Аид. Любимец судьбы [Елена Владимировна Кисель] (fb2) читать онлайн

войско, на его стороне несколько приближенных титанов.

Или не на его стороне. Вообще никто не знает, кто на какой

стороне. Что собирается делать Зевс? Спроси у Зевса! И не

надо на нее так смотреть. Ее после такого муженька уже

ничего не пугает – ни Крон, ни братцы, которые из брюха

Крона повылезали. Угораздило замуж выйти…

Где Зевс? Тут она залилась злым смехом. Смеялась

долго, вздрагивая худыми плечами, растрепывая искусно

сделанную прическу.

67

– Это нужно узнавать не у меня, – отрезала сухо. –

Рано или поздно – явится.

Ага, как же, явится.

Явится, когда ему нажалуются на поведение старшего

брата. Увещевать и говорить, что вести себя как пьяный

сатир я не должен был. И втолковывать, что мы семья, и

лучше бы мне обратить свою ненависть к Крону…

Я плохо знал своего брата.

Он действительно явился – с Посейдоном за спиной,

на следующий день. Не удостоил приветствием. Вместо это-

го поднял меня и как следует потормошил за плечи.

– И долго ты в углу собрался просидеть, а?

Вытащил в круг, освещенный светом от очага.

– А ну-ка айда с нами!

– Куда? – спросил я, готовый обсуждать планы поиска

союзников и сражений с отцом.

– По нимфам!

Я задал вопрос как всегда – молча, взглядом. Тем, ко-

торый, как утверждают, у меня выразительный.

– И по нереидам тоже, – деловито уточнил Посейдон,

вытягивая шею над Зевсовым плечом. В глазах у него играл

азартный блеск.

А сам чуть ли не приплясывал на месте, жеребец.

Это был первый и последний раз, когда я открыл рот не

для того, чтобы пригубить амброзии или что-то сказать. Просто

открыл рот. А закрыть сразу не смог. Забыл, что он открыт.

Зевс, победитель Крона (который еще пока не по-

бедил Крона), смотрел на меня сверху вниз. С довольной,

покровительственной улыбкой. С уверенностью, доступной

лишь богам, в том, что война – это когда дворец на горе,

чужой, войска нет, союзники в коридорах толкутся, а пол-

ководцы – по нимфам.

И не понимал, почему я таращусь на него.

Выразительным взглядом.

68

– Ты, – начал я потом, сообразив, что Зевс – не Танат и

через взгляд меня не услышит. – Ты какой головой думаешь?

– А какой? – он смотрел на меня с кристальным удив-

лением, наш младшенький. – Ты чего?!

Посейдон наклонился и пошептал ему на ухо. С

каждым новым словом лицо Зевса вытягивалось в маску

удивления.

– Что – ни разу?! – он взглянул на меня с сочувствием,

потом вдруг прыснул, хлопнул по плечу и уточнил: – Тогда

точно – по нимфам.

Это семейное, размышлял я, пока тащился за эти-

ми двоими к подножию Олимпа, пока они вместе со мной

переносились («вот так, вроде как пару шагов сделать. Не

умеешь?!») в «ту самую бухточку, где в прошлый раз…». Это

должно быть семейным. Отец-то вон сколько детишек на-

строгал… или всю свою плодовитость он вложил в послед-

них, а мне не досталось?

Братья косились с опаской. Зевс, кажется, все порывал-

ся спросить – мол, как же так, чтобы с тремя красавицами в

одной темнице – и… Посейдон его отговаривал и шептал что-

то о злобных порождениях Нюкты. Спаситель наш огорченно

вздыхал – да, испортили брата, но дело-то поправимое…

Во мне, как заноза, сидело выражение лица Крона –

тюремщика и отца, когда он понял, что мы свободны. Эхо

долгой войны билось в венах – глухим предчувствием.

Будет, будет, будет…

Она будет. И мы победим в ней, не будь я Аидом-

невидимкой, беседовавшим со своей Судьбой в заточении.

Может быть, я слышу ее еще и сейчас – как дальний и не-

верный отклик? Может быть, если вслушаться, я узнаю, чем

кончится наша война?

Не тот голос, не те слова, не тот шепот…

– Какой ты… смотришь – как затягиваешь… и волос

– как тьма Эреба… а какие руки, какие плечи…

69

От белых цветов и шума моря кружится голова – а может,

от ее шепота и поцелуев. Травянистое ложе слишком мягкое, я

не привык к этому, привык ощущать ребра скал под локтями…

– Скалы… скалы принимают ласки моря с тем же

достоинством, с каким ты – мои. Ты видел, с каким неистов-

ством море бьется о камни? Оно хочет высечь из них искры, вызвать из недр потаенное пламя. Я буду так же… о, ты

можешь зажечь желание одной холодностью своей, одним

взглядом! Иди ко мне. Будь со мной…

Будет. Будет. Будет. Нет, эхо стучит все медленнее,

звук растворяется в шепоте моря… ее шепоте? Они слива-

ются в одно, и запах ее кожи – схож с ароматом морского

нагретого песка, только вот белые цветы, запутавшиеся в

волосах, от них исходит волна одуряющего благоухания;

серебристые текучие пряди спутываются с моими – жест-

кими, черными. Море вздыхает и стонет в моих объятиях,

накрывая с головой, затапливая нежностью, непривычны-

ми прикосновениями, от которых не хочется избавляться…

– Так просто… ты – скалы… я – море… Не останавли-

вайся, только не останавливайся…

Тихое пение вдали, чей-то серебристый смех –

очень-очень далеко, на грани слышимости, плавное покачи-

вание на волнах наслаждения, ласка штиля и неистовство

прибоя, крики чаек смешиваются с женскими стонами.

– Какой ты… ах, какой ты…

Глаза у нее бирюзовые, и из них тоже смотрит море – в

глубине которого отражается солнце. Губы вспухли и стали

рубиновыми, венок из белых цветов растрепан и растерзан,

и теперь они большей частью остались у нее в волосах, ко-

торые обтекают ее плечи, словно вода, прикрывают следы

моих поцелуев на них…

– Ты молчишь даже в момент любовного пика, – она

неспешно распутывает пряди, хранящие отблески моря. –

Ты только смотришь, но в твоем взгляде больше крика.

70

– В любом взгляде больше крика. Нужно просто знать,

как смотреть.

Посейдон водит хороводы на морском берегу с на-

ядами и нереидами. Оттуда наконец долетают смех и бес-

прерывный визг – брат, видно, не стесняется. Зевс удалился

к роще в компании нимф. Те уже успели сложить песню, и

теперь воспевают его мечущие пламя взгляды. Гелиос гонит

свою колесницу к закату, огромное море неторопливо воро-

чается и вздыхает: «Хорошо…»

– Как твое имя?

– Левка.

Приятно смотреть на ее улыбку – припухшие корал-

лы губ открывают мелкий жемчуг.

– Я…

Быть Невидимкой не хотелось. У остальных – имена как

имена: Зевс, Посейдон, прозвища вот появляться начали…

А я – сатирам на смех. Назовешься – разъясняй по-

том, почему Невидимка.

Тихий серебристый смех, ладошка оглаживает лоб и щеки.

– Тебе не нужно называть себя. Я знаю, кто ты, это для

меня неважно. Важны твои плечи, глаза – какие у тебя гла-

за! – твои губы… Хочешь, я буду называть тебя «милый»?

Деметра или Гера сказали бы, что это слово подходит

мне меньше, чем Танату. Или с отцом бы сравнили?

Странное дело, здесь, на морском берегу, все осталь-

ное помнилось, но отдалялось по времени и умалялось по

важности. И гримасы Геры становились забавными – где

теперь та Гера? И гневные взвизги Деметры почти не вспо-

минались, а война – что война?

Война будет. Будет.

Ну и пусть себе будет.

– Называй, как тебе захочется.

Удивительно было смотреть в ее глаза: словно вхо-

дишь в неглубокую лагуну, насквозь пронизанную светом.

71

Слова привычно отбрасывались, опадали ненужной шелу-

хой, оставались ее глаза, мои глаза – и обнаженные смыслы

меж взглядами.

«Тебе нравится, милый? Нравится наше море? Здесь

песок, волны – и скалы, и песчаные откосы, и рощи непо-

далеку, здесь смешалась вся красота, какую только можно

отыскать в мире. Взгляни: вон там небо смыкается с водой, и кажется, что они обнимают друг друга. Скоро появятся

звезды, и волны начнут жадно ловить свет Селены-луны:

она награждает их по ночам своим сиянием. Ночами мы

поем, качаясь на высоких волнах. Ты придешь послушать?

Ты придешь… придешь сюда еще?»

«Да. Я приду».

«Это хорошо. Я видела, как сестры смотрели на тебя:

они с радостью одарят тебя своими поцелуями, ласками…

Приходи к ним, они ведь так прекрасны. Приходи просто

так, повидать море, – а я буду ждать, чтобы хотя бы увидеть

твои следы на песке».

«Я приду. К тебе, если захочешь».

«Я буду ждать одного тебя, если даже ты не попро-

сишь об этом…»

Волны ударяли в берег все тяжелее, бросались на него

с размаху, будто ревновали к буйному веселью Посейдона и

нереид. Я приподнялся и сел, глядя в небо: там густели, за-

крывая колесницу Гелиоса, черные тучи, пухли, насыщаясь

густой небесной синевой, желая проглотить все вокруг…

«Ты уходишь, милый?»

Она не боялась бури, и глаза ее оставались лагуной,

наполненной бирюзовой водой: в них не отражалось хму-

рое небо, только легкая обида и окончание вопроса.

«…как, уже?»

«Ухожу, но еще не сейчас», – море кидается на скалы

все неистовее, и у нас достаточно времени, чтобы приспосо-

биться к этому ритму.

72

– Я – море, ты – скалы… не останавливайся, только не

останавливайся…

Все же пришлось уйти – когда буря разыгралась

не на шутку и остальные нереиды поспешили скрыться в

морских глубинах. Левка поспешила к сестрам, а я побрел к

братьям, с непривычки увязая в песке, выпутывая из волос

белые цветы со сладким запахом – остатки ее венка…

Посейдон отыскался первым: в ожерелье из цветов и

морских водорослей и разочарованный донельзя.

– Что ты сделаешь с этими бурями, – проворчал.

– Могли б всю ночь тут пробыть, а теперь они раньше

полуночи не вернутся – это если утихнет. Пошли млад-

шего поищем? Нимфы, небось, тоже подались в свою

рощу…

Ветер, холодный, колючий, хлестнул по обнаженным

плечам, удивился: «Не больно?» – и разошелся вовсю, взды-

бливая громады волн, швыряя их в небо. Соленые брызги

летели отовсюду: объятия моря и неба переплавились в

борцовскую схватку. Потемнело так, будто Нюкта-ночь уже

набросила на небо покрывало, на самом деле она его толь-

ко встряхивала, ожидая восхода Селены-луны. Но и та не

спешила сменять Гелиоса, понимая, что все равно никто не

увидит ее из-за черных туч.

Зевс нашелся сам.

Я опасался, что он начнет приставать с вопросами,

вроде: «Ну, ты своего-то не упустил с той нереидой? И как

оно?» – Посейдон меня уже успел измучить. Но младший

замахал руками и выкрикнул звонко:

– Идемте смотреть бурю!

Обрыв был в двух сотнях шагов, подняться легче лег-

кого, а глянешь вниз – как в кипящий котел заглядываешь.

Все как на ладони: беснующееся море, жалящее молниями

небо, пена безумия волн, взлетающие на них нереиды – са-

мые смелые… ветер – прямо в лицо, рвет волосы…

73

Младший подставил буре щеки с довольной улыб-

кой, будто под поцелуи красавицы-нимфы. Он наслаждался

штормом, тот был созвучен беспокойству, которое постоян-

но жило в самом Зевсе; он находил в реве волн – песню, в

бесчинстве моря и неба – красоту, в отблеске зарниц – осо-

бую прелесть.

Посейдон же сливался с бурей и ее страстями: слиш-

ком яркий, чтобы просто наблюдать со стороны и молча.

«Давай! – вскрикивал он. – Смотри, какой вал! Охо-хо, вот

разошлись-то, шалуны!»

Я встречал налетевшую непогоду, как умел: с закры-

тым ртом и чуть наклоненной головой, я не желал любо-

ваться ураганом или сливаться с ним; я желал только – быть

сам по себе, и чтобы он был сам по себе.

Я не бросал вызова – и не собирался отступать, про-

сто стоял, считая тугие удары ветра, которые вдруг начали

напоминать удары собственного сердца.

Будет, будет, будет…

– Смотрите! – вскрикнул Зевс, поднимая руку и пока-

зывая на белую птицу, волей ее птичьей судьбы попавшую

между гневным морем и яростным небом, взмахивающую

крыльями на тонкой грани двух стихий, которые одинаково

хотели ее поглотить, не деля добычу.

– Я ставлю на небо, – прошептал младший, и зарница

осветила его улыбающееся лицо. – Оно поглотит ее первым,

увлечет в вихрь и закружит в нем.

– Я ставлю на море, – волосы Посейдона взвивались

в таком же сумасшествии, как и волны, а страсть азарта

осветила лицо лучше зарницы. – Гляньте, как оно хлещет –

наотмашь. Оно возьмет добычу первой.

Выбившаяся из сил птица забирала то вверх, то вниз,

белые перья летели по воздуху, тонули в море, терялись в

тучах…

– Я…

74

Налетел ветер, хлестнул в лицо, пожирая готовые

вырваться слова. Сорвал их с губ, взметнул в небо, донес

неверными отзвуками бури:

– …ставлю на смерть. Она возьмет свое, через небо ли,

через море – неважно.

Можете поверить: я знаком со смертью лично.

Вдруг пришло в голову: почему никто из нас не поста-

вил на птицу, которая так отважно бросилась против двух

стихий, не уступая ни одной из них? Сейчас, по прошествии

многих веков, я помню отчетливо: мелькнула такая мысль.

Но боги предпочитают выигрывать, а не надеяться, а

здесь конец был слишком предсказуемым.

Мы не успели увидеть, которая из двух стихий: под-

вели даже зоркие глаза Зевса. Просто птица словно спот-

кнулась в воздухе, подломились измученные крылья – и

мелькнула за пернатой спиной едва приметная тень како-

го-то птичьего Таната – а потом море и небо сомкнулись, и

не понять было, кому достался заветный трофей.

Мы все втроем знали – кому.

И все втроем ничего не хотели говорить по этому

поводу. У нас, у всех троих, была другая тема – более важная.

– Войне быть! – твердо сказал Зевс, и сердце угодливо

поддакнуло: «Будет. Будет». Кроноборец понизил голос и

договорил: – Но я пойду на нее лишь на одном условии: если

и мои братья тоже вступят в войну. Готовы ли вы выступить

против отца вместе со мной?

– И он еще спрашивает! – хохот Посейдона смешался

с хохотом бури, но Зевс смотрел на меня – впиваясь в душу

взглядом, и взгляд был похож на материнский. «Ты так по-

хож на него… – говорил взгляд. – Так готов ли ты – старший, первенец, наследник… готов ли ты?»

– Да, – сказал я.

75

Сегодня там, на берегу, я был скалой в объятиях у

моря. Сегодня, говоря это «да», – я опять скала, каждый

звук которой – твердыня…

Да, Крон никого не поглотит больше. Да, он больше

не будет безумствовать, истребляя целые народы. Да, я от-

верг нашу мать, но это ничего не значит: сироты тоже могут

сражаться до конца, мне будет только легче… Да, младший.

Да. Я готов драться под твоим руководством и не посягну

на него, если ты об этом хотел спросить. Я воин – не пол-

ководец. Руководить нами должен тот, на кого уже указал

перст Ананки – оживший смысл, предназначение и пред-

сказание… Да.

Три юных бога стоят над бурей, на обрыве между

небом и морем, и грядущая война властно выстукивает

свой клич по скалам: «Будет. Будет. Будет». Три юных бога

согласно кивают этому стуку и произносят только одно сло-

во – один за другим.

Младший – светятся волосы зарницами, пойман-

ными в черные кольца кудрей, лицо тоже светится, готов

лететь в битву:

– Клятва!

Средний – ожерелье из водорослей и цветов на шее,

вскидывает руки, весь томясь от необузданной мощи:

– Клятва!!!

Старший – мрак волос не отсвечивает зарницами, а

кипит вокруг потемневшего лица, холодный изгиб почти

отсутствующих губ не желает размыкаться, потом, очень

медленно, губы образуют узкую щель…

– Клятва.

76

Сказание 3.

О первой попытке

Люблю я красоту нежданных поражений,

Свое падение я славлю и пою… В. Брюсов

Не терплю сказаний. Они отдают на языке старьем.

Пылью.

Отцовской темницей – лабиринтами времени.

Истерзанные, изуродованные выплодки Мнемозины-

памяти, наполненные тем, что люди принимают за боже-

ственное величие. Ковырни такую песнь – ну, хоть о том,как родилась из головы Зевса его мудрая дочь Афина – и от-

куда что возьмется:

– Слушай, Аид… давай всем скажем, что это ты? Ну,

по голове ему…

– Отстань.

– Да ведь получится – заглядение: придумаем, что Зевс

тебя разозлил, а ты хватанул секиру, да и…

– Отстань.

– Брат, вот… а если сказать, что это – сын?

– Что – сын?!

– Сын по голове его лабриссой?

– Сбрось ты этого аэда с Олимпа, и дело с концом!

– Так ведь… неудобно как-то. Если б хоть со зла или

спьяну, а то… брат же родной! А если он так и останется –

с башкой напополам? Скажут – изуродовал кроноборца!

– Могу тебе для симметрии тоже – напополам. Если

не отстанешь.

Посейдон, помнится, чуть секиру в узел не завязал от

волнения. Гестия от скуки подожгла себе подол, а Деметра

77

вырастила из стен два новых вида цветов. Кто помнит об

этом? Помнят ли они сами, или и их память нынче подерну-

та звуками аэдской лиры? И не останутся ли от нас только

эти звуки? Песни?

Словно отбеленное, а потом выкрашенное заново и

расшитое драгоценными нитями полотно.

Ни пятнышка грязи. Уже великое, уже не живое…

Я скажу тебе правду, Мнемозина.

Только не смей смотреть на меня глазами аэда.

Новое созвездие над головой – Жертвенник – поли-

няло и начало выцветать, предвещая рассвет. Колесница

шла по дикому вереску, летела лугами, четверка в упряжи

перебирала ногами так, будто и не было многотрудного

пути: мне приходилось натягивать вожжи, чтобы Никтей

не рвался вслед за своей уходящей тезкой7, окриком усми-

рять коренника Эфона, который норовил цапнуть Аластора

– тот бы в долгу не остался. Орфней вел себя подозритель-

но покладисто, а значит – наверняка что-то замышлял: с

первого дня в упряжи кони взялись яростно оправдывать

собственные имена8.

Мы летели два дня без отдыха, а до того меня не было

на Олимпе почти два года, а до того была еще поездка: хо-

чешь союзников – изволь путешествовать…

Хорошо бы с Посейдоном встретиться: в предыдущие

мои визиты он был далеко на западе, и вести от него до меня

не доходили.

Жертвенник над головой подмигнул многозначитель-

но: помнишь клятву давностью в полстолетия? Проклятое

напоминание: выстроили слишком здоровый на клятву, а

куда деть – непонятно. Я предлагал утопить эту гору камней

в море, да Метида отсоветовала: так можно вызвать гнев

7 Никтей – от Никта, Нюкта – ночь.

8 Эфон – жгучий, Аластор – мстящий, разрушающий,

Орфней – тёмный.

78

Океана и остальных морских титанов. Тогда Зевс, прислу-

шавшись к совету жены, зашвырнул жертвенник на небо.

Уран промолчал. Он разучился говорить, лишившись своей

плодородной силы.

Жертвенник подмигнул на прощание и выцвел – не-

нужным воспоминанием. Пропал до следующей ночи: на

небо неспешно вкатывалась колесница Гелиоса. Возничий,

известный своим неуемным любопытством ко всему, что

происходит внизу, свесился с колесницы, узнал мою упряжь

и помахал.

Я ответил приветственным жестом, почти не прищу-

ривая глаз. Эос-Заря нынче не торопилась уступать брату

дорогу, и можно было скакать спокойно – пока землю во-

круг не затопило жаром.

Вожжи в руках подрагивали от напряжения – долог

путь. С небес донеслось ржание, и Аластор заливисто от-

кликнулся – узнал голос матери.

Колесницей, умением управляться с ней и даже упря-

жью я был обязан Гелиосу.

…Когда солнечный бог заявился оповещать, что же-

лает быть нашим союзником – я едва с порога не вывалил

ему все, что думаю – и о нем самом, и о его колеснице. Глаза

тогда уже привыкли даже ко дню, но одно дело – просто

день, другое – колесница Солнца в шаге от тебя.

Меня спасла непривычка высказываться вслух.

Я просто отвернулся, скрывшись за массивной спиной

Посейдона, потом услышал его восхищенный крик: «Ты

только глянь, какие кони!» – и брат куда-то сбежал, а я

остался наедине с убийственным блеском.

Осмелился открыть глаза – и присох ногами к Гее-

Земле. Это чувство благоговения можно было сравнить

только с любовью к женщине – впрочем, тогда я не знал

любви, Левка не в счет… И без того неразговорчивый, я

79

перестал еще и дышать, любуясь высокими колесами со

множеством спиц, искусной ковкой, забыв беречь глаза,

пожирая ими плавные изгибы бортов, золотое кольцо, на

котором закреплены вожжи…

Посейдон ворковал с крылатыми лошадьми – он

всегда понимал этих животных с одного взгляда. Правая

пристяжная пыталась лизать ему руки.

Я же просто смотрел, пока ко мне не подошел хозяин

колесницы, уже закончивший переговоры с Зевсом.

– Нравится? – с детской улыбкой спросил он и ши-

банул по плечу широкой горячей рукой, загрубелой от во-

жжей. Лицо у него тоже было широкое, румяное, глаза – в

вечном добродушном прищуре – искрились, будто только

что выпил чашу крепкого вина.

– Прекрасно, – впервые в жизни произнес я.

– Колесничего издалека видно, – он улыбался зарази-

тельно, и блеск зубов был чуть ли не ярче блеска колесницы.

– Плечи у тебя широкие, руки – сильные, скалой будешь

стоять! Научиться хочешь?

Я так выразительно задохнулся, что Гелиос не стал

ждать ответа – посмеиваясь, пошел отдирать Посейдона

теперь уже от правого коренника.

А Зевс вести о том, что я буду обучаться у Гелиоса,

обрадовался.

– Может, скажет что, – признал младший, ероша ше-

велюру. – Ты пойми, я рад, я очень рад, что он вот так – и

навстречу! Но он сын титанов.

– Как ты, – сказал я.

Младший поморщился, невесело улыбнулся и отпра-

вился встречаться с какими-то еще возможными союзни-

ками: после первого года они как раз начинали потихоньку

прибывать из окрестностей.

Гелиос сказал. Он мне много чего наговорил – он

вообще любит разговаривать, и «вот так – и навстречу»

80

– единственный путь, который он признает. Прям и светел,

как колея его колесницы.

– Крон – тьма, – просто сказал он как-то. – Я ж люблю вниз

посматривать: много чего рассмотреть можно. Кто ссорится, кто мирится – скучно, сам понимаешь, весь день в колеснице…

А одному приходится мотаться: другие-то не выдерживают!

Так вот, насмотрелся я… на его правление. Людей-то, которые

Золотого века – ты не видел? Ну да, ты ж тогда в брюхе у него с

остальными. А они были при Уране, люди – мудрые, красивые, и мы к ним советоваться ходили, пировать у них любили. Ну, и… пришел Крон. Править. И чем они ему не угодили, а толь-

ко… Кто из людей жив остался – тот скрылся куда-то, говорят, духами по земле носятся, зло карают. А может, и нет. А только я

насмотрелся – мне-то нельзя вместе с тьмой, сам понимаешь…

Понимаю. Даже с Нюктой-ночью ты торопишься раз-

минуться, второй учитель. Ты не терпишь черного, и мой ги-

матий у тебя неизменно вызывал грустные вздохи – счастье, что ты не умеешь долго грустить. Ты учил меня удерживать

вожжи, и правильно стоять, и вскакивать в колесницу на

ходу, заставляя ее словно замереть перед собой – я правил

не золотой, как у тебя – бронзовой, черной, такая нашлась в

запасниках у тельхинов на Родосе9. И чернота этой бронзы

тоже заставляла тебя хмуриться.

Посейдону, который бывал у тебя чаще, чем я, ты ска-

зал как-то обо мне:

– Это у него не пройдет – не пытайтесь. Кронова тьма

в крови, да еще и просидел там один невесть сколько…

– Он не один сидел, – заметил Посейдон, потом вспом-

нил что-то и умолк.

Улыбаться менее широко мне Гелиос не стал даже

после того, как понял, что я слышал их разговор.

9 Тельхины - вулканические божества морской глубины,

были волшебниками, изготавливали оружие и предметы

искусства. Обитали на острове Родос.

81

– Невидимка, – и тяжелой ладонью по плечу, как всег-

да – в знак приветствия. – Вот как раз речь и была… что ж

нам с твоей упряжкой делать?

С упряжкой долгое время было худо: те крылатые

кони, которые так отчаянно ластились к Посейдону, хрипе-

ли и пытались цапнуть меня, если я делал в их сторону хоть

лишний шаг. Я не говорю уж о Беле, Лампе, Пирое и Бронте

– к этой возящей солнце четверке я попросту не прибли-

жался. Они ненавидели меня, как я – яркий свет.

С другими дела обстояли ненамного лучше: в ко-

нюшнях Солнцеликого было достаточно лошадей, и почти

каждая пара заставила меня вспахать колесницей и носом

землю. – Ну-ка, глянем… – он обожал проводить время в

конюшнях и тащил нас туда при первой возможности, а с

тех пор как ожеребилась Бронта, показ ее потомства всегда

сопутствовал нашим визитам. – Вот Иао… глаза видишь –

огненные? Понесет так понесет. Крылья пощупай. Вырастет

– размах будет на пол-Урана. Сотер вот – он поспокойнее…

как, уже цапнул? А я-то думал, он к тебе привык. Абраксас…

эгей, Посейдон, ну-ка успокой его, нрав у него – как у твоего

брата… да не у тебя, Аид, у кроноборца нашего: если уж ре-

шит с кем разделаться – так до конца. Эой – божественный

жеребец, навоз – и тот амброзией отдает, только вот хитру-

щий и тебя, кажется, невзлюбил.

– Со многими так.

– Это он лесть любит. Чтобы ласково с ним говорили,

гладили, ласкали – ну, а ты… да.

– А в том стойле? – я кивнул туда, где раньше было

тихо, а теперь оттуда доносилось хрипение и ржание – при-

том, стойло явственно ходило ходуном.

– Стеропа принесла, – Гелиос, помрачнев на миг,

кивнул на другое стойло, откуда высовывалась лукавая и

чуть виноватая морда крылатой кобылы. И где так летала

82

– непонятно, а только вляпалась в Уранову кровь, а это –

сам понимаешь…

Я понимал. Плодородную силу этой крови мы узнали,

когда толпы нимф и наяд препроводили на Олимп рожден-

ное из пены божество, которое заявило, что оно – любовь.

Златоволосая любовь оказалась шумной, смешливой, мгно-

венно заставила позеленеть с лица Деметру и окончательно

скиснуть Метиду – а еще встретила мое появление кратким,

но выразительным «Бррр».

– Понесла, – говорил Гелиос по пути к обширному,

сработанному из железного дуба стойлу. – Наплодила ше-

стерых ублюдков: двое друг друга сожрали, а остальные

четверо как-то договорились. Посейдон, выйди-ка вперед,

на тебя не кинутся. В одном стойле держу, отпускать – пока-

лечат кого-нибудь, убивать – не могу… ну, сам понимаешь.

Думал, может, сожрут они друг друга совсем, нет, вместо

этого вымахали за год… а, так вы же год у меня и не были?

Ну, глядите!

И легко сдвинул перегородку, которая закрывала это

стойло от остальных.

– Красавцы! – охнул Посейдон, и в воздухе тут же

клацнули мощные челюсти. Что-то, скрытое от меня пле-

чами брата, пыталось брата поприветствовать не лучшим

образом. Посейдон отступил на шаг, и восемь горящих глаз

уперлось в меня. Четыре лоснящиеся морды зафыркали

и захрапели, оскаливая молодые зубы. «Ублюдки» еще не

вошли в самый расцвет лошадиных сил, но мощные му-

скулистые спины, тонкие породистые ноги, крутые шеи,

блестящие гривы…

Вся четверка блестела, будто была отлита из черной

смолы. Не были черными разве что зубы – которые лязгали

в опасной близости от моего лица.

Я смотрел. Молча. Одна пара глаз против четырех.

Горячее дыхание того, что чуть было не укусил Посейдона,

83

обожгло щеку, еще раз лязгнуло – над самым ухом. Тогда

неспешно поднял кулак.

Ласка им точно была не нужна – слишком горды, что-

бы принять ее. Зато силу они понимали.

– Ну, так я и думал, – вздохнул Гелиос, когда самый

высокий ткнулся мягкими губами мне в плечо. – Масть

признали. В моей колеснице идти не хотели, а в черной и с

таким возницей – пойдут. Двух берешь?

Я помотал головой: выбери пару – и тебе этого не

простят. Лошадиные глаза тоже могут быть говорящими.

– Так и думал, – повторил Солнцеликий. – Ты учти

– крыльев у них нет. А носятся – будто есть. Раз выпустил –

всем двором загонять пришлось…

И точно, носятся они на загляденье… несутся, дале-

ко опережая колесницу Гелиоса, неспешно выезжающую в

небо. После двух дней пути – не касаясь копытами земли,

норовисто всхрапывая, будто от избытка сил, делая вид, что

чересчур уж застоялись…

Будет, четверка. Вы устали, не могли не устать, я тоже,

и то, что Олимп, а значит, отдых – в двух шагах, почти вы-

зывает улыбку.

Если бы за эти годы я не отучился улыбаться окон-

чательно.

Ты не помнишь, Аластор? Никтей? Когда успели

пройти годы? Их словно смыло невидимым потоком, и я

уверен, что не обошлось без происков отца: он превратил

свое нынешнее убежище, гору Офрис, в крепость, он окру-

жил себя союзниками и осмеливается править, а мы…

Что мы? Мы лишь немного улучшили интерьеры

Олимпа.

Когда я говорю об этом, меня называют брюзгой.

Все-таки – неужели пятьдесят с хвостиком? Это

сколько же раз всходил-нисходил Гелиос, а я почти ниче-

го об этих годах и не помню: сперва привыкал… потом

84

какие-то мелкие заботы, союзники, поездки, переговоры,

стычки с кентаврами, стычки с титанами, какой-то божок

пытался обесчестить Гестию прямо на пиру, спасибо – во-

время заорал чей-то осел… Помню явление Афродиты

– мельком – кутерьму, когда на Олимпе нежданно-негадан-

но объявились Мойры, которые, оказывается, до нас тут

были… помню, что та – ну, Рея – начала скатываться в без-

умие, и меня послали ее искать, это отняло годы. И ведь зря

послали: только увидев меня, она сошла с ума окончательно, кинулась в волны Океана с пронзительным криком: я знал,

кого она во мне видит… Потом были долгие переговоры с

Океаном, и теперь Рея где-то на краю света – скитается под

присмотром подруги-Фетиды.

Теперь еще эта поездка – одна из многих. И не перес-

тающее стучать в горле «будет».

Четверка легко втащила колесницу на Олимп, и я

шагнул на землю уже у бывшего отцовского дворца – а те-

перь дворца Кронидов.

В коридорах стало гораздо уютнее: постаралась

Гестия. Тепло дома дышало из грубо отесанных камней,

заставляло расслабляться плечи.

«К морю бы? – наивно подсказало тело. – На часок.

В бухточку, к Левке, а? Так, посмотреть, что там перемени-

лось…»

Я т-тебе! Представил черные куски крайней плоти

Урана, которые видел, пока путешествовал – замечательное

действие отрезвления. Ты кто? Посейдон? Зевс? «У нас вой-

на, пошли по нимфам»? Ну, и нечего.

Вокруг было не продохнуть от цветов. Когда я уходил,

зелени в этих стенах было меньше. Деметра – точно Деметра, она как-то нашла общий язык с матерью-Геей и последние

два года отравляла все покои своими благоухающими де-

тищами. Персики из стен – не спорю, весьма кстати, но эта

проклятая зелень… эти одуряющие ароматы…

85

Зелень чуть колыхалась: там явно скрывались каки-

е-то нимфочки, которые явились на поклон вскоре после

того, как мы обосновались здесь и в округе разнеслась весть

об отступлении Крона. Полный сдавленного ужаса шепот

сопровождал каждый мой шаг.

– Это суровый брат Зевса, Аид…

– Молчите, сестры… хуже будет…

– Он страшен в гневе…

– Он и без гнева страшен…

– Да? А мне кажется, вполне так себе ничего.

– Молчи, дура!

Согласен. Дура. И молчи. А еще лучше бы – не мол-

чи, а говори по делу. Почему коридоры выглядят настолько

неживыми?

Сатир выскочил на меня из-за угла неожиданно.

Молоденький, почти без рожек, с кудрявой каштановой го-

ловой и белыми от испуга глазами – или они белыми стали,

когда он меня увидел?

– Б-бе-е-е… – заикнулся сатир. – Н-не надо и м-меня…

И грохнулся без сознания, звонко цокнув копытами.

Крон побери.

Знаю, что о мрачном братце Зевса Аиде слагают леген-

ды (а мое неумение уживаться, кажись, даже нереиды в пес-

нях прославляли), но чтобы вот так – от одного моего вида!

Гестия была у себя в покоях: выглянула, когда я по-

звал ее, перекидывая огонек с ладони на ладонь. За ее спи-

ной красовалось буйное хитросплетение цветов и каких-то

душистых трав: на Деметру, кажется, что-то накатило, Хаос

не приведи – если мои покои выглядят так же.

– Радуйся, брат, – расцвела сестра. – Тебя долго не было.

Хлопнула ладошками, пряча огонек, и повисла у меня

на шее. Не изменилась ничуть и ничуть не подросла: вид

бога определяет его внутренняя сущность. Я отстранился,

глядя в искристые глаза:

86

«Что тут творится? Где все?»

«Боятся, наверное, – не смутилась Гестия. – Только

кто-то насовсем убежал, кто-то прячется, а кто-то в боль-

шом зале боится, со всеми. Понимаешь, ведь ее съели».

«Кого?»

«Метиду».

Еще не легче.

«Кто?!»

– А-а… брат! Мне сказали, вернулся, вот и хорошо!

Посейдон облапил за плечи так, что вырываться при-

шлось изо всех сил. И скалозубить начал сразу, как увидел:

– И сразу к Гестии чегой-то побежал, соскучился, а?

Она вот тоже спрашивала, когда, мол, брат… а больше никто, то есть, я хотел сказать – у самих такое… То ли наследство

это, то ли проклятие, то ли он сам так… Пророчество, по-

нимаешь… Чтоб его! – рявкнул, полыхнув глазами. Стены

дрогнули, зелень обвяла и местами отвалилась, но усталому

богу такие крики – как птичье пение. – Понимаешь ли, если

сын родится – свергнет отца! Ничего не напоминает, а? А

дуру эту… которая ему напророчила – вот кого б сожрать, –

он понизил голос, – хотя, как-никак, понимаешь, Фемида…

ого, какая баба. Деметра ей – и то слово не поперек, только

зубами скрипит. Да, правду сказать, я Метиду сам-то не

особо долюбливал… ну, ревнивая, хотя умная, конечно,

но зачем же жрать-то? Скинул в Тартар – и делов. Так вот

и сидим, боятся все, – он наглядно изобразил, как боятся,

– никто понятия не имеет, что делать. А он хмурый, как…

как отец, когда нас, стало быть, выплевывал. Сидит…сам,

вроде, не знает, что делать, за голову держится, а к нему все

подступиться опасаются, победитель Крона все ж таки…

Мне и то как-то… – он поежился. – Кто сбежал, кто нет…

позастывали. Да сам увидишь.

– Давно?

– С ночи сидим. Я к нему с вестями, а он – вон какой.

87

– Ты сегодня вернулся?

– Вернулся с неделю, ну, пока отдохнул с дороги…

малость приустал с этими тельхинами… потом то до се…

да и тебя дожидался – обговорить.

Ясно. Опять, значит, по нереидам бегал, кровь раз-

гонял. В зале царили тишина и смятение. И цветы.

Омерзительные, разных окрасок, крупные, с кулак, свиса-

ющие со стен, покрывающие пол, отчего он казался отвра-

тительно мягким, перевитые игривой зеленью – этот исто-

чающий нежно-убийственное благоухание ковер странно

сочетался с общими настроениями.

Нимфы тряслись, как в лихорадке, пытаясь при-

крыться стеблями растений, которые были сорваны здесь

же. Из углов слышался дробный стук копытцев сатиров

– донельзя жалобный. Несколько молодых титанов итита-

нид старались держаться ближе к стенам пещеры, хариты

и музы меняли томные позы ужаса – одна лучше другой –

Деметра замерла в неподвижности, не соображая, что стоит

слишком близко к центру зала. Божества мелких речушек,

озер и гор позамирали, словно птички, увидевшие змею с

разинутой пастью.

Посреди зала восседал Зевс и подчеркнуто страдал,

обхватив голову руками. Глаза у Кроноборца были мутны-

ми и осмысленными лишь наполовину. Ноги раскинуты.

На лице – странно смущенное выражение: будто ждет от

окружающих каких-то деяний – то ли порицания, то ли

сочувствия – и теперь не понимает, почему нет ни того, ни

другого.

– Пойдешь? – уточнил Посейдон.

– Народу много. Убрал бы ты их.

Посейдон только зафыркал с особой жизнерадост-

ностью и остался позади. Я двинулся к Зевсу, слыша исту-

пленный шепот Жеребца на ушко какой-то наяде: «Ну, все.

88

Аид вернулся, они ж тут ползала вдвоем пережрут!» Писк

наяды показал, что Посейдона все же кто-то еще воспри-

нимает всерьез.

Или меня.

«Аид… суровый… угрюмый… вернулся… ой, ма-

мочки… сам, что ли… Аид…» – стремительно растекалось

по мегарону с каждым моим шагом, но движения к двери

пока не было заметно. Немногие здесь могли похвастать,

что виделись лицом к лицу с мрачным братцем Кроноборца,

умеющим (и это я тоже слышал) вытягивать душу своим

пронзительным взглядом.

Зевс с мутным ожиданием в глазах наблюдал, как я

двигаюсь к низкому столику, где стояли вода, молоко, вино, нектар и амброзия.

– Радуйся, брат, – слова сопровождала неуместно

громкая отрыжка. Публика шарахнулась.

Я налил в кубок воды и вернулся к трону. Подошел

вплотную: брат еще никем не правит, а я никогда не разби-

рался в церемониях.

Протянул кубок ему.

– Запей.

В зале исчезли даже испуганные шепотки: вот сейчас

кровожадный брат светлого Зевса выкинет нечто крайне

ужасное.

– А то еще не в то горло пойдет или пучить будет, –

продолжил я.

Зевс, глядя прямо перед собой, осушил чашу.

– Осуждаешь.

Я неторопливо отправился к тому же столику. Не ме-

нее шестидесяти пар глаз с нарастающим ужасом следили за

каждым моим шагом.

– Одобряю. Туда ей и дорога.

Зевс прикрыл рот, сдерживая икоту. На этот раз я на чет-

верть наполнил чашу вином, разбавив водой. Вернулся к трону, 89

по пути коротко взглянув в зал: Посейдон хорошо знал свое

дело, лишняя публика покидала помещение бегом. Сунул чашу

в руку нашему предводителю. Тот отхлебнул и перекосился.

– Напрягись и перевари, – посоветовал я. – А то зна-

ешь, что бывает, когда глотают живых.

– Не знаю, – буркнул младший. – По этому делу у нас

ты с Посейдоном. И Гестия. И Деметра, уй… Деметра…

Деметра, зал не покинувшая, почему-то зарделась.

Произраставшие у трона розы зашевелились и запахли еще

более одуряюще.

Вернулся Посейдон, радостный до кончиков волос.

– Сбежали от расправы, – сказал он. – На Деметру

видел, как смотрели? Как в последний раз. Ну, брат, так ты

скоро Крона затмишь…

Он немного подумал и добавил:

– Аиду уже и затмевать некого.

Зевс сжал виски и тихо застонал сквозь зубы.

– Понимаю, – сказал я. – Тяжелая пища.

– Ничего… не понимаешь… Я же ее съел. Жену.

– Это как раз все поняли, – робко вставила Деметра.

– Да я не хотел! Предсказание это… – мотнул головой, словно отгоняя муху. – Мойры предсказали, Фемида вот под-

твердит, было при ней… что Метида родит сына, который…

Гестия подбежала к нему с чашей нектара, и несколько

секунд мы просто следили за тем, как он пьет. Сын, который

свергнет отца. Предсказание. Из вечности в вечность, из

года в год… что это? Проклятие всех, кто порожден Ураном-

небом? Горе матерям: убить их до того, как они успели ро-

дить! Горе детям: сожрать их сразу же после рождения!

Пятно Крона и его детей? Прошлое пытается истре-

бить настоящее, чтобы никогда не настало будущего.

– Она ждала ребенка, – тихо и очень жалостливо

проговорила Гестия, отнимая чашу от его губ. Зевс кивнул, глаза у него прояснились.

90

– Ждала, – сказал тихо. – Ребенка. Думал, расправ-

люсь с ним, когда родит. Что делать – это-то уже ясно, отцом

показано…

Желваки на лице взыграли, словно морские волны,

делая младшего – старшим. Старше меня.

– Пошли в спальню, – продолжил он. – Разговаривали.

Она у меня любила, когда я ей ласковые слова говорил…

Задремала. А я ее съел. Вдруг.

Я подавил неуместный смешок. Посейдон давить не

стал: заржал радостно и во весь голос, словно освободив-

шись от мучившего гнета.

– Ты б на ночь фиг у Деметры попросил, что ли, –

прохрипел он. – Или нектара взял, а то приступы голода…

Зевс чуть покривил угол рта и взялся за лабриссу10. Она,

оказывается, лежала тут же, под рукой. Посейдон и не думал

униматься, мотая головой и бурля жизнерадостностью.

– Как пошло-то хоть? С одного раза или того… чес-

ночком приправлял?

Хаос предвечный, в кого ж он уродился такой!

– Гнев? – спросил я.

Зевс подумал и покачал головой. Он потирал висок,

будто дырку в нем собрался проковырять.

– Что тогда?

– Не знаю. Показалось, что это правильно. Взял и

съел, – он опять потер висок. – А ты вернулся… и как?

– От Страта две тысячи в пути, кентавры Пирра тоже

на подходе. Все стекаются к Золотой Долине, и остается

только выяснить…

– Горы или равнина?

– Горы или равнина.

– От Крона не укрылось, что мы войско собираем,

– это уже отфыркавшийся Посейдон. – Он нас у Офриса

ждать не будет. Вроде как пока еще ничего, но только что-то

10 Лабрис, лабрисса – двойная секира.

91

в лесах у Хрисопотамии11 живность начала переводиться.

Какая не переводится – та мрет.

– Горы там невысокие, зато – стеной. Можно поста-

вить крепости… ловушек наделать. К Олимпу он точно не

пройдет.

– Да плевал он на твои крепости, у него сейчас десяток

драконов – не меньше. Перелетят и поджарят со спины.

– Кто тебе сказал, что у него драконы?

– А что? Ну, Нот проболтался, из ветров12. По пьяни, конечно, и случайно, и потом он рот захлопнул, но я думаю…

– Веришь сыну Астрея?

– Чего б не верить, а?

– Правда, чего б. Борей недавно разметал стан лапи-

фов – так, для шутки. Зефир и Эвр собрались было к нам

вестниками…

– Да замолчите вы!

Мы с Посейдоном умолкли. Повернулись. Деметра

цвела красными пятнами по всему лицу, но смотрела непре-

клонно. Ей бы еще сук в руку – ох, прилетело бы кому-ни-

будь по хребту!

Зевс на троне приоткрыл глаза и отнял пальцы от

висков. Болезненная гримаса с его лица так и не сошла.

– Позже. Сейчас… думать не могу. Равнина, горы,

ветры… позже.

Посейдон открыл было рот, видимо, чтобы отчитать-

ся о своих достижениях, но младший молча махнул ему

рукой – и это позже.

Мы оставили его переваривать то, что случилось. Во

всех смыслах.

11 С учетом того, что за века Титаномахии рельеф и

названия местностей Эллады значительно изменились, часть

названий вымышлена автором.

12 Нот, Борей, Эвр и Зефир – сыновья титана Астрея, боги

ветров.

92

* * *

Когда успела сложиться эта легенда?

«Зевса не тревожь во время раздумий, Посейдона –

когда он разгневан, Аида вообще не тревожь: себе дороже».

Ложь. Я не выносил только, если меня беспокоили

после возвращений из путешествий. Воин на привале, гово-

рят, думает о еде, о сне и о бабах – я думал обо всем именно

в указанной последовательности.

На пищу и питье богов махнул рукой – и воздал

должное ячменным лепешкам, овечьему сыру и бараньему

боку с чесноком. Кисловатое, сильно разбавленное вино

прихлебывал торопливо, на локоть старался не опираться:

так и заснул бы за столом. Речная наяда из тех, что изъя-

вили желание прислуживать на Олимпе добровольно,

осведомилась о том, не распорядиться ли насчет омовения

– отмахнулся. После сна – к Левке, – напомнил себе. Там и

омовение… и не только. Поднялся, оставив наяду приби-

рать со стола остатки винограда и обиженно выпячивать

нещипаные бедра.

Посейдон протиснулся в комнату, когда я упал на

ложе в своем углу, чтобы провалиться в благословенную

темноту на несколько суток. Явился, втащив за собой на

цепи странную девицу: из одежды – всклокоченные длин-

ные волосы да бронзовый шипастый ошейник, лицо пере-

кошено в безумной гримасе, с губ капает пена…

– Чу-у-ую! – взвыла девица, едва пересекла порог. –

Родню чую!

– Не спишь? – осведомился брат, когда я подскочил,

выхваченный из дремоты этим воем. – Хорошо, что не

спишь. Разговор есть.

Обшарил глазами полутемный покой и с уверен-

ностью плюхнулся на застланную пятнистыми шкурами

скамью. Покрытую волосами девицу он безошибочным

93

пинком определил в угол, в котором она осталась, повизги-

вая и хватая зубами цепь.

Гелиос как-то, посмеиваясь, сказал: «Иногда и бес-

смертие – проклятие. Например, когда знаешь, что не мо-

жешь отделаться от собеседника, перерезав ему горло».

На счастье Жеребца, мой меч валялся в углу.

– Что за…

– В своей комнате нашел. Сидел, понимаешь, думал…

как раз еще думал: мне вот Гестия с Деметрой говорили,

что не то что-то во дворце в последнее время. Нет-нет, а

кто-нибудь взбесится. И потом, что с Зевсом-то такое? Не

замечали ведь раньше за ним – чтобы кого-нибудь лопал.

И только что-то вырисовываться стало, как на меня самого

навалилось. Как затмилось: будто рати Крона уже в окна

ползут. Ну, я отбиваться… потом гляжу – отпустило. Покои

разгромлены, двоих слуг насмерть зашиб. Ну и эту задел.

Осколком скамьи по башке. Нацепил на нее что покрепче

и к тебе…

– Постой.

Вскочил, закутываясь в гиматий прямо поверх набе-

дренной повязки, плеснул в лицо водой из чаши на столе.

Девица в углу рычала и скалилась – то ли привет-

ственно, то ли насмешливо, и острое лицо ее казалось ли-

цом старухи.

– Что за тварь? Богиня? Титанида?

Посейдон прочистил горло, будто собирался запеть,

покривился брезгливо.

– Пока не понял. Она ж не говорит ничего – визжит,

зараза, кусается и плюется, еще и обделалась, пока сюда при-

волок. А я не вглядываюсь, у меня рядом с ней все плывет.

То я в вулкане, то еще где… Но разбираться надо, брат, а то

Зевс на завтра совет назначил, решать: горы или равнина…

не дело, когда эта дрянь по дворцу шастает.

– Разберемся. Держи цепь.

94

При моем приближении девица – теперь видно было,

что она совсем недавно вышла из ребяческого возраста

– распласталась на полу. Прилипла, как дикое животное

перед прыжком. Подняла нездоровые, желтоватые глаза.

– Родню чую, родню… – зашептала, облизываясь

раздвоенным языком. – Что, свора-то испугалась? Вожак

засбоил, сучку свою сожрал, вожаки они… такие. Всех жрут, сколько ни увидят, вот попробуйте на него тявкнуть, так

он… ихи-хи-хи-хи! Что принюхиваешься – по следу идешь?

Вонь забивала дыхание. Тянуло сладковатым духом

разложения и каким-то острым дурманом, просачиваю-

щимся прямо в кожу. Но хуже того – я не мог поймать глаз: она то закатывала их, то косила, то подмигивала тысячью

разных способов…

– Охотником себя мнишь? Хи-хи… охотник – это ваш

младшенький, вожак… А вот этот – бойцовый. У! У! Хочет

вожаку в глотку вцепиться, перервать! А ты, значит, диким

прикидываешься? Вольный? Хе-хе, как же, вольный, если

ты – сторожевой. Это ведь не я на цепи. Это ты на цепи.

Кого охраняешь, а?

– Аид, – хрипло сказал Посейдон. – Заткни ее. Сил нет

слушать.

Тварь подалась вперед, касаясь пола оголенными бу-

горками грудей – бей, мол, мне это в радость!

– Пусть тявкает, – медленно выговорил я. – Собачонкам

такого рода побои – в удовольствие. Они гордятся побоями.

Бьют – значит, обращают внимание. Ее пинают, а она виз-

жит… В моей руке легко хрустнул хрупкий девичий палец,

и Посейдон чуть не выпустил цепь от визга, который раз-

дался следом.

– …вот так. Слышишь меня, дочь Ночи? Тявкай

дальше – и я поступлю с тобой наилучшим образом. Жрать

объедки, получать пинки и камни, валяться на солнцепеке

95

– тебе понравится. А свора кобелей, с которыми Зевс охо-

тится, – ждет не дождется.

Посейдон издал неопределенный горловой возглас.

Девчонка забилась в угол и смотрела на меня – впервые

прямо, не мигая, хотя лицо дергалось, стоило причудливые

гримасы…

Комната начала раскачиваться, стены – сдвигаться

в душный мешок отцовской темницы. Из пустоты свился

тошнотворно-ласковый голос матери: «Хочешь послушать

сказку, мой маленький?». Потом резанул уши пронзитель-

ный крик – он кричал, а не я!

Он, а не я сидел на корточках, уставившись в жадные

желтые глаза, тонул в таком же желтом тумане, медленно

затапливающем разум, и что-то вырастало за его спиной –

будто крылья, нет, жадная пасть, нет, фигура с крыльями

и жадной пастью, кладущая на плечи когтистую руку, а в

руке – ошейник…

– Аид-невидимка…

Жадное сжатие обернулось легким касанием, про-

звучал и сгинул упреждающий шепот Судьбы. Девица в

углу таращилась, облизывалась черным языком.

– А за эту попытку я тебе еще и глаза выколю, – до-

бавил я. По щекам медленно ползли капли холодного пота.

– Подзаборным шавкам они без надобности.

Она сглотнула и передернула плечами. Подняла тон-

кую руку с переломленным пальцем.

– Хорошо охраняешь… Я – Лисса-безумие, дочь Эреба

и Нюкты.

– Кто тебя послал?

– Сама.

– Брат, мой меч в углу. Дай-ка…

–Я сама! Сама!

Посейдон поднялся, опрокинув скамью. Рука с цепью

натянулась.

96

– Сама?! Решила, значит, что Крон тебя после такого с

распростертыми объятиями примет? Выслужиться сперва

хотела?– Я хотела… служить… – Жеребец даже в угол не по-

шел, просто сгреб скамью и замахнулся, и девчонка взвиз-

гнула: – Хотела служить вам!

И вдруг встала, распрямила плечи, покрытые то ли

серыми, то ли седыми, тонкими, как паутина волосами.

Скривила лицо в горделивой гримасе.

– Вы все слепые! Все здесь! Ты обещал мне выколоть

глаза – даже так я буду видеть больше тебя, ибо безумие

всегда идет наряду с провидением. Слышишь, сторожевой

пес своих братьев?! Безумие не лжет – оно снимает налет

лжи со всего, оно подобно первозданному Хаосу, в котором

нет лжи, в нем – кратчайший путь ко всему! Кроноборец…

о, кроноборцу я сделала подарок, он прозрел на миг, он по-

нял, он видел дальше вас всех, он поступил как следует. И

вы тоже все…

И заулыбалась гнусно, протянула руки, валясь на пол

опять.– Ручки-ножки поцелую, служить буду… Верная со-

бачонка! Ваша, для вас… Вам приношу то, что дарит прови-

дение. Крон отверг, малодушный… приношу вам!

Долго без кривляний Лисса, порожденная в наказа-

ние этому миру, не могла. Безумие извивалось возле моих

босых ног, щекотало ступни дыханием и шепотом:

– Провидцами будете… все, все! Что захотите – сде-

лаю… чем хотите – поклянусь. Буду служить, буду ноги

целовать… только укажите…

Я поднял ее за волосы, приблизил лицо к лицу – те-

перь уже без страха заглядывая в туманное марево видений.

Голос звучал на диво невыразительно.

– Ты не шавка – ты ядовитая гадина. Мне стоит пе-

решибить тебе хребет, вырвать зубы и выкинуть в пыль

97

– чтобы каждый мог наступить. А когда ты перестанешь

извиваться – содрать с тебя кожу.

– Аид… – начал Посейдон.

– Посмеешь ослушаться кого-нибудь из детей Крона

– так и сделаю.

Проблеск иступленного счастья в глазах у Лиссы смо-

трелся странно.

– Мне… служить?

– Отправляйся на край света. Послужишь Гере.

Нужно будет – свистнем.

Безумие закивало и на четвереньках рвануло к двери,

едва не утащив за собой Посейдона. Тот натянул намотан-

ную на кулак цепь и высказался вдогонку:

– И если ты только попытаешься сестру этим своим

даром… как Зевса… ты же понимаешь?

Потом размотал цепь. Грохот массивных звеньев еще

долго слышался по коридору. Жеребец прошелся по ком-

нате, пробормотал о том, что вечно у меня в покоях мрак

кромешный, остановился у очага…

– Дела, брат, дела… у тебя вино есть?

Сунул нос в пару амфор, поморщился, кликнул ко-

го-то, послал за «нормальным». Принесенное вино – густое, сладкое, почти черное, благоухало не хуже нектара, и даже

огонь в очаге взметнулся повеселее – потянулся на аромат.

Долгое время пили молча: Посейдон опять оседлал

свою скамью, я валялся на ложе.

– Почему Гера-то? – спросил он наконец. – Понятно,

что от таких предложений не отказываются… пригодится

про запас и безумие. И что услать эту дрянь нужно было не-

медля: Зевс бы ее пришиб здесь, да и сама бед бы натворила

со своими дарами. Но почему к Гере?

– Я сказал, что служить она будет детям Крона. Кроме

Геры, мы все на Олимпе.

– Думаешь, она сестру с ума не сведет?

98

– Было б, с чего…

Помолчали. Интересно, почему все же мне к обеду

тащат кислое вино? Думают, раз физиономия такая, то…

– А может, ты и прав. Гера вообще очень твердо стоит

на ногах. Фетида – это титанида, которая за ней присматри-

вает – тут бывала… жаловалась на такую воспитанницу.

Думаю, она там эту Лиссу порядку обучит. Заставит… на

задних лапках ходить!

И бухнул хохотом, расплескав на себя вино.

Зная Геру – и на передних заставит, и голос подавать

по команде. На то и расчет.

Глаза слипались, и аромат свежих фруктов из чаши ка-

зался запахом макового настоя, которым, как говорят, Гипнос, брат Таната, кропит глаза людей и богов, чтобы они заснули.

– Новостей, брат… новостей! Где я только не был. С

Океаном виделся, правда, не сразу получилось… сколько

океанид обхаживал, чтобы они мне эту встречу устроили!

Ух, и хитрец оказался, все из гостей отпускать не хотел. А

у него там еще дочка есть… Амфитрита. . глаза грустные, а

фигура… эх. Нерей вот тоже… прилип как устрица к рако-

вине. Про тебя спрашивал – наверное, из-за его дочки той, с

которой ты… С Гелиосом тоже пришлось прогуляться – по-

знакомился с Эос-Зарей. Да, а ты с Иридой-радугой знаком?

Она сама явилась, услуги предлагала… что ты хмыкаешь,

обычные услуги, посланницей хочет быть. Она ж носится –

глазом не проследить!

Пальцы лениво вращали ясеневую резную чашу –

бежали по искусным узорам. Пальцам не верилось, что

они не сжимают поводья. Нужно будет проверить, как там

устроили в конюшнях моих скакунов. Хозяину подают кис-

лое вино, а лошадям – гнилой овес? Ну, за это шеи посвора-

чиваю. Волны под пальцами. Деревянные. Пенные буруны

– только выспаться, и к Левке. Лодка – не забыть на совете

оговориться о пристанях…

99

– Э, да ты уже спишь. Ну, на совете завтра поговорим,

если, конечно, Зевсу будет до совета дело.

Вино Посейдон все-таки допил. И уже у двери, стря-

хивая с гладкого подбородка темные капли, вдруг вспом-

нил, обернулся.

– А здорово ты ей это наплел. И про камни, и про свору

кобелей, и про зубы… понятно, почему о тебе такие слухи.

Ушел.

Шкуры на твердом ложе из ясеня, казалось, ожили:

подмяли, пухлые лапы наложили на ресницы – стаскивали

в сон. – Безумие всегда искренне, – задумчиво пробормота-

ла Судьба. Почему-то казалось, что она смотрит на дверь,

закрывшуюся за братом. – Лисса и Ата-обман – две вечно

враждующие сестры, и оттого они мгновенно узнают друг

друга. Если бы ты лгал, невидимка, Лисса услышала бы это…

– Безумие похоже на меня, – пробормотал я.

– Разве ты тоже узнаешь обман?

– Нет, я всегда искренен. Лгать меня никто не учил.

* * *

Посейдон и не хотел – а оказался пророком: назавтра

Зевсу было не до советов.

И на следующий день.

И еще через десять дней.

И если бы только не до советов – а то вообще ни до чего.

– Молоты!

Дворец дрожал. Из дворца началось бегство: сначала

сатиры, потом нимфы, потом мелкие божества…

Даже кони в стойлах чувствовали себя неуютно: тре-

вожно прядали ушами, и по лоснящейся коже бегали впере-

гонки волны дрожи при каждом новом вскрике из дворца.

100

– О-о, молоты! Бьется, грохочет, глушит…

Деревья в саду, который успела развести Деметра, – и

те выглядели прибитыми. Казалось, природа решила нако-

нец взять верх над божественной волей сестры: разве могут

на каменистых уступах расти такие пышные розы, гордые

ясени, мохнатые, с буйными лапами финиковые пальмы?

Ан нет, каким-то чудом росли и благоухали – пока не…

– Что там?

– Ой! – подпрыгнула Гестия, голубые одежды которой

я с трудом углядел в зарослях олеандра. – Аид! У тебя все

лицо запылилось. Лезь сюда, я ототру. Да не через кусты же: исцарапаешься, и Деметра ругаться будет… ох.

Вздох – то ли по безвозвратно пропавшей гармонии

кустов, то ли из-за моего лица, на котором невыразительно, но значится: «Еще мне забот не хватает – Деметре угождать».

– Что там?

Оттирать она меня взялась очень просто: послюнила

край гиматия и принялась возюкать по почерневшему от

пыли лицу, шепотом приговаривая: «Да не вертись же… ну,

куда ты…»

– Брату плохо. Посейдон сейчас у него, и Фемида с ним

тоже часто – ухаживает. Но ему все хуже. Деметра говорит, что

это, наверное, на него напала дочь Нюкты – Лисса-безумие…

– Нет.

– Почему нет?

Потому что Лисса изнывает от скуки в компании Геры

– проверено через Фетиду. Та передает – Гера в восторге.

А Лисса, говорит, на себя руки наложить пыталась.

Два раза. Забыла, что бессмертна.

– Потому что нет.

Потому что это не безумие Лиссы заставляет бра-

та корчиться от боли, кричать, что внутри черепа у него

бродит и прыгает что-то живое, и стонать в ответ на каж-

дый звук.

101

Полянка – не полянка, а издевательство какое-то.

После сплошной серо-желто-зеленой полосы под копытами

коней трава режет глаза непримятостью. Цикады разорались

по-божественному – моя четверка так с голоду не ржет. Пять

шагов до опушенной розовым цветом яблони, развернуться

– семь до абрикоса в белой кипени… Восемь шагов – на пути

душистой преградой вырастает куст земляничного дерева,

цветы – размером в кулак. Развернуться… шесть шагов –

что-то невиданное ранее, выше головы, цветущее фиолето-

выми гроздьями – очередное порождение Деметры…

– Аид!

Чтобы положить мне руки на плечи, Гестии пришлось

встать на цыпочки.

– Почему ты не хочешь смотреть на меня, брат? Что

там случилось?

Я опустил подбородок – и выбросил из-под век то,

что старался скрыть: последствия очередной поездки к

союзникам. Слова – шелуха. Хочешь увидеть сама, сестра?

На, смотри!

Лицо у царя Страта – одного из пяти великих вождей

серебряного века – сонное, добродушное. Тянет слова, глаза-

ми лупает по-совиному: «А-а, что-о Зе-е-евс приказа-ал?»

Заросшая бурьяном бородищи бандитская рожа во-

жака сатиров из Платановых лесов: «Слышь… того, куды

кроноборец скажет – туды и попрем. Ты не мнись, ты нам

волю его давай, а там уже сами разберемся».

Предводительница воинственных нимф из лесистых

взгорий на севере: «А Зевс не смог приехать? Жалко, такой

красавчик! А что он мне передавал? Жа-алко. А он не пере-

давал, случайно, где мы собираемся принимать бой? …куда

ты? Разве на ночь не останешься?»

Высокий гнедой кентавр презрительно цыкает слю-

ной сквозь зубы: «Ну. Слышали уже! Восемь путей Гелиоса

как готовы. Где кроноборец, куда войска выводить?»

102

Лапифы, четверка великанов, дриады, какие-то мел-

кие божки…

Эвр-ветродуй смешливо морщит нос: «Эй, Аид!

Скажи Зевсу, чтобы поторопился. Кронова армия уже собра-

лась в единый кулак, а ваши войска так и торчат посреди

Фессалии порознь…»

– Ничего не случилось. Просто им нужен Зевс! Им –

всем – нужен кроноборец!

Гелиос стыдливо прячет колесницу в пушистых обла-

ках – союзничек, второй учитель! Глаза от меня так же прятал:

«Ну, конечно, я с вами. Но если без Зевса… понимаешь…»

Листва наливается чернью, птичье пенье в ушах обо-

рачивается неясным тревожным подступающим рокотом,

злые языки уже уронили: «бешеный». Мол, Посейдон –

омут, бурное море: разбередишь – так что угодно снесет, но

потом – приласкает, посмеется. А вот Аид – лесной пожар:

не знаешь, когда полыхнет, отгорает быстро, только живых

после себя не оставляет.

– Им нужен Зевс!

« Кому? – осторожно шепчет из-за спины Ананка.

– Им нужен вождь, маленький Кронид. Им нужна воля, ко-

торая поведет их к победе. И зачем тебе воля Зевса, разве у

тебя недостаточно своей собственной?»

– Не вождь! Кроноборец! Оживший смысл!

Пророчество во плоти! Ананка Крона!

Цикады заткнулись, листья перестали шелестеть:

ну его, бешеного. Гестия, теребя край гиматия, смотрит с

сочувствием – она видела две или три такие вспышки, она

знает, что скоро все пройдет…

« Почему ты так уверен, что Зевс – Ананка Крона?

Почему так уверен, что в пророчестве говорилось о млад-

шем сыне? Только потому, что он освободил вас и смог вну-

шить Повелителю Времени чувство страха? Почему ты не

хочешь спросить у меня? »

103

– Незачем. Для них это – Зевс! Они пойдут только за

Зевсом! Они с места без него не сойдут. Зевс. .

Ясень принял удар беспокойно: вмялась внутрь сере-

бристая кора, брызнула древесина, мой кулак до половины

ушел в ствол. Дерево шатнулось, дрогнуло ветвями, а из-за

спины ударил вопль:

– Ты что делаешь?!

И точно – бешеный. Тронуть что-нибудь в саду, кото-

рый развела Деметра, – тут никакой Лиссы-безумия не хватит.

Щеки сестры пылали, широкая зеленая лента, пере-

хватывающая волосы, сбилась на бок, пальцы проделывали

с воздухом странное – царапали, протыкали, отрывали…

Шею бы мне свернула – если б могла. Откуда только

выскочить успела?

– Бесишься? Ты – бесишься?! Так иди вымещай злость

на своей колеснице. Молчи, Гестия! Он у нас воин и умеет

только убивать? Испепелять! Так ступал бы… к таким же,

как ты, ученик Таната! Что ты сделал с кустами? Такие были

чудные цветы… а ветки! Мать-Гея стонет от таких, как вы!

Вас нельзя подпускать ни к чему живому – вы оставляете

пустоши и пепелища, вы…

Тень вдруг отошла, мрак перестал заливать глаза,

напоследок ощутимо стукнув в затылок. Крики Деметры

– лучше, чем корыто холодной воды на голову. Поискал

глазами, на что бы сесть, нашел толстый, окаменевший

древесный ствол, разрубленный надвое (против каменных

скамей в своих садах Деметра отчаянно сопротивлялась).

Сел, потрогал лоб – мокрый, да и хитон – насквозь…

– Что там?

Гестия тихонько подобралась, щедро рванула гима-

тий и принялась вытирать мне руку – до ихора рассадил

на костяшках, чтоб его… Деметра подошла, посмотрела,

хмыкнула. Нагнулась, оторвала еще кусок от плаща сестры

и двинула перевязывать глубокую рану в древесном стволе.

104

– Гестия не сказала, что ли?

– Прячет глаза.

– Ну и правильно прячет. Хуже ему. Все про молоты

кричит. И что внутри – будто кто-то копьем по щиту. Не ест

ничего. Ни нектара, ни… сколько я фрукты посылаю… Нас

никого видеть не хочет. Ни слуг, ни союзников, ни нас.

Она напела что-то в искалеченный ствол, затянула

вмятину тканью и присела напротив кустов – бережно по-

вела рукой, испачканной в сочной зелени, – и ветви начали

подниматься, а зелень пышнеть.

– Фемида говорит, что это его собственные видения, –

тихонько сказала Гестия. – Что он сам себя не может простить

за то, что с Метидой так… и пока не простит, так и будет.

Рука Деметры гневно дрогнула, обломив пару хруп-

ких веточек, сестра тут же охнула и зашептала: «Простите, мои дорогие… а мы сейчас еще лучше, еще пышнее…»

– Фемида?

– Дочка Урана и Геи, правдолюбка большая и закон-

ница, – выбросила Деметра сквозь зубы. – Не видал ее?

Такая рыжая, груди как два пифоса13, плечи – шире твоих, и

нос уточкой. Она тут уже лет десять наездами, а ему еще при

Метиде улыбалась, а сейчас совсем прилипла – не оторвать.

Тряпочки ему ко лбу прикладывает! Кормит из рук! А он ее

терпит! Чем она его так очаровала?!

– Разговорчивая?

– Слова не вытянешь, тебе под стать!

– Тогда ясно.

Деметра скривилась – опять, мол, твои шуточки.

– Гестия, слетай к ручью, там нектар и амброзия ох-

лаждаются. Покорми этого испепелителя. И фрукты возь-

ми, а то наверняка ведь голоднее дракона явился.

13 Пифос – крупный керамический или глиняный сосуд,

предназначенный для хранения продуктов.

105

Сестра голубым мотыльком вспорхнула с древесного

ствола. Деметра ей вслед насупила темные брови – мол, со-

всем как девочка носится!

– Посейдон сюда же придет. Скоро, наверное. Чуть ли

не спим в саду, а иногда и спим тоже. Во дворце страшно…

пусто. Зевс иногда как вскрикнет – кажется, сейчас крыша

на голову рухнет. Афродита на свой остров удрала, к ним-

фам – мол, у нее от этих криков волосы портятся. Почти все

поразбежались.

Заметно. Конюшни пустые, лошадей из колесницы

самому распрягать пришлось. У подножия Олимпа – толпы

перепуганных послов и прихлебателей, а в самом дворце

– десяток не просыхающих сатиров да две-три бледные от

ужаса нимфы – и эти недолго продержатся…

– Посейдона он давно позвал?

– Позвала. Пришла эта… утконосая. Покачала сво-

ими пифосами и говорит, мол, Посейдона зовет. Срочно.

В полдень ушел, пока не было. Щеку вытри, а то будто из

подземного мира вылез. Да что…

Натужно затрещали кусты. Цикады, которые толь-

ко-только начали подавать голоса, подлаживаясь под пти-

чье пение, замолкли вторично.

Посейдон прорвался сквозь заросли как сквозь па-

утинку и шагнул на поляну, оглядывая ее настолько дико,

что Деметра только руками всплеснула вместо того чтобы

орать о своих несчастных растениях.

Выглядел средний – будто самолично сожрал Метиду

и теперь боится признаться в содеянном.

– А-а-а, – сказал диким голосом и ткнул пальцем мне

в грудь. – И ты тут. Уф.

Плюхнулся мимо бревна прямо на траву и попытался

пригладить копну волос, стоящую дыбом.

– Это уж… – пропыхтел. – Совсем, значит. Угу, попро-

сил. Да-а…

106

Гестия подошла, робко сунулась к нему с чашей нек-

тара – Жеребец посмотрел в чашу, понюхал и дрогнувшей

рукой выплеснул благоуханную жидкость себе на лицо.

Нектар золотом закапал с носа, задрожал росистыми ка-

плями на ресницах.

– Что случилось? – шепот у Деметры – прерывающий-

ся, свистящий. – Ему лучше?

– Это я бы не сказал. Он, понимаешь ли, попросил

меня расколоть ему голову.

– Что?!

– Голову, – Посейдон похлопал по темечку. – Молотом.

Или секирой, тут он мне выбор позволил. Говорит, бери,

раскалывай, а то у меня там что-то стучится, будто тесно

ему. Выпустить надо…

– Брату плохо, – прошептала Гестия, роняя амфору14,

из которой пыталась наполнить чашу для меня.

– А почему он просил тебя? Почему не… его? – сестра

вроде бы и жеста указательного не сделала, а все ясно: вот

ты, брат, бегаешь и задыхаешься, а этот бы не стал. Взял бы

лабриссу и голову Зевсу – надвое, тварь бездушная…

– Меня уже просил.

Тревожный денек для цикад выдался – замолчали и

в третий раз. Боги молчат – куда уж нам жизни радоваться, мы насекомые скромные…

Боги правда молчат. У них дело: старшего брата рас-

сматривать, будто у него лишняя голова выросла.

– Просил?!

– Дней пять назад.

Все. Вот теперь уже и листья не шумят – пропускают

прикосновения ветерка. Тут как бы под бурю не попасть…

– Ну и… что ты ему ответил-то?

– «Разбегись и треснись башкой в стену».

14 Амфора – сосуд из глины или бронзы с узким горлышком.

107

Кажется, дверью я тогда бахнул так, что она в куски

распалась.

Шесть глаз – шесть озер немого укора. Ну, конечно.

Кто жену жрал? Зевс. А кто скотина? Аид.

Не представляю, как это получается. Надо бы спросить

у этой Фемиды, раз уж она разбирается в справедливости.

– А что ты… не сказал-то… – Посейдон подумал, мах-

нул рукой и заключил: – А!

Протянул Гестии чашу.

– Брату совсем худо? – тихонько поинтересовалась та,

поднимая с травы амфору, в которой еще оставалось изрядно.

На том месте, где пролился нектар, неторопливо и

величественно разворачивали лепестки золотистые лилии.

– Ну, видок у него, будто он все-таки послушался Аида и

пару раз в стенку-то… Или не пару. И все мне на молот указы-

вал и говорил, что, мол, был бы сын – сын бы ему не отказал…

– А эта? – обернулась от олеандра Деметра, которая

вторично врачевала сломанные ветки.

– Кто?

– Эта, рыжая, с плечами как у мужика?

– Ты про Фемиду, что ли? А что Фемида. . Смотрит

грустно. Лоб ему отварами какими-то обтирает. Но не спорит.

– Скажите пожалуйста, она не спорит! Молчаливостью,

значит, решила взять? Покладистостью?

– Да к чему ей молчаливость, с такой фигурой можно

хоть все время разговаривать, – Посейдон покатал чашу в

руках, вздохнул мечтательно. – Вот вас с Гестией вдвоем

слепить, Афродиту добавить – и как раз одна Фемида по-

лучится!

– Пифосы, – прошипела Деметра, которая поняла,

что здесь ей с Фемидой не состязаться. От прикосновений

сестры олеандр прорастал колючками в полпальца.

– Что с войсками? – понижая голос, спросил Жеребец.

– Я Зевсу-то пробовал говорить… и что Кроновы уже в

108

движении, и что они себе долину на сбор наметили… а он

стонет и все – «Оставь меня!»

– Худо.

– Что, кроноборца им давай?

– Угу.

– А что ты им говорил-то?

А что я им мог сказать? Будет, мол, вам оживший

смысл и рок Крона, однако пока что ваш предводитель со-

жрал супружницу и мается. Только не несварением желуд-

ка, а головными болями.

Карту я вытащил из-за пояса просто от задумчиво-

сти. Она висела перед глазами, захотел бы – мог бы пальцем

в воздухе ее начертить…

Одна низина у реки, где раньше были поселения

людей Золотого Века, а теперь даже не руины – эхо руин.

Хрисопотамия – долина Золотой Реки. Золотой котел, в ко-

торый стекаются армии Крона.

Равнина, изрезанная реками, через которую непре-

менно пройдут эти армии – там нет ни городов, только

три-четыре селения, там леса, но есть – о, есть широкое поле, обширнейший пустырь, поросший полынью, – преддверие

гористой местности…

Игоры, в которых так удобно было бы держать оборону.

« Ты так и не можешь решиться, невидимка? Поле или

горы? Обороняться или бросаться в равный бой? »

«Еще немного – и рати Крона просто беспрепятствен-

но пройдут к Олимпу, потому что наши войска расползутся

в разные стороны».

Гестия баюкает в ладонях в ладонях персик, будто

замерзшего птенца. Напевает памятное:

Мужа с пира жена зовет –

Заплутал средь хмельных друзей.

Плачут дети, угас очаг –

Возвращайся, хозяин, в дом…

109

Песня звучит сиротливо: нет Геры – поддержать с

негодованием в голосе. И нет Деметры: она что-то нашеп-

тывает кустам про пифосы и утиные носы.

« Какие вы все-таки дети, невидимка», – вздыхает

Ананка, задумчиво встрепывая мне волосы.

Какие… дети. Нет больше костра и неизвестности

вовне, вовне – война; в небесах, невидимый днем, торчит

Жертвенник, детьми быть недосуг. Разве что песни остались.

И смысл. Что, Ананка? Посмотри на сестер, на

Посейдона… на меня, невидящим взглядом упершегося в

карту. Нам тоже без него – никуда. Без нашего ожившего

пророчества, которое сейчас катается по постели, держась

за виски, под присмотром верной утконосой Фемиды.

Равнина… горы… равнина… тьфу ты! Целителя надо

искать, к прорицателям обращаться, а не лавагета15 из себя

строить…

– …так ты думаешь – я неправильно сделал, что со-

гласился?

Посейдон, мучительно что-то соображая, заглядывал

в лицо.– Согласился на что?

– Ну, голову брату расколоть, я ж говорил, вроде…

Олеандр под пальцами Деметры осыпался на землю

мешаниной пожелтевших листьев.

Цикады заткнулись окончательно и не поднимали

голос до следующих суток.

* * *

Аэды – хуже тварей в природе не сыщешь. Кто их

вывел под покровом ночи – Тартар знает, а может, это и

ему неизвестно. Ходят слухи, что первыми бродячими

15 Лавагет – командующий войсками, военачальник.

110

сказителями стали люди Золотого века – не пропитания

ради, а развлечения для.

Еще ходят слухи, что Крон похоронил Золотой Век

именно из-за того, что аэдов в нем расплодилось немеряно, и они крепко подружились с новорожденной дочкой Ночи

– Атой-обманом.

М-меч тут в руке вознеся П-посейдон Черногривый,

Трижды острее клыков змеехвостой Ехидны,

С треском его опустил н-на башку кроноборца…

Ик… буль-буль-буль…

Не знаю, с кем из детей Ночи дружен этот аэд. Но уже

подумываю – не познакомить ли его с Танатом?

– Как, говоришь, было дело?

Когда я выхватил у него мех с вином, он еще некото-

рое время булькал (тщательно попадая в ритм гекзаметра).

Потом утер губы, поправил волчью шкуру, сползшую с

плеча, огладил грязными пальцами гладкую полукруглую

доску и завел, отстукивая по ней ритм:

С-славили всем существом громкозвучно богини и боги

Мудрую Зевеса дочь, что родилась в доспехе,

Афину,

Та же копьем потрясла и воскликнула голосом

грозным…

И потянулся к меху, скрючивая пальцы, будто изны-

вал от жажды. Из-под капюшона – волчьей головы – слюдя-

ным блеском посверкивали глазки.

Вино я сказителю вернул, и он принялся заливать его

туда, откуда шел звук: в мешанину волос под волчьей головой.

– Так кто раскалывал Зевсу голову?

Аэд глухо булькнул в мех. «Может, сын, а может,

папа», – невнятно прозвучало из булька.

Оружие он только на моей памяти менял трижды:

сначала была секира, потом почему-то скамейка, меч

вот еще…

111

Странный аэд: по мере того, как вина у него в ор-

ганизме прибавлялось, речь звучала яснее, а песня лучше

складывалась. Под конец меха и вовсе сложилась: и о том,

как Зевс попросил какого-то сына молотом расколоть ему

голову, и о том, как из расколотой головы кроноборца поя-

вилась с боевым кличем взрослая дочь – Афина…

Праздник, который за этим последовал, аэд вознаме-

рился расписывать до заката.

– Хватит. Иди.

Густо рыгнув в небеса на прощание, сказитель обнял

доску и заковылял туда, где лагерем стали сатиры.

Лгать меня никто не учил – да. Мне и не нужно.

Напоить сказителя – а там уж он все сочинит за меня.

– Зачем было что-то измышлять? Почему просто не

сказать правду?

Нос у Фемиды, дочери Урана и Геи, и правда малость

уточкой – так, немного. Вот про пифосы Деметра была

права – в обхвате правдолюбивая Фемида… еще попробуй

обхвати.

– Какую правду?!

Вроде бы и шепотом спросил – а аж в ближайших

горах отдалось. Что прикажешь говорить, справедливая

Фемида? О том, как Посейдон меня за гиматий дергал:

«Слышь, брат… ну, разозли меня хоть немного, настроения

же нет». О том, что он вдарил по черепу Зевсу не один раз, а

четыре? Первый раз – вскользь, еще три – озадаченно крях-

тя и приговаривая: «Из чего у тебя голова-то откована…».

Что? Мне сейчас к сатирам пойти и в красках распи-

сать, как после четвертого раза из головы у Зевса высуну-

лась рука с копьем, расширила трещину… и на свет белый

Афина заявилась не с воинственным кличем, а с криком:

«Сколько можно лупить?!» Рассказать, каким ликованием

встретили на Олимпе дочь Зевса? Ты не хуже меня знаешь,

Фемида, что ликование выразилось фразой Деметры: «А это

112

хорошо, что она на мать непохожа, мать была страшнень-

кая». А потом уже понеслось кто куда: ты и Гестия – пере-

вязывать Зевсу голову, Посейдон – в конюшню, плакаться

лошадям о горькой доле, Деметра просто бегала и голосила, а дочь Зевса…

Эта повела себя спокойнее всех. Поправила чуть

сбившийся шлем. Подошла ко мне, сощурила серые глаза,

глядя снизу вверх. И выдала:

– Я выбрала бы поле. Сатиры, кентавры и лапифы не

умеют драться в горах.

А пир по поводу рождения Афины скомкался и смял-

ся, когда пришло донесение о том, что армии Крона самое

позднее – через два дня будут у Хрисопотамии.

Что из этого мне сказать?

Фемида, стоя на протоптанной сатирами тропе, улы-

балась мягко, покровительственно. Голова, перехваченная

белой лентой, казалась перевязанной, как у Зевса.

– Ты еще не научился ценить неприкрашенную прав-

ду, сын Крона. Поживешь подольше – научишься.

Не ответил и не посмотрел в ответ (взгляд все рав-

но прилипает к формам титаниды, будь они неладны).

Вгляделся в ближайший холм – сюда, значит, лучников – и

вон туда, к западу. Плохо, что лучников мало…

– Что ты здесь забыла?

– Приехала в лагерь. Ухаживать за мужем.

Это что еще за новости.

Темнота впереди дышала в лицо ожиданием, вязкой,

осторожной тишиной. Поле будущего боя было как на ладо-

ни: гладкое, будто кто нарочно тесал, всех возвышенностей –

штук пять, все на нашей стороне. Длинное – сколько хочешь

войск уместится. Из мглы, ползущей от реки, попыхивают

нехорошие огоньки – драконы, все-таки драконы, хотя кен-

тавры возле своего лагеря еще какую-то тварь подстрелили.

Сварили и сожрали, а что за тварь – так и не поняли.

113

А наш лагерь за спиной, то есть, несколько лагерей –

сияют кострами и звенят приветственными криками. «Во

славу кроноборца!» – несется оттуда. Зевс расхаживает от

одних к другим – между травянистых лож сатиров, людских

шатров, древесных обителей нимф и дриад, плотных пала-

ток лапифов, разящих конских потом стойбищ кентавров.

Расхаживает с перехваченной отрезом ткани головой: скром-

ный белый хитон и легкость птицы в каждом шаге, на губах

– улыбка, в волосах – невесть откуда взятое ночью солнце.

А вокруг вздымается стон ликования: «С нами Зевс!»

Вернулся… оживший смысл. Ананка Крона.

Жену с собой приволок. Новую – взамен съеденной.

– Что, скоро свадьба?

– Не будет свадьбы. Война…

Фемида держится на тропинке чуть позади. Тропинка

– узкая, не то что дорога, по которой кентавры на водопой

шастают. Оглушительно пахнет полынью, полынью поросло

все поле, полынь глушит запахи лагерей, ее недавно смочил

дождь, и капли с запахом горечи остаются на руках и плаще.

Моя квадрига, однако, безмятежно лопает полынь, не боясь

отравиться – нашел, чем пугать детей Урановой крови…

– Подол намочишь. Давай подвезу.

Со мной в колесницу и мужчины не осмеливаются.

Ладно мужчины – Посейдон не всегда рискует: «Я уж лучше

на своей, брат… Кони у тебя будто от Тартара родились».

А Фемида, правдолюбивая дочь Неба и Земли, подол хи-

тона приподняла и лезет спокойно. И кони ничего, только

Аластор обфыркал полынью.

– Где сейчас Зевс?

– У людей.

Ехать долго: люди Серебряного века подтянулись

позже всех, пока докатишь до их лагеря – минуешь все

остальные. А они и рады: раскинулись по Полынному полю,

лезут в глаза, царапают слух смехом и песнями…

114

Сатиры – воинственные дети лесов. Рогатые, с козли-

ными ногами (да и запах самый козлиный) – все бодрству-

ют, несмотря на поздний час. Визг, гогот, «А кто со мной в

рощу к нимфам слазить?», таскают туда-сюда палицы, бу-

лавы, кто-то через костер скачет, а вон десятка три вокруг

аэда сгрудились, того самого. Песня об Афине у аэда уже

кончилась, теперь услаждает слух публики историей о том,

как Крон оскоплял своего отца Урана. Со знанием дела поет, даже показывать что-то пытается.

Вид черной колесницы заставляет многоголосый

лагерь притихнуть, но ненадолго: «О. Старшему братцу

неймется», – «Конечно, неймется, у него ж там баба на ко-

леснице! Так кто к нимфам?»

Лапифы – стан мелькает вдалеке, он самый малый из

всех. Вольные титановы племена, древолюди не все опреде-

лились, за кого выходить в эту битву. Кто-то из собратьев –

наверняка на стороне Крона. Между высоких палаток тихо,

только меряют шагом поле высокие, сурового вида часовые,

вооруженные копьями с острыми кремневыми наконечни-

ками. Провожают пристальными взглядами. Доносится за-

ливистое ржание коней, откликающихся Эфону и Никтею,

– среди лапифов тоже есть колесничие…

Нимфы – в роще на окраине поля, набились туда

вместе с дриадами. Роща чахлая, а нимф тысяча с лишним,

все пытаются укрыться под не слишком густой сенью вет-

вей. Сплели себе что-то вроде гнезд. В этом стане костров

не видно – шорохи, птичьи голоса да грустные, протяжные

песни, лишенные обычной игривости. Только духи леса во-

обще бывают разными.

Вот кто бы сказал, что они владеют луками и мечами?

Да еще и в траве противника запутывают.

И видят в темноте чуть хуже Таната.

– Ой, девоньки… – доносится невнятно от рощи. – А

с кем это он?

115

– Ой, не вижу, не вижу… Может, жену себе украл?

– Да кто жену на колеснице-то красть будет…

– А меня вот и красть не надо. Я б к такому на колес-

ницу сама бы…

– Молчи, дура!

У лагеря кентавров четверка замедляет бег и из-

девательски ржет: что, взяли недолошади? Да и какой

лагерь… все вповалку, вперемешку: копыта, щиты, мечи,

пращи, котлы… Храп стоит такой – колесница подпрыги-

вает. Часовых не видно, очень может быть, что их просто

нет. Не иначе как их Посейдон умотал, чтобы не лезли к

нимфам и не задирали людей – он с конелюдьми как-то

находит общий язык.

Похоже, брат все-таки взывает к их лошадиной части.

– Хей! – четверка разогналась, не натяни я поводья –

по горам бы помчались. – Приехали.

Лагерь людей Серебряного века готовился отходить

ко сну. Кое-где еще звучали тягучие здравницы в честь

Зевса, но больше люди зевали, украдкой поглядывая на сон-

ный (серебряный!) лик Селены-Луны в небесах.

Фемида вдруг тронула за плечо. Указала на путь, ко-

торый преодолела колесница.

– Вы рано начали, старший сын Крона…

– Что?

Вторая жена Зевса смотрела туда, где из-за темноты

не было видно другого войска – но оно уже угадывалось по

подступающему глухому рокоту, духоте ночи…

– Рано начали. Да, вы прожили на свете не один день

и успели многое повидать – но опытом и умениями вы ни-

когда не сравняетесь с Повелителем Времени. Не пытайся

играть в своего отца, Аид, – не дотянешься.

Заткнуть бы ее, да незачем: Фемида не умеет разгова-

ривать долго, сейчас это у нее пройдет.

– Приму к сведению.

116

– Не примешь. Ты ведь гордый, как… он, – блекло

улыбнулась Зевсу, который шел к ней от самого высокого

костра. Волосы младшего полыхали, будто был полдень. –

Как все Крониды. Я надеюсь только, что ты поймешь это

вовремя – пусть даже примешь эти мысли как свои.

Отвернулась, протягивая руки Зевсу – тот снял ее

с колесницы как пушинку, хотя Фемида была его выше на

полголовы. Дочь Урана и Геи побрела туда, где виднелась

стройная фигура Афины – та ни в какую не согласилась

пропустить битву…

Зевс подошел ко мне.

– Ну, что скажешь, брат?

– Хороший выбор, – сказал я, кивая в сторону Фемиды.

Молчаливая, мудрая и враз не проглотишь – где еще

такое сокровище найдешь.

– А про битву?

– На рассвете.

– Посейдон тоже так говорит. Драконы уже там, а

значит, и остальные скоро подтянутся – этих тварей не

очень-то удержишь, бросаются на свежее мясо. Ночью они

не полезут: чудовища у него – из ночных, но великаны, ла-

пифы и титаны лучше видят при свете. Пожалуй, что как

раз к колеснице Гелиоса нужно ждать.

Выглядел кроноборец отменно: и не скажешь, что пару

дней назад по его голове четырежды прогулялась секира.

Глаза сияют, щеки горят – будто на свидание, а не в бой.

– Так и будем сидеть и ждать, пока к нему подтянутся все?

– Аид, да ты же не хуже меня знаешь… мы можем

пойти вперед. Вырезать этих драконов, двинуть армии к

Офрису… только дальше – леса и болота, и в такой мест-

ности у них десятикратное преимущество. Нужно встре-

тить их здесь.

В самом деле – что я как маленький, сам же лет трид-

цать назад эти доводы младшему и излагал.

117

– Хоть бы ночь была короткой, – Зевс хотел прибавить

что-то еще, потом кивнул и зашагал за Фемидой.

Тратить время на сон в такую ночь кроноборец явно

не собирался, а я потерял сон то ли три, то ли четыре ночи

назад. Только выпряг из колесницы четверку: пусть отдох-

нут хоть несколько часов перед боем. Потом прихватил

хлену16 и забрался на холм, возле которого стояли наши

шатры,– самый высокий на поле, с лысой каменистой ма-

кушкой.

Запах полыни волнами шел снизу – похожий на

пыльный аромат времени.

« Хочешь – побеседуем с тобой, невидимка? Самое оно

– поговорить перед первым настоящим боем с собственной

судьбой».

«И что скажешь?»

«Желаешь – сказку тебе расскажу? »

«О чем?»

« О войске Повелителя Времени. Прикрой-ка глаза.

Вспомни, чему я тебя учила: если постараться, можно уви-

деть что угодно. Смотри. Слушай…»

Смотрю в темную даль, которая – не так уж темна

и не такая уж даль. Слушаю тишь, которая – не такая уж

и тишь…

Огнистые вспышки – пых-пых-пых – это драконы,

никто не знает, где их кладки, никто не знает, почему эти тва-

ри служат Повелителю Времени. С одной головой, с двумя,

с семью, есть такие, что голов за полсотни, но эти – редко…

С алмазными когтями, в плотной каменной броне, половина

выдыхает огонь, некоторые так просто очень кусачие…

« А вон там великаны, это от их шагов подрагивает

земля. Слышишь, невидимка? »

16 Хлена – теплый плащ из шерстяной ткани, обычно им

укрывались в походах.

118

Слышу. Выплодки первых титанов, а иногда и самой

матери-Земли, отростки гор, с гор и спустились, на дубины

себе выворачивают целые деревья, мозгов – с кулак, а зло-

сти – с два Олимпа у каждого. Племен немного, все больше

в одиночку живут, явился я как-то в одно южное племя зна-

комство завязывать – спасибо четверке, удрапали от такого

знакомства. Аластор, Эфон, Никтей, Орфней – сроду так не

носились, будто поняли приветствие вожака: «Ну, этого в

лепешку, а кони – это хорошая похлебка получится!»

« Тс-с… это подземные твари, маленький Кронид.

Рассказать тебе о них? »

Я сам могу о них рассказать – навидался за время си-

дения в отцовской утробе… Из глубинных пещер, из болот

и трещин в земле, из вулканов – выползают чудовища, по-

рожденные неизвестно кем: их родители нечасто хвалятся

таким родством. Гидры с пятью, девятью, двадцатью голо-

вами, крылатые змеельвы, каменные волки и родственники

Гелло, девушки-змеи с когтистыми руками, охочие до чужой

крови, – откуда столько наползло на зов Крона? Говорят, что

многие – из подземного мира, обители Эреба и Нюкты, ме-

ста обитания ночных богов и теней умерших, куда никто по

доброй воле не сунется. Вышли, мол, из тамошнего огненно-

го мрака и ядовитых болотных испарений – может, так, я в

этот мир не спускался, не знаю…

« Это лапифы… это демоны и мелкие божки, встав-

шие на сторону Повелителя Времени… нет, неинтересно…

ах вот, титаны…»

Во тьме и запахах полыни бредут высокие фигуры.

Дети Урана и Геи. Потомки детей Урана и Геи. Шагают ре-

шительнее всех – усмирять бунтовщиков. Грузный Менетий

тащит осколок скалы, Атлант едва ли не касается макушкой

неба и усмехается брезгливо: не по душе ему битва, на уме –

жена и дочки. Титий, сторукий гигант Эгеон, вещий Япет –

этот кажется, вообще просто посмотреть, он же утверждал,

119

что соваться в битву не будет, потому как вещий… Кто

помладше, пониже ростом – тех знаю не всех, хотя кое с кем

встречались и оставили друг другу хорошие зарубки на па-

мяти: я – мечом, они – палицами и копьями.

« Смотри, маленький Кронид. Слушай меня…»

Ночь была муторной и длинной.

Утро зато выдалось на славу: Гелиос твердой рукой

отпихнул с неба сестрицу и решительно позолотил своей

колесницей небосклон. Полынь умылась росой и приглу-

шила запах – травы смотрелись в бледную синь неба.

Травам не было интересно, что совсем скоро они

будут примяты двумя войсками, испятнаны разной кровью

– черной, алой, прозрачным бессмертным ихором.

Ничего, пренебрежительно молчали травы, – от-

растем.

Афина стояла чуть позади отца – и все-таки впереди

остального войска. В центре. Прямая как стрелка, гордая

и не собирающаяся оглядываться на лагерь, где осталась

ждать встревоженная Фемида. Нипочем не скажешь, что

перед рассветом дочь Зевса совсем не по-взрослому носи-

лась по лагерю, одурев от чувства грядущей битвы, и изма-

тывала солдат: «А где вы расположитесь? А разве рядом с

кентаврами не сатиры? А я бы их не ставила рядом, они же

друг друга не выносят…»

Посейдон решил сражаться пешим, стоял теперь

справа от Зевса, опираясь на копье. Секиру он после памят-

ных событий видеть не мог.

Я был на колеснице – слева.

Время, чтобы занять любые позиции, у нас оставалось:

Кроново войско медлило на своей стороне поля – притекло

за ночь, качнулось было навстречу с первыми проблесками

зари – да так и остановилось, затопталось на месте. Крона

не было видно: над головами лапифов возвышались лишь

гибкие шеи драконов, торчали великаны да титаны.

120

– Залипли, – процедил Посейдон, потрясая копьем. –

Поняли, с чем столкнулись, что ли?

И в ту же секунду неровная кромка воинов Крона на

том конце поля дрогнула. Земля задрожала под тяжкой по-

ступью великанов. Колыхнул небеса боевой клич титанов,

и воинственным ревом за спиной отозвались кентавры.

Когда до столкновения осталось совсем немного,

мы, не сговариваясь, секундно вскинули глаза в небо: то ли

чтобы не видеть перекошенных рож великанов, то ли удо-

стовериться, что наша клятва – Жертвенник – не до конца

растворилась в утреннем свете…

В небе над Олимпом, задевая крыльями облака, па-

рил орел.

– Хороший знак! – сказал Зевс радостно.

…первый бой мы позорно проиграли.

121

Сказание 4.

О подземном мире и начале

настоящей игры

Здесь, за глухим порогом,

Не слышен волн прибой.

Здесь места нет тревогам,

Всегда царит покой. .

Созвездий мириады

Сюда не шлют лучи,

Ни радости беспечной,

Ни скорби быстротечной –

Один лишь сон, сон вечный

Ждет в вечной той ночи.

Л. Суинберн

Спотыкаюсь. Мысль сцепляется с мыслью, память,

что свободно лилась до сих пор, хлестала черным потоком,похожим на воды Амсанкта, словно загустевает и не хочет

показать себя. Мнемозина, видя выражение моего лица, от-

ступает от меня бесшумно… ты куда, я же только начал!

И серебристых листьев вокруг нападало не слишком много,и черта не подведена, и все закончилось, и теперь я могу

позволить себе все, что угодно – даже вспомнить тот день.

В конце концов, в кладовых моей памяти завалялась

сотня-другая воспоминаний похуже, и мне придется выта-

щить и их, вытряхнуть пыльный покров, сплетенный из

гнева, ненависти, горечи…

Придется – если хочу, чтобы для меня все действи-

тельно кончилось.

Чтобы за плечами не было хотя бы памяти.

Чего мне стесняться? Мы были молоды, даже я.

122

От чего отворачиваться? То поле пропиталось ихо-

ром и кровью наших союзников века назад, а теперь на нем

сеют и жнут смертные, радуясь богатым урожаям. Боги,

если и бывают возле него, проходят, не вспоминая…

…тысячи тел. Движущиеся: сатиры и кентавры жи-

вучи, и агония их покидает медленно. В этом почти неесте-

ственная гармония, в хрипах и стонах – почти что песня.

Все брошены всеми: никто не добивает противников. Никто

не подбирает союзников. Войска чудовищ частью перебиты,частью – отозваны Менетием, своим предводителем, мы…

Сбежали.

Отступили, – приходится поправлять себя мыслен-

но. Нет, просто ушли, потому что кулак Ананки, который

ударил по нам, был слишком тяжел. И не было сил обернуть-

ся и глянуть на тех, кто умирал из-за нас.

Мы были молоды.

Мы начали слишком рано.

Мы все равно победили – века назад, и горластые

смертные аэды насоздавали песен, треплют Титаномахию

на каждом углу, а Аполлон воспевает наши подвиги на

Олимпе, аккомпанируя на златострунной кифаре, да так –

заслушаешься.

Правда, Фемида, если присутствует на таких пирах,

кривит губы и морщит нос, будто от кифары Сребролукого

несет тухлятиной. Но не говорит ничего: знает, что боги

просто не умеют петь о собственных поражениях.

Слишком велико искушение сказать себе: это было

давно и неправда, мы победили, мы великие, мы…

Может, люди когда-нибудь сделают это за нас?

Тишина падает ко мне на ладонь листиком, кованным

из серебра, смыкается над водами Амсанкта погребальным

покровом.

Ты отвернулась от меня, Мнемозина?

А я все равно не могу забыть.

123

Говорят, что победа пьянит – поражение пьянит

хуже. Оно бьет в голову без веселья, шумит, как молодое

вино в мехах, раскачивает мир и под конец сжимает виски

торжественной болью похмелья.

Мы все были пьяны хуже сатиров – проигрышем.

Вожди, лавагеты и рядовые солдаты – правда, на

долю тех еще перепали раны, потому им досталось меньше

этого чувства…

Словно в глотку тебе насильно залили вино пополам

с желчью Ехидны. Пьяный яд, гремучая смесь: горячка

битвы еще не остыла в жилах, и пальцы сжимаются в кулак

– мол, как же так? Нет оружия?

А оружия нет, потому что – бессмысленно. Не на кого.

Там все мертвы, кто не мертв – в агонии, и незачем вождям

наблюдать за тем, как мрачные боги подземного мира пиру-

ют, вырывая тени из тел.

Вождям положено сидеть в тронной зале их отца – то

есть, конечно, в их совместно-собственной – и переваривать

обед потяжелее своей жены.

Поражение. Блюдо, обильно приправленное горечью

бессилия и яростью от сознания того, что этого не может быть.

Женщин не было: они занимались ранеными. Кроме

Афины, но она была и не вполне женщиной. Не сняла даже

доспехов и сидела тут же, правда, поодаль от нас, кусая губы

и время от времени пристукивая кулаком по коленке. Юная

дочь Зевса так предвкушала этот бой – наверное, рисовала

его себе как-то иначе…

Жеребцу отменно досталось, он приковылял

сюда, сильно припадая на левую ногу и держась за бок,

но с ранеными остаться не пожелал, уперся: «Я с брать-

ями». Теперь сидел и молча пил – глядя в одну точку,

чуть приподнимая чашу, словно приветствуя кого-то,

кто был виден только ему. Лицо у Посейдона было со-

средоточенное и чуть ли не торжественное. Видимо, ему

124

непременно нужно было разбавить желчь поражения –

вином.

Младший никак не мог успокоиться. Он то цепенел

на своем троне, то сыпал приказаниями, потом сам пони-

мал, что все запоздало… бормотал что-то себе под нос – сы-

пал планами. Затем вскакивал и расхаживал, будто рвался

назад, на поле боя – и нужно было удержать непослушное

тело, удержать… Иногда начинал говорить – горячечно, пе-

рескакивая с темы на тему, вспоминая, что вот тот-то царек

оказался трусом, а этот предателем…

Я снял доспех и закутался в гиматий. Кровила рука:

располосовало шипом на хвосте какое-то отродье. Прямой

бронзовый меч работы тельхинов, который я взял себе из

оружейной, остался на поле боя – осколками, после стол-

кновения с секирой неизвестного мне титана. Лабрисса

младшего тоже была зазубрена – я смотрел на ее рукоять,

которая высовывалась из тени.

В голове, среди болезненной пустоты, бродило одно:

«Мы рано начали».

– Две тысячи… – бормотал Зевс, в очередной раз сры-

ваясь с трона, он будто задался целью измерить шагами зал

во всех направлениях. – Откуда у него? Все донесения… вся

разведка, союзники…! Когда он мог успеть?!

– Да эти твари плодятся каждый день, – сипло ото-

звался Посейдон. – Только мясом подкармливай.

– Плодятся… а ты куда сунулся?! – только и ждал,

чтобы – новую жертву. – Ведь было же обговорено: резерв,

не лезешь… у них же на флангах лучники! Полез…

– Да я тебя выручать полез. Тебя как раз окружили, а

там великаны эти, а Аид со своей колесницей позади завяз…

– Без тебя выбрался… а! – младший махнул рукой и

развернулся ко мне – отыскал новую цель. – А ты… ты вооб-

ще… как ты сражаешься?! Как тебе вообще в голову пришло

– телом, как смертному?!

125

– Как учили, – угрюмо отрезал я, трогая рану на руке.

Нужно-таки перетянуть гнусную царапину: от запаха ихо-

ра уже поташнивать начинает.

– Учатся смертные! Умеют и выбирают – смертные! Ты

должен – желать! Приказывать! Повелевать! Бить не телом или

оружием, а своей сутью, нутром, мощью, которая за тобой! Ты

знаешь, что нас – рожденных после титанов – называют бога-

ми? Ты вообще, представляешь, что такое быть богом?!

Наверное, не сидеть, завернувшись в гиматий и

прислушиваясь к постанывающему телу. Впрочем, раз уж

появилась возможность ответить…

Поднял глаза, суженные в недобром прищуре.

– Ну и расскажи мне, как это – быть богом. Пиры

устраивать? По нимфам шастать? Жен глотать? Строгать

детей?! Хороший способ найти союзников!

Зевс молча рванул в тень за лабриссой, а Посейдон

подскочил, опрокинув сиденье – и стал между нами, подняв

руки, покряхтывая от боли. Чашу он выпустил из рук, и вино

опрокинулось, образовав на полу лужу цвета смертной крови.

– Обоим уши надеру! – громыхнул Жеребец, делаясь

пугающе серьезным. – Не посмотрю, кто старший, а кто

кроноборец! Боги, не боги… мужиками будьте! Проиграли?

Проиграли! Первый бой? Это только первый бой. Значит,

что-то надо делать иначе, союзников больше находить или

еще что. Значит…

Он умолк, согнувшись и прижав руку к пробитому

копьем боку – грудь тяжело вздымалась. Зевс, который так

и не успел схватиться за секиру, подошел, приобнял брата за

плечи, помог вернуться на место. Проговорил, глядя в пол:

– Если он сейчас перейдет в наступление – нам не

отстоять Олимп. После сегодняшнего поражения потеряем

половину союзников, и как их вернуть… кого еще звать… Я

не ждал, что у него окажется столько.

– Никто не ждал, – отозвался я.

126

Младший кивнул – да какой младший… Постарел

он за этот бой. Заострился, как бронзовый меч, закаленный

тельхинами. Вон, скулы выступили, со мной сходство про-

ступило. Или с отцом.

А все-таки – юнец, и борода расти как следует не жела-

ет. Пусть себе – взрослая дочь… да и вообще, сколько у него

уже детей? Сбился со счета. Все равно юнец. Да и все мы…

Мы рано начали.

– Нужно время.

Неверно, младший. Время сейчас против нас, по-

слушное руке отца. Отец вертит им, как хочет, и дни мчатся

вокруг нас сумасшедшей круговертью: он успевает набрать

союзников, вооружить армии, расплодить чудовищ – мы

успеваем в десять раз меньше…

Нам нужно то, что перекроет все его преимущество

во времени.

Или же нам нужно наше время – отвоеванное у отца

– чтобы найти это средство…

– Его даст только перемирие.

Я поднялся, со скрипом расправляя гудящие мышцы.

Кажется, в этой круговерти дней мы случайно забыли, что

молоды: всё упивались возможностью почувствовать себя

повзрослее. Зря. Молодость хороша тем, что редко играет по

правилам, она презирает правила, установленные старика-

ми, – а старики под грузом многолетней мудрости не могут

даже вообразить, что кто-то способен выйти за рамки.

– Отец не пойдет на это… – начал Зевс, потом тряхнул

головой, хмыкнул и заявил весело: – Ну, значит, сделаем так, чтобы пошел.

Молодость хороша уже тем, что умеет играть.

Старость умеет только выживать и сражаться.

Идти к дверям приходилось медленно, но с каждым

шагом мышцы разогревались, вспоминали привычное…

быстрее, быстрее…

127

– Аид, ты-то куда сейчас?

– Туда.

– Зачем?!

Это Посейдонов голос – пораженное бульканье, пода-

вился вином, значит. Средний прост. Проиграли – ну, прои-

грали. Чего ж возвращаться и смотреть на последствия?

Мы же боги!

– Со знакомым повидаться.

Захлопнул дверь, за которой осталась тишина в лице

двух моих братьев.

Хватит играть по отцовским правилам! Хватит дей-

ствовать по любым правилам – пора их создавать! Так по-

ступают боги, верно ведь, младший? Боги поступают, как я

сейчас – идут, на ходу перетягивая глубокую царапину на

руке, не внимая стонам, которые несутся со всех сторон, –

все покои и коридоры дворца забиты ранеными союзника-

ми. Идут, глядя прямо перед собой и видя только свой путь, отстраняя с него нимф и богинек, которые бегают туда-сюда

с чистыми полосками тканей, травами и нектаром… Идут и

думают о том, что есть только – цель.

А средства к ней мы будем подбирать сами.

Гелиос – титан по натуре, вот для него и есть правила

вроде «нельзя мне вместе с тьмой».

Я же…

Я задумался и не заметил, как шагнул на поле, с кото-

рого еще так недавно унесла меня колесница.

Живое поле.

Живыми были совы, коршуны и вороны, которые

собирались со всех окрестностей – пировать. Застилали

начинающее темнеть небо. Пикировали на трупы, време-

нами сцепляясь между собой. Нажирались до такой сте-

пени, что не могли потом взмахнуть крыльями и ходили,

странно переваливаясь с боку на бок, изредка отрыгивали

128

проглоченное – и тогда уж спешили, чтобы набить брюхо

опять. Шелестящая крыльями масса.

Мухи и осы тоже были живы – кружили неровными

тучами, устилали мертвецов черным смертным саваном,

гудели, заглушали хрипы и стоны.

Их было много – хрипов и стонов.

Их было еще немало – живых.

Сатиров, и кентавров, и нимф, дриад и людей века

Серебряного, неразумных смертных, принявших нашу сто-

рону по глупости.

Тех, кто умирал под нашим чутким руководством.

Или нет, тех, кто оказался в этом месиве под нашим чутким

руководством – в грязи, израненных копьями, пронзенных

чьим-то бронзовым мечом, со стрелой в животе, с лезвием

секиры, которое вгрызлось в плоть; придавленных тушей

чудовища. Умирать они должны были теперь – когда никто

не пришел, чтобы подобрать их, когда новые господа жизни

трусливо отступили, бросив союзников, а Гелиос спрятал

свое лицо за тучей: он оставался на нашей стороне и не хо-

тел этого видеть.

Слышать.

Проклятий вперемешку со стонами хватило бы, что-

бы отравить самый воздух. Кто-то из еще живых заметил

меня – и к проклятиям прибавилась мольба и еще что-то

невнятное… надежда на то, что это все ошибка, их спасут, о

них позаботятся…

Никогда не задумывался над тем, что такое надежда,

знаю только, что она живуча. Теперь знаю еще: она ослепля-

ет. Ждать помощи от меня?

Я прошел мимо мольб, и стонов, и проклятий, и кар-

канья жадного воронья. Мимо разбитых колесниц, воткну-

тых в землю копий и рассыпанных стрел. Встал там, где уже

стихали предсмертные хрипы: три или четыре кентавра ле-

жали рядом и умирали тоже рядом, изломанные двухтелым

129

великаном, который распластался, истыканный стрелами,

неподалеку.

Прикрыл глаза в прищуре.

Приблизились хрипы и стоны, сложившись в особую

музыку – под глухой аккомпанемент гудения, карканья,

уханья, клекота паразитов. Музыка проигранной битвы:

кого-то рвет кровью, кто-то пытается пошевелиться, вот

чей-то свистящий вдох…

Почти гармония.

Из которой время от времени вычеркивают ноты.

Смолк один хрип – на северной окраине поля. Почти

тут же – на востоке, где лежал резерв Посейдона, выко-

шенный лапифскими лучниками. Шелест крыльев – это

коршуны спускаются на еще теплую добычу. Шелест других

крыльев – тот, который я хочу услышать – железных…

Тонкий, холодный свист клинка в застывшем воздухе

бранного поля. Единственный клинок, который звучит по-

сле того, как все битвы уже закончены. Благословение для

тех, кто измучен слишком сильно и зовет обладателя этого

меча по имени, умоляя сжалиться, не подозревая, что ему

недоступна жалость…

И взлетают в воздух отсеченные мечом пряди волос

– тут же в воздухе растворяясь. Символы того, что ты нын-

че тоже – отрезанная прядь. Иди себе бледной тенью, ищи

мир, где тебя примут как своего и дадут успокоение.

Тени появились первыми – недоумевающие, глядя-

щие на покинутые ими тела. Потом из мглы выступил меч

– сверкнул на востоке, затем ближе к центру, едва слышно

взвизгнул над каким-то сатиром…

Появилась фигура. Исчезла. Появилась. Каждое

исчезновение – жизнь, то есть, смерть. Срезанная прядь

волос. Новая тень.

Он работал не оборачиваясь, и я не виделего лица

– мне и не было нужно. Лицо у него всегда говорило мало.

130

Говорящими были глаза, но вот глаз рассмотреть не удава-

лось, потому что в мою сторону он не смотрел. И рядом не

появлялся. Не мог не знать, что я здесь, – но не появлялся.

Я ждал, вслушиваясь в гармонию боли, где станови-

лось все меньше и меньше живых нот и все звонче звучало

воронье. Кентавры рядом со мной уже не могли ни молить,

ни проклинать. Скоро двое перестали хрипеть. Значит,

ждать осталось недолго.

Мелькнуло лезвие совсем рядом – срезая прядь с голо-

вы у гнедого. Рванулось лезвие у меня в руке – на перехват.

Меч я подобрал, не присматриваясь к нему, просто вынул из

руки у вот этого же самого гнедого…

Железо столкнулось с золотистой бронзой.

– Радуйся, Убийца.

Он поднял меч и отступил на шаг, не пытаясь, впро-

чем, исчезнуть.

Чуть покривились плотно сомкнутые губы: «Чего

тебе, Кронид?».

«Пришел спросить, куда ты пропал после нашего

освобождения. Я ждал вас с Гелло, а вы исчезли на полсто-

летия». «Тебе-то какое дело? Ты со своей семьей. Ты бог».

«Ты тоже».

«Нет».

Обвел рукой поле, на котором у него нынче вечером

так много работы по милости армий отца… по нашей ми-

лости. «Боги не рождаются в наказание этому миру. Ты

знаешь, кто рождается. Я не бог, это знают все. Спроси, кто

такой Танат, – и тебе ответят: чудовище. Чудовищу не быть

среди богов. Они смотрят на нас с отвращением, они счита-

ют себя выше нас… Может быть, правильно считают. Дай

мне продолжить мою работу, бог».

«Не зови меня так».

131

«Как мне звать тебя?»

«Как раньше. Ты навещал меня в отцовской утробе.

Ты учил меня драться на мечах. Мы вдвоем удерживали

Посейдона…»

Он глядел с хмурым недоверием. Я протянул ладонь,

кладя на нее лезвие меча.

«У нас с тобой кровь одного цвета, Танат. Хочешь –

смешаем ее?».

Меня пока не называют чудовищем. Но скоро, на-

верное, назовут – если я и дальше буду избегать пиров и

общества нимф. Слова «угрюмый» и «неуживчивый» уже

приклеились ко мне упрямыми пиявками – волочатся, куда

б я ни направился. Меня это не тяготит.

У нас с тобой много общего, Убийца.

Дернулись губы, и зябко зашелестели железные кры-

лья за спиной Таната.

– Побрататься с тобой – значит побрататься и с

остальными Кронидами. Я не настолько чудовище. Такая

жертва мне не нужна.

И потом уже привычно, глазами: «О чем ты хотел

попросить меня, невидимка?»

«Мы сражались и проиграли».

«Я видел. Я все время был здесь – много работы… Ты,

кстати, бездарно дерешься».

«Нам нужно время».

«Вам нужно перемирие, долгое и мучительное, на

которое ваш отец все равно не пойдет».

«Не пойдет, если мы продолжим себя вести как он.

Как воины. Как зрелые мужи, которые играют по установ-

ленным правилам».

«Значит, хотите воевать как мальчишки?»

«Да – потому что когда мальчишка получает по носу,

он не стесняется спрашивать совета у тех, кто мудрее его. Не

боится искать союзников в игре там, где никто бы не стал…»

132

Танат прикрыл глаза. Потом приоткрыл – блеснул

вопросом: «Чем я могу тебе помочь?»

– Проведи в подземный мир, – сказал я вслух. – Хочу

поговорить с Эребом и Нюктой.

* * *

Это чудесно – дружить с чудовищем. Бог, человек, са-

тир – кто угодно бы разразился визгом: «Ты пришел ко мне

только чтобы проникнуть в мой мир! Ты меня используешь!»

В Убийце начисто отсутствовала подобная чувстви-

тельная чепуха.

«Пошли», – сказал он, пожимая плечами.

Чего там, мол. Легко. Нюкту не обещаю, она вон сей-

час на небо колесницу выкатывает, а поболтать с Эребом –

всегда пожалуйста. Ты ведь помнишь, Кронид, что только

безумный осмелится беседовать с первобогом, олицетворя-

ющим Неизбывный Мрак?

А как же, помню. И с Лиссой-безумием я знаком не

понаслышке: она после памятной встречи от меня на карач-

ках куда подальше уползает и всякому встречному-попереч-

ному доказывает: «Этот и без моей работы ушибленный».

А еще молодость склонна к отчаянным поступкам.

Сразу я, конечно, в подземный мир не сунулся.

Отоспался, зарастил раны, пару раз навестил Левку, до-

ждался, пока появится определенность: отец собирает во-

йска для штурма Олимпа, Офрис – кипит от подготовки,

затевается что-то грандиозное…

Тогда решил – пора, других путей нет. Поколебался

на мгновение: сказать ли братьям?

Не сказал.

Гелиос готовился выкатить на небо свою колесницу,

когда я явился к указанному Танатом месту: мысу, который

сейчас носит название Тэнар.

133

Вдалеке, недовольное чем-то, шипело море, кусало

берег пенными бурунами. В шум волн вплеталось почти

такое же недовольное ржание: словно из волн набегали на

берег попастись табуны лошадей. На самом деле это исходи-

ла обидой моя квадрига17, оставленная у последней чахлой

рощи, которая встретилась по пути.

С неохотой расступались скалы – древние, выветрен-

ные. Старались впиться осколками в сандалии. Удержать.

С каждым шагом мир словно выцветал, и даже небо над

головой из бирюзово-голубого стало сперва дымчато-опа-

ловым, а потом блекло-серым, с легким налетом голубизны.

Камни выпили тепло и радость из солнечных лучей, и лучи

скользили по ним равнодушно – бледные, медлительные…

Убийца ждал неподалеку от того места, где скалы ра-

зевали темный зев, приглашавший спускаться. Он стоял у

небольшого озера с черной водой. Крутые берега озера были

голы – ни признака растительности.

– Амсанкт, – сказал Танат вместо приветствия. –

Последняя черта перед входом.

Мертвое озеро, казалось, больше принадлежало

тому, что за входом. Всем своим видом оно показывало, что

наполнено не водой, но густым мраком.

Ни бога, ни озерных нимф у этого водоема не было –

то ли умерли в незапамятные времена, то ли ушли куда-то, а

скорее просто никто не пожелал здесь поселиться.

Дохнуло легким холодком – мимо двигалась тень

высокого кентавра. Кентавр брел понуро, заплетаясь всеми

четырьмя ногами, на ходу повернул голову, взглянул на

Таната, простонал что-то и поплелся внутрь – в расселину.

Других теней не было видно.

– Мало умерших, – заметил я. Убийца пожал плечами.

«Ты сморозил глупость, невидимка, – сказали его глаза. –

Откуда быть умершим?»

17 Квадрига – упряжка, четверка коней.

134

Ах да, смерть нынче занята. Выступает проводником

для непутевого сына Крона, который за полвека ни разу не

удосужился спуститься в подземный мир.

Впрочем, есть те, которые дольше живут – а не спу-

скались. Об этом месте долетает немногое, но ужаса этого

немногого вполне хватает, чтобы боги или смертные не

рвались сюда ради простого любопытства.

Спуск начался сразу же, как мы шагнули в расселину.

Не было ступеней: каменистая, неровная тропа, затхлый

воздух и базальт по обе стороны и над головой. Тьма. Ничем

не подсвеченная и ничуть не тревожащая, потому что в

утробе отца было потемнее… Впрочем, та тьма была живой,

дышащей, злобной, а эта – мертвой и настороженной.

Хотя разве мертвое может быть настороженным?

Тишина, которая сперва нарушалась только шорохом

наших шагов, наконец начала разбавляться плеском воды и

холодком. Медленно из полной тьмы выступил каменистый

берег, облизываемый ледяными – на расстоянии чувство-

валось – водами. Сложно было угадать, откуда и куда несет

свое тело эта река, но казалось, что вода здесь по какой-то

важной причине. В ней чувствовалась суровая целеустрем-

ленность, обычная для древности.

– Стикс, – негромко уронил Танат.

Я слышал о титаниде этой реки от Посейдона. Тот

– от ее отца Океана. Сказано было так: «Если уж нужны

вам союзники – я бы вот Стикс попросил, но…» – «Что?» –

«Боюсь».

Глядя на реку, неспешно и раздумчиво движущую

вязкую воду с запада на восток, впору было понять, чего так

испугался древнейший Океан.

Другого берега не было видно. Над рекой изгибался

древней ковки мост – единственный источник освещения.

Тонкий, легкий и сам по себе мерцающий лунным светом,

он не отражался в ледяных водах – зато позволял видеть их

135

и чувствовать ежесекундно, что ты сейчас в них свалишься.

В хрупкие перильца, готовые рассыпаться от одного при-

косновения, были вмурованы адуляры – лунные камни.

– Работа Циклопов? – спросил я. Танат пожал плеча-

ми. Может, ему не доводилось видеть других произведений

подземных ковачей, которых Уран заточил в Тартар. А мо-

жет, просто было все равно.

Тьма начинала редеть – нет, просто становиться ба-

грово-оранжевой. По правую руку появилась черная, отпо-

лированная скала. По левую так и плескали воды Стикса:

река опоясывала подземный мир не один раз. Ворота, че-

рез которые свободно могли въехать пять колесниц, были

зажаты между черной водой и скалой. Бронзовые створки

оскалились мордами псов, посверкивали рубинами глаза в

тщетной ярости. Ворота стояли нараспашку, и от них ухо-

дила скалистая тропа. Пустая. Коварная и короткая.

Распласталась под ногами, приглашая идти вперед, а

потом вдруг закапризничала, вильнула влево и уперлась то

ли в холм, то ли в курган, то ли в подобие сторожевой выш-

ки. Танат кивнул – поднимаемся. После недолгого подъема

выпростался и сказал негромко:

– Гляди.

С не очень высокого холма подземный мир можно

было увидеть едва ли не весь: мы стояли на вершине чаши.

Чаши, многократно опоясанной черными водами

Стикса.

И довольно скудно освещенной – если бы мне могла

мешать темнота.

Багряный сумрак клубился под сводами, временами

переходя в огненный полумрак – вот и вся разница. Огонь

и тень соперничали друг с другом на необозримых про-

сторах, но сильнее всего была власть огня у самого сердца

видимого мне подземного мира. Там вилась полыхающей

цепью огненная река: выходила из жерла вулкана на севере, 136

широким рукавом опоясывала высокий остров и уходила

на юго-восток, перечеркивая равнину неровной полосой,

распространяя во все стороны притоки и огненные ручей-

ки. Это не было потоком лавы: вода горела, словно факел,

мириады факелов, и в этом свете легко можно было рас-

смотреть черный дворец на том самом острове, который

обвивала огненная река.

– Обитель Эреба?

– В кольце Флегетона? – Танат кивнул на реку. – Крона.

Он начал строить тут три десятилетия назад. Готовился к войне.

Дворец и без того говорил, что его хозяин готовился

к войне. Крепкостенное сооружение с могучими башнями и

бойницами для лучников. Недостроенное.

Я не видел обители отца на горе Офрис, но понял, что

вижу перед собой творение одного архитектора.

– И?

– Начал строить. Потом перестал.

– Почему?

Убийца повел крыльями. Весь его вид говорил:

«Крона спроси».

Огненный Флегетон дотягивался до юго-востока и

там вливался в другую реку – суровую с виду, зажатую меж-

ду каменистыми, гористыми берегами. Вспышки Флегетона

гасились ревущей, безумствующей в своих оковах водой.

– Ахерон, – подал голос Танат. Проследил мой взгляд

и добавил: – Севернее – Коцит.

Коцит, выходя на свет из северо-восточной рав-

нины, разрывался надвое, коварно змеился на восток и

на север и делил свои воды поровну, между Ахероном и

Стиксом. Большую часть реки нельзя было рассмотреть

из-за плакучих ив, нависших ветвями над водой. Вид у той

части, что открывалась обозрению, был донельзя унылый,

но о Коците, реке скорби и плача, я уже успел услышать. Не

ждал другого.

137

На юго-востоке, между Стиксом и Коцитом простира-

лись угрожающего вида болота – Стигийские, как мельком

поведал мне Танат. О них я тоже слышал – как об обители

чудовищ. Взгляд отметил еще несколько дворцов, вулканов

и озер, но задавать вопросы я больше не стал: искал глазами

конечную точку нашего пути.

Она нашлась легко, стоило только взглянуть на север.

Место, от которого отступил пурпур огня – безусловная

тьма, в которую, сколько ни вглядывался, ничего не видел.

Пятно неразбавленного мрака.

Вход в великую пропасть, порожденную Хаосом и

Геей на заре времен – Тартар. Место плена первенцев Земли

– Циклопов и Гекатонхейров, которых вверг в Тартар Уран-

Небо из-за их уродливости и мощи. Вечное узилище, из ко-

торой Крон не пожелал освобождать братьев, хотя мать-Гея

и просила...

Тюрьма первозданной силы.

Место, через которое лежит путь к дворцам Ночи и

Эреба. Тартар – глубь из глубей, о котором пока еще никто

не мог сказать: нечто это или ничто?

Я молча спустился вслед за Танатом с возвышения.

У ног сонно всплескивала неширокая речка, не за-

меченная ранее. Мирные хрустальные воды приглашали:

зачерпни да выпей. Убаюкивали. Приглашали сесть под

один из белых высоких кипарисов, что росли по берегам, –

и отрешиться… не думать… не помнить…

Я передернул плечами, отворачиваясь от невин-

ного водоема: у водоема начисто отсутствовало дно.

Прозрачность уходила в необозримую, затягивающую глу-

бину, где можно было при надобности потопить Олимп.

– Лета, – негромко пояснил Убийца. – Река забвения.

В молчании мы миновали высокую белую скалу, из-

под которой брала свое начало Лета. На камне выделялись

138

вырезанные письмена – смысл, как и язык, оказались для

меня тайной, но вот почерк…

Словно вывела знакомая рука. Легкая и насмешли-

вая – та самая, что сейчас из пустоты похлопала по плечу.

Молодец, мол. Славно придумал – прогуляться по подзем-

ному миру. Шагай, невидимка.

А уж я тебя направлю.

Едва заметная тропа уходила от белой скалы в сто-

рону огненных вод Флегетона. В этом направлении мы с

Убийцей и двигались, не сворачивая больше и не глядя

по сторонам. Неприветливо посматривал сверху темный

свод. Время от времени под сандалии ложился низкорос-

лый цветок с бледно-золотистыми лепестками – чахлый,

из непонятных побуждений поднявший голову посреди

тропы.– Асфодели? – спросил я. Убийца пробормотал что-то

невнятное. Кажется, мне не следовало уж слишком увле-

каться местными растениями…

– А то получишь утешение!

Белое свалилось сверху. Зависло над головой, прияз-

ненно хлопая крыльями. Оглушило стуком пестика о дно

ступки, которую держало в руках. Перестало на секунду

мельтешить перед глазами – и прояснилось в русоволосого

юношу в светлых одеяниях, со светлыми же крыльями.

Красавчик, источающий неразбавленное дружелю-

бие, от которого хотелось спастись в пасти Тартара.

И совершенно дикие черты лица, нет, то есть, чер-

ты-то нормальные…

Но на месте Убийцы – я взялся бы за меч, проучить

белокрылого. Чтобы не крал чужие лица, а если уж украл –

нечего над ними так издеваться.

Улыбаться, показывая зубы, широко раскрывать опу-

шенные густыми ресницами глаза, пропускать в каждую

черточку приветливость…

139

– Что смотришь? – хихикнул. – Я – Гипнос-Сон, сын

Эреба и Нюкты. Брат-близнец Чернокрыла, только ты уж,

сделай милость, не путай нас, а?

– Разберусь, – процедил я.

Смех Гипноса слился со стуком пестика о дно ступки.

– Не перетрудись разбираться. Радуйся, Аид, сын Крона!

Это ведь ты, так? Ну, кого б еще Чернокрыл приволок. А я все

думал – когда ты спустишься… А почему пешком? Братец мог

бы тебя и на крыльях подкинуть – или не додумался?

Судя по взгляду, Убийце как раз хотелось испытать

на близнеце свой клинок – чтобы не смел изображать улы-

бающуюся смерть в белом.

– А давай я, а? А то вы так к следующему веку добе-

ретесь. А я у нас в семье… ну, самый легкокрылый, что ли!

Расправил крылья – крепкие, белые, гладкие, в по-

лутьме кажется – даже светятся. Маховые перья одни к

одному, на таких – легче пуха взлетишь. Полюбовался. И

бросил выразительный взгляд на железную ношу за плеча-

ми брата-близнеца.

– Ногами дойду – не рассыплюсь.

– А вот это зря, – порхнула легкая улыбочка по лицу. –

Тон такой зря. Я ведь обидеться могу – вот и обнесу сонным

настоем. Или в глаза брызну не вовремя…

– Гипнос, – голос Убийцы упал железной болванкой в

гагачий пух. – Чего тебе?

Белокрылый близнец смерти перестал стучать в

ступке и задумчиво принюхался к настою внутри.

– А на Кронида старшего посмотреть. А то на спящего

за столько лет еще не налюбовался… Да мать меня послала,

мать! Сказала – проведешь, покажешь-расскажешь. Ну, мо-

жет, не сказала, я сам напросился, ты же неразговорчивый у

нас, а гостю надо узнать о подземном мире.

– Узнаю без тебя, – отрезал гость, не считаясь с чув-

ствами обидчивого Гипноса.

140

– Ага, – неожиданно легко согласился тот.

Совсем занятой стал: в ступке толчет, по сторонам не

смотрит, брови аж свело от серьезности дела – это ведь не

что-нибудь, это маковый настой! Перетолчешь – будут спать

слишком крепко, недоготовишь – проснутся усталыми…

Толчет.

Не улетает, зараза.

Убийца махнул рукой – мол, все. Теперь уже и не улетит.

Благодарность первобогам – если хоть молчать будет…

Вилась неширокая тропа, тревожимая разве что

ногами бесплотных теней. Тени мелькали справа и слева:

бродили по полям, среди цветков асфоделя, по временам

наклоняясь и погружая лицо в тусклое, мертвое золото ле-

пестков.

Цветы мерно качали головками и с готовностью

отдавали запах – горьковато-сладкий, поднимающийся от

венчиков густыми волнами.

«Куда? – стонали вдогонку цветы. – Зачем? Здесь по-

кой… Хорошо… Тревог нет… Спокойно…»

Сердце молчало в ответ: оно с некоторых пор проч-

но настроилось на ритм «Будет. Будет». А ноги слушались

асфоделей охотно: ногам хотелось уйти с тропы, утонуть в

бледно-желтом море, подкоситься – чтобы все тело окуну-

лось в волны утешения…

– …ого, как тебя корчит с непривычки-то. Мы уже и

не чувствуем, а если кто-то извне заходит… хотя кто к нам

сюда заходит? А если кто-то заходит – во второй раз не сует-

ся. Вот и ты – небось, в первый и последний раз?

Болтовня Гипноса впивалась в мозг, летала и звенела

в нем назойливым комаром, разгоняя утешительный дур-

ман, курящийся над полем.

– Вообще-то это для теней. После того как выпьют из

Леты, – получают утешение на этих полях. Скитаются тут.

Им не надоедает.

141

Дорога шла чуть под гору, и асфодели заслоняла во-

йна между мраком и огнем – пылающий вокруг острова и

дворца на нем Флегетон притягивал взгляды. Огонь, ковар-

ный лис, напрыгивал на мрак, словно приглашая поиграть

– и после вспышки укладывался назад.

– А это Темные Области – асфодель на них не растет.

Ничего на них не растет – даже плакучих ив нет. Горы, ска-

лы, равнины, долины – все вперемешку.

Тонкие огненные ручейки – притоки Флегетона –

пронизывали ладошки равнин, танцевали вокруг холмов.

Стремились к отцу как очень рыжие змееныши. Основная

тропа вела к дворцу на острове, и нам пришлось покинуть

ее. Взяли восточнее: справа, за полоской асфоделей и ча-

стоколом унылых плачущих ив, кипел и булькал огненным

кольцом Флегетон. Слева, за парой полянок все тех же блед-

но-золотистых тюльпанов оказались Темные Области – ме-

шанина фантастических ландшафтов.

Гладкая, будто стесанная скала… брошенное кем-то в

незапамятное времена колесо. Какой-то колодец, холм, под

которым лежит камень, кандалы, шипы…

– .. узнать, почему к нам не напрашиваются в гости?

Ха? Вон видишь Харона? Во-он шагает старик, в пыльно-се-

ром, даже отсюда видно, что рожа невозможная. Старший

братец, кстати, по отцу и по матери. Вот если ты к нему об-

ратишься «Радуйся!» – он спросит, что ты тут забыл. Только

слова подберет другие, чтобы ты уж сразу понял: что бы

ни забыл, искать тут нечего. Единственный, у кого на моей

памяти характер страшнее, чем у Чернокрыла – а что ты хо-

чешь от того, кто родился сразу старым?! Вот и ходит тут…

вообразил, небось, себя местным стражем или кем еще, все

равно ведь делать нечего…

Длинная костистая фигура застыла на противопо-

ложном берегу Флегетона, и дыхание огненной реки мотало

вправо-влево длинную седую бороду.

142

Пронзительный, настороженный взгляд чувствовал-

ся телом и не пропал, когда Харон, дитя Эреба и Нюкты,

исчез с обрыва.

Впрочем, взгляд чувствовался и раньше, как только мы

вступили в мир мрака. Смотрело здесь все. Щурился глазом с

огненными прожилками надвигающийся Флегетон – прове-

рял на прочность. Зазывно моргали Темные Области: а ты не

к нам? А ты зайди. Ты только нам скажи – а мы с радостью…

А что с радостью – этого моргать не хотели.

Недостроенный дворец – базальтовая глыба – смо-

трел тоскливыми окнами-глазами бездомного пса: «Не за

мной?»

Ждал хозяйской руки.

– Харон – он вроде Гекаты… ну, хотя не в такой степе-

ни. Ты не знаком с Трехтелой Гекатой? И не надо. Одним ли-

цом улыбнется, а у меня крылья подламываются – ведьма…

Богиня колдовства, то есть. И еще скажи спасибо, что под

вуалями прячется, а то я как-то посмотрел на нее без покро-

ва – ну и… три дня пестик удержать не мог – все смертные

бессонницей мучились…

Через Флегетон переправлялись на крыльях: Танат

стиснул поперек груди, звон металла перешел в низкое ше-

лестение, потом вовсе пропал звук – когда нужно, крылья

Смерти бесшумны. Огненный поток дохнул приветственно

в лицо, хотел было ударить пылающим вихрем, поостерегся,

выпустил вместо этого столб пламени, но так, чтобы не задеть.

Крылья Убийцы, когда он поставил меня на землю на

том берегу, казались раскаленными докрасна, текли по спи-

не жидким пламенем, хотя на деле это были лишь отблески.

Мы оказались на том обрыве, с которого следил за

нами седобородый Харон – еще одно возвышение, с кото-

рого можно было увидеть мир. Правда, не весь, но все же…

Взгляд теперь упирался в спину, я обернулся и

послал навстречу свой – над Флегетоном. Вновь увидел

143

бледно-желтые пятна асфоделевых полей, Темные Области

– комнату игрушек для Лиссы-безумия…

Тусклым клинком мерцал Стикс, ожерельем модни-

цы серебрилась невинная Лета под высокой белой скалой…

Сколько длился наш путь? Мне казалось – несколько

часов, но такое расстояние не преодолеть и за несколько дней.

Или здесь не чувствуется время, как в отцовской утробе?

Или здесь нельзя ходить, как ходят на поверхности?

Я повернулся, чтобы увидеть грязно-бурые пустоши

Стигийских болот – их большей частью закрывали скалы,

между которыми, зажатый, бесновался Ахерон.

Сгибались плакучие ивы к водам Коцита – то ли на-

питься, то ли выплакать жалобу…

– Кто создал это? – спросил я, прерывая трескотню

Гипноса о том, как буянят Циклопы в недрах Тартара.

Бог сна потерял на секунду улыбку, и наконец повери-

лось: Смерть и Сон – близнецы.

– Отец. Эреб. В давние времена. Никто не знает, при-

бегал ли он к помощи Геи или еще кого-то… Мать говорила,

когда-то он хотел тут править.

– Почему не стал?

Гипнос пожал плечами уклончиво, вновь разулыбался.

– Увидишь – спроси. Только Предвечный Мрак редко

позволяет спрашивать. А уж отвечает…

– Мне ответил.

Пестик, которым Гипнос неистово долбил дно ступ-

ки, замер.

– Он заговорил с тобой, Чернокрыл?!

– Не заговорил, – отрезал Танат. – Ответил.

– И что сказал?

– «Он – слишком я, но не полностью я».

Опять стало слышно, как под пестиком трещат и ло-

паются маковые семена.

– И как это понимать?

144

Танат пожал плечами – нет, передернул. Взглянул

туда, где раскрывала хищный ощер Великая Бездна. От

Тартара нас отделяла обширная каменистая равнина,

кое-где усеянная осколками скал. На восток от равнины

лежали бескрайние поля асфоделей, с других сторон огра-

ниченные Коцитом, Ахероном и Флегетоном.

Расстояние было не намного меньше того, что мы

уже преодолели, а Гипнос наверху прямо лучился желанием

продолжить беседу.

«Что он пристал? Раз он весь такой легкокрылый –

летел бы… к друзьям своим».

«У чудовищ редко бывают друзья, невидимка», – в

глазах у Убийцы мелькнула невеселая усмешка.

«А он разве…?»

– А я тебе про стигийских жильцов рассказывал?

У-у-у, слушай…

Вот уж точно этот легкокрылый родился в наказание

миру. Сравнить братьев – я б еще поспорил, кто из них чудовище.

Танат, видимо, устал выносить близнеца и решил

сократить путь. Снова встал за спиной, подвинув хмыкнув-

шую Ананку.

Свел крылья, закрывая нас двоих.

Когда железные перья перестали касаться лица, перед

нами, на расстоянии вытянутой руки зиял вход в Тартар.

* * *

Пасть.

Клыкастая: скалы по краям торчат кривыми и брит-

венно-острыми осколками.

Разверстый ход в бездонную утробу распахнулся во

всю ширь, приглашая то ли шагнуть самому, то ли швыр-

нуть хоть что-нибудь, кого-нибудь…

145

Утолить вечный, грызущий изнутри голод.

Великая Бездна без остатка поглотила брошенный в

нее взгляд, ухнула разочарованно: только взгляд. Вот если

бы сам шагнул…

Впервые тьма была одноцветной, непроницаемой и

густой: наклонись, ладонью зачерпнешь. Да нет, куда там –

зачерпнуть, она тебя за эту ладонь внутрь и утянет…

К духоте, которая царила в подземном мире, приме-

шался внезапный озноб, хотя холода не было и в помине –

только ненасытный голод.

И взгляд, хотя разве может смотреть пасть?

Может.

Жадно, пристально, изучающе. Насмешливо: что –

посмотреть пришел? Пришел узнать, что я такое? Ну, так

как теперь, Кронид – знаешь?

Пасть, казалось, сейчас вывернется наизнанку, обнажая

самую утробу, прорастая чернотой, являя изнанку тьмы…

«Знаю, – шевельнулись губы. – Ты – небытие».

Вечная загадка: как может существовать то, чего нет?

Как небытие можно запереть скалами, схоронить в недрах

земли? Как оно может уживаться хоть с чем-то – испытывая

при этом вечный голод?

– Гекатонхейры и Циклопы… – зря заговорил, Тартар

втягивал в себя и звуки, и голос получился – сиплый, сла-

бый. – Да, – ответил Танат.

А Гипнос, на которого не действовало даже присут-

ствие под боком жуткого оскала Бездны Бездн, прибавил,

хлопая белыми крыльями:

– Буянят иногда оттуда – здесь слышно. Ревут. Тесно

им там, что ли.

Тесно… плавать в вечном небытии, в густой каше

мрака… Уран-небо надежно упрятал своих первенцев –

можно ли выйти отсюда без помощи извне?

146

А с помощью?

– Вот ведь сосед, – жизнерадостно заметил Гипнос

и оттащил меня от края бездны. – Всегда считал, что мать

для дворца выбрала самое место. Правда, первобогам или,

скажем, чудовищам Тартар не так страшен: Ехидна вот как

к себе домой шастает, правда, ходят слухи, что они какие-то

родственники. А меня как-то… сбивает с легкокрылости.

Бог сна беззастенчиво врал: легкокрылости в нем хвати-

ло, чтобы отравить мне весь путь к скалистому дворцу Нюкты.

Он располагался там, где заканчивался мрак Тартара,

но куда не смела подступиться огненная полутьма подзем-

ного мира.

Тут, на хрупком пограничье, царствовала прохладная

ночь, и темнота была темно-синей, отдавала густо-фиолето-

вым, лоснилась как шерсть пантеры.

Глыбы базальта уходили вверх, рисуя стрельчатые

окна и узорчатые стены. Камни переплетались с тенями в

неестественной гармонии, стремясь украсить извне жили-

ще первобогини.

Поблескивали драгоценными камнями двери, кован-

ные из серебра. Мегарон казался необъятным и тоже был

усыпан вмурованными драгоценностями: оглянись – и ока-

жешься посреди звездного неба.

По ногам задело прохладой: то ли черный, влажный

туман, то ли почти невесомая ткань, отлежавшаяся в холоде…

– Не наступай на мое покрывало, малыш.

И не поспоришь: это для кого-нибудь наверху ты –

Аид Угрюмый, старший сын Крона.

А у нее глаза глубже Тартара и улыбка старше Океана,

для нее – во дворец забежали мальчишки, друга маме пред-

ставить.

Прошла-проплыла мимо, обдав шелестом вечно тем-

ных одежд и запахом свежести. Мимоходом потрепала за

крыло Гипноса:

147

– Сынок, мир уже заждался вечерней дремы, а ее все

нет, разве ты хочешь оставить смертных без сна?

Мелькнули белые крылья: был бог сна – нет бога сна.

– Уйди, – с Танатом она разговаривала не глядя. –

Зачем явился? Тебе было сказано…

Мелькнули железные крылья: был бог смерти – нет

бога смерти. Этот, правда, хоть посмотрел напоследок.

С тревогой, если только меня не обманывают глаза.

– А теперь идем со мной, малыш. Нам будет уютнее в

другой комнате.

Комната и правда была другой. Комнатушка, где ме-

ста с трудом хватало для стола и двух кресел. Проклятое по-

крывало заняло в ней весь пол, лезло под ноги: не захочешь, а попадешь стопой в искристую ткань.

За одной из тонких стен комнатки ворочалось и

вздыхало что-то непомерно огромное.

– Не суди меня за тон в разговоре с сыном. Так по-

лучилось, что я не хотела его… – пауза, – видеть. Дай мне

посмотреть на тебя, мальчик. Я почти не знакома с твоей

матерью, но хорошо знаю отца и бабку.

Голос похож на покрывало, стелящееся под ноги:

неуловимый, обволакивающий… Легкие пальцы касаются

щеки.– Да, Крон постарался хорошо… тебе говорили, что

ты похож на него?

За тонкой стеной то ли захрипело, то ли засмеялось,

будто видеть могло.

Вот она Ночь: стоит. Стройная, мягкая, нежная, ко-

варная. А перед ней нахохлился мальчишка и посматривает

исподлобья.

Хоть ты ему финик дай, чтобы не дулся.

– Похож – особенно когда смотришь вот так. Забавно.

– Ты ведь враждуешь с Кроном?

– С чего ты взял, малыш?

148

– Ты родила ему в наказание Гипноса, Кер, Немезиду

и прочих…

Стены, кажется, растворяются. Шуршит покрывало

на полу, движется, обволакивает тканью камни, комнаты

нет – мы сидим в ночи на горном уступе. И слова долетают

легким эхом, и тяжко дышит дремлющий вулкан…

– Об этом просила меня Гея. Когда сын стал правителем

– она ждала: вдруг он одумается. Хотела, чтобы он выпустил

Циклопов и Гекатонхейров из Тартара. А вместо этого он сам

стал тираном, наподобие его отца. Разве могла я отказать

Плодоносной? Впрочем, если бы я знала, что явится в мир…

Глаза у нее – еще более звезды, чем у той… Реи. Лицо поч-

ти сливается цветом с покрывалом и кудрями. Вот она встала и

движется – медленно плывет, обволакивая, завораживая…

– Но это я, малыш. А вот что привело в подземный

мир тебя?

– Мы сражались и проиграли. Я хотел просить совета

у тебя и Эреба…

– Мой муж? – оглянулась на стену, за которой

по-прежнему слышалось мерное, хриплое дыхание. – Мой

муж теперь почти все время спит. Время его юности про-

шло. Я не советовала бы тебе его тревожить, и отвечает он

только тем, с кем сам хочет говорить. Может быть, я смогу

дать тебе ответ, малыш? Расскажи мне о том, что вы решили.

А что мы могли решить? Везде трупы, у всех – пора-

женческие настроения, а Крон вот-вот возьмет Олимп.

– Нам нечего решать: мы потеряли войско. Нужно

время. Нужно что-то, что даст нам перемирие не менее чем

на век, но Крон не пойдет на это. Он раздавит нас, пока мы

не набрали силу.

– Да, Повелитель Времени таков… – Нюкта воркует,

мурлычет, скользит. – Так значит, ты решил просить совета

и не побоялся спуститься за ним в подземный мир?

– Чего мне бояться?

149

– Кто знает, малыш… тем, кто приходит сюда – все

равно, за чем, – всегда стоит чего-нибудь бояться. Скажи, как ты находишь то, что увидел? Нашу обитель теней и

чудовищ, пристань для тьмы и смерти, куда не проникают

лучики света?

Оперлась на маленький столик, подалась вперед, обда-

вая холодком и запахом свежести. Смотрит прямо в глаза.

– Интересное место. Чья воля направляет его?

– У этого места своя воля, малыш. И толком о ней не

знает даже мой супруг, – опять принялась кружить по ком-

нате, не спуская глаз. – Твой отец тоже сказал – «интерес-

ное место». Может быть, ваше сходство простирается так

далеко, что ты уже знаешь ответ на то, зачем пришел сюда.

Скажи мне, малыш, чего хочет Крон?

Ответ родился легко – из прохладной тьмы покрыва-

ла на полу, мерного дыхания Эреба за стеной, нашептыва-

ния Ананки…

– Убрать нас с дороги, пока мы не стали реальной силой.

– Хорошо. А теперь правду.

– Он хочет победы. Абсолютной победы. Чтобы у нас

не осталось даже шанса когда-нибудь встать на его пути.

– Хорошо, малыш. А теперь скажи мне, чего он боится.

– Боится, что с абсолютной победой может и не вый-

ти. Он не знает наших сил. Он опасается…

– Кого?

– Судьбы. Крон боится исполнения пророчества. Он

не знает, есть ли у нас в запасе еще какие-то силы… оружие.

Он боится припереть нас к стене, потому что знает, что из

слабости может выплавиться сила. Если бы он мог – он по-

бедил бы, не вступая с нами в единоборство.

– Из тебя получится хороший лавагет, малыш. Ты

мыслишь как военачальник.

– Но у нас ничего нет. Ни оружия. Ни сил. Если Крон

решится и двинет войска…

150

– Значит, нужно сделать так, чтобы он не решился. Увлечь

его призраком абсолютной победы. Поместить мечту на рас-

стоянии вытянутой руки. Превратить Повелителя Времени в

мальчишку, гоняющегося за солнечным бликом на лугу…

В сонных хрипах за стеной звучала мечтательная

насмешка.

– Но как это сделать?!

– Есть такое средство, которое позволяет превратить

кого угодно во что угодно, – мягкая рука легла на плечо,

провела по подбородку. – Оно может поколебать самую

твердую уверенность. Воздвигнуть замок в воздухе, а из

храброго воина сделать червяка… О, это страшное оружие,

старший сын Крона! Пожалуй, серп твоего отца – и то менее

опасен… Хочешь – я расскажу тебе о нем?

– Какова цена?

Улыбнулась – белая полоса на смуглом лице, глаза

засверкали совсем близко.

– Цена за то, чтобы познакомиться с моей дочерью

Атой18? Я не потребую от тебя ни даров, ни услуг, ни даже

клятвы. Просто скажи мне, малыш… когда я позову – ты

откликнешься?

Предатель-взгляд дал ответ за меня. Вышвырнул ко-

роткое «да» – в глаза великой первобогине. И прохладные

губы, растянувшись в улыбке, выдохнули возле уха – един-

ственное слово, название страшного оружия:

– Молва…

* * *

– Восемь голов! – взвизгнул заполошный голос за

дверями мегарона.

– Двенадцать! – не согласился бас.

18 Ата –богиня обмана.

151

– Чудо-о-о-вище! – закатился истошный женский

визг во внутреннем дворе.

Грохотали копыта кентавров. Бряцало оружие. Гулко

топотали по коридорам испуганные союзники. Дворец

гудел обезумевшим ульем, весть перекидывалась быстрее

огня: ползет… ползет же!

– А кто ползет?

–У тебя голова дырявая, что ли? Ата же, дочь Нюкты!

– А чего это она ползет?

– Ну, ведь чудовище же! Так и ползет! Брюхо – желтое,

и когтями помогает…

– Ага, я еще слышала – и рожа страшнее, чем у Таната!

– Цыц! Нашла, кого поминать.

– И огнем дышит!

– Не дышит, а плюется! Ползет и плюется, а следом

братец – жизни пожинает…

– Ой, спаси нас Зе-е-евс… А зачем она… сюда-то?

– А кто ее знает – чудище подземное. Наверное, с

Кроном в союз вступила. После того поражения…

– Ой, что будет…

– Мне это не нравится, – тихо сказала Гестия, трогая

меня за плечо. – Не нужно было ее принимать.

Молва расположилась в роскошном кресле (для

особо почетных гостей, работа союзников с Лесбоса!).

Прислушивалась к творящемуся за дверью и одобрительно

кивала. Кокетливо поправляла на округлом плечике легко-

мысленную фибулу19-стрекозу.

– И когда успела? – буркнул Посейдон, разумея суету

во дворце.

– Обязательно было так обставлять свое появление?

– вопрос задала Деметра. Зевс ограничился приветствием

и заявлением, что принимать Ату для Кронидов – честь.

19 Фибула – металлическая застежка для одежды,

одновременно служащая украшением

152

Сейчас он молчал, оглядывая пухлую богиню обмана – буд-

то проверял: а если ее… как Метиду?

Хотя нет, уж очень кругла – в горло не пролезет.

– Нет, о дочь Крона, необязательно, – голосок у Аты –

щебет веселой пичужки. – Но ведь все должны знать об этом

ужасе, а? Молва! Сама молва восстала из подземного мира

и ползет на Олимп! Заключила, коварная, союз с Кроном и

решила напасть на его сыновей, пустить в ход…

Она прислушалась.

– Рога! – исторгла чья-то глотка во внутреннем дворе.

– Копыта! – это вопили нимфы.

– Хво-о-о-о-ост! – едва слышный вопль долетел из

западной части дворца.

Мальчик, стоящий возле кресла Аты, едва заметно

вздрогнул и пугливо обернулся по сторонам. Барашек –

светлый, кучерявый, из голубых глаз, кажется, наивность

вот-вот выплеснется.

– Она же сюда не доползет? – спросил богиню обмана

шепотом, подергав за край скромной синей хламиды20.

– Где ей, дурынде, тут же кроноборец, – усмехаясь,

ответила она. Мальчишка вперился в Зевса с сумасшедшей

надеждой.

На лицах Деметры и Посейдона так и оставалось

недоумение, но Зевс кивнул – не переставая хмуриться. В

самом деле, все узнают о таком ужасе. До самого Крона на

Офрисе донесется, что дочь Нюкты теперь на его стороне,

поднялась из недр и спешит пакостить Зевсу (всеми копы-

тами и головами, что есть в наличии).

Кто поверит после этого, что Ата могла явиться на

Олимп так?

Явиться – под утро, когда Эос-заря, вооружившись

кисточкой и румянами, неторопливо наводила лоск на не-

беса – готовила их к встрече с золотой колесницей брата.

20 Хламида – короткий шерстяной плащ.

153

Заря не пожалела ни золота, ни коралловой пыли, ни карми-

на, ни легкой бирюзы для оттенков – и внутренний двор, где

объявилась богиня обмана, казался прозрачно-розовым, а

щечки самой Аты горели двумя зрелыми персиками.

Прийти – будто только отлучалась с Олимпа.

Дружески потрепать по плечу какую-то нимфу. Засунуть

нос в котел, из которого таскали варево прихлебатели-сати-

ры – вкусно. Пошептаться с ранеными, которых до сих пор

полно в коридорах.

Кто поверит – если ее и не заметили?

Может, только мальчишку этого вспомнят, он-то

своими глазищами (не глаза – два луга в колокольцах) всех

подряд очаровывает. А уж в сочетании со слегка потерян-

ным видом…

Ну вот, Гестия не выдержала: шагнула вперед и взяла

мальчика за руку.

– Я могу показать тебе наш сад. Хочешь?

– Ой, правда? Очень! А ты немного похожа на мою

маму. У меня мама – Гея…

Зевс подождал, пока Гестия уведет ребенка и их голо-

са заглушатся воплями: «Ой, ползет-ползет!»

– Гея? – переспросил он.

– Гея, – кивнула Ата, устраиваясь на кресле поудобнее.

Голос ее сделался глухим, а лицо вытянулось и стало высо-

комерным, будто она собиралась предрекать судьбы. – Гея,

Мать-Земля измучилась, наблюдая за участью своих детей.

Она решила породить еще одного ребенка, из себя самой. И

родила Офиотавра – безобиднейшее существо, в котором,

однако, таилась огромная сила. Ведь тот, кто принесет его

в жертву и сожжет на священном огне его внутренности –

высвободит мощь, равной которой не знают и Гекатонхейры.

Мощь эта так велика, что сможет пожрать землю…

– Или решить исход войны? – подал голос Зевс.

Лицо Кроноборца было мрачным.

154

– Так этот мальчик… – тихо начала Деметра. Ата

вскинула брови.

– Что? Этот мальчик – сиротка, он заблудился, и я

привела его к милости Зевса. Здесь о нем будут заботиться, правда? Не дадут в обиду. Не выпустят вовне, где идет вой-

на, а вскоре начнутся и поиски сына Геи, Офиотавра…

– А они начнутся? – спросил Посейдон.

Ата утаскивала со столика виноградины и делала это

с удовольствием: подкрасться пальчиками… цап! Ела она

их – и то не столь аппетитно.

– Начнутся-начнутся, о Неистовый! Только вот – кто

знает, когда. И откуда… Слухи… они ведь сами выбирают,

как летать, – цап, цап! виноградины черными шмелями вле-

тают в пухлый рот. – А у молвы столько голов – ах, за всеми

не уследить, да и кто там знает, откуда они растут…

– …прямо из брюха, тебе говорят! – к месту возмутил-

ся сиплый бас.

Женский голос в ответ выдвинул что-то совсем не-

пристойное.

Грохнула дверь. Вихрь во плоти прошел по залу,

остановившись у трона Зевса. Уже в виде Афины: покрас-

невшей, взволнованной.

– Отец! Мне донесли… Крон оставил свои войска!

Сначала он и еще шесть титанов что-то искали неподалеку

от обители Геи, теперь отправились зачем-то на Крит, в ту

пещеру, где ты воспитывался. Он разослал гонцов в поисках

какого-то создания с головой быка и туловищем змеи…

– А что войска? – подала голос Ата – будто сливки

пролились. Афина замолчала. Повернулась к гостье, сузив

в прищуре серые глаза. Смотрела недолго.

– Что делает богиня обмана на Олимпе?

Ата глаза наоборот – раскрыла пошире. Красивые,

только вот миг назад карими были, а теперь – зеленые,

что ли?

155

– Ой, мамочки. А что, Ата уже на Олимпе, да?

Доползла? Со всеми своими головами и хвостами?! Ой, хра-

ни нас кроноборец!

Прицелилась, подобралась… хвать! И еще одна вино-

градина скользнула меж губок.

– Что с войсками Крона? – подал голос Зевс.

Афина отвечала, исподлобья сверля глазами гостью –

нашла, мол, кого дурить!

– Войска в растерянности и страхе. В них ходят слухи,

что у нас в руках какое-то средство, которое может разом

испепелить армию Крона. Даже некоторые великаны соби-

раются уйти в свои стойбища…

Ата наклонила голову, приглядываясь к золотому

блюду: что бы еще утянуть? Блеснула внезапной синевой

глаз. Личико у нее было блаженно-отрешенным. Ну, Крон,

ну, войска… мирной богине какое дело? Пришла вот на

Олимп в гости, винограда покушать – а остальное…

Зевс вскочил на ноги – нет, взлетел. Закружил по ме-

гарону, раздувая за спиной плащ орлиными крыльями.

– Посейдон, нам сейчас нужно сделать вид, что у нас и

правда есть это средство. Обнаглеть. Два-три отряда, захват

крепостей, воинов наберешь из резервов… Афина, все по-

том, дочь моя, все потом. Я возглавлю поиски… Офиотавра.

Отец должен все время верить, что мы ищем его, и все вре-

мя искать сам, не прерываясь… Аид, ты… ах, ты же телом

сражаешься, какой из тебя лавагет, Посейдон, подучи брата, чем скорее выйдет, тем лучше, вы мне оба нужны.

– Сделаем! – радуется Посейдон.

Зевс рассыпал приказания свинцовыми шариками:

разбрасывал мелкие, тяжелые слова, а брат, сестра, жена и

дочь не отрывали от него взглядов.

Я смотрел на Ату. В ее глаза – черные, как покрывало

ее матери.

«Здравствуй, Аид-невидимка, – говорили глаза. –

Здравствуй, мальчик, который не побоялся просить совета

156

у подземных первобогов. Я так ждала. Там, внизу, ни одной

приличной игры… Поиграем?»

– За мальчиком… за мальчиком – глаз да глаз! Деметра,

Фемида! Глаз да глаз! Никто никогда не должен узнать, что

Офиотавр – на Олимпе! Он никому не должен назвать свое

имя! Никто и никогда!

«Ты можешь не бояться, мальчик, – улыбались глаза

обмана, – Крон стиснул нашу приманку железными челю-

стями. Он не будет отвлекаться ни на что, пока не отыщет

Офиотавра, сына Геи. Разве это не прекрасная игра? В поиск.

В войну. В великое средство, дающее молниеносную победу.

Только такие игры и есть – настоящие…»

– Афина, дочь моя… Нам нужны войска. Союзники.

Как можно больше. Рано или поздно бою между нами быть,

и нужно подготовиться к этому. Хвала первобогам, время у

нас теперь есть…

«А еще у вас теперь есть время. Отравленное время: в нем

течет яд обмана. Но это ваше время. Можно хорошо поиграть.

Поиграем, мальчик, не побоявшийся сойти в царство мертвых?!»

Кивка так и не было – зачем ей это? Был – угол при-

поднятых губ. Легкий прищур глаз. Насмешливый шепот

Ананки в тон мыслям…

« Поиграем».

* * *

– Это просто! Просто, понимаешь, дубина?! Последний

титан уже понял бы! Это ты! Твоя натура! Просто, понимаешь?!

Полированная скальная поверхность внутреннего

двора подпрыгивает под ногами. На плиты ложится смач-

ный плевок.

Солнце палит глаза и вот-вот заставит кожу обуг-

литься, и нестерпимо мечтается о прохладе подземного

157

мира. Что оно вообще так разжарилось? Наверняка Гелиос

снизил лет колесницы – посмотреть, что происходит на

Олимпе.

А ничего там не происходит. Просто два юнца. Который

помладше и покоренастее – бегает взад-вперед и орет. Хорошо

так орет – небось, до Гелиосовой колесницы долетает.

– Ты не слышишь? Не понимаешь?! В смертные решил

записаться?!

Тот, что постарше и повыше – ссутулился и смотрит

исподлобья. Аж с небес видно, что недобро смотрит.

И меч у него в руке не с добром поигрывает.

Ох, поорет младший еще минутку – а потом такое

начнется…

Младший готов орать до завтрашнего утра, а после –

еще пару часов. Черная с просинью грива топорщится, лицо

побагровело, руки в бока – и без пощады к собственной

глотке:– Чего смотришь – дырку протрешь!! Злишься? Да

хоть ты тресни от злости, бей как бог! Бей!

Посейдон поднимает левой рукой щит, правой – тя-

желую булаву.

Я делаю вдох – ровный, посылающий воздух в ка-

ждую клеточку тела. Меч – не взятый из оружейной, а вы-

кованный для меня тельхинами – приятно тяготит ладонь.

Неплохое оружие, щит тоже неплох – круглый, лишенный

глупых узоров и украшений, подчиненный одному: защи-

щать тело хозяина.

Посейдон все ближе. Бить будет с бокового замаха

вправо – излюбленная тактика, вон рука дернулась. Уйти

влево и назад, потом сблизиться, пустить в ход щит…

– Какого?!

От рыка Посейдона испуганно качнулась в небе ко-

лесница бога солнца. Нимфочка, решившая подсмотреть

за зрелищем из-за колон, бессильно сползла на землю. Брат

158

отшвырнул щит – тот высек искры из плит внутреннего

двора при падении.

– Опять за свое? Сколько раз повторял тебе – прика-

зывай? – На кой мне приказывать, когда я умею?

– Неправильно! На кой тебе уметь, когда можно при-

казать?!

Гелиос точно замедлил бег своей колесницы – вот

ведь старый сплетник… Посейдон, на котором из одежды

была только набедренная повязка, казался вынырнувшим

из морских глубин. Мою эскомиду21 можно было выжимать.

А волосы намокнуть от пота не успевали: их тут же

высушивало ненавистное солнце.

– Ну? Чего застыл? Бей! Бей как бог!

Посейдон поднимает булаву – за щитом идти поле-

нился. Я делаю вдох – ровный, посылающий воздух в ка-

ждую клеточку тела…

Уклониться от свистящей булавы слева до смешного

просто – обтечь удар сбоку и…

– Какого?!

Если кто-то слышит эти ругательства Черногривого –

об Аиде Мрачном сочинят еще более впечатляющие слухи.

Особенно о том, что в утробе у батюшки Аид Мрачный

приобрел вместо мозгов прямую кишку ишака.

– Ты ушел от удара! Это удел смертного!

– В чем удел бессмертного? Лупить напрямик изо

всех сил?

– Хоть это понял… напрямик! И изо всех сил. Ни

на пядь, понятно? Что бы ни случилось: копье, стрела…

Стой! У тебя есть щит – этого достаточно. А теперь бей!

Бей как бог!

21 Эскомида – легкий хитон с прорезью для руки,

открывающий грудь.

159

Посейдон поднимает булаву.

Я силюсь не сделать вдоха – соблазнительно ровного,

посылающего в тело раскаленный воздух…

Я в очередной раз пытаюсь забыть, чему меня учили.

Я не ухожу от удара: я встречаю его щитом.

Щит – в щепки. Рука – тоже (по первому ощущению).

Приплясывает в небе колесница Гелиоса: кони зло-

радно оскаливаются, отсюда видно; никогда не любила

меня эта упряжка…

– А! Безнадежен…

Черногривый застонал и провел пятерней по пот-

ному лицу. От его восторга, когда Зевс попросил пояснить

мне, «как дерутся боги», не осталось и следа.

Теперь вот он под нос бормочет: знаю, мол, почему

сам Зевс за это дело не взялся…

– Объяснять не пробовал?

– Нет! Нельзя это объяснить, сколько раз тебе повто-

рять?! Как дышать тебе объясняли? Как пальцем тыкать – рас-

сказывали?! Да не смотри ты на свой меч, он тут ни при чем, нужно – чтобы дрался ты! И какое оружие ни возьмешь – все

равно дерешься ты! Самим собой! Булава – это я, понимаешь?

Мой приказ, который я посылаю впереди себя! Сгусток воли!

Брат тяжело зашагал к кувшинам, выстроившимся

на столике у колоннады, щедро плеснул в чашу воды, начал

жадно глотать, отфыркиваясь и бормоча: «Объясни ему…

как же… как баб любить – сам разобрался?».

Влажная спина перекликалась цветом с блеском мое-

го клинка – золотистой бронзой.

– Хватит, – сказал я.

– Ага, хватит, – прохрипел Посейдон, выныривая из

своей чаши. – Зевс нам двоим покажет – какое «хватит»…

Тут этого Офиотавра искать по всему миру, а первая же

стычка с титанами – и ты не при делах. Щит возьми мой.

Становись. Бей как бог!

160

И опять – уклон, вздох, треск щита…

– Какого?!

– До старух-Грай22 уже дошло – до него не дошло!

– Поднимайся! Бей как бог!

– Я сказал – как бог!

– Смотри, у меня в руках только щит! Бей!

– Это не удар!

– Вставай!

– Отдышишься, когда ударишь!

Такое чувство, что никогда не отдышусь: в груди вме-

сто воздуха – раскаленная медь…

И солнце сверху.

И прохладная ладошка на раскаленном плече.

« Спроси его, что для него удар. Спроси – что он сам в

момент удара».

Посейдон недоуменно нахмурился, когда я повторил

вопросы.

– Удар и удар. И я как я – все вместе. Море, например,

или недра земли, или вот еще лошади бывают… почему-то…

Кажется, он сам удивлялся тому, что говорит.

А мне не к месту вспомнилась птица на пограничье

между водным и небесным вихрем. И трое юных богов над

пропастью.

– Я ставлю на небо.

– Я ставлю на море.

– Я…

« Ты понял, маленький Кронид?»

«Да. Кажется, я начинаю понимать».

– Что застыл? Бей как бог!

– Не могу.

– Почему?!

– Солнце.

22 Грайи – три сестры-богини, олицетворяющие старость.

На троих имели один глаз и один зуб.

161

…едва открыв глаза, я упал и забился в агонии. Меня

вырвали из привычного мира, утопили в красках и запахах,а она осталась там, за плечами – выпестовавшая меня…

Тьма.

Тень колонны подмигнула – передала весточку от

давней няньки. От той, разноцветной, из отцовской утробы:

«А я никуда от тебя и не уходила!» Тени лежали близко – от

кувшинов, от колонн, от стен…

От деревьев в саду Олимпа, от самого Олимпа, от

людей, в неосвещенных углах, в запертых комнатах, в под-

валах… дотянуться и взять!

Мрак из углов и закутков – в мой клинок. Тьма, кото-

рую помню по утробе отца, – в мой клинок. Ночные тени, и

берег Амсанкта, и блаженная полутьма подземного мира – в

мой клинок…

Ко мне, к той частице, которая со дня освобождения

страстно ненавидит солнечный свет, сплетни о том, что

Аид Мрачный приносит с собой темноту всюду, куда ни

пойдет…

Мрак в глазах. Мрак – глаза.

Мрак – все и во всем, захочу – и стану новым его от-

тенком…

Это он – не я. Это он – и я…

Не уходить от удара, а быть сразу повсюду, как тьма,

даже когда есть солнечный свет – она здесь, свет – лишь

отсутствие тьмы, лгут те, кто говорит иначе, Эреб и Нюкта

родились раньше света и дня23…

– Бей как…

Меч ушел вперед, не дожидаясь приказа руки – сгуст-

ком тьмы.

Сотрясся Олимп от столкновения лезвия и булавы.

Нет – от столкновения взглядов!

23 В греческой мифологии Эфир-Свет и Гемера-День

произошли от Эреба и Нюкты

162

Сущностей!

Тряхнуло еще раз – ударила мощь по мощи, сила по

силе, золотистая бронза – по меди…

Три! Четыре!

Хищный оскал сам собой ложится на лицо.

Еще!

Упоительный танец на грани боли.

Солнце больше не смеет обжигать кожу: устраши-

лось, подалось подальше в небеса.

Еще!

В карих, расширившихся глазах Черногривого –

недоумение, будто он видит совсем не того, кого ожидал.

Плевать – еще!

Два оружия разлетелись в пыль, не выдержав заклю-

ченной в них мощи.

Медленно, нехотя схлынуло ощущение силы и… связи.

Посейдон таращился на остатки булавы в своей ладо-

ни. Лицо у Черногривого пунцовело ярче маков, из которых

Гипнос приготавливает свой сонный настой.

– Ну… – вытиснул он из груди. Подумал и добавил, –

ты… – еще подумал и закончил: – даешь.

И вдруг откинул голову и захохотал. Смеялся всем

телом: ртом, растрепанными, стоящими дыбом волосами,

раздувающимися боками, мощной грудью…

Плиты ходуном ходили под ногами от этого хохота, а

может, от того, что Посейдону из-за моей спины негромко и

радостно вторила Ананка.

– Да ты ж… а говорил все: не могу, не могу… Ну, как

же… И булава – вдребезги! Ну, пошли, брата порадуем –

кажись, еще один лавагет нашелся. Тьфу ты, опять у тебя

морда мрачная? Пошли, выпьем, что ли, брат?

Нимфочка, которая осмелилась наблюдать за нашим

боем, удостоилась игривой улыбки Жеребца и с мнимой

скромностью потупила глазки.

163

– Да что ты все… Сделай лицо повеселее, а то ведь Ата

во дворце, такого на века придумают! Не рад, что ли?

Я промолчал. И не отозвался на вопрос Судьбы – тот

же, что и у брата:

«Разве ты не рад, маленький Кронид?»

Радости не было.

Было стыдно.

Я бездарно дрался.

* * *

– Хорошо, – сказал Зевс, когда мой удар сбросил его в

пропасть.

Младший сам был виноват. В последнее время ему

лучше всего думалось именно над пропастью, к которой вел

коридор прямо от мегарона. Пройди в узкую дверь, проша-

гай длинным, темным, ничем не украшенным коридором

– и вот тебе площадка между небом и бездной. Вытесанная

из скалы – отросток от костей Олимпа. Десять шагов в ши-

рину, двенадцать – в длину. И никаких перил.

На этой площадке кроноборец и решил меня испы-

тать: «Говорите, научился бить по-божественному? А ну-ка, где моя лабрисса…»

Лабриссе повезло остаться на площадке: славное оружие

выдержало мой удар. А Зевс, когда понял, что сейчас грохнется

в бездну, первым делом отбросил секиру подальше от края.

И ухнул вниз с довольной ухмылкой.

Из пропасти брат вернулся крупным сизым голубем:

уселся на свое же оружие, распушил перья и обрел нормаль-

ный вид. Серьезно кивнул мне.

– Хорошо.

– Ого, – сказал Посейдон. – Это как ты сейчас-то – в

птичку…

164

– Несложно, – поморщился младший. – Хочешь – сам

попробуй на досуге. Только на что оно – непонятно. Разве

что к какой нимфочке подобраться.

По возмущенной физиономии Посейдона так и чита-

лось: «И ты говоришь – непонятно на что?!» Глаза у Жеребца

полыхали азартом – ясно же, что займется превращениями

непременно и даже не на досуге…

Зевс рассматривал меня, щурясь: я стоял спиной к

солнцу.– Хорошо. Теперь за тебя я спокоен. Правда, пока силы

много вкладываешь, но кто там знает, может, так и лучше, к

тебе по доброй воле в бою никто не сунется…

– В бою?

– Возьмешь под начало лапифов с юга – там общим

числом две тысячи, смотри, чтобы не передрались между

собой – чересчур воинственны. Сатиры пока разбрелись по

лесам, сам знаешь – непостоянны… Из кентавров и людей

добери, сколько тебе нужно. Большую часть расположишь на

горных перевалах. На равнинах возведешь укрепления. Кто

знает, сколько продлится эта охота за Офиотавром… Нужно

закрыть кроновым войскам пути к Олимпу. С крепостями

поможет Афина. Стройте города погуще – там разберемся.

– А кем ты собираешься их заселять?

– Разберемся, – Зевс озорно мигнул то ли мне, то ли

богине облаков Нефеле, неспешно гнавшей по лугу кудря-

вые стада. – Посейдон нынче удерживает союзников и ищет

Офиотавра – вот где будут настоящие схватки!

Посейдон с опозданием приосанился. Он последние

несколько минут бормотал мечтательно: «Птица – это хоро-

шо… а если в дельфина? Или в коня? Это ж ого-го!»

– А ты?

– В стороне не останусь, брат. Без меня игра будет

недостоверной – так что и к тебе… изредка, правда… и за

Офиотавром – это почаще… И к союзникам.

165

Глаза Зевса искрились почти как волосы – пойман-

ным солнцем. В белом хитоне, с синим гиматием – не бог,

а кусок неба с облаками да и только. Один в один – старый

Уран со всеми его недомолвками.

– Какое «и» ты оставил при себе?

– К тельхинам.

– За оружием?

Посейдон говорит: «Вот все в брате люблю, но за эту

улыбку в морду бы съездил!» А нимфы от этой улыбки –

дразнящей, игривой, загадочной – аж с ног валятся, колени

у них слабеют.

– Нет, не за оружием… Аид, а ты знаешь, как появи-

лись люди Серебряного века?

Пожал плечами – откуда? Вот куда делись люди

Золотого века – Гелиос объяснял.

– Их создал Крон. Взамен тех, что истребил. Может,

хотел ошибку исправить, а может, решил вылепить под

себя… Только он их создал – понимаешь? Я уже не одно де-

сятилетие думаю: если он смог…

Здесь, на площадке над пропастью – неуютно все-та-

ки. Небо это… солнце. Будто в пустоте висишь, а сейчас еще

и тени ни клочка. Одно хорошо: кроме Ананки тут вряд ли

кто подслушает.

– Понятно, – помедлив, сказал я.

« Какой у тебя наглый брат, – восхитилась Судьба

(помянул, называется!). – Кто бы знал, что он туда за-

махнется… И ты не будешь спорить, невидимка? Тебе ведь

достается самая неинтересная часть. Потомки вспомнят

Зевса, который создал новое племя людей – а у него получит-

ся, не сомневаюсь! Вспомнят Посейдона, который охотился

на Офиотавра, отбиваясь от отрядов Крона. Припомнит

ли кто-нибудь – кто все это время сидел в крепостях, стро-

ил укрепления и оборонял города? »

«Знаешь что? Не я назвал себя невидимкой».

166

Обиделась. За волосы дернула. Жаль – я б еще что-ни-

будь умное сказал.

Например: если неинтересно – это еще не значит, что

просто. Ата встретилась мне во дворце для пленных – только

на Олимпе могут построить для этого дворец! – где я пы-

тался набрать себе каких-нибудь рабов. Прежде удавалось

как-то общими обходиться, а тут – Зевс махнул рукой в

приступе щедрости: «Лавагету положено».

Легко сказать – положено, как же… Рабы из пленных

или перебежчиков клялись, что лучше сдохнут на месте, чем

хоть шаг сделают за мной. Мелкие божки от невозможности

сдохнуть скрипели зубами и смутно надеялись на побег.

А мне еще войско набирать. Если и там такое же будет…

Богиня обмана появилась из-за плеча, когда, исчер-

пав терпение, я взял одного из божков за грудки с твердым

намерением показать, что он сейчас пожалеет и об упрям-

стве, и о бессмертии.

– Глупцы! – испуганный голос наполнил широкий по-

кой. – Разве вы не знаете, с кем спорите? Разве не понимаете, что он может читать в ваших сердцах? О Великий! Пощади

недостойных, ибо они не знают главного: Зевс решил приго-

ворить к ужасной казни всех, кто не пойдет за тобой…

Рабы позеленели. Желания подыхать в их рядах было

уже не столь заметно.

– Казнить? – спросил я и отпустил божка. Тот где сто-

ял там и сел. – Чего казнить-то?

– Жрут много, о великий, а припасы не бесконечны,

– вздохнула Ата. – Пойдем же со мною: Афина и я уже по-

заботились, чтобы у тебя были лучшие слуги. Тебе незачем

давать последнюю надежду этим отбросам.

Она еще не договорила, а отбросы уже начали при-

сягать мне на верность. Сперва по отдельности, а там и все

вместе – простершись ниц.

167

Я хмыкнул и покинул душный, пропитанный запа-

хом говяжьей похлебки зал. Ата выскользнула следом, рас-

кинула руки – и хитон ее зарябил рассветными оттенками.

– Игра! Какая это игра! Тебе ведь понравилось?

Понравились их лица, когда они поверили?

– Ничего себе, – согласился я, трогаясь по скалистой

дороге. Ата увязалась следом.

За несколько дней богиня обмана прочно обоснова-

лась на Олимпе: куда ни пойдешь – а там она.

У Афродиты – заботливо подбирающая для богини

любви новую прическу: «Душенька, с твоим лицом тебе, ко-

нечно, все идет, но если уложить косы вот этак – ты сияешь

ярче Тириона-Дня!»

В комнатах Гестии – за рукоделием и песнями. «Ага,

золотое очень хорошо смотрится на коричневом!»

У Фемиды – слушающая страстные поучения и глубо-

ко скорбящая: «О, Хаос предвечный… знаешь, у меня ведь

как будто только что глаза открылись. О, бездна Тартара –

взгляни на меня, я плачу!»

В конюшнях с Посейдоном: «Хо, вот это копыта у это-

го рысака! Во носиться будет!»

В коридоре напротив Афины: «Настанет день – и тебя

сбросят с Олимпа» – «Ну что ж, мудрая дочь Зевса, я и на

земле не пропаду»…

Должно быть, она была в восторге – не счесть ролей.

Но чаще всего она обхаживала барашка-Офиотавра:

«Какую сказочку хочешь? О звездах? А хочешь – о Золотом

Веке? А о том, как могучий Зевс дрался с семиглавым дра-

коном?»

В кухне, в компании нимф, среди сатиров…

Ко мне вот только не являлась, так что я ждал чего-то

подобного.

«Значит, по крепостям? – взгляд растекается сочной

темнотой, лицо вдруг помрачнело, заострилось. – Ну что

168

ж – пусть. Поиграть можно и в крепости, и защищая ру-

бежи…»

Я усмехнулся. Отвернулся, чтобы не видеть ее глаз,

свернул на мраморную дорогу, которую мостила другая

группа пленных. Белую дорогу с богатыми разводами, не

чета гранитным плитам, которые раньше тут лежали. Под

величие Кронидов.

– Не нужно играть в меня, дочь Ночи. Еще оскомина

останется – не отплюешься.

Тронула локоть, мурлыкнула:

– Какой же ты хочешь, чтобы я была с тобой? Веселой?

Скорбящей? Я могу быть сварливой, как Деметра, а могу

звать тебя «милый» – хочешь?

– Деметры не надо. А хотя… будь любой. Главное – не мной.

– Какой ты странный. Богам, смертным, кому угодно

– всегда приятнее видеть вместо собеседника свое отраже-

ние. Жесты, слова, ожидания…

– Плохо смотрят.

– На отражение?

– Да.

Поблескивало изумрудным льдом горное озерцо, во-

круг которого Деметра уже успела насадить кипарисов. Мы

спустились к озеру и отразились между зелеными льдинка-

ми, на фоне скалистых олимпийских уступов: я и обман в

кокетливом розовом хитоне.

– Ты смотришь лучше?

– Иначе. Я вижу не то, что хочу, а то, что есть.

И уж поверь мне, Ата, мое отражение – не то, что я

хотел бы созерцать дни напролет.

На другом берегу озерца трудился скульптор.

Вдохновенно высекал Зевса, кого-то разящего. И все по-

глядывал на нашу пару с недоумением: вон, девушка себя

за плечи обхватила, холодно ей, а спутник черным столбом

застыл рядом и не подумает гиматий предложить…

169

– Значит – ты выбрал презрение? Ты, друг моего

железнокрылого брата, – отвергаешь меня? Отвергаешь об-

ман? Значит, мы не будем играть?!

– Нет, не отвергаю.

Тихие, жалобные всхлипы утихли. Ата смотрела

огромными бледно-голубыми глазами.

– Но ты не хочешь обманываться, – чуть не улыбнулся

– с такой правдивой скорбью это прозвучало. – Ты для это-

го слишком хорошо… видишь. Чего же ты хочешь от меня?

– Я хочу научиться.

– Научиться – чему?

– Лгать.

Сначала смешалась, а потом раскрылась и расцвела.

Щеки и губы – розами, глаза – пышной зеленью после замо-

розков.– Следи за мной, сын Крона. И постигнешь науку.

170

Сказание 5.

О родниках Восторга,

Ярости и Страха

Распахнулись врата.

И трибуны ответили воем:

Там где смерть для одних –

для других неплохая игра.

Г. Нейман

Почему тебя здесь нет, Ата?

Мы с тобой долго были добрыми знакомыми.

Мы славно сыграли – в наставники и ученики.

Так славно, что я было поверил: ты будешь со мной до

самого конца. Нет, отступила, обиженно поджав губы: мол,что, невидимка, забыл мою науку?

Не забыл. Отбросил. Здесь, на черте пограничья, после

окончания битвы, обману больше нет места. Пусть он – в

устах аэдов, в умах других богов, в глазах смертных…

Нет места тому искусству, о котором ты говорила

мне тогда с вдохновенной улыбкой: «Высшая точка лжи –

это когда в нее веришь ты сам».

Я больше не верю самому себе, Ата, дочь Ночи. Я раз-

учился правдоподобно лгать себе. Потерял верное оружие, за

которым не раз тянулся до и после жребия.

И ты отвернулась от меня.

Ушла – не вынесла беспощадной правды, с которой я

извлекаю из памяти воспоминания.

Утро задалось муторным. Рассвет разлился кубком

крови на полнеба, солнце, поднимаясь алым ленивым

171

диском, уронило на крепость раннюю духоту, как предчув-

ствие беды.

Отвязавшаяся коза бродила под самыми стенами,

тыкалась мордой в каменные ребра, выискивая живую по-

росль. Коротко рявкнула чья-то глотка – медная, луженая.

Раздался лязг копья.

Полуголый мальчишка сосредоточенно журчал на

стену: музыка крепости набирала силы…

А у ворот опять мечтали о бабах. Стражники на во-

ротах почему-то всегда мечтают о бабах, хотя продажных

женщин в крепости – сколько угодно. Еще иногда клянут

мир: сам слышал. Что, мол, сидим тут на этих камнях, одна

схватка в месяц! Вот нам бы – в настоящую битву!

– К Посейдону бы!

– Да хоть бы к Афине: слыхали, как она с тем драко-

ном сладила? Вот это баба, понимаю.

– Еще чего? А к Зевсу не хочешь? Не с твоим рылом!

– Это что это ты про мое рыло сказал?!

– Сказал – что им только в лохани рыться!

Крепыш с медно блестящей лысиной и носом сливой

начал приподниматься – защищать честь любимого рыла.

Увидел меня и вовремя сделал вид, что вставал попри-

ветствовать. Остальные оглянулись и тоже повскакивали.

– Сидите. За ночь не было ничего?

– Волки шныряли, – подал голос самый молоденький.

Он немилосердно шмыгал носом. – Два или три. У ворот.

Шныряли, но не выли.

Кивнул и оставил стражу завтракать внизу.

Вскарабкался на стену, вгляделся в серую гористую равни-

ну, в диск солнца, в дорогу, которую мы загородили крепо-

стью… нет, ничего.

– Неймется, – шепотом полетело снизу. – Который

день уже…

А и правда – который?

172

Дошел по стене туда, где отесанные камни смыкались

со скалистыми складками на теле Геи. Зачем-то потрогал

холодный с утра базальт. Прикинул в сотый раз: не полу-

чится ли у кого влезть, чтобы напасть сверху? Нет, никак.

– Ну, вот теперь на свое рыло посмотри! – победно

рявкнули снизу. И звук, как кулак во что-то влип.

Вечно у них с утра потасовки вместо разминки. Но

теперь уже не убивают. Медные люди чересчур воинствен-

ны, но от привычки сцепляться до смерти я их отучил.

Крепость дышит пыльными каменными улицами,

всей своей сотней домов: разрослась в последний год.

Строилась как охрана перевала, а вот, понабежало откуда-то

каких-то торговцев, селиться начали, воины из ближайших

селений невест понаприводили. Может, и город будет.

А война… а какая война? Крон где-то бегает, Крониды

тоже чего-то ищут…

Двое ищут. Третий черной тенью меряет переулки

нового обиталища людей медного века.

– Идите уже… пока он добрый! – долетает с запахом

жареного лука из дверей харчевни.

– Это? Добрый?!

– Был бы злым – давно бы уже тут все лежали. Идите!

Братец-Зевс стал у тигля на славу. Хорошие у него

творения получились: здоровые, быстрые, глаза блестят.

Правда, не такие мощные, как люди серебряного века, зато

плодятся быстро – в создателя.

– Господин!

Лицо у воина красное, как диск восходящего солнца.

Медное, обрамленное такого же цвета усами и бородой. И,

видно, это из новеньких, что десять дней назад прибыли:

еще не уяснил, как со мной себя держать.

Как себя держать, если лавагет с виду моложе тебя?!

Я, правда, раздался в плечах, хотя… с Посейдоном не срав-

нить, так что не считается.

173

– Мы думали… соревнования сегодня… в центре го-

рода… для всех… а?

– На кулаках, борьба, бег и на пращах. Мечи не вынимать.

А то знаю я, чем заканчиваются эти их соревнования.

Воин возвращается к своим – в луковый чад, из

которого несется вопль ликования: «Я ж говорил, он до-

брый пока!»

Нет, я не добрый, я просто не знаю, чем заняться…

Пора бросать это место. Застрял здесь, потому что

перевал важный, а на севере дела похуже. Там крепость

больше, но жалуются, что соседи серебряного века совсем

озверели, цены заламывают, на улицах буянят, набеги каки-

е-то устраивают…

Строители, которые должны укреплять стену, спят

брюхом кверху. Чернявый каменщик из потомков сатиров

присел на двух других, ковыряясь в зубах. Прочих совсем