На французский манер [Ирвин Шоу] (fb2) читать постранично, страница - 3

зарабатывать, но, по ее словам, ей было противно чувствовать себя идиоткой, изображая на лице нечто томное, как того требовала мода, и сексапильное, как того требовали заказчики. Она умела печатать на машинке, знала стенографию и от случая к случаю работала с американскими бизнесменами, которые на месяц на два приезжали по делам в Париж. По-французски она заговорила с первого же дня, как приехала, умела водить машину и время от времени выкидывала номера — нанималась компаньонкой к старым американским дамам и путешествовала с ними в страну замков или в Швейцарию. Спать она в свои двадцать шесть, кажется, никогда не хотела, она готова была бодрствовать ночи напролет, ходила на все вечеринки, и, насколько было известно Беддоузу, за ней числились два романа с его приятелями: один был вольнопрактикующий фотограф, второй — пилот транспортного самолета, он погиб в авиационной катастрофе при вылете из Франкфурта. Ей можно было позвонить в любой час дня и ночи, не опасаясь, что она рассердится, и с ней не стыдно было появиться в любом обществе. Она всегда знала, какое бистро сейчас в моде, кто в каком ночном клубе выступает, кого из художников стоит пойти посмотреть, кто сейчас в городе, а кого надо ждать на будущей неделе и в каком из маленьких отелей неподалеку от Парижа можно вкусно пообедать или приятно провести уик-энд. Больших денег у нее никогда не было, но одевалась она превосходно, достаточно по-французски, чтобы нравиться своим французским друзьям, и в то же время не слишком по-французски, так что у американцев не возникало подозрений, будто она делает вид, что родилась в Европе. Одним словом, может, ваша бабушка и не пришла бы от нее в восторг, но, как сказал ей однажды сам Беддоуз, она была украшением самых бестолковых и беспокойных лет — второй половины двадцатого века.

Ветераны, наконец, тронулись; в наступающих сумерках видно было, как лениво полощутся их знамена; вот демонстрация обогнула контору авиакомпании на углу и двинулась вверх по Елисейским полям. Беддоуз смотрел им вслед и несколько туманно размышлял о других демонстрациях и других знаменах. Потом он увидел Кристину: она шла широким шагом наискосок через улицу, наперерез движению, быстро и уверенно лавируя среди машин. «Проживи она в Европе хоть до конца дней, — подумал Беддоуз, с улыбкой наблюдая за ее движениями, — но стоит ей пройти десять шагов, и всем сразу станет ясно, что родилась она по ту сторону океана».

Когда она открыла дверь на террасу, Беддоуз встал. Она была без шляпы, и Беддоуз заметил, что волосы у нее сильно потемнели, с тех пор как он ее не видел, и стричь она их стала не так коротко. Когда она подошла к столику, он расцеловал ее в обе щеки.

— Добро пожаловать. На французский манер, — сказал он.

Она на мгновение крепко прижалась к нему.

— Смотрите-ка, — сказала она, — он опять тут.

Она села, распахнула пальто и улыбнулась ему через стол. Щеки у нее раскраснелись от холода, глаза сияли, и вся она была ослепительно молодая.

— Дух Парижа из американского квартала, — сказал Беддоуз, дотрагиваясь до ее руки на столе, — что ты будешь пить?

— Чай. Я так рада тебя видеть!

— Чай? — Беддоуз скорчил гримасу. — Что-нибудь случилось?

— Ничего, — Кристина помотала головой. — Просто хочу чаю.

— Тоже мне напиток! Разве так встречают путешественника, вернувшегося в родные пенаты?

— И пожалуйста, с лимоном.

Беддоуз пожал плечами и попросил официанта принести чай.

— Ну, как там в Египте? — спросила Кристина.

— А я разве был в Египте? — Беддоуз смотрел Кристине в лицо, и у него было радостно на душе.

— Так по крайней мере писали газеты.

— Ах, да… — Беддоуз заговорил серьезно и деловито. — Новый мир жаждет родиться, борется за это, для феодализма — слишком поздно, для демократии — слишком рано…

Кристина состроила гримасу.

— Очаровательное изложение, как будто специально для архивов госдепартамента. Ну, а если так, между двумя рюмками, то как там в Египте?

— Солнечно и печально, — сказал Беддоуз. — После двух недель в Каире проникаешься сочувствием ко всем окружающим. А что тут в Париже?

— Для демократии слишком поздно, для феодализма слишком рано, — сказала Кристина.

Беддоуз засмеялся, наклонился через стол и поцеловал ее.

— Ну, а если между двумя поцелуями? — спросив он. — Как тут в Париже?

— Так же, — сказала Кристина и помедлила. — Почти так же.

— Кто есть на горизонте?

— Вся компания, — ответила Кристина небрежно. — Все те же счастливые изгнанники: Чарльз, Борис, Энн, Тедди…

Тедди был тот самый вольнопрактикующий фотограф.

— Часто его видишь? — спросил Беддоуз как можно легкомысленней.

— О-о-о! — Кристина чуть-чуть улыбнулась.

— Проверка документов, — ухмыльнулся Беддоуз.

— Нет, не часто, — сказала Кристина. — Его гречанка в городе.

— Все еще гречанка?

— Все еще гречанка.

Подошел официант и принес чай. Она налила чай в чашку и выжала туда