Рожденные перестройкой [Владимир Угрюмов] (fb2) читать постранично

Владимир Угрюмов РОЖДЕННЫЕ ПЕРЕСТРОЙКОЙ

Глава первая

Одним глотком я осушил полстакана водки, зажевал соленым огурцом, оглядел грязный и вонючий зальчик пивной. Контингент здесь обитает еще тот: небритые одутловатые морды мужиков и спившихся баб, сине-фиолетовые носы, мутные глаза, грязная, рваная одежда, кислый запах пива, мочи и давно не мытых тел — мерзостное зрелище, но это и есть наша Россия-матушка в ее многообразии. «Вот ведь чушки, перхоть подрейтузная», — мысленно сплюнул я.

Сам я три дня назад «откинулся» по «звонку» с зоны общего режима. Прикатил сюда из Хабаровска этим утром. Зоновские корешки подогрели меня на выход путевыми вольнячими шмотками, и сейчас я резко выделяюсь в толпе местного пивняка новеньким джинсовым костюмом, классными «колесами» под «казак» и длинным белым тулупом из овчины.

На улице почти весна, март месяц, но в здешних широтах еще довольно морозно и полно снега — за окнами «стекляшки» минус двадцать семь. В колонии мне сделали билет до моего родного Питера, но я решил, что мне туда рано. А что делать в Питере, когда нет ни жилья, ни денег? Родных тоже нет. Друзей? Насчет друзей я не знаю: за пять долгих лет на зоне могли забыть. Я помню всех, но помнят ли обо мне? Да и черт с ними! Какая разница, помнят или нет?! Ни один не написал мне в зону ни строчки. Какие же они тогда друзья? Ублюдки вонючие!

Сплюнув уже реально на и без того захарканный пол, я достал дерьмовую «Приму» и закурил. Добрался я только до Красноярска. Зима, и что делать? Можно, конечно, ставить себе вопросы до бесконечности, а вот отвечать на них… В кармане осталось пятнадцать рублей. Гостиница стоит в городе не меньше пяти рублей в сутки. Значит, хватит ненадолго. По «волчьему билету» — справке об освобождении — на работу не устроишься. Нужно где-то прописаться, найти жилье. Работать на государство я не собираюсь. Да вроде сейчас уже можно никуда не устраиваться и никакие менты тебя за «тунеядку» не прихватят. Старое политбюро с Генеральным секретарем скинули куда подальше, и теперь в стране правит Горбачев. На зоне я видел по ящику, что произошло нечто вроде переворота, но без крови. Коммунякам объявили, что страна теперь поворачивается к коммунизму пятой точкой и будет галопом догонять счастливое будущее капитализма. Даже клич бросили в народ — «Обогащайтесь!» Не хило в натуре получается. Если раньше за обнаруженную в твоем кармане валюту сажали так, что иногда лоб зеленкой мазали, то теперь имей той валюты сколько хочешь и тебя будут только больше уважать. В общем, я понял только одно: что бы у нас в России ни строили, один хрен, будет беспредел. А иначе у нас и быть не может. Раз сказали людям в открытую «Обогащайтесь!», так теперь будут воровать все: кому положено и кому нет. Вон водка и вино уже почти пропали — вводят какой-то сухой закон. Виноградники рубят. Чем им виноград-то помешал? Пусть бы детишки ели да сок пили… Кажется, что сейчас совсем у властей башка поехала. Да что там говорить, карточки, бля, ввели, талоны на мыло, на сахар, на масло и так далее. Жрать в общем нечего! У спекулей конечно есть все. Вон водку купил, а она аж за тридцатник стоит! Цыгане продают. Взял, можно сказать, на последние. Надо ведь как-то по-людски свободу встретить. Да вот только нет рядом корешка верного, чтобы потереть за жизнь, погрустить.

Вмазал еще полстакана. На меня косо посматривают с соседних столиков-стоек. Сидеть здесь нельзя, стоять нужно. Как, бля, лошади в загоне! А ханыгам завидно, что хлещет мужик дефицитную водяру в одну харю и никому не наливает.

— Эй! — тыкаю пальцем в молодого парня, стоящего за соседним столом. По виду он еще не совсем спился. — Иди сюда!

Молодой ханыга, почуяв, что привалило хлопнуть на халяву, не заставляет себя ждать и упрашивать.

— Тебя как зовут? — хмуро интересуюсь у него.

— Петром. Петр я, — быстро отвечает парень и длинно сглатывает слюну, не сводя глаз с бутылки «пшеничной» на столе.

Наливаю ему полстакана и пододвигаю:

— Пей!

Он быстро хватает стакан и тут же опрокидывает в себя его содержимое. Его острый кадык даже не дернулся под кожей. Наливаю еще ему и себе. Поднимаю стакан. Смотрю на гомонящий зал.

— Эй! Заткнитесь все! — рявкаю на весь зал. Народ послушно притихает. А ну-ка, дешевки, у кого что там есть в посуде? Я пью за тех, кого сейчас нет со мной, которые остались в зоне! И вы, суки, пейте!

Народ нехотя и молча подчиняется. Лишь двое мужиков в засаленных телогрейках в углу пивной разрешили себе отвернуться демонстративно и базарить о чем-то, когда я говорил. Парнишка по имени Петя подобострастно выпивает за здоровье моих зоновских корешков.

Для всех этих бродяг я, наверное, смотрюсь внушительным и злым медведем: метр восемьдесят семь, широк в плечах, мускулист и резок. В своем тулупе я кажусь еще выше и еще мощнее. Наверное, так все и есть.

Залпом выпив водяру, ставлю стакан на стол и через весь зал иду в угол, где сидят наглые