Меня ждёт Энни [Михаил Вячеславович Акимов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Михаил Акимов МЕНЯ ЖДЁТ ЭННИ
1
Моё имя — Сэмюэль У. Каховски; возраст — 32 года, неженат, профессия — свободный художник. Последнее означает, что средства к пропитанию я добываю всеми возможными способами, не вступая при этом в серьёзный конфликт с законом… Нет, я даже напишу так: с Законом — чтобы подчеркнуть, как я его уважаю. Подтверждением этому служит тот факт, что за 12 лет, прошедшие со дня окончания колледжа, у меня было всего три судимости с абсолютно смешными сроками заключения: два раза по полтора года и один раз — восемь месяцев. Статья во всех случаях одна и та же: «Мошенничество». Мошенник — так наше «правосудие» называет человека, который пытается излечить другого человека от глупости и жадности. А на последнем процессе прокурор назвал меня любителем лёгкой наживы. Это меня-то! Пусть бы сам попробовал проделать всё, что проделываю я, добывая хлеб насущный, тогда бы увидел, насколько это легко. Да даже если и так — что в этом криминального? Любому человеку свойственно желать заработать как можно больше денег, затратив на это как можно меньше усилий. Получается, меня осудили за то, что я — человек?… Вас смущает мой тезис? Хорошо, поместите в газете два объявления: «Смертельно больной одинокий миллиардер срочно ищет друга, которому хочет завещать всё своё состояние» и «Для работы в каменоломне требуются физически крепкие, привыкшие к лишениям люди. Кувалдами обеспечим». Думаю, вы и сами знаете, по которому объявлению телефон будет звонить не переставая, а по которому — даже не звякнет. Впрочем, чтобы быть абсолютно честным, признаюсь: второго объявления я не помещал ни разу, тем не менее, в результате уверен. Вы, наверное, думаете, что я стараюсь как-то себя обелить? Вот, мол, занимается обманом людей, а хочет себя выставить этаким моралистом, врачующим людские пороки. Ладно, приведу конкретный пример. Допустим, сидит человек за столиком в кафе, пьёт пиво. Подходит к нему другой человек, вежливо спрашивает разрешения присесть за его столик, садится, тоже заказывает пиво и пьёт. Потом они говорят о погоде, потом о всякой ерунде и, наконец, второй доверительно сообщает первому, что он — министр финансов одной банановой республики. Приехал в Штаты заключить крупную сделку, привёз с собой 20 миллионов долларов и понял, что не хочется ему заключать сделку и возвращаться домой, а хочется со всеми этими деньгами остаться в Штатах. Так вот, если бы нашлась какая-то добрая душа, которая позволила бы ему перевести эти деньги на свой счёт — всего на пару дней, пока он не сделает себе серьёзное прикрытие — он, в благодарность за это, легко отдал бы этому человеку три миллиона из двадцати. Сначала у первого срабатывает глупость: он сообщает, что именно он и есть та добрая душа, так необходимая министру финансов, и охотно предоставляет свой счёт. Они идут в банк, добрая душа пишет на бланке номер своего счёта, ставит свою подпись и убегает курить, потому что ему нужно обдумать одну мысль, которую подсказывает жадность. Путём несложных математических вычислений он приходит к выводу, что двадцать — больше, чем три. Обдумав свои дальнейшие действия по прикарманиванию всей суммы, он возвращается и видит, что министр ушёл. Он проверяет свой счёт и с изумлением обнаруживает, что там нет не только двадцати банановых миллионов, но и тех сорока тысяч, которые до этого были. Так вот, это я к тому, что после этого ни глупым, ни жадным он уже не будет. Разве это не стоит тех сорока тысяч, которые я взял с него за учёбу? Тем не менее, государство эти и подобные им мои действия сочло непедагогичными и даже антиобщественными, о чём его представитель — прокурор — сообщал мне три раза. Но я был уверен в собственной правоте и упорно продолжал по мере сил помогать согражданам избавляться от этих двух названных пороков. В общем, каждый из нас гнул свою линию, но тут произошло событие, которое наши с государством отношения перевело на качественно новый уровень. Выхожу я в третий раз из тюрьмы, охранник на воротах жмёт мне руку и говорит: «Ну, пока, Сэм, не задерживайся там, ждём!», а в голове — ни одной мысли по поводу того, с чего начать. А всё потому, что дали мне в этот раз восемь месяцев вместо привычных полутора лет, вот и не успел ничего придумать. Пошёл я в парк, сел на скамейку и с грустью на прохожих смотрю: ведь у каждого есть чем со мной поделиться, только толкнуть их к этому немножко надо, а у меня в голове — полный ступор. Ничего не поделаешь: творческий кризис, со всяким художником такое случается. Где-то через час подсел ко мне один старикашка. Я уж с отчаяния хотел, было, его на что-нибудь развести, да присмотрелся повнимательнее и мысленно рукой махнул. Знаю таких типов: из наличности у них в кармане полтора доллара, а из недвижимости — табуретка в доме, который полностью жене принадлежит. Потом, правда, оказалось, что насчёт наличности я в точку попал, а вот с недвижимостью ошибся. Сел он и тут же начал мне бухтеть о том, как в нашем обществе нравственность упала, все думают только о себе, а о любви к ближнему давно забыли. Но он не такой: видит, что у меня сейчас трудности — это ему жизненный опыт подсказывает — вот и хочет мне помочь. Сам он старый и одинокий, вот-вот, гляди, помрёт, а имущество своё — домик из восьми комнат с неплохой обстановкой — передать-то и некому. Вот он и решил найти хорошего человека, которому всё это пригодится, и по завещанию всё ему и отписать. В людях он, по причине своего возраста разбирается, поэтому сразу увидел, что я — именно такой человек и есть. Я от возмущения чуть не задохнулся. Ах, ты, думаю, старая перечница! решил мой трюк с миллиардером на мне же и провернуть? — Насчёт хорошего человека, — говорю, — вы не ошиблись: я только два часа назад из тюрьмы вышел. Так что здесь вам ваш жизненный опыт не соврал. Хотел я ему ещё сказать, что такое кидалово, только получше обставленное, сам не один раз проделывал, но решил промолчать. Интересно мне стало. Я же впервые по другую сторону оказался! А вдруг, думаю, у него какие-то собственные наработки имеются, это ж обмен опытом получается. А он мне так ласково говорит: — Про тюрьму, сынок, я тоже сразу понял. Она у тебя снаружи во всём видна. А я в тебя глубже заглянул, и ты мне понравился. Так что давай наш разговор дома продолжим. Ты ведь, наверное, есть хочешь? Вот так мы с ним и стали жить в его доме. Старик этот учёным оказался, Гордоном Везером его звали. Вернее, жить — это очень громко сказано: старик почти с постели не подымался, а я из-за этого ощущал себя пистолетом со взведённым бойком — чувствую, что-то назревает, но никак не могу понять, с какой стороны ожидать подвоха. Поэтому, когда он слабым, еле слышным голосом попросил меня сходить за врачом и адвокатом, я по-настоящему испугался и чуть не сбежал: это как же, думаю, здорово он меня нагреть хочет, что ещё с двоими делиться будет? И ведь знает он прекрасно, что ни денег, ни имущества у меня нет, всё моё состояние — это моя собственная жизнь. Так неужто её? Или он тело моё на запчасти продать хочет? Тогда ситуация действительно опасная. Но когда их увидел, успокоился: силой они со мной все втроём ничего сделать не смогут, а обманом меня взять трудно. Врач его освидетельствовал и заключение написал, что, мол, состояние критическое, и медицинская наука здесь бессильна, а адвокат под диктовку старика составил завещание, согласно которому я становился полным и единственным наследником Гордона Везера, так как жена его ещё десять лет назад умерла, а детей у них никогда не было. Только они ушли, старик меня позвал, попросил сесть рядом. — Сынок, — говорит, — я должен сказать тебе одну очень важную вещь. Ага, думаю, началось! Ну, Сэм, внимание! И не вздумай что-нибудь прохлопать. Но то, о чём он рассказал, окончательно сбило меня с толку. Я должен был честно себе признаться, что совсем не понимаю, на чём старик хочет меня подловить, и пока не видел, как всё это может мне пригодиться в моей работе. — Я тебе открою самую важную мою тайну, — продолжал он, — и теперь она будет твоей. Можешь поступить с ней, как хочешь: выболтать на улице первому встречному или использовать втихую сам — решать тебе. Ко мне это уже не имеет никакого отношения, ты и сам слышал, что жить мне осталось дни, а может даже часы. Три последних года я работал над этим изобретением, самым главным, что я смог сделать в жизни. Только работа помогла мне прожить эти три года, и теперь, когда она закончена, ничто меня не удерживает в этом мире. Обидно, конечно, что не могу сам воспользоваться результатами своего труда, но меня согревает мысль, что я сумел сделать это. Сэм, я построил контур для передвижения во времени! Ты что-нибудь о таком слышал? — Фильм смотрел, — рассеянно сказал я, — «Back to The Future». Я по-прежнему все его слова воспринимал как обставу и не очень вникал в смысл того, о чём он говорил, пытаясь вовремя разглядеть ловушку. — У меня всё проще, — усмехнулся он, — не надо разгоняться до 88 миль, и вообще установка стационарная. Ты её ещё не видел, она стоит в моём подвале. («Ну, положим, видел, — подумал я. — Стоит там какая-то хреновина»). Из-за этого есть некоторые ограничения — пока. В прошлое можно переместиться не далее, чем на 50 лет, до 12 июня 1957 года: именно тогда я закончил строительство дома. Если переместиться дальше этой даты, невозможно будет вернуться назад. Можно решить и эту проблему, если перевезти контур в какое-то более старое здание или вообще в пещеру. Но пока — так. Пользоваться им чрезвычайно просто; кроме того, я оставил подробные инструкции в тетради, которая лежит на пульте. Дальше его разговор полностью стал походить на бред. Он предавался мечтаниям о том, что именно сделал бы, будь он здоров и молод. Говорил о встречах с великими людьми, пока они ещё не стали великими, о перемещениях в будущее… Я облегчённо вздохнул, когда он, наконец, заснул. Гордон Джон Везер умер через два дня. Я долго не мог в это поверить, считая и смерть его частью какого-то дьявольского плана в отношении меня, точнее, моего тела. Но оказалось, что, помимо прочего, он оставил кучу документов, чтобы отвести от меня подозрения полиции в совершении чего-то нехорошего, каковые были бы совсем не удивительны, учитывая мою профессию и тюремное прошлое. Положим, меня всё равно потрясли довольно основательно, но в итоге вынуждены были оставить в покое. Только тогда я уверовал в полное бескорыстие Гордо… Нет, я по-прежнему не могу называть его иначе, чем звал раньше, только теперь делаю это с большой буквы: Старик.1.1
Необходимо было на что-то решаться. Двадцать семь долларов с мелочью — вот весь капитал, которым я располагал. Не знаю, на что мы жили раньше; возможно, это были остатки накоплений Старика. Не буду рисовать себя ангелочком с крылышками: на следующий же день после его смерти была у меня мысль заложить дом и на эти деньги уехать в какой-нибудь город, где ещё не появлялся министр банановых финансов — ничего другого по-прежнему в голову не приходило. Но… не смог. В Контур я не верил, но всё равно не мог. Я, тыщу раз обманывавший самых разных людей, Старика обманывать не хотел. Наверное, потому, что не было в нём ни жадности, ни глупости. На третий день, озверев от безделья, безденежья и неопределённости, я полез в подвал. Контур я и до этого видел, но тогда он ничем меня не заинтересовал. Сейчас — другое дело: передо мной был агрегат, которому человек, его изготовивший, приписывал, если так можно выразиться, совершенно невозможные возможности. Взглянув на Контур, я ошеломлённо присвистнул. Сразу было видно, что делал его старый немощный больной человек: все узлы были смонтированы в деревянном шкафу, и роль гетинакса выполняла обычная фанера. Чуть приличнее выглядел пульт, изготовленный на базе звукорежиссёрского EwSE-120 — такой был у нас в колледже для озвучки дискотек. Слева и справа от пульта стояли абсолютно одинаковые электронные часы из серии тех, на которых отражена полная временная информация: число, месяц, год и время с часами, минутами и секундами. На левых маркером было написано «Время убытия», на правых — «Время прибытия». От часов к пульту отходили провода. Я в задумчивости включил пульт, и тут же на левых часах высветилось текущее время и дата, а на правых — сплошные нули. Это становилось интересным. По крайней мере, что-то работает. Я сел в кресло, взял, было, в руки тетрадь, но тут же отложил в сторону: всё и так было ясно. В пульт была вмонтирована клавиатура, я нажал цифру 1, и она тут же появилась на правых часах. Я нажал «Reset», закурил и задумался. Очень, конечно, хотелось поверить. И очень хотелось прямо сейчас попробовать. Удерживало только одно: я боялся. Боялся, что всё это — полная ерунда, и тогда окажется, что Старик — обманщик, потому что сумасшедшим-то он точно не был. За последние два дня я стал относиться к нему с уважением и очень не хотел в нём разочаровываться. Но, докуривая сигарету, я уже знал, что обязательно сделаю это — полезу во Время. Я стал подыскивать оправдания для Старика, и они быстро нашлись. Ну, конечно же! Старик вовсе не был обманщиком, он был мечтателем, фантазёром! Он искренне верил в придуманную им сказку, но ему скучно было верить в неё одному. Вот он и рассказал её мне, что же в этом плохого? По поводу даты никаких сомнений не было. 23 марта 1989 года 10 часов 32 минуты. С того самого дня и доныне она всегда у меня перед глазами в образе цифр на дисплее нашего квартирного телефона. Я снова нервно закурил. Восемнадцать лет прошло, но такое, конечно, не забывается никогда…— Алло, это мистер Каховски? Здравствуйте, с вами говорит миссис Каннингэм. Я снова по поводу вашего сына Сэмюэля. Вопреки вашим заверениям, я не вижу никаких позитивных сдвигов в его поведении. Он по-прежнему дерзит учителям, а сегодня совершил хулиганский поступок… — Что он опять натворил, миссис Каннингэм? — Он принёс на урок к мистеру Даррвелу микрофон, соединил его со школьной трансляцией и включил, когда тот начал распекать ребят за невыполненное задание… Конечно, мистер Каховски, я согласна, что мистер Даррвел иногда позволяет себе недопустимые выражения, но есть же другие методы… Есть школьный совет, следовало обратиться туда или, в конце концов, написать жалобу на моё имя… — Простите, миссис Каннингэм, но ведь вы были в курсе всего этого! И тоже обещали родителям, что это прекратится. Так какой же смысл писать вам жалобу? — Ах, так вы его ещё и защищаете? Хорошо, тогда я вынуждена вам сообщить, что считаю невозможным дальнейшее обучение вашего сына в нашей школе. Будьте добры, подъедьте сейчас и заберите его. Все необходимые бумаги я приготовлю. Всего доброго! Мистер Каховски положил трубку телефона и вышел в кухню к жене. — Нэнси, — сказал он, — звонила директриса. Нашего парня снова выгнали из школы. Я еду туда. Миссис Каховски без сил опустилась на стул. — Боже, Уильям, ведь это уже третья школа… Его же больше никуда не примут… — Значит, образование — это не для него, — раздражённо ответил муж. — Пойдёт продавать газеты, как его друг Эдгар. — Ты его сильно не ругай, чего уж теперь-то… — Ругать? — рассмеялся мистер Каховски. — Вовсе нет, Нэнси, даже не собираюсь! Я тебе потом расскажу, что он отмочил. Парень — молодец! Я бы до такого не додумался! Мистер Каховски торопливо поцеловал жену и вышел. Через минуту со двора послышался шум мотора отъезжающей машины.
Сэм Каховски уже сорок минут сидел в запертом классе, как вдруг за дверью послышались взволнованные голоса, и в скважине повернулся ключ. В класс ворвалась перепуганная миссис Каннингэм, в дверном проёме показались встревоженные лица других учителей. — Боже, Сэм, твой отец… он ехал сюда… там, рядом с вашим домом идёт строительство… перевернулся автокран, и стрела упала на … твой отец как раз проезжал… Господи, Сэм, какое несчастье!.. Мы сейчас отвезём тебя домой…
— Алло, миссис Каховски, это миссис Каннингэм. Ещё раз примите соболезнования… Я вот по какому поводу: я отменила свой приказ об отчислении Сэма… Пусть мальчик приходит в школу, когда немножко оправится от удара…
Я затушил второй окурок, набрал на клавиатуре дату и нажал кнопку «Start-up».
1.2
— Алло, это мистер Каховски? Здравствуйте, с вами говорит миссис Каннингэм. Я снова по поводу вашего сына Сэмюэля. Вопреки вашим заверениям, я не вижу никаких позитивных сдвигов в его поведении. Он по-прежнему дерзит учителям, а сегодня совершил хулиганский поступок… — Что он опять натворил, миссис Каннингэм? — Он принёс на урок к мистеру Даррвелу микрофон, соединил его со школьной трансляцией и включил, когда тот начал распекать ребят за невыполненное задание… Конечно, мистер Каховски, я согласна, что мистер Даррвел иногда позволяет себе недопустимые выражения, но есть же другие методы… Есть школьный совет, следовало обратиться туда или, в конце концов, написать жалобу на моё имя… — Простите, миссис Каннингэм, но ведь вы были в курсе всего этого! И тоже обещали родителям, что это прекратится. Так какой же смысл писать вам жалобу? — Ах, так вы его ещё и защищаете? Хорошо, тогда я вынуждена вам сообщить, что считаю невозможным дальнейшее обучение вашего сына в нашей школе. Будьте добры, подъедьте сейчас и заберите его. Все необходимые бумаги я приготовлю. Всего доброго! Мистер Каховски положил трубку телефона и вышел в кухню к жене. — Нэнси, — сказал он, — звонила директриса. Нашего парня снова выгнали из школы. Я еду туда. Миссис Каховски без сил опустилась на стул. — Боже, Уильям, ведь это уже третья школа… Его же больше никуда не примут… — Значит, образование — это не для него, — раздражённо ответил муж. — Пойдёт продавать газеты, как его друг Эдгар. — Ты его сильно не ругай, чего уж теперь-то… — Ругать? — рассмеялся мистер Каховски. — Вовсе нет, Нэнси, даже не собираюсь! Я тебе потом расскажу, что он отмочил. Парень — молодец! Я бы до такого не додумался! Мистер Каховски торопливо поцеловал жену и вышел. Через минуту со двора послышался его возмущённый голос: «О, чёрт!», затем он появился снова. — Представляешь, Нэнси, какой-то мерзавец пропорол ножом моё колесо! И это прямо в нашем дворе! Что за наглость? Дай мне ключи, я поеду на твоей машине. Миссис Каховски пошла за ключами, но в это время с улицы послышался страшный грохот. Супруги выбежали во двор. — Что случилось, Фред? — крикнул Каховски соседу. — Представляешь, Билл, кран упал! Это хорошо, что в этот момент на улице никого не было! Миссис Каховски побледнела. — Боже, Уилли, а если бы ты… — и она замолчала, не в силах продолжать. Мистер Каховски согласно покивал головой, подошёл к воротам и выглянул на улицу. — Придётся в объезд ехать, — сообщил он. — Иди в дом, Нэнси, холодно, простудишься! Миссис Каховски послушалась его и через пять минут из кухни услышала шум отъезжающей со двора машины.2
Моё имя — Сэмюэль У. Каховски; возраст — 32 года, неженат, профессия… а чёрт его знает… Гангстер — это профессия? Конечно, ни я, ни любой из наших парней так себя не назовёт. Спросите: «А чем вы занимаетесь?», и мы скажем: «На мистера Уилки работаем». А это то же самое и есть, только звучит приличнее. Лично я на мистера Уилки работаю восемнадцать лет, мой друг Эдди немножко больше. Он меня с ним и познакомил. Когда меня в третий раз из школы выперли — и на этот раз окончательно — отец сказал, что образование — это не для меня, и чтобы я шёл работать. Ну, хотя бы, продавцом газет, как мой друг Эдди. Эдди в первый же день объяснил мне, что газеты — это так, ерунда, много на них не заработаешь. Нужно ещё выполнять разные поручения мистера Уилки: сообщать ему, если что интересное на улице услышишь; на стрёме постоять, пока его ребята всякие дела обделывают; сбегать к кому-то передать что-нибудь. Я, конечно, согласился и до сих пор об этом не жалею. Он нам и тогда платил неплохо, а уж когда мы с Эдди и сами начали серьёзными делами заниматься, вообще прилично стало. Само собой, что при нашей профессии и под статью угодить недолго, но мистер Уилки обещал, что, в случае чего, от полиции откупит: они все у него в кармане. А уж если не получится — всякое бывает — то и в тюрьме у нас такая жизнь будет, что получше, чем у многих на свободе. Я часто думаю: а хорошо, что меня тогда из школы выгнали… …Ладно, наврал я всё. Если честно, то совсем не нравится мне моя жизнь. Это я просто себя уговариваю. Убеждаю, что всё у меня хорошо, ничего менять не надо. А попалось бы что-то стоящее — бросил бы не задумываясь. Была у меня однажды ситуация, когда я уже, было, решился… но не случилось. Видно, не судьба. А дела наши, особенно те, которыми мы последнее время занимаемся, весьма не симпатичные. Вот и сегодня вызывает мистер Уилки меня и Эдди и говорит: — Ребята, тут надо бы ещё один домик к рукам прибрать. Старикашка там один живёт, больной весь, помрёт скоро. Так что много не предлагайте, пяти тысяч ему за глаза хватит. Поняли, о чём я толкую? А чего не понять? Уже больше месяца по этому делу работаем. У мистера Уилки в мэрии свои люди имеются, они ему шепнули, что по этому району скоростная магистраль пройдёт, значит, цены на землю скоро до небес подскочат. Вот мы и ходим, убеждаем жителей домики свои продать. Доходчиво так убеждаем. Большей частью хлопот не бывает, люди понятливые там живут. Встречаются, конечно, и непонятливые, но все они почему-то очень небрежно с огнём обращаются. Откажутся дом продать, а он в первую же ночь — бац! — и сгорел. Всякое ведь бывает: окурок, там, непотушенный бросят или ещё чего. Взяли мы у мистера Уилки адрес и поехали. Смотрим, домик большой, земли много занимает. Заходим — пусто везде. В одну комнату зашли, в другую — нет никого. Потом какое-то шарканье послышалось. Видим, старик древний по лестнице сползает. Эдди как увидел его, присвистнул и говорит: — Ну, с этим клиентом возни много не будет. Вот что, Сэм, ты у нас уж очень чувствительный, тебе лучше не видеть, как я с ним разговаривать буду. Иди пока дом осмотри, а я тебя потом позову. Мне и, правда, некоторые методы Эдди не нравятся. А что делать? Я же не в школе хороших манер преподавателем работаю, тут замечания неуместны. Пошёл я комнаты смотреть. Удивительно мне стало: их целых восемь штук, но не видно, чтобы хоть какая-то из них детской была. Вообще никакого намёка на детей. А сам старик, похоже, наукой занимается: кабинет есть, и книжек научных там полно. Ну, ещё кухня, гостиная, спальня… Только я последнюю осмотрел, Эдди заходит. — Ну, — говорит, — всё в порядке. На трёх тысячах сговорились. Сейчас я его к нашему юристу отвезу, а ты пока здесь побудь, чтобы никто не влез. Своруют что-нибудь, ищи их потом… — Брось, — говорю, — Эдди, отдай старику пять! Нужна тебе такая мелочь! А ему пригодится. Но посмотрел на него и рукой махнул: делай, как знаешь! Эдди со стариком уехали, а я от нечего делать в подвал спустился. Вот здесь меня кое-что заинтересовало. Агрегат у него какой-то стоит, видно, что сам делал. Я походил, посмотрел, потом к какому-то пульту подошёл, в кресло сел. Вижу, тетрадь лежит. Дай, думаю, полистаю пока, Эдди ещё очень нескоро вернётся. Начал читать, и у меня глаза на лоб полезли: старичок-то машину времени изобрёл! Вот это да! А вдруг она ещё, не дай Бог, работает! А что, от таких всего можно ожидать. В тетради этой инструкция оказалась. И до того понятно там всё написано, что у меня аж внутри загорелось: попробовать, думаю, что ли? И уже понял, что попробую обязательно, не каждый ведь день с таким сталкиваешься. Куда отправиться — вопросов не было. 17 февраля 1994 года 17 часов 15 минут. Я нервно закурил и задумался. Одиннадцать лет прошло, а это до сих пор у меня перед глазами. Вряд ли вообще когда забуду.— Сэм, нам нужно срочно встретиться! — по тому, как дрожал в трубке голос Энни, Сэм понял, что она действительно хочет сказать ему что-то важное. — Давай в двенадцать часов в кафе «У Ричарда»… — Энни, — послышался голос матери, — газовая компания прислала последнее предупреждение. Я заняла денег у миссис Грэхэм, съезди, оплати этот проклятый счёт. — Мама, я не могу… Сэм, не уходи никуда, я тебе сейчас перезвоню… Мама, это же очень далеко, я не могу сейчас! Давай, я съезжу завтра? — Завтра они отключат газ. Ты что, хочешь замерзать без отопления? — Ну, хорошо, я съезжу… Сэм, в двенадцать не получится, давай в пять? Ну, договорились…
— Энни, выходи за меня замуж… — голос Сэма дрогнул. Они сидели за столиком в кафе друг против друга, он держал её за руку, а она, как всегда прекрасная, — нет, сегодня ещё прекраснее, чем всегда! — улыбалась ему. «Любит! Сейчас согласится! А вдруг — нет»? — Я выйду за тебя, Сэм. Но — это я тебе и хотела сказать — только если ты бросишь работать на этого Уилки. Мне всё равно, кем ты будешь — хоть мусорщиком — я выйду за тебя замуж, потому что люблю. Но я никогда не выйду замуж за бандита, Сэм. Я не хочу быть женой бандита, и мои дети не будут детьми бандита. Брось его, Сэм! Если ты меня любишь, ты сделаешь это. Что ты молчишь? — Энни… Энни… — Сэм смотрел на неё жалкими глазами и был здорово напуган и несчастен, — поздно… Два часа назад я дал клятву, и меня приняли в Семью… Теперь меня уже никто не отпустит… Энни, но может быть… Он замолчал. А она, опустошённая и поникшая, отняла у него свою руку, сдавленным голосом сказала: «Прощай, Сэм!» и пошла к выходу. У неё была потрясающая фигура и походка, когда она шла по улице, ни один мужчина не мог оторвать от неё взгляда, а сейчас она шла, сгорбившись и сутулясь, переставляла ноги, как попало, но Сэм знал, что от него навсегда уходит самая красивая в мире девчонка, и ничего не мог поделать с этим…
Я жадно сделал две последние затяжки, бросил окурок прямо на пол, набрал на клавиатуре «17 февраля 1994 года 9 часов 00 минут» и нажал кнопку «Start-up».
Последние комментарии
48 минут 29 секунд назад
16 часов 52 минут назад
1 день 1 час назад
1 день 1 час назад
3 дней 8 часов назад
3 дней 12 часов назад