Преступник [Орхан Кемаль] (fb2) читать онлайн

Орхан Кемаль

«ПРЕСТУПНИК»

1

Пронзительно зазвенел будильник. Шесть часов утра.

Ихсан-эфенди^[1], бывший служащий почтово-телеграфного управления, торопливо потянулся к ночному столику, и тревожные звуки смолкли. Старик боялся разбудить молодую жену Шехназ: она спала в соседней комнате.

Ихсан-эфенди сел в постели, долго тер кулаками воспаленные от бессонницы глаза. Так было каждый раз: если он видел во сне Сакине-ханым, свою первую жену, то просыпался и уже не мог уснуть до рассвета. А утром не хотелось вставать. Лежать бы вот так на спине, смотреть в одну точку, ни о чем не думать, ничего не делать — лежать и лежать…

Ихсан-эфенди зевнул.

Как хорошо и спокойно жил он год назад! Разве приходилось ему тогда подниматься так рано и мыть посуду? Никогда! Жена вставала чуть свет, спускалась на кухню, разжигала примус, — грела воду, мыла оставшиеся с вечера грязные тарелки, а потом накрывала на стол и варила кофе. Когда завтрак был готов, она садилась около его постели и ждала.

Ихсан-эфенди просыпался от чудесного аромата кофе. Его взгляд встречался со взглядом жены. Пусть глаза ее запали и поблекли — в них — по-прежнему светилась любовь.

На двадцатом году супружеской жизни Сакине-ханым родила сына. Роды иссушили ее — остались кожа да кости. Но она не унывала и, как раньше, покорно несла бремя хлопот по дому. Бедняжка не сердилась даже тогда, когда муж, в те времена еще Ихсан-бей^[2], возвращался домой мертвецки пьяным. Бывало, на часах давно уже за полночь, а она все сидит у окна и терпеливо ждет.

Вот и в эту ночь Ихсан-эфенди опять видел во сне покойную жену. Она стояла внизу, в полумраке кухни, согнувшись над корытом с бельем. У нее были добрые усталые глаза. «Ах, Ихсан-бей, — тихо сказала она. — Вы ли это? Вы — и на кухне! Моете посуду, и жена вас колотит. А прежде вы сами по любому пустяку поднимали крик, швыряли в меня подносы. Что с вами стало? Вспомните, ведь вас когда-то называли Бомбой!..»

Ихсан-эфенди вздохнул. Да, в управлении его и правда называли Бомбой. Славное было времечко! Теперь все не так.

Вечерами Ихсан-эфенди заходил в какой-нибудь трактир у Балыкпазары^[3] и до полуночи сидел там со своими друзьями, бывшими членами партии «Единение и прогресс»^[4]. Они ругали новые порядки, грозились отомстить за «мучеников» — Джавида, доктора Назыма и Кара Кемаля^[5]. Как пили, как отводили душу!.. А когда расходились по домам, каждый из них действительно напоминал бомбу, готовую вот-вот взорваться.

А дома! Тут они храбро вымещали свою бессильную злобу на женах. Ведь те не могли ответить на побои. Чего только не приходилось терпеть бедным женщинам! С утра до вечера хлопотали они по хозяйству, готовили, скребли полы, мыли посуду, стирали, штопали. А потом до поздней ночи ждали мужей, чтобы при первом же стуке открыть дверь.

Ихсану-эфенди, самому буйному в этой компании, не приходилось стучать вовсе. Едва он касался железного кольца, как дверь перед ним открывалась, словно по волшебству. Но и это не спасало Сакине-ханым. Муж начинал допытываться, почему она до сих пор не спит? Почему?..

С налитыми кровью глазами он распахивал дверцы шкафа, карабкался на чердак, заглядывал в чулан, осматривал каждый уголок, казалось, готов был залезть даже в мышиные норки. Он искал любовника. Не помогали ни слезы, ни клятвы на коране. На слабую, маленькую женщину обрушивались его тяжелые кулаки. Она должна была сказать правду, Только правду: кого она ждала?

А потом… Потягивая как-то вино, Ихсан-эфенди засмотрелся на молодую служанку Шехназ. Зеленые, с золотистой искоркой глаза… Подрагивающие при ходьбе полные груди… Стройная, обтянутая платьем фигура… Кровь ударила в голову старику. С проклятиями швырнул он яичницу прямо жене в лицо.

Как все изменилось с тех пор! И прошло-то ведь всего девять месяцев.

Ихсан-эфенди уже не заходит в трактиры у Балыкпазары, не проводит вечера со своими единомышленниками по партии «Единение и прогресс». Нет у него и покорной, безропотной жены. Он уже не бросается подносами. Это в прошлом. Теперь Ихсан-эфенди очень рад, если ему удается хоть изредка забежать в квартальную кофейню, пропустить стаканчик да сыграть партию в нарды^[6], домино или карты. И благодарит аллаха, если по утрам на фабрике, где он работает после ухода на пенсию, никто к нему не пристает, не спрашивает, посмеиваясь, о молодой супруге.

Ихсан-эфенди постепенно смирился с тем, что ему приходится мыть посуду, что Шехназ колотит его туфлей или щипцами для угля, и даже с тем, что он не может выпить со своими старыми приятелями. Но шутки и насмешки сослуживцев, вечные расспросы о жене были по-прежнему невыносимы!

Ихсан-эфенди ненавидел мир и людей. Убежать, уехать бы куда-нибудь далеко-далеко! Ах, если бы были деньги! Тогда бы он нашел такое место, где наконец-то можно обрести покой. Построил бы за городом дом с кофейней внизу, двумя комнатами и кухней наверху. Замечательно!

Но мечты оставались мечтами. Не удалось ему скопить денег в почтово-телеграфном управлении, где он занимал должность бухгалтера. А что заработаешь на фабрике? Здесь он был только простым инкассатором.

Относя почти ежедневно в банк или на фабрику тысячи лир, он испытывал страх и до боли сжимал ручку своего тяжелого черного портфеля. Главное — уберечь казенные деньги! Все может быть! Недаром газеты каждый день рассказывают страшные истории. Нападут неожиданно грабители, стукнут чем-нибудь по голове, оглушат — и прощай, портфель! Как потом убедить начальство в своей невиновности? Подумают, что все это подстроено им, отдадут под суд, засадят в тюрьму. Тюрьма!.. На лбу Ихсана-эфенди выступал холодный пот. Правда, он слышал от одного старого приятеля, сборщика налогов, что в тюрьме старикам лучше, чем молодым. Особенно если у них водятся деньжата. Дают кое-что сварить, купить. Ну, а много ли ему надо? Приятель-то знает — сам сидел за растрату. Может, оно и так, но что будет с мальчишкой, с женой?

Сын, на худой конец, поедет к тетке, будет учиться или работать. Как-никак мужчина! А жена? Что будет с нею? Шехназ молода, привыкла к беспечной жизни. А пудра, румяна, губная помада, карандаши для бровей! Сколько на все это уходит денег! Его пенсии и заработка едва хватает, чтобы сводить концы с концами.

Шехназ! Радостная улыбка озарила морщинистое лицо старика. Пусть жена не позволяет ему выпить даже раз в месяц, пусть бьет туфлей, заставляет возиться на кухне и бросает на ветер деньги! Он ничего не пожалеет ради нее! Пусть говорит: «У тебя разит изо рта, ты храпишь». Пусть не хочет с ним спать в одной постели. Все равно он не обидится.

Ихсан-эфенди встал и, как был, в одном белье, бесшумно, на цыпочках, вышел в переднюю. Дверь в комнату Шехназ была прикрыта. «Закрыта или заперта? — подумал он. — Наверно, она еще спит?»

Старик заглянул в окно рядом с дверью: тюлевая занавеска была отдернута. В утреннем полумраке виднелась кровать. Жена спала, зажав стройными ногами край одеяла. Тонкая розовая рубашка плотно обтягивала грудь. Сердце Ихсана-эфенди сильно застучало.

Будь что будет, но он должен войти! Даже если она рассердится и прогонит его.

Ихсан-эфенди положил на подоконник овальные очки в серебряной оправе и тихонько толкнул дверь. Она со скрипом открылась.

Чутко спавшая Шехназ проснулась. Опять этот противный старик! Она ненавидела мужа. Не только за дурной запах изо рта и храп по ночам. Он погубил ее молодость; он боялся ее, мыл посуду, безропотно терпел побои.

— Что тебе надо? Почему не даешь мне спать? — Шехназ вскочила с постели.

На лице Ихсана-эфенди, странном без очков, появилась беспомощная улыбка, он проглотил слюну.

— Слышишь?

Она трясла его за плечи.

— Да отвечай же, ну!..

Соседки часто говорили ей: «Как ты живешь с таким стариком? Ведь он тебе в деды годится! Его бы надо звать дедушкой, а не мужем». Шехназ вспомнила об этом. Гадкий, гадкий старик! И до чего же он противен без очков!

— Убирайся отсюда! Убирайся! — закричала она и схватила туфлю.

Ихсан-эфенди быстро закрыл за собой дверь, вздохнул, взял с подоконника очки и побрел вниз.

2

На кухне сын разжигал примус. Ихсан-эфенди удивился. После смерти матери мальчик ничего не хотел делать по хозяйству. Ну, а если приказывала мачеха, то у него, казалось, отнимались руки. Шехназ сколько раз говорила: «Образумь мальчишку, или у меня, честное слово, терпение лопнет!» А что он может? Бить сына, кричать на него? Нет, только не сейчас. Много ли времени прошло с тех пор, как умерла Сакине-ханым?

Джевдет тоже видел во сне мать. И теперь думал о ней. Она приходила почти каждую ночь. Как и при жизни, обнимала его, целовала, гладила по голове, а потом спрашивала: «Не обижают ли тебя отец с мачехой, сынок? Не бьют ли?»

А сегодня тихо сказала: «Наверное, твой отец не любил меня. Смотри, как он ухаживает за мачехой! Сам разжигает примус и даже моет посуду…»

Джевдет вспомнил, как отец приходил пьяный и придирался к матери по всякому пустяку, швырял ей в лицо подносы, бил, таскал за волосы. Разве она умерла бы так рано, если бы этого не было! А теперь вот хозяйкой в доме стала служанка. «Сынок, — опять услышал Джевдет голос матери, — он все-таки твой отец. Не перечь ему. Хватит с него и того, что он терпит от этой злой женщины. Пожалей его. Подумай, что будет с тобой, если и он умрет? Что ты тогда будешь делать? Встань сегодня пораньше, помоги ему, разожги примус, нагрей воды для посуды, приготовь чай, сынок!» Если бы не мать, разве — он стал бы возиться с этим проклятым примусом, который никак не хочет гореть!

Ихсан-эфенди погладил сына по голове: мальчик вздрогнул и сердито обернулся.

— Ты разжигаешь примус? — спросил Ихсан-эфенди.

Джевдет разозлился: «Как будто сам не видит! Уж не думает ли он, что я боюсь мачехи и поэтому встал так рано?»

— Я тебя спрашиваю!

— Не видишь разве…

— Что с тобой сегодня?

Джевдет стиснул зубы. Швырнуть бы сейчас на пол этот примус, разбить грязную посуду. А потом стукнуть чем-нибудь чужую женщину с кошачьими, зелеными глазами!

— Отвечай же!.. Оглох, что ли? — снова произнес отец.

— Не нравится, разжигай сам!

Джевдет подошел к крану, пустил воду и намылил перепачканные руки. Чего пристает? Что ему нужно?.. Теперь еще, пожалуй, подумает, что он любит или жалеет его. Ну нет!

Он со злостью закрыл кран и, не глядя на отца, прошел в свою полутемную комнатушку. При жизни матери здесь стоял сундук для продуктов и складывались всякие ненужные вещи. Старье валялось по углам и теперь… Раньше он спал наверху, в комнате матери, которую сейчас занимала мачеха. «Если бы у меня была мама, — думал он, — разве я жил бы в чулане?»

Джевдет долго вытирал руки грязным полотенцем. Постель лежала на полу] Простыня, одеяло и наволочка были грязными и рваными. На полу валялись журналы с цветными картинками, книжки о знаменитых сыщиках: Джингезе Реджаи, Факабасмазе Зихни, Картале Ихсане, Нате Пинкертоне, Шерлоке Холмсе, Арсене Люпене. В углу стояла большая лампа с закоптелым треснувшим стеклом.

Джевдет скомкал полотенце, швырнул его на сундук и снова лег.

Теперь, когда он остался на второй год и бросил школу, книги и журналы стали его единственными друзьями. Он перечитывал их по нескольку раз. Ковбои и сыщики были бесстрашными. И Джевдет не боялся своих врагов. Он уступал отцу и мачехе. Но только потому, что дорожил своим достоинством. А вдруг мачеха разозлится и вздумает его побить? Как он переживет такой позор? Нет, надо подрасти, стать сильным. Тогда все будет по-другому. Он отомстит мачехе, из-за которой пришлось сделаться уличным разносчиком, отомстит отцу, который свел в могилу мать, отомстит своим бывшим друзьям: Эролу, Кайхану, Шинаси и этой зазнайке Айле, дочери подрядчика!

С Айлой они вместе ходили в школу, вместе играли у стен «Перили Конака»^[7]. А теперь она смотрела на него так, словно хотела сказать: «Ты стал грязным лоточником, ходишь в грубых башмаках. Мне стыдно с тобой разговаривать».

А Кайхан? «Почему ты бросил школу?» Вот сукин сын, будто сам не знает! Разве я виноват, что отец привел мачеху? Ну, ничего. Пусть они учатся… Пусть становятся докторами, адвокатами. Он тоже не будет терять времени. Поедет в Америку! Никто ему не помешает, вот только надо немного подрасти. Может быть, он, как и Жано, добудет старый мотоцикл, починит его. А потом в пути встретится с верным другом, таким, как Яник^[8].

Он вздохнул.

«Если бы Джеврие была мальчиком! — У него заблестели глаза. — Тогда бы мы сразу уехали! Конечно!.. Но она девочка, ей всего одиннадцать лет. Надо подождать. Потом ведь нужны деньги. Он будет играть на губной гармошке, а Джеврие — плясать. Кто лучше ее танцует?.. Заработаем на дорогу, убежим во Францию, а оттуда на корабле с тремя большими трубами…»

Джевдет задумался. Америка!.. Удивительная страна! Приезжаешь туда, и сразу исполняются все твои желания. Любой мальчишка может стать сильным, красивым, ловким!

Он хотел быть таким, как Храбрый Томсон, помощник Тома Микса из фильма о разбойнике в железной маске.

Глаза у него загорелись.

Томсон по приказанию своего патрона Микса входит в трактир «Зеленая обезьяна» на улице Х, дом 13. Патрон говорит ему: «Томсон, мой Храбрый Томсон. Эти негодяи разорили меня и подняли бунт. Я не могу с ними справиться, только ты сможешь! Прошу тебя, взгрей их как следует!»

Джевдет вскочил на ноги.

Томсон отвечает: «Йес, йес!»^[9] — и идет к разбойникам с платками на шее. Они сидят на высоких табуретках и пьют вино. Недолго думая, он вынимает из карманов узких брюк длинноствольные пистолеты и направляет их на разбойников.

— Камен!^[10] — приказывает он.

Разбойники, бунтовавшие против хозяина Микса, пугаются, поднимают руки, слезают с табуретов. Шутка ли! Сам Храбрый Томсон перед ними! Они и пикнуть не успевают, как он гонит их впереди себя.

Под шумные аплодисменты зрителей Храбрый Томсон выводит разбойников из трактира, проходит перед домом своей возлюбленной Прекрасной Нелли. Нелли сидит у окна. Увидев Томсона, она приветствует его, посылает воздушные поцелуи. Все женщины посылают Томсону поцелуи. Кто еще может сравниться с Томсоном! Никто не может так ловко вскочить на лошадь, никто не умеет так хорошо водить машину. Только Томсон, Храбрый Томсон! Одним ударом кулака он валит сразу пятнадцать-двадцать человек!

Когда-нибудь он будет таким же, как Храбрый Томсон. Ведь он поедет в Америку! А там каждый может стать Храбрым Томсоном. Джеврие?.. Почему бы ей не быть Прекрасной Нелли? Ну, если не Прекрасной Нелли, то «моей сестрой с печальными глазами».

Джевдет засунул руки в карманы и оглядел себя. Брюки цвета хаки с грубыми заплатами сзади, полинявшая голубая рубашка, продранная на локтях. Все это было куплено еще при матери. Отец тогда сердился: «Ты подражаешь этим мерзавцам из фильмов, бродягам, стараешься на них походить, шалопай!»

Джевдет зашагал по комнате.

Да, он хочет стать таким же, как они. Храбрый Томсон — герой, не какой-нибудь трус. Все обиженные должны быть храбрыми! Никому не поддаваться… Его мать терпела. Ну и кем она была?

— Никем, — заключил он вслух.

Да, надо поступать, как Храбрый Томсон, драться с ними, мстить… Как? Вот так.

Он толкнул дверь, отскочил от нее и принял боксерскую стойку.

— Вы против меня? Да? Вот получайте, получайте!

Двумя хуками он свалил всех своих воображаемых противников, гордо выпрямился:

— Так будет с каждым, кто пойдет против меня. А теперь проваливайте. Марш!

Джевдет снова заходил по комнате.

Америка!.. Он будет там года через четыре. Ну, через пять. Тогда его уже никто не удержит! А сколько лет было Жано?

— Шестнадцать, — ответил он сам себе.

— А Янику?

— Четырнадцать.

«Значит, я моложе Яника только на год. Год пролетит быстро. Джеврие будет двенадцать лет…» И если смог убежать Яник, убегут и они!

Отдернув занавеску, Джевдет приложился лбом к стеклу. На другой стороне улицы — «Перили Конак», большой мрачный дом с черными оконными проемами. При виде его Джевдет всегда вспоминает страшные зимние ночи. За окном воет ветер. Мечутся снежные вихри. И вдруг из «Перили Конака» начинают долетать какие-то странные звуки — хохот, вопли и стоны. Он жмется к матери: «Мама, мамочка, боюсь!..» В квартале верили, что «Перили Конак» — нечистое место. Темными зимними ночами там собираются привидения, джинны, ведьмы и пляшут до утра. Матери пугали ими детей, когда те плохо ели, не ложились спать или не шли домой с улицы.

Роскошный особняк «Перили Конак» был построен некогда грозным повелителем правоверных^[11] для какого-то паши. С тех пор прошло много лет. Одни события сменяли другие. Стерлась память о славе именитого хозяина. Люди забыли не только о нем — не помнили и о его наследниках.

Дерево источил червь, стены покоев, как мхом, обросли паутиной, на антресолях поселились дикие голуби и совы, по полу бегали сороконожки. Дом отпугивал даже нищих. Мрачно высился он над кварталом — розоватые со щербинами стены, жутко зияющие темные дыры окон.

3

Яркое утреннее солнце потоками хлынуло в черные оконные проемы «Перили Конака», разгоняя темноту. Сердито захлопала крыльями потревоженная сова и полетела в дальние покои дома, куда не проникал дневной свет; встрепенулись дикие голуби, закачалась паутина. По гнилым доскам пола побежали испуганные сороконожки. Но скоро опять наступила мертвая тишина.

День быстро вступал в свои права. Над городом повис зной. Старенькие кривобокие дома, казалось, покосились еще больше, люди притихли. Голубое небо затянулось пепельной дымкой.

Но у «Перили Конака» было прохладно. Здесь, в тени испещренных рисунками и надписями розоватых стен, собиралась детвора квартала. Мальчики и девочки читали приключенческие книжки, играли в шашки, в камушки, гоняли мяч и слушали затаив дыхание рассказы старших ребят. Еще недавно среди них можно было увидеть и сына Ихсана-эфенди. В ковбойской шляпе из газеты, с огромным пистолетом, сделанным из лошадиного черепа, верхом на палке Джевдет кричал: «Краснокожие напали на старика Джонни и нашего храброго друга Тома Брауна. Поможем им! На коней! Скорее!..»

Мальчики разных возрастов, в сандалиях, тапочках или босиком, в таких же, как у Джевдета, ковбойских шляпах из газет, потрясая в воздухе пистолетами, отвечали: «Спасем наших храбрых друзей! Отомстим за них! На коней!»

Верхом на палках ребята проносились по кривым улочкам квартала, нападали на воображаемых врагов-индейцев, освобождали пленников и, усталые, вспотевшие, бежали в спасительную тень «Перили Конака».

Потом они садились вокруг Джевдета. И он начинал рассказывать. Никто не знал таких интересных историй, как Джевдет: Ребята забывали все на свете. Видели себя бредущими по бескрайным лесам, переплывающими бурные моря, сражающимися с тиграми, львами, огромными змеями, которые могут проглотить быка, перебирающимися по канату через страшные пропасти… И, конечно, они были смельчаками-ковбоями, вступали в сражения с индейцами и всегда выходили победителями… И все это происходило в Америке, в стране Храброго Томсона. Нигде в мире нет того, что есть в Америке. Чудесная страна Храброго Томсона!.. Там исполняются любые желания. Мальчики там растут быстрее, мускулы их наливаются силой, кулаки крепнут. В Америке каждый из них мог бы одним ударом свалить любого врага.

А у кого из них нет врагов? Сын аптекаря Кайхан хотел бы проучить старшую сестру: она всегда прячет от него шоколад. Эрол терпеть не может своего старшего брата: тот вечно брюзжит и сует нос не в свои дела.

А у Джевдета…

Безмолвие жаркого дня нарушил ковбойский призыв:

— Ип, ип, ип, хийо!

Это кричал Эрол, сын зубного врача. В этом году он окончил на «отлично» начальную школу. В руке у него была большая губная гармошка, которую он взял у тетки в магазине в Бейоглу^[12]. Эрол и его друг Кайхан жили в самом красивом доме квартала. Не отстала от них и дочь подрядчика — Айла. Она только временно жила в старом доме, окрашенном охрой. Ее отец уже строил особняк в Шишли^[13]. Как только новый дом будет готов, они навсегда распрощаются с этим грязным кварталом.

— Ип, ип, ип, хийо! — снова закричал Эрол.

Крик глухо прозвучал в жарком воздухе. Но ребята услышали его. После того как Джевдет бросил школу и сделался лоточником, в квартале стал верховодить Эрол. Теперь уже он по утрам собирал ребят, читал им приключенческие книги и журналы с цветными картинками. Вместо Джевдета он играл центром нападения. Кайхан, правда, лучше бил одиннадцатиметровый, зато Эрол был сильнее, да и школу он окончил на пятерки, не то что троечник Кайхан.

Первыми на зов прибежали Кайхан, Шинаси, Эрдал, Мустафа, Рыза, Джан, Назан и Айла. А через некоторое время у «Перили Конака» собралась вся детвора квартала — от первого до пятого класса. Эрол расположился на большом камне у стены. Кайхан присел рядом и облокотился на Назана. Айла стояла около них. Она, как и другие старшие ребята, окончила начальную школу, но только на четверки и очень из-за этого огорчалась, даже плакала. Виноваты, конечно, учителя с их глупыми придирками. Айла была уверена, что в «Dame de Siyon»^[14]все пойдет по-другому. Там учителя не такие тупицы, как в Джибали!^[15]

— Значит, ты поступаешь в «Dame de Siyon»? — спросил Кайхан.

— Отец так хочет, — ответила Айла, отшвырнув маленький камешек носком лакированной туфельки.

— А я буду учиться в «Галатасарае»^[16], — сказал Эрол.

Каждый говорил, куда он поступит. А потом, потом… Все они снова встретятся в университете! Глаза у ребят заблестели, на щеках появился румянец. Никто из них не заметил, как подошла маленькая цыганка Джеврие. Она ничего не знала ни о «Dame de Siyon», ни о том, что, окончив школу, можно пойти учиться в лицей, а потом в университет. Джеврие никогда не ходила в школу, но особенно не огорчалась: не такое уж это несчастье! Каждому свое. Ведь у других есть родители или родственники, другие хорошо одеваются и живут в красивых домах. Им можно и учиться. А она? У нее нет ни отца, ни матери. Только бабушка. Живут они в старом-старом бараке у берега моря, на самом краю квартала. Бабушка играет в кофейне на скрипке, а она танцует. Зато ни у кого нет такого друга, как Джевдет-аби!^[17] По вечерам они ходят к морю, сидят там под тутовым деревом и разговаривают. Джевдет-аби поедет в Америку и станет Храбрым Томсоном. И тогда он отомстит и отцу, и мачехе, и Эролу, и Кайхану, и Айле — всем сразу! Он и ее возьмет с собой. Она будет Прекрасной Нелли! Они раздобудут мотоцикл и убегут в Америку. Так сказал Джевдет-аби.

Неожиданно перед ней вырос Эрол.

— Грязная цыганка! — пнул он ее ногой. — Что тебе надо? Уходи!

Джеврие поджидала Джевдета-аби. Нет, она никуда не пойдет!

— Что я тебе сделала?

— Сейчас еще получишь! Уходи!

— Не будешь подслушивать, — сказала Айла. — Кто еще передает наши разговоры этому негодяю Джевдету?

Джеврие вспыхнула.

— Сама ты негодяйка!

— Ах, вот как? Это ты мне говоришь?

Эрол и Кайхан подскочили к цыганке, ударили ее. Айла схватила девочку за плечо и толкнула. Джеврие упала, поднялась с расцарапанным коленом.

— Дура! Мерзавка! И все вы мерзавцы, все! — Она отбежала к углу дома.

Эрол бросил в нее камнем, но не попал.

— Не надо, Эрол, ну ее! — сказала Айла. — А то сейчас заплачет, побежит жаловаться своей бабке.

— Ну и пусть! Я не боюсь!..

— Знаешь, какой крик поднимут… Кайхан, ты что-то хотел рассказать?

Ребята повернулись к Кайхану, который держал в руках «Кругосветное путешествие двух мальчиков». О Джеврие уже никто не думал. Все ждали рассказа Кайхана. Но тут из дверей своего дома вышел Джевдет.

Первым его заметил Шинаси.

— Смотрите, смотрите, кто идет!

В заплатанных брюках цвета хаки, в полинявшей голубой рубашке, с лотком на шее, Джевдет, нахмурившись, прошел мимо. На ребят он даже не посмотрел. Они молча проводили его взглядом.

— Конченый человек, — сказал, наконец, Эрол.

Ребята заговорили разом.

— Он думает, что разбогатеет со своим лотком… С нами даже не разговаривает!

— Это мы с ним не разговариваем, — поправила Айла.

— Ну и отец у него…

— Знаем, посуду моет!

Все засмеялись. Тот же мальчик сказал:

— А еще новая жена бьет его шлепанцами.

Ребята так и покатились со смеху. Вдруг послышался сердитый голос Джеврие. Она выглядывала из-за угла.

— Все равно Джевдет-аби сильнее вас! Все равно!..

Эрол и Кайхан схватились за камни.

— Все равно! Все равно!..

Полетели камни. Джеврие спряталась и вскоре выглянула снова.

— Он всех вас побьет! Вот увидите!

Эрол и Кайхан бросились за ней. За ними остальные. Джеврие быстрее ветра мчалась к бараку. Едва она успела скрыться в дверях, как о стену барака забарабанили камни.

Старуха Пембе, сидя на корточках, стирала ветхое, залатанное белье.

— Ну, что там еще стряслось? — сердито спросила она.

— Ничего, бабушка, — ответила Джеврие с невинной улыбкой. — Это все Эрол, сын зубного врача.

— Чего ему опять от тебя надо?

— Не знаю. Я их не трогала. А Эрол пнул меня, говорит: «Уходи, грязная цыганка!»

— Ах, чертово отродье!..

О стенку ударился большой камень.

Старуха с мыльной пеной на руках выскочила из барака.

— Что вам здесь надо? Чего вы к ней привязались?

Эрол ответил за всех:

— Ты бы посматривала за своей оборванкой!

— А вам какое дело? Убирайтесь!

— Мы ей все равно башку разобьем. Так и передай!

Старая Пембе, тараща глаза и брызгая слюной, разразилась проклятиями. Ее слышал, вероятно, весь квартал, но никто и не подумал вмешаться. Люди привыкли к крикам цыганки.

А Джеврие села на корточки у дверей и с невозмутимым видом стала достирывать белье.

4

Шехназ приподнялась в постели и посмотрела на небольшие изящные часы на комоде: было больше девяти. Муж, наверно, давно ушел на работу, ну, а пасынок… Какое ей до него дело? Мальчишка — настоящий змееныш! Глядит исподлобья, словно она виновата в смерти его матери. Попросишь что-нибудь сделать — не отказывается, только нарочно делает так, что не дождешься! Шехназ откинула одеяло и села.

И чем только она ему досадила? Может быть, не надо было выходить замуж за его отца? Но ведь она не навязывалась! Старик сам начал, еще когда была жива жена. Все эти взгляды, подмигивания исподтишка, подарки… Он всегда был ей противен.

Разве она хотела стать его женой? Не хотела, да что сделаешь? Идти было некуда.

Шехназ встала с кровати, потянулась, сделала несколько движений руками вперед, назад, в стороны. Тихонько напевая, спустилась по лестнице, заглянула в кухню. Муж вымыл посуду. Все убрано. Так и должно быть! Ей двадцать лет, она молода и свежа, а ему под пятьдесят. Он ей в отцы годится. Не будет же она еще за ним убирать.

Она остановилась у двери кладовки, окинула взглядом жалкую конуру. На полу разбросаны какие-то книжки и детские журналы, постель грязная, драная — собака и та не ляжет. А лампа?.. Черное, закоптелое стекло…

Шехназ вошла, отдернула занавеску.

Убрать комнату?.. Ну, нет!.. Зачем ей это нужно? Если бы мальчишка был еще приветливым, добрым, а то противный, злюка! Какой он ей сын? Не она же его родила! Скоро старик умрет, и пусть парень отправляется на все четыре стороны. Не делить же с ним пенсию!

Она подошла к крану и начала умываться. Вода была холодной как лед, но она не чувствовала этого. Ее занимало другое: а вдруг и мальчишка имеет право на пенсию?..

Шехназ вынула из-под раковины большое оцинкованное ведро. Вышла на улицу. Мимо проходил шофер Адем. Он жил тремя домами ниже вместе со старухой матерью. Встречаясь с Шехназ, мать Адема всегда жалела ее: «Такая молодая, такая красивая, и чего только ты вышла за старика? Ведь он тебе в дедушки годится!»

Шехназ вернулась в дом, дверь не закрыла. Шофер Адем шел медленно, о чем-то думая. Поравнявшись с ней, он улыбнулся. У Шехназ екнуло сердце. Высокий, сильный, широкоплечий Адем… Ему тридцать лет, и он еще не женат. Он мечтает о своем такси. Женится на девушке или даже вдове, которая купит ему хоть какую-нибудь машину. Так говорит его мать…

Шехназ вздохнула. Ах, если бы старик умер… Пенсия! Много денег! Нет, и это не поможет! Адем не женится на ней, ведь если она выйдет замуж, ее лишат пенсии.

Шехназ толкнула дверь, поставила ведро под раковину и снова намылила руки.

Вот выиграть бы! Но и тут надежды мало. Сколько раз она покупала лотерейные билеты, и, как назло, ничего. Как несправедлива судьба. Выигрывают только богатые или какие-нибудь сопляки, которым деньги-то ни к чему!

В раздумье Шехназ поднялась по лестнице, постояла в передней.

Даже не нужен большой выигрыш. Хотя бы тысяч пять, десять. Сколько стоит автомобиль? Наверное, не меньше десяти тысяч лир. Хорошо бы выиграть десять тысяч, а еще лучше двадцать! Десять тысяч лир она отдала бы Адему… Но, собственно, чего ради? Проведают в квартале, пойдут сплетни. Кто он ей?

И все-таки ей очень хотелось порадовать шофера Адема.

Расстроенная, Шехназ вошла в комнату, села перед зеркалом, подперев лицо руками. Выигрыш в двадцать тысяч. А вдруг повезет? Неужели она будет терпеть старика? Нет, потребует развода и получит его, а если он заупрямится, поднимет скандал, опозорит его на весь квартал. Пусть просит, умоляет: «Шехназ, детка моя, жить без тебя не могу. Делай со мной, что хочешь, хоть убей, только не оставляй, не уходи…» Ей наплевать!.. За десять тысяч наверняка можно купить машину, и тогда уж она ни ногой в этот дом. Как бы ее ни уговаривали.

Шехназ взяла гребешок, стала расчесывать свои густые золотистые волосы.

Сколько стоит автомобиль? Наверное, дешевле — тысяч шесть-семь. Самое лучшее спросить у матери Адема. Как-нибудь заглянуть к ним и спросить. Но она может обо всем догадаться.

Гребешок заходил у нее в руке быстрее.

А если и догадается, что тут плохого? Ведь старуха хочет, чтобы у сына было свое такси. Пусть передаст, пусть он узнает!.. Сегодня Адем посмотрел на нее и улыбнулся! Может быть, мать уже что-нибудь сказала ему?

Шехназ вспомнила их последний разговор. «Моему сыну нужна невеста с деньгами… Как еще приобрести машину?..» Она ответила: «Такому красавцу не только деньги, душу можно отдать…» А вдруг Адем и правда знает? Похоже, что так. Теперь понятно, почему он улыбался! Ну, конечно, мать ему передала этот разговор!

Шехназ положила гребень, забрала волосы назад и перетянула их тонкой красной ленточкой, потом напудрилась, накрасила губы, подвела глаза. У нее было такое ощущение, будто она опаздывает на свидание.

«Старуха, наверное, так и сказала сыну: „Не только деньги, душу готова отдать такому красавцу, как ты“. Ах, как хорошо! Значит, Адем знает, что приглянулся мне. Интересно, что он ответил? А вдруг сказал: „Такую я и без денег в жены возьму“. Очень может быть. Мне двадцать лет, а ему тридцать. Он только на десять лет старше меня. И я ему подхожу, и он мне…»

Шехназ открыла шкаф, протянула руку к новому голубому платью, но передумала. Шелковое слишком нарядно! Пока ведь они только соседи. Лучше всего надеть розовое ситцевое платьице в цветочках.

Она быстро оделась. Подскочила к зеркалу. Красивая, стройная, в платье с пышной юбкой и белым воротничком… Что скажет мать Адема? Ах, если бы ей понравиться!

Еще раз осмотрев себя в зеркало, она вышла из дому.

Мать Адема — когда-то высокая красивая женщина, а теперь худая сгорбленная старуха с маленькими хитрыми глазками — не удивилась наряду соседки. Она давно уже догадывалась о намерениях Шехназ и, конечно, передала сыну ее слова: «Говорит, такому, как ты, и душу отдать можно…» Адем тогда весело подмигнул: «Что же, если так, пускай отдает!»

Старуха встретила Шехназ еще приветливее, чем всегда:

— Вай-вай-вай!.. Что за шик, что за красота, сама молодость! Заходи, заходи, голубка! День ото дня хорошеешь. Вот счастливый, должно быть, муж!

Шехназ обрадовалась. Хвалит мать, значит может понравиться и Адему.

— Ах, тетушка, иногда хочется принарядиться!

— Ну и что ж, наряжайся себе в удовольствие. Почему тебе не покапризничать, проказница? Ты достойна мужа и получше… Настоящего бея! Старик на тебя молиться должен день и ночь, аллаха благодарить да нищих одаривать!

— Почему?

— Как почему? Разве он знает тебе дену? Ведь ты ж бриллиант настоящий!..

— Ах, тетушка, не надо!.. Не трогайте мою рану.

Старуха села рядом, положила руку на плечо Шехназ.

— Рана… Что с тобой, голубка? В твои-то годы?

У Шехназ навернулись на глаза слезы.

— Моя молодость, красота — кому все это нужно?

— Муж у тебя старый, верно, но разве он слепец? Неужели же он ничего не видит?

— Понимай как знаешь.

— Вай-вай-вай!..

— Он ради меня умереть готов, любое мое желание исполняет, а только к чему это? Лучше бы бил меня, да был молодой.

— Понимаю, понимаю, золотко мое. Недаром говорят: «Не посылай аллах в дом золота, а пошли ровню смолоду». Не повезло тебе, такой муж не пара. Бедная ты, бедная… Вот я на своего покойного муженька — упокой аллах его душу — никогда не была в обиде…

— А что, сын похож на отца? — с улыбкой спросила Шехназ.

— Ну, вылитый отец, — вздохнула старуха, — и рост и фигура — весь в него: такой же высокий, сильный, широкоплечий… Муж, бывало, как обнимет меня — все косточки трещат. Клянусь аллахом, правда!

Шехназ теребила край платья. Она уже не слушала старуху, видела себя с Адемом. Вот он шепчет ей нежные слова, целует…

Старуха понимающе улыбнулась:

— Дочка, а если б ты была моей невесткой, я бы ничего больше не хотела от аллаха!

Они говорили еще долго.

К полудню пришел домой Адем.

— А соседка-то влюблена в тебя по уши, сынок, вся горит, — сказала старуха.

— Деньги у нее есть?

— Не спрашивала, сынок, не пришлось к слову.

— Ну, влюбилась, а что толку? Купит машину — тогда другое дело. А так пусть горит, я не пожарный!

— Всему свое время, сынок, — заулыбалась старуха, — ты говорил, что ее муж на фабрике с деньгами дело имеет… Деньги к денежкам идут… У него что-нибудь да припрятано. Вот умрет старик…

— Ага, лет через десять!.. Мне машина сейчас нужна.

— Ах, сынок, все тебе сразу подавай. Поживем — увидим. Аллах не без милости.

— Помнишь, я принес старые свечи, аккумулятор… Куда ты это положила?

— Посмотри на кухне, в сундуке.

Адем прошел на кухню. Порылся в старом с ржавой железной обивкой сундуке. Нашел свечи и аккумулятор — он унес их тайком из гаража и теперь хотел продать владельцу машины из Караджабея.

— Может, пообедаешь? — спросила мать.

Он взглянул на свои старые ручные часы.

— Еще рано… Даже одиннадцати нет.

Адем вышел на улицу. У дома Ихсана-эфенди замедлил шаг; осторожно, чтобы не увидели соседи, взглянул на окна. Шехназ не видно.

В прохладной тени «Перили Конака» играли мальчишки. Адем вспомнил свое детство. Он тоже когда-то бегал здесь: розоватые стены нижнего этажа были, как и сейчас, испещрены рисунками и надписями мелом, только буквы в то время были арабскими, а людей изображали в папахах и фесках.

«Перили Конак» остался позади… Адем теперь думал о другом: в одной из кофеен Сиркеджи его ждет покупатель. Если удастся сбыть аккумулятор и свечи, то под вечер он отправится в харчевню Агопа в Кумкапы^[18]. Там уже будут сидеть его друзья — Тайяре Осман и Демпсей Неджиб. Неплохие ребята! Здорово поработали, чтобы поймать эту «рыбку» из Караджабея.

Миновав Ункапаны, Балыкпазары, он дошел до площади Эминёню и остановился передохнуть под аркой около мечети Ениджами. Адем любил это место. Даже в самую жару, когда воздух неподвижен, здесь дует легкий, прохладный ветерок.

Рядом пробегали машины. Адем не видел и не слышал их. Он вспомнил свой разговор с матерью. Да, надо узнать, есть ли у Шехназ деньги. Любовь — зачем она ему! Всем этим нежностям грош цена. Он может увидеть их и в кино. Ему нужны деньги. Наберет соседка на машину — все в порядке, остальное он уладит. «Тайяре Осман прав: надо раздобыть хотя бы плохонький автомобиль. Будем работать вместе, я — днем, он — ночью. Не пройдет и полгода, как заимею классный форд! Старую машину отдам Тайяре и Демпсею. Пусть ездят — не даром, конечно. Если заколачивать в день по десять или пусть даже по пять лир, можно будет кое-что припрятать, скопить на третье такси. А почему бы и нет? Аллах сказал человеку: „Дерзай, раб мой…“ Ну и будем „дерзать“. Чем мы прогневили аллаха? Тем, что шляпы носим? Но разве мы виноваты? Виноват закон. Как будто аллах не знает! Конечно, знает. На то он и аллах всемогущий! Захочет, и у меня не то что три — пять машин будет. Вот тогда сделаюсь порядочным человеком, брошу курить гашиш и играть в карты… А сейчас что за жизнь? Дерьмо… Аллах милосердный, разве ты не знаешь мою душу? Да я из мечети не буду выходить!»

Он не чувствовал больше усталости; бодро зашагал в сторону Бахчекапы^[19].

На трамвайной остановке Адем увидел Ихсана-эфенди.

— Здравствуйте, амджа^[20].

Ихсан-эфенди взглянул поверх очков и узнал шофера.

— Добрый день, Адем. Куда идешь?

— Несу в школу аккумулятор и свечи.

Ихсан-эфенди устало улыбнулся, покачал головой. По лицу его струился пот.

— Неси, сынок, неси, пусть дети посмотрят.

— А вы домой?.. Откуда?

— Из Ходжапаша^[21].

— Что, опять деньжата несете?

— Да, но не свои, конечно… Бухгалтер поручил.

— Портфельчик-то полный! Сколько там, а?

Ихсан-эфенди вздрогнул, крепко сжал ручку своего тяжелого черного портфеля. Он не переносил таких шуток.

— Полон-то полон, да нам что до этого? Деньги казенные.

— Конечно, конечно, амджа.

— Ну, до свидания, сынок!

— Всего хорошего! — Адем посмотрел вслед старику.

Ихсан-эфенди медленно брел в сторону Бахчекапы. Потертый, видавший виды пиджак, старая измятая шляпа с засаленной лентой. Ах, черт! Вот они, денежки!.. Пойти бы сейчас за ним да стукнуть по башке где-нибудь в укромном месте!

И Ихсан-эфенди думал о том же. Что, если этот бездельник надумает его ограбить! А не он, так другие. Мало ли негодяев! Подкараулят в какой-нибудь узенькой темной улочке Джибали или Кючюкмустафапаша, тяпнут по голове, и все… Ихсан-эфенди отер со лба холодный пот. Перед его глазами возникла картина: он падает, теряет сознание, черный портфель исчезает…

А потом? Кто поверит, что он не виновен?

Ихсан-эфенди подошел к остановке, с трудом втиснулся в переполненный трамвай маршрута «Фатих — Харбие». Толстый зимний пиджак казался свинцовым. Ихсан-эфенди сильно вспотел.

Один пассажир спросил у другого время. Тот ответил.

«Без десяти двенадцать, — подумал Ихсан-эфенди. — Если трамвай не опоздает, успею на двенадцатичасовой катер и минут через двадцать буду дома…»

Ихсан-эфенди вспомнил свою уютную квартиру, молодую жену, и усталость как рукой сняло. «Как можно прийти домой с пустыми руками? — встревожился он. — Надо купить хотя бы черешни или персиков. Загляну на рынок».

Хорошая все-таки у него жена! Подумать только, жить в таком городе, как Стамбул, и не смотреть ни на кого, кроме своего старого мужа. А ведь такая молодая, свежая, красавица… Правда, бывает грубовата, шумит из-за всякого пустяка, а иной раз туфлей погладит или щипцами. Ну и что из этого? Главное — она ему верна!

Трамвай остановился на Галатском мосту. Ихсан-эфенди сошел и заторопился к пристани: там уже слышались удары колокола. Он пошел быстрее. Ну и толпа!.. С трудом пробрался, к кассе, взял билет второго класса до Джибали и сел на катер.

Льющееся через открытые окна солнце палило беспощадно. В тесной, переполненной каюте было жарко, как в бане. Крепко прижимая к себе портфель, Ихсан-эфенди сидел в уголке и думал о жене. Да, верность мужу стоит всего остального. Разве мало он слышал историй о том, как молодые, красивые женщины, вроде его Шехназ, обманывают мужей, да не только стариков, но и молодых!..

Катер отошел. В каюту проникла невыносимая вонь. Старое корыто медленно двигалось по грязной воде Золотого Рога. Куда ни кинешь взгляд, арбузные корки, гнилые помидоры, баклажаны и фрукты, дохлые чайки — как всегда. Ихсан-эфенди подумал: «Пока не подплывем к Джибали, воздух не будет чище».

В Касымпаша почти половина пассажиров вышло и столько же село. Катер направился к Джибали. Сразу же в нос ударил отвратительный запах сточных труб Бейоглу, спускающихся в залив вблизи Касымпаша. Катер, казалось, побежал быстрее. Воздух постепенно становился чище. В Джибали действительно дышалось уже легко.

Сойдя с катера, Ихсан-эфенди заспешил к рынку в Кючюкмустафапаша. Узкие улочки были заполнены рабочими табачной фабрики. Только что начался обеденный перерыв, и они торопились в местные кофейни и трактирчики.

На рынке Ихсан-эфенди купил килограмм черешни и персиков, уложил фрукты в пакет и направился к дому. Проходя мимо квартальной кофейни, он невольно замедлил шаг. В тени большого дерева, как всегда, было многолюдно. Здесь сидели пенсионер железнодорожник Абдюлькадир-эфенди в выгоревшей старой школьной фуражке своего внука, шутник парикмахер Лятиф, бывший служащий Управления оттоманского долга^[22] Мюфит-эфенди, Хасан Тайяре, по прозвищу «Густобородый», инвалид колагасы^[23] Хасан Басри-бей, черкес Нури и другие. Между ними шел оживленный разговор. Хасан Басри-бей, сидя за нардами с Мюфитом-эфенди, на чем свет стоит ругал противников «Партии свободы»^[24]. При каждом слове он страшно вращал глазами, а когда парикмахер Лятиф отпускал какое-нибудь язвительное замечание, в ярости вскакивал.

Заметив Ихсана-эфенди, он вдруг расплылся в улыбке.

— Смотрите, Ихсан-ханым!

Все повернулись к Ихсану-эфенди. Лицо его было печальным. Да, вот как бывает!.. Раньше он тоже просиживал вечера в квартальной кофейне. Играл внарды, спорил до хрипоты со сторонниками «Народной партии», расхваливая на все лады «Партию свободы». Ну и кипятился же, слушая его, парикмахер Лятиф — тогда еще староста квартала!

По старой привычке Ихсан-эфенди остановился у кофейни и поздоровался:

— Селям алейкум!

— Алейкум селям!

Ихсан-эфенди недоверчиво покосился на своих бывших приятелей. Ну ясно, сейчас начнется…

— Эй, милый человек, — крикнул ему Лятиф, — пойди покажи Мюфиту, как надо играть в нарды!

Мюфит-эфенди проигрывал всухую.

— Не задерживайте Ихсана-эфенди, — проворчал он, — его жена ждет.

Послышались смешки.

— Жена ждет? А зачем ей Ихсан-эфенди?

— Как зачем? Он, наверное, утром ушел и не вымыл посуду.

Теперь уже смеялись все. Ихсан-эфенди испуганно заморгал глазами.

А шутники не унимались:

— Значит, сегодня его угостят туфлей!

— Нет, не туфлей — щипцами!

Смех перешел в хохот.

— Как, разве настоящего мужчину угощают туфлей или щипцами? — невинно спросил парикмахер Лятиф.

— А чем же?

— Метлой!

Раздался новый взрыв хохота. Ихсан-эфенди махнул рукой и поспешил уйти.

Это повторялось почти каждый день — и на работе, и в кофейне, и на улице. Какое им дело до того, что он угождает жене! Шехназ, молодая, красивая, вышла замуж за такого старика, как он! Ему уже под пятьдесят! Что же тут удивительного, если он глаз от нее оторвать не может и все терпит, даже побои? Привык, покорился…

Весь в поту Ихсан-эфенди дошел до дома, открыл дверь, сердито захлопнул ее за собой.

В конце концов они ему не указ.

Он тяжело поднялся по лестнице, отдышался. Жены не было видно.

— Дорогая!

— Чего тебе? — раздраженно ответила Шехназ. Она сидела в своей комнате, наблюдая за игравшей у «Перили Конака» детворой.

Ихсан-эфенди тихонько толкнул дверь и остановился на пороге.

— Посмотри, что я тебе принес!

Шехназ нехотя повернулась.

— Ну что там?

Он протянул пакет.

— Посмотри!

Она резко встала, подошла к нему.

Он протянул пакет:

— Черешня и персики!

Шехназ поморщилась.

— Вот невидаль! А я-то думала — алмазное кольцо или бриллиантовые серьги!.. А об обеде ты подумал?

Ихсан-эфенди глотнул слюну. Он с утра ничего не ел.

— Ты ничего не приготовила?..

— Вот здорово! А из чего?

— Помидоры есть, фасоль…

— А мясо?

— Мясник отпустит.

Она выскочила из комнаты, оттолкнув все еще стоявшего у порога Ихсана-эфенди.

— Мясник, мясник! Не болтай глупостей! А кого я пошлю?

— Джевдета.

— Сказала бы я тебе… — Шехназ схватила пакет. — Как будто ты его не знаешь! Упрямый, грубый! Попросишь что-нибудь сделать, даже не отвечает. Только косится. С утра ушел, и до сих пор нет. Вот что, или ты им займешься, или…

«Ой, только бы не ушла!» — с тревогой подумал Ихсан-эфенди.

Шехназ спустилась вниз, положила фрукты на тарелку и стала мыть их под краном. Ихсан-эфенди снял пиджак, засучил рукава рубашки и подошел к ней.

— Дай, родная, я помогу.

Она оттолкнула его локтем.

— Не подлизывайся, пожалуйста. Раньше надо было помогать. Лучше скажи, что мы есть будем?

Он отошел, заложил руки за спину.

— А ты чего хочешь?

— Откуда я знаю!

— Может быть, купить фарш? Сделать яичницу?

— Нет, он в конце концов выведет меня из терпения!

— Ну, почему ты сердишься, мое золотко? Что я сделал?

Он взял сумку и, расстроенный, вышел на улицу. Купил у мясника фарш, у зеленщика — помидоры, у бакалейщика — лук и яйца. Вернувшись домой, разжег примус, поджарил фарш и начал резать лук и помидоры. Пусть жена бранится, пусть говорит что хочет, лишь бы она была ему верна.

А Шехназ лежала в своей комнате и думала о шофере Адеме.

Мать Адема ей нравится, но какой она будет свекровью? Наверное, как и все матери, станет ревновать сына. Конечно! Но матери такого мужа можно многое простить. Даже если придется уступать… Да и проживет старуха, наверно, недолго. Ей уже за шестьдесят. Худа — кожа да кости… А как она встретила ее сегодня! Еще никогда так не встречала! «Вай-вай-вай!.. Что за шик, что за красота, сама молодость!.. Вот счастливый, должно быть, муж…» Будь он проклят, этот муж! Разве такой муж ей нужен?

Она вспомнила слова матери Адема: «Почему тебе не покапризничать, проказница. Ты достойна мужа и получше… Настоящего бея! Старик на тебя молиться должен день и ночь, аллаха благодарить да нищих одаривать!»

Шехназ встала с постели. «Не хочу, никого не хочу! Мне нужен только твой сын. Адем, понимаешь?»

Старуха будто была в комнате: «Мой сын, говоришь? А есть у тебя деньги на машину?»

Сколько все-таки стоит автомобиль?

С улицы доносились голоса детворы.

Правда, сколько стоит машина? Две, три тысячи? Может быть, пять или десять? Адем согласен даже на старую. Во всяком случае, нужно несколько тысяч. А если продать кольца, серьги, браслеты? Хватит этого или нет?

Она подошла к зеркалу. В ушах все еще звучали слова старухи: «Вай-вай-вай!.. Что за шик, что за красота, сама молодость!..»

Ола вспомнила, что мать Адема пользуется дурной славой. Соседки говорили, ей палец в рот не клади. Ну и что же? Пусть так… Даже лучше. Старуха понимает, что нужно молодым. Вот и все. И не такая уж она будет злая свекровь.

Шехназ подошла к окну, отдернула тюлевую занавеску. У «Перили Конака», как всегда, шумели ребята — в ковбойских шляпах из газет, с пистолетами из лошадиных черепов, верхом на палках. Раньше пасынок тоже играл здесь. Теперь перестал. «Негодный бродяга, босяк, нет чтобы дружить с приличными детьми! Водится, наверно, с такими же бездельниками, как и сам».

Шехназ задернула занавеску и отошла от окна.

Какое ей дело до мальчишки! Самое главное — надо узнать, сколько стоит автомобиль. Может быть, старик скажет?

С лестницы донеслись тяжелые шаги Ихсана-эфенди. Шехназ нахмурилась и снова подошла к окну.

— Пойдем, дорогая, обед готов!

Она даже не взглянула на мужа. Ихсан-эфенди поставил на стол яичницу с жареным фаршем; нарезал хлеба, принес графин с водой, фужеры; по комнате распространился аппетитный запах.

— Все готово, дорогая!

Шехназ повернулась.

— Слышала! Отстань!

— Не сердись, мое сокровище!.. А я-то думал, что ты проголодалась…

— Замолчи!

— Ну, хорошо, хорошо.

С виноватым видом он сел за стол, подперев лицо руками, и стал ждать. Сегодня жена опять не в духе. Может быть, он в чем-нибудь провинился? Что он делал утром? Ихсан-эфенди стал вспоминать. Поднялся рано, вымыл посуду, вскипятил чайник, собрал на стол, потом пошел на фабрику. Может быть, жена недовольна тем, что он разбудил ее? Наверное, бедняжка уже не смогла заснуть и вот теперь сердится. Когда не выспишься, всегда бываешь не в духе.

Он уже хотел попросить прощения, но Шехназ, сердитая и хмурая, села за стол.

— Почему не положил яичницу на тарелки?

— Чтобы не остыла, золотко…

— Золотко, золотко!.. Заладил, как будто других слов нет.

— А как же мне тебя называть? Ну, бриллиант мой…

— Тьфу!

Он взял тарелку и ложку.

— Дай я тебе положу.

— Спасибо!

— Я знаю, ты на меня сердишься, я тебя разбудил утром, ты права, конечно, но…

— Что «но»?

— Ты так хороша…

Он положил себе немного яичницы.

— Мне хватит и этого, возьми себе остальное, — сказал он.

Шехназ не ответила. На тонких накрашенных губах играла едва заметная улыбка. Большие зеленые глаза были прищурены: она рассматривала цветы на клеенке и думала о своем. Собранные к затылку волосы излучали золотое сияние, светло-каштановый завиток красиво спадал на лоб, выбившаяся прядь была небрежно заложена за маленькое розовое ушко.

Ихсан-эфенди вздохнул. Как хотелось обнять ее, поцеловать в губы, в шейку… Не разрешает. Проходят недели, иной раз месяцы. Конечно, разница в годах большая, целых тридцать лет, и, по правде говоря, он ей в отцы годится, но у него ведь тоже есть сердце.

— Ты не знаешь, сколько стоит автомобиль? — сердито спросила Шехназ.

— Новый? — оживился он.

— Да.

Ихсан-эфенди подумал.

— Нет, не могу сказать.

— А старый?

— Понятия не имею.

— Вот как! А вообще-то ты что-нибудь знаешь?

Он знал многое. Вернее полагал, что знает. Во-первых, знал наизусть почти все приходно-расходные книги почтово-телеграфного управления, смыслил кое-что в электричестве и даже мог починить некоторые электроприборы. Затем политика… В политике он разбирался лучше всего! Еще он умел пить ракы^[25], знал толк в женской красоте.

Они посмотрели друг на друга.

— Ну?

— Знаю, но…

— Только я дура, да? Ну, конечно, где уж мне! Необразованная деревенская девка! Так?.. Но не забывай: я дочь имама^[26], кончила пять классов. А теперь каждый день романы читаю. Мало тебе?

— Да успокойся, моя дорогая, у меня и мыслей никогда таких не было!

— Как же! Не было! Но я вижу, что ты меня за человека не считаешь. А раз так, разведись, найди себе подходящую!

Она бросила вилку, ушла в свою комнату и захлопнула дверь. Получилось неплохо, Шехназ была собою довольна. Пусть привыкает!

Ихсан-эфенди ругал себя всеми бранными словами. Робко вошел он за ней в комнату.

— Милая, голубушка…

Шехназ уткнулась головой в подушку; сделала вид, что плачет.

— Золотко мое, честное слово, я не хотел тебя обидеть. Иди ко мне!

Она сердито оттолкнула его.

— Убирайся!

— Шехназ, хорошая моя…

— Я кому сказала! Пошел вон!

Она вскочила с постели. Испуганный Ихсан-эфенди попятился к двери. Но в чем его вина? Почему жена прогоняет его?

Шехназ снова легла. «Что же делать? — в растерянности думал Ихсан-эфенди. — Обедать одному?..» Времени у него оставалось мало. Надо было еще отнести на фабрику шестьдесят тысяч лир, взятых в банке для выплаты рабочим.

Но садиться за стол без жены не хотелось. Кусок не шел в горло.

Он решил попытаться уговорить ее еще раз, со страхом подошел к ней. Вдруг она опять вспылит, ударит его туфлей или запустит еще чем-нибудь?

Ихсан-эфенди вдруг вспомнил, что Шехназ спрашивала о ценах на автомобили. Зачем ей это нужно?

— Я узнаю, сколько стоит машина, — ласково сказал он и погладил жену по голове.

Шехназ молчала. Это ободрило его.

— Я узнаю… И о новых автомобилях и о старых. А теперь вставай, и пойдем обедать. Уже много времени, мне пора на фабрику, надо деньги отнести. Вставай, мое золотко!.. Хочешь, я тебя на руках отнесу?

Шехназ подняла голову:

— Иди лопай сам! Отстанешь ты от меня?

Ихсан-эфенди печально улыбнулся. Что бы он ни делал, как бы ни поступал, все нехорошо! Никак не угодишь!

Он опять опаздывал на работу. Съел немного черешни, пару персиков, взял портфель и торопливо вышел из дому. С опущенной головой быстро прошел мимо квартальной кофейни.

— Что это? — проводил его взглядом парикмахер Лятиф. — Наверно, Ихсану-ханым опять влетело от «мужа»!

Все засмеялись.

Ихсан-эфенди опоздал на целых полчаса. Всегда спокойный и вежливый, бухгалтер в этот день рассердился:

— Смотри, отец, это уж слишком, так нельзя!

Ихсан-эфенди и сам знал, что так нельзя. Он опаздывал почти каждый день.

— Ну, утром приходишь не вовремя. Это еще понятно… А сейчас почему?

Моложавый толстяк, счетовод Мюнир, подошел к Ихсану-эфенди, потянул носом:

— Нет, вроде вином не пахнет, он не выпивал.

Ихсан-эфенди покраснел и вспылил:

— Нюхай, нюхай, чтоб тебе пусто было! Может, тебе еще по одной доске пройти?

— Тише! — сказал другой счетовод, Суат, блондин с голубыми глазами.

— Подожди, дорогой, — не унимался Мюнир, — ты, наверное, дома и не был!

— Ты был дома или нет? — серьезно спросил Суат.

— Был.

— Ах, значит, с молодой женой никак не мог расстаться? Тогда ясно!

Все заулыбались. Ихсан-эфенди сделал вид, что не замечает улыбок. Так лучше, а то опять посыплются шуточки. Старик молча сдал деньги в кассу — толстые пачки бумажек по две с половиной, пяти и десяти лир, всего шестьдесят тысяч, которые целый день не давали ему покоя. И только теперь вздохнул с облегчением.

Он прошел в угол комнаты и сел за стол, похожий на большую парту. Его сосед Абдюссамед-эфенди, человек старого склада, одних с ним лет, никогда не вмешивался в чужие дела; с раннего утра до вечера он был занят бесконечными расчетами в бухгалтерских книгах.

Увидев Ихсана-эфенди, Абдюссамед отложил работу и посмотрел на него поверх очков в толстой оправе.

— Рад тебя видеть, — сказал он.

— И я тоже, — ответил Ихсан-эфенди, вытирая с лица пот, — послушай, что я хотел тебя спросить…

— Пожалуйста.

— Ты что-нибудь знаешь об автомобилях?

Абдюссамед-эфенди не понял:

— Что, например?

— Ну, сколько стоят…

— Сколько стоят?.. Ей-богу, не знаю, Ихсан-эфенди… А зачем тебе? Уж не хочешь ли купить?

— Что ты, откуда у меня такие деньги? Один приятель спросил… Ну как? Принес рецепты? Не забыл?

Абдюссамед-эфенди оживился:

— Принес, принес. Вот смотри!

Он вытащил из ящика стола маленькую записную книжечку, исписанную красивым тонким почерком, и стал тихо читать:

— Прекрасное, проверенное средство от геморроя. Взять пять стручков красного перца, высушить на солнце, вынуть сердцевину, перец мелко искрошить, перемешать со ста диргемами^[27] свежего меда и принимать по чайной ложке утром и вечером.

Ихсан-эфенди вынул из внутреннего кармана бумажку, медленно и аккуратно переписал рецепт.

Абдюссамед-эфенди оживился:

— Посмотри, здесь еще кое-что есть… Мазь от болей в пояснице. Взять двадцать диргемов тмина, двадцать диргемов александрийского листа, пятьдесят диргемов руты^[28], двадцать зерен миндаля… Отдельно растереть… Перемешать со ста двадцатью диргемами засахаренного меда. Принимать утром и вечером натощак по два диргема. Хорошо помогает также при мокром кашле.

Они сидели рядом, погрузившись в чтение, перебирая рецепт за рецептом один другого полезнее: что надо делать, чтобы не рос живот, как удалять камни из мочевого пузыря, как улучшить пищеварение и аппетит, чем предотвратить выпадение волос и так далее.

На последнем рецепте Ихсан-эфенди остановился.

— Подожди, дружок, наконец-то мы нашли самое главное. Вот он — эликсир жизни. — Он взял книжечку, поднес к самым глазам и взволнованно начал читать: — Бесподобное средство… Белая свекла, кожица померанца, семена редиса и грецкий орех с медом или кокосовый орех… Два диргема черного продолговатого перца… Все это смешать с пятью диргемами меда… Вот это здорово! Чего же мы ждем? Надо прямо сейчас пойти и все купить. Молодчина, Абдюссамед!

— Просто повезло… Я ведь тебе рассказывал… Иду недавно мимо книжных лавок, пристала ко мне девчонка: купи да купи… Я сначала отмахивался от нее, а потом будто подтолкнул меня кто-то, остановился, взглянул!.. Как раз то, что нам нужно!

— Обязательно надо попробовать, и если поможет…

— Но только прошу тебя, никому ни слова!

— Что ты! Я еще не сошел с ума. Разве об этом говорят? Ведь это же клад, настоящий клад!

В контору вошел мальчик лет двенадцати в коротких штанах. Они замолчали. Это был внук Абдюссамеда-эфенди.

— Дедушка, — сказал он, — мы с Айханом хотим поступить в морскую школу. Если вы разрешите, завтра сдадим документы.

Глаза у мальчугана блестели, он с надеждой и тревогой смотрел на деда, боясь, что тот откажет.

— Куда он поступает? — спросил Ихсан-эфенди.

Абдюссамед объяснил: он уже стар, учить внука дальше нет возможности, пусть сам устраивается.

Ихсан-эфенди вспомнил о своем сыне. Если бы Джевдет окончил начальную школу! Он мог бы тоже устроиться в эту школу.

— А из четвертого класса туда не берут? — спросил он.

— Нет, не берут, — ответил мальчик.

Ихсан-эфенди вздохнул. Что ему делать с сыном? Что будет с Джевдетом, если он завтра умрет? Станет, наверное, бродягой и хулиганом. Ихсан-эфенди знал, что Шехназ на другой же день выгонит мальчика из дома.

5

Джевдет с лотком на шее остановился перед витриной большого музыкального магазина на правой стороне Юксеккалдырыма^[29]. Он не мог оторвать взгляда от голубоглазого мальчугана, чуть старше его самого. Белые парусиновые тапочки… Желтый вязаный свитер… Широкие темно-синие брюки с большим карманом спереди…

Мальчик разглядывал выставленные в витрине музыкальные инструменты.

Джевдет никогда бы не задержался у этого магазина. Скрипки, контрабасы, флейты его не интересовали. Но мальчик… Все в нем было загадочно, все нравилось — и широкие темно-синие брюки, и желтый вязаный свитер, и белые парусиновые тапочки. Вот бы подружиться с таким! А может быть, он тоже любит читать приключенческие книги о техасских ковбоях? Может быть, у него даже есть «Кругосветное путешествие двух мальчиков»?

Незнакомец поднял лоток и, не отрывая глаз от витрины, стал медленно спускаться по ступенькам улицы. Джевдет нагнал его и хотел было уже завести разговор, как вдруг увидел цветную афишу. Он замер. На Шехзадебаши^[30] шли фильмы «Отряд „Красный шарф“» и «Страна чудес».

Джевдет подошел ближе. Высокий плечистый ковбой в узких брюках, на поясе — пара пистолетов, на шее — красный шарф, на голове — широкополая шляпа. Вот именно таким хотел стать он сам: высоким, широкоплечим, стройным, сильным. А для этого надо ехать в Америку. Другого выхода нет.

Он вздохнул.

Скорее бы подрасти. Быть хотя бы таким, как Яник. Да, он поедет в Америку и вернется оттуда Храбрым Томсоном! Пусть тогда враги не ждут пощады! Один удар кулака — и готово…

«Отряд „Красный шарф“», — снова прочитал Джевдет. Герой фильма, наверно, такой же сильный и красивый, как Храбрый Томсон. Женщины посылают ему воздушные поцелуи, но он и не смотрит на них, смело идет в «Зеленую обезьяну»… Как там красиво! Только в Америке есть такие трактиры. Больше нигде нет. Америка!.. Пусть ты не очень сильный, стоит тебе там очутиться — и жизнь станет другой!

Джевдет завернул рукав рубашки, согнул руку, потрогал мускулы. Дрянь!.. И если он останется в Стамбуле, силы не прибавится. Но в Америке…

Он снова взглянул на красавца ковбоя на афише.

Да, в Америке он станет таким же. Женщины тоже будут посылать ему воздушные поцелуи. Но он и не взглянет. Разве настоящие герои обращают внимание на женщин? Подумаешь, какие-то юбки!

Ему вдруг страшно захотелось посмотреть кинофильм «Отряд „Красный шарф“». Но хватит ли денег на билет?

Он снял лоток, опустил его на землю и пересчитал деньги: на билет не хватало. Вот дьявольщина! Ходил-ходил с утра до обеда, и все напрасно. Так никогда не встанешь на ноги, ничего не добьешься.

Он вспомнил отца. Если бы он не относился так плохо к матери… Если бы она не умерла…

Джевдет нахмурился.

А что бы изменилось? Он окончил бы школу, пошел бы учиться в лицей, как Эрол, может быть, потом стал бы доктором, адвокатом или судьей. Но разве этого он хочет? Нет, он поедет в Америку. Станет Храбрым Томсоном и отомстит своим врагам!

Джевдет взглянул на улыбавшегося ему с афиши ковбоя.

— Да, я буду Храбрым Томсоном! — твердо решил он вслух и поднял лоток.

Стать бы Храбрым Томсоном сейчас!.. У него нет денег на билет?.. Ну и что же? Невелика важность! Он даже не подошел бы к кассе. Показал бы кулак контролерам, и все они разбежались бы. «Ага, приятели, вы все-таки надумали заявить в полицию? Ну хорошо же!»

Джевдет вдруг увидел себя широкоплечим ковбоем с платком на шее и в ковбойской шляпе — таким, как герой фильма «Отряд „Красный шарф“». Храбрый Томсон!.. Хотя нет… Теперь у него, наверное, другое имя, но разве это что-нибудь меняет? Он такой же, как Храбрый Томсон! Джевдет медленно спускался по ступенькам, рисуя себе одну картину за другой. Вот растерянные контролеры бегут в полицию… Комиссар и полицейские спешат к кинотеатру… А в это время Храбрый Томсон удобно расположился в самой лучшей ложе, положил ногу на ногу и закурил сигарету… Комиссар кладет ему руку на плечо, и тогда уж он вскакивает. Вынуть пистолеты? Пока в этом нет нужды! Раз! Раз! Раз! Он наносит удар кулаком. Комиссар и полицейские падают… Томсон пинками выпроваживает их из ложи, закрывает дверь и спокойно, словно ничего не случилось, продолжает курить.

Поблизости сидел кукуреччи^[31], доносился вкусный запах жареного мяса. Джевдет был голоден, но даже не подумал остановиться и перекусить. Храброму Томсону предстояло еще совершить не один подвиг. Комиссар послал за подмогой… К кинотеатру, завывая сиренами, подкатили полицейские машины… Томсон вынимает пистолеты и направляет дула на полицейских. Один против ста!.. «Бах-бах-бах-бах!» Полицейские падают, прижимаются к земле… А Томсон уже на мотоцикле! Исчезает с быстротой молнии… Гуд бай!

Джевдет остановился на последней ступеньке Юксеккалдырыма. Взглянул на часы через витрину велосипедного магазина. Четверть третьего… А он еще ничего не ел. Надо что-нибудь купить. Но что? Как вчера — маслины с хлебом? А может быть, баранку, огурец или брынзу?

«Возьму маслин и хлеба, — решил он. — Поем у Галатского моста, а потом — на трамвай и в Султанахмед^[32]! Там ребята играют в футбол». Он тоже погонял бы мяч. Но куда деть лоток? И зачем только отец посылает его торговать? Как будто так можно разбогатеть!

Поблизости сверкала на солнце витрина ресторана. За стеклом красовалась огромная рыбина с пучком петрушки во рту. На больших блюдах были разложены шашлыки, мясо, фаршированный перец, баклажаны, помидоры и разные сладости…

Джевдет вздохнул. Почему он не Храбрый Томсон? Тогда бы деньги были не нужны. Он смог бы взять что душе захочется. Кто стал бы спрашивать у него деньги? Уж, конечно, не хозяин ресторана!

— Бедняжка! — услышал он вдруг чей-то голос.

Джевдет обернулся. Рядом стояли молодые, богато одетые женщины. Одна из них ласково сказала:

— Говори, что тебе купить, малыш… Выбирай!..

Джевдет едва удержался на ногах. Улицы, огромные дома, магазины, трамваи — все поплыло перед глазами. Позор!.. Какая женщина решилась бы обратиться так к Храброму Томсону?

— Ничего не хочу! — почти крикнул он.

— Смотри, какой гордый!

— Даже слишком!

— Вот глупенький! Ну, как хочешь… Пойдем, милая…

Джевдет с ненавистью взглянул им вслед. За кого они его приняли? За нищего? Разве лоточник и нищий — одно и то же?

Он сжал кулаки. Нет, он не нищий и ни в чем не нуждается. Жано до того, как достал мотоцикл и уехал в Америку, тоже работал у торговца. Ну и что же?..

Он купил хлеба и маслин и спустился к Галатскому мосту. Некоторое время сердито смотрел на толпу спешивших к катеру людей. Нет, надо было ответить ей не так. Пусть бы знала, с кем имеет дело. Ведь он поедет в Америку, станет Храбрым Томсоном. Обязательно!..

Подошла маленькая худая старушка, купила у него английскую булавку. Сунув деньги в карман, Джевдет направился к левому плашкоуту моста. Здесь в прохладной тени он всегда обедал. Никто не мешал ему, не нарушал его одиночества. Но сегодня… Он едва поверил своим глазам. Да, это был он, парнишка, который только что стоял у витрины магазина музыкальных инструментов. В руках у него тоже были маслины и хлеб. Голубоглазый мальчик улыбнулся, обнажив два ряда белых зубов.

— Садись, — пригласил ой.

Джевдет снял лоток и сел рядом.

— У меня тоже хлеб с маслинами, — сказал он. — Я тебя знаю…

Мальчик с удивлением посмотрел на него:

— Да?..

— Видел на Юксеккалдырыме, у витрины магазина музыкальных инструментов.

— Правда? А что ж не подошел?

— Мы ведь не знакомы.

— Я очень люблю музыку. Знаешь, хочу стать первым тенором мира!

— Кем? Кем?

— Ну, певцом…

— Певцом?.. — переспросил Джевдет разочарованно. — А я буду Храбрым Томсоном. Вот кто настоящий герой!.. Ты не турок?

— Нет, грек. А ты?

— Турок.

— Как ты станешь Храбрым Томсоном?

— Поеду в Америку. Там все можно! Только бы туда добраться!

— Ха!..

Джевдет нахмурился.

— Не веришь? В Америке я буду сильным. Не смотри, что я сейчас такой… В нашем квартале я играл центра нападения.

— Играл? А сейчас?

— И сейчас мог бы, но…

— Отец есть у тебя?

— Да, а что?

— У меня нет отца.

— А мать?

— Мать есть. Да что толку! Если бы был жив отец!..

— Ну, нет…

— А вот да! Был бы у меня отец, разве я ходил бы с лотком?

Джевдет вздохнул.

— Не говори! Как раз отец и повесил мне его. Но виноват-то не он. Я знаю кто… Тебя как звать?

— Кости. А тебя?

— Джевдет.

— Кто же виноват?

— Мачеха.

Джевдет задумался. Они помолчали.

— Так что же, мачеха? — спросил Кости.

— Долго рассказывать… — махнул рукой Джевдет.

Катер отошел и теперь быстро удалялся. Джевдет не спускал с него глаз. Две остановки, и он пристанет в Джибали совсем недалеко от его квартала. Джевдет вдруг почувствовал, что ненавидит и этот катер, и грязную воду залива, и свой квартал. Там все чужие. Вот только Джеврие.

— У тебя товар неважный… И выбор небольшой.

— Что? — спросил Джевдет, словно проснувшись.

— Говорю, товара у тебя мало.

— Все равно.

— А не ешь почему?

Джевдет нехотя откусил кусок хлеба, посмотрел по сторонам.

— Ты сколько классов окончил?

— Три, теперь не учусь.

— Почему?

— Работать ведь надо кому-то. Отец умер, у матери глаза плохие, сестра учится на портниху, только через год шить начнет. Мать говорит: тогда помогать нам будет, легче станет. А я вот не очень на это надеюсь.

— Почему?

— Что с нее взять — девчонка! Только и думает, как бы выйти замуж. А тогда пиши пропало.

— А ты знаешь таких ребят… Ну, которые нос задирают?

— Кого?

— Есть такие хвастуны: «Мы адвокатами будем, врачами!»

— А, знаю одного. Яни его звать. Он сын врача. Каждый день хвастается. «Я, — говорит, — окончу Афинский университет. Буду, как отец, доктором. Стану лечить вас, невежд, и загребать денежки». Он сильнее меня, а то бы я ему показал…

— И я знаю таких, да не одного, а побольше… В школе я лучше всех учился, футболистом был первым… Будут адвокатами, врачами, аптекарями! Ну и пусть! Подумаешь… А я стану Храбрым Томсоном!.. Видел афишу у музыкального магазина? Ковбой!

— А-а… Это Билл из фильма «Отряд „Красный шарф“».

— Его зовут Билл?

— Да, Билл.

— Смотрел?

— Да.

— Ну и как?

— Грустная история… Нелегко ему было, Биллу, Но он в долгу не остался, здорово всем отомстил! Понимаешь, мальчишка… отец пьяница. Сидит в харчевне целый день, а ночью приходит и бьет мать…

Джевдет задумался. Его отец тоже приходил домой пьяным и дрался.

— …Все время бил жену, отбирал у нее деньги и пропивал. Потом мать Билла умерла.

— Умерла, когда стирала белье?

— Нет, она шла с фабрики и упала. Из носа и горла пошла кровь. А отец Билла опять был пьян… Ему бы поднять ее и принести домой, а он пошел себе дальше, напевая песенку.

— Куда, домой?

— Нет, к Мэри… Ну, к одной плохой женщине.

— А Мэри не была служанкой?

— Что-то в этом роде. А дружки у нее — воры. Она помотала им…

— Моя мачеха тоже вредная! — пробормотал Джевдет.

— Правда? А что, она служанка?

— Да нет. Была служанкой, а когда мать умерла, отец…

— Женился на ней, что ли?

— Да… Ну, рассказывай дальше…

— Толковый малый этот Билл. Сначала, как и мы, торговал на улице!

— Вот здорово! Значит, как мы?

— Потом вырос. Мальчиком Билл любил музыку, хотел стать тенором, но отец не давал ему учиться. Заставлял работать. Ему нужны были деньги на вино… После смерти матери отец из-за Мэри попал в тюрьму. Связался с ворами. Билл остался один. Днем он работал, а вечерами брал уроки музыки. И, знаешь, стал великим тенором. — Кости задумался. — Разбогател… У него появился автомобиль, да не один…

— Женщины посылали ему поцелуи, но он даже не глядел на них? Правда?

— Конечно.

— А дальше?

— Дальше? Билл стал, очень богатым, женился… Выступал в самых больших театрах Америки! Ты слышал о Беньямино Джильи?

— Кто это?

— Первый тенор в мире. В Лондоне, в Альберт-холле, ему аплодировали семь тысяч триста человек! Самые крупные газеты Европы и Америки пишут о нем под большими заголовками!

— Откуда ты знаешь?

— Как откуда? — Кости обиделся. — Вот посмотри!

Он вынул из кармана несколько газетных вырезок и показал их Джевдету. С одной из них смотрел полный мужчина во фраке, в белом жилете. Подпись: «Великий Джильи».

Другая вырезка была тоже с картинкой. Волнуясь, Кости прочел:

— «Беньямино Джильи отдыхает за кулисами Альберт-холла, самого большого концертного зала Лондона. Справа: знаменитый тенор беседует с журналистами…»

— Хватит, расскажи лучше, что было дальше.

— Как что?

— Ну, в картине. Билл разбогател, женился…

— Ах, ты о Билле? Шайка воров стала охотиться за ним, требовать деньги.

— У Томсона?

— Почему у Томсона? У Билла.

— Это все равно. Ну, а потом?

— Он, конечно, ничего им не дал. Тогда они украли у него ребенка. Догадайся, кто украл? Отец! Его отец, понимаешь? Утащил и отнес к Мэри.

Джевдет затаил дыхание.

— Точно как мой отец и мачеха. Они бы тоже так сделали. Вот негодяи! Рассказывай! Как тебя звать? Я забыл.

— Кости. Полиция искала и ничего не нашла. Тогда Биллу помогли его друзья. Знаешь кто? Ковбои!

— Ковбои? Вот здорово!

— Билл пошел с ними…

— Во всем ковбойском?

— Конечно. Это Билл на афише у музыкального магазина!

— Вот здорово! Ай да Томсон!

— Какой Томсон? Я тебе говорю: Билл!

— Билл? Нет, лучше Томсон. Храбрый Томсон! Так зовут всех ковбоев.

— Ладно, пусть. Ковбои принялись за дело…

— Ну и порядок, конечно! Мерзавцы получили по заслугам!

— Дай мне досказать!

— Говори, говори!

— Они хотели убить мальчика, но Билл подоспел вовремя… Ну и досталось им!

— А сын Билла у мачехи?

— Да. Его чуть не задушили…

— Вот подлецы! А отец?

— Что ему еще было делать? Повалился в ноги к Биллу, стал просить прощения.

— И тот простил?

— Простил.

— А я бы не простил. А потом? Он опять стал певцом?

— Нет. Он сказал, что теперь будет бороться против похитителей детей, бандитов и контрабандистов. Против всех плохих людей.

У Джевдета засверкали глаза. Вот здорово! Да, он обязательно поедет в Америку, станет Храбрым Томсоном!.. Отомстит своим врагам!

Кости взял бумагу, в которую были завернуты маслины, скомкал ее и, подбросив, ударил левой ногой. Бумажный мяч полетел в море.

— Ты бьешь левой? — спросил Джевдет.

— Могу и правой, но левая у меня сильнее.

— А ты кем в команде?

— Играю и в нападении и в защите. Только в воротах не стою. А ты?

— Тоже, но почти всегда центр нападения!

Мальчики повисли на переполненном трамвае и быстро добрались до Султанахмеда. Джевдет бывал здесь каждый день, но сам не играл. На этот раз все было иначе. Они оставили лотки какому-то малышу и гоняли мяч до самого вечера.

Новые знакомые, мальчики, просили их прийти завтра. Джевдета обещали поставить центром нападения. Если они победят команду из Кадырга^[33], получат по пятьдесят курушей^[34].

Джевдет расстался с Кости у иранского посольства; не чуя под собой ног, помчался домой. Ребята из Султанахмеда похвалили их игру!

У «Перили Конака» его, как всегда, ждала босоногая Джеврие.

— Придешь сегодня к тутовому дереву? Я тебе что-то расскажу.

— Скажи сейчас.

— Нет.

— Почему?

— Потом. Эрол такое про тебя говорит…

Джевдет насторожился:

— Что говорит?

— Приходи, тогда узнаешь!

Джевдет помрачнел.

— Один Эрол?

— Нет. И Кайхан, и Шинаси, и Айла…

— Айла тоже?

— Конечно. Из-за тебя мне чуть не досталось… Только не поймали.

— Тебе-то за что?

— Вот придешь — узнаешь!

Джеврие скрылась в сумерках за углом «Перили Конака». Джевдет посмотрел ей вслед, подошел к розоватой стене, вынул из кармана мел и написал крупными буквами: «Отряд „Красный шарф“». Потом нарисовал рядом ковбоя в широкополой шляпе.

— Ничего, с Храбрым Томсоном не шутят! Еще посмотрим, чья возьмет!

Теперь он мог идти домой. Дверь оказалась закрытой. Джевдет осторожно постучал. Открыл отец.

— Ну, входи, входи, господин коммерсант! Как дела? — спросил он.

Джевдет прошел прямо в свой чуланчик, снял лоток и бросил в угол.

«Господин коммерсант! Чего насмехается? Билл и Храбрый Томсон тоже торговали на улице. А кем стали потам!»

— Как дела? — снова спросил отец.

— Плохо, — нехотя ответил Джевдет.

— Почему?

— А что у меня за товар? Вот и продал всего одну булавку да шарик!

— Не беда, дело еще пойдет. Жаль, что ты не окончил начальную школу, а то бы можно было отдать тебя в морскую школу. Внук Абдюссамеда-эфенди туда поступает.

Джевдет умылся. Как же, нужна ему эта школа! Он поедет в Америку, станет таким, как Билл! Храбрым Томсоном!..

Как приятно освежиться холодной водой! Значит, он будет играть вместе с ребятами из Султанахмеда против команды из Кадырга. Очень хороший парень этот Кости. Не беда, что он хочет стать певцом…

— По вечерам читаешь всякую ерунду, — сказал отец сердито. — Лучше бы занялся делом, сдал бы экзамены за пятый класс и получил аттестат.

Джевдет обернулся:

— А потом в морскую школу?

— Тебе не хочется?

— Нет.

— По-твоему, торговать на улице лучше?

— Да, лучше.

Джевдет умылся, вымыл ноги, завернул кран, ушел в свою комнатку и лег.

Он ничего не хочет от них. Пусть и они не вмешиваются в его дела. Никто, даже отец.

— Есть будешь? — спросил Ихсан-эфенди.

Вот надоел, и что ему надо?

— Нет, не хочу, уже ел.

— Зарабатываешь гроши, и те прахом идут. Дома надо питаться. Дешевле…

— Не бойся, не разорю!

— Что значит не разорю? Как ты отвечаешь отцу, грубиян!..

Джевдет молчал, с трудом сдерживая себя. Отец, ворча что-то под нос, пошел наверх. Послышался голос мачехи:

— Ты еще хлебнешь с ним горя! Отцу грубит, бесстыдник! От горшка два вершка и то горло дерет. А что потом будет?

Джевдет повернулся на другой бок. «Что? Увидите! И вы и все другие!»

Вскоре голоса смолкли. Стемнело. Может быть, не идти к Джеврие? Он так устал… Тело болит, будто его побили… Глаза слипались. Он закрыл их и сразу же уснул. Ему снилось, что Кости стал великим тенором, а он — Храбрым Томсоном. Его мачеха — это Мэри из «Отряда „Красный шарф“». У Кости украли ребенка… И кто? Его отец, Ихсан-эфенди! Украл и отдал Мэри. Все как в кино. Полиция бессильна что-либо сделать. Тогда берется за дело он один. Нападает на след… «Перили Конак»! Так вот где отец и мачеха спрягали мальчика Кости! Он входит в старый дом. Кричит сова… В руках у него пистолеты. На лестнице джинны, привидения, ведьмы… Пляшут, воют… И с ними его отец и мачеха! Все они набрасываются на него. Он спускает курки. Но что это? Осечка! Он отбрасывает пистолеты… Хочет пустить в ход кулаки… Напрасно! Руки будто чужие. Их нельзя даже поднять. Его окружают, валят на пол, крепко связывают веревками…

Он проснулся в холодном поту. Кто-то тихо, но настойчиво стучал в окно. Открыл окно. Джеврие!

— Почему не пришел?

— Сейчас.

— Ты не спал?

— Что ты!

— Ну пойдем!

— Ага, иду!

Он закрыл окно и тихонько вышел. Наверху горел свет, был слышен разговор. Как убежать, чтобы не заметили? Он обернулся. Ему не хотелось оставлять дверь открытой, как вчера. Опять распахнется.

Он отыскал на кухне старую газету. Бесшумно свернул ее. Подошел на цыпочках к двери, отодвинул железный засов. Прислушался. Нет, наверху не услышали. Выскользнул на улицу. Осторожно закрыл дверь, положив под нее газету. Теперь створка будет держаться крепко, ключ не нужен. Все в порядке!

Джеврие ждала его.

— Почему не пришел сразу? — спросила она.

— Очень устал.

— Устал?..

Они пошли рядом.

— Да, мы играли в футбол.

— Кто мы?

— Я и Кости.

— Кости? Это кто? — Джеврие остановилась.

— Один мальчик… Тоже лоточник…

— У тебя новый друг?

— Да, сегодня познакомились. Ему тоже тринадцать лет, хороший парень.

Джевдет взял Джеврие за руку, рассказал, какой увидел Кости, как они встретились у Галатского моста, о чем говорили.

Они подошли к тутовому дереву. Рядом тихо плескалось море.

Позади них в синем небе поднималась луна, заливая серебристым светом противоположный берег, крыши домов, деревья.

— Почему ты не садишься, Джевдет-аби?

— Смотри, луна поднимается!

Они сели.

— Очень спать хочется, Джеврие!

— Ничего, Джевдет-аби!

— Ну, рассказывай!..

— Ребята чуть не избили меня.

— За что?

— Говорят, я передаю тебе их разговоры!

Она наклонилась и заглянула ему в лицо.

— О чем ты думаешь, Джевдет-аби?

— Я слушаю тебя, продолжай!

— Когда ты вышел с лотком из дома, все начали смеяться над тобой и твоим отцом. Правда, твой отец моет посуду?

У Джевдета похолодело сердце. Какой стыд! Они обо всем знают.

— Дальше…

— Скажи, правда?

— Отстань! Что они еще болтают?

— Потом один мальчик сказал, что жена бьет твоего отца туфлей. А я крикнула, что ты все равно сильнее их. Они думали, я уже ушла! А я была там. Ух, и разозлились же они! Знаешь? Они говорят, что ты конченый человек. Так и останешься лоточником. А они будут учиться в самой большой школе и будут большими людьми. Вот что они говорят!

Джевдет нервно усмехнулся.

— Еще неизвестно, кто кем будет. Билл из «Отряда „Красный шарф“» тоже торговал на улице.

— Билл? Кто это, Джевдет-аби? — спросила Джеврие.

— Билл — ковбой из фильма «Отряд „Красный шарф“». Он, как и я, сначала ходил с лотком, а потом кем стал? Первым в мире тенором! Всех, кто его мучил, поставил на колени. В Америке я буду Храбрым Томсоном. И тогда тоже отомщу своим врагам!

Джеврие бросилась к нему.

— А я? Кем буду я, Джевдет-аби?

— Ты? Я ведь уже говорил…

— Прекрасной Нелли?

— Да.

— А у меня волосы черные!

— Ну и что же!

Они обернулись. Луна плыла уже высоко. Море, крыши домов, деревья — все было залито серебристым светом.

— Пусть получат по заслугам! — тихо проговорил Джевдет.

— Бабка бьет тебя?

— Бьет.

— Ну ничего, старуха тоже свое получит. Наступит день, когда все они будут валяться у меня в ногах, как отец Билла. Но я-то уж не прощу их никогда!

— А что ты сделаешь, Джевдет-аби?

Он помолчал.

— Пока не знаю…

В «Перили Конаке» зловеще прокричала сова.

6

На следующий день ребята увидели на стене «Перили Конака» нарисованного ковбоя и надпись: «Отряд „Красный шарф“». Только и слышалось: «Кто написал? Кто нарисовал?»

Но никто ничего не знал.

Может быть, это вызов всему кварталу?

У ребят разыгралось воображение. А что, если правда существует отряд «Красный шарф»? Точно такой же, как в приключенческих книжках, которые они читали! Вдруг ковбои неожиданно нападут на них?

— Друзья! — торжественно объявил Эрол. — Нас не должны застать врасплох. Это, наверное, тот самый отряд краснокожих, который взял в плен старика Джонни и нашего храброго друга Тома Брауна! Теперь они идут на нас. За оружие!..

Ребята разбежались по домам, схватили ковбойские шляпы из газет, пистолеты из лошадиных черепов, оседлали своих «скакунов». Вскоре они собрались у «Перили Конака». Нападения ждали с минуты на минуту. Было по-настоящему страшно. А вдруг и в самом деле сейчас налетят краснокожие, раздастся их боевой клич, в воздухе засвистят отравленные стрелы?..

Так прошел день. На следующее утро ребята собрались снова и снова заняли оборону.

Но кругом было спокойно. Может быть, нет ни таинственного отряда, ни краснокожих? Может быть, это всего лишь проделка какого-нибудь мальчика из другого квартала?

— Пусть так… — согласился Эрол. — Можно и поиграть. Ну, а вдруг нас застанут врасплох?

— Не думаю, — ответил Кайхан.

— Почему?

— Потому, что у нас в руках всегда оружие.

— Тогда сотрем?

— Сотрем, сотрем, сотрем! — послышались голоса со всех сторон.

Эрол стер платком рисунок и надпись.

— Никто, кроме нас, — сказал он, — не должен писать на наших стенах.

— А если напишет? Что будет?

Все обернулись и увидели Джеврие. Она сидела на корточках у стены и чертила на земле костью какие-то линии.

— Пусть попробует — увидит! — бросил Эрол. Он подошел к Джеврие, заложив руки за спину, и с вызовом взглянул на нее. — Может быть, здесь тоже не обошлось без Джевдета?

Джеврие посмеивалась, не обращая на него внимания.

— Ну отвечай! Он нарисовал? — спросил Эрол.

Она бросила кость и встала.

— Джевдет-аби будет Храбрым Томсоном!

— Кем? Кем будет?

— Храбрым Томсоном!

— Как же!

— А я стану Прекрасной Нелли! Думаете, у меня не будут светлые волосы? Ведь мы поедем в Америку! Там все по-другому.

Ребята окружили ее; одни посматривали с любопытством, другие с насмешкой.

— У Джевдета-аби новый друг! Если бы вы его видели!

— Ну и что?

— Он тоже поедет в Америку и станет великим тенором!

— А потом?

— Потом мы всем вам отомстим!

— Уж не вы ли это отряд «Красный шарф»?

— Конечно, мы!

Джеврие выскочила из круга и, не дав ребятам опомниться, исчезла за углом «Перили Конака».

У барака ее ждала старая Пембе.

— Живо переодевайся! — велела она.

Джеврие вошла в маленькую, темную и днем и ночью комнатку с узким окном. Белье на постели было грязным: оно сменялось один-два раза в год. Сквозь дыры в потолке виднелось небо. Джеврие сняла старое, рваное платье и вынула из сундучка другое — розовое с лиловыми цветами, узкое в талии и широкое внизу. В этом платье она всегда ходила со старухой в город.

Джеврие не любила бабку. Старая Пембе заставляла ее садиться на колени к посетителям кофеен, танцевать на рынке танец живота и отбирала все собранные деньги. И потом она всегда говорила плохо о Джевдете. За это Джеврие не любила ее больше всего.

«Скорей бы вырасти! — думала она, одеваясь. — Умрет отец Джевдета-аби, мачеха выйдет замуж…» Они останутся одни и уедут в Америку!

Джевдет-аби говорил: «Сядем на большой пароход с тремя трубами. Твоя бабка не найдет нас. А может, к тому времени ее и не будет! Приедем в Америку. Кости станет певцом! Я — Храбрым Томсоном, ты — моей любимой Прекрасной Нелли».

Как хорошо будет тогда, ах, как хорошо! Только вот Прекрасная Нелли беленькая иголубоглазая. А у нее и волосы черные и глаза тоже… Но это не беда! В Америке каждый может сделаться таким, каким он хочет.

— Ты еще не готова?

— Уже иду, бабушка!

Вот бы походить на мать Эрола! У нее волосы белые-белые. И глаза голубые. Эрол противный, он не любит Джевдета-аби. Но его мать… Ах, если бы быть такой: с золотистыми кудряшками и лицом белым как снег. Джеврие часто видела мать Эрола в аптеке.

— Вот погоди у меня! Палки захотела? — сердито крикнула старуха. — Чего ты там возишься? Нам пора идти!

Старая Пембе появилась в дверях с палкой. Джеврие подбежала, бросилась к ней на шею.

— Я уже готова, бабуся. Не бей меня!..

На лице старухи появилась улыбка.

— Мы же опаздываем!

— Идем, бабушка! Знаешь, куда я поеду, когда вырасту?

Они вышли из дома. Пембе остановилась.

— Куда же?

— В Америку!

— В Америку? А где это?

— Очень-очень далеко. Там каждый может стать, кем захочет!

Щелкнул ржавый замок, старуха заперла дверь.

— А я, знаешь, кем буду?

— Кем же?

— Нелли, Прекрасной Нелли!

— Неверной, значит. Не хочешь быть мусульманкой?

— Волосы у меня посветлеют. И будут виться болотистыми кудряшками. А лицо станет белым-белым как снег! Красивая я буду?

— И что ты мелешь! Ну, хватит! Перестань!

Они медленно поднялись на холм, миновали «Перили Конак», подошли к квартальной кофейне и свернули к рынку. Под большим деревом во дворе кофейни уже сидело много мужчин. Одни разговаривали, другие играли в нарды или карты.

— Эй, Пембе! — окликнул цыганку парикмахер Лятиф. — Зайди. Поиграй немного, а Джеврие станцует!

Старая Пембе не отказала бы парикмахеру Лятифу, бывшему старосте квартала, но она спешила в Айвансарай, где ее ждали, а потом ей нужно было идти еще бог знает куда — в Кумкапы, Еникапы, Саматья, Едикуле^[35].

— Я вас очень уважаю, Лятиф-ага^[36], — ответила она, — но мы опаздываем…

— Ну хоть немного поиграй!

Старуха вошла во двор, села, подняла старенькую скрипку, взмахнула смычком и заиграла танец моряков.

Джеврие с подобранным к поясу подолом завертелась в танце на раскаленной горячим солнцем площадке. Настоящая танцовщица! На лобике девочки, на висках, у корешков волос выступили капельки пота. Ей было жарко, очень жарко.

«Ничего не поделаешь! — думала она. — Придется потерпеть! Еще три года…» А потом они сядут на большой пароход и уедут в Америку!..

Там она станет Прекрасной Нелли!.. Белокурой, голубоглазой… А Джевдет — Храбрым Томсоном… Джеврие забыла обо всем: и о жаре и о глазевших на нее посетителях кофейни. Движения ее стали плавными, широкая юбка развевалась, как веер, стройные, тонкие ноги едва касались земли.

Инвалид Хасан Басри-бей и Мюфит-эфенди, покуривая наргиле, вспоминали прежние дни и развлечения в Кяатхане^[37].

— Это та самая девочка, о которой говорил Лятиф? — спросил шепотом Хасан Басри-бей.

— Она, разрази ее гром!..

— Малютка-то при чем? А вот старуху да, надо повесить!

— А заодно и этих мерзавцев! Девочке, наверно, лет десять!

— Э-э… Вот так и портится мир!

— Что правда, то правда.

— Сейчас научится садиться на колени, а завтра…

Хасан Басри-бей подтолкнул соседа локтем. Мимо проходили шофер Адем и Ихсан-эфенди.

— Подружились последнее время.

— Правда, я тоже слышал об этом. Жена Ихсана-эфенди, говорят, не выходит из дома тетушки Мухсине.

Старая цыганка опустила скрипку и встала. Джеврие вытирала с лица пот.

— Подожди-ка, — сказал парикмахер Лятиф.

Лицо у старухи расплылось в довольной улыбке.

Ага, значит будут собирать деньги!

— Вот уж не надо, — проговорила она, — со своих грех брать.

— Помалкивай лучше, старая!..

Парикмахер Лятиф высыпал монеты в высохшую руку старухи.

— Ну, теперь идите! Да поможет вам аллах!

Старуха, бормоча слова благодарности, направилась узкой улочкой к Айвансараю.

В Айвансарае их уже ждали. На площади собрались молодые цыганки в зеленых, синих, розовых шальварах; старухи музыкантши в старых черных платьях; старики зурнисты с седыми лохматыми бровями; девочки одних лет с Джеврие, одетые как взрослые, с накрашенными губами; они бегали друг за другом, шутили, смеялись, ссорились.

— Эй, смотрите! — воскликнула одна из них, Шерифе. — Ну и рожа у нее!

— Ты что? — сверкнула глазами Джеврие.

— Почему не накрасилась?

Джеврие пожала плечиками. Девушки окружили ее.

— Почему губы не накрасила?

— Не накрасила, и все.

— Вай! Пусть все любуются твоей прыщавой мордой? Так, да?

Джеврие не отвечала. Джевдет-аби не хочет, чтобы она красила губы. Вот и не накрасила! И никогда больше не сядет к чужим на колени. Джевдет-аби сказал: «Будут заставлять — кричи, плачь. Не поможет — скажи полицейскому».

Пусть лучше не пристают к ней. Теперь она будет слушаться только Джевдета-аби.

— Отстаньте от меня, не буду я краситься! — крикнула она. — Поняли?

— Ты что, одурела? Я тебе покажу! — Старуха схватила ее за ухо.

Джеврие вырвалась.

— Не приставайте ко мне, слышите!

Все переглянулись.

— Не приставать? — переспросила старуха.

— Да, не приставайте!

— Ах ты, дрянь такая!.. Придушу!

Джеврие быстро скинула свои модные, на высоких каблуках, туфли.

— Держите ее! Держите! — крикнула старая Пембе.

Но девочка была уже далеко.

Вдогонку бросился брат Шерифе — скрипач Хасан. Черноглазый красивый мальчуган лет тринадцати, босой, в рваной шляпе.

— Ты чего убежала?

Он схватил Джеврие за руку.

— Пусти, Хасан, не твое дело!

— Ты что? Не хочешь быть с нами?

— Не хочу.

— Почему?

— Не хочу, и все. Пусти, а то я закричу, позову полицию!

Хасан удивился:

— Полицию?

— Да, полицию.

— Зачем?

— Бабка знает.

Джеврие вырвалась и побежала.

— В полицию, говорит, заявлю, — сказал Хасан, вернувшись.

— В полицию?.. — переспросила Пембе. — Это на меня-то? Что я ей сделала?

Старуха перепугалась. А вдруг девчонка и правда пойдет в полицию?

— Чтобы глаза у нее лопнули! — наконец пробормотала она. — Пойдемте, теперь чертовка уже не вернется.

— А кто ее научил? — спросил усатый старик зурнист.

— Дружок ее, Джевдет, сын Ихсана-эфенди… Думаю, что он!

В это время Джевдет был у Кости. Мальчики завтракали.

Теперь они почти не расставались. Рано утром, еще до восхода солнца, с лотком на шее Джевдет выходил из дому и шел к Кости через Ункапаны, Балыкпазары, Сиркеджи.

Кости уже был на ногах. В желтой вязанке, в темно-синих брюках, в белых тапочках, голубоглазый Кости весело открыл дверь и впустил Джевдета.

Два друга встречались так, будто не виделись целую вечность; радостные, возбужденные, взбегали по узкой лестнице и заходили в маленькую комнатку Кости, где пахло плесенью.

Все здесь напоминало Джевдету его чуланчик. На полу также были разбросаны книжки и журналы. Только с картинок смотрели не ковбои, а знаменитые певцы и музыканты. И постель была не такая, как у Джевдета: наволочки, простыни — старенькие, но чистые.

Кости, как и Джевдет, приходил домой поздно, усталый, снимал лоток, сбрасывал одежду и сразу же засыпал, часто без ужина. Комнату убирала мать, а иногда сестра — девушка в очках лет восемнадцати.

Джевдету очень нравились и мать Кости и его сестра. С ними ему было легко и хорошо.

Джевдет доел бутерброд с брынзой, допил чай и поднялся из-за стола.

— Хочешь, налью еще, сынок? — ласково спросила мать Кости.

— Спасибо, я сыт.

— Как знаешь.

Она не настаивала. Это нравилось ему больше всего.

Мальчики взяли лотки и вышли на улицу.

— Значит, ты написал на стене: «Отряд „Красный шарф“»! А они? — проговорил Кости.

— Примчались с оружием, в ковбойских шляпах!..

— Вот здорово!

— Ждали нападения! Пусть ждут!

— А Джеврие видел?

— Да. Знаешь, возьмем и ее в Америку. Я уже сказал ей. Согласна!

— Мать у нее есть?

— Нет, бабка. Вредная старуха. Велит ей красить губы, сурьмить брови, носить туфли на высоких каблуках. И еще хуже… Но теперь этому конец. Вчера вечером договорились.

— Все равно заставят. Бить будут.

— А полиция зачем? Я научил ее, что делать.

— Посмотрим.

— Ты еще не знаешь Джеврие!

Они остановились у кинотеатра в Сиркеджи. Шел фильм про любовь, значит дерьмо.

— Наплюй, — сказал Джевдет, — не пойдем.

— А что будем делать?

— Катнем в Едикуле, Джеврие, наверное, там…

Кости на минуту задумался.

— Хорошо, поедем.

Мальчики повисли на трамвае «Бахчекапы-Едикуле». Они знали, как проехать без билета. Если каждый раз платить, и разориться недолго.

Пока добрались до Едикуле, пришлось переменить несколько трамваев, но Джевдет и Кости не унывали. Они еще будут разъезжать на своих автомобилях. Там, в Америке, когда разбогатеют. Ну и забавно же будет вспоминать нынешние времена!

В кофейне в Едикуле было много цыган. Девушки в зеленых, синих, розовых шальварах, размалеванные как куклы, танцевали. Старики музыканты играли; молодые парни в широких брюках с карманами спереди, в надвинутых на глаза кепках хлопали в такт музыке в ладоши, показывали на девушек, смеялись, говорили непристойности.

Джевдет подтолкнул Кости:

— Видишь старуху?

— Какую? Ту, что на скрипке играет?

— Да… Это бабка Джеврие!

— Ну и страшна! А где Джеврие?

— Не знаю, ее здесь нет.

— Тогда где же она?

— Наверное, дома осталась. Сказала, что, если убежит от бабки, будет меня искать. Поехали?

— Поедем.

Мальчики, перескакивая с трамвая на трамвай, тем же путем вернулись в Сиркеджи.

На остановке автобуса «Эдирне — Кеша» Джевдета окликнул шофер Адем.

— Ну-ка, покажи, чем торгуешь? — подмигнул он. — Вай! А почему такой плохой выбор?

— Что поделаешь? — ответил Джевдет. — Денег мало, вот и товара нет.

— Скажи отцу, пусть добавит.

Джевдет отвернулся.

— Ты чего? — спросил Адем.

— Да так, ничего.

— Что ничего? Сегодня утром говорил с твоим отцом. Он все о тебе беспокоится. Вот не кончил пяти классов, а то поступил бы в морскую школу. А ведь можно и так подготовиться. Сдать экзамены. Как ты думаешь?..

— Не знаю, — ответил Джевдет. — Пойдем, Кости.

Они пошли дальше.

Адем стоял со своими приятелями — Тайяре Османом и Демпсеем Неджибом.

— Чей это малец? — спросил Неджиб.

— Пасынок той самой… — подмигнул Адем.

— Скажи уж лучше — твой пасынок…

— Пусть так, но если деньжат не добудет, только меня и видела!

— Ну, а как она собой? Все на месте? — усмехнулся Тайяре.

— Хороша, ничего не скажешь, первый сорт… Если и деньжата есть, заживу на все сто! Куплю машину, и тогда…

— А что тогда?

— Как что? Баранья ты голова! Молиться на меня будешь.

— Э, зачем заливаешь? Будь ты самим пророком, я и то не стал бы целовать край твоей одежды.

— Вай-вай-вай! А я бы тогда от веры отрекся!

— Посмотрим!..

— А правда, у нее водятся деньжата? — уже спокойно спросил Тайяре.

— Мать говорит, найдет. Самое лучшее — встретиться и откровенно поговорить. Тогда увидим, что почем. Как, по-вашему, прав я?

— Так и надо.

— Дай руку!

— А как с бараньей головой?

— Ладно уж!..

— Адем-аби? — К ним подошла Джеврие. — Не видели Джевдета-аби?

— Зачем тебе Джевдет?

— Надо.

Адем наклонился и что-то прошептал Неджибу. Тот удивленно взглянул на него.

— Аллах, аллах!

— О чем вы? — заинтересовался Тайяре.

Джеврие рассердилась. Чего они глазеют?

Теперь она уже ни к кому не сядет на колени и не будет красить губы. Пусть даже бабка бьет ее!..

— Эй, подожди! — крикнул Адем.

Джеврие бежала, пока не споткнулась о камень. Присела на тротуар, принялась тереть ушибленное место.

Мимо проезжали трамваи, грузовики, легковые машины, повозки. Джеврие ничего не замечала. Из-под ногтя текла кровь. Нужен табак. Тогда заживет.

Она заковыляла в Сиркеджи, потом к вокзалу. Нашла несколько окурков. Растерла их, посыпала ранку табаком, потом землей.

Боль не проходила. Ну и пусть! Подумаешь! Было и похуже. Когда порезала руку. А когда пробили камнем голову? И то она не плакала.

Неподалеку сидели картежники.

Она прошла мимо них, заложив руки за спину. Остановилась. Парень с усиками привычным движением раскладывал и снова собирал карты. Взглянув на Джеврие, он подмигнул своему светловолосому приятелю. Джеврие видела это. Чего ей бояться? Ведь она не Шерифе. Шерифе ездит со взрослыми в Кяатхане, ей все нипочем! Есть у нее картежник знакомый — Юсюйюн-аби. Он купил Шерифе шарф, платье, водит ее в кино… Она тоже могла бы ходить в кино. Ее все время зовут. Но пусть ходят одни. Она поедет в Америку, там у нее будет все-все!.. Стоит только пожелать! Джевдет-аби знает, что говорит! Никто не прочитал столько книг, как он. Джевдет-аби станет Храбрым Томсоном, его друг Кости — Великим Певцом, а она Прекрасной Нелли! А почему Кости хочет стать певцом?

— Эй, девочка!

Она сердито обернулась: перед ней стоял светловолосый парень.

— Что надо?

— Ты чего дуешься? — спросил он.

— Отстань, нахал!

— Нахал, да зато с деньгами!

— А мне-то что!

Парень подошел ближе.

— Поедем в Гюльхане^[38]?

— Что мне там делать?

— Ну, не болтай много! Поедем! — Он схватил ее за руку.

— Пусти руку!

— Дам тебе пятьдесят курушей!

— Пусти меня, тебе говорят!

— Лиру получишь, — сказал другой картежник.

— Ничего я не хочу, отпустите меня, отпустите!

Джеврие заплакала. Светловолосый парень пнул ее. Она едва не упала. Плача, бросилась бежать. Вдруг остановилась. Вытерла слезы. Ушибленный палец все еще ныл, но она не думала о нем. «Да, так и надо сделать!»

Она рассказала о картежниках первому встречному полицейскому, потом со всех ног помчалась в Бахчекапы, словно за ней кто-то гнался. У трамвайной остановки села, подперла руками личико и задумалась. Где найти Джевдета-аби? Скоро полдень. Может быть, вернуться в квартал?

— Возьми, дитя мое, возьми!

Какая-то старуха протягивала ей пять курушей. Джеврие машинально взяла монетку. А почему бы и в самом деле не собрать немного денег? Вечером она поест с Джевдетом-аби пача^[39] или суп из требухи.

Она подошла к трамвайной остановке Эминёню и затянула жалобным голоском:

— Подайте во имя аллаха милосердного! Порадуйте сиротку. Нет у меня ни отца, ни матери. Одна я, одна, бедная! В глазах темно от голода! Подайте ради ваших детей и близких…

Сначала никто не обращал на нее внимания. Потом стали подавать: кто положит пять, кто десять курушей. Расфранченные молодые люди и важные господа, не желая ударить лицом в грязь перед своими спутницами, давали больше, чем самые щедрые женщины. Не прошло и часа, как у нее была полная рука монеток.

Останавливался трамвай, забирал почти всех, но вскоре подходили другие пассажиры, и Джеврие просила опять:

— Подайте во имя аллаха милосердного сиротке… Одна я, одна, бедная!..

Значит, у нее целых три лиры! А что с ними делать? Вечером бабка заберет. Самое лучшее — отдать деньги Джевдету-аби. Но он спросит, откуда у нее столько? Сказать правду? Рассердится. Не сказать? Подумает, что она послушалась бабку и деньги ей дали в кофейне. Или подумает, что она украла! Нет, пусть лучше сердится — надо сказать правду.

Она спустилась к причалу «Юскюдар», поискала в толпе ребят. Обошла причалы «Адалар» и «Кадыкёй», заглянула на причал «Золотой Рог». Нигде нет!.. Уже хотела купить билет на катер. И вдруг увидела Джевдета-аби и Кости. С лотками на шее они шли навстречу.

— Джевдет-аби!

Она побежала к ним, забыв об ушибленной ноге.

— Вот Джеврие, Кости! — сказал Джевдет.

Голубоглазый Кости улыбнулся, протянул руку и крепко пожал худенькую длинную ладонь Джеврие.

Так вот он какой, Кости! Точно такой, как говорил Джевдет-аби.

Джевдет расспрашивал. Джеврие весело отвечала:

— Пошла с бабкой в кофейню, губы не накрасила… Да, заставляли, но убежала… А Хасана припугнула полицией.

Потом она взглянула на лоток Джевдета и замерла от удивления:

— Что это? Как у тебя много товара!

— Кости помог, — улыбнулся Джевдет. — Познакомил с одним торговцем, тот дал в долг. Продам — расплачусь.

Джеврие сияла от радости.

— Поедим? — спросила она.

— А не рано?

— Уже двенадцатый час…

— Что купим?

— Котлеты с луком! — Джеврие показала деньги. — Вот!

— Откуда они у тебя?

Она покраснела.

— Или опять…

— Что?

— В кофейне…

Она закрыла ему рот рукой.

— Нет, нет!

— Тогда откуда?

— Ну не спрашивай, Джевдет-аби!

— Говори правду!

Джеврие виновато улыбнулась:

— А ты не рассердишься?

— Откуда у тебя деньги?

— Я не хотела просить, Джевдет-аби. Честное слово! Они сами положили мне в руку. А потом…

Джевдет окинул ее презрительным взглядом.

— Сколько набрала?

Она протянула ему деньги.

— Сам посчитай!

— Рука моя до них не дотронется, попрошайка! Джеврие не поднимала глаз. Что подумает теперь Кости!

Вдруг она вскинула голову. Значит, из-за этих денег Джевдет-аби не будет с ней разговаривать? Монетки, сверкнув на солнце, упали в воду.

— Теперь ты не будешь сердиться, Джевдет-аби? Джевдет не ответил. Но он улыбался. Кости не мог вымолвить слова от удивления.

— Сегодня за всех плачу я! — наконец проговорил он. — В Каракей?

Джевдет и Джеврие согласились.

Джеврие шла чуть впереди, Джевдет и Кости — рядом. У входа в бакалейную лавку остановились.

— Что купим?

— Хлеб и маслины, — предложил Джевдет. Джеврие промолчала.

— Нет, так не пойдет, — возразил Кости. — Каждый день одно и то же: хлеб да маслины! Возьмем сегодня брынзы, огурцов, помидоров. Как?

— Ладно.

Обедать пришли к Галатскому мосту. Джеврие села у якоря и с удивлением уставилась на море, синее, блестящее, словно полированное. Никогда она еще не видела такого моря!

Кости вынул из заднего кармана брюк газету, расстелил ее на земле, маленьким перочинным ножиком нарезал помидоры, брынзу, очистил огурцы и тоже нарезал, разделил хлеб и позвал Джеврие.

Джеврие с трудом оторвала взгляд от лазурной глади моря, подошла к мальчикам, села в ногах у Джевдета.

Ели молча, с большим аппетитом. Когда на газете не осталось ничего, Кости, как всегда, скомкал ее, подбросил и ударом левой ноги отправил в море.

— Ой! Что я забыла сказать! — вдруг воскликнула Джеврие.

— О чем ты? — обернулся к ней Джевдет.

— Ковбоя на стене больше нет. Эрол стер.

Джевдет сжал кулаки. Найти Эрола и рассчитаться с ним! Сейчас же!

Кости оставался спокойным. Их взгляды встретились.

— Не надо, не связывайся с ними, — сказал Кости.

Весь день, до самого вечера, Джевдет был задумчив, разговаривал мало. Вечером, прощаясь у иранского посольства, Кости повторил:

— Не надо, слышишь!

По дороге домой Джеврие молчала. Сердитое лицо Джевдета-аби всегда пугало ее. От Ешильдирека они спустились к Мысырчаршысы, миновали Кючюкпазар, Ункапаны, Фенер^[40], и, когда пришли в свой квартал, было уже совсем темно.

— Ну, иди домой, Джеврие!

— Хорошо, Джевдет-аби!

Джеврие остановилась, замерла и вдруг растаяла в темноте. Она думала о бабке. Та, наверное, ждет ее. Ох, и достанется!

Джевдет тоже вспомнил о старухе. Бабка часто била Джеврие, а уж сегодня, конечно, давно палку припасла. Он подбежал к стене «Перили Конака», вынул из кармана мел и снова написал большими буквами: «Отряд „Красный шарф“. Да здравствует Храбрый Томсон!» И нарисовал ковбоя в широкополой шляпе. Такого, как в прошлый раз.

Джевдет сунул мел в карман, быстро спустился к бараку.

Сквозь маленькое окно пробивался слабый, тусклый свет. Дверь была открыта.

— Где шлялась? — донесся сердитый голос старухи.

— Не хочу так зарабатывать деньги, бабушка… Не хочу! Не буду красить губы, танцевать… — Тоненький голосок Джеврие дрожал.

— Раньше ты этого не говорила. Кто тебя научил?

— Никто.

— Нет, научили, дрянь такая!..

— Говорю, никто! Никто! Никто!..

— Я знаю, кто тебе мозги крутит. Ну, подожди!..

На минуту в комнате стало тихо. Потом Джеврие закричала. Старуха била ее палкой.

— Вот тебе! Вот тебе! Не будешь его слушаться! Не будешь!..

Джевдет с трудом себя сдерживал.

— Хороший мальчик, говоришь? — ворчала Пембе. — Был бы он таким, разве подохла бы эта ведьма?

Его мать называли ведьмой! Этого Джевдет уже не мог вынести.

Он вбежал в комнату, загородил собой Джеврие. Отнял у старухи палку.

— Не смей бить ее! Не смей! Вот увидишь, заявлю в полицию! Знаешь, что тебе будет за твои дела?

Опять полиция! Что за напасть? Старуха не переносила этого слова. За ней водилось немало грехов. А Джеврие была не первой «внучкой». А вдруг и вправду донесут?

— Прости меня, сынок! — залебезила она. — Прости, старую! Пальцем ее больше не трону. Вот увидишь! — А сама думала: «Надо увезти девчонку, спрятать подальше. Да вот куда? В Эдирне или в Текирдаг?^[41] Раньше не девка была, а клад. Просила милостыню и все до последней монеты отдавала… Танцевать научилась, стала красить губы, садилась на колени к гостям в кофейнях. А теперь вот, пожалуйста… Все пошло прахом. Перестала слушаться. Сколько денег пропало! Разорение одно. Раньше бы мальца отвадить. А вредный! Надо с ним поосторожней».

Старая Пембе погладила Джевдета по спине.

— Я ведь тебе в бабушки гожусь, сынок. Упокой аллах душу твоей матери! Пусть она спокойно спит! Так уж у меня вырвалось, ненароком. Не сердись на меня.

— Прости ее, Джевдет-аби. Она нечаянно. Правда, нечаянно. — Джеврие взяла его руку, погладила, коснулась губами.

Джевдет взглянул на старуху.

— Хорошо, пусть так. Прощаю.

Цыганка, заискивающе улыбаясь, проводила его до двери.

По вечерам квартал всегда был погружен в темноту. На узких улочках ни души. Только у парадной двери дома зубного врача тусклым светом мерцал маленький уличный фонарь. Но на этот раз… Джевдет в растерянности остановился. Окна его дома были ярко освещены, как раньше, когда была жива мать и отец приводил с собой приятелей. Что могло случиться? Может быть, к мачехе пришли гости?

У дома сидела тетушка Зехра.

— Вай-вай-вай, сынок, — покачала она головой, — если бы покойница видела тебя с этим лотком!

— Я доволен своей работой, — ответил Джевдет.

— Доволен или не доволен, ничего уж не поделаешь. Поневоле будешь доволен. Послушай-ка, у вас сегодня гости…

— Кто?

— Шофер Адем с матерью.

— Что им надо?

Соседка пожала плечами:

— Откуда я знаю!

Джевдет не хотел звонить. Откроет отец. Опять будет ворчать, расспрашивать. В его чуланчик можно было попасть через дом соседей.

— Можно, тетушка Зехра?

— Иди, сынок, иди.

Он сбросил в своей комнатке лоток, вышел на кухню. Сверху долетел веселый смех мачехи.

«Что это с ней сегодня? Всегда молчит или дерет глотку, а тут веселая. Да еще как смеется…»

Новый взрыв смеха.

Джевдет отошел от крана. «Умоюсь потом. Что там такое? Почему она так смеется?»

Он тихонько поднялся по лестнице, встал на цыпочки и осторожно выглянул в переднюю. За уставленным бутылками и тарелками столом сидели шофер Адем, его мать — тетушка Мухсине, мачеха и отец. Мачеха и Адем сидели рядом, наклонившись друг к другу, и о чем-то шептались.

Отец дремал. Голова свесилась на грудь, глаза были закрыты.

Мать Адема с безразличным видом помешивала ложкой в тарелке. Все окружающее ее, казалось, совсем не интересует.

О чем говорят шофер Адем и мачеха? Джевдет терялся в догадках. Эх, превратиться бы в мотылька, подлететь к ним и подслушать!

Последнее время отец часто бывает с шофером Адемом. А ведь еще недавно, возвращаясь с работы, он говорил: «Опять встретил этого Адема. Настоящий разбойник!» С чего бы вдруг такая дружба с «разбойником»?

Отец грузно повалился на стол и захрапел. Адем и мачеха встали, подняли его и унесли в комнату.

Ихсан-эфенди крепко спал. Он давно не пил, и ракы свалила его. Он лежал на спине — полуоткрытые остекленевшие глаза, крепко сжатые вставные зубы.

Шехназ нагнулась, сняла с мужа очки, положила их рядом с будильником. Прошла в свою комнату. Адем схватил ее за руку.

— Твоя мать здесь, — прошептала она.

— Ерунда!

— Хотя бы дверь закрыл…

Адем взглянул на мать: та по-прежнему с безразличным видом помешивала ложкой в тарелке.

Он закрыл дверь.

Старуха скривила губы в улыбке. Она ждала этого. Все идет как по маслу. Соседка влюблена в ее сына. А раз так, не надо упускать случая. Ихсан-эфенди служит на большой фабрике, имеет дело с деньгами и, уж конечно, приберег кое-что. А кому, как не Шехназ, это достанется?

Она вспомнила свою молодость. Однажды, лет тридцать назад, в такой же летний вечер она осталась одна с Мюфитом-эфенди, торговцем, их дальним родственником. Дьявол ли попутал, аллах ли допустил…

Она вздохнула.

А Мюфит был хорош! Кровь с молоком, черноглазый. А брови! А осанка! Такой важный. Сколько ему тогда было? Лет двадцать восемь?

Она вздохнула, встала и пошла к лестнице, хотела помыть руки. Джевдет быстро съехал вниз по перилам.

Старуха услышала шорох. Остановилась. Что это? Может быть, мальчишка подсматривал?

В тревоге она спустилась по лестнице.

Но ведь Шехназ говорила, что его нет дома? Если бы вернулся, то позвонил бы. Она вспомнила: в дом можно пройти от соседей; встревожилась еще больше. Так оно и есть. Прошел от Зехры, спрятался на лестнице, подсматривал; все видел, ай, беда, беда! Завтра расскажет отцу. Тогда дело плохо.

Старуха подошла к чуланчику.

Там было темно.

— Сынок! — окликнула она.

Ответа нет.

— Джевдет, сынок! — позвала она громче.

Снова никакого ответа. Она быстро вошла в комнатку, нащупала постель, присела: мальчишка спал. Она потихоньку потрясла его. Толкнула сильнее.

— Ух!.. Кто здесь?

— Ты давно пришел, сынок?

— Давно уже.

— Ты спал?

— Да.

— Узнаешь меня?

— Да, вы мать дяди Адема!

Старуха вздрогнула. Если он проснулся только сейчас, как он мог сразу узнать ее, да еще в темноте?

Она вышла из комнатки.

Ну, конечно, мальчишка все видел. Надо скорее рассказать об этом Шехназ и Адему.

Из комнаты вышла улыбающаяся Шехназ.

— Мальчишка подсмотрел? — Она растерянно взглянула на Адема, помолчала. — Ну и пусть! Старик все равно не поверит!

— Как знаешь… Смотри сама.

— Вы уже уходите?

— Пора, — ответил Адем.

Дверь за гостями закрылась. «Может быть, старухе только показалось? — спросила себя Шехназ. — Разбудить мальчишку? — Она сделала несколько шагов к чуланчику пасынка. — А что, если муж поверит не ей, а мальчишке? Ну что ж! Ему же будет хуже!»

Джевдет долго не мог уснуть. Он думал о странных и необычных событиях сегодняшней ночи.

7

А Шехназ лежала и думала об Адеме. Вот таким должен быть муж! Такому и душу можно отдать. Если бы они были всегда вместе…

По ее телу пробежала дрожь.

Как это быстро произошло, за каких-то два-три дня. И она совсем не виновата. Вчера вечером муж сам предложил посидеть вечерком с Адемом. Вот дурак! «Этот Адем давно пристает, разреши нам немного выпить!»

Она улыбнулась.

Ну и обвела же она его вокруг пальца! Нарочно принялась ворчать, ругаться. Как раз в это время пришла мать Адема, спросила, чем она так расстроена. Здорово притворилась: «Чем где-нибудь пить, лучше дома, на глазах. А там, чего доброго, уснет, обокрадут еще! И у нас можно посидеть. Ну, как знаете, я не хочу вмешиваться в ваши дела. Мой сын уважает Ихсана-эфенди, только и говорит о нем…»

Шехназ повернулась на другой бок.

…Адем без конца подливал ракы. Старый дурень, желая показать, как он умеет пить, какой он крепкий, хватал, не разбавляя, одну рюмку за другой.

Все шло так, как она хотела. Если бы не этот дьяволенок… Никто и не заметил, как он пролез в дом.

Она нахмурилась.

Наверняка от соседки. Шехназ не любила тетушку Зехру. Та дружила с покойной хозяйкой.

Шехназ даже слышала однажды, как Зехра сказала ей: «Зачем ты взяла в дом такую молодую красивую служанку? Разве можно доверять мужу!..» «Вот дрянь! — Шехназ поморщилась. — Мало того, что больной женщине все уши прожужжала, так теперь за мальчишку принялась. Ну что ж, старайся! Только посмотрим, что из этого получится! Пусть хоть весь мир говорит, не заставите старика поверить. А впрочем, пусть поверит! Будет сильно приставать, скажу, что это правда».

Она вздохнула.

Спать не хотелось. Почему Адем ушел так рано? Лучше бы не уходил! Мот бы даже ночевать остаться.

Проклятый мальчишка! Если бы не он!

«…Пусть старик только попробует что-нибудь сказать. Устрою скандал, осрамлю на весь квартал. Но лучше все-таки без этого. А вдруг Адем испугается? Самое лучшее…»

Она легла на спину, сбросила одеяло.

«Адем!.. Ну, а пасынок?» Она сделает все, чтобы он не проболтался отцу.

Утром она встала раньше мужа, спустилась вниз. Джевдет одевался.

— Ты почему встал так рано? — спросила она с улыбкой.

Джевдет не ответил. Поднял лоток. Направился к двери.

— Тебя спрашивают?

Она не стала его задерживать. Паршивый щенок! Еще начнет кусаться — все может испортить. Мысли ее снова вернулись к Адему. Если бы он сказал ей: «Брось мужа, приходи ко мне!» Но ведь она не нужна ему без денег!

В комнате Ихсана-эфенди зазвенел и сразу же смолк будильник. Значит, муж не спит. Сейчас он спустится на кухню. Станет разжигать примус.

Молнией мелькнула мысль: «Пусть подумает, что я убираю комнату Джевдета».

Она собрала грязные наволочки и простыни, стала снимать пододеяльник.

В чуланчик заглянул Ихсан-эфенди, глазам своим не поверил. Шехназ? Она ли это? Всегда встает не раньше девяти. И вдруг…

— Что ты делаешь, дорогая?

Шехназ обернулась:

— Разве не видишь!

— Белье хочешь сменить?

— А что делать? У мальчика все грязное. Вот если бы вчера гости вошли сюда. Опозорились бы совсем. Что о нас подумают? Перед людьми стыдно!

— Ты сама постираешь?

— Не соседи же! Жаль его. Хоть он и против меня, я не сержусь, что с него взять? Дитя. Был бы помягче, поласковей, видит аллах, любила бы его, как родного. Я к нему всей душой, а он… Как будто я виновата в смерти его матери!

— Что-нибудь случилось? Опять нагрубил? — с беспокойством спросил Ихсан-эфенди.

— Как будто в первый раз! Да вот сейчас только говорю ему: «Сынок, постелька у тебя грязная, сними, я постираю». Отвернулся и даже не взглянул на меня. И что злится?..

Она поднесла руку к глазам.

Плачет… Жалеет мальчишку! Ихсан-эфенди опустился на колени, поднял на Шехназ глаза.

— Спасибо тебе, детка моя! Аллах все видит. Вознаградит тебя за доброту! Спасибо тебе!

Он взял ее руку. Рука была маленькая, пухлая, горячая. Долго целовал и гладил ее, как маленького голубя, потом взял вторую руку, положил одну на другую, сжал и снова поцеловал. Шехназ не противилась.

Аллах милостивый, что это? Никогда еще она не была такой послушной!

— Шехназ, дорогая моя! — умолял он дрожащим голосом. — Прошу тебя, не стирай сама. Я найму прачку. Ты моя госпожа. Для тебя ничего не пожалею. Весь мир бы отдал! Не стирай сама. Мы найдем прачку!

— Вчера ты слишком много выпил…

— Не сердись. Ведь ты же сама разрешила мне, уважила старика.

— Я думаю о твоем здоровье. А так, что же? С порядочными людьми, дома, почему не выпить? Хоть каждый вечер! И мне веселее будет.

— Правда? Ты правду говоришь, Шехназ?

— Ну да! Вот только…

— Что?

— Как бы сплетни не пошли! Этого я боюсь.

— Какие сплетни?

— Будто ты не знаешь наших соседей. Такого наговорят — не обрадуешься!

— Что же они могут сказать?

— Откуда я знаю? Начнут судачить: то да се… Приводит в дом молодого неженатого мужчину, при молодой жене выпивает с ним. А вообще-то тебе виднее…

Ихсан-эфенди вспылил, как в былые дни, когда его называли Бомбой.

— Мне все равно! Кому какое дело! Пусть себе плетут всякую чепуху. Не думай об этом. Лишь бы тебе было хорошо.

Шехназ не слушала его, она думала об Адеме. Пойти к нему? Может быть, он еще не ушел? Вот если бы не ушел!..

У нее заблестели глаза.

Сейчас же! Она подкрасится, оденется получше… Зачем ей этот противный старик?

Она оттолкнула мужа и поднялась по лестнице.

Ихсан-эфенди вернулся к действительности. Он опять опаздывает, и намного больше, чем обычно. Бухгалтер снова рассердится, а эти молокососы начнут хихикать. «Ну что? Как дела, а?..»

Через четверть часа разнаряженная, накрашенная Шехназ сошла вниз.

— Я пойду к тетушке Мухсине, скоро вернусь…

— Иди, мое золотко, иди, детка!..

Она с раздражением закрыла дверь. «Золотко! Детка!»

Солнце уже поднялось высоко. У «Перили Конака», как всегда, играла детвора.

Звонко, на весь квартал, кричал разносчик кислого молока.

Адем еще не ушел. Он сидел под абрикосовым деревом во дворе и прочищал ножом старые автомобильные свечи.

Старуха принесла скамейку. Шехназ села напротив Адема. Он не обращал на нее внимания, склонился над работой.

— Ну что? — спросила тетушка Мухсине.

— Ничего. — Шехназ пожала плечами.

— Мальчишка не проболтался?

— Еще не видел отца, — вздохнула Шехназ. — Но каков выродок! Утром спустилась вниз, ласково заговорила с ним, а он даже не смотрит.

Адем усмехнулся.

— Меня он тоже недолюбливает.

— Почему?

— Не знаю.

— Невоспитанный грубиян, — сказала Шехназ. — Видеть не могу его морду. Когда-нибудь скажу: или я, или он.

— А старик как?

— Что?

— Не ревнует?

— Что ты! — сказала она с улыбкой.

Адем взглянул на мать. Она поднялась.

— Схожу на рынок за овощами. Вы посидите, я скоро вернусь. Хорошо?

Шехназ покраснела до ушей.

— Только ненадолго.

— Нет-нет, я мигом сбегаю.

Она взяла сетку и ушла.

— А если даже надолго? Тебе-то что? — спросил Адем, не поднимая головы.

Шехназ улыбнулась.

— Отвечай же!

Она встала.

— Не знаю.

Адем полил свечи бензином и зажег спичку. Появился легкий синий язычок пламени.

— Иди в дом, я сейчас. — Он выплюнул сигарету.

Шехназ заложила руки за спину.

— Иди же! — повторил Адем.

Их взгляды встретились. Шехназ снова улыбнулась.

— Что делать в доме?

— Ничего. Посидим поговорим!

Адем вылил из бутылки на ладонь черную жидкость, пахнущую бензином, сильно растер ее, снова полил и растер; вытер руки начисто; подошел к крану, долго их намыливал. Шехназ зашла в дом, подала полотенце.

Адем покосился на нее.

— Вот видишь, какая у нас грязная работа.

— Подумаешь!

— Нет, не подумаешь. Я не хочу всю жизнь жить в грязи.

Он вытер руки и отдал ей полотенце.

— А что ты сделаешь? — спросила Шехназ.

— Что сделаю? Заведу свое такси — вот и будет хорошая жизнь. Куплю машину.

— А деньги?

— Посмотрим… Может, аллах пошлет мне невесту с приданым тысячи так в три-четыре.

Шехназ взглянула на него. Три-четыре тысячи… Это не казалось ей недоступным.

— А хватит столько?

— Ну, тысяч пять.

Адем взял ее за руку..

— Пойдем в дом.

— Нельзя сейчас!

— Почему?

— Мать придет.

— Ну и пусть!..

— Что ты! Стыдно!

— Так ведь мать больше меня для нас старается. Думаешь, она не знает?..

Он поднял ее и внес в дом.

Маленькую комнатку слабо освещало узкое длинное окно, выходящее в темный переулок. В одном углу стояла неприбранная постель Адема, в другом — старая деревянная тахта, накрытая желтым с красными цветами покрывалом.

Он опустил Шехназ на тахту. Сел сам.

— Я знал, что ты придешь.

— Почему?

— Как же не знать?

Он обнял ее.

— Эх, была бы у меня машина! Зашибал бы я в день лир по двадцать — двадцать пять! Да если бы ты была моей женой…

Она обожгла его взглядом.

— Раз ты хочешь, так и будет!

— А старик?

— Ах, боже мой!

— И потом деньги, тысяч пять лир… есть они у тебя?

— Нет… — ответила она со вздохом. — Ох, если бы были!.. Отдала бы тебе все, не пять, а десять… Даже сто тысяч отдала бы!

Адем оживился.

— Ты можешь достать деньги, — сказал он, — если захочешь!

Она прижалась к нему.

— Где я могу достать деньги?

Адем ответил не сразу.

— Где? Очень просто! У твоего мужа, в его черном портфеле!

Шехназ широко раскрыла глаза.

— Разве можно?

— Бери на здоровье!..

— Но ведь деньги казенные, не его!

— Ну и что же! Как будто на них нельзя купить машину? Какая разница: его деньги или не его?

— А старик?

Он оттолкнул ее.

— Ну, раз ты его так любишь, зачем ко мне пришла?

— Его посадят в тюрьму? Да?

— Не на трон же… Конечно, в тюрьму.

— А я? Меня тоже?

— Ты-то здесь при чем? Пусть он отвечает. А ему уже пошло на шестьдесят! Пожил, хватит. А мы молоды. Деньги нам нужны. Я тебя не заставляю. Сама подумай. Только знай: сумеешь умно сделать дело — хорошо, не сумеешь — я тут ни при чем. Поняла?..

Шехназ ушла озабоченной. Вскоре вернулась мать Адема.

— Ну как? — спросила она.

— Закинул удочку, посмотрим.

— Сказал про машину?

— Конечно, чего же ждать? Мы ведь не дети.

— А она что?

— Как будто сообразила, что к чему.

— Что сказала? Да или нет?

— Думаю, найдет деньги. Ну, я пошел…

В кофейне Адем встретился с Демпсеем и Тайяре.

Взяли стулья, сели.

Демпсей заказал кофе:

— Эй, Дазгырлы, приготовь для Адема чашку полусладкого, плачу́ я.

Тайяре не вытерпел:

— Рассказывай!

— Вчера вечером, — Адем закурил, — «подлечились» как следует со стариком Ихсаном, выпили. Дед бывалый, сразу видно, раньше здорово закладывал. Все держался, потом… того, скис. Ну, а я остался с его женой… Молодая, лет двадцать… Утром встал и думаю: «Сейчас заявится».

— Ну и как? — спросил Демпсей.

— Пришла! Чтоб мне провалиться на этом месте! Разряженная. А я в это время возился с этим дерьмом, свечами. Нарочно не смотрю на нее. Зачем лезть?.. Потом закинул удочку: «Знаешь, любовь любовью, одной ею сыт не будешь. Недаром говорят: „Фасоль хороша с луком, а любовь — с мечтой“. Но это не для меня. Мне нужны деньги!» — «Где я их возьму?» — спрашивает. «Где хочешь, мне какое дело!» — Адем не сказал о портфеле Ихсана-эфенди.

— Как думаешь, достанет?

— Не знаю. Не достанет, так только меня и видела. Пусть хоть как пери будет хороша, а не наберет на средненький фордик — всего хорошего!

Демпсей и Тайяре одобрительно закивали.

— Захочет — найдет! Муж раньше служил в почтово-телеграфном управлении. Пенсия у него большая. Да еще на фабрике монету гонит, тысячами лир ворочает. Не может быть, чтобы старик не имел деньжат в запасе…

Адем взглянул на улицу. У газетного киоска стоял с лотком на шее Джевдет. Рядом с ним какой-то мальчик, тоже лоточник. Они словно зачарованные смотрели на цветные обложки журналов.

— Вот только побаиваюсь этого щенка, — показал Адем.

— Какого? А, твоего «приемыша»? Почему?

— Мальчишка подсмотрел за нами вчера. Расскажет отцу, тогда дело дрянь. Шехназ вертит стариком как хочет, но…

— А ты задобри мальца, — посоветовал Тайяре.

— Пойди потолкуй с ним, — добавил Демпсей. — Купи журнал!

Адем бросил сигарету.

— Придется.

Он подошел к мальчикам.

— Красивые журналы, а? Мы с твоим отцом друзья, Джевдет. Выбирай, какой хочешь, я заплачу!

— Мне не надо! Пойдем, Кости! — Джевдет потянул друга за рукав.

Кости ничего не понял.

— Кто это? — спросил он.

— Никто! — угрюмо ответил Джевдет.

Они повисли на трамвае, идущем в Эдирнекапы. Кости уже немного знал друга. Если тот не ответил — как ни расспрашивай, не поможет! Поэтому лучше к нему не приставать.

Джевдет о чем-то напряженно думал.

— Плохо, — наконец проговорил он, — когда ты не такой сильный, как Храбрый Томсон!

Они обменялись взглядами.

— Почему?

— Но кое-что все равно можно сделать!

— Что?..

— Вот только нет пистолета и лошади. Были бы они у меня, я бы сначала отомстил мачехе, а потом… — он хотел сказать: «…шоферу Адему. Ты видел его. Он подходил к нам у киоска».

— А потом?

В этот момент кондуктор стукнул Джевдета сумкой по голове. Мальчик разжал руку и спрыгнул. Больно ушиб ногу. Кости спрыгнул тоже. Они грустно посмотрели вслед трамваю, быстро удаляющемуся в сторону Султанахмеда, мимо парка Гюльхане.

— Вот собака! — с досадой сказал Джевдет.

— Пойдем в кино? — предложил Кости.

Джевдет не слышал. Он жалел, что не запустил в трамвай камнем.

— Ну как? Идем?

— Куда?

— В кино.

— Хорошо, а деньги?

— У меня есть.

— А футбол?

— Потом поиграем.

— Ладно!..

Они дошли до Султанахмеда, вскочили на подножку трамвая «Мачка — Баязит», спрыгнули у Баязита.

— Посмотрим, что идет, — сказал Кости.

Друзья дошли до Шехзадебаши. Здесь, у дешевых кинотеатров, всегда толпились мальчишки, постарше и поменьше; ученики парикмахеров, поварята, лоточники, чистильщики обуви; неизвестно как и на что существующие щеголи с напомаженными волосами; босоногие попрошайки в лохмотьях; размалеванные девицы в широких платьях. У стендов, пестревших афишами, с утра до позднего вечера шел спор о фильмах.

Джевдет и Кости хотели посмотреть какой-нибудь ковбойский фильм или грустный, вызывающий слезы.

Кости любил грустные фильмы. Он мог смотреть их много раз, и они ему не надоедали. А полом несколько дней, даже недель, находился под впечатлением картины. Задумчиво бродил с лотком на шее по улицам. Проходили люди, проносились машины, трамваи. Он смотрел и не видел, слышал и не понимал. Мысли его были с героями фильма.

Кости не мог забыть одного фильма о знаменитом скрипаче. В детстве этот музыкант мечтал о скрипке. Но семья его была очень бедной, не хватало денег даже на хлеб, и о скрипке нечего было и думать. Мальчику здорово доставалось от отца, но ничто не могло заставить его забыть музыку и работать там, куда его отдавали.

Однажды он потихоньку забрался в музыкальный магазин и украл инструмент. Если бы не украл, так и не стал бы великим артистом!

В тот день в Шехзадебаши этот фильм не шел.

Джевдет даже не смотрел на афиши. Грустный, с угрюмым видом, брел он за другом, нехотя отвечая ему.

Они дошли до последнего кинотеатра. Джевдета будто толкнул кто-то в спину.

— Стой, Кости!

— Что ты?

— Посмотри сюда.

Кости поднял голову ивзглянул. С большой афиши у входа в кино на них смотрел Билл, герой фильма «Отряд „Красный шарф“», в широкополой ковбойской шляпе, в узких брюках для верховой езды, с длинноствольными пистолетами в руках.

— Я видел эту картину. Уже два раза, — разочарованно проговорил Кости.

— Пойдем еще, а? Ну ради меня!

Джевдет схватил товарища за руку. Глаза у него горели.

— Ну пойдем! В другой раз я тоже ради тебя пойду!

— Хорошо, пойдем.

Джевдет обнял Кости.

— Ты самый лучший друг на свете. Как хорошо, что мы познакомились! Значит, отец Храброго Томсона тоже приходил домой пьяным…

— Не Томсона, Билла.

— Я буду называть его Томсоном! Храбрый Томсон — так лучше.

До начала оставалось еще много времени. Мальчики направились в Фатих, оттуда в Карагюмрюк^[42]. Из покосившихся домиков выходили женщины в стоптанных шлепанцах, в туфлях на деревяшках, покупали у них нитки, иголки, булавки, резинку. На площади галдели, гоняя тряпичный мяч, мальчишки. Готовились сразиться две футбольные команды. Джевдет стал судить. Друзья так увлеклись игрой, что забыли о кино.

Джевдет опомнился первым, бросил свисток и побежал. Кости за ним. На Шехзадебаши примчались вспотевшие, запыхавшиеся. Вошли в зал. Показ фильмов давно начался. В полумраке отыскали места. Было душно, стоял тяжелый запах. Они пришли к середине какого-то фильма, спросили у соседа название.

— «Месть ковбоя»! — буркнул тот.

На экране — высокий, стройный, широкоплечий ковбой мчался как ветер по узкой горной дороге наперерез цепочке фургонов. У самой пропасти он спрыгнул с коня и спрятался за скалу.

Подъехали фургоны в окружении двадцати-тридцати всадников с ружьями. Ковбой выскочил из засады, в руках у него пистолеты: «Стой! Руки вверх!»

Фургоны и лошади еще мгновенье продолжали двигаться. Потом они остановились. Ковбой быстро осматривал повозки. В самой последней была красивая высокая блондинка.

Джевдет вспомнил Прекрасную Нелли и сразу же — Джеврие. Когда они приедут в Америку, Джеврие тоже станет такой!

«Вы свободны, мисс, — осклабился ковбой. — Вот мой конь, садитесь, он знает дорогу. А я еще должен поговорить с этими…»

Вдруг раздается выстрел. Мисс с воплем бросается за спасительную скалу. Ковбой пускает в ход пистолеты. Каждая пуля находит цель. Кончаются патроны, схватка продолжается врукопашную. Смелый ковбой сражается один. Сплошная неразбериха. Все смешалось. Публика аплодирует так, что содрогается здание. В зале сплошной рев от выкриков: «Так их!», «Бей!», «Давай!» Это уже не восторг, а сплошное неистовство. Вдруг фильм кончился, вспыхнул свет.

— Ну и ну!

— Вот силач! Правда?

— А как бьет кулаком!

— Вот это Америка!

— Что за воздух, что за вода!

— Э-э, бросьте! Ведь это же кино! Все выдумка! — сказал большеголовый человек с усиками.

Зрители, в том числе и Джевдет с Кости, возмутились. Как так выдумка? Там люди не такие — сильные, высокие. Сразу же исполняются любые желания.

— Кости, — прошептал Джевдет, — вот я стану таким же ковбоем, потом вернусь в Стамбул. Отомщу Эролу и остальным… И не только им.

— А кому еще?

Джевдет не ответил. Он забыл про Эрола, Кайхана, Шинаси и даже Айлу. Он думал сейчас только о мачехе, шофере Адеме да еще об отце. Отец тоже виноват, он погубил мать, но настоящие враги — это Адем и мачеха.

Он не мог забыть тот вечер. О чем-то тихо разговаривали, уложили пьяного отца спать, а потом закрылись вместе в комнате…

Джевдет вздохнул.

Рассказать отцу? А вдруг он не послушает, не поверит? Скажет, сын наговаривает на мачеху. Тогда лучше не жить с ним, убежать. Но куда? А что, если спрятаться в «Перили Конаке»? Там его никто не увидит. Только Джеврие будет знать, где он. Приходить по вечерам и рассказывать…

Свет погас. На экране снова закипела свалка. Но Джевдет уже не кричал вместе с другими. Смотрел рассеянно, думая о своем.

Только когда начали показывать «Отряд „Красный шарф“», он встрепенулся. Действительно, отец Билла был похож на его отца — пьяница, ворчун. И мать была такая же, добрая, ласковая, любящая, только умерла не у корыта с бельем. На глаза вдруг набежали слезы. Как он ни старался сдержаться, не получилось.

Когда зажегся свет, Кости взглянул на него и спросил:

— Ты плакал?

— С чего ты взял?

— Как с чего взял? А глаза почему мокрые?

— Выдумал тоже! — вспылил Джевдет.

— Ну ладно, это я так… — озабоченно проговорил Кости. — Не сердись!

— Я и не сержусь. В глаз что-то попало…

Они чуть не опоздали на матч в Султанахмед.

Джевдета поставили левым полузащитником, хотя он всегда играл в центре нападения. Кости стал левым крайним форвардом. Капитан команды из Султанахмеда плохо знал свое дело. Только суетился и шумел. Веснушчатый паренек, левый защитник, махнул рукой:

— У нашего капитана все наоборот. Меня поставил левым защитником, а я — правый. Ну, ничего, сыграем! Ты смотри в оба, против тебя будет стоять Медведь. Этот парень из Кадырга больше всех мячей кладет. Занимается с тренером на стадионе… Здоровый — настоящий медведь!

Джевдет посмотрел на правого полузащитника из Кадырга. Действительно, здоровяк. На ногах бутсы, красные гетры, наколенники.

Он понял, что не сможет сдержать такого. У парня ноги как бревна. Ему стало страшно.

Прибежал судья. У команды из Кадырга подошли еще три игрока. Матч начался. В лицо дул сильный ветер.

На пятой минуте Медведь пушечным ударом с центра поля открыл счет. Капитан кричал на Джевдета: «Раззява! Спать сюда пришел?»

Игра оживилась. Противники, как назло, все время нападали справа. Джевдет волчком вертелся перед Медведем. И вдруг — ошеломляющий удар в лицо. Мяч отлетел в одну сторону, он в другую. Из носа хлынула кровь.

Качнулся покрытый глазурью голубой купол мечети Султанахмед, закружились минареты Айясофьи, море вдали, игроки. Джевдет упал. Ворота были спасены, но какой ценою!..

Его отнесли на край поля, сняли форму и отдали другому. Потом из пелены тумана выплыло лицо Кости. В голубых глазах друга блестели слезы.

Джевдет пришел в себя.

Кости вытер ему платком нос. Платок покраснел от крови.

— Сможешь дойти до воды?

— Нет, не дойду, — слабо ответил Джевдет.

Кости наклонился, взвалил его на спину и понес.

Через час они сели на катер. Вместе вышли на пристани Джибали.

— Может, вернешься? — спросил Джевдет.

— Нет, провожу до дома.

— Уже поздно, тебя будут ругать.

— Ничего.

— Раньше бы поужинал у нас, а теперь… Плохо без матери!

Они шагали рядом по узким извилистым улочкам, откуда-то доносилась песня. Потом невдалеке заорал пьяный.

Темнело. В домах зажглись огни. А вот и двор квартальной кофейни, освещенный большой электрической лампой. Они поравнялись с «Перили Конаком».

Прокричала сова.

— Вот смотри! — сказал Джевдет. — Помнишь, я рассказывал. Здесь живут привидения, джинны, ведьмы!

Кости с опаской посмотрел на темневшие стены здания.

Мальчики дошли до дома Джевдета. Верхний этаж был ярко освещен. Дверь закрыта.

— Вай, Кости-аби, и ты пришел? — Из темноты вынырнула Джеврие.

— Да.

— Как дела?

— Не спрашивай.

— Что-нибудь случилось?

— Играли в футбол… Один там, Медведь, разбил Джевдету нос.

Джеврие подскочила к Джевдету.

— Правда, Джевдет-аби? Очень больно?

— Нет, уже прошло.

— Много крови было?

— Ерунда! Не знаешь, кто у нас?

— Шофер Адем.

— Пьют вино?

— Может быть… Тебе лучше знать.

Джевдет сжал кулаки. Выбить бы одним ударом ноги дверь, взбежать наверх, перевернуть стол…

Он вздохнул.

Ах, почему он не Храбрый Томсон или хотя бы не ковбой из картины, которую они видели сегодня!

— О чем думаешь, Джевдет-аби? — спросила Джеврие.

— Так, ни о чем.

— В квартале говорят, что Ихсан-эфенди заставляет молодую жену пить ракы с шофером Адемом.

Кости теперь понял, почему друг такой грустный, но расспрашивать не стал: нужно было идти домой.

— Ну, я пошел.

Джевдет стоял в задумчивости.

— До свидания, Кости-аби, — сказала Джеврие, — приходи еще, посмотришь, где я живу. Хорошо?

— Ладно.

Кости скрылся в темноте.

Джевдет не знал, что ему делать. Идти домой или не идти? Может быть, совсем уйти из дома? Но куда? К Кости? Нет, он не должен быть обузой для его матери.

— Джевдет-аби!

Джеврие трясла его за руку. Джевдет очнулся:

— А где Кости?..

— Он ушел… — растерянно ответила Джеврие, — ты даже не попрощался с ним, Джевдет-аби!

Джевдет постучал к тетушке Зехре.

— Ах, сынок, — показалась в дверях соседка, — мне сегодня досталось от твоей мачехи.

— Что ей надо, тетушка? — спросил Джевдет.

— Вот ты вчера вечером прошел через нашу дверь, а ей не нравится. Пусть, говорит, свои двери знает.

— Кто у нас, опять шофер Адем?

— Он… Пришел рано, вместе с твоим отцом. Пели песни, дурачились… Клянусь аллахом, пойдет о вас дурная слава.

— Сегодня мне нельзя пройти здесь?

— Нет сынок, не хочу связываться. С собакой лучше не лезть в один мешок. У твоей мачехи стыда нет, а у меня совесть чиста, я боюсь таких. Постучи, они откроют.

— Хорошо.

— Не обижайся, сынок… Ты для меня как родной, но что поделаешь?

Она вздохнула.

Джевдет подошел к своей двери. Прислонился к стене дома. Напротив мрачно чернела громада «Перили Конака».

Небо было усыпано большими звездами. Вечер спокойный, безветренный. На деревьях не шелохнутся листья. Самая хорошая погода для клопов. В такую жару и безветрие они высыпают целыми полчищами и не дают уснуть целую ночь.

— Поеду в Америку… — проговорил Джевдет. — Обязательно поеду!.. Храбрым Томсоном вернусь сюда, каждый тогда получит свое. Всем, всем отомщу, как ковбои из «Отряда „Красный шарф“».

— Ты видел «Отряд „Красный шарф“»? — спросила Джеврие.

— Да. Сегодня с Кости.

Джевдет долго, с увлечением рассказывал содержание фильма. Потом вспомнил эпизод с высокой блондинкой из «Мести ковбоя».

Джеврие всплеснула руками:

— Я стану такой, как она! Мы вместе поедем в Америку! Как хорошо…

Хриплый мужской голос затянул в доме песню. Шофер Адем…

Джевдет снова помрачнел:

— Ну, иди домой, Джеврие!

Она взяла его за руку:

— Почему Джевдет-аби?

— Иди! Так будет лучше.

— Хорошо, я пойду.

Она растаяла в темноте.

Джевдет постучал. С лампой в руке появился отец. Он с трудом стоял на ногах.

— Почему так поздно?

Джевдет не ответил и проскользнул в свой чуланчик, зажег лампу. Странно: всегда закоптелое стекло блестело. Комнатка тоже преобразилась: пол подметен, книги и журналы сложены в углу. Простыня, наволочка — все чистое.

Отец стоял в дверях.

— Ты не ценишь свою мачеху, — сказал он.

Джевдет едва удержался, чтобы не рассказать о вчерашнем.

— Адем-аби хотел купить тебе журнал, а ты морду воротишь. Ну и ну!..

— Мне ни от кого ничего не надо!

— А-а!.. Три дня всего торгует, и уже нате вам! Важная персона!

— Совсем не важная…

— С таким характером тебе плохо придется…

— Ну и что?

— Хлебнешь горя!

«Мне ведь будет плохо, не тебе! Лучше за собой смотри!» — хотел сказать Джевдет.

Ихсан-эфенди нетвердой походкой направился к лестнице. Сегодня ему не хотелось портить себе настроение. Отколотит паршивца и в другой раз.

Стол ломился от яств: отбивные котлеты, жареные потроха, бутылки с ракы во льду. Адем и Шехназ сидели рядом.

Ихсан-эфенди вошел невеселый. Поставил лампу на деревянный сундук и вернулся на свое место. Лицо его осунулось, побледнело. Он, казалось, ждал вопросов, но жена и гость молчали. Старик потянулся за рюмкой, осушил ее одним духом, запил водой со льдом.

— Не нравится мне этот мальчишка! — тяжело вздохнул он.

Шехназ и Адем переглянулись.

— Очень упрямый, — пробормотал Адем. — Сын пошел не в отца.

— Он и мизинца отца не стоит! — добавила Шехназ.

Ихсан-эфенди совсем опьянел. Кто это? Шехназ? Шехназ, которая годится ему в дочери! Значит, она его любит.

Он снова взял бокал, поднял его.

— Будь здорова, дорогая! Пью за тебя! Целый мир для меня — ничто, ты — все! Ради тебя я готов пожертвовать не только Джевдетом.

Ихсан-эфенди заплакал. Пошатываясь, подошел к жене, обнял ее, стал целовать.

— Ну, хватит, дорогой, хватит! Я отведу тебя в комнату. Стой, а то сейчас упадешь. Не будешь слушаться — я рассержусь!..

8

Ихсан-эфенди потянулся к будильнику. Снова стало тихо. Сейчас он спустится на кухню, разожжет примус, нагреет воду для посуды, потом поставит чайник.

Голова болела, во рту был неприятный привкус. Ихсан-эфенди медленно спускался по лестнице. У двери он заметил лоток. Обычно Джевдет в это время уже уходил.

Ихсан-эфенди заглянул в чуланчик.

Сын спал, уткнувшись лицом в чистую подушку.

Ихсан-эфенди вспомнил вчерашний вечер. Мальчик вернулся домой поздно. В этом возрасте он не должен оставаться на улице так долго. А утром надо уходить в семь или в половине восьмого.

Мальчишка — дрянь, грубый, упрямый. Но все-таки его сын. Кто еще о нем позаботится? Ведь это Стамбул! Чего только не случается с такими, как он! Может связаться с хулиганами, набраться дурных привычек.

Он вспомнил покойную жену.

Она мечтала, чтобы Джевдет стал доктором. Ему тоже хотелось, да все пошло не так. Мальчик не окончил даже пяти классов. А то поступил бы, как внук Абдюссамеда в морскую школу.

В доме мальчишка — причина раздора. Хорошо еще, что Шехназ добрая женщина, другая сказала бы: «Или я, или он…»

Жена… Ихсан-эфенди улыбнулся. Он не променяет ее ни на кого на свете. Особенно теперь, когда она такая послушная… Разве это было возможно раньше? Мало она угощала его туфлями, гладила щипцами, прогоняла от себя…

И вдруг Ихсан-эфенди ясно ощутил на сердце тяжесть. Разве у него горе какое?.. Может быть, он боится сплетен?.. Это его огорчает?

«Э, да что там, — утешал себя старик, — жена не забывает о своем долге! Печется о нем. Даже рискует из-за него своей репутацией… А ведет она себя безупречно. Ничего не скажешь. В дом каждый вечер приходит молодой, симпатичный человек. К тому же холостой… Но она даже не смотрит на него… Ну разве другая женщина была бы верна мужу, который годится ей в отцы? Да был бы аллах ею доволен, а он вполне доволен…»

Ихсан-эфенди взглянул на сына. Впрочем, он уже смотрел на него давно, но, думая о Шехназ, не видел ничего… Почему мальчишка не встает? Устал или, может быть, заболел?

«А вдруг и правда заболел? — встревожился Ихсан-эфенди. Целый день ходит по солнцу, потеет, пьет холодную воду или шербет… Может быть, простудил горло, поднялась температура, и он не спал ночь?..»

Ихсан-эфенди вошел в комнату. Тут ему пришла в голову другая мысль: «А не курит ли, негодник?»

Он остановился, подошел к деревянному сундуку, где лежала одежда сына, осмотрел карманчики вылинявшей голубой рубашки, вывернул карманы старых, грубо залатанных брюк цвета хаки. Нашел носовой платок. Платок был в крови.

«Может, его пырнули ножом?» — с испугом подумал Ихсан-эфенди.

Он быстро подошел к кровати, поднял одеяло. На спине крови не было… Может быть, он ранен в живот или в грудь?

Ихсан-эфенди повернул сына на бок. Он застонал. Лицо в крови, нос распух. Значит, паршивец, подрался!..

Джевдет открыл глаза. Увидев отца, нахмурился.

— Что у тебя с носом? — спросил Ихсан-эфенди.

— Ничего.

Джевдет вскочил с кровати. Пошел к крану.

— Как так ничего? Нос распух. С кем подрался?..

— А тебе какое дело?

Ихсан-эфенди рассердился. Откуда такой гонор? Ишь, как заважничал! То мачехе грубит, то ему. Без году неделю торгует, заработал гроши, а уже воображает себя самостоятельным. Или, может быть, опять начинается старое: «Не успели мать схоронить, как ты уже женился!» А что ему было делать? Не оставаться же бобылем? Мелет всякую ерунду!..

Он в который раз поглядел на чистую постель сына: смотри, как выстирала! Какая мачеха станет так заботиться о пасынке? А этот негодяй еще недоволен, грубит. Как будто мало ей хлопот со стариком мужем. Так на тебе — и от его сына приходится терпеть!

Умывшись, Джевдет вернулся в комнатку.

Отец стоял сердитый, заложив руки за спину.

— Ты чего морду корчишь? Отвечай!

— Ну что тебе надо? Что?

— Как что? Собака! Говори, с кем подрался?

Джевдет едва не заплакал от обиды.

— Я не собака!

— Нет, собака. Разве так отвечают отцу? Заработал три куруша, а гонору на тысячу лир! Вообразил себя человеком!

Еще немного, и Ихсан-эфенди знал бы о жене и Адеме, но Джевдет снова сдержался.

— Нет, — сказал он, — я не стал человеком и знаю, что никогда не смогу им стать. Я даже не окончил начальной школы. Я только грязный лоточник. Меня за нищего принимают… Отвяжитесь вы все от меня!

С глазами, полными слез, он подошел к сундуку, быстро надел штаны, стал натягивать рубашку.

Ихсан-эфенди все еще стоял со сложенными за спиной руками. Грозный, как когда-то, готовый вот-вот «взорваться» «Ихсан-Бомба».

В дверях показалась Шехназ. Она слышала, что отец и сын ссорились, и боялась, как бы пасынок сгоряча не выболтал ее тайну.

— Что случилось, дорогой?

Ихсан-эфенди повернулся к жене.

— Ничего. Смотрю, у него нос разбит. Спросил по-хорошему, в чем дело. А он такую морду скорчил, куда там… Ты что думаешь? Ведь с тобой отец разговаривает!..

Джевдет с угрюмым видом продолжал одеваться. «Подождите, — он покосился на отца, — вот стану Храбрым Томсоном, тогда рассчитаюсь с вами! Думаешь, я буду слушаться эту ведьму, которую ты привел вместо моей матери? Как же, жди!»

Мачеха говорила:

— Не трогай его! Какое тебе дело?..

— Что значит, какое дело, дорогая? Ведь он мой сын. А если с ним что-нибудь случится? Тебе приятно будет?

— Нет, конечно… Но он хочет…

Джевдет схватил лоток и выбежал на улицу.

— Вот собака, сукин сын! Не ребенок, а змея, — проворчал Ихсан-эфенди.

— И все это из-за меня, — вздохнула Шехназ.

— Почему из-за тебя? — вспылил старик. — Что это значит?

— Как что значит? Ведь я заняла место его матери!

— Ну и что же! Не ты, так другая бы заняла. Не вечно я носил бы траур!

— Так-то оно так, но…

— Никаких «но». За один твой ноготок я готов отдать не одного — тысячу таких Джевдетов. А не изменится, пусть пеняет на себя. Как щенка вышвырну!

— Ах, Ихсан-эфенди, разве так можно?

— А почему нет? Я не хочу ссориться с тобой. Даже из-за собственного сына!

— Есть лучший выход. Пусть поедет к тетке.

— В крайнем случае так и сделаю. — Ихсан-эфенди погладил ее по голове. — Для тебя я на все пойду, родная!

Шехназ подумала:

«Очень мне это нужно. Дал бы лучше тысяч пять из своего портфеля. Тогда бы я поверила, что ты меня любишь…»

С улицы донесся голос Адема:

— Ихсан-адмджа!

— Что случилось, сынок?

Старик забыл о своих печалях, подбежал к окну, поднял занавеску.

Адем улыбался.

— Мы пришли на чай, отец. Помнишь, приглашал? Или еще не готов гостя встречать?

— Мы тут с женой заболтались немного.

— О чем разговор?

— Да вот сын непослушный, будь он неладен!

— Что вы стоите на улице? Заходите в дом, — помахала рукой Шехназ.

— А я вам не помешаю?

— Что вы, что вы!.. Просим!..

Она пошла открывать дверь.

— Не жена у тебя — ангел! — сказал Адем. Ихсан-эфенди склонился к нему:

— Такой жены в целом мире не найдешь.

— Цени ее, Ихсан-эфенди.

Адем направился к двери. Вошел. Смеясь, кивнул в сторону Шехназ.

— Ты очень балуешь жену.

— Разве?

Шехназ улыбнулась.

— Так поздно, а чай не готов!

— Конечно, поздно… Во всем виноват этот проклятый мальчишка. Чтоб он провалился!

Они поднялись наверх.

— Пошли его к тетке, и дело с концом, — посоветовал Адем.

— Там видно будет.

— Видно-то видно, да как бы чего не вышло!

— Брось шутить, сынок.

— Так я тебе сынок?

— А что?

— Скажу матери, пусть потребует алименты… Тогда уж не отвертишься!

Адем подмигнул Шехназ. Она засмеялась.

— Ей-богу, Адем-эфенди, вы всегда скажете что-нибудь такое.

Ихсан-эфенди, улыбаясь, смотрел поверх очков.

— Он парень молодец! Ну, вы поговорите пока, а я мигом разожгу примус…

Он ушел в кухню.

Адем поцеловал Шехназ.

— Ихсан-эфенди! А моя мамаша была — ничего собой в молодости? Ха-ха-ха!..

Из кухни послышался голос Ихсана-эфенди:

— Она и сейчас ничего…

— А-а, значит, я хуже? — обиженно проговорила жена.

Обеспокоенный Ихсан-эфенди вернулся из кухни, обнял ее.

— Нет, моя дорогая, моя самая хорошая, золотко мое! — Он поцеловал ее в лоб. — Я тебя ни на кого в мире не променяю… Сейчас будем пить чай…

— Пойди пригласи мать Адема-эфенди, — сказала Шехназ.

— Хорошо, мое золотко, хорошо, моя радость!..

Он спустился на кухню.

— Ну как? Придумала что-нибудь? — шепотом спросил Адем.

Шехназ вздохнула. Она всю ночь думала.

— Аллах свидетель, не знаю, Адем…

Она взяла его руку и погладила. Адем освободил руку, сел за стол, задумался.

Шехназ встревожилась. А вдруг он бросит ее? Как быть? Старика не жалко. Но ведь рано или поздно все может открыться. На то и полиция. Начнется следствие, допросы. Вдруг она допустит какую-нибудь оплошность. Тогда тюрьма…

Она взглянула на Адема. Он сидел за столом, подперев лицо руками. Шехназ не выдержала, подошла к нему, запустила пальцы в волосы.

— Ты рассердился? Ну не надо!.. Я тебя люблю, Адем, очень люблю, но ведь…

Адем поднял голову, оттолкнул ее руку.

— Ты боишься? Да?

— Что поделаешь, Адем? Это выше моих сил!

— Не можешь — не надо, никто тебя не заставляет. Дело твое. Живи со своим стариком. Будьте счастливы!

— Ты меня бросишь? — встрепенулась Шехназ. — Я тебе противна?

Он не ответил, встал, подошел к окну.

В это время улыбающийся Ихсан-эфенди постучал в калитку тетушки Мухсине.

— Соседка-ханым! — позвал он.

Из дому вышла мать Адема.

— А, Ихсан-эфенди? Заходите, заходите… — Она открыла калитку.

— Доброе утро! Адем у нас. Заходите к нам, вместе позавтракаем.

Соседка покачала головой:

— Ах, разве так можно? Вечером у вас, утром опять у вас…

— А что тут плохого? Ну, пожалуйста…

— Тогда я захвачу с собой брынзу, еще что-нибудь…

— Нет-нет, не надо! В другой раз мы к вам придем.

— Ну хорошо!

На улице им повстречался бывший чиновник Управления оттоманского долга Мюфит-эфенди. Ихсан-эфенди сделал вид, что не заметил его. Мюфит-эфенди остановился, проводил их долгим взглядом. Когда они вошли в дом, он вздохнул, покачал головой, пробормотал что-то и, миновав «Перили Конак», вошел в квартальную кофейню.

Во дворе кофейни под большим деревом, как всегда, было людно. Здесь уже собрались все: и железнодорожник Абдюлькадир-эфенди, и парикмахер Лятиф, и Хасан Тайяре, по прозвищу «Густобородый», и инвалид колагасы Хасан Басри-бей, и черкес Нури…

— О, Мюфит-амджа! — воскликнул парикмахер Лятиф. — Где это ты застрял?

— Придется с тебя вычесть за опоздание, — добавил Хасан Тайяре, поглаживая свою пышную бороду.

Кто-то сказал:

— А может, его жена не пускала!

— Что ты! У Мюфита разговор с ней короток.

— Станет он слушаться жену!

— Он ведь не Ихсан-ханым!

Мюфит-эфенди пододвинул стул и сел, даже не взглянув на приятелей, игравших в нарды или куривших наргиле. Они заметили, что Мюфит-эфенди не в духе, и шутки прекратились.

— Какие новости, амджа? — снова обратился к нему парикмахер Лятиф. — Ты расстроен чем-то?

Мюфит-эфенди тяжело сопел, ноздри его маленького носа вздрагивали. Он повернулся к Лятифу.

— Этот тип обнаглел совсем!

Все знали, кто «этот тип», и не спрашивали, только пододвинулись ближе к Мюфиту.

— Вай, рогоносец, вай!

— Что он сделал?

— Что он сделал? — переспросил Мюфит-эфенди. — Прошел мимо и даже не сказал «здравствуй»! Опять шофер Адем с ним.

— Вот болван! — пробормотал парикмахер Лятиф.

— Аллах лишил его разума.

— Жена ему в дочери годится!

— Жаль мальчишку.

— Джевдета?..

— Целый день бродит с лотком на шее.

— Если бы покойная Сакине-ханым увидела!

— Они много задолжали бакалейщику Абди-эфенди.

— За ракы?

— И за ракы, и за брынзу, и за другие продукты.

— Э… Как не задолжать? Каждый вечер пир горой…

Мимо кофейни прошли Ихсан-эфенди и Адем. После этого возмущение достигло предела.

— Вай, сукины дети, вай, скоты!

— Стыд и срам!

— Старый козел!

— Рогоносец! — заключил парикмахер Лятиф.

9

Слово «рогоносец» облетело квартал. Даже дети повторяли его. Забыты были и «Ихсан-эфенди», и «амджа-Ихсан», и даже «Ихсан-ханым». Осталось только одно: рогоносец.

Весь квартал как бы превратился в одно гигантское прислушивающееся ухо. Дом Ихсана-эфенди как магнит притягивал взгляды людей. Женщины не отходили от соседки Ихсана-эфенди. Тетушка Зехра рассказывала, что Шехназ тоже пьет вместе с мужчинами. Но поздно вечером, когда Ихсан-эфенди засыпает, а мать Адема уходит домой, Шехназ и шофер остаются одни.

— А что они делают? — спрашивали тетушку Зехру.

— Клянусь аллахом, не знаю, — отвечала она, прикрывая рот головным платком, — не хочу брать на себя грех: сама не видела!

— Разве такие вещи можно увидеть?

Воображение разыгрывалось:

— От такой, как она, всего можно ждать!

— Конечно, сестрица.

— Зачем они вдвоем остаются?

— Уж будто бы не ясно зачем?

— В открытую дверь не ломятся.

— !..

Узнав с вечера подробности от жен, мужчины собирались на следующее утро в кофейне и делились новостями:

— Слышали о рогоносце?

— А что?

— Как только он уснет, жена с шофером…

— А мать шофера?

— Мать идет к себе, а они…

— Значит, так!

— Я тоже слышал. Соседка подсмотрела. Знаешь, что говорит!..

В квартале только и судачили, что об Ихсане-эфенди, его жене, шофере Адеме и его матери. Бывший чиновник Управления оттоманского долга Мюфит-эфенди и бородач Хасан Тайяре, заботившиеся больше других о чести квартала, не могли «терпеть дальше подобное безобразие» и поговаривали о том, что не мешало бы нагрянуть в дом Ихсана-эфенди.

— Оставьте их в покое, — вмешивался парикмахер Лятиф. — Сколько свет стоит, всегда такие вещи случались. Вам-то какое дело? Если они виновны, закон разберется.

— Он позорит наш квартал, — горячился Мюфит-эфенди. — Мы не можем сидеть сложа руки!

Время от времени между стариками и людьми помоложе, такими, как парикмахер Лятиф, разгорались жаркие споры. Дело доходило до брани.

Джевдет уходил из дому рано утром и возвращался домой поздним вечером; он избегал соседей и не слышал слов, которые повторял весь квартал. Он виделся только с Джеврие. — Как бы поздно он ни возвращался, девочка ждала его. Вечера становились прохладнее. К морю они спускались редко и разговаривали теперь у дома Джевдета.

Джеврие знала обо всем, но молчала, боялась огорчить Джевдета. Ну и дрянь эта мачеха!

Джевдет чувствовал, что Джеврие что-то скрывает. Попытался выведать. Напрасно! Она ничего не говорила.

Однажды утром Джевдет, выйдя с лотком на шее из дому, обратил внимание на рисунок мелом на розовой стене «Перили Конака»: ветвистые рога и под ними надпись «Рогоносец!»

Он остановился. Что бы это могло значить? Рисунок как рисунок, надпись как надпись… Но кто нарисовал? Наверно, Эрол, сын зубного врача. Он вынул носовой платок, стер и рисунок и надпись.

На следующее утро он снова увидел то же самое. На этот раз рисунков и надписей было много, больших и маленьких, и все были на одну и ту же тему.

Джевдет снова стер их.

Так продолжалось несколько дней подряд. Однажды на стене появилась голова с рогами. Глаза обрамляли два овальных круга — очки. Джевдет невольно вспомнил отца. А может быть, все эти рисунки…

Хотя в рисунке, кроме очков, не было никакого сходства с Ихсаном-эфенди, Джевдет был почти убежден, что он касается его отца.

Мальчик снова стер рисунок и пошел к своему дому. Эрол не унимается. Хорошо же!.. Он подкараулит негодяя и набьет ему морду.

Джевдет был очень зол на Эрола, который после него стал верховодить малышами. Он даже подумал вслух:

— Ну погоди же, паскудник! Если это ты малюешь, то берегись!..

Действительно, рисунки и надписи были делом рук Эрола.

И вот сегодня, подойдя с гурьбой ребят к розоватой стене «Перили Конака» и увидев, что рисунки опять стерты, он сказал:

— Значит, так! Хорошо. Сейчас сделаем еще лучше!

Он вынул из кармана мел, нарисовал большой контур головы, ветвистые рога и очки, потом сделал надпись.

— А ну, читайте!

Мальчишки и девчонки из младших классов хором по складам прочитали:

РО-ГО-НО-СЕЦ! ОТЕЦ ДЖЕВ-ДЕ-ТА!

Дочь подрядчика Айла захлопала в ладоши.

— Молодец, Эрол! Здорово нарисовал!

Маленькая девочка с голубыми глазами тихо спросила у своей подружки:

— Что такое рогоносец?

Хотя они были примерно одного возраста, вторая девочка знала больше и объяснила. Голубоглазая девочка застыдилась.

— Значит, у Джевдета такой отец?

— Не отец, а мать.

— Как ей не стыдно! У нас мамы не такие.

— Конечно, наши мамы ведь воспитанные.

Джеврие слышала этот разговор и злилась до слез. С хлебом под мышкой, с небольшим пакетиком маслин в руке она возвращалась из бакалейной лавки. Она хотела стереть рисунок и надпись, но побоялась. Если мальчишки увидят — изобьют до полусмерти.

Джеврие пошла домой. Как бы там ни было, она не должна больше молчать. И вечером, когда Джевдет-аби вернется, она ему все расскажет.

Джевдет и Кости исколесили весь Стамбул. Сначала они съездили к лавочнику-еврею, вернули долги и взяли новый товар.

Жара спа́ла. В начале сентября на небе уже появляются беспокойные облака, большие деревья сгибаются под сильным ветром, на дорогах поднимаются тучи пыли.

После полудня неожиданно полил сильный дождь. Мальчиков он застал у Ениджами^[43]. Укрывшись под аркой мечети, они смотрели на косые струи, хлеставшие по крыше рынка. Каждый думал о своем. Кости вспомнил фильм «Великий музыкант», который они смотрели накануне.

— А если бы он не украл? — вдруг спросил Кости.

Джевдет удивленно обернулся.

— Если бы не украл? Что?

— Скрипку, — улыбнулся Кости. — Я о вчерашнем кино.

— Ну, стал бы, наверное, бродягой.

— Какой фильм! А?

— Как раз для тебя!

— Я не спал целую ночь, все думал. Конечно, воровать — никуда не годится, но ведь у него был большой талант. Он украл скрипку. Ну и что же? Что значит одна скрипка для такого большого магазина!

— Конечно. Ничего особенного.

— Пусть даже штук десять украл бы, и то ничего.

— По-моему, такое только в Америке и может быть.

— Да, ты прав, — откликнулся Кости.

— Знаешь, почему у нас нельзя стать Храбрым Томсоном? — спросил Джевдет.

Кости замялся:

— Нет.

Джевдет снисходительно взглянул на друга. Чего тут не знать? Ведь это Америка! Огромные дома в сто, двести, даже триста этажей, змеи, проглатывающие волов, прерии, храбрые техасские ковбои — это и есть Америка! Пройдет еще несколько лет, и они в Америке. А там каждый исполняет свои желания.

— Да здравствует Америка! — воскликнул Джевдет.

— Почему? — удивился Кости.

— Как почему? Вот дурак! Ведь там ты станешь великим тенором!

Великим тенором! Вот это да! У Кости загорелись глаза.

— Да здравствует Америка!

— Тебе, как Жано, будет шестнадцать лет, а мне, как Янику, — четырнадцать или пятнадцать. В картине мальчик украл скрипку, а мы украдем мотоцикл. Он все равно без пользы стоит у одного большого дома.

— Мотоцикл — это тебе не скрипка.

— Какая разница?

— Скрипку легко спрятать, а мотоцикл?

— Ты слушай!..

— Ну ладно, говори!..

— Ты сядешь за руль, а я…

— Как это я сяду — я даже не умею править!

— Подумаешь… Научимся!

— А потом?

— Сначала поедем в наш квартал, захватим с собой Джеврие…

— На мотоцикле туда нельзя. Я вас подожду где-нибудь.

— Хорошо. Я пойду за ней один.

— А куда мы ее посадим?

— Да, верно… Постой, мы украдем мотоцикл с такой штукой… Ну, с коляской!

— Идет, а потом?

— Потом все трое садимся… «тах, тах, тах…» И в Галату^[44]. Сядем на корабль.

— С мотоциклом?

— Конечно.

— А пустят?

— Не пустят, но мы заранее подружимся с кем-нибудь из моряков… Ну, с таким, как…

— Хозяин винной лавки в нашем квартале.

— Хотя бы. Знаешь… С трубкой во рту, в полосатой майке, с рыжей бородой, с огромными усами. Наш друг-матрос ночью будет нести вахту. Мы подкатим… Он будет нас ждать и тихонько поднимет краном на палубу!

— Кран ведь очень шумит.

— Ну и что?

— А сторожа?

— Слушай, мы и с ними заранее сможем договориться. А нет, так приедем как раз к отплытию. Нас поднимут на борт вместе с другими, это не трудно сделать…

Дождь внезапно прекратился.

Темные тучи рассеялись, показалось голубое небо. Яркое, горячее солнце снова залило купола Ениджами. Мальчики вышли из-под арки, укрывавшей их от дождя, и медленно побрели к площади Еминёню.

— Главное — в Америку! Ехать в Америку!..

Зловеще заскрежетали тормоза. В двух шагах от Джевдета вырос красный «форд».

Шофер выругался, машина умчалась. Джевдет вспомнил Адема и с ненавистью посмотрел ей вслед. Кости потянул его за руку:

— Пойдем.

Джевдет сжал кулаки.

— Всех шоферов надо перевешать!

Мальчики молча спустились к берегу. У причала катер как раз ожидал двух пассажиров. Они сели. Катер медленно поплыл по грязной воде.

Кости тихонько толкнул друга.

— Ну, а дальше что?

— О чем ты? — рассеянно спросил Джевдет.

— Мотоцикл поднят… Мы уже на палубе корабля…

— Потом поговорим…

Но Кости не слышал его.

— Знаешь, что меня беспокоит?.. — печально проговорил он. — Что будет с ними?..

— С кем?

— С матерью и сестрой?..

— А что?

— Они ведь меня очень любят.

— Да… — вздохнул Джевдет. — А обо мне никто не заплачет.

— Почему?

— У меня никого нет… Кому я нужен? — Он вытер рукавом набежавшие слезы. — Но так даже лучше… Я тоже ни о ком не буду горевать!

Кости не ответил: к горлу подкатил ком. У него-то были близкие люди. Если он уедет в Америку, они будут сильно опечалены. У матери и так зрение плохое. От слез она совсем может ослепнуть.

Катер приближался к берегу.

— Скажи, от слез люди слепнут? — с тревогой спросил Кости.

Джевдет думал о трактире «Зеленая обезьяна», улица Х, 13… Вот они — враги патрона Тома Микса… Разбойники с платками на шее… Сидят на высоких табуретках, потягивают вино. Входит Храбрый Томсон…

— Что ты сказал? — не понял он вопроса Кости.

— Можно ослепнуть от слез?..

— Отстань!..

— Чего ты злишься?

Джевдет молчал.

Катер причалил. Мальчики с лотками на шее выскочили на берег и исчезли в одной из узеньких, темных и сырых улочек Галаты.

Вечером, проходя в раздумье мимо «Перили Кона ка», Джевдет услышал голос Джеврие:

— Джевдет-аби!

Он остановился; подбежала босоногая Джеврие, взяла его за руку. При свете луны ее личико казалось бледным и печальным.

Она выпустила руку Джевдета.

— Я хочу тебе сказать, но…

Джевдет нахмурился.

— Только, чур, не сердиться!

— Ладно. Ну говори!

Джеврие оглянулась.

Он потряс ее за плечи.

— Говори же!

— Ты рассердишься!

— Почему?

— Поклянись, что не будешь сердиться.

— Ну, клянусь!.. Рассказывай!

— Нет, поклянись своей матерью!

— Поклясться матерью?..

Джеврие схватила его за руку:

— Вот видишь? Не хочешь, значит рассердишься…

— Не рассержусь, Джеврие, — вздохнул он. — Вот увидишь, не рассержусь! Говори…

— Поклянись!..

— Я не умею, правда!

Джеврие тоже не умела клясться и не стала настаивать.

— Эрол… — она запнулась.

Джевдет сразу представил себе Эрола, сына зубного врача, — рыжие волосы, зеленые глаза.

— Что он еще?

— На стене…

— Ну?

— Твоего отца…

Он все понял. Подбежал к «Перили Конаку». В сумерках неясно белел новый рисунок. Под ним была надпись: «Отец Джевдета!»

Ему вдруг показалось, что он летит куда-то вниз, в пропасть. Закружилась голова, зарябило в глазах. Значит, так! Это его отец — рогоносец! Джеврие снова взяла его за руку.

— Я не хотела тебе говорить, но…

— Нарисовал Эрол. А кто написал?

— Тоже он.

— Кто был с ним? Айла, Кайхан?

— Айла, Кайхан и остальные…

— Что они говорили?

— Плохие слова. Даже сказать стыдно.

Джеврие испугалась: рука Джевдета задрожала.

Что с ним? Он очень рассердился? Ну зачем только она сказала? Вот дура!

— Ты обещал не сердиться, Джевдет-аби!

— …

— Слышишь, Джевдет-аби?

— …

— Ну зачем я только сказала!

— …

— О чем ты думаешь?

— …

— Джевдет-аби! Джевдет-аби!

— …

Она потрясла его за руку.

— Я боюсь! Мне страшно!

— …

— Я боюсь, Джевдет-аби! Боюсь!

Джевдет выдернул руку и проговорил сдавленным голосом:

— Ну, иди домой!

— Почему, Джевдет-аби?

— Говорю тебе, иди домой!

Джеврие скрылась за углом «Перили Конака», затем вернулась и, прячась в тени, пошла за Джевдетом: он медленно брел по залитой лунным светом улице, засунув руки в карманы и горбясь, словно нес на плечах какой-то тяжелый груз.

Джеврие быстро стерла со стены рисунок и надпись и скользнула дальше. Джевдет-аби шел не домой, а куда-то дальше. Но куда? Зачем он набрал камней?

Джевдет направился к дому Эрола. Он хотел выбить стекла — сегодня у Эрола, завтра у Айлы, послезавтра у Кайхана, потом у других ребят. Его отца нарисовал Эрол, а они смотрели и науськивали его!

У дома Эрола он остановился. Наверху горел свет. Значит, еще не спят.

Он прислонился к стене. Надо ждать. Такие дела делаются после полуночи. Вспомнились Арсен Люпен и Джингез Реджаи… Он-то уж не попадется!.. Сегодня — у одних, завтра — у других, послезавтра — у третьих. Пусть весь квартал дрожит от страха.

Джевдет погрузился в свои мысли. Вдруг над ухом пронзительно прозвучал свисток. Мальчик вздрогнул, как будто его застали на месте преступления.

— Ты чего здесь так поздно делаешь?

Он обернулся. На него сердито смотрел усатый квартальный сторож.

— Ничего. Так просто шел.

— Как это «так просто»?

— Ну, с работы. И остановился отдохнуть.

— Иди домой, там и отдыхай!

10

Ничего не изменилось. Проходя каждый день вечером с лотком на шее мимо «Перили Конака», Джевдет старательно стирал ненавистные ему рисунки и надписи. Но на другой день они, словно по волшебству, появлялись снова.

Домой он возвращался поздно. Отец грозил, ругался — он даже не слышал. Мысли его были заняты одним: как отомстить Эролу? Эрол, Айла, Кайхан!.. Ах, если бы его в тот вечер не увидел сторож! Но теперь он должен действовать по-другому. Попадаться нельзя. Ведь все, даже отец, против него.

…В это утро его разбудило пробившееся через занавеску горячее солнце. Еще никогда он не спал так долго.

Лег поздно: всю ночь бродил по кварталу у домов Эрола, Айлы и Кайхана. Несколько раз замахивался камнем. Но так и не бросил его. Побоялся сторожа.

Джевдет вскочил с постели. Потянулся раз, другой, зевнул.

Из кухни послышался голос отца:

— Ты почему опять поздно встаешь?

Джевдет не ответил.

— Шляется до полуночи. Щенок бездомный!.. Смотри, достукаешься!

Джевдет обернулся.

— Ну и что?

— Сукин сын! Не ребенок, а змееныш! — проворчал Ихсан-эфенди, поднимаясь наверх.

Джевдет быстро оделся, поднял лоток. С улицы донеслись веселые мальчишеские голоса. Он подошел к окну. Мимо проходили Эрол и Кайхан. Эрол обернулся, скривил губы и подтолкнул Кайхана:

— Смотри, он!

Кайхан взглянул и засмеялся.

— Эй, чего надо, дурачье? — разозлился Джевдет.

Мальчики остановились.

— Сам дуралей! — сказал Эрол.

— Я?

— Да, ты! Я бы от стыда сгорел, а он еще рожу показывает.

— А чего мне стыдиться?

— Сам знаешь! — ответил Кайхан и изобразил пальцами рога.

Эрол громко рассмеялся.

— Думаешь, стер со стены рожки и уже не сын рогоносца?

Джевдет выбежал из дому.

— Это вы мне говорите?

— А то кому же!

— Ты нарисовал?

— Я, — гордо ответил Эрол.

— Ах, ты?..

Джевдет подскочил к нему, схватил за ворот рубашки и ударил его кулаком в лицо.

Эрол не ожидал нападения. Несколько мгновений он стоял недвижно, потом схватился за нос, увидел кровь и заплакал.

Кайхан бросился на Джевдета, и они вцепились друг в друга.

Эрол вопил на весь квартал. Из окон высовывались люди. Быстро собралась толпа. Прибежал зубной врач в синей шелковой пижаме. Увидев сына в крови, он ужаснулся:

— Вай! Что с тобой, сынок? Кто тебя обидел?

— Джевдет, — ответил Эрол, всхлипывая.

— Почему? За что?

— Мы шли с Кайханом, он выскочил из дому, обругал и стукнул меня.

Кайхана и Джевдета разняли.

У Джевдета тоже текла из носа кровь, но он молчал. Не произнес ни слова даже тогда, когда Эрол соврал. Ведь и он не скажет правду. Рогоносец! Как он произнесет это слово? Нет, пусть его лучше убьют или повесят, но он будет молчать.

Обитателям квартала представился новый случай позлословить об Ихсане-эфенди.

— Он, кроме молодой жены, никого слушать не хочет!

— Рогоносец!

— Надо сообщить в полицию. Безобразие! Пусть ответит!

— Пойдите, господин доктор, в полицию. Мы подтвердим.

— Да, ваш сын совсем не виноват.

Прибежал запыхавшийся Ихсан-эфенди. Ах, какая неприятность! Ну, конечно, опять виноват его сын. Эти косые взгляды… И на кого, паршивец, поднял руку? На сына одного из видных лидеров его партии!

— Да проклянет тебя аллах! — набросился он на Джевдета. — Негодный мальчишка!

Джевдет упал на землю. Ихсан-эфенди с ожесточением пинал его, таскал за волосы.

Никто не вмешивался.

Но вот Джевдет вскочил на ноги и вмиг исчез за углом «Перили Конака».

— Послушай, Ихсан-эфенди, — сказал зубной врач, — я это так не оставлю. Кто ты такой, чтобы твой сын бил моего?

Ихсан-эфенди готов был провалиться сквозь землю.

— Господин, господин мой… — пробормотал он, согнувшись в поклоне.

— Пьянствовать находит время, — покачал головой Мюфит-эфенди, — а для сына не выберет.

Все заволновались:

— Вот бедняга, ни сженой, ни с сыном не может сладить!

— Где там сына воспитывать! До того ли?

— Он позорит наш квартал!

Ихсан-эфенди, казалось, сразу постарел на десять-пятнадцать лет. Глаза запали, лицо сморщилось, голова дрожала. Он молчал. Что он мог ответить? Жена оказалась права. О них пошли сплетни.

Зубной врач взял Эрола за руку и пригрозил:

— Ну подождите! Я вам покажу!

Ихсан-эфенди долго смотрел ему вслед, потом медленно, пошатываясь, побрел к своему дому.

Погиб, совсем погиб!

Люди у «Перили Конака» смеялись, бранились, свистели. В дверях он бросился к жене и, как ребенок, разрыдался.

— Замолчи, — сказала Шехназ. — Пропади они все пропадом! Я тебе говорила, пойдут сплетни. Ты и слушать не хотел. А вышло по-моему! Ну, хватит, успокойся, пойдем наверх!

Она взяла старика под руку, втащила его по лестнице в переднюю, усадила на стул, принесла одеколон, побрызгала на лицо и стала растирать ему виски.

— Я знала, что так будет. Черт бы их всех побрал, чтоб у них глаза полопались, проклятые!

Пришла расстроенная мать Адема.

— Аллах, аллах! Сколько, оказывается, у нас врагов!

— Я знала, что так будет, — повторила Шехназ, — я ему говорила: смотри, чтобы потом люди не сказали худого. Вот вам, пожалуйста.

Ихсан-эфенди беззвучно плакал.

— Негодный мальчишка! Совсем не жалеет отца, — вздохнула мать Адема.

— Плачь не плачь, — добавила Шехназ, — а лучше он не станет. Я уж и слово ему сказать боюсь. Подумать только, мальчики спокойно шли своей дорогой…

— Разбойник! Змееныш! — с ненавистью пробормотал Ихсан-эфенди, поднимаясь. — Ничего святого! Что ему отец и мать? Если б мог, утопил бы нас в ложке воды.

— Я ведь для него мачеха! — обиженно сказала Шехназ.

— Что значит мачеха? — вспылил Ихсан-эфенди. — Я отец! Он будет называть тебя так, как я хочу.

— Но он не хочет.

— А не хочет, так пусть убирается из дому!

— Разве так можно, дорогой! Он еще не понимает. Маленький…

— Доброту и звереныш понимает. А он? Ты убираешь его комнату, стираешь, угождаешь ему… Ценит это?

— Если звереныш не ценит, то аллах оценит.

— Аллах! За какие только грехи он послал мне такого сына?

Шехназ обернулась к матери Адема:

— Сейчас еще куда ни шло. А что будет лет через пять-шесть? С кулаками на отца бросаться станет!

В дверь постучали. Шехназ подбежала к окну. У дома стоял квартальный сторож.

— Что случилось, дядюшка?

— Комиссар просит хозяина прийти в участок. И сына велел привести, — ответил сторож.

Ихсан-эфенди испугался.

— Что же теперь делать?

— Адем-эфенди дома? — спросила Шехназ старуху.

— Дома. Спит он.

— Сходите за ним, тетушка.

В дверь снова постучали, Шехназ выглянула в окно.

— Как раз вовремя! Заходите, Адем-эфенди!

Ихсан-эфенди ожил, он мигом спустился по лестнице, открыл дверь.

— Заходи, заходи! Ты уже знаешь? Пойдем с нами, пожалуйста!

По дороге в полицейский участок старик рассказал шоферу Адему о случившемся.

— Я тебе советую, Ихсан-эфенди, — сказал Адем. — Не защищай этого хулигана в полиции. С ним надо построже!

— Конечно, не буду. Что заслужил, то и получит, собака!

— А потом отошли его к тетке.

— Ты прав. Так и сделаю. А сам перееду в другой квартал. Как ты считаешь?

— Неплохо.

— Здесь вообще живут одни сплетники.

У полицейского участка стояла толпа. Слышались негодующие возгласы:

— Ни стыда, ни совести!

— А дружок-то жены идет с ним рядышком!

— Вай, надо выгнать рогоносца из квартала!

— Правильно!

Ихсан-эфенди вошел в участок. Эрол с отцом были уже там. Зубной врач взглянул исподлобья на Ихсана-эфенди и отвернулся.

— А сын где? — строго спросил комиссар.

Ихсан-эфенди растерянно оглянулся:

— Не знаю.

— Как так не знаешь? Ведь это твой сын?

— Вы совершенно правы. Но лучше бы был не мой, господин комиссар.

— Почему?

— Одни неприятности с ним… Упрямый щенок, грубиян…

— Говорят, ты совсем не занимаешься его воспитанием?

— Это не так, господин комиссар. Все началось после смерти матери. Раньше мальчик был совсем другой…

— Ну, а почему они подрались?

— Не знаю.

— Мой сын настоящий ангел! Пальцем никого не тронет! — вмешался зубной врач. — Вот послушайте. Школу окончил на «отлично». Не дерется, не ругается. Совсем как девочка! Шел сегодня с товарищем, вдруг выскакивает этот разбойник, и на тебе!.. Вы бы только посмотрели на этого негодяя, господин комиссар. Ну и рожа! Настоящий преступник, убийца!

Ихсан-эфенди сдвинул брови. В нем вдруг заговорила отцовская гордость.

— Нет, господин доктор! Джевдет не такой уж плохой. Еще недавно учился с вашим сыном. И играли они вместе!

— Так ты его уже выгораживаешь?

— Совсем нет… Но он не убийца и не преступник!

— Значит, все в порядке? Что-то я тебя не пойму!

— Не поймите меня превратно, господин доктор. Я не защищаю его… Но таким он стал после смерти матери!..

— Так, хорошо, — прервал их комиссар. — Где сейчас этот молодец?

Джевдет лежал в углу барака у старой Пембе. Тело ныло от боли. Из носа сочилась кровь, ухо было оцарапано, левый глаз сильно опух.

Джеврие осторожно вытирала ему руки и лицо смоченной в теплой воде тряпкой.

Старуха, с сигаретой во рту, чистила лук.

— А кого мальчишка обругал, твоего отца? — спросила она.

Джевдет не ответил.

Пембе поднялась.

— Я схожу в лавку. Куплю мяса.

У кофейни квартальный сторож расспрашивал посетителей о Джевдете.

— А зачем он вам нужен? — спросила цыганка.

— Комиссар велел найти.

Толпа у полицейского участка уже сильно поредела. Но зубной врач и Ихсан-эфенди все еще были там.

Комиссар помирил их, Ихсан-эфенди едва не плакал от радости.

— Ну, — сказал комиссар, — теперь все. А с мальчуганом я поговорю. Ихсан-эфенди, ты должен найти сына. Пришли его сюда или скажи нам, где он.

— Хорошо. Вы его припугните как следует.

— Не беспокойся, все будет в порядке…

Ихсан-эфенди и шофер Адем вышли первыми, за ними — зубной врач с сыном.

Комиссар зевнул, устало потянулся.

Кто-то постучал в дверь.

— Войдите!

В дверях, заискивающе улыбаясь, появилась старая Пембе.

— Ты что? Зачем пришла?

Она облокотилась на угол стола.

— Вы ищите сынка Ихсана-эфенди?

Комиссар насторожился.

— Да.

— Мальчик у нас. Только не говорите ему, что я сообщила вам об этом.

— Что он делает?

— Ничего, лежит.

— А почему подрался?

— Спрашивала, молчит.

— Хорошо, я сейчас пошлю за ним полицейского.

— Только, ради аллаха, не говорите, что я сказала!

— Ладно! Не беспокойся.

Вскоре привели Джевдета. До самых дверей с ним шла Джеврие, в участок ее не пустили.

— Ну что ж, посадим тебя в тюрьму! — сказал комиссар.

Джевдет смотрел под ноги и молчал.

— Зачем подрался? Доктор подал жалобу. Расскажи все чистосердечно, тогда тебя, может быть, и простят.

Джевдет снова не ответил.

Комиссар нахмурился. Паренек и не думает о раскаянии.

— Так что же, драка сама собой началась?

Джевдет поднял голову.

— Не скажу.

— Почему?

Молчание.

— Ну?

Джевдет вздохнул, по щекам покатились крупные слезы.

— В квартале тебя никто не любит, сынок, — уже мягче проговорил комиссар, — даже твой отец.

— Я знаю.

— За что тебя не любят?

Джевдет не отвечал.

— Это из-за твоего характера… И отец и мать к тебе плохо относятся.

— Моя мать меня любила.

У комиссара тоже были дети, два сына. Он вспомнил старшего, худенького мальчика в веснушках, и младшего, хорошенького карапуза. Старший почему-то считал, что никто не любит его, злился, всегда был мрачен и старался уединиться. Вот и этот мальчик тоже вообразил, что его не любят, и поэтому стал таким упрямым и угрюмым.

— Ладно. На этот раз тебя прощаю! — вдруг улыбнулся он. — Но смотри веди себя хорошо. А уж если еще раз попадешься, пеняй на себя. Тогда обязательно посажу в тюрьму.

Джевдет не испугался. Тюрьма? Не такое уж это страшное место! Настоящий герой даже должен посидеть в тюрьме. Ведь именно так было с Жано и Яником в Америке.

Он вышел на улицу. Джеврие ждала его. Глаза у нее были красными от слез.

— Ну что? — она взяла его за руку.

— Ничего.

— Тебя не посадят в тюрьму?

— Нет. А вообще, если хотят, пусть сажают.

— Почему, Джевдет-аби?

— Я не боюсь!

— Разве?

— Жано и Яник тоже сидели в тюрьме. Ну и что? Надо только иметь верного друга. Такого, как Яник.

— А что он сделает?

— Поможет убежать!

— Как?

— Самое главное — ловкость! В тюрьмах окна высокие и узкие. Но Яник пролез через такое окошечко, а потом помог бежать Жано. Я тоже убегу, и никто меня не поймает. Если тебя и Кости посадят в тюрьму, не бойтесь! Я выручу!

Он начал рассказывать… Вот перед большим домом стоит мотоцикл с коляской. Они крадут его, спускаются на набережную Галаты, садятся на большой пароход и уезжают в Америку. Потом много всяких приключений… Кости и Джеврие попадают в тюрьму. Он придумывает план побега… Обманывает американцев, пробирается в тюрьму и находит своих друзей. У Кости унылый вид… Джеврие плачет…

— Я о тебе плачу, Джевдет-аби, — прервала его Джеврие.

— Подожди, сейчас… Я вхожу в камеру, ты прыгаешь до потолка от радости. Кости бросается мне на шею!..

— Я раньше его.

— Да подожди ты!

— Хорошо, Джевдет-аби.

— Я шепчу вам на ухо, что надо делать. Мы ждем темноты. В полночь я поднимаюсь к окну. Подпиливаю железную решетку, отгибаю прутья. Помогаю вам подняться наверх. Утром все обнаруживается. Бьют тревогу. Бегают, ищут… А мы? Мы уже на мотоцикле и мчимся в Мексику!

— Что мы там будем делать?

— Подружимся с ковбоями, они научат нас бросать лассо, ездить верхом, стрелять. Кто может сравниться в силе и ловкости с ковбоями?

Они подошли к дому Джевдета.

— Не хочется идти домой.

— Из-за мачехи?

— Из-за всех их. Комиссар спрашивал, почему мы с Эролом подрались. Я не сказал. Разве о таком говорят?

Джеврие опустила глаза.

— Скорее бы уехать… — вздохнул Джевдет. — Я ни о ком не буду плакать. Здесь все мне чужие.

— А я?

— Ты другое дело. И Кости… Знаешь, подожди меня, я быстро вернусь, только возьму лоток.

— Ладно.

Он несмело постучал. Дверь открыл отец.

— Да, утешил сынок. Порадовал! — покачал он головой. — Никогда раньше не знал, что такое полиция, теперь вот, на старости лет, пожалуйста! А сколько всякой пакости пришлось выслушать! И от кого? Аллах, аллах! Будь ты проклят, паскудник, чтоб ты сгинул с лица земли!

Джевдет молча прошел в свою комнату, взял лоток. Ихсан-эфенди крикнул из кухни:

— Последний раз говорю тебе: не исправишься — как щенка вышвырну из дому. Мне такой сын не нужен!

«Ага, вот как заговорил! — подумал Джевдет. — Тогда лучше уйти сейчас же». Он стал собирать книги.

В чуланчик вошел отец.

— Зачем это тебе книги понадобились? — спросил он.

Джевдет не ответил.

Ихсан-эфенди схватил его за плечо, потряс.

— Я кому говорю!

— Что?

— Зачем ты книги собираешь?

— Надо, вот и собираю.

— Собака, сукин сын!

— Я не собака!

— Собака!

— Нет, не собака!

— Ах, так!

Ихсан-эфенди ударил сына. Джевдет хватил ртом воздух, покачнулся.

— Будь ты проклят! — крикнул он. — И ты и твой дом! Я ухожу и больше не вернусь. Не ищи меня!

Он зарыдал. Слезы лились рекой. Так он плакал только один раз — когда умерла мать.

— Уйдешь, — пригрозил Ихсан-эфенди, — больше не пущу в дом. Смотри, змееныш! Я тебе кто? Отец или враг? Ну, умерла мать… Разве я виноват? Что ты на меня волком глядишь?

У самой двери Джевдет обернулся:

— Да, ты убил маму!

— Я?

— Ты! Ты бил ее, швырял в нее подносы…

— Да накажет тебя аллах за такие слова! Ихсан-эфенди вдруг подскочил к сыну, схватил его за плечо и вытолкнул на улицу.

— Пошел вон! Можешь проваливать хоть в ад. Джевдет выбежал из дому, повернулся и показал кулак.

— Вы свое еще получите! Всем отомщу… Подбежала Джеврие, и они сразу же ушли.

Когда дверь за Джевдетом захлопнулась, вниз сошла Шехназ. Она все слышала. Старик плакал, прислонившись к двери чулана. Молодая женщина взяла его за руку, погладила.

— Перестань, дорогой, не плачь. Ну какой он тебе сын? И у чужого язык не повернулся бы сказать такое!.. Не расстраивайся…

— Вот негодяй, — вздохнул Ихсан-эфенди, — собака паршивая! Я убил его мать! Ну и ну! Теперь понятно, почему он волком смотрит, грубит, не слушается. Хотя бы старая дура всего этого стоила!

— Не огорчайся напрасно.

— Как же не огорчаться, Шехназ? Как могу я быть спокойным, детка? Ведь он мой сын.

— Сын… Но что ты теперь сделаешь?

— В таком возрасте за мальчиком надо смотреть и смотреть.

— Правильно. А разве ты не смотрел? Не был примерным отцом? Разве не учил его уму-разуму? Да и я хоть и не родная мать, а заботилась о нем. Если бы не ты…

— Знаю, знаю, Шехназ.

— Да поможет ему аллах! Что еще скажешь?

— Этот мальчишка плохо кончит. Недоучился, стал уличным торговцем. Заработал три куруша и уже никого не хочет слушаться. Для него конец один: собачья жизнь да тюрьма. Вот увидишь, попадет в тюрьму или же в драке где-нибудь пристукнут.

— Отомстить нам грозился, — сказала Шехназ.

— Что?

— Да, когда уходил, показал кулак и крикнул: «Вы свое еще получите!»

Ихсан-эфенди побледнел.

— Отомстить? Как же это?

— Кто знает? Может задушить или ножом пырнуть…

Они поднялись наверх. Ихсан-эфенди сел за стол. Отрезал ломтик брынзы, положил на хлеб. Греть чай было некогда. «Нет, — думал он, — в этом проклятом квартале нельзя оставаться. И сын и эти сплетни. А деньги на новую квартиру можно взять из портфеля. Потом верну…» Все равно он вчера отдал казенными долг мяснику и бакалейщику. Теперь уж заодно расплачиваться. Надо побыстрее переезжать отсюда!..

— Шехназ, детка! Уедем из этого ада. В другой квартал… Займись сегодня этим. Походи с матерью Адема, подыщи дом.

— Дом? Где?

— Все равно.

— А сколько мы сможем платить?

— Ну, дорогой не надо… Такой же примерно, как наш…

Как только Ихсан-эфенди ушел, Шехназ напудрилась, накрасилась и побежала к Адему. Его не было дома. Она рассказала о предложении мужа старухе.

— Пойдем искать сейчас же, дочка, — сказала та, — не будем терять времени. Есть у меня на примете один дом, двухэтажный. Один этаж — вам, другой — нам. — Она улыбнулась. — Идет?

— Конечно. Вечером муж вернется, скажем ему.

— Ты молчи… Я сама с ним поговорю.

— Хорошо.

Ихсан-эфенди пришел домой грустным. За столом он всегда смеялся, шутил. Но сегодня даже не улыбнулся. Ни красивые салаты, приготовленные Шехназ, ни маринованные огурчики, которые принес Адем, ни большая бутылка ракы — ничто не радовало его.

Мать Адема смеялась, рассказывала веселые истории, но Ихсан-эфенди оставался безучастным. Потом она сказала, что знает, где можно снять хороший и недорогой дом. Это тоже не обрадовало старика. Он только обронил: «Хорошо».

Шехназ принесла второе — жареные почки, поставила на стол.

— Дом двухэтажный… Мы какой этаж займем?

Ихсан-эфенди, казалось, не слышал вопроса.

— По-моему, вам лучше подойдет нижний, — заметила мать Адема.

— Это так. А если на втором этаже поселится семья с детьми?

— Правда, одно беспокойство будет.

— Сколько комнат на верхнем этаже? — спросил Адем.

— Комната с нишей и кухонька, — обернулась к нему Шехназ.

— Как по заказу для нас. А цена?

— Наша развалина дороже обходится, — ответила старуха.

— Вот здорово! — весело сказал Адем. — Давай снимем?

— И правда. Как я сама не догадалась?..

Ихсан-эфенди искренне обрадовался: значит, друзья будут жить в одном с ним доме! И тут же снова погрузился в свои мысли. Он уже жалел, что выгнал сына.

— Ты слышишь? — Шехназ толкнула мужа. — Адем снимет верхний этаж.

Он посмотрел на жену.

— Что?

— Говорю, что Адем с матерью…

— Ну?

— Будут нашими соседями!

— Хорошо.

— Что с тобой сегодня, амджа? — Адем развел руками.

— Ничего, — ответил Ихсан-эфенди со вздохом.

— Как это ничего? На тебе совсем лица нет!

— О сыне ведь сердце болит… — сказала Шехназ.

— Стоит ли думать о нем? — Мать Адема положила в рот большой кусок почки. — Такой противный мальчишка. Я бы его и искать никогда не стала!

Адем протянул бокал:

— Выпей, амджа, не стоит об этом думать!

Ихсан-эфенди взял бокал. Его рука дрожала, плечи опустились. Он чокнулся с Адемом, выпил. Однако с каждым новым бокалом тревога его росла, он мрачнел еще больше.

Ихсан-эфенди едва не упал со стула, Адем поддержал его.

— Готов, заснул старик!

Втроем они отнесли Ихсана-эфенди в его комнату.

К полуночи поднялась буря. Завыл ветер, заскрипели ставни.

Шехназ открыла глаза. Встала с постели, выглянула в переднюю. В комнате мужа горела лампа. Он сидел на кровати и, обхватив голову руками, плакал.

Обеспокоенная, она вернулась, потрясла Адема.

— Хм, — промычал он.

— Вставай скорее!

— Что случилось?

— Муж проснулся.

Ихсан-эфенди привернул лампу, вышел из комнаты, осторожно ступая на скрипучие половицы. Спустился вниз.

Во сне он видел Джевдета. Сын поссорился с какими-то людьми, те вынули ножи и всего его изрезали.

— Сын… — шептал Ихсан-эфенди. — Сыночек, Джевдет! Прости меня, глупого!.. Какую я причинил тебе боль! Лучше бы мне держать язык за зубами, ничего не говорить…

Он вошел в чуланчик, нащупал на полу пустую постель Джевдета, уткнулся лицом в подушку и заплакал:

— Сын мой, Джевдет…

Шехназ подсматривала. Значит, старик и правда был таким рассеянным из-за сына. Она вернулась в комнату: надо рассказать Адему. Вдруг мужу взбредет в голову зайти к ней?

Она быстро поднялась в переднюю. Адем выходил из комнаты Ихсана-эфенди.

— Что ты там делал?

Адем улыбнулся.

— Ничего.

— Или…

— Что «или»? Старик заплатил вчера казенными бакалейщику и мяснику. Так что сойдет!

— Сколько ты взял?

— Не знаю.

Шехназ охватил страх.

— Послушай, что с тобой? — нахмурился Адем. — Смотри у меня… Не то бывай здорова, только меня и видела!

Она подошла к нему.

— Не надо, Адем. Ну, хотя бы теперь не надо!

— Когда же?

— Вот переедем в другой дом, тогда…

— Сегодня самое подходящее время. Сына он выгнал? И не знает, что я здесь. Мальчишка мог забраться ночью в дом и ограбить отца. Ведь он говорил, что отомстит вам!

— А через пару месяцев мы с тобой укатим отсюда. На своем автомобиле!

— Старику уже за пятьдесят. Какая ему разница? Что в тюрьме, что на воле. А мы?.. Так как?

— Я спрячусь. Ты устрой все как надо, уложи спать дурака, а потом…

— Я уйду потихоньку. Кто узнает, что я был здесь? Старик много задолжал мяснику и бакалейщику. И вдруг расплатился! Каждый вечер берет вино, мясо… Ну, конечно, казенные деньги тратит. А там какая разница: несколько сотен или несколько тысяч?

— Это так, — пробормотала Шехназ.

— Конечно, так. Не будем терять времени. Иди вниз, уведи его в комнату и закрой дверь, а я улизну.

Шехназ спустилась на кухню, остановилась в дверях чуланчика. В темноте ничего не было видно. Когда глаза привыкли, она подошла к Ихсану-эфенди, обняла его.

— Что ты здесь делаешь?

Старик всхлипнул.

— Ты как ребенок, Ихсан-эфенди. Клянусь аллахом, как ребенок. Ну зачем тогда ты его прогнал? И потом — куда он денется? Завтра найдешь!

Ихсан-эфенди встал, прижался к ней.

— Ты меня осуждаешь, Шехназ? Да? Но что я могу сделать? У меня душа извелась. Ты еще не знаешь, золотко, что такое любовь к детям! Все внутри у меня горит, я готов убить себя.

Шехназ коснулась губами его морщинистой щеки.

— Ну успокойся, пойдем наверх.

Ихсан-эфенди не слышал.

— Я видел его во сне… Всего в крови… Мой мальчик, мой Джевдет!..

— Тебе вредно так волноваться. Смотри, заболеешь.

— А что будет? Что будет, Шехназ? Если и умру, что тут страшного? Хоть избавлюсь от прозвища «рогоносец»!

Шехназ вздрогнула.

— Ты что, Ихсан-эфенди?

— Ты слышала, о чем говорят в квартале?

— Пусть у них глаза полопаются! Ты этому веришь?

— Нет, детка, не верю. Я не сомневаюсь в твоей чистоте, но…

— Что?

— Недаром говорят: «Грех не беда, да молва не хороша».

— А ты не слушай. Пойдем; пойдем спать…

Буря усилилась, порывы ветра сотрясали дом.

Адем на четвереньках пробрался через переднюю, тихо спустился по лестнице и выскользнул на улицу.

11

Джевдет проснулся. Кости спал рядом, примостившись на краю тахты.

Джевдет вздохнул. Как он просил Джеврие ничего не говорить Кости! И все-таки не послушалась, проболталась! «Пойдем сегодня к нам, — предложил тогда Кости, — мать тебя хочет видеть!»

Он знал, что не вернется домой. Где будет жить? Ему безразлично. В крайнем случае пристроится в «Перили Конаке». Джиннов и ведьм, скорпионов и сороконожек он не боится. Раньше один поднимался на верхний этаж, куда никто не ходил. Ребята, даже Эрол и Айла, удивлялись его храбрости.

Всю ночь свирепствовала буря. Джевдет прислушивался к завыванию ветра. Ах, как страшно гудит и стонет теперь огромный «Перили Конак»!

Он долго не мог уснуть, но не потому, что боялся. Он думал об отце, мачехе, шофере Адеме и представлял, как отомстит им, когда станет Храбрым Томсоном. А когда сон одолел его, он услышал голос матери: «Как бы то ни было, он твой отец. Ты не можешь идти наперекор его воле. Не должен был уходить из дому…»

И все же он поступил правильно. Вот только одно. В чуланчике — подушка, одеяло, простыня. Все, что осталось ему от матери! Эти вещи бросать нельзя!

Кости тоже проснулся. Он сел на постели, улыбнулся, обнажив белые как жемчуг зубы.

— Что нового? Ты хорошо спал?

Джевдет не мог сказать правду.

— Хорошо!

— Живи у нас. Вот будет здорово!

— Я?

— Конечно, ты.

— Почему?

— Мать говорит, что очень тебя любит.

— Я тоже вас всех люблю.

— Оставайся у нас навсегда, ладно?

Джевдет подозрительно посмотрел на него. Может быть, Джеврие ему что-нибудь сказала? Ох, и попадет ей тогда! Пусть лучше не попадается на глаза. Ведь надо же! Он так ее просил, а она проболталась!

— Вот было бы хорошо, Джевдет! — продолжал Кости с волнением. — По вечерам будем вместе читать книги и допоздна говорить об Америке… Здорово! Правда?

— Да здорово, но меня отец не отпустит…

Кости чуть было не сказал: «А что тебе отец? Ведь он выгнал тебя из дому!» В этот момент в комнату заглянула мать Кости.

— О-о-о, калимерасис^[45]!

— Калимера, — с улыбкой ответил Кости.

— Есть хотите?

— Еще как!

— Сестра начнет готовить завтрак, а ты, Кости, вставай, сходи за брынзой!

Кости в синих трусах и в майке вскочил с кровати, натянул узкие брюки, которые очень нравились Джевдету, надел рубашку, засучил рукава до локтя и быстро спустился по лестнице.

— Хлеба тоже купи! — крикнула мать вдогонку. Она подошла к Джевдету, присела на край тахты, ласково погладила по голове.

— Ты хорошо спал, сынок?

— Спасибо, хорошо.

— Оставайся у нас совсем, а?

— У вас? — спросил он удивленно.

— Конечно. Будете с Кости как братья — вместе жить, вместе ходить на работу…

— А отец? Он не согласится.

— Как не согласится? Ведь он же тебя прогнал? У Джевдета потемнело в глазах. Значит, Джеврие все рассказала Кости, тот — своей матери.

— Не знаю, — он покраснел до ушей.

— Кости нам все рассказал, сынок. Чего ты стыдишься? Раз взрослому не стыдно, что его рисуют на стенах, тебе-то что до него?

Джевдет вскочил с тахты.

— Это неправда! Никто не рисовал моего отца! Он надел брюки, рубашку. Какой стыд, какой позор!

Маленькая женщина встала перед ним.

— Ты куда?

— Никуда.

— Я не отпущу тебя! Куда ты?

— В уборную, — отрезал он.

— Ну, хорошо, иди.

Он бросил лоток и спустился вниз. Уходя, Кости оставил дверь открытой. Джевдет тихонько вышел. Облака рассеялись, светило солнце, но все еще дул холодный ветер, гоняя желтые осенние листья.

Джевдет сжимал кулаки. Пойти в квартал, найти Джеврие, набить ей морду. Как он ее предупреждал, и все-таки проболталась! Кости тоже грош цена. Больше дружить он с ним не будет. Ни за что!

У Галатского моста он сел на катер, доехал до Джибали. За одну ночь квартал стал для него чужим!

Он прошел мимо кофейни. Старики, собиравшиеся здесь по утрам, казалось, смотрели на него с жалостью. И потом… На стене «Перили Конака» не было ни рисунка, ни надписи!

— То-то! — пробормотал он. — Теперь боятся…

Он посмотрел на родной дом и нахмурился. Хоть убей, но туда он не вернется.

У «Перили Конака» он свернул к бараку старой Пембе. Он забыл и отца, и мачеху, и шофера Адема, и Кости, и его мать! В этот момент он думал только о Джеврие! Если даже бабка дома, он все равно отлупит девчонку. Он же ее предупреждал!

Джевдет быстро спустился к бараку, постучал кулаком в дверь.

Никто не ответил.

Снова постучал. Посмотрел через трещину в двери: в комнатке никого не было. Барак и маленький дворик были пусты. Может быть, они уехали?

У него защемило сердце.

К бараку шла старая цыганка.

— Открой мне дверь, сынок!

Подойдя, она протянула ключ.

— Разве ты здесь живешь? — спросил он.

— Здесь.

— А где Джеврие?

— Ох, уехали!

— Куда?

— Далеко. Приехал их дядя или еще там кто-то… и увез.

— В Другой город уехали?

— В другой.

Чуть не плача, Джевдет доплелся до «Перили Конака», залез в окно, лег на пол лицом вниз и затрясся в рыданиях. Кто знает, может быть, он ее никогда больше не увидит!

Незаметно он заснул. Во сне видел Джеврие. Большие усатые люди закрыли ей рот своими грубыми руками и увезли. Задыхаясь, он бежал за ними, но не догнал. Ему хотелось кричать, звать на помощь, но голос пропал.

Внезапно Джевдет проснулся. Он продрог на сыром полу и сильно проголодался.

Он встал, выглянул в окно. Солнце поднялось высоко. Было довольно тепло.

Куда он пойдет? Где позавтракает?

Он вынул деньги, пересчитал: полторы лиры. Деньги есть, но нельзя показываться в квартале. Он снова подумал о Джеврие. Где она сейчас? Ведь большие усатые люди далеко ее увезли.

Он снова сел на землю.

Вдруг послышались мальчишечьи голоса.

Он прислушался. Наверно, Эрол с Кайханом? Конечно, они. Эрол рассказывал фильм, который смотрел вчера.

Подошла Айла.

— Какой-то уличный торговец спросил меня о Джевдете, — сказала она.

Эрол уставился на нее.

— Ты что ответила?

— Сказала, что не знаю.

— Отец выгнал его из дому?

— Да, и больше не пустит…

— Жалко, — . вздохнул Эрол.

— Почему? — спросил Кайхан.

— Где он будет жить? Что будет есть?

— Тебе уже больше и пожалеть некого? — сказала Айла. — Как будто он не с тобой подрался и не разбил тебе нос!

— Я сам виноват.

— Подумаешь…

Айла убежала. Эрол снова начал рассказывать о фильме.

Джевдет был растроган. Не было бы здесь Кайхана, он обнял бы Эрола и помирился бы с ним. Но с ним был Кайхан… И к тому же он сын рогоносца. Может быть, в лицо ему и не скажут, но каждый будет думать об этом.

Эрола позвали кушать, и тот, продолжая болтать с Кайханом, ушел.

Джевдет осторожно вылез на улицу. Никого не было. Прежде всего надо где-то поесть. Он нашел маленький трактирчик, заказал котлеты с зеленым перцем и помидорами. Трактирчик был заполнен рабочими с папиросной фабрики.

Он ел и все время думал о Джеврие и Кости. Если бы ее не увезли, он все еще злился бы на Кости. Но Джеврие не было, его выгнали из дому, и он остался совсем один. Когда он вышел из трактирчика, его охватило странное чувство: он уже не сердился на Кости — ни на него, ни на его мать. Если бы он сейчас встретился с Кости и тот потащил бы его к себе, он не стал бы сопротивляться. Но сам он умрет, а не пойдет.

Засунув руки в карманы, Джевдет зашагал в сторону Бахчекапы.

Мысли о Джеврие не давали ему покоя. Если бы она сейчас была здесь! Пусть бы даже просила милостыню. На эти деньги они поели бы суп с требухой, а вечером пошли бы на берег моря, сели бы под тутовое дерево, он взял бы ее маленькую руку в свою…

На глазах у него показались слезы, он стер их ладонью. Он любил ее, как сестру. Она была ему ближе, чем Кости, и понимала его лучше всех. Накричит он на нее или даже побьет, она как ни в чем не бывало снова идет за ним, повторяя: «Джевдет-аби, Джевдет-аби!»

Где-то Джеврие сейчас?

А в это время она была еще в Стамбуле, под строгим надзором в доме одного цыгана на Сулукуле^[46]. Она, не переставая, плакала, и чем больше плакала, тем сильнее ее били. Она не чувствовала боли, пусть бы ее убили, все равно. Ее даже в уборную не отпускали одну. Через несколько дней ее увезут куда-то в сторону Текирдага и не отпустят до тех пор, пока она не забудет сына Ихсана-эфенди.

Среди взрослых, огромных и усатых музыкантов Джеврие все время думает о своем Джевдете-аби. Больше всего ее огорчает, что она не послушалась Джевдета, когда тот предупреждал ее, чтобы она ничего не говорила Кости, и проболталась ему.

«Ох, если бы я не проговорилась! Лучше бы мне язык вырвали!» — думала она.

— Посмотрите, опять плачет, — ворчала старая Пембе. — Я тебе сейчас голову разобью.

— Ну и разбей! — со злостью ответила девочка.

Рядом сидел музыкант Хасан-ага с большими усами и чистил свою зурну. Он замахнулся и ударил зурной Джеврие по лицу. Со стоном она упала вниз лицом и громко заплакала: Хасан рассек ей губу. Теперь она понимала, что спасения нет. Неужели они заставят ее забыть Джевдета-аби? Нет, нет и нет!

— Я удавлю тебя, — снова закричала старуха, — удавлю!

Руки девочки окрасились кровью, капавшей из разбитой губы.

12

Обычно улыбающееся лицо кассира сегодня было серьезным.

— Не знаю, ничего не знаю! — Ихсан-эфенди растерянно развел руками. — Недостача, как ни прикидывай, не могла быть более одной-двух сотен лир. А на самом деле…

Он встретился взглядом с кассиром.

— Подумай хорошенько, — сказал тот, — может, жена подшутила над тобой или еще кто-нибудь?

— Жена? Ты сказал: жена? Моя жена не станет так зло шутить! Она ни разу не залезла ко мне в карман. А ведь это казенные деньги!

— Но кто же тогда?

— Не знаю, я ведь сказал, не знаю!

Кассир пристально посмотрел на бухгалтера. Вот так история! Если бы речь шла о какой-нибудь сотне, даже двухстах лирах, можно было бы как-то замять дело, пока еще никто ничего не знает. Ну, подождал бы… Старику могли бы помочь близкие, друзья, как-нибудь выкрутился бы. Но ведь не хватает трех тысяч лир!

Он снова взглянул на Ихсана-эфенди. Тот стоял, опустив плечи, бледный как смерть. Его рука, которой он держался за край конторки, дрожала. Никогда еще с ним не случалось ничего подобного.

Он тяжело вздохнул.

— Что у вас там такое? — спросил вдруг бухгалтер.

Кассир, стараясь избежать взгляда начальника, уткнулся в счета. Ему-то в конце концов все равно, но ведь жаль беднягу.

— Я вас спрашиваю, Ихсан-эфенди, — повысил голос бухгалтер. — Почему не отвечаете?

Ихсан-эфенди уставился пустыми глазами на начальника. Но так и не проронил ни слова.

— Что вы на меня так смотрите?

В большой комнате все ручки были брошены на столы, замолк скрип перьев, стук пишущих машинок и арифмометров. Все повернулись к Ихсану-эфенди. Со стариком сегодня что-то случилось. Странный, очень странный у него взгляд. Почему он не отвечает? А какой бледный!

Бухгалтер встал и подошел к Ихсану-эфенди.

— Что с вами, старина?

Ответа не последовало. Он взял Ихсана-эфенди за руку. Холодная как лед рука дрожала.

— Вы больны?

Снова пустой, бессмысленный взгляд.

— Что с ним случилось, кассир?

— Не знаю, господин бухгалтер.

— Почему вы не приняли у него деньги?

Кассир только пожал плечами.

Служащие вставали из-за столов и подходили к кассе. Понимающе переглядывались.

— Идите домой, — посоветовал кассир. — Спросите домашних. Наверно, над вами все-таки подшутили…

Старик вздрогнул.

— О ком вы говорите? О жене? Но я уже сказал…

— Чужая душа — потемки.

— Я не желаю, чтобы так думали о моей жене!

— Тогда, может быть, сын?

— И сын не мог!

— Почему?

— Потому… потому что… я выгнал его из дому… — На глаза старика навернулись слезы.

— А вечером к вам не заходили посторонние? Соседи, друзья? Не ночевали у вас? — спросил кассир.

Ихсан-эфенди поднял глаза.

— Были… Сосед с матерью… Но они не ночевали. Нет, я никого не могу заподозрить. Это моя судьба. Я готов понести наказание. Других в это дело не впутывайте!

— Сколько не хватает? — обернулся бухгалтер к кассиру.

— Три тысячи сто семьдесят лир.

Сослуживцы ахали, удивлялись.

Ихсан-эфенди не замечал ничего. Не волновало его и то, что он сядет в тюрьму. Он думал о Шехназ. Жена!.. Она останется одна! Без средств. Как бедняжка будет жить?

Потом все происходило как в дурном сне. Вокруг него вертелись какие-то незнакомые люди, он подписывал отпечатанные на машинке бумаги. Сел с полицейскими в старенький автомобиль. Машина промчалась мимо квартальной кофейни и остановилась перед его домом. Только увидев побледневшее лицо Шехназ, он пришел в себя.

— Нет, нет, моя жена не виновата! Оставьте ее в покое!

— Тогда скажи, куда девались деньги? — спросил человек с сердитым, хмурым лицом.

— Не знаю.

— Как так?

— Оставьте жену в покое!

— А сын? Где твой сын?

— Не знаю… Я выгнал его из дому. Он грубил мне. Да, да, за грубость… Но какое это имеет отношение к делу?

Ихсан-эфенди огляделся: в передней, казалось, собрались все жители квартала. Здесь были и Мюфит-эфенди, и парикмахер Лятиф, и Хасан Тахсин, и другие. Соседи пялили на него глаза.

— Чего им здесь надо? — разозлился старик. — Выгоните их отсюда!

Толпа стала таять, люди исчезали, как карты из колоды. В комнате осталась только Шехназ. Бедняжка смотрела на него широко раскрытыми, испуганными глазами. На кого он ее оставит? У нее никаких родственников нет. Кто заплатит за квартиру? Кто будет покупать ей украшения, губную помаду, пудру?

— Нет, нет! Вы не имеете права подозревать мою жену. Виноват только я. Арестуйте меня, довольно разговоров!

Поздно вечером Ихсана-эфенди отвели в тюрьму.

Какие-то незнакомые лица, шум, гам.

— Да поможет тебе аллах! — К его ногам упала грязная миска.

— Что это? — удивился Ихсан-эфенди.

Какой-то чумазый парень с заостренным подбородком повторил:

— Да поможет тебе аллах, папаша!

— Хорошо, но…

— Никаких «но», старикан. Гони монету!

Ихсан-эфенди обвел взглядом арестантов. Почему он должен давать деньги? Что это — обычай, закон?

— Клади лиру. Обычай! — сказал сидевший рядом с ним седой человек.

— Обычай? — переспросил Ихсан-эфенди.

— Да, закон!

Ихсан-эфенди достал лиру и бросил в миску. Чумазый парень схватил ее, повертел перед носом:

— Ха, на счастье!

Арестанты стали расспрашивать Ихсана-эфенди, — за что его посадили. Слушали внимательно, серьезно.

— Вчера вечером деньги были целехоньки. Утром я еще ничего не знал… Пошел себе спокойно на работу. Я должен был сдать их кассиру…

— Глядь, а монет уже и след простыл! — хихикнул рыжий пижон в рубашке с накрахмаленным воротничком и с красным галстуком.

— Уж не думаешь ли ты, что я вру? — с гневом повернулся к нему Ихсан-эфенди.

— Что ты, стоит ли об этом говорить, старикан?

— Я не из тех, кто занимается такими мерзкими делами! — взорвался Ихсан-эфенди.

— Тогда как сюда попал? Может, тебя посадили за то, что ты молился в мечети? Скажет тоже… Он, видите ли, не занимается такими делами!

— Хватит! — шепнул Ихсану-эфенди седой человек. — Не накликай на себя беды.

— А что?

— Что? Молчи — и все тут!

Седой человек встал и вышел из камеры. Ихсан-эфенди посмотрел ему вслед. По цементному полу коридора, заложив за спину руки, перебирая четки, ходили хмурые заключенные. Казалось, они разговаривают сами с собой.

Со стены исчез последний слабый луч солнца. Быстро темнело. В камерах зажглись маленькие лампочки. Арестантов закрыли, задвинули железные засовы.

Жена, что она делает сейчас? Как проведет ночь одна, в большом обезлюдевшем доме? Хоть бы догадалась позвать к себе мать Адема!

Он услышал грохот поезда, проходившего где-то рядом. Потом донесся шум моря. Волны бились тоже близко. Ихсан-эфенди сомкнул веки.

Он очнулся от толчка. Над ним склонился рыжий пижон.

— Эй, вставай, здесь мое место!

Все уже улеглись; слышалось приглушенное бормотание, чей-то тихий смех.

Ихсан-эфенди поднялся, осмотрелся. Прилечь можно было только под парашей, прибитой ржавым гвоздем к двери камеры.

— Да не маячь ты перед глазами, старикан! — крикнул парень с чумазым лицом, тот, что днем подхватил брошенную Ихсаном-эфенди в миску лиру.

— А что же мне делать?

— Ложись под парашей!

Седой человек бросил Ихсану-эфенди рваное тряпье.

— Накройся пока этим. Завтра тебе принесут постель.

— Кто?

В камере стало тихо, арестанты с любопытством смотрели на Ихсана-эфенди.

— Ты спрашиваешь кто? Разве у тебя нет жены?

— Жена есть.

— Молодая, старая? — послышалось сразу несколько голосов.

Ихсан-эфенди сердито вскинул голову.

— Послушайте, если вы скажете хоть слово о моей жене…

— А что?

— Моя жена не чета тем, кто носит сюда постели.

На мгновение воцарилась тишина, потом заговорили все сразу:

— Что это значит? Разве те, кто приносит сюда постель, не люди?

— Или ты хочешь сказать, что они хуже твоей жены?

— Ты не знаешь, что говоришь, старик! Подбирай слова, прежде чем открыть рот. Не забывай, что ты в тюрьме!

Ихсан-эфенди расстелил тряпье и лег под парашей.

На море бушевал шторм. Волны с грохотом разбивались о скалы, время от времени оглушая воздух пронзительным свистом, проносился поезд.

Ихсан-эфенди заснул. Во сне он видел Шехназ. «Не беспокойся, дорогой, — говорила она ему. — Мать Адема не бросит меня одну!»

Шехназ и в самом деле не была одна.

В тот день следователи были особенно придирчивы. Один из них даже сказал ей:

— Муж подозревает вас. Скажите, где деньги, и бедняга будет освобожден!

С этой минуты она возненавидела мужа.

— Да покарает его аллах! — закричала она. — Я ничего не знаю. Если уж кто и украл деньги, так это он сам. У него по горло долгов. Весь квартал об этом знает! Пьет, шатается по всяким непристойным местам. Он и первую свою жену загнал в гроб. А теперь за меня взялся!

Время шло к полуночи; они, как и каждый вечер, пили вино. Шехназ сидела напротив Адема, подперев голову руками, и прислушивалась к нарастающему шуму моря. Она не смотрела на Адема, но он ни на минуту не выходил у нее из головы. Итак, три тысячи сто семьдесят лир… На эти деньги он сможет купить автомобиль и устроить свою жизнь. Но что будет с ней? Ведь у нее никого нет. А если Адем не возьмет ее в жены…

Их взгляды встретились.

— О чем задумалась? — спросил Адем.

— Так просто. Ни о чем.

— Слава богу, вам есть о чем подумать, — вмешалась в разговор мать Адема. — Вот выйдет из тюрьмы ее муж…

— Ничего, мамаша. Пусть выходит. Через несколько дней заглянем в министерство юстиции. У меня там приятель. Попросим его написать заявление…

— Какое заявление?

— О разводе!

— Разве нас сразу разведут?

— В момент. Мой друг стоит целого адвоката. Старик украл деньги, шутка ли? Его посадили в тюрьму. Позор. Значит, он нечестный человек. Кто тебя заставит быть женой вора?

Шехназ, не отрываясь, смотрела на Адема. Зеленоватые глаза, опушенные длинными черными ресницами, улыбались.

— Так ты и в законах разбираешься…

Мать Адема вышла из комнаты. Они остались вдвоем.

— Сразу разведут? — снова спросила Шехназ.

— Вот увидишь!

— А что дальше?

— То есть?

— Ну когда разведут?..

— Какой может быть разговор? Конечно, мы поженимся!

Шехназ вздохнула. Ей почему-то не верилось. Она боялась, что Адем обманет ее.

Адем потянулся через стол и взял Шехназ за руку.

— Почему ты вздохнула?

— Так просто.

— Ты мне не веришь? Мы поженимся и уедем куда-нибудь отсюда. Не бойся: машину купим не сейчас, позднее… Старик к тому времени, наверно, умрет в тюрьме!

Шехназ перевела разговор на другую тему.

— Тебя спрашивали о Джевдете?

— Ага… Они думают, деньги украл он!

— Да, но ведь в тот вечер мальчишки не было дома!

— Ну и что же? Отец бил его, выгнал из дому… Разве он не мог отомстить?

— И все-таки он этого не сделал.

Адем отпустил руку Шехназ.

— Не обижайся, но ты очень глупа. Забудь о том, что я был здесь в ту ночь. Есть только старик и его сын. И, конечно, подумают на них. А взяли они деньги или нет — какое нам до этого дело? Чем больше все запутается, тем лучше для нас. «Вали пьяного, если он падает!»

Но пасынок не выходил у Шехназ из головы. Да, он грубил, делал все назло, не слушался, но…

— Не думай об этом, — продолжал Адем, — выбрось из головы. Твой муж подозревает тебя, ты должна ненавидеть его за это — наговаривай на него все, что можешь! На что тебе сдался Джевдет? Его разыскивает полиция. Завтра его схватят, и конец! Или тебе больше делать нечего, как только о нем думать? Чтоб он провалился, сучий сын!

Джевдет крепко спал на тахте в комнате Кости, не слыша ни шума волн, разбивающихся о скалы, ни гудков машин, мчавшихся из Сиркеджи в Бакыркёй^[47]. А его уже разыскивали. Молчание Ихсана-эфенди навело на мысль: «Деньги мог украсть его сын!»

Мальчик ненавидел отца. А на днях Ихсан-эфенди избил его за то, что он подрался с сыном зубного врача. Отец выгнал сына из дому. Это могло озлобить мальчишку, толкнуть на месть. Все как будто логично. Превосходная месть!.. Если его сразу же задержать, то не составит никакого труда найти деньги. «Этот парень на все способен, — утверждал шофер Адем. — Нажмите на него! Он теперь дружит с мальчишкой-греком. Я не знаю, где тот живет, но они частенько бродят вместе. Бывают даже в Сиркеджи!»

К утру шторм не утих.

Джевдет проснулся рано. Он все еще испытывал чувство стыда: мать Кости знает, что он сын рогоносца. И хотя он не хотел идти сюда, все же пришел — его вернул Кости.

Еще большеДжевдет стыдился старшей сестры своего друга. Она ни о чем его не спрашивала и только молча смотрела на него. Но уж лучше бы спросила… Ему казалось, что девушка держится так, чтобы просто не сконфузить его.

А он терпеть не мог, когда его жалели.

Джевдет тихонько встал. Еще очень рано. Но он все равно оденется, возьмет лоток и оставит этот дом. Он пойдет в Сиркеджи к тому месту, где они раньше встречались с Кости, подождет его там. Он не хотел завтракать вместе с его родными, не хотел, чтобы его жалели и говорили, какой он несчастный. Он не несчастный. Вчера он стал еще на год старше. Скоро он будет таким, как Яник! А Янику по плечу было даже то, что не могли сделать взрослые. Сколько раз Яник спасал Жано из тюрьмы, из рук краснокожих и разбойников с платками на шее!.. Никто, никто не должен думать, что он несчастный!

Джевдет взял лоток, хотел было выйти из комнаты, но тут проснулся Кости.

— Ты куда?

— Мне захотелось супу из требухи… — виновато проговорил Джевдет.

Кости вскочил с постели.

— Что же ты не разбудил меня?

— Да так. Ты спал. Жалко было тебя будить.

— Подожди, я сейчас, вместе пойдем!

Кости быстро оделся, схватил свой лоток. Мальчики выскользнули из дома. Дул холодный ветер. На улице Эбуссуут они миновали кофейню Месеррета и вышли на Бабыали. Напротив находилась небольшая харчевня. В ней никого не было. Друзья заказали суп из требухи, обильно приправленный уксусом, чесноком и перцем. Они не очень любили такой суп, но в это холодное утро он им очень понравился — горячий!

Всю ночь они говорили об Америке. Кости не соглашался с Джевдетом, который уверял, что он не будет таким великодушным, как Билл из «Отряда „Красный шарф“».

— Разве может человек не жалеть своего отца? Ты только сейчас так говоришь, потому что сердишься на него!

Джевдет стоял на своем:

— Вот увидишь, придет день, я отомщу. И никого не пожалею. Даже своего отца!

Вспомнив ночной разговор, Кости спросил:

— Значит, и отца не пожалеешь?

— Нет.

— Кто может быть дороже отца? Если бы у меня был отец…

— Даже такой, который загнал бы в могилу мать и привел в дом мачеху?

— Я очень люблю мать, но…

— А он бы вместо твоей матери, которую ты любишь, привел другую…

— Все равно мне было бы жаль отца. Разве может кто-нибудь заменить отца? О, если бы у меня был отец! Пусть бы он сидел дома, я бы сам работал и кормил его. Пусть он бил бы меня хоть каждый день, я согласен!

Джевдет молчал. Сейчас он уже не злился на отца, но и не жалел его. Если бы отец умер, то ему, наверное, было бы жаль его. Пожалел бы он, может быть, отца, если бы тот не забил до смерти мать. Но теперь это было не в его власти.

Выходя из харчевни, Джевдет немного успокоился. Он снова подумал, что станет Биллом или Храбрым Томсоном, и постарался забыть этот разговор.

— Сначала давай зайдем за товаром, — предложил он Кости.

— Хорошо, зайдем.

Они спустились из Бахчекапы к Ениджами. По ступенькам мечети разгуливали голуби. Холодный ветер не унимался. Бледное, слабое осеннее солнце лишь слегка пригревало. Друзья уселись на лестнице с заветренной стороны.

— Сегодня начинается новый учебный год! — неожиданно сказал Джевдет, глядя на свинцово-грязную воду Золотого Рога. — Эрол, Кайхан, Айла вместе с другими ребятами квартала весело побегут в школу.

В памяти всплыла розоватая стена «Перили Конака», рисунок и надпись под ним… Эрол, Джеврие… При воспоминании о Джеврие у него защемило сердце.

— Ты чего задумался? — спросил Кости.

— А что? — повернулся к нему Джевдет.

— Я говорю: вот был бы у меня аккордеон!

— Ты же говорил раньше о скрипке?

— Да все равно. Скрипка или аккордеон. Я хотел бы стать знаменитым тенором, как Беньямино Джильи. И еще я хотел бы стать самым лучшим в мире аккордеонистом, самым лучшим скрипачом, самым лучшим футболистом!

— А я — самым лучшим ковбоем!

У Кости заблестели глаза.

— Ты был бы самым лучшим ковбоем, а я великим скрипачом…

— И если бы у тебя украли ребенка и полиция не смогла бы его найти…

— Я обратился бы к тебе…

— А я…

— Как знаменитый Билл?

— Да. Я сразу принялся бы за дело. Потом бы обо мне все газеты писали, как о Храбром Томсоне!

— Вот если бы сделаться таким знаменитым тенором, как Джильи! У меня был бы свой автомобиль, слуги. Репортеры целыми днями торчали бы возле моего дома, ожидая случая поговорить со мной!

— Нет, быть таким ковбоем, как Билл, лучше. Певцов никто не боится.

— А зачем ты хочешь, чтобы люди тебя боялись?

Глаза Джевдета сверкнули:

— Не знаю, но каждый должен бояться меня и дрожать передо мной. Когда я буду идти по улице, все будут толкать друг друга и показывать на меня: «Вот он идет! Это он!»

Мальчики встали. Солнце быстро поднималось. Ветер немного стих.

Галатский мост постепенно оживал. Побежали трамваи, автомашины… Толпа людей, высадившихся с катера, курсирующего по Золотому Рогу, потекла в сторону Эминёню. Ребята миновали арку Ениджами и направились в Сиркеджи.

Когда Джевдет и Кости проходили мимо автостанции, перед ними неожиданно вырос Демпсей Неджиб.

— Ты сын Ихсана-эфенди?

Джевдет не знал Демпсея и резко ответил:

— Да!

— Тебя разыскивает полиция!

— Меня? Зачем? — удивился Джевдет.

— Зачем? Ха, молодец, сынок!.. Если ты спрятал куда-нибудь деньги, выкладывай, а не то тебя посадят в тюрьму.

— Меня? Какие деньги?

— Э, брось крутить! Не ври, будто ничего не знаешь! Засадил старика в тюрьму. Вот так номер! Ха!

И хотя Джевдет ничего не понял, все закружилось у него перед глазами. Ошеломленного, испуганного, его втолкнули в первое свободное такси и повезли. Машина остановилась у огромного здания. Потом его тащили по какой-то лестнице, коридорам. Он отвечал на вопросы, которые ему задавали люди в галстуках, — толстые и худые, сердитые и улыбающиеся. Он уже, казалось, понял, что произошло, но решительно ничего не мог сказать по существу дела. Какое он имел отношение к черному портфелю отца? Да, он, конечно, знал, что в портфеле много денег, но ведь он их не брал!

— Где ты ночевал в тот вечер?

— Я был у Кости.

— Кто такой Кости?

— Кости — мальчик-грек, мой товарищ. Он торгует с лотка, как и я.

— Значит, вы вместе спрятали деньги?

Джевдета взорвало:

— Какие деньги? Кости не впутывайте!

— Ха!.. Выходит, ты один стащил и спрятал деньги, не так ли, сынок?

— Чего стащил? Что я, вор?

— Погоди-ка, Мурад-бей! Джевдет не вор. Вором называют того, кто ворует по чужим домам. Не так ли? А ведь Джевдет взял из портфеля своего отца! Разве это воровство, если берешь то, что принадлежит отцу!

— ?

— Ты был зол на отца за то, что он тебя бил, выгнал из дому, и, чтобы отомстить ему, выкинул эту глупость, не так ли?

— ?

— Мы посадили твоего старого отца в тюрьму, сынок. Разве тебе не жаль его? Скажи, куда ты спрятал деньги, и мы его сразу освободим!

Как ни старались убедить Джевдета, что дело было именно так, как ему говорят, — напрасно. Он твердил свое: денег не брал и ничего о них не знает. Но ему не верили. Кто же еще мог это сделать? Главный виновник, конечно, старик, но с ним разберутся после, а теперь надо быстро найти деньги и вернуть их хозяину фабрики.

Вскоре привели Кости, его мать и сестру. Они плакали. Никто из них никогда в жизни не был в полиции, их нигде так не допрашивали. Они просто-напросто пожалели Джевдета, вот и приютили. Откуда им было знать, что он сбежал из дому, совершив преступление? Откровенно говоря, он и в самом деле очень странный, какой-то дикий мальчик.

Следователь вышел, оставив их одних с Джевдетом. Мать Кости подошла к нему, взяла за руки и со слезами на глазах проговорила:

— Пожалей нас, сынок, пожалей своего отца!. Если ты спрятал деньги, скажи где!

— Скажи, Джевдет! — повторил за матерью Кости. — Будь что будет, скажи. У моей матери больное сердце. Ей нельзя так волноваться. Ради аллаха, не скрывай!

— Скажи, скажи, Джевдет! — плача, твердила его сестра. — Спаси нас! Умоляю тебя!

Джевдету стало не по себе. Почему он должен взять на себя чужую вину?

Кости неожиданно вспомнил о Джеврие. Его словно осенило.

— А что, если Джевдет отдал деньги Джеврие и она куда-нибудь уехала?

— Нет, нет! Только не впутывайте в это дело Джеврие! — сердито крикнул Джевдет.

Их снова начали допрашивать.

— Кто такая Джеврие?

Джевдет впервые с ненавистью взглянул на Кости: «Ну что, хорошо сделал?»

— Что ты знаешь о ней? — допытывался следователь.

Найдена была совсем новая версия. Кто эта Джеврие? Чем она занимается? Куда уехала? Где она сейчас? Теперь нить следствия потянулась к Джеврие. А когда было установлено, Что она живет у старой Пембе, положение «прояснилось».

— Говори, где Джеврие!

— Не знаю.

— Как не знаешь?

— Не знаю. Она жила с бабушкой в нашем квартале. Потом уехала.

Допросили старуху цыганку из барака, в котором раньше жила Джеврие. Появилась новая нить для дальнейших поисков. Она тянулась к Эдирнекапы^[48], а оттуда за черту Стамбула — в Текирдаг.

Через день Джеврие нашли. Может ли она не знать Джевдета-аби?.. Конечно, она его знает. «Вы говорите, он украл у отца из портфеля деньги?» И отдал их ей? Нет, этого не было, но… А что, если ей сказать «да», может быть, тогда ее поведут к Джевдету?

Джеврие с надеждой посмотрела на пришельцев. Лица у всех были добрые, улыбающиеся. Эти люди не сделают ей ничего плохого. А что будет, если она скажет правду — ничего, мол, не знает? Тогда ее еще, пожалуй, оставят в покое, и она опять будет жить с бабкой среди больших усатых людей. Лучше сделать вид, что ей кое-что известно.

— Если вы отведете меня к Джевдету-аби, я скажу правду!

На следующий день Джеврие избавилась от старой Пембе и ее друзей. Она была в одной комнате с Джевдетом. Почему Джевдет-аби плачет? Что с ним?

— А если мы скажем, что взяли деньги? Нас посадят в тюрьму? Пусть! Помнишь, Джевдет-аби, ты говорил: «Какие бы узкие и длинные окна ни были в тюрьме, если я и Кости попадем туда, мы все равно устроим побег!» Не горюй, Джевдет-аби. Скажем, что деньги взяли мы, и кончено!

— Ведь мы их не брали.

— Знаю, но пусть будет так. Скажем, что взяли, и нас обоих посадят. Ну и что? Мы будем вдвоем… Когда я с тобой, я ничего не боюсь!

Помолчав немного, Джеврие спросила:

— Так, значит, обо мне сказал Кости? Ну и хорошо! Если бы он не сделал этого, я бы не увидела тебя!

Джевдет уставился на маленькую пыльную лампочку, тускло мерцавшую под потолком. Он не мог убедить ни Джеврие, ни Кости, ни мать и сестру Кости в том, что он не брал денег. И все же Джеврие молодец. Их надолго посадят в тюрьму! Но ведь Яник и Жано тоже сидели в тюрьме. Не страшно!

Наутро Джевдет решился.

— Дайте мне повидаться с отцом.

— Хорошо, ты его увидишь, но сначала скажи, куда спрятал деньги?

— Скажем, дяденька, скажем! — обрадованно ответила за него Джеврие.

Когда в комнате начальника тюрьмы Джевдет увидел отца, ему вдруг на самом деле стало жалко его. Ихсан-эфенди сильно сдал, осунулся. Лицо побледнело. Глубоко запавшие глаза тускло поблескивали за овальными стеклами очков.

Старик медленно подходил, потом бросился к Джевдету:

— Скажи, сынок, правду, спаси меня из тюрьмы!

Джевдет не выдержал. Припав к груди отца, он заплакал навзрыд. Немного успокоившись, он обернулся к следователю:

— Мой отец не виноват. Деньги взял я. После сжег их.

— Зачем?

— Я хотел отомстить! — не задумываясь, ответил он. — Отец избил меня, выгнал из дому. А самое главное: сразу после смерти матери женился на служанке.

Он уже ничего не чувствовал, не видел. Густой туман застилал глаза. Потом туман рассеялся, но с ним исчезли и свинцово-серые купола и минареты Стамбула.

13

А еще позже он оказался в сером, как недавний туман, полумраке тюремной камеры. Около него не было ни Джеврие, ни Кости — никого. Джеврие отвезли к старой Пембе. Кости, его мать и сестру отпустили.

Ихсан-эфенди тоже вышел на свободу. Позади со скрежетом закрылись тюремные ворота. Но это был уже не прежний Ихсан-эфенди. Он весь как-то сгорбился, глаза потускнели, лицо заросло седой щетиной. Старик вздохнул: «За какие грехи аллах послал мне такого непослушного и злого сына? Ведь я только иногда выпивал да бил жену — вот и все грехи! — Ихсан-эфенди снова вздохнул. — Впрочем, кто его знает? Может, у меня есть такой грех, который я не могу вспомнить…»

Ихсан-эфенди спустился с Галатского моста на пристань и сел на катер. «Хорошо еще, что мальчишка только стащил деньги, — размышлял он. — А мог бы в удобный момент прикончить и меня и жену. Залез бы ночью в комнату, и конец…»

Сойдя в Джибали, Ихсан-эфенди направился домой. Сейчас он уже забыл о сыне и о том, что случилось с ним самим. Он думал только о Шехназ. Кто знает, как измучилась, сколько слез пролила бедняжка! Наверно, беспокоилась о нем! То-то обрадуется, когда он неожиданно появится перед ней!

О жене Ихсан-эфенди забыл на минуту только тогда, когда проходил мимо квартальной кофейни. Все, кто там был, повернули головы в его сторону. Ихсан-эфенди нахмурился. Эти люди были против него, показывали в полиции, что он бражничал до полуночи, пропивал казенные деньги. Это были его враги, бесчестные враги!

Ихсан-эфенди ускорил шаг.

У «Перили Конака» сегодня не было слышно веселых детских голосов. Сначала он удивился — в чем дело? Потом вспомнил: начались занятия в школах.

Ихсан-эфенди подошел к своему дому, с волнением постучал в дверь. Никто не открывал. Постучал еще и еще. Ни звука. «Может быть, жена у матери Адема?»

Старуха заикалась, словно перед ней стоял выходец с того света.

— Пожалуйста, пожалуйста, Ихсан-эфенди… Дай бог, чтобы теперь все было хорошо, брат мой…

— Где жена?

— Не знаю. А разве дома ее нет?

— Нет.

— Куда бы она могла пойти? — Мать Адема растерянно оглядывалась по сторонам. — Ума не приложу. Со вчерашнего дня ее не видела. Заходи, посиди, Ихсан-эфенди. Она, наверно, вышла погулять. Выпьешь чашечку кофе?

Ихсан-эфенди присел в углу. Ему было не до кофе. Он видел волнение соседки, заметил, как она мгновенно побледнела и стала заикаться. Может, случилось что-нибудь ужасное и старуха не хочет об этом сказать сразу?

Ихсан-эфенди поднял на мать Адема глубоко запавшие тусклые глаза, поправил на носу очки.

— Значит, со вчерашнего дня она к вам не заходила?

— Нет, не заходила.

— Она очень расстроилась из-за этой истории, правда?

— Очень. Ее так допрашивали, бедняжку.

— Почему же? — удивился Ихсан-эфенди.

— Как почему? Ведь вы же подозревали ее!

— Я? — Ихсан-эфенди вскочил.

— Да, вы. Так сказал следователь. Она чуть с ума не сошла. А потом…

Мать Адема остановилась на полуслове.

Ихсан-эфенди догадался: произошло самое ужасное. Губы у него дрожали.

Он схватил старуху за руки:

— Она от меня ушла?

Соседка так посмотрела на него, что Ихсан-эфенди все понял.

Значит, бросила дом и ушла… Куда? К кому? Где-то около Адапазары^[49] живут ее очень далекие родственники. Может быть, к ним?

— Ушла, а куда — не знаю! — коротко обронила старуха.

— А вещи? Взяла она с собой вещи?

— Не знаю.

Несчастный, убитый этим известием, Ихсан-эфенди вышел из дому.

А старуха, повязав на шею шарф, побежала в Сиркеджи, к сыну.

Адем изумился. Как это могло случиться? Деньги пропали, а старика освободили? Что-то непонятно. Правда, Шехназ не мог найти не только старик, но даже полиция. Но почему же все-таки освободили Ихсана-эфенди?

Вместе с матерью Адем пришел в свой квартал.

В кофейне ему рассказали, что когда Ихсан-эфенди пришел домой и не нашел жену, с ним стало плохо и он потерял сознание. Об исчезновении Шехназ сообщили в полицейский участок, а старика отвезли в ближайшую больницу.

Адем побежал в участок, чтобы рассеять сомнения. Там он узнал, в какую больницу положили Ихсана-эфенди. Он пошел туда с матерью. Но их не пустили к больному. Ихсан-эфенди перенес очень сильный, опасный приступ, он до сих пор не может прийти в сознание. Даже если он очнется…

Адем и его мать посмотрели друг другу в глаза: «И виноваты в этом мы?»

Они вернулись домой. Сидя в разных углах комнаты, до вечера не проронили ни слова. Но дело было сделано. Назад пути нет. Самое лучшее — притвориться, что ничего не знаешь.

— Бедняга, — пробормотала, наконец, старуха.

Адем словно ждал этих слов.

— Довольно, слышишь!

Мать замолкла. И лишь взглянула вслед сыну, когда он, накинув на плечи пиджак, выскочил из дому.

Адем прошел мимо «Перили Конака», миновал квартальную кофейню. На улице стало совсем темно. Ну что такого, если со стариком случился паралич или даже если он умрет? Разве он был менее достоин жалости, когда заживо гнил в тюрьме? Почему же его начали жалеть только тогда, когда он попал в больницу… Нечего из-за этого волноваться! Умирали многие, и никто не поднимал особенного шума. Самое главное — узнать, почему старика освободили из тюрьмы!..

Адем и Шехназ думали об этом всю ночь. Может, полиция устроила ловушку? Может, старика освободили для виду и следствие ведется теперь в другом направлении?

— Если узнают, мы погибли, — сказал Адем.

— Не расстраивайся! Что уготовила нам судьба, то и будет. Ты всегда меня будешь любить?

— Всегда.

Адем привлек ее к себе и крепко обнял.

— Здесь нас даже полиция не найдет, — сказал он.

— Конечно. Откуда им знать?

Адем подошел к окну. В темноте безлунной ночи белели стены Эдирнекапы. Но Адем их не видел.

Он думал лишь об одном: почему полиция, арестовав человека, который украл деньги, отпустила его? Предположение, что за стариком хотят проследить, отпадает. Если же он оправдан, почему тогда на свободе настоящий преступник? Кто взял на себя вину? Кого подозревают?

Кто же вор?

Узнал он это на следующий день из газет. Во всем, оказывается, был виновен Джевдет — сын уважаемого Ихсана-эфенди!

С газетой в руках Адем прибежал в квартал, зашел в кофейню. Посетители окружили парикмахера Лятифа, который читал газету.

— Жаль. Очень жаль парнишку! — сказал бывший служащий Управления оттоманского долга Мюфит-эфенди.

Никто не замечал Адема. Он подошел к ним поближе и, будто ничего не зная, спросил:

— Что там случилось?.

— Деньги-то у рогоносца украл его собственный сын и сжег их!

— Вот как? — удивился Адем.

— А жена старика досталась тебе, между прочим. Об этом-то тебе известно?

— Почему мне?

— Будто мы не знаем!

— Ничего мне не досталось. Его жена смотала удочки!

— Куда же?

— Откуда я знаю? Сказала моей матери: «В Адапазары у меня живут родственники, поеду к ним».

Парикмахер Лятиф улыбнулся.

— Ну что ж, побаловался с ней немного, и на том скажи спасибо.

Вскочив с места, Адем зло и длинно выругался.

— Я честный человек! Верю в аллаха. Да, мы пили ракы, веселились, но не за его счет. Я тратил на это в два раза больше, чем старик. Сам зарабатываю и не нуждаюсь в чужих деньгах! — крикнул он под конец и выбежал из кофейни.

Оставшиеся тотчас забыли о нем. Всем было жаль Джевдета. С виду парень вроде молодец. Молодец-то молодец, но зачем он сжег деньги? Разве нельзя было их где-нибудь спрятать?

— Спрятал бы, а через некоторое время показал бы дядюшке Мюфиту, где спрятал, не так ли? — подмигнул парикмахер Лятиф.

Тщедушный Мюфит-эфенди вспылил. Он не касается недозволенного. Аллах не уготовил ему такой судьбы. Общее добро должно оставаться достоянием всех. Если он чего и желал, так это спокойно предстать перед всевышним.

Хасана Тахсина это совсем не интересовало, он думал только о Джевдете. После того как сторонники партии «Свобода и согласие» убили Махмуда Шевкет-пашу^[50], Хасан оказался в числе арестованных и попал за решетку. Он-то хорошо знал, что такое тюрьма. Если у тебя нет никого на свободе, кто о тебе бы позаботился, приходится очень туго.

На что надеяться мальчишке?

Несколько дней жители квартала только об этом и говорили. Ребята тоже жалели Джевдета. Даже Айла. Лежа в постели, она долго не могла уснуть, думая о нем, плакала. «Да, жаль мальчика, — сказал ее отец. — В тюрьме среди жуликов и негодяев он окончательно испортится!» — «Как испортится?» — не поняла Айла. «У карманников научится лазить по карманам, у грабителей — грабить. Бедняга!»

Вскоре по кварталу пронеслась весть: умер Ихсан-эфенди! Смерть эта потрясла и взрослых и детей. Даже Мюфит-эфенди забыл о своей неприязни к старику.

Весельчак-парикмахер Лятиф больше не улыбался. Хасан Тахсин ходил мрачный. Жители квартала от мала до велика раскаивались — зачем нужно было называть Ихсана-эфенди рогоносцем, наговаривать на него?.. В памяти всплывало печальное лицо старика, смотревшего на них полными упрека глазами..

На похороны пришел весь квартал. Холодный как лед ветер гулял по кладбищу, свистел в кипарисах, завывал между поросшими зеленым мхом могилами. Но никто не замечал холода. Даже дождь и снег не разогнали бы пришедших на похороны людей. Больше всех сокрушался Мюфит-эфенди: ведь и ему в скором времени предстояло проделать свой последний путь. Забыв на время о слабом сердце и немощах, он с каким-то особым старанием, выбиваясь из сил, карабкался по разрушенным ступенькам кладбищенской лестницы.

Когда гроб опускали в могилу, хлынул проливной дождь. Мулла, читавший дрожащим голосом молитву, зачастил, желая поскорее кончить церемонию. Люди плакали, сбившись в кучу среди омываемых дождем могильных камней.

На следующий день Хасан Тахсин предложил навестить в тюрьме Джевдета. И опять все с готовностью согласились, в том числе и Мюфит-эфенди.

— Да поможет бедняге аллах! — вздохнул Хасан Тахсин. — Тяжело в тюрьме, когда никто не навещает! От мачехи ему добра ждать нечего, а отец умер. Кто же о нем позаботится?

Джевдет уже много дней сидел в мрачной и темной детской камере. Самые противоречивые чувства терзали его душу. Ему казалось, что в тюрьме он как-то сразу повзрослел. Вот только камера, где он сидел, совсем не походила на ту, в которой находились в заключении Жано и Яник. Там узкое высокое окно. А здесь окна не было совсем. Нечего и пытаться бежать. Ну, а что же будет дальше? Ведь он все-таки невиновен!

Скоро, очень скоро все выяснится, и его выпустят на свободу. Он узнает новости от соседей, будет сам рассказывать. Только не Кости, конечно. Встретит его и даже не взглянет. Зачем Кости впутал в это дело Джеврие? Правда, ничего плохого не случилось. Наоборот: он повидался с Джеврие. Но все равно Кости не должен был называть ее имени!

Джевдет зевнул, потянулся.

Неужели и сегодня не придет отец? Ему не на чем спать. За целый день дают только кусок хлеба. Других ребят навещают родители, приносят еду. И его отец, конечно, придет. Об этом говорила во сне мать: «Отец придет, принесет тебе постель и что-нибудь вкусное, не огорчайся!»

Мысли его снова вернулись к Джеврие. Он вспомнил, как всякий раз, когда они оставались вдвоем, она старалась утешить его. Ему очень хотелось, чтобы она взяла его сейчас за руку и сказала: «Не сердись, Джевдет-аби!»

В гудевшей, как улей, камере изредка раздавался голос стражника, выкликавшего имена заключенных. Джевдет ждал, когда этот голос позовет его. Отец придет, обязательно придет к нему на свидание!

— Джевде-е-е-т!

Нет, он не ослышался. Это вызывали его. Джевдет вскочил на ноги. В дверях он столкнулся с Козявкой. Это был худенький, небольшого роста паренек лет четырнадцати. Еще до того как его отец, квартальный сторож, поспорив как-то о знатности происхождения, убил своего приятеля, Козявка уже был настоящим бичом квартала. Он расплющивал камнем головы котятам и щенкам, отнимал у малышей деньги, воровал с лотков, обдирал с куполов мечетей свинцовые пластинки и продавал их, курил, играл в карты, сквернословил, а тем из взрослых, кто пытался его наставлять, бил по ночам стекла в домах. Козявка не пропускал ни одной школьницы, чтобы не привязаться к ней. Однажды он затащил какую-то малолетку в развалины. За это старший брат девочки отколотил его. А на следующий день Козявка взял дома бритву и зарезал парня…

У Козявки был маленький кривой рот. Неприязненно поблескивали узкие светло-голубые глаза. В любую минуту можно было ожидать от него какой-нибудь гадости. В тот день, когда Джевдет вошел в камеру, Козявка бросил перед ним миску, требуя денег. Кроме того, Джевдету было очень обидно, когда тот называл его воришкой.

— Эй, ворюга, к тебе пришли! — с нехорошей ухмылкой бросил Козявка.

Джевдет остановился.

— Слушай, ты!.. Я тебе сказал, чтобы ты не называл меня так!

— А разве ты не вор?

— Конечно, нет.

— Может, тебя сюда привели прямо из мечети?

— Джевде-е-е-т! — снова громко позвал стражник.

Джевдет выскочил из камеры, сбежал по лестнице, прошел по каким-то темным коридорам и оказался в комнате свиданий. Здесь он был впервые. Арестанты оживленно беседовали с посетителями, которые находились по другую сторону железной решетки из толстых прутьев. Оттого, что говорили все сразу, услышать и понять друг друга было трудно — для этого надо было кричать. В комнате стоял невообразимый шум.

В толпе посетителей Джевдет искал знакомое лицо отца, и поэтому он не видел ни Хасана Тахсина, ни других. Но через некоторое время заметил их — вернее, они сами окликнули его:

— Джевдет, сынок, Джевдет!

Наконец он узнал их.

— Как поживаешь, сынок?

Джевдет был удивлен. Почему пришли они, а не отец? Что нужно этим людям?

— Спасибо. А как вы?

Никто из них не расслышал его.

— Тебе чего-нибудь надо? — крикнул Хасан Тахсин.

На этот раз не слышал Джевдет.

— Почему не пришел отец?

Они опять ничего не услышали.

— Тебе чего-нибудь нужно, сынок?

Джевдет не ответил.

— Скажите отцу, чтобы принес постель. У меня нет денег. Пусть обязательно придет!

— Вот мы принесли тебе поесть. Скажи, что тебе еще надо!

— Пусть придет отец. Скажите, чтобы захватил тюфяк. В камере холодно, я мерзну, могу заболеть!

— Да наградит тебя аллах терпением, сынок! Отец твой спит в земле…

— Пусть принесет тюфяк… который мать сшила! — не слыша их, кричал Джевдет.

— …Дай бог тебе долгой жизни!

— …Чтобы не забыл подушку и одеяло!

— …Если тебе что надо, не стесняйся, сынок! Каждый из нас считает себя твоим отцом!

— …и шерстяное одеяло. По ночам стало холодно!

— …

Свидание закончилось. Джевдет вернулся в камеру со свертками. Перед ним как из-под земли вырос Козявка.

— Что это у тебя там, жратва?

— Не твое дело! — разозлился Джевдет.

Стоявшие за Козявкой ребята постарше тотчас окружили Джевдета. Заложив руки за спину, они сгрудились вокруг него и посмеивались.

— Да кто же ты такой, наконец?

— Это мое дело, кто я. Тебе-то что?

Джевдет попытался пройти, но Козявка преградил ему дорогу.

— Спрашиваешь, какое мне дело? Я в этой камере все равно что аллах!

Ребята захохотали. Джевдет растерянно смотрел по сторонам. Неожиданно Козявка ударил его кулаком. Свертки выскользнули из рук Джевдета. По полу рассыпались виноград, сыр, булочки. Босоногие, оборванные мальчишки, как саранча, набросились на съестное. Джевдет не знал, что делать. Он не заметил, что из носа у него течет кровь. Козявка стоял, заложив руки за спину. Стоит Джевдету пошевельнуться, и он бросится на него.

— Балда! — сказал Козявка. — Спорить со мной не советую. Ну, вали на свое место!

Джевдет не двигался и только смотрел, широко раскрыв глаза.

— Чего стоишь? Иди!

— Не пойду.

— Тебе еще мало! Да? Поганый воришка! Ха! Стащил деньги у отца! А знаешь, за что попал сюда я? Я убил человека. Понимаешь — человека!

— Молодец, Козявка! — кричали старшие ребята. — Дай ему еще!

Джевдет не двигался. В ушах у него звучал голос Козявки: «Поганый воришка!» Выходит, он всего-навсего воришка? Но ведь он им не был, он не крал денег. Он сказал это, чтобы спасти отца, выручить мать и сестру Кости. Вдруг Джевдет почувствовал, как кто-то схватил его за руку и потянул. Он резко обернулся. Это был Хасан, тот самый голубоглазый мальчик, который уступил ему постель. Он так же, как и Джевдет, жаловался на мачеху. Она оклеветала его, заявила, будто он бросил в колодец своего полуторагодовалого сводного братишку. На самом деле он был тут ни при чем. Пошел играть с ребятами в футбол. А малыш сам залез в огород и нечаянно упал в колодец.

Хасан тоже находился под следствием. Иногда его вызывали в суд. Он учился в первом классе средней школы. И если бы не тюрьма, то был бы уже во втором классе. Хасан не унывал. Он взял с собой учебники и занимался прямо в камере.

Хасан говорил, что, даже если его осудят, он все равно будет заниматься в тюрьме, а выйдя на свободу, сдаст экзамены. Он сидел над книгами с утра до ночи.

Козявка не спускал глаз с Джевдета. Хасан оттащил Джевдета в сторону.

— Надо было и этому всыпать! — пробурчал Козявка.

— Как раз время, — сказал кто-то.

— Него же ты не всыпал?

— Ничего, они еще оба получат свое! — пробормотал Козявка. — Начальник тюрьмы… Если б не он…

Начальник тюрьмы никогда не защищал Хасана. Но он знал, что Хасан не такой, как другие мальчики: много читает и не способен на подлость. Во время обхода ему всегда докладывал Хасан. Не случайно Хасан пользовался определенными привилегиями в камере. Ребята избегали его. И все-таки не боялись: играли при нем в карты и курили гашиш. Хасан мог бы донести и даже показать, в каком месте хранится гашиш. Но он не делал этого. Единственной его страстью были книги. Он выйдет из тюрьмы, сдаст экзамены и, не теряя ни одного года, продолжит занятия, закончит лицей и станет доктором.

Джевдет прислонился к стене камеры. «Поганый воришка!» В уголке рта запеклась вытекавшая из носа кровь. Ведь он не был вором, он не воровал денег, так чего же Козявка называет его поганым воришкой, унижает?

Джевдет подумал об отце. Почему же он не навестит его, ведь пришел почти весь квартал? Даже шофер Адем! Или отец никогда не придет? Может, так захотела мачеха?

— Вставай, — положил ему руку на плечо Хасан, — выйдем из камеры. Погуляем.

Джевдет поднялся. Они вышли. По коридору группами и в одиночку расхаживали взад и вперед арестанты. Дойдя до конца коридора, они поворачивали и шли обратно. Почти не разговаривая, молча проделывали без конца один и тот же путь, не переставая курить и перебирать четки.

Хасан и Джевдет присоединились к прогуливающимся по коридору заключенным.

— О чем ты думаешь? — спросил Хасан.

Джевдет вздохнул, ничего не ответил.

— В самом деле, о чем думаешь? О Козявке?

Джевдет уже давно забыл эту стычку.

— Нет, не о нем.

— Тогда о чем же?

Джевдет опять вздохнул.

— Об отце! Соседи приходили, а его нет и нет!

— Придет. Видишь, мой старик приходит! Отец никогда не забудет сына, который томится в тюрьме. Так, значит, вы с Кости собирались в Америку? Что бы вы стали там делать?

Джевдет улыбнулся.

— Я бы стал ковбоем, а Кости певцом. Ты читал «Кругосветное путешествие двух мальчиков»?

— Читал. Чушь! Я не верю этому.

— Не веришь?!

— Конечно! Все это вранье. Ничего общего с жизнью, выдумка. Я думаю о школе, о моих товарищах. Какие они счастливые — учатся! — Хасан вздохнул. — Знаешь, о чем я молю аллаха? Чтобы свидетели выступили в мою защиту, судья оправдал бы меня и освободил. А потом, потом я…

Хасан весь трепетал при мысли о будущем. Он снова поступит в школу и расскажет своим товарищам о тюрьме, о том, как он жил среди убийц и воров. Как с наступлением темноты закрывались на замок двери камер. А среди ночи неожиданно слышались крики, потом раздавались свистки стражников, поднималась беготня. Это в какой-то камере завязывалась драка во время игры в карты или из-за гашиша. Вытаскивались ножи, и «поднимались паруса».

Хасан рассказывал с волнением. Джевдету нравились новые слова, особенно: «сусталы», «зула», «поднять паруса». «Зулой» называли потайное место, где прятали ножи и гашиш. «Сусталы» — нож. А когда начиналась драка, говорили: «подняли паруса». Джевдету очень хотелось увидеть, как дерутся настоящие мужчины.

— Здесь в открытую, один на один не дерутся, — сказал Хасан.

— А как же?

— Как правило, нечестно, подло. Если у тебя есть деньги, ты можешь за несколько курушей нанять любого бродягу, и он сделает из твоего врага шашлык!

— А из-за чего дерутся?

— Чаще всего из-за гашиша, опиума. Когда играют в карты. Или из-за жратвы…

Они проболтали допоздна. Стражники начали закрывать двери камер. Мальчики пробрались на свое место. Джевдет спал под одним одеялом с Хасаном. Вдвоем было неудобно, но приходилось с этим мириться: по ночам в камере страшно холодно.

Хасан принялся за приготовление ужина. Он достал котлету, помидоры, брынзу.

В камеру вошел начальник тюремной охраны — высокий худой старик, любитель пошутить.

— Эй вы, все на месте? — спросил он.

— Все, господин начальник! — выскочил вперед Козявка.

— А ну-ка, пересчитай, голубчик, этих шалопаев! — повернулся начальник к надзирателю.

Молодой надзиратель с рыжими усиками нашел в тюремной тетради страничку с надписью «Детская камера» и быстро пересчитал мальчишек.

— Все на месте, господин начальник!

— Все так все. Слава аллаху! Пошли дальше.

Козявка не спускал глаз с Джевдета: «Пожалуется или нет? Ничего страшного, если и пожалуется. Не повесят же меня за это? Выдерут за уши и скажут: „Еще раз узнаем — берегись!“ Здесь тюрьма, ябедничеством не пробьешь дорогу. Сам-то кто? Поганый воришка! Ведь попал сюда не за убийство, как я!»

— Эй, чего задумался?

Козявка обернулся: говорил его дружок Кадри.

Козявка пожал плечами.

— Так, ни о чем… Об этом воришке! Ну, что стащил у отца деньги и сжег их!

— О Джевдете?

— Если бы не было этой собаки Хасана, я бы ему вправил мозги!

Они пошли в самый темный угол камеры и принялись играть в карты.

— Эй, хорошо тасуй, а то заработаешь!

— Тасую, тасую… успокойся!

— Не та!

— И эта — не та.

— А эта? Бери!.. Выиграл, гад!

— Гони монету.

За стенами тюрьмы разразилась гроза. Те, кто не играл в карты и не курил гашиш, лежали на своих тюфяках и переговаривались. Потом начали дурачиться, кидать друг в друга подушками. Поднялся такой шум, что вскоре в маленьком окошке двери показалось сердитое лицо надзирателя.

— Эй вы, бездельники! Что тут происходит?

Бросив карты, Козявка вскочил и набросился с кулаками на ребят. Посыпались пощечины, затрещины, пинки.

— Заткнитесь! Чтоб вы сдохли все! Жулье!

Джевдет косился на Козявку, ему было не по себе. Правда, слова Козявки относились не к нему, но он с трудом сдерживал себя. Пусть только попробует задеть его!

Шум в камере постепенно стал стихать, маленькие узники засыпали.

14

Порывистый свист ветра, рокот бушующего моря врывались в ночную тишину тюрьмы. Все уже давно погрузились в глубокий сон, даже те, кто играл в карты и курил гашиш. Только Джевдет не спал. Лежа рядом с Хасаном, он, не мигая, смотрел на тусклую пыльную лампочку под потолком и думал об отце.

Отец не пришел. Были соседи по кварталу, уже дважды его навестил Кости, а отца все нет. Хоть бы постель прислал!

Джевдет не слышал, как за окном завывал ветер. «Почему не приходит отец? Почему он даже не дает о себе знать? Что плохого я сделал? Разве я поступил неправильно, взяв на себя вину? А может быть, ему не разрешает мачеха?»

Джевдет тяжело вздохнул. Если бы он знал, что воровство считается в тюрьме самым последним делом, то, может быть, и не взял на себя эту вину. Да, не взял бы. Потому что даже Козявка презирает его: «Поганый воришка!..»

Джевдет соглашался с тем, что жулик не может пользоваться таким же уважением, как убийца. Но ведь на самом-то деле он не вор. Как доказать им это? Как объяснить, что он взял на себя вину только для того, чтобы спасти своего старого отца?

— Не бей, не бей меня, Мустафа-аби! Ей-богу, я не брал! — закричал кто-то во сне.

Джевдет в ужасе взглянул туда, откуда доносился голос, и увидел маленького мальчика — его недавно избил Козявка. Мальчуган метался в бреду по постели. Джевдет слышал, что этот голубоглазый парнишка попал в тюрьму за то, что сдирал с куполов мечетей свинцовые пластинки. Он тоже только простой воришка и поэтому во всем должен был уступать таким, как Козявка. Если приходили на свидание родители и приносили еду, то не избежать дани Козявке и его дружкам. И попробуй только рот раскрыть! Не только пища «поганых воришек», но их достоинство, честь и даже жизнь не представляли никакой ценности в глазах таких, как Козявка.

Немного погодя снова раздался крик.

— Мама, мама, мамочка!!! — плакал во сне другой мальчик, грязный и растрепанный.

Джевдет вскочил на ноги. Паренек уже перестал кричать, проснулся.

— Страшный сон видел?

— Не-ет, — черные глаза мальчугана улыбались.

— Чего же ты кричал?

— Я кричал? Что я кричал?

— «Мама, мамочка!»

— Не знаю…

Джевдет вернулся на свое место и лег на спину рядом с Хасаном.

Что он будет делать, когда выйдет Хасан?..

Джевдет припомнил, что рассказывал новый друг. На суде все свидетели были на его стороне. Даже отец. «Не беспокойся, сынок, — сказал он Хасану. — Тебя скоро выпустят. Твой адвокат добьется, чтобы тебя освободили. А мачеху я выгнал из дому!» Хасан рассказывал об этом с радостью и вдруг бросился ему на шею: «Джевдет! Хочешь знать, что я буду делать, когда выйду из тюрьмы? Сдам экзамены и догоню своих товарищей!»

Значит, есть такие отцы, которые любят сыновей больше, чем мачех. Нанимают адвокатов! А его отец? Ну хотя бы раз пришел к нему, только один раз!

Джевдет вытер набежавшие на глаза слезы.

Хасан скоро выйдет из тюрьмы, вернется в родной дом, ляжет в чистую постель. А он? Нет, нет у него ничего этого! Ни родного отца, ни чистой постели! Теперь он только «поганый воришка». Козявка может восстановить против него всех ребят. Что тогда делать? Их много, а он один. Заставят выманивать деньги, играть в карты, курить гашиш. Ведь тех, кто этим не занимается, они и за людей не считают, зовут их «детка» или «маменькин сынок».

— О чем думаешь? — прервал его размышления Хасан.

Джевдет никогда не откровенничал с Хасаном. Его товарищ даже не знал о том, что он не вор и взял на себя вину, чтобы спасти от тюрьмы старого отца. Промолчал Джевдет и теперь. А мысли его были такими: «Как мне быть, когда ты выйдешь из тюрьмы, а я останусь без постели, без еды? Один на один против Козявки и его дружков. Как мне сладить с ними?»

— Скажи, о чем? — снова спросил Хасан.

Их взгляды встретились.

— Так, ни о чем.

— Меня не обманешь! Ты что-то скрываешь от меня!

Джевдет не ответил.

Хасан поднялся, накинул на плечи пиджак. Прислушался к завываниям ветра и шуму разбушевавшегося моря.

— Да, что-то скрываешь! Я знаю: ты думаешь об отце. Но что тут поделаешь?.. Он не хочет тебя видеть — выбрось его из головы. Если я выйду из тюрьмы, то оставлю тебе и постель и посуду!

— Как так? — удивился Джевдет.

— Ведь ты мой друг.

— Да, но…

— Ты скажешь мне адрес Кости. Я разыщу его и Джеврие. Но раньше повидаю твоего отца.

— Оставь! — пробормотал Джевдет.

— Не глупи! Ведь тебя еще даже не судили. Я упрошу твоего отца нанять для тебя адвоката. Того самого, который защищает меня! Пойми одно: ты тоже должен выбраться из тюрьмы. А уж на свободе… Как хорошо мы будем дружить!

— А Кости?

— И Кости будет с нами. Но про Америку забудь. Все эти храбрые томсоны — выдумка, вранье. Они бывают только в кино да в книжках для детей. Лучше возьмись за учебу. Выйдешь из тюрьмы, сдашь экзамены.

— Ну и что дальше?

— Потом поступишь в среднюю школу, окончишь ее.

— А после?

— Лицей, университет. Я хочу стать доктором. А ты?

— Я? — Джевдет задумался. Он мечтал стать Храбрым Томсоном — и никем больше.

— Да, ты!

— Адвокатом! — неожиданно для самого себя ответил он.

— Адвокатом? Почему?

— Потому, что в тюрьмах много таких, как я, бедняков! У них нет денег, чтобы нанять адвоката, поэтому они не могут выйти из тюрьмы. Если бы я был адвокатом, я обошел бы все тюрьмы и освободил невиновных!

— Невиновного и так долго держать не станут!

— Тогда почему меня не выпускают?

Глаза Джевдета были широко открыты. Хасан никогда раньше не видел его таким возбужденным.

— Разве ты не виновен?

— Не виновен… Если бы я украл, то не разозлился бы на Козявку, когда он назвал меня вором!

— Значит, деньги взял кто-то другой?

— Да.

— Кто же?

— Не знаю.

— Может, сам отец?

— Не, он не мог.

— Тогда мачеха!

Джевдет задумался. А что, если и правда здесь приложили руки мачеха и шофер Адем?

— Значит, мачеха? — повторил Хасан. — Ты видел, как она брала деньги?

— Что ты!

— Тогда кто же их украл?

Джевдет вздохнул. Отец-то наверняка знает кто! Может, поэтому он и не дает о себе знать. И скажет правду прямо на суде.

— Кончить начальную школу, затем среднюю, потом лицей и…

— В университет!.. Но ты что-то мудришь. Просто не хочешь сказать, кто стащил деньги. А может, они свалили вину на тебя, как на малолетнего? Ну… дадут срок меньше?

— Что ты!

Мысль об учебе в университете увлекла Джевдета. Он встретит там Айлу, Эрола, с которыми он когда-то вместе ходил в школу! И, как раньше, будет учиться лучше всех. Сейчас он даже не злился на Эрола.

— Джевдет, — Хасан понизил голос, — расскажи мне правду, не бойся: ничего плохого я тебе не сделаю. Я уговорю твоего отца, и он найдет тебе адвоката. Ты должен выбраться отсюда. Говори! Ты ведь не брал деньги!

Джевдет окинул взглядом камеру. В противоположном углу сидел на своей постели Козявка и тер кулаками заспанные глаза. С вечера он вместе со старшими ребятами курил наргиле, и сейчас у него еще не прошел дурман. Тупо озираясь по сторонам, он вдруг заметил Хасана и Джевдета.

— Ах, сукины дети, они не спят!

Больше всего Козявка злился на Джевдета за то, что тот не хотел уступать ему. А ведь он, как и другие, всего-навсего поганый воришка. Почему же Джевдет, обращаясь к нему, не называет его настоящим именем — Мустафа-аби, не боится, не заискивает перед ним? Да кто он такой?.. Ведь и ему самому в первые дни здорово доставалось от других, хотя он попал в тюрьму за убийство! Таков закон тюрьмы. С вожаком камеры спорить нельзя, ему надо подчиняться, и только потом, когда чем-нибудь отличишься,тебя станут признавать. А этот еще ничего не сделал, а уже…

В один из холодных снежных дней Хасана освободили. Отец, старый монтер, ждал его у ворот тюрьмы. Он крепко обнял осунувшегося, похудевшего сына. В руках, мальчика были только книжки — ни постели, ни посуды.

— Где же твои вещи? — спросил старик.

— Отец, у меня там товарищ, славный парень. Он сидит ни за что. Я оставил их ему!

— Сидит ни за что?

— Да, невиновный.

Отец Хасана промолчал, он был огорчен. Ему казалось, что раз его сын на свободе, то в тюрьме нет больше невиновных. И потом постель… Сколько денег пришлось истратить на адвоката, да и других расходов было немало. Теперь надо будет еще покупать тюфяк и одеяло. А где взять деньги?

Дома, когда они сели за самовар и начали пить чай, отец снова завел разговор об оставленных в тюрьме вещах. Хасан терпеливо выслушал его, а потом с волнением рассказал историю Джевдета.

— Так говоришь, чтобы спасти от тюрьмы своего старого отца… — Отец Хасана разволновался больше сына.

— Да, он взял на себя чужую вину!

— И этот тип не желает теперь видеть сына?

— Да, отец.

— Чтоб ему провалиться!

— Но я все равно найду его. Может быть, есть еще какая-нибудь причина.

— А ты взял адрес?

— У Джевдета на свободе друг, мальчик-грек. Я найду его. С ним вместе сходим в квартал, где жил Джевдет.

На следующий день Хасан разыскал Кости. Тот, узнав новости о Джевдете, обнял Хасана, расцеловал…

— Значит, отец так и не навестил его?

— Нет. Ты, кажется, хочешь стать Беньямино Джильи?

— Джевдет сказал?

— Да. Вечером, перед тем как заснуть, мы часто говорили о тебе и о Джеврие. Вы путешествуете по всему миру, как Жано и Яник. Джевдет — Храбрый Томсон. Ты — знаменитый певец. У тебя крадут ребенка, как в картине «Отряд „Красный шарф“». Никто не может найти его, даже полиция. За поиски принимается Джевдет, то есть Храбрый Томсон, и находит. Так ведь?

— Вот черт, все рассказал! — весело засмеялся Кости.

— Но теперь он уже отказался от этой затеи.

— Не может этого быть. Или… что-нибудь интереснее придумал!

— Конечно, придумал.

— Что же?

— Выйдет из тюрьмы, окончит школу, потом лицей и поступит в университет. Станет адвокатом и будет освобождать из тюрьмы невиновных детей!

Кости задумался. Мыслимо ли это? Как Джевдет освободится из тюрьмы? Ведь он сам признался, что украл из портфеля отца деньги и сжег их!

Они дошли до Галатского моста, сели на пароход.

Небо потемнело. Дул холодный ветер. Мальчики устроились на деревянной скамейке у окна в прокуренной каюте второго класса.

— Из тюрьмы нелегко выбраться, — с грустью сказал Кости.

— Нелегко… Но я говорил со своим отцом… Он сходит к нашему адвокату и попросит его помочь Джевдету!

— Правда?

— Да.

— Какой ты молодец! Как тебя зовут?

— Хасан.

Голубые глаза Кости наполнились слезами радости. Ему снова захотелось обнять и расцеловать нового друга, но он постеснялся.

Всю дорогу, пока пароход не причалил в Джибали, они говорили о Джевдете и о Козявке.

— Так он ударил Джевдета? — спросил Кости. — Собака! Ну ничего… Я за Джевдета спокоен.

— А что он сделает? — с любопытством спросил Хасан.

— Не спустит ему!

— Думаешь, Джевдет станет с ним связываться?

— Не знаю, но в обиду он себя не даст.

Они проходили мимо квартальной кофейни. Сейчас садик был запорошен снегом, и завсегдатаи сидели в помещении. Одни играли в нарды, другие курили наргиле.

А вот и «Перили Конак»! Кости рассказал Хасану о Джевдете все, что знал сам. Вот оно что! Оказывается, Джевдет подрался с соседскими мальчишками из-за того, что они нарисовали на стене его отца с рогами! А когда он попал в полицейский участок, то отец…

— Выходит, у него очень плохой отец, Кости! — остановился Хасан.

— Отец ведь не знал, из-за чего Джевдет подрался.

— Почему же он не сказал ему?

— Такой уж у него характер! Его очень трудно понять. Он даже мне не все говорит.

— Хорошо, но уж раз попал в полицейский участок, мог бы сказать, что отца, мол, назвали рогоносцем, что тебе это показалось обидным… поэтому и подрался.

— Ты не знаешь Джевдета. Он лучше позволит себя убить, но такого не скажет!

— Чего не скажет?

— Ну, что его отца называют рогоносцем и рисуют…

— Почему?

— Он очень гордый. К ним все время ходил какой-то шофер. Из-за мачехи… Но Джевдет мне об этом никогда не говорил. Я узнал уже потом. От Джеврие.

Хасан взглянул на Кости.

— Ты говоришь, у мачехи был друг, шофер?

— Да. А что?

— Джевдет признался мне, что не брал денег!

— Тогда зачем же он сказал, что взял?

— Чтобы спасти от тюрьмы отца!

— Кто же их украл?

— А если этот «друг» мачехи?

— Верно, может быть и так! — взволнованно воскликнул Кости. — Но зачем тогда Джевдет сел в тюрьму вместо мачехи и шофера?

— Он хотел спасти отца. Ему и в голову не приходило, что могли взять они.

Мальчики задумались. Не здесь ли разгадка тайны?..

— Обо всем этом надо рассказать адвокату, — проговорил, наконец, Хасан.

Они подошли к дому Джевдета. Кости постучат в дверь. В окне показалась голова незнакомой женщины.

— Нет, не живут здесь… Куда переехали? Не знаю. Мы в этом доме недавно. Спросите у соседей!

Окно закрылось.

Кости постучал в соседнюю дверь. Вышла тетушка Зехра. Грустно покачала головой… Товарищи Джевдета?.. Бедный сирота! Отец его умер в больнице… Где мачеха? Люди говорят, уехала в Адапазары. Но ее видели в городе с Адемом. Ходят слухи, что деньги из портфеля Ихсана-эфенди украли шофер и она. Каждый знает, что у Адема ломаного гроша за душой не было, а сейчас будто купил красный «фордик»…

Вспомнив мать Джевдета, старуха прислонилась к двери и беззвучно заплакала.

— Мальчик рос у меня на глазах, — сказала старуха. — А как мать любила его, бедняжка! Так уж тряслась над ним! Если бы она могла подняться из могилы…

Хасан с трудом стоял на месте. Теперь он был убежден в невиновности Джевдета. Ему не терпелось поскорее рассказать обо всем отцу.

Хасан и Кости быстро вернулись на пристань и сели на катер, отправлявшийся через четверть часа.

Они сошли у Галатского моста. Повалил снег. За белой пеленой скрывались трамваи, автомобили, люди, вдали неясно темнел силуэт мечети Ениджами.

Отец Хасана пришел домой усталый, продрогший на холоде и рассердился на сына, когда тот начал рассказывать ему новости.

— Я замерз, сынок! Дай передохнуть немного, согреться…

Хасан словно не слышал и, пока отец неторопливо раздевался, без умолку тараторил.

И только за чаем старик начал прислушиваться к тому, что говорил Хасан.

— Ах, бедняга!.. — качал он головой, слушая сына.

Хасан бросился к нему на шею.

— Выручим его, отец!

— Как?

— Сходим к адвокату, который защищал меня. Может, он согласится вести дело Джевдета? И даже денег не потребует!

Старый монтер не очень-то верил в успех этой затеи, но не хотел огорчать сына.

— Хорошо, сходим. Но я не надеюсь. Даром они ничего не делают!

— А вдруг он все-таки поможет, отец?

— Хорошо… Я же сказал, сходим.

На следующий день отец Хасана отпросился с работы. Все трое отправились к адвокату. Хасан и Кости чуть не прыгали от радости, словно освобождение Джевдета было уже делом нескольких дней.

Адвокат сидел за массивным письменным столом из орехового дерева. Они, перебивая друг друга, взволнованно рассказывали ему о деле Джевдета.

— Да, — сказал он, терпеливо выслушав их, — аргументы очень убедительны. Ему можно помочь!

Хасан бросился на шею Кости.

— Слышал? Я тебе что говорил?

— Можно помочь, — продолжал адвокат, — но…

Отец Хасана знал, что последует за этим «но».

— Для этого нужны деньги!.. — договорил он.

— А сколько вам надо, дяденька? — с беспокойством спросил Хасан.

Тот улыбнулся.

— Пятьсот лир!

Кости даже присвистнул. Адвокату явно не понравилась такая бесцеремонность.

Старый монтер посмотрел на сына.

«Не могу дать столько денег, — прочел Хасан в этом взгляде. — Не могу! Собственно, почему я должен давать деньги? Какое мне до него дело? Хватит и того, что я на тебя потратил. Да и откуда мне взять?»

Хасан повернулся к адвокату.

— Это очень дорого. Мы не можем столько дать. Не снизите ли немного?

Адвокат опять улыбнулся.

— Хорошо, четыреста пятьдесят лир. И то только потому, что я вел ваше дело.

Отец Хасана безнадежно покачал головой.

— Помогите ему без денег! Ведь он сидит в тюрьме ни за что! — чуть не плача проговорил Хасан.

Адвокат разозлился.

— Никто мне не дает ничего даром — ни бакалейщик, ни мясник, ни булочник. У меня тоже есть дети. Как я буду их кормить? Твой отец работает даром?

— Я не говорю, чтобы вы ни с кого не брали. Берите, пожалуйста… Но у кого есть деньги — у богатых! У Джевдета ничего нет. И он не виновен. Ей-богу, не виновен! Чтоб мне ослепнуть!

Адвокат молча взглянул на старого монтера. Тот понял.

— Довольно болтать, сынок, пошли!

— Ради ваших детей, господин адвокат! — не унимался Хасан. — Ведь у вас тоже есть сын!.. Представьте вашего сына на месте Джевдета. Если бы ваш сын…

— Мой сын не попадет в такое место! — Лицо адвоката посинело от гнева.

Они вышли из кабинета. Спускаясь по темной лестнице, старый монтер ворчал:

— Болтаешь много, сынок. Вмешиваешься не в свое дело, говоришь глупости!

— Но, отец…

— Ты и сейчас упрямишься: какое тебе дело до других?

— Джевдет — это не другие. У него никого нет. Ни за что сидит. Старуха соседка, приятельница его матери, сказала, что все в квартале подозревают в краже шофера с мачехой. Этот шофер, не имея ломаного гроша в кармане, купил красный «фордик».

Старик остановился:

— Я на фабрику. Возьми-ка вот ключ и марш домой!

Хасан и Кости расстались со стариком у подъезда адвокатской конторы. Хасан был зол. Какие глупые, какие бессовестные эти господа! Надо, пожалуй, учиться не на доктора, а на адвоката. А этот адвокат тоже хорош! Ведь, кажется, внимательно слушал, убедился, что Джевдет не виновен и, несмотря на это…

Они с Кости направились в Сиркеджи.

Да, да… Надо забыть о докторе и учиться на адвоката. Будь он на месте этого типа, он, не задумываясь, взялся бы за дело Джевдета. Разве можно не жалеть тех, кто не имеет денег и не в состоянии взять защитника!

— Я должен стать адвокатом, — проговорил Хасан.

Кости тоже так думал. Он понял, почему Хасан это говорит.

— И я тоже, — поддержал его Кости.

— Но и доктора нужны! Ведь есть такие несчастные больные, у которых нет денег не только на доктора, но даже на лекарство, на хлеб. Знаешь, что я думаю? Надо быть и доктором и адвокатом!

— И судьей, и мясником, и бакалейщиком… — добавил Кости.

— И знаменитым тенором или скрипачом!

— А это зачем?

— Потому что ему не обязательно быть адвокатом, доктором, мясником, булочником или кем-нибудь еще. Он может и так помогать беднякам. Денег у такого — куча.

Кости понял, что приятель шутит над ним.

— Ладно, не смейся! — сказал он. — Этого не может быть. Самое лучшее, если бы не было ни голодных, ни виновных. Тогда бы никто ни в ком не нуждался.

— Ни в тюрьме, ни в судьях, ни в адвокатах, да?

— Ни в больных, ни в докторах.

— Хорошо, но на что тогда жили бы адвокаты, врачи?

— Что поделаешь, пусть голодают! — сердито буркнул Кости.

Они проходили мимо автобусной станции, откуда отправлялись машины во Фракию.

— Шофер Адем часто вертится здесь, — сказал Кости.

— А ты знаешь его в лицо?

— Знаю. Мы с Джевдетом однажды встретились с ним.

— Может, поищем? Интересно взглянуть, что это за тип!

— Зачем он тебе сдался?

— Да так просто, хочу посмотреть.

— Ну что ж, давай поищем.

Порошил мелкий снег. На автобусной станции стояли огромные неуклюжие автобусы. Около них не было ни души. Шоферы заполнили ближайшие кофейни. Чумазые, в грязной, перепачканной, с масляными пятнами одежде, они с шумом передвигали костяшки нард, играли в карты. В воздухе висел едкий табачный дым, чадил не прогоревший в железных печурках уголь. В гудевших, как пчелиные ульи, кофейнях по временам раздавался громкий смех.

Хасан и Кости заглянули в одну кофейню, в другую. Адема нигде не было. В третьей кофейне среди людей, столпившихся вокруг мраморного столика, за которым азартно играли в карты, Кости заметил Демпсея.

— Смотри, вон там, видишь того высокого типа?

— Ага, вижу!..

— Это приятель шофера Адема!

— Правда? Идем поговорим с ним!

Кости остановил Хасана:

— Погоди, а если он спросит, зачем мы ищем Адема?

— Ну и пусть! Мы еще расскажем, что говорят в квартале!

— Ты думаешь, будет хорошо, если он узнает?

— Конечно! Пусти-ка!

Они подошли поближе. Увлеченный игрой, Демпсей не замечал их. Хасан и Кости ждали. Вот Демпсей повернулся, чтобы прикурить сигарету, взгляд его на какое-то мгновение задержался на Кости. Сначала Демпсей не узнал его, но, посмотрев второй раз, вспомнил.

Кон закончился, Демпсей встал из-за столика и подошел к ребятам.

— Ты товарищ Джевдета? — обратился он к Кости.

— Да.

— Джевдет сидит в тюрьме ни за что… Чтоб мне провалиться! Деньги несчастного Ихсана-эфенди украл Адем, а помогала ему жена старика. Спросишь, откуда я это знаю?.. Ведь у этого парня за душой и куруша не было. А тут вдруг сразу купил красный «форд». Вчера здесь была мачеха Джевдета, искала Адема. Но он и сюда не показывается. Наверное, сбежал куда-нибудь. Вот подлец!

— Скажи, где нам найти мачеху Джевдета? — не выдержал Хасан.

Демпсей внимательно посмотрел на него.

— А ты кем приходишься Джевдету?

— Друг.

— Это Хасан. Он только что вышел из тюрьмы, — сказал Кости. — Сидел вместе с Джевдетом.

— Ах, вот оно что! Ну, как он там?

— Никак! Если в тюрьме никто о тебе не позаботится, тебе крышка. Джевдет пошел в тюрьму, чтобы спасти отца. И теперь он ждет его, ничего не знает…

Демпсей задумался.

— Парнишку надо вырвать из тюрьмы, — наконец проговорил он. — На суде мы все будем свидетелями. Мне кажется, и мачеха не откажется. Хорошо бы, конечно, взять адвоката!

— Адвокат просит пятьсот лир! — вздохнул Кости.

— Вай-вай! Чтоб ему пусто было!.. Сейчас за пятьсот лир дом можно купить!

Хасан вздохнул. Насупил брови. Где достать деньги? Отец дать не может — их у него нет. Если бы были, он бы выпросил — плакал, умолял, но добился бы своего. Отец хороший. Он частенько помогает беднякам из квартала, дает еду, а иногда и какую-нибудь одежонку, а если увидит на улице плачущего малыша, всегда старается успокоить.

— Демпсей-аби, — сказал Хасан, — я оставлю вам наш адрес. Если сюда придет мачеха Джевдета, передайте ей, пусть зайдет к нам.

— Хорошо.

Хасан достал из кармана записную книжку, написал адрес, вырвал листок и протянул его Демпсею.

— Возьмите, пожалуйста!

Демпсей сложил листок, сунул его в карман. «Вот так парень! Как взрослый!» — подумал он и сказал:

— Молодой человек, если это потребуется, мы все пойдем в свидетели. У меня есть приятель, сегодня он уехал в Чорлу^[51]. Через несколько дней вернется. Он-то хорошо знает Адема. Негодяй взял у него пятьдесят лир и удрал, не вернув долга. Теперь и он зол на Адема.

— Хорошо, Демпсей-аби, если будет нужно, мы найдем вас!

Мальчики вышли из кофейни. Если уж Хасан что-либо задумывал, препятствий для него не существовало.

— Знаешь что… — сказал он.

— Ну?

— Пойдем-ка опять к этому адвокату!

— Зачем?

— При отце я не мог. А сейчас сделаю все… В ногах валяться буду, но все равно заставлю его помочь Джевдету. Набросится на меня с кулаками? Пусть! — И, не дожидаясь ответа Кости, он почти бегом выскочил из переулка на центральную улицу.

Порошил мелкий снег. Холод пронизывал до мозга костей. Хасан даже не думал, идет за ним Кости или нет. Он вошел в контору. Вбежал наверх по ступенькам темной лестницы. Кости с трудом поспевал за ним. Волнение Хасана передалось и ему. Но он боялся: а что, если адвокат разозлится, выгонит их, обругает?

Адвоката они не застали. Дверь его кабинета была заперта. Хасан чуть не плакал от досады. Сжав кулаки, он молча смотрел на Кости. Ему казалось, что теперь все кончено: они опоздали. Надо было торопиться, бежать, нет — лететь! Но их словно кто-то держал за крылья.

— Черт бы его побрал! — выругался Хасан.

— Кого это? — спросил за спиной незнакомый голос.

Хасан обернулся. Улыбаясь, на него смотрел гладко причесанный, хорошо одетый молодой человек. Рядом с ним стояла молодая красивая женщина.

— Нам нужен адвокат, но мы не застали его… — ответил за приятеля Кости.

— Зачем он вам?

— В тюрьме сидит наш друг. Он не виновен. Адвокат запросил пятьсот лир. А у нас нет денег. Мы хотели уговорить его! И вот на тебе! Уже ушел!

Незнакомцы переглянулись.

— За что же посадили вашего друга? — спросила молодая женщина.

— Джевдета обвиняют в краже у отца казенных денег!

Молодой человек вспомнил: он читал об этом деле в газетах.

— Слышал, — сказал он. — Ты говоришь, он невиновен. А разве кража — это не преступление?

— Преступление. Но Джевдет не совершал его!

— Как же так?

Хасан рассказал о том, что они узнали в квартале, а также совсем недавно — от Демпсея.

— Вот оно что! — проговорил в раздумье молодой человек.

— Мальчик сидит в тюрьме ни за что. Ты должен взяться за это дело! — добавила его спутница.

Молодой адвокат и сам думал об этом, но сейчас хотел, чтобы стоявший перед ним мальчуган со смышлеными глазами рассказывал дальше.

— Так, значит, старик запросил пятьсот лир? — улыбнулся он.

— Да, пятьсот!

— Дороговато. Я возьмусь за половину!

— То есть за двести пятьдесят лир?

— Верно, за двести пятьдесят.

Хасан тяжело вздохнул и посмотрел на Кости. И такой суммы достать было негде.

— Ты долго думаешь, — сказал адвокат, незаметно подмигнув молодой женщине.

Хасан сердито взглянул на него.

— Вот я вырасту и тоже стану адвокатом. Но не таким, как вы. Невиновных я буду защищать без денег! У вас нет ни капли совести. Ни одного порядочного человека не найти.

Хасан плакал навзрыд. Молодая женщина обняла его, поцеловала в лоб.

— Молодец, молодец, мальчик!

Адвокат взял Хасана за руку и повел в свой кабинет. Усадил на диван. Кости стоял рядом, с трудом сдерживая слезы радости.

Наконец случилось то, чего они так страстно желали: адвокат согласился вести дело Джевдета. И даром!

— Ну как, ты доволен? — спросил адвокат.

— Очень, аби. Спасибо!

— При первой же возможности я загляну в тюрьму, возьму у Джевдета согласие и изучу его досье. Вы, ребята, наведывайтесь. Или вот что: оставьте адреса, если надо будет, я разыщу вас. Да… Найдете мачеху, тотчас приведите ее ко мне!

— Хорошо, аби. А сейчас нам можно идти?

— Да, пожалуйста.

Хасан и Кости быстро сбежали вниз по лестнице.

15

Небольшой катерок рассекал воды Золотого Рога, направляясь к Галатскому мосту. Глядя поверх мокрых канатов, Джеврие любовалась развертывающейся панорамой заснеженного Стамбула. На голубом, безоблачном небе ярко сияло солнце. Все вокруг словно обновилось и сверкало ослепительной белизной.

Было холодно, воздух прозрачен и чист.

Джеврие несколько раз глубоко вдохнула и с силой выдохнула воздух — так всегда делал Джевдет, он перенял это у спортсменов.

Наконец-то она обманула противную старуху и вырвалась в Стамбул! Нет на свете города больше и красивее Стамбула. Текирдаг по сравнению с ним — деревня! Сейчас она сойдет у Галатского моста, повиснет на трамвае, соскочит у мечети Султанахмед и… А пропустят ли ее сегодня в тюрьму? Эх, да что там! Пусть даже она и не увидит Джевдета-аби — все равно она уже ближе к нему!

Как плохо, что она не умеет ни читать, ни писать. Написала бы пару строчек и спросила, как он там? С того дня, как они расстались, она не могла увидеть его или даже спросить о нем. «Может, он уже не в тюрьме? Если в тюрьме, то, наверное, сердится на меня. Он мог подумать, что я обманывала его, когда говорила: „И меня посадят с тобой в тюрьму, скажи, что деньги украл ты!“ Но какой же здесь обман? Я и в самом деле думала, что мы будем вместе. Откуда мне было знать, что дело кончится тем, что меня разлучат с Джевдетом-аби и вернут к бабке…»

Она не сердилась больше на старуху. Ведь та разрешила ей поехать в Стамбул. «Но с одним условием! — сказала старая Пембе. — Ты будешь меня слушаться, наденешь туфли на высоких каблуках, накрасишь губы, будешь танцевать, не побежишь в тюрьму к этому паршивому щенку Джевдету!»

Джеврие согласилась. Ведь за одну возможность попасть в Стамбул она все готова была пообещать, даже садиться, как раньше, на колени к посетителям кофеен. Но она этого никогда не сделает. Пусть лучше ее убьют! Не собиралась она также надевать туфли на высоких каблуках и красить губы. Но сейчас главное — молчать.

Вместе с бабкой они опять поселятся в старом бараке. Старуха цыганка останется жить у них. Ну и пусть, какой от нее вред?

Не успел катер причалить у Галатского моста, как Джеврие спрыгнула на пристань. Она не слышала, как вслед ей выругался матрос, принимавший брошенный с катера канат. Пулей взлетела Джеврие по ступенькам лестницы. Мимо проносились автомобили, трамваи. Джеврие прицепилась сзади к трамваю со знакомой табличкой. Мелькнула мысль: как же идти в тюрьму с пустыми руками?

Джеврие соскочила на площади Эминёню. Что делать? Денег нет, а идти к Джевдету с пустыми руками она не может. И все же она должна пойти! А что, если попросить милостыню?

На трамвайной остановке было много народу. Прихрамывая, Джеврие затянула:

— Подайте ради аллаха и ваших близких! Три дня голодаю. Зимой, когда идет снег, моя бабушка всегда болеет… — И, вытащив из кармана помятый рецепт, продолжала: — Я никак не могу заказать лекарства по этому рецепту, тетеньки и дяденьки! Да сохранит аллах вашу молодость!

Джеврие подошла к пожилому, хорошо одетому мужчине, думая, что он попадется на удочку. Тот сразу понял ее хитрость.

— Отстань! — сердито буркнул мужчина. — Откуда ты взяла, что я молодой?

Все же он достал из кармана десять курушей и с отвращением протянул их Джеврие. Взяв деньги, она подошла к старушке и, понизив голос, решила повторить тот же прием.

— Да продлит аллах вашу молодость, тетенька!

Женщина оглянулась по сторонам: ей понравилось, что девочка назвала ее молодой, но она не хотела, чтобы кто-нибудь слышал это. Никто, кажется, не обращал на них внимания. Тогда, желая поскорее избавиться от нищенки, она тоже подала ей десять курушей.

Так за какой-нибудь час Джеврие набрала семьдесят три куруша. Купив сыру, пастырмы^[52], колбасы и большую французскую булку, она положила все в бумажный пакет и побежала снова на трамвайную остановку. На этот раз Джеврие уже не прицепилась к трамваю. Войдя в вагон, она, как настоящая пассажирка, взяла билет. Вечером Джеврие, конечно, не откроется бабке, что ходила к Джевдету. Она наберет еще несколько курушей и отдаст их старухе. Та, возможно, даже и не спросит, где она была.

Джеврие сошла у мечети Султанахмед и направилась к тюрьме. Там она неожиданно встретила Кости и страшно обрадовалась. Как одержимая бросилась она к нему на шею. Они расцеловались.

— Откуда ты взялась, Джеврие?

— Вчера вечером мы приехали из Текирдага!

— Как поживаешь?

— Хорошо, а ты? Как Джевдет-аби?

Глаза Кости заблестели.

— Он еще в тюрьме, но скоро мы вытащим его оттуда.

— Правда? Но как?

Кости подробно рассказал о Хасане, о молодом адвокате и его жене.

На душе у Джеврие стало легче. Ее очень заинтересовал новый друг Джевдета — Хасан.

— Когда он придет, Кости-аби?

— Хасан забежал к адвокату, скоро будет здесь!

— А кто он?

— Учится в школе. Если бы не он, ни один адвокат не взялся бы без денег за дело Джевдета!

— Значит, Хасан уговорил адвоката? Ах, если бы я знала!..

— Что бы ты сделала?

— Ну, раз уговоры помогают…

— Что ты! Дело не в уговорах! Просто Хасан умеет задеть человека за душу!

Джеврие задумалась: и это она умела. Если бы не умела, разве ей подал бы кто-нибудь сегодня милостыню?

— О чем думаешь, Джеврие?

— О Джевдете-аби! Ведь он еще ничего не знает.

— Да, не знает. Адвокат должен был прийти еще вчера, но не смог. Будет сегодня!

— Вот обрадуется Джевдет, когда увидит нас! Он, наверное, похудел?

Джевдет и в самом деле исхудал. Особенно после драки с Козявкой. Произошло это вот как.

Без Хасана ему жилось плохо. Правда, у него была и постель и посуда. Были даже приятели. Одного не было — его закадычного друга. И хотя Джевдет не любил откровенничать, казалось, поинтересуйся сейчас Хасан, почему он грустит, и он излил бы ему свою душу.

Даже не разобрав как следует постели, которую оставил ему Хасан, он залез в нее и натянул одеяло на голову. И все-таки не мог заснуть! Как только он закрывал глаза, перед ним вставал Хасан. Какой он хороший! У Джевдета еще никогда не было такого товарища. Друзья у него были — Кости, Джеврие, и все же куда им до Хасана! Ведь они проболтались, хотя он строго-настрого наказывал им ничего не говорить.

Нет, видно, не суждено ему окончить университет и стать адвокатом, как предсказывал Хасан. Нет, это лишь несбыточные мечты! Мало верил он и в то, что Хасан уговорит своего отца нанять адвоката. Хасан, конечно, будет учиться и станет доктором, а он, Джевдет? Он сгниет в тюрьме!

А отца все нет… Джевдет не выдержал, тихо заплакал. К действительности его вернул крикливый голос Козявки:

— Вставай, бездельник! Прибери постель, поганый воришка!..

Сорвав с Джевдета одеяло, Козявка отбросил его далеко в сторону. И тут чаша терпения Джевдета переполнилась. С яростью набросившись на врага, он схватил его за грудь.

Обычная смелость сразу покинула Козявку. Он беспомощно оглядывался по сторонам, словно ища поддержки. Смех затих, с лиц исчезли улыбки. Но никто не спешил на выручку к Козявке. Широко раскрыв глаза, маленькие преступники ждали, что будет дальше. А Козявка совсем растерялся, поняв, в какое позорное положение он попал. Только сейчас он впервые осознал и почувствовал силу своего противника. А старшие друзья, на которых он всегда так надеялся, вовсе и не думают прийти к нему на помощь! Что делать? Потерять авторитет на глазах у всех? Ведь тогда он слова никому не посмеет сказать!

— Пусти! — жалобно пролепетал Козявка.

Но не тут-то было — руки Джевдета стиснули его как клещи.

— А ну, повтори, что ты сказал!

— Пусти, тебе говорю! Плохо будет! — Козявка все еще пытался вывернуться.

— Сначала повтори, что сказал!

— Отпусти, тогда скажу!

Тиски разжались.

— А ну, говори!

Козявке не оставалось ничего делать, как повторить сказанное. Но не успел он договорить, как случилось совсем неожиданное. Удар! Из носа у Козявки хлынула кровь. Второй и третий удары швырнули его на пол. Козявка взвыл от боли и страха, но тяжелые кулаки Джевдета не оставляли его в покое, они настигали его повсюду. Услышав истошные крики, прибежали арестанты из других камер: уж не режут ли кого?

В камеру ворвались надзиратели. Оттащив Джевдета от Козявки, они надавали ему затрещин и поволокли в канцелярию тюрьмы. Привели туда и окровавленного Козявку. А когда спросили, из-за чего они подрались, арестанты встали на сторону пострадавшего и свалили вину на Джевдета. Козявка, мол, подошел к Джевдету и сказал: «Вставай, браток, убери постель, я подмету в камере». Джевдет обругал его. Из-за этого все и началось.

Как ни бились начальник тюрьмы и начальник охраны, Джевдет не проронил ни слова. Наконец, когда все попытки заставить говорить его оказались напрасны, Джевдет взял вину на себя: «Он давно ко мне приставал, вот и заработал!»

Его посадили в темную одиночку. Он должен был пробыть здесь неделю на одном хлебе и воде. Дабы неповадно было нарушать дисциплину!..

…Джевдет очнулся, услышав, как за дверью надзиратель несколько раз громко повторил его имя. «Что случилось? Или пришел отец?» Но если он и пришел, им сейчас не разрешат увидеться. Хасан ему как-то говорил, что штрафникам не разрешают свиданий. Его охватило беспокойство. Может быть, отцу сообщили о его драке с Козявкой. Что ответил отец? Наверно, сказал: «Этот мальчишка никогда не будет человеком. Он не умеет себя вести даже в тюрьме».

Надзиратель еще несколько раз произнес его имя и замолк. Значит, правда: ему не разрешат ни с кем видеться.

Беспомощно опустив руки, Джевдет бросился на постель и уткнулся лицом в одеяло.

Через некоторое время он услышал скрежет открываемого замка. Вскочил на ноги. Что это? Может быть, его все-таки поведут на свидание?

Дверь отворилась. На пороге стоял самый злой надзиратель — не случайно он был приставлен к одиночкам.

— А ну, выходи!

Джевдет вышел и последовал за надзирателем. Они миновали несколько коридоров, поднялись по лестнице и оказались у кабинета начальника тюрьмы. Джевдет догадался об этом по табличке, висевшей над дверью.

Он вошел… и не поверил своим глазам: рядом с каким-то незнакомым молодым человеком стояли Хасан, Кости и Джеврие! Джеврие бросилась навстречу и обняла его. Подбежали Кости и Хасан.

Начальник тюрьмы уже знал историю Джевдета. Поэтому он тоже был взволнован и молча переглядывался с адвокатом.

— Послушай, — прервал наступившую тишину начальник тюрьмы, — господин адвокат готов вести твое дело. Он пришел сюда, чтобы получить твое согласие. Что ты на это скажешь?

Джевдет поднял заплаканные глаза на адвоката и снова потупился.

— Это правда, что ты не брал денег из портфеля отца?

Джевдет вздрогнул. А вдруг отца заключат в тюрьму?

— Нет… — ответил он. — Я украл их и сжег!

— Неправда, господин начальник, неправда! — с жаром заговорил Хасан. — Он боится, что его отца снова посадят в тюрьму. А отец уже…

Хасан осекся.

«Зачем скрывать? — подумал начальник тюрьмы. — Теперь уже все равно».

— Отец твой умер, — сказал он. — Говори правду, сынок, и ты спасешь себя!

Что он говорит? Отец умер? Широко раскрыв глаза, Джевдет растерянно озирался по сторонам. Сделав несколько шагов к письменному столу, за которым сидел начальник тюрьмы, он остановился.

— Мой отец умер?

В комнате воцарилась тишина.

— Господин начальник, вы сказали, что мой отец умер? — снова спросил Джевдет.

Делать было нечего, и начальник тюрьмы повторил:

— Да, умер!

Все закружилось перед глазами Джевдета: стены, люди. Пытаясь удержаться на ногах, он схватился за край стола, потом медленно опустился на скамейку.

— Принеси воды! — крикнул начальник стоявшему у дверей надзирателю.

Джевдет никого не замечал вокруг себя: ни Хасана, ни Кости, ни Джеврие, ни адвоката. Его не радовала даже так неожиданно появившаяся возможность освобождения из тюрьмы. Отец, которого он, как ему казалось, совсем не любил, улыбаясь, смотрел сейчас на него из-за овальных стекол очков, словно хотел сказать: «Если бы я был жив, разве я не пришел бы к тебе, сынок?»

Джевдет машинально подписался под какими-то бумагами, взял свертки с едой, которые ему принесли, и вышел вслед за надзирателем.

Начальник тюрьмы отменил наказание, Джевдет вернулся в общую камеру. Мальчики были удивлены. И больше всех — Козявка. Ведь Джевдета посадили в одиночку на целую неделю!

Вскоре надзиратель принес постель и швырнул ее на середину камеры.

Джевдет бросил свертки с едой на пол и, опустившись на корточки возле стены, закрыл лицо руками. Сейчас он думал только об отце. С болью в душе вспоминал, как вызывающе он вел себя по отношению к нему после того, как в доме появилась мачеха. И ведь отец ни разу не наказал его!..

Джевдет почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Он обернулся. Это был маленький воришка — тот самый, что как-то звал во сне мать. Он ласково улыбался.

— Я постелил тебе постель, Джевдет-аби. Иди ложись!

Постель и в самом деле была разобрана.

Джевдет поднялся и, забыв про валявшиеся на полу свертки, упал на тюфяк.

Мальчуган перетащил свертки к постели Джевдета.

— Что, голова болит, Джевдет-аби? У меня есть аспирин.

Джевдет сел. Он вспомнил, как его самого защищал Хасан. Да, он больше не даст в обиду этого парнишку, которого Козявка бьет ни за что ни про что, заставляет играть в карты, курить гашиш.

— Хорошо, — сказал Джевдет, — а ну-ка, тащи свой аспирин!

Шустрый мальчик кинулся к своей постели, достал из кармана старого пиджака порошки, принес Джевдету.

— Хочешь, вскипячу чаю, Джевдет-аби?

— Вскипяти, Хюсейн. Возьми мой чайник, налей воды и тащи сюда.

— Хочешь, я сам поставлю его на печку?

— Давай.

Мальчуган выбежал из камеры.

Джевдет искоса взглянул на Козявку, гревшегося на корточках около печки. Взгляды их встретились. Козявка отвел глаза в сторону. У него был жалкий, запуганный вид. Разбитый нос распух, под глазами черные круги.

К нему подошел один из дружков, потряс за плечо:

— Вставай, перебросимся разок-другой в картишки!

Козявка сидел задумавшись и даже не взглянул на него.

— Да встань же, чудак! — повторил тот.

Козявка не двигался.

— Набили морду, опомнился! Ха!

Маленький воришка принес чайник, поставил на печку. Глаза его радостно блестели: Козявка, тот самый Козявка, который так часто бил его и которого он так боялся, сейчас сам попал в беду!

Подойдя к Джевдету, он присел на край постели.

— Молодец, Джевдет-аби! Если бы не ты, он бил бы нас!

— Как ты сказал?

— Да, бил… Отнимал деньги, заставлял курить гашиш…

К ним подходили и другие мальчики. Вскоре вся камера собралась около постели Джевдета. Козявка уже не был прежним Козявкой. Ему было тяжело видеть, как его прежние друзья перекинулись на сторону Джевдета.

Он осторожно встал и вышел из камеры. Расхаживая взад и вперед по коридору, он думал только о Джевдете. Если бы он знал, что тот так силен, то не полез бы драться. А эти… словно сговорились. Да потом еще и на смех подняли! И сейчас не дают покоя.

Вдруг Козявка увидел валявшийся у стены окурок. «Почти целый! — обрадовался он. — Курить хочется до смерти! Надо бы поднять, но как?»

На глаза ему попался мальчуган — один из тех, кого он постоянно изводил. Мальчишка был в лохмотьях, босой.

— А ну-ка, подними окурок и принеси мне!

Мальчик вместо обычного «Сейчас, Мустафа-аби!» только пожал плечами: «Еще чего вздумал!» — и пошел дальше.

Козявка проводил его злым взглядом. Значит, авторитет его совсем подорван? Теперь и соплякам слова не смей сказать.

Он боялся, что окурок могут поднять раньше него. Но сам поднимать его не хотел. Заложив руки за спину, долго прохаживался взад и вперед. Потом решил: была не была! — нагнулся и схватил окурок.

Он понимал, что это было недостойно его, но отныне ему, видимо, придется жить так. Никто не беспокоился о нем. Он жил только на то, что удавалось выжать из обитателей детской камеры. А с тех пор как ему досталось от Джевдета, малыши с ним не считались. Сами-то они не осмелились бы смеяться, да старшие смеются!

К Козявке подошел Кадри — один из старших.

— Твой «друг» собрал около себя ребят, чаек попивают!

Козявка понял, кого имел в виду Кадри, но все же спросил:

— Какой это мой «друг»?

— Какой? Да тот, что тебе морду набил!

— Пошел ты к…

— Ах, ты еще и лаяться! Я вот скажу Джевдету!

Козявка удалился, спасаясь от насмешливой улыбки Кадри. Прикурив, он снова стал прогуливаться по коридору.

Надо было как-то избавиться от этого Джевдета, но как? По правде говоря, выход был: придраться к чему-нибудь, свалить и как следует поколотить! Но вот беда: один он с ним не справится. Козявка хорошо помнил, какие у того тяжелые кулаки… Ведь если бы тогда не подоспели надзиратели, Джевдет мог и убить его. Лучше всего — садануть ножом ночью, когда он будет спать!

Глаза у него заблестели. Решено, так он и сделает. В полночь, когда все будут спать, он вынет из «зулы» нож, подкрадется потихоньку к его постели и всадит ему в самое сердце… И пока придет доктор… то да се, будет уже поздно, Джевдет отдаст концы. Ну, а дадут за это лет пять — не больше! Подумаешь! Ведь он и так сидит. Да и зачем выходить на свободу! Отец его видеть не хочет. Матери у него нет, она давно умерла. Ни брата, ни дядьки, ни тетки…

Хозяин ножа, правда, Кадри. Но это ничего. Он будет доставать и точить его по ночам. Торопиться некуда. «Как всажу, поверну — глаза на лоб вылезут!»

Козявка бросил окурок и быстро вошел в камеру. В самом деле, те ребята, которые раньше были всегда с ним и боялись его больше, чем самого аллаха, собрались около Джевдета и пили чай.

Проклиная все на свете, Козявка подошел к своей постели. «Зачем я это сделал? Что мне здесь нужно?» Постояв немного, Козявка выскочил из камеры. И снова начал ходить взад и вперед по коридору.

Теперь он был убежден: единственный способ избавиться от Джевдета — убить его! А тогда… тогда он по-прежнему станет распоряжаться в камере и с лихвой отомстит этим воришкам, которые раньше ходили перед ним на цыпочках и боялись слово лишнее вымолвить.

Козявка погладил рыжеватый пушок над верхней губой: «Чтоб мне провалиться, если я не заставлю вас лизать мои пятки!»

Он плюнул сквозь зубы на бетонный пол. «На него надеетесь? Ну и надейтесь! Я не вор, как вы. Я человека убил, человека!»

Козявка не спал всю ночь. Собирался точить нож. Но так и не решился достать его из тайника. Не осмелился он и убить Джевдета, когда все спали. Он боялся: а вдруг сильный Джевдет проснется, выхватит у него нож и зарежет его самого?..

Через два дня на свидании Хасан спросил Джевдета о Козявке.

— Жаль парня, — ответил Джевдет. — Ребята бросили его. Никто с ним не дружит!

— А старшие?

— Те тоже при каждом случае поддевают его. С самого утра убегает из камеры. Видеть меня не может!

— Один остался.

— Выходит, так.

Подумав немного, Хасан предложил:

— Помирись с ним!

— Как?

— Придумай что-нибудь, попробуй завести разговор!

Джевдет уже думал об этом раньше, но отказался от этой мысли. Еще скажут: струсил!

По утрам, когда он с ребятами садился пить чай, ему не раз приходило в голову позвать Козявку.

Как-то Джевдет поделился своим планом с малышами, сидевшими в тюрьме за кражу свинцовых плиток с куполов мечетей.

— Какая в этом необходимость? — возражали они. — Зачем? Сейчас Козявка всего боится и совсем безвреден. Но как только с ним помирятся, то, даже если мы и не будем ябедничать на него тебе, он все равно станет мстить нам.

— Не бойтесь, — успокоил их Джевдет. — Не только он, теперь никто не будет драться! Налей-ка в этот стакан чаю да положи в него ложку сахару. Возьми брынзы, хлеба…

— А если он начнет ругаться и не захочет взять? — усомнился маленький воришка.

— Возьмет. Да и ругаться вряд ли будет. А если все же начнет, тогда подумаем, что делать.

Козявка только что проснулся. Вид у него был мрачный. Он заметил, что ребята опять около Джевдета. Настроение сразу испортилось. Он злился на себя за свою трусость. Днем он постоянно думал: «Сегодня ночью зарежу!», а как только наступала ночь и все засыпали, решимость покидала его. Попасть в тюрьму за убийство и сделаться посмешищем в глазах каких-то поганых воришек! Убрав постель, он вдруг заметил мальчугана, молча стоявшего перед ним со стаканом чаю, хлебом и брынзой.

— Что это значит… ты? — грубо спросил Козявка.

В глазах паренька был испуг.

— Джевдет-аби прислал!

Козявка взглянул на Джевдета, сидевшего в другом углу камеры. Странно, тот смотрел на него дружелюбно.

Козявка потупил взгляд. Ведь они подрались! Он только что думал, как зарезать Джевдета. Разве так бывает? Если ему приходилось с кем-нибудь драться, то он никогда не мирился.

Взглянув на паренька, принесшего чай, Козявка выбежал из камеры. Маленький воришка принес еду обратно Джевдету.

— Ничего не взял, Джевдет-аби!

Джевдет все видел. Он ожидал, что так может получиться.

— Не беда, — сказал он всем, — пейте сами.

Ребята жадно набросились на хлеб, брынзу, чай.

Джевдет ничего не ел. Он смотрел через распахнутую дверь в коридор. Он не сердился на Козявку за его выходку. Он и сам поступил бы на его месте так же.

Позавтракав, Джевдет вышел в коридор. Козявка, обхватив руками голову, сидел на корточках у стены. Джевдет подошел и присел рядом. Козявка не замечал его. Потом вдруг увидел, вздрогнул, вскочил на ноги и хотел было убежать, но Джевдет схватил его за руку.

— Почему не хочешь мириться?

Понурив голову, Козявка смущенно молчал.

— Что ж, хочешь, чтобы мы оставались врагами?

Козявка не отвечал и не поднимал глаз. По щеке его покатилась слеза и упала на бетонный пол.

— Давай помиримся, — мягко сказал Джевдет, — будем друзьями. Ты ведь знаешь — я не виноват… Сам ко мне приставал. Я не собирался с тобой драться. Ты вынудил. Назвал меня поганым воришкой, оскорбил!

Козявка молчал. Джевдет видел в этом признание вины. И он не обиделся, когда Козявка, тяжело вздохнув, вдруг повернулся и пошел в камеру. Постояв немного, Джевдет последовал за ним. Козявка лежал, уткнувшись лицом в постель. Джевдет тихонько подошел к нему и погладил по голове. Малыши окружили их и с тревогой ждали, что будет дальше.

— Мустафа, приятель! — ласково говорил Джевдет, называя Козявку его настоящим именем. — Почему не взглянешь на меня? Что я тебе сделал? Ведь я не виноват. Оскорбил меня ты. А я…

Козявка сел. В глазах его блестели слезы.

— Кончай, Джевдет. Я… подлец!

Джевдет потянул его за руку.

— Ты не такой уж подлец. Идем к нам, выпьем чаю!

Джевдет повернулся к малышам:

— Ну-ка, заварите чай!

Несколько ребят бросились за чайником.

Пока заваривали чай, говорил один Джевдет. Мустафа только слушал. Когда чай был готов, они встали и пошли к постели Джевдета. Пили молча, под удивленными взглядами маленьких воришек.

Джевдет нарочно ни о чем не спрашивал. Теперь он знал, что Мустафа на самом деле не такой уж плохой парень.

— Хочешь хлеба с брынзой?

— Нет, спасибо.

С этого дня они стали друзьями. Старшие не переставали удивляться такой перемене. Некоторые из них, правда, говорили: «Козявка боится Джевдета, ну и спасовал…» Но малыши-то знали, в чем дело, и судили по-другому. Они были уверены, что, если даже Джевдет-аби выйдет из тюрьмы, Мустафа-аби не будет им мстить.

Джевдета они называли теперь только Джевдетом-аби, а Козявку — Мустафой-аби.

Старшие ребята злились:

— Что за Мустафа-аби! Козявка его звать, Козявка!

Малыши поправляли их:

— Нет, это наш Мустафа-аби!

Солнечные дни выпадали редко. Неумолимо надвигалась зима. Мустафа перетащил свою постель поближе к Джевдету. До поздней ночи они говорили о Хасане, о Джеврие и Кости. Молодой адвокат, рассказывал на свиданиях Хасан, удачно вел расследование по делу Джевдета. И хотя мачеха все еще путала следствие, изворачивалась, но вина шофера Адема была установлена полностью, и оставалось только его задержать.

Как бы там ни было, а Джевдет надеялся на скорое освобождение. Он уже свыкся с мыслью о смерти отца. Иногда он видел его во сне, старик утешал его. Успокаивала и мать. Теперь отец и мать никогда не ссорились. «Не расставайся с Хасаном, сынок, — советовали они Джевдету. — Слушай его, и все будет хорошо!»

И в самом деле, Джевдет никого не мог сравнить с Хасаном. Но он все же не мог забыть и Билла из «Отряда „Красный шарф“». Сила и ловкость — большое дело. Ведь если бы он не отколотил Козявку, разве они были бы сейчас друзьями?

Здесь, в тюрьме, — молчок. А на свободе он отведет в сторону Кости и Джеврие и откроет им по секрету свой план бегства в Америку.

Вот будет здорово! Они добудут мотоцикл с коляской — их много у больших домов в Нишанташи, Шишли или в Мачка^[53], потом проберутся на большой пароход в порту. Вот бы капитаном (как же его имя?) оказался такой же добряк, как в «Кругосветном путешествии двух мальчиков», — с бородой, голубыми глазами и огромной трубкой во рту!

С каждым днем желание убежать в Америку становилось все сильнее.

Мысли об Америке и Храбром Томсоне не оставляли его даже во время ночных разговоров с Мустафой. Он видел ковбоев, бросающих лассо, краснокожих индейцев, выпускающих из луков отравленные стрелы.

Ночью за стенами тюрьмы, словно стая голодных волков, завывала буря. Печка в камере погасла. Уже перевалило за полночь. Все давно спали, скорчившись от холода под легкими одеялами. Джевдет и Мустафа тихо разговаривали.

— Плохо, что ты скоро выйдешь! — вырвалось у Мустафы.

— Почему же? — удивился Джевдет.

— Разве я найду такого товарища, как ты? Глупая моя башка! Ведь я хотел тебя зарезать!

— И как бы ты это сделал? — улыбнулся Джевдет.

— Откуда я знаю? Но я здорово разозлился. Ты сбил с меня форс. Жизнь моя стала — сплошной позор! Правда, у меня и сейчас нет жизни, ну что ж…

— Не беспокойся, когда я выйду, ты опять можешь стать вожаком в камере!

— Нет. Я ведь уже не тот. Не смогу быть таким, как прежде, даже если захочу. Теперь я буду жить только на паек…

— А если бы вышел на свободу, убил бы кого-нибудь?

— Что ты! Я бы и раньше никогда этого не сделал. Вот как это было: жил у нас в квартале один паренек — Хюсейн. Он был не больше меня. Убил человека и попал в тюрьму. Уж не помню, сколько лет ему дали за это: десять или пятнадцать… В квартале все говорили о нем с уважением. А ведь он был таким же слабым, как я! Только меня почему-то никто не уважал. Козявка и Козявка! Даже маленькие ребята не считались со мной. Ну, вот я и решил…

— А школу ты тоже из-за этого бросил?

— Конечно. В квартале зовут Козявкой, в школе тоже Козявка. Я думал, в тюрьме спасусь от этого. Да вот и здесь откуда-то узнали. Чем больше я злился, тем больше меня дразнили. А в школе? Чтоб мне провалиться, ведь в третьем классе я был первым учеником, лучше всех складывал, вычитал, умножал, делил!

— А почему ты не остался в столярной мастерской?

— И там все звали меня Козявкой. Мастера, ученики, подмастерья. Не люблю я это прозвище. Разве может человек быть Козявкой?

— Конечно, нет.

— А ведь я очень любил столярное дело.

— Ну, а сейчас любишь?

— Люблю, но…

— Что «но»?

— Кому в тюрьме это нужно?

— Так ведь здесь тоже есть столярная мастерская!

— Есть, конечно. Но ни начальник охраны, ни начальник тюрьмы не захотят дать мне работу!

— Почему ты так думаешь?

— Неужели не понимаешь? Они знают, что я плохой, и никогда не поверят, что я могу работать честно!

Посоветовавшись на одном из свиданий с Хасаном и Кости, Джевдет рассказал об этом разговоре начальнику тюрьмы. Тот сначала недоверчиво отнесся к идее ребят, но потом все же дал разрешение Мустафе работать в столярной мастерской.

16

Шофер Адем появился в Сиркеджи совсем неожиданно.

— Где ты пропадал столько дней, парень? — набросился было на него Тайяре. — Как поживают наши полсотни? А где красный «фордик»? Пришла повестка. Тебя разыскивают!

Адем вытащил из кармана бумажку в пятьдесят лир, протянул ее Тайяре:

— Немного задержал, не взыщи!

Тайяре, получив долг, забыл о своей недавней неприязни и подобрел.

— Отдал бы потом. Куда спешить? — сказал он.

— Ладно, не притворяйся! Ведь ты не миллионер!

Тайяре спрятал деньги во внутренний карман черной кожаной тужурки.

— Где катался, а?

Адем рассказал: сначала возил одного типа в Анкару, потом загнал машину какому-то торговцу из Болу.

— Ну и как?

— Взял почти в два раза больше.

— О-го-го!.. Выходит, дела идут на лад?

— Не так, как тебе кажется. Сейчас уезжаю опять.

— Написал бы хоть письмо Шехназ! Будь человеком!

— А что? — с тревогой спросил Адем.

— Приходила сюда, бедняжка. Искала тебя…

Беспокойство Адема возросло. Что случилось? Уезжая в Анкару, он подкинул ей деньжат. Правда, сказал, что вернется через три дня, а задержался на целую неделю. Наверно, подумала: заимел автомобиль и дал тягу?

— Чего ей здесь было нужно?

— Не знаю.

— Может, хотела занять у тебя денег?

— Нет, что ты!

— Должна же ведь быть какая-то причина!

Тайяре сплюнул сквозь зубы на грязный талый снег.

— Спроси у нее самой…

— Ага, ты что-то знаешь, так ведь?

— Я ведь сказал: спроси у нее!

Они пытливо посмотрели друг другу в глаза. Адема охватил страх.

— Слушай… Мы старые друзья, — проговорил Тайяре. — Не теряй времени, иди и сам узнай, в чем дело!

Адем понял, что речь идет о «деле», которое его все время беспокоило, и тотчас направился к Шехназ.

Не чувствуя холода, Адем стоял на задней площадке трамвая, следовавшего в Эдирнекапы. Из носа и изо рта у него вырывались клубы белого пара.

Может быть, уже начался суд над Джевдетом и выяснилось то, что совсем не входило в его расчеты. Заподозрили его, Адема. Да ведь и Шехназ могла выдать! «Да, да могла! — испугался он. — Подумала: купил машину и сбежал!»

Адем тяжело вздохнул.

Свинцовый груз давил ему грудь, становясь все тяжелее и тяжелее.

«…Шехназ могла так подумать! — размышлял он. — К тому же она трусиха и болтлива… Вдруг сказала в полиции правду? Тогда мне крышка! Зайду-ка я лучше к матери. Не знает ли она чего? Может, полиция устроила у Шехназ засаду? Какой смысл самому лезть в ловушку?»

На остановке «Фатих» он соскочил с трамвая. По переулкам, по тайным ходам, известным только мальчишкам, добрался до своего дома и вошел в него с черного хода.

Мать штопала носки. Увидев бледное, взволнованное лицо сына, старуха тоже перепугалась. А что, если Шехназ и в самом деле по глупости или из страха проболталась?

— Скажи мне, где она живет, я сбегаю к ней!

Адем был в нерешительности. Конечно, можно дать адрес матери, и та сходит к Шехназ. Это было бы неплохо. Но вдруг дом находится под наблюдением? Мать могут задержать, спросить, у кого она взяла адрес.

— Нет, туда идти нельзя, — сказал он.

Старуха развязала под подбородком узелок белого платка и, помешкав, завязала снова.

— Что же ты будешь делать?

— Не знаю, — ответил Адем.

В комнате горел мангал, но было холодно. Адем закурил и, сломав с раздражением спичку, бросил ее в угол.

Он действительно не знал, что делать. Что, если Шехназ и вправду проболталась?

«…Буду все отрицать, — наконец решил он. — Скажу, ничего не знаю. Она, мол, вешалась на меня еще когда был жив старик, только я не обращал внимания. А после его смерти предложила пожениться, но я отказался. За это ненавидит меня. И наговаривает. Пусть бьют, другого ничего не скажу!»

— Вот что, — сказал Адем, — сходи к ней. Что случится — ты меня не видела. Я спрячусь в «Перили Конаке». Никому не говори, где я. Если дела плохи, ворота во двор закрой. Ничего опасного — оставь открытыми. Я увижу и приду. Только не ищи меня. Ну, иди!

Старуха накинула на плечи старенькое черное пальто и, взяв у сына адрес, вышла через двор на улицу.

Мюфит-эфенди, опираясь на палку, медленно брел в кофейню. Заметив бегущую куда-то старуху, он остановился, недоуменно посмотрел ей вслед и побрел дальше.

Мать Адема, изнемогая от усталости, поднялась по улице Хайдар и добрела до памятника Фатиху^[54]. Села в переполненный трамвай, шедший к Эдирнекапы. Тревога не оставляла ее ни на минуту. Она даже не стала спрашивать сына, почему он задержался в Анкаре и где его красный автомобиль. Ну конечно, ему грозит большая опасность. Наверное, Шехназ проболталась, и полиция уже разыскивает его. Что тогда будет? Что она станет делать, если Адема посадят в тюрьму? Нет, отвечать должен не только ее сын. Пусть получит свое и эта проклятая баба. Ведь если бы она не согласилась, Адем никогда бы не совершил преступления. Грязная шлюха! Если только она проболталась…

Старуха сошла с трамвая в Эдирнекапы. Долго искала нужную улицу. Наконец оказалась перед старым, почерневшим от времени домом с красной черепичной крышей, поросшей кое-где зеленым мхом.

Увидев тетушку Мухсине, Шехназ догадалась, что Адем вернулся. Только он знал, где она жила.

— Заходите, — пригласила Шехназ.

Они поднялись наверх. Минули переднюю, по которой взад и вперед ходила худенькая старушка, и вошли в небольшую комнату.

Шехназ закрыла дверь.

— Рада вас видеть, тетушка Мухсине!

— Это правда то, что я слышала? — сердито спросила старуха.

«Она, наверное, имеет в виду мой разговор в Сиркеджи с Тайяре и Демпсеем», — подумала Шехназ.

— Что вы слышали, тетушка?

— Ты проболталась приятелям моего сына?

Так, значит, Адем не бросил ее, не убежал? Он приехал наконец!

Шехназ вдруг покраснела до корней волос.

— Я ничего не говорила. Я только спросила у них, где Адем.

— Хорошо… Ну, а как узнала полиция?

— Полиция? — удивилась Шехназ. — Кто же сказал?

— Не знаю, кто сказал! Если ты не заткнешь свой рот и будешь болтать, то так и знай — загремит не только мой сын, но и ты вместе с ним!

Шехназ вспомнила разговор с молодым адвокатом. Может, это он сообщил полиции? А ведь говорил, что не выдаст, что все останется между ними. А если надо будет — защитит. В кабинете были и другие люди. Они тоже говорили, что не дадут ее в обиду.

— Почему не пришел Адем?

— Думал, что полиция устроила здесь засаду.

— Засаду? — Шехназ схватила старуху за руки. — Ты что говоришь, тетушка?

— То, что слышишь!

— Но ведь я тогда ничего не сказала адвокату!

— Адвокату?.. О чем же вы с ним говорили?

— Вот слово в слово! Спрашивает: «Где Адем?» Я ответила: «Не знаю… Бросил меня и убежал». А он: «Весь квартал заявляет, что автомобиль куплен на деньги твоего мужа». Тут уж я не вытерпела: «Откуда им знать, ведь они не пили с ним вместе». Потом он сказал: «Хорошо, ну, а что ты будешь делать, если Адем сюда не вернется?» А я…

Шехназ осеклась, вспомнив свой ответ адвокату: «А я тогда все расскажу и засажу его в тюрьму!»

— Ну? — старуха не спускала с нее глаз.

— Я сказала: «Дай бог ему счастья!»

— Не ври, ишь, покраснела как рак! Если выдала его — сама тоже погоришь. Надеешься, выручит твой адвокат? Все они мошенники. Выудят у человека, что им нужно, и до свидания. Там как хочешь! Аллах свидетель, и ты поболтаешься по тюрьмам, я больше в это дело не вмешиваюсь!

— А за это здорово накажут? — наивно спросила Шехназ.

— Да уж будь спокойна, не поздоровится.

Шехназ тяжело вздохнула, опустила взгляд в землю. Мрачные мысли охватили ее. Теперь она понимала, что выболтала адвокату слишком много, сказала то, чего совсем не нужно было говорить. И потом… Этот разговор происходил в присутствии каких-то посторонних людей, сидевших в его кабинете. А что, если это были переодетые сыщики? В глазах у нее потемнело. Вдруг Адема арестуют? А потом он скажет: «Я не один совершил это преступление. Она тоже кое-что знает!»

Шехназ дрожала от страха.

Старуха не сводила с нее пристального взгляда. Она чувствовала, что Шехназ наговорила много лишнего.

— Погубишь свою молодость в тюрьмах, — причитала тетушка Мухсине. — Я не хочу вмешиваться в это дело. Но попадете вы оба — и Адем и ты! Мы должны знать, что ты сказала адвокату, чтобы найти выход. Говори, не бойся!

Шехназ подняла голову, взглянула на старуху. А что, если и в самом деле сказать ей правду?

— Говори, не бойся. Раз уже беда случилась, что тут поделаешь? Утаишь — еще хуже будет. Ну, конечно, эти пройдохи у тебя все хитростью выудили! Скажи… Ведь Адем должен знать. А то он как слепой, бедняга!

— Что он сделает? Уедет?

— Вот уж этого я не знаю: уедет или останется.

— Возьмет меня с собой?

— Бежать собираешься? Значит, ты рассказала им?..

Шехназ растерялась. Она почувствовала, что не может больше терпеть этой пытки. Она все еще держала руки старухи в своих. Ее руки сразу стали потными. Шехназ заплакала.

— Что мне было делать? Адем обещал вернуться через три дня. Прошло больше недели, а его нет и нет. Дьявол меня попутал… Я не знала, что адвокаты и полиция — заодно. Если б знала, разве бы сказала?

Старуха добилась того, что ей было нужно. Она встала, быстро повязала на голову платок и, даже не обернувшись, пошла к выходу.

Шехназ кинулась за ней и, став в дверях, загородила дорогу.

— Тетушка, тетушка… — взмолилась она, бросившись старухе на шею. — Что бы там ни было, пусть он придет и заберет меня. Мы убежим вместе. Ты знаешь, я без него жить не могу! Скажи, чтобы пришел этой ночью. Я буду его ждать. Хорошо, тетушка? Скажи! Если я умру, то только вместе с ним! Так и скажи!

Старуха что-то пробормотала в ответ и, вырвавшись из ее рук, вышла из дому.

Добравшись до своего дома, мать Адема распахнула ворота и оставила их открытыми.

Тучи заволокли небо. Сразу как-то стемнело. Повалил снег. Большие тяжелые хлопья плавно опускались на землю. Было тихо, безветренно.

Старуха засыпала в мангал уголь. С минуты на минуту она ждала прихода сына. Не теряя времени, он должен куда-нибудь скрыться и даже ей не говорить о своем убежище.

Старуха, нервничая, раздувала мангал. Уголь сгорел, на колоснике осталась кучка золы. Адем давно уже должен был прийти, но его все не было. Старуха снова засыпала уголь в мангал и пошла в комнату. Как раз в это время вошел Адем.

— Какие новости, мать?

Одним духом, взволнованно она рассказала ему о том, что узнала.

Адем слушал ее, не перебивая, затаив дыхание.

— …Говорит, вздумает бежать, пусть возьмет меня с собой, — закончила мать.

Но у Адема созрел другой план, который казался ему наиболее подходящим. Он вспомнил, что хозяйкой дома, в котором жила сейчас Шехназ, была глухая, подслеповатая старуха, в прошлом содержательница публичного дома.

Адем вытащил из кармана завернутые в платок деньги и, отсчитав несколько бумажек, сунул матери. Глаза старухи наполнились слезами.

— Да поможет тебе аллах, сынок!

Адем поцеловал ей руку.

— Прости! Может, не придется свидеться!

— Да поможет тебе аллах, сынок! — повторила старуха. — Да избавит он тебя от бед и несчастий! А к этой потаскухе не ходи.

Адем надел темно-синий кожушок и вышел из дому.

Снег повалил сильнее. В воздухе кружились большие хлопья. Вокруг было бело. В такое время ни возле «Перили Конака», ни возле кофейни никого не бывает. И только в сильно запотевших окнах кофейни дрожали неясные тени людей.

Адем вышел на главную улицу. Сквозь пелену снега смутно вырисовывался акведук Боздоган. По мере того как он приближался, очертания акведука становились яснее. Наконец он прошел между его громадными колоннами и на остановке «Сарачхане» вскочил в трамвай, шедший в Эдирнекапы. Им овладел какой-то непонятный гнетущий страх.

Его пугало, если кто-нибудь смотрел на него. Страх этот был настолько силен, что он чуть не спрыгнул с трамвая на ходу. Но передумал — было еще светло, и идти в такой ранний час по улице рискованно.

Он сошел у мечети Атикали.

Здесь его никто не знал, и все же ему казалось, что он вот-вот с кем-либо встретится.

Он завернул в какую-то битком набитую кофейню. Не слыша криков игравших в нарды, прошел к столику в дальнем углу, пододвинул скамейку и сел.

Да, он совершил ошибку, сказав, что вернется через три дня, а сам не показывался целую неделю. Теперь он это понимал. По крайней мере надо было хоть письмо послать. В этом не было ничего опасного. Шехназ спокойно ждала бы его. Ведь она проболталась его товарищам и адвокату только потому, что ничего не знала о нем. Так или иначе, а, как говорят, «стрела уже вылетела из лука — не поймаешь». Но он не из тех, что попадаются!

«Надо уничтожить улики! — подумал Адем. — Я тут ни при чем. Пусть пеняет на свою глупость. Человек задержался на пару дней. И уже разболтала!»

Шехназ думала о том же. Ну зачем она только помчалась в Сиркеджи к друзьям Адема, болтала что взбредет в голову! И зачем, зачем она откровенничала с адвокатом и теми, кто был с ним?

Она поворошила щипцами угли в мангале.

А что, если Адем не придет? Убежит без нее?

Какую оплошность она совершила! Подумать только! Проболталась, что видела, как Адем выходил из комнаты мужа!

Шехназ вздрогнула.

«Если Адем узнает об этом! Ведь он убьет меня! Ну конечно, убьет. Глупая моя голова!.. Что я наделала! Если бы Адем хотел убежать, разве он вернулся бы в Стамбул? Он мог и не вернуться. Что теперь будет?.. Придет или нет? Захочет он увидеть меня? Если придет, брошусь к нему на шею и покаюсь в своей вине. И мы сразу уедем отсюда. Как-никак у меня два имени: Эмине и Шехназ. Пусть теперь зовут Эмине. И он сделает так же. Наверное, и у него есть второе имя. Мать тоже можно будет взять с собой. Старуха в обиде, но ничего. Еще хорошо со мной разговаривала. Добрая! На ее месте надо было ударить меня или плюнуть в лицо. Я совсем одурела… Стала заодно с адвокатом! Тетушка Мухсине права. Их дело дьявольское — выудить признание, а ты потом как хочешь. Ей-богу, не миновать мне тюрьмы!»

Шехназ показалось, что кто-то постучал в дверь. Она прислушалась: так и есть, опять стучат… Может, Адем? У нее забилось сердце. Прикрутив фитиль лампы, она подбежала к окну. На снегу перед дверью виднелась тень человека.

Он? Неужели он?

Шехназ выскочила из комнаты и тихонько, чтобы не привлекать внимания хозяйки — подслеповатой старухи, сбежала вниз по лестнице. Открыла дверь. Перед ней стоял Адем!

— Пришел? Входи!

В темноте она не могла разглядеть его лица. Но по молчанию поняла, что он зол.

Адем переступил порог и спокойно прикрыл за собой дверь. Стряхнул снег, похлопав руками по грубому кожушку. Ударил кепкой по ладони.

«Почему он ничего не говорит, ни о чем не спрашивает?» Ее это начало пугать.

— Поднимемся наверх? — робко спросила она.

Адем опять ничего не ответил и пошел впереди.

Шехназ последовала за ним.

Они вошли в комнату. Адем снял кожушок, бросил в сторону, потом — кепку. Уперев руки в бока, подошел к Шехназ.

— Ты уверена, что за домом не следят? — со злостью спросил он.

— Уверена.

— Зачем болтала?

Шехназ ждала этого вопроса, она опустила голову.

— Ну, отвечай!

— …

— Все рассказала?

— …

— А если они следят за домом и сейчас схватят нас?

— …

— Засадят меня в тюрьму?

Шехназ не могла больше себя сдерживать. Всхлипывая, бросилась на шею Адему:

— Ты прав, Адем… Что бы ни говорил, что бы ни делал — всегда прав. Хочешь — убей! Я заслуживаю этого. Проболталась по своей глупости. И потому что люблю тебя, очень люблю. Я думала, ты не вернешься. Обманул меня.

Адем, у которого на уме были плохие, очень плохие мысли, почувствовал вдруг, как сердце его защемило от жалости к этой беспомощной, прижавшейся к его груди и дрожащей от страха женщине. И он хотел убить ее!

Они помолчали.

— Хорошо. Что же ты говорила им? — спросил он.

Шехназ рассказала ему все, ничего не утаив.

— Так, значит, ты и адрес свой им дала?

Адем стиснул зубы.

— Да, Адем! Убей меня!.. Я дура, глупая дура! Я заслужила это. Убей меня!

В какой-то миг Адем и на самом деле готов был убить ее.

— Живо одевайся! — приказал он.

Шехназ обрадовалась.

— Мы убежим, Адем? Убежим вместе?

— Не болтай попусту, делай то, что тебе говорят! — резко оборвал он ее.

Ожидая, пока Шехназ оденется, Адем, заложив за спину руки, стоял у окна. Он смотрел на темное беззвездное небо и перебирал в памяти минувшие события. Разве он украл бы деньги у Ихсана-эфенди, если бы не нуждался в них? А если бы не украл, то его бы не разыскивали и он не помышлял бы об убийстве Шехназ.

Он не мог убить ее.

Да, он не мог этого сделать. Это было бы совсем плохо для него. Труп, найденный где-нибудь в ущелье или в море, был бы только лишней уликой. Расследование повели бы еще быстрее и тщательнее. Вот если бы избавиться от крикуна адвоката! Но теперь, когда делом уже заинтересовалась полиция, и это отпадает. Поздно!..

— Я готова, — прервала его размышления Шехназ.

Адем обернулся. Шехназ стояла в пальто, ожидая его.

Они встретились взглядами. Адем старался смотреть на нее с ненавистью, но в душе его ненависти уже не было. Наоборот: глаза говорили о любви, восхищении. Шехназ почувствовала это и снова бросилась к нему на шею. Губы их слились в поцелуе.

— Ты знаешь, зачем я сюда пришел? — спросил он, ласково отстраняя ее руки.

— Зачем?

— Чтобы убить тебя!

Шехназ не удивилась и не испугалась. Еще крепче прижалась к его груди.

— Разве ты смог бы это сделать?

«Потому-то и не убил, что не мог!» — хотел сказать он, но не решился.

— Не болтай ерунды, скорее бежим!

— Бежим!

Старуха — хозяйка дома спала и видела, наверное, уже не первый сон. Они не стали будить ее, вышли на улицу и скрылись во мраке снежной ночи.

Уже рассвело, когда в дверь сильно постучали. Старуха открыла глаза. Снег за окном перестал идти. В комнате было холодно.

Кряхтя и постанывая, она встала с постели. Накинула на плечи ватник. С трудом передвигая больные, разбитые ревматизмом ноги, сошла вниз и открыла дверь. На нее смотрели незнакомые лица.

— Мы хотим видеть Шехназ-ханым.

— Что вы сказали? — не расслышала старуха.

— Она глуховата, — объяснил кто-то.

У дверей собирались жители квартала. Каждый старался крикнуть погромче. — Наконец старуха догадалась, чего от нее хотят.

— Она наверху, спит, наверно.

— А шофер Адем здесь?

Старуха опять долго не понимала.

— Не видела никого.

— Как не видела? — Незнакомец протянул ей разрешение на обыск. — Мы вынуждены обыскать дом!

Они взбежали по лестнице наверх. Тщательно обшарили все углы. Но никого не нашли.

— Даже не знаю… — оправдывалась старая женщина. — С вечера она была здесь. Ума не приложу, куда девалась!

— Может, ее увел Адем?

— Об этом известно только аллаху!

Шофера Адема и Шехназ искали не один день, но так и не могли найти. Были посланы телеграммы с описанием примет даже в самые отдаленные вилайеты^[55]. Были приняты все меры, чтобы задержать преступников, если только они не бежали за пределы страны. В их скором аресте сомнения не было. Тайяре и мать Адема показали, что они виделись с Адемом, разговаривали, а Тайяре даже заявил, что в Сиркеджи Адем вернул ему долг в пятьдесят лир.

Своим бегством Адем и Шехназ выдали себя, тайна преступления раскрылась.

Адвокат Джевдета потребовал освобождения своего подзащитного на поруки,

17

Предстоящее освобождение повергло Джевдета в глубокое раздумье. Куда он пойдет? Где будет жить? В семье Хасана? Или, может быть, у Кости? Ему не хотелось ни к тому, ни к другому. Он хотел бы также, если бы представилась такая возможность, отблагодарить и адвоката. По правде говоря, его начала тяготить чрезмерная забота о нем Хасана. После смерти матери тот привык всех поучать, даже отца. И не может теперь жить без этих нудных поучений.

С какой стати Хасан так печется о нем? Зачем это ему нужно? Какое дело Хасану до того, сдаст ли он экзамены, окончит ли школу? Да и почему он должен быть все это время для кого-то обузой? Разве это не стыдно?

Но ни Хасан, ни Кости даже не думали, что Джевдет будет для них обузой. Хасан! Тот был счастлив при одной мысли, что Джевдет выйдет из тюрьмы. Даже когда отец его был на фабрике, а сам он усердно готовил уроки, Джевдет не выходил у него из головы. Он был вне себя от радости и не мог дождаться того момента, когда Джевдет выйдет из тюрьмы, будет жить у них и они вместе будут заниматься.

Однажды старый отец, всегда одобрявший неистощимое усердие сына помогать другим, заметив, что Хасан только и думает о том, когда выйдет Джевдет, сказал:

— Сынок, все это очень хорошо, но ты не забывай, как мне трудно. Зарабатываю я сейчас плохо… Ты знаешь, что твою мачеху я выгнал из дому ради тебя. Я плачу ей алименты. Чтобы спасти тебя из тюрьмы, я израсходовал все сбережения. Я стар. Долго ли мне осталось жить на этом свете? Пожалей и меня!

Хасан словно впервые столкнулся с действительностью.

— Что же делать? Бросить Джевдета в таком тяжелом положении?

— Ты сделал все возможное и даже больше того!

— Значит, выйдя из тюрьмы, он должен остаться на улице?

— Нет, но…

— Что «но»?

Старик не ответил. В самом деле, если парень останется на улице, какой смысл вызволять его из тюрьмы? И хотя он говорил таким тоном, словно его это мало интересует, в душе бедняга переживал. Ему была известна история мальчика. Он, конечно, мог остаться в стороне. Но ведь мальчишка не виноват.

Хасан тщетно ждал ответа: отец погрузился в свои невеселые мысли.

— В таком случае, отец, — неожиданно сказал Хасан, — я тоже должен работать и помогать тебе!

Старый мастер поднял на сына усталые глаза. Щеки Хасана пылали от волнения.

— Что ты сказал?

— Брошу учиться и поступлю работать!

— ?

— Я не должен больше быть для тебя обузой, отец. Ведь если я окончу школу, это еще не все. Потом лицей, университет. А для этого нужны деньги.

— Ты прав, — пробормотал старик. В памяти его воскресло далекое прошлое. Родительский дом, в котором он жил много лет назад.

Старик вздохнул.

— И я был когда-то мальчиком, сынок. Твой отец не всегда был таким старым. И я играл, смеялся и в любой момент готов был бежать на помощь другу. Был веселым, бойким парнишкой. Таким же, как ты. Да и разве только я или только ты? Все отцы, все деды, все сыновья и внуки такие же, как ты и я, сынок… Когда это возможно, они прощают мелкие ошибки… Это хорошо, они делают доброе дело. Доброта — в самой природе человека, в его сущности! Говорят: земля и небо держатся на молитве, но ты не верь этому. Земля и небо, то есть этот мир, держится на помощи, на доброте, сынок!

— Почему ты не учился, отец?

— Почему не учился? Для того, чтобы учиться, нужны деньги, сынок, а у меня их не было… И ты не обижайся, не сердись на меня. Знаешь, почему еще я не учился?

— Нет.

— Чтобы не быть обузой моему старому отцу, — сказал старый монтер и пристально посмотрел на Хасана.

Мальчик был спокоен. У отца отлегло от сердца. Он уже давно хотел сказать об этом сыну, но все никак не мог выбрать подходящего момента. Ну вот и все! Так же как он в свое время занял место своего отца, сейчас это сделает его Хасан. Он должен это сделать. Алименты жене, постоянная забота о том, чтобы как-то свести концы с концами, хлопоты о сыне, а тут еще его товарищ!.. Нет, все это для него стало слишком тяжело!

Хасан закрыл книгу, которую он держал в руках, встал и, взяв ее под мышку, вышел в другую комнату, где он обычно занимался. Здесь было темно. Мрак рассеивал лишь слабый желтый свет уличного фонаря, падавший через окно. Хасан поцеловал книгу и положил ее поверх других, стопкой лежавших на столе. В этот момент он услышал позади себя сдавленный голос отца:

— И я расстался с книгами так же, как ты, сынок!

Хасан быстро повернулся: отец стоял в дверях. Сердце отца дрогнуло, когда он увидел на глазах сына слезы. Он не выдержал и раскрыл объятия:

— Подойди, сын, подойди ко мне!

Старик немного постоял, потом подошел и крепко обнял вздрагивающего от тихих рыданий Хасана.

— Мужайся, сынок! Чтобы быть полезным миру и людям, совсем не обязательно учиться!

— Хорошо, что же я буду теперь делать?

— Будешь работать.

— Как? Где?

— На той же фабрике, что и я!

— А когда выйдет из тюрьмы Джевдет, мы и его устроим на фабрику?

— Конечно!

На следующий день адвокат спросил Хасана, что будет делать Джевдет после того, как выйдет из тюрьмы.

— Мы вместе будем работать на фабрике, как мой отец, — не задумываясь, ответил Хасан.

— Как? И ты тоже?

— Да, и я.

— А помнишь, ты говорил, что выучишься на адвоката и будешь бесплатно защищать невиновных?

Хасан горько улыбнулся:

— Чтобы быть полезным людям, совсем не обязательно учиться!

Адвокат, который в этот момент писал, склонившись над досье, выпрямился и положил ручку.

— Ах, вот оно что?

— До сих пор я этого не знал, — продолжал Хасан.

— От кого же в таком случае ты узнал об этом?

— От отца!

Адвокат не стал спорить. Его, конечно, огорчило то, что мальчик, у которого он заметил проницательный, живой ум, принял такое решение, но что можно было возразить ему? Он говорил правду.

— А мы с женой придумали для Джевдета нечто другое.

— Что вы придумали?

— Мы возьмем его к себе. Нам нужен такой мальчик. Он будет жить у нас. А если захочет учиться, пусть учится!

Хасан ничего не ответил: это дело Джевдета.

В семье Кости тоже обсуждали, что будет делать Джевдет, выйдя из тюрьмы.

— Если захочет, пусть живет у нас, — сказала мать.

Кости только и думал об этом, но боялся признаться матери. Легко ли ей было, когда ее из-за Джевдета таскали в полицейский участок, потом к следователю, подвергали унизительным допросам. Первое время она не могла даже слышать его имени. И только много позже поняла, что Джевдет не виновен.

Кости бросился ей на шею.

— Мы будем как братья, мамочка! Вот увидишь, заработаем столько, что хватит всем — и тебе, и сестре, и мне, и Джевдету!

Джеврие тоже, повиснув на шее у бабки, умоляла ее разрешить Джевдету после выхода из тюрьмы остаться у них. Старая Пембе была не такой уж плохой и, во всяком случае, не бессердечной. Она была готова согласиться, но боялась, что Джевдет запретит Джеврие красить губы, надевать туфли на высоких каблуках, плясать, садиться на колени к посетителям кофейни и попрошайничать. Если он не будет вмешиваться в их дела, то пусть приходит и живет у них. В их бараке найдется уголок и для него. Она понимала, что девчонка влюблена. Правда, оба они пока еще дети, но что ж из этого? А какой была она сама много лет назад? Она была меньше Джеврие, когда влюбилась в зурниста Джемаля. Разве она не убежала потихоньку ночью из отцовского шатра к Джемалю? Разве не случилось такое, когда табор стоял в одной из деревень возле Эдирне?

Вот только она не была такой непокорной, как Джеврие. Сбежала к зурнисту Джемалю против воли отца, правда, но всегда слушалась старших.

А эта заладила: «Не буду танцевать танец живота и надевать туфли на высоких каблуках!»

— Ну что, согласна, бабушка? Разрешаешь ему жить у нас?

— Хорошо, пусть… Но только так, как я сказала: ты будешь красить губы, надевать туфли на высоких каблуках и танцевать!

Джеврие даже не пыталась возражать.

— Хорошо, хорошо!.. — радостно воскликнула она.

Джеврие всю ночь думала о Джевдете. Они положат свои постели рядом. Джевдет-аби будет рассказывать ей об Америке, о Прекрасной Нелли, о тюрьме. Кто знает, что он испытал в тюрьме! Но прежде всего Америка. Там водятся огромные змеи, которые могут проглотить быка, живут ковбои, быстро отыскивающие похищенных детей, люди с татуировкой на лицах, без конца палящие из пистолетов…

Эх, поскорее бы он вышел из тюрьмы!

Но Джевдета не освобождали. Суд, убедившись в невиновности мальчика, все же счел нужным не освобождать его пока из-под стражи. Никто не сомневался, что истинные преступники, которых усердно разыскивали повсюду, будут схвачены в самое ближайшее время.

Шли дни, положение не менялось, и у Джевдета постепенно исчезала надежда на освобождение. По вечерам он, как и раньше, с нетерпением ждал прихода Мустафы, который целые дни усердно работал в тюремной столярке. Мустафа подходил к нему и, сверкая полными счастья глазами, важно, с достоинством рассказывал о том, что он сегодня делал, как им были довольны мастер и подмастерья. Затем они ужинали. Все, что им приносили Хасан, Кости и Джеврие, друзья делили пополам и всегда угощали маленьких воришек, которым никто ничего не приносил.

Потом обитатели камеры собирались около Джевдета и затаив дыхание слушали истории, которые он им рассказывал. Особенно восхищались малыши.

Вокруг текла обычная тюремная жизнь: курили гашиш, играли в кости. Но те, кто слушал Джевдета, были словно в другом мире и ничего не замечали. Мальчикам казалось, что они вдруг попали в Америку, в один миг стали взрослыми и превратились в разбойников в железных масках или в храбрых томсонов.

Каждый представлял себе, как по условному знаку патрона Микса он входит в трактир «Зеленая обезьяна» на улице Х, дом № 13, выхватывает длинноствольные пистолеты и направляет их на сидящих на высоких табуретках и неторопливо потягивающих пиво разбойников с алыми платками на шее: «Камен! Выходи!»

Все они, конечно, очень хотели бы стать храбрыми томсонами, но этого был больше достоин Джевдет. Вот как здорово он отлупил Козявку, который издевался над ними, отнимал еду, заставлял играть в карты, курить гашиш!..

Как-то вечером Джевдет сказал Мустафе:

— Хасан говорит: «Выйдешь из тюрьмы, оставайся у нас, будем вместе работать на фабрике».

Мустафа удивился:

— Работать на фабрике? Ведь он, кажется, хотел стать доктором?

— Не доктором, а адвокатом, — поправил Джевдет.

— Да не все ли равно? Почему тогда он поступает на фабрику?

— Не знаю… А Кости хочет, чтобы я жил у них. Хасан зовет к себе. Джеврие тоже зовет! Уговорила бабку.

— У кого же ты будешь жить?

— Не знаю. Наверно, у Кости!

— Почему?

Джевдет задумался. В голове его пронеслись воспоминания: Юксеккалдырым, магазин музыкальных инструментов, первая встреча с голубоглазым Кости. Его желтая вязанка, синие брюки, белые тапочки… Он вспомнил, как, устроившись у Галатского моста, они уплетали хлеб с маслинами, а потом долго говорили о фильме «Отряд „Красный шарф“», о Храбром Томсоне. Целыми днями, не расставаясь, бродили они с лотками по Стамбулу, ходили в кино, играли в футбол!.. Чертов Медведь! Джевдет потрогал нос. Ну и здорово же он залепил ему тогда мячом! Так все и поехало перед глазами!.. А как испугался отец, найдя на следующее утро у него в кармане испачканный кровью носовой платок!

Он вспомнил старика отца. Глаза Ихсана-эфенди улыбались за овальными очками. Потом в памяти всплыли безобразные рисунки и надписи на розоватой стене «Перили Конака»: «Рогоносец». Он вспомнил, как подрался из-за этого с Эролом, как отец, не желая даже разобраться, в чем дело, таскал его за волосы… Потом крикливый голос зубного врача, отца Эрола… Полицейский участок… Вспомнил Джевдет и доброго комиссара полиции. «Ну ладно, на этот раз я тебя прощаю. Но смотри…»

— Знаешь, на свете есть хорошие люди, — вдруг пробормотал он, очнувшись от своих мыслей.

— Ты о семье Кости? — спросил Мустафа.

— Нет, я говорю не о них. У нас в квартале есть один такой человек. Комиссар полиции.

Джевдет вздохнул. Снова, как кадры в кино, замелькали картины недавнего прошлого. Вот его выгнали из дому… С тех пор ни разу не удалось поспать в своей постели, а ведь ее сшила мать! «Пусть крепко спит мой сыночек, пусть приснится ему хороший сон!» — говорила она, укладывая его в новую постель. Да, она в самом деле сказала именно так!

На глаза у Джевдета навернулись слезы. Но он даже не замечал этого.

— Что это ты? Почему плачешь? — забеспокоился Мустафа.

Джевдет пришел в себя, смахнул рукой слезы.

— Мать вспомнил… — пробормотал он.

Сидевшие вокруг воришки тоже вспомнили матерей.

— Разве может кто-нибудь на свете быть дороже матери? — промолвил мальчуган, который как-то ночью звал во сне мать.

— Ах, мамочка!.. Если бы ты была жива… — сокрушенно вздохнул другой.

— Ну и что бы было?

— Эх, ты! Чего бы не было — скажи! Разве есть кто-нибудь на свете дороже матери?

— Правильно.

— А на отца наплевать!

Джевдет покачал головой:

— И я одно время думал, как ты, но… У тебя жив отец?

— Жив. Но он плохой. В карты играет, гашиш курит!

— Даже если отец и нехороший, все равно лучше него никого нет. Вот умрет, тогда поймешь это. Я согласен, чтобы отец бил меня каждый день, только бы он был жив. Так когда-то Кости говорил, а я спорил с ним. И даже злился. А на самом деле…

Джевдет хотел было сказать: «Дороже отца никого нет». В этот момент ночную тишину тюрьмы нарушил глухой шум, по коридорам забегали надзиратели, потом послышались душераздирающие крики, свистки охраны.

Ребята повскакивали с постелей. Но дверь камеры была на запоре, и узнать, в чем дело, было невозможно. Мальчики бросились к окнам. Джевдет тоже подбежал. Широко раскрыв глаза, они с напряжением вглядывались в полумрак тюремного коридора, прислушиваясь к доносившейся ругани, крикам и пронзительным свисткам надзирателей.

— Драка! — сказал Мустафа.

Глаза его горели от возбуждения. Казалось, он видел дерущихся, мелькающие в воздухе кинжалы, ножи.

— Подняли паруса! — снова проговорил он и вдруг вспомнил, как хотел зарезать Джевдета. Украдкой взглянул на стоявшего рядом друга и покраснел. Ему стало стыдно.

Гам, свистки, крики, не затихая, будоражили ночную тюрьму. Никогда еще Джевдет не слышал здесь такого шума.

— Что же случилось? Кто с кем подрался? Кто одержал верх? — спрашивали ребята.

Но узнать было невозможно. Тем более увидеть.

— Ну их! — неожиданно сказал Мустафа. — Займемся своими делами! — и, подхватив Джевдета под руку, потащил от окна.

Джевдет не мог успокоиться:

— Что же там все-таки?

— Сцепились из-за гашиша, а может, и за картами… — махнул рукой Мустафа. Драка его больше не интересовала.

— Это те, кто торгует гашишем, да?

— Ну да.

Мустафа назвал имя отпетого головореза, державшего в своих руках торговлю гашишем в тюрьме. Потом долго рассказывал про организацию дела.

— Знаешь, сколько денег загребают! — заключил он. — Вот и подрались. Каждый хочет побольше сцапать!

— Ты ведь тоже гашиш продавал?

— Да, и много, — нахмурился Мустафа. — Но что поделаешь — тогда была другая жизнь!

На следующий день стали известны обстоятельства драки. Как и предполагал Мустафа, сцепились два арестанта, торговавших гашишем.

Весь день Джевдет в одиночку бродил по коридору. Думал. Лучше всего, конечно, не быть никому обязанным. Убежать в Америку! Кости можно уговорить! А Хасан? Поедет он? Что, если сказать ему: «Знаешь, на пароходах в порту есть капитаны… Рыжебородые, во рту трубка. Заберемся ночью незаметно на океанский пароход, а когда выйдем в море, уговорим капитана довезти нас до Америки. В Америке каждый сразу становится, кем захочет. Я стану Храбрым Томсоном, а ты будешь доктором или адвокатом…» Нет, Хасан наверняка не согласится. Поэтому, пожалуй, лучше всего опять торговать на улице с Кости. И жить у него. Днем они будут ходить с лотками по Стамбулу, а по вечерам допоздна разговаривать.

Перед глазами вдруг встала Джеврие. «А ведь она лучше их!» — подумал Джевдет. Не такая, как этот умник Хасан. И не плакса, как Кости: «Я бы поехал, да мать жалко, расстроится, горевать будет. Ослепнет от слез…» Итак, решено: Хасану он ничего не скажет! «Как было бы хорошо, если бы Кости все-таки согласился… Ну, а если не захочет, тогда убежим одни с Джеврие».

Она ведь всегда понимала его с первого слова. Но, как знать, может, и Джеврие откажется? Тогда он поедет один, другого выхода нет. Но он-то обязательно поедет. Даже если его ждет смерть! Он знал, что как только уедет, все начнут его поносить: «Бродяга! Он никогда не станет человеком, выродок какой-то!» Ну и пусть ругают, ему-то что? Когда он станет самым знаменитым ковбоем в мире, Храбрым Томсоном, и вернется на родину с кучей денег, то все увидят, как они ошибались, и пожалеют, что так плохо думали о нем.

Джевдет злился, вспоминая переданные ему Хасаном слова адвоката: «Нам нужен такой мальчик. Он будет жить у нас. А если захочет учиться, пусть учится». Нет, никто не заставит его быть слугой. Не выйдет. И учеба ему вовсе ни к чему. Пусть Эрол, Айла и другие становятся адвокатами и докторами. Он не хочет. А за даровое ведение дела можно будет отблагодарить и по-другому. Лучше всего убежать в Америку, стать знаменитым и вернуться с деньгами. Вот обалдеет адвокат, когда он появится перед ним в широкополой ковбойской шляпе, в узких брюках, с двумя длинноствольными пистолетами за поясом!

Джевдет улыбнулся.

«Адвокат сразу и не узнает меня. Подумает, что я грабитель. Ну и пусть! Я и виду не подам: „Руки вверх!“ И как только адвокат поднимет руки, прогрохочу: „А ну, выкладывай денежки!“ Пусть только попробует не дать!»

Джевдет быстро нарисовал в своем воображении картину. Он выхватит пистолеты и поднесет их к самому носу адвоката. Тот, конечно, начнет умолять его о пощаде. Но он и слушать не захочет, будет требовать только деньги. Тогда, поняв, что спасения нет, адвокат отдаст ему все до последнего куруша. Он сначала возьмет деньги, а потом рассмеется. Адвоката поразит такая перемена. Тогда он, Джевдет, оглядываясь по сторонам, спросит: «Не узнаешь меня?»

Адвокат удивится еще больше. Внимательно посмотрит на него, но все равно не узнает. Тогда он скажет: «Забирай назад свои деньги и клади в карман! Понятно, что ты меня не можешь узнать. С тех пор прошло десять лет. А теперьслушай! Знаешь, кто я? Джевдет! Но в Америке меня никто не зовет этим именем. Там я — Храбрый Томсон. Обо мне много писали в газетах, ты разве не читал?»

Адвокат, конечно, читал. Он не мог не читать! Известный всему миру Храбрый Томсон! «Да, да… — заикаясь, пробормочет он. — Так, значит, это вы тот самый… Вы турок? Постойте, Джевдет… Вы говорили: ваше настоящее имя — Джевдет?»

Гордо улыбаясь, Джевдет скажет: «Да, мое настоящее имя — Джевдет. Десять лет назад вы спасли меня из тюрьмы и не взяли денег за ведение дела!»

Адвокат сразу вспомнит его. Страшно обрадуется. Удивлению его не будет конца. И не только адвокат, все-все будут поражены. И Эрол, Айла… И остальные…

Джевдет вздохнул. Да, он обязательно поедет в Америку, что бы ему ни говорили, как бы ему ни мешали это сделать, он все равно поедет и вернется оттуда знаменитым ковбоем, которого все будут бояться, который всех удивит. Когда у него будет много денег, он пойдет по тюрьмам, наймет адвокатов для всех ребят, попавших в тюрьму, как и он, ни за что. Будет с форсом вынимать из карманов узких брюк деньги и раздавать беднякам. И, конечно, щедро рассчитается с адвокатом. Отблагодарит не только его, но и Хасана, и Кости, и Джеврие!

Джевдет снова вздохнул.

А сейчас главное — выбраться отсюда. Только вот опять дело затягивается.

Шло время. Джевдет прислушивался к завыванию ветра в карнизах крыши тюрьмы, к пронзительным гудкам проносившихся мимо поездов, к рокоту моря. Ходил взад и вперед по коридору, мечтая об Америке и Храбром Томсоне. А когда сгущались сумерки, с нетерпением ожидал возвращения из столярной мастерской Мустафы.

Так наступил Новый год. В новогодний вечер мальчики «пытали счастье» на игральных костях и веселились кто как умел. А Джевдет не вставал с постели, погрузившись в мечты об Америке и Храбром Томсоне. В последнее время они захватывали его воображение, как огромный разгорающийся пожар. В эти минуты Джевдет забывал обо всем на свете. Для него не существовал никто: ни Хасан, ни Кости, ни Джеврие.

Он не проявлял ни малейшего интереса к столярной мастерской, о которой Мустафа только и говорил, пропускал мимо ушей рассказы о добродушном мастере и его шутках, от которых подмастерья покатывались со смеху. Мустафа считал, что Джевдету совсем не обязательно выходить из тюрьмы. Вот если бы он стал вместе с ним работать в столярной мастерской! Уговорить начальника нетрудно. И не все ли равно, где обучаться ремеслу: на воле или в тюрьме. Самое главное — через несколько лет можно стать настоящим столяром. Эта мысль крепко засела у него в голове. Ведь после выхода из тюрьмы он сможет работать по-настоящему и полную неделю. Мастер увлек Мустафу чтением. Каждый вечер он приходил в камеру с газетой. Ночью, лежа в постели, мальчики прочитывали ее всю, строили разные предположения, волновались. Джевдета больше всего интересовал раздел «Полиция и воры», а Мустафу — спортивная хроника.

Однажды в газете появилось сообщение об убийстве. Неожиданно это преступление начало разрастаться, как снежный ком, и привлекло внимание всей тюрьмы, почти каждого, кто читал газеты. Убийца скрылся! Попытки задержать его до сих пор были напрасны. Преступник уничтожал всех, кто попадался ему на пути, останавливал грузовики, грабил и бежал, бежал…

И вот газеты начали писать о нем, называя его не иначе как «Извергом». Самые фантастические истории об Изверге заполнили столбцы газет.

Джевдет восхищался им. Настоящий Храбрый Томсон! Но сам он никогда не станет нападать на грузовики, грабить и убивать людей. Будет таким же справедливым ковбоем, какого он видел в кинофильме «Отряд „Красный шарф“».

— Ну и человек! — сказал Джевдет. — Если бы я был на его месте…

— Что бы ты сделал? — прервал его Мустафа.

— Что сделал? Уж, конечно, не стал бы разбойничать в горах!

— Сдался бы полиции?

— Что ты!

— Так что же?

— Переоделся бы и — в Стамбул!

— Ну, а потом?

— На американский пароход.

Мустафа засмеялся.

— Ведь не все верят в Храброго Томсона, как ты!

Мечты снова перенесли Джевдета в порт, к огромному океанскому кораблю.

Рыжебородый голубоглазый добряк-капитан с трубкой во рту берет его на борт, и через некоторое время пароход, подавая протяжные гудки, снимается с якоря и берет курс на Америку.

— Опять задумался, — не выдержал Мустафа.

Джевдет оторвался от своих мыслей и посмотрел на него.

— На американских пароходах такие хорошие капитаны…

— Откуда ты взял?

— Я читал об этом в книге «Кругосветное путешествие двух мальчиков». Там рассказывается, что капитаны рыжебородые, голубоглазые, всегда с трубкой во рту… И почему у нас нет таких людей?

— И в нашей стране есть хорошие люди, — сказал Мустафа, вспомнив мастера.

— Кто же, например?

— Наш мастер.

— Да, но у него нет ни трубки, ни рыжей бороды!

— Ну и что! Он все равно хороший человек…

А Изверг, как его окрестили хроникеры, бежал все дальше и дальше, порождая вокруг себя новые слухи.

Однажды газеты сообщили, что он не один. С ним женщина. Интерес к этому необычайному преступлению рос не по дням, а по часам. И хотя в прессе не было ни слова о том, кто эта женщина, воображение людей тотчас превратило ее в необыкновенно красивую дочь крупного помещика, а Изверга — в безумно любящего ее простого батрака, но тоже красивого и стройного, как молодой тополь. Девушка безумно полюбила юношу, несмотря на то, что он был почти нищим, точно как в сказке о прекрасной дочери падишаха, отдавшей свое сердце безродному бедняку. Отец красавицы не дал своего согласия на брак, страшно разгневался и прогнал пария. Тогда храбрец достал кинжал и увез девушку, перебив бросившихся по его пятам преследователей.

Маленькие узники, так же как Джевдет с Мустафой, хотели, чтобы эта история продолжалась бесконечно, чтобы красивый изверг, разбойничавший на дорогах, нападавший на грузовики и убивавший людей, никогда не попался в руки полиции.

Джевдет считал, что Изверг обязательно должен бежать в Америку. Мустафа как-то рассказал об этом в столярной мастерской. Худощавый мастер с черными усами, закуривая, спросил:

— Бежать в Америку?

— Да, Джевдет так говорит. Но разве он сможет?

Мастер вспомнил своих сыновей — ровесников Джевдета и Мустафы. До того как он попал в тюрьму (такая уж беда случилась: убил в гневе заказчика, поспорив с ним из-за долга), мальчики помогали ему в Тахтакале^[56], где он торговал ящичками для посылок. Он запрещал им ходить в кино. Особенно на ковбойские картины, которые шли на Шехзадебаши. Ни за что не разрешал!

Мастер не знал Джевдета. По рассказам Мустафы, мальчик был большим фантазером. Вот приходил бы сюда, в мастерскую, работал бы вместе со своим приятелем и перестал бы думать о глупостях!

— Значит, говоришь, выйдет из тюрьмы, заберется на американский пароход — и в Америку?

Один из подмастерьев, молодой рыжеволосый шутник, варивший клей, прыснул со смеху. Мустафа разозлился на себя: и с чего это он рассказал им о Джевдете и об их ночных разговорах? Теперь вот, черти, смеются над товарищем!

— Так, говоришь, он станет ковбоем, заимеет много денег?.. — продолжал допрашивать мастер. — Скажите, пожалуйста, вай-вай! Он будет Храбрым… Как его там?

— …Томсоном! — подсказал некрасивый и давно не стриженный паренек.

Мальчики наперебой выкрикивали под общий смех:

— Он войдет один в трактир на улице Х, дом № 13…

— Подойдет к сидящим на высоких табуретках и неторопливо потягивающим пиво…

— Разбойникам с алыми платками на шее!..

— Погонит их впереди себя!..

— И проведет под окнами дома Прекрасной Нелли!

У Мустафы дрожали от негодования руки. А ребята хохотали, словно заводные. Мастер тоже громко смеялся:

— Значит, под окнами Прекрасной Нелли? Ха-ха-ха!

— Люди, выстроившись по обеим сторонам улицы, рукоплещут. Женщины посылают ему воздушные поцелуи, но он и не смотрит в их сторону! — вставил рыжеволосый.

Стриженный под машинку мальчик бросил свою работу и вскочил с места:

— Ну, а как же иначе! Ведь это сам Храбрый Томсон! Подумаешь, какие-то там девчонки!

Мустафа швырнул на верстак рубанок.

— Довольно! Чего издеваетесь? — Лицо его покрылось красными пятнами. Казалось, он вот-вот заплачет.

Смех как ветром сдуло. Лица стали серьезными. Никто не знал, что Мустафа так любит Джевдета.

— Что с тобой, сынок? — спросил рыжеволосый подмастерье.

— Я тебе не сынок! — сердито ответил Мустафа.

— Ну, не злись! Скажи, почему ты за него заступаешься?

— И буду заступаться! Он мой друг!

Мастер молчал, поглядывая на своих учеников.

— Мустафа, сынок! — вдруг ласково проговорил он. — Ты прав, что заступаешься за своего товарища, но пусть они смеются. И знаешь что — попробуй уговорить Джевдета, чтобы он пришел к нам и стал работать, как ты. А мы постараемся выбить у него из головы эту дурь. Иначе он плохо кончит!

— Что же, по-вашему, с ним будет? — не выдержал Мустафа.

— Как что? В один прекрасный день он попытается осуществить то, что задумал!

Мустафа ничего не ответил. Попытается Джевдет осуществить свою затею или нет — это не его дело, но он не позволит, чтобы над Джевдетом смеялись!

18

А тем временем Изверг, ничего не зная о своих «кровавых преступлениях», сидел в горной пещере, закутавшись в синий кожушок, и, устремив неподвижный взгляд на бледное лицо лежавшей рядом женщины, думал о том, что делать дальше.

Больная спутница мешала ему. Ведь в ту ночь он, кажется, пришел к ней в дом на Эдирнекапы с определенным намерением. Выслушав мать, он тогда твердо решил: схватит ее за горло и…

Адем тяжело вздохнул.

Он весь оброс. Запуганный преследованием, испытывая животный страх, он не мог усидеть на месте и часу. Шея у него стала тонкой, глаза глубоко запали. Он безумно устал от погони, длившейся уже несколько недель, от бессонницы, недоедания и холода. Его терзали голод и страх. Он боялся преследователей: каждую минуту они могли схватить его, разлучить с любимой женщиной и бросить в тюрьму, боялся за больную Шехназ — вдруг не выдержит и умрет?..

Раньше он никогда не предполагал, что так любит ее. Даже твердо решил задушить и был убежден, что сделает это очень легко и быстро, а потом будет жить один. Но так не получилось. Не вышло… А сейчас он не мог допустить и самой мысли о ее смерти.

Слабо застонав, Шехназ очнулась. С трудом приоткрыла веки и, слегка улыбнувшись бескровными губами, прошептала:

— Адем!

Протянув руку, она взяла руку Адема и прижала ее к своей груди.

— Я умру, Адем, оставь меня здесь, беги, спасайся!

— Не болтай глупостей! — рассердился Адем.

— Из-за меня схватят и тебя, бросят в тюрьму. И все это из-за меня, из-за моей болтливости. Беги, спасайся, Адем! Мне уже не жить… Жаль тебя! Обо мне никто не будет плакать. А у тебя есть мать!

«Ужасный Изверг», разбойничавший на дорогах, грабивший и убивавший людей, о котором вот уже несколько недель наперебой кричали все газеты, кровавые похождения которого приводили в трепет не только читающую публику, но и находившихся в тюрьмах преступников, с трудом сдерживал слезы:

— Я ведь сказал, не говори так много!

Шехназ подчинилась, затихла. Из-под длинных ресниц на Адема печально смотрели тронутые нездоровой желтизной глаза. Разве после того, как они ушли из дома в Эдирнекапы, думала она, Адем не убил хозяина дома, в котором они скрывались? Почему же он заодно не убил тогда и ее и не убежал? Она ведь еще и наболтала о нем всюду, за одно это заслуживает смерти. Не мог решиться? Не может убить? Но ведь не пожалел же он того человека… Как у него поднялась рука?

Адем размышлял о том же. Если можно избавиться от обузы, убив эту женщину, если теперь нет другого выхода, почему же он не делает этого? Как мог он без всяких колебаний убить человека, который прятал их за деньги у себя в доме, когда заметил, что тот хитрит?

«Но ведь он мог выдать меня! — пронеслось у него в голове. — А эта… Сейчас она ни в чем не виновата. А то что она болтала лишнее… так ведь это она сделала из страха, что я не вернусь к ней, не со зла!»

Он обернулся и снова посмотрел на нее: глаза ее теперь были закрыты.

«Нет, нет! Это невозможно, я не сделаю этого… Я не могу это сделать!»

Адем поднялся. Взял прислоненный к стене треснутый кувшин. Вода из него вытекла. А как хотелось пить!

— Я схожу за водой! — сказал он, подойдя к Шехназ.

Шехназ открыла глаза, беспомощно взглянула на него.

— Не задерживайся, хорошо?

Адем не ответил. Он осторожно подошел к выходу из пещеры, тщательно замаскированному ветками. Раздвинул их, внимательно осмотрелся. Ласковые теплые лучи солнца золотили скалы. Значит, погода разгулялась. Солнце прорвало темную свинцовую пелену облаков, вот уже много дней скрывавших небо, разогнало, развеяло их.

Придерживая одной рукой разбитый кувшин, Адем лег на землю и ползком выбрался из пещеры. Острые выступы лиловых скал сверкали, переливаясь на солнце. Фиолетовые тени в ущельях исчезли, уступив место голубым.

Адем немного полежал, прислушиваясь. Стрекотали кузнечики, пели птицы, неподалеку слышался шум падающего со скал родника.

Он встал. Сладко потянулся. Долго чесал густую черную бороду. Потом направился к роднику.

Голубая искрящаяся вода, пробиваясь между скалами, собралась в небольшой впадине немного ниже того места, где он стоял. Чистая, прозрачная, стекала она по отвесной скале с красными прожилками и, скапливаясь в другом углублении, еще ниже, падала вниз с тысячеметровой высоты по отвесной скале, поросшей невысокой густой травой, разлетаясь во все стороны тысячами белых брызг.

Адем стоял, любуясь открывшейся его взору картиной, пока его не уколола мысль о Шехназ. «Не задерживайся, хорошо?..» Подставив кувшин под струю воды, он наполнил его. Жадно напился. Выплеснул остатки и снова наполнил сосуд. Как раз в тот момент, когда он собрался было уже повернуть назад, где-то совсем рядом заблеяла коза. Адем застыл на месте, напряженно вслушиваясь. Неужели поблизости пастухи?

Он не хотел с ними встречаться. Даже если эти пастухи не причинят ему вреда, он боялся встреч с людьми.

Снова послышалось блеяние козы.

Он чуть не побежал, но вдруг остановился. Почему он, собственно говоря, должен бежать? Коза где-то близко. Что, если попытаться поймать ее, отвести в пещеру и напоить Шехназ парным молоком?

Мысль эта засела у него в голове. Он спрятался за выступ и стал ждать. Вскоре из-за скалы показалась старая черная коза с огромным выменем. Опа сначала прислушалась к шуму воды, а потом с неожиданной для ее почтенного возраста прытью бросилась к роднику. Припав черной острой бородой к прозрачной влаге, стала жадно пить.

Адем внимательно огляделся еще раз по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, потянулся и быстро схватил животное за заднюю ногу. Коза испуганно подскочила. Попыталась вырвать ногу, боднуть. Но Адем держал ее крепко, а через несколько минут уже втащил в пещеру. Теперь может блеять сколько влезет, а захочет, пусть даже пободается с каменной стеной. Но коза, к его удивлению, вела себя спокойно, обнюхала пещеру и, видимо, смирилась с судьбой.

Шехназ, уловив необычный запах, открыла глаза.

— Что это, Адем?

Адем улыбнулся.

— Коза!

— Коза? Зачем она здесь?

— Вставай погляди. Ее вымя вот-вот лопнет от молока.

Шехназ поднялась со своего ложа из сена. Беспомощно посмотрела на козу, едва видимую в темноте пещеры.

— А ты умеешь доить?

— Попробуем, — ответил Адем.

— А где посуда, чашка? Во что доить?

Адем оглядел пещеру, словно в ней можно было что-то найти. Ничего подходящего. Вдруг од вспомнил о кувшине. Вот тебе на: оставил его там, у родника!

— Я забыл кувшин, схожу за ним.

— А вдруг пастухи хватятся, начнут искать козу?

— Ты права. Надою тебе немного молока и отпущу ее.

Выбравшись из пещеры, Адем пугливо огляделся по сторонам. Подбежал к роднику, взял кувшин и вернулся назад.

— А что, если пить прямо из вымени? — предложила Шехназ.

Адем засмеялся. Ему понравилась эта затея. Он поймал свою пленницу и подтащил к Шехназ. Коза словно поняла, что от нее требуется. Стояла спокойно и даже расставила задние ноги, ожидая, когда ее начнут доить.

— Сначала ты, — сказала Шехназ.

— Нет, ты. Тебе нужнее! — возразил Адем.

Шехназ ничего не ответила. Она была так голодна, так слаба, что, не обращая внимания на исходившую от козы вонь, втиснула голову между ее задних ног, захватила ртом сосок и принялась жадно сосать.

Адем, улыбаясь, смотрел на нее. Он видел белую-белую шею и вздувавшуюся на ней голубую жилку. Всего одно мгновение… Но было ли это возможно? Ведь он никогда не решится на это…

Шехназ сосала долго. Приятное тепло молока, разлившееся по телу, подействовало успокаивающе. Напившись, она легла на свое ложе и быстро уснула. Адем тоже напился молока и вытолкал свою пленницу из пещеры. Ослепленная солнцем коза, оказавшись на свободе, растерянно озиралась по сторонам и, подрагивая острой бородкой, протяжно и жалобно заблеяла. Коза пробежала немного, пометалась в разные стороны, остановилась, понюхала воздух и снова заблеяла. Вскоре послышался голос хозяйки:

— Бонджук, Бонджук, где ты, милая? Провались она пропадом, эта нужда! Целый день не разгибаешься из-за куска хлеба. А ну, гуляйте, гуляйте! — прикрикнула она на коз. — Да не уходите далеко, не пропадайте с глаз, проказницы!

Старушка села под большим деревом, прислонилась к нему спиной и задумалась. Ну ладно, сыновьям хватало только на детей. А внуки? Что с ними? Особенно этот Махмуд. Он учительствовал в касабе^[57], что на склоне горы, и прилично зарабатывал. Да и холост. Но разве когда-нибудь подумает о бабушке? Она вдруг вспомнила о письме в голубом конверте, которое ей принесли два месяца назад из касабы, и раскаялась в своих словах.

«Спасибо аллаху! И у него, наверное, немало забот! И ему нужны деньги. Скоро парень женится, станет сам хозяином дома. Новые хлопоты прибавятся. Не отнести ли ему парного молочка? Ведь он любит его! Сегодня же вечером пойду в касабу и найду его в школе. Вот обрадуется-то бабушке!»

Старушка погладила подошедшую к ней козу. Взгляд ее остановился на вымени. Что это? Сегодня утром она ее не доила, а козочка как будто подоена?

Старушка потрогала вымя: и в самом деле, выдоена!

— Кто же тебя подоил, доченька?

«Бе-е-е!» — жалобно заблеяла коза.

— Кто выдоил, плутовка?

«Бе-е-е, бе-е-е!»

— Где тебя выдоили?

«Бе-е-е, бе-е-е, бе-е-е!!!»

Она хотела было продолжать свои расспросы, но услышала позади себя шаги и обернулась. Перед ней стояли два жандарма, за плечами у них поблескивали стволы карабинов.

Посмеиваясь, они подошли к ней:

— Что это ты, мамаша? С козой разговариваешь?

— Что поделаешь, сынок, — вздохнула старушка, — выдоили, проклятые, козу!

Жандармы переглянулись.

— Кто же, мать?

— Да уж, конечно, какой-нибудь разбойник, чтоб ему пусто было!

— Ты чужих здесь не встречала?

— Нет, сынок. Меня каждый день об этом спрашивают жандармы, да только я никого не видела. Если бы увидела, разве не сказала бы?

— С ним вместе женщина. Если, случаем, увидишь, сообщи! — сказал черноволосый жандарм с суровым лицом.

— Получишь награду! — добавил другой, небольшого роста, худенький и бледный.

Старушка понимающе покачала головой. И об этом ей уже говорили другие жандармы. Но вот на глаза никто не попадался. Ну, а если попадется…

— Послушайте, уж не того ли проклятого вы ищете, что грабит и убивает на дорогах людей?

— Да, его.

— Говорят, его полюбовница красива, как дочь падишаха.

— Это правда.

— И еще, что парень хотел жениться на ней, а ее богатый отец отказал?

Утвердительно качнув в последний раз головами, жандармы пошли своей дорогой.

Старушка долго смотрела им вслед. Наконец поблескивавшие на солнце стволы карабинов скрылись в голубом мраке узкого ущелья.

В эту ночь она не спала. Не давала покоя навязчивая мысль: кто доил козу? Кто? Уж не беглец ли какой-нибудь? Или, может, попавший в беду человек?

На следующий день она нарочно погнала козу на то же самое место, к роднику.

Коза, как и вчера, подошла к роднику и, макая в воду острую бородку, стала медленно пить. Адем стоял рядом и быстро схватил ее за задние ноги. На этот раз она не была так послушна и начала яростно вырываться, но в конце концов сдалась. Адем крепко обхватил ее и потащил к своему убежищу. Старушка шла за ним по пятам. Спрятавшись за выступ скалы, она видела, как незнакомец скрылся в пещере. Не Изверг ли? Но человек этот совсем не походил на кровожадного убийцу, о котором она так много слышала. «Нет, не он», — решила старушка. У Изверга должно было быть хотя бы ружье. И потом зачем тот, кто грабит на дорогах машины и убивает людей, станет воровать у нее молоко?

Она с любопытством подошла к пещере, раздвинула ветки, прикрывавшие вход, и заглянула внутрь.

Шехназ заметила тень, упавшую на стену.

— Там кто-то есть!

Адем быстро повернулся. Широко раскрытыми от ужаса глазами уставился на выход из пещеры. Там и в самом деле кто-то был. Адем вскочил.

— Кто там?

Старуха недовольно спросила:

— Зачем привел сюда мою козу? Опять доить будешь?

Она тоже испугалась: голос ее дрожал.

Адем выполз из пещеры.

— У меня здесь больной человек, бабуся. А за молоко я заплачу сколько надо, не волнуйся!

Старуха подозрительно спросила:

— Кто у тебя там — женщина или мужчина?

— Женщина. Заходи посмотри!

Старуха задумалась. А не тот ли это тип, которого разыскивают жандармы?

— Заходи, мамаша, заходи. У меня тоже есть мать. Такая же, как и ты. Заходи, не бойся. Вот посмотри. Мы шли в касабу, а вот она заболела в дороге. Что поделаешь?

— А что вам здесь надо?

— Да так, путешественники мы. Туристы в общем, назови как хочешь!

— Меня недавно спрашивали жандармы, не видела ли я мужчину с женщиной! Это не о тебе они говорили?

Адем вздрогнул.

— Кого же они ищут?

— А вот того самого, который разбойничает на дорогах, грабит и убивает людей. Изверга…

Адем побледнел.

— По-твоему, это делаю я? Зачем же мне?

— Ты и есть тот человек. Не хитри, не, выйдет. Ты и есть… Теперь, как придут жандармы…

— Ты выдашь меня? Ради аллаха!..

— Я верю во всевышнего, а ты оставь его в покое. Не божись, грешно!

— Аллах свидетель, бабуся, я не разбойничал на дорогах и не грабил автомобили, черт бы их побрал!

— Не божись, сынок! Конечно, ты не скажешь: «Я грабил и убивал людей»!

— Хочешь, поклянусь на коране, мамаша? У тебя, наверно, тоже есть сын или дочь? Подумай о них. Я тоже сын. И у меня есть мать, которая ждет меня!

Строгое лицо старухи подобрело. Она вспомнила своего сына Эсада. Ей стало жаль Адема. Она захотела взглянуть на больную и вошла в пещеру. На сене лежала молодая женщина и надсадно кашляла. Лицо ее было бледным как полотно.

Старушка сразу забыла о том, что она одна в маленькой пещере с человеком, который разбойничает на дороге, нападает на автомобили и убивает людей.

— Дай бог тебе здоровья, доченька! — сказала она, присаживаясь в изголовье. Ей казалось, что она не в горах, не в пещере разбойника, а в деревенском домике, куда пришла проведать свою больную соседку.

— Спасибо, — пробормотала Шехназ и взглянула на Адема.

Тот стоял неподвижно, скрестив руки на груди. Ему ничего не стоило прикончить старуху, но он прогнал от себя эту мысль. Что его ждет, если он и на самом деле будет оставлять по своим следам трупы? Рано или поздно его, конечно, поймают. Надолго засадят в тюрьму, но по крайней мере он спасется от веревки.

Адем встретился взглядом с Шехназ и покачал головой.

Старуха взяла ее руки в свои.

— Что у тебя болит, доченька?

— Сама не пойму: грудь, спина, бока — все болит. Дышать не могу, колет, как иголками.

Подумав немного, старуха сказала:

— Грудь застудила!

— Мне тоже так кажется. Плохо, плохо!

— Ничего, пройдет.

— Нет, бабушка. Мне кажется, что я так и умру здесь.

— Не приведи аллах, доченька! Что ты говоришь? Ты такая молодая, красивая, еще поживешь! Разве все больные умирают?

«Пусть это будут даже те, кого ищут жандармы!» — подумала старуха и сказала:

— От этой болезни есть только одно лекарство, доченька!

— Какое, тетушка?

— Вепрь. Слышала о вепре?

— Ты хочешь сказать, дикая свинья, — вмешался в разговор Адем.

— Да будет оно проклято, это слово!^[58] Убейте вепря. Сдерите кожу. Разденься догола и завернись в нее — сразу вылечишься. Вытянет из тебя всю простуду, и болезнь как рукой снимет. Когда мой Эсад грудь застудил, как и ты, отец его так лечил. Хвала аллаху, вырос огромный детина. Обзавелся семьей. Скоро дедом станет!

— Да сохранит его аллах!

— Спасибо на добром слове, дочка! Я, правда, ничего от этого не выгадаю, но дай бог, чтобы и у тебя было все хорошо. Вепря убить трудно. Для этого нужны пули «дум-дум». У вас есть такие пули?

Старуха обвела взглядом пещеру.

— Нет у нас таких пуль, бабуся, — ответил Адем. — Не только «дум-дум», у меня в пистолете даже простых пуль нет. Вот и дрожим от страха. Что, если среди ночи сюда медведь забредет, волк или еще какой-нибудь зверь?..

Старуха сначала не поверила. Конечно, он должен так говорить!

Неожиданно она спросила:

— Не обессудьте меня, старую, за любопытство. Но что вы делаете в горах? Разве у вас нет дома, своего угла?

Адем вздохнул.

— Да не допустит аллах, чтобы человек сбился со своего пути, бабушка! Был у нас и свой дом и свой угол. Был, но… И у меня есть мать с такими же добрыми морщинками на лице, как у тебя. Сидит с утра до вечера, перебирает четки, ждет не дождется сынка. Ждать-то ждет… Не надо, бабуся, не растравляй больные раны!

Тут на Шехназ нашел приступ кашля, и старуха не расслышала последних слов Адема. Она приподняла голову Шехназ, положила к себе на руки. Ей казалось, так кашель скорее уляжется.

— Вай, дочка моя, вай, милая! Сделайте, как я говорю, убейте вепря. Постойте, но ведь у вас даже пуль нет!

Она опять подумала об Изверге. Так, значит, то, что она слышала в течение последних недель, — все это брехня? Разве могут такие люди разбойничать на дорогах, грабить машины и убивать? Конечно, это не их рук дело. Как можно творить такое, не имея ни ружья, ни патронов. И потом эта больная женщина… Она не может даже подняться. Разве способна она в таком состоянии грабить и убивать вместе с мужчиной?

— Даже если ты тот самый разбойник, о котором говорят, сынок, то все равно… Да простит аллах твои грехи! После того как я увидела твою красавицу, я уже не верю людской молве. Я не знаю, кто ты, но эта бедняжка…

— Нет, мать, ей-богу, мы тут ни при чем! — не дал ей договорить Адем. — Клянусь аллахом!

— Хорошо, но кто же тогда занимается этими делами?..

— Не знаю. Я-то уж, во всяком случае, не могу оставлять здесь больную женщину одну. Если бы она могла идти, мы бы сразу ушли.

— Куда?

— В касабу, к доктору!

Старуха обрадовалась:

— В касабе живет мой внук, сын моей дочери, учитель!

— Вот как? Да поможет ему аллах!

— Если бы вы слышали, как быстро он умеет читать газету!..

— Молодец!

— И о ваших грехах прочел мне он. Будто бы ты увез бедняжку из-под родительского крова. Отец-то у нее богатый… И нрава крутого, несговорчивый! Вот ты ее и украл!

Адем и Шехназ с изумлением слушали старуху. Их удивление окончательно успокоило старую женщину. Теперь ей было ясно: это не те люди, о которых она слышала.

— Хорошо, если вы не злодеи, почему прячетесь? — спросила старуха.

— От кого? — испуганно произнес Адем.

— От жандармов.

— Кто прячется?..

— Разве не прячетесь? Если не так, то… когда придут жандармы и спросят у меня, не видала ли я кого, показать им вашу пещеру?

Адем и Шехназ молчали. Старуха поймала их на слове и не отступала.

— Ну как? Сказать, если спросят?

— Лучше не говори… — выдавил из себя Адем. — Мы, может быть, сами пойдем и сдадимся им в руки…

— Видали! Так, значит, ты злодей!

Адем стал врать, другого выхода не было.

— Я же сказал, бабуся: не собьет аллах человека с пути истинного! Да, это та женщина, о которой ты знаешь. Как и говорят, она была дочерью богатого помещика. Я посватался, но отец отказал, с позором прогнал меня. Хотел даже подослать убийц. А девушка однажды ночью сбежала ко мне. А я… Если бы ты была на моем месте. Или, скажем, твой сын Эсад похитил бы девушку… Да нет, что я говорю, если бы девушка сама прибежала к нему! Как бы он поступил? Когда дело касается женщины, то задевается честь мужчины! В чем мужская храбрость? В том, что мужчина защищает свою честь, правда?

Он понял, что старуху трогало больше всего, когда речь заходила о ее сыне Эсаде.

— К-к-конечно, сынок, конечно!

— Ее отец послал за нами в погоню людей. Нас окружили. И я…

— Так, значит, это ты убил? — заволновалась старушка. — Значит, это ты, сынок? Если бы ты не разбойничал, не убивал…

Широко раскрыв глаза, Шехназ растерянно глядела на Адема. Адем так изворачивался, так лгал, пытаясь убедить старуху в своей невиновности, что та, наконец, поверила. Действительно, зачем ему разбойничать на большой дороге, нападать на машины и убивать людей?

Когда вечером старуха, оставив им хлеб и брынзу, возвращалась в деревню со своей козой, глаза ее были заплаканы, словно она и правда только что рассталась с девушкой, убежавшей с ее сыном Эсадом.

А деревня кипела как котел. В эту и в следующую ночь в ее окрестностях опять были ограблены и убиты люди. Слухи ходили один фантастичнее другого. Но старуха уже не верила им. Те двое не могли быть злодеями. Она своими глазами видела: у них не было ни ружья, ни пуль.

Взяв с собой хлеб, брынзу, несколько головок лука и небольшую миску с йогуртом^[59], она снова направилась к пещере. Встречавшиеся по дороге крестьяне с изумлением смотрели на ее большой узел. Ведь обычно, когда она шла пасти своих коз, в руках у нее почти ничего не было. И как только она не боится идти в горы, где, по слухам, скрывался Изверг после своих дерзких грабежей и убийств.

— А что мне сделает ваш злодей? — бросала она на ходу и шла дальше.

Крестьяне удивленно смотрели ей вслед. Все это казалось им подозрительным. Если бы они знали, куда она идет!

И так день за днем. От пытливого взгляда соседей не могло укрыться, что когда старушка уходила пасти коз, она брала с собой много еды, сигареты. Невзрачная хижина старухи привлекала любопытство всей деревни. Раньше она, бывало, заходила к соседям: поможет по дому, поболтает о том о сем, вспомнит сына Эсада, внука Махмуда, пожалуется на невестку. А теперь ни к кому не заглядывает. Даже вроде бы сторонится всех.

Странные перемены в поведении старухи не могли ускользнуть и от внимания жандармов. Те тоже заметили необычное. Прежде, встречаясь с ними, она всегда останавливалась перекинуться словечком-другим, теперь же избегала встречи с ними и, казалось, не выносила даже их вида.

Как-то соседки неожиданно окружили ее и затеяли жаркий спор. Спорили об Изверге. Одна из женщин нарочно сказала:

— Оказывается, женщина, что вместе с ним, вовсе и не дочь богатого помещика, как об этом говорят!

— А кто ж она? — с любопытством спросила другая.

— Известно кто!.. Танцовщица!

Старуха резко подняла голову.

— Откуда ты это взяла?

— Как откуда? Люди говорят!

— Кто это может доказать? Выдумали тоже — танцовщица! Аллаха побойся!

— Грех тому, кто врет, а мне-то что…

— А ты не слушай в другой раз!

В этот день старуха, не подозревая, что за ней уже давно следят, отправилась в касабу, к Махмуду. На дороге она беспокойно оглядывалась по сторонам. По ее виду было заметно, что она чем-то сильно озабочена.

— Что с тобой, бабушка? Что случилось? — спросил ее внук.

Старуха, обнимая его, ответила:

— Вчера вечером никак не могла заснуть, милый.

— Почему же?

— Доживешь до моих лет — узнаешь…

Она вынула из кармана клочок бумаги и протянула его Махмуду:

— Прочти-ка, сынок, скорее, что здесь написано.

— «Лекарство от гриппа, патроны для пистолета, спирт, сливочное масло, мед…»

Он удивленно спросил:

— Зачем тебе все это, бабушка?

— В деревне наказали купить.

— И денег дали?

— А как же! Вот, пожалуйста. Купи-ка мне это побыстрее!

— Да ты хоть отдохни, бабуся. Куда такая спешка?

К полудню старуха доплелась до своей деревушки, а оттуда отправилась к пещере. Она хотела помочь перебраться через горы, прочесываемые жандармами, мужчине и его больной спутнице, в невиновности которых теперь была абсолютно уверена. Не он ли сказал ей: «Мы пойдем к тестю, и я верну ему дочь. А если я виноват, ну что ж, пусть накажет!» Помочь человеку, который говорит такие слова, каждый сочтет своим долгом.

Впереди нее по узенькой тропинке, круто поднимавшейся к скалам, брели козы. Полуденное солнце приятно пригревало. Срывавшийся по временам со снеговых вершин прохладный ветерок ласкал лицо.

Оставив коз на лужайке, где они обычно паслись, она пошла к пещере.

Адем и больная Шехназ радостно встретили ее. Старуха купила и принесла все, что они просили!

— Мамаша, мамаша, дорогая моя! — обнимая ее, говорил Адем. — Да пошлет тебе аллах здоровья!

На глаза у него навернулись слезы. Шехназ тоже была растрогана. Одно плохо: патроны, которые она принесла, не подходили к его пистолету, а бутылку со спиртом она разбила по дороге. Но не беда! Лекарство ведь она принесла! И еще сливочного масла, меду, ваты! Даже если бы ничего этого не было с ней, они и так были бы рады: она их не выдала!

Вдруг послышался неясный шум, и в ту же минуту на стене у выхода из пещеры появились тени вооруженных людей. Жандармы! Значит, старуха все-таки выдала их, обманула.

Шехназ и Адем похолодели от ужаса.

Старушка также казалась испуганной и растерянной не меньше их.

— Ей-богу, я ничего не знала, сынок! — заикаясь, пробормотала она. — Клянусь аллахом!

Коробочки с порошками от гриппа выпали из ее рук.

В пещеру один за другим входили жандармы.

19

Газеты мгновенно сообщили под крупными заголовками: «Изверг пойман!»

Новость взволновала тюремный люд. Ведь каждый жил под впечатлением этой романтической истории, казалось, сошедшей со страниц легенд о бедняках без роду и племени, в которых вдруг влюблялись прекрасные дочери падишахов. И вот теперь «легенда» лопнула как мыльный пузырь. Суровая правда жизни безжалостно вторглась в мечты арестантов. Они приуныли: почему все в жизни кончается не так, как в сказках?

Когда Мустафа протянул Джевдету газету, его рука дрожала, брови были нахмурены. Джевдет, уже слышавший новость, был зол на газету, которая, смакуя подробности, рассказывала о том, как был задержан «опасный преступник», воздавая при этом должное пострадавшему отцу красавицы.

Эх, почему этот человек не догадался тайно пробраться в Стамбул, сесть в порту на большой пароход и убежать в Америку! Аллах, аллах, какой же он глупый! Если бы был на его месте он, Джевдет…

Каждый вечер, поужинав, они читали сначала спортивную хронику, а уж потом все остальное. Но сегодня даже не хотелось брать в руки газеты.

Лежали молча, растянувшись на спине, бессмысленно уставившись в потолок. Мустафу давила какая-то гнетущая тяжесть. Он чувствовал, что вот-вот расплачется. Джевдет погрузился в мечты… Вот он на большом пароходе доброго рыжебородого капитана с улыбающимися голубыми глазами и трубкой во рту. Пароход плывет по бескрайным голубым просторам океана. Спокойная тяжелая вода искрится за кормой в ярких лучах солнца. И вот уже Нью-Йорк. Судно медленно входит в порт, который он видел однажды на картинке в учебнике географии у Хасана, бросает якорь неподалеку от статуи Свободы. Джевдет сходит с пассажирами по трапу на берег, засунув руки в карманы брюк, идет в город. Он не знает ни слова по-английски, в карманах у него нет ни куруша, ему негде ночевать, и он не представляет даже, каким образом утолить голод. Но все это мелочи жизни. Впереди будет не то.

Как зачарованный шагает он по улице, стиснутой высоченными небоскребами, какими он их видел в фильме «Отряд „Красный шарф“».

Бесконечные ряды домов, магазинов, блестящие автомобили, высокие розовощекие американцы… Разве в Америке надо думать о еде, о ночлеге? Зачем? Ведь Америка — это изобилие, это исполнение всех желаний. И он вырастет здесь так же быстро, как маленький Билл.

Он тоже наденет широкополую ковбойскую шляпу, узкие брюки с карманами впереди. За поясом — пистолеты. И потом, как знать, быть может, вскоре, бродя по улицам, он вдруг услышит где-нибудь жалобный детский плач. На заблудившегося мальчика напали уличные бродяги. Он бросится к нему на помощь. Мальчик — любимый сын миллионера (даже миллиардера!) или крупного фабриканта, и его в отчаянии ищет все семейство. Он, Джевдет, спасает малыша от негодяев. Миллионер, которому рассказывают о его подвиге (как они видели однажды в картине на Шехзадебаши), не знает, как отблагодарить его, потом вынимает из несгораемого шкафа пачку денег и протягивает ему. Но он не берет денег. «Нет, — говорит он. — Я только выполнил свой долг, мистер!» «Мистер» замирает на месте от изумления. Он никогда не видел такого бескорыстного мальчика. Он целует его в лоб и спрашивает, как его зовут. Он, Джевдет, называет. «Мистер» снова удивлен. Узнав, что он иностранец, да к тому же турок, «мистер» широко раскрывает глаза и восклицает: «От сыновей Ататюрка^[60] другого нельзя было и ожидать!»

А может, «мистер» даже пошлет президенту Ататюрку телеграмму и расскажет в ней о его благородном поступке. От такого приятного известия на голубые глаза Ататюрка навернутся слезы. Но этим дело не кончится. О Джевдете заговорят все газеты, его будут фотографировать в разных позах. А как удивятся Эрол, Айла и другие ребята, как будут завидовать ему! Может, Айла раскается в том, что однажды назвала его «грязным уличным разносчиком»!

— О чем опять задумался? — перебил его мечты голос Мустафы.

Джевдет повернул голову. Глаза его искрились какой-то особой радостью.

— Так… Ни о чем, — ответил он.

Но Мустафу не легко было провести.

— Об Америке опять?

— Да, об Америке.

— Вчера из-за тебя я сцепился с мастером и подмастерьями!

— Как из-за меня?

— Да так…

Мустафа рассказал о вчерашней стычке. Джевдет слушал внимательно, потом сказал:

— Меня не только твой мастер, никто не сможет отговорить! Выбраться бы только отсюда, а там я знаю, что надо делать!

Он потерял всякую надежду выйти из тюрьмы. Перестал считать дни. Но однажды солнечным весенним утром, когда он пил чай, в камеру вбежал мальчик-уборщик с криком: «Джевдета освобождают!» Джевдет вздрогнул, словно его кто-то ударил. Сначала не поверил. Но вдруг вскочил с места и, не стыдясь слез радости, бросился на шею мальчишке, принесшему долгожданную весть.

Мустафа так и застыл, как стоял. Весь красный от волнения, он растерянно смотрел на Джевдета и… неожиданно тоже заплакал. Джевдет подошел к нему, обнял. Мустафа не мог успокоиться. И зачем только они подружились? Лучше бы они не знали друг друга!

— Не надо, не плачь, друг, я буду навещать тебя каждую неделю. Может быть, объявят амнистию и тебя тоже выпустят. Знаешь, что мы тогда устроим?

Мустафа посмотрел на него пустыми, заплаканными глазами. Он не надеялся на амнистию.

— Что?

Джевдет и сам не знал, что они устроят, но надо было что-то сказать.

— Откроем столярную мастерскую!

— Столярную мастерскую? А денег где возьмем?

— Как-нибудь достанем.

— Ведь к тому времени, когда я выйду, тебя уже не будет здесь?

— Это почему же?

— Ты, наверное, уедешь в Америку!

Джевдет не ответил. Мысли его путались, как в тумане. Промелькнул рыжебородый капитан с огромной трубкой во рту, затем бескрайные голубые просторы океана, нью-йоркский порт, высоченные небоскребы, сын миллионера, сам «мистер», отправляющий телеграмму президенту Ататюрку, завертелись широкополые ковбойские шляпы, длинноствольные пистолеты.

— Ты прав: уеду, но…

— Что?

— Я не забуду тебя. Вернусь из Америки и привезу с собой много денег. Ты уже будешь на свободе, и мы откроем столярную мастерскую…

Мустафа только безнадежно вздохнул.

А через несколько часов ворота тюрьмы распахнулись перед Джевдетом. Вот так неожиданность! Он увидел не только Хасана, Кости и Джеврие, но и отца Хасана, мать Кости, его сестру и бабку Джеврие. Мать Кости плакала, словно из тюрьмы выходил ее собственный сын.

Но Джевдет, сам Джевдет не радовался: его преследовали мысли о Мустафе, он не мог забыть его полные слез глаза, поникшую голову.

Они дошли до конторы адвоката. Только здесь Джевдет узнал причину своего освобождения: задержаны Адем и Шехназ, укравшие деньги отца. Разве он не читал в газетах об Изверге?

— Так это шофер Адем? — Джевдет был поражен.

— Он самый. И эту женщину с собой таскал. Она даже простудилась, воспаление легких схватила. Ее положили в больницу.

Джевдет, чтобы только избежать расспросов о его жизни в тюрьме, произнес:

— Хорошо, но ведь в газетах ничего не было сказано об Адеме и Шехназ!

— Писали о Вели и Эмине, так ведь? Ее, оказывается, зовут и Эмине и Шехназ… Адем убил какого-то беднягу и взял его документы…

Начался разговор о том, что теперь будет делать Джевдет, где будет жить. Адвокат поймал взгляд Хасана.

— Если хочешь, оставайся у нас, — сказал он. — Будешь нам сыном. Захочешь учиться — пожалуйста…

Джевдет нахмурил брови.

— Ну как, идет? — добавил адвокат.

Джевдет молчал, опустив глаза.

— Ты против? Мы тебя усыновим по-настоящему. Мы не собираемся сделать из тебя слугу. Ты нам будешь как родной сын… Ну смотри, тебе виднее. Не торопись, подумай.

В разговор вмешался отец Хасана:

— По-моему, сынок, тебе лучше всего остаться у бея-эфенди!^[61]

— Разве я не прав? — продолжал адвокат. — Надумаешь учиться — учись. Не пожелаешь, никто неволить не будет; а может быть, захочешь выучиться какому-нибудь ремеслу, тоже отговаривать не стану!

Кости, выглядывая из-за голов матери и сестры, с волнением ждал ответа друга.

Ему хотелось крикнуть: «Не соглашайся!» Тогда бы онуговорил мать, и Джевдет остался бы жить у них в семье. Вот было бы здорово! Правда, Кости уже не был уличным разносчиком, а служил в лавке на Тахтакале. Но ведь им останутся воскресные дни. Они уходили бы из дому рано утром, ходили бы на футбол и даже на концерты.

Говорят, что в одном из кинотеатров в Бейоглу выступают приехавшие из Европы скрипачи и пианисты, что все они выходят на сцену в черных костюмах. Он даже видел собственными глазами одного из них, когда тот выходил из остановившегося у кинотеатра автомобиля. Небрежно кивнув красиво одетым дамам в черных накидках и их кавалерам, уступившим ему дорогу, он быстро вошел в двери.

Вот стать бы таким знаменитым музыкантом!

Джевдет, казалось, не слышал обращенных к нему слов. Кости понял: он не хочет оставаться у адвоката и в то же время не решается прямо сказать об этом.

Все встали, и вышли из конторы. На улице ярко светило солнце. Теперь мальчики и Джеврие могли распрощаться с отцом Хасана и старой Пембе и пойти к Кости.

За обедом смеялись и весело болтали. Убрав со стола, мать Кости и сестра занялись своими делами. Ребята остались одни.

— Тебе, видно, не очень-то понравилось предложение адвоката? — спросил Хасан.

И тут произошло неожиданное.

— Перестань! — раздраженно бросил Джевдет.

— Как? — изумился Кости.

— Будут любить как родного сына! Знаю я все эти разговоры. Пусть даже они будут ко мне добры… Ну, а их близкие? Родственники адвоката? Родные его жены, друзья? Разве они не спросят: «Откуда взялся этот мальчик?» Что им ответит адвокат или его жена?.. «Его выпустили из — тюрьмы, и вот мы взяли мальчика к себе»? Нет, Кости, когда говорят «взять на воспитание», это значит — вместо прислуги!

— Пусть так, но ведь он хотел тебя…

— Усыновить? Так вот, пусть даже и не надеется, что я им буду прислугой! — резко оборвал его Джевдет.

— Ты какой-то чудной стал…

— Чудной? Почему же? — в свою очередь, удивился Джевдет.

— Ну ладно, оставим это, — уже дружелюбно проговорил Хасан.

А Джевдет думал: «Почему он сам мне ничего не предлагает?» Он все ждал, что Хасан скажет: «Пойдем к нам, а там видно будет…» Так бы сказал тот Хасан, которого он знал в тюрьме. Где его прежняя уверенность в себе? Он стал какой-то другой, осторожный.

— По-моему, ты должен работать, как и я!

— Где? На фабрике?

— Да. Только тогда мы сможем быть вместе. Мой отец… — Хасан долго рассказывал о своем недавнем разговоре с отцом. Джевдет молчал. Теперь ему все было ясно. «Кто знает, — думал он, — может, старик сказал Хасану: „Ведь это не мой сын. Какое тебе до него дело? Оставь его в покое, пусть идет куда хочет. Я не могу, чтобы в моем доме жил чужой человек!“»

Джевдет покосился на товарища.

— Скажи, почему ты не хочешь? — спросил Хасан.

— Не хочу, и все тут… — буркнул Джевдет.

— И к адвокату отказался пойти…

— Да, отказался. Лучше опять буду торговать.

— Ладно, это дело твое. Но почему все-таки ты не хочешь работать на фабрике? Разве это плохо?

— Сам не знаю почему, но не хочу ни прислуживать у адвоката, ни работать на фабрике!

— По-твоему, работать на фабрике и быть слугой у адвоката — одно и то же?

— Нет, но…

— Тогда в чем же дело?

Джевдет повернулся к Кости:

— Будем торговать как раньше, идет?

Кости улыбнулся.

— Ну, конечно!

Хасан вспыхнул. Его душила злость: «Вот так друг!» Он думал, Джевдет сразу согласится и даже обрадуется, что они будут работать вместе, бросится к нему на шею. Теперь Хасану тоже казалось, что Джевдет сильно изменился.

Он встал.

— Извини меня. Скоро полдень. Мне на работу.

Джевдет, Кости и Джеврие не стали его удерживать. Проводили до дверей. Перед тем как выйти, Хасан обернулся к Джевдету:

— Если тебе придется туго или вдруг надумаешь работать вместе со мной…

— Разыщу тебя! — оборвал его Джевдет.

— И придешь ко мне только… только когда тебе надо будет устроиться на работу или окажешься в тяжелом положении?

Джевдет обнял его.

— Что ты! Какой ты стал обидчивый! Я всегда буду заходить к тебе!

— Нет, не всегда. Ты просто можешь не застать меня дома. По субботам, после полудня, и в воскресные дни…

— Хорошо.

Хасан, все еще хмурый, вышел.

Трое старых друзей остались одни.

— Он обиделся на тебя, Джевдет-аби, — проговорила Джеврие.

Джевдет и сам это понял.

— Что поделаешь! — ответил он. — Мне больше нравится торговать на улице с Кости.

Голубоглазый Кости обнял его.

— И мне тоже, но…

— Что?

— Я уже работаю в другом месте!

— Где?

— У лавочника на Тахтакале… помнишь, он отпускал нам в долг товар?

— У него? Брось ты это! Скоро лето. Помнишь, как в прошлом году?… Эх!

— Обедали вместе у моря…

— Гоняли в футбол, купались…

— Ходили в кино…

Кости уже хотел ответить согласием. Конечно, он уйдет из лавки. Да и работает-то он там всего третий день… Но в этот момент в комнату вошла мать, услышавшая их разговор.

Ей, конечно, было жаль мальчика, ни за что просидевшего так долго в тюрьме. И все же она не хотела, чтобы он опять был вместе с ее сыном. Рядом с Кости Джевдет казался взрослым. Мало ли чего он мог набраться в тюрьме? Вдруг сын попадет под его влияние?

Она подошла к ним.

— Торговал бы, как и раньше, с лотка, сынок, — мягко сказала она Джевдету. — А Кости пусть остается в лавке. Ты тоже мог бы работать там, но…

Радостные огоньки в глазах Джевдета сразу померкли. Он догадался, чего добивается мать Кости, и ему стало не по себе. Значит, так? Для него уже не существовало ни Кости, ни его матери, ни сестры. Конечно, они уже считают его «испорченным».

Мать Кости приводила какие-то доводы в подкрепление своих слов, но он уже не слушал.

— Мой лоток дел?

— Конечно, сынок, — ответила она. — Целехонек, я его убрала. Обожди-ка, сейчас найду!

Она принесла лоток. Он и в самом деле был в полном порядке — как в тот злосчастный день, когда Джевдет носил его в последний раз.

— Не подумай чего-либо плохого, сынок. Кости надо, наконец, по-настоящему пристроиться… Я ведь люблю тебя как родного сына.

— Спасибо.

— Вот и ты бы занялся каким-нибудь делом. Что толку болтаться с лотком по городу?

— Каким делом?

— Ну, поступил бы, к примеру, на фабрику, где работает Хасан!

— Нет. Я сейчас поторгую на улице. Может быть, потом.

— Посмотри на Кости. Теперь он за два дня зарабатывает столько же, сколько раньше не зарабатывал и за неделю. Хозяин его очень хороший человек. Обещал скоро прибавить жалованье.

Джевдет испытывал какое-то мучительное чувство — каждое слово матери Кости кололо, унижало его. Он думал только о том, как побыстрее уйти. Пыхтя носом, весь красный, неловко поднялся.

— Ты куда? — забеспокоилась мать Кости.

— Я пойду.

— Куда же?

— Сходим в квартал с Джеврие, ненадолго.

— Вечером придешь?

— Ага!..

— Ты обиделся? — озабоченно спросил Кости.

— Я?

— Так ты ночуешь у нас? К вечеру я тебя жду обязательно!

— Ладно, приду. Только вот не знаю, может, соседи в квартале…

— Тогда придешь завтра. Договорились?..

Джевдет не ответил. Пожав Кости руку, он почти выбежал из дому.

Джеврие взяла его за руку.

— И у этих делать нечего, правда, Джевдет-аби?

Она словно задела его самое больное место.

— Нечего! — закричал он. — Ни у кого делать нечего! Я ни к кому не пойду, ни с кем не буду дружить!

— А со мной?

— Не знаю!

Он весь кипел. Понятно: Хасан дуется из-за адвоката. Хорошо же! Сам пусть прислуживает! Ну, а Кости…

Джеврие была довольна. Теперь все ясно: Джевдет-аби не останется у Кости. А где еще ему жить, как не у них с бабкой?

— Никто не может понять меня! — удрученно проговорил Джевдет.

— И я? — обиделась Джеврие.

Он смерил ее взглядом:

— И ты тоже.

— Почему же, Джевдет-аби?

Джевдет остановился, взглянул ей в глаза.

— Можешь умереть, если я скажу: умри?

— Могу! — ни секунды не колеблясь, ответила маленькая цыганка.

— А как же твоя бабка?

— Плевать на нее!

— Ты пошла бы со мной в ад?

— Конечно!

Глаза Джевдета сразу подобрели, он улыбнулся.

— Я еще в тюрьме знал, что так будет! Все против меня. Одна ты — нет. Молодец! Вот увидишь, ты станешь Прекрасной Нелли. А я — Храбрым Томсоном. На голове у меня будет ковбойская шляпа, за поясом — два длинноствольных пистолета. Я войду в трактир «Зеленая обезьяна»… Бам! И гоню разбойников с алыми платками на шее прямо к твоему дому. Ты стоишь на балконе и аплодируешь мне!

Джеврие захлопала в ладоши:

— Вот здорово! И я стану ханым-эфенди^[62], правда?

— Конечно.

— А во что я буду одета?

— На тебе будет красивое платье из голубого шелка. Дорогое-дорогое! Такого никто не может купить здесь, в Турции! Ты помашешь мне рукой. А я отвечу тебе вот так — кивком головы!

— Ты никому не будешь улыбаться? Только мне?

— Никому.

— И никому не будешь кивать головой, кроме меня?

— Никому. У нас будет свой автомобиль. Куча денег… Приедем в Турцию… Ни полиция, ни кто другой не осмелится нас тронуть.

— А если осмелятся?

— Мы заставим их пожалеть об этом!

— Как?

— Тогда увидишь! Мы приедем с кучей денег. Щедро отблагодарим тех, кто нам помогал. Потом, знаешь, что я сделаю?

— Что?

— Бам! Разыщу нашего адвоката! Он меня, конечно, не узнает. Я прикажу ему: «Руки вверх!» Он испугается, начнет умолять: «Пощади!» Я наведу на него пистолеты: «Выкладывай денежки!» Он отдаст все — до последнего куруша.

— И не стыдно тебе, Джевдет-аби?

— Да я нарочно, глупая! Когда адвокат выложит деньги, я рассмеюсь: «Ты узнал меня?»…

Они вошли в парк у мечети Султанахмед. Сели на скамейку.

Джевдет рассказывал ей об Америке. Делился мечтами и планами, возникшими у него в долгие дни раздумий в тюрьме. Джеврие слушала, только слушала. Не двигалась, словно завороженная. Рука Джевдета вспотела в ее маленькой ладони. Они не замечали вокруг ничего, не видели даже голубей, спокойно расхаживавших у их ног. Вот они плывут в Америку по бескрайным голубым просторам океана. Капитан парохода — рыжебородый, с голубыми глазами и трубкой во рту. На горизонте возникают небоскребы… Нью-Йорк, статуя Свободы. Океанский лайнер бросает якорь неподалеку от статуи. Держась за руки, они спускаются по трапу на берег. Восхищенные, гуляют они по улицам, стиснутым высоченными небоскребами, и вдруг слышат жалобный детский плач. Они спасают от кулаков уличных бродяг заблудившегося мальчугана и отводят его домой. Мальчик рассказывает отцу-миллионеру, как его спасли. Обезумевший от радости «мистер» обнимает их, целует. А потом, узнав, что они турки…

— Но ведь я не турчанка, Джевдет-аби! — вздохнула Джеврие.

— Почему же?

— Не знаю. Я цыганка.

— И не хочешь стать турчанкой?

— Хочу… Но все зовут меня поганой цыганкой. А разве цыгане плохие люди?

— Что ты! Всякие есть цыгане. Плохие и хорошие. И турки тоже.

— Я хочу стать турчанкой!

— Да? Хорошо. Смотри… Раз, два, три! Вот ты и турчанка!

— А если все люди на земле захотят стать турками, то смогут?

— Смогут, но разве турки не такие же, как и другие?

— Ну, а что будет потом, Джевдет-аби?

— Потом… Отец мальчика пошлет телеграмму президенту Ататюрку, так ведь?

— Пошлет, конечно. Ну, а если мы не встретим такого мальчика?

— Что ты говоришь] В Америке много таких людей!

Они поднялись. Медленно вышли из парка. Повисли на трамвае и доехали до памятника Фатиху. Вечерело. Когда они спускались по переулкам к своему кварталу, было уже совсем темно. Они остановились у «Перили Конака». Джевдет долго смотрел на мрачное здание. Потом подошел ближе: розовая стена была чистой. Он вдруг ясно представил себе рисунок — голову в овальных очках и надпись: «Рогоносец». В памяти чередой замелькали воспоминания: вот он дерется с Эролом, вот подбегает отец, набрасывается на него, таскает за волосы, бьет… Взбешенный зубной врач — отец Эрола… Он что-то кричит, размахивает руками… Вот он в полицейском участке, добрый комиссар полиции, потом… Отец выгоняет его из дому…

Глаза Джевдета наполнились слезами. Он сел на корточки у стены «Перили Конака», обхватил руками голову и заплакал. Перед ним возникло лицо отца в овальных очках. Ихсан-эфенди улыбался: «Ты часто грубил мне и не слушался. Сейчас меня уже нет в живых. Ну и как? Теперь ты спокоен? Вспоминаешь нас с матерью?»

Как и раньше, над почерневшей от времени черепичной крышей «Перили Конака» висел огромный диск луны. Ни Джевдет, ни Джеврие не замечали его. Джеврие опустилась на корточки рядом с Джевдетом и, так же как он, обхватила руками голову.

Они встали. Спустились от «Перили Конака» к бараку старой Пембе. Старуха рассердилась, увидев рядом с девочкой Джевдета, но промолчала и только зло посмотрела на «внучку». Джеврие догадалась, что мог означать этот взгляд. Ну и пусть злится! Все равно они скоро уедут в Америку!

Старуха пригласила Джевдета войти, а сама, отозвав в сторону девочку, шепнула:

— Ты зачем притащила его сюда, бесстыжая?

Джеврие обняла бабку и поцеловала в морщинистую щеку. Старая Пембе не поддалась на эту хитрость.

— Он что, хочет всегда жить у нас?

— Нет, бабушка. Несколько дней.

— Несколько дней, говоришь?

— Пусть поживет, бабушка? Ладно?

— А потом куда пойдет?

— Не знаю.

— Ах, сумасшедшая, ах, непутевая девчонка! У нас нет постели, нет даже одеяла! Где мы его положим? Чем ты думала?

Джеврие опять обняла ее.

— Да устроится как-нибудь… Ты не беспокойся, бабушка! Никого нет на свете лучше Джевдета-аби!

— Устроится-то устроится. Да вот боюсь, он здесь надолго застрянет.

— Не сердись, бабуся! Не надо!.. Ведь ты у меня самая хорошая! Я тебя очень люблю. Знаешь, что я сделаю?

— Ну, говори!

— Накрашу губы, надену туфли на высоких каблуках и пойду просить деньги. Принесу тебе много-много денег! Вот посмотришь!

Лицо старухи, освещенное желтым светом уличного фонаря, падавшим через приоткрытую дверь, расплылось в довольной улыбке.

— Посмотрим, — сказала она. — Посмотрим, негодница!

Джеврие снова бросилась к ней на шею и принялась целовать.

Хотя они говорили шепотом, Джевдет все слышал. Он снова надел лоток. Джеврие вошла в комнату и, увидев его с лотком на шее, удивилась:

— Чего же ты не сядешь, Джевдет-аби? Сними лоток.

— Нет, я пойду!

— Куда?

— Сам не знаю.

— Что с тобой, Джевдет-аби? Почему?

— Твоя бабка не хочет, чтобы я здесь оставался.

У Джеврие сердце так и замерло: он слышал их разговор!

Джевдет, воспользовавшись ее растерянностью, вышел из барака и, даже не взглянув на возившуюся в углу двора старуху, выскользнул за ворота.

Луна, еще совсем недавно робко выглядывавшая из-за темной крыши «Перили Конака», теперь неподвижно висела на усыпанном звездами чистом небе. Все вокруг было залито лунным светом. Джевдет медленно поднимался по склону холма к «Перили Конаку». Уже подойдя к старому дому, он вдруг заметил позади себя чью-то тень. Это была Джеврие, она шла за ним. И какой у нее был виноватый вид!

Оба остановились.

— Кто тебя просил идти за мной?

Ответа не было: Джеврие плакала.

— Ну, говори?

— Я пойду с тобой… Куда хочешь пойду. Хоть в ад!

— Нет, нет! Сейчас иди домой, встретимся завтра!

— Разве я виновата, Джевдет-аби?

— Нет. Ты совсем не виновата.

— Где же ты сегодня будешь ночевать?

— У Кости! — бросил Джевдет.

— Правду говоришь?

— Конечно.

— Поклянись, что ты не уедешь без меня!

— Уеду? Куда уеду?

— В Америку.

Джевдет улыбнулся.

— Не уеду, глупенькая, не бойся, никуда без тебя не уеду!

— Скорей бы уж…

Чтобы успокоить Джеврие, он прошел с ней до берега моря. Здесь они распрощались, и Джевдет повернул назад. Он знал, где ему провести ночь. Проходя мимо квартальной кофейни, он остановился. По вечерам еще было прохладно, поэтому окна не открывали. Джевдет долго всматривался в двигающиеся на стеклах тени, но никого не мот узнать: окна запотели.

Неподалеку темнел «Перили Конак». Да, он переночует здесь!

Джевдет не боялся этого мрачного дома. Еще с детства он привык к нему. Его не пугали рассказы о стонущих привидениях, закутанных в белые саваны, не страшили тараканы, скорпионы, сороконожки. «Перили Конак» был ему родным, как и сказки о нем, которые он слушал, сидя у матери на коленях. У розоватых стен «Перили Конака» когда-то он проводил целые дни. В жару прятался в их спасительной тени. «Иди, иди ко мне, дитя мое! — словно призывало его в свои объятия старое, всеми покинутое здание. — Не бойся, я не обижу тебя, как другие. Ты можешь оставаться у меня сколько захочешь. Ведь я тебе как мать!»

Он поднял голову: пустые черные глазницы окон и похожая на огромный беззубый рот дверь мрачно зияли в темноте ночи.

Он медленно вошел внутрь.

20

Всю ночь сон не шел к Джевдету: в его воображении один за другим возникали планы побега в Америку. А когда уже под утро он забылся в тяжелой дремоте, снаружи вдруг раздались звонкие детские голоса: «Хиттин-Саба! Мани-об ка-стари, мы дем-ж!»

Джевдет открыл глаза. Сел. Бок, на котором он лежал, был сырым и даже заледенел. Он потянулся, зевнул. Ребята прокричали опять.

Джевдет улыбнулся.

Раньше товарищи точно так же вызывали его, чтобы не догадался отец, злившийся, когда он, Джевдет, убегал играть в футбол: «Дет-Джев! Мани-об ка-стари, мы дем-ж!» Что в обратном порядке означало: «Джевдет! Обмани старика, мы ждем!»

Отец, грозный и вспыльчивый, — Джевдет помнил, что в те времена сослуживцы называли Ихсана-эфенди Бомбой — приходил домой поздно, пьяный, и избивал мать, его дорогую мать. А он был бессилен защитить ее. В эти страшные минуты никто не решался перечить отцу.

Снова послышались мальчишечьи голоса:

— Мы дем-ж я-теб, хиттин-Саба!

Кто же этот Сабахиттин? Может, и у него такой же непутевый отец и тоже злится, когда сын играет в футбол? Может, и его отец возвращается с работы пьяным и бьет мать?

Джевдет встал. Поднявшись на цыпочки, выглянул в проем окна. Ребят, вызывавших Сабахиттина, не было видно — они, должно быть, стояли внизу, у самой стены. Перед ним был родной квартал. Красные черепичные крыши ветхих домиков, покосившиеся дворовые ворота еще, казалось, спали, залитые ярким утренним солнцем. Взгляд его упал на дорогу. А вот и Сабахиттин, которого звали ребята! Это, оказывается, внук Мюфита-эфенди, бывшего чиновника Управления оттоманского долга. С корзинкой в руке он плелся позади своего отца — огромного человека с усами. Они шли на рынок. Когда Джевдет был уже признанным заводилой в квартале, Сабахиттин был еще совсем маленьким. Так вот кто, значит, занял его, Джевдета, место?

Сабахиттин с отцом скрылись за углом дома, а в памяти Джевдета продолжали мелькать картины прошлого. «Владения» перед «Перили Конаком» никогда не оставались беспризорными. До него здесь распоряжался Зеки-аби — рыжеволосый, голубоглазый парень. Никто не мог так быстро бегать, так высоко прыгать и так ловко дурачить девчонок. Он вырос и поступил в военный лицей Халыджиоглу. Тогда стал верховодить Шадан-аби. Однажды Шадан-аби тоже куда-то пропал, и заводилой сделался он, Джевдет. А вот теперь…

Мысли Джевдета прервал разговор мальчиков, возившихся внизу, у стены, с футбольным мячом.

— Эх ты, не можешь заправить сосок!

— Что-то никак не входит.

— Был бы здесь Сабахиттин…

— Теперь отец его не отпустит.

— Не отпустит? Да будь хоть пятьдесят таких отцов, Сабахиттин все равно убежит!

— Сыграли бы до начала уроков.

— А ты возьми да помоги. Чего стоишь как столб!

Голоса ребят затихли. Джевдет догадался: сейчас все вместе пытаются заправить сосок под покрышку. Точно так же когда-то это делали и они. Ни Эрол, ни Кайхан, никто другой не мог заправить сосок так ловко, как Джевдет. Хуже всех получалось у Эрола! «Не лезет, никак не лезет…» — сокрушался он, весь красный от натуги. Его даже одно время прозвали «Эрол-не-лезет».

— А ну-ка, подержи! Вот так.

— Чего глаза выкатил!

— Получается?

— Сейчас попробую!

«Кто эти ребята? — подумал Джевдет. — Наверное, те самые малыши, которые когда-то бегали за мячом, вылетевшим за ворота, или зашивали у сапожника порвавшуюся покрышку, носили записки с вызовом футбольной команде соседнего квартала, ждали ответа, а получив его, запыхавшись, прибегали назад и кричали: „Джевдет-аби! Они согласились!“»

Джевдет подошел к двери. Осторожно выглянул. Так и есть — это они! Вот внуки парикмахера Лятифа и Хасана Тахсина, сын лавочника, сын мясника, внук ткача… В руках у них был грубо залатанный футбольный мяч. Когда-то эти мальчишки, столпившись на краю поля, с волнением следили за игрой, дрались за право принести попавший за черту мяч; замирали от восторга, слушая, как он читал им какую-нибудь книжку о приключениях.

Значит, малыши выросли? Теперь они завладели этим местом, этим футбольным мячом? Но какие беспомощные! Все еще не умеют заправить сосок под покрышку! Джевдет чуть было не спрыгнул вниз и не крикнул: «А ну-ка, дайте сюда! Вот как нужно! Эх, вы!»

Он снова задумался.

Да, когда-то и они точно так же с утра, еще до начала занятий в школе, собирались на этом же месте, надували мяч и играли. А что было, когда договаривались о матче с ребятами соседнего квартала! В такие дни они и вечером, после школы, дотемна не расставались с мячом. А иногда даже убегали из школы! Особенно если играли на поле противников, в нижнем квартале. Тогда уж никак нельзя было проиграть. А если проигрывали — беда! Болельщики улюлюкали, кидали в них гнилыми помидорами, баклажанами. Другое дело, когда команда возвращалась в квартал с победой! Со всех сторон раздавались возгласы: «Молодцы! Бра-во! Ура-а!» И каждому было уже наплевать, если его поколотит отец и посадит в сарай с углем.

— Эх, никак не получается!

— Может, бросим? Сабахиттин придет, и тогда поиграем!

— Ну, а если бы не было твоего Сабахиттина?

— Все равно никто не может так заправить сосок, как он!

Джевдет не вытерпел и спрыгнул к ним.

— А ну-ка, дайте сюда! Вот как нужно!

Ребята растерялись. Чего-чего, а уж этого они никак не ожидали. Потом, придя в себя, обрадовались:

— Джевдет-аби, Джевдет-аби пришел!

— Да здравствует Джевдет-аби!

— Откуда это ты?

— Когда ты пришел, Джевдет-аби?

Джевдет быстро заправил сосок, выпрямился.

— Видал? Вот как нужно!

Все хором закричали:

— Да здравствует Джевдет-аби!!!

Мяч сразу же был забыт. Мальчики с любопытством разглядывали Джевдета. Со всех сторон сыпались вопросы.

Джевдет, так же как и в далекие дни, снова сидел на камне — на том самом камне, вокруг которого тогда собиралась детвора и слушала затаив дыхание его истории. Он ни на кого не смотрел и не торопился рассказать о том, что с ним произошло: он презирал этих малышей. Ведь он сидел в тюрьме и знал, что такое тюрьма. Не испугался Козявки, убившего человека, который курил гашиш, играл в карты и делал что хотел с такими, как он, Джевдет.

Кто-то из ребят спросил о тюрьме: такая ли она, как в «Кругосветном путешествии двух мальчиков»?

— Нет, совсем не похожа… — насупился Джевдет. — Попробуйте попадите туда и увидите. Клянусь аллахом, и двух дней не сможете вытерпеть!

— А как же ты вытерпел, Джевдет-аби?

Джевдет вспыхнул:

— Чего вы равняете меня с собой? Сосок еще не умеете заправить в покрышку!

— А заключенные, какие они, Джевдет-аби? — робко спросил какой-то малыш.

Джевдет задумчиво смотрел вдаль. Ребята, боясь пошевельнуться, ждали ответа.

— Был там такой Козявка… вожаком себя считал! — наконец проговорил Джевдет. — Скажет чего-нибудь сделать, попробуй не сделай так, как он хочет!

— Козявка? Это жук такой, Джевдет-аби? — спросил курносый мальчуган.

— Какой такой жук?

— Ну страшный… с усами… таракан!..

Ребята покатились со смеху. Джевдет толкнул паренька.

— Авел, ты что, спишь?

— Нет, ей-богу нет, Джевдет-аби!

— Это парень… моего возраста. — Прозвище у него такое — Козявка. Он попал в тюрьму за то, что убил человека. Самые уважаемые в тюрьме люди те, что попадают туда за убийство. Поэтому он ко всем ребятам приставал. И ко мне тоже… Но потом…

Джевдет остановился. Улыбнулся. Он хотел, чтобы его упрашивали. Тогда он будет рассказывать дальше.

— Что было потом, Джевдет-аби?

Джевдет сощурил глаза.

— «…Ах, вот как, — думаю, — значит, и ко мне тоже!» Как дал ему по башке пару раз — и готов!

— Ну и что?

— Как что? Плюхнулся на пол! Если бы его не вырвали у меня из рук — крышка! После этого весь форс пропал. В камере начали над ним смеяться. А мне стало жалко его. И вот я помирился с ним. Друзьями стали…

— Если бы вас не разняли, ты убил бы его, Джевдет-аби?

— Убил бы. И уж тогда не вышел бы из тюрьмы.

— До самой смерти?

На глазах у Джевдета навернулись слезы. Он вспомнил прощание с Мустафой. Сколько ему еще сидеть в тюрьме? Наверно, очень долго.

— Потом мы рассказали о Козявке начальнику тюрьмы. И тот позволил ему работать в столярной мастерской.

— Кто это «мы», Джевдет-аби?

— Я и Хасан.

— А кто такой Хасан? Заключенный?

— Да. Тоже хороший парень, но… В общем потом расскажу…

— Расскажи сейчас, Джевдет-аби!

— Нет, не буду.

— Почему?

Он, конечно, рассказал бы им о Хасане, даже о том, что тот хотел помешать ему уехать в Америку. Но не успел этого сделать. Мальчики разнесли по кварталу весть о появлении сына Ихсана-эфенди, и к «Перили Конаку» уже спешил, опираясь на палку, Мюфит-эфенди. Джевдет встал и, не ожидая, пока старик подойдет, кинулся ему навстречу. Подбежав, он схватил его старческую высохшую руку, поцеловал.

— Будь счастлив, сынок!.. Да убережет тебя аллах от таких плохих дней!

Мюфит-эфенди сильно постарел.

Джевдет и Мюфит-эфенди вместе с малышами, не отстававшими от них ни на шаг, дошли до квартальной кофейни. С наступлением теплых весенних дней старики снова перебрались в садик под большое дерево. Здесь сидели Хасан Тахсин, парикмахер Лятиф и другие жители квартала. Грелись на солнышке, пили чай, кофе, курили наргиле. Все уже знали об аресте Адема и со дня на день ожидали возвращения Джевдета. «Пусть больше этого никогда не повторится, сынок!» — желал каждый Джевдету. Расспрашивали о здоровье, о том, что ему пришлось перенести в тюрьме. Джевдет отвечал спокойно, с большим достоинством.

Перед ним поставили чай, бублики, брынзу. Едва он принялся за еду, как вспомнил о лотке. Эх, забыл! Выскочив из-за стола, он побежал к «Перили Конаку».

— Уж не провел ли бедняга там ночь? — забеспокоились старики.

Джевдет не сказал им правды. Он побаивался, что тогда его начнут опекать и, конечно, помешают уехать в Америку.

— Я ночевал у Кости и жить у него буду, — ответил он. — А сюда пришел рано утром.

— Ну, сынок, — положил ему руку на плечо Мюфит-эфенди. — Что ты теперь будешь делать? Чем займешься?

Не успел Джевдет открыть рот, как послышался голос:.

— Мы поедем в Америку!

Все обернулись и увидели Джеврие.

— В какую такую Америку? Что ты говоришь?

— Врет она, — с гневом сказал Джевдет, — врет!

Джеврие сердито вскинула головку:

— Вру? Ты говоришь, я вру, Джевдет-аби? Значит, ты меня обманывал?

— Замолчи!

Джеврие рассердилась. Почему она должна молчать? Разве они не поедут в Америку? Ведь Джевдет сам говорил, что они заберутся как-нибудь ночью на большой пароход, спрячутся. И когда будут в открытом море…

— Разве мы не поедем? Разве ты не будешь Храбрым…

— Кем? — удивленно поднял брови Мюфит-эфенди.

— Скажи сам, Джевдет-аби!

Сидевшие в кофейне люди с любопытством смотрели на Джевдета. Нет, маленькая цыганка не лжет, здесь что-то есть. Все представления об Америке парикмахера Лятифа ограничивались несколькими виденными когда-то, очень давно, цветными открытками, на которых были изображены высокие (уже и не вспомнить, во сколько этажей) дома, полосатый флаг со звездами и, кажется, высокого роста светловолосые американцы. Хасан Тахсин и Мюфит-эфенди знали немного больше. Хасан Тахсин помнил, что американцы воевали на стороне Антанты, и кое-что слышал о «четырнадцати пунктах» президента Вильсона^[63]. Кроме того, была у него книжечка об Америке, написанная еще старым, арабским алфавитом^[64].

— «Путешествие по Северной Америке»! — пробормотал он и повернулся к Мюфиту-эфенди: — Очень интересная книжка! На галицийском фронте^[65] мы не выпускали ее из рук. Читал, наверно, раз десять.

Мюфит-эфенди наморщил лоб: «Пошли, аллах, память!» Ну, конечно! Ведь и у него была такая книжка. Вернее, ему дал почитать ее один грек по имени Спиро еще во время службы в Управлении оттоманского долга.

— В ней рассказывалось о приключениях дочери миллионера, — продолжал Мюфит-эфенди, — не могу вот только вспомнить, как ее имя, — и каких-то мексиканских индейцев!

Джевдет не вытерпел.

— У этих краснокожих было два вождя. Одного звали Желтая Змея, другого — Черная Стрела! Желтая Змея был большим негодяем. И если бы не храбрый Буфало Билл… Но самый знаменитый в мире ковбой — Билл из фильма «Отряд „Красный шарф“». Я зову его Храбрым Томсоном!

Джеврие радостно захлопала в ладоши:

— Молодец, Джевдет-аби! И ты станешь таким, как он, правда?

— Да замолчи ты! — прикрикнул на нее Джевдет.

Джеврие нехотя подчинилась. Пусть бы только попробовал крикнуть на нее кто-нибудь еще, она бы ему показала! Силенок у нее не так уж много, зато камни она бросает метко.

Мальчики постепенно разошлись: им надо было идти в школу.

Парикмахер Лятиф пошел брить клиента, Хасан Тахсин отправился на рынок.

Джевдет остался с Мюфитом-эфенди.

— Смотри, не натвори глупостей, Джевдет! — строго сказал старик. — В Америке люди режут друг друга на каждом шагу!

В разговор снова вмешалась Джеврие:

— Нет, мы поедем, Мюфит-амджа! Правда, Джевдет?

— Я все-таки тебя отлуплю… — он сжал кулаки.

Мюфит-эфенди вздохнул и заговорил об Ихсане-эфенди. Хороший был человек, достойный… И, конечно, мальчику сегодня же надо сходить на могилу отца.

— А как я ее найду? — тихо спросил Джевдет.

— Это не твоя забота, сынок. Сегодня пятница, я иду помолиться в мечеть Эйюп. Пойдем вместе.

— Хорошо.

Через час они вышли из кофейни. Время полуденного намаза^[66] еще не наступило. Поэтому сначала пошли на кладбище. Медленно поднялись по лестнице, заросшей по обеим сторонам высокой крапивой и бурьяном. Мюфит-эфенди, бормоча себе под нос молитву, шел впереди. Наверху он остановился, внимательно вглядываясь в могильные камни.

— Вот она, сынок! Вот здесь…

Джевдет посмотрел в ту сторону, куда показывал Мюфит-эфенди, но ничего не увидел. У других могил, даже если они были разрушены, в изголовье и в ногах лежали камни. На могиле отца надгробия не было.

Джевдет, не отрываясь, смотрел на маленький, едва возвышавшийся над землей холмик и не мог поверить, что там, под ним, лежит его бедный отец. В памяти возникло лицо Ихсана-эфенди. — Улыбаясь, отец смотрел из-за своих овальных очков.

На обратном пути, у мечети, они расстались с Мюфитом-эфенди.

Джеврие поймала Джевдета за руку.

— Почему ты на меня разозлился в кофейне, Джевдет-аби?

Джевдет нахмурился.

— Зачем болтаешь?

— А разве мы не поедем?

— Аллах свидетель, не возьму тебя!

Джеврие остановилась.

— Меня?!

— Тебя!

— Хорошо, а кто же будет Прекрасной Нелли?

— Не ты одна на свете!

Джеврие со злостью отдернула руку и, надув губы, пошла по обочине дороги.

— Значит, не одна я на свете? — немного погодя проговорила она.

— Да!

— Не одна?

Джевдет улыбнулся:

— Если будешь болтать всем — ничего не выйдет! Никуда не уедем!

— Почему?

Джеврие подошла к нему ближе.

— Очень просто. Узнает полиция, и тогда пиши пропало!

— Почему?

— Не пустит!

— А полиции-то какое дело?

— Как какое? Ведь мы поедем без паспорта!

— А что такое паспорт?

— Это такая книжечка, разрешение уехать за границу.

— Мы достанем деньги, Джевдет-аби! Разве мы не сможем его купить?

Джевдет улыбнулся:

— Нет, не сможем. Паспорт не продается на рынке. Ты сейчас брось об этом. Давай-ка лучше перекусим чего-нибудь!

— Хорошо. Но ты не уедешь без меня?

— Если не будешь болтать. Чего купим поесть?

— А где мы будем есть?

— В сквере, у пристани Фенер. Купим хлеба, брынзы, зеленого лука. Согласна?

— И вареных яиц.

— Хорошо…

Через четверть часа они уже сидели на скамейке в сквере у пристани Фенер. Был полдень, вокруг — ни души. Немилосердно жгло солнце. Рядом плескалась грязная вода Золотого Рога. Напротив в легкой голубой дымке возвышалась мечеть Касымпаша. У причалов чернели неподвижные силуэты пароходов и катеров. В воздухе было разлито удивительное спокойствие. Тишину лишь изредка нарушал гудок пароходика, медленно плывшего по серой глади залива. Вскоре пароходик поравнялся с огромным иностранным кораблем, стоявшим на рейде возле Джибали, и причалил к пристани. Высадив пассажиров, он взял на борт новую партию и все так же неторопливо поплыл дальше.

Джеврие задумчиво смотрела вслед уходящему пароходику.

— Когда мы поедем, Джевдет-аби?

Джевдет думал о том же.

— Посмотрим, — неопределенно сказал он.

— Чего же смотреть? Заберемся ночью в порту на какой-нибудь пароход — и до свидания!

Джевдет улыбнулся.

— Не на всякий пароход заберешься!

— Почему?

— Потому, что не каждый капитан добрый!

— А вот те два мальчика… Ты рассказывал о них. Ведь они смогли уехать. Даже с собакой!

— Ага. Жано и Яник!

— Они!

— Жано и Янику помог один добрый капитан. И нам нужно познакомиться с капитаном. Вот тогда уедем!

— А какой он, добрый капитан, Джевдет-аби?

Джевдет вспомнил капитана, о котором читал в «Кругосветном путешествии двух мальчиков».

— У доброго капитана — рыжая борода, голубые глаза и трубка!

— А… Я много видела таких в порту!

Джевдет покачал головой:

— Верно, я тоже видел. Видел, но…

Он замолчал. Сейчас не это самое главное. Сначала надо… Ведь у него, в тюрьме друзья. Мустафа! Как он может уехать, не навестив его, не подарив ему ничего на память, даже не узнав, как он там живет.

Ему казалось это предательством. Ведь навещал же его Хасан, когда вышел из тюрьмы? И не только приходил каждую неделю, но еще и нашел для него адвоката. Вот это по-товарищески!

Джевдет вспомнил свою последнюю встречу с Хасаном. Хасан смотрел на него исподлобья. И расстались они холодно. Ну как Хасан не может понять, что у него другие планы?

— О чем ты думаешь, Джевдет-аби?

— Ни о чем, — вздохнул Джевдет.

Джеврие взяла его за руку.

— Нет, о чем-то думаешь. Скажи!

Джевдет растерянно взглянул на нее.

— О чем, слышишь? — повторила Джеврие.

— Хасана вспомнил… — пробормотал он.

— Ну и что?

— Обидел я его. Как, по-твоему, — тогда ты тоже была там, у Кости, — обидел?

— Подумаешь… — пожала плечами Джеврие.

— Что значит подумаешь? Он сделал для меня много хорошего. Если бы не Хасан, я бы, может, так и остался в тюрьме!

— Но ведь он не хочет, чтобы мы уехали в Америку!

— Верно, не хочет. Ну и пусть! — Глаза Джевдета блеснули. — Мы все равно уедем! Так же, как Жано и Яник, заберемся ночью в порту на огромный пароход…

Он смотрел на другой берег Золотого Рога, но ничего не видел. Перед ним вдруг снова возникли бескрайные голубые просторы океана. Вот они стоят с Джеврие на палубе и наблюдают за акулами, не отстающими от парохода.

Джевдет глубоко вздохнул.

— Когда пересекают экватор, на корабле настоящий праздник. Матросы окунают в воду даже пассажиров!

— Экватор? А что это такое?

— Это середина земли!

Джеврие удивленно раскрыла глаза;

— Середина земли?

— Да. Земля похожа на апельсин. Такая же круглая! Сама вертится быстро-быстро как волчок и еще вокруг солнца вращается.

— Земля?

— Конечно, земля.

— Не смейся, Джевдет-аби. Разве может земля вертеться?

— Ни чуточки не смеюсь я… Честное слово, вертится!

— Тогда почему мы не падаем? — удивилась Джеврие.

— Существует земное притяжение, глупая!

— А это что такое?

Этого не знал и сам Джевдет. Поэтому он сказал:

— Трудно объяснить!

— А… пусть, если хочет, вертится, не хочет — не вертится. Давай лучше подумаем, когда поедем в Америку.

— Не знаю когда, но поедем… Не беспокойся!

— Когда навестим Мустафу?

— Мы не только к Мустафе пойдем!

— К кому еще?

— К маленьким воришкам, которые сдирают свинцовые пластинки с куполов мечетей, потом пойдем к…

— Что замолчал?

— К моей мачехе!

— К мачехе? — изумилась Джеврие. — Да ведь это из-за нее ты попал в тюрьму!

Джевдет не ответил… Да, он обязательно навестит мачеху и даже шофера Адема.

Джеврие не опускала с него глаз.

Джевдет зевнул.

— Хочешь спать? — спросила она.

— Очень…

— Не выспался сегодня?

Джевдет чуть было не сказал: «Разве в „Перили Конаке“ можно выспаться?»

— Да, не выспался.

— Почему?

— Не знаю. Не спалось почему-то…

— Думал о большом пароходе?

— О многом…

Джеврие села на скамейку, поджав под себя ноги.

— Тогда ложись и спи. А голову клади мне на колени.

Джевдет лег на скамейку, положил голову ей на колени и сразу уснул.

Джеврие была счастлива. Она вообразила себя Ульфет, дочерью вожака цыганского табора Ресуля, у которого они с бабкой гостили возле Текирдага. Правда, она, Джеврие, еще маленькая, но вырастет и тоже станет такой, как Ульфет. К тому времени и у нее будет такой же возлюбленный, как Рамазан у Ульфет. И почему бы им не мог стать Джевдет-аби?

Она наклонилась, поцеловала черные завитки волос Джевдета.

Ульфет тоже так делала.

Вот бы никогда не расставаться с Джевдетом-аби! Ей не нужен никто: ни Кости, ни Хасан, ни Козявка, ни воришки, о которых рассказывал Джевдет-аби и которых она и в глаза-то никогда не видела. И уж, конечно, ей совсем нет дела до его мачехи и шофера Адема. Однажды, и это будет очень скоро, они сядут на большой пароход и уплывут далеко-далеко. И тогда уже Джевдет-аби будет только с ней и больше ни с кем!

Конечно, они, может быть, и не встретят в Америке плачущего мальчика, сына миллионера. И потом, разве можно поверить, что земля похожа на апельсин и вертится, как волчок? Но все равно она будет молчать и сделает вид, будто поверила. Ведь это говорит Джевдет-аби! А вдруг это правда? Они услышат плач мальчика и спасут его от кулаков уличных бродяг. Миллионер обрадуется. А когда узнает, что они турки, заплачет… Вот только как они поймут друг друга, ведь ни Джевдет, ни она не знают американского языка.

Это встревожило ее. В самом деле, подумал ли об этом Джевдет-аби?

А большой пароход в порту? Как они объяснятся с добрым капитаном, рыжебородым, с улыбающимися голубыми глазами и трубкой во рту? Все гяуры^[67] говорят как-то смешно: «фан-фин-фон», и понимают только тогда, когда им отвечают так же. А может быть, Джевдет-аби умеет говорить по-ихнему?

Джевдет проспал целых два часа, а когда проснулся, Джеврие сразу спросила его:

— Ты умеешь говорить по-гяурски?

— Что?

— Ведь добрый капитан не знает нашего языка. Как мы объясним ему, чего хотим?

Джевдету и в голову это не приходило. Он не мог припомнить, знали Жано и Яник английский язык или нет. Во всяком случае, все капитаны на свете должны знать турецкий!

— Капитаны знают турецкий, — выпалил он наконец.

Джеврие уже думала о другом: согласится Джевдет-аби жить сейчас у них или нет?

Она взяла его за руку.

— Ты что? — спросил Джевдет.

— Я хочу тебе что-то сказать.

— Говори!

— Только не сердись?

— Ну говори, говори!

— Не ночуй больше у Кости…

Джевдет отдернул руку.

— А где же мне спать?

— У нас.

— У вас? А твоя бабка?

— Ничего не скажет. Я ее напугала в прошлый раз, когда ты ушел!

Так оно и было. «Убегу, убегу от тебя! — кричала Джеврие. — Вот увидишь, донесу на тебя комиссару полиции. Засадят в тюрьму!» Старуха перепугалась, как всегда, когда речь заходила о полиции. Девчонка — сущий дьяволенок. А ведь если она пойдет в участок и пожалуется, там, конечно, поверят. Кто не знает, чем она занимается и что у нее за «внучки»? Сколько уже в бараке перебывало таких девочек, как Джеврие. Они считали ее своей бабушкой, хотя на самом деле это было далеко не так… Надо ладить с поганкой, что поделаешь. Пусть парень приходит и живет.

— Говоришь, напугала? Как же? — спросил Джевдет.

— А тебе не все равно? Это мое дело. Теперь она не пикнет. Ночуй у нас. Если хочешь, отдохни. Не торгуй до тех пор, пока мы убежим. Сходи в порт, разузнай про пароход, который нам нужен. Когда приходит, как называется…

Джевдет благодарно взглянул на Джеврие. Да, он не ошибся в ней: она ему ближе, чем кто-либо другой, — как младшая сестра. И товарищ хороший — понимает его с первого слова. Не умничает и не пытается поучать, как Хасан. И никогда ее не надо уговаривать, как Кости. Стоит сказать что-нибудь — сразу с ним соглашается.

— Как же мне жить, если я не буду работать?

— Э-э! Об этом пока не думай!

— Это почему?

— А вот так, не думай об этом — и все!

С этого дня Джевдет и в самом деле ни о чем не думал.

Старуху словно подменили, она не только перестала ворчать, но, казалось, готова была носить его на руках. Старая Пембе успокоилась. В конце концов какое ей дело до того, что мальчишка ночует у них в доме, а по вечерам Джеврие и он до полуночи шепчутся. Главное, чтобы Джеврие, как раньше, слушалась ее: красила губы, надевала туфли на высоком каблуке и ходила с ней в город. Если Джеврие будет садиться мужчинам на колени и танцевать танец живота, то в карман опять потекут денежки, а на остальное наплевать. Чего только тогда она не сделает для Джевдета, даже полюбит его как внука! Но когда старуха намекнула Джеврие о туфлях и крашеных губах, девочка взорвалась, как динамит: «Если ты еще хоть раз заикнешься…»

И все-таки она опять стала ходить в трактиры Эдирнекапы, Едикуле, Саматья, Кумкапы, Еникапы, в кофейни Сиркеджи,Эминёню и даже в Тарлабаши. Появлялась с бабкой даже в уличных кофейнях при домах терпимости в Юксеккалдырыме, где вместе с другими девочками исполняла танец живота, выкидывала всякие штучки, подмаргивала и бросала гвоздики мужчинам, сидящим за столиками. И делала это с единственной целью — собрать побольше денег и заткнуть рот старухе.

Старая Пембе была довольна. Деньги к ней так и текли. Никогда еще Джеврие не приносила столько. Девочка прямо преобразилась, все в ней пело, она словно излучала какое-то очарование. Рядом с Джеврие другие девочки были незаметны, как тени. Ничего подобного не случалось раньше. Старуха чувствовала, что такая перемена неспроста. Девчонка влюбилась в Джевдета!

Старуха не видела в этом ничего необычного. С тех пор как она помнит себя, она тоже много раз влюблялась, и, если ей не изменяет память, даже еще в более молодом возрасте, чем Джеврие. Ну и пусть влюбляется! Чего в этом плохого? Влюбленный человек как огонь, многого добиться может. Где он — там радость и счастье. Да и парень, кажется, неплохой. Ведь как ни уговаривает девчонка, не остается дома, встает так же рано, как и они, и, нацепив на себя лоток, вместе выходит из дому. А вечером возвращается позже их. И никогда не приходит с пустыми руками — приносит каждый вечер мясо, овощи или фрукты.

Джевдет тоже был доволен старухой. По вечерам до полуночи, не замечая даже, что она за ними следит, он рассказывал Джеврие об Америке — истории из «Кругосветного путешествия двух мальчиков», где участвовал в необыкновенных приключениях сам — то как Жано, то как Храбрый Томсон.

За это время Джевдет навестил Мустафу два раза. Мустафа тоже, как Кости и Хасан, вдруг показался ему каким-то чужим. А в последний раз, когда Джевдет был у него, он даже сказал, что ему ничего не надо приносить. Ест он теперь вместе с мастером и подмастерьями и ни в чем не нуждается.

Но больше всего Джевдета расстроили бесконечные и настойчивые расспросы Мустафы о Хасане и разговоры о том, почему он, Джевдет, не хочет работать вместе с ним.

Поэтому дружба разладилась и с Мустафой.

Он продолжал встречаться только с Кости. Да и то только потому, что, как и раньше, приходил за товаром к его хозяину. Они всегда разговаривали, но от прежней искренности не осталось и следа.

Однажды Кости сказал ему:

— Вчера приходил Хасан, спрашивал о тебе.

Джевдет с недоумением посмотрел на него:

— Спрашивал обо мне? Почему?

— Что, говорит, я сделал ему плохого? Почему не заходит ко мне?

— Ну и что ты ответил?

— Да ничего, я сказал, что ты занят, вот и не заходишь.

Джевдет вдруг вспылил:

— Зачем врешь?

— Как это вру? — растерялся Кости.

— Ты не говорил, что я занят! Не говорил! А он сказал, что я неблагодарный, так ведь? Вы называли меня неблагодарным, так, что ли? Я знаю, все вы думаете, что я неблагодарный. А я возьму и докажу вам, что это не так!

Кости застыл от изумления за прилавком. Хозяин лавки смотрел на них из кассы и ничего не понимал.

— Что там у вас случилось? — спросил он.

Джевдет обернулся, зло взглянул на хозяина и выбежал из лавки, даже забыв о своем лотке. Кости взял лоток и помчался за ним. Догнав Джевдета в толпе, он остановил его.

— Что надо? — Джевдет все еще кипел.

— Лоток забыл. Но я тебя не понимаю… — растерялся Кости.

— Не понимаешь? Я давно это знаю… Никто из вас не понимает и никогда не поймет. Поэтому я и не хожу к Хасану. Меня понимает только Джеврие. Вот с ней и буду дружить!

— Ах, так?!

— Да.

— Хорошо, забирай свой лоток!

— Не хочу, пусть остается у вас. Товар не мой — твоего хозяина. Возвращаю и свой долг. Я больше не буду торговать!

Джевдет вытащил из кармана деньги, отсчитал и протянул Кости.

Кости машинально взял их.

— В расчете? — спросил Джевдет.

— Да, но…

— Так и передай Хасану! Пусть не думает, что я неблагодарный! Как-нибудь я ему докажу, что это не так. И ему и вам!

— Эй, а с лотком твоим что делать? — крикнул Кости, когда Джевдет скрылся в толпе.

— Что хочешь!..

Кости долго стоял в раздумье, потом вернулся в лавку. Рассказал об этом инциденте хозяину.

— Он любитель приключений, — усмехнулся тот. — Но, говоря между нами, приключения — очень приятное дело! Такой уж возраст! И я в свое время…

В нескольких словах он рассказал случай из своей жизни.

— Правда? — изумился Кости. — И вы тоже хотели убежать в Америку?

Лавочник улыбнулся:

— Мне было тогда четырнадцать лет, у меня не было отца. Я был голоден и не имел ни гроша в кармане. Меня поймали в Чанаккале^[68] и вернули обратно…

Кости отдал хозяину деньги Джевдета, выложил из лотка товар.

— Что с ним делать? — спросил он, показывая хозяину на пустой лоток.

Хозяин покачал с улыбкой головой.

— Спрячь куда-нибудь!

— Зачем?

— Когда твой друг вернется, этот лоток ему пригодится!

21

Выслушав Кости, Хасан тяжело вздохнул. Он не называл Джевдета неблагодарным, но, видно, стоило.

Он поднял голову.

— Да, товарищи так не поступают!

И хотя Кости был того же мнения, он все-таки сказал:

— Не будем говорить об этом, Хасан.

— Будем или не будем, дела это не меняет. Он и правда поступил как неблагодарный человек. Видел ли он от нас плохое? Разве мы не старались ему помочь? Возьми адвоката. Он вел его дело в суде и не взял ни куруша. А Джевдет до сих пор не ответил на его предложение.

— Какое предложение?

— Ты разве не знаешь? Помнишь, когда Джевдета выпустили, адвокат звал его жить к себе, даже учиться предлагал, если захочет.

— Но ведь Джевдет не согласился!

— Да, но он обещал подумать и потом ответить…

— Ну и ответил?

— Адвокату? Ничего. Я все время ждал, что Джевдет одумается, пойдет жить к адвокату, человеком станет. Видно, напрасно я так думал. Хватит, больше я не желаю с ним возиться. Не знаю, как тебя, а меня он, наверно, и видеть не захочет. Может быть, я ему даже противен. Ну, а если так, если он злится на тех, кто хочет ему добра, пусть потом сам на себя пеняет.

Облокотившись о прилавок, Хасан принялся разглядывать прохожих. Лицо его покраснело, казалось, он вот-вот заплачет от обиды.

Кости не знал, что и ответить. Пусть даже Хасан и прав, а все же…

— Все же мы не бросим его! — решительно заявил он.

Хасан повернулся к нему. На лице его было написано удивление.

— Ты так считаешь? Да он уже сам нас давно бросил!

— Ну и пусть!

— А как же адвокат? Ведь он ждет ответа!

— Подождет.

— Но я должен ему что-то сказать?

— Скажи, что он пока не хочет…

Хасан на мгновение задумался. Перед ним вдруг встал Джевдет как живой — его черная шапка волос, лицо, на которое заботы рано наложили печать. Он просто обозлен на всех. Ведь он, Хасан, никогда не желал Джевдету плохого, а тот только и делает, что огрызается!

С такими мыслями Хасан отправился к адвокату. Адвокат сидел в своей конторе, заваленный папками с делами. При виде Хасана он сразу спросил, есть ли новости от Джевдета.

— Ничего с ним не выходит, — ответил Хасан сердито.

— Как это понимать — не выходит? Он что, не хочет жить с нами? Мы примем его как родного сына. Захочет — будет учиться, не захочет — ну что ж, пусть работает.

— Он против.

— Против чего? Чтобы жить у нас?

Хасан кивнул.

— А почему?

Скрывать теперь было нечего.

— Он не может прислуживать.

Хасан ожидал, что адвокат возмутится, ждал гневных слов о неблагодарности, о том, что Джевдету не следует забывать, кто защищал его и вырвал из тюрьмы.

Но вышло иначе.

— Вот молодец, за это хвалю! — воскликнул адвокат.

Хасан был поражен: он не понимал, за что можно хвалить Джевдета.

— Жена спорила: куда, дескать, он денется, все равно к нам вернется. А я ждал именно такого ответа. Я успел хорошо изучить Джевдета.

— Пусть так, аби. Но считаете ли вы, что Джевдет поступил правильно?

— Нужно всегда знать, что можно, а чего нельзя требовать от человека, Хасан. Ведь жалость и доброта могут быть даже унизительными, если их навязывать.

— Не понимаю, о чем вы?

— Я хотел только сказать, что он не желает быть нам чем-либо обязанным.

Видя, что Хасан все еще не понимает, адвокат продолжал:

— Представь себе, что тебя кто-то выручил из беды, и получилось так, что твои взгляды на жизнь прямо противоположны взглядам твоего спасителя.

— И что же тогда?

— Разве из этого следует, что ты должен из благодарности принять эти чуждые тебе взгляды?

Слова адвоката заставили Хасана призадуматься. А тот смотрел на Хасана: что он ответит? Ему вспомнился «Жан Кристоф» Ромена Роллана. Он очень любил этот роман: образ юноши Кристофа всегда восхищал его. В Джевдете было тоже что-то от Кристофа: точнее — то же чувство человеческого достоинства. Адвокат даже сказал как-то об этом своей жене. Это сравнение так ее заинтересовало, что она тут же начала читать роман Ромена Роллана.

Наконец Хасан поднял голову и взглянул прямо в глаза адвокату.

— Ты смог бы привести его ко мне? — спросил тот.

— Кого? Джевдета?

— Да.

— Не знаю, — неуверенно ответил Хасан.

— Ты можешь это сделать, стоит только захотеть.

— А вдруг он не пойдет?

— Если ты захочешь — пойдет.

— Он терпеть не может уговоров.

— Вот и хорошо. Когда у человека на душе неладно, нельзя растравлять рану. Надо уметь с должным уважением относиться к чужому горю. Мне хочется поближе познакомиться с Джевдетом, лучше узнать его характер. Для меня это очень важно. Ты мне должен помочь, обязательно найди его и приведи сюда.

Хасан не решался ответить: он и слышать не мог больше о Джевдете. Было время, когда заботился о нем как о родном. Но теперь — ему все было неприятно в Джевдете: его кажущееся легкомыслие, его бредни об Америке, о которой тот имел представление по боевикам и детективным романам.

Адвокат встал из-за стола. Заложив руки в карманы, подошел к Хасану.

— Так как же, приведешь его?

— Он не придет, аби, не надейтесь! — с горечью повторил Хасан.

— Допустим… Но объясни, почему?

— Потому что… Он вбил себе в голову, что уедет в Америку. Станет там ковбоем, как в кино…

Адвокат внимательно слушал Хасана, кивая головой. Да, сердце не обмануло его. Недаром, читая книгу «Безумие», которую он в последние дни не выпускал из рук, он подчеркнул одну запомнившуюся фразу. «Так оно и есть, у мальчика паранойя^[69]!» Его предположения оправдались.

А Хасан, волнуясь, продолжал, рассказывать:

— Он, видите ли, уедет в Америку, вырастет, станет ковбоем и тогда вернется в Стамбул… Вот что сказал он Кости: «Я знаю, все вы думаете, что я неблагодарный. А я возьму и докажу вам, что это не так!»

— Так я и думал: паранойя, — задумчиво сказал адвокат.

— Вы о ком, аби? — изумился Хасан.

— О болезни, душевной болезни…

Адвокат подошел к книжному шкафу. Достал с полки книгу. На обложке заголовок «Безумие». Положил ее на стол и, раскрыв на нужном месте, стал читать подчеркнутые красным карандашом строчки:

— «У самолюбивых и недоверчивых детей уже в период формирования проявляются признаки неискренности и фальши. Дети становятся завистливыми, вспыльчивыми и нервными, не признают дисциплины ни в семье, ни в школе, ни на работе».

При этих словах адвокат взглянул на Хасана.

— Понимаешь? Все это есть в Джевдете. Он не хочет идти ни в школу, ни туда, где пришлось бы много трудиться.

Он продолжал читать про себя: «…Если они одаренные, то это кончается плохо. Иногда они даже примыкают к политическим заговорщикам, становятся мятежниками». Тут он остановился. «Мятежниками… Разве мятежники — дурные люди? Вовсе не обязательно». Он вспомнил Ататюрка. «Разве он и его соратники были плохими людьми?.. Нет, конечно! И Мустафа Кемаль-паша доказал это».

Он снова стал читать вслух:

— «…Так как они не могут подчиниться правилам, которые они считают несправедливыми и невыносимыми, то, стремясь уже в молодые годы к независимости, убегают из дома. Эта болезнь называется паранойя. Обычно бегство происходит в период наступления совершеннолетия, потому что в это время чувство собственного достоинства у них развито особенно сильно. Подростку кажется, что никто его не понимает, ему ненавистны окружающие и условности жизни».

Адвокат захлопнул книгу.

— Так вот. Твой друг болен. Допустим, не опасно: он вовсе не сумасшедший. Постой, не волнуйся, может быть, в такой степени и мы все больны, только не замечаем этого. Ничего страшного нет, но мы обязаны спасти его от худшего. И мы сделаем это общими усилиями. Представь себе, что ты врач. Разве врач сердится на больного за то, что тот болен? Мы тоже должны держать себя с нашим Джевдетом, как врачи, не должны сердиться на него и обижаться на его поступки. Так ведь?

У Хасана отлегло от сердца.

— Правильно, — сказал он.

— А если правильно, мы должны терпеливо наблюдать за ним. И ты и Кости не упускайте его из виду. Он хочет убежать в Америку? Оставьте его в покое, пусть едет на здоровье… если сможет!

— А разве не сможет?

— Конечно, нет. Он думает, что в жизни желания исполняются так же легко, как в приключенческих романах или в кино. Жизнь сама выбьет эту чепуху из его головы. И тогда…

— …придем мы. Поверьте, я хорошо понимаю Джевдета. Он все равно будет скрываться от нас.

— Может быть. Но лишь в том случае, если вы станете над ним смеяться и приставать с глупыми вопросами вроде: «Что я вижу? Мы думали, ты уже в Америке!» Но если вы будете вести себя так, словно ничего не знаете…

Хасан встал.

— В таком случае мне надо увидеть Кости. Я скажу и ему об этом.

— Скажи обязательно.

— Будьте здоровы! До свидания!

— До свидания. Желаю успеха.

А в это время ничего не ведавший Джевдет и маленькая босоногая цыганка Джеврие стояли в порту, в толпе провожающих, и в немом восхищении глазели на двухтрубный норвежский лайнер, который они приняли за американский.

Огромный белый пароход, выпуская светло-серый дымок из своих труб, словно застыл в темноте ночи под безлунным, усыпанным звездами небом.

Самое большее через час он покинет порт и возьмет курс на Америку! Джевдет в этом нисколько не сомневался. Ведь капитан этого парохода, рыжебородый, с голубыми глазами и трубкой во рту, которого он вот уже несколько дней видел отдающим приказания матросам, был так похож на капитана из «Кругосветного путешествия двух мальчиков». Как знать, быть может, Жано и Яника отвез в Америку именно этот капитан, на этом пароходе!

Джеврие схватила его за руку. Он обернулся:

— Смотри, началась посадка!

— Мы тоже сядем. Только не торопись. Войдем на пароход вместе с пассажирами, у которых дети. По одному. На пароходе найдем друг друга. Ты пойдешь первой.

Присоединившись к каким-то пассажирам с детьми, Джеврие начала подниматься по трапу. Джевдет не отрываясь следил за — ее маленькой фигуркой, хорошо видимой в ярком свете больших прожекторов. Джеврие без затруднений поднялась наверх и через мгновение скрылась в толпе на палубе.

Настала его очередь. Он тоже подошел к каким-то пассажирам с детьми, поднял стоявший на земле чемодан. Никто не прогнал его. Вместе с группой пассажиров он поднялся по трапу. Взял деньги, протянутые ему пожилым человеком, видимо главой семьи, и стал разыскивать Джеврие.

Он долго бродил по слабо освещенным узким коридорам, заглядывал в каюты «люкс». Нигде ее не было. Наконец он отыскал девочку. Джеврие спряталась за огромным деревянным ящиком возле лестницы, которая вела в трюм.

Оба огляделись по сторонам и, убедившись, что их никто не видит, быстро сбежали вниз по лестнице. Жано и Яник сделали точно так же. Здесь тоже никого не было. Джевдет взял Джеврие за руку. Рука ее была холодна как лед.

— Ты чего? Боишься? — шепотом спросил он.

— Нет, не боюсь, Джевдет-аби, — ответила Джеврие, хотя сердце ее билось, как у пойманного воробья.

Держась за руки, они свернули от лестницы вправо, быстро прошли по узкому, слабо освещенному коридору и оказались на корме в самом дальнем отсеке, заваленном бочками и канатами. Отсек едва освещался электрической лампочкой с толстым плафоном. Было душно, пахло не то уксусом, не то прокисшим вином. Где-то поблизости, видимо, была кладовая. Гул работавших под полом машин сотрясал стены.

— Совсем как Жано и Яник! — радостно сказал Джевдет.

— Мы такие же, как они, правда, Джевдет-аби?

— Тише! Иди за мной!

Они скрылись за стоящими в ряд большими бочками. Бочки заслонили желтоватое пятно света на потолке. Стало темно.

— Ой! Одеяло!

— Какое одеяло?

— Смотри, и подушка.

— Выходит, здесь кто-то спит?

— Наверное, Джевдет-аби…

Джевдет вздохнул.

— Плохо дело!

— Почему, Джевдет-аби?

— Нас могут поймать!

— Ну и что?

— Высадят на берег, сдадут полиции!

— А что будет потом?

— Мы уже никогда не сможем уехать в Америку.

Он вспомнил о рыжебородом добром капитане:

— Бояться нечего. Нас защитит добрый капитан…

— Ну, конечно! Ведь мы не сделали ему ничего плохого!

— Если бы я был на его месте… капитаном…

Джеврие пристально смотрела на Джевдета, с трудом различая его лицо в темноте.

— Что бы ты сделал, Джевдет-аби?

— Я бы перевез всех ребят в Америку… Все мальчики стали бы ковбоями!

Разговор прервал донесшийся снизу страшный грохот — судовые машины заработали громче. С каждой минутой все сильнее дрожали стены отсека.

Вскоре они привыкли к этому шуму, и грохот машин их уже больше не пугал.

— Наверное, отплываем, — сказал Джевдет.

— Через сколько дней мы будем в Америке?

— Через месяц.

— Месяц!

— А что?

— Целые дни сидеть здесь в этой тесноте?

— Зато потом… Подумай только — Нью-Йорк! Небоскребы! На улицах толпы народа! Статуя Свободы! Я говорю тебе: «Подожди-ка меня всего одну минутку, мисс, я схожу проститься с капитаном!»

— Ты ведь не знаешь американского языка.

— Ерунда! Сколько раз я тебе говорил: все капитаны знают турецкий язык!

— Я забыла, Джевдет-аби.

Где-то далеко ударил колокол, потом послышались отрывистые низкие гудки парохода.

— Отчаливаем, — сказал Джевдет.

Джеврие не ответила. Она подумала о своей бабке. Что она, бедная, сейчас делает?

— Бабушка… — прошептала она.

— Уже соскучилась? — спросил Джевдет.

— Что ты, просто так.

— Я тоже думаю о наших.

— О ком?

— О Хасане, Кости, адвокате… Глупые! Эх, и удивятся, когда узнают… Кости пожалеет, что не с нами. Но теперь уже все, поздно. А Хасан? Хочет, чтобы я работал на фабрике! Довольно! Очень надо! Слушайся там всяких мастеров. Ну, а адвокат…

— Правда, почему ты не пошел к нему?

Джевдет даже задрожал от негодования.

— Я ему не слуга!

Джеврие молчала.

— Они думают, что я неблагодарный. Ну и пусть! Я им докажу, что это не так! Все узнают, какой я. И Эрол, и Кайхан, и Айла… С Айлой особые счеты! Она назвала меня грязным уличным торговцем. Вот вернусь в Стамбул Храбрым Томсоном и покажу ей, что такое «грязный торговец»!

— Ведь мы вернемся уже взрослыми, да?

— И еще какими! — Он помолчал. — Я во всем ковбойском! Узкие брюки, широкополая шляпа, за поясом два длинноствольных пистолета… Э-э-х!

— А я? Какой буду я?

— Ты? Такой, как Прекрасная Нелли!

— И волосы у меня будут светлые-светлые, да?

— Конечно.

— А в чем я буду?

— В шелковом платье!

— В голубом, да? Какого ни у кого нет?

— Конечно.

— Я буду очень красивая?

— Ага!..

— Даже красивее Айлы?

— Конечно!

— В Америке все становятся красивыми, да?

— Да.

Вдруг послышался свист, потом тяжелые шаги. Испуганно схватившись за руки, Джевдет и Джеврие юркнули за бочки. В трюм кто-то вошел. Насвистывая незнакомую мелодию, человек направился прямо к тому месту, где они спрятались. Джеврие сжалась от страха. В какое-то мгновение, когда свист был совсем рядом, она даже зажмурилась. Вот-вот их схватят и выволокут из-за бочек. Большие, страшные люди начнут болтать на своем непонятном языке, ругаться, кричать на них.

Свист неожиданно оборвался. Послышалось бормотанье. Незнакомец стоял теперь совсем рядом, но ни Джевдет, ни Джеврие не знали, какой он, — они боялись даже пошевелиться. Человек продолжал бормотать себе что-то под нос. И вдруг запел веселую, задорную песню.

Джеврие открыла глаза. Ей уже не было страшно. Разве может человек, распевающий так весело песню, быть злым? И песня, хотя слова ее непонятны, напоминает их песни, турецкие. Значит, этот человек такой же, как они.

Джевдет тоже уже не боялся, что их схватят и сдадут в полицию. Он осторожно высунулся из-за бочки и пытался разглядеть поющего. Ба!.. Да ведь он где-то уже видел этого человека. На подушке, которую они недавно приметили, покоилась крупная рыжеволосая голова. Во рту незнакомца была огромная трубка.

Джевдет заволновался. А есть ли у него борода? Голубые ли у него глаза? Может, это тот самый капитан, которого он видел недавно на борту парохода? Нет, это не капитан. Место капитана на самом верху, в рубке. Рыжеволосый человек, наверно, простой матрос.

Это и в самом деле был матрос. Старый норвежский матрос. Как и каждую ночь, он был рад, что, наконец, добрался до своей постели. Закрыв глаза, он попыхивал трубкой.

Пароход, миновав Ахыркапы^[70], направился в Эгейское море. Матрос страшно устал и мечтал об одном — поскорее добраться до постели. Правда, могли нагрянуть приятели с картами. Ну что ж, и это неплохо. Ведь они несколько дней гуляли по Стамбулу, не вылезали из трактиров. Им уж, конечно, есть что порассказать. Может, они даже принесут с собой турецкую водку — ракы. Он обожает эту водку. Куда лучше виски! От нее наступает какое-то особенное приятное опьянение.

Докурив трубку, матрос повернулся на левый бок, подложил руки под голову и сразу уснул. Он страшно храпел по ночам и поэтому ложился отдельно от своих товарищей, в этом маленьком отсеке, за бочками, где никого не беспокоил. Ребята обрадовались, что незнакомец уснул так быстро. Джеврие прошептала:

— Мы спасены, да?

— Тише!..

— Но ведь он уже спит, Джевдет-аби.

Джевдет разозлился:

— Да замолчи же, тебе говорят!

Джеврие притихла.

Но старый норвежский матрос уже проснулся, спал он чутко… И кто знает, чем бы кончилась эта история, если бы Джеврие не заговорила, а Джевдет не ответил. Может быть, пароход через день-другой, миновав Чанаккале и Измир^[71], вышел бы в Средиземное море…

Но этого не случилось. Матрос открыл глаза и с удивлением стал прислушиваться к непонятному для него разговору.

— Мы плывем, да?

— И полным ходом!

— А если есть захотим?

— Жано и Яник терпели…

— Но я не виновата…

Рыжеволосый матрос, не выпуская изо рта огромной трубки, тихонько поднялся. Говорили на незнакомом языке. И дети… Почему они здесь?

Он заглянул за бочки: правда, дети! Мальчик и девочка!

Старый норвежский матрос вспомнил свое детство. Давно, много лет назад — вот таким же, как эти двое, — он убежал из дому. Не сладко ему жилось. Отчим, пьяница, жестокий и несправедливый человек, бил ни за что ни про что. Вот он и дал стрекача. Спрятался в трюме английского парохода и уплыл…

Он снова нагнулся и внимательно посмотрел на Джевдета: да, в то время он был таким же. А может, и эти… Почему бы нет? Наверно, брат и сестра. Сбежали от пьяницы отчима или от мачехи!

— Здравствуйте! Здравствуйте, ребята! — сказал он на своем родном языке.

Джевдет и Джеврие, закрыв глаза от ужаса, не могли видеть, как приветливо улыбались голубые глаза матроса. Ему самому был знаком этот страх. Еще бы! Ведь если тебя обнаружат, это значит прощай пароход. Такие чувства пережил и он в свое время, когда сидел за грудой бочек и канатов на английском пароходе!

Он опять заговорил:

— Не бойтесь. Бояться нечего! Я вас не выдам. Со мной тоже случилось нечто подобное, когда я был таким же маленьким, как вы. От кого вы бежите, от отчима или от мачехи?

Хотя матрос говорил на чужом, непонятном языке, что-то располагающее было в нотках его голоса, в добродушном, улыбающемся лице, даже в его округлой рыжей бородке.

— Он, наверное, хороший человек, — сказала Джеврие.

— Да, кажется, так, — кивнул Джевдет.

Старый моряк спросил:

— Вы брат и сестра?

— Мы не можем понять, что вы говорите! — ответила Джеврие.

И между ними начался обычный малопонятный разговор, который происходит всякий раз, когда встречаются люди разных национальностей.

— Вы кто такие? — спросил матрос. — Что вы здесь делаете?

— Вы не выдадите нас?

— От кого вы бежите: от отчима или от мачехи?

— Мы поедем в Америку. Как Жано и Яник!

Из всего этого норвежец понял только одно слово: «Америка».

— Америка-а-а? — повторил он.

— Да, Америка. Мы турки. Едем в Америку!

— Ту-ур-рки?

— Да, турки. Я и вот она. Ее звать Джеврие. А меня Джевдет!

— Джеврие? Джевдет? Турки? Америка? Нет Америка, есть Норвегия!

— Норвегия?

— Да, да, сначала Франция, потом — Англия, потом — Норвегия!

— ?

— Этот пароход никогда не ходит в Америку. А знаете, я тоже был таким же шпингалетом, как вы, когда убежал от отчима. И вот с тех пор брожу по свету!

Разговор продолжался в том же духе. Рыжая борода матроса, его улыбающиеся голубые глаза, трубка во рту — все было точь-в-точь как у доброго капитана из «Кругосветного путешествия двух мальчиков». Другой на его месте закричал бы, созвал людей, отвел бы к капитану. Но он не сделал ничего такого. Значит, это был друг, настоящий друг. Если бы он еще понял, что они едут, как Жано и Яник… Но как ему дать понять?

А старый норвежский матрос в это время думал о своем. Ведь был строжайший приказ капитана: во всех портах, куда они будут заходить, зорко следить, чтобы никто посторонний не проник на пароход. А с капитаном шутки плохи. Ведь сколько было случаев, когда с первого же раза он гнал с парохода и самих безбилетников и тех, кто их покрывал. Не хватает еще и ему, старику, чтобы его выгнали в шею. Ведь столько лет его жизни связано с этим судном. Для него оно стало родным домом. У него никого нет. Когда-то, в молодые годы, он, бывало, бродил по портам, не пропускал ни одного кабака, не пропускал ни одной смазливой девчонки, вмешивался во все драки. Теперь это в прошлом. Вот и в этот раз его товарищи отправились в манящий развлечениями Стамбул, а старый матрос не пошел в город и даже не спустился на берег.

Он ласково смотрел на ребят и слушал их, словно понимал, о чем они говорят. Недаром за добродушие товарищи дали ему кличку «Дед». Он любил все живое: и людей и зверюшек. Однажды он раздобыл канарейку и не мог наглядеться на нее. А когда пичужка неожиданно погибла, он так расстроился, что долгое время не брал в рот пищи и ходил, как больной. Потом у него был котенок, а еще позже он привязался к черному щенку, которого подобрал в Сингапуре. Один матрос выбросил щенка за борт. Старый моряк чуть было не лишился рассудка. Только его обычная сдержанность помешала ему убить подлеца. Он тяжело переживал потерю четвероногого друга. Ходил мрачный, ни с кем не разговаривал, словно онемел.

Вот и теперь старый матрос решил взять под свою защиту ребят. Но надо же было случиться, чтобы как раз в этот момент мимо отсека проходил тот самый матрос, который выбросил его щенка за борт. Что это за человек, говорил его вид — черные сросшиеся брови, широко поставленные глаза, огромные кулаки. Услышав голоса, он остановился и стал незаметно подсматривать. Он хорошо знал причуды Деда и все же не мог сдержать удивления, увидав его в компании двух ребят. Сначала канарейка, потом котенок, щенок, а сейчас вот дети… Значит, старик ослушался строжайшего приказа капитана, взял на борт «зайцев»?

Он побежал к капитану и торопливо рассказал ему о том, что видел. Капитан тоже не отличался добротой. Выслушав матроса, он отбросил в сторону географические карты и направился прямо в отсек Деда. Увидев, что матрос сказал правду, он разозлился еще больше. Он так орал, что Джевдет и Джеврие растерялись и не могли понять, куда они попали. Слушая незнакомую речь капитана и матроса, они могли только догадываться, о чем те говорят.

— Ты знаешь мой приказ! Почему взял их на борт?

— Я не брал их, мой капитан!

— Кто же взял?

— Не знаю.

— Какой они национальности?

— Кажется, турки.

— Хорошо. Тогда почему ты не сообщил, что они на пароходе? Может быть, не знал?

— Знал, мой капитан. Виноват. Так уж случилось, расчувствовался. Вспомнил свое детство.

Капитан усмехнулся:

— Детство вспомнил! Старый дурак!

— Так точно — дурак. Ну, а что, если детишек все же взять с собой, господин капитан?

— Довольно болтать!

Ребят взяли за руки, повели по каким-то длинным коридорам. Посадили в тесный кубрик. Капитан распорядился сдать их в первом же турецком порту полиции.

Давно уже закрылась дверь и замолкли сердитые голоса людей, говоривших на непонятном языке, а они все еще не могли прийти в себя. Джеврие вцепилась обеими руками в крепко сжатый кулак Джевдета, боясь вымолвить слово. Широкие черные брови Джевдета были гневно сдвинуты.

Что теперь с ними сделают? Полиция и даже тюрьма не пугали его. Самое неприятное было то, что ему не удалось осуществить задуманное, и Хасан оказался прав. Может, они никогда не встретятся, но Хасан обязательно скажет Кости: «Что? Разве я не говорил?»

Обхватив руками голову, Джевдет сел на единственную в кубрике койку, покрытую верблюжьим одеялом.

Джеврие осторожно подошла к нему, села рядом. Ей хотелось обнять его, утешить: «Не расстраивайся, Джевдет-аби! Не смогли уехать? Ну и пусть! Не поедем! Да я никогда и не верила, что мы уедем. Села на пароход только из-за тебя. Брось! Не думай об этом!» — но она не могла решиться. А если он вспылит? Или разозлится? Даже ударит ее?

Она украдкой взглянула на Джевдета: на глазах у него были слезы.

— Ой-ой!! — вырвалось у Джеврие.

Джевдет резко повернулся.

— Что ты?

— Ничего, Джевдет-аби… — испугалась Джеврие.

— Как ничего? Чего ты ойкаешь?

— Но ведь ты плачешь.

Джевдет вскочил с койки.

— Конечно, плачу! Я опозорился! Каждый будет смеяться надо мной! Хоть вешайся!

Джеврие тоже встала с постели.

— Вешаться? Зачем?

— Ну как мы вернемся? Стыд один!

— Почему стыдно, Джевдет-аби?

— Глупая! Что ты понимаешь!

Джевдет уже не слушал ее.

Джеврие быстро оглядела кубрик. Потом подошла к иллюминатору, через который в темноту кубрика проникала яркая полоса света. Снаружи лунный свет был так силен, что даже звезд не было видно. Ничего, кроме луны.

Джеврие обернулась. Джевдет горько плакал, лежа ничком на койке. Она подбежала к нему и, опустившись на колени, стала гладить его черные курчавые волосы.

— Успокойся, Джевдет-аби. Никто не посмеет смеяться над тобой!

Джевдет резко выпрямился.

— Смеяться? Надо мной? А Хасан и Кости?

— Они не будут смеяться, вот увидишь! Даже адвокат не посмеет.

— Пусть только попробуют… Пусть только скажет этот Хасан: «Ну что? Я тебе не говорил?»!

— Что ты тогда сделаешь, Джевдет-аби?

— Проучу как следует!

Джевдет сжимал кулаки. Только наивное выражение лица девочки, ее лукаво блестящие глаза рассеяли его злость. Он улыбнулся, Джеврие обрадовала такая перемена в нем. Она обняла Джевдета и поцеловала его.

— А как ты его проучишь, Джевдет-аби?

Джевдет пожал плечами:

— Увидишь сама.

22

Давно уже в иллюминатор заглядывал яркий луч солнца, а Джевдет и Джеврие все еще спали на койке, прижавшись друг к другу. Они допоздна обсуждали положение и пришли к неутешительному выводу. Ведь после того, как их отправят назад в Стамбул, им даже нельзя будет показаться на глаза людям. Даже самым близким: Кости, Хасану. Даже старухе Пембе!

«В тюрьму нас, конечно, не посадят — ведь мы не воры, — рассуждала Джеврие. — На берегу нас отпустят. А если отпустят, еще не все потеряно, что-нибудь придумаем!»

Джевдет тоже так думал.

— Конечно, будем жить одни.

— Не могу забыть старого матроса. А ты? — сказала она.

— Я тоже.

— Противный капитан! А ты еще уверял, что он хороший!

— Откуда мне было знать?.. Выходит, ошибся.

— А матросу не попадет за нас?

— Что они ему могут сделать?

— Мало ли что, ведь капитан рассердился на него!

Джевдет вздохнул.

— Вот бы капитаном был этот старый матрос!

— Да.

— Он взял бы нас с собой. Правда?

— …

Им снился старый норвежский матрос. Он смотрел на них улыбающимися голубыми глазами. Потом Джевдет увидел мать. Она, как будто ничего не случилось, стояла на кухне у корыта. Рядом покуривал трубку старый рыжебородый матрос. Мать говорила, что вверяет судьбу сына в его руки. Тот широко улыбался: «Не беспокойтесь за Джевдета, мамаша! Он будет мне сыном. Я сам довезу его до Америки. А если капитан посмеет помешать…»

Послышались голоса людей, говоривших на непонятном языке, какой-то шум, потом скрип открываемого замка.

Джевдет почувствовал, что его кто-то трясет: открыв глаза, он первым делом увидел бледную от страха Джеврие.

— Вставай, Джевдет-аби, они пришли!

— Кто пришел?

— Полиция.

Джевдет быстро сел, прислушался.

Дверь распахнулась, и на пороге появился противный капитан, с ним были турецкие полицейские.

Джевдет вскочил на ноги. Все ясно: пароход зашел в турецкий порт.

— А ну-ка, идите сюда, — сказал здоровенный полицейский.

Глаза Джевдета невольно искали старого доброго матроса, но его нигде не было видно.

Джевдет и Джеврие шагали впереди. За ними — толпа людей: полицейские, матросы. Прошли мрачные, полутемные коридоры, освещенные слабым желтым светом лампочек. Здесь, как и раньше, стоял невообразимый гул от судовых двигателей. Наконец все оказались на палубе, солнце ослепило Джевдета и Джеврие. И когда они подходили к трапу, то вдруг увидели старого матроса. Рыжебородый, с трубкой во рту, он смотрел на них улыбающимися голубыми глазами.

Джевдет на мгновение остановился.

И сразу же сзади раздался грубый окрик:

— Чего встал? Пошел вниз!

Джевдет съежился. Отпустив руку Джеврие, он первым ступил на трап. Горькая обида терзала сердце. Да, если бы капитаном был этот старый матрос, он ни за что не выдал бы их полиции.

Медленно спустились по трапу на пристань.

Потом полицейский участок, какие-то объяснения. Да, невеселым было возвращение в Стамбул! Джевдет молчал. Молчал перед высоким худым полицейским комиссаром. Молчал даже тогда, когда его окружила целая стая падких на сенсации репортеров. Молчала и Джеврие. Раз Джевдет-аби не говорит ни слова — значит, так надо.

Полицейский комиссар тряс Джевдета за плечо.

— Я ведь с тобой говорю, отвечай же!

Джевдет поднял голову, посмотрел на комиссара и отвел взгляд в сторону. Сейчас он думал только о старом матросе, видел его улыбающиеся голубые глаза.

Комиссар злился. Снова и снова тряс мальчика за плечи:

— Ты что, оглох? Почему не отвечаешь?

Джевдет молчал. Что он скажет? «Я хотел уехать в Америку, стать Храбрым Томсоном… Потом вернулся бы на родину. Каждый искал бы моей дружбы. Вот тогда Эрол, Айла, Кайхан и другие пожалели бы, что обругали меня грязным уличным торговцем!»

Джеврие, стоя в стороне, не сводила глаз с полицейского и Джевдета. Она чувствовала, что комиссар теряет терпение. Как бы он не ударил Джевдета! И когда этот огромный человек с угрожающим видом двинулся на мальчика, она вдруг сорвалась с места и встала между ними:

— Чего ты мучаешь Джевдета-аби? Что он тебе сделал?

Она напоминала ощетинившегося котенка, готового броситься на врага.

— Пусть даже ничего не сделал! — отрезал комиссар. — Он просто должен ответить мне.

— Что ответить?

— Как вы попали на иностранный пароход? С какой целью?

Джеврие вопросительно посмотрела на Джевдета. Если бы она не боялась, что тот рассердится, она рассказала бы… все рассказала.

— Сказать, Джевдет-аби? — неуверенно спросила Джеврие.

Джевдет только пожал плечами. Осмелевшая Джеврие обвела всех взглядом.

— Мы хотели уехать в Америку!

— В Америку? Зачем?

Она снова кинула быстрый взгляд на Джевдета. Тот словно ничего не замечал. Так, значит, он не сердится?

— Джевдет-аби стал бы Храбрым Томсоном, а я…

Джеврие испуганно осеклась.

— Ну, а ты?

— А я бы стала Прекрасной Нелли!

Она сказала это с таким уморительным кокетством, что полицейские так и покатились со смеху. В один миг официальная, холодная атмосфера рассеялась. Всеми овладело веселье. Полицейские смеялись, кричали, наперебой расспрашивали. Джеврие старалась ответить каждому.

— Значит, ты стала бы Прекрасной Нелли?

— Конечно… У меня было бы голубое шелковое платье. Я очень люблю голубой цвет. Розовый тоже, но голубой — больше!

— Постой, но ведь у вас нет ни куруша. Как бы вы жили без денег в такой стране, как Америка?

— Тьфу, совсем как маленькие! — Там ведь у богачей — огромные дома, а в них много детей. Мы спасли бы от кулаков уличных бродяг мальчика, а его отец — миллионер… Правда ведь, Джевдет-аби?

Джевдет зло смотрел в землю.

— Ну, а потом?

— Потом отец мальчика узнал бы, что мы турки. Вот бы обрадовался. Даже послал бы письмо Ататюрку.

Ее слова потонули в дружном хохоте.

— Ну и чертовка!.. Вот бестия!..

— Мне бы такую дочку!

— Ну, а дальше что?

Щеки Джеврие пылали.

— Потом, потом… ничего не получилось. Противный капитан не пустил нас в Америку. А вы…

— Что же мы?

— Откуда мне знать, что вы с нами сделаете?

— А как ты думаешь?

— Откуда я знаю?

— Посадим вас в тюрьму, — для острастки сказал комиссар.

Джеврие хихикнула.

— Чего смеешься?

— Смешно, вот и смеюсь.

— Да, да! Возьму и посажу вас обоих в тюрьму.

— А вот и не посадите.

— Это почему же?

— А потому, господин комиссар, что у вас доброе лицо. Люди с такими лицами детей не обижают. Вспомните капитана на пароходе. Рожа мрачная, злая. Выгнал нас с парохода, выдал вам. А возьмите старого матроса? Добрый, как отец или дедушка…

На следующий день Джеврие возвратили старой Пембе, Джевдета некому было отдать на поруки, как велит закон, — он не называл ни одного имени — и его оставили пока в полицейском участке.

Первое, что сделала Джеврие, — не говоря никому, даже бабке ни слова, помчалась к адвокату. Тому уже все было известно и так.

Он как раз собирался в полицию. Хотя вид адвоката пробудил в душе Джевдета чувство радости, но в то же время ему было стыдно, он покраснел до корней волос.

Но вот необходимые формальности завершены. Он на свободе! Адвокат привез Джевдета в свою контору. Тот от смущения не смел взглянуть ему в глаза.

Джеврие и старая Пембе попрощались с ними, а Джевдету еще сказали, что будут ждать его, и наказали обязательно приходить. Конечно, он придет. Куда, как не к ним, ему пойти?

Джевдет и адвокат остались одни. Адвокат сидел за своим письменным столом, склонившись над бумагами. Неожиданно их взгляды встретились.

— Чем ты теперь собираешься заняться?

Джевдет и сам не знал.

— Где жить будешь? Что делать?

— Буду жить у Джеврие. А что касается работы…

— Сам пока не знаешь, так? — подсказал адвокат.

— Не знаю… — пробормотал Джевдет.

Адвокат встал из-за стола и, заложив, как обычно, руки за спину, стал расхаживать по комнате. У него был озабоченный вид; казалось, он хочет что-то сказать, но не решается.

Джевдет ждал.

Он ждал, когда адвокат заговорит о том, что бегство в Америку было ребячеством, несерьезной, дурацкой затеей. Но стоило ли об этом говорить? Ведь Джевдет уже сам понял нелепость своего поступка: да, Хасан был прав, когда говорил, что легкие прогулки бывают только в приключенческих книгах. А в жизни все по-другому.

Адвокат сухо сказал:

— Мне нужен слуга.

Джевдет вздрогнул. Поднял черную курчавую голову. Сдвинув брови, зло посмотрел на говорившего. Лучше умереть, чем прислуживать!

А адвокат, словно не замечая этого, продолжал:

— Я тебе давно уж предлагал. Ты будешь у нас жить, есть и пить за одним столом с нами. А если захочешь учиться, то в добрый час.

— Я не желаю учиться, — отрезал Джевдет.

— Вот как!

— Разыщу Хасана, будем работать вместе!

— На фабрике? Но ведь это рабство!

— Работа на фабрике не рабство!

— А что же это?

— Ничего. Просто работа.

— Какая разница между работой у кого-нибудь и работой на фабрике?

— Очень большая.

— Какая же? Мне не ясно.

Но Джевдет только повторил: стыдно прислуживать, а работать на фабрике не стыдно.

Адвокат был доволен, когда услышал от него слово «стыдно». Он предлагал мальчику поступить к нему слугой только для того, чтобы проверить свои предположения, и теперь они оправдывались.

Заложив руки за спину, адвокат пристально смотрел на Джевдета.

— Видишь ли, — сказал он, — прислуживать — значит, оказывать услугу. То есть что-то делать или, другими словами, работать. Но ведь работа никогда не бывает позорной. Как ты мог сказать такое, мой мальчик! Ведь ты не глуп, у тебя светлая голова. Я хочу выучить тебя, человеком сделать. Ты будешь жить в моем доме, есть вместе со мной. А взамен я много не потребую. Будешь ходить на базар. Точно так же, как это делал, живя в доме своего отца. Неужели если отец или мать попросили бы тебя о помощи, скажем, сходить на базар, ты не пошел бы? Неужели бы ты сказал: «Я вам не прислуга!»

— Нет, конечно.

— Так вот, считай меня и мою жену такими же отцом и матерью, мой мальчик. Конечно, ты можешь пойти работать на фабрику или снова заняться торговлей… Но, по-моему, лучше тебе учиться. Я ведь уже сказал тебе: у тебя светлая голова!

Джевдету понравились слова адвоката, очень понравились. И кто знает, что бы он ответил, если бы в комнату не вошли Хасан и Кости. Но при виде их радостно улыбающихся лиц, он забыл об адвокате и его предложении. Бросился им навстречу, обнял сначала Хасана, потом Кости. Нежданные гости сели, придвинув стулья к столу. Джевдету хотелось, чтобы его начали расспрашивать. Одно их слово, и он покается им в своем легкомыслии. Но ни тот, ни другой не спешили с разговором. Пришлось вмешаться адвокату. Привычным жестом заложив руки за спину, он обратился к Джевдету:

— Ну так как, Джевдет, я жду ответа?

Тот исподлобья взглянул сначала на Кости,затем на Хасана. Перед ним был прежний Хасан — настоящий друг, такой, каким он его знал в тюрьме. Как бы там ни было, а работать вместе с ним — это самое лучшее, что можно придумать. Кроме того, Хасан даже словом не упрекнул его.

Все эти мысли молниеносно пронеслись в голове Джевдета. Он встал:

— Благодарю вас, аби, за вашу доброту ко мне. Но я хочу работать вместе с Хасаном на фабрике, хочу научиться какому-нибудь ремеслу!

— Ну вот и отлично! Главное — работать. Никакая работа не может быть постыдна. Знаешь, что стыдно?

— Что же?

— Стыдно, когда человек считает, что можно жить паразитом — за счет других.

Прямые, резкие слова адвоката больше не сердили Джевдета. Чувствуя, что, помимо воли, его губы растягиваются в радостной улыбке, он только сказал:

— Что было — то сплыло!

Вскоре все трое: Джевдет, Хасан и Кости, оживленно разговаривая, покинули контору адвоката.

О романе и его авторе

Есть турецкая поговорка: «Стамбул что казан, а человек в нем половник». Много всякой всячины в кипящем, разноязыком, многомиллионном городе. Но не густо в нем счастья, трудно выловить кусок мяса в кастрюле, которую снимают с очага набрякшие рабочие руки. Не похлебка, а горе кипит в чугунке бедняка.

Не густо этого счастья и в семье маленького служащего Ихсана-эфенди. Он, в сущности, неплохой человек, но когда умирает его безропотная жена, он чуть ли не на следующий день женится на молодой и легкомысленной служанке. «Умерла твоя мать — ты остался сиротой, умерла твоя жена — обновилась твоя постель», — гласит одна из заповедей обывательской морали, которой Ихсан-эфенди следует всю жизнь. И вот итог его жизни — он обманут, обокраден, обесчещен, а его сын оказывается на улице.

Взрослым всегда кажется, будто дети растут у них на глазах. Но на самом-то деле наоборот — взрослые живут у детей на глазах. И жизнь, которую видят и в которой участвуют дети, а не словесные поучения формируют их взгляды, привычки, характеры и, следовательно, судьбу.

Маленькие герои романа «Преступник» живут в атмосфере постоянной мелочной, иссушающей душу грызни за удобное место, за кусок хлеба, где корысть возводится в принцип, где брань и сплетни — такие же постоянные спутники жизни, как грязь и невежество. Одно и то же они видят в тюрьме, куда попадает Джевдет, и в кабаках, где танцует Джеврие.

Но дети — всюду дети, и где бы они ни жили, они — за справедливость. Автор романа турецкий писатель Орхан Кемаль, показывая жизнь Стамбула такой, какой ее видят дети, просто и сильно обнажает несправедливость и уродство жизни.

Орхан Кемаль — один из крупнейших мастеров современной турецкой прозы. Он не описывает своих героев, а предоставляет слово им самим, и характеры этих героев, как в драме, раскрываются в действии, в мыслях и диалогах.

Дети стамбульских улиц беззащитны и слабы перед жизнью. Но души их открыты; в отличие от взрослых позорное благоразумие не удерживает их от благородных, человечных поступков: с безоглядной храбростью вступается маленькая танцовщица за честь Джевдета, над которым насмехаются сынки богатых родителей, несмотря на побои, отстаивает она свою детскую любовь, отказывается «красить губы и садиться на колени мужчинам». Не может не тронуть нежная молчаливая забота Кости о своем друге.

Но сильнее всего запечатлевается в памяти характер главного героя книги, самого Джевдета. Щепетильное чувство чести, присущее этому уличному мальчишке, может показаться даже несколько преувеличенным. Он готов возненавидеть отца за то, что тот позволяет себя позорить. Но тот же Джевдет берет на себя вину Ихсана-эфенди и отправляется вместо него в тюрьму. Джевдет скорее умрет от голода, чем станет красть или побираться. Он готов ночевать под открытым небом, лишь бы не дать повод друзьям жалеть его. И нам невольно приходит на ум другой классический образ уличного мальчишки — парижского «гамена» Гавроша. Многое роднит с ним Джевдета: свободолюбие, независимость, чувство собственного достоинства.

Действительность, окружающая героев романа, окрашена для них сплошным серым цветом обыденности и пошлости. Их естественная жажда яркой, счастливой и деятельной жизни, не находя почвы в действительности, ищет выход в наивных иллюзиях.

На Востоке есть древняя легенда о некоей фантастической птице, волшебное пение которой усыпляет, уносит людей из мира, исполненного страданий, в страну счастливых грез и вечного покоя.

Усыпляющие песни легендарной птицы во многих зависимых от США странах давно заменены массовой продукцией голливудской «фабрики снов». С экранов всего «подопечного» Голливуду мира эти сны питают наивные, напуганные жизнью души лживыми представлениями о безбедной жизни в Америке, где «каждый может стать, кем пожелает», отравляют детские и юношеские умы, озлобленные несправедливостью, «романтикой убийств», обещанием легкого существования за счет других.

Кости мучит сознание, что он не в силах прокормить сестру и больную мать, и Голливуд преподносит ему готовый «выход» — уехать в Америку, стать знаменитым певцом, прославиться и разбогатеть. Джевдет мечтает быть во сто крат сильнее, чтобы отомстить своим недругам, и тот же Голливуд предлагает ему в качестве образца для подражания консервированный суррогат «сильной личности». Это «великий и неуязвимый» гангстер Томсон, единым махом расправляющийся со своими противниками.

Нет, не одно лишь мастерство художника позволяет Орхану Кемалю читать в душах своих героев, заставляет нас с таким волнением и сочувствием следить за их возмужанием. Сам Орхан Кемаль тоже прожил нелегкую юность. С детских лет пошел он работать, чтобы помочь семье, и не смог получить образование. Недаром «Детство» и «Мои университеты» Максима Горького стали впоследствии любимыми книгами турецкого писателя. Орхан Кемаль был официантом в рабочих столовых, подмастерьем у резчика по металлу, писарем на фабриках города Аданы, чернорабочим.

Немало подростков, подобных Кости и Джевдету, видел он в тюрьме, куда попал из солдатской казармы за то, что посмел возмутиться несправедливостью.

Орхану Кемалю тоже нелегко было освободиться от иллюзий, которые скрашивают каждодневные тяготы жизни. С юношеских лет изливал он свою тоску по красоте и справедливости в стихах, которые, подобно волшебному ковру-самолету, уносили его в мир грез и были так же далеки от реальности, как мечты Кости или Джевдета. В тюремной грязи, среди брани и драк уголовников писал Орхан Кемаль о радостях платонической любви, о прелестях ангелоподобной возлюбленной, о звездах, которым нет никакого дела до земной грязи, о вечном покое забвения. Эти стихи он отсылал по почте в стамбульский еженедельник «Еди гюн», где они печатались под псевдонимом. Когда редакция журнала объявила конкурс на лучшее стихотворение, читатели большинством голосов присудили первую премию Орхану Кемалю.

Но нет худа без добра. В тюрьме города Бурса прошел Орхан Кемаль свои «университеты». Здесь он подружился с политическими заключенными, которые познакомили его с законами развития общества, с основами политэкономии. И молодой писатель сжег все свои стихи, которые были его единственным утешением и уже завоевали признание читателей.

Вскоре после выхода из тюрьмы Орхан Кемаль опубликовывает свой первый рассказ. Это была печальная история рабочего-подростка Сами, который, как некогда сам писатель, работал по двенадцати часов в день на фабрике металлических изделий.

С той поры прошло пятнадцать лет. За эти годы Орхан Кемаль написал около двух десятков книг: повестей, романов, рассказов. И в каждой из них он видит мир глазами людей труда.

Но, сделавшись известным писателем, Орхан Кемаль продолжал работать гардеробщиком в одном из театров Стамбула — нелегко прокормиться литературным трудом, если пишешь по велению разума и сердца, а не по указке тех, кому принадлежат власть и деньги, типографии и газеты.

Для того чтобы последовательно отстаивать эту реалистическую по самому своему существу идейную позицию, турецкому писателю требовалось немалое гражданское мужество. Ведь американизация Турции, которую реакционеры с гордостью называли «Маленькой Америкой», сказалась не только на турецкой культуре. Она привела к полному подчинению турецкой экономики и политики интересам заокеанских генералов и дельцов. Миллиарды лир тратились на строительство американских военных баз, и одновременно закрывались турецкие фабрики. Сооружались тюрьмы, в то время как около восьмидесяти процентов населения оставалось неграмотным из-за недостатка школ. Жизнь в Турции стала дороже, чем в любой стране Атлантического блока.

На все попытки трудящихся улучшить свое положение правительство Мендереса отвечало штыками и осадным положением, арестами и пытками. Были закрыты все оппозиционные газеты, запрещено Общество сторонников мира. День и ночь заседали военные трибуналы, осуждавшие на каторгу патриотов.

Естественно, что в такой обстановке многого Орхану Кемалю не удавалось сказать прямо и открыто. Он нередко вынужден был прибегать к уловкам и иносказаниям, чтобы обмануть бдительность цензуры.

Уже в первых книгах Орхан Кемаль, изображая жизнь такой, какая она есть, пробуждал в читателе протест. Но писатель ограничивал свой кругозор фактами каждодневного быта, на его первых произведениях сказались натуралистические тенденции.

Однако в последних своих книгах Орхан Кемаль, по-прежнему продолжая стоять обеими ногами на почве обыденных фактов действительности, направляет негодование читателя по точному социальному адресу.

«Главное — работать. Никакая работа не может быть постыдна… Стыдно, когда человек считает, что можно жить паразитом — за счет других». В этих заключительных словах романа не только итог, к которому приходят его герои, но и глубокое жизненное убеждение писателя, книги которого рассказывают правду о трудовых людях Турции.

До настоящего времени советский читатель был знаком с творчеством Орхана Кемаля по нескольким переведенным на русский язык рассказам писателя, опубликованным в сборниках: «Борьба за хлеб» (М., 1953) и «Рассказы турецких писателей» (М., 1954). «Преступник» — его первое крупное прозаическое произведение, изданное в Советском Союзе.

Р. ФИШ

Примечания

1

Эфенди — форма вежливого обращения. (Здесь и далее примечания переводчиков).

(обратно)

2

Бей — форма обращения к состоятельному человеку.

(обратно)

3

Балыкпазары — название района и рынка в старом Стамбуле.

(обратно)

4

«Единение и прогресс» — буржуазно-помещичья партия; образовалась в 1893 году, распалась в 1918 году.

(обратно)

5

Джавид и Кара Кемаль — министры младотурецкого правительства, казнены в 1926 году после раскрытия заговора против президента Ататюрка.

Доктор Назым — один из бывших видных руководителей партии «Единение и прогресс».

(обратно)

6

Нарды — распространенная на Востоке настольная игра.

(обратно)

7

«Перили Конак» — в переводе означает: «Дом с привидениями».

(обратно)

8

Жано и Яник — популярные герои серии детских приключенческих рассказов, объединенных под названием «Кругосветное путешествие двух мальчиков».

(обратно)

9

Йес, йес! (yes, yes! — англ.) — Да, да!

(обратно)

10

Камен — неправильно употребленное выражение английского языка came in (кам ин! — входите!) как «выходи!».

(обратно)

11

То есть турецким султаном.

(обратно)

12

Бейоглу — центральный деловой район Стамбула.

(обратно)

13

Шишли — аристократический район в новом Стамбуле.

(обратно)

14

«Dame de Siyon» — французская женская католическая школа в Стамбуле.

(обратно)

15

Джибали — район в старом Стамбуле, населенный мелкими торговцами и беднотой.

(обратно)

16

«Галатасарай» — старейший в Стамбуле лицей для детей состоятельных родителей.

(обратно)

17

Аби — сокращенное слово от «агабей», форма обращения к старшим по возрасту, в переводе означает «старший брат».

(обратно)

18

Сиркеджи, Кумкапы — районы Стамбула.

(обратно)

19

Бахчекапы — район Стамбула.

(обратно)

20

Амджа (буквально — дядя) — форма обращения.

(обратно)

21

Ходжапаша — район Стамбула.

(обратно)

22

Управление оттоманского долга — организация, созданная в Турции в 1881 году для контроля над выполнением платежей по иностранным займам. В это управление входили представители всех государств-кредиторов.

(обратно)

23

Колагасы — чин в старой турецкой армии между майором и капитаном.

(обратно)

24

«Партия свободы» — имеется в виду так называемая «Прогрессивно-республиканская партия», образовавшаяся в 1924 году и распавшаяся в том же году, — состояла из отколовшихся от «Народной партии» и оппозиционно настроенных султанских сановников и генералов.

(обратно)

25

Ракы — виноградная водка.

(обратно)

26

Имам — духовное лицо у мусульман.

(обратно)

27

Диргем — мера веса, равна 3,06 грамма.

(обратно)

28

Рута — многолетнее полукустарниковое растение, из листьев которого добывается эфирное масло.

(обратно)

29

Юксеккалдырым — улица в центре Стамбула, спускающаяся ступеньками к Галатскому мосту.

(обратно)

30

Шехзадебаши — одна из улиц в старом Стамбуле, на которой расположено много кинотеатров.

(обратно)

31

Кукуреччи — уличный торговец шашлыком.

(обратно)

32

Султанахмед — в старом Стамбуле район, прилегающий к мечети Султанахмед.

(обратно)

33

Кадырга — район в старом Стамбуле.

(обратно)

34

Куруш — мелкая монета, равна 1/100 турецкой лиры.

(обратно)

35

Айвансарай, Кумкапы, Еникапы, Саматья, Едикуле — районы Стамбула.

(обратно)

36

Ага — форма обращения, принятая в просторечье.

(обратно)

37

Кяатхане — квартал увеселительных заведений в Стамбуле.

(обратно)

38

Гюльхане — парк в Стамбуле, расположенный на берегу Мраморного моря.

(обратно)

39

Пача — блюдо из бараньих ног.

(обратно)

40

Ешильдирек, Мысырчаршысы, Кючюкпазар, Ункапаны, Фенер — районы Стамбула.

(обратно)

41

Эдирне, Текирдаг — небольшие города европейской части Турции, расположенные недалеко от Стамбула.

(обратно)

42

Фатих, Карагюмрюк — районы Стамбула.

(обратно)

43

Ениджами — мечеть в старом Стамбуле.

(обратно)

44

Галата — портовый район Стамбула.

(обратно)

45

Калимерасис! (новогреч.) — Доброе утро!

(обратно)

46

Сулукуле — улица на окраине Стамбула.

(обратно)

47

Бакыркёй — рабочий пригород Стамбула.

(обратно)

48

Эдирнекапы — район на окраине старого Стамбула, примыкающий к крепостной стене.

(обратно)

49

Адапазары — городок недалеко от Стамбула.

(обратно)

50

Махмуд Шевкет-паша — великий визирь (глава правительства в султанской Турции), один из лидеров партии «Единение и прогресс».

(обратно)

51

Чорлу — небольшой городок недалеко от Стамбула.

(обратно)

52

Пастырма — вяленое говяжье мясо с чесноком и перцем.

(обратно)

53

Нишанташи, Шишли, Мачка — аристократические районы в новом Стамбуле.

(обратно)

54

Фатих (буквально — завоеватель) — так называют султана Мехмеда II, овладевшего в 1453 году Константинополем.

(обратно)

55

Вилайет — крупная административно-территориальная единица в Турции.

(обратно)

56

Тахтакале — улица в старом Стамбуле.

(обратно)

57

Касаба — небольшой городок, мелкий административный центр.

(обратно)

58

Религия запрещает мусульманам употреблять в пищу свинину.

(обратно)

59

Йогурт — кислое молоко.

(обратно)

60

Ататюрк (буквально — Отец турок), или Мустафа Кемаль-паша, (1880–1938) — первый президент буржуазной Турецкой республики с 1923 по 1938 год и лидер «Народно-республиканской партии».

(обратно)

61

Бей-эфенди — форма почтительного обращения к образованному человеку.

(обратно)

62

Ханым-эфенди — форма почтительного обращения к женщине.

(обратно)

63

«Четырнадцать пунктов» президента Вильсона — условия мирного договора между воюющими державами, изложенные президентом США Вудро Вильсоном в его послании американскому конгрессу 8 января 1918 года.

(обратно)

64

Новый, латинский алфавит введен в Турции в 1928 году.

(обратно)

65

Во время первой мировой войны в Германии и Австро-Венгрии действовали три турецких экспедиционных корпуса.

(обратно)

66

Намаз — молитва у мусульман, совершается пять раз в день.

(обратно)

67

Гяур — буквально — неверный, здесь — иностранец.

(обратно)

68

Чанаккале — порт на азиатском берегу пролива Дарданеллы.

(обратно)

69

Паранойя — вид психического заболевания.

(обратно)

70

Ахыркапы — район Стамбула, расположенный на берегу Мраморного моря.

(обратно)

71

Измир — турецкий порт на берегу Эгейского моря.

(обратно)

Оглавление

«ПРЕСТУПНИК»

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

О романе и его авторе

*** Примечания ***