Зовущие корни (СИ) [Борис Петрович Мишарин] (fb2) читать онлайн

Борис Мишарин Зовущие корни

1

После зимнего сна природа оживала зеленью трав и листьев, наполняясь запахами приближающегося лета. Крупнейшая река в Сибири, сбросив ледяной панцирь, текла спокойно и умеренно навстречу морю Лаптевых. По правому берегу тянулась грунтовая дорога, словно прижатая к Лене красными скалами.

Изумительно неповторимый вид открывался водителю. Внизу слева могучая река, еще не набравшаяся полных сил в верховьях, бежала синевато-серой мутной лентой, огибая попадавшиеся навстречу небольшие островки, на которых росла черемуха или обычный ивняк. Справа отвесные красные скалы высотой около пятидесяти-ста метров.

Вполне сносная грунтовка для российских дорог, по которой можно ехать километров шестьдесят в час, местами разгоняясь до восьмидесяти или замедляясь до сорока.

Михайлов остановил машину. Давно он не был здесь… очень давно. Десятилетним мальчиком покинул эти края с родителями и… возвращался сейчас на Родину. Позвала она его ностальгией, воспоминаниями детства, рыбалки и деревенской жизни. Захотелось душевного покоя в уединении с природой — родной речкой Леной и Тутурой, кедрачом, черникой и голубикой, соснами, лиственницами и березой.

Он огляделся, вдохнул родной воздух полной грудью, постоял немного и сел в автомобиль — пора ехать дальше. Первые двести шестьдесят километров от областного центра он проехал быстро, часа за три с небольшим — асфальт. Последние сто шестьдесят — грунтовка и еще тридцать по проселочной дороге пришлось преодолевать в течение четырех с половиной часов.

И вот она… родная Михайловка… одна улица вдоль дороги по левому берегу речки Тутура. Когда-то деревня даже имела начальную школу, а сейчас она вымирала. Осталось около сорока домишек, половина брошенных и пустующих, зияющих оконными проемами или забитыми досками наискось.

На улице ни души, лишь собаки встречали его своим недружелюбным лаем. Он ехал медленно, километров пять-десять в час. От лая собак вышел на улицу пожилой мужчина, видимо, поглядеть — чего разгавкались собаки. Удивленно смотрел на незнакомую машину, присел на скамейку у ворот, доставая кисет с табаком, свернул самокрутку и закурил.

Эх… деревня… деревня… Словно и нет двадцать первого века. Серая, видавшая виды, кепчонка на голове, стеганая безрукавка от телогрейки, кирзовые сапоги и кисет… «Неужели еще курят в деревнях махорку»? — удивился Михайлов, остановил машину и вышел. Несколько собак озлобленно залаяли, намереваясь наброситься на новенького, но старик отогнал их.

— Доброго здоровья, отец, — поприветствовал его Михайлов, — я присяду?

— И вам здрасьте, — ответил он, — садись, чего там, место есть.

Михайлов вынул из кармана пачку сигарет, предложил хозяину скамейки, закуривая.

— Не-е, трава одна, никакой крепости, я своё, — он приподнял еще недокуренную самокрутку.

Старичок пускал дым, между затяжками разглядывая приезжего, стараясь определить цель визита. Не из райцентра — городской, сразу определил он, но первым вопросов не задавал, понимая, что если присел на скамейку человек, то и заговорит сам.

— Как жизнь, отец, как здоровье? — из вежливости поинтересовался Михайлов.

— Ничего… живем помаленьку, — ответил он неопределенно, видимо, ожидая основных вопросов.

— Хочу остановиться у вас на жилье. Что посоветуешь, отец? — спросил Михайлов напрямую.

— Поживи, чего там, можешь на постой у Зинаиды стать, возьмет не дорого, или у меня, если пузырьком угостишь. Надолго к нам?

— Надолго, отец, надолго… Наверное, навсегда, — ответил Михайлов.

Старик удивленно посмотрел на приезжего, еще не поняв до конца сказанного.

— Ссыльный что ли? Так, вроде бы нет сейчас таких. Или бегаешь от кого? — предположил он уже с опаской.

Старик уже пожалел, что задал этот вопрос. Мужчина явно городской и в такую глухомань на отдых не ездят. Бывало, правда, что завозили чужаков на охоту — так сейчас не сезон и те всегда с начальством местным ездили. Явно беглый, от полиции скрывается, здесь участковый вовсе не появляется, чего ему тут делать? Все деревенские свои — тридцать мужиков да баб тридцать пять. Живут мирно. Конечно, бывает, что кто-то по пьянке своей бабе фонарь под глаз поставит, но на том все и кончится, без заявлений в полицию. В деревне и телефона нет, случись что — помощи ждать неоткуда, надо до поселка ехать двадцать верст.

— Не беспокойся, отец, не беглый я, — улыбнулся Михайлов, стараясь успокоить старика, — в деревне родился, но мать еще маленьким увезла в город. Не знаю почему, но потянуло в детство, хочется остаток дней пожить на природе.

— О-о, куда загнул, — усмехнулся, не веря, дед, — все из деревни, а ты в деревню. Здесь когда-то клуб был, школа… Многие поразъехались с перестройкой, будь она проклята. Работы нет — что делать, как и на что жить?

— Но вы же живете, — возразил Михайлов.

— Мы живем… мы, конечно, живем, — хмыкнул дед, куда нам ехать? Огородом кормимся, охотой, рыбалкой… грибы, ягоды, орехи. Автолавка раз в неделю приходит, привозит хлеб, крупы — так и живем.

— Понятно, так какой дом посоветуешь взять?

— Ты серьезно, что ли? — уже по-настоящему удивился старик.

— Да, отец, я серьезно, — ответил Михайлов, — меня, кстати, Борис зовут, а вас?

— Меня дедом Матвеем кличут, Наумовым, — ответил он.

Михайлов протянул руку.

— Вот и познакомились, — он пожал руку деда, — так что посоветуешь, дед Матвей? — вновь спросил Михайлов.

— Дак тут… — дед сдвинул кепку, почесал затылок, — ежели серьезно, то есть дом хороший, не сгнивший. Когда-то всей деревней его строили учителке нашей, но уехала она в город давно. Потом другая семья жила, но тоже уехала, почитай, как два года уже дом пустует. Не везет дому с хозяевами. Лучше другой дом выбери, есть еще пяток крепких домов.

— Покажешь? Тот, который учительнице строили.

— А че его показывать — вот он, с моим соседний, — махнул рукой дед Матвей.

— Пойдем, глянем что ли, — предложил Михайлов.

— Так, это… надо топор взять — дом-то заколоченный стоит, — ответил дед, — ты иди, я счас.

Михайлов встал, подошел к соседнему двору. Вдоль улицы покосившийся немного забор из досок, ворота и калитка. Он толкнул ее, та отворилась со скрипом. Внутри небольшой двор квадратов на сто, слева деревянный сруб — банька, догадался Михайлов. Справа навес под дрова и какой-то сарай, прямо крыльцо на три ступени, ведущее на веранду. Сам дом, примерно, восемь на восемь метров. За домом распаханное поле соток на двадцать пять, огороженное жердями.

— Здравствуй домик, вот и вернулся я… — произнес Михайлов негромко.

Подошел дед Матвей с топором, отодрал прибитые доски на входной двери, вошел внутрь, позвал:

— Заходи, Борис, смотри. У учителки нашей сына тоже, кстати, Борисом звали. Но где они сейчас, кто знает?

Михайлов осматривался — напротив двери кирпичная печь-плита, словно делящая дом на большую горницу справа, кухню слева и прихожку у дверей. На кухне из-под пола торчала дюймовая труба с механическим насосом. Все стекла на окнах целые.

— Здесь, дед Матвей, и обоснуюсь я, — произнес решительно Михайлов, — будем соседями теперь. Надеюсь, не возражаешь?

Он пожал плечами.

— А че мне возражать? Все равно дом пустой стоял. Скуки меньше будет, — ответил он.

— Пойду, загоню машину во двор, обживаться надо потихоньку, — произнес Михайлов, взглянув на деда, — потом печку надо протопить — дом-то остыл, отсырел за зиму, да и сейчас не лето — начало мая.

Он вышел на улицу, с трудом открыл просевшие ворота. Да, работы предстоит много, подумал Борис, но это же хорошо — меньше буду скучать, когда есть чем заняться. Загнав машину, он вышел, не ставя ее на сигнализацию, но на центральный замок закрыл кнопкой ключа по привычке.

— А че за машина у тебя, Борис? — спросил дед Матвей.

— Уазик, — с улыбкой ответил он, — УАЗ Патриот, наша машина, русская.

— Ух, ты! — удивился дед, — Патриот, а написано не по-нашему, — он ткнул пальцем в надпись.

— Наша машина, не сомневайся.

— Дак я и не сомневаюсь, — он замялся немного, — надо бы к Зинке сходить…

Михайлов уже понял, куда клонит дед Матвей. Видимо, Зинка гнала самогонку не только для себя и не бесплатно давала ее жаждущим.

— Зачем? — все же спросил он.

— Дак… за самогонкой. Отметить надо соседство.

— Отметить — это надо, — согласился Борис, — но сам видишь — у меня ни стола, ни стульев. Пригласишь к себе — отметим.

— Дак я че, я с радостью. Но надо к Зинке за самогонкой.

— Не надо, — возразил Михайлов, — ты иди, дед Матвей, накрывай на стол, а я подойду скоро, затоплю печку, чтоб прогревался дом, и подойду. Бутылочку я из города прихватил, так что не сомневайся — отметим и соседство, и знакомство. Дров только нет — одолжишь немного по-соседски?

— Дак я че, бери, конечно, — с неохотой ответил он, — соседи теперь, может и мне че понадобится когда. Я перекину дровишки через забор, подберешь у себя, чтобы по улице не таскать, — пояснил дед.

— Если понадобится — всегда помогу, не сомневайся. Можешь твердо рассчитывать, — подбодрил его Михайлов.

Сосед ушел, Борис еще раз осмотрел дом, слазил в подполье. Вроде бы все добротно сделано, нет гнили и плесени, только иней красовался на потолке — итог не топленного зимой дома. Ларь под картофель, основной сибирский продукт, полки по бокам для банок и всякой снеди.

Он вылез из подполья и вышел на улицу, собрал в охапку брошенные во двор дедом Матвеем поленья. Как раз хватило заполнить топку печи. Ни одного лишнего полена не бросил сосед, глаз наметанный. Но никаких выводов Михайлов не делал — еще рано.

Он нащипал лучины, открыл заслонку, поджег свернутый лист газеты, сунув его под самый дымоход. Застоявшаяся печь вначале задымила, но потом потянул дымоход понемногу. Михайлов сунул еще один газетный лист, и пламя уже потянуло в трубу вовсю. Теперь можно поджечь лучину, что он и сделал. Печка разгорелась, потрескивая иногда, словно радуясь встрече через несколько десятилетий. Он вздохнул с грустью… Интересно, видит ли меня сейчас с небес мама, подумал Борис, одобряет ли возвращение в родные пенаты, откуда увезла в город мальчишкой.

Михайлов не ожидал, что поселится в бывшем родном доме и сейчас вспоминал обстановку своего детства — где стояли столы, кровати, венские стулья и табуреты…

Он еще раз осмотрелся, вышел на улицу, взял из машины водку и пошел к деду Матвею.

— Гостей принимаете, соседи? — спросил он, входя в дом.

— Проходи, Борис, проходи, — явно обрадовался дед, видя бутылку водки, — знакомься, это моя супруга.

— Тетя Валя, — представилась она, — Матвей рассказал мне о вас, даже не поверила сразу. Действительно останетесь жить в нашей деревне?

— Точно, тетя Валя, останусь.

Он прошел, поставил бутылку на стол.

Ты садись, Борис, не стесняйся, сейчас выпьем, покушаем, поговорим, — дед Матвей отвинтил пробку, налил в рюмки водки. Давай, сосед, за знакомство, — он чокнулся рюмкой и опрокинул ее в рот, захрустел соленым огурчиком.

Богатый стол, подумал Михайлов, видя соленые огурцы, помидоры, капусту, грузди и рыжики. Большая тарелка с рассыпчатой вареной картошкой, тарелка с мясом, соленый хариус.

— Это сохатинка, — подсказал дед, указывая на мясо, — охочусь понемногу, жить как-то надо. Все свое на столе, кроме хлеба — этот в автолавке брали, но и сами печем. А ты рыбачишь, охотишься?

— Рыбачить — да, — ответил Михайлов, — а для охоты учитель нужен, ружьишко имеется. Надеюсь на вашу помощь, дед Матвей, возьмете с собой в сезон? — он видел, как замялся дед, добавил: — На белок и соболей не пойду, только мяска на зиму добыть.

— Это можно, — обрадовался дед, — сходим на сохатого и на козу, мясо будет, не беспокойся, — он налил по второй, — давай сосед за дружное соседство.

Михайлов понял, что есть у деда свои охотничьи угодья для добычи пушного зверя, куда он не поведет и не пустит никого. Пенсия, видимо, мизерная, добытые шкурки соболя и белки являются неплохим финансовым подспорьем.

— Работы в деревне нет, — начала разговор тетя Валя, — чем заниматься станете, Борис?

— Я на пенсии, тетя Валя, работал на вредном производстве, — пояснил он, видя недоуменный взгляд, — на хлеб хватит, а мясо и рыбу сам добуду. Опять же огород, грибы, ягоды — проживу.

— А супруга где? — все расспрашивала она.

— Холостой я, тетя Валя, махнул сюда, за тридевять земель. Квартиру в аренду сдал на три года, деньги получил вперед. Здесь природа прекрасная, жить есть где — чего еще мужику надо? Посажу огород, дед Матвей подскажет, где и когда можно охотиться. Вот и буду жить, как вы, станем телевизор вместе смотреть долгими зимними вечерами.

— Не-ет, — заулыбалась тетя Валя, — телевизор здесь не показывает, хорошо, что еще электричество есть. Недавно новую линию протянули, а то все время мучились — то напряжение слабое, то обрыв где.

Он рассматривал незаметно эту пожилую женщину с правильными чертами лица. В молодости явно была красавицей. Но морозы задубили кожу, время нарисовало морщины. Наверное, ей около семидесяти, посчитал Михайлов, как и деду Матвею. Но пара крепкая, сибирская.

— Ничего, тетя Валя, будет у нас телевизор работать — я спутниковую антенну привез с собой, она сигнал в любом месте ловит. Так что не сомневайтесь, обживусь немного и все настрою.

Дед Матвей налил по новой. Выпили, закусывали. Михайлов уже попробовал все практически — вкуснятина обалденная.

— Будем дружить по-соседски, вы мне поможете, я вам, — продолжил Борис, — подскажете, как огурцы посолить или помидоры. Я же мужик все-таки… Возьмете надо мной шефство, тетя Валя?

— Подсказать, конечно, можно, это не трудно, — ответила она, явно давая понять, что поддержит лишь советом, не более.

Но Михайлов не обижался — все образуется со временем. Ведь и он что-то должен им дать кроме просмотра телепередач. Он глянул на часы.

— Пойду, закрою задвижку в печке, наверняка прогорели уже дрова.

— Ты приходи, сосед, быстрее, не допили еще с тобой.

Он кивнул головой, ответил:

— Я быстро.

Михайлов вернулся к себе, дрова действительно прогорели и он закрыл задвижку на трубе. Дом оживал, согретый теплым воздухом, но полы еще были холодные. Ничего, решил он, на надувном матраце не замерзну.

Дед Матвей с женой обсуждали гостя в его отсутствие.

— Прыткий мужик, откуда он взялся? — спросила она мужа.

— Кто его знает, — пожал плечами Матвей, — а че прыткий-то?

— На охоту его своди и покажи, как солить, — пояснила она.

— Наоборот хорошо — на соболей не пойдет, а если лося завалим, то на двоих как раз хватит. И вынести поможет, — возразил Матвей, — тебе че, трудно показать, как соленье делать?

— Да не трудно, — махнула она рукой, — причем здесь это? Наверняка попросит и ему посолить, а я что — нанималась?

— Но и посолишь, не развалишься, — снова возразил Матвей, — у него машина есть с прицепом, в район может свозить, привезти что-то по мелочи. Чурок тех же из леса навозить можно. Заболеешь — кто тебя в больницу повезет? Помнишь, как в прошлом году зуб схватил, маялась три дня, на стены лезла, пришлось Кольке три бутыли самогона у Зинки брать, чтобы он свой мотоцикл завел и свозил тебя. Делов-то на пять минут, зуб выдрать, а сколько проблем?

— Да ладно, Матвей, чего расшумелся, надо и посолю, время покажет, как быть, — сдалась Валентина, — дом-то пустой у него, придется здесь оставлять на ночь.

— Придется, — согласился Матвей, — хоть и незнакомый, боязно, но сосед все же.

Разговор прервал вернувшийся Михайлов.

— Вот и я. Дом словно ожил от тепла, но еще не прогрелся полностью. Ничего, не замерзну.

Дед наполнил рюмки, выливая последнюю водку, вздохнул.

— Хороша, зараза, но все-таки самогонка Зинкина лучше, если Валентина ее на кедровых орешках настоит. Как коньяк получается цветом, и голова поутру не болит.

Он приподнял рюмку, словно ударяя ею на расстоянии о другую, и опрокинул целиком в рот, крякнул, закусывая огурчиком.

— Что собираешься делать первое время?

— Планов громадьё, дед Матвей, — ответил Борис, — ворота первым делом поправлю, а то ни выехать, ни заехать толком — перекосило все, сам видел. Дрова надо где-то брать на зиму, мебель кое-какую купить и привезти. Короче — хозяйством обзаводиться надо. Где доски брать, подскажешь?

— Если старые подойдут, то можно какой-нибудь сарай из брошенных домов разобрать, а новые только на пилораме. Ближайшая километров двадцать отсюда, в поселке. Придется у Зинки самогонку брать, доски купишь, а повезут только за самогонку, но и за бензин заплатишь, естественно, — пояснил дед Матвей.

— Значит, буду брать самогонку, — улыбнулся Михайлов.

— Я вижу, вы основательно задумали обустроиться. Выходит, не на время, надолго обоснуетесь, — сделала вывод тетя Валя, — дом хороший, самый новый в деревне, всего-то сорок годков ему. Не страшно в чужой дом въезжать?

— В каком смысле? — не понял Борис.

— Последними в нем чуваши жили. Муж с женой, детей трое, — стала объяснять тетя Валя, — решил хозяин перегородку в горнице деревянную поставить, чтобы дети отдельно от них спали. Комната хоть и большая, но одна. Стал он брусья прибивать, а дом не дал.

— Как это не дал?

— Вот так и не дал. Не смог хозяин даже брусок прибить — попадал все время не по гвоздю молотком, а по пальцам.

— По гвоздю может любой не попасть, — усомнился в пояснении Борис.

— Э, нет, он все время не попадал — не давал дом, не хотел ни каких перестроек. Не знаю, чем и как это объяснить можно. Ты говорил — ворота перекосились. Они давно перекосились. Чуваш тот хотел новые поставить, но опять не смог. Подойдет к воротам, чтобы их снять, а в пояснице прострел сразу, подойдет в другой раз — схватит живот. Так и уехал он, два года дом пустует, никто не въезжает — боятся. Учителка в нем жила с маленьким сыном, очень хорошая женщина, вот дом и не пускает чужих, не дает ничего переделывать. До чувашей несколько наших деревенских семей в него переезжали, но дом и их выгнал. Жить разрешал, а переделывать нет. Каждый хотел немного по-своему дом обустроить — не получилось. Так что ты, Борис, живи, но ворота не трогай. Или другой дом выбери для жилья, они, правда, хуже по состоянию, но можно сделать ремонт, переделать по-своему.

— Да-а, история… Я верю вам, тетя Валя, но останусь в этом доме, надеюсь, что сумею договориться с ним.

— Ты извини, Борис, что не сказал тебе сразу правду о доме, считал, что не поверишь, — стал оправдываться дед Матвей, — но Валентина правду говорит. Как ты с домом договориться сможешь? Его учителка охраняет, так считают в деревне. Если только найти ее и спросить разрешения, тогда дом пустит, но где же ее найдешь и жива ли она? Зина, не самогонщица, дочь наша, долго ее искала, но так и не нашла. Хотела просто сказать ей спасибо за то, что занималась с ней. Ее считали немного слабоумной другие и хотели отправить в спецшколу. А она не дала, занималась с ней много, считала нормальной. Сейчас Зина институт закончила, в городе живет и очень благодарна учителке.

— Мы с Матвеем ее часто вспоминаем, ее вся деревня помнит и ценит, — подтвердила слова мужа Валентина.

— Ничего, тетя Валя и дед Матвей, все хорошо будет. Скоро стемнеет — пора мне, света нет в доме. Завтра слажу на столб, подключу электричество, тогда можно и подольше посидеть, поговорить.

Михайлов встал, поблагодарил хозяев за хлеб, соль, за рассказ о доме.

— Борис, как же ты ночевать будешь в пустом доме, там же ни кровати, ни скамейки нет, — обеспокоилась тетя Валя, — оставайся у нас, кровать есть — дочка на ней спит, когда приезжает погостить, редко, правда, но приезжает. Оставайся.

— Спасибо, тетя Валя, добрый вы человек. У меня надувной матрац есть — устроюсь. Позже мебель куплю, что-то и сам сделаю. Если две табуретки дадите на время — будет совсем отлично. На одной сидеть, другая вместо стола будет.

— Конечно, Борис, бери без вопросов. Обживешься немного — вернешь.

Он взял два табурета, попрощался и вышел. Из багажника машины достал надувной матрац, подушку, одеяло, занес в дом. Еще раз поздоровался:

— Здравствуй домик родной, здравствуй. Я и не знал, что ты ждал меня, спасибо, домик.

Михайлов надул матрац, постелил постель, сел на табуретку в кухне и закурил. Слышал он о домах с приведениями, но о таком не слышал никогда. Не мог не поверить он соседям, ни к чему им рассказывать сказки, и снова мысленно благодарил родной домик за преданность. Докурив сигарету, он затушил ее в жестяной банке и решил пораньше лечь спать. Устал за день, а утро вечера мудренее.

Зинка самогонщица, увидев, что приезжий от деда Матвея вернулся в дом учительницы, выждала еще несколько минут и полетела к Наумовым.

— Здравствуй, Матвей, привет Валентина, — поздоровалась она, хотя и видела обоих днем.

— Здоровались уже, — ответила хмуро Валентина, — чего приперлась.

Бабы в деревне недолюбливали ее, считали, что спаивает Зинка мужиков, относились к ней соответственно. Иногда вместо здравствуй — плюнут на землю и пройдут мимо. А мужики лебезили, понимали, что могут получить от ворот поворот при случае.

— Так узнать — не надо ли че? Видела, что гость у вас был, в дом колдуньи ушел.

— Сама ты колдунья, ведьма проклятая, не смей порочить учителку, ни чета она тебе, ведьме, — Валентина обозлилась и схватилась за скалку.

— Чур, меня, чур, — запричитала, крестясь, Зинка, — дом-то заколдованный. Все знают.

Она носом учуяла, что в доме пахнет спиртным, поняла, что приезжий с собой привез. В деревне кроме нее самогон никто не гнал. Решила смягчить разговор.

— Страшно одному в пустом доме…

— Тебе, Зинка, пятьдесят годков скоро будет, — вмешался в разговор дед Матвей, — учителка и тебя в школе учила, неужели добро не помнишь? Твои родители, царство им небесное, тоже самогон гнали, а учителка не одобряла, вот вы и ненавидели ее всем семейством. Это ты, Зинка, напоила чуваша до беспамятства, что он молотком в гвоздь попасть не смог. И не от ворот он в туалете по полдня сидел — от самогонки твоей. Это ты, словно сорока, по деревне слух распустила, что дом заколдованный, чтобы свой некачественный самогон обелить. До меня только сейчас дошло, что слухи о доме — твои проделки. Ведьма ты, Зинка, опиум для народа, — завершил свою речь Матвей.

— Сам ты опиум, Матвей… придешь еще ко мне… хрен, что получишь, — перешла в наступление Зинаида.

— Иди отсюда, ведьма проклятая.

Валентина пошла на нее со скалкой в руке. Зинка выскочила пулей за дверь.

— Точно, Матвей, это Зинка все тараторила о доме, а мы ей верили… дураки. Выходит — нормальный дом-то? — подвела итог Валентина.

— Поглядим, — на супясь, ответил Матвей, — ежели завтра Борис ворота поправит — наша правда.

Матвея сейчас больше беспокоило другое — как с Зинкой мириться, самогонку-то только она продает. Водка дорого стоит, в магазин не наездишься.

* * *

Утром Борис проснулся с рассветом, встал сразу же, потянулся. Дом хорошо хранил тепло и за ночь от плиты воздух нагрелся еще больше. Строили на совесть, для себя. Фундамент и первый ряд бревен из листвяка, дальше сосна диаметром от сорока сантиметров. Потом набивали дранку и штукатурили. Теплое получалось жилище, выдерживало крепкие морозы на совесть.

Он присел на табурет, закурил, намечая план работы на день. Сначала необходимо разгрузиться. Пошел на улицу, еще раз потянулся на свежем воздухе и снял тент с прицепа. Куда это нести, стал решать он, наверняка в деревне воровства нет. Все с собой не привезешь, но на первое время необходимые вещи и инструменты имелись. По соседям не набегаешься за мелочевкой, старался взять с собой как можно больше всего.

Из инструментов Михайлов привез практически все — электрорубанок, бензо и электрическую пилу, понимая, что за бензином ездить далеко. Но бензопила все равно потребуется в лесу. Электролобзик, фрезерный ручной станок, шлиф машинка, дрель, маленький, но достаточно мощный сварочный аппарат с современной само затемняющейся маской. Для вспашки огорода купил «Крота». Потратился, естественно, но, теперь, ни от кого не зависел.

Инструменты все-таки отнес в дом, спрятал на кухне за печкой — сказывалась городская осмотрительность. Лопаты, вилы, грабли — все в сарай. Личные вещи из багажника занес в дом, свалил кучей в углу.

Теперь необходимо разобраться с водой. В огороде стоял сруб колодца с журавлем и даже с привязанным ведром на веревке. Он открыл люк — все в порядке, глубоко внизу темнела вода. Опустил ведерко, зачерпнул, вытаскивая, отпил — холодющая, колодезная и чистая. Наполнил другое ведро, унес в дом.

Плеснул пару ковшей в насос на кухне, стал качать. Вода побежала ржавая из трубы. Пришлось вылить несколько ведер, пока не побежала чистая.

Присел на табурет, закурил снова. Надо бы чайник поставить и перекусить чего-нибудь, но вспомнил, что провода со столба обрезаны, чертыхнулся. На столб лезть когти нужны — где их взять? Ничего, на ремне залезу, решил он, а за проводами придется в поселок ехать.

— Здравствуй, сосед, — поприветствовал его входящий дед Матвей, — смотрю — уже встал. Сейчас в деревне не встают с петухами, как раньше. Коров почти никто не держит, сено, конечно, накосить можно, но ни одной лошади нет, чтобы копну или стог вывезти.

— Здравствуй дед Матвей, — Михайлов пожал протянутую руку.

— Скоро огород пахать, — продолжил дед, — мы скидываемся всей деревней, берем самогонку у Зинки и заказываем трактор с плугом в поселке. Иногда на лошади пашем, лопатой не перекопаешь такую площадь. На тебя рассчитывать?

— Не надо, спасибо за заботу. У меня «Крот» есть, такой ручной мини трактор. Свой и твой огород, дед Матвей, вспашу, не переживай и не беспокойся. Там и боронить не надо, земля как пух получается, без комочков.

— Да-а, — почесал за ухом дед Матвей, — и мой огород вспашешь?

— Конечно, даже не сомневайся. И никаких самогонок не надо, — ответил уверенно Михайлов.

— Я че пришел-то — пойдем завтракать, света все равно у тебя нет. Валентина уже стол накрыла, ждет.

Михайлов плотно перекусил, поблагодарил хозяйку.

— Я сейчас в поселок и райцентр поеду, может вам чего-то купить надо? — спросил он.

— Дак я это…с тобой…

— Конечно, дед Матвей, какой разговор, — улыбнулся Михайлов, — поехали. Мне заодно подскажешь — где и что лучше взять. Собирайся. Я пошел машину выгонять, вдвоем веселее ехать.

Валентина наказывала Матвею, что необходимо купить, получался большой список и чтобы не забыть, она записывала на листке. Перечень получался значительный — от сахара и круп до мыла. Дед положил листок в карман, деньги завернул в тряпочку и приколол булавкой к внутреннему карману.

Ехали не спеша, но и не тихо, как позволяла дорога. Сзади немного громыхал на ухабах прицеп. У поселка Матвей показал рукой:

— Там пилорама. Ты говорил, что доски нужны.

Михайлов свернул в указанную сторону.

— Отлично, дед Матвей, сейчас заедем, посмотрим, что есть.

Он остановил Уазик около трех мужиков в стеганых безрукавках, понял по виду, что работники пилорамы. Дед Матвей вышел первым.

— Здорово, мужики.

— Здравствуй, Матвей, кого к нам привез — начальство? — спросил один из них.

— Не, сосед мой новый, будет в доме учителки жить. Доски ему нужны, — пояснил дед.

— Долго не проживет, сам знаешь, — ухмыльнулся мужик, — а доски есть, ты таксу знаешь.

— Здорово, мужики, меня Борисом зовут, рядом с дедом Матвеем теперь жить буду. Доски нужны.

— Здорово, коль не шутишь, — ответил все тот же мужик, видимо, старший здесь, — говори сколько.

— Надо пятерки кубов пять ну и тройки восемь, — ответил Михайлов.

— Тройку не пилим. Два с половиной есть.

— Отлично. Еще лучше. Пока грузите, я с райцентра вернусь.

— Ты… это… Борис, надо авансик дать — бутылку сейчас, две на месте.

Михайлов поразился местными ценами, в городе подобный заказ обошелся бы ему тысяч двадцать пять, не меньше. И за доставку бы взяли тысячи две. Он глянул на старенький ЗИЛ-130 — должно все войти.

— Мужики, — он приложил руку к сердцу, — честно говорю — с собой ничего нет. Вернусь с райцентра, рассчитаюсь полностью. Если сами доски с машины аккуратно скинете во дворе учительницы в Михайловке, то я не три — шесть пузырей вам поставлю. Договорились?

Старший неуверенно посмотрел на Матвея.

— Мужики, слово, он не обманет, — пояснил дед.

— Тогда какой разговор — сделаем, — обрадовался старший и его напарники, — вернешься из райцентра, доски уже на месте будут.

— Только сгрузите так, чтобы я мог потом на машине во двор въехать. Пятерку и двушку отдельными кучками.

Довольный Михайлов продолжил путь с дедом. В райцентре он купил холодильник, шкаф для одежды, стол, стулья, диван и электроплиту.

Пораженный дед Матвей смотрел, как он рассчитывается наличными, столько денег он не видал отродясь.

В хозяйственном магазине закупил электропроводку, монтерские когти с поясом и резиновыми перчатками, лампочки, розетки, выключатели, люстру, саморезов разной длины, шарнирные петли… В продуктовом все по списку деда Матвея, мешок сахара, соль, два ящика водки…

Обратно ехали потихоньку, чтобы не упал привязанный диван сверху прицепа. У дома их уже встречали заждавшиеся мужики. Доски сложены аккуратно в две кучки и не мешали. Он въехал во двор, попросил:

— Мужики, добавляю еще пузырь — надо холодильник, диван и прочее в дом занести.

Михайлов отдал семь бутылок водки, присел на крыльцо с дедом Матвеем, закурили, поглядывая, как скрывается за деревней ЗИЛ-130.

— Много ты им водки дал, Борис, вполне хватило бы и пяти бутылок, — сокрушался Матвей.

— Нормально, чего жадничать. За то сделали сегодня много, даже не рассчитывал на такую удачу. Подключу электричество сейчас, и посидим вечерком, отметим покупки. Ты не против?

— Че я буду против? — удивился он.

Вечером Михайлов уже стелил постель на диване, все-таки на нем лучше, чем на надувном матраце. Он уже подключил электроплиту и холодильник, дом постепенно заполнялся обстановкой и обживался. Завтра предстояло много работы, но это только радовало Бориса, в деревне вообще дело находилось всегда. Разница была лишь в том, что в определенные дни трудиться приходилось намного интенсивнее, чем всегда. Поздней весной посадка, а ранней осенью сбор урожая. Но и зимой прохлаждались лишь лодыри — убрать снег, заготовить дрова на следующий год. Летом сбор ягод и грибов, а в сентябре кедрового ореха.

Михайлов выключил свет и уже засыпал, когда услышал, что в дверь сильно заколотили. «Кого это черт принес»? — заворчал он, вставая. Надел брюки и открыл дверь. На пороге стоял пьяный парень, скорее мужчина лет тридцати на вид.

— Че, спать уже лег, гад… Танька где?

Он оттолкнул Бориса и ворвался внутрь. Пролетел прямо в комнату, скинул одеяло с дивана на пол.

— Где Танька, сука? — заорал он, ударяя кулаком в лицо.

Михайлов отклонился в сторону, поймал летящий кулак и, используя инерцию, с легкостью вывернул мужику руку. Он за матерился, застонал от боли, вскоре затих и попросил:

— Отпусти.

Михайлов отпустил мужика, поднял с пола одеяло, бросив его на диван, снова почувствовав несущийся кулак в шею, присел, повернувшись и насаживая солнечное сплетение на свой удар. Мужчина захватал воздух ртом и рухнул на пол. Через несколько минут он пришел в себя.

— Добавить еще? — спросил Михайлов, потирая правый кулак о левую ладонь, тот отрицательно замотал головой, — ты кто такой?

— Я Колька… Таньку мою отдай.

Борис усмехнулся.

— Послушай ты, Колька, я не знаю и никогда не видел никакой Таньки. С чего ты взял, что Танька у меня дома?

— Зинка сказала, она сама видела, как вы целовались, а потом свет погасили.

— Дура твоя Зинка и вруша. Ты, видимо, совсем парень мозги пропил.

До мужика постепенно стало доходить, что Таньки в доме нет. Он стал трезветь и соображать. Но на всякий случай, все еще не веря, спросил:

— Ее здесь не было что ли?

— Но ты и дурак, — уже удивился Михайлов, — я даже не знаю, о ком ты говоришь. Зинка сказала — наврала твоя Зинка, обманула. Только не пойму зачем? Я в деревне еще никого не знаю, кроме деда Матвея и его жены. Только приехал и сразу с какой-то Танькой в койку? Иногда надо своей башкой думать, а не сплетни слушать.

Колька окончательно пришел в себя, поднялся с пола, присел на табурет, достал сигарету и прикурил. Михайлов закурил тоже.

— Давай знакомиться, — предложил он, — меня Борисом зовут, а тебя уже знаю, Колькой. Татьяна тебе кто?

— Баба моя, живем с ней.

Он огляделся по сторонам, вскочил резко с табурета и побежал к двери. Михайлов услышал, как он бросил уже на улице: «Ну, сука»…

Вот она… деревенская жизнь… не успел приехать, а уже чуть не побили. Одного не мог понять Михайлов — почему соврала Зинка? Понятно, чтобы Колька разобрался со мной, но зачем, ей какая выгода от этого?

Он снова погасил свет и лег на диван. Ночью его не беспокоил никто.

Утром Борис потянулся по привычке, встал с дивана, надел брюки. Дом обрастал постепенно комфортом — на стене в кухне висел умывальник с автоматическим подогревом воды. Необходимо установить переключатель на определенную температуру и все. Он умылся, вскипятил воду и заварил чай. Сегодня можно позавтракать здесь, нечего лишний раз соседям надоедать, продукты он закупил. Только надо попросить картошки у деда Матвея.

Он вышел на улицу. Присел на крыльцо, закуривая. Появился и дед Матвей, наверное, наблюдал через забор, когда я выйду, подумал Борис. Они поздоровались, дед свернул самокрутку, закурил тоже.

— Валентина все не нахвалится тобой, — начал беседу дед, — продукты в райцентре дешевле, чем в автолавке, и выбор больше.

— Значит, станем ездить иногда по необходимости. Хотя бы раз в месяц — это нормально, — ответил Михайлов.

Он рассказал деду о случившемся вечером, тот хохотал долго, потом пояснил:

— То-то я гляжу, что Зинка с фонарем под глазом уже с утра ходит. Все прикидывал, кто ей успел накостылять. Колька, оказывается, паразит. Он неплохой парень, когда трезвый, но выпьет — лучше не подходи, убить может, не рассчитав силы. А соврала она из-за дома, твоего дома. Это она басню сочинила про дом. — Он поведал историю. — Теперь боится, что еще одно вранье раскроется. А если бы тебя Колька побил, то она опять все на дом бы списала. Дескать, не принял дом новенького и натравил пьяного Кольку — иначе не объяснить побоев в первый же день приезда.

— Учительницу она не любит, понимаю. Дом-то причем здесь? — усомнился Борис.

— Так она из-за нее и дом ненавидит. Есть люди, которые злобой живут и делами плохими — она из них, — пояснил дед.

Михайлов не стал спорить, спросил:

— У меня семена овощей есть, из города привез. Картошки нет на посадку. Продашь или у кого другого спросить?

Дед Матвей закашлялся, поперхнувшись дымом.

— Ты совсем что ли рехнулся, Борис? Возьмешь, сколько надо, даже бутылки с тебя не возьму. Пойдем завтракать, за тобой пришел.

— Спасибо, — искренне поблагодарил он, — сегодня дома поем. Если на обед пригласишь — не откажусь. Дел много — надо шкаф собрать, стол, ворота поправить. Хочу еще один сарай поставить из досок, чтобы можно было в дождь там работать. Сделаю верстак для удобства, потом мебель кое-какую: табуреты, стол, вешалки, шкаф-стенку.

— Ты умеешь?

— Умею, дед, не сомневайся.

— Дак ты столяр что ли?

— Нет, просто умею, — ответил Михайлов с улыбкой.

— Ладно, пойду я, не буду тебе мешать. Может помочь надо чего?

— Спасибо, — еще раз поблагодарил он деда, — потребуется — позову. Ты просто приходи — посидишь, покуришь, а мне веселее будет.

Дед Матвей ушел к себе, Борис нарезал колбасы, налил чай, перекусил и стал собирать шкаф. С дрелью, как шуруповертом, работа шла быстро, шкаф красовался уже готовый. Он повесил в него вещи и собрал стол. Потом осмотрел ворота. Столбы немного наклонились внутрь, поэтому провисли двери.

Он откопал немного земли снаружи столбов, уперся в них вагой, выпрямляя, и затрамбовал землю. Нижний край ворот стал параллельно земле — классно, решил Борис и присел отдохнуть.

Подошел дед Матвей, устроился рядышком на крыльце, сворачивая самокрутку.

— Наблюдал за тобой — ты словно не городской, а деревенский — ловко с воротами управился, — похвалил его сосед.

Они подымили немного оба, помолчали.

— Столбы нужны для сарая, — заговорил Михайлов, — знаешь, где взять?

— Конечно, — сразу ответил дед, — есть заготовки в лесу. Уже сухие, привезти надо. Пообедаем — съездим.

Они поднялись с крыльца, пошли на улицу, столкнувшись с Колькой.

— Здорово, мужики, — поприветствовал он их, — ты извини, Борис, за вчерашнее. Я к Зинке прибежал, а у нее Танька там и не уходила никуда. Каюсь — дал Зинке в морду, чтоб не врала больше.

Он осмотрел ворота, спросил удивленно:

— Как ты их выправил — дом же заколдованный?

Дед Матвей с Борисом засмеялись враз.

— Это опять Зинка басню сочинила, — стал пояснять дед Матвей, — намешала что-то там в самогонке, вот и чуваш и обосрался, неделю из туалета не вылезал. Я точно знаю.

— А как же перегородка тогда? — все еще сомневался Колька.

— Она ему бутыль перед этим принесла, там не то, что гвозди — пальцы двоиться будут. Все это враки самогонщицы. Кто в деревне первая сплетница, разве ты не знаешь?

— Да-а, никогда бы не подумал… Сука она… мало я ей вчера навесил. Танька у нее дома была, а она вышла во двор и наврала мне, что в постели с новеньким. Сука…

Он сжал кулаки и если бы был под градусом, то Зинке бы снова не поздоровилось.

— Ты остынь, Николай, — посоветовал Борис, — сука, как ты говоришь, она и есть сука. Не обращай внимания, она от этого еще больше обозлится, желчью изойдет и пожелтеет. Бог таких долго на земле не держит — сама сдохнет, не стоит руки пачкать.

— Это точно, — поддержал дед Матвей, — выпьешь — не лезь к ней, а то еще посадят.

— Ты, если с миром, то заходи в любое время, не стесняйся, — предложил Кольке Борис, — я зла держать не умею.

После обеда Борис с дедом Матвеем привезли столбики из леса. Выбрали ровненькие, одного диаметра, как на выставку. Михайлов стал копать ямки, а дед Матвей шкурил бревна. Подошли Николай с женщиной.

— Я Татьяна, — представилась она сама.

— А-а, — рассмеялся Борис, — мы уже заочно знакомы. Теперь и в лицо знаю.

Он еще раз оглядел ее. Ничего особенного — средний рост, немного огрубевшая кожа от ветра и мороза, неухоженная кремами, как у городских дам.

Николай отвернулся, стыдясь, взял лопату, пошел копать ямки. Вдвоем быстро выкопали восемь лунок. Дед Матвей как раз закончил шкурить столбы. Сели на крыльцо, закурили.

К вечеру все столбики стояли вкопанными и с прибитыми прожилинами, оставалось привинтить доски и поставить ворота. Крышу Михайлов решил делать деревянную, не хотелось снова мотаться в райцентр за шифером или профлистом.

— Все, мужики, на сегодня баста, — объявил Борис, — спасибо. Пока еще не обзавелся соленьями и мясом, но все впереди, как и накрытая поляна.

— Ты надолго к нам? — спросил Николай.

— Надолго, Коля, навсегда, — ответил он.

— Странно… все отсюда, а ты сюда.

— Не все, Коля, ты же здесь, дед Матвей здесь, другие.

— Остались те, кому уезжать некуда и денег на поездку не скопили. Если бы возможность была — я бы ни минуты здесь не остался, — с грустью пояснил Николай, — работы нет…

— Что поделать — колхозы, совхозы развалились, имущество прихватизировали. Перестроили все, чего не строили. Но это не навсегда, в пригородах оживает село, докатится волна и сюда. Возможно, нам не дожить до этого дня, но такой день наступит, я верю, — твердо возразил Борис.

Он отказался идти на ужин к деду Матвею. Выпивать уже не хотелось, извинился и не пошел. Пока еще не стемнело, Михайлов прикрутил люстру к потолку, включил — классно! Совсем другой вид в комнате — полированный стол, стулья, диван, шкаф — это только начало. От мыслей отвлек посторонний звук в прихожей, кто-то хлопнул дверью.

— Здравствуй, сосед, войти можно?

На пороге стояла женщина лет тридцати пяти. Михайлов сразу разглядел ее — рост около ста семидесяти, сбитое фигуристое тело, правильные черты лица, слегка припухлые губы, прямой нос и карие большие глаза.

Незнакомка тоже смотрела оценивающим взглядом.

— Здравствуйте, проходите, конечно, — он указал рукой на зал.

Она вошла, присела на стул.

— Меня Светланой зовут.

— Я Борис, — ответил он.

— Вы быстро обживаетесь, — похвалила она, — прямо пашете целыми днями. А вы, правда, колдун?

— Колдун? — удивился Михайлов.

— Да, я тоже не поверила — Зинка растрезвонила по всей деревне, решила сама посмотреть и познакомиться заодно. Не часто можно колдуна увидеть живьем.

— Зинка, — он улыбнулся, — тогда понятно. Еще не видел ее, но уже наслышан. Вчера она ко мне Кольку отправила морду бить, но сама в глаз получила. А вы, Светлана, с чем пожаловали? Сами или снова по Зинкиной очередной интриге, кто сегодня меня бить придет?

Она рассмеялась.

— Сегодня никто не придет, у меня нет ухажеров, живу с родителями. Элементарный визит вежливости. Возможно, несколько вульгарный, но из чистого любопытства. Мужики — редкость в деревне, если не считать Танькиного Кольку, пьяницу и буяна, а тут еще и с колдовской характеристикой. Извините, Борис, не удержалась.

Михайлов оценил ее речь, совсем не похожую на деревенский сленг. И кожа лица говорила, что она жила в городе или умеет ухаживать за ней. Но, никакой косметики не заметил, наверное, это природное, решил он.

— Я еще не ужинал — составите компанию? — предложил Борис.

— Почему бы и нет, — не стала возражать Светлана, — я помогу накрыть на стол, одной не комфортно находиться.

Михайлов поразился ее умению говорить — выразилась так, что и возразить нечего. Она подошла к холодильнику, открыла дверцу.

— О-о, так это не холостяцкий ужин, а какой-то палаточный перекусон будет. Подождите, Борис, я кое-что принесу из дома. И не возражайте — в деревне принято помогать соседям.

Светлана ушла, а он сел на стул, задумался. Холостяцкий ужин… значит, наводила справки, разговаривала с тетей Валей. Она вернулась быстро, и Михайлов опять удивился — как она смогла принести все зараз. Банки с грибами, огурцами, помидорами, капустой, кастрюлю с соленой рыбой, картошкой и мясом.

— Теперь порядок, — констатировала она, — а с посудой напряженка?

— Есть посуда, еще не успел из коробки достать, да и ставить некуда, сегодня только стол собрал. Кухонный хочу сам сделать, как итабуретки.

— Мастер на все руки, — она улыбнулась, — весьма неплохо для городского мужчины. Жили раньше в деревне?

— Да, до десяти лет.

Он принес тарелки, ставить пришлось на плиту. Светлана ополоснула их, сразу обратив внимание на теплую воду в умывальнике, но ничего не сказала, видимо, посчитав, что переборщать с похвалой тоже некрасиво.

Она быстро наполнила тарелки, банки убрала в холодильник — стол готов. Михайлов спросил:

— Вина нет, но есть водка?

— Давайте водку. Выпьем немного.

Он наполнил рюмки, предложил тост не за встречу или знакомство, а за судьбу. На удивленный взгляд пояснил:

— Разве кто-то другой направил вас ко мне?

Она улыбнулась.

— Лучше на «ты», Борис, — и отпила половину.

— Хорошо, Света, — он выпил рюмку до дна.

— Скажи, Борис, в какой деревне ты жил? В нашей области, в другой?

Ему почему-то не захотелось скрывать от нее правду.

— В этой, в этом самом доме.

Светлана действительно удивилась.

— Ты сын учительницы?!

— Да, Света, я сын той самой учительницы и это мой родной дом. Мама умерла два года назад… Вот… решил вернуться. Мне не хочется, чтобы об этом знали другие. Что я ее сын.

— Да, я понимаю тебя. Но честно скажу — удивлена на все сто. Все старики здесь помнят ее, она наша легенда. Даже Зинка, ее бывшая ученица, не решилась опорочить ее, правда, наговорила про дом небылиц. Но тетя Валя пояснила мне, зачем она это делала. Да-а, никогда бы не подумала, что ты ее сын. Тебе, выходит, сорок пять. Но выглядишь неплохо, проседь в волосах только украшает мужчину. Туго приходилось в жизни?

— Всякое бывало, — он ушел от прямого ответа, наполняя рюмки, — давай помянем маму, она сейчас наверняка видит меня и радуется, что вернулся в дом, который строили всей деревней.

Он выпил до дна, Светлана тоже на этот раз не отстала.

— Расскажи о себе, Борис, — все-таки попросила она.

— Извини, сегодня не хочется, как-нибудь в другой раз. Лучше ты о себе.

— После школы уехала в город, выучилась на экономиста-бухгалтера, замуж так и не вышла. Родители прибаливают часто, пришлось вернуться и не жалею. Жалко — работы нет здесь и скучно, особенно зимой. Вот и вся моя биография вкратце.

Они еще посидели немного, поговорили. Светлана убрала со стола, словно хозяйка, потом повернулась к нему, волнуясь, спросила:

— Хочешь — я останусь?

Удивленный, он тоже решил ответить решительно и прямо.

— Как мужчина — хочу. Как человек… ничего не смогу обещать.

— И не надо. Обещания часто не выполняются.

Светлана погасила свет и разделась…

Утром, после завтрака, спросила:

— Мне уходить домой?

— Нет, — ответил Борис, — останься хозяйкой.

Он ушел во двор. Светлана, оставшись одна, присела на стул… Стыд, тоска и тяга к этому мужчине перемешались в один ком. Смотрела на него через окно… Опять до обеда будет пилить, строгать, колотить. Давно она не видела таких работящих мужиков. Пришла вчера с разведкой — мужик видный, симпатичный, в теле… Хоть сексом заняться, а то так и проживешь всю жизнь в мечтах. Пришла, ни на что не рассчитывая… и осталась. Поняла сразу, что он не предложит остаться, сама согласилась. Согласилась, и сразу же взыграло самолюбие — не шлюха же, скажет остаться: уйду, пусть завоюет. А он ляпнул… хочу, но не обещаю. Самолюбие улетучилось, а ноги понесли в койку. Она и сейчас не понимала, как это произошло.

За ночь прикипела к нему. В городе у нее были парни. Спала, утром уходила, словно отряхиваясь, и ни к одному не тянуло вернуться на следующий день. Природа брала свое, снова ложилась с новеньким или стареньким, без разницы, и опять уходила без сожаления.

Когда отец сломал ногу два года назад — вернулась домой. Что-то срослось не так, ходил только на костылях — ни дров наколоть, ни воды принести. Одноногие приноравливались, а он еще не привык, к тому же болталась она балластом, мешала — не наступить.

Притупилось за два года женское желание и вспыхнуло моментально с приездом в деревню новенького. Ночью отдавалась ему вся, стараясь вобрать в себя каждую его клеточку, прижаться всем телом и не отпускать. Сейчас он ушел во двор, а ее тянуло к нему, хотелось быть рядом, обнять — пусть так и ходит, колотит свои доски вместе с ней.

Она улыбнулась тоскливо, чувствуя на щеках слезы, и даже сразу не поняла, что плачет. Еще чего… вытерла ладонью, сполоснула лицо водой. Обед надо готовить — вечная женская доля. Открыла холодильник, вздохнула, пожав плечами, слазила в подполье — там вообще пусто. Надо идти к родителям.

Валентина изредка поглядывала на Матвея, не понимая, чего старый торчит во дворе? Позже догадалась — подглядывает в дырку за соседом. Уже вся деревня знала, что Светка Яковлева ночевала у новенького, растрепала самогонщица по всем домам.

Во двор вошла тетка Матрена, забежала в дом, всплеснула руками.

— Ой, Валентина, оказывается Борис-то хахаль Светкин, городской. Она от него там аборт сделала, а он и не знает ничего, приехал жениться.

— Ты-то откуда знаешь, Матрена? — сразу не поверила ей Валентина.

— Так она сама Зинке рассказывала, сама. Еще травки у нее брала какие-то, чтобы аборт без последствий прошел.

Валентина покрутила пальцем у виска.

— Ты че, Зинку не знаешь?.. Врет, как всегда. И что за подлая баба… не угомонится никак. Ты бы пошла к Зинке о своих женских тайнах рассказывать?

— Не, не пошла бы, — Матрена задумалась, потом вскрикнула: — Ой, так она же беременная тогда.

Тетка Матрена пулей выскочила из дома. Валентина успела крикнуть ей вслед:

— Дура ты, еще одна сплетница появилась.

Но та уже не слышала ничего, побежала разносить более свежие новости.

Дед Матвей усмотрел сквозь дырявый забор, что Светка вышла на улицу, выждал минуту и направился к Борису.

Вошел во двор, удивился — хозяин не прибивал доски молотком к сараю, а вкручивал их дрелью. Вжик, вжик… гвозди словно сами впивались в доски.

— Здорово, сосед, ты как это дрелью гвозди сверлишь?

— Привет, дед Матвей. Это не гвозди, это саморезы, — он показал один поближе, — они надежнее и выкрутить всегда можно, не надо доски гвоздодером портить, если потребуется. Покурим что ли?

— Покурим.

Они уселись на крылечко. Дед, как всегда, брал газетный листок, насыпал в него махорку, а еще лучше самосад, и попыхивал в удовольствие.

— Что-то утром не заглянул ко мне? — с хитроватой улыбкой спросил Борис, — может, обидел тебя чем?

— Дак я… это… Не-е… Светка Яковлева же у тебя ночевала. Жениться будешь или гулять? — спросил в лоб дед Матвей.

Михайлов не сомневался, что деревенские уже прознали. Это в городе живут люди на одной площадке и даже не знают, как звать друг друга.

— Пока поживем вместе, приглядимся к друг к другу, а там видно будет. Не век же бобылем жить.

— Это точно, Светка баба хорошая, ученая и работящая. Ты давно ее знаешь? — закинул он пробный шар.

— Вчера познакомились, — ответил Борис.

— Дак я…это… и не сумневался. Права моя Валентина.

— Ты о чем, дед? — не понял Борис.

— Дак я… это… ни о чем.

Михайлов стал догадываться, спросил:

— Зинка что ли наплела чего? Видел я, как она дефилировала спозаранку по деревне.

— Дак я… это… ну… что ты хахаль ейный еще с города.

Михайлов расхохотался от души. Объяснил сквозь смех:

— Нет, дед Матвей, мы вчера познакомились. Врет опять ваша Зинка. Но ты заходи ко мне, не стесняйся Светланы — нам скрывать нечего.

Он бросил окурок в жестяную банку, пошел прикручивать доски. Дед Матвей покрутил в руках свою цигарку, обычно бросал на землю, но вслед за Борисом кинул тоже в банку. Пошел рассказывать своей Валентине, что она оказалась полностью права.

Светлана вошла в свой дом, словно в гости. Так почему-то показалось ей сразу. Отец сидел за столом, смотрел прямо в глаза, ожидая ответа. Мать сжалась в комочек у печки, скрестила на груди руки и тоже ждала. Родители поняли, где ночевала их дочь, хоть самогонщица и Матрена обошли их избу стороной.

Светлана ничего не сказала. Присела на краюшек стула, смотрела то на отца, то на мать, из глаз потекли слезы и она, не скрывая, старалась вытереть их ладошкой.

Отец все расценил по-своему, схватил костыль, поднялся, снял со стены ружье…

— Я хоть и калека, но он у меня поплатится…

— Ты что, Андрей, сдурел на старости? — вмешалась мать, — совсем слепой — не видишь, что дочка горькими слезами плачет. Если бы ее обидели — плакала бы зло.

Она подошла, обняла Светлану, та уткнулась ей в грудь и совсем разревелась. Мать гладила ее по голове, шепча какую-то молитву, приговаривала, что все образуется.

Отец так и присел на стул, не выпуская ружья из рук, сидел, молча в раздумьях. Спросил неожиданно:

— Влюбилась что ли?

Светлана заплакала еще сильнее, мать замахала рукой отцу, чтобы он помолчал, прижимала к груди родную головушку и тоже плакала потихоньку.

Отец сидел, хмурился, смотрел, как ревут две бабы. Не выдержал:

— Ну а он то че говорит?

Светлана перестала всхлипывать, повернула заплаканное лицо к отцу, ответила, шмыгая носом:

— Предложил хозяйкой стать в его доме, — она опять заревела.

У отца словно отлегло от сердца, лицо посветлело. Он встал, повесил ружье на место, пошел курить на улицу, бросив на пороге:

— Дуры две…

Светлана будто очнулась с отцовских слов, пошла к умывальнику, сполоснула лицо. Посмотрела в зеркало — глаза красные зареванные. Вздохнула…

— Мама, я за картошкой и мясом пришла — обед надо варить. Борис сейчас сарай строит — кормить надо.

— Кормить надо… ишь ты как сразу, — бросил с иронией и радостью отец, вернувшийся с улицы, — успеет сарай построить. Сюда зови — будем знакомиться и говорить.

— Нет, папа, — твердо возразила дочь, — вечером будем, в обед не жди.

Борис съел тарелку борща, котлетку с картошкой, закусил груздями, похвалил Светлану:

— Умница, прелестно готовишь.

— Боря, я у родителей была, отец в обед звал, но я сказала, что вечером придем.

— Я же говорю — умница, — он встал, чмокнул ее в щеку, — придем, конечно, придем.

К вечеру сарай был готов. Она наблюдала за Борисом в течение дня и удивлялась, как все у него спорилось. Работал, словно машина, без отдыха, иногда садясь на крыльцо покурить.

Вечером он ополоснулся водой по пояс, надел свежую рубашку, присел на крыльцо, закурил.

— Ты посмотри, Света, хозяйским глазом, может, что еще надо построить?

Она присела рядышком, прижалась к нему.

— Не знаю пока, вроде бы все есть. Ты обещал стол в кухню сделать — без него, как без рук.

— Это точно, сделаю завтра. Завтра никуда не пойдем — надо баньку истопить, вымыться.

Он ушел в старый сарай, достал бутылку водки.

— Пойдем к твоим? Хватит одной или еще взять? Я вообще-то не пью, Света, а тут получается, что четвертый вечер подряд.

— Не оправдывайся, я уже сама поняла — пьяницы так не работают. Я возьму вчерашнюю еще, которую мы не допили, пусть отец с утра опохмелится. Пошли.

Они вошли в дом. Светлана стала знакомить:

— Мой папа — Яковлев Андрей Савельевич. Мама — Нина Павловна.

— Я — Михайлов Борис Николаевич, — представился он сам, ставя на стол бутылку водки. Поздоровался с отцом за руку.

— Присаживайся Михайлов из Михайловки, — улыбнулся Яковлев, — в ногах правды нет.

Пока Нина Павловна с дочерью накрывали на стол, перетаскивая уже приготовленное из кухни в горницу, Андрей Савельевич разглядывал будущего мужа дочери, не сомневаясь, что станет зятем.

Лет, наверное, сорок пять, крепкий мужик, сбитый. Высокий, волосы с проседью — такие бабам нравятся, решил он, надо бы Светке его в ежовых рукавицах держать, чтобы налево не бегал. Хотя куда здесь побежишь — одна Танька Колькина и осталась. Но баба стерва, вполне может передок подставить.

Женщины накрыли стол, присели.

— Я человек простой, — начал Михайлов, — понимаю, что вам хочется знать обо мне все. Поэтому сейчас выпьем за знакомство, и я расскажу, как сумею. Будет что не понятно — спрашивайте, на все честно отвечу.

Борис разлил водку по рюмкам, чокнулись, выпили и он продолжил:

— Я в свой дом приехал, наверное, корни позвали, приехал надолго, навсегда. Я сын учительницы, если вы ее помните.

— Ни хрена себе, — воскликнул Яковлев, — Бориска что ли? Так я тебя вот таким мальцом помню, — он показал рукой на уровне стола.

— Да, совершенно верно, тот самый Бориска и есть.

Яковлевы уже смотрели на него не с настороженностью, а с удивлением, все еще, наверное, не веря сказанному.

— Кто бы мог подумать, — всплеснула руками Нина Павловна, — что доведется свидеться. Мама жива?

— Нет, два года, как нет.

— Жаль, — с истинной грустью высказалась Нина Павловна, — ее вся деревня добрым словом вспоминает. После нее мужик был учителем, потом женщины, но все не то, не было у них педагогического таланта.

— Мы с мамой в город уехали, — продолжил свой рассказ Борис, — я выучился, пошел служить в армию, пришлось повоевать немного в Афганистане и в двух чеченских компаниях. На войне день за три идет, стажа вполне хватает, подал в отставку и сейчас на пенсии. Молодой, но уже пенсионер. Вот, собственно, и вся моя скромная история. Предложил Светлане стать хозяйкой в моем доме. Поживем вместе, приглядимся друг к другу, осенью, возможно, поженимся, если Светлана возражать не станет.

— Ой, возражать станет, — не удержалась Нина Павловна, — да она в тебя по уши втюренная.

— Мама, — одернула ее дочь и покраснела.

— Что, мама, — возмутилась она, — ты не говорила, что любишь, это правда, но я сердцем чувствую, его не обманешь. Пусть он знает, а то станете рассуждать, кто первый признается, друг друга только измучите.

— А ты, Борис, любишь ее? — спросил в лоб отец.

— Папа, — поднялась Светлана, — если вы не прекратите, я уйду.

Михайлов взял ее за руку, притянул к себе, усаживая на стул.

— Этот вопрос очень личный, Андрей Савельевич, но вы не чужие люди, поэтому скажу прямо: проснулся сегодня утром и чувствую, что лежит рядом родная частичка, вот и весь мой ответ, отец.

Светлана с благодарностью прижалась к нему плечом. Борис наполнил рюмки, предложил тост:

— Все спрошено и сказано правильно — в семье не должно быть секретов. За семью!

Он, было, хотел выйти на улицу покурить, но Светлана шепнула на ухо, что лучше здесь, отцу тяжело ходить, тем более под градусом.

Мужчины закурили, Светлана принесла две пепельницы.

— Значит, ты военный, Борис, а кто — танкист, артиллерист, звание какое? — продолжал спрашивать Яковлев.

— Папа, ты прямо как следователь…

— Все правильно Света, родители должны знать и тебе я еще толком не успел ничего рассказать, — возразил он, — да, я ветеран боевых действий, был ранен, поэтому, собственно, и ушел в отставку. Но ничего, поправился. Сейчас в полной норме.

Светлана вспомнила, что чувствовала рукой на его спине что-то необычное, поняла сейчас — шрамы.

— Я не артиллерист и не танкист, — продолжил Михайлов, — я врач, военный доктор, генерал.

— Кто?

Яковлев поперхнулся, закашлялся. Нина Павловна хлопала его по спине, поглядывая на Бориса удивленно и боязливо. Светлана отстранилась, тоже поглядывая ошеломленно.

— А что, генералы не люди что ли? — улыбнулся Михайлов, — такие же обыкновенные мужики, как все.

Он наполнил рюмки, предложил выпить.

Яковлев пришел в себя после выпитой рюмки, крякнул в кулак, произнес:

— Ни хрена себе, доча, кого ты себе в мужья отхватила — генерала да еще и врача.

— Папа, — обиделась Светлана, — я никого не отхватывала.

— Все нормально, Светочка, все нормально, — Борис обнял ее, прижал к себе, — только я прошу вас — не надо никому рассказывать, что я генерал и врач. Станут смотреть, как на музей, со своими болячками потянутся, работать не дадут спокойно. Потребуется — окажу помощь, не вопрос. Вас, отец, на ноги поставлю, обещаю. Зимой вместе на охоту пойдем, на сохатого.

— Эх, — вздохнул Андрей Савельевич, — мне теперь уже никто не поможет, кости дано срослись, ничего уже сделать нельзя. Хирург прямо об этом сказал.

— Коновал он, а не хирург, — твердо возразил Михайлов, — посадим огород со Светой, съездим в город, кое-что надо взять. Вернемся — я на дому операцию сделаю, осенью сами картошку копать будете.

Он разлил остатки водки, предложил выпить на посошок.

— Чего так рано? — забеспокоился Яковлев, — посидели бы еще…

— Нет, отец, завтра работы много. Надо стол сделать кухонный. Вы приходите завтра сами — посидим, покурим, поговорим. Мне веселее работать будет.

Светлана шепнула ему на ухо, что оставила немного водки на опохмел, хотя знала заранее, что допьет он ее сегодня.

Дома она спросила Бориса:

— Ты, правда, генерал?

Он улыбнулся, прижал ее к себе.

— Не верится?

— Я верю, Боря, но не верится.

— Пойдем, — он подтолкнул ее к шкафу в комнате, снял плечики, расстегнул молнию на чехле для одежды, — смотри.

Светлана действительно ахнула, впервые увидев форму генерала не в кино.

— Наград-то сколько много. Все твои?

— Нет, деда Матвея…

— Ты извини, я же никогда живых генералов не видела, только в кино.

— В кино не генералы, Света, а артисты. И живых ты видела, даже обнималась с ними, целовалась, — он чмокнул ее в щеку. — ладно, пойдем спать ложиться…

2

Солнце еще не встало, но рассвело. Петухи пели вовсю. Деревня, словно вымершая, не показывала признаков жизни. Никто не гнал коров на поскотину, не спешил на покос или за ягодами. Взаправду одряхлевшая, она еще почивала.

Борис встал с петухами, не привык еще к кукареканью. Умылся, оделся и вышел во двор, потянулся на свежем воздухе, закурил, пошел в огород.

За ним простиралось поле метров на сто, заканчивающееся крутым яром метра в три, не более. Он перелез через изгородь, подошел к реке. Плавно текла она, завораживая своим течением, скрывая рыбу. За ней сразу небольшая сопка. Солнце уже озолотило ее верх своими лучами, постепенно спускаясь вниз. Там, дальше, в часе ходьбы, простирался сплошной кедрач и черничник.

Нахлынули воспоминания из детства, как за деревней, где небольшой яр плавно переходил в отлогий берег, мужики сакали рыбу при ледоходе. За полчаса добывали по ведру ельца и хариуса. Что на другой стороне деревни, он помнил слабо. Где-то там они с мамой собирали голубику.

Он постоял еще немного и вернулся во двор.

— Я тебя потеряла. Встала, вышла, а тебя нет нигде.

Он подошел, обнял Светлану, стараясь окутать ее своей безрукавкой.

— На речку ходил… ты иди домой, замерзнешь в ночнушке, не лето еще. Завари чаек, кликни.

Он подтолкнул ее легонько к дверям, сам пошел в сарай, вымерил место под верстак и стал отпиливать циркуляркой доски пятерки нужного размера. Пила визжала безжалостно, окончательно разбудив всю деревню.

Он видел, как побежала Зинка самогонщица по дворам, наверняка выдумала очередную сплетню, и оказался прав. Узнает о ней не он, а Светлана чуть позже, после завтрака, от тетки Матрены.

— Борис, завтрак готов, пойдем, — позвала его в дом Светлана.

Он съел кусок вареной сохатины с картошкой, с удовольствием попробовал грузди, выпил стакан чая, вышел на крыльцо покурить. Светлана села рядышком, прижалась к нему.

— Какая все-таки сложная штука жизнь, — заговорила она, — одно слово может разрушить жизнь.

— Ты это о чем?

— Сказали бы мне раньше, что ты генерал, и не сидели бы сейчас вместе.

— А сейчас?

— Сейчас — это другое. Я же не к генералу пришла. Сейчас будь ты хоть солдатом, хоть маршалом — все равно мой. Прошло за ночь неверие. Схожу к родителям, узнаю, как они. Ты не только их, но и меня вчера ошеломил здорово. Отцу расскажу про твои награды — пусть гордится тобой. У нас водка еще есть?

— В старом сарае целый ящик — отнеси отцу бутылку, пусть поправится, наверняка вчера все допил.

— Бутылку не понесу, много. Налью сто грамм — хватит ему.

— Да, вот еще что, ты скажи им, чтобы не скидывались огород пахать, я сам все сделаю — «Крота» в городе купил, зачем от кого-то зависеть. И еще — встретишь, кого на улице, спросят, а ты не стесняйся, говори, что жена мне. Прооперирую твоего отца, и поженимся, чтобы он смог на свадьбе гопака отплясать. Ты не против?

— Правда, поженимся?

— Мы и так уже муж и жена, я так считаю. А распишемся позже или ты хочешь сейчас? Я не против и сейчас.

Она прижалась к нему.

— Милый ты мой, я, конечно, хочу сейчас, но ты прав абсолютно, пока не время. Встанет отец на ноги, тогда и свадьбу сыграем.

Она вернулась от родителей через час. Стала рассказывать:

— Пришла… сидят они, нахохлившись, за столом. У отца голова гудит с похмелья, дала ему поправиться, ожил немного. Все не верят, что ты генерал. Я им все рассказала — и про форму твою с наградами, и когда мы поженимся, и про огород. Вроде поверили. Еще попросила не говорить никому про генерала и врача. Отец спрашивает, что все равно узнают, когда ты ему операцию сделаешь. Ты знаешь, что я ему ответила?

— Нет, конечно, говори.

— Сказала — пусть все думают, что ты колдун, как Зинка сейчас трещит об этом. Дом-то тебя не трогает — ворота выправил и сарай поставил. Отец так хохотал, что чуть со стула не свалился. Я их на обед позвала, ты не против?

— Конечно, не против, могла и не спрашивать. А что у нас на обед есть?

— Все есть, не переживай, в грязь лицом не ударим, — ответила она и пошла в дом.

Борис уже закончил с верстаком и начал мастерить кухонный стол. Вначале хотел сделать его со шкафом внизу, но передумал. Решил делать по типу кухонного гарнитура с мойкой. Удобно и вся посуда разместится. А то висит умывальник и ведро внизу — некрасиво.

Он сходил на кухню, снял размеры, записал все на листочке, нарисовал схемку и вернулся в сарай довольный. Сразу отрезал доски по размеру и стал строгать электрорубанком.

Светлана вышла на шум, покачала головой.

— Все у тебя, оказывается, есть, даже электрорубанок.

— Это правда, Света, все, что надо, есть, — ответил с улыбкой он, — даже фрезерный станок, бензопила, сварочный аппарат и так далее.

— Генерал — он и в деревне генерал, — она засмеялась, уходя домой, уже не удивляясь.

Борис заканчивал строгать доски, когда увидел входящего Николая.

— Здорово, сосед.

— Привет, Коля, — он пожал протянутую руку.

— Здорово у тебя получается, простым рубанком бы полдня строгал, если не больше, — похвалил Николай.

— А то… — с улыбкой ответил Михайлов.

На крыльцо вышла Светлана, подумав, что пришли родители. Николай смотрел на нее круглыми глазами.

— Ты чего так смотришь, не видел никогда? — спросила она.

— Видел… Тетка Матрена с Зинкой сказали, что у вас вчера… Борис свататься приходил, а твои родители его выгнали. Не хотят отдавать тебя замуж за колдуна.

Светлана рассмеялась на весь двор, ответила:

— Врут Матрена с Зинкой, как всегда врут. Я сама ведьма, поэтому мне только колдун и нужен. Теперь я его жена, а Матрене скажи, что если еще сплетни по деревне разносить станет, то я ее в жабу превращу, Зинку в крысу. Не веришь?

Борис отвернулся, кое-как сдерживая себя, чтобы не расхохотаться. Николай пожал испуганно плечами.

— Хочешь, — продолжила Светлана, — тебя превращу в барашка? Прибежишь к тетке Матрене с Зинкой — бе-е-е-е, точно Светка ведьмой стала.

Она закатила глаза, заводила руками, что-то шепча… Николая как ветром со двора сдуло. Борис присел на корточки, не устоял от смеха. Потом спросил:

— Ты думаешь, что они сплетничать перестанут?

Светлана присела на крыльцо с улыбкой.

— Нет, не перестанут, но поутихнут немного. Это пожизненно и не лечится.

В калитку вошли отец с матерью.

— Чего это Колька от вас пулей выскочил? — спросил Андрей Савельевич.

Борис со Светланой рассмеялись снова.

— Тетка Матрена с Зинкой опять сплетничают, — стала пояснять Светлана, — Колька рассказал новую байку о том, как вы Бориса вчера выгнали, не захотели за него, как за колдуна, меня замуж отдать. Ну, я и сказала ему, что уже вышла замуж и теперь сама ведьма, пообещала превратить в барашка немедленно. Вот он и утек с испугу.

Отец с матерью рассмеялись, прошли в дом. Светлана сначала угощала борщом, потом положила котлеты с картофельным пюре. Разносолы, естественно, не подавались, уже лежали в тарелках.

Мужики после обеда ушли курить на крыльцо. Подошел дед Матвей, поздоровался, пристроился рядом, скручивая свою цигарку.

— Что мастеришь, Борис? — спросил он.

— Стол на кухню и шкафы нужны для посуды, много еще чего надо, — ответил Михайлов.

— Это правда, Андрей, что ты вчера свою дочь просватал?

— Правда, Матвей, пока так поживут, а в конце лета или осенью свадьбу сыграем, как положено, всей деревней.

— Дак, это правильно, не хорошо мужику одному маяться и дочке твоей девой жить. Хорошая пара будет, мужик работящий, толковый и Светлана под стать, — высказал свое мнение дед Матвей.

Он докурил самокрутку, выбросил ее в банку и ушел к себе. Не стал мешать родственному разговору.

— Мы сегодня вечером баньку топить будем, мыться придете? — спросил Борис Андрея Савельевича.

Он ответил не сразу, подумал, взвешивая что-то свое.

— Сегодня четверг… мы по субботам баню топим. Если честно, то не привыкли еще к тебе, Борис, извини.

— Что про меня в деревне говорят, отец?

— Что говорят… Удивляются и боятся, — ответил Яковлев, — удивляются, что ты жить здесь собираешься — работы нет никакой. У нас один Колька из мужиков на всю деревню, остальные пенсионеры. Раньше он на тракторе работал в поселке, но выгнали за пьянку, трактор сломался, так у него и стоит во дворе, запчастей купить не на что, списали его на металлолом и все дела. Боятся, что ты колдун — открыто не скажут, двадцать первый век все-таки, но внутри сомнения имеются. Борется внутри каждого любопытство со страхом, пока, видимо, страх побеждает. Никто же еще не знает, что ты сын учительницы, узнают — сразу гурьбой повалят смотреть и знакомиться.

— Да, если учесть, что в деревне радио, телевидение и газеты — это Зинка с теткой Матреной. Пока это хорошо, что никто не ходит, работе не мешают. Какой трактор стоит у Кольки? — спросил с интересом Борис.

— Беларус и тележка есть, — ответил Яковлев, не понимая, куда клонит зять.

— Надо бы его себе забрать и отремонтировать. Тех же дров из леса привезти нечем. Вы кем до пенсии работали?

— На тракторе и работал.

— Здорово, значит, отремонтировать сможете. Запчасти я куплю. Завтра заберу его у Кольки с тележкой и поставлю к вам во двор, а то растащат все. Ремонтом позже займетесь, когда на ноги встанете. Что с ногой-то, отец, получилось?

— Эх… с ногой, — он даже закряхтел, — пошел на охоту осенью, хотел козу добыть на мясо. Снег уже выпал… и натолкнулся на медведя. То ли шатун, то ли залечь еще не успел. Нос к носу столкнулся, но выстрелить успел, убил его сразу, он мне на ногу и упал всей тушей. В снегу, как назло, бревно оказалось, вот и переломил мне голень пополам. Из-под медведя я с трудом выбрался, встать не могу, привязал палку к ноге и пополз домой. Нина меня на второй день нашла, слава Богу, не успел замерзнуть, за мужиками сбегала, принесли меня домой. Так и лежал месяц дома с привязанной палкой — Лена как раз вставала, до райцентра не доберешься. Потом отвезли меня к хирургу, он развел руками, сказал, что поздно, кости уже срослись неправильно, раньше надо было приезжать. А как раньше? Лена только-только встала, лед тонкий.

Яковлев взгрустнул немного, закурил новую сигарету.

— Да, не повезло вам. Одного не понимаю — почему хирург ничего не сделал? Надо было голень ломать и по новой складывать. Сам не умел — в город бы отправил.

— Так ты что, Борис, мне ее ломать будешь? — со страхом спросил Андрей Савельевич.

— Буду, отец, обязательно буду. Сложу заново, как положено. Походите месяц-полтора в гипсе, а потом своими ножками. Я хирург, отец, на войне и не такое бывало. Ладно… вы сидите, курите, а мне еще надо стол доделывать.

Михайлов ушел в сарай, доски уже выструганы, осталось фрезой выбрать пазы, собрать конструкцию и шлифануть машинкой.

Яковлев с интересом наблюдал с крыльца за работой Бориса, в то же время, думая о своей ноге. А вдруг не получится у него?.. Ишь, как ловко фрезой работает… Нога не доска… Он снова и снова взвешивал все за и против. Выходило, что хуже не будет, нога все равно висела балластом и только мешала.

* * *

Колька, струхнувший до полусмерти превратиться в барашка, сразу же побежал к Зинке, встретил ее на улице у калитки, затараторил испуганно:

— Светка за колдуна замуж вышла, сама ведьмой стала, тебя грозится в крысу превратить, а тетку Матрену в жабу, — про себя он, естественно, умолчал, — че делать-то?

— Че делать-то? — тоже испуганно пролепетала Зинка, нырнула в калитку и заперлась в доме.

Ходила взволнованно по комнате взад-вперед, стараясь мысленно отыскать в голове какое-нибудь средство от превращения в крысу. Устала от бессмысленной беготни по дому, присела. Тут ее враз осенило — приезжий же не колдун, это она сама придумала, а, значит, и Светка не ведьма.

Она облегченно вздохнула, выпила залпом стакан воды, страх улетучился, но еще ручонки подрагивали от пережитого волнения.

«Смеяться надо мной вздумали, — шипела она, — ничего, я вам еще покажу»… Целый час размышляла, придумывая разные козни, но ничего толкового в голову не приходило. Хотелось устроить особенную пакость, чтоб долго помнили и боялись. Здесь сразу с кондачка не возьмешь, подумать надо основательно, но и затягивать ситуацию не хотелось. Что делать, что делать? Зинка снова и снова перебирала все известные гадости. Сплетнями здесь не отделаешься, необходимы действия.

Эврика… она поняла, что надо сделать. Быстро слазила в подполье, доставая две литровые бутыли самогона, сунула их в холщевую сумку и стала пробираться через огород к лесу. Отойдя подальше, чтобы в деревне не увидели, куда она пошла, свернула на дорогу и зашагала.

Идти далеко, но ноги сами несли ее, подгоняемые видениями расплаты. Иногда она шептала губами в злорадном удовольствии, не сомневаясь в успехе, в который поверила полностью. «Ничего, вы еще у меня попляшете, на всю жизнь запомните, как со мной тягаться».

Двадцать километров она отмахала за три часа, словно молодка, сразу направилась к дому участкового.

— Здравствуй, Олег Евгеньевич, здравствуй. Что-то ты у нас совсем не появляешься, али хворь какая взяла? Я и подлечиться тебе принесла, — она выставила на стол две бутыли самогонки.

Участковый уполномоченный капитан Устинов Олег Евгеньевич служил в полиции уже десять лет. Участок площадью большой, а проживало народу немного. Например, в Михайловке, что в двадцати километрах от поселка, шестьдесят пять человек, еще дальше в деревне — один житель остался. В деревнях народ пил, иногда дрались между собой, но без обращений в полицию, все равно телефона нет. Выходило, что по статистике участок тихий, без серьезных правонарушений.

Устинов приезжал в Михайловку только за самогонкой. Зинка давала ему бесплатно, и он ее не трогал. Оформив ее официально доверенным лицом, получал информацию, писал потом, что проведена профилактическая работа и все в ажуре. Сообщения имелись, меры принимались, на надуманность никто не взирал — главное отчитаться достойно.

Чаще писал он, конечно, сообщения сам от имени Зинки, чего она и не знала. Местный, он помнил всех по именам и фамилиям, знал, кто склонен к пьянству. Колька, например, состоял на учете, но об этом даже не догадывался.

В отделе имелись сведения, что Устинов сам попивает горькую и иногда превышает полномочия, сажая кого-нибудь из местных в собственный сарай на несколько суток. Но официальных жалоб не поступало, да и кто поедет служить в такую дыру.

— Ты че пришла, Зинаида, случилось чего? — сразу спросил ее участковый.

— Ой, миленький, Олег Евгеньевич, тут такие дела, такие…

— Говори по существу, Зинаида, — стал уже беспокоиться капитан.

— Я и говорю по существу. Появился у нас мужик в деревне, на машине приехал и жить собирается. Сам ни с кем не общается, машина краденая, а он беглый, точно в розыске.

Она выплеснула сразу всю придуманную информацию и сейчас старалась понять — поверил или нет ей участковый.

— Кто такой, почему беглый?

— Кто такой — не знаю, не спросишь. Точно городской. Чего у нас городскому делать, если ни родни, ни знакомых нет? Вот я и рассуждаю, что скрывается он.

Зинка рассуждала про себя, что информацию все равно полицейский проверит. Хотелось бы прямо сейчас, чтобы не тащиться обратно двадцать километров пешком.

— Да, есть в этом резон. Ты чего хочешь? — спросил Устинов.

— Я ничего не хочу, помилуй, Олег Евгеньевич, вдруг он бандит или убийца — страшно. Тебя, нашего защитника, рядом нет.

— Ладно, Зинаида, поедем, мужика вашего точно проверить надо. Говоришь, родных и знакомых у него нет в деревне?

— Нет, миленький, точно нет, — уверенно подтвердила она, — чего ему в нашей деревне делать? Наверняка и документы липовые у него, бандиты сейчас такие делают, что и не поймешь сразу.

Она планомерно и постепенно наталкивала участкового на определенную мысль.

— Не переживай, Зинаида, разберемся. Отвезу его в спецприемник, посидит, пока документы проверим, если они у него вообще есть. Ты пока заявление пиши.

— Заявление? — заерзала сразу же она, — боюсь я, вдруг он потом меня убьет? — она передвинула на столе самогонку, — лучше без заявления обойтись.

— Пиши, нельзя без заявления, — он дал ей лист бумаги и ручку.

Обратно Зинка ехала в коляске на мотоцикле. Переживала, что дадут мужику лет десять, а он вернется и убьет ее. За километр попросила остановиться и вышла, чтобы в деревне не видели, что она приехала на полицейском транспорте.

Капитан сразу подъехал к дому учительницы, вошел и удивился — на крыльце сидела вся семья Яковлевых. Они явно мешали. Без них он бы просто надел наручники и увез мужика в отдел, а сейчас необходимо соблюсти формальности. Он поздоровался, сразу подошел к приезжему, представился:

— Я участковый, капитан Устинов, попрошу, гражданин ваши документы.

Борис оглядел полицейского — вид очень помятый, изо рта явно тащило не перегаром, а свежей самогонкой.

— Добрый день, капитан, сейчас принесу.

Он ушел в дом, вернулся с паспортом, протянул его участковому.

— Так… Михайлов Борис Николаевич, прописаны в Иркутске, к нам с какой целью прибыли?

— Хочу остаться здесь жить, — ответил он.

— Непонятно мне, Борис Николаевич, все отсюда уезжают, вы сюда. Работы здесь нет, на что жить собираетесь?

Участковый говорил вежливо, поглядывая иногда на Яковлевых и в тоже время, оценивая Михайлова. Ведет себя уверенно, не волнуется, как настоящий матерый преступник или честный гражданин.

— Как и все в деревне, — с улыбкой ответил Борис.

— В деревне все на пенсии, а вам еще работать и работать. Придется в отдел проехать, гражданин.

— На каком основании? — возразил Михайлов, — паспорт я вам предъявил, в розыске не нахожусь, преступлений не совершал. Вы явно превышаете свои служебные полномочия капитан. Прошу ваше удостоверение предъявить.

Устинов сообразил — законы хорошо знает, точно преступник, как говорила Зинаида. Он достал пистолет.

— Вот мое удостоверение, а это успокоитель для вас, одевайте.

Участковый протянул наручники. Михайлов потянулся за ними, схватил капитана за руку, выворачивая ее за спину, надел браслеты, забирая пистолет.

— Так-то оно лучше будет, не надо в меня оружием тыкать. Объясните, если вы действительно участковый, почему вы закон нарушаете? — спросил Михайлов.

— Я закон не нарушаю, вы преступник и только что напали на сотрудника полиции при исполнении, освободите немедленно. Не усугубляйте свое положение, — потребовал Устинов.

— Понятно, — с сожалением произнес Михайлов, — наш диалог ни к чему не приведет. Вы не переживайте, я вас не трону, придется пригласить вашего начальника отдела, пусть едет и разбирается с вами.

Борис ушел в старый сарай, достал из машины спутниковый телефон, позвонил начальнику МВД области, поговорил и вернулся во двор.

— Сейчас приедет начальник местной полиции… Придется нам сегодня, Света, без баньки обойтись. Ты садись, капитан, на крылечко, в ногах правды нет.

— Ага, сейчас, нужен он мне здесь, — возмутилась Светлана, — приехал тут пистолетом махать, людей оскорблять. Постоит, не заржавеет.

— Ты знаешь, что ли этого мужика, Светлана? — спросил капитан.

— Знаешь, — фыркнула она, — знаю — это мой муж.

— Как муж? — оторопел капитан.

— Обыкновенно… и вообще помолчи… пьянь полицейская, с утра уже самогонки нажрался, за версту тащит. Пистолетом он еще будет мне тут размахивать… да я тебе сейчас всю морду твою пьяную расцарапаю.

Ее, молчавшую во время диалога мужа с участковым, прорвало.

Устинов попятился назад, видя, что встала с крыльца Светлана, запнулся, упал на землю.

— Вот так и лежи, пьянь поганая.

— Успокойся, Света, он, конечно, мозги пропил, но я знаю, почему он сюда приехал. Наверняка ему Зинка самогонщица накапала, а он и не понял, что это ложный донос. Вместе теперь в тюряге посидят, подумают.

За десять лет службы участковый еще ни разу не получал должного отпора от деревенских и уверился в своей силе и безнаказанности.

— Сам ты в тюряге посидишь — я здесь хозяин. Посажу к блатным в камеру, они быстро из тебя петушка сделают, — огрызнулся Устинов, — врет он все, Света, как это моего начальника вызвал? Здесь ни одного телефона нет.

Он с трудом встал с земли, продолжая угрожать разными способами.

Через два часа подъехал полицейский Уазик, из которого вышел подполковник, два сержанта и один гражданский. Старший вошел, козырнул:

— Товарищ…

— Стоп, стоп, стоп, — перебил его Борис, — товарищ Михайлов.

— Понял, товарищ Михайлов, разрешите доложить?

— Разрешаю.

— Начальник районного отдела полиции подполковник Рязанов, прибыл со следователем для пресечения совершаемого преступления и возбуждения уголовного дела в отношении участкового уполномоченного Устинова. Разрешите преступить?

— Разрешаю.

Он сразу же дал команду сержантам, указывая на Устинова:

— В кутузку его.

— Подождите, у него паспорт мой, — остановил их Борис.

Сержанты вытащили паспорт, вернули владельцу.

Михайлов в подробностях рассказал о происшествии, три свидетеля подтвердили сказанное. Следователь все задокументировал. Еще через два часа полицейский Уазик увозил в райцентр Устинова и Зинку самогонщицу.

Светлана спросила:

— Как быстро полиция приехала… Ты правда, Боря, звонил? Здесь же связи нет.

— У меня в машине спутниковый телефон. Можно хоть из Африки звонить.

— Слава Богу, что Зинку увезли, — заговорила Нина Павловна, — хоть немного без этой сплетницы пожить и ее проклятого самогона.

Андрей Савельевич с первым согласился, а про самогон умолчал.

— Как начальник полиции тянулся перед нашим Борисом, ты видел, Андрей, — с гордостью сказала Нина Павловна.

— А как ты хотела, генерал все-таки, не хухры-мухры.

Во двор забежала тетка Матрена — не выдержала неизвестности.

— Чего это полиция приезжала, Зинку арестовали? — сразу с вопросов начала она.

— Так за ее сплетни и арестовали. Она же все выдумывала — и про дом этот, и про Бориса, что он колдун. Все это неправда и Света не ведьма, никто тебя в жабу не превратит, не волнуйся. Сядет Зинка за клевету и сплетни свои, пусть в тюрьме подумает, как людей огульно чернить да самогоном спаивать, — объяснила Нина Павловна.

— Ага, — кивнула тетка Матрена и побежала по деревне.

— Полетела сорока весть разносить, — усмехнулся Яковлев, — но она безобидная, сама ничего не сочинит. Зинкины гадости пересказывала. Сегодня вся деревня узнает последние новости, а завтра к тебе, Борис, народ знакомиться пойдет, раньше боялись. Не верили многие Зинке, но на всякий случай подальше держались от этого дома. Вообще-то ей спасибо надо сказать за басню про дом, а то бы растащили все, раскурочили. Ставни, окна… повытаскивали.

— Вы правы, отец, спасибо Зинке, но пусть от нее деревня отдохнет немного, — согласился Михайлов.

Прошло несколько дней, Борис закончил с мебелью для кухни. Теперь Светлана с удовольствием показывала ее деревенским женщинам, хвалила мужа. Михайлов соорудил все по типу гарнитура, отшлифовал, пропитал кедровой морилкой и сверху покрыл бесцветным лаком. Мебель выглядела, словно сделанная из красного дерева. Такими же сделал четыре табурета.

Деревенские бабы, уже все побывавшие у Светланы, не сомневались в Борисе — столяр, однозначно. Сама она спрашивала его: «Откуда врач умеет так мебель делать»? «Не знаю, — пожимал он плечами, — это природное. Все инструменты есть, чего мудрить — бери доски и строгай». Светлана улыбалась, довольная, конечно, если руки золотые — бери да строгай.

Вечером Михайлов присел покурить на свое любимое крылечко, позвал Светлану.

— У отца ледник есть? — спросил он.

— Конечно, есть, как в деревне без ледника и подвала? — ответила она.

— Вот видишь, а у нас нет, копать надо. Но сейчас земля еще на глубину не оттаяла, сделаю в июне. Надо бы рыбы наловить, но ни одной бочки нет, в райцентр завтра поедем. Сколько нам нужно?

— Под рыбу одну, — начала загибать пальцы Светлана, — под капусту, под огурцы, на запас одну. Четыре получается.

— Ты прикинь, что нам надо, запиши на листочек, чтоб не забыть, к матери сходи, если поедет, то ее с собой возьмем, пусть деньги не берет, все сами купим. Деда Матвея еще прихватим.

На следующий день они вернулись из райцентра с полностью загруженным багажником и прицепом. Кроме продуктов, моющих средств и разной мелочи, Михайлов купил шесть деревянных бочек, стиральную машину, листы железа, металлические уголки, шланги, рулон рубероида, пропитку для дерева с антисептиком, два электронасоса…

Светлана не понимала, зачем мужу понадобилось железо, а он лишь улыбался, посмеиваясь, но потом не выдержал, пояснил: «Два бака сварю, себе и родителям, поставлю на высоте двух-трех метров. Закачиваем насосами воду из колодца вечером, она теплеет за ночь, согревается днем. Подключаем шланги и поливаем грядки без труда. Ничего не надо таскать ведром и лейкой, стой и поливай в удовольствие».

Светлана вымыла два бочонка, залила водой, чтобы размокли и не бежали. В гости зашла Татьяна.

— Здравствуй, Света.

— Привет.

— Бочки к рыбе готовишь? — спросила она.

— А ты словно не знаешь, зачем сейчас они нужны, — ответила Светлана, — не под картошку, естественно.

— Вот бы мне такого работящего мужика, — вздохнулаТатьяна, — мой Колька только пить и может, ни днем, ни ночью от него толку нет. Твой-то как?

Светлана вначале не поняла, но потом ответила с гордостью:

— Мой и ночью работящий, даже не высыпаюсь иногда.

Татьяна вздохнула, не зная, что и ответить на это.

— Ты не завидуй, соседка, зависть — она к добру не приводит. Сейчас Зинки нет, Кольке самогон брать негде, все образуется. Ты его поддержи, похвали, мужики падкие на это. Не станет он целыми днями на крыльце сидеть, делом займется, вот увидишь. Без самогонки и собственный аппарат заработает.

— Да ладно тебе, Светка…

Татьяна смутилась и отвернулась. Подошел Борис.

— Что, девоньки, какие дела на ближнем востоке?

— Тонкие дела, женские, — ответила с усмешкой Светлана.

— О-о, тогда я пошел «Тысячу и одну ночь» читать, — засмеялся он, уходя.

— Проходи в дом, соседка, гостьей будешь, — предложила Светлана.

— Не заревнуешь? — она вильнула бедром, — я помоложе буду…

— Мой к дурам не липнет, — ответила Светлана с ехидцей, — заходи запросто.

Татьяна не обиделась, махнула рукой.

— Пойду, свой мужик имеется.

— Это правильно, каждому своё, — с улыбкой проводила ее Светлана.

Михайлов достал сети, повесил их на гвоздь, стал перебирать заново, чтобы не путались на реке. Подошла Светлана, стала помогать. Как многие деревенские, она умела рыбачить, и охотиться, отец всему научил.

Они сложили сети в ванну, надели резиновые сапоги и потащили все к реке. Деревянная лодка отца требовала мелкого ремонта, но плавать еще можно, воды набиралось не сильно много.

Борис оттолкнул лодку от берега, поплыл на шесте вверх, куда указала жена. Через километр прибыли на место, Светлана ставила сети, Борис управлял лодкой.

— Ты словно всю жизнь рыбачил и на шесте плавать умеешь. Откуда, опять от природы? — спросила она с удовольствием.

— Света, я же не всю жизнь воевал и операции делал, иногда и отдыхать приходилось. На Байкал ездил, на Братское море, так что не впервой, — ответил он.

Сплавлялись домой, не торопясь, лодка сама плыла по течению, Борис направлял ее шестом иногда.

— Помню, там за сопкой кедрач есть, — махнул он рукой на другую сторону реки.

— Точно, в часе ходьбы. А в двух часах отцовское зимовье, он там раньше белку и соболя бил. Мужики охотятся зимой. А за орехами никто не ходит практически, на себе много не принесешь, дороги нет, только тропинка. Раньше на лошадях вывозили. Но мы с тобой сходим, для себя и на плечах принесем.

Следующим утром снимали сети часов в десять. За ночь что-то поймалось и утренний ход рыбы добавил. Светлана выбирала улов прямо в ванну.

— Средненький улов для этого времени, — констатировала она. — После ледохода хорошо рыба ловится и в нерест, тогда почти в каждой ячейке по рыбине сидит.

— Нам хватит, в конце мая — начале июня еще сети кинем, до следующего сезона вполне дотянем.

Они понесли ванну с сетями сразу к родителям. Там выбрали рыбу и развесили сети на просушку. Нина Павловна сортировала ее. Хариус и крупный елец — солить, окунь на уху, жарить и вялить.

Михайлов принес одну бочку на сто пятьдесят литров из дома, как раз хватит на сегодня. Мать сама посолила рыбу прямо в леднике, придавив крышкой с камнем. Работала с удовольствием — мужик в доме появился. Если еще Андрей на ноги встанет, то вообще замечательно.

Постепенно обживался Михайлов, входил в деревенскую жизнь всем своим существом и хозяйством. И деревня принимало его, впуская медленно, но верно.

Он присел покурить на крылечко, к нему подсела Светлана. Любила вот так посидеть рядышком, прижавшись к плечу, чувствуя запах любимого мужчины.

— Я как-то не спросил тебя, Света, когда мы на рыбалку поехали — с рыбнадзором здесь как? Сейчас запрет на ловлю до двадцатого июня.

— С рыбнадзором в порядке, нас он не трогает. Мы на продажу не ловим, только для себя, — поясняла Света, — как же без рыбы? Они это понимают. Ловят и деревенских, кто спекулирует, но в сезон нереста им не разорваться, мало их. Раньше наши мужики им помогали, а сейчас некому. Закон есть закон, но покушать нам дают. — Она помолчала немного, потом продолжила: — Смотрю на мать — прямо летает, светится вся. Конечно… два года… Ты знаешь, что у нас и рыба, и мясо есть. Дед Матвей нас снабжает, они с отцом друзья, спасибо ему большое, доброй души человек. Я вроде бы умею и знаю все, но не бабье это дело на сохатого или козу ходить. Отец тоже доволен, естественно, но по-другому, с грустью пока смотрит, ждет… и ты знаешь, Боря, верит, что на ноги встанет. Не сразу поверил, чего там скрывать.

Она обняла мужа, прижала крепко к себе, целуя в щеку, встала и ушла в дом.

* * *

Подошел конец мая, время пахать и садить огороды. Если раньше к двадцатому числу заканчивали посадку картофеля, то сейчас даже не начинали. Сдвинулась ось земная, тепло приходит и уходит позднее. Старики помнили, как на Первомай ходили в рубашках…Теперь не ходили… и в рубашке холодно.

Подошел трактор с плугом и бороной из поселка, начал пахать с начала деревни всем по порядку. Народ постепенно стал собираться у дома Михайлова. Сердце у Светланы забилось от волнения, радости и гордости. В деревне не проводили выборов, люди сами, не сговариваясь, шли за советом и помощью к самому уважаемому жителю.

Постепенно собралась вся деревня, вначале обменивались никчемными фразами о здоровье, да как живешь, потом враз все уставились на деда Матвея. Он сразу понял, что хочет от него народ.

— Дак я то че? Я ни че… Я… не мое это, Андрею надо идти. Его зять.

Люди уважали деда Матвея больше, но и родственные отношения учитывали. Решили однозначно — надо идти обоим.

Борис увидел в окно собирающуюся толпу, удивился, сказал Светлане:

— Что-то люди столпились у ворот, пойду, узнаю, в чем дело.

— Не нужно никуда ходить, сами придут, — она взяла его за руку, — выберут сейчас делегата и отправят к тебе.

Она смотрела ему прямо в глаза, у самой уже потекли слезы.

— Да что случилось, Света, ничего не пойму?

Она ответила ему с радостным всхлипыванием:

— Когда в деревне надо решить важный вопрос или беда какая приходит, все идут к самому уважаемому человеку. Его выбирают душой, сердцем и головой, конечно. Это что-то вроде пожизненного старосты. Сейчас они пошумят немного, погалдят, потом выберут тоже самого уважаемого, после тебя теперь, и отправят на переговоры. Я думаю, что придет дед Матвей и отца отправят, как тестя.

— Я здесь причем? — все еще не осознавал происходящее Михайлов.

— Теперь ты избранный Голова, Глава, староста — как хочешь называй. Люди тебе верят и ждут помощи.

— Почему я?

— Деда Матвея бы выбрали, но он уже в возрасте. А ты молодой, крепкий, со здравым умом и, главное, наш, михайловский.

— Понятно. Но что случилось?

— Сейчас сам все узнаешь.

В дом вошли дед Матвей с Яковлевым.

— Доброго здоровьица вам, Борис Николаевич и вам, Светлана Андреевна.

— И вам здравствовать. Дед Матвей, ты чего, почему по отчеству называешь? — спросил Борис.

— Дак… нельзя теперича по-другому, Андрей может вас по имени называть, как тесть, мне не положено. Мы вот че пришли…

— Проходите в комнату, на пороге неудобно разговаривать.

Он провел их, усадил на стулья.

— Дак я… мы вот че — трактор поселковый огороды пашет, картошку сажать надо. Зинка самогонкой ему отдавала, а ей заранее приносили кто мясо, кто рыбу…

— Понятно, дед Матвей, сколько самогонки надо?

— Со двора по бутылке.

— Ясно, а Зинке уже что-то приносили в этот раз?

— Дак все приносили.

— Я заплачу трактористу, не переживайте.

— Дак тут это, — заерзал на стуле дед Матвей, — доллары или рубли ему ни к чему, твердая валюта нужна.

Михайлов рассмеялся на всю избу.

— Понятно. Пойдемте к людям, поговорим.

Он помог отцу подняться, втроем вышли на улицу.

— Здравствуйте, люди добрые, — начал Борис, — спасибо за оказанную честь и низкий поклон всем, — он поклонился и продолжил: — Я знаю, что вы уже рассчитались с Зинкой. Поэтому поступим по совести — всю самогонку экспроприируем. Тетка Матрена покажет, а Колька все принесет мне во двор. С трактористом рассчитаемся, не переживайте. Еще хочу сказать вам, что трактор, который я к Андрею Савельевичу загнал во двор, мы восстановим, будет у нас своя техника — дрова привезти, огород вспахать. Не надо кланяться поселковым и от кого-то зависеть.

— Правильно, Борис Николаевич, правильно, это дело, — послышались голоса.

— Тогда все, люди добрые, спасибо еще раз всем.

Он вернулся с отцом в дом. Народ постепенно расходился, одобряя собственный выбор и нахваливая Михайлова — молодец, вник в ситуацию и решил проблему качественно и быстро.

Светлана встретила его с мокрыми глазами, обняла, крепко прижавшись к груди.

— Волновалась за тебя — с деревенскими непросто говорить, это не с солдатами или городскими. Но ты был достоин. На высоте!

Михайлов закурил, что в доме делал крайне редко, Андрей Савельевич задымил тоже.

— Вы, отец, посмотрели, какие запчасти нужны для трактора? — спросил он.

— Посмотрел. Головка нужна, карбюратор с проводами, свечи, аккумулятор и все. Давно хотел сказать тебе — неудобно, когда ты обращаешься на «вы».

— Хорошо, отец, договорились. Колька пришел, пойду, встречу.

Он вышел во двор, Николай стоял с двадцати литровой бутылью самогона.

— Поставь ее прямо здесь, все равно отдавать сегодня. Еще есть?

— Есть, Борис Николаевич, десять бутылок еще.

— Тащи все, и не вздумай себе припрятать.

— Не-е, как можно — обчественное.

«Ишь ты — обчественное, — прошептал он с улыбкой, провожая Кольку взглядом, — пьяница, а понимает».

К вечеру трактор Беларус подкатил к воротам Михайлова. Тракторист вытащил из кабины пустую двадцати литровую бутыль. Видимо, такой уговор у них был с Зинкой — она ему полную, он пустую. Конечно, таких емкостей не напасешься.

— Теперь вы главный в деревне… я заберу? — он кивнул на стоящую бутыль.

— Забирай, конечно, потом вернешь пустую, — ответил Михайлов.

Тракторист снова кивнул головой, ставя бутыль в кабину, привязывая и обкладывая ее тряпками, чтоб не разбилась по дороге.

— Прощевайте, — он помахал рукой и осторожно поехал.

— Пока, — крикнул ему вслед Михайлов.

К осени надо плуг где-то приобретать, подумал Борис, своих дел по горло, а тут еще обчественные, как говорит Колька.

Огород тракторист вспахал всем, шел без выбора, в том числе и Борису. Он потом прошелся «Кротом» по месту расположения грядок, земля получалась пуховая, без комков. Так же перепахал у деда Матвея и у родителей.

3

Легкий туман стелился над рекой, обещая днем солнечную, ясную погоду. Петухи еще продолжали кукарекать вовсю, будили деревню, а Михайлов уже выезжал со двора на машине.

Встали не рано, он всегда так вставал, следом поднималась Светлана, готовила ранний завтрак. Кушали, пили чай и принимались за работу, которую в деревне не переделать. Он не жалел, что уже месяц жил здесь. Что делать в городе здоровому мужику, у окна сидеть?

Конечно, работать звали — в университет на кафедру, госпиталь предлагал, больницы. Но он решил по-своему и действительно не раскаивался.

Без прицепа машина бежала быстрее. К полдню уже были в городе. Светлана достала список, глянули вместе, определяя порядок действий. Борис решил элементарно — по мере движения берем необходимое. К вечеру закупили все и обсудили вопрос обратной дороги.

— Квартиру я сдал в аренду, там не переночуешь. В гостиницу сто процентов не пойдем. Остаются два варианта — едем в гости на генеральскую дачу, а утром домой, или сразу домой, ты как считаешь?

— Что за генеральская дача? — спросила Света, — твоя?

— Нет, не моя. Друг у меня генерал-лейтенант, ему я звонил, когда участковый приезжал, а он уже местному начальнику полиции позвонил. Воевали вместе, он тогда полком командовал, а я начмедом был. Его тяжело ранили, я его оперировал, но из десанта его списали. Он в академию поступил полицейскую, сейчас генерал-лейтенант полиции, начальник МВД области. Нас примет с радостью.

Светлана подумала, ответила, не торопясь:

— В гостях хорошо, а дома лучше. Одно беспокоит — устал ты…

— Я понял, едем. Не переживай, сейчас шесть вечера, в полночь вернемся и выспаться успеем.

Через сто тридцать пять километров машину остановил сотрудник ГИБДД. Подошел, представился, попросил водительское удостоверение и техпаспорт. Михайлов подал ему права через окно, но решил выйти, размять тело. Потянулся, наклонился, выпрямился… Боковым зрением заметил, что гаишник расстегивает кобуру. Понял, что он увидел оружие на его поясе.

— Все нормально, лейтенант, не переживай, разрешение есть, — он протянул ему документ.

— ПММ? — спросил гаишник, — это что?

— Такой же пистолет, как у тебя, только двенадцати зарядный. Хочешь посмотреть?

— Если можно.

Михайлов достал, вынул обойму, передернул затвор и нажал спусковой крючок, протянул пистолет лейтенанту. Тот повертел его в руках, прочитал надпись на привернутой табличке: «Генерал-майору Михайлову Б. Н. за боевые заслуги».

— Извините, товарищ генерал, можете ехать, — лейтенант козырнул, вернул документы и пистолет.

— Чего я еще не знаю? — спросила Светлана с улыбкой, когда они отъехали от поста.

Михайлов пожал плечами.

— Все знаешь. Разве каждую мелочь упомнишь.

Она рассмеялась.

— Естественно, ордена, наградное оружие — это мелочи.

Михайлов включил радио, ехали дальше молча, слушая музыку. В полночь уже были дома, Борис загнал машину в сарай, и сразу легли спать — устали.

Утром разбирали привезенные вещи: что-то унося в дом, что-то оставляя в машине, чтобы не таскать лишний раз туда-сюда. Радостная Светлана встречала родителей, раздавая им подарки. Матери — туфли, чулки, нижнее белье, платье… Отцу сапоги, рубаху, ботинки, камуфляжную форму зимнюю и летнюю для охоты… Обеим родителям по безрукавке, чтобы не ходили в обрезанных телогрейках. Они охали, причитали, радовались. Михайлов решил немного остепенить их:

— Отец, завтра буду тебя оперировать, поэтому ни капли самогонки. Утром сходишь в туалет, попьешь чайку с сахаром и достаточно, кушать не надо. Все понял?

— Понял, Борис, — он вздохнул, — жду этого дня и боюсь. Ты знаешь — верю и все равно боюсь, хоть что со мной делай.

— Это нормально, отец, так и должно быть. Только дураки не боятся, любой герой страх испытывает, но преодолевает его. Нина Павловна, дома есть пятилитровая стеклянная банка и два тазика пластмассовых? Один сами принесем.

— Банка есть в подвале с огурцами и тазики пластмассовые есть, а зачем?

— Надо банку освободить и вымыть хорошо вечером сегодня, тазики промыть с мылом и оставить до утра сушиться. Еще потребуются чистые простыни, одной хватит, я думаю. Это для операции надо, для раствора — руки мыть, инструменты стерилизовать. Пол с белизной в комнате вымойте.

— Сделаю, сынок, все сделаю.

— Вы тогда идите домой с отцом, Светлана завтра мне помогать будет, надо ее научить элементарным вещам. Завтра ждите нас утром после завтрака.

Родители взяли подарки, ушли. Светлана спросила озабоченно:

— Как я тебе помогать буду — я же ничего не умею?

— Элементарно, Ватсон, — с хитринкой ответил Борис, — крови не боишься?

— Нет.

— Тогда все в порядке, надеюсь, в обморок не упадешь, когда я кость ломать стану.

Она пожала плечами, ответила:

— Не должна.

— Окей. На операции будешь крючки держать, я все покажу. Завтра с утра приготовишь раствор у родителей. В стеклянную банку нальешь 170 миллилитров 30 % раствора водорода пероксида и 80 миллилитров 85 % раствора муравьиной кислоты. Смесь в течение часа будешь перемешивать, периодически встряхивая. После этого в банку нальешь колодезной воды комнатной температуры до горлышка. Получится пять литров 2,4 % раствор первомура. В нем будем руки мыть, инструмент стерилизовать, я все остальное покажу на месте, ничего сложного. Запомнила, как первомур готовить?

— Нет, лучше запишу.

Борис повторил сказанное, Светлана записала.

— Что-то я нервничаю больше отца…

— Нормально, — ответил Борис, — так и должно быть — ты же у нас главное ответственное лицо.

— Да ну тебя, — она улыбнулась, но получилось кисло и отвернулась.

Михайлов ушел курить на крыльцо, проигрывая в голове каждый свой шаг.

Утром Борис и Светлана пришли к родителям, отец волновался, курил сигарету за сигаретой.

— Курить больше не надо, иди, отец, на крыльцо, подыши свежим воздухом часок, позовем, когда управимся.

Михайлов выкрутил лампочку в комнате, вкрутил другую на двести ватт, включил свет — нормально. Соединил два стола вместе, постелил клеенку и простынь, рядом поставил тумбочку, чуть подальше три табурета. Светлана готовила раствор. Через час он вылил в два тазика первомур. В третий тазик налил раствор Макси-Септа, бросил в него простынь, порезанную на метровые куски для стерилизации.

— Нина Павловна, вы идите на крылечко. Теперь ваша очередь, если кто придет — в дом не пускайте, — попросил Михайлов.

Отец лег на столы в одной майке и трусах, наблюдая за Борисом и Светланой — оба были в одинаковых белых футболках вместо халатов. Михайлов положил инструменты в тазик с первомуром, потом долго мыл руки щеткой с мылом, как и Светлана. Отжимали нарезанные простыни из тазика, стелили клеенки, раскладывали инструменты…

После инъекции калипсола Яковлев уже не помнил ничего…

После операции Борис ввел ему диазепам, транквилизатор успокаивал, снимая побочные действия калипсола…

Окончательно в себя он пришел на своей кровати. Светлана, сидевшая рядом, сразу же спросила:

— Как чувствуешь себя, папа?

— Нормально… Я… что вчера… много выпил?

— Ты не помнишь?

— Помню. А где Борис, он мне должен операцию сделать?

— На крыльце, папа, он уже все сделал. Позвать?

— Подожди, дочка… голова, как с похмелья. Ты расскажи, как все было, пока его нет, — попросил отец.

— Он разрезал, сказал, что нервы и сосуды в порядке, кости срослись не правильно, — она показала два пальца не встык, — он их сломал, поставил как надо, прикрутил аппарат Илизарова и зашил рану. Вот и все, папа. Сказал, что завтра можешь ходить на костылях, как всегда. Кости срастутся, и побежишь молодцом.

— А ты чего ревешь? — спросил он жену.

— Не реву я, это от радости.

Вошел Борис.

— Проснулся, отец, это хорошо. Операция прошла успешно. Дочка у тебя молодец, не хуже любого хирурга мне помогала. Часа три еще полежи, потом вставать можно. В туалет на ведро сегодня, а завтра с утра жду у себя на перевязку.

Он вышел на улицу, давая побыть им вместе одним.

— Зять-то у нас, Андрей, какой! В больнице ничего не могли сделать, а он в деревенской избе оперирует. Это же надо, Андрюша… Зять-то какой!.. Кто бы подумать мог, что так повезет нам. Как ты, Света, его разглядеть сумела?

— Ничего, мама, я не разглядывала. Я же тоже не знала. И… хватит об этом. Перехвалите мне мужика… скромнее надо быть.

— Ты матери не перечь, — возмутился отец, — поднимусь на ноги — на руках его носить надо. А ты скромнее… Ишь ты, указчица нашлась.

Светлана ничего не ответила, вышла во двор, присела рядом с Борисом на крыльцо.

— Захвалили тебя совсем родители… Посидим еще или домой пойдем?

— Ты матери помоги убраться — растворы надо за огород выплеснуть или на дорогу, инструменты обычной водой промыть, когда высохнут, сложить обратно в футляр. Хорошо?

— Хорошо, я как-то не подумала, — ответила она задумчиво.

Борис посмотрел на нее, улавливая смену настроения, вздохнул и ничего не сказал. Встал и пошел, молча домой.

Во дворе сел на крылечко, прикурил сигарету. Бывает такое — радуется человек, радуется, а потом, словно перенасытившись, начинает грустить. В это время лучше побыть одному, выпить водки и лечь спать. Тогда все пройдет утром.

Светлана расставила столы на место, вылила растворы, вымыла инструменты. Налила в таз воды, замачивая кровяные простыни, жулькала руками с мылом. Шептала про себя: «Тоже мне, начальник нашелся — то ему вымой, это подай… Домой он смотался… я что тут, уборщица»… Застирывала тряпки автоматически, пока не устала. Провела предплечьем по лбу, вытирая пот, вздохнула, опустив руки. Сидела так минут пять, не шевелясь. Злость уходила постепенно, тело заполнялось апатией, глянула на отца, смотревшего на нее вытаращенными глазами, и словно что-то стало пробиваться внутри. Потом посмотрела на часы и понеслась пулей домой, бросив таз с простынями.

Бежала, кляня себя разными словами: «Дура я, дура, три часа уже. А он голодный». Влетела в комнату, Борис лежал на диване с закрытыми глазами.

— Отлегло? — тихо спросил он.

Она подошла к дивану, встала на колени, положив голову ему на грудь, прошептала:

— Отлегло, милый.

— Это от нервного перенапряжения, так бывает, — постарался успокоить ее Борис, — пойдем, успокоим родителей, наверное, перепугала их. Потом пообедаем.

— Как ты все видишь и понимаешь…Ты прости меня.

— Все нормально, Света, не за что тебя прощать. У каждого организма своя реакция и нервный срыв по-разному дает о себе знать. Волнение, кровь, хруст костей вылились из тебя апатией, злостью, снова апатией и восстановлением. Организм выплеснул ненужное и восстановился. Я же врач — понимаю, — он улыбнулся ласково, погладил ее волосы, поцеловал в щеку, — пойдем.

— Ты не врач — ты колдун, — улыбнулась Светлана, — пойдем.

Они вошли в комнату к родителям. Тазик так и стоял с простынями, мать сидела в уголочке, сжавшись испуганно в комочек. С трудом спросила:

— Света, а что это было? Ты словно не в себе была.

— Не знаю, — честно ответила она, — Борис говорит, что нервный срыв. Вспомню, как он кости отцу ломал — до сих пор мурашки по коже. Но сейчас все прошло. Все нормально мама.

— Ну, слава Богу, мы с отцом не знали, что и думать.

— Как самочувствие, отец? — спросил Борис.

— Лучше, гораздо лучше, голова светлеет и кушать хочется. Как насчет стопочки, можно сегодня?

— Нет, — улыбнулся Михайлов, — препарат, который я вводил для наркоза, с алкоголем плохо взаимодействует, сегодня никак нельзя. Завтра рюмочку можно будет, но ногу надо беречь, чтобы не упасть, не ударить.

— А что за штуковину ты мне там привинтил?

— Это аппарат такой, не самогонный, — он засмеялся вместе с Ниной Павловной и Светланой, — если сказать просто, то вместо гипса. Ну что, женщины, готовьте обед, мужики жрать хотят.

Они засуетились обе, накрывая на стол. Борис достал бутылку.

— Мы втроем выпьем, отец, за твое здоровье, а тебе слюнки пускать сегодня и чай пить. Нам всем сейчас наркоз нужен, а у тебя уже был.

Все засмеялись.

— Умеешь же ты, Борис, вот так сказать, — он повертел ладонью, — на место поставить, в рюмке отказать и не обидишься никак. Одним словом — генерал.

Дружная семья засмеялась снова.

* * *

Петухи в этот раз запели позже обычного, совсем не звонко, нерадостно. Три недели стояла жара, на небе ни облачка, только солнце палило своими лучами безжалостно землю. Река обмелела, и даже в колодцах понизился уровень воды. Травы словно сникли и только кузнечики трещали беззаботно и весело, да стрекозы порхали в воздухе над лугами.

По иссохшей проселочной дороге никто не ездил, ветерок иногда поднимал пыль, унося ее на поля. Травы на обочине посерели и давно мечтали умыться, воспрянуть зеленой свежестью. Казалось, что даже комаров в лесу стало меньше, небольшие озерки повысыхали, уничтожая личинки.

Речка, лес, поля, вся природа ждала дождя. Наконец подул ветерок, небо нахмурилось тяжелыми тучами и разверзлось. Дождь поливал второй день, не переставая. Дорога размокла вдрызг и деревня будто бы вымерла.

Утренним часом Михайлов сидел, как обычно, на своем крылечке под навесом, курил, глядя как пузыриться в лужах вода. Дня три будет лить, подумал он, сегодня второй. Потом тот же ветерок разгонит тучи, выглянет солнышко и природа расцветет ярким колером красок.

Тоскливо в деревне таким временем, пройти можно только в сапогах, стараясь не поскользнуться и не упасть. Мужики в этот раз дымили больше обычного сигаретами и папиросами — Зинки-то не было и самогонки тоже. Размышляли про себя, взвешивая за и против. За, естественно, была самогонка, а против… здесь набиралась кучка побольше. Бабы вообще радовались — мужики не пьют, сплетен и козней нет. Танька словно расцвела — Кольке пить нечего, за ум взялся, за работу. Глядя на Михайлова, забор поправил, крышу починил. Теперь и в дождь можно сидеть дома спокойно — не капает.

Борис сдержал слово, давно уже привинтил на крыше антенну, настроил на спутник. Теперь смотрели они телевизор, висевший на стене. Светлане, жившей в городе, это не в новинку, а родителям и сельчанам диво. И что он плоский, большой, показывает в цвете, и каналов много — смотри, что хочешь.

XXI век, а цивилизация еще не докатилась до глубинной деревни, она не расцветала, а вымирала медленно и верно. Сколько еще потребуется времени возродить ее заново? Вот именно — заново. Десять-двадцать лет… умрут старики, и исчезнет Михайловка, как соседние с ней деревеньки без единого жителя, числящиеся лишь в каких-то реестрах да на карте еще.

Раньше был здесь крепкий колхоз, школа, клуб. Пахали, сеяли, держали скотину, сдавали государству хлеб, мясо, молоко. Кормили город. Теперь невыгодно — далеко. Гораздо «ближе» из Европы привезти продукт, напичканный химикалиями. Даже поселковой администрации нет дела до глубинки. Тот же огород вспахать старикам — нет средств и возможности. Но ведь пашет-то их же тракторист, на их тракторе и бесплатно для администрации. Не знают об этом. Полная чушь, знают, естественно. Эх, глубинка деревенская, брошенная и забытая обитель…

Курил Михайлов, глядя на посеревшую и скукожившуюся от дождя деревеньку, одолеваемый думами. Все здесь соответствовало «дуракам и дорогам». Эх, нашлась бы сила, вернувшая назад тракторы, комбайны, автомобили. Найти тех сволочей, в чьих карманах осела техника денежным эквивалентом, и заставить купить деревне новую. Но не сволочи они сейчас — уважаемые люди.

Мысли постепенно переключились на более мелкий масштаб. Пристрой надо к избе делать — зайдет несколько человек и уже тесновато. Тем более, если дети появятся. Валить деревья зимой надо, привести и пусть сохнут. Многое надо — не разорваться.

Из дома вышла Светлана, присела рядышком.

— Ты что-то долго сегодня куришь, о чем думаешь?

— Обо всем, Света, начиная от российских проблем до дворовых. Как там родители?

— Телик смотрят. Нашла им канал «Дикая природа» — теперь не оторвать обоих. Жизнь львов в прайде, жирафы, слоны, змеи, рыбы, акулы, медведи… Сравнивают наших мишек с американскими гризлями. Конечно, они последний раз кино в клубе смотрели лет двадцать назад, если не больше. А тут фильмы разные и природа, новости к тому же. Они до нас если и доходили, то через месяц, два, три. Кино смотрят и на тебя молятся, — она улыбнулась. — Российские проблемы, понятно, ты лучше о наших поведай.

— Какие могут быть проблемы в деревне, Света, о чем ты? — он усмехнулся, — телевизор, говоришь, смотрят. Соседи приходят — разместить некуда. Пристрой теплый надо следующим летом рубить, гараж сделать, а то зимой машину не заведешь. С детства помню, что и до пятидесяти тут бывает мороз. — Он помолчал немного, продолжил: — Дождь кончится, подсохнут дороги, надо отцу постепенно начинать наступать на ногу, пока еще с аппаратом. Четыре недели прошло, еще недельку походит с ним и уберу.

— Хорошо бы, тебе помощник нужен и ему тоже. Пойдем в дом, прохладно что-то. Скоро соседи потянутся, надоели уже, не клуб же у нас все-таки. Грязи натащат, каждый раз приходится мыть. И деваться некуда, — незлобно ворчала Светлана.

После обеда потянулись деревенские парами — Матвей и Валентина Наумовы, Антон и Анисья Степановы, Мирон и Степанида Петровы, Назар и Марья Андреевы. Разувались на веранде, скидывая сапоги и проходя босиком в комнату, усаживались на стулья и табуреты, смотрели телевизор. Все, примерно, одного возраста — от пятидесяти до шестидесяти пяти лет.

Хозяйка не разрешала курить всем в доме, мужики собирались на веранде, заодно говорили. Борис поставил там две деревянных скамейки.

— Андрей, давно хотел спросить тебя — ты уже месяц с такой ногой ходишь, — начал с вопроса дед Матвей, покрутив головой и не увидев Михайлова, — она у тебя че, распухла так сильно, загноилась или че?

— Вона как — в штаны еле входит, — подтвердил вопрос Назар Андреев.

Он давно ждал этого и верил, что все равно спросят. Видел, как мужики с интересом ждали ответа.

— Любопытно? — ответил вопросом на вопрос Яковлев, — не боись, не зараза.

— Дак я че, из интереса, — ответил Матвей Наумов.

Андрей Яковлев, поерзал на скамье, повертел больной ногой, прикурил новую сигарету, тянул время, стараясь придать ответу значительность.

— Пришел как-то ко мне зять, посмотрел больную ногу…

— Че ее смотреть-то, — перебил его Назар Андреев, — хирурги же смотрели.

Мужики понимали, что здоровую ногу уже не вернешь, собственными глазами видели, что выпирала кость ниже перелома на целый сантиметр в сторону.

— Глупый ты, Назарка, он же Голова, сами выбирали. А Голова все должен знать.

— Это верно, — поддержал Андрея Антон Степанов.

— Так я и говорю — пришел как-то зять ко мне, посмотрел ногу, потрогал, повертел. Вы сами видели, что срослась углом — ни встать не опереться. Принес два полешка и положил на них ногу, чтобы перелом посередине был. А потом хрясь кулаком по ней — я и отключился сразу. Пришел в себя, нога уже замотана вот так, — он снова повертел ей, — сказал, что через полтора месяца сам ходить стану, без костылей. Че он там намотал, накрутил — не знаю. Наверное, ткнул кость на место и завязал, чтоб не сдвинулась.

— Врешь, — не поверил Назар, — это же уметь надо.

— Сам ты врешь, — огрызнулся Андрей, — на то он и Голова, чтобы уметь.

— Эт точно, — поддержал его дед Матвей, — че спорить — поглядим скоро.

— Поглядим, — загалдели мужики хором, соглашаясь.

Андрей глянул зло на Назара, ухмыльнулся чему-то и пошел в дом, остальные потянулись за ним.

К ужину разошлись все. Нина Павловна спросила мужа:

— Ты че такой хмурый Андрей, с мужиками что ли поцапался?

— Не, сказал, что скоро на ноги сам встану, а Назарка Андреев не верит. Мужики тоже говорят — поглядим.

— Давай, сейчас и поглядим, — вмешался в разговор Борис, — можно уже, вставай, отец, на обе ноги и костыль убери.

Яковлев встал с табурета, как обычно, опираясь на костыль, некоторое время стоял, потом потихоньку перенес вес тела на обе ноги, лицо расплылось в улыбке:

— Не больно, стою и не больно.

— Хватит, — оборвал его Михайлов, — а то еще запрыгаешь сейчас и все испортишь. Сегодня так постоишь несколько раз и достаточно. Завтра начнешь ходить немного, по несколько шажков по комнате. Послезавтра по двору. Если все хорошо будет, то сниму аппарат через неделю.

Андрей Савельевич сел обратно на табурет, перечить даже не думал.

— Раньше приступить слегка на ногу не мог, а сегодня встал. Понимаешь, Нина, всем весом встал и не больно, — радостно говорил он.

— Это хорошо, — произнес Михайлов, — дел слишком много, захирела деревня совсем, коров никто не держит. Как вы, Нина Павловна, насчет коровы думаете?

Она искренне удивилась такому вопросу. Светлана, услышав разговор из кухни, пришла в комнату, присела на диван, тоже желая послушать, к чему завел беседу муж.

— Корова, конечно, хорошо, что тут скажешь. Молоко, сметана, творог… Кто сено косить будет, на чем привозить его?

— Вы же раньше держали скотину…

— То раньше. Лошади были, трактора в деревне. Корову держали, поросят, уток, гусей. Сейчас куры остались и то кормить нечем — ни зерна, ни круп привезти не на чем.

— Не знаю, как там насчет уток гусей и поросят, это вы сами решайте, а корову заводить надо. Сезон еще не прошел, сено накосим, трактор отремонтируем. Дети пойдут у нас — как без молока жить?

Он посмотрел на Светлану, она покраснела и отвернулась, а Михайлов продолжил:

— Следующим летом пристрой надо к дому рубить, чтобы спальня и детская были отдельно. Трактор сделаем, бревна навалим и привезем.

— Старенький трактор-то, сколько еще протянет, одна морока с ним будет, — подсказал Яковлев.

— Годик протянет?

— Годик протянет, — ответил он, — а дальше? Не на год же корову заводить. Можно лошадь взять, но на ней особо бревна не навозишь. Не рентабельной она станет для одного двора. Можно и соседям помогать, но что с них возьмешь, кто сейчас бесплатно коня давать станет?

— Правильно, Андрей, — поддержала его жена.

— Ты что молчишь? — спросил Борис Светлану.

— Чего воздух попусту трясти. Хоть и недолго мы вместе живем, но кое-чего от тебя набралась. Ты уже все решил и наметил. Вроде бы делишься с нами мыслями, чтобы перед фактом не ставить. Я заранее согласна — дурного не предложишь. Выкладывай, чего решил.

— То ли поругала, то ли похвалила, — с улыбкой сказал Михайлов.

Светлана встала с дивана, подошла к мужу сзади, положила руки на плечи, прижалась.

— Тебя поругаешь, как же… Не заслужил еще.

Он взял ее руки, поцеловал одну. Предложил:

— Пойдемте на улицу, курить хочется, на скамейке договорим.

Мужчины закурили, после нескольких затяжек Михайлов продолжил:

— Как я понял, все упирается в трактор. Будет хороший трактор, будет и корова, и пристрой к избе, и прочее. Годик, как сказал отец, наш Беларус протянет, а дальше у меня планы грандиозные. Через год новый приобретем, тоже Беларус, но помощнее. С прицепным погрузочным устройством он обойдется в два миллиона рублей. Мы не копейки за него не заплатим, но он наш будет, оформим его официально на Андрея Савельевича. Как, каким образом — пока говорить не стану, чтобы не сглазить, но очень надеюсь, что получится. Еще раз повторю — сто процентной уверенности нет, но надежда большая. Не повезет — что ж, забьем корову на мясо, особо много не потеряем. Отец тракторист в прошлом, ему и карты в руки. Разве плохо иметь личный трактор? Не колхозный и не общественный.

— Да-а, — протянул Яковлев, — это была бы сказка. Представляешь, Нина, у нас собственный новый трактор. Мечта… На нем можно и в поселке работать.

— Отец, ну зачем тебе работать — дома дел за глаза хватит, — возразил Михайлов.

— Пенсия у нас с Ниной на двоих четырнадцать тысяч — маловато для семьи, — ответил он.

— Вам двоим хватит на одежду. А моей пенсии и нам со Светланой хватит. Проживем.

— Не спрашивал, но интересно — сколько у генералов пенсия?

— Разная она у генералов. У меня пятьдесят семь тысяч рублей. Плюс боевые и ордена — получается шестьдесят четыре.

— Ни фига себе! — воскликнул Яковлев, — конечно, с такой пенсией можно не работать.

— Вот и договорились, — подвел итог Борис, — пойдемте в дом.

Светлана вошла в дом, вздохнула.

— Надоели мне эти гости хуже горькой редьки — ходят и ходят. Опять полы мыть надо. Заставила обувь снимать, так носками своими всю комнату провоняли, не продохнешь. Что у нас, кинотеатр что ли? Ты что скажешь, Борис?

Он посмотрел на нее внимательно, стараясь понять причину. Естественно, хочется побыть вдвоем или хотя бы с родителями, а тут каждый день приходят телевизор смотреть толпами. И выгнать неудобно, и мешают.

— Что тебе ответить, Света? Даже не знаю сразу, что и сказать. Но вопрос решать надо и решать кардинально. Наверное, лучше сослаться на занятость, на отдых и не пускать. Разика два отказать, потом сами ходить перестанут. Их можно понять, но и мы не в клубе живем. Как вы считаете? — он посмотрел на родителей.

— А что — правильно, совесть надо иметь, не кинотеатр, — ответил Яковлев.

— Конечно, до сих пор в комнате чужой вонючий запах стоит, — снова заговорила о нем Светлана, — не моются что ли совсем? Зимой весь дом выстудят своим шастаньем.

Михайлов, кажется, догадался о причинах столь резкого и внезапного отвращения. Он поддерживал жену в целом, а в данном случае особенно. Он подошел к ней, взял на руки и закружил по комнате. Она одновременно обрадовалась и застеснялась.

— Родители же смотрят, ты чего? — шепнула она на ушко.

— У тебя сколько дней задержка? — тихо спросил он, продолжая держать ее на руках.

— Недели три… я не уверена, — ответила она, — ты как догадался?

— По запаху и догадался.

Родители смотрели непонимающе — чего это он ни с того, ни с сего на руках ее кружит? Борис поставил ее на пол, посадил на диван. Посмотрел, словно спросил взглядом и легким движением головы — можно? Она моргнула веками, покраснела и отвернулась.

— Света тяжелая, кажется, — сообщил он новость родителям.

Нина Павловна обрадовалась, перекрестилась, сложив умиленно руки на груди. Отец вначале не понял, но потом быстро сообразил, спросил конкретно:

— Когда, доча?

Она пожала плечами неуверенно. За нее ответил Борис:

— Если я правильно посчитал, то в конце февраля — начале марта.

Нина Павловна поглядела на него, заговорила издалека:

— Борис, ты родился здесь, но вырос в городе. Вроде бы все знаешь, умеешь, грамотный и ученый. Но в деревне свои тонкости есть. Придется роды тебе дома принимать — сможешь?

Михайлов действительно не понял — почему дома. Знал, как принимать роды, но в больнице надежнее, мало ли что. Спросил:

— Почему дома?

— С декабря по апрель, считай, мы отрезаны от поселка и райцентра. Дороги заметет снегом, на твоей машине не проедешь. Снега немного выпадает, не больше полуметра, можно на машине ехать, но есть участки, где ветром большие сугробы наметает, а кто сейчас дороги чистит? Запасаемся осенью, чем можем и ждем весны, когда снег стает и дороги просохнут, — она помолчала немного, продолжила: — Ты про корову говорил — дело хорошее, молочко детям потребуется. А как ее держать? Мужики почти не охотятся, волков расплодилось немерено, в прошлом году не то, что корову, собак троих задрали. Зимой дома корова, в стойле, летом все равно на пастбище выгонять — зарежут ее волки — ни стада, ни пастухов нет.

— Да, серьезный вопрос, — Борис задумался, погладил волосы пятерней, заговорил, рассуждая: — Но вопросы для того и существуют, чтобы решать их. Как говорится: волков бояться — в лес не ходить. Вопрос с транспортом решим. Во-первых, трактор будет, во-вторых, снегоход купим, он зимой нам очень пригодится. На нем и по полям, и по лесам ездить можно. Волки… Волков станем отстреливать.

— Волки тоже не дураки, ружья носом чуют, — вмешался в разговор отец, — близко не подойдут. У меня вертикалка, двенадцатый калибр и тозовка. Крупная пуля не достанет, а мелкая слабовата для волков. Хотя, в принципе, могут сдохнуть через несколько дней от мелкашки. За волчью шкуру сейчас тоже платят. Много коз и лосей они задирают, бить их надо по-настоящему.

— Согласен, — ответил Борис, — у меня карабин «Тигр» десяти зарядный с оптикой.

— О-о, классная вещь, — восхитился Яковлев, — теперь копец волкам. И на сохатого с ним ходить не то, что с моей пукалкой. Тяжело к лосю на сорок метров подобраться, а из твоего на триста можно валить свободно. Тем более с оптикой. Ничего мать, заживем, — повернул он голову к жене, — с таким зятем грех достойно не жить! Пришел и на нашу улицу праздник! Может по рюмочке, а, Борис?

Он посмотрел на дочь и жену. Светлана встала с дивана.

— Куда от вас, мужиков, денешься… Сегодня можно.

Она с матерью стала накрывать на стол.

* * *

Незаметно пролетела пара недель, дороги давно высохли, и земля снова просила дождика. А он где-то за сопками раздумывал пойти или нет.

Михайловский дом стоял посередине деревни, улица в этом месте расширялась, словно образуя небольшую площадь. Лучшего места для сбора людей не найти.

Часов в одиннадцать послышался шум моторов, он глянул в окно — подъехали три машины, остановились напротив ворот. Из средней вышел вальяжный мужчина лет пятидесяти, среднего роста с небольшим пузцом, одетый по-городскому. Из других выскочили еще шесть человек, напоминающих охранников по внешнему виду и поведению, зыркали по сторонам глазищами, держа правую руку под пиджаками на поясе.

Михайлов догадался, что прибыл сам Пономарев, Пономарь, как его звали за глаза в народе.

Глава района решал, естественно, административные вопросы, ставил подписи на документах, но фактически всем заправлял Пономарь. Экономические, политические вопросы, поставить подпись или нет, решалось не в здании администрации, а в коттедже Пономаря.

Многое о нем рассказал полицейский начальник, когда Михайлов уезжал в свою родную деревню.

Без телефона и интернета новости в деревне разносили не хуже городской скорости. Дошли слухи и до Пономаря о Михайлове. Он как раз задумал приобщить деревенских к своему бизнесу и уже наметил план. Но тут объявился Михайлов, которого они выбрали негласно своим Головой.

Пономарь знал прекрасно значение этой несуществующей должности и ее вес на сельчан. Можно деревенских заставить работать на него силой, но зачем, когда можно вопрос решить другим путем. Он дал команду собрать информацию о Михайлове и здесь натолкнулся на стену. Переговорил с начальником полиции, тот рассказал о единственном контакте в подробностях. Пообщался с конторой, которую представляли в районе два человека. Тоже пусто, хотя информация для размышления осталась. Фэйсы запрашивали данные о Михайлове и ответа не получили, но им намекнули, что больше этот вопрос поднимать не надо.

Пономарь проанализировал ситуацию — начальник полиции сказал, что Михайлов большой человек, ФСБэшники вообще ничего не знали. Зачем в деревню приехал — более или менее понятно, бывший местный. Но кем он в городе был или в другом городе — нет информации.

Вначале Пономарь хотел дать команду, чтобы Михайлова к нему привезли, но отказался от этой затеи. Ничего не потеряет, если перестрахуется и не развалится, если сам приедет.

Борис тоже прекрасно осознавал, что Пономарь приехал не зря, не в гости или повидаться. Появилось у него какое-то дело здесь, в Михайловке, и справки он наверняка навел — вот и приехал.

Он вышел на улицу, охранники сразу уставились на него все. «Дерьмо, а не охрана, кто-то должен наблюдать и за улицей», — подумал Михайлов. Они с Пономарем всмотрелись друг в друга. Борис, молча, стоял у калитки, Пономарь не выдержал, махнул рукой своим, те убрались в машины, он подошел поближе.

— Я так понимаю, что вы Михайлов Борис Николаевич? — первым заговорил Пономарь.

— Когда человек понимает — это прекрасно, Ефим Захарович, —ответил Михайлов.

Пономарь даже отпрянул немного назад удивленно, понял, что его изумление заметили и нахмурился. Он не любил неожиданностей и тем более проигрышей.

— В дом не приглашаешь?

Михайлов указал рукой на скамейку:

— Жена в положении, на посторонние запахи реагирует нехорошо. Поговорим здесь.

— Согласен, аргумент весомый, — ответил Пономарь и замолчал, усевшись на скамью.

Деревенские потихоньку собирались вокруг, но близко не подходили. Охранники стали выходить из машин, но Пономарь взмахом руки приказал вернуться в автомобили. Помолчал еще и понял, что говорить снова ему начинать:

— Знаешь, кто я… Не боишься, Борис?

— Преимущество на моей стороне, Ефим, я знаю тебя — ты не знаешь. Боится тот, кто с вооруженной охраной ездит, но ты не боишься, нет, у тебя это привычка, демонстрирующая силу, но не мне, — ответил Михайлов.

Пономарь раздумывал — что это, угроза или обычный дипломатичный трюк? так и не определился до конца. Называет Ефимом, так в районе только жена называла. Он сжал кулаки.

— Так расскажи, — предложил он.

— Ты не за биографией приехал, поэтому ни к чему пустой трепет.

Пономарь достал сигареты, Михайлов закурил тоже.

— Деревенские мужики — охотники, — начал приезжий, — у каждого свой надел, белку бьют, соболя, сдают в районе. Каждый хочет сам шкурки сдать, патроны закупить, но приехать в райцентр им проблематично. Я бы мог шкурки здесь, в Михайловке, закупать у них, боеприпасы привозить. Что скажешь?

Он повернулся, посмотрел прямо в глаза. Привык, что его взгляд никто не выдерживает, но здесь обломился.

— Хорошая идея, Ефим. В рыночной экономике один принцип — купить дешевле, продать дороже. Только способы осуществления разные — обман, подлянка, честная игра или другое. Допустим, сдают деревенские шкурки за сто, абстрактно, ты предлагаешь за пятьдесят. Мужикам, глядя на твоих мордоворотов и учитывая, что в район добираться не на чем — деваться некуда. Согласятся, но не сейчас. Шкурки они тебе по стольнику сдадут, минус твои расходы на поездку сюда. Ты же их в городе по триста продаж — тебе это выгодно, навар почти триста процентов. Так что договорились. А с охраной больше не приезжай. У меня тоже своя имеется, только не торчит на виду, а появляется в нужный момент.

Михайлов глянул на часы — скоро ребята должны прилететь. Он перед этим позвонил командиру вертолетного авиаполка, базирующего неподалеку, попросил, чтобы один экипаж подлетел к дому, повисел с минуту и улетел. Ничего делать не надо — все равно полеты. Без особой разницы, где пролететь. С командиром еще по службе знаком был…

Пономарь чуть не взбесился от такой наглости, бросил резко и угрожающе:

— Какая у тебя, на хрен охрана? Кучка стариков да баб? Я здесь решаю, какие цены и кому что делать. Ты понял?

— Понял, — с улыбкой ответил Михайлов, пока еще с трудом, но улавливая вертолетный гул, — так ты можешь с главой района говорить или с прокурором, например. А для меня ты моська обыкновенная — ничего более.

Пономарь разъярился. Но гул подлетающего боевого вертолета остановил его. Он, завис над машинами, словно нацеливаясь пулеметами. Михайлов помахал пилотам рукой, приветствуя, потом махнул, чтобы они улетали. Вертолет повернулся на месте и взял обратный курс.

— А вот это моя охрана была, — пояснил он Пономарю, — еще раз свой поганый рот откроешь невежливо, и покрошат тебя в капусту. Пилоты тоже ошибиться могут, приняв твои машинешки за учебную цель. Свободен, а договор в силе, как я сказал. Пшел отсюда, говнюк.

Михайлов встал и ушел во двор, захлопнув за собой калитку. Побледневший Пономарь с трудом поднялся со скамьи, ноги плохо держали, но он доковылял до своего джипа.

Через минуту в деревне осталась лишь пыль, оседающая на дороге. В машине он постепенно приходил в себя, даже не слыша толком, что ему говорили. Бросил машинально, чтобы отстали, и продолжал прокручивать события.

Голова понемногу стала соображать. Не зря фэйсы о нем ничего не знают, если охрана на боевых вертолетах летает… засекреченный человек, с такими общаться невыгодно и опасно. Вернешься в райцентр, а тебя уже встречают в наручниках. Он снова испугался, но потом вспомнил слова: «Договор в силе остается»… Значит, не арестуют. От сердца отлегло немного. Чего поперся, клял он себя мысленно, даже конторским намекнули, что бы они о нем забыли? Выпендриться решил… Выпендрился по самое нехочу.

Михайлов позвонил командиру полка, поблагодарил за вертолет, пригласил в гости к себе. Полковник пояснил, что приказал машины сопроводить, их на дороге снова нагнали, пилоты подлетели поближе, кулак показали. Те остановились и в кювет повыпрыгивали, в штаны наверняка наклали. Михайлов смеялся долго, снова благодарил и приглашал в гости.

Деревенские не расходились, собрались кучкой, обсуждая увиденное. О Пономаре слышали и ничего хорошего не ждали, но откуда вертолет взялся? Не просто мимо летел, а остановился, повисел немного и улетел. Не гражданский вертолет — военный… К Михайлову прилетал — зачем? Видели, как он пилотам рукой махал.

Борис понимал, что без объяснений не обойтись, иначе всяких версий на придумывают, сам черт не разберет. Вышел на улицу, присел на скамейку, закурил. Мужики подтянулись постепенно, усаживались рядышком — кто на лавку, кто на корточки напротив. Доставали сигареты, закуривали. Бабы обступили их полукольцом, желая знать информацию не от третьих лиц.

— Пономарь приезжал, — начал Борис, — наверняка знаете его, — деревенские закивали в ответ, — предлагает пушнину ему сдавать за полцены прямо в Михайловке после сезона. Я не согласился, договорились за ту же цену, что и в районе, минус за бензин на всех поровну. По-моему правильно, нечего нас обдирать и пользоваться тем, что сложно в райцентр добраться.

— Правильно, правильно, — послышались голоса.

Михайлов помолчал немного, видя, что народ не расходится, ждет пояснений дальше. Улыбнулся.

— Вертолет… товарищ у меня служит в соседней воинской части, в гости прилетал. Но увидел машины и не стал садиться, понял, что занят я, позже приедет — на машине или на вертолете снова.

Борис пожал плечами. Сельчане узнали основное, потихоньку расходились. Мужики хвалили — с пушниной хорошо выходило. Не надо никуда ездить.

4

Лето перевалило зенит, но деньки еще стояли теплые. Днем температура достигала на солнце тридцати пяти градусов, а ночью опускалась до пятнадцати, не ниже. Обычная погода для резко-континентального климата восточной Сибири.

Деревня жила своим чередом и изменялась внутренним настроением. Уже по-другому относились люди к Михайлову. Правильно иногда говорят — сделай добро и тебе станут платить неблагодарностью.

Назар последние дни ходил мрачный, как туча. Все время мастерил чего-то — забор поправил, сарай подновил, доски на крыше поменял сгнившие. Марья радовалась, что муж за ум взялся, и беспокоилась одновременно. Ходит букой, молчит. Спросишь, чего — отмахнется и пойдет чего-нибудь стучать, доски где подправит или ворота солидолом смажет, чтоб не скрипели.

Не выдержала, прижала его на веранде, спросила в лоб:

— Чего мрачный такой, Назар, не заболел случайно, а то, может, к Михайлову сходим, посоветуемся?

Его словно прорвало:

— К Михайлову сходим, посоветуемся, — передразнил он жену с раздражительностью, — на какой хрен мне сдался этот Михайлов, чего вы все его хвалите, что он нам хорошего сделал? Ты мне скажи, Марья, может он нам рупь дал или бак на огород сварил, сарай новый поставил или в райцентр свозил за продуктами? Все только себе да Андрюхе, а нам от него пользы ноль. Матвею еще помогает иногда. Вот они и пусть его на руках носят, хоть в голый зад целуют.

Он выплеснул накопленное, сел на лавку, прикуривая сигарету, словно избавился от чего-то навязчивого и дышать стало легче.

Марья, не ожидая от мужа такого поворота, тоже осела на лавку, спросила со страхом:

— Ты чего, Назар, какая муха тебя укусила?

— Муха… Ишь ты, муху сюда приплела, — он сплюнул смачно на землю, — жиреет Бориска, скоро всю деревню на себя пахать заставит, у Кольки трактор забрал, цацу из себя строит — жена у него, видите ли, запах чужой не переносит. Андрюха с Нинкой ходят и ничего — переносит. Матвей заглядывает — тоже переносит, а нам всем от ворот поворот.

Назар достал новую сигарету, прикурил снова. Марья смотрела на него непонимающе — что с мужиком произошло?

— Окстись, Назар, не мели чепуху. Андрей с Ниной родители или ты совсем из ума выжил. Матвея пускают — так Матвей два года Андрюху мясом снабжал, рыбой. Ты бы ведра картошки не дал, черт жадный, а летом ее кулями за огород выбрасываем, остается лишняя, не съедаем, но не дадим.

— Во-о-от, — он поднял вверх палец, — я об этом и говорю — это Андрюха напел Бориске, что я плохой. Андрюха, сукин сын. Теперь нас с тобой в дом не пускают — пахнем мы не по-ихнему.

— Да окстись ты, Назар, — снова повторила Марья, — не только нас, всех просили пока не ходить — токсикоз у Светки, понимать надо.

— Какой еще токсикоз? — удивился Назар, — вас, баб, на соленое тянет да мел пожрать. А она что, собака что ли, запахи нюхать?

— Дурак ты, Назар, у каждой бабы свое. Я-то думала, что-то серьезное, а ты как был всю жизнь жадиной, так и остался. Михайловым завидуешь. Чему завидовать — он с утра до вечера пашет, как лошадь, проблемы наши решает. С огородом решил, с пушниной решил — чего тебе еще? Чтобы он пришел и крышу тебе чинил, а ты бы сидел и самогонку жрал, как при Зинке. Колька, вон, без этой самогонки в поселок каждый день бегает двадцать километров, на работу устроился. Благодаря тебе что ли? А ты сидишь тут, принц хренов, хочешь, чтобы тебе даром все давали? Трактор забрал брошенный и сломанный… тебе кто не давал его забрать? А как его отремонтировали, так и рот разинул.

Марья махнула рукой, пошла в огород, бросив напоследок:

— И говорить нечего больше, черт завидущий.

В других дворах Михайловки так контрастно не думали и не рассуждали. Но когда кто-то начинал жить лучше, всегда относились к такому по-другому и по-разному. Кто-то хвалил и радовался, кто-то завидовал, скрывая, кто-то желал зла, но чужими руками…

Михайлов чувствовал настороженность отношения и считал, что совершил большую ошибку. Из опыта знал, что нельзя приближать к себе подчиненных, станут завидовать и строить козни. Сельчане не подчиненные, но их тоже надо было держать на расстоянии. Не пригласил бы никого посмотреть телевизор ни разу — не было бы обсуждений и зависти. Все бы шло обыденным чередом — каждому свое.

Только Яковлев не чувствовал ничего — летал на своих двоих по деревне, забросив костыль, и радовался чисто по детски.

Светлана сидела на скамейке в огороде, чистила картофель для супа. Все-таки молодец Борис, сварил большой бак себе, родителям и чуть позже деду Матвею. Огород можно поливать из шланга теплой водой, не таскать ведрами колодезную, открыл кранчик — помыл руки, картошку… молодец. Душ принять, освежиться, как в городе, в жаркую погоду. Ледник выкопал, вымерзнет за зиму и станет хранить холод следующим летом, все мясо в холодильник не сложишь. Отцу ногу вылечил…

Она словно перебирала в памяти дела добрые. Дочистила картофель, ополоснула водой, бросила очистки в компост. Села снова на лавочку, задумалась.

Как решилась тогда прийти к Борису? Ладно, прийти, в постель легла сразу… она даже сейчас покраснела. А ведь тогда не краснела. Утром стало тоскливо, почувствовала, что ее это мужик, тянет ее к нему, чего раньше никогда не было. Вставала в городе, отряхивалась и уходила без сожаления. А он не выгнал, предложил остаться хозяйкой в доме. Такое, наверно, только в кино бывает… и у меня. Она улыбнулась радостно, погладила живот — теперь там новая жизнь. Интересно, когда он предложит расписаться, сыграть настоящую свадьбу? Сама напоминать не стану. Как же, в постель легла, а тут растерялась… Сейчас не то, сейчас другое. Она снова погладила живот и улыбнулась. Интересно, кто там — мальчик, девочка?

Мысли прервал звук хлопающей калитки. Кого еще там принесло? Она поднялась, пошла из огорода во двор, увидела входящую в дом женщину со спины. Сразу резанула в глаза короткая юбка, выше некуда, в деревне таких не носят. В райцентре, конечно, бегают молоденькие девчонки, но здесь таких нет.

Борис у родителей был, чего-то там опять с отцом мастерили, в доме никого. Она решила подождать, когда вошедшая фифа выйдет обратно, увидев, что в доме никого нет.

Дождалась, вышла Зинка, дочка деда Матвея. Видимо, пешком пришла от поселка, машины или мотоцикла она не слышала. В отпуск из города приехала.

— А-а, вот ты где… ну здравствуй, генеральша, не ожидала от тебя такой прыти. Какие мы работящие… с тазиком картошки… клуня деревенская…

Зинаида встала, подбоченясь, выставила чуть вперед одну ногу, постукивая о крыльцо каблучком, продолжила:

— В райцентре только о нем и говорят, военком по секрету рассказал, когда он на учет встал. Я отцу сказала — не верит. Любовь у вас… Какая, на хрен, любовь — подлезла под мужика с голодухи и залетела. Ему тоже надо кого-то иметь.

Светлану аж затрясло от обиды, но она сдержалась, взяла себя в руки, пошла в дом, бросив на ходу:

— Иметь, говоришь, кого-то надо… так иди, тебя вон Шарик с удовольствием поимеет в голую задницу.

Светлана захлопнула дверь, накинув крючок. Зинаида дернулась, не смогла открыть. С досады топнула ногой, ломая каблук, и захромала домой.

Дед Матвей уяснил через забор весь разговор. Встретил дочь с вожжами, охаживая по голым ногам и заднице. Светлана слышала, как она визжит, убегая от отца, улыбалась. Обида прошла, она подошла к зеркалу, присмотрелась к себе. В чем-то права Зинка, надо за собой следить. Она немного подкрасила глаза, присмотрелась — так-то лучше.

Мясо уже почти сварилось, она порезала картошку, бросила в кастрюлю. Вернулся Борис, сразу заметил слегка подкрашенные глаза, чего она раньше не делала. Обнял, прошептал на ушко:

— Ты у меня самая красивая девочка и глазки у тебя лучшие в мире без всякой туши. Тебе природой дано то, что никакой косметикой не заменишь. И самое главное — я люблю тебя и ты моя девочка. Скоро животик побольше вырастет, и ты вообще станешь лучшей куколкой в мире. Съездим в район на неделе, зарегистрируемся, а здесь свадьбу сыграем.

Плита зашипела, Светлана скинула крышку с кастрюли, убавила накал.

— Дочка деда Матвея приехала. Зинаида.

— Да, росли вместе в детстве, но я ее не помню совсем, лица не помню. Помню, что была какая-то девочка Зина и все. Заходила?

— Заходила, — вздохнула Светлана, — назвала меня генеральшей — военком всем разболтал в районе.

— Ну и ладно, шила в мешке не утаишь. Придет снова — встретим, поговорим.

— А ты сам не пойдешь к ней?

— Зачем? Сама придет, если захочет. У меня от тебя нет секретов.

— Она вряд ли придет — дед Матвей ее вожжами отстегал.

— Вожжами, за что? — удивился Борис.

— Бабе сорок пять лет, а она пришла сюда голой жопой крутить, юбка выше некуда, трусы видно… Ну и отстегал ее отец вожжами во дворе.

Михайлов рассмеялся.

— На жопы я не клюю. Душой надо брать, сердцем, а лучше твоего сердечка нет на свете. Точка. С отцом прицеп мастерили, тоже старенький весь, но новый делать не стали. Получится трактор взять — сделаем, пока так продержится.

Светлана одновременно с Борисом услышали шум подлетающего вертолета. Она глянула вопросительно.

— Не знаю, — пожал он плечами, — командира полка в гости звал, но что-то рано и середина недели.

Вертушка приземлилась прямо перед домом. Выскочивший военный подбежал к Борису, они обнялись.

— Борис Николаевич, ЧП у нас, у солдата огнестрельное, помоги, — сразу перешел к делу прилетевший полковник.

— Без вопросов, жену могу с собой взять?

— Конечно.

— Света, выключай плиту и быстро в вертолет, ждать некогда.

Пока она бегала в дом, Михайлов спросил командира?

— Что с бойцом, Миша?

— Черт его знает, не разобрался еще — то ли сам, то ли его, то ли случайность. Из автомата в живот навылет. Врач говорит, что до госпиталя не дотянет, у самого опыта нет, на тебя вся надежда, товарищ генерал. Как я рад тебя видеть…

Деревенские уже стали собираться около вертолета. Светлана выбежала на улицу, крикнула отцу:

— Скажи маме, чтоб суп доварила, мы в гости ненадолго слетаем.

Вертолет взмыл вверх и взял курс на базу. Местные гадали: «Вроде не в район полетел… куда? Зинаида, одевшая длинное платье, чтобы скрыть полосы от вожжей на ногах, бросила отцу с ехидцей:

— И сейчас не веришь? На вертолетах в гости только генералы летают и их прошмандовки.

— Дура ты, Зина, лучше собирайся и уезжай от греха.

— Ну и уеду… лелейте тут свою Светку-профурсетку.

Дед Матвей нахмурился, пошел в дом, следом поплелась дочь, стала собирать вещи. Мать заохала, заахала, как же так…

— Пусть едет, — буркнул дед Матвей, — не позорит нас.

— Чем она нас позорит? — не понимала Валентина.

Она не видела сцены порки и не знала, что дочка ходила к соседям.

— Это не позор что ли, когда она на улицу вышла в короткой юбке — все на виду… Сорок пять лет бабе, а она жопой крутит, к Борису пошла, Светлану клуней деревенской обозвала, сказала, что с голодухи под него подлезла и залетела. Это как понимать? — стукнул кулаком по столу дед Матвей.

— Ой, доченька, что же ты натворила? — Валентина так и осела на стул, — как нам людям теперь в глаза смотреть?

— Успокойся, мама, кроме Светки и отца никто ничего не видел и не слышал. Светки рассказывать — резону нет.

Зинаида скидала в сумку свои пожитки.

— Ладно, мать, извини, погорячилась я… пойду… прощевайте.

Она вышла из дома, Валентина смотрела вслед заплаканными глазами, потом проговорила тихо:

— Как же так, Матвей?.. погостила всего денек доченька… Как же так получилось?

Он ничего не ответил, только вздохнул тяжело и пошел на крыльцо крутить свою цигарку.

Михайлов попросил пилота связаться по рации с начмедом, чтобы раненого готовили к операции. Светлана прильнула к иллюминатору, смотрела на свои просторы, не отрываясь.

Подошедший Уазик сразу повез генерала в медчасть. Светлана осталась, знакомилась, можно сказать, заново с командиром полка: в полете мешал шум двигателя.

Михаил Семенович Сухоруков, командир полка, рассказывал ей, как когда-то он, будучи молоденьким лейтенантом, тоже попал под нож великолепного хирурга. «Духи тогда сильно наш вертолет изрешетили, — говорил он, — три пули из меня достал Борис Николаевич, он тогда еще подполковником был, не генералом. Руки у него золотые, хирург от Бога, по-другому не скажешь. Когда он мне позвонил недавно, я в шоке был от радости — такой человек великий рядом живет. В гости собирался, но беда опередила. Как Борис Николаевич здесь оказался? — спросил полковник Светлану.

— Зовущие корни… Он родился в этом доме. Вертолеты можно посмотреть?

— Вам, Светлана Андреевна, все можно, — ответил полковник.

— Просто Света, — поправила она военного.

— Тогда я Миша.

— Неудобно, — застеснялась Светлана.

— И мне неудобно жену генерала называть по имени. Пойдемте, Светлана Андреевна, — он подвел ее к вертолету, — это КА-52, летчики прозвали его Аллигатор.

Она осматривала вертолет с восхищением, посидела в кабине пилота — удобно, классно! Потом прошли в медчасть, операция еще продолжалась.

Михайлов вышел в маске, снял ее, обратился к полковнику:

— Все нормально, Миша, жить будет, молодцы, успели вовремя. Доктор твой ничего, соображает, но один бы, конечно, не справился. Сам-то как?

— В порядке, Борис Николаевич, холостякую. В столовую — покушать?

— Нет, домой пора.

Дома Светлана делилась впечатлениями с матерью и отцом. На вертолете она летала впервые, а тут еще посидела в кабине современного боевого «Аллигатора». Рассказывала, как с ней вежливо обращался командир полка, по отчеству называл, говорил, что жену генерала не может звать по имени.

Михайлов не стал затягивать с регистрацией брака. Погода и время позволяли, он и Светлана поехали в райцентр на следующий день.

Зинаида Наумова растрепала о генерале все, что знала. Собственно говорила не о нем, а о Светлане. О нем и так уже знали в районе, военком не удержался, рассказал по пьянке все подробности личного дела. Где и как воевал, какие награды имеет, какие секреты доверила ему Родина. Генерала уважали, а к Светлане относились по-разному. Зинка, естественно, выставила ее в самом неприглядном свете. И подстилка, и проститутка, и развратница, и соска, и все собрала. Но большая часть женщин ее не осуждала и Зинке не верила, правды никто не знал. Говорили, что от генерала любая бы не отказалась, тем более от молодого. Заявляли: «Молодец, Светка»! И вздыхали — нам, вот, генерал не попался.

Молодые решили проехать сначала в ЗАГС, потом уже совершить круиз по магазинам. Принимала сама заведующая. Пока они писали заявления, все сотрудники столпились у дверей, приоткрыли и подслушивали, подглядывали. Не то, что не часто — впервые видели генерала живьем, удивлялись — ничего особенного. Но мужик видный, статный, симпатичный.

Заведующая просмотрела заявления, спросила:

— Когда бы вы хотели зарегистрироваться?

Михайлов глянул на Светлану, ответил:

— Все равно свадьбу станем в Михайловке играть, поэтому, если можно, то прямо сейчас. Как ты, Света?

— Конечно, я согласна.

Заведующая замялась немного, но ответила положительно:

— Не совсем по нашим правилам, Борис Николаевич, но закон в определенных случаях допускает. Вам придется подождать минут десять-пятнадцать.

— Хорошо, — ответил Михайлов, — мы на улице подождем. Как раз в магазин заскочим, кольца купим и цветы.

После регистрации брака молодые заехали к начальнику местного ОВД, он договорился с ОВИРом, Светлане поменяли паспорт. Ехали домой радостные и довольные, набрали продуктов, водки, шампанского. Светлана все поглядывала на кольцо, улыбалась и прижималась к мужу осторожно, чтобы не мешать управлению автомобилем.

Дома, на семейном совете, решили свадьбу играть через неделю — необходимо подготовиться, нагнать самогонки. Нина Павловна, как чувствовала, уже заранее поставила брагу. Отметили регистрацию по-домашнему с шампанским.

Родители тоже думали о свадьбе, считали, что конец июля самое подходящее время. Потом пойдут ягоды, грибы, сбор урожая на огороде, в сентябре орехи. Можно играть свадьбу и в октябре, но уже холодно и во дворе столы не расставишь, а дома все не войдут, обиды начнутся. Думали про себя, не высказывались вслух, но дети сами решили и в срок.

На следующий день Борис начал пилить и строгать доски. Прикинул размеры двора и мастерил п-образный стол на козлах, к нему скамейки. Прикручивать на саморезы, чтобы потом разобрать, не испортив досок, решил вечером, накануне событий.

Мать с отцом прошлись по Михайловке, оповестили всех о предстоящем дне. Деревня словно зашевелилась, давно у них не играли свадеб, лет десять уже, если не больше. Думали, что дарить молодым, но что деревенские могли поднести? Продукты и посуду на свадьбу. Практически каждый придет со своими тарелками, вилками, ложками, стаканами, огурцами, грибами, мясом.

Борис со Светланой купили в районе двуспальный матрац, и теперь под него он столярил кровать. Сделал резные спинки, все протравил кедровой морилкой и покрыл лаком. Пока Михайловы на кровать не ложились, спали на диване, решили опробовать ее в первую брачную ночь.

Нина Павловна самогонку настаивала на кедровых орешках. Получалась не мутноватая жидкость, а цвет коньяка.

В день свадьбы суетились с утра. Командовала Нина Павловна, постелили на стол клеенки, расставляли посуду, ящик шампанского и два водки. В пустые бутылки из-под водки потом наливали самогонку. Решили начать гулянье с двенадцати часов. Светлана ушла с утра в дом родителей, прихорашивалась, надевала подвенечное платье и фату. Сама выбирала в магазине. Борис стоял на улице, чтобы не видеть заранее.

Мужики собирались у дома Михайлова, женщины около Яковлевых. Дома стояли немного наискосок, почти рядом. В двенадцать двинулись мужики, двое играли на гармошках, приплясывали и пели частушки. Бабы столпились у ворот Яковлевых, не пуская. Спор разгорелся не на шутку — кто кого перепляшет и перепоет. Михайлов протиснулся незамеченный в суете, вынес невесту на руках из дома. Тут уж делать нечего, расступились бабы.

Бабахали шампанским, наполняли стаканы…

Через пару часов подвыпившие бабы и мужики стали задавать вопросы:

— Интересно, а че со стороны жениха никого нет, — спрашивал Мирон Степанов.

— Родителей нет, вы знаете, друзья далеко, но один все-таки будет чуть позже. Теперь вся моя родня здесь и родная деревня вся, — ответил Борис.

Ответ сельчанам понравился, наполнили рюмки, закричали: «Горько»!

— Маму вашу, Борис Николаевич, знаем и помним, хорошая женщина, и даже вас маленького вспоминаем, — продолжал уже Игнатьев Александр, — рано уехали. Думали вот тут все с мужиками, рассуждали: кем вы в городе работали?

— Служил, военный я, люди добрые, — ответил Борис.

— О-о, вишь как, а мы про военного и не подумали даже. Кто говорил столяр, а кто сварщик, гадали все. И какой чин, поди, до капитана смог дослужиться? — все выспрашивал Саша Игнатьев.

Светлана прикрыла рот рукой, чтобы не прыснуть от смеха, отец возмутился не злобно:

— Че так мало берешь, Саша, че только до капитана?

— Не знаю, навскидку сказал.

— Друзья мои, люди добрые, — прервал спор Борис, глянув на часы, — скоро мой друг пожалует, он военный, полковник, все про меня расскажет. Жена и родители, конечно, знают, но тоже не сразу узнали. Согласилась Светлана стать моей, потом я и рассказал им. Пождите, скоро уже.

— О-о, полковник, это величина… В районе военком майор, да начальник полиции подполковник, а полковников отродясь не было, — произнес Антон Степанов, — в кино только видел. А пока за молодых — горько!

Михайлов видел, что люди истинно радуются — Светлану за своего отдают, и не уедет она из деревни. Только иногда набегала грустинка на лица Матвея и Валентины, стряхивали они ее, словно наваждение, и веселились со всеми. Дочку жалеют, понимал он.

Вскоре послышался шум вертушки, приземлился вертолет за деревней, чтобы не поднимать пыль. Сухоруков прибыл при параде, в орденах и медалях. Подошел к Борису, обнял, поцеловал невесту в щеку, вручил подарок от себя и от воинской части, поставил две большие коробки на веранду.

Гостя усадили, налили штрафную, он встал, поднял стакан.

— Борис Николаевич, ты знаешь, я так и не женился… А вот ты нашел себе красавицу. Счастья вам, молодые, добра полный дом и удачи! Горько!

Выпили, закусили, женщины, особенно помоложе, подходящего возраста, косили взглядом на Сухорукова, стараясь обратить на себя внимание. Холостой мужик, вдруг получится что-нибудь. Деревенские рассматривали боевые награды, удивлялись и восхищались. Мирное время, а человек повоевать успел.

Игнатьев заерзал на скамье, не вытерпел:

— Скажите нам, господин полковник, Борис Николаевич кто по званию — капитан, майор али подполковник целый?

У Сухорукова даже кусок в горле застрял, он проглотил его с трудом, спросил тихо Михайлова: «Не знают, что ли»? «Не знают, можешь рассказать», — так же тихо ответил он.

— Что ж, — он встал, — я еще раз убеждаюсь в скромности этого человека. Знаю его давно, приходилось воевать вместе. Небывалой храбрости, отваги, скромности и честности человек, заслуживший награды и высокое звание. В свое время от лютой смерти меня спас — еще раз низкий поклон тебе, Борис Николаевич, — он поклонился низко, — а по званию он, господа, генерал.

Люди притихли сразу, кто-то шепнул: «Быть не может».

— Может, господа, может. Борис Николаевич, — обратился к нему полковник, — уважь народ, покажись в форме, а то не поверят.

Светлана с родителями тоже просили. Борис встал, ушел в дом, вышел через пару минут — народ ахнул, разглядывая форму и награды.

— Вот, Сашка, — с гордостью произнес Андрей, — а ты капитан, капитан.

— За генерала и генеральшу, — произнес Сухоруков, — горько!

Бабы шептались меж собой потихоньку: «Светка-то теперь генеральша… не подойдешь… какого мужика отхватила… не верится до сих пор.» «Че не верится-то, — отвечала другая, — сын нашей учительницы, этим все сказано». «Да… это точно».

* * *

На календаре уже летний месяц август. Днем достаточно тепло и даже жарко, но вечера прохладные, а ночью в одной рубашке уже не походишь. По утрам зависает над рекой туман распрысканным молочком и расползается по долине и сопкам. Выйдешь утром со сна на улицу — вроде бы ничего, постоишь немного и уже брррр, холодно. Бежишь в дом согреться или накинуть на плечи что-нибудь тепленькое, если хочешь постоять на дворе еще или пройтись к реке. А там туман окутывает и тебя, накрывает влажной пеленой, висит, не шевелясь, и только часам к десяти начинает расползаться бесследно, растворяясь в воздухе. Хотя неверно — остается роса на траве, на деревьях и кустарниках. Пройдешься утром по лесу и вернешься мокрым, а дождя, как не бывало. Грибная пора…

Отгремела деревенская свадьба, отплясала под лихую гармошку, отзвенела песнями и затихла. Взбрыкнула на следующий день похмельем и успокоилась окончательно.

Михайлов с отцом собирались в лес — главное не сделано, дров нет, зимой в деревне без них не прожить. Холода трескучие стоят, заворачивая под пятьдесят. Борис надевал сапоги. Эх, сапожки… еще со службы остались, яловые, крепкие, таких сейчас и не делают, наверное.

Андрей завел трактор, сели в кабину, поехали. Тарахтел, пыхтел старенький Беларус, но ехал, тащил за собой тележку. Дорога лесная, с выбоинами и пнями, но потихоньку проехать вполне возможно. Михайлов отметил, что деляна не так далеко, километра два, не более. Андрей сразу же развернул трактор, сдал немного назад, поближе к сваленному в кучу кругляку. Лес валили зимой, забирали летом. Деревенские знали неписаные правила — сколько взял летом, столько и наготовь зимой. Выполняли без всякого на то контроля, иначе в деревне не проживешь.

Бревна распиливали на чурки на месте, две бензопилы визжали несколько часов подряд, пугая и разгоняя лесную дичь и зверя. Устали, присели отдохнуть.

— Все еще не верится, — начал разговор Андрей, пуская клубы дыма, — встану иногда утром с кровати, спросонья отдерну ногу с пола на рефлексе. Не верил, два года не надеялся, что ходить стану. А как без ноги жить в деревне, если в семье другого мужика нет. Здоровье есть, делать что-то можно, но мяса не добудешь, дров не привезешь. Живешь, как на подачках. Приноровился даже картошку садить и копать, кули только Нина таскала. Застрелиться хотел как-то, но кому от этого легче станет, мне разве что? — он вздохнул и сменил тему: — Как считаешь, Борис, достаточно напилили?

— Я лишь в учениках, отец, тебе решать. Через годик-два полностью обживусь, — ответил он.

— На три тележки хватит, — махнул рукой отец, — достаточно. Пойдем грузить.

Борис вначале стал укладывать чурки ровненько, чтобы больше вошло. Андрей возразил:

— Не, так не пойдет, трактор старый, не вытянет — время только тратить.

Они накидали чурки, как попало, повезли первые в дом. Свалили во дворе Михайлова, сразу унося под навес, чтобы дать место следующей партии.

У Яковлевых дрова еще были. Им хватало одной тележки. Ближе к вечеру с чурками разобрались, вывезли все. Светлана с матерью накрыли на стол, поставили мужикам бутылку водки.

— Давай лучше самогонки, Света, — попросил Борис, — на кедровых орешках прекрасная получается. Крепкая, ядреная и голова с утра не болит. Выпьем по стакану с отцом и хватит.

Михайлов в городе всегда мечтал поесть по-деревенски — мяса вдоволь, картошки, соленых огурцов, грибов, капусты. Очень он любил грузди и рыжики, а если с водочкой, то вообще прелесть. Хлеб пекли сами в духовке, и сейчас семья не зависела от автолавки совсем.

— Света, сбегай к Матвею, позови к нам на рюмочку, — попросил отец, — не, подожди, лучше ты сходи, мать, сама, позови обоих, как-то неудобно одного приглашать. — Нина ушла, а он продолжил: — Хорошо, что мы трактор отремонтировали, сейчас бы пришлось в поселок идти на поклон, ждать — приедет, не приедет, когда соизволит. Плохо, когда от кого-то зависишь, терпеть этого не могу, но приходилось, что поделать. Матвею дров тоже привезем, а другим я ничем не обязан. Как ты считаешь, Борис?

— Правильно, отец, поддерживаю. Конечно, жалко видеть, как люди маются, брошенные государством, но и нам не разорваться. Немощным умереть не дадим, совесть не позволит, поможем дровами. Есть такие в деревне, отец?

— Не, пока нет, — ответил он.

— Глава поселковой администрации помогает хоть чем-то? — продолжал спрашивать Борис.

— Что ты, о чем? — Андрей рассмеялся, — они только перед выборами появляются, несколько человек сразу. Наобещают кучу и больше их не увидеть. Ни разу меж выборами никто не приезжал. Из начальства лишь участковый заезжал за самогонкой к Зинке и все, теперь и ее нету. Ладно, еще наша Михайловка, народ не совсем состарился и себя обслуживает. Автолавка все-таки приезжает летом раз в десять дней, если дождя нет. А дальше от нас в десяти верстах деревня — там один житель остался и то баба. Туда вообще никто не ездит и урну для голосования не возят — чего из-за одного голоса таскаться. Баба еще крепкая, охотится сама, рыбачит, огород садит, копает лопатой. Два раза в год за пенсией в район ходит сорок верст пешком. Пенсию получит, купит мешок соли и муки, из одежонки чего-нибудь и нанимает машину или мотоцикл, чтоб привезти. Отдает тысячу с пенсии. В районе особо самогонкой не берут, предпочитают деньгами. Так и живет одна, умрет и похоронить некому, через год найдут, не раньше, а то и через два. Кому мы нужны? Ей даже электричество обрезали. Сказали, что не рентабельно.

Михайлов ужаснулся услышанному. Каменный век какой-то. Подошел дед Матвей с Валентиной, сели за стол.

— Дак ты, Андрей про Василису, что ли рассказывал? Жуткая жизнь, страшная.

Мужики выпили по полстакана. Матвей закусывал и продолжал говорить:

— Была когда-то Грязновка большой деревней, но далеко от района, уехали все, осталась одна Василиса. Там родители ее лежат, муж и дети. Мужа медведь задрал, потом дети заболели. Пошла она пешком в райцентр за сорок верст, там ее пожалели, машину с фельдшером отправили, но поздно уже было. Так и живет одна, замаливает свои грехи. А в чем ее грех — дак… не понимаю я? Предлагали переселиться, а куда? Это на бумаге у начальства все хорошо, а на деле-то жилья нет, куда переедешь? Дак ты, типа, переселись, а жилье потом предоставим. Не смешно? Ей в канаве жить что ли, пусть и первое время, как утверждает начальство? Зря ты, Андрей, этот разговор завел, страшно элементарно.

Мужики налили еще по половине, выпили, закусывая. Женщины кушали, слушали, но в разговор не вмешивались.

— Не зря, дед Матвей разговор этот, не зря, — возразил Борис, — мы же люди, не звери какие. Надо помочь Василисе.

Дед Матвей вздохнул с сожалением, посмотрел участливо.

— Добрая ты душа, Борис Николаевич, но одной души на Россию не хватит.

— Причем здесь Россия, мы об одном человеке говорим, — отпарировал Михайлов.

— Чем мы ей поможем — домой к себе взять? Я, конечно, сочувствую, но такая тягость мне тоже не нужна, — ответил дед Матвей.

— Тягость никому не нужна, разве я об этом? — возразил Михайлов, — в деревне еще несколько пустых домов стоят для жилья пригодных. Почему бы Василису к нам не перевезти? Дров ей привезем, огород вспашем, остальным она сама себя обеспечит.

Все удивленно уставились на Михайлова — об этом никто не подумал.

— Ну, ты и голова, Борис, мы-то как раньше до этого не додумались! — воскликнул отец, — все проблемы Василисины снимутся сразу. Ну, голова-а…

— Еще надо с ней все обговорить, конечно, — продолжил Михайлов, — съездить, убедить. Люди же мы все-таки или нелюди? — он помолчал немного, — ты, дед Матвей завтра чурок на дрова напили в лесу, знаешь где. Потом с отцом привезем их на тракторе. Если Василиса согласится, то и ей дров напилим все вместе, руки не отвалятся. Согласны?

Мужики закивали головами. Светлана произнесла вслух:

— Добрый ты у меня, Боренька, все бы такими были, как бы жилось людям на свете прекрасно. И не видел Василису никогда, а считай, уже помог больше всех. Не согласится — это ее выбор.

На следующий день Борис видел, как с утра дед Матвей взвалил бензопилу на плечо и пошел в лес, как договаривались. Он взял колун, занялся чурками. Часам к четырем переколол все, сваленные кучей во дворе, сложенные оставил на потом или на зиму. Вместе со Светланой сложили дрова в поленницу под навес — ветерок сушит, дождь не мочит.

Борис предложил перед ужином съездить к Василисе.

— Устал ты, Боря, — возразила Светлана, — отдохнуть тебе надо, давай позже съездим.

Понимаешь, Света, спал даже плохо, кусок в горло не лезет. Вроде бы войну прошел, всякого насмотрелся. А тут в мирное время такие ужасы творятся. Съездим вместе — одного испугается и не поверит мне, не знает.

— Она не из пугливых, в лицо не знает, но новости и до нее доходят. Конечно, съездим, чего раздумывать, ты правильно решил, по-человечески. Хороший ты мой, — она прижалась к нему, — заводи машину, поехали.

Дорога из проселочной постепенно превращалась в лесную. Заросла травой и не помнила когда по ней последний раз проезжала машина. Но все-таки оставалась дорога, два раза в год Василиса привозила по ней муку и соль. Весной после вскрытия рек и осенью до ледостава.

Раньше Грязновка от Михайловки отличалась почти лишь количеством домов. В Михайловке побольше, в Грязновке дворов пятьдесят. Сейчас стоял посередине один дом, от него несколько пустырей с печными обвалившимися трубами. Дальше снова дома.

— Василиса дома на бревна раскатывает, пилит и получаются дрова. Легче, чем в лесу валить и таскать, — пояснила Светлана.

— Целый мужик эта Василиса, — усмехнулся Михайлов, останавливая машину у дома.

Они вышли, зашли во двор. Василиса, как сразу понял Михайлов, встречала их на пороге, прислонившись одним плечом к косяку двери. Одной руки не было видно и, как предположил Михайлов, она держала в ней заряженное ружье — мало ли кто мог приехать.

— Доброго здоровья вам, — поздоровались Михайловы.

— Здравствуй, Света, — ответила Василиса, — с тобой кто?

— Это мой муж, Василиса, поговорить с тобой приехал, — ответила она.

— Заходите, гостями будете, здравствуй…

— Борис, — подсказал он.

— Здравствуй, Борис.

Она сошла с крыльца, указала рукой на скамейку во дворе. Михайловы присели, к ним присоединилась и Василиса. Борис закурил сигарету, начал разговор:

— Мы со Светланой живем в Михайловке, в доме учительницы, если знаете, — она кивнула головой, — я ее сын.

Василиса посмотрела на него уже по-другому, не так настороженно, как прежде. Борис продолжил:

— Случайно узнал о вас, Василиса, и подумал — почему бы вам не переехать в Михайловку, дома есть, пустуют. Соберете урожай, мы вас перевезем, можно и раньше, если захотите. Дров привезем на зиму, огород весной вспашем. Все лучше, чем одной жить, а на могилку к своим всегда сбегать сможете. Что ответите, Василиса?

Она ответила не сразу, видимо, обдумывая варианты. Борис разглядел ее уже лучше, но возраст так и не определил. По внешнему виду около пятидесяти, но одежда и зимние холода старили обычно деревенских, а у нее еще и невзгоды. Неужели ей, как и мне, сорок пять?

— Трудно ответить малознакомому человеку, — начала Василиса, — если бы не Светлана, не стала бы разговаривать совсем.

— Мой муж, Василиса, Михайловский Голова, что это — ты знаешь. И меня ты знаешь. Сходи, посмотри дома, можем сейчас тебя отвезти, обратно, конечно, сама доберешься.

— Голова, значит… Быстро, но, наверное, заслуженно. А дома чего смотреть, я их и так знаю. В Корнеевский перееду, если все так, Светлана дом знает. Выкопаю картошку и увезете все разом, — она встала и поклонилась, — спасибо вам, Борис. Чаем бы напоила, но заварки нет, с травами сама пью, желаете?

— Спасибо, Василиса, мы со Светой поедем, дел еще много. Сейчас как раз дрова заготавливаем, привезем в Корнеевский дом, пусть вас дожидаются. Будете готовы к переезду, скажете отцу Светланы, у него трактор с тележкой, перевезем вас. До свиданья.

Василиса еще долго стояла на дороге, смотрела вслед уходящей машине. Когда рассеялась пыль, пошла на кладбище, сообщить новость своим.

Михайлов ехал обратно в думах. Это же надо довести человека до такого состояния… Наверное, улыбалась последний раз, когда еще дети в доме смеялись. Каменное лицо, мимические мышцы давно не работали. Светлана произнесла тихо:

— Наверное, Василиса на кладбище сейчас, обнимает могилки своих детей, у ней двое было, мальчик и девочка. Крупозное воспаление легких, как сказала тогда фельдшерица.

— Плачет…

— Нет, она давно не плачет, выплакала отмеренное. Никто за последние годы не видел ее смеющейся, улыбающейся или плачущей. Закаменела она с горя, ты не думай, что она отнеслась к тебе плохо, придет время — оттает в деревне, добро и камень понимает, — пояснила Светлана.

— Да… обидно и злостно одновременно… Есть глава поселковой администрации. Он куда смотрит?

— Куда? — усмехнулась Светлана, — в бюджет, вестимо, где бы и как еще что-то прихватить незаметно. Не до Василисы ему. Ты думаешь ей лет пятьдесят?

— С виду так, — ответил Борис, — но я скидку сделал. Наверное, сорок пять.

— Не угадал, ей сорок лет. Пенсию или выплаты какие, не знаю точно, по потере кормильца получает, копейки, а не пенсия. Уехать дальше Михайловки сердце и душа не позволит — дети там у нее лежат. Муж и родители.

Дрова привезли деду Матвею и Василисе в будущий дом. Народ удивлялся, как раньше ей не предложили переехать в Михайловку, жить одной невозможно, а она жила уже целых пять лет.

Видя работающий трактор, Назар пришел к Андрею.

— Надо бы и мне дров привезти, Андрюша, когда сможешь?

— С чего это, Назар, я тебе дрова должен возить? Я что, благодетель какой? — с усмешкой ответил Андрей.

— Трактор обчественный. Все права на него имеют, вся деревня. Не хочешь — давай я сам съезжу.

— С чего это ты взял, что трактор общественный, а, Назар?

— Так Колькин трактор…

— Почему это он Колькин, он что, купил его?

— Ну не Колькин, — согласился Назар, — он на нем работал, трактор поселковый.

— Ты, Назар, дурака не включай. Прекрасно знаешь, что это бывший колхозный трактор и еще при колхозе его списали, как отслуживший свое. Так?

— Ну, так.

— Это не поселковый трактор, они его просто отремонтировали и пустили в работу, средства в него вложили свои и пользовались. Так?

— Ну, так.

— А когда он опять сломался напрочь, его просто кинули, там, где он и сломался, то есть у Кольки. Так?

— Ну, так.

— Когда Борис Николаевич предлагал трактор отремонтировать — ты хоть рубль дал на ремонт? Не дал. Так?

Назар молчал, начиная понимать, куда клонит Андрей.

— Вот тебе и ну так, ты рубля пожалел на ремонт, а сейчас хочешь на нем дрова возить — не выйдет, дорогой. Не выйдет. Иди в поселок, проси, требуй, а я тебе ничего не должен. Ты все себе только хочешь иметь и задарма причем, о других ты не думаешь. Вот и подумай, как дальше станешь жить со своим эгоизмом.

— Вот ты какой, Андрюха, стал, — озлобился Назар, — зятя генерала заимел и теперь права качаешь? Это мы еще посмотрим, трактор у тебя все равно заберем, обчественный будет.

Он повернулся и ушел. В поселок завтра наверняка попрется, кляузничать и трактор вымаливать, понял Андрей. Бутылки не даст, удавится за нее. Потом Кольку просить станет, он снова на тракторе работает. А здесь уже без бутылки никак. «Обчественный… говорить бы хоть правильно научился сначала»…

Андрей оказался полностью прав. Назар сразу с утра направился в поселок, отмахал двадцать верст пешком, заявился к Ветрову Кузьме Олеговичу, главе поселковой администрации. Постучал в дверь, открыл осторожно.

— Можно, Кузьма Олегович?

— А, Назар, заходи. Чего тебе?

— Так я это… трактор у нас в Михайловке обчественный… я вот…

— Чего? — не понял Ветров, — какой трактор у вас, откуда?

— Обчественный… ваш в смысле.

— Какой обчест… тьфу ты черт, какой общественный, ты говори толком, — уже начал нервничать Ветров.

— Я говорю… трактор, на нем Колька еще давно работал, а потом он сломался.

— Ну, знаю я, тебе-то че надо, Назар?

— Так дров привезти надо. Трактор Андрюха Яковлев забрал и не дает.

— Он же сломанный, какой с него толк? Там ни карбюратора, ни головки, ни черта нету, я знаю.

— Так генерал денег дал, Андрюха его наладил и ездит, а мне не дает.

— Почему он тебе его давать должен? — удивился Ветров.

— Трактор ваш был, обчественный, значит, Андрюха не дает, а мне дрова надо привезти, — объяснил Назар, — надо трактор, Кузьма Олегович, у Андрюхи забрать, чтобы вся деревня им пользовалась.

— Вот оно что, — наконец разобрался в ситуации Ветров, — ты совсем, Назар, ополоумел что ли? Ты же бывший колхозник, знаешь, что трактор списанный, мы его в свое время подобрали, вложили деньги, отремонтировали и использовали. Теперь генерал деньги вложил, значит, его сейчас трактор, тесть на нем ездит — все правильно. Ты, наверно, хотел трактор взять и не платить?

— Конечно, — обрадовался Назар, считая, что его поняли и помогут.

— Ты совсем, — Ветров покрутил пальцем у виска, — сейчас нет общественного, коммунизм мы так и не построили. Все имущество у частных лиц, у фирм или у государства. И платить, Назар, ты должен, соответственно, собственнику.

— И че делать теперь? Андрюха Матвею бесплатно привез дрова, а мне не хочет?

Ветров смотрел на этого человека и удивлялся проявляющейся жадности. Двадцать верст пешком отмахал и обратно еще столько же пройдет, но бутылку самогона Андрюхе не даст. А уж если тот деньгами берет, то мерзнуть станет зимой, но рубля не даст.

— Назар, — с трудом сдерживая себя, заговорил Ветров, — дед Матвей Андрея два года снабжал мясом и рыбой, когда он безногий был. Ты хоть рыбку одну ему раз принес? Можешь не отвечать, знаю, что не принес. Это все у нас в поселке знают, тем более в Михайловке. Жадный ты, Назар, и эгоистичный, я прямо тебе говорю, не скрывая. Хочешь нормально жить — измени свое отношение к людям, не бегай по начальникам с кляузой. Хочешь совета — иди к Андрею с повинной, говори, что осознал ошибку, дай ему денег или бутылку. Не знаю, какая у него там такса. Все, Назар, иди, не мешай работать.

Назар вышел, поплелся в сторону дома, шел медленно, прикуривая сигарету. Раздумывал — к кому бы еще обратиться, чтобы трактор забрать. «Почему Андрюха может им пользоваться, а я нет. Права у всех одинаковые. Если у генерала денег больше, то он правее меня? Надо в район идти, а там к кому? Не прав Кузьма, если Андрюха забрал трактор, значит, и я могу забрать. Если Кузьма не прав, точно в район надо».

В район идти не хотелось, еще десять верст, а обратно потом все тридцать. Есть люди, которые находят объяснения и причины под свои желания и Назар нашел повод все-таки в район не идти. Надо найти Кольку, он здесь, в поселке работал, он может трактор забрать.

Нашел он его на деляне, Николай закидывал чурки в тележку, тоже возил дрова поселковым. Рассказал все. Колька хмыкнул, ответил:

— Прав Андрей и Кузьма Олегович прав. Ты, Назарка, если хочешь дрова иметь, готовь триста рублей, я, теперича, самогонкой не беру.

— Триста рублей, — ужаснулся Назар, — это же можно триста раз в лес съездить.

— Как хочешь, — усмехнулся Николай, — иди в район, там пятьсот возьмут и за доставку триста. Правильно Андрюха с тобой дел не хочет иметь, ты уже всех в деревне достал своей жадностью. С колхоза еще.

Он сел в кабину и уехал, не взяв с собой Назара. «Нет, так нет, — быстро нашел объяснение Назар, — пойду к Андрею за двести рублей договариваться».

Он вернулся домой к вечеру, Марья потеряла его, запричитала:

— Ты куда пропал, черт окаянный, где тебя носило целый день. Люди работают, а он прогулки устраивает.

— Где надо, там и был, — огрызнулся Назар, — не твоего бабьего ума дело.

5

Михайлов сидел на крылечке, курил в раздумьях. Светлана с матерью ушли в лес за голубикой, ягодник недалеко, километра полтора от деревни. Наберут два ведра — вполне хватит. Чуть позже за черникой сходят, как раз орешник посмотрят, много ли кедровок летает.

Эти птицы, размером с сороку, летают стайками. Сядет на шишку, трескочет, сзывая всех, и начинает орехи вытаскивать, заглатывает их целиком в специальный мешочек под горлышком. Иногда до ста штук набивает, а потом летает по лесу — в дупло бросит несколько орешков, под корягу, в норочку, во все щели напихает орехов. Зимой все и не вспомнит, кормятся ее запасами белки, а те, что на земле, разбухают весной и прорастают новым побегом.

Кедровка: птица особенная в кедраче, с белыми пятнышками, не мать кормящая и склерозница, забывая свои запасы, лакомится зимой чужими.

Пролетела первая декада августа, через месяц выборы. В Государственной Думе депутаты, как бывало не раз, тайно обгадились, демонстрируя отсутствие связей с объективной реальностью.

Понятно, каким местом они думали, принимая закон о фиксированной дате выборов второе воскресенье сентября. Он и в городе считался не особенно удачным — не все с отпусков вернулись, на даче работы много. Видимо, ориентировались на первое сентября, забывая об огородах, а о селе напрочь. В разгаре сбор урожая на полях, наши мужики пшеницу не сеют, но все в орешник уйдут.

Отменят закон, перенесут дату, считал Михайлов, но опять никого не накажут за непродуманность решений. Сентябрьский запор депутатов пропоносится наверняка на март. Никто не подумает — почему бы не назначить выборы на четвертое ноября? Праздник — и что? Пусть двойной будет, все дома и сходят, проголосуют.

Михайлов сравнивал местных кандидатов в депутаты и претендентов на место главы поселковой администрации. Сравнивал не по их предвыборным программам, которые, в большинстве своем, народ не читал и даже не знал где можно прочесть. Михайлов тоже не читал и не стал бы — бес толку. Он смотрел на деловые качества, реальный потенциал возможностей кандидатов, понимая, что так называемый потенциал можно направить не в сторону избирателей, а в свой карман.

Сегодня наверняка кто-то подъедет из кандидатов призывать голосовать за него. В Михайловке шестьдесят пять голосов, совсем не мало по местным меркам. В их избирательном округе числилось четыреста пятьдесят человек. Шестьдесят пять голосов в Михайловке и двести пятьдесят в поселке, остальные несовершеннолетние.

Он стал перебирать кандидатов в уме.

Кузнецов — директор местного судостроительного завода, фактически реальный претендент в депутатское кресло района. Руководитель самого крупного предприятия. Имеет личный катер на четыре каюты, один из лучших коттеджей в райцентре, несколько дорогих автомобилей. Человек властный, амбициозный, считающий себя пупом земли, умеющий выбрать и лизнуть нужный зад в области. До народа ему до фени, но станет балансировать на грани собственного кармана и заводских служащих. Как руководитель понимает, что такой баланс жизненно необходим с учетом возможности раскрытия тайных операций.

Пономарев — личность известная не по бумагам и полученной информации. Руководитель местной охранной фирмы и лесоперерабатывающего комплекса. Полностью крышует добычу и реализацию пушнины в районе. Человек далеко не бедный.

Константинов — учитель истории в школе. Образно говоря, бедняк, но знают его все, учились…

Кандидатов Мамонтова и Кулагина Михайлов не обсуждал в своих мыслях — наберут максимум два-три процента голосов оба.

Он прикидывал в уме первых двух, кто из них для населения принесет больше пользы. Кто-то бы сразу вычеркнул Пономаря из списка — лидер местной ОПГ и так далее. Но Михайлов так не считал, понимая, что даже ведро можно называть по-разному — емкость для воды, цилиндрический конус с герметичным дном и так далее. Еще неизвестно, кто из них народ обирал больше — Пономарь или Кузнецов. Разница в том, что один это делал тайно, тихо и вроде бы законно, другой нагло, почти открыто и незаконно. По мнению Михайлова, весы Кузнецова явно перевешивали.

Вернулась Светлана с литровой банкой голубики.

— Ты чего пустая, не набрали ягоды?

— Почему не набрали? — она показала свои посиневшие от сока пальцы, — два ведра больших. Маме оставила, она лучше варенье сварит. Это тебе покушать принесла свеженькой. Сами-то в лесу наелись. Ты чем занимался?

— Ты знаешь, Света, лодырничал, так и не вставал с крыльца. — Он улыбнулся. — Обдумывал встречи — скоро выборы, сегодня наверняка гости пожалуют из района, агитировать станут. Надо было внутренне подготовиться к беседе, к вопросам. Нам сейчас это очень важно.

Светлана присела рядышком на крыльцо, положила голову на плечо мужу, сказала с улыбкой:

— Все бы такие лодыри были, как ты. А депутаты… какой с них толк — как жили, так и живем, все равно ничего не меняется.

— Я об этом и думал, Света, необходимо менять подход, не просто голосовать, но и спрашивать потом. Ничего, прорвемся…

Он наклонил свою голову к ней, посидели так с минутку. Михайлов полез в карман за сигаретами, закурил, пуская дым в сторону. Услышали шум мотора, Светлана приподнялась на крыльце, посмотрела.

— Кузя едет, директор судостроительного, прошлый раз обещал быт деревенский улучшить, про дороги говорил плохие, рабочие места. Наврал три короба и уехал. И сейчас наврет.

— Ты, Света, если он к нам пойдет, встреть его у ворот и скажи — генерал занят и принять не сможет. Закрывай ворота на задвижку и пусть хоть лоб себе расшибет. Поняла?

— Есть, господин генерал, поняла.

Она улыбнулась, пошла к воротам, сделала все, как сказал муж.

— Я директор завода, депутат, вы не имеете права, — закричал приезжий, стуча кулаком в калитку.

В ответ услышал лишь женский смех и сконфузился, отошел к машине. Что делать? Он отправил водителя:

— Иди по дворам, собирай народ, — приказал Кузнецов.

Через полчаса собрались люди, Кузнецов начал:

— Я директор судостроительного завода, вы все меня знаете. Скоро выборы и каждый из нас обязан…

— Подожди, директор, — выкрикнул Дед Матвей, — Борис Николаевича нет.

— Семеро одного не ждут, — парировал Кузнецов, — продолжим, товарищи.

— Тебе же сказали: подожди, вот и жди, — крикнул Мирон Петров.

«Правильно, пусть ждет», — заголосили бабы.

Михайлов не стал накалять обстановку, вышел из ворот, заговорил сразу:

— Не знаю, какие там у вас порядки на заводе, но у нас принято с людьми здороваться сначала. Это первое, второе — мы свои обязанности знаем и выполняем их, явка на выборах у нас стопроцентная. Почему вы, гражданин хороший, свои обязанности не выполняете. Вы обязаны отчитаться перед избирателями о проделанной депутатской работе. Почему вы не отчитались, почему не выполнили своих обязательств? Объясните людям, своим избирателям.

— Свой отчет я выставил на сайте местной администрации, и избиратели могут с ним ознакомиться. Я свои обязанности выполняю и вы, гражданин, не мешайте мне…

— Народ дурить… не получится. Наш Президент конкретно сказал — деятельность депутата должна быть прозрачной, отчетность обязательной и доступной каждому избирателю. Вы знаете, что в деревне нет интернета, следовательно, мы не можем посмотреть отчет на сайте. Вы обязаны были приехать сначала и отчитаться. Будем считать, что вы приехали не агитировать нас, а отчитываться. Прошлый раз вы обещали улучшить быт, говорили о плохих дорогах, снабжении, недоступности медицинского обслуживания и так далее. Что конкретно сделано? Ничего, абсолютно ничего, вы палец о палец не ударили для нас, своих избирателей. А сейчас снова приехали заманивать очередной ложью? Хватит, наслушались вранья.

Михайлов повернулся и ушел в свой двор.

— Правильно, мужики, пошли по домам, нечего этого вруна слушать, — крикнул дед Матвей.

Через минуту на улице никого не осталось. Побледневший Кузнецов плюхнулся на сиденье автомобиля, попросил сигарету у водителя, хотя практически не курил. Позор и конфуз полный. Говорили ему про генерала — не простой это человек. Но он-то все правильно сделал, приехал сначала к нему. Почему не принял? Теперь уже ничего не исправить, этот электорат он потерял.

Он смял сигарету, так и не закурив, бросил водителю:

— Поехали.

Кузнецовский конфуз докатился до района уже на следующий день. Колька рассказал подробности в поселке, от которого до райцентра рукой подать. Люди обсуждали, смакуя подробности, где-то привирали на свой удобный лад, но в целом действия генерала в Михайловке считали правильными. Даже заводчане понимали, что их директор не проходной в этот раз. Задумывались — а что он для нас сделал?

Пономарь, зная об этом, метался по своему коттеджу, бегал туда-сюда, из комнаты в комнату. Сначала он ехать в Михайловку не собирался, но теперь понял, что может провалиться также, если не хуже. Люди знали его прекрасно, Пономарь понимал, что по рейтингу он второй после Кузнецова, теперь первый. Но генерал может сделать его враз последним, и он прекрасно знал — как.

«Если он меня тоже не примет, что делать? Люди ему в рот смотрят… Нет, ехать все равно надо».

Он выскочил во двор в халате и тапочках, крикнул своим:

— Быстро по машинам, поехали.

Собрался было уже сесть в машину, водитель подсказал: «Ефим Захарович, вы в халате и тапочках». Пономарев чертыхнулся, побежал переодеваться.

За два километра до Михайловки Пономарь приказал остановиться, вышел, разминая ноги, покурил. Потом приказал снова:

— Машины с дороги в лесок загоните и ждите меня, дальше я один с водителем поеду.

Он подъехал к Михайловскому дому, постучал осторожно. Вышла Светлана.

— Простите, не знаю, как вас по имени отчеству?

— Светлана Андреевна.

— Светлана Андреевна, здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Вы бы не могли генералу доложить, Светлана Андреевна, что прибыл Пономарев и узнать — не сможет ли он принять меня?

— Сможет, проходите, — ответила она, — присядьте вот здесь, — сказала Светлана, указывая на лавку у летнего стола, — я доложу.

— Конечно, конечно, — ответил Пономарь подобострастно, — я подожду сколько надо.

Светлана повернулась, зажала рот рукой, чтобы не расхохотаться, ушла в дом. Пономарев обрадовался, его примут и сразу. А если не так что-то?.. Он все еще хорошо помнил вертолет и кулак пилота из кабины. Сидел, ждал побледневший.

Михайлов вышел через минуту, поздоровался, протянул руку. Пономарь вскочил, схватил его руку двумя своими, затряс угодливо.

— Присаживайся, Ефим Захарович, давай сразу к делу, без этих, — он завертел ладонью, — прибамбасов.

— Конечно, товарищ генерал…

— Лучше Борис Николаевич.

— Да, конечно, Борис Николаевич, скоро выборы…

— Ясно. Насчет пушнины мы уже договорились, будем еще орех кедровый тебе сдавать по закупочным ценам в районе. Возможности его реализации в городе у тебя тоже есть. Следующее — деревне трактор необходим. Купишь в городе Беларус, — он написал марку, — цена его миллион восемьсот рублей. К нему погрузочное приспособление для бревен, ковш и лопату. Это еще плюсом тысяч четыреста. Деньги эти за год только на нашей Михайловке отобьешь. Трактор оформишь на Яковлева Андрея Савельевича, купить его надо в течение недели, чтобы не связали с выборами, и помалкивай, депутатствуй себе на здоровье. Последнее — не катайся ты по району на трех джипах, тебе же никто не угрожает, а народ относиться станет лучше. У меня все.

— Понял, Борис Николаевич, понял, все сделаю. Я могу надеяться…

— Не можешь, — перебил его Михайлов, — можешь быть уверен.

— Правда?

Михайлов ничего не ответил, протянул руку, пожал и ушел в дом. Пономарев вышел со двора на улицу, подпрыгнул от радости, словно козлик, и укатил.

Светлана обежала деревню, собрала народ. Люди собирались, спрашивали, толпились у ворот. «Чего он собирает-то», спрашивала Анисья Степанова. «Надоть, значит, и собирает, тебя не спросил, Анисья», — пояснил дед Матвей.

Михайлов вышел, поздоровался.

— Я вот зачем вас пригласил, люди добрые, приезжал ко мне Пономарев разговаривать, личность вам известная.

— Бандит же он, Борис Николаевич, так говорят про него, — напомнил Колька.

— Ты, Николай, сам видел, как он грабил, убивал, воровал, что-то другое делал противоправное? — спросил Михайлов.

— Не, не видел.

— А кто видел, знает конкретные факты? — спросил он у собравшихся.

Люди пожимали плечами, удивляясь.

— Говорить можно все, — продолжил Михайлов, — и про кур говорят, что доят, — народ повеселел, засмеялся, — но не про кур у нас разговор. Я договорился с Пономаревым, что он у нас пушнину купит по нормальной цене, боеприпасами вас снабдит по магазинской цене. И еще орех кедровый станет закупать, так, что в сентябре надо идти и орех бить, тоже прибыль неплохая к семейному бюджету. Для нас, Михайловских, это конкретная выгода, не то, что там Кузнецов лопотал и ничего не сделал. Что скажете, сельчане?

— Что говорить, Борис Николаевич, правильно все, спасибо вам, — ответил за всех дед Матвей.

Сельчане выкрикивали в голос: «Верно, Верно».

— Тогда так и решим — голосуем за Пономарева на выборах. А бандит он там или не бандит — этим пусть полиция занимается, нам, в Михайловке, он ничего плохого не сделал. Нам жизнь свою надо улучшать, а не сплетни слушать. Спасибо, родные, что отозвались, собрались по моей просьбе. Спасибо.

Люди расходились, обсуждая услышанное, соглашались с Михайловым, поддерживали. А он знал, что завтра Колька разнесет разговор по поселку, докатится он быстро до райцентра, обсудят Пономарева и там, но уже по-другому.

Слухи разнеслись быстро, в районе сразу заметили, что Пономарев стал без охраны ездить. Говорили однозначно — перевоспитал его генерал, человеком Пономарь стал. За такого грех не проголосовать.

Слухи докатились и до Кузнецова. Но сделать он ничего уже не мог. Сходил к начальнику ОВД, но и там получил от ворот поворот — говорить можно все, а фактов в отношении Пономарева нет.

Сам Пономарь изумлялся конкретно — за день-два генерал изменил мнение о нем. Лично поехал в город за трактором, привез в Михайловку.

— Я, Борис Николаевич, всем сказал, что вы меня попросили и денег дали — все равно в город еду, заодно и трактор купил, — объяснил он Михайлову.

— Спасибо, Ефим Захарович, спасибо. Я не сомневался, что ты умный мужик. Будь с людьми помягче, и они к тебе потянуться, ласковое дитя две матки сосет. Помни об этом.

Андрей Яковлев бегал по двору, то с одного боку подойдет к трактору, то с другого. Не верилось никак, что это теперь его трактор, личный. Нина смотрела на него, умилялась — ну прямо чисто ребенок. Вся деревня собралась смотреть, и он хвастался, не стесняясь:

— Зять подарил! Какой подарок-то, а! Свой трактор… новенький… с ковшом, лопатой и трелевкой… надо же, а! Зять-то какой у меня!

Он садился в кабину, ощущая громадную разницу с прежней — комфорт и удобство. Старый трактор хотел отогнать за околицу, снять с него поставленные запчасти, но Михайлов предложил другое.

— Мужики, — обратился он к сельчанам, — я потратил на запчасти шесть тысяч рублей. С учетом амортизации станем считать пять тысяч. Если разделить на все дворы, то выходит по двести рублей всего. Я предлагаю старый трактор не выбрасывать на свалку, а сделать его общим. Выбрать тракториста, который станет за ним следить и ездить. Согласны по двести рублей скинуться?

Люди согласились, сходили домой за деньгами, даже Назар деньги отдал. Потом долго и спорно выбирали тракториста. Наконец все сошлись на Антоне Степанове.

— Забирай, Антон, трактор к себе во двор, освобождай место, — с радостью бросил Яковлев, — у Кольки еще одна тележка есть на ходу, ее прицепишь.

Уже на следующий день он мастерил свою тележку к трактору, заменил все доски на старой, и она выглядела теперь, как новая. Оставалась малость — поменять лысую резину. Борис обещал в следующую поездку в район купить.

Михайлов подошел к Светлане, обнял ее за плечи, шепнул тихо на ушко:

— Ты посмотри, как отец радуется, словно ребенок. Кажется ничего в жизни не надо, кроме новенького трактора.

Она согласно кивнула головой. Подошел отец.

— Может еще дровишек привезти? — спросил он.

Светлана не удержалась от смеха.

— Чего ты смеешься, дочка? Да, хочется съездить, что в этом плохого? Кабина какая классная… с печкой… тепло.

— Назару дровишек привези, — с юмором подсказал Борис.

— Назару? Не-ет, этому не повезу. Есть люди, у которых ничего святого нет. Я помню, в колхозе еще, сам понимаешь, в уборочную выходных нет, а Назару надо было дома картошку копать. Всем надо было, не только ему. Он в поле не вышел, сказал, что заболел, спину прихватило. Все в поле ушли, он остался, хотел картошку копать, но понял — нельзя, он же болеет. Так он ее ночью копал, при луне, людям потом пояснил, что к ночи спина прошла. Представляешь, Борис, до чего человек опустился, до чего эгоизм и жадность доводят? У нас на деревне двое ненормальных — Зинка самогонщица и сплетница, да Назар жадюга. Все остальные — нормальные мужики и бабы.

* * *

Наступил сентябрь, первый месяц осени. Но здесь она реально чувствовалась уже в конце августа. Пожелтели листочки берез, но крона еще держалась, сохраняя листву. Порывы ветра срывали, кружили отдельные листья, но настоящего листопада еще не было. Ударит морозец, по реке потянутся забереги и почти враз оголятся ветки.

Михайлов с тестем собирались в орешник основательно и не торопясь, укладывали в рюкзаки одежду и, в основном, продукты. Топоры, ружья, все, как положено, нельзя в тайге без ружья. Медведь еще не залег в берлогу, и встреча с ним грозила вполне реальной возможностью. Брали с собой собак обязательно, верные псы всегда предупредят о предстоящей опасности.

Светлана с матерью уже побывали там двумя неделями раньше, набрали два ведра черники и два брусники, притащились домой с полными ведрами, варили варенье. Заодно осмотрели зимовье и шишкомолку, своеобразное корыто, в котором крутился бревенчатый цилиндр с зубьями. В корыто засыпали шишки, крутили ручку и на постеленный брезент снизу падало перемолотое содержимое. Просеивали через крупное сито и откидывали лопатой на брезент. Орех тяжелее, летел дальше, оставляя мусор посередине.

Борис с тестем присели на крыльце на дорожку, покурили и двинулись. Светлана с матерью провожали их до реки. Погрузили нехитрый скарб в лодку, собаки, радостно поскуливая, уже уселись вперед всех.

Михайлов оттолкнул лодку и, направляя ее шестом, поплыл на другой берег. Она шла плавными толчками, стремясь к другому берегу. На той стороне бросили рюкзаки в тележку, наподобие садовой, только покрепче, и пошли налегке. У подножия леса повернулись, помахали рукой своим женщинам, все еще стоявшим на берегу, и скрылись за деревьями.

Кедрач располагался на другой стороне реки от деревни и поэтому не привлекал городских или поселковых, они штурмовали другие места. Но местные на лодках плавали и орех били.

Борис тянул за собой тележку, приходилось идти в гору, но по тропинке она катилась легко, по лесу так не покатишь — увязнет во мхе. Через час, немного уставшие, уже устраивались в зимовье. Собаки бегали, обнюхивали территорию и метили своим запахом, как и положено зверю, даже домашнему.

Тесть осмотрел колот — метровую чурку с прибитым шестом длиною два с половиной метра. В порядке. Сели прямо на колот, закурили. Борис смутно, но все же помнил, что бывал здесь раньше. Исполинские кедры поднимались ввысь кронами, а внизу сплошной черничник. И что поразило Бориса — это чистота. Не было сухого валежника или коряг.

Зимовье, срубленное тестем еще в советские времена, оказалось прочным и не прогнившим. Кедрач, как известно, обладал бактерицидными свойствами, жившие в нем люди не болели простудными заболеваниями.

Внутри печка-железка, обложенная кирпичами. Сама железка нагревалась быстро и не хранила тепло, что не подходило для студеной поры, а теплоемкие кирпичи давали возможность выспаться и не топить ее всю ночь. Деревянный стол у единственного окна, скамейка, у другой стены полати из досок.

— С Богом, — произнес Михайлов, беря колот и ставя его на шест у кедра.

Посмотрел на тестя, тот отошел метров на тридцать, чтобы летевшие с высоты шишки не ударили по голове и видеть, куда они упали. Обязательно надевали шапку, она спасала зазевавшегося ротозея от травмы.

Борис ударил по стволу, прячась под колотом. Сверху с шумом и свистом посыпались шишки, он ударил еще пару раз и отошел к другому кедру.

Тесть собирал шишки в куль. С одного кедра падало в среднем до половины куля, а в редких случаях и побольше, тесть носил и высыпал их у зимовья в кучу. Любой хворост или упавшие ветки собирались и уносились тоже — для костра и печки пригодятся. Вот почему чисто в лесу — обед надо на чем-то готовить, понял Михайлов.

Шишки били по радиусу от зимовья, каждый раз его увеличивая. К двум часам сделали перерыв, готовя обед, покушали, покурили. Принялись молоть шишку, просеивать и откидывать орех на брезент. К вечеру получилось полкуля чистого ореха.

Жгли костер, готовя ужин, приняли по стаканчику самогонки для почина. Собаки расположились рядышком, тоже набегались за день, отдыхали, вслушиваясь в тишину вечернего леса, иногда вздрагивая и поводя ушами на треск или шорох. Клали мордочки на вытянутые передние лапы, моргали изредка верными глазками, вспоминали, наверное, что-то хорошее.

— Скажи, Борис, — начал тесть, попыхивая сигаретой, — Наша Михайловка сейчас никому не нужна. Про Бога не знаю, но людьми точно забытая. Пройдет еще десять-двадцать лет, мы не сможем рыбачить, охотиться, бить орехи — тогда что? Сил не останется и могилу выкопать, так и сгнием, где смерть застанет — во дворе, в доме, на огороде. Только в нашем районе вымерших деревень с десяток, а по всей России их сколько? Почему вымерли и продолжают вымирать деревни, где была когда-то техника: трактора и комбайны, жили люди? Где теперь эта техника, куда она делась? По большому счету мы покупаем муку и соль, остальное свое. Что делать и как быть, когда силы покинут? Бессильно лежать, умирая с голода… Ты грамотный, ученый, генерал… можешь ответить?

Тесть замолчал, подкидывая в костер хворост, он вспыхивал, уносясь искрами ввысь, в темноту. С ответом не торопил, понимая, что не ответить так сразу на поставленные вопросы.

Михайлов размышлял, прикидывая один вариант, другой… Начал издалека:

— На твой вопрос, отец, каждый может ответить. Я, другой простой человек, глава поселковой администрации, районной, городской, областной, Президент и так далее. Но суть в том, что ответ у каждого будет разный. Где-то ответы станут сходиться, расходиться, пересекаться, наслаиваться в большей или меньшей степени. Но будет ли среди ответов правильный?

— Конечно, будет, — уверенно ответил тесть.

— А я совсем не уверен, что хотя бы один будет правильным.

— Да ну… даже Президент ответит неправильно? — удивился Яковлев.

— Понимаешь, отец, — усмехнулся Борис, — Президент — это такая должность, на которой можно знать ответ, но не всегда выгодно отвечать конкретно. Есть секретность, политика внешняя и внутренняя, целый ряд факторов, с учетом которых прозвучит ответ. И, вдобавок, этот ответ не все умеют услышать.

— Так надо попросить, чтобы сказал громко, — предложил Яковлев, — и услышат все.

— Конечно, отец, конечно, — вздохнул Михайлов, — жизнь сложная штука. Сегодня верное — завтра становится неверным. Ты про татаро-монгольское иго слышал?

— Да, все знают, триста лет нашествия, — уверенно ответил он.

— Все знают, а никакого иго не было на самом деле.

— Да ну…

— Вот тебе и да ну. Генетически не подтверждается, кровосмешение отсутствует. Когда бурят или бурятка за русского выходит, женится — какие дети рождаются? Правильно, похожие на бурята. Так за триста лет-то мы все должны с раскосыми глазами ходить или опять что-то не так?

— Вот те на… точно, — он хлопнул себя по колену, — верно. Они бы всех баб перепробовали. Почему же тогда…

— Не знаю, отец, не знаю. Может, у них на триста лет воздержание походное было.

Яковлев рассмеялся.

— Ох, уморил, какое там к черту воздержание на баб у иноверцев.

— Так, где она тогда правда? — продолжил Михайлов, — были у вас в колхозе машины, трактора и комбайны, начальнички все порастащили, пораспродали, без техники захирела деревня и стала никому не нужна. Так?

— Так, абсолютная правда, — согласился Яковлев.

— Вот ты и услышал ответ, назвал ответ правильным. А он не правильный, отец, не правильный.

— Как же неправильный, когда в самую точку, — возразил тесть.

— Доля истины в нем есть, — согласился Михайлов, — это очевидно. И большая доля. Но почему начальнички это сделали, а раньше не делали? Потому что условия для этого появились. Выходит, что не только ваши маленькие начальнички виноваты, но те большие, которые эти условия создали. Так?

Яковлев помолчал немного, вновь подбрасывая хворост в костер, ответил неуверенно:

— Выходит, что так.

— Каждый человек воспринимает ответ на своем уровне, отец, то, что знает и хочет услышать. Вот, например, у тебя сейчас новый трактор Беларус, как его еще можно назвать?

— Как? — удивился тесть, — ни как. Белорус, он и есть Беларус, никак иначе.

— А если я его назову самодвижущимся механизмом, способным тащить за собой плуг, тележку и так далее. Я что, буду не прав?

Тесть сдвинул шапку на затылок, почесал вспотевший лоб от костра…

— Прав, конечно, ты всегда прав. Мозги мне только запудрил и все. Ладно, заливай костер, спать пойдем.

Яковлев устроился на топчане и долго не засыпал, все думал о сказанном зятем. Верил он ему безоговорочно, но и не понимал. Вроде бы ответил он на вопросы, но путаницы в голове появилось еще больше. А главного ответа — когда на деревню обратят внимание, он так и не получил.

Михайлов тоже заснул не сразу. Для себя он считал однозначным лишь один ответ — монарх, давший место анархии, и есть главнюк. Потом уже появился Ельцин со своими перегибами, страной стало управлять сложнее.

Меняются времена, эпохи, люди… Стали обращать внимание на деревню, но на инициативную, не на окраине, а в середине периферии. Правило никогда не менялось — деньги к деньгам.

Возрождать надо Михайловку и реальные мысли летали, кружились по зимовью в глубокой тайге.

Утром проснулись мужики под впечатлением вечернего разговора с двояким настроением — прелестная природа: тайга, кедрач и тяжесть развалившейся деревни. Перекидывались короткими фразами — дай, налей, еще будешь? Перекусили, попили чай и принялись за дело. До обеда били шишку, после обеда мололи, получая чистый орех. Пробыли в кедраче еще два дня и стали возвращаться.

Рюкзаки и ружья на плечи, топоры за пояс, на тележку погрузили два мешка чистого ореха, привязали, чтобы не упали по дороге от тряски. Михайлов катил ее легко, слегка придерживая и направляя. Слава Богу, под горку, не надо тянуть за собой с усилием, упираясь, как бурлаки.

Первыми домой прибежали собаки, оповестили хозяек о прибытии. Нина Павловна со Светланой побежали на реку встречать. Радостные и довольные обнимали мужей, словно их не четыре дня не было, а целый год. Развезли кули по домам, собрались на ужин у Яковлевых.

Женщины быстро собрали на стол, поставили бутылку самогонки, не грех выпить по сто грамм за прибытие.

— В деревне мы со Светланой остались и тетка Матрена, как одиночка, остальные все в орешник ушли, — рассказывала Нина Павловна за ужином, — выкопали картошку в первых числах и подались сразу. Парами ушли — мужик колотит, жена собирает. Тебя, Борис, хвалили, что даешь возможность заработать немного. Это они про твой уговор с Пономарем, всегда приятно слышать, когда зятя хвалят, — улыбнулась Нина Павловна. — К выборам вернутся, кулей по пять притащат, проголосуют, как ты сказал, и опять в кедрач. Еще кулей по пять набьют и остынут, плюсом себе кулек на зиму. Я только не пойму, Борис, почему ты не хочешь добыть орех на продажу, разве лишними деньги бывают?

Михайлов посмотрел на стограммовые граненые стаканчики на столе. У женщин наполовину полные, у него с тестем пустые, налил себе и ему, пододвинул бутылку Светлане.

— Все, убери от соблазна со стола, нам хватит с отцом. — Стал отвечать на вопрос. — Деньги лишними не бывают, это верно. У меня более масштабные задумки. С Пономаревым мы эту осень и зиму пообщаемся, я дал слово и его сдержу. Хотя… надо подумать.

Он встал и вышел на крыльцо покурить. Следом присел тесть, спросил:

— О чем задумался?

— Подожди, отец, помолчи немного, надо кое-что в уме просчитать, извини.

Он пожал плечами, надо, так надо, курил молча, видимо, стараясь угадать мысли зятя. Бросил докуренную сигарету в банку, теперь он тоже, по примеру, не раскидывал «бычки» где попало.

Михайлов размышлял недолго, вернулся за стол, начал с вопросов:

— Сколько шкурок соболя добывает охотник за сезон в среднем?

— Годы разные, Борис, как и удача охотника, здесь нет однозначного ответа, — пояснил тесть.

— И все-таки? — настаивал Михайлов.

— Все-таки… от десяти до сорока, у каждого по-разному получается. Выходит в среднем по двадцать пять.

— По какой цене вы шкурки сдаете?

— По тысяче принимают в районе, — ответил Яковлев, — здесь за пятьсот примут, но на это никто не согласен. Каждый в район пёхом ходит со своими шкурками.

— Это даже не грабеж, а полная обдираловка, — усмехнулся Михайлов, — кто шкурки умеет выделывать?

— Ты че, Борис? — не понял его тесть, — это же деревня, здесь все умеют.

— А килограмм ореха почем?

— Двадцать пять за кило… нормально.

Светлана уже давно смекнула, что Борис задает вопросы не просто так, но пока еще не улавливала смыслового направления. В своей уверенности, что он снова выдаст нечто «космическое», не сомневалась. Ждала исходя с нетерпением и улыбкой.

— Клуб стоит вроде бы целый и окна не выбиты… не подгнил сруб? — продолжал спрашивать Михайлов.

— Че ему будет? На листвяке стоит, — ответил тесть.

— Ты все на тракторе хотел покататься, отец, есть дело — надо тележку дров в клуб привезти. Он нам понадобится скоро.

— Клуб… зачем он нам?

— Зимой несильно-то людей на улице соберешь — холодно. Собрать можно, но в тепле лучше думается, уютнее. Ты сходи в клуб, присмотрись, может, что подправить надо, подколотить, замок на дверь повесить. Пусть сельчане орех сразу туда везут, а ты, Света, кули примешь и запишешь у кого сколько. Скажешь, что Пономарев со мной рассчитается за все сразу, а я уже деньги верну сам каждому лично.

— Зачем нам лишняя головная боль, Боря? — спросила Нина Павловна, — пусть бы Пономарь сам забирал и платил. Не пойму я что-то…

— Мама, — вмешалась в разговор Светлана, — ты его не знаешь? Он наверняка уже все продумал, не зря курить на крыльцо бегал, ему вполне пяти минут хватило обмозговать вопрос. Скоро начнет нас ошарашивать новостями, он же без прелюдий никак. Может, тебе, Боря, еще стопочку налить, чтобы ты жилы из нас не тянул? — с улыбкой спросила она.

— Стопочку? — Борис обнял ее, — можно и стопочку, только всем. Наливай, Света, если такая масть пошла.

Светлана встала, принесла бутылку, налила всем.

— За удачу, — поднял рюмку Михайлов и опрокинул ее в рот целиком, закусил груздочком. — Вы, Нина Павловна, говорили о головной боли, она действительно никому не нужна. Если сельчане продадут орех не по двадцать пять, а по пятьдесят рублей за килограмм — останутся довольны?

— Довольны? Не то слово — от счастья запрыгают, — ответил тесть.

— Вот я и куплю у них орех по пятьдесят, — пояснил Борис.

— Это же разорение сплошное, — ахнула Нина Павловна.

— Ты что, Света, скажешь? — спросил он жену.

— Что я скажу? — она погрозила ласково пальчиком, — скажу, что если ты купишь по пятьдесят, то продашь по сто. Никакого разорения, мама, здесь нет, а прибыль есть. Я не права?

— Конечно, права. Ты же у меня экономист, должна вперед смотреть. Вот вам и ответ, Нина Павловна, почему мы с отцом не пошли второй раз в орешник. Я здесь, за столом, ореха уже набил больше, чем вся деревня в целом. Да, станем покупать по пятьдесят и продавать по сто. Люди довольны и мы в том числе. Только говорить об этом не надо, даже нашему Шарику. Покупает Пономарь, пусть так народ и считает, цену им знать необязательно. На следующий год за сто купим и за сто продадим. Сразу нельзя, деньгами тоже «отравиться» можно. Но это не наш с вами бизнес, я мелочевкой заниматься не стану.

— Ничего себе мелочевка, — встрял в разговор тесть, — если по десять кулей с каждого двора, минус ты и Матрена, получается двести сорок кулей. По две с половиной тысячи на дом и нам шестьдесят, — уже успел посчитать он, — это не мелочёвка, Борис, это большие деньги… целых шестьдесят тысяч.

Он вытащил сигарету, хотел прикурить, но Михайлов предложил пойти на крыльцо. Борис снова курил сигарету молча, рассуждал про себя. Он еще не озвучил своим главной темы, но подошел к ней вплотную.

Отдавать деньги Пономарю или нет? По неписаным современным законам возврата не требуется. Он ничего не предъявит и останется доволен. Слишком добрым нельзя быть в этом мире — разорвут от непоняток или зависти. Скорее всего, пришел Михайлов к окончательному выводу, деньги отдавать нельзя. Пономарь не поймет, посчитает слабостью и может проявить жесткость впоследствии. Он докурил сигарету и вернулся к столу.

— Значит, отец, шестьдесят тысяч это большие деньги? — продолжил разговор Борис, — ни спорить, ни соглашаться не стану. Если поделить их на двенадцать месяцев, то не так много получается. Я планирую прибыль в другом размере, скажем шесть-семь миллионов рублей.

Михайлов понимал, что такой цифрой шокирует родственников, и не ошибся. Они вначале молчали, потом ахали, охали. Но как бы то ни было, слово не воробей.

— Сразу после выборов мы со Светланой занимаемся открытием ООО. В учредителях все мы, процент обсудим. Светлана главный бухгалтер, я генеральный директор. Возьмем в штат по найму тетку Матрену и Василису. Фирма по приобретению и реализации пушнины. Я не зря вас расспрашивал цены, мы станем шкурки выделывать, этим как раз и займутся Тетка Матрена и Василиса, как одинокие женщины. Выделанная шкурка в разы дороже, продавать станем не здесь, а в городе, это еще определенный плюс. Как вам моя идея?

— Идея хорошая, Борис, но мы все равно с Ниной ничего в этих ООО не понимаем. Вы уж там сами со Светланой разбирайтесь, — ответил Яковлев.

— Значит, так и решим, говорить пока ничего и никому не станем. Кстати, Василиса не объявлялась? — спросил Михайлов.

— Была третьего дня, — ответила Нина Павловна, — к переезду готова. Я сказала, что вы в орешнике, она завтра-послезавтра станет вас ждать.

— Хорошо, — согласился Борис, — завтра перевезем и займемся своими делами. Пойдем, Света, домой, поздно уже.

Дома мысли о новом бизнесе не оставляли его, Михайлов прикидывал всевозможные варианты за и против, препятствия и выгоды. Иногда клял себя за озвучивание непродуманного до мелочей предложения. Многие фирмы прогорали, выбирая стратегически правильное направление с неуточненной тактикой производства.

Мысли метались между основными позициями — выделывать шкурки или не выделывать их. Закупить и продать — реальный доход представлялся до миллиона восьмисот тысяч рублей. Если реализовывать выделенные шкурки соболя, то доходность могла составить порядка шести-семи миллионов рублей. Выгода в три и более раз. Затраты на выделку, в принципе, не большие, но трудоемкие и по времени затяжные. Необходимо провести вымачивание шкурок, мытье, мездрение, обезжиривание, пикелевание или квашение, дубление и жирование, сушку и растяжку. В этом процессе Борис разбирался слабо, если не сказать, что не разбирался вообще, хотя специальную литературу прочел.

На следующий день поехали за Василисой. Тесть с радостной гордостью рулил на новеньком Беларусе с прицепом. Михайловы на Уазике приехали первыми и обратили внимание, что к перевозке приготовлено все. Василиса вынесла во двор даже кровать, словно с уверенностью знала, что за ней приедут именно сегодня.

Яковлев подъехал, загоняя трактор во двор тележкой вперед, сразу сообразил, что за один рейс не управиться. Только картошки стояло сорок кулей. Зачем столько одной Василисе, у которой нет скота?

Она встречала Михайловских в своей обычной манере, но Борис все же отметил, что в ее «каменном» облике уже не было присущей черноты, словно посвежело лицо без мимики.

Вначале решили загрузить мебель, бочки с соленьями, другие продукты и орудия деревенского труда, вошло еще несколько мешков картофеля. Андрей Савельевич увидел за огородом плуг, убежал смотреть.

Брошенный еще с советских времен плуг заржавел от времени и Яковлев сразу не смог понять, почему его оставили здесь. Понял чуть позже — треснула втулка соединения с трактором,требовалась сварка. Зять заварит, сообразил он, но вдвоем его на тележку не поднять. Подошедший Борис подсказал:

— У тебя есть погрузочный гидроманипулятор для бревен, прицепишь и погрузишь на тележку. Втулку дома заварим и свой плуг будет.

— Точно, — согласился он, — я и забыл, что есть прицепные устройства.

За два раза перевезли все, помогли спустить картошку в подполье, занесли кровать, стол и шкаф. Мелочь Василиса в дом уносила сама.

Михайлов присел на крылечко, закурил, позвал Василису. Она подошла, села рядышком, негромко произнесла:

— Спасибо вам, Борис Николаевич.

Он лишь махнул рукой, заговорил:

— Я хотел спросить и посоветоваться — ты шкурки выделывать умеешь? — она согласно кивнула головой. — Вдвоем с Матреной сможешь обработать шестьсот шкурок или чуть больше и что для этого необходимо, какие сроки?

Василиса подумала, ответила, не торопясь:

— Необходимо помещение, например, клуб или школа, пластмассовые емкости, подойдут ванны, ингредиенты… не стану перечислять все. Если запустить поэтапный процесс, то можно справиться за месяц вполне. Заранее приготовить доски, плечики и так далее.

— Возьмешься за это, Василиса? Помещение клуба, составишь список необходимого — я куплю и привезу. В помощницы тетку Матрену возьмешь. Я еще с ней не разговаривал, но, полагаю, она согласится.

— Почему Матрену? — спросила она.

— Ей все равно делать нечего, она не охотится. Ты можешь тоже за соболем сходить дней на десять-пятнадцать, а потом начать выделку, когда охотники первую партию доставят. Мне важно качество выделки, пусть за два месяца, если это необходимо.

— Хорошо, с Матреной я сама поговорю, мы возьмемся и сделаем, — ответила Василиса.

— Отлично! Я в этом процессе не разбираюсь и нос совать не стану, поэтому вся ответственность на тебе, Василиса. Как, когда и что делать — решай сама. Если что-то надо из досок сделать — щиты деревянные, плечики… все говори и что купить надо. Обращайся, не стесняясь, в гости приходи почаще, мы со Светланой всегда тебе рады.

Михайлов встал, собираясь уходить домой, но вспомнил и спросил еще:

— Тридцать тысяч тебе, как старшей, и двадцать пять Матрене достаточно?

— Вполне, — ответила Василиса.

Оставшись одна, разложила привезенное по местам, расставила, как хотелось. Теперь это ее родной дом… еще не обжитый, но желанный и свой. За короткое время, пока находилась здесь, Василиса ни разу не вспомнила своих детей, мужа и родителей. Суета переезда, новая обстановка… двор и дом не напоминали ей о прошлой жизни.

Теперь перед глазами постоянно маячил Михайлов, его образ не выходил из головы и мысли неизменно пульсировали о нем. Она складывала привезенные чурки под навес, колола их, унося поленья на растопку, и все время думала — это он привез, почему? Это он пригласил, перевез и предложил работу, почему? Добрый дядя или что ему надо? В добрых дядей не верила. Может, ему нужна я? Но он приехал, ни разу меня не видя, у него красивая жена. Василиса поняла, что подумала о себе, как о женщине, впервые за последние несколько лет. Нет, это отвергла сразу, как баба она ему не нужна.

Затопила плиту, поставила чугунок с картошкой и чайник, все думала, не понимая. Взял на работу и если бы не обещал платить деньги — понятно. Она бы отработала без вопросов бесплатно, доброе отношение дорого стоит. Но опять не сходилось, он предложил ей больше, чем Матрене.

Надо бы купить электроплитку и чайник. Там они были ей ни к чему без света. Попросить Михайлова, чтобы привез из района, когда поедет, в счет будущей зарплаты. Опять Михайлов… раньше бы сама сбегала за сорок верст и не подумала, а здесь всего-то идти тридцать, упрекнула она себя. Наваждение… он не выходил из головы никак.

Почти пустая Михайловка радовала Василису. Сейчас бы сбежались деревенские бабы посмотреть, поговорить, поохать. Привыкшей к одиночеству сложно переносить людскую назойливость, но тетка Матрена, естественно, прибежала. Василиса не ответила на ее вопросы о жизни, рассказала о предложении Михайлова. Матрена сразу ударилась в похвалу, тараторила без перерыва полчаса, не меньше. Василиса решила аккуратно закинуть удочку:

— Почему он меня перевез сюда, я не просила?

— Ой, Василиса, что ты говоришь, он без просьб за всех думает, все знает и все видит, обо всех печется. В деревне при нем пить перестали, мужики за ум взялись, Колька на работу устроился. Пономарю не дал нас облапошить, тот с бандитами приехал на трех машинах, а генерал вертолеты военные вызвал. Что тут было… На свадьбу полковник военный прилетал на вертолете. А наш-то как вышел в форме… вся грудь в орденах, медалях, на штанах полосы широкие красные, как у казаков… Наверно, казачий генерал, храбрый. А мужик-то какой работящий…

Василиса слушала Матрену, как в отдалении, стараясь представить Михайлова в генеральской форме с орденами и медалями. Получалось в образе что-то среднее между офицером и казаком, как говорила тетка Матрена… Зеленый китель с эполетами и аксельбантами, синие бриджи с широкими красными лампасами, хромовые сапоги, начищенные до блеска…

— Ты что, не слышишь, что ли? — ткнула ее в бок Матрена, — когда готовиться начнем?

Василиса словно очнулась, ответила:

— После выборов, как привезут все по списку, я скажу.

Она встала и ушла в огород. Матрена вздохнула: «Не отошла еще от горя, пять лет прошло, а все каменная».

6

Зря петухи будили Михайловку ранним воскресным утром. Туман, растекающийся по реке и окрестностям, обещал хорошую погоду. Встававшее солнце рассеивало его лучами, заглядывало в окна и поднимало жителей.

Просыпалась Михайловка теперь не с петухами, а с восходящим солнцем, умывалась, приводила себя в порядок и высыпала на улицу народ в праздничной одежде — сегодня выборы.

Вчера все вышли из орешника, топили баньку, мылись и отдыхали, а сегодня собирались постепенно у дома Михайловых, играли на гармошке и пели частушки с песнями. Веселилась Михайловка, ожидая приезда поселковых.

Вскоре заметили подъезжающий автобус и автолавку, обрадовались и замолчали. Михайловы распахнули ворота настежь, члены избиркома вошли во двор, расположились на поставленном столе.

Первыми голосовали, конечно, Михайловы, потом Яковлевы и остальные жители, собирались у автолавки, рассматривали и покупали нужные товары. В течение часа проголосовали все и автобус с избирательной комиссией уехал. Автолавка еще торговала несколько часов, но потом уехала и она. Разошлись гармонисты и люди по домам, кончился праздник впервые без самогонки и запоев. Переодевались люди, собираясь на следующий день снова в орешник. Михайлов давал возможность заработать немного на кедровых орехах.

Голоса подсчитали уже на следующий день к обеду, а к вечеру приехал в Михайловку сам Пономарев. Спросил разрешения войти, поздоровался и начал сразу:

— Как вы думаете, кто победил на выборах? — с гордостью спросил он.

— Полагаю, что победил с большим отрывом господин Пономарев, — ответил с улыбкой Михайлов.

— Да, совершенно верно. Если бы мне раньше сказали, никогда бы не поверил, что человек, сидя в Михайловке, в этой, извините, дыре, может управлять процессами в районе. И как управлять — во стократ лучше любого предвыборного штаба. Приехал поблагодарить вас за участие в моей судьбе и данные советы.

Он достал бутылку коньяка, передал Михайлову пакет, в котором тоже оказался коньяк. Светлана быстро собрала на стол.

Пономарев произносил тосты только за Михайлова, радовался от души, что жизнь свела его с таким человеком.

— Вы знаете, Борис Николаевич, сколько процентов я набрал на выборах? — с гордостью спросил он.

— Откуда? — усмехнулся Михайлов, — я не член избиркома, здесь нет интернета, чтобы отслеживать итоги онлайн. Но, полагаю, процентов восемьдесят набрали.

— Да, вы, как всегда, правы — восемьдесят один и пять десятых процента. Это невиданный доселе результат, с таким отрывом еще не побеждал никто. Кузнецов теперь волосы на заднице рвет, — Пономарь глянул на Светлану, — извините, пожалуйста, Светлана Андреевна, вылетело от счастья.

— Ладно, чего уж там, — ответила она, посмеиваясь.

Пономарев продолжал:

— Он никак понять не может, почему это произошло, каким образом я сумел победить? Вас он во внимание не берет, не верит.

— Верит, не верит — это его право, — произнес Михайлов, — сам как думаешь, Ефим Захарович, почему я голосовал за тебя?

— Честно сказать, Борис Николаевич, не знаю. Прикидывал так и этак — вроде бы не должны, но сделали. И явно не из-за трактора, в этом как раз уверен на все сто, — ответил он.

— Огорчаешь ты меня, огорчаешь. Думал, сам поймешь, разберешься…

— Борис Николаевич, я все пойму, во всем разберусь, не успел еще, Борис Николаевич, — испугался Пономарев.

— Не волнуйся. Иногда на Руси ставят клеймо на человека и хлещут им всю жизнь. Он уже другой стал абсолютно, а его все этим клеймом погоняют. Я понял, что ты свою криминальную деятельность оставишь…

— Борис Николаевич, помилуйте…

— Мы не в следственном комитете и не на партсобрании, Ефим Захарович, не перебивай.

— Слушаюсь, — подобострастно ответил Пономарев.

— Парень ты грамотный, перспективный, умеешь нестандартно мыслить, не только в свой карман положить, но и людям кусок дать. Из двух зол выбирают меньшее. Я понял, что ты пользы людям принесешь больше, чем Кузнецов. Он в последнее время лишь в свой карман кладет, на авторитете личный капитал делает. Да, авторитет у него заслуженный, но без поддержки он исчезает быстрее, чем зарабатывается. Нет активного поиска деловых партнеров, перспективного и актуального бизнес плана, производство начинает хиреть понемногу, но пока это еще не очень заметно. Кузнецов, как хороший директор, кончился, а возможный криминал начался. У тебя наоборот, Ефим Захарович, почему бы мне тебя в это кресло не посадить?

У Пономарева пересохло во рту, даже пальцы стали немного подрагивать от волнения. В возможностях генерала не сомневался, но это было выше его мечты. Он не понимал, как это вообще возможно.

Михайлов плеснул в бокалы коньяк, предложил выпить, заметив, как реагирует на разговор Светлана, не пытающаяся скрыть свое восхищение мужем и смотрящая на гостя, словно на школьника.

Пономарев выпил коньяк, словно водку залпом, отдышался немного, не закусывая, заговорил:

— Вы хотите сказать, Борис Николаевич, что я стану директором судостроительного завода?

— Я ничего не хочу, — пояснил Михайлов, — я уже сказал. Станешь, естественно, но не завтра. Ты пока присмотрись, выяви потенциальных партнеров, наметь бизнес план в голове, возможности завода. Какую побочную, но рентабельную продукцию он в состоянии производить. Кузя не акционер, он наемный работник. Через месячишко, другой, на тебя хозяева выйдут — вот и покажи себя во всей красе. Теперь понял ситуацию?

— Понял, Борис Николаевич… пути господни неисповедимы…

Светлана, не выдержав, засмеялась, прикрывая рот салфеткой.

— Пути, так пути, — неопределенно проговорил Михайлов, — у тебя один путь, Ефим Захарович, о народе, о простых людях не забывать. И все получится. Действуй, но не злодействуй.

Когда довольный и окрыленный Пономарь уехал, Светлана спросила мужа:

— Боря, ты знаешь акционеров завода?

— Не знаю. Ты хотела услышать — на каком основании я сделал вывод, что Пономарь сядет в кресло директора завода? — спросил он, сам же отвечая на вопрос: — Это из логики следует. Заводик нерентабельно стал работать, сотрудники жалуются на низкую зарплату и несвоевременность выплаты. До зарплаты акционерам — как до фонаря. Им прибыль нужна, а ее нет или почти нет. Кого на место директора поставить? Есть один свеженький, новенький человечек, они с ним побеседуют, поймут, что он лучший из кандидатов. Я же не зря озвучил, чтобы он к разговору готовился. Видишь, Света, все просто оказывается.

Она подошла к мужу, прижалась к груди.

— У тебя всегда ларчик просто открывается… умненький ты мой… и родной.

Время… единственно постоянная константа. Все меняется, исчезает, появляется. Люди, планеты, галактики… Время не исчезает, не меняется и не появляется вновь. Оно лишь течет медленно или быстро. Прошлое стремительно, будущее неторопливо. Его бывает больше или меньше, но оно было и есть всегда. Время — то, что меняет историю, переписывает учебники. Но есть люди, не попавшие в свое время. Им приходится нелегко, их не понимают, не ценят. Время… оно возносит на вершину или кидает в пропасть. Его элементарно не хватает или оно находится в избытке. А иногда время начинает играть с человеком в больше-меньше.

Михайлов оформлял свое ООО «Соболь» самостоятельно, не прибегая к помощи юристов. Заранее изучил юридические тонкости, необходимые документы… Все шло гладко и быстро. Не зря в песне поется: «Как хорошо быть генералом»…

Все уперлось в получение лицензии. Руководитель районного отделения «Россельхознадзора», чувствовавший себя царьком, никоим образом не соглашался дать долгосрочную лицензию ООО, которая разрешала хозяйственную и иную деятельность, связанную с использованием и охраной объектов животного мира. Закон это позволял, но не позволял местный царек.

Михайлов убеждал: «С конца октября по апрель Михайловка отрезана от райцентра. Осенью ледостав, через Лену не перебраться, понтонные мосты разведены, зимой дороги занесены снегом, не проедешь, весной ледоход. Охотники вынуждены ждать декабря, потом пешком идти тридцать километров за лицензией и обратно еще тридцать, а в это время уже вовсю идет охота. Это очень неудобно охотникам, люди итак отрезаны от большой земли, не имеют ни каких удобств, необходимо пойти им навстречу, закон позволяет. Пусть получают именную лицензию в нашей фирме».

Но местный руководитель, Царьков Иван Степанович, сидел в кресле с ухмылкой. Все только о генерале и говорят — он и это может и то. Давно пора прекратить сплетни и поставить мужика на место. Пусть теперь посплетничают, что генералишка на лицензии обломился. Кузнецову расскажу, он обрадуется.

— Соответствующие надзорные органы не в состоянии проконтролировать своевременно вашу деятельность, если вы бы получили такую лицензию, — с явным удовольствием заговорил Царьков, — именно ваша изолированность не дает мне морального права выдать долгосрочную лицензию, по которой вы сможете работать бесконтрольно в ущерб государству. Ответ однозначный — долгосрочную лицензию вы не получите. До свиданья.

Михайлов не стал спорить и что-то еще доказывать, он вышел на улицу, закурил. Светлана, ожидавшая его в машине, подошла.

— Не дали?

— Не дали, — ответил Михайлов.

— Это, наверное, хорошо. Сам подумай, зачем нам лишняя головная боль? Выдавать именные лицензии, контролировать госпошлины, понаедут с проверкой… В уставе есть деятельность по закупу, обработке и продаже пушнины? Есть, что еще надо? Так что спасибо этому Царькову надо сказать, отвел от лишних проблем.

— Ты права, Света, конечно, права. Фирму оформили, зарегистрировали, счет открыли, обойдемся без лицензии. Купим, выделаем и продадим шкурки, все правильно. Но здесь другой аспект есть — политический. Царьков меня, в принципе, поимел, что на имидже скажется. Хотя… зачем мне имидж в Михайловке? Ты у меня есть и достаточно, — он улыбнулся, — поедем по магазинам, купим сотовый телефон. Станем иногда в город звонить, а то в сплошной отрыв ушли.

Около Универмага Михайловы встретили Пономарева, поговорили так, ни о чем и разбежались. Пошли в отдел сотовой связи, выбрали телефон. Светлана чувствовала, что Борис не в настроении, чем помочь не знала. Это пройдет, время вылечит. Опять это время… оно еще и лечит.

Пономарев ничего не сказал Михайлову, но после разговора не поехал, полетел к Царькову. Ворвался в его кабинет.

— Ты знаешь, говяжья твоя голова, кому ты в лицензии отказал, знаешь? — закричал он.

— А, защитничек нашелся, депутат новоиспеченный, пользуешься своим правом неприкосновенности. Ничего, с тобой еще разберемся, Кузнецов и не таких обламывал, как ты.

Пономарь вспомнил Михайлова и его совет: «Помягче надо с людьми, помягче». Проговорил тихо:

— Вот и разберемся, уважаемый, не скучай, генерал таких вещей не прощает.

Он вышел из кабинета, хлопнув дверью. Народ в приемной не знал, что и думать, выводов не делали, ждали развязки событий.

Михайлов набрал номер телефона, решил позвонить своему другу генералу, начальнику МВД области.

— Здравствуй, Олег, купил телефон, теперь могу звонить тебе почаще, когда в районе бываю. Как дела, здоровье?

— Здравствуй, Борис, рад слышать, Мишка Сухоруков недавно звонил, говорит, что ты женился.

— Точно, тебе звонил по спутниковому, но не дозвонился, хотел и тебя пригласить. Что там в мире и области творится?

— Нормально все. Мишка говорит, что ты теперь дворянин.

— В смысле? — не понял Борис.

— Как старые дворяне — собственную деревню имеешь, Михайловку.

— А-а, Мишка всегда был с юмором. Кстати, Олег, ты же охотник, приезжай на охоту, сбегаешь в лес с тестем.

— Далеко, Борис, но все равно спасибо. Да-а, у вас там местного царька снимают.

— Какого?

— Царькова. Не слышал, что ли?

— Нет, у меня же в поместье нет связи с миром. Так и живу в слепоте полной. А за что?

— Подробностей не знаю, хотел у тебя узнать, завтра приказ выйдет. Как с местным начальником ОВД живешь, нормально?

— Не-е, вообще не живу, только с женой.

Посмеялись оба и попрощались, обещая приезжать друг к другу.

Вот так дела… Царькова снимают… Как вовремя! Вот тебе и время…

На следующий день райцентр гудел новостями. Никто не догадывался и не поверили бы истине, что это элементарное совпадение.

* * *

Светлана взяла коробки с электроплиткой и чайником, пошла к Василисе. Вначале смутило, что муж покупает это для чужой женщины, но потом она успокоилась. Деньги с зарплаты вычтет и отнести сам попросил. Выходит, что для Василисы это она купила, а не Борис. Что это — ревность? Чушь, конечно, сама бы тоже помогла. Но я баба, а он мужик…

Светлана вошла во двор… Василиса обживалась, и дом уже не выглядел заброшенным. Чурки сложены аккуратно и половина уже порублена на поленья, чуть сбоку стояла печка-железка, на ней Василиса готовила еду. Плиту каждый раз не станешь топить — дома жарко и дров уйдет много.

Она постучала в дверь и, не дождавшись ответа, вошла. На кухне стол и шкафчик над ним, еще, видимо, времен гражданской войны, несколько табуреток. В комнате пружинная кровать с периной. Все чисто, аккуратно и убого.

Светлана поставила коробки на стол. Интересно, где же сама Василиса, куда она могла уйти? В гости не пойдет, это точно. Значит, ушла в Грязновку к своим на кладбище, десять верст для деревенских не расстояние.

Навязчивый образ Михайлова постоянно преследовал Василису. С ним вставала, работала и ложилась. После переезда еще ни разу не посещала могилки, так долго никогда не отсутствовала.

Пять ухоженных могилок в рядок, деревянная скамеечка… она присела и не заметила, как образ Михайлова исчез. Стала вспоминать и говорить с детьми, родителями, мужем. Долго, очень долго сидела, не шевелясь, с виду задремавшая женщина. Сегодня она увидела то, что раньше не приходило — лютый холод и снег, дети, выскочившие раздетыми на улицу, веселились, кидая друг в дружку снегом. Потом враз встали, понуро наклонив головы: «Ты прости нас, мамочка, тебя не было и нам стало жарко у печки. Выскочили поиграть… ты прости нас, мамочка». Лица постепенно растворились и видение полностью исчезло.

Василиса почувствовала, как по щекам бегут слезы, смахнула их ладошкой. «Деточки вы мои, деточки, почему же вы не оделись»? — все шептала и шептала она. Так и сидела, отрешившись от внешнего мира.

Потом перед глазами стало появляться что-то непонятное, постепенно вырисовываясь в лес, в то самое место, где медведь задрал ее мужа. И он вышел сам совершенно в другой странной и белой одежде. Четко просматривалось лишь лицо, заговорил родным голосом, но словно издалека: «Ты любишь, Василисушка, любишь. Терпи, Василисушка, хороший человек, добрый…не твой он, Василисушка. Ты иди, не время еще быть с нами». Она видела, как откуда-то появились дети, прижавшись к отцу, и стали удаляться, пока не исчезли совсем.

Василиса встала со скамейки… «Любишь… кого я люблю»? Перед глазами вновь всплыл образ Михайлова… она так и осела на скамью. Сердце застучала, словно готовое выпрыгнуть. «Боренька»… И опять родной голос мужа: «Не твой он, Василисушка, терпи»…

Она огляделась, уже стало темнеть. Пошла обратно быстрым шагом, смахивая с лица бежавшие слезы. Что-то перевернулась внутри, словно вынули камень, и стало легче дышать. То шла тихо, то почти бежала, иногда останавливаясь совсем… и плакала. Плакала впервые за несколько последних лет. «Не мой он, не мой», стучали в голове слова.

Стемнело и в деревне не видели, как вернулась Василиса, заметили лишь зажженный свет в доме. Она подошла к столу, потрогала стоявшие коробки, снова заплакала тихо и беззвучно. «Не мой»…

Не так уж давно не стало Зинки самогонщицы, и народ как-то не вспоминал о ней. В России традиционно отмечали праздники с выпивкой и где брать самогонку, если нет Зинки? Хорошо выгнанная самогонка гораздо крепче и приятнее магазинской водки. Михайлов, новенький деревенский житель, но тоже предпочитал самогонку, особенно на кедровых орешках, как делала его теща. Он и подсказал Нине Павловне заняться этим делом. Самогонный аппарат был, пшеницу, дрожжи и сахар привез.

Михайловка постепенно оживала — возвращались из орешника люди. Светлана встречала, записывала, кто, сколько кулей набил, складывали их в одном месте, чтобы легче грузить на машины и не разъезжать по дворам.

Топили баньку, мылись и чистенькие приходили к Михайловым за спиртным. Светлана отпускала под запись по бутылке, не более, чтобы не злоупотребляли люди. Притащился и Колька.

— Тебе чего? — спросила Светлана.

— Как чего? — опешил он, — все же идут.

— Все в орешник ходили, не грех после баньки и трудов принять немного, — пояснила она, — а ты, теперь, человек наемный, в орешнике не был. Нечего пьянство разводить, если надо — пусть Татьяна сама придет.

Сконфуженный Колька вернулся домой ни с чем, с генеральшей в деревне никто не спорил. Не боялись, а уважали Светлану, называя теперь по отчеству. Мать и отца кликали по имени, а ее Светланой Андреевной, не иначе. Только Василиса называла по-старому, и все считали это нормальным.

Через несколько дней утром приехал Пономарев и следом за ним три здоровенных КАМАЗа. Мужики грузили кули, вытаскивая из клуба, получилось по сто в каждый. Руководила погрузкой Светлана, подзадоривая иногда согнувшихся от тяжести мужичков.

— Василиса куль взваливает и прет свободно, а вы, как скукожившиеся мальчонки, тащитесь еле-еле, — подзуживала она.

Работа шла быстрее и веселее, Светлана объявила деревенским после погрузки:

— За деньгами к вечеру приходите, сюда же.

Загрузившись, КАМАЗы сразу ушли в город, минуя райцентр. Она вернулась домой, поняла, что муж с гостем уже побеседовали, и он собирается уезжать.

— Пришел мой главбух, — улыбнулся Михайлов, — с вас расчет, Ефим Захарович.

Пономарь поднял с пола большой и «толстый» кейс, спросил:

— Это сколько там будет?

— Триста кулей по пятьдесят килограмм, — ответила Светлана.

— Непривычно как-то по сто рублей принимать, — вздохнул он, — всегда по двадцать пять брали. И ваши эту таксу хорошо знают.

— Непривычно, Ефим Захарович, брюки ширинкой назад носить, — прокомментировал Михайлов.

Светлана прыснула от смеха, Пономарев тоже рассмеялся.

— Славные вы люди, господа Михайловы, — он вынимал деньги из кейса, — и юмор у вас достойный. Вот… все полтора миллиона.

— Конечно, Ефим Захарович, у тебя в городе две розничных точки, где вы по двести пятьдесят реализуете орех, что-то по двести оптом скинете. Твой навар в разы получается больше, — пояснил Михайлов.

— Да, приятно работать с умным человеком — себя не забудет и другим покушать дает. Но мне пора. Теперь до весны что ли или до лета?..

— Мы всегда рады тебя видеть, Ефим Захарович, в любое время, хоть летом, хоть зимой, — улыбнулся Михайлов, — но подожди немного, мы же теперь фирма, сам понимаешь, надо бумаги оформить.

Светлана протянула ему приходный кассовый ордер и накладную, он посмотрел.

— Почему по тридцать рублей я покупаю? Давайте напишем по двадцать пять.

— По двадцать пять ООО «Соболь» приобретает и реализует по тридцать, — пояснила Светлана, — у нас тоже должен быть навар для налоговой.

— Конечно, — согласился Пономарев, — вы правы, Светлана Андреевна.

Когда Пономарь уехал, Светлана решила переговорить с мужем сразу, не откладывая на потом.

— Борис, покупать орех по пятьдесят рублей благородно и мне не жалко для сельчан денег. Но что они подумают, зная твердую для них ежегодную цену? Приобретем по двадцать пять и вопросов не возникнет, все останутся довольны. Купим по пятьдесят и у многих возникнут сомнения. А сколько Михайловы поимели? Наверняка в поселке и райцентре потом похвастаются. Зачем нам лишние вопросы, Борис?

Он задумался, ответил не сразу:

— Наверное, ты права, Света, я давно понял, что добро — штука о двух концах. Причем отрицательный всегда тяжелее. Добро мы и так сделали — не надо возить орех в район, дали возможность заработать людям. Согласен, конечно, согласен, умница ты моя.

Михайловы пообедали, и Светлана села писать расходники, чтобы в клубе провести расчет побыстрее. Сверялась с записями, прописывая сумму в каждый ордер, оставалось внести только паспортные данные и расписаться. Как раз закончила к концу дня и пошла в клуб. Не хотела, чтобы приходили домой — натоптали и навоняли.

Увидев, что генеральша пошла в клуб, потянулись за нею сельчане. Извинившись, она попросила мужиков сходить за паспортами.

— Зачем вам пачпорт, Светлана Андреевна? — сразу же спросил Назар, — вы и так всех знаете.

Довольный, он огляделся, ища поддержки.

— Придет к тебе участковый, Назар, — с улыбкой поясняла она, — и спросит: откуда деньги, украл? А ты ему в нос квитанцию, он сразу поймет, что обидел честного и порядочного человека, извинится. Понятно?

— Понятно, — ответил он, — так идтить что ли?

— Идтить, Назар, идтить, — она засмеялась, — иди уже.

Пришли в клуб семьями, за паспортами уходили по одному и возвращались быстро. Светлана раздала расходники, пояснила, что и где необходимо написать и расписаться. Выдавала деньги медленным счетом, но деревенские обязательно пересчитывали, заворачивали в тряпочку и уносили домой прятать. Заработали неплохо, по двенадцать с половиной и более тысяч. Потом возвращались довольные обратно, ждали, когда Светлана Андреевна рассчитает последнего и веселились. Два гармониста наяривали плясовые, пели частушки и песни. Даже Василиса пришла посмотреть, заглянула с порога, посмотрела, словно ища кого-то, и удалилась.

Впервые за несколько лет собирались в клубе сельчане, веселились и говорили Михайлову спасибо, хотя его самого и не было. Светлана предложила пойти, но он отказался.

Дома Борис спросил:

— Как все прошло, Света, все мужики остались довольны?

Она, не раздумывая, ответила:

— Все довольны, особенно не мужики, а их жены. Пляшут в клубе, поют, веселятся, тебя хвалят. Не знаю, почему ты не хочешь пойти, можешь не петь, не плясать, просто посмотреть, людям будет приятно тебя видеть. Точно не помню, но лет десять в клубе не собирались, представляешь. Праздник у наших, праздник труда и надежды. И это все дал им ты.

Светлана заметила, что он сидит на диване, уставился в телевизор, но словно не видит и не слышит его. Где витают его мысли сейчас? Надо оставить его в покое, решила она и ушла на кухню. Присела на табурет и тоже задумалась, стараясь понять Бориса. Все прекрасно и замечательно, а он грустит.

Михайлов вышел на крыльцо, сидел долго, курил. Светлана вынесла куртку, накинула ему на плечи.

— Уже не лето, Боря, замерзнешь.

— Да… пойдем.

Он устроился снова на диване, выключил телевизор и заговорил, не спеша:

— Уже холодно, да… Вспомнил свой последний бой… Я не рассказывал тебе, почему вернулся сюда. Этот дом почти не вспоминал никогда. Хотелось вернуться, посмотреть, речку, сопки, половить рыбку. Помню, как поймал свою первую на прутик и голый крючок, маленький гольянчик зацепился хвостом, когда я вытаскивал. Не помню, сколько лет мне было, но в школу еще не ходил, скорее всего, лет пять. Насовсем вернуться не хотел тоже, просто приехать в отпуск и порыбачить несколько дней, пройтись по местам, что всплывали в памяти. Эта несбыточная мечта так и не осуществилась.

Светлана внимательно слушала родной тихий голос, хотела уже возразить, что ты же здесь, но сдержалась, а Борис продолжал:

— Мы тогда возвращались с задания на трех коробочках, так называли бойцы БТРы. Я не отсиживался в госпиталях, тем более, что они располагались в Моздоке, а не в Чечне. Был и в Грозном сортировочный госпиталь, но он появился не сразу. Я частенько выезжал со спецназом на боевые операции, оказывал медицинскую помощь на поле боя или неподалеку. В стране экономическая разруха, зарплату не платят. Магазины полнятся продуктами, а купить не на что. Огромная пропасть между кучкой людей и народом. Посередине болтается узенькая ленточка середнячков. Духи элементарно покупали офицеров и даже генералов, владея секретной информацией. Кто-то примитивно сдал, и мы попали в засаду на узком участке пути. Первую и третью коробочку подбили сразу из гранатометов. Вступили в бой, отстреливались, у меня сзади разорвалась граната… Контуженный и с осколком в спине очнулся в госпитале. Как туда попал — до сих пор не знаю, наверно, духи посчитали мертвым. Осколок достали, долго слышал плохо, но все восстановилось со временем. Остался тремор правой руки, пальцы дрожали, а это для оперирующего хирурга профессиональная смерть.

Он покрутил правой ладонью, погладил ее.

— Мне тогда как раз генерала присвоили, отзывали в Москву, но приказ запоздал. Генерала с боевыми заслугами не списали из армии, болтался то там, то сям. В армии достаточно генеральских не оперирующих должностей. Короче… не смог… подал рапорт и ушел на пенсию. Вернулся домой, успокоился и смирился. Обидно, конечно, было, но что поделать, война без потерь не бывает. Тремор постепенно стал исчезать, можно было восстановиться в армии, но стала сниться мама… Принял решение, вернулся туда, где родился, и не жалею.

Он замолчал, прикрыл веки, наверное, все еще вспоминая что-то. Светлана подсела поближе, обняла и тоже молчала.

* * *

Военный аэродром просыпался по распорядку дня или по тревоге, третьего не дано. Собственно аэродромом его назвать сложно в привычном понимании этого слова — отсутствовала взлетно-посадочная полоса, но она планировалась в будущем в качестве запасной. Вчера прибыла дополнительно рота стройбата, которая займется корчеванием полосы, отсыпкой и укладкой бетонных плит.

Командир авиаполка Сухоруков категорически возражал против авральных действий. «Сейчас не лето, товарищ генерал, — говорил он, — бойцы элементарно замерзнут в палатках, температура ночью минусовая и ожидается понижение до двадцати градусов. Предлагаю направить два отделения, не более, которые возведут теплое жилье, зимой у нас до минус пятидесяти».

«Отставить возражения, полковник, — приказал генерал, — вы в армии, а не в клубе дискуссий. Вертолетами доставят щитовые домики, соберете за сутки и приступайте к строительству взлетно-посадочной полосы. Это приказ, полковник».

«Есть, товарищ генерал, отставить возражения и выполнять приказ», — ответил он.

У командира роты стройбата свое начальство, но оперативно его подчинили Сухорукову. В первую же ночь возникла нештатная ситуация, один из бойцов стройбата решил прогуляться к боевым вертолетам. Караул остановил его, но боец не реагировал, выстрел в воздух впечатления не произвел, караульный применил оружие на поражение, раненого бойца доставили в медчасть.

Сухоруков приказал построить роту.

— Я командир авиаполка полковник Сухоруков, — начал он, — ваша рота находится в моем оперативном подчинении. Отсутствующую дисциплину стану наводить лично. Кто командир отделения раненого бойца? Выйти из строя.

— Сержант Рогозин, — доложил вышедший на два шага вперед.

— Сержант Рогозин, приказываю прибыть в медчасть полка, бегом марш.

— Есть, — ответил сержант и убежал.

Полковник продолжил, говорил громко, ясно и четко, словно рубил фразы:

— Нарушителям воинской дисциплины, инициаторам дедовщины, плохим командирам назначаю курс витаминотерапии посредством укола в задницу. Полезно для здоровья и мозгов, болезненный укол сберегает жопу от излишнего засиживания. Недостаток один — хромает потом боец дня три от боли. Любителям кляуз поясняю сразу — это не наказание, а забота о здоровье солдата. Наказан будет только боец, стоявший в карауле, он должен был применить оружие на поражение без предупреждения. Поясняю — следующим любопытным станем выбивать мозги свинцовым методом, а не стрелять по ногам.

Вдалеке раздался душераздирающий крик. Все повернули головы.

— Смирно, — крикнул полковник, — это нормально. Жопа сержанта Рогозина принимает витаминный курс. Разойтись.

Командир роты, капитан Николаенко, подошел к полковнику.

— Жестко вы, Михаил Семенович… В армии не первый день, но о вашем методе не слышал.

— Это не мой метод, капитан. Его, в свое время, изобрел и применял генерал Михайлов. Человек удивительной доброты и порядочности. Как-то приехал особист за бойцом, мы считали его невиновным, а они нашли стрелочника. Реально грозил солдату срок в два-три года дисциплинарного батальона. Михайлов, тогда еще майор, продемонстрировал особисту свое витаминное наказание. Тот в шоке был, когда увидел кричащего солдата, покрывшегося холодным потом. Особист дело замял, но приказал проследить за всем недельным курсом терапии. Михайлов колол обычные безболезненные витамины, боец кричал и все обошлось. Но первый укол был настоящим. Так что поговори с бойцами, капитан, объясни, что расхлябанности и дедовщины я не потерплю. Метод действительно хорош, главное — за него наказать нельзя, он полезен. Не наведешь дисциплины — самого в медчасть отправлю. Свободен.

Он услышал звук приближающегося вертолета. «Свои особисты есть, так еще с округа прислали», — пробурчал Сухоруков и пошел встречать прилетевших.

С проверкой прибыл полковник Растрига Эдуард Карлович, начальник особого отдела воздушной армии лично. Сухоруков задумался — на данное ЧП могли отправить и рангом пониже. Почему прилетел сам Растрига? В голове вертелись лишь слабенькие версии.

Расстрига поздоровался с Сухоруковым и сразу же проехал к своему подчиненному, капитану Астафьеву, особисту полка.

Поехал разбираться — собирать сплетни и факты. Полковники знали друг друга давно, не дружили, но по службе пересекались. Растрига умел выслушать человека, выделить главное и никогда не подгонял факты, результаты экспертиз, и вещдоки под удобную начальству версию, считал Сухоруков.

Он прибыл к нему в кабинет в конце дня. Сухоруков встал, но Растрига махнул рукой — не до субординаций.

— Гадаешь — почему прибыл я? — сразу спросил Растрига.

— Не стану обманывать — гадаю, Эдуард Карлович.

— Стреляли, — улыбнулся Растрига, — и не первый раз. Что скажешь?

— Первый раз — моя вина, — ответил Сухоруков, — на случайность не списываю, она возникает из-за недоученности бойцов. Вчера… считаю, что караул действовал по уставу и оружие применил законно. Рота стройбата оперативно подчинена мне, дисциплину подтянем, товарищ полковник.

— Я уже наслышан, — он засмеялся, — откуда Михайловский метод знаешь?

— Служили вместе, потом он меня оперировал после ранения.

— Да, классный хирург был… не повезло мужику. Контузия и как следствие тремор пальцев. Не штабник он, попротирал несколько лет штаны и подал рапорт. Жаль… Но я слышал, что кто-то из Генштаба его вернуть хочет. Вроде бы прошел тремор, и он может оперировать снова. Но я не за этим прибыл и даже не из-за стрельбы. Тут все понятно — в стройбате дисциплины никакой, солдатику захотелось рассмотреть «Аллигаторы» поближе. Повод у меня другой есть, более серьезный. Ты свои задачи на ближайший год знаешь?

— Доведенные знаю, не озвученные не знаю, — ответил Сухоруков.

— Ишь, ты как… скользко ответил. А не озвученные следующие — это не взлетно-посадочная полоса. У тебя, в качестве последней доводки, станут испытывать новейшие вертушки, я их сам еще не видел. Поэтому твоя часть особо секретная, а у тебя гражданские разгуливают и даже бабы в «Аллигатор» садятся. Что скажешь, пока полковник?

— Даже так — пока полковник…

— А как ты хотел, Михаил Семенович? У тебя объект особой секретности, а ты гражданского хирурга приглашаешь, бабу его ублажаешь. Астафьев этого хирурга так и не нашел, нет его в районной больнице и не было. Может он агент ЦРУ или другой разведки? Решение по тебе уже принято, Михаил Семенович. Но я попросил отсрочить его — ты боевой офицер, профессионально грамотный и честный. Да, попросил отсрочить, пока не разберусь лично и просил не подключать к поискам ФСБ, надеюсь, ты этого хирурга сам сдашь вместе с женой. Что скажешь, Михаил Семенович?

— Что скажу? Скажу, что круто все замешано, в стиле старой школы НКВД, — ответил Сухоруков.

— Не понял? — удивился Растрига.

— Чего не понять? В НКВД первым делом донос ценился, а правильный он, не правильный — это уже вторично. Если не правильный, то пытками доводили до правильного. Больше мне сказать нечего, товарищ полковник.

— Ты обиженного из себя не строй, Михаил Семенович. Почему Астафьеву отказался отвечать на вопросы об этом хирурге? Может, мне все-таки скажешь?

— Вам скажу, товарищ полковник, но прежде мне хочется не морду, а харю поганую Астафьеву в кровь разбить, чтобы не кляузничал впредь. Один вопрос, Эдуард Карлович — я отстранен приказом от командования полком?

— Пока нет, — ответил Растрига, — но в чем дело? — ничего не понимал он.

— Извините, товарищ полковник, прошу прервать разговор на несколько минут, — он поднял трубку, приказал: — Начальника караула ко мне, быстро.

Через минуту в кабинет вбежал офицер.

— Товарищ полковник, начальник караула лейтенант…

— Отставить, возьмешь двух бойцов и к Астафьеву, доставишь его в медчасть на витаминотерапию. Силой доставить и подержать, чтобы он у доктора не брыкался. Это приказ, выполняйте, лейтенант.

— Есть, — лейтенант козырнул и убежал.

— Ты что творишь, Сухоруков, ты в своем уме? — возмутился Растрига.

— Извините, товарищ полковник, сейчас все поймете, — он снова снял трубку, — медчасть мне… доктор, к тебе сейчас Астафьева доставят, недельную дозу витаминов ему в обе жопы. Понял?… молодец, — он положил трубку и продолжил: — Астафьев ни у меня, ни у кого другого ничего не спрашивал, он прекрасно знает, кто этот хирург, никто этого здесь не скрывал. Я не стану вам отвечать, товарищ полковник, выйдите и спросите у любого бойца, даже не офицера. И все сами поймете. Кроме одного — почему Астафьев вам заведомую дезу загнал.

— Сухоруков, — возмутился Растрига, — ты можешь толком объяснить?

— Могу, но не стану, у солдат это лучше получится. А то скажете, что я тут всех подговорил.

Ничего не понимающий Растрига вышел из кабинета на улицу, увидел солдата.

— Боец, ко мне, — приказал он.

Солдатик подбежал, вытянулся, доложил:

— Рядовой Суворов.

— Какая у тебя знаменитая фамилия, боец. Как служится?

— По-суворовски, товарищ полковник.

— Молодец. Скажи мне, рядовой Суворов, когда солдат случайно ранил другого, ты знаешь, кто его оперировал, кто был здесь на территории части?

— Так точно, товарищ полковник, знаю.

— И кто же?

— Генерал Михайлов с супругой.

— Как ты сказал, повтори.

— Генерал Михайлов с супругой, — ответил боец.

— Об этом только вы знаете или еще кто-то?

— Никак нет, товарищ полковник, вся часть знает.

— Понятно, спасибо. Идите рядовой.

Генерал Михайлов… он-то как здесь оказался, ничего не понимаю, рассуждал ошарашенный Растрига, почему Астафьев не знал… Он вернулся в кабинет.

— Михаил Семенович, одного не пойму — почему капитан Астафьев не знал о Михайлове? — задал вопрос Растрига.

— Он все прекрасно знал. Скажу больше — он единственный, кто знал, кроме меня, что генерал в отставке. Единственный вопрос, который мне задал Астафьев, это где служит генерал. Я ответил, что он в отставке. Зачем ему понадобилось сообщать, что в части был неизвестный гражданский, которого он найти не может? Не понимаю.

— Ну, с этим я разберусь. Астафьева я забираю с собой. Считаю, что вы, Михаил Семенович, поступили абсолютно правильно, пригласив Михайлова, он не посторонний для армии человек. Удачи вам, полковник Сухоруков.

— Уже не пока?

— Уже не пока, полковник, — ответил Растрига, — я бы не недельную, а двухнедельную дозу витаминов вкатил, — рассмеялся он.

Сухоруков проводил гостей и вздохнул: «Ну и денек сегодня»…

* * *

От порхало лето стрекозами, от стрекотало и отпрыгало кузнечиками, отцвело ромашками, васильками и клевером. Пожелтели луга меж сопок в долинах, плачут примороженные инеем на солнце. Лишь тонкий желтый стебелек колышется ветром, все машет на прощанье ушедшему лету.

Потемнела изумрудная зелень сопок, готовясь к зиме, насытились соком иголочки сосен, кедров и ели. Только местами вспыхнут багрянцем и золотом березка с осиной, но сейчас и этого нет — облетела листва. Точно писал поэт:

Михайлов иногда стоял по утрам на берегу реки, словно провожал течение взглядом. Не только сопки, но и река потемнела, даже мелководье на бродах не искрится на солнце. Хмурится природа, ждет суровую зиму. Осенние дожди кончились, теперь уже пойдет снег, но еще растает и только следующий покроет землю белым покрывалом.

Борис вздрогнул от прикосновенья —подошла Светлана.

— Соскучилась? — спросил он.

— Потеряла, никак не могу привыкнуть, что ты ходишь сюда по утрам. О чем задумался?

— Ни о чем… обыкновенная лирика накатилась, стихи вспоминаю, — ответил Борис.

— Почитай, — попросила Светлана.

Он прочел:

— Точно, про нашу речку написано, здорово! Чьи стихи? — спросила она.

— Авторские, — ответил Михайлов, — пойдем — холодно.

Светлана-таки не поняла толком — то ли ее муж автор, то ли кто другой. Пошла рядом, взяв Бориса под ручку. Оба увидели копошившуюся в своем огороде Василису.

— Интересно, что она там делает? — он помахал ей приветственно рукой.

— Не видит, а если и видела, то все равно не ответит, — пояснила Светлана, — живет изгоем — сама ни к кому не ходит и ее не навещают.

— Чего так?

— Не знаю, — пожала она плечами, — чего ходить-то, не прогонит, но и не приветит. Буркнет на пороге два-три слова и все, уйдет в огород или домой. Привыкла одна…

— А ты… когда коробки относила?

— Ее дома не было. Поставила коробки на стол и ушла.

Светлана ушла в дом. Борис остался во дворе, снова ушел в огород, решил еще раз вымерить расстояние под новый дополнительный сруб к избе. Зимой надо бревна заготовить, а летом начать строительство.

Она услышала из комнаты, как входит муж, спросила:

— Ты чего так долго, Борис, во дворе делал?

— Это не Борис, — услышала она ответ, выглянула из комнаты.

— Ой, Михаил, — обрадовалась Светлана, — проходите. А моего разве нет во дворе?

— Никого нет, — ответил Сухоруков.

— Он, наверно, к Василисе ушел, это четвертый дом от нас. Проходите, Михаил, Борис скоро вернется, я пока стол накрою.

— Спасибо, хозяюшка, лучше я за Борис Николаевичем сбегаю.

Он исчез, а Светлана прошептала тихо: «Надо же, Сухоруков прибыл — ни машины, ни вертолета не видно. А мой, интересно, зачем к Василисе поперся?

— Что шепчешь? — спросил вошедший Борис.

— О, ты здесь что ли? Я подумала, что ты к Василисе ушел?

— К Василисе? К ней надо сходить, но с тобой, один я к тетке Матрене могу зайти, а то наплетут деревенские невесть что, — ответил Михайлов.

Светлана обрадовалась ответу, пояснила:

— Миша Сухоруков пришел, я подумала, что ты у Василисы, он за тобой побежал.

— Ну вот, — рассмеялся Борис, — мужик еще не грешил, а его уже сдали. Миша как здесь оказался?

— Не знаю, придет — спросим.

— Поглядим сейчас, как его Василиса встретит. Интересно…

Светлана накрывала на стол, Борис, накинув душегрейку, ушел курить на крыльцо.

Сухоруков вернулся минут через десять какой-то странный и удивленный. Поздоровался, обнял Бориса. Они вошли в дом, сели за уже накрытый стол. Михайлов разлил самогонку по стопкам.

— Сначала выпьем за гостя, а потом он расскажет, каким ветром его сюда занесло без техники, — предложил Борис.

— За хозяев, — произнес Сухоруков и опрокинул стопку в рот, закусил грибочком свежего посола, — на технике я, десантировался из вертушки за два камэ отсюда, ветер с деревни, поэтому не слышали. Решил навестить, вас заранее не предупредишь, поэтому нежданно.

Он налег на лосятину с картошкой и соленого хариуса.

— Давно так не ел по-домашнему. Прелесть, как вкусно!

Михайлов снова наполнил стопки.

— Ты прилетай почаще. От службы тоже отдыхать надо и нам веселее.

— Спасибо. Этот тост за хозяйку и никак иначе, — предложил Сухоруков.

Мужчины выпили до дна, опять набросились на еду, Светлана пригубила и поставила стопку на стол.

— Василиса… Расскажи мне о ней, Борис Николаевич, — попросил Михаил, — какие-то у нее глаза… тоска одна, аж за душу берут. А лицо… словно из русской сказки писано, красавица настоящая. Но хмурая, наверно, муж ревнивый.

— Понравилась? — с улыбкой спросил Михайлов.

— Понравилась, — со вздохом ответил Сухоруков.

— Если понравилась, тогда, конечно, расскажу. Мужа у ней медведь задрал, шесть лет уже вдовствует. Дети, мальчик и девочка, от пневмонии в один день умерли. Пять лет пролетело. Одна в Грязновке жила, а там даже электричества нет, недавно ее сюда перевез. Сможешь окаменелое сердце растопить — действуй, Миша, но аккуратно. Заледенела она… про мужа и детей лучше не напоминать.

— Понял, Борис Николаевич, спасибо за информацию. Тяжело, наверное, придется, но что делать — очень она мне понравилась. Что посоветуешь, Светлана Андреевна, как женщина?

Светлана задумалась, потом ответила с философским видом:

— В любви советовать сложно. Сердца должны этот вопрос решать, они и подскажут, как быть. Можно пригласить ее к нам в гости, надеюсь, что Борису она не откажет. Не как мужчине, а как человеку, сделавшему ей много добра. Но как сообщить вам об этом, о дате встречи?

Сухоруков тоже задумался.

— Можно рацию вам привезти, Борис Николаевич свяжется в нужный момент.

— Нет, Миша, не стоит. Всегда найдется человек, который истолкует это неверно. Все-таки у тебя секретный объект, а у меня деревенский дом. Будешь заходить к ней каждый раз, когда появишься. Она женщина неглупая, поймет все, одной тоже жить тяжело.

Михайлов наполнил стопки, мужчины выпили.

— Я, собственно, не только в гости пришел. Есть кое-что рассказать вам.

Сухоруков поведал историю с прилетом Растриги и продолжил:

— В отношении капитана Астафьева возбудили уголовное дело по статье 303 УК РФ — фальсификация оперативно-розыскной деятельности. Он, оказывается, дальний родственник Кузнецова, тот его и подбил на это. Очень вас, Борис Николаевич, Кузнецов не любит, утверждает, что именно вы лишили его депутатского мандата и еще много всякой ерунды городит. Сейчас вопрос и по нему решается, скорее всего, вменят ложный донос. — Он глянул на часы. — О, мне уже пора бежать, вертолет будет ждать в том же месте.

Сухорукова словно ветром сдуло. Не хотел опаздывать к вертолету.

— Вот так дела, — проговорил Борис, — оказывается, нас с тобой, Светлана, разыскивали и обвиняли чуть ли не в шпионаже. Сам Растрига прилетал, он начальник особого отдела воздушной армии. Кузя-то каким фруктом оказался, любыми средствами не гнушается. Растрига упорный мужик, он его по любому засадит, тем более, что его подчиненный замешан. Видишь, Светлана, правильно говорят — сначала работаешь на авторитет, потом он на тебя. Растрига из той же когорты, что и мы с Сухоруковым — кадровый офицер с боевым опытом, такие просто так в сказки не верят. Но капитан Астафьев, гусь лапчатый, он прекрасно понимал, что у него дешевый фальсификат, но пошел на это. Нет, здесь не родственные связи, тем более дальние, не Кузнецов его уговорил. Он, конечно, подтолкнул к преступлению и не слабо, но где-то Сухоруков ему лично дорогу перешел и сам не заметил. Причем так перешел, что ненависть глаза застилала и ум туманила, иначе его действий не объяснить. Ладно, Растрига разберется, как нам Сухорукову помочь? Взрослый мужик, а втюрился, как пацан, что делать будем, Светлана?

— Что тут сделаешь, Боря, сам подумай, — ответила она неопределенно.

— Как что? Помогать другу надо. Я понимаю, что сердца ниточкой не свяжешь и не скрепишь, а то разрезал бы и пришил, делов-то… Она здесь, он там, как то их сводить надо вместе, чем чаще станут общаться, тем больше шансов на успех.

— Это все слова, — ответила Светлана, — хорошие, заботливые, но слова. Что мы реально можем сделать? Прийти к Василисе и сказать, что ее Миша любит? Ты себя в этой роли представляешь? Тем более, что у нее еще траур в сердце не кончился. Не знаю… поживем — увидим.

Василиса сразу поняла, что пришедший мужчина ею заинтересовался. По глазам поняла, по виду. Увидел и встал, как вкопанный, осталось еще только слюни пустить, уже с сарказмом думала Василиса. Но быстро выбросила эту чушь из головы, не волновал он ее, не билось сердечко, не стоял перед глазами образ. О другом думала она постоянно и как быть, тоже не знала. Не было бы Светланы — нашла бы причину приходить иногда, а там, глядишь, и сладилось бы все.

Уже жалела Василиса, что раньше не уехала из Грязновки. Может быть не со Светланой, а с ней был бы сейчас Борис. Сорок лет, а она как девчонка в первый раз, словно и мужа не было, и детей. Плакала ночами в подушку, била ее кулаками в отчаянии, представляя, что он обнимает сейчас другую.

Изменилась Василиса, очень сильно изменила ее безответная любовь. Единственное утешало, что прячется она за трауром, как за ширмой, готовая петь и танцевать с ним, убежать на край света и утонуть в любви.

Приходили другие мысли, пугалась, шарахалась душою от них Василиса, но не прогоняла, стараясь быстрее привыкнуть. Зачем мне эта ширма, уже рассуждала она, пять и шесть лет траура вполне достаточно. Снять платок и все черное, пройтись по деревне в белом платье, пусть все видят, что она не баба-Яга, а красавица. Подойти к нему, махнуть платочком, приглашая на танец… Василиса вздыхала, представляя, как они танцуют вдвоем, он держит ее за талию, прижимая все ближе. Смахивала наваждение, плакала, только слезы уже были другими.

7

Девять утра и уже рассвело, но в деревне тихо, даже петухи кукарекают редко и по отдельности, не заливаются в голос, как летом. Тишина нависла над сопками, речкой и лугом. Медленно, медленно падают первые снежинки, особенно не витая и не кружась. Словно узорчатый пух летит с неба разными формами снежинок и покрывает землю. Она становится пятнистой, белея все больше и больше, превращаясь в тонкую снежную перинку.

Запятнели и сопки хвойной зеленью и пушистым снегом, речка совсем почернела, словно растворяющиеся в воде снежинки красили ее другим, противоположным, цветом.

Деревенские мужики двинулись в райцентр за охотничьими лицензиями и патронами. Завели, как говорил Назар, обчественный транспорт, на нем и поехали хором. Дед Матвей, сидя в кузове, рассуждал вслух:

— Василиса не поехала с нами за лицензией, а охотится всегда.

— Так она никогда ее не брала, из Грязновки сильно не находишься в район, — пояснил известное всем, Мирон Петров.

— Дак это… И Андрей не поехал, лицензию раньше всегда брал, — гнул свое дед Матвей.

— Ты нас с Андреем не ровняй. У него зять генерал, кто его теперича тронет? — возразил Назар.

— Дак я это… кто нас проверял когда?

— Никто, — хором ответили мужики.

— Дак и я, мужики, к тому же, — пояснил дед Матвей.

— Че к тому же? — возразил Назар, — положено и берем лицензию.

— У тебя, Назарка, все положено и обчественное. Тебе, ежели власть дать, дак коммунизм сразу наступит.

Мужики засмеялись, а дед Матвей продолжал:

— Я, намеднись, к Михайловым заходил, телевизор краешком глаза глянул. О нефти говорили, о какой-то игле. Не знаю, что за игла, но нефть точно общественная, в земле она находится. А продают ее боровы наши. Как это… во, вспомнил, олигарки. Что тебе, Назар, как обчественнику, от этой нефти достается? Пшик с маслом. Ты говоришь положено… Государству тоже положено деревню не бросать. Через неделю мост понтонный разведут до мая и мы, как на острове в Ледовитом океане. Ни связи, ни работы, ни черта.

Дед Матвей замолчал, доставая кисет и скручивая цигарку. Мужики закурили, пуская сразу же уносимый ветерком дым. Минут десять ехали молча. Старенький Беларус пыхтел, но тянул тележку исправно.

— Я че-то не понял, Матвей, ты к чему это все говорил? — спросил Мирон.

— Не понял? Дак че тут не понять. Ты сейчас лицензию купишь, за каждую шкурку пошлину еще надо заплатить. И что остается? Пшик. Я посчитал, что нам куль ореха дороже обходится, чем шкурка соболя, а за ним еще побегать надо. За куль орехов ты получаешь тысячу двести пятьдесят рублей, а за соболя тысячу. Из этой тысячи еще вычесть лицензию и пошлину.

Дед Матвей замолчал снова. Мирон не выдержал:

— Матвей, ну дальше то что?

— Дак не брать лицензию и все. Кто нас проверит? И деньги сохраним. Только молчать надо — охотились, но ничего не добыли. Михайлов у нас купит шкурки, ему лицензии не нужны. Нас все бросили, а мы что, рыжие?

— Точно, точно, — соглашались мужики, — не брать и молчать железно.

— А че мы едем тогда зря? — спросил Назар.

— Не зря, — ответил Мирон, — не зря. Самый важный вопрос решили, а ты говоришь зря. И патроны еще нужны, за ними и едем, топливом запастись для трактора на зиму. В магазины зайти.

Мужики серьезно готовились к охоте, которая в этот раз должна принести большую прибыль. Осматривали широкие лыжи, подбитые снизу мехом, который не давал скользить назад, а вперед катился легко. Чистили и смазывали маслом ружья, проверяли патроны, подшивали валенки. Ждали, что выпавший снег растает и готовились ко второму, чтобы уйти с его началом. Соболь и белка уже поменяли летнюю на зимнюю шубу.

В этом году зима пришла сразу, снега долго не было и выпавший не растаял. Но сельчане все-таки дождались второго, чтобы уже твердо встать на лыжи. Деревня снова опустела, из мужиков остался Михайлов и Колька, работающий в поселке трактористом. Выбора другого не было — или охота, или работа. Нина Павловна теперь не готовила еду у себя дома, всегда находилась у Михайловых и только ночевать уходила к себе. Ушла на охоту и Василиса.

Потянулись серые будни, когда особо делать нечего. Михайлов взял лопату для уборки снега, но еще с детства помнил, что так ее здесь не называл никто. Деревянный черенок и внизу подобие большой совковой лопаты из фанеры называлось пихло. Он спихивал снег пихлом со двора на улицу. Очистив территорию, сел перекурить.

Первые дни ноября. Изредка проплывали по реке небольшие льдинки, охотники еще успели переправиться на другой берег почти по чистой воде. Жены вернули лодки на место, поставили вверх дном на прикол, домой мужья вернутся уже по толстому льду. Но сегодня шла настоящая шуга, завтра-послезавтра встанет река и успокоится до весны.

Что еще в этом году предстоит сделать? Совсем немного — напилить бревен для сруба и завалить лося. Но Борис еще не стал настоящим аборигеном, не знал где и как охотиться на сохатого. Лось — зверь серьезный и охота на него иногда опаснее, чем на медведя. Вернется тесть, учитель, тогда и поохотимся, считал Михайлов.

Он вспомнил, что не сделал сани для купленного еще летом снегохода Буран-тайга. Такие сани продавались, но зачем покупать, если можно сделать самому. Для санных лыж взял две выструганные доски и переднюю треть вымачивал в горячей воде, почти в кипятке. Пришлось топить баню. Когда доски распарились, он выгибал их медленно под постоянным давлением, получая хорошо загнутый носок. Теперь предстояла сушка и смоление, процесс медленный, но ничего не поделать. Лыжи пришлось усиливать брусом, иначе сани не выдержат лося, весящего от трехсот до шестисот килограмм. В восточной Сибири лось самый крупный, встречались экземпляры до семисот килограмм, но это редкость.

Две лыжины и бруски сорок на восемьдесят, выгнутые соответственно по ребру, просыхали дома. Конечно, все это делалось летом, но он не подумал, а старшие не подсказали, не зная его санных задумок. Через две недели Михайлов приступил к смолению, сушилось все еще несколько дней и, наконец, он скрепил лыжины с брусками. Такая конструкция позволяла перевозить на санях достаточно большой вес без всяких сомнений о поломках.

Еще два дня и сани готовы полностью. Конечно, можно купить недорого обычную пластмассовую волокушу, но она не выдерживала Михайловской критики, на сильном морозе в тайге могла лопнуть от любого небольшого пенька. Для полей или дорог вещь хорошая, считал он, но не для леса. На следующий год лучше найти подходящий дюралевый лист, выгнуть самому и сделать небольшое ограждение по типу леерного. Получится крепкая и легкая волокуша, не боящаяся пеньков и морозов.

В дом вбежала взволнованная Нина Павловна, заговорила сходу:

— Собаки прибежали, а Андрея нет…

Михайлов глянул в кухонное окно, оно как раз выходило на реку и сопку.

— Идет, — успокоил он тещу, — сейчас как раз реку начнет переходить. Пойду, встречу.

Он накинул полушубок, шапку и натянул валенки, выбежал, застегиваясь на ходу. Встретил тестя на середине реки, взвалил ношу на себя и уже вдвоем вернулись не спеша.

— Ой, — всплеснула Нина Павловна, — обнимая мужа, — ты где это медведя поднял?

Светлана поцеловала отца в щеку, рассматривала висящую на плече мужа шкуру.

— Средний медведь, еще не заматеревший. Пойдемте в дом, чего на улице-то стоять.

— Не, Света, мы с Борисом перекурим и обратно надо идти. Ты мне горячего чайку сюда принеси лучше.

Он уселся на крыльцо, закурил и стал рассказывать:

— Сегодня с рассветом решил обследовать правую сторону, дойти до края своего угодья, а потом в дальний угол и по диагонали обратно к зимовью. Где-то через час собаки загнали соболя на кедр. Я его минут пятнадцать высматривал, найти не мог, хорошо спрятался в кроне, подлец этакий. Но увидел, снял из мелкашки, а он, падая, застрял в кроне посередине. Висит на толстой ветке — ни туда, ни сюда. Вот, думаю, напасть какая, придется потом опять сюда возвращаться, окоченеет и сам свалится. Постоял минуту, его, видимо, посмертная судорога дернула и свалила. Снял шкурку, пошел дальше. Через полчаса собаки снова залаяли, — он отпил полстакана, принесенного дочерью, продолжил: — Сразу понял, что не соболя или белку нашли. Честно сказать, испугался немного — если поднимут медведя до моего прихода и он освоится: трудно взять будет. Зарядил ствол жиганом и двинулся, деваться некуда, в лесу встречи не избежать. Подошел близко, собаки лают, надрываются, я за дерево встал, жду на изготовке. Все равно выскочил внезапно, встал на дыбы, но я выстрелить не успел, медведь опустился на все четыре и двинулся в мою сторону. Ну, думаю, все, отгулялся, Андрюша, отохотился. Но метрах в пяти от меня Шарик его снова поднял, тут уж я не опоздал, лупанул по сердцу жиганом, перезарядил ружье и контрольный в ухо. Присел на корточки, ручонки дрожат, кое-как сигарету прикурил, успокоился, снял шкуру, мяса килограмм двадцать отрезал и домой напрямки.

Он допил остатки чая, заговорил снова:

— Надо, Борис, за тушей идти, вдвоем принесем, сколько сможем, к утру мясо вряд ли целым окажется. Волков не видел, но мелкий зверек попортит, ворон не было, но слетятся скоро. Пролетит мимо хотя бы одна и все, соберет всех своим карканьем.

— Не пойдем, а поедем, отец, — ответил Михайлов, — смотри, какие я сани сделал, словно знал, что скоро понадобятся. Зараз все привезем. И, наверное, хватит, ты уже месяц в тайге.

Яковлев подошел, осмотрел сани, потрогал, похвалил:

— Молодец, хорошо сделал, словно не хирург, а настоящий столяр и плотник.

Михайлов вытащил Буран из сарая, прицепил сани, взял с собой карабин и нож и они тронулись. Через два часа были на месте, воронье только начало слетаться и не успело поклевать тушу. Яковлев походил вокруг, примерился и стал рубить ее на куски. Через полчаса уложили все в сани, прикрыли брезентом и увязали крепко. Сели перекурить.

— Молодец, Борис, хорошо, что сани сделал вовремя. Сейчас бы тащили все на своем горбу. И то бы взяли килограмм шестьдесят вдвоем, остальное пришлось бы бросить, а это килограмм сто пятьдесят чистого мяса.

Яковлев решил еще раз осмотреть медвежью лежку, ходил вокруг, удивлялся.

— Странно, обычно медведи очень редко роют ямы сами. Здесь, видимо, углубление уже было, и он увеличил яму, выстлал ее ветками. Это из-за колодины сверху — естественная крыша. Если бы его Шарик второй раз не поднял, то все, конец бы мне пришел. До сих пор еще от страха не отошел полностью.

Он присел на Буран, закурил еще одну сигарету. Михайлов закурил тоже напару.

— Да-а, представляю, что бы я здесь делал? Испугался бы наверняка до полусмерти, — заговорил он.

— Не боится только дурак, Борис, здесь важно пулю зря не истратить. Когда медведь на меня пошел, я понял, что мне его не взять, жиган может от рикошетить от черепа и все… Надеялся, что у дерева встанет и я смогу выстрелить в сердце. Встал бы у дерева или нет, сказать сложно… Шарику спасибо, спас от верной смерти. Но и я, слава Богу, не промахнулся, попал точно в сердце.

— Ты так и не ответил, отец, хочешь остаться и еще поохотиться? Я думаю, что хватит — удовольствие ты получил, денег всех не заработаешь, да мы за ними и не гоняемся. Сейчас можно сразу домой, а завтра я одни съезжу и заберу из зимовья все. Как ты считаешь?

— Хорошо, — ответил Яковлев, — домой, так домой. Но к зимовью завернем сейчас — чего снегоход лишний раз гонять.

Через два часа они уже были дома, Светлана затопила баню. Первыми все же ушли мыться женщины — мужики любили сразу после баньки принять стопочку и хорошо закусить. Поэтому вымылись первыми и накрывали на стол.

Мужчины парились долго, потом выскочили оба голыми, упали в сугроб и снова париться.

— Мой-то на старости лет сдурел совсем, — с улыбкой произнесла Нина Павловна, — тоже в сугробе захотел поваляться.

Мужчины вернулись из бани, сразу пропустили по стопке и налегли на еду.

— Сезон ныне удачный, — заговорил тесть, — соболя много и белки. Охотники с хорошей добычей вернутся.

— Лето хорошее было и кедровка шишки не спортила, — поддержала разговор Нина Павловна, — соболь, он же без кедрового ореха никуда, даже размножаться не сможет. Его можно всем, чем угодно кормить, но без ореха он потомства хорошего не принесет. Качество шкурки соболя напрямую от кедрового урожая зависит. Поэтому и ценится наш лучше любого другого.

— Серьезно? — спросил Михайлов, — я даже не знал таких нюансов о соболе.

— Точно, — ответил тесть, — если ореха мало, то и приплода мало. На соболиных фермах, наверно, зверю какие-то заменители дают, но все равно мех не тот получается. Внешне смотрится, но быстро облазят шкурки, не то все, кедровый орех никакими препаратами не заменить. Соболь — всеядный зверь, ловит мышей, бурундуков, зайцев, рябчиков, глухарей, белок, ест орехи, любит голубику, в голодный год может питаться падалью. Если бы соболь был размером с волка, то страшнее зверя не было бы на всем свете. Ярость звериная, реакция мгновенная, хватка бульдожья, тигра бы в минуту задрал, хоть тот и размерами больше. Если в капкан попадает, то отгрызает закоченевшую лапу и уходит. Вот такой наш соболь, Борис.

Яковлев наполнил стопки, мужчины выпили.

— Ох, — вздохнул тесть, — наелся до отвала. Все-таки хорошо дома. Пойдем, Нина, пусть молодые тоже отдыхают. Устал и хочется выспаться по-человечески.

Родители ушли к себе, Светлана убрала со стола, вымыла посуду.

— Отец принес соболей двадцать одну шкурку и белок двадцать пять штук. Очень неплохо за один месяц. Иногда столько за весь сезон добывают охотники. Что с медвежьей шкурой станем делать, Борис?

— Надо выделать и бросим на пол. В конце февраля родишь, будет где потом ребенку играть на полу, когда ползать начнет и зубки прорежутся, а то всю шкуру сжует.

Светлана замолчала, задумалась.

— О чем мысли? — спросил Борис.

— Как я рожать буду?..

— Как все, — улыбнулся Михайлов, — другого способа еще не изобрели. С тещей роды и примем, не переживай.

— Неудобно…

— В городах наоборот мужей приглашают, чтобы видели и понимали, а ты неудобно. Я не только муж, но и врач еще, поэтому никаких отговорок. Пойду, покурю на крылечке и спать будем ложиться тоже.

Медвежьего мяса положили в ледник килограмм двести пятьдесят. Если еще лося добыть на триста-четыреста — куда столько мяса девать, рассуждал Борис? Он вспомнил, что Светлана каждый день варила большую кастрюлю, треть съедали сами, не более, остальное отдавали собакам и сырым еще прикармливали. Собаки — вот кто основной потребитель, улыбнулся он, гладя подошедшего Соболя. Лайка — не найти лучшей собаки для этого края. Морозы выдерживает, прекрасно идет на зверя. На медведя тренируют по-особому. Лайки крутят медведя, пытаясь схватить за задние ноги, он вертится, стараясь ударить лапой. Это называют удержанием, когда охотник подходит на расстояние прямого выстрела, не далее двадцати метров, собаки начинают его поднимать. Одна лайка чуть отбегает от медвежьей морды, чтобы лапой он ее не достал и начинает прыгать вверх, медведь встает и охотник стреляет ему в сердце с близкого расстояния. Опасное занятие, но охота на лося еще опаснее, случаев гибели охотника от сохатого гораздо больше, чем от медведя. Наверное, еще и потому, что не воспринимают рогатого зверя достаточно серьезно. Волки, выследив и преследуя лося, стараются загнать его в чащу, где нет свободы передвижения по сторонам. Сохатый, уходя от погони в густой лес, совершает большую ошибку, которая стоит ему жизни. Иногда он вообще не может повернуться и ударить копытом, волкам остается лишь ждать, когда он истечет кровью из перекушенных крупных артерий.

Михайлов нежно потрепал Соболя рукой, он взял его еще летом щенком, теперь он подрос, но еще не вошел в полную силу. Борис смастерил ему из досок собственный маленький домик во дворе, и лайка прекрасно переносила в нем морозы.

Мясо медведя полезное, но на любителя, со специфичным привкусом, нечто среднее между свининой и курицей. Михайлов предпочитал сохатину, запасы которой кончились. С рассветом Борис с тестем двинулись в другую сторону от деревни на более равнинную местность со смешанным лесом и несколькими заболоченными озерками.

Летом там стреляли уток. Охотник пристраивался на бережке и ждал. Садилась стайка уток, подплывала поближе, чтобы можно было достать вагой, выбирался момент, когда головы сходились на одной линии — выстрел дробью. Обычно вытаскивали из воды сразу две-три утки и уходили домой. Борис терпеть не мог дикого утиного мяса, казалось, что оно пахло болотом или еще чем-то отвратительным.

Лоси как раз предпочитали смешанный лес с водоемами, это их любимые места обитания. Туда и направлялись Михайлов с тестем на снегоходе, оставив собак дома. Периодически останавливались на вершинах небольших холмов, осматривали территорию в бинокль — пока все пусто. На следующей вершине осмотрелись снова, Борис ничего не увидел, но тесть глянул назад, примерно на сорок пять градусов, и заметил красавца.

— Быстро едет, — шепотом произнес он, указывая рукой в сторону лося, — волки гонят. Разворачивай Буран и гони на край вон той поляны, — он снова указал рукой, — там перехватим.

— Он же услышит мотор, свернет, — возразил Борис.

— Лось на снегоход не среагирует, не спорь, езжай быстрее, — ответил тесть.

Михайлов повернул наискосок обратно, прибавил газу, пошел на максимально возможной скорости в лесу. На краю поляны встали за деревьями, приготовили ружья. Яковлев прошептал:

— Когда выскочит на поляну, подожди, не стреляй сразу, пусть до середины дойдет, это метров сто будет от нас, для карабина в самый раз, из моего не достать. Он прямо пойдет, мордой на нас, стреляй в грудь, в область сердца, в голову не целься. Если повернет — стреляй по лопаткам.

Михайлов кивнул головой, загнал патрон в патронник. Лось выскочил на поляну, шел крупным махом, фыркая паром из ноздрей. Даже Борис, не имеющий опыта, понял, что сохатый устал, видимо, волки гнали его уже давно.

Михайлов прицелился, лось уже был на середине и приближался, но он не стрелял — мешала опущенная вниз морда животного. Сто метров, восемьдесят, шестьдесят… напряжение возрастало и тесть стал уже поднимать свое ружье для стрельбы. Лось чуть поворачивает голову — выстрел… по инерции он пролетает еще несколько метров и зарывается головой в снег, пропахивая несколько метров своей тушей.

Борис только теперь увидел стаю гонящихся за сохатым волков. Выстрел, второй, третий… Волки кинулись обратно, но три серых тушки остались лежать на снегу. Он вышел из-за дерева, но тесть остановил его.

— Видишь, шерсть на хребте не лежит, а немного топорщится, уши прижаты — лось не убит, а ранен, выжидает, набирается сил, подходить к нему — самоубийство. Теперь можно прицелиться и выстрелить в голову точно.

Выстрел оборвал мучения сохатого. Яковлев перерезал ему горло, выпуская кровь, вытер руки о снег, потом о штаны, достал сигарету.

— Покурим. Ты чего долго не стрелял?

— Морда грудь закрывала, — ответил Борис, — или отвернется, или стрелять в голову с близкого расстояния, чтобы не промахнуться по мозгам.

— Я так и понял, но черт его знает, заволновался. А ты крепкий мужик оказался, не трус.

Михайлов пожал плечами.

— Не думал даже об опасности. То ли ситуация была не та, то ли не осознал серьезности.

— Ситуация… точно. Если боишься, то потом уже. Я, когда с медведем столкнулся, потом испугался, когда убил. Или страх запредельный, или не до него в тот момент. А лось — само то, не крупный и не мелкий, килограмм на четыреста потянет. Запомни, Борис, лучше десять раз перестраховаться, чем один раз получить копытом. Даже к мертвому лосю всегда нужно подходить со спины и лишний раз убедиться, что шерсть на хребте не топорщится, уши не прижаты и ресницы на глазах не моргают. — Он выбросил сигарету, продолжил: — Я начну шкуру снимать и тушу разделывать, а ты волков принеси, потом и их обдеру. Стая не ушла далеко, притаилась и ждет, вернется после нас сюда кишки сожрать и своих ободранных. За раз не увезем, две ходки придется делать.

Михайлов сходил три раза, принес волков. Помог бы самостоятельно тестю, да не умел еще. Стоял, делал, что говорят, и учился — в этой «хирургии» свои правила.

Половину мяса загрузили на сани, Борис спросил:

— Как ты один останешься, вдруг волки нападут? Я тебе свой карабин оставлю.

— Езжай спокойно, они не нападут, по крайней мере, до темноты, это точно. И запомни правило — без ружья в нашей тайге не ходят и на снегоходах тоже не ездят. Сохатый не боится звука мотора, можно случайно нарваться. А без ружья выход один — забраться на дерево и ждать.

Михайлов вернулся через три часа, загрузили остальную часть и тронулись, оставляя туши волков голодным собратьям.

Дома сразу же разгрузили половину второй ходки Валентине Наумовой и еще принесли килограмм восемьдесят медвежатины. Андрей добро помнил и ценил. Вернется дед Матвей с охоты, а жена его свежим жареным мяском угостит.

Мужики сели за стол, Светлана достала самогонку, Борис усмехнулся:

— Так и спиться недолго… но сегодня можно. Не так уж много праздников в деревне.

После выпитой стопки тесть стал расхваливать зятя:

— Муж у тебя, доча, стальной. Прет лось прямо на нас галопом, а Борис не стреляет, поближе подпускает, словно танк в военное время, чтоб гранатой его достать. У меня уже дрожь в коленках, свое ружьишко поднимаю и за дерево прячусь, а он бац и с первого выстрела завалил лося. Спрашиваю — чего не стрелял, а он отвечает: морда не понравилась, хотел в глазки его наглые поближе глянуть, да волки помешали.

— Какие еще волки? — удивилась Светлана.

Она еще не видела привезенных с охоты волчьих шкур.

— Обыкновенные конкуренты. Борис им сказал, что на его поляне им делать нечего. Не послушались, пришлось застрелить.

Отец принес с веранды три шкуры, показал дочери.

— Конкуренты, — смеялась Светлана, — шутник ты, однако, папочка.

— Да, доча, за шестьдесят лет ни разу на подобное волчье преследование не нарывался. Лучше уж мы лося съедим, чем волки, — он усмехнулся.

* * *

Пролетели самые длинные ночи, повернули в сторону лета в борьбе за время, ужесточая холода и ветра. Столбик термометра опускался до пятидесяти, и даже деревья трещали, окутанные инеем под шапками снега. Вовсю лютует зима, а время крадет и крадет у нее секунду за секундой, секунду за секундой. Внешне еще незаметно совсем и, кажется, наоборот, что наступает студеный мрак ночи, но зима знает истину и поэтому особенно злится.

Все охотники вернулись из тайги пополнить запасы, оставить добытую пушнину, вымыться по-настоящему в бане и встретить Новый Год дома в кругу родных и друзей.

В этом году знатная охота. С урожаем ореха это связано или с чем-то другим, но расплодились мыши, бурундуки и другие мелкие грызуны, потянулся в эти места соболь с востока и запада за обильным кормом, сам попадаясь на прицел охотничьих ружей.

Михайловка готовилась к встрече Нового Года, давая возможность соболям передохнуть и занять освободившиеся территории пришлым зверькам.

Борис спросил супругу:

— Света, как праздновали Новый Год в деревне прошлый раз?

— Как всегда, — она усмехнулась, — Зинке несли подачки, забирали самогонку и жрали ее с утра. К вечеру, уже готовенькие, засыпали пораньше. Первого января, у кого оставалось выпить, пили, пока не кончится, шли опять к Зинке, но она неделю сидела взаперти дома: иначе от мужиков не отбиться. Какой праздник? Обычная пьянка с поводом.

— Как-то кооперировались, собирались семьями. Подарки дарили? — спрашивал Борис.

— Смеешься что ли? мужики кучковались, конечно, а подарки только у Зинки были. У нее, бывало, до тонны лосятины появлялось, рыбы соленой много. Приезжал потом участковый на тракторе, забирал почти все, Зинке оставлял дрожжи, сахар, пшеницу. Он это, естественно, не покупал, где-то задарма изымал. Так и жили, а что делать? Если бы не участковый, бабы Зинку бы удавили где-нибудь по-тихому, достала она всех. Он ее защищал, грозился, что если кто Зинку тронет, то всех посадит и разбираться не станет. Понятно, что угрозы пустые, но не трогали, боялись.

— Как ты считаешь, Света, если мы каждой семье по бутылочке подарим, а другую они купят — не обеднеем?

Светлана улыбнулась.

— Приятно, что ты советуешься, но ты деревенский Голова, тебе решать, а обеднеть — не обеднеем. Людям приятно будет.

— Хорошо. Ты сходи в клуб, затопи печку и загляни к тетке Матрене, пусть она к обеду народ соберет, говорить буду.

— Броневик заказывать? — с улыбкой спросила Светлана.

— Чтобы идти верной дорогой — обязательно, — строго ответил Михайлов, сделав ленинский жест рукой, и только потом рассмеялся.

Светлана оделась, ушла в клуб. Наложила полную топку дров, нащепала лучины и затопила печь. Холодно, почти как на улице, но за три часа температура повысится, не в рубашке, конечно, но все-таки в тепле находиться, ни руки, ни уши не замерзнут. Пошла к Матрене, зашла в дом вместе с клубами холодного воздуха по низу, заговорила сразу, не раздеваясь:

— Борис Николаевич просил людей в клубе собрать в обед, говорить будет. Ты, Матрена, обойди всех и потом загляни в клуб, я печку затопила, надо будет заслонку закрыть, когда прогорит.

— Все сполню, Светлана Андреевна, не беспокойся. А че говорить будет?

— Не знаю, он же генерал, докладывать не привык, — ответила она.

— Жена ты, должна знать, — все еще надеялась Матрена узнать новости первой и сообщить всем по секрету.

— Не понимаешь ты, Матрена, он же генерал! Сядет, бывало, за стол, возьмет военную карту Михайловки и смотрит. А там все дома указаны, сараи и огороды, где какие грядки находятся. Спутники военные высоко в небе висят и фотографируют все, генералу сообщают: сколько у кого картошки посажено, сколько морковки, огурцов и других овощей. Зимой все тропинки, дорожки и следы фотографирует телескоп. Сидит генерал сегодня, смотрит карту, а я в ней ничего не понимаю и не соображаю, ткнула наугад пальцем, спрашиваю, а он поясняет, что это следы ног. Это тетка Матрена вчера в лес ходила за черенком.

Ошеломленная Матрена так и осела внезапно на табурет. Произнесла с трудом:

— Точно ходила. Черенок от пихла сломался.

— Смотри, Матрена, никому не говори, что у генералов такие карты военные есть, где все видно. Большая это тайна, военная. Скажешь кому — на всю жизнь посадят, по карте генералу все видно будет.

— Я никому, Светлана Андреевна, никому, вот те крест, — она перекрестилась, — даже про черенок генерал знает, вот так карта военная!

— Ты иди Матрена, собирай людей и помалкивай, заслонку в клубе не забудь закрыть.

Светлана вышла на улицу, посмеиваясь про себя, дома рассказала все мужу.

— Как ты про черенок угадала? — спросил со смехом Борис.

— Не угадала — видела случайно. Теперь она сплетничать меньше станет, хотя без Зинки она сама не сочиняет, но все равно пусть побаивается.

Михайлов пришел в клуб, когда уже все собрались. Поздоровался, пожелал здоровья и перешел сразу к делу:

— Через три дня Новый Год, который необходимо встретить достойно, без запоев и таскотни из дома мяса и рыбы, как это бывало раньше у вас. Всем на праздник дарю по бутылке спиртного на каждый двор.

Мужики обрадовались, зашумели, женщины выжидали молча. Михайлов продолжил:

— Хозяйка сама знает, сколько ее мужику самогонки надо. Поохотились вы в этот сезон удачно, не зря в тайгу сходили. Жены довольные и, полагаю, не пожалеют еще одну бутылочку для вас у меня прикупить. Двух бутылок вполне достаточно, не время сейчас самогонку ведрами пить, как раньше. Утром тридцать первого декабря у Светланы Андреевны самогонку возьмете, но выдавать она будет только в женские руки. Теперь следующее — всю пушнину сдадите Василисе под запись прямо здесь в клубе. Ты, Антон, — он обратился к выбранному трактористу Степанову, — подготовь трактор и прицеп, соломки постели, чтобы мягкое место не отморозить. Завтра повезешь женщин в район, они лучше знают, что к празднику купить — кому крупу, сахар, кому конфеты с печеньем. Даю аванс по пять тысяч рублей на каждый двор к празднику, у Светланы Андреевны прямо сейчас получите. Вопросы есть?

— Какие вопросы, Борис Николаевич, — выкрикнула Валентина Наумова, — никто нас никогда к праздникам в район не возил и авансы не давал, подарки не делал. Поклон вам низкий от всей деревни.

— Правильно, правильно, — послышались голоса, — спасибо.

Михайлов ушел, а Светлана выдавала аванс, с удовольствием слушая похвалу в адрес мужа от сельчан. Радовались, шутили:

— Хорошо, что у нас Голова не пьющий, всем мужикам сегодня нос утер и довольные остались, — смеялась Анисья Степанова.

— Непьющий… ему тоже, поди, самогонку генеральша под запись выдает, — хохотала Степанида Петрова.

— А что, — отвечала со смехом Светлана, — такой же мужик, как и все.

Одна Василиса не смеялась, считала, принимая шкурки, записывала в тетрадку, но уже с другим, совершенно не каменным лицом. Оттаивает понемногу, радовались женщины.

Мужики курили на улице, тоже обсуждали события по-своему.

— Мало бутылки, моя зажмется, вторую не купит, — вздохнул Назар Андреев.

Матвей Наумов возразил сразу:

— Дак это… не мало. Кто тебе, Назарка, когда бутылку дарил? Никто, а ты мало… Марье скажи, что Борис Николаевич велел не жадничать, против него не попрет, это точно.

— Правильно, — поддержал Мирон Петров, — для нас Михайлов старается. Двух пузырей вполне хватит на одного, ну, баба еще немного выпьет. Дров еще наколоть надо будет, да и в лес снова собираться. Сезон удачный в этом году, — он сплюнул три раза через левое плечо, — давно такого не было.

— А че с Матреной случилось, никто не знает? — спросил Александр Игнатьев.

— А че?

— Че, че… пришла, говорит Голова собирает и все. Я жду, как обычно, начнет версии выдавать, а она молчит, словно язык вырвали.

— Наверно, съела че-ни будь не то, бывает, — предположил Мирон.

Мужики докурили сигареты, дождались жен и стали расходиться по домам, уже там, в семейном кругу, обсуждая предложения и действия Михайлова.

Светлана вернулась домой, увидела, что что-то чертит на листке бумаге муж. Спросила, он пояснил:

— Не могу определенно сказать, но кто его знает, возможно, Сухоруков на Новый Год пожалует. А где спать ему? Надо кровать соорудить, надуем матрац и пусть спит.

Светлана, подумав, возразила:

— Новый Год праздник семейный, но я ничего против гостей не имею. Не надо, Боря, кровать делать, у родителей переночует, если что. Пристроишь сруб к дому, тогда и с ночевкой приглашать станем. Да и неудобно мне с пузом перед ним ходить… сам понимаешь… ночами иногда встаю.

— Да, Света, согласен, у родителей лучше. Надо бы Василису тогда пригласить, как ты считаешь?

— Сложный вопрос, — она задумалась, — пригласим, а Михаил не приедет. Но ничего, это не страшно. Как-то неуютно, когда за столом чужие. Миша твой друг, здесь понятно, а Василиса? Нет, — решилась она, — все-таки пригласить надо, вдруг у них что-то получится в личной жизни. Но согласится ли она? Я сегодня видела: она понемногу оттаивать стала. Надо тогда вместе к ней сходить, не по отдельности.

— Приедут завтра с района и сходим, пригласим.

— Нет, Боря, надо до поездки пригласить. Вдруг ей надеть нечего, платье может в районе купить.

— И снова согласен, женщина — есть женщина. Тогда не станем тянуть, пойдем прямо сейчас. Ты ей деньги выдала?

— Выдала, но что на пять тысяч купишь, если еще и продукты надо. Может еще пятерку добавить?

— Хорошо, возьми с собой.

Они пришли к Василисе, постучали в дверь. Она открыла и удивилась.

— Проходите, — пригласила она, немного отойдя от двери.

Михайловы вошли внутрь.

— Извините, стульев не осталось, — Василиса пододвинула табуреты.

— Мы люди свои, не гордые, нам и табуретки подойдут вполне, — начал Михайлов, — мы ненадолго, Василиса, пришли пригласить тебя к нам встречать Новый Год вместе. Надеемся, что не откажешь нам в просьбе.

— Хотела Новый Год одна встретить, но вам не смогу отказать, — ответила она, — приду, во сколько?

— Чего тянуть, как стемнеет, так и приходи, — предложил Михайлов.

— Ты иди, я тебя догоню, — предложила Светлана Борису.

Он вышел, Светлана продолжила:

— Ты завтра в район поедешь, Василиса, возьми еще пятерку, мало ли что купить захочешь, мы все-таки женщины.

— Спасибо, — ответила она, забирая пятьтысяч.

Светлане показалось, что уголки ее рта дрогнули немного и хотели улыбнуться. Ничего, время вылечит.

— Кто еще будет? — спросила Василиса.

— Родители, конечно, из местных никого больше. Возможно, приедет друг Бориса, но с ним связи нет, не приглашали, он всегда внезапно появляется, ты его один раз уже видела. Он летчик, командир полка, воевал вместе с мужем.

— Так вы из-за него меня приглашаете? — в лоб спросила она.

— Василиса… как ты можешь? Хорошо — муж не слышит, а то бы обиделся. Мы тебя приглашаем, а он появится или нет — неизвестно, с ним нет связи, сама понимаешь.

— Боюсь праздник испортить, Светлана, — она не назвала ее по отчеству, как все, — неразговорчивая я и невеселая, но постараюсь не быть вороной, если получится. Ты уж прости заранее, если что не так будет. Сама понимаю, что пора прекращать затворничество, а как — не знаю еще.

— Я побежала, — ответила Светлана, — все будет хорошо, не переживай.

Борис не уходил, ждал ее на улице.

— Что-то долго ты?

Она пересказала разговор.

— Так прямо и спросила? — удивился Михайлов, — конечно, Миша там наверняка пялился глазками в первый раз, словно в прицел смотрел. Но ничего, я с ним переговорю, если он появится.

В предновогодний день к Михайловым подкатил с обеда военный бронеавтомобиль Тигр. Борис услышал, выскочил на улицу, обнял Михаила.

— Ждал, Миша, честно скажу, ждал, но на сто процентов не надеялся. Молодец, что приехал, пошли в дом.

— Сейчас, — он достал из машины сумку, — держи, здесь шампанское и коньяк, а я коробку вытащу.

Михаил поставил коробку на веранде, пояснил:

— На Новый Год петард кучу прислали, а потом подумали, что в тайге салют неуместен, якобы противник засечет из космоса аэродром. Будто они днем вертолеты не видят. Короче — приказали вернуть, я в штаб армии позвонил, предложил тебе отдать: списали без разговоров. Помнят тебя, уважают.

— Спасибо, классный подарок, отсалютуем до и после двенадцати. У меня тебе подарить особо нечего, но кое-что и я припас для тебя. Надеюсь, что доволен останешься.

— А что? — спросил Сухоруков.

— Вручать не стану, сам позже поймешь.

— Ладно, — согласился Михаил, вытаскивая сигарету, — ты шампанское в дом унеси, я покурю пока.

— Вместе покурим, потом унесу, — ответил Михайлов.

— Я… это, — замялся полковник, — хотел к Василисе сходить… духи вот ей купил… с Новым Годом поздравить.

— Духи Светлане подаришь, это приказ, а приказы сам знаешь — не обсуждаются.

— Я… это, Светлане Андреевне тоже взял, два флакона что ли дарить?

— Молодец, Миша, ее маме подаришь. И ходить никуда не надо, Василиса сама придет, мы ее пригласили, зная, что ты будешь рад встрече.

Он рассказал, как отреагировала на приглашение Василиса, сразу догадалась, почему пригласили. Попросил вести себя скромнее и не разглядывать через лупу. Она многим городским нечета, умная женщина, все понимает, наверняка не поверила объяснениям Светланы. Сама догадается, что духи для нее и оценит по-настоящему. С ней лучше покраснеть и ответить прямо, вранья не примет и не простит.

Михаил вздохнул:

— Понял, Борис Николаевич, спасибо за консультацию, буду действовать медленно, но не отступлюсь. Так перед глазами и стоит всегда ее лицо…

Они ушли в дом, Светлана обрадовалась, увидев Михаила, он поздоровался с родителями хозяев и вручил женщинам духи. Решил сделать это до прихода Василисы.

Стемнело на улице, вскоре появилась она, порозовевшая на морозе, скинула полушубок и все изумленно ахнули — такую ее не видели в деревне лет семь, если не больше. Облегающее темно синее платье подчеркивало фигуру изумительной красоты. Где и как она делала прическу — никто не знал. И диво — она улыбалась.

Борис подошел к ней.

— Слова элементарно отсутствуют, Василиса, проходи к столу.

— Спасибо, — ответила она, одарив Михайлова ослепительной улыбкой.

Он подошел к жене, держащей руками живот.

— Ты у меня лучше всех, Светочка, беременность красит женщину более элегантно, придавая ей шарм и особую привлекательность. А Нина Павловна — это вообще светоч неувядающей красоты, — он поцеловал ее руку, — прошу к столу, дамы.

Все расселись, Михаил открыл шампанское, разлил по бокалам, поднял свой:

— Ехал сюда и сочинял, как лучше сказать, какой тост произнести, но все смешалось в доме Облонских, — он постучал по собственной голове, — никогда не видел, чтобы кто-то выходил из щекотливой ситуации лучше Михайлова. За него и за хозяйку дома.

Все засмеялись, поняв, о чем речь, сомкнули бокалы.

Сухорукову всегда нравился деревенский стол с груздями, солеными огурцами и помидорами, а особенно изобилием мяса разных способов приготовления. Он подкрепился немного, наполнил бокалы, предложил:

— Встреча без галстуков прошла на высшем уровне и слово хозяину.

— Праздники всегда хороши, но иногда завидно алкашам — они хлоп и без тоста. Мы провожаем этот год, для меня он очень примечателен — сюда вернулся, женился. Каждому из нас этот год что-то принес хорошее — Андрей Савельевич на ноги встал, Василиса заговорила и улыбнулась, Светлана полна новой жизнью. Хороший год и проводить его необходимо достойно.

Михайлов выпил бокал до дна, положил себе кусок жареной сохатины, отрезал, ел с удовольствием по кусочку.

— Это что за прелесть такая, где рецепт взяли, Светлана Андреевна?! — воскликнул Михаил, пробуя рыбу.

— Это не я, это Борис готовил из спинок крупного хариуса. Заморозил воду в формочках, высыпал на тарелку лед, прикрыл сверху пленкой и положил рыбу.

— Лет пятнадцать тебя знаю, Борис Николаевич, и все не перестаешь удивлять. Но к этому блюду что-то покрепче надо.

Он разлил коньяк по бокалам.

— Теперь я скажу, — начала Нина Павловна.

— Извините, — перебил ее Михайлов, — это третий тост, офицеры пьют стоя, не чокаясь, за тех, кого с нами нет.

Все выпили, Нина Павловна тихонько спросила мужа: «А кого нет»? «За тех, кто в бою погиб, они же воевали с Михаилом, позже мать скажешь, правильный тост» — ответил Андрей.

— Пойдемте, старый год проводим салютом. Все одеваемся и на улицу, — предложил Михайлов.

Он достал три петарды, протянул Сухорукову:

— Давай, господин полковник, по одной, командуй.

Михаил установил одну на улице, поджег. Через некоторое время полетели в воздух с визгом снаряды, взрывались в вышине разноцветными куполами. Отстреляла одна петарда серией выстрелов, Михаил установил вторую. Из домов повысыпали деревенские, дивились многие, никогда наяву не видевшие салюта. Второй залп, потом третий. Михайлов крикнул всем:

— После двенадцати еще будет, выходите смотреть, кто спать не ляжет.

Вернулись в дом, Борис еще раз извинился и предложил сказать тост Нине Павловне.

— У меня других слов нет и не будет. Мужа на ноги поставил, скоро бабушкой стану, Василису из Грязновки перевез, всем добро делаешь. За тебя, сынок.

— За такой тост: только стоя, — Михаил поднялся и опрокинул рюмку в рот.

Тесть стал рассказывать, как Борис лося завалил, с юмором, с прибаутками. Потом как сам медведя поднял.

Михаил спросил Василису:

— А вы с медведем встречались, страшно?

— У нас все охотники встречались, — ответила она скромно.

— И вы убивали? — удивился Сухоруков.

— Приходилось, — ответила Василиса, поняв, что он не отстанет, — в прошлом году с шатуном встретилась. Просто повезло, мало, кто после таких встреч в живых остается. Его собакой не поднимешь, не встает на дыбы. Я платок сняла с головы, если на морду удачно бросить, то пока смахивает его, можно стрелять. Кинула платок, а порыв ветра его поднял, шатун за ним на дыбы, я и всадила ему в упор дуплетом в сердце. Час отходила, руки дрожали, не слушались. Успокоилась, шкуру сняла и мяса, сколько смогла забрать. Бог спас, с шатуном такие штуки не проходят, зверь голодный, в ярости. Но у нас жил раньше в Грязновке Степан, он на белку пошел с мелкашкой и с шатуном встретился. Медведь у него винтовку из рук выбил, не успел Степан в глаз ему выстрелить, на землю упал, голову руками обхватил и локти к животу с боков прижал. Мишка его пытается перевернуть, чтобы кишки выпустить и скальп содрать, а он выбрал время и ножом по горлу махнул. Кровь Степану прямо на затылок льется из медведя, потом он стал свою кровь лакать и ушел. Степану глаз один выдрал, немного живот порвал, лайки домой прибежали одни, привели к нему людей. Ничего выжил, ножом медведя зарезал, нашли шатуна неподалеку мертвого. Кому как повезет, тут не до боязни, дрожь потом пробирает.

— Точно, — подтвердил Яковлев, — был такой случай, помню.

Светлана обратила внимание, что Василиса, рассказывая историю с медведем, совсем не смотрит на Михаила, ожидая реакции от ее мужа. У нее промелькнула мысль — для кого вырядилась? Родители и я не в счет, это точно, поглядывает изредка только на моего…

Михайлов включил телевизор, Президент заканчивал свое поздравительное выступление.

— Миша, разливай шампанское, скоро куранты забьют.

Бокалы сошлись в центре стола, с Новым Годом… каждый выпил за загаданное желание. Вот и наступил следующий год, всем хотелось, чтобы он принес счастье, здоровье и удачу.

Они выскочили на улицу, обратив внимание, что деревенские уже ждут их. Михаил выставил пять петард в ряд, поджег по очереди, деревня впервые за всю историю существования принимала праздничный салют.

Сельчане перешептывались между собой: «Гляньте, Василиса у Михайловых гуляет, кончился траур»… «Из наших никого не позвал»… «Че тебя звать — ухажер к ней приехал, вот и позвали. Не век же ей одной жить». «А ночевать к ней пойдет»? «Если и пойдет, тебе-то что, завидно? Пять лет одна жила, хватит».

А Василиса, правда, переменилась резко — радовалась, смеялась и веселилась вместе со всеми. Светлана больше не замечала ее изучающих, призывных взглядов на мужа и успокоилась — показалось. Надо тоже себе платьев купить хороших летом, мужика всегда лучше держать в завлекательном тонусе, подумала она.

После салюта еще посидели немного и родители засобирались домой, почувствовав, что дочери требуется отдых, все-таки рожать через полтора месяца. Стали одеваться и Михаил с Василисой. Полдеревни наблюдало тайно из дворов, что полковник ушел с Яковлевыми. Кто-то обрадовался, а кто-то вздохнул…

Василиса пришла домой, упала на кровать, не раздеваясь, обняла подушку и долго лежала, уткнувшись в нее. Ее любимый мужчина был счастлив с другой, а муж говорил терпеть, не твой он. Сколько терпеть, чего ждать, что имел в виду муж, Василиса не понимала? Если бы он пришел к ней вчера — отдалась бы ему вся безраздельно, а сегодня она думала уже и о Светлане. Михаил… прекрасная пара… но не тянуло ее к нему, не тянуло совсем. На завтра, вернее уже на сегодня, она снова приглашена. Идти? Она так и уснула в раздумьях, не раздеваясь.

8

Михайловка дымила трубами на рассвете, подавая признаки жизни старинным способом. Дороги, как таковой, не было и в самой деревне — шли от дома к дому узкие людские тропинки, по которым легко определить: кто к кому ходит.

Не та стала деревня, которую помнил Борис с детства. Без транспорта какие могут быть дороги — тропинки, сходящиеся на одном дворе, словно в Риме. Единственная улица без проезжей части и тротуаров.

Сейчас от каждого дома тянулась лыжня в лес через речку: охотники ушли в тайгу за пушниной. Остался нетронутый лыжами снег у Михайловского, Яковлевского, Василисиного и тетки Матрены дворов, да Колькина лыжня шла в поселок на работу.

Часто думал о судьбе деревни Михайлов. Чтобы там не ворковал и не названивал флюгер, он понимал прекрасно, что таким деревням не выжить в этом веке. Он еще не говорил со Светланой, но знал, что через семь лет уедет отсюда — появится ребенок, окрепнет на деревенском воздухе и пище, настанет школьная пора. Увезут они с собой и родителей, купят квартиру в городе.

Из ста домов осталась лишь четверть со стариками, дети которых не имеют возможности забрать к себе в город самых близких людей. Село будет развиваться, но вблизи шоссейных и железных дорог, а такие, как Михайловка, исчезнут с лица земли. Наверное, через сто-двести лет опять приживутся здесь люди, а пока стареет и умирает глубинка.

Василиса с теткой Матреной приступили к выделыванию шкурок соболя, оставляя белки на последнюю очередь. С ними возни много, а стоимость в разы ниже. Михайлов обеспечил их всем необходимым для выделки шкур, и они благодарили его в душе за предоставленную работу. Трудовые будни не давали скучать и, казалось, летели, как птицы.

Василиса достаточно хорошо разбиралась в соболиных шкурках и радовалась их высокому качеству. Густой, мягкий, шелковистый черно-бурый цвет с блеском ласкал глаз.

— Раньше мы никогда мех не выделывали, для себя только, — заговорила тетка Матрена, — зачем это все Михайлову?

— Тебе деньги не нужны? — ответила вопросом Василиса.

— Я же не про это.

— Выделанные шкурки стоят дороже, тем более, что он их в город повезет.

— Почем в городе? — спросила Матрена.

Василиса пожала плечами.

— Не знаю, мне все равно.

— Михайлов, наверно, хорошо заработает, если нам такие деньжищи платит. Я двадцать пять тысяч отродясь в руках не держала.

— Матрена, — усмехнулась Василиса, — ты чужие деньги не считай. Получишь свои и радуйся, а то бы сидела просто так всю зиму.

— Я радуюсь, но все-таки интересно, — не унималась Матрена.

— Сходи к Михайлову и спроси, если интересно.

— Не, страшно. А твой летчик сколько денег получает?

— Матрена!.. — Василиса поставила руки на бедра, — мои все на кладбище лежат или забыла? Возьми терку и чеши об нее язык, если хочется, а ерунды не болтай — говорилку отрежу.

Дальше работали молча. Тетка Матрена сопела что-то там про себя, но вслух ничего не говорила. Брала вымоченную шкурку, натягивала ее на деревянную правилку и скоблила тупым специальным ножиком, замачивала в мыльной воде, стирала и принималась за пикелевание в растворе уксусной эссенции и соли. Василиса сушила их, отминала, проводила нейтрализацию в растворе гипосульфита, затем прополаскивала, дубила, жировала и окончательно отминала.

Процесс трудоемкий и по времени затяжной, но ничего не поделать.

Мороз немного отпустил, и температура установилась на несколько дней в пределах двадцати градусов. Михайлов с тестем собирались в лес, настала пора заготовить бревна для сруба. Но уехать так и не получилось, неожиданно нагрянул Пономарев.

Михайлов ожидал его приезда с поздравлениями перед Новым Годом. Все-таки стал директором судостроительного завода, но он так и не появился. Почему приехал сейчас? Видимо, нужда заставила пробиваться сквозь снежные заносы на дороге, которой не было видно совсем.

Пономарь осунулся, похудел, под глазами появилась синева от недосыпания и усталости. Несладка директорская жизнь и Михайлов уже понял причину приезда — станет жаловаться и ждать совета. Он зашел, поздоровался без привычной угодливости, радости или страха в глазах, передал пакет с подарками, пояснив, что лучше поздно, чем никогда. Присел на предложенный стул за столом, отказался от чая и перешел сразу к делу:

— Извините, Борис Николаевич, за нежданный приезд — жизнь заставила, не стану скрывать.

— Я внимательно слушаю, Ефим Захарович, — ответил Михайлов, не удивляясь.

— Завод, практически, банкрот на данное время. Кузнецов присвоил себе около пятисот миллионов и пытался скрыться, но вовремя задержан и арестован. Мало того, он еще и по-другому нагадил, сообщив заказчикам о предстоящем банкротстве. В результате заказов нет, денег нет, завод стоит, рабочие возмущаются. Им сложно объяснить, что это не моя вина, им зарплата нужна, а не пояснения.

— Понятно. Что Кузнецов на следствии говорит — собирается возвращать деньги? — спросил Борис.

— Какие деньги? Он вообще дурачка включил и отрицает очевидное. Наверное, хочет, как Ходорковский, отсидеть и потом жить припеваючи.

— Да, я смотрел пресс-конференцию Президента, ему как раз задали вопрос — не жалеет ли он, что помиловал этого типа? Ответ, конечно, правильный был, осужденный ссылался на больную мать, т. д. и т. п. Но у меня свое мнение по этому поводу. Зачем давать какой-то конкретный срок? Верни все деньги и гуляй себе на здоровье. Без денег он бы и за границу не поехал, что ему там делать — посуду мыть или таксистом работать? Такие, как Ходорковский, потери всех наворованных денег боятся больше срока.

— Вы хотите сказать?..

— Абсолютно верно, дай понять Кузе, что не стоит доводить процесс до большого срока, условия в камере обеспечь соответствующие, у тебя такие ресурсы есть. Он завод и рабочих поимел, вот и пусть его там тоже имеют. Полагаю, что ты вполне можешь с ним договориться и деньги вернуть.

— Да, я тоже думал об этом, но все не вернет, согласится на часть, — пояснил Пономарев.

— Ты сразу ему скажи — или все, или ничего. Пообещай условный срок. Он откажется, а через несколько дней ответит. Знаешь, как?

— Согласится?

— Конечно, — улыбнулся Михайлов, — ответит ку-ка-ре-ку-да. Мне лично таких не жалко.

Пономарев даже не улыбнулся и не засмеялся, видимо, ситуация его конкретно достала.

— Хорошо было бы, — ответил он, — рабочим зарплату выдать, замороженный заказ доделать, а там бы и новые пошли.

— Конечно, хорошо… Вы строите суда класса река-море и заказов, как я понял, немного. Разверни новую линию для прогулочных яхт на три-четыре каюты. Предложи не просто стандарт, а, например, яхта под стиль старинного купеческого судна или фрегата какого-нибудь. Выйди в интернет с таким предложением и обговаривай конкретно с заказчиком характеристики судов, сроки и цены. Не переживай, жизнь наладится, скрытых возможностей у завода вполне достаточно.

Михайлов наблюдал за реакцией Пономарева, который из лидеров ОПГ превратился в заботливого директора завода. Выходит, не ошибся он в человеке и это радовало.

— Спасибо вам, Борис Николаевич, за советы и поддержку, пойду воплощать их в жизнь. Надеюсь, что получится.

Он вернулся в район и сразу же появился в следственном комитете.

— Владимир Евгеньевич, — обратился он к следователю, — я бы хотел переговорить с Кузнецовым.

— Интересно, на каком основании я вам разрешу свидание? — ответил он.

— Разве встречу необходимо фиксировать? Вы, как и я, заинтересованы в возврате денег, завод людям зарплату не может выплатить. Не мне — рабочим на встречу пойдите, — уговаривал Пономарев.

Следователь прикидывал в уме варианты — вернет деньги Кузнецов или не вернет: его вина все равно доказана, дело в суде пройдет без запинок. Если разрешить встречу, то потом адвокат может жалобами завалить…

— Нет, это невозможно, — ответил он.

— Выходит, ошибся Михайлов? — спросил Пономарев прищуриваясь.

— Который генерал? — решил уточнить следователь.

— Да, он считает, что вы пойдете на встречу ради блага людей.

Мнение следователя изменилось резко. Пусть адвокат хоть захлебнется жалобами, не докажет ничего, а с Михайловым связываться…

— Хорошо, — он взял телефонную трубку, — его сейчас приведут. Охрана останется в коридоре, если что — зовите.

Кузнецов вошел в кабинет, усмехнулся сразу же, но ничего не сказал, вальяжно усевшись на стуле.

— Финансовой проверкой установлено хищение на сумму в пятьсот миллионов рублей, — начал Пономарев, — возвращаешь все деньги, сразу же выходишь из камеры и получаешь условный срок. Что скажешь?

— Я с тобой, Пономарь, какать на одном поле не сяду, тем более разговаривать, — ответил с ехидцей Кузнецов.

— Деньги нужно вернуть все и сразу, — продолжил Пономарев, не обращая внимания на ответ, — считаешь, что дадут лет пять-семь, отсидишь и станешь жить припеваючи? Не получится. Хотя… наворованных денег у тебя и без этих пятисот миллионов хватит, но один нюансик имеется — деньги тебе совсем не понадобятся, если не вернешь указанной суммы. Я общаться с тобой больше не буду, сроку неделю даю, через следака все деньги вернешь.

— Хрен тебе, Пономарь, а не деньги, — Кузнецов показал фигу.

— Да-а, Кузя, ты совсем оборзел. На воле этого, конечно, не узнают. Узнают другое — бывший депутат, директор завода… совесть загрызла и повесился в камере при свидетелях. Но это не страшно, придется жену навестить, детей…

— Сука, — крикнул Кузнецов, бросившись на Пономарева.

Вбежавшая охрана скрутила его, повела в камеру.

— Помни — неделя сроку тебе, — услышал он вдогонку.

— Ефим Захарович, вы угрожали Кузнецову, почему он на вас бросился? — сразу спросил вошедший в кабинет следователь.

— Помилуйте, Владимир Евгеньевич, на черта он мне сдался, — ответил Пономарев, — вы проверяли его счета и ничего не нашли существенного. Где он мог деньги спрятать? Только на счетах близких, а это жена и дети, которые не работают. Я ему и намекнул, что придется посетить его близких, а он как с цепи сорвался, значит, правильно я подумал, где деньги надо искать.

— Елки-палки, точно, — обрадовался следователь, — сегодня же запрошу банки на эту тему. Спасибо, Ефим Захарович, за подсказку.

Пономарев вышел на улицу в раздумьях. Поймет ли Кузя, что это только псевдо угрозы о его «самоубийстве»? О том, что его «опустят» в камере, преждевременно не говорилось. Следователь не догадался проверить счета родственников — чушь какая, доказал вину и делать просто более ничего не желает.

Родственники, родственники… Я бы деньги на счета жены и детей не положил, рассуждал Пономарев. А куда? Нужно найти лицо, которому Кузнецов доверяет и которое в список близких родственников не входит. Опять же банки не сообщали в налоговую об открытии крупных счетов, они это обязаны делать, иначе могут лишиться лицензии. Он даже вздрогнул от про звучащего в голове Михайловского голоса: «Правильно мыслишь, думай». Пономарев огляделся — никого. Думай, думай… Эврика! Он вспомнил! У Кузи дальний родственник в банке работает… ну, конечно же…

Он вскочил в машину и полетел к банку.

— Здравствуйте, Эльвира Петровна, — поздоровался вошедший Пономарев, — вы наверняка догадались, зачем я здесь.

— Здравствуйте, не… не понимаю вас, Ефим Захарович.

Он прекрасно видел, как задрожали ее пальцы и понял, что попал в цель.

— Эльвира Петровна, если сейчас здесь появится следователь и обнаружит деньги, то это вам грозит реальной тюрьмой лет на семь, как сообщнице Кузнецова. Вам это надо? Полагаю, что нет. Давайте сделаем так — вы прямо сейчас переводите все украденные Кузнецовым деньги на счет завода, а проценты оставите себе. Это немалая сумма, которой вы сможете воспользоваться. Я в свою очередь снимаю с Кузнецова имущественный иск, и вы остаетесь в стороне. Объясните его жене и самому, когда он выйдет на свободу лет через десять, что деньги нашли, и вам ничего другого не оставалось, как вернуть их истинному владельцу, то есть заводу. Приглашать следователя, Эльвира Петровна, или вы немедленно делаете перевод?

— Не надо следователя, — она застучала по клавиатуре.

Через две минуты она протянула Пономареву платежку. Он прочитал и обомлел — перечислено на счет завода 843 миллиона рублей, назначение платежа — возврат денег. Плохо скрывая радость, Пономарев произнес:

— Вы умная женщина, Эльвира Петровна, сегодня же завод отзывает имущественный иск, и я постараюсь сделать все, чтобы ваша фамилия нигде не звучала.

Он чуть ли не прыжками добежал до машины, из нее позвонил следователю.

— Владимир Евгеньевич, завод отзывает имущественный иск по делу Кузнецова. Деньги я нашел и вернул в полном объеме. Завтра получите официальный документ по этому поводу.

— И где же они были?

— Этого я вам сказать не могу. Хранитель вернул их добровольно и пожелал остаться инкогнито. Кузнецов будет в шоке от таких новостей, в ходе следствия учитывайте, что деньги вернулись на завод без его помощи. Всего доброго.

Вечером главный бухгалтер завода спросила Пономарева о результатах поездки к Михайлову. Он ответил, что деньги уже на счете. По району вновь пополз слушок — Михайлов, не выезжая из Михайловки, вернул деньги заводу, что не сделало следствие. Особенно радовались и благодарили Михайлова рабочие, мечтавшие получить зарплату. Как ни пытался потом Пономарев доказать, что именно он нашел и вернул деньги заводу — над ним только посмеивались. Утром съездил в Михайловку — в обед нашлись деньги. Какие еще нужны доказательства? Весь район знал о великой помощи заводу, кроме, естественно, самого Михайлова.

* * *

В восточной Сибири народ не привык к ветрам, однако и здесь они достают до печенок с конца января и в феврале особенно, когда температура на улице достаточно низкая. Но при сорока и ниже ветры обычно не дуют, поэтому здесь лучше, когда мороз и нет этого противного ветра. Снега выпадает гораздо меньше, чем в западной Сибири, толщина покрова достигает сорока сантиметров всего, а то и ниже в определенные годы. Но к Михайловке все равно не проехать, ветра наметают на некоторых участках дороги большие заносы, через которые пробиться можно только на тракторе.

Однако зима уже перевалила за черту, и солнышко начинает светить ярче и теплее, но холода еще вовсю злобствуют, не теряя своего влияния на природу.

Утром двадцать первого февраля у Михайловых родилась дочка. Маленькое, славненькое создание, которое они решили назвать Валерией. Чтобы не было проблем с получением свидетельства о рождении ребенка, Борису пришлось ехать в районный центр.

Он долго раздумывал, на чем ехать — на снегоходе быстрее, но холодно. На тракторе тепло, но дольше. Тесть, естественно, предлагал отвезти на Беларусе и мотивировал существенно:

— Пока ты, Борис, в роддоме оформляешь справку и в ЗАГСе свидетельство о рождении, я куплю пеленки, распашонки и прочее. Мне только список составьте.

Михайлов согласился и через два часа они уже подъехали к районной больнице. Тесть сразу же ушел за покупками в магазины, а Борис поднялся на второй этаж в акушерско-гинекологическое отделение. Обратился к медицинской сестре:

— Мне бы халатик и пройти к вашему заведующему.

— Его нет, — ответила она, — все врачи сейчас в хирургии.

— Что-то случилось?

— Дочку судьи подрезали, все врачи там, — ответила она.

— Спасибо, — поблагодарил он за ответ и направился в хирургию.

У входа в отделение его остановил сержант полиции.

— Гражданин, сюда нельзя, предъявите, пожалуйста, ваши документы.

Ого, подумал Михайлов, уже охрану выставить успели. Через приоткрытую дверь в коридор отделения он увидел начальника местной полиции.

— Там ваш начальник в коридоре, пригласите, он меня знает.

— Начальник занят, давай паспорт или в отдел сейчас поедешь, — угрожающе произнес сержант.

Когда же наша полиция научится вежливо разговаривать с народом, подумал он?

— Сержант, я врач и мне необходимо пройти, ваш начальник меня знает.

— Ах ты, сука, мне еще указывать будешь, — он достал наручники, — быстро ручонки свои сюда давай.

На шум вышел начальник полиции.

— В чем дело? — недовольно произнес он и, увидев Михайлова, удивился, — Борис Николаевич, вы как здесь?

— Меня теперь зовут сука, которая должна ходить только в наручниках. Разберитесь с сержантом, но позже. Сейчас доложите, что случилось?

— Дочка у председателя суда, семнадцать лет, ножевое ранение в живот, — ответил подполковник.

— Что хирурги говорят?

— У нас два хирурга. Более опытный взял отгул, найти пока не можем, а который здесь — совсем молодой, только после института. Такие операции делать не умеет, вызвали санавиацию, но бригада прилетит к вечеру или завтра. Доктор говорит, что раненая не дотянет…

— Ясно, будьте здесь — можете понадобиться. Я осмотрю больную, где она?

Подполковник указал на дверь с надписью «операционная». Михайлов надел халат и вошел. Подобного кошмара он не мог себе представить даже во сне.

Девушка лежала на операционном столе прямо в верхней одежде, вокруг столпилась кучка людей в белых халатах, видимо, как догадался Михайлов, все врачи районной больницы.

— Кто из вас хирург? — спросил он.

— Я, — ответил испуганный молодой человек лет двадцати пяти.

— Вы, анестезиолог и операционные сестры остаетесь, остальных прошу немедленно выйти.

— А вы кто такой? — спросил один из присутствующих.

— Я Борис Николаевич, хирург высшей категории, здесь оказался случайно, пожалуйста, не мешайте нам работать. Так… готовим девочку срочно к операции. Давление?

— Шестьдесят на ноль.

— Группа крови?

— Не определяли.

— Хирург, как по имени?

— Виктор.

— Виктор, срочно определить группу и резус, потом мыться. Кровь есть?

— Нет.

— Понятно. Девочку раздеваем… так… видимо, ранение печени и тонкого кишечника. Струйно полиглюкин, интубируем.

Михайлов мыл руки, наблюдая, как зашевелился персонал, вышедший из стопора.

— Борис Николаевич, группа крови вторая плюс, — доложил хирург.

— Хорошо. В коридоре начальник полиции, скажите ему, чтобы обеспечил доноров и быстро мыться.

Михайлов обработал операционное поле. Горизонтальная рана располагалась ниже правого подреберья сантиметра на три. Он расширил разрез, доведя его до белой линии живота, и опустился вниз. Руки мелькали с зажимами, накладываемыми на появляющиеся красные точки после разреза.

— Видишь, Виктор, нож преступника отсек немного край печени, срез ровный. — Говорил Михайлов. — Убираем сгустки и покрываем удвоенным листком сальника. Так… молодец… прошиваем п-образным швом. С печенью все, теперь осматриваем тонкий кишечник, должна быть где-то ранка. Так… вот она, есть… хорошо резанул сволочь, придется удалять часть кишки. Накладываем зажимы на брыжейку, хорошо… теперь мягкие на кишку, хорошо. Удаляем частично с брыжейкой и шьем, как анастомоз конец в конец. Как давление?

— Поднималось до восьмидесяти, сейчас опять шестьдесят и падает.

— Что с кровью?

— Будет через пять минут.

— Поторопите, полиглюкин струйно.

Наконец-то принесли первый флакон крови, провели биологическую пробу — нормально. Давление стало повышаться, Михайлов вздохнул облегченно.

— Теперь мыть кишечник, выливаем стерильный фурацилин, вычерпываем, убираем кал, снова моем… так… еще раз, еще… Все, зашиваем послойно, оставляем трубки. Как давление?

— Лучше. Уже сто на сорок.

— Хорошо. Как, Виктор, дальше справишься один, а то мне ехать домой пора?

— Теперь справлюсь, Борис Николаевич, будет жить девочка, организм молодой, здоровый, выкарабкается.

Михайлов глянул на часы, семь вечера — он оперировал почти пять часов. Придется ехать домой ни с чем — без свидетельства о рождении. Но и оставить девушку умирать он тоже не мог. Дома Светлана уже наверняка извелась вся, а ей нельзя волноваться. Но что делать, такова жизнь. Он вышел из операционной. Мать девушки прошептала еле слышно?

— Что?

— Вы мама? — спросил Михайлов.

Она, видимо, расценила вопрос по-своему.

— Умерла? — с ужасом в глазах спросила она снова.

— Нет, что вы, операция прошла успешно. Состояние девушки, конечно, тяжелое, повреждены печень и кишечник. Будем надеяться, что перитонит не возникнет.

— А прогноз, какой прогноз, доктор? — с надеждой спросила мать.

— Надеюсь на благоприятный. Простите, я очень устал.

— Да, да, доктор, спасибо вам, — ответила мать.

Михайлов только сейчас увидел тестя.

— Что, отец, поедем домой? Не суждено нам сегодня получить свидетельство о рождении — поздно уже и Светлана очень волнуется.

— Борис, свидетельство о рождении я уже получил, только тебе расписаться надо, — он кивнул на стоявшую неподалеку заведующую ЗАГСом с толстым журналом в руках, — спасибо Степану Ильичу, начальнику полиции, он помог. И домой ужу съездил, сказал Светлане, что ты оперируешь.

— Молодец, отец, спасибо, тяжесть с души снял, — ответил Михайлов, рассматривая свидетельство о рождении.

Он расписался в журнале, поблагодарил заведующую за заботу. Подошел начальник полиции с мужчиной.

— Это главный врач больницы, Расторгуев Егор Борисович, — представил его полицейский.

— Вы устали, Борис Николаевич, предлагаю пройти ко мне, выпить по рюмочке коньяка, отдохнете немного, потом и домой легче ехать, — предложил Расторгуев.

— С удовольствием, немного присесть не помешает. Как маму девушки звать, которую я оперировал?

— Семенова Галина Дмитриевна, она председатель нашего суда, — ответил главный врач.

— Она вся извелась от переживаний и устала, пригласите ее к себе тоже, — посоветовал Михайлов.

В кабинете главного оказались пять человек — сам, Михайлов с тестем, начальник полиции и Семенова. Бокалов не было, и Расторгуев налил всем коньяк в рюмки. Михайлов выпил сразу, не дожидаясь тостов, закусил предложенным лимоном. Глядя на него, выпили остальные.

— Как вы оказались здесь на мое счастье, Борис Николаевич? — спросила Семенова.

— Совершенно случайно. С утра принимал роды, жена родила дочку в Михайловке. Поехал сюда за свидетельством о рождении. Дальше вы все знаете. За дочь не переживайте, Галина Дмитриевна, завтра утром сможете ее увидеть, поговорить. Нет необходимости здесь находиться всю ночь, лучше отдохнуть дома. До утра, к сожалению, увидеться вы не сможете.

— Я вас поздравляю с дочерью, Борис Николаевич, надеюсь, что вы меня понимаете, какие повреждения у Валерии и как они скажутся на здоровье в будущем?

— Валерия — это ваша дочка?

— Да, — ответила Семенова.

— Я, кстати, тоже свою Валерией назвал. Видите, Галина Дмитриевна, какое совпадение. У вашей дочери пришлось частично удалить тонкий кишечник и край печени. Печень восстановится, а частичка потерянного кишечника на его работе не отразится никак. Главное, чтобы не возник перитонит, здесь шансов пятьдесят на пятьдесят, потому, что содержимое кишечника плавало в брюшной полости. Нужно верить и надеяться на лучшее.

— Спасибо за честный ответ, доктор. Последний вопрос — правда, что местный хирург ничего сделать бы не смог или он не делал, потому что боялся?

— Я вас понимаю, Галина Дмитриевна, Виктор, конечно, испугался. Да, это правда, он бы не смог провести такую операцию. Здесь нужен опыт, а где его взять сразу после ВУЗа? Парень неплохой, нельзя его осуждать за молодость.

Семенова еще раз поблагодарила доктора и ушла. Михайлов сразу же обратился к главному врачу:

— Я зашел к вам, господин Расторгуев, не для того, чтобы выпить рюмочку коньяка, а для того, чтобы высказать свое мнение о вашей работе. Сегодняшний случай показал, что руководимая вами больница не способна оказать помощь больному человеку. Вы начнете оправдываться, что сюда хорошие специалисты не едут и так далее. Выращивайте своих, создавайте условия для приезжих, но вы палец о палец в этом плане не ударили. Вот его, — Михайлов указал на начальника полиции, — дерут в хвост и гриву за нераскрытие убийств, разбоев, грабежей, но он не ссылается, что у него специалистов нет. Он их сам растит, а вы, почему-то, ничего не делаете. Но зато отчеты липовые в область исправно шлете — если я сейчас запрошу данные в минздраве области о диспансеризации, то получу ответ, что население Михайловки ежегодно врачами осматривается. А там фельдшер последний раз был лет двадцать назад. Вы дали отгул второму хирургу, хотя не имели на это права. В крайней ситуации вы обязаны знать его координаты — вы их не знаете. У вас по штату три хирурга, а вы третьего не ищите. Вам, господин Расторгуев, не в этом кресле сидеть, а на тюремной шконке положено за свою халатность и преступную бездеятельность. Я не стал при судье это озвучивать, делайте выводы сами — исправляйте положение в организации здравоохранения или уходите с должности. Удачи.

Только к одиннадцати вечера Михайлов с тестем добрались до дома. Светлана обрадовалась, кинулась к мужу.

— Милый ты мой, устал? Нигде тебе покоя нет, девочка жива?

— Жива и надеюсь, что будет жить. Я больше переживал за тебя, не знал, что отец съездил и все рассказал. Думал — испереживаешься вся, уехали и потерялись. Потом снова придется в район ехать за свидетельством о рождении, но пока я оперировал, отец все сделал, я только потом расписался в получении. Вот, первый документ нашей доченьки.

Он глянул на спящую Валерию, протянул жене свидетельство.

— Михайлова Валерия Борисовна! Звучит, а, папа?

— Конечно, — ответил отец, — еще как звучит!

* * *

Прошел год, и Михайлов вновь ехал по той же дороге. Слева внизу раскинулась длинной лентой река Лена, а справа красные скалы. Вновь расцветала природа в начале мая, светило солнышко и было прекрасное настроение. Он продал шкурки соболя и белки в городе по выгодной цене и ехал в родную Михайловку, рассчитывая в полдень быть дома.

Не доезжая километров тридцати до понтонной переправы, увидел перегородивший дорогу УАЗик. Он узнал его, это машина Пономаревского ЧОПа, а люди в масках наверняка его охранники.

Михайлов мгновенно сообразил, что встречают его, заберут вырученные деньги и в живых не оставят, сбросят машину в Лену с обрыва вместе с трупом. Не вернулся генерал из города — где потерялся: неизвестно. На Пономарева подумают в последнюю очередь, если вообще подумают. Тем более он наверняка сейчас крутится где-нибудь вокруг людей, которые подтвердят его алиби.

После возврата заводских денег Пономарь почувствовал себя уверенно и посчитал, что в Михайловских советах более не нуждается. Власть в районе они делили с Кузнецовым, а сейчас он остался единственным хозяином. Теперь генерал мешал ему своим авторитетом, особенно раздражало неверие людей в возврате денег именно им. Через третьих лиц он узнал случайно о поездке Михайлова в город. План созрел мгновенно, и он отдал приказ.

Их взаимоотношения, известные всем, не дадут повода следствию подозревать его в организации убийства. Наступил тот самый временной этап, когда Михайлова с его авторитетом и влиянием можно уничтожить раз и навсегда. Деньги — уже второстепенное, но приятное основание расправы, тем более что Пономарь рассчитывал на сумму от двенадцати до семнадцати миллионов рублей.

Все мгновенно прокрутилось в голове Михайлова, и он остановил машину метров за сто до противника, вынул пистолет из кобуры, передернул затвор, досылая патрон в патронник. Охранники наверняка не знают об имеющемся у него пистолете и вынуждены будут подойти сами, время работает против них — хоть редко, но машины все же ездят здесь, а лишние свидетели им не нужны.

Охранники, посовещавшись немного, сняли маски и двинулись втроем к Михайлову, заткнув пистолеты за пояс ремня сзади. Он сразу понял, что они военным действиям не обучены — пошли все, не оставив одного в машине, шли вместе, не прикрывая друг друга.

Михайлов, пока охранники совещались и снимали маски, незаметно выпрыгнул из машины, за густым придорожным кустарником пробрался немного вперед и устроил засаду, спрятавшись за каменным валуном метрах в тридцати от автомобиля. Бандиты шли неторопливой походкой уверенные в себе, не видя в салоне машины Михайлова, считая, что он спрятался внизу под рулем. Поравнялись с валуном и генерал отчетливо увидел пистолеты за поясом. Прошли еще метра три и услышали резкий окрик:

— Стой, стрелять буду, руки вверх.

Охранники остановились, опешив и еще не понимая, почему голос слышится сбоку, закрутили головами, ничего не заметив в кустах. Усмехнулись, посчитав, что Михайлов блефует и кричит им из автомобиля, спрятавшись на полу. Двинулись дальше. Выстрел резанул по ушам и по сознанию, пуля, ударившись о гравий впереди ног и разбрызгивая его по сторонам, отрезвила.

— Стоять, — прозвучал окрик, — пистолеты из-за пояса бросаем на землю. Дернитесь — пристрелю.

Бандиты замерли, испуганно озираясь по сторонам, смотрели в кусты, никого не видя и не понимая, как Михайлов мог выбраться из машины и где он находится сейчас.

— Оружие на землю, — крикнул генерал второй раз, — пристрелю, как собак.

Голос шел из кустов слева и бандиты не могли понять, где может прятаться Михайлов, на валун позади них никто внимания не обратил. Они стояли, не двигаясь, но и пистолеты не выбрасывали, выжидая. Михайлов не хотел стрелять первым на поражение и выжидал тоже, пока не понимая действий охранников Пономаря.

— Эй, генерал, мы тебя не тронем, — крикнул один из бандитов, — отдай деньги и езжай себе на здоровье.

— Оружие на землю, стреляю, — ответил он, понимая, что в живых его не оставят.

Охранники, видимо, уверившись, что их не убьют, достали пистолеты и двинулись к кустам, паля наугад из всех стволов. Три выстрела прозвучали один за другим, три тела упали, корчась в судорогах. Михайлов вышел из укрытия, собрал свои четыре гильзы и закурил. Он понимал, что сложно будет доказать свою невиновность, достал из своей машины длинный корнцанг, который всегда возил с собой — мало ли что нужно достать из узкого места. Через несколько минут вынул пули из тел убитых, сложил их в машину вместе с оружием, столкнув ее с обрыва в реку. Место они выбрали сами — здесь Лена делала изгиб и машина, свалившись с обрыва, уходила сразу под воду на глубину. Он еще раз осмотрелся, собрал все гильзы, выбросив их в реку. Для меня готовили местечко, подумал он, глядя на спокойно текущую Лену, поглотившую преступников.

Он сел в свой автомобиль и тронулся в путь. Через километр увидел встречный автомобиль, мысленно поблагодарил Бога, что дал время управиться с бандитами. Не доезжая до дома, вымыл руки и лицо на реке, почистил свой пистолет, чтобы даже Светлана не почувствовала запах пороха.

Что делать с Пономаревым? Ничего делать не буду,решил он, время само расставит все точки над «и».

Светлана встретила мужа с Валерией на руках. Она, увидя отца, улыбнулась своим беззубым ротиком и загулила.

— Узнала папочку, узнала, — радостно произнесла Светлана, — мы соскучились по тебе, Боренька, примерно так и рассчитывали, что ты вернешься к полдню.

Он обнял жену, взял на руки дочку и они ушли в дом. Через несколько минут прибежали родители. Михайлов умылся, переоделся, и они сели все за стол. Он рассказывал за обедом:

— В городе заглянул в свою квартиру, там все нормально. Долго из-за шкурок не торговался, но считаю, что продал по неплохой цене, в среднем по двенадцать тысяч за штуку и белку за триста пятьдесят рублей. Отдадим деньги охотникам, наш чистый доход составит тринадцать с половиной миллионов рублей. Светлана потом точнее подсчитает. Какие у вас новости?

— Какие у нас могут быть новости, Боря? — ответила Светлана, — никаких. Народ ждет денег, сможем им сегодня отдать?

— Конечно, скажешь позже тетке Матрене, чтобы собрала людей в клубе часов в пять вечера. Там в машине еще подарки всем и доченьке одежда с обувью, сейчас принесу.

Он вышел на крыльцо, закурил, из головы все еще не выходило нападение на него. Но он не переживал, как бы это сделал обычный гражданский человек. На войне приходилось не только оперировать, но и действовать с оружием в руках, особенно при передвижении колонн или небольших групп. Там так же нападали на дорогах, только более обученные военным действиям бандиты.

Михайлов за три раза перенес из машины все коробки и сумки с подарками в дом. Светлана с родителями первым делом рассматривали игрушки, одежду и обувь для дочери и внучки, потом уже разбирали свои подарки. А Михайлов в это время уже думал совсем о другом — в следующую поездку надо присмотреть участок земли в пригороде, где-нибудь на берегу залива, купить соток двадцать пять и начинать строить коттедж. Это будет намного лучше, чем жить в квартирах. Но стоит ли пристраивать сруб к дому на несколько лет? А почему бы и нет, если есть материал и умение. Тем более, что тесть хороший помощник.

Светлана выдала всем охотникам деньги, каждый получил на руки более пятидесяти тысяч рублей и остался очень доволен. Даже тетка Матрена, получившая свои двадцать пять тысяч за работу, была на седьмом небе, ранее она никогда не держала в руках такой большой для нее суммы. В Михайловке устроили настоящий праздник. В клуб притащили закуску, взяли по бутылке самогонки и пели песни до темноты, разговаривая в перерывах о разном.

Назар Андреев, довольный полученной суммой, все же не удержался и спросил:

— Интересно, а сколько сам Михайлов заработал на пушнине?

Все враз замолчали в клубе. Кто-то посмотрел на него с удивлением, а кто-то совсем неодобрительно.

— Дак… это… ты че хотел сказать-то, Назарка? — спросил его дед Матвей, — все чужие деньги считаешь.

— Я че. Я ни че. С обчеством, вот, его нету и Андрюхи с Нинкой тоже, — ответил Назар, — игнорируют. Даже Василиса здесь, а их нету.

— Ах ты пенек старый, — возмущенно откликнулась Василиса, — человек с города приехал, ему отдых требуется, а он должен идти и с тобой песни петь и еще доложить: сколько он денег заработал? Это ты что ли общественность, говоришь тут за всех? Он первым делом рассчитался со всеми, праздник нам устроил, а по-твоему выходит — игнорирует? Мне надо было дома сидеть и дальше в трауре ходить, так что ли? Я у тебя должна спрашивать, обчественник долбанный?

— Я че, Василиса, я ни че. Я просто сказал…

— Аспид ты, Назар, и слова у тебя ядовитые. Давай песню, Игнат, — сказала она гармонисту, — а то все настроение этот аспид испортил.

Гармонь вздохнула мехами, разлилась перебором, плавно переходя в мелодию. Василиса затянула первой: «Валенки, да валенки, ой, да не подшиты, стареньки», песню подхватили остальные.

На следующий день бабы собрались ехать в район за покупками, выбранный тракторист Саша Игнатьев подцепил две тележки, на одной не увезти все. Поехал на своем тракторе и Андрей Яковлев, тоже подцепив в поселке вторую тележку. Обе загрузили мешками с мукой на всю деревню, в другие грузили крупу, одежду и разную мелочь. Ближе к вечеру вернулись домой довольные — можно жить дальше.

Пономарь сразу догадался, что Михайлов вернулся домой и расплатился с охотниками, иначе бы жены не приехали в район за покупками. Но где его люди, почему их до сих пор нет? Версий в голову приходило много, но доминировали лишь две — охранники его кинули и скрылись в городе, не пожелав связываться с Михайловым, или же он их убрал, зачистив все следы.

После раздумий он отклонил первую версию, оставив вторую единственной. Убрать Михайлов мог охранников, если они на него напали, тогда на его машине должны остаться следы борьбы или перестрелки. Но как это проверить? Самому нельзя, другому не объяснишь. Надо подавать заявление о пропаже и попробовать узнать хоть что-нибудь снова через Кольку из Михайловки. Надо, надо что-то придумать толковое.

Но рассуждал мысленно не только Пономарев, но и сам Михайлов. Откуда Пономарь мог знать, когда я приеду? Вывод напрашивался единственный — в поселке узнали через Кольку, что я уехал в город и высчитали день возврата.

9

Валерия радовала родителей еще и тем, что, покушав поздним вечером, спала до шести утра, не просыпаясь. В шесть, а иногда и в половине седьмого, подавала свой голосок, Светлана вставала, меняла пеленки и кормила грудью. Сухой и сытый ребенок улыбался, гулил, треся погремушками, узнавал отца с матерью и настораживался, видя чужое лицо.

Отец тоже вставал, мылся и шел курить на крыльцо. Потом играл с дочкой, пока мать готовила завтрак. После приходили дед с бабкой, всегда желающие поносить внучку на руках, но отец чаще не разрешал, ни к чему приучать ребенка к рукам. Все соглашались с доводами, но желание от этого не пропадало.

Близился конец мая. Михайлов часто сравнивал этот месяц с прошлыми десятилетиями, когда еще сам был маленький. Погода менялась со временем, зимы стали более теплыми, а май холоднее, весна, как и осень, наступали позже.

Михайлов с тестем сидели на крылечке.

— Что, отец, через пару дней надо уже пахать огороды и садить картошку. Когда отсадимся — поедем за бревнами, надо успеть за лето не только сруб поставить, но и отделать его изнутри. Вдвоем справимся без проблем, как ты считаешь?

— Конечно, справимся. Надо еще в район съездить за паклей, утеплителем для пола и потолка, купить дранки и цемента, песка привезти, — ответил он.

— Нет, штукатурить стены не станем, вагонкой обошьем, так красивее, — возразил Михайлов, — и крышу деревянную поставим.

— А почему не шифер, он же лучше?

— Деревянная намного дешевле нам обойдется. Я все равно планирую через три-четыре годика в город вернуться и вас с собой забрать.

— Как вернуться? — опешил тесть.

— Да, именно вернуться, — твердо произнес Михайлов, — куда Валерия в школу пойдет? Возить ее ежедневно на тракторе в район или отдавать в интернат? Нет уж, спасибо. Буду строить коттедж в пригороде, чтобы места хватило всем. И нам со Светланой, и вам с Ниной Павловной, и детям.

Он видел, как тесть волнуется, услышав такое известие. Достал новую сигарету, закурил.

— Ты правильно рассуждаешь, Борис, но, может быть, мы с Ниной останемся здесь? — неуверенно предложил он.

— Нет, отец… Все мы отсюда родом, как и те, что уехали уже давно. Ты же видишь, что постепенно умирает деревня, и никто ее реанимировать не станет. Я верю, что село возродится, но не Михайловка, она уже похоронена в несуществующих планах. Здесь нет путей сообщения, отец, ни железных, ни речных, никаких, даже гравийной дороги нет. Будет с Михайловкой тоже, что и с Василисиной Грязновкой лет через двадцать — одни дома без людей. Жалко, конечно, но ничего не поделаешь.

— Зачем тогда сруб ставить? — спросил тесть.

— Разве нам трудно будет его поставить? — улыбнулся Михайлов, — зачем ютиться в одной комнате всем? Я думаю, что Светлана мне еще сына здесь родит через год-полтора, а сюда иногда приезжать потом станем летом на отдых, совсем не забудем родную Михайловку. Ты пока, отец, не рассказывай деревенским о наших планах, ни к чему всем их заранее знать.

— Ты сказал про коттедж, Борис, это что?

— Ты знаешь, где живет Пономарев или Кузнецов в районе? Они живут в коттеджах.

— Да, видел, но зачем нам такие большие дома?

Михайлов улыбнулся.

— Да, такие дома нам не нужны, — согласился он, — одноэтажный кирпичный коттеджик комнат на пять-шесть.

— Вот видишь, — обрадовался тесть, — зачем нам столько комнат?

— Давай посчитаем, сколько нам нужно. Вам с Ниной Павловной комната нужна, — он загнул один палец, — нам со Светланой, детям по комнате, вдруг их трое будет, — он сразу загнул еще четыре пальца поочередно, — зал для приема гостей, больших обедов, праздников, кухня, естественно. Уже семь получается, а если гости приедут, то надо еще две-три комнаты, итого десять. Спортзал нужен с бильярдом… Короче два этажа и третий летний, то есть нетеплый, но можно и теплый. Я же генерал, отец, так мне положено, другие генералы будут приезжать в гости, — решил больше не убеждать он, зная, что на генерала тесть клюнет сразу.

— А-а, тогда конечно, если положено, — сразу согласился Яковлев, — пойду, расскажу Нине.

Михайлов остался один на крыльце, закурил сигарету, услышав шум подъезжающего автомобиля. Кто это может быть, подумал он? Неужели Пономарь решился приехать и что-то выяснить? А может Сухоруков соскучился по Василисе? Других вариантов не было. Он вышел на улицу и удивился: из остановившейся около его дома машины вышла председатель суда с дочерью.

— Здравствуйте, Борис Николаевич, незваных гостей примите? — с улыбкой произнесла Семенова.

— Здравствуйте, Галина Дмитриевна, рад видеть вас и особенно Валерию живой и здоровой, проходите в дом, — ответил он приветливо.

Семенова достала из багажника два больших пакета, прошла с дочерью во двор. Из дома вышла Светлана с родителями, Михайлов представил их друг другу.

— Это вам, Светлана, вашей Валерии от моей Валерии. Я незвано, — еще раз повторилась она, — но не могла не приехать и не поблагодарить Бориса Николаевича за спасение дочери.

— Долг каждого врача помогать людям, — ответила Светлана, принимая пакеты, — проходите в дом, пожалуйста.

Семенова окинула взором двор, естественно заметив летний стол со скамейками.

— Давайте здесь посидим, на улице. Погода хорошая, тепло.

— Присаживайтесь, — Михайлов указал рукой на скамейки у стола, — чай, кофе или коньячок?

Семенова присела за стол рядом с дочерью, Михайлов сел напротив, сразу заметив на ее лице какую-то тревогу, пока скрывавшуюся за приветливой улыбкой. Наверное, спайки в животе беспокоят дочь, и судья приехала не только поблагодарить, но и проконсультироваться о дальнейшем лечении, подумал он.

— Если можно, то чай. С удовольствием бы выпила с вами рюмочку коньяка, но я за рулем, сами понимаете, — ответила честно она.

Светлана с родителями ушла в дом.

— Как чувствуешь себя, Валерия, — сразу спросил Михайлов, — боли в животе не беспокоят?

— Все хорошо, ничего не болит, спасибо вам, доктор, — ответила девушка, — трудно себе представить, что живет в деревне врач, который… как Бог.

Михайлов улыбнулся.

— Спасибо тебе, Валерия, за приятные слова, но я не Бог, я врач и многое мне не дано, как Богу, — ответил он.

— Не скажите, Борис Николаевич, — вмешалась в разговор Семенова, — я консультировалась у областных хирургов, они считают исход операции исключением. Говорят, что с ранением печени и кишечника люди обычно не выживают, но им пришлось смириться с фактом. У Валерии не было даже перитонита, в это они тоже с трудом поверили.

Светлана принесла чашки, запарник и чайник. Нина Павловна поставила на стол варенье с печеньем.

— Какой великолепный аромат и вкус чая! — произнесла Семенова, — поделитесь секретом, Светлана?

— Никакого секрета нет — обыкновенный индийский чай с добавлением листьев брусники и немного чабреца, — ответила она.

— Преступника, который ранил вашу дочь, нашли? — спросил Михайлов.

— Да, уже состоялся суд, ему дали семь лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима. Это один их охранников Пономарева.

— Охранник? Странно… А причины?

— Суд посчитал действия преступника хулиганскими в состоянии алкогольного опьянения. Но для себя я так и не поняла причины, — честно ответила Семенова.

— Вы не связываете это с самим Пономаревым?

— Возможно, всякие мысли приходили мне в голову, но конкретных фактов нет. Светлана, вы меня извините, пожалуйста, я, конечно, приехала поблагодарить вашего мужа за блестяще проведенную операцию, но у меня есть к нему разговор.

— Да, без вопросов, — ответила она, вставая из-за стола.

— Ты тоже иди, — попросила Семенова дочку.

Она достала из кармана сигареты, закурила.

— Работа нервная, иногда снимаю стресс сигаретами, — пояснила, как бы оправдываясь, Семенова.

Михайлов закурил тоже.

— Я вас внимательно слушаю, Галина Дмитриевна.

— Вчера ко мне обратился следователь из следственного комитета, он просит санкции на ваш арест, Борис Николаевич.

— Арест?! — искренне удивился он, — и что же я натворил?

— Вы были недавно в городе? — спросила судья.

— Да, рано утром пятнадцатого мая я уехал и вернулся в полдень семнадцатого, — ответил он.

— Пономарев заявил в полиции, что у него пропали три охранника со служебным автомобилем. А вчера двое его людей вернулись из города и сообщили, что видели вас с пропавшими охранниками. У вас возникла ссора, переросшая в вооруженную перестрелку, вы застрелили охранников из своего карабина, сложили тела в машину и увезли. Заявители побоялись следовать за вами, у вас карабин с оптикой, а идти с пистолетами на карабин бессмысленно, так они пояснили. Два лица конкретно указывают на вас, как на убийцу. Единственное, что я могла сделать в этой ситуации — это попросить привести вас в суд завтра, а не сегодня.

— Да-а… ситуация. Какого числа я, якобы, застрелил охранников?

— Шестнадцатого мая, — ответила Семенова.

— Что ж, давайте разбираться, — предложил Михайлов, — я благодарен вам…

— Нет, — перебила его судья, — сначала скажите — убивали или нет?

— Нет и у меня есть железобетонное алиби.

— Слава Богу, — перекрестилась Семенова, — теперь я могу слушать вас.

— Прежде всего, хочу поблагодарить вас, Галина Дмитриевна, за участие в моей судьбе.

— Это я вас должна благодарить, Борис Николаевич, — перебила она Михайлова, — но на время оставим лирику.

— Хорошо, тогда по порядку. Пятнадцатого мая я приехал в город, занимался своими делами и вечером приехал на дачу к своему другу. Ночевал у него, весь день шестнадцатого мая я провел на этой даче безвыездно. Там не только хозяин дачи был, но и другие люди приезжали. Во сколько по времени произошло убийство?

— В девятнадцать, — ответила Семенова.

— О, в это время еще три человека могут подтвердить мое алиби, кроме хозяина дачи, его жены и взрослых детей. То есть всего шесть человек. Мы как раз с мужчинами парились в баньке и пили пиво. А рано утром на следующий день я уехал и в полдень уже был дома.

— Фамилии можете назвать? — попросила Семенова.

— Конечно, хозяин дачи Олег Семенович Распопин, генерал-лейтенант, начальник МВД области, следующий товарищ — начальник следственного комитета области, следующий — это ректор медуниверситета, еще один генерал, фамилию и должность которого мне называть не хотелось бы. Видеть меня, кроме названных людей шестнадцатого мая никто не мог, я с дачи не отлучался. Пусть следователь позвонит своему областному начальнику и спросит, с кем он парился в баньке в момент совершения убийства.

— Слава Богу, — радостно произнесла Семенова, — камень с души спал. Вряд ли следователь решится на подобный звонок, — она улыбнулась. — Я, правда, рада, но почему такой оговор, в чем причина?

Михайлов достал сигарету, прикурил. Семенова закурила тоже.

— Однозначно сложно ответить, Галина Дмитриевна. Не знаю — смогу ли вообще ответить на этот вопрос, но попытаюсь. Я голосовал на выборах за Пономарева, из двух зол выбрал меньшее. Потом по району поползли слухи о моем участи в его судьбе, наверное, слышали, — она кивнула головой, — видимо, ему захотелось самостоятельности, а не моей протекции в судьбе. В народе говорят — сделай добро человеку, и он отплатит тебе злом. Наверное, что-то произошло подобное. Но то, что Пономарь заставил оговорить меня — в этом не сомневаюсь. Я бы сейчас не стал раскрывать карты, пусть следователь скажет заявителям, что надо повременить с задержанием, я все-таки генерал, собрать больше фактов и потом уже задерживать железно. Подключить к этому оперативный состав полиции. Возможно не всем, а кому доверяете. Кстати, забыл спросить — вы следователю верите, он не сольет информацию Пономареву?

Семенова затушила сигарету, произнесла после недолгих раздумий:

— Не думаю, не сольет. Мне пора, — она встала из-за стола, — сегодня же соберу всех, приглашу и ФСБэшников. Пусть тоже разомнутся немного.

— Им можете сказать, Галина Дмитриевна, что их генерал тоже со мной в баньке был, это их подстегнет к действиям. Пономарев мог узнать, что я уехал в город только через нашего Кольку, он работает трактористом в поселке. Надо с ним переговорить, узнать, кто интересовался мной, и отследить путь до Пономаря. Скорее всего, меня должны были убрать по дороге в район, это бы решило много проблем для бывшего лидера ОПГ.

— Хорошо, Борис Николаевич, я приму к сведению ваши слова, еще раз спасибо за дочь. Если бы не вы — не знаю, что бы я сейчас делала.

Михайлов проводил председателя суда с дочерью, вернулся во двор, сел на крыльцо, задумался. Выходит, что Пономарь перешел к активным действиям. Из дома вышла Светлана.

— Что она от тебя хотела, что за тайны Мадридского двора?

— Ты же знаешь — приехала поблагодарить и посоветоваться по работе, — ответил он.

— Но ты не юрист, Боря, — возразила Светлана, не удовлетворившись ответом.

— Не юрист, это верно. Закон оставляет судье некие рамки на свое усмотрение. Например, срок по статье от восьми до двенадцати лет. Восемь и двенадцать лет в колонии слишком большая разница, которую судья использует по-своему внутреннему убеждению. Здесь необходим совет не юриста, а обыкновенного порядочного человека. Или ты меня не считаешь порядочным?

— Да ну тебя, — махнула рукой Светлана, — считай, что отвертелся. Не по душе мне тайные разговоры с правоохранительными органами, ничего хорошего они людям не приносят.

Она повернулась и ушла в дом. Михайлов пожалел, что сослался на судейскую работу, надо было сослаться на совет при болях внизу живота, например. Об этом тоже вслух говорить не хочется людям. Но теперь уже ничего не поделать, раньше надо было думать получше.

Семенова вернулась домой и собрала у себя вечером, как стемнело, начальника полиции, следственного комитета со следователем, двух ФСБэшников. Предложила следователю ознакомить приглашенных лиц с возбужденным уголовным делом в отношении Михайлова по статье убийство. Он сразу же заартачился:

— Галина Дмитриевна, я действительно обратился за санкцией на арест Михайлова, но к другой судье, не к вам, так как считаю вас заинтересованным лицом. Вы обязаны Михайлову жизнью дочери и объективность вряд ли возможна в данном случае. Вы извините, но я не собираюсь здесь нарушать тайну следствия и раскрывать секреты уголовного дела. Два человека прямо указывают на Михайлова, как на убийцу, этого вполне достаточно для возбуждения уголовного дела. Я говорил вам, Иван Матвеевич, — следователь повернулся к своему начальнику, — что нельзя здесь обращаться за санкцией в суд, теперь вы видите заинтересованность Семеновой сами. Необходимо немедленно задержать Михайлова, допросить и увезти в город. К сожалению, Галина Дмитриевна, я более не могу находиться в вашем доме, завтра же мой рапорт будет на столе у начальника следственного комитета области. Пусть он решает вашу судьбу в дальнейшем. А присутствующим здесь все итак понятно.

Следователь встал со стула и направился к выходу.

— Товарищ Мамонтов, — обратилась к нему судья, — Сергей Арнольдович, не торопитесь уходить.

— Нет уж, спасибо, Галина Дмитриевна, — ответил он, подходя к двери.

— Задержите его, — приказала она ФСБэшникам.

Один из них мгновенно вскочил, оттеснил следователя от выхода, произнес вежливо:

— Не спешите, Сергей Арнольдович, имейте элементарное уважение к председателю суда.

Присутствующие мало что понимали, но хозяйка дома являлась председателем районного суда и торопить события никто не решался.

— Я чуть позже все объясню, при Мамонтове говорить нельзя, — начала Семенова, — пока даю санкцию на его арест по статье за злоупотребление должностными полномочиями. Где мы можем спрятать его так, чтобы никто, кроме присутствующих, не знал об аресте.

— Что? — возмутился Мамонтов, — это вы превышайте свои полномочия. Иван Матвеевич, объясните всем, что я прав, а не она.

— Прекратить прения, — Семенова стукнула ладонью по столу, — где мы можем спрятать бывшего следователя?

— У нас есть комнатенка с решеткой, — предложил старший оперуполномоченный ФСБ, — но там нет условий для длительного содержания.

— Ничего, — пояснила Семенова, — сутки потерпит, ведите его и возвращайтесь. Без вас тему продолжать не станем. Перерыв товарищи, можно перекурить.

Все гурьбой вышли на улицу, курили молча, не спрашивая друг друга ни о чем. Буквально через полминуты вернулся один из ФСБэшников, обратился к судье:

— Галина Дмитриевна, Мамонтов что-то очень важное желает рассказать. Вести его обратно?

Семенова усмехнулась.

— Понял, сволочь, что заигрался. Нет, ведите его за решетку, позже допросим, сначала мне надо все рассказать вам.

ФСБэшники вернулись через пятнадцать минут. Семенова продолжила начатый разговор:

— Я доведу до вас основные моменты. Некий и всем известный Пономарев обратился в полицию о пропаже трех охранников с автомобилем. Его же двое людей видели этих охранников в городе, где шестнадцатого мая в девятнадцать часов они ссорились с Михайловым. Последний достал карабин и застрелил всех троих. Потом погрузил их в машину и увез в неизвестном направлении. Об этом они заявили сегодня следователю Мамонтову, который и возбудил уголовное дело по статье сто пятой, обратился к нам в суд за санкцией на арест Михайлова. Я все правильно излагаю, господа?

Она посмотрела на начальника полиции и следственного комитета.

— Да, все верно, — подтвердили они.

— Тогда объясните мне, Иван Матвеевич, где трупы охранников, где их машина, где протокол осмотра места происшествия, где хотя бы полицейская сводка об указанном событии? На каком основании возбуждено и зарегистрировано уголовное дело? На одних показаниях свидетелей? Может эти охранники сейчас дома или в гостях водку пьют? Как вы это все объясните, господин Зарокин, начальник следственного комитета района — моим предвзятым отношением к событию? Или вас тоже под арест взять за халатность и неправомерные действия?

Не только Семенова, но и все присутствующие видели, как заволновался Зарокин. Ручонки его затряслись, но усилием воли он быстро пришел в себя, ответил достойно:

— Галина Дмитриевна, я все-таки не школьник, чтобы меня отчитывать подобным образом. Уголовное дело возбуждено следователем на основании заявления. Имеются два очевидца преступления. Считаю, что уголовное дело возбуждено правомерно.

— Ишь ты… считает он… где сейчас материалы уголовного дела и что в них имеется? — строго спросила Семенова.

— Галина Дмитриевна, ваша должность не дает вам права разговаривать со мной в подобном тоне.

— Отвечайте на вопросы, Зарокин.

— В таком тоне я разговаривать не намерен.

— А липу гнать ты намерен, дела по убийству шить ты намерен? — взорвалась Семенова, — кто из вас инициатор возбуждения дела на Михайлова — ты или Мамонтов? Я последний раз спрашиваю — какие следственные действия проведены и что имеется в материалах уголовного дела?

Зарокин встал.

— До свидания, Галина Дмитриевна.

— Стоять, — крикнула Семенова, — разговаривать он в подобном тоне не желает… а гадить всем присутствующим ты желаешь? Ты не только меня — всех здесь обосрал своим уголовным делом. На телефон, звони своему шефу в город, надеюсь, что вылетишь с работы немедленно. Не из дома, отсюда звони, чтобы все слышали, как ты район обгадил.

— Может, вы объясните, в чем дело? — спросил с вызовом Зарокин.

— Объяснить? Ты же сказал, что не школьник. Хорошо, объясню. Шестнадцатого мая в девятнадцать часов, как показывают очевидцы, Михайлов убивал охранников из своего карабина. А начальник следственного комитета области, между прочим, твой непосредственный начальник, Зарокин, начальник МВД области, начальник ФСБ области и ряд других высокопоставленных лиц объясняют, что в это время парились с Михайловым в бане. И не только в это время, но и в течение всего дня они были вместе. Как теперь ты это объяснишь и прежде всего своему шефу?

— Не понял…

Зарокин побледнел и опустился на стул, ноги его не держали.

— Что вы не поняли, Иван Матвеевич? Что нужно процессуально закреплять алиби Михайлова, то есть допрашивать своего шефа и генералов полиции и ФСБ? Как отреагирует ваш шеф, Зарокин, когда вы его допрашивать станете по сфабрикованному делу?

— Откуда у вас эти сведения, Галина Дмитриевна? — спросил Зарокин.

— Все еще сомневаетесь? Я разговаривала с председателем суда области, он тоже на этой генеральской даче был и уже вставил мне по полной программе. Отчитал, как нашкодившую школьницу. Передадите дело другому следователю — Владимиру Евгеньевичу. Как быть в дальнейшем с вами — пусть ваш собственный шеф и решает. Надо найти этих пропавших охранников, где-то, видимо, они затаились. Все это Пономарев закрутил. К нему, я полагаю, должен привести след. Поэтому предлагаю поработать пока под видом имеющегося уголовного дела с подозреваемым Михайловым, а Мамонтов, якобы выехал срочно в город и не забудьте его задержание оформить соответствующим образом. Впрочем — вы следователи и оперативники, вам решать. Только хочу сообщить, что по имеющейся информации Михайлова должны были застрелить при транспортировке его сюда, якобы за нападение или бегство. Отработайте с Мамонтовым эту версию. Спасибо, что пришли, все свободны.

Мужчины вышли на улицу, закурили. Первым заговорил Кулагин, начальник местного ОВД:

— Дрянь дело, наверняка завтра уже наши генералы станут звонить и всыплют каждому по полное не хочу. Надо что-то уже сегодня сделать, чтобы не выглядеть совсем беспомощными. Пойдем сразу к тебе, Иван Матвеевич, посмотрим уголовное дело и определимся, накидаем план совместных действий, проведем обыск в кабинете Мамонтова. Ты вызывай на работу своего следака, Владимира Евгеньевича, введем его в курс событий, пусть за ночь уголовное дело оформит, как положено. И на Семенову не обижайся, я бы тоже рвал и метал в такой ситуации. Своему шефу доложишь, что Мамонтов сам дело возбудил, но ты разобрался, принял меры, виновный арестован. Есть подозреваемый Пономарев т. д. и т. п… Думаю, что больше выговора ты не получишь, так что не раскисай и действуй, мы поддержим тебя и поможем.

— Спасибо, Степан Ильич, — воспрял духом Зарокин, — не пойму только — зачем это все Мамонтову?

— Могу предположить, — сказал один из конторских, — что Пономарь пообещал ему твое место после завершения следствия. Генерала посадить не так просто…

— Сука, — бросил с ненавистью Зарокин, — это же надо так низко пасть.

— Никуда он не падал, — возразил Кулагин, — всегда там был, только скрывался.

Следователь Белоусов Владимир Евгеньевич очень удивился, увидев в уголовном деле только два заявления очевидцев и более ничего, отсутствовало даже постановление о возбуждении уголовного дела и допрос очевидцев. В ходе обыска в кабинете Мамонтова обнаружено постановление о возбуждении ходатайства об избрании в качестве меры пресечения заключения под стражу, подписанное им, но не согласованное с Зарокиным. Уже на данном этапе можно было вести речь о необоснованности возбуждения уголовного дела и фиктивности доказательств. Он решил попросить конторских переговорить с Мамонтовым без протокола и в зависимости от этого набросать план действий.

Мамонтова привели в кабинет, старший представился:

— Я Кузьмин Андрей Осипович, майор, старший оперуполномоченный…

— Не стоит представлений, я вас знаю, — перебил его Мамонтов.

— Хорошо, что вы хотели рассказать судье, Сергей Арнольдович?

— Судье, а не вам, — усмехнулся Мамонтов, — сейчас уже ничего не хочу.

— Чтобы разговор получился конструктивным, скажу сразу, что в настоящее время следователь Белоусов возбуждает в отношении вас уголовное дело по статьям 285 — злоупотребление должностными полномочиями, 299 — привлечение к уголовной ответственности заведомо невиновного, 303 — фальсификация доказательств. Мы знаем, что Михайлов никого не убивал, он в это время парился в баньке с начальником следственного комитета области. Алиби, как видите, железное. Еще знаем, что на преступление вас подбил Пономарев. Поэтому предлагаю вам рассказать все честно и подробно, написать чистосердечное признание.

— Если все знаете — чего ко мне пришли? Доказывайте, — ответил враз осунувшийся Мамонтов.

— Поэтому и пришел, что вам не надо объяснять законы. При сложении сроков можете получить лет пятнадцать, при чистосердечном признании получите лет семь, отсидите пять — есть за что бороться.

— Мне надо подумать, — ответил Мамонтов.

— Думай, Сергей Арнольдович, вот тебе бумага и ручка. Я вернусь через час, надеюсь, что не сбежишь.

Ровно через час он зашел в кабинет, взял исписанные листы, прочел.

— Нет, Сергей Арнольдович, так дело не пойдет. Я специально не озвучил тебе еще одну возбуждаемую статью, и ты про это ничего здесь не написал. Это не чистосердечное признание, а филькина грамота. Ты забыл указать, что Пономарев тебя просил убить Михайлова при этапировании его в район. Мы действительно все знаем, поэтому пиши заново и подробно. Статья 105 УК РФ тебе хорошо известна, следователь Белоусов обязательно вменит тебе ее через тридцатую, то есть покушение на убийство. Ты ввел в заблуждение своего начальника, и он подписал тебе постановление о ходатайстве на арест. Это будет расцениваться судом, как приготовление к убийству. Мы все докажем до мелочей, так что не крути, пиши правду.

Он оставил чистые листы и снова вышел. Закурил в коридоре, рассуждая, напишет или нет? Должен написать, у него выхода нет. Через час Кузьмин вернулся в кабинет, прочел написанное, улыбнулся довольно.

— Вот теперь все правильно написал, молодец. Думаю, что суд учтет твою помощь следствию.

Он закрыл Мамонтова в маленькой каморке с решеткой, вернулся в следственный комитет, отдал листы следователю. Белоусов читал, у него не укладывалось в голове — как можно было пойти на особо тяжкое преступление, чтобы занять место начальника?

— Картина преступления ясна, теперь можно брать всех — липовых заявителей и самого Пономаря, — сказал Кузьмин Белоусову.

— Заявителей задержим, факт, — ответил следователь, — а с Пономаревым торопиться не станем, установим наблюдение. Надо найти этих трех охранников живыми или мертвыми. Какие есть мысли, где они могут быть, живы или мертвы?

— Давай порассуждаем, — предложил ФСБэшник, — если они живы, то Пономарь отправил их далеко и надолго. Против этой версии у меня следующие мысли. Во-первых, они уехали на машине, которую тоже надо где-то прятать, а это уже сложнее. Во-вторых, семьи охранников ничего не знают и тоже ищут. Из этого напрашивается один вывод — они мертвы. Где находятся тела и машина? В городе вряд ли.

— Почему?

— Чтобы убить нет смысла тащиться в город. Это могли сделать заявители или сам Пономарь. Застрелить, оставить тела в машине, а ее утопить. Предлагаю обследовать места по дороге в город, те, где можно легко столкнуть машину в Лену и она бы ушла сразу на глубину.

Следователь задумался.

— Неплохая версия, — ответил он, — солидная. Займетесь?

— Конечно, я поручу это своему помощнику. Если мы все правильно рассчитали, то он найдет машину и трупы в течение завтрашнего дня. Не думаю, чтобы преступники действовали далее пятидесяти километров от райцентра. В первую очередь обследуем места на расстоянии двадцати-сорока километров. Я хорошо помню дорогу. Там всего лишь есть два таких места, где можно столкнуть машину и она уйдет на дно.

— Добро, действуйте. Чтобы все было законно, я подготовлю приказ о создании оперативно-следственной группы. — Белоусов глянул на часы, — полночь уже, идите отдыхать и с утра за работу. Мне еще посидеть придется — много писанины.

Уже в полдень следующего дня машину с мертвыми охранниками обнаружили в реке Лена в тридцати километрах от райцентра. Пригнали технику и к вечеру автомобиль подняли из реки. А еще на следующий день судмедэксперт дал заключение, что смерть охранников наступила в результате огнестрельных ранений из пистолета, пули из тел извлечены. Белоусов сразу же пригласил на допрос заявителей по делу Михайлова. Оба подтвердили свои показания в заявлении под протокол. Следователь вызвал конвой.

— Итак, господа фальсификаторы и убийцы, произнес Белоусов, — дело по Михайлову закрыто, а в отношении вас открыто, вы задержаны. Увидите в камеру одного, — обратился он к конвою, — второго я допрошу.

— Нас-то за что? Мы ничего не делали, мы очевидцы, а не преступники, — заверещали они в один голос.

Конвой схватил за руку одного, вытолкнул в коридор.

— Итак, — снова повторил Белоусов, — вы гражданин Коровин Степан Фомич подозреваетесь в совершении следующих преступлений — заведомо ложный донос, статья 306 УК РФ и убийство, статья 105, часть вторая, пункты «ж» и «з», то есть группой лиц и по найму. Так как смертная казнь у нас сейчас не применяется, вам грозит всего лишь пожизненное заключение. Пока ознакомьтесь с постановлением о привлечении вас в качестве подозреваемого. Желаете сами пригласить адвоката или предлагаете это сделать мне?

Коровин читал протокол и бледнел на глазах. Потом произнес взволнованно:

— Ничего не надо, я расскажу, как было на самом деле. Нас с Фоминым пригласил к себе Пономарев. Он дал нам по двадцать тысяч рублей, попросил подать заявление в полицию. О чем — вы уже знаете, текст он сам написал, мы только переписали его своим подчерком. Сказал, что об охранниках можно не беспокоиться, они уехали далеко и надолго, здесь не появятся. Я даже не предполагал, что это ложный донос, что это карается законом. Мы никого не убивали, клянусь вам.

— Текст, который писал Пономарев, сохранился? — спросил Белоусов.

— Да, он у меня дома. Пономарев приказал его потом сжечь, мы с Фоминым его спрятали, а ему сказали, что сожгли.

— Зачем вы это сделали?

— Не знаю. Мы понимали, что это не честно, решили подстраховаться, мы не знали, что за это можно посадить человека. Пономарев объяснял нам, что за клевету еще никого и никогда не посадили, дал нам двадцать тысяч каждому. На деньги позарились.

— Но, вы же понимали, что невиновный человек может сесть в тюрьму из-за вашего заявления? Вам не жалко было Михайлова?

— Владимир Евгеньевич, помилуйте, мы не сразу согласились писать это проклятое заявление. Пономарев сказал, что генерал все равно отмажется и не сядет, что у него связи везде, а нас он с работы выгонит, если не согласимся. Куда нам деваться? Мы даже говорили, что боимся, что нас следователь может запутать в показаниях, но Пономарев заявил, что у него здесь все схвачено, следователь его человек, он в курсе и лишних вопросов задавать не станет. Поэтому мы согласились написать это заявление. Но мы никого не убивали и в город не ездили. Пономарев нам приказал исчезнуть на два дня, и мы с Фоминым были в другой деревне в это время, в Петрово, там все это подтвердят.

— Понятно, — произнес Белоусов, — если ваши показания подтвердятся, то вам все равно придется ответить за заведомо ложный донос, незнание закона не освобождает от ответственности.

— Мы же не знали ничего и не убивали никого… как же так? — чуть не заплакал Коровин.

— Разберемся, — ответил Белоусов и вызвал конвой, — идите Коровин и подумайте в камере, как нехорошо обвинять другого человека в несовершенном преступлении.

Он не сомневался, что слова Коровина подтвердятся. Тогда выходит, что убийство охранников совершил сам Пономарев. Вряд ли он для этой цели нанял кого-то еще — слишком много людей задействовано.

Аналогичные показания дал и Фомин, второй очевидец и заявитель, жители деревни Петрово подтвердили свидетельства подозреваемых, нашелся и рукописный текст первичного заявления, написанный рукой Пономарева. Настала его очередь.

Пономарев не сразу, но сознался во всем, кроме убийства охранников. Но Белоусова это уже мало волновало, доказательств достаточно. Всем было ясно, что он не признается по одной причине — никто не хочет получить пожизненный срок, надеется, что суд не признает его виновным в убийстве. Твердит, как попугай, что охранников убил Михайлов, а он только отправил их убить генерала, но получилось наоборот. Не понимает, дурашка, что тем самым подписывает себе высшее наказание. Что за тактика защиты? Не разумел смысла ее Белоусов.

10

Наступивший июнь пока не радовал настоящим летним теплом. Ночами температура падала почти до нуля, а днем поднималась до двадцати градусов с небольшим. Но все-таки это было лето!

Светлана перебиралась на день к родителям с дочерью — дома вечно то визжала пила, то сверло или рубанок. Муж с отцом пристраивали новый сруб к избе так, чтобы получились еще две комнаты. Появлялись иногда и добровольные помощники, от которых никто не отказывался. Чаще других дед Матвей Наумов, приходили помогать практически все мужики, даже Колька по воскресеньям. Дело спорилось хорошо, ошкуренные еще в апреле бревна просохли, за день клали по три венца, не торопясь. Неделя ушла на фундамент, неделя на стены. После работы вечеровали в разговорах, курили, обсуждая разные темы.

— Я еще помню, как этот дом с нуля строили, — начал Антон Степанов.

— Дак, он помнит… все мы помним, — подтвердил дед Матвей Наумов.

— А я доволен, что прихожу сюда помогать, — поддержал разговор Мирон Петров, — пристрой — это первая ласточка, потом и еще что-нибудь построим. Дочка у Михайловых родилась, первый ребенок в деревне за двадцать лет. Глядишь, и возродится наша Михайловка.

— Дак… это, хорошо бы, — словно в отчаянии махнул рукой дед Матвей, — но че себя-то обманывать. Построили мы хороший дом, он и сейчас крепкий, получше многих будет, а учительница уехала через несколько лет в город. Почему уехала?

Мужики пожали плечами.

— Э-э, говорить не хотите, вспоминать. Для всех это удар был, для всей деревни, когда школу закрыли. А что учительнице в деревне без школы делать? Вот и уехала она в город. Раньше хоть четыре класса ребятишки здесь учились, потом в район ездили, жили в интернате шесть дней и домой на воскресенье приезжали. А сейчас что? Сейчас и интерната в районе нет. Подрастет дочка Михайлова и куда ей в школу идти, каждый день тридцать километров возить?

Дед Матвей замолчал, скручивая свою цигарку.

— Ты хочешь сказать, Матвей, что Михайлов тоже уедет, когда дочь подрастет? — спросил неуверенно Мирон.

— Не, он сюда насовсем приехал, сам слышал, как говорил об этом, — возразил Антон.

— Насовсем, насовсем… Я тоже слышал, — подтвердил Матвей, — но тогда он один был и неженатый даже.

— А че тогда строим? — не понял Мирон.

— Че строим… Жить-то лет пять надо, не в одной же горнице с детьми ютиться, — ответил Матвей, — может и еще кого родят позже.

— Жалко, — вздохнул Мирон, — жизнь стала налаживаться, смысл какой-то появился. Раньше весь смысл в самогонке был — пили да ругались почем зря, Зинкины сплетни слушали. А сейчас тихо, спокойно, правильно, что Зинку посадили. Выпить иногда, конечно, хочется, но генерал по праздникам не отказывает, хорошо, деньги кое-какие стали водиться, купить можно что-нибудь, жены довольны.

— Это верно ты, Мирон, подметил, — поддержал его Антон, — я иногда задумываюсь — что через двадцать лет будет, когда немощными станем? Кто нас кормить станет, могилку и то некому вырыть будет?

Мужики замолчали, попыхивали сигаретами в размышлениях.

— Дак… это… че загадывать-то… Поживем — увидим, чай на земле гнить не оставят, сдадут в какой-нибудь дом престарелых.

— Где ты такой дом видел, Матвей? — проворчал Мирон.

— Чего загрустили, мужики? — спросил подошедший Михайлов.

— Дак…это… рассуждаем, что с нами лет через двадцать станется? Будет кому в могилку закопать али нет?

— Что за упадническое настроение, мужики? — удивился Михайлов, — живем один раз и надо радоваться тому, что есть.

— Все правильно вы говорите, Борис Николаевич, с вами жизнь постепенно налаживается. Мы здесь рассуждали — подрастет ваша дочка, потребуется школа и вы уедите в город. А мы останемся, властям не нужны ни мы, ни наша деревня. Что за время такое, когда нужны раз в несколько лет голоса на выборах и все? Потом хоть трава не расти. Разве это власть? При царе были нужны, при Советах. А сейчас? Такое впечатление создается, что в администрации одни рвачи и бандиты сидят, поэтому никто о нас и не думает. Может, мы не понимаем чего-то, не знаем, мы люди темные, но это же факт — нет в администрации дела до нашей Михайловки.

Мирон выплеснул наболевшее, достал сигарету, закурил.

— Непростые вопросы ты задаешь, Мирон, и политический ответ тебя не устроит, — начал Михайлов, — простому человеку нужен простой ответ. Россия переживала разные времена — нашествия, войны, коллективизацию, приватизацию и так далее. Переживет она и это время, дай срок. Сейчас рыночные отношения, все строится на простой формуле — купи-продай. Что вы, мужики, можете продать, что бы купить себе, образно говоря, медпункт, дорогу, магазин? Ничего. Поэтому у вас и нет ничего. Нерентабельны здесь медпункт, дорога и магазин. Местные власти, конечно, не чешутся, но если бы что-то начали делать, вам бы это тоже не понравилось.

— Почему это? — в один голос спросили мужики.

— Вам нужен простой ответ, я просто и отвечаю. Тебе, Мирон, если дадут дом врайцентре, ты переедешь отсюда?

— Нафига, мне и здесь хорошо, — ответил он.

— Тогда что тебе надо? Чтобы глава района к тебе чай приехал попить? Или тебе от него бумажку гарантийную надо получить, что через двадцать-тридцать лет, когда ты умрешь, он тебя не оставит и похоронит лично?

Мирон опешил от такого ответа и не знал, что сказать. Молчали и другие мужики.

— Вы не обижайтесь на меня, — продолжил Михайлов, обращаясь уже ко всем, — любой ответ и вопрос можно вывернуть наизнанку. Я вас понимаю, не хочется уезжать отсюда. Здесь ваша Родина, здесь похоронены ваши близкие, здесь ваш дом родной. Согласен, что местные власти ничего для вас не делают, давайте, я расшевелю их. Гораздо проще, выгоднее и дешевле перевезти все дома в райцентр, чем тянуть сюда дорогу. А там все есть — и больница, и магазины. Поедите, согласны на переезд?

Мужики молчали, отворачивая лица, тянулись за сигаретами, закуривали снова.

— Ладно… не стоит огорчаться, — улыбнулся Михайлов, — такова жизнь. Пока есть силы — живем и радуемся, заботимся о себе сами и в ус не дуем.

Мужики расходились на этот раз по домам в раздумьях, никто не хотел разрывать прикипевшие временем связи с родной землей. Теребила за душу ностальгия по прошедшим временам, когда ездили по деревне комбайны и трактора, в клубе вечерами крутили кино, гуляли девчонки с парнями, иногда смеясь залихватски.

На следующий день Михайлов с бригадой помощников зашивали потолок пристроенного сруба. Обструганные с одной стороны доски он обработал фрезой, получив пазы, которые, прилегая друг к другу, не давали сыпаться сверху стекловате. Потом стелили утеплитель и снова зашивали сверху досками, получался теплый и прочный потолок. Он только строгал и выбирал пазы, не успевая за работающей добровольной бригадой. Но дело спорилось и к полдню потолок закончили делать. Все разошлись по домам на обед, Михайлов направился к тестю, как услышал звук подъезжавшей машины. Интересно, кто пожаловал ко мне на сей раз, подумал он.

Из остановившегося автомобиля вышли двое мужчин.

— Здравствуйте, Борис Николаевич, вижу, у вас полным ходом стройка идет и мы не вовремя, но много времени не отнимем, — произнес Осипов Илья Глебович — глава районной администрации. — Знакомьтесь, это Гольдберг Олег Вениаминович, представитель хозяина судостроительного завода из Москвы.

Михайлов пожал руку обоим мужчинам, пригласил во двор.

— В дом не приглашаю, сами понимаете — стройка. Решил еще две комнаты добавить к дому, а то тесновато с детьми, да и гости иногда заезжают. Прошу сюда, — он указал на стол во дворе.

Приезжий осмотрелся, вынул из кармана платочек, провел им по лавке. Удивился — чисто и только после этого присел на скамейку.

— Тогда сразу к делу, — начал Осипов, — вы наверняка знаете, что место директора завода сейчас вакантно. Олег Вениаминович обратился ко мне, а я, вернее уже мы, решили посоветоваться с вами. Только я сразу и честно сказал, что лучшей кандидатуры, чем вы, Борис Николаевич, не найти в районе. За этим и приехали, за вашим ответом.

— Всегда приятно, господа, слышать о себе лестные отзывы. Олег Вениаминович, какие ставятся задачи перед директором завода — выйти на прежний финансовый уровень? Я знаю, что доходность завода резко упала из-за прежнего директора, имеется ввиду Кузнецов, но и Пономарев ничего не улучшил. Или необходимо выйти на более высокий уровень, или же вложить немного средств и в конечном итоге получать еще больший доход?

— Вы собираетесь в этом дворе выходить на уровень? — ответил с иронией Гольдберг.

— Я всего лишь задал вопрос о задачах, Олег Вениаминович.

— Понятно, — ответил москвич, — пойдемте, Илья Глебович, нам такой директор, задающий глупые вопросы, не подходит. Обсуждать более нечего.

Он встал, вышел из-за стола и направился к машине. Осипов не ожидал такой развязки, пожал плечами.

— Извините, Борис Николаевич, хозяин — барин.

— Не стоит извинений, Илья Глебович, тем более он не хозяин, а обыкновенный московский сноб, даже не понявший смысла вопроса. Вы подъезжайте ко мне дня через два на третий, обсудим тему.

— Я же не представитель завода. Причем здесь я? — удивился Осипов.

— Вы глава районной администрации, завод на вашей территории находится. Разве не так?

— Так-то оно так… Не я выбираю директора, — возразил он.

— Правильно, но и не этот моська московский. Приедет более солидный представитель, с ним и обсудим вопрос.

— Откуда вы знаете?

— Звезды так сложились, Илья Глебович, — Михайлов поднял глаза к небу, — они и подсказывают.

— Звезды, — улыбнулся Осипов, — ну, если звезды…

Он пожал руку и сел в машину. Проводив их, Михайлов пошел на обед. Покушав, завел разговор:

— Приезжал Осипов с москвичом посоветоваться о вакансии директора судостроительного завода. У меня есть возможность занять это кресло. Есть другая возможность — тремор пальцев исчез, и я могу восстановиться на службе, то есть уехать в Москву, например, или другой город. Или как я уже говорил ранее — строить коттедж в областном центре и жить там. Хочется знать мысли каждого по этому поводу.

Такого поворота никто из семьи не ожидал. Но тесть высказался сразу:

— Зачем уезжать куда-то, Борис, если здесь есть хорошая работа?

— Верно, — поддержала его Нина Павловна.

— Тогда все равно придется в район переехать, — возразил Михайлов, — а мы здесь стройку затеяли.

— Ну и что, в отпуск приезжать сюда станете и по выходным, — твердо ответил тесть.

— Ты что молчишь, Светлана? — спросил он жену.

— Думаю, вопрос непростой и родителей понимаю, без нас им тяжело будет, — ответила она.

— Почему тяжело, мы их с собой заберем, если решимся уехать? Ты склоняешься к мысли о восстановлении на службе?

— Нет, в Москву я не хочу точно. Это же суетливый и неприветливый муравейник. Родителям там вообще сложно будет прижиться. Поэтому два варианта остается — областной центр или здесь. Давай уж лучше здесь останемся. Но почему завод? Ты же мог бы главным врачом стать?

— Нет, это уж точно нет. Во-первых, место занято; во-вторых, в медицине должность хозяйственника меня не прельщает. Но можно стать заведующим хирургическим отделением. А зарплата?..

— Зарплата, — улыбнулась Светлана, — нет, она тебя не смущает. Ты же уже все решил для себя, посмотри мне в глаза. Хочешь попробовать себя на новом поприще, я правильно поняла?

— Ты против? — спросил он и отвел взор.

— Нет, не против. Я уже давно поняла, что с тобой не соскучишься. Когда замуж выходила, уже знала, что ты голова и шея одновременно.

— Это как? — спросил отец.

— Это так, папа, что Борисом не покрутишь, он думает головой и вертит моей шеей, — она погладила его под затылком, — так, что я довольна. А это означает одно — мы остаемся, позже переезжаем в райцентр и Борис занимает кресло директора завода.

— Ну вот, я так и говорил, — обрадовался отец, — пошли дом доделывать, мужики уже заждались наверняка.

Они вернулись на стройку. Михайлов взял спутниковый телефон, набрал номер:

— Привет, Юра, разбудил или ты уже проснулся?

— Проснулся, — все еще сонно ответил голос, — кто это?

Михайлов глянул на часы — пятнадцать, значит, в Москве десять, а он еще валяется в постели.

— Кончай ночевать, Юра, десять часов уже. Это Михайлов.

— Борис? Привет. Ты откуда звонишь… сто лет, сто зим…

— Из Сибири, вестимо, тут твой помощник приезжал ко мне. Гольдберг его фамилия, где ты только такого придурка нашел?

— А что он натворил, я же его порву, как промокашку, если обидел чем?

— Ничего не натворил и не обидел, только считает, что умные мысли лишь москвичам в голову приходить могут.

— Понятно, ты, как всегда, в своем амплуа столичного синдрома. О себе лучше расскажи.

— Уволился в запас, ты знаешь, и осел здесь, рядом с твоим заводиком судостроительным, женился, дочка родилась. Ты как?

— Поздравляю. Я по-прежнему, крестник твой в Англию смотался, гражданство получил и назад не собирается. Недавно о тебе вспоминали, он говорит, что в Лондоне ты бы как сыр в масле катался, клинику свою имел. Гольдберг что тебе — директором предложил стать?

— Он к главе администрации обратился, тот предложил мою кандидатуру. Приехали ко мне вместе, я спросил, что от директора требуется — прибыль восстановить, увеличить или увеличить больше, но с вложением средств? Он дальше разговаривать не стал, сославшись на глупый вопрос. Не понял, что я спрашиваю одно — будут инвестиции или обходиться своими силами?

— Вот урод, действительно придурок. Ты считаешь, что можно вложиться?

— Я считаю, что тему обсудить можно, ты приезжай сам и возьми с собой специалиста, который разбирается в технологии судопроизводства. Надо знать, насколько сильны кадры завода, что они могут строить в перспективе, имеются в виду классы судов и прочее. Чтобы вкладываться — надо знать, во что и как.

— Естественно. Но, если ты эту тему завел, значит, что-то впереди видишь. Окей, я вылетаю первым же рейсом со спецом, что тебе привезти из Москвы? Сын, дочь у тебя, какой возраст?

— Дочка, в феврале родилась, спасибо, но ничего не надо, все есть, даже с излишком. Приезжай, жду.

Михайлов отключил связь, принялся за работу. Кто бы мог подумать, что судьба снова сведет их вместе. Юрий Михайлович Каргопольцев — человек в Москве известный, депутат и солидный бизнесмен, владелец нескольких крупных холдингов. Познакомились они давно, когда еще Михайлов был полковником, он оперировал его сына, попавшего в сложную автомобильную аварию. Можно сказать — вытащил ребенка с того света.

Через три дня Михайлов встречал гостей. Приехал глава района, Гольдберг и Каргопольцев со специалистом по судостроению. Старые друзья обнялись крепко, познакомились с новыми людьми. Светлана накрыла стол во дворе.

— Ну, ты и залетел в дыру, Борис, не тянет в город? — спросил, улыбаясь, гость.

— Не тянет, Юра, не тянет. Живу, как на даче — воздух, природа… Что еще человеку надо? — Михайлов разлил спиртное по бокалам, — давай за встречу.

Они выпили, закусили. Каргопольцев оглядывал стол.

— Совсем неплохо живешь, в Москве такого стола не найти. Все свое?

— Конечно — грибы, ягоды, рыба, лосятина и медвежатина, все свое и хлеб сами печем. Покупаем муку, соль и сахар, остальное, как видишь, собственное.

Он снова наполнил бокалы. Каргопольцев похвалил:

— Классный виски у тебя, шотландский?

— Не угадал, — ответил Михайлов, улыбнувшись, — собственного производства, теща из самогонки делает на кедровых орешках.

— Не может быть, серьезно?

— Точно, Юра, так оно и есть, дам тебе с собой, угостишь друзей в Москве.

— Спасибо, — ответил он, — долго ломал голову, что тебе привезти. Собственно и не привез тебе ничего, решил, что лучше жене подарить что-нибудь.

Он достал колье, надел на шею Светлане.

— Ой! — воскликнула она, — здесь же бриллианты!

— Извини, Света, — довольно ответил Каргопольцев, — стекло не дарим друзьям и их женам. Носи на здоровье.

— Спасибо, Юрий Михайлович, — ответила Светлана.

— Просто Юра, это я для него Юрий Михайлович, — он ткнул рукой в Гольдберга.

— Спасибо, Юра, не ожидала такого подарка, — она чмокнула его в щеку и убежала в дом.

— К зеркалу побежала, — пояснил Михайлов, — спасибо, Юра, за подарок жене. Давай обсудим теперь и наши дела.

— Наши дела? — хитро улыбнулся Каргопольцев, — ничего я обсуждать не стану, не уполномочен. Это же сына завод, я с ним созвонился, и он принял однозначное решение. Я его полностью поддержал. Теперь это твой завод, Боря, все бумаги оформлены, заверены нотариально, ты — единственный владелец, поздравляю. Здесь все документы, — он протянул портфель Михайлову.

Он неуверенно взял портфель, произнес ошарашено:

— Но… как же так… чем я смогу отблагодарить тебя, Юра?

— Только давай, Боря, без лишних благодарностей. Это я затянул с ответом за твою заботу о сыне. Ты уже отблагодарил меня самым дорогим на свете подарком — ты мне сына вернул к жизни. Поэтому давай без сюсюканий, хорошо?

— Хорошо, — ответил Михайлов, — неожиданно, конечно.

— Что поделать, Боря, я тоже когда-то не ожидал, что сын на тот свет отправляться станет, что все врачи от него отвернутся… Ты просил специалиста, я привез, он поможет тебе разобраться в сложных вопросах. К осени отпустишь его домой, хватит времени?

— Хватит.

— Вот и отлично, давай еще по рюмочке на посошок, классное у тебя виски.

— Почему торопишься? — спросил Михайлов, наполняя бокалы, — погостил бы немного?

— Нет, Боря, спасибо, утром уже самолет на Москву, а еще до города добраться надо. Ты же к черту на кулички забрался, просто так и в гости не приедешь. Но для жаждущего и четыреста верст от города не проблема. — Он отпил немного из бокала. — Поеду я, Ивана Сергеевича завезу в район, он в гостинице остановился. Завтра с утра на заводе будет, посмотрит, что и как, доложит. Ты звони, Боря, не забывай старых друзей, чем смогу — помогу. В том числе и деньгами, но уже с отдачей.

— Спасибо, Юра, спасибо, — благодарил Михайлов, провожая гостей.

Машины отъехали, а он сел на крыльцо, закурил. Подошли родители с Валерией на руках, они оставались у себя дома. Тесть спросил сразу же:

— Как, назначили тебя директором?

— Нет, отец, не назначили — подарили завод полностью. Теперь я владелец этого завода.

— Как подарили, за что? — еще не понял Яковлев сути.

— Вот так, отец… взяли и подарили. Оказывается и такое бывает в жизни. Придется тебе здесь стройкой руководить, а я завтра в район поеду, завод принимать надо.

Из дома вышла Светлана.

— Смотрите, папа, мама, какое мне колье подарили с настоящими бриллиантами, — похвасталась она, — интересно, сколько оно стоит?

— Трудно сказать сразу, возможно тысяч двести или триста, — ответил Михайлов.

— Так много?! — удивилась Светлана.

— Разве это много? — усмехнулся отец, — пока ты перед зеркалом красовалась, твоему мужу завод подарили.

— Какой завод, ты о чем, папа?

— Обыкновенный, наш судостроительный, теперь Борис не директор, а владелец завода, — ответил отец.

— Не поняла? — переспросила Светлана.

— Да, Света, Юра переписал завод на меня, за этим он и приезжал, чтобы документы лично вручить, — пояснил Михайлов, — я его сына от смерти спас в свое время, вот он и отблагодарил меня. Конечно, подарок большой, Юра не миллионер, он миллиардер, для него это небольшая сумма. Например, как для нас тысяча рублей в эквиваленте, а может и меньше. Такие вот дела, Светочка, поеду завтра в район, надо завод посмотреть, жилье там подыскивать или строиться заново. Пока буду ездить туда-сюда каждый день, выхода другого нет.

Утром Михайлов уже был на заводе, прошел в приемную, где находилось много людей.

— Всем здравствуйте.

— Здравствуйте, — в разнобой ответили ему.

К нему подошла девушка.

— Я ваш секретарь. Людмила, — представилась она.

Уже все знали в поселке, что генерал новый владелец завода, вести разнеслись быстро, особенно если тому способствовал Протасов, специалист по судостроению из Москвы.

— Хорошо, Людмила, показывайте кабинет.

Она отомкнула дверь, открыла. Михайлов вошел. Неплохо для райцентра устроился директор, подумал он. Большой шикарный кабинет с тремя окнами, директорский стол с приставным столиком, стол для совещаний.

— Здесь комната отдыха, Борис Николаевич, — пояснила Людмила, открывая сразу незамеченную Михайловым дверь.

Он заглянул внутрь — санузел, диван, два кресла, телевизор, холодильник, бар, передвижной столик.

— Хорошо, Людмила, я несколько позже освоюсь, спасибо. Что люди в приемной делают, кто они?

— Два ваших заместителя, главный инженер, главный бухгалтер. Человек из Москвы — Иван Сергеевич Протасов. Он сказал, что вы в курсе и дали добро осмотреть завод и кадровые документы.

— Хорошо, Людмила, спасибо. Пригласи ко мне Протасова и организуй нам по чашечке чая. Остальные пусть идут на рабочие места, я приглашу каждого в свое время.

— Там еще люди в актовом зале собираются. Слух прошел, что завод продают и всех рабочих уволят, — пояснила Людмила.

— Кто такой слух пустил, ты знаешь?

— Точно не знаю, но догадываюсь, Борис Николаевич, заводская охрана, она Пономареву принадлежит.

— Ясно, разберемся и с этим. Мне сейчас некогда на собрания ходить. Ты сама поясни людям от моего имени, что завод как работал, так и будет работать, все рабочие места будут сохранены и даже приумножены. Точно не знаю когда, но с коллективом обязательно лично встречусь в ближайшее время, отвечу на все вопросы. А пока пригласи Протасова.

Секретарша ушла, вошел Протасов. Людмила быстро принесла две чашки чая.

— Иван Сергеевич, присаживайтесь, пожалуйста, пейте чай. Меня интересуют следующие вопросы — насколько сильны, как специалисты, мои два заместителя и главный инженер завода? Есть ли необходимость в их замене, если есть, то кем их заменить? Есть ли на заводе человек, способный стать директором завода? Да, я хотел бы быть владельцем, а не директором. И второе — насколько сильны профессионально рабочие, сможет ли завод строить суда несколько иного класса и какого? Пока у меня все вопросы к вам. Когда можно получить ответ?

— Очень поверхностно к вечеру, подробнее — время необходимо, возможно неделя или месяц, — ответил Протасов.

— А первое впечатление?

— Главный инженер показался мне человеком грамотным в судостроении. Заместители — обыкновенные клерки, мало что понимающие в специфике, но все-таки администраторы, — подчеркнул он.

— Спасибо за информацию, Иван Сергеевич, жду вас в пять вечера.

— Я могу идти? — спросил он.

— Конечно, идите.

Михайлов нажал кнопку селектора:

— Людмила, зайдите ко мне.

— Слушаю вас, Борис Николаевич.

— Люда, мы еще друг к другу не привыкли. Мой стиль работы следующий — со мной можно соединять напрямую Президента России, Премьер-министра, начальника генерального штаба и министра обороны. Шутка, конечно, но в каждой шутке есть доля правды. Министры, губернаторы, другие начальники соединяются со мной только через тебя. В кабинете не проходной двор, ты должна доложить мне о желающих пообщаться. Сейчас принеси мне, пожалуйста, личные дела заместителей, главного инженера и бухгалтера. Сама по кабинетам не бегай, пусть к тебе приносят, а ты уже передашь мне. Как собрание в актовом зале?

— Я пояснила людям. Вроде бы поняли, но разошлись неохотно, — ответила она.

— И еще, я человек простой, не серый волк, не кусаюсь. Если что-то непонятно — спроси, переспроси, не стесняйся, что чего-то не поняла. Пока все, жду личные дела.

— Хорошо, Борис Николаевич, сейчас занесу.

Михайлов просмотрел личные дела. Главный инженер завода — Борис Михайлович Зарубин, окончил Ленинградский судостроительный институт, работает на заводе пятнадцать лет. Валерий Павлович Коренев, заместитель, окончил институт народного хозяйства по экономической специальности, работает на заводе два года. Николай Карапедович Тарчан, окончил политехнический институт по автомобильной специальности, работает на заводе три года. Яна Павловна Коваленко, главный бухгалтер, окончила госуниверситет по специальности финансы и кредит, работает на заводе десять лет.

— Люда, пригласи ко мне Зарубина, главного инженера.

— Хорошо, Борис Николаевич, сейчас будет Зарубин, — ответила она по селектору.

Люди гадали в заводоуправлении — кого первым вызовет новый начальник, главного бухгалтера или заместителей? Все уже знали, что он затребовал их личные дела. Не угадали, первым пошел главный инженер.

— Проходите, Борис Михайлович, присаживайтесь. Кто еще, кроме вас на заводе, имеет специальность по судостроению?

Михайлов видел, что вопрос явно озадачил Зарубина, но ответил он быстро:

— У нас три цеха на заводе, все начальники цехов имеют специальное образование.

— Какие у вас взаимоотношения с моими заместителями? — поинтересовался Михайлов.

— Семьями не дружим, отношения рабочие, без особых трений, — ответил он.

— Пожалуйста, подробнее, почему без особых трений? — переспросил Михайлов.

— Я, наверное, некорректно выразился. Бывают рабочие разногласия, например, по поставкам. Хочется судно в срок сдать заказчику, но то одной детали нет, то другой. Приходится ворчать иногда, — усмехнулся Зарубин.

— И с кем чаще ворчите, с Кореневым или Тарчаном?

— Чаще с главбухом, из-за несвоевременной оплаты поставки задерживаются. Начинаю с Коренева или Тарчана, заканчиваю Коваленко.

— Ясно. Пойдемте, покажете мне завод, введете в курс дела на месте.

Зарубин рассказал, что сейчас они заканчивают строительство судна класса река-море, как раз по весне спустят на воду. Пономарев вел переговоры с другими заказчиками по изготовлению частных яхт, но чем они закончились, не известно. Сделаем это судно, а других заказов нет, поэтому народ волнуется и про продажу завода спрашивает, пояснил Зарубин.

Михайлов пообщался с рабочими на месте, спрашивали одно — о закрытии завода. Он успокоил всех, сказав, что все места сохранятся и заказы найдутся. Лишь бы делать успевали, еще и других рабочих набирать станем со временем.

После знакомства с заводскими цехами Михайлов посетил банк и, оказалось, как раз вовремя. Банк собирался перечислить триста миллионов рублей непонятной пока Михайлову фирме. Он приостановил перевод, лишил официально права подписи Пономарева и главного бухгалтера Коваленко. Попросил не говорить никому, а если позвонит Коваленко, то сказать, что перевод сделан. Все деньги, которые удалось вернуть Пономареву, еще оставались на счете, все 843 миллиона рублей. Он взял выписку по счету и приостановленную платежку, по которой завод перечислял некому ООО «Судомонтаж» триста миллионов. Вернулся на завод и пригласил к себе главного бухгалтера.

— Проходите, Яна Павловна, присаживайтесь. Сколько у нас денег на счете? — спросил он.

— У нас была недостача, если можно так выразиться. Финансовая проверка выявила хищение на сумму в пятьсот миллионов рублей. Но Пономарев деньги вернул. Даже больше, чем пятьсот миллионов. На счете сейчас 543 миллиона, — без запинки ответила она.

— Есть неоплаченные счета?

— Нет, таких счетов нет. Да и договоров заключенных нет, нет заказов, — пояснила Коваленко, — надо бы в банк сходить. Там все еще подпись Пономарева действующая и моя, естественно.

— Хорошо, Яна Павловна, сходим, но позже, если пока никаких перечислений не требуется. Спасибо, вы свободны.

Коваленко ушла, а Михайлов задумался. Неужели для нее не пример бывший директор Кузнецов? Видимо, желание больших денег и особенно заключение финансовой проверки, где говорилось о пятистах миллионах, подвергло искушению. Все знали, что на заводе денег нет, а тут появились «лишние» триста миллионов. Он стал листать местный телефонный справочник, позвонил Кулагину, начальнику ОВД.

— Здравствуй, Степан Ильич, Михайлов беспокоит. Приступил, вот, к обязанностям директора завода, подскажи, где лучше пообедать?

— У меня дома, лучшего места не найти, — ответил Кулагин.

— Спасибо за приглашение, ценю, но где-то мне каждый раз надо обедать, пока не перееду сюда.

— Тогда лучше рядом с нашим зданием, там есть замечательное кафе — хорошо готовят и цены не кусаются.

— Добро, еду.

Михайлов пригласил секретаршу, спросил:

— У директора есть служебный автомобиль?

— Конечно, — ответила Людмила, — новый Лэнд Круизер, но его Пономарева забрала вместе с водителем, он сейчас ее возит.

— Позвоните водителю и прикажите прибыть сюда. Надеюсь, что сумеете все правильно объяснить ему или ей.

Михайлов уехал в центр на своей машине, зашел в кафе, где уже находился начальник полиции и с ним еще двое людей в штатском.

— Здравствуйте, Борис Николаевич, проходите, присаживайтесь и знакомьтесь. Это капитан Ефремов Валентин Богданович, сотрудник БЭП, это Белоусов Владимир Евгеньевич, следственный комитет, он дело по Пономареву ведет. Полагаю, что их присутствие будет полезным.

— Вы прямо провидец, Степан Ильич, — ответил Михайлов.

— Не провидец, но мы работаем над этим, — ответил с улыбкой Кулагин, — выяснили, что Коваленко решила перевести заводские деньги на свою подставную фирму. Вы уже были в банке, знаете. Чтобы не подводить своих людей, начав следствие, от вас необходимо заявление. Оно готово, требуется только подписать его.

Михайлов прочел.

— Да, все правильно изложено, — он поставил подпись под заявлением, — можете ее брать прямо на заводе, так будет правильнее и показательно для других. А это кто? — он указал взглядом на мужчину в камуфляже за дальним столиком, — смотрит как-то обозлено на нас.

— Это генеральный директор Пономаревского ЧОПа, полномочия у него все есть, но фактически он ничего не решал, Пономарь заправлял всем. Кстати, основной доход ЧОП от завода имеет, так что фыркать ему не положено. Сейчас мы исправим ситуацию.

Кулагин подозвал его к столику.

— Присаживайся, Виктор Германович, надо поговорить.

— Спасибо, я постою, неприятно сидеть рядом с убийцей, — он зло глянул на Михайлова и сжал кулаки.

— Ты не веришь следствию? — спросил его начальник полиции.

— Почему я должен вам верить и не верить своим людям, которых знаю не один день, — ответил он.

— Твои люди сознались, что оговорили уважаемого человека по приказу Пономарева, — возразил Кулагин.

— Сознались? У вас все могут сознаться…

— Не веришь? Не верь, ради Бога, но они не в городе были, где якобы видели сам факт убийства. А все это время они находились в Петрово, где самогонку жрали. Тебе это вся деревня подтвердит.

— В Петрово, — удивился ЧОПовец, — я сейчас…

Он отошел от стола, стал кому-то звонить.

— Отцу звонит, — пояснил Кулагин, — он у него в Петрово живет.

Михайлов видел, как меняется лицо главного охранника, видимо, он переспрашивал ответ несколько раз. Потом подошел к столу.

— Извините, господин Михайлов, ошибка вышла, плохо о вас думали, еще раз извините.

— Хорошо, — ответил Михайлов, — извинения приняты и забудем об этом. Вы съездите на завод, поговорите с охраной, а то они на меня прямо зверьем смотрят.

— Да, и машину верни обратно, хватит, покаталась на ней Пономариха, — посоветовал Кулагин.

— Все сделаем и машину вернем. Еще раз извините.

Михайлов наконец-то смог пообедать спокойно, потом вернулся на завод, сразу заметил у ворот стоявший Лэнд Круизер и изменившееся отношение охраны. В приемной сказал Людмиле:

— Позвони в отдел кадров, попроси немедленно подготовить приказ об увольнении главного бухгалтера в связи с утратой доверия, исполняющим обязанности назначить заместителя. Приказ должен быть у меня на столе через пять минут, пусть кадры мне его занесут сами. Вызови ко мне заместителя Коваленко и кого-нибудь из охраны. Как ее звать?

— Алла Леонидовна Журавлева, — ответила Людмила.

Он прошел в кабинет, сел в кресло. Ну и денек сегодня выдался, подумал Михайлов. В кабинет вошли Журавлева и охранник.

— Алла Леонидовна, необходимо прямо сейчас сделать расчет по Коваленко. Я ее увольняю за утрату доверия. Временно главным бухгалтером назначаю вас. Справитесь?

— Постараюсь, — ответила Журавлева.

— Тогда ступайте, охрана вам поможет, если Коваленко станет противиться, не отдавать ключи и прочее. Она мошенница, пыталась похитить у завода триста миллионов рублей. С мошенницами церемониться не стоит, применяйте силу, если потребуется. Вы, — он обратился к охраннику, — заберете у нее сотовый телефон, отведете в актовый зал и дождетесь приезда полицейского наряда, передадите ее им из рук в руки. Все, действуйте.

Заводоуправление шумело вовсю. В первый же день Михайлов уволил главбуха, и полиция ее задержала. Что еще будет? Люди с опаской и любопытством заходили в приемную, спрашивали у Людмилы о директоре. Та отвечала неопределенно, пожимая плечами, что вежливый, обходительный, молодой для генерала, сильно молодой. Кто-то не верил: «Ага, вежливый… от него Журавлева, как из парилки выскочила, тряслась вся». «Не тряслась, а радовалась, — возражали другие, — она теперь место главбуха заняла». Все сошлись на одной мысли, что директор явно крут и ухо надо держать востро.

Замигала, запикала лампочка на селекторе Михайлова, он нажал кнопку:

— Да, Людмила…

— К вам Виктор желает зайти, это ваш водитель.

— Пусть войдет.

Он зашел. Мужчина лет двадцати восьми в камуфляжной форме с пистолетом в поясной кобуре.

— Проходи, Виктор, присаживайся, — пригласил его Михайлов, — ты, видимо, в ЧОПе числишься?

— Да, в ЧОПе, я ваш водитель и охранник одновременно. Вы извините, Борис Николаевич, нехорошо получилось…

— Я уже принял извинения от Виктора Германовича, все в порядке, не переживай.

— Я, собственно, зашел узнать какие будут указания? — поинтересовался водитель.

— В восемь утра забираешь меня из Михайловки, в обед в столовую, вечером обратно домой. В течение дня — как получится. Если надо куда-то отлучиться по своим делам, спрашивай через секретаря или лично, когда видишь. Камуфляж смени на обычный костюм. Машина в каком состоянии?

— В отличном, новая совсем. Классная машина! — пояснил Виктор.

— Хорошо, сегодня я сам домой еду, а завтра жду тебя к восьми. Не опаздывай. На сегодня свободен.

— Но я же ваш охранник, не только водитель, — возразил он.

— Не переживай, свободен на сегодня. Выйдешь в приемную, пригласи ко мне Людмилу.

Она вошла.

— Слушаю, Борис Николаевич.

— Ты же местная, Люда, подскажи, где мне домик можно купить?

— Так Кузнецовский коттедж свободен. У меня и ключи от него есть. Бывший директор сел, вы знаете, а жена в город уехала, коттедж продает. Хотела сначала за миллион, но кто его купит, сейчас уже готова за пятьдесят — сорок тысяч продать.

— Пойдем, посмотрим домик, кого-нибудь оставь за себя в приемной.

Коттедж находился недалеко от завода, строился еще в конце девяностых годов и напоминал собой крепость. Почти трехметровый кирпичный забор вокруг территории соток в пятьдесят. Внутри на первом этаже кухня, большой зал, три комнаты, санузел, ванная с душем. На втором этаже зал, четыре спальни, санузел и ванная с душевой кабиной. В подвале бойлер, бензиновый двигатель на случай отключения электричества, своеобразный спортзал с бильярдным столом. К дому пристроен теплый гараж на два автомобиля. Отдельно стояла деревянная банька с сауной и небольшим бассейном, летняя беседка со столом человек на пятнадцать. Огород соток на двадцать и маленький сосновый бор.

— Участок земли и постройки приватизированы? — спросил Михайлов.

— Да, все приватизировано.

— Хорошо, пусть наши юристы оформят сделку купли-продажи на мое имя, сорок тысяч я готов заплатить. Ключи у себя оставлю. Ты не против?

— Нет, почему я должна быть против?

Они вернулись в заводоуправление. Михайлов пригласил к себе обоих заместителей.

— Кто из вас занимается вопросами заказов? Насколько я знаю, заказов на изготовление судов в данный момент нет. Почему?

— Я занимаюсь, — ответил Коренев, — заказчики считают завод банкротом и на переговоры не идут.

— Подготовьте мне к завтрашнему утру подробную справку, Валерий Павлович, в которой укажите всех потенциальных заказчиков. Отметьте, с кем велись переговоры и кратко их содержание. Телефоны, имена руководителей и так далее.

— Но я не успею к утру. Слишком большой объем информации, — возразил Коренев.

— Отговорка не принимается. Вы чем занимаетесь, Николай Карапедович? — спросил директор своего заместителя Тарчана.

— Я занимаюсь вопросами поставок под конкретный заказ — железо, двигатели, оборудование и так далее.

— Хорошо, Николай Карапедович, помогите Кореневу в составлении справки. Все свободны.

К концу дня, как и договаривались, зашел Протасов.

— Да, Борис Николаевич, круто вы с главбухом, но правильно. Народ вовсю шепчется — настоящий руководитель пришел. Уважают и побаиваются вас люди одновременно, это неплохо. Теперь к делу. Считаю главного инженера вполне достойной личностью на место директора завода. Главным инженером вполне может быть начальник второго цеха. Замену ему, полагаю, сам Зарубин найдет. Заместители… Коренева считаю балластом. О Тарчане пока воздержусь что-либо говорить. Нужен хороший переговорщик вместо Коренева, пока такой кандидатуры нет. Это весь сегодняшний мой результат по кадровому вопросу. Следующее — на заводе три основных цеха, каждый из которых вполне может строить суда класса река-море одновременно. Четыре дополнительных цеха, где есть возможности для постройки яхт. Кадровых и технологических мощностей для этого заводу хватит вполне. Возьмете немного учеников, обучатся на предприятии и станут вполне боеспособными. У меня все, Борис Николаевич.

— Спасибо, Иван Сергеевич, отдыхайте до завтра.

Михайлов остался один, решил осмотреть комнату отдыха. В баре нашел несколько видов коньяка и сухих вин, две бутылки водки. В холодильнике колбасу, буженину, хлеб, лимон, консервы. Неплохо затарился Пономарь, усмехнулся Михайлов. Глянул на часы, уже скоро шесть вечера, пора и домой ехать.

Дома Светлана бросилась ему на шею.

— Так скучно без тебя, как твой первый день прошел, где кушал?

— Все нормально, Светочка, все хорошо. Покушал в кафе вместе с Кулагиным, домой к нему не поехал, отказался. Уволил главного бухгалтера, она собиралась стащить у завода триста миллионов рублей, но не успела, полиция задержала ее. Как ты, должность главного бухгалтера потянешь?

— Я? — удивилась Светлана, — сразу, наверное, нет, хоть и работала на самостоятельном балансе. А с Валерией как?

— Успокойся, — улыбнулся Михайлов, — не все сразу. Мужа кормить будешь?

— Ой, конечно, пойдем, все готово у родителей.

Михайлов оглядел стройку, тесть справлялся неплохо со своими функциями, через неделю-полторы закончат строительство полностью. Если бы знал раньше — не начинал бы… Но кто может знать будущее?

Он поужинал плотно, ушел курить на крыльцо, сел, прислонившись спиной к косяку, чего ранее не делал никогда. Светлана заметила, вздохнула.

— Устал, милый, много работы?

— Честно сказать — устал немного с непривычки, работы и проблем много, но разберусь со временем. Дом в районе нам подыскал, куплю за сорок тысяч.

— Сорок тысяч, — воскликнул подошедший тесть, — это же куча денег.

— Нет, отец, это немного, — возразил Михайлов, — дом миллион стоит, не меньше, но продают за сорок-пятьдесят, потому что покупателей нет… райцентр. В городе бы его миллионов за восемь с руками и ногами оторвали. Это Кузнецовский дом.

— Знаю, — подытожил тесть, — но там с дороги не видно ни черта, забор сплошной.

— Я сегодня был там со своей секретаршей, посмотрел все. Немного мебель поменяем или еще что — сами решите. Завтра возьму тебя, Светлана, с собой и Валерией, Нину Павловну тоже возьмем, посмотрите — что к чему.

— А я? — спросил тесть.

— Вы, отец, дома останетесь, кто-то же должен стройкой руководить. И потом женщины ненадолго уедут, к полдню вернутся обратно.

— Почему ты там с секретаршей был? — озабоченно спросила Светлана.

— Ревнуешь уже? Не беспокойся, секретарша нотариальный представитель хозяйки дома, у нее ключи были, теперь они у меня. Завтра юристы сделку оформят и можно заезжать в дом, он с мебелью. Поэтому посмотрите хорошо — что выкинуть, что оставить. За мной водитель к восьми утра приедет, он вас и обратно домой потом увезет.

Людмила, секретарша Михайлова, созвонилась с хозяйкой дома, та все-таки настояла на пятидесяти тысячах, итак продавала дом со всем имуществом и мебелью. В том числе с холодильником, телевизором и так далее. Михайлов не стал рядиться, заплатив пятьдесят тысяч.

Светлана решила в первую очередь обустроить детскую, чтобы дочери было комфортно, потом кухню и спальню. Через три дня они уже ночевали в новом своем доме. Нина Павловна ужасалась от его размеров и никак не могла понять, зачем нужна такая большая площадь, столько комнат и спален, два туалета и душа. Первые несколько дней она жила здесь, помогала Светлане в обустройстве квартиры, потом уехала в Михайловку и сильно скучала по внучке, как и ее муж.

Михайлов постоянно раздумывал — остаться на заводе или устроиться на работу врачом. Манило то и другое, он не мог выбрать, прийти к единственно правильному решению. Жена и ее родители тоже колебались, выбирая одно, потом другое. К медицине тянуло, многие блестяще проведенные операции стояли перед глазами, и даже этот завод он получил за спасенную жизнь. Он хорошо помнил тот случай, когда сына Каргопольцева привезли в больницу после авто аварии. Шансов выжить не было никаких. Но Михайлов усмотрел тогда даже немаленькую, а совсем мизерную надежду и сказал отцу прямо об этом. Он не раздумывал, ответил приказным тоном — оперируй, последствий не будет, если выживет: озолочу. Вот и озолотил заводом через десять лет.

Заводская рутина затягивала суетой, радостью удачных решений, необходимостью стратегических мыслей. Он все-таки был генерал, а здесь было кем покомандовать.

Михайлов просматривал приготовленную Кореневым справку о потенциальных заказчиках и результатах переговоров. Справка его элементарно взбесила, и он с трудом сдерживал себя.

— Валерий Павлович, вы перечислили заказчиков, — Михайлов говорил резко и отрывисто, — я вам без подготовки назову еще дополнительный десяток фирм, нуждающихся в судах. Судя по вашей справке, вы позвонили в несколько фирм, предложили сделать заказ и на этом успокоились, услышав ответ, что наш завод банкрот. Почему вы не убедили заказчика, что это не так?

— А что я должен — финансовый отчет им выслать? — ответил в оправдание Коренев.

— Понятно, — ответил Михайлов, — вы свободны.

Он пригласил секретаря.

— Люда, пусть кадры подготовят приказ об увольнении Коренева. Заводу такой сотрудник не нужен.

— Сделаю, Борис Николаевич, — ответила она, — в приемной Зарубин стоит, к вам просится с каким-то мужчиной.

— Кто такой?

— Не знаю, первый раз его вижу.

— Хорошо, пусть он один зайдет.

Зарубин вошел, Михайлов указал ему рукой на стул у приставного столика.

— О чем-то хотели поговорить, Борис Михайлович?

— Да, я пришел немного с необычным делом. Вчера ко мне домой неожиданно заявился товарищ, с которым мы в одной группе в Ленинграде учились, тогда еще в Ленинграде. У него жена родом отсюда… короче — приехал на постоянное место жительства. Посидели, поговорили, выпили, не без этого. У него такие мысли интересные в голове крутятся, что я вначале подумал — прожектерские. Оказалось, что нет, все математически высчитано и обоснованно. Например, завод может строить суда классом повыше. Основная загвоздка — у них осадка низкая, по Лене до Витима не спустишь, не пройдут, даже по большой воде риск огромен. Он предлагает сбоку крепить съемные понтоны, которые поднимут судно, и оно свободно пройдет по реке к морю. Конечно, придется все обосновать, доказать, но выхлоп очень заманчивый, есть смысл его проработать.

Зарубин замолчал, ожидая с нетерпением ответа директора, и волновался. Он проникся новым проектом и, в том числе, хотел устроить своего приятеля на работу. Михайлов смотрел на своего главного инженера — мужчина лет сорока, одет просто, чисто и опрятно — джинсы, рубашка. Никаких костюмов и галстуков, как любил, например, ходить Коренев.

— Что за человек твой знакомый? Расскажи о нем, — попросил Михайлов.

— Знаю его только по институту, порядочный человек, потом наши пути-дорожки разошлись.

— Негусто, но приглашай своего новатора, поговорим.

Мужчина зашел, поздоровался, присел на предложенный стул, протянул Михайлову трудовую книжку и диплом.

— Пугачев Емельян Иванович, — улыбнулся Михайлов, — прямо герой крестьянской войны, работал мастером на судостроительном заводе в Санкт-Петербурге. Чем занимались конкретно? Вы идите к себе, Борис Михайлович, мы сами здесь во всем разберемся.

— Корабли строили… корпус корабля — вот мои обязанности. Двигателем и оборудованием я не занимался, — ответил Пугачев.

— Переехать из Питера сюда — нужны крепкие основания…

— Конечно, вы правы. Я вас понимаю. На заводе нареканий не имел… У супруги родители старенькие… Посоветовались, решили переехать, жена сказала, что судостроительный завод и здесь есть, возможно, этот фактор тоже сыграл определенную роль в нашем решении.

— Понятно, Борис Михайлович говорил, что вы с ним обсуждали тему строительства кораблей более высокого класса, которые можно спускать по воде до моря с применением понтонных устройств. Предложение интересное и заманчивое, перспективное. Однако… на данном этапе неприемлемое, но, повторяю еще раз, перспективное.

— Почему неприемлемое? — удивился Пугачев, — это более востребованные суда, а, значит, и заказчиков найти легче.

— Согласен, — улыбнулся Михайлов, — я тоже так считаю, но учитываю и другой фактор — вместимость наших цехов. Надо думать о строительстве нового цеха, только так мы можем воплотить в жизнь ваше предложение, Емельян Иванович. Могу предложить вам работу с испытательным сроком, связанную непосредственно с поиском заказчиков, технической проработкой договорных отношений. Это главное, но занимающее меньше времени, чем само строительство судов. Поэтому в перерывах, если можно так выразиться, станете заниматься строительством корпусов непосредственно. Согласны?

— Да, Борис Николаевич, согласен.

Михайлов вызвал секретаршу:

— Люда, отведи человека в кадры. Пусть его оформят на должность Коренева, завтра он должен приступить в работе.

Зарубин не ушел к себе, а решил дождаться приятеля в приемной. Сразу же спросил, как только он вышел:

— Ну что, как прошло собеседование?

— По-моему неплохо, приняли на работу, приступаю с завтрашнего дня.

— На работу? — удивился Зарубин, — но у нас вакантных мест нет, кем приняли?

— Борис Николаевич Коренева утром уволил, — вмешалась в разговор Людмила, — на его место и приняли.

— Ни хрена себе! — воскликнул Зарубин, — вот так дела… Ты знаешь, Емеля, извини, Емельян Иванович, что это за должность?

— Михайлов объяснил обязанности, я согласился, должность он не назвал. Я не спросил — выбора все равно у меня нет, — ответил Пугачев.

— Должность у тебя — заместитель генерального директора, не хухры-мухры. Пойдем в кадры, а потом я покажу тебе завод. Спасибо, Люда, я сам его отведу и покажу все.

Михайлов попросил принести штатку, посмотрелоклады. Зарплата заместителей и главного бухгалтера составляла по двести тысяч рублей на руки, главного инженера восемьдесят. Совсем неправильно, решил Михайлов, оставив главному бухгалтеру сто, заместителям по сто пятьдесят и главному инженеру сто шестьдесят тысяч рублей. Даже сэкономил сто двадцать тысяч, усмехнулся он, жировать тоже с пользой необходимо. Подумал про себя, но ничего менять не стал, так и оставив пятьсот тысяч рублей. Попросил секретаря собрать завтра коллектив в актовом зале заводоуправления в восемь тридцать, на полчаса раньше обычного начала рабочего времени.

Собрались, никто не опоздал, встретиться с новым директором хотели все. Большинство из любопытства, но многие действительно хотели узнать перспективу завода и свою собственную материальную выгоду. Много ходило в районе слухов о Михайлове. Теперь представился случай лицезреть его воочию.

— Здравствуйте уважаемые заводчане. Зашел в зал сейчас и сразу почувствовал необычность, привык на службе, что солдаты встают при появлении генерала. Но я уже человек гражданский, как и вы, и работать нам вместе.

— А что, Борис Николаевич, мы люди негордые, — прервал его, вставший с места, рабочий, — можем встать и даже подпрыгнуть, если директор порядок на заводе наведет и даст нам возможность зарабатывать. Чего расселись, встали все, — он обратился к залу и люди действительно встали.

— Спасибо, прошу садиться. Знаю, что у вас было много вопросов, когда я появился впервые на заводе. Полагаю, что теперь многие из них исчезли. Завод был, есть и будет. Основные кадровые перестановки проведены и считаю на сегодняшний день коллектив сформированным. Вчера я уволил с работы Коренева, на его место назначил нового человека, это Пугачев Емельян Иванович, — он встал, показался людям и присел на свое место. Михайлов продолжил: — У руководства завода задача одна — дать коллективу работу, а у рабочих ее выполнить. Надеюсь на получение заказов в ближайшее время. Это означает следующее — строить станем не один, как сейчас, а несколько кораблей одновременно. Вы говорили о порядке, порядок действительно потребуется и жесткий порядок, дающий возможность заработать больше, а лодырям и пьяницам уйти на отдых вне стен нашего завода. Планы у меня большие, в перспективе строительство нового цеха для производства кораблей более высокого класса с осадкой до полутора и даже более метров, это морские суда, производство которых востребовано. Вы мне возразите, что такие суда мы не сможем сплавить даже по большой воде, но способ найден и строить мы будем. Без работы никто не останется. Сейчас нужно быстрее закончить строительство имеющегося корабля. Кто-то, возможно, возразит — чего торопиться, все равно до весны здесь останется. Останется, это верно, но мы можем перенести его на внешние стапеля, а цеха занять новыми судами. Хорошая перспектива, но верится с трудом? — улыбнулся Михайлов, — а мы для чего с вами здесь собрались? Поставить задачу и выполнить. Только так, иного пути не знаю. Спасибо, есть вопросы?

— Есть, — встал тот же рабочий, — если три корабля строить одновременно — рук не хватит.

— Если рук не хватает — голова помогает, — ответил Михайлов, — я имею в виду вашу голову, не свою. Разве вы не сможете взять ученика и обучить его?

— Смогу, — ответил рабочий.

— Вот видите, а говорите: рук не хватит. Москва тоже не сразу строилась. Есть, например, сварщик на заводе, а сегодня сварных работ нет. Но почему бы ему не освоить смежную профессию слесаря? Все станем делать — учеников набирать, смежные профессии осваивать. Будет желание, будет и результат. Еще вопросы?

— Три месяца зарплату не платят. Мы люди привычные, понимаем, что денег нет, но все-таки хотелось бы получить, — произнес с места один из рабочих, — или ждать, когда новые заказы поступят?

— Ничего ждать не надо, деньги на заводе есть. Алла Леонидовна, проследите, чтобы сегодня начислили, а завтра выплатили зарплату полностью.

— Все начислено, Борис Николаевич, с утра собирались выдавать, — ответила и.о. главного бухгалтера.

— Прекрасно, еще вопросы?

Вопросов не поступило, и Михайлов завершил свою речь следующим:

— Надеюсь, что мы друг друга поняли, цели и задачи у нас большие. Пьяниц и прогульщиков не потерплю, таких увольнять будем сразу и бесповоротно. Спасибо, прошу всех пройти на свои рабочие места.

Он собрал у себя в кабинете руководство завода.

— Алла Леонидовна, почему не была вовремя выплачена зарплата рабочим? Деньги на заводе есть, а у рабочих их нет.

— Борис Николаевич, я исполняю обязанности несколько дней… Впрочем… не стану оправдываться.

— Хорошо, принято. Я сегодня изменил штатное расписание в разделе заработной платы. Мне совсем непонятно было, почему главный инженер работал больше, а получал меньше. Я совсем не считаю, что должность главного инженера ниже рангом моего заместителя. Каждый узнает сумму своей зарплаты индивидуально, если кого-то не устраивает — держать не стану. Спасибо, свободны.

11

Светлана скучала одна в большом доме. Единственную радость и утешение доставляла Валерия. Муж весь день на работе. Только в обед и вечером она расцветала с мужем, радуясь коротким часам совместного счастья.

— Ты бы нашла себе подруг. Все не так скучно бы было, — предложил Борис.

— Привыкла к Михайловке, к родителям, — отвечала она, — подруги… у меня их и не было никогда. И не надо. Кто может быть лучше тебя, родителей и дочери? Никто. Если разрешишь — стану иногда заходить к тебе на работу, когда совсем скучно станет. Надеюсь, что уделишь нам с Валерией минутку-другую.

— Конечно, буду рад тебя видеть.

— Спасибо. Перестану грудью кормить, сразу же на работу выйду. Возьмешь к себе?

— Возьму, место заместителя главного бухгалтера держу свободным. Дальше сама выбор сделаешь. Освоишься и поймешь, что готова, станешь главбухом, Журавлева у меня исполняющая обязанности. Что тебе по душе будет, там и будешь работать.

Михайловы сидели на диване в зале первого этажа. Валерия играла в своем манеже, ей уже исполнилось полгода, она умела сидеть и хорошо ползала, узнавала родителей и улыбалась.

Светлана положила голову на плечо мужу, произнесла тихо и доверчиво:

— Боренька, я снова беременна.

— Правда, — обрадовался он, — здорово. Теперь у нас будет сын.

— А если дочка?

— Дочка… значит, станем любить и растить еще одну дочку. — Он обнял жену, поцеловал в щеку. — Родителям бы сюда переехать…

— Да, было бы хорошо. Мама с трудом согласится, а вот отец — не знаю, вряд ли. Ему простор нужен, воздух, тайга, охота. Как он без нее?

— Я уговорю, не сомневайся. Завтра воскресенье, поедем в Михайловку и поговорим. Когда соберем урожай, родители переедут сюда. Отец станет навещать Михайловку. Летом на моей машине, зимой на тракторе, а снегоход пусть там так и стоит. Отец будет на охоту на нем ездить, на лося. Соболя нам теперь ни к чему, если только на шубу тебе настрелять?

— Соболья шуба, — Светлана задумалась, — и так все бабы косо смотрят, словно ты был любовником у каждой, а я тебя у них отбила. Наверное, считают, что были бы тебе лучшими женами, чем я. Идешь и чувствуешь, что тебя провожают завистливым взглядом. Продавщицы в магазинах прямо рассыпаются в любезностях. Светлана Андреевна… что угодно, а у каждой камень за пазухой так и отсвечивает.

Михайлов засмеялся.

— Ты преувеличиваешь, Света, но привыкай, быть генеральской женой и хозяйкой завода непросто, надо стать выше косых взглядов и сплетен.

— Да, ты прав, Боря, ты говорил про подруг — кандидаток уже много. То соседка прибежит от нечего делать, то еще кто. Я не пускаю никого, через видеодомофон разговариваю. Они, наверное, не знают, что это такое, в словах одна лесть, а сами морды корчат в дверь и жесты неприличные показывают, когда уходят. Сначала сердилась, а теперь усмехаюсь над дурочками, зато понятно, кто и что стоит.

— Однако весело живешь, пока я на работе. Пойдем спать, поздно уже, Валерия сидя глазки закрывает.

Светлана встрепенулась, подхватила дочь, унесла в спальню.

Михайловы вошли в свой родной дом в деревне. Чисто и уютно смотрелись две новые комнаты, в которых так и не удалось пожить. Хотелось все бросить и вернуться сюда, где жизнь проще и порядочнее, без политики и преступности. Но манил и районный центр, поселок городского типа, своей благоустроенностью, общественными отношениями, культурой.

Деревенские мужики сразу потянулись к Михайловскому дому, бабы собирались погутарить у Яковлевых. Первым заявился дед Матвей, после подошли Мирон Петров, Антон Степанов, Саша Игнатьев и другие мужики. Присаживались на крылечко и у стола во дворе, курили, каждому было интересно, что скажет Михайлов, которого считали своим и доверяли.

— Дак… это… как мы теперича без тебя, Борис Николаевич? — в лоб спросил дед Матвей.

— Как без меня? — улыбнулся Михайлов, — я же не за горами. Видите — приезжаю. Теперь ты здесь командуй, Матвей, ты Голова. Остальное все остается по-прежнему. Летом грибы, ягоды, рыбалка, зимой охота, весной стану забирать у вас шкурки, пусть Василиса с теткой Матреной выделывают их, как и прежде. Ко мне можете приезжать в гости, буду рад, только я на работе постоянно, завод много времени требует. Но уделю немного, не беспокойтесь, на все вопросы отвечу и помогу, чем смогу. А в воскресенье я чаще здесь, чем там. Зимой, наверное, я так часто бывать не буду, но и вы уйдете в тайгу на охоту. Так что связь не потеряна.

— Опустела без вас деревня, Борис Николаевич, — с сожалением произнес Мирон, — скучно.

— Что вы, мужики, все о грустном? Переговорю с главным врачом, станет сюда приезжать выездная бригада врачей летом. Пусть осмотрят всех, здоровье подлечите. У вас теперь трактор есть, ежели сломается: приходите, подберу что-нибудь другое на заводе.

— Вы лучше любого депутата, Борис Николаевич, заботитесь о нас. Все бы так внимание нам уделяли, — высказался Саша Игнатьев.

— Дак… это… депутата-то у нас нет теперича, сидит Пономарь, язви его в душу, — добавил дед Матвей.

— Верно, — ответил Михайлов, — довыборы скоро будут.

— Дак… это…нам другого не надо, кроме вас.

— Спасибо за доверие, Матвей, все так считают?

— Обижаете, Борис Николаевич, — ответил за всех Мирон.

— Что ж, если так, подам заявку. Несбыточного не обещаю, сделаю то, что и так бы для вас сделал, без депутатства. Ладно, мужики, поговорили, еще тестя с тещей не видел, пойду к ним.

После обеда в дом Яковлевых пришла Василиса. Вот уж кого не ожидали они видеть, так это ее, никогда она прежде ни к кому не ходила. Поздоровалась, начала сразу:

— Борис Николаевич, я бы хотела с вами поговорить.

— Проходи, Василиса, присаживайся, — предложил Михайлов.

Андреевы и Светлана встали, собираясь выйти во двор, чтобы не мешать разговору. Но она их остановила.

— Я не секретничать пришла, останьтесь, тайн нет никаких. Борис Николаевич, — продолжила Василиса, — я еще нестарая женщина, мне бы в район перебраться, на работу устроиться. Глядишь, и замуж выйду. Вы директор завода, может, найдется там что-нибудь для меня?

Михайлов смотрел удивленно на смущенную Василису, ответил как всегда честно и просто:

— Райцентр не Михайловка, Василиса, там нет брошенных домов. И потом, у тебя есть профессия?

— Какая у меня профессия… согласна рабочей пойти, уборщицей… Первое время у дальних родственников поживу. Пустят на несколько месяцев, надеюсь.

— Ясно, мне как-то все другим представляется. Тебе надо определиться в жизни, действительно замуж выйти, но мужья тоже на дороге не валяются и за первого встречного выходить не хочется. Тебя Сухоруков любит, я точно знаю, у вас бы хорошая семенная пара была.

Василиса покраснела, ответила с волнением:

— Михаил Семенович, наверное, человек хороший, не спорю. Но, чтобы отношения возникли, надо видеться, а он с января не появлялся ни разу. О какой любви может идти речь?

— Ты не совсем права, Василиса, Сухоруков по другой причине не появляется и сообщить тебе об этом не может, связи нет. Я с ним разговаривал недавно, он сейчас в Москве, что-то типа курсов повышения квалификации у него. Через недельку появится, спрашивал о тебе, извинялся, что не мог сообщить об отъезде, очень хочет увидеться. Я даже по телефону почувствовал, что он весь извелся. Я спрашиваю его о делах, а он о тебе. Так что скоро жди его в гости, а дальше уж сами решайте, как быть. Но если слюбитесь, то непременно зови на свадьбу.

Василиса опять покраснела, опустила глаза.

— Борис Николаевич…

Она, не договорив, выскочила из дома.

— Ввел в краску женщину, — укорила мужа Светлана, — словно в постель ее уложил к Сухорукову. Надо было бы помягче как-то сказать, поделикатнее.

— Ну, извини, не сваха, опыта не имею. Как умел, так и сказал, — ответил Михайлов и ушел курить на крыльцо.

— Чего это он, обиделся что ли? — спросил отец.

— Обиделся… При чем здесь обиделся? Он же не дурак, папа, видит, что Василиса любит и не Сухорукова совсем.

— Кого?

— Кого, кого… коня в пальто, — психанула в свою очередь Светлана, — не понимаешь, что ли? Ладно… пойдем мы, домой собираться пора.

Яковлевы остались одни, Нина Павловна отчитала мужа:

— Пень ты старый… Василиса нашего Бориса любит, а за Сухорукова замуж выйдет. Вот увидишь. Жалко мне ее, тяжело жить без любви, но она выдержит и вида не покажет, детей родит. Такова ее доля, почему ее Бог так наказывает?

— Зачем тогда ей за Сухорукова выходить?

— Это ее последний шанс уехать отсюда, — пояснила Нина Павловна, — Борис ее последней надежды лишил и правильно сделал. Он тоже понимает, что влюбленной женщине нельзя давать ни малейшего повода. Умный у нас зять, Андрей, и правильный, мать своего ребенка в обиду не даст.

— А то, — довольно согласился Яковлев.

* * *

Жизнь на заводе забурлила вовсю. Пугачев договорился с заказчиками на строительство двух кораблей класса река-море. Ларчик открылся просто и без усилий. Новый заместитель директора докладывал об этом на совещании с удовольствием и радостью:

— В первый же день моей работы позвонил представитель заказчика, корабль которого стоит у нас на стапелях и предложил расторгнуть договор, вернуть деньги. Спасибо главному инженеру, — он посмотрел на Зарубина, — что ввел меня в курс дела. Я, естественно, спросил об основаниях расторжения договора, на что получил ответ о банкротстве нашего завода. Не стал отрицать некоторых сложностей, возникших ранее на несколько дней, пояснил, что сменился директор и сейчас мы богачи, а не банкроты. Строительство корабля идет с опережением графика, в этом они могут убедиться сами, отправив кого-либо с проверкой. Представитель усомнился — зачем опережать график, если все равно до весны время есть. А я пояснил, что нужно освободить цех, они же не единственные заказчики у нас, генерал не только с ними работает. Конечно, возник вопрос о генерале и я снова пояснил, что директор у нас генерал. Я не подтвердил мысль представителя заказчика о военных заказах, но и не опроверг ее. Через два часа мне перезвонили, пояснив, что информация о финансовом состоянии и генерале подтвердилась, они переговорили с бывшим владельцем завода и готовы разместить у нас новый заказ. Разговор с другой фирмой, когда протекла нужная информация, труда не составил. У меня все, Борис Николаевич.

— Спасибо, молодец, Емельян Иванович, хорошо поработал. Будем считать, что испытательный срок вы прошли досрочно. Я посмотрел проект договора, юридический отдел отнесся к нему явно небрежно и непрофессионально. Пока накажу юристов рублем на первый раз. Второго раза элементарно не будет — уволю. Сколько времени вам нужно на доработку договора? — спросил он юристов.

— Три дня, — ответил начальник юротдела.

— Хорошо, согласен на три часа. Теперь следующее, пока готовится договор, вы, Николай Карапедович, проработайте вопросы поставок двигателей, металла и оборудования, будьте готовы доложить об этом завтра утром. Спасибо, все свободны.

— Борис Николаевич, — обратился начальник юротдела, — три часа — это не реально.

— Не возражаю. Вы уволены, проект договора оставьте на столе, до свиданья. Людмила, — он обратился к секретарю по селектору, — пригласи ко мне обоих юристов. Скажи кадрам и бухгалтерии, чтобы рассчитали их начальника сегодня же, он уволен.

— Вы не имеете права, — возразил юрист.

— Согласен, но зато вы имеете право написать заявление по собственному желанию с сегодняшнего дня. А я имею право создать аттестационную комиссию, которая найдет в этом договоре столько огрехов, что вам не работать по специальности более ни в одной фирме. Все должно быть законно, в этом нет никаких сомнений. Создаем аттестационную комиссию?

— Нет, — сразу же стушевался начальник юротдела, — я напишу заявление по собственному желанию.

— Отлично, — улыбнулся Михайлов, — стороны пришли к единому мнению.

В кабинет вошли оба юриста, Михайлов объяснил им задачу.

— Справитесь в течение часа? — спросил директор.

— Справимся, — ответили оба.

— Тогда без помощи друг другу, пусть это будет вашей конкурсной работой на должность начальника отдела, — добавил Михайлов.

Через час оба юриста вошли в кабинет директора. Он видел, как они волнуются, переживают и ждут вердикта. Михайлов взял оба договора, на одном подписал сверху карандашом — Иванов Евгений Давыдович, на другом — Егоров Тарас Захарович. Просмотрел оба документа.

— Что ж, господа юристы, вижу, что ваша квалификация, судя по этому договору, выше, чем у бывшего начальника отдела. Меня это радует, оба отметили подсудность по месту постройки корабля, это важно, молодцы. Но вот господин Егоров добавил в договор неустойку за срыв сроков оплаты траншей заказчиком, молодец, быть тебе начальником отдела, иди, принимай подразделение. Оба свободны.

Михайлов остался один в кабинете, пил кофе с молоком. Протасова он отпустил домой и теперь знал возможности завода и перспективу развития. Допив кофе, он прошел в цех, где полным ходом шло строительство корабля. Рабочие трудились усердно и это радовало. Поблагодарив начальника цеха, директор попросил ускорить темп работы, сказал, что есть уже заявки на два новых корабля и надо постепенно увеличивать штат, набирая учеников. Рабочие радовались — есть работа на будущее.

* * *

Уголовное дело в отношении Пономарева и его подельников лежало на столе Белоусова практически законченным материалом. Необходимые экспертизы проведены, люди допрошены, доказательства на лицо. Но еще оставалось немного установленного законом срока производства следственных действий, и Белоусов направлять дело в суд не спешил.

С липовыми очевидцами все ясно, они в город не ездили, никого и ничего не видели, пили самогонку в Петрово, что подтвердили все деревенские жители. Пономарев сам не отрицает, что заставил их угрозами и деньгами сделать ложный донос. Он же утверждает, что поручил убитым охранникам встретить на дороге Михайлова, убить его и забрать деньги, то есть ограбить, но клянется, что сам охранников не убивал, это мог сделать только Михайлов, защищаясь от нападения. Тогда откуда он мог знать, если не убивал, что охранники мертвы и сделал второй ход с ложным доносом? Пономарев поясняет, что догадался, но снова твердит, что не убивал, не было смысла. Может, как раз и был смысл, если охранники отказались совершать преступление и решили заявить в полицию? Если предположить, что Михайлов застрелил охранников при самообороне… Но они застрелены из пистолета, а не из карабина, который бы прошил насквозь. Пули извлечены из тел, что посильно врачу, но, возможно, этого как раз и добивался Пономарев.

После долгих раздумий он решил все-таки встретиться с Михайловым, позвонил в девять утра ему на работу, но секретарь ответила, что директор занят и попросила перезвонить в десять. Он решил не перезванивать и в указанное время пришел на завод сам. Охрана не пропустила его, знакомый с детства ЧОПовец спросил:

— Вы кто, к кому и по какому вопросу?

От удивления Белоусов даже опешил — всегда на завод жители ходили свободно, а сейчас не пропускают следователя.

— Кто я, Игорь, ты знаешь, хочу поговорить с директором. Что за дела? Вы не имеете права задерживать следователя, — ответил он.

— Товарищ Белоусов, обратитесь к своему непосредственному начальнику, вам все объяснят, — ответил охранник и закрыл перед носом дверь в проходную завода.

Причем здесь мой начальник, рассуждал следователь, идя обратно, имею полное право по закону. Охранника Игоря он знал давно, порядочный человек, выколупываться не станет. Он зашел к начальнику следствия.

— Иван Матвеевич, хотел с Михайловым переговорить, но меня на завод не пустили, сослались на вас, что за…

— Да, я в курсе, — перебил его Зарокин, — на заседании антитеррористического комитета принято решение — вход сотрудников правоохранительных органов на судостроительный завод только по письменному разрешению непосредственного начальника. О чем ты хотел переговорить с Михайловым?

— Ну и дела, — усмехнулся Белоусов, — охранник на заводе знает, а я нет. Это же неправомерное решение… Но хотя бы предупредили. Как мальчишку за дверь выставили…

— Ты не ответил, — насупился Зарокин, — о чем хотел с Михайловым поговорить? Почему дело в суд не направляешь?

— Вот и хотел направить после разговора. Вы же запретили его допрашивать, как свидетеля. И тоже непонятно почему, что в этом плохого, он же не подозреваемый? Хотел узнать его мнение о действиях Пономарева, — ответил Белоусов.

— Ясно, насмотрелся фильмов о крутых и честных следователях, о начальниках, покрывающих сильных мира сего. Так что ли? Даже близко к Михайлову подходить запрещаю, в магазине в очереди не стоять рядом, а на улице на другую сторону переходить, если он навстречу идет. Это не просьба, это приказ. Понятно?

— Непонятно, — твердо ответил Белоусов.

Зазвонил телефон, Зарокин снял трубку:

— Здравствуйте, Андрей Осипович… Как раз сейчас провожу беседу… Хорошо. — Он положил трубку. — Иди, в ФСБ тебя вызывают, напишешь объяснение. Может, там поймешь.

— Причем здесь ФСБ? — не понял Белоусов.

— Иди и молись Богу, чтобы не посадили или не отправили куда-нибудь на Соловки.

— Что за неприкасаемое лицо Михайлов? Я знаю, что генерал, но это же в прошлом, — все еще артачился Белоусов.

— Вот это, как раз, тебе и не положено знать. Иди.

Хрень какая-то, подумал Белоусов, направляясь в ФСБ, военный доктор, генерал… Какие-то секретные препараты разрабатывал? Тогда за контакты могут помотать нервы.

В ФСБ его вежливо расспросили о причине визита, доверительно сообщили, что провели собственное расследование и установили наличие наградного пистолета у Михайлова. Если верить Пономареву, то охранники должны были поджидать свою цель на трассе, однако установленные водители, которые проезжали в это время по дороге, не видели автомобиля охраны. Из этого следует, что Пономарев выехал вместе с ними, застрелил своих подчиненных, вынул пули и столкнул машину в реку, а потом организовал ложный донос. В каждом пистолете охранников отсутствовало по три-четыре патрона, то есть из них стреляли. Представим себе, что боевой генерал стреляет лучше. В перестрелке он, обороняясь, убил охранников. Прятаться, отстреливаясь на голой дороге, он мог только за машиной, а на ней следов нет. Поэтому версия самообороны здесь неуместна. Вы, как следователь, не установили проезжающие машины и не допросили водителей, не установили имеющееся у Михайлова оружие, не осмотрели его автомобиль. Но доказательств в уголовном деле достаточно, можно передавать дело в суд. Мы вас ценим, как следователя, пояснили в ФСБ, но на завод ходить не надо, посоветовали даже забыть фамилию Михайлов и отпустили.

Белоусов шел обратно, анализируя встречу. Почему контора проводила собственное расследование и, кстати, накопала больше, чем я, размышлял он? Политикой здесь не пахнет, тогда остается одно — секретность. Видимо, генерал до сих пор хранит какие-то тайны, если его так оберегают. Почему нельзя ходить на завод? Там нет ничего секретного, делают небольшие суденышки и все. Из-за Михайлова, естественно, если он секретоноситель. Да Бог с ним, у конторских в убийствах такая же версия, надо передать дело и жить спокойно. Михайлов… Он вспомнил дело участкового, который решил проверить его документы. Проверил на несколько лет тюрьмы. Нет, не простой это человек, лучше держаться от него подальше.

Два районных ФСБэшника тоже не понимали многое. То им советовали к Михайлову не соваться. То приказали негласно провести параллельную проверку по делу Пономарева и подробно все изложить в служебной записке с грифом совершенно секретно. Расхождений официального расследования и их проверки не установлено. А час назад позвонил сам начальник УФСБ, пояснил, что на заводе у Михайлова появился новый заместитель по общим вопросам, некий Щербаков Яков Трофимович. Его просьбы должны выполняться, как мои приказы, сказал генерал и положил трубку. И главное — Щербаков в ментовских и конторских базах не числился, словно и не было человека на свете.

Михайлов собрал у себя руководство завода, представил нового заместителя коллегам, пояснил далее:

— Завод работает, есть заказы, пора нам переходить на более высокий уровень организации и охраны труда. У нас сугубо гражданский завод, но любое гражданское судно имеет двойной статус и может быть задействовано в целях гражданской обороны и в военных целях. На любом хлопчатобумажном производстве есть пропускная система, а у нас ходи куда захочу. ЧОП завода, охрана, пропускная система, строительство нового цеха будет в ведение Якова Трофимовича. Да, мы собираемся строить новый большой цех, технически способный изготавливать суда более крупных размеров. Поэтому введена новая должность, чтобы имеющийся личный состав не отвлекался от основной работы. Начальника отдела кадров прошу учесть, что доступ к личным делам работников завода имею я и господин Щербаков, другие лица, невзирая на должности, доступа не имеют. Распоряжения, отданные Яковом Трофимовичем в сфере своей компетенции, обязательны к исполнению всеми работниками. В том числе и другими заместителями. Есть что добавить, Яков Трофимович?

— Да, всего несколько слов, Борис Николаевич. Наш завод включен в список предприятий, работающих на оборонку. Прошу не удивляться сказанному, мы не станем производить авианосцы и подводные лодки, — он улыбнулся, — но в военно-морском флоте есть суда, допустим, доставляющие военным кораблям, стоящим на рейде, продукты питания и так далее. По сути это обычные гражданские катера, приписанные к военному флоту. Однако любое предприятие, работающее на систему обороны страны, имеет свой охранный режим. Поэтому прошу отнестись к ужесточению охраны и пропускной системы должным образом, это не прихоть директора, а необходимость. У меня все, Борис Николаевич.

— Вопросы есть? — спросил Михайлов.

— Разрешите?

— Да, Емельян Иванович.

— Я отвечаю за заказы, но у меня нет связей с оборонкой, как это все будет происходить?

— В военном ведомстве другая система, — ответил Михайлов, — заказы искать не надо, их нам спустят сверху. На оставшиеся технические возможности вы заказы, надеюсь, найдете. Не торопитесь, всему свое время. Еще вопросы? Вопросов нет, все свободны.

Михайлов остался один, попросил Людмилу приготовить ему кофе с молоком и прикрыл веки, устроившись поудобнее в кресле. Приехал, называется, на ПМЖ в Михайловку. Второй год, а уже столько событий… Особенно вчерашний приезд старого знакомого, который прилетел вместе со Щербаковым из Москвы.

Мысли прервала, секретарша, принесшая кофе. Почти сразу за ней вошла Светлана с Валерией на руках.

Проходи, Света, чай, кофе будешь?

— Спасибо, не надо. — Она подождала, пока выйдет секретарша, продолжила: — Неплохо устроился, кофе подают, хорошо, что не в постель. Не обижайся — шутка. На завод сначала не пустили, спасибо Щербакову, он распорядился пропускать меня всегда и без пропуска. Что за систему ты ввел? Всегда раньше ходили сюда свободно.

— Завод включили в систему оборонки, — пояснил Борис, — пароходы те же, а пропуск другой, оборонный.

— Будете военные катера делать? — спросила Светлана, усаживаясь в кресло.

Михайлов взял дочь на руки, поцеловал, прижал к себе.

— Нет, обычные суда, как и раньше, но в том числе и для военно-морского флота, они там тоже нужны. Завод оборонный только формально, но требуется охрана и пропускная система, так положено, Света.

Она оглядела кабинет, осталась довольна.

— Ни разу здесь не была, неплохо. Щербаков этот из ФСБ?

— Нет, Света, он из другой системы, но это строго между нами, он полковник контрразведки ВМФ. Завод оборонный, положена соответствующая охрана.

— Теперь ясно, почему у наших ворот постоянно два бугая трутся. Щербаковские?

— Да, это его люди, — ответил Борис.

— А твой знакомый, который у нас ночевал и утром уехал, он кто?

— Тебе бы в ЦРУ работать, Света, все секреты выведала. Нет, он не из контрразведки флота, он из генштаба, генерал, действительно мой старый знакомый. В гости приехал, заодно Щербакова мне представил. Но даже родителям об этом ни слова.

— Понятно, чего уж тут говорить. Но приятно, черт возьми, когда муж такой пост занимает, — она улыбнулась, — если бы еще не врал, то было бы совсем хорошо.

— С чего ты взяла, что я лгу? — удивленно спросил Михайлов.

— Это же не город, Боря, поселок городского типа, на крутой козе не объедешь. Здесь сороки лучше любой телефонной связи работают. Охрана, пропуска, бугаи у ворот… Мне все равно, какие вы там пароходы строите, лишь бы с семьей ничего не случилось. Если появилась охрана, то будет и от кого охранять, а мне страшно за тебя и Валерию. Скажешь, что опять не права? Весь поселок уже шумит. Я в магазин пошла и бугаи за мной, народ же не слепой, все видит, тем более, что люди приезжие, не наши. Какую-то стройку развели у нас во дворе дома, я спросила, а они вежливо на тебя ссылаются, говорят, что ты приказал. Ты что не мог мне раньше сказать, дома? — обиженно спросила Светлана.

— Не мог, Светочка, извини, времени не было. Я ведь тоже ничего не знал, пока этот генерал из генштаба не приехал. Пока его утром проводил, потом на работу сразу. Во дворе у нас домик отдельный для охраны построят. На заводе тоже казарму современную строить начали. Скоро морпехи прибудут, от ЧОПа совсем откажемся. Родители приедут — тоже с охраной ходить станут. Ты не против, если завтра оформишься на работу?

— На работу, почему завтра? — удивилась Светлана, — мы же договорились, что когда грудью кормить перестану.

— На завод тебе не надо будет ходить, компьютер дома поставят, междугороднюю связь протянут.

— Зачем, у нас еже есть телефон?

— Это закрытая связь, ее не прослушаешь. Ты станешь отдельную бухгалтерию вести по оборонке. Счет другом в банке будет и не в нашем, а в Москве. Даже когда родишь, ничего страшного не случится, если несколько дней к компьютеру не подойдешь. Зачем мне отдельный бухгалтер из Москвы, допущенный к секретам, если ты у меня есть? Согласна?

— А я справлюсь, Боря?

— Справишься, я в этом уверен. Как только связь и компьютер сделают, из Москвы человек прилетит, обучит тебя нюансам секретной бухгалтерской работы.

— Ну, если обучит, я согласна, куда же от тебя денешься, — улыбнулась Светлана, — пойду я, господин генерал мой.

Она взяла Валерию на руки, чмокнула мужа в щеку и ушла.

К середине октября казарму, если можно назвать казармой помещение гостиничного типа с кубриками для матросов на четыре человека, на два для мичманов и на одного для офицеров, закончили строить и сдали под ключ. Сразу же прибыла рота морской пехоты, а районный центр сделали закрытым поселком городского типа. Без спецпропуска не въехать, ни выехать.

Командир роты прибыл к директору для доклада.

— Товарищ генерал-майор, командир роты морской пехоты майор Кондратьев. Представляюсь по случаю…

— Отставить, майор, присаживайтесь, — он указал на стул, — Люда, пригласи ко мне Щербакова.

Он вошел в кабинет.

— Знакомьтесь, майор, капитан первого ранга Щербаков Яков Трофимович, начальник контрразведки нашего объекта, ваш непосредственный командир. Он введет вас в курс дела и поставит задачи. Вопросы?

— Никак нет, товарищ генерал-майор, нет вопросов, — ответил Кондратьев.

— Свободны.

— Есть, — козырнул майор и вышел.

Несколько часов Щербаков объяснял обстановку и вводил в курс задач майора. Потом личный состав роты выстроился в зале казармы.

— Товарищи матросы, старшины, мичманы и офицеры, я капитан первого ранга Щербаков, начальник контрразведки вверенного нам секретного объекта. Подчеркиваю — объект особо секретный, о нем знают главнокомандующий, министр обороны и еще пара генералов, не более. Поэтому боевая подготовка у нас должна быть выше самого высокого уровня. Запомните эти лица, — Щербаков раздал фотографии и после изучения собрал их, продолжил: — мужчина на фото, это директор завода, руководитель секретного объекта, воинское звание генерал-майор, наш командир. Имеет права проводить с собой на территорию объекта любого человека без специального пропуска. На другой фотографии женщина, ее зовут Светлана Андреевна, человек гражданский. Имеет право посещать без всяких пропусков любой объект, но только одна, провести с собой кого-либо без специального пропуска она не имеет права. У нее ребенок до года, его проносить она может. Конкретные задачи поставит командир роты. Командуйте, майор.

— Командиров взводов прошу собраться у меня, разойдись, — приказал Кондратьев.

Утром рабочие пришли на завод и с удивлением увидели вместо привычных ЧОПовцев морских пехотинцев. Еще более удивились, когда не смогли пройти и поболтать с товарищами из соседних цехов. Каждый пропуск давал право только на посещение своего конкретного объекта. У всех отобрали подписку о неразглашении секретных сведений и строго предупредили об ответственности. На новый строящийся объект не пускали никого, кроме строителей. В нем все дело, решили рабочие, видимо точно будут военные катера строить, иначе зачем такая секретность. Какие катера, возражали другие, лазерное оружие станут производить, третьи утверждали версию о новой сверхсекретной магнитной пушке. Фантазировали от инопланетного оружия, снятого со сбитого НЛО, до надводных низколетящих кораблей.

Ажиотаж со временем прошел, и рабочие радовались зарплате, которая увеличилась вдвое. Пусть там хоть черта строят, а Михайлов молодец, слово держит — есть работа и достойное вознаграждение. Все изменения в поселке народ связывал именно с Михайловым. Он стал настолько популярен, что набрал на довыборах в поселковую Думу девяносто девять процентов голосов.

* * *

Чтобы не отвлекать людей от основной работы, Михайлов пригласил к себе на совещание руководителей правовых структур на восемнадцать часов. Каждого лично встречал Щербаков, давая команду охране на пропуск в здание заводоуправления.

— Я собрал вас здесь, чтобы обсудить положение в нашем районе и отрегулировать взаимоотношения между службами.

— Простите, Борис Николаевич, — перебила его Семенова, — вы знаете, что я вас ценю и уважаю, как человека. Но мне бы хотелось знать, в качестве кого вы сейчас к нам обращаетесь? Директор завода, депутат или еще есть неизвестная мне должность?

Михайлов улыбнулся.

— Да, вы правы, Галина Дмитриевна, это внесет ясность в существующие взаимоотношения. Нет, в данный момент я выступаю как генерал Михайлов, уполномоченный Президентом страны на совершение определенных действий. Все государственные органы и службы обязаны оказывать мне содействие в осуществлении намеченной цели. Пожалуйста, ознакомьтесь с соответствующим документом.

Он передал его присутствующим, забрал после прочтения и продолжил:

— Полагаю, что вопросов о моих полномочиях больше не будет. С этим документом знакомы только вы, областные руководители о существовании его не знают. Если возникнут вопросы или трения с вашими руководителями, прошу не ссылаться на этот документ или на меня, необходимо сообщить мне и все встанет на свои места. Итак, продолжим, господа и дамы, не все здесь друг друга знают, поэтому представляю каждого. Подполковник полиции, начальник районного ОВД Кулагин Степан Ильич; Иван Матвеевич Зарокин, подполковник юстиции, начальник следственного комитета района; Кузьмин Андрей Осипович, майор, начальник отделения ФСБ, да, господа, уже не группа, а отделение; Семенова Галина Дмитриевна, председатель районного суда; Щербаков Яков Трофимович, для всех жителей района — заместитель директора завода по общим вопросам. Для вас — начальник контрразведки секретного объекта, капитан первого ранга, то есть в переводе на армейский язык полковник. Прошу вас, Степан Ильич, и вас, Андрей Осипович, контактировать со Щербаковым, как со страшим оперативным начальником. Вы уже знаете, что наш поселок объявлен закрытой зоной. Необходимо выявить и удалить с территории всех мигрантов. Официально временно проживающих просто выдворить. Неофициальных лиц с применением уголовной ответственности, как проникнувших на закрытую территорию. Граждане любого пола и национальности подлежат отправке из района, если они здесь не прописаны и их временное нахождение не оформлено официально. Особо обратите внимание на выходцев из средней Азии, Кавказа и Украины. Если при проверке документов гражданин или гражданка вызывает сомнение, лучше перестраховаться и проверить человека совместно с ФСБ.

Прошу вас, Галина Дмитриевна, при рассмотрении уголовных или административных дел мигрантов руководствоваться верхней планкой закона. При возникновении хулиганских действий в отношении, например, матроса морской пехоты, местные парни должны быть задержаны и арестованы, если это позволяет закон и явный виновник не морской пехотинец.

У судьи есть вилка применения наказания, так вот планка должна быть верхней. В ходе проверки или следствия каждый хулиган должен прочувствовать, что ему вменяется статья об измене родине или что-то подобное. В ходе допроса необходимо выяснять, не являются ли его действия целью получения секретных сведений. Получив свой срок за обычное хулиганство, преступник должен ехать на зону и чувствовать, что легко отделался, что он все-таки не изменник родины, ему поверили, что он не выпытывал военные секреты.

Возможно, я выражаюсь сумбурно, не юрист, но мы должны создать ажиотаж секретности. Каждого алкаша или бытового убийцу спросить — а не хотел ли он тем самым выведать военные секреты? У каждого задержанного полицией человека необходимо выяснить — что он делал у секретного военного объекта, то есть завода, даже точно зная наперед, что он там не появлялся. Но при всем этом законность должна соблюдаться, подчеркиваю это особо. Сотрудникам ФСБ господин Щербаков поставит задачу отдельно. После совещания каждый из вас даст подписку о неразглашении. Есть вопросы?

— Поставленную задачу мы выполним, не сомневайтесь, Борис Николаевич, — начала Семенова, — мне непонятно — зачем создавать этот ажиотаж секретности, как вы выразились. Секретный объект, по-моему, должен быть секретным, стоит ли говорить о нем на каждом углу?

— Да, в определенном смысле вы правы, Галина Дмитриевна. Но это делается для облегчения работы спецслужб. Лица из чистого любопытства сюда не поедут, что уменьшит поток приезжающих. Легче просеять через сито проверки пятьдесят, а не сто человек, к примеру. В массе шпионам затеряться легче, но будем надеяться, что они здесь не появятся. И потом, я полагаю, что подобный режим понизит уровень преступности в районе в целом, что немаловажно. Еще вопросы? Нет вопросов. Всем спасибо, что согласились прийти.

Михайлов покинул кабинет почти следом за вышедшими, сразу ушел домой, благо коттедж находился недалеко от завода. Светлана удивленно поинтересовалась:

— Так рано… что-то случилось или забыл чего-нибудь?

— Нет, Света, все в порядке. Устал что-то, замотала напряженность и суета. Отдохну часок спокойно и обратно.

Он сел на диван, развалившись поудобнее, прикрыл веки и вроде бы задремал внешне. Светлана унесла Валерию на второй этаж, чтобы не мешала отцу отдохнуть. Забеспокоилась — никогда он так не выматывался, по крайней мере, вида не подавал.

Михайлов, отключившись от внешнего мира, забылся, но мысли, словно во сне, все равно кружились у завода и новых задач, поставленных руководителем ГРУ, прилетевшим к нему инкогнито со Щербаковым всего на одну ночь. Он понимал, что ему тоже не все озвучили и остальное домысливал сам. Введен режим повышенной секретности на гражданском объекте, территория объявлена закрытой. На его взгляд это могло означать лишь одно — завод должен оттянуть на себя интерес иностранных спецслужб от настоящего объекта. Его, ушедшего в запас, вернули не в медицинскую службу, а в штаты генерального штаба. Больше всего его беспокоила семья, Светлана с Валерией, частенько агенты разведок мира использовали семейный козырь в общении с интересующим объектом.

* * *

Филимонову не дали отпуск в начале июня по графику, — но Иван Константинович вырвал его, если можно так выразиться, в августе. Он уже два года проводил отпуска в верховьях Лены, не жалея, что приходилось ездить за четыреста километров в одну сторону. Природа компенсировала дальность расстояния, тем более, что последние полторы сотни километров проходили по правому очень живописному берегу реки. Не доезжая пятнадцати километров до райцентра, дорога перекидывалась через мост на левый берег.

Филимонов купил новый спиннинг, который хотел опробовать в устье реки Илга, впадающей в Лену недалеко от райцентра. Эта небольшая речушка славилась рыбой, а в дни нереста просто кишела хариусом.

У въезда в деревню Пономарева, где находился мост через Лену, его остановил патруль морской пехоты.

— Ваш пропуск и паспорт, пожалуйста…

— Какой пропуск? — вышел из машины ничего не понимающий Филимонов, предъявляя паспорт, — в чем дело?

— Вы находитесь на территории, объявленной закрытой зоной, — объяснил старшина, — на границе района имеется соответствующий указатель, вы его видели?

— Да, видел табличку с надписью: «Закрытая зона, въезд по спецпропускам», но я не придал этому значения, посчитав неудачной шуткой. Я не первый раз сюда еду проводить отпуск. Вы можете мне объяснить, в чем дело? — все еще непонимал ничего Филимонов.

— Пройдемте со мной на КПП, — предложил подошедший мичман.

Внутри здания контрольно-пропускного пункта он еще раз пояснил, что это закрытая территория, о чем в средствах массовой информации объявлялось не раз, на границе территории выставлены соответствующие обозначения. Матросы провели личный досмотр, обыскали автомобиль, Филимонов написал объяснение, и его поместили в другую комнату с решеткой на окне. Примерно через восемь часов он снова предстал перед мичманом.

— Ваши показания подтвердились, — начал говорить морпех, указывая рукой на свободный стул, — вы действительно работаете в институте земной коры, ехали сюда на отдых в третий раз, ваш знакомый в поселке, Астахов Виктор Петрович, пояснил, что знает вас, и вы останавливались ранее у него. Вы свободны, товарищ Филимонов, если желаете провести отпуск в поселке, то вам необходимо приглашение от Астахова, оформить пропуск в местном отделе полиции и только после этого возможно ваше пребывание здесь. На первый раз мы не станем привлекать вас к ответственности, ограничившись замечанием и предупреждением. Но, ежели подобное повторится, то понимаете сами — от уголовной ответственности вам не уйти. Всего доброго, товарищ Филимонов, прошу немедленно покинуть запретную зону.

Он вышел из здания КПП, осмотрелся, закурил. Съездил, называется, на отдых, порыбачил. Филимонов сел в свой автомобиль и тронулся в обратный путь. Домой вернулся далеко за полночь и сразу лег спать. Утром его разбудил телефонный звонок, он прямо в постели взял трубку. Ответил сонно:

— Алло.

— Ты что там творишь, Иван Константинович, приходили полицейские, расспрашивали о тебе — где собирался отдыхать, ездил ли туда ранее? Ты что набедокурил? — спрашивал его начальник по работе.

— Ничего, — сразу проснувшись, ответил он, — поехал на рыбалку, как обычно, а район оказался закрытой зоной. Откуда я мог знать, я телевизор и новости последний раз смотрел, не помню когда с этой работой. Продержали меня в кутузке часов восемь и отпустили.

— Понятно, ладно, счастливого отдыха, — пожелал начальник и повесил трубку.

Филимонов все-таки добился своего и посетил закрытую зону официально. Пожил недельку у Астахова, отдохнул, порыбачил и вернулся обратно.

Щербакова заинтересовал повторный приезд Филимонова в поселок. Ехать второй раз за четыреста километров пожелает не каждый. Он раздумывал — ранее бывал здесь, это факт в его пользу. Повторная поездка после задержания еще ничего не доказывает и говорит лишь о некой привязанности к местной природе. Но не десять же лет он сюда ездил, чтобы тащиться повторно. Зря, не зря, а проверить надо, решил он.

Полученные результаты насторожили. Три года проживал Филимонов в Иркутске, прибыв из Красноярского края. В деревне, где он родился, жителей не осталось, а поселковый архив сгорел года четыре назад. С трудом удалось разыскать его одногруппников по институту, которые не опознали Филимонова по фотографии. Похож, но точно не он, заявили они.

Уголовник или искомое лицо, рассуждал Щербаков? Уголовник вряд ли бы поехал в закрытую зону, зачем лишний раз рисковать? Выходит, агент иностранных спецслужб, консерва? Тогда он должен проявиться после поездки на Лену. Он сделал запрос и получил ответ — Филимонов после возвращения из поселка в город улетел в Москву, где пробыл три дня и вернулся обратно.

Сомнений почти не осталось. Филимонова взяли в тщательную разработку. «Эх, время упущено, — сокрушался Щербаков, — надо бы раньше за ним присмотреть, когда он в Москву полетел. Инструкции он может получать через радиоприемник, а вот на связь по рации вряд ли выйдет, скорее всего, получит связника и станет общаться через закладки».

Щербаков глянул на часы — пора идти на доклад к Михайлову. Когда начальник ГРУ проводил с ним последний инструктаж в этом Богом забытом поселке, он все же решился спросить его — почему старшим оперативным начальником назначен не человек, прошедший специальную подготовку, а генерал медицинской службы? Он хорошо помнил, как усмехнулся высокий руководитель и пояснил: «Во-первых, Михайлов уже не в медицинской службе, а в составе генерального штаба. Во-вторых, он участвовал в ряде специальных операций, как врач, но проявил себя при этом не хуже любого профессионально подготовленного старшего офицера ГРУ. Природный талант не отнимешь и ему не научишь, Яша, вот так вот. Да, он не сможет провести слежку за обученным человеком и не засветиться при этом, в этом ты прав. Но он умеет стратегически мыслить, ухватить главное и поставить задачу. А для ее выполнения у него будешь ты, с тебя и спросим. Михайлов человек прямой, не бойся и не гнушайся подсказывать ему, он это воспримет правильно. Полагаю, что вы сработаетесь».

Щербаков вошел в домашний кабинет генерала, доложил информацию по Филимонову.

— Что еще? — спросил Михайлов.

Капитан первого ранга удивился — ни выводов, ни эмоций не проявил генерал. Он не собирался докладывать о некоторых возникших сомнениях, но после вопроса решил не тянуть.

— Еще в поселке появились две дамы. Одна въехала по списку, как дочь постоянно проживающего на территории человека, вторая чуть позже уже по ее приглашению. Купили подвернувшийся домик и проживают вместе, вот их фотографии, — он передал их Михайлову. — Зинаида Матвеевна Наумова, тридцати шести лет, ничем не занимается, не работает. Вторая дама помоложе, тридцать лет, устроилась временно в местный ресторан певицей. Поет вечерами, причем неплохо. Меня насторожил тот факт, что Наумова не общается с родителями, хотя в ходе проверки установлено, что они действительно поссорились и…

— Понятно, — перебил его генерал, — каким образом вы установили, что родители находятся в ссоре с дочерью?

— Наш сотрудник под видом уточнения списка родственников съездил в Михайловку и опросил родителей. Чтобы это не вызвало подозрений, переговорил практически со всеми в деревне.

— Понятно, — еще раз повторил генерал, — надеюсь, что ваш косяк, Яков Трофимович, останется незамеченным для этих двух дам. Зинаиду Наумову я знаю лично, это не она, судя по фотографии. Теперь вы понимаете, что последствия вашего визита в Михайловку могут быть печальными для дела?

Он заметил, как огорчился Щербаков. Не испугался, а именно расстроился из-за своих действий.

— Виноват, товарищ генерал, не подумал, что вы тоже из Михайловки.

— Ни в чем вы не виноваты, Яков Трофимович, невозможно предусмотреть все. Хотя в данном случае возможность была, — все-таки подчеркнул Михайлов, — но сейчас надо думать о другом. Хорошо, что вы показали мне фотографии, теперь мы знаем агентов в лицо. Необходимо установить их личности, связь с Филимоновым, круг общения здесь. Найти настоящую Наумову, возможно, она потеряла паспорт, хотя вряд ли, скорее всего ее убрали. Эта певичка, как ее?

— Михайлова Наталья Ивановна, — подсказал Щербаков.

— Михайлова, — усмехнулся генерал, — еще и тезка и, видимо, не зря. Она поет в ресторане, куда заглядывают подчиненные Кондратьева. С кем-нибудь она уже наладила контакт?

— Сказать сложно, товарищ генерал, мы за ней не смотрели, но предполагаю, что положила глаз она на одного лейтенанта по фамилии Суконцев, имени и отчества не помню.

— Выясните и переговорите с лейтенантом. Пусть пойдет на контакт, но не сам и проговорится при удобном случае, что новый цех построен. Но он лишь морпех, деталей не знает, что-то будут производить новое. Для этого рабочих привезут с какого-то секретного завода. Местных не задействуют, они не умеют военные катера строить, тем более нового поколения. Что-то типа супер-пупер, вы профессионал, Яков Трофимович, лучше меня детали обговорите. Придется действительно привозить рабочих. Где их размещать только? Ладно, об этом тоже подумаю. Еще вот что, певичка здесь по приглашению, значит, у нее через месяц истечет срок пребывания. Она попытается его продлить, но ее нужно отправить, объяснив, что она может вернуться вновь по приглашению. Проследить, с кем она войдет в контакт в городе, не сомневаюсь, что обратно вернется. Еще что, Яков Трофимович?

— Все, товарищ генерал, другой информации нет, — ответил Щербаков.

— Выходит, клюнули на нашу секретность американцы, возможно и другой кто-то, не зря дело затеяли? — хитровато спросил Михайлов.

— Не зря, товарищ генерал, разрешите идти?

— Иди, Яков Трофимович, действуй.

В кабинет вошла Светлана.

— Накурили-то, накурили, хоть топор вешай, — она открыла окно, — поздно уже, Борис, пойдем спать, Валерию я уложила.

— Ты иди, Света, мне надо еще поработать. Приду через час, извини.

— Трудяга ты мой, — Светлана подошла ближе, обняла мужа, — но только через час, буду ждать.

Она поцеловала его в щеку и удалилась. Михайлов начал составлять подробный отчет о проделанной работе.

В ресторане кипела своя жизнь. Певица, закончив песню, присела за столик к лейтенанту Суконцеву.

— Скучаете молодой человек? — спросила она.

— Отдыхаю, вы прекрасно поете, — ответил он.

— О, спасибо, меня зовут Наташа Михайлова, — она протянула руку лейтенанту.

— Александр, — ответил он, целуя ее пальчики, — знаменитая фамилия.

— Знаменитая? — удивилась певица, — чем же?

— Я так, к слову, — замялся офицер.

— А-а, — улыбнулась Наталья, — намек на продолжение знакомства?

— Без всяких намеков, — ответил он, — буду рад проводить вас домой.

— Сразу домой, — кокетливо произнесла она.

Суконцев смутился.

— Можно погулять…

— Хорошо, я скоро закончу выступление.

Она спела еще несколько песен и подошла к столику.

— Саша, подождите меня на улице. Я буду через пять минут.

Он расплатился за стол и вышел. Закурил в ожидании сигарету. Наталья появилась минут через десять.

Утром Суконцев докладывал капитану первого ранга Щербакову.

— … За вечер и ночь, проведенную вместе, Михайлова ни разу не поинтересовалась заводом. Только спросила еще раз под утро — чем же все-таки знаменита ее фамилия? Я ответил, что у нас командир Михайлов, просто сравнил. Она согласилась, что генерала здесь все знают, врач он действительно знаменитый. Я тогда удивился сам, причем здесь врач? Он директор завода, это верно, но уж точно не врач. Она не стала больше ничего уточнять. Я торопился на службу, мы расстались, договорившись вечером встретиться в ресторане снова.

— Встретишься с ней послезавтра, лейтенант, территорию завода до этого времени не покидать. Задержку объяснишь службой, дескать, пришлось расширять территорию завода, будут строить еще какие-то цеха, а сейчас привезли панели северного варианта, соберут общежитие для новых рабочих. Если она спросит, то пояснишь, что рабочих не местных привезут, больше ты ничего не знаешь. Свободен, лейтенант, и держи ухо востро, чтобы преобладала голова, а не головка.

Он покраснел и вышел из кабинета.

Певица не дождалась своего Александра вечером ни в этот день, ни в следующий. Она увидела его в ресторане через два дня и чуть было не сбилась с темпа песни, которую пела. Раздумывала — подойти к нему в перерыве или нет. Все-таки решилась подойти — не душой, но телом они стали близки.

— Что морячок — поматросил и бросил? — с издевкой произнесла она, — сволочь ты, Саша, пришел выбрать очередную мисс на ночь?

— Подожди, Наташа, не кипятись, — возразил лейтенант, — нас не выпускали… служба.

— Что, значит, не выпускали, ты же не матрос по призыву, дурочку в другом месте ищи, — ответила она и, повернувшись, пошла к сцене.

Он схватил ее за руку, остановил.

— Наташа, не сердись, нас, правда, не выпускали, аврал на службе. Присядем, я тебе все объясню.

Она неохотно присела за столик, ожидая пояснений.

— Я сам многого не понимаю, — начал Александр, — внешний периметр расширяют, забор отнесли в сторону, опять какой-то цех собираются строить, всех на охрану поставили, пока электронику не подключили. За два дня щитовой барак поставили на сто человек с кубриками, в смысле с номерами на одного-два человека. Каких-то специалистов должны сегодня или завтра привезти.

— Что там у вас творится, — усмехнулась Наталья, — вы там собираетесь речное НЛО строить или ты мне басню Крылова рассказываешь?

— Причем здесь Крылов? — огорчился Александр, — я же морской пехотинец, а не конструктор. У нас командир роты ничего не понимает — сдернули с моря на реку и поставили на охрану. Какое-то новейшее оружие станут производить или сверхкатер какой-то со скоростью самолета — нам же не скажут, все засекречено. Все увольнения отменили, я с трудом отпросился на полчаса. Отладят систему охраны и все встанет на свои места, мы снова сможем встречаться.

— И когда это произойдет? — спросила Наташа.

— День, два, возможно неделя, точно не скажу, — ответил Александр.

— Ладно, служи морячок дальше. Освободишься — поговорим.

Она встала и ушла на сцену. Погрустневший лейтенант вышел из ресторана.

Михайлов прослушал запись разговора, задумался. Заговорил минут через пять:

— Сейчас она должна осмыслить ситуацию и прийти к выводу, что другой информации в ближайшее время не получит. Завтра наверняка утром рванет в город для доклада, а лже Наумова оформит ей новый вызов. Необходимо плотно присесть ей на хвост в городе, по дороге не отслеживать — заметит. Продумайте вариант, Яков Трофимович, как ее встретить. Я бы на ее месте поменял транспорт при въезде в город, так вернее. Километров за десять оставит машину на обочине, например, и доберется на попутке. Потом кто-нибудь сменит номера и въедет в город. Все это необходимо проследить, задача непростая, я понимаю, но другого выхода у нас нет. Давай вместе обсудим, как провожать и встречать певицу станем. Начинайте вы, Яков Трофимович.

— Провожать ее ни к чему, Борис Николаевич, все равно на нашем КПП засветится и сто шестьдесят километров до соседнего райцентра на своей машине проедет. Там действительно может сменить транспорт и дальше ехать на другом. Местное ФСБ присмотрит, мы будем знать, на чем и когда она выехала. Если машина другая, то въедет в город на ней, если старая, то станет действовать, как вы и говорили.

— Подожди, Яков Трофимович, не спеши, — перебил его Михайлов, — здесь не Москва, шпионской сети нет и все люди на виду. Вряд ли у них кто-то есть в соседнем райцентре, где нет секретных объектов. На въезде в город гаишное КПП, они это прекрасно знают. Она наверняка на своей машине поедет, но номер сменит. Позвонит, допустим, Филимонову часа за два, скажет, что поспала часов восемь, но все равно не выспалась, никуда не пойдет, будет отдыхать. А он ей на восьмом километре номера оставит другие. Как тебе такая версия, Яков Трофимович?

— Полагаю, что лучше, вы словно высшую школу КГБ СССР закончили.

— Причем здесь высшая школа, элементарно пытаюсь встать на их место. Это в фильмах выскакивают через служебный выход магазина на другую улицу. Я бы пошел на пляж, сел в моторную лодку и укатил на другой берег, ищи потом ветра в поле. Кстати, не зря об этом говорю, она элементарно может этот вариант использовать, идя на встречу. Ладно, Яков Трофимович, додумывай остальное сам, ты профессионал. И докладывай немедленно о всех событиях.

Разговор прервал селектор, Людмила доложила, что на связи Кондратьев.

— Слушаю вас, Игнат Сергеевич.

— Извините, товарищ генерал, мне доложили, что Щербаков у вас, мне бы переговорить с ним срочно.

Михайлов передал трубку, Капитан первого ранга выслушал доклад Кондратьева, повернулся к генералу:

— Там какой-то инцидент на КПП, задержали военного на бронеавтомобиле «Тигр», документов не предъявляет, требует связи с командиром.

Михайлов улыбнулся.

— Пусть соединят меня с КПП.

— Мичман Пустовалов, товарищ генерал, разрешите доложить?

— Отставить доклад, мичман, спросите у военного — он полковник Сухоруков?

— Так точно, товарищ генерал, отвечает, что Сухоруков, но документов не предъявляет.

— Ясно, мичман, доставьте его ко мне, пусть сам на машине едет, выделите матроса для сопровождения, чтобы дорогу показал. Это гость, а не задержанный. Выполняйте.

— Есть, товарищ генерал, доставить гостя к вам, — ответил мичман.

Он вышел из КПП, подошел к Сухорукову.

— Извините, товарищ полковник, приказано вас доставить в райцентр к нашему генералу в качестве гостя. Вы можете ехать сами, сопровождающий матрос покажет дорогу.

— Ученья что ли какие у вас, почему закрыли проезд? — спросил недовольно Сухоруков.

— Нет, товарищ полковник, район объявлен закрытой зоной, въезд и выезд только по спецпропускам. Уже больше месяца здесь находится КПП, все жители об этом знают.

— Кто у вас генерал, как фамилия?

Мичман задумался сначала, но потом ответил:

— В принципе это не секрет, если все население его знает, генерал Михайлов, товарищ полковник.

— Борис Николаевич? — удивленно спросил Сухоруков.

— Так точно, Борис Николаевич.

— Вот те на… я же к нему и ехал. Спасибо, мичман, давай своего сопровождающего.

Через полчаса он зашел в кабинет к Михайлову, старые друзья обнялись.

— Первым делом спрошу: сколько у тебя времени, Миша, когда обратно планируешь?

— С ночевкой ехал, хотел еще к Василисе заглянуть, а тут меня на КПП тормознули. Ничего не понимаю, рассказывай, Борис Николаевич.

— Понятно, Миша, — улыбнулся Михайлов, — все, что положено, расскажу. Я теперь директор и хозяин судостроительного завода. Вернулся на службу, но не в медицинское управление, а в генеральный штаб, теперь там службу несу с рабочим местом здесь. Рота морпехов завод охраняет, территория объявлена закрытой зоной. Живу не в Михайловке, а здесь. Такие вот дела, Миша.

— Ничего себе, сколько новостей, — удивился Сухоруков, — если я правильно понимаю, то все это с твоим заводом связано, поэтому и морпехи. Преобразуешь гражданский завод в военный?

— О заводе мы говорить не станем, сам понимаешь, человек военный, — ответил Михайлов, — но твой полк в своих целях задействую. Полагаю, что скоро получишь приказ о защите воздушного пространства территории и выполнении поставленных мною боевых задач, если потребуется. Твое начальство тебе само все растолкует. А пока познакомлю тебя со своими офицерами.

Он попросил Людмилу пригласить Щербакова и Кондратьева, принести две чашечки кофе. Познакомив друг с другом офицерский состав, он приказал выдать Сухорукову спецпропуск на территорию.

— Теперь ты можешь ездить ко мне свободно и к Василисе тоже. Поедешь к ней или в следующий раз?

— Поеду, Борис Николаевич, и прямо сейчас.

Михайлов рассказал ему о Василисе, о последнем разговоре с ней.

— Что ж, если так получилось, — вздохнул он, — наверное, легче станет общаться. Поеду я…

— Конечно, я понимаю… У меня здесь большой дом, переночевать есть где — хоть одному, хоть с Василисой. Буду ждать. Одного или двоих, но жду. Если что, то мой дом прямо по улице, увидишь кирпичный забор, не ошибешься. Удачи тебе, Миша.

12

Начальник отдела Лэнгли ознакомился с шифровкой, полученной из России от агента Вилли и прилагаемой аналитической запиской. Размышлял, взвешивая очевидное и предполагаемое.

Неоспоримых фактов получалось все три — закрытая зона, судостроительный завод, охрана морской пехотой.

Предполагаемое — производство военных катеров нового образца, производство нового оружия.

Военные катера не решали главных задач на море и не могли служить приоритетом добывания информации. Оружие… оно необходимо и малым судам.

Начальник отдела отодвинул шифровку в сторону, занялся текущими делами. Но в подкорке крутилась неясная мысль, и он снова перечитал шифровку и записку.

Гражданский завод переоборудовали в военный по производству катеров. Зачем объявлять территорию района закрытой зоной? Приманка? Но в России сейчас не то финансовое состояние, чтобы разбрасываться деньгами. Военные катера… Нет, он окончательно отбросил эту версию. Оружие… вполне возможно и что? Он взял ручку и написал на документе: «Информация стратегического значения не имеет». Что означало — можно проверить по ходу основных дел.

Начальник отдела снова занялся текучкой, уже не вспоминая о полученной шифровке. К концу дня он получил новое донесение, в котором говорилось о сверхсекретной разработке русскими космического оружия корабельного базирования, способного поражать цели на высоких геостационарных орбитах. К донесению прилагалась справка, из которой следовало, что в настоящее время ПРО США способна сбить спутник на высоте до трехсот километров. Русские разработали оружие, способное поражать цели на высоте нескольких тысяч километров.

Так вот о чем сообщал агент Вилли, теперь его информация приобретала первостепенное значение.

На ежевечернем докладе Щербаков сообщил Михайлову:

— Наша певичка в городе встретилась с Филимоновым, о чем они разговаривали в течение часа, записать не удалось. После этого Филимонов, оторвавшись от слежки посредством водного транспорта, отсутствовал в поле нашего зрения в течение трех часов. Вернулся домой, после этого ни он, ни она активности не проявляли.

Филимонов Иван Константинович въехал на территорию России по украинскому паспорту под фамилией Кравец. Женился, взяв фамилию супруги, и стал Филимоновым, вскоре развелся и перебрался в Иркутск. Проверить его по Украине мы сейчас не можем, не те отношения со страной.

Установлен домашний адрес нашей певицы, где она проживает под фамилией Павлюченко, имя и отчество тоже, как и по паспорту Михайловой. Проделала тот же путь, как и Филимонов. Вечерами поет в одном из ресторанов города, имеет широкий круг знакомств, особенно среди бизнесменов, падких на доступных женщин.

По нашей лже Наумовой пока ничего. Настоящая Наумова пока не обнаружена. Мы предполагали, что наша Зинаида даст заявку на приглашение певицы, но она пригласила некого Короткова Роберта Павловича. Он инженер судостроитель, въехал в Россию тем же путем, то есть из Украины. Предполагаю, что попытается устроиться на завод, чтобы остаться здесь — возможны брачные отношения с Наумовой, возрастом они подходят друг другу. Если приедет, станем брать его на работу?

— Посмотрим, — ответил Михайлов, — пусть сначала приедет. Придет устраиваться на работу — переговорю с ним сам и определюсь. Итак, что мы имеем? Известный круг лиц — Кравец-Филимонов, Наумова, Михайлова-Павлюченко и Коротков. На мужчин у нас вообще ничего нет, кроме внутренней убежденности в предательстве или шпионаже. Но мы и этого отделить друг от друга не в состоянии, ни каких фактов нет. Женщины лишь повинны в незаконном пользовании чужими документами. Что собираетесь предпринять в ближайшее время, Яков Трофимович, как шпионов или предателей ловить станем?

Михайлов заметил, что Щербакову явно не понравился заданный вопрос, он слегка заерзал в кресле, явно устраиваясь удобнее, тянул время с ответом, обдумывая, как лучше показать себя.

— Сделано немало, товарищ генерал, круг лиц выявлен, он находится под постоянным наблюдением. Брать агентов необходимо с поличным, и мы их возьмем, не сомневайтесь.

Михайлов в упор посмотрел на Щербакова, он не выдержал и отвел взгляд.

— Я не понял сейчас, Яков Трофимович, что это было? Краткий курс оперативно-розыскной деятельности или отмазка для прессы? — строго спросил генерал.

— Товарищ генерал, — заволновался Щербаков, — преступники затаились и выжидают. Станут действовать и мы их возьмем.

— Ясно. Завтра в девять утра у меня на столе должен лежать план оперативно-розыскных мероприятий. Свободны, Яков Трофимович.

Михайлов, оставшись один, открыл окно, проветривая кабинет от сигаретного дыма. Он понял, что Щербаков явно не справляется со своими обязанностями. Не умеет работать или расслабился, что его руководитель не из ФСБ? Как бы то ни было, но его придется менять.

Он с трудом подобрал нужного человека в УФСБ области, руководитель которого получил соответствующий приказ о содействии от директора. Кроме блестящих характеристик по работе, подполковник Топорков Константин Александрович был родом отсюда. Его родители проживали по соседству с домом, купленным Наумовой. Все в поселке знали, что он учился в судостроительном, хотел работать на местном заводе, но стал средней руки бизнесменом в городе. Легенду особо придумывать не пришлось — в бизнесе наступили непростые времена, и он вернулся домой, потеряв все. Устроился на завод, как и мечтал раннее после школы.

Зинаида Наумова сразу же поинтересовалась соседом при случае у хозяйки дома с другой стороны:

— Кто-то новенький у Топорковых появился. Ходит, высматривает…

— Ты не помнишь его что ли? — ответила соседка, — ну да, ты же из Михайловки, здесь не всех знаешь. Это Костя, их сын, чо бы ему и не посмотреть, ты баба видная.

— В отпуск приехал? — спросила Зинаида.

— Не, насовсем. Бизнес его прогорел в городе, вот он и вернулся. На завод решился устроиться, с детства мечтал корабли строить. Факультет специальный закончил то ли в Питере, то ли еще где, не помню сейчас. После института друзья уговорили бизнесом заняться, вот и дозанимался на свою голову. Мужик холостой, так что ты, Зинка, обрати внимание, а то так и останешься без мужика.

— Спасибо, соседка, — улыбнулась Наумова, — ко мне друг скоро приедет, возможно, поженимся.

Она ушла к себе, успокоившись. Но надо о Топоркове подумать, если он на завод устроится. Теперь она старалась не прятаться и почаще подходить к совместному забору, надеясь завязать знакомство. Одевалась в простенький ситцевый халатик, подчеркивающий фигуру и грудь, оставляя открытыми ноги с середины бедра. Замечала, как сосед косится взглядом, когда она поднимала руки вверх, якобы поправляя прическу или развешивая белье на высокую веревку во дворе.

Топорков понимал, что соседка не зря стала одеваться по-домашнему, но подчеркивая фигуру, и подходит к забору при его появлении. Он посчитал правильным заговорить первым:

— Привет девушка, вижу — у нас появилась новая соседка. Меня Костей зовут.

— Зина, — ответила она, — погостить приехали?

— Насовсем, в городе с бизнесом не повезло. На завод местный пойду, если возьмут. Год не был и столько изменений много здесь. Вы дано дом купили?

— Месяца два, — ответила Зинаида, — давай на «ты», соседи все-таки.

— Давай. Чем занимаешься, Зина?

— Тоже в городе не повезло, но жить надо, а там хату за такие деньги не купишь, вот и вернулась сюда.

— Местная что ли? Но я что-то тебя не помню.

— Местная, — она усмехнулась, — я из Михайловки.

— А-а, я там ни разу не был, хоть родился и вырос здесь. Ищешь работу или уже устроилась?

— Пока не смогла, но надежды не теряю. Заходи вечерком по-соседски. Не стесняйся, — пригласила она Константина.

— Будет времечко, забегу обязательно, только вот с работой определюсь. Пока, Зина, сама к нам заходи, если скучно станет или помощь понадобится.

На следующий день он увидел, как во двор к соседям въехал джип, из которого вышел мужчина лет сорока. Зинаида выскочила на крыльцо. Разговора Константин не слышал, но ему показалось, что они только что познакомились и ранее друг друга не знали. Он не был уверен, но так ему показалось. Через полчаса они вместе куда-то ушли под ручку, прижимаясь друг к другу.

Интересно, подумал Константин, разговаривали как незнакомые люди и уже обнимаются. Через два часа они вернулись, Зинаида окликнула его через двор:

— Костя, подойди, познакомься, это мой жених Роберт.

В одном месте смежный забор был сломан давно, что давало возможность общения через него. Он подошел, пожал протянутую руку.

— Мы заявление в ЗАГС подали, завтра распишемся, — продолжила Зина.

— Так быстро? — удивился он.

— Да, просто распишемся. На торжество денег нет. Но это же не главное, правда?

— Конечно, главное, что бы вы любили друг друга и жили счастливо.

— Костя, ты приходи к нам завтра вечером вместе с родителями, отметим регистрацию.

— Хорошо, придем, — ответил он.

Через два дня Топорков докладывал Михайлову:

— Я познакомился с этой Наумовой, она соседка моих родителей. К ней приехал мужчина по приглашению. Мне показалось, что они разговаривали при первой встрече, как незнакомые люди. Практически сразу подали заявление в ЗАГС и расписались, пригласили меня с родителями на вечеринку. Мама не пошла, терпеть эту Зинку не может, а мы с батей сходили. Этот новоиспеченный муж, Роберт, все выпытывал о заводе, но в пределах интереса, требующегося для устройства на работу. Но меня насторожило другое, он все время при разговоре сыпал спецтерминами по судостроению, видимо, хотел выяснить имею ли я специальное образование. И я бы точно прокололся, если бы не отец, он же на заводе всю жизнь работает, хоть и не учился нигде. Роберт несколько раз ошибался в терминологии, полагаю, что специально, отец его поправлял сразу, а я урезонивал отца. Говорил, что каждый человек может оговориться и сегодня свадьба, а не производственное совещание. Я решил подстегнуть события, заявив, что мама завтра едет в Михайловку, там у нее подружка, привет от вас передаст родителям. Тут началось достаточно интересное, как я и предполагал. Зинаида отозвалась о своем отце негативно, заявила, что если бы не он, то она бы была не женой этого неудачника Роберта, а самого генерала. Роберт, естественно, возмутился, начался скандал, мы с отцом ушли, не вмешиваясь в семейную жизнь. Зинаида первым же рейсом сегодня укатила в город на маршрутном такси. Я это предполагал, она и так сильно рисковала. Практически никуда не ходила, чтобы не уличили в подлоге личности. Она свою задачу выполнила — вышла замуж, поссорилась и уехала. Теперь Роберт Коротков имеет здесь прописку, может жить, работать и рассылать приглашения. Полагаю, что достаточно скоро он подаст на развод. В ближайшие дни сюда вернется эта певичка Михайлова. Попытается добиться статуса постоянно проживающего человека, станет петь в ресторане по пятницам, субботам и воскресеньям, а с понедельника по четверг, свободная, как ветер, будет вынюхивать, высматривать, знакомиться и соблазнять. Известная тактика.

Михайлов слушал Топоркова и невольно сравнивал его со Щербаковым. Совершенно другой человек в профессиональном отношении — инициативный оперативник.

— Вы говорите, Константин Александрович, Наумова заявила, что могла бы быть женой генерала?

— Да, Борис Николаевич, она так сказала.

— Я, подполковник, не имел чести лично беседовать с настоящей Наумовой. Она разговаривала с моей женой в свой последний приезд. Пришла неприлично одетой и заявила, что отобьет меня. Дед Матвей, отец, вожжами ее выпорол, она сразу уехала и больше не появлялась. Из сказанного делаю вывод, что настоящая Наумова вряд ли жива, но, прежде чем убить, из нее выпотрошили всю информацию. Лже Наумова не просто так заикнулась, что могла бы быть женой генерала. Давайте подпортим немного картину противнику…

Михайлов объяснил, что необходимо сделать. Топорков ответил:

— Прекрасный ход, товарищ генерал, разрешите выполнять?

— Действуйте, Костя, времени мало осталось.

Наумова ехала в маршрутном такси, предвкушая принять ванну и отдохнуть. Жизнь в поселке ей опротивела до последней клетки — душа и ванны нет, только баня, туалет на улице. Кошмар какой-то, как здесь люди зимой живут, как ходят в туалет на морозе? Уму непостижимо… каменный век.

Маршрутка подъезжала к городу, настроение улучшалось с каждым километром. Зинаида прикрыла веки, представляя городские удобства. После ванны можно сходить в ресторан, посидеть нормально без оглядки, что подойдет знакомый настоящей Наумовой. Почувствовала, что такси останавливается, открыла глаза. Гаишники… какого черта им надо? Через окно она видела, как о чем-то возмущенно спорит с ними водитель. Один из сотрудников открыл дверь салона.

— Граждане пассажиры, — произнес он, — маршрутка дальше не пойдет, она технически неисправна, прошу всех выйти.

Пассажиры, возмущаясь, выходили из салона. Сотрудник ДПС пояснил:

— Мы понимаем ваше негодование, но все претензии к водителю и собственнику автомобиля. Вы, естественно, здесь ни причем, на дороге вас не оставим. Собственнику маршрута уже сообщили, за вами выехал другой автомобиль, придется подождать полчаса, не больше. Еще раз повторяю — претензии не к нам.

Подошел второй сотрудник.

— Смотри, Ваня, какие красавицы на такси ездят, — он смотрел на Зинаиду, — и все мимо нас, мимо.

— Мимо… так ты пригласи ее, давай отвезем до автовокзала, чего тут лишний час загорать.

— Девушка, до города километров пять, можем подбросить. Красавицу всегда подвезти приятно, — предложил сотрудник.

Зинаида охотно согласилась, усаживаясь в патрульный автомобиль, который привез ее совсем не туда, куда она ожидала.

Вошедший в кабинет солидный мужчина отпустил сотрудников ДПС, скорее всего переодетых ФСБэшников, как догадалась Наумова.

— Я полковник ФСБ Савельев, вы гражданка Наумова задержаны по подозрению в убийстве и шпионаже. Что можете сказать по этому поводу?

Савельев заметил, что выдержка у нее отменная, ни один мускул на лице не дрогнул.

— Убийство и шпионаж? — повторила она с усмешкой, — убийство без шпионажа было бы не вашим профилем, полковник. Более ничего не могу сказать.

— Надеюсь, вы не станете отрицать, что изъятый у вас паспорт настоящий, но фотография переклеена?

— Глупо отрицать очевидное. Шла, упала, ударилась головой, ретроградная амнезия, надеюсь, что термин вам знаком. Вижу — паспорт рядом валяется, возможно, эта Наумова меня по голове и стукнула, но утверждать не стану. Пришла в себя, ничего не помню, решила воспользоваться паспортом. Посмотрела прописку где-то у черта на куличках, приехала, купила домик, познакомилась по интернету с мужчиной, пригласила к себе и вышла замуж. В постели он оказался импотентом, и я решила уехать, погулять в городе. Это вся моя биография после амнезии. Чувствую себя плохо, прошу отвести меня в камеру.

Савельев поразился, как отчетливо она рубила фразы — ничего лишнего. На данном этапе можно предъявить только подделку документов. Даже своего новоиспеченного мужа вывела из-под удара уголовной ответственности. Может, поторопился Топорков с задержанием Наумовой? Но действия санкционированы генералом Михайловым, значит, какая-то неизвестная игра ведется.

* * *

Коротков взял документы, прикинул галстук к костюму, но надевать его не стал, так будет лучше, решил он. Подошел к зданию заводоуправления, дернул за ручку двери.

«Вы что-то хотели, мужчина»? — ответили ему по селектору на двери.

— Да, я хотел устроиться на работу.

«Входите», — прозвучал ответ. Электронный замок щелкнул и дверь открылась.

— Ваш паспорт, пожалуйста, — попросил старшина второй статьи.

Коротков протянул морпеху паспорт, он осмотрел его внимательно, отсканировал, данные записал в журнал посещений, крикнул негромко:

— Вылегжанин, проводи гражданина в кадры.

Появившийся из другой комнаты матрос козырнул:

— Есть товарищ старшина второй статьи проводить гражданина в кадры.

Коротков усмехнулся — по-военному встречают. Инспектор отдела кадров посмотрела диплом, трудовую книжку, произнесла сухо:

— У вас специальное образование, но все руководящие должности заняты. Пока могу предложить работу слесарем-сборщиком или оператором ЧПУ. Согласны?

— У меня выхода нет, надо где-то работать, согласен, оператор ЧПУ подойдет, — ответил Коротков.

— Заполните анкету, напишите заявление и подробную автобиографию. В конце укажите наличие или отсутствие судимости, привлечения к уголовной ответственности вас и близких родственников, наличие или отсутствие загранпаспорта, в каких странах бывали и с какой целью, родственники за границей, — протараторила она, — присаживайтесь, — инспектор указала на свободный стол.

Инспектор отсканировала его паспорт и диплом. Более часа он заполнял анкету и писал автобиографию, протянул листы. Она, даже не взглянув на написанное, произнесла:

— Принесите две цветных фотографии, как на паспорт, и одну девять на двенадцать для личного дела. Ваш пропуск я отметила. Еще через час Коротков снова появился в кадрах с фотографиями. Инспекторша снова произнесла сухо:

— Ждите, вам позвонят после окончания проверки.

— И сколько она продлится? — спросил Коротков.

— У каждого по-разному, обычно дней десять, — прозвучал ответ.

Прошло пятнадцать дней. Коротков не ждал быстрого ответа в любом результате проверки и, как показывало время, не ошибся. Его биография была чиста за исключением подставных родителей, проживающих в Киеве. ФСБ в настоящее время не сможет организовать там проверку, считал он в уверенности, поэтому провал операции с этой стороны не грозит.

Его беспокоило другое — исчезла Наумова, и резидент в городе тоже не знал о ней ничего. Нашли настоящую Наумову, вернее ее тело, или кто-то опознал подставное лицо? Нет, последнее исключено, она же не дура, чтобы кричать о себе. Нет и еще раз нет, тело тоже найти не могли, оно закопано так глубоко, что не покажет ни один датчик. Но что могло произойти? Обычный грабеж с убийством, изнасилование? В этой проклятой стране могло произойти все что угодно.

Настала пора побеспокоить кадры. Он позвонил, но получил все тот же ответ — ждите, проверка не завершена. Бездействие в этой глуши без культурного отдыха убивало. Коротков понимал, что выиграет тот, у кого крепче нервы, кто умеет ждать, а не только думать. И он ждал.

Ближе к вечеру к нему зашел участковый.

— Здравствуйте. Я ваш участковый капитан полиции Федоров, вы Коротков Роберт Павлович?

— Да, совершенно верно. Пришли результаты проверки? — спросил хозяин дома.

— Какой проверки? — удивился участковый.

— Я на завод устраиваюсь.

— А-а, нет, полиция этим не занимается. Я по поводу вашей жены Наумовой Зинаиды Матвеевны.

— Так нет ее, в город она уехала, — ответил Коротков.

— Я знаю… Маршрутка, на которой она ехала, врезалась во встречный лесовоз, ваша жена, Роберт Павлович, погибла мгновенно. Приношу вам свои соболезнования, вы можете забрать тело из морга в городе.

— Жаль, — огорчился Коротков, — мы перед этим только расписались, она не захотела торжественной свадьбы. Пригласили соседей отметить регистрацию, а на вечеринке Зина вдруг стала меня оскорблять, заявила, что я неудачник, замуж она за другого собиралась. Короче поссорились. У нас даже первой брачной ночи не было, а утром она уехала. О покойниках хорошо или ничего… Хорошего как раз ничего. Мы не стали близки и я не стану забирать ее тело.

— Официально вы муж, — пожал плечами участковый, — не хотите забирать тело — пишите отказ. Я не собираюсь вмешиваться в ваши внутренние проблемы.

Коротков написал, оставшись один, задумался. Так вот почему не отвечала Зинаида. А если это инсценировка ФСБ? Смысл, что ей можно вменить, подделку паспорта? Нет, это факт и хорошая новость. Теперь он со всех сторон чист, даже можно с ее родителями в Михайловке познакомиться, но позднее. Паспорт с переклеенной фотографией уничтожат без проверки и концы в воду.

Утром следующего дня его ожидала еще одна неплохая новость — приглашение на завод. Он прошел проверку и приступил к работе. Вечером уже анализировал свой первый рабочий день. Что удалось узнать? Ничего, абсолютно ничего. Он мог пройти только в свой цех, где строился корабль класса река-море, обычное гражданское судно без всяких секретов. Территорию завода разделял надвое высокий забор, за который не пройти. Он понял, что никто из местных там не работает. Но кто-то там был, слышался производственный шум, блики от сварки. Громадные цеха стояли в запретной зоне и что-то производили. Никогда посторонние не появлялись в поселке. А это означало одно — рабочие закрытых цехов никогда не выходили с территории, там спали, кушали, отдыхали и работали. Постоянно так невозможно существовать, из этого следовало, что действует вахтовый метод. Два месяца работают одни, следующих два месяца другие. Откуда их привозят, что они делают? Коротков понял, что не приблизился к намеченной цели ни на миллиметр.

Топорков докладывал Михайлову о проделанной работе спецслужб:

— Борис Николаевич, по моему мнению, Коротков находится сейчас в тупике, он не приблизился к цели ни на шаг, понял это, когда его приняли на работу, и станет искать другие пути. Мы должны просчитать его движения.

— Правильно мыслишь, Константин Александрович, — похвалил его генерал, — есть идеи?

— Идей, наверное, нет, но некоторые мысли присутствуют, — ответил Топорков, — Полагаю, что он пойдет двумя путями. Первый ему мало что даст, возможно, совсем ничего, он это понимает, но все равно пойдет. Вызовет певичку, которая продолжит знакомство с лейтенантом Суконцевым. Охрана мало что знает, но, завербовав его, можно устроить хотя бы теракт. Считаю, что он предложить своему руководству провести спутниковое отслеживание объекта. Рабочих на закрытый объект должны привозить и увозить раз в два-три месяца. Отследить работяг до города и там уже выходить с ними на контакт. Другого пути не вижу, возможно, что-то недомысливаю, но пока дело обстоит именно так. Есть хорошие новости, товарищ генерал, Коротков общается с Филимоновым посредством интернета. Внешне обычная переписка двух приятелей расшифровке не поддавалась. Я предположил, что шифроблокноты тоже находятся в компьютере и заглянул на часто открываемые страницы. Оказалось, что Коротков любитель романа «Граф Монте-Кристо». Дешифровщики поработали в этом направлении и взломали шифр, теперь мы можем отслеживать задания и ответы. Заданий пока нет, но предложение о певичке и спутниковом слежении поступило, ждем ответа. Вот вся расшифрованная переписка объектов с самого начала. После прочтения они удаляют текст, а я его сохраняю на своем компьютере.

Он протянул листы генералу, тот просмотрел их, не заострив внимания ни на одном. Топорков понял, что ничего нового для себя Михайлов в них не увидел.

— Константин, вы уверены, что вмешательство в компьютерную связь не обнаружится? — спросил генерал.

— Уверен, Борис Николаевич, — твердо ответил Топорков, — связь у них действительно отменная и в настоящий момент взлому не подлежит, они это знают. Сигнал уходит отсюда в Киев, фильтруется там и возвращается в город или сюда уже оттуда. Мы и сейчас отслеживаем путь только до Киева. Но нам известен круг действующих лиц и информацию встречаем в пункте назначения. С одной стороны это плохо. Мы не сможем контролировать новых фигурантов. С другой стороны прелестно, онитак же не могут отследить наше вмешательство. Есть еще один немаловажный фактор — информация, не дошедшая до известных нам адресатов, скажет о задействии новых людей. Мы их вычислим, пусть не сразу, но вычислим.

Михайлов понял по интонации, что Топорков не договорил и замолчал. Из собственного опыта он хорошо знал, что неизвестность пугает, мешает работать или ставит в тупик.

— Хочешь спросить и не решаешься? Вы тоже не знаете, что делается на самом деле на нашем объекте и это мешает понять конечную цель, профессиональную задачу. Ближайшая задача следующая — выявить агентурную сеть, достаточное количество фактов неправомерной деятельности и задержать преступников. Условие одно — в центр должно уйти убедительное сообщение о ложном объекте. После этого задержать, допросить и направить в суд. Никаких игр с их разведцентром. Подумайте, подполковник, каким образом сообщить Короткову о ложном заводе. Это главное на сегодняшний день.

— Так точно, товарищ генерал, подумаю.

* * *

Коротков переоделся в бытовке после окончания смены, не торопясь направился к проходной завода, предъявив пропуск, вышел на улицу. Вздохнув полной грудью свежего воздуха, направился к дому, но внезапно услышал шум открывающихся ворот запретной зоны. Обернувшись, он увидел небольшую территорию: за этими воротами были следующие. Ворота автоматически закрылись, выпустив автомобиль скорой помощи.

Он шел, размышляя, к дому. Кому-то стало плохо и вызвали скорую. Оказали помощь на месте или увезли в больницу? Коротков по дороге зашел в кафе, заказал ужин. Вскоре услышал разговор за соседним столиком. Одна дама, чуть ли не взахлеб, рассказывала своему ухажеру: «К нам в приемный покой скорая заводского привезла, руку ему оторвало, всю кисть целиком, словно ее и не было никогда. Сейчас оперируют. Что у них там на заводе творится, гранаты что ли делают»?

Коротков расплатился за ужин и вышел из кафе. Дома рассуждал про себя, прикидывая разные варианты. Рука — не голова, выживет. Завтра днем или к вечеру его из реанимации в палату переведут…

На следующий день после работы он направился прямо в приемный покой местной больницы с жалобами на сильную боль в области живота. Хирург осмотрел его, пропальпировал. Коротков решил пояснить:

— Доктор, у меня уже второй раз такое случается. Первый раз приступ несколько часов длился, так же попал в больницу. УЗИ показало камни в желчном пузыре. Уколы какие-то сделали, таблеток наелся и все прошло. Сейчас уже шесть таблеток но-шпы выпил, но пока не помогает. Наверное, камень здоровый пошел. Надеюсь, что обойдется все, доктор, но я один живу, страшновато одному дома. Может, побуду у вас ночку, надеюсь все же, что пройдет приступ, а утром определимся — резать или таблетки глотать. Я на заводе работаю, не хотелось бы, конечно, на больничный идти…

— Еще один заводской, — ухмыльнулся доктор, — что у нас с УЗИ? — спросил он медсестру.

— Рабочий день закончился, — ответила она, — домой врач ушел. Вызвать?

— Давно УЗИ делали? — спросил доктор Короткова.

— Весной, — ответил он, — помню, что камни разные, от нескольких миллиметров до шести или восьми.

— Ладно, посмотрим до утра, понаблюдаем. Но-шпы он уже достаточно выпил, сделай ему инъекцию баралгина и к коллеге в палату, — дал он распоряжение медсестре.

— Того приказали в отдельной палате держать, — ответила медсестра.

— Здесь пока я начальник, а не директор завода, — возмутился доктор, — этот тоже оттуда, пусть вместе и валяются. Отдельных палат на каждого заводского у нас нет. Пусть скажут спасибо, что не в общей палате лежат. Раскомандовались тут все.

Медсестра пожала плечами, набрала лекарство в шприц, повернулась к Короткову.

— Попку оголяем.

— Какой болючий этот ваш баралгин, — сморщился он от укола.

В двухместной палате Коротков вначале молчал. Потом заговорил:

— Меня Роберт зовут, а тебя?

Больной ничего не ответил, но посмотрел в его сторону.

— Сильно болит? — снова спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил: «У меня камень из желчного пошел, так схватило, что сил нет. Прямо с завода сюда.

— Что-то я тебя на заводе не видел, — заговорил внезапно больной.

— Нас пять человек, отдельно от всех держат, поэтому и не видел. Мы вообще никого не видим.

Коротков посмотрел на проступающую через бинты кровь. Видимо, правильно дама в кафе говорила, оторвало только кисть правой руки. Спросил:

— Как же тебя угораздило?

— Как… запнулся… ручонки вперед и выставил. Прямо под работающую циркулярку. Вжиг и одна культяпка осталась. Вас в каком здании держат?

— В обычном, — ответил Коротков, — ты же тоже подписку давал…

— Да пошли они… с это подпиской… мне она руку не вернет. Я же столяр высшей квалификации. В городе мебель делал под эпоху Людовика четырнадцатого. Зарабатывал… А теперь что?

— Травма производственная, дадут первую группу. Пенсия неплохая по инвалидности, — ответил Коротков. Слушай, я же тоже в городе в ипешке работал, мебель на заказ делали. Для чего вся эта катавасия с секретностью?

— Откуда я знаю, сам же видел этот фанерный катер под боевой. Одного не понимаю: на хрена делать какую-то установку под вид лазерного оружия? В дереве ни черта не соображают. Я им говорю, что не выточить эти детали из сосны, осина нужна, а им все по барабану. Три заготовки уже запорол, пока осину не привезли. Ее и разделывал на циркулярной пиле. Видишь… руку разделал, — он приподнял культю.

— Я слышал, что фанерные катера им для учебных стрельб нужны, — продолжил Коротков тему.

— Не-е. фигня все это. Тогда бы размеры не соблюдали, внешние контуры и оружие. Денег-то нет, кризис, вот и строят из фанеры, чтобы американцы видели нашу мощь. Как еще по-другому объяснить, не знаю? Слушай, сходи к сестричке, пусть укол сделает — болит сильно.

Коротков вышел из палаты, передал просьбу медсестре, зашел в ординаторскую.

— Доктор, прошел приступ, ничего больше не болит. Что на будущее мне посоветуете?

— Сделаем завтра, — он глянул на часы, — уже сегодня УЗИ, поглядим.

— Я не об этом, доктор, итак знаю про камни. Удалять желчный пузырь или нет?

— В организме ничего лишнего нет. В городе есть установки. Лучше раздробить камни и пусть песочком выйдут.

— Ясно, доктор, спасибо. Я тогда домой пойду. На постель не ложился, ничего менять не надо. В отпуске в город поеду, займусь камушками, спасибо вам.

— Как хотите, тогда я вас не оформляю в стационар. Подождите, сейчас выпишу справку о том, что приступ купирован амбулаторно.

— Спасибо еще раз, доктор, поздно уже, а завтра на работу, обойдусь без справки.

Довольный Коротков вернулся домой и стал писать сообщение резиденту в уверенности, что увиденное и услышанное им, правда. Руку специально не отрежешь для дезинформации. Он плеснул немного коньяка в бокал, выпил и лег спать. Здесь более нечего делать и его отзовут из этой дыры, где даже в туалет невозможно сходить с удобствами.

Ответа он ждал долго, видимо в центре взвешивали полученную информацию. Полученная им через неделю шифровка окончательно расстроила. Ему не поверили и приказывали вести пассивное наблюдение, вызвав к себе певицу для сбора общей информации у населения и охраны. Активных действий предписывалось не предпринимать.

Вновь вернувшаяся в поселок Михайлова Наталья опять устроилась временно в ресторан и продолжила встречи с лейтенантом. Однажды она заявила Короткову, что замечает на одежде морпеха следы опилок.

Коротков сел за составление новой шифровки, где аргументировал вывод о ложности объекта достаточно основательно. Он сообщал, что на закрытую территорию не поставляется сырье, производственные шумы, слышимые раньше, исчезли. Отмечал отсутствие трансформаторной подстанции около объекта, без которой мощности линии электропередач явно не хватит. Фанерный катер построили, производство остановилось, весной его сплавят к морю, где он станет демонстрироваться на показ.

Певица в отдельной шифровке подтверждала факты, дополнительно сообщая, что рота морской пехоты переведена на прежнее место дислокации, на объекте осталось одно отделение в количестве одиннадцати человек.

Михайлов, ознакомившись с шифровками, вызвал к себе Топоркова.

— Константин Александрович, мы можем сделать так, чтобы наши фигуранты заметили взлом компьютера или какую-то считывающую программу?

— Да, это возможно, — еще не понимая сути вопроса, ответил он.

— Надо бы сделать так, чтобы они заметили вмешательство при получении ответа и посчитали в уверенности, что взлом идет из Киева или Москвы, например. Такое возможно?

— Вполне, Борис Николаевич, можно сделать червя, который поступит как раз с депешей. Но у них не будет уверенности во взломе системы спецслужбой. Такое возможно при проникновении продвинутыми хакерами.

— Действуйте, Костя, это как раз то, что нужно. Полагаю, что им прикажут остаться и наблюдать до весны, а потом снять на видео спуск нашего катера на воду. Но, заметив считывающую программу, они покинут поселок немедленно и постараются сообщить информацию резиденту в посольстве путем закладки в Москве. Необходимо брать человека из посольства с поличным, провалить эту операцию, чтобы закладка оказалась у них и потом уже задержать известную нам цепочку. В Лэнгли посчитают источником провала не Короткова или Михайлову, что очень важно, а другие пути утечки информации. С руководством, — Михайлов показал пальцем вверх, — уже все согласовано. Действуйте, подполковник.

* * *

Светлана глянула на часы — десять утра. Отец уже давно подметал на улице первый выпавший снег во дворе, успев пожурить охранников, которые решили почистить дорожки и территорию для въезда машин. Центральное отопление и водоснабжение лишали возможности привычного труда деревенского жителя. Чтобы «не закиснуть» совсем, Яковлев убирался во дворе сам. Иногда говорил вслух, ни к кому не обращаясь конкретно: «Эх, дровишек бы поколоть да воды принести»… Не сразу, но привык он к благоустроенным удобствам, отвергая напрочь физические упражнения на тренажерах. Вот и находил себе работу дворника, садовника, сантехника.

Мать еще не выходила из спальни, и Светлана забеспокоилась — не случилось ли чего, не заболела ли? Она постучала и вошла тихонько.

— Мама, все хорошо, не заболела? — озабоченно спросила она.

— Все хорошо, доченька, с чего ты взяла?..

— Обычно ты в это время на кухне…

— Задумалась, на отца глядя, — она снова повернулась к окну, — скучаем по родному дому. Все-таки родились там, выросли, жизнь прожили. Одновременно радуемся за тебя, внучку и Бориса. Кто бы мог подумать совсем недавно, что ты станешь такой богатой и уважаемой дамой? Сидим иногда с отцом, скучаем и радуемся одновременно. Как сейчас там в Михайловке, какие тропинки появились по первому снегу? Вы уже завтракали?

— Мама, — улыбнулась Светлана, — все, как обычно — Борис перекусил у себя в кабинете, ты же знаешь, что он рано встает даже по воскресеньям, Валерию покормила. Сейчас все вместе позавтракаем на кухне, когда отец закончит свою зарядку во дворе.

— Света, а почему Борис никогда форму не носит, он же снова на службе?

— Да, мама, завод стал военным и секретным, видимо, не хочет привлекать внимания из-за этого. Я сама многого не понимаю — суда те же самые строим, гражданские, но завод засекретили. Я поняла одно, мама, Бориса лучше об этом не спрашивать, сам расскажет, когда станет возможно.

— Еще хочу спросить тебя, доченька, ты только не обижайся, хорошо?

— Мама, о чем ты говоришь? — укоризненно произнесла Светлана.

— Борис называет меня по имени отчеству, а Андрея отцом…

— Мамочка, — улыбнулась Светлана, — это не потому, что он папу любит или уважает больше. К мужчине в возрасте можно обращаться отец, это звучит уважительно и не грубо. Он так и деда Матвея звал, пока на мне не женился. Слово «мать» режет ухо, а мамой и папой он не зовет никого. Слишком недавно умерла его родная мама.

— Да, доча, я поняла. Так и сама думала. Пойдем на кухню, пора наших мужчин кормить.

К обеду в доме Михайловых нежданно, негаданно появился Сухоруков.

— Я сегодня с водителем, — пояснил он, — могу и сто грамм принять.

— Тебе сто грамм? — с улыбкой ответил Михайлов, — ни за что.

Он разлил самогонку на кедровых орешках в три рюмки, Нине Павловне налил Мартини. Пояснил:

— Светлана у нас пролетает, ей только сок ананасовый.

— Неужели? — удивленно спросил Сухоруков.

— Да, Миша, четыре месяца пока, — ответила Светлана, положив руку на живот. — Почему один приехал, без Василисы? Хотя я догадываюсь о причинах.

— Ничего себе… приехал новость сообщить, — удивленно произнес он, — и почему же?

— Мы знаем, что ты перевез Василису к себе в воинскую часть. Знаем, что зарегистрировал брак с ней. Все знаем, — пояснила Светлана, — Василисе немного сложно, хочется забыть прошлое… гибель мужа, детей. А мы как свидетели, напоминающие о трагедии. Я не права?

— В точку, Светлана, прямо в десятку попали, — ответил Сухоруков, — но я все же не мог не приехать и поделиться радостью, объяснить причины — не пригласили самых близких друзей на регистрацию брака.

— Все нормально, Миша, мы понимаем и поздравляем, — Михайлов поднял рюмку, — за вас с Василисой!

После обеда Михайлов с Сухоруковым уединились в кабинете.

— Я получил приказ, Борис Николаевич, обследовать вертолетную площадку на объекте с целью выявления возможностей посадки различных вертолетов. Планируется доставка грузов вертолетами типа МИ-26. Его габариты чуть более сорока метров, поэтому необходима соответствующих размеров посадочная площадка.

— Бетонная площадка сто на сто метров устроит? — спросил с удовольствием Михайлов.

— Вполне, — ответил полковник, — вертолет способен переносить на подвесной платформе груз любых размеров весом до двадцати тонн.

— Да, я в курсе, — ответил Михайлов, — такие перевозки недешево обходятся государству, но ничего не поделать. В дальнейшем грузы пойдут по реке.

— По реке? — удивился Сухоруков, — но в верховьях Лена мелководна, любая тяжелая баржа сядет на мель сразу.

— Не сядет, Миша, все предусмотрено и просчитано заранее. Работы только непочатый край. Мизерную толику мы сделали, за весну, лето и осень придется хорошенько потрудиться. Ранней весной прибудет строительный батальон с техникой. Будем возводить бетонный причал, строить дома и казармы, реконструировать местный аэропорт и взлетно-посадочную полосу. И все это на одну мою шею… В генштабе посчитали, что руководить комплексом должен один человек. Собственно говоря, необходимо создать полную инфраструктуру завода — учебный комбинат, медчасть, спортивно-культурные здания, столовую, гостиницу, детский сад и так далее.

— Удивлен, конечно, размаху, но знаю, Борис Николаевич, что вы мелко не плаваете. Сложно поверить, что к снегу следующего года здесь будут стоять корпуса новых зданий и сооружений. Когда ждете прибавления в семье? — внезапно сменил тему Сухоруков.

— В апреле, Миша. Светлана теперь тоже военнообязанная, недавно получила очередное звание старшего лейтенанта.

— Ух, ты! — удивился Сухоруков, — скоро тебя догонит.

— Меня вряд ли, но полковником вполне может стать. Родители, правда, об этом не знают, не хочет им говорить. Но какая разница, все равно мы оба форму не носим. Пока так надо, а дальше поглядим. У меня новый начальник контрразведки, он не флотский, а из ФСБ. Так он здесь целую шпионскую сеть выявил и обезвредил. Не дремлет враг, Миша, не дремлет.

* * *

Метеорологи обещали осенью холодную зиму с температурой воздуха до пятидесяти градусов в регионе. Но, как свойственно им, ошиблись. В начале декабря постояла неделька до тридцати градусов и все. Весь декабрь и январь температура не опускалась ниже двадцати градусов, что совсем несвойственно территории, и только в феврале подморозило до тридцати.

Весна наступало медленно, но время брало свое, а зима все еще пыталась вспышками охладить пыл тепла. Середина апреля… с дорог уже сошел снег, но в тайге все еще оставался пожухшим покрывалом.

Михайлов уже неделю как ждал прибытия батальона инженерных войск, попросту говоря стройбата. С места постоянной дислокации вышел, но на пункт назначения не прибыл и на связь не выходил. Начальник тыла военного округа отвечал неохотно и однозначно: Прибудут, ждите, наверняка устраняют поломку техники в пути».

«Что за черт… этот стройбат срывает мне весь график работы», — нервничал Михайлов. Но брал себя в руки и успокаивался. Давно хотел переговорить с Топорковым и вызвал его к себе. Тем более, что пришел приказ о присвоении ему звания полковник.

— Присаживайся, Константин Александрович, — он указал рукой на кресло, сам сел напротив, — вы у меня уже год служите и очень неплохо, я доволен. Почему-то опаздывает строительный батальон с прибытием, но я сейчас не об этом. Многое станем строить, в том числе и жилые благоустроенные дома. Можете получить квартиру или дом одним из первых к новому году, если останетесь служить со мной дальше. Я вам предлагаю должность начальника контрразведки объекта на постоянной основе. Должность полковничья, но из ФСБ придется уйти. С работой вы прекрасно знакомы, что скажите, Константин Александрович?

— Неожиданное предложение, Борис Николаевич, и заманчивое. Мало кому представляется возможность служить не просто в родных местах, а конкретно дома. Я соглашусь, товарищ генерал-майор.

— Лейтенант, а не майор, полковник, — улыбнулся Михайлов.

— Поздравляю вас, товарищ генерал-лейтенант, от души поздравляю. Но я подполковник.

— И я вас поздравляю, полковник, с очередным званием. Рад, что будем служить вместе. Так что не сомневайтесь, цепляйте звездочки на погоны и вечером ко мне домой, обмоем звания.

Заработал селектор, Людмила сообщила, что прибыл подполковник Родзиевский, командир строительного батальона.

Он вошел в кабинет, плюхнулся сразу же в кресло у стола. В воздухе повис запах перегара и свежака.

— Ну… где тут у вас генерал? Хочу с ним побеседовать. И чтобы не ерепенился — начальник тыла округа мой друг. А если мало, то начальник контрразведки тоже мой друг, враз башку отвернет. Некогда мне… жду вашего генерала завтра у себя в… не знаю… как высплюсь, так и жду.

— Еще одна головная боль свалилась, — тихо и огорченно произнес Михайлов.

— Не-е, голова у меня не болит. Есть че выпить, мужики? — спросил подполковник, заплетающимся языком.

— Костя, определи его в отдельную комнату под замок. Пусть проспится, — тихо попросил генерал, — С ротой Кондратьева осмотрите стройбат, оружие изъять, пусть ставят щитовые домики между поселком и аэропортом. С места позвони, доложи обстановку.

— Есть, товарищ генерал, — так же тихо ответил Топорков.

Два матроса практически силой утащили пьяного подполковника, заперли в пустой комнате первого этажа. Через час Топорков докладывал по телефону:

— Товарищ генерал, личный состав строительного батальона в количестве сто одиннадцати человек прибыл на шести «Уралах», плюс Уазик командира, это вся техника. Оружие и боеприпасы изъяты, у половины солдат автоматов не имеется, щитовых панелей то же нет. Восемьдесят процентов личного состава находится в средней степени алкогольного опьянения. С трудом удалось выяснить, что техника, приписанная к батальону, сдана командиром вместе с солдатами, на ней работающими, в аренду в городе гражданским фирмам. Это экскаваторы, бульдозеры, грейдеры и другая спецтехника. Кроме того, сейчас подъехал участковый из Пономарёва, заявил, что по пути следования личный состав посетил деревенский магазин, изъяв там все спиртные напитки, колбасу, консервы… Практически все, чем можно закусывать. Грабежом лично руководил известный нам подполковник. Женщине продавцу он в кровь разбил лицо, когда она сделала ему замечание.

— Понятно, Константин Александрович, — с огорчением произнес Михайлов, — личный состав определи до утра под замок на закрытой территории. Телефоны и колюще-режущие предметы изъять, выставить охрану. После этого с Кондратьевым ко мне.

Вечером того же дня командующий округом вызвал к себе начальника контрразведки генерал-майора Василевского Сергея Ефимовича. Ткнул рукой в пустое кресло, приглашая присесть. Минуту ходил молча из угла в угол.

Василевский не знал причины вызова, но сразу понял, что что-то случилось. Так командующий еще никогда не нервничал. Немногим позже командующий сел напротив, заговорил:

— Сергей Ефимович, подбери человек пять хороших оперативников. К пяти утра вы должны быть на аэродроме и вылететь к Михайлову. Кто этот Михайлов и где находится — я не знаю. Но вы поступаете в его полное распоряжение на период командировки, срок которой я тоже не знаю. Вертолет к месту назначения вас доставит. И давай Сергей Ефимович без лишних вопросов, сам ничего не понимаю. Приказали, — он ткнул пальцем вверх, — и все. Командировку официально не оформляйте, дома скажи, что едешь на рыбалку, на охоту, в санаторий… С собой возьми табельное оружие, авторучку, бланки протоколов… Черте что… Свободен.

Василевский, ошарашенный командующим округа, проследовал в свой кабинет, плеснул немного коньяка в бокал, отпил. Успокоившись, вызвал к себе оперативный состав в количестве пяти человек, поставил задачу.

Вертолет доставил их к месту в течение пяти часов с посадкой на дозаправку. Выйдя из вертолета, Василевский, как и его коллеги, осмотрелись, размяли ноги. Сели на какой-то стометровой площадке, окруженной забором. Их провели на КПП, где мичман предложил сдать оружие и телефоны, обследовал сканером на наличие прослушивающих устройств.

Мичман явно из подразделения морской пехоты, но в округе практически отсутствуют морские части… Матрос сопроводил их на второй этаж здания, как понял Василевский, в какую-то приемную, где находилось два стола и множество стульев у стен. Капитан-лейтенант, находившийся за одним из столов, встал, поприветствовал, предложил сесть. За другим столом находилась гражданская девушка.

В приемную вошел еще один гражданский мужчина около сорока лет. Капитан лейтенант вскочил, вытянулся по стойке смирно, предложил присесть и сел сам. Девушка не среагировала на вход мужчины. Видимо не военнообязанная, решил Василевский. Моряк поднял трубку, доложил, что все собрались и пригласил пройти в кабинет, открыв двери.

Оперативники прошли внутрь, оглядывая просторный и уютный кабинет, хозяин в гражданской одежде предложил жестом места у стола совещаний. Гражданский, находящийся в приемной, также прошел с ними и присел за стол.

— Я Михайлов Борис Николаевич, офицер генерального штаба, по званию генерал-лейтенант. Это все, что вам полагается знать обо мне. Вы, господа офицеры, прибыли на территорию закрытой зоны, где действует особый режим. Невыполнение приказа здесь расценивается как при ведении государством военных действий. Знакомьтесь, это полковник Топорков Константин Александрович, начальник моей контрразведки, ваш непосредственный руководитель, генерал Василевский, на период командировки. Он введет вас в курс дела и поставит задачу. Срок ее исполнения двое суток, — Михайлов глянул на часы, — сейчас восемь тридцать утра. Все свободны.

Топорков провел офицеров к себе, ввел в курс дела.

— Необходимо найти и вернуть военную технику, сданную Родзиевским в аренду, утерянные или проданные автоматы, возместить ущерб деревенскому магазину. Собрать и задокументировать все факты для рассмотрения в последующем судом военного трибунала. Родзиевского, скорее всего, расстреляют, на территории запретной зоны мораторий на смертную казнь не распространяется. Вас специально пригласили, товарищ генерал, чтобы именно вы провели расследование. Родзиевский назвался вашим другом, пообещал, что вы лично оторвете башку Михайлову, если тот станет ерепениться. Так он выразился, косвенно подтвердив, Сергей Ефимович, что вы в курсе всех его правонарушений.

— Да вы что, полковник? — побледнел Василевский, — какой он мне друг?

— Вот это нам предстоит выяснить. За работу, господа офицеры. Хочу напомнить каждому из присутствующих, что методы физического устрашения при допросе не применимы. Однако проведение тренировочных занятий по рукопашному бою никто не отменял. Бойцы морской пехоты с удовольствием проведут обучение недовольных некоторым приемам рукопашного боя. Надеюсь, что вы меня поняли.

Топорков показал, где находится личный состав стройбата и где можно общаться с каждым из них. Посоветовал удачи.

Через двое суток Василевский докладывал Михайлову результаты расследования:

— Товарищ генерал-лейтенант, вся военная техника, приписанная к строительному батальону, установлена и найдена, в настоящее время направляется сюда. Автоматы частично найдены, но большая часть все еще находится в розыске. Материальный ущерб магазину возмещен из личных средств Родзиевского. Установлено, что сорок два бойца строительного подразделения не замешаны в правонарушениях и могут продолжать службу далее.

— Как же вы допустили, генерал, такое во вверенном вам подразделении?

Василевский опустил голову…

— Сигналы, конечно, отсутствовали, необходимо еще разобраться с начальником тыла округа. Этому нет оправданий, Борис Николаевич.

— Это хорошо, что вы осознаете ответственность. Давайте поступим следующим образом — вы продолжаете проверку, но уже под началом командующего, устанавливаете и возвращаете все проданное оружие, доложив об этом мне лично. В свою очередь я не настаиваю на вашем задержании и аресте. Бойцов и офицеров стройбата, совершивших преступления, вы забираете с собой и работаете с ними по полной программе. Самолет и конвой вылетит немедленно, так что после обеда будете дома. О существовании запретной зоны необходимо забыть. Свободны, генерал.

— Спасибо, Борис Николаевич, — поблагодарил Василевский, — я доведу дело до конца, не сомневайтесь, все получат по заслугам.

Оставшись один, Михайлов вздохнул свободно — наконец-то вся эта сволочь покинет поселок. Он очень надеялся, что новое прибывающее подразделение строительных войск будет дисциплинированным и профессиональным. Немного отдохнув, он вышел в приемную.

— Люда, я на телефоне, но с двух до трех прошу не беспокоить, только если что-то архи важное — у меня встреча в школе с выпускниками.

Хорошо, Борис Николаевич, я поняла, — ответила секретарь.

Он по старой привычке всегда обращался к ней, хотя напротив сидел адъютант. Михайлов ушел домой, чтобы переодеться и отдохнуть, побыть немного с сыном, сегодня ему исполнялась неделя, как он появился на свет. Назвали сына Андреем, в честь дедушки, чем он, конечно, сильно гордился. Но Светлана называла его чаще «мой генеральчик».

Борис пообедал, примерил форму, на которой красовались уже по две звездочке на погоне. Спросил:

— Ну, как?

— Что как? — с улыбкой отвечала Светлана, — прелестно! Хоть бы раз под ручку с тобой по поселку пройтись… Да еще с эскортом морпехов — пусть все бабы обзавидуются.

— Зависть — плохой попутчик, Светлана.

— Так я так просто… мечтаю. В форме собираешься пойти, праздник какой, встреча? — спросила жена.

— Встреча с выпускниками в школе. Собираюсь им рассказать о перспективах поселка и завода, чтобы оставались здесь и не уезжали в город. Многие уедут, а многие и останутся.

Он вышел из дома, поехал в школу на машине, хотя пешком до нее идти было минут десять. Не хотел видеть, как озираются на него сельчане.

Директор школы представила его собравшимся ученикам. В актовом зале собрались все выпускники, учителя и другие старшеклассники, яблоку негде было упасть.

— Уважаемые молодые люди, — начал Михайлов, — я посмотрел статистику, совсем недавно в поселке еще проживало восемь тысяч человек, а сейчас пять. Уезжает народ, покидает наш с вами родной поселок. Вы наше будущее, от вас зависит — станет процветать поселок или потечет медленно по наклонной плоскости на уменьшение. Много существует причин, по которым уезжают люди из поселка, в том числе и отсутствие воздушного сообщения, работы, развитой культурной инфраструктуры, благоустроенного жилья и так далее.

Вы скоро окончите школу и станете делать первые самостоятельные шаги в жизни. Задумывались ли вы, что вам надо, что вы хотите получить от самостоятельной жизни и что дать ей? Каждый рассуждает по-своему и, наверное, прав. Но каждому из вас не хватает главного — уверенности в завтрашнем дне. Вы ни в чем не уверены — куда пойти учиться, как поступить, где жить, где и кем работать? Что необходимо каждому из вас? Кроме, конечно, красивой девушки или парня, будущей жены или мужа, — Михайлов улыбнулся, сделав небольшую паузу, — каждому из вас необходима уверенность в будущем. Да, я поступлю в институт; да, я пойду на завод; да, я получу жилье; да, у меня будет достойная зарплата; да, у меня будет муж, который меня обеспечит; да, я рожу ему детей, которые точно попадут в детский садик.

Михайлов видел, как стали улыбаться школьники и как его заворожено слушали. Он продолжил:

— При существовании этой уверенности многие вопросы отпадают сами собой. Сейчас я несколько отклонюсь от темы и поведаю вам то, что еще не знает мэр нашего муниципального образования, не знают ваши родители, большинство из которых работает на судостроительном заводе, не знают ваши учителя. Завод планирует начать развитие инфраструктуры. Что это означает конкретно? Этой весной, практически уже сейчас, начинается масштабное строительство. Подразумевается построить два благоустроенных трехэтажных дома по тридцать шесть квартир в каждом. Квартиры улучшенной планировки, не хуже любой городской. Для любителей покопаться в собственном огороде завод построит двадцать домов на две семьи с отдельным входом и приусадебным участком. Также будет построена экологически чистая котельная, работающая на газе, снабжающая теплом и горячей водой здания, медицинская часть со стационаром и поликлиникой, детский сад, культурно-развлекательный центр, где можно отдохнуть и потанцевать, посидеть в кафе, поиграть в бильярд или боулинг. При заводе возведем учебный центр, где можно будет получить профессиональное образование по различным специальностям судостроения. Выпускникам предложим работу и неплохую зарплату, дадим квартиру. Учебный центр еще не начали строить, но планируем сдать к первому сентября, квартиры к новому году, как и медчасть с садиком, культурный центр через год, максимум полтора. Перспективным рабочим предложим обучение в ВУЗе. Чем наша жизнь станет отличаться от городской? Только тем, что она лучше — свежий воздух, чего нет в городе, и природа. Забыл еще сказать, что реконструируем взлетно-посадочную полосу и наладим воздушное сообщение. Так стоит ли уезжать отсюда в пыльный город? Что, молодые люди, сказку вам рассказал? Когда я стал директором завода, ваши родители не получали зарплату по несколько месяцев и нечего было строить. Я собрал их и пояснил: будет и зарплата, будет и строительство кораблей. Суда строим, зарплата увеличилась вдвое и выплачивается своевременно. Наверное, то же кто-то из ваших родителей считал меня очередным сказочником. У вас есть время подумать и принять взвешенное решение. Скоро вы увидите, как развернется строительство в поселке, увидите своими глазами его масштаб. Кто пожелает — милости просим в наш учебный центр, которого нет, но к первому сентября будет. Прошу вопросы, господа ученики и ученицы.

— Товарищ генерал, расскажите о себе, — попросил один из учеников.

— Родился в деревне Михайловка, в десятилетнем возрасте уехал в город, учился, служил. Стал генералом и вернулся домой, — улыбнулся Михайлов.

— Товарищ генерал, а правда, что вы знаменитый доктор, оперировали нашу девушку Валерию? — спросила ученица.

— Валерию оперировал, это правда, для вас, видимо, знаменит.

— А как же вы врач и стали директором завода? — продолжила вопрос школьница.

— Милая девушка, — улыбнулся Михайлов, — в медицинском университете дают неплохое образование. Вы знаете таких личностей, как Антон Павлович Чехов, знаменитый Конан Дойль, Михаил Булгаков, певец Розенбаум — это все врачи, девушка. А я вот директором стал… не повезло.

Ученики засмеялись.

— Товарищ генерал, а почему завод засекретили? Он же гражданские суда выпускает, — задал вопрос один из учеников.

— Засекретили, чтобы поймать шпионов. Три человека, называть их не стану, жили здесь и работали на американскую спецслужбу, наша контрразведка их обезвредила. Работа контрразведки не видна, но она у нас есть и неплохая. Гражданские суда, как вы говорите, строили и будем строить, очень скоро начнем производить военный катера нового поколения. Возможно, кто-то из вас это и будет делать. Так что жду вас в будущем в нашем учебном центре и на заводе.

Михайлов встал, поблагодарил детей за внимание и вышел. Тема, которую он затронул, обсуждалась дома во многих семьях, особенно заводских. Финансовый кризис уже затронул многих людей, работающих в малом бизнесе, развалил некоторые ИП. На крупных предприятиях давно не повышали зарплату и поговаривали о ее снижении. В поселок вернулось около сотни людей, уехавших в город на заработки, и возврат продолжался. Полиция ожидала скачка преступности, как это всегда бывало во времена кризисов, порождающих грабежи и кражи. Молодые сельчане шли на завод, где часто возникала одна и та же дилемма — специальности нет, а получать большую зарплату хотелось сразу.

Михайлов из школы сразу проехал на завод. На КПП морпехи вытянулись в стойку смирно, кося взглядами на боевые награды. Рассказывали позже сослуживцам, что наш генерал, оказывается, не просто носитель мундира, а боевой мужик.

В приемной он сразу заметил новенького майора. Тот вскочил, вытянулся, начал доклад:

— Товарищ генерал-лейтенант, майор Звягинцев Леонид Павлович, командир строительного батальона, представляюсь по случаю…

— Отставить, майор, — прервал его Михайлов, — присядьте на минутку, — он повернулся к Людмиле, — сделай мне, пожалуйста, чай с молоком, давно перед большой аудиторией не выступал. Пригласи Топоркова и пусть заходят вместе с майором.

Он вошел в кабинет, присел в кресло. Быстро подошел новый стройбат, командир сразу пришелся по душе Михайлову и он надеялся на понимание, работоспособность и профессионализм руководства строительного подразделения. Людмила принесла чай и не преминула высказать восхищение:

— Борис Николаевич, впервые вижу вас в форме, она вам так идет и наград много…

— Спасибо, Люда, — поблагодарил он, сразу отпив половину кружки.

Вскоре в кабинет вошли Топорков с майором. Михайлов хотел их представить друг другу, но полковник заявил, что они уже познакомились. Топорков тоже иногда косил взглядом на боевые награды, впервые увидев шефа в форме. Генерал разложил на столе карту, пригласил подойти к ней поближе.

— Смотрите, Леонид Павлович, это карта поселка и близлежащей местности. Мы сейчас с вами здесь, в нескольких километрах аэропорт. Вы базируйтесь, майор, в этой точке, собираете щитовые домики и так далее. Пунктиром обозначены здания и сооружения, которые необходимо вам возвести. Названия объектов, сроки строительства обозначены здесь же. Проектно-сметную документацию на каждое здание представим, естественно, сразу. Мне бы сейчас хотелось услышать один ответ — справитесь вы своими силами с поставленной задачей или нет? Нужна ли дополнительная техника, люди?

— Товарищ генерал-лейтенант, — Звягинцев вытянулся.

Но Михайлов прервал его сразу:

— Леонид Павлович, дорогой мой, давайте сразу без генералов, разрешите и так далее. Мне ваше мнение и профессионализм важнее уставных отношений, мы не на плацу и не на строевом смотре. Надеюсь, что вы определитесь для себя, где нужно говорить генерал, а где Борис Николаевич.

— Хорошо, Борис Николаевич, мне нужно взглянуть на документацию — посмотреть размеры, этажность, материал для строительства. Это займет полчаса, не больше. Тогда я смогу дать предварительный ответ.

— Смотрите прямо здесь, — Михайлов вынул из шкафа несколько папок — по одной на объект.

Звягинцев пролистывал документы, делал карандашом какие-то свои пометки прямо на карте. Михайлов понял, что он усваивает для себя размеры зданий, кирпич или дерево, протяженность коммуникаций… Через сорок минут он обратился к генералу:

— Борис Николаевич, я в целом прикинул ситуацию и считаю, что в указанные сроки уложиться можно при своевременных поставках стройматериалов и ГСМ. Потребуется еще человек тридцать личного состава, хотя бы один экскаватор и несколько грузовиков. Тогда при своевременных поставках справимся, — опять подчеркнул он последнее.

— Прекрасно! — воскликнул Михайлов, — от предыдущего батальона осталось сорок два бойца с лейтенантом. Вы, наверное, слышали?

— Да, в общих чертах, — ответил майор.

— Тогда принимайте бойцов под свое начало. Будет у вас отдельный взвод или раскидаете их по своим отделениям и взводам — право ваше. Шесть оставшихся грузовых Уралов и Уазик тоже ваши. Арендованный Беларус в качестве экскаватора подойдет? — он вспомнил про свой простаивавший без дела трактор.

— Вполне. Как раз то, что надо для рытья траншей под коммуникации.

— Тогда действуйте, майор. Полковник введет вас в курс дела о режиме секретности, представит командиру роты морской пехоты. При необходимости не стесняйтесь обращаться ко мне лично и к полковнику. Обосновывайтесь основательно, чтобы зимой не мерзнуть и летом от дождя не мокнуть. Сегодня день размещения, а завтра прошу приступить к основным работам. Вопросы?

— Нет вопросов, Борис Николаевич, разрешите идти?

— Идите, майор, с Богом.

Он вышел из здания заводоуправления. Закурил, припоминая, как его батальон подняли по тревоге. Приехал заместитель начальника тыла округа и лично давал наставления: «Генерал там зверь, не так встанешь при появлении и можешь сесть. Не на стул, а на несколько лет»… Звягинцев хмыкнул: «Какой зверь? Нормальный деловой мужик».

Весть о том, что Михайлов надел форму мгновенно разнеслась по поселку. В заводоуправлении женщины кучковались, расспрашивая Людмилу. Та довольно поясняла — настоящий боевой генерал, весь в орденах и медалях, погоны золотом шиты, а на брюках красные широченные лампасы…

Вечером после ужина Михайлов рассказал домашним, что прибыл новый строительный батальон и что ему требуется трактор, который у нас простаивает. Андрей Савельевич отнесся к сообщению негативно.

— Почему, Боря, мы им должны свой трактор давать? — возмутился он.

— Не давать, а сдать в аренду, отец, это разные вещи. И потом, мы ничего не должны, он все равно простаивает без дела. Можешь на нем сам работать в стройбате, но я бы не советовал. Надо бы порыбачить, позже грибы, ягоды. Одна надежда на вас, отец, с Ниной Павловной. Я на заводе занят, Светлана с двумя детьми и тоже работает, хоть и дома. Я уже говорил, что моя машина в твоем полном распоряжении, езди куда хочешь, права у тебя есть, можно и доверенность на право управления выписать, только, кто решится спросить ее? Трактор твой, тебе и принимать окончательное решение.

Переварив сказанное, Андрей Савельевич успокоился.

— Ты прав, Борис, сдам трактор в аренду, чего ему простаивать, хоть какие-то деньги за него дадут. А сколько, не знаешь?

— Не знаю, Светлана этим заведует, она позже и скажет, и начислит. В первомайские выходные надо бы в Михайловку съездить, дома попроведывать, с дедом Матвеем поговорить. Все вместе поедем. Не против?

— Конечно, вместе, мы тоже с Ниной скучаем по старому дому, по друзьям, по Михайловке, — одобрительно ответил отец, — а с Матвеем какой-то особый разговор намечается?

— Да… особый, — вздохнул Михайлов, — у него дочь Зинаиду в городе убили. Еще летом прошлого года.

— Как убили? — вскрикнула Нина Павловна.

— Убили… тело долго не могли найти, пока преступников не поймали и они сами не показали, где закопали труп в лесу. Перезахоронили на кладбище, конечно. Даже не знаю, как Наумовым об этом сказать, расстались они в последний раз с дочерью плохо. Матвей не простит себе этого, хоть и не виновен ни в чем.

— Может не говорить им ничего, пусть не знают. Подкосит их эта смерть. Сильно подкосит. Как думаешь, Борис? — спросил отец.

— Не знаю, кто такое знать может? Сказать — нехорошо и не сказать плохо. Правда… она вроде бы лучше, но в могилу сведет родителей. Не знаю, что делать, не знаю.

После долгого молчания заговорила Нина Павловна:

— Были бы в городе — ладно… а так и печку затопить некому будет, стакан воды подать… Еще спалят свой дом и сгорят вместе с ним. Пусть лучше не знают, Бог простит нам этот грех, будем молиться…

— Тогда так и решили, — тихо и горестно произнес Борис, — такие дела. Как там наш Андрюшенька, спит? — решил увести разговор в сторону он.

— Скоро проснется, — ответила Светлана, все еще находящаяся под впечатлением сказанного, — кормить пора.

13

Районный поселок просыпался утром по-разному. Где-то свет зажигался в семь утра, чтобы в восемь быть на работе, где-то на час позже, а кто-то высыпался всласть и до одиннадцати.

Ранний гул тяжелой техники будил близлежащие дома в одно и тоже время — то солдаты строительного батальона начинали запускать свои бульдозеры, грейдеры, экскаваторы. Рыли котлованы под фундамент сразу семи объектов одновременно.

Никто из местных жителей не помнил подобного масштабного строительства со времен царя Гороха. На стройки смотрели с любопытством и интересом. Приходили даже целыми семьями, спрашивали: что будет здесь или тут, или там? Некоторые парни осуждали солдат — что это за служба с мастерком и лопатой вместо автомата? Другие наоборот уважали — отслужил и вернулся домой с набором специальностей. Пригодятся или нет — это вопрос другой, главное ты можешь построить дом, например. Третьи относились ко всему индифферентно, но подобных скептиков было немного.

С особым интересом за происходящими событиями наблюдали выпускники школы. Им скоро предстояло выбрать жизненный путь — остаться здесь или уехать в город на заработки и учебу. Многие предшественники возвращались сейчас в район, потеряв работу или свой малый бизнес в связи с возникшими трудностями экономики. За последний год доллар и евро взлетели в цене, по отношению к рублю, неимоверно, выросли в два раза. Это, естественно, давало свои последствия. Выбор у выпускников уменьшился —учеба в ВУЗе или работа здесь. Мало останавливали выпускников школы ребята с высшим образованием, болтающиеся по поселку в поисках работы, но задуматься пришлось и над этим. Слова Михайлова об отсутствии уверенности в завтрашнем дне прочно засели в голову. А здесь, в поселке, эта уверенность была. Она звенела гулом моторов, шумом стройки, перспективой работы и направления в ВУЗ. Многие, еще не приняв окончательного решения, уже подумывали — не опоздать бы, а то наберут в учебный центр и пролетишь, как фанерка над Парижем.

В конце июня кадры доложили Михайлову, что в учебный центр при заводе поступило девяносто восемь заявок. Из них пятьдесят от только что закончивших школу, остальные: люди разного возраста, не нашедшие до сих пор или потерявшие работу. Начальник отдела кадров с ужасом спрашивала:

— Борис Николаевич, выучатся люди — куда мы их брать будем? Сейчас уже свободных должностей нет, все на завод стремятся устроиться. По условиям обучения завод обязан предоставить работу, но как?

Он отвечал с улыбкой:

— Не беспокойтесь — будут рабочие руки: будут и места. Еще станете бегать и кадры искать. Ближайшая перспектива следующая — увеличение штатной численности до трехсот человек сверх имеющихся кадров. А вы говорите девяносто восемь… Этого крайне мало, Марина Ивановна, ищите людей, ищите. Учеба продлится восемь месяцев с сентября. В мае следующего года заводу потребуется триста человек, думайте, где их взять, особенно инженерный состав.

Начальник отдела кадров вышла от директора успокоенной в отношении приема на работу, но теперь ее беспокоил другой вопрос — где взять людей. Считала много, а оказалось совсем мало. Ее инспектор спросила:

— Что директор сказал, куда людей устраивать станем?

— Куда надо, туда и станем, — многозначительно произнесла она, нагоняя на себя важность, — сказал, что ты плохо работаешь, мало людей набрала в учебный центр.

— Ой, — усмехнулась кадровичка, — так он обо мне сразу и вспомнил…

Она поняла, что отругали ее начальницу, а та сваливает на нее. Но вывод сделала, людей надо набирать еще.

К Михайлову вошел Топорков. Присел на предложенное кресло.

— С чем пожаловал, Константин Александрович? — поинтересовался директор.

— Особо ни с чем, все идет в плановом порядке — проверка, стройка и так далее. Квартирку себе присмотрел в строящемся доме трехкомнатную. Дадите?

— Без вопросов, Костя, без вопросов. Все-таки квартира, а не благоустроенный дом с огородом?

— Да, Борис Николаевич, квартира. При нашей службе некогда огородом заниматься.

— Жениться тебе надо, Костя, ты же не закоренелый холостяк. Неужели нет никого на примете? — поинтересовался Михайлов.

Он заметил, как смутился сразу же Топорков, отвечая неуверенно:

— Есть, Борис Николаевич, правда мы еще не обсуждали серьезных вопросов. Так… пока присматриваемся друг к другу. Хорошая девушка, вас постоянно хвалит…

— Ты что, ревнуешь? Я повода для отношений никому не давал, — удивился Михайлов.

— Извините, Борис Николаевич, я, наверное, неправильно выразился. Старые директора постоянно приставали к ней с гнусными предложениями. Пономарев вообще выставил ультиматум — или спишь со мной, или ищешь работу в другом месте. Она уже написала заявление на увольнение, но тут пришли вы — всегда вежливы, тактичны, никаких намеков и поводов. Поэтому она и отзывается с благодарностью.

— Людмила? — спросил Михайлов и, заметив согласный кивок головы, продолжил: — Хорошая девушка, могу тоже ее похвалить — задницей, извини, не виляла и ножки не строила. Порядочный человек, цени ее, Костя.

— Спасибо, Борис Николаевич… Ей форма нравится…

— Так носи и не скрывай свою должность, сейчас можно. А мне подбери человечка, зама по тылу из Морфлота. Разрешу тебе целенаправленную командировку во Владивосток вместе с Людмилой. Из Крыма вряд ли кто поедет сюда, впрочем, можешь искать везде. Вопрос с переводом я решу. Главное, чтобы был профессионал и согласен на переезд.

— Есть подобрать заместителя по тылу, — обрадовано вскочил Топорков, — разрешите идти?

— Иди, Костя, удачи тебе.

Михайлов сдержал слово и направил Топоркова в командировку вместе с Людмилой в июле. Владивосток как раз просыхал от дождей, и устанавливалась теплая, ясная погода. Море еще не совсем потеплело, но люди купались и загорали вовсю.

Оставив Людмилу в гостинице одну, он прибыл к начальнику тыла Тихоокеанского флота, который, получив приказ, дал добро на ознакомление с личными делами офицеров. Шел уже третий день, но Топорков не находил даже намеков на желаемую кандидатуру. Догадавшись, что полученный приказ негласно саботируется командованием тыла и ему подсовывают людей, от которых желают избавиться, он пошел другим путем.

Одна из женщин в возрасте, приносившая личные дела офицеров, посоветовала ему обратиться к старшему мичману Навальному. Когда-то он ходил на катерах, потом по здоровью его списали на берег, но он продолжал служить в ремонтных доках, пока не ушел в отставку полностью. Получив адресок, Топорков направился к старшему мичману домой.

— Интересно, зачем это я понадобился полковнику ФСБ? — встретил его оценивающим взглядом пожилой человек, — если пожаловали — проходите.

Хозяин квартиры провел его в комнату, предложил присесть в кресло.

— Слушаю вас, товарищ полковник.

— Я не из ФСБ, Федор Сергеевич, я начальник контрразведки одного из закрытых объектов, — он показал удостоверение, — Топорков Константин Александрович. Здесь подыскиваю человека, который мог бы организовать материально- техническое снабжение по строительству военных катеров. Начиная, как говорится, от нуля, от металла и до двигателей и вооружения. Перебрал кипу личных дел офицеров, но так никого подходящего и не нашел. Мне посоветовали обратиться к вам, Федор Сергеевич. Помогите, если можете, вот такое у меня к вам дело.

— Зинаида посоветовала? — спросил Навальный.

— Не знаю, — честно ответил Топорков, — женщина, которая мне личные дела приносила.

— Зинаида, — утвердительно проговорил хозяин квартиры, — она… Надо подумать… Извините, товарищ полковник, мне надо позвонить. Вы пока посмотрите телевизор.

— Конечно, Федор Сергеевич, конечно.

Он вернулся минут через пять в комнату, продолжил:

— Извините еще раз, товарищ полковник, но дело военное, порядок любит во всем, а удостоверениям я не особо доверяю. Но Зинаида подтвердила ваши полномочия и адресок мой именно она вам шепнула. Теперь я спокоен. Есть такой человек… Капитан третьего ранга Федоров Степан Матвеевич, его личное дело вы вряд ли смотрели, командиры из кожи вон вылезут, но сделают так, чтобы вы не встретились и личного дела не увидели.

— Это вряд ли, Федор Сергеевич, у меня особые полномочия на этот счет, — возразил Топорков.

— Эх, товарищ полковник, молоды вы еще. Полномочия полномочиями, а игры играми. Ну да ладно, чего сейчас об этом. Я позвонил. Федоров будет через десять минут, сами с ним обо все поговорите.

— Спасибо, Федор Сергеевич. Скажите, а почему командование так за него держится?

— Известно почему — кто везет, на том и едут, — усмехнулся Навальный, — у него взысканий, как у собаки блох. Натура такая — не может себя сдержать и не высказаться, когда можно сделать лучше и дешевле. Но когда дороже — кому-то премии в карман, а ему выговорешник за пререкания. Даже жена уходила, но потом вернулась, поняла, что его не переделать, ютятся с двумя детьми в одной комнате. Ему бы адмиралом быть, а он все в капитанах третьего ранга ходит.

Раздался звонок, хозяин пошел встречать гостя.

Они проговорили до вечера и ударили по рукам.

Через месяц капитан третьего ранга Федоров заселился пока в гостиничный номер вместе с семьей. Но супруга была довольна, заранее выбрав себе квартиру в строящемся доме. Долго терпели, проживая в однокомнатной квартире, а несколько месяцев можно и подождать. Он подобрал себе во Владивостоке еще с десяток офицеров, и они все вместе прибыли на объект.

Словно гора с плеч свалилась с Михайлова, Федоров взял в свои руки не только военные цеха, но и учебный центр, формируя преподавательский состав из тех же прибывших офицеров.

Первого сентября состоялась торжественная линейка и построение личного состава военного подразделения. Кроме родителей первоклашек, присутствовало практически все село. С приветственной речью к курсантам учебного центра обратился генерал-лейтенант Михайлов:

— Товарищи курсанты учебного центра, товарищи матросы, старшины и офицеры, рабочие судостроительного завода и жители поселка, сегодня, первого сентября, открываются двери учебного центра нашего судостроительного завода. Мало кто помнит уже сейчас, что судостроительный завод начал свою деятельность еще при царе-батюшке на берегах Лены в устье реки Тутура. Много воды утекло с тех пор, но завод, переместившийся на несколько километров по течению, продолжает работать, на нем трудятся ваши отцы и матери, товарищи курсанты. Уже нет тех старых пароходов с лопастными колесами по бокам без привычных нам гребных винтов. Ваши родители производят суда класса река-море, которые добросовестно трудятся в гражданском флоте России. Вы же, наши сегодняшние курсанты и будущие выпускники учебного центра, станете строить современнейшие боевые катера на подводных крыльях, которые станут на охрану рубежей нашей Родины. Эти боевые корабли не имеют аналогов в мире. Они способны догнать и задержать любой корабль-нарушитель, а в случае необходимости успешно противостоять любым иностранным кораблям, посягнувшим на нашу страну и ее народ. И эти катера станете делать вы, товарищи курсанты, своими руками на радость и гордость своих родителей, жителей поселка. Но этому надо еще научиться. Поэтому вперед, к освоению знаний. Приказываю: торжественное построение считать законченным, командирам учебных взводов развести курсантов по классам.

Под звуки торжественного марша курсанты повзводно входили в классы, еще немного пахнущие краской и новой учебной мебелью. Отдохнув и набравшись сил за лето, они приступили к новым занятиям в полувоенном учебном заведении.

Михайлов вспомнил и улыбнулся — пару месяцев назад начальник отдела кадров докладывала ему о девяноста восьми заявлениях. В учебный центр сейчас вошли сто пятьдесят человек.

* * *

Внезапно наступившие холода сковали землю, а выпавший снег утеплил ее. Снова наступила длинная зима, в этом году морозная и снежная одновременно. Солдаты строительного батальона заканчивали внутреннюю отделку зданий. Двадцать домов на два хозяина с приусадебными участками полностью готовы и в них заселялись прибывшие офицеры, пожелавшие иметь такой дом. Часть офицеров ждала квартиры в трехэтажном доме.

Две недели оставалось до нового года, люди готовились к празднику. Офицеры уже присмотрели себе мебель и бытовую технику — через неделю намечалось торжественное вручение ключей. Прибыли офицеры медицинской службы и тоже уже подобрали себе жилье.

Этот год встречали особо торжественно, с салютом из нескольких орудий, специально доставленных для этих целей. Гулянья продолжались всю новогоднюю ночь, и только под утро поселок затих, успокоился, закурился морозным туманом на рассвете, окутавшим голые ветки берез пушистым инеем.

Военные медики отдыхали недолго. Третьего января они приступили к монтажу доставленного оборудования, чтобы стационар и поликлиника могли полноценно работать после новогодних каникул. Одиннадцатого января генерал Михайлов с начальником медицинской службы торжественно открыли лечебное учреждение. Присутствующие врачи местной больницы откровенно завидовали в хорошем смысле этого слова новому зданию и особенно современному оборудованию. «Нам бы такое», — говорили они, не стесняясь.

«Объект ╧21», так именовалось подразделение и военный завод в генеральном штабе. Его командир имел широчайшие полномочия, в том числе присвоение воинских званий до полковника, капитана первого ранга включительно. Такое подвластно лишь командующим округам.

Технически объект был готов к работе, оставалось последнее — дождаться выпуска учебного центра. Постепенно начали завозить металл и оборудование для аэробаржи. Так именовал Михайлов будущее создание первого транспортника для дешевой перевозки материалов. Аэробаржу проектировали индивидуально с целью перевозки достаточного количества грузов по малой воде. Собственно это и была баржа на воздушной подушке с двумя мощными турбовинтовыми двигателями. Тем самым объект обеспечивал себя дешевым транспортным средством.

Михайлов вышел на мол к берегу Лены. Могучая река вскрывалась весной по-особому. Таяние льдов начиналось с верховий. Вода и льдины напирали на нетронутый лед внизу, образуя торосы и поднятие уровня реки. Льдины сметали на своем пути все, и бетонный мол защищал пристань от последствий стихии.

Проложенные рельсы мостового крана шли от вертолетной площадки сквозь цеха до самой воды, что позволяло произвести быструю разгрузку.

Михайлов стоял на морозе, кутаясь в полушубок. Он вышел на берег глотнуть свежего воздуха, как часто делал подобное на Тутуре, особенно летом. Мысли витали где-то на производстве, он смотрел на заснеженную сопку на другом берегу и словно не видел ее. Работа… Она зомбировала его и даже дома он находился словно в трамвае, идущим в цеха или заводоуправление.

Он скинул наваждение, словно очнувшись, набрал в грудь воздуха, вздохнул еще пару раз глубоко и поплелся домой.

Циферблат времени шел по кругу без остановки, пришла пора ручьев, первого тепла и солнца. После майских праздников выпускники учебного центра вышли на работу в новые цеха. Они знали, что первым их судном станет транспортник, который и станет обеспечивать бесперебойным снабжением производство военных кораблей.

Михайлов вызвал к себе Топоркова, попросил принести им кофе.

— Присаживайся, Константин, разговор у нас длинный будет. Поведаю тебе одну давнюю историю.

Михайлов уселся поудобнее в кресле, отпил глоток кофе и продолжил:

— По молодости лет на начало Афганской войны я не попал, но конец ее застал прочно. Как-то сопровождали мы колонну, и командир решил срезать путь, отклонившись от намеченного маршрута. Прав он был или нет, не мне судить, но столкнулись мы нос к носу с караваном духов. Среагировали мгновенно, приняли бой и уничтожили караван со стингерами, как потом оказалось. В том бою я подстрелил одного американского инструктора — молодой здоровый парень, видимо, мне ровесник. У нас по счастливой случайности убитых и раненых не оказалось. Я вынул пулю у американца, перевязал его. Не помню дословно, но что-то бросил ему обидное в лицо, типа из-за таких сволочей, как он, гибнут нормальные русские парни, никто его, гада, сюда не звал, мотал бы в свою Америку и дергал негритосок за сиськи. Хорошо помню, как его звали — Сэм Уокер. Отправили его в штаб, он сбежал по дороге, уничтожив двух сопровождавших солдат. Забылось все понемногу. А через месяц слышу, что кто-то ночью тихонько трясет меня за плечо. Открыл глаза, уткнувшись сразу в ствол автомата. Это Сэм Уокер пришел меня поприветствовать, бросить и мне в лицо, что я здесь гость незваный и пора домой девок щупать. Заявил, что не убьет меня, но ответит равнозначно. Как он попал в наше расположение и как ушел — одному Богу известно. Меня раненого отправили в госпиталь.

Михайлов замолчал ненадолго, снова отпил глоток кофе и продолжил рассказ:

— Третий раз мы встретились с Сэмом Уокером на одном из перевалов, попав в уготовленную ловушку, приняли бой. Больше половины тогда полегло наших солдат, крепко в засаду попали и чудом выпутались благодаря подошедшим вертушкам. В том бою я сразу Уокера узнал. Прицелился и попал, жаль, что не насмерть, снова ему повезло, хотя тогда считал, что убил его. Вскоре нас вывели из Афганистана и мы более не встречались. Я получил информацию из ГРУ. Сейчас, как выяснилось, этот Сэм руководит отделом в Лэнгли, это его людей задерживали здесь. Тогда он не знал, а сейчас знает, что я здесь и не преминет сделать ответный ход. Вот и вся информация, господин полковник, к размышлению.

Топорков взволнованно произнес:

— Товарищ генерал, я составлю план действий и представлю на утверждение. Необходимо немедленно усилить вашу личную безопасность и вашей семьи тоже.

— Здесь ты не прав, Костя, моей и семейной безопасности ничего не угрожает. На войне, а она между нами оказалась незаконченной, между отдельными бойцами иногда возникают особые отношения. Так, например, играют между собой в кошки-мышки снайперы или что-то подобное. Нет, Уокер убивать не станет, скажу больше — он категорически запретит это делать. Убить — нет, ему надо своими руками нанести ранение и уже после выздоровления он снова может играть белыми. Но появиться здесь самому — надо быть полностью обезбашенным. Хотя… полной уверенности у меня в этом плане нет. Мы обыграли его в прошлом году. Теперь он постарается обыграть нас. Только после этого с вероятностью два-три процента может появиться здесь лично. Прошу исходить из этой информации при разработке плана выявления и уничтожения агентуры противника. Я разговаривал по закрытой связи с руководством ГРУ, они возьмут по возможности на заметку передвижение Сэма Уокера. Если появится в России, сообщат немедленно.

Информация генерала обеспокоила, озадачила Топоркова. Он не хотел перечить Михайлову в плане личной безопасности, усиливая охрану, но инструктаж все же провел, кое-что улучшил в техническом плане. В небольшом пятитысячном поселке новые люди заметны сразу, это несколько облегчало задачу, и полковник пытался понять действия вражеской агентуры. Они, конечно, могли пойти старым проверенным способом, но наверняка придумают что-нибудь новенькое. Судя по словам генерала, этот Уокер тот еще гусь, давно работает в спецслужбах. Умен, упрям и амбициозен. Топорков долго рисовал, писал и чертил разные черновые схемы проникновения и работы вражеской агентуры. Собственно секретов еще никаких на заводе не было, они появятся лишь через год, но Уокер об этом не знает.

Михайлов частенько посещал заводские цеха: как новые, так и старые. Судостроительный завод, принадлежавший ему на праве личной собственности, разросся неимоверно. Новые строения уже принадлежали государству. Михайлов владел только сорока девятью процентами акций.

Он всегда останавливался после входа в ангар, окидывая взглядом громадину, в которой легко мог развернуться любой тяжелый самолет, а длины хватило бы для взлетного разбега малой авиации. В нем свободно перемещался мостовой кран с высотой подъема груза на тридцать шесть метров.

Михайлов подошел к рабочим, бывшим курсантам учебного центра.

— Добрый день, парни, как настроение? — поинтересовался он.

— Здравия желаем, — ответили они, — настроение боевое — руки чешутся, а глаза хотят видеть результат, — парень кивнул на висевший рисунок аэробаржи, — с трудом верится, что такое мы сделаем сами.

— Сделаете, родные мои, сделаете. И не то еще вам по силам. Рабочий — звучит гордо. Лет через десять снимут фильм про военных моряков, а каждый из вас, сидя у телевизора, с гордостью скажет: этот кораблик я, мы делали. Каждый шовчик и клёпачка нам знакомы не по рассказам.

Михайлов, загадочно улыбнувшись, прошел дальше, осматривая уже начавший формироваться корпус изделия. Его размеры выверялись с учетом ширины пролетов моста, построенного недавно ниже по течению Лены и соединившего поселок с БАМом. Следующей весной аэробаржа должна доставить на завод первые грузы.

Довольный он вернулся в кабинет. Внезапно в памяти вспыхнуло и исчезло лицо Уокера, оставляя в груди гнетущую тревогу. Оно словно твердило: теперь мой ход. Он подошел к окну, глянув на припаркованный служебный автомобиль у входа в заводоуправление, вызвал к себе Топоркова.

— Константин Александрович, необходимо загнать мой автомобиль за первые ворота, удалить посторонних и осмотреть машину на предмет взрывных устройств. Фактами не располагаю, но интуиция подсказывает мне, что у нас появился незваный гость. Если обнаружите мину, то ничего не предпринимайте, сначала доложите.

Озадаченный Топорков выскочил из кабинета, постоял несколько секунд, приходя в себя, нашел водителя, попросил, чтобы он въехал на территорию. Взрывное устройство обнаружили практически сразу под правым передним крылом машины. Полковник немедленно доложил генералу, что мина найдена.

— Все-таки сам приехал, сволочь, — озлобленно проговорил Михайлов.

— Это вы о ком, товарищ генерал?

— Неважно. Взрывное устройство наверняка дистанционного управления, поэтому машину отгоните на берег в безлюдное место, куда не достанет сигнал с пульта, мину поместить под саперный колпак, позже взорвем. Теперь посмотрим, что у нас находится у заводоуправления поблизости, откуда можно подать сигнал к взрыву. Он должен видеть своими глазами, что я сел в машину. Таких всего два места — жилые дома напротив. После взрыва преступник должен немедленно покинуть поселок, понимая прекрасно, что его прочешут вдоль и поперек. Он выйдет огородом на параллельную улицу, там наверняка припаркован какой-нибудь транспорт, скорее всего мотоцикл, на котором можно добраться до леса. Километров тридцать по тайге, минуя кордон на переправе у Пономарёва, а дальше изъятым транспортом в соседний район и город. Эти два дома с огородами необходимо взять в плотное кольцо и сжимать его до обнаружения Уокера. Полагаю, что именно он находится здесь. Действуйте, полковник, удачи.

Саперы отогнали автомобиль генерала на мол, сняли мину, отнесли в безлюдное место и положили под специальный бронированный колпак. Машину вернули на место, водитель выехал из ворот. Через минуту к ней вышел Михайлов, но не сел в нее, а стал что-то обсуждать с вышедшим вместе с ним мужчиной, наблюдая за улицей. Он прекрасно видел, что морские пехотинцы уже заняли свои позиции у обоих домов, готовые ворваться внутрь по первому же сигналу. Но им в разработанном плане отводилась неглавная роль.

Уокер, а это был именно он, злорадно ухмылялся про себя, наблюдая в окно. «Ничего, я не тороплюсь, сейчас ты сядешь в свой гробик и поедешь на тот свет, — шептал он одними губами, наслаждаясь предвкушением взрыва, который положит конец их противостоянию, — я жду, это даже приятно, когда все происходит медленно и не сразу».

Он держал в руке пульт дистанционного управления и упивался картиной из окна, забыв про свой тыл. Морские пехотинцы прочесали огороды с параллельной улицы и уже заходили во двор, но Уокер ничего этого не видел, находясь в состоянии эйфории злодейства.

Мужской голос, раздавшийся внезапно в доме, заставил его вздрогнуть.

— Руки, держим на виду руки и медленно поворачиваемся, без резких движений, — скомандовал Топорков.

Уокер повернулся, глянул на мужчину в гражданском и двух морских пехотинцев с автоматами. Ухмыльнулся, безошибочно называя прибывшего:

— Я не выиграл, но и ты проиграл, Топорков. Машину разминировали — ваша победа, но на пульте две кнопочки, — он кивнул головой в сторону угла дома, где сидели на стульях связанные хозяева дома, обвешанные взрывчаткой, — ты дашь мне уйти, полковник, через огород и никто не пострадает. Медленно кладем оружие на пол и идем в угол поближе к хозяевам дома. Шевелитесь ребятки, шевелитесь, — командовал он с ухмылкой.

— Можешь пульт этот в задницу себе засунуть, — обозлено произнес Топорков и кивнул морпехам.

Они мгновенно скрутили Уокера. Тот моргал непонимающими глазами, все еще нажимая на кнопки пульта. Топорков забрал его, вбежавшие саперы сняли взрывчатку, унося ее на безлюдный берег реки, к уже имеющейся там.

— Ты прав только в одном, Уокер, машину мы разминировали, сигнал заглушили, остается рассказать детали и понести наказание. Уведите его.

— Минутку, полковник, — попросил задержанный, — как вы узнали? Вычислить меня было невозможно. Интуиция Михайлова?

— В этом мире нет ничего невозможного, особенно, если живут на свете такие гниды, как ты Уокер, — ответил Топорков.

Задержанного обыскали, увели и полковник направился к Михайлову.

— Товарищ генерал, сообщить в центр о задержании Уокера или вы хотите допросить его лично? — спросил Топорков.

— Доложите, полковник, но позже. Пусть пока остынет в камере, я дам указания, когда время наступит, — ответил Михайлов. — Как ты считаешь, Костя, как бы поступил американец на моем месте?

— Уокер?.. Полагаю, что он бы проводил допросы лично с применением психотропных и физических средств. В конечном итоге запрятал бы вас в какую-нибудь закрытую тюрьму с невыносимыми условиями пожизненно. У него есть понятие демократии, международной конвенции по правам человека и так далее. Но вся беда в том, что подобные правила должны действовать во всем мире повсеместно за единственным исключением — они не распространяются на него. Всем нельзя, а ему можно. В целом это не только его правила, это политика США.

Михайлов ничего не ответил. Он еще не определился для себя в главном — встречаться ли с Уокером лично? И что делать с ним потом? Топорков видел, как застыл в одной позе генерал, глядя в окно и размышляя. Позже произнес тихо:

— Пожалуй, я не стану встречаться с человеком, на которого не распространяются мировые правила. И слышать о нем не хочу.

Михайлов повернулся и вышел из кабинета. Топорков уяснил не отданный приказ генерала и приступил к действиям. Через несколько дней на его стол легла служебная записка с грифом «совершенно секретно». В ней сообщалось о предотвращенном террористическом акте американских спецслужб. Задержанный в ходе проведения операции Сэм Уокер, начальник одного из отделов Лэнгли, дал признательные показания об агентурной сети в России. В ходе этапирования в центр Уокер напал на конвой и был уничтожен.

* * *

Небольшая суета заполонила воскресное утро эйфорией поездки в Михайловку. Светлана выключила телевизор и на вопросительный взгляд мужа пояснила:

— Надоело… Уже второй год или больше все новости с Украины начинаются, как будто в мире и нашей стране больше ничего не происходит.

— Но там же люди гибнут, стреляют, — возразил Борис.

— И что теперь — три четверти эфира этим занимать ежедневно? Я им соболезную, но наши журналисты меры не знают. Вначале в Майдан уцепились… типа Янукович все хочет миром решить… дорешался, когда надо было жесткие меры принять и предотвратить события, он сопли, простите, жевал. Сейчас у нас, паразит, прячется. Такая же сволочь, как и Горбачев, живущий в Германии.

— Круто ты с ними Света, — усмехнулся Михайлов, — я понимаю, что из нашего дома мировыми событиями управлять легче, чем из Киева или Москвы…

— Не подкалывай, — огрызнулась Светлана, — Андрюшенька в памперсах поедет. Как думаешь, с собой одни или пару взять на замену?

— Не на руках тащить, — ответил Борис, — возьми два. Еду собрала?

— Нет еще. Не знаю, сколько брать с собой — вечером домой или на ночь останемся?

— Бери с запасом, на месте определимся, как быть. По моему поручению Топорков дом продал, который был на Зинаиду Наумову записан официально. Отдам деньги деду Матвею, скажу, что Зинаида перевод отправила, пусть порадуются родители.

— Какой дом, у Зинки здесь никогда дома не было? — удивленно переспросил тесть.

— Длинная история, отец, шпионы его купили, а на Зинаиду оформили. Не пропадать же добру.

— Да, верно, правильно, Борис, ты решил, правильно, — согласился тесть.

Собирались долго, суетились чего-то, но Борис не вмешивался. Женщины — есть женщины. Наберут продуктов, как на несколько дней. Все в баночки-скляночки упакуют.

Охрана не соглашалась отпускать одного Михайлова с семьей, но с генералом спорить сложно — приказал и все.

Лэнд Круизер катился по гравийке легко. Но после понтонного моста через Лену пошла проселочная дорога с ямами и ухабами деревенского бездорожья. Где-то можно было развить скорость до сорока километров в час, а где-то переключаться на пять-десять километров. Через час Михайловы добрались до своего деревенского дома. Ничего не изменилось, но всей семье показалось, что дом встречает их посеревшей обидой.

Борис открыл ворота, загнал джип во двор. Первой из машины выпрыгнула Валерия, огляделась. В багажном отделении радостно повизгивали собаки, Соболь и Шарик, которых тоже взяли с собой. Они рвались наружу, пытаясь выскочить через сиденья и головы в открытую дверь. Михайлов открыл багажник, выпуская собак на улицу, они сразу же обежали двор, пометили его, вернулись к хозяевам, поластились и, словно спрося разрешения, убежали в огород.

— Ты здесь родилась, доченька, — произнес ласково Борис, — нравится? Это твой родной дом.

— Не нлавится, — еще не выговаривая букву «р», ответила она, — маленький какой-то и селенький. Наш дом лучше.

— Конечно лучше, — с улыбкой согласилась Светлана, — но это тоже наш дом, здесь твой папа родился и ты. Еще один дом у нас есть, там бабушка с дедушкой родились и я. Пойдешь его смотреть с дедушкой и бабушкой?

— Ладно, посмотлю. Мы с папой здесь лодились, ты с бабушкой и дедушкой, а Андлюша где тогда лодился? Он что ли бездомный?

Родители засмеялись, Светлана ответила:

— Радость ты моя говорливая, Андрюша в большом доме родился, в кирпичном.

Валерия насупилась, произнесла с обидой:

— Андлюше повезло, он богатенький Булатино, а мы бедные все. Тоже хочу в кирпичном доме лодиться.

Михайловы и Яковлевы рассмеялись от души…

— Ты где это про богатых Буратино слышала, доченька? — спросил отец.

— Дядя Костя говолил, — ответила она.

— Понятно, — все еще не мог успокоиться Борис от смеха, — все дома, Валерочка, кирпичный дом, этот и дедушкин с бабушкой — это наши дома, твои и Андрюшины.

— Ладно, согласна. Пойдем, деда, длугой дом смотреть.

Яковлевы с внучкой ушли, Борис вынес из дома детскую кроватку, поставил ее во дворе в тенек.

— Тепло на улице. Пусть с нами здесь будет.

Он положил сына в кроватку, Светлана занесла продукты в дом, включила холодильник, который не забрали с собой в поселок, как и всю мебель, зная, что будут приезжать сюда, как на дачу.

Первыми появились во дворе дед Матвей с Валентиной. Поздоровались, обнялись по-соседски.

— Вчера вас поджидали, в субботу, — заговорил Матвей, скручивая цигарку, — скучно без вас стало, неуютно и серо. Автолавка приходит, врачи приезжали, осмотрели всех, послушали. Вроде бы лучше стало, ан нет, вас никто не заменит.

Матвей прикурил самокрутку, замолчал, попыхивая дымком, потом спросил:

— Андрей с Ниной не приехали, в поселке остались?

— Приехали, пошли внучке дом показывать свой, скоро вернутся. Какие у вас новости?

— Дак… это… Какие у нас могут быть новости? — со вздохом произнес Матвей. — Трактор, вот, сломался, отслужил свое полностью, но Колька обещал не оставить в беде деревню. Мужик он неплохой, сам знаешь, но во все дома и дров привезти не сможет — работать-то тоже надо и отдыхать.

— Ясно, Матвей, а ты говоришь новостей нет. Эту проблему я решу, будет у вас новенький трактор. Прямо со следующей недели и будет.

— На тебя вся надежда и была, Борис Николаевич, так и говорил народу, что приедешь и разберешься. Понимаем, что у вас и своих проблем хватает на заводе, но нам совсем без дров не обойтись, сам знаешь.

— Я же все-таки ваш депутат, Матвей, как же я брошу вас?

— А-а, — махнул он рукой, — причем здесь депутат? Если человек хороший, порядочный, то он и без мандата все сделает от него зависящее, я так понимаю. А депутаты всю жизнь были, только толку от них не было. Мы газет не читаем, телевизор не смотрим, людей по делам видим, а не по болтовне.

Дед Матвей замолчал, отрывая кусок газеты и насыпая в нее табак, скрутил цигарку, послюнявил и чиркнул спичкой, прикуривая. Какие-то совсем невеселые у него глаза сегодня, подумал Михайлов. Валентина молчит и тоже глаза грустные. Что-то гложет Наумовых, и помалкивают они вместе о причинах. Наверняка чует родительское сердечко беду, вот и тоскуют они без общения с дочерью.

— Да-а, — протянул неопределенно Михайлов, — не напишешь сюда, не позвонишь. Хотя написать, конечно, можно, но кто сюда письмецо понесет? Я недавно на почту заходил, там весточка от Зинаиды вам есть. Письмо не стала писать, не знаю почему, но перевод отправила, все у нее хорошо, если денежки появились. Не забывает она вас, деньгами решила порадовать.

— Правда?! — всплеснула руками Валентина, — перевод отправила? А я все ее во сне вижу. Разговаривает со мной, прощения просит, а сама словно неживая стоит где-то в лесу, потом исчезает, как туман, рассеивается. Не знаю, как тот сон толковать, чует сердечко недоброе, щемит и понять не могу — почему?

У Михайлова у самого сжалось сердце, глядя на материнские страдания, пересиливая себя, он произнес бодро:

— Все хорошо, господа родители, Зинаида работу себе неплохую нашла, перевод сделала, — он достал деньги, протянул матери сорок тысяч рублей, — я взял их на почте, расписался за вас. Расстались вы в последний раз в ссоре, вот и переживаете все вместе, поэтому снятся сны непонятные. Но все хорошо, главное — дочь вас помнит и не забывает, хоть деньгами, но весточку шлет добрую. Не волнуйтесь, сейчас в стране кризис, с работой напряженка, в отпуск никто не отпустит. Пройдет время и все наладится.

Валентина пересчитала деньги.

— А че так много?

Михайлов пожал плечами:

— Не ко мне вопрос. Видимо зарабатывает неплохо, подкопила чуть и отправила, чтобы родители не беспокоились.

— На душе полегчало, но все равно видеть ее хочется, — произнесла Валентина, — пойду, отнесу деньги в дом.

— Я тоже пойду, — дед Матвей встал со скамейки, — вы отдыхать приехали, а мы тут со своими проблемами.

Он повернулся и направился домой, словно не поверив ни в перевод, ни в весточку от дочери. Михайлов прикурил сигарету, глянув на Светлану, произнес негромко:

— Со своими проблемами… Помочь людям — дело важное и нужное. И помогу. Только действительно ехать сюда иногда неохота, хоть и дом родной — то тот придет, то этот… Всем что-то надо, всем помоги. Да, Бог не обделили мозгами и удачей, приходится расплачиваться общением, когда мечтаешь побыть с семьей.

Он встал и пошел через огород к речке. Светлана ничего не ответила, проводила его взглядом, постояла минутку и взяла на руки Андрюшу, двинулась следом. Пусть возьмет на руки сына, постоит с ним, посчитала она, это отвлечет от грустных мыслей, родная кровинушка согреет душу и предаст сил.

Михайлов смотрел на сына… Подрастет, пойдет в школу, потом ВУЗ. Вернется ли он сюда, позовут ли его корни Родины, как позвали меня в свое время?

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13