Пыль поднимается в небо (СИ) [Tin-Ifsan] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Tin-Ifsan Пыль поднимается в небо

Глава 1

Город оживал с рассветом, оживал всегда шумно и пыльно. Первыми просыпались крестьяне за крепостными стенами, почти одновременно с ними - торговцы и ремесленники, а после них пробуждались и другие люди, наполняя шумом узкие, пыльные улочки.

Как и большинство горожан, Разда просыпалась на рассвете. Молча потягивалась на своих кошмах и не торопилась открывать глаза. Гибкая, смуглая, она ловила тусклый свет из высоких окон, исполненная томлением и погруженная в свои сладостные думы. В то время как ночную прохладу прогоняло поднимающееся солнце, развеивались и остатки сна южанки.

Семья Разды жила на краю самого Гафастана, забот хватало всегда. Нередко они созерцали величественные процессии, выходившие из крепости, видели атгибан, бродящих по крышам и следящих за порядком, видели гостей Гафастана из других царств, видели иноземных купцов. Это было единственное, что скрашивало их размеренный быт.

Разда была пятым ребенком в семье ремесленника, из одиннадцати детей выжило шестеро, из которых - только два сына. Мать и отец радовались, что у них вообще были сыновья, а не все шесть - дочери, но и от тех была польза.

Хельм, старший сын, хотел учиться в Этксе, но потом отчего-то передумал. Отец гневался на него за это: лучше иметь в семье хорошего воина, пользующегося почетом горожан и, если повезет, гафастанских верхов, чем всю жизнь работать, никогда не зарабатывая должного. Чтобы не слушать упреков, Хельм ушел торговать к известному купцу ул-Лаельму, вместе с его караванами пересекал пустыни, но в семье не появлялся боле, да о нем и не вспоминали. По крайней мере, вслух. Другой сын был более робок, потому продолжал дело отца, повинуясь ему беспрекословно.

Разда часто вспоминала о брате, хотя, когда он ушел, ей было еще мало лет. Его она помнила, как хорошего друга. Но, поскольку ничего толком о нем не знала, полагая, что он ее любит и помнит, надеялась, что в один прекрасный день он заберет ее из родительского дома, и они вместе отправятся в путешествие и прибудут в богатый город, где станут жить в роскоши. Эта надежда сделала ее молчаливой, но никогда не умаляла ее послушания и трудолюбия. Внутри ее сознания, так же ярко, как наяву, раскинулись райские сады с прекрасными дворцами и множеством черных, как уголь, рабов, готовых исполнить любое ее желание. Эти думы грели Разду, а осознание грядущего блаженства позволяло безропотно сносить все, что происходило с ней в реальности, хотя и не отвлекало от мелких суетных мыслей.

Сестры, Тави и Крина, уже хлопотали по дому. Старшая - Тебрину, выданная замуж за отцовского подмастерье, задерживалась у себя дольше, чем остальные домочадцы, за что ее не единожды ругала мать. Но все это было так пусто, что Разда не обращала внимания на чье бы то ни было раздражение и недовольство, стараясь не стать его причиной, чтобы не отвлекаться от чего-нибудь более приятного.

«Отправят за водой, наверное... а еще на рынок надо, - думала Разда, расчесывая свои длинные, жесткие волосы, - кого отправят? Меня ли? Где наша Тебрину? Интересно, зачем она осталась здесь, ведь еще вчера пела подругам, что хочет сбежать... какие скучные все они... каждое утро похоже на предыдущее, на которое будет похоже и следующее... когда вернется Хельм? Когда на моих запястьях зазвенит не медь, а золото? Скоро... скоро... Я еще юна для роскоши, Хельм знает...»

- Разда! Что сидишь? Иди готовь, - крикнула ей Тави.

Разда послушно поднялась и пошла к погребу за мукой, на ходу поймав затравленный взгляд Крины.

«Хотела бы я вчера посмотреть, как моя белая, как молоко, сестра превратила дочь брехливой Энсинне в козу...жаль меня не позвала...Ах, отчего она умеет ворожить, а я нет? За что ей такая белая кожа? Никак кто из почтенных атгибан подкинул», - она вздохнула, в который раз повторяя привычные мысли, которые каждое утро просыпались вместе с ней и ее сестрами и лишь за Раздой следовали неотступно, как мотыльки за пламенем светильника. Она почти никогда не говорила с Криной и не помнила ее голоса. Он ей казался тихим, будто шепот, блеклым и ненасыщенным. Потом она вспомнила о своем молчании, но улыбнулась, подумав о том, что еще настанет время для песни, и тогда ее голос будет для слушающих, равно как и для нее самой, слаще и гуще меда, крепче струны и красивее самого изящного узора.

Ближе к полудню мать отправила Разду и Крину за водой. Крина послушно взяла кувшин, поверх грубого платья замоталась в кусок серой ткани, чтобы ее белая кожа никому не бросалась в глаза, и подождала Разду у порога. Разда же втайне от матери надела на руки несколько медных браслетов и поспешила за сестрой.

Глава 2



Рынок и центральные площади Гафастана кишели людьми, полнились шумом и суетой. Толпа была разношерстна, как диковинный зверь: были в ней крестьяне из соседних деревень, местные оборванцы, торговцы из далеких земель, закутанные в цветные ткани женщины, горожане разных сословий, вооруженные Вестники - блюстители порядка, Гарваны разных уровней, которых жители совершенно не различали. Обычай всегда скрывать лицо сохранился только у чистокровных Гарванов; остальные посвященные соблюдали его на свое усмотрение.

На улицах почти в любое время суток было много воинов Этксе. Временами появлялись представители гафастанской верхушки, но они чаще терялись в толпе, вели себя незаметно, смотрели и слушали. Изредка кто-то ловил вражеских лазутчиков или местных преступников. Чаще всего этим занимались рядовые посвященные, если не было других дел; иногда до этого нисходили и высокопоставленные чины. Но днем мало кто оставался в обители Гарванов: лишь некоторые нелюдимые чистокровные и немногие во всем подражавшие им атгибан.

В самом центре города располагалась белокаменная крепость. За ее стенами находились многочисленных площадки для тренировок, жилища Гарванов и их немногочисленных слуг, там же раскинулись легендарные сады, доступные только Гарванам, но известные во всей Триаде. Это строение называли Гарван-Этксе или Сердцем Гафастана.

Из ворот вышли двое воинов: первый - среднего роста, не скрывавший лица; кожа его была бледно-золотистого цвета, какая бывала у атгибан. Второй был выше и, выходя из Гарван-Этксе, закрыл лицо краем тагельмуста, хотя внимательный прохожий вполне бы мог разглядеть, что второй Ворон - чистокровный северянин. Оказавшись на оживленной улице, освещенной полуденным солнцем он чуть сощурил призрачно-голубые глаза.

Двое Гарванов направились к главной площади, атгибан что-то говорил северянину, который поначалу слушал, но никак не реагировал на слова ученика. Горожане и прочий люд, завидев Гарванов, старались, по меньшей мере, не толкаться.

- Нет, о Эмхир, я не верю ул-Залилану. Мне кажется, из всех купцов он последний, с кем стоит вести дела, - говорил атгибан.

- О нем хорошо отзываются. Пока он не совершил ничего подозрительного, - ответил Гарван. - Тем более, сам посуди, они возят товары из Западного Царства, и во всей Триаде, как я знаю, они еще никого не обманули.

- Но, Наставник... Ул-Лаельм надежнее.

- Ул-Залилану стоит дать шанс. В конце концов, Кадор, если будет нужно, сам отправишься с его караваном в Западное Царство, в качестве охранника или убийцы.

Атгибан нехотя кивнул.

Воины вышли к фонтану одной из площадей. Народу там было меньше, чем у базара, а потому и находиться в этом месте было спокойнее. Но все равно сновали люди, то женщины с кувшинами, то с корзинами, еще пустыми, - привратницы только отправлялись за продуктами, хотя солнце палило нещадно. Южане были к тому более привычны, чем северяне, которые по-прежнему предпочитали отсиживаться где-нибудь большую часть дня. Мимо прошла служанка, неся корзину белья. Кадор проводил ее взглядом, она чуть улыбнулась в ответ, опустила глаза и ускорила шаг. Эмхир тем временем бросил монету нищему, что сидел у стены небогатого дома, хозяйка которого как раз высунулась из окна, чтобы прогнать попрошайку. Завидев Гарвана, женщина спешно скрылась в полумраке комнаты, видневшейся сквозь распахнутые ставни.

Эмхир направился к фонтану, но там с ним столкнулась какая-то смуглая девушка. Большой кувшин выпал из ее рук и покатился по земле, громыхая пустотой; девушка не спешила подниматься и стала быстро бормотать слова извинения. Кадор прикрикнул на нее, но Эмхир поднял руку, приказывая ученику замолчать. Кадор виновато опустил голову, в ответ на слова северянина:

- Обет Молчания и Обет Спокойствия, Кадор. Иначе навсегда останешься рядовым посвященным.

Эмхир увидел за южанкой другую девушку, она стояла в серой ткани, накинутой поверх простого платья, стараясь скрыть бледность своей кожи, которая, как разглядел Ворон, была бледна не от северной крови. Девушка смотрела на него затравленным взглядом, напоминая испуганную антилопу. Она прижимала к груди кувшин, и даже не пыталась ни сказать что-либо, ни сдвинуться с места. Эмхир же обратился к той, что все еще сидела перед ним. Этой южанке на вид было лет семнадцать, и в ее лице он заметил отдаленное сходство с той испуганной, что все еще стояла поодаль.

- Вставай, - молвил Эмхир.

Южанка вскочила. Звякнули ее медные браслеты.

- Как твое имя? - спросил он.

- Я Разда, дочь ремесленника.

- Это твоя сестра?

- Да, это Крина. Нас много, сестер.

Она снова стала извиняться, но Эмхир попросил ее перестать.

- Известен ли твой отец в городе?

- Нет, - ответила она, - таких, как мы, много везде. Спроси твоего ученика, о Старший Гарван, может, он знает.

- А ты, я вижу, знакома с орденскими званиями, - улыбнулся Эмхир, хотя никто не мог видеть его улыбки, скрытой темной тканью тагельмуста.

Но Разда почувствовала ее в интонации и ответила бодро, чуть ли не весело:

- Мой брат хотел учиться в Этксе, благородный Гарван, - она чуть склонила голову. - Может, ты слышал. Его звали Хельм. Не служит ли у вас?

Эмхир покачал головой:

- Если бы он был один Хельм... но таких много. Всех не запомнить, - на самом деле Эмхир знал поименно почти всех Гарванов. Хельмы среди них были, но ни одного из семьи ремесленников. - Довольна ли ваша семья жизнью?

- Все хорошо, благородный Гарван, - она снова склонила голову. - Нас никто не притесняет. Есть ленивые сестры и грядущее счастье. Но оно доступно лишь достойным.

Эмхир с интересом посмотрел на Разду.

- Что же, ступай, дочь ремесленника.

- Не нанять ли вам носильщика? - вступил Кадор. - Уж он точно ничего не разольет, не уронит и не потревожит прохожих.

- Незачем нам тратиться на носильщиков, - ответила Разда. - На что лишние траты, когда есть мы?

Сестры поклонились Гарванам и пошли к фонтану.

Глава 3



В доме снова было неспокойно. Стоял шум, визгливо бранилась мать Разды с пришедшей соседкой. Ругань звенела высоко, Энсинне грозилась донести Вестникам и говорила, что Крину ждет суровое наказание.

- Пусть расколдует, пока я не донесла! - кричала она.

- Да твоя дочь та еще, от козы хоть больше пользы, чем от такой никчемной девчонки! - отвечала мать Разды.

Крина подхватила кувшин с водой покрепче и бесшумно поспешила в дом. Разда глянула ей вслед и неспешно пошла за сестрой, прислушиваясь к перебранке.

- Разда, где ты ходишь? - воскликнула Тебрину.

Разда не ответила и лишь ускорила шаг.

- Почему так долго? - спросила Тебрину, догнав Разду уже в доме.

- Мы встретили Гарванов.

- Да? - Тебрину заулыбалась и удивленно вскинула брови.

- Хельм у них не служит, наверное.

- Что мне Хельм! - воскликнула Тебрину. - Кто из Гарванов?

- Простой атгибан... и северянин. Старший, наверное. Мне показалось, я разглядела знаки на наруче.

Глаза Тебрину заблестели.

- Ах, отчего я жена простого ремесленника! - мечтательно сказала она.

Разда улыбнулась улыбкой вязкой и спокойной.

- Немногим удается попасть за стены Гарван-Этксе... Жаль. Я бы хотела погулять по их чудесным садам, если они и правда существуют.

- Конечно существуют! Просто они принадлежат лишь немногим... Северянам, наверное, больше. Не думаю, что кто-то из атгибан там бывал.

- А что северянин? Красив?

- Не знаю, не видела его лица. Только глаза видела - пронзительные, светлые.

- Ах, он, должно быть, он не просто Старший, но из Четверки.

- Он говорил со мной, спрашивал, кто мы такие...

- В следующий раз за водой пойдем вместе.

Разда снова заулыбалась:

- Да, Крине лучше пока дома побыть.

Остаток дня проходил в привычных заботах. Ничего примечательного не случилось. Разве что муж Тебрину, слышавший ее разговор с сестрой, поколотил Тебрину так, что той было стыдно показаться на улице. «Вот теперь пойдешь за водой, пойдешь по городу шататься», - бросил он ей.

Крина появлялась и исчезала, точно видение, и не всегда можно было сказать наверняка, дома она или где-то ходит. Тави помогала Тебрину замазать синяки и ссадины, иногда отпуская какое-нибудь едкое замечание по поводу поведения сестры и заведенных в городе порядков.

День перетек в вечер, постепенно рассеялся зной, и чуть насыщеннее стали краски неба. Разда незаметно выскользнула из дома и отправилась к реке. Ей хотелось смыть с себя пыль уходящего дня.

Воды реки золотились в лучах медленно скользившего по небу солнца. Чуть теплый ветер шелестел листвой многочисленных деревьев и кустарников, густо раскинувшихся при живительной влаге. Окинув рассеянным взглядом окружавший ее пейзаж, Разда сняла одежду и с небольшого камня, выступавшего над рекой, нырнула в воду.

Тогда же под сенью зеленых крон и узоров кустарников неспешно прохаживался Эмхир. Он остановился, прислонившись к стволу смоковницы, и раскурил длинную трубку, дым которой растворял и уносил прочь почти невесомый ветер, переплетенный с прохладой реки. Эмхир вспоминал прошедший день, неяркий и скучный. Будучи Старшим Гарваном, Эмхир в последнее время редко участвовал в каких-либо вылазках: все в округе успокоилось, и новые люди не решались портить отношения с жителями Триады. Вражеские войска больше не подходили к крепости, правители соседних земель не ущемляли их интересов. Никто не надеялся, что это продержится долго, но простым смертным было легче хотя бы потому, что их жизнь была коротка по сравнению с бесконечно долгой жизнью Старших Гарванов, и оттого они не могли тяготиться медленно грядущими переменами. Они радовались, что их жизнь пришлась на мирное время, покидали этот мир не тревожась, довольствуясь делами, которые успели совершить. Маги же то включались в водоворот событий, то попадали в спокойные периоды, когда их существование становилось чуть ли не тягостным.

Порядки в Гарван-Этксе были строги, но не для чистокровной знати. Эмхир подчинялся законам, которые Вороны сами же составили, обосновавшись в Триаде и подчинив себе местные народы, он не конфликтовал с воспитанниками Этксе, обучал искусству владения оружием вверенных ему учеников, и еще ни один из них его не подвел. Но это едва ли могло разбавить размеренную жизнь Старшего Гарвана.

Вечер был тих и так же ленив и неспешен, как все прошедшие вечера. Разглядывавший скачущих по веткам птиц, Эмхир отвлекся, услышав всплеск. Гарван стоял на поросшем зеленью холме, но деревья скрывали как его самого от глаз тех, кто мог быть внизу, так и их самих от глаз Эмхира. Он бесшумно прошел вперед, посмотрев на сверкающие переливы реки; поначалу никого не было видно, хотя на песке он заметил небрежно брошенное платье или тунику - разобрать было сложно. Потом из воды показалась темная голова и смуглые девичьи плечи. Молодая южанка проплыла почти до середины реки, без особого труда прогребая течение, затем повернула обратно и, осторожно ступая, вышла на берег, выжимая черные волосы. Томно поводя плечами, с грацией почти что кошачьей, южанка легла на песок. Приглядевшись, Эмхир узнал в ней ту самую Разду, дочь ремесленника.

Разда подозревала, что за ней наблюдают. Ветер принес ей разбавленный, но еще достаточно различимый запах мольдского табака с легкой отдушиной не дурманящих трав, а это значило, что некто находился поблизости. Разду это не смущало. Ей нравилось, что кто-то может созерцать ее молодое, гибкое тело, не нарушая ее покоя. Его нарушил шум, донесшийся с противоположного берега. Десяток людей толпилось у реки, женщины пели песни, держащаяся за руки пара спускалась к воде.

Разда снова откинулась на песок: она встретила эту свадебную процессию, когда выходила из города, и знала, что местный знатный юноша, красивый, как уинво;льская статуя, брал в жены девушку из пришлых южан. Под ее легкими полупрозрачными одеждами виднелись густые многоцветные узоры, символизировавшие ее чистоту и непорочность. Здесь же, на реке, эти узоры ей должны были смыть, чтобы на рассвете нанести новые. Это был обычай Уллате;рн, и не всякий гафастанец стал бы с ним мириться. Видимо, любовь этого юноши была сильнее того, что отличало влюбленных друг от друга.

Песок был все еще горячим. Разда с упоением потягивалась, вжимаясь в него спиной, чтобы ощутить, как в кожу впиваются крупные песчинки и мелкие камешки. Она хотела раствориться в этом тепле, стать столь же яркой и недосягаемой, как солнце, всепроникающей, как песок, свежей и прозрачной, как вода... Густой вечерний свет ложился на ее закрытые веки, окутывая сокрытый взор мягким свечением. Ветер снова донес разбавленный запах дыма, в своем союзе с ветром казавшийся сладковатым. Мысль о неизвестном наблюдателе тронула улыбкой ее губы.

Эмхир не таился. Он выдохнул облако дыма, что тут же унес ветер, затем выбил пепел из трубки и спрятал ее в складках одежд. Он смотрел на Разду спокойным взглядом, как смотрят на красивую неядовитую змею, греющуюся на камне. Но он не видел в ней змеи, но видел гармоничную твердость линий юного красивого тела. Она была хороша, как изысканная статуэтка из эрмегернской глины; гибка и жестка, словно ивовый прут.

Солнце сползало все ниже по небосклону, точно в немой и медлительной жажде встретиться с водами Великой Реки где-то за горизонтом. Холодными ночами песок отдавал тепло слишком быстро. Свадебная процессия давно удалилась, стихло ее шероховато летящее пение. Разда нехотя открыла глаза, приподнялась и посмотрела в сторону; взгляд ее встретился со взглядом Эмхира, и ей показалось, будто она узнала встреченного утром Гарвана. Она улыбнулась ему. Он явственно кивнул в ответ, а когда Разда вновь бросила взгляд на то место, Эмхира там уже не было. Притворно опечалившись, Разда поежилась от прохладного ветра. Близившаяся ночь была приятна только воде и пескам, но никак не человеку, льнущему к мягкому теплу. Оттого Разда и поспешила домой, уже перебирая самые лаконичные оправдания на самые неприятные обвинения, которые ожидали ее.

Глава 4



Солнце нового дня разливалось по городу, нагревая песок и камни. Сердце Гафастана высилось молчаливо и неприступно, жизнь кипела вокруг крепости, но никто из простых горожан точно не знал, что происходит, и происходит ли, за белокаменными стенами Этксе. Иногда сказать наверняка не могли даже Гарваны, но им хотя бы был известен общий распорядок дня. Совсем юные - в основном дети чистокровных Гарванов, равно как и атгибан, и немногие дети простых гафастанцев - начинали обучение в раннем возрасте не в городских школах, но в Гарван-Этксе, привыкая к строгой дисциплине. Их учили грамоте и основным необходимым наукам чистокровные северяне, а языки преподавали коренные жители. Маги, особенно из правящих, нисходили до учащихся редко и работали уже с Высокими посвященными и Мастерами.

Орм, один из Мастеров Сердца Гафастана, стоял, прислонившись спиной к прохладной каменной стене, и, скрытый густой тенью, наблюдал, как две черные узкомордые собаки дрались за кусок мяса. Рыча и хищно скалясь, они кидались друг на друга, поднимали пыль с камня, что мутным облаком вилась вокруг них, оседая на блестящей шерсти. Грязный и искромсанный кусок мяса валялся рядом с ними, и одна не подпускала к нему другую. Орм скрестил руки на груди и, глядя на собак, покачал головой. Было легко их прогнать, но он этого не делал. На ум ему приходила лишь мысль о том, что ни одна из этих собак не затаит злобы на другую, не подкрадется ночью, не наскочит исподтишка, чтобы впиться в горло ненавистной противницы. Они решали свой спор на месте, тут же, сразу же. И победить могла только одна. Хотя собаки не голодали в крепости, дрались они так рьяно, будто их не кормили очень долго. Понаблюдав еще немного, Орм прикрикнул на собак. Те попятились, хотя каждая косилась не столько на Орма, сколько на добычу. Ворон достал кинжал, разрезал извалявшееся в песке мясо пополам и бросил каждой собаке по куску. Обе кинулись за желанной добычей почти одновременно, но в разные стороны, как и хотел Орм. Он вытер кинжал о плащ, вложил оружие в ножны и осмотрелся. Место, где он стоял, находилось где-то между дорожкой, ведущей в легендарный Сад Гарван-Этксе и обителями посвященных. Неприметный закоулок. Темный, но еще не душный, поскольку не успел отпустить накопившуюся за ночь прохладу, отчасти сдерживаемую тенью.

Орм был один из тех немногих Мастеров, кому Маги даровали вечную жизнь. Они оценили его умения, потому решили превратить его из простого смертного в нечто среднее между магом и человеком. Вечная молодость, вечная сила и вечная жизнь - до тех пор, пока не найдется некто более сильный, могущий побороть его и заставить душу покинуть тело - вот что ждало его, вот в чем был Дар Великой Четверки.

Из-за этого Орм много потерял: он видел, как прошла жизнь его жены, и как окончил жизнь каждый из его сыновей. Это больно ранило непоколебимого Орма, и он решил больше не повторять своей ошибки. Потому вечно был один и старался не привязываться к смертным. Единственное, что он не смог побороть, - способность наслаждаться миром. Он был одним из немногих, для кого тихие рассветные часы не проходили в машинальном пробуждении к тяжкому и заранее ненавидимому дню, исполненному трудов. Орм ловил самой душой каждое светлое мгновение, прогонявшее тьму, раззолачивавшее пески и ненадолго возвращавшее многоцветье небесам. Солнце будто рождалось каждое утро заново, а ночью растворялось в незримых водах где-то за горизонтом.

Когда-то Орм путешествовал по царству Мольд, по его тропической части, где тоже, подобно охотнику, пришедшему для того, чтобы «поймать пищу для души», не спал ночами, выжидая неспешно выползавший рассвет. Молодое, призрачно-золотистое солнце, чьи лучи тянулись словно бы мутно и густо сквозь вечно влажный воздух, расцветало на небосклоне, и нежный свет его оседал на зелени густых диковинных лесов. Камень храмов и золото дворцов вспыхивали, и загадочный город в рассветном солнце переливался, подобно драгоценности. Воздух, еще не отяжеленный теплом густеющей влаги, проникал в легкие свежестью нового дня. И это было то, что не отторгала душа, чего она не боялась. Этим она жила. И Орм хранил эту привязанность: только с нею он чувствовал себя частью мира, а не камнем на берегу реки жизни.

Орм открыл глаза: он стоял все там же - в тенистом закоулке между Садом и обителью Посвященных. Собаки исчезли, тень медленно отползала к стене, у которой стоял Гарван.

- Эмхир! - он окликнул нойра, появившегося на дорожке, находившейся в поле зрения воина.

Гарван остановился, глядя на Орма, который быстрыми и бесшумными шагами подошел к нему.

- Ученики ждут тебя, - спокойно произнес Эмхир. - Я проходил мимо. Видел.

- Пусть учатся ждать в спокойствии.

Эмхир одобрительно склонил голову.

- Гицур прислал письмо. Ты в нем тоже упомянут, - сказал Орм.

- У него есть ко мне дело? Сейчас, казалось бы, все очень тихо. О Гафастане все забыли.

- Едва ли. Но, раз ты так считаешь, Гицур как раз дает нам возможность о себе напомнить.

- Как? - Эмхир приподнял брови.

- Гицур хочет, чтобы ты отправился судить, в привычное для того время, но вместо обычных судей. Покажем народу свою строгость и милость.

- Нет, я не стану, - сказал Эмхир.

- Кто, кроме тебя? Не посылать же Сванлауг? - Орм чуть пожал плечами. - Ты участвовал в составлении законов - тебе и судить.

Эмхир покачал головой.

- Хорошо, - нехотя отозвался он. - Я исполню просьбу Гицура.

Бросив на Орма мрачный взгляд, Гарван направился к одной из обителей. Орм помедлил немного, думая о письме Гицура и предстоящем суде.

- Пусть в этот раз обойдется без казни, - пробормотал он. - О Илму, услышь мою просьбу.

Надеясь, что кто-нибудь из богов внемлет его просьбе, Орм поспешил к ждавшим его ученикам.

Орм брал на обучение совсем юных Посвященных и даже только начинавших обучение детей, чтобы иметь над ними как можно больше власти. Давая задания, требовавшие безусловного послушания, Орм часто делал вид, что покидает учеников, предоставляя самим справиться с задуманным, хотя на самом деле незаметно наблюдал за ними. Стоило кому-то повести себя неподобающим образом - Орм тут же возвращался, нередко возникая будто ниоткуда. Ругать учеников не приходилось: по мгновенно замиравшему движению и воцарявшейся тишине было ясно, что они осознают свою вину. Его методы приносили плоды: почти все воспитанники Орма вырастали терпеливыми и осмотрительными.

Временами Орм жалел, что он не Маг. Это заставило его так отточить свое мастерство, что многие думали, будто он из Четверки или, действительно, не лишен Дара. Он же знал наверняка, что человеческим возможностям нет предела.

Глава 5



Привычное течение утра в доме Разды нарушил громкий стук в дверь. На пороге стояло двое вооруженных людей - Вестники городского судьи. Оказалось, что соседка все же донесла о том, что сделала Крина. И Вестники пришли за ней. Мать Разды попыталась как-то оправдать Крину, но Вестники были неумолимы и потребовали выдать им ее. Из комнаты выглянули Разда, Тави и Тебрину. Отец молча смотрел на Вестников, не показывая никаких чувств, будто пришли вовсе не за его дочерью.

- Когда будут разбирать дело? - спросил он одного из Вестников.

Тот презрительно взглянул на него и ответил:

- Послезавтра.

- Целых два дня в темнице! - воскликнула мать. - Нет, оставьте ее, она явится на суд!

- Не велено. Велено привести. Она серьезное преступление совершила. Приказ судьи мы не можем нарушить.

Мать с причитаниями бросилась в ноги Вестникам, умоляя их не трогать Крину, поскольку та молода и глупа, нечего ей делать в темнице, она никуда не денется. Вестники только ухмылялись, затем один из них оттолкнул женщину и направился к стоявшим в дверях сестрам.

- Кто из вас? - спросил он.

- Крина там, - чуть испуганно ответила Тави и повела его в комнату.

Разда нервно теребила край платья, глядя на второго Вестника и на мать, все еще рыдавшую у него в ногах. Отец все так же стоял поодаль, ничего не говоря. Он и рад был откупиться, но у их семьи не было таких денег. К тому же Вестники и Гарваны, следившие за исполнением законов, любили взяточников казнить, особенно если те были знатны и занимали видное положение в Гафастане. Тех, кто был проще, чаще всего прилюдно били плетьми и отпускали. Оставалось надеяться лишь на справедливый исход суда.

Несколько минут спустя послышался шум, и Вестник выволок Тави из комнаты.

- Ее нет! - гневно крикнул он. - Где она? Отвечайте!

- Как нет? - удивилась Тебрину, опустив дрожащие руки на плечи стоявшей рядом с ней Разды.

- Нигде нет! - прорычал Вестник, не отпуская Тави, которая пыталась вывернуться.

- Мы не знаем, где она! - крикнула Тави.

- Лжешь!

Второй вестник вышел за порог, но тоже вскоре вернулся.

- Нигде нет, никто не видел, - сказал он.

- Тогда мы возьмем эту, - сказал Вестник, еще сильнее сжав руку Тави чуть выше локтя.

- Нет! Я же ни в чем не виновата! - крикнула Тави.

- Если сестра не явится - ответишь ты. И вся твоя семья.

Мать снова запричитала, бросилась к Вестникам, стараясь высвободить Тави из сильных рук, Тебрину что-то возмущенно забормотала, в тот же момент подошел ее муж, привлеченный шумом и тщетно пытавшийся понять, что происходит. Только отец стоял все так же молча, и Разда не шевелилась и не говорила, наблюдая за возникшей суматохой. Вестники вытащили Тави на улицу, где не меньшим шумом их встретили соседи и случайные прохожие. Мать Тави бросилась за уводимой Вестниками дочерью, но на дороге столкнулась с донесшей на Крину соседкой, которая, злобно смеясь, сказала: «Я предупредила тебя! А ты не послушалась! Получишь по заслугам!» Тогда чуть не в безумии та бросилась на ненавистную Энсинне с кулаками, а подоспевшие прохожие и Тебрину, догнавшая мать, пытались их разнять.

День был изодран и скомкан. Отец и его подмастерье ушли работать, вернувшаяся мать рыдала, сидя в темной комнате, Тебрину утешала ее. Разда пыталась хлопотать по хозяйству, но это у нее никак не получалось: разные мысли приходили в голову. Тревога за Тави, предположения о том, куда могла подеваться Крина, и что их ждет после суда. Сосредоточиться ей не удавалось: начав что-то делать по дому, она вскоре замирала, глядя в одну точку, и, ничего вокруг не замечая, увязала в своих мыслях.

Ближе к вечеру к Разде пришла Тебрину. Она не стала отчитывать ее за неприготовленную еду и прочие мелочи, но Разда была бы рада этому больше, чем последовавшим вопросам.

- Разда, - молвила Тебрину, - я знаю, вы с Криной были достаточно дружны.

Разда удивленно посмотрела на сестру.

- Нет.

- А я знаю: вы одинаковые, мне со стороны виднее. И ходите вместе чаще, чем со мною или с Тави, так что я уверена, ты знаешь, где Крина.

- Я не знаю.

- Знаешь! - прикрикнула Тебрину.

Разда сжалась.

- Крина слишком молчалива, и я не знаю, где она обычно пропадает.

- Она должна прийти и расколдовать эту козу. Тогда наверняка Тави отпустят, а Крину простят. Ты же не хочешь, чтобы позор лег на нашу семью?

Разда покачала головой.

- Я не знаю, где она.

Тебрину закатила глаза, мучительно выдохнув.

- Не верю я тебе, Разда, не верю. Ты тоже хороша - ходишь незнамо где, наверняка вы с Криной в одних и тех же местах бываете.

Разда снова покачала головой, не желая ничего говорить.

В глазах Тебрину заплясали недобрые огоньки. Она сдвинула брови, пронизывая сестру строгим взглядом. С синяками и ссадинами, с которых уже ссыпалась целебная мазь, Тебрину выглядела почти устрашающе.

- Я с трудом успокоила мать. Ты не понимаешь, каково ей? Хельм бросил нас, из братца ничего дельного не выходит, и только мы - надежда семьи, мы не должны ее позорить.

- Пусть Крина отвечает за свои поступки, - молвила Разда.

- Слушай! - раздраженно сказала Тебрину. - Если ты не найдешь Крину, я тебя сама задушу, помни мои слова! Без Крины и Тави - все и так будет кончено, так что твоя судьба уже будет не так значима. Как хочешь - выкручивайся - но найди ее, приведи ее, хочешь - отдай Вестникам, а лучше пусть она сама придет. Только ты могла ее предупредить и дать ей уйти, ведь ты утром стояла на крыше, я знаю, и только ты могла заметить идущих сюда вестников. Только ты не удивилась, когда они пришли. А Крина не появилась.

- Так не было. Я не стану, - ответила она.

Тебрину ударила ее по щеке. Разда отпрянула, непонимающе глядя на сестру.

- Только ты знаешь. Так что давай, - она сверкнула глазами.

Разда выбежала из дома и, обиженная, разозленная, поспешила к реке. На берегу было пусто, в дрожащей воде отражалось солнце, клонившееся к закату.

«Почему? Почему я? Разве я что-то сделала? Почему я должна страдать из-за Крины? Она колдует - а я ее ищу. Вот же глупа моя бледная сестра! Лучше бы сдалась Вестникам, да по дороге превратила их в баранов. И все. Зачем ей ворожба, если у других нет? Чем мы хуже? Чем я хуже? Вот теперь ищи ветра в поле, - она посмотрела вдаль. - А Тави жаль. Попадись Вестникам тогда Крина, забрали бы не Тави, а ее. Хорошо, что не я пошла за Криной, иначе сидела бы в темнице сейчас».

- Ах, Тави-Тави! - вздохнула Разда.

В этот вечер, как и днем, все было не так: и вода была слишком бурна, и ветер слишком пылен, и песок у реки - слишком горяч, и крупные песчинки и мелкие камешки слишком больно впивались в кожу. Потом Разду напугали рыбаки. Они громко уронили что-то в воду, один из них нырнул, с трудом выплыл через некоторое время, держа в руках какой-то большой тяжелый предмет. Вытащив лодку на берег, они долго чистили найденное «нечто» недалеко от Разды, которая спешно оделась и внимательно наблюдала за рыбаками. Вскоре любопытство взяло верх, и она подошла ближе. Рыбаки заметили ее и показали находку: перед ними на песке, покрытом счищенным илом и водорослями, лежала каменная голова. Камень был бел, но в рельефе лица темнел въевшейся грязью, оттеняя черты. То была голова человека, но невозможно было понять, женщины или мужчины. Должно быть, ее откололи от древней статуи и выбросили в воды Великой Реки специально, попирая изваяние, или это произошло случайно, а, возможно, и остальная часть статуи до сих пор лежала где-то на дне. Разда не могла оторвать взгляд от идеальных черт древней головы.

- Что смотришь как зачарованная? - улыбаясь, спросил молодой рыбак.

Разда несколько раз моргнула, потом посмотрела на говорившего, но не ответила.

- Что вы с ней будете делать?

Молодой рыбак пожал плечами.

- Продадим, наверное.

- Отдайте в Этксе, - сказала Разда.

- Нет, - хрипло протянул рыбак постарше, который мог быть как отцом первого, так и братом - сказать наверняка было трудно, - Гарваны мало денег дадут. Если вообще дадут. Кому нужен этот кусок камня?

- Мне, - зачарованно выдохнула Разда.

Рыбаки переглянулись.

- Нет, что уж, лучше продадим перекупщику ул-Лаельма. Если ты так очаровалась, наверняка на эту вещь клюнет какая-нибудь шахиня или кто помельче, попроще и с деньгами.

Разда вздохнула: рассчитывать на милость рыбаков не приходилось, потому она собралась уходить.

- Вы не видели, - спохватилась она, - тут одну, похожую на меня, но белую, как молоко? Не проходила ли она мимо?

- Нет, не видели, - ответил молодой рыбак. - Тут никого диковинного не было, даже северян.

Она не стала благодарить их, но поспешила прочь. Искать Крину - гиблое дело, гораздо выгоднее было бы найти способ вызволить Тави. На улицах привычное кипение жизни сменилось медленным и вялым, точно с солнцем всех покидали силы, и люди расходились кто куда. Становилось небезопасно: как Гарваны ни карали преступников, все равно находились те, кто считал, что может остаться безнаказанным. Хотя когда-то было гораздо хуже. Время терять было нельзя: до суда оставался один полный день, а после - для Разды, Тави и прочих - все будет кончено.

«Кто может мне помочь? Какая сила может указывать судье, кроме закона? - Разда кусала губы, ища подсказку. - Ну конечно!»

Быстро сориентировавшись, она направилась к Гарван-Этксе. Караульные не пустили ее внутрь. Пятясь назад, она столкнулась с каким-то человеком.

- Снова ты, - услышала она и обернулась. Перед ней стоял атгибан, ученик Старшего Гарвана.

- Зачем рвешься в нашу обитель? - спросил он.

- Мне нужна помощь.

- По тебе не скажешь, - сказал Кадор, оценивающе глядя на Разду. Она заметила, что он пытается подражать спокойному взгляду Наставника.

- Мою сестру увели Вестники...

- Если увели - значит, было за что. Просто так они не приходят.

- Так это не та сестра! - возмущенно, но не очень громко воскликнула Разда. - Она ничего не совершила, виновата другая!

- И ты - эта другая, - молвил Кадор. Взгляд его казался не спокойным, а ленивым, с каплей притворной усталости.

- Нет! - решительно ответила Разда. - Я тоже ни при чем. Виноватая сбежала, я и так пытаюсь ее отыскать, но невиновную-то отпустить следует...

Кадор покачал головой. В его темных глазах появилось презрение:

- То есть ты приходишь в Гарван-Этксе, чтобы заложить собственную сестру? Не принять ее вину на себя, дабы выпустили ту, за которую просишь, а обвиняешь иную... Нехорошо. Это поведение, недостойное сестер. Негоже так поступать. В таком деле не ищи помощи у Воронов. Вот если бы ты приняла вину сестер... А так-то что? - он вздохнул, глядя свысока. - Закон решит. Если твоя сестра ни в чем не виновата - ее отпустят, а если виновата - сама знаешь. Никто не пойдет в обход закона.

- Почему невиновные должны страдать за чужие проделки? - слабо возмутилась Разда.

Кадор не счел нужным что-либо ответить.

- Уходи. Здесь ты помощи не найдешь.

Караульные впустили Ворона в крепость. Разда осталась стоять, сдерживая слезы. Ей хотелось увидеть Тави и наказать Крину... Она понимала, что время есть, что еще не все потеряно, потому постаралась взять себя в руки.

Сгущалась ночь. Поблескивало испещренное звездами небо.

Глава 6



После того, как нойры обосновались в Гафастане, они стали собирать те немногие летописи и архивы, которые там были. Позже некоторые отреченные и атгибан отправлялись в соседние страны за тем, чтобы выпросить или выкупить из какой-нибудь библиотеки редкую книгу или же сделать с нее список. За долгие годы они собрали много редких трудов на самые разные темы, и их библиотека могла сравниться с библиотеками Эрмегерна и далекого Мольд. Сами же нойры вели летопись событий и учет всех тех, с кем вели дела. Все убитые неугодные фигурировали в документах, равно как и все ученики Этксе. Смертных атгибан, которым по душе была работа в архиве, допускали до ведения прижизненных летописей, иногда позволяя анализировать события из истории. Основную летопись в Гафастане вела Сванлауг. Она, как и прочие нойрин, не так часто принимала участие в вылазках: патриархальный Юг не принимал женщин ни как воинов, ни как власть имущих. Лишь иногда их отправляли выполнить какое-нибудь задание: например, убить неугодного сановника, но так, чтобы кто-то обязательно увидел, что убийца - женщина. Подобное считалось оскорбительным для самого убитого и его родственников. Что он есть, если его лишает жизни какая-то слабая, как и любая женщина, по представлению южан, ничего не могущая северянка?

Все время находиться в Гафастане, лишь изредка выбираясь из города, было скучно. Хотя оставшиеся нойрин-Маги и проводили время в науках и искусствах, составлении летописей и написании мемуаров, они жаждали прежней жизни, исполненной воли и действия, а не пассивного наблюдения.

Овеянная охристым полумраком комнаты, Сванлауг задумчиво откинула назад свои белые волосы и небрежно бросила калам на стол. Она силилась записать что-то из хроники последних событий, но слова вились нескладно, сухо, так что ей самой было неприятно. Давно уже не происходило ничего значительного, оттого Сванлауг просила богов послать нечто такое, что взбудоражило бы Гафастан, разбавило серый быт древнего города. Но все оставалось, как прежде, и летописи были все так же пресны.

Потирая запястье тонкими белыми пальцами, давно не знавшими клинка и боя и не забывавшими лишь о магии, Сванлауг выглянула в прикрытое плотным ставнем окно, выходившее на двор, где нередко тренировались Вороны. В этот час там было всего пять воинов: трое что-то сдержанно обсуждали, чертя какие-то линии на белесом песке. Еще двое, о чем-то переговариваясь, стояли у мишеней, из которых вытаскивали застрявшие в них метательные ножи. Сванлауг узнала Гарванов: это были Эмхир и его друг из смертных по имени Скарпхедин. Последнего она узнала по темной повязке, скрывавшей его слепой глаз.

Сванлауг тяжело вздохнула. Ей хотелось присоединиться к беседе: весь день сидеть в Библиотечной башне было невыносимо, но Сванлауг не была уверена в том, что Эмхир и Скарпхедин куда-нибудь не уйдут, пока она будет спускаться. Грустно улыбнувшись, нойрин оперлась об узкий подоконник и осталась смотреть.

- Ты не знаешь, Скарпхедин, Сульбрэн уже вернулся?

Скарпхедин в ответ покачал головой.

- Мы ждали его вчера, но он не приехал. Возможно, его стоит ожидать в ближайшие дни. Я не отправил никого навстречу.

Эмхир ничего не ответил.

- Почему ты не хочешь, чтобы с тобою судил жрец Илму? - спросил Скарпхедин.

- Не вижу смысла тогда менять судей. Служители Илму и так всегда присутствуют. Жрец Тид - это воплощение высшей справедливости. Того же ждут и от меня.

Он помолчал.

- Если честно, я бы не стал вмешиваться во все это.

Скарпхедин поднял брови, непонимающе глядя на Гарвана.

- Я не люблю судить. И не имею на это права.

- Почему?

- Редко какое дело бывает решено так, что всем по нраву. Но главное не это. Я не вижу всех путей, не знаю всей истины, как я могу распоряжаться судьбами людей?

- Быть может, Матери Пустыни направляют нашу волю, наши мысли, так что всякий путь верен.

- Возможно. Но я не чувствую их прикосновения. Не слышу их подсказок. Потому я предпочитаю не вмешиваться. Пусть другие решают, - Эмхир бросил взгляд в сторону троих воинов, беседовавших в противоположной части двора; один из них, что-то объясняя другому, всплеснул руками, чем заслужил неодобрительное замечание товарища.

- Мне кажется, или сейчас какой-то шум в городе? - спросил Эмхир.

Скарпхедин пожал плечами.

- Я ничего не слышу. Тебе Дар подсказывает.

- Не знаю, - задумчиво протянул Эмхир, щуря глаза и прислушиваясь к чему-то.

На мгновение Гарванам показалось, что свет померк: большая тень накрыла двор, и все взгляды тут же устремились в небо. Огромная птица, тело которой было сплошь покрыто золотисто-коричневыми перьями, закрыла солнце. В когтистых лапах она держала какое-то серое безволосое животное, мертвое и истекшее кровью. Птица минула крепость, унося за собой свою широкую, как маленький остров, тень.

Наблюдавшие за ней воины замерли в удивлении, в то время как Скарпхедин с Эмхиром побежали к крепостным стенам Сердца Гафастана, чтобы проследить, куда летит птица. Караульные на стенах стояли в изумлении, а птица со своей добычей, тем временем, медленно растворилась в голубизне неба.

- Что за чудо? - выдохнул молодой дозорный.

- Не к добру это, - заметил Скарпхедин.

- Кто-то знает, что это было за существо? - спросил Эмхир тех, кто находился на крепостной стене.

Гарваны отрицательно качали головами.

- Нет, не знаем, - сказал другой дозорный.

- Это птица рукк или рух, - послышался чей-то голос совсем рядом.

-Откуда ты знаешь, Мастер Орм? - спросил Скарпхедин.

- Я был в Мольд, я видел книги. Торговцы и мореплаватели описывали свои странствия, зарисовывали диковины и чудеса неизведанных земель... Эта птица тоже там была. В нашем архиве есть список «О далеком и неизвестном» и «О морских далях». Знающие язык могут прочесть, - сказал Орм. - Стоит поискать рукк. Она может нападать на наши земли.

- Пошлем на поиски, - сказал Эмхир.

- Я поеду, - вызвался Скарпхедин.

- Возьми еще людей, сколько может потребоваться, - Орм с одобрением взглянул на своего ученика. - И не медлите.

Скарпхедин бесшумно удалился. Дозорные стали расходиться к своим постам, по-прежнему удивленные и взволнованные. Орм смотрел в спокойную, пустующую даль, уж не хранившую памяти о птице, и она почти не тревожила его чувств.

***

Солнце утопало в галдящей толпе городского базара, поднимая в воздух запах пыли, специй, кож и тканей. Люди шумели, но казалось, что шум рождается ниоткуда. Разда пробиралась мимо торговых рядов, высматривая Гарванов. Она хотела встретиться с Эмхиром или с кем-то еще из Высоких - но их не было, не было никого, кроме привычных атгибан и городской стражи. «Только день, только сегодня - потом - кончено», - думала Разда, судорожно ища глазами в толпе того, кто мог бы ей помочь. Оставалось попытаться подслушать атгибан, они вполне могли бы упомянуть что-то, было бы полезным; среди них можно было встретить и учеников Высоких Гарванов или приближенных к ним Мастеров.

Базар напоминал шумящую реку, и водами в ней были обычные люди. Точно щепку, Разду относило то в одну часть площади, то в другую - утро перетекло в день, и народу стало больше. Она перестала сопротивляться, надеясь, что Эсгериу приведет ее куда нужно. Завидев двоих атгибан, стоявших около прилавка с пряностями, она подкралась к ним, но те заметили ее, и, взглянув на нее косо, продолжали стоять молча. С другими выходило так же: на то они и были Гарваны - одни из лучших воинов, которые умели действовать не силой, но тайной и тайну, против них направленную, видели еще издалека.

Отчаявшись узнать что-либо из разговоров, по-прежнему внимательная, Разда решила попытаться снова проникнуть в Гарван-Этксе. Если ночью это не удалось, думала она, то днем наверняка никто не ждет вторжения. Не успела Разда покинуть рынок, как в прежде всего лишь суетливое течение этой базарной реки ворвалось нечто враждебное: послышался чей-то возглас, кто-то сорвался с места, расталкивая людей.

- Вор! Вор! - кричала женщина.

Торговцы насторожились, городская стража очнулась от своего наблюдательного небытия, в то время как вора уже поймали какие-то горожане. Смуглый темноволосый мальчишка, в порванной одежде бился в руках схвативших его кузнеца и крестьянина. На те несколько мгновений после его поимки шум поисков улегся, но лишь для того, чтобы обратиться в гнев. Стража спешила, атгибан пропали, а воришку уже волокли куда-то в центр базара, чтобы отсечь ему руку. Вновь разношерстное базарное сборище сдвинулось с места, влекомое жаждой кровавого зрелища, и Разда не смогла противостоять общему движению, уносившему ее от дороги к Гарван-Этксе.

Стража не могла пробиться к вору: стражников было слишком мало, а людей - много, и они желали расправы, поскольку нечасто им доводилось вершить суд самим, без Гарванов и чиновников.

Казалось бы, предопределенное происходящее изменила внезапно появившаяся огромная птица, что закрыла собою солнце. Ее широкая, густая тень поползла по толпе, люди поднимали головы, и взглядами, исполненными страха и удивления, провожали диковинное создание. Птица улетала, медленно, величественно, но с нею сходило на нет и оцепенение толпы. Первым очнулся вор, который без труда вырвался из рук державших его горожан, и, расталкивая людей, бросился прочь. Снова поднялся ропот, кто-то пытался догнать беглеца, пока остальные соображали, в чем дело. Вор бежал быстро, вертя головой, в поисках наиболее легкого пути. Резко повернув, он сбил с ног Разду, которая больно ударилась о камень улицы и рассекла себе руку. Никто не думал ей помочь, люди были заняты: кто вором, кто увиденным, а кто-то уже возвращался к своим обычным делам. Толпа стала вновь рассеиваться, успокаиваться. Течение жизни возвращалось в привычное русло.

«Рух, - думала Разда, вытирая слезы, наворачивавшиеся на глаза от боли и обиды, - такая птица - и у нас. Сколько веков ничего слышно не было, я думала, они только в сказках и остались. Что бы это значило?»

Иной болью отозвалось в душе осознание того, что времени до следующего дня оставалось все меньше, а Тави по-прежнему находилась в тюрьме. Тяжело вздохнув и поспешно вытерев кровоточащую руку о платье, Разда снова пошла к Гарван-Этксе, но караульный, как и в предыдущий вечер, не пустил ее.

- Это снова ты? - спросил он. - Ты вчера говорила с учеником одного из Старших Гарванов, и если он тебе не разрешил войти, то едва ли найдется кто-то, чья воля была бы сильнее. Только если кто-то из Высоких или Мастеров бы разрешил тебе пройти... А так нет.

- Но позовите тогда кого-нибудь, кто может разрешить или запретить, - молвила Разда.

Послышался смешок караульного.

- Есть безумцы, которые рвутся сюда просто так. Мы не можем по каждому поводу звать Высоких Гарванов. Нет, уходи.

- Но как ты можешь знать? Позови же, позови хоть кого-то! Мне очень нужно поговорить с...

- Я же сказал, - в голосе караульного послышалась угроза.

- Ты ничего не потеряешь, ведь мне разрешат.

- Нет.

- Но...

- Иди куда шла.

- Я шла именно сюда.

- Значит, иди обратно, - он раздраженно вздохнул. - Ты не туда пытаешься обратиться. Если ищешь справедливости - ищи ее в судах и у чиновников. Если они не смогут тебе помочь, и дело будет достойно внимания Гарванов - они решат. Тем более, завтра Суд, и судьей будет Гарван из Правящей Четверки. С ним и поговоришь.

- Завтра будет поздно... Потому я и пришла сегодня. Поздно будет. Поздно!

- Не велено. Уходи.

Сжав кулаки, Разда развернулась, и, давясь слезами, пошла прочь.

Гарван-Этксе еще не скрылся из виду, когда Разда села на землю у порога чьего-то дома, скрывшись за бочками. Сколько времени она там провела в подобии забытья, замученная тревожными мыслями, точно кошка, исклеванная воронами, Разда не знала.

Появление птицы Рух не прошло бесследно для жителей Гафастана. Диковинное создание внесло смятение в их умы, взбудоражило кровь. Стали вспоминать никогда не существовавшие пророчества, древние приметы, сказки; будничные разговоры приобрели новый оттенок и потекли живее, рождая все новые и новые чаяния и страхи; так кружится песок в неспокойной воде, и свет в его неоднородности создает причудливые узоры.

Из мучительного водоворота мыслей Разду вытащил услышанный ею отрывок разговора: два Гарвана из атгибан прошли мимо нее и остановились неподалеку, что-то высматривая и не прекращая беседы. Разда осторожно выглянула из своего укрытия и прислушалась. Воины были недостаточно бдительны (не иначе как Рух смутила их), потому, должно быть, в этот раз не заметили, что их слушают.

- Разве вернулись гонцы?

- Вернулись, я сам видел, - отвечал атгибан. - Но вернулись не все - значит, они нашли, что искали, тем более я сам слышал, что сегодня после захода солнца они отправятся посмотреть на птицу... Или что они нашли.

- И что, вся Четверка поедет?

- Нет, так они не поступят. Наверняка отправятся несколько Старших из Гафастана и еще кто-нибудь важный. Кто знает, дошла ли весть до прочих городов?

- И правда. Все-то они успевают... - второй атгибан вздохнул. - Как бы и нам с ними поехать?

- Да никак, - усмехнулся атгибан. - Кто нам позволит оставить пост?

- Ну да...

И они прошли дальше, а Разда, не сдерживая улыбку, смотрела им вслед. До ночи оставалось ждать совсем не много.

Глава 7



Городские огни давали мало света. Казалось бы, Гафастан спал, и всякая жизнь в Гарван-Этксе тоже замерла. Но Разда ясно видела силуэты караульных на стенах Сердца Гафастана, укрывшись в темном закоулке, хотя не была уверена в том, что ее никто не заметил. Она ждала уже несколько часов, но ничего не происходило. Волнение билось в крови, Разда кусала губы, прислушивалась, мысли кружились в голове, подобно песчаной буре; с каждым мгновением оно становилось все невыносимее, но, достигнув пика, схлынуло, развеялось, прояснив и обострив ум.

«Где же они? Неужели неправы были атгибан? - думала Разда, вглядываясь в подрагивающую темноту, разбавленную городскими огнями. - Что же мне делать? - она посмотрела вверх, в усыпанное едва мерцающими звездами небо, - подожду до рассвета - а там и кончено будет».

Она повела плечами: ночь была холодной, а Разда была в легком платье, и прохлада неприятно ложилась на кожу. Рука болела, покрытая коркой запекшейся крови.

Послышался неразборчивый крик, ему вторил другой возглас, короткий, быстро угасший в тишине. Разда замерла. Ворота крепости открылись, послышался глухой грохот конских копыт и почти сразу же показались всадники: сперва двое по флангам, чуть позади следовали все остальные. Кони их шли величавым шагом, еще не быстро, и у Разды было лишь несколько мгновений, чтобы решить, как поступить. Не медля боле, она бросилась наперерез крайним всадникам. Ее заметили все, потому еще придержали коней, но не остановили их. Следуя больше спонтанному порыву, чем пути, указанному разумом, Разда вцепилась в нагрудное украшение коня центрального всадника. Конь не поднялся на дыбы, должно быть, лишь потому, что его удерживала железная воля Гарвана, которую Разда словно бы чувствовала; конь прядал ушами, беспокойно переставлял ноги, но оставался на прежнем месте. Воин, ехавший с этим Вороном, замахнулся саблей и наверняка ударил бы Разду, но Гарван не позволил это сделать.

Разда сжалась, по-прежнему держась за нагрудное украшение коня и клоня голову к его могучей шее; она чувствовала обращенные на нее взгляды, холодные, жесткие, колкие. Чуть не с презреньем глядел на нее всадник, что был по правую руку от Гарвана. Разде показалось, что это была женщина: у нее были большие, красивые глаза и очень белая кожа, чуть белее, чем у Гарвана, в коня которого она вцепилась.

«Сколько яда во взгляде! - подумала Разда. - Только бы не оставили, только бы выслушали», - она стала безмолвно взывать к Девяти Матерям Пустыни, надеясь на их милость и на то, что они все же имели власть над Воронами.

- Отпусти аргамака, - сказал Ворон.

Но Разда только крепче вцепилась в украшение, которое больно врезалось в ладони.

- Чего ты хочешь? - спросил он, будто устало, хотя из-за тагельмуста было сложно разобрать тон.

- Мне нужна твоя помощь, о Высокий Гарван, - голосом звонким от волнения и неуверенности взмолилась Разда. - Времени - до рассвета, а там будет поздно, о Гарван. Вопрос жизни и смерти не одного человека!

- И никто не помог?

Она покачала головой.

Ворон ничего не отвечал. Разда кусала губы, затем она осторожно подняла взгляд и заметила, что Ворон смотрит на нее вовсе не равнодушно: в его глазах не было ни капли презрения.

- Хорошо. Пойдем поговорим. Я помогу тебе, если это в моих силах.

У Разды на мгновенье перехватило дыхание. Не веря своему счастью, она отпустила коня, который беспокойно отпрянул в сторону, когда Ворон спешился.

- Эмхир, - окликнула его нойрин, - ты не поедешь?

- Я догоню вас. Так что, Сванлауг, пока будешь вместо меня, - сказал Эмхир и перевел взгляд на Разду. - Пойдем. Ни я, ни ты не можем терять время. По крайней мере, сегодня.

Они прошли за ворота Гарван-Этксе и остановились у порога какого-то здания, назначение которого Разда в полумраке не могла разобрать, видя лишь высокие, окованные железом двери, и широкие ступени крыльца.

- Говори, Разда, дочь ремесленника, чего ты хочешь.

Не глядя на Эмхира, она тяжело вздохнула и рассказала Ворону все: и про обращенную в козу дочь соседки, и про бегство Крины и Вестников, забравших Тави, про обещания Тебрину и печаль матери, про Суд, которого она ждала со страхом, как ждут смертного приговора.

Эмхир слушал, внимательно глядя на Разду. Он внимал каждому ее слову, повисавшему в глухом отзвуке стен Гарван-Этксе, следил за каждым взволнованным движением, невольно любуясь.

Свой рассказ Разда закончила тем, что рухнула перед ним на колени и, клонясь к земле, стала слезно просить помочь.

- Разда, Разда, - протянул Эмхир, поднимая ее с колен. - Завтра Суд, я бы и так решил дело в вашу пользу. Но, если все так, как ты говоришь... действовать нужно сейчас.

- Как? Что я могу сделать? - спросила Разда, глядя в глаза Эмхиру.

- Надо вернуть козе человеческий облик. Я отпущу твою сестру сегодня до рассвета.

- Но я не колдую... я... я не знаю, как...

Эмхир вздохнул.

- Тебе и не надо. Я скажу, что делать.

Он кликнул караульного. Разда посмотрела на Эмхира испуганным взглядом, но он всего лишь попросил что-то у воина, который в следующий момент подал ему наполненную водой небольшую глиняную чашу. Караульный, поклонившись, отошел, не посмотрев на Разду.

Тем временем, Эмхир прошептал что-то над водой, постучал пальцами по краям чаши, и на несколько мгновений замер, пристально вглядываясь в воду. Потом он протянул чашу Разде, которая приняла ее, будто бесценный дар.

- Что у тебя с рукой?

Разда вздрогнула.

- Упала, - ответила она.

Эмхир чуть слышно усмехнулся.

- На такой драгоценной коже не должно быть шрамов, - он провел кончиками пальцев по запекшейся ране, которая моментально затянулась.

- Не стоило, о Гарван... как я могу благодарить тебя? - она посмотрела на него с благоговением.

Он покачал головой.

- Лучше поспеши вернуть человеческий облик той козе. Ты должна успеть до рассвета. Постарайся не расплескать воду и не укрывать чашу: вода должна видеть звезды. Потом вылей ее на голову превращенной - и уходи. Тави отпустят в ближайший час - я уже распорядился. Теперь иди.

Разда молча поклонилась Эмхиру и, осторожно держа в руках чашу, поспешила прочь из Гарван-Этксе. Эмхир задумчиво смотрел на удаляющуюся Разду, гадая, удастся ли ей исполнить задуманное. Караульный подвел коня Эмхиру, он поднялся в седло и кивнул воину. Где-то в песках дремала Рух, и к ней уже спешили Сванлауг, Кадор, Скарпхедин, Орм и другие Гарваны, пожелавшие увидеть птицу. Нужно было их нагнать, но Эмхиру не хотелось торопиться: он желал просто уйти куда-нибудь, прочь от мира, к своим мыслям и чувствам, где бы его никто не потревожил. Несмотря на это, Эмхир пустил коня галопом.

Глава 8



На дворах лежала сонная тишина, умиротворенная, растворенная в темноте. Люди спали, вдыхая прохладный ночной воздух, смешанный с запахом пыли. Разда чуть не споткнулась на дороге рядом с домом соседки, дочь которой Крина и обратила в козу, но воду не расплескала. Ступая бесшумно, двигаясь плавно, так же плавно, как ползет в песках ядовитая змея, Разда обошла двор, подойдя со стороны хлева. Замерла на мгновенье, прислушиваясь, а затем пробралась на двор и зашла в хлев. Там витал терпкий и вязкий присущий животным запах, который Разда так не любила. Она недовольно повела плечами и осмотрелась: коз было несколько. И все они ей показались одинаковыми. Ни одна не была как-то особо отмечена, и понять, которая же из них - обращенная дочь хозяйки - Разда не могла. Сдерживая волнение, Разда судорожно соображала. Обращенную дочь могли держать и в самом доме, а туда было не пробраться.

Разда еще раз осмотрелась: козы по-прежнему казались одинаковыми. Она поджала губы, соображая, могла ли среди этих быть нужная коза: дочь она или нет, а в животном обличии от нее грязи было столько же, сколько и от козы. Значит, она должна была быть именно в хлеву - иное место было бы гораздо менее удобным.  Разда заметила, что шерсть на шее одной из коз немного растрепана. Приглядевшись, она разглядела кожаный ошейник с небольшим медным колокольчиком, в котором отчего-то не было языка. Обрадовавшись, хотя и не будучи полностью уверенной в том, что она нашла то, что искала, она направилась к козе, но по пути опрокинула медный чан, который громко ударился о деревянную опору крыши и покатился по полу, грохотом перебудив всех коз, которые заметались и начали блеять. Это испугало и Разду, которая услышала, как шум поднялся и в доме. Соседка и ее сыновья уже бежали к хлеву, вооружившись палками, и в следующее мгновение уже были в хлеву. Они заметили Разду, которая в волнении и страхе старалась придумать, как спастись, куда бежать.

- Ты! - вне себя от злости завопила Энсинне.

Разда наугад опрокинула чашу с водой на голову ближайшей козы и метнулась в сторону прикрытого косым ставнем окна, но сыновья соседки были быстрее. Они сбили ее с ног и связали ей руки за спиной.

- Вяжите крепче! - рявкнула Энсинне. - Попалась, гадина. Что хотела сделать, а? Молчать вздумала? Ну ничего, ничего... сегодня рассудят. Гляди, уже светает. Недолго тебе маяться безнаказанной.

К ужасу Разды, соседка привязала веревку к ошейнику другой козы и вывела ее из загона. Разда задохнулась молчаливым отчаянием, отчего почти лишилась чувств и не помнила, что с ней происходило вплоть до самого суда.

***

Некогда отреченные нойры освободили Гафастан из рабства, освободили от гнета жестоких наместников, подарили ему независимость внутри Эрмегерна. Они же попытались сделать устройство города наиболее разумным; свои культы богов нойры устанавливать не стали, предоставив людям относительную свободу в рамках закона. По этим же соображением в судах были упразднены долгие бесполезные церемонии, а сам процесс Гарваны для своего удобства изменили по образцу Фёна.

Суд проходил под высоким навесом, натянутым над площадью между Сердцем Гафастана и Храмом Девяти. Последнее дело, вынесенное на Суд Старшего Гарвана, оказалось сложным, тянуло время и по содержанию своему было не весьма приятным.

Уже второй час Эмхир слушал свидетелей, рассказывавших про своего соседа - бедного крестьянина Фриви, который мало того, что обворовал другого соседа, у которого украл последний хлеб, так еще и выяснилось, что Фриви убивал новорожденных дочерей, поскольку не мог их прокормить. В итоге у него остался один сын и одна дочь, а тайно - даже от жены - он избавился от четырех. Послухи Фриви утверждали, что он не мог такого сделать, так как не был жестоким человеком, да и скорее отдал бы дочерей кому-нибудь, чем убил бы их. Так возникал иной вопрос: тогда кто же все-таки преступник? На земле, на куске грубой ткани было разложено четыре младенческих скелета, плохо очищенных, но оттого выглядевших не менее жутко.

Решить дело было и легко, и сложно в одно и то же время. Эмхир лишь ждал, когда разбирательство наконец закончится. Видоков было мало. Никто не мог сказать ничего конкретного.

Фриви стоял на коленях посреди площади, отведенной для суда, как и полагалось обвиняемому.

Последний свидетель замолчал, поклонился и отошел к остальным. Повисло молчание, на фоне привычно-теплого и мелодичного шума города казавшееся холодным и безжизненным. Эмхир смотрел на людей, чуть склонив голову, и глаза его не выражали никакой определенной эмоции. Вестники, глядя на него думали, что он жаждет расправы; один из атгибан, юный воин, находил, что Эмхиру, должно быть, отвратительно происходящее; Сванлауг, тайно наблюдавшая за судом, думала, что это более чем скучно. Сам же Эмхир неслышно вздохнул, понимая, что молчание затянулось и начало душить всех, кто хоть как-то переживал за судьбу крестьянина. Его жена и дети стояли среди присутствовавших и казались растерянными и опечаленными. Взгляд Эмхира остановился на них.

"Разве жена могла простить Фриви это страшное преступление? Или это не он, а она совершила его, а Фриви ее выгораживал?" - взгляд Эмхира встретился с вопросительным взглядом писаря, который вздрогнул и чуть не выронил свиток, когда на площадь кинулась женщина, крикнувшая:

- Отпустите его! Он ничего не делал! Он не мог! Не мог!

Ее появление взбудоражило всех: послышалось чье-то бормотание, люди заговорили между собой, и все взгляды обратились на нее; даже Фриви повернул голову в ее сторону.

«Это еще что такое?» - подумал Эмхир.

- Кто ты? - он жестом остановил собиравшихся схватить ее Вестников.

- Зэрмелис, - ответила женщина. - Жена ювелира.

На вид ей было лет тридцать, на шее блестел позолоченный торквес.

«Жена ювелира? - Эмхир поднял брови. - Знатная горожанка. Если здесь еще и адюльтер... можно их всех казнить, семью Фриви - в кабалу и забыть об этом деле. Жаль, жаль...».

- Почему ты думаешь, что он не мог сделать того, что сделано? - спросил он.

- Мне это известно более, чем кому-либо в Гафастане. Я бы взяла его дочерей, все знали, что я бы взяла. Значит, он не мог поступить так. Спроси Матерей Пустыни, да откроют они тебе глаза на правду.

Эмхир нахмурился. В голосе горожанки звучала уверенность, подкрепленная больше страхом и отчаянием, чем убежденностью в собственной правоте. Он не верил ей. Ему хотелось отделаться от суда поскорее, но он не мог, потому думал, как лучше будет сделать, чтобы люди потом вспоминали его без недовольства.

Все это время сидевший чуть поодаль жрец Храма Девяти Матерей Пустыни поднялся и неспешно подошел к Эмхиру.

- Старший Гарван должен проявлять снисхождение, - произнес жрец так, что слышно было только Ворону.

- Что мне делать, Сульбрэн? - спросил Эмхир, не поднимая взгляда на жреца.

- Я не знаю. Не я судья.

- Что думаешь ты об этом деле? Оправдать Фриви - и все?

Жрец помолчал.

- Четыре дочери. Он оскорбил одно из священных чисел... Даже если не он - его земля все равно отравлена этим злодеянием. Как ты сам считаешь, разве мог кто-то убить четырех младенцев, да еще и так, что их никто не хватился и не поднял тревогу?

Эмхир кивнул.

- С... Зэрмелис - что? Объявлять подозрение?

- Я говорил, что должно быть снисходительным. Все равно никто не уходит безнаказанным. Преступления - подобны зернам, падающим на почву мира, и прорастают они всегда цветами наказания, испивающими все зло, что было совершено.

Златокожая Зэрмелис не сводила глаз со жреца и, казалось, будто в них блестело хоть и слабое, но презрение.

Эмхир собирался объявить приговор, как снова случилось непредвиденное: на площади суда показались еще люди. Женщина средних лет, расталкивая горожан, пробралась вперед, оттолкнув удивленную Зэрмелис, запнулась о Фриви и рухнула на землю.

- Гарван, рассуди нас! - не поднимаясь, сказала она.

За ней подошли еще двое: невысокий юноша вел на поводе черную козу, а другой человек, что мог быть ему либо отцом, либо старшим братом, тащил связанную Разду. Он швырнул ее рядом с Фриви и поклонился Эмхиру.

- Говорите, в чем дело, - сказал Эмхир, жалея, что не отправился разбираться с этим делом сам еще до суда.

- Она, - женщина, поднявшись на ноги, указала на Разду, сидевшую на песке с видом почти что отсутствующим, - точнее, ее сестра, превратила мою единственную дочь в козу, а эта явилась сегодня ночью... убить хотела ее, наверное... принесла чашу с водой, отравленной, как иначе?

Разда подняла глаза на Эмхира, и во взгляде ее еле теплилась мольба.

- Это, - Эмхир указал на черную козу, пытавшуюся схватить зубами край рубахи державшего ее мужчины, - ваша дочь?

- Да, - сказала Энсинне, - превращенная.

Эмхир помолчал, глядя на козу.

- Вы напрасно пытаетесь меня обмануть, - сказал он.

- Что? - удивилась Энсинне. - Высочайший Гарван, как мы смели бы... мы... никогда...

- Вы не достойны быть горожанами Гафастана, - сказал он. - И то, что вы говорите про это животное - ложь.

- Но... зачем она тогда приходила?.. - Энсинне кивнула в сторону Разды, пытавшейся незаметно ослабить веревки, которыми были связаны ее руки.

- Благородный Гарван, - вмешалась Зэрмелис, - позволь развязать приведенную.

Эмхир кивнул.

- Обманывающие и оговаривающие не достойны считаться гражданами Гафастана.

- Почему, о Гарван? - удивилась Энсинне.

- Это обыкновенная коза. Не превращенный человек.

- Того быть не может! - воскликнула она.

Энсинне стала причитать, кляня Крину, и всю ее семью, обвиняя их во всех грехах и преступлениях, жалуясь, что свою дочь она более не увидит. Эмхиру нужно было что-то решать; он не сводил глаз с Разды, которая сидела на земле, потирая запястья и, казалось бы, не обращала внимания на то, что происходит вокруг нее.

«И никто не поможет, и даже Старший Гарван не пересилит закона. Как жаль, как жаль... но почему? Неужели судьба такая? Если не Тави, то я, и все из-за Крины...», - думала Разда, чувствуя под собою острый и теплый песок. Она подняла глаза и посмотрела на светлую стену Сердца Гафастана, на которой висели каменные таблички с законами города. Но эти витиеватые письмена не говорили ей ни о чем: Разда была неграмотной, потому все, написанное будь то на языке нойров или на языке пустынных царств - не имело для нее никакого смысла. В языке узоров Мольд она разбиралась гораздо лучше, чем в своем собственном.

- Где? Ну где же тогда Нарри? Как нам быть теперь? - причитала Энсинне.

- Вам лучше знать, куда она могла деться, - молвил Эмхир.

- Что с нами будет, о Гарван? - спросила она.

- Я решу.

К Эмхиру снова подошел Сульбрэн.

- Не решай, дело сложное, Гарван, - сказал он. - Пусть лучше боги решат. Фриви пусть тянет жребий. И Энсинне с Раздой тоже.

- Думаешь, это лучше?

- А ты хочешь ошибиться? Судьи и так строги, будет лучше, если ты, как Ворон, покажешь, что, ваша Четверка, вы - лучшие правители для города, более великодушные. Это великий дар, великая ценность.

Эмхир помолчал, слушая, как шуршит новым свитком писарь, старательно выводя на пергаменте суть дела Разды и Энсинне. Если Сульбрэн говорил так, не было нужды сомневаться в правильности его совета, он еще ни разу не сказал такого, что впоследствии отозвалось чем-то неблагоприятным для Гарванов ил горожан. Не медля боле, Эмхир объявил, что Разде и Энсинне предстоит тянуть жребий, и что дело Фриви будет решаться также. Зэрмелис поджала губы: она надеялась, что боги решат в пользу крестьянина, но не была уверена, что они к нему благосклонны.

Помощник жреца подошел к Энсинне и Разде, протягивая им небольшой, богато украшенный кожаный мешочек, в котором были черные и белые камни. Черный означал виновность, белый - освобождал от всяких обвинений. Но ни Разде, ни Энсинне не суждено было прикоснуться к этим камням: Вестники схватили пробиравшуюся сквозь толпу девушку, которая вырывалась и что-то кричала Гарвану.

«Неужели Крина? - подумала Разда, стараясь рассмотреть, кого поймали вестники. - Одумалась? Хотя нет, не может быть она - слишком шумная, слишком шумная для Крины...»

- Отпустите ее, - сказал Эмхир.

Вестники отпустили девушку. Она была смуглая, невысокого роста, синеглазая, с рыжиной в темных волосах и очень походила на человека, что держал на поводе козу.

- Нарри! - воскликнула Энсинне. - Как? Ты?.. Откуда? - удивилась она и бросилась к дочери.

Помощник жреца уронил мешочек с камнями, и они рассыпались по песку.

- Она, она... - говорила Нарри, - где эта белая? Где?

«Лучше бы она молчала», - подумала Разда.

- Все уже кончилось...

- О, я бы не сказала, - хмыкнула Зермэлис.

Нарри выпуталась из объятий матери и суетливо поклонилась Гарвану, после чего несколько долгих минут пересказывала все свои злоключения, жалуясь на Крину, с трудом опуская просившуюся на язык ругань, но ничуть не понижая голоса, в котором кипело возмущение. Ее внешность сильно расходилась с нравом, потому выглядела Нарри забавно.

По счастью, о Разде Нарри не сказала ни слова. Опасаясь, как бы она не исправила это упущение, Эмхир поймал удобный момент, когда Нарри тщетно пыталась собраться с мыслями, и не позволил ей далее говорить, ссылаясь на то, что все уже сказано. Посоветовавшись с жрецом Храма Девяти Матерей Пустыни, Эмхир объявил, что освобождает от наказания Энсинне и Крину, равно освобождая и непричастную Разду.

- Как же мы, Благородный Гарван? - спросила Зэрмелис.

- Тяните жребий, - сказал Эмхир.

- Что, и я тоже? - Зэрмелис посмотрела на Гарвана с ужасом.

- Нет. Только он, - Эмхир указал на Фриви.

К нему тут же заспешил успевший подобрать все рассыпавшиеся камни помощник жреца. Тишина повисла в воздухе. Все ждали. Фриви сперва медлил, затем решился и вытянул свой жребий. Он не разжимал кулак несколько мгновений, пока его к тому не принудил помощник жреца: камень был черный.

- Виновен, - объявил наблюдавший за всем жрец.

Зэрмелис отшатнулась, переводя взгляд то на Фриви, то на Сульбрэна, то на Эмхира, который молча заглянул в свиток писаря, затем сверил что-то с лежавшим перед ним списком законов Гафастана и объявил, что за преступление Фриви следовало бы приговорить к четвертованию, но, по случаю, он проявит снисхождение. Потому Фриви привяжут к за шею к конскому хвосту и выволокут за пределы города, в то время как его семью по милости Старшего Гарвана и с одобрения Матерей Пустыни не станут продавать в кабалу, но переселят на другой участок. Скелеты младенцев он приказал предать земле с соблюдением обрядов, которые сочтут нужными в Храме.

Казалось бы, приговор не смутил никого; кроме Зэрмелис. Она поначалу стояла неподвижно, не отрывая взгляда от Фриви, затем ее неуверенность превратилась в гнев, и южанка своими золотистыми глазами злобно посмотрела на Эмхира и стоявшего рядом с ним жреца.

- Вы, вы не знаете истины! Вы наказываете невиновного! Вы ничего не знаете! Ничего! И вы, вы все, - она указала на жреца, а затем обвела взглядом и всех собравшихся людей, - поплатитесь за свою ошибку.

Сульбрэн молчал. Эмхир знаком приказал Вестникам увести Зэрмелис, под все нарастающий ропот видоков, послухов и прочих горожан, что были на площади.

Этим приговором суд был окончен. Люди стали расходиться, но лишь для того, чтобы вернуться потом, на казнь, на приготовления к которой отводилось несколько часов. Эмхир, как представитель правящей Четверки имел право не присутствовать при этом, чем и собирался воспользоваться.

***

Орм поднялся на крышу одного из домов, с которого хорошо было видно длинную улицу, ведущую к Черным Воротам. Внизу курили горький табак горожане, и синеватый дымок из глиняных трубок поднимался вверх, подслащенный иссушенным воздухом.

Через несколько часов люди будут толпиться в переулках, выходящих на улицу, будут стоять на крышах, вместе с атгибан, что тоже станут наблюдать из первых рядов. Но, пока было время, пока готовилась казнь - Орм видел, как вывели дикого пегого жеребца, - казалось, будто никто не ожидает и не желает кровавого зрелища.

Орм стоял на крыше, положив руку на украшенную серебром рукоять сабли и повернувшись в сторону солнца.

Солнечный свет, жаркий, вездесущий, ложился на его веки, на его темные одежды. Орм так часто соприкасался с солнцем, что ему казалось, что кожа его уже должна была стать такой же золотистой, как кожа коренных южан. Но она лишь иссыхала, оставаясь белой. Орм хотел раствориться в этих лучах, но не мог. Его душа жаждала единения с миром, объединения в силе, жизнь дарующей и могущей ее уничтожить, с силой, хранящей пустыни. Теперь он не представлял, как прежде жил на севере, где солнце зачастую висит, окутанное дымкой облаков, так что на него можно смотреть, не раня глаз, и видится оно не больше золотой монеты, утрачивая свою недосягаемость и величие.

От рассуждений его отвлек чей-то негромкий возглас. Бесшумно шагнув к другому краю крыши, Орм посмотрел вниз, в тенистый проулок, где увидел Эмхира, протягивающего что-то смуглой девушке, которая стала его благодарить, но словно бы была поглощена чем-то совсем иным.

«Неужели Эмхир снизошел до местных? - подумал Орм. - Бывает же».

Он пригляделся и узнал в южанке ту самую, что совсем недавно избежала наказания за превращение селянки в козу.

Он снова вернулся к прежнему краю крыши, теперь уже сбитый с прежней тропы мысли. Он невольно удивился тому, что увидел. Зачем Эмхиру эта южанка? Во всяком случае, почему именно эта? Неужели Эмхир не понимает, что ему, живущему вечно, не будет большой радости от этой девушки, которая увянет лет через, в лучшем случае, тридцать, но это если очень повезет. Южанки увядали, как правило, гораздо раньше. На то Эмхир неожиданно жесток, не то неразумен... а, быть может, его страсть так же мимолетна, как дуновение прохладного ветра в жаркий день. Орм знал, что Эмхир, как и многие северяне, относился к смуглым красавицам с долей пренебрежения, предпочитая им высокородных северянок.

Более того, в Гарван-Этксе были и другие женщины, умевшие утешать так, что привязанность не возникала. Они были белы, красивы; были среди них и избранные южанки. Их было мало, но их ценили более всех те немногие Бессмертные Вороны, которые не желали страдать, потеряв очередной предмет обожания. А таких историй было предостаточно, не только среди Бессмертных, но и среди тех, кому волей Четверки была дана жизнь более долгая, чем обычному человеку. Орм из всех был единственным, никогда не искавшим мимолетного утешения и дурманящего забытья. Он больше не обращал свою любовь на людей, ни на смертных, ни на бессмертных, поскольку не видел в том ничего, кроме страданий. Все его существо было направлено к миру, к вечности, к солнцу и ничто более мелкое, земное, для него не существовало.

Улицы постепенно заполнялись народом, который шел посмотреть на казнь, атгибан дежурили на крышах и у переулков, а горожане толпились вдоль домов и между ними, а особенно ловкие забирались на крыши и высматривали, и ждали.

Приговоренного, тем временем, привязали к хвосту дикого жеребца. Позади седлали коней всадники с длинными кнутами, призванные подгонять жеребца ударами и следовать за ним, чтобы убедиться, что приговоренный скончался.

«И это милость Гарвана», - подумал Орм. Ему было все равно, как решить дело крестьянина, но такую казнь он не считал более гуманной, чем четвертование или повешение. Однако он знал, будь Эмхир действительно зол, он мог бы и вспомнить - к вящему удовольствию любящей кровавые зрелища толпы - изощренную казнь, распространенную среди нойров и называвшуюся кровавым орлом. Но в Гафастане едва ли можно было насчитать и двух раз, когда ее применили.

Глашатай зачитал приговор Фриви, затем дикого жеребца отпустили, послышался свист кнутов, и животное сорвалось с места, волоча за собой приговоренного. Всадники устремились следом, горяча коней, толпа шумела, волновалась, поглощенная зрелищем. Орм проводил взглядом жеребца, волочащего Фриви, пока они и следовавшие за ними всадники не скрылись за городскими воротами. Понемногу начали расходиться горожане, Гафастан возвращался в привычный ритм жизни.

***

Вечером Эмхир зашел в библиотеку к Сванлауг. Нойрин была как-то особенно бодра, ходила чуть не окрыленная, и казалось, будто вот-вот она обратится в ворона, взмахнет крыльями и устремится к прозрачному небу.

- Отчего ты радуешься? - спокойно спросил Эмхир. - Неужели это Рух тебя так впечатлила?

- Может быть, - легко улыбаясь, ответила Сванлауг. - Взгляни сам: ничего не происходит, все варятся в каменных стенах, а тут - такой глоток свободы, такое событие...

- Как бы это событие потом не стало нападать на наши земли, - молвил Эмхир. - Ты нашла книги о Рух?

- Нашла, - ответила Сванлауг.

Она осторожно сдвинула несколько свитков на другой край стола, когда подошла ее помощница из жен Воронов, и положила перед ней две большие богато украшенные книги.

- Вот, - сказала Сванлауг Эмхиру. - Здесь есть про Рух. Орм привез эту книгу из Мольд, а эту выкупили раньше. Та - список.

Этим различиям Эмхир значения не придал, поблагодарил Сванлауг, и раскрыл первую книгу. Переплет негромко скрипнул. Найдя среди написанных на языке уллатерн заглавий нужное, Эмхир погрузился в чтение.

Сванлауг не ушла из комнаты, но взяла калам и снова принялась за летопись Гафастана, устроившись за противоположным краем стола. Много времени прошло в молчании, нарушаемом разве что редким шорохом страниц и постоянным скрипом калама Сванлауг. Дочитав повествование о птице Рух, или Рукк, как ее называли чаще, Эмхир собирался было закрыть книгу, чтобы взять вторую, но страницы скользнули, открывшись на какой-то легенде или сказке - он не смог разобрать. Эмхир чуть улыбнулся, разглядывая тонкую иллюстрацию, украшенную цветными мольдскими орнаментами. Но диалекта, на котором была написана легенда, Эмхир не знал: он был не очень силен в языках, с трудом выучил общий язык Пустынных Царств и Мольд, однако вместе с остальными Бессмертными поддерживал родной язык Севера, с которым они пришли и который оставался языком общения Высоких и Старших Гарванов.

Рисунки напомнили ему о южанке, виденной у реки. Ее имя врезалось в память с первой встречи, но он редко называл его даже в мыслях, поскольку Разда была слишком далека от него, чтобы можно было позволить себе выделить ее среди других. Да и слишком мало было историй любви Высоких Гарванов и простых людей, чтобы они хорошо кончались. А среди Бессмертных подобных и вовсе не было. И все же Эмхир не мог не думать о Разде: прекрасная, совершеннейшее творение из всех, что ему довелось увидеть в этих краях, она пленила его мысли и чувства.

Прежде Эмхир не обращал внимания на местных женщин. Хотя среди них было много красавиц, Эмхир их не воспринимал, находясь в плену прежнего презрения к людям, в которых не было ни капли северной крови. Он не забывал Анборг, потому что ее подвиг спас жизнь всем Воронам, но понимал, что оставаться привязанным к ней бесполезно: Эмхир знал наверняка, что им больше никогда не встретиться.

- Ты не станешь смотреть вторую книгу? - поинтересовалась Сванлауг, видя, что Эмхир задумался.

- Не сейчас, - ответил он.

Сванлауг помолчала.

- Рух, как я вижу, тебя не особенно заинтересовала?

Эмхир вопросительно взглянул на Сванлауг.

- Тебя волнует что-то совсем иное... Я еще на суде заметила. Кстати, ты был на казни?

Эмхир покачал головой.

- А стоило бы. Твой приговор, на мой взгляд, был слишком суров. Ты небрежно судил в этот раз, Эмхир. Куда больше внимания стоило уделить странной семье, что привела козу. А ты даже не стал разбираться. И ту девушку отпустил, ничего у нее не спросив. К ней ты был более снисходителен, не так ли? - Сванлауг прищурила глаза. - Мне даже показалось, будто ты ее знаешь. Иногда ты на нее так странно смотрел...

- Да, я ее знаю. Она местная. Из семьи ремесленников, кажется, - произнес Эмхир. - Буду честен, она мне нравится.

- Амра все же поймала в свои сети? - нойрин лукаво улыбнулась.

- Пожалуй, что так, - он поднялся. - Я лучше пойду в Храм, принесу жертву Илму. Быть может, она простит мне мою предвзятость.

- Лучше Амре, - пробормотала Сванлауг, когда Эмхир вышел из библиотеки.

На столе осталась раскрытой одна из книг, и нойрин решила ее убрать на место. Она была уверена в том, что Эмхир не вернется, чтобы перечитать ее или взять другую. Собираясь закрыть тяжелый том, Сванлауг обратила внимание на страницы, на которых он был раскрыт. Возле цветных рисунков, изображавших зловещих смуглых дев, на языке уллатерн было написано: «Ган-гачиг, ткущая мираж: пустой кувшин, ядовитая слеза пустыни. Горе тому, кто ей поверит».

Глава 9



Улицы Гафастана, кроме тех, что примыкали к дороге на Черные ворота, опустели на время казни. Разда не захотела смотреть, тем более что знала, что не умеет противостоять толпе, а потому ничего увидеть ей не удастся. Она поспешила домой, держа в руках украшенный узором небольшой флакон с маслом чайного дерева, что подарил ей Эмхир. Для нее это был дорогой подарок, ее семья не могла позволить себе дорогих масел; для самой Разды это было отблеском роскоши, которая, как Разда считала, была ей близка; еще один шаг к обещанной судьбе.

Тихая радость от того, что все, наконец, разрешилось, грела Разду. Она задумалась, окружив себя мыслями легкими, невесомыми, мягко обволакивающими сознание; она чувствовала, и даже в самые тяжелые моменты, где-то на дне своего существа прежнее томление, что дремало, как свернувшаяся в кольцо змея, готовое пробудиться и снова, шелестя чешуей, виться в душе, нежно струясь по чувствам, задевая их мелодичные, тонкие струны. Опять ожидающее сердце, жаждущие золотых браслетов руки и кипящий голос, готовый к сильной и красивой песне.

Дома ее ждали. Тави, завидев сестру, бросилась ей навстречу и заключила ее в крепкие объятия.

- Мне рассказали про суд. О сестра!.. Как ты не побоялась пойти на это?

Разда в ответ задумчиво улыбалась, ничего не говоря. Она не могла сказать, что ей не было страшно, но и сильного душевного порыва у нее не было... она просто знала, что Тави нужно вызволить.

- Дивлюсь, Разда! - говорила Тави. - Когда судит один из Четверки, страшно, наверное?

- Мне было бы страшнее, если бы судили те, кто всегда, - ответила Разда. - Если бы не Гарван, все решилось бы вовсе не так хорошо.

И она рассказала Тави все, как было.

Казалось бы, после того, как отпустили Тави, все наконец-то наладилось и успокоилось. Так хотела думать Разда, но не могла: Крина так и не вернулась, ни в тот день, ни через неделю. Мать беспокоилась, хотя остальные домашние не проявляли ни интереса, ни волнения.

В один из вечеров после суда, когда все уже улеглись спать, да и сама Разда, вволю насмотревшись на мерцавшие в небе звезды, спустилась в дом, в дверях она столкнулась с Тебрину. По выражению ее лица нетрудно было понять, что Разду ожидал очередной неприятный разговор, причина которого Разде ясна не была.

- Рассказывай, Разда, мне, как все было на самом деле.

- Зачем тебе это? Тави вернулась, нас никто не обвиняет, зачем ворошить то, что минуло?

Тебрину сдвинула брови:

- Крина так и не пришла.

- Я не знаю, где она.

- Как тебе удалось склонить на свою сторону Старшего Гарвана? Что ты ему такое предложила, что он не только помог, но и даже одарил тебя?

- Ничего, - спокойно ответила Разда. - Я просто попросила помочь.

- Разве за такое не требуют платы?

- Ты же знаешь о милости Гарванов.

- Как знать. Но, если ты ему заплатила собой... или пообещала...

- Нет, такого не было. Тебе должно бы понимать, сколько я сил потратила, как рисковала, чтобы попасть в Гарван-Этксе! А ты обвиняешь меня, сестра...

- Ладно, - сказала Тебрину. - Будь осторожнее. Мало кому это понравится, если кто узнает. Пустая зависть других людей порою хуже, чем собственноебесчестие.

Разда кивнула.

- Не волнуйся, сестра.

Тебрину ушла в комнату, отведенную ей и ее мужу, Разда вернулась в часть дома, отведенную Крине и Тави. Место Крины пустовало, Тави же мирно спала, утомленная волнениями минувшего дня.

Сон не шел: Разда лежала на своих кошмах, глядя в потолок и иногда переводя взгляд на грубые, покосившиеся, неплотно закрытые ставни, темнота дерева которых почти сливалась с темнотой ночи.

Подозрения Тебрину не понравились Разде. Ей было обидно, что сестра так плохо подумала о ней и о Гарване. В действительности, среди Гарванов попадались всякие, но то были атгибан, а Старшие и Высокие Гарваны никогда не позволяли себе ничего низкого. Разда видела их недосягаемыми (как видели их и многие другие люди), и то, что ей довелось поговорить с одним из них и получить от него не только помощь, но и дорогой подарок, казалось ей настоящим чудом. Да и тот день, когда она говорила с ним у фонтана, в ее памяти был отмечен не так, как все прочие. Ее чувства свились туго и противоречиво, точно хмель, душивший цветочный куст. Она была благодарна Эмхиру, благодарна всей душой, благодарностью чистой, светлой, трепетавшей в самом сердце. Трепет Разды переходил чуть не в благоговейный, подкрепленный извечным страхом перед Гарванами как перед господами, правителями. И она понимала, что уже едва ли судьба даст ей шанс хотя бы еще один раз поговорить с Вороном...

«Я хотела бы увидеть его лицо», - подумала Разда и улыбнулась несбыточности своей мысли.

***

Черное покрывало ночи издавна любимо многими: преступниками, желающими скрыть свое злодеяние, воинами, коих ночь прячет от вражеских глаз; ее же предпочитают любовники, так как свет их чувств ярче во тьме. Любят ночь и те, кто жаждут тишины и спокойствия, чтобы ничто не мешало неспешному ходу мысли... К ночи во все времена прибегали как к доброй подруге, как к покровительнице. Всем находилось место, для всех была своя отрада.

В этот раз покровительством ночи пользовались жрецы Храма Девяти Матерей Пустыни, служители Вириде. Они молились ей о том, чтобы грядущий год был урожайным, чтобы воды Великой Реки несли жизнь на земли Гафастана, Афлетана и Нидвы, чтобы враг обошел стороной города Гарванов, чтобы Гарваны были справедливы и следовали пути, который указывали им Матери Пустыни. Они просили Вириде о милости.

Длинную процессию видел возвращавшийся в город Эмхир. Он осадил коня и не стал спускаться на главную дорогу, по которой следовали служители Вириде, чьи расшитые изумрудно-зеленые одежды переливались в лунном свете, и чья молитва ложилась на слух узором еще более выразительным. Он слушал их молитвенное пение, стелившееся над водами Великой Реки, над тихими песками, и поднимавшееся к темному небу, чтобы быть услышанным Вириде.

Сам Эмхир молился редко. Он считал, что все в руках богов, потому лишний раз без надобности тревожить их не стоит. Иногда он возносил молитвы, в которых просил помощи в том или ином деле; в остальном же - приносил жертвы, выражая свое почтение, преданность и благодарность за помощь.

С удовольствием Эмхир вслушивался в переливчатый узор молитвы, переплетенный с еле слышным аккомпанементом не видимых ему струнных инструментов, и тем самым словно участвовал в поклонении Вириде. Но вот струнные стали еще тише, пока не смолкли совсем. Мягкое дуновение прохладного ночного ветра донесло до Эмхира невесомый запах нарциссов: жрецы и жрицы склонялись к водам Великой Реки и опускали горсти нежно-белых цветов, и течение подхватывало их и неспешно влекло за собой, по дорожкам лунного света. С каждой горстью опущенных на воду нарциссов замолкал один голос; и так продолжалось, пока не воцарилась тишина, исполненная невесомой нежностью цветов, сиявших на воде, и их сладковатым ароматом, слившимся с влагой Великой Реки, пропитавшей ветер.

Эмхир никогда не интересовался, где служители Вириде брали столько нарциссов, но знал точно, что в те редкие дни, когда они впускали простых горожан в свой Храм (а то едва ли случалось чаще, чем три раза в год), там, бывало, тоже царил неуловимый призрак цветов, который порою был настолько силен, что от него становилось дурно. Обитал в храме Вириде и иной дух, объяснить который еще никому не удавалось: аромат холодный, свежий и чистый окутывал высокие залы, аромат, напоминавший нойрам об их землях. Так пахнет снег, когда холода еще сильны, но весенние ноты уже проникают в прозрачный воздух, в сияние зимнего солнца. Поговаривали, будто он не всегда был в Обители Вириде, но появился лишь тогда, когда первые нойры пришли в Гафастан. И жрецы восприняли это как благое знамение.

Служители Вириде отправились обратно за городские стены в родной Храм. Эмхир пустил коня шагом, следуя вдоль реки; он отпустил поводья и взглянул на увлекаемые течением нарциссы.

«Да будут услышаны благие молитвы», - подумал он.

Много раз в год служители Матерей Пустыни и обращались к богам через Великую Реку, считая, что река - дорога к небу. И Матери слышат их... Только жрецы Тид не приносили жертв, поскольку знали, что Тид есть все, она во всем, всеобъемлюща и вездесуща; она не требует конкретной простой жертвы, но указывает путь к вечности - путь к самой себе, и этот путь - весь мир, этот путь - вся жизнь.

Караульные открыли городские ворота, пропуская Эмхира. Тень высоких стен на несколько мгновений скрыла его от глаз караульных, которые от привычной скуки молча гадали, где был Ворон и что делал.

Чтобы попасть в Гарван-Этксе, нужно было пересечь площадь, на которой свершались суды, в том числе и тот, на котором судьей был Эмхир. Невольно ему вспомнились события того дня, и призрак воспоминания развеял хрупкие тени служителей Вириде, еще окружавшие Эмхира. Он снова видел площадь при свете дня, видел послухов Фриви и блеск золотого торквеса Зэрмелис, и рассыпавшиеся по земле камни для жребия... Каждая деталь вырисовывалась с поразительной яркостью, но ярче всего он видел Разду, сидящую посреди площади с опущенной головой; смирение и грусть словно клонили к земле ее гибкую фигуру. Одна лишь мысль о Разде заставляла его душу замирать, хрупко, невесомо... Прекрасная южанка пробудила Эмхира от беззлобного равнодушия, сковывавшего все его существо долгие годы. В Разде было что-то непостижимое, недосягаемое, сильное, что нельзя было понять разумом, но что отчетливо улавливала душа.

В Гарван-Этксе Эмхир оставил коня кому-то из атгибан, но сам не отправился в отведенную ему «келью» в жилой части Гарван-Этксе. Вместо этого он поднялся в одну из башен и оттуда вышел на мост, соединявший ее с Северной башней, чьи обитатели, если и не спали, то едва ли вышли бы за ее пределы. Эмхир знал, что Гарван-Этксе был погружен в сон, быть может, чуть отличный от сна всего Гафастана, и, если кто-то все же бодрствовал в этот час, то они были скрыты где-то в стенах домов или в свежей темноте садов Сердца Гафастана. Опершись о парапет, Эмхир погрузился в прежние мысли. Ему, Старшему Гарвану, было легко получить любую девушку Триады: достаточно было указать на нее своим приближенным, чтобы ее привели к нему; он мог и сам выразить любой свое расположение и едва ли нашелся бы в Гафастане кто-то, кто осмелился бы пойти против воли Гарвана. Это Эмхиру и претило: он знал, с какой молчаливой покорностью пришла бы к нему Разда, как и любая из прочих. Их извечное преклонение, трепет и раболепство - все было не то, все было омерзительно и чуждо. Ему же хотелось истинных чувств, подлинного единства. Приказом того не получить. Не плоть верховодила его желаниями. Он, как нойр знал: существовало еще что-то, более высокое, более тонкое. Есть такие ростки, которые должны оплести и зацвести, и тогда это будет истина, это будет то подлинное, что обычно пропадает, смятенное единожды не сдержанной страстью.

Из-под моста вспорхнула какая-то птица. Лунный свет заставил ее оперение вспыхнуть серебристым цветом, но едва ли птица была серой. Тем не менее, она заставила Эмхира вспомнить Анборг. Невольно Эмхир задавался вопросом о том, жива ли она, что с ней ныне? Он был ей благодарен за то, что она ценой своего Дара, своих сил спасла обреченных на смерть Воронов, пусть не нойров более, но сохранивших северную кровь и принесших в Гафастан многое из былых нравов, обычаев и традиций. Кроме благодарности, в сердце Эмхира все же оставалась любовь к ней, возможно, не такая яркая, как прежде, горевшая ныне тусклым светом, ибо осознание того, что им больше не увидеться, душило чувство. И все же, Анборг некогда была ровней Эмхиру. Теперь же она не была более сильна (если не умерла), а Эмхир больше не был нойром, хотя и сохранил Дар и вечную жизнь. Он понимал, что с его стороны неправильно будет пытаться связать свою судьбу с Раздой, поскольку она, пусть и скрасит его бытие, но пройдет мимо так же, как минувшие века, и все - прочь, обратится в прах, пепел и белые кости, прежде изрядно пострадав, сознавая свою незавидную участь.

Вопреки доводам рассудка, сдаваться не хотелось: судьба следует путями неведомыми, и прощаться с надеждой прежде, чем что-то предпринимать было не в духе Эмхира. И он все же решил попытаться пойти на поводу у своего чувства, и принять все, что этот путь ему подарит.

Глава 10



«Еще немного. Никуда не денешься», - думал Орм, горяча аргамака, буйным галопом взрывавшего песок белесых барханов. Он спешил к месту, где должна была быть птица Рух. Орм был уверен, что следует по правильному пути, но на положенном месте птицы не увидел: вместо Рух среди песков раскинулся небольшой оазис, зеленеющий кустарниками в тени высоких пальм.

«Я не мог ошибиться», - сказал себе Орм, задумчиво озираясь.

Он спешился и прошел вперед, ведя коня под уздцы. Прохладная тень приветливо приняла Ворона, от растительности веяло свежестью; рядом журчал ручей, его поток образовывал небольшую запруду, глубокую, скрытую тростником. Орм знал наверняка, что прежде в округе не было никаких оазисов, кроме уже известных; этот был слишком мал, слишком странен и никак не мог появиться за несколько дней. Ни следов Рух, ни человеческих следов Орм не обнаружил. Все дышало первозданной чистотой, странно непривычной и будто огражденной от пустыни незримой завесой, не пропускавшей ни песка, ни пыли.

Некоторое время Ворон просто бродил по оазису, пока не заметил в разросшихся кустах большой скелет. Ножом он срезал буйные вьюны, оплетавшие кости и мешавшие понять, кому они принадлежали. Когда же показался и череп, Орм убедился в том, что перед ним скелет некрупного мольдского слона, и вдоль хребта его темнела еще не сгнившая плоть.

«Значит, я все же не ошибся. Рух была здесь. Странное дело», - подумал он и посмотрел в небо, сощурив глаза.

Было тихо.

Неспешным шагом Орм вернулся к ручью, снял тагельмуст и с наслаждением умылся ледяной водой, казавшейся более приятной и чистой, чем воды Великой Реки. Волнистая борода Орма быстро сохла под палящими лучами солнца.

Что-то в запруде, белое, не порожденное ни бликами, ни тростником, клонившимся вдоль воды, привлекло внимание Гарвана. Орм подошел ближе: подводные травы переплелись с темными, крупными перьями, из-под чуть рябящей водной глади выступало белое лицо; тело, наискось погруженное в воду, закутано было в нечто неясное, мутневшее среди водорослей. Нельзя было понять, какого пола было это существо, но то, что это не человек Орм понял сразу. Прежде с подобным он не встречался, но страха не испытывал. Белесая фигура манила его безмолвной тайной. Ворон опустился на колени, почувствовав через ткань шальвар холодный и влажный ил, и, погрузив руку в ледяную воду, осторожно коснулся острого плеча неведомого создания. Орм не вздрогнул и не отпрянул, когда раскрылись огромные хищные глаза и впились в него взглядом. Тонкие темные губы неведомого создания искривились в подобии улыбки. Будто загипнотизированный, Орм оставался недвижим, и столь же спокойной и неподвижной оставалась его душа. Холодная рука с длинными загнутыми когтями легла ему на лоб, и Ворон почувствовал, как струйки воды стекают по его лицу. А затем давно забытое - словно кости стали полыми и легкими, словно оковы тела уступили прежней свободе, словно вновь ожила погубленная часть души. Орм обратился в ворона, расправил черные крылья и взмыл в небо. Ликование переполняло воина. Сильные крылья несли его по волнам согретого солнцем воздуха, а внизу расстилалась пустыня. Орм снова был собой, снова - нойром и его бесконечно долгое существование, наконец, обретало смысл.

Очнулся он вновь в человеческом облике у самого оазиса. Он видел белеющий костями и наполовину скрытый кустарником скелет слона, который он недавно отчистил от вьюнов, видел примятую траву - где сам прошел к запруде. Ворон поднялся на ноги, чуть дрожа от радости и волнения, попытался обратиться снова, но не смог. Это чуть опечалило его, но ликование в душе не утихало: пусть случилось, как случилось, а у нойров теперь появилась надежда. Орм свистнул, подзывая коня, который нехотя оторвался от сочной травы оазиса и направился к Ворону.

Следовало кому-то рассказать о том, что произошло, но Орм не всякому нойру был готов это доверить. Полагаться на судьбу и сообщать первому, кто встретится из Четверки? Неразумно. Нужно было выбирать осторожно, чтобы тайна эта не распространилась за пределы Сердца Гафастана... точнее, даже так и осталась бы между ним и тем из Воронов, кому он это сообщит. Орм вскочил в седло и галопом послал аргамака обратно в Гафастан.

***

Сидя в прохладной тени сада Гарван-Этксе, Сванлауг рисовала на куске пергамента птицу Рух. Выводить на полях гафастанские, мольдские или даже северные письмена ей было в тягость, а птицу она рисовала с удовольствием, погруженная в свои насыщенные воспоминания.

Тишину и покой мутнеющего от солнца сада нарушил Орм. Выйдя на мощенную камнем дорожку, он стал взволнованно озираться, ища глазами Сванлауг, которая, по словам кого-то из атгибан, находилась в центральной части сада.

- Орм! - окликнула его Сванлауг. - Что случилось?

Ворон подошел к ней, увидел в руках Сванлауг пергамент и невольно улыбнулся.

- Рух, - молвил он, - я как раз про нее тебе хотел рассказать.

Сванлауг склонила голову, показывая, что хочет выслушать Орма.

Когда он закончил свой рассказ, Сванлауг не сразу нашла, что ответить.

- Что ты, Орм, предлагаешь сделать?

- Мне кажется, это нам знак.

Сванлауг приподняла брови.

- Я уверен, что Рух - это один из наших Духов-покровителей, странствующих по свету. Мы же так и не знаем, откуда наш народ... Откуда мы пришли на Север и что мы принесли с собою. То, что случилось со мной сегодня, доказывает правильность моей догадки. Может быть, так мы все снова обретем утраченное, снова сможем быть нойрами, не отреченными, но истинными.

- Вопрос лишь в том, как это сделать, - задумчиво молвила Сванлауг. - Что если это просто Рух - и не более? Наши Духи никогда не являлись воплощенными так... хотя, как знать... я никогда их не встречала. Что если Рух станет нападать на наши владения?

- Не думаю, что так будет, - сказал Орм. - Нам следует молчать о птице - видели и видели, это должна быть тайна нойров, наша тайна. При Рух же стоит поставить кого-то, кто бы стал охранять...

- Ты думаешь, такая птица не сможет за себя постоять?

- А разве мы никогда не убивали драконов? Они, казалось бы, тоже непобедимы.

- Но если птица - это один из наших покровителей, то тем более...

- Духи обычно не воплощены или воплощены частично, Сванлауг, они редко приходят в живом, а, значит, уязвимом теле.

- Верно, - вздохнула Сванлауг. - Ты, Орм, даришь нам надежду.

Она улыбнулась Ворону, тот кивнул в ответ.

Когда Орм ушел, Сванлауг отбросила пергамент в сторону, вскочила на ноги и, подняв голову к небу, закружилась по саду. Нойрин рассмеялась легко и звонко. Ее душа расцветала, тяжкий груз отреченности словно становился легче, готовый вовсе исчезнуть. Ароматы цветов и трав, шелест собственных одежд, пение птиц, ощущение витающего в воздухе тепла смешались в чувствах Сванлауг, воплотившись в светлое и невесомое блаженство, окутавшее разум.

***

Чем гуще ночь, тем ярче огонь - что факелов на городских улицах, что в душе или в сердце - все одно. В уснувшем городе у того, кто бодрствует, обостряются чувства, будто дух неведомого хищника пустыни пробуждается во всяком человеке.

Закутанная в темные одежды фигура робко постучала в дверь богатого дома. Дверь приоткрылась, так что теплый свет из-за нее упал на крыльцо.

- Проходите, госпожа, - сказала женщина, пропуская гостью.

- Он пришел? - спросила она.

- Да, госпожа, в дальней комнате.

Гостья кивнула, скользнув взглядом по золоченному торквесу на шее хозяйки, блестевшему в свете масляных ламп.

В скромно обставленных покоях уже ожидал стройный юноша. Высокий, смуглый, он внимательно посмотрел на вошедшую. Хозяйка дома закрыла за гостьей дверь.

- Лиггар, - сказала она, глядя юношу.

Тот улыбнулся ей ясно и светло и произнес:

- Теперь узнаю;, Сванлауг, тебя. Сними же покрывало, чтобы я мог видеть твое лицо.

Движениями медленными, почти ленивыми, Сванлауг сняла тагельмуст. Стоило темной ткани выскользнуть из рук нойрин, Лиггар подошел к ней и поцеловал ее.

- Долго, как долго я ждала тебя, - отстраняясь, молвила Сванлауг. - Почему ваш караван не приходил?

- Я странствовал с другими, тебе ли не знать, душа моя.

- Я всего лишь хронист, - она болезненно изогнула брови.

- Это не имеет значения, - сказал Лиггар. - Сердце мое пребывало с тобою все это время, любовь моя, тебе принадлежит оно, как и всякое мгновение моей жизни.

- Мы с тобою сердцами, должно быть, и вовсе поменялись, - молвила Сванлауг, целуя возлюбленного.

Сванлауг рада была отдаваться любимому человеку; Лиггара она любила как никого прежде и тем сильнее была ее любовь, что Сванлауг понимала, что Лиггар не будет следовать с ней всю ее бесконечно долгую жизнь. Она знала, что уже скоро, слишком скоро, они расстанутся навсегда, и его примет смерть, а сама Сванлауг продолжит свое странствие в одиночестве. Лиггар тоже это знал, но не боялся того и не надеялся на какой-нибудь великий дар, вроде вечной жизни или вечной молодости, который мог бы быть ему дарован нойрами. Ему даже не приходилось смиряться со своей участью, ибо он не вкусил того, что ему не принадлежало, а потому оставался обычным человеком, удостоенным великой любви одной из великих женщин. Иного он не желал и не мог желать. Он был безмерно счастлив уже оттого, что мог видеть красивое лицо Сванлауг, мог целовать ее молочно-белое тело, мог прикасаться к ее длинным светлым волосам, волнистым от расплетенных кос.

Близился рассвет. Ни Сванлауг, ни Лиггару не хотелось уходить, тем более что покинуть дом нужно было как можно более незаметно: нельзя было, чтобы кто-то узнал или пошли слухи.

- Когда ты приедешь снова? - спросила Сванлауг.

- Не знаю, Сванлауг, - ответил он. - Это от меня не зависит.

Сванлауг печально вздохнула, сильнее прижавшись к Лиггару. Она подняла взгляд к его лицу. Ей казалось, что она вечно может смотреть в его хризолитово-зеленые глаза.

- Чем славнее город, тем больше желание купцов сюда наведаться, - сказал он, затем, помолчав, спросил: - Это правда, что здесь видели Рух?

- Да. Она где-то не так далеко отсюда теперь, но никак себя не проявляет. Я думаю, что она - наш воплощенный Дух-покровитель.

- И что это вам дает?

- Пока не знаю, - вздохнула Сванлауг. - Может быть, мы ошибаемся, и это просто птица... Погляди, - она кивнула в сторону приоткрытого ставня, - рассвет.

- Я не хочу уходить, - сказал Лиггар, обнимая за талию поднявшуюся Сванлауг.

- Но остаться мы тоже не можем.

- Погоди еще немного, - негромко произнес Лиггар, поцеловав Сванлауг в солнечное сплетение.

- Знаешь, - Сванлауг задумчиво улыбнулась, глядя в потолок, - я уверена в том, что Рух поможет нам вернуть весь наш Дар, выпустить птиц из клетки. Я чувствую это.

Лиггар изменился в лице.

- Почему ты так уверена?

Сванлауг пожала плечами.

- Мне кажется, то, что сотворила с нами Гьяфлауг - это наказание. И теперь оно подошло к концу. Представь, мы, те, в ком еще живет Птичья Суть, сможем снова превращаться, сможем навсегда покинуть Пустыни. Мы могли бы вернуться и на родной Север... Всякая земля будет нам доступна.

Нойрин посмотрела на Лиггара.

- Я вижу, тебя это расстраивает? - спросила она.

Лиггар вздохнул. Комната медленно наполнялась светом нарождающегося утра.

- Я не знаю, - он замолчал и сел.

Сванлауг беспокойно подняла брови и обняла его.

- Я никогда прежде не спрашивал, - молвил он, - но это правда, что это ты - та нойрин, которая некогда была отдана Траудзу-Теиду?

Сванлауг вздрогнула и сжалась, словно от холода или боли.

- Это...было...очень жестоко, - сдавленным голосом произнесла она. - Зачем тебе знать?

- У нас не должно быть секретов, мне кажется. Ты рассказала мне о Рух - эту тайну должно хранить сейчас. А история с йалтаваром - лишь легенда на устах смертных атгибан и усгибан. Она не опасна. Я хотел бы знать, - произнес Лиггар и поджал губы.

- Все было просто, - сказала Сванлауг, - Триумвират - Эмхир, Гицур и Фьёрлейв - посовещавшись, решили, что разумнее всего будет, если женой йалтавара стану я. Никто не знал, что может произойти и смогу ли я вернуться живой после восстания Гарванов и усгибан. И...- Сванлауг нахмурилась, подбирая слова, - в общем, эту часть истории знают все.

- Но никто не знает, что происходило в стенах дворца Траудзу-Теида.

- Я была его женой, - проговорила Сванлауг бесцветным голосом, - но Траудзу пылал ко мне страстью не совсем... Как бы это сказать?.. Он не вел себя, как победитель, как угнетатель, как властитель... Он не мучал меня. Он был нежен, он... любил. Я не просто понравилась ему, я не была какой-нибудь диковинкой его гарема. Он позабыл обо всех своих женах и наложницах, стоило ему только увидеть мое лицо, заглянуть в мои глаза. И нет, Лиггар, никакой магии, никакого приворота - нечто более сильное и древнее было между нами, будто мы не были чужими друг другу. И знаешь, у меня хватило смелости заглянуть глубже, увидеть его душу... и я узнала, узнала ее. Траудзу-Теид был воплощением нойра, которому меня обещали, для кого некогда призвали мой дух.

- То есть?

- Я - Обещанная. Но я бессмертна, в то время как тот нойр был смертным. Его родители призвали Обещанную в год рождения сына, и в этот мир пришла я. Когда мне было шестнадцать, меня отдали моему нареченному. А потом, очень скоро, случилось то, что случилось: наши земли завоевал Альдоох, тагельда разгневалась на Воронов и потом собрала нас на скалах Тиморис, где собиралась казнить. Иное ты знаешь. Моего нареченного убили в тот самый день. И я думала, что больше его не увижу. Удивительно было встретить его в обличии йалтавара. И Траудзу тоже узнал меня, сердце подсказало ему. Я не могла открыть ему правду. Но мы любили, любили друг друга, пока Траудзу-Теида не забрала Вафат. Хотя я даже не знаю, попал ли он к ней. Это все, что я могу тебе рассказать, Лиггар. Сохрани мои слова в тайне.

- Конечно, конечно, - Лиггар взял Сванлауг за руки и покрыл ее тонкие пальцы поцелуями. - Неужели больше правды не знает никто?

- Только ты, Эмхир и Мьядвейг. Но они знают то, что должно быть скрыто ото всех. Что даже тебе я не могу рассказать.

Лиггар с пониманием посмотрел на Сванлауг.

- Загляни и в мои глаза, Сванлауг.

- Зачем? - нойрин с опаской отклонилась.

- А если и я, я тоже воплощение...быть может, я был Траудзу-Теидом и твоим нареченным?..

Сванлауг грустно улыбнулась.

Глава 11



Прохлада, исходившая от вод Великой Реки, разбавляла привычный зной. Высокие темно-зеленые тростники чуть покачивались на ветру, тулесы бродили у кромки воды, выискивая корм во влажном песке. Над водой летали пестрые сефледы. Они то и дело падали камнем в воду и выныривали, держа в зубастых клювах еще живую рыбу. Где-то вдалеке, близ противоположного берега, на волнах покачивались рыбацкие лодки.

Эмхир стоял у самых тростников, временами чувствуя прикосновение гибких стеблей, и смотрел на наполненную солнечным светом воду, скрывавшую отмели, на странные узоры беспрестанного движения мальков. Он слышал крики чаек и обрывки разговоров рыбаков, приносимые ветром. Один из тулесов, высоко поднимая черные лапки, прошагал мимо нойра.

О Великой Реке все еще ходило много легенд. Местные жители, по старой памяти опасавшиеся наяд, старались не подходить к реке в полнолуние. Но мало кто знал, что с восстановлением культа Девяти Матерей наяды больше не могли появляться рядом с городами. У Эмхира было достаточно воспоминаний, связанных с этими созданиями. Они подсказали Гарванам, как заговаривать лошадей, но они же сгубили воспитанника Гицура и сделали несчастными многих людей, подтолкнув отреченных нойров к совершению поступков, которые немногие Бессмертные могли себе простить.

Небольшое белое облако скрыло солнце. Края его источали режущее глаз сияние, но все прочее на несколько мгновений погрузилось в приятное, теплое спокойствие приглушенного света, исходившего от высокого голубого неба. Краски мира тут же стали более глубокими и насыщенными. Эмхир услышал, как где-то совсем рядом переговаривались какие-то девушки. Ворон собрался уходить, но одна из них вышла прямо к нему и, увидев его, радостно улыбнулась.

- Высокий Гарван, - сказала она, кланяясь.

- Разда, - Эмхир кивнул в ответ.

На южанке было простое выцветшее платье, вокруг талии на манер передника был завязан платок, в который Разда собирала моллюсков. Она чуть опустила руку, так что несколько раковин упало обратно в воду.

- Как велика щедрость этих вод, - произнесла Разда. - Милостью Девяти...

Она ступила на белесый песок и подошла к Гарвану.

- Река всегда была щедрой, но милостью Девяти, она теперь куда спокойнее. И безопаснее.

- Говорят, Старшие Гарваны помнят наяд и других существ, которые раньше встречались здесь, - сказала Разда, с интересом глядя на Эмхира.

Эмхир усмехнулся.

- Помнят. Эти существа есть и сейчас, но выше по течению.

- Значит, все те же тайны хранит Великая Река, - в голосе Разды слышался благоговейный трепет. - Знаешь, о Гарван, несколько дней назад я видела, как рыбаки выловили каменную голову. Красоты - невиданной. Я просила отдать ее в Этксе, но они решили продать ее купцам... Такой красоты Гафастан лишится теперь...

Эмхир внимательно посмотрел на Разду.

- А ведь это тоже дар Великой Реки, - Разда грустно вздохнула, глядя на воду.

- Сколько даров еще сокрыто, - произнес Эмхир. - Но они всегда находят достойных хозяев. Когда приходит время.

- Находят. Три Милостивые не зря проливали свои слезы. Мне нравится думать, что мы и сейчас можем прикоснуться к ним. Удивительно близки к нам Милостивые.

- Я видел недавно, как служители Вириде опускали на воду нарциссы.

- Я всегда хотела посмотреть, но это зрелище доступно лишь глазам тех, кому покровительствует сама Вириде, - Разда грустно улыбнулась Эмхиру.

Большая серебристо-серая бабочка опустилась на плечо Эмхира. Нойр того не заметил, а Разда протянула руку и смахнула бабочку.

Эмхир осторожно перехватил запястье Разды, и произнес:

- Три Милостивые: Мейшет, Вириде и Амра. И я не знаю, в чьи глаза я смотрю.

- В глаза той, которую хочешь видеть, - едва слышно ответила она, хотя точно знала, которая из Девяти теперь брала их под свое крыло.

Разда хотела что-то еще сказать, но над водой послышался взволнованный возглас.

Словно извиняясь, она подняла глаза на Эмхира и произнесла:

- Тави зовет, о Гарван.

Эмхир едва заметно склонил голову.

Разда шагнула к воде. Несколько моллюсков выпало из ее платка, но она не обратила на то внимания и заспешила прочь, увязая по щиколотку в иле.

Эмхир провожал ее взглядом, ловя каждое движение, каждое очертание. Он запомнил, что Разда говорила о каменной голове невиданной красоты, но не представлял, что в мире может быть прекраснее самой Разды. Он подобрал с песка, еще хранившего следы южанки, оброненного ей моллюска, повертел в руках, чувствуя борозды на темном панцире, и бросил его в воду.

***

- Как я ненавижу все это, - процедил Кадор, проходя в комнату.

- Разве у Гарванов есть чувства? - засмеялась женщина и коснулась рукой золотого торквеса.

- Да, Зэрмелис, есть, представь себе, - Гарван сдернул край тагельмуста и опустился на усеянный подушками ковер.

- Да я знаю, - грустно улыбнулась она в ответ. - Знаешь кто был у меня в доме сегодня ночью?

Кадор покачал головой.

- Ваша правящая нойрин и ее любовник, что ходит стражем при караванах.

- И давно? - нахмурился Кадор.

- Как только его караван приходит - они тут же бегут ко мне. В этот раз особенно задержались.

- О чем говорили - знаешь?

Зэрмелис прикусила губу.

- Я вообще не подслушиваю...

Кадор выразительно посмотрел на жену ювелира.

- Но в этот раз, поскольку я все ждала, когда можно их будет выпроводить, да, я слышала кое-что из их бесед.

- И что же?

Зэрмелис замялась, припоминая, и произнесла:

- Ну, они что-то про Рух там... Нойрин Сванлауг говорила, что это их... как же? Дух Покровитель или что-то такое. В общем, она была далеко не грустна и даже сказала что-то про то, что Гарваны, возможно, смогут вернуть себе свои прежние способности. И даже на Север вернуться. Как-то так.

Кадор поднял брови.

- Теперь я не удивляюсь, почему Сванлауг хотела сперва отправить меня охранять Рух. И почему больше своей просьбы не повторила.

- Что ты ей сказал?

- Я сказал, что могу действовать только по прямому приказу Эмхира, поскольку я все еще его ученик.

- Зря, - Зэрмелис покачала головой.

- Тебе-то какая выгода? - удивился Кадор.

- Да пусть уже ваши правящие пропадут куда-нибудь. Я больше не верю в эту их справедливость...

Кадору показалось, что смуглое лицо Зэрмелис приобрело сероватый оттенок.

- Они казнили Фриви. А это было...никак нельзя. Хотя он, конечно, был виновен.

- Так где же несправедливость? - Кадор задумчиво покрутил в пальцах кисточку ближайшей подушки.

Зэрмелис тяжело вздохнула, собираясь с духом.

- Ты же чтишь Матерей Пустыни?

- Превыше всего на свете, - Кадор наклонил голову.

- Мою дочь забрали жрицы Мрок. В этом году Провидица в Гафастане и... но... в общем, - она понизила голос, - это дочь моя и Фриви. И его никак нельзя было казнить, раз уж он отец Провидицы. Но я не могла сказать, иначе бы плохо пришлось всей моей семье. А я все же не думаю, что Старшие Гарваны чтут Матерей Пустыни настолько, что пошли бы против собственных законов.

Она помолчала.

- Нельзя было его казнить.

- Не волнуйся, справедливость будет... Обещаю.

- Не надо ничего делать, Кадор.

Гарван промолчал. Он знал Зэрмелис давно: его мать была сводной сестрой Зэрмелис и женой Гарвана уинвольских кровей, который мнил себя чистокровным. Он был далек от Высоких Гарванов, но это не мешало ему быть столь же тщеславным. Он в итоге возненавидел свою жену за то, что та родила ему не белокожего сына: обвинив ее в измене, он даже довел это дело до Старших Гарванов, которые рассудили не в его пользу, объявив, что это его сын, а сам он нечистокровный. Это решение не сделало последующую жизнь Кадора и его матери легче. Вел отец Кадора себя очень жестоко, вспомнил о том, что был на далёком Фёне патриархат. Вскоре о происходящем узнали Старшие Гарваны и отправили неразумного отреченного служить в Афлетан, где он в первую же вылазку и погиб. Мать Кадора прожила не дольше, и в итоге он остался один. Из жалости или по воле случая, Эмхир взял Кадора в ученики. Но и тут Кадор не нашел ничего из того, что искал. Эмхир многому научил Кадора в обращении с оружием и прочих науках, что могли пригодиться на службе, но Кадор часто бывал среди Старших и Бессмертных, и видел, что в них все еще живо презрение не только к нечистокровным Гарванам и простым атгибан, но и к людям вообще. Теперь же, видя горе Зэрмелис, Кадор окончательно разочаровался в нойрах.

***

Песок летел из-под копыт аргамаков, в воздух густо понималась пыль. Сванлауг в такие моменты всегда вспоминала о том, как еще на Фёне, на своем могучем коне скакала по рыхлому снегу, и как влажные белые комья его разлетались во все стороны, и как храпел конь, проваливаясь глубоко. Когда Сванлауг не была отреченной, конные прогулки были ее любимым развлечением.

- Куда дальше? - спросила Сванлауг ехавшего рядом Орма.

С мундштука его аргамака капала пена.

Орм молча указал вперед.

- Не вижу там ни тени оазиса.

- Проедем дальше.

Но и дальше оазиса не было. Орм молча хмурился, Сванлауг вопросительно смотрела на спутника. Она знала, что Орм не мог ее обмануть.

Они пустили коней шагом, объехали указанное место кругом, но не нашли ничего, кроме полуразрушенных алтарей старых богов. Сванлауг разочарованно опустила голову.

- Странно, очень странно, - бормотал Орм. - Я точно помню... Не могло же мне все это привидеться.

- Я верю тебе, Орм. Быть может, Рух улетела? Вместе с нашей последней надеждой.

- Я вообще был удивлен тем, что Рух делает в песках. Пропитания ей в этих землях не так уж много. Близ человеческих оазисов она еще может что-то найти, но не здесь. И никто не жаловался на нее из близлежащих селений.

- Значит, это точно наш Дух-Покровитель, - произнесла Сванлауг, глядя вдаль.

Она спешилась и, ведя коня под уздцы, пошла к древнему святилищу. Таких в пустыне оставалось еще очень много. Они попадались тут и там, особенно на старых караванных путях, недалеко от колодцев и вымерших селений. Но многие колодцы давно высохли, пути были заброшены, да и прежних богов больше никто не вспоминал. Культ Девяти Матерей Пустыни вытеснил старую веру.

Сванлауг подошла к наполовину занесенному песком столбу, в котором было несколько овальных отверстий, и осторожно прикоснулась к шероховатому камню. Острый песок, вплетенный в ветер, давно стер с него все письмена. Те, что еще оставались, понять было невозможно, так как древнего языка никто не знал. Нойрин было интересно, каковы были эти прежние боги, почему их вытеснили Девять Матерей, и кто придет на смену им самим. Сквозь вырезанный в камне овал она посмотрела вдаль, и на горизонте увидела размытое очертание. С каждым мгновением оно, легко скользя по небу, стремительно приближалось.

- Рух, - произнес Орм.

Сванлауг отступила на несколько шагов и вскочила на коня. Орм тоже поднялся в седло, Рух все приближалась, ее огромные крылья закрыли солнце, уронив на пески густую тень. Конь Сванлауг испугался, но ей удалось успокоить его заклинанием.

- Уходим, - крикнул Орм, когда Рух, чьи могучие крылья гнали жаркий воздух и поднимали облака песка и пыли, казалось, собралась напасть на всадников.

Орм и Сванлауг горячили коней и успели отъехать далеко. Они услышали протяжный крик Рух, а, когда все стихло, поехали шагом.

- Неужели мы возвращаемся в Гафастан? - спросила Сванлауг.

Орм кивнул.

- Рух слишком опасна.

- Если она наш Дух-Покровитель, нас она не тронет.

- Я бы не стал рисковать.

- Орм, - Сванлауг не хотела сдаваться, - давай зайдем с другой стороны и хотя бы посмотрим.

Орм нехотя согласился.

Но на прежнем месте Рух они не нашли.

- Да что же это такое? - в сердцах воскликнула Сванлауг.

Орм неслышно усмехнулся и указал в другую сторону: высокие пальмы, едва тревожимые ветром, виднелись невдалеке.

- Оазис, - молвил Орм. - Я уверен, что тот самый.

Когда они оказались под сенью высоких пальм, Орм настороженно осмотрелся: оазис был тот же и так же сориентирован по сторонам света. В середине его звенел ручей, образовывавший глубокую запруду, в которой на этот раз было пусто. Не нашел он и слоновьего скелета в кустах; вместо него на самом краю оазиса, почти не скрытые редеющей травой, белели останки крупного ватусси.

Сванлауг бродила по зарослям, разглядывала цветы и словно что-то искала. Орм бросил на нее короткий взгляд, затем посмотрел в небо, чувствуя, как его наполняет прежняя легкость и сознание нескончаемой силы. Едва заметно улыбнувшись, он обратился в ворона и взмыл в воздух. Сванлауг, заметившая это, не сдержала восторженного возгласа. Орм на лету обратился человеком и очутился перед нойрин.

- Попробуй и ты, - сказал Орм, взяв Сванлауг за руку. - Если здесь наша сущность свободна, быть может, теперь она сохранится.

Сванлауг, чуть дрожа от волнения, развела руки в стороны и в следующее мгновение сменила человеческое обличие на птичье. Но стоило ей оказаться за пределами оазиса, как силы оставили ее, Суть сложила крылья, запуталась в прежних цепях, и нойрин упала на песок. Ни пера, ни мысли, ни чувства прежней Силы она не могла найти в себе. "Не сон ли это, не моя ли фантазия?" - подумала Сванлауг и обернулась. На ветке миндального дерева, что росло подле колючей акации, сидел ворон. Он выразительно посмотрел на нойрин, которая, понурив голову, побрела обратно.

- Орм, - сказала она обращенному, - это...

Но так и не нашла слов.

Орм слетел с дерева и приземлился снова человеком.

- Пойдем, - молвил он.

Сванлауг покорно проследовала за нойром, который привел ее к запруде. Сванлауг опустилась на колени и прикоснулась к воде. В травах запуталось большое пестрое перо. Сванлауг тут же вытащила его и показала Орму.

- Да, я знаю, видел. В прошлый раз здесь лежало какое-то существо, не человек, не Рух - в общем, я так и не знаю. Быть может, оно все еще здесь.

- Я не чувствую ничьего присутствия, - Сванлауг сдвинула брови.

- Если это Дух, он может по своей воле от нас скрыться, даже находясь... хотя бы прямо за нами.

Сванлауг резко обернулась, но никого не увидела. Орм рассмеялся.

- Слушай, Орм, - она невольно улыбнулась, но тяжелые мысли скоро погасили ее улыбку, - нам стоит, наверное, рассказать об этом кому-то еще.

Орм покачал головой.

- Подумай сам, что мы с этим оазисом? Ничто. Только здесь мы можем обращаться, но не можем ничего сделать. Какой смысл в этом? Здесь мы - нойры, не отреченные, но и не истинные, потому что вне оазиса мы снова в цепях. Рух улетит, пропадет рано или поздно, вне зависимости от того, Дух она или нет. Если же мы поведаем о том иным Воронам, Магам, - Гицуру и Мьядвейг, думаю, обязательно, - быть может, мы сможем найти способ вернуть себе наши прежние способности.

- Наверняка мы не ограничимся Старшими Воронами, - ответил Орм. - Потом придется сказать жрецам, потом еще кому-нибудь и вот - все уже все знают, а мы окружены презрением безродных смертных.

Сванлауг опустила голову и спрятала в рукав перо Рух.

***

Кадор шел по высокому коридору Этксе. Бронзовые светильники давали мало света. Бессмертным этого было достаточно, чтобы ориентироваться, а простые атгибан и смертные Гарваны в эту часть Сердца Гафастана заходили нечасто: в центральных комнатах жили в основном Бессмертные и особо отличившиеся Мастера, обыкновенно чистокровные, и лишь немногие ученики осмеливались тревожить их. Кадор там тоже бывал редко, потому, прежде чем ему удалось найти предназначенный для собраний Зал Пяти Углов, он успел заблудиться, невольно потревожить жен каких-то Гарванов, которые и подсказали ему, в какую сторону идти.

В Зале Пяти Углов не оказалось никого, кроме Эмхира. Он сидел за столом, на котором разложены были листы с прошениями и приказами. Большая стопка их, вероятно, уже просмотренных, находилась в опасной близости от догоравшей свечи, но Ворона это, казалось бы, не волновало.

Кадор негромко кашлянул и попросил разрешения войти. Эмхир коротко кивнул, даже не взглянув на ученика.

- Что-то случилось? - спросил Эмхир.

- Нет, - ответил Кадор.

Эмхир поднял на него глаза, затем заклинанием зажег висевшие вдоль стен масляные лампы, так что Зал, прежде казавшийся мрачным и неуютным, наполнился светом. Ворон молча указал Кадору на резной стул, стоявший у другого края стола.

- Раз так, - произнес Эмхир, - возьмешь тогда эти приказы, - он вытащил из-под стопки листов два скрепленных печатью свитка, - и передашь их начальнику Вестников. Завтра.

Кадор склонил голову. Хотя подобные поручения среди учеников считались весьма почетными, Кадор не любил их выполнять. Ему казалось, что такая работа унизительна для воина. Также он знал, что заниматься законами и прочей волокитой не любил и сам Эмхир, но ему в силу статуса приходилось это делать. К нему попадали далеко не все прошения: многие оседали еще где-то у вестников и тех Гарванов, которые их принимали первыми и решали, стоит ли доводить до сведения вышестоящих чинов.

Эмхир взял очередной пергамент, какое-то время скользил взглядом по строчкам, затем нахмурился и небрежно кинул его обратно на стол.

- Завтра зайдешь еще в квартал гончаров и скажешь, - Ворон посмотрел на подпись, значившуюся на пергаменте, - скажешь ул-Нареду, что если он еще раз пришлет прошение, написанное этой небрежной скорописью, то попадет не к озлобленным ростовщикам, а к пятнистым сыртланским собакам.

Кадор не удержал смешок и переспросил:

- Так и передать?

- Да, - Эмхир потушил почти догоревшую свечу, что стояла на столе. Ее свет полностью терялся в свете масляных ламп, потому был бесполезен. Тонкая струйка дыма взвилась над черным фитилем.

- И всё же, - после недолгой паузы произнес Эмхир, - зачем ты пришел?

- Я хотел бы знать историю отреченных.

Эмхир поднял брови:

- Как можно не знать? В Этксе ее равно преподают всем, безо всякой лжи, - он лукавил: Старшие Гарваны хорошо поработали над тем, что собирались рассказывать молодым отреченным и атгибан. Общую канву событий оставили, но многие детали изменили.

- Там мало. И очень сухо. Я хотел бы знать больше.

- Незачем. Все это осталось на Фёне, куда никому из нас никогда не вернуться.

- Но... Как же? - Кадор замялся. - Известно, например, что все нойры могли превращаться в птиц. Или это миф?

- Миф, по-твоему? - Эмхир внимательно посмотрел на Кадора. - Так подойди к любому Магу и скажи, что его способности - выдумка. Или приди в Обитель Вириде и прими ее Весть. Скажешь, запах снега - лишь иллюзия?

- Как пахнет снег знают только Старшие Гарваны, о Эмхир.

Ворон покачал головой.

- Все, что говорилось нами - все это было. Мы потому и отреченные, что не можем больше превращаться в птиц. Наша Суть заперта, и больше ей не пробудиться.

- А разве нельзя вернуть прежние способности? Суть заперта, как ты говоришь, о Эмхир, но не уничтожена.

Эмхир опустилголову.

- Может быть и можно. Но как - никто не знает. Да и зачем это нам теперь? Мы уже не те, что прежде, у нас новые порядки, новые земли. Теперь мы другой народ. Даже если бы мы смогли расколдовать Суть... Она же теперь есть далеко не у всех: у Старших и чистокровных она осталась, но у прочих, равно как и у атгибан, и иных смертных - ее нет. Нет запертой птицы. А то, чего нет, никак не вернуть. Пройдет еще несколько сотен лет, и чистокровных не останется вовсе. Так что, - Эмхир вздохнул, - действовать надо было раньше или хотя бы сейчас.

Эмхир помолчал.

- Хотя прошлое - всего лишь основа настоящего, жить им подобно смерти. В Этксе вы узнали ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы оказать минувшим векам должное почтение, но не более, ведь большего вам не надо. И никому не надо. Лишь Старшие сохранят всё, поскольку от памяти нам не избавиться.

- Я понял свою ошибку, о Эмхир, - Кадор склонил голову, стараясь, как прежде, ни о чем не думать, на случай если Эмхир читает его мысли.

- Тогда можешь идти, - произнес Ворон.

Кадор взял со стола вверенные ему свитки, поклонился Эмхиру и снова вышел в полутемный коридор. Легкая улыбка тронула губы атгибан: он уходил довольный, как хищник, настигший жертву. Эмхир, вопреки ожиданиям, рассказал достаточно и даже больше того, на что Кадор рассчитывал. Оставалось теперь только соблюдать осторожность, чтобы Старший Гарван случайно не прочел мысли, которые Кадор старался скрыть. Но тут он был уверен: навыки, которые он получил в Этксе, ему помогут.

Глава 12



Ветер поднимал пыль над волнами песка, так что казалось, будто над ними вьется золотистый дымок. Эмхир слышал, как позвякивают оправленные в серебро кисти, украшающие нагрудник его коня. Этот звон, хотя и неровный, лишенный выверенного ритма, успокаивал, и, вместе с мерным шагом аргамака, вводил в легкий транс. Ворон не чувствовал усталости, хотя понимал, что потратил немало сил: несколько дней он странствовал с хиитами. Они пожаловались Эмхиру на анамельянов, которые прежде напали на них и угнали в плен много женщин и детей. Поскольку все племена подчинялись Триаде, хииты решили, что Ворон из правящей Четверки сможет помочь. Вместе они отправились сначала к анамельянам, с которыми у Эмхира состоялся неприятный разговор, а после поехали к тэмээнам, чтобы выкупить хиитских пленников, проданных им анамельянами. По пути хииты показали Эмхиру алтари старых богов, рассказали про загадочный странствующий оазис и показали скалы, где в последний раз видели Рух. Только после того, как все пленники снова оказались среди своих, благодарные хииты отпустили Эмхира. Всю ночь он провел в дороге.

Очертания Гафастана вырисовывались все ярче, все гуще. Эмхир въехал в город через Западные ворота и направился к Гарван-Этксе минуя торговые кварталы и надеясь, что здесь его не потревожат. Вечерело, и почти все лавки были уже закрыты.

- Эмир Гарван! - знакомый голос окликнул Ворона.

Он обернулся на звук и увидел спешащего к нему приземистого человека с окладистой бородой. Белый плащ с золотой бахромой, накинутый поверх серо-голубой галабеи, смотрелся странно.

- Ул-Лаельм, - Эмхир холодно кивнул, глядя на купца. У него не было желания объяснять ему, что тот в который раз неправильно назвал его имя. Радовало только то, что ул-Лаельм был единственным, кто всякий раз допускал такую ошибку.

- О Высокий Гарван, - ул-Лаельм остановился у стремени и, переводя дыхание, тяжело поклонился, - такая честь для меня видеть тебя здесь! Не зайдешь ли взглянуть на товары? Гарваны давно не почитали нас своим вниманием.

Эмхир с сомнением взглянул на купца и произнес:

- Да мне ничего и не нужно, ул-Лаельм. Хотя... - ему на ум пришли слова Разды о каменной голове, выловленной из реки. - Тебе случайно не приносили рыбаки голову статуи?

Ул-Лаельм удивленно поднял брови.

- Не знаю. Может быть. Надо у Эльма спросить, если было такое - он должен знать.

Эмхир спешился.

- Тогда спрашивай.

Ул-Лаельм кликнул слугу, тот взял под уздцы аргамака Эмхира. Сам же Ворон прошел вслед за купцом в дом.

- Эльм! - позвал ул-Лаельм, когда они оказались в первой комнате.

К ним тут же выбежал юноша в полосатом халате, простом, но добротно скроенном. Юноша молча поклонился.

- К нам пожаловал Высокий Гарван Эмир, и он хочет узнать у тебя что-то. Я пока отойду.

Эмхир чуть сощурил глаза, недоверчиво глядя на удаляющегося ул-Лаельма.

- Чего желает Высокий Гарван? - не поднимая взгляда, спросил Эльм.

- Рыбаки не приносили тебе каменную голову?

- Как же, было такое. Могу показать.

Эльм провел Эмхира в соседнюю комнату, заставленную сундуками и столами, которые были заняты всевозможными товарами, очевидно, только выкупленными Эльмом или самим ул-Лаельмом, ожидавшие оценки и продажи. Эльм тяжело вздохнул и подошел к дальнему столу. Несколько минут он перекладывал какие-то отрезы ткани и свитки чистого пергамента, затем радостно всплеснул руками и позвал Эмхира.

- Она тяжелая, не думаю, что стоит ее отсюда доставать, - сказал Эльм и спешно добавил: - Благородный Гарван.

Эмхир не ответил. Каменная голова, сохранившая в тонких чертах речной ил, смотрела пустыми глазами. Ни время, ни воды Великой реки не смогли уничтожить тень уинвольской красоты, воссозданной неизвестным скульптором.

- Я куплю ее, - сказал Эмхир, тщетно стараясь ни о чем не думать: с головами, отделенными от тела, у него были нехорошие ассоциации.

Эльм с удивлением посмотрел на Гарвана, но ничего говорить не стал.

Эмхир же перевел взгляд на Эльма: нойру казалось, что этого юношу он не то уже где-то видел, не то видел кого-то, на него сильно похожего.

- Ул-Лаельм зовет тебя Эльмом. Это твое имя? - спросил Эмхир. - Не Хельм ли - настоящее?

Эльм дернул плечом и словно бы сник:

- Это не имеет значения, о Гарван. Моей семье было все равно.

Эмхир понимающе покачал головой.

В комнату вошел ул-Лаельм.

- Удалось найти?.. - спросил он с порога.

- Да, - сухо отозвался Эмхир. - Я куплю эту голову. Сколько просишь?

Ул-Лаельм замялся.

- Сколько может стоить этот кусок камня?.. - задумчиво, отделяя каждое слово, пробормотал ул-Лаельм. - Позволь подумать, Высокий Гарван.

Эмхир молча усмехался, видя работу мысли купца. Тот явно не ожидал выгодно продать находку рыбаков, если и вовсе не подумывал ее выкинуть. Но чтобы за такой ерундой к нему явился сам Эмхир - и присниться не могло. Теперь же ул-Лаельм судорожно соображал, прикидывая, какую цену назначить, чтобы не продешевить.

- А пускай будет двести суз, - возвестил купец.

Эмхир чуть приподнял брови, словно бы удивившись столь высокой цене, но торговаться не стал.

- Добавь к этому еще пятьдесят - и уложи во что-нибудь... подобающее.

- Но хороший сундук для такой головы не может стоить меньше сотни! - воскликнул ул-Лаельм.

- Тогда к двумстам добавь сто пятьдесят суз на сундук, - Эмхир лениво махнул рукой. - Завтра я пришлю человека, он передаст деньги. И скажет, куда и кому доставить.

- Как пожелаешь, Высокий Гарван, - ул-Лаельм поклонился, кусая губы оттого, что в этот вечер золота не увидит.

***

После исчезновения Крины в доме Разды почти ничего не изменилось: разве что на сестер легло больше домашних обязанностей, да и мать временами вздыхала, вопрошая Матерей Пустыни о судьбе своей дочери. Тебрину по-прежнему подозревала Разду в близости с Вороном, но сама Разда перестала обращать внимание на сестру, и, как прежде, жила своими чувствами. После разговора с Эмхиром из ее головы все никак не уходили мысли о том, что Амра, должно быть, набросила на них свою сеть, хотя Эмхир прямо не сказал, что видит именно ее. Осознание зарождающейся любви грело душу Разды, в груди ее трепетало тихое пламя, а единственным желанием было снова увидеть Гарвана.

К реке она несколько дней не ходила: Тебрину сама стала часто наведываться в город, а на Разду перекладывала свою работу. Разда не роптала.

В доме было душно. Разда взяла из большого кувшина зерно и вышла во двор, чтобы там на жерновах смолоть его в муку. У Тебрину это получалось куда лучше, но и в этот раз она была где-то в городе. Мать Разды рвала сэрэх, выросший возле дома, и приговаривала:

- Недобрая трава, негоже ей расти у домов наших. Нехорошо это.

Она стерла пот со лба, посмотрела в небо и пробормотала:

- О Эсгериу-Всезнающая, где сейчас моя Крина? Где мой Хельм? Так я совсем одна останусь...

Разда услышала слова матери и задумалась: «И правда, где же Хельм? Если он не придет, я уйду с Гарваном. Не все ли равно, кто приведет меня к тому, что назначено мне самой судьбой? Хельм, любимый брат, не услышишь моей песни, не увидишь золотых браслетов на моих запястьях, не прикоснешься к шелкам моих нарядов. Не увидишь меня - неужели тебе не печально от этого?»

Тяжело вздохнув, Разда насыпала зерно в отверстие верхнего жернова, и потянула его за рукоятку. Тяжелый камень со скрежетом сдвинулся с места, перемалывая зерна, которые мукой ссыпались на расстеленный внизу холст. Разда молчала, погруженная в свои вязкие мысли. Горечь и сладость сплеталась в них, заставляя то поджимать губы от печали, то бросать мечтательные взгляды в небо.

Когда, наконец, зерно было смолото, подошла Тави, собрала муку в глиняную миску и вернулась в дом. Разда, чувствуя, как ноет запястье, плечо и часть спины, побрела вслед за сестрой, надеясь на то, что ее никто не потревожит и она сможет прилечь и немного отдохнуть. Ближе к ночи она думала сходить к реке, чтобы скрасить извечное ожидание, снова окунуться в Дар Милостивых и телом прильнуть к еще не остывшему песку.

 Стоило Разде прилечь, как все ее планы рассыпались в пыль: во дворе послышались голоса, и в комнату вошла взволнованная Тави.

- Там какие-то люди пришли, - руки Тави едва заметно дрожали. Она не до конца оправилась после встречи с Вестниками и все еще побаивалась чужаков.

Разда нехотя поднялась. Тем временем, люди уже вошли в дом и Разде даже не пришлось переступать порога комнаты, где они с Тави находились, чтобы их увидеть.

- Да не похожи они на Вестников. Рабочие или торговцы, - сказала Разда, чувствуя дыхание сестры возле своего плеча. - Странно. Зачем пришли они?

- Давай не пойдем? - сказала Тави. - Они без нас разберутся.

Она задернула занавеску, разделявшую две комнаты, так что ни ей, ни Разде теперь было не увидеть, что происходило.

Облегченно вздохнув, Тави опустилась на циновку и скрестила ноги. Разда прислушивалась, не отходя от занавески.

Наконец, послышались удаляющиеся шаги, и мать позвала Разду.

Посредине комнаты стоял сундук, украшенный железными пластинами и мольдскими узорами.

Мать пристально посмотрела на Разду: в её глазах смешались непонимание и укор.

- Пришли люди ул-Лаельма. Сказали, что Высокий Гарван велел тебе передать.

Разда подошла к сундуку. Он был не очень большим, но тяжелым. Едва заметно улыбаясь, Разда провела кончиками пальцев по замысловатой резьбе. Один из сплетавшихся узоров на языке Мольд был заверением в вечной любви, другой гласил: "прекрасный дар - прекраснейшей из смертных". Разда почувствовала, будто золотистый теплый свет, отзываясь радостным трепетом, разливается в ее груди, бархатисто обволакивая и поднимаясь вверх, к самым глазам.

Разда откинула крышку сундука. Перед взором южанки предстал тонкий слой сиреневого шелка; осторожно подняв его, она увидела желанную каменную голову, что покоилась еще на нескольких слоях такой же ткани.

Мать, все еще стоявшая возле Разды, негромко ахнула. Ведомая любопытством, Тави выглянула из-за плеча сестры.

- Это та голова, о которой ты говорила, да?

Разда рассеянно кивнула, не отрывая взгляда от идеального каменного лица и пустых белых глаз.

- Какой Гарван, а, главное, за что, тебя так одарил, а, Разда? - спросила мать.

Разда медленно перевела на нее взгляд и пожала плечами.

- Он... Передал мне Дар Великой Реки.

***

Послов обыкновенно принимали в главном зале Высокого Дома Вестников. Гарваны сохранили прежние традиции, и чужаков в Этксе не пускали. Так было и в этот раз: четверо послов от шаха Западного Царства стояли в центре скупо украшенного зала, ожидая правящего Гарвана и его приближенных.

Свет лился сквозь узкие отверстия, находившиеся высоко в стенах, под самым потолком. В его лучах едва уловимо кружилась пыль, а узоры колонн, оставшиеся еще со времен айдутов, напоминали глубокие царапины, в которые попала краска. Никакой красоты послы шаха в них не угадывали. Вестникам Гарваны не давали денег на то, чтобы переоформить зал, а ценители айдутского искусства были перебиты больше века назад.

Наконец, шахским послам объявили о прибытии Гарванов. Из противоположной двери вышли четверо, без всякой охраны. Посланники шаха молча наблюдали за ними. Угадать - кто есть кто можно было только по тому, кто где стоял. Из четверых - трое были Гарванами и скрывали лица, четвертый был начальник Вестников, одетый в обыкновенную форму вестника, состоявшую из котурнов, шафранно-желтой канди до колен, кожаных наручей с обозначением его звания и города. На поясе едва заметно блестели золоченые ножны и богато украшенная рукоять сабли. Гарваны все были в тагельмустах и длинных черных одеяниях. Они напоминали посланникам мстительных духов пустыни, темных инээдов, которые, по древним преданиям, являлись ночами к мздоимцам, ворам и убийцам, забирали их души и превращали в гиен. Поскольку никто из послов не был чист от греха, все они чувствовали себя неуютно в присутствии Гарванов.

Стоявшая подле Эмхира Сванлауг окинула коленопреклоненных посланников внимательным взглядом, стараясь прочитать их мысли.

- Шах Орив ин-Наар ах-Дуу передает вам сердечное приветствие. Да будет солнце милостиво к вам, да не оставят вас Матери Пустыни.

Эмхир склонил голову в ответ.

- Для чего славный ин-Наар прислал вас? - подала голос Сванлауг.

Посол шаха удивленно посмотрел на нее: в Западном Царстве женщинам не давали слова, но в Гафастане обычай предусматривал, чтобы первый вопрос задавал кто-то из знатных нойрин. Посол с трудом вспомнил об этом, и, чтобы скрыть свое мимолетное смятение, достал из-за пояса продолговатый футляр с приказом шаха и произнес:

- Великий ин-Наар говорит, что вы достигли высот во многих науках и искусствах, но искусствах не только жизни, но и смерти. Вы - прекрасные воины. Если так, говорит наш шах, то вы же должны быть прекрасными охотниками. Только в Гафастане видели птицу Рух, и только вы, Гарваны, знаете, где ее можно найти.

Сванлауг и Орм незаметно переглянулись.

- И наш великий шах, ин-Наар, просит вас эту птицу поймать и доставить ему. Если вы привезете ее живьем - великий шах даст вам столько золота, сколько весит Рух; если привезете ее мертвой - он даст вам столько золотых суз, сколько перьев у этой птицы.

Эмхир вскинул брови.

- Ваш великий шах считает, что нас можно нанять для такого дела?

- Да, - ответил посланец.

«Что скажешь, Сванлауг?» - мысленно спросил Эмхир нойрин.

«Нет. Мы не должны так делать», - ответила она мысленно.

«Почему?»

«Это недостойное занятие, Эмхир. Разве нет?» - Сванлауг посмотрела на Эмхира, сверкнув глазами.

Ворон вздохнул. Мысленно задать вопрос Орму он не мог, поскольку тот не был Магом, но его мнение едва ли отличалось от мнения Сванлауг. Эмхир хорошо знал, что Орм не одобрял поручений, исходивших от правителей соседних царств, разве что они не касались их общей безопасности. Самому Эмхиру было безразлично. Золото не прельщало его, в Гафастане денег было достаточно, а Гарваны особенно тратиться не привыкли. Выполнять приказ шаха было не в духе гафастанцев, так или иначе, за полторы сотни лет правления Эмхиру и другим Бессмертным удалось превратить усгибан и атгибан в независимый и гордый народ. Эмхир был даже не против, если бы на Рух стали охотиться сами люди шаха (с разрешения Триады, если птица все еще была в их землях), но, поскольку они о том не спрашивали, Эмхир не видел повода давать им лишние возможности.

- Мы не можем согласиться, - сказал он. - Мы действительно видели Рух. Но там, где она была много дней назад - ее уже нет. Никто на Рух не жаловался, она ни на кого не нападала. И вполне может быть, что она уже давно вернулась в те края, откуда прилетела к нам. Так что вам за Рух - живой или мертвой - лучше обращаться к народу прибрежного Мольд, а не к нам.

- Стало быть, - посол чуть сузил глаза, - вы отказываетесь выполнить приказ шаха ин-Наара?

- Шах при всем желании не может нам приказывать, - холодно ответил Эмхир.

- И он не может купить то, что мы не продаем, - добавила Сванлауг.

Орм искоса взглянул на нее. Начальник Вестников, явно несогласный с решением Гарванов, переминался с ноги на ногу, но молчал.

- Мы передадим шаху ваше решение, - сказал посол.

Он резко поднялся, за ним последовали трое его сопровождающих. Недовольные, быстрым шагом они проследовали к дверям и трижды постучали. Стоявшая снаружи стража отворила двери, и послы вышли.

- Позволь обратиться, о Гарван, - молвил начальник Вестников.

- Говори, - бросил Эмхир.

- Почему мы отказались?

- Я объяснил, разве нет? - Ворон смерил Вестника холодным взглядом.

- Они предлагали очень много золота. Золото не было бы лишним...

- И вы в который раз попросили бы денег на то, чтобы переоформить зал, - опережая Эмхира, произнесла Сванлауг, - и избавиться от этих замечательных колонн времен последнего йалтавара.

- Да хотя бы и на это, - сказал Вестник. - Ни мне, ни моим людям неприятно всякий раз натыкаться взглядом на следы наших врагов. Зачем это, если мы уже победили?

- Чтобы не забывать о том, что враги есть всегда. Живые или мертвые, они, подобно хищникам, высматривают, выжидают, когда напасть, - произнес Орм.

- Мы все еще находимся под протекторатом Эрмегерна, - спокойно сказал Эмхир. - Легко соглашаться на всякое предложение иных правителей было бы, по меньшей мере, неразумно.

- Здесь и вовсе был... приказ, - добавил Орм.

- Надеюсь, теперь ты смиришься с нашим решением, - сказала Сванлауг.

Вестник покорно наклонил голову. Вороны собрались уходить. Когда Эмхир и Сванлауг скрылись за дверями, Орм, шедший последним, обернулся к все еще стоявшему в зале начальнику Вестников и произнес:

- А на айдутские колонны смотрите... смотрите... И всегда будьте настороже.

Начальник Вестников горько усмехнулся и скользнул взглядом по ближайшей колонне. В тусклом свете казалось, будто она покрыта вовсе не письменами и узорами, но будто сплошь исцарапана, словно это истязаемые айдутами пленники ногтями впивались в камень, оставляя на нем глубоки борозды. Вестнику на мгновение даже показалось, будто он слышит далекие крики замученных усгибан, видит искаженные болью лица и безумные глаза. Вестник вздрогнул. Видение исчезло, но страх холодом разливался по жилам: больше всего Вестник боялся не самих врагов, но разделить участь, некогда постигшую безвестных предков. Он вздохнул и пригляделся: всего лишь древняя колонна. И не было никаких пленников, истязаний и крови: только узоры, письмена, да мелкие трещины покрывали шершавый камень.

Глава 13



Когда Эмхир появился на пороге дома Разды, нойр понял, что лучше было прийти позднее. Соседская дочь, небезызвестная Нарри, которую после суда забыть было непросто, как и всю ее семью, увидела Гарвана и, следуя древнему обычаю, сохранившемуся у простолюдинов с айдутских времен, пала ниц перед ним. Эти дикие поклоны всегда приводили Гарванов в смятение, но из голов простых людей не вытравливались никак.

Такой же прием ожидал его и в самом доме: открывшая дверь Тебрину, да и все прочие домочадцы, завидев Гарвана, выражали рабскую покорность воле своего правителя. Эмхир окинул взглядом скромное жилище: ремесленники далеко не самого бедного квартала жили хуже, чем самые аскетичные из Гарванов. Молча покачав головой, Эмхир отыскал среди растянувшихся у его ног людей отца семейства и, обращаясь к нему, произнес:

- Поднимайтесь, поднимайтесь. Иначе вы не сможете назвать меня своим гостем.

Отец семейства поднял голову, посмотрел на Гарвана и встал с колен. За ним последовали и все остальные.

Рядом с Тави Эмхир увидел Разду. Она смущенно улыбнулась ему.

- О Гарван, мы рады, что именно к нам пришел ты. Славнейший из дней сегодня для нас... - говорил отец.

Эмхир передал отцу Разды большое медное блюдо, почти плоское, с узорами из треугольников и ломаных айдутских ветвей. Тот с поклоном принял подарок, коротко переглянувшись с женой.

Чуть погодя, Эмхир просил разрешения забрать Разду на некоторое время.

Тебрину хмурила брови, поглядывая то на сестру, то на родителей, то на Гарвана, словно была недовольна вниманием, которое все время оказывалось ее младшей сестре. Но никто не смотрел на саму Тебрину, даже Тави неотрывно глядела в основном на Гарвана.

- Мы все в твоей власти, о Гарван, - отец Разды развел руками.

Разда с благодарностью посмотрела на родителей и подошла к Гарвану. Вместе они вышли из дома. Оказавшись во дворе, Разда глубоко вздохнула, с улыбкой посмотрела на попадавших в пыль соседей, на Энсинне, в глазах которой успела разглядеть зависть и недоумение.

- Куда мы идем? - спросила Разда.

- Недалеко. К лавке ул-Лаельма. Я думаю, там есть человек, которого ты, быть может, давно ищешь.

Ее сердце радостно забилось.

"Неужели он нашел Хельма? Или?.. Да как же он мог о нем знать? Я не говорила... Разве что тогда, но то было давно... Может быть, он нашел Крину? Это больше похоже на правду. О ее пропаже он знает точно. Ее он даже видел тогда, у фонтана..."

На улицах был не очень людно, близился вечер. Скромные дома квартала ремесленников сменились более богатыми. Эмхир закрыл рукавом свой наруч, на котором были обозначены символы правящей Четверки. Ворон не хотел привлекать к себе внимание. Незамеченным он, конечно, не остался: Нарри точно видела, что он Ворон из Четверки, а, значит, обязательно расскажет об этом всем, кому сможет. Родственники Разды, как был уверен Эмхир, тоже не станут молчать. Случалось, что смертные Высокие Гарваны брали в жены незнатных, безродных гафастанских дев. Хотя это всегда становилось поводом для слухов и сплетен, для всякой семьи большой честью было породниться с Высоким Гарваном.

Четыре высоких раба на крепких плечах несли богато украшенный паланкин. Тонкие шелковые занавеси его скрывали знатную госпожу из усгибан или, быть может, из местных айдутов. Рядом с паланкином следовал всадник; судя по богато расшитой одежде и пестрой чалме, он тоже был из городской знати. Золото на нагруднике его коня сверкало, отражая лучи солнца, белый конь важно переставлял тонкие ноги. Разде с Эмхиром пришлось отойти с дороги, чтобы пропустить знатных горожан. Всадник свысока взглянул на Эмхира. Не видя знаков на наручах Гарвана, он не мог знать, кто перед ним, потому никакого почтения выказывать не собирался. Эмхир того и не ожидал, но, как и все прочие Высокие Гарваны считал, что не только простолюдины, но и знать должна с уважением относиться ко всякому Гарвану, будь он из атгибан или из чистокровных нойров.

Эмхир задумчиво покачал головой и взглянул на Разду. Южанка словно бы уцепилась взглядом за удаляющийся паланкин. Затаив дыхание, она смотрела, как он мерно покачивается в такт шагам рабов, несущих его, как едва заметно колышет ветер легкие оранжевые занавеси, расшитые красным цветочным узором, на языке Мольд означающим: «из всех прекраснейшая... склонись пред красотой ее...». Разда проследила глазами, как из-за полупрозрачной ткани показалась тонкая смуглая рука, унизанная перстнями; она протянула что-то ехавшему рядом с паланкином всаднику. Тот принял дар и успел коротко пожать руку госпожи. Золотые браслеты, украшавшие ее запястье, вспыхнули на солнце. Всадник проскакал дальше по улице и скоро пропал из виду.

Разда прерывисто вздохнула и обернулась к Эмхиру. Он ничего не сказал ей и показал: «пойдем».

В лавку ул-Лаельма заходить не пришлось. Эмхир еще издалека разглядел Эльма, с грустным видом сидящего на пороге. Когда перекупщик заметил Гарвана и идущую рядом с ним южанку, он вскочил и, не зная, что делать, так и остался стоять в нерешительности.

- Приветствую, о Гарван, - сказал он и поклонился.

Эмхир остановился перед ним. Разда странно скользнула взглядом по полосатому халату перекупщика ул-Лаельма. Заглянула Эльму в лицо.

- Ты знаешь этого человека? - спросил Эмхир негромко.

Эльм едва заметно дрожал.

Разда еще раз оглядела его с ног до головы, будто перед ней бы не живой человек, но мало интересующая ее вещь, и сказала:

- Нет. Не знаю, - в ее голосе Эмхиру почудилась горькая нотка разочарования.

Брови Эльма странно дрогнули; он продолжал молчать, но Эмхир ясно слышал в его мыслях, как готов был он воскликнуть: «Разда! Разда! Сестра!..»

- Не знаю, - Разда улыбнулась и медленно пошла прочь, ожидая, что Эмхир последует за ней.

Ворон не торопился. Он шагнул к Эльму и сказал:

- Жаль.

Эльм помотал головой.

- Это кажется странным, Хельм...

- Нет, - сипло ответил он. - Это можно понять.

Он поклонился Гарвану и скрылся за дверью лавки ул-Лаельма.

Эмхир сдвинул брови, по привычке одернул рукав, скрывавший наруч, и пошел к Разде. Она стояла у соседнего дома. Сквозь приоткрытые ставни за ней внимательно наблюдали чьи-то глаза, но, завидев Гарвана, человек скрылся в полумраке комнаты.

- Пройдем через городские сады, о Эмхир, - Разда казалась чуть опечаленной.

Эмхир кивнул.

Медленно угасал день. Зелень садов казалась особенно темной в свете заходящего солнца, окрасившего небо в нежно-оранжевый и розовые цвета, в вышине переходящие в лиловый и бледно-голубой. Разда сошла с тропинки, осторожно провела рукой по нежным листьям акации, не боясь пораниться об острые шипы. Эмхир молча следовал за южанкой. Он давно не был в городских садах: сады Гарван-Этксе были хотя меньше, но словно привычнее и красивее.

- А правда, что в Сердце Гафастана тоже есть сады? - спросила Разда.

- Правда, - отозвался Эмхир.

- И туда никак не попасть?

- Только Гарваны могут и все иные, живущие в Этксе.

Разда мечтательно улыбнулась.

- Я бы хотела там побывать.

Приторно-сладко пахли цветы.

Эмхир промолчал, глядя на Разду. Тонкие потоки света струились сквозь листву, путаясь в черных волосах Разды, падая на ее смуглые плечи, рассыпаясь узорами на ее простом красно-коричневом платье. Было в Разде, в ее темной коже, глубоких обсидиановых глазах, гибком теле и плавных движениях что-то неуловимое, древнее, первозданно красивое, словно бы сами древние духи пустынь вылепили ее из драгоценной эрмегернской глины, смешав с серебряной водой Великой реки и непреходящим жаром вечного солнца.

Разда села на траву рядом с высоким платаном и вопросительно посмотрела на Эмхира. Он опустился рядом.

- Скажи мне... Эмхир, тогда, у реки, кого из Милостивых ты видел?

Эмхир заглянул в темные, как обсидиан, глаза Разды.

- Я видел Амру.

- Ее сеть крепка.

- Но незрима, - Эмхир помолчал. - И, возможно, когда-нибудь на наши плечи накинут сплетенную из конского волоса и пропитанную молитвами жриц...

Улыбка тронула губы Разды.

- Ты, о Эмхир, всегда глядишь на меня, но никогда ко мне не прикасаешься...

Эмхир наклонил голову.

- Ты видишь меня всегда, но я тебя - никогда не видела, - Разда вздохнула.

Эмхир опустил край тагельмуста, полностью открывая лицо. Разда, понурившая было голову, тут же подняла ее; в ее глазах вспыхнули огоньки интереса. Наконец-то она увидела его. У Эмхира были плавные, высокие скулы, впалые щеки и тонкие губы. Разде чертами он чем-то напомнил, очень отдаленно, какую-то хищную рептилию. Быть может, змею. Она невольно повеселела.

- Я вижу, ты рада, - сказал Эмхир.

- Я думала, что вы, чистокровные Гарваны, все чем-то похожи на птиц.

Эмхир удивленно вскинул брови:

- Мы внешне такие же, как и все люди. Среди тех, кто с нойрами ничего общего не имеет, есть люди, с птичьими чертами. Среди нас встречаются всякие...

Разда не отрывала взгляда от лица Эмхира. Она находила его достаточно красивым, хотя все же не таким безупречным, какой была та каменная голова уинвольской статуи. Но чары Амры оплели ее крепко.

Она и сама не заметила, как ее рука скользнула по руке Эмхира, и как он притянул Разду к себе, и губы их встретились.

***

Когда Эмхир возвращался в Этксе, уже стемнело. Сначала ему пришлось зайти на конюшню при страже Восточного квартала и забрать оставленного там аргамака. Потом он ехал по городу, освещенному редкими огнями, коня он пустил шагом: торопиться не хотелось. Ночь наполнена была удивительным спокойствием, в темном небе сверкали звезды.

Никого не встретив, Эмхир вернулся в Этксе и, ранним утром вышел на мост, протянувшийся между Библиотечной и Северной башней, где он совсем недавно стоял ночью, вспоминая Анборг и думая о том, возможно ли снова прикоснуться к чувству, стоит ли следовать по этому пути. Теперь он не сомневался: путь верен, поскольку то возвышенное, что пробуждает в людях Амра не может быть ни ложью, ни ошибкой.

Он поднял глаза: прозрачная, аквамариновая голубизна небес светилась, сгущаясь в вышине и желтовато рассеиваясь у самого горизонта. Небо напоминало озеро, бесконечное, бескрайнее. Там, где темнее всего было небо - там глубже, а на горизонте оно словно мельчало, теряя свет, и незримые воды его касались призрачных отмелей. Воздух исполнен был рассветной свежестью с извечным призвуком пыли, который в это утро казался едва уловимым и даже приятным, отдающим теплым песком и впитавшимся в него солнцем. И теперь, после стольких лет, прожитых в Гафастане, этот город начал казаться Эмхиру родным и невраждебным. Теперь, как ему хотелось верить, он обрел то, что искал.

Но никакое утро не длится вечно. На мост пришел Скарпхедин. Коротко поприветствовав Ворона, он сказал:

- Ночью в юго-восточном квартале убили писаря.

- Что за человек?

- Он служил в Высоком доме Вестников. Пока больше ничего. Нам нужно поторопиться. Орм уже там.

- Хорошо, - сказал Эмхир. - А где Кадор?

- Ты думаешь, ему следовало бы присутствовать?

Эмхир кивнул.

- Он наступил в гнездо скорпионов, - Скарпхедин чуть пожал плечами.

- Жив?

- Да, легко отделался. Сейчас он в лазарете, я думаю, через день-другой его уже отпустят.

- Ну, пусть. Пойдем, Скарпхедин.

Через четверть часа оба Гарвана были уже в юго-восточном квартале. Дом писаря оказался небольшим, небогато обставленным. В главной из комнат, где находился убитый писарь, уже стояли Орм и двое Вестников. Один из них держал на коротком поводке пятнистую сыртланскую собаку. В углу всхлипывала рабыня.

Увидев Гарванов, Вестники поклонились.

Убитый писарь оставался там, где его и настигла смерть. Он сидел, завалившись на залитый кровью стол, лицо еще хранило гримасу предсмертной муки: горло писаря было перерезано. На полу, в застывшей крови лежал калам.

- Собака вам здесь зачем? - обратился Эмхир к Вестнику.

- Надо их натаскивать, о Гарван. Иначе они забудут вкус человеческой крови.

- Вы собрались тело писаря отдать на растерзание собакам? - Эмхир внимательно посмотрел на Вестника.

Тот побледнел и произнес нечто невразумительное.

Эмхир покачал головой:

- Дарга-сыртлан пусть сегодня ко мне зайдет.

Вестник судорожно кивнул.

- Собаку уведи, - бросил ему Орм.

Вестник повиновался.

- Так что скажете? - обратился Эмхир ко второму Вестнику, подходя к убитому.

- Это писарь из Высокого Дома, самого низкого чина. Хороший работник... был. Но ничем не примечательный. Врагов, наверное, не имел, никаких тайн вроде бы разведать тоже не мог. Убили его, перерезав горло...

- Это я заметил, - хмуро отозвался Эмхир. - Из дома что-нибудь пропало?

- Неизвестно, здесь и брать нечего, - Вестник кивнул на сидевшую в углу рабыню, - а она нам ничего толком рассказать не смогла.

- Кто-то приходил в дом вчера?

- Она говорит, что не слышала, поскольку, наверное, спала, и, если кто-то и приходил, то поздно ночью, но она не знает. Соседи тоже никого не видели и не слышали ничего.

Эмхир вздохнул и обернулся к Орму и Скарпхедину.

- Я бы сказал, - произнес Орм, - что почерк похож на наш.

- Думаешь, кто из Этксе? - спросил Эмхир.

- Может быть...

- Но кто и зачем? Разве может быть что-то, что заставит Гарвана расправиться с ничего не значащим человеком? Весьма расточительно, - сказал Скарпхедин, отрывая взгляд от густо запекшейся крови, покрывавшей часть стола.

- Как знать, - Орм покачал головой. - Не все становятся так высоки, как мы хотим.

- Уметь перерезать горло - это еще не значит быть одним из нас, - задумчиво произнес Эмхир, разглядывая писаря. - Если убийца подошел сзади, то разумнее было бы ударить вот сюда, - он указал куда-то чуть ниже затылка писаря. - Гораздо удобнее, при должном навыке.

- Может быть, у него с собой не было подходящего ножа, - предположил Скарпхедин.

- Или он просто по-другому не умеет, - произнес Эмхир.

- Что он писал, когда был убит - известно? - спросил у Вестника Скарпхедин.

- Нет, - ответил Вестник.

- Возможно, убийца забрал это с собой. И даже только ради этого и пришел, - сказал Орм.

- А что может рядовой писарь, чего не может всякий грамотный человек?

- Ничего, - сказал Вестник. - У него нет никаких особенных полномочий.

- А если неграмотный убийца? Попросил написать, не захотел платить? - сказал Скарпхедин.

- Тоже может быть, - сказал Эмхир. - И не хотел, чтобы писарь рассказал кому-то содержимое письма. А это уже может быть что угодно.

Через открытые ставни с улицы доносился привычный шум. Город жил, как прежде, и ему не было дела до пролитой крови.

Гарваны вместе с еще несколькими прибывшими Вестниками осмотрели дом, но ничего не нашли. Рабыня писца чуть уcпокоилась, но ее по-прежнему била крупная дрожь.

- Есть родственники у него? - спросил Вестника Орм, говоря о писаре.

- Нет, он тут один жил.

- Тогда рабыню продайте кому-нибудь.

Вестник кивнул.

- Зовите жрецов. Нам здесь больше нечего делать, - произнес Эмхир, выходя из дома писаря.

Глава 14



Много дней прошло с последней встречи Разды и Эмхира. Разда жила ожиданием, жила надеждой на то, что Высокий Гарван скоро появится на пороге родительского дома, чтобы навсегда забрать ее, избавив от прежнего скучного быта. Южанка печалилась, но, как и прежде, часами могла смотреть на голову уинвольской статуи.

Тави видела печаль сестры, но оттого чаще смеялась:

- Едва осьмица прошла, Разда, Гарван не может не прийти. Смотри, блюдо* еще у нас, и оно пустое.

- А если родители отправят его обратно?

Сестры сидели на крыше своего скромного дома. Рядом на небольшом плетеном ковре сушились персики.

Тави потянула носом воздух, глядя на разложенные на коврике фрукты, и произнесла:

- Не отправят. Вдруг Гарван разгневается? Они же боятся.

- Он не разгневается, - Разда опустила голову.

Тави пожала плечами. Разда и правда боялась, что родители не позволят Гарвану ее забрать. Несколько дней назад, собираясь ложиться спать, она случайно услышала их разговор.

- Каждый день боюсь, что он придет. Может, вернем ему блюдо? - говорила мать. - Вон, и сэрэх у дома вырос, не к добру все это.

- Брось, - отвечал отец, - то ты годами мечтаешь отдать Разду за кого побогаче и познатнее, то, когда к тебе приходит не кто-нибудь, а Старший Гарван, тут же передумываешь. Здесь о лучшем даже мечтать нельзя. Возблагодари Амру за то, что она так ловко сети накинула.

- Тише! Дочерям бы того не слышать, - прошипела мать. - Ну отдадим мы ее за Гарвана, нам-то что? Мы где были, там и останемся, немного почету сыщем. Да и подумай, она так и сгинет за стенами Этксе, мы ее не увидим, не услышим о ней никогда. А у нас и Крина пропала, и Хельма нет... того и гляди, останемся с тобой одни - и что делать будем, если всех детей так растеряем?

- Глупые слова говоришь, - отмахнулся отец. - Тебрину с нами останется точно, если так уж тебя это заботит. А с Гарваном породниться - о том мечтают все, а ты хочешь блюдо назад отправить.

- Не к добру, не к добру...

- Да что ты все заладила? Если в это время появится кто лучше Гарвана - так и быть, вернем подарок в Этксе. Но если нет, твои сетования я слушать не стану.

- Энсинне мне когда-то рассказывала, будто безродные жены Высоких Гарванов не выходят за стены Этксе, света белого не видят, и живут, как рабыни.

- Неправда все это. Любите вы всякие сказки сочинять, а потом в них верить, - проворчал отец.

Тогда Разду взволновали слова родителей, хотя она не особенно поверила в рассказ о рабстве в стенах Этксе. Пугало ее то, что мог найтись кто-то «лучше», а это мог оказаться человек незнатный и не Гарван вовсе.

«Нет, зазвенят когда-нибудь на моих запястьях золотые браслеты, - подумала Разда. - И не когда-нибудь, а скоро».

Ведомая этими мыслями, на следующий день Разда отправилась в Обитель Амры. Из дома она взяла несколько персиков и горсть пшеницы для приношения. Денег она не могла принести в Храм, но знала, что Матерям Пустыни важно, чтобы их чтили и чтобы их заветам следовали, и золото не манило тех, кому принадлежал весь существующий мир.

Только она перешагнула порог Обители, ей навстречу вышла жрица Амры - высокая тонкая усгибан, одетая в льняное платье, поверх которого был задрапирован оранжевый шелк. Жрица словно бы знала, что Разда придет. Она приняла из рук южанки принесенные ею зерно и персики и произнесла:

- Да прибудет с тобою благословение покровительницы нашей, Вдохновляющей, Окрыляющей, Милостивой**!

- Милостивая Амра ведет меня по своей дороге сейчас, - сказала Разда. - Но я не могу понять, длинна ли дорога, и куда она приведет?..

Жрица тепло улыбнулась Разде и произнесла:

- Доверься Амре, ее пути - что ветви на Древе, соки их и сладки, и горьки бывают, но плоды - всегда ценны.

Она прошла к алтарю, над которым возвышалась оплетенная цветами и расшитым льном статуя Амры, зажгла курения, разложила переданное Раздой приношение.

Разда опустила голову и мысленно, переплетая заученные молитвенные формулы с собственными желаниями, обратилась к Амре:

"О Амра, Милостивая, Вдохновляющая! В сети твои попадаются людские сердца, ты заставляешь душу трепетать, вливаешь в уста влюбленных стихи и песни, открываешь им красоту мира и прелесть чувства! Не оставь меня, о Милостивая Амра!  Где тот, кого я жду? Где тот на чьих плечах та же сеть, тобою сплетенная, что и на моих? Не звенят на моих запястьях золотые браслеты, не рвется из души моей песня, не обнимают меня шелковые одеяния... Если не придет ко мне он, не быть песне моей, и жизнь моя увянет, как цветок без воды. Милостивая Амра, твоей дороге верю, тебя о помощи прошу!"

И так без единой новой мысли стояла она и ждала, когда молитву закончит жрица. Сладко пахли курения, чей витой дымок тянулся вверх и рассеивался у отверстий в потолке. Оранжевый шелк, струившийся поверх льняного платья жрицы, казалось, источал едва различимое сияние. Наконец, жрица оторвала взгляд от лика Амры, опустила поднятые ладонями вверх руки и поклонилась богине.

Разда замерла, ожидая, что ей скажет жрица. Улыбнувшись ей все также тепло, она произнесла:

- Ты могла бы служить Амре, о ищущая***, твоя красота дороже всех драгоценностей Гафастана. Еще не потеряно время, и ты могла бы остаться в Обители и стать сестрою нашим жрицам.

Разда покачала головой:

- Амра касается сердца моего, но я не могу стать среди вас. Я верю, что Милостивая меня не покинет...

- Хорошо, - сказала жрица. - Амра никого не неволит. О тебе мне было сказано, что совсем скоро ты найдешь то, что ищешь и обретешь то, чего так жаждет твоя душа.

- Скоро?

- Очень. Смотри, чтобы темные цветы не распускались в твоей душе, чтобы напрасная горечь не травила тебя: ты не оставлена. Ты любима и будешь любима.

Она помолчала.

- Совсем скоро, я чувствую, тебе стоит вернуться сюда. Амра тебе благоволит. Как твое имя, о ищущая?

-  Я Разда, дочь ремесленника, - задумчиво проговорила южанка.

- Да расцветут в душе твоей цветы Амры, о Разда, - с улыбкой произнесла жрица и коснулась ее плеча.

***

В городе почти не говорили об убийстве писаря. Даже Рух, о которой пора было уже позабыть, по-прежнему всплывала в разговорах гафастанцев чаще, чем безродный писарь из Высокого Дома Вестников. Какое-то время обсуждали новость о том, что на главной площади палками был прилюдно бит дарга-сыртлан, и над псарнями вместо него поставили нового, к которому приставлен был как наблюдатель кто-то из Гарванов, что должен был отчитываться перед кем-то из Этксе каждый месяц. Говорили, что очень не понравилось правящему Гарвану, как тренировали пятнистых сыртланских собак...

Позже разнеслась по Гафастану весть: в город прибыли Старшие Гарваны из Афлетана и Нидвы. Их приняли в Этксе, и все в Гафастане было по-прежнему тихо, как если бы никто не приезжал.

Но в Этксе было неспокойно.

Орм стоял у не до конца закрытых дверей Зала Пяти Углов и слушал, о чем говорили Гицур, Эмхир и Фьёрлейв.

- ...мы узнали, - холодно произнес Гицур, - что в Гафастане нашли способ «выпустить птицу из клетки». И вы здесь скрываете это от нас, желая покинуть Пустыни и вернуться на Север. А прежде - возвыситься над всеми прочими, в ком еще жива прежняя суть.

- Разбудить птицу? - в голосе Эмхира Орм услышал удивление. - Невозможно. Кто вам такое сказал?

- Мы получили письмо, - бросила Фьёрлейв, - там достаточно подробно было написано, кто, зачем и почему...

- И кто же? - спросил Эмхир.

- То есть «почему», тебя не интересует? - хмыкнула Фьёрлейв.

Эмхир не ответил.

- Ты, Орм и Сванлауг - это ваш замысел. Другие Бессмертные и чистокровные с вами, - сказал Гицур.

- Странно, что ты веришь какому-то письму, Гицур, - произнес Эмхир. - В нем хотя бы рассказали, как вернуть прежние способности? Я был бы рад узнать, быть может, это и правда могло бы сработать.

- Рух - это наш Дух-покровитель, - процедила Фьёрлейв, - и тот, кто прикасается к ней, пробуждает свою прежнюю суть.

- Рух уже нет в Пустынях, - сказал Эмхир. - Я уверен, ей здесь нечего делать.

- А тэмээны так не думают, - ответила Фьёрлейв.

- Я бы хотел взглянуть на письмо.

- Зачем?

- Покажи Эмхиру письмо, - произнесГицур.

Орм осторожно заглянул в зал. Фьёрлейв вытащила из рукава свернутый пергамент и протянула его Эмхиру. Тот взял его, попутно бросив на Фьёрлейв холодный взгляд, затем развернул свиток и стал читать. Ничто не дрогнуло в его лице, пока он скользил глазами по строкам.

- Не понимаю, что заставило вас поверить в эту ложь, - Эмхир с сомнением посмотрел сперва на Гицура, затем на Фьёрлейв. - Здесь обвиняют меня, Орма и Сванлауг. Других имен отчего-то нет. Каким образом можно вернуть то, что отняла Гьяфлауг - неясно. Где Рух - не указано. Написано только, что мы хотим здесь власти, а потом выведено, что собираемся на Север.

- Более чем логично, - Орм увидел, как Фьёрлейв гордо вскинула голову.

Эмхир, тем временем, повертел свиток в руках, и пригляделся к срезу.

- Власть здесь или все же Север? - спросил Эмхир, опуская пергамент. - Власть над всей Триадой? Заманчиво, но не настолько. Если верить этому письму, мы уже получили обратно, что хотели. Так что вы опоздали.

Фьёрлейв отступила на шаг.

- Так это правда? - Гицур нахмурился.

Эмхир на несколько мгновений закрыл глаза и затем произнес:

- Посмотрите, вы же чувствуете, знаете, умеете видеть душу, умеете видеть, заперта ли птица. У нас не отняли способность Видеть, наш Дар все еще с нами - или вы утратили его? Если нет, то смотрите, я перед вами.

- Я не верю тебе, - сказала Фьёрлейв. - Если вы еще не вернули Птичью Суть, то это не значит, что не знаете, как это сделать.

Эмхир покачал головой.

- Пусть Орм и Сванлауг придут, - сказал Гицур.

- Ну, - с губ Фьёрлейв слетел сухой смешок, - Орм за дверью. А вот где наша славная Сванлауг?..

Орму показалось, будто его облили ледяной водой: все это время Маги знали, что он за ними наблюдает. Он наивно надеялся, что ему, Бессмертному Ворону, отточившему свои навыки за долгие годы, удастся остаться незамеченным. В который раз в голове промелькнули мысли о том, сколь бесполезно его бессмертие, которое принесло ему куда больше горя, чем радости... Не таясь более, он вошел в Зал.

- Как хорошо, что ты здесь! - воскликнула Фьёрлейв. Губы ее кривились в хищной улыбке.

Гицур холодно кивнул Орму. Тот встал рядом с Эмхиром, который тут же передал ему письмо.

- Нет смысла пытаться выпустить птицу из клетки, - сказал Эмхир. - Она крепко заперта. Даже если бы можно было это сделать, только мы, Бессмертные, да и некоторые чистокровные могли бы вернуть утраченное. Зачем нам это? Мы теперь равны своему народу. А насчет Севера... Мы столько отдали Триаде, что несправедливо будет бросать наши города и возвращаться туда, где нас не ждут.

- Я понимаю, - сказал Гицур. - Даже если и так, быть может, если вы нашли способ, то просто им не воспользовались? Быть может, стоит нам коснуться Рух, как все вернется?

Орм, тем временем, дочитал письмо. Написано оно было красивой и разборчивой афлетанской вязью, которой учили в писарских школах. На срезе пергамента, у самого угла, он заметил совсем небольшое бурое пятнышко. И все стало ему понятно, кроме того, кто захотел очернить гафастанских Гарванов.

- Искать Рух в пустыне - долго. Вряд ли она там, - произнес Эмхир.

- Нет, мы должны увидеть Рух! - воскликнула Фьёрлейв. - Я должна к ней прикоснуться! Седлайте коней, собирайте наших всадников, сейчас!

- Иди, собирай, Фьёрлейв, - сказал Гицур.

Фьёрлейв сверкнула глазами и выскочила из Зала.

- Мы знаем, где Рух, - спокойно сказал Гицур. - Найдите Сванлауг. Можете взять с собой еще доверенных людей, поедете с нами.

Он вышел вслед за Фьёрлейв.

Эмхир опустил голову.

- Не понимаю, что это, зачем это сделано, кем? - сказал он.

- Писал наш убитый писарь. Вот и пятно. Это, может быть и грязь, конечно, но больше некому. Неудивительно, что его убили.

- Да, я слышал твои мысли, - Эмхир вздохнул. - Не знаю, слышали ли Гицур и Фьёрлейв. Я сомневаюсь, что Фьёрлейв вообще что-то видит, слышит и понимает, кроме собственных желаний. А вот на Гицура еще есть надежда.

***

При Этксе седлали коней. Три десятка Гарванов из Гафастана и Нидвы шумно переговаривались, конюхи и атгибан сновали между воинами, аргамаки били копытами и вскидывали благородные головы. Фьёрлейв, ведя в поводу свою караковую кобылу, отыскала среди Гарванов Сванлауг. Та стояла одна, потупив взор.

- Ну, славная Сванлауг, что ты мне скажешь? - Фьёрлейв хищно улыбалась. - Хочу видеть, как ты обратишься. У вас же получилось вернуть...

- Это ложь, - негромко отозвалась Сванлауг.

- А я вижу, ты о чем-то таком думаешь, думаешь ведь?

- О птице Рух, - холодно бросила она.

- Хорошо вы придумали, а? - сказала Фьёрлейв. - Я все думаю, зачем ты сидишь под крылом Эмхира? Что же он тебе еще не нашел четвертого города?

Сванлауг удивленно посмотрела на Фьёрлейв.

- Зачем тебе вообще быть в Четверке? Ты прекрасно бы устроилась и так. Эмхир тебя всегда выгораживает, что же? Как тебе удалось, какими чарами ты его околдовала?.. Или...

- Это в твоем городе царит порок, - Сванлауг отпрянула в негодовании, - и ты все видишь в его цветах.

Конюх подвел к Сванлауг ее тонконого аргамака.

- Уйди, Фьёрлейв. Нам с тобой не по пути. Возвращайся в Афлетан. Жаль мне твой город.

Далеко, у края площади, Гицур поднялся в седло. Послышалась команда строиться.

- А мне тебя... жаль, - ядовито усмехнулась Фьёрлейв, но Сванлауг уже не смотрела на нее.

Хорошо запомнилась Сванлауг долгая скачка по пустыне. Впереди всех ехал Гицур и проводник из тэмээнов, в воздух поднимались песок и пыль, пламя солнца постепенно загустевало, скользя по небу. Когда Гарваны были уже недалеко от места, где обреталась Рух (Сванлауг не узнавала его), проводник что-то сказал Гицуру, и затем последовала новая команда: всадники перешли на шаг и растянули ряды, так что теперь ехали одной тонкой цепью. А потом они увидели бьющую крыльями Рух и каких-то людей около нее. Несколько конников беспрестанно скакали вокруг птицы, пытаясь ее отвлечь, пешие воины кидали в нее копья, стараясь попасть Рух в глаз, поскольку по-другому причинить ей вред не получалось. Рух била крыльями, но взлететь отчего-то не могла.

Гарваны замерли на вершине бархана, наблюдая. Гицур молчал, а тэмээн-проводник ему что-то быстро объяснял, указывая куда-то в сторону. Сванлауг беспокойным взглядом окинула всадников, которые были подле нее: Орм и Эмхир, очевидно, находились в центре ряда, а ей же случилось оказаться на фланге, далеко от них. Нойрин почувствовала себя покинутой, но не это волновало ее: что-то не так был с птицей Рух. Приглядевшись, Сванлауг разглядела, что Рух запуталась в огромной сети, которую никак не могла порвать. И, чем больше она сопротивлялась, чем сильнее била темно-коричневыми крыльями, тем сильнее запутывалась. Клюв ее, тем не менее, все еще оставался опасным оружием: Рух чуть было не выбила из седла слишком близко подъехавшего всадника. Конь его шарахнулся в сторону и повалился на песок, придавив седока.

На копье одного из воинов Сванлауг заметила красное знамя Западного Царства. Руки ее задрожали от негодования, промедление Гицура и остальных казалось невыносимым. Рух издала протяжный вопль и еще раз сильно дернулась. На песок полилась кровь. Кто-то из Гарванов поднял коня на дыбы, но Гицур дал знак стоять.

Сванлауг не могла больше смотреть на происходящее: сердце болезненно сжималось, дрожь прекратилась, осев напряжением в мышцах. Люди шаха отнимали у нойров последнюю надежду, покушаясь на их Духа-Покровителя. Нойрин понимала, что, если им не удастся его спасти, духи Севера, приславшие Рух, отвернутся от них навсегда. Исполненная решимости, она высоко подняла руку с шамширом, рукав соскользнул к локтю, и знаки Четверки, обозначенные на наруче, ярко вспыхнули на солнце. Сванлауг послала коня вниз, под уклон, и за ней, преодолевая сомнения, потянулись и другие воины. Гицур ничего не мог сделать.

Как Гарваны расправлялись с людьми шаха, Сванлауг помнила смутно: мелькание конников, темные одежды Гарванов, облака пыли из-под крыльев Рух...

- Пощадите! Пощадите! - умолял раненный воин.

Его мольбы прервал короткий взмах окровавленного шамшира Фьёрлейв.

- Незачем, - бросила она.

Песок возле Рух был потемнел от крови. Птица не шевелилась. Сванлауг подошла ближе и опустилась на колени, уронив шамшир. Она протянула дрожащую руку и коснулась клюва Рух. Больше не было надежды: птица погибла, кровь ее была выпита песком, душа вернулась к духам, ее приславшим.

- Теперь ничего нет, - прошептала Сванлауг, - прости... простите нас, о Духи Севера...

Окутанные пылью, вернулись несколько конников из числа Гарванов, которые преследовали оставшихся в живых людей шаха.

- Двое ушли, - сказал один из них.

Никто не стал отвечать. Гицур лишь кивнул. Эмхир молча стоял подле него, разглядывая Рух и временами скользя взглядом по Гарванам и убитым людям шаха. Он видел, как Сванлауг подняла голову к небу, словно в молитве, и долго так сидела, пока Гарваны ловили коней и проверяли, не осталось ли в живых еще кого-то из воинов. Потом Маги подняли песок и укрыли им мертвую птицу, а воинов шаха, по настоянию Сванлауг и Фьёрлейв, которые впервые сошлись во мнениях, оставили лежать открытыми для стервятников.

Они вернулись в Этксе. Снова в Зале Пяти Углов собралась правящая Четверка. Орм тоже был с ними. Настроение поменялось: гнев улегся, черные огни его потухли, сменившись тихим тлением печали и глубокой задумчивости.

- Вы добились, чего хотели, - слабым голосом произнесла Сванлауг. - Если мы и могли бы за счет Рух вернуть к жизни нашу Птичью Суть, то теперь нам того не узнать.

- Значит, на то воля Эсгериу, - сказал Гицур.

- Как мы могли так упустить?.. - в вялом негодовании воскликнула Фьёрлейв.

Эмхир сидел молча, скрестив руки на груди, и разглядывал присутствующих.

- На Север нам пути нет. Теперь мы полностью под властью Девяти.

- Нам теперь не все ли равно? - сказал Гицур.

Двери тихо распахнулись, и в Зал вошли жены Гарванов, бывших при Этксе. Они принесли на подносе, усыпанном мелко поломанными ветками сэрэха, Скорбную чашу. Над ней едва заметно вился пар, и в его угасающем тепле чувствовался отзвук гвоздики. Гицур нехотя поднялся со своего места, взял чашу, отпил немного и передал ее Фьёрлейв. Чаша пошла по кругу, пока снова не была возвращена на поднос, который унесли жены Гарванов, так же тихо затворив за собой двери.

- Только по Триаде траур не объявляйте, - произнес Эмхир. - Люди не поймут.

- Разумеется, - отозвался Гицур, тяжело вздохнув.

Он казался постаревшим, черты его словно потемнели и обозначились резче. Но сильно подавленным он не был: смерть Рух принесла ему облегчение, хотя он старался этого не показывать.

- Так все же правдой было то, что написали нам про птицу Рух? - спросил он.

Орм пристально посмотрел на Сванлауг. Нойрин чуть пожала плечами и отвернулась.

- В письме, конечно, ложь, - сказал Орм, - но отчасти оно верно.

И он рассказал про странствующий оазис, Рух и краткие превращения, которые испытали они со Сванлауг.

- И речи не было о том, чтобы захватить власть, - подвел итог Орм. - Мы никому не рассказали, потому что знали, что нас неправильно поймут. Даже Эмхир не знал. Но автор письма каким-то образом разведал.

Сванлауг прерывисто вздохнула: змеею в ее душу заползало подозрение о том, что это Лиггар написал письмо, поскольку кроме него никто не мог знать правды о Рух. И он же, как выходило, убил писаря. Одно только не сходилось в этом выводе: когда убили писаря, Лиггара уже несколько дней как не было в городе.

- Если нас хотели рассорить, - произнес Гицур, - то добились результата ровно противоположного.

Сванлауг с сомнением взглянула на Гицура, но говорить ничего не стала.

- Будем жечь сэрэх и просить прощения у Девяти, - сказал Эмхир.

- Нашей вины тут нет, - возразил Гицур.

Эмхир поднял брови:

- Если бы не Сванлауг, мы бы так и смотрели, как охотники шаха убивают птицу.

- Они ведь к нам приезжали, - произнес Орм, - просили, чтобы мы ее поймали. Мы не дали разрешения.

- Вот, кстати, теперь нам только остается ждать, что скажет шах, когда узнает о том, что случилось, - Эмхир покачал головой.

- Так они же действовали в наших землях без разрешения, - сказала Фьёрлейв. - Да и вообще, может быть, это Рух убила их, а не мы.

- Может быть, - протянул Эмхир.

В душе его царило хрупкое спокойствие. Он понимал, что Рух могла вернуть им то, что они, отреченные, давно утратили, но он не желал этого так сильно, чтобы это искать и печалиться, узнав о смерти птицы. Она ему ничего не дала, потому он ничего не потерял, в отличие от Орма и Сванлауг, которые на несколько счастливых мгновений смогли почувствовать себя не отреченными, но полноправными нойрами. Единственно, чуть тревожило Эмхира то, что Рух могла быть их Духом-покровителем. Доказательств этого он не увидел, покинутым Духами Севера себя не почувствовал: ничего не изменилось, по крайней мере, за прошедшие часы. Хотя смутные сомнения оставались.

«Бесполезно бороться с судьбой.  Кроме горестей, Рух ничего бы нам не принесла», - думал Эмхир, глядя на грустную Сванлауг.

_____

* Свадебный обряд предполагал предварительно прислать подарок - по древнему обычаю - блюдо, любое, в зависимости от социального положения жениха. Если он по каким бы то ни было причинам раздумывал брать в жены указанную девушку, он должен был прислать деньги или что-то еще: «наполнить блюдо». Если родители невесты на его предложение изначально хотели ответить отказом, они могли либо сразу не принять дар, либо отослать блюдо обратно. Об этом подробнее писал виконт Ллара ир Фрисх.

** Милостивыми называли только Мейшет, Вириде и Амру.

*** (о ищущая/ищущий) - так обращались ко всем, кто приходил в Храм.

Глава 15



...А все ж судьбы измены

Не раз оплачет он и вероломство жен,

Дивясь, как гибнет синь под чешуею пены

Иль вихря черного дыханьем поражен.

(Гораций)

Не прошло и недели, как шах западного Царства узнал о том, что произошло между его людьми и Гарванами из-за Рух.  Он не преминул отправить посольство в Гафастан, требуя отдать останки Рух вместе с телами охотников. Он просил и возмещения за то, что Гарваны не отнеслись к погибшим с должным уважением, что шах счел попранием обычаев. Гарваны отвечали, что сам шах нарушил запрет охотиться на Рух и этим сильно оскорбил Гафастан. Случившееся было поводом к началу войны, которая сулила Гафастану большие потери, а Западному Царству - конфликт с Эрмегерном, под покровительством которого все еще находилась Триада.  Посольство ушло ни с чем, но тогда сам Орив ин-Наар ах-Дуу решил отправиться в Гафастан. По старой памяти побаиваясь Гарванов (которые ехать в его царство отказались), он указал, что, если с ним что-то случится, его войска нападут на Триаду и не оставят от нее и камня на камне.

Церемониями, связанными с приездом шаха, занимались жрецы, Вестники и местная знать из усгибан и айдутов. Гарваны лишь следили за тем, чтобы никто не нарушал законов и не вредил Этксе.

Орив ин-Наар ах-Дуу, шах Западного Царства, вступил в Гафастан, сопровождаемый длинной процессией из своих воинов, знати и рабов.

Безжалостно ярко светило солнце, украшения участников процессии сверкали, богатые одежды ловили шероховатые блики. Шаха несли в открытом паланкине. В знак того, что он не боится гафастанцев, Орив ин-Наар отослал всех телохранителей в конец процессии, оставив лишь троих следовать впереди. У главной площади его паланкин обступила пестрая толпа девушек, которых служители Вириде и Амры отобрали из числа самых прекрасных, что только были в Гафастане, не взирая на их происхождение. Девушки протягивали шаху посланные Вириде дары: кто-то - блюдо с цветами, иные - россыпи винограда, некоторые тянули тарелки с редкими для Триады яблоками. На нескольких блюдах в теплых цветах мешались розы, персики и виноград. Шах добродушно поглядывал на эти подношения, не торопясь ничего выбрать и больше внимания обращая не на дары, а на девушек.

Правящая Четверка стояла на балконе Высокого Дома Вестников, откуда наблюдала за процессией. В середине стояли Гицур и Эмхир, рядом с Эмхиром щурила глаза Сванлауг, подле Гицура притаилась Фьёрлейв. Прочие Высокие Гарваны, пожелавшие видеть шаха, смотрели со стен Этксе.

Эмхир разглядывал процессию, медленно продвигавшуюся к центральной площади, реку людей, заполнявшую улицы, по которым процессия уже прошла, и думал о том, что все эти люди, что простые горожане, что удостоившиеся чести предлагать ин-Наару осиянные дыханием Вириде дары, для самого шаха - не более чем пыль под ногами, которая поднимается в воздух, попадает в глаза, оседает на одежде и только тогда и только тем привлекает к себе внимание. Место ее - вне роскоши дворцовых стен, - на камнях улиц и в ветре пустыни, на просторе, которым эта пыль порождена и где ей должно навеки остаться.

Среди девушек, окружавших шахский паланкин, Эмхир заметил Разду. Он не был удивлен тем, что служительницы Амры и Вириде обратили на нее внимание: такую красоту было трудно утаить. Высоко, на вытянутых смуглых руках Разда держала большое блюдо, на котором лежали фрукты. Шах выглянул из паланкина и, не сводя с Разды глаз, взял с ее блюда красное яблоко.

  Сванлауг едва заметно коснулась плеча Эмхира своим; она уловила перемену его чувств: Эмхир читал это в мыслях нойрин.

Тем временем, телохранители шаха смешались с Вестниками, которые оттеснили толпу, напиравшую на конец процессии. Паланкин опустили, и шах ступил на землю. Жрецы Девяти Матерей вышли приветствовать его.

Правящая Четверка спустилась на площадь, и шахская свита, увидев Гарванов, замерла в поклоне. Легкий ветер сметал пыль со стен и крыш и с неслышным звоном сыпал мелкие песчинки на головы людей, на их богатые одежды. Гицур и Орив ин-Наар обменялись приветствиями.

Шах был человек средних лет, невысокого роста, с тонкими, заостренными чертами лица; его золотистая кожа казалась выцветшей и высохшей. Держался он гордо, но во всей его фигуре чувствовалась скрываемая слабость. Говорили, что шах последние несколько лет был не здоров, и никто из лекарей его царства не мог ему помочь. Во многом именно поэтому шах согласился приехать в Гафастан: он хотел попросить у Девяти Матерей выздоровления, а гафастанский храм был построен прежде всех прочих, и в Западном Царстве верили, что новому человеку в новом храме Матери Пустыни всегда даруют то, о чем он просит.

По обычаю, существовавшему еще до айдутов, Орив ин-Наар в сопровождении Правящей Четверки направился в Храм, почтить Матерей Пустыни. Просторный зал Обители окутан был дымом курений, статуя Тид над алтарем казалась почти живой, и внимательно смотрела на вошедших глубокими темно-синими глазами.

После Орив ин-Наар, его люди и Гарваны проследовали в Длинный дворец, где шаху предстояло находиться пока он оставался в Гафастане. Других мест в городе для таких высоких гостей не было: Вороны жили закрытой общиной и в Этксе чужих, сколь бы знатны они ни были, не пускали. Потому для иноземной знати на деньги знати гафастанской был выстроен Длинный дворец. Назвали его так за то, что комнаты в нем располагались сплошной анфиладой. Шахские покои были дальше всех, и только рабам и женщинам отведены были боковые комнаты. Все пиршества и переговоры проходили обыкновенно в главном зале.

Старшие Гарваны за многие годы успели позабыть его роскошь: стены были украшены цветными барельефами, колонны оплетали узоры с речными мотивами, и стилизованные стебли напоминали ростки папируса. Барельефы изображали подвиги Дулаана, героя многих легенд усгибан, известного с незапамятных времен. Ни следа культуры, принесенный Гарванами - айдутская знать, еще остававшаяся в Гафастане, тоже приложила руку к оформлению дворца.

Гарваны не попирали обычаев гостеприимства. На деньги городской знати в Длинном Дворце был устроен пир, и на нем присутствовала вся правящая Четверка. Если бы шах прибыл в любой другой город Триады, то во дворце остался бы только правящий Гарван. В Гафастане же Эмхир и Сванлауг правили совместно, Гицур негласно признан был главным из Четверки, а Фьёрлейв не ушла, оттого, что не очень любила Гафастан. Она все время переговаривалась с вазиром шаха, и он был явно заинтересован ее речами.

К удовольствию правящей Четверки, все еще слабый и нездоровый Орив ин-Наар, уставший после дороги, не смог долго пировать. Его клонило в сон, и, чтобы своим невниманием не нарушать приличий, шах покинул зал так рано, как только смог, удалившись в отведенные ему покои. Без шаха пир не имел смысла. Шахская знать, захмелевшая от сладких эрмегернских вин, медлила, и даже не заметила, как Длинный Дворец покинула правящая Четверка.

Эмхир и Сванлауг отправились в Этксе, Гицур, поразмыслив, сказал, что хочет прогуляться по городу, а Фьёрлейв, заявив, что пойдет к реке, вернулась в Длинный дворец. Охранники шаха мешались с местными Гарванами, следившими за порядком, но мимо них Фьёрлейв прошла незамеченной. У дверей ее ждал шахский вазир, и вместе с ним нойрин отправилась в его покои. Она знала его давно: они встретились еще в Западном Царстве, когда Фьёрлейв приезжала туда с посольством от Триады. В то время вазир был еще не знатным, никому не известным семнадцатилетним юнцом, но уже тогда он был очень хорош собой, и Фьёрлейв не смогла не обратить на него внимания. Ничего, кроме влечения плоти, она к нему не испытывала, что думал сам вазир - ее не интересовало. Минувшие годы (а прошло больше пятнадцати лет) еще не успели вытравить из вазира красоту, а для нойрин лишь это имело значение.

В покоях вазира не горели огни: только лунный свет белесыми полосами ложился на пол и на стены, выхватывая спокойный узор из клонившихся тростников и ярко раскрашенных щурок, да низкий столик, на котором стояло несколько позолоченных блюд и такой же кувшин.

Чтобы не потревожить шумом и стонами шаха, спавшего в соседних покоях, приходилось делать все тихо. Из одежд Фьёрлейв выскользнул нож и упал на пол.

- Все время при оружии? - усмехнулся вазир шепотом, не выпуская Фьёрлейв из объятий.

- Надеюсь, оно нам не понадобится, - хищно улыбнулась нойрин.

Она понимала, что ей надо уйти прежде чем рассветет, поскольку если шах каким-то образом узнает о том, что его вазир провел ночь с правящей нойрин, к тому же в соседних покоях, авторитет Фьёрлейв и всей Четверки будет подорван. Если даже о том не станет известно за пределами Длинного дворца, едва ли шах сможет серьезно относиться к Фьёрлейв и едва ли оставит вазира в числе своих приближенных.

Проснулась Фьёрлейв от пойманной мысли, хищной, острой, как узорный гафастанский клинок. Это была чужая мысль, но некто думал так ясно, так отчетливо, столь сильно исполнившись этой мысли, что она была громче всякого ночного шороха. Нойрин открыла глаза: вазир крепко спал. Медленно, осторожно и неслышно Фьёрлейв приподнялась на локте и оглядела комнату: неподвижно лежали полосы лунного света, так же надежно храня темноту, что оставалась между ними. Но она ясно слышала едва заметный шорох одежд и тихие, осторожные шаги. У самых дверей, что вели в покои шаха, в полосе света показалась темная фигура. Недолго думая, Фьёрлейв нащупала оброненный нож, беззвучно вытащила его из ножен и, отточенным за годы движением метнула в замешкавшегося у дверей человека.

Мгновение стояла тишина, и Фьёрлейв даже показалось, что она промахнулась. Но тут же до ее ушей донесся характерный хрип, и темная фигура тяжело повалилась на пол, зацепив низкий столик, откуда с медным звоном попадали блюда.

Напуганный шумом вазир вскочил, стараясь понять, что произошло. Фьёрлейв, ни слова ему не говоря, заклинанием зажгла несколько масляных ламп, и, как была, шагнула к сраженному чужаку. По темно-синим одеждам она поняла: Гарван. Плечо и край тагельмуста пропитались кровью, последние хрипы, как и судороги предсмертной агонии, постепенно затихали. Фьёрлейв подождала, пока Вафат заберет последние капли жизни у неизвестного Гарвана, и только тогда наклонилась к нему и сдернула край тагельмуста.

- Кадор? - удивленно воскликнула нойрин, увидев лицо Гарвана.

Вазир безумными глазами посмотрел на Фьёрлейв, затем перевел взгляд на убитого.

- Ты его знаешь? - выговорил вазир.

- Знаю, - бросила Фьёрлейв, сдвинув брови.

Двери шахских покоев распахнулись, оттуда выбежали несколько перепуганных девушек, а за ними на пороге показался и сам Орив ин-Наар ах-Дуу. Одной из девушек при виде убитого Гарвана стало дурно, другая побежала к дверям звать стражу. Фьёрлейв хотела ее остановить, но та уже скрылась в соседних покоях, откуда слышались только ее взволнованные крики.

- Конец нам с тобой, - произнес вазир, глядя на Фьёрлейв.

Она пожала плечами.

Шах все это время стоял на пороге, закутанный в пестрый шелковый халат, и внимательно наблюдал.

- Нойрин, - произнес он, - оденься.

Фьёрлейв криво усмехнулась и пошла искать свою одежду.

- Ты тоже, - кивнул шах вазиру.

Тем временем в комнату прибежали стражники, за ними следовали и Гарваны. Никто поначалу не задавал вопросов, но все же убитый Гарван не казался чем-то обыкновенным. Было ясно, что он, направляясь в покои шаха, не мог иметь иного замысла, кроме убийства Орива ин-Наара.

- Кто этот Гарван? - произнес шах, обращаясь ко всем, кто был в покоях.

Никто не ответил. Шахская стража молчала, а Гарваны качали головами, хмуро поглядывая из-под нависших тюрбанов.

- Как же? - подал голос вазир. - Это же... Ка...

Он вопросительно посмотрел на Фьёрлейв, поскольку сам произнесенное ею имя вспомнить не мог.

- Кадор, - скривившись, ответила нойрин.

- Ты его заешь? - спросил шах.

- Да, - злобно, одними губами произнесла Фьёрлейв. У нее не было возможности надеть тагельмуст, потому лицо ее оставалось открытым.

Орив ин-Наар покачал головой.

- Выйдите отсюда все, - сказал он. - Но вы двое останьтесь. Нам есть о чем поговорить.

Фьёрлейв понимала, что Орив ин-Наар пока не знал, что перед ним нойрин из Четверки, хотя рано или поздно правда все равно откроется.

Говорить с шахом нойрин не желала, но и уйти от разговора не могла. Шах задавал предсказуемые вопросы, на которые вазир отвечал с покорностью обреченного человека, а Фьёрлейв - с явной неохотой. Она признала, что это ее нож убил Гарвана и что все это время она находилась в покоях вместе с вазиром. Большего от нее шах не добился.

- Пока рано судить, - произнес шах, устало глядя на вазира и нойрин, - но другим я могу сказать, что Гарвана убил мой вазир, а ты, нойрин, пришла в числе Гарванов, что вместе со стражей бросились сюда, когда узнали о случившемся.

- Как? - возмутилась Фьёрлейв. - Мою заслугу - ему? - она кивнула на вазира. - Нет уж. Все было так, как было, просто не обязательно всем об этом рассказывать.

Шах тяжело вздохнул.

- Пусть будет по-твоему.

Он поднялся и вышел. Его слуги отвели вазира и нойрин в соседние покои, где им, по словам стражи, надо было ждать шаха и правителей Триады.

Вазир сидел на тахте, спрятав лицо в ладонях. Фьёрлейв, казалось бы, ничто не тревожило: она успела надеть тагельмуст, и, опустив его край под подбородок, ела виноград.

- Что теперь будет? - не скрывая отчаянья, произнес вазир.

Фьёрлейв пожала плечами, чуть зацепив вазира.

- Меня наверняка казнят теперь...

Он повернул голову к Фьёрлейв: она смотрела ему в лицо холодным неподвижным взглядом, будто оценивая, стоит помогать любовнику или нет. Ей всегда казалось, что человеческая смерть немногим отлична от утраты чего бы то ни было: люди любят и своих собратьев, и вещи только за какие-то качества, и за качества же могут и ненавидеть. Никто не сочувствует всякому умершему просто потому, что тот жил и умер: для чувства нужно куда больше, и зачастую потерять дорогое украшение, прекрасный клинок или хорошего аргамака - куда печальнее, чем узнать о гибели сотни человек, которых он не знал... или не любил, или к которым был равнодушен. Вазира Фьёрлейв любила за красоту. Но вазир был смертен, и потому за него она особенно не волновалась, зная, что даже если он останется в живых, и уедет обратно в Западное Царство, встретятся они нескоро, а красота смертного преходяща. Зачем тратить силы на того, кто будет неинтересен уже лет через пять? В Афлетане все равно оставался Сигдан, и Фьёрлейв знала, что его красота никогда не померкнет. Бороться за вазира не имело смысла...

Ничего не ответив, Фьёрлейв надкусила еще одну крупную виноградину, и задумчиво посмотрела на ее хризолитово-зеленую мякоть. До самого появления шаха и троих Гарванов из Четверки ее занимало лишь то, почему виноград сладок, и зависит ли его вкус от цвета или же от того, сколько солнца в течение года видела лоза.

Когда в покои в сопровождении шаха и стражи вошли Гицур, Эмхир и Сванлауг, Фьёрлейв, так и не закрыв лицо краем тагельмуста, дремала на тахте, а вазир рядом с нойрин сидел, опустив голову на сцепленные руки. Увидев шаха и Гарванов, он поднялся на ноги поклонился.

- Фьерлейв, что ты здесь делаешь? - удивился Гицур.

Очнувшаяся от полудремы нойрин вскочила и на языке севера отвечала:

- Да, это я убила Гарвана, - она тряхнула головой. - Но, не будь в нас нескольких капель родственной крови, я бы обвинила тебя, Эмхир.

Эмхир поднял брови:

- В чем?

- Кадор хотел убить шаха. А это ведь твой ученик.

- Если он мой ученик, это не значит, что все его действия - мой приказ.

- Если бы шах был убит, войска Западного Царства сравняли бы Триаду с землей, - сказал Гицур.

- Это всем нам было известно, - добавила Сванлауг.

- Зачем мне приказывать Кадору убивать шаха? - спросил Эмхир.

Фьерлейв не смогла ответить. Нехорошо блестели её глаза.

- Я правильно понял, - вмешался Орив ин-Наар, - что передо мной нойрин из Четверки?

- Правильно, - бросила Фьерлейв.

Шах покачал головой, словно делал для себя какие-то особые выводы, и произнес:

- Ты спасла мне жизнь. Какую награду хочешь?

Вазир умоляюще посмотрел на Фьерлейв, но она, едва заметно усмехнувшись, ответила:

- На Триаду не нападай, - она помолчала. - И да, никаких тайн твой вазир мне не рассказывал. Мы с ним вообще толком никогда не разговаривали.

Шах кивнул.

- Я надеюсь, иных жаждущих моей крови среди воспитанников Гафастана не найдется, - сказал он.

- Тебе не следует покидать Длинный Дворец, о шах, - сказала Сванлауг.

- Ваших воинов отсюда лучше уведите. Моей стражи мне будет достаточно, - сказал Орив ин-Наар.

Он сделал знак своим людям и вышел, ими окруженный.

Остаток дня прошел без новых покушений.

Вечером тело Кадора вынесли из Длинного Дворца. Шахские стражники и немногие Гарваны провожали покойника хмурыми взглядами. Со стороны Храма, тем временем, приближалась процессия служителей Вафат и Илму: первые шли, опустив головы, скрытые тяжелыми капюшонами, в руках жрецов были ветви сэрэха; служители Илму в высоких тюрбанах и просторных одеяниях следовали рядом, и старший из Жрецов нес статуэтку аспида, украшенную турмалинами, переливавшимися цветами зелеными и розовыми, точно рассветное небо.

Вдоль домов опасливо теснились немногие любопытные - узкий проход между домами не смог вместить всех, а крыши домов охраняли гафастанские стражники. Великая Четверка и Орив ин-Наар ах-Дуу стояли у дверей Длинного Дворца, и перед ними, у самых ступеней высокого крыльца, положили убитого предателя.

Жрецы Вафат полукругом встали у его тела; старший жрец Илму вышел из общего ряда и, оглядев присутствующих, громогласно возвестил:

- Вафат настигла предателя. Свершилась справедливость Илму! Кто среди вас, среди всех вас, допустил яд предательства в своей крови? Отвечайте сейчас, иначе вам придется преклонить колени перед Вафат прежде положенного срока! Всех вопрошаю: благородных и безродных, богатых и бедных, всех, всех, кто слышит эти слова!..

Любопытные, стоявшие вдоль домов, зашептались, звонкое эхо от голоса жреца Илму утихало, растворяясь в вечернем воздухе. Жрецы Вафат молчали и глаза их едва заметно поблескивали в глубине прорезей темных масок.

- Среди нас нет виновных, - отвечала Сванлауг.

Фьерлейв бросила короткий взгляд сперва на нее, затем на Эмхира.

- Думаешь, кара Илму вас не настигнет? - шепотом спросила она у Сванлауг.

Нойрин холодно взглянула на нее, но ничего не ответила.

Жрец Илму высоко поднял статуэтку и произнес:

- Илму смотрит на вас, от взгляда её ничто не укроется, ни поступок, ни мысль! Всякий получит по заслугам! Взгляните на этого предателя: он пошел против тех, кто дал ему все, и пал бесславно за свое преступление. Пусть это станет вам всем уроком! Илму всегда справедлива!

Откуда-то из-за спин жрецов послышалось негромкое:

- Кадор!..

Служители Илму попытались отыскать воскликнувшего, но людей было слишком много.

К телу Кадора шагнули сразу несколько служителей Вафат. Какое-то время они шептали молитвы, и все, кто был вокруг них: и воины, и шах, и Четверка, и любопытные гафастанцы, - все стояли, чуть наклонив головы.

Затем жрецы Вафат сняли с Кадора тагельмуст, на котором темнели пятна крови, стащили с него плащ, забрали все ножи, что были при нем, и сняли наручи. Ни к чему больше они не прикоснулись и снова стали полукругом.

- Нечего сказать вам, о смертные? - продолжал говорить жрец Илму. - Ничто не укроется! Склоните головы ваши перед Матерями Пустыни!..

Шах замер в почтительном поклоне, его примеру последовала Великая Четверка и все, кто видел жрецов. Жрецы Вафат завернули Кадора в грубую ткань, подняли на руки и, окруженные жрецами Илму, понесли, шепча молитвы. Старший жрец Илму по-прежнему высоко держал статуэтку аспида, и никто не осмеливался поднять головы. Толпа гафастанцев расступилась, пропуская жрецов. Все знали, что тело Кадора порежут на мелкие части и разбросают по пустыне, где они станут пищей диким зверям.

Когда последние из жрецов уже почти пропали из виду, правящая Четверка спустилась по ступеням вниз, на площадь, чтобы отправиться в Этксе. Гафастанцы еще не разошлись, и на площади по-прежнему было людно. Когда Гарваны шли через расступавшуюся перед ними толпу, они услышали, как кто-то вскрикнул и запричитал. Один из гафастанцев пытался поймать рвавшуюся к Гарванам женщину, но удержать ее не смог. Гицур и Эмхир схватились за сабли, готовые противостоять очередному нападению, но женщина, добежав до Гарванов, обессиленно рухнула на колени и воскликнула:

- Нойрин Сванлауг!

Эмхир узнал в ней Зэрмелис, но с нею было что-то не так: губы ее посинели, смуглая кожа приобрела сероватый оттенок, глаза смотрели почти безумно.

Сванлауг склонилась к Зэрмелис.

- Нойрин Сванлауг! Не отдавай... Не отдавай меня Вафат!.. Пощади, смилуйся!..

- Как мне противостоять воле Девяти? - удивилась Сванлауг.

Гицур, Эмхир и Фьёрлейв с удивлением смотрели на происходящее, и старались чуть оттеснить людей: иные гафастанцы не расходились, желая остаться и узнать, что произойдет, чтобы потом, подобно птицам, несущим в перьях зерно, разнести по городу слухи, которые прорастут, дав жизнь не то пшенице, не то чертополоху, не то сэрэху - скорбной траве.

- Не отдавай, не отдавай... Я... виновата... Не скроюсь от взора Илму, не уйти мне от кары ее... Я промолчала, испугалась...

- Что ты говоришь?

- Нойрин Сванлауг! - Зэрмелис дышала с трудом и хваталась за края одежд Сванлауг. - Все ваши несчастья - из-за меня... но и из-за вас тоже! Не всегда справедлива Илму!..

Она посмотрела на Эмхира.

- Кадор мне был родным... он стыдился своей нечистой крови, а вы его не принимали... Я хотела справедливого суда для Фриви, но вы казнили его. Наша с ним дочь была Провидицей в этом году... а вы казнили Фриви... казнили... пусть ото всех была сокрыта правда, пусть никто не мог знать о нас, но есть же справедливость! Я думала так... а вы его казнили... и Кадор, Кадор понял, увидел... и я... я слышала, нойрин, как ты говорила с тем, кого любишь, в моем доме... я рассказала Кадору про Рух, и он придумал, он написал письмо, он пролил кровь... Вы не вершите волю Девяти, раз все так несправедливо, если Кадор убит, шах жив, Гафастан стоит, и вы здесь...

Зэрмелис судорожно вдохнула, взгляд ее затуманился.

- Откуда тебе знать волю Девяти? - спросил Эмхир. - Тебя настигает то, о чем говорил жрец Илму - разве не это справедливость, которую ты ищешь?

- Я сказала, я призналась... - шепнула Зэрмелис.

- Поздно, - сказал Эмхир.

Зэрмелис закрыла глаза и повалилась на землю.

- Зовите служителей Вафат, - обратилась Сванлауг к стоявшим рядом с ней гафастанцам. - Скажите, что свершилась справедливость Илму.

Омраченная, Четверка вернулась в Этксе.  Фьерлейв уже не чувствовала осуждение, исходившее от мыслей троих правящих Гарванов, и Сванлауг уже не думала: "какой позор, какой позор для Триады". Мысли их были заняты Зэрмелис и ее признанием.

- Как все просто, - задумчиво сказал Гицур, когда они оказались в Зале Пяти Углов. - Никогда бы не подумал, что какие-то ничего не значащие люди могут доставить нам столько хлопот.

- Нет ничего, что не имело бы значения, - сказала Сванлауг грустным голосом.

- На Зэрмелис трудно было подумать. Никто из нас не знал, что она общается с Кадором. И его неприязни я никогда не замечал, - произнес Эмхир. - Амбиции - да, желание выслужиться, высокомерие - да, все это он не мог скрыть, но темные замыслы...

- Ты его не то очень хорошо учил, не то не учил вовсе, - сказала Фьёрлейв. - Я помню отца Кадора - не самый был лучший тип, а яблоко от яблони, как говорится... - она развела руками. - А кстати, Сванлауг, что это еще был за человек, которого ты любишь, с которым ты говорила в доме Зэрмелис? Да еще про Рух рассказала...

Сванлауг посмотрела на нее взглядом загнанного зверя и не смогла найти, что сказать. Все ждали ответа. Эмхир никак не мог ей помочь: если бы он взял «вину» на себя, то получилось бы, что он солгал прежде, когда говорил, что ничего не слышал ни о Рух, ни о превращениях. Да и самому ему было интересно, с кем же нойрин была так откровенна в чужом доме.

Сванлауг помотала головой и произнесла:

- Это вас... не касается.

- Это подозрительно, - сказал Гицур. - Это был кто-то из Воронов или, боюсь подумать, кто-то из простых смертных?

Эмхир с неодобрением взглянул на Гицура: прошли те времена, когда к людям можно было относиться с бесконечным пренебрежением.

- Ты, Сванлауг, получается, нас... предала, - Фьёрлейв вскинула голову.

Сванлауг на мгновение растерялась, не находя слов, чтобы ответить.

- Я... - протянула она, борясь с нахлынувшими чувствами: обида, возмущение, раздражение - настигли ее в один момент, и грудь ее вздымалась. - Я не предавала. Я живу своей жизнью, как и все вы, - она окинула Воронов колким взглядом, - я не узница Гафастана. То, что кто-то что-то услышал - случайность...

- Так, значит, ты с кем-то о том говорила? - Фьёрлейв сощурила глаза. - Интересно. На Орма я не думаю, хотя, конечно... - она покачала головой. - Нет, так хорошо притворяться нельзя.

- Это был простой смертный, не Ворон, не чистокровный, а самый обычный человек! - не выдержала Сванлауг. - Теперь довольны? Стало легче?

- Это было опрометчиво, Сванлауг, - негромко произнес Гицур.

- Вы слишком... - она хотела сказать «многого не знаете», но в последний момент передумала, - много о себе думаете.

- Сванлауг, - тон Эмхира казался предостерегающим.

- Мы - Великая Четверка, мы все равны. Почему вы все время осуждаете меня так, будто я здесь лишняя?

- Ну, города-то у тебя нет, Сванлауг, - сказала Фьёрлейв. - Да и прежде ты в Этксе, еще на Фёне, не правила с нами.

- И что же? - Сванлауг подняла брови. - Все изменилось, мы не можем больше опираться на то, что было... жить прошлым - подобно смерти...

- Без опоры на прошлое невозможно выжить, - заметил Эмхир.

- Да, но мы уже другие и на Фён нам больше не вернуться. Мы должны поддерживать друг друга. Мне ли об этом говорить, Гицур?

Тот кивнул.

- Всем свойственно ошибаться.

- Но не так, как тебе, - бросила Фьёрлейв. - Никто еще не ставил под удар свой город.

- О твоих пороках все молчат, - ответила Сванлауг. - Равно как и о том, что творится в Афлетане.

Фьёрлейв хотела что-то возразить, но тут решил вмешаться Эмхир.

- Довольно. Если говорить о Гафастане, то он по жребию достался мне. И я не виню Сванлауг ни в чем - она стала жертвой тех, кто так или иначе придумал бы, как еще нам досадить, даже если бы так вовремя не услышал беседу Сванлауг и... того безвестного смертного. Нам следует помнить, что Триада всегда под угрозой и даже Эрмегерну мы не можем доверять всецело.

- Ты прав, - сказал Гицур. - Здесь нам не будет покоя.

- Покой - это смерть, - ответил Эмхир; он помолчал, разговор продолжать не имело смысла, поскольку он не мог закончиться чем-то, кроме очередной ссоры Фьёрлейв и Сванлауг. - Час поздний. В Храме Девяти скоро будут возносить молитвы Тид и всем с нею идущим. Пока вы здесь, я бы советовал вам почтить Матерей Пустыни. Быть может, они нас... вразумят.

 Он поднялся со своего места, кивнул Фьёрлейв и Гицуру и вышел. За ним поспешила Сванлауг.

- Эмхир, - сказала она, догоняя его в освещенном желтоватым светом масляных ламп коридоре, - мне кажется, нашей Четверке так скоро придет конец. Мы друг друга передушим.

- Разве что вы с Фьёрлейв, - ответил Эмхир. - Хотя между нами давно нет единства. Быть может, потому, что мы не рождены править независимо, и над нами всегда должны быть еще какие-то правители, как это было на Фёне.

- Я принесла раздор в Триаду, - Сванлауг опустила голову.

- Нет, ты вернула нам равновесие: правящих Воронов всегда должно быть четверо. Даже если Духи Севера от нас и отвернулись, мы все равно должны оставаться почтительными. Возможно, что-нибудь еще изменится к лучшему.

Тщетно стараясь отвлечься от тяжелых мыслей, нойрин не нашла ничего лучше, чем спросить:

- Фьёрлейв говорила о какой-то родственной крови с тобой... что она имела в виду?

Эмхир посмотрел на Сванлауг долгим взглядом и ответил:

- У нас с ней есть один общий предок. Когда-то так случилось - не знаю, в каком колене это было - этот нойр согрешил с кем-то на стороне, не то с кем-то из Соек, не то из Галок... Нойрин оказалась разумной, не стала ни на что претендовать, но вот вранова кровь в ее отпрыске оказалась сильной, да и сам отпрыск потребовал признания. Но его не признали. Озлобленный, он своими заслугами добился очень многого и положил начало новому роду, уже не имеющему ничего общего с прежним (кроме крови, конечно же). Фьёрлейв именно из этого рода.

- О, яне знала, - пробормотала Сванлауг.

- Мало кто знает, - Эмхир пожал плечами. - Да это уже и неважно. Доброй ночи.

Он кивнул Сванлауг и ушел к себе.

Сванлауг смотрела, как силуэт Эмхира постепенно исчезал в полумраке коридора, затем негромко вздохнула, возвращаясь к мыслям о событиях минувшего дня. Еще недавно она хотела, чтобы скучное течение жизни закипело, чтобы новые краски сменили приевшуюся серость. Но теперь она о том жалела: мрачными оказались цвета...

***

Пустыня полнилась светом и уходящей свежестью ночи. Полтора десятка всадников выехали из Гафастана еще затемно. Впереди всех следовал Эмхир, а за ним - жрецы Вафат, и черными провалами казались их лица, скрытые сплошными масками и тенями капюшонов. Позади скакали люди шаха, и, прикреплённое к длинному копью, вздымалось и опадало красно-золотое знамя Западного Царства. С большим трудом им удалось найти место, где Гарваны похоронили Рух. Жрецы Вафат долго кланялись убитой птице, потом отыскали останки шахских охотников, прочли над ними молитвы, сожгли шкуру гиены и, собрав останки, завернули их в полотно и закрепили между своими лошадьми. Оттого обратный путь был более долгим: служители Вафат ехали медленно, и скоро уже поднявшееся солнце освещало их темные одежды и испещренные письменами и узорами маски. Жрецы непрестанно что-то бормотали, а шахские воины ехали рядом, опустив головы и лишь изредка бросая на них взгляды, в которых мешались страх и благоговение.

Эмхир хотел вернуться до начала зноя, но чувствовал, что его желанию не суждено сбыться. Шах должен был отбыть на рассвете, оставив в Гафастане вазира и часть людей, которые должны были нагнать его у Тенмунда, прежде удостоверившись в том, что останки охотников привезены с соблюдением всех ритуалов и что кости Рух не были потревожены, - как договорились Великая Четверка и шах Западного Царства.

Маленькая каменка кружилась вокруг всадников. Она то подлетала ближе, то снова пропадала из виду. Эмхир заметил ее, остановил коня и протянул руку: птица опустилась к нему на ладонь, и нойр заметил привязанный к лапке каменки обрывок пергамента. На нем мелким почерком Сванлауг на языке Севера было написано: «Твоя южанка ушла вместе с шахом».

Каменка упорхнула, обрывок пергамента упал на песок. Эмхир не собирался его поднимать: всякая мысль улетучилась из головы, будто бы упорхнув вместе с каменкой. Остались только волнение и горечь, похожая на горечь утраты: Разда покинула город, значит, для Гафастана и для Эмхира она словно бы умерла.

Конь Эмхира нетерпеливо перебирал ногами, воины шаха и жрецы Вафат остановились в почтительном отдалении и, чтобы продолжить путь, терпеливо ждали, пока Гарван подаст знак. Он же пребывал в пустом смятении. Первым желанием было оставить всех и броситься вслед за шахским караваном, но разум не позволил совершить безрассудство. Гнаться за караваном было бессмысленно, и тогда, и позже. Как ни ушла Разда, она теперь принадлежала Ориву ин-Наару ах-Дуу, и для Эмхира была потеряна навсегда.

Гарван поднял глаза к небу и, вместо того, чтобы обратиться к Амре, произнес неслышно: «Тид, пощади».

В следующее мгновение он опустил голову и послал коня галопом - будто ничего не произошло. И только некоторые жрецы Вафат, прежде чем последовать за Гарваном, молча переглянулись между собой.

Глава 16



Если в течение нескольких дней будет так сжигать время меня пламенем разлуки,

То никто не найдет в этом мире даже моих следов.

(Саккаки)

В Гафастане о Разде никто не думал, кроме ее семьи и самого Эмхира. Для города Разда была просто одной из многих дев, быть может, лишь более красивых, чем все прочие, и оттого некому и незачем было о ней вспоминать. Зато говорили о шахе и о том, что он в немилости у Девяти Матерей, поскольку Мейшет и Амра так и не дали ему наследника. У шаха было множество жен и наложниц, но рожали они нечасто, и, если все же на свет появлялись сыновья, они умирали либо во младенчестве, либо в течение следующих нескольких лет. Всякий раз рождение сына было для шаха и большой радостью, и напряженным ожиданием нового горя, и тогда во всех храмах Западного Царства начинали приносить богатые жертвы Девяти Матерям Пустыни, днями и ночами молились жрецы, и даже казалось, будто их песнопения растворены в каждом шорохе, в каждом звуке, и словно всякий город погружен в молитву.

Через два года после того, как Разда покинула Гафастан, с очередным караваном туда пришла весть: «Разда, любимейшая из жен шаха, родила ему сына». Вместе с караваном прибыли и дары, отправленные шахом для гафастанского Храма Девяти.

Эмхира эта весть застала в Черном Сердце Гафастана, услышал он ее случайно - из уст переговаривавшихся о чем-то жен Гарванов. Он не удивился и не расстроился больше, чем прежде: чувства его все еще тлели, медленно разъедая душу.

Как и прочие Вороны, желая очистить осадок накопившихся чувств, он курил дурман. Считалось, что после этого всякая душевная мука, все следы ее оставались за гранью, растворяясь в соцветиях и туманах глубокого транса, и можно было начать жить и чувствовать заново, с рассудком холодным и трезвым, а все прочее, что помнилось прежде, хотя и оставалось, не приносило прежнего смятения. Эффекта от дурмана Эмхиру хватало ненадолго, и нойру это казалось странным. Он чувствовал, будто в сетях Амры, которые оплели его, было что-то стороннее, чуждое Матерям Пустыни.

Всякую перемену в Эмхире замечала Сванлауг. Она рада была бы ему помочь, но не могла, а потому ей оставалось только надеяться на то, что Эмхира вылечит время: даже морю, являющему собой первозданную силу мира, требуются годы на то, чтобы обточить острый камень; так чего же требовать от нойра? Но Сванлауг была и рада, что все случилось именно так. Нойрин показалось, будто в Разде было нечто сильное, древнее, непонятное и даже зловещее - и лучше будет, если она останется в Западном Царстве среди смертных, чем в Гафастане подле Эмхира.

С каждым днем Гафастан казался Эмхиру все более и более чужим. С удивлением для себя он заметил, что его тянет в Пустыню. Невольно повинуясь зову, что приносил колкий, смешанный с песком ветер, Эмхир покинул город и отправился к хиитам. Он навестил Вечных Гостей в одном из кочевий, помог хиитам решить очередной спор с тэмээнами. Вместе с ними он провел несколько месяцев, разыскивая пропавший караван, странствовал по пустыням, и возвращаться не торопился; постепенно на душе у него становилось светлее, среди бесконечных песков ему было отраднее, и бремя власти казалось не таким тяжелым.

Весной, когда поднимались песчаные бури столь сильные, что ветер сбивал с ног людей, Эмхир, сидя в шатре вместе с верхушкой хиитского племени и слушая, как бушуют пески, думал о том, что больше всего на свете хотел бы вернуться на Север, увидеть высокую пелену облаков, скрывающую солнце, бескрайние поля, густые леса, чья зелень в жемчужном свете пасмурных дней порой казалась синеватой; ощутить прикосновение ледяного ветра, несущего мелкий и колкий снег, вдохнуть прозрачный, чуть влажный воздух, прохладный, легкий и свежий, какого нет на Юге. Мучительно хотелось вернуться. Все горести, пережитые в Пустынях за несколько веков, следовали за Эмхиром неотступно, нередко возрождая в памяти лица давно погибших людей, вздымая прах умерших чувств и желаний. Само пребывание на Юге казалось бесполезным, жестоким, пропитанным кровью, но бежать было некуда, и Эмхир это понимал.

***

На сокровищницу походил шахский гарем: были среди наложниц и темные плосколицые тэмээнки, и бледные айдутки, златокожие южанки Мольд и даже белые уинвольские девушки, златокудрые и рыжие. Многим из них прозвища давались по названиям драгоценных камней, певчих птиц и цветов. Но от яда злобы и ревности не была избавлена женская половина шахского дворца: некоторые наложницы были чрезмерно тщеславны, иные непрестанно злословили и не скрывали своего злорадства, когда с кем-нибудь из нелюбимых противниц приключалось что-нибудь нехорошее или шах просто забывал о них. Это не укрылось и от Разды: видела она однажды, как улыбалась Гагатовая Рахте, когда одна из уинвольских дев закололась, и белое тело ее лежало на богатых коврах.

В гареме шаха Западного Царства Разду встретили также, как и любую другую новую наложницу. Некоторые поглядывали на нее с завистью, и недобрые огоньки блестели в их глазах, иные не обратили на нее внимания, считая, что гафастанская безродная девица не может никого затмить. Но время шло, и все больше девушек из гарема стали недолюбливать Разду за то, что она чаще других проводила ночи с шахом.

Только Изумрудная Атгю относилась к ней по-доброму, с такой теплотой, какой Разда не получала и от матери. И переливы слов ее песен подчас нравились Разде больше, чем драгоценные камни, которые дарил ей шах.

Атгю называли Изумрудной за бездонные темно-зеленые глаза; и поэтому шелк носила она всегда всевозможных оттенков зеленого. Шах Атгю любил когда-то за приятный голос: ее подарили Ориву как певицу, но в гареме она в долгие часы утопающего в дорогих тканях и драгоценностях безделья читала девушкам стихи и изредка пела полюбившиеся песни. Разда всегда с замиранием сердца внимала переплетеньям слов, ограненных прекрасным голосом Атгю. Будучи неграмотной, Разда до одури повторяла красивые строки, пока те прочно не въедались в ее память, превращаясь в мозаику из обрывков поэм и стихотворений поэтов Мольд, Западного Царства и бывшего Афлетан-Гельди-Кертенкеле.

Когда Разда родила шаху сына, он, как всегда бывало, и обрадовался, и опечалился. А Разда, уже знавшая о том, что стало с прежними детьми, посоветовала отправить дары для гафастанского храма Девяти Матерей Пустыни. И, когда прошло три года, полных молитв и приношений, сын Разды продолжил жить, словно бы ему ничего не угрожало. Тогда счастливый шах сделал Разду своей женой, и больше не видела она девушек гарема и не слушала больше стихов Изумрудной Атгю.

Глава 17



Четырнадцать лет спустя

Сидя на крыше одного из домов, Орм курил горький мольдский табак и смотрел на праздничные огни, освещавшие город. Но ни их свет, ни свет луны - солнца ночи - не радовали Гарвана. Он слышал размеренную дробь барабанов, звон бубнов, визгливые напевы зурны и обрывки радостных песен. Улицы Гафастана полнились народом, погруженным в дикое и самозабвенное празднество, развеявшее череду привычных забот, расцветивших рутину. Но Орм, как и большинство Высоких Гарванов, не мог разделить веселья: в Триаде было неспокойно. Западное Царство очнулось от многолетней спячки и решило, что Триада должна отвечать его интересам. Орму, со слов состоявших при шахе гафастанских шпионов, было известно, что пробудило Западное Царство. Бургэд - сын любимой жены шаха, что была родом из Гафастана, в свои четырнадцать лет уже мог бы править, но, поскольку, Орив ин-Наар все еще был жив, стал одним из шахских советников, и Орив ин-Наар нередко прислушивался к нему.

Бургэд считал, что Триада - недоразумение, бесполезный оплот Афлетан-Гельди-Кертенкеле, что Эрмегерн никак на нее не влияет и, по сути, Гафастан, Афлетан и Нидва просто держат выгодные земли. Он считал, что, раз Эрмегерн не может ими распоряжаться должным образом, то они должны отойти Западному Царству, которому мало было иметь приток Великой Реки, но хотелось владеть и ее истоком. Эрмегернские караваны и суда не платили никакой пошлины, в отличие от всех прочих. И только Западное Царство, хотя и далеко не бедное, нашло положенную ему пошлину грабительской и потребовало ее отменить. Со временем недовольства становилось все больше, по городам стали ловить якобы гафастанских шпионов. Нередко в Западном Царстве говорили, что в Триаде процветает всем враждебный культ Царей, что айдуты там живут на равных с усгибан, а сами Гарваны утопают в роскоши и в своих землях творят всевозможные беззакония.

 От прямого конфликта с Триадой Царство останавливало только то, что она все еще находилась под покровительством Эрмегерна. Гарваны были спокойны ровно до тех пор, пока правитель Эрмегерна не отдал свою старшую дочь в жены брату шаха - Салбару ин-Наару нэг-Дуу. С того момента отношения между Эрмегерном и Западным Царством стали значительно более теплыми, и Гарваны забеспокоились.

Орм видел, как отправлялись гонцы из Гафастана в Афлетан и Нидву, видел каменок с письмами: отчего-то правящая Четверка не хотела собраться и обсудить происходящее. Гарваны старались сохранить видимость прежнего спокойствия, но даже простые горожане стали замечать угрозы Западного Царства, не говоря о старой знати, которая не упускала шанса поведать о своих тревогах кому-нибудь из Четверки. Потом начались волнения в Афлетане: смущенные шахскими шпионами горожане взбунтовались, требуя доказать, что Старшие Гарваны из Четверки действительно те же нойры, что правили сотню лет назад. Это отрезвило Гарванов, и они решили, что пора умерить пыл Западного Царства.

Минувшим утром Гицур прислал письмо, в котором прямо говорил о том, что от шаха и Бургэда надо избавиться. «Если его брат не поймет, чего хотели Гарваны, то его постигнет та же участь», - писал Гицур. В нескольких фразах Гарван также недвусмысленно намекнул, что, раз родившая шаху сына жена родом из Гафастана, значит, там и корень всех зол, а поэтому именно гафастанские Гарваны, чтобы искупить вину города, должны расправиться с шахом и его сыном.

 Холодный лунный свет терялся среди теплого мерцания праздничных огней. Люди не расходились, мелодии становились все более громкими, более дикими, и, хотя Орм на крыше был совершенно один, ему казалось, будто невидимые музыканты бьют в бубны прямо у него за спиной. Он выдохнул табачный дым, глядя как он медленно растворяется в прохладном ночном воздухе. Совсем скоро Гарванам предстояло выбрать, кто пойдет расправляться с шахом и Бургэдом. Орм уже знал, что воинам предстоит тянуть жребий, а ему - за ними наблюдать. Вместо Бессмертных жребий всегда тянули непосвященные атгибан из числа учеников Этксе, чтобы передать его тому из Гарванов, кого они представляли.  Считалось, что Маг всегда знает, что вытянет, а потому может поступить нечестно. Сам Орм не сомневался в порядочности Магов Этксе, но обычай, сохранившийся со времен, когда Вороны жили на Фёне, никто отменять не решался.

У дома, на крыше которого сидел Орм, кто-то из гафастанцев, смеясь, громко выкрикнул слова старой песни:

- Все идет мимо, вино же льется живительной влагой!..

Прочие слова потонули в пестром шуме, что изрезан был визгом зурны и исколот золотистым звоном бубнов.

***

По приказу Эмхира огней в центральных залах Этксе зажигать не стали. На Гафастан опустился душный синеватый вечер, мерным сиянием угасающего солнца заливший небо. Такой же синеватый полумрак царил и в высоких залах Этксе, и только в Зале Пяти Углов плясали золотые огни масляных ламп: Высокие Гарваны из числа смертных и непосвященные ученики Этксе, представлявшие Магов, собрались, чтобы тянуть жребий. Высокие Гарваны хорошо знали, что им может выпасть, а ученики оставались в неведении, и среди них ходили самые разные слухи: кто-то говорил, что так вершится правосудие, кто-то считал, что так выбирают новых Мастеров. Были и те, кто все же догадывался о том, что жребием решают, кого отправить на очередное задание.

Высокие Гарваны и непосвященные ученики подходили к высокому синему кувшину со знаками Тид и вытаскивали оттуда за нить амулет, символы которого обозначали, на что идет тот, кому он достался. Знаки защиты в мирной жизни, показав Орму, перекладывали в соседний кувшин, а те, что обещали защиту во время кровопролития, должны были оставить. Орм спокойно наблюдал за подходившими Гарванами, амулет за амулетом оказывались в соседнем, черном, кувшине, пока не настала очередь Скарпхедина: он вытащил плоский серебряный амулет со знаками Вурушмы. Орм кивнул Гарвану, и тот отошел в сторону, не решаясь надеть амулет.

Затем настала очередь непосвященных учеников Этксе тянуть жребий. Воронов в зале становилось все меньше, Скарпхедин не сводил глаз с синего кувшина, Орм смотрел на учеников, как ныряли в кувшин белые, золотистые и смуглые руки, вытаскивая черную нить с тяжелым кулоном. Наконец, какой-то ученик из чистокровных вытащил амулет со знаками Вурушмы. Заметив это, Орм приказал всем, кто еще оставался из не тянувших жребий, уйти, а когда за ними закрылись двери, спросил ученика:

- Овейг, за кого из Магов ты тянул жребий?

- За Эмхира, Мастер Орм, - ответил тот, склонив голову.

Орм и Скарпхедин невольно переглянулись.

- Передай ему амулет, - произнес Орм.

Овейг взволнованно посмотрел на Орма. Кто-то из Гарванов уже распахнул двери, которые вели в прилегающую к Залу комнату. Переступив порог, юный нойр растерялся: хотя он знал, как выглядит Эмхир, в комнате не было света, а Магов было много.

- Волею Тид... - неуверенно произнес ученик в темноту, - жребий выпал тебе, о Эмхир.

Он не смотрел ни на кого, потому что не знал, кто где был: Маги сидели на коврах, некоторые стояли возле колонн; дальняя часть комнаты терялась во мраке.

Чувствуя на себе взгляды всех присутствовавших Магов, Эмхир шагнул к ученику и, ничего не говоря, взял амулет. Ученик поклонился и поспешил обратно, к свету, где все было привычно и ясно, где не было гнетущего молчания.

Эмхир вышел к Орму и Скарпхедину.

- Вам осталось выбрать, кто возьмет на себя шахского сына, а кто - самого шаха, - сказал Орм. - Но вы можете решить это между собой.

- Я расправлюсь с Бургэдом, - сказал Скарпхедин.

Ни для Орма, ни для Эмхира не было тайной, почему он так сказал. Эмхир, не глядя на Воронов, надел амулет, и сказал:

- Значит, шах.

***

У Храма Девяти в бесконечных поклонах к ступеням припадали сури-гарах*. Высокая и прямая, как кипарис, смуглая и сухая, как старая ветка, жрица Вурушмы прошла в Храм, бросив на сектантов грозный взгляд. Обитель великой Хранительницы встретила жрицу едва уловимым запахом амбры и привычным прохладным полумраком. По бокам у алтаря, опершись на длинные копья, стояли Благодарные Воины, давшие обет молчания на несколько месяцев, предшествующих главному празднику** Тид. Так они благодарили ее за то, что она позволила Вурушме стать на страже этого мира, а смертным посвященным - ей в этом помогать.

Жрица слышала о том, что в Сердце Гафастана недавно тянули жребий и ей было хорошо известно, на что шли те, кого избрала Вурушма. Она еще не знала, кто придет, но само ожидание отзывалось волнением, вибрирующим, точно едва тронутые струны кифары.

Она удовлетворенно улыбнулась, когда гулко распахнулись двери обители, впустив с улицы немного сухого и пыльного воздуха.

Жрица обернулась: посреди зала стоял Высокий Гарван; он опустил край тагельмуста, открывая длинное лицо с тонкими и суровыми чертами. На правом глазу у него была плотная повязка темно-синей ткани. Жрица знала, кто перед ней: это был Скарпхедин. Она уже не раз видела его в обители Вурушмы.

- Пред лицом Защитницы прошу благословения, - Скарпхедин опустил голову.

Жрица решительным шагом подошла к Гарвану, отыскала у него на груди амулет со знаками Вурушмы и накрыла его ладонью:

- Пусть сердце твое бьется ровно, пока ты проливаешь кровь врага и да наполнится оно торжеством, когда свершится справедливость. Да минут тебя объятия Вафат, но, если случится тебе следовать за ней из этого мира, да будет озарен путь твой милостью Тид.

Жрица опустила руку; широкий узорный браслет звякнул о кольца, прикрепленные к платью.

- Да будет мой путь угоден Девяти, - сказал Скарпхедин.

Двери обители снова распахнулись, повеяло пылью, и на пороге показался другой Гарван. Жрица окинула его внимательным взглядом: судя по знакам наручей, перед ней был нойр из правящей Четверки, а, значит, то был Эмхир.

Он молча поклонился статуе Вурушмы, сурово глядевшей поверх всех, кто был в её Обители, и обратился к жрице с той же молитвенной формулой.

Она ответила ему также, как Скарпхедину, но с меньшей охотой.

Жрица не сомневалась в том, что Скарпхедин исполнит то, ради чего избрали. Но насчет Эмхира она так уверена не была: он явно пребывал в каком-то неправильном состоянии. И она была права.

 Эмхир не хотел убивать ни Орива ин-Наара, ни Бургэда. Он не был уверен, что сможет поднять руку на сына Разды, потому отчасти был благодарен Скарпхедину за то, что тот взял это на себя. Крови шаха Эмхир не желал, но понимал, что у него выбора нет. Он не мог ненавидеть его за то, что Разда ушла с ним, и Разду ненавидеть не мог. За прошедшие годы ему почти удалось забыть ее, но теперь он понимал, что все чувства, которые, казалось бы, были вытравлены, уничтожены, развеяны, стерты острым песком вечных пустынь, вплетенным в ветер, сожжены в лучах палящего солнца, смыты водами Великой Реки, на самом деле всего лишь дремали, терпеливо ожидая своего часа. Несмотря ни на что, Эмхир надеялся, что легко с этим справится: Разды ему было не увидеть, прошлого не вернуть.

Жрица задумчиво потерла свой узкий подбородок и отвела Эмхира в сторону.

- Ты смело смотришь в глаза Великой Хранительницы. Ничто не туманит твоего взора, но я не верю тебе.

Гарван вопросительно поднял брови.

- Ты не хочешь делать того, что должно.

- Мои желания здесь ничего не значат. Я сделаю, что должен сделать, и рука моя не дрогнет. Разве я когда-нибудь подвел нашу покровительницу? - он коротко взглянул на статую Вурушмы.

Жрица сжала губы.

- Да не оставит тебя Вурушма, - сказала она. - Только помни: в этом деле Три Милостивых тебе скорее помешают, чем помогут.

- Я понимаю, - ответил Эмхир.

Жрица молча смотрела, как Гарваны поклонились статуе Вурушмы и вышли из Обители. Сама жрица повернулась к статуе и тяжело вздохнула.

Чтобы вернуться в Сердце Гафастана, нужно было всего лишь перейти широкую улицу. Но Эмхир не дал Скарпхедину ступить на дорогу. На его вопросительный взгляд Старший Гарван ответил:

- Слушай.

Скарпхедин непонимающе посмотрел по сторонам - ничего не происходило, и звуки города казались вполне обыкновенными. Лишь через мгновение до его слуха донесся густой звон множества колокольчиков; но он не летел, не рассыпался тонкими искрами, а мерно лился и словно бы растекался по земле, медленный и тяжелый. Закутанные в темные одежды, по дороге шествовали помощницы Мьядвейг Протравленной. Сама она медленно ступала впереди всех и, не поворачивая головы, скользила взглядом по стремительно пустевшей улице. Гафастанцы боялись Мьядвейг, они очень смутно представляли, кто она и что может, но самый вид ее и мрачный звон округлых колокольчиков пробуждали в душах южан древний страх, который они не могли ни объяснить, ни побороть.

Мьядвейг медленно кивнула Эмхиру и Скарпхедину. Эмхир спокойно кивнул ей в ответ. Скарпхедин молча смотрел: он никогда прежде не видел Мьядвейг - только слышал, что она со своими помощницами обретается в Северной башне, где они создают новые страшные яды и противоядия к ним. Они же делали отравленную керамику, наносили яды на метательные ножи и кинжалы. Но в Северной Башне творили не только то, что могло нести смерть. Лучшие лекарства придуманы были там же. Но Мьядвейг редко занималась этим, поскольку отрава настолько глубоко проникла в ее бессмертное тело, что само ее дыхание, сама кровь ее, стали ядовитыми. Оттого она никогда ни к кому не подходила особенно близко, никогда не открывала лица и не снимала перчаток.

Иногда Скарпхедину, как и многим смертным, казалось, что Мьядвейг - всего лишь легенда, а на улицах появляется призрак. Но теперь, увидев ее, вполне осязаемую и зловещую, Скарпхедин внезапно проникся мыслью о том, как много тайн хранит еще Черное Сердце Гафастана.

_____

* Сури-гарах - секта из Мольд. Ее представители странствовали по разным землям, поклоняясь всем богам.

** Праздник Молчания.

Глава 18



Стражники молчали. Разда была уверена в том, что они не выдадут её, хотя и знают, что ей запрещено покидать женскую половину дворца без позволения шаха. Рискуя быть обнаруженной, она все равно нарушала этот запрет, бродила по дворцу, когда ей того хотелось, и часто пробиралась в двухсветный зал Советов. Там, скрытая от чужих взоров высокими колоннами, Разда смотрела и слушала. Но то, что касалось ее ушей, всегда проходило мимо: Разда ничего не понимала в политике, и никак не влияла на шаха. Ей больше нравилось наблюдать; она получала удовольствие, созерцая собственного мужа, всесильного Орива ин-Наара ах-Дуу, и своего сына, юного Бургэда, который всегда следовал за отцом. Она была уверена, что пройдет несколько лет, и Бургэд займет место шаха, и не будет ему равных ни по уму, ни по красоте и силе. Уже сейчас, в своем еще юном возрасте, Бургэд казался Разде красивейшим и прекраснейшим из всех людей, которых видел свет, и достоин он был, как думала Разда, править не только Западным Царством, но и всеми прочими землями, обозначенными на огромных картах, что украшали стены некоторых залов шахского дворца.

Благосклонно взглянув на стоявшего возле дверей стражника, Разда притаилась за колонной и посмотрела вниз, где шах и Бургэд что-то обсуждали. Перед ними лежало два длинных свитка, исписанных вдоль и поперек. Бургэд указывал на какие-то строки, непрестанно стуча по ним смуглым пальцем, в то время как Орив хмурился и качал головой. Потом он всплеснул руками, что-то быстро проговорил, перебив Бургэда и небрежно хлопнул ладонью по второму свитку. Бургэд ничего не стал на это отвечать; он посмотрел вверх и увидел мать, неосторожно высунувшуюся из-за колонны. Бургэд кивнул ей, легко улыбнувшись: он знал, что она нередко приходит без спроса, но никогда никому о том не говорил.

- Куда ты смотришь, чему улыбаешься? - хмуро спросил шах.

Бургэд перевел на него взгляд и произнес:

- Никуда... Я просто задумался.

- Мне не кажется, что такая улыбка может сопровождать серьезные мысли. На сегодня довольно дел, мы ничего не решим, так что иди.

Поборов желание взглянуть, не прячется ли Разда за колонной, Бургэд почтительно поклонился отцу и скрылся за высокими двустворчатыми дверями. Шах тяжело вздохнул и посмотрел туда же, куда смотрел Бургэд несколько мгновений назад: на втором ярусе зала никого не было. Белели массивные колонны, да густо вырисовывались силуэты стражников.

***

Никто не заметил двоих Гарванов, прибывших в Западное Царство. Никто не видел, как они попали в столицу. Говорили только, что ночи стали какими-то особенно темными, будто Мрок спрятала луну под темным покрывалом и старательно тушила свет звезд. Из пустынь приходили тревожные вести: тэмээны рассказывали, что известный в столице купец ул-Залилан, уважаемый знатью, но нелюбимый простым народом, за свои грехи убит был темными инээдами. Когда в ханах и на рынках заходила о нем речь, говорившие начинали многозначительно кивать, и кто-нибудь обязательно произносил: «Илму вершит справедливость».

Все ждали какого-нибудь знака от Девяти, но ничего не происходило. Снова на ночном небосклоне стала появляться луна, сначала тонким серпом нарождающегося месяца, который с каждым днем становился все более ярким, стремясь выбраться из мрака и снова засиять солнцем ночи.

Гарваны смотрели на то же небо, они видели ту же луну и те же звезды, но знамений не ждали.

Никакого труда не составило Эмхиру и Скарпхедину попасть во дворец шаха. Ночь была безоблачной, луна еще не вернулась на небосвод, и лишь полумесяц прорезал густой мрак. Скарпхедин исчез, тайными путями отправившись искать крови Бургэда, а Эмхир также бесшумно и незаметно пробрался на половину дворца, отведенную шаху. Часть коридоров была избавлена от стражи, едва горели светильники, и пламя их плясало под прохладными сквозняками, приносившими запахи цветов и ночной свежести.

Эмхир легко нашел покои Орива ин-Наара. Не теряя ни мгновения бесценного времени, нойр заколол шаха и, убедившись, что тот мертв, покинул покои.

Оставалось выбраться из дворца. Некоторое время Ворон потерял, пережидая смену стражи, и, когда все наконец успокоилось, вышел к боковому коридору. Минув его, нойр рассчитывал оказаться на другой половине дворца, где можно было спуститься через одно из окон и так попасть во двор.

Густые тени колонн ложились на мозаичный пол, но за аркой, казалось, было больше света. На улице щебетала какая-то ночная птица, и тонкий голос ее казался холодным и тревожным, будто иголками он осыпался в густую тишину дворца, в его овеянный теплым светом полумрак. Но тишину нарушало что-то еще. Эмхир замер и прислушался: кто-то приближался к коридору, который соединял разные части дворца. Шаги были легкими и нарочито бесшумными, будто идущий таился и едва уловимо боялся. Тень его легла возле арки, и Эмхир различил, что очертания принадлежали женщине; чуть слышному звуку ее шагов примешивался приглушенный звон украшений, очевидно, обернутых тканью. Даже несмотря на то, что стража была далеко, Ворон знал, что попался. Самому уходить было поздно, затаиться - невозможно. Оставался только один выход. Недолго думая, Эмхир достал испивший шахской крови нож.

Выждав, когда безвестная женщина окажется близко к арке, он выскочил прямо перед ней, схватил ее за горло и ударил о стену. Недостаточно сильно, поскольку уже увидел лицо своей жертвы: перед ним была Разда.

Будь Ворон чуть менее внимательным, его испещренный северными письменами нож мог бы уже вонзиться в ее сердце. Напуганная, Разда попыталась высвободиться и, понимая, что перед ней Гарван, сорвала с его лица край тагельмуста. Эмхир успел силой мысли отвести от Разды сорвавшееся с ткани заклинание.

Разда бессильно опустила руки, судорожно сглатывая. Ее била дрожь.

- Ты... - сказала она, - зачем ты здесь, Эмхир?

Эмхир уже ослабил хватку, но не торопился отпускать Разду.

- За мной? Неужели ты жаждешь моей крови? Крови Орива?

- Та кровь, что должна была пролиться, Разда, уже пролита. Подумай, Разда... подумай.

Разда опустила глаза, силясь понять, что Эмхир имеет в виду. Эмхир же следил за потоком ее мыслей, и не без неудовольствия замечал, что они не оставляют Разды, не уходят дальше нее самой; они касались ее красоты, ее желаний, но ничего больше... Пока Разда не подумала о своей крови и о том, что она течет не только в ее жилах.

- Бургэд, - неслышно произнесла она и тут же попыталась оттолкнуть Эмхира.

Он этого и ожидал, а потому сковал Разду заклинанием, наконец отпустив ее смуглую шею. Звякнули выпутавшиеся из полупрозрачных одежд украшения: Разда упала на колени; заклинание сделало ее мышцы тяжелыми, столь же тяжелыми, какими были ее мысли. Эмхир отступил на шаг, не сводя глаз с той, которую любил когда-то. В ее темной голове было много того, что Эмхир рад был никогда не знать, и это была не жизнь, которой жила Разда, но сама Разда.

Хотя он бы не смог долго держать заклинание, Гарван старался выиграть немного времени, чтобы Скарпхедин успел уйти, если того еще не сделал. За Разду он не боялся: он знал, что она побежит к Бургэду и шум поднимется не сразу. Разда издала сдавленный крик, исполненный тщетной борьбы. Не желая видеть, как она мучается, Эмхир снял заклинание и Разда, стоило ей почувствовать, как вернулась прежняя легкость, вскочила на ноги и, не взглянув на Гарвана, побежала по коридору, скоро скрывшись в полумраке.

***

Храм Девяти Матерей Пустыни, расположенный при Сайханхоте, был больше всех храмов Триады. Тонущие в отраженном свете потолки залов разглядеть было практически невозможно, а статуи Девяти были так высоки, что всякий смертный, оказывавшийся перед ними, чувствовал себя ничтожным.

Эмхир пришел раньше Скарпхедина. Жрецы Вурушмы не стали спрашивать его ни о чём: они все знали и так. Покорные воле Девяти, они не могли выдать Гарванов, которых укрывали, но служители Милостивых держались с ними холодно, и делали вид, будто их не замечают. Только служителям Вафат позволялось скрывать лицо, потому и Эмхир, и Скарпхедин, оказавшись в Храме, вынуждены были опустить края тагельмустов. Гарваны доверяли жрецам и не боялись, что те их запомнят: едва ли им еще когда-нибудь представится возможность с ними увидеться.

Ближе к полудню высокие двери Обители Тид распахнулись. Служители со спокойными лицами пропустили в Храм людей с носилками, на которых лежали тела шаха и его сына. За ними в Храм прошли громко завывающие плакальщицы, не уступающие им в скорби жены шаха, и молчаливые иные, мужчины и женщины, старые и юные.

Их обступили служители Вафат. Из-за высокой статуи Тид, чей темно-синий плащ был скроен из огромного куска ткани, Гарваны видели, как ушли жрецы Милостивых, как отступили к стенам служители Тид, Илму и Эсгериу.

Скарпхедин молча кивнул в сторону одних носилок, у которых людей было чуть меньше.

- Бургэд.

Эмхир задержал взгляд на убитом сыне шаха и ответил:

- Хорошо.

Сквозь не утихающие, но чуть ослабевшие вопли скорбящих, начало проступать нечто иное. Сильный, насыщенный женский голос сплетал песню темную, как беззвездная ночь, и горькую, как полынь. Среди общего гомона она проступала, как кровь на белом сукне, и скорбь, пронизывавшая её, казалась неподдельной, истинной, отличной от бессвязных голосов тех, кто оплакивал не то, что любил, а то, что имел.

Это была древняя погребальная песня, которую часто пели в пустыне кочевники. Глубоким витым потоком лились слова, поднимаясь к высоким сводам Храма, и словно бы обесцвечивали все прочие голоса.

Эмхир слушал, затаив дыхание: сомнений не было, пела Разда; глаза её блестели от слез. Не глядя на судорожно бьющихся в горьких рыданиях жен и бездушных плакальщиц, Разда продолжала петь, и звала Илму, чтобы та покарала убийц, вопрошала Эсгериу, за что она позволила убить тех, кого она любила всем сердцем.

Горечью разливалась скорбь, больно кололо чувство вины. Словно плененный древней песней, Эмхир готов был выйти из укрытия, и всем объявить, что это он пролил царскую кровь и примет наказание. Он скорбел теперь вместе с Раздой, и в груди его тревожно отзывалось осознание того, какую боль он ей причинил.

Скарпхедин, заметивший, что Эмхир готов вот-вот ступить в Зал и сдаться, удержал его за плечо.

- Эмхир, вспомни, - сказал Гарван, - жрица Вурушмы сказала, что Милостивые тебе здесь скорее навредят. А ты собираешься поддаться голосу Амры и отдать себя на суд Илму. Но мы сделали то, то должны были сделать, и это не противно воле Девяти. Мы спасем Триаду, разве жизни тысяч наших людей не стоят жизни двух царских особ?

Эмхир перевел взгляд на Скарпхедина и ничего не сказал. Слова друга вернули его к привычному восприятию, на время заглушенный чувствами голос разума снова обрел силу, и Эмхиру уже не хотелось сдаться на милость тех, кто оплакивал шаха и его сына. Постепенно стихла песня Разды, словно бы потонув в не прекращавшихся ни на мгновение стенаниях плакальщиц.

Не желая дальше наблюдать за службой, Эмхир направился к двери, которая вела в комнаты, находившиеся за Обителью Вурушмы. Скарпхедин шел следом, размышляя о том, как случилось, что Амра решила так жестоко обойтись с Эмхиром и сможет ли тот победить себя и больше не поддаваться страстям. Сам он думал, что никогда бы не стал так рисковать из-за какой-то странной девушки (ее песня коснулась Скарпхедина липким холодком страха), и тем более через столько лет. Скарпхедин не решился сказать это Эмхиру, но успел подумать о том, каков мог быть ответ и потому испугался: мысль его бросала вызов Матерям Пустыни, а они могли его наказать за такое резкое суждение.

Тем временем они вышли из обители в сады, куда простые прихожане не могли попасть, поскольку дальше основной части Храма заходить не имели права. На выложенной синим, черным и бурым камнем площадке, примыкавшей к основному зданию, находился посвященный Мейшет фонтан. Прозрачные струи его с тихим звоном переливались по каменным чашам, на которых высечены были отрывки гимнов из свитков Обители: «Мейшет Вседающая, Милостивая, оживляющая Пустыни».

Скарпхедин молча смотрел, как Эмхир медленно подошел к фонтану, зачерпнул прохладной воды и умыл ею лицо. Еще несколько мгновений он стоял неподвижно, опершись руками о край чаши фонтана и опустив голову.

- Мне кажется, - сказал Скарпхедин, - что все правильно получилось.

Эмхир покачал головой.

- Представь, если этот Бургэд в уже сейчас был столь выдающимся, то как бы он правил? Может быть, он бы завоевал многие земли, и Триаду в том числе, - Скарпхедин помолчал. - Вспомни, что ты сам делал в его возрасте?

- Это было слишком давно, чтобы я хорошо помнил, - ответил Эмхир.

Скарпхедин поднял брови.

- Жил, учился... - Эмхир бросил на Скарпхедина ничего не выражающий взгляд. - Еще помню скрежет ножа о ребра вражеского воина. Да... Это было во время осады Угты. Я отомстил тогда за своего отца.

Гарван тяжело вздохнул и отошел от фонтана.

- Ладно. Мы сделали, что должно было сделать. Бургэда больше нет, шаха нет. Посмотрим теперь, будет ли его брат более сговорчивым.

- Ты не думал, что Разда могла как-то влиять на шаха? Может быть, она могла желать присоединения Триады к Западному Царству? - поинтересовался Скарпхедин.

Эмхир горько усмехнулся.

- Боюсь, она до этого не додумалась. Ей, как я понял, все равно, где быть, главное - быть, остальное для нее ничего не значит. Люди, казалось бы, тоже, но все-таки сегодня я увидел, что это не совсем так.

- Я осмелюсь сказать, - Скарпхедин задумчиво поправил повязку, скрывавшую его слепой глаз, - может быть, все к лучшему? Мы же не знаем, какими путями нас ведет Тид.

- Да, все мы слепы, - спокойно произнес Эмхир. - Знай мы хотя бы в общих чертах, какие тропы можем выбрать и что они сулят - жизнь была бы куда легче.

- Может быть, к лучшему и то, что разошлись ваши с Раздой пути? Ты навсегда остаешься таким, как сейчас, едва ли время обретет над тобой власть. А она? Вы с ней слишком неравны, и ей тяжело было бы это осознавать, да и тебе, я думаю, тоже. Бессмертие ваша четверка ей, наверное, не подарит. Желаешь ли ты стать таким же, как Орм, тоже преследовать солнце?

- Ты, должно быть, прав, - Эмхир покачал головой. - Жаль, что они не согласятся дать бессмертие человеку действительно полезному.

- Не говори мне, что я больше не буду воплощаться. Разве не встретимся еще?

- Встретимся, я надеюсь. Если ты воплотишься в тех краях.

- Я попрошу. Там, - он посмотрел на небо.

Они засмеялись.

- Только не торопись. Отыскивать старых друзей в новых обличьях довольно трудно, - сказал Эмхир.

- А удавалось?

- Да. Не очень часто, но все же. Я знаю, что один из нынешних учеников Гицура - воплощение погибшего Ульвкеля.

Скарпхедин проследил взглядом, как откуда-то из-за стен сада выпорхнула пестрая щурка и села на ветку миндального дерева. У самого его ствола чуть колышимый легкими дуновениями ветра темнел сэрэх, такой же, должно быть, и сейчас жгли в Обителях. Эмхир тоже увидел скорбную траву, и почувствовал, как возвращается развеявшаяся было горечь минувших часов.

Глава 19



По возвращении в Гафастан Эмхир нашел все то же, что прежде ненадолго покинул. Краски Гафастана казались шероховатыми и неприятными, город, утопавший в зелени садов, на которой непрестанно оседала пыль, окруженный бесконечными песками, побежденными разве что Великой Рекой, казался теперь еще более чуждым, чем когда Эмхир впервые оказался за его стенами.

В один из вечеров он снова сидел в зале Пяти Углов, перед ним на столе были набросаны прошения горожан, их было много, но единственным желанием Эмхира было бросить все эти пергаменты в огонь. Его взгляд привлекло блюдо, стоявшее на краю стола, где когда-то давно стояло другое, украшенное айдутским узором из треугольников и ломаных линий. В новом, что было меньшим по размеру, но более глубоким, лежало длинное перо Рух. Эмхир взял его, осторожно провел по нему пальцами, подумав о том, была ли все же Рух вестью Севера, духом-покровителем нойров. Нойр знал, как найти ответ на этот вопрос: легким движением он поднес перо к свече и позволил пламени охватить его. От пера взвился тонкий серый дымок, но никакого запаха у него не было. Ворон бросил перо обратно на блюдо.

- Ты сжег мое перо, - послышался голос.

- Я знаю, Сванлауг, - Эмхир не обернулся к ней; она стояла у дверей зала и была очень недовольна тем, что сделал Эмхир: перемена ее настроения чувствовалась даже в молчании.

- У Орма есть еще несколько таких же. Ты ничего не потеряла, - сказал Эмхир.

- Но это было то, что я нашла, я принесла в моем рукаве, - Сванлауг решительным шагом подошла к Эмхиру.

Он пожал плечами.

- Ты не удосужилась проверить его.

Нойрин опустила голову.

- Я не хотела знать. Тайна казалась мне более привлекательной.

- Это Дух Севера, Сванлауг. Нет больше тайны.

В глубине души Ворон, глядя на тлеющее перо, жалел о том, что некогда потратил драгоценное время на простую смертную, вместо того, чтобы искать вместе с другими, как с помощью Рух "выпустить птицу из клетки".

- Духи Севера оставили нас, - грустным голосом сказала Сванлауг и опустилась на резной стул. - Все эти годы эта мысль не дает мне покоя. Не проходит и дня, чтобы я не вспомнила о Рух, о ее смерти и о том, как после стольких лет отреченности нам все же даны были мгновения прежней истины.

- Поздно, - Эмхир отодвинул стопку прошений подальше от себя, - теперь мы полностью во власти Девяти. Не думаю, что это плохо. Нам следует оставить Фён там, где он есть; для нас его больше не существует. Здесь давно уже наш дом, здесь наш народ, пусть мы и не хотим этого признать.

- Я хочу. Но разве может тот, кто познал счастье быть нойром, забыть то прежнее, чем мы обладали и чего теперь так жестоко лишены?

- Я тоже не могу смириться, но Тид не оставляет нам выбора. Быть может, такова воля богов, - сказал он, но словами этими хотел убедить больше себя, чем Сванлауг.

Повисло молчание.

- Я видела сегодня Скарпхедина в Обители Вурушмы. Он счастливо пел хвалебную песнь Хранительнице, его взгляд его светился такой же преданностью, как взгляд старших жрецов.

Эмхир покачал головой.

- Это правильно. Без ее покровительства нам бы не удалось убить ни шаха, ни его сына.

- Ты вернул амулет Вурушме? - Сванлауг внимательно посмотрела на Эмхира. - Тебя в Храме не было.

Он подавил тяжелый вздох.

- Я передал его черезтого юного ученика, что тянул за меня жребий.

Сванлауг сощурила глаза.

- Что-то случилось во дворце шаха? Что-то пошло не так?

- Нет, все так. Шах мертв и Бургэд тоже. Мы потом скрывались в Храме Девяти и видели тела.

Он почувствовал, как воспоминание о том дне тревожно отзывается в его душе. Словно издалека снова послышались отзвуки песни Разды и больно кольнуло чувство вины.

- Я верю, что порученное вы выполнили. Не сомневаюсь ничуть. Но вне этого?.. Эмхир?

На скулах его заходили желваки.

- Я видел Разду. Я мог ее убить, если б не понял, что это она. Нужно было это сделать, наверное: она меня узнала тоже.

- Нет, ты правильно поступил, - произнесла Сванлауг.

- Возможно. Меня ведут каким-то путем... Я не знаю кто ведет, и куда, - в голосе Эмхира послышались жесткие нотки. - Что-то в этом не то.

- Время все прояснит.

- Еще так много способов погибнуть на этом пути... Я бы рад порвать все сети Амры, но недаром она плетет их из конского волоса.

- Все же были те, кто это сделал. И ты сможешь рано или поздно, - Сванлауг улыбнулась и невольно бросила взгляд на обуглившееся перо, лежащее на блюде.

Эмхир ничего не ответил. Совсем недавно возле Храма Девяти его остановила жрица Амры. Её голова была покрыта оранжевым покрывалом, как если бы жрица собиралась сообщить что-то неприятное. Она поклонилась Гарвану и отвела его с дороги в сторону, к стенам Храма.

- Тяжелую весть шлет тебе моя покровительница, о Гарван, - сказала жрица, виновато глядя на Эмхира.

- Говори, - отозвался Эмхир.

Она вздохнула.

- Амра поведала мне, что связала тебя с прекраснейшей из гафастанских дев, а ты её упустил. Теперь она не принадлежит тебе, но, если ты её позовешь, она пойдет за тобою. Единственно, придется за это заплатить. И будет так... Цари вспомнят былое, Пустыня признает своих хозяев. Возродятся утонувшие жены, вернутся прежние порядки, и кровь потечет по древним пескам.

Жрица замолчала, когда мимо прошествовали сури-гарах.

- Если ты откажешься от дара Амры, она отвернется от тебя, и ты будешь скоро убит.

Эмхир сдвинул брови.

- А если приму дар?

- Станешь вместе с Царями, - ответила жрица.

- Немного выбора оставляет мне твоя покровительница.

- За этой девой, значит, куда больше, чем за всякой иной, потому так велика цена, - жрица едва заметно улыбнулась и взгляд ее потемнел.

- И что-то ей надо... - задумчиво протянул Эмхир. - Для Милостивой очень уж властно.

Жрица пожала плечами.

- Помолись о благе Гафастана, - сказал Эмхир.

- Да не оставят тебя Милостивые, - молвила жрица и пошла обратно в Обитель Амры.

Эмхир, чувствуя себя обреченным, смотрел вслед удаляющейся жрице. Теперь ему оставалось лишь ждать, когда судьба сведет его с Раздой снова, чтобы он мог сделать свой выбор.

***

Разда лежала на тахте в отведенных ей покоях и лениво обмахивалась веером из перьев китоглава. Она все еще носила белые траурные одежды, скорбя по убитому мужу и сыну, но мысли ее все реже возвращались к ним. Еще недавно она была счастлива, любима, ей принадлежало сердце Орива ин-Наара, она была матерью его единственного сына, который мог бы стать великим правителем. Но теперь, по воле Девяти или неведомых богов, которые, возможно, еще не покинули Гарванов, у Разды не осталось ничего. Она стала одной из многочисленных жен нового шаха - Слабара ин-Наара нэг-Дуу. Но он не любил ее, не восхищался ей, а чтил лишь потому, что она некогда принадлежала его брату. Разда понимала, что Салбар наверняка избавится от нее при первой возможности. Если не смерть, то жизнь скучная и ничем не примечательная ожидала ее, и прежней было уже не вернуть.

Салбар Разде не нравился, хотя он был и красивее, и моложе убитого шаха. Не укрылось от ее взгляда и то, что новый шах очень сильно боялся Гарванов. Когда он узнал, что стало с его братом, он усилил охрану во дворце, и даже спал, спрятав кинжал у изголовья. Советники намекали ему на то, что Триада - враг и хорошо бы ее уничтожить, но Салбар вместо этого прекратил всякую деятельность, направленную против нее, и даже послал дары в местные храмы, надеясь задобрить и богов, и правителей Триады. Но все равно каждый вечер он трясся от страха, думая, что гафастанские убийцы придут и за ним.

Разда тяжело вздохнула: очень хотелось, чтобы кто-нибудь сыграл ей на кифаре или на уде, но траур еще не кончился, а потому всякое развлечение оставалось под запретом. Поговорить было не с кем. Разда скучала по Изумрудной Атгю, по ее звучному голосу, по древним песням. Но Атгю после смерти Орива Салбар продал паше Тенмунда. Песок и ветер времени немного оставили от прежней красоты Атгю: неприкосновенны были лишь голос и прозвище, все так же были зелены шелка ее одежд, и теплым светом лучились глаза.

Разда уронила веер на грудь, чувствуя, как его серо-голубые перья нежно касаются кожи.

«Почему так безжалостно время? Почему безжалостно к нам? Ко мне?» - подумала она.

На ковре у тахты лежало небольшое бронзовое зеркало с длинной ручкой, украшенной мольдским узором, означавшим: «вижу только прекрасное». Разда не решалась подобрать оброненное зеркало, не желала смотреть на свое отражение. Время было к ней тоже немилосердно, как думала сама Разда.

«Потому Великую Тид не зовут милостивой: она никого не щадит», - сказала себе Разда, и потянулась за зеркалом.

Ей вспомнилась Гагатовая Рахте, что зловеще скалилась, глядя на заколовшуюся уинвольскую наложницу. Но сама Рахте наложила на себя руки, когда в один прекрасный день поняла, что уже не так красива, как раньше, и шах никогда не позовет ее в свои покои. И никто не радовался смерти Гагатовой Рахте: все понимали, что сами, рано или поздно, окажутся перед выбором: жить дальше, смирившись с неумолимым течением жизни, или же пойти против Девяти, сбежать от жизни, призвав Вафат прежде указанного Эсгериу срока.

Разда не хотела закончить жизнь, как Рахте. Не прельщала ее и судьба Изумрудной Атгю. Она лучше кого бы то ни было знала, что были те, кого пощадила Тид. И ее мысли все время возвращались к ночи убийства Орива и Бургэда, когда в одном из коридоров дворца она столкнулась с Эмхиром. Она не сказала никому, что он был одним из убийц, и не желала ему отомстить. Ее занимало другое: как получилось так, что все прошедшие годы никак не изменили его? Он выглядел так же, как в тот день, когда они виделись в садах Гафастана.

«Может быть, Гарваны знают эту тайну? - думала Разда. - Быть может, Эмхир или кто-то из его окружения расскажет мне?»

Разду не прельщала вечная жизнь. Она не боялась смерти, но боялась лишь старости, и была готова пойти на многое, лишь бы не следовать судьбе простых смертных.

В бронзовом овале зеркала отразилось ее лицо: черты были, как прежде, тонки, но Разде казалось, будто они стали гораздо жестче и утратили былую плавность. Вокруг глаз же проступила тонкая сеть морщин, которая Разде показалась знамением безжалостно близившейся старости. Разда позволила зеркалу скользнуть обратно на ковер и закрыла лицо руками.

***

Советники нового шаха в глубине души надеялись на то, что он пойдет по пути своего брата, но не падет бесславно от рук убийцы, а, наконец, подчинит Триаду. Салбар же, старательно скрывая необоримый ужас, возникавший в его душе при одном упоминании о Гарванах или темных инээдах*, всячески отказывался от путей, которыми следовал Орив.

- Нет у меня такого славного сына, что мог бы давать мне советы столь дельные, чтобы я подчинил Триаду! - не выдержал шах. - Вы все сами не стоите Бургэда, а требуете от меня таких же решений!

- Так возьми же, о шах, его жену, пусть она родит тебе такого же славного сына, - осторожно предложил ему один из советников.

- Нет, - отрезал Салбар. - Хватит. Я уверен, Гарваны не побоятся пролить еще крови. Они никогда ни перед чем не останавливались.

- Это было бесчестным поступком с их стороны, - заметил другой Советник.

- Да, - сказал Салбар. - Но теперь нам лучше понять Триаду, чем враждовать с ней.

- Тогда лучше поговорить с кем-нибудь из ее правителей.

- Неужели кто-то из них согласится приехать, после того, что случилось? - шах поднял брови.

- Можно попробовать с ними договориться, о шах, - пожал плечами первый Советник.

Гарваны, вопреки всем сомнениям шаха, откликнулись сразу. Но в столицу приехал только один Гарван, правитель Гафастана. Из Тенмунда Салбару сообщили, что несколько гафастанских воинов, прибывших со Старшим Гарваном, остались ждать его в оазисе. На вопрос местного паши о том, что делать с ними, убить ли в отместку за Орива или нет, обеспокоенный шах своею рукой написал: «Никого не трогать!»

Отослав гонца обратно в Тенмунд, шах немного успокоился. Он понимал, что нельзя позволить Гарвану заметить, какой необъяснимый и всеобъемлющий страх вызывает у него любой знатный** воин Триады.

Прежде чем впустить Эмхира в Зал приемов, дворцовые стражники попросили его отдать оружие. Эмхир молча отдал им шамшир и несколько ножей. Обыскивать его стражники все равно не имели права, потому надеяться могли только на его честность.

В зале приемов не было никого, кроме шаха и нескольких стражников, стоявших по углам. Пол зала был украшен синей, бордовой, белой и охристой мозаикой, изображавшей «утонувшее солнце».

Эмхир и Салбар поприветствовали друг друга.

- Перед лицом Девяти, - шах посмотрел в потолок, - я должен извиниться. В моих жилах та же кровь, что и в теле моего брата, которого Вафат проводила в лучшие миры, - голос шаха дрогнул.

Эмхир внимательно посмотрел на шаха: тот смутился не от скорби и не от ненависти. Салбара охватил страх.

«Хороший правитель, - подумал Эмхир, - с ним можно было бы о многом договориться. Жаль только, что он долго не продержится. Ему не хватает смелости Орива».

Тем временем шах продолжал:

- ...то, что не скажет больше он, скажу я. Мы признаем прежние ошибки, и хотим, чтобы наше Западное Царство и ваша Триада жили в мире, подобно братьям.

- Значит, наши желания совпадают, - спокойно ответил Эмхир.

Салбар и не надеялся на то, что Гарван извинится за убийство Орива и Бургэда.

- Если не сеять семена раздора, не будет проливаться кровь, - сказал Эмхир. - Среди воспитанников Этксе земледельцев нет.

Салбар узнал старую формулу, которую нередко произносили Гарваны. Во всех сайханхотских книгах, посвященных Триаде, ее расшифровывали так: «вы нас не провоцируете, а мы вас не трогаем; мы сами никогда не ступаем первыми на путь войны». Шах нахмурился.

- Ты, шах, хочешь уйти с пути твоего брата.

Салбар судорожно кивнул, хотя и не желал этого делать.

- Ты пока тем путем и не идешь. Следуй своим.

- Орив, да не забудут о нем живущие, хотел снизить пошлины.

- Мы не станем ничего менять, - холодно произнес Эмхир. - Столько лет вас устраивало все, что же теперь? Или у тебя и твоего брата один путь?

Шах побледнел и не ответил.

- Ты знаешь, куда он ведет.

- Значит, все, как прежде, Высокий Гарван.

Эмхир кивнул.

- И Триада будет независимой, вы оставите притязания, даже в глубине души. Что вам три наших города? Вам быстрее и проще построить свои, чем завоевывать наши.

- Итак, - Салбар попытался собрать остатки своего шахского достоинства, - пред лицом Девяти мы говорили о мире и о мире договорились.

- Царственная Илму вняла нашим словам, - подтвердил Эмхир.

Хотя в зале кроме него самого, шаха и стражников, больше никого не было, Эмхиру казалось, будто за ним кто-то наблюдает. Он не мог увидеть этого человека, но чувствовал его присутствие. После слов об Илму должна была начаться официальная церемония утверждения того, о чем шах и Гарван договорились. В Западном Царстве все было как всегда: сначала обсуждали все вопросы, не предваряя их никакими церемониями, чтобы в случае неуспеха тихо разойтись. Если же удавалось договориться, шах звал жрецов и сановников, которые должны были записать и утвердить то, о чем договорились правители. Так было и теперь: шах подал знак страже, двери распахнулись, и в зал разноцветной рекой потекли жрецы Илму, Мейшет и Вурушмы, за которыми шли двое царских писарей, за ними - прочие государственные мужи, чье присутствие было не более чем частью ритуала. Но в этот раз шах внес в рутину что-то новое. Когда все свитки, на которых было обозначено, что между Триадой и Западным Царством «вечный, нерушимый мир, каков он был, прежде чем его потрясли известные смуты», были подписаны, шах позвал жрицу Вурушмы. На раскрытых ладонях ее лежал украшенный золотом и рубинами кханджар, и вместо стального лезвия у него был коготь птицы атираа***.

- В знак мира дарим Гафастану этот кинжал, - возвестил шах.

Эмхир принял подарок из рук жрицы, поднял взгляд на Салбара и произнес:

- Благодарю тебя, о шах. Этот кинжал будет храниться в Обители Вурушмы в гафастанском Храме. Если мир будет нарушен, мы вернем его.

Шах побледнел. Эмхир склонил голову.

Под тагельмустом не было видно ядовитой улыбки Гарвана.

***

Эмхир знал, что нечасто вопросы остаются без ответа.

Как того требовал обычай, никем не сопровождаемый, Гарван должен был покинуть дворец шаха. Он шел мимо стражников по коридору, и рабы, увидев его еще издалека, распахнули двери, впустив яркий поток света, отразившийся от желтоватого мрамора колонн. Эмхир чувствовал, что кто-то следует за ним; он различил уже знакомый звон украшений, приглушенных тканью одежд и обернулся на звук. У одной из колонн стояла Разда. Как прежде прекрасная, она смотрела на Гарвана своими обсидиановыми глазами, и в мыслях ее билось одно желание: уйти вместе с Эмхиром. Он понял это, но не торопился подать ей знак. Он помнил слова жрицы, и лишь на мгновение предположил, что мог бы поддаться соблазну.

Разда сделала небольшой неуверенный шаг, не сводя глаз с Эмхира. Он покачал головой, развернулся спокойно пошел к выходу. Рабы закрыли за ним двери, а Разда осталась стоять возле колонны, покинутая и уничтоженная. Руки ее едва заметно задрожали от нахлынувшего гнева, а медленная, вечно дремлющая душа, обыкновенно закрытая для сильных чувств, проснулась, как только к Разде пришло осознание того, что произошло и что ждет ее теперь. И такая судьба Разду не устраивала.

Охваченная бурей собственного смятения и недовольства, она, не скрываясь более ни от кого, пошла искать шаха, и нашла его почти сразу в одной из его личных комнат, где он заливал вином остатки своих тревог.

- Ты знаешь, с кем ты сейчас говорил?

Шах изумленно посмотрел на Разду и опустил пиалу на низкий столик темного дерева.

- С кем? Я знаю с кем, а что...

- Ты говорил с убийцей твоего брата и моего мужа! Он же позволил убить моего сына! И ты отпустил его! Дал ему уйти!

Салбар впервые видел, чтобы Разда проявляла столько чувств, а потому не сразу нашелся, что ответить, разглядывая свою жену: ее грудь под белой траурной блузой вздымалась, губы были теперь плотно сжаты, глаза нехорошо поблескивали.

- Это правитель Гафастана, - произнес он. - Даже если он убил, мы ничего не можем с ним сделать. Да и с чего ты взяла? Никто не мог видеть его лица...

Разда понимала, что не может сказать шаху всей правды, потому не нашла ничего лучше, чем просто стоять на своем.

- Нет, ты должен, должен...

Шах раздраженно поднял руку.

- Хватит. Триада отныне, а, значит, и все ее правители, - наши союзники. Что было в прошлом - то забыто, - он нахмурился. - И вообще, что ты, Разда, делаешь здесь, в моих комнатах, в этой половине дворца? Разве я разрешал тебе?..

Разда поняла, что ничего от Салбара не добьется, а потому, пока шах не успел придумать для нее наказание, быстрым шагом вышла из комнаты, опустив голову и заламывая руки. Случайно она бросила взгляд на стражника, стоявшего у арки широкого коридора, и в голове Разды возникла мысль, от которой на губах ее заиграла улыбка.

***

От столицы до Тенмунда можно было добраться несколькими путями. Самый короткий лежал, как и прочие, через пустыню, но на этом пути не было ни одного колодца; заблудиться было равносильно смерти, потому большая часть путников предпочитала дорогу более длинную.

Ночь уже набросила свое покрывало на небо, но Луна светила почти также ярко, как солнце - днем. Тонконогий аргамак нес Эмхира через пустыню, и подле них следовала густая тень. Эмхир думал о том, что ждет его теперь: он сделал свой выбор, он предпочел Разде жизнь Триады - такую, как прежде, без Царей и рек крови, - а, значит, его самого теперь ничего хорошего не ждало. Гарвана интересовало теперь лишь то, откуда придет предсказанное. И ждать долго не пришлось.

С ближайшего бархана спустилось четверо всадников, еще двое ехали медленно и остановились в стороне, словно ничего делать не собирались. Эмхир уже знал, зачем приехали эти воины, но пасть от их рук ему не хотелось

«Быть может, у Эсгериу есть для меня иной путь?» - подумал он и осадил коня.

Всадники приближались, шамширы их поблескивали в лунном свете.

В крайнего всадника Эмхир метнул нож - воин выпал из седла, зацепился ногой за стремя, и конь проволок его по песку. Другому воину нож прилетел в плечо, а коня третьего Эмхир заклинанием заставил споткнуться, так что всадник оказался на земле. Вытащив шамшир из ножен, Гарван поехал навстречу четвертому воину, гулко звякнул металл, когда он отразил удар, они снова разъехались, и безуспешные стычки продолжались бы и дальше, если бы один из нападавших не подсек ноги коню Эмхира. Нойр соскочил на землю, прежде чем конь мог придавить его, увернулся от шамшира всадника, рубанул другого воина, но тот успел отступить в сторону. Велик был соблазн еще раз использовать магию, но тогда Гарван навлек бы на себя гнев Мрок или Тид, а это было ничуть не лучше того, что предсказала ему жрица Амры. Смирившись с этим, Эмхир отступил назад, краем глаза следя за тем, как спешивается всадник. Скоро они оба осторожными шагами приближались к нойру, и в лунном свете ясно различима была форма шахской дворцовой стражи.

Они напали на него одновременно. Эмхир отразил один удар, увернулся от другого, отходя назад, чтобы ни один из нападавших не успел выйти из поля зрения. Одному из воинов он перерубил запястье, так что тот выронил шамшир, и Гарван рассек безоружному грудь тяжелым ударом. Последний воин махнул шамширом рядом с головой Гарвана, он, отклоняясь назад, ранил его руку, но тут же получил удар в бок коротким ножом: воин, прежде раненный в плечо, не упустил возможности подобраться к врагу. Эмхир отрубил ему голову тут же, а в следующий момент одним тяжелым ударом убил последнего воина.

Сознание двоилось: часть его слилась с проступающей болью, другая же искала, как избежать смерти. Окинув взглядом поверженных шахских воинов и взглянув на все еще наблюдавших за ним всадников, Эмхир подумал: «Наверное, стоило позволить меня убить. Нехорошую игру я затеял с Матерями Пустыни».

Из раны сочилась кровь. Эмхир знал: если ничто ему не помешает собрать силу Дара, Вафат не настигнет его, и ему хватит сил добраться до Тенмунда. Он поймал одного из коней, бродившего поблизости и схватился за луку седла. Боль жгла подреберье, и нойр медленно сосредоточил внимание на ране, направляя туда Дар, чтобы ткани срослись и кровь остановилась. Но его отвлек одинокий всадник, подъехавший уже совсем близко. Эмхир поднял глаза и в лунном свете увидел сияние траурной блузы под темным бурнусом. Разда подъехала почти вплотную к Эмхиру, конь, на которого он опирался, отпрянул в сторону, так что нойр с трудом удержался на ногах. Собранный Дар рассыпался, утекая вместе с кровью. Разда наклонилась в седле и посмотрела на Эмхира, приблизив свое лицо к его, насколько это было возможно. Последнее, что видел Эмхир, был ее исполненный презрения взгляд и тонкие морщинки, расчертившие кожу вокруг глаз, точно молнии - ночное небо. Разда не коснулась нойра: она была уверена, что Эмхир в руках Вафат, и потому, последний раз взглянув ему в лицо, чтобы получше запомнить черты, вернулась к ожидавшему ее воину.

Эмхир, не в силах больше бороться, решил покориться воле Девяти. Он ждал Вафат теперь, чувствуя, как с каждым мгновением все меньше остается в нем Дара и как медленно угасает сознание, словно сама пустыня тянет из него остатки жизни. Он тяжело повалился на песок, который показался ему таким же холодным и колким, как снег.

________________

* (Темные инээды): кочевники, а, позже, и городские жители, считали, что инээдами - мстительными духами пустыни - становятся души погибших там Гарванов. Пустыня в понимании народов Юга была чем-то отличным от земель, пользующихся покровительством Девяти и была, если не равна им, то была почти также сильна и могущественна, обладала собственным духом. Иногда ее называли Воплощением Гнева Тид, иногда Царственной Дщерью.

** Верхушка знати в Триаде - все воспитанники Этксе (там свое деление). Ниже, равная друг другу, - усгибанская и айдутская знать.

*** Атираа обитали в тропических лесах Мольд. Представляли собой нечто среднее между ящером и птицей высотою до двух метров; летать не могли, были травоядными. Отличительная черта птицы атираа - длинные острые когти. Поскольку птица, не являясь хищником, имела вид устрашающий, ее когти использовали иногда при изготовлении декоративных ножей, символизировавших мир и отказ от агрессивных действий.

Глава 20



Старик-хиит с сыновьями возвращался на стоянку своего племени. Колко поблескивали звезды в ночном небе, верблюды шли медленно, и пустыня казалась Ариваду особенно однообразной.

- Отец! - окликнул его старший сын, ехавший впереди. - Отец, что это там? Погляди.

Старик подъехал поближе, остановившись рядом с сыном и посмотрел, куда тот указывал. Он увидел темные очертания на песке и пару одиноко бродящих коней.

- Уж не темные инээды ли учинили там свою расправу? - спросил младший сын.

- Подберемся поближе - узнаем, - сказал старик и послал своего верблюда вперед.

Никаких инээдов хииты не встретили. Сыновья пошли смотреть, не выжил ли кто, старик медленно следовал за ними, невольно задаваясь вопросом о том, кто мог выяснять отношения посреди пустыни. Он различил, что на убитых была форма сайханхотских воинов, но не представлял, что могло выманить их из богатого города в пустыню, где на многие фарсанги вокруг не было ни одного колодца.

- Этот вроде еще дышит, - воскликнул младший сын, склонившийся над одним из воинов.

Аривад поспешил к нему.

- Гарван, - удивленно сказал он, заметив знаки на наруче. - Из Гафастана.

Он видел, что жизнь почти покинула воина, но Вафат почему-то не торопилась забрать того, кто наверняка уже принадлежал ей.

Старый хиит понимал, что Гарван был не так прост. Да и он сам был не обычным человеком, но кахардом* племени, и видел, что раненный Гарван был магом, и много чего еще понял, просеяв сквозь пальцы окровавленный песок.

На носилках, закрепленных между двумя верблюдами, они привезли нойра на стоянку племени. Всю дорогу старик-хиит молился духам Пустыни и Девяти Матерям о том, чтобы они не позволили душе Гарвана покинуть тело. И духи услышали его: хотя они не дали нойру умереть, он был по-прежнему где-то на грани жизни и смерти.

Уже рассвело, когда хиит передал раненого заботам женщин племени, а сам удалился в пустыню к алтарю старых богов, чтобы испросить у духов совета.

Душа Эмхира металась между реальным миром и мучительной неизвестностью, которая была холодна и пуста: сероватые пески, тусклое небо в пыльной дымке, сквозь которые невидно было солнца. Неведомая сила не позволяла Эмхиру уйти в загробный мир, никто из Девяти не откликался.

«Вот оно, истинное лицо Пустыни», - думал Эмхир.

В бесконечных безводных просторах Гарван встречал самых разных духов. Прятались в густых кустах верблюжьей колючки прекрасные, как день, ган-гачиг, и высоко в небе кружила величественная птица Рух. Однажды его обступили темные инээды: их было много, они были бледны, и черные одежды их, поношенные и растрепавшиеся, развевались на сухом ветру. Среди инээдов Эмхир видел знакомые лица - со многими воинами он сражался плечом к плечу, когда они еще были живы. Из круга их выступил один, в котором Эмхир узнал Орвида.

- Эмхир, - сказал он, глядя на него пустыми глазами, - странно видеть тебя здесь.

- Я стану одним из вас? - спокойно спросил он.

Орвид покачал головой:

- Великой Дщери указано самой Тид, чтобы тебя не трогали. Но и дальше тебя не пустят.

- А если я сам хочу остаться? - сказал Эмхир.

- Нет, - сухо протянул Орвид. - Не велено. Дщери запрещено. Никто не становится инээдом по своей воле. Мы все нашли смерть в Пустыне, стервятники выклевали наши глаза, шакалы обглодали наши кости... Ты не будешь нам ровней, твою кровь не пили пески... Но мы чтим тебя, Старший Гарван, и этого у тебя не отнять.

Эмхир опустил голову.

- Ты еще не заслужил свою смерть, - голос Орвида напоминал шипение текущего по камню песка, - Вафат не прикасалась к тебе. Этот мир похож на тот, что предваряет все иные, но эта Пустыня соприкасается с той, что видите вы, потому отсюда можно вернуться...

«Если мне укажут путь», - подумал Эмхир.

***

Гарваны, не дождавшиеся Эмхира в Тенмунде, отправили нескольких атгибан в Сайханхот, в надежде узнать, где находится Старший Гарван. Но вестей не было. Все знали, что Эмхир покинул столицу Западного Царства и направился в Тенмунд, выбрав путь короткий и опасный. Все говорили, что он, должно быть, заблудился в пустыне, но Гарваны в это не верили и утверждали, что это невозможно.

Шах, у которого потребовали ответа, пришел в ужас. Он надеялся, что вопрос с Триадой решен, и Царство, как и его самого, ждет покой и прежнее процветание, но известие о пропаже Старшего Гарвана, заставило его бояться, что выходцы из Гафастана все же за ним придут.

- Куда делся этот Гарван? - вопрошал Салбар, собрав в главном зале всех своих Советников. - Кто-то же должен знать!

Они сидели на подушках, цвет которых соответствовал занимаемому положению. Шах восседал на украшенной кистями подушке вышитого золотом шелка, все прочие - на простых зеленых.

- Никто не знает, - отозвался первый Советник. - Возможно, это было сделано специально и придумано заранее.

- Не может такого быть, - воскликнул шах. - Зачем им это?

- Лучше бы тебе, о шах, объявить Триаде войну сейчас, пока местные Гарваны не решили объявить ее тебе.

Советник знал о страхах Салбара и старался на них играть.

- Войну? Триаде? - шах вскинул брови. - Чтобы потом разбираться с Эрмегерном? Ну нет!

- Но шах, - возразил ему другой Советник, - если гафастанцы считают тебя виновным в пропаже их правителя, они ни перед чем не остановятся, чтобы...

- Хватит, хватит! - шах не дал ему договорить и замахал руками, будто старался отбиться от слов Советника, как от назойливых мух. - Все вон! Вон! Я сам решу, что мне делать и как мне распоряжаться своей судьбой.

Советники поднялись, поклонились шаху и спешно покинули зал.

Салбар, едва заметно покачиваясь на своей подушке, стал думать о том, что теперь делать. «Можно сказать Гарванам, что я к этому делу не имею никакого отношения, и жить спокойно дальше. Ну, может быть, дать им людей, чтобы поискали в пустыне. А зачем? Проще спокойно жить... Но кто знает, что у этих отреченных на уме!»

Он судорожно вздохнул. Раньше Салбар всегда мечтал стать шахом, занять место брата. Но, когда у того родился сын, первый и единственный из его детей, что выжил, Салбар расстроился, осознав, что править ему самому не суждено. А тут - такая удача - брат и его сын погибают. Несметные богатства, бескрайние земли Западного Царства - все теперь принадлежит ему, Салбару, люди славят его имя и падают перед ним ниц. Одного не учел Салбар: быть шахом значит одолевать свои страхи.

«Как же хорошо было в тени Орива!» - подумал он.

Двери зала скрипнули. Салбар невольно вздрогнул, но увидел одну из своих жен.

- Что ты здесь делаешь? Почему опять ходишь по дворцу без моего разрешения? Я прикажу высечь тебя за непослушание.

Разда лишь улыбнулась в ответ и приятным голосом произнесла:

- Любимейший супруг, я пришла просить, чтобы ты мне позволил съездить в Тенмунд. Я хочу навестить Изумрудную Атгю.

- Можешь ехать куда хочешь, - отмахнулся шах. - Только пусть с тобой едет кто-то из евнухов.

- Конечно, мой господин, - Разда поклонилась и собралась уходить.

- Стой, - окликнул ее шах. - Ты же выросла в Гафастане, наверняка знаешь, что собой представляют местные Гарваны.

- Знаю, - ответила Разда, разглядывая Салбара, - они могут сделать все, что угодно. Но если что-то им кажется неоспоримой волею Тид, они смиряются и отступают.

Она улыбнулась шаху и направилась к выходу из зала. Салбар смотрел ей вслед и, на мгновение забыв о Гарванах, думал:

«А она красива, эта Разда. Неудивительно, что Орив забрал ее из Гафастана, Да... - он усмехнулся, довольный, что такая драгоценность теперь принадлежит ему; но его радость угасла, как только на ум пришла мысль: - А что если она и есть причина всех бед?»

Он с тревогой посмотрел на двери, за которыми скрылась Разда.

***

Чужаки никогда не попадали за ворота Сердца Гафастана. И лишь однажды привычный порядок был нарушен: десяток воинов в красно-золотых одеждах Западного царства, во главе со всадницей в темно-зеленом бурнусе, улучив момент, ворвались в крепость. Они не нападали ни на кого, лишь растолкали бросившихся к ним караульных, большинство из которых были еще неопытными атгибан, и остановились на небольшой площади перед высоким зданием.

Всадница покрутилась на своем аргамаке, пытаясь понять, с кем из Гарванов заговорить. Тем временем на площади их появлялось все больше, спешно закрывали лица чистокровные, с удивлением смотрели на чужаков атгибан. Слышался звон извлекаемых из ножен сабель.

Из толпы вышел один: лицо его было открыто, хотя, судя по белизне кожи, это был чистокровный Гарван.

- Кто ты? - обратился он ко всаднице. - Зачем врываешься в нашу обитель?

Всадница откинула капюшон и ответила:

- Я - Разда, и Гафастан - мой родной город. А кто ты такой?

На наручах Гарвана не было никаких знаков, и невозможно было понять, какого он звания.

- Меня зовут Орм. Я Старший Гарван и по-прежнему требую ответа: по какому праву ты, Разда, шахская жена, врываешься в нашу обитель?

Разда заметила, как Орм едва заметно кивнул стоявшему рядом с ним атгибан. Через мгновение послышалось, как за Раздой и ее воинами закрылись двери Этксе. Разда вздрогнула: только теперь она поняла, сколь неразумен был ее поступок.

- Я могу делать то, что захочу: это мой город и я здесь под защитой шаха, - сказала она, по-прежнему думая о том, что Гарваны, наверное, ее убьют.

- Твоя жизнь сейчас в нашей власти, - ответил Орм. - Город принадлежит Эмхиру, а не тебе.

Разда засмеялась.

- И где Эмхир?

- Быть может, тебе виднее, - негромко произнес Орм.

- Был Эмхир славнейшим из живых, а теперь славнейшим стал из мертвых, - ответила Разда строками из какой-то поэмы, которую некогда читала ей Изумрудная Атгю, заменив имя героя на имя Эмхира.

Орм изменился в лице. Стоявший рядом с ним атгибан вопросительно посмотрел на нойра, словно бы прося разрешения расправиться с Раздой. Орм не успел ничего ему ответить: послышался вязкий звон колокольчиков, и на площади, сопровождаемая двумя своими прислужницами, появилась Мьядвейг Протравленная. Скользнув по перчаткам, звякнули украшенные камнями и ракушками браслеты, когда Мьядвейг подняла руки, чтобы поправить тагельмуст.

- Погоди Орм, не надо ничего делать, - сказала она нойру.

Он посмотрел на нее как на безумную и ответил на языке Севера:

- Ее надо если не убить, то допросить - точно! Она говорит, что Эмхир мертв, стало быть, она в этом как-то замешана.

Мьядвейг склонила голову, словно бы выказывая снисхождение.

- Что ты, Орм... Посмотри на эту лань, в ней ума не так и много, ее речи - что звон камней, падающих в пустой медный кувшин, и душа медленная, текучая, как у ган-гачиг. Что ты от нее хочешь? Уступи ее мне, и все будет, как должно быть.

Орм молча кивнул и отступил в сторону, пропуская вперед Мьядвейг и ее прислужниц.

- О Разда, прекраснейшая, - обратилась к ней Мьядвейг, - я знаю, зачем ты пришла, мне ведомо твое сокровенное желание.

Разда с недоверием посмотрела на нойрин.

- Откуда?

Мьядвейг развела руками.

- Ну как же, это написано на твоем лице... И мысли - что мотыльки возле твоей красивой головы - их можно увидеть, можно прочесть. Спешивайся, я дам тебе то, что ты хочешь.

Разда оглянулась на своих воинов, будто искала у них поддержки. Те молчали, ожидая приказаний. Это была ее личная гвардия, бесконечно ей преданная; Разда гордилась тем, что она может, как айдутская дева, разъезжать в окружении не презренных евнухов (а в Триаде их недолюбливали со времен Афлетан-Гельди-Кертенкеле), а настоящих воинов, хотя это было запрещено внутренними законами сайханхотского двора. Если бы шах узнал, он бы наказал Разду, и казнил бы всех, кто ее сопровождал. Но Разда была уверена, что Салбар останется в неведении. Она хорошо знала своих гвардейцев и любила их почти сестринской любовью. И вот теперь, когда она никак не могла понять, какое принять решение, они предательски молчали.

Мьядвейг протянула к Разде обтянутую черной перчаткой руку. Конь Разды попятился назад, заставляя прочих всадников потесниться.

- Разда, Разда, - произнесла Мьядвейг; по голосу слышно было, что она улыбается, - неужели ты позволишь времени забрать твою красоту?

Услышав это, Разда соскочила с коня и сказала:

- Кто-нибудь из них пойдет со мной...

- Зачем? - искренне удивилась нойрин. - Ты хочешь посвятить простого смертного во все свои тайны?

Нойрин смотрела на Разду пристально, точно змея, гипнотизирующая свою добычу.

- Пусть твои люди покинут Этксе, - сказал Орм, надеясь разбить повисшее в воздухе вязкое напряжение.

Разда, не поворачивая к Ворону головы, махнула своим воинам. Перед ними открыли двери Этксе, и всадники нерешительно выехали обратно в город. Мьядвейг взяла Разду под руку и повела в Северную Башню.

_____

* Кахард - маг, знахарь.

Глава 21



Горожане с тревогой приняли известие о том, что Эмхир, должно быть, мертв. Загрустила и айдутская знать, которая непрестанно вопрошала Сванлауг, не собирается ли она занять его место, и кто будет править вместе с ней. Но она ничего не отвечала и запретила всякий траур, не веря мрачным вестям.

Скарпхедин, охваченный тревогой и сомнениями, пытался говорить с Ормом, спрашивал его о том, кто теперь станет во главе города, но Ворон молчал и продолжал глядеть на солнце, выслеживать его каждый день, будто лишь ему ведомое чудо, которому он молча поклонялся. Сам Скарпхедин, хотя желал найти ответы на многие вопросы, не предпринимал ничего, пока кто-то не упомянул мрачный осенний праздник, посвященный одной из Девяти Матерей Пустыни, покровительнице ночи и колдовства. И тогда он отправился в Храм.

Найти нужную Обитель было не так трудно: высокая арка из переплетенных ветвей бросала узорчатую тень на лестницу, уходившую под землю. Скарпхедин чуть помешкал, прежде чем спуститься, а когда минул арку, обласкавшую его осколками света и тени угасающего дня, перед собой увидел открытые узорные двери и бесшумно ступил в высокий чертог. Потолки зала из своего подземелья доходили до надземной части храма, где в стенах были резные окна, свет которых через систему серебряных зеркал оплетал все помещение.

- Открой лицо, Ворон, - голос эхом отразился от каменных сводов.

Скарпхедин знал, что с ним говорит одна из служительниц культа, но не видел ее. Не торопясь он опустил край тагельмуста, скрывавший его лицо, и осмотрелся: никого по-прежнему не было.

- Зачем ты пришел, Ворон? - голос зазвучал совсем близко, Скарпхедин обернулся. Перед ним стояла старуха в длинном черном одеянии, расшитом синими нитями. Одна рука ее была в тонкой пластинчатой перчатке, усыпанной рубинами.

- Я пришел просить о предсказании, - ответил он.

Сухое, испещренное морщинами, похожими на вышивку ее одежд, лицо старухи чуть скривилось в усмешке:

- Ты пришел увидеть, зачем? У тебя есть один глаз, тебе достаточно, чтобы не просить о провидении.

- Есть то, что обычным глазам не увидеть, как не увидеть и слепцу, - ответил он.

- Я поняла, я поняла... - протянула жрица. - Ты поздно пришел. Праздник скоро.

- Это значит, что ваша Провидица видит и знает сейчас больше, чем прежде. Мне надо с ней говорить.

Жрица покачала головой.

- Нет. Ты не можешь. Тебе - нельзя.

- Почему? - Скарпхедин удивленно поднял брови.

- Ты Ворон. В тебе - северная кровь - я вижу, сколь бела твоя кожа. Ты не отрекся от своих богов.

Скарпхедин удивленно посмотрел на старуху.

- Я чту Матерей Пустыни.

- Да? Только ли их?

- Как можно отречься от одних богов, не отрекаясь одновременно от всех сразу?

- В том-то все вы, нойры, - последнее слово она произнесла с особым презрением. - Ваша вера, ваши боги меняются как облака на небе. Стоит вам попасть к иному народу, как вы принимаете их богов. Но есть только Девять Матерей. Они создали этот мир, все другое - ложь.

- Какая разница, каким богам поклоняться? Все они связаны, сколь ни разнились бы. Поклоняясь одним, мы поклоняемся всем им и тем, кто стоит над ними. Как можно отречься?

- Ты говоришь, как нойр. Ты не только чужой, ты не только чужд нам, но ты не имеешь никакого права даже ступать на священный камень наших Храмов. А ты стоишь здесь и произносишь свои еретические речи. Уходи, Ворон, пока на тебя не обратился Ее гнев, - жрица посмотрела на статую Мрок.

- Я не могу уйти, - холодно ответил Скарпхедин. - Моя вера не слабее вашей. Будь я в немилости - я был бы мертв. Я не знал других богов, кроме Матерей Пустыни. Других я в этой жизни и не узнаю. Как можно обвинить меня в отступничестве?

Он помолчал.

- Я должен поговорить с Провидицей. От ее слов может зависеть жизнь Гафастана. А уж от этого - и благополучие Храма...

Жрица задумалась, поглаживая сухой и смуглой рукой усыпанную рубинами перчатку.

- Хорошо. Пойдем. Но впредь, смотри - отпадешь от веры, против тебя обратится гнев Девяти Матерей...

Скарпхедин склонил голову. Жрица провела его в соседний зал, не меньший, чем предыдущий. В воздухе витал терпкий аромат дурманов. У дальней стены находилась статуя из темного камня, перевитая проволокой: высокое дерево, девять стволов которого, выходя из земли, почти сразу сплетались в один, снова расходившийся на девять крупных ветвей, от которых отходило бесконечное множество более мелких, словно паутина покрывавших всю стену почти до самого потолка. К девяти крупным ветвям за несколько длинных прядей волос была привязана девушка. Тело ее было плотно обернуто тканью, отчего очертаниями она походила на кокон бабочки.

- Вот. Провидица, - бросила жрица и поклонилась девушке. Та открыла большие глаза и впилась исполненным муки взглядом в Скарпхедина. - Говори с ней, я вас оставлю. Времени у тебя немного.

Жрица ушла.

Скарпхедин, затаив дыхание, смотрел на Провидицу. Несмотря на то, что страдания исказили ее лицо, она была очень красива. Он слышал о ней прежде, но не знал ее имени. Это была одна из красавиц Гафастана, на которую пал выбор жриц Мрок. Когда приходило время, по указанию богини они выбирали из дев города одну, отмеченную самой Мрок, которая могла бы слышать, что та ей станет говорить. Стать Провидицей - было великой честью, но и великой мукой. Немногие шли на это с охотой, но отказать жрицам было нельзя. Считалось, что будущее людям знать запрещено, Матери сами решали, кому явиться и что сообщить, и лишь Мрок через Провидицу отвечала на все вопросы и рассказывала то, что считала нужным. За эту вольность приходилось платить высокую цену: предсказания приходили лишь через страдания тела, а в самый осенний праздник Провидице перерезали горло, отправляя ее в лучший мир, откуда она сможет вернуться в новую жизнь, в которой страданий подобных не встретит. Всего за месяц она должна была рассказать вехи грядущих лет, когда в Храме не будет Провидицы.

- Говори, Скарпхедин, - молвила она негромко. - Зачем пришел? Мрок ответит...

- Она не знает, зачем я пришел?

Провидица хрипловато усмехнулась:

- Так твой же выбор, о чем спрашивать.

- Что ждет Гафастан?

- Я отвечала, о том говорила... жрицам... они знают, - тело Провидицы содрогнулось.

- Как тогда?.. - Скарпхедин задумался, формулируя вопрос. - Мрок ведома судьба Четверки? Сохранится ли единство? Жив ли Гарван Эмхир? Что ждет его?

Провидица еще раз посмотрела на Скарпхедина, потом куда-то вверх. Ее тело свела судорога, Провидица издала сдавленный вопль, который быстро иссяк. Скарпхедин видел, как натянулись темные пряди, за которые она была привязана к дереву, как они тянули кожу, как напряглись тонкие мышцы шеи Провидицы. Он видел красивые, искусанные в кровь губы, оттененные мучительной усталостью глаза и сухие дорожки слез на потускневшей коже.

Несмотря на то, что Скарпхедин был славным Гарваном, слыл очень жестким и порою жестоким, у него было доброе сердце. Он невольно сжался, глядя на мучения Провидицы.

- Гафастан храним, - выговорила она с трудом. - Благоволим вам, покуда вы нас чтите... долгое царство ваше, пока сами себя не пожрете, и трудно спастись вам будет... вижу далеко, знаю все, но Тид гневается... знайте, ваше единство - ваше... следуйте тому, что сами определили в начале... как пришли вы в песке и в черном и прогнали неугодных, так и должно вам оставаться, пока не придет время и не переменится воля Тид... Вам... берегитесь себя и себя же берегите... придет то время, когда ударит в спину Ворона со звенящим именем тот, кого он почитал другом... кого считал родным, но кто таковым не был по крови... и тогда спасение ваше окажется на острие и лишь вернувшиеся смогут помочь, если захотят... раздор... и собственная кровь предаст...

Провидица сглатывала и хрипела так, будто ей уже перерезали горло. Слова она выговаривала с трудом, и все тело ее было напряжено.  Скарпхедин слушал, стараясь не отвлекаться, не сводя глаз с Провидицы, и запоминал все, что она говорила: благо, запоминать с первого раза Орм учил молодых Воронов очень хорошо.

- Что... что Брадан... ты спрашивал... жив... но больно ему... пусть не мечется как зверь в клетке, перед ним многие пути... - продолжила Провидица. - Пусть смотрит и слушает, но только он хозяин себе... пусть не тратит взгляды и силы на пустое, но ищет Обещанную... должен знать, понять должен он, что она придетклейменная и приходить будет, пока они не встретятся... пусть ищет... мы видим его, нам все ведомо...

Скарпхедин не мог больше слушать, видя мучения Провидицы, он хотел отвязать от дерева ее длинные, натянутые, точно струны, волосы. «Зачем, зачем такая мука? Неужели я и без этого предсказания не прожил бы? Все равно большинству событий я свидетелем не стану...»

- А ты, Ворон, которого зовут благородным лишь за белую кожу, белее которой, разве что, снег, дар ваших краев, помни, помни о том, что в нашей милости лишь тот, кто чтит нас и не смеет обвинять нас и покушаться на святыни наши и то, что нам принадлежит. Все вижу, все слышу... Помни!.. Иначе, если посмеешь в следующей жизни воплотиться в Великой Пустыне, ни одним глазом видеть не сможешь... Радуйся сейчас и живи!.. Покуда чтишь нас!

Провидица судорожно выдохнула. По щекам побежали слезы. Она хотела опустить голову, но была слишком крепко привязана, потому просто закрыла глаза.

- Благодарю тебя, Провидица, - выговорил Скарпхедин, не сводя глаз с ее изможденного лица.

- Не благодари. Принеси дары Мрок, а лучше Вафат или Илму, чтобы они меня не держали здесь дольше положенного...

- Почему не отпустить тебя? Зачем следовать ритуалу?

- Нельзя иначе. И ты не смей нарушать, тебе сказано было... Только кровью можно оплатить то, что противно воле Тид.

- Слишком велика цена...

- Не тебе судить, Ворон. Но я... Я понимаю тебя, понимаю, почему... Я бы хотела прежней свободы, но что может быть более почетно, чем служение Девяти Матерям.

- И что же ее голос? Ты только слышишь или видишь саму Мрок? - Ворон обернулся на мгновенье, чтобы посмотреть, не возвращается ли жрица.

- Слышу, и ее голос... - она не сдержалась и разрыдалась, - он ножом входит в сознание, терзает тело... знаешь, каково это, когда боль - это часть тебя?.. Но я должна исполнить... скоро меня освободят... так скоро... все так быстро проходит... но как же, как же...

Точно зачарованный, он приблизился к Провидице, но она очнулась от своих слез, и воскликнула:

- Нет, не подходи! - жрица увидит - и больше не пустит тебя...

Ворон покорно отступил назад.

- Должен же быть выход...

- Выход только один. Ты знаешь, лучше не гневить Матерей Пустыни. Может быть, потом... но мы уже не узнаем.

- Я найду, - негромко сказал он.

- Что, Ворон, - послышался голос жрицы, - оказался ли ты достойным услышать Мрок?

Скарпхедин кивнул.

- Теперь уходи, - сказала она.

Ворон еще раз скользнул взглядом по Провидице, кивнул жрице и пошел к резным дверям Храма. Оказавшись на улице, он вздохнул чуть свободнее, чувствуя, как развеивается дурман, которым был пропитан воздух в залах. Скарпхедин не мог понять, зачем была нужна такая жестокость, почему девушку нельзя было отпустить, и почему никто никогда не пытался что-либо изменить.

Он помнил эти праздники. Тем, кому повезло - те шли в Храм Мрок, а все остальные уходили за пределы города и там продолжали свое диковатое веселье. Ни крови, ни праха - может быть, поэтому никто не возражал, поскольку никто не видел истины... Избранная в Провидицы просто пропадала для всех. Ее уводили обыкновенно под покровом ночи, заплатив семье выкуп, в Храме опаивали дурманами, обвязывали тугим полотном и привязывали за волосы к Дереву. Поскольку Провидицу не кормили, лишь дурман, вера и сила от Девяти Матерей Пустыни позволяла ей продержаться месяц в этом жутком положении.

У Скарпхедина было немного шансов помочь Провидице. Он хотел верить, что есть способ избежать положенного конца, и наверняка был кто-то, кто знал, что можно сделать. Потому Скарпхедин пошлел в Обитель Тид.

Залы Обители Тид были просторнее и выше, чем залы Обители Мрок; курящиеся благовония обладали более легким ароматом, и окна с тонкими вставками из драгоценных камней расцвечивали солнечный свет.

Несколько коленопреклоненных перед алтарем жрецов и жриц читали молитву:

Я соль на твоем плаще,

Песок на твоих плечах,

Я пыль - я лишь пыль в небесах,

Часть всего - и ничто,

Я лишь пыль,

Я есть холод, и я же - тепло,

Я есть жизнь,

Я есть смерть

Бесконечных пустынь,

Растворенный в песках

Золотящийся прах,

В ветер вплетенный

Голос.

Почтительно склонив голову, Ворон дожидался, пока они дочитают молитву, одновременно высматривая знакомых служителей культа. Когда они поднялись, Скарпхедин быстро выцепил взглядом Сульбрэна. Он тоже его заметил и подошел к нему.

- Да будут твои пути угодны Девяти Матерям, - сказал Сульбрэн.

Скарпхедин поклонился ему.

- Зачем ты пришел? - спросил жрец.

- Я был в храме Мрок, я говорил с Провидицей...

Сульбрэн чуть сжал губы, выказывая неодобрение.

- Скажи, Сульбрэн, неужели их всех всегда встречает одна и та же судьба? Неужели нет ничего иного?

- Это благо для них, - холодно ответил Сульбрэн. - Зачем им иное?

- Зачем это вообще?

- Это плата за желание людей знать то, что знать не положено.

- Но Матери милостивы... Они не могли отдать такой приказ, не могли указать только один путь.

Сульбрэн вскинул брови:

- Я читал древние свитки. В них не сказано. Если жрицы Мрок не взяли что-то к себе тайно - то нет ничего, кроме ранее написанного.  Я бы не советовал тебе даже пытаться изменить устоявшийся порядок. Для этого тебе самому надо было бы родиться женщиной и стать либо жрицей Мрок, либо Провидицей, а не благородным Гарваном. Не вмешивайся, Скарпхедин, - жрец вздохнул, - иначе навлечешь на себя немилость жриц, а они могут поймать кого-то из атгибан, опоить, подчинить себе и натравить на тебя. И это самое безобидное из того, что они могут.

- Хорошо, - Скарпхедин печально улыбнулся, - спасибо тебе.

Но уходить он не торопился. Под пристальным взглядом жреца он подошел к алтарю Тид и опустился на колени.

***

До мрачного праздника Скарпхедину удалось тайно просмотреть какие-то свитки, но он не нашел в них того, что искал. Он просил Матерей Пустыни рассказать ему во сне или другим способом, что он должен сделать, но вместо того не мог уснуть ночами, мучился днем, краем сознания понимая, что смятение Гафастана, должно быть, заразно, и он теперь тоже не в себе, и права была Мрок, единства не будет. Ему все казалось безысходным, он думал, что пройдет немного времени и кто-нибудь сметет их правление во всех городах, развеет по Пустыне и больше никто не вспомнит ни о северянах, ни об атгибан.

Либо поднимет голову кто-то более сильный.

Но достойных правления было мало. Скарпхедин думал, что Орму стоит взять все в свои руки, но он отказывался править, говоря, что и так много делает для атгибан.

Скарпхедин смирился, жалея о том, что ему довелось услышать пророчество Мрок. Он не знал, как повлиять на грядущие события, да и не собирался что-то делать: слова Мрок в своей определенности были очень туманны, поскольку данное ею знание скрывало все пути к себе. Судьба Провидицы, наоборот, его действительно волновала. И Скарпхедин верил, что может ей помочь, хотя, в случае успеха, из Гафастана наверняка придется бежать.

До самого праздника в Обитель Мрок стража и жрицы не впускали никого, все окна были закрыты, на дверях висели цепи, а тайных путей Скарпхедин не знал. Как загнанный зверь он метался, кляня недостатки своих умений и жалея о том, что он не Маг. И только в день самого праздника ему удалось влиться в толпу избранных, кому жрицы разрешили присутствовать при Освобождении Провидицы. Скарпхедин шел без разрешения, но никто не знал того, поскольку непрошеные гости не осмеливались прийти в Храм, опасаясь гнева Мрок. Скарпхедин же не боялся гнева: его страшил только неуспех.

День выдался не мучительно знойным, и солнце светило будто отчужденно, лило свои лучи будто по привычке, но без прежней живительной силы. Витражи высокого Храма Мрок рассеивали свет, делая его еще более холодным и неприветливым, роняя зловещие тени вокруг кованых ветвей великого дерева Матерей Пустыни, к которому была привязана Провидица.

Все собравшиеся на Освобождение горожане стояли молча, так что тишина в зале казалась неподвижной. Провидица глядела на них без интереса, все с тем же выражением муки на молодом, некогда красивом лице. К ней подошли пять жриц, одну из них, верховную, Скарпхедин сразу узнал по усыпанной рубинами железной перчатке. Верховная жрица запела, за ней стали петь и другие, а потом песнопение подхватили и все прихожане. Тугие голоса жриц оплетали сознание словно удавкой, но Скарпхедин не позволял себе подчиниться. Прихожане оттеснили его в центр зала, так что, несмотря на свой высокий рост, Скарпхедин не всегда мог видеть Провидицу. Осторожно, пользуясь тем, что все пели и понемногу погружались в транс, он стал пробираться к дереву. Он не пел. И заметил, как одна из жриц указала на него верховной. Старуха впилась взглядом в Скарпхедина, чуть сощурив глаза, но ничего делать не стала.

Под плащом Скарпхедин сжимал небольшой кинжал, поскольку знал, что, если доберется до Провидицы, ему необходимо будет обрезать волосы, за которые ее привязали к дереву, и что кроме того ему придется обороняться не только от жриц, но и от прихожан.

Нельзя было больше медлить: Скарпхедину удалось подобраться к алтарю, когда младшей из жриц уже передали богато украшенный ритуальный нож. Провидица открыла глаза и встретилась взглядом со Скарпхедином. Ее черты, уже принявшие смиренное выражение, снова изменились, глаза заблестели, дыхание участилось: все ее существо говорило «не делай этого!», но Гарван не мог оставаться в стороне; он оттолкнул мешавших ему прихожан и, доставая кинжал, бросился к Провидице.

Сила голоса верховной жрицы, сила песнопения, что оплело ум прихожан, позволяла ей контролировать каждого. «Хватайте его», - почти беззвучно произнесла старуха, и множество сильных рук вцепилось в Скарпхедина. Он пытался сопротивляться, но людей было слишком много и то, что их сознание подчинено было чужой воле, увеличивало силу их ярости. Скарпхедина избивали, пока жрица не сказала «довольно». Улыбаясь, она дала знак младшим жрицам снова петь; Скарпхедина поставили на колени, так чтобы он видел происходящее.

Провидица дрожала, глядя на Ворона с жалостью и отчаянием; в глазах ее блестели слезы, брови были болезненно изогнуты. Скарпхедин еще раз попробовал вырваться из державших его рук, и рвался, пока видел, как верховная жрица подошла к Провидице, помедлила несколько мгновений, пока та обратит на нее внимание, и под становившиеся все более дикими и зловещими голоса певших жриц и прихожан, одним молниеносным движением перерезала Провидице горло. В тот же момент оборвалась и песня. Скарпхедин замер, глядя на стекающую на каменный пол кровь. Обмякшую Провидицу подхватили младшие жрицы, в то время как верховная жрица неспешно, движениями почти ленивыми, под корень обрезала натянутые, как струны, волосы Провидицы. Жрицы опустили тело Провидицы на пол, а длинные пряди, точно черные змеи, остались висеть на ветвях дерева. В последний момент Скарпхедин заглянул в глаза Провидицы, только узревшие смерть. Что-то оборвалось внутри него, туман застлал его разум, и он не помнил, что происходило дальше. Помнил лишь собственную ярость и боль.

Он пришел в себя в подземельях Обители Мрок, в одной из темниц. Земляной пол непрестанно отдавал холод, сливавшийся с сыростью, и оттого пробиравший до костей. Но Скарпхедин не замечал его: он плакал, задыхаясь в рыданиях, и не мог и не пытался взять себя в руки. Никто никогда не подумал бы, что он, Скарпхедин, жестокий и беспристрастный, решавшийся на самые сложные дела, чей клинок не раз пил человеческую кровь, - лежит в темнице, окутанный темнотой и собственным горем, и не может сдержать слез.

Сколько прошло времени - он не знал. Тело болело. Скарпхедину казалось, что силы покидают его очень быстро, и радовался тому, что, должно быть, не так долго ему осталось мучиться. Но в один из дней (которые для Скарпхедина во тьме подземелья были неотделимы от ночей) к нему явилась помощница Старшей жрицы. Она вывела его в одну из комнат Храма, обработала его уже успевшие чуть затянуться раны и сказала:

- По просьбе Высоких Гарванов... и по воле Тид, тебя отпускают, - она посмотрела в сторону приоткрытой двери: по коридору прошла Старшая жрица.

Скарпхедин ее тоже видел, отчего невольно вздрогнул и хотел подняться, чтобы подойти к ней, но помощница жрицы удержала его.

- Ты слаб, - сказала она. - И никогда не восставай против Девяти Матерей и их служителей. Никогда. Иначе их гнев настигнет тебя.

Скарпхедин устало посмотрел на нее и ничего не сказал.

- Слушай, - помощница жрицы подалась вперед, так, чтобы никто, кроме Скарпхедина не мог ее услышать, - сейчас ты уйдешь вместе с Воронами. Но знай: мне было видение. Тебя простила Тид, но кара Мрок с тебя не снята. Если ты в следующей жизни родишься в этих краях - не видеть тебе этого мира, ты будешь слеп. В любом другом месте ты обретешь то, что утратил.

Скарпхедин удивленно поднял брови, чуть изменившись в лице.

- Не торопись за тем. Тид будет следить. Сама Тид! Не ищи смерти. Делай, что должно, - она помолчала, поспешно вложила ему в руку небольшой обрывок грубой ткани и тут же отпрянула: в комнату вошла Верховная жрица.

- Я провожу Гарвана, - сказала она.

Ее помощница низко поклонилась и вышла. Присутствие Верховной жрицы действовало на Скарпхедина угнетающе, но он почти сразу забыл о ней, когда увидел на пороге Храма Сульбрэна и Орма. Орм холодно поблагодарил Жрицу и пропустил Скарпхедина к лестнице. Оказавшись на улице, Скарпхедин почувствовал, что, хотя печаль и осталась лежать камнем на душе, он невольно радуется солнцу и теплу, сухому ветру и высокому небу. Нойр все еще сжимал в руке небольшой кусок грубой ткани; повинуясь слабому любопытству, он расправил его на ладони и увидел свернутую в кольцо прядь темных волос.

Глава 22



Солнце померкло, скрытое пыльными облаками. Надвигалась песчаная буря. Старый каха;рд, не обращая внимания на суету, царившую на стоянке, зашел в шатер, где рядом с полуживым нойром уже который день сидела его, кахарда, ученица. Других Ведающих в племени не было, так что только они могли как-то помочь раненому Гарвану.

Завидев кахарда, ученица поднялась.

- Ну как, Ахина, что-нибудь изменилось? - спросил старик-хиит.

Она покачала головой.

- Если его не вернут, рана не затянется, - тихо сказала Ахина. - И Дара в нем осталось очень мало. Он не восстановит его, если Дщерь его не отпустит.

- На все воля Тид, - спокойно сказал Аривад. - Сейчас буря, значит, эта пустыня и та - едины. Быть может, Гарван сможет вернуться.

Ахина поджала губы и страдальчески взглянула на Гарвана: он лежал на кошмах, и красное пятно алело на ткани, которой Ахина перевязала его рану. Нойр был очень бледен, дыхание его было едва заметным, и за все минувшие дни не изменилось ничего. Ахина чувствовала Дар, едва бьющийся в крови нойра и не дававший ему умереть. Словно бы подсказанная кем-то, в светлую голову Ахины пришла мысль:

- Отец, - обратилась она к кахарду, -  что если я схожу к источникам Нэхира и принесу оттуда воды?

Аривад сдвинул седые брови:

- Зачем ему вода бессмертия, если он и так бессмертен?

- Эта вода вернет ему силы, что покинули его, и, быть может, возрождающийся Дар притянет душу обратно.

- Заберет из объятий Великой Дщери? Ну, попробуй, - старик пожал плечами. - Если он не умрет во время этой бури...

И Гарван не умер. Ахина, дождавшись, пока пески утихнут, отправилась к скалам Нэхира. Аривад непрестанно задавался вопросом о том, чем Ахина собирается платить наядам за то, чтобы те пропустили ее к Источнику. Мало кто из смертных возвращался из скал Нэхира живым; хиит не был уверен в том, что магических сил Ахины хватит, чтобы противостоять наядам.

Аривад вышел из шатра и окинул взглядом расстилавшийся перед ним охристый простор бесконечной пустыни. Пески были неподвижны, и на горизонте в сероватой дымке сливались с выцветающей голубизной неба. Из-за куста верблюжьей колючки осторожно вышла ган-гачиг. Тонкий силуэт ее едва заметно подрагивал: истинное лицо Пустыни постепенно становилось незримым: уходили отголоски прошедшей песчаной бури. Ган-гачиг повернулась к хииту. На ее красивом смуглом лице играла легкая улыбка, темные глаза игриво поблескивали. Она протянула к кахарду смуглую руку, но, увидев, что хиит не заинтересовался, ган-гачи;г погрозила ему пальцем и, звонко рассмеявшись, растворилась в воздухе.

Старый кахард усмехнулся в усы и подумал:

«Смущай других, ган-гачиг, ядовитая слеза Пустыни».

***

Ахина вернулась на рассвете восьмого дня. Скинув покрытый пылью красный бурнус, она протянула Ариваду небольшой, но тяжелый медный кувшин, горлышко которого было запечатано воском.

- Как тебе удалось? - удивленно спросил кахард, принимая из ее рук драгоценный сосуд.

Ахина молча качала головой и легко улыбалась. Лишь к середине дня, когда она смочила губы нойра водой бессмертия и промыла ею его рану, она сказала Ариваду:

- Наяды приказали мне молчать всю дорогу и пока вода не коснется крови нойра. Они его, оказывается, давно знают. Они все знают...

Аривад задумчиво посмотрел на медный кувшин, стоявший на коврике в углу шатра: в нем оставалось еще много воды, и большим соблазном было сделать хотя бы глоток бессмертия. Хиит воображал, как к нему вернется былая сила, как он снова станет молодым и будет жить, не опасаясь ни старости, ни смерти. Если наяды отдали в его распоряжение целый кувшин, быть может, они были не против того, чтобы воду вкусили достойные? Так думал Аривад, но не решался ничего сделать, как не решался спросить о том свою ученицу. Она же была всецело поглощена заботой о нойре.

Эмхир пришел в себя глубокой ночью. Он чувствовал свое тело, чувствовал едва пробивающуюся боль и слабость, пронизавшую мышцы. Открыв глаза, он понял, что зрение не торопится возвращаться к нему: несколько долгих минут он созерцал кромешную темноту, прося Мейшет помочь ему, а, когда наконец его молитвы были услышаны, первое, что он увидел - были белые руки девушки, которая дремала, сидя возле опоры шатра. На ее предплечье темнел широкий каменный браслет, а рядом с коленями стояла небольшая лампа, чье пламя едва подрагивало, искажая образы, вытканные на украшавших шатер гобеленах.

Эмхир приподнялся и осторожно стянул повязку, закрывавшую его бок.

«Почти зажило, - подумал нойр. - Клинок был отравлен». Вокруг наметившегося глубокого шрама расползалась темная сетка сосудов.

Тем временем проснулась девушка, сидевшая возле опоры шатра.

- Гарван, - сказала она, глядя так, будто все еще не верила своим глазам.

Взяв лампу, Ахина поспешила к нойру и опустилась около него на колени.

Эмхир всмотрелся в ее лицо и понял, что знает эту девушку.

- Крина... Не думал, что увижу тебя когда-нибудь.

- Здесь я Ахина, о Гарван, - сказала она, легко улыбаясь. - Я больше не сестра моим сестрам, здесь моя семья. Пустыня мне ближе Гафастана и всякого иного города, а вода ручья, что течет возле этих двух пальм, - она кивнула куда-то в сторону, - мне кажется более приятной, чем вода Великой Реки, да простят меня Милостивые.

Эмхир кивнул. Мысли его путались, но последние события, равно как и пребывание в Пустыне, нойр помнил хорошо.

В шатер вошел Аривад. Он увидел, что Гарван очнулся и произнес:

- Большая честь для нашего племени принимать здесь тебя, Старший Гарван.

Эмхир ничего не ответил.

- Духи поведали мне очень многое, - сказал хиит, зажигая еще одну масляную лампу и ставя ее на низкий столик. - Я вижу, ты очень хотел угодить в объятия Вафат раньше срока, но ты же знаешь, что это грех. Понимаю, ты сам не стал бы ничего делать, но доверил это убийцам, а потом решил просто не сопротивляться...

- Мне была указана воля Амры, переданная через ее жрицу, - перебил его Эмхир.

Старик-хиит покачал головой, затем опустился на ковер, скрестив ноги.

- Жрица? Просто жрица? - он усмехнулся, внимательно глядя на Гарвана. - Верить можно только предсказаниям Провидицы, и то, если уметь их правильно истолковать. А толкований может быть великое множество. Я ничего не имею против Амры, но вот ее служители никогда не внушали мне особого доверия. Как узнать, кто говорил ее устами? Тебя, конечно, хорошо запутали, о Гарван. И я не знаю, как на тебе отразится все, что случилось. И как много времени уйдет на то, чтобы вернуть твой Дар, чтобы ты здесь не сошел с ума и не угодил в объятия Вафат.

Усмешка тронула губы Эмхира.

- Нет, - выдохнул он, - всякий Гарван, умерший в пустыне, становится темным инээдом...

Крина с тревогой посмотрела на Гарвана, который устало закрыл глаза.

Аривад вздохнул.

- Ну ладно. Я тебе еще помогу. Думаю, с рассветом сил прибавится.

На утро Эмхиру действительно стало легче. Крина иногда давала ему испить воды, принесенный из скал Нэхира; темное пятно вокруг шрама постепенно уменьшалось, и боль перестала тревожить Гарвана. Но Дар не торопился к нему возвращаться. Маг без Дара много терял, ведь его физическая сила зависела во многом именно от него. Он же делал тело Мага неподвластным времени. Хорошо было то, Дар не уходил безвозвратно.

Погруженный в водоворот мыслей, Эмхир сидел возле шатра на ковре. Состояние, подобное трансу, позволяло ему собрать частицы энергии, которой было много в Пустыне, но хаос, царивший в уме, не шел Гарвану на пользу. Разные образы мелькали перед внутренним взором, и в этом беспорядке Эмхир силился найти ответы на вопросы.

Так он коротал дни: вставал нойр обычно за несколько часов до рассвета, чтобы собрать Силу, которая овевала Пустыню в утренние часы; до жарких часов он сидел перед шатром, потом куда-нибудь уходил, чтоб вернуться на исходе дня и принять Силу наступающей ночи. Дар медленно возвращался, в трансе приходили странные видения: вместо песков Эмхир видел в знакомых местах цветущие сады, древние храмы и города, словно бы какой-то иной мир, отличный от истинного лица Пустыни, отличный от мира настоящего, представал перед его внутренним взором.

Крина почти не говорила с Эмхиром: что-то в нем ее пугало. Она боялась взгляда его мертвенно-голубых глаз, и весь облик Старшего Гарвана вызывал в ее памяти лишь образы темных инээдов, которых ей случалось видеть в Пустыне.

Однажды, когда Крина набирала воду из ручья, к ней подошел Эмхир.

- Зря ты не вернулась в город, - сказал он.

Крина подняла на него вопросительный взгляд.

- Мьядвейг берет в ученицы Ворожей. Ныне в Гафастане не так много Магов. Хотя вам в пустыне, конечно, вольнее дышится.

Эмхир смотрел на Крину очень внимательно. Она вытащила кувшин на сухой песок, поднялась и, стараясь не встречаться взглядом с нойром, сказала:

- Пустыня дала нам силу, сняла пелену с наших глаз. Мы ей всем обязаны. Мы многое видим, многое знаем.

- Если так, возможно, ты знаешь что-то об утонувших женах?

- Да, - задумчиво отозвалась Крина. - Это были жены Царей, они вывели их на противный Матерям путь. За это Тид изгнала Царей, наказала их жрецов, а затем обрушила на эти земли дождь из песка, в котором утонули и нерадивые жены. Под крылом Великой Дщери они стали ган-гачиг. Теперь они ищут тех, кому принадлежали раньше, чтобы, продолжив род в смертном облике, позволить воплотиться душам своих утонувших сестер. Тогда айдуты восторжествуют: если ган-гачиг найдет того, кого искала, вернутся Цари и снова будут править в этих краях.

Она вздохнула.

- Знай, о Гарван, это не принесет никому блага. Прощение Матерей будет взято назад, и если Пустыня сейчас живет, то с возвращением Царей гнев еще более страшный, чем прежний, обрушится на эти края, и никто не выживет.

Эмхир молча слушал речи Крины и чувствовал себя как никогда чужим. Когда Ворожея замолчала и, подхватив кувшин, направилась к шатрам, нойр опустил голову. Духи Пустыни, Цари и Девять Матерей словно бы вели свою игру, недоступную смертным.

«Кто говорил устами жрицы? Чьи слова передали ей? Кто притворился одной из Милостивых единственно для того, чтобы я оказался здесь?» - думал Эмхир.

Никто не мог дать ответа.

Когда большая часть Дара вернулась к Эмхиру, Аривад показал Гарвану дорогу к ближайшему алтарю старых богов, где потоки силы били из-под земли высоким столбом, теряясь где-то высоко в небе. Аривад обычно, чтобы поговорить с духами либо садился посередине святилища, либо закапывался в песок и лежал так часами. Никакого ритуала не было: древние боги давно ушли, уступив место Девяти Матерям.

С того дня Эмхир большую часть времени проводил там, но при алтарях не было прежнего спокойствия: непрестанно сновали духи Пустыни, иногда их можно было увидеть, иногда они оставались незримыми и присутствие их можно было только почувствовать.

Какой-то древний призрак говорил Гарвану:

- Я узнал тебя, узнал! И твои инээды не новые гости в этих краях. Многое помнит Пустыня, да не все!

Другой дух, шелестя богатыми одеждами и позвякивая бубенцами, прицепленными к длинным рукавам, спрашивал:

- Ну что, Ворон, сладка ли тебе была слеза Пустыни?

Эмхир не заговаривал с духами. Чувствуя себя ослабевшим и запутавшимся, он только слушал их многоцветный шепот.

***

Казалось бы, в Скарпхедине ничего не изменилось, и он оставался прежним преданным Вороном. Он быстро отошел от пребывания в Обители Мрок, хотя и не мог оставить мысли о Провидице. Не было среди его друзей человека, кому бы он поведал все. Его учитель - Орм, за все время не сказал ему ничего о том, что случилось. Его словно бы ничто не волновало, и он продолжал жить, как жил и прежде, следуя за солнцем.

Эмхира в Гафастане не было, и, несмотря на то, что Провидица сказала, что он жив, никто по-прежнему не знал, где он находится. Иногда Скарпхедина обуревали сомнения: для взора Мрок живым мог казаться и умерший, но еще не поднявшийся в более высокие миры. С каждым днем угасала надежда найти Эмхира, и Скарпхедину казалось, что ничего хорошего Гафастан теперь не ждет. Наверняка бы Фьёрлейв стала требовать, чтобы вместе со Сванлауг правил кто-то новый; не исключено было, что Фьёрлейв попросила бы нойрин отойти от дел и попыталась бы поставить над городом своих людей.

Так он думал, сидя на выступе фундамента дома рядом с садами Этксе. Высокая стена отбрасывала синеватую тень, еще не успевшую отползти прочь под безжалостными лучами солнца. Пахло пылью, и временами сухой ветер приносил чуть слышный аромат цветов.

Тяжелые мысли лежали на душе у Скарпхедина: образ Провидицы не оставлял его, призраки подземелий Храма Мрок обступали его, как только садилось солнце.

«Кому мы служим?» - спросил себя Скарпхедин. Прежде он не задумывался: ему казалось, что он, как и всякий Гарван, служит всем Девяти Матерям сразу. Теперь же он склонялся больше к тому, что им покровительствует Вурушма или сама Вафат. Он вытащил из ножен кинжал со скупо украшенной рукоятью; лезвие ловило серебристые блики. Скарпхедин невольно вспомнил, сколько крови испил этот кинжал, но все жертвы этого клинка справедливости сливались в нечто безликое, так что Ворон не чувствовал ни раскаяния, ни жалости. Ему вспомнилась и последняя жертва: сын шаха, еще совсем юный. Казалось бы, теперь Скарпхедин должен был сожалеть о содеянном, но с удивлением обнаружил, что ничего не испытывает. Он воспринимал Бургэда как врага, несущего опасность его народу, и словно бы неведомый зверь ощеривался у него в душе, не позволяя даже допустить мысль о человечности. От этого Скарпхедину стало еще тяжелее: разум противоречил чувствам, и чувства оказывались более хищными. Это пугало его и тяготило.

Легкий шорох послышался совсем рядом.

- Я не стану спрашивать о том, что тревожит тебя, Скарпхедин, - сказала Мьядвейг Протравленная, - но о чем ты думаешь, мне было бы интересно узнать.

Расправив темные одежды, Мьядвейг села рядом со Скарпхедином.

- Не знаю, Мьядвейг, - он осторожно вдохнул терпкий аромат, исходивший от нее. - Я уже ни в чем не уверен, и не знаю, кто я ныне и что могу. Во мне будто что-то изменилось, но я не вижу, чтобы это было мне на пользу.

- Все хорошо, - ответила Мьядвейг, глядя на Скарпхедина, чуть наклонив голову набок. - То, что ты видел, то, что почувствовал - твое ли это? Едва ли. Ты боишься зверя внутри себя, но зверь этот на цепи, иначе ты не пребывал бы в мрачных раздумьях сейчас.

- Жрица Мрок сказала, что Тид простила меня, но кара Мрок с меня не снята.

- В этой жизни тебе беспокоиться не о чем, ибо жизнь твоя конечна. Ты можешь оттого грустить или радоваться, но торопить события ты не должен, ибо нужен здесь, пока живешь.

- Да, это мне известно...

Мьядвейг помолчала, подняв лицо к небу. Скарпхедин был уверен: она улыбалась.

- Ты знаешь, не так уж и плохи твои дела. До сих пор помню, как Орм пришел ко мне, потеряв всех, кого любил, он просил меня наградить его ядовитым поцелуем, чтобы не мучиться боле... - Мьядвейг усмехнулась, - но я не дала ему умереть. Тогда я сказала ему: «следуй за солнцем», и, как видишь, до сих пор он верен моим словам.

- Мне тоже следовать за солнцем? - Скарпхедин удивленно посмотрел на Мьядвейг.

- Нет, - засмеялась она, - хватит с нас упивающихся светом или тьмой, молчаливых и одиноких. Отпусти свои печали, перестань метаться, подчинись потоку жизни. Ты, как и твой род, многое можешь, а вместо этого гоняешься за призраками. Я предчувствую, что будущее Триады не будет спокойным, а это значит, что среди самих Воронов может случиться что угодно. Тем, кто будет прав, понадобится поддержка. И именно твой род встанет на сторону тех, за кем должно быть будущее Триады. Ты еще встретишь свою Провидицу, но не здесь и не в это столетие. Так что смирись и следуй пути, который принесет благо Триаде.

- А у меня есть выбор? - горько усмехнулся Скарпхедин.

Мьядвейг помолчала, смерив нойра долгим взглядом и ответила:

- Разумеется. Но я верю, что лучшее в тебе победит. Не гневи Матерей Пустыни.

- Эмхир не гневил - и что с ним теперь? Какие силы он затронул?..

- Это не он затронул некие силы, а они его, как я понимаю, - ответила Мьядвейг. - Интересно только, зачем... На самом деле, в Триаде немало несчастных счастливцев, на которых у Матерей Пустыни свои виды.

- Среди смертных или Бессмертных?

- Не знаю, за смертными труднее следить. А Бессмертных Матери Пустыни любят. Вот, например, я должна уже давно почить в объятиях Вафат, но Тид меня не отпускает. И я не знаю, отпустит ли когда.

- Без тебя Гафастан будет уже не тот, что прежде.

- Возможно. Но ни тебе, ни мне того не увидеть.

Мьядвейг тяжело поднялась, снова расправила свои темные одежды. Глухо звякнули браслеты и бусы из мелких ракушек.

***

В тенистых зарослях у реки слышно было звонкое щебетание синих ласточек. Иногда ветер, тревоживший ветви деревьев, срывал с них листья, и они желто-зеленым сухим дождем осыпались на укрытую травой землю, путаясь среди темных камней и тонких стеблей редких цветов.

Лиггар прилег, опустив голову на колени Сванлауг. Теперь он изредка наведывался в Гафастан, и они с нойрин больше не встречались в доме Зэрмелис. Лиггар уже не был столь красив и молод, суровые ветра пустынь иссушили его лицо, сделали черты более темными и резкими. В волосах появилась проседь. И только глаза оставались прежними, светящимися, хризолитово-зелеными.

Когда Лиггар усмехался, суровая складка тонкой морщины всякий раз расчерчивала его щеку:

- Пройдет еще несколько лет, Сванлауг, и ты не захочешь меня видеть.

- Лиггар, зачем ты так говоришь? Пока ты жив - я буду любить тебя. Когда ты умрешь, я буду любить твой образ и ждать новой встречи.

Она помолчала.

- Отчего ты не послушал меня, Лиггар? Ты мог бы жениться, у тебя могли быть дети, я не обиделась бы. Твоя жизнь была бы более легкой.

- Нет, Сванлауг, - отвечал Лиггар, - как я могу? Мое сердце, моя душа, мое тело живут благодаря тебе, живут ради тебя. Стоит мне только подумать о тебе, как сердце начинает трепетать, а душа наполняется бесконечным сиянием. Стоит мне прикоснуться к тебе, как мои уставшие мышцы снова наполняются силой. Я не мыслю иной женщины, кроме тебя. На иную я не могу смотреть, и я бы не смог, ведь прикоснувшись к ней, я бы потом осквернил тебя своим прикосновением. Ты, Сванлауг, для меня все. Я хотел воспеть тебя в стихах, но не смог, ибо в мире нет столь прекрасных слов... а если бы я даже осмелился, я всего лишь смертный, и слова мои - слова простого смертного, что рассыплются в пыль, быстрее, чем ты успеешь их вкусить.

Сванлауг нежно улыбнулась и провела рукой по жестким волосам Лиггара. Во взгляде ее крылась глубокая печаль, и глаза нойрин казались едва заметно покрасневшими, точно она не спала много ночей.

- Что-то терзает тебя, Сванлауг. Что-то стороннее, скажи мне, что случилось? Что тревожит тебя?

Сванлауг поджала губы, затем, словно решившись, произнесла:

- Ты знаешь ведь, наверняка знаешь...

- Что? - Лиггар сел и взял нойрин за руку.

- Уже давно пропал Эмхир... Как без него Гафастану?

- Ты теперь будешь править, разве нет? - Лиггар поднял брови.

Сванлауг покачала головой, глядя, как с ветки миндального дерева спорхнула ласточка.

- Как я могу? Нет. К тому же народ не признает одну меня. Даже Фьёрлейв правит с Сигданом... Я не хочу выбирать никого иного. И даже если так... - она вздохнула. - Говорят, его убили, но Скарпхедин говорит, что он жив. Я хотела бы верить, но вестей нет, ничего нет, и с каждым днем надежды все меньше...

Лиггар поцеловал руку Сванлауг.

- Как мне теперь быть? - она склонила голову Лиггару на плечо.

- Знаешь, - задумчиво произнес он, - среди кочевников ходят слухи, что хииты, которые из таванов... Я не очень понял, но о том много говорят, что у них темный инээд... или все же Гарвана они приютили?.. Слухами обросла эта история.

Сванлауг встрепенулась.

- Где они стоят?

- Кто?

- Те, что приютили Гарвана, - глаза Сванлауг светились огнем надежды.

- Недалеко от Нэхира, - сказал Лиггар. - Я знаю, там у двух пальм ручей.

Нойрин заулыбалась.

- Ты сможешь меня туда проводить?

- Конечно, это не так уж и далеко...

Исполненная радости, Сванлауг поцеловала Лиггара в губы.

***

Возле изъеденного песками камня едва покачивался на ветру цветок агаара. Эмхир, сидя возле противоположного столба древнего святилища, смотрел на растение и был уверен, что еще несколько мгновений назад никакого агаара там не было, ведь в местах силы никогда ничего не растет, даже неприхотливый агаар.

Эмхир посмотрел по сторонам. Никаких других растений в круге не было, а одинокий цветок по-прежнему покачивал синим бутоном.

Поднялся ветер. Нойр лег у камня святилища, и накрыл голову краем плаща, чтобы на нее не сыпался песок. Оставалось принять совсем немного силы, чтобы восстановить оставшийся Дар, но Эмхир не чувствовал себя лучше.

Ворона по-прежнему мучали вопросы. Что хотели от него Матери Пустыни? Куда вели? Что хотели сказать?

Ветер становился все сильнее, нойр слушал, как он поет, путаясь меж каменных столбов святилища. Перед его внутренним взором медленно соткалось видение незнакомого берега. С тихим шипением накатывали волны, блестел влажный песок, в прибрежных камнях запутались водоросли.

«Где-то здесь лежат мои кости», - мелькнула мысль.

- Не твои, Гарван, а мои, - сказал немелодичный голос.

Дух стоял совсем рядом.

- Знаю, - сказал Эмхир. - Я умер не здесь.

- О да, - протянул дух, - твои кости легли в землю островов, ныне скованных льдом. И не только твои. Знал бы ты, помнил бы, сколько горечи было тогда в ваших душах.

- Что ты имеешь в виду?

- Ты не все помнишь, не все знаешь. А я - древний дух... Я помню времена, когда здесь еще не было пустынь, но была бесконечная зелень. И я помню, как песок полился с неба, и тогда я покинул эти земли, и последнее пристанище мое - безвестный берег на востоке Уинволя.

- Покажись. Я хочу тебя видеть, - произнес Эмхир.

- С глаз твоих, Гарван, пелена не снята, как ты меня увидишь? - дух издал сухой смешок. - Лучше слушай.

Эмхир чувствовал, как его тело постепенно заносит песком, а сам он снова видит перед собой подлинную Пустыню.

- Ну, даже так, - сказал дух, - все равно твоему взору меня не увидеть.

Нойр осмотрелся. Сухой безжизненный простор расстилался на многие фарсанги вокруг. Камни святилища казались выше и новее, словно время их не коснулось. Эмхир пригляделся к древним письменам, и ему они показались знакомыми. Тонкий узор из ромбов и ломаных линий окаймлял овальное отверстие древнего камня.

- Тебе не нравится Пустыня?

- Она мало кому из Старших по нраву, - сухо ответил нойр.

- Напрасно. Вы должны любить ее... Хотя бы в глубине души. Это ваши родные места.

- Разве? - удивился Эмхир.

- Как же, - бросил дух. - Вы здесь жили, вы здесь правили. Правда, вы же и поучаствовали в падении здешних царств. Всех наказали. Всё уже было, Гарван. Всё повторяется, и вы, вместо того, чтобы с благодарностью принять прощение, чем-то по-прежнему недовольны.

Эмхир не ответил. Сухой ветер тревожил песок. Где-то в небе протяжно прокричала птица Рух.

- Да, Гарван. Вас прогнали на Север. И вы так расстроились, что ваши самые влиятельные из нойров скоро легли в холодную землю островов, по которым вы ныне так скучаете. О, знал бы ты, как горьки были рыдания тех, кто вас хоронил! Они были разбиты, они были в смятении. Потом ваш народ под крыло взяли - кто бы мог подумать? - люди! Твое родовое имя - это от них. Всякое родовое имя ваших нойров пошло от людей. А затем вы перевернули чашу. Снова. И люди там, на Севере, до сих пор ваши рабы.

Эти слова привели Эмхира в замешательство. Все прежнее, взращенное в его характере культурой нойров, противилось тому, что говорил дух. Несмотря на то, что Эмхир смирился с тем, что он и сам более не равен нойрам, так как он - отреченный, людей он до конца не принял и не считал их равными себе.

- Да, пусть они вам не равны, - сказал дух в ответ на его мысли, - все равно должна же быть хоть какая-то благодарность.

- Зачем? - отозвался Эмхир, глядя туда, откуда мгновение назад доносился голос духа. - Это было слишком давно, да и неизвестно, правду ли ты мне говоришь.

- Ладно, - протянул дух, - все ясно. Высокомерия у вас не отнять. В общем, я не собирался заставлять тебя... менять отношение к людям. К вверенному тебе народу ты относишься хорошо. Просто Девять Матерей решили, что тебе следует знать хоть что-то из того, что сокрыто ото всех. Почти ото всех. Быть может, пригодится тебе еще. И не только тебе. Кому хочешь - можешь рассказать.

- Этот прах уже ничего не значит, - Эмхир покачал головой.

- Ты же сам понимаешь, если Матери Пустыни открывают это, значит, оно для чего-то надо. Я не знаю, для чего. Они послали меня сказать. Ведь сейчас этого никто уже не помнит. Только они.  И я. И эти вот камни.

Эмхир оглянулся на высокие камни древнего святилища. Когда он снова посмотрел прямо перед собой, то увидел не пустыню, но безымянное уинвольское побережье. Солнце медленно погружалось в темно-синее, мерно дышащее волнами море, в небе замерли расцвеченные облака.

- Так забавно, - усмехнулся дух, - я тут говорю с тобой, ты видишь то, что видел я незадолго до смерти. Я добрался в свое время до самого Уинволя...

- Что заставило тебя уйти отсюда? - спросил Эмхир, разглядывая подрагивающее видение.

- Я сбежал от вас, от вашего правления, - дух горько засмеялся. - Мне, как видишь, удалось. Но на этом побережье я встретил Вафат.

- Но ни я, ни кто-либо из ныне здесь правящих отреченных не воплощался в Пустынях в прошлой жизни, - нахмурился Эмхир. - Я не помню этих мест.

- Может, вспомнишь когда-нибудь. Однако, никто вам, опальным, не позволил бы столетьями бездельничать за гранью и, конечно, не позволил бы сразу воплотиться в прежнем... -дух замолчал, словно подбирая нужное слово, - статусе. Вас успели наказать, и прожитые вами жизни были нелегки. Некоторые так и не вернулись к нойрам, а кому-то повезло жить сейчас не-отреченным на Севере.

- Я смогу когда-нибудь увидеть Север? - спросил Эмхир.

- Не знаю. А зачем? Мне ведомо лишь то, что ты сможешь, если найдешь для того достаточно сил, появляться там, где находится кто-либо из твоих потомков. Являться им...

- Но у меня их нет, - перебил его Эмхир. - И не к кому прийти.

Дух засмеялся.

- Оставил сына на Фёне - и не знаешь?

Эмхир почувствовал смятение. Мысли судорожно ухватились за воспоминания нескольких последних лет, перед изгнанием. Вариант был один и на ум он пришел тут же: если то был сын его и Анборг, то, получалось, что он, сам о том не зная, нарушил один из строжайших запретов Ожидающего*. И теперь ясно было, что и он, и, возможно, сама Обещанная, будут наказаны.

- Но он уже умер.

Эмхир поднял глаза. Видение уинвольского побережья дрогнуло и пропало, обнажив прежний Лик Пустыни.

- Зато его дети, пусть и носящие чужое имя и воспитывающиеся в другом народе, вполне себе живы и, я думаю, много чего смогут, - сказал дух.

- Если этого знания хотела Тид... О, я могу понять, - нойр провел ладонью по лицу. - Лучше б она еще тогда сжалилась и не оставляла меня в живых.

- Не знаю, что ты теперь будешь со всем этим делать, - хмыкнул дух. - Я, что должен был сказать, сказал, остальное - не мое дело.

Ворон, тем временем, смотрел прямо перед собой и, казалось, его не слушал.

- Пора тебе возвращаться в зримую Пустыню. Да и мне пора... - дух помолчал. - Если тебе случится оказаться на том побережье, где лежат мои кости, закопай в сырой песок несколько цветков агаара или сэрэха и прочти какую-нибудь молитву.

Ворон молча кивнул и закрыл глаза.

Через мгновение он снова почувствовал, что находится в круге святилища, укрытый песком. Эмхир откинул в сторону плащ, которым была закрыта его голова и, схватившись за камень, встал. Было прохладно, солнце поднималось из-за горизонта, и небо окрашивалось в тускло-голубые и оранжевые цвета.

Глубоко вздохнув, Ворон вышел из круга святилища. Он казался себе иссушенным и разбитым, хотя восстановившийся Дар пронизывал тело, как прежде. От тяжелых мыслей, собравшихся было на него наброситься, Эмхира отвлек какой-то шум. Он обернулся и увидел четверых всадников. Неприятные воспоминания отозвались легким покалыванием в правом боку, но в этот раз опасности не было. Он узнал кахарда, Скарпхедина и Сванлауг. Слева от нее на гнедом жеребце, к седлу которого был привязан повод еще одного коня, сидел неизвестный Эмхиру усгибан, но Ворон не успел подумать о том, кто он. Сванлауг спешилась, подбежала к Эмхиру и обняла его, при этом чуть не сбив нойра с ног.

- Как я рада,что ты жив! - произнесла она негромко.

Эмхир ей ничего не ответил, лишь слабо похлопал ее по спине. Сванлауг отступила на шаг, не сводя с него глаз.

Тем временем с коня соскочил Скарпхедин. Он передал повод кахарду и тоже подошел к Эмхиру. Он сжал его плечо и, улыбаясь, сказал:

- Хорошо, что ты снова с нами. Ведь так?

Эмхир кивнул. Скарпхедин отпустил руку.

- Мы два дня ждали тебя на стоянке, - произнесла Сванлауг. - Кахард сказал нам, что ты пошел сюда, чтобы собрать остатки Дара.

- Верно, - ответил Эмхир. - Но мне казалось, что меня не было лишь несколько часов.

- Значит, тебе показалось, - Скарпхедин пожал плечами.

Усгибан спешился и поклонился Эмхиру.

- Как твое имя? - спросил нойр. Он уже догадывался о том, кто перед ним, и чувствовал на себе взгляд Сванлауг.

- Я Лиггар, о Гарван, - сказал он и подвел Эмхиру коня.

Гарван поднялся в седло и кивнул кахарду, который все это время молча усмехался в усы.

- Ну что, Гарван, много рассказали тебе духи?

- Лучше бы ничего не говорили, - ответил он.

Кахард понимающе посмотрел на Эмхира, затем послал аргамака вперед. За ним последовал Эмхир, с которым почти сразу поравнялся Скарпхедин. Сванлауг и Лиггар ехали позади всех, и сквозь топот копыт было слышно, как позвякивают украшения на конях гафастанцев.

________

* Ожидающий - тот, кто ждет Обещанную.

Глава 23



В одном из дворов Сердца Гафастана кто-то терзал кяманчу, которая в неумелых руках, вместо бархатистой, нежной мелодии, временами издавала скрежещущие звуки. Эмхир поискал глазами горе-музыканта, но среди множества Гарванов, коротавших вечерний час в густеющей тени стен Этксе, разглядеть его не смог. Тяжело вздохнув и поборов неприятное чувство, возникавшее всякий раз, как некто извлекал из кяманчи фальшивую ноту, Гарван перевел взор на ученика Этксе. Тот сидел на широком выступе фундамента, в руках у него было несколько полосок пергамента, расчерченных северными письменами.

- Вот это заклинание мне не дается, - сказал ученик.

Эмхир заглянул в протянутый ему пергамент и сказал:

- Это и не должно, Овейг. Тем более ты его неправильно переписал. Здесь, - он указал на верхнюю строчку, - должна стоять «ут»*, а в начале следующего слова - «оэр».

- Странно, - Овейг нахмурился, - мне казалось, что в книге так и было написано.

- А кто переписчик?

Овейг пожал плечами.

- Ты возьмешь меня в ученики, о Эмхир? - спросил он.

Гарван ожидал подобного вопроса, но ответа так и не придумал. У него, как и прежде, не было желания заниматься чьим-либо воспитанием, к тому же он предпочитал учить тех, кто изучил азы магии и боевых искусств. Овейг же стоял лишь у начала этого пути и знал еще не так много. Как и все прочие дети чистокровных Гарванов, Овейг воспитывался у родителей до девяти лет. Теперь ему было уже лет десять, а, быть может, и больше (Эмхир точно не знал), церемония посвящения** была уже близко, а Овейг так и не нашел учителя.

- Я не знаю, - честно ответил Гарван.

- Почему? - спросил Овейг, подняв брови. - Ты же доверил мне тянуть за тебя жребий тогда. И Мастер Орм говорит, что из меня выйдет хороший Маг.

- Так что же Орм не возьмет тебя в ученики?

- У него их много, - Овейг попытался загнуть угол одного из пергаментов. - Я не буду таким, как Кадор, не предам Гафастан.

Вспоминать о Кадоре Эмхиру хотелось меньше всего. Кадор очернил его перед всем Гафастаном и чуть не погубил сам город. Пусть даже он теперь был мертв, Эмхир по-прежнему чувствовал, что сам отчасти был виноват в том, что никак не повлиял на своего ученика, не разгадал его замыслов и, должно быть, не смог нормально воспитать. Еще раз рисковать Гарвану не хотелось. Но не только это не позволяло ему взять нового ученика: Эмхиру не давало покоя то, что поведал ему Дух. Он все чаще в мыслях возвращался на Фён, и, глядя на Овейга, невольно думал о том, что его собственный сын когда-то был таким же. Вслед за этими мыслями память услужливо пробуждала воспоминания о событиях последних месяцев, что было для Эмхира самой настоящей пыткой.

В руках горе-музыканта снова заскрежетала кяманча. Эмхира передернуло.

- Я тебе потом скажу, Овейг, - произнес Гарван, собираясь уходить. - Если я не возьму тебя в ученики, я найду тебе иного учителя.

Овейг обреченно кивнул.

Стараясь ни о чем не думать и не допускать мыслей о том, почему другие Гарваны, находившиеся во дворе, не прогнали неумелого музыканта, Эмхир направился к Северной Башне. На этот раз он не собирался останавливаться на мосту, но хотел найти Мьядвейг. Словно откликнувшись на его желание, Мьядвейг встретила Эмхира под широкой аркой, за которой находились двери, ведущие в обители Башни.

- Эмхир, - сказала Мьядвейг Протравленная, - ко мне спешишь?

Гарван кивнул в ответ.

- Отчего печален?

- Кому как не тебе знать, - произнес Эмхир, глядя на Мьядвейг.

На ней, как и всегда, были темные одежды. Тагельмуст, который она не снимала, даже находясь среди Гарванов, оставлял на виду только глаза. Поверх темно-синей рубашки в несколько рядов были намотаны бусы из ракушек и кораллов, символизировавшие презрение к роскоши и единение с первозданным миром.

Мьядвейг чуть наклонила голову набок.

- Ты знаешь, сколько всего произошло. А теперь каждая мысль, каждое чувство впивается в душу раскаленным железом. Терпеть это выше моих сил.

- Так найди себе какое-нибудь увлекательное дело. Более увлекательное, чем все прежние.

Эмхир покачал головой.

- Я бы рад. Я ищу.

- Правильно, - Мьядвейг помолчала. - Кстати, тебе Скарпхедин рассказал?

- Что? - Эмхир поднял брови. - Он мне говорил о Провидице, и что та сказала...

Мьядвейг лениво помахала рукой, показывая, что все это уже знает.

- Нет, не это, - по голосу было слышно, что она улыбается. - Когда мы все гадали, жив ты или мертв, к нам в Этксе ворвалась Разда.

Эмхир посмотрел куда-то в сторону. На восточной стороне неба уже поблескивали первые звезды.

- Она... да... Зачем она приезжала? - Гарван перевел взгляд на Мьядвейг.

- Хотела узнать, как получить вечную молодость, - смеясь, ответила нойрин.

Это не удивило Эмхира, хотя отозвалось горечью: Разда была ничем не лучше всякой смертной, любившей, должно быть, только себя.

- Ты дала ей то, что она хотела?

- А как ты думаешь?

- Вечная молодость - не вечная жизнь.

Мьядвейг сощурила глаза.

- Я дала ей отравленную чашу, Эмхир. Она будет вечно молода, потому что просто не успеет состариться.

Эмхир молча опустил голову.

- Чтобы ты сильно не мучился попусту, - Мьядвейг усмехнулась и вытащила из-за пазухи вышитый кисет. - Вот.

Гарван взял кисет из рук Мьядвейг и вопросительно взглянул на нее.

- Я немного изменила привычный рецепт. Добавила сушеные бутоны сэрэха и еще по мелочам. Это почти прежний дурман, но лучше. По крайней мере мне понравилось, да и прочие Маги хорошо отзывались.

- Сэрэх... ну, хоть не агаар.

- От агаара в таком сочетании потом долго голова кружится.

- Спасибо.

Мьядвейг кивнула. Эмхир же пошел в курительную залу, надеясь забыться.

Новый дурман действительно оказался хорош. Гарвану нравилось, как очертания мира таяли в белесом дыму, как тонко он оплетал разум, как обращал во прах все, что на душе лежало тяжким грузом, рушил незримые стены, рассеивал назойливые мысли. Краем сознания Эмхир лишь спрашивал себя: как долго продлится приятное ощущение чистоты и пустоты, которые обыкновенно приносил любой дурман. Но и этот вопрос потонул в приятном забытьи.

***

Самая высокая комната башни принадлежала Мьядвейг Протравленной. Там не было ничего, что бы напоминало о привычных занятиях нойрин: не было ни котлов, ни отравленной керамики, ни оружия. Даже разноцветные склянки с ядами не стояли на полках. Комната была устлана коврами, на которых лежали шелковые подушки, украшенные кистями и витой тесьмой. Никто, кроме самой Мьядвейг не заходил туда. И только стены этой комнаты видели, что скрывали одежды нойрин.

«Что если яд не подействовал? - думала она. - Да нет, не может быть. Но если Разда разбила чашу? А, пустое! Я бы отправила ей другую такую же, а она наверняка бы попросила... Раз у нее хватило наглости ворваться в Этксе, просьба о новой чаше - что может быть проще?»

Мьядвейг глубоко вздохнула. Она редко заходила к себе в дневные часы, поскольку все время проводила за работой или в Храме, или гуляя по городу и пугая простых смертных. Но в этот день она вернулась гораздо раньше обычного: еще не успело до конца истаять утро, а день - рассеять ночную прохладу.

Нойрин неспешно сняла воротник из бус, затем скинула плащ и стянула перчатки с тонких рук. Недолго думая, Мьядвейг сняла и тагельмуст - она знала, что не найдет сил выйти на улицу еще раз в этот день.

По бледным рукам Мьядвейг тянулся темный, почти черный узор сосудов. Такой же зловещий узор оплетал ее шею и взбирался на правую щеку, напоминая иссохшие и обугленные ветки вьющегося растения.

Ее уже давно не пугала собственная внешность. Мьядвейг знала, что ее плоть отравлена и бессмертие постепенно тает. Яды, с которыми она соприкасалась каждый день, медленно убивали ее, но, несмотря на это, дали нойрин особую чувствительность, позволив точнее применять Дар. Слабеющее тело легче пропускало его потоки, оттого Мьядвейг могла чуть больше, чем иные Маги. По крайней мере в Пустынях, где не было привычных источников силы.

Распустив выцветшие волосы и сняв с себя все обереги, что были скрыты под одеждой, Мьядвейг легла на ковер и подложила под голову красную подушку. Нойрин вытянула руки вдоль тела, ладонями вверх, и закрыла глаза.

«Сегодня что-то иное в воздухе. Хороший день, легкий, свободный... Для моего маленького путешествия подходит прекрасно. Да... Ган-гачиг должны быть в Пустыне, среди своих, а не смущать обитателей зримого мира».

***

Наполненная водой чаша стояла на подоконнике. Легкая занавеска была заботливо подхвачена зеленым шнурком, чтобы ветер ненароком не окунул ее край в драгоценную воду. Разда разглядывала свое отражение в зеркале и никак не могла понять, отступает ли старость или ничего не изменилось. Опустив зеркало, Разда расправила расшитое жемчугом темно-красное платье, и подошла к подоконнику, чтобы взять чашу.

Теплый ветер колыхал занавески, прикрывающие арки окон. Никого, кроме Разды не было на террасе гарема: она прогнала всех девиц и служанок, чтобы те ей не мешали. Ее покой стерегли двое евнухов, стоявших за дверями, но их присутствия Разда не ощущала, чем была очень довольна.

Чаша была украшена зеленоватым гафастанским узором, состоявшим из ромбов и треугольников, а ободок ее покрывали северные письмена, значения которых Разда не знала. Она пила воду большими глотками, пока едва слышный шепот не сказал ей: «Хватит». Послушная этому голосу, который уже не первый раз подсказывал, что делать, Разда поставила чашу обратно на подоконник и перевела взор на раскинувшийся перед террасой сад. В центре его был большой, выложенный мозаикой бассейн, в котором плавали цветные рыбы. Вокруг, между дорожками, покачивали ветвями монстеры, зеленели молодые смоковницы, пестрели цветы. В песке дорожки купался одинокий жаворонок. Разду всегда удивляло, почему Матери Пустыни научили такую неказистую птицу бесконечно приятным песням. Невольно улыбнувшись жаворонку, Разда посмотрела на небо. Темно-серые тучи ползли с юга, и не было видно, где кончалась мрачная пелена.

Чувствуя слабость, растекающуюся по телу, Разда прилегла на ковер. Она видела, как порывы свежего ветра трепали тонкие занавеси. Голова ее кружилась, и казалось, будто все вокруг ходит ходуном. В одно мгновение это прекратилось. У Разды не было сил ни встать, ни поднять руку. Сознание постепенно меркло, веки тяжелели.

Последнее, что услышала Разда - был мерный стук дождя и тихий смех. Но стоявшую у дальней стены полупрозрачную женщину, чья белая кожа была изъедена темным узором, Разда уже не могла видеть.

«Прах - к пескам пустыни. Родной Пустыни», - беззвучно произнесла Мьядвейг Протравленная.

Сильный порыв ветра сорвал зеленый шнурок, придерживавший занавесь, полупустая чаша упала и разбилась на несколько крупных осколков.

***

Город, сыростью отягощенный!

...Сердце мое здесь эхо свое потеряло.

(Мухаммед Азиз Лахбаби)

- Сегодня, верно, будет дождь, - говорила одетая в желтую тунику служительница Вириде.

Жрец Вурушмы посмотрел на нее с сомнением.

- Утром, когда я подошла к алтарю, я заметила, что он блестит от покрывающих его капель воды.

- Но иных знаков же не было, - сказал жрец Вурушмы.

- Не было, - согласилась жрица Вириде.

Они оба поклонились проходившему мимо Гарвану.

Эмхир слышал их разговор. Нойр никак не ожидал дождя в это время года, хотя после того, как в последний год правления йалтавара замерзла Великая Река, никого из Старших Гарванов Пустыня больше ничем не могла удивить.

«Лучше бы снег пошел», - подумал Эмхир.

Вириде не обманула свою жрицу. Скоро на горизонте показались тучи, ветер усилился, поднимая облака пыли, нанесенной в город из пустыни, но воздух, казалось бы, стал чуть прохладнее. Горожане почти не обращали внимания на приближающиеся тучи. Старожилы пожимали плечами и вспоминали, что временами много облаков было, да все они проплывали мимо, ни капли не уронив на жаждущую землю.

Солнце скрылось в пелене свинцово-серых облаков, так что город погрузился во влажный полумрак. Постепенно рассыпались сомнения у тех из горожан, что еще думал, что дождь обойдет Гафастан стороной.

Караульные на стенах Этксе невольно бросали взгляды на хмурое небо и прятали под циновки луки и стрелы. Эмхир поднялся на одну из стен Сердца Гафастана, караульные приветствовали его, но не заговаривали с ним, следуя привычным предписаниям: молчать, если ни о чем не спрашивают.

Первые капли упали на сухую землю. С каждым мгновением дождь становился все сильнее. Эмхир окинул взглядом город. Нойр видел, как засуетились люди: кто-то искал укрытия под навесами, кто-то бежал домой. Женщины убирали с крыш сушившиеся фрукты. Были среди горожан и те, кто останавливался, снимая головные уборы и радуясь прохладным потоками воды, лившейся с неба.

Вместе с караульными на стенах покорно мок и Эмхир. Он наслаждался принесенной дождем свежестью, чувствовал, как от воды тяжелее становились одежды. Привкус пыли пропадал из воздуха, а песок, прежде тонким слоем лежавший на стенах Черного Сердца Гафастана, на всякой крыше, на всех дорогах - превращался в грязь. Дар Девяти - благословенный дождь - омывал город, поил пустыню, наполнял Великую Реку.

Как никогда ясно Эмхир почувствовал единение с окружавшим его миром. В прохладном ветре, в каплях дождя, в тусклом свете, сочившемся сквозь облака Эмхир уловил Гимн Возрожденных, древний гимн Тид:

Вечно славная, Тид,

Пред тобою склоняю главу!

Я твой воин, твой слуга,

Твоя любовь,

Твоя милость

И твое возмездие,

Тебе покорный,

Тебя любящий,

Твоею волею суд вершащий,

В твоей тьме погибающий

И в твоем же свете возрождающийся,

Тебя принимаю,

Твоими путями следую,

Твою волю исполняю,

Славя время в его бесконечности.

Этого ли ждали от него Матери Пустыни - нойр не знал. Но теперь он чувствовал себя по-настоящему свободным, словно под дождем растаяли путы, душившие его все минувшие годы. Ничто больше не тяготило. Эмхир невольно улыбнулся, глядя, как темнеют от влаги пески.

А на следующий день пустыня расцвела.

_________

* Эта и следующая - буквы алфавита Севера.

** В 12-13 лет нойр впервые получал тагельмуст.

Пыль поднимается в небо. Заметки о мире



Действие романа происходит на Юге, преимущественно в Пустынях.

Основные события разворачиваются в Триаде, в которую входят города:

•            Гафастан (правит Эмхир)

•            Афлетан (правит Фьёрлейв)

•            Нидва (правит Гицур)

Все три расположены вдоль Великой Реки, которая берет начало в скалах Нэхира. Ближе всего к истоку - Гафастан.

•            На востоке ближайшее государство - Эрмегерн, под протекторатом которого находится Триада.

•            На западе - Западное Царство (столица - Сайханхот).

•            На севере - скалы Нэхира.

•            На юго-западе, южнее Западного Царства - Мольд (столица - Уллатерн).

Триада основана на останках государства айдутов Афлетан-Гельди-Кертенкеле, где всячески подавлялись усгибан (народ, живший там до айдутского завоевания и воспрянувший позднее). После падения Афлетан-Гельди-Кертенкеле Гарванам были отданы три города.

Города Триады между собою равны. Над ними стоит Великая или Правящая Четверка (из отреченных нойров): Гицур, Эмхир, Фьёрлейв и Сванлауг (последней города отдельного не нашлось, потому она правила в Гафастане с Эмхиром).

О народах:

•            Хииты, тэмээны, анамельяны - кочевые племена.

•            Усгибан - коренной народ.

•            Атгибан - смешанная раса (рожденные от браков отреченных нойров с айдутами/усгибан или иными; если не было предков из уинвольцев, обычно наследовалась белая кожа)

•            Гарваны. Они же Вороны, нойры, отреченные нойры или северяне.

Изначально принадлежали народу далекого севера, жили на полуострове Фён в другой части материка, откуда были изгнаны и попали на Юг, в земли непривычного для них климата и культуры.

•            Нойры - народ на Фёне. Могли превращаться в птиц (являлись носителями Птичьей Сути). Общество имело структуру, основанную на тазенгартах (совокупность нойров, чья Суть относилась к одному или родственным видам птиц; напр.: Сойки, Галки, Цапли, Вороны, Лебеди и др.). Нойр (м.р.), нойрин (ж.р.)

•            Отреченные нойры - представители этого же народа, но чья Птичья Суть заперта (т.е. в птиц больше превращаться не могут).

Гарваны происходили из тазенгарта Воронов.

•            Уинвольцы - белый народ из приморского государства. Обычно попадали на Юг в качестве рабов.

О религиях:

•            Айдуты в основном принадлежали культу Царей, после падения Афлетан-Гельди-Кертенкеле гонения на них довольно быстро прекратились, а культ Царей остался в Триаде вторым по числу последователей.

•            Усгибан и кочевые племена принадлежали культу Девяти Матерей Пустыни, который был единственной религией в Эрмегерне и получил большое распространение в Западном Царстве.

•            Отреченные нойры (зд. Гарваны/Вороны), согласно фёнским верованиям, поклонялись тем богам, которые покровительствовали территории, на которой нойры находились. В Триаде все верили в Матерей Пустыни.

Культ Девяти Матерей Пустыни

• Тид - время, бесконечность (верховное божество)

Илму - справедливость, правосудие, власть

• Эсгериу - сны, судьба, науки

• Мейшет - жизнь

Амра - любовь, искусство, вдохновение

• Вириде - плодородие, домашний очаг

• Вурушма - война

• Мрок - магия

• Вафат - смерть

Обители в Храмах располагались обычно в порядке, указанном на схеме. Крайние - обители Вириде и Вафат, далее - Амры, Мейшет и Мрок и Вурушмы соответственно. В центре, между обителями Эсгериу и Илму, всегда находилась обитель Тид.

Колонны обителей сплетались, переходя в высокую башню. Горожан о чем-либо оповещали цветным дымом, который струился из окон верхней части башни.

Коротко о том, что было и на Севере, и на Юге



•            Религия в основном запрещала нойрам использовать магию против людей.

•            Запрещено было на птиц охотиться и птиц в пищу употреблять (никаких и ни в каком виде).

Обещанные:

(на Фёне) Существовала возможность призвать Обещанную (это считалось пережитком патриархальных порядков; распространялось только на древнюю знать, как смертную, так и бессмертную, но только на мужчин).

Нойр приходил в храм с просьбой, и если жрецы находили ее разумной и обоснованной, то проситель становился Ожидающим. Далее в храме (обычно посвященном Такнарит или Танурефт) находили женщину, которая должна была от кого-то из жрецов родить Обещанную, которую потом воспитывали в том же храме до шестнадцати лет (могло варьироваться), после чего отдавали в жены Ожидающему.

Ожидающий не имел права иметь детей от других нойрин до того, как будет рожден у него и Обещанной первенец.

Нарушение этого правила обыкновенно приводило к тому, что наказывались и Обещанная, и Ожидающий (наказывались судьбой) и друг от друга отделаться так и так не могли.

Обещанная могла быть как Магом, так и обычной нойрин, вне зависимости от того, к смертным или к бессмертным относился тот, кто ее призвал.

Смертным знатным нойрам обычно Обещанную призывали по просьбе родителей последнего (т.е. буквально в тот год, когда потенциальный Ожидающий был рожден).

Характерно и для Фёна, и для Триады:

Поскольку Вороны в основном обучались военному делу, было принято приобщать нойров к какому-либо искусству: считалось, что грош цена тому, кто в своей жизни ничего, кроме крови и смерти, не знает. Более того, для Воронов творчество было одним из немногих способов выражения ярких и сильных чувств, которые в обычной жизни показывать считалось неприличным.

В Триаде, однако, подобным заветам следовали далеко не все (среди чистокровных отреченных обычай всегда соблюдался, среди атгибан, усгибан и айдутов - нет). В основном те, кто соблюдали древние заветы, становились Высокими Гарванами, прочие же оставались рядовыми посвященными.

•            У Магов существовал особый вид рисования. Ставили перед холстом / пергаментом / другим полотном пиалы с красками нужных цветов, а потом Маг, держа в уме нужную картинку, из стоящих перед полотном сосудов направлял мыслью тонкие потоки красок, которые вились и сплетали узор.

•            Скорость рисования зависела от навыка, а развить его можно было, только имея живое воображение и в совершенстве владея обычной графикой, которой могли научиться и простые смертные.


Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Пыль поднимается в небо. Заметки о мире
  • Коротко о том, что было и на Севере, и на Юге