторую госпожу не беспокоиться. Как только пятая госпожа поправится, наша госпожа вместе с ней навестит здешнюю госпожу. Недавно пятая госпожа прислала служанку сообщить, что получила письмо от дядиной супруги – жены брата ее матушки, в котором та велит передать вам поклон и просит у здешней госпожи пилюли „бессмертия“. Если у нее есть, пусть пришлет несколько штук нашей госпоже, завтра наши люди уезжают и по пути отвезут их супруге дядюшки пятой госпожи».

Не успела Сяохун договорить, как Ли Вань расхохоталась:

– Ой-ой-ой! Ничего не поняла. Сколько здесь «господ» и «госпож»!

– И не удивительно, что не поняла, – улыбнулась Фэнцзе. – Ведь речь идет о четырех или пяти семьях.

И она обратилась к Сяохун:

– Милая девочка, спасибо тебе за то, что ты так точно выполнила мое поручение, не то что другие служанки, которые только и умеют, что зудеть как комары. Знаешь, сестрица, – повернулась она к Ли Вань, – я не рискую никому давать поручения, кроме нескольких моих доверенных служанок. Скажешь им слово, они от себя добавят десять, будут мямлить, повторять одно и то же. Да еще с важным видом! Ты не представляешь, как порой они меня злят! И моя Пинъэр была раньше такой. Говорю ей однажды: неужели ты думаешь, что станешь лучше, если будешь жужжать мне на ухо, как комар? Сказала так несколько раз, и она в конце концов поняла.

– А ты хочешь, чтобы служанки были такими же колючими, как ты сама? – засмеялась Ли Вань.

– Эта девочка мне понравилась, – продолжала Фэнцзе, пропустив замечание мимо ушей. – Правда, поручение я ей дала несложное, но и его достаточно, чтобы убедиться, что девочка бойка на язык и не говорит лишнего.

– Я возьму тебя к себе, – обратилась она к Сяохун, – и сделаю своей приемной дочерью. По крайней мере у тебя будет надежда на хорошее будущее.

Сяохун смущенно улыбнулась.

– Ты почему улыбаешься? – удивилась Фэнцзе. – Может быть, думаешь, что я чересчур молода, всего на несколько лет старше тебя, и не могу стать твоей матерью? Заблуждаешься! Ты поспрашивай, и тебе каждый скажет, что люди постарше сочли бы за счастье называть меня матерью, только мне это не нужно. А вот ты – исключение.

– Я смеюсь потому, – отвечала Сяохун, – что вы запутались в родственных отношениях: ведь моя мать приходится вам приемной дочерью, а теперь вы хотите сделать дочерью и меня.

– А кто твоя мать? – поинтересовалась Фэнцзе.

– Разве ты не знаешь? – вмешалась в разговор Ли Вань. – Ведь она дочь Линь Чжисяо.

– Ах вот оно что! – удивилась Фэнцзе и сказала: – Линь Чжисяо и его жена достойная пара: слова из них не вытянешь, хоть шилом коли! Он глух, как небо, она, как земля, нема. И как это им удалось вырастить такую умную дочь! Сколько же тебе лет?

– Семнадцать, – ответила Сяохун.

– Как тебя зовут?

– Прежде звали Хунъюй, но, поскольку слог «юй» входит в имя второго господина Баоюя, меня стали называть Сяохун, – объяснила девушка.

Фэнцзе нахмурилась.

– До чего же мне надоели подобные имена! Все думают, имя «юй» – «яшма», счастливое. И оно встречается на каждом шагу. Ты ведь не знаешь, сестра, – обратилась она к Ли Вань, – сколько раз я ее матери говорила: «У жены Лай Да дел всегда много, да она и не знает, кто какие должности занимает во дворе, так что подыщи для меня пару девочек-служанок». Она пообещала, но не только не выполнила своего обещания, а даже собственную дочь постаралась устроить в другое место. Неужели она думает, что служанкам у меня плохо живется?

– Ты чересчур подозрительна, – усмехнулась Ли Вань. – Ведь девочку устроили в сад, когда ее мать еще не знала, что тебе нужны служанки! Зачем же ты на нее сердишься?

– В таком случае завтра же поговорю с Баоюем, чтобы он отдал мне эту служанку, а ему подыщем другую, – улыбаясь, промолвила Фэнцзе и спросила Сяохун: – Ты согласна прислуживать мне?

– Стоит ли спрашивать моего согласия, – с улыбкой отвечала Сяохун, – но я почту за счастье прислуживать вам, по крайней мере научусь хорошим манерам, обращению со старшими и младшими и поднаторею в хозяйственных делах.

Едва она это произнесла, как на пороге появилась служанка и сказала Фэнцзе, что ее просят пожаловать к госпоже Ван. Фэнцзе попрощалась с Ли Вань и ушла, а Сяохун вернулась во двор Наслаждения пурпуром, но об этом речь пойдет дальше.

Расскажем сейчас о Дайюй. Почти всю ночь она не спала и встала поздно. Узнав, что сестры давно уже провожают Духа цветов в саду, она заторопилась, боясь, как бы сестры не стали насмехаться над ее ленью. Она наскоро умылась, причесалась и вышла из дому. Как раз в это время в ворота вошел Баоюй и с улыбкой спросил:

– Милая сестрица, ты вчера на меня пожаловалась? Я всю ночь беспокоился.

Ничего не ответив, Дайюй отвернулась, позвала Цзыцзюань и приказала:

– Убери комнату и подними на окне занавеску. Прилетит ласточка, занавеску опустишь и прижмешь «львом»^[245]. Зажги благовония и прикрой курильницу колпаком!

Она повернулась и пошла прочь.

Баоюй решил, что сестра обиделась за то, что он ей сказал накануне в полдень – он не знал, что произошло вечером! Ведь Дайюй даже не удостоила его взглядом, хотя он ей поклонился, и пошла искать сестер.

«Она сердится, – подумал расстроенный Баоюй. – Но за что? Ведь я вернулся вчера поздно вечером и больше мы с ней не виделись».

Он не выдержал и побежал следом за Дайюй, но та уже успела присоединиться к Таньчунь и Баочай, они о чем-то разговаривали и любовались журавлями.

Баоюй подошел к девушкам.

– Как ты себя чувствуешь, братец? – спросила Таньчунь. – Я тебя целых три дня не видела.

– А ты как поживаешь, сестрица? – в свою очередь осведомился Баоюй. – Третьего дня я справлялся о твоем здоровье у старшей тетушки.

Тут Баоюя позвала Таньчунь:

– Иди сюда, мне надо с тобой поговорить!

Они отошли в тень гранатового дерева.

– Отец тебя не вызывал? – спросила девушка.

– Нет, – ответил Баоюй.

– А я слышала, будто вызывал, – промолвила Таньчунь.

– Это тебе неправду сказали, – рассмеялся Баоюй.

– За последние месяцы я скопила почти десять связок монет, – продолжала Таньчунь. – Возьми их и, когда поедешь в город, купи мне хорошую картинку или интересную безделушку.

– В последний раз я гулял и в городе, и за городом, осматривал храмы и террасы, но нигде ничего оригинального не встречал, – проговорил Баоюй, – везде только золотая, яшмовая, бронзовая да фарфоровая утварь и еще старинные безделушки, которые тебе ни к чему. Может быть, купить что-нибудь из одежды, какую-нибудь шелковую ткань или лакомство?

– Нет! – воскликнула Таньчунь. – Купи мне лучше маленькую корзиночку из ивовых прутьев, как ты недавно привозил, или выдолбленную из корня бамбука коробочку для благовоний, или глиняную курильницу. Я с удовольствием собирала такие вещицы, но сестрицы мои тоже их оценили и растащили все, будто какие-то сокровища.

– Так вот, оказывается, чего ты хочешь! – сказал Баоюй. – Это достать совсем нетрудно! Дай слугам несколько связок монет, и они тебе привезут хоть две телеги!

– Что слуги понимают! – возразила Таньчунь. – Ты сам купи. Если попадется что-то оригинальное, непременно бери. А я за это сошью тебе туфли, получше, чем в прошлый раз. Ладно?

– Ты упомянула о туфлях, и мне припомнилась забавная история, – проговорил Баоюй. – Надев в первый раз сшитые тобой туфли, я повстречался с отцом. Туфли, видимо, ему не понравились, и он спросил у меня, кто их сшил. Но разве мог я выдать тебя?! Я ответил, что мне их подарила тетушка на день рождения. Отец долго молчал в замешательстве, но потом все же сказал: «К чему это! Только зря испортила шелк и потратила время!» Когда я вернулся домой и рассказал об этом Сижэнь, она мне и говорит: «Это еще что! Вот наложница Чжао как разозлилась, узнав, что тебе сшили туфли. Стала браниться, кричать, что Цзя Хуань ходит в рваных, но до него никому дела нет, а о Баоюе все заботятся!»

Таньчунь опустила голову и долго молчала.

– Скажи, – промолвила она наконец, – не глупо ли это? Разве обязана я шить всем туфли? Неужели ей не выдают денег на содержание Цзя Хуаня? Ведь и одет он, и обут, и служанок хватает – на что обижаться? Зачем эти пересуды? Есть у меня свободное время и к тому же желание, могу сшить пару туфель. Кому хочу – тому дарю. Кто мне смеет указывать? Это она от зависти злится.

Баоюй кивнул и сказал:

– Ты, может, не замечаешь, а я уверен, что у нее своя корысть.

Таньчунь так рассердилась, что даже головой замотала.

– Конечно, корысть. Как и у всякого подлого человека. Но мне до наложницы Чжао нет дела – пусть думает что хочет, я признаю только отца с матерью! А братьям и сестрам, если они ко мне хорошо относятся, плачу тем же, неважно, чьи они дети. Может, и не надо мне ее осуждать, но чересчур далеко она зашла в своей слепой злобе! Был такой смешной случай: помнишь, я дала тебе как-то деньги на покупку безделушек. Так вот, через два дня после этого встречает она меня и начинает жаловаться, что она все время сидит без денег, что ей тяжело живется. Я пропустила ее слова мимо ушей. Но когда служанки ушли, она вдруг стала ворчать, почему, мол, я отдала деньги тебе, а не Цзя Хуаню. Я рассердилась, и вместе с тем мне стало смешно, но спорить с ней я не хотела и ушла к госпоже.

– Ладно вам! – услышали они голос Баочай. – Поболтали, и хватит, идите к нам! Я понимаю, что разговор у вас личный, но другие тоже хотят послушать.

Таньчунь и Баоюй засмеялись.

Оглядевшись, Баоюй не увидел Дайюй и понял, что она нарочно скрылась. Поразмыслив, он решил дня на два оставить ее в покое, пока пройдет обида, а потом навестить. Он долго смотрел на опавшие лепестки цветов бальзамина и граната, устлавшие землю пушистым узорчатым ковром, а потом со вздохом произнес:

– Она не собрала эти лепестки потому лишь, что на меня рассердилась! Я сам соберу, а потом спрошу, почему она этого не сделала.

Его позвала Баочай.

– Иду, – откликнулся Баоюй.

Подождав, пока сестры уйдут немного вперед, Баоюй собрал лепестки и мимо холмов и ручьев, через рощи и цветники помчался к тому месту, где они с Дайюй захоронили опавшие лепестки персика. Вот и горка, за которой находится могилка. Вдруг Баоюй услышал полный печали и гнева голос, прерываемый жалобными всхлипываниями, и остановился.

«Наверное, какая-нибудь служанка, – подумал он. – Ее обидели, и она прибежала сюда выплакать свое горе».

Он прислушался и сквозь рыдания различил слова:

Голос то становился громче, то снижался до шепота. Девушка изливала в слезах тоску, даже не подозревая, что кто-то слышит ее и вместе с ней страдает.

Если хотите знать, кто это пел, прочтите следующую главу.

Глава двадцать восьмая

Цзян Юйхань дарит Баоюю пояс, присланный из страны Юсян;

Баочай смущается, когда ее просят показать четки из благовонного дерева

Итак, Дайюй была уверена, что это Баоюй не велел Цинвэнь пускать ее во двор Наслаждения пурпуром накануне вечером. И на следующий день, когда провожали Духа цветов, она, терзаемая печалью, собрала опавшие лепестки и пошла их хоронить. Так грустно было смотреть на увядшие цветы и думать о том, что проходит весна. Девочка даже всплакнула и прочла первые пришедшие на память стихи.

Ей и в голову не могло прийти, что неподалеку стоит Баоюй. А он, слушая, лишь вздыхал и кивал головой.

Баоюй в изнеможении опустился на землю, уронив лепестки, которые держал в руках. Он подумал о том, что настанет день, когда увянет несравненная красота Дайюй, а сама она уйдет навсегда из этого мира, и сердце сжалось от боли. А ведь следом за ней суждено уйти Баочай, Сянлин и Сижэнь. Где же тогда будет он сам, кому будут принадлежать этот сад, эти цветы, эти ивы? Тщетно искал он ответов на свои вопросы. Печальные мысли тянулись одна за другой, и не было сил отогнать их, рассеять.

Поистине:

В этот момент погруженная в скорбь Дайюй услышала горестный стон и подумала:

«Все надо мной смеются, считают глупой. Неужели нашелся еще глупец?»

Она огляделась, но, увидев Баоюя, плюнула в сердцах.

– Я-то гадаю, кто бы это мог быть, а оказывается, этот изверг… Ах, чтоб ты пропал…

Последние слова ненароком сорвались с губ, и Дайюй, спохватившись, зажала рот рукой, вздохнула и пошла прочь.

Баоюю стало не по себе, он понял, что Дайюй его не желает видеть, поднялся, оправил одежду и в полном унынии побрел домой. Вдруг впереди он заметил Дайюй, ускорил шаги и догнал ее.

– Погоди, сестрица! Я знаю, ты избегаешь встречи со мной, но все же позволь сказать тебе всего одно слово, а потом можешь меня презирать.

Девушка хотела убежать, но, услышав это, обернулась.

– Что ж, говори!..

– А можно, я скажу два? – с улыбкой спросил Баоюй. – Ты не убежишь?

Дайюй круто повернулась и пошла дальше.

Баоюй остановился, с грустью поглядел ей вслед и вздохнул:

– Неужели все, что между нами было, должно прийти к такому печальному концу?

Дайюй замерла на месте и спросила с удивлением:

– А что такого между нами было? И что произошло?

– Ах! – сокрушенно произнес Баоюй. – Ведь мы всегда вместе играли, с первого дня твоего приезда сюда! И если тебе чего-нибудь хотелось из моих любимых кушаний, я сам не ел, тебе оставлял. Мы вместе садились за стол, в одно время ложились спать. А сколько раз я выполнял твои просьбы, которые не могли выполнить служанки? Мы вместе росли, и я был уверен, неважно, любишь ты меня или нет, что на твою учтивость могу рассчитывать, что ты лучше других. Но ты становишься все более гордой и заносчивой, не замечаешь меня, признаешь только Фэнцзе и Баочай. А у меня никого нет, кроме брата и сестры от других матерей, – я так же одинок, как и ты, и надеялся на твое сочувствие. Но напрасно. Ты обижаешь меня, а кому я пожалуюсь?

По его лицу заструились слезы. Гнев Дайюй сразу улетучился, глаза увлажнились, она опустила голову и молчала.

Баоюй между тем продолжал:

– Конечно, я поступил плохо, но не нарочно, поверь! Я не стал бы причинять тебе неприятности. В таких случаях говори мне все прямо, если надо, поругай, даже побей, – я обижаться не стану. Только не отворачивайся от меня, не мучай, не заставляй теряться в догадках. Право, я не знаю, как быть! Умри я сейчас, ведь стану неприкаянным духом, меня не спасут молитвы самых праведных и благочестивых буддийских и даосских монахов, и к новой жизни я смогу возродиться только после того, как ты объяснишь причину моей смерти!

Дайюй больше не сердилась.

– Если так, – сказала она, – почему вчера вечером ты не велел служанкам меня впускать?

– С чего ты взяла? – вскричал Баоюй. – У меня и в мыслях ничего подобного не было! Умереть мне на этом месте!

– Ты с самого утра твердишь о смерти, – с укором сказала Дайюй. – Говори просто, да или нет, к чему эти клятвы?

– Поверь, сестрица, я тебя не видел, – сказал Баоюй. – Приходила сестра Баочай, посидела немного и ушла.

Дайюй подумала и как-то неуверенно ответила:

– Возможно, это так! Наверное, служанки просто поленились мне открыть!

– Ну конечно! – воскликнул Баоюй. – Вот увидишь, вернусь домой, найду виновницу и хорошенько проучу!

– Твоих служанок, конечно, надо проучить, – согласилась Дайюй, – но только не мне надо было говорить тебе об этом. То, что со мной так обошлись, пустяки, а была бы на моем месте Баочай или какая-нибудь другая «драгоценная барышня» ^[247], неприятностей не избежать.

Дайюй усмехнулась. Баоюй уловил в ее словах скрытый намек и ничего не сказал, только улыбнулся. За этим разговором их застали служанки, которые пришли сказать, что пора обедать. Баоюй и Дайюй пошли вместе.

Увидев Дайюй, госпожа Ван спросила:

– Девочка моя, стало тебе легче от лекарства, которое прописал доктор Бао?

– Нет, – ответила Дайюй. – Теперь бабушка велит мне пить лекарство доктора Вана.

– Вы, матушка, не знаете, – вмешался в разговор Баоюй. – Сестра Дайюй слаба здоровьем и часто простуживается, а при простуде лучше всего помогают пилюли.

– Недавно доктор мне говорил о каких-то пилюлях, – заметила госпожа Ван, – но я забыла их название.

– Я знаю, что это за пилюли, – промолвил Баоюй. – Наверняка укрепляющие, из женьшеня.

– Нет, – покачала головой госпожа Ван.

– Может быть, это «восемь жемчужин», или «восемь ароматов лютии», либо пилюли из правого и левого корня анжелики? – спросил Баоюй.

– Нет, что-то вроде «Цзиньган», – сказала мать Баоюя.

– Никогда не слышал о пилюлях «Цзиньган»! – всплеснул руками Баоюй. – Ведь если есть пилюли «Цзиньган», значит, есть и порошок Бодхисаттвы!

Все рассмеялись.

– Должно быть, это укрепляющие сердце пилюли владыки Неба! – произнесла Баочай, зажимая рот рукой, чтобы не рассмеяться.

– Совершенно верно! – проговорила госпожа Ван. – Совсем памяти у меня не стало!

– Память тут ни при чем, матушка, – заметил Баоюй, – вас просто сбили с толку Цзиньган и Бодхисаттва.

– Бессовестный! – прикрикнула на него госпожа Ван. – Хочешь, чтобы отец опять тебя поколотил?

– За это не поколотит! – возразил Баоюй.

– Если есть такие пилюли, пусть купят и дадут Дайюй, – сказала госпожа Ван.

– Все эти лекарства ни к чему, – заметил Баоюй. – Лучше дайте мне триста шестьдесят лянов серебра, и я приготовлю такие пилюли, что сестрица не успеет их проглотить, – тут же выздоровеет.

– Хватит врать! – крикнула госпожа Ван. – Где это видано, чтобы лекарство так дорого стоило!

– Я не вру! – отвечал Баоюй. – Лекарство у меня особое. Для его приготовления потребуется столько редкостных вещей, что все сразу и не перечислишь. Трехсот шестидесяти лянов серебра не хватит даже на покупку «последа от первых родов» и «человекообразного корня женьшеня с листьями», а еще понадобится «гречиха величиной с исполинскую черепаху», «сердцевина гриба фулин, растущего на корнях тысячелетней сосны», и много других таких же редких лекарственных растений. Зато лучшего средства в целом мире не сыщешь. Его чудодейственная сила вызывает трепет. Несколько лет назад старший брат Сюэ Пань выпросил у меня этот рецепт, но, чтобы приготовить лекарство, потратил два или три года и израсходовал тысячу лянов серебра. Если мне не верите, матушка, спросите у сестры Баочай.

Баочай замахала руками:

– Я ничего не знаю, впервые слышу, зачем ты морочишь матушку!

– Баочай девочка хорошая, она не станет врать, – произнесла госпожа Ван.

А Баоюй не выдержал, всплеснул руками и, повернувшись к Баочай, вскричал:

– Я говорю сущую правду, а вы думаете, будто я вру!

В этот момент Баоюй заметил Дайюй, она сидела за спиной Баочай и, сдерживая смех, показывала пальцем на свое лицо – стыдила Баоюя. Тот растерялся, но на выручку подоспела Фэнцзе, которая из внутренней комнаты, где накрывали стол, слышала весь разговор.

– Про лекарство это правда, – промолвила она. – Братец Баоюй не придумал. Недавно брат Сюэ Пань просил у меня жемчуг. Сказал, что для лекарства, и произнес в сердцах: «Лучше бы я с этим не связывался! А то теперь хлопот не оберешься!» Я поинтересовалась, что за лекарство. Оказалось, рецепт ему дал Баоюй. Там много лекарственных растений, но все я не запомнила. «Вы уж простите меня за беспокойство, – продолжал Сюэ Пань, – но жемчужины, которые я только что купил, не годятся. Они еще не ношенные. Вот и пришлось мне обратиться к вам. Если у вас нет головных украшений, дайте хоть несколько из тех, что вы носите, а я подберу вам другие взамен». Пришлось снять два жемчужных цветка и отдать ему. Еще он попросил кусок темно-красного шелка длиною в три чи и ступку, чтобы истолочь жемчужины.

Баоюй мысленно благодарил Будду за каждое произнесенное Фэнцзе слово, а потом обратился к матери:

– Ну, что вы теперь скажете? А ведь Сюэ Пань готовил лекарство не строго по рецепту, иначе пришлось бы ему добывать жемчуг и драгоценные камни из древних могил, и не любые, а только те, которые в качестве головных украшений носили богатые и знатные люди. Но кто станет сейчас раскапывать могилы? Поэтому ничего не остается, как брать жемчуг, который носят живые люди.

– Амитаба! Что ты болтаешь! – вскричала госпожа Ван. – Ведь если растревожить кости мертвецов, пролежавшие в земле несколько сот лет, лекарство не будет обладать чудесными свойствами.

– Слышишь? – Баоюй обратился к Дайюй. – Неужели и моя вторая сестра Фэнцзе лжет?

Он говорил, а сам не спускал глаз с Баочай.

Дайюй коснулась руки госпожи Ван:

– Тетя, вы только подумайте: сестра Баочай не хочет его выгораживать, так он у меня ищет поддержки!

– Я давно замечаю, что ему очень нравится тебя обижать, – проговорила госпожа Ван.

– Ах, матушка, – с улыбкой возразил Баоюй. – Ведь сестра Баочай ничего не знала о делах старшего брата, даже когда они жили дома. А теперь и подавно! А сестрица Дайюй, за спиной у сестры Баочай, украдкой стыдила меня, будто я вру.

В это время вошла девочка-служанка и позвала Баоюя и Дайюй обедать. Дайюй, не сказав ни слова, поднялась и пошла вслед за служанкой.

– Может быть, подождем второго господина Баоюя? – робко произнесла служанка.

– Он есть не будет, я пойду одна, – ответила Дайюй.

Когда она вышла, Баоюй сказал служанке:

– Я буду есть с матушкой.

– Ладно, хватит тебе! Пошел бы лучше, – сказала госпожа Ван, – ведь я буду есть только постное.

– И я, – не унимался Баоюй.

Он вытолкал служанку за дверь, а сам уселся за стол.

– Вы тоже идите к себе, – сказала госпожа Ван девушкам, – а он как хочет!

– Пошел бы вместе с Дайюй, ей сегодня что-то не по себе, – промолвила Баочай. – А не голоден, можешь не есть.

– Нечего обращать внимание на всякие пустяки! – заупрямился Баоюй. – Через минуту пройдет!

Быстро поев, Баоюй попросил чаю и поспешил к матушке Цзя, чтобы она не тревожилась. К тому же его не оставляла мысль о Дайюй.

– Что это ты весь день куда-то торопишься, второй брат? – смеясь, спросили Таньчунь и Сичунь. – И ешь, и чай пьешь, все наспех!

– Не задерживайте его, пусть идет скорее к своей сестрице, – сказала Баочай.

Наскоро выпив чая, Баоюй побежал на западный дворик и по дороге увидел Фэнцзе. Она стояла на пороге своего дома и наблюдала, как с десяток мальчиков-слуг перетаскивают вазы для цветов.

– Ты весьма кстати! – окликнула Фэнцзе Баоюя. – Заходи скорее! Мне тут надо кое-что написать.

Баоюй не мог отказаться и последовал за Фэнцзе. А та, едва они вошли в дом, распорядилась подать кисть, тушечницу и бумагу и сказала:

– Бордового шелка – сорок кусков, атласа узорчатого с драконами – сорок кусков, тонкого дворцового шелка разных цветов – сто кусков, ожерелий золотых – четыре…

– Что это? – прервал ее Баоюй. – Счет или список подарков? В какой форме писать?

– Как угодно, – ответила Фэнцзе. – Лишь бы я поняла.

Баоюй ни о чем больше не спрашивал и старательно записывал все, что диктовала Фэнцзе. Беря у него исписанный лист бумаги, Фэнцзе сказала:

– У меня к тебе просьба, не знаю только, согласишься ли ты ее выполнить. Я хотела бы взять к себе девочку-служанку Сяохун, а тебе подобрать другую. Согласен?

– Служанок у меня много, – отвечал Баоюй, – и если какая-нибудь тебе приглянулась, бери. Зачем спрашивать.

– Ладно, возьму, – с улыбкой сказала Фэнцзе.

– Пожалуйста, – кивнул Баоюй и собрался уходить.

– Погоди, – остановила его Фэнцзе, – у меня еще есть к тебе дело.

– Я к бабушке тороплюсь, если что-нибудь важное, зайду на обратном пути, – сказал Баоюй.

У матушки Цзя, когда он пришел, уже все поели.

– Что ты вкусного ел у матери? – спросила матушка Цзя.

– Ничего особенного, – ответил Баоюй, – съел лишнюю чашку риса, и все. А где Дайюй?

– Во внутренней комнате, – сказала матушка Цзя.

Когда Баоюй туда вошел, он увидел, что одна служанка, сидя прямо на полу, раздувает утюг, еще две расположились на кане и что-то чертят мелом, а Дайюй, склонившись над куском шелка, кроит.

– А! Вот вы где! – вскричал Баоюй с порога. – После еды вредно трудиться, голова заболит.

Дайюй даже не подняла глаз и как ни в чем не бывало продолжала кроить.

– У этого куска измят уголок, неплохо бы еще разок прогладить, – обратилась к ней одна из служанок.

– Нечего обращать внимание на всякие пустяки! – проговорила Дайюй. – Через минуту разгладится.

Баоюй понял намек и расстроился. В этот момент к матушке Цзя пришли Баочай, Таньчунь и остальные сестры. Баочай сразу прошла во внутренние покои.

– Чем занимаешься? – спросила она Дайюй, но, не получив ответа, с улыбкой заметила: – А ты, сестра, стала мастерицей на все руки – даже кроить научилась!

– Да что ты, сестра! – ответила Дайюй. – Просто делаю вид, что тружусь.

– Говоря откровенно, – продолжала между тем Баочай, – когда речь зашла о лекарстве, я в шутку сказала, что понятия ни о чем не имею, а братец Баоюй разозлился.

– Нечего обращать внимание на всякие пустяки! – снова сказала Дайюй. – Через минуту пройдет.

– Сестра, – обратился к Баочай до сих пор молчавший Баоюй, – бабушка хочет поиграть в домино, не составишь ли ей компанию?

– Неужели я только за тем и пришла, – проворчала Баочай, но вышла.

– И ты уходи, – сказала брату Дайюй. – А то тебя тигр здесь съест!

Она отвернулась и принялась снова кроить. Баоюй заставил себя улыбнуться и сказал:

– Тебе надо прогуляться. Успеешь кроить.

Дайюй ничего не сказала, будто не слышала. Тогда Баоюй обратился к служанкам:

– Кто велел ей кроить?

Не дав служанкам ответить, Дайюй крикнула:

– Кто бы ни велел, тебя не касается!

Баоюй хотел что-то сказать, но в это время вошла служанка и доложила:

– Вас там спрашивают, второй господин!

Баоюй вышел.

– Наконец-то! – крикнула ему вслед Дайюй. – Я, пожалуй, умру, если он вернется!

Баоюй между тем, выйдя из дому, увидел Бэймина, который сказал:

– Вас приглашают к господину Фэн Цзыину!

Баоюй сразу вспомнил разговор накануне и, прежде чем пойти к себе в кабинет, приказал слуге:

– Принеси мою парадную одежду!

Бэймин побежал ко вторым воротам и, увидев вышедшую ему навстречу старуху, сказал ей:

– Тетушка, не передадите ли служанкам второго господина Баоюя, что он у себя в кабинете и ждет, пока ему принесут парадную одежду?

– Что за ерунду ты городишь! – плюнула с досады старуха. – Баоюй теперь живет в саду, и все его служанки там, а ты примчался сюда!

– Простите, тетушка, мне мою глупость! – промолвил Бэймин и со всех ног бросился в сторону восточных ворот сада. Дежурившие там слуги в конце аллеи играли от нечего делать в мяч. Бэймин подошел к ним, передал приказание, и один из мальчиков побежал его выполнять. Вскоре он принес целый узел одежды, передал Бэймину, а тот поспешил в кабинет.

Баоюй быстро переоделся, велел подать коня и в сопровождении четырех слуг направился к дому Фэн Цзыина.

Слуга тотчас же доложил о нем, и Фэн Цзыин вышел встречать Баоюя. Кроме Сюэ Паня, который уже давно пришел, в числе гостей были актер Цзян Юйхань и певичка из дома Прекрасных благоуханий по имени Юньэр. Прислуживали мальчики-слуги.

После того как все поздоровались с Баоюем, началось чаепитие.

Принимая чашку с чаем, Баоюй с улыбкой обратился к Фэн Цзыину:

– В прошлый раз вы так и не объяснили, какое же вам «несчастье помогло», и я, признаться, с нетерпением ждал этой встречи, чтобы узнать, и, как видите, явился по первому вашему приглашению.

– До чего же вы наивны, – рассмеялся Фэн Цзыин, – ведь это был лишь предлог, чтобы затащить вас к себе на рюмку вина, если хотите, уловка. Неужели вы приняли мои слова за чистую монету?

Все разразились хохотом. Вскоре было подано вино, и гости сели за стол. Сначала вино подавали мальчики-слуги, но потом Фэн Цзыин развеселился и приказал Юньэр поднести гостям по три кубка. Захмелев, Сюэ Пань схватил Юньэр за руку и воскликнул:

– Если споешь новую песню, я готов выпить ради тебя целый кувшин вина! Согласна?

Юньэр ничего не оставалось, как согласиться, и, взяв в руки лютню, она запела:

Кончив петь, девушка, смеясь, обратилась к Сюэ Паню:

– Ну что ж, пей теперь целый кувшин!

– За такую песню я и полкувшина не стану пить! – сказал Сюэ Пань. – Спой что-нибудь получше!

– Послушайте! – вмешался тут Баоюй, встав с места. – Так мы быстро опьянеем. А это неинтересно! Давайте я выпью большую чашку вина и отдам застольный приказ. Кто не выполнит, будет пить подряд десять чашек да еще наливать вино остальным.

– Верно, верно! – в один голос вскричали Фэн Цзыин и Цзя Юйхань.

Баоюй поднял чашку, единым духом осушил ее и произнес:

– Называю четыре слова: скорбь, печаль, радость, веселье. Надо сочинить на эти слова стихи и дать им толкование, но только применительно к женщинам! Кто сочинит стихи, пьет кубок вина, исполняет новую песню, снова пьет, а затем, выбрав любую вещь в этой комнате, читает написанные о ней древние стихи либо приводит цитату из «Четверокнижия» или «Пятикнижия», после чего снова пьет.

Не дав Баоюю договорить, с места вскочил Сюэ Пань и запротестовал:

– Меня не считайте, в такую игру я играть не буду. Это он придумал нарочно, чтобы надо мной посмеяться!

Тут поднялась Юньэр, усадила Сюэ Паня на место и с улыбкой сказала:

– Чего бояться? Вино ты и так каждый день пьешь! Неужели ты уступаешь мне в способностях? Ведь я тоже буду читать стихи. Не ошибешься – хорошо, ошибешься – выпьешь несколько штрафных кубков. От этого не умрешь! Или ты хочешь выпить сразу десять чашек, налить всем вина и вообще не подчиняться застольному приказу?

– Прекрасно! – Все захлопали в ладоши.

Сюэ Пань пристыженный сел.

Когда наступила тишина, Баоюй стал читать стихи:

– Прекрасно! – раздались восторженные возгласы.

Один только Сюэ Пань покачал головой и сказал:

– Плохо! За такие стихи полагается штраф!

– Почему? – удивились все.

– Потому что я ничего не понял, – ответил Сюэ Пань, – разве за это не штрафуют?

– Подумай лучше о том, что сам будешь читать, – ущипнув его, шепнула Юньэр. – А не будешь – мы тебя оштрафуем!

Она взяла в руки лютню, и под ее аккомпанемент Баоюй запел:

Едва Баоюй умолк, как все сразу закричали, выражая свое восхищение, а Сюэ Пань снова стал ворчать:

– Плохо, нет никакого ритма!

Баоюй, не обращая на него внимания, взял со стола грушу, вновь осушил чашку и произнес:

Итак, Баоюй выполнил весь застольный приказ. Настала очередь Фэн Цзыина, и тот произнес:

Затем Фэн Цзыин поднял кубок вина и запел:

Окончив петь, Фэн Цзыин осушил кубок и произнес:

Итак, Фэн Цзыин тоже выполнил застольный приказ. Настала очередь Юньэр, и она прочла:

– Дитя мое! – вскричал Сюэ Пань. – Тебе это не грозит, пока жив я, Сюэ Пань!

– Не мешай, помолчи! – зашикали на него, и Юньэр продолжала:

– Третьего дня я встретил твою мать и приказал ей тебя не бить, – сказал Сюэ Пань.

Все зашумели:

– Мы тебя оштрафуем!

– Не буду, не буду! – крикнул Сюэ Пань, с силой хлопнув себя по щеке. – Если скажу еще хоть слово, штрафуйте!

Юньэр снова запела:

Закончив песню, она начала следующую:

Эта песня была последней. Юньэр осушила кубок и прочитала:

Застольный приказ и на сей раз оказался выполненным. Наступил черед Сюэ Паня.

– Что ж, начинаю! – сказал он. – Итак…

Он тянул первую строку так долго, что Фэн Цзыин не выдержал и спросил:

– Почему она скорбит? Ну, говори скорее!..

От волнения глаза Сюэ Паня стали круглыми, как колокольчики, и он повторил:

Кашлянул раз, другой и наконец произнес:

Все расхохотались.

– Почему вы смеетесь? – удивился Сюэ Пань. – Разве я не прав? Неужели женщина не скорбит, если вместо красивого юноши ее мужем оказывается урод?!

– Конечно, прав! – твердили все, покатываясь со смеху. – Ну, продолжай!

Сюэ Пань таращил глаза, стараясь собраться с мыслями:

Он снова умолк, а сидевшие за столом закричали:

– Почему?

Снова раздался дружный смех.

– Штрафовать его, штрафовать! – кричали все. – То, что он прочел прежде, еще куда ни шло. Ну а это совсем не годится!

Сюэ Паню хотели налить вина, но Баоюй запротестовал:

– У него очень хорошо подобраны рифмы…

– А вы придираетесь, – ухватился за его слова Сюэ Пань. – Если распорядитель одобрил, нечего шуметь!

Все тотчас же умолкли, только Юньэр, смеясь, сказала Сюэ Паню:

– Следующие две фразы, пожалуй, тебе не под силу, может быть, позволишь произнести их вместо тебя?..

– Глупости! – вскричал Сюэ Пань. – Неужели не справлюсь? Слушайте…

– Неплохо! – согласились все. Сюэ Пань продолжал:

– Бессовестный! Как не стыдно! – возмутились гости. – Пой лучше песню!..

затянул Сюэ Пань.

– Что это ты поешь? – раздались удивленные возгласы.

Но Сюэ Пань как ни в чем не бывало продолжал:

– Довольно, хватит! – закричали все хором.

– Будете вы слушать или не будете? – рассердился Сюэ Пань. – Эта песенка вся построена на рифмах хэн-хэн и вэн-вэн. Не хотите, могу не петь, но и пить не стану!

– Ладно, не пой, не пей, только не мешай другим, – согласились гости.

Наступила очередь Цзян Юйханя. Он прочел такие стихи:

После стихотворения Цзян Юйхань запел песню:

Окончив петь, Цзян Юйхань осушил кубок и сказал:

– Мои познания в поэзии поистине ничтожны, но, к счастью, вчера я случайно прочел и запомнил одну парную надпись. В ней как раз речь о том, что вы видите здесь на столе.

Он выпил еще вина, взял со стола цветущую коричную веточку и произнес:

Всем понравились эти строки, и решено было, что приказ выполнен. Но тут с места вскочил Сюэ Пань.

– Никуда не годится! – закричал он. – Оштрафовать его! Оштрафовать! На столе никакой драгоценности нет, и твои стихи ни при чем!

– Какой драгоценности? – удивился Цзян Юйхань.

– Еще перечишь! – не унимался Сюэ Пань. – Повтори, что ты прочел!

Пришлось Цзян Юйханю прочесть еще раз.

– А Сижэнь разве не драгоценность?^[250] – вскричал Сюэ Пань. – Кто сомневается, спросите у него!

Он указал на Баоюя. Баоюй смутился и произнес:

– Тебя за это надо как следует оштрафовать!

– Верно! Оштрафовать! – закричал Сюэ Пань, схватил со стола большой кубок и единым духом его осушил.

Фэн Цзыин и Цзян Юйхань принялись расспрашивать, в чем дело, и когда Юньэр им объяснила, Цзян Юйхань встал и принес извинения.

– Вы ведь не знали и ни в чем не виноваты, – сказали гости.

Вскоре Баоюй вышел из-за стола. Цзян Юйхань последовал за ним и на террасе еще раз извинился. Привлекательная внешность Цзян Юйханя, его изящные манеры понравились Баоюю, он пожал актеру руку и сказал:

– Приходите как-нибудь ко мне! Поговорим об актере Цигуане из вашей труппы. Слава о нем гремит по всей Поднебесной, но я, к сожалению, до сих пор не имел счастья с ним встретиться.

– Да это мое детское имя! – воскликнул Цзян Юйхань.

Баоюй был и удивлен, и обрадован.

– Какое везенье, какое везенье! – восклицал он, – Недаром вы так знамениты! Наконец-то мы с вами познакомились. Что бы такое вам подарить?

Он немного подумал, вытащил из рукава веер, снял с него яшмовую подвеску и протянул актеру:

– Примите от меня в знак уважения и будущей дружбы, хотя эта вещь слишком ничтожна для такого случая.

– Право, это незаслуженная награда, – произнес Цигуань, принимая подвеску. – Но и у меня есть одна редкая вещь, я с благодарностью подарю ее вам.

Он расстегнул куртку, снял ярко-красный пояс и отдал Баоюю.

– Это подарок Бэйцзинскому вану от царицы страны Юсян, – пояснил он. – Если этим поясом подпоясываться летом, кожа благоухает и совершенно не выделяет пота. Бэйцзинский ван недавно подарил его мне, и я надел его сегодня впервые. Никому другому я бы этот пояс не отдал, но вас, второй господин, прошу принять мой подарок. А мне взамен дайте свой, а то нечем подпоясаться.

Баоюй с радостью принял подарок, снял свой пояс с узорами из сосновых шишек и отдал Цигуаню.

В это время раздался громкий возглас:

– Попались!..

К ним подскочил Сюэ Пань, схватил обоих за руки и воскликнул:

– Что же это вы? Вино не допили и убежали? Ну-ка, покажите, что у вас там?

– Ничего, – ответили оба.

Но от Сюэ Паня отделаться было не так просто. К счастью, на выручку подоспел Фэн Цзыин. Вместе они вернулись к столу. До позднего вечера продолжалось веселье.

Возвратившись домой, Баоюй переоделся и сел пить чай. Сижэнь заметила, что на веере не хватает одной подвески, и спросила:

– Ты куда девал подвеску?

– Наверное, потерял, – ответил Баоюй.

Сижэнь не придала этому никакого значения, но, когда Баоюй собрался спать, заметила на нем красный, как кровь, пояс и стала догадываться, что произошло.

– У тебя замечательный новый пояс, – сказала она, – и ты можешь мне вернуть тот, который я тебе отдала.

Только сейчас Баоюй вспомнил, что подаренный Цигуаню пояс принадлежал Сижэнь, и не следовало так легкомысленно с ним расставаться. Он раскаивался в душе, но признаться боялся и с улыбкой сказал:

– За пояс я тебя вознагражу.

– Я сразу поняла, что ты опять занимался дурными делами! – кивнув головой, со вздохом произнесла Сижэнь. – Но не надо было отдавать мою вещь этим никчемным людям! Жаль, что ты не подумал об этом!

Она хотела сказать еще что-то, но, заметив, что Баоюй пьян, не стала ему докучать, разделась и легла в постель. За ночь ничего особенного не произошло.

Утром, едва проснувшись, Сижэнь услышала возглас Баоюя:

– Ну-ка, погляди! Ночью к нам забрались воры, а ты спала как ни в чем не бывало!

Тут Сижэнь заметила на себе тот самый красный пояс, который видела у Баоюя, и поняла, что это он ночью повязал его ей.

– Не нужна мне такая дрянь! – крикнула она, снимая пояс – Забирай обратно!

Баоюй принялся ласково ее уговаривать. Наконец Сижэнь согласилась поносить пока пояс. Но как только Баоюй вышел, сняла его, бросила в пустой ящик и надела другой. Вернувшись, Баоюй ничего не заметил и принялся расспрашивать, как прошел вчерашний день.

– Вторая госпожа Фэнцзе присылала служанку за Сяохун, – ответила Сижэнь. – Хотели дождаться тебя, но я решила, что не стоит, и сама ее отпустила.

– И правильно сделала, – кивнул головой Баоюй. – Я ведь об этом знал, зачем же было меня дожидаться?

– От гуйфэй приезжал евнух Ся, привез сто двадцать лянов серебра, – продолжала Сижэнь. – Гуйфэй приказала устроить с первого по третье число «благодарственное моление о ниспослании спокойствия» в монастыре Чистейшей пустоты, совершить жертвоприношения и пригласить актеров. Государыня также желает, чтобы пожаловал туда старший господин Цзя Чжэнь вместе со всеми членами рода, воскурил благовония и поклонился Будде. Еще она прислала с евнухом подарки к празднику Начала лета.

Сижэнь позвала служанку и велела ей принести подарки: два дворцовых веера, две нити четок из красного благовонного дерева, два куска шелка с узором из хвостов феникса и циновку, сплетенную из стеблей лотоса.

– А остальные что получили? – полюбопытствовал Баоюй, не скрывая радости. – То же самое?

– Твоя бабушка получила в придачу яшмовый жезл «исполнения желаний», так же как отец, мать и тетя, еще агатовую подушечку, – рассказывала Сижэнь. – Баочай то же, что и ты. Барышня Линь Дайюй, вторая барышня Инчунь, третья барышня Таньчунь и четвертая барышня Сичунь – веер и четки. Супруга старшего господина госпожа Ю, супруга второго господина Фэнцзе – по два куска тонкого шелка, по два куска атласа и по два мешочка для благовоний, а сверх того по две лекарственные палочки.

– Как же так? – недовольно спросил Баоюй. – Почему сестра Баочай получила такие подарки, как я, а сестрица Дайюй похуже? Может быть, что-то перепутали?

– Нет, – ответила Сижэнь, – этого не могло случиться, все было подробно расписано! Твои подарки находились у бабушки, я принесла их оттуда. Бабушка велела тебе завтра с утра прийти поблагодарить.

– Непременно, – обещал Баоюй.

Он велел позвать Цзыцзюань и сказал ей:

– Отнеси эти вещицы своей барышне и передай, пусть выберет что понравится и оставит себе.

Цзыцзюань ушла, но вскоре вернулась с ответом:

– Барышня велела сказать, что тоже получила подарки и ей ничего не нужно.

Баоюй велел служанкам взять подарки обратно, а сам быстро умылся и хотел отправиться к матушке Цзя. Но тут он увидел в дверях Дайюй и с улыбкой бросился ей навстречу:

– Почему ты ничего не пожелала взять из того, что я прислал?

Дайюй давно забыла о том, что накануне сердилась на Баоюя, но все же сказала:

– Такого счастья я недостойна. Разве могу я сравниться с барышней Баочай, которую, благодаря ее золоту, судьба связала с яшмой? Ведь я всего лишь невежественная девчонка!

Услышав «золото» и «яшма»^[251], Баоюй растерянно произнес:

– Это все болтовня, у меня и в мыслях ничего подобного не было! Пусть меня покарает Небо и уничтожит Земля, пусть я навсегда потеряю человеческий облик, если говорю неправду.

Дайюй догадалась, что он понял намек, и промолвила:

– К чему давать клятвы? Все эти россказни о золоте и яшме мне совершенно безразличны.

– Не знаю, как тебе объяснить, но когда-нибудь ты сама поймешь мои чувства, – сказал Баоюй. – Ведь после бабушки, отца и матери ты мне дороже всех. Ни к кому я так не привязан, клянусь!

– Не клянись, – сказала Дайюй, – я знаю, что ты думаешь только обо мне, когда я перед тобой, но стоит тебе увидеть сестру Баочай, как ты сразу обо мне забываешь!

– Это тебе так кажется, – возразил Баоюй.

– Тогда почему ты вчера не обратился ко мне, когда сестра Баочай не захотела тебя выгораживать? – спросила Дайюй. – Как бы ты поступил, будь я на ее месте?

В этот момент вошла Баочай и разговор прекратился. Но девушка, будто ничего не заметив, направилась к госпоже Ван, посидела немного и пошла к матушке Цзя. Баоюй был уже там.

Баочай вспомнила, как ее мать однажды рассказывала госпоже Ван, что в свое время какой-то монах подарил ей золотой замок и предсказал, что ее дочь выйдет замуж за обладателя яшмы. Поэтому Баочай и избегала Баоюя. А тут еще Юаньчунь прислала ей и Баоюю одинаковые подарки. Совсем неудобно. Хорошо, что Баоюй увлечен Дайюй и не придал этому никакого значения. Увидев сестру, Баоюй попросил:

– Сестра, дай-ка мнепосмотреть твои четки!

Четки висели на левой руке Баочай. Рука была пухлой, и снять их сразу Баочай не смогла. Глядя на ее полные белые руки с лоснящейся кожей, Баоюй невольно подумал:

«Жаль, что у Дайюй не такие руки, как приятно было бы их погладить!»

И тут в голову ему пришла мысль о «золоте и яшме». Он взглянул на Баочай, на ее нежное, будто серебряное лицо, глаза, напоминавшие абрикос, алые губы, густые брови-стрелы, и она показалась ему красивее Дайюй. Это повергло его в смятение.

Баочай уже сняла с руки четки, но он забыл про них и стоял ошеломленный.

Баочай заметила растерянность Баоюя, и ей стало неловко. Она бросила четки и собралась уйти, но в этот момент увидела на пороге Дайюй, та, покусывая платочек, пристально смотрела на них.

– Ты ведь боишься ветра, – произнесла Баочай. – Зачем же стоишь на сквозняке?

– Я только сейчас вышла, – ответила Дайюй. – Мне показалось, что кричит дикий гусь, и я решила поглядеть.

– Где гусь? – воскликнула Баочай. – Пойду-ка и я посмотрю!

– А он уже улетел, – промолвила Дайюй.

Она взмахнула платочком и задела Баоюя по лицу.

– Ай-я, – вскрикнул Баоюй. – Что это?

Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава двадцать девятая

Счастливый юноша молит о блаженстве;

чересчур мнительная девушка пытается разобраться в своих чувствах

Итак, когда Дайюй взмахнула платочком и задела Баоюя по лицу, тот воскликнул:

– Кто это?

– Это я, нечаянно, – ответила Дайюй, виновато покачала головой и улыбнулась. – Сестра Баочай хотела посмотреть, где летел дикий гусь, я показала платочком и вот попала тебе по лицу.

Баоюй потер глаза, хотел что-то сказать, но промолчал.

Вскоре пришла Фэнцзе, сказала, что первого числа в монастыре Чистейшей пустоты будут служить благодарственный молебен, после которого состоится представление, и предложила всем поехать туда.

– Я, пожалуй, останусь дома, – сказала Баочай. – Очень жарко, да и все эти пьесы я видела.

– Там есть две башни, в них довольно прохладно, – промолвила Фэнцзе. – Захотите поехать, я заранее пошлю людей, чтобы хорошенько убрали, переселили оттуда монахов, развесили занавески, и не велю никого из посторонних туда пускать. Мы с госпожой уже договорились об этом. Если же вы не хотите, я поеду одна. Уж очень скучно последние дни! А домашние представления мне надоели!

– Я поеду с тобой, – заявила матушка Цзя.

– Это хорошо, бабушка, только мне не совсем удобно, – заметила Фэнцзе.

– Пустяки, – ответила матушка Цзя, – я расположусь на главной башне, а ты на боковой, так что тебе не придется приличия ради стоять возле меня. Согласна?

– Это еще одно доказательство вашей любви ко мне! – воскликнула Фэнцзе.

– И тебе следовало бы поехать, – обратилась матушка Цзя к Баочай, – ведь твоя мать едет. Дома будет так скучно, что поневоле придется спать.

Пришлось Баочай согласиться.

Матушка Цзя послала служанок за тетушкой Сюэ, велев им также предупредить госпожу Ван, чтобы взяла с собой девушек. Госпожа Ван отказалась ехать, ей нездоровилось, к тому же она ждала вестей от Юаньчунь. Но, узнав, что сама матушка Цзя собирается ехать, сказала:

– Пожалуй, там будет весело. Пусть все, кто желает поразвлечься, поедут вместе со старой госпожой.

Едва об этом стало известно в саду, как не столько барышни, сколько их служанки, которым, кстати сказать, не так уж часто удавалось бывать за пределами дворца Жунго, загорелись желанием во что бы то ни стало съездить повеселиться и пустили в ход все средства, чтобы уговорить своих хозяек не отказываться от приглашения. Таким образом, Ли Вань и все девушки, жившие в саду Роскошных зрелищ, изъявили желание ехать. Это еще больше обрадовало матушку Цзя, и она распорядилась тотчас же послать в монастырь людей, чтобы все там хорошенько прибрали. Но мы не будем об этом подробно рассказывать.

Итак, первого числа у ворот дворца Жунго скопилось множество экипажей и всадников, собралась целая толпа людей.

Дворцовые слуги и управляющие знали, что церемония устраивается по повелению гуйфэй и к тому же совпадает со счастливым праздником Начала лета, знали также, что сама матушка Цзя отправляется в монастырь воскурить благовония. Поэтому они проявили особое усердие и захватили с собой все, что только могло понадобиться в подобном случае.

Вот вышла из дому матушка Цзя и села в паланкин с восемью носильщиками. Ли Вань, Фэнцзе и тетушка Сюэ заняли места в паланкинах с четырьмя носильщиками. Баочай и Дайюй ехали в коляске под бирюзовым зонтом с бахромой, украшенной жемчугом и драгоценными камнями, а Инчунь, Таньчунь и Сичунь – в коляске с красными колесами под пестрым зонтом. Затем следовали служанки всех барышень и дам. Кормилица с маленькой Дацзе на руках ехала в отдельной коляске. Еще взяли с собой старых мамок и нянек, женщин, обычно сопровождавших хозяев при выездах, служанок для черной работы и разных поручений, в общем, экипажи запрудили всю улицу.

По обеим сторонам толпились жители, желавшие поглядеть на пышное и торжественное праздничное шествие. Женщины из бедных семей стояли в воротах своих домов, оживленно переговариваясь и жестикулируя.

Вдруг далеко впереди заколыхались флаги, зонты и процессия двинулась. Ее открывал юноша, восседавший на белом коне под серебряным седлом. Он держал в руках поводья с красной бахромой и ехал шагом перед паланкином, который несли восемь носильщиков. Окутанная дымом благовоний, процессия двигалась за ним. Тишину на улице нарушал лишь скрип колес да стук конских копыт по мостовой.

Когда процессия достигла ворот монастыря Чистейшей пустоты, послышались удары в колокол и навстречу в полном облачении, сопровождаемый монахами, вышел настоятель Чжан. Завидев его, Баоюй сошел с коня.

Едва паланкин матушки Цзя внесли в ворота монастыря, она увидела по обе стороны дорожки статуи богов и приказала остановиться. Встречать ее вышли Цзя Чжэнь и другие младшие члены рода. Фэнцзе и Юаньян, приехавшие раньше, помогли матушке Цзя выйти из паланкина.

Но в этот момент произошло замешательство: даосский монашек лет двенадцати – тринадцати, который снимал нагар со свечей, зазевался, а когда хотел убежать и спрятаться, попал прямо в объятия Фэнцзе. Не долго думая, та дала ему такую затрещину, что мальчик полетел кубарем.

– Паршивец! – крикнула Фэнцзе. – Куда тебя несет!

Монашек позабыл о выроненных щипцах и хотел улизнуть. Но в это время неподалеку остановилась коляска, в которой приехала Баочай. Сопровождавшие ее служанки, заметив несчастного мальчика, закричали:

– Хватайте его! Ловите! Бейте!

Услышав шум, матушка Цзя поспешила осведомиться, что произошло. Цзя Чжэнь бросился разузнавать. Но в это время подошла Фэнцзе и сказала:

– Какой-то монашек присматривал за свечами, да не успел спрятаться, вот и поднялся шум.

– Приведите этого мальчика, – приказала матушка Цзя, – и не пугайте его! Ведь в бедных семьях детям не могут дать приличного воспитания, поэтому нечего удивляться, что он оробел при виде такого пышного и шумного зрелища! Разве вам не жалко его? Неужели вы не подумали о его матери?

Она велела Цзя Чжэню немедленно выполнить ее приказание, и тот привел насмерть перепуганного мальчика. Сжимая в руках щипцы, тот опустился на колени и поклонился матушке Цзя до самой земли. Матушка Цзя велела поднять мальчика с колен, приласкала, спросила, сколько ему лет. Но он дрожал от страха и не мог вымолвить ни слова.

– Бедненький! – произнесла матушка Цзя и обратилась к Цзя Чжэню: – Уведи его! Пусть ему дадут денег на фрукты и больше не обижают!

Цзя Чжэнь почтительно поклонился и увел мальчика.

Между тем матушка Цзя осмотрела монастырь и совершила все положенные церемонии. Слуги, находившиеся за воротами, неожиданно увидели Цзя Чжэня, который вел маленького монашка. Цзя Чжэнь велел им дать мальчику денег и строго-настрого приказал не обижать, после чего поднялся на крыльцо и спросил, где управляющий.

– Управляющий! Где управляющий? – раздались голоса. И тотчас же, придерживая рукой шляпу, к Цзя Чжэню подбежал Линь Чжисяо.

– Здесь хоть и просторно, но слишком много людей, – сказал ему Цзя Чжэнь, – вот и началась суматоха. Поэтому слуг, которые могут понадобиться, оставь на этом дворе, а остальных отошли на другой двор. Несколько человек поставь дежурить у внутренних и у двух боковых ворот на случай, если понадобится что-нибудь передать или принести. Понял? Сюда приехали все наши барышни и женщины, так что смотри, чтобы посторонние не шатались.

– Слушаюсь! Понятно! – несколько раз почтительно повторил Линь Чжисяо.

– Можешь идти! – сказал ему Цзя Чжэнь и снова обратился к слугам: – А где Цзя Жун?

Не успел он спросить, как тут же увидел сына – он выбежал из боковой башни.

– Полюбуйтесь-ка! – рассердился Цзя Чжэнь. – Я стою на солнцепеке, а он, видите ли, спрятался в тень!

Он велел слугам плюнуть на Цзя Жуна. Зная крутой нрав Цзя Чжэня, слуги не осмелились перечить, и один из них, мальчик, подбежал, плюнул Цзя Жуну в лицо и крикнул:

– Сам господин не боится жары! А вы осмелились спрятаться в холодок?

Цзя Жун стоял навытяжку, не произнося ни слова.

Испугались и остальные, укрывшиеся в тени, под монастырской стеной, и один за другим незаметно ускользнули из тени.

– Ну, чего ждешь? – снова обрушился Цзя Чжэнь на сына. – Живо садись на коня и езжай домой за служанками, которые там остались. Старая госпожа и барышни здесь, пусть едут прислуживать!

Цзя Жун бросился со двора, крича на ходу, чтобы подавали коня, а про себя возмущался: «Все бродили без дела, а досталось мне одному!»

– У тебя что, руки связаны? – заорал он на слугу. – Коня не можешь подать!

Ехать в город Цзя Жуну не хотелось, он подумал было послать вместо себя слугу, но не решился и поскакал сам.

Цзя Чжэнь между тем собрался войти в дом, как вдруг заметил стоявшего рядом даоса Чжана, который с улыбкой обратился к нему:

– Мне, собственно говоря, как монаху, можно бы находиться в помещении. Но поскольку там укрылись от жары барышни, я не посмел войти без вашего дозволения, господин! Может быть, госпожа что-нибудь пожелает или захочет пройтись, так вы передайте ей, что я буду ждать здесь.

Когда-то даос Чжан был одним из доверенных лиц Жунго-гуна, но Цзя Чжэнь знал, что сам покойный император называл его Бессмертным из великого царства грез и пожаловал ему должность главы даосского управления. А нынешний государь возвел его в сан Праведника, достигшего совершенства, потому ваны, гуны и правители отдаленных провинций величали его святым. Разумеется, и Цзя Чжэнь относился к даосу с почтением. К тому же Чжан часто бывал во дворцах Жунго и Нинго, где встречался с матушкой Цзя и барышнями.

– Ведь здесь все свои, – сказал ему Цзя Чжэнь. – А вы просите у меня дозволения войти? Попробуйте-ка еще раз завести подобные речи, я вас за бороду оттаскаю! Идемте!

Цзя Чжэнь привел даоса к матушке Цзя и промолвил с поклоном:

– Почтенный наставник Чжан пришел справиться о вашем здоровье, госпожа!

– Пусть подойдет, – ответила матушка Цзя.

Цзя Чжэнь подвел даоса. Тот хихикнул и произнес:

– О всевидящий Будда! Как я рад видеть вас, госпожа! Надеюсь, вы все в добром здравии и наслаждаетесь счастьем? Позвольте пожелать счастливой жизни всем вашим барышням! Давно я не приходил к вам во дворец справляться о здоровье! Кстати, госпожа, выглядите вы лучше, чем раньше!

– А ты как себя чувствуешь, святой отец? – с улыбкой осведомилась матушка Цзя.

– Вашими милостями пока здоров, – смиренно отвечал даос– А как чувствуют себя ваши домашние? Как поживает Баоюй? Недавно – двадцать шестого числа – я устроил торжество в честь дня рождения великого вана, Объявшего небо. Людей было немного, все чинно и скромно, но Баоюй не пришел, хотя я послал ему приглашение, сказали, что он отлучился из дома.

– В тот день его и в самом деле не было дома, – подтвердила матушка Цзя и приказала позвать Баоюя.

Но тут он сам появился, быстро подошел к даосу и справился о его здоровье. Даос облобызал юношу, в свою очередь осведомился, как тот себя чувствует, а затем обратился к матушке Цзя:

– Младший брат, как я вижу, пополнел!

– Это только так кажется, – возразила матушка Цзя. – На самом деле он слабый и хилый. Отец заставляет его учиться сверх всякой меры, даже до болезни довел!

– Недавно мне довелось читать стихи младшего брата, – продолжал даос Чжан, – выше всякой похвалы. Не понимаю, почему отец жалуется на его лень? Ведь младший брат достиг совершенства… И внешностью, и манерами, и речью своей он так напоминает покойного Жунго-гуна!

Глаза даоса увлажнились, а матушка Цзя печально произнесла:

– Да! Я вырастила нескольких сыновей и внуков, но ни один не похож на моего покойного мужа так, как Баоюй!

– Молодые господа и не представляют себе, каким был покойный Жунго-гун, – произнес даос Чжан. – Пожалуй, даже ваши сыновья плохо его помнят! – Даос громко рассмеялся и добавил:

– Недавно я видел в одной семье девушку пятнадцати лет, настоящую красавицу, и подумал, что неплохо бы просватать ее за Баоюя. Девушка умна, хорошо воспитана, к тому же богата, лучшей пары и не сыщешь. Не знаю только, каково ваше мнение, почтенная госпожа! Если согласны, я готов устроить это дело.

– Недавно один монах сказал, что мальчику суждено жениться, когда он будет постарше, – ответила матушка Цзя. – Вот подрастет, тогда и потолкуем. А пока разузнай все хорошенько об этой девушке. Дело не в богатстве, главное – чтобы собой была хороша. А если бедная, дадим ее родителям денег. Ведь очень трудно подыскать невесту и красивую, и с хорошим характером.

Фэнцзе, находившаяся тут же, упрекнула даоса:

– Ты, отец Чжан, так и не удосужился сделать талисман для моей дочки, а недавно набрался смелости и прислал ко мне людей просить кусок желтого атласа! Я не хотела давать, да побоялась тебя обидеть!

Даос ответил со смехом:

– Я, видно, ослеп и не заметил, что вы здесь. Талисман давно готов! Еще третьего дня я собирался прислать его вам, но, узнав, что к нам собирается госпожа, в суматохе забыл об этом… Талисман лежит перед статуей Будды, сейчас принесу.

Он побежал в главный зал храма и тут же вернулся, неся поднос с красным шелковым узелком. Даос развязал узелок, вытащил талисман и передал кормилице Дацзе, а сам изъявил желание взять девочку на руки.

– Ты бы так принес талисман, зачем понадобился поднос? – засмеялась Фэнцзе.

– Как же можно? У меня руки не такие чистые, как поднос, – ответил Чжан.

– Когда ты явился с подносом, я испугалась! – воскликнула Фэнцзе. – Думала, ты собираешься просить у нас подаяние!

Тут все громко расхохотались, даже Цзя Лянь не мог сдержать улыбку.

– Ах ты, мартышка! – покачала головой матушка Цзя, обернувшись к Фэнцзе. – Неужели не боишься угодить в ад, где болтунам отрезают язык?

– Нас, господ, это не касается, – сказала Фэнцзе. – Но хотелось бы знать, почему он все время твердит, что надо совершать побольше добрых дел? А если не совершать, разве меньше проживешь?

– Не для подаяния взял я поднос, – ответил Чжан. – Мне хотелось попросить у брата Баоюя его чудесную яшму, которую желают посмотреть пришедшие из далеких краев мой собрат по вероучению, его ученики и ученики его учеников.

– И стоило из-за этого беспокоиться! – воскликнула матушка Цзя. – Взял бы да и отвел к ним Баоюя, пусть любуются его яшмой сколько хотят!

– Поймите, почтенная госпожа, – возразил даос Чжан. – Благодаря вашим заботам я в свои восемьдесят лет здоров, и ступить лишний шаг для меня ничего не стоит. Зачем же утруждать брата Баоюя? Да еще в такую жару! Людей соберется много, и духота будет невыносимая.

Тут матушка Цзя приказала Баоюю снять яшму и положить на поднос. Чжан с благоговейным трепетом завернул ее в шелковый платок и вышел, подняв высоко поднос и неся его перед собой.

Тем временем матушка Цзя осмотрела монастырь и поднялась на башню. Здесь ее встретил Цзя Чжэнь и доложил:

– Отец Чжан принес яшму.

Даос с подносом в руках подошел к матушке Цзя и с улыбкой сказал:

– Благодаря вашей доброте все смогли посмотреть чудесную яшму брата Баоюя, за что выражают вам благодарность и свое глубочайшее почтение. К сожалению, ни у кого из моих братьев по вероучению не оказалось на сей случай достойных подарков, и они решили поднести вам в знак уважения ритуальные вещи, помогающие им проповедовать свое учение. Ничего особенного здесь нет, но если вы позволите, пусть брат Баоюй выберет себе то, что ему по душе, а остальное, если ему будет угодно, раздаст людям.

Матушка Цзя поглядела на поднос. На нем грудой лежали золотые украшения в форме полудиска, яшмовые украшения в форме полукольца, жезлы «исполнения желаний», пластинки с пожеланием благополучия, и все это было инкрустировано драгоценными каменьями, с тонкой чеканкой и отполировано до блеска. Всего на подносе лежало около сорока или пятидесяти предметов.

– Зачем ты обманываешь! – упрекнула даоса матушка Цзя. – Откуда возьмутся у монахов такие дорогие вещи? Этих подарков я никак принять не могу!

– Ведь они хотят выразить вам свое уважение, – смиренно произнес даос Чжан. – Я просто не посмел им помешать! Если вы откажетесь принять эти дары, почтенная госпожа, меня сочтут недостойным быть членом братства даосов.

Пришлось матушке Цзя согласиться, и она распорядилась принять дары.

– Конечно, нельзя отказываться, раз отец Чжан так просит, – сказал Баоюй матушке Цзя. – Но мне эти вещи ни к чему, и лучше всего раздать их бедным.

– Это, пожалуй, справедливо, – согласилась матушка Цзя.

Но даос Чжан запротестовал:

– Конечно, очень дорогих вещей здесь нет и мне понятно желание брата Баоюя совершить доброе дело, но кто знает, в чьи руки попадут эти вещи! Не осквернят ли их? Если уж вы непременно хотите помочь бедным, дайте им денег!

– Хорошо, – уступил Баоюй, – вечером я сам это сделаю.

Он позвал слуг и распорядился унести подарки, после чего даос Чжан удалился.

Между тем матушка Цзя и все остальные поднялись на главную башню, где и расположились, а Фэнцзе – на восточную, предоставленную в ее распоряжение. Служанки разместились поблизости, на западной башне, на случай, если понадобятся.

Через некоторое время Цзя Чжэнь поднялся к матушке Цзя и сказал:

– Мы только что тянули жребий, и он выпал на сцену из пьесы «Белая змея».

– А о чем пьеса? – поинтересовалась матушка Цзя.

– О том, как основатель династии Хань – Гаоцзу – отрубил голову Белой змее и воссел на трон, – ответил Цзя Чжэнь. – Затем будут представлены акты из пьесы «Полна кровать бамбуковых табличек».

Матушка Цзя осталась довольна и кивнула головой:

– Обе пьесы вполне годятся. Раз на них выпал жребий, пусть так и будет.

Затем она спросила о третьей пьесе.

– «Правитель Нанькэ», – ответил Цзя Чжэнь. Матушка Цзя промолчала. Цзя Чжэнь спустился вниз и распорядился, чтобы приготовили все необходимое для приношения духам, а также совершили положенные церемонии. О том, как проходило представление, мы рассказывать не будем.

Баоюй, ни на минуту не отлучавшийся от матушки Цзя, приказал подать принесенный даосом поднос, надел на шею свою яшму и от нечего делать принялся перебирать лежавшие на подносе вещи, показывая каждую матушке Цзя.

Неожиданно матушка Цзя заметила среди вещей отлитого из червонного золота цилиня с головой, украшенной перьями зимородка, и, взяв его у Баоюя, с улыбкой сказала:

– Точно такого цилиня я, кажется, видела у кого-то из детей!

– Верно! – поддакнула Баочай. – У Сянъюнь, только у нее поменьше.

– У Сянъюнь? – воскликнула матушка Цзя.

– Как же так? – Баоюй тоже удивился. – Ведь Сянъюнь постоянно бывает у нас, почему, же я никогда не видел у нее ничего подобного?

– Сестра Баочай не в пример тебе очень внимательна, потому и заметила, – произнесла с улыбкой Таньчунь.

– Не в этом дело, – возразила Дайюй, – просто сестра Баочай всегда замечает, что на ком надето. Все, до мелочей, где уж нам с ней тягаться!

Баочай сделала вид, будто не слышит.

Баоюй, узнав, что у Сянъюнь есть такое же украшение, украдкой сунул цилиня за пазуху. Но тут же испугался, как бы не разгадали его мыслей, и огляделся. Однако никто ничего не заметил, кроме Дайюй, которая легким кивком головы как бы одобрила его.

Баоюю стало неловко, он незаметно вынул из-за пазухи цилиня и обратился к Дайюй:

– Эта вещица очень забавная, могу подарить ее тебе. Вернемся домой, повесим на шнурок, и ты наденешь!

– Нашел чем удивить! – пренебрежительно ответила Дайюй.

– Не хочешь – не надо, возьму себе! – проговорил Баоюй.

Он снова сунул цилиня за пазуху и в этот момент увидел в дверях жену Цзя Чжэня, госпожу Ю и вторую жену Цзя Жуна, госпожу Ху. Они только сейчас приехали и сразу пошли поклониться матушке Цзя.

– А вы зачем здесь? – удивилась матушка Цзя. – Ведь я от нечего делать поехала!

Но едва она договорила, как на пороге появился слуга и доложил:

– Приехал человек из дома военачальника Фэн Цзыина.

Оказывается, в доме Фэн Цзыина стало известно, что семья Цзя устраивает молебствие в монастыре, и они решили послать в подарок благовония, чай, свиней, баранов и редкие яства.

Узнав об этом, Фэнцзе поспешила к матушке Цзя и с улыбкой сказала:

– Вот это да! Такое мне и в голову не могло прийти. Мы поехали просто так, а люди подумали, будто мы всерьез совершаем жертвоприношения! Даже подарки прислали! Это все вы, бабушка, затеяли! Теперь готовьте ответные подарки!

Как раз в это время две служанки, приехавшие из дома Фэн Цзыина, поднялись на башню и вручили подарки матушке Цзя. Следом за ними появились слуги сановника Чжао. В общем, все родственники, близкие и дальние, друзья и знакомые, услышав, что матушка Цзя решила устроить моление в храме, поспешили поднести ей подарки.

– Ведь мы только хотели развлечься, – сокрушенно вздыхала матушка Цзя. – А доставили всем столько хлопот!

Остаток дня она провела в монастыре, но, вернувшись домой, заявила, что больше туда не поедет.

– Дело, как говорится, надо доводить до конца. Переполошили людей – теперь терпите, – заявила Фэнцзе. – Раз уж подняли всех на ноги, так по крайней мере повеселимся как следует!

Надо сказать, что Баоюй рассердился на даоса за то, что тот завел с матушкой Цзя разговор о его женитьбе, и, приехав домой, во всеуслышание заявил:

– Не желаю я больше видеть этого даоса!

Никто не понял, в чем дело. Вдобавок Дайюй, возвратившись из монастыря, почувствовала недомогание, и на следующий день матушка Цзя решительно отказалась ехать туда. Уехала одна Фэнцзе. Но об этом мы рассказывать не будем.

Дайюй заболела, а Баоюй лишился покоя, не ел, не пил, то и дело прибегал справляться о ее здоровье и замирал от страха при мысли, что с ней может случиться несчастье.

Как-то Дайюй сказала ему:

– Поехал бы лучше смотреть представление! Что сидеть дома?

Баоюй, все еще возмущенный тем, что даос Чжан посмел заговорить о его женитьбе, услышав слова Дайюй, с горечью подумал:

«Тем, кто не понимает, что творится у меня на душе, простительно, но зачем она насмехается надо мной?» – И он еще больше расстроился. Будь это не Дайюй, он дал бы волю своему гневу, а тут лишь опустил голову и проговорил:

– Лучше бы мне не знать тебя! Но теперь уже ничего не поделаешь!

– Значит, жалеешь, что узнал меня? – с холодной усмешкой произнесла Дайюй. – Еще бы! Я ведь недостойна тебя!

Баоюй посмотрел ей в глаза и спросил:

– Уж не призываешь ли ты со спокойной душой проклятье на мою голову?

Дайюй сначала не поняла, что он хочет сказать.

– Разве я вчера не поклялся тебе? – продолжал Баоюй. – Зачем же ты снова заводишь об этом речь? Даже если меня постигнет несчастье, тебе-то какая польза от этого?

Только теперь Дайюй вспомнила об их разговоре накануне и пожалела о сказанном. Она разозлилась на себя, а потом, устыдившись, заплакала.

– Пусть уничтожит меня Небо и покарает Земля, если я желаю тебе несчастья! – сквозь слезы произнесла она. – Да и зачем это мне? Но я понимаю, ты пришел выместить свою досаду на мне. Даос Чжан хочет сосватать тебя, а это помешает твоей женитьбе, предопределенной самим Небом!

Надо сказать, что Баоюй от природы не был чужд низменных страстей. Они росли вместе с Дайюй и научились угадывать чувства и мысли друг друга. Сейчас он повзрослел, начитался простонародных книг и жизнеописаний, стал разбираться в отношениях между мужчиной и женщиной и считал, что ни одна из обитательниц женских покоев ни дома, ни у родственников не может сравниться красотой с Дайюй. И он полюбил ее. Но сказать прямо о своих чувствах не решался, а потому пускался на всякие хитрости – то радовался то гневался, – чтобы испытать Дайюй.

Дайюй тоже испытывала Баоюя – то насмешками, то притворством, никогда не упуская удобного случая.

Они без конца лгали друг другу, скрывая истинные мысли и чувства, но ложь, сталкиваясь с ложью, рождает истину. Поэтому Баоюй и Дайюй вечно ссорились, даже по пустякам.

Вот и сейчас Баоюй подумал:

«Другие меня не понимают, но ты не можешь не понять, что все мои чувства устремлены к тебе! А ты не только не хочешь меня утешить, а еще и огорчаешь своими насмешками. Значит, не любишь меня, даже думать обо мне не желаешь!»

Но сказать обо всем этом Баоюй ни за что не решился бы.

«Я знаю, ты любишь меня, – размышляла тем временем Дайюй. – Пусть болтают вокруг, что золоту и яшме суждено соединиться, ты и слушать этого не желаешь. Даже когда я заговорю о золоте и яшме, ты делаешь вид, будто не слышишь, значит, дорожишь мною, одну меня любишь. А стоит мне намекнуть на это – сердишься. Почему? Чтобы испытать меня, чтобы я не верила в твою любовь? Но ведь все мысли у тебя обо мне».

Баоюю, глядя на нее, хотелось сказать:

«Я готов на все, даже смерть приму с радостью, лишь бы ты поступила согласно моему желанию. Пойми, мы должны сблизиться. Не надо меня избегать!»

И Дайюй, словно прочитав мысли Баоюя, подумала:

«Заботься больше о себе, тогда я буду спокойна. Мы не должны постоянно быть вместе, чтобы все время не ссориться».

Дорогой читатель, возможно, ты скажешь, что молодых людей обуревали одни и те же чувства? Пожалуй, это верно, но они были до того разными, что, стремясь сблизиться, все больше отдалялись друг от друга.

Трудно описать сокровенные чувства молодых людей, поэтому расскажем лучше об их внешнем проявлении.

Стоило Дайюй обмолвиться о «женитьбе, предопределенной самим Небом», как Баоюй, выйдя из себя, сорвал с шеи свою драгоценную яшму и, швырнув ее на пол, закричал:

– Сейчас разобью эту дрянь вдребезги, и делу конец!

Но яшма осталась целой и невредимой. Баоюй метался по комнате в поисках чего-нибудь тяжелого, чем можно было бы разбить яшму.

– Зачем разбивать ни в чем не повинную яшму? – сквозь слезы проговорила Дайюй. – Убей лучше меня!

На шум прибежали Цзыцзюань и Сюэянь и стали их урезонивать, пытаясь отнять у Баоюя яшму, которую он нещадно колотил. Но Баоюй так разошелся, что служанкам пришлось позвать на помощь Сижэнь. Общими усилиями удалось все же спасти яшму.

– Она моя! – кричал Баоюй. – Что хочу, то и делаю с ней. – Лицо его позеленело от злости, глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит, брови взметнулись вверх. Никогда еще Сижэнь не видела его в таком состоянии. Но девушка спокойно взяла его за руку и с улыбкой сказала:

– Ты подумал о том, каково будет сестрице, если ты разобьешь яшму? Ведь яшма не виновата, что вы поссорились!

Горько плакавшая Дайюй вдруг почувствовала, что Сижэнь гораздо добрее Баоюя, ее слова проникли глубоко в душу Дайюй, и от волнения ей стало дурно, а потом началась рвота – незадолго до этого девочка выпила целебный отвар из грибов сянжу. Служанки принялись возле нее хлопотать, подставили платок, стали хлопать по спине.

– Вы, барышня, совсем не бережете свое здоровье, – с упреком сказала Цзыцзюань. – Выходит, напрасно вы приняли лекарство. А каково будет второму господину Баоюю, если вы опять заболеете?

«Насколько Цзыцзюань душевнее Дайюй», – подумал Баоюй, но тут же раскаялся, стоило ему взглянуть на сестру: она покраснела, на лбу выступил пот, по щекам текли слезы, плечи судорожно вздрагивали от рыданий.

«Вот до чего я ее довел, а помочь ничем не могу». – Из глаз его покатились слезы. У доброй Сижэнь заныло сердце. Рука Баоюя, которую она держала в своей, была холодна как лед. Ей хотелось утешить юношу, но она молчала, боясь еще больше его расстроить, может быть, он чем-то очень обижен. В то же время ей не хотелось быть жестокой к Дайюй. И она, не зная, что делать, будучи, как все женщины, чувствительной по натуре, тоже расплакалась.

Цзыцзюань принялась легонько обмахивать Дайюй веером, а потом, глядя на остальных, тоже стала утирать слезы.

Сижэнь первая взяла себя в руки, улыбнулась и сказала Баоюю:

– Может, тебе и недорога твоя яшма, но вспомни, кто сделал шнурок с бахромой, на котором она висит, и тогда не будешь больше ссориться с барышней Дайюй.

Услышав это, Дайюй схватила попавшиеся под руку ножницы, превозмогая слабость, села на постели и стала резать шнурок. Увы! Сижэнь и Цзыцзюань не успели ей помешать.

– Напрасно я так старалась, – сквозь слезы проговорила Дайюй, – не нужен ему мой подарок. Пусть кто-нибудь другой сделает ему лучший шнурок.

– Зачем вы режете?! – вскричала Сижэнь, беря у Дайюй яшму. – Это я во всем виновата, наболтала тут лишнего.

– Хоть на кусочки разрежь! – произнес Баоюй. – Мне все равно! Яшму я больше носить не буду!

Старухи служанки, которые видели, какой разыгрался скандал, испугались, как бы не случилось беды, и побежали к матушке Цзя и госпоже Ван, чтобы не оказаться потом виноватыми. Увидев переполошившихся старух, матушка Цзя и госпожа Ван, не поняв толком, в чем дело, поспешили в сад. Тут Сижэнь бросила укоризненный взгляд на Цзыцзюань, словно хотела сказать: «Зачем тебе понадобилось их тревожить!»

То же самое Цзыцзюань думала о Сижэнь.

Войдя в комнату, матушка Цзя и госпожа Ван увидели, что Баоюй и Дайюй насупившись сидят в разных углах и молчат. На вопрос, что случилось, никто толком не мог ответить. Тогда обе женщины напустились на служанок.

– Совсем разленились, стоите, будто вас это не касается! Почему вы их не утихомирили?

Служанки молчали. Кончилось тем, что матушка Цзя увела Баоюя к себе.

Наступило третье число – день рождения Сюэ Паня. По этому случаю устроили пир, а также театральное представление, и Цзя отправились туда всей семьей.

Баоюй, который еще не виделся с Дайюй после их последней размолвки и очень раскаивался, не захотел ехать и, сославшись на нездоровье, остался дома.

Дайюй, хотя и чувствовала себя лучше, узнав, что Баоюй остается дома, подумала:

«Ведь он так любит вино и спектакли, а не поехал в гости! Наверняка из-за нашей ссоры. А может, узнал, что я не поеду, и тоже не захотел? Не надо было мне резать шнурок. Ведь если он не захочет носить свою яшму, мне придется надеть ее ему на шею. Уж тогда он не посмеет снять!»

В общем, Дайюй тоже раскаивалась в том, что обидела Баоюя.

Матушка Цзя между тем решила взять их обоих в гости, надеясь, что они там помирятся. Но против ее ожиданий, Баоюй и Дайюй ехать не пожелали.

Матушка Цзя была недовольна.

– Видимо, это в наказание за грехи в прежней жизни я не знаю покоя из-за этих двух несмышленышей. Верно гласит пословица: «Тех сводит судьба, кто друг с другом враждует». Когда я закрою глаза и перестану дышать, пусть ссорятся сколько угодно. Скорее бы смерть пришла!

Слова эти случайно дошли до ушей Баоюя и Дайюй. Прежде им не приходилось слышать, что «тех сводит судьба, кто друг с другом враждует», и они задумались, пытаясь понять глубокий смысл, заключенный в этих словах. На глаза навернулись непрошеные слезы.

Дайюй плакала в павильоне Реки Сяосян, обратив лицо к ветру, а Баоюй вздыхал во дворе Наслаждения пурпуром, обратив взор к луне. Недаром говорят, что «можно находиться в разных местах, но одинаково чувствовать».

Пытаясь успокоить Баоюя, Сижэнь ему выговаривала:

– Это ты виноват в вашей ссоре, один ты. Вспомни, как ты называл дураками мужчин, не ладивших с сестрами, поносивших жен, говорил, что у них нет никакого сочувствия к женщине. Почему же сам стал таким? Завтра пятое число, конец праздника, и если вы не помиритесь, бабушка еще больше рассердится и никому из нас не будет покоя. Послушай меня: смири свой гнев, попроси у сестрицы прощения, и все уладится. Для тебя же будет лучше. Верно?

Баоюй колебался, не зная, как поступить.

Чем все это кончилось, вы узнаете из следующей главы.

Глава тридцатая

Баочай из-за пропавшего веера отпускает два колких замечания;

Лингуань, предавшись мечтам, чертит на песке иероглиф «цян» – роза

Итак, Дайюй пожалела о своей ссоре с Баоюем, но не знала, как помириться, и весь день ходила печальная, словно потеряла что-то очень дорогое.

Цзыцзюань все понимала и мягко ее упрекнула:

– Вы поступили с Баоюем легкомысленно, барышня. Уж кому-кому, а вам это непростительно. Вы ведь знаете его нрав! Вспомните, сколько раз он скандалил из-за этой яшмы?

Дайюй плюнула с досады:

– Не иначе как тебя кто-то подослал отчитывать меня! В чем же мое легкомыслие?

– Зачем вы ни с того ни с сего изрезали шнурок? Вот вам и доказательство вашей вины! Баоюй лишь кое в чем был не прав. Он так хорошо к вам относится! Все ссоры происходят из-за ваших капризов, ведь вы придираетесь к каждому его слову.

Дайюй хотела возразить, но в этот момент раздался стук в ворота. Цзыцзюань прислушалась и с улыбкой сказала:

– Наверняка Баоюй. Пришел просить прощения.

– Не открывай! – крикнула Дайюй.

– Вот и опять вы, барышня, не правы, – заметила Цзыцзюань. – День жаркий, солнце жжет немилосердно, и ему может стать дурно. Неужели вам его не жаль?

И она пошла отпирать ворота. Это и в самом деле оказался Баоюй. Приглашая его войти, Цзыцзюань сказала:

– Какая неожиданность! Я думала, вы никогда больше не приблизитесь к нашему дому!

– Вы готовы из всякого пустяка сделать целое событие! – улыбнулся Баоюй. – С какой стати я вдруг перестану ходить? Пусть я даже умру, душа моя по сто раз в день будет являться сюда! Что сестрица, поправилась?

– Так-то поправилась, только болеет душой, – ответила Цзыцзюань. – Все еще сердится.

– Понимаю, – кивнул Баоюй. – И зачем ей сердиться!

Когда он вошел, Дайюй лежала и плакала. Стоило ей увидеть Баоюя, как сами собой полились слезы.

– Как ты, сестрица? Выздоровела? – приблизившись, с улыбкой спросил Баоюй.

Дайюй стала утирать слезы, а Баоюй осторожно присел на краешек кровати:

– Я знаю, ты все еще сердишься, но решил прийти, чтобы никто не думал, будто мы в ссоре. А то станут нас мирить и сразу увидят, что мы совсем как чужие. Ты лучше ругай меня, бей, делай что хочешь, только не будь ко мне равнодушной! Милая сестрица! Дорогая сестрица!

Дайюй сначала решила не обращать на Баоюя внимания и молчать, но, когда он сказал: «чтобы никто не думал, будто мы в ссоре» и «совсем как чужие», она поняла, что никого нет дороже ее для Баоюя на свете, и снова заплакала.

– Не надо меня утешать! Я не посмею больше дружить с вами, второй господин, – промолвила Дайюй. – Считайте, что я уехала!

– Куда же ты можешь уехать? – с улыбкой спросил Баоюй.

– Домой.

– И я с тобой, – заявил Баоюй.

– А если я умру?

– Тогда я стану монахом.

Дайюй опустила голову.

– А я-то думала, – сказала она, – что ты захочешь умереть вслед за мной! Зачем же болтать глупости? Ведь у вас в семье много сестер: и старших, и младших. Сколько же жизней надо иметь, чтобы становиться монахом после смерти каждой из них? Всем расскажу, что ты здесь говорил.

Баоюй понял, что сболтнул лишнее, но раскаиваться было поздно. Он покраснел от стыда и опустил голову. Хорошо, что никто не слышал их разговора!

Дайюй сердито посмотрела на Баоюя и не произнесла больше ни слова. А заметив, как он покраснел, ткнула пальцем ему в лоб и с укоризной сказала:

– Эй ты! Такой… – Но тут же снова вздохнула и принялась утирать слезы.

Баоюй шел сюда с твердым намерением открыть Дайюй свои чувства, а сказал совсем другое и очень об этом сожалел. Когда же Дайюй заплакала, он окончательно расстроился и тоже не мог сдержать слез. Платка он не захватил и вытирал их рукавом.

Дайюй хоть и плакала, но краешком глаза все же следила за Баоюем; заметив, что он вытирает слезы рукавом своей новенькой рубашки из светло-коричневого тонкого шелка, она, одной рукой прижимая платочек к глазам, другой схватила лежавшую на подушке шелковую косынку и бросила Баоюю.

Баоюй подхватил косынку, вытер слезы и взял Дайюй за руку:

– Не плачь, твои слезы разрывают мне сердце! Лучше вставай и пойдем к бабушке!

– Не хочу я больше с тобой водиться! – вскричала Дайюй, оттолкнув его руку. – Ты уже вырос, а все такой же бесстыдный, даже правил приличия не знаешь!

Не успела она это произнести, как раздался возглас:

– Вот и хорошо!

Вздрогнув от неожиданности, Баоюй и Дайюй быстро обернулись и увидели Фэнцзе.

– Бабушка так расстроена, – сказала та. – Велела узнать, не помирились ли вы. Я не хотела идти, уверяла ее, что не пройдет и трех дней, как все будет в порядке. Но старая госпожа обругала меня лентяйкой. Пришлось выполнить ее просьбу. Оказалось, что я права. Ведь у вас нет причин для раздоров, вы три дня в мире, два дня – в ссоре. Право же, чем взрослее становитесь, тем больше с вами хлопот, как с маленькими. Почему вы вчера наскакивали друг на друга, как бойцовые петухи, а сегодня держитесь за руки и плачете? Ну-ка, пошли к бабушке, пусть она успокоится!

Она схватила Дайюй за руку и потащила к выходу. Дайюй позвала было служанок, но ни одной поблизости не оказалось.

– Зачем они? – спросила Фэнцзе. – Я сама о тебе позабочусь.

Баоюй плелся следом за ними. Когда, выйдя из сада, они пришли к дому матушки Цзя и предстали пред ней, Фэнцзе сказала:

– Говорила же я, что незачем беспокоиться – сами помирятся. Но вы мне велели непременно пойти. Вошла я и вижу, что они уже просят друг у друга прощения и держатся за руки, да так крепко, как держит голубя ястреб, невозможно оторвать друг от друга. Так что не пришлось их мирить.

Услышав это, все весело рассмеялись. Дайюй молча, ни на кого не глядя, села рядом с матушкой Цзя.

Баоюй не знал как оправдаться и обратился к Баочай, которая как раз была здесь.

– В день рождения твоего старшего брата я, как назло, заболел и не только не смог послать ему подарки, но даже поздравить. Старший брат, наверно, обиделся за то, что я не пришел, так ты, уж пожалуйста, ему объясни, почему так случилось.

– Стоит ли объяснять, – возразила Баочай. – Если бы даже ты просто так не пошел, я ни слова бы тебе не сказала. А уж раз ты болел – тем более. Братья должны доверять друг другу, иначе станут чужими.

– Хорошо, что ты меня поняла, сестра, теперь я спокоен, – сказал Баоюй и спросил: – А почему ты не пошла смотреть представление?

– Не терплю жары, – ответила Баочай, – а уйти, не досмотрев до конца, как-то неловко. Вот и пришлось сослаться на нездоровье и не ходить.

Баоюй понял намек и немного смутился, но тут же насмешливо заявил:

– Не удивительно, что тебя сравнивают с Ян-гуйфэй. Только, по-моему, ты чуть-чуть полнее…

Едва сдерживая гнев, Баочай с холодной усмешкой произнесла:

– Может быть, я и похожа на Ян-гуйфэй, но, увы, у меня нет брата, которого можно было бы сравнить с Ян Гочжуном^[252].

Их разговор был прерван появлением служанки Цзинъэр, которая пришла спросить у Баочай, не видела ли та ее веера.

– Наверняка это барышня Баочай его спрятала! – сказала Цзинъэр. – Отдайте мне веер, добрая барышня!

– Попридержи язык! – прикрикнула на нее Баочай. – Не в моих правилах подшучивать над людьми. Лучше спроси у девчонок, с которыми ты вечно балуешься и хихикаешь!

Цзинъэр сконфузилась и убежала.

Баоюй, который снова сболтнул лишнее, да еще на людях, окончательно растерялся и, чтобы скрыть смущение, принялся болтать с сестрами.

Дайюй радовалась, когда между Баочай и Баоюем началась перепалка, ей и самой очень хотелось поддеть Баочай, подшутить над ней, но после прихода служанки Дайюй передумала.

– Сестра Баочай, какую пьесу ты видела?

Баочай, однако, разгадала мысли Дайюй и с улыбкой ответила:

– Пьеса была о том, как Ли Куй обругал Сун Цзяна^[253], а потом просил у него прощения.

– Зачем же пересказывать содержание? Сказала бы лучше, как называется. Неужели забыла? Ведь ты, сестра, хорошо знаешь и древние, и современные пьесы, – заметил Баоюй. – А называется она «Ли Куй приходит с повинной головой».

– Ах вот оно что? – насмешливо воскликнула Баочай. – Ну да, ведь вы изучаете древность, поэтому вам и известно, что это значит!

Баоюй и Дайюй оба покраснели, и им стало обидно друг за друга.

Фэнцзе ничего не поняла, но, глядя на выражение лиц всех троих, с улыбкой спросила:

– Кто же в такую жару ест неспелый имбирь?

Все удивились:

– Неспелый имбирь? Никто не ел…

– Тогда почему у вас такие лица, будто в рот попало что-то горькое? – спросила Фэнцзе, проведя рукой по щеке.

Баоюй и Дайюй не знали, куда деваться от стыда. Баочай хотела что-то сказать, но, заметив, как растерялся Баоюй, промолчала и только улыбнулась. Остальные тоже заулыбались.

После ухода Баочай и Фэнцзе Дайюй обратилась к Баоюю:

– Теперь ты убедился, что есть на свете люди еще более острые на язык, чем я! Я же, по простоте душевной, всегда стараюсь всем угодить, слова не скажу поперек.

Баоюй, и без того расстроенный язвительностью Баочай, совсем приуныл и, опасаясь, как бы Дайюй опять не обиделась, ничего не ответил и ушел.

Завтрак давно прошел, Баоюй, заложив руки за спину, слонялся без цели, но нигде не было ни души. Прячась от жары, все отдыхали – и слуги, и господа.

Баоюй зашагал в западном направлении, миновал проходной зал и очутился у двора Фэнцзе. Ворота оказались запертыми, и Баоюй вдруг вспомнил, что в жаркие дни Фэнцзе обычно отдыхает в полдень, поэтому войти не решился. Он свернул в боковую калитку и направился к дому госпожи Ван. Здесь несколько служанок дремали с вышиваньем в руках. Госпожа Ван спала в комнате на легкой плетеной кровати. Возле нее сидела Цзиньчуань. Она массировала себе ноги и, сонная, смотрела по сторонам. Баоюй сзади подкрался и дернул ее за серьги. Цзиньчуань испуганно открыла глаза.

– Устала? – улыбаясь, спросил Баоюй.

Цзиньчуань едва улыбнулась в ответ, знаком велела Баоюю выйти и снова закрыла глаза. Но уйти Баоюй был не в силах. Он посмотрел на спящую мать, затем вытащил из сумочки несколько освежающих ароматных лепешек и сунул их в рот Цзиньчуань. Та стала их сосать, но даже глаз не открыла.

Баоюй снова потянул ее за руку и тихонько сказал:

– А что, если я попрошу матушку, чтобы она отдала тебя мне, и мы всегда будемвместе?

Цзиньчуань промолчала.

– Непременно попрошу матушку, как только проснется, – продолжал Баоюй.

Цзиньчуань открыла глаза, отстранилась от Баоюя.

– Зачем торопиться? Неужели не знаешь пословицы: «Упавшая в колодец золотая шпилька все равно принадлежит тому, кто ее уронил»? Нечего ко мне привязываться, пойди на восточный двор и возьми к себе Цайюнь, служанку твоего младшего брата Цзя Хуаня.

– Зачем она мне? – улыбнулся Баоюй. – Ведь речь о тебе.

В этот момент госпожа Ван открыла глаза и дала Цзиньчуань пощечину:

– Паршивая тварь! Это вы учите дурному молодых господ!

Баоюй поспешил улизнуть.

Щека у Цзиньчуань горела, но она не осмелилась даже пикнуть. Услышав, что госпожа проснулась, прибежали служанки.

Госпожа Ван подозвала Юйчуань и сказала:

– Передай матери, пусть забирает домой твою старшую сестру!

Тут Цзиньчуань бросилась на колени и со слезами стала умолять госпожу Ван:

– Я больше не буду! Лучше прикажите меня побить, только не выгоняйте, и я сочту это небесной милостью. Я десять лет служу вам, госпожа, как же я буду смотреть людям в глаза, если вы меня прогоните?

Госпожа Ван, добрая по натуре, никогда не била служанок. Но после того, что узнала, не могла сдержать своего гнева и осталась непреклонной, как ни молила ее Цзиньчуань. Поэтому пришлось старухе Бай взять дочь домой. Опозоренная, Цзиньчуань ушла. Но об этом речь впереди.

А сейчас вернемся к Баоюю. Как только госпожа Ван проснулась, он убежал и вскоре очутился в саду Роскошных зрелищ. Там тоже никого не было, только нещадно палило солнце, деревья отбрасывали свою тень на землю да оглушительно трещали цикады. Баоюй медленно брел по саду и вдруг у решетки роз^[254] услышал не то всхлипывание, не то плач. Он остановился, прислушался: да, за решеткой кто-то был.

Надобно сказать, что уже наступил пятый месяц – пора цветения роз. Баоюй осторожно раздвинул кусты и увидел за решеткой девочку. Она сидела на корточках, что-то чертила на земле головной шпилькой и тихонько плакала.

«Неужели какая-нибудь служанка, как в свое время Чернобровка, пришла сюда хоронить цветы?» – подумал Баоюй.

Постояв немного, он улыбнулся пришедшей в голову мысли:

«Если она действительно вздумала хоронить цветы, то тут можно сказать: „Дун Ши тоже хмурит брови“^[255]! Это уже слишком!»

Ему хотелось окликнуть девочку и спросить: «Ты почему подражаешь барышне Линь Дайюй?»

Но тут он понял, что девочка эта совсем ему незнакома, что она не служанка, а одна из тех самых двенадцати актрис, которых привезли, еще когда к ним должна была пожаловать Юаньчунь. Только он не мог вспомнить, какие роли она играла – молодого героя, молодой героини, воина или комика.

Баоюй уже хотел спросить, но вовремя спохватился и подумал:

«Как хорошо, что я опять не сболтнул лишнего! Хватит и двух раз: и Дайюй рассердилась, и Баочай обиделась».

Баоюй никак не мог припомнить, что это за девочка, и ругал себя. Она очень напоминала Дайюй: такие же густые и пышные брови, чистые, как осенние воды Хуанхэ, чуть прищуренные глаза, нежное личико, грациозная фигурка. Баоюй не мог оторвать от нее взгляд. Тут он заметил, что девочка вовсе не собирается хоронить цветы, а чертит шпилькой на песке иероглифы. Внимательно следя за движением шпильки, Баоюй старался запомнить каждую черточку и каждую точку и сосчитал, что в иероглифе всего восемнадцать черт. Тогда он мысленно начертил их пальцем на ладони и догадался, что это иероглиф «цян» – роза.

Баоюй подумал:

«Сидит возле роз, наверняка расчувствовалась и захотела сочинить стихи, но целое стихотворение сразу сочинить не смогла и записала на песке первые две строки, чтобы не забыть, – посмотрим, что будет дальше!»

Девочка продолжала водить шпилькой. Но сколько Баоюй ни присматривался, кроме иероглифа «цян», ничего не увидел.

Девочка чертила только этот иероглиф, один за другим, будто одержимая. А стоявший за решеткой юноша, тоже словно одержимый, следил за каждым движением шпильки.

«Какая-то тяжесть у нее на душе, – размышлял Баоюй. – Видимо, она очень страдает. И как только в такой тщедушной фигурке вмещаются столь бурные чувства? Жаль, что я не могу разделить с ней ее горе!»

Вы уже знаете, что дело происходило в начале лета, когда тучка, стоит ей появиться, проливается дождем. Вот и сейчас налетел порыв холодного ветра и крупные капли застучали по листьям.

«Она с виду такая слабенькая, – промелькнуло в голове Баоюя. – Сразу простудится, если промокнет».

– Хватит тебе писать! – крикнул он девочке. – Ведь промокнешь насквозь!

Девочка испуганно вздрогнула и подняла голову. Из-за пышно разросшихся роз Баоюя почти не было видно, к тому же нежным красивым лицом он напоминал девушку. Поэтому девочка приняла его за служанку и с улыбкой сказала:

– Благодарю за заботу, сестрица. Но разве тебя дождь не намочит? Ведь ты стоишь на открытом месте!

– Ай! – вскричал Баоюй, только сейчас он почувствовал, что весь вымок.

– Да, нехорошо получилось! – произнес он, оглядев себя с головы до ног, и помчался в сторону двора Наслаждения пурпуром, не переставая думать о девочке, оставшейся под дождем.

Надобно вам сказать, что на следующий день наступал праздник Начала лета, поэтому Вэньгуань и остальные девочки-актрисы получили разрешение погулять в саду Роскошных зрелищ. Баогуань и Юйгуань (одна – на ролях положительных героев, другая – положительных героинь) пришли во двор Наслаждения пурпуром поболтать и посмеяться с Сижэнь и другими служанками. Здесь их и застиг дождь. Тогда они перекрыли все канавки, чтобы вода разлилась по двору, заперли ворота и пустили туда уток, цичжи и других водяных птиц, связав им крылья, чтобы не улетели.

Сижэнь и служанки как раз стояли на террасе и беззаботно смеялись, когда в ворота постучал Баоюй. Поглощенные своими забавами, они не услышали. Тогда Баоюй постучал сильнее.

– Кто там? – удивленно спросила Сижэнь, которой и в голову не могло прийти, что Баоюй появится в такую погоду. – У нас некому открывать ворота!

– Это я, – отозвался Баоюй.

– Кажется, барышня Баочай, – сказала Шэюэ.

– Глупости! – возразила Цинвэнь. – С какой стати барышня Баочай явится в такую непогоду?

– Сейчас посмотрю в щель, – сказала Сижэнь. – Может, откроем, чтобы человек не мок на дожде?

Сижэнь по галерее подошла к воротам, выглянула наружу, увидела Баоюя, похожего на мокрую курицу, и бросилась открывать, корчась от смеха.

– Кто бы подумал, что это наш господин! Бежать под таким дождем! Да как ты решился!

Баоюй был до того зол, что пнул Сижэнь ногой в бок, приняв ее за одну из девочек-служанок. Сижэнь застонала.

– Паршивки! – закричал Баоюй. – Пользуетесь моей добротой и совсем распустились, смеяться надо мной вздумали!

Тут он увидел, что перед ним Сижэнь.

– Ай-я! – воскликнул Баоюй. – Так это ты? Не больно тебе?

Сижэнь никогда не били и не ругали, а тут Баоюй ее ударил, да еще при всех. Она рассердилась, и в то же время ей было стыдно и больно. Но что тут поделаешь!

Она понимала, что Баоюй ошибся, и через силу улыбнулась, сказав:

– Ты вовсе меня не ударил. Иди скорее, переодевайся!

Сижэнь последовала за Баоюем в дом.

– Еще ни разу в жизни я никого не ударил, – раздеваясь, говорил Баоюй. – А сегодня вот до чего разозлился! Но я не знал, что это ты!

Сижэнь, превозмогая боль, снова улыбнулась:

– Я самая старшая из твоих служанок, поэтому и спрос с меня самый большой. Надеюсь только, что ты больше не станешь драться.

– Я ведь не нарочно! – оправдывался Баоюй.

– А кто говорит, что нарочно? Ведь открывать ворота положено младшим служанкам. Но они так избаловались, что даже меня часто злят! Никого не боятся. Хорошо бы ты одну из них пнул ногой! Но на сей раз я сама была виновата, не велела им отпирать ворота.

Пока они разговаривали, дождь прекратился, Баогуань и Юйгуань ушли. Сижэнь, у которой все еще болел бок, легла, даже отказавшись от ужина. Раздевшись, она увидела на боку синяк величиной с чайную чашку и очень испугалась, но не стала подымать шум и вскоре уснула.

Спала Сижэнь беспокойно, все время ворочалась, охала. Баоюй тоже не спал, а когда в полночь услышал, как она стонет, встал с постели с лампой в руке, подошел к кровати Сижэнь. В это время Сижэнь кашлянула и выплюнула сгусток крови.

– Ай! – вскрикнула она и широко раскрытыми глазами уставилась на Баоюя, но тут же спохватилась: – Ты что?

– Ничего! – ответил Баоюй. – Я услышал, что ты стонешь во сне, и подумал, что тебе плохо. Дай-ка я посмотрю!

– У меня кружится голова и как-то неприятно во рту, – сказала Сижэнь. – Посвети-ка на пол!

Баоюй посветил и увидел на полу кровь.

– Ой, плохо дело! – вскричал Баоюй.

Сижэнь тоже посмотрела, и сердце у нее замерло.

Если хотите подробно узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава тридцать первая

Ценою сломанных вееров покупается драгоценная улыбка;

утерянный цилинь предвещает соединение влюбленных

Итак, увидев на полу кровь, Сижэнь похолодела. Ей сразу припомнились разговоры о том, что харкающие в молодости кровью долго не живут или всю жизнь болеют.

При этой мысли все ее мечты добиться почета и уважения обратились в прах и из глаз полились слезы.

Заметив, что она плачет, Баоюй расстроился.

– Ну что с тобой, скажи! – обратился он к Сижэнь.

– Ничего, все хорошо, – через силу улыбнувшись, отвечала Сижэнь.

Баоюй хотел было распорядиться, чтобы подогрели вина и дали Сижэнь пилюлю «литун» с кровью горного барана, но девушка, взяв его за руку, сказала:

– Не торопись, переполошишь всех, а потом станут говорить, что я легкомысленна и глупа. И мне неловко, и тебе неприятно. Ведь пока никто ничего не знает, и не надо поднимать шум. Лучше утром тихонько послать слугу к доктору Вану за лекарством – выпью, и все пройдет. Тогда ни люди, ни духи ничего не узнают.

Пришлось Баоюю согласиться. Он налил Сижэнь чаю, чтобы прополоскала рот. Сижэнь испытывала неловкость оттого, что Баоюй за ней ухаживает, но сказать ему об этом не решалась, все равно он ее не послушает.

Едва рассвело, Баоюй, прежде чем совершить утренний туалет, распорядился немедленно пригласить доктора Ван Цзижэня. Узнав, что речь идет всего-навсего об ушибе, доктор прописал несколько видов пилюль и растираний и объяснил, как ими пользоваться.

Баоюй вернулся к себе и велел приготовить лекарства. Но об этом мы рассказывать не будем.

Незаметно наступил праздник Начала лета. Ворота домов украсили полынью, а люди надели на руки амулеты с изображением тигра.

В полдень госпожа Ван пригласила на угощение тетушку Сюэ с дочерью и девушек, которые жили в саду.

От Баоюя не укрылось, что Баочай рассеянна, разговаривает с ним неохотно, причиной, видимо, послужил разговор накануне. Госпожа Ван, в свою очередь, сразу заметила, что Баоюй не в духе, но объяснила это вчерашним случаем с Цзиньчуань и не придала никакого значения.

Дайюй подумала, что Баоюю просто неловко из-за того, что он накануне обидел Баочай, и вообще не обращала на него внимания.

Фэнцзе, против обыкновения, не шутила и не смеялась, поскольку знала от госпожи Ван о том, какая неприятная вышла история с Цзиньчуань, и сидела, как и госпожа Ван, грустная и задумчивая.

Все чувствовали себя как-то стесненно, поэтому Инчунь и ее сестрам тоже стало не по себе.

В общем, посидев немного, все разошлись.

Дайюй всегда бывала рада, когда гости расходились.

– Собираться, – говорила девочка, – всегда радостно. А расставаться – грустно, потому что приходят мысли об одиночестве. Поэтому лучше не собираться вовсе. Примерно то же можно сказать о цветах. Расцветут – ими любуются, отцветут – жалко смотреть. Так не лучше ли им вовсе не расцветать?

Вот и получалось, что для других радость, для Дайюй – печаль.

Баоюй, не в пример Дайюй, хотел, чтобы люди никогда не расставались, а цветы – не отцветали, но так не бывает, и Баоюй, хотя и грустил, понимал, что надо смириться.

После угощения у госпожи Ван все разошлись невеселые, чего нельзя было сказать о Дайюй. Баоюй, возвратившись к себе, то и дело вздыхал. К нему подошла Цинвэнь, чтобы помочь переодеться, но ненароком уронила веер, и тот сломался.

Баоюй с укоризной поглядел на нее и вздохнул:

– Какая же ты растяпа! Не представляю, что с тобой будет дальше, когда появится собственная семья и придется вести хозяйство.

– В последнее время, второй господин, вы не перестаете сердиться и следите за каждым шагом служанок, – с усмешкой заметила Цинвэнь. – Вы даже Сижэнь ударили, а сейчас ко мне придрались. Что ж, бейте меня, топчите! Подумаешь – веер! Бывало, разбивали хрустальные вазы и агатовые чашки – и то вы не сердились. А сейчас из-за веера подняли шум! Если мы вам не нравимся, возьмите себе других служанок, а нас прогоните! Лучше разойтись мирно!

– Зачем торопиться? Рано или поздно все равно придется расстаться, – произнес Баоюй, задрожав от волнения.

Находившаяся поблизости Сижэнь поспешила сказать Баоюю:

– Что за разговоры ты ведешь? Ни на минуту отлучиться нельзя!

– Надо было раньше прийти, – усмехнулась Цинвэнь, – тогда все было бы в порядке. Ведь ты одна умеешь с ним разговаривать! И прислуживать тоже. Где уж нам тягаться с тобой! Непонятно только, почему второй господин пнул тебя ногой в бок. Вчера тебя, а завтра нас?

Сижэнь вспыхнула от стыда и гнева, но не отчитала Цинвэнь, заметив, что Баоюй позеленел от злости, а спокойно сказала:

– Дорогая сестрица, пойди-ка погуляй лучше! Мы сами во всем виноваты!

Услышав слово «мы», Цинвэнь подумала, что Сижэнь имеет в виду себя и Баоюя, и съязвила:

– Не знаю, кто это «мы», но краснеть из-за «вас» не хочу. Как бы ловко вы ни обделывали свои делишки, меня не обманете! Ты такая же служанка, как я, тебя пока еще не величают барышней, как же ты смеешь говорить «мы»?

От смущения Сижэнь еще больше покраснела – она поняла, что допустила оплошность.

Баоюй одернул Цинвэнь:

– Хочешь, я завтра же позабочусь о том, чтобы Сижэнь называли барышней?

Сижэнь потянула Баоюя за рукав:

– Что с ней разговаривать, с глупой? Ведь ты всегда был добрым, все прощал, что же сегодня случилось?

– И в самом деле, что со мной, глупой, разговаривать? Ведь я всего лишь рабыня!

– Ты с кем ссоришься: со мной или со вторым господином? – не выдержала Сижэнь. – Если со мной, ко мне и обращайся, если же с господином, не поднимай лучше шума! Я пришла уладить дело миром, а ты огрызаешься! Подумай, каково мне? Не знаю, на кого ты в обиде, на меня или на второго господина, одно вижу – ты все время держишь камень за пазухой! Чего же ты хочешь? Я все сказала, теперь говори ты!

Она круто повернулась и вышла из комнаты. Тут Баоюй обратился к Цинвэнь:

– Незачем тебе было сердиться. Я сразу догадался, что ты имеешь в виду. Может быть, сказать матушке, что ты взрослая и тебя пора выдавать замуж? Да?

Цинвэнь печально опустила голову и, сдерживая слезы, ответила:

– Вы хотите меня прогнать? Но вы не можете так поступить, если даже недовольны мною!

– Ты раньше не устраивала таких скандалов, – сказал Баоюй. – Вот я и подумал, что тебе лучше уйти… Скажу матушке, пусть отпустит тебя!

Он уже собрался идти, как снова появилась Сижэнь.

– Ты куда?

– К матушке, – ответил Баоюй.

– Зря! Не надо позорить Цинвэнь! Даже если она хочет уйти, с таким делом торопиться не следует. Успокоишься, гнев пройдет, а потом, при случае, заведешь об этом разговор. Если же пойдешь прямо сейчас, матушка поймет, что это неспроста.

– Ничего она не поймет, я просто скажу, что Цинвэнь хочет уйти и все время скандалит, – возразил Баоюй.

– Когда это я скандалила и говорила, что хочу уйти? – со слезами воскликнула Цинвэнь. – Вы сами на меня напустились, а теперь я же и виновата. Что ж, идите, докладывайте! Чем уйти, я лучше разобью себе голову!

– Странно! – заметил Баоюй. – Уходить не хочешь, а скандалишь! Но скандалов я не выношу, так что лучше нам расстаться!

Баоюй решительно направился к выходу. Сижэнь забежала вперед и опустилась на колени, преградив ему путь.

Остальные служанки, которые за дверьми прислушивались к разговору, ворвались в комнату, тоже стали на колени и принялись умолять Баоюя не прогонять Цинвэнь.

Баоюй поднял Сижэнь, велел встать остальным, а сам сел на кровать и со вздохом обратился к Сижэнь:

– Посоветуй, как быть! Я страдаю, а никто меня не жалеет!

Баоюй заплакал, а вслед за ним и Сижэнь. Цинвэнь хотела что-то сказать, но тут появилась Дайюй, и Цинвэнь поспешила уйти.

– Такой большой праздник, а ты плачешь! Неужели поссорились из-за пирожков с рисом? – спросила Дайюй.

Баоюй и Сижэнь улыбнулись.

– Впрочем, я все понимаю, можешь не отвечать, – добавила она, похлопав Сижэнь по плечу, – лучше скажи, что у вас с супругом произошло? Может быть, помирить вас?

– Зачем вы шутите, барышня? – отодвинувшись от Дайюй, промолвила Сижэнь. – Ведь я простая девчонка!

– Ну и что же! – возразила Дайюй. – А я считаю тебя золовкой!

– Зачем ты над ней насмехаешься? – с упреком сказал Баоюй. – Пусть даже так, но сплетничать могут другие, а ты не должна! Сижэнь этого не перенесет!

– Барышня, вы и представить не можете, как я страдаю! – воскликнула Сижэнь. – Я буду служить ему до последнего вздоха!

– Не знаю, как другие, а я непременно умру, оплакивая тебя! – вскричала Дайюй.

– Тогда я стану монахом! – решительно заявил Баоюй.

– Попридержал бы язык! – одернула его Сижэнь. – Нечего болтать глупости!

Дайюй зажала рот, чтобы не рассмеяться, и сказала:

– Ты уже дважды обещал стать монахом! Отныне буду записывать все твои обещания!

Баоюй понял, что она намекает на их недавний разговор, и улыбнулся. Дайюй посидела немного и ушла.

Пришел слуга и сказал Баоюю:

– Вас приглашает к себе старший господин Сюэ Пань.

Пришлось Баоюю пойти. Сюэ Пань хотел выпить с Баоюем вина, и отказаться было невозможно. Уже на закате Баоюй возвратился к себе и увидел, что во дворе на тахте кто-то спит. Баоюй подумал, что это Сижэнь, тихонько подошел и толкнул спящую в бок.

– Что, уже не болит? – спросил он.

Но оказалось, что это Цинвэнь. Она повернулась и недовольным тоном произнесла:

– Опять пристаешь!

Баоюй сел на тахту, привлек девочку к себе и улыбнулся:

– До чего же ты стала гордой! Утром я сказал тебе слово, а ты в ответ – десять! Это бы ладно, но зачем ты напустилась на Сижэнь? Ведь у нее были самые добрые намерения!

– И без того жарко, а ты прижимаешься! – сказала Цинвэнь, пропустив его слова мимо ушей. – Что подумают люди, если увидят? Ведь я даже недостойна сидеть рядом с тобой!

– Сидеть недостойна, а лежать? – с улыбкой спросил Баоюй.

Цинвэнь хихикнула.

– Ты прав! Надо вставать. Пусти, я пойду искупаюсь. Сижэнь и Шэюэ уже искупались. Если они нужны, я позову.

– Я только что выпил вина и охотно бы искупался, – заявил Баоюй. – Давай вместе!

– Что ты, что ты! – замахала руками Цинвэнь. – Я боюсь! Помню, Бихэнь как-то прислуживала тебе при купании, так вы просидели часа два-три запершись! А потом, когда я вошла, воды на полу было налито по самые ножки кровати, даже циновка залита! И как вы с ней там купались?! Вот смеху было потом! Но у меня нет времени подтирать воду, и незачем тебе со мной купаться. Да и вообще сегодня не так уж жарко, так что не обязательно мыться! Лучше я принесу таз с водой, умоешь лицо и причешешься. Недавно сестра Юаньян дала мне немного фруктов, они лежат охлажденные в хрустальном кувшине. Хочешь, велю подать?

– Ладно, не хочешь – не купайся, вымой руки и принеси фрукты, – велел Баоюй.

– А кто обозвал меня растяпой? – усмехнулась Цинвэнь. – Ведь я веер сломала! Разве я заслуживаю такой чести, принести тебе фрукты? Чего доброго, разобью блюдо, что тогда будет?

– Если хочешь – разбей! – сказал Баоюй. – Вещи служат человеку, и он вправе делать с ними что хочет! Например, веер! Он создан для того, чтобы им обмахивались. Но если тебе хочется, можешь его сломать! Только не надо на нем срывать свой гнев! Так же кубки и блюда! В них наливают напитки и кладут яства. Их можно и разбить, но не со злости. В этом и заключается любовь к вещам.

– В таком случае я охотно сломала бы веер, – сказала Цинвэнь. – Очень люблю треск.

Баоюй засмеялся и протянул Цинвэнь веер. Она, тоже смеясь, разломала его пополам.

– Великолепно! – воскликнул Баоюй. – Ломай еще, только чтобы треск был погромче!

– Перестань безобразничать! – раздался в этот момент голос проходившей мимо Шэюэ.

Баоюй вскочил, выхватил у Шэюэ веер и, протягивая Цинвэнь, сказал:

– Вот, ломай…

Цинвэнь взяла веер, разломала на кусочки, и они с Баоюем стали смеяться.

– Что это значит? – удивилась Шэюэ. – Зачем вы сломали мой веер? Нашли забаву!

– Открой ящик и выбери другой! – с улыбкой предложил Баоюй. – Подумаешь, какая ценность!

– Достал бы уж сразу все веера, пусть ломает! – посоветовала Шэюэ.

– Прекрасно, вот и принеси их! – воскликнул Баоюй.

– Я такой глупости не сделаю! – заявила Шэюэ. – Пусть сама принесет, руки не отсохли!

Цинвэнь опустилась на тахту и сказала:

– Сейчас я устала, а завтра снова буду ломать.

Баоюй засмеялся.

– Древние говорили: «Одну улыбку не купишь и за тысячу золотых»! – сказал он. – Ну, а эти веера сколько стоят?

Затем Баоюй позвал Сижэнь. Она как раз только что переоделась и вышла. В это время девочка-служанка Цзяхуэй пришла собирать сломанные веера. Наступил вечер, все наслаждались прохладой. Но об этом мы рассказывать не будем.

На следующий день, когда госпожа Ван, Баочай, Дайюй и другие сестры собрались в комнате матушки Цзя, вошла служанка и доложила:

– Приехала старшая барышня Ши Сянъюнь!..

В это же самое время вошла Сянъюнь, сопровождаемая толпой служанок. Баочай, Дайюй и сестры бросились ей навстречу. Они не виделись больше месяца, и встреча была желанной и радостной.

Первым делом Сянъюнь справилась о здоровье матушки Цзя, затем поздоровалась с остальными.

– Такая жара, ты сняла бы верхнее платье, – посоветовала матушка Цзя.

Сянъюнь стала раздеваться.

– Зачем так тепло одеваться? – спросила госпожа Ван.

– Тетя велела. Разве я оделась бы так? – ответила, картавя, Сянъюнь.

– Вы просто не знаете, тетушка, – промолвила Баочай, обращаясь к госпоже Ван, – она больше всего любит надевать чужие платья. Помните, в третьем или четвертом месяце прошлого года, когда Сянъюнь жила здесь, она надела халат брата Баоюя, его туфли и подпоясалась его поясом? Сразу ее и не отличить было от Баоюя, только серьги выдавали. Когда она встала за стулом, бабушка позвала: «Баоюй, подойди ко мне, только осторожнее, не зацепись за лампу, а то пыль с бахромы попадет тебе в глаза». Но Сянъюнь только улыбалась и продолжала неподвижно стоять, чем вызвала дружный взрыв смеха. Матушка тоже рассмеялась и заметила: «Переодетая мальчиком, она еще красивее!»

– Это что! – вмешалась в разговор Дайюй. – Вот когда она к нам приезжала на два дня, в первом месяце позапрошлого года, получилось еще интереснее! Выпал снег, а бабушка с тетей только что возвратились из кумирни, куда ездили поклониться табличкам предков^[256]. Бабушка сняла свой красный шерстяной плащ и повесила здесь, в комнате. Сянъюнь нарядилась в него, отчего стала казаться выше и больше, подпоясалась и вместе со служанками побежала на внутренний дворик лепить снежную бабу. Но там ненароком упала и вся выпачкалась в грязи!

Все сразу вспомнили этот случай и стали смеяться. Баочай спросила у кормилицы Чжоу:

– Ваша барышня все такая же шалунья, как прежде?

Кормилица улыбнулась.

– Пусть шалит;– сказала Инчунь, – только болтала бы меньше. Даже во сне разговаривает. Вечно что-то бормочет. Или смеется. И откуда только у нее берутся слова!

– Сейчас, я думаю, она стала другой, – заметила госпожа Ван. – Недавно у нее были смотрины, а ведь в доме у мужа не очень-то побалуешься.

– Погостишь у нас или скоро уедешь? – спросила матушка Цзя у Сянъюнь.

– Разве вы не видите, почтенная госпожа, что она привезла все свои платья? – заметила кормилица Чжоу. – Значит, собирается погостить.

– Баоюй дома? – спросила Сянъюнь.

– Только Баоюй ей нужен, больше никто! – воскликнула Баочай. – Если они снова затеют свои игры, значит, Сянъюнь осталась такой, как была.

– Вы уже взрослые, не нужно называть друг друга детскими именами, – сказала матушка Цзя.

В этот момент появился Баоюй.

– Сестрица Сянъюнь у нас? А почему третьего дня не приехала, когда за тобой посылали? – прямо с порога спросил он.

– Бабушка не велит вам называть друг друга детскими именами, а он опять за свое! – рассердилась госпожа Ван.

– Твой брат хочет подарить тебе одну интересную вещицу, – как бы невзначай заметила Дайюй, обращаясь к Сянъюнь.

– Какую? – заинтересовалась та.

– Ты ей не верь! – с улыбкой сказал Баоюй и добавил: – А ты подросла, хотя мы не виделись всего несколько дней!

– Как поживает Сижэнь? – спросила Сянъюнь.

– Хорошо, – ответил Баоюй, – спасибо, что о ней вспомнила.

– Я ей кое-что привезла, – продолжала Сянъюнь, вытаскивая из кармана завязанный узелком платочек.

– Что это? – спросил Баоюй. – Надо было ей привезти пару резных колец из камня с красными прожилками, таких, как ты недавно прислала.

– А это что? – улыбнулась Сянъюнь.

Она развязала узелок, и все увидели четыре колечка, точно такие, как говорил Баоюй.

– Вы только подумайте! – воскликнула Дайюй. – Ведь ты же третьего дня нам присылала подарки! Так не проще ли было с тем же самым слугой прислать и эти кольца для Сижэнь, а не возить их самой? Я думала, у тебя там что-то необыкновенное, а оказывается, кольца! Ну и глупая ты!

– Сама ты глупая! – улыбнулась Сянъюнь. – Послушайте, как было дело, и судите, кто из нас глуп. Подарки я посылала сестрицам, это ясно было с первого взгляда. А если бы захотела послать служанкам, пришлось бы объяснять, что кому вручить. Будь слуга попонятливей, тогда бы ладно, но он бестолковый и мог все перепутать. Да и вообще, зачем знать мальчишке имена девочек? Послать служанку я не могла, потому и привезла сама. Разве непонятно?

Она разложила кольца и сказала:

– Это для Сижэнь, это для Юаньян, это для Цзиньчуань, а это – для Пинъэр. Мальчик-слуга ни за что не запомнил бы все имена, хотя их всего четыре.

– Ты права! – дружно воскликнули все, рассмеявшись.

– Говорить она мастерица, – улыбнулся Баоюй, – никому не уступит!

– Еще бы! Потому и достойна носить «золотого цилиня»! – с усмешкой промолвила Дайюй, поднялась и ушла.

Никто не обратил внимания на ее слова, кроме Баочай, которая, прикрыв рукой рот, скрыла улыбку. Баоюй уже пожалел о сказанном, но, глянув на Баочай, тоже не сдержал улыбки. Баочай тем временем встала и отправилась к Дайюй поболтать.

Матушка Цзя сказала Сянъюнь:

– Выпей чаю, отдохни, а потом навестишь золовок. Хочешь, погуляй с сестрами в саду! Там сейчас прохладно!

Сянъюнь кивнула, завернула в платок три кольца, немного отдохнула и собралась навестить Фэнцзе. За ней последовали мамки и девушки-служанки. Поболтав с Фэнцзе, Сянъюнь отправилась в сад Роскошных зрелищ, побывала у Ли Вань, после чего пошла во двор Наслаждения пурпуром искать Сижэнь.

– А вы пока навестите своих родных, – бросила она на ходу служанкам. – Со мной останется Цуйлюй.

Служанки разбрелись кто куда: одни пошли повидаться с золовками, другие – поболтать с невестками. Сянъюнь и Цуйлюй остались вдвоем.

– Почему не распустился этот цветок? – вдруг спросила Цуйлюй, указывая на нераскрывшийся лотос.

– Время не пришло, – ответила Сянъюнь.

– У нас дома, в пруду, точно такой же, махровый, – продолжала Цуйлюй.

– Наши лотосы лучше этих, – возразила Сянъюнь.

– На той стороне пруда у них растет гранатовое дерево, – промолвила Цуйлюй, – ветви его разрослись вширь четырьмя или пятью рядами, и издали оно очень напоминает многоэтажную пагоду. Такие высокие гранатовые деревья встретишь не часто!

– Цветы и травы – как люди, – заметила Сянъюнь, – пышно разрастаются там, где хватает воздуха и влаги.

– Не верю! – решительно заявила Цуйлюй. – Будь это так, у человека могла бы вырасти вторая голова!

Сянъюнь улыбнулась.

– Я же просила тебя не заводить глупых разговоров! Что мне на это ответить? Все существующее на земле возникает благодаря взаимодействию «инь» и «ян»^[257]: прямое и кривое, красивое и безобразное, все изменения и превращения. Даже все необычное, из ряда вон выходящее.

– Значит, весь мир, с момента его сотворения и поныне, представляет собой определенное соотношение «инь» и «ян»? – спросила Цуйлюй.

– Глупая! – рассмеялась Сянъюнь. – Какую-то чушь несешь! Что значит «определенное соотношение»? Силы «инь» и «ян» неразрывно связаны и являют собой единое целое: с исчезновением «ян» возникает «инь», с исчезновением «инь» появляется «ян». Но это не значит, что на месте «инь» появится какое-то другое «ян» или на месте «ян» – новое «инь».

– Голова идет кругом от этой неразберихи! – вскричала Цуйлюй. – Если у «инь» и «ян» нет ни вида, ни формы, на что же они похожи? Растолкуйте мне, пожалуйста, барышня!

– «Инь» и «ян» – невидимые жизнетворные силы, – принялась пояснять Сянъюнь, – но, образуя что-нибудь, они принимают форму. Небо, например, это «ян», а земля – «инь», вода – это «инь», огонь – «ян», солнце – «ян», луна – «инь».

– Поняла! – радостно вскричала Цуйлюй. – Так вот почему солнце называют «тайян», а луну гадатели именуют «звездой Тайинь»!

– Амитаба! – облегченно вздохнула Сянъюнь. – Наконец-то!..

– Допустим, все это так, – не унималась Цуйлюй. – Но неужели комары, блохи, москиты, цветы, травы, черепица, кирпич и все остальное тоже состоит из «инь» и «ян»?

– А как же? Возьмем, например, древесный лист – в нем тоже есть «инь» и «ян»; верхняя сторона, обращенная к солнцу, – это «ян», нижняя, обращенная к земле, – «инь».

– Вот оно что! – закивала головой Цуйлюй. – Теперь поняла. Но вот вы держите в руке веер – где у него «инь» и где «ян»?

– Лицевая сторона «ян», оборотная «инь», – ответила Сянъюнь.

Цуйлюй лишь качала головой и улыбалась. Ей захотелось спросить о других вещах, но сразу ничего не приходило на ум. Вдруг взгляд ее упал на «золотого цилиня», висевшего на поясе Сянъюнь, она радостно улыбнулась и спросила:

– Барышня, неужели и у цилиней есть «инь» и «ян»?

– Разумеется. Не только у цилиней, но и у всех других животных и птиц – самцы относятся к «ян», самки – к «инь».

– А ваш цилинь – самец или самка?

– При чем тут цилинь! – рассердилась Сянъюнь. – Опять вздор несешь!

– Ну ладно, – согласилась Цуйлюй. – А у людей тоже есть «инь» и «ян»?

– Негодница! – вышла из себя Сянъюнь. – Распустила язык! Убирайся!

– Что же я такого сказала? – удивилась Цуйлюй. – Почему мне этого нельзя знать? Впрочем, я все поняла и спрашивать больше не буду. Только не ругайте меня!

– Что же ты поняла? – хихикнула Сянъюнь.

– Что вы относитесь к «ян», а я – к «инь», – ответила служанка.

Сянъюнь рассмеялась.

– Чему вы смеетесь? – недоумевала Цуйлюй. – Я ведь правду сказала!

– Конечно, правду! – согласилась Сянъюнь.

– Все говорят, что господа – «ян», а слуги – «инь», – продолжала Цуйлюй, – так неужели я не способна понять такой простой истины?

– Ты ее очень хорошо поняла! – с улыбкой подтвердила Сянъюнь.

В этот момент они проходили мимо решетки, увитой розами, и Сянъюнь заметила в траве что-то блестящее. Ей показалось, что это золото, и она велела Цуйлюй:

– Пойди погляди, что там!

Цуйлюй подняла лежавший в траве предмет и радостно воскликнула:

– Попробуем разобраться, где «инь», а где «ян»?

Ее взгляд скользнул по цилиню, висевшему на поясе у Сянъюнь.

– Что это? – спросила Сянъюнь и хотела взять у Цуйлюй находку. Но девушка быстро завела руку за спину.

– Это – сокровище, и смотреть на него вам не полагается! – улыбнулась Цуйлюй. – Только странно, откуда оно взялось! Во дворце Жунго я ничего подобного не видела!

– Дай-ка взглянуть, – потребовала Сянъюнь.

– Пожалуйста, барышня, – Цуйлюй на ладони протянула ей найденную вещицу.

Это оказался золотой цилинь, чуть больше того, что висел на поясе у Сянъюнь. Она схватила его, и сердце ее почему-то дрогнуло, а в душу закралась тоска.

– Вы что здесь делаете на солнцепеке? – неожиданно раздался голос приближавшегося к ним Баоюя. – Почему не идете к Сижэнь?

– Я как раз к ней иду, – ответила Сянъюнь, торопливо пряча цилиня. – Пойдем вместе!

Они направились во двор Наслаждения пурпуром.

Сижэнь стояла на террасе, облокотись о перила. Заметив Сянъюнь, она бросилась ей навстречу, потащила в дом, усадила и, не дав ей опомниться, принялась рассказывать о том, что довелось ей пережить с тех пор, как они расстались.

– Тебе давно надо было приехать, – заметил Баоюй, обращаясь к Сянъюнь, – я приготовил для тебя интересный подарок.

Он стал лихорадочно шарить в карманах, потом вдруг охнул и спросил Сижэнь:

– Ты куда-нибудь убрала?

– Что? – удивилась Сижэнь.

– Того самого цилиня, которого я недавно принес.

– Зачем ты у меня спрашиваешь? Ведь ты носил его все время с собой!

– Потерял! – всплеснул руками Баоюй. – Где же его искать?

Он хотел бежать в сад, но Сянъюнь сразу догадалась, в чем дело, и спросила:

– А давно он у тебя, этот цилинь?

– Три дня, – ответил Баоюй. – Ума не приложу, где я мог его потерять! Совсем поглупел!

– Стоит ли так волноваться из-за какой-то игрушки, – сказала Сянъюнь. – Взгляни, может быть, этот?

Она протянула Баоюю цилиня, и тот не мог сдержать охватившую его радость.

Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава тридцать вторая

Баоюй, потеряв самообладание, изливает свои чувства;

Цзиньчуань, не стерпев позора, лишает себя жизни

Итак, при виде цилиня Баоюя охватила бурная радость. Он схватил его обеими руками и воскликнул:

– Какое счастье, что он нашелся! Где же он был?

– Хорошо, что это только игрушка! – улыбнулась в ответ Сянъюнь. – А если бы ты был чиновником и потерял казенную печать?

– Печать – пустяки! – воскликнул Баоюй. – А вот за потерю цилиня я поистине заслужил смерть!

Сижэнь налила чаю и, подавая Сянъюнь, с улыбкой сказала:

– Барышня, я слышала, у вас великая радость – выходите замуж.

Сянъюнь покраснела, ничего не сказала и принялась пить чай.

– Что с вами? – спросила Сижэнь. – А помните, несколько лет назад, когда мы жили в западных покоях дворца, почти каждый вечер об этом беседовали! И вы тогда не смущались.

Сянъюнь еще гуще покраснела, но улыбнулась:

– Ну что ты говоришь! Ведь тогда мы с тобой дружили! А потом, когда умерла моя мать и я уехала домой, тебя отдали Баоюю, с тех пор ты сама ко мне по-другому относишься!

– Ничего не поделаешь! – вздохнула Сижэнь. – Прежде вы звали меня сестрой, я помогала вам причесываться и умываться, а сейчас стали гордой барышней. Как же я могу мечтать о дружбе с вами?

– Зачем ты меня обижаешь! – воскликнула Сянъюнь. – У меня и в мыслях ничего подобного нет, умереть мне на этом месте! Видишь, какая жара! А я, не успев приехать, сразу поспешила к тебе! Не веришь, спроси у Цуйлюй. Да и у себя дома не было минуты, чтобы я не думала о тебе!

– Это была шутка, – в один голос сказали Сижэнь и Баоюй. – Не надо расстраиваться!

– Пойми, ты меня очень обидела! – произнесла Сянъюнь. – А еще говоришь: «Не надо расстраиваться»?!

Она развернула платок и отдала Сижэнь кольцо. Сижэнь растроганно сказала:

– Я уже получила подарки из тех, что вы присылали барышням! Но вы и в самом деле не забыли меня, иначе не привезли бы это кольцо! Теперь я верю, что вы любите меня, как и прежде! Колечко недорогое! Но это неважно, главное – внимание!

– А скажи, от кого ты получила подарки из тех, что я присылала в последний раз? – поинтересовалась Сянъюнь.

– От барышни Баочай, – ответила та.

– Вот оно что, – вздохнула Сянъюнь. – А мне показалось – от Дайюй. Ваших барышень я давно знаю, но ни одной из них не сравниться с Баочай. Как жаль, что мы с нею не родные сестры! Будь у меня такая сестра, она заменила бы мне родителей!

Глаза ее наполнились слезами и покраснели.

– Ну, ладно, хватит! – принялся утешать ее Баоюй. – Не надо об этом вспоминать.

– Но я уже вспомнила! – сказала Сянъюнь. – Я все прекрасно понимаю: ты боишься, как бы сестрица Дайюй не узнала, что я хвалю Баочай. Ведь ей это не понравится! Верно?

– Барышня Сянъюнь с каждым годом становится все более откровенной! – воскликнула Сижэнь.

– Совсем недавно я сказал, что с вами трудно разговаривать, – заметил Баоюй, – и не ошибся.

– Милый братец, лучше помолчи, а то слушать тошно, – с усмешкой произнесла Сянъюнь. – Ведь разговариваем мы с тобой – и все хорошо. Но стоит появиться сестрице Дайюй – ты сразу теряешься.

– Хватит шутить! – прервала их Сижэнь. – А у меня к вам просьба, барышня.

– Какая? – спросила Сянъюнь.

– Я сшила туфли, но не успела сделать прорези для вставки цветных лент, – ответила Сижэнь, – два дня проболела. Не поможете ли мне?

– Странно! – воскликнула Сянъюнь. – У вас в доме все умеют и кроить и вышивать! Почему тебе вздумалось обратиться ко мне? Ведь это дело служанок, стоит тебе распорядиться, и тотчас все будет исполнено!

– К сожалению, это невозможно! – покачала головой Сижэнь. – Не каждую работу поручишь другим. Неужели вы не знаете?

Сянъюнь догадалась, что туфли сшиты для Баоюя, и улыбнулась:

– Хорошо, я тебе помогу. Если, конечно, эти туфли твои! Иначе не стану!

– Ну что вы! – с упреком произнесла Сижэнь. – Будь они мои, неужели я посмела бы вас беспокоить? Туфли не мои, честно вам говорю, и не спрашивайте меня больше, я буду очень вам благодарна.

– Признайся, не так уж мало я для тебя делала, – возразила Сянъюнь, – но сейчас ты должна понять, почему я отказываюсь.

– Не понимаю, – удивилась Сижэнь.

– Хочешь меня обмануть? – вскричала Сянъюнь. – Думаешь, я не знаю, как несколько дней назад ты показала одному человеку сшитый мною чехол для веера, а его со злости изрезали ножницами? Или же ты считаешь, что меня, как рабыню, можно заставить делать все, что угодно?

– Я, право, не знал, что чехол сшила ты, – вмешался в разговор Баоюй.

– Он в самом деле не знал, – подтвердила Сижэнь, – я обманула его. Сказала, что есть замечательный мастер, который прекрасно вышивает цветы, и велела принести чехол для веера, чтобы сравнить. Сама же принесла вашу вышивку, будто это образец, но когда Баоюй показал ее сестрице, та вдруг рассердилась и изрезала ее. Тогда Баоюй потребовал сделать такую же точно новую вышивку, и пришлось мне признаться, что чехол вышили вы. Как он раскаивался!

– Тем более странно! – сказала Сянъюнь. – Но на барышню Дайюй сердиться не стоит – раз умеет резать, пусть сама и шьет.

– Она не сможет! – заметила Сижэнь. – А если бы и смогла, бабушка не разрешила бы ей утомляться! Доктор считает, что ей нужен покой. Кто же решится ее беспокоить? За весь прошлый год она сшила только мешочек для благовоний, а в этом году вообще не притрагивалась к рукоделию. Разве я осмелюсь ее тревожить?

В это время на пороге появился слуга.

– Прибыл господин с улицы Синлун, – доложил он, – и старший господин зовет второго господина Баоюя.

Баоюй сразу понял, что приехал Цзя Юйцунь, и ему стало не по себе.

Сижэнь принесла выходную одежду. Натягивая сапоги, Баоюй ворчал:

– Пусть бы отец сам с ним разговаривал, а то всякий раз требует меня!

– Ты умеешь принимать гостей! – засмеялась Сянъюнь, обмахиваясь веером. – Поэтому отец и зовет тебя!

– Отец тут ни при чем! – вздохнул Баоюй. – Это Цзя Юйцуню я понадобился!

– «У радушного хозяина нет отбоя от гостей», – заметила Сянъюнь. – Стал бы господин Цзя Юйцунь сюда ездить, если бы не твои таланты!

– Ладно, ладно! – оборвал ее Баоюй. – Нет среди смертных зауряднее меня, и я не хотел бы поддерживать знакомство с подобными ему!

– А ты не меняешься, все такой же! – промолвила Сянъюнь. – Ведь ты уже взрослый и если не хочешь сдавать экзамены на цзюйжэня ^[258] или на цзиньши, то, по крайней мере, должен встречаться со служилыми людьми, беседовать с ними о карьере, о государственных делах. В будущем это поможет тебе продвинуться по службе и приобрести верных друзей! А чему ты можешь научиться, находясь все время среди женщин?

Баоюю не понравились слова Сянъюнь, и он ехидно усмехнулся:

– Сестрица, посидела бы ты лучше в соседней комнате! Ведь я просто недостоин находиться рядом с тобой, столь многоопытной в житейских делах!

– Не уговаривайте его, барышня! – вмешалась в разговор Сижэнь. – Недавно барышня Баочай сделала ему замечание, так он даже не дослушал, кашлянул с досады и ушел. Не подумал, что она может оскорбиться. Барышня Баочай покраснела от смущения. А будь на ее месте барышня Дайюй! Представляю себе, сколько было бы пролито слез! Уже за одно то, что барышня Баочай сдержалась, она достойна уважения! Я думала, она рассердится, но мои опасения оказались напрасными. Барышня Баочай поистине великодушна. Но Баоюй этого не оценил и стал ее избегать! А вот к барышне Дайюй всякий раз бегает просить прощения.

– Дайюй никогда не говорила глупостей! – отрезал Баоюй. – Иначе я давно поссорился бы с ней!

– Значит, ты считаешь, что это глупости? – спросили Сянъюнь и Сижэнь.

Дайюй, надо вам сказать, знала о приезде Сянъюнь и была уверена, что Баоюй сразу побежит к ней и заведет разговор о цилине. Поэтому она подумала:

«В последнее время Баоюй увлекается чтением частных жизнеописаний и неофициальных историй выдающихся людей и знаменитых красавиц, которые соединяли свою судьбу с помощью различных безделушек: утки с селезнем, фениксов, яшмовых колец и золотых подвесок; платков и поясов. Эти пустяковые вещицы способствовали соединению влюбленных!»

Заметив у Баоюя золотого цилиня, Дайюй испугалась, что эта безделушка может отдалить от нее Баоюя, который совершит с Сянъюнь то, о чем говорится в любовных романах. Поэтому она тоже пошла к Сижэнь, чтобы узнать, что да как, но в комнату не вошла, а осталась за дверью. Она не ожидала, что Сянъюнь заведет речь о житейских делах, а Баоюй скажет: «Дайюй никогда не говорит подобных глупостей, иначе я давно поссорился бы с ней!»

Эти слова и обрадовали, и встревожили Дайюй, и она невольно вздохнула. Разумеется, хорошо, что в Баоюе она не ошиблась, что он и в самом деле верный, преданный друг. Но зачем он так открыто говорит о своих самых заветных чувствах? И в то же время дружит с остальными девушками! И потом, эти разговоры о «золоте» и «яшме»! Яшма касается только их двоих. А при чем здесь Баочай? Затем Дайюй вспомнила, что рано осиротела и, хотя родственники о ней заботятся, она все равно одинока.

Дайюй жила в постоянной тревоге, и это усугубляло ееболезнь. Врач сказал, что слабое дыхание и малокровие могут привести к чахотке. Значит, ей не прожить долго. Но стань Баоюй другом ее жизни, она не была бы так несчастна!

От этих печальных мыслей на глаза навернулись слезы. Дайюй так и не решилась войти и, утирая слезы, ушла.

Баоюй между тем оделся и вышел из дому. Заметив впереди Дайюй, которая медленно шла, утирая слезы, он подбежал к ней и спросил:

– Куда направляешься, сестрица? Ты снова плачешь! Кто тебя обидел?

Дайюй через силу улыбнулась.

– Я не плачу.

– Неправда! У тебя глаза мокрые! – Баоюй хотел вытереть ей слезы, но Дайюй отстранилась, сказав:

– Опять, видно, собрался умирать! Нечего распускать руки!

– Прости меня, сестрица, – произнес Баоюй, – это я случайно! Забыл, что речь идет о жизни и смерти.

– Стоит ли говорить о смерти! – язвительно заметила Дайюй. – Хотела бы я знать, что было бы с тобой, потеряй ты золото или цилиня!

Эти слова задели Баоюя за живое, и, подойдя вплотную к девушке, он спросил:

– Ну что ты без конца твердишь одно и то же? Хочешь рассердить меня или накликать на мою голову беду?

Вспомнив о недавней ссоре, Дайюй пожалела о сказанном и примирительно произнесла:

– Не сердись, я не хотела тебя обидеть. Ну что такого я сказала? Погляди, у тебя от волнения даже все жилы вздулись и на лице выступил пот!

Она вынула платочек и принялась вытирать Баоюю лицо. Тот долго в упор смотрел на нее, а потом сказал:

– Напрасно ты беспокоишься!

– А разве я беспокоюсь? – удивилась Дайюй. – Объясни, почему я должна беспокоиться?

– Неужто ты меня не поняла? – Баоюй вздохнул. – И все мои чувства напрасны? А может быть, я тебя не понимаю? Тогда нечего удивляться, что ты постоянно на меня сердишься!..

– Я и в самом деле не поняла, о каком беспокойстве ты говоришь, – уверяла Дайюй.

– Эх, сестрица! – покачал головой Баоюй. – Уж лучше бы ты меня не обманывала! Но если ты действительно не поняла, о чем идет речь, значит, я не только понапрасну изливал свои чувства, но и обманулся в твоих. Ведь ты болеешь только потому, что все время обо мне беспокоишься. Тебе вредно волноваться, от этого болезнь обостряется.

На Дайюй эти слова подействовали, как удар грома, до того искренними они были, исторгнутыми из самой глубины души. Она хотела что-то ответить, но не могла, только смотрела на Баоюя широко раскрытыми глазами. Баоюю тоже хотелось ей сказать о многом, но он до того растерялся, что слова не мог вымолвить.

Так они долго стояли, потом Дайюй кашлянула, из глаз ее покатились слезы, и она зашагала прочь.

Баоюй бросился за ней.

– Дорогая сестрица, постой! Позволь сказать тебе хоть слово!

Дайюй оттолкнула его:

– Что ты мне можешь сказать? Я все давно знаю!

И, даже не оглянувшись, она пошла дальше. Баоюй, оторопев, смотрел ей вслед.

Баоюй, надо вам сказать, уходил из дому с такой поспешностью, что даже забыл веер, и Сижэнь, схватив его, бросилась за Баоюем вдогонку. Вдруг она заметила, что Баоюй о чем-то беседует с Дайюй, потом Дайюй неожиданно ушла, а Баоюй так и остался стоять на месте. Сижэнь подошла к нему и сказала:

– Как же ты ушел без веера? Хорошо, что я заметила и догнала тебя!

Баоюй, поглощенный своими мыслями, даже не заметил, кто перед ним, и задумчиво произнес:

– Дорогая сестрица! Сейчас впервые я набрался смелости и хочу открыть тебе свои чувства, пусть даже за это мне грозит смерть! Я тоже из-за тебя болею, хотя никому об этом не говорю. И, видимо, излечусь, лишь когда выздоровеешь ты. Даже во сне мысли о тебе не покидают меня!

Эти слова удивили Сижэнь, но вместе с тем она смутилась и испугалась.

– Что это ты говоришь? – она легонько толкнула Баоюя. – Что с тобой? Почему ты стоишь здесь?

Поняв, что перед ним Сижэнь, Баоюй словно очнулся от сна и густо покраснел. Но ничего не ответил, взял веер и удалился в глубокой задумчивости.

Сижэнь сразу поняла, к кому были обращены слова Баоюя, и подумала, что добром это не кончится. Но что могла она сделать?

– О чем ты здесь размышляешь на солнцепеке? – раздался неожиданно голос Баочай.

– Наблюдала, как дрались воробьи, – мгновенно нашлась Сижэнь и улыбнулась. – Так интересно!

– А куда убежал брат Баоюй? Он был так взволнован, что я даже не решилась обратиться к нему.

– Его позвал отец, – ответила Сижэнь.

– Ай-я! – вскричала Баочай. – И зачем он ему понадобился в такую жару? Не иначе, как отец сердится и решил дать ему нагоняй!

– Не думаю, – возразила Сижэнь, – вероятно, приехал какой-нибудь гость.

– Значит, гость бестолковый, если приехал в такую жару вместо того, чтобы сидеть дома и наслаждаться прохладой, – заключила Баочай.

– Вполне с вами согласна, – заметила Сижэнь.

– Что поделывает Сянъюнь? – снова спросила Баочай.

– Ничего особенного. Мы с ней немного поболтали, и я попросила ее доделать туфли, которые недавно начала шить.

Баочай оглянулась и, не обнаружив никого вокруг, сказала:

– Ведь ты умная девушка, неужели сразу не поняла, что дома Сянъюнь не очень-то балуют. Это видно даже по тому, как она держится. У них в семье лишнего не потратят, поэтому вышивальщиц не держат и почти все вышивают сами. Сянъюнь мне не раз намекала, что очень устает дома. А когда я прямо спросила, как они там живут, она пробормотала в ответ что-то невразумительное и на глаза ее навернулись слезы. Оно и понятно. Ведь она сирота с самого раннего детства. Мне так ее жаль!

– Верно, вы правы! – вскричала Сижэнь и всплеснула руками. – Не удивительно, что, когда в прошлом месяце я попросила ее завязать для меня несколько бантов в форме бабочек, она прислала их лишь через несколько дней со служанкой, велев передать: «Прости, что плохие. Вот приеду к вам в гости – тогда получше сделаю». Теперь я поняла, что она согласилась выполнить мою просьбу лишь потому, что неудобно было отказать. Я не представляла себе, что дома ей приходится работать иногда до полуночи! Как я глупа! Знай я об этом раньше, ни за что не попросила бы!

– В прошлый раз она мне сказала, – продолжала Баочай, – что ей приходится работать до поздней ночи и, если она делает что-нибудь для других, родственники недовольны.

– А вот наш господин упрям. Желает, чтобы все до мелочей ему делали служанки, – сказала Сижэнь, – никого больше не признает. А у меня времени не хватает!

– Не слушай ты его! – посоветовала Баочай. – Все, что нужно, заказывай вышивальщицам!

– Да разве его обманешь? – махнула рукой Сижэнь. – Он сразу все видит! Нет уж, лучше я как-нибудь буду сама делать!

– Подожди, я тебе помогу, – предложила Баочай.

– Правда? Какое счастье! – вскричала Сижэнь. – Тогда я вечером к вам зайду.

Разговор был прерван появлением старухи.

– Ну что же это происходит! – говорила она взволнованно. – Барышня Цзиньчуань ни с того ни с сего утопилась в колодце!

– Какая Цзиньчуань? – в один голос вскричали Баочай и Сижэнь.

– Какая! У нас их что, две? – в сердцах ответила старуха. – Служанка нашей госпожи. Позавчера госпожа ее прогнала. Она вернулась домой, целый день убивалась, но некому было ее пожалеть. А сегодня исчезла. Сейчас одна служанка ходила за водой и в колодце, что в юго-восточном углу сада, заметила тело и стала звать людей. А когда вытащили, оказалось, что это Цзиньчуань! Поднялась суматоха, пробовали ее спасти, да где там!..

– Странно! – покачала головой Баочай.

Сижэнь вспомнила, как они были прежде дружны с Цзиньчуань, тяжело вздохнула, и глаза ее увлажнились слезами. Она возвратилась домой, а Баочай поспешила к госпоже Ван.

В доме госпожи Ван стояла мертвая тишина. Сама госпожа сидела во внутренней комнате и плакала. Баочай сочла неудобным заводить разговор о Цзиньчуань и села на стул поодаль.

– Ты откуда? – вдруг спросила госпожа Ван.

– Из сада.

– Баоюя видела?

– Видела, он только что куда-то ушел.

– Ты, наверное, уже знаешь о том, что случилось? – со вздохом проговорила госпожа Ван. – Цзиньчуань утопилась в колодце.

Поскольку госпожа Ван сама завела разговор на эту тему, Баочай сказала:

– Не пойму, с чего это ей вдруг вздумалось топиться?

– Недавно она испортила мне одну вещь, я побила ее и выгнала, – стала рассказывать госпожа Ван. – А потом перестала сердиться и решила взять ее снова к себе через несколько дней. Кто мог подумать, что такое случится?! Это я во всем виновата!

– Тетушка, вы всегда были добры к служанкам! – принялась успокаивать ее Баочай. – Потому и берете вину на себя! А я думаю, что не бросалась она нарочно в колодец, просто играла там, оступилась и сорвалась вниз. Ведь когда она служила у вас, для забав времени не было, а тут, обретя свободу, она стала везде ходить, все смотреть и забыла об осторожности. Пусть бы даже она расстроилась, стоило ли из-за этого бросаться в колодец? А если она это сделала, то лишь по собственной глупости, и нечего сокрушаться.

– Все это так, – со вздохом произнесла госпожа Ван, – и все же на душе у меня неспокойно!

– Не принимайте близко к сердцу, тетушка! Подарите на ее похороны несколько лянов серебра и считайте свой долг перед ней выполненным.

– Я дала ее матери пятьдесят лянов, – проговорила госпожа Ван. – Хотела еще подарить одно или два платья твоих сестер, чтобы обрядить покойницу, но, как назло, не нашлось ни одного нового. Есть, правда, два платья, которые сшили Дайюй ко дню рождения, но я не решилась отдать их. Дайюй очень мнительная, а все уже знают, что платья сшиты для нее. Как же после этого они могут служить погребальным одеянием? В общем, я не стала скупиться и велела сшить для Цзиньчуань новое платье. Она всегда находилась при мне, и я к ней относилась как к дочери!

По щекам госпожи Ван текли слезы.

– Тетушка, зачем вы приказали шить платье? – сказала Баочай. – У меня есть два, совсем новых, одно можно отдать и избавить вас от хлопот. Цзиньчуань не раз надевала мои старые платья, ведь мы с ней одного роста.

– Может быть, ты и права, – промолвила госпожа Ван. – Но неужели ты не боишься отдать свое платье покойнице?

– Не беспокойтесь, тетушка, я никогда не была суеверной, – заявила Баочай, поднялась и пошла к себе.

Госпожа Ван послала следом за ней двух служанок.

Когда Баочай вернулась с платьем, она увидела рядом с госпожой Ван плачущего Баоюя. Госпожа Ван бранила его, но при появлении Баочай умолкла. Баочай сделала вид, что ничего не заметила, и молча протянула платье госпоже Ван.

Госпожа Ван тотчас же велела позвать мать Цзиньчуань.

О том, что произошло дальше, вы узнаете из следующей главы.

Глава тридцать третья

Злобный завистник распространяет гнусную клевету;

непутевый сын подвергается жестоким побоям

Итак, госпожа Ван позвала мать Цзиньчуань, отдала ей платье, несколько шпилек и колец, а затем распорядилась пригласить буддийских монахинь, чтобы помолились об усопшей. Мать Цзиньчуань поклонилась, поблагодарила госпожу Ван за милость и вышла.

Баоюй как раз возвращался к себе после встречи с Цзя Юйцунем, когда узнал о гибели Цзиньчуань, и очень расстроился. Госпожа Ван его поругала, но он ни слова не мог сказать в свое оправдание. Тут пришла Баочай, и он, воспользовавшись моментом, улизнул. На душе у него было так тяжело, что он места себе не находил и, бесцельно бродя, очутился у большого зала. Обогнув каменный экран, он собирался войти внутрь, как вдруг раздался грозный окрик:

– Стой!

Баоюй испуганно замер – перед ним был отец. Дрожь пробежала по телу Баоюя, и, вздохнув, он невольно попятился назад.

– Ты что вздыхаешь? – спросил Цзя Чжэн. – Господин Цзя Юйцунь целых полдня тебя дожидался! А ты, вместо того чтобы побеседовать с ним о чем-нибудь возвышенном, болтал всякую чепуху! Что случилось? Ты чем-то встревожен?

Обычно находчивый, Баоюй не мог сейчас слова вымолвить и стоял в полной растерянности. Уж очень он горевал о Цзиньчуань.

Это вывело из себя Цзя Чжэна. Он уже готов был напуститься на сына, но тут появился привратник и доложил:

– Из дворца Преданного и Покорнейшего светлейшего вана прибыл человек, который желает видеть лично вас, господин!

Цзя Чжэн сразу заподозрил неладное и подумал:

«С домом Преданного и Покорнейшего у меня никогда не было никаких отношений. За какой надобностью мог он прислать ко мне человека?..»

– Просите в зал, – распорядился Цзя Чжэн, а сам поспешил переодеваться.

В зале Цзя Чжэн увидел главного управителя дворца Преданного и Покорнейшего светлейшего вана. Они поздоровались, сели, выпили чаю.

– Я не посмел бы вас тревожить по собственной воле, лишь по приказу моего господина, – сказал управляющий. – Он послал меня к вам по весьма щекотливому делу, и я прошу вас его разобрать. За это не только мой господин вам будет обязан, но и вся его мелкая челядь, вроде меня.

Цзя Чжэн слушал и гадал, что случилось.

– Не будете ли вы так любезны сказать, в чем выражается просьба вашего господина? – вставая, произнес с улыбкой Цзя Чжэн. – Объясните, пожалуйста, и я сделаю все, что в моих силах.

– Усилий никаких не потребуется, лишь одно ваше слово, господин, – с холодной усмешкой сказал управляющий. – У нас в доме давно живет актер Цигуань, на ролях молодых девиц, и вот несколько дней назад он пропал. Мы тщетно искали его повсюду, а потом стали, где только можно, наводить справки. Из десяти содержателей гостиниц в городе восемь утверждают, что в последнее время Цигуань подружился с вашим сыном – тем самым, который родился с яшмой во рту. Я не сразу решился к вам обратиться, в ваш дом просто так не придешь. Тогда я доложил об этом вану, своему повелителю, и вот что он мне сказал: «Сбеги от меня хоть сотня актеров, я не стал бы разыскивать их. Но этот Цигуань уж очень искусен и ловок, знает, как угодить мне, и я дорожу им. Так что необходимо его найти!» Короче говоря, господин велел попросить вашего сына быстрее отпустить Цигуаня. Мой повелитель тогда будет очень доволен, а я избавлюсь от ненужных поисков и расспросов.

Сказав это, управляющий отвесил Цзя Чжэну низкий поклон. Цзя Чжэн удивился, потом рассердился и велел тотчас позвать Баоюя. Тот не замедлил явиться.

– Паршивец! – обрушился на него Цзя Чжэн. – Ладно бы ты просто сидел дома, раз не желаешь учиться! Но ты еще творишь безобразия?! Набрался наглости выманить Цигуаня из дома его светлости Преданного и Покорнейшего вана? А я за тебя отвечай!

Баоюй задрожал от страха и стал оправдываться:

– Отец, я ничего не знаю, ни о каком Цигуане не имею понятия! А вы говорите, будто я его выманил!

Баоюй заплакал.

Не успел Цзя Чжэн слово произнести, как управляющий с усмешкой сказал Баоюю:

– Напрасно отпираетесь! Может быть, вы прячете его у себя в доме или знаете, где он находится, – скажите прямо! Избавьте нас от хлопот! Или вы забыли о добродетелях, которыми должен обладать молодой человек из знатной семьи?

– Я в самом деле ничего не знаю, – продолжал твердить Баоюй. – Все это ложные слухи, а я его ни разу не видел.

– Я могу предъявить вашему отцу доказательства, – снова усмехнулся управляющий. – Но вам будет неловко! Если вы утверждаете, будто не знаете этого человека, скажите, откуда у вас красный пояс, которым вы подпоясаны?

Ошеломленный Баоюй вытаращил глаза и раскрыл рот.

«Каким образом это стало известно? – подумал юноша. – Если знает даже про пояс, провести его не удастся. Лучше сознаться, пусть только уходит скорее и не рассказывает всего остального».

– Если вам известны такие мелочи, как же вы можете не знать главного? – сказал Баоюй. – Ведь он купил себе усадьбу где-то в деревне Цзымяньбао, примерно в двадцати ли к востоку от города, и приобрел несколько му земли. Может быть, как раз сейчас он там и находится?

– Что же, вам виднее, – с улыбкой произнес управляющий. – Я непременно съезжу туда и буду рад, если ваши слова оправдаются. Если же нет, придется вас снова побеспокоить.

Управляющий встал и откланялся. Цзя Чжэн выпучил глаза, лицо его исказилось от гнева. Провожая управляющего, он крикнул Баоюю:

– Сиди здесь! Я еще с тобой поговорю!

Возвращаясь в дом, Цзя Чжэн столкнулся с Цзя Хуанем и несколькими мальчиками-слугами, которые сломя голову бежали по двору.

– Погодите, я до вас доберусь! – загремел Цзя Чжэн.

Перепуганный Цзя Хуань замер на месте и опустил голову.

– Ты чего носишься, как дикий конь? – набросился на него Цзя Чжэн. – Слуги разбрелись, присматривать за тобой некому, так ты и рад! Кто тебя провожал в школу? Куда все подевались?

Видя, что отец в гневе, Цзя Хуань решил воспользоваться случаем и стал рассказывать:

– По дороге из школы мы проходили мимо колодца и видели, как вытащили оттуда служанку. Она утопилась. Голова у нее большая и страшная, а все тело разбухло, я перепугался и бросился бежать.

– Утопилась, говоришь? – с сомнением спросил Цзя Чжэн. – У нас в доме такого еще не бывало со времен моего деда, со слугами всегда хорошо обращались. Может быть, управляющие, пользуясь тем, что в последние годы я перестал вмешиваться в домашние дела, довели несчастную до смерти? Если об этом узнают люди, позор падет на моих предков!

Цзя Чжэн велел слугам немедленно позвать Цзя Ляня и Лай Да.

– Слушаемся! – хором ответили слуги и побежали выполнять приказание.

Но тут Цзя Хуань бросился к отцу, вцепился в полу его халата и, опустившись на колени, стал умолять:

– Не сердитесь! Об этом никто не знает, кроме служанок госпожи. Я слышал от матушки, что…

Он огляделся по сторонам, Цзя Чжэн понял, что мальчика смущает присутствие слуг, и сделал им знак удалиться.

– Матушка говорила, – осторожно продолжал Цзя Хуань, – что несколько дней назад старший брат Баоюй в комнатах госпожи хотел изнасиловать служанку Цзиньчуань, а когда она стала сопротивляться, побил ее, Цзиньчуань не вынесла позора и бросилась в колодец.

Не успел Цзя Хуань договорить, как лицо Цзя Чжэна позеленело от гнева.

– Приведите Баоюя! – в ярости закричал он и побежал к себе в кабинет.

– Если кто-нибудь явится меня уговаривать, я отдам Баоюю свою чиновничью шапку и пояс, пусть будет главой семьи! – кричал он на ходу. – Чем прослыть преступником, лучше сбрить волосы, которых у меня из-за постоянных забот и так мало осталось, и уйти в монастырь! Уж тогда, по крайней мере, я не опозорю своих предков и сумею избежать возмездия за то, что произвел на свет такого сына!

Цзя Чжэн пришел в такую ярость, что приживальщики и слуги поспешили скрыться.

Задыхаясь, Цзя Чжэн повалился на стул, по щекам его катились слезы.

– Ведите сюда Баоюя! Давайте палку! Веревку! Запирайте двери! И чтобы старой госпоже ни слова. Убью!

Слуги бросились за Баоюем.

Дожидаясь отца, Баоюй услышал его крики и понял, что добром дело не кончится. Он еще не знал, что Цзя Хуань подлил масла в огонь.

Юноша метался по залу, пытаясь найти кого-нибудь из слуг, чтобы дать знать бабушке. Но, как назло, поблизости не было ни души. Даже Бэймин куда-то исчез.

Вдруг на глаза Баоюю попалась какая-то старуха, и он обрадовался, будто нашел драгоценность.

– Беги к старой госпоже и скажи, что отец собирается меня бить! – вскричал Баоюй, бросившись к старухе. – Только скорее… Скорее! А то меня поколотят!

Баоюй от волнения говорил невнятно, а старуха попалась глуховатая и вместо «меня поколотят» услышала «прыгнула в колодец».

– Прыгнула в колодец – и пусть себе, – с улыбкой ответила она. – Вам-то чего бояться, второй господин?

Поняв, что старуха глуха, Баоюй в отчаянии закричал:

– Найди моего слугу и пришли сюда!

– Какая беда? – в недоумении спросила старуха. – Госпожа дала ее матери денег на похороны, и теперь все улажено.

Появились слуги Цзя Чжэна, схватили Баоюя и потащили.

При виде сына глаза Цзя Чжэна налились кровью. Ни о чем не спросив – ни о том, как он пил с актером вино, как тот сделал ему подарок, правда ли, что он пытался изнасиловать служанку, и почему, наконец, он забросил учение, отец заорал:

– Заткните паршивцу рот и бейте его смертным боем!

Не смея ослушаться, слуги повалили Баоюя на скамью и принялись избивать палкой. Просить о пощаде было бесполезно, и Баоюй громко вопил.

– Плохо бьете, мерзавцы! – Цзя Чжэн в бешенстве пнул ногой одного из слуг и сам схватил палку.

Баоюй, которому никогда не приходилось выносить подобных страданий, сначала кричал и плакал, но потом обессилел, охрип и едва слышно стонал, а затем вовсе умолк.

Приживальщики, которые тоже здесь были, испугались, как бы не случилось несчастья, бросились к Цзя Чжэну и стали уговаривать пожалеть сына. Но никакие уговоры не действовали.

– Как можно его простить! – орал Цзя Чжэн. – Вы и прежде ему во всем потакали! И сейчас заступаетесь! А если он завтра отца родного убьет или государя – вы снова станете его защищать?

Видно, и в самом деле Баоюй виноват, раз отец так разгневался, подумали приживальщики и почли за лучшее известить обо всем госпожу Ван.

Госпожа Ван, услышав, что Цзя Чжэн чинит над Баоюем расправу, не стала даже докладывать матушке Цзя и в сопровождении служанки поспешила выручать сына. Она появилась так неожиданно, что приживальщики и слуги не успели разбежаться.

Увидев жену, Цзя Чжэн еще больше распалился, палка в его руках так и мелькала. Слуги же, державшие Баоюя, отошли в сторону. Баоюй лежал без движения.

Госпожа Ван стала отнимать у Цзя Чжэна палку.

– Уйди! – заорал Цзя Чжэн. – Вы все словно сговорились меня извести!

– Баоюя, конечно, следует наказать, но подумайте о себе! Разве можно так волноваться? – сказала госпожа Ван. – К тому же день нынче жаркий, и старой госпоже нездоровится. Вы можете убить Баоюя – не такая уж это беда, но что будет со старой госпожой, когда она узнает?

– Замолчи! – усмехнувшись, бросил Цзя Чжэн. – Породить такого негодяя – значит проявить непочтительность к родителям! Я давно хотел его как следует проучить, но вы не давали! Лучше сразу прикончить щенка, чтобы потом не страдать! Веревку! Дайте мне веревку, я задушу его!

Госпожа Ван бросилась к мужу.

– Отец должен учить сына! – воскликнула она со слезами на глазах. – Но не забывайте и о своем супружеском долге! Ведь мне уже под пятьдесят, а сыновей больше нет. Я никогда не мешала вам его поучать, но убить его все равно что убить меня! Что же, убивайте! Я умру вместе с сыном, тогда, по крайней мере, у меня будет в загробном мире опора!

Она обняла Баоюя и зарыдала. Цзя Чжэн тяжело вздохнул, в изнеможении опустился на стул и заплакал.

Лицо Баоюя было белым как полотно, он лежал почти бездыханный, тонкая шелковая рубашка намокла от крови. Когда госпожа Ван ее подняла, обнажилась спина, вся в ссадинах и кровоподтеках, живого места невозможно было найти.

– Несчастный мой сынок! – горестно вскричала госпожа Ван, и перед глазами возник образ покойного старшего сына. – Цзя Чжу! Будь ты жив, я не стала бы сейчас так сокрушаться!

Прибежали Ли Бань, Фэнцзе, Инчунь и Таньчунь. Ли Вань, вдова покойного Цзя Чжу, при упоминании имени мужа невольно заплакала. Цзя Чжэну стало еще тяжелее, по щекам катились крупные, как жемчужины, слезы.

– Старая госпожа пожаловала! – доложила служанка.

– Сначала убей меня, а потом его! Всех убей! – послышался голос матушки Цзя.

Цзя Чжэн всполошился. Он вскочил и бросился матери навстречу. Запыхавшись от быстрой ходьбы, матушка Цзя вошла в комнату, опираясь на плечо служанки.

– Зачем, матушка, вам понадобилось в такой жаркий день приходить? – почтительно кланяясь, обратился к ней Цзя Чжэн. – Если вам надо было мне что-то сказать, позвали бы к себе!

– А, это ты! – гневно вскричала матушка Цзя, едва переводя дух. – Да, мне надо с тобой поговорить! Ведь это я вырастила такого замечательного сына. С кем же мне еще разговаривать?

Тон, которым произнесла все это матушка Цзя, не сулил ничего доброго. Цзя Чжэн оробел, опустился на колени и, сдерживая слезы, произнес:

– Я забочусь о том, чтобы мой сын прославил своих предков. Так неужели я заслуживаю ваших упреков?

– Видишь, тебе слово сказать нельзя! А каково было Баоюю, когда ты колотил его палкой? Ты, значит, учишь сына для того, чтобы он прославил своих предков? Но вспомни, разве так учил тебя твой отец?

Матушка Цзя не выдержала и тоже расплакалась.

– Не расстраивайтесь, матушка! – с виноватой улыбкой стал оправдываться Цзя Чжэн. – Причиной всему внезапная вспышка гнева. Клянусь вам, это больше не повторится!

– Ты ко мне обращаешься?! – холодно усмехнулась матушка Цзя. – Это твой сын, если хочешь, бей его сколько угодно! Только, я думаю, мы все тебе надоели! Поэтому нам лучше уехать!

Она обернулась к слугам и коротко приказала:

– Паланкин! Я еду в Нанкин с невесткой и Баоюем!

Слуги вышли.

– А ты не хнычь, – продолжала матушка Цзя, обращаясь к госпоже Ван. – Баоюй совсем еще юн, и ты, конечно же, любишь его, но, когда он вырастет и станет чиновником, вряд ли вспомнит про свою мать. Как и мой сын! Меньше люби, меньше будешь страдать!

– Не говорите так, матушка! – просил Цзя Чжэн, кланяясь до земли. – Я не знаю, куда от стыда деваться!

– Своим поступком ты доказал, что хочешь выжить меня из дому, а теперь, выходит, тебе же деваться некуда! – возмутилась матушка Цзя. – Не будь нас здесь, никто не мешал бы тебе избивать сына! – И она крикнула слугам:– Готовьте все необходимое в дорогу! Коляски, паланкины. Мы уезжаем!

Цзя Чжэн простерся на полу и молил мать о прощении. Но матушка Цзя, даже не взглянув на него, подошла к лежавшему на скамье Баоюю и издала горестный вопль. Госпожа Ван и Фэнцзе принялись ее утешать. Вошли девочки-служанки, попытались поднять Баоюя.

– Мерзавки! – обрушилась на них Фэнцзе. – Неужели не видите, что он не может идти? Несите сюда плетеную кровать!

Служанки бросились во внутренние комнаты, принесли широкую плетеную кровать, уложили Баоюя и понесли в покои матушки Цзя.

Цзя Чжэн, огорченный тем, что расстроил мать, вышел следом за ней и госпожой Ван. Только сейчас он понял, что переусердствовал в наказании. Госпожа Ван то и дело восклицала:

– Сынок, родной! Лучше бы ты умер, а Цзя Чжу остался в живых, не пришлось бы мне тогда думать, что моя жизнь прошла даром! Не покидай меня! Ты – единственная моя надежда! Несчастный сынок мой! Некому тебя защитить!

Цзя Чжэн совсем пал духом и уже раскаивался в содеянном. Он снова попытался утешить матушку Цзя, но та, глотая слезы, сказала:

– Если сын не хорош, надо его наставлять, а не бить! Что ты за нами плетешься? Хочешь собственными глазами увидеть, как мальчик умрет?

Цзя Чжэн растерянно покачал головой и поспешил удалиться.

Возле Баоюя хлопотали тетушка Сюэ, Баочай, Сянлин, Сянъюнь, брызгали на него водой, обмахивали веером. На Сижэнь никто не обращал внимания, и она, обиженная, незаметно вышла из комнаты, подозвала мальчика-слугу и приказала ему разыскать Бэймина, чтобы узнать, что произошло.

– За что его наказали? – спросила служанка у Бэймина, когда тот явился. – А ты тоже хорош, не мог предупредить!

– Меня, как назло, там не было! – оправдывался Бэймин. – Я узнал уже, когда отец принялся бить нашего господина! Примчался туда, а мне говорят, что все это из-за актера Цигуаня и сестры Цзиньчуань!

– А как отец дознался? – удивилась Сижэнь.

– Про Цигуаня наверняка Сюэ Пань сказал, он давно его ревнует к Баоюю. Подослал какого-нибудь мерзавца, чтобы тот оклеветал Баоюя перед отцом. А про Цзиньчуань рассказал, конечно, третий господин Цзя Хуань. Слуги об этом толковали.

Выслушав Бэймина, девушка была почти уверена, что он говорит правду. Когда она вернулась в дом матушки Цзя, люди все еще хлопотали возле Баоюя.

Отдав необходимые распоряжения, матушка Цзя приказала отнести Баоюя во двор Наслаждения пурпуром и уложить в постель, что и было тотчас исполнено. Затем все постепенно разошлись.

Только сейчас Сижэнь подошла к Баоюю, чтобы прислуживать ему, а заодно расспросить о случившемся.

Если хотите узнать, что рассказал Баоюй и как она его выхаживала, прочтите следующую главу.

Глава тридцать четвертая

Чувство, заключенное в чувстве, расстраивает младшую сестру;

ошибка, заключенная в ошибке, убеждает старшего брата

Итак, матушка Цзя и госпожа Ван ушли. Тогда Сижэнь села на кровать к Баоюю и со слезами на глазах спросила:

– За что тебя так избили?

– Ну что ты спрашиваешь? – вздохнул Баоюй. – Все за то же! Ой, как больно! Погляди, что там у меня на спине!

Сижэнь стала осторожно снимать с него рубашку. Стоило Баоюю охнуть, как она замирала. Прошло много времени, прежде чем она наконец раздела его.

– О Небо! – вскричала Сижэнь, увидев, что и спина и ноги Баоюя сплошь в синяках и ссадинах. – Какая жестокость! – Она не переставала ахать, приговаривая: – Слушался бы меня, ничего не случилось бы! Счастье еще, что кости целы! А то остался бы калекой!

Появилась служанка и доложила:

– Пришла барышня Баочай.

Сижэнь быстро накрыла Баоюя одеялом. В тот же момент на пороге появилась Баочай. Она принесла пилюлю и сказала Сижэнь:

– Вот, возьми. На ночь размешаешь ее с вином и сделаешь примочки, кровоподтеки быстро пройдут!

Она протянула пилюлю Сижэнь и с улыбкой спросила брата:

– Как ты себя чувствуешь?

– Немного лучше, – ответил Баоюй, поблагодарил сестру и пригласил сесть.

Баочай заметила, что глаза его, против обыкновения, широко открыты и держится он спокойнее, чем всегда.

– Надо было слушаться, тогда не случилось бы такого несчастья! – покачав головой, со вздохом произнесла Баочай. – А как расстроены бабушка и матушка, да и мы все…

Баочай осеклась, опустила глаза и густо покраснела.

Баоюй уловил в ее речах искренность и глубокий смысл. Баочай ничего больше не сказала, так и сидела, потупившись, едва сдерживая слезы, теребя пояс. Не передать словами робость, смущение, жалость, которые отразились на ее лице!

Баоюй был так тронут, что забыл о собственных страданиях и подумал:

«Мне пришлось вытерпеть всего несколько палочных ударов, а все так жалеют меня, так волнуются! Нет предела моей благодарности и уважения к ним! Моя смерть была бы для них настоящим горем! Но ради них я готов без сожаления отдать жизнь и разом покончить со всеми мирскими заботами».

Из задумчивости Баоюя вывел голос Баочай, которая обратилась к Сижэнь:

– Не знаешь, за что отец его наказал?

Сижэнь потихоньку рассказала ей все, что сообщил Бэймин.

Только сейчас Баоюй узнал, что это Цзя Хуань наябедничал отцу. Но стоило Сижэнь обмолвиться о Сюэ Пане, как он поспешил вмешаться.

– Не выдумывай! Старший брат Сюэ Пань не мог так поступить! – сказал Баоюй, опасаясь, как бы Баочай не обиделась, и Баочай сразу это поняла.

«Тебя так избили, а ты беспокоишься, как бы кого не обидеть, – подумала девушка. – Но почему, заботясь о других, сам ты совершаешь легкомысленные поступки, вместо того чтобы заняться серьезным делом. Тогда и отец будет доволен, и тебе не придется страдать. Вот ты боишься, как бы я не обиделась за брата? Но разве я не знаю, что брат мой распущен и своеволен? Когда-то из-за Цинь Чжуна вышел скандал, а сейчас дело обстоит гораздо серьезнее!»

Баочай сказала Сижэнь:

– Не надо никого обвинять. Уверена, господин Цзя Чжэн рассердился лишь потому, что брат Баоюй всегда заводит сомнительные знакомства. Может быть, брат и сболтнул лишнее, но без злого умысла. А вообще-то он всегда говорит правду, не боясь вызвать чье-либо неудовольствие. Ты, Сижэнь, плохо знаешь людей, не все такие, как Баоюй. Мой брат, к примеру, никого не боится, что думает, то и говорит.

Сижэнь и сама пожалела, что сказала о Сюэ Пане, а теперь, после слов Баочай, совсем смутилась и замолчала.

Баоюй чувствовал, что Баочай хочет быть справедливой и в то же время старается защитить честь своей семьи – это привело его в еще большее замешательство. Наконец он собрался с мыслями и хотел что-то сказать, но Баочай поднялась и стала прощаться.

– Лежи спокойно! Я завтра снова приду! Сижэнь сделает тебе из моего лекарства примочки, и скоро все заживет.

Сижэнь проводила Баочай до ворот и по дороге сказала:

– Спасибо вам, барышня, за заботу! Как только второй господин поправится, он непременно придет вас благодарить.

– Пустяки! – отозвалась Баочай. – Ты скажи ему, пусть хорошенько лечится и ни о чем не думает. А захочет чего-нибудь вкусного или что-нибудь ему понадобится, не тревожь ни бабушку, ни матушку – приходи прямо ко мне! И чтобы его отец не узнал. А то как бы опять не случилось беды!

Сижэнь вернулась в дом, преисполненная признательности к Баочай.

Баоюй молчал, погруженный в свои размышления. Сижэнь подумала, что он спит, и вышла из комнаты, чтобы умыться и причесаться.

Баоюй страдал от невыносимой боли, спину будто кололи иголками, резали ножами, жгли огнем; каждое движение вызывало стон.

Близился вечер. Заметив, что Сижэнь вышла, Баоюй отослал и остальных служанок, сказав им:

– Пойдите умойтесь! Когда понадобитесь, я позову.

Оставшись один, Баоюй впал в забытье. Ему почудилось, будто пришел Цзян Юйхань и стал жаловаться, что слуги из дворца Преданного и Покорнейшего светлейшего вана схватили его и увели; затем появилась Цзиньчуань и, плача, стала рассказывать, как бросилась из-за него в колодец. Баоюй хотел поведать ей о своей любви, но вдруг почувствовал, что кто-то его легонько толкнул, услышал чей-то исполненный страдания голос. Он сразу очнулся и увидел Дайюй. Уж не сон ли это? Он приподнялся на постели, внимательно пригляделся: глаза большие, будто персики, слегка припухшее от слез лицо. Ну конечно же, это Дайюй. Он попробовал встать, но тело пронзила острая боль, и, охнув, он упал на подушку.

– Зачем ты пришла? – с трудом вымолвил он. – Ведь солнце только зашло, жарко еще! Перегреешься и опять заболеешь! Обо мне не беспокойся! Я только притворяюсь, что больно, узнает отец – пожалеет. Это хитрость, так что ты не волнуйся.

На душе у Дайюй стало еще тяжелее, и она тихо плакала, захлебываясь слезами. Взволнованная нахлынувшими на нее чувствами, она многое хотела сказать Баоюю, но не произнесла ни слова, не хватало сил.

Немного успокоившись, Дайюй сказала:

– Ты не должен больше так поступать!

– Не беспокойся, – вздохнул Баоюй, – ради тебя я даже готов умереть!

– Вторая госпожа пожаловала! – донеслось со двора.

– Сейчас я уйду через черный ход, – заторопилась Дайюй, – потом снова приду.

– Не понимаю, – произнес Баоюй, удерживая ее, – чего ты боишься?

– Взгляни на мои глаза! – вскричала Дайюй, топнув ногой. – Опять над нами будут смеяться!

Баоюй отпустил ее руку, и Дайюй скрылась за дверью.

В этот момент вошла Фэнцзе.

– Тебе легче? – осведомилась она. – Если что-нибудь понадобится, дай знать!

Вскоре явилась тетушка Сюэ, следом за нею – служанка матушки Цзя. Лишь когда настало время зажигать лампы, все разошлись, и Баоюй, выпив несколько глотков супа, забылся тревожным сном.

Спустя немного пришли навестить Баоюя жены Чжоу Жуя, У Синьдэна, Чжэн Хаоши и еще несколько пожилых женщин. Но Сижэнь их не пустила, сказав:

– Вы поздно пришли, второй господин уже спит.

Она провела женщин в другую комнату, напоила чаем. Те посидели немного и стали прощаться, наказав Сижэнь:

– Когда второй господин проснется, скажи, что мы приходили.

Сижэнь обещала сделать, как они просят, проводила женщин со двора и уже собиралась вернуться в дом, как вдруг вошла служанка госпожи Ван:

– Наша госпожа требует кого-нибудь из прислуги второго господина.

Сижэнь подумала и обратилась к Цинвэнь, Шэюэ и Цювэнь:

– Я пойду к госпоже, а вы хорошенько присматривайте за домом. Я скоро вернусь!

Вместе со старухой служанкой Сижэнь вышла из сада и направилась к главному господскому дому.

Госпожа Ван лежала на тахте и обмахивалась веером из банановых листьев.

– Ты бы лучше кого-нибудь прислала, а то без тебя некому ухаживать за Баоюем.

– Второй господин уснул, – поспешила успокоить ее Сижэнь. – Да и служанки научились ему прислуживать. Так что не волнуйтесь, пожалуйста, госпожа! Я думала, у вас какое-нибудь поручение, потому и пришла, а то ведь другие что-нибудь напутают.

– Поручений у меня никаких нет, – ответила госпожа Ван, – просто хотела узнать, как себя чувствует Баоюй.

– Я сделала второму господину примочки из лекарства, которое принесла вторая барышня Баочай, и ему полегчало. А то ведь он даже лежать не мог, так было больно. А сейчас уснул.

– Он что-нибудь ел?

– Съел несколько ложек супа, который прислала старая госпожа, потом раскапризничался и потребовал кислого сливового отвара. А ведь сливы – вяжущее средство. Второго господина били и не позволяли кричать. От этого у него наверняка получился застой крови в сердце, и, выпей он сливового отвара, мог бы заболеть. Насилу отговорила его. Развела полчашки розового сиропа, но ему показалось несладко, и вообще он заявил, что этот сироп ему надоел.

– Ай-я-я! – вскричала госпожа Ван. – Что же ты раньше не сказала? У меня есть несколько бутылочек нектара «ароматная роса», недавно прислали, я хотела немного отлить Баоюю, но подумала, что он изведет его понапрасну. Возьми две бутылочки. На чашку воды – чайную ложку нектара, получается очень ароматный напиток.

Госпожа Ван позвала Цайюнь и велела принести «ароматную росу».

– Всего две бутылочки, больше не надо, – предупредила Сижэнь, – если не хватит, я еще возьму.

Вскоре Цайюнь принесла нектар и отдала Сижэнь.

Бутылочка была высотой в три цуня и завинчивалась серебряной крышечкой. На одной желтой этикетке было написано «чистая коричная роса», на другой – «чистая роса розы мэйгуй».

– О, сразу видно, что нектар дорогой! – с улыбкой заметила Сижэнь. – Интересно, сколько существует на свете таких бутылочек?

– Это подарок государя, – объяснила госпожа Ван. – Разве не видишь, что этикетки желтые? Так что храни нектар для Баоюя, зря не расходуй.

Сижэнь почтительно поддакнула и собралась уходить, но госпожа Ван ее удержала:

– Постой, я хочу тебя кое о чем спросить. – Госпожа Ван огляделась и, убедившись, что в комнате никого нет, продолжала: – Я мельком слышала, будто это из-за Цзя Хуаня отец избил Баоюя – Цзя Хуань его оговорил. Слышала ты об этом?

– Нет, такого не слышала, – отвечала Сижэнь. – Знаю лишь, что второй господин Баоюй познакомился с актером из дворца какого-то вана и будто сманил его, а оттуда явился человек и все рассказал нашему господину. За это господин и наказал Баоюя.

– За это, конечно, тоже, – кивнула головой госпожа Ван, – но есть еще и другая причина.

– Больше я ничего не знаю, – заявила Сижэнь и, помедлив, добавила: – Я, госпожа, набралась смелости и хочу сказать вам несколько слов. Может быть, это дерзость, но, говоря откровенно…

Она замолчала.

– Говори, говори, – подбодрила ее госпожа Ван.

– Я осмелюсь сказать лишь в том случае, если буду уверена, что вы не рассердитесь.

– Говори, говори же, – кивнула госпожа Ван.

– Говоря откровенно, – продолжала Сижэнь, – проучить Баоюя следовало. Ведь неизвестно, что может он натворить, если все будет сходить ему с рук.

Госпожа Ван, печально вздохнув, кивнула.

– Девочка моя! Я хорошо тебя понимаю! И вполне согласна с тобой. Разве я не знаю, что за Баоюем нужен глаз да глаз? Воспитала же я старшего сына, и как будто неплохо, но, к несчастью, он умер. С Баоюем по-другому. Он мой единственный сын, а мне – пятьдесят. К тому же Баоюй слаб здоровьем, да и бабушка им дорожит как сокровищем, так что нельзя с ним обращаться чересчур строго, может случиться несчастье, и бабушка нам этого не простит. Потому-то Баоюй и распустился. Прежде, бывало, отругаю его или же урезоню, при этом поплачу немного, он слушается. Теперь и это не помогает. Своевольничает, делает что хочет, вот и пострадал! Но если бы он остался калекой, что бы я делала на старости лет без опоры?

На глаза госпожи Ван навернулись слезы. У Сижэнь стало тяжело на душе.

– Разве вы можете не любить Баоюя всем сердцем, – чуть не плача, произнесла Сижэнь. – Ведь это ваш родной сын! Когда у него все хорошо, и нам спокойно, мы чувствуем себя счастливыми. Но если дальше все будет так, как теперь, не видать нам покоя. Поэтому я изо всех сил стараюсь уговорить второго господина впредь не совершать глупостей. Однако мои уговоры не помогают. А тут, как назло, появился этот актер со своей компанией, вот и случилась беда… Не усмотрели мы, сами виноваты, не смогли его удержать. Кстати, госпожа, поскольку вы сами об этом заговорили, я хочу у вас попросить совета. Боюсь только, что вы рассердитесь, и тогда, мало того, что все мои старания окажутся напрасными, придется мне бежать куда глаза глядят.

Госпожа Ван уловила в ее словах скрытый намек и нетерпеливо произнесла:

– Говори, пожалуйста, милая! Тебя часто хвалят последнее время. Я же в ответ говорю, что ты просто внимательна к Баоюю или же что ты очень учтива, а то вообще пропускаю эти похвалы мимо ушей. Сейчас, мне кажется, ты собираешься говорить о том, что давно меня беспокоит. Мне можешь сказать все, только пусть другие об этом не знают.

– Ничего особенного я говорить не собиралась, – сдержанно ответила Сижэнь. – Хотела только спросить, нельзя ли под каким-нибудь предлогом переселить второго господина Баоюя в другое место? Это пошло бы ему на пользу.

Госпожа Ван только руками развела и не удержалась от вопроса:

– Неужели Баоюй позволяет себе лишнее?

– О госпожа, ничего такого я не имела в виду! – вскричала Сижэнь. – Я только хотела сказать, что второй господин уже вырос, да и барышни стали взрослыми. И хоть они между собой родня, но он мужчина, а они женщины. И лучше им не быть вместе, а то ведь сделают что-нибудь не так, не то слово скажут, сразу начинаются толки да пересуды. А мне неприятно – ведь я в услужении у второго господина и тоже живу в саду. Вы же знаете, госпожа, что люди все преувеличивают, истолковывают по-своему, любую, даже самую маленькую оплошность, особенно когда дело касается второго господина и барышень. Потому я и говорю, что лучше соблюдать осторожность. Ведь вам, госпожа, хорошо известно, что второй господин все время вертится возле барышень. Добром это, пожалуй, не кончится, пересудов, во всяком случае, не избежать. Злых языков больше, чем людей. К кому они благоволят, того превозносят, как самого Бодхисаттву. А не понравится кто, хулят всячески, ни на что не смотрят. Если второго господина будут хвалить, все подумают, что он взялся за ум, а станут ругать – мы, служанки, окажемся виноватыми, а о втором господине худая слава пойдет. Вот и получится, что ваши старания напрасны. У вас, конечно, дел много, госпожа, но лучше сейчас принять меры. Грешно было бы не сказать вам об этом. Признаться, в последнее время я ни о чем другом не могла думать. Однако молчала. Боялась вас рассердить.

Слушая Сижэнь, госпожа Ван невольно вспомнила об истории с Цзиньчуань, помрачнела и погрузилась в раздумье. В душе ее все больше и больше росла симпатия к Сижэнь.

– Девочка моя, эти мысли давно приходили мне в голову, – произнесла она наконец, – но события последних дней отвлекли меня от них. Спасибо, что напомнила!Ты очень милая! Ладно, я что-нибудь придумаю. А тебе вот что скажу: я решила отдать Баоюя целиком на твое попечение. Прошу тебя, не спускай с него глаз и смотри, чтобы он сам себе не навредил. А уж я тебя не обижу!

– Если вы приказываете, госпожа, – скромно потупившись, произнесла Сижэнь, – я приложу все старания, чтобы оправдать ваше доверие.

Когда Сижэнь вернулась во двор Наслаждения пурпуром, Баоюй только что проснулся. Он очень обрадовался «ароматной росе», которую прислала мать, и велел тотчас приготовить из нее напиток. Аромат и в самом деле был превосходный.

Все мысли Баоюя были заняты Дайюй, он решил за ней послать, но предварительно отправил Сижэнь за книгами к Баочай, чтобы не помешала его встрече с Дайюй.

Не успела Сижэнь уйти, как Баоюй позвал Цинвэнь и приказал:

– Сходи к барышне Дайюй, посмотри, что она делает. Если спросит обо мне, скажи, что я чувствую себя хорошо.

– Как же это я пойду безо всякого дела? – возразила Цинвэнь. – Для приличия надо хоть что-нибудь передать.

– Неужели ты не найдешь что сказать? – с досадой произнес Баоюй.

– Пошлите что-нибудь, – предложила Цинвэнь, – или прикажите у барышни что-нибудь попросить. Если же я просто так пойду, опять станут злословить и насмехаться!

Баоюй подумал немного, затем вытащил два старых платочка, с улыбкой протянул их Цинвэнь и сказал:

– Вот возьми! Скажешь, что от меня!

– Зачем барышне старые платки? – удивилась Цинвэнь. – Она непременно рассердится и скажет, что вы над ней издеваетесь!

– Не беспокойся, барышня все поймет, – снова улыбнулся Баоюй.

Цинвэнь ничего не оставалось, как взять платки и отправиться в павильон Реки Сяосян. Там у ворот Чуньсянь развешивала на перилах террасы выстиранные полотенца. Увидев Цинвэнь, она замахала руками:

– Барышня спит!..

Цинвэнь все же вошла. В комнате было темно, лампы не горели.

– Кто там? – вдруг раздался голос Дайюй.

– Это я, Цинвэнь.

– Зачем ты пришла?

– Второй господин велел отнести вам платочки.

Дайюй, несколько разочарованная, подумала: «Что это ему вдруг взбрело в голову?» И, обращаясь к Цинвэнь, спросила:

– Эти платочки ему прислали в подарок? Они, наверное, очень хорошие? Но мне не нужны. Пусть отдаст их кому-нибудь другому!

– В том-то и дело, что платочки старые, домашние, – возразила Цинвэнь.

Дайюй окончательно разочаровалась, но потом вдруг все поняла и сказала:

– Оставь, а сама можешь идти.

По дороге Цинвэнь размышляла, что бы это могло значить, но так и не догадалась.

А Дайюй тем временем думала:

«Баоюй знает, что я тоскую о нем, и это меня радует. Если бы не знал, не посылал бы платочков – ведь я могла посмеяться над ним! Но неизвестно, пройдет ли когда-нибудь моя тоска? И это меня печалит. Неужели он хотел сказать мне о своих чувствах! Боюсь думать об этом! Ведь я целыми днями терзаюсь сомнениями, не верю ему. Даже стыдно!»

Дайюй быстро поднялась с постели, зажгла лампу, растерла тушь, взяла кисть и на платочках написала такие стихи:

Стихотворение первое

Стихотворение второе

Стихотворение третье

Вдруг Дайюй обдало жаром. Она подошла к зеркалу, отдернула парчовую занавеску и увидела, что щеки ее порозовели, как цветок персика. Дайюй и не подозревала, что это начало смертельной болезни!

Она отошла от зеркала, снова легла в постель. Из головы не шла мысль о платочках.

Но об этом речь впереди.

Когда Сижэнь пришла к Баочай, той дома не оказалось, она ушла проведать свою мать. Сижэнь сочла неудобным возвращаться с пустыми руками и решила ее дождаться. Уже наступил вечер, а Баочай все не возвращалась.

Надобно сказать, что Баочай, хорошо знавшая Сюэ Паня, и сама думала, что это по его наущению кто-то оговорил Баоюя. А после разговора с Сижэнь утвердилась в своих подозрениях. Но Сижэнь рассказала лишь то, что слышала от Бэймина, а тот, в свою очередь, просто строил догадки, поскольку точно ничего не знал. История эта, передававшаяся из уст в уста, была не чем иным, как выдумкой. Что же до Сюэ Паня, то подозрения пали на него лишь потому, что он слыл повесой. На сей раз он был ни при чем.

Возвратившись домой, он поздоровался с матерью и как ни в чем не бывало спросил Баочай:

– Ты не знаешь, сестра, за что наказали Баоюя?

Тетушка Сюэ очень страдала из-за случившегося и, возмущенная вопросом сына, процедила сквозь зубы:

– Бессовестный негодяй! Сам все подстроил, а теперь спрашиваешь?

– Я?! Что я подстроил?! – вскипел Сюэ Пань.

– Еще притворяется, будто ничего не знает! – не унималась тетушка. – Все говорят, что это дело твоих рук!

– А если скажут, что я убил человека, вы тоже поверите? – вскричал Сюэ Пань.

– Успокойся, – промолвила тетушка Сюэ, – даже твоей сестре это известно! Напраслины мы на тебя не станем возводить!

– Не шумите вы, – принялась их урезонивать Баочай, – рано или поздно выяснится, где черное, где белое!

И она строго обратилась к Сюэ Паню:

– Пусть даже ты во всем виноват, дело прошлое, и нечего кипятиться. Единственное, о чем тебя прошу, – не пьянствуй и не лезь в чужие дела! Ведь пьешь с кем попало. До сих пор как-то обходилось. Но ведь может случиться несчастье! И тогда все сочтут виноватым тебя, если даже это неправда! И я тоже! Что тогда говорить о других!

Сюэ Пань отличался несдержанностью и все говорил напрямик. Поэтому в ответ на упреки матери и сестры он заорал, вскочив с места:

– Я зубы выбью тому, кто возвел на меня напраслину! Кому-то понадобилось выслужиться перед Цзя Чжэном, и кончилось тем, что Цзя Чжэн избил Баоюя! Но Баоюй не всевышний! Так почему бы отцу его не поколотить? А тут, видите ли, весь дом вверх дном. Как-то муж моей тетки стукнул Баоюя, так старая госпожа заявила, что это из-за Цзя Чжэня, и отругала его. А сейчас виноватым я оказался… Но мне теперь все равно! Убью его, и дело с концом! По крайней мере буду считать, что прожил жизнь не напрасно!

Он выдернул дверной засов и бросился к выходу.

– Негодяй! – крикнула тетушка, преградив ему путь. – Ты что затеял! Лучше убей сначала меня!

Глаза Сюэ Паня от злости стали круглыми, как медные колокольчики.

– Ах, так? – завопил он. – Вздумали мне мешать?! Хотите, чтобы я постоянно враждовал с Баоюем? Нет, уж лучше всем сразу умереть.

– Ты чего расшумелся? – сказала Баочай, подходя к Сюэ Паню. – Мама и так расстроена, а ты скандалишь, вместо того чтобы ее успокоить. Да пусть бы даже не мама, а кто-нибудь другой помешал тебе ради твоего же блага, тебе следовало бы вести себя сдержаннее.

– Опять ты за свое! – не унимался Сюэ Пань. – Ведь сама же все выдумала!

– Нечего обижаться, если дальше собственного носа ничего не видишь! – в сердцах промолвила Баочай.

– Пусть так! – кричал Сюэ Пань. – Но почему ты не сердишься на Баоюя, который водит неприличные знакомства? Взять хоть эту историю с Цигуанем. Мы с ним виделись раз десять, но никаких излияний с его стороны не было. А вот Баоюю при первой же встрече Цигуань подарил пояс, даже не зная, кто он такой. Может быть, скажешь, я выдумал?

– Помолчал бы лучше! – в один голос взволнованно вскричали тетушка и Баочай. – Ведь за это и наказали Баоюя! Теперь ясно, что именно ты его оклеветал!

– Извести вы меня хотите! – вскипел Сюэ Пань. – Но это бы еще ладно! Больше всего меня злит, что из-за Баоюя весь дом переполошился!

– Кто переполошился? – возмутилась Баочай. – Ведь это ты раскричался, схватил дверной засов, а теперь сваливаешь на других!

Что тут было возразить? Сюэ Пань понимал, что сестра права, но решил не сдаваться и, окончательно выйдя из себя, язвительно заметил:

– Я давно знаю, что у тебя на уме, дорогая сестрица! Мама говорила, что достойной парой твоему золотому замку может быть только яшма. Яшма есть у Баоюя, потому ты и лезешь из кожи вон, защищая его!

Услышав это, Баочай растерялась и схватила за руку мать.

– Мама! – крикнула она сквозь слезы. – Вы только послушайте, что он говорит!

Сюэ Пань понял, что совершил оплошность, круто повернулся и убежал в свою комнату. Там он, ругая себя в душе, повалился на постель. Но об этом мы рассказывать не станем.

Баочай была глубоко оскорблена, к тому же ее возмущало поведение брата. Она не знала, как быть, расстраивать мать не хотелось, и, глотая слезы, девушка вернулась к себе. Всю ночь она проплакала.

Утром Баочай наскоро оделась, не стала ни умываться, ни причесываться и поспешила к матери. На пути, как назло, ей повстречалась Дайюй, которая в одиночестве любовалась цветами.

– Ты куда? – спросила Дайюй.

– Домой, – ответила Баочай и, не останавливаясь, пошла дальше.

Дайюй заметила, что Баочай чем-то опечалена, глаза ее заплаканы и держится она не так, как обычно.

– Поберегла бы здоровье, сестра! – смеясь, крикнула ей вслед Дайюй. – Даже двумя кувшинами твоих слез его не вылечить от побоев!

Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава тридцать пятая

Бай Юйчуань пробует суп из листьев лотоса;

Хуан Цзиньин искусно плетет сетку с узором из цветов сливы

Итак, Баочай, занятая мыслями о матери и брате, даже не повернула головы в ответ на насмешку Дайюй. А та стояла в тени, устремив взгляд в ту сторону, где был двор Наслаждения пурпуром. Дайюй видела, как туда вошли и вскоре вышли Ли Вань, Инчунь, Таньчунь, Инъэр и Сичунь со своими служанками. Вот только Фэнцзе не появлялась.

– Может быть, ее задержали дела? – размышляла Дайюй. – Иначе она непременно явилась бы поболтать, чтобы лишний раз угодить старой госпоже и матери Баоюя. Неспроста это.

Строя догадки, Дайюй ненароком подняла голову и увидела множество женщин, одетых в яркие платья. Они входили в ворота двора Наслаждения пурпуром. Дайюй присмотрелась: это была матушка Цзя, поддерживаемая Фэнцзе, за нею следовали госпожа Син, госпожа Ван, а также девочки и женщины-служанки.

Дайюй невольно подумала: как хорошо тем, у кого есть отец и мать. И крупные, как жемчужины, слезы покатились по ее лицу.

Последними в ворота вошли тетушка Сюэ и Баочай.

В это время к Дайюй подошла Цзыцзюань:

– Барышня, пора принимать лекарство – остынет!

– Отстань! – раздраженно сказала Дайюй. – Какое тебе дело, принимаю я или не принимаю лекарство?

– Как же не принимать? – не унималась Цзыцзюань. – Ведь у вас только что прошел кашель. Не важно, что сейчас пятый месяц и жарко, все равно надо быть осторожнее! А вы поднялись в такую рань и с каких пор стоите на сырой земле! Отдохнули бы хоть немного!

Дайюй будто только сейчас очнулась и почувствовала, как ноют от усталости ноги. Помедлив немного, она, опираясь на руку Цзыцзюань, вернулась в павильон Реки Сяосян.

Здесь, едва Дайюй вошла в ворота, ей бросились в глаза причудливые тени бамбука на земле, покрытой густым мхом, и на память пришли строки из пьесы «Западный флигель»:

«Шуаньвэнь не посчастливилось в жизни, зато у нее были мать и младенец брат», – подумала Дайюй, и ей снова захотелось плакать.

Неожиданно закричал и спрыгнул с жердочки попугай в клетке, висевшей под карнизом террасы.

– Ах, чтоб тебя! – рассердилась Дайюй, вздрогнув от испуга. – Всю меня пылью обсыпал!

Попугай снова прыгнул на жердочку и прокричал:

– Сюэянь, скорее открывай занавеску, барышня пожаловала!

Дайюй подошла к попугаю, постучала по жердочке:

– Корм у тебя есть? А вода?

Подражая Дайюй, попугай вздрогнул, потом вздохнул и прокричал:

Дайюй и Цзыцзюань рассмеялись.

– Вы каждый день произносите эти слова, барышня, – проговорила Цзыцзюань, – не удивительно, что попугай их запомнил.

Дайюй приказала повесить клетку в комнате, возле окна, и села рядом на стул. Она выпила лекарство и вдруг заметила, что тени бамбука во дворе стали длиннее и вырисовываются на шелке, которым затянуто окно, в комнате потемнело, столик и циновка стали прохладными. Не зная, чем рассеять нахлынувшую тоску, Дайюй принялась дразнить попугая и учить его своим любимым стихам. Но об этом мы подробно рассказывать не будем.

А теперь возвратимся к Баочай. Когда она пришла к матери, та причесывалась.

– Что это ты так рано? – удивилась мать.

– Хотела узнать, как вы себя чувствуете, мама, – ответила девушка. – Когда я ушла вчера, брат продолжал шуметь?

Она села рядом с матерью и заплакала. На глаза тетушки Сюэ тоже навернулись слезы, но она сдержалась и стала уговаривать дочь:

– Не обижайся на него, дитя мое! Я накажу этого дурака! Береги себя, ведь мне не на кого больше надеяться!

Услышав эти слова, Сюэ Пань, находившийся во дворе, вбежал в комнату, поклонился сначала направо, потом налево и обратился к Баочай:

– Прости меня, милая сестрица! Вчера в гостях я выпил лишнего и, сам не знаю, как это получилось, наговорил тебе всяких глупостей! Немудрено, что ты рассердилась!

Баочай, которая плакала, закрыв руками лицо, вскинула голову и улыбнулась.

– Строишь из себя невинного младенца! – вскричала она и сердито плюнула. – Ты, разумеется, недоволен, что мы с мамой не даем тебе безобразничать! Вот и стараешься всеми силами от нас отделаться.

– С чего ты взяла, сестрица? – засмеялся Сюэ Пань. – Прежде ты не была такой подозрительной.

– Ты вот думаешь, что сестра тебя оговаривает, – вмешалась в разговор тетушка Сюэ. – Вспомнил бы лучше, что ты наговорил ей вчера вечером? Только сумасшедший такое мог наплести!

– Не сердитесь, мама, – стал просить Сюэ Пань. – И сестра пусть успокоится! Хотите, я брошу пить?

– Так бы давно! – с улыбкой промолвила Баочай.

– Не верю я ему! – решительно заявила тетушка Сюэ. – Это было бы равносильно чуду, – как если бы дракон снес яйцо!

– Если я не сдержу своего обещания, пусть сестра считает меня скотиной! – вскричал Сюэ Пань. – Ведь это из-за меня вы с сестрой лишились покоя! Мать всегда беспокоится, это не удивительно, но сестра… Значит, меня и в самом деле нельзя считать человеком! И это сейчас, когда мой наипервейший долг проявлять сыновнее послушание и заботиться о сестре. Нет, я хуже скотины!

В порыве раскаяния Сюэ Пань даже заплакал. У тетушки Сюэ стало тяжело на душе.

– Хватит тебе, – остановила Баочай брата. – Видишь? Мама сейчас заплачет.

– Да разве я этого хочу? – вытирая глаза, произнес Сюэ Пань. – Ладно! Не будем больше об этом говорить! Позовите Сянлин, пусть нальет сестре чаю.

– Мне не хочется чаю, – ответила Баочай. – Вот мама умоется, и мы с ней уйдем.

– Сестренка, – произнес Сюэ Пань, – обруч, который ты носишь на шее, потускнел, надо бы почистить.

– Зачем? – спросила Баочай. – Он блестит.

– И платьев у тебя мало, – продолжал Сюэ Пань. – Скажи, какой тебе нравится цвет, какой узор ткани, я раздобуду!

– Я еще старые платья не износила, – возразила Баочай, – зачем мне новые?

Тем временем тетушка Сюэ переоделась, и они с Баочай пошли навестить Баоюя. Сюэ Пань вышел следом за ними.

Дойдя до двора Наслаждения пурпуром, тетушка Сюэ и Баочай увидели на террасах боковых пристроек множество девочек-служанок, женщин и старух и поняли, что сюда пожаловала матушка Цзя.

Войдя в дом, мать и дочь со всеми поздоровались, после чего тетушка обратилась к Баоюю, лежавшему на тахте.

– Как ты себя чувствуешь?

– Уже лучше, – ответил Баоюй, пытаясь приподняться. – Право, тетушка, я не заслуживаю внимания вашего и сестры Баочай.

– Если тебе чего-нибудь хочется, говори, не стесняйся, – промолвила тетушка Сюэ, помогая ему лечь.

– Разумеется, тетушка, – обещал Баоюй.

– Может быть, хочешь чего-нибудь вкусного? – вмешалась тут госпожа Ван. – Скажи, я велю приготовить.

– Ничего мне не хочется, – покачал головой Баоюй. – Разве что супа из листьев и цветов лотоса, который вы мне в прошлый раз присылали, – он мне очень понравился.

– Нет, вы только послушайте, – засмеялась Фэнцзе. – Думаете, ему в самом деле понравился этот суп? Ничего подобного! Просто он хочет похвастаться своим изысканным вкусом!

Но матушка Цзя тут же приказала служанкам немедля приготовить суп и несколько раз повторила свое приказание.

– Не волнуйтесь, бабушка, я сама распоряжусь, – промолвила Фэнцзе. – Только никак не припомню, где формочки.

Она велела одной из женщин-служанок пойти на кухню и попросить формочки у старшего повара, однако женщина вскоре вернулась и сказала:

– Повар говорит, что отдал формочки вам.

– Возможно, – подумав, согласилась Фэнцзе, – но кто же их взял потом у меня? Скорее всего смотритель чайной.

Она послала служанку к смотрителю, оказалось, и тот ничего не знает. Наконец выяснилось, что все кулинарные формочки находятся у хранителя золотой и серебряной посуды, и через некоторое время их принесли.

Это была небольшая коробочка, которую тетушка Сюэ приняла от служанки. В коробочке четырьмя рядами лежали серебряные пластинки длиной около одного чи и шириной в цунь, с углублениями величиной с боб. Углубления напоминали по форме хризантемы, цветы сливы, цветы лотоса, цветы водяного ореха. Таких углублений, отличающихся тонкостью и изяществом, на каждой пластинке было около трех десятков.

– У вас предусмотрено все до мелочей! – восхищенно промолвила тетушка Сюэ, обращаясь к матушке Цзя и госпоже Ван. – Даже для супа есть формочки! А я и не догадалась бы, что это такое, не скажи вы мне заранее!

Стараясь опередить остальных, Фэнцзе с улыбкой произнесла:

– Знаете, тетушка, в чем здесь дело? Способы приготовления всех этих блюд были придуманы в прошлом году по случаю приезда нашей государыни. Я, признаться, уже не помню, как готовят понравившийся Баоюю суп, знаю только, что в него нужно добавить для аромата молодые листья лотоса. Я пробовала этот суп, говоря по правде, он мне не понравился. Вряд ли кто-нибудь станет есть его часто. Потому и приготовили его всего только раз. Никак не пойму, почему Баоюю он пришелся по вкусу?

Она взяла у тетушки Сюэ коробочку, отдала служанке и приказала немедленно пойти на кухню и распорядиться, чтобы все было приготовлено. Еще она велела сварить из десятка кур десять чашек бульона.

– Зачем так много? – поинтересовалась госпожа Ван.

– На то есть своя причина, – улыбнулась Фэнцзе. – Такие блюда у нас в доме готовят не часто, и, поскольку Баоюй о нем вспомнил, надеюсь, вы, госпожа, а также бабушка и тетушка не откажетесь его отведать. Зачем упускать случай? Кстати, я и сама охотно полакомлюсь новым блюдом.

– Ну и хитра же ты, обезьянка! Хочешь полакомиться за чужой счет! – рассмеялась матушка Цзя, а следом за ней и все остальные.

– Подумаешь, за чужой счет, – продолжала Фэнцзе. – Все расходы я беру на себя!

И она повернулась к служанке:

– Скажи на кухне, чтобы приготовили все как следует. Да пусть не скупятся на приправы!

Служанка почтительно поддакнула и ушла.

Стоявшая рядом Баочай улыбнулась:

– Несколько лет я живу здесь и убедилась, что второй госпоже Фэнцзе, как ни остра она на язык, бабушку не превзойти.

– Дитя мое! – сказала матушка Цзя. – Где уж мне, старой, тягаться с Фэнцзе! То ли дело, когда я была в ее возрасте! Не берусь судить, уступает ли она мне в остроумии, а вот твоей матушке до нее далеко. Твоя матушка что колода, ни поговорить не умеет, ни свекру со свекровью угодить! Зато Фэнцзе и проворна, и остроумна, не удивительно, что все ее любят!

– По-вашему, значит, любят лишь тех, кто остер на язык? – спросил Баоюй.

– У каждого свои достоинства и свои недостатки, – возразила матушка Цзя, – в том числе и у тех, кто остер на язык. Так что они ничуть не лучше других.

– Совершенно верно! – воскликнул Баоюй. – Теперь понятно, почему тетушку Сюэ вы любите не меньше, чем Фэнцзе. Иначе вам нравились бы лишь Фэнцзе да сестрица Дайюй!

– Что касается девочек, то пусть госпожа Сюэ не сочтет за лесть, но, по-моему, в нашей семье нет равных ее дочери Баочай! – промолвила матушка Цзя.

– Вы не правы, почтенная госпожа, – возразила тетушка Сюэ, – и слова ваши идут не от чистого сердца.

– Старая госпожа и при других хвалит Баочай, – подтвердила госпожа Ван. – Так что поверьте, это не лесть.

Баоюй ожидал, что матушка Цзя похвалит Дайюй, поэтому ее слова оказались для него неожиданностью. Он поглядел на Баочай, засмеялся, а та в смущении отвернулась и стала разговаривать с Сижэнь.

В это время вошла служанка и пригласила всех обедать. Матушка Цзя поднялась и сказала Баоюю:

– Смотри хорошенько лечись!

Она дала несколько указаний служанкам, пригласила пообедать вместе с ней тетушку Сюэ и, опираясь на плечо Фэнцзе, направилась к выходу.

– Суп готов? – спросила она на ходу и обратилась к тетушке Сюэ:

– Если вам понравится какое-нибудь блюдо, скажите мне, уж я знаю, как заставить эту девчонку Фэнцзе приготовить все, что нужно.

– Почтенная госпожа, вы к Фэнцзе несправедливы! – с улыбкой сказала тетушка Сюэ. – Ведь она в знак особого уважения часто присылает вам вкусные блюда, но вы их даже не пробуете.

– Что вы, тетушка! – вскричала Фэнцзе. – Бабушка ест все без разбору, она и меня давно съела бы, но уверяет, будто человеческое мясо кислое!

Все так и покатились со смеху. Даже Баоюй.

– Вторая госпожа и вправду может кого угодно убить своим языком! – заметила Сижэнь, но тут Баоюй схватил ее за руку и усадил рядом с собой.

– Ты давно на ногах, наверное, устала? – сказал он.

– Да, совсем забыла! – вдруг спохватилась Сижэнь. – Пока барышня Баочай не ушла, надо ее попросить, чтобы прислала Инъэр сплести сетку.

– Хорошо, что напомнила! – обрадовался Баоюй и, приподнявшись на постели, крикнул в окно: – Сестрица Баочай, если Инъэр после обеда свободна, пусть придет к нам плести сетку!

– Я непременно ее пришлю, – ответила Баочай.

Матушка Цзя не расслышала и спросила у Баочай, в чем дело. Та объяснила.

– Выполни его просьбу, милое дитя! – сказала матушка Цзя. – Пришли Инъэр. А взамен можешь взять одну из моих служанок, у меня много свободных!

– Мы непременно пришлем Инъэр, – пообещали тетушка Сюэ и Баочай. – Ей совершенно нечего делать. Целыми днями балуется!

Так, разговаривая между собой, они продолжали путь, когда вдруг заметили возле каменной скалы Сянъюнь, Пинъэр и Сянлин – они рвали цветы бальзамина. Завидев матушку Цзя, девушки бросились ей навстречу.

Вскоре все подошли к воротам сада. Госпожа Ван предложила матушке Цзя зайти отдохнуть, и матушка Цзя, у которой разболелись ноги, охотно согласилась.

Госпожа Ван приказала служанкам побежать вперед и приготовить для матушки Цзя сиденье. Наложница Чжао поспешила удалиться, сославшись на недомогание. Остались только наложница Чжоу да служанки. Они быстро опустили занавеску, установили кресло, постелили покрывала.

Опираясь на руку Фэнцзе, матушка Цзя вошла в дом и села на хозяйское место, предложив тетушке Сюэ занять место для гостей. Баочай и Сянъюнь устроились возле их ног. Госпожа Ван поднесла матушке Цзя чай, Ли Вань подала чай матушке Сюэ.

– Пусть прислуживают невестки, – сказала матушка Цзя госпоже Ван, – а ты садись. Поговорим немного!

Госпожа Ван опустилась на скамеечку и сказала Фэнцзе:

– Пусть рис для старой госпожи принесут сюда! Да вели подать еще чего-нибудь!

Фэнцзе вышла, отдала распоряжения, и служанки бросились их выполнять.

Госпожа Ван велела позвать барышень. Но пришли только Таньчунь и Сичунь, Инчунь сослалась на нездоровье, а о Дайюй и говорить нечего: из десяти обедов, на которые ее приглашали, она бывала лишь на пяти, поэтому никому и в голову не пришло о ней беспокоиться.

Вскоре принесли разные яства. Фэнцзе, держа в руках палочки из слоновой кости, завернутые в полотенце, с улыбкой сказала:

– Бабушка и тетушка, не угощайте друг друга, сегодня угощаю я!

– Будь по-твоему, – согласилась матушка Цзя и вопросительно посмотрела на тетушку Сюэ.

Та кивнула головой.

Фэнцзе разложила на столе четыре пары палочек для еды: две пары для матушки Цзя и тетушки Сюэ – в середине и две пары по сторонам – для Баочай и Сянъюнь. Госпожа Ван и Ли Вань стояли по обе стороны стола и следили, как служанки подают еду. Фэнцзе первым долгом распорядилась отложить часть кушаний для Баоюя.

Матушка отведала суп из листьев лотоса, после чего госпожа Ван велела Юйчуань отнести суп Баоюю.

– Одной ей, пожалуй, не донести,– заметила Фэнцзе.

В это время вошли Инъэр и Тунси. Зная, что они уже обедали, Баочай обратилась к Инъэр:

– Второй господин Баоюй сказал, чтобы ты пришла сплести сетку. Вот и иди к нему вместе с Юйчуань.

– Слушаюсь! – ответила Инъэр и последовала за Юйчуань.

Когда они вышли из дому, Инъэр сказала:

– Как же мы понесем? Ведь далеко, да и день жаркий.

– Не беспокойся, я знаю, как это сделать, – ответила Юйчуань.

Она подозвала одну из женщин-служанок, велела ей поставить кушанья на поднос и идти, а сама вместе с Инъэр пошла следом. Возле двора Наслаждения пурпуром Юйчуань взяла у служанки поднос и вместе с Инъэр вошла в дом.

Сижэнь, Шэюэ и Цювэнь, затеявшие игру с Баоюем, поспешно вскочили.

– Как хорошо, что вы пришли! – воскликнули они.

Они приняли поднос с яствами. Юйчуань села на маленькую скамеечку, а Инъэр не осмелилась сесть, даже когда Сижэнь подала ей скамеечку для ног.

Баоюй был вне себя от радости, когда увидел Инъэр. Но появление Юйчуань сразу напомнило ему о ее старшей сестре Цзиньчуань. Он смутился, расстроился и, позабыв об Инъэр, завел разговор с Юйчуань. Сижэнь сочла неудобным оставлять Инъэр без внимания, увела ее в другую комнату и стала угощать чаем.

Тем временем Шэюэ приготовила чашки и палочки для еды и подала Баоюю.

– Как чувствует себя твоя матушка? – спросил Баоюй.

Юйчуань покраснела от гнева и, даже не глядя в сторону Баоюя, коротко ответила после паузы:

– Хорошо!..

Баоюю стало не по себе, он помолчал немного и снова спросил:

– Кто велел тебе нести сюда обед?

– Кто же еще, если не госпожа Фэнцзе и твоя матушка! – ответила Юйчуань.

Лицо ее со следами слез было печальным – она не могла забыть Цзиньчуань. Баоюю хотелось утешить ее, но он стеснялся при служанках проявлять свои чувства. Под разными предлогами он выпроводил их и остался наедине с Юйчуань.

Сначала Юйчуань ничего не отвечала на его расспросы, но, увидев, как учтив и ласков Баоюй, как искренен, почувствовала неловкость. Уж лучше бы он был безразличен и хмур, его кротость и покорность обезоруживали девушку, и вскоре на лице ее появилась еле заметная улыбка.

– Дорогая сестра, налей мне супа! – попросил Баоюй.

– Я никогда никого не кормила, – возразила Юйчуань, – подожди, придут служанки и накормят тебя.

– А я и не прошу, чтобы меня кормили! Просто хочу, чтобы ты подала суп, мне еще трудно ходить. А потом можешь пойти и поесть. Задерживать тебя я не стану и морить голодом не собираюсь. Но если тебе лень встать, придется мне самому налить себе суп.

С этими словами он приподнялся на постели, но тут же со стоном упал на подушку.

– Лежи, лежи! – воскликнула Юйчуань, вскочив с места. – В своей прежней жизни ты, видимо, много грешил, и вот возмездие!

Она усмехнулась и подала ему суп.

– Ты можешь сердиться на меня сколько угодно, сестрица, только чтобы никто не видел, – сказал Баоюй. – А при бабушке или матушке будь поласковее, не то попадет тебе!

– А ты ешь быстрее, зубы не заговаривай! Без тебя все знаю! – сказала Юйчуань.

Баоюй отпил несколько глотков, поставил чашку и заявил:

– Невкусно!

– Амитаба! – удивилась Юйчуань, скорчив гримасу. – Что же тогда вкусно?

– Совсем невкусно, – повторил Баоюй. – Если не веришь, попробуй сама!

Юйчуань рассердилась и отпила несколько глотков.

– Ну вот, а теперь будет вкусно! – воскликнул Баоюй.

Юйчуань поняла, что Баоюй над ней подшутил, просто хотел, чтобы она хоть немного поела.

– Ты сказал, что невкусно, – улыбнулась она, – так пеняй на себя! Больше не получишь!

Баоюй засмеялся, но, как ни упрашивал Юйчуань дать ему супа, та заупрямилась и велела служанкам подать другие кушанья. В этот момент на пороге появилась служанка и доложила:

– Из дома второго господина Фу пришли две мамки справиться о вашем здоровье и просят разрешения войти!

Баоюй сразу понял, что мамок прислал судья Фу Ши.

Фу Ши, бывший ученик Цзя Чжэна, добился высокого положения лишь благодаря влиянию семьи Цзя. Цзя Чжэн относился к нему по-особому, не так, как к другим ученикам и приверженцам, поэтому Фу Ши постоянно посылал своих людей с визитами во дворец Жунго.

Баоюй терпеть не мог нахальных мужчин и глупых женщин, однако мамок приказал впустить. Была на то своя причина.

Говорили, что младшая сестра Фу Ши по имени Фу Цюфан не имеет себе равных по красоте и талантам. Баоюй ни разу ее не видел, но питал к ней симпатию и уважение. Не впустить мамок значило каким-то образом обидеть Фу Цюфан. А этого Баоюй не хотел.

Разбогател Фу Ши недавно и слыл выскочкой. Благодаря достоинствам Цюфан он надеялся породниться с какой-нибудь знатной семьей и до сих пор все тянул со сватовством сестры, хотя ей уже минуло двадцать три года. В знатных и богатых семьях Фу Ши считали малосостоятельным, зато чересчур гордым и заносчивым. Фу Ши лелеял мечту когда-нибудь породниться с семьей Цзя и поддерживал с ней близкие отношения.

Вот и сейчас он прислал во дворец Жунго двух женщин из своего дома, причем самых глупых. Они вошли, справились о здоровье Баоюя и не могли больше произнести ни слова.

При посторонних Юйчуань неловко было шутить с Баоюем, и, держа в руках чашку с супом, она внимательно слушала, что он говорит. Вдруг Баоюй протянул руку, чтобы взять у Юйчуань чашку, Юйчуань не заметила, чашка опрокинулась, и горячий суп вылился прямо на руки Баоюю. Юйчуань перепугалась, закричала и вскочила с места.

Подоспели служанки и забрали чашку.

– Ты не обварила руки? – взволнованно спросил Баоюй.

Юйчуань, а за ней и остальные служанки рассмеялись.

– Ты сам ошпарился, а у меня спрашиваешь! – воскликнула Юйчуань.

Только сейчас Баоюй почувствовал боль. Служанки принялись вытирать ему руки.

Баоюй не стал больше есть, вымыл руки и принялся за чай. Женщины посидели немного и стали прощаться; Цинвэнь проводила их до мостика.

По пути женщины судачили.

– Недаром говорят, что Баоюй красив, но глуп, – заметила одна. – Он как плод, на который можно смотреть, но нельзя есть! Ошпарил себе руки, а спрашивает у других, не больно ли.

– Я слышала, когда приходила сюда в прошлый раз, что все в доме его считают странным, – ответила другая. – Как-то он промок до нитки, а кричал другим: «Скорее прячьтесь!» Ну не смешно ли? Еще говорят, что он ни с того ни с сего то смеется, то плачет. Увидит ласточку или рыбку, разговаривает с ними, как с людьми; посмотрит на луну и звезды – начинает вздыхать или что-нибудь бормочет себе под нос. К тому же слабовольный, все эти девчонки вертят им как хотят. Понравится ему какая-нибудь безделица, он дорожит ею, как сокровищем, а что не по душе – бьет и ломает, пусть даже эта вещь стоит тысячу или десять тысяч лянов серебра.

Продолжая беседовать, женщины миновали ворота и вышли из сада.

Как только гостьи ушли, Сижэнь вернулась вместе с Инъэр и спросила Баоюя, какие сетки надо сплести.

– Я совсем забыл о тебе, – оправдывался Баоюй, обращаясь к Инъэр, – заговорился. Мне очень хочется, чтобы ты сплела мне несколько шелковых сеток. Затем и побеспокоил тебя.

– Для чего они вам? – спросила Инъэр.

– Это неважно, – с улыбкой ответил Баоюй. – Для самых разных вещей!

– Для самых разных вещей?! – всплеснула руками Инъэр. – Это я и за десять лет не сделаю!

– Ты уж постарайся, милая, для меня, – стал просить Баоюй. – Дел у тебя сейчас никаких нет!

– Но нельзя же плести все сразу, – вступилась Сижэнь за Инъэр. – Скажите, какие именно вам нужны в первую очередь! Для веера, для четок или для платка?

– Для платка, – решил Баоюй.

– А какого он цвета? – спросила Инъэр.

– Ярко-красного.

– Тогда сетка должна быть черная или темно-синяя. Чтобы платок выделялся на ее фоне. Получится очень красиво.

– А с каким цветом лучше всего сочетается цвет сосновых побегов? – спросил Баоюй.

– С цветом румяного персика.

– Вот и прекрасно! Все должно быть красиво и просто!

– Впрочем, сетка цвета зеленого лука или желтой ивы выглядела бы намного изящнее, – заметила Инъэр.

– Что ж! – согласился Баоюй. – Пусть тогда одна сетка будет цвета зеленого лука, а другая – цвета румяного персика.

– А узор какой?

– Разве узоры не все одинаковые? – удивился Баоюй.

– Конечно, нет, – ответила Инъэр. – Можно сделать узор в виде курительных свечей, слоновьих глаз, в виде цепи из квадратиков или кружочков, в виде сливовых цветов или листьев ивы.

– С каким узором ты сплела сетку для своей барышни? – спросил Баоюй.

– С букетиком цветов сливы.

– Очень хорошо! Такую же и для меня сделай, – сказал Баоюй и попросил Сижэнь принести нитки.

– Подан обед для девушек! – послышался голос за окном.

– Пойдите поешьте, – велел Баоюй служанкам.

– Как же мы оставим гостью? – возразила Сижэнь.

– Ладно тебе, – произнесла Инъэр, разбирая нитки. – Идите и ешьте!

Сижэнь вышла, оставив двух девочек-служанок на случай, если Баоюю что-нибудь понадобится.

Баоюй следил за тем, как Инъэр плетет сетку, и вел с ней разговор.

– Сколько тебе лет?

– Пятнадцать, – ответила девушка.

– Как твоя фамилия?

– Хуан^[*].

– Фамилия прекрасно сочетается с именем, – засмеялся Баоюй. – Ты в самом деле настоящая желтая иволга!

– Прежде меня называли Цзиньин – Золотая иволга, – улыбнулась Инъэр, – но потом барышня, а за ней и остальные стали звать меня Инъэр.

– Барышня Баочай, наверное, тебя любит? – полюбопытствовал Баоюй. – Уверен, что, когда она выйдет замуж, непременно возьмет тебя с собой.

Инъэр рассмеялась, прикрыв рукой рот.

– Я уже говорил сестре Сижэнь, что завидую тому, кому посчастливится взять в дом твою барышню и тебя, – продолжал Баоюй.

– Вы еще не знаете, какие редкие достоинства у моей барышни, – сказала Инъэр. – О красоте я не говорю, не это главное.

Баоюй как зачарованный слушал нежный, певучий голос Инъэр, но когда та заговорила о Баочай, не вытерпел и спросил:

– Какие же необыкновенные достоинства у твоей барышни? Расскажи!

– Ладно, – согласилась Инъэр, – только барышне не говорите.

– Само собой! – пообещал Баоюй.

– Что это вы тут притихли? – неожиданно донеслось из-за двери, и на пороге появилась сама Баочай. Баоюй заволновался, предложил ей сесть.

– И охота тебе такой чепухой заниматься, – сказала Баочай, глядя на почти готовую сетку в руках Инъэр. – Лучше бы пояс сплела и украсила яшмой.

Баоюй рассмеялся и захлопал в ладоши:

– Сестра Баочай права, я почему-то не подумал о поясе. Вот только не знаю, какой выбрать цвет.

– Цвет воронова крыла, пожалуй, не подойдет, – промолвила Баочай, – ярко-красный тоже, желтый слишком резкий, синий чересчур мрачный. Лучше всего переплести золотистую нитку с черной.

Эта мысль очень понравилась Баоюю, он приподнялся на постели и крикнул Сижэнь, чтобы принесла золотистые нитки, но в это время Сижэнь появилась на пороге с двумя чашками в руках.

– Что за странные творятся дела! – воскликнула Сижэнь. – Только что пообедали, а госпожа прислала еще два кушанья!

– Наверное, приготовили слишком много, – предположил Баоюй.

– Нет, здесь что-то не то, – возразила Сижэнь. – Прислали мне одной и не велели даже благодарить! Как тут не удивляться?

– Раз прислали – ешь, – улыбнулся Баоюй. – Зачем строить догадки?

– Мне неловко, – призналась Сижэнь. – Ведь раньше ничего подобного не случалось!

– Неловко? – Баочай рассмеялась. – А если случится что-нибудь еще более неловкое, что тогда?

Уловив в словах Баочай намек и зная, что она просто так ничего не скажет, Сижэнь вспомнила вчерашний свой разговор с госпожой Ван и все поняла.

Сижэнь вышла, вымыла руки, поела и принесла Инъэр нитки. Баочай ушла, за ней прислал Сюэ Пань, а Баоюй лежал, наблюдая за работой Инъэр. Неожиданно вошли две служанки госпожи Син и принесли фрукты.

– Вам полегче? – спросили служанки. – Наша госпожа просит вас завтра пожаловать в гости. Она очень обеспокоена вашим здоровьем.

– Как только смогу, непременно приду, – обещал Баоюй. – Передайте от меня поклон госпоже и скажите, что мне лучше, пусть не тревожится.

Он пригласил служанок сесть, а сам позвал Цювэнь и велел отнести половину фруктов барышне Дайюй.

Но только Цювэнь собралась уходить, как во дворе послышался голос самой Дайюй. Баоюй приказал немедля ее просить.

Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава тридцать шестая

Вышивающая уток-неразлучниц Баочай слышит от спящего вещие слова;

познавший волю судеб во дворе Грушевого аромата постигает сокровенные чувства девочки-актрисы

Безмерна была радость матушки Цзя и госпожи Ван, когда они увидели, что Баоюй поправляется. Однако матушка Цзя опасалась, как бы Цзя Чжэн снова не вздумал позвать Баоюя, а потому наказала его старшему слуге:

– Если придет какой-нибудь гость и господин Цзя Чжэн велит тебе позвать Баоюя, скажи господину, что Баоюй еще слаб и сможет ходить лишь через несколько месяцев, к тому же положение его звезды пока неблагоприятно, поэтому он должен совершать жертвоприношения и ни с кем из чужих не встречаться. Лишь когда наступит девятый месяц, Баоюй сможет выйти из сада.

То же самое матушка Цзя наказала Сижэнь и велела ей передать Баоюю, чтобы не беспокоился.

Баоюй, услышав это, очень обрадовался. Беседовать с чиновниками для него было сущим мученьем, высокие шапки и парадные одежды он ненавидел, так же как поздравления, похороны и прочие церемонии. Он теперь не встречался ни с друзьями, ни с родственниками, даже родителей не всегда навещал по утрам и вечерам, как это положено. Целыми днями Баоюй гулял, играл, лежал или сидел в саду, только рано утром навещал матушку Цзя и госпожу Ван, а потом предавался безделью, затевал игры со служанками, шутил и смеялся с ними. Когда же Баочай или еще кто-нибудь принимался его поучать, сердился:

– Такая чистая, непорочная девочка, а сколько в ней честолюбия и лжи! Как у завзятого стяжателя или казнокрада! Это все выдумки предков для дураков потомков, будто вы скромны и кротки! Не думал я, что наступит время, когда обитательницы яшмовых покоев и расписных палат станут столь лицемерны! Ведь это противоречит добродетелям Неба и Земли, которые дали людям разум и создают все прекрасное в мире!

Кончилось тем, что на Баоюя махнули рукой и не заводили с ним серьезных разговоров. Только Дайюй его понимала, никогда не уговаривала сделать карьеру и добиться славы, за что Баоюй относился к ней с глубоким уважением.

Но оставим пока Баоюя и расскажем о Фэнцзе. После смерти Цзиньчуань она стала замечать, что несколько слуг и служанок ежедневно являются к ней, справляются о здоровье, всячески льстят, приносят подарки, и в душе у нее зародились подозрения. Но понять, в чем дело, она не могла и однажды, когда в очередной раз ей принесли подарки, вечером, оставшись наедине с Пинъэр, спросила:

– Не знаешь, что все это значит?

– Неужели не догадываетесь? – усмехнулась Пинъэр. – Ведь их дочери наверняка служат у госпожи Ван! Госпоже полагается иметь четырех служанок, которым платят по целому ляну серебра в месяц, в то время как остальные служанки получают всего по нескольку сот медных монет! Одной из этих четырех служанок была Цзиньчуань, и каждая из этих женщин мечтает устроить свою дочь на ее место!

– Да, да, ты права! – согласилась Фэнцзе. – Поистине людям неведомо чувство меры. Дочери их получают вполне прилично, да и работа легкая. Так нет, им все мало! Подумать только, на какую хитрость пошли! Ведь не богачки, чтобы тратиться на подарки. Но я их проучу. От подарков отказываться не стану, а поступлю, как сочту нужным.

Фэнцзе ни слова не сказала об этом госпоже Ван, по-прежнему принимала подарки и тянула время.

Но в один прекрасный день, когда к госпоже Ван пришли тетушка Сюэ, Баочай, Дайюй и другие сестры, чтобы полакомиться арбузом, Фэнцзе воспользовалась случаем и сказала:

– Не стало Цзиньчуань, и у вас теперь не хватает одной служанки, госпожа! Если вы уже подобрали себе кого-нибудь из девушек, скажите мне, и со следующего месяца ей будут выплачивать положенное жалованье.

– Не понимаю, зачем так много служанок? – пожала плечами госпожа Ван. – Я тебе уже говорила, что пора изменить этот обычай. Мне вполне достаточно тех служанок, которые есть.

– Откровенно говоря, вы правы, госпожа, – согласилась Фэнцзе, – но только обычай этот старинный. И если другие, помоложе, имеют двух служанок, то что говорить о вас, госпожа! А жалованье в один лян не так уж велико, на нем не сэкономишь.

– Пожалуй, – кивнула госпожа Ван. – Но пусть тогда эти деньги достанутся Юйчуань, служанок мне больше не нужно, а ей можно платить двойное жалованье, это будет вполне справедливо, раз уж с ее старшей сестрой случилось такое несчастье.

Фэнцзе почтительно кивнула и повернулась к Юйчуань:

– Поздравляю тебя!

Юйчуань низко поклонилась госпоже Ван.

– Скажи мне, – снова обратилась госпожа Ван к Фэнцзе, – сколько выдают в месяц наложницам Чжао и Чжоу?

– Как полагается – по два ляна, – ответила Фэнцзе. – И еще наложница Чжао получает два ляна на Цзя Хуаня. Всего четыре ляна да четыре связки медных монет.

– Это точно? – осведомилась госпожа Ван. – И платят им аккуратно?

– Разумеется, – не без удивления произнесла Фэнцзе.

– Дело в том, что недавно кое-кто жаловался, будто ему недодали связку монет, –ответила госпожа Ван. – Что там случилось, не знаешь?

– Служанкам, которые находятся при наложницах, раньше платили одну связку медных монет в месяц, – пояснила Фэнцзе. – Но с прошлого года стали платить меньше, всего по пятьсот монет, так что на каждой из служанок экономят связку монет. Я в этом не виновата, готова была бы из своих денег доплачивать. Что получаю на них, все отдаю, себе ничего не оставляю. Прибавить или убавить жалованье по своей воле я не могу. Просила не убавлять, получила отказ. На том все и кончилось. Жалованье я отдаю служанкам из рук в руки, не задерживая ни на день. Вспомните, госпожа, что и прежде, когда они получали жалованье из общей казны, редкий месяц обходилось без жалоб.

Госпожа Ван подумала и спросила:

– А сколько служанок у старой госпожи получают по одному ляну?

– Восемь. Вернее, семь, потому что восьмая – Сижэнь.

– Да-да, – кивнула госпожа Ван. – Ведь у Баоюя нет ни одной служанки, которой полагалось бы жалованье в один лян. Сижэнь и сейчас числится служанкой старой госпожи.

– Да, именно так, она просто отдана в услужение Баоюю, – поддакнула Фэнцзе. – Поэтому платить ей меньше нельзя. Вот если бы старая госпожа взяла себе еще служанку, тогда другое дело. Справедливее всего дать еще одну служанку Цзя Хуаню, тогда не придется убавлять жалованье Сижэнь. Цинвэнь, Шэюэ и еще пять старших служанок получают в месяц по одной связке в тысячу монет, а Цзяхуэй и семь младших служанок – по пятьсот медных монет. Такова воля старой госпожи, и возмущаться никто не вправе.

– Вы только послушайте, как говорит эта девочка! – воскликнула тетушка Сюэ. – Слова из нее сыплются, как орехи из перевернутой повозки! И расчеты у нее ясные, и доводы разумные!

– А вы думали, тетушка, я могу ошибиться? – спросила Фэнцзе.

– Что ты! Что ты! Разве ты когда-нибудь ошибалась? – вскричала тетушка Сюэ. – Мне просто хочется, чтобы ты говорила спокойнее и берегла свои силы!

Фэнцзе едва не прыснула со смеху, но сдержалась и продолжала внимательно слушать госпожу Ван.

А госпожа Ван после некоторого раздумья произнесла:

– Завтра же выбери служанку для старой госпожи, и пусть ей платят, как до сих пор платили Сижэнь. А Сижэнь будет получать по два ляна серебра и по одной связке монет из моих двадцати лянов. Все остальное пусть ей выдают наравне с наложницами Чжао и Чжоу, только не из общей казны, а за мой счет.

– Вы слышали? – воскликнула Фэнцзе, обращаясь к тетушке Сюэ. – Ведь я то же самое говорила! Так что все выходит по-моему.

– И это справедливо, – сказала тетушка Сюэ. – Не говоря уже о внешности Сижэнь, такой характер, поступки и обхождение с людьми теперь поистине редкость!

– Всем вам хорошо известны достоинства Сижэнь, – сквозь слезы проговорила госпожа Ван. – Баоюю с ней не сравниться. Счастье его, если Сижэнь будет и дальше ему служить!

– В таком случае, зачем ей таиться, ведь она может с завтрашнего дня перейти жить к Баоюю, – заметила Фэнцзе.

– Пожалуй, не стоит, – возразила госпожа Ван. – Баоюй слишком молод, да и отец воспротивится. И вот еще что. Пока Сижэнь служанка, Баоюй ее слушается, хотя обращается с ней вольно. А станет она наложницей, не осмелится ему перечить. Годика два-три надо подождать, а там посмотрим.

Разговаривать больше было не о чем, и Фэнцзе, поклонившись госпоже Ван, вышла из комнаты. На террасе ее дожидались экономки, чтобы доложить о делах. Едва она появилась, как они подошли и спросили:

– О чем это вы так долго разговаривали с госпожой? Наверное, утомились!

Фэнцзе ничего не ответила, закатала рукава и остановилась на пороге, заметив:

– Здесь попрохладнее, я постою немного, пусть ветерком обдует. – Она помолчала и добавила: – Вам показалось, будто я слишком долго разговаривала с госпожой? А что бы вы стали делать на моем месте, если бы госпожа вдруг вспомнила все дела за последние двести лет и потребовала объяснений?

Она снова сделала паузу и, холодно усмехнувшись, продолжала:

– Придется теперь быть построже! Пусть жалуются на меня госпоже, я не боюсь! Ничего эти распутные и болтливые бабы не добьются! Служанкам убавили жалованье, а я, видите ли, виновата! А подумали они о том, достойны ли иметь трех служанок?!

Так, сердясь и ругаясь, Фэнцзе отправилась к матушке Цзя. Но об этом мы рассказывать не будем.

Между тем тетушка Сюэ, Баочай и остальные, покончив с арбузом, попрощались с матушкой Цзя и разошлись. Баочай и Дайюй отправились в сад. По пути Баочай пыталась уговорить Дайюй зайти в павильон Благоухающего лотоса, но Дайюй отказалась, сославшись на то, что ей надо купаться.

Дайюй пошла к себе, и Баочай продолжала путь одна. Она зашла было во двор Наслаждения пурпуром, чтобы поболтать с Баоюем и рассеять дремоту, но там царила мертвая тишина, даже два журавля под бананами, казалось, спали. Баочай миновала галерею, вошла в дом и увидела, что в прихожей спят на кровати вповалку служанки.

Обогнув ширму, Баочай вошла в комнаты Баоюя. Он тоже спал, а возле него сидела с вышиваньем Сижэнь. Рядом с ней лежала мухогонка из лосиного хвоста с ручкой из кости носорога.

– Чересчур ты заботлива! – засмеялась Баочай, подходя к Сижэнь. – Зачем тебе мухогонка?! Неужели в комнату могут пробраться мухи и комары?

Сижэнь вздрогнула от неожиданности, но, увидев Баочай, положила вышиванье на колени и с улыбкой тихо сказала:

– Как вы меня напугали, барышня! Конечно, я и сама знаю, что через густую кисею ни комары, ни мухи не проникнут. Но мошкара как-то пролезает! Я было задремала и вдруг чувствую, кто-то меня укусил, да так больно, как муравей!

– Ничего удивительного! – заметила Баочай. – За домом речка, на берегу благоухают цветы. В комнате пахнет благовониями. А насекомые обычно водятся среди цветов и летят на запах. Разве ты не знаешь?

Баочай поглядела на вышиванье в руках Сижэнь. Это был набрюшник из белого шелка на красной подкладке, Сижэнь вышила на нем утку и селезня среди лотосов. Лотосы были красные, листья темно-зеленые, а утки пестрые.

– Ай-я! – воскликнула Баочай. – Какая прелесть! Но стоит ли тратить время на пустяки? Для кого же это?

Сижэнь приложила палец к губам и указала на спящего Баоюя.

– Зачем ему? – засмеялась Баочай. – Ведь он уже взрослый!

– Именно потому, что это ему не нужно, я и вышиваю так тщательно, – пояснила Сижэнь. – Если понравится, он, может быть, и наденет. Сейчас очень жарко, а он спит беспокойно, поэтому лишняя одежда не помешает. Тогда пусть себе раскрывается! Вы говорите, я потратила много времени, но это еще что! Посмотрели бы вы, какой набрюшник на нем сейчас!

– До чего же ты терпеливая! – воскликнула Баочай.

Сижэнь засмеялась и сказала:

– Так наработалась, что спину ломит. Может быть, присмотрите за ним, барышня, а я немного пройдусь?

– Хорошо! – согласилась Баочай, и Сижэнь вышла.

Увлеченная вышивкой, Баочай не подумала о том, что остается наедине с Баоюем. Девушка села на место Сижэнь и снова принялась рассматривать узор. Вышивка была до того хороша, что Баочай не удержалась, взяла иголку и принялась вышивать.

В это же самое время Дайюй встретилась с Сянъюнь и уговорила ее пойти поздравить Сижэнь. Но во дворе Наслаждения пурпуром стояла тишина и все спали. Тогда Сянъюнь решила поискать Сижэнь во флигеле, а Дайюй подошла к окну и сквозь тонкий шелк увидела спящего Баоюя в розовой с серебристым отливом рубашке, возле него – Баочай с вышиваньем в руках, а рядом с ней – мухогонку.

Ошеломленная Дайюй поспешила спрятаться. Затем поманила к себе Сянъюнь и, зажав рукой рот, чтобы не рассмеяться, показала ей на окно. Охваченная любопытством, Сянъюнь заглянула в комнату и уже готова была расхохотаться, но тут вспомнила, как всегда ласкова с ней Баочай и как любит Дайюй осуждать других и злословить. Поэтому она дернула Дайюй за рукав и сказала:

– Совсем забыла! Сижэнь говорила, что нынче в полдень пойдет на пруд стирать. Пойдем туда!

Дайюй все поняла, но не подала виду и последовала за Сянъюнь.

Едва успела Баочай вышить несколько лепестков, как Баоюй заворочался и стал во сне бормотать:

– Разве можно верить этим буддийским и даосским монахам? Выдумали, будто яшма и золото предназначены друг для друга судьбою? Нет! Судьбой связаны только камень и дерево!

Баочай призадумалась было, но тут появилась Сижэнь.

– Еще не проснулся? – спросила она.

Баочай покачала головой.

– Я только что встретила барышень Дайюй и Сянъюнь, – сказала Сижэнь. – Они не заходили сюда?

– Нет, не видела, – ответила Баочай. – А что они тебе сказали?

– Ничего особенного, – ответила Сижэнь, невольно смутившись. – Просто так, пошутили!

– На этот раз они не шутили, – возразила Баочай. – Я хотела тебе кое-что рассказать, но ты сразу ушла.

В этот момент появилась служанка и сказала Сижэнь, что ее зовет Фэнцзе.

– Это как раз по тому делу, – произнесла Баочай и вместе с Сижэнь и двумя служанками покинула двор Наслаждения пурпуром. От Фэнцзе Сижэнь услышала то, что ей собиралась сказать Баочай. Еще Фэнцзе предупредила, что благодарить нужно только госпожу Ван и что к матушке Цзя не надо идти, чем поставила Сижэнь в неловкое положение.

Побывав у госпожи Ван, Сижэнь вернулась во двор Наслаждения пурпуром. Баоюй уже проснулся и, узнав, зачем ходила Сижэнь к госпоже Ван, не мог скрыть свою радость.

– Уж теперь-то ты не уедешь домой! – смеясь, сказал он. – Помнишь, ты говорила как-то, когда вернулась из дому, будто жить здесь тебе невмоготу и старший брат собирается тебя выкупить. Все это ты придумала, чтобы попугать меня! Посмотрим, кто теперь осмелится тебя забрать.

– Не болтай глупостей, – усмехнулась Сижэнь. – Я принадлежу не тебе, а твоей бабушке, и если захочу уйти, спрашиваться буду не у тебя, а у нее!

– Пусть так, – согласился Баоюй, – а тебе безразлично, что подумают люди, если ты попросишь тебя отпустить? Ведь все будут считать, что это из-за моего дурного характера!

– Как?! – вскричала Сижэнь. – Неужели ты думаешь, что я способна служить человеку низкому и плохому? Да я скорее умру! Ведь никто не живет больше ста лет, так уж лучше со всем разом покончить, чтобы не видеть ничего и не слышать!

– Хватит, хватит! – вскричал Баоюй, зажимая ей рот рукой. – Зачем ты так говоришь?!

Сижэнь знала, что лести Баоюй не терпит. Но ей было известно и то, что искренние, идущие от души слова тоже заставляют его страдать, поэтому она раскаивалась в своей опрометчивости. Чтобы как-то загладить вину, Сижэнь заговорила о весеннем ветре, об осенней луне, о пудре и румянах, о красоте девушек – в общем, обо всем, что было особенно дорого Баоюю. Ненароком она вдруг снова упомянула о смерти, но тут же спохватилась и умолкла, причем на самом интересном месте, и Баоюй с улыбкой сказал:

– Все умирают! Но умирать надо достойно. А эти седовласые глупцы только и твердят о том, что великим мужем можно стать, лишь соблюдая правило: «Сановник гибнет, укоряя государя, военный умирает, сражаясь с врагом». Им и в голову не приходит, что только глупый государь казнит смелых сановников. Если же все сановники станут жертвовать жизнью лишь ради того, чтобы прославиться, что будет делать государь? В бою можно погибнуть только во время войны, но что станется с государством, если, мечтая о славе, все сразу захотят умереть?

– В древние времена умирали лишь в тех случаях, когда иного выхода не было! – перебила его Сижэнь.

– Но ведь может случиться, что полководец недальновиден и мало что смыслит в ратном деле и потому погибает? – возразил Баоюй. – Это ты тоже называешь безвыходным положением? И уж никак нельзя сравнивать сановника с военным. Он заучит наизусть одну-две книги и начинает всех и вся обличать, лезет к государю с глупыми, бесполезными советами, старается стяжать себе славу преданного и доблестного, а когда его ставят на место, возмущается и в конце концов сам навлекает на себя гибель. Неужели и это безвыходное положение? Таким людям следовало бы помнить, что государю власть дана самим Небом, а раз так, значит, он – человек совершенный. Готовые отдать жизнь ради славы не постигли, в чем долг подданного перед государем. Если бы мне, например, выпало счастье умереть на ваших глазах и река унесла мое тело в неведомые края, куда и птицы не залетают, прах мой развеял бы ветер, а душа больше не возродилась, – мою смерть можно было бы считать своевременной.

Сижэнь показалось, что Баоюй сошел с ума или бредит. Она ничего не сказала и, сославшись на усталость, поспешила уйти. Баоюй вскоре уснул. А на следующий день даже не вспомнил о том, что говорил накануне.

Однажды Баоюю, которому давно уже наскучило бродить по саду, припомнилась ария из пьесы «Пионовая беседка», он дважды ее прочел, но остался недоволен. Ему не раз приходилось слышать, что среди двенадцати девочек-актрис, живущих в саду Грушевого аромата, есть одна по имени Лингуань на ролях молодых героинь, которая поет лучше своих подруг. И Баоюй отправился в сад Грушевого аромата. Там, во дворе, он увидел Баогуань и Юйгуань. Они с улыбкой бросились ему навстречу и предложили сесть.

– Вы не знаете, где Лингуань? – спросил Баоюй.

– У себя, – ответили девочки.

Когда Баоюй вошел, Лингуань лежала на подушках и даже не пошевелилась при его появлении.

Баоюй, выросший среди девочек, бесцеремонно сел рядом с ней и попросил спеть арию «В воздухе в ясный безоблачный день кружится ивовый пух». Но, против его ожиданий, девочка отодвинулась подальше и сердито заявила:

– Не могу, охрипла. Недавно сама госпожа за нами присылала, а я все равно не стала петь!

Лингуань выпрямилась и села. Только сейчас Баоюй узнал в ней ту самую девочку, которая недавно в саду под кустом чертила на земле иероглиф «цян» – роза.

Обескураженный столь бесцеремонным обхождением, Баоюй покраснел и, ругая себя за робость, покинул комнату. Баогуань бросилась к нему с расспросами, и Баоюй рассказал все как было.

– Не обращайте внимания, – рассмеялась Баогуань. – Сейчас придет господин Цзя Цян – уж он-то заставит ее спеть!

– А где он? – спросил Баоюй, у которого от этих слов на душе стало тоскливо.

– Не знаю, – ответила Баогуань. – Пошел, наверное, исполнять очередной каприз Лингуань.

Озадаченный, Баоюй постоял немного и вскоре увидел Цзя Цяна. В руках у него была клетка с небольшим помостом внутри наподобие сцены, а на помосте – птичка. С веселым видом, очень довольный, Цзя Цян спешил к Лингуань, но, увидев Баоюя, остановился.

– Что это за птичка? – спросил Баоюй.

– «Яшмовый хохолок», – с улыбкой ответил Цзя Цян. – Она ученая, умеет держать в клюве флажок и делать разные фокусы.

– Сколько ты за нее заплатил?

– Один лян и восемь цяней серебра.

Цзя Цян попросил Баоюя посидеть, а сам пошел к Лингуань.

Баоюй, разбираемый любопытством, сразу забыл о цели своего прихода и осторожно приблизился к двери.

– Смотри, что я тебе принес! – сказал Цзя Цян, обращаясь к Лингуань.

Девочка приподнялась на подушке.

– Будешь теперь играть с этой птичкой. Все веселее! Сейчас увидишь, какие штуки она выделывает.

Он взял горсточку зерна и показал птичке. Та вскочила на помост, начала смешно прыгать и размахивать флажком. Прибежали остальные девочки-актрисы и так и покатились со смеху, но Лингуань по-прежнему оставалась хмурой, раз-другой улыбнулась и опять опустилась на подушки.

На вопрос Цзя Цяна, понравилась ли ей птичка, Лингуань в сердцах ответила:

– Мало того, что нас держат в этой тюрьме и учат кривляться, так ты еще притащил птицу, которая тоже кривляется! Будто в насмешку над нами! Чтобы мы поняли, кто мы такие!

– Ох, и дурак же я! – воскликнул Цзя Цян. – Истратил почти два ляна серебра, чтобы тебя хоть немного развлечь! А ты вон что говоришь! Ладно! Выпущу птичку на волю, не сердись только!

Он выпустил птичку, а клетку сломал.

– Птица, конечно, не человек, но и у нее есть свое гнездышко, зачем же превращать ее в глупую забаву?! Сегодня я снова кашляла кровью, и госпожа велела позвать доктора, а ты куда-то пропал. Оказывается, побежал за какой-то птичкой, чтобы посмеяться надо мной! Никому я здесь не нужна, никто обо мне не заботится! Я даже рада, что заболела!

– Ведь совсем недавно я говорил с доктором! – стал оправдываться Цзя Цян. – Он сказал, что ничего серьезного у тебя нет, примешь раз-другой лекарство, и все пройдет. Кто мог подумать, что ты опять начнешь кашлять? Я мигом сбегаю за доктором!

И Цзя Цян бросился к двери.

– Постой! – остановила его Лингуань. – Если будешь бегать по такой жаре – заболеешь, зачем мне тогда доктор?

Только сейчас Баоюй понял, почему Лингуань чертила на земле иероглиф «цян», и ошеломленный бросился прочь.

Цзя Цян, поглощенный мыслями о Лингуань, даже не заметил его ухода. Баоюя проводили девочки.

Терзаемый сомнениями, Баоюй возвратился во двор Наслаждения пурпуром и там увидел Дайюй и Сижэнь, они о чем-то беседовали.

– Все, что я сказал тебе вчера вечером, – вздор, – едва переступив порог, заявил он Сижэнь. – Недаром отец считает меня дураком и тупицей! Я мечтал утонуть в реке ваших слез! Какая нелепость! Нет, ваши слезы принадлежат вам, а не мне! Так что оплакивайте кого хотите!

Разговор накануне Сижэнь восприняла как шутку и уже успела забыть, поэтому сказала со смехом:

– Да ты и в самом деле сошел с ума!

Баоюй промолчал. Только сейчас он понял, что каждый заботится лишь о собственной судьбе, и с этого дня, сокрушенно вздыхая, думал:

«Кто же окропит слезами мою могилу?»

Между тем Дайюй, заметив, что Баоюй не в себе, решила, что это опять какое-то наваждение, и как ни в чем не бывало сказала:

– Я только что от твоей матушки, оказывается, завтра день рождения тетушки Сюэ. Мне велели узнать, собираешься ли ты к ней в гости. Если собираешься, предупреди матушку!

– Я не был даже у старшего господина Цзя Шэ в день его рождения, зачем же мне ходить к тетушке? Я вообще не хочу, чтобы меня кто-нибудь видел. Да и как в такую жару надевать выходной костюм? Нет, ни за что не пойду! Думаю, тетушка не рассердится.

– Как ты можешь так говорить? – вскричала Сижэнь. – Тетушка и живет недалеко, и по родству тебе ближе, чем старший господин. Что она подумает, если ты не придешь ее поздравить? А боишься жары, встань пораньше, поздравь ее, выпей там чаю и возвращайся домой! Все же лучше, чем совсем не пойти.

– Да, да! – со смехом воскликнула Дайюй, не дав Баоюю рта раскрыть. – Ты непременно должен навестить сестру Баочай, хотя бы за то, что она отгоняла от тебя комаров.

– Каких комаров? – спросил изумленный Баоюй.

Сижэнь ему рассказала, как накануне днем он уснул, а она попросила барышню Баочай побыть с ним немного.

– Напрасно ты это сделала! – укоризненно покачал головой Баоюй. – Столько злых языков вокруг! Непременно пойду завтра!

Пока происходил этот разговор, появилась Сянъюнь, за ней прислали из дому, и она пришла попрощаться. Баоюй и Дайюй вскочили и предложили ей сесть, но она отказалась, и им обоим ничего не оставалось, как ее проводить. Сянъюнь едва сдерживала слезы, но плакать и жаловаться на свою горькую судьбу стеснялась.

Пришла Баочай, Сянъюнь стало еще тяжелее, и она медлила с отъездом. Однако Баочай, зная, что служанки расскажут обо всем тетке и та разгневается, принялась ее торопить. Сянъюнь проводили до вторых ворот,

Баоюй хотел идти дальше, но Сянъюнь запротестовала. Она подозвала его к себе и шепнула на ухо:

– Если бабушка обо мне забудет, напомни, чтобы как-нибудь снова прислала за мной.

Баоюй кивнул.

После отъезда Сянъюнь все возвратились в сад.

Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава тридцать седьмая

В кабинете Осенней свежести собирается поэтическое общество «Бегония»;

во дворе Душистых трав придумывают темы для стихов о хризантеме

Мы не будем рассказывать о том, как Баоюй после отъезда Сянъюнь по-прежнему веселился, гулял в саду и увлекался стихами, а вернемся к Цзя Чжэну. С того дня как Юаньчунь навестила родных, он еще усерднее выполнял свой служебный долг, стремясь отблагодарить государя за оказанную милость.

Государю были по душе прямой характер Цзя Чжэна и его безупречная репутация. И хотя должность он получил не в результате государственных экзаменов, а по наследству, человеком он был высокообразованным, и государь назначил его своим полномочным посланцем по экзаменационной части, тем самым показав, что заботится о выдвижении честных и способных людей.

Цзя Чжэн благоговейно принял повеление государя, с помощью гадания выбрал счастливый для отъезда двадцатый день восьмого месяца, совершил жертвоприношения предкам, распрощался с матушкой Цзя и отправился в путь.

О том, как провожал его Баоюй и что делал в пути сам Цзя Чжэн, рассказывать нет надобности.

С отъездом отца Баоюй почувствовал себя совершенно свободным, целыми днями играл и резвился в саду Роскошных зрелищ, ничем серьезным не занимался, в общем, как говорится, дни и ночи заполнял пустотой.

Однажды его одолела скука и, чтобы хоть немного развлечься, он навестил матушку Цзя, от нее побежал к госпоже Ван, но тоска не проходила. Он возвратился в сад, но только было стал переодеваться, как появилась Цуймо и подала ему листок цветной бумаги. Это было письмо.

– Как же это я забыл навестить сестру Таньчунь! – воскликнул Баоюй. – Очень хорошо, что ты пришла! Как себя чувствует твоя барышня? Ей лучше?

– Барышня совершенно здорова, сегодня даже лекарство не принимала, – ответила Цуймо. – Оказывается, у нее была легкая простуда.

Баоюй развернул письмо. Вот что там было написано:

«Младшая сестра Таньчунь почтительно сообщает своему второму старшему брату, что накануне вечером небо прояснилось и луна была на редкость яркая, словно умытая дождем. Уже трижды перевернули водяные часы, а я все не ложилась, бродила у забора под сенью тунговых деревьев, пока не продрогла от ветра и росы.

Недавно вы лично потрудились меня навестить, а затем прислали мне со служанкой в подарок плоды личжи и письмо, достойное кисти Чжэньцина^[260]. Разве заслуживаю я таких знаков внимания?!

Вернувшись в комнату, я склонилась над столом и вдруг подумала о том, почему древние, живя в мире, где все стремились к славе и богатству, селились у подножий высоких и пенящихся водопадов.

Приглашая друзей из близких и дальних мест, они выдергивали чеку и хватались за оглобли^[261]. Вместе с единомышленниками собирали поэтические общества и читали стихи. И хотя подчас это бывало мимолетным увлечением, слава их оставалась в веках.

Ваша младшая сестра талантами не блещет, зато ей выпало счастье жить среди ручейков и горок и восхищаться изысканными стихами Линь Дайюй и Сюэ Баочай. Увы! У нас на открытых ветру дворах и на лунных террасах не собираются знаменитые поэты. А ведь там, где «виднеется флаг среди абрикосов», или у ручья Персиков можно пить вино и сочинять стихи!

Кто сказал, что в прославленном поэтическом обществе «Лотос» могли быть только мужчины и что в общество «Восточные горы» не принимали женщин?

Если вы, несмотря на глубокий снег, удостоите меня своим посещением, я велю прибрать в комнатах и буду вас ожидать.

О чем с уважением сообщаю».

Окончив читать, Баоюй радостно захлопал в ладоши и засмеялся:

– Какая же умница третья сестренка! Сейчас побегу к ней, и мы обо всем потолкуем!

Баоюй выскочил из комнаты, Цуймо последовала за ним. Но едва они достигли беседки Струящихся ароматов, как Баоюй увидел привратницу, которая спешила навстречу тоже с письмом в руках.

– Вам послание от брата Цзя Юня, – приблизившись к Баоюю, сказала женщина. – Он велел справиться о вашем здоровье и дожидается у ворот.

Вот что было в письме:

«Никчемный и ничтожный сын Цзя Юнь почтительно справляется о драгоценнейшем здоровье и желанном покое своего отца!

С тех пор как вы оказали мне божескую милость, признав своим сыном, я дни и ночи думаю, как бы выразить вам свое уважение и покорность. К сожалению, такого случая до сих пор не представилось.

Недавно мне велено было закупить цветы и травы, и, к великому моему счастью, я познакомился со многими известными садоводами и побывал во многих знаменитых садах. Случайно узнал, что существует весьма редкий вид белой бегонии, раздобыть которую трудно. Но все же мне удалось достать два горшка. Оставьте их для себя, если по-прежнему считаете меня своим сыном!

Я не осмелился лично явиться, чтобы не смутить гуляющих в саду барышень, ведь погода стоит очень жаркая! Поэтому я и решил почтительно справиться о вашем здоровье в письме.

Преклонив колена, ваш сын Цзя Юнь выражает вам свое глубокое сыновнее уважение».

– Он что-нибудь принес? – с улыбкой спросил Баоюй у женщины.

– Два горшка с цветами, – ответила та.

– Передай ему, – сказал Баоюй, – что я весьма признателен за внимание, возьми цветы и отнеси в мою комнату.

Когда Баоюй пришел в кабинет Осенней свежести, там уже были Баочай, Дайюй, Инчунь и Сичунь. Увидев Баоюя, они, громко смеясь, воскликнули:

– Еще один пожаловал!

– Полагаю, что мысль моя не так уж банальна, – произнесла с улыбкой Таньчунь. – От нечего делать я написала несколько приглашений и просто не ожидала, что все явятся по первому зову.

– Жаль, что подобная мысль тебе раньше не пришла в голову, – вскричал Баоюй. – Нам давно пора создать поэтическое общество!

– Сейчас еще не поздно, – возразила Дайюй. – Так что можешь не сокрушаться. Только создавайте общество без меня, я не осмелюсь в него вступить.

– Если не ты, то кто же осмелится? – спросила Инчунь.

– Дело это важное и серьезное, поэтому все должны принять в нем участие, – заметил Баоюй, – и незачем скромничать и упрямиться. Пусть каждый выскажет свое мнение, а мы все обсудим. Начнем с сестрицы Баочай, потом сестрица Дайюй скажет.

– Не торопись, – прервала его Баочай, – Еще не все собрались.

Не успела она это сказать, как вошла Ли Вань.

– Как замечательно вы это придумали – создать поэтическое общество! – воскликнула она. – Признаться, подобная мысль появилась у меня еще весной, но я ничего никому не сказала, потому что сама стихов писать не умею. А потом забыла об этом. Если третья сестра согласна, я готова ей помочь чем смогу.

– Раз уж мы решили создать поэтическое общество, – значит, мы все поэты, – заметила Дайюй, – и поэтому прежде всего нам следует отказаться от таких обращений друг к другу, как «сестра», «сестрица», «дядя», «тетя».

– Совершенно верно, – поддержала ее Ли Вань. – Куда интересней выбрать себе псевдоним! Я, например, хочу называться Крестьянка из деревушки Благоухающего риса.

– А я – Обитательница кабинета Осенней свежести, – подхватила Таньчунь.

– Обитательница, хозяйка – это как-то неблагозвучно, – возразил Баоюй, – и, пожалуй, избито. Здесь ведь растет столько утунов и бананов, хорошо бы их включить в псевдоним.

– Придумала, придумала! – рассмеялась Таньчунь. – Я больше всего люблю бананы, так что называйте меня Гостья из-под банана.

– Замечательно! Прекрасно! – закричали все дружно.

– Что ж, давайте скорее ее поздравим и примемся за вино! – воскликнула Дайюй.

Никто не понял, что она имеет в виду. Тогда Дайюй пояснила:

– У Чжуан-цзы говорится: «Листья бананов скрывают оленя». Уж не сравнивает ли себя Таньчунь с оленем, раз хочет называться Гостьей из-под банана? Хватайте ее, сделаем из нее вяленую оленину!

Все рассмеялись, а Таньчунь с улыбкой произнесла:

– Опять ты меня поддеваешь! Ну погоди, я и для тебя придумала подходящий псевдоним. Когда-то Эхуан и Нюйин окропили слезами бамбук и он стал пятнистым. Такой бамбук называют и поныне сянфэй^[262]. Сестрица Дайюй живет в павильоне Реки Сяосян и часто льет слезы, так что бамбук, который растет у нее во дворе, скоро, пожалуй, тоже станет пятнистым. Вот и давайте называть Дайюй Феей реки Сяосян.

Все громко захлопали в ладоши. Дайюй ничего не сказала. Только голову опустила.

– А я придумала псевдоним для сестры Баочай, – произнесла Ли Вань, – всего из трех слов.

– Какой же? – с интересом спросили все хором.

– Царевна Душистых трав, – с улыбкой ответила Ли Вань. – Нравится вам?

– Великолепно! – отозвалась Таньчунь.

– А у меня какой будет псевдоним? – нетерпеливо спросил Баоюй. – Придумайте поскорее!

– Давно придумали – Занятый бездельник, – со смехом промолвила Баочай.

– Можно оставить твое старое прозвище, – Повелитель Цветов Красного грота, – предложила Ли Вань.

– Не стоит, пожалуй, – возразил Баоюй. – Ведь это было давно, еще в детстве.

– Я придумала для тебя прозвище! – заявила Баочай. – Быть может, оно грубовато, но тебе вполне подойдет. Мало кому удается в Поднебесной быть богатым и знатным и в то же время бездельничать. Я думала, это вообще невозможно. Но, как ни странно, тебе удалось. Поэтому мы будем называть тебя Богатый и знатный бездельник. Согласен?

– Слишком хорошо для меня! – с улыбкой произнес Баоюй. – Впрочем, называйте как вам угодно!

– Прозвище надо давать со смыслом, – вмешалась Дайюй. – Баоюй живет во дворе Наслаждения пурпуром, вот и назовем его Княжич, Наслаждающийся пурпуром.

– Неплохо, – согласились остальные.

– А как мы назовем вторую барышню Инчунь и четвертую барышню Сичунь? – поинтересовалась Ли Вань.

– Нам псевдоним не нужен, – поспешила сказать Инчунь. – Мы ведь не умеем сочинять стихи.

– Неважно, – возразила Таньчунь, – псевдоним все равно нужен.

– Инчунь живет на острове Водяных каштанов, так что будем называть ее Властительницей острова Водяных каштанов, – предложила Баочай. – А Сичунь, которая живет в павильоне Благоухающего лотоса, – Обитательницей павильона Благоухающего лотоса.

– Вот и хорошо, – произнесла Ли Вань. – Я старше вас всех, и вы должны меня слушаться. Нас в обществе семь человек, но я, вторая барышня и четвертая барышня не умеем сочинять стихов, так что придется вам сделать нас распорядительницами.

– У всех теперь есть псевдонимы, а ты по-прежнему называешь их барышнями, – с улыбкой заметила Таньчунь. – Давайте уговоримся за это штрафовать. А то, выходит, мы напрасно старались?

– Когда окончательно обо всем договоримся, тогда и составим уложение о штрафах, – согласилась Ли Вань и сказала: – Собираться будем у меня, у меня просторно. И если вы, поэты, не гнушаетесь простыми, невежественными людьми, которые не умеют сочинять стихов, позвольте мне распоряжаться устройством угощений. Может быть, общаясь с вами, обладающими тонким поэтическим вкусом, я тоже научусь сочинять стихи. Мне хотелось бы стать во главе общества, но одна я не справлюсь, нужны две помощницы. Желательно, чтобы это были Властительница острова Водяных каштанов и Обитательница павильона Благоухающего лотоса. Первая будет назначать темы для стихов и задавать рифмы, вторая – вести необходимые записи и следить за порядком. Это не значит, что нам возбраняется сочинять стихи. Если тема несложная и легкие рифмы, мы, пожалуй, тоже сочиним несколько строк. Остальным же сочинять стихи обязательно. Таково мое предложение, если вы со мной не согласны, я не смею настаивать.

Инчунь и Сичунь были равнодушны к стихам, к тому же они робели при таких талантах, как Сюэ Баочай и Линь Дайюй, и поэтому с радостью согласились с Ли Вань, сказав:

– Ты права!

Таньчунь и остальные девушки догадались, в чем дело, и возражать не стали.

– Ладно, – сказала напоследок Таньчунь. – Только забавно, что создать общество придумала я, а вы будете мною распоряжаться!

– Давайте сходим в деревушку Благоухающего риса, – предложил Баоюй.

– Вечно ты торопишься! – с укором сказала Ли Вань. – Надо раньше договориться, а уж потом я вас приглашу.

– А как часто мы будем собираться? – спросила Баочай.

– Раза два-три в месяц вполне достаточно, – заметила Таньчунь. – Чаще неинтересно.

– Верно, – поддержала ее Баочай. – Только являться все должны обязательно, в любую погоду. Если же на кого-нибудь вдруг найдет вдохновение, можно об этом сказать и пригласить всех к себе, не дожидаясь намеченного дня. Это будет даже интересно!

– Очень интересно, – согласились все.

– Поскольку мне первой пришла в голову мысль создать общество, то и право первой устроить угощение принадлежит мне, – заявила Таньчунь.

– В таком случае открытие общества назначаем на завтра, – предложила Ли Вань и обратилась к Таньчунь:

– Согласна?

– Давайте это сделаем прямо сейчас, – сказала Таньчунь. – Ты задашь тему для стихов, Властительница острова Водяных каштанов задаст рифмы, а Обитательница павильона Благоухающего лотоса будет следить за порядком.

– А по-моему, несправедливо, чтобы задавал тему и рифмы кто-нибудь один, – заметила Инчунь. – Лучше всего тянуть жребий.

– По дороге сюда я видела, как в сад принесли два горшка с очень красивой белой бегонией, – сказала Ли Вань. – Почему бы нам не сочинить о ней стихи?

– Так ведь ее никто не видел! – запротестовала Инчунь.

– Все знают, какая она, белая бегония, – возразила Баочай. – Зачем же на нее смотреть? Древние слагали стихи в минуты вдохновения и не всегда писали о том, что видели в данный момент. Иначе у нас не было бы так много замечательных стихов.

– В таком случае я задам рифмы, – уступила Инчунь.

Она взяла с полки томик стихов, раскрыла наугад, показала всем четверостишие с семисловной строкой и заявила, что все должны писать такие стихи. Затем она обратилась к одной из служанок:

– Назови первое пришедшее тебе в голову слово.

Девушка стояла, прислонившись к дверям, и не задумываясь выпалила: «У дверей».

– Итак, первое понятие – «дверь», – сказала Инчунь. – Оно по своему звучанию попадает в тринадцатый раздел. В наших стихах дверь должна быть упомянута в первой строке.

Она потребовала шкатулку с карточками рифм, извлекла из нее тринадцатый ящичек…

– Попались слова, которые очень трудно сочетаются, – заметил Баоюй.

Тем временем Шишу приготовила четыре кисти и четыре листа бумаги и подала каждому. Все стали сочинять стихи, одна лишь Дайюй как ни в чем не бывало играла листьями утуна, любовалась осенним пейзажем и шутила со служанками.

Одной из служанок Таньчунь приказала возжечь благовонную палочку «аромат сладостного сна». Эта палочка, длиной в три цуня и толщиной с обыкновенный фитиль, сгорала довольно быстро, и за это время нужно было написать стихотворение; кто не успеет, того штрафуют.

Таньчунь сочинила первая, записала, подправила и передала Инчунь.

– Царевна Душистых трав, у тебя готово? – спросила она у Баочай.

– Готово-то готово, но, кажется, плохо получилось, – откликнулась та.

Баоюй, заложив руки за спину, медленно прохаживался по террасе. Вдруг он обратился к Дайюй:

– Слышала? У них уже готово!

– Обо мне не беспокойся, – отозвалась Дайюй.

Баоюй заметил, что Баочай успела начисто переписать свои стихи, и воскликнул:

– Вот беда! От благовонной палочки остался всего цунь, а у меня лишь четыре строки!

И он снова обратился к Дайюй:

– Палочка вот-вот истлеет! Поторопись!

Дайюй пропустила его слова мимо ушей.

– Ладно, не буду тебя ждать, – сказал наконец Баоюй. – Надо записать, посмотрю, что получилось.

Он подошел к столу, взял кисть и принялся писать.

– Приступаем к чтению! – объявила Ли Вань. – Кто не успел, кончайте, не то оштрафуем.

– Крестьянка из деревушки Благоухающего риса не умеет писать стихов, зато она хорошо их читает, – заметил Баоюй, – к тому же она самая справедливая из нас, поэтому давайте договоримся принимать все ее замечания.

Девушки закивали в знак согласия.

Первыми Ли Вань прочла стихи Таньчунь.

Воспеваю белую бегонию

Стихи Таньчунь всем очень понравились, и Ли Вань стала читать написанное Баочай.

– Ведь и вправду Царевна Душистых трав! – воскликнула Ли Вань и взяла стихотворение Баоюя.

– Лучше всех сочинила Таньчунь! – заявил Баоюй, когда Ли Вань кончила читать. Однако Ли Вань отдала предпочтение Баочай.

– Стихи сестры Баочай самые выразительные, – сказала она и стала торопить Дайюй.

– Разве все уже окончили? – спросила Дайюй.

– Все.

Дайюй взяла кисть, единым духом написала стихотворение и бросила на стол. Ли Вань принялась читать:

Едва Ли Вань закончила, как Баоюй не выдержал и стал громко выражать свое восхищение:

– И как только она сумела так придумать!

Ли Вань продолжала:

– Сколько глубокого чувства в этих строках! – закричали все. – Замечательно!

– Это стихотворение самое лучшее! – в один голос заявили все.

– Если говорить об утонченности и оригинальности, не возражаю, – сказала Ли Вань, – что же касается глубины мысли, оно несомненно уступает стихотворению Царевны Душистых трав.

– Суждение вполне справедливое, – согласилась Таньчунь. – Фее реки Сяосян присуждается второе место.

– Самое неудачное – это стихотворение Княжича, Наслаждающегося пурпуром, – заявила Ли Вань. – Вы согласны?

– Ты совершенно права, – подтвердил Баоюй. – Стихи мои никуда не годятся. А вот стихи Царевны Душистых трав и Феи реки Сяосян следовало бы еще раз обсудить.

– Не вмешивайся, будет так, как я решила, – оборвала его Ли Вань, – а если еще кто-нибудь об этом заведет разговор, оштрафуем.

Баоюю ничего не оставалось, как замолчать.

– Собираться будем второго и шестнадцатого числа каждого месяца, – продолжала Ли Вань. – Задавать темы и рифмы позвольте мне. Можно устраивать и дополнительные собрания, хоть каждый день, если на кого-нибудь вдруг снизойдет вдохновение, я возражать не стану. Но второго и шестнадцатого все должны непременно являться.

– А название какое будет у общества? – спохватившись, спросил Баоюй.

– Слишком простое – неоригинально, – заметила Таньчунь, – слишком вычурное тоже нехорошо. Лучше всего назвать его «Бегония». Ведь именно о ней наши первые стихи! Быть может, название несколько примитивно, зато соответствует действительности.

Никто не стал возражать. Поболтав еще немного, они выпили вина, полакомились фруктами и разошлись кто домой, кто к матушке Цзя и госпоже Ван. Но об этом мы рассказывать не будем.

А сейчас вернемся к Сижэнь. Она никак не могла догадаться, что за письмо получил Баоюй и куда ушел вместе с Цуймо. Вдобавок появились женщины с двумя горшками бегонии. Сижэнь еще больше изумилась, стала расспрашивать, откуда цветы, и ей рассказали.

Сижэнь велела оставить цветы, попросила подождать в передней, а сама пошла во внутренние покои. Там она отвесила шесть цяней серебра, взяла три сотни медных монет и, когда вернулась, вручила все женщинам, наказав:

– Серебро отдайте слугам, которые принесли цветы, а медные монеты возьмите себе на вино.

Те встали и, улыбаясь, поблагодарили Сижэнь, но деньги взяли лишь после настоятельных уговоров.

– Дежурят ли у ворот вместе с вами мальчишки? – спросила Сижэнь.

– Дежурят, их четверо, – ответила одна из женщин. – Это на случай, если кто-нибудь из них понадобится господам. Может быть, у вас будут какие-нибудь приказания, барышня? Скажите, мы передадим слугам.

– У меня? Приказания? – улыбнулась Сижэнь. – Тут второй господин Баоюй хотел послать подарки барышне Ши Сянъюнь. Так что вы пришли кстати. Передайте слугам, чтобы наняли коляску, и возвращайтесь за деньгами. Только сюда слуг не присылайте – незачем.

– Слушаемся! – почтительно ответили женщины и удалились.

Сижэнь вернулась в комнату и хотела сложить на блюдо подарки для Сянъюнь, но каково же было ее удивление, когда она увидела, что блюдо исчезло.

– Вы не знаете, куда подевалось агатовое блюдо? – спросила Сижэнь у служанок, занятых вышиваньем.

Служанки изумленно переглянулись.

– Кажется, на нем отнесли плоды личжи третьей барышне Таньчунь, – промолвила наконец после длительного молчания Цинвэнь, – не знаютолько, где оно сейчас.

– Разве мало в доме всевозможных блюд, – недовольным тоном заметила Сижэнь, – зачем было брать именно это?!

– Я тоже так говорила, – сказала Цинвэнь, – но уж очень красиво выглядели на этом блюде сложенные горкой личжи. Третьей барышне, видимо, так понравилось, что она вместе с фруктами оставила у себя и блюдо. Поэтому нечего беспокоиться! Кстати, две вазы, которые взяли недавно, тоже еще не принесли! Они стояли вон там, наверху.

– Ах, – воскликнула Цювэнь. – С этими вазами связана весьма забавная история. Наш господин, уж если вздумает выказать родителям уважение, непременно перестарается. Однажды, когда распустились цветы корицы, он сломал две ветки и хотел поставить в вазу, но тут вдруг подумал, что недостоин первым наслаждаться цветами, которые распускаются в саду, налил воды в обе вазы, в каждую поставил по ветке, одну вазу велел взять мне, вторую взял сам, сказав при этом, что цветы надо отнести матушке Цзя и госпоже. Я даже не представляла, что благодаря чувству сыновней почтительности, которое вдруг появилось у нашего господина, мне так повезет! Старая госпожа обрадовалась цветам и говорит своим служанкам: «Вот как Баоюй почитает меня, вспомнил, что я люблю цветы! А меня упрекают в том, что я его балую!» Вы же знаете, старая госпожа не очень-то меня жалует, но в тот раз растрогалась, велела дать мне денег, сказала, что жалеет меня, потому что я такая хилая и несчастная! В общем, привалило мне счастье! Деньги – что, главное, я удостоилась такой чести!.. Когда мы пришли к госпоже, вторая госпожа Фэнцзе и наложница Чжао рылись у нее в сундуке с платьями. Госпожа решила раздать служанкам все, что носила в молодости. Едва мы вошли, все залюбовались цветами. А вторая госпожа Фэнцзе принялась восхвалять почтительность Баоюя, его ум и находчивость – наговорила и что есть, и чего нет. Просто ей хотелось польстить госпоже и посрамить ее завистниц. Госпожа осталась очень довольна и подарила мне два почти новых платья. Но не в этом дело, платья мы получаем каждый год, гораздо важнее, что я удостоилась милости госпожи.

– Тьфу! – плюнула с досады Цинвэнь. – Глупая! Ничего ты не смыслишь! Все лучшее отдали другим, а тебе сунули обноски! Есть чем гордиться!

– Пусть обноски! – вспыхнула Цювэнь. – Но мне подарила их госпожа!

– На твоем месте я ни за что не взяла бы это старье! – решительно заявила Цинвэнь. – Пусть бы нас всех собрали, чтобы раздать платья, тогда дело другое – что достанется, то достанется, по крайней мере справедливо. А брать остатки, после того как все лучшее раздарили, я не стала бы, пусть даже пришлось бы нагрубить госпоже!

– А разве еще кому-нибудь из наших дали платья? – поинтересовалась Цювэнь. – Я болела и на несколько дней ездила домой, поэтому ничего не слышала. Расскажи мне, сестра!

– Ну, расскажу я тебе, так ты что, платье вернешь госпоже?! – спросила Цинвэнь.

– Глупости! – воскликнула Цювэнь. – Мне просто интересно. А подаренные платья – это милость госпожи, пусть даже их сшили бы из тряпья, годного лишь на подстилку собакам!

– Здорово сказано! – засмеялись служанки. – Ведь платье-то как раз и дали нашей собачонке.

– Ах вы болтушки! – смущенно рассмеялась Сижэнь, – Вам бы только надо мной потешаться! Дождетесь, пересчитаю вам зубы! Попомните мое слово! Плохо кончите!

– Значит, это ты, сестра, получила подарок? – смеясь, воскликнула Цинвэнь. – А я и не знала! Ты уж извини!

– Нечего ухмыляться! – погрозила ей пальцем Сижэнь. – Давайте решим, кто пойдет за блюдом!

– И вазы надо бы заодно прихватить, – вставила Шэюэ. – Не беда, если они у старой госпожи. А если у госпожи, лучше забрать. Ее служанки нас терпеть не могут и назло нам могут вазы разбить! Госпожа на их проделки смотрит сквозь пальцы!

– Давайте я схожу, – предложила Цинвэнь, откладывая вышиванье.

– Ты отправляйся за блюдом, а за вазами я пойду, – возразила Цювэнь.

– Дайте мне хоть разок сходить! – насмешливо воскликнула Цинвэнь. – Такой случай представляется редко! Тем более что вы уже получили подарки!

– Цювэнь платье досталось случайно, – возразила Шэюэ, не уловившая в словах Цинвэнь иронии. – Неужели ты думаешь, они до сих пор разбирают одежду?

– Понятия не имею, но может статься, госпожа заметит мою старательность и выделит мне тоже два ляна серебра в месяц! Нечего со мной хитрить, я все знаю, – рассмеялась она.

С этими словами Цинвэнь выбежала из комнаты. Цювэнь вышла следом и отправилась к Таньчунь за блюдом.

Сижэнь тем временем собрала подарки для Сянъюнь, позвала няню Сун и сказала:

– Пойди хорошенько умойся и причешись, да надень выходное платье. Потом вернешься сюда, возьмешь подарки и поедешь к барышне Ши Сянъюнь.

– Лучше сразу давайте подарки и скажите, что нужно передать на словах, – промолвила старуха. – Зачем без толку ходить взад-вперед?

Сижэнь принесла две небольшие, обтянутые шелком коробки, в одну положила водяные каштаны и плоды эвриолы, в другую поставила блюдо с каштанами, засахаренными с корицей, и сказала:

– Это фрукты нового урожая из нашего сада. Второй господин посылает их барышне Ши Сянъюнь. Барышня говорила, что ей очень нравится это агатовое блюдо – она может оставить его себе. В свертке работа, которую барышня просила для нее сделать, пусть не взыщет, если вышло грубо. Скажи барышне, что второй господин Баоюй велел справиться о ее здоровье, а от нас передай привет.

– Вы, барышня, спросили бы у второго господина, не желает ли он еще что-нибудь передать барышне Сянъюнь, – попросила няня Сун, – а то ведь он потом скажет, что я забыла.

Сижэнь кивнула и обратилась к Цювэнь:

– Он все еще там, у третьей барышни?!

– Да, у нее, – ответила Цювэнь. – Они что-то там обсуждают, хотят создать какое-то поэтическое общество и сочинять стихи. Думаю, никаких поручений у второго господина не будет, так что можно ехать.

Няня Сун собрала вещи и отправилась переодеваться.

– Выйдешь через задние ворота сада, – напутствовала ее Сижэнь, – там тебя будет ждать мальчик-слуга с коляской.

О том, как няня Сун ездила к Ши Сянъюнь, рассказывать нет надобности.

Вскоре возвратился Баоюй. Он полюбовался бегонией, а затем рассказал Сижэнь о поэтическом обществе. Сижэнь в свою очередь ему сообщила, что послала няню Сун с подарками к Ши Сянъюнь.

– И как это мы о ней забыли! – всплеснул руками Баоюй. – То-то я чувствую, кого-то не хватает. Как хорошо, что ты напомнила, – надо пригласить Сянъюнь. Без нее в нашем обществе будет неинтересно.

– Ничего не получится! – заметила Сижэнь. – Ведь барышня Сянъюнь не может распоряжаться собой, не то что вы все. Ты пригласишь, а ее не отпустят из дома, она только расстроится.

– Попробуем, – стоял на своем Баоюй. – Я попрошу бабушку за ней послать.

В это время возвратилась няня Сун. Она передала Баоюю «благодарность за внимание», Сижэнь – «благодарность за труды» и сказала:

– Барышня справлялась, что делает второй господин, я ей ответила, что они с барышнями устроили какое-то общество и сочиняют стихи. Барышня Ши Сянъюнь очень огорчилась, что ее не позвали.

Баоюй тотчас же отправился к матушке Цзя и попросил послать за Сянъюнь.

– Сейчас уже поздно, – заметила матушка Цзя, – а утром непременно пошлю.

Баоюй опечаленный возвратился к себе.

На следующее утро он снова пошел к матушке Цзя, поторопить ее. Сянъюнь приехала лишь после полудня, тогда Баоюй наконец успокоился и подробно рассказал ей обо всем, что произошло после ее отъезда. Он хотел прочесть ей стихи, но Ли Вань запротестовала:

– Не надо читать, назови только рифмы. Сянъюнь опоздала, и ее следует оштрафовать – пусть напишет стихи. Сочинит хорошие, примем ее в общество, плохие – еще оштрафуем: пусть тогда устраивает для нас угощение.

– Это я должна оштрафовать вас за то, что забыли меня пригласить! – улыбнулась Сянъюнь. – Ладно, давайте рифмы! Талантами я не отличаюсь, но постараться могу. Я готова подметать для вас пол и воскуривать благовония, только примите меня в свое общество.

Слова Сянъюнь всем понравились, и они принялись укорять друг друга:

– И как это мы забыли ее пригласить!

Тут на Сянъюнь нашло вдохновение, единым духом она сочинила два стихотворения и переписала начисто, взяв первую попавшуюся под руку кисть.

– Вот вам мои стихи на заданные рифмы, – улыбнулась она. – Хорошо ли, плохо ли, не знаю, но приказание ваше я выполнила.

– Мы написали четыре стихотворения и думали, что тема исчерпана, – признались девушки, принимая листок со стихами. – А ты придумала сразу два! Неужели у тебя появились новые оригинальные мысли? Скорее всего ты повторила нас.

И они стали читать стихи.

Стихотворения на тему «Воспеваю белую бегонию»

1

2

Каждая строка прерывалась восхищенными возгласами, а когда чтение было окончено, все хором заявили:

– Эти стихи так же хороши, как воспетая в них бегония. Так что лучшего названия, чем «Бегония», не придумать.

– Вы говорили, что хотите меня оштрафовать. В таком случае позвольте мне завтра же собрать общество, – сказала Сянъюнь.

Все согласились, воскликнув:

– Прекрасно!

Затем перечли написанные накануне стихи и сделали замечания.

Вечером Баочай пригласила Сянъюнь к себе во двор Душистых трав. При свете лампы девушки обсуждали темы для будущих стихов, а также предстоящее угощение. Сянъюнь без умолку болтала, но все не по делу, и Баочай в конце концов ее прервала:

– Угощение – это не самое главное, оно скорее для забавы, но надо считаться с возможностями и в то же время стараться никого не обидеть. Нескольких связок монет, которые ты дома получаешь на месяц, тебе, разумеется, не хватает. И если ты все истратишь сейчас, твоя тетя рассердится. Да и все равно этих денег не хватит. Значит, придется тебе ехать домой или занимать у кого-нибудь здесь.

Выслушав все это, Сянъюнь заколебалась.

– У меня есть свой план, – продолжала между тем Баочай. – Приказчики из нашей лавки где-то достают замечательных крабов, недавно прислали мне несколько штук. У нас в доме все, начиная от старой госпожи и кончая слугами, любят крабов. Тут как-то тетушка говорила, что собирается пригласить старую госпожу в сад полюбоваться коричными цветами и отведать крабов, но, видно, что-то ей помешало. Ты пока ничего не говори о нашем обществе, просто пригласи всех на угощение. А когда старшие разойдутся, мы сможем сочинять стихи, сколько нам угодно. Я попрошу брата достать пару корзинок самых жирных и мясистых крабов, взять в лавке несколько кувшинов лучшего вина и два-три блюда фруктов. Видишь, как все просто!

Сянъюнь была растрогана добротой Баочай.

– Как хорошо ты придумала! – воскликнула она.

– Я говорю это от всей души, можешь не сомневаться, – с улыбкой сказала Баочай. – Только не думай, что я делаю это из снисхождения или отношусь к тебе свысока. Недаром же мы подружились! Если мой план тебе нравится, я распоряжусь, чтобы все было устроено.

– Милая сестра! – улыбнулась Сянъюнь. – Я понимаю твои добрые чувства, несмотря на то что глупа. Иначе не была бы достойна считаться человеком! Не относись я к тебе, как к родной сестре, неужели стала бы рассказывать о своей нелегкой жизни?

Баочай позвала служанку и приказала:

– Пойди к старшему господину Сюэ Паню, скажи, пусть достанет несколько корзин крупных крабов, каких нам недавно присылали, мы собираемся завтра после обеда пригласить бабушку и тетушку в сад полюбоваться коричными цветами. И предупреди, чтобы не подвел.

Служанка ушла. И больше мы о ней рассказывать не будем.

Затем Баочай обратилась к Сянъюнь:

– Темы для стихов не обязательно должны быть замысловатые. Вспомни: ни вычурности, ни трудных рифм у древних поэтов не встретишь. Если тема замысловатая, а рифмы трудные, вряд ли получатся хорошие стихи, скорее – жалкие и беспомощные. Конечно, надо избегать обыденных слов и примитивных выражений, однако гнаться за новыми и оригинальными тоже не стоит. Новой и оригинальной и вместе с тем ясной должна быть мысль, тогда ни слова, ни выражения не покажутся банальными. Впрочем, все это для нас не имеет никакого значения – наше дело прясть да вышивать, а в свободное время прочесть несколько страниц из книги, которая, как говорится, полезна для тела и души.

Сянъюнь кивнула и промолвила:

– Поскольку вчера вы сочиняли стихи о бегонии, быть может, следовало бы теперь написать о хризантеме? Что ты на это скажешь?

– Да, сейчас самое время воспеть хризантему, – согласилась Баочай, – но о ней так много стихов у древних!

– Мне тоже это пришло в голову, – призналась Сянъюнь, – как бы не впасть в подражание.

Баочай подумала и воскликнула:

– Есть выход! Хризантему поставить на второй план, а на первый человека. Мы придумаем несколько заголовков из двух слов, первое слово будет служить пояснением, второе – обозначать предмет, который мы собираемся воспевать, то есть хризантему, а пояснение можно найти из числа общеупотребительных слов. Если даже мы будем писать стихи о хризантеме в той же манере, что и древние, это не будет подражанием. Описывать пейзаж и вместе с тем воспевать какой-то предмет – это уже что-то новое!

– Очень хорошо, – сказала Сянъюнь. – Но все же какими должны быть заголовки? Придумай хоть один, а я – уже все остальные.

– Пожалуй, неплохо «Сон о хризантеме», – подумав, произнесла Баочай.

– Прекрасно! – воскликнула Сянъюнь. – А «Тень хризантемы» годится?

– Вполне, – ответила Баочай, – хотя, кажется, это было. Впрочем, неважно, чем больше мы придумаем заголовков, тем лучше. Могу предложить еще один.

– Какой? Говори скорее! – нетерпеливо сказала Сянъюнь.

– «Вопрошаю хризантему». Подходит?

Сянъюнь хлопнула рукой по столику в знак одобрения и в свою очередь проговорила:

– «Ищу хризантему»! Нравится?

– Неплохо! – согласилась Баочай. – Давай придумаем с десяток, а потом запишем.

Она растерла тушь, обмакнула кисть и приготовилась писать. Сянъюнь выхватила у нее кисть и велела продиктовать заголовки. Вскоре десять названий были готовы. Сянъюнь прочла и улыбнулась:

– Десять заголовков мало, надо двенадцать. Тогда будет как в живописном альбоме.

Баочай подумала, сочинила еще два и предложила:

– А теперь расположим их по порядку.

– Верно, – согласилась Сянъюнь, – хризантемы следует описать подробно и в строгой последовательности.

– Итак, первое стихотворение назовем «Вспоминаю хризантему», – начала Баочай. – А раз я о ней мечтаю, значит, должна ее разыскать, таким образом, второму стихотворению дадим название – «Ищу хризантему». Третье – «Сажаю хризантему», ведь, разыскав, надо ее посадить. А посадив – радоваться и любоваться ею. Итак, четвертое стихотворение пусть называется «Любуюсь хризантемой». Налюбовавшись, мы ее срываем и ставим в вазу. Итак, пятое назовем «Застолье с хризантемами». Но если не воспеть хризантему в стихах, она потеряет свою прелесть, поэтому шестое стихотворение будет называться «Воспеваю хризантему». И тут, естественно, нельзя не взяться за кисть и за тушь, так что седьмое стихотворение озаглавим «Рисую хризантему». Но нарисовать мало – никто не поймет, в чем ее прелесть, поэтому восьмое стихотворение следует назвать «Вопрошаю хризантему». Умей хризантема говорить, она рассказала бы все о себе, и тогда у нас появилось бы желание украсить себя ею, поэтому девятое стихотворение надо назвать «Прикалываю к волосам хризантему». Вот, пожалуй, все чувства, которые вызывает у нас хризантема. Потому десятое и одиннадцатое стихотворения можно назвать «Тень хризантемы» и «Сон о хризантеме». Последнее стихотворение как бы подытожит все, что было в предыдущих, и будет называться «Увядшая хризантема». Таким образом, наши стихи запечатлеют все самое интересное, что можно сказать о хризантеме за три месяца ее цветения.

Сянъюнь записала все, что говорила Баочай, и спросила:

– Рифмы будем задавать?

– Терпеть не могу заданные рифмы. Лишний труд! Главное, чтобы стихи были хорошие! Ведь сочиняем мы для развлечения, зачем же мучиться? Назначим только темы!

– Ты совершенно права! – согласилась Сянъюнь. – Тогда стихи будут лучше! Но ведь нас пятеро, а тем двенадцать. Может быть, не каждый сможет сочинить двенадцать стихотворений?

– Это, пожалуй, трудно, – промолвила Баочай. – Давай запишем темы и объявим, что писать надо семистопные восьмистишия. Завтра вывесим темы на стене, и пусть каждый сочиняет что может. У кого хватит таланта, пусть сочинит хоть все двенадцать стихотворений! А не хватит – может написать одно. Наиболее искусный и способный станет победителем, а не успевший ничего сочинить к тому моменту, когда все двенадцать стихотворений будут готовы, заплатит штраф.

– Договорились, – сказала напоследок Сянъюнь.

Они погасили лампу и легли спать. О том, что произошло на другое утро, вы узнаете из следующей главы.

Глава тридцать восьмая

Фея реки Сяосян завоевывает первенство в сочинении стихов о хризантеме;

Царевна Душистых трав едко высмеивает стихи о крабах

Итак, Баочай и Сянъюнь обо всем договорились. За ночь не произошло ничего, достойного упоминания.

На следующий день Сянъюнь пригласила матушку Цзя в сад полюбоваться коричными цветами.

– Что ж, это интересно! – заметила матушка Цзя. – Да и девочку порадовать надо.

В полдень матушка Цзя вместе с госпожой Ван, Фэнцзе и тетушкой Сюэ пришла в сад.

– Где здесь самое красивое место? – спросила матушка Цзя.

– Где вам понравится, там и остановимся, – ответила госпожа Ван.

– В павильоне Благоухающего лотоса уже все приготовлено, – сказала Фэнцзе. – Неподалеку у подножья холма пышно распустились два коричных дерева, вода в речушке зеленоватая и прозрачная, приятно посидеть там в беседке, посмотреть на воду – в глазах светлее станет.

– Вот и хорошо, – согласилась матушка Цзя.

Они направились к павильону Благоухающего лотоса, он возвышался посреди пруда и выходил окнами на все четыре стороны, справа и слева к павильону примыкали галереи, сооруженные прямо над водой и подходившие к горке, а с них на берег был перекинут горбатый мостик.

Едва взошли на мостик, как Фэнцзе схватила матушку Цзя за руку:

– Шагайте уверенно и широко, не бойтесь, мостик нарочно сделали скрипучим.

В павильоне возле перил матушка Цзя увидела два бамбуковых столика. На одном были расставлены кубки для вина, разложены палочки для еды, на другом – чайные приборы, разноцветные чашки и блюдца. Чуть поодаль служанки кипятили чай, подогревали вино.

– Как хорошо, что не забыли про чай! – с улыбкой сказала матушка Цзя. – Мне здесь очень нравится, такая чистота!

– Это сестра Баочай помогла мне все приготовить! – тоже улыбаясь, ответила Сянъюнь.

– Я всегда говорила, что Сянъюнь очень внимательна, – заметила матушка Цзя, – всегда все предусмотрит.

На столбах перед входом висели вертикальные парные надписи, и матушка Цзя приказала Сянъюнь их прочесть.

Сянъюнь прочитала:

Матушка Цзя поглядела на горизонтальную доску с надписью над входом и, обернувшись к тетушке Сюэ, промолвила:

– Когда мне было столько лет, сколько сейчас нашим девочкам, у нас в речке, неподалеку от дома, тоже стоял такой павильон, назывался он, кажется, башней Утренней зари у изголовья. Я очень любила играть там с подругами. Однажды я оступилась, упала с мостика и чуть не утонула. К счастью, меня успели спасти, я тогда поранила голову о деревянный гвоздь. До сих пор на виске шрам с палец величиной, только его под волосами не видно. Дома боялись, что я заболею, искупавшись в холодной воде, но все обошлось.

– Подумать только, – заметила Фэнцзе, – не выживи вы тогда, кто бы сейчас наслаждался всем этим великолепием? Видно, с самого детства судьба вам предначертала великое счастье и долголетие. И их залогом является ваш шрам. Все делается по воле духов! Ведь и у Шоусина^[273] на голове был глубокий шрам, но выпавшее на его долю великое счастье и долголетие хлынули через край и превратились в шишку!

Все так и покатились со смеху, в том числе и матушка Цзя.

– Эта обезьянка не знает приличий! – со смехом сказала она. – Даже надо мной насмехается! Ох, оторву я твой болтливый язык!

– Скоро будем есть крабов! – сказала Фэнцзе. – Чтобы поднять у бабушки настроение, я постаралась ее насмешить. Так что теперь она наверняка съест двойную порцию!

– В таком случае я не отпущу тебя домой! – улыбнулась матушка Цзя. – По крайней мере посмеюсь вдоволь!

– Это вы ее избаловали своей любовью, – заметила госпожа Ван. – Если так и дальше пойдет, на нее вообще не будет управы!

– А я и люблю ее за то, что она такая, – возразила матушка Цзя. – Фэнцзе уже не ребенок, знает, что хорошо, что плохо. Ведь нам, женщинам, только и можно болтать да смеяться, когда мы одни. Приличий она не нарушает, зачем же держать ее в строгости?

Когда вошли в беседку, служанки подали чай, а Фэнцзе расставила кубки и разложила палочки для еды. За столик, стоявший на возвышении, сели матушка Цзя, тетушка Сюэ, Баочай, Дайюй и Баоюй. За столик с восточной стороны – Сянъюнь, госпожа Ван, Инчунь, Таньчунь и Сичунь, а за столиком с западной стороны, у дверей, пустовало два места – для Ли Вань и Фэнцзе, которые не осмеливались сесть при старших и стояли в ожидании у столиков матушки Цзя и госпожи Ван.

– Принесите пока с десяток крабов, и хватит, – распорядилась Фэнцзе, – остальные пусть варятся на пару. Когда понадобятся, мы скажем.

Она потребовала воды, вымыла руки и, продолжая стоять, начала чистить самого большого краба для тетушки Сюэ.

– Я очищу сама, так вкуснее, – сказала тетушка Сюэ, – не беспокойся!

Тогда Фэнцзе подала краба матушке Цзя, а затем Баоюю.

– Подогрейте вино, – приказала она служанкам и распорядилась приготовить для мытья рук воду с порошком из зеленого горошка, для аромата добавить туда листья хризантемы и корицы.

Сянъюнь съела одного краба и поднялась с места, чтобы угостить остальных. Она вышла из павильона, позвала служанок, приказала им наполнить два блюда крабами и отнести наложницам Чжао и Чжоу. Когда она вернулась, Фэнцзе сказала:

– Ты ешь, а о гостях я сама позабочусь! Успею поесть, когда все разойдутся.

Но Сянъюнь не согласилась, приказала поставить в боковой галерее два столика и пригласила Юаньян, Хупо, Цайся, Цайюнь и Пинъэр.

– Вторая госпожа, – обратилась Юаньян к Фэнцзе, – если вы позаботитесь о старой госпоже, я пойду поем.

– Иди, иди, не беспокойся! – ответила та.

Сянъюнь вернулась на свое место, а Фэнцзе и Ли Вань продолжали прислуживать.

Немного погодя Фэнцзе пошла в галерею, при ее появлении Юаньян, с аппетитом уплетавшая крабов, встала.

– Зачем вы пришли, вторая госпожа? – спросила она. – Дали бы нам хоть немного побыть одним!

– Ты совсем распустилась за последнее время, Юаньян! – улыбнулась Фэнцзе. – Я вместо тебя прислуживаю за столом, а ты не только не благодаришь меня, а еще обижаешься! И даже не торопишься налить мне кубок вина!

Юаньян со смехом вскочила, налила вино и поднесла к самым губам Фэнцзе. Та, не отрываясь, выпила. Хупо и Цайся наполнили второй кубок, Фэнцзе и его осушила. Тогда Пинъэр быстро очистила краба и подала Фэнцзе кусочек.

– Полейте уксусом и положите побольше имбиря, – сказала Фэнцзе.

Покончив с крабом, она поднялась.

– Вы ешьте, а я пойду.

– Какая вы все же бессовестная! – вскричала Юаньян. – Всех наших крабов съели!

– Попридержи язык! – засмеялась Фэнцзе. – Ты, наверное, не знаешь, что приглянулась второму господину Цзя Ляню и он хочет просить у старой госпожи разрешения взять тебя в наложницы?

– Ай! Это вы все сами придумали! – воскликнула Юаньян, прищелкнув языком, и покраснела от смущения. – Ох, и вытру я свои грязные руки о ваше лицо!

Она встала и потянулась руками к Фэнцзе.

– Дорогая сестра! – притворившись испуганной, взмолилась Фэнцзе. – Извини меня!

– Если бы даже Юаньян захотела перейти жить ко второму господину Цзя Ляню, сестра Инъэр ей никогда не простила бы этого! – рассмеялась Хупо. – Вы только поглядите, она не съела и двух крабов, а уже успела выпить два блюдца уксуса!^[274]

Пинъэр, чистившая жирного краба, вскочила и хотела мазнуть им Хупо по лицу.

– Сейчас я тебе покажу, болтушка! – в шутку напустилась она на девушку.

Хупо, смеясь, увернулась, и Пинъэр угодила крабом прямо в щеку Фэнцзе.

– Ай-я! – вскрикнула Фэнцзе от неожиданности.

Все громко расхохотались.

– Ах ты дохлятина! – рассердилась Фэнцзе, но тут же, не выдержав, рассмеялась. – Так объелась, что ничего не видишь! Меня вздумала мазать?

Пинъэр поспешно вытерла Фэнцзе щеку и побежала за водой.

– Амитаба! – воскликнула Юаньян. – Это вам в наказание за то, что вздумали шутить надо мной!

– Что там у вас случилось? – раздался голос матушки Цзя, которая услышала шум и смех на террасе. – Расскажите, мы тоже посмеемся!

– Вторая госпожа хотела у нас стащить краба, а Пинъэр рассердилась и измазала ей лицо, – ответила Юаньян, – вот они и подрались.

Матушка Цзя и госпожа Ван рассмеялись.

– Вы бы хоть пожалели ее, – сказала матушка Цзя, – неужели не видите, до чего она тощая да хилая? Дали бы и ей немного попробовать.

– Хватит с нее и клешней, – со смехом ответили Юаньян и остальные служанки.

Между тем Фэнцзе успела умыться, вернулась в павильон и опять стала прислуживать матушке Цзя.

Болезненная Дайюй съела лишь две клешни. Матушка Цзя тоже была осторожна. Вскоре все вымыли руки и отправились любоваться цветами, рыбками в пруду, гулять и развлекаться.

– Ветер поднялся, – сказала госпожа Ван матушке Цзя, – вам лучше вернуться домой. А завтра, если будет желание, можно снова сюда прийти.

– Я об этом подумала, – согласилась матушка Цзя, – только не хотела своим уходом портить всем настроение. Но раз и ты так считаешь, давай уйдем.

Она обернулась к Сянъюнь и сказала:

– Смотри, чтобы брат Баоюй не съел лишнего!

– Непременно! – кивнув головой, пообещала Сянъюнь.

– И вы не очень-то увлекайтесь, – обратилась матушка Цзя к Баочай и Сянъюнь. – Крабы хоть и вкусны, но пользы от них никакой. Только живот может разболеться, если не знать меры.

– Конечно! – поддакнули девушки.

Проводив матушку Цзя и госпожу Ван до ворот, они вернулись и приказали снова накрыть столы.

– Пожалуй, не стоит, – заметил Баоюй, – давайте лучше займемся стихами. А посреди павильона надо поставить большой круглый стол, подать вино и закуски, пусть каждый ест и пьет сколько хочет. Так куда интереснее.

– Совершенно верно, – поддержала его Баочай.

– Все это так, – заметила Сянъюнь, – но вы забыли о служанках.

– Для них накроем отдельный стол, – ответили ей.

Сянъюнь распорядилась накрыть еще стол, положила на блюдо горячих крабов и предложила Сижэнь, Цзыцзюань, Сыци, Шишу, Жухуа, Инъэр и Цуймо занять места.

На склоне холма в тени коричного дерева разостлали два цветных коврика, расставили вино и закуски и усадили там младших служанок, наказав им быть наготове на случай, если они понадобятся.

Затем Сянъюнь достала листок с темами для стихов и булавками приколола к стене. Но, прочитав, все дружно заявили, что темы совсем незнакомые и малопонятные и сочинять стихи будет трудно. Тогда Сянъюнь заявила, что задавать рифмы не станет.

– Вот и хорошо, – заметил Баоюй. – Не люблю заданные рифмы.

Дайюй не очень нравились крабы, да и вином она не увлекалась, поэтому приказала принести табуретку, села у самых перил и забросила удочку в пруд. Баочай, облокотившись о подоконник, срывала лепестки с веточки коричника, которую держала в руке, и бросала в пруд, наблюдая, как их хватают рыбки.

Сянъюнь, постояв в раздумье, подошла к Сижэнь и девочкам-служанкам, велела им расположиться на склоне холма и угощаться.

Таньчунь, Сичунь и Ли Вань, прячась в тени ивы, наблюдали за цаплями и проносившимися над водой чайками. Неподалеку под кустом жасмина устроилась Инчунь и от нечего делать накалывала иголкой лепестки цветов.

Понаблюдав, как Дайюй удит рыбу, Баоюй подошел к Баочай, поболтал с нею, пошутил, затем направился к столу, возле которого стояла Сижэнь, лакомившаяся крабами, и выпил немного вина. Сижэнь быстро очистила краба и сунула ему в рот.

В это время к столу подошла Дайюй и взяла в одну руку чайник из черненого серебра, а в другую – хрустальный бокал с резьбой в виде листьев банана. К ней подбежали служанки, чтобы налить вина.

– Ешьте, – сказала Дайюй. – Я сама налью.

Она наполнила кубок до половины, но, когда заглянула в него, оказалось, что это желтая рисовая водка.

– Не годится, – заметила она, – нужно подогретое гаоляновое вино. У меня от крабов изжога!

– Вот подогретое вино! – отозвался Баоюй и велел служанкам принести чайник с вином, настоянным на листьях акации.

Дайюй отпила глоток и поставила кубок на стол. К ней подошла Баочай, взяла со стола другой кубок, отпила немного и тоже поставила. Затем взяла кисть, обмакнула в тушь, зачеркнула на листе название «Вспоминаю хризантему» и написала «Царевна Душистых трав».

– Дорогая сестра! – поспешил сказать Баоюй. – Только не бери второе стихотворение, я уже придумал для него четыре строки.

– Напрасно волнуешься, – промолвила Баочай. – Я с трудом сочинила первое!

Дайюй между тем молча взяла со стола кисть, зачеркнула «Вопрошаю хризантему» и «Сон о хризантеме», а ниже написала «Фея реки Сяосян». Тут и Баоюй схватил кисть и против названия «Ищу хризантему» поставил – «Княжич, Наслаждающийся пурпуром».

– Вот и хорошо! – вскричала Таньчунь. – «Прикалываю к волосам хризантему» пока никто не взял – оставляю стихотворение за собой!

Затем она обратилась к Баоюю:

– Мы условились не употреблять слов «девичий», «спальня», «покои» и им подобных, не забывай об этом!

Пока они разговаривали, подошла Сянъюнь, зачеркнула «Любуюсь хризантемой» и «Застолье с хризантемами» и поставила внизу свое имя.

– Тебе тоже нужен псевдоним! – воскликнула Таньчунь.

Сянъюнь улыбнулась:

– У нас дома есть несколько террас, но ни на одной из них я не живу, – какой же интерес брать их названия для своего псевдонима?!

– Ведь только сейчас старая госпожа рассказывала, что у вас дома была беседка над водой под названием башня Утренней зари у изголовья. Чем плохо? Правда, ее давно уже нет, но это неважно!

– Верно! Верно! – одобрительно закричали все хором.

Не дожидаясь, пока они договорятся между собой, Баоюй схватил кисть, зачеркнул иероглифы «Сянъюнь» и вместо них написал «Подруга Утренней зари».

Не прошло времени, достаточного для того, чтобы пообедать, как все двенадцать тем были разобраны. Написанные стихи передали Инчунь. Девушка их переписала, проставила возле каждого псевдоним, вручила Ли Вань, и та прочла все по порядку.

Вспоминаю хризантему

Ищу хризантему

Сажаю хризантему

Любуюсь хризантемой

Застолье с хризантемами

Воспеваю хризантему

Рисую хризантему

Вопрошаю хризантему

Прикалываю к волосам хризантему

Тень хризантемы

Сон о хризантеме

Увядшая хризантема

Слушая стихи, все дружно выражали свое восхищение и обменивались мнениями. Ли Вань сказала:

– Позвольте мне рассудить по справедливости. Каждое стихотворение по-своему хорошо. Но первое место я присуждаю стихотворению «Воспеваю хризантему», второе – «Вопрошаю хризантему», третье – «Сон о хризантеме». Темы для стиховбыли не традиционные, и лучше всех с ними справилась Фея реки Сяосян – ее стихотворение отличается новизной и свежестью мысли. Остальные стихи можно расположить в следующем порядке: «Прикалываю к волосам хризантему», «Любуюсь хризантемой», «Застолье с хризантемами» и, наконец, «Вспоминаю хризантему».

– Правильно, верно! – воскликнул Баоюй, захлопав в ладоши. – Совершенно справедливо!

– Но в моих стихах недостает изящества, – возразила Дайюй.

– Все равно они хороши, – заметила Ли Вань, – без нагромождений и шероховатостей.

– А по-моему, стихотворение, в котором есть строка «Припомнилась мне та прогулка в вечерний, предзакатный час», – самое хорошее, – настаивала Дайюй. – Эта строка своего рода фон всей картины. Прекрасны также строки: «Мне не до книг, я их отброшу – лишь суета мирская в них. Я вижу только эти ветки со всей осенней их красой». В них все сказано о хризантеме на столе. Автор мысленно возвращается к тому времени, когда хризантема еще не была сорвана. В этом заключен глубокий смысл!

– А строка из твоего стихотворения «А потом, аромат своих слов не тая, я послушать луну попрошу» – выше всякой похвалы! – воскликнула Ли Вань.

– Да, на сей раз Царевна Душистых трав проиграла, – заметила Таньчунь. – Такие строки, как «За оградою пусто, старый сад наш дряхлеет…» и «А мечта, как и прежде, неизменна, светла», звучат красиво, но никаких чувств не вызывают.

– А у тебя строки «На волосах роса трех троп садовых, а на висках – приятный холодок» и «Когда б цветком украсили дерюгу, дерюга стала б как осенний шелк» тоже не раскрывают темы «Прикалываю к волосам хризантему», – улыбнулась Баочай.

– «Скажи, – я услышала, – кто затаенно, сей мир презирая, растет?» и «Кто, как и другие цветы, раскрываясь, все медлит, все ищет и ждет?» – добавила Сянъюнь, – это вопросы, на которые можно не отвечать, так как все ясно без слов.

– Но в строках «На колени ладонь опускаю» и «Не покрыв головы, я мечтаю» выражена тоска от предчувствия разлуки с хризантемой, – улыбнулась Ли Вань. – Знай об этом хризантема, она ужаснулась бы твоей назойливости!

Все рассмеялись.

– А я опять провалился! – с улыбкой произнес Баоюй. – Неужели мои выражения «В чьем доме всходы породило семя?», «Ищу, ищу: где он, цветок осенний?», «Ушел я бодрым шагом далеко» и «И все ж не отразило пылких чувств холодное мое стихотворенье» совершенно не относятся к слову «ищу»? Неужели слова «Вчерашней ночью совсем нежданно дождь припустил вдруг и жизнь им дал» и «Сегодня утром – еще был иней» ничего не напоминают о слове «сажаю»? Можно досадовать лишь на то, что их нельзя сравнить с такими выражениями, как «Аромат своих слов не тая, я послушать луну попрошу», «Холод чист и душист. Я читаю стихи. На колени ладонь опускаю», «На висках… холодок», «Когда б цветком украсили дерюгу…». Но ничего, – добавил он, – завтра я ничем не занят и сочиню заново все двенадцать стихотворений.

– Твои стихи не так уж плохи, – поспешила его успокоить Ли Вань, – в них только мало новизны и оригинальности.

Обменявшись впечатлениями, все захотели еще крабов и сели за стол.

– Вот я держу в руке клешню краба и любуюсь коричными цветами, – сказал Баоюй, поднявшись с места. – Это тоже тема для стихов. И я уже сочинил одно. Кто еще хочет?

Он вымыл руки, взял кисть и записал:

– Таких стихов можно сочинить хоть целую сотню! – засмеялась Дайюй.

– Просто у тебя способностей не хватает, вот ты и выискиваешь недостатки у других, вместо того чтобы самой взять да сочинить! – с улыбкой заметил Баоюй.

Дайюй ничего не ответила, запрокинула голову, тихо продекламировала сочиненное стихотворение, схватила кисть и записала:

Баоюй прочел и выразил свое восхищение, но Дайюй изорвала листок со стихотворением и приказала служанкам сжечь, сказав:

– Мои стихи хуже твоих, пусть их бросят в огонь. А стихотворение о крабе ты сохрани, оно лучше стихов о хризантеме!

– Я тоже сочинила стихотворение, – сказала Баочай. – Не знаю только, хорошо ли получилось. Запишу шутки ради.

Последние строки вызвали восхищенные возгласы:

– Прекрасно! Замечательно!

– Ловко же она нас поддела! – вскричал Баоюй. – Пожалуй, и мои стихи надо сжечь!

Стали читать дальше:

– Вот это настоящий гимн крабам, – заявили все дружно, дочитав до конца. – Оказывается, даже незначительной теме можно придать глубокий смысл! Только некоторые строки довольно едкие и кое-кого задевают.

В это время в саду появилась Пинъэр. Если хотите узнать, зачем она пришла, прочтите следующую главу.

Глава тридцать девятая

У деревенской старухи глупые речи льются рекой;

впечатлительный юноша пытается докопаться до правды

Едва Пинъэр появилась, как ее забросали вопросами:

– Что делает твоя госпожа? Почему не вернулась?

– Времени у нее нет, – улыбаясь, сказала Пинъэр. – Она даже поесть не успела! И вот послала меня спросить, есть ли у вас еще крабы.

– Разумеется, есть, сколько угодно, – ответила Сянъюнь и приказала служанкам положить в короб десяток самых крупных крабов.

– Жирных кладите, с круглым брюшком, – сказала Пинъэр.

Сесть к столу она отказалась.

– Приказываю тебе – садись! – глядя в упор на служанку, сказала Ли Вань.

Она усадила Пинъэр рядом с собой, налила в кубок вина и поднесла ей прямо к губам. Пинъэр отпила глоток и собралась идти.

– Сиди! – удержала ее Ли Вань. – Я, значит, для тебя не указ, только Фэнцзе!

И она приказала служанкам:

– Отнесете крабов второй госпоже Фэнцзе и скажете что Пинъэр я оставила у себя!

Женщины унесли короб, но вскоре вернулись и доложили:

– Вторая госпожа велела вам всем передать, чтобы во время еды не смеялись и не болтали. Она прислала немного печенья из муки водяного ореха и хворост на курином жиру, которые только что получила от жены младшего дяди. А вам, барышня, – обратились они к Пинъэр, – госпожа разрешила остаться, только не пить лишнего.

– А если выпью, что будет? – с улыбкой спросила Пинъэр, продолжая пить и закусывать.

– Как жаль, что тебе, с твоей внешностью, выпала жалкая доля служанки! – засмеялась Ли Вань, обнимая Пинъэр. – Ведь если не знать, тебя можно легко принять за госпожу!

Пинъэр, болтавшая с Баочай и Сянъюнь, повернулась к Ли Вань и сказала:

– Не прижимайте меня, госпожа, щекотно!

– Ай-я! – воскликнула Ли Вань. – Что это у тебя такое твердое?

– Ключ, – ответила Пинъэр.

– Неужели у тебя есть драгоценность, которую надо запирать на замок? – рассмеялась Ли Вань. – Когда Танский монах ^[280] отправлялся в путь за священными книгами, у него был белый конь; когда Лю Чжиюань^[281] завоевывал Поднебесную, у него были волшебные доспехи, подаренные духом тыквы, а у Фэнцзе есть ты. Ты – ключ своей госпожи! А тебе зачем ключ?

– Вы, госпожа, захмелели и насмехаетесь надо мной! – смущенно улыбнулась Пинъэр.

– Она говорит чистую правду, – произнесла Баочай. – Недавно мы на досуге обсуждали достоинства и недостатки служанок, и решили, что таких, как ты, на сотню едва ли найдется одна. Госпожа Фэнцзе знала, кого брать в услужение. Служанки у нее как на подбор, и у каждой свои достоинства.

– Все делается по воле Неба, – изрекла Ли Вань. – Представьте, что было бы, не прислуживай барышня Юаньян в комнатах старой госпожи! Даже госпожа Ван не осмеливается перечить старой госпоже. А Юаньян это себе иногда позволяет, и, как ни странно, одну ее госпожа слушается. Никто не знает, сколько одежды у старой госпожи, а Юаньян помнит все до мелочей, и если бы не она, многое давно растащили бы. Юаньян к тому же добра, не только не накажет служанку, если та оплошает, но еще и замолвит за нее словечко.

– Вчера как раз старая госпожа говорила, что Юаньян лучше всех нас! – вмешалась в разговор Сичунь.

– Она и в самом деле хорошая, – согласилась Пинъэр. – Где уж нам с нею тягаться?

– Цайся, служанка моей матушки, тоже честная и скромная, – заметил Баоюй.

– Никто и не отрицает этого, – сказала Таньчунь. – Она и расчетлива, и старательна. Наша госпожа, словно святая, ничего не смыслит в делах, так Цайся всегда ее выручит, подскажет, как поступить. Она точно знает, что полагается делать даже в таких важных случаях, как выезд старого господина! Забудет что-нибудь госпожа, Цайся тут как тут.

– Хватит вам, – сказала Ли Вань и, указывая пальцем на Баоюя, промолвила: – Лучше представьте себе, до чего дошел бы этот молодой господин, если бы за ним не присматривала Сижэнь? Что же до Фэнцзе, то, будь она хоть самим Чуским деспотом^[282], ей все равно понадобился бы помощник, способный поднять треножник в тысячу цзиней весом! Без Пинъэр ей, конечно, не обойтись!

– Прежде у моей госпожи было четыре служанки, – сказала Пинъэр, – потом одна умерла, другие ушли, и сейчас осталась одна я, сирота.

– И все же тебе повезло, – заметила Ли Вань, – да и Фэнцзе тоже. Помню, при жизни мужа, старшего господина Цзя Чжу, у меня были две служанки. Я не хуже других. Но угодить мне они не могли, поэтому, когда муж умер, я отпустила их – я молодая, здоровая, могу все делать сама. Но как бы мне хотелось иметь хоть одну преданную служанку!

Слезы покатились из глаз Ли Вань.

– Стоит ли так сокрушаться? – принялись ее все утешать. – Не надо расстраиваться!

Покончив с едой и вымыв руки, барышни решили пойти справиться о здоровье матушки Цзя и госпожи Ван.

После их ухода служанки подмели пол, убрали столы, вымыли кубки и блюда. Сижэнь и Пинъэр вместе вышли из павильона. Сижэнь пригласила Пинъэр к себе поболтать и выпить чаю.

Пинъэр отказалась:

– Как-нибудь в другой раз зайду, когда будет свободное время.

Она попрощалась и хотела уйти, но Сижэнь вдруг спросила:

– Не знаешь, что с нашим жалованьем? Почему до сих пор не выдали денег даже служанкам старой госпожи?

Пинъэр подошла вплотную к Сижэнь, огляделась и, убедившись, что поблизости никого нет, прошептала ей на ухо:

– И не спрашивай! Дня через два выдадут!

– В чем дело? – удивилась Сижэнь. – Чего ты боишься?

– Деньги на жалованье служанкам за этот месяц моя госпожа уже получила, но отдала их в рост под большие проценты. Придется ждать, пока она соберет проценты в других местах, чтобы получилась необходимая сумма, и тогда выдадут всем сразу. Никто об этом не знает, смотри не проболтайся!

– Разве у твоей госпожи не хватает денег на расходы? – удивилась Сижэнь. – Или она чем-нибудь недовольна? Зачем ей лишние хлопоты?

– Так-то оно так! – кивнула с улыбкой Пинъэр. – Но за последние годы моя госпожа таким образом заработала несколько сот лянов серебра! Свои личные деньги, которые ей выдают из общей казны, она копит и тоже отдает в рост, получая процентов до тысячи лянов серебра в год!

– Вы с хозяйкой на наших деньгах зарабатываете проценты, а мы, дураки, ждем! – воскликнула Сижэнь. – Здорово, нечего сказать!

– Ну и бессовестная же ты! – возмутилась Пинъэр. – Неужели тебе не хватает денег?

– Мне-то хватает, – ответила Сижэнь, – тратить не на что – разве что копить для какой-нибудь надобности.

– Если хочешь, возьми у меня – я скопила несколько лянов, – а потом я из твоих вычту.

– Сейчас пока не нужно, – покачала головой Сижэнь. – Если же понадобятся, непременно попрошу у тебя.

Пинъэр кивнула и направилась к выходу из сада. Здесь она столкнулась со служанкой, посланной за ней Фэнцзе.

– У госпожи важное дело, она ждет вас, – сказала служанка.

– Что еще за дело? – спросила Пинъэр. – Разве госпожа не знает, что меня задержала старшая госпожа Ли Вань? Я ведь не убежала, чтобы посылать за мной служанку!

– Я тут ни при чем, – возразила девочка. – Скажите об этом госпоже сами!

– Ты еще огрызаться! – прикрикнула на нее Пинъэр, плюнув с досады.

Когда Пинъэр пришла, Фэнцзе дома не было. В комнате сидела бабушка Лю, которая как-то приходила за подачкой, ее внук Баньэр, жены Чжан Цая и Чжоу Жуя и несколько девочек-служанок. На полу лежали высыпанные из мешка жужубы, маленькие тыквы и еще какие-то овощи и зелень.

При появлении Пинъэр все поспешили встать. Даже старуха Лю с удивительным проворством спрыгнула с кана и почтительно осведомилась:

– Как поживаете, барышня? Я давно собиралась прийти справиться о здоровье вашей госпожи и повидать барышень, но никак не могла выбраться. Урожай нынче богатый, и на зерно, и на фрукты, и на овощи. Продавать я не стала, дай, думаю, отнесу самые лучшие вашей госпоже и барышням. Редкие дорогие кушанья им наверняка приелись. Пусть отведают зелени и овощей! Дарю их от чистого сердца!

– Спасибо тебе за заботу! – поблагодарила Пинъэр, сделав знак бабушке сесть. После чего села сама, предложила сесть женам Чжан Цая и Чжоу Жуя и приказала девочкам подать чаю.

– Вы, барышня, сегодня такая веселая да румяная! – заметили женщины. – Даже глаза покраснели!

– В самом деле? – сказала Пинъэр. – Это с непривычки. Старшая невестка Ли Вань и барышни меня напоили вином. Целых две чарки выпила, потому и раскраснелась.

– А я думаю, где бы мне выпить! – смеясь, сказала жена Чжан Цая. – Но никто что-то не угощает! Когда, барышня, вас опять пригласят, захватите с собой и меня!

Все рассмеялись, а жена Чжоу Жуя добавила:

– Утром я видела крабов, которых для вас приготовили. На цзинь их пойдет два-три, не больше! А две-три корзины, пожалуй, потянут не меньше чем на семьдесят, а то и восемьдесят цзиней!

– На всех обитателей дома вряд ли хватит, – заметила жена Чжан Цая.

– Где там! – вскричала Пинъэр. – Хозяева съели всего по парочке! Служанкам досталась самая малость, да и то не каждой.

– Такие крабы нынче идут по пять фэней^[283] за цзинь! – вставила бабушка Лю. – Значит, десять цзиней обойдутся в пять цяней серебра. Пятью пять – двадцать пять, да еще трижды пять – пятнадцать, да еще накинуть на вино и закуски, вот и выйдет больше двадцати лянов серебра! Амитаба! Этих денег у нас в деревне хватило бы на целый год!

– Бабушка, вы уже видели госпожу Фэнцзе? – перебила ее Пинъэр.

– Видела, – ответила старуха, – она подождать велела…

Бабушка Лю выглянула в окно, посмотрела на небо и сказала:

– Нам пора. А то не выберемся до темноты из города.

– Погоди, – остановила ее жена Чжоу Жуя, – пойду разузнаю, где госпожа.

Вскоре жена Чжоу Жуя вернулась и сказала бабушке Лю:

– Однако же повезло тебе! Ты понравилась госпоже!

Пинъэр спросила, что это значит.

– Вторая госпожа Фэнцзе сейчас у старой госпожи, – пояснила жена Чжоу Жуя. – Я шепнула второй госпоже, что бабушка Лю собирается уходить, а госпожа говорит: «Идти ей далеко, сюда она несла тяжелую ношу. Пусть заночует у нас». Услышав это, старая госпожа расспросила вторую госпожу про бабушку Лю и сказала: «Мне давно хотелось поговорить с такой женщиной, умудренной жизненным опытом». Это ли не значит, что бабушке повезло вдвойне?

И она заторопила старуху идти к матушке Цзя.

– Куда мне такой нескладной да неотесанной соваться к знатной госпоже! – переполошилась старуха. – Скажи лучше, сестрица, что я ушла, что…

– Ладно вам, – оборвала Пинъэр. – Идите скорее. Старая госпожа жалеет старых и бедных, не любит только притворщиков да обманщиков. Если боитесь, тетушка Чжоу вас проводит.

Жена Чжоу Жуя взяла старуху за руку и повела к матушке Цзя. С ними пошла и Пинъэр. У вторых ворот ее окликнул мальчик-слуга:

– Барышня!..

– Что еще? – спросила Пинъэр.

– Время позднее, а у меня мать заболела, лекаря нужно позвать. Отпустите меня, добрая барышня!

– Все вы словно сговорились! – проворчала Пинъэр. – То один отпрашивается, то другой, и так каждый день. К госпоже никто не идет, только ко мне! Чжуэр тоже ушел, а потом вдруг понадобился второму господину Цзя Ляню, пришлось мне оправдываться, выгораживать Чжуэра. Второй господин рассердился, заявил, что я распустила слуг! А теперь ты просишься!

– Он правду говорит, – сказала жена Чжоу Жуя. – Будьте милостивы, отпустите его!

– Ладно, – согласилась Пинъэр, – только смотри утром приходи пораньше! Ты можешь понадобиться. Чтобы был на месте к тому времени, когда солнце начнет припекать. А сейчас передай Ванъэру, пусть завтра же принесет второй госпоже проценты под занятые деньги. А не принесет, пусть подавится ими, вторая госпожа напоминать ему больше не будет!

Вне себя от радости мальчик пообещал Пинъэр все в точности исполнить и убежал.

Когда старуха Лю и все, кто ее сопровождал, пришли к матушке Цзя, они застали там девушек из сада Роскошных зрелищ.

Ослепленная роскошным убранством и блеском драгоценностей, бабушка Лю окончательно растерялась. Вдруг она увидела прямо перед собой на невысокой тахте почтенного вида старуху, напротив, смеясь и болтая, сидела Фэнцзе. Возле старухи сидела на корточках красавица, вся в шелках, и растирала ей ноги. Бабушка Лю поняла, что это и есть матушка Цзя.

– Желаю вам много лет здравствовать! – поспешно сказала старуха Лю, не переставая кланяться.

Матушка Цзя слегка приподнялась на тахте и справилась о здоровье бабушки Лю, затем приказала жене Чжоу Жуя подать стул и пригласила старуху сесть. Баньэр до того оробел, что спрятался за спину бабушки и позабыл справиться о здоровье хозяев дома.

– Почтеннейшая, сколько лет тебе нынче сравнялось? – спросила матушка Цзя.

– Семьдесят пять, – ответила бабушка Лю, вставая.

– А ты еще крепкая! – удивилась матушка Цзя. – Я, если доживу до твоего возраста, вряд ли смогу передвигать ноги!

– Мы весь век живем в нужде, – промолвила в ответ старуха Лю, – а вы, почтенная госпожа, наслаждаетесь счастьем. Будь у нас в деревне все такими, как вы, некому было бы работать!

– Видишь хорошо? – поинтересовалась матушка Цзя. – Зубы целы?

– Зубы целы, – ответила бабушка Лю. – Правда, в нынешнем году левый коренной стал шататься.

– А я вот совсем плохая стала, – печально проговорила матушка Цзя. – И не слышу, и не вижу, и память пропала. Даже родственников стала забывать. Стараюсь с ними не встречаться, чтобы не вызывать насмешек. Жую, и то с трудом, даже мягкую пищу. Много сплю, когда скучно – забавляюсь с внуками и внучками, вот и все.

– До чего же вы счастливая, почтенная госпожа! – воскликнула бабушка Лю. – Никто у нас в деревне не может сравниться с вами!

– Да какое же это счастье быть старой развалиной, – вздохнула матушка Цзя.

Тут все рассмеялись.

– Мне Фэнцзе сейчас сказала, что ты принесла зелени и овощей, – продолжала матушка Цзя, – и я распорядилась их принять, уж очень хочется чего-нибудь свеженького, прямо с грядки, а то ведь мы все покупаем!..

– А мы, деревенские, рады бы отведать рыбы или мяса, только нам не по карману.

– Ты нам не чужая, – сказала матушка Цзя, – и с пустыми руками мы тебя не отпустим. Если не брезгуешь, погости денька два! У нас в саду тоже растут фрукты, завтра ты их отведаешь и домой немного возьмешь. По крайней мере не будешь думать, что зря навещала родственников!

Увидев, что матушка Цзя в хорошем расположении духа, Фэнцзе тоже принялась уговаривать бабушку Лю заночевать.

– У нас, конечно, не так просторно, как в деревне, – пошутила она, – но две комнаты пустуют. Поживете у нас несколько дней, расскажете нашей почтенной госпоже деревенские новости и какие-нибудь истории.

– Девочка моя, ты уж не смейся над нею! Деревенские вряд ли могут понять твои шутки! – сказала матушка Цзя и, обернувшись к служанкам, велела принести фруктов для Баньэра. Но мальчик к ним даже не прикоснулся, до того оробел. Тогда матушка Цзя распорядилась дать ему денег и отвести играть с мальчиками-слугами.

Тем временем бабушка Лю выпила чаю и рассказала матушке Цзя несколько историй, о которых она либо слышала, либо сама была очевидицей. Матушка Цзя слушала с большим интересом.

Фэнцзе распорядилась пригласить гостью к ужину, а матушка Цзя велела отнести ей самые любимые свои блюда.

Фэнцзе сразу догадалась, что угодила старой госпоже, и после ужина послала к ней служанку спросить, какие будут распоряжения насчет старухи.

Юаньян приказала отвести бабушку Лю искупаться, взяла первую попавшуюся под руку одежду и велела отнести старухе.

С бабушкой Лю никогда не происходило ничего подобного. Она быстро искупалась, надела чистое платье и снова отправилась к матушке Цзя, придумывая на ходу, что бы еще ей рассказать.

Спустя немного пришел Баоюй с сестрами. Никому из них прежде не доводилось слышать таких занятных историй. Даже слепые рассказчики не могли сравниться с бабушкой Лю.

Неграмотная деревенская старуха многое повидала на своем веку. Видя, с каким вниманием ее слушают и старая госпожа, и барышни, она радовалась и, чтобы позабавить хозяев, рассказывала и что было, и чего не было.

– Мы круглый год работаем в поле и в огороде, изо дня в день пашем землю, сажаем овощи. Весной, летом, осенью, зимой, в любую погоду, несмотря на ветер и снег. У нас нет ни минуты, чтобы посидеть поболтать – вот как вы. От жары мы скрываемся в шалаше, и то лишь когда даем лошади отдохнуть. Но даже за это короткое время каких только не наслушаешься историй! К примеру, прошлой зимой несколько дней кряду шел снег, и толщина его доходила до трех-четырех чи. В тот день я встала чуть свет и только собралась выйти из дому, как вдруг слышу снаружи какой-то треск! Будто хворост кто-то ломает. Я подумала, это вор, и выглянула наружу… Смотрю, стоит кто-то чужой, не из деревенских.

– Наверное, путник, – высказала предположение матушка Цзя. – Озяб, а согреться негде, вот он и решил наломать хворосту и развести костер. Такое бывает, ничего удивительного.

– В том-то и дело, что не путник, – возразила бабушка Лю. – А то и вправду удивляться было бы нечему. Ни за что не угадаете, кто это был! Барышня лет семнадцати– восемнадцати! Волосы гладко зачесаны и блестят, будто масляные! Одета в ярко-красную кофту и белую юбку из узорчатого шелка…

– Не волнуйте старую госпожу, не пугайте! – крикнул кто-то в этот момент снаружи.

– В чем дело? – переполошилась матушка Цзя.

– В конюшне на южном дворе случился пожар, – доложила девочка-служанка. – Но его потушили.

Матушка Цзя, беспокойная по характеру, вскочила с места и, поддерживаемая девушками, вышла на галерею. В юго-восточной стороне что-то слабо светилось. Матушка Цзя приказала возжечь благовония и молиться богу огня.

– Огонь уже сбили, не беспокойтесь, почтенная госпожа, – сказала, подбегая к ней, госпожа Ван, – идите к себе!

Баоюй между тем спросил бабушку Лю:

– А зачем эта девушка на снегу хворост ломала и костер разводила? Она замерзла или, может быть, простудилась?

– Помолчи! – прикрикнула на него матушка Цзя. – Только заговорили о хворосте, как вспыхнул пожар! А ты пристаешь с расспросами! Поговорим лучше о другом!

Баоюю не понравилось, что его одернули, но перечить он не посмел.

Бабушка Лю между тем собралась с мыслями и продолжала свой рассказ:

– К востоку от нашей деревни живет старушка, ей уже девяносто лет. Ест она только постную пищу, каждый день читает молитвы и тем снискала милость бодхисаттвы Гуаньинь^[284]. Однажды во сне бодхисаттва явилась ей и сказала: «Ты всей душой предана богу, а внуков у тебя нет. Я доложила о тебе Яшмовому владыке, и он сказал, что родится у тебя внук!» Вообще-то у старухи этой был сын, а у сына тоже был сын, только он умер, когда ему было не то семнадцать, не то восемнадцать лет. Видели бы вы, как его оплакивали!.. Но очень скоро родился еще сын – нынче ему тринадцать сравнялось или четырнадцать. Румяный, пышный, здоровый! А какой умный! Вот и скажите после этого, что нет всемогущего Будды!

Матушка Цзя в себя не могла прийти от изумления, даже госпожа Ван, не очень-то верившая в чудеса, слушала с интересом.

Но больше всех заинтересовала эта история Баоюя. Он впал в раздумье, и, чтобы отвлечь его, Таньчунь сказала:

– Сестрицу Ши Сянъюнь мы пригласили в наше поэтическое общество, а что, если к нам на одно из собраний придет твоя матушка полюбоваться хризантемами?

– В ответ на приглашение сестрицы Сянъюнь бабушка обещала устроить в свою очередь угощение для всех нас, – ответил Баоюй. – Сначала побываем у нее, а там подумаем, что делать дальше.

– С каждым днем становится все холоднее, – заметила Таньчунь. – Не надо откладывать, ведь старая госпожа не любит холода.

– Напротив, – возразил Баоюй. – Она очень любит и дождь, и снег. Как только выпадет первый снег, мы пригласим ее полюбоваться его хлопьями! Это будет замечательно! Верно? А во время снегопада будем сочинять стихи! Так интереснее!

– Сочинять стихи? – спросила Дайюй. – Лучше наломать хвороста и развести костер!

Ее слова вызвали дружный смех. А Баоюй нахмурился.

Когда все разошлись, он отвел старуху Лю в сторону и стал подробно расспрашивать о девушке, которую та видела зимой.

Бабушка Лю не знала, что сказать, но быстро нашлась.

– Это оказалась не святая, но все равно в память о ней на северной стороне деревни построили кумирню… Когда-то жил человек по фамилии…

Старуха умолкла, словно припоминая.

– Неважно, какая фамилия, – перебил ее Баоюй, – вы доскажите историю, чем все кончилось.

– Так вот, – продолжала старуха, – сыновей у этого господина не было, только дочь, кажется, ее звали Жоюй. Умная, грамотная, книги читала. Родители берегли ее, словно жемчужину. Но, увы! Семнадцати лет девочка заболела и умерла!

Баоюй в волнении глотнул слюну и спросил:

– А что было потом?

– Потом? Родители построили в память о ней кумирню, поставили ее статую и наняли людей, чтобы возле нее воскуривали благовония. Но это было давно, те люди умерли, кумирня пришла в запустение, а статуя обратилась в духа.

– Она не могла обратиться в духа, – заметил Баоюй, – такие, как эта девушка, бессмертны.

– Амитаба! – вскричала бабушка Лю. – А я думала, девочка приняла другой облик! Ведь она часто гуляет, будто живая, вот и хворост наверняка ломала она. А у нас в деревне хотят разбить ее статую!

– Не делайте этого! – вскричал Баоюй. – Вы совершите великий грех!

– Как хорошо, что ты меня предупредил! – с притворной радостью воскликнула бабушка Лю. – Завтра, как только вернусь в деревню, всем об этом скажу!

– Моя бабушка и матушка – очень добрые, – произнес Баоюй, – да и все наши родственники тоже. Они всегда творят добро, строят храмы и ставят статуи! Я завтра же сделаю пожертвование и попрошу, чтобы вас назначили воскуривать благовония перед статуей девушки! Мы восстановим кумирню и статую и постоянно будем жертвовать деньги на благовония!

– В таком случае и мне, благодаря девушке, перепадет несколько монет! – обрадовалась старуха.

Баоюй стал расспрашивать, в какой именно деревне находится кумирня, далеко ли до нее, бабушка Лю отвечала первое, что приходило в голову.

Но Баоюй слова ее принял на веру и всю ночь думал об этой истории.

А утром он дал Бэймину немного денег, со слов старухи объяснил, куда ехать, и решил действовать, как только Бэймин вернется и расскажет, как обстоят дела.

Слуга долго не возвращался, и Баоюй себе места не находил от волнения. Лишь на закате появился Бэймин в веселом расположении духа.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Баоюй.

– Вы все неправильно объяснили, – с улыбкой проговорил Бэймин. – Вот и пришлось мне искать! Разрушенный храм действительно есть, только совсем в другом месте, в северо-восточной стороне деревни!..

– Бабушка Лю уже старая, могла перепутать, – сказал Баоюй, просияв. – Расскажи лучше, что видел.

– Ворота храма выходят на юг – они сломаны. Я чуть не лопнул от злости, пока их нашел. Думал бросить все и вернуться домой. Зато, увидев кумирню, очень обрадовался. Но, глянув на статую, едва не свалился на землю. Она и в самом деле словно живая.

– Еще бы! – вскричал Баоюй. – Ведь она может превращаться в человека!

– Но это никакая не девочка! – воскликнул Бэймин и даже руками всплеснул. – Это богиня оспы, с черным лицом и рыжими волосами!

– Дурак! – крикнул Баоюй, плюнув с досады. – Даже такого простого поручения не смог выполнить!

– Вы наверняка все это из книг вычитали или всяких бредней наслушались, господин, – заявил слуга, – а я виноват!

– Ну ладно, не сердись, – примирительно сказал Баоюй, – будет у тебя свободное время, поищешь еще. Может быть, старуха все выдумала, тогда дело другое. А если это правда? Неужто не хочешь совершить доброе дело? Ведь оно тебе в будущем зачтется! Сделай, как я говорю, и получишь награду!

Едва он успел вымолвить эти слова, как на пороге появился мальчик-слуга, дежуривший у вторых ворот, и доложил:

– Барышня из комнат старой госпожи ждет второго господина!

Если вам, дорогой читатель, интересно узнать, кто пришел, прочтите следующую главу!

Глава сороковая

Матушка Цзя дважды устраивает угощение в саду Роскошных зрелищ;

Цзинь Юаньян трижды объявляет приказ на костях домино

Итак, Баоюй поспешил выйти и увидел служанку Хупо, она стояла перед каменным экраном у ворот.

– Скорее идите к старой госпоже, – сказала она, – вас ждут.

Когда Баоюй вошел в дом матушки Цзя, все были в сборе. Матушка Цзя, госпожа Ван и сестры советовались, как устроить угощение для Сянъюнь.

– Я вот что хочу предложить, – сказал Баоюй. – Поскольку будут все свои, не надо устанавливать количество блюд – каждый выберет себе то, что любит. А вместо столов, за которыми, как обычно, все рассаживаются по старшинству, можно поставить высокие чайные столики с одним или двумя излюбленными блюдами для тех, кто за ними сидит, а также поднос с холодными закусками и чайник с вином. Так будет интересней.

– Ты прав, – согласилась с ним матушка Цзя и тут же передала распоряжение на кухню: – Пусть завтра приготовят наши любимые кушанья на всех приглашенных, поставят их в короба и отнесут в сад. Там и будем завтракать.

Пока толковали, настало время зажигать лампы. Но о том, как прошел этот вечер, мы рассказывать не будем.

На следующее утро все встали рано. День выдался чудесный.

Ли Вань поднялась еще на рассвете и следила, как служанки сметают с дорожек опавшие за ночь листья, протирают столы и стулья, готовят посуду для чая и вина.

Фэнъэр, служанка Фэнцзе, привела старуху Лю и Баньэра и спросила Ли Вань:

– Вы очень заняты, госпожа?

Вместо ответа Ли Вань обратилась к старухе Лю:

– Говорила же я, что тебе не удастся уйти, а ты торопилась.

– Старая госпожа меня не отпустила, – ответила старуха Лю, – хочет, чтобы и я повеселилась денек.

– Моя госпожа велела вам передать, что чайных столиков может на всех не хватить, – сказала Фэнъэр, протягивая Ли Вань связку ключей, – поэтому она просит открыть башню и взять оттуда столы. Сама она сейчас не может прийти, потому что занята разговором с госпожой Ван.

Ли Вань приказала Суюнь взять ключи, а другой служанке – привести мальчиков-слуг, дежуривших у садовых ворот.

Ли Вань пошла к башне Роскошного зрелища вместе со слугами, приказала им подняться наверх, открыть покои Узорчатой парчи и принести оттуда столы. Мальчики-слуги, женщины и девочки-служанки дружно взялись за дело, и вскоре двадцать столов были внизу.

– Осторожно! – говорила Ли Вань. – Не спешите, а то обломаете резьбу, ведь она из слоновой кости!

– Можешь тоже подняться наверх, поглядеть, – предложила Ли Вань старухе Лю.

Старуха обрадовалась и, увлекая за собой Баньэра, легко взбежала по лестнице. В помещении, где она очутилась, царил полумрак, стояли ширмы, столы, стулья, разноцветные фонари и еще какие-то вещи, красивые, дорогие, которых старуха отродясь не видела. Помянув несколько раз Будду, старуха спустилась вниз, после чего дверь снова заперли на замок, а слуги и служанки разошлись по своим делам.

– Совсем забыла, – спохватилась Ли Вань, окликнув служанок. – Может быть, старой госпоже захочется покататься на лодке, так приготовьте на всякий случай весла, зонты и пологи!

– Слушаемся! – ответили служанки, вернулись в башню и принесли все необходимое. Затем они послали мальчика-слугу предупредить лодочниц, чтобы пригнали в пруд две лодки.

Пока Ли Вань хлопотала, в сад явилась матушка Цзя в сопровождении целой толпы женщин. Ли Вань вышла навстречу, поклонилась и сказала:

– Видимо, госпожа, вы в хорошем расположении духа и решили пожаловать к нам! А я думала, вы только собираетесь умыться и причесаться, и вот нарвала хризантем, чтобы вам послать.

В этот момент Биюэ поднесла матушке Цзя блюдо, по форме напоминавшее лист лотоса, на котором лежала целая гора хризантем разных цветов. Матушка Цзя выбрала ярко-красную, приколола к волосам и с улыбкой обернулась к старухе Лю:

– Возьми и ты цветок.

Фэнцзе за руку подвела старуху Лю к блюду и промолвила:

– Позвольте мне вас украсить!

Взяв с блюда несколько хризантем, Фэнцзе воткнула их как попало в волосы старухи Лю. Глядя на нее, трудно было удержаться от смеха.

– За что это моей голове выпало такое счастье?! – воскликнула она.

– Неужто ты не швырнешь цветы в лицо этой насмешнице?! – подзадоривали старуху женщины. – Ведь ты сейчас похожа на старую красотку!

– Да, теперь я старая, – сказала в ответ старуха Лю, – а в молодости и в самом деле была красоткой! И очень любила пудру и помаду!.. А сейчас пусть я буду старой красоткой!

За разговором незаметно дошли до беседки Струящихся ароматов. Девочки-служанки принесли парчовый матрац и расстелили на скамье со спинкой. Матушка Цзя опустилась на него, знаком пригласила бабушку Лю сесть рядом и с улыбкой спросила:

– Ну как, нравится тебе сад?

– Мы люди деревенские, – ответила старуха, несколько раз помянув Будду, – но перед Новым годом всегда ездим в город за праздничными картинками, а потом любуемся ими и мечтаем: «Хоть бы разок погулять в таком саду!» Я думала, такая красота только на картинках! А сегодня, как только вошла в ваш сад да поглядела вокруг, поняла, что он в десять раз лучше! Вот если бы ваш сад нарисовали и дали мне картинку дома показать. Ради этого и жизни не жалко!

Тут матушка Цзя произнесла, указывая пальцем на Сичунь:

– Эта моя внучка хорошо рисует. Хочешь, велю ей нарисовать сад?

Вне себя от радости старуха Лю подбежала к Сичунь, схватила ее за руку и воскликнула:

– Барышня ты моя! Ты такая большая да красивая и еще умеешь рисовать! В тебя наверняка воплотилась фея!

Неподдельный восторг старухи всех насмешил.

Отдохнув немного, матушка Цзя повела старуху осматривать сад. Сначала подошли к павильону Реки Сяосян. Едва миновали ворота, взору предстала усыпанная гравием дорожка с пышным мхом по краям. По обеим ее сторонам рос бирюзовый бамбук.

Старуха всех пропустила вперед, а сама пошла чуть поодаль.

– Идите по дорожке, бабушка, – предупредила ее Хупо, – мох скользкий, можно упасть.

– Ничего, мне не привыкать, барышня, – ответила старуха, – лучше смотрите, как бы туфельки не испачкать!

Она шла, болтая, не глядя под ноги, и в конце концов с шумом упала, споткнувшись о камень. Все захлопали в ладоши и так и покатились со смеху.

– Негодницы! – крикнула матушка Цзя. – Вместо того чтобы помочь почтенной женщине встать, вы смеетесь!

Но старуха уже сама поднялась и воскликнула:

– Вот те на! Не успела похвастаться, как тут же свалилась!

– Спину не ушибла? – участливо спросила матушка Цзя. – Ну-ка, пусть служанки хорошенько разотрут!

– Да разве я неженка? – возразила старуха Лю. – Дня не припомню, чтобы раза два не упасть! Что же это меня каждый раз растирать!

Цзыцзюань тем временем отодвинула дверную занавеску, матушка Цзя вошла в комнату и опустилась на стул. Дайюй поднесла ей чай на подносе.

– Не надо, прошу тебя, – сказала госпожа Ван, – мы пить не будем!

Тогда Дайюй приказала служанке принести стул, на котором обычно сидела у окна, и предложила госпоже Ван сесть.

Старуха Лю, увидев на столике кисти и тушечницу, а на полках – множество книг, с удивлением воскликнула:

– Это, наверное, кабинет вашего внука?!

– Нет, это комната моей внучки, – с улыбкой ответила матушка Цзя, указывая на Дайюй.

Старуха Лю внимательно посмотрела на Дайюй и произнесла:

– Никогда не скажешь, что здесь живет девушка! Не у каждого ученого человека есть такой кабинет!

– Что это Баоюя не видно? – спросила матушка Цзя.

– Он на пруду, в лодке, – ответили ей.

– А кто распорядился приготовить лодку? – удивилась матушка Цзя.

– Я, – не замедлила ответить Ли Вань. – Когда мы открывали башню Роскошного зрелища, я подумала, что вам вдруг захочется покататься, и велела приготовить лодки.

Матушка Цзя хотела что-то сказать, но в это время на пороге появилась служанка и доложила:

– Госпожа Сюэ.

Матушка Цзя поднялась гостье навстречу, а тетушка Сюэ, улыбаясь, приветствовала ее.

– О, у вас, видно, хорошее настроение, почтенная госпожа, – промолвила она, – раз вы так рано сюда пришли!

– Я как раз только что говорила, что опоздавших будем штрафовать, – улыбнулась в ответ матушка Цзя. – А вы опоздали!

Пошутив так, матушка Цзя вдруг взглянула на окно и сказала:

– Когда-то шелк на этом окне был очень красивым, а сейчас от солнца выгорел и поблек! Зеленый шелк сюда не годится, он не будет оттенять бамбук, который растет во дворе, а персиков и абрикосов здесь нет. Помню, у нас был тонкий шелк разных цветов, специально для окон. Завтра же надо его найти и заменить этот выгоревший.

– Недавно я видела в кладовой, в большом ящике, несколько кусков тонкого ярко-красного шелка «крылышки цикады», – сказала Фэнцзе. – И еще шелк с узорами: летучие мыши среди облаков и порхающие среди цветов бабочки. Шелк мягкий, краски яркие, живые. Я никогда такого не видела и взяла два куска на покрывала для кроватей. Великолепные получаются покрывала!

– Тьфу! – плюнула матушка Цзя, рассмеявшись. – А еще говоришь, что видела все на свете! Попробуй только еще раз похвастаться!

– Сколько бы она ни видела, с вами ей не сравниться! – улыбнулась тетушка Сюэ. – Вот вам хороший случай наставить ее, а мы охотно послушаем.

– Дорогая бабушка, наставьте же меня! – принялась просить Фэнцзе.

– Этому шелку лет больше, чем всем вам, вместе взятым! – промолвила матушка Цзя. – Его часто принимают за «крылышки цикады», но настоящее его название «легкая дымка»!

– Название поистине красивое, как и сам шелк, – согласилась Фэнцзе. – Я и в самом деле такого никогда не видела, хотя шелков нагляделась вдоволь.

– Сколько тебе лет? – с улыбкой спросила матушка Цзя. – И сколько шелков ты видела? А еще смеешь хвастаться! Шелк, о котором мы говорим, бывает четырех цветов: цвета ясного неба после дождя, осенних листьев, зелени сосны и серебристо-красный. Сделать ли из этого шелка полог для кровати или затянуть им окно, издали он будет похож на дымку или туман! Потому и получил такое название! А вот серебристо-красный шелк называется «отблеск зари». Даже шелк, который выделывается сейчас при императорском дворе, не обладает такой мягкостью и плотностью!

– Фэнцзе не виновата, что не видела такого шелка, – заметила тетушка Сюэ. – Я тоже не видела, хоть и прожила больше.

Пока шел этот разговор, Фэнцзе успела послать служанку за шелком, о котором шла речь.

– Вот о нем я и говорила! – воскликнула матушка Цзя, когда служанка принесла шелк. – Прежде им только затягивали окна, а уже потом стали шить пологи и покрывала! И получилось очень хорошо! Завтра же, Фэнцзе, разыщи несколько кусков серебристо-красного шелка и вели затянуть здесь окна.

Фэнцзе кивнула. Все восторгались шелком, а старуха Лю, не преминув помянуть Будду, сказала:

– Нам платья и то было бы жалко шить из такого шелка! А вы придумали им затягивать окна!

– А что с ним делать? – удивилась матушка Цзя. – Ведь на платья он не годится!

Не успела она договорить, как Фэнцзе приподняла полу темно-красного шелкового халата и обратилась к матушке Цзя и тетушке Сюэ:

– Вот, поглядите!..

– Шелк замечательный, – похвалили матушка Цзя и тетушка Сюэ. – Но с «легкой дымкой» ни в какое сравнение не идет, хотя делают его в императорских мастерских.

– Говорят, будто шелк этот вырабатывают специально для императора! Как же он может быть хуже того, в который прежде одевались простые чиновники? – спросила Фэнцзе.

– А ты поищи такой шелк, у нас, наверное, сохранился, – прервала ее матушка Цзя. – Если найдешь два куска, подари бабушке Лю. Может быть, есть еще и лазурный, принеси мне – я сделаю полог для кровати. А что останется, отдадим служанкам на подкладку для безрукавок. Зачем материи зря лежать – ведь сгниет.

– Совершенно с вами согласна! – произнесла Фэнцзе и приказала служанкам унести шелк.

– Здесь тесновато, – заметила матушка Цзя, –давайте прогуляемся!

Тут в разговор вмешалась старуха Лю.

– Я слышала, – сказала она, – что знатные семьи живут в больших домах. И вот вчера мне довелось побывать в покоях почтенной госпожи: там все большое – и сундуки, и шкафы, и столы, и кровати. К примеру, шкаф больше комнаты в нашем доме! Не удивительно, что во дворе стоят высокие лестницы. Сперва я не поняла, для чего они, думала, чтобы лазить на крышу сушить белье! А потом догадалась, что без них не достать вещи из шкафа! Но эта маленькая комнатка кажется мне лучше больших! И вещи здесь все замечательные, только я не знаю, как многие из них называются. Мне даже жаль уходить отсюда!

– Я покажу вам места покрасивее! – сказала Фэнцзе старухе. – Пойдемте!

Все покинули павильон Реки Сяосян, и еще издали заметили на пруду лодку.

– Раз уж лодку пригнали, покатаемся немного, – предложила матушка Цзя и направилась к отмели Осоки, у острова Водяных каштанов.

По дороге на пруд они встретили женщин, которые несли короба, обтянутые разноцветным шелком с золотыми узорами.

– Где прикажете накрыть завтрак? – спросила Фэнцзе у госпожи Ван.

– Спроси старую госпожу, – ответила та, – где она прикажет, там пусть и накрывают.

– Неплохо бы устроиться у Таньчунь, – услышав их разговор, предложила матушка Цзя. – Ты со служанками займись завтраком, а мы пока покатаемся.

Фэнцзе вместе с Ли Вань, Таньчунь, Юаньян и Хупо кратчайшим путем направились в кабинет Осенней свежести. Женщины с коробами последовали за ними.

Столы накрыли в зале Светлой бирюзы.

– Мы насмехаемся над мужчинами, которые собирают гостей, чтобы хорошенько поесть и выпить, – заметила Юаньян. – А сегодня мы принимаем важную особу.

Простодушная Ли Вань не поняла намека, однако Фэнцзе сразу догадалась, что Юаньян имеет в виду старуху Лю.

– Вот посмеемся! – улыбнулась она и стала советоваться с Юаньян, какую бы устроить шутку.

– От вас никогда ничего доброго не дождешься! проговорила Ли Вань. – Вы хоть не дети, а на уме одно баловство. Непременно расскажу старой госпоже!

– Это я придумала, – сказала Юаньян, – вторая госпожа Фэнцзе тут ни при чем.

Вскоре подошли остальные и стали садиться где вздумается. Служанки подали чай, а Фэнцзе стала раскладывать оправленные серебром палочки из черного дерева.

– Принесите сюда тот кедровый столик, – распорядилась матушка Цзя, – для бабушки Лю.

Служанки исполнили приказание. Фэнцзе подмигнула Юаньян, та отвела старуху Лю в сторонку и тихо сказала:

– Кто за столом оплошает, над тем все смеются – так у нас в доме заведено. Ты уж не обижайся!

Наконец все расселись. Тетушка Сюэ успела позавтракать дома, поэтому есть не хотела, сидела в стороне и пила чай. Баоюй, Сянъюнь, Дайюй и Баочай заняли места за одним столом с матушкой Цзя. Госпожа Ван и Инчунь с сестрами расположились за другим столиком. Старуха Лю сидела за отдельным столом рядом с матушкой Цзя.

Матушка Цзя привыкла, чтобы во время еды возле нее стояли служанки с полоскательницами, мухогонками и полотенцами. В обязанности Юаньян это не входило, поэтому, когда она взяла мухогонку и встала возле матушки Цзя, остальные служанки поняли, что она собирается подшутить над бабушкой Лю, и уступили ей место. Прислуживая матушке Цзя, Юаньян незаметно сделала глазами знак старухе Лю. Та сразу догадалась, в чем дело, и сказала:

– Не беспокойтесь, барышня!

Палочки для еды показались старухе слишком тяжелыми, и она то и дело роняла их. Это Фэнцзе и Юаньян нарочно положили бабушке Лю старые четырехгранные оправленные золотом палочки из слоновой кости, которыми давно уже никто не пользовался.

– Да это не палочки, а дубины! – вскричала старуха. – Тяжелее деревенских лопат! Разве с ними управишься!

Все рассмеялись. В это время одна из служанок открыла короб и вынула из него два блюда с закусками. Ли Вань поставила одно блюдо перед матушкой Цзя, а второе блюдо, с голубиными яйцами, взяла Фэнцзе и поставила перед старухой Лю.

– Ешь, пожалуйста, – сказала матушка Цзя.

– Ах, старая Лю, старая Лю! – воскликнула старуха, вставая с места. – Аппетит у тебя что у быка, зараз можешь слопать целую свинью!

Она похлопала себя по щекам, вытаращила глаза и умолкла. Сначала никто не мог понять, в чем дело, а когда догадались, раздался дружный взрыв хохота.

Сянъюнь даже поперхнулась чаем, Дайюй повалилась на стол и только восклицала: «Ай-я»! Баоюй от хохота стал икать и прильнул к матушке Цзя, а та, едва сдерживая смех, гладила его, повторяя: «Ах, мой мальчик!» Госпожа Ван от смеха не могла произнести ни слова. Тетушка Сюэ прыснула чаем, облив Таньчунь юбку, а Таньчунь вылила полную чашку чая на Инчунь. Сичунь, вскочив с места, кричала своей тетке, заливавшейся смехом, чтобы та не толкала ее в бок. Служанки кто выбежал вон, не в силах удержаться от смеха, кто побежал за новым платьем для Инчунь. Только Фэнцзе и Юаньян как ни в чем не бывало продолжали угощать гостью.

Старуха Лю снова было взялась за палочки, но они ее не слушались.

– И куры у вас здесь умные! – говорила она. – Какие мелкие и красивые яйца несут! И этакую диковинку я могу отведать! Подумать только!

В ответ на ее слова раздался новый взрыв смеха. У матушки Цзя даже слезы навернулись на глаза, и Хупо, стоявшая позади, стала хлопать ее по спине.

– Это все негодница Фэнцзе подстроила! – произнесла наконец матушка Цзя. – Вы ей не верьте!

Пока старуха Лю хвалила яйца, Фэнцзе, смеясь, поторапливала ее:

– Ешь скорее! Ведь каждое такое яйцо стоит целый лян серебра! А если остынет, будет невкусно.

Старуха Лю хотела палочками ухватить яйцо и переворошила всю чашку, но когда наконец ей это удалось и она поднесла яйцо ко рту, оно выскользнуло и шлепнулось на пол. Она отложила палочки и наклонилась, чтобы поднять яйцо.

– Эх! – вздохнула старуха. – Потеряла целый лян серебра и даже не услышала, как оно звенит!

Никто ничего не ел, все корчились от смеха.

– Кому пришло в голову подать эти палочки? – спросила наконец матушка Цзя. – Ведь гостей мы не ждали, пира не устраивали! Это все проделки Фэнцзе! Замени их сейчас же!

Палочки из слоновой кости принесли, разумеется, не служанки, а Фэнцзе с Юаньян, чтобы подсунуть их старухе Лю. Но после слов матушки Цзя быстро убрали их и положили другие – из черного дерева, оправленные серебром – как у всех остальных.

– Убрали золотые, дали серебряные! – заметила старуха Лю. – Но мне они все равно не с руки.

– Если в закусках окажется яд, – сказала Фэнцзе, – с помощью серебра это сразу же обнаружится.

– Уж если в таких кушаньях есть яд, то те, которые едим мы, один мышьяк! – воскликнула старуха Лю. – Пусть лучше я отправлюсь, чем оставлю хоть что-нибудь!

Глядя, с каким аппетитом поглощает старуха Лю все подряд, матушка Цзя приказала отдать ей все блюда со своего стола, а также распорядилась положить в чашку Баньэра все самое вкусное.

После завтрака матушка Цзя, а за ней и все остальные пошли в спальню Таньчунь. Блюда убрали и стол водворили на место.

Обращаясь к Фэнцзе и Ли Вань, сидящим за столом друг против друга, старуха Лю сказала:

– Мне нравится такой обычай в вашем доме! Верно говорят: «Церемонии исходят из больших домов!»

– Не обращайте внимания, – улыбаясь, произнесла Фэнцзе, – мы ведь просто шутили.

– Не сердитесь на нас, бабушка, – добавила Юаньян, – во всем виновата я, простите меня!

– Да что вы такое говорите, барышни? – удивилась гостья. – Почему я должна сердиться? Я рада была немного позабавить старую госпожу. Когда вы сделали мне знак глазами, я сразу смекнула, в чем дело, и постаралась всех насмешить. А если бы я рассердилась, не стала бы разговаривать.

– Почему до сих пор не налили бабушке чаю? – обрушилась Юаньян на служанок.

– Мне только сейчас барышня наливала, я уже выпила, – поспешила сказать старуха Лю. – Не беспокойтесь, лучше сами кушайте, барышня!

– И в самом деле, давай поедим, – сказала Фэнцзе, беря Юаньян за руку, – а то опять будешь жаловаться, что голодна!

Юаньян села к столу. Служанки поставили перед ней чашку и положили палочки.

Когда с едой было покончено, старуха Лю с улыбкой проговорила:

– Гляжу я на вас и удивляюсь: поклевали чуть-чуть, и все! Видно, не приходилось вам голодать. Недаром ветер подует – вы падаете!

– Кушаний сколько осталось! Куда подевались служанки? – спросила Юаньян.

– Все на месте, – последовал ответ. – Ждем, когда вы прикажете, что с ними делать.

– Им не съесть столько. Положите в две чашки закуски и отнесите ко второй госпоже для Пинъэр, – распорядилась Юаньян.

– Не нужно, она утром хорошо поела, – сказала Фэнцзе.

– Не съест сама, накормит кошку, – проговорила Юаньян.

Одна из женщин тотчас поставила в короб две чашки и унесла.

– Где Суюнь? – спросила Юаньян.

– Она тут, ест вместе с другими служанками, – ответила Ли Вань, – зачем она тебе?

– Ладно, пусть ест, – сказала Юаньян.

– Надо бы послать Сижэнь угощение, – заметила Фэнцзе.

Юаньян тотчас распорядилась, а затем снова обратилась к служанкам:

– Вы все приготовили, уложили в короба?

– Успеем, время есть, – отвечали женщины.

– Поторопитесь, – приказала Юаньян.

– Слушаемся!..

Фэнцзе между тем пошла в комнату Таньчунь, где беседовали матушка Цзя и другие женщины.

Таньчунь очень любила чистоту и простор, поэтому в ее доме перегородки убрали и три комнаты соединили в одну. Посредине стоял большой мраморный стол, на нем – листы бумаги с образцами каллиграфии, несколько десятков драгоценных тушечниц, стаканы и подставки для кистей – их был целый лес. Здесь же стояла жучжоуская фарфоровая ваза объемом в целый доу с букетом хризантем, напоминавшим шар. На западной стене – картина Ми из Санъяна ^[285] «Дымка во время дождя», а по обе стороны от нее – парные надписи кисти Янь Лугуна, которые гласили:

Под картиной стоял на столике треножник, слева от него на подставке из кипариса – большое блюдо, наполненное цитрусами «рука Будды», справа, на лаковой подставке, – ударный музыкальный инструмент бимуцин, сделанный из белой яшмы, и маленький деревянный молоточек для игры.

Баньэр уже не робел, как вначале, и даже попытался взять молоточек, чтобы ударить по бимуцину, но служанки его удержали. Потом ему захотелось отведать цитрус. Таньчунь выбрала один, дала ему и сказала:

– Можешь поиграть, только не ешь, он несъедобен.

У восточной стены стояла широкая кровать, покрытая пологом из зеленого газа с узором из пестрых цветов, травы, бабочек и разных букашек.

Баньэр, вне себя от восторга, подбежал к пологу и, тыча в него пальцем, закричал:

– Вот кузнечики, а это саранча!

– Паршивец! – прикрикнула на него старуха Лю и дала ему затрещину. – Тебя пустили посмотреть, а ты озорничаешь!

Баньэр разревелся, насилу его успокоили.

Матушка Цзя сквозь тонкий шелк окна поглядела во двор и сказала:

– Утуны возле террасы очень красивы, только мелковаты.

В этот момент ветер донес до них звуки музыки и удары барабана.

– Где-то свадьба! – произнесла матушка Цзя. – Ведь улица недалеко.

– Да разве здесь слышно, что делается на улице? – вскричала госпожа Ван. – Это наши девочки-актрисы разучивают пьесы.

– А не позвать ли их? – сказала матушка Цзя. – Сыграют что-нибудь для нас. И сами развлекутся, и мы повеселимся. Что вы на это скажете?

Фэнцзе распорядилась позвать девочек и приказала служанкам поставить посреди зала подмостки и застлать их красным войлоком.

– Пусть лучше играют в павильоне Благоухающего лотоса, – промолвила матушка Цзя, – там, над водой, музыка будет звучать еще красивее. А мы перейдем в покои Узорчатой парчи, где попросторнее, оттуда хорошо будет слышно.

Все согласились, а матушка Цзя обратилась к тетушке Сюэ:

– Пойдемте! Молодые не любят гостей, боятся, как бы у них в комнатах не напачкали! Не будем надоедать, покатаемся лучше на лодке, а потом выпьем вина.

С этими словами матушка Цзя поднялась с места.

– Что это вы, бабушка, говорите? – запротестовала Таньчунь. – Мне так хотелось, чтобы вы с тетушкой у меня посидели, а вы уходите!

– Хорошая у меня третья внучка, – улыбнулась матушка Цзя. – А две другие, у которых мы были, совершенно не умеют себя вести! Вот сейчас мы напьемся и пойдем к ним скандалить! – заявила она под общий хохот.

Все последовали за матушкой Цзя и, немного пройдя, очутились на островке Листьев вилларсии. Привезенные из Гусу лодочницы уже успели подогнать к берегу две лодки – обе из грушевого дерева. Служанки подхватили под руки матушку Цзя, госпожу Ван, тетушку Сюэ, старуху Лю, Юаньян и Юйчуань и усадили в лодку. За ними спустилась в лодку Ли Вань. Фэнцзе заняла место на носу и заявила, что будет грести.

– Ты не шути, – предупредила ее матушка Цзя. – Здесь не река, но все равно глубоко! Иди лучше ко мне!

– Не бойтесь, бабушка! – улыбнулась Фэнцзе. – Ничего не случится!

С этими словами она схватила шест и оттолкнула лодку от берега. Но на середине пруда лодку сильно качнуло, и Фэнцзе, испугавшись, отдала шест лодочнице.

Во второй лодке разместились Инчунь, Баоюй и сестры. Мамки и няньки шли по берегу, следуя за лодками.

– Как жаль, что поломали листья лотосов! – воскликнул Баоюй. – Но зачем их отсюда убрали?

– Чтобы привести сад в порядок! – с улыбкой произнесла Баочай. – Ведь в этом году что ни день, то пиры и гулянья, надо же было сделать уборку!

– Я не люблю стихи Ли Ишаня^[286], – вмешалась в разговор Дайюй, – но две строки у него мне нравятся, и я вспомнила их, глядя на лотосы:

– В самом деле прекрасно! – согласился Баоюй, – Я ни за что не стал бы убирать увядшие лотосы!

Тем временем подплыли к заливу Лиан. Повеяло холодком. Трава на берегах поблекла, и здесь еще сильнее чувствовалось дыхание осени.

Заметив неподалеку высокое строение, матушка Цзя спросила:

– Это здесь живет барышня Сюэ?

– Здесь, – ответили ей.

Матушка Цзя велела пристать к берегу, поднялась по каменной лестнице и вошла во двор Душистых трав. Здесь воздух напоен был чудесным ароматом. Травы и редкостные лианы зеленели все ярче, по мере того как становилось прохладнее, и на них алели бусины плодов и семян.

В доме было пусто, как в снежном гроте, никаких безделушек, только на столе стояла белая динчжоуская ваза^[287] с несколькими хризантемами, а рядом – две книги да чайный прибор. На кровати с простым матрацем и одеялом лежал полог из темного флера.

– Эта девочка, Баочай, чересчур скромна! – вздохнула матушка Цзя. – Почему бы ей не попросить украшения у тети? Мне никто не напомнил, а самой в голову не пришло, что она ничего с собой не привезла из дому.

Матушка Цзя велела Юаньян принести сюда несколько старинных безделушек и обрушилась на Фэнцзе:

– До чего же ты мелочная! Неужели ничего не могла прислать младшей сестре для украшения комнаты?

– Мы посылали! – с улыбкой возразили госпожа Ван и Фэнцзе, – а она все вернула.

– Она и дома не очень увлекалась такими вещами, – вставила тетушка Сюэ.

– Это никуда не годится, – покачала головой матушка Цзя. – Так, правда, хлопот меньше, но что скажут родственники, если придут? И потом, если в комнатах барышень все так просто и скромно, нам, старухам, выходит, нужно вообще жить на конюшне! Ведь вы знаете из книг и пьес, как красиво должна выглядеть женская спальня! Наших девочек, конечно, нельзя сравнивать с теми барышнями, которых изображают в пьесах, но если есть чем, почему не украсить комнату? Ведь не обязательно загромождать ее мебелью. Прежде я очень хорошо умела украшать комнаты, но сейчас у меня нет ни малейшего желания заниматься подобными пустяками. А девочкам этому непременно надо учиться. Тонкий вкус – вот что главное. Без него даже дорогие вещи потеряют свою прелесть. Попробую сама убрать эту комнату. Ручаюсь, все будет красиво и просто. У меня сохранилось кое-что из моих личных вещей. Хорошо, что не показала их Баоюю, тогда ничего не осталось бы!

И матушка Цзя приказала Юаньян:

– Принеси каменную чашу, шелковую ширму и треножник из черного камня. Поставим их на столе, и ничего больше не нужно. А потом принесешь белый шелковый полог с надписями, сделанными тушью, а этот снимешь.

– Слушаюсь! – с улыбкой ответила Юаньян и добавила: – Но эти вещи спрятаны в сундуке, а сундук в верхней комнате, так что придется долго искать. Лучше я сделаю это завтра.

– Завтра или послезавтра – все равно, – кивнула матушка Цзя, – только смотри не забудь!

Посидев еще немного, матушка Цзя отправилась в покои Узорчатой парчи. Здесь ее встретили Вэньгуань и другие девочки-актрисы, справились о здоровье и спросили, какие арии госпожи желают послушать.

– Выберите несколько из тех, которые вы хорошо разучили, – ответила матушка Цзя.

Итак, девочки отправились в павильон Благоухающего лотоса. Но об этом мы рассказывать не будем.

Между тем Фэнцзе привела служанок и сделала необходимые приготовления. На небольшом возвышении справа и слева поставили две тахты, разостлали на них парчовые коврики, положили лотосовые циновки. Перед каждой тахтой стояло по два резных лаковых столика. Были и другие столики, самые разнообразные: в форме цветка бегонии, цветка сливы, листа лотоса, корзинки подсолнуха, одни круглые, другие – квадратные. На каждом столике – курильница и небольшой короб.

На две тахты, стоявшие на возвышении перед четырьмя столиками, сели матушка Цзя и тетушка Сюэ, а госпожа Ван – на стул возле двух столиков внизу. Для всех остальных поставили по одному столику. С восточной стороны села старуха Лю, с западной стороны заняли места по порядку Сянъюнь, Баочай, Дайюй, Инчунь, Таньчунь и Сичунь и, наконец, на самом дальнем краю – Баоюй. Столик Ли Вань и Фэнцзе стоял у перил возле шкафа. Короба с кушаньями на столах имели форму самих столов. Кроме того, перед каждым стоял заморский резной графин из черненого серебра и узорчатый эмалированный кубок.

Когда все расселись, матушка Цзя с улыбкой сказала:

– Выпьем по два кубка вина и будем играть в «застольный приказ».

– Вы уже успели придумать, что будете делать, почтенная госпожа! – улыбнулась тетушка Сюэ. – А нам как быть? Может быть, позволите нам выпить еще немного, мы опьянеем и тоже что-нибудь придумаем?

– Уж очень вы нынче скромны, – ответила ей матушка Цзя. – Заскучали, видно, со мной, старухой?

– Что вы, что вы! – вскричала тетушка Сюэ. — Просто я испугалась, что не сумею выполнить застольный приказ и надо мной станут смеяться!

– Не сумеете, выпьете лишний кубок, – засмеялась госпожа Ван, – захмелеете и отправитесь спать. Тогда вряд ли над вами будут смеяться!

– Хорошо, повинуюсь, – кивнула тетушка Сюэ. – Пусть почтенная госпожа выпьет вина и объявит приказ.

– Разумеется, объявлю! – произнесла матушка Цзя и осушила кубок.

Фэнцзе вскочила с места, подбежала к матушке Цзя и сказала:

– Уж если играть в застольный приказ, пусть распоряжается Юаньян.

И все поняли, что приказ, который собирается объявить матушка Цзя, придумала Юаньян.

– Верно, правильно! – послышались восклицания. Фэнцзе знаком велела Юаньян подойти.

– Раз мы играем в застольный приказ, незачем стоять, – заметила госпожа Ван и приказала девочке-служанке: – Принеси стул и поставь на циновку возле второй госпожи.

Юаньян сначала отказывалась, но потом все же села, выпила вино и с улыбкой сказала:

– Застольный приказ все равно что военный, ему обязаны подчиняться все. За нарушение – штраф!

– Само собой, – согласилась госпожа Ван. – Говори поскорее!

Вдруг старуха Лю вскочила с циновки и замахала руками:

– Я лучше уйду! А то вы будете надо мной смеяться!

– Это никуда не годится! – зашумели все.

Юаньян жестом велела усадить старуху Лю на место, и девочки-служанки снова потащили ее на циновку, подхватив под руки.

– Пощадите! – взмолилась старуха.

– Скажешь еще хоть слово, оштрафую на целый чайник вина! – пригрозила Юаньян.

Старуха Лю умолкла.

– Сейчас я возьму домино, буду открывать кости и объявлять очки, – продолжала Юаньян, – начну со старой госпожи и кончу бабушкой Лю. Сперва открою по порядку три кости: первую, вторую и третью. Потом назову общее число очков. На каждую кость нужно ответить стихотворением, песней, пословицей, поговоркой. Кто ошибется, тому штрафной кубок.

– Замечательно! – раздались одобрительные возгласы. – Объявляй скорей!

– Итак, открываю первую кость! – объявила Юаньян. – На левой кости две шестерки, «небо»^[288].

– Над головою синий купол неба, – ответила матушка Цзя.

– Хорошо! – закричали все.

– Кость в середине я открываю, вижу «пять-шесть»^[289] на ней, – объявила Юаньян.

– Сливы цветы у шести мостов^[290], их запах проник до костей, – ответила матушка Цзя.

– Теперь одна осталась кость! – выкрикнула Юаньян. – На ней «один и шесть»!

– Один лишь солнца красный диск на небе в тучах есть![291]– ответила матушка Цзя.

– Это все растрепу беса вместе составляет! – воскликнула Юаньян.

– Этот бес Чжун Куя^[292] ноги крепко обнимает, – отпарировала матушка Цзя.

Все захлопали в ладоши, бурно выражая свое восхищение. Матушка Цзя снова осушила кубок.

– Налево кость открыла я и вижу «дупель пять», – продолжала Юаньян.

– Цветы на сливе стали все под ветром танцевать, – тотчас же ответила тетушка Сюэ.

– Направо кость открыла я – вновь «дупель пять» в руках, – произнесла Юаньян.

– Десятый месяц, сливы цвет и аромат в горах, – опять ответила ей тетушка Сюэ.

– На средней кости семь очков:^[293] здесь пять напротив двух, – сказала Юаньян.

– Ткачиху встретит в день седьмой седьмой луны пастух, – ответила тетушка Сюэ.

– Вместе все: Эрлан гуляет по Пяти вершинам^[294], – продолжала Юаньян.

– Радостей святых и духов в мире не найти нам, – мгновенно нашлась тетушка Сюэ.

Все в знак одобрения осушили кубки.

– Продолжаю! – объявила Юаньян. – Слева вижу «длинный аз» – две звезды сияют^[295].

– Небеса и землю месяц с солнцем освещают, – ответила Сянъюнь, до которой дошла очередь.

– Справа тоже «длинный аз» – две звезды сияют, – опять объявила Юаньян.

– Лепестки цветов на землю тихо опадают, – ответила Сянъюнь.

– В середине открыла я новую кость, «аз – четыре» я вижу на ней, – сказала Юаньян.

– Возле солнца, у самых собравшихся туч, абрикос^[296] разгорелся красней, – ответила Сянъюнь.

– Вместе вышло: девять раз вишни созревали!^[297]– вновь воскликнула Юаньян.

– В императорском саду птицы их склевали, – ответила Сянъюнь.

Сказав это, Сянъюнь осушила кубок.

– Дальше, – объявила Юаньян. – Слева кость открыла я – «дупель тройка» вышел^[289].

– Слышишь, ласточки попарно говорят под крышей, – тотчас послышался ответ Баочай.

– И справа опять я «длинную тройку» нашла^[299], – продолжала Юаньян.

– Кувшинок зеленая длинная нить^[300] под ветром в воде поплыла, – отпарировала Сянъюнь.

– Найдя в середине очки «три и шесть», я девять очков получаю^[301].

– Обрушилась вниз половина трех гор у неба лазурного края.

– В конце получается: челн одинокий прихвачен железом замка^[302], – сказала Юаньян.

– Повсюду, повсюду лишь волны и ветер, повсюду, повсюду тоска, – ответила ей Баочай и выпила вино.

– Я вижу, что слева лежат «небеса» предо мной, – тотчас продолжила Юаньян.

– И день так прекрасен, и виды чудесны, но я неспокойна душой, – ответила Дайюй, дождавшаяся своей очереди.

Баочай повернула голову и с удивлением взглянула на Дайюй, но та, занятая мыслью, как бы ее не оштрафовали, не заметила этого взгляда.

– «Парчовая ширма»^[303] на средней кости, расшита цветами она, – произнесла снова Юаньян.

– И нет уж Хуннян – обо мне рассказать за шитым узором окна^[304], – ответила Дайюй.

– Осталась кость, где «два и шесть»^[305], а вместе восемь точек! – объявила Юаньян.

– Кто видел дважды государя, быть верным трону хочет, – ответила Дайюй.

– Все вместе: с корзиной в руках люблю в саду собирать цветы^[306], – произнесла Юаньян.

– На посохе старец отшельник несет душистых гортензий цветы, – ответила на это Дайюй и осушила кубок.

– Налево кость «четыре – пять» – на кости девять точек, – объявила Юаньян.

– Цвет персика под проливным дождем, – ответила Инчунь.

– Штраф, штраф! – закричали все. – Это не рифмуется и по содержанию не годится.

Инчунь засмеялась и отпила глоток вина. Дело в том, что Фэнцзе и Юаньян не терпелось поскорее послушать старуху Лю, поэтому они попросили Инчунь ошибиться. Дошла очередь до госпожи Ван, но Юаньян пропустила ее и обратилась к старухе Лю, которая сидела следующей:

– Теперь ты!

– Мы в деревне тоже играем в такие игры, – сказала старуха Лю, – но так гладко у нас не получается. Ладно, попробую!

– Вот и хорошо, – сказали все хором, – Главное – не молчать, остальное – неважно.

– «Большую четверку»^[307] я справа беру – стоит один человек, – начала Юаньян.

– Наверное, деревенский? – осведомилась старуха Лю.

Все разразились хохотом.

– Ты верно подметила, о том и речь, – подбодрила ее матушка Цзя.

– Не смейтесь, – попросила старуха Лю, – ведь мы, деревенские, люди невежественные, что знаем, то и говорим.

– Из середины «три – четыре»^[308], зеленый с красным цвет, – возвестила Юаньян.

– Горит большой-большой огонь – и гусеницы нет, – ответила старуха Лю.

– И такое случается, говори, не стесняйся!

– Справа вижу «аз – четыре»^[309] – посмотреть приятно, – продолжала Юаньян.

– Вижу я большую редьку и чеснок, понятно, – отвечала старуха Лю.

– Получилось вместе: ветка, где цветы краснеют!^[310] – воскликнула Юаньян.

– Где цветы опали – завязь, тыква там созреет, – сказала старуха Лю под общий хохот.

В этот момент снаружи послышался шум, закричали служанки.

Если хотите узнать, что произошло, прочтите следующую главу.

Иллюстрации

Чудесный камень

Цзя Баоюй

Цинь Кэцин

Линь Дайюй

Цинь Чжун

Юаньчунь

Таньчунь

Сичунь

Ши Сянъюнь

Мяоюй

Инчунь

Цяоцзе

Примечания

1

Нюйва – сестра мифического императора Фуси. Согласно легенде, заделывала пролом в небе, когда во время битвы за власть с мифическим императором Чжуаньсюем титан Гунгун опрокинул гору Бучжоу, служившую одной из опор неба в его юго-западной части, и небо дало трещину.

(обратно)

2

Чжан – мера длины, равная 3,2 м; ли – мера длины, равная 576 м; цунь – мера длины, равная 3,2 см, 10 цуней – 1 чи.

(обратно)

3

Калпа – Согласно буддийской философии, развитие мира происходит путем чередования периодов расцвета и упадка. Калпа представляет собой период времени от начала расцвета до полного упадка, равный 4 320 000 лет.

(обратно)

4

Постичь дао – пройти путь самосовершенствования и достичь бессмертия.

(обратно)

5

Храню один секрет – что есть рожденье. А после жизни что еще грядет?.. — Эти слова – предсказание судьбы главного персонажа романа Цзя Баоюя. Родившемуся из камня, познавшему злоключения земной жизни, ему суждено снова превратиться в камень.

(обратно)

6

Хань – династия, правившая в Китае с 206 г. до н.э. по 220 г. н.э. Тан – династия, правившая в Китае с 618 по 907 г. н.э.

(обратно)

7

Вэньцзюнь (Чжо Вэньцзюнь) – знаменитая красавица, жена поэта Сыма Сянжу (II в. до н.э.).

(обратно)

8

Цао Чжи (Цао Цзыцзянь, 192—232) – выдающийся китайский поэт, создатель лирических стихов, отличающихся изяществом слога, искренностью и смелостью самовыражения.

(обратно)

9

Парная надпись («дуйлянь») —афоризм или изречение, состоящие из двух или четырех строк. Каждый иероглиф одной строки имеет смысл, близкий или противоположный соответствующему иероглифу последующей строки. Как правило, парные надписи имели религиозно-философский смысл, но в художественных произведениях старого Китая можно найти «дуйлянь», живописующие красоту природы, дворцов, дающие характеристики персонажам и т. д.

(обратно)

10

Да может ли перечить снегу, раскрывшись, лилии цветок? – Снег по-китайски звучит «сюэ». Такое же звучание имеет первый слог имени одного из персонажей романа (Сюэ Паня). Под «лилией» имеется в виду Сянлин (или Инлянь). Смысл предсказания: Сянлин будет бессильна противостоять притязаниям Сюэ Паня.

(обратно)

11

Праздник фонарей отмечается в пятнадцатый день первого месяца по лунному календарю. Обычай украшать дома разноцветными фонарями, горящими всю ночь, с глубокой древности сохраняется и поныне. Празднество начинается с вечера и продолжается до утра; улицы многолюдны, а днем звучат гонги и барабаны, люди веселятся, танцуют, прославляют дракона и феникса, образы которых служат в этом случае символами гармонии, благополучия, удачи.

(обратно)

12

Цзинхуань – небесная фея, дававшая человеческим душам напутствие и предостерегавшая их от совершения грехов после нисшествия в человеческий мир.

(обратно)

13

…выдержать экзамены и возродить славу семьи. – Имеются в виду столичные экзамены, проводившиеся один раз в три года. Успех на экзаменах позволял претендовать на чиновничью должность.

(обратно)

14

Праздник Середины осени отмечается в пятнадцатый день восьмого месяца по лунному календарю.

(обратно)

15

…все то, о чем в Трех временах мечтали… – Три времени («Сань ши») – буддийское понятие, трактующее три временных пути к нирване. В данном случае термин употреблен в ироническом смысле как противопоставление «вечности» ( т.е.«пути трехкратного перерождения от низшего существа к высшему») единому мигу озарения.

(обратно)

16

…в ларце плененная заколка ждет момента, чтобы взвиться ввысь! – В данном случае и «нефрит» и «заколка» олицетворяют мечту Цзя Юйцуня о лучшей судьбе. Согласно древней легенде, яшмовая заколка, обратившись в ласточку, вспорхнула и улетела от небесной феи.

(обратно)

17

…В пятнадцатую ночь по новолунье… – Строка заимствована из «Девятнадцати древних стихотворений», историко-литературного памятника Древнего Китая. В предпоследнем из этих стихотворении «полная луна» противопоставляется «ущербной». Полнолунье здесь – воспоминание о счастливом прошлом, вселяющее надежду на новую встречу с любимым человеком, который должен вернуться из далекого края.

(обратно)

18

Третья стража. – В старом Китае время с семи часов вечера до девяти утра делилось на пять двухчасовых страж. Третья стража приходится на отрезок времени с одиннадцати часов вечера до одного часа ночи.

(обратно)

19

Бумага в окне. – В старом Китае в окна домов не вставляли стекол; они заклеивались плотной бумагой.

(обратно)

20

…А было время, – для табличек оказывалось ложе тесным. – То есть, когда-то семья объединяла многочисленных родственников. По преданию, при династии Тан у сановника Го Цзыи была такая большая семья, что. когда собирались все ее члены, чтобы поздравить главу с днем рождения, на ложе не хватало места для бамбуковых пластинок (или табличек) с обозначением знаков различия и степени родства.

(обратно)

21

…Хоть и остался шелк зеленый на окнах с давних пор доныне… – Смысл фразы: умерших аристократов заменили новые, выходцы из низов, стремящиеся подражать обычаям предков.

(обратно)

22

…Не для себя, а для кого-то мы свадебный кроим наряд! – Иными словами, – все, чего мы достигаем в жизни, остается на радость потомкам. В стихотворении танского поэта Цинь Таоюя есть строки:

(Стихи здесь и далее в примечаниях приводятся в переводах И. Голубева.)

(обратно)

23

Ямынь – административный орган, чиновная управа в старом Китае.

(обратно)

24

…что «Чжэнь», что «Цзя» – игра слов: чжэнь – истинный, цзя – ложный.

(обратно)

25

Цзиньши – ученая степень в императорском Китае, дававшая право на занятие высоких должностей.

(обратно)

26

Великий муж Орхидеевых террас – должность императорского цензора.

(обратно)

27

Лехоу – в феодальном Китае княжеский титул второй степени.

(обратно)

28

Восточная Хань – династия, правившая Китаем с 25 по 220 г.

(обратно)

29

Шесть династий – период в истории Китая с III по IV в.

(обратно)

30

Гун – в феодальном Китае титул знатности первой степени.

(обратно)

31

Лан – звание чиновников в высших государственных учреждениях феодального Китая.

(обратно)

32

Яо, Шунь, Юй – мифические императоры, правившие, по преданию, с 2357 по 2255 г. до н.э. (Яо), с 2255 по 2205 г. до н.э. (Шунь), с 2205 по 2197 г. до н.э. (Юй). Чэн Тан – основатель династии Инь (Шан), правившей с 1783 по 1134 г. до н.э. Вэнь-ван (XII в. до н.э.) – отец У-вана, основателя династии Чжоу (1027 – 256 гг. до н.э.). У-ван (ум. в 1025 г. до н.э.), сын Вэнь-вана, – основатель династии Чжоу и первый ее правитель. Чжоу-гун – сын чжоуского Вэнь-вана. Ему приписывается упорядочение этикета и создание книги «Чжоу ли» («Ритуал эпохи Чжоу»). Шао-гун – побочный сын Вэнь-вана, занимавший высокие государственные должности при У-ване и его преемнике Чэн-ване (1024—1004 гг. до н.э.). Кун-цзы (Конфуций, Чжунни, Кун Цю, ок. 551—479 гг. до н.э.) – философ, основатель этико-политического учения – конфуцианства. Основные взгляды Кун-цзы изложены в книге «Луньюй» («Беседы и суждения»).

(обратно)

33

Мэн-цзы (ок. 372—289 гг. до н.э.) – древнекитайский философ, последователь Конфуция. Взгляды Мэн-цзы изложены в книге «Мэн-цзы». Дун Чжуншу (ок. 180 – ок. 120 гг. до н.э.) – философ и видный политический деятель Древнего Китая в период правления императора У-ди (140—87 гг. до н.э.). Хань Юй (768—824) – философ, поэт. Один из зачинателей так называемого движения за возврат к древности в китайской литературе. Выступал за приближение литературы к жизни, обосновал гуманистические принципы учения о Дао-Пути. Чжоу Дуньи (1017 – 1073) – известный философ и крупный поэт. Чэн Хао (XI в.) – крупный государственный деятель и философ конфуцианского направления. Чжу Си (Чжу-цзы) (1130—1200) – китайский философ и историк, один из основоположников неоконфуцианства; комментатор классических конфуцианских книг. Чжан Цзай (XII в.) – философ конфуцианского направления, исследователь конфуцианских и буддийских канонических книг. Чи-ю – мифический тиран, которому легенды приписывают звериное тело и железную голову с медным лбом. Гунгун – легендарный титан, боровшийся, по преданию, за верховную власть с мифическим императором Чжуаньсюем (III тыс. до н.э.). Цзе-ван – последний правитель династии Ся, деспот и жестокий властолюбец (XVI в. до н.э.). Чжоу-ван (Синь) – последний правитель династии Инь (Шан), его имя стало символом жестокой тирании. Цинь Шихуан (259—210 гг. до н.э.) – правитель (246—221) царства Цинь, император-деспот (с 221 г. до н.э.). Основатель единой, централизованной империи. Преследовал конфуцианцев. Ван Ман – государственный деятель, представитель феодальной аристократии, ставший в 9 г. н.э. в результате дворцового переворота императором Китая. Конфуцианцы считали его узурпатором. Цао Цао (155—220) – полководец, государственный деятель и поэт; основатель династии Вэй (220—265). Хуань Вэнь (312—373) – зять цзиньского императора Мин-ди; в 373 г. был казнен по обвинению в заговоре против императора. Ань Лушань (?—757) – китайский полководец, тюрк по происхождению. В 755 г. поднял мятеж, направленный против императора, в 756 г. провозгласил себя императором. Был убит сыном. Цинь Гуй (1090—1155) – министр (цзайсян) при сунских императорах Хуэй-цзуне и Цинь-цзуне. Считалось, что во время войны с чжурчжэнями в 1127 г. Цинь Гуй тайно служил интересам врагов, а в 1142 г. оклеветал и погубил китайского героя-полководца Юэ Фэя.

(обратно)

34

Сюй Ю – великий мудрец, живший, по преданию, во времена мифического императора Яо. Тао Цянь (Тао Юаньмин, 365—427) – китайский поэт, проповедовавший духовное освобождение личности от морали и нравов несправедливого общества, воспевал независимую жизнь человека труда «среди полей и садов». Юань Цзи (210—263) – ученый даосского направления, крупный писатель и поэт. Цзи Кан (223—262) – писатель и ученый даосского направления, последователь древних мудрецов Лао-цзы и Чжуан-цзы. Лю Лин (III в.) – поэт, воспевавший в своих стихах вино и отшельническую жизнь. Ван Даньчжи и Се Ань (IV в.) – крупные государственные деятели династии Цзинь. Гу Хутоу (IV в.) – крупный ученый и художник. Хоу-чжу (он же – Ли Юй) – правитель удельного владения Нань Тан (Южное Тан, X в.); был разгромлен объединившим Китай в единую Сунскую империю первым императором династии Тай-цзу и долгое время был его пленником; под именем Ли Юй известен как выдающийся поэт, создавший шедевры классической поэзии в жанре цы. Мин-хуан (Сюань-цзун, 712—756) – император династии Тан, лишившийся престола в результате восстания Ань Лушаня. Хуэй-цзун (1101—1126) – император династии Сун. Вэнь Фэйцин (Вэнь Тинъюнь, 818—872) – известный поэт эпохи Тан. Ми Наньгун (Ми Фу) – знаменитый писатель и художник-пейзажист эпохи Сун. Ши Маньцин – поэт, живший на рубеже X—XI вв. Лю Цицин (Лю Юн) – поэт, живший в XI в. Цинь Шаою (Цинь Тайсюй, Цинь Гуань) – поэт-лирик XI в., яркий представитель поэзии в жанре цы. Ни Юньлинь (Ни Цюн) – поэт, живший при монгольской династии Юань (1277—1368). Тан Бoxy (Тан Инь, 1470—1523) – известный ученый, поэт, живописец и каллиграф. Чжу Чжишань (Чжу Юньмин, 1460—1526) – известный поэт и ученый эпохи Мин. Ли Гуанянь – знаменитый музыкант эпохи Тан, отличавшийся необычайно тонким музыкальным слухом. Цзин Синьмо – сановник императора Чжуан-цзуна (923—926), прославившийся своим красноречием и остроумием. Хун Фу – знаменитая красавица, возлюбленная придворного сановника Ян Су, жившего при династии Суй (589—618). Сюэ Тао (768—?) – знаменитая гетера и певица, происходившая из именитой семьи в столице Чанъань. Цуй Ин (VIII в.) – дочь придворного сановника, возлюбленная танского поэта и новеллиста Юань Чжэня (779—831). Чао Юнь – наложница великого сунского поэта и государственного деятеля Су Ши (1037 – 1101).

(обратно)

35

Мраморный экран – щит, ставившийся перед входом в дом, чтобы не допустить в него злых духов, которые, по поверьям, могут двигаться только по прямой линии.

(обратно)

36

Жучжоуская ваза. – Так назывались фарфоровые вазы – произведения гончаров из округа Жучжоу (провинции Хэнань).

(обратно)

37

…начинают отпускать волосы… – По старому китайскому обычаю, малолетних детей стригли наголо. Волосы разрешалось отпускать только подросткам.

(обратно)

38

«Четверокнижие» – канонические конфуцианские книги: «Луньюй» («Суждения и беседы»), «Да сюэ» («Великое учение»), «Чжунъюн» («Учение о середине») и сочинения философа Мэн-цзы.

(обратно)

39

…справился о здоровье. – Приветственная церемония, распространенная в Китае при династии Цин (1644—1911). Примерно соответствует русскому: «Желаю вам прожить много лет».

(обратно)

40

Примером для вас да не будет сей образ прескверный... – Рисуя всатирических, обличительных тонах предрекаемый Баоюю жизненный путь, автор как бы выражает точку зрения блюстителей феодальной морали. В подтексте же обличается не герой романа, а фальшивые, ломающие судьбы молодых людей общественные устои.

(обратно)

41

Би Гань (XII в. до н.э.) – дядя Чжоу-вана, последнего императора династии Инь. В поэзии его образ олицетворял благородство и непримиримость перед жестокостью. Он порицал Чжоу-вана как деспота и распутного человека. Племянник, объятый гневом, изрек: «Я слышал, что в сердце мудрецов есть семь отверстий». Затем приказал рассечь грудь Би Ганя и вынуть сердце.

(обратно)

42

Си Ши (Си-цзы) – легендарная красавица, обаяние которой, по свидетельству многих поэтов, отличалось естественностью («Без помады, без пудры, – а так неподдельно нежна!» – Су Ши). В годы ее жизни (V в. до н.э.) княжество Юэ вело неудачные войны с княжеством У и полководец Фань Люэ, желая прекратить кровопролитие, отдал Си Ши в дар правителю У. Она же умертвила правителя и возвратилась к Фань Люэ. Разгневавшись на красавицу за непослушание, полководец утопил ее в озере близ Сучжоу. Согласно «Чжуан-цзы», красавица Си Ши была особенно привлекательна, когда, чувствуя сердечное недомогание, хмурила брови.

(обратно)

43

…под голубым пологом. – Имеется в виду большой шелковый навес, занимающий большую часть помещения. Под ним находились ложе и домашняя утварь. В жаркие дни такие пологи расставлялись во дворах для защиты от мух и комаров.

(обратно)

44

Ведающий возлиянием вина – чиновник в государственном училище Гоцзыцзянь; его обязанностью было совершать обряд возлияния вина во время принесения жертв Конфуцию.

(обратно)

45

Нефрит под стать его дворцам, а золото – воротам. – В стихотворении поэтического свода «Юэфу» (эпоха Хань) «Строки о встрече» есть изречение:

(обратно)

46

Дворец Эфан – дворец императора Цинь Шихуана, об огромных размерах и роскошном убранстве которого свидетельствуют многие древние источники.

(обратно)

47

Когда в Восточном море нет Царю Драконов ложа… – Царь Драконов (Лун-ван), согласно древним китайским мифам, обитает на дне Восточного моря (Дунхай).

(обратно)

48

…с обильным снегом схоже. – Согласно древним китайским представлениям, обильный снег в новогодние дни предвещает урожайный год, богатую жизнь.

(обратно)

49

…посоветоваться с духами – один из видов гадания, изобретенный последователями даосизма и широко распространенный в старом Китае.

(обратно)

50

Цинь Тайсюй (Цинь Шаою). – См. примеч. 34.

(обратно)

51

У Цзэтянь (У Хоу, 624—705) – китайская императрица, единственная в истории Древнего Китая женщина, обладавшая императорской властью (684 – 705). Чжао Фэйянь («Порхающая ласточка», I в. до н.э.) – знаменитая красавица, наложница ханьского императора Чэн-ди (32—6 гг. до н.э.), прозванная так за легкость, с которой она танцевала.

(обратно)

52

Тайчжэнь – небесная фея. При жизни на земле была любимой наложницей танского императора Сюань-цзуна (712—756). Ее земное имя – Ян-гуйфэй.

(обратно)

53

Хуннян – служанка, одна из героинь новеллы известного танского литератора Юань Чжэня «Повесть об Инъин», по мотивам которой в XII в. драматургом Ван Шифу была написана пьеса «Западный флигель».

(обратно)

54

И, как у Пряхи… – Имеется в виду небожительница Пряха, персонаж известной легенды о Пастухе и Ткачихе.

(обратно)

55

Ван Цян, она же – Ван Чжаоцзюнь, Мин-фэй – наложница ханьского императора Юань-ди (48—33 гг. до н.э.). Согласно обычаям императорского двора, перед представлением императору юной наложницы художник рисовал ее портрет, чтобы император заранее мог судить о ее внешности. Один из дворцовых сановников и художник потребовали от Ван Чжаоцзюнь взятку, но гордая красавица отвергла их притязания. В наказание за строптивость сановник оговорил ее перед императором, а художник исказил на портрете внешность Ван Цян. Император, поверив своим придворным, отдал наложницу в дар шаньюю (предводителю) племени сюнну. Только много лет спустя он узнал о злодеянии и предал заговорщиков казни. Ван Чжаоцзюнь умерла на чужбине. Лютня, которой она мастерски владела, была возвращена во дворец из далеких краев. Образ Ван Чжаоцзюнь воспет многими китайскими поэтами-классиками.

(обратно)

56

Яшмовый Пруд – В китайской мифологии этот пруд – неотъемлемое украшение сада небожительницы Сиванму, богини западных стран. На его берегах, поросших персиковыми деревьями, с плодами долголетия, небожители собирались на пиры.

(обратно)

57

…Толстый пласт у земли, и высок небосвод голубой… – Поэт Юань Хаовэнь (XII в.) в стихотворении «Рассуждаю о поэзии», посвященном танскому поэту Мэн Цзяо, писал:

(обратно)

58

Долг, оставленный ветром с луной… – Ветер с луной – поэтический образ, олицетворяющий прекрасное видение, живописный пейзаж; в переносном смысле – выражение высоких чувств возлюбленных. В данном случае высказывается мысль, что за искреннюю любовь Баоюю и Дайюй придется расплачиваться страданиями.

(обратно)

59

Души непревзойденность, дерзновенность лишь ропот вызывают иль каприз… – В соответствии с феодальной моралью скромность женщины, ее крайняя сдержанность считались признаком ее благородства, целомудрия. Всякое отклонение от этих качеств рассматривалось как склонность к распутству.

(обратно)

60

…Мой благородный юноша мечтает… – Имеется в виду Баоюй.

(обратно)

61

…относят к юному красавцу несправедливо и во зло… – Здесь оправдываются будущие взаимоотношения Баоюя и его служанки Сижэнь. Последняя искренне пыталась уберечь его от злоключений.

(обратно)

62

…Неважно, – лилия иль лотос, то и другое в ней одной… – Здесь предсказывается нелегкая судьба Сянлин. «Сянлин» – значит «благоухающая лилия». Другое ее имя – «Инлянь» – значит «прекрасный лотос».

(обратно)

63

…ушла добродетель, и ткацкий станок замолчал… – В книге «Хоухань шу» («Истории Поздней Хань») есть рассказ о том, как молодой супруг Ю Янцзы покинул семью, чтобы с головой погрузиться в учебу. Однако вскоре он заскучал по дому и вернулся к жене. Она же, встретив его, взяла нож и перерезала шелковые нити на ткацком станке, желая показать этим, что мужу нельзя опускать руки, а следует учиться, дабы достичь высокого положения в обществе. Здесь предсказываются будущие взаимоотношения между Баоюем и Баочай.

(обратно)

64

…О пухе, летящем при ветре, слова отзвучали… – В притче о Се Даоюне, жившем при династии Цзинь (265—419), рассказывается, как однажды при большом снегопаде его дядя Се Ань спросил: «На что походит этот падающий снег?» Старший брат Се Лан ответил: «Это – соль крошится с небес». Се Даоюнь же сказал: «Нет, это ветер взвихрил ивовый пух».

Последние строки стихотворения – намек на противоположность характеров двух главных героинь романа Линь Дайюй и Сюэ Баочай. Слова «нефритовый пояс в лесу», если их прочесть с конца, по-китайски будут звучать «линь дай юй». Именно для характеристики умной и талантливой Линь Дайюй здесь упомянута притча о Се Даоюне. В целом же это – предсказание печальной судьбы обеих героинь романа.

(обратно)

65

…А брошь золотую в снегу глубоко закопали! – Здесь выражается грусть о потерянной семье, о развеянных иллюзиях. Иероглифы имени Сюэ Баочай прочитываются как «драгоценная заколка в снегу».

(обратно)

66

А в месте, где цвели цветы граната… – В строфе содержится намек на жизнь Юаньчунь в императорском дворце. Из «трех весен» (имеются в виду сестры Инчунь, Таньчунь и Сичунь) ни одной не выпадет честь стать женою самого государя. Однако Юаньчунь («Изначальная весна») в восемнадцатый день двенадцатого месяца года Цзя-инь (когда встречаются в небе звезды Тигр и Заяц) неожиданно умрет.

(обратно)

67

…Но жизнь твоя совпала с крахом рода… – Речь идет о судьбе Таньчунь, которая выйдет замуж и расстанется с сестрами, когда дом Цзя придет в упадок.

(обратно)

68

…С младенчества не знаешь ты, где твой отец, где мать… – Речь идет о Сянъюнь, с детства потерявшей родителей.

(обратно)

69

…Из Чу все тучи улетят, – не вечно течь Сянцзян. – Сянцзян – название реки. См. примеч. 99.

(обратно)

70

…Стремятся люди к чистоте… – «Чистота», «пустота» – буддийские понятия. Жизнь, согласно буддизму, иллюзорна, главное ее содержание – страдания; все мирские дела – «пыль», и лишь путем очищения от нее люди могут избавиться от плена заблуждений.

(обратно)

71

Чжуньшаньским волком этот отрок был… – В «Сказании о чжуньшаньском волке» средневекового писателя Ма Чжунси рассказывается, что во время охоты господин Дун Го спас обреченного на гибель волка, жившего в горах Чжуншань. А тот, когда опасность миновала, решил съесть своего спасителя. Здесь под «чжуньшаньским волком» подразумевается Сунь Шаоцзу, которого семья Цзя приняла и обласкала, а он, став мужем Инчунь, оказался злым и неблагодарным.

(обратно)

72

…Так вот он жил, а «проса не сварил»… – Легенда рассказывает, что некий человек поставил вариться просо, а сам лег спать. Во сне протекла вся прожитая им жизнь, а когда проснулся, оказалось, что просо еще не сварилось.

(обратно)

73

Она, познав, что блеск трех весен… – Стихотворение обращено к Сичунь.

(обратно)

74

…О скромная птица… – Иероглиф, имеющий значение «феникс», состоит из двух элементов – «фань» – «простой» и «няо» – «птица». Автор умышленно расчленяет эти элементы, желая намекнуть, что и «простая», «обычная» птица может превратиться в феникса.

(обратно)

75

…в годину, принесшую зло… – Имеется в виду упадок семьи.

(обратно)

76

…с «деревом» вдруг «человек»… – Знаки «дерево» («му») и «человек» («жэнь»), объединенные в один иероглиф, дают новое понятие – «разлука», «отчуждение», «развод» («сю»).

(обратно)

77

И, плача, в слезах устремилась к Цзиньлину… – Цзиньлин – название гор близ Нанкина, в древности – место отшельничества буддийских и даосских монахов.

(обратно)

78

…нет никакого толку вновь повторять, что знатен этот род… – Речь идет о Цяоцзе, которую ждет нелегкая участь после разорения семьи.

(обратно)

79

…нет худа без добра! Ей повезло! – Когда Цяоцзе окажется в бедственном положении, бабушка Лю приютит ее в деревне.

(обратно)

80

У персиков и груш весною почки… – Персик и груша в лексике поэтической классики Китая символизируют цветенье, юность, расцвет, орхидея же – холодную красоту, расцвет перед увяданьем. После рождения сына Цзя Ланя муж Ли Вань, Цзя Чжу, умрет. Она рано останется вдовой. Отсюда и сравнение ее с цветами персика и груши, которые весной недолго цветут.

(обратно)

81

Цинь – китайский музыкальный инструмент.

(обратно)

82

Цилинь – мифическое животное, единорог.

(обратно)

83

Таньбань – ударный музыкальный инструмент.

(обратно)

84

…Чтобы о золоте печали… – Под «золотом» подразумевается Баочай, под «яшмой» – Дайюй.

(обратно)

85

Жизнь – заблуждение… – Тема стихотворения – тоска Баоюя по Дайюй, которой суждено рано уйти из жизни, а также – несбывшиеся надежды Баочай.

(обратно)

86

«Где золото, там и нефрит!» – Здесь имеются в виду сложные отношения, которые возникнут в будущем между Баоюем и Дайюй.

(обратно)

87

Союз деревьев и камней – намек на слова, которые Баоюю суждено в будущем произнести во сне (см. гл. XXXVI): «Разве можно верить этим буддийским и даосским монахам? Выдумали, будто яшма и золото предназначены друг для друга судьбою. Нет! Судьбой связаны только камень и дерево!»

(обратно)

88

…Тот, кто вознесся выше гор… – намек на Баочай.

(обратно)

89

Небесных фей вся жизнь порой – унылый, скучный лес… – Слово «лес» по-китайски звучит «линь». Уже это раскрывает намек на страдальческую жизнь Линь Дайюй.

(обратно)

90

…Смежая веки, вечно быть игрушкой с пиалой… – У сунского поэта Су Ши (XI в.) в стихотворении «Вторя Ду Фу, воспеваю красавицу» есть фраза: «Смежала веки Мэн Гуан за чаем, прикрыв лицо квадратной пиалой…» Когда Мэн Гуан (эпоха Хань – 206 г. до н.э. – 220 г. н.э.) пила из квадратной пиалы чай в присутствии супруга Лян Хуна, пиала закрывала все ее лицо, до бровей, что, по разумению Лян Хуна, придавало ей вид кроткой и нежной жены. Притча о Лян Хуне и Мэн Гуан раскрывает фальшь будущих супружеских отношений Баоюя и Баочай.

(обратно)

91

Зачем в печали хмуришь брови? – В стихотворении предсказывается трагический исход любви Баоюя и Дайюй.

(обратно)

92

Цветок волшебный – Дайюй; нефрит прелестный – Баоюй.

(обратно)

93

Печалюсь: рок неотвратим. – Стихотворение предрекает скорую кончину Юаньчунь.

(обратно)

94

…торжествуя, природа цветет… – Имеется в виду возвышение семьи Цзя после ухода Юаньчунь в императорские покои и нависшая над этой семьей беда после ее кончины.

(обратно)

95

Отторгнута родная кровь. – Стихотворение посвящено разлуке Таньчунь с родной семьей.

(обратно)

96

…Нефритовый она собою среди туч являет Храм! – то есть ярко выделяется на фоне заурядных невест.

(обратно)

97

…красивый отрок с чистою душой. – Имеется в виду Цзе Жолан, юноша из аристократической семьи, жених Сянъюнь.

(обратно)

98

Но к детству повернул зловещий рок… – Сянъюнь с детства лишилась родителей, испытывала тяготы сиротства; переживания того времени возвратятся к ней после крушения надежд на счастливую жизнь.

(обратно)

99

Словно облака, развеян иллюзорный Гаотан… исчезла, как мираж, река Сянцзян… – В предисловии к оде «Дворец Гаотан» древний поэт Суп Юй упоминает о том, как однажды во время путешествия правитель (ван) княжества Чу в местности Гаотан увидел во сне снизошедшую к нему на ложе небесную фею; эта притча дала повод подразумевать под названием «Гаотан» брачную ночь молодоженов. Сянцзян – река, которая на пути из провинции Гуанси к озеру Дунтинху сливается с другими реками, меняя названия. Олицетворение превратностей любви, недолговечности супружеского счастья. Согласно одной из легенд, жены императора Шуня Нюйин и Эхуан оплакивали на берегу этой реки мужа после его кончины.

(обратно)

100

Мир такого не прощает… – В стихотворении предсказывается судьба Мяоюй.

(обратно)

101

…счастье зря теряет и благородный господин… – то есть Баоюй.

(обратно)

102

Корень жизни человечьей… – Сунь Шаоцзу, муж Инчунь, отплатит семье Цзя неблагодарностью за добро.

(обратно)

103

Деревня белых тополей, Роща кленов темных – названия мест захоронения родственников.

(обратно)

104

Бремя разума. – Стихотворение посвящено Ван Сифэн. Современный китайский исследователь романа «Сон в красном тереме» Цай Ицзянь расценивает его как отклик на стихотворение Су Ши «Мою дитя»:

(обратно)

105

Когда сторицей воздаешь… – В стихотворении воздается благодарность тетушке Лю, приютившей Цяоцзе в трудное для нее время.

(обратно)

106

Мнимый блеск запоздалого расцвета. – Стихотворение говорит о том, что слишком поздно судьба принесет Ли Вань удачу.

(обратно)

107

…Груз золотой печати… – то есть знак императорского благорасположения.

(обратно)

108

Так кончаются земные радости. – Речь идет о Цинь Кэцин.

(обратно)

109

…скудна и худосочна твердь… – Эта фраза – итог стихотворного цикла: судьбы двенадцати обитательниц красного терема (Баочай, Дайюй, Инчунь, Кэцин, Ли Вань, Мяоюй, Сянъюнь, Сичунь, Таньчунь, Фэнцзе, Цяоцзе, Юаньчунь) окажутся трагичными; большая феодальная семья в будущем распадется, «птицы» разлетятся в разные стороны; по разумению автора, в несправедливом обществе им не найти твердой почвы для счастливой жизни.

(обратно)

110

…ветер и луна в зеленом окне – образное выражение, означающее любовь девушки из бедной семьи.

(обратно)

111

Солнечный луч на заре в девичьих покоях – образное выражение, означающее любовь девушки из знатной семьи.

(обратно)

112

Ушань – гора в провинции Сычуань. Как гласит одно из преданий, правитель княжества Чу, охотясь в горах, утомился и уснул. Ему приснилась фея, которая назначила ему свидание на горе Ушань, куда она являлась утром в виде облака, а вечером в виде дождя. Отсюда происходит выражение «чувство облака и дождя», что означает – «познать радости любви».

(обратно)

113

Амитаба – буддийский святой, имя которого произносилось как заклинание.

(обратно)

114

…в соболиной шапочке Чжаоцзюнь – то есть в шапочке того же фасона, что и у знаменитой красавицы Ван Чжаоцзюнь (см. примеч. 55).

(обратно)

115

…в дни весеннего равноденствия. – Период весеннего равноденствия («чуньфэнь») продолжался с первого по пятнадцатое число второго месяца по лунному календарю, что соответствует периоду с двадцатого марта по пятое апреля по новому календарю.

(обратно)

116

Сезон Дождей («юйшуй») продолжался с первого по пятнадцатое число первого месяца по лунному календарю, что соответствует периоду с двадцатого февраля по пятое марта по новому календарю.

(обратно)

117

Цянь – мера веса, равная 3,7 г, соответствует 10 фэням.

(обратно)

118

Сезон Белых рос («байлу») продолжался с двадцать четвертого числа седьмого месяца по девятое число восьмого месяца по лунному календарю, что соответствует периоду с восьмого по двадцать третье сентября по новому календарю.

(обратно)

119

Сезон Инея («шуанцзян») – период с одиннадцатого по двадцать шестое число девятого месяца по лунному календарю, что соответствует периоду с двадцать третьего октября по седьмое ноября по новому календарю.

(обратно)

120

Сезон Малых снегов («сяосюэ») – период с одиннадцатого по двадцать пятое число десятого месяца по лунному календарю, то есть период с двадцать второго ноября по седьмое декабря по новому календарю.

(обратно)

121

…пластинки «кандидата, выдержавшего экзамен на высшую степень»… – Имеются в виду золотые пластинки, на которых изображался всадник в шелковой шляпе, украшенной двумя золотыми цветами, в сопровождении мальчика-слуги, несшего за ним флаг.

(обратно)

122

Квадратики. – Имеются в виду бумажные квадратики с различными надписями, которые наклеивались на воротах домов во время праздников.

(обратно)

123

…и нефрит не излучает больше свет… – Здесь под «золотом» подразумевается Баочай, под «нефритом» – Баоюй.

(обратно)

124

«Шицзин» («Книга песен») – древнейший памятник китайской народной поэзии, созданный в XI—VII вв. до н.э.

(обратно)

125

…«лотосов листья и ряска прудов». – Ли Гуй нечаянно путает строки из разных песен «Шицзина», олени у него пасутся на водоемах. Следовало прочитать: «Оленей, оленей разносится зов, едят они дикие травы лугов».

(обратно)

126

…«сломаешь коричную ветку в Лунном дворце» – образное выражение, означающее: добиться успехов в учебе и выдержать экзамен на государственную должность.

(обратно)

127

Лун Ян – сановник княжества Вэй, живший в эпоху «Воюющих царств» (V—III вв. до н.э.) и получивший ироническое прозвище «Княжеская наложница».

(обратно)

128

«Яшмовые» Цзя – то есть те представители рода Цзя, имена которых в иероглифическом начертании имели ключевой знак «яшма». К ним относилось большинство старших представителей рода.

(обратно)

129

…изучил все пульсы. – В старой китайской медицине считалось, что у человека на каждой руке имеется три пульса: нижний, средний и верхний. Нижний пульс левой руки, находящийся у основания большого пальца, служит для определения болезней сердца; средний пульс, находящийся непосредственно над первым, – для определения болезней печени; по третьему пульсу левой руки, находящемуся непосредственно над вторым, определяются болезни почек. По пульсам правой руки соответственно определялись болезни легких, селезенки, желудка.

(обратно)

130

Сезон Середины осени – название второго осеннего месяца, то есть восьмого месяца по лунному календарю.

(обратно)

Стр131

Желтые цветы, вся земля в цветах! – Под желтыми цветами имеются в виду хризантемы. В прошлом, собираясь вместе, члены семей Жунго и Нинго, любуясь цветами, повторяли фразу: «Это то самое время, когда стоит прохладная погода и весь сад украшают пышно расцветшие цветы хризантемы!»

(обратно)

132

Жое – горы в провинции Чжэцзян, где, по преданию, в одной из речек стирала белье легендарная красавица Си Ши.

(обратно)

133

Тяньтай – горы в провинции Чжэцзян, в древности считались обиталищем святых отшельников, собирателей целительных трав.

(обратно)

134

Шэну тут почет… – Шэн – китайская свирель.

(обратно)

135

…сезон зимнего солнцестояния приходится на период с одиннадцатого по двадцать шестое число одиннадцатого месяца по лунному календарю, что соответствует периоду с двадцать второго декабря по шестое января по новому календарю.

(обратно)

136

Когда минуют три весны… – Речь идет об увядании весенних цветов после третьего месяца (или – «третьей весны»). В этой фразе скрыто предсказание: когда Юаньчунь, Инчунь и Таньчунь распрощаются с домом, всех сестер сада Роскошных зрелищ постигнет та же участь.

(обратно)

137

«Облачная доска» – длинная металлическая доска, служившая для подачи сигналов; четыре удара в доску означали несчастье.

(обратно)

138

…лежать сорок девять дней. – По старинному китайскому поверью, у человека было две души: первая умирала вместе с человеком, вторая – через сорок девять дней.

(обратно)

139

…разбить таз и идти перед гробом. – В старом Китае существовал обычай, согласно которому почтительный сын или дочь после смерти родителей должны были разбить таз у ворот дома и идти перед гробом.

(обратно)

140

«…регалий на похоронах будет немного…» – По старым китайским обычаям, чиновники и члены их семей во время похорон должны были нести перед гробом покойного все регалии, а также траурные флаги с написанными на них титулами, пожалованными семье умершего.

(обратно)

141

Хоу, бо – в феодальном Китае титулы знатности второй и третьей степени.

(обратно)

142

Бумажные деньги – ритуальные купюры, сжигались на кладбище во время похорон.

(обратно)

143

Янь-цзюнь (Янь-ван) – владыка подземного мира, судивший, согласно поверьям, души умерших.

(обратно)

144

Дицзан-ван (санскр. Кситигарбха) – один из наиболее почитаемых бодхисаттв, который, согласно поверьям, облегчал в аду страдания душ умерших.

(обратно)

145

Три высших мира. – Согласно учению даосизма, небо делилось на три сферы: яшмовое небо, высшее небо и великое небо.

(обратно)

146

Яшмовый владыка – верховное божество даосов.

(обратно)

147

…насыщали огненные пасти демонов. – Обряд отпевания покойников у буддистов: во время обряда совершались подношения пищи злым демонам, которые, насытившись, должны оставить душу умершего в покое.

(обратно)

148

Цзы, цзюньван, нань – титулы знатности в старом Китае.

(обратно)

149

…не достиг того возраста, когда надевают шапку. – Имеется в виду возраст зрелости, совершеннолетия.

(обратно)

150

Цань и Шан – названия звезд, видимых на противоположных краях небосвода; образное обозначение противоположностей.

(обратно)

151

Таз новорожденного. – По китайскому обычаю, новорожденного сразу же мыли в тазу.

(обратно)

152

Шесть дворцов. – Жены и наложницы императора делились на шесть классов, и для каждого класса предназначался отдельный дворец.

(обратно)

153

Юэ, Минь, Дянь и Чжэ – обозначение провинций Гуандун, Фуцзянь, Юньнань и Чжэцзян.

(обратно)

154

…под ним меняли циновку – образное выражение для обозначения умирающего человека.

(обратно)

155

Чжуннань – название местности в провинции Шэньси, где в танскую эпоху жили ученые-отшельники.

(обратно)

156

Оуян Сю (1007—1072) – выдающийся поэт и государственный деятель сунской эпохи.

(обратно)

157

Для шахмат пальцы холодны… – Парная надпись живописует прохладу в густой тени под бамбуковой зеленью. «Чай» и «шахматы» введены в речение для придания ему утонченного, красивого – с точки зрения аристократов – звучания.

(обратно)

158

Кэсы – шелковая ткань с вытканными на ней пейзажами, животными, надписями на белом или черном фоне.

(обратно)

159

Пятнистый бамбук сянфэй. – Как гласит легенда, жены императора Шуня по имени Нюйин и Эхуан оплакивали на берегу реки Сян своего умершего мужа, их слезы капали на бамбук, оставляя пятна на его стеблях.

(обратно)

160

Фань Шаху (Фань Чэнда, 1126—1193) – известный поэт сунской эпохи.

(обратно)

161

«Уланский источник» – то есть «Персиковый источник», произведение поэта Тао Юаньмина, в котором рассказывается, как рыбак из Улина, проплыв по Персиковому источнику, открыл «Убежище жителей Циньского царства» – сказочную страну, куда якобы бежали от невзгод жители царства Цинь в III в. до н.э.

(обратно)

162

«Лисао» («Скорбь изгнанника») —поэма великого китайского поэта Цюй Юаня (340—278 гг. до н.э.).

(обратно)

163

Цзо Тайчун (Цзо Сы) – поэт IV в. н.э.

(обратно)

164

Дужо – ароматная трава.

(обратно)

165

…Яшмовоподобной астры… золотоподобных орхидей… – В этих определениях скрыта ирония автора романа, свидетельствующая о дурном вкусе сочинителей-аристократов.

(обратно)

166

Ли Тайбо (Ли Во, 701—762) – великий китайский поэт.

(обратно)

167

Царство женщин (Нюйго) – сказочная страна, якобы населенная длинноволосыми девушками, которые во втором и третьем месяце года купались в реке и от этого беременели. Через шесть-семь месяцев у них рождались дети, которые в возрасте ста дней уже умели ходить, а к трем-четырем годам становились взрослыми.

(обратно)

168

…трех неразлучных в студеную зиму друзей. – Имеются в виду сосна, бамбук и слива.

(обратно)

169

Кольцо. – Речь идет о так называемой яшме «би», которая по форме представляет собой кружок с квадратным отверстием в середине.

(обратно)

170

Связка монет. – В старом Китае монеты чеканились в виде кружка с круглым отверстием в середине и нанизывались на шнурок.

(обратно)

171

…среди монахинь одна с небритой головой. – Буддийские монахи и монахини должны были брить голову, поэтому Мяоюй упоминается как исключение.

(обратно)

172

…купить заместителей. – По старым верованиям, все болезни вызываются злыми духами, вселяющимися в тело человека; однако за плату можно было договориться с другим человеком, чтобы он взял болезни на себя.

(обратно)

173

Необъятная милость великих Небес и Земли. – Речь идет об императоре и императрице.

(обратно)

174

Девять Округов (Цзючжоу) – древнее название единого и неделимого Китая.

(обратно)

175

Пэнлай – название волшебной горы, одного из священных мест даосов, обитель бессмертных.

(обратно)

176

Зеленый шелк и песнь за веерами. – Речь идет о строках танского поэта Ду My из стихотворения «Дарю на прощание», в котором тринадцатилетние девушки сравниваются с цветами, распускающимися в начале второго месяца года, то есть в пору наступления весны. Веерами, обшитыми зеленым шелком, при исполнении романсов певицы прикрывали лица и словно сливались с зеленью сада.

(обратно)

177

Яотай – название небесного дворца, обиталища святых небожителей.

(обратно)

178

…до самых пятых облаков. – Так образно обозначалась граница небесного мира святых.

(обратно)

179

…ждет свой час бамбук навстречу фениксу явиться… – Феникс в зарослях бамбука символизировал благоприятные предзнаменования.

(обратно)

180

…нельзя к святому месту допускать… – Место, посещаемое особой из императорского дворца, считалось священным и недоступным для зевак-простолюдинов.

(обратно)

181

Из Цзиньгу вино отменно… – Цзиньгу – местность в уезде Лоян провинции Хэнань, где берет исток река Цзиньшуй, вода из которой, согласно преданиям, придавала вину особый аромат. Здесь император Цзиньской династии (265—420 гг. н.э.) Ши-цзун создал обширный сад, славящийся дворцами, беседками, бассейнами и другими красотами.

(обратно)

182

…писать сочинение в золотом дворце – образное выражение, означающее «держать экзамены на ученую степень».

(обратно)

183

Чжао, Цянь, Сунь, Ли – распространенные в Китае фамилии; в переносном смысле сочетание этих иероглифов означает «самые простые вещи».

(обратно)

184

Кто на мотив «У пруда» вспомнит песню, что вдруг явилась стихотворцу Се? – Имеется в виду знаменитый поэт-пейзажист Се Линъюнь (385—433). Однажды Се Линъюнь вспомнил брата Се Хойляня. Весь следующий день он просидел на берегу пруда, думая, как найти строку, воскрешающую его образ. Но такая строка не приходила в голову. Когда же брат явился в сновидении, он, проснувшись, воскликнул: «У пруда родилась весенняя трава!» И заметил: «Это не мои слова, сам дух святой вселил их в мои уста!» С тех пор стихотворение Се Линъюня «На мотив „У пруда“ стало крылатым подтверждением таинственной силы вдохновения.

(обратно)

185

…красавицы – само очарованье! – «Красавицами» в данном случае называются цветы банана и бегонии, у которых совпадает время расцвета и увядания; они символизируют красный и зеленый цвета, то есть яркость расцветной поры. Речь иносказательно идет о сестрах из сада Роскошных зрелищ.

(обратно)

186

…и не сомкнет блистательные очи… – Поэт сравнивает бегонию с девушкой. В сунскую эпоху впервые сделал такое сравнение поэт Су Ши:

(обратно)

187

Та, кто хозяйка здесь… – то есть Юаньчунь.

(обратно)

188

Развевается флаг, – значит, добрым вином угостят. – Имеется в виду флаг, вывешиваемый в старом Китае над входом на постоялый двор, в харчевню или винную лавку.

(обратно)

189

«Веселый пир», «Моление об овладении искусством шитья», «Судьба бессмертного», «Отлетевшая душа» – названия актов из классических китайских пьес. Согласно китайским комментариям к роману «Сон в красном тереме», первый акт символизирует разорение рода Цзя, второй – безвременную смерть Юаньчунь, третий – уход Баоюя в монахи, четвертый – преждевременную смерть Дайюй.

(обратно)

190

Жезл жуй (жезл «пожеланий») —у буддистов плоский кривой жезл с круглым диском на конце. На таких жезлах буддийские проповедники записывали свои проповеди.

(обратно)

191

Чудесной ночью цветок… – В двух строках названия главы содержится намек на Сижэнь и Дайюй. Фамилия первой Хуа значит «цветок», а в имя второй входит слог «юй» – «яшма».

(обратно)

192

«Перечные покои» – покои императрицы, стены которых в старину натирали душистым перцем.

(обратно)

193

Цзян Тайгун (Люй Ван, XII в. до н.э.) – один из сподвижников основателя династии Чжоу – Вэнь-вана.

(обратно)

194

…покрытый иероглифами вань. – Согласно буддийским представлениям, знак вань (счастье) начертан на груди Будды.

(обратно)

195

…родился в вашем доме. – По обычаю, существовавшему в старом Китае, дети слуг, родившиеся в доме, где служили их родители, пожизненно считались собственностью хозяев.

(обратно)

196

«Минминдэ» – книга, излагающая основы практической философии и правила, которых должен придерживаться каждый занимающийся самоусовершенствованием.

(обратно)

197

…ароматная яшма. – В данном случае слова «ароматная яшма» и «ароматный батат» звучат одинаково – «сянъюй» и содержат намек на Дайюй, второй иероглиф имени которой, «юй», означает – «яшма».

(обратно)

198

…лекарство второго настоя. – В старой китайской медицине был принят следующий порядок приготовления лекарств: сначала необходимые снадобья разводились в воде и им давали отстояться; затем настой сливали. Так готовилось лекарство первого настоя. Потом осадок вновь разбавляли водой и лекарство после отстоя вновь сливали. Оно и называлось лекарством второго настоя.

(обратно)

199

…до волос добрались. – В старом феодальном Китае существовал обычай, по которому жених и невеста во время свадьбы должны были выпить вина, обменявшись кубками; затем жених собственноручно делал невесте прическу, какую полагалось носить замужней женщине.

(обратно)

200

…следуя заветам великого мудреца. – Имеется в виду Конфуций.

(обратно)

201

Сян – по-китайски значит «ароматный». Хуэйсян – «Аромат орхидеи».

(обратно)

202

Хуэйци – «Дух зловония».

(обратно)

203

Ланьци – «Аромат орхидеи», синоним Хуэйсян.

(обратно)

204

«Наньхуацзин» – название сочинения, приписываемого древнекитайскому философу Чжуан-цзы, происходившему из местности Наньхуа.

(обратно)

205

Ли Чжу (Ли Лоу) – легендарный ясновидец, живший при мифическом императоре Хуан-ди. За сто шагов мог разглядеть кончик волоска.

(обратно)

206

Чуй – легендарный мастер – изготовитель луков, живший при мифическом императоре Яо.

(обратно)

207

Чжуан-цзы – выдающийся даосский философ (конец IV – начало III в. до н.э.).

(обратно)

208

Бутыль с уксусом – образное выражение, означающее ревнивую женщину.

(обратно)

209

…делать прическу. – В старом Китае девочек было принято стричь наголо. Прическу начинали отпускать в возрасте, когда девочку можно было выдавать замуж.

(обратно)

210

…провожать… на гору Утайшань – то есть хоронить, провожать в последний путь. По понятиям буддистов, гора Утайшань была местом обитания святых.

(обратно)name=t268>

211

Куньшаньские и Иянские мотивы – арии из пьес, основанные на мелодиях народных песен провинций Южного Китая.

(обратно)

212

«Путешествие на Запад» – сатирический роман китайского писателя У Чэнъэня (XVI в.).

(обратно)

213

Патра – чаша для сбора милостыни. По буддийским понятиям, нищий отшельник-буддист – лицо высокоуважаемое, исполняющее обет нищенства – бикшу, а подача милостыни – долг искренне верующего в учение Будды.

(обратно)

214

Гата – песня, псалом, заклинание.

(обратно)

215

Коль можно осознать тебя… – Буддийское учение Чань (Цзэн) предписывает человеку осознавать весь окружающий мир в своей душе.

(обратно)

216

Хуанмэй (Желтая слива) – название горы в провинции Хунань, на склонах которой росли эти сливы.

(обратно)

217

Древо Бодхисаттвы – священное тутовое деревцо, почитаемое буддистами как символ всепроникающей силы буддийских истин.

(обратно)

218

Зеркало Прозренья. – В буддийском трактате «Наньши» («Южные истории») сказано: «Сердце, подобно светлому зеркалу, отражает в себе все сущее»; поэт Ду Фу в одном из стихотворений писал: «Блюститель веры непорочен, чист, ему подобно Зеркало прозренья».

(обратно)

219

А второму брату только два угла дано иметь… – Крыша китайского дома с двух сторон фасада украшалась изображениями мифических животных – хранителей очага.

(обратно)

220

Сян – имя младшего брата мифического императора Шуня.

(обратно)

221

…когда раскрыты лотоса цветы. – Имеется в виду летняя жара; …с утуна падает листва… – осенняя пора.

(обратно)

222

…Разгадку средь вещей любой найдет! – Имеется в виду так называемая «бамбуковая жена» – труба из бамбуковой щепы с боковыми отверстиями. В жаркие дни ее клали в постель. Через нее воздух проникал под одеяло и создавал прохладу. Глазами называются два отверстия в цилиндре; животом – его внутренняя, полая часть.

(обратно)

223

Все тише за домами гром трещоток… – Ночью сторожа возвещали определенное время при помощи трещоток. Под утро трещотки звучали тише.

(обратно)

224

Свет лучезарный призрачной корицы. – Здесь норичник, произрастающий якобы на луне, отождествляется с лунным светом.

(обратно)

225

Расправил феникс золотые крылья. – В старом Китае шелковые одеяла украшались вышивками-узорами с изображением дракона, феникса и разнообразных птиц.

(обратно)

226

…стая птиц в узоре одеяла. – Имеется в виду орнамент на одеяле с изображениями птиц.

(обратно)

227

Цветами груш усыпана земля… – то есть земля покрыта белым снегом; иволги все песни отзвучали – то есть весенняя пора (пора песен иволги) уже прошла.

(обратно)

228

…но все равно вино мороза легче… – Чиновник Юань Фу, живший при династии Цзинь, променял чиновничью соболью шляпу на вино, что вызвало нарекания людей. Но император, учтя холодную погоду и потребность чиновника согреться вином, простил его за проступок. Смысл сравнения: мороз столь жесток, что даже «золотой соболь», если обменять его на вино, не поможет.

(обратно)

229

Хэдэ – младшая сестра знаменитой красавицы Чжао Фэйянь (см. примеч. 51).

(обратно)

230

Юйхуань – детское имя Ян-гуйфэй, Тайчжэнь (см. примеч. 52).

(обратно)

231

«Повесть об Инъин» – новелла танского писателя и поэта Юань Чжэня (779—831).

(обратно)

232

«Золотая середина» и «Великое учение» – конфуцианские канонические книги, входящие в состав «Четверокнижия».

(обратно)

233

…бесстыжие стишки. – Баоюй цитирует строки из пьесы китайского драматурга Ван Шифу. Феодальная мораль объявляла постыдным читать литературу, отражавшую жизнь простолюдинов.

(обратно)

234

…превращусь я в черепаху и буду вечно держать на спине каменный памятник над твоей могилой! – В Китае черепаха считалась символом долголетия, поэтому на могилах вместо постамента для памятника ставили каменную черепаху (биси), а на ее панцирь водружали стелу с надписью.

(обратно)

235

Текучие воды, цветы опадают… – строки из цы на мотив «Лантаоша» выдающегося поэта X века Ли Юя.

(обратно)

236

«Цзиньганцзин» – название буддийской сутры.

(обратно)

237

Люй Дунбинь – имя одного из восьми даосских святых.

(обратно)

238

Яо-ван – в китайской мифологии бог лекарств.

(обратно)

239

…обряд изгнания нечистой силы – ритуал свершения жертвоприношений злым духам, чтобы покинули тело больного.

(обратно)

240

Удары в деревянную рыбу… – Имеется в виду ритуальная деревянная рыба муюй с отверстием; частыми ударами по ней легкой деревянной палочки буддийские монахи стремились привлечь к себе внимание божества.

(обратно)

241

…селезень и утка – символ неразлучной пары.

(обратно)

242

«Тань Инь» или «Го Инь»… – Дословно «сахарное яблоко или фруктовое серебро». Выражение, лишенное смысла, ибо Сюэ Пань воспринял на слух фамилию Тань как слово «тан» – сахар, а имя Инь как слово «инь» – серебро и в противоположность слову «сахар» привел слово «фрукт», которое по-китайски звучит – «го».

(обратно)

243

Дувэй – средний военный чин.

(обратно)

244

…«цикада сбрасывает личину» – образное выражение со значением «притвориться, будто ничего не слышишь».

(обратно)

245

…прижмешь «львом». – Речь идет о плоском камне с изображением льва. Такими камнями прижимали края занавесок, чтобы их не надувало ветром.

(обратно)

246

Могут клюв раскрывать безбоязненно… – В этой фразе скрыт упрек птицам, клюющим цветы, но не понимающим, что сами они зависимы от людей, взрастивших эти цветы.

(обратно)

247

…«драгоценная барышня». – Дайюй играет словами: слог «Бао» имени Баочай имеет значение «драгоценный».

(обратно)

248

Слезы падают наземь… Как бобы, их роняю… – «Бобы» (или «красные бобы») – поэтический образ, символизирующий слезы разлученных.

(обратно)

249

…нагар на свечке – значит, свадьба ждет. – В древности считали, что нагар, образующийся около фитиля в форме цветка, предвещает прибыток, деньги; в данном случае имеется в виду свадебное веселье.

(обратно)

250

А Сижэнь разве не драгоценность? – Сюэ Пань воспринял имя Сижэнь как слово «драгоценность».

(обратно)

251

Услышав «золото» и «яшма» – намек на разговоры о том, что обладательница золотого замка Баочай и обладатель яшмы Баоюй судьбой предназначены друг для друга.

(обратно)

252

Ян Гочжун – брат знаменитой красавицы Ян-гуйфэй. Занимая должность государева наставника, он, благодаря влиянию своей сестры на императора, держал в руках управление государством.

(обратно)

253

…Ли Куй обругал Сун Цзяна. – Ли Куй и Сун Цзян – персонажи романа Ши Найаня «Речные заводи».

(обратно)

254

…у решетки роз. – Имеется в виду решетка из тонких планок, которую ставят, чтобы по ней вились розы, образовывая либо крытую аллею, либо беседку.

(обратно)

255

«Дун Ши тоже хмурит брови». – Дун Ши («Восточная Ши») противопоставляется Си Ши («Западной Ши»), которая, согласно «Чжуан-цзы», когда чувствовала недомогание, хмурила брови и от этого становилась еще прелестней. Это заметила одна из ее некрасивых односельчанок и тоже попыталась хмуриться, но от этого выглядела еще безобразней.

(обратно)

256

…поклониться табличкам предков. – Считалось, что в них обитают души умерших.

(обратно)

257

«Инь» и «ян» – две противоположные силы природы, в результате борьбы которых возникают все существующие в мире явления и предметы.

(обратно)

258

Цзюйжэнь – вторая ученая степень, присваивавшаяся лицам, выдержавшим государственные экзамены в столице провинции.

(обратно)

259

С берегов Сянцзян исчез жен прекрасных след – намек на легенду о женах императора Шуня, которые якобы оплакивали смерть своего мужа на реке Сянцзян (см. примеч. 99).

(обратно)

260

Чжэньцин (Янь Чжэньцин, VIII в.) – знаменитый писатель, каллиграф и государственный деятель эпохи Тан.

(обратно)

261

…выдергивали чеку и хватались за оглобли – образное выражение, означавшее: настойчиво удерживать у себя приехавшего гостя. Предание гласит, что во времена династии Хань жил некий Чэнь Цзунь, славившийся своим хлебосольством; когда к нему приезжали гости, он вытаскивал чеку из колес их повозок и бросал в колодец, чтобы гости не могли уехать.

(обратно)

263

Что есть нефрит?.. А снег – что это?.. – По словам философа Чжуан-цзы, облик прекрасного святого должен быть «облагорожен нефритом и снегом». Поэт Су Ши прозрачность льда сравнивал с чистотой человеческой души.

(обратно)

264

Белый император – один из мифических «императоров пяти небес», усмиритель огненных стихий.

(обратно)

265

Встряхнулась седьмая из веток… – То есть весь куст, до самой высокой ветки, усыпан белыми цветами.

(обратно)

266

Сянцзянский полог – бамбуковый полог из области Сян (в нынешней провинции Хунань), которая славилась изделиями из бамбука.

(обратно)

267

Возьму тайком бутончик груши… – Здесь белая бегония сравнивается с расцветающими в разгар весны белыми цветами груши, но холодностью своею, по разумению поэта, бутон этот все же ближе к цветам мэйхуа, распускающимся еще при снеге.

(обратно)

268

Ты к западным ветрам склонилась… – то есть отрешилась от земных радостей.

(обратно)

269

…полям ланьтяньским. – Ланьтянь – название горы в южной части провинции Шэньси, где добывалась самая лучшая яшма.

(обратно)

270

Шуанъэ – фея инея в китайской мифологии.

(обратно)

271

Циннюй – фея зимних холодов.

(обратно)

272

Чанъэ (Чан Э) – фея луны. По преданию, была женой стрелка из лука Хоу И; украла у него пилюлю бессмертия и бежала на луну, где поселилась в лунных чертогах.

(обратно)

273

Шоусин – божество долголетия, изображавшееся в виде старика с шишкой на голове.

(обратно)

274

Два блюдца уксуса. – Намек на то, что Пинъэр ревнива, так как уксус у китайцев являлся символом ревности.

(обратно)

275

…Пусть пыль мирская за три дорожки… – Цветы описываются как идеал чистоты, не терпящий соприкосновения с грубостью. «Три дорожки» в саду Роскошных зрелищ – как бы барьер, отделяющий идеальный мир от «мирской суеты».

(обратно)

276

Все ж со времени Тао… – Тао Юаньмин впервые дал образу хризантемы глубокий смысл, олицетворив в нем понятие естественной, непритязательной красоты.

(обратно)

277

Пэнцзэ правитель. – Имеется в виду поэт Тао Юаньмин, имевший при жизни такое звание. Имя Тао Юаньмина, по традиции, упоминалось поэтами других поколений, обращавшимися в стихах к образу хризантемы.

(обратно)

278

Пред сном Чжуан-цзы, в коем он кружился бабочкою пестрой… – Во 2-й главе «Чжуан-цзы» (IV—III в. до н.э.) есть такие строки: «Однажды Чжуан-чжоу (т.е. Чжуан-цзы) приснилось, будто он бабочка: он беззаботно порхал, ликовал от восторга и не знал, что он – Чжоу. А когда вдруг проснулся, то даже удивился, что он – Чжоу. И не знал уже: Чжоу ли снилось, будто он бабочка, или же бабочке снится, будто она Чжоу. Но ведь между Чжоу и бабочкой, несомненно, есть разница. Значит, то было превращение».

(обратно)

279

И даже Су Дунпо – святой поэт… – Су Дунпо (Су с Восточного склона) – псевдоним Су Ши, великого поэта эпохи Сун (XI в.).

(обратно)

280

Танский монах. – Имеется в виду Сюань-цзан, совершивший в VII в. путешествие в Индию за буддийскими книгами.

(обратно)

281

Лю Чжиюань – основатель династии Хань (947—951) в эпоху Пяти династий.

(обратно)

282

Чуский деспот. – Имеется в виду Сян Юй. В конце III в. до н.э. вел борьбу против династии Цинь, а затем боролся за власть с основателем династии Хань – Лю Баном. В 202 г. до н.э. погиб в битве при Гайся.

(обратно)

283

Фэнь – сотая часть юаня, основной денежной единицы в Китае.

(обратно)

284

Гуаньинь (санскр. Авалокитешвара) – бодхисаттва, богиня милосердия.

(обратно)

285

Ми из Санъяна – прозвище писателя и художника эпохи Сун. Известен также под именем Ми Наньгун или Ми Фу (см. примеч. 34).

(обратно)

286

Ли Ишань (Ли Шаньинь, IX в.) – крупный поэт, писатель и государственный деятель эпохи Тан.

(обратно)

287

Динчжоуская ваза. – Такие вазы выделывались при династии Сун в округе Динчжоу.

(обратно)

288

…две шестерки, «небо». – В китайском домино кости имеют свои названия. В данном случае играющие должны сочинять строки в рифму этим названиям. Шестерка называется небом, ибо она синего цвета.

(обратно)

289

…вижу «пять – шесть». – Пять очков в китайском домино условно означают сливу или цветы сливы, потому что точки на костях темно-красного цвета.

(обратно)

290

Сливы цветы у шести мостов. – Под шестью мостами подразумеваются мосты, построенные поэтом Су Дунпо на озере Сиху.

(обратно)

291

…солнца красный диск на небе в тучах есть. – В китайском домино имеется очко красного цвета, которое сравнивают с солнцем, а небом является шестерка.

(обратно)

293

…семь очков… – Подразумевается день седьмого числа седьмого месяца, когда Ткачиха встречается с Пастухом. По легенде, к востоку от Небесной реки (Млечного Пути) жила дочь небесного владыки, которая упорно трудилась – ткала для неба облака. Ее трудолюбие тронуло небесного владыку, и он выдал ее за пастуха, жившего на западном берегу. Выйдя замуж, девушка перестала трудиться, и разгневанный небесный владыка разлучил ее с мужем и вернул на восточный берег, разрешив видеться с мужем лишь раз в году – седьмого числа седьмого месяца. В этот день в старом Китае устраивалось празднество.

(обратно)

294

…Эрлан гуляет по Пяти вершинам… – Согласно преданию, Эрлан боролся с нечистой силой и помогал богине милосердия Гуаньинь. Под пятью вершинами подразумеваются пять священных гор Китая.

(обратно)

295

…две звезды сияют… – Имеется в виду кость домино «один – один».

(обратно)

296

Абрикос – условное обозначение четверки.

(обратно)

297

…вишни созревали. – Подразумеваются четверка и пятерка, имеющие красный цвет.

(обратно)

298

…«дупель тройка» вышел. – В этой кости точки расположены одна против другой в таком порядке, что похожи на двух сближающихся друг с другом ласточек.

(обратно)

299

…«длинную тройку» нашла… – Имеется в виду «дупель тройка».

(обратно)

300

…кувшинок зеленая длинная нить. – Фраза из стихотворения Ду Фу. Точки в тройке расположены в одну линию и как бы напоминают растянувшиеся по воде ниточкой листья водяных растений.

(обратно)

301

…девять очков получаю… – строки из стихотворения Ли Бо, описывающего событие периода Хань, когда на юге империи обрушились три горы. На кости домино по диагонали обозначена красная тройка, ассоциирующаяся со склоном горы.

(обратно)

302

…железом замка… – Шестерка напоминает челн, а тройка – натянутую цепь.

(обратно)

303

«Парчовая ширма» – условное название кости «четыре – шесть». Снизу на ней – синяя шестерка – «низ ширмы»; сверху – красная четверка, напоминающая вышитые узоры на верхней части ширмы.

(обратно)

304

…за шитым узором окна… – строки из пьесы «Западный флигель», в которых рассказывается, как главный герой пьесы студент Чжан Шэн из-за болезни не мог видеть служанку Хуннян, связывавшую его с любимой Инъин.

(обратно)

305

…«два и шесть». – Кость «шесть» условно означает императора.

(обратно)

306

…собирать цветы, – Условным обозначением корзины с цветами является кость «шесть – два» или «шесть – четыре».

(обратно)

307

…«Большую четверку»… – Имеется в виду кость «четыре – четыре».

(обратно)

308

…Из середины «три – четыре»… – В китайском домино тройка зеленого цвета, а четверка красная. Поэтому ниже говорится о гусенице и огне, так как гусеница зеленая, а огонь красный.

(обратно)

309

…вижу «аз – четыре»… – Единица в китайском домино условно называется «редькой», а четверка – «чесноком, распадающимся на дольки».

(обратно)

310

…ветка, где цветы краснеют… – Под цветами подразумевается четверка, под веткой – тройка.

(обратно)

*

Хуан в переводе означает «желтый», Инъэр – «иволга». – Прим. перев.

(обратно)

Оглавление

От издательства

Гао Ман К читателю

Гл. I – XL

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

  Глава тридцатая

  Глава тридцать первая

  Глава тридцать вторая

  Глава тридцать третья

  Глава тридцать четвертая

  Глава тридцать пятая

  Глава тридцать шестая

  Глава тридцать седьмая

  Глава тридцать восьмая

  Глава тридцать девятая

  Глава сороковая

Иллюстрации

  Чудесный камень

  Цзя Баоюй

  Цинь Кэцин

  Линь Дайюй

  Цинь Чжун

  Юаньчунь

  Таньчунь

  Сичунь

  Ши Сянъюнь

  Мяоюй

  Инчунь

  Цяоцзе

*** Примечания ***