Робот внутри нас [Йозеф Несвадба] (fb2) читать онлайн

Йозеф Несвадба РОБОТ ВНУТРИ НАС

В конце концов, возможно, никакого робота и не существовало. Может быть, все это придумал тот молодой фантазер. Сколько мы ни искали, робота так и не нашли. Может быть, это замечательное изобретение безвозвратно исчезло и само уничтожило всякие следы своего существования — таким уж оно оказалось совершенным. А может, он просто сбежал и прячется где-нибудь, чтобы оттуда вновь угрожать человечеству. Именно на этот случай я и решила предать гласности невероятную историю, которую мне пришлось пережить.

Все началось со смерти пана Чапека, вернее, с его визита к нам. Помню, как однажды — было это прошлой осенью — он позвонил у наших дверей. От него исходил тот странный, сладковатый запах, какой бывает в буддийских храмах. Один мой знакомый востоковед издавал такой же запах. Пришелец был одет в плохонький готовый костюм. Кто бы мог подумать, что этот человек объехал весь мир?

— Елена Глори? — спросил он. — То есть… пани Разумова?

Фамилия моего мужа Разум. Я, правда, не приняла ее, но уже привыкла, что ко мне так обращаются. Люди всегда считают, что жена носитфамилию мужа.

— Я не Глори, — заметила я между прочим.

— Извините, — поправился он. — Это я под влиянием пьесы.

Я не сообразила, о какой пьесе идет речь — не знала «Р.У.Р»^[1] на память так, как знал он.

— Елена, Елена Глори! — повторил он, и я тут же поняла, что передо мной один из чудаков, которые толпами преследуют моего мужа с тех пор, как он возглавляет научно-исследовательский институт. Некоторые даже приходят к нам домой и предлагают свои изобретения — то средство от любой инфекции, то верные способы излечения рака, то рецепт против старения, эликсир жизни или камень мудрости. Похоже, что алхимики и спириты никогда не выведутся на свете. Люди нетерпеливы они хотят добраться до истины как можно скорее, без научных исследований и экспериментальной проверки. Кроме того, многие жаждут быстрой славы и воображают, будто достигнут ее с помощью какого-нибудь великого открытия.

— Мужа нет дома, — сказала я без обиняков. — Зайдите к нему в институт.

Оказалось, что старик там уже побывал и, по его словам, передал мужу свой проект.

Сейчас, объяснил он, ему только хотелось узнать, насколько продвинулось дело и когда же он увидит Суллу — женщину-робота из первого акта пьесы Чапека. Сам он недавно возвратился на родину и живет в небольшой гостинице в Нуслях; приехал лишь затем, чтобы видеть, как будет изготовлен его робот, убедиться, как восторжествует научная теория, разработанная им в плаваниях по далеким морям: он был вместе с тем настоящий моряк, корабельный врач, сорок лет собиравший материалы для работы об искусственном воспроизведении живой ткани.

— Вы себе не представляете, какие отличные условия существуют на корабле для человека, решившего посвятить себя науке! Регулярное питание, привычные несложные обязанности, никто тебя не отвлекает, — рассказывал посетитель. Глаза у него блестели, он готов был продолжить разговор, ничуть не смущаясь тем, что я не приглашаю его войти даже в прихожую. Такой же, как и другие маньяки! Помню, один из них уговаривал меня, чтобы мой муж помог продвинуть его изобретение — он предлагал цельные подметки заменять составными. Это, мол, даст миллиардную экономию. Тот изобретатель на первый взгляд тоже не казался ненормальным: он был учителем на пенсии. Мне жаль этих маньяков. Многими из них движет не только честолюбие. Просто они поставили перед собой неосуществимую цель, смешную и неудачную. Зачастую я восхищаюсь их терпением и настойчивостью. Собственно, эти качества свойственны каждому, кто хочет чего-то добиться в жизни. Это — упорство дилетанта, но нравственно оно ценнее, чем цинизм и гордыня некоторых профессионалов от науки.

— Я убеждена, что мой муж изучит ваши проекты, раз уж вы их ему передали и тем более истратили на них в Гонконге большие деньги. Думаю, что он оценит ваши идеи и вскоре вам напишет. Я напомню ему о вас, не беспокойтесь. А сейчас мне, к сожалению, надо уходить, поэтому я не приглашаю вас войти. Да и нет смысла говорить со мной о ваших проблемах! ведь я профан в естественных науках и, собственно, даже никогда не знала, над чем работает мой муж.

Посетитель оставил мне адрес своего отеля, номер комнаты и номер телефона и долго прощался, настойчиво глядя мне в глаза, словно гипнотизируя; может быть, он научился таким приемам на востоке. Но загипнотизировать меня ему не удалось: я быстро захлопнула дверь и стала укладывать вещи в чемоданчик.

До сих пор я упрекаю себя, что забыла сказать мужу об этом визите. Муж, наверное, рассмеялся бы: мол, какой-то лекарь Чапек хочет создать роботов, которых придумал писатель Чапек. Муж всегда отличался остроумием и умел едко высмеять людей. Эта черта мне в нем не нравилась. «Моя фамилия Разум, а не Россум из пьесы о Россумских Универсальных Роботах, проезжался он по адресу таких маньяков. — Нынче многие путают науку с фантастикой! Скольким из нас хотелось бы избавиться от серьезной исследовательской работы, подменив ее каким-нибудь неслыханным обманом».

Сейчас я понимаю, что постепенно усвоила отношение мужа к этим чудаковатым изобретателям. Прежде я то ли проникалась к ним симпатией, то ли жалела их, уж не знаю, но, во всяком случае, не насмехалась над ними. «Если этот Чапек показался тебе смешным, мысленно обращалась я к мужу, почему же ты взял у него бумаги?»

Но весь этот разговор происходил лишь в моем воображении; как вы уже знаете, я забыла сказать Разуму о Чапеке. А через неделю мой муж стал знаменитостью. И это действительно произошло, как говорится, в мгновение ока. Разумеется, и прежде было известно, что в институте существует лаборатория молекулярной биологии, каждый студент-биолог знал об открытии молекулярной структуры гемоглобина, благодаря которому стало возможно создать живую ткань. Уже были известны и примерные структурные модели простейшего живого организма. Над этим работали многие ученые мира. Молекулярная биология вдруг стала самой популярной отраслью науки. Мой муж сделал какое-то важное открытие в этой области, что дало возможность создать искусственного протиста, который прожил несколько дней и даже размножался делением. Это была уже не только модель, а нечто большее, чем искусственная амеба Бючли-смехотворная имитация живого существа из смеси жидкого масла с содой в дистиллированной воде; правда, амеба Бючли передвигалась, высовывала ножки и «пожирала» капельки ртути. Была и другая имитация — из гвоздичного масла в спиртовом растворе.

Когда мы только что познакомились, муж демонстрировал мне все эти суррогаты, стараясь заинтересовать своей работой. Но теперь все обстояло иначе. Был создан настоящий живой организм, газеты всего мира поместили его фотографии на самых видных местах, где обычно помещают убийц или полунагих кинозвезд (в капиталистическом мире), или иностранных гостей и передовиков труда, как это принято у нас. Муж принес домой целую охапку газет, наверное, думал, что я вырежу из них его фотографии, которые были помещены рядом с изображением протиста. Потом мы целый месяц топили этими газетами печурку в ванной, потому что центральное отопление у нас не работало.

Теперь телефон в нашей квартире звонил с утра до вечера, и я превратилась в заправскую секретаршу мужа. Он даже упрекнул меня в том, что я недостаточно учтива и предупредительна — не отбарабаниваю каждому из его коллег все сведения о том, где и когда мой супруг будет читать лекцию о своем эпохальном открытии или какие иностранные гости прибудут на Либлицкий симпозиум, который открывается в субботу. Съехалось их и в самом деле множество, так что в четверг я попросту выключила телефон: пусть всем этим занимается штатная секретарша мужа, а мне надо испечь рогалики для Енды, ведь по субботам он не ест ничего, кроме гостинцев, которые я ему приношу. Утром я даже не слушала радио, хотя передавали открытие международного симпозиума и выступление моего мужа. Видно, он действительно внес крупный вклад в науку.

Рогалики у меня пригорели, к тому же я забыла постирать свитер Енды, так что дел у меня было по горло.

Часов в десять пришли двое в военной форме (в чинах я не разбираюсь). Обоих я называла «товарищ», будто передо мной был один человек.

— Мы обнаружили вашу фамилию в записной книжке пана Чапека, — сказали они, при этом лица у них были какие-то смущенные.

— Что он сделал?

— Умер…

Нет, лица у них были не смущенные, а скорее грустные, этакая немного напускная грусть. Возможно, они думали, что я родственница Чапека. Я им все рассказала и добавила, что таких знакомых, как Чапек, у меня за последнее время развелось немало.

— Очень жаль, что он умер. А родные у него есть?

— Никого, — ответили они. — А за границей у него порядочное состояние. По-видимому, он приезжал сюда исключительно для того, чтобы видеть доцента Разума. Долгое воздушное путешествие повредило здоровью этого пожилого человека: он умер от разрыва сердца.

— От инфаркта, — поправил второй сотрудник.

С минуту они спорили, одно и то же ли это.

— Умер сегодня утром, у себя в номере. Жаль, что вы ничего о нем не знаете. Нам приходится допрашивать людей, имена которых записаны в его блокноте. Тут еще значится какая-то мадемуазель Глори. Вам известно, где она живет?

— Нигде. Это персонаж из пьесы. Если в его блокноте нет других фамилий, вы больше ничего не сможете выяснить о Чапеке.

Мне пришлось поехать с ними. Я сразу же узнала его. Он почти не изменился, только лицо пожелтело и черты его заострились. Старые люди иногда выглядят так за несколько месяцев до смерти. Только когда ему приподняли веки, я поняла, что передо мною мертвец.

— Все-таки он умер на родине, бедняга, — сказала я, думая, как бы поскорее вернуться домой. Мне не хотелось опаздывать к Енде — живые важнее мертвых. Я уже привыкла к загадке смерти и твердо решила не думать о ней — к чему занимать свои мысли тем, что от тебя не зависит. У меня есть обязанности перед живыми.

Пришлось подписать какие-то бумаги. Оказалось, что покойный Чапек целые дни проводил один у себя в номере. Общался только с персоналом гостиницы и — судя по всему — еще с нами, Разумами. И как это я тогда не пригласила его войти! Мне и в голову не пришло, что он так одинок, что он летел сюда за тысячи километров лишь для того, чтобы поговорить со мной, стоя в дверях. Все это было тягостно. И почему вызвали именно меня, почему опять я должна заниматься этим Чапеком? «А мужа моего вы не спрашивали?». Оказывается, спрашивали, но он сказал, что не помнит никакого Чапека, и тогда решили больше не затруднять его, ведь они читают газеты и знают, какими важными делами занят сейчас доцент Разум.

Я в последний раз взглянула на покойного, на лице которого застыло выражение упрямства, и снова заторопилась домой. Гостиница была плохонькая: когда меня провожали вниз, ступеньки под ногами скрипели, — видно, лестница была деревянной, покрывавший ее ковер во многих местах заштопан. А у этого чудака за границей стотысячное состояние! Ничего не понимаю! Мне хотелось поскорей забыть обо всем. Ведь ясно, что, не будь я женой Разума, никто не стал бы докучать мне этой историей. Правда, судьба Чапека достойна сожаления, но ведь таких людей немало на свете; главное, почему меня задерживают и втягивают в дело, относящееся, собственно, к моему мужу? Оно меня не интересует, да и помочь я ничем не могу. С Разумом меня связывает только ребенок, и этого вполне достаточно. Сына я очень люблю.

Дома я снова принялась укладывать чемоданчик. По утрам в субботу мною обычно овладевают тревога и страх: не опоздать бы к Енде, не упустить бы минутки. Я всегда убеждаю себя, что сын ждет меня, радуется моему приходу, будет смеяться и нетерпеливо махать мне рукой.

Но у дверей меня ждал Пресл, беспокойно расхаживая по площадке.

— Вы звонили?

— Не помню.

Странный ответ! Пресл вообще выглядел странно. Невыспавшийся, с темными кругами под глазами, руки дрожат. Из всех сотрудников мужа он нравился мне больше других. Он был «молодой специалист», как их теперь называют. Я относилась к нему, как к собственному сыну, и часто думала: хорошо, если бы наш Енда работал в институте и был таким же способным и инициативным, как Пресл.

Пресл всегда говорил торопливо, даже когда спокойно сидел в кресле; казалось, его мозг работал на полную мощность и он сам старался не отставать от стремительного течения своих мыслей. Он нетерпеливым жестом снимал и надевал очки и часто забывал всякие мелочи там, где сидел. «Что с вами будет, когда вы станете доцентом? — посмеивалась я. — Наверное, забудете, где работаете…»

Видимо, Пресл запамятовал это уже сегодня, потому что сейчас он должен был сидеть в аудитории на докладе моего мужа, где присутствовали участники научной группы, называвшие себя «командой» Разума. Не знаю, почему они пользовались спортивной терминологией. Мне всегда представлялось, что по утрам они вбегают в лабораторию в ярких майках и бутсах, как на футбольное соревнование, а профессор в черном костюме и белых чулках, похожий на рефери, наблюдает за ними.

— Почему вы не в Либлицах?

— Потому что мне надо поговорить с вами, пани Елена, решительно сказал он. — Видите ли, меня гнетут прямо-таки страшные мысли…

Слово «страшные» он произнес с такой убежденностью, что я ему поверила. Пресл, правда, любил такие словечки: «грандиозно», «страшно» — это было так типично для него.

— Я должен рассказать обо всем, — продолжал он, — мне нужен союзник. Разрешите войти к вам.

Мне пришлось уступить в том, в чем неделю назад я отказала бедняге Чапеку, хотя на этот раз у меня оставалось еще меньше времени и я рисковала опоздать на первый автобус.

— А может быть, вы хотите стать союзницей этого… — Он запнулся.

— Кого?

— Убийцы!

— Какого убийцы? — перепугалась я не на шутку.

Пресл прошел прямо в мою комнату, он хорошо знал нашу квартиру, которую муж превратил в нечто вроде домашней лаборатории. Разум приходил домой не отдыхать, а продолжать работу и с этой целью приглашал к себе своих коллег в субботу вечером или в воскресенье. Все они работали и у нас дома. Я знала эту семерку — счастливое число. Похоже, что они и в самом деле принесли Разуму удачу.

— Я знаю, вы уже не любите мужа…

— Это мое дело. Никогда не думала, что вас интересуют сплетни.

— В последнее время они меня интересуют, пани Елена. Тем более, что эти сплетни тесно связаны со всем, о чем я сейчас буду говорить. Вы полюбили Разума, когда вам было девятнадцать лет. Вы готовились стать пианисткой и познакомились с ним на вашем первом концерте. Но ради него вы отказались от музыки, стали помогать ему в работе. Однажды вы сказали ему, что, очевидно, он женился на вас лишь потому, что длинные пальцы пианистки очень подходят и для пишущей машинки.

Это была правда, однажды я так и сказала. Еще когда наш сын был дома. Но как об этом могли узнать чужие люди? В нашем доме не такие уж тонкие стены!

— Как я отношусь к Разуму — это мое личное дело. Не понимаю, почему это вас так интересует. Уж не собрались ли вы жениться на мне?

— Не шутите этим, Елена. Я полюбил вас с тех пор, как впервые переступил порог вашего дома. Но я никогда не признался бы в этом. Жениться на вас я готов хоть сейчас. Но ведь вы ни за кого не пойдете. Из-за Енды. За вами уже ухаживали многие и покрасивее, чем я…

Мне не хотелось говорить с Преслом о его чувствах, и я сказала, что спешу. Кстати, он и впрямь совсем не хорош собой: его портит нос. Это особенно заметно, когда он в очках. Но в общем Пресл — славный.

— Я спешу, — повторила я и взялась за ручку. Но дверь оказалась запертой, ключа в ней не было.

— Ключ у меня в кармане, — сказал Пресл. — Я вам его не отдам, даже если дело дойдет до драки…

— Почему? С ума вы сошли, что ли?

— Хотя муж вам и безразличен, вы не могли не заметить, что за последнее время он чудовищно изменился…

— Я ничего не заметила.

— А сегодняшний симпозиум? А то, что он разрешил проблему, к которой наука предполагала приступить вплотную лишь в будущем столетии? Фактически этот человек стал создателем живой материи, новым господом богом, если хотите. Приходило вам когда-нибудь в голову, что вместе с вами живет бог?

— У моего мужа всегда была своеобразная натура.

— Своеобразная? Так уж и своеобразная! Просто он вдруг разительно изменился. Никто из нас не ожидал от него такого открытия. Мы любили его, он был хороший ученый, терпеливый, вдумчивый, учил нас мыслить по-научному и проверять свои выводы опытами, но это умеют делать и другие. Думали ли вы когда-нибудь, что он гениален? Что вдруг он выдвинет совсем новую, революционную научную концепцию, которая за несколько недель перевернет весь мир? Прежде у него никогда не возникало подобной идеи, он ни словечком не упоминал о ней. И вдруг ни с того ни с сего Разум преобразился; стал работать ночами, сурово обращаться с людьми, кричать на них. Он ни о ком не заботился, ничем не интересовался, кроме работы, даже ночевал в институте, одержимый своей новой теорией. И добился триумфа! Он стал неузнаваем, пани Елена!

Возможно, Пресл знал моего мужа лучше, чем я. Мне часто казалось, что их «команда» чем-то сродни супружеству: ведь они буквально жили бок о бок. Пресл восхищался моим мужем. Я вспомнила, как Разум впервые привел его к нам, обласкал, давал ему свои книги. Не раз мне хотелось крикнуть этому растрепанному молодому человеку: не верьте! Нельзя же в вашем возрасте целиком посвятить жизнь какой-то безымянной религии, безвестному сообществу ученых, которые до самой смерти будут растрачивать все силы своего ума только на изучение молекул, и это должно заменить им все — счастье, удовлетворение, радость, любовь, наслаждение, — все то, что первобытный человек находил в джунглях, а современный — в своем повседневном мире; ведь он живет намного более интересной, богатой и сложной жизнью, чем вы, книжные черви, заживо похоронившие себя в лабораториях. Но что я могла предложить Преслу взамен науки? Подчас я говорила себе: уйду с кем-нибудь вроде Пресла и покажу Разуму, что такое настоящая жизнь. Но я не ушла из-за Енды, а сейчас я уже стара. Разве удовлетворение от логического решения какой-то проблемы способно заменить все, что можно получить от жизни? В таком случае самыми счастливыми людьми в мире были бы шахматисты и любители кроссвордов!

— Может, вы знаете его лучше меня. Я не заметила никакой перемены. Он всегда был такой. Просто в последнее время он больше работает. И откройте, пожалуйста, дверь, иначе я начну звать на помощь. Ведь я спешу на автобус, — сказала я сердито, потому что он не двигался и держал руку в кармане, явно не собираясь отдавать мне ключ.

— Я буду таким, каким был настоящий Разум: посвящу жизнь науке, познанию мира. Создам новое разумное сообщество людей, хочу, чтобы человек стал подлинно мыслящим существом, познающим мир, настоящим homo sapiens, главной чертой которого будет альтруизм, склонность к бескорыстной взаимной помощи. Этому учил меня ваш мук. Вот в чем призвание ученого. Ради него, казалось мне, я и живу. И вдруг Разум так изменился… Он даже сошелся со своей секретаршей.

Я обозлилась.

— Слушайте, Пресл, мне в самом деле пора уходить. Я знала, что люди начнут чернить моего мужа. Ожидала, что станут завидовать его успеху, потому что, к сожалению, завистников всегда много. Со временем, наверное, будет иначе, но пока что приходится с этим мириться. Единственное средство против клеветы — не обращать на нее внимания и презирать клеветников. Я ожидала таких разговоров от соседей и от спутниц ваших милых коллег, от этих дамочек, которые, заняты только тем, что гоняются за модой да наставляют рога своим мужьям. Но я никогда не думала, что так же будете вести себя и вы! Что вы, для которого мой муж так много сделал, станете чернить его. Да еще в глазах его собственной жены! Говорить, что он живет с секретаршей! Может быть, вы еще скажете, что он потребовал для себя автомобиль последней марки, новый кабинет, роскошный ковер, что он расширил штат института и ему уже мало старого здания, он добивается постройки нового, сверхсовременного дворца из стекла и бетона? Не говорите мне больше ничего и дайте сюда ключ или я, в самом деле, буду драться! Мне пора ехать к Енде, и я не поколеблюсь исцарапать вам физиономию… Я не намерена опаздывать к сыну ни на минуту!

— Сегодня вы к нему опоздаете. Ради него самого… Вы не ошиблись: с тех пор как ваш муж переменился, он добивается всего того, о чем вы сейчас говорили. Он пользуется вашими отлучками, тем, что вы ездите к сыну. Вот и сегодня он пригласил к себе Ольсена только потому, что вас не будет дома и он сможет принять его вместе с Яной, которую всюду представляет как свою жену. Поэтому я и не даю ключа. Мне нужно доказать вам, кто прав. Не стану показывать все его заявки, а продемонстрирую вам нового Разума в действии. Вы должны узнать об этом и подтвердить, что я прав. Как вы знаете, в науке нельзя полагаться на субъективные впечатления, на внезапные идеи. Мне нужен еще один участник наблюдения. Коллегам я не доверюсь, они не знают его так, как я, и, во всяком случае, никто его так не любит.

— А вы любите его?

— Настоящего Разума я люблю и уважаю больше всех! И чем угодно пожертвую ради его спасения.

Да, Пресл ненормален! Он любит мужа и клевещет на него, хочет его спасти и в то же время погубить. Ничего не понимаю! Впрочем, мне не раз приходила мысль, что такие противоположности иногда сочетаются: не одна святая инквизиция сжигала и мучала еретиков, веря, что помогает им. Не драться же мне, в самом деле, с этим святошей современной науки! Я повернулась к нему спиной и вышла в переднюю, к телефону. Надо позвонить в институт, пусть пришлют машину за своим сотрудником, они там, наверное, даже не знают, куда он запропастился. А меня заодно довезут до автобуса.

Но дозвониться в институт так и не удалось: все время там было занято. Я не сдавалась, да мне больше и не хотелось упрашивать этого сумасброда. Я стояла у телефона уже минут десять, как вдруг услышала, что отпирают дверь.

Вошла незнакомка, молодая и элегантная девушка, лет на пятнадцать моложе меня. Она была настолько нагружена пакетами, что даже не заметила меня, тем более что в передней царил полумрак. Привычным жестом девушка протянула руку к выключателю: видно, она хорошо знала нашу квартиру.

— Переобуйся, — сказала девушка, обернувшись. — Она недавно натирала пол. — И сбросила туфельки на высоком каблуке.

— Да, натирала, — отозвалась я, потому что терпеть не могу тягостных сцен, и мне не хотелось видеть, как они целуются. — Да, натирала, — повторила я.

Я все еще держала в руке телефонную трубку, когда вошел мой муж в смокинге. Я никогда не видела его в таком наряде и точно помню, что не заказывала для него смокинга, а сам он ни за что не пошел бы к портному: его всегда приходилось вытаскивать в такие места чуть ли не силой. Ясно было, что смокинг сшит по инициативе той, что вошла с пакетами.

— Кто эта девушка? — спросила я мужа. — Представь меня…

— Ты не поехала к Енде? — растерянно спросил он, сразу же выдав себя с головой; значит, он водит ее сюда каждую среду и субботу!

Интересно, давно ли?

— Я секретарь пана доцента, — сказала девушка, дерзко глядя мне в глаза. — Можете называть меня Яной. Хорошо, что вы сегодня дома. Мы ждем… то есть пан доцент ждет гостей.

— Да, да, представь себе, очень важный визит, — подхватил Разум. — И совсем неожиданный.

Это была препротивная сцена. Оба они лгали наперебой, а я спокойно смотрела на них. Они завирались все больше и больше, и наконец Разум, перейдя в атаку, стал кричать на меня: я, мол, должна помочь ему, неужели я не понимаю, как важен этот визит. Ведь Ольсен — глава международной организации биологов, и сегодня днем решится вопрос о предоставлении ему, Разуму, международной стипендии. Получив ее, он сможет работать в Риме, среди выдающихся ученых. Да еще будет руководить ими! Вот почему сейчас он явился сюда со всеми этими пакетами, бутылками и банками. На карту поставлена его карьера, самое высокое положение, какое только может занять ученый. Все будут ему завидовать.

Меня поразило, что он говорил о зависти так, словно для него это было самое важное.

— Вы думаете, убийц принимают в международную организацию? — спросил Пресл, стоя в дверях. Муж укоризненно взглянул на него.

— Где вы пропадаете с самого утра? Я хотел представить вас Ольсену. Чем вы занимались?

— Проверял ваше алиби.

— Что-о?

— Был в гостинице, у Чапека. Точнее, у покойного Чапека. Как вам известно, этот старый врач вчера умер в полном одиночестве. Вы сказали следователю, что не помните его. К покойному вызывали вашу жену.

— Я в самом деле не помню никакого Чапека. А разве вы занимаетесь сыском? Я думал, вы намерены стать ученым.

— Иногда и ученому приходится заниматься сыском. Кстати говоря, научный подход, его логические методы очень близки к детективным. В этом я убедился на вашем примере.

— На моем примере? А не пора ли мне выгнать вас отсюда, молодой человек?

Наконец-то Разум мог позволить себе рассердиться. В споре со мной он был явно неправ; другое дело Пресл, с ним можно вести себя иначе, ведь это молодой человек, к тому же подчиненный.

Я вмешалась в разговор.

— Не знаю, почему они меня вызывали. Этого Чапека я видела только один раз, у нас на лестнице. Ты мог бы поговорить со следователями сам и покончить с этим делом.

— Тем более что вы прекрасно помните Чапека, — вставил Пресл. — Ведь я нашел у него ваше письмо, оно у меня с собой. Вы пишете, что его проекты очень интересны, и обещаете проверить их на практике, отзываетесь о них с большой похвалой и благодарите автора. Сегодня к концу дня у меня будет фотокопия этого письма.

— Яна, вы помните какого-то Чапека? — спросил Разум, и было похоже, что он действительно ничего не может вспомнить. Яна злилась и кусала себе губы.

— Не верь ничему… не верьте, пан доцент! Пресл мстит вам за то, что я ушла от него.

— К кому? — спросила я.

Воцарилось молчание.

— К кому, по-моему, ясно, — продолжал Пресл. — Яна собственноручно напечатала это письмо на машинке. Она тогда как раз начинала работать у вас. Я знаю это совершенно точно, потому что именно с того времени наш институт стал разрабатывать новую гипотезу, ту самую, которая теперь принесла вам такой триумф.

— Ага, припоминаю. И вы намекаете на то, что я обокрал этого несчастного психопата? Как только у меня будет время, я разыщу его жалкие каракули. То письмо я написал ему исключительно из жалости. Мне не хотелось лишать иллюзий старика, который летел в такую даль, побуждаемый к этому всего лишь совпадением имен. Да, да, этот Чапек хотел осуществить то, о чем написал автор «Р.У.Р. а». Но ведь я не Россум, а Разум, так я ему и сказал. А это громадная разница. Мое имя обязывает работать реалистически, действовать разумно… — Наконец мой муж улыбнулся немного деланной улыбкой и быстро повесил пальто на вешалку. — Если хотите, я тотчас пошлю Яну с вами в институт, и вы сможете ознакомиться с копией моего письма, — заключил он.

— У меня есть другие доказательства, — сказал Пресл. Чапек звонил вам позавчера и хотел с вами встретиться, как обычно, у него в номере. Стало быть, вы ежедневно консультировались с ним. Я хотел сказать вам о его звонке, но вы уже ушли из института. А вечером Чапек умер.

— Пресл, у меня много терпения, на экзаменах я привык выслушивать всякий вздор. Но выслушивать его от дипломированного научного сотрудник… В связи с кончиной этого Чапека велось следствие. Никаких следов насильственной смерти не обнаружено.

Я удивлялась тому, что муж вообще разговаривает с Преслом на эту тему. Словно бы ему в самом деле нужно оправдываться. А может быть, для него это просто равносильно обсуждению выдвинутой гипотезы? Вот так же они спорят о научных проблемах, и каждый старается убедить другого в своей правоте. При этом они выдвигают самые абсурдные предположения, лишь бы в них была своя логика, — ведь спорящим еще не известно, где подлинная истина, а она на первый взгляд может показаться тем более невероятной, чем проще она по существу.

— Да, — сказала я, — это абсурд. Чапек умер от старости.

Пресл торжествующе усмехнулся и подал мне ключи от дома.

— Вот это-то и есть доказательство того, что старика убили, — возразил он. — Не забудьте, что убийца (кивок в сторону Разума) разрешил проблему искусственного создания живой материи. А если он умеет создавать ее, то умеет и разрушать. И его жертва, несомненно, будет носить признаки естественной смерти. Как Чапек.

Яна рассмеялась. Гипотеза Пресла показалась абсурдной и мне.

— Неплохой силлогизм, Пресл! Однако шутки в сторону. Почему вы не были утром на собеседовании? — спросил Разум и по-отечески обнял Пресла за плечи, словно давая понять, что не сердится, понимает юмор и все прощает. Пресл не отстранился, но лицо его оставалось хмурым.

— Не был потому, что все утро думал о том, не следует ли мне донести на вас.

— Почему же вы этого не сделали?! — побагровев, вскричал Разум, уже окончательно взбешенный. — Так идите и доносите! Немедленно! И чтобы духу вашего не было в институте!

Он потащил Пресла к двери.

Вмешалась Яна, не забывавшая ни о чем.

— Осторожно! На лестнице могут быть Ольсены! Они должны прийти с минуты на минуту.

Разум остановился. Ему явно не хотелось оказаться в неловком положении перед гостем, от которого зависело его назначение на пост главного биолога мира.

— Но я не стану доносить на вас, потому что не хочу причинять зла Разуму, — добавил Пресл.

— Вы с ума сошли! — произнес мой муж.

— Скажите, вы действительно здоровы? — осведомилась я самым дружеским тоном.

— Он всегда отличался странностями. Все это плод его раздумий, — вставила Яна.

Пресл смотрел на нас сквозь толстые стекла очков, и казалось, что он вполне спокоен.

— Но вы не доцент Разум, — объявил он.

— Кто же я?

Пресл задумался.

— Я знаю доцента, — жалобно произнес он, — это поистине блестящий ученый, возможно, величайший в мире. Но он никогда не стал бы бороться за первенство и славу. Ему было безразлично, признают его или нет. Он настоящий ученый, такими, как он, станут люди грядущего.

Мой муж был почти растроган.

— Тогда почему же вы его в чем-то подозреваете?

— Потому что он вместе с этим несчастным Чапеком создал живую ткань, робота, свою биологическую копию — машину, которая ему служит, завоевывает для него успех, заботится о нем и тем самым губит его. Верните нам нашего Разума! Мне хорошо известно, почему вы убили Чапека. Он хотел укротить вас, уничтожить, ведь это он был вашим подлинным создателем. И вы убили его, чтобы обрести свободу, теперь вы машина без машиниста, опасная для людей. Немедленно верните нам настоящего Разума!

Пресл говорил совсем тихо. Сомнений больше не было: он не в своем уме.

В этот момент у дверей позвонили. Это оказались Ольсены. Да, сегодня мне не избежать тягостных сцен!

— Мы и не знали, что вы женаты, — перевела мне Яна; сама я не владею ни одним иностранным языком. Мне было неприятно, что именно она помогает мне объясняться с гостями.

Мы познакомились. Муж не представил Пресла.

— Мы уже встречались, — сказал Преслу Ольсен, видимо искушенный во всех тонкостях международного этикета. Вообще он явно казался скорее светским человеком, чем ученым. Его жена была «совершенно очарована» — так перевела мне Яна — тем, что у нас ничего не приготовлено к приему гостей. Она, мол, с удовольствием поглядит, как мы живем. Все это мадам Ольсен говорила снисходительно, словно собиралась присутствовать при том, как африканское племя зарежет быка и будет потом пить свежую кровь. Разум осведомился, ходила ли она уже по магазинам. Мадам Ольсен сделала такое вежливое лицо, что мне пришлось потихоньку наступить мужу на ногу: наша гостья, видимо, привыкла делать покупки не так, как мы, наверное, она ездит за ними с шофером.

— Я сейчас все расскажу им, сейчас скажу и испорчу вам карьеру! — угрожал Пресл, стоя в дверях.

— Что говорит этот очаровательный молодой человек? спросила мадам Ольсен, и Яна ироническим тоном перевела его слова.

— Проходите, проходите, — приглашал гостей Разум. Он дал каждому по банке консервов, хлеб и помидор. Милой непринужденностью он спасал положение. Интересно, найдет ли он нож для консервов? Впрочем, Яна наверняка знает, где лежит этот нож. Я не испытывала ревности и все происходящее воспринимала скорее как заурядное мошенничество. Да, Разума я не люблю уже давно! Но мне не нравится, когда меня обманывают.

— Все скажу им, — повторил Пресл и хотел пройти в кабинет мужа. Я остановила его. Внезапно я увидела в нем больного человека. Тем больше он напомнил мне моего сына.

— Ну, ладно, друг мой, вы меня разгадали! — сказал Разум, возвращаясь; на лице его не было и тени улыбки. — Я в самом деле робот, россумовский… вернее, разумовский, и работаю вместо своего хозяина, служу ему как можно лучше — таково программное задание. Приходите завтра утром и поговорите с настоящим доцентом Разумом. Он вернется сюда из лаборатории, где занят проблемами, которые считает сейчас самыми важными. Он не хочет общаться с людьми, не хочет заниматься пустяками. Завтра увидитесь с ним, а сейчас постарайтесь выспаться…

Он явно отделывался от Пресла.

— Завтра у меня уже будут фотокопии, — заметил Пресл, упрямясь, как строптивый мальчуган.

И как это только он отваживался перечить мужу! Да еще нести такой вздор!

— Я извинюсь за тебя перед Ольсенами, отправляйся скорее к Енде и попроси Карела приехать ко мне завтра утром, быстро сказал мне Разум.

Карел наблюдал нашего сына. Это был отличный врач. Так вот что задумал Разум! Он хочет упрятать Пресла в психиатрическую больницу. Хитер! Он обработает Ольсенов и устранит Пресла. Карел любит Разума и всегда справляется о нем, когда я бываю у Енды. Они однокашники. Карел считает Разума чуть ли не гением и уверяет, что еще в школе Разум был одареннее всех.

— Нет, я не поеду. Хочу остаться, — возразила я.

Я не люблю спорить с Разумом. До сих пор я приносила себя в жертву нашему браку, считала, что не вправе его разорвать только на том основании, что больше не люблю мужа. Ведь я не одна. Со временем, думала я, Енда вернется домой, мы станем жить вместе, и у мальчика будет отец.

— Я не уходила от тебя, так как верила, что ты не обманываешь, что на тебя можно положиться…

Он вдруг взял меня за руку и хотел поцеловать, утешая, словно ребенка. Я понимала, что это делается для Ольсенов: он давно не был таким нежным со мной.

— Не думаешь ли ты, что я близок с Яной? Мы просто работаем вместе, вот и все. Она мой лучший секретарь, только поэтому я и беру ее за границу. А моя жена — ты. Я знаю, что ты никогда не уйдешь из дому, так как у нас есть Енда, продолжал он, мило намекая на то, что намерен уехать от меня и что его заграничная поездка — по существу уход к другой женщине. Такой выходки я от него не ожидала. Хороша дипломатия — попросту подлость!

— Правда, я не верю, что ты робот и собственный двойник, но должна признать, что ты и в самом деле очень изменился. Неужели успех так быстро портит человека?

— Изменился, изменился! Все вы только и твердите, что я изменился! Что вам от меня надо? Просто вам кажется, что если я добился успеха, то должен обязательно стать гордецом. Видимо, вы исходите из того, что с вами бы это обязательно случилось. Я все тот же, но не откажусь от успеха, только чтобы угодить моим критикам. Почему я должен уклоняться от популярности, если все больше и больше людей жаждут слушать меня, ждут, что я скажу? Почему мне нужно молчать? Поймите, что в этом смысле я действительно изменился. Но я никогда не стремился к славе и просто применяюсь к новому положению: надо заниматься делами, обмениваться опытом, реорганизовать институт. Мои успехи накладывают на меня и новые обязанности, но поверь, это вовсе меня не радует. Множество дополнительных и ненужных забот отрывает меня от настоящей научной работы, мешает серьезно размышлять. А между тем ими мог бы заниматься кто-нибудь другой…

— Например, робот, — вставила я. — Для этого можно было бы отлично приспособить робота, если бы ты сумел его сделать…

Он снова улыбнулся.

— Настолько мы еще не продвинулись вперед, дорогая. Это все равно, что желать, чтобы братья Райт построили сразу реактивный самолет. Когда-нибудь, наверное, мы создадим таких роботов… или это сделают наши потомки. Эпоха механизмов кончится, настанет время биологических машин из искусственной живой ткани. Производство их намного удешевится, а энергии они будут потреблять все меньше. Для такой машины хватит пары картофелин. Акции нефтяных компаний станут ничего не стоящими бумажками, — поучал он меня словно на лекции. Поучал обстоятельно, не проявляя должного внимания даже к Ольсену. И все потому, что хотел, чтобы я вызвала назавтра Карела. Видно, он боялся новой встречи с Преслом наедине. В дверях показалась Яна.

— Ольсены в десять утра должны быть у ректора, — сказала она. — Ты бы не мог пригласить сюда ректора? Это будет даже удобнее, ведь он говорит только по-французски, да и то плохо.

У Яны был явно немалый опыт по организации встреч между нашими учеными.

Разум тотчас согласился, попросил меня передать Енде привет и поспешил в свою комнату, откуда тотчас же послышался его громкий голос. Внушительно разговаривать с людьми он умеет, вообще он богатырь, когда это нужно. В конце концов он чем-то да покорил меня в молодости!

— Это я принесла для Енды, — сказала мне Яна, показывая на сверток.

Что это она выдумала?

— Моему сыну запрещено есть сладости, — брезгливо произнесла я, убежденная, что от гостинца такой особы его бы стошнило. Да и кто знает, не вздумала ли она отравить его? Я становлюсь подозрительной, как Пресл: всюду вижу врагов и убийц. Надо взять себя в руки! — Очень мило с вашей стороны, но он на строгой диете, — сдержанно добавила я.

— Я не знала, что такие больные на диете.

Я снова обозлилась. Мне захотелось ударить ее. Что она знает о болезни нашего Енды? Только сплетни, больше ничего. Сплошные сплетни! Сплетникам даже известно, что Разум женился на мне из-за моих длинных пальцев. Интересно, быстро ли пишет на машинке эта девчонка? Разум ей в отцы годится.

— Вы играете на рояле? — спросила я. Она тотчас поняла, на что я намекаю.

— Мне кажется, доценту Разуму не нужна сотрудница-виртуоз.

— Смотря в какой области.

— В игре на рояле, — сказала Яна, не обидевшись. — По-моему, ему нужен человек, который понимал бы его, боролся вместе с ним. Стоять в стороне — легче всего.

Оказывается, она совсем не глупа!

— Теперь он будет не бороться, а только пожинать плоды, возразила я. — Уж не думаете ли вы, что в этом международном инсти туте его ждет напряженная работа? Сомневаюсь. Я знаю такие учреждения и часто видела подобных людей… Все это очень противно!

Однажды я даже хотела купить себе ходский^[2] национальный костюм, чтобы принять в нем скучающего представителя ЮНЕСКО, который уже давно забыл свою научную специальность и стал профессиональным участником всяческих научных конгрессов. Может быть, его хоть ненадолго вывела бы из равновесия супруга европейского ученого в таком наряде… Что касается Яны, то за границей она будет покупать кофты джерси и леопардовые юбки, в общем модное тряпье. Как и все такие девицы.

Мне вдруг стало ясно, что Разум поступил правильно: ведь я никогда не поехала бы с ним за границу. Да, он был прав!

— Куда вы поедете?

— В Рим! — восторженно произнесла Яна. — Ольсен уже почти обещал. Институт там находится в новом районе, в десяти минутах ходьбы от пляжа. Так сказала мадам Ольсен.

Яна говорила об этом прямо-таки с детским упоением.

— Конечно, вам там понравится, — согласилась я. — Возможно, вы встретите людей более преуспевающих, красивых и молодых, нежели Разум…

Нет, так я и не смогла понять, почему он выбрал ее! Мой настоящий муж никогда бы так не поступил. Настоящий муж?.. Я поймала себя на мысли, что рассуждаю, как тот фантазер.

Почему фантазер?

Карел дежурил, и только поэтому меня впустили в больницу. Другие посетители уже стояли в очереди на обратный автобус. Я рассказала Карелу обо всем и попросила приехать завтра утром. Пресла действительно необходимо освидетельствовать.

— Пресл ни для кого не опасен, — возразил Карел. — Если он думает, что Разум создал робота, подобного человеку, это еще не основание считать Пресла психически ненормальным. Ведь весь мир восхваляет Разума за то, что он создал искусственный организм. Теперь я уже ничему не удивляюсь. Люди, видимо, способны сделать любую машину, создать все, что им вздумается. Но все ли они это понимают, вот что важно. Ведь человеческие познания усложнились. Ясные и примитивные принципы, созданные основоположниками науки, уже устарели. Теперь нельзя отбрасывать даже самые невероятные гипотезы. Может быть, и это предположение о роботе всего лишь рабочая гипотеза Пресла.

— Он не дилетант в биологии.

— Неважно. Для него это просто рабочая гипотеза, объясняющая, почему так изменился его шеф, и закрепляющая представление о прежнем идеальном Разуме. Такая гипотеза вовсе не кажется мне абсурдной. Это просто своеобразное представление о человеке. Заметила ли ты, как популярна стала идея робота, какая большая литература появилась о них, как часто стали мечтать о механическом человеке. Вероятно, потому, что и в самих людях подчас встречается что-то от робота; им действительно опасны идеальные помощники, которые действуют предельно разумно и потому губят в людях все человеческое. Пресл создал гипотезу и хочет проверить ее эмпирическим путем. Интересно, чем все это кончится. Во всяком случае, такое состояние имеет очень мало общего с психическим расстройством. Тогда следовало бы считать помешанными и тех, кто разработал теорию человеческой психики. А далеко не все они сумасшедшие…

Я любила сидеть в комнате Карела, где на стенах были развешаны целые коллекции картин — творчество его пациентов. Были тут и примитивная мазня, и причудливые бессюжетные рисунки. Карел живет в странном мире, далеком от нашей действительности. В больницу к нему нужно ехать трамваем до конечной остановки, а оттуда еще автобусом по единственному маршруту, пассажиры которого знают друг друга, потому что все они отмечены каиновой печатью родства с сумасшедшими. Кондуктор даже не покрикивает на нас, как обычно: то ли понимает, что надо беречь наши нервы,то ли просто побаивается нас.

Енда, как всегда, был один в своей комнатке. Он не ответил на мое приветствие и смотрел куда-то вдаль, но я уже давно привыкла к этому и разучилась плакать, зная, что ему это безразлично. А может, в глубине души он все-таки неравнодушен к моим слезам? Я хожу к сыну, говорю с ним о повседневных вещах, об игрушках, о том, что делается на улице, о бывших его школьных товарищах. Я задаю ему вопросы и отвечаю на них сама, не переставая надеяться, что все же он откликнется, — вдруг он снова обретет прежний контакт с окружающим миром, контакт, который непостижимым образом прервался, и теперь никто не знает, как его восстановить. Карел прохаживается рядом с очень ученым видом и приветливо улыбается. Он многое понимает, но помочь Енде может не больше моего.

— А вдруг и Енда думает о роботах, — сказал он, провожая меня до ворот, после того как я положила на столик рогалики для Енды и тихо, не прощаясь, вышла. Меня научили уходить именно так, чтобы не волновать больного, и сказали, чго иной раз он съедает несколько моих рогаликов, когда остается один и думает, что его никто не видит. — Он очень одаренный мальчик и мог бы в интеллектуальном отношении превзойти Разума, — продолжал Карел. — Возможно, в своем воображении он населяет мир какими-то особенно страшными роботами, потому что, как ты знаешь, он все время находится в состоянии тревожной подавленности.

Мне вспомнился рассказ Карела о том, как во время войны больницу бомбили, и в ней вспыхнул пожар. Многие больные не покинули горящего здания и предпочли заживо сгореть, потому что мучившие их кошмары были страшнее пожара.

Только теперь я заплакала и, как обычно, проплакала всю дорогу от ворот до трамвая. Я уже научилась плакать незаметно, потихоньку, делая вид, что у меня насморк.

«Мы поставим новые подшипники, — слышались разговоры в автобусе… Придется купить маленький мотор… Телевизор все время капризничает… Он вам его отлично отремонтирует… Собираюсь купить…»

И люди перечисляли всевозможные машины, аппараты, механизмы — предшественников роботов. А мне казалось, что единственные, кто чужд роботам, — это наши близкие в больнице. Не потому ли мы потеряли их, не потому ли они живут в этом старинном здании, где время словно остановилось?

Как раз подошел трамвай, я перестала плакать. Мне вдруг стало отрадно при мысли, что завтра утром Разум встретится с юным фантазером Преслом один на один.

Спор

Дома никого не было, ректор, видимо, не захотел приехать к нам, и Разуму с гостями пришлось отправиться к нему. Я прибрала в комнате — на ковре валялось несколько крошек, магнитофон был включен; видимо, Разум развлекал гостей. Сам он музыки не любит, это я хорошо знаю, но он уже усвоил себе, что большинство ученых считают музыку единственно приемлемым видом искусства, потому что она чем-то сродни логическим формулам науки, и охотно слушают не только Яначека, но и Орффа, Шенеберга и Рихарда Штрауса. Поэтому мы держим дома несколько лент, в частности ленту с записью Хиндемита. Но мне не разрешено ставить их для себя или для сотрудников мужа, приходящих к нам; эти записи «на экспорт» предназначены только для иностранных гостей. По крайней мере, когда играет музыка, можно почти не разговаривать, а Разуму это удобно: он не силен в иностранных языках. Его, наверное, устроило бы какое-нибудь эсперанто из математических формул, но, к сожалению, на таком языке невозможно сказать: «Добрый вечер» или «Возьмите еще один бутерброд».

Утром я увидела Разума в холле. Он все еще был в смокинге, много курил, но выглядел трезвым и вел себя вполне спокойно. После бессонных ночей он бывал еще рассудительнее обычного.

— Где же Карел? — хмуро осведомился он.

Я сказала, что Карел не приедет.

— Хорош! А еще называется друг! И ты не могла позвонить и сказать мне об этом? Что ж теперь? Вызывать скорую помощь к своему сотруднику, что ли? Знаешь, как это неприятно после всяческих историй о помешавшихся ученых! Ну и конфуз! Пойдут разговоры, это будет сенсация побольше, чем мое открытие. Уж я знаю людей, они любят посудачить о помешавшемся ученом.

С людьми он познакомился, видимо, за дни своего триумфа, потому что раньше не разговаривал даже с прислугой.

— Карел считает, что Пресл не помешанный.

— А его разговоры о роботе?

— Карел сказал, что это вполне допустимая научная гипотеза.

— Вздор! Просто Карел рад, что у меня неприятности. Наверное, всю больницу развлекает рассказами обо мне. Мол, у Разума помешался сын, а теперь еще и сотрудник — вот она, цена успеха! А его сослуживцы тешатся тем, что хотя они и посредственности, но у них здоровые дети и сами они здоровые. Как будто одно с другим связано! Это надуманная зависимость, типичный образчик непоследовательного мышления, подверженного влиянию мелких эмоций и духовного ничтожества. Не понимаю, как ты могла присоединиться к ним. И предупреждаю: щадить своих врагов я не собираюсь! Я уничтожу их всех, для этого у меня достанет сил…

Разум сорвался на крик. Этого я никак не ожидала и даже отступила на шаг. Мне стало страшно. Как будто тронулся с места паровой каток или лавина… Быть может, теперь он начнет сметать всех, пользуясь своим открытием? Этого я никак не ожидала. Поистине он неузнаваем!

Разум устремился к телефону. Но не успел снять трубку, как у дверей позвонили. Все равно он бы, не колеблясь, вызвал скорую помощь, если бы Пресл, еще на пороге, не вытащил длинный нож.

— Товарищ доцент! — Он обнял Разума. — А я-то боялся за вас! Я так рад вас видеть. — Его ничуть не смущало, что сегодняшний Разум как две капли воды похож на вчерашнего, даже смокинг тот же самый. — Я так боялся, что он и вас убьет. Подумайте только, что он сделал с Чапеком…

— Вы забываете, юноша; он запрограммирован, — возразил Разум. Он, видимо, решил продолжать вчерашнюю игру и с улыбкой ввел Пресла в гостиную. — Уж если создан такой механизм, ему дается программное задание, как всякой кибернетической машине.

— Какое же задание ему дано? — с любопытством спросил Пресл, непринужденно попивая кофе, который Разум приготовил, видимо, для Карела.

— Вот так вопрос! — чуть укоризненно, но вместе с тем покровительственным тоном воскликнул Разум. — Чего люди испокон веков хотят от машин? От всех машин, не только от кибернетических, а и от самых примитивных приспособлений, таких, как рычаг или наклонная плоскость? Служи человеку! Облегчай мою работу, машина, или делай ее за меня!

— Вот в этом-то и вся беда! — взволнованно сказал Пресл, и мне показалось, что он, подобно трактирному буяну, вот-вот всадит свой нож в наш инкрустированный столик. Он весь дрожал, видно, тоже не спал ночь. Но если бы я сейчас наблюдала за ними сквозь прозрачную звуконепроницаемую перегородку, мне, наверное, показалось бы, что эти два человека обсуждают увлекательную научную проблему, а нож — всего лишь какой-то инструмент, имеющий отношение к обсуждаемому явлению. — Тем самым вы предоставили ему чудовищные возможности, — продолжал Пресл. — Человеку должны служить лишь простые машины. Если же машина подобна вам самому, если это робот, точно такой же, как вы, то есть ваш двойник, он чужд человечности и своими действиями может повредить вам. Мы тем и отличаемся от животных, что делаем не только полезное нам. Ведь сами-то вы так никогда не поступали. Вот и от этих ваших объяснений вам лично нет никакой пользы, вы только тратите время, как и тогда, когда, бывало, объясняли мне основные проблемы своей специальности. Я очень признателен вам.

— Полагаю, что и этот разговор для меня небесполезен, муж не удержался от иронии, выразительно поглядев на нож.

— Я принес вам этот нож, полагая, что разделаться с роботом нелегко. Ведь вы не станете предавать гласности свое открытие, раскрывать секрет существования робота? К чему делиться с другими? Тогда вы сами меньше получите от своего изобретения. Я исхожу из того, что робот ликвидировал Чапека, а теперь не позволит и вам помешать выполнению своей программы…

Разум тотчас взял нож.

— Спасибо, друг мой, хорошо, что у меня будет оружие. Я и сам подумывал о пистолете, но где его нынче достанешь! Да, нелегко будет справиться с моим роботом. Он сейчас здесь у меня в лаборатории в связи с кое-какими доделками. — Разум усмехнулся, как взрослый, который объясняет малышу, чем сейчас занят Дед Мороз. Потом встал и вышел. Я поняла куда: у нас в квартире два телефона; второй параллельный аппарат находится в лаборатории. — Сейчас я со всем этим покончу… Мне очень пригодится ваш нож…

— Вы хотите совсем уничтожить робота?

— Да.

— Можем мы вам помочь?

— Нет.

— Наверное, потому, что он — ваша точная копия?

— Вот именно! — сказал Разум тоном профессора, одобряющего удачный ответ студента на экзамене. — Мне пришлось сделать его своим двойником, потому что никто другой, кроме меня самого, естественно, не захотел бы служить моделью для робота. В дальнейшем в качестве образцов придется использовать стандартные рекламные типы или популярных спортсменов…

Пресл преградил ему дорогу.

— Нет, нет, это не годится! — огорченно воскликнул он. Чего доброго, люди начнут влюбляться в своих роботов! Представляете себе, насколько это опасно? Всегда иметь возможность купить красивого робота мужского или женского пола… Мне думается, что лучше делать их по образцу животных, обезьян или собак…

— Видели вы когда-нибудь собаку, которая могла бы подметать пол или варить обед? Нет, друг мой, я сделал правильный выбор, другой возможности, видимо, не подвернется. Мы будем изготовлять двойников для всех желающих…

Говоря это. Разум легонько теснил Пресла, и мне стало ясно, что он уже думает над тем, как преподнести эту историю врачу скорой помощи, чтобы по возможности не бросить тени на институт.

— Я восхищаюсь вами, Разум, — просто сказал Пресл. Мой муж на ходу обернулся. Повидимому, он был глубоко тронут. Я люблю вас больше всех на свете, — продолжал Пресл, — и охотно бы встал на ваше место в этом эксперименте. Будьте добры, скажите мне еще раз…

Разум грустно пожал плечами и снова поглядел на громадный нож в своей руке: то ли хотел убедиться, что иного выхода уже нет, то ли все еще обдумывал, как поступить. Разумеется, его больше всего бы устроило, если бы из-за Пресла не произошло осложнений.

— Надеюсь, потом вы покажете мне свою машину? — спросил наконец Пресл и этим окончательно предопределил свою судьбу.

— О, конечно, — ответил мой муж и быстро вышел, закрыв за собой дверь. Он больше уже не мог играть эту комедию: ведь пришлось бы представить реальные доказательства.

Однако как он хорошо понимал Пресла! Ясно, что у них сходный тип мышления, сходные представления. Чем же отличаются друг от друга уравновешенный и преуспевающий Разум, который создал одноклеточный организм, и этот безудержный фантазер? Не раз я задумывалась над тем, как надо разговаривать с людьми типа Пресла, и хорошо знаю, что разубеждать их не имеет смысла. Лучше позаботиться о них, задуматься: отчего они бегут в мир фантазии?

— Почему вы расстались с Яной? — осторожно спросила я.

Быть может, не все считают фантастические представления искаженным отражением действительности. Для некоторых фантастика может быть вполне реальным отражением того, как эти люди воспринимают окружающее. Например, близорукие видят лишь расплывчатые контуры там, где мы видим четкие линии, а слепые ощущают мир осязанием. Некоторые земные существа воспринимают мир совсем иначе, чем мы, например собака главным образом при помощи обоняния. А чем воспринимают мир пресловутые марсиане? Видимо, Пресл считает фантастическую версию событий единственно правильной; разубеждать его было бы совершенно излишне.

— Почему вы расстались с Яной? — повторила я; мне показалось, что он прослушал мой вопрос.

— Потому что она влюбилась в робота. Я понимаю человека, который увлекается машинами конца прошлого века, первыми, локомотивами, старомодными автомобилями, воздушными шарами и дирижаблями, но мне непонятно, как можно любить современные обезличенные мотоциклы, лимузины и… роботов.

— Вас это сильно мучает? Ведь вы можете найти себе другую девушку!

— Я думал о вас… Я же сказал вам это еще вчера. О вас я подумал прежде всего. Я хотел рассказать о роботе и уехать с вами куда-нибудь в глушь… Понимаете, чтобы мы были совсем одни… — Он смотрел на меня в упор; в глазах у него светилась решимость, словно он задумал похитить меня. — Если роботы возьмут верх над людьми, в цивилизованном мире для нас уже не будет места. Мы с вами стали бы жить вдвоем, я бы обрабатывал землю, вы вели бы хозяйство. Я бы охотился на зверей, ходил в звериных шкурах… Наверное, в кроличьих, потому что других теперь нет. В деревне мы бы ничего не покупали: ни свечки, ни гвоздей, ни лопаты. Только тогда мы стали бы по-настоящему свободны, избавились бы от цивилизации с ее засильем роботов. Жить снова так, как когда-то жил человек… Но такие условия показались бы нам слишком суровыми, начались бы болезни, которые мы сами не умеем лечить… Вы возненавидели бы меня за то, что я отказался от борьбы. Ведь женщины хотят, чтобы ради них мужчины вступали в борьбу и побеждали. Или по крайней мере боролись. И вот я борюсь за вас.

На этот раз он, видимо, говорил от души.

— Кого же вы, собственно, любите — Разума, меня или Яну?

— Дело не в том, кого я люблю. Дело вообще не во мне. Я решил, что должен сделать это ради того, чтобы жизнь представляла собой хоть какую-то ценность.

Из кабинета доносился голос Разума. Видимо, он препирался с врачом скорой помощи, который не хотел прибыть немедленно, не понимал всей серьезности положения.

Пресл встал. Я боялся, что он убежит, но он не пошел к выходу.

— Поможем ему? — предложил он и оглянулся, ища глазами какое-нибудь оружие. — Я так и думал, что с роботом нелегко будет справиться. Может, придется позвонить в институт или в полицию.

Последние слова напугали меня. Разум бы этого не стерпел. Сейчас он кричал на кого-то у себя в кабинете, кричал громко, как никогда. Были слышны отдельные слова и минутами казалось, что то ли Разум разговаривает сам с собой, то ли ему отвечает кто-то другой. От всего, что творилось в моем доме, голова у меня пошла кругом.

— Подождите, я посмотрю, что там делается, — сказала я. Пресл не пускал меня, хотел пойти сам, но я убежала от него в кабинет мужа.

— Уходи, тебе здесь нечего делать! — сердито набросился на меня Разум. Я увидела, что он вовсе не звонит по телефону, а ходит по комнате, без смокинга, в разорванной сорочке, без галстука. Я невольно оглядела комнату: где же его противник? Похоже, что тут разыгралась схватка. Но Разум был один в кабинете.

— Я ни в чем не виноват, ничего не присваивал! Ведь я руководитель института! — Он словно оправдывался перед судом. А потом я вдруг услышала иной голос:

— Но он мне верил, он меня любил, я всегда разыгрывал перед ним бескорыстного ученого, а ведь на это у меня не было права…

— Вздор! — крикнул первый голос.

Закрывая за собой дверь, я вспомнила странную историю о мистере Джекилле и мистере Гайде, эту классическую фантазию Честертона о перевоплощении личности, и мне показалось, будто Джекилл и Гайд ссорятся внутри Разума. Что ж, это ничуть не фантастичнее, чем ссора Разума с роботом.

— Мне кажется, что скорее всего он сам помешался, — сказала я Преслу, когда из кабинета стал доноситься шум падающей мебели. Мы слышали, как Разум швыряет на пол колбы и пробирки.

— Но я-то еще в своем уме! — воскликнул Пресл и устремился в кабинет. Я уже не могла удержать его.

Мы нашли моего мужа в разгромленной лаборатории. Кто бы сейчас узнал в нем вчерашнего преуспевающего доцента?!

— Хватит этой комедии, Пресл! Не мучьте меня больше! Вы победили, и я сдаюсь! Приготовь нам чай, Елена, ведь мы еще не завтракали.

Я ушла на кухню готовить чай, но оставила дверь открытой, чтобы не упустить ни словечка из их разговора.

— Сдаюсь вам на милость, — повторил муж.

— А где же ваш робот?

— Перестаньте! — снова закричал Разум. — Вы отлично понимаете, что он существует только в вашем воображении! Я всегда знал, что вы умный человек… Ладно, Пресл, я заявлю во всеуслышание, что вы — подлинный автор моего открытия, что это была ваша идея, а я ее только разработал. Этого хватит?

«Так вот оно что, — подумала я, не оборачиваясь, потому что как раз закипал чайник. — Стало быть, история со старым Чапеком была для Пресла всего лишь предлогом, своего рода аллегорией, под прикрытием которой он отстаивал собственные права. Всю эту историю с роботом Пресл придумал, чтобы разоблачить мужа. Главное для Пресла — собственные заслуги, собственный успех! Он столь же ничтожен, как и все остальные! А еще что-то городил мне насчет „простой жизни среди природы“!»

У меня так дрожали руки, что я чуть не обожглась, — никак не могла закрыть газ. А в комнате за моей спиной все еще было тихо.

— Я вас не понимаю, — тихо сказал Пресл.

— Вам и этого мало? Хотите, чтобы я сам себя разоблачил, чтобы публично признался в том, что присвоил чужое открытие? Не слишком ли это жестоко? Я знаю, что сам воспитал вас и слишком смело говорил при вас о новых принципах, о бескорыстном сотрудничестве, о единении людей науки. А сам изменил этим принципам, изменил высшим идеалам. Но вы-то знаете, что коллективные работы общеприняты в научной практике. Первоначальная научная идея по мере своего претворения в жизнь претерпевает столько изменений, что соавторы обычно не спорят о Первенстве и в большинстве случаев подписываются под работой всем коллективом. Я этим пренебрег, — вот в чем, очевидно, моя ошибка. Я присвоил всю славу себе, а вас семерых оставил в тени. Я действительно поступил, как робот, и готов исправить это. Я опубликую заявление в печати, сообщу, что открытие сделано доцентом Разумом и коллективом. Или коллективом под руководством Разума, а? Или просто нашим институтом, сниму вообще свое имя… Не глядите так на меня, юноша, я не совершил никакого преступления. Мой поступок не наказуем, мало кто из ученых осудил бы его, ведь такова жизнь. Так как же, а?

«Наверное, он выдержал страшный поединок с самим собой там, в лаборатории, — думала я, ставя чашки на стол. — И что только ему пришлось пережить, чтобы сейчас так унижаться перед младшим сотрудником?! Как сильна, должно быть, была в нем жажда успеха и славы, если еще несколько минут назад он подступал ко мне с угрозами, а вчера вечером хотел упрятать Пресла в сумасшедший дом?!»

— С первой же минуты я понял, что вы не настоящий Разум. С того момента, как вы посмотрели на нож, — сказал Пресл.

— Чего ты от меня хочешь, мальчишка? В твои годы я еще мыл пробирки! Что бы из тебя вышло, если бы я не принял тебя в институт! Ты должен на коленях благодарить меня! Идеи бывают у каждого, не только у тебя одного, главное — реализовать их, понял? Вот выгоню тебя из института, можешь тогда записывать свои идеи углем на стене. Какой от них будет прок? Кончишь, как этот жалкий Чапек, смерть которого ты пытался приписать мне. Или как все другие сумасброды, воображающие себя изобретателями. Станешь одним из многих. Если ты не перестанешь дурить, я тебя выгоню. Мне легко тебя погубить: Яна хоть завтра подтвердит, что ты клеветал на меня только потому, что ревнуешь ее ко мне. Ты считаешь, я живу с ней? Вот потому-то ты все это и выдумал! Не ради идеального образа ученого, как ты пытаешься меня уверить, не ради каких-то высоких идей, а из-за примитивной звериной ревности, которая куда хуже, чем мой поступок, пусть даже ущемляющий авторские чувства. Ты двуличный человек, ты хуже, чем я: хочешь погубить меня из-за женщины, то есть по самой заурядной причине, которая с первых дней бытия тормозит историю человечества. Но я этого не допущу.

— Я хочу уничтожить робота, хочу разбить испорченную машину. Вы служите Разуму против его воли.

— Что же мне сделать, чтобы ты простил меня?! — Разум чуть не всхлипнул. Никогда я не видела его в таком состоянии. Он снова заговорил тихо, спокойно, не кричал, не угрожал. Поистине у него два разных голоса.

Пресл встал.

— У меня уже есть фотокопии. Я решил передать их полиции. Нельзя терять времени, надо поскорей спасти Разума, иначе все человечество окажется под угрозой…

Он повернулся к двери. Там стояла Яна. Я не знала, что у нее есть ключи от квартиры.

Она была в новеньком, с иголочки, костюме, модная картинка да и только.

— Вам нечего прощать, — сказала она Разуму. — А в полиции его никто не примет всерьез. Я уже звонила участковому врачу. Пресл известен как психопат. Я заявила, что он угрожал мне убийством… и прочитала по телефону твое письмо.

— Я не писал тебе никаких писем! — воскликнул Пресл.

— Чапек никогда не звонил Разуму, а ты не подходил к телефону. Чапек вообще никогда не звонил из гостиницы и выходил из нее только три раза. Мы начнем выдумывать, как и ты, но нам больше поверят, потому что твои вымыслы фантастичны. Газеты у нас, слава богу, не увлекаются сенсациями. Иди, рассказывай свои истории кому вздумается! И ты кончишь плохо! Мы за тебя уже не вступимся… А сейчас нам надо срочно ехать в министерство, — обратилась она к Разуму. — Там важное совещание. Вас хотят назначить членом международной комиссии в Москве.

— А как же насчет морского пляжа? — не удержалась я. — В Москве его нет. И там холоднее, чем в Риме.

Пресл ушел не попрощавшись. Разум долго смотрел на дверь. Яна принесла из шкафа его дневной костюм. Я пошла к себе за чемоданом и стала складывать вещи, а она тем временем помогала одеваться моему бывшему мужу. Мне вдруг показалось невероятным: как я могла так долго выдержать, почему не поняла уже давно, с каким бесчестным человеком живу?

Я уложила лишь самое необходимое. На первое время поселюсь у Карела; у него в больнице большая казенная квартира, и он уже давно предлагал мне пристанище. По крайней мере буду ближе к Енде.

Мне казалось, что я просто еду навестить Енду, а потом останусь у него навсегда; я понимала, что, собственно говоря, подсознательно уже давно немного завидую сыну: меня всегда страшил обратный путь — из больницы к трамваю.

В дверях я столкнулась с Яной.

— Куда вы? — спросила она.

— Меня не тянет на римский пляж, милочка. А тебе хочется увидеть все на свете. Ты больше подходишь для Разума, твоя жадность к жизни ему по душе.

— Уже не по душе, — сказал Разум, взяв меня под руку, и отставил в сторону мой чемодан. — Пойдем-ка погуляем, Елена. Извинитесь за меня перед министром, Яна. Я хочу посвятить себя научной работе, коллегам и семье, мне не нужна карьера. И верните мне, пожалуйста, ключи от квартиры.

Яна уронила ключи на пол. Как знать, не нарочно ли?

— Как вам угодно, — прошептала она, — Думаю, что еще многие девушки будут сходить по вас с ума.

— Сходить с ума… — задумчиво повторил Разум уже на улице. — Что-то слишком часто стали повторяться эти слова. А каков их точный смысл? Я уверен, что Пресл не сумасшедший. Сколько ни объявляй его помешанным, все равно не заставишь молчать, — он будет ратовать за правду. И, пожалуй, он прав.

Я не узнавала Разума. Впервые за много лет он вышел со мной на прогулку. Не по делу, а просто так, пройтись! Словно бы у него вдруг оказалось много досуга, словно его не ждут министр и вся комиссия.

— У меня масса свободного времени, — улыбнулся он. — Ведь я теперь отрезанный ломоть, конченый человек. Как обрадуются вчерашние завистники, клеветники, конкуренты: доцент Разум вышел из игры! Вот увидишь, дня через два все они сбегутся к нам. Не для того, чтобы нам помочь, а из любопытства. Чтобы посмотреть, как мы переносим свой позор. Придут, как в театр. Ну и пусть! Я буду презирать их еще больше. Именно теперь я буду презирать их беспредельно, потому что, признаюсь тебе, еще вчера я их немного боялся.

Больше мы на эту тему не говорили. Казалось, Разум немного постарел за этот день: он несколько раз переспросил меня об одном и том же, несколько раз останавливался передохнуть. Давненько мы не праздновали день его рождения! А собственно, сколько ему лет? Может быть, мы снова начнем отмечать этот день, может быть, переедем на нашу старую квартиру?

— Надо бы съездить к Енде, — сказал он вдруг, словно догадываясь, какую радость доставят мне эти слова. — Я хочу взять его домой. Я не собираюсь всю свою жизнь разгадывать тайны природы, забуду и о загадочном поведении сына.

Мне захотелось его расцеловать, таким он вдруг показался иным, человечным. Мы пообедали в закусочной.

— Ты ничего не вспоминаешь? — спросила я, когда мы выходили оттуда.

— Конечно, вспоминаю. Когда-то тут кормили куда лучше. Тогда мы с тобой только что поженились.

Я боялась, что он заговорит о моем первом концерте и будет просить прощения за то, что помешал мне стать пианисткой. Но он знал, что на эту тему лучше не говорить. Да и что можно было сказать? Кто знает, кем бы я сейчас была, сделай я музыку своей профессией. Есть вещи, которых не исправишь, каким бы хорошим ты ни стал под конец жизни. И все же я была рада: я всегда представляла наше примирение именно так.

Мы чудесно погуляли, а когда вернулись к своему дому, увидели около него четыре лимузина. Едва мы появились на углу, как дверцы всех лимузинов распахнулись, к нам словно по команде, устремилось несколько человек во главе с министром. Министр был гораздо старше Разума, но обращался с ним необыкновенно учтиво.

— Вы нам очень нужны. Комиссия в полном составе ждет вас уже два часа. От вас зависит очень многое. Поспешим же!

Мне даже не верилось: неужели они так долго ждали Разума, неужели подъехали к нашему дому и сидели в машинах, пока мы бродили по городу? Вот уж не ожидала, что мой муж станет такой важной персоной, и когда же? — теперь, когда оказалось, что его открытие сделано другим человеком.

— Разве вы не слышали о Пресле? — спросил муж, обращаясь ко всем.

Ему ответили, что это совершенно неважно. Пресл и другие сотрудники доцента их сейчас не интересуют, для них важен сам Разум. И усадили его в машину, где уже находилась Яна.

— Ваш секретарь была так любезна… — сказал кто-то Разуму.

Я думала, что он заартачится.

— Намечен план чрезвычайной важности, тесно связанный с вашим открытием: с его помощью можно наладить промышленное производство продовольственных товаров. Примерно так же, как мы сейчас фабричным способом изготовляем желе. Мы сможем накормить весь мир полноценными белковыми веществами, которых сейчас так не хватает. Большая часть человечества все еще не ест досыта, многие люди страдают болезнями почек из-за недостатка протеина. Ваше открытие поможет решить все эти проблемы. Шницели и бифштексы будут производиться на заводах в любом количестве из самого простого сырья. Без крови, без боен, без убийства животных, на радость вегетарианцам. Вы — спаситель человечества!

Сперва творец, потом спаситель! Мне показалось, что я в храме, где люди провозглашают: «Хвала Разуму!» Теперь я поняла, почему министр и его свита так долго ждали нас на улице, почему мой муж вдруг стал так необходим для них. Оказывается, наука превыше всего, потому что она всесильна. «Да ведь это не его открытие!» — хотелось мне крикнуть. Но вместо этого я сказала:

— А не обойдется ли промышленное производство белков дороже, чем разведение скота? Много ли нужно животным: сено и крыша!

Мне ответили презрительным взглядом. Приглашать меня в министерство, разумеется, никто не собирался.

— Все вопросы обсудит комиссия, — заявили мне. — Для этого-то нам и нужен доцент Разум…

Все они были в восторге от него и так верили в мужа, что я не смогла вставить о Пресле ни словечка. Ну, может быть, Пресл пробьется сам, может быть, в конце концов он и Разум смогут работать сообща.

Разум уселся рядом с Яной. Она даже не взглянула на него. Яна торжествовала: все-таки он не устоял — честолюбие взяло верх. Разум снова едет с ней. Видимо, он решил, что зря испугался Пресла и напрасно все утро притворялся живым человеком. А Пресл, возможно, уже сидит за решеткой. Или его высмеяли, как и всякого новоявленного пророка. Да разве он мог со своей фантастической версией добиться успеха? Его аллегория ни до кого не дойдет. Пресла надо было сразу же прогнать, зря Разум орал тогда в кабинете на самого себя. Видимо, в нем идет внутренняя борьба. Я чувствовала, что ему надо помочь, все больше думала о муже, и мысленно отступалась от Пресла, который не хотел бороться и мечтал вести уединенную жизнь Робинзона Крузо.

Днем я села за рояль. Сегодня это не показалось мне глупым и сентиментальным. Пальцы двигались с трудом, будто я снова начинала «Школу Беера». Впервые за несколько лет я не чувствовала себя чужой в собственной квартире.

Часа в четыре у дверей раздался звонок. Я никого не ждала и потому долго не открывала. Это оказались те же двое в военной форме. Как вы уже знаете, я не разбираюсь в чинах.

— В чем дело, товарищ? — опять спросила я, будто пришел один человек.

— Вы Елена Глори?

— Я уже однажды сказала вам, что нет.

— Был у вас утром биолог Пресл? — спросили они так, как будто это было имя и фамилия: «Биолог Пресл».

— Да. Но он не сошел с ума, — быстро сказала я. — Напрасно вы его ищете. Я уже советовалась с врачом насчет него.

— Он не сошел с ума. Он умер.

На этот раз меня никуда не возили, и все показания записали на месте. Опознавать покойного было не нужно. Хозяйка квартиры сказала им, что Пресл поехал к нам. Он несколько раз повторил, куда едет, словно предчувствовал, что эта поездка будет для него роковой.

«Так оно и оказалось, — подумала я, вспоминая подозрения Пресла. — Неужели Разум в самом деле владеет тайной жизни и смерти? Что, если он не только творец и спаситель, как бог, но и олицетворение зла, подобно дьяволу?»

— Умер-то он не от несчастного случая, правда? — спросила я. — Надеюсь, это не была автомобильная катастрофа или самоубийство?

Посетители с любопытством посмотрели на меня.

— Он умер естественной смертью, хотя был еще молод. Инфаркт. На этот раз они точно знали: смерть произошла от инфаркта. По крайней мере так им сказал врач, осмотревший труп. Пресл вел машину, видимо, он куда-то очень спешил и вдруг остановился на перекрестке. Уличное движение застопорилось, ближайшие водители поспешили к его машине и увидели, что он мертв.

«Наконец-то ему удалось остановить хоть какие-то машины», — печально подумала я и дала моим посетителям адрес родных Пресла. Прикрыв за собой дверь, они вышли.

Итак, теперь против роботов воюю я одна. Правда, можно объяснить смерть Пресла иначе: он был очень взволнован, когда ехал донести на своего патрона, которого любил, а тот его обокрал, и у молодого ученого произошел разрыв сердца. А может быть, он умер от великой скорби, от непосильного душевного напряжения, как герои классической трагедии; не исключено даже, что у Пресла был врожденный порок сердца, о котором он и сам не знал. Вскрытие покажет. Но я не могла бездумно ждать результатов. Пока что смерть Пресла служит подтверждением его фантастической версии, а это значит, что теперь моя очередь. Теперь я одна стою роботу поперек пути. Я единственная, кто знает о нем, кто подозревает его в убийствах и может испортить ему карьеру, единственное существо, которое в силах спасти человечество от Разума. Не потому ли он гулял со мной днем по городу, что хотел избавиться от меня? Может быть, чтобы выманить меня из дома, он даже подсунул мне настоящего Разума, которого прячет где-то в лаборатории?

Я поспешила в кабинет мужа. Там было все еще не убрано, валялись разбитые приборы, осколки стекла. Похоже, что тут в самом деле происходила схватка. Неужели это так? Неужели мой муж боролся здесь с роботом за жизнь Пресла?

— Разум! — позвала я куда более встревоженным голосом, чем тот, каким его только что окликали на улице гости из министерства: — Разум!

Я обыскала весь кабинет, но, конечно, ничего не нашла. Если мои подозрения справедливы и он действительно был тут, то, разбив все оборудование, теперь уже, несомненно, перешел в другую лабораторию. А может быть, он всюду посылает вместо себя робота-двойника, который служит ему так верно, что готов уничтожить всех противников, устранить каждого, кто мешает его успехам, в том числе и меня? Да, теперь моя очередь, это ясно. Надо сопротивляться, все равно — существует робот или нет. Смерть Пресла — явное доказательство того, что его гипотеза — самая вероятная. Теперь я должна проверить ее сама.

Конец Разума

В институте я появилась в самый разгар торжества. Гости собрались в зале заседаний. Уже давно в нем не происходило никаких сборищ, так что институтским служителям, наверное, пришлось все утро наводить порядок и убирать оттуда всякий хлам. Институт помещался в одном из старинных зданий Карло-Фердинандского университета и выглядел довольно архаично. Современная аппаратура в помещениях верхних этажей резко контрастировала с потертыми плюшевыми креслами и затейливой лепкой на потолках. В зале заседаний, казалось, собрались императорско-королевские советники и доценты в старомодных пенсне, а не участники современных международных научных конгрессов-джентльмены в безупречных фланелевых костюмах, прогуливающиеся под руку со своими «силоновыми» супругами.

Сначала меня никто не узнал. Прежде чем идти сюда, я провела два часа у парикмахера, выгладила костюм и купила новую брошь. Это был первый этап моего эксперимента с целью проверить гипотезу Пресла. Я еще не совсем уродлива, особенно когда подмажу губы — они у меня бледны из-за малокровия. На меня даже оборачивались на улице. Разумеется, я заставила себя идти иначе, чем обычно, этакой эффектной походкой, вытянувшись в струнку, играя грудью и бедрами, как принято у «шикарных женщин». Когда я вижу на улице, как эти дамочки буквально состязаются друг с другом, покачивая бедрами и вертя задом, мне становится тошно. Но на этот раз я заставила себя держаться именно так, потому что мне надо было нравиться, надо было проникнуть в общество, которое прежде никогда не интересовало меня.

Первой меня увидела госпожа Ольсен.

С воплем, выражавшим одновременно восхищение и потрясение, и с таким видом, словно она вот-вот упадет в обморок, эта почтенная дама устремилась ко мне и заключила меня в объятия. О-о! теперь она понимает, почему утром я принимала их в таком затрапезном виде! Для того чтобы еще сильнее ошеломить ее вечером! Ах, ах, это нечестная игра. Ведь я покорю всех мужчин, совершенно их очарую!

На этот раз ее слова переводил один из сотрудников Разума. Он тоже смотрел на меня с удивлением и сказал, что мое появление столь же неожиданно, как и открытие моего мужа.

— Стало быть, я напоминаю вам амебу? — улыбнулась я. Благодарю за комплимент. На газетных снимках она выглядит не слишком привлекательно!

Сотрудник покраснел. Раньше коллеги мужа при мне не краснели. Они относились ко мне почти как к служанке и зачастую, встав из-за стола, забывали поблагодарить за чай. Наверное, они думали, что это несущественно: ведь они обсуждают столь важные научные проблемы… Сейчас он покраснел и извинился. Я сама веду себя, как робот!

— Вы уже кончили заседать? — спросила я. — Уже придумали, как делать из угля гусиную печенку? Значит, теперь и еда будет синтетической? В таком случае я предпочту блюда из водорослей, если хотя бы они будут настоящие… А мой муж здесь?

Робот Разума при моем появлении удивился так, словно был настоящим человеком; меня опять охватили сомнения.

Он поспешно увел меня в какой-то кабинет.

— Ты пришла! Как я тебе благодарен! Столько раз я приглашал тебя зайти в институт. Но ты здесь всего лишь второй раз за много лет. Помнишь, когда-то я тебе показывал аудиторию, где в свое время читал лекции Эйнштейн?

Я не помнила.

— Не знаю, порадует ли тебя мой визит, — начала я.

Да, конечно, он робот: не случайно у него такая отличная память! Ведь идеальное запоминающее устройство — необходимая часть робота. В нем, как в самой полной картотеке, зафиксированы все детали биографии Разума.

— Я пришла шантажировать тебя, — продолжала я.

Нет, не надо сразу же действовать в стиле Пресла! Что если он действительно ополчился на Разума только из-за ревности к Яне, если он в самом деле лишь защищался, жаждал собственного успеха, хотел наказать Разума и отстоять свои права, прибегая к таким же насильственным методам, как и он? Что если Пресл вообще не был противником насилия как такового?

— Пресл убит, — тихо сказала я.

— Умер.

Ага, значит, он уже знает!

— Именно поэтому я особенно рад, что ты пришла. Я боялся, что ты опять все это истолкуешь как-нибудь не так.

— Мне все ясно. Ты присвоил чужое открытие и устранил сперва Чапека, потом Пресла, потому что они знали об этом. Я последний свидетель и могу разоблачить тебя. Так я и сделаю.

Я уселась на столик, закинув ногу за ногу, и стала пудриться. Совсем как в сцене из авантюрного романа. Словно бы я была роботом Мата Хари.

— Ты отлично знаешь, что это неправда, — возразил он. Чапек умер от старости, результаты вскрытия уже известны. А Пресл — по чистой случайности. Он был в сильнейшем возбуждении, ты же сама видела. В таком состоянии с человеком может случиться что угодно. Все-таки надо было вызвать к нему психиатра. А эта его навязчивая мысль о роботе! Теперь понятно, в чем дело: он был уже болен, ходил почти в бреду, с затемненным сознанием. Его смерть все объясняет. Спасти его мог только Карел. Пресла надо было отправить в больницу. Я его не убивал. Ты думаешь, просто заставить человека умереть естественной смертью? Это не то, что погасить свечку! Ведь человеческий организм сопротивляется смерти всеми своими силами. Убить не так просто, как заподозрить в убийстве! Человеческое мышление упрощает факты, таков наш метод познания. Но упростить — не значит найти правду. Я сумел создать живую амебу, но это еще не значит, что я могу тем же методом превратить живую ткань в мертвую. Возьми обратный при мер: Флемминг, открывший пенициллин, не мог бы создать живые кокки. Все это нелепость, как и выдумка о роботе. Порождение агонирующей психики Пресса.

— Может быть, и нелепость, но это уже второй смертный случай. Я не собираюсь ждать третьего. Главное — смерть этих людей была выгодна для тебя.

Разум вскипел:

— Погляди-ка мне в глаза! Чего ты хочешь? Зачем ты пришла сюда? Уверен, что ты и самой себе кажешься выряженной куклой. Я тебя хорошо знаю. Ты все еще моя жена и не можешь относиться ко мне, как палач к преступнику. Я не совершал никакого преступления и вправе ожидать, что ты поможешь мне, даже если я в чем-нибудь и провинился.

— Мне тоже нужно защищаться. Ты сам сказал утром, что уничтожишь меня. Ты угрожал и Преслу, и вот он мертв!

— Чего же ты хочешь? — сказал Разум серьезно. — Долго ли ты еще будешь унижать меня? Неужели я и перед тобой должен разыгрывать глупую комедию с роботом? Через несколько минут начнется пресс-конференция. Я заявлю, что открытие сделано не мной, а Преслом.

— Ты мог заявить об этом еще на заседании у министра. Ты мог послать за Преслом сегодня утром, когда за тобой приезжали в лимузинах! — Я защелкнула пудреницу. Разум стоял передо мной подавленный, с виду совсем как настоящий человек. — Вся наша эпоха абсурдна, Разум, как и ты, абсурден сам по себе. Дико, к примеру, хотя бы то, что человек может преодолеть за час расстояние в сто километров и даже не вспотеть. Ведь передвижение должно утомлять организм. Абсурден тот факт, что человек поворачивает выключатель и становится светло. Ведь он должен бы силой преодолевать стихию тьмы. Какой ценой мы платим за все эти абсурды? едь все наши органы чувств созданы природой в расчете на относительно медленное напряжение и трудовые усилия. И вот результат: мы оказываемся во власти машин. В руках разумов! Бр-рр!

Я соскочила со стола.

— Значит, ты хочешь разойтись со мной? — почти с надеждой спросил муж. Неужели он так наивен и думает, что я ничего не понимаю?

— Нет, мне нужна доля твоих успехов! Я иду по пути Пресла! Когда я готовила чай и прислушивалась к их разговору, меня осенила мысль, что Пресл пришел лишь потому, что его оттерли. Как и меня.

Разум возликовал:

— Да я ведь всю жизнь именно это тебе и предлагал. Мы так и собирались жить с самого начала. Ты будешь моей сотрудницей. Наука — замечательная вещь! Познавать с ее помощью мир — это приключение, которое вполне заменит нам те усилия, напряжение и борьбу со стихией, о которых ты сейчас говорила. Когда-то человек, чтобы подать во тьме сигнал себе подобному, высекал камнем искру и разжигал огонь.

— Сейчас люди «высекают огонь» с помощью атомных бомб.

Разум нахмурился.

— Чего же ты все-таки хочешь?

— Хочу полноценной жизни для себя. Теперь у тебя найдется для этого время. Ты не поедешь за границу и расстанешься с Яной. Возьмешь домой Енду. А я снова стану пианисткой. — Разум глубоко вздохнул. Может быть, с облегчением? — Я думаю, тебя уже не допустят к исследовательской работе после того, как ты заявишь, что открытие принадлежит Преслу.

А может быть, он все-таки человек?

Разум улыбнулся.

— Спасибо тебе. Знаешь, в последние дни я подчас испытываю странные чувства. Видимо, то, что ты предлагаешь, и в самом деле лучший выход. Я согласен принадлежать семье. Иная жизнь не для меня: это я понял сегодня утром, когда был по-настоящему счастлив. Именно потому, что провел это время в стороне от людей.

— А где именно ты его провел?

Он притворился, что не понимает.

— То есть как это где?

— Где мы были с тобой сегодня утром?

Информацией подобного рода настоящий Разум, несомненно, еще не успел зарядить своего робота. Я спрашивала, но он не мог сказать о прогулке по набережной, не помнил о Валашской улочке. Полный провал! Из информации об утренних событиях в его запоминающее устройство не было заложено ничего!

— Я не помню, — твердил он.

То ли он в самом деле ничего не замечал во время нашей прогулки, то ли я говорю сейчас не с Разумом, а с его роботом?

Он понял, что я его перехитрила.

— Это было странное, неповторимое утро. Я был счастлив, и вместе с тем меня обуревала тревога… Кроме того, я ведь тоже любил этого юношу, и мне не хотелось, чтобы мой ближайший сотрудник стал моим врагом. Тем более собственная жена. Теперь этому конец, вот увидишь.

И он повел меня обратно, в зал заседаний.

Я шла с ним не без недоверия. А что если все это притворство? И утреннее поведение Разума тоже? Что если ему нужно только выиграть время, и он уже сейчас рассчитывает в своем искусственном мозгу, как устранить меня — последнее препятствие на пути к полному успеху?.. Если, конечно,он робот. Но если он подлинный Разум и, отнесшись ко всему этому честно, выполнит то, что обещал, тогда, значит, Пресл был безумен, его гипотеза нелепа, а смерть бесцельна. Ведь он мог прийти к нам утром и сказать Разуму, как я сейчас: заявите во всеуслышание, что вы присвоили чужое открытие. Сегодня днем он мог принять капитуляцию Разума. Что ему еще было нужно?

Нас окружили журналисты. Меня фотографировали во всех ракурсах. Разум улыбался рядом со мной; я вдруг стала сенсацией, меня расспрашивали, умею ли я стряпать и что варю на обед, счастлива ли я в браке, какие блюда любит мой муж и что он ел в день своего открытия. Журналисты были в основном французы, попавшие к нам проездом. Вообще-то иностранных журналистов в Праге немного; здесь для них слишком спокойное место.

В баре я села, взяла аперитив и стала наблюдать за тем, что делается вокруг. Разума увели куда-то на кафедру и уже нацелили на него кинокамеру. Время от времени я произносила какую-нибудь вежливую фразу. Зарубежные гости расспрашивали преимущественно о Рудольфе II, о том, где именно жил Тихо де Браге и тот ли это самый замок Градчаны, о котором пишет Кафка. Нет, извините, не тот. Кто-то спросил меня о Големе.

— А это в самом деле любопытно, — сказала я с удивлением. — В нашем городе, по преданию, раввин Лев сотворил Голема, здесь же Чапек придумал своего робота, а мой муж создал искусственную амебу.

— Genius loci!^[3] — восклицали гости. — Стало быть, ваш муж — новый волшебник.

Вырвавшись от журналистов, я присоединилась к компании ученых, стоявших около кафедры. Все они были благовоспитанные, церемонные, у каждого в руке рюмка аперитива — скорее аксессуар, чем сосуд с алкоголем. Разговор шел такой:

— Герман Кан подсчитал, что уже сейчас, в шестидесятых годах, израсходовав пятьдесят миллиардов долларов, можно создать бомбу, которая взорвет земной шар, — сказал один, у кого голова была подобна большому яйцу, на которое нацепили очки.

— Ну, теперь появится и другое оружие, — усмехнулся другой, наблюдая, как моего мужа фотографируют на кафедре.

Конечно, об этом-то я и не подумала: ведь с помощью его открытия можно убивать! Можно уничтожить не только Чапека и Пресла, но целые народы!

— И к тому же оружие намного более безопасное, чем ядерное: ведь оно не отравляет атмосферы, — продолжали собеседники. — И более надежное, чем даже табун или сарин.

Я не знала, что такое табун и сарин, но содрогнулась, услышав эти слова. У меня даже дыхание перехватило.

В самом деле, мне не приходило в голову, что мой муж может создать смертоносное оружие, способное истребить все человечество, оружие столь же ужасное, как та бомба, о которой говорили сейчас эти господа. Теперь мне стало ясно, почему Пресла так волновала мысль о содружестве ученых, о разумных творцах знания. Ведь если у них в руках такая мощь, они должны быть морально безупречны. Таково минимальное требование к создателям науки, и оно совсем не столь абсурдно, как нам казалось. Наука делает гигантские успехи; в руках ученых оказываются настолько громадные силы, что им непростительно даже незначительное прегрешение в области морали: ведь оно может привести к мировой катастрофе. И я подумала, что этим людям здесь следовало бы ходить не в светлых фланелевых костюмах, а в черном облачении схимников. Мне показалось нелепым, что у них есть жены, которые гоняются за модой, покупают какие-то побрякушки, сувениры. Разве они имеют право предаваться роскоши и суетности — люди, которые держат в руках будущее человечества, которым стоит лишь чуть оступиться, и все мы можем поплатиться за это жизнью?

— Прежде всего я хотел бы подчеркнуть, — уверенно начал Разум, открывая пресс-конференцию, — что открытие сделано не мной. Подлинный его автор — наш коллега Пресл, трагически погибший сегодня. Он и все мои сотрудники…

Зал разразился рукоплесканиями. Да, да! Я-то думала, что Разума прогонят с кафедры, освистают, начнут ломать мебель! А ему рукоплещут за великодушие, за скромность! Он вознесся еще выше, и признание в том, что он присвоил чужое открытие, ему ровно ничего не стоило. Теперь я поняла, почему Пресл не пришел прямо к нам, поняла, почему ему было недостаточно признания Разума, почему нельзя допустить, чтобы Разум так легко отделался…

Ведь если мой муж действительно жаждет только личного успеха, если он хоть единожды поддастся искушению, он может погубить все человечество с той же легкостью, с какой сейчас обокрал или, допустим, лишь обошел Пресла. Если в руках у него безграничные возможности, он должен быть абсолютным совершенством, иначе все погибло. Это звучит невероятно, но это так, и ничего тут не поделаешь — в такую уж эпоху мы живем: во времена Хиросимы, сарина, табуна, ботулотоксинов и открытия Разума.

Я кинулась к министру, который беседовал с несколькими чиновниками. Но он меня не понял, наверное, решил, что я выпила лишнего, потому что я говорила сбивчиво и торопливо.

— Ваш муж уже сказал мне, что решил не ездить в Рим. Что ж, пожалуй, это разумно. А если международная организация биологов захочет перенести свою резиденцию к нам, мы возражать не будем. В конце концов лучший биолог мира сейчас у нас!

Значит, Разуму удалось и это! А почему бы нет? Будет даже очень лестно, если целое международное научное учреждение приедет к нему, как гора к Магомету.

— Но он совсем не ученый, он робот! — услышала я свой голос. — Он робот и держит в плену настоящего Разума, которого надо освободить!

Министр переглянулся с сотрудниками, и на лицах у них появилось такое же выражение, какое, видимо, было у меня и у моего мужа, когда мы впервые услышали гипотезу Пресла. Может быть, и меня отправят в психиатрическую лечебницу? Правда, у меня есть одно «преимущество»: от меня пахнет алкоголем.

Я усмехнулась и нетвердой походкой пошла обратно к стойке. Это их успокоило. Люди вообще склонны относиться к пьяным снисходительно; они лишь улыбаются, глядя на этих наркоманов, слушая их бредни, их вздорную болтовню. Ведь человек одурманивает себя алкоголем, чтоб найти забвение, утолить неизбывную тоску. Что бы сталось с нашей цивилизацией, если бы человечество не знало алкоголя, не находило в нем призрачного счастья?

Я попыталась отыскать Ольсена или Яну, хотела предостеречь их насчет Разума, потому что все остальные сотрудники были на пресс-конференции, а врываться туда не имело смысла: там бы меня и вовсе высмеяли.

Но Яна и Ольсен куда-то исчезли. Я нашла их на втором этаже в секретариате. Ольсен вытирал со своих губ следы помады; рукав его светло-серого пиджака тоже был испачкан.

Я не сказала ему ни слова.

Яна перепугалась.

— Пани Разум…

— Ключи, дайте мне ключи! — потребовала я, — от всех комнат, от всех лабораторий!

Верила ли я, думала ли найти там настоящего Разума? Или надеялась, что его пошлют ко мне, он прибежит, мы объяснимся окончательно, и я наконец узнаю, кто был прав.

Отпирая одну за другой все двери, я впервые увидела помещения, где работает мой муж, впервые знакомилась со всем институтом. Я искала настоящего Разума, каким я знала его в прошлом, человека, который когда-то, после моего первого концерта, пришел ко мне, любимого мужа, от которого у меня растет ребенок, энтузиаста-ученого, твердившего мне о будущем человечества, о том, что люди станут работать коллективами и стремиться лишь к познанию и ко всеобщему благу. Этого мечтателя я любила!

Разум догнал меня уже на пятом этаже, в своем кабинете.

— Что это значит? Хочешь наверстать все, что упустила за многие годы? Ведь ты ни разу не пожелала прийти ко мне в институт? — улыбаясь спросил он, и вид у него был вполне человеческим. Я обняла его.

— Разум, я снова люблю тебя. Я так счастлива, что нашла тебя!

Повторилась та же ситуация, что утром с Преслом; как и он, я поверила, что передо мною Разум, человек, а не робот; вот только кухонного ножа я ему не вручала. — Я буду защищать тебя от всех роботов мира. Ты должен объединиться с людьми, ты должен победить!

Он медленно отодвинулся от меня.

— Не больна ли ты? Надеюсь, болезнь Пресла не была заразной? Минуту назад ты рассуждала вполне здраво. Ведь я принял твои условия и уже обо всем договорился с министром. Я заявил об авторстве Пресла. Чего же ты еще хочешь?

Да, собственно, чего я хочу? Разум нервно протер очки. Я не удивилась бы, если бы он вынул глаз и тоже протер его; теперь я снова была уверена, что передо мной робот.

— Ты всегда умеешь выйти сухим из воды, всегда умеешь удержаться на поверхности! — вскричала я. — Ты справишься со всем: будешь возглавлять международный институт, министерскую комиссию и коллектив ученых, будешь образцовым отцом и мужем и бог весть кем еще! Тем, чем тебя запрограммируют! Как всякий робот. Нет, ты не человек! И я расскажу об этом всем!

Но я понимала, что меня никто не станет слушать. Я знала так же хорошо, как и Пресл, покидая нашу квартиру, что в полиции над этим только посмеялись бы.

— Что вам надо? Что вам от меня надо? — повторял Разум, снова продолжая увещевать меня. — Если ты не сошла с ума, если ты нормальна и говоришь то, что думаешь, должны же быть какие-то основания, доказательства! Говори, и я охотно разъясню тебе все. — Вид у него был подавленный.

— Брось все, оставь научную работу, откажись от власти, от успехов. Только тогда ты снова станешь человеком, одним из простых обыкновенных людей. Пусть твои открытия не угрожают человечеству.

— Девчонка! — закричал он и чуть не накинулся на меня с кулаками. Я схватилась за край стола. Мы стояли в его кабинете, заставленном какими-то сложными аппаратами, машинами, измерительными приборами. Кабинет сверкал белизной. На Востоке белый цвет — цвет смерти.

— Кем бы ты сейчас была, не женись я на тебе? — гневно продолжал Разум. — Думаешь, я не знаю, что говорили о твоих музыкальных способностях? Никто не верил, что из тебя выйдет настоящая пианистка! Всю жизнь ты бы оставалась учительницей музыки. Торчала бы за расстроенным пианино где-нибудь на окраине. Ты преследуешь меня только из ревности, вот почему ты примкнула к моим врагам! Ты хочешь погубить меня, тебе не по душе мои успехи, ты не можешь простить, что в меня влюблена молодая девушка, а на тебя уже никто не смотрит! Иди, иди и говори обо мне, что хочешь, воображаешь, что кто-нибудь поверит твоим путаным рассуждениям! Кончишь, как Пресл… как и он…

Голос у него сорвался, он чуть не плакал, как будто ему стало жалко самого себя, словно он и в самом деле был человеком. Ведь сомнительно, чтобы владелец робота запрограммировал и его плач: такое состояние для робота никогда не предусматривается, да и зачем?

— Именно это меня и устраивает, — сказала я, и Разум умолк. — Я уже поняла замысел Пресла и хочу окончить жизнь так же, как он. Благодушные люди, которые там, внизу, отмечают новое научное достижение, не стали бы меня слушать. Ты сам не изменишься, сколько бы ни притворялся. Ты присвоил чужое открытие из соображений личной выгоды, и в руках у тебя огромная сила. Что ты разрешишь себе завтра, когда к тебе придут за новым оружием? Когда ты поймешь, какая власть в твоих руках? Нет, ты должен уйти из науки. Но ты не сделаешь этого добровольно, значит, нужно, чтобы прозрели ничего не подозревающие люди. Это произойдет, если на тебя падет подозрение в трех убийствах…

Я открыла окно. Передо мной расстилался город, светились окна, люди за этими окнами ничего не знали о нас. Теперь мне стало ясно, ради чего Пресл отдал жизнь. И тут я поняла, что из всех участников этой истории он был единственным логично мыслившим человеком, единственным, кто смог продумать положение до конца, потому что им руководили восторженное отношение к науке, юношеский идеализм и тревога за будущее человечества. Чем человек отличается от машины и животного? Прежде всего способностью жертвовать собой ради себе подобных, жертвовать даже жизнью. Не под давлением закона, не ради личного успеха.

Муж оттолкнул меня от окна и опустил створки. Мы вдруг очутились в белой светящейся камере, куда не проникал дневной свет. Вероятно, это определенное устройство для проведения каких-либо опытов, а может быть, здесь держат взаперти настоящего Разума? Не знаю.

— Я хорошо понимаю, как важно для ученого соблюдать этику, — продолжал Разум доброжелательным тоном, но в глазах его застыло отчаяние. — Я всегда внушал это студентам. А сегодня я особенно остро осознал это, когда заявил по сути дела всему миру, что мы близки к открытию великой тайны, которой прежде владели лишь боги… Я часто мечтал о таком эксперименте с роботом, — добавил он, казалось, без связи с предыдущим и продолжал задушевно и откровенно, как на вчерашней прогулке. — Можно создать искусственных людей, говорил я себе, создать их по образцам живых людей, грубо говоря, методом своеобразного электролиза, как копируют граммофонные пластинки. Материалом была бы искусственная живая ткань. — Он глухо засмеялся. — А что если мне действительно удалось нечто подобное? Что если я создал двойника по образцу самого себя? Что если я сделал его в трансе, работая в полубессознательном состоянии? Ведь я проводил здесь целые ночи…

Он подвел меня к большой витрине, в ней что-то бурлило, словно варилась картошка. Уж не питомник ли это для искусственных амеб? Зачем Разум показывает его мне?

Хочет признаться? Значит, все-таки это правда, не только гипотеза. У него есть робот!

Разве лунатик знает о своих ночных путешествиях? Карел рассказывал мне, что некоторые его пациенты совершают долгие ночные прогулки, даже не имея об этом представления; они ходят, разговаривают, и потом никто из них ничего не помнит.

— Где же твой робот? Или, наоборот, где человек, по образцу которого ты сделан? Ведь вас двое!

Как только я произнесла эти слова, они показались мне абсурдными.

Разум усмехнулся.

— Это же вздор! Он пришел мне в голову, когда Ольсен упомянул о военном аспекте моего открытия… Истребление людей тайными средствами, так, чтобы трудно было выяснить, отчего они умерли — от болезни или от оружия, и невозможно обнаружить убийц, — это для него военный аспект! И вдруг вместо моего заговорил какой-то чужой голос и сказал то, чего я не собирался говорить. Так случалось несколько раз. Мне было невероятно трудно овладеть собой…

— Собой или роботом?

— Обоими, — он снова тяжело вздохнул. Я уже поняла в чем дело: он опять перешел в наступление, как в тот раз, когда разыгрывал комедию перед Преслом, успокаивая и уговаривая несчастного, а сам ждал, что я приведу Карела.

Теперь такой трюк ему не удастся!

— Тебе же легко уничтожить робота.

— Ты говоришь так потому, что не знаешь его программного задания.

— Нет, знаю! Ты отлично объяснил его Преслу: робот должен служить тебе до самой твоей смерти. Пережить тебя он не может. Так пожертвуй собой ради человечества! Если шимпанзе способен на это ради своего стада, почему бы лауреату Нобелевской премии не пойти на такое самопожертвование?

— Иначе ты меня убьешь?

— И этим спасу тебя.

Разум не произнес ни слова и, шатаясь, вышел из комнаты, заперев за собой дверь. Лицемер! Я поняла, куда он идет позвонить из соседней комнаты и вызвать сюда Карела. Он хочет устранить меня, так как я поняла, что Пресл был прав! Но я успею это предотвратить. Я обвела взглядом белую камеру. Что тут за аппараты? Какие из них несут смерть?

— Помогите! — закричала я, словно мне грозила казнь, и бросилась на эти аппараты, сваливая их один за другим. Они трещали у меня под ногами, я исцарапалась до крови, но все еще была жива. Тогда я кинулась к окну, закрытому створкой. Надо умереть, надо довершить план Пресла! Захлебываясь слезами, я билась головой о створку, потом упала на колени и потеряла сознание.

Я пришла в себя уже в опустевшем зале заседаний. Рядом стояли министр, Ольсен, Яна и несколько коллег Разума.

— Где он? — спросила я, не видя мужа. — Где он?

Окружающие растерянно переглянулись.

— Он прибежал в секретариат, — всхлипнула Яна (видимо, он там застиг ее с Ольсеном), — и кричал, что видел «его», но не сказал, кого. Все время твердил, что видел его и непременно уничтожит… Потом выбежал вон:..

— Этот успех оказался для него непосильной нервной нагрузкой, — пояснил Ольсен.

— И «военный аспект» тоже, — хладно кровно вставила я и выпрямилась. — Куда вы дели Разума? Где он?

— Примите мои искренние соболезнования, сударыня, — сказал министр. — Это утрата для всей страны. Вы стойкая женщина.

— Лучше не ходите смотреть на него, — посоветовал Ольсен. — Ваш муж бросился с верхнего этажа.

— А робота вы не нашли?

Они решили, что у меня с горя помутилось сознание. Лица у всех были сочувствующие.

— Надо найти его робота! — настаивала я. — Он прячется где-то в этом здании.

И я поспешно принялась за поиски. Окружающие, видимо, опасаясь за мой рассудок, присоединились ко мне.

Конечно, мы ничего не нашли. Может быть, и в самом деле не было никакого робота, а то, что говорил о нем Пресл, только меткая аллегория. А может быть, робот навсегда исчез, сам уничтожив следы своего существования, такой он был усовершенствованный.

Постскриптум

Лишь через месяц, закончив этот дневник, я снова пришла в институт. Мне хотелось повидать Яну и узнать подробности о последних минутах жизни мужа. Но в секретариате мне сказали, что Яна вышла замуж за Ольсена и живет с ним в Нарвике. Увы, там нет таких купаний, как в Риме…

Выходя из секретариата, в полутемной передней я вдруг увидела себя, столкнулась лицом к лицу сама с собой. Оказалось, что там висит большое зеркало. И я поняла, что возбужденный Разум видел тогда на этом месте лишь свое отражение; в последние минуты жизни он преследовал лишь самого себя, оказался своим двойником. Это меня испугало: я вдруг подумала о том, что в каждом из нас сидит робот. Это не удивительно: все мы, люди, каждый день имеем дело с машинами и живем бок о бок с другими людьми, а не в уединении, куда хотел бежать Пресл — первый человек, открывший опасность робота внутри нас. Вот чем он должен был бы прославиться, а не искусственным протистом, который, увы, не принес ему научной славы. Уже на другой день после смерти Пресла стало известно, что знаменитое творение погибло, протиста не удалось оживить ни одним из описанных автором методов. Так что сразу отпала надобность объяснять, чье это было открытие. Кроме того, Камер и Пристли объявили, что обнаружили грубые фактические ошибки в докладе моего мужа; они характеризовали его протиста всего лишь как усложненную модель живого организма, такую же, какой была в свое время амеба Бючли. То же мнение высказал и Кузьмин.

Тем не менее ученые считают, что разрешение этой проблемы уже не за горами. Не знаю. Остается только подождать, какие сюрпризы преподнесет человечеству биология в ближайшие годы.

Примечания

1

«Р.У.Р.» — Россумские Универсальные Роботы — пьеса чешского писателя Карела Чапека о Механических людях.

(обратно)

2

Ходы — жители юго-западного чешского пограничья.

(обратно)

3

Таков дух этого города! (лат.)

(обратно)

Оглавление

Спор

Конец Разума

Постскриптум

*** Примечания ***