Теперь с тобою вместе я (СИ) [Овсей Леонидович Фрейдзон] (fb2) читать онлайн

Annotation

Уважаемые читатели! Я с радостью предоставляю вам для прочтения новый роман, который вернёт вас обратно в начало девяностых прошлого века. В эти необычайно сложные года, названные лихими, для большинства граждан развалившегося Советского Союза наступили тяжёлые времена и многие, у кого была возможность, кинулись искать счастье за рубежом. Я решил не описывать те лихие годы на развалинах СССР в каком-нибудь его регионе, а коснулся темы, переезда людей на новое место жительства в другую страну и при этом в своём повествовании уделил внимание в основном молодёжи, поэтому не смог обойти вопросы любовных отношений с элементами эротики, вместе с тем, вы сможете познакомиться со сложными взаимоотношениями близких, новым бытом, климатом и понятиями. Надеюсь, что мой роман будет интересен не только тем, кто сорвался с места, а и тем, кто остался, но мало знаком с этой не простой темой, адаптацией некогда проживавших рядом с вами людей в новых условиях жизни.

Овсей Леонидович Фрейдзон

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

notes

1

2

3

4

Овсей Леонидович Фрейдзон

Теперь с тобою вместе я(с)…

Глава 1

Туман начал рассеиваться в голове у Веры только тогда, когда она очутилась в салоне самолёта на своём пассажирском месте, находящемся возле окна. Боль тупыми молоточками била в виски, во рту было сухо, в глаза словно песку насыпали.

Вера судорожными движениями распустила на всю длину молнию лежащей на коленях, видавшей виды, вместительной дамской сумочки и попыталась отыскать в ней таблетки от головной боли. Под руки и на глаза попадало всё что хочешь, но только не анальгин. Она нервно перебирала содержимое переполненной всякой ерундой ёмкости и приходила к неутешительному выводу, что нужных ей сейчас, как воздух, таблеток в ней просто-напросто нет.

По проходу самолёта плотной вереницей двигались другие пассажиры, постепенно занимая все свободные места. Вот и возле ряда, где сидела Вера, остановились среднего возраста мужчина с женщиной и две девочки, примерно шестнадцати и десяти лет. После недолгих переговоров между собой, крепкого сложения мужчина втиснулся рядом с Верой. Крайнее кресло заняла его, по всей видимости, жена, а дети устроились на два свободных сиденья в соседнем ряду.

От соседа ужасно пахло похмельным перегаром. Веру передёрнуло от жуткого запаха, но она узнала в нём, к своей радости, недавнего пьяного гитариста, исполнявшего со слезами на глазах, скорей всего, песни собственного сочинения, вызывая у многочисленных слушателей, собравшихся вокруг него, бурю эмоций, выплёскиваемых порой в рыданиях вместо оваций.

Вера тоже находилась среди этих слушателей и тоже плакала в голос, и как тут было не плакать, когда душу разрывали пронзительные слова песен, близкие по содержанию всем отъезжающим на постоянное жительство в другую страну и ожидающим рейс Минск — Тель-Авив.

Мужчина поинтересовался у жены, где устроили его гитару, и до Веры вдруг дошло, что бард был незрячим.

В салоне самолёта, по мере того, как он заполнялся пассажирами, становилось жарко, и тяжёлый запах пота поплыл в воздухе, что вызывало у Веры дополнительные страдания из-за нарастающей с каждой секундой дикой мигрени.

Преодолев свою природную стеснительность, Вера обратилась к женщине, сидевшей от неё через сиденье:

— Прошу прощения, у Вас случайно не найдётся анальгина?

— Ох, девочка моя, у самой башка раскалывается, таблетки у меня есть, но чем мы их с тобой запьём?

— Вы знаете, я уже готова их жевать, потому что ещё пару минуточек, и я просто сойду с ума от ломоты в висках.

Послушав их разговор, вмешался мужчина:

— У меня есть жвачки, с ними ваши таблеточки легче проскочат, а скоро взлетим и, надеюсь, стюардессы не дадут нам умереть от жажды, пожалеют бедных несчастных евреев.

Жена шутливо хлопнула его по руке:

— Ну, давай свои резинки, авось помогут, а то мы с девочкой сейчас умом тронемся от невыносимой головной боли и от вони в самолёте. Кстати, Олежка, положи и ты себе на зубы эту мятную штучку. Правда, не обижайся, из твоего рта несёт, как от мусорного ведра.

Вера раскусила и проглотила сразу две таблетки тройчатки и, прикрыв глаза, откинулась головой на спинку сиденья. К этому времени все пассажиры рассредоточились по своим местам, пристегнули ремни и стали в нетерпеливом ожидании общаться между собой. По салону самолёта поплыл гул голосов, среди которых Вера расслышала говор на незнакомом языке. Это был не английский, — вероятней всего, иврит.

Где-то через три ряда сзади две женщины, не обращая внимания на других пассажиров, громко переговаривались, несмотря на то, что находились в непосредственной близости друг от друга. Они что-то выкрикивали и после этого гортанно смеялись, подавляя своим необузданным смехом все остальные голоса в салоне самолёта.

Жена барда на это с раздражением громко заметила:

— Дикарки какие-то, нет у них понятия, через что недавно прошли люди, сидящие вокруг.

Мужчина засмеялся:

— Можно подумать, они тебя понимают или обратят особое внимание на недовольство окружающих.

И вдруг они услышали, как одна из этих шумных женщин что-то ответила обратившейся к ней старушке на вполне сносном русском языке, на что старшая из дочек сидевшей рядом с Верой пары мечтательно заметила:

— Слышишь Алка, через полгода я тоже буду разговаривать с таким красивым акцентом.

Вдруг взревели моторы самолёта, стюардесса на английском языке что-то быстро объявляла, другие в бело-голубой форме девочки побежали по рядам, показывая пассажирам, что надо всем пристегнуться и вернуть в сидячее положение кресла.

Мужчина, сидевший рядом с Верой, улыбаясь, спросил жену:

— Люд, а девочки-израильтяночки ничего, спинным мозгом чую, хорошенькие…

— Нет, Олежка, на этот раз твой спиной мозг подводит, девочки так себе, наши белорусские стюардессы намного получше будут — повыше, статней и на мордочку красивей.

Тем временем самолёт разогнался и взмыл в воздух. Превозмогая давление на уши и утихающую головную боль, Вера сидела с закрытыми глазами и вспоминала недавнее прошлое.

Год назад она успешно окончила среднюю школу, но поступать в вуз не стала. В стране царил такой хаос, что в пору было не в институт поступать, а на край света бежать, что она в принципе сейчас и делала.

Ещё со средины девяностого года, как только начался бурный отъезд евреев в Израиль, Америку и Германию, её папа начал увещевать маму, что и им пора двигать на юг из этого бардака.

Мама не то что была сильно против, но она не могла себе позволить двинуться с места, имея на своих руках больную свекровь. У бабушки Веры было старческое слабоумие в тяжёлой форме, она и поныне являлась тормозом для их отъезда.

Семья её старшей сестры Любы уже полтора года назад как уехала в Израиль, а они всё сидели на месте, постепенно начиная жутко бедствовать. Папа был хорошим инженером на заводе, который успешно к этому времени почти закрылся, а мама раньше работала воспитателем в детском саду и получала низкую зарплату, нехватка средств особенно ощущалось в нынешним бедламе, наступившем в бывшем Советском Союзе.

Вера год после окончания школы проработала продавцом в продовольственном магазине, летом ей исполнилось восемнадцать лет, и она с позволения родителей подала документы на выезд на постоянное место жительства в Израиле, имея при этом чудесную еврейскую фамилию Петрова.

Смешно сказать, её папа был по всем статьям русский человек, но почему-то именно он больше всех из их семьи рвался в Израиль, не желая слушать про какую-то Америку, а тем более Германию.

Отношение самой Веры к переезду в Израиль было неоднозначным. Конечно, романтика делала своё дело, её тянуло в новую страну, в новый климат, да что там перечислять, — во всё новое. И всё же ей тяжело было срываться с насиженного места, не чувствуя особой душевной связи с еврейским народом. Не хотелось оставлять хороших подруг и служившего в армии парня, с которым, кто его знает, возможно, могла бы зародиться и большая любовь. Вспомнила Петьку и мысленно улыбнулась — сердечная привязанность друг к другу у них точно была. Хотя папа даже слушать не хотел про этого парня, суля любимой доченьке бравого офицера из рядов армии Израиля.

Несмотря на то, что во рту у Веры было невыносимо горько от незапитых таблеток, головная боль постепенно отходила, и она погрузилась в приятную дремоту, из которой её вывел голос и лёгонькое прикосновение женщины, накануне давшей ей таблетки:

— Девочка, носят питьё, тебе что взять? Кока-колу, фанту или вино?

Вера тряхнула головой, отгоняя остатки дремоты:

— Если можно, фанту и сразу два стакана.

— Думаю, можно, я сама, кажется, готова влить в себя бочку этого шипучего питья…

В разговор вмешался сидевший рядом с девушкой мужчина:

— Людочка, а водки не дают, я бы с удовольствием похмелился, башка трещит, а во рту словно кошки набедокурили.

К радости мужчины, на колясках у стюардесс оказались маленькие рюмочки с виски. Сосед Веры лихо заглотил сразу две порции, запив их стаканчиком колы, и удовлетворённо выдохнул:

— Вот это уже кое-что, начинается жизнь цивилизованного западного человека…

На что жена ему заметила:

— Ну, если в этом и состоит вся цивилизованная западная жизнь, так ты и в Беларуси имел не худшую. Отсутствием спиртного точно не страдал. — И они оба рассмеялись.

Самолёт вылетел из Минска приблизительно в семь вечера, а около девяти по салону поплыл запах еды, начали разносить ужин.

На Вере была одета тёплая кожаная куртка, а под ней два свитерка — всё боялись, что в её бауле будет перевес, и поэтому под джинсами у неё были одеты ещё штаны от финского спортивного костюма.

Примерно такая же картина была у всех пассажиров, находящихся сейчас в самолёте. Многие зашевелились, срывая с себя тёплые одежды. С неудобствами, потревожив рядом сидевшего мужчину, это позволила себе сделать и Вера, на что доброжелательная жена соседа заметила:

— Девочка, а я думала, что ты толстушка, а у тебя вон, кроме симпатичной мордашки, какая ладненькая фигурка, мужики в том Израиле за тебя в кровь передерутся.

Вера смущённо опустила глаза.

— Доченька, а к кому ты едешь, неужто тебя одну родители отпустили в чужую страну, я бы своих детей одних отправить не рискнула.

— У меня в Ашдоде сестра родная живёт с мужем и пятилетним сыном.

— А, тогда другое дело, хотя всё равно опасно, ты такая красивая, а мужичьё во всех странах сволочное, на красоту падкое.

Девонька, а чего ты так слёзки проливала, когда мой Олежка в аэропорту свои страдальческие песни пел?

— Не знаю, просто так стало тоскливо бросать всё привычное в жизни и уезжать в неизвестность, а эти песни отражали всю душевную боль, накопившуюся перед отъездом.

В разговор встрял порозовевший после виски мужчина:

— Ну, видишь, не только ты одна плачешь от моих песен, даже молоденькие девушки находят в них созвучность себе.

И тут Вера, почувствовав дружеское тепло к приятной семейной паре, осмелела и обратилась к мужчине:

— Скажите, пожалуйста, а Вы могли бы продиктовать мне слова ваших песен, которые пели в аэропорту?

— С превеликой радостью. Жаль, что у меня нет поблизости здесь кассеты с моими песнями, я бы тебе её с удовольствием подарил. Но слова после ужина могу надиктовать, смотришь, и время быстрей пройдёт до посадки нашего самолёта.

После того, как они отужинали курицей с рисом и каким-то салатом, запили это дело остывшим кофе и посетили по очереди туалет, Вера достала свою новую записную книжку и приготовилась записывать тексты песен, которые так разбередили ей душу.

— Простите, я уже приготовилась записывать, если Вы не передумали…

Мужчина повернулся в её сторону и почти зряче поглядел, будто всматриваясь в лицо собеседницы:

— Девушка, как тебя зовут, а то моя жена всё обращается к тебе «девонька», «девочка»…

— Меня зовут Вера Петрова…

— О, очень даже еврейские имя и фамилия.

— У меня мама еврейка…

— Верочка, ты чего передо мной оправдываешься, я же пошутил, а выйдешь замуж и станешь, как моя жена, какой-нибудь Фрейдман, а то ещё и местную израильскую фамилию какую-нибудь приобретёшь, — и он от души засмеялся, откинув на спинку сиденья свою с высокими залысинами голову. — Ладно, приступим, начнём, пожалуй, с этой…

Еврейские проводы

   Пароход с названием «Разлука»

   Отплывает в дальние края.

   Разделяют близких друг от друга

   Годы, судьбы, земли и моря.

   Расставаясь, вместе соберёмся,

   Кое-кто уже в последний раз.

   Пьём, поём, галдим, грустим, смеёмся —

   Бог простит за это грешных нас.

   Пр.

   Проводы, проводы,

   Еврейские проводы

   По всей необъятной Руси.

   Брошены под ноги

   Судьбы и головы —

   Изгнанники снова в пути.

   Наплывают волны слёз горючих.

   Невозможно этот шторм унять.

   Вам желают жизни много лучшей

   На прощанье брат, сестра и мать.

   Расставаясь, вместе соберёмся,

   Кое-кто уже в последний раз.

   Пьём, поём, галдим, грустим, смеёмся —

   Бог простит за это грешных нас.

   Пр.

   Проводы, проводы,

   Еврейские проводы

   По всей необъятной Руси.

   Брошены под ноги

   Судьбы и головы —

   Изгнанники снова в пути.

^[2]

Глава 2

Вера перелистнула страничку блокнота, приготовившись записывать текст следующей песни, но в этот момент жена барда задала ей неожиданный вопрос:

— Скажи, Вера, а чем ты собираешься заниматься в Израиле, у тебя есть какая-нибудь подходящая профессия?

— Нет, какая там профессия, не считать же за неё год после школы, отработанный продавцом в гастрономе.

Мне хотелось бы пойти в израильскую армию, интересно всё же, но мне уже исполнилось восемнадцать, а надо выучить язык и определяться в жизни. Наверное, пойду на подготовительный курс, а затем поступлю в колледж, а если получится, то прямо в университет. Сестра моя узнавала, это вполне реально, и для вновь прибывших есть льготы.

— Ну, дай бог тебе удачи. Вон, у нас у самих Ленке шестнадцать лет, девятый класс окончила, что с ней будем делать дальше, ума не можем приложить. Ты, по всей видимости, училась хорошо, а наша Леночка звёзд с неба не хватает.

Встрял муж:

— Людочка, не горюй, выйдет удачно замуж, это иногда похлеще института улучшает жизненные условия, придёт на всё готовенькое — шикарная вилла, крутая тачка, прикиды, круизы…

— Какой ты, Олег… — женщина не могла подобрать подходящее слово.

Сам мужчина и ответил:

— Ты хочешь сказать — меркантильный и циник?

— Я таким словам не обучена, но на деньги всю жизнь не мерю.

И уже к Вере:

— А ты как думаешь, девонька, кто из нас прав?

— Не знаю, мой папа, а особенно мама тоже высказываются примерно так, как Ваш муж, а мне хочется верить в настоящую любовь, где материальные блага будут только украшать любовные отношения, а достигаться двумя сторонами.

Мужчина шуточно зааплодировал:

— Браво, Веруня, браво, дай тебе бог того, о чём ты сейчас так умненько высказалась.

Вера набралась смелости и в свою очередь решилась задать свои вопросы симпатичной паре новых знакомых, отнёсшихся к ней столь доброжелательно:

— А вы едете в Израиль на готовое место, есть у кого остановиться и определённые планы на будущее?

Женщина вздохнула, а мужчина, посерьёзнев, чуть помедлив, ответил:

— Нет у нас, Верочка, ничего — ни планов, ни перспектив, как и надёжной поддержки нет, но надеемся на моих близких родственников, хотя бы на первое время, но, если судить по их письмам, то можно окончательно запутаться. Представляешь, написали в письме, чтобы мы обязательно взяли с собой клизму, грелку, банки, кухонный комбайн и музыкальный центр!

Мы решили с Людочкой, что мы в Израиле будем страдать от запоров и друг другу ставить клизмы под группу «Любэ» — «Атас, эй, веселей, рабочий класс!».

От шутки мужчины никто не засмеялся.

— Ах, давай не будем заранее оплакивать судьбу, моя юная почитательница авторской песни, давай я лучше тебе начитаю по памяти ещё один текст, актуальный для нашего положения беженцев от хорошего к лучшему.

— О, я с превеликой радостью, в первом же своём письме эти стихи пошлю маме с папой.

— Ну, ты хочешь сделать из меня мировую знаменитость, благодарю, — мужчина засмеялся, но в его голосе слышалась неприкрытая грусть. — Пиши, девочка:

Пройдя таможенный досмотр…

   Пройдя таможенный досмотр,

   И здесь не свой, и там чужой.

   Оставил как-то, да не что-то,

   Но я не смог вас взять с собой.

   Перегородка разорвала

   Объятий наших тесный круг.

   Прощайте, милые, родные,

   Прощай и ты, мой верный друг.

   Прощайте, люди, не корите.

   Поспорить я решил с судьбой.

   Прошу почаще вести шлите.

   А дальше будет бог судьёй.

Дописав последнее слово текста песни, которая в зале ожидания в аэропорту буквально разорвала душу ей и провожающим её родителям, она несмело спросила:

— В Ваших песнях столько боли от расставания с Родиной, что невольно напрашивается вопрос — неужели вы так плохо жили в Беларуси, что вынуждены покинуть столь милые сердцу места и дорогих людей?

Рядом сидящий с ней мужчина, которому в принципе и адресовался этот вопрос, прежде чем ответить, взял в руки ладонь жены и нежно поцеловал, а затем уже повернулся к Вере:

— Это самый сложный вопрос, какой только можно было нам задать. Ещё четыре года назад мы бы легко, не задумываясь, однозначно ответили «да», потому что жили в очень в тесных жилищных условиях. Представляешь, — впятером в однокомнатной квартире с тремя подрастающими детьми. Ты правильно недоумеваешь, видя рядом с нами только двух девочек. Третья, самая старшая, вышла два года назад замуж, родила нам любимую внучку и в последний момент передумала ехать вместе с нами в Израиль, о чём она скоро, вероятно, пожалеет, и от чего нам теперь придётся, по всей видимости, страдать всю жизнь.

Но суть твоего вопроса заключалась не совсем в этом. Так вот, у нас уже была отличная обустроенная квартира и в ней всё, что требуется, и даже больше того. Мы работали и получали нормальную зарплату, да плюс мне платили пенсию. В суматошной этой жизни не растерялись, приспособились и, совершая лёгкий шахер-махер, имели немалые побочные доходы.

Я недавно стал лауреатом бардовской песни, и меня иногда стали приглашать выступать в заводских клубах, на туристических слётах и на более крупных сценах, не считая того, что часто ещё пел под водочку в кругу друзей и знакомых.

Ай, что я сейчас буду тебе перечислять всё хорошее, что нас окружало, а вот сорвались с места, а почему, и сам толком тебе не отвечу. Может быть, романтика и то, что я с детства хотел уехать на свою историческую Родину. Может быть, это тоска по моим близким, раньше покинувшим нашу страну. А может быть (по крайней мере, мы так успокаиваем свои сердца), наш отъезд связан с тем, что в стране исхода мы не видим перспектив для будущего дочерей, а также для своей достойной старости.

Что из этого возобладает, покажет будущее, а пока я тебе лучше надиктую ещё один текст песни:

Я вернусь…

   Я хочу возвратиться обратно, ещё не уехав,

   На колени на землю упасть и в слезах целовать,

   По которой ходил я пешком и в транспорте ездил… —

   Почему уезжаю, и сам я не в силах понять, —

   От людей, с кем сроднился я сложной, но общей судьбою,

   С кем язык материнский с рожденья с любовью впитал… —

   Вы, друзья, не судите, себе сам я буду судьёю,

   Пожелайте мне счастье, его вам всегда я желал.

   Не предам я забвенью совместно прожитые годы,

   Не последней пусть будет прощальная песня моя,

   Нынче проводы наши, а ждут встреч счастливые слёзы,

   А пока от грядущей разлуки на сердце тоска.

   Я вернусь, вы попарите в баньке берёзой хмельною,

   Я спою-расскажу, что ещё не успел, не сказал… —

   Вы, друзья, не судите, себе сам я буду судьёю,

   Пожелайте мне счастья, его вам всегда я желал…

Вера уже давно записала в блокнот последнее слово тронувшей до глубины души песни и почему-то не смела нарушить неожиданно возникшую тишину. Она достала из кармана куртки носовой платочек и промокнула им обильно выступившие на глазах слёзы. При этом обратила внимание на то, что жена барда уткнулась в воротник своего свитера и тоже беззвучно плачет.

Взглянув на свои ручные часики, Вера отметила, что уже шёл одиннадцатый час вечера. Скоро, очень скоро их лайнер совершит посадку на аэродроме в Израиле. В салоне самолёта стояла относительная тишина. Уставшие расстроенные люди или пребывали в состоянии дремоты, или, прикрыв глаза, анализировали всё произошедшее с ними за последнее время. Кое-где тихо переговаривались, кто-то громко с присвистом храпел, казалось бы, обычный рейс самолёта с обычными пассажирами, а не массовый исход людей в другую страну по национальному принципу.

Вдруг раздались характерные звуки включаемого микрофона, а через несколько секунд раздался чуть хрипловатый голос стюардессы, сообщавшей что-то на английском языке, для большинства пассажиров совершенно незнакомом или мало понятном.

Вокруг сразу же началось движение и шумная суматоха. Жена барда взглянула на Веру:

— Может, ты хоть что-нибудь поняла из этой белиберды, что она наплела здесь?

— У меня с английским тоже не очень хорошо, в рамках нашей школьной программы не очень овладеешь, но я последний год по наставлению отца немного сама для себя занималась.

— Так чего она наговорила?

— Как я поняла, через полчаса мы прибудем на место, нам надо привести кресла в первоначальное положение и пристегнуть ремни.

Ах да, она объявила, что в Израиле сейчас двадцать шесть градусов выше ноля…

— Сколько, сколько, одуреть, и это пятнадцатого октября!

Мужчина счастливо улыбался:

— Девчонки, слышали, какая нас ждёт в Израиле теплынь, я же вам обещал, что ещё в этом году покупаемся в море.

Проснувшиеся девочки весело обсуждали новость и радовались, что тяжёлый полёт скоро завершится, и они попадут в рай, о котором младшей из сестёр в воскресной еврейской школе преподаватели прожужжали все уши. Да и гости из земли обетованной, посещавшие их занятия, рисовали страну предков в розовом свете.

Прошло ещё несколько минут, и самолёт приступил к снижению. Об этом было не трудно догадаться, потому что опять начало закладывать уши, и организм раз за разом стал проваливаться будто бы в пропасть, да ещё душа заныла тоской в страхе от близкой пугающей неизвестности.

Вера прильнула к иллюминатору, и вдруг её глазам предстало буквально пылающее море ярких огней. Всюду вокруг раздавались радостные возгласы, особенно выражали восторг дети и подростки.

От этой открывшейся глазу иллюминации у Веры поднялось настроение, и она уже не воспринимала так болезненно перегрузки давления при посадке самолёта и страх перед неизвестностью.

Ещё несколько мгновений и шасси самолёта мелко запрыгало по бетону посадочной полосы, и внутри салона пронёсся шумный удовлетворительный выдох измученных пассажиров необычного рейса.

Самолёт скоро остановился, постепенно стал смолкать шум моторов и крутящихся пропеллеров, но команды на выход долго не было, и люди потихоньку начали роптать. Затем услышали, как подкатил трап, и в салон самолёта вошли молодые парни с серьёзными лицами. Они быстро прошлись между рядами сидений, внимательно приглядываясь к пассажирам и ручной клади, лежащей на полках под потолком.

Наконец люди услышали долгожданную команду и потянулись к выходу. Дальнейшее для Веры происходило опять как в тумане.

Она спустилась с трапа и задохнулась от жаркого дыхания ветерка, ведь в Минске перед посадкой в самолёт температура была на уровне нулевой отметки, а тут воздух дышал теплом — таким, какой бывает только в самые душные июльские ночи в Беларуси.

Вместе с другими пассажирами девушка загрузилась в автобус, доставивший их в зал ожидания аэропорта, где, к великой их радости, веяло прохладой и приятными запахами моющихся средств, кофе и чего-то совершенно незнакомого. Вера машинально стала отыскивать взглядом попутчиков, сразу же понравившуюся ей семью, рядом с этими симпатичными людьми она чувствовала себя намного спокойней и уверенней.

Среди вновь прибывших пассажиров, располагающихся на сиденьях в зале ожидания, она их не находила. Тем более тут присутствовали люди с ранее прибывших рейсов, да ещё чуть позже объявили о посадке следующего самолёта с репатриантами из Алма-Аты. И скоро в зал ожидания потянулись новые толпы растерянных и шумных людей.

Вера захотела в туалет и быстро отыскала характерные двери, только зайдя вовнутрь, не почувствовала характерного запаха, а с точностью наоборот, воздух буквально благоухал, её взгляду предстала невообразимая чистота, электросушители для рук и рядом с раковинами бутылочки с вкусно пахнущим жидким мылом.

Выйдя обратно в зал ожидания, она натолкнулась на сестричек, дочерей её соседей по самолёту, которые с восторженными криками схватили её за руки и потянули в другой конец огромного помещения, где стояли столы с различными напитками и лёгкими закусками.

После того, как Вера вволю напилась и вкусно перекусила, Лена и Алла, так звали сестёр, повели её к тому месту, где расположились их родители.

Люда и Олег обрадовались, встретив опять свою новою знакомую, и, потеснившись на лавке, дали Вере место, куда бы она могла присесть.

— Верочка, мы с Олегом уже волновались, куда ты подевалась, дали нашим девчонкам задание обязательно отыскать тебя в этом гармидере.

— Простите, я как-то растерялась от всего этого шума и огромного количества людей. Вы случайно не знаете, что нас дальше ожидает?

Голос подал мужчина:

— Верунь, тут на хорошем русском языке довели до нашего сведения, что нас пофамильно будут вызывать в какой-то кабинет, где проверят нас на лояльность, оформят документы и вместе с ними выдадут пачку подъёмных денег.

— Ой, огромное спасибо, а я как-то прозевала эти объявления, наверное, долго наслаждалась чистотой и приятным запахом туалета.

— Не страшно, ничего ты пока не прозевала. Поверь, не так быстро нас перелопатят. Думаю, ещё двадцать раз объявят по новой, ты только посмотри, какая прорва людей прибыла примерно в наше же время из Страны Советов. Евреи побежали оттуда, как крысы с тонущего корабля.

Люда, жена барда, рассмеялась:

— А я кто, если вместе с вами побежала?

— А ты… — и примкнувшие к ним лица.

Все сидящие вокруг, кто услышал последние слова мужчины, непроизвольно рассмеялись.

Шустрая Лена вдруг спросила:

— Верочка, а как мы с тобой потом встретимся, ты ведь сейчас едешь в Ашдод, а мы в Шдерот, — правильно я назвала город, папа?

Отец с грустной улыбкой заметил:

— Наверное, правильно, для меня пока все эти названия и заковыристые слова — тёмный лес, а ко всему прочему, я жутко устал.

— Даже ума не приложу, как нам в будущем дать друг другу о себе знать, может, будут какие-нибудь службы, которые занимаются этими вопросами, как поиск людей по необъятной стране Израиль.

К этому времени уже начали вызывать по фамилиям людей для оформления документов, и все вокруг непроизвольно напряглись. Олег машинально перебирал ремень от чехла гитары и вдруг спросил:

— Верочка, а хочешь, я тебе на прощанье продиктую текст ещё одной своей песни?

— Конечно, хочу, я так надеюсь, что в будущем ещё услышу много ваших песен, как старых, так и новых, и, верится, — не только печальных.

— Вера, ты стала первым почитателем моего скромного таланта в Израиле, поэтому клятвенно обещаю при свидетелях — когда мы с тобой встретимся, а это случится обязательно, буду петь, пока тебе не надоест, а сейчас записывай:

   Назад

   Быть можно зрячим, но слепым,

   И с верного сойти пути,

   А можно в хаосе толпы

   Покой и счастье обрести…

   Припев.

   Назад…

   Назад дороги часто нет.

   Назад…

   Когда пройдёт немало лет,

   Виски покроет седина,

   Забудут люди и страна,

   Травой могилы зарастут,

   Поймём, где лучше, там иль тут…

   Ведь ошибиться не грешно —

   Чужих ошибок не понять,

   Но будет грустно и смешно,

   всё обретя, вдруг потерять.

   Припев.

   Назад…

   Назад дороги часто нет.

   Назад…

   Когда пройдёт немало лет,

   Виски покроет седина,

   Забудут люди и страна,

   Травой могилы зарастут,

   Поймём, где лучше, там иль тут?

Глава 3

После того, как Вера побывала у доброжелательных чиновников и получила подъёмные деньги и документ, удостоверяющий, что она оля хадаша, — понятие, означающее на иврите «вновь прибывшая» или «поднявшаяся в страну предков», она вышла в зал, где уже в кучу были свалены баулы трёх ближайших рейсов самолётов с репатриантами.

Оказывается, так здесь называют эмигрантов, то есть евреи считаются вернувшимися, а не переехавшими в другую страну.

Новые термины, понятия и восприятие себя частичкой еврейского народа, собирающегося под своды одной своей страны, доводили девушку до прострации — она запуталась в себе и в своём отношении ко всему происходящему вокруг неё.

С усмешкой вспомнила, как только что тепло улыбающиеся чиновники предлагали ей сменить своё имя на похожее израильское Вэред, что означает Роза, но она всё-таки настояла, чтобы записали в документы её полным настоящим именем — Вероника.

Пока она крутила головой, отыскивая свой баул, к ней подбежала Лена:

— Верка, а ты знаешь, что каждому вновь прибывшему положен один бесплатный телефонный звонок, мы уже сообщили родным, что находимся в аэропорту. Сейчас погрузимся на такси и поедем в этот Шдерот, где у нас живут бабушка, дяди и другая многочисленная родня.

— Ленусь, хватит трещать, лучше покажи мне тот телефон, ведь мне надо до сестры дозвониться.

Звонить ей не пришлось, потому что в этот момент она увидела Любу, явно выискивающую её взглядом среди многочисленных снующих между баулами растерянных людей. Вера резко прервала разговор с Леной и, подбежав к Любе, бросилась к ней на шею.

Счастливые от встречи сёстры радостно визжали, не переставая тискать друг друга в объятиях. Наконец, Люба отодвинула от себя Веру и внимательно оглядела её с ног до головы:

— Хорошо выглядишь, подросла за эти полтора года, повзрослела, фигурка ладная и мордочкой бог не обидел…

— Любка, что ты меня оглядываешь, как цыган лошадь оценивает на базаре? Сама тоже выглядишь — класс, такая загоревшая и лишние кило скинула, от которых никак не могла избавиться после рождения Руслана. Кстати, как он?

— Всё, Верочка, остальные разговоры и вопросы оставим на потом, а пока отыщи свой баул, и поедем. Лёва ждёт нас в машине, за Русланчиком соседка приглядывает, а нам ещё сегодня надо на работу, глянь на часы — третий час ночи.

Вера быстро отыскала свой баул, погрузила его с помощью сестры на коляску и стала искать взглядом своих полюбившихся попутчиков, чтобы сердечно с ними распрощаться.

— Верка, чего ты крутишь головой, давай быстрей, я же тебе сказала, что Лёвка ждёт в машине, и нам надо сегодня ещё идти на работу.

— Любочка, миленькая, дай мне одну минуточку попрощаться с моими добрыми попутчиками, это такие люди…

— Верка, тебя ждёт ещё столько знакомств, что запутаешься в именах…

Вера, не дослушав сестру, бросила её с коляской, а сама побежала и прижалась телом сначала к женщине, а потом к мужчине:

— Я вас никогда не забуду, вы мне стали как родные. Подождите секундочку, я возьму у сестры её номер телефона.

Она подбежала опять к своей коляске:

— Любочка, быстренько запиши на листочек свой номер телефона, мне надо его отдать моим новым друзьям.

Молодая женщина смерила презрительным взглядом стоящую невдалеке семью и раздражённо написала на каком-то клочке бумаги цифры:

— На, бестолковая, вся в нашего сердобольного папочку.

Вера не стала слушать и пререкаться со своей ворчливой сестрой, а, подбежав опять к своим попутчикам, вручила женщине бумажку:

— Обязательно позвоните мне, мы не должны потеряться, — и, обцеловав всех четверых, убежала к нервничавшей сестре.

Недалеко от здания аэропорта они разыскали на стоянке новенькую Subaru, где на своём водительском кресле подрёмывал Лёва — муж Любы. Молодой, но уже с солидным брюшком мужчина медленно выбрался из машины и по-родственному облапил девушку:

— Ну, с приездом, будем теперь вместе покорять необъятные просторы Израиля.

— Ой, Лёвочка, ты был не худеньким, а теперь вовсе на колобка похож.

Люба зло остановила смеющуюся сестру:

— Посмотрим, кого ещё ты отхватишь, а моего Лёву не цепляй, у него тяжёлая работа — то ночные дежурства, то дневные, поэтому питается как придётся, отсюда и животик.

Вера не стала обострять тему, её старшая сестра и раньше не отличалась покладистым характером, а теперь, похоже, и вовсе стала мегерой.

Погрузив баул в багажник, машина тронулась на юг в сторону неизвестного пока Вере города. Не прошло и полчаса, как они отъехали от аэропорта, а уже подъезжали к новой многоподъездной девятиэтажке, в которой Лёва с Любой приобрели четырёхкомнатную квартиру почти через год пребывания в Израиле.

Поднялись на лифте на шестой этаж, и Вера прямо от дверей вступила в большой зал, обставленный старой облупленной и вытертой мебелью.

— Ого, какие апартаменты, сюда бы ещё мебель соответствующую…

— Ты сильно умная, мы и так с Лёвушкой за эти полтора года, проведённые в Израиле, купили квартиру и новую машину, ведь надо было спешить — льгота на покупку автомобиля действует только три года. А мебель эта ещё вполне годная, несколько лет нам послужит, тут перед праздниками Рош а-Шана и Пейсах местные богатые люди меняют обстановку и выкидывают на помойку столько хороших вещей. Мой Лёвочка уже притаранил и починил два вентилятора, пылесос и даже микроволновую печь.

— Люб, так у вас ещё была уйма времени, куда вы спешили с покупками?

— Верунечка, ты ещё не успела пыль белорусскую стряхнуть с ушей, а уже собираешься учить старших, которые уже сполна нанюхались этой хвалёной израиловки.

Вера поняла, что в будущем лучше она лишний раз смолчит, чем будет постоянно нарываться на отповеди ворчливой сестры.

— Люб, а можно я ванну приму, я так вся перепотела за этот длинный день, ведь с самого утра не снимала с себя верхнюю одежду.

— Конечно, дуй в душевую, но учти, что за воду мы платим по мере того, сколько выливаем, так будь добра, обойдись душем и понапрасну не держи краны включёнными.

Посвежевшая после купания, Вера в махровом халате, выданном ей сестрой, сидела за кухонным столом и отвечала на её расспросы о родителях, бабушке, об общих родственниках и знакомых. Девушка не спеша удовлетворяла любопытство Любы с Лёвой, попивая растворимый кофе из большой кружки вприкуску с вафлями в шоколаде:

— А что, вкусные…

— И замечу тебе, моя миленькая сестричка, что не дорогие, я эти вафельки купила по мивце, то есть по скидке, — за две килограммовые коробки заплатила, как за одну. Учись с первого дня, как тут в Израиле нужно жить, это тебе не совдепия.

Вера, как и собиралась, плотно прикусила язык, не реагируя на все выпады сестры.

— Лёвка, посмотри на часы, уже седьмой час, вечером продолжим нашу сессию из вопросов и ответов, а пока я должна быстренько ввести сестру в ход нашей жизни.

Так вот, в семь мы с Лёвкой смоемся из дому, а перед этим придёт соседка и приведёт нашего Русланчика. Она покажет тебе, где находится его садик, чтобы ты могла впредь отводить и забирать мальчика.

— Люб, но я ведь не буду целыми днями дома сидеть, мне надо оформить быстро документы, получить паспорт и поступать на подготовительные курсы в университет…

— Что ты перебиваешь, нет у меня столько времени, чтобы выслушивать твою глупость. Нет никакой надобности поступать тебе в этом году на какие-то курсы, а тем более в университет. Послезавтра у меня выходной, сходим с тобой в отделение Министерства внутренних дел и получим тебе таудат-зеут, то есть израильский паспорт. Затем встанем с тобой на учёт в отделение Министерства алии и абсорбции, то есть вновь прибывших, а также откроем тебе счёт в банке и зарегистрируемся в купат холим, ах да, — в больничной кассе.

Думаю, что на днях тебе надо записаться в ульпан для изучения иврита, вот пока и всё на ближайшее время.

Ах да, чуть не забыла, у тебя будет отдельная комната и тебе придётся из своей корзины, которую будешь получать полгода, платить нам третью часть нашей машканты, — чтобы тебе было понятно, — нашей квартплаты. Хешбоны, то есть счета за услуги, будем делить на четыре части, я считаю, что это справедливо. Как ты думаешь?

Поток информации, вылитый ей на голову сестрой, буквально потряс девушку, она захлебнулась от новых слов, понятий и неопределённости в будущем.

— Любочка, не дави ты на меня так, дай хотя бы недельку во всём разобраться. Меня папа предупреждал, что ты навалишься, словно коршун, и чтобы я несколько дней огляделась, а только потом принимала определённые решения.

— А мама что тебе говорила?

— Увещевала, чтобы я во всём полагалась на тебя, что ты у нас умная, ловкая и предприимчивая.

— Так вот и слушай мамочку, а не этого напыщенного индюка, который сидит там в Беларуси, а корчит из себя всезнающего оракула.

— Нет,Люба, я пока не дам тебе никакого ответа на счёт моих будущих действий, хочу приглядеться.

Корзина, о которой ты говорила, действует всего лишь полгода, а что потом?.. Нет, я не буду только сидеть в хате, готовить обеды, смотреть за вашим сыном и мечтать о светлом будущем.

— Ну и чёрт с тобой, не хочешь слушать опытных людей, поступай как знаешь. Я, как и говорила, послезавтра всё сделаю, что от меня зависит, я всё же обещала маме за тобой приглядеть, а дальше ты сама поймёшь, что другого пути у тебя просто нет.

Что, ты одна снимешь жильё? Что, ты одна разберёшься в израильской действительности, в этом укладе жизни, совершенно не похожем на советский? Чтоб ты знала, у этих израильтонов совсем другой менталитет.

Ах, что я тебя уговариваю, сама скоро с радостью согласишься с моими условиями — тут тебе и дом, и стол, и близкие рядом люди.

Племяшка, естественно, забыл свою тётю Веру, но, получив в подарок полицейскую машину, тут же влез к ней на колени. Вера поинтересовалась у мальчика, нравится ли ему игрушка, и тот заверил, что в Израиле такой машины нет.

Вера невесело усмехнулась, в родной Беларуси на сегодняшний день в магазинах вовсе было шаром покати. Эта игрушка была привезена специально для этого случая из Польши.

Руслан без проблем принял девушку и охотно пошёл с ней и их соседкой в детский садик, находящийся совсем недалеко от дома. Вернувшись обратно в подъезд дома, где ей теперь предстояло жить неизвестно какое время, и открыв дверь ключом, выданным ей Любой, Вера остановилась и замерла посередине огромной и неуютной квартиры. Она глубоко задумалась, в её душе нарастала паника. Вся мебель была тут с помойки, включая и диван в выделенной ей комнате. Кроме потёртого лежака здесь находился какой-то одинокий колченогий стул и несуразный комод с выдвижными полками, открывающимися со страшным скрипом.

Разложив свои вещи из баула, Вера прошлась по другим комнатам, вышла на балкон, где постояла с полчасика, изучила кухню и большой новый холодильник с его содержимым — обилием тут не пахло, полки были полупустыми, со скудным набором продуктов.

Обед на сегодня был, о чём её предупредила сестра, а впредь в её обязанности входит готовка еды, хотя сами Люба с Лёвой дома не кушали, их кормили на работе, чем они сходу похвастались, какая это экономия для семейного бюджета.

Вера машинально села в салоне на диван и включила японский телевизор Тошиба. На самодельной этажерке под теликом находился видик той же фирмы.

Она подумала, не так у её сестры всё безнадёжно, за такой короткий срок и столько ценных приобретений. Пощёлкала пультом, на русском языке обнаружила только два канала, с остальных лилась какая только хочешь речь, но девушка остановилась на иврите и попыталась вслушаться, но напрасно, ни одного маломальского слова, похожего на русский или английский язык, она не услышала.

На обшарпанном журнальном столике лежали стопкой газеты на русском языке, и Вера с интересом углубилась в чтение. Кроме многочисленной рекламы, здесь были статьи с политической и финансовой тематикой, прочитав которые Вера ещё больше запуталась в своих понятиях об Израиле.

Какой-то великий экономист, пылая непонятной яростью, отговаривал русских репатриантов от покупки жилья. Он угрожал бедолагам всеми карами небесными, тюрьмой для них и для тех, кто станет им гарантами в этой страшной глупости, и называл ипотеку преступлением государства перед неосведомлёнными в реальной ситуации людьми.

Наконец она натолкнулась на рассказ эротического свойства и, читая его, покраснела до корней волос, такой срамоты ей ещё никогда в литературе не встречалось, хотя было интересно и волнительно.

Девушке очень хотелось выйти из дому и пройтись по городу, но она очень опасалась, что заблудится, да и скоро уже надо было идти за племянником в садик.

Её страшно удивило, городские сады здесь работали только до часу дня, как быть родителям, которые на работе, трудно было даже представить.

Забрав Руслана из садика, Вера, по его просьбе, пошла с ним на горку, то есть на детскую площадку, где мальчик с другими детьми съезжал, крутился и качался на различных для этого приспособлениях.

С большим трудом ей удалось вытащить оттуда капризного племянника. По ней — пусть бы он игрался и дальше, но сестра строго-настрого велела ей покормить и уложить спать Русланчика, а иначе к вечеру он сделает всем вырванные годы.

К тому времени, как Люба и Лёва вернулись с работы, Вера окончательно пришла к выводу, что она совершила самую страшную в её жизни ошибку. Она под воздействием папы предприняла эту авантюру, бросившись в пучину неизвестности, словно с крутого обрыва вниз головой. Может быть, если бы она репатриировалась вместе с родителями, была бы другая ситуация, а так всё выглядело в самом мрачном свете.

Она не подошла к телефону, когда Люба скороговоркой сообщила близким, что Верочка уже на месте, благополучно долетела и наслаждается покоем перед тем, как начать покорять жизнь в Израиле:

— Всё, мамочка, я ведь тебе говорила, что одна минутка разговора с вами, стоит почти моего часа работы. Пока, пока.

И, повернувшись к Вере:

— Что ты сидишь, надутая, как клоп, сейчас поужинаем и я свожу тебя в супермаркет, посмотришь хоть на витрины, полные всяких вкусностей. Мы пока мало что можем себе позволить, но пройдёт несколько лет, и нам станет всё доступно. Правда, Лёвочка?

В ответ муж буркнул что-то неразборчивое, уставившись в телевизор, где шла передача последних новостей первого канала, транслируемого из Москвы.

В огромном магазине Вера несколько воспряла духом, она ходила между прилавками, любовалась различными яркими пакетиками, баночками, коробочками, бутылочками и невообразимым разнообразием фруктов и овощей, многие из которых она видела первый раз в жизни.

Вера несколько раз порывалась что-то снять с прилавка и погрузить в коляску, которую они с сестрой везли перед собой, но та категорически противилась этим действиям:

— Верка, охлонись, это пока не про нашу честь. Вот смотри, две коробки печенья за одну цену, клади в коляску, будет, с чем чай пить.

Глянь, на подсолнечное масло скидка и хорошая, берём пять бутылок.

— Любка, так ведь этого масла хватит теперь на год жизни!

— Это тебе так кажется, потому что в союзе мы всё на всяких комбижирах и маргаринах готовили.

Ладно, а что мы вечерком выпьем за твой приезд? Идём, посмотрим опиум для народа. Ты не поверишь, водку пьют только наши русские, местные — больше вино, пиво или ликёр.

А давай и мы ликёрчика жахнем. Какой ты любишь? Здесь есть вишнёвый, клубничный, лимонный, да какого тут только нет…

— Люб, а давай шоколадный?

— Давай, он, правда, дороговатый, но ты у нас сегодня гостья.

— Люб, а фрукты мы какие-нибудь купим?

— А какие ты хочешь? Они здесь дорогие, это тебе не шук, как-нибудь свожу тебя и туда. Из-за этой работы нет времени смотаться на базар, но когда получается, я предпочитаю бывать там поздно вечером в четверг или рано утром в пятницу, тогда можно купить овощи и какие-то фрукты почти задарма.

— Люба, но хоть одно манго и киви можно? Папа говорил, что здесь этого добра навалом.

— Навалом, навалом, а денежки где на всё брать? Ладно, пошли купим тебе манго и киви, заодно и арбуз прихватим, он здесь и правда копейки стоит.

Вера держала в руках плод манго и внюхивалась в его аромат, неужели действительно придётся годы ждать, перед тем, как она сможет наесться этим чудо-фруктом до отвала.

Глава 4

Прошло две недели с тех пор, как Вера благополучно прибыла в Израиль. Нельзя сказать, что она уже во всём разобралась и сделала для себя определённые выводы насчёт всех аспектов сложной жизни в новой, не похожей на родную Беларусь, стране, но потихоньку вкатывалась.

Обязанности по дому, наложенные на неё сестрой, её мало обременяли. По дороге в ульпан, она заводила племяшку в детский садик, затем два часа с увлечением занималась ивритом вместе с другими репатриантами всех мастей, вновь прибывшими со всего необъятного бывшего Советского Союза.

Вере повезло, только что закончились осенние еврейские праздники, и поэтому она попала сразу в ульпан, ей не пришлось долго ожидать начала нового курса. Вокруг неё за учебными столами сидели люди разных возрастов, профессий и семейного положения, но в основном здесь были ученики значительно старше Веры.

Благодаря общению с соседями по партам, она уже скоро стала вникать во всё происходящее вокруг, ведь сестра только нагнетала обстановку всевозможными ужастями, призывая её на всём экономить, начиная с транспорта и до элементарной бутылочки воды или сока, купленной в лавке.

Вера сжала зубы и больше не противилась натиску Любы, внесла свою долю за проживание в счёт оплаты на месяц пресловутой машканты — ипотечной ссуды, а также деньги на питание, и замкнулась в себе.

Вечерами Люба хотела вызвать младшую сестру на откровенные разговоры, но Вера, ссылаясь на уроки, корпела над ивритом, сидя в своей комнате, и со слезами читала тексты песен барда Олега Фрейдмана, надиктованные им для неё в самолёте и в аэропорту.

Боже мой, встретит ли она ещё когда-нибудь в жизни этих замечательных людей, которые почему-то тёплым лучиком света проникли в её душу… До сих пор они так и не позвонили, кто его знает, какая у них получилась эта гадкая абсорбция:

   Ведь ошибиться не грешно,

   Чужих ошибок не понять,

   Но будет грустно и смешно,

   Всё обретя, вдруг потерять…

   Назад…

   Назад дороги часто нет…

Как точно, как справедливо и как больно, а ведь эти слова Олег Фрейдман написал ещё до приезда в Израиль.

Несмотря на то, что уже наступил ноябрь, в Израиле по-прежнему была комфортная погода. В очередной выходной Люба решила несколько поднять настроение загрустившей сестре, и они всей семьёй отправились на машине к морю.

Девушке не верилось — в ноябре месяце она скинула с себя верхнюю одежду и подставила своё тело с белоснежной кожей под лучи ласкового солнышка. В этом году она ещё не принимала загара.

— Любка, я сейчас умру от счастья, боже мой, как хорошо!

— Ты только не лезь особо в воду. Видишь, как кипит море, оно здесь коварное, часто затягивает, и уже было немало случаев, когда не успевали спасти человека.

— Люб, я только зайду по грудь. Наверное, водичка холодная.

Нет, море встретило Веру хлёсткой, но тёплой волной, которая сразу же окатила её с ног до головы, и она вспомнила, что в их Беларуси такая температура воды в озере бывает крайне редко, только в самые жаркие дни в конце июля.

Выйдя на песчаный берег и греясь под приветливыми лучами солнца, Вера непроизвольно стала ловить на себе похотливые взгляды мужчин разного возраста, которые буквально глазами сдирали с неё полоски купальника. Фигурка у Веры, как говорится, была хороша, всё у неё было на месте — среднего роста, где-то 164 сантиметра, ни капельки жира, стройные длинные ножки и очень аппетитная высокая грудь третьего размера. А если к этому присовокупить вьющиеся крупными локонами светло-пепельные волосы, спускающиеся ниже лопаток, и широко распахнутые серые с голубым отливом глаза, то картина для многочисленных сластолюбцев, находящихся на пляже, была умопомрачительной.

— Похоже, сестра, мне уже надо тебя уводить, эти кобели скоро зрачки себе сломают о твои сиськи… Ты что, не могла прикупить себе более закрытый купальник? Выголилась, а здесь ведь мужской народ южного темперамента, посмотри на того волосатого, как горилла, мужика с лысиной, он сейчас от хотимчиков слюной захлебнётся.

— Люб, а что? Бывает, пристают?

— О случаях насилия я немного слышала, но то, что, не стесняясь, предлагают за определённые услуги деньги, так это точно. И, знаешь, многие наши русские бабы на это зарятся, поэтому эти кобели думают, что для них все русские смазливые курочки доступны.

— Люба, я сейчас ещё один разочек искупаюсь, чуть обсохнем и пойдём домой, если ты на этом настаиваешь.

— Дуй, а я пока Лёвку с Русланом отыщу. Муж мой любит подремать на солнышке, а сынок поиграть с лопаткой и ведёрком в песочке, а бывает, сдёрнет от папочки, и тогда ищи-свищи его среди этой толпы народа.

Вера вошла в кипящее море и с наслаждением стала вместе с другими отчаянными купальщиками прыгать на волны, смеясь от счастья. Неожиданно рядом возник тот мужчина, похожий на гориллу, и схватил её за руку, когда она очередной раз была опрокинута на спину шальной волной:

— Дэвушка тэазари, буд осторожной, я тэба буду лешмор. Как это по-русски?.. — охранат.

Вера вырвала руку и стала выбираться на берег. Услужливый помощник попёрся следом, всячески стараясь до неё дотронуться и без конца что-то наговаривая на смеси русских и ивритских слов.

— Послушай, отвали от меня, будешь приставать, сейчас врежу в рожу.

— Слюшяй, что ты крычыш, ми сэчас одэнэмся и пойдом в бейткафэ. Я тэбэ куплу вкусный охоль, много вкусный еда, а потом куплу тэбэ кофточку… — и, выбравшись на берег, гориллоподобный мужик снова попытался взять её за руку.

Вера вырвалась и побежала в сторону подходящей к берегу сестре, её мужу и ребёнку.

Люба, увидевшая всю эту неприглядную картину с приставанием к Вере отвратительного мужчины, встала напротив него руки в боки и открыла такой рот, что младшая сестра от этих грубых слов невольно зажмурилась.

Оказывается, её старшая сестра уже хорошо выучила иврит. По крайней мере, ругалась она весьма гладко, не подбирая слов и выражений, потому что среди них присутствовали и весьма популярные русские выражения, от которых прибывшие из бывшего Советского Союза отдыхающие на пляже, разразились хохотом.

Люба, продвигаясь к душу на выходе с пляжа, долго не могла успокоиться и продолжала бурчать:

— Грузинская скотина, мразь приставучая, увидел беленькую девочку и слез с катушек.

А ты чего Лёва стоял, как телёнок, не мог ему сказать парочку ласковых?

— Любочка, так твоих хватило за глаза, весь пляж довела до хохота.

Люба повернулась к сестре:

— Верка, тебе срочно надо завести парня, а то эти подонки не дадут тебе прохода, будут в открытую бабки предлагать и звать в ресторан или проехаться с ними на машине в Тель-Авив. Я уже встречала таких среди наших, которые на это повелись.

— Люб ты же не думаешь…

— А я думать не хочу, а просто тебя предостерегаю.

Ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать куда это ведёт, вникнуть в эту обстановку и в нравы местного мужичья.

— Люба, а почему ты его называла грузином?

— А, кто он, если не грузин, попробуй их отличи от настоящих. Представляешь, они называют себя евреями выходцами из Грузии.

Инцидент на пляже был только прелюдией к будущим приставаниям к ней местных мужчин, потому что Вера всё чаще выходила из дому, самостоятельно посещая магазины, встречаясь с новыми знакомыми по ульпану, да, и просто иногда сбегала, куда глаза глядят, чтобы не слушать вечные ворчания и поучения сестры.

Через два месяца девушка поняла, что денег от пособия, получаемых ею в рамках корзины абсорбции, начинает катастрофически не хватать, потому что она прикупила себе немного приглянувшихся вещичек — две пары джинсов, несколько кофточек, симпатичное платье и осенние туфельки, и в кошельке образовалась дыра.

Надо же, в один из ближайших вечеров, Люба зашла к ней в комнату с какими-то бумажками и объявила, что пришли хешбоны (счета) за воду, газ и электричество и, что с Веры причитается сумма в размере двести пятьдесят шекелей.

— Любочка, а у меня осталось только чуть больше сотни, подожди недельку, пока я получу корзину.

Старшая сестра буквально задохнулась от злости.

— Ты, моя красавица, что думаешь, мы шекелёчки куём или нам с Лёвочкой они легко достаются?!

Я уже скоро, как два года буду в Израиле, а не купила себе ни одной такой шмотки, как позволила себе ты.

Бог с тобой, мы переживём и без этих твоих денежек, но на будущее закрепи в своих не путёвых мозгах, что за всё в этой жизни надо платить и не велика барышня, могла бы по вечерам где-нибудь и подработать.

— Люба, а где?

Я бы с удовольствием, а то болтаюсь большую часть дня, как неприкаянная.

— Ага, ты думаешь, что здесь работа под ногами валяется, что не видишь, сколько нашего люда наехало и все хотят подзаработать, а где, на всех взять этой подработки?!

— Люб, может быть куда-нибудь в магазин устроиться, я ведь была в Минске продавцом?

— Не смеши, тут на одно такое место десять просится, а у тебя ещё и языка толком нет.

Вот, что моя миленькая, если найдёшь никаён (уборка) или мыть посуду в ресторане, в каком-нибудь кафе, то это будет твоё счастье.

— Люба, я ведь могу убирать, ты ведь знаешь, что я не белоручка, только где найти такое место, где воспользуются моими услугами?

Помоги, если можешь…

— Я тебе плохой в этом деле помощник, но спрошу у наших баб, может, кто-нибудь наведёт на никаён, ведь без протекции и на такую чёрную пахоту здесь не устроишься.

Действительно, через парочку дней, вернувшаяся с работы Люба сообщила сестре радостную новость, что её бухгалтеру нужна никаёнщица (уборщица), правда, та волнуется, а вдруг молодая девушка не справится, с работой на большой вилле, всё же два этажа, шесть комнат и куча подсобок.

— Верка, не подведи меня, чёрт его знает, что она ещё придумает на твои руки.

— Любочка, но ведь этой работы мне хватит на целый день.

— А ты, что хотела, конечно, пропустишь когда-нибудь ульпан, в общении с ивритоговорящими быстрей наблатыкаешься в языке, чем за партой.

Мой Лёвочка даже двух недель не посещал ульпан, а вон, говорит, и неважно, что с ошибками и многое не понимает, но главное, его понимают, и тебя поймут, когда им будет надо.

— Хорошо, я согласна.

— Ещё бы, не согласиться, я чуть уговорила нашу Ронитку, ты не представляешь, как она крутила носом, узнав, что тебе всего восемнадцать лет.

В назначенный день, за Верой заехала на своей машине работодательница — бухгалтер Любы и отвезла к себе на виллу.

Девушка, глянув на дом, впала в панику — это же, сколько надо времени, чтобы убрать такую домищу…

Ронит, так звали хозяйку, провела её по комнатам, подсказала, где брать моющие средства, показала откуда начинать уборку и где заканчивать и уехала на работу, заявив, что в середине дня, она покажется, чтобы проконтролировать работу.

Хозяйка уехала, а Веру охватила уже настоящая паника.

Несколько минут девушка смотрела ошалевшими глазами на огромное помещение, на лестницу на второй этаж, мебель, кухню… и ужас накатывал на сердце, заставляя вспотеть, не приступая ещё к работе, но она взяла себя в руки, отогнав все посторонние мысли, и начала уборку со второго этажа, где располагались спальни четырёх детей.

Зайдя в первую, ужаснулась — на разобранной кровати и полу валялись кучей одежда вперемешку с обувью.

На письменном столе и на книжных полках были разбросаны магнитофонные кассеты, бумажки от жвачек и конфет и прочий мусор, а может быть и нужные вещи.

Вера решила для себя не задумываться ни о чём, а приступить к работе, а там будет видно.

Переодевшись в спортивные штаны и майку, она собрала с кровати и пола одежду и сложила в стопку, застелила кровать, навела порядок на письменном столе и полках, сложила всю разбросанную мелочь, выкинула мусор, вытерла пыль и посмотрела на часы… провозилась больше часа, никуда такое не годится, никто её не будет держать такую медлительную и платить семь шекелей в час. О сумме почасовой оплаты ей сообщила хозяйка перед тем, как уехать.

В следующих спальнях Вера уже не разглядывала бедлам, а сразу же бралась его искоренять и дело пошло гораздо быстрей.

Когда она уже мыла полы в убранных четырёх спальнях, появилась хозяйка.

Женщина пробежалась по комнатам, придирчиво всё осмотрела и было видно, что осталась довольной, но пожурила девушку за то, что она убирает очень медленно, думала застать её уже на нижнем этаже.

Вера домыла полы и лестницу и пошла сменить в ведре воду, но её остановила неожиданным вопросом Ронит:

— Ты что-нибудь кушала, пила?

Вера отрицательно замотала головой.

— Нет, так не годится, мой руки и садись к столу, отдыхай, а я пока тебе сварю макароны и разогрею в микрогале (микроволновке) шницеля.

Девушка попыталась возражать на своём корявом иврите, и от этого, страшно смущаясь, но хозяйка и слышать не хотела, совершенно, не обращая внимания на её произношение и постановку слов на иврите.

— Если ты не покушаешь и не отдохнёшь, то скоро упадёшь, а мне надо, чтобы ты закончила уборку, развесила постиранное бельё и немого поутюжила, там собралось несколько рубашек мужа.

От этой перспективы у Веры разболелась голова, уже сейчас от тяжёлой физической работы ломило с непривычки всё тело, а здесь заданий хватит до четырёх часов, если не больше.

Вера покушала макароны в томатном соусе с куриными шницелями, попила вместе с хозяйкой кофе и ей страшно захотелось упасть на диван и не шевелиться, но не тут-то было.

Ронит уехала, а Вера, превозмогая усталость, сонливость и ломоту в костях, схватилась за швабру и тряпку, не представляя, как она сможет со всей оставшейся работой справиться.

Хозяйская спальня, находящаяся на первом этаже, не доставила ей много хлопот, всё же Ронит и её муж не были такими «засранцами», как их дети.

Вера поразилась количеству бутылочек и баночек, стоящих на тумбочке и комоде.

Она даже позволила себе понюхать большинство из них и опьянела от приятного запаха французских духов и кремов.

К трём часам дня Вера, наконец, дошла до кухни, до этого тщательно вымыв ванную, душевую и три туалета.

Спина разваливалась на части, ноги дрожали, а руки выкручивала такая боль, что в пору было бежать в поликлинику, но она, сжав зубы, продолжала уборку.

Вскоре, один за другим стали возвращаться со школы дети — старшему мальчику было уже лет шестнадцать, а младшей девочке около десяти.

Ребята с интересом разглядывали Веру, не стесняясь, задавали ей вопросы и нисколько не потешались над её корявым ивритом, помогая в разговоре подбирать нужные слова.

Каждый из детей сам себе набирал кушанья по своему выбору и садился за стол, во время еды без конца болтая, махая руками и смеясь.

Вера поняла, что уборки на кухне сейчас никакой уже не получится и взялась развешивать, выстиранное к этому времени в машинке бельё, а, затем, разложив гладильную доску, начала утюжить рубашки, которых оказалось не меньше полтора десятка.

Девушка уже не обращала внимания на усталость, на боль в пояснице, ногах и руках, а машинально гладила и гладила.

К своему ужасу вдруг вспомнила, что её ещё ждёт наполовину убранная кухня и ей от этой мысли стало плохо.

Сложив рубахи в шкаф, попила соку и приступила к самой тяжёлой работе на исходе своих последних сил.

Время для неё потеряло счёт, когда появилась на кухне хозяйка, она только взялась за посуду:

— Ты, что не нормальная, а посудомоечная машина для чего, что у вас в Русии (России) нет таких?

Вера, как могла объяснила, что может быть и есть, но она никогда ими не пользовалась.

Ронит быстро переоделась и начала помогать Вере убираться на кухне, без конца болтая, шутя и задавая бесконечные вопросы.

В полшестого, Ронит выдала Вере семьдесят шекелей, поблагодарила за хорошую работу и отвезла её домой, заявив, что сообщит сестре, когда ей в следующий раз прийти на никаён.

Увидев, вошедшую в дом девушку, Люба от её ужасного вида чуть не обомлела:

— Верка, что с тобой сделали, ты сама на себя не похожа, разве можно так вкалывать, лучше лишнюю тряпку не купить, но не пахать так, чтобы доводить себя до такого состояния.

Вера через силу улыбнулась.

— Любочка, я просто не привычная к такой тяжёлой работе, ничего, втянусь.

Глава 5

Медленно, но неуклонно приближался девяносто третий год.

В декабре стало значительно прохладней, особенно это ощущалось в вечерние и ночные часы.

Часто шли дожди, сопровождаемые раскатистыми грозами, правда, не успевали ещё откапать последние капли, как днём выходило из-за туч солнышко и становилось по-летнему тепло.

Именно в Израиле Вера окончательно поняла, что такое настоящий холод.

Квартиры здесь не отапливались, от каменных полов тянуло такой стужей, что в комнатах буквально пар валил со рта при дыхании.

Днём люди выходили на улицу, чтобы погреться на солнышке, в большинстве квартир новых репатриантов не было кондиционеров и достаточного количества обогревателей.

Да, и экономили почти все изрядно, боясь лишний раз прогреть электроприборами жильё.

У Любы был один масляный обогреватель, но он стоял в их семейной спальне, куда они на зиму перевели Руслана и перед сном грели для малыша комнату.

Вера же ложилась спать на такие стылые простыни, что порой до самого утра не могла согреться, несмотря на то, что у неё было пуховое одеяло.

В конце концов, она начала спать в шерстяных носках, утюжа их, перед тем, как одеть на ночь.

Девушка по-прежнему продолжала делать никаён (уборку) на вилле у Ронит, но только по обоюдному согласию разделили длинный рабочий день на два и теперь Вера работала только до двух часов, до того времени, как домой возвращались со школы дети.

Конечно, было обидно пропускать уроки в ульпане, но очень хотелось подзаработать хоть немного денег, ведь искушений вокруг было выше крыши.

Новый Год отмечали в узком семейном кругу.

В десять часов сели за стол, выпили по рюмочке за уходящий год под салат оливье и холодец, а в одиннадцать с бокалами шампанского и с кремлёвскими курантами встретили наступление Нового Года по московскому и минскому времени.

После этого Люба с Лёвой ушли спать, завтра с утра им надо было выходить на работу, праздника Новый Год, такого, как был и есть в бывшем Союзе здесь не существовало.

Вера сидела с ногами в кресле, натянув на себя пуховое одеяло, и смотрела все подряд передачи по первому и второму каналу русского телевиденья.

Ей было так тоскливо, что невольные слёзы текли и текли по щекам, вспоминались всегда весёлые застолья у них дома в Белоруссии, когда приходили в гости ближайшие соседи и друзья родителей.

В двенадцать раздался телефонный звонок — это был подвыпивший папа, который хотел поздравить дочерей с Новым Годом.

Отец сразу же обратил своё внимание на тусклый голос любимой Верунечки, но та без раздумий, чтобы не огорчать родителя, заверила, что просто не может громко разговаривать, потому что остальные уже улеглись спать.

Вера, с трудом напустив на себя повеселевший вид, убеждала любимого папочку, что у неё всё нормально, ещё немного и она начнёт жить устроенной и благополучной жизнью.

Выпивший папа, как поняла по его голосу девушка, не очень поверил, а повздыхал и посетовал, что никак пока не может приехать к своим девочкам, чтобы оказать им всевозможную материальную и моральную помощь.

Положив трубку, Вера отчаянно мысленно посокрушалась — папочка, папочка, ничего ты не знаешь, ничего ты не понимаешь из происходящего здесь в Израиле, с твоей инженерной профессией тебе в твои годы прямая дорога рабочим на завод или того хуже, идти поднимать стройки или мести улицы.

К концу января по подсказке учителя ульпана она, как оля хадаша (новая репатриантка), бесплатно прошла психометрию на русском языке и набрала подходящие баллы, 690 единиц, этого вполне хватало для поступления в очень продвинутые университеты на популярные и престижные факультеты, исключая только медицинский, юридический и психологию.

В феврале Вера успешно завершила ульпан алеф, то есть первую ступень и не мешкая начала обучаться ивриту в ульпане бэт.

Она сразу почувствовала, что это уже был совсем другой уровень и рядом с ней занимались совсем другие ученики.

Вместе с Верой поднимали свои познания в иврите в основном люди с высшим образованием, желающие подтвердить дипломы и добиться получения работы в Израиле по специальности.

Одна молоденькая учительница, во время перерыва за чашечкой кофе, посоветовала Вере вливаться в ивритскую среду, а не прозябать вечерами у телевизора с русскими программами:

— Голубушка, пойми меня правильно, язык, изучаемый только в классе и по учебникам, как мертворождённое дитя, в нём нет дыхания.

Общаясь с людьми на улице, работе, с приятелями, а особенно, если заведёшь себе дружка, ты впитываешь все нюансы не только чужого языка, но и нравы носителей его, афоризмы, расхожие фразы и сленг, в конце концов.

— Но, как я могу влиться в эту среду, о которой вы мне говорите, если весь мой иврит ограничен общением с моей хозяйкой, где я делаю никаён (уборку).

— Кинь ты этот проклятый никаён, а лучше попробуй устроиться в вечерние часы в кафе официанткой.

Девушка ты весьма симпатичная, расторопная, а большого языка на этой работе не надо. Поверь, там ты не переработаешься, а за счёт чаевых можешь заработать гораздо больше, чем на этом выматывающем силы и душу никаёне.

Что ты думаешь, мне легко, я тоже пашу на виллах, а вечером ещё мою посуду в одной забегаловке.

— А, почему Вы, не идёте в официантки?

— Глупышка, посмотри на себя, а теперь на меня — я маленькая ростом, толстушка, как говорится, ни кожи, ни рожи, кто меня такую красавицу возьмёт обслуживать капризного израильтянина, а тем более, мужского пола?

— Но мне… не знаю даже, как это сказать…

Короче, мне противно, когда ко мне пристают эти обезьяны, а на работе официанткой это может быть сплошь и рядом.

— Девочка моя, никто тебя насиловать в зале кафе не будет, даже не рассчитывай.

Но это я шучу, найди девонька для себя определённую линию поведения, научись сохранять дистанцию и при этом, улыбаться, отшучиваться и даже подыгрывать этим приставалам, от слов ведь не беременеют.

Убеждения доброжелательницы подвергали стойкость девушки испытаниям и подталкивали к размышлениям, а от них Веру бросало то в жар, то в холод, но однажды в марте, в дни праздника Пурим, гуляя по набережной Ашдода, она всё же осмелилась и, зайдя в приглянувшееся кафе, предложила свои услуги в качестве официантки.

И, на этот раз ей повезло, хозяином кафе оказался выходец из Грузии, при виде которого у Веры стало кисло во рту, и она тут же захотела покинуть кухню, куда её привела она из работниц, к которой она обратилась на счёт работы.

Средних лет мужчина солидной комплекции, с чёрной густой шевелюрой и седыми висками смерил Веру взглядом с ног до головы и поцокал языком:

— Давно в стране, знаешь иврит, работала когда-нибудь официанткой?

Он буквально выстрелил вопросами на хорошем русском языке с совершенно небольшим акцентом.

Вера потупила глаза.

— Скоро полгода, учусь в ульпане бэт, официанткой никогда не работала.

— Ну, и хорошо, приходи к шести вечера сюда в кафе, будь одета в джинсы, кроссовки или туфли без каблуков и в светлую футболку или кофточку с длинным рукавом, но без рисунка.

Три дня работаешь бесплатно, все чаевые будешь сдавать в кассу.

Это твой испытательный срок, если согласна, то приходи.

И он сразу потерял к Вере всякий интерес, отвернулся к рядом стоящей женщине, заговорив с ней на грузинском языке.

Радостная девушка вбежала в квартиру с криком:

— Любочка, я иду работать официанткой в кафе и уже сегодня вечером!

Сестра тут же сбила её восторженный порыв:

— А меня ты спросила, для тебя, что семья не имеет никакого значения, разве не нужно соизмерять свои желания и поступки с истинным положением дел — кто будет с Русланчиком, когда я буду оставаться на сверхурочные часы, ты знаешь, что от тебя потребует хозяин, может ему нужна постельных дел мастерица, ты, что уже согласна и в потаскухи податься?

— Но, Любочка, не буду же я годами гнуть спину и ломать руки на никаёне?

Мне одна наша ученица в ульпане сказала, что лучше всего выучить как следует язык, общаясь с людьми разного уровня, а то я прихожу домой, включаю русское телевиденье и весь иврит становиться до лампочки.

Любу буквально взорвало от злости, она швырнула в раковину тарелку, которую до этого держала в руках и со звоном разбитого стекла обрушилась на Веру:

— Дурища, ты бы, кого хочешь слушала, только не сестру родную!

Я же тебе говорила перекантуйся годик, я уже готова была с тебя снять оплату за квартиру и хешбоны (счета), лишь бы ты присматривала за Русланом, а осенью начала бы учиться на подготовительных курсах для поступления в университет и продолжала бы подрабатывать у Ронит, она ведь уже по десять шекелей в час стала тебе платить.

Так, нет, ей какая-то баба что-то сказала, и она побежала в официантки жопой крутить и сиськами трясти перед мужиками всех мастей.

Ты, наверное, забываешь, что я несу за тебя ответственность перед родителями…

— Люб, ну, Люб, успокойся, меня только взяли на три дня на испытательный срок, может быть я ещё не подойду, а ты уже впала в истерику.

— Истерику говоришь, нет, моя милая, я просто констатирую факты, а будешь дальше так себя вести, то подумай о съёмном жилье, а я проститутку у себя дома держать не намеренна, намотай себе это на не существующий у тебя ус, я всё сказала, точка.

Люба оставила последнее слово за собой, как она делала всегда, начиная с Вериного раннего детства, но та на сей раз не собиралась сдаваться и к шести вечера отправилась на новое место работы.

Без четверти шесть она уже заходила в двери кафе и сразу же натолкнулась на хозяина:

— А, пришла, ну, хорошо, не буду вызывать другую девочку, посмотрим, что ты собой представляешь на работе, выглядишь отлично.

— Простите, но я ведь не манекенщицей устраиваюсь?

— Вай, тоже мне сказала, манекенщицей, тут моя дорогая, крутиться надо больше, чем на той сцене, если хочешь, чтобы тебе оставили побольше чаевых.

Ладно, некогда мне с тобой лясы точить, скоро надо открываться.

И крикнул в глубь подсобки:

— Наташа, где ты, Наташа, иди введи новенькую в курс работы!

Из дверей вышла с кружечкой кофе в руках симпатичная высокая девушка и смерила Веру пристальным взглядом.

— Привет! Ты, уже слышала, что меня зовут Наташа, а тебя?

— Вера.

— Так вот, Вера, ума тут много не надо, подаёшь посетителю меню, желательно с улыбкой, а через несколько минут справляешься у них, сделали ли они выбор.

Если да, то записываешь заказ и отдаёшь его на кухню, а пока, сама расставляешь на столе перед клиентами приборы и корчишь лыбу, отвечая на всякие глупости, типа, когда такая красавица бывает свободная, не хочет ли она встретиться в другом месте и не желает ли девушка прокатиться в столицу нашей Родины, прогуляться по набережной и так далее.

— И, что мне отвечать?

— Ты, чего, наивная или только что с берёзы слезла?! что хочешь, то и отвечай, только не груби, если желаешь, чтобы сделали заказ покруче и типов отвалили побольше.

— Типы, это чаевые?

— Ей богу, только с дуба сползла, вот скажу девкам, животы от смеха порвут, пришла работать официанткой и не знает, что такое типы.

Блокнот, ручка есть?

— Нет, я ведь не знала…

— Всё, деревня, ты меня достала, но нет времени у меня учить тебя дальше уму-разуму.

Держи мою старую, тут ещё есть несколько листочков, на тебе ручку и иди принимай заказ у той пары, что села сейчас в углу, не забудь захватить меню.

Это же надо, такую бестолковую и на мою голову, куда Зураб смотрит?!

Под ворчание Наташи, Вера схватила два меню и побежала к столику принимать заказ.

Самое удивительное и приятное для Веры, что первыми её клиентами оказались выходцы из Советского Союза, которые с удовольствием общались с симпатичной девушкой на родном языке и её обкатка прошла благополучно.

Дебют был удачным, доброжелательные посетители оставили девушке приличные типим (чаевые) и Вера, как ей было велено, сдала их в кассу вместе с деньгами за заказ.

Ничего особенного или вызывающего отвращения в этот вечер не произошло.

Никто не делал явные попытки к знакомству, и нагло не цеплялся, а на лёгкие шутки Вера с удовольствием отвечала, чувствуя, как от клиента к клиенту растёт её уверенность в общении на иврите.

Безусловно, эта работа не шла ни в какое сравнение с никаёном, но к концу смены ноги гудели от постоянного хождения, а руки ныли от тяжёлых подносов, но Вере работа понравилась.

За последним клиентом закрылась дверь — девушки официантки подсчитали чаевые и смотрели выжидающе на хозяина.

— Так, мои хорошие, день сегодня был удачным, наверное, наша новенькая принесла нам хорошую парнасу (доход).

Надо на мой взгляд её поощрить, с вашего позволения, я ей от вашей доли выдам полтинник.

Вера видела, что девушки не остались довольными действиями хозяина, эти деньги были изъяты из их зарплаты, но противоречить ему никто не осмелился.

Наташа вызвалась подвезти новую подругу по работе до дому в своей старенькой машине.

Вера уселась на продавленное сиденье и сладко потянулась.

— Что устала?

— Есть немного, но это ерунда по сравнению с никаёном.

— Знаю, проходила.

А ты понравилась нашему Зурабу, похоже, он тебя оставит, с завтрашнего дня будешь получать на ровне снами, первый раз такое на моём веку, а я уже скоро год работаю в этом кафе.

— Год? А чего ты никуда не поступаешь или другую более престижную работу не поищешь?

— Умная, да?

Я когда приехала в страну, мне было почти семнадцать и пошла в двенадцатый класс.

Для чего я туда пошла, ума не приложу, а всё дорогие родственнички, надо багрут (аттестат), надо багрут…

Тьфу, на них, сих багрутом.

— Багрут это диплом об окончании школы?

— Браво, экзамен сдала, иврит у тебя уже на высочайшем уровне.

— Почему ты всё время надо мной смеёшься, что сама не была оля хадаша (новая репатриантка)?

— Была, была, и не смеюсь я, так подтруниваю слегка, не обижайся, это у меня такой характер.

Тебе восемнадцать?

Мне тоже, только ты вновь прибывшая и в армию тебе не обязательно идти, а меня летом загребут, а пока буду работать у Зураба.

— Наташка, а не боишься?

— Ты об армии что ли?

Глупышка, не боюсь, а стремлюсь туда, я всеми своими помыслами уже в форме и с автоматом.

Если у меня получится, то во время службы выправлю багрут и поступлю на офицерские курсы, а не выйдет, то останусь на сверхсрочку.

— Ой, Натаха, я скоро уже полгода в стране, а ничего толком здесь не знаю, живу словно улитка в раковине.

— Правильно, откуда ты будешь что-то знать, если из дому не выходишь, заведи себе хавера (бойфренда), тусуйся среди молодёжи, в шабат гоняй на танцы-шванцы и жизнь покажется не такой уж и мрачной.

Вера вышла из машины возле своего дома и понуро побрела в свою не уютную комнату, в квартире, где над ней довлела своим авторитетом и несносным властным характером старшая сестра.

Проснулась она от резкого удара двери о стену — это к ней бесцеремонно влетела Люба:

— Ты, что дрыхнуть будешь теперь до обеда, великая работница?!

Фу, вся провоняла табачищем.

Вставай, мы с Лёвой уже уходим, а с тебя пока не сняты определённые обязанности, буди Рустлана и собирай его в детсад.

Вере совсем не хотелось скандалить с сестрой, и она порывисто села на своём диване.

— Люб, а я вчера пятьдесят шекелей заработала, хозяин оценил мою работу и с сегодняшнего дня я начинаю смену на общих условиях, как другие девочки.

— Хозяин работу твою оценил или другие качества, небось уже и за сиськи хватал и переспать предлагал, если не уже…

— Любка, закрой рот, какая ты не сносная, злая, грубая и пошлая…

— Всё сказала, а теперь поднимайся и заткни пасть. Я остаюсь при своём мнении и, возможно, скоро сделаю определённые выводы.

Вера молчала, мысленно споря и порицая сестру, как её тяготило это совместное проживание. Когда она уже вырвется из этого ада постоянных нравоучений и приказов?

— Кстати, вчера вечером звонили твои знакомые по самолёту.

Вся злость, обида и горечь от раннее высказанных слов сестры мигом улетучились.

— Любочка, что они говорили, где они обосновались, может быть оставили мне свой номер телефона?

— Что ты, застрекотала вопросами, как пулемётом — я сказала им, а точнее тому мужику, что теперь ты по вечерам работаешь, днём каждый день в ульпане и тебе совершенно некогда общаться со случайными знакомыми.

Вера резко вскочила с дивана и, шлёпая домашними тапочками, не глядя на сестру, проследовала в ванную.

Та вслед крикнула:

— Экая ты стала пава, с гонором и чересчур обидчивая, кстати, как я поняла, они живут в Ашкелоне.

Глава 6

Вера поняла, что обижаться на сестру бесполезно, нет никакого смысла, она такая и другой уже не будет.

Несколько дней из её головы не выходило, что где-то рядом в соседнем городе живут люди, к встрече с которыми она стремилась всей душой, потому что ей не с кем было поделиться своей печалью, неустроенностью и отсутствием близких по духу друзей.

Вера была занята в кафе не каждый день, потому что хозяин давал возможность подработать и другим девочкам.

В основном официантками нанимались студентки, солдатки и даже ученики старших классов.

Конечно, Веру могли бы вызывать на работу и каждый день, но в первую смену, когда большинство девушек находятся в аудиториях вузов, на военных базах или в школах.

Вера иногда допускала себе первые смены, но редко, потому что она всё-таки хотела завершить обучения иврита в ульпане бэт, а это должно было произойти после Пейсэха (Пасхи), то есть, в конце апреля.

Из всех девушек, работающих в кафе у Зураба, Вера незаметно сошлась с Наташей, именно с той грубой официанткой, которая в первый день её выхода на работу в кафе наставляла новенькую и учила её уму-разуму.

Вера как-то в разговоре поделилась переживаниями с Наташей о своих знакомых в Ашкелоне:

— Знаешь подруга, они у меня не выходят из головы, мне бы только на часик к ним заехать узнать ма нишма (что слышно), послушать несколько новых песен Олега, и я бы успокоилась.

— Верка, нет проблем съездить в Ашкелон, даже моя тарантайка легко одолеет этих двадцать километров, но, как мы с тобой их отыщем, это же не деревня, хотя и сотни тысяч жителей там не наберётся.

— Наташенька, мы бы с тобой поездили по улицам, поспрашивали у людей, ведь этот Олег такая заметная фигура, он же такой великолепный бард…

Наташа разразилась таким смехом, что Вера подумала, не случилось ли с ней чего-нибудь не хорошего.

— Я сейчас в трусики напущу от тебя, он, что Розенбаум или Окуджава?

— Нет, но он очень хороший поэт, ты только послушай, какие он пишет тексты песен.

Девушка достала свой заветный блокнот и прочитала новой подруге, записанные в самолёте тексты песен.

— Верка, я не спорю, слова в этих песнях волнующие, но они больше подходят пенсионерам, пусть и слушают, вздыхают и даже плачут, а нам надо думать о будущем и стараться это делать больше на иврите.

Ты собираешься поступать в университет, а мне через три месяца в армию.

Тут мне подсказали, что во время службы я могу пройти гиюр…

— Что? Не поняла, куда пройти?

— Гиюр, переход в иудаизм, бестолковая, тебе хорошо, твоя мама еврейка, а у меня наоборот, папа удосужился быть нужным в Израиле человеком.

— Кому нужным, а мой папа, что здесь будет лишний?

— Верка, что ты включила дурочку, можно подумать, не знаешь, что национальность тут определяется по матери.

— Наташка, я ничего не понимаю, в чём заключается проблема, у меня ещё никто ни разу не спросил по маме я или по папе, кому какое дело?

— Вот, когда будешь замуж выходить, тогда и спросят.

— Наташка, только ты не злись, но я, правда, от этой темы плыву, как на экзамене, когда вытащила билет с не выученным материалом.

— Ну, ладно, займусь твоим просвещением — хорошо если за русского пойдёшь, которому твоё еврейство до фонаря, а если местный подцепит?

— А на кой мне местный, они все такие приставучие, наглые и у них только одно на уме.

— Да, откуда ты это всё знаешь, что уже с кем-то встречалась и уже перепихнулась?

— Наташка, зачем ты так грубо, ни с кем я ещё не встречалась, ни с местным, ни с русским, просто мне так кажется.

— Крестись, если тебя твой русский папа научил.

Наши ребята практически все голь перекатная, выйдешь замуж и будешь сопли на кулак мотать, по съёмным хатам валяться и копейки до зарплаты подсчитывать.

А местные ребята чаще всего сами при бабках, при богатеньких мишпохах, семьях, чтобы тебе было хорошо понятно, а если пофартит, то сразу же после свадьбы можно попасть жить на виллу.

Наташа буквально закатила глаза от предвосхищения будущего богатства и шикарной жизни.

— Наташа, а любовь, что вообще не в счёт?

И вновь подруга залилась смехом.

— Подружка, ты своей наивностью сегодня меня доведёшь до коликов в животе.

Скажи, куда ты с этой любовью поедешь… в путешествие по Америке, мотаться на съёмной машине по всей Европе или шнырять по морям на круизном лайнере?

Нет, будешь сидеть на продавленном диване и подсчитывать гроши до зарплаты, мечтая до безумия выиграть в паршивое лото. В конце концов, начнёте проклинать горькую судьбу, несчастную любовь, опостылевшую жизнь, а потом и друг друга.

Размышления вслух подруги вызывали у Веры противоречивые чувства, где-то она понимала её правоту, но в основном отторгала открытую меркантильность и была уверена, что существует золотая середина.

С наступлением апреля в Израиль пришло лето.

Вера наслаждалась теплом, видом моря и работой в кафе у Зураба.

Ульпан был уже позади и у неё появилась возможность работать днём и вечером, о чём она со страхом, но всё же сообщила сестре.

Какое было удивление Веры, Та на этот раз не метала грома и молнии, а презрительно посмотрела на непокорную младшую сестру и, шипя, выдавила из себя:

— А дальше что, будешь до пенсии официанткой работать?

И не ожидая ответа:

— Я на тебя впредь не надеюсь, с июля сады на два месяца уходят в отпуск, и мама Лёвы заберёт Руслана к себе в Афулу на всё лето.

Далеко, правда, но ничего, на выходные мы его будем забирать, в твоих услугах мы больше не нуждаемся.

— Люба, а почему ты мне это сообщаешь таким тоном, будто я нарушила какую-то конвенцию или когда-нибудь брала на себя какие-то обязательства?

Люба, наконец, взорвалась:

— Нет, не брала и считаешь, что ты мне ничего не должна, хотя уже полгода живёшь на всём готовеньком ни о чём не думая и не заботясь, но не в этом дело…

Люба сжала зубы.

— Я тебе тоже ничего не должна, поняла?

Последнее слово она произнесла по слогам.

Вера поднялась на ноги и сложила руки на груди.

— Поняла и сделаю выводы в ближайшее время.

И не стала больше пикироваться, а закрыла за собой дверь в комнату.

Надо было срочно на что-то решаться, находиться дальше в квартире у Любы становится невозможным, своими злобными выпадами та скоро её доконает, но главное, ведь не ждать, в самом деле, когда её выгонят из дому.

Родителей в ближайшее время она вряд ли дождётся — грешно, конечно, так думать, но выжившая из ума бабушка, при этом, прикованная к постели, является для её папы и мамы таким тормозом, что круче не бывает, они в редких телефонных разговорах даже об этом не упоминают, если только вскользь, чтобы друг друга не поранить.

Надо надеяться только на себя, но, что делать, что…

Хорошо было бы с кем-то посоветоваться, но только не с сестрой ведь, это точно бесполезно, Наташка девчонка хорошая, но из неё советчик, как из дерьма пуля.

Подруга сама для себя наметила маршрут и сходить с него не собирается.

Наташке осталось полтора месяца до призыва, и она уже мысленно вся там, редко выходит на работу в кафе и на днях собирается полететь на две недели в Париж на заработанные за год работы в кафе денежки.

Подсказку ей дало само проведение — как-то Вера, отработав утреннюю смену, неспешно шла по набережной Ашдода, вдыхая морской бриз, и вдруг увидела ту молоденькую учительницу, с которой посещала ульпан и она дала ей совет бросить никаён и идти работать в кафе официанткой.

Женщина вела со стороны пляжа за руки двух деток, примерно пяти и трёх лет.

Встретившись, две ученицы ульпана, обрадовались друг другу, расцеловались, как добрые подружки и решили посидеть в открытом кафе — попить кофе и скушать мороженное, дети приняли их решение на ура.

Галя, так звали учительницу, поделилась с Верой, что сегодня у неё выдался случайно выходной день от никаёна и она решила посвятить его детям, не отдала их в садик, а отвела с ними душу на пляже.

— Представляешь, живём возле моря, а я сегодня только первый раз искупалась.

— Галя вы не поверите, а я с октября, как приехала в Израиль, только по прибытии один раз и была на море.

— Так, девочка, не годится, молодость и жизнь скоротечны, не стоит пренебрегать такими малыми радостями, ведь бывают у тебя свободные дни или хотя бы часы, когда ты можешь свободно позволить себе пойти на пляж.

— Конечно, бывают, но меня так напугали приставучие мужики в первый раз, что я боюсь одна туда соваться.

Галя рассмеялась.

— Глупышка, не так страшен израильтянин, как мы себе навыдумывали.

Многое зависит от нашего ответного поведения, отшей наглецов в зародыше, и они тут же отвалят, а лучше всего приходить на море компаниями, тогда ни один самец не клюнет.

— Я не знаю, почему, но у меня как-то пока не получается обзавестись компанией, есть одна подружка по работе в кафе, но она никуда не ходит, копит деньги, хочет перед службой в армии слетать в Париж.

— Это её право и не самая плохая идея, но никогда не стоит зацикливаться на одной подруге, пора тебе уже обзаводиться разнообразными знакомыми и выходить куда-то в свет, ведь посмотри на объявления в бесплатных русских газетках, есть полно концертов, спектаклей, лекций и прочих интересных мероприятий, в том числе, и на русском языке.

Что могла ответить Вера доброжелательной приятельнице?!

Стыдно было признаться в том, что старшая сестра, буквально, сковала её по рукам и ногам своим ребёнком, с которым Вера сидит все свои свободные вечера и даже выходные.

Конечно, Люба ей ничего не должна, но на Веру навесили обязанности воспитателя, её замордованная жизнью сестра с мужем должна хоть раз в неделю отдохнуть от всего на свете, включая ребёнка, и они уезжают в субботу на целый день на своей машине, нисколько не заботясь о досуге сестры.

Из мрачных мыслей Веру отвлёк вопрос Гали.

— Верочка, а, что у тебя слышно с получением образования, ты, мне помнится, собиралась поступать в университет?

— Собиралась, но не представляю, как это сделать, я ведь одна…

— Ну, что ты напустила на себя вид несчастной бедной овечки, можно подумать ты такая здесь единственная в Израиле?

У меня, ты видишь, какие гири на ногах.

Она показала на детей, уплетающих мороженное.

— И то, я не сдаюсь, бросаю благодатный Ашдод вместе с морем и родственниками и переезжаем с мужем в Беер-Шеву…

— Куда?

Вера, конечно, слышала про такой город где-то на юге в пустыне, но представить себе такое, кинуть Ашдод и поехать к чёрту на рога.

— А, что ты удивляешься, мне подсказали и посоветовали поехать в Беер-Шеву, что там намного легче получить место работы математика в школе, я и поеду.

Что, ты мне предлагаешь и дальше туалеты драить?

— Галочка, простите, а не страшно?

— Вот глупышка, а что тут страшного, между прочем, от Ашдода доехать туда всего каких-то сто километров, а может быть и меньше.

— А ведь там есть университет?

— Конечно, есть, ведь это столица Негева (юга Израиля).

Хочешь, послезавтра поедем туда вместе, мне надо собеседование в школе пройти, а ты заедешь в университет и на месте со всеми обстоятельствами и условиями познакомишься?

— Хочу.

Решение пришло к Вере мгновенно, если всё удачно выйдет, то она оторвётся от сестры, поступит, как и собиралась, в университет и заживёт своей самостоятельной и интересной жизнью.

Вера не стала сообщать сестре о своём спонтанном решении, а предупредив взбешённую Любу, что не сможет сегодня забрать Руслана из детского сада, без дальнейших объяснений, по заведённой в последнее время привычке, скрылась в своей комнате, чтобы не слышать надоевшие вопли и стенания.

Дорога от Ашдода до Беер-Шевы заняла меньше двух часов и уже вначале десятого утра Вера со своей приятной собеседницей въезжали в достаточно большой город по израильским масштабам.

Из окна автобуса Беер-Шева мало разнилась от того, что видела Вера раньше, когда в редких случаях, её брали с собой прокатиться в центр страны сестра или Наташа — те же виллы, коттеджи, старые здания в три-четыре этажа и, конечно, огромное количество новостроек.

Да, город сильно не отличался, отличались люди, потому что девушка заметила большое количество арабов в свойственных для них одеждах и головных уборах.

Когда она обратила на этот факт внимание Гали, та только фыркнула:

— Это не те арабы, что подрывают автобусы, здесь в основном бедуины, чтобы ты знала, они служат в армии Израиля и являются отличными следопытами, мне об этом муж рассказывал, он уже успел две недели побыть в мелуиме…

— Где?

Вера уже сносно понимала и разговаривала на иврите, но раз за разом наталкивалась на новые слова.

— Ах, ты не знаешь, что это такое?

Не беда, женщин это не касается, просто здесь в Израиле существует практика, мужчин до определённого возраста регулярно вызывают на сборы в армию.

Такое и в Союзе иногда бывало.

На автобусной станции приятельницы расстались, договорившись, что возвращаться будут сами по себе, потому что неизвестно, сколько времени у каждой займёт её предстоящее дело.

На автобусной остановке Вера спросила, как добраться до университета и ей на перегонки несколько людей назвали номера линий, следующих в ту сторону.

Девушка вышла в нужном месте и с волнением посмотрела на величественное здание главного корпуса, за которым вдали виднелись другие постройки и аллеи с деревьями и постриженным кустарником.

У Веры создалось такое впечатление, что сегодня все звёзды сошлись так, чтобы ей светила удача.

Мимо пробегавшая не высокая смуглая девушка, вдруг остановилась и поинтересовалась на хорошем русском языке:

— Русская, что ли? Что крутишь головой, приехала поступать?

Два коротких вопроса и всё встало на свои места. Вера быстро изложила любопытной девушке суть и та, схватив её за руку, потащила к дверям главного корпуса.

— Идём, идём, у меня нет особо времени, спешу, поэтому не задавай много вопросов, а ответь на мои.

У тебя все документы с собой, психометрию прошла, в жилье нуждаешься?

Вера только успевала в знак согласия кивать головой, а девушка уже привела её к дверям секретариата.

— Всё, тут я тебя бросаю, захочешь в будущем меня найти, спроси Хану Кукалиеву с первого курса экономического факультета.

Не успела Вера даже поблагодарить неожиданную помощницу, а та уже скрылась за углом коридора, шурша подошвами кроссовок.

Дрожа от волнения, постучала в двери нажав на ручку и очутилась в большой комнате с несколькими столами, за двумя из них сидели женщины.

Одна была достаточно пожилая, а другая совершенно молоденькая, может быть на два-три года старше самой Веры.

Тихо поздоровавшись, Вера обратилась к старшей.

Та только начав слушать, тут же кивнула в сторону молодой, которая указала девушке на стул напротив своего стола, весело закидав посетительницу ворохом ничего не значащих вопросов.

Вера, старательно выговаривая слова, сообщила секретарше суть своего визита.

Та протянула руку:

— Документы, пожалуйста.

Заглянула в таудат зэут (паспорт), задержалась взглядом на советском аттестате об окончании среднего образования, где у Веры были почти все пятёрки, за исключением трёх предметов, затем, девушка ознакомилась с результатом психометрии и с улыбкой с дипломом об окончании ульпана бэт.

И, неожиданно, заговорила на английском языке, отчего у Веры краска прилила к лицу, и она, запинаясь, стала что-то отвечать, часто переспрашивая, не понимая сути вопроса и темы разговора.

Девушка вновь перешла на иврит.

— Чему и как вас в Русии учили в школе, ни одна толком не знает английского языка.

Как ты собираешься учиться в университете без английского, не скажешь?

Смутившаяся Вера залепетала:

— Простите, но до начала учебного года ещё несколько месяцев, я постараюсь подтянуть английский, как и иврит.

Девушка засмеялась.

— Глупости, это только одни разговоры.

Ты здешняя?

— Нет, я из Ашдода.

Въедливая секретарша театрально закатила глаза и Вере показалось, что все её надежды на университет вмиг лопнули, но девушка вдруг перешла на русский язык со смешным и сильным акцентом.

— Ну, что ты пугалься, мой родител двадцат пьят лет назад, тожье так пугальса.

И вновь перейдя на иврит, сообщила Вере, что с июня месяца при университете, в связи с большим наплывом олим хадашим (новых репатриантов), открываются дополнительные подготовительные курсы для многочисленных желающих поступить в их учебное заведение. На этих курсах молодые люди смогут подтянуть наиболее слабые у них предметы.

Информация сыпалась на Веру ливневым дождём, приятная секретарша сообщила, что за символическую плату для одиночек, приехавших в Израиль без родителей, будет предоставлено общежитие, где она будет жить с другими такими же четырьмя девочками.

— Ты, не будешь целый день учиться на курсах, поэтому сможешь в свободное время работать, но тут ты должна сама проявить сноровку, университет работы не предоставляет.

Дополнительные курсы и первый год обучения для вас бесплатные, а дальше видно будет, государство ещё последнее слово не сказало.

Взволнованная девушка слушала секретаршу, которая назвалась Сигалит, и не верила, что всё произносимое ею, касается Вериной судьбы что через каких-то две недели она уже переедет в Беер-Шеву и начнёт учиться, что перед ней откроется совершенно новая жизнь, новые перспективы, новые знакомые, всё новое…

— Вероника, ты меня не слышишь, какой ответ, ты подаёшь документы в наш университет или нет?

— Да, я согласна на все условия.

Глава 7

Вера даже в самых смелых помыслах не могла такое себе вообразить — уже к часу дня она оформилась на дополнительный курс при университете, подала документы на поступление в сам ВУЗ, и устроилась с первого июня в общежитие.

С кропотливой аккуратностью записала себе в блокнот, что ей потребуется на ближайшее время, какие учебники, вспомогательные материалы, канцелярские принадлежности и расписание занятий и наполненная радужными надеждами в отличном настроении поехала в сторону автобусной станции.

Спешить ей было некуда, сегодня она себе позволила то, что давно уже не допускала — походила по маленьким лавочкам, присматриваясь к товару и ценам, скушала прямо на улице питу с фалафелем, запила с бутылочки прохладной колой и только после этого двинулась в сторону остановки на Ашдод.

На всякий случай оглянулась, но Гали не было, заняла своё место в автобусе у окна и стала любоваться мелькающими пустынными пейзажами, на которые в другое время и в другом настроении даже бы не посмотрела.

Вдруг до её слуха долетел знакомый голос и, более того, Вера услышала полюбившуюся песню.

Девушка резко развернулась от окна и увидела сидящего рядом с собой пожилого мужчину, державшего возле уха маленький магнитофончик, из которого слышался гитарный перебор и песня:

   Я вернусь, вы попарите в баньке берёзой хмельною,

   я спою, расскажу, что ещё не успел не сказал…

   Вы друзья не судите, себе сам я буду судьёю,

   пожелайте мне счастья, его вам всегда я желал…

Вера умоляюще сложила руки на груди.

— Я Вас очень прошу, продайте мне эту кассету, сколько скажете, столько и заплачу.

Мужчина выключил магнитофон и посмотрел внимательно на девушку.

— Что, понравились песни Олега?

Так я тебе девочка подарю эту кассету, а встречусь с ним, он с удовольствием мне выдаст другую такую.

— Ой, простите, Вы, что с ним знакомы?

— Да, и очень хорошо, живём в одном городе Ашкелоне, мы познакомились с ним ещё в январе, вместе посещаем литературный салон на квартире у прекрасной женщины из Ленинграда.

Собираемся раз в неделю и пьём чаёк с всякими вкусностями, многие из которых готовят сами наши завсегдатаи.

Потом читаем наши произведения, обсуждаем их, а на закуску нам поёт Олег и мы, затаив дыхание, слушаем полюбившиеся песни и оцениваем новые.

Наши очаровательные девочки литературного салона с сединами и морщинами слушают его и плачут, они обожают своего мальчика, так они все называют Олега Фрейдмана.

— Боже мой, вы себе даже представить не можете, я познакомилась с этим замечательным бардом в самолёте, в котором мы вместе совершали олию (репатриацию в Израиль).

Я слушала его песни ещё перед тем, как объявили посадку.

Он пел в зале ожидания аэропорта в Минске, и я внимала со всеми, находящимися там и мы все плакали.

— Девушка, так это ты записывала тексты его песен в самолёте и в аэропорту Тель-Авива?

Какой мир тесный, мне про тебя рассказывала очаровательная жена Олега Фрейдмана Людмила.

— Да, да, это они, у них есть две дочери Лена и Алла.

— Всё совпадает, держи девочка кассету, мне в Шдероте выходить, надо, а уже подъезжаем, к родственникам заехать обещал, а привет Олегу я обязательно передам.

— А их номера телефона у вас случайно нет?

— Случайно нет, дома в телефонной книжке записан, а на память не помню, что поделаешь, уже старые дырявые мозги.

Вера с благоговением опустила в сумочку кассету, дома у неё есть плеер, с которым она занималась ивритом, только бы добраться и послушать.

Пока она так размышляла, её автобус притормозил на перекрёстке, девушка прочитала — Ашкелон.

На остановке находился только один пассажир, и она увидела, как по ступенькам пружинистой походкой поднялся молодой человек, показал какое-то удостоверение водителю и внимательно оглядел салон.

В автобусе к этому времени было полно пустых мест, одно из них рядом с Верой.

Глаза молодых людей встретились, и парень прямиком направился в сторону Веры и спросил на иврите, свободно ли рядом с ней.

Девушка утвердительно кивнула и её будто бы окатило жаром печи от севшего возле неё молодого человека.

Парень искоса несколько раз посмотрел на девушку и вдруг развернулся всем телом в её сторону:

— Меня зовут Галь, а тебя?

— А моё имя Вероника.

Девушка даже не поняла, как это она, не задумываясь, назвала своё имя совершенно не знакомому.

Парень рассмеялся.

— А можно называть тебя короче, это для меня тяжело?

И он попробовал повторить имя девушки и запутался в буквах.

Слушая, как он мучается, Вера тоже рассмеялась.

— Зови Вера, так легче?

Парень, картавя букву р, несколько раз повторил и сказал с улыбкой:

— Думаю, что скоро выучу хорошо твоё имя, потому что намерен сегодня с тобой встретиться.

Веруш, у тебя есть хавер (бойфренд)?

Сказать, что Вера растерялась, так это ничего не сказать, она была в шоке.

Такого в жизни ещё никогда не было, чтобы с ней так легко знакомился парень, а ей совершенно не хотелось его отшить, а более того, она не могла отвести своего взгляда от этих чёрных блестящих глаз, прямого чётко вырисованного носа и пухлых улыбающихся ей губ.

— Нет у меня хавера, я оля хадаша, только полгода в стране.

Молодой человек продолжал улыбаться.

— Я слышу, что ты оля хадаша, но говоришь уже вполне хорошо на иврите.

Куда и откуда ты едешь?

Вера не понимала, что с ней происходит, не на секунду, не задумываясь она выпалила:

— Еду из Беер-Шевы, где подавала документы в университет, а живу пока в Ашдоде.

— О, на эту тему и другие поговорим позже, тебе скоро выходить, давай быстрей свой адрес и номер телефона, мне ведь дальше ехать.

— Нет, не надо ко мне заезжать, лучше позвони.

Парень выхватил из кармана сигареты и записал на пачке номер телефона, продиктованный девушкой.

— Позвоню после восьми, спать не будешь?

И они оба рассмеялись.

Щёки у Веры пылали, ноги предательски дрожали, когда она выходила из автобуса, ловя на себе пристальный взгляд Галя.

Вера чувствовала во всём теле необыкновенную лёгкость, её буквально несло в сторону дома и при каждом шаге она повторяла — Галь, Галь, Галь…

Войдя в квартиру, Вера каким-то непонятным чувством или подсознанием ощутила зловещую напряжённость.

Русланчик смотрел мультики по телевизору, а Люба с каменным лицом застыла, сидя на диване с журналом в руках, не отвечая на приветствие сестры.

Вера, несмотря на надутый вид Любы, уселась рядом и попыталась разрядить обстановку.

— Любаша я купила к чаю заварные пирожные, хочешь?

— Ничего я от тебя уже не хочу.

— Ну, Любонька, не злись, у меня такие хорошие новости, только послушай…

— Меня они не касаются, ни твоё настоящее, ни твоё будущее.

— Любушка я поступила в университет в Беер-Шеве, через две недели уезжаю туда учиться на предварительные курсы, чтобы поднять иврит, английский и хоть немного ознакомиться с историей Израиля.

— Спасибо сестричка, что ознакомила меня с этим хотя бы постфактум, можно подумать я знала, куда и зачем ты едешь.

Я ведь для тебя враг номер один, я же желаю тебе только зла, я только хочу, чтобы ты смотрела моего сына и не выбиралась из дому… теперь ты всё можешь так истолковать.

Тебе же плевать на наши желания, наши надежды и планы.

Тебе, главное, это ты, пуп земли, вокруг тебя все и всё должно крутиться…

Люба захлебнулась от своих обвинительных слов и зарыдала.

Такую сестру Вера ещё не видела.

Она тихо поднялась с дивана и уединилась в своей комнате, отлично осознавая, что у Любы самая настоящая истерика, оттого, что всё вышло не по её, а тем более, совсем не так плохо, как она предрекала.

Вера не переодеваясь, достала из сумочки кассету и вставила в свой магнитофончик и тут же услышала конец знакомой песни и через несколько секунд началась другая, по всей видимости, написанная уже в Израиле:

   Всё хорошее быстро кончается…

   Серых будней заложники мы…

   Но, а в памяти вновь возвращаемся

   В запах леса и в стужу зимы…

   В радость встреч после долгой разлуки,

   Где с улыбкой смешалась слеза…

   И в минуты тоски или скуки

   Возвращаемся в мыслях туда…

   Где детства, юности года

   Неслись, как с горных круч вода,

   Где мы росли, мужали и влюблялись…

   Узлы семейные плели,

   Теряли, что-то обрели…

   И, где могилы дорогих людей остались…

   Разложу свои годы по полкам…

   На весы жизнь прикину свою…

   Бесполезно я жил или с толком…

   По теченью иль против плыву…

   Не сложить и нельзя перемножить,

   Что осталось в туманной дали…

   Но, а память… а память тревожит,

   Манит свежестью юной зари…

   Где детства, юности года

   Неслись, как с горных круч вода,

   Где мы росли, мужали и влюблялись…

   Узлы семейные плели,

   Теряли, что-то обрели…

   И, где могилы дорогих людей остались…

Вера отмотала назад кассету и вновь вслушалась в слова песни — наверное многие люди пожилого и среднего возраста страдают от разлуки с Родиной… А что она?!… Нет, несмотря на то, что в эти полгода далеко не всё складывалось благополучно, что часто её обуревала тоска и скука, она не жалела об утраченном, потому что ничего, собственно говоря, не потеряла, хотя пока и не приобрела.

А так ли это?

Наверное, до сегодняшнего дня о приобретениях можно было бы даже не заикаться, кроме дикого напряжения нервов и мозгов всё остальное было облачено в серые тона. Ах, надо послушать ещё одну песню, а то, столько размышлений и не с кем поделиться и обсудить.

Вера вновь нажала кнопку «play».

   Плачь, плачь, плачь моя гитара,

   Сердце тонет в море грусти.

   Омут пьяного угара

   Не излечит, не отпустит.

   Плачь гитара, плачь родная,

   Детство, юность вспоминая.

   Жизнь дороженька кривая

   Приютила в новом крае.

   Плачь гитара, плачь подруга

   По земле далёкой ныне,

   Где зимой мороз и вьюга.

   Летом грозовые ливни.

   Плачьте струны под руками

   По хорошим, добрым людям,

   Что делили вместе с нами

   Праздники и серость будней.

   Плачь, плачь моя гитара

   Сердце тонет в море грусти.

   Я скучаю — это кара,

   Что зовется Беларусью.

Вера подумала, слушая печальный голос барда — нет, далеко не всё благополучно и у Олега, и у его семьи, сколько неприкрытой тоски в этих песнях.

Ладно, послушаю ещё одну песню и пойду приму душ, может и правда позвонит Галь, а вдруг ещё и приедет к ней в Ашдод.

От этих мыслей щёки полыхнули пожаром, тепло распространилось по всему телу, и она поймала себя на том, что глупо улыбается неизвестно чему, а точнее, кому.

Мотнула головой и вслушалась в слова следующей песни:

   Цветы, деревья, лунный свет,

   Пустыня, море, горы, ветер… —

   Всё вроде наше здесь, и нет.

   А сколько надо трудных лет,

   Чтоб стали наши краски эти?

   Мы можем скрыть печаль свою,

   Тайком излить тоску в подушку.

   Что делать мне, ведь вам пою

   О том, что помню и люблю.

   Как петь об этом равнодушно?

   А будут слушать, буду петь.

   Печалью, радостью делится.

   В пожаре судеб мне гореть,

   А в песне жить и умереть

   И с новой вновь на свет родиться.

До сегодняшнего дня и Вера бы думала — а, сколько надо долгих лет, чтоб стали наши краски эти…

Но, после поездки в Беер-Шеву, встречи с пожилым человеком в автобусе, знакомым Олега Фрейдмана, а особенно, после знакомства с Галем, ей уже казалось, что всё вокруг родное или становится родным, ведь, как легко она разговаривала на иврите с парнем, откуда только к ней нужные слова приходили.

Вдруг до её слуха дошёл телефонный звонок из аппарата, стоящего в салоне, она вздрогнула и посмотрела на часы, было восемь.

Открыв дверь своей спальни, услышала, как её сестра разговаривает по телефону с кем-то на иврите.

Особой сообразительности ей тут не надо было, Люба любезно общалась с Галем.

Сестра, повернувшись на скрип двери, махнула рукой Вере, подзывая к себе и вручая трубку телефона, шепнула:

— Приятный молодой человек, вежливый.

Вера приложила телефонную трубку к уху и выдохнула:

— Да!

И смутилась, переходя на иврит:

— Кен…

И она услышала уже знакомый смех Галя.

— Вера, я правильно произношу твоё имя?

— Правильно.

— Всё это время после того, как мы расстались, учился произносить твоё имя.

Ты, когда сможешь быть готовой, чтобы мы встретились и ты начнёшь меня учить русскому языку.

Я уже знаю, что да, это кен.

И он снова рассмеялся.

— Прости, но мне надо хотя бы полчаса, чтобы собраться.

— Порядок, именно столько мне ехать от Ришона до Ашдода.

Диктуй адрес, я буду тебя ждать напротив подъезда.

Положив трубку на аппарат, Вера встретилась глазами с сестрой и взгляда не отвела.

— Люба, мне сейчас некогда разговаривать, надо быстренько принять душ, одеться, слегка подкраситься и это всё за полчаса.

— А разве я тебя держу, ты уже у нас девочка самостоятельная, сегодня же позвоню родителям и сообщу про твои подвиги.

— Вот-вот, позвони, а то мне сейчас некогда и сообщи им про моё поступление в университет, что подготовительный и первый курс у меня бесплатные, и мне предоставили общежитие…

— И, что ты завела себе местного парня?

— А почему и нет, можешь и про это рассказать, мне скрывать нечего, через два месяца мне уже девятнадцать.

Глава 8

Принимая душ, одеваясь, накладывая макияж, Вера всё время разглядывала своё тело и лицо, то так, то в зеркале.

В отражении она ловила в своих глазах, играющих оттенками от серого до голубого, огоньки радости от предстоящей встречи.

В прихожей, оглядывая себя в последний раз перед выходом, Вера неотвязно думала об очень симпатичном, и на первый взгляд, внимательном парне, о будущей линии своего поведения с ним, а главное, её волновало, каким он будет с ней — учтивым ли, вежливым или нахальным?

Кровь то приливала, то отливала от лица — как быть, может сразу же, как сяду в автомобиль, тут же полезет целоваться и щупать её, воспользовавшись теснотой, что тогда делать и, как вырваться от него?

Нет, не похоже, он не выглядит, как пошлый приставака, хотя девчонки-официантки рассказывали и про таких парней, которые в первый же вечер норовили затащить в постель и хуже того, овладеть девушкой прямо в машине или где-нибудь в уединённом месте на природе.

Голова шла кругом, она в свои почти девятнадцать лет даже ни разу толком не целовалась.

Не считать же за настоящий, тот робкий поцелуй Петьки, которым он её наградил перед уходом в армию.

Спускаясь в лифте, вспомнила события полуторагодичной давности — когда после застолья, по поводу проводов Петьки в армию в кругу его семьи и немногочисленных друзей, она тоже присутствовала там вместе со своей подружкой Светкой.

Начали расходиться, он вызвался проводить девушек до дому.

Первой по пути жила Света и они, распрощавшись с ней, пошли дальше к дому Веры, хотя раньше Петька никогда не проявлял к ней особых знаков внимания.

В подъезде парень вдруг осмелел и позволил себе прижаться к девушке и втиснуть в её сжатые уста, свои пахнущие алкоголем мокрые от вожделения губы.

Они так постояли несколько секунд, Вера даже не успела решить для себя, как на это реагировать, потому что из квартиры вышел папа и позвал дочь — он их срисовал в окно, когда они подходили к дому.

Вот, в общем-то и всё, весь её любовный опыт, не считая нескольких писем Петьки из армии, где он клялся ей в вечной любви.

Нет, Вера не была настолько наивная девушка, чтобы не понимать ту химию, происходящую между мужчиной и женщиной и более того, её тело уже давно отзывалось на вожделенные мысли и взгляды парней, но она никогда не давала себе развить в этом направлении фантазию, подавляя силой воли в самом зародыше.

Взглянула на часы и ахнула:

— Любочка, я побежала, уже опаздываю, ключ у меня есть.

— Что это вдруг ты стала отчитываться передо мной, скоро всё равно исчезнешь с моего поля зрения.

Дуй, только не наделай глупостей, без презерватива не подпускай.

Последние слова сестры больно ранили чувствительное сердце девушки.

За все эти месяцы совместного проживания, Вера ни разу не дала повода Любе, усомниться в своей порядочности и в цельности натуры, поэтому напутствие сестры острой иголкой застряло в голове.

Возвышенное настроение от всего сегодняшнего необычного и радостного дня было в одночасье испорчено.

Галь стоял, облокотившись на открытую дверцу машины, и артистично курил.

Увидев выходящую из подъезда девушку, отбросил в сторону сигарету и пошёл к ней на встречу.

Заглянул внимательно в её грустные глаза, мягко большим пальцем стёр слезинки с ресничек и поцеловал в щёку:

— Добрый вечер, красавица моя, не надо грустить, как говорил наш царь Шломо — «Всё пройдёт, пройдёт и это».

Рука парня естественным движением легла на плечи Веры, и он повёл её в сторону своей машины.

Открыл пассажирскую дверцу и помог усесться, самостоятельно накинул и вдел ремень безопасности.

Затем, захлопнув дверь со стороны пассажира, уселся на водительское место, ловким движением пристегнулся и, повернув ключ зажигания, тут же нажал кнопку магнитофона, откуда полилась знакомая музыка, голос и слова — пел Киркоров «Ты, ты, ты…»

Вера непроизвольно улыбнулась, парень явно готовился к встрече, плохое настроение от прощальных слов сестры тут же куда-то испарилось.

Галь поинтересовался, куда бы она хотела съездить, что посмотреть, где посидеть, но у Веры не было на счёт этого, никакого представления, о чём она тут же и высказалась.

Галь улыбнулся и прищёлкнул пальцами:

— Ну, если так, то я беру всю полноту власти на себя и на свой вкус — сейчас мы поедем в сторону Тель-Авива, заедем в Яффо, погуляем по набережной, зайдём в паб или в кафе, если ты захочешь перекусить, а потом, когда ты устанешь, отвезу тебя домой.

А пока договоримся, что всю дорогу будем разговаривать и знакомиться друг с другом.

Вера почувствовала себя раскованно, ей так захотелось побольше узнать о парне, начиная с его возраста, но она всё же не решалась начать задавать ему вопросы, чем тот и воспользовался, обрушив их на девушку декабрьским ливнем в Израиле.

За четверть часа он знал о ней буквально всё, что его интересовало — возраст, образование, состав семьи и с каких мест она приехала в страну, планы на будущее и нынешний род занятий.

Вера, не смотря на скудный запас ивритских слов, с помощью Галя, сносно отвечала на все поставленные им вопросы.

Секретов на сей счёт она не имела, скрывать ей было нечего, не считая её взаимоотношений с сестрой, но парень сразу понял, что это запретная и взрывоопасная зона и тут же отступил.

Набережная старинного города Яффо, в котором в основном проживает арабское население, была ярко освещена многочисленными фонарями.

Несмотря на поздний час, вдоль пешеходной дорожки были открыты разнообразные торговые и гастрономические заведения — кафе, магазинчики и лавочки, продававшие всякую мелочь, начиная от сувениров до восточной еды, дурманящей ароматами и выпечки.

Галь предложил девушке пройтись под аркой счастья, загадав перед этим своё сокровенное желание, что она с улыбкой и сделала.

Никогда и никому она не расскажет про это своё пожелание, потому что очень боялась и верила — если озвучит, то тогда оно уже не исполнится.

Выйдя из-под арки, Вера счастливымиглазами посмотрела на парня, а тот прижал её к груди и нежно поцеловал в губы.

Девушка от неожиданности, не представляла, как себя сейчас дальше вести, она была растеряна от сложившейся ситуации, но Галь не дал ей опомниться, а схватив за руку побежал к торговым лавочкам и купил у старого араба большое атласное пурпурного цвета сердце и вручил Вере:

— Держи, это моё любящее тебя сердце, можешь теперь делать с ним, что захочешь.

И парень рассмеялся, в то же время, следя за выражением её лица.

Вера прижала к груди подарок, а затем, неожиданно для самой себя, притянула атлас к губам и легко поцеловала, а затем, застеснявшись своего сумасбродного порыва, отвернулась и пошла, не оглядываясь, в сторону моря.

Она стояла, облокотившись руками о парапет, подставив разгорячённое лицо порывам свежего майского морского ветра, чувствуя рядом с собой Галя, но он не нарушал тишину и не прикасался к ней, до неё долетал только дым от его сигареты.

Вера, наконец, повернулась в сторону парня, тот сидел на каменных плитах и внимательно смотрел на неё, не улыбаясь, а с невероятным обожанием в чёрных горящих любовью глазах.

Вера сделала к нему навстречу шаг и положила на его широкие плечи ладони и тут же он, вскочив на ноги, обвил тело девушки крепкими руками и впился в губы долгим требовательным поцелуем.

Галь не повёл девушку в паб, выпить какой-нибудь коктейль, догадавшись, что она голодна.

Так оно, собственно говоря, и было, ведь сегодняшний день, был весьма насыщенным и суматошным, и до сих пор она только и скушала питу с фалафелем на автобусной станции в Беер-Шеве.

Они зашли в кафе, где звучала тихая восточная музыка, царил полумрак и сильно пахло какими-то незнакомыми, но приятными пряностями.

Галь не стал вводить девушку в смущение, понимая, что она имеет очень слабое представление об арабской кухне, поэтому он самостоятельно сделал заказ, только поинтересовался, что она будет пить, пиво или сок, а если последнее, то какой.

Вера с аппетитом ела кебабы в прикуску со свежевыпеченным тонким хлебом, отламывая от него куски и макая в острую и ароматную приправу.

Она легко приноровилась к новому кушанью, глядя, как это делает, сидящий напротив неё парень.

Работая официанткой в кафе, она иногда позволяла себе вместе с другими девушками во время обеда выпить стакан пива.

Поэтому и сейчас она попросила заказать ей маленький бокальчик, после того, как себе взял пиво Галь.

Выйдя из кафе, по дороге к припаркованной недалеко машине и забравшись в неё, парень с девушкой всё время телами искали друг друга и жадно целовались, чему Вера не противилась, а сама вся шла на встречу жарким и пьянящим губам хавера.

Казалось бы, несколько часов знакомства, а мысленно, она только так уже называла полюбившегося парня.

Далеко уже за полночь они доехали до дома Веры, где сидя в машине, продолжали жадно целоваться, не в силах расстаться.

Галь осмелел, но девушка уверенным движением сняла его руку со своей груди и, припав в последний раз за эту ночь к губам парня, выскочила из машины и побежала к подъезду.

Поднимаясь в лифте на свой шестой этаж, Вера отметила, что Галь не позволил себе никакой пошлости, не давал особой вольности своим рукам, не считая поглаживаний по шее и лёгкое прикосновение к груди, не старался пробраться под майку, не говоря о более настойчивых притязаниях.

Губы у неё горели от поцелуев, она их ощущала на шее, плечах и даже в глубоком вырезе топика.

Вера задала себе вопрос, и тут же ответила — если бы парень проявил настойчивость, дал волю своим рукам и попробовал бы овладеть ею… нет, она бы не допустила, и он видимо об этом догадался.

Разгорячённая девушка, стараясь не шуметь, открыла ключом дверь и проскользнула в квартиру.

Сняв в прихожей обувь, на цыпочках прошла в свою комнату.

Открыв дверь в спальню и, включив свет, натолкнулась на глаза Любы, сидевшей на диване и буквально буравившей её своим пристальным не то злым, не то обиженным взглядом.

— Ну, что, расскажешь сестре про первое в твоей жизни свидание?

Как вёл себя при первой вашей встрече парень и, как вела себя ты?

— Любочка, а почему ты не спрашиваешь, где мы были, что я видела, что я, в конце концов, кушала в кафе?

Люба поднялась с дивана и неожиданно разлохматила и без того пушистые волосы девушки, пришедшей со свидания.

— Прости Веруня, я, наверное, совсем сошла с ума, о чём мне по телефону сегодня вечером сказал наш папа.

— Люб, а что он ещё сказал?

В голосе девушки почувствовалось волнение, папа для неё был авторитет неукоснительный.

— Папа сказал, чтобы я перестала тебя третировать, не мешала бы продвигаться по жизни, а более того, при возможности оказывала всякую помощь и поддержку.

Можно подумать, я и так этого не делала?!

Что он очень рад, что ты вырываешься из-под моей опеки и уезжаешь учиться в другой город.

Он верит в тебя, в твоё благоразумие и твоё будущее.

— Люба, ты ему сказала, что я пошла на свидание с местным парнем?

— Конечно, сказала.

— А он что?

— Ты, что не знаешь нашего папу… обрадовался, заявив, что мы все евреи и неважно, кто и откуда приехал, а тем более, если этот парень родился в Израиле.

Я бы с удовольствием посмотрела на него, и, как бы этот еврей заговорил, узнав, что ты пошла на свидание с эфиопом?

Тут сёстры, не сговариваясь, разразились смехом, буквально упав на диван.

Отсмеявшись, Вера вдруг обняла старшую сестру за шею и зашептала ей на ухо:

— Любочка, он такой хороший, добрый, внимательный и ласковый.

Поверь мне, кроме поцелуев Галь не позволил себе ничего такого, чтобы ты могла себе вообразить.

Он свозил меня в старинный город Яффо, мы гуляли по набережной, я прошла под аркой счастья и загадала желание, мы поужинали в уютном кафе, а потом он подарил мне атласное сердце, и мы целовались, целовались, целовались…

Люба хлопнула ладонью сестру по попе.

— Глупышка, но какая счастливая, я уже забыла, как это бывает целоваться до пьяна и так восхищённо говорить о предмете своего обожания, а ведь мне всего лишь двадцать шесть лет.

Верочка, не растеряй, как можно дольше, эти свои приятные и возвышенные ощущения.

Ещё раз прости меня за мой несносный характер, но другой я уже быть не могу, но я тебя люблю, честное слово, я тебя очень люблю.

После своих проникновенных слов Люба стремительно вышла из комнаты, а Вера вытерла неожиданно выступившие слёзы.

Девушка, находясь под впечатлением от свидания и примирения с сестрой, тут же простила Любе все колкости и несправедливые слова в свой адрес, ведь она не сейчас стала такой.

Люба с детства помыкала мелкой, порой получая за это серьёзный нагоняй от родителей, но сегодня они уже обе взрослые женщины и дальше должны идти по жизни на правах полного паритета.

Стрелки часов давно уже сдвинулись за два часа ночи, а Вера так и не могла заснуть, проигрывая раз за разом все происшествия сегодняшнего невероятно длинного и интересного дня.

Вдруг она вспомнила про кассету и потянулась к магнитофону, стоящему на тумбочке.

Нажала «play», но кнопка тут же отщёлкнулась, закончилась сторона.

Вера перевернула кассету на другую сторону и загадала, что сейчас с новой песней она найдёт какие-то ответы или откроет для себя какие-то невероятные истины.

До её слуха вновь дошёл незатейливый перебор гитары, а следом приятный тенор Олега Фрейдмана:

   Сумасшедшая страна —

   Теперь с тобою вместе я.

   К святыням голову склонил,

   Твои красоты полюбил.

   И, пусть порой несладко мне,

   Пока чужой в своей стране.

   Преодолею, всё стерплю —

   Тебя, Израиль, я люблю.

   Сумасшедшая страна —

   Пою тебе сегодня я.

   Среди песков, гор и морей,

   Среди евреев — я еврей.

   И, пусть порой несладко мне,

   Пока чужой в своей стране.

   Преодолею, всё стерплю —

   Тебя, Израиль, я люблю.

   Сумасшедшая страна —

   То вой сирен, то тишина.

   Сегодня враг, а завтра друг,

   Как непонятен этот круг.

   И, пусть порой грущу о том,

   Привычном, с детства дорогом.

   Преодолею, всё стерплю —

   Тебя Израиль я люблю.

Вера засыпала, повторяя и повторяя полюбившиеся строки песни — тебя Израиль я люблю, тебя Израиль я люблю, тебя Израиль я люблю…

Глава 9

На следующий день после каскада ошеломляющих событий на работу Вера вышла явно не выспавшаяся, но до безумия счастливая, и это непременно сразу же бросалось в глаза всем, кто встречался на её пути.

Состояние приподнятого настроения девушки тут же заметили все работники кафе, а Наташа бесцеремонно заявила:

— Всё, подруга колись, не вооружённым глазом видно, что влюбилась, а может быть уже и сладкого секса откушала?

Бледное от недосыпа лицо Веры моментально вспыхнуло, и она отвернулась.

— Наташка, какая ты несносная, если бы даже и да, разве можно об этом так спрашивать и, что я тебе должна на твои прямолинейные вопросы отвечать?

— Верка, ух ты, я, похоже, угадала, как я за тебя рада, а то живёшь серой мышкой, а сама на приз королевы красоты можешь претендовать.

— Тоже мне скажешь, королева красоты, и вообще это, всё что ты говоришь про любовь полная ерунда, главное, я поступила в универ в Беер-Шеве и через две недели уже уезжаю из Ашдода, начинаю заниматься на подготовительных курсах, мне и общежитие выделили.

— Вот это да, какая молодчинка, сидела, сидела и рванула!

Так и надо, что мы приехали в эту страну только говно убирать и жрачку подавать местному населению, увидишь, через десять лет, кто послабей из них, нас будут обслуживать, я, по крайней мере, всё для этого сделаю и ты совершила в этом направлении первый и отличный шаг.

Вокруг собрались с чашечками кофе в руках все работники кафе, кто вышел сегодня на утреннюю смену, среди них был и хозяин.

Зураб покачал головой, поцокал и изрёк:

— Я уже привык, что у меня часто девочки меняются и по разным причинам, но ты как-то сразу пришлась ко двору и мне будет жалко с тобой расставаться.

За день до твоего отъезда, мы вечером после работы соберёмся и устроим в честь тебя рамат косит — поднимем бокалы с вином за счёт заведения.

Вера так и не призналась Наташе, что у неё появился парень, при этом, как та советовала ей и сама к тому стремилась — местный.

Вера могла смело заявить, что она к этому, как раз не стремилась, всё получилось спонтанно.

В первом часу дня Вера обслуживала последних посетителей перед закрытием кафе, когда её окликнула Наташа:

— Верчик, тут тебя какой-то красавчик спрашивает, явно нерусского происхождения.

Я ему объясняю, что мы уже закрылись, а он подай ему бэвэкаша Веру и всё, хоть кол на голове чеши.

Девушка прижала обе руки к груди.

— Наташенька, миленькая, рассчитай ту пару, а я побежала, вот их заказ.

— Ну, что я тебе утром говорила, даже не сомневалась, что ты влюбилась, у меня на это дело глаз-алмаз.

Вера, уже не слушая подругу, выскочила на улицу и сразу же попала в объятия Галя — через окна кафе за ними наблюдали все любопытные работники, но пуще всех завистливых или восторженных глаз не сводила Наташа.

Молодые люди, не обращая внимания ни на кого вокруг, сладко целовались, никак не желая отстраняться друг от друга.

— Веруш, как я по тебе соскучился, до вечера не было никаких сил дожидаться новой встречи, тем более у меня сегодня выходной.

Вера даже не замечала, что называет своего хавера на русский манер ласкательным именем.

— Галичек, милый мой, как я рада, ни на одну секундочку я не забывала сегодня о тебе, ты услышал мой зов и примчался.

Подожди минуточку, я получу дневной расчёт, и мы можем отсюда уезжать.

В кафе её перехватила Наташа.

— А, ты подруга не такая уж простая, не зря говорят в тихом омуте черти водятся.

— Ну, Наташ, я бы потом обязательно тебе рассказала, просто боялась сегодня утром спугнуть своё счастье.

— Ладно, счастливая, беги за расчётом, тебя вон какой красавчик ждёт и, похоже, он тоже к тебе не равнодушен.

В словах подруги Вера почувствовала не только одобрение, но и неприкрытую зависть.

Галь подвёз Веру к её дому.

Она забрала из садика Руслана и они, вместе с парнем поднялись в квартиру Любы.

Сидеть возле телевизора и дожидаться пока появится сестра, девушка не хотела, поэтому, приняв душ и переодевшись, она завела мальчика к соседке, а они с Галем уселись в его машину и поехали в Иерусалим, именно туда наметил парень сегодняшний маршрут для ознакомления Веры с Израилем.

Девушка отметила для себя и поделилась с Галем, какая всё же миниатюрная страна Израиль, в которой им посчастливилось жить и встретиться.

Вера поняла, что её парень всей душой любит Израиль и она, как могла, перевела ему песню Олега Фрейдмана, которую слушала вчера перед сном и тот прищёлкнул языком.

— Не люблю людей, которые живут в стране, пользуются её благами и в тоже время, поносят всякими словами, не понимая, в каких трудных условиях Израилю приходится отстаивать свою безопасность, целостность и престиж.

Твой знакомый певец, видимо, не такой злопыхатель, потому что, не прожив и года в стране, не вкусив ещё всех радостей жизни в ней, а, скорей всего, столкнувшись с определёнными трудностями, всей душой полюбил Израиль, о чём и поёт.

Не доезжая Иерусалима, Галь свернул с дороги и подъехал к кафе, в котором вся атрибутика была связана со знаменитым певцом в стиле рок-ин-рола Элвисом Пресли.

Они обедали под музыку этого до сих пор популярного музыканта, обсуждая его творчество и других мировых знаменитостей современных и выступавших раньше, но оставивших свой след на земле.

В конце обеда молодые люди по сложившейся здесь традиции получили от хозяина заведения в подарок по кружке с портретом Элвиса, чему Вера очень обрадовалась.

Время на ознакомление со святым городом у них было не много и Галь устроил Вере обширную обзорную экскурсию.

Они проехали возле великолепного современного здания Кнессета — парламента Израиля, перед её глазами мелькали старинные и современные здания, центры искусств и религии, больница, музеи, мечети, собор, базар, синагога и вновь синагога:

— Галь, а почему тут так много центров религии и самих верующих?

— Ты, что не знаешь, что Иерусалим считается центром трёх религий?

А ты как относишься к религии, моя красавица?

Вера рассмеялась.

— Можешь меня порицать, но никак, наша семья была далека от этого, как, впрочем, и вся моя бывшая страна за исключением только некоторых и те, в основном, скрывали свои религиозные убеждения.

Папа у меня русский, но он не верующий…

И вдруг, подхватилась:

— Ты, не думай, мама у меня еврейка.

Галь от её последних слов чуть руль не выпустил из рук.

— А зачем ты мне это говоришь, я ведь у тебя ничего об этом не спрашивал?

Вера часто испытывала смущение, но такое, наверное, первый раз в жизни, у неё покраснели не только щёки, но ей показалось, что и кончики пальцев на ногах.

Она закрыла лицо руками и склонилась почти до колен, не смея больше взглянуть в глаза парня.

Автомобиль затормозил, и она почувствовала на своих волосах руку Галя. Он ласково перебирал шелковистые локоны девушки.

— Прости, что смутил тебя, просто твоё заявление очень удивило меня.

Вера, по-прежнему не поднимая головы, быстро заговорила:

— Прости, прости меня Галь, я последняя дура.

Все вокруг девчонки только и говорят об этом, что для местных парней очень важно еврейка ты или нет, я и выпалила эту глупость, сама не понимаю, как это у меня произошло.

Галь мягко, но настойчиво поднял от колен лицо девушки, посмотрел долгим внимательным взглядом в её красивые виноватые глаза и нежно и легко прижался к губам.

— Красавица моя, я бы целовал тебя и целовал, но мы находимся в Иерусалиме, если нас целующих увидят глубоко верующие евреи, то перевернут мою машину, а нас закидают камнями.

Поехали быстрей отсюда, ты теперь израильтянка и часто будешь бывать в этом городе, а короткого знакомства с ним на сегодня тебе хватит.

Скоро они спустились по горному серпантину из Иерусалима и покатили по равнинной дороге.

Вера диву давалась при подъёме в этот город и спуске у неё закладывало уши, как в самолёте и она от этого ощущения смеялась под снисходительной улыбкой Галя.

Брызги вечернего солнца хлестнули Веру по глазам, и она поплотней надвинула тёмные очки.

Галь оглянулся на её жест и поправил на носу свои.

— Куда бы ты хотела моя красавица, проехаться, у нас до вечера ещё очень много времени?

— А можно в Ашкелон, хочу посмотреть город, в котором обосновались мои знакомые, я имею в виду, того певца.

— Понял, понял, поехали, я и сам хочу там зайти с тобой в каньон, пройтись по магазинчикам, посидеть в кафе и всё это время любоваться твоей пьянящей красотой и наслаждаться твоим нежным голосом.

Они ехали по весьма неприметному городу с обилием старых неказистых зданий, с узкими невзрачными улицами.

Безусловно, Ашкелон во многом проигрывал Ашдоду, хотя и здесь было очень много новостроек.

Вера напрасно вглядывалась в лица прохожих в расчёте на нечаянную встречу со своими полюбившимися случайными попутчиками.

Галь припарковался недалеко от центральной автобусной станции, и они зашли в громоздкое здание торгового центра.

Их окружила приятная атмосфера — играла лёгкая популярная музыка, одурманивающе пахло духами и кофе, вокруг сновало полно всякого люда различных возрастов и оттенков цвета кожи.

У Веры сложилось впечатление, что Галь привёл её сюда преднамеренно.

Молодой человек шёл вперёд, словно к намеченной цели, и скоро они зашли в отдел оптики, и он попросил продавца, подобрать девушке солнечные очки хорошей фирмы.

Перед Верой тут же выросли ряды шикарных пар очков в тонких оправах различной конфигурации и оттенков стёкол.

— Галь, миленький, не надо, у меня нет столько денег, ведь мне скоро ехать в другой город на учёбу, а найду я там работу в ближайшее время или нет, не знаю…

— Ну, чего ты всполошилась?

Я хочу сделать тебе подарок, ты же, теперь моя девушка — хавера, а подругам положено дарить подарки.

Вера поняла, что спорить бесполезно, она слышала от девочек в кафе, что именно так и обстоит дело, местные парни действительно щедро одаривают подруг, но она ведь…

От этих крамольных мыслей её лицо заалело, и она задумалась — боже мой, что это в последнее время, я стала так часто краснеть.

Галь вместе с продавцом стали подавать ей очки для примерки, и прихлынувшая краска к её щекам не могла остаться не замеченной, но парень не стал заострять на этом внимание.

Очки от «ChristianDior» были подобраны в считанные минуты.

Вера с ужасом услышала, какую сумму назвал продавец, а Галь не задумываясь, подал свою кредитную карточку.

Затем он завёл девушку в ювелирный отдел, где от вида великолепных золотых украшений у неё закружилась голова.

Галь осмотрел её с ног до головы:

— Что бы ты хотела примерить на себя?

— Галь, не надо, я сейчас с ума сойду от смущения, пойдём отсюда.

— Ладно, ладно, не будем долго здесь задерживаться, давай примерим вот этот браслет на твою изящную руку.

Через десять минут они уже выходили из ювелирного магазина, на запястье у Веры играл искрами золотой браслет с мелкими камешками, как она позже выяснила, что это маленькие бриллиантики.

Девушка наотрез отказалась заходить в другие отделы и Галь смеясь завёл её в кафе.

— А в такой малости ты мне тоже откажешь, как поужинать со мной?

— Нет, я голодная, как собака, даже не знаю почему, ведь мы с тобой хорошо пообедали.

И тут же добавила:

— Наверное, от волнения, ты Галь, сумасшедший.

Парень привлёк руку Веры к своим губам и нежно поцеловал в каждый пальчик.

— Веруш, ты совершенно права, я от тебя сошёл с ума!

Вера потупила глаза.

— Галь, не надо так говорить, ведь это не правда.

— Правда, правда, ещё, какая правда!

Они скушали по толстому блину, облитому шоколадом и, когда уже пили кофе, Вера вдруг спросила:

— Галь, прости меня за любопытство, а кем ты работаешь?

— Ну, наконец, любимая девушка задала мне первый вопрос.

И он рассмеялся.

— Веруш, это большой секрет, но тебе я выдам государственную тайну, я полицейский.

— Полицейский?

У Веры в голосе было столько удивления, что парень невольно опять рассмеялся.

— А что, не похож или не нравится?

— Наверное, не похож.

И Вера опять поймала себя на том, что к лицу прихлынула краска.

— Ну, чего ты всё время краснеешь, ничего страшного в твоём вопросе и удивлении нет.

Это хорошо, что не похож, я ведь не простой полицейский, а работаю в отделе по борьбе с наркотиками и часто приходится внедряться в их ряды, чтобы выявить структуру поставок и сбыта, этого пагубного зелья для людей, а особенно для молодёжи.

После такого задания я и возвращался домой, когда мы с тобой встретились.

— Ух, ты!

Вера невольно это сказала на русском языке.

— Галь, так ты ведь секретный агент, разве можно об этом говорить и рассказывать всем подряд?

— Я же не всем подряд, а только тебе, а ты теперь у меня доверенное лицо.

Вера видела, что парень над ней легко подтрунивает, но не обиделась, в её глазах он был неотразим.

— Галь, а ведь эта работа опасная!

— Конечно, опасная, но не опасней многих других в нашей стране, а работаем мы, в основном, не по месту жительства, а в других городах, вся эта дрянь провозится в Израиль или с севера, или с юга. Поставщиками в основном являются бедуины.

Веруш, и, что у тебя больше нет ко мне вопросов или другое тебя не интересует?

— Есть и очень много — сколько тебе лет, как ты жил до меня, была ли у тебя другая девушка, а может быть и сейчас есть, кто твои родители и сколько вас детей в семье, ты верующий или нет, откуда в Израиль приехали твои предки…

— Хватит, хватит.

Галь шутливо замахал руками.

— Ты, чего застрочила, как «УЗИ», у нас, что сегодня последний совместный вечер?

Подожди, я тебе всё расскажу о себе, только давай не всё сразу?

Девушка опять смутилась от своей смелости на грани наглости, но Галь не дал ей опять покраснеть.

— Мне двадцать пять лет, окончил школу и отслужил в боевых частях в армии Израиля.

Потом были высшие офицерские курсы полиции и сейчас у меня младший чин офицера.

Моя бабушка приехала в Израиль из Польши, а дедушка из Марокко, это по отцовской линии, а родители мамы погибли во время войны в Освенциме, они были из Румынии, мама приехала в Израиль с приёмными, но они уже умерли.

Папа мой тоже служил в полиции, он уже на пенсии, а мама работает медсестрой в больнице.

Нас у родителей пятеро детей, я младший и последний неженатый.

Всё, на сегодня достаточно информации.

Теперь скажи, куда бы ты хотела поехать или, где погулять?

— Галь, а мы можем просто походить вдоль берега моря, посмотреть на закат и полюбоваться звёздами, мне уже надоели дома, улицы, а особенно магазины.

Парень рассмеялся, поняв намёк девушки.

— Конечно, с удовольствием, если хочешь, мы можем это сделать прямо здесь в Ашкелоне.

Они заехали в парк на берегу моря, припарковали машину возле спрятавшегося в тени деревьев кафе и, взявшись за руки, по ступенечкам спустились прямо на пляж и подошли к кромке воды.

Лёгкая волна с шипением набегала на берег, норовя обрызгать ноги и зазывая в свои обворожительные глубины.

— Галь, я бы искупалась, жаль, но не одела купальник.

Парень внимательно посмотрел в обе стороны.

— Веруш, видишь вон ту лодку, пойдём за ней спрячемся, ты разденешься и войдёшь в воду, а я тебя постерегу.

До Веры сразу не дошло, как это будет выглядеть, но, когда они подошли к намеченному месту всё придуманное Галем, прояснилось.

— Нет, я не могу, не могу и всё, не буду я при тебе раздеваться до гола, да, и другие люди могут подойти.

— Ерунда, я отвернусь, сложи на лодку одежду и беги в море, я никого чужого близко не подпущу.

Не бойся, я тебе ничего плохого не сделаю, слово офицера и потому что очень тебя люблю.

Галь демонстративно отвернулся, а Вера лихорадочно разделась и побежала голышом в море, отдавшись на волю благодатным волнам.

Позже вспоминая своё ночное купание, не могла сама себе поверить, как могла на такое решиться, чтобы в присутствии почти не знакомого парня полностью оголится.

А пока она от наслаждения восторженно кричала, остужая разгорячённое тело в морской прохладной воде в середине мая.

Девушка услышала голос Галя:

— Веруш, возвращайся, море опасное, может затянуть.

Она тут же отрезвела, понимая всю справедливость его слов, подобных случаев уже в этом году было не мало.

В несколько сильных гребков подплыла поближе к берегу и, почувствовав под ногами дно, быстро, как только позволяла волна, побрела по мели к месту, где находилась перевёрнутая лодка с её одеждой.

Её вдруг стала бить нервная дрожь, настолько она стеснялась перед парнем своей наготы.

Догадавшись, что девушка вышла на песчаный берег, Галь демонстративно отвернулся, проронив хрипловатым голосом:

— Одевайся моя красавица, я не смотрю на тебя и никому другому не позволю этого сделать.

Вера стряхнула с себя воду и судорожными движениями стала одеваться.

Трусики, как назло, липли к мокрым ногам и не хотели натягиваться на бёдра, бюстгальтер не точно обтянул её пышную грудь и ей пришлось несколько раз поправлять в чашечках затвердевшие от холода и вожделения полушария.

Когда она уже натягивала на себя джинсы к своему стыду подумала — а ведь она была не против, если бы ей не надо было сейчас всё это одевать, ей хотелось приникнуть голым телом к этому отвернувшемуся парню и застыть в его крепких объятиях.

Глава 10

Застегнув джинсы, Вера посмотрела на напряжённую спину парня:

— Галь, ты можешь мне помочь обуться.

Подержи меня, пока я ногу обмою и натяну кроссовок.

Парень резво повернулся в её сторону, и она тут же оказалась в его объятиях. Вера откинув сдерживающую её раньше стеснительность, крепко обвила руками шею молодого человека, приоткрыв губы для поцелуя.

Парень тут же прильнул к устам девушки, руки жадно начали ласкать её грудь, проникая под майку, а затем и под бюстгальтер.

Девушка каким-то подсознанием мысленно противилась натиску парня, но всё это было от природной стеснительности и полной неопытности, тело же благодарно принимало ласки, которые предавали бешено скачущему сердцу новые никогда не испытанные чувства и ощущения.

Галь мягко опустил девушку на песок, снимая через её шею майку, а затем освобождая грудь от бюстгальтера.

Вера вся сжалась от страха неведомого, крепко держась руками за плечи парня, но не противилась смелым притязаниям, ей было безумно приятно ощущать его крепкую ладонь, которая мяла и гладила бархат кожи, а когда губы Галя поползли поцелуями от шеи к соскам, попеременно целуя, посасывая и покусывая их, у неё вырвался на высокой ноте тоненький стон, она умирала и рождалась от нежных ласк любимого.

Галь сорвал с себя тенниску, и Вера почувствовала кроме пляски губ и рук, на своём животе и груди мускулистый волосатый торс парня, от соприкосновения её тело обдало жаром, горячая волна от низа живота хлынула в промежность, увлажняя трусики.

Девушка мелко задрожала и, чтобы сдержать крик восторга, непроизвольно впилась зубами в плечо парня.

— Галь миленький, хороший мой, я умираю в твоих руках, мне безумно, безумно хорошо с тобой, я тебя люблю…

Его губы остановили поток её признательных слов.

Он жадно целовал, а рука начала быстро распускать молнию на её джинсах.

Неожиданно дикий страх сковал девушку, мысль заработала в обратном направлении.

— Галь, миленький, не надо, не здесь, это у меня будет первый раз в жизни, я тебя очень люблю и доверяю, но умоляю, не надо сейчас, пожалуйста.

Слова девушки дошли до парня, только тогда, когда его рука, расстегнула молнию джинсов, проникла под тонкую материю трусиков и начала нежно гладить мягкий шёлк волос.

До него вдруг дошли умоляющие её слова, он резко, оторвавшись от неё, сел и отвернулся.

Вера тоже присела, подняла валяющуюся на песке мятую майку и прижала её к своей груди.

Их обнажённые по пояс тела бледными тенями мерцали в свете звёзд.

Наступила неловкая тишина, нарушаемая плеском волн и их тяжёлым дыханием.

Галь вдруг пружинисто поднялся на ноги, небрежно одним движением надел мятую тенниску и сев на лодку, закурил, глядя в сторону моря.

Вера, сидя на песке, не поднимая глаз на парня, одела вновь бюстгальтер и маечку, застегнула джинсы и, взяв в руки кроссовки, пошла к берегу, чтобы постараться как-то обмыть от песка ноги.

Она ополоснула одну ногу и стала балансировать на другой, стараясь надеть кроссовок и почувствовала, как рука Галя обвила её за талию, не давая потерять равновесие и упасть:

— Я думала, что ты на меня смертельно обиделся?

— Глупости, ты же меня просила помочь тебе обуться, вот я и помогаю.

Они возвращались к машине, по дороге стряхивая с себя налипший песок.

Вера усердно руками перебирала свои локоны, стараясь хоть немного вытрясти из волос, набившиеся туда мелкие песчинки.

— Напрасно, возвратишься домой и примешь душ, через пару минут сядешь в машину и тебя никто не увидит.

Вера согласно кивнула.

Она чувствовала себя виноватой, понимала, что не оправдала надежд парня и возможно смертельно его обидела, но нисколько не жалела, что до последней черты они всё же не дошли, если лишаться девственности, то не в таких же условиях.

Галь будто подслушал её мысли.

— Прости меня моя красавица, за то, что я сошёл с ума.

Обещаю, что в следующий раз я посмею овладеть тобой только по твоему согласию и, конечно, совсем в других условиях.

Вера вздохнула.

— Галь, ты хороший, я тебя очень люблю, и я тебе полностью доверяю, но мы сейчас могли совершить такие глупости, после которых неизвестно какими были бы последствия.

Парень усмехнулся.

— Ты, только что, призналась, что у тебя этого никогда не было и вдруг проявляешь такую осведомлённость?

— Ты, смешной, я ведь не в диком лесу живу, девчонки просвещают, а сестра стращает.

Они сели в машину, пристегнулись и тронулись в сторону Ашдода.

— Веруш, завтра меня отправляют на север и неизвестно на какой срок, но я постараюсь к тридцатому мая вернуться и отвезти тебя в Беер-Шеву.

После этих слов Вера поняла, её не бросают, а просто на время они расстаются и может быть это и к лучшему, потому что в следующий раз она не уверена, что сможет противостоять натиску любимого парня, тем более, сама она этого очень и очень желает, но вначале надо съехать от сестры.

Прощаясь возле подъезда, они вновь сладко целовались и прежде, чем убежать, Вера шепнула парню:

— Ты и только ты будешь моим первым, но, пожалуйста, не торопи меня, я тебя очень люблю.

Открывая дверь квартиры, девушка всем своим существом желала, чтобы её сестра уже спала, и бог услышал молитву.

После душа, она лежала на простыни, откинув одеяло, тело буквально горело от сладких воспоминаний, у неё было такое впечатление, что она до сих пор ощущает на своих губах, шее, груди тепло и нежность поцелуев Галя и ей казалось, что крепкие руки парня продолжают ласкать её грудь, проникают в трусики… ах, её окатила новая волна оргазма, подобная той на пляже.

Нет, надо успокоиться, так можно довести себя до сумасшествия.

Вспомнила про кассету Олега, ведь она прослушала на второй стороне только одну песню, которую проиграла несколько раз, а, что дальше.

Вера нажала кнопку проигрывать и услышала:

   Друзей не выбирают, не находят,

   И с улицы не кличут на порог.

   Судьба определяет, случай сводит,

   А этот случай, посылает Бог.

   Друг не второе Я, не отраженье,

   И против шерсти гладит иногда.

   Но в трудный час свершений и лишений,

   Не надо звать, он сам придёт всегда.

   Горячий спор не повод для обиды,

   Корысть и зависть не найдут приют.

   Из добрых дел не строят пирамиды —

   С друзьями делятся, не подают.

Слезинки закипели в уголках глаз и медленно оторвавшись от ресничек, покатились по разгорячённым щекам — кем для неё стал Галь другом или полюбившимся парнем, который хочет снять сладострастные побеги с созревшего урожая её пылкой юности?

Вера прислушалась к себе и вздохнула — а кто она ему стала другом или потерявшей от любви голову девушкой, желающей впервые в жизни, купаться в благодатной неге, наслаждаясь вниманием блестящего парня, утопая в его ласках и нежности?

Трудно было ей однозначно сейчас ответить на эти вопросы, заданные самой себе, ведь только два дня прошло, как они познакомились.

Всего два дня!

Боже мой, а, кажется, что они уже знакомы целую вечность, она уже ни с кем не спутает его голос, смех, жесты, лицо, глаза… ах, эти губы и руки…

Вера почувствовала, как жар новой мощной волной, закипая внизу живота, обрушился на её истекающее соками лоно.

Кусая от бессилия наволочку подушки, девушка невольно даже всхлипнула — боже мой, какое безумие, ведь жила почти до девятнадцати лет и ничего подобного даже близко не ощущала.

Галь, миленький любимый мой Галь, что ты со мной наделал… тихонько плача и вздыхая, незаметно погрузилась в глубокий сон.

Дни до отъезда в Беер-Шеву сбежали словно песчинки сквозь пальцы — Вера старалась работать по две смены в день, не просила у Зураба выходных, она хотела на последок, как можно больше заработать, ведь ей предстояла самостоятельная жизнь в чужом городе без всякой поддержки со стороны.

Как-то ей позвонила доброжелательная подруга по ульпану Галя, чтобы узнать, чем завершилось Верино посещение университета и, узнав о результате, от души порадовалась за девушку и вновь дала хороший совет.

Вера незамедлительно им воспользовалась, посетив местное отделение абсорбции и оформив олимовскую ссуду, которую следует отдавать только через семь лет.

К этому времени девушка была уверена, что закончит обучение, поступит на хорошую работу и с лёгкостью вернёт, такие сейчас необходимые деньги.

Вера стала экономить каждый шекель и благо, ей это удавалось легко, ведь она большую часть своего времени работала, не посещала любимые магазинчики и не позволяла себе даже присесть в кафе скушать мороженное или попить колы.

Проживая в одной квартире с Любой, встречались крайне редко, и перебрасывались только несколькими фразами накоротке.

За два дня до отъезда Вера оставила работу.

Ей только предстояло за час перед началом вечерней смены, прийти в кафе и попрощаться с коллективом, как говорил и раньше хозяин, они все вместе поднимут бокалы с вином за успешное будущее Веры.

Готовясь к этому мероприятию, девушка решила спечь любимый свой медовый торт, который часто делала дома для мамы с папой, обожавших её выпечку.

Была суббота и все домашние присутствовали в квартире.

Вера уже вовсю хозяйничала на кухне, когда туда сонная явилась Люба:

— О, сестра, это ты для нас решила спечь отходной торт?

Похвально, а то за этот срок, что ты живёшь у меня можно родить, а ты ни разу нас не побаловала своим искусством кондитера.

Вера закусила губу — придётся печь не один, а два торта.

— Верунька, а куда подевался твой красавец-удалец, неужто получил желаемое и сбежал?

Волна гнева и возмущения буквально разрывали сердце девушки, но она сдержалась.

— Он уехал на срочную работу на север, обещал вернуться к моему отъезду и помочь переехать.

— Что это за работа интересно, что за две недели нельзя даже ни разу позвонить, какой-то агент Моссада?

Вера молчала, но сестра не унималась.

— Прости, что полазила в твоих вещах, я же должна знать, чем ты занимаешься и дышишь…

Девушка резко повернулась от кухонного стола.

— Какое ты, имеешь право…

— Имею, имею, пока имею.

И Люба сурово свела брови.

— Так вот, очёчки и браслетик смело потянут на полторы штуки шекелёчков, мне за такие денежки надо месяц упираться.

Если ты за эти подарочки раздвинула свои стройные ножки, пол беды, но если ты при этом не предохранялась, то грош тебе цена в базарный день.

— А представляешь сестричка, я получила эти подарки не раздвигая ножки, как ты мило высказалась, а потому что меня любят.

И ещё, если я захочу и позволю, то мои ноги раздвинутся для этого парня и без подарков.

И она отвернулась обратно к столу.

Люба опешила от дерзких слов сестры, подобного от неё она никогда не слышала.

— Ну-ну, языком тебя бог не обидел, посмотрим, как будет с мозгами.

И, не дав Вере ответить, вышла из кухни.

Вера, как и собиралась, сообразила два торта.

После обеда, к которому она почти не прикоснулась, выставила на стол своё произведение искусства и пододвинула в сторону сестры пачечку денег.

— Люба, это моя плата за последний месяц проживания у вас — за жильё, стол и услуги.

Большое спасибо, что дали мне возможность в хороших условиях скоротать почти восемь месяцев в Израиле, как-никак я имела отдельную комнату и все другие условия для нормальной жизни.

Люба продолжала молчать.

— Любочка, ты не думай, что я не благодарная и не понимаю, что вы для меня с Лёвой сделали и прости, что иногда была не сдержанной и дерзила тебе…

— Хватит тут изгаляться и манерничать, мы ведь хорошо знаем друг друга.

Она взяла в руки деньги и пересчитала.

— Что Люба, не правильно?

— Не знаю, что правильно, а что нет.

Она тыльной стороной ладони вытерла выступившие слёзы.

— Я знаю точно, что будет неправильно взять у тебя эти деньги и мы их не возьмём.

Увидев, что Вера хочет возразить, резко подняла руку.

— Помолчи ты уже, мы с Лёвой посовещались и решили дать тебе на первое время три тысячи шекелей.

Не возражай, мы здесь у тебя самые близкие люди и понимаем, что начинать первые шаги в чужом городе, когда необходимо навалиться на учёбу, без работы и других доходов очень и очень сложно.

Ты девушка рассудительная и знаешь цену шекелю, зарабатывала его потом и кровью…

Вера не дала договорить сестре, бросилась к ней на грудь, и они вместе расплакались.

— Верочка, не таи на меня обиды, я если и говорила тебе неприятные вещи, то не со злости, а, желая всего самого лучшего в жизни.

Может некоторые мои слова и не справедливы, и злы, но я ведь хочу тебе добра, желая предостеречь от ложных соблазнов и неисправимой глупости.

Приезжай к нам на каникулы и в выходные, хоть иногдаприезжай.

И Люба, крепко обняв сестру, в голос заплакала.

В кафе Вера появилась в районе пяти вечера, все уже были в сборе, стол накрыт, и её провели во главу, где напротив усевшейся девушки в вазе стоял огромный букет алых роз.

К ней вальяжной походкой приблизился Зураб и по-дружески обнял за плечи.

— Верочка, эти цветы от меня, чтобы у тебя будущая жизнь была такой яркой, как эти розы!

А это тебе мой скромный вклад в твоё образование, и он положил на стол конверт.

Рядом с этим конвертом одна из девушек положила другой.

— Верунь, а это от нашего дружного коллектива, будь счастлива.

Девушку растрогало внимание и доброта людей, ведь с ними она проработала всего лишь не полных три месяца, но удивила Наташа, которая молча не сводила глаз с её руки, с подарка Галя.

Время на застолье практически не было — быстро подняли бокалы с вином и провозгласили ле-хаим в честь отъезжающей на учёбу подруги, оценили её кулинарное мастерство и в пять минут убрали стол, не оставив и следа от только что состоявшегося пиршества.

Наташа отпросилась у Зураба на часик, чтобы довести подругу до дому с огромным букетом цветов, и они уселись в машину.

Наташа посмотрела на солнечные очки, которые одела, выйдя из кафе Вера, ещё несколько раз на браслет и не выдержала:

— Верка, ты получила такие подарки за два дня знакомства, что ты такое для него сделала особого, я вроде в этом деле уже далеко не новичок, но ещё не один парень больше, чем на сотню на подарки мне не растратился?

— Наташка, ты всегда задаёшь мне такие вопросы, что я не знаю, как на них отвечать, но признаюсь тебе, я с ним ещё не переспала, хотя мы были близки к этому.

Тебя удовлетворяет мой ответ?

— Вполне, по крайней мере, перестала из себя корчить целку.

Через две недели я тоже прекращаю работать у Зураба, потом, как и собиралась, сгоняю в Париж, а в июле мне уже в армию.

После Парижа обязательно заеду к тебе в Бер-Шеву и проведу с тобой парочку денёчков, тут мы и оторвёмся в разговорах, а сейчас мне надо спешить на работу.

Держи, это от меня лично.

И она перед тем, как Вера вышла из машины, сунула ей конверт.

Дома она никого не застала и очень обрадовалась этому факту — поместила в вазу свой шикарный букет и, зайдя в свою комнату, открыла конверты.

Зураб ей подарил пятьсот шекелей, девочки, наверное, собрали по пятьдесят шекелей, и она приплюсовала ещё четыреста, в конверте Наташи лежала тысяча… сумасшедшая подруга, саму ждут такие расходы в ближайшее время, а она отвалила такую огромную для неё сумму.

Отмотала плёнку и вновь прислушалась к словам песни Олега:

   Друзей не выбирают, не находят,

   И с улицы не кличут на порог.

   Судьба определяет, случай сводит,

   А этот случай, посылает Бог.

   Друг не второе Я, не отраженье,

   И против шерсти гладит иногда.

   Но в трудный час свершений и лишений,

   Не надо звать, он сам придёт всегда.

   Горячий спор не повод для обиды,

   Корысть и зависть не найдут приют.

   Из добрых дел не строят пирамиды —

   С друзьями делятся, не подают.

Глава 11

   Как объять необъятное:

   Как отдать невозвратное:

   Как прожить, гнев не выкликав:

   Как любить, слёз не выплакав:

   Как познать, не раскаявшись,

   Цель достичь, не намаявшись,

   Быть судьбою не проклятым,

   Быть любимым и понятым:

Вечером накануне отъезда в Беер-Шеву, Вера сидела, закрывшись в своей комнате и в грустном расположении духа, слушала уже основательно заезженную кассету Олега Фрейдмана.

На данный момент слова этой песни стали лейтмотивом её нынешнему настроению — Галь, так и не позвонил.

Возле стены стоял собранный в дорогу баул, тот с которым она приехала в Израиль.

За эти месяцы, что она прожила в Ашдоде, у неё неожиданно собралось столько ещё дополнительных вещей, что при всём желании, уместить их туда было невозможно.

Она хотела попросить у Любы какую-нибудь большую сумку или чемодан, но та отговорила её от этой затеи, убедив не брать с собой пока зимние вещи, на что девушка без возражений согласилась.

На диво, сестра чутко отнеслась к настроению Веры и не донимала её вопросами о парне, обещавшем помочь перебраться на новое место жительства:

— Верка, да, не расстраивайся ты так, мало ли что бывает на работе, тем более, ты сказала, что он полицейский и на каком-то важном задании.

А если даже смылся, тоже не горюй, будут на твоём веку ещё ладные парни, вон ты у нас какая симпатяга, с тобой же по улице нельзя спокойно пройтись, все мужики шеи сворачивают, без массажиста потом им, наверное, не обойтись.

Вера грустно улыбалась, понимая, что Люба хочет её успокоить и, надо сказать, ей это в какой-то мере удавалось.

— Утречком Лёва подкинет тебя к автобусу, а там возьмёшь такси и без проблем доберёшься до своего университета.

Вера не боялась трудностей с поездкой, тем более, вариант сестры был простаки идеальным, она волновалась и переживала за Галя, совершенно не веря в то, что он вероломно покинул её, склоняясь к версии Любы, что причина молчания работа.

Часы уже перевалили за десять вечера, когда раздался звонок телефона, Вера находящаяся в своей комнате затаила дыхание, прислушиваясь к разговору сестры, а, когда та её позвала, сорвалась с места и бегом бросилась в салон.

Она даже не обратила внимания на удивлённое лицо Любы, а, схватив трубку, взволнованно заговорила:

— Галь, хороший мой, я так вся переволновалась, я знала, знала, что ты позвонишь, я уже приготовилась полностью к отъезду, но если ты не можешь приехать, то не страшно…

И вдруг она услышала в трубке совершенно чужой голос:

— Простите, я сожалею, но это не Галь.

Меня зовут Офер, мы вместе с ним работаем и являемся хорошими приятелями.

Твой друг не может завтра с утра приехать и помочь тебе перебраться в Беер-Шеву, но вместо него это сделаю я.

Скажи только в какое время мне прибыть с утра и дай свой адрес.

— А Галь?

— Девушка, я ведь уже сказал, что он не может отлучиться сейчас с работы…

— Но, он ведь мог хотя бы мне позвонить?

— Не мог.

В голосе парня на другом конце провода появились суровые нотки, и Вера не стала больше домогаться правды, решив, переложить это на завтра, когда они будут в дороге.

— В шесть утра я выйду из подъезда, хорошо?

— Порядок, буду ждать, до свидания.

Стоявшая рядом и слушавшая весь разговор Люба, поинтересовалась:

— Верунечка, а ты случайно не стала переходным вымпелом у этих парней?

Поймав взгляд сестры, Люба подняла руки словно сдаваясь:

— Ладно, это я так неудачно пошутила, но на всякий случай, утром выйду вместе с тобой к машине.

Завтра по идее начинается новый очень важный этап её жизни, но почему так тяжело на сердце.

Вроде объяснения друга Галя вполне обоснованные и всё же, почему он хотя бы разочек не позвонил…

Как всегда, в последнее время ответы и успокоение попыталась найти в кассете любимого барда:

   Мелькают дни, как полустанки,

   А годы, как вокзал, перрон: —

   В пути, привыкшие к болтанке,

   Уселись каждый в свой вагон.

   Согласно купленным билетам —

   Кому плацкарт, кому купе: —

   С рожденья колесим по свету

   По воле и вразрез судьбе.

   Не все, конечно пассажиры,

   Есть машинистов экипаж —

   Довлеют звания, ранжиры,

   Закон, устои, арбитраж:

   Твердим судьба, но всё же, ропщем,

   Не тот вагон, перрон, вокзал: —

   А вот к финалу катим, в общем,

   Неважно кто, что заказал.

Нет, Вере не хотелось думать, что это уже финал, она перед тем, как заснуть, заказала себе счастье…

Когда они утром вместе с Любой вытащили на улицу из подъезда баул, какая-то машина уже стояла, напротив.

Из неё выскочил здоровенный парень почти двухметрового роста и весом никак не меньше полутораста килограмм.

Когда он поздоровался и назвался, до Веры сразу дошло насколько голос не соответствовал фактуре.

Подавая ему руку для приветствия, широко и доверительно улыбнулась, мысленно назвав его Партосом.

Вера видела, что Люба внимательно смотрит на номер машины, явно стараясь его запомнить, сестра сохраняла бдительность.

Офер, как пёрышко закинул в багажник баул, который в четыре руки вытаскивали на улицу молодые женщины, и открыл перед Верой дверь для пассажира.

Сёстры обнялись, и старшая прошептала:

— Верунечка, мне кажется парень не плохой, но всё же держи ухо востро, вечером обязательно позвони.

Офер ловко и быстро вывел машину на трассу, и они помчались на юг к новой и интересной жизни Веры.

Парень сосредоточенно молчал, и девушка окончательно поняла, что с Галем не всё в Порядке.

— Офер, ты хороший друг Галю?

— Да, думаю, что да.

— Тебя волнует, если с ним происходит что-то не хорошее?

— Конечно, мы же друзья.

— Так вот, я ему тоже друг и тоже за него волнуюсь и чувствую, что с ним сейчас не всё в порядке.

Парень продолжал молчать, неотрывно глядя на дорогу, которая в столь ранний час была почти пустой.

— Вот, ты сейчас отмолчишься, довезёшь меня до цели и убежишь, как последний трус, чтобы скрыть от человека волнующую его правду и думаешь, что ты герой…

— Девушка, что ты меня мучаешь, это не моя тайна, я дал Галю слово, что не проболтаюсь тебе, а ты меня рвёшь на куски.

— И буду рвать, а, когда приедем на место, вцеплюсь ногтями в твоё лицо и буду ещё кусаться, пока ты не выложишь мне всю правду.

Парень с высоты своего роста глянул с улыбкой на Веру.

— Грозная, я уже весь трясусь от страха.

Чтобы ты знала, я прошёл Ливан в восемьдесят втором и в полиции сижу не в кабинете.

Но, это я тебе говорю не для того, чтобы объяснить, что я не трус, а для того, чтобы ты поняла, если я не захочу что-нибудь рассказать, то уже не расскажу.

— И не расскажешь?

В голосе у Веры было столько мольбы, что мог растаять даже вечный лёд Арктики.

Парень вздохнул.

— Галь говорил, что ты очень хорошая девушка, он не ошибся, хотя утверждал, что вы знакомы были всего два дня.

Вера боялась спугнуть своего Партоса и молчала, только кивая головой.

— Я не буду брать с тебя клятву, но ты не смей меня подвести и в будущем ни в коем случае не должна обмолвится Галю, что всё знаешь.

Девушка во все глаза смотрела на парня, с ужасом ожидая его рассказ.

— Он тебе говорил, что отправляется на важное задание на север нашей страны, на границу с Ливаном, через которую курьеры регулярно доставляют в нашу страну наркотики?

Не то, спрашивая, не то, утверждая, спросил Офер и, не ожидая ответа, продолжил:

— Так вот, он и его напарник засекли машину с этой отравой и заставили четырёх бандитов выйти наружу из автомобиля и лечь на землю, пока они будут обыскивать.

Что тебе сказать, напарник Галя допустил какую-то оплошность и один из этих бандитов вскочил за руль и наехал на Галя и на своих сподвижников…

Вера закрыла глаза и горестно застонала:

— Что с ним сейчас?

Офер пожевал губами.

— Машина переехала ему ногу, порвав какие-то мышцы и при падении он сильно ударился головой о камень — у него глубокое на затылке рассечение и сотрясение мозгов.

И быстро добавил:

— Ты, не волнуйся, тот бандит не ушёл, хоть и задавил двух своих подельников на смерть, а Галь находясь на земле с тяжёлыми ранами, успел вслед выстрелить и пробить задние колёса, машину занесло, и она рухнула в пропасть.

Героический рассказ Офера не произвёл на девушку большого впечатления, потому что душа разрывалась от волнения за любимого парня.

— Скажи, пожалуйста, как он в данный момент себя чувствует, мне нельзя быть рядом с ним?

— Послушай, мы уже приехали.

Сейчас найдём твоё общежитие, определим тебя в комнату, а после поедем в город, попьём кофе и я закончу рассказ, договорились?

Вера поняла, что спорить с обстоятельным парнем не стоит и она согласилась.

Документ полицейского творил волшебные дела, уже через час она была оформлена, ей была определена комната, кровать, тумбочка и место в шкафу.

Оставив баул Веры на её теперь постели, они поехали завтракать, девушке не терпелось узнать о состоянии здоровья любимого.

Сидя в кафе, Офер слишком звонким для его комплекции голосом, в неспешной своей манере поведал:

— Рану на затылке зашили, скоро заживёт, сотрясение мозга было довольно тяжёлым, но ему уже разрешили садиться на кровати и ходить в туалет.

На ноге сделали несколько операций, сшивали какие-то мышцы, связки, сухожилья… я в этом плохо понимаю, но сказали, что всё срастётся, заживёт и будет в полном порядке…

— А, когда он выйдет из больницы?

— Как только выпишется, тут же приедет к тебе, в этом можешь не сомневаться.

И Вера не стала сомневаться, она поверила каждому слову Офера.

После завтрака парень отвёз её обратно в общежитие и сославшись на срочные дела уехал, а Вера стала разбирать свой баул, раскладывая вещи по местам.

В комнате было четыре кровати, но не одна ещё не была занята.

Вера выбрала себе кровать возле окна, на тумбочку поставила свой заветный магнитофончик и нажала кнопку, скучно без музыки и песен наводить порядок в шкафу и в тумбочке:

   Ты пленница моих причуд:

   Души полёт мой невесом,

   К ресницам тенью прикасаюсь,

   Не потревожу сладкий сон,

   К утру звездою угасая:

   К тебе я снова прилечу,

   Прими как дар весны смятенье —

   Ты пленница моих причуд,

   И, безусловно, — Вдохновенье.

   Незримый образ мой храни

   В воспоминаниях случайных —

   Войду восторгом в твои дни,

   Тепло весеннее вручая:

   К тебе я снова прилечу,

   Прими как дар весны смятенье —

   Ты пленница моих причуд,

   И, безусловно, — Вдохновенье:

Вера поймала себя на том, что подпевает, мысленно от себя адресуя строки Галю — <Ты пленник стал моих причуд и частых дум, и настроения>…

Нет, находится одной в комнате ей сегодня абсолютно не хотелось.

Надо быстрей раскидать шмотки по местам и попробовать найти девушку, подсказавшую куда ей обратиться, которую она встретила на входе в кампус.

Точно помнила, что зовут её Хана, а фамилия какая-то смешная, не то Куклаева, не то Кукалиева… ладно, спрошу и так, и эдак, а пока послушаю ещё одну песню и завершу эту нудную работу:

   В три аккорда лёгкий перебор:

   Заглянул я в осень без испуга,

   В золотой, пурпурный листопад,

   Что подскажешь в этот раз подруга,

   На какой меня настроишь лад…

   Увядаем, от забот устали… —

   Расстаёмся не на век, а год…

   Ну, подпой мне нежными устами,

   У любви нет в жизни непогод.

   Заглянул я в осень без печали… —

   Дождь и ветер напоют мотив…

   Разве мы когда-нибудь скучали,

   Звуки жизни в песню воплотив…

   Ах, подруга разбегись по струнам,

   Заведём привычный разговор,

   И пусть вторит нашим грустным думам

   В три аккорда лёгкий перебор…

Вера несколько раз повторила две последние строки песни и вспомнила слова Офера, что Галь, как только поправится, обязательно приедет к ней, и она почему-то ни на секундочку в этом не усомнилась, лишь бы быстрей и раны оказались без пагубных последствий.

Глава 12

К радости обеих девушек, Вере удалось разыскать в университетских корпусах Хану Кукалиеву.

Удивление случайной знакомой было невообразимым, когда она увидела Веру, с которой при первой их встрече едва обмолвилась несколькими словами.

Хана очень обрадовалась и воспользовалась Возможностью сбежать с последней пары, чтобы всласть наболтаться с землячкой и неважно, что одна из них была из Беларуси, а другая из Дагестана.

Девушки сидели на Вериной кровати и увлечённо болтали о всяких пустяках, вспоминая школу на бывшей Родине, сопоставляя климат, ландшафт и растительность горного Северного Кавказа и синеокой озёрной Беларуси.

Они увлечённо обменивались впечатлениями об Израиле и, наконец, дошли до сокровенной темы о парнях.

Хана безапелляционно заметила:

— Мне эти местные надутые индюки совершенно не нравятся, они мне близко не нужны, да, и я такая им не нужна, им подавай блондиночек вроде тебя, с голубыми глазками и с ногами от ушей.

А меня ты видишь, росток чуть выше метр пятьдесят, чёрные глаза и волосы, а задница, словно корма на корабле или круп у породистой лошади.

Вера от души смеялась над аттестацией себя, на самом деле очень миловидной кавказкой девочки.

Хана, действительно, была не высокая, но фигурка у неё была отличная, она выглядела словно выточенная умелым мастером изящная статуэтка.

— Какая ты Ханка, смешная, разве так важно откуда твой парень, здесь родился, из Москвы приехал или из какого-то другого края, главное, чтобы была любовь.

— Ага, любовь, у нас у кавказских, часто уже с детства помолвлены мальчик с девочкой и в шестнадцать лет могут несчастную уже в жёны определить.

— И у тебя есть такой суженный?

— А то! Я с ним за всю жизнь два раза виделась и двадцатью словами перемолвилась, а меня хотели, как только приедем в Израиль, тут же и замуж отдать, чтобы в армию не пошла, только я сбежала из родительского дома и от этого жениха, папа меня проклял, а мама от страха перед ним тоже от меня отвернулась.

Я ей как-то позвонила, так она чуть в штаны не наделала от испуга.

Ну, и ладно, обойдусь без них, возьму и выйду замуж за араба.

— Ханка, ты серьёзно, а, как на это посмотрят окружающие?

— А, как ты посмотришь?

— Не знаю, я в этом пока мало разбираюсь, но ведь арабы наши враги?

— Ага, прямо и все, посмотри, сколько их по нашему городу свободно гуляет, и, что все враги?

Вера привлекла к себе сердитую девушку и поцеловала в щёку.

— Ханочка я тебе сейчас песню поставлю, мне в ней так одни слова запали в душу, всё время про них вспоминаю.

И Вера быстро отыскала на любимой кассете нужную:

   Сумасшедшая страна —

   То вой сирен, то тишина.

   Сегодня враг, а завтра друг,

   Как непонятен этот круг.

   И, пусть порой грущу о том,

   Привычном, с детства дорогом.

   Преодолею, всё стерплю —

   Тебя Израиль я люблю.

Затихла с последним словом и аккордом песня.

Вера нажала <стоп> и Хана тут же нарушила тишину:

— Верка, я ещё ничего для себя не решила, просто так болтаю от злости на своих близких, потому что мой отец порой по отношению к жене и детям хуже любого араба.

Девушка мотнула головой, будто отгоняя мрачные мысли.

— У самой-то у тебя парень есть?

— Есть, только не смейся, он местный.

— А чего я буду смеяться, ты в их вкусе, кроме волос, глаз и ног, у тебя ещё сиськи большие и красивые.

Веру забавляла эта девушка с открытой душой и взрывным характером, подвижная, улыбчивая и бойкая на слово.

До вечера комната, где поселилась Вера, полностью запомнилась соседками по общежитию, ведь завтра начинались занятия на подготовительном курсе.

Прощаясь, Хана заметила, это же надо такое придумать, чтобы из трёх соседок по комнате, у тебя не было ни одной из нашего бывшего Союза.

Действительно, с ней рядом поселились две девочки из Эфиопии и одна из Франции.

Не проходило ни одного дня, чтобы Вера не вспоминала о своём Гале, только иногда закрадывалась предательская мысль: а её ли он до сих пор?

Обучение на курсах было интересным, проходило только на иврите, не считая уроков английского языка, общение в комнате между девушками по неволе получалось только на языке, объединившем представителей разных стран исхода, и поэтому Вера быстро почувствовала, что уже непринуждённо говорит и почти всё понимает даже, вслушиваясь в вещание по телевизору, где дикторы говорили на таком высоком иврите, что от красоты языка у девушки дух захватывало.

В конце июня, как и обещала, к ней заехала Наташа и они целый день посвятили друг другу, катаясь по городу на машине, посетив бедуинский базар и пообедав в кафе.

Наташа увлечённо рассказывала о Париже.

Елисеевские поля, Лувр, Эйфелева башня, Монмартр и другие названия легко слетали с её губ, но вдруг она остановила свой поток и спросила у Веры в лоб:

— Подруга, а что это ты ничего не рассказываешь про своего красавчика, опять тихушничаешь?

— Нет, Натаха, не тихушничаю, нечего рассказывать.

Вера закусила губу, чтобы не расплакаться, а Наташа взяла её за подбородок и развернула к себе, вглядываясь в глаза.

— Не поняла…

Девушка внимательно несколько секунд смотрела на подругу.

— И, правда, глазки не горят.

Что случилось, неужели козёл получил сладенькое и сбежал?

— Не надо так Наташа, о нём говорить, с ним произошло несчастье…

И она, опуская основные подробности, о которых нельзя было распространяться, рассказала о сути произошедшего с её парнем.

— Верка, ты, что сдурела, уже месяц прошёл, если не больше, что с ним, почему ты не позвонишь, не съездишь, чего ждёшь?

— Наташечка, я ведь не знаю его фамилию, ни больницу, где он находился и даже не знаю, хочет ли он ещё меня видеть, ведь прошло уже полтора месяца с нашей последней встречи?

— Чушь собачья, поехали!

Вера побежала за подругой, которая стремительно приблизилась к своему старенькому авто и решительно открыла скрипучую дверь.

Вслед за ней Вера втиснулась на сиденье, и машина сорвалась с места.

— Наташка, ты сумасшедшая, куда и зачем мы едем, уже третий час, разве я успею вернуться до вечера обратно сюда?

— Об этом не думай, видно будет, вначале надо разузнать всё о твоём красавчике, а потом начнём решать другие проблемы, если что, переночуешь у сестры или у меня, а может быть нам повезёт, разыщем его, и заночуешь в объятиях у своего парня.

— Наташечка, ты имеешь представление, где и как мы его будем разыскивать?

— Пока нет, но на месте разберёмся.

Ты сказала, что он живёт в Ришоне, оттуда и начнём разыскивать.

Первым делом обратимся в полицию и попробуем очаровать местных громил.

Ах, да, идея, будем спрашивать не Галя, а его друга Офера, ты говорила, что он весьма колоритная личность.

— О, да, ростом под два метра и, наверное, полтора центнера весом.

Наташа закатила глаза.

— Моя мечта, я ведь сама метр восемьдесят, хочу Офера.

Девушки рассмеялись.

Машина, тем временем, покрывала километр за километром — по трассе расстояние между двумя городами было порядка ста двадцати километров, меньше, чем через полтора часа они уже въехали в Ришон-ле-цион.

У прохожих узнали, где находится главное отделение полиции и их направили в сторону автобусной станции в районе каньона (торговый центр) <Ротшильд>.

Вера буквально бежала вслед за подругой, которая решительно открыла дверь сурового заведения и прямиком устремилась к окошку, за которым сидела девушка в полицейской форме.

— Простите, мне срочно необходимо увидеть Офера.

Девушка вскинула брови.

— Ты, по какому вопросу и какой тебе нужен Офер?

— По личному, а Офер мне нужен большой и толстый.

— А-а-а, Крумер, так он ведь в Хулоне.

А по какому ты к нему вопросу, может быть я смогу помочь?

Наташа рассмеялась.

— Я же сказала, по личному и очень личному, может телефончик его дашь?

Брови у девушки полицейской вновь поползли вверх.

— К Оферу Крумеру и по личному? Не верю, а телефона его у меня нет, я к нему по личному никогда не обращалась.

Наташа махнула девушке на прощанье рукой и стремительно пошла к выходу, Вера семенила следом.

Сели в машину и Наташа, откинувшись на своём сиденье, прикрыла глаза, о чём-то соображая.

Через мгновение она повернулась к Вере.

— В миштару (полицейский участок) ехать поздно, уже пять часов, только дежурные на участке остались и нет никакой гарантии, что нас на него наведут.

Это тут повезло, что получилась взять эту девушку на арапу, потому что этот Офер весьма заметная фигура.

Ага, у тебя есть асимоны или картис, чтобы позвонить по автомату?

— Есть, я ведь звоню сестре.

— Отлично!

И Наташа, выскочив из машины, уже бежала к телефону, а Вера неслась за ней, удивляясь темпераменту и сообразительности подруги.

— Здравствуйте, мне необходимо срочно поговорить с вашим сотрудником Офером Крумером.

Вера не слышала, что отвечали Наташе.

— Вопрос очень важного содержания, о котором я не могу никому другому рассказать по телефону, а связанно это с его непосредственной деятельностью.

Да, да, но если он в данный момент не находится на участке, была бы очень признательна за вашу услугу, буду рада получить его домашний номер телефона.

Я могу назвать вам своё имя, но ему оно ничего не скажет, потому что я звоню по просьбе его осведомителя.

Хорошо, меня зовут Натали Шехтер, но повторяю, ему моё имя ни о чём не скажет.

Большое спасибо, записываю.

Быстро на ладони записав продиктованный номер, Наташа повернулась к Вере.

— Подруга, мы на верном пути, ещё немного и будем в дамках.

И она опять повернулась к телефонному аппарату, но тут их ждало разочарование, трубку на том конце не поднимали.

До восьми вечера они шныряли по каньону, обошли кажется все отделы, отведали в кафе мороженное с кофе и каждых полчаса названивали Оферу, но телефон молчал.

Пыл Наташи стал угасать, про состояние духа Веры вовсе не стоило говорить.

— Наташечка, что дальше будем делать?

— Дальше, дальше… а дальше, я тебя сейчас посажу на автобус и дуй в свой университет, учись там спокойно и доверься мне.

Не вижу смысла мне сейчас отмерять дорогу туда-сюда-обратно, а ты через два часа будешь на месте, согласна доехать на автобусе?

— Конечно, согласна, я и так переживаю, что ты за меня мотаешься целый день и, при этом, тратишь кучу нервов.

— Ха-ха, время и нервы, какая ерунда.

Ты думаешь я успокоилась, ошибаешься подруга, мне только пятого июля в армию, а за эти дни я горы сверну, всю землю вокруг перелопачу, но Оферчика этого обязательно отыщу и, поверь мне, справлюсь без тебя.

Так, слушай дальше, сиди там спокойно и не рыпайся, если будут какие-нибудь сведенья, я позвоню в ваш секретариат и чего-нибудь им напридумываю, за меня точно не беспокойся.

Вера грустно рассмеялась.

— После сегодняшних приключений я в тебе уже нисколечки не сомневаюсь, ты будешь хорошим офицером в армии, приказы отдаёшь чёткие, я целый день перед тобой по струночке бегала.

Всю дорогу в автобусе до Беер-Шевы Вера вспоминала перипетия сегодняшнего насыщенного авантюрными действиями дня, то, вздыхая, то, улыбаясь.

Душа стремилась и противилась предпринятым Наташей розыскам парня, который оставил в её мыслях неизгладимый след, но она очень боялась показаться навязчивой.

Ей почему-то до сих пор верилось, что Галь, как только оправится, сам её разыщет, не может быть такого, чтобы их яркая звезда, так внезапно закатилась.

Несмотря на то, что в общежитие она прибыла уже к одиннадцати часам вечера, спать не хотелось, а больше всего не тянуло ни с кем разговаривать и она, одев наушники, включила магнитофон:

   Не вернуть, не вернуть светлой юности дни,

   но вернёмся к восторгу желаний,

   ты в ладони мои кисти рук урони,

   и пройдёмся по радужной грани.

   Алых губ распусти спелый нежный бутон,

   напои снова пылкой истомой,

   всё, что есть за душой, мы поставим на кон,

   зазвучим в песне старой по новой.

   Все зароки сниму, ни к чему тот зарок,

   ведь от них лишь беднеют свиданья,

   я вернусь и шагну на знакомый порог,

   и вернутся восторги желаний…

Вера горестно вздохнула — никуда из её мыслей не уходили восторги желаний, то безумное ощущение всепоглощающей страсти, которое она ощутила на берегу моря, находясь почти голой в объятиях страстно желающего совокупления с ней парня.

Может быть, она была не права, что в последний момент испугалась подсознательно последствий и не позволила Галю вкусить, того чего она сама тогда очень хотела и сейчас безумно хочет — горячая волна обрушилась на неё сжигая изнутри, буквально затопила лоно, и она тихонько застонала.

Сдерживая более громкий крик.

Девушка закусила край подушки и вздохнула.

— Боже мой, неужели и у других девчонок от любовных фантазий происходит подобное?!

Через четыре дня, во время занятий, её срочно вызвали в секретариат.

Вера, конечно, догадывалась, кто позволил себе такую наглость, но она не знала с какими вестями пробивается к ней Наташа.

Не успела Вера зайти в кабинет, как одна из находящихся там женщин быстро заговорила:

— Вера Петрова?

Девушка кивнула.

— Срочно звони по этому номеру телефона, сказали, что вопрос чрезвычайной важности, касающийся государственных секретов.

Звонили из Министерства Внутренних Дел.

Вера волнуясь, набрала продиктованный ей номер и услышала голос Наташи:

— Верка, коси под важную и только на иврите, а то проколешься, а тебе там учиться, никаких эмоций.

Нашла я твоего красавчика, только сегодня нашла.

Он тебя помнит, любит и ждёт встречи…

Вера перебила:

— Наташечка, а где он, что с ним?

— Чёрт побери, я же тебе сказала, без эмоций и на иврите.

— Хорошо, я поняла, что мне предпринимать, когда состоится встреча?

— Вот это другое дело.

Он ещё на реабилитации, прошёл кучу операций на ноге.

Я его видела, чуть хромает, но по-прежнему красавчик и, главное, он тебя любит.

Вера не выдержала и взвизгнула от радости:

— Наташка!

— Дурища, умерь пыл, лучше придумай для сидящих там баб отмазку.

Так, буду прощаться, жди своего красавчика в ближайшее время в гости, а я поехала с Офером на задание.

И смеясь, добавила на русском: Верка, а я этого моржа обязательно охомутаю, представляешь, ему уже тридцать лет и не женатый, клад!

И на иврите:

— Бай, веди себя хорошо, а мне завтра уже на призывной пункт, до встречи.

Вера положила трубку и тут же натолкнулась на несколько вопросительных взглядов.

— Звонили из сохнута, это связанно с прибытием в Израиль моих родителей.

И удивительно, эта невинная ложь легко была принята за правду, хотя девушка чувствовала себя из-за этого крайне неловко.

Глава 13

Двенадцатого июля у Веры был День рождения.

Она проснулась в это утро в подавленном настроении — некому её поздравить, никто даже цветочка не подарит, а ей ведь сегодня исполнилось девятнадцать лет.

Все предыдущие годы, что она помнила, папа с самого утра подхватывал её с кровати на руки и подкидывал к потолку, ловя и целуя, а затем дарил подарок и обязательно то, о чём его любимая доченька мечтала.

Папа далеко, сестра неизвестно даже вспомнит ли, Наташка в армии, а Галь… и девушка, понурившись, ушла в душевую.

Когда она вышла, ей на голову посыпались разноцветные воздушные шарики и подружки из её комнаты наперебой закричали:

— Мазл тов, мазл тов, мазл тов! (счастья).

Вера стояла посреди дождя из шариков и счастливые слёзы текли по её щекам.

После поздравления соседок по комнате на душе стало празднично, и находясь в хорошем настроении, она сбежала со ступенек общежития и тут же попала в объятия Ханы.

— Верочка, ад меа вэ эсрим — до ста двадцати лет тебе жить и радоваться жизни!

Держи духи, надеюсь, они тебе подойдут, это последний крик моды.

И вновь слёзы брызнули из глаз Веры.

— Ханочка, тода раба, большое спасибо! Откуда ты узнала про мой День рождения?

— А ты, разве не знаешь, что в библиотеке всё время вывешивают списки новорожденных на ближайшие дни.

— Не знала, теперь тоже буду интересоваться, чтобы твой не прозевать.

— Не прозеваешь, мне первого января исполнится двадцать!

Сюрпризы и поздравления на этом не закончились — не успела она досидеть вторую пару, как её позвали на выход.

Каково было её удивление — возле парадного входа стояла Наташа в ладно сидящей на её высокой фигуре солдатской форме.

— На-та-ша!

Вера сорвалась с места и кинулась на шею к подруге, и они закружились на месте.

— Ну-ну, задавишь и страна потеряет верного защитника Родины.

— Наташка, а, как ты вырвалась, ведь у тебя тиранут (курс молодого бойца) три недели, сама говорила?

— Говорила, но не знала, что одни девочки закрывают первый шабат, а другие второй.

Мне повезло, я буду оставаться во вторую субботу, а эти выходные свободные и я могу побыть с тобой.

— Ах, как жаль, у меня ведь завтра две пары с утра.

— Нет у тебя завтра никаких пар, я тебя уже отмазала при помощи своей формы, здесь перед военными все пасуют, уважают нашего брата, то есть, сестру.

И девушки засмеялись.

— Всё, Веруня, нет времени, пошли в твою комнату, собирай необходимые для отдыха вещички, купальник не забудь, мы уезжаем в Эйлат на три дня и две ночи, я путёвочки прибомбила.

Вера уже привыкла, что спорить с подругой бесполезно, если та вцепилась, то мёртвой хваткой, а если, что задумала, то обязательно осуществит.

— Присядь Наташка, пока на кровать, я быстро соберусь, что там, парочку шорт, джинсы, кучку маек, нижнее бельишко, сланцы и вся затея.

— Нетушки, бери с собой выходное платье, лёгкие брюки и несколько приличных кофточек, выходные туфельки тоже прихвати…

— Натаха, для чего это, мы же к морю едем?

— Глупенькая, Эйлат не только море, но и рестораны, аттракционы, музеи и не забывай, у тебя сегодня День рождения, мы идём с тобой в шикарный ресторан праздновать.

— Наташечка, но ведь это стоит кучу денег…

— Тебя волнует? Меня — нет.

— Ладно, пока я собираюсь, послушай песню, мне кажется, что она очень подходит к моему нынешнему настроению:

   Отдам частицу от себя,

   Вложу в доверчивые руки.

   В ответ мне ангелы трубят.

   Плывут серебряные звуки.

   Ложатся на мотив слова —

   Густая вязь ритмичных строчек.

   Спадут печали покрова

   С озябших мыслей одиночек.

   Возьму у каждого из них

   Любви взаимной по крупице.

   Тревожный мир вокруг притих.

   В улыбках засветились лица.

   И отзовутся в унисон

   Уставшие в забвенье души.

   Полёт их будет невесом —

   Трубят нам ангелы, послушай…

— Ты, мой настоящий ангел Наташка, с утра проснулась и чуть не разрыдалась, так мне стало жалко себя, подумалось, что никому я не нужна в этот мой день Ангела, а тут, как посыпалось…

— Готова? Хорош трындеть, нам ещё где-то три часа пилить до Эйлата.

— Ой, Наташка, а на чём мы поедем, не на твоём же драндулете по серпантину покатим?

— Пошли, я же сказала не трындеть.

Когда они подошли к стоянке и Наташа пультом открыла дверцы автомобиля, Вера остолбенела… это была машина Офера, на которой он вёз её в Беер-Шеву.

— Не поняла, это что такое?

— А, что случилось, транспорт не устраивает?

— Наташка, что ты под дурочку косишь, это ведь машина Офера.

— А, я что возражаю, конечно, его.

— А с какой стати, ты чего?…

— Вот именно, чего… а ничего, я же тебе сказала, что захомутаю этого медведя.

— Ты, говорила моржа, а теперь медведя?

— Садись ты, уже в машину, это и другое мы сможем выяснить по дороге, пока будем ехать времени у нас будет предостаточно, чтобы попарить друг другу мозги.

Наташа лихо вела машину по прекрасно асфальтированной трассе и мурлыкала какую-то песню.

Специально для Веры она выбрала маршрут, чтобы проехаться мимо Мёртвого моря.

Такого серпантина Наташе преодолевать ещё не приходилось, она закусила губу и медленно катила вниз, петляя по горной крутой дороге.

Вера смеялась:

— Ого, ты говорила, что поболтаем по дороге, а тут дух захватывает так, что визжать от страха хочется.

Наташка, ты когда-нибудь ездила по этому маршруту?

— Первый раз, я ведь до сих пор тоже не была на Мёртвом море и в Эйлате не была.

Мне Офер рассказал, куда и как ехать, но тут…

После того, как они спустились вниз, и дорога побежала вдоль гостиниц, находящихся на берегу водоёма знаменитого на весь мир своей целебной водой, солью и грязью, напряжение спало.

— Мы подруга, ещё и сюда с тобой скатаем…

Но Вера перебила: Скатаем, скатаем, похоже, скоро будешь катать только со своим Офером.

Расскажи, наконец, толком, как ты с ним встретилась, как начала хомутать и, хотя бы в нескольких словах, про Галя, пожалуйста, я уверена, что ты хоть немного, но информирована от Офера о его состоянии здоровья, ну, и может быть, о том, как он ко мне относится или уже не относится…

Вера запуталась от волнения в словах и отвернулась к окну.

— Ну, я же тебе по телефону рассказала, что после того, как выловила Офера, встретилась с ним и довела до его сведенья, что мне необходим его друг, потому что его девушка не находит себе места…

— Ну, Наташка…

— Молчать, когда армия говорит.

Короче я его уболтала, и он повёз меня на встречу с твоим красавчиком в реабилитационный центр.

Как я тебе по телефону сказала, выглядит он прекрасно, но немного хромает.

Я ему и выдала про тебя, что девушка чахнет от любви и готова за милым на край света бежать…

— Ну, Наташка, я уже вся употела и покрылась краской.

— Вот и покрывайся, есть от чего, а точней, от кого, красавчик тебе доложу, писанный,весь такой из себя — брови дугой, глазки горят, зубки белёсенькие, губки пухленькие, плечики широкенькие:

— Наташка, ты решила надо мной издеваться, да?!

Если и дальше будешь болтать абы чего, я перестану с тобой разговаривать на эту тему.

— Ай-я-яй, вот напугала, а сама уши даже вытащила из-под волос, чтобы не прозевать хоть одно словечко.

— Ну, Наташечка, не мучай меня!

— Короче, он мне сказал, что сам ждёт, не дождётся момента, когда прижмёт к своей пылкой широкой груди любимую девушку и только боится, что она уже принадлежит другому.

— Ой, Наташка…

— Не волнуйся, я дело знаю туго.

Говорю, о каких других парнях может идти речь, когда она сохнет только по тебе.

— Всё, Наташка, хватит изгаляться, я поняла, что он меня не забыл и скоро ко мне явится, огромное тебе подруженька спасибо, ты настоящий друг!

— Пожалуйста, на здоровье, кушайте с маслицем…

— И, всё же, что у тебя с Офером?

— Полный порядок, перед тем, как пойти на службу, я напросилась к нему в гости и сама понимаешь, чуть поломавшись, отдалась, потеряв со слезами свою бесценную невинность… всё, я уже его хавера, и он без меня жить не может, вся эта мужская мощь и человеческая доброта теперь мои.

Краска смущения залила лицо Веры.

Чтобы скрыть своё состояние от подруги, она вставила заветную кассету в магнитофон в машине и закрыла глаза:

   Свод небесный такой голубой,

   в роднике голубая водица,

   мы прильнули друг к другу с тобой,

   и не можем, не можем напиться…

   Сладка боль зацелованных губ,

   руки палят огнём вожделенья,

   и по клеточкам кожи бегут

   сложной химии счастья мгновенья…

   Солнце щедро льёт жизни лучи,

   летний день тёплый свет принимает…

   свою волю желанью вручив,

   наслаждаемся свежестью мая…

   Балдахин из сирени прикрыл

   шёлкотравное ложе влюблённых,

   и достаточно малой искры

   для пожара двух тел обнажённых.

Вера несколько раз судорожно сглотнула слюну, чтобы смочить горло.

Заметив это, Наташа поинтересовалась:

— А в туалет ты ходишь без этой кассеты?

Проигнорировав иронию подруги, Вера удивлённо спросила:

— Наташка, а, что это за люди на верблюдах и шатры какие-то, я такое по телику видела в Африке?

— Мне говорили, что здесь в пустыне живут бедуины.

Они ещё такие дикие, между прочим, по четыре жены им можно иметь, может пойдём с тобой к какому-нибудь такому удальцу вместе в супруги, вот наболтаемся…

— Наташка, ты умеешь серьёзно разговаривать, у тебя всё хаханьки, да, хиханьки.

— Конечно, умею, вот сто первый километр и здесь у нас с тобой техническая остановка, потому что, если не сбегаю в тулик, то усикаюсь.

До Эйлата оставалось сто километров и девушки, как и многие другие, направляющиеся на отдых, посетили туалет, попили кофейку и чуть размяли ноги перед последним рывком через пустыню Арава в город-сказку.

Мощная машина Офера быстро преодолевала километр за километром и уже к пяти вечера они въехали в курортный город, расположившийся на живописном месте на берегу Красного моря.

Наташа подкатила к гостинице, на которой огромными буквами было написано <Хилтон> и они с Верой, подхватив из багажника свои спортивные сумки с вещами, двинулись к парадному входу.

— Наташечка, ты меня ведёшь во дворец, я же там видела по дороге намного скромней гостиницы?

— Подруга, не куксись, всё под контролем, всё оплачено спонсорами…

— Кем? Что-то я ничего не понимаю?

— Да, шучу я.

Имеем мы с тобой право, раз в жизни оторваться и пожить, как принцессы.

Пошли быстрей оформляться, получим ключики от номера и надо собираться, навести марафет, ведь на восемь вечера у нас ещё столик в ресторане заказан, ты не забыла, что у тебя День Рождения?

Описывать холл, лифт, коридоры и, в конце концов, номер, не было никакого смысла, девушек поразила красота, богатство и некоторая вычурность шикарной пятизвёздочной гостиницы.

— Наташка, что это за ванна с дырками, а это для чего?

— Деревня и есть деревня, это джакузи… а это… чёрт его знает…

— Натаха, я знаю, в книжках читала, это биде.

— Что это?

— Ну, как это тебе объяснить… ну, чтобы женщинам было комфортно подмываться перед сном.

— Вот здорово, так и после секса хорошо, вот это удобства!

От восторженных слов не сдержанной на язык Наташи, Вера стала пунцовой.

Время у подруг оставалось немного, надо было намыться, наутюжиться, высушить и расчесать длинные пушистые волосы, а ими бог обеих девушек не обидел, друг другу сделать макияж и полюбоваться собой в зеркале…

— Верка, атас, уже опаздываем на пятнадцать минут!

— А, что за беда, нас разве кто-нибудь ждёт?

Вера увидела, что Наташа как-то стушевалась, но не придала этому особого значения, тем более, та победно вскинула руку вверх.

— К восьми часам нас ожидают — свечи, шампанское и литавры!

Девушки вошли в огромный зал ресторана, на них будто бы надвинулись сверху и со всех сторон колонны, лепка на потолке и стенах, в золотых рамах картины и сверкающие до боли в глазах люстры.

К ним тут же приблизилась женщина-администратор и вежливо поинтересовалась, на каком языке к ним обращаться и есть ли у них предварительный заказ.

Выяснив имена, она повела их в глубь зала.

Вера шла, оглядываясь и любуясь невиданной до сих пор красотой и богатством убранства зала ресторана и вдруг они остановились.

В её глаза сразу же бросилась мощная фигура Офера, а рядом с ним, рядом с ним… стоял и улыбался ей… Галь.

Вера побледнела, она уже привыкла к сюрпризам подруги, но этот превзошёл все самые смелые фантазии.

Тем временем, Наташа повисла на могучей шее Офера, а к Вере чуть прихрамывая, приблизился Галь. Он мягко взял её за руку и подвёл к месту во главе стола, предназначенному для именинницы, где по обеим сторонам кресла стояли на полу две корзины с великолепными цветами.

Наташа и Офер в четыре руки подожгли стоящий на столе в вазе букет из бенгальских огней, и когда они, треща, заискрились, друзья громко запели:

— А ём, ём оледэт, а ём, ём оледэт: (сегодня День рожденья).

Нет смысла описывать праздничный вечер, посвящённый Дню рождения Веры, для неё он прошёл, как в тумане — изысканные закуски, лёгкое вино, спокойная музыка и: и, рядом.

Галь, не спускавший с неё глаз, целующий при всяком удобном случае девушку то, в тонкую шейку, то в открытом платье оголённое плечо, то, прижимая ко рту ладошку, прикладывал к губам каждый пальчик.

После ресторана, перед тем, как подняться в лифте на свой этаж, Наташа отвела подругу в сторону.

— Держи ключ от нашей комнаты, я уже забрала оттуда свои вещи, а шмотки твоего красавчика Офер перенёс к тебе.

— Наташка, что ты выдумала?

— Выдумала, тоже мне скажешь, ничего я особенного не выдумала, в монашки не записывалась, я через два дня уезжаю на базу, где, как минимум, проторчу две недели и, что, потерять две ночи без Офера: нет, на такое я даже ради подруги не пойду.

На, держи, спрячь от посторонних глаз.

— Что это такое?

— Глупенькая, противозачаточные таблетки, смотри только, чтобы после приёма пол часа.

Прошло, до того, пока утонешь в бурном сексе.

Глава 14

Наташа, всунув в руки растерянной Веры коробочку с таблетками, отбежала к Оферу и, ухватив его под руку, потащила в сторону подошедшего лифта.

Вера оглянулась, по смущению Галя она догадалась, что Офер только сейчас с посыла Наташи поставил друга в известность об изменении его места жительства.

Девушка отлично понимала, что парень, подобно ей, не шокирован, действиями друзей, он просто волновался, опасаясь реакции, не зная, как к этому отнесётся Вера.

Идея, безусловно, принадлежала Наташе, которая была великим мастером на авантюры, сюрпризы и бесшабашные действия.

Вера положила руку на локоть парня.

— Галь, давай выйдем хотя бы на минуточку на улицу, меня ведь подруга в таком темпе везла и устраивала в гостиницу, что я даже не успела одним глазочком глянуть на этот город, о котором все говорят, что он в ночные часы особенно великолепен.

Галь улыбнулся, обнял девушку за плечи, и они поспешили на улицу.

Выйдя из гостиницы, Вера задохнулась, на неё сразу же навалилась одуряющая жара.

— Ух, ты, словно вбираю в себя воздух из горячей духовки.

— А, что ты хочешь, Эйлат в июле жаркий, сюда лучше ездить в весенние и осенние месяца, а летом тут пекло, хотя туристам похоже, всё ни по чём, смотри сколько гуляющих.

Они вышли на центральную улицу и попали в водоворот праздно шатающего люда, говорящего на разных языках, громко играла музыка, далеко был слышен смех и крики, доносящиеся с аттракционов.

Вера чувствовала, что Галю не очень легко даются шаги, он заметно прихрамывал.

— Больно?

Она кивнула на его ногу.

— Нет, уже не больно, просто, пока неловко ходить, как-то тянет, но врачи говорят, что со временем и следа не останется от хромоты.

— Давай, вернёмся в гостиницу.

Галь со смехом перебил девушку:

— Веруш, не надо такого жалостливого голоса, со мной уже всё в порядке, мне, наоборот, сказали врачи, чтобы я побольше ходил, разрабатывал, сократившиеся от долгого бездействия, мышцы.

Вера, чтобы скрыть смущение от своего жалостливого вида, обняла парня за шею и поцеловала в щёку, но он не дал ей высвободиться, в свою очередь, привлёк к своей груди за худенькие плечи и, легко отыскав её жаждущие поцелуя губы, жадно впился в них, вбирая в себя весь жар двухмесячного воздержания.

Земля поплыла из-под ног Веры, этого она ждала с момента их расставания, после посещения Ашкелона в середине мая.

Порывисто дыша, она отстранилась от парня, вызвав у него недоумение.

— Галь, вернёмся в гостиницу, я хочу тебя любить, но не на глазах у этой кипящей толпы взирающих на нас людей.

Парень лёгким движением слегка взъерошил волосы девушки.

— Сейчас, моя хорошая, моя красавица, вот только куплю тебе в подарок твою копию.

Они находились не далеко от рядов торговцев, разложивших свой товар на стульях и прямо на тротуаре.

Парень приблизился к продавцу, который демонстрировал заводные игрушки, играющие на различных музыкальных инструментах, танцующие и поющие смешными голосами.

— Смотри, как похожа на тебя.

И Галь вложил в руки девушки обезьянку с гитарой, распевающую знаменитую песню «Битлз».

Вера от души рассмеялась, прижимая подарок к губам.

— Я теперь буду её заводить и слушать перед сном, если девочки в комнате не станут возражать. Кстати, это не моя, а твоя копия, ведь это ты мне поёшь про любимую девушку.

Галь засмеялся.

— Хорошо, согласен, но я ещё отыщу и твою копию, и куплю на этот раз для себя.

Вера хотела что-то ответить парню, но вдруг услышала настоящую, а не игрушечную гитару и навострила уши — где-то рядом играл и пел музыкант на русском языке.

Она ухватила Галя за локоть и устремилась в ту сторону, откуда слышались нежные аккорды её любимого инструмента.

На маленькой табуреточке с гитарой в руках сидел пожилой незрячий мужчина и пел печальную песню, от которой у Веры зашлось сердце:

   Есть поручни, перила…

   А нервы, как пружина,

   Как опытный разведчик

   Слепой идёт во тьме,

   Всё тело настороже,

   Не доведи вас Боже

   Судьбой с ним поменяться

   Не в жизни, не во сне.

   Обходят, обгоняют,

   Нередко и толкают,

   Бывает обругают,

   Мол, развелось калек —

   Слепой всё понимает,

   Обида быстро тает —

   Свинье гусь не товарищ,

   Волк волку человек.

   Давайте не забудем

   С изъяном тоже люди,

   У них душа и чувства

   Такие, как у всех.

   Остановись прохожий,

   Давай, слепым поможем,

   Ведь ходим все под Богом,

   Так снимем этот грех…

Перед певцом на асфальте лежал развёрнутый чехол от гитары, куда прохожие в знак благодарности или из жалости кидали монеты.

Вера прислушалась, зазвучала следующая песня:

   Чернокудрая ночь, трудный день позади.

   Чернокудрая ночь, в тайну тьмы уведи:

   Дай побыть нам с тобою в желанном плену,

   Резкий звук не буди, не вспугни тишину.

   Чернокудрая ночь — ароматный коктейль!

   Чернокудрая ночь кружит звёзд карусель…

   Мы сидим на звезде, улыбаясь луне,

   В сердце лютня поёт под мерцанье огней…

   Чернокудрая ночь, чернокудрая ночь: —

   Приближенье зари нам нельзя превозмочь.

   Лёгкой дымкой рассвет устремляется ввысь…

   Чернокудрая ночь, в светлой песне вернись…

Вера оглянулась на парня.

— Галь, ты можешь мне одолжить двадцать шекелей, я хочу отблагодарить за песню музыканта и певца?

— Какие могут быть проблемы, только не одолжу, а сам отблагодарю, а ты ему об этом скажи на русском языке.

Галь не стал кидать в чехол купюру, а вставил пятьдесят шекелей в руку незрячего человека, а Вера зачастила скороговоркой:

— Огромное вам спасибо, я так люблю гитару и песни под неё, у меня есть здесь в Израиле знакомый бард Олег Фрейдман, может слышали о нём…

Мужчина поднял на Веру лицо с незрячими глазами.

— Девушка, я не только о нём слышал, но и лично с ним знаком, мы недавно выступали с Олегом вместе на радио «Река», есть такая радиостанция на русском языке в Израиле.

— Правда? А, я даже не знала!

— Куда вам молодым, и правильно, лучше быстрей внедряйтесь жизнь новой страны, а наше дело стариковское вариться в собственном котле.

Подожди девочка, я тебе сейчас подарю свою кассету с песнями, среди них есть и Олега Фрейдмана, он милостиво согласился на моё исполнение.

— О, как я буду рада, если Вам выпадет с ним встретиться, передайте ему привет от Веры, мы летели вместе с ним в самолёте в Израиль.

— Обязательно, обязательно, ему и мне приятно, что среди молодёжи всё же есть приверженцы нашего жанра.

Вера определила только что, полученную кассету в свою маленькую сумочку, которую специально взяла в ресторан, чтобы положить туда губную помаду, салфетки и всякую другую девичью мелочь, и… где лежали таблетки, выданные Наташей.

Открыв её, и натолкнувшись взглядом на блестящую яркую упаковку, девушка густо покраснела, она забыла про подарок подруги, а сейчас при взгляде на эти таблетки её бросило в жар и от волнения задрожали руки.

— Что с тобой случилось, моя красавица, почему ты так смутилась?

Вера не дала Галю договорить, быстро распрощалась с музыкантом и, взяв парня под руку, быстро повела его в сторону гостиницы.

Они молча одолели расстояние до их отеля, в холле, не смотря на поздний час, было полно народа — звучала музыка в стиле рок и какие-то знаменитости бурно приветствовали публику, исполняя знакомые многим шлягеры.

Галь взглянул на девушку, но она сосредоточенно шла к лифту, не обращая внимания на царящую вокруг суету.

Уже возле номера, парень, достав карточку, служащую ключом, вопросительно посмотрел на Веру, но она вместо ответа нежно поцеловала его в губы.

Очутившись внутри номера, они продолжали целоваться, но Галь будто бы боялся нарушить хрупкое равновесие в отношениях между ними, был до странности не решительным.

Вера шёпотом скомандовала:

— Галь, миленький, сдвинь вместе две кровати, а я пока в душ.

Она оторвалась от опешившего парня, схватила из шкафа пижаму, а заодно, прихватив с собой театральную сумочку, скрылась в ванной.

Первым делом, нисколько не задумываясь о последствиях, проглотила противозачаточную таблетку, ведь Наташа предупредила, что это надо сделать за пол часа до контакта, и только потом, медленно сняла с себя выходное платье, колготки, бюстгальтер и трусики и внимательно вгляделась в себя в зеркале.

Чуть взлохмаченные от их частых объятий волосы крупными локонами спадали на плечи, бурно вздымающаяся от волнения грудь, буквально ходила ходуном, она дышала так, будто бы пробежала пешком на пятый этаж, на котором она жила когда-то в Беларуси.

Села на унитаз, чтобы справить нужду и прижала ладони к горящим от волнения и смущения щекам — боже мой, неужели это скоро произойдёт, быстрей бы, а тут ещё надо выжидать пол часа.

Ах, время то идёт, пока она сама обдастся, а затем и Галь… и не сразу же всё произойдёт… и Вера решительно закрыла за собой двери кабинки душа.

В кокетливой пижамке, сочетающей коротенькие шортики и майку без рукавов, из которой зазывно выглядывали пышные груди почти до самых сосков, с полотенцем на мокрых волосах, Вера выскользнула из душевой и оглядела комнату — она была пустой, кровати, правда, были сдвинуты, верхний свет выключен, а в изголовье горело два бра.

На одной из подушек лежала маленькая бархатистая коробочка и Вера догадалась, что это для неё подарок от Галя, но, где же он сам…

В ту же секунду, как она взяла в руки коробочку, открылась дверь на балкон и оттуда появился парень, который, похоже, вышел покурить в ожидании любимой.

— Веруш, открой, скажи честно, нравится?

Её глазам предстала изящная тоненькая цепочка с кулончиком в виде кисти руки.

— Давай, я тебе намерю, эта хамса — рука, на счастье.

Вера присела на кровать, а Галь аккуратно нацепил на её тонкую лебединую шею цепочку, предварительно откинув мокрые пряди волос.

Затем, парень стал нежно обцеловывать её, начиная от освобождённого от волос затылка, по выпирающим худеньким лопаткам, двигаясь губами дальше по плечам, ключицам, приближаясь к вздымающейся от волнения груди девушки.

Поцеловав впадинку меж пышных окружностей, где уютно устроился кулон, он впился в распахнутые губы Веры, опрокидывая её на кровать.

И, в этот момент раздался звонок телефона из аппарата, стоящего на прикроватной тумбочке.

Парень и девушка резко присели и, глянув друг на друга, рассмеялись.

— Это Наташка, я даже не сомневаюсь, только она может позвонить, когда этого меньше всего ждёшь.

Галь показал Вере взглядом на телефон, а сам побежал в душевую.

Вера не ошиблась, это действительно подруга решила узнать во сколько времени, они с утра пойдут на море.

— Наташка, ты никогда не дашь мне потерять девственность, звони утром в любое время, я на всё согласна, а пока умоляю, больше не тревожь.

Под смех подруги Вера положила трубку и, сняв с себя пижамные шортики и майку, голышом забралась под одеяло.

Через несколько минут появился Галь в обёрнутом вокруг пояса полотенце и, глянув на девушку, притаившуюся под одеялом, прошёл на свою сторону и до Веры дошёл звук хрустящей обёртки.

— Галь, милый, не надо, я предприняла другие шаги для предотвращения последствий.

Вере даже не верилось, что это она произносит эти слова, но она так хотела, чтобы тело парня, как можно быстрей приблизилось к ней, она страстно стремилась к досель не изведанному ощущению, в животе и ниже у неё буквально фонтанировали импульсы природного желания к близости с любимым.

Галь проник под одеяло и прислонился к телу девушки.

— О, мой бог, ты голая!

Рука его пробежала по животу, нежно прошлась по груди, вторая проникла под голову и повернула её к себе и парень, отыскав приоткрытые губы, впился в них поцелуем, от которого у Веры поплыл в мозгах туман, тем более, на бедре она почувствовала твёрдую плоть Галя, и к своему стыду, ей до спазм в горле, захотелось взять этот предмет дарящий вожделение в дрожащую от желания, ладонь.

Парень вновь опрокинул Веру на спину и навис над ней, продолжая целовать, стараясь коленом раздвинуть её непроизвольно плотно сжатые ноги.

До Веры вдруг дошёл смысл его действий, и она сама, может даже слишком поспешно, раскрыла проход к своему святилищу наслаждений.

Девушка услышала, как Галь облегчённо выдохнул и побежал быстрыми поцелуями от её губ к взбухшим соскам, от невообразимого желания близости, она буквально истекала соками от предстоящего соития.

Произошедшее оказалось гораздо прозаичней самого ожидания.

Пальцы парня мягко обозначили впадинку, тем боле это было сделать совершенно не сложно, потому что влага буквально пробивалась наружу и вдруг Вера почувствовала проникновение в себя и вся сжалась, от резкого толчка в неё плоти парня, она почувствовала резкую боль и непроизвольно застонала.

— Прости, моя хорошая, я причинил тебе боль?

— Неважно, мой любимый, я ведь этого ожидала.

Парень вдруг вышел из неё, и девушка почувствовала такую в своём теле пустоту, что непроизвольно выгнулась, подняв высоко таз, ища предмет утоляющий сексуальную жажду… и тут же его получила и два тела быстро задвигались на встречу друг другу, сбиваясь и находя общий ритм.

Руки девушки крыльями порхающей птицы ласкали спину парню, губы которого шептали милую чушь на ухо Вере, вбирающей в себя нежность слов и все не передаваемые ощущения, какие можно получить от соития с самым любимым на свете человеком.

Волна наслаждения достигла своего пика и тело девушки будто бы вначале сжалось в комок, а потом раскрылось в свободном полёте, орошая вожделенной влагой благодарную почву, потому что парень натянулся, как тетива лука и со стоном излился в сладостные глубины своей <горячей лавой действующего вулкана>.

Токи сладострастья пробежавшие по телам влюблённых постепенно теряли свою силу, но парень с девушкой не хотели разжимать плотные объятия, продолжая вбирать друг друга.

Вера ловила себя на том, что знакомится с новыми в своём теле ощущениями, запахом любимого мужчины, с которым только что потеряла свою невинность и мыслями летела к небесам от предвкушения будущих новых сладких соитий.

А дальше… а дальше, был совместный душ, со смехом и смущением они старались замыть на простыне след потери Вериной девственности и… а потом… а потом они опять страстно предавались любви, потому что они, действительно, любили друг друга.

Глава 15

Пронзительный звонок телефона разорвал тишину и заставил открыть глаза, сладко спящих в крепких объятиях Галя и Веру.

— Ммм…

Простонала девушка.

— Это, конечно, Наташка, когда она угомонится, нет на неё ни сна, ни покоя.

И Вера, чмокнув парня в лоб, побежала в душ.

— Милый, подними трубку.

Через четверть часа вся дружная четвёрка молодых людей уже вышла из гостиницы и направилась к берегу моря, благо, пляж находился в непосредственной близости от их отеля.

Несмотря на ранний час, солнце уже вовсю согревало землю, море и ранних любителей купания, играя искрами в окнах многочисленных отелей и делая ещё более ярко-красными горы, нависшие со всех сторон над Эйлатом.

Наташа, на ходу скинув халат, едва дав Вере успеть снять с себя шорты и топик, потянула подругу в сторону чуть колышущегося моря.

Забежав сходу по пояс, Вера от неожиданности завизжала, вода оказалась настолько холодной, что у неё по телу побежали от озноба мурашки.

— Не стой, не стой, ныряй, кайф, это только вначале холодрыга, а потом тело привыкнет, и ты поймёшь, что такое Красное море.

Мы вчера ночью с Офером купались, чтобы остудить себя после секса, а он у нас был, я тебе доложу, по высшей категории.

А, как у тебя, всё невинную недотрогу разыгрывала из себя?

Вера резво погрузилась с головой в глубину и проплыв несколько метров, вынырнула около подруги и ухватившись за её плечи, неожиданно погрузила Наташу под воду.

Та, отфыркиваясь и отплёвываясь, погрозила кулаком.

— Ты, у меня ещё схлопочешь, это так ты оплатила мне за всю мою доброту.

А, ну, быстренько колись, было у тебя что-нибудь или нет?

— Было Наташка, ещё, как было…

И счастливо засмеявшись, Вера быстро поплыла кролем по спокойной ласковой поверхности удивительного и прекрасного моря.

Действительно, тело быстро привыкло к прохладе Красного моря, поражавшего своей невероятной чистотой.

Вера восхищённо наблюдала, как вокруг неё плавают разноцветные рыбки и она представляла себя настоящей сказочной морской феей.

Ощущения праздника и волшебства, начавшиеся с приездом в Эйлат не покидали Веру в течение всего дня — они погружались в аквалангах в таинственные глубины, где кроме больших диковинных рыб, морских ежей и мелких разноцветных коралловых рыбок, она вблизи увидела огромного осьминога. Посетили дельфинарий и спустились в батискафе на дно моря, где наблюдали, как вокруг них плавали акулы всех мастей.

После обеда решили немножко отдохнуть.

Как выразилась Наташа — пора сделать секс-перерыв, чтобы поднабраться сил для вечерних гуляний.

Наташа оказалась не далеко от истины, Галь с Верой отведённые ею на отдых два часа, не могли оторваться друг от друга, навёрстывая потери прошлого и восполняя на будущее их неуёмную страсть, ведь оба хорошо понимали, что их ожидают крайне редкие встречи, что было связанно с учёбой Веры и ответственной работой Галя, к которой он приступал уже в воскресенье.

Кроме многочисленных мелких и крупных шрамов на ноге после недавних перенесённых Галем операций, которые девушка нежно все обцеловала, она увидела рваный шрам на руке возле плеча.

— Гальчик, а это что такое, откуда такой страшный шов у тебя?

— А это…

Галь опрокинул девушку на спину, ухватив в ладони груди, стал попеременно целовать во взбухшие соски.

— Это что-то не вероятно вкусное!

Девушка задохнулась от пьянящего ощущения, но, прикусив губу, всё же спросила:

— Галюш, ну, скажи, откуда у тебя этот шрам, почему ты такой вечно секретный!

— Веруш, это уже давнишняя история, ещё во время службы в армии получил пулю от «Калашникова».

— От кого?

Девушка, отпихнув парня, привстала на локте, уставившись в лицо Галя.

— Веруш, ну, что ты смотришь на меня, как на тяжелобольного, это уже было давно, ещё шесть лет назад, мы попали в засаду на территориях и я схлопотал эту пулю от арабского террориста.

— Ты у меня настоящий герой, а я вот, обычная трусиха, наверное, если бы только услышала автоматную очередь, умерла бы от страха.

И девушка нежно поцеловала жуткий шрам на руке парня.

Перед вечерним выходом в город, Галь убежал в душевую приводить себя в порядок, чтобы смыть следы любовных утех и тщательно выбриться под весёлыми струями душа.

Вера тем временем достала из тумбочки свой портативный магнитофончик и вставила, полученную накануне ночью в подарок от незрячего гитариста, кассету, на которой должны были прозвучать новые для неё песни, в том числе и Олега Фрейдмана и, неважно, что в другом исполнении.

  Под весёлые капли дождя

  подставляем счастливые лица,

  и пускай облака бороздят

  в сером небе, весна к нам стучится…

  С каждым днём солнце греет теплей,

  с каждым днём озорней птичий щебет,

  каждый день, что живём на земле,

  нас с тобою любовью объемлет.

  Одурманит черёмухи дух,

  молодеем душою и телом…

  С тополей ветер вытрясет пух

  и укроет от серости белым.

  Каждый день благодати глоток,

  каждый день — щедрый дар к нашей жизни,

  каждый день, отдаляя итог,

  пусть не будет ни чёрным, ни лишним…

Девушка, как заклинание повторяла последние четыре строчки весьма оптимистической песни — как только в её жизни вновь появился Галь, каждая минуточка, каждая секундочка, каждое малюсенькое мгновение стали не чёрными и не лишними, а более того, окрашенными в самые яркие тона и во всевозможные светлые оттенки.

Вдруг до её слуха дошёл ритмичный бой по звонким струнам гитары и сразу же привлекли внимание слова новой зазвучавшей в магнитофоне песни:

  Чарующая ночь,

  Волшебный огнепад

  И мириады звёзд —

  Сверкающий Эйлат.

  Чуть слышен моря плеск

  О берег золотой.

  Явление небес,

  С пьянящей красотой.

  Здесь праздника задор,

  Обилия парад.

  Нагое, не позор,

  Беснуется Эйлат.

  Аттракционный шум,

  Гром музыки в ушах,

  Многоголосый гул

  На разных языках.

  Веселье и покой,

  И чувств, застывших взлёт.

  Разбитого жарой

  Уютный отдых ждёт:

  Корабль-казино,

  Гостиниц — яркий сад.

  Чарующая ночь,

  Сверкающий Эйлат.

Вера с улыбкой подумала, насколько в этой песне всё соответствует её приятным впечатлением от этого праздничного и жутко жаркого города.

Выйдя из отеля в раскалённую пасть Эйлатского вечера, молодые люди приступили к обсуждению ближайших планов.

Офер был совсем не против вкусно подзаправиться любимым мясом в аргентинском ресторане.

Галь предлагал перекусить в каком-нибудь кафе и сходить в кинотеатр с первым в Израиле панорамным изображением.

Наташа хотела плясок и настаивала посетить танцевальный фестиваль южноамериканского танца и прямо на многолюдной улице изобразила вертлявую ламбаду.

Взгляды друзей обратились на Веру, как будто бы она могла решить за всех судьбу нынешнего вечера.

— Я никогда не была в казино, только в книжках читала, а так интересно посмотреть и проверить себя на удачу.

Удивлённые глаза друзей по-прежнему были сфокусированы на Вере.

— Подруга, о чём ты говоришь, что-то не пойму, какое казино и, тем более, в Израиле?

Галь и Офер отвели взгляды от девушки и растерянно смотрели друг на друга.

Трудно было понять, чем закончился их молчаливый диалог, любимый парень повернулся к Вере.

— Веруш, я не буду у тебя спрашивать, откуда ты услышала про казино в Эйлате, но учти, что мы оба с Офером представители структуры, следящей за исполнением законов, а он таков, что в Израиле, Наташа совершенно права, казино запрещено.

Желающих поиграть в азартные игры в Эйлате на корабле перевозят в нейтральные воды, где законы нашей страны уже не действуют и люди отводят душу в казино прямо в открытом море на том же корабле.

— Галь, если это нельзя, а особенно вам с Офером, так о чём может идти разговор…

— Моя красавица, только о том, что ты очень хочешь туда попасть и мы попадём, мы же сейчас не при исполнении, а это такой секрет, о котором все знают, даже ты, не пробывшая ещё в стране и года и первый раз посетившая Эйлат.

Вера смутилась.

— Ты ведь хотел в этот новомодный кинотеатр, Офер в аргентинский ресторан, а Наташа потанцевать…

— Кроме казино на том корабле есть и ресторан, и танцевальный зал, а интересней фильма, чем быть с тобой рядом, я представить не могу.

Корабль с многочисленными желающими вкусить запрещённых в стране развлечений, среди которых были наши друзья, вышел в море под громкую весёлую музыку на открытой палубе.

Офер не дал долго любоваться удаляющимся берегом, а сразу же повёл их в ресторан и не напрасно, потому что желающих подзаправиться, пока они выйдут в нейтральные воды, было предостаточно.

В ресторане играл живой оркестр и уже через пол часа, Наташа, выпив два бокала вина, вытащила упирающуюся подругу в круг танцующих и лихо завиляла всеми частями своего высокого и стройного тела.

Вера поддалась настроению подруги, да и других раскованно танцующих вокруг них людей, постепенно тоже вошла во вкус и, в конце концов, они вытащили на танцплощадку своих заскучавших за столом парней.

У всех присутствующих в ресторане сложилось впечатление, что медведь зашёл в посудную лавку, потому что скоро вокруг Офера образовалась выкошенное поле, все стремились убраться от него подальше, пока не были раздавлены ноги, не отбиты плечи и не свёрнуты шеи.

Потому, как быстро опустел зал, стало понятно, что казино открыло для любителей проверить свою удачу грешные врата азарта.

Удивительней всего, что наименьший интерес к игре в казино проявила Наташа.

Она прошлась неспешно по залу — на минутку задержалась возле столов с рулеткой.

Покер и блэк-джек задержали её несколько на дольше, но, быстро разобравшись в сути простой игры, тут же отошла от карт.

Взяв, у Офера несколько жетонов, попробовала удачу в автоматах, и, поняв для себя, что это не её, ушла на палубу наслаждаться сверкающими звёздами в ночном небе, свежим морским воздухом и концертом виртуоза саксофониста.

Трудно было понять, насколько азартен Галь, он просто не отходил от Веры, буквально дыша ей в затылок, когда она погружала в автомат один за другим жетоны.

Девушка отвергла денежные вливания ухажёра, а обменяла свои скромные сто шекелей на жетоны и стала ходить между рядов с автоматами, присматриваясь к ним и прислушиваясь к доносившимся из этих весёлых ящиков звукам, иногда проверяя свою удачу.

Галь понял, что сопровождать Веру не стоит, она хотела самостоятельно вобрать в себя, всю происходящую вокруг неё кутерьму, растворяясь в атмосфере дикого азарта.

Парень быстро проиграл в одном из автоматов двести шекелей и хотел обменять на жетоны ещё деньги, но Вера его остановила.

— Галичек, ты же уже проверил свою удачу, зачем тебе зря проигрывать кучу денег?

Офер, вон совсем с ума сошёл, так вцепился в рулетку, что скоро без штанов останется, убери его оттуда, если можешь и покажи мне, то место, где ты проиграл свои денежки.

Пока парень бросился спасать друга от разорения, Вера уселась за автоматом и кинула первый жетон, нажала кнопку… и ничего.

Так она продолжала бросать жетоны и нажимать кнопку до тех пор, пока у неё не осталось в стаканчике всего лишь семь монеток.

Оглянулась, к ней подходили обескураженный Офер и сердитый Галь.

Девушка повернулась к автомату, который ни разу не дал затрепетать её сердцу и кинула очередной жетон.

— Ну, что?

Парень с грустной улыбкой посмотрел на несколько монет в её стаканчике.

Вера машинально нажала и вдруг…

В аппарате раздались странные звуки — аплодисменты, громкий механический голос выкрикивал: — бонус! бонус!

Гремели литавры и снова аппарат вопил: — бонус, бонус!

Вокруг них собралась целая толпа, привлечённая шумом из ошалевшего аппарата, отсчитывающего какие-то числа и продолжавшего орать: — бонус! Бонус!

В неожиданно наступившей тишине раздался звук сыплющихся монет и на экранчике быстро стали сменяться цифры.

Вера, не отводя глаз от их мелькания, плотно сжала руку в руке, так что побелели пальцы, а звон монет чарующей музыкой звучал и звучал в ушах, а цифры бежали и бежали по экрану… и вдруг наступила полная тишина.

Чей-то голос за спиной произнёс восторженно:

— Ничего себе, десять тысяч!

Офер спросил:

— Чего десять тысяч?

— Чего, чего… будто не знаете, что в казино всё идёт в перерасчёте на доллары!

Дальше всё у Веры плыло, как в тумане — в конторке её без выражения большой радости поздравили и выдали пачку зелёных денег, и они пошли на палубу за Наташей, чтобы вместе с ней отпраздновать шампанским в баре удачу подруги.

Подняв бокал с напитком, Наташа подпортила настроение счастливой девушке:

— Верка, ты на всякий случай учти, удача не стреляет очередями, а только иногда бьёт одиночными.

Я рада за тебя, но смотри, не пугай удачу, дай ей отлежаться в тишине.

— А я не собираюсь больше сегодня играть…

— Дурочка, я ведь не про казино, а про всю твою жизнь. и повернувшись к Оферу.

— Ну, мой милый, сколько ты израсходовал из нашего будущего семейного бюджета?

Эта шутка сразила всех наповал, молодые люди так смеялись, что привыкшие к шуму израильтяне и те, стали делать им замечания.

Корабль-казино причалил к берегу, когда уже светало и друзья решили под занавес ночи спать не ложиться, а в шесть утра встретиться в лобби и пойти в последний раз на море, ведь на двенадцать был назначен час отъезда — сказка заканчивалась.

Наташа заявила, что на обратном пути они поедут тем же составом, что ехали в Эйлат.

Предвосхищая возражения, свела брови:

— Я сама завезу подругу в Беер-Шеву, вам должно быть понятно, что нам надо в дороге о многом переговорить, а тебе Галь необходимо как следует выспаться перед возобновлением трудовой деятельности.

И уже к Оферу:

— Дорогой мой, за машину не волнуйся, доставлю в целости и сохранности, учти, утром на базу поеду от тебя, отдохни немножко пока меня не будет, у нас ещё много есть о чём помолчать в постели.

Вера иногда восхищалась подругой, а порой ей было за неё ужасно стыдно, но Наташка такая и другой быть не может, и надо принимать её какая она, есть, если хочешь дружить, а Вера очень хотела этого.

Распрощавшись с парнями, которые первыми отправились в дорогу, девушки ещё пробежались по фирменным магазинам, и Вера прикупила себе ряд стильных вещей из одежды и обуви, как-никак она разбогатела и могла сейчас многое себе позволить.

Девушка видела, каким жадным взглядом Наташа смотрит на шикарное вечернее платье стоимостью больше двух тысяч шекелей, но предложить купить ей в открытую не решилась, но, когда рассчитывалась на кассе за свои вещи, попросила девушку-продавца, незаметно для подруги сунуть это платье в её пакеты.

Машина тронулась в обратный путь, и Наташа засмеялась:

— Ну, ставь уже свою кассету, что трёшь её в руках, там ведь у тебя ответы на все случаи жизни:

  Жить начнём с утра,

  К чёрту всё вчерашнее.

  Если жизнь игра…

  Есть в ней проигравшие.

  Ставим на любовь,

  Даже если нечего…

  И не прекословь,

  Счастье переменчиво.

  Не кричи Ура!

  И не лей горючие…

  Если жизнь игра,

  Счастье, дело случая.

  Хочешь крепко спать,

  Так играй по правилам.

  Правит жизнью страсть…

  По местам расставила.

  Хочешь жить игрой…

  Логики не следуя,

  Ставь и на зеро,

  Только не последнее.

  Жить начнём с утра,

  К чёрту всё вчерашнее.

  Если жизнь игра —

  Есть в ней проигравшие.

Глава 16

Несмотря на бессонную ночь, девушки были в приподнятом настроении. Преодолевая сложную дорогу через пустыню и по горному серпантину весело обсуждали насыщенные событиями два незабываемых дня, проведённых в Эйлате.

Наташа, следя внимательно за дорогой, как бы между прочем, поинтересовалась:

— Верка, а таблеточки, что я тебе выдала, пригодились?

— Наташа, могла бы и не спрашивать, я тебе так благодарна, так благодарна, только всё равно волнуюсь, чтобы они только не подкачали, ведь мы, ну, сама понимаешь, ну, много раз занимались любовью.

— Глупости, тоже мне услуга, я ведь тебя гораздо опытней в этом деле.

Надеюсь, ты не сразу кидалась в секс со своим истосковавшимся по любви парнем, делала хоть пол часовую паузу после приёма таблетки, а то с голодухи твой красавчик мог излиться в тебя и через минутку, не хватало ещё тебе подзалететь.

— Наташка, я тебя умоляю, давай сменим пластинку, не люблю и не могу я обсуждать эту щекотливую тему, касающуюся только двоих — парня и девушки.

Подруга рассмеялась.

— Верка, ты, ей богу, такая наивная и добродетельная, что куда там нам погрязшим в греховной страсти.

— А ты, Наташка, такая пошлая и откровенная в этих вопросах, что у меня от твоих слов порой зубы сводит.

Выпалив это, две девушки замолчали, каждая по-своему переживая первую в их дружбе размолвку.

Молчание нарушила Вера:

— Наташа, ну, прости меня дуру колхозную, но я правда не могу обсуждать с кем-то наши интимные отношения с Галем, и даже с тобой, не злись на меня, я погорячилась.

Лучше скажи, насколько у вас с Офером серьёзно?

— У него серьёзно, а я ещё не решила, буду или нет связывать свою жизнь с этим замечательным медведем, не хочу пока замуж, ведь для себя наметила совсем другие горизонты, а ему уже тридцать, семью хочет, детишек, и папа с мамой его подгоняют к женитьбе.

— Но, ты ведь хотела захомутать местного парня, а Офер тебе подходит, как нельзя лучше, сама не отрицаешь этого.

Наташа молчала и с не свойственным для неё серьёзным лицом, смотря на дорогу, обдумывала ответ.

— Наташок, но он, ведь на самом деле очень хороший парень, не разбалованный, надёжный и, похоже, семьянином будет отличным, а тебе прямо в рот смотрит.

— Верка, я же тебе сказала, ему уже тридцатник, не успеешь с ним под хупу угодить, как детишек запросит.

Кстати, я ведь ещё не могу пойти под хупу, надо гиюр пройти, заявку уже подала, не хочу, чтобы моим детям были неудобства в жизни, как у меня.

— Но, какие тут неудобства, захотят, как и ты сами пройдут этот гиюр или оформят отношения за рубежом.

Наташа упрямо тряхнула головой.

— Петрова, тебе хорошо рассуждать, когда об этом думать не надо, а фамилию свою еврейскую скоро сменишь на более подходящую для этой страны.

— Ничего не понимаю, ещё никто не прицепился к моей фамилии, у нас на курсе есть и Прокопенко, и Смит, кому какое дело до них с их фамилиями.

Наташа замолчала, явно не желая продолжать разговор на эту тему, но с подругой она, явно не согласилась, об этом говорил весь её дышащий негодованием вид. вера перегнала на магнитофоне несколько песен вперёд и, наконец, нашла искомую.

— Послушай Наташа, это про нас, наверное, поёт младшая дочь Олега Алла:

  Присядь, поговорим, подружка дорогая.

  Поведаем друг другу обо всём.

  Доверим, что другим не доверяем,

  Что в тайниках души своей несём.

  Присядь, поговорим, подружка дорогая.

  Пусть краска иногда зальёт лицо.

  В согласии, и что-то отвергая, —

  В беседах у друзей бывает всё.

  Присядь, поговорим, подружка дорогая.

  Не мыслится жизнь будущая врозь.

  Куда б не занесла судьба шальная,

  Ты для меня всегда желанный гость.

Наташа примирительно улыбалась.

— А есть у тебя на этой кассете ещё песни в исполнении этой девочки?

— Да, но они такие наивные, хотя сердечные.

— А тебе, что высокую философию подавай, мне, лично, такие ближе.

Вера снова нажала кнопку на магнитофоне:

  Ах, мой милый, наше счастье

  Протекло слезой сквозь пальцы,

  Но тебя забыть, так сложно.

  Боль кричит, вернись, не поздно.

  Успокойся, боль, не надо.

  Веет издали прохладой.

  Трону душу осторожно,

  Боль кричит, ещё не поздно.

  Больно днём и вечер пытка.

  Вдруг проснусь с утра с улыбкой.

  Было больно, было слёзно.

  Всё прошло, мой милый… Поздно.

— Вер, твой Олег пишет такие милые тексты песен для своей дочери, как будто сам проживает и переживает события первых неудач её в любви.

Моим родителям уже давно наплевать на меня, на мои успехи и неудачи, в том числе и в любви.

Ну, крутани ещё одну, а то скоро к Беер-Шеве подъезжаем.

  Как в раннем детстве глажу мягкий волос

  К груди головку дочки притянув.

  Волненье выдаёт дрожащий голос

  И жжёт в груди, и будто раскололись

  Земля, и небо, и весь мир вокруг.

  Успокойся дорогая, успокойся.

  Выше голову, а ну-ка встрепенись,

  А любовь к тебе придёт, не беспокойся.

  Впереди ещё большая очень жизнь.

  От слёз промокла на груди сорочка.

  Беспомощен отец в беде твоей.

  Разрушен хрупкий замок из песочка.

  Так незаметно повзрослела дочка,

  Нашла любовь, и заблудилась в ней.

  Успокойся дорогая, успокойся.

  Выше голову, а ну-ка встрепенись,

  А любовь к тебе придёт, не беспокойся.

  Впереди ещё большая очень жизнь.

  Не плачь, прошу. А нужно и поплакать.

  Забудь его, а знаю не забыть.

  Сниму с лица рукой шершавой слякоть

  От глаз людских стараясь горе спрятать,

  Но от себя, её мне не укрыть.

  Успокойся дорогая, успокойся.

  Выше голову, а ну-ка встрепенись,

  А любовь к тебе придёт, не беспокойся.

  Впереди ещё большая очень жизнь.

Наташа вздохнула.

— Хорошо девочкам, есть у кого на плече поплакать, а мой папаша живёт, как будто меня на свете не существует, а у мамы я — курва, лярва, сука, а теперь ещё и подстилка израильская.

Мы приехали в Израиль, когда мне не было ещё семнадцати лет, и я им сразу стала обузой. Они, не задумываясь, сдали меня в пнимию — заведение типа интерната, я там год проучилась, а с двенадцатого класса сделала оттуда ноги.

С одной девчонкой сняли хибару, пристроенную к вилле, вначале, как и ты пахала на никаёне, а потом подрядилась к Зурабу в кафе, там мы с тобой и познакомились.

— Наташенька, как мне больно за тебя.

В голосе у Веры была такая неприкрытая жалость, что подруга рассмеялась.

— Ну, что ты смотришь на меня, как на жертву аборта?

Как видишь, не пропала, не загнулась, а то, что рано к сексу приобщилась, так это мне только на пользу, это же не к наркотикам, смотри какая вымахала ладная и следов от прежних связей никаких нет, Оферчик по своей наивности думает, что я невинной ему досталась, а может просто делает такой вид, а мне всё равно, не будет он, будет другой.

— Наташенька, ты хорошая девчонка, а то, что немного грубая, так это тебя жизнь такой, наверное, сделала, а, по-другому ты может быть и не выжила бы.

— Грубая говоришь… а ты спроси у Офера, какая я могу быть…

И она от души рассмеялась.

Тяжёлая дорога подходила к концу, за разговорами по душам они не заметили трудностей поездки по серпантину и порядочного расстояния от Эйлата до Беер-Шевы.

Машина въезжала на территорию университета и Вера решила задать подруге давно мучавший её вопрос.

— Наташка, давай по-честному, скажи, сколько я тебе должна за всё это безумно дорогое наше мероприятие?

Ты, ведь знаешь, что я неожиданно страшно разбогатела, поэтому могу легко себе позволить оплатить все наши не малые расходы…

— Остановись ты, размахивать своим богатством, тебе на первую ступень и то, ещё четыре года учиться предстоит.

Глупенькая, я не заплатила ни одной огоры, все расходы на себя взяли парни, как, впрочем, и должно было быть, ты не считаешь, может, я опять пошлая и наглая?

Вера поняла, подружка всё же затаила обиду.

Она нежно обняла Наташу за талию.

— Прости, я действительно бываю глупой и наивной, не обижайся на меня за ту несдержанность, которую я себе позволила по отношению к тебе, честное слово, я сожалею.

— Я не обижаюсь на тебя, ты не глупая Верка, ты хорошая, и просто, не испорченная.

Поверь, я честно не обижаюсь, а больше злюсь на себя, потому что во многом ты права, но другой я быть уже не смогу.

— Знаю Наташа, а ты мне другой и не нужна. Ты же меня приняла такой, какая я есть и не пытаешься изменить, а только немножко испортить.

Девушки одновременно прыснули от смеха.

— Нет, Верка, тебя не испортишь, ты по натуре порядочная, мне даже тебе иногда хочется честь отдавать.

Девушки вовсю хохотали, находясь возле машины, понимая, что пора уже им расставаться, но не могли.

— Слышишь Наташка, нам надо до конца между собой уяснить, если мы хотим дальше дружить, что честность в наших отношениях должна стоять на первом месте, а остальное всё ерунда, мы такие, какие уже есть.

Наташа не стала отвечать на последние слова подруги, а поцеловала Веру в щёку и взглянула на часы.

— Натаха, ты, я вижу, уже хочешь уехать?

— А, как ты думаешь, посмотри на меня, глаза красные, как у бешеной собаки, ведь за трое суток, хорошо, если три часа поспала — дороги, развлечения и секс, секс, секс…

И с плутоватой улыбкой:

— Можно подумать, ты больше моего спала, твой орёльчик, похоже, ещё тот в кровати ковбой, наверное, все немыслимые рекорды с тобой побил.

Вера с улыбкой накрыла ладонью рот подруги.

— Наташка, в своих вещах обнаружишь чужой пакет, не удивляйся, это мой тебе подарок и прошу, прими его без возражений и будущих комментариев.

— Ага, усекла, это компенсация за мои таблеточки.

Принимаю презент, чтобы там не было, я его заслужила, а иначе, ты бы, в лучшем случае, сахар через стекло сосала.

И шутливо оттолкнула Веру от машины.

— С твоего красавчика тоже причитается, но ладно, сегодня я добрая, наслаждайтесь, а таблеточек прикупи, чует моё сердце, они вам в будущем, ещё как пригодятся и не в малых количествах.

В последнем Наташа точно не ошибалась, уже в следующую пятницу Галь к вечеру прикатил к ней и снял в городе гостиницу.

Беер-Шева это вам не Тель-Авив, деваться тут в шабат было некуда, и они выбирались из кровати только для того, чтобы покушать в каком-то кафе за городом, работающем в субботу.

Парень, несколько смущаясь, как-то подкатил к Вере с предложением:

— Послушай меня, моя красавица, только прореагируй адекватно, сразу же не отрицай — у меня уже давно есть купленная квартира в Ришоне, но я её сдавал, а сам жил у родителей на вилле, там ведь площади вполне хватает для моего проживания, да, и дома я бываю крайне редко.

— А теперь Веруш, всё изменилось, через пару дней на моей жилплощади закончат ремонт и, вот тебе ключи, хочу, чтобы ты в следующую пятницу, меня встречала в ней после того, как я вернусь с работы.

— Галь, ты сумасшедший или как? Ты, только вдумайся, как это я просто так, зайду в чужой дом, ты представляешь, как это будет выглядеть?

Девушка буквально задохнулась от нахлынувшего на неё негодования.

— Веруш, чего ты испугалась, у тебя же будут ключи.

Поднимешься на второй этаж, увидишь дверь с номером «6» и зайдёшь обыкновенной хозяйкой в дом.

— А-а-а…

— А там разберёшься, где кухня, туалет, душевая, салон и три спальни.

Заверяю, одна уже будет полностью приготовлена для нас.

И Вера приняла ключи.

В следующую пятницу, отсидев две пары на курсах, девушка с волнением сразу же после окончания занятий отправилась на автобусную станцию, а оттуда в новую для себя жизнь в новом качестве — она по израильским меркам стала настоящей хаверой.

Действительно, ничего не было страшного, она легко отыскала улицу, дом старой постройки и квартиру, в которую легко проникла при помощи, выданного Галем ключа.

Здание, куда она вошла и поднялась на второй этаж, было ещё шестидесятых годов, выглядело достаточно старым, но внутри в квартире у Галя был сделан идеальный ремонт.

В ней было всё необходимое для нормальной жизни, включая кондиционер и другие электротовары.

Вера высоко оценила поступок парня, тактично давшему ей возможность, как следует самой ознакомиться с квартирой и её удобствами.

В их спальне с широкой двуспальной кроватью, она сразу же заметила, висевший на дверце шкафа, приготовленный для неё лёгкий домашний халатик, а под ним тапочки.

Распахнув шкаф, увидела несколько пустых полок, а точнее, почти пустых, потому что, на одной лежали две пары новеньких трусиков, на другой шорты и майка с этикетками, а на нижней несколько коробочек с противозачаточными таблетками и записка:

«Веруш, красавица моя, это твои полки и твои вещи, прости, что мало, но я не хочу лишать тебя удовольствия самой делать покупки, что мы обязательно наверстаем в ближайшие дни.»

Вера смущённо улыбалась, а по щекам катились счастливые слёзы.

Она не отвергала тот факт, что ей очень нравится щедрость парня, но особенно, она таяла от его чуткости и внимания.

Даже противозачаточные таблетки не вызвали у неё отрицательных чувств, понимая и принимая их шутливый намёк.

Через полчаса, приняв душ, разобрав свою дорожную сумку, определив вещи в шкаф, на выделенные ей полки, она уже шуровала на кухне, знакомясь с содержимым холодильника и шкафчиков.

Когда она выяснила свои возможности для приготовления обеда и стала выкладывать на стол нужные ей продукты, зазвонил телефон, от звука которого, Вера буквально подпрыгнула.

Поднимать или не поднимать, кто это может быть, а вдруг его родители, а может и того хуже, бывшая его подруга?!

Фу, ты, какая глупость, я же теперь хавера Галя и в этой квартире почти хозяйка и она подбежала к аппарату.

Звонил, как и следовало ожидать, Галь.

— Девочка моя, ты уже, более-менее устроилась?

Я скоро уже буду дома, выезжаю с работы.

— Галь, миленький, я ещё даже не успела начать готовить обед.

— Какое готовить, какой обед, я уже не могу дождаться секунды, кода обниму твоё волшебное тело, ощущу на своих, твои нежные сладкие губы и… Веруш, я безумно хочу тебя…

— Я тоже умираю, как хочу тебя, там ведь в шкафу обнаружилось столько таблеток, что нам их, видно, хватит на всю жизнь, но тебе ведь надо покушать?

— Девочка моя, в семь вечера мы вместе с Офером и Наташей отправляемся в русский ресторан, так решила твоя подруга, а если она решила, то сама понимаешь, мой друг не может быть против, а нам я тоже не вижу смысла противиться.

Раскладывая обратно продукты в холодильник по местам, где они были до того, Вера сама себе усмехалась если Наташа решила, то тут, как говорит её папа, «ховайся в бульбу».

Хорошо ещё, что она прихватила выходные платье и туфли, рассчитывая на интимный вечер с Галем, по случаю их первого совместного дня, проживания на собственной территории, а не в гостиничных номерах не уютных для любви, хотя многие с ней на эту тему поспорят, та же Наташа, но она была всё же домашней девочкой.

Услышав проворачивающийся ключ в дверях, Вера бросилась на встречу к любимому, и, как только он показался на пороге, тут же повисла у него на шее.

А потом… а потом, истосковавшиеся друг по другу тела и души, восполняли утраченное в разлуке время.

Они чуть успели к назначенному часу выйти разодетыми из подъезда, где их поджидали на своей машине Офер с Наташей.

Вера, к своей радости увидела на подруге платье, купленное в подарок для неё в Эйлате.

Она скользнула на заднее сиденье к Наташе, и они крепко обнялись, но при этом, тщательно оберегая макияж друг друга.

— Верка, только не доводи меня до слёз своими сантиментами, знаю, что ты умеешь это делать, не хочу, чтобы поплыла с морды моя красота, ведь первый раз в жизни иду в солидный русский ресторан в Израиле, вот мы с тобой оторвёмся сегодня.

Эти субчики не очень хотели туда соваться, там же свининку подают, но я сказала, что не обязательно им хазир употреблять, а если попробуют, тоже не беда, не отравятся.

Наташа от души расхохоталась.

— Офирчик, как насчёт хазира?

Крупное лицо парня разукрасила улыбка.

— После худенькой свинки, я и толстую скушаю.

Наташа вновь перешла на русский язык:

— Верка, ты сумасшедшая с этим платьем такое вытворила, но я обещала тебе, что не буду роптать, так не буду, но, как только его увидела, тут же разревелась, долго не могла уняться, плакала, как малое дитя, так ты меня растрогала своим щедрым подарком.

Русский ресторан не произвёл особого впечатления своим убранством, хотя еды было много, а водки хоть залейся, но за их столом никто не пил, музыка была заводной, но места для танцев явно маловато, особенно после того, как народ подзаправился и кинулся вытрясать энергию на танцплощадке.

Больше всего смеха было, когда под быструю мелодию вышел танцевать Офер.

Они под влиянием шустрой Наташи такое выделывали, что весь зал встал на уши.

Одна женщина, стоящая рядом с Верой, воскликнула:

— Это сколько же надо выпить водки, чтобы так безумствовать!

Вера перевела её слова Галю, и они вместе от души посмеялись, зная, что Офер в этот вечер пил только пиво и то, в малых количествах.

Перед тем, как расстаться Галь с Верой пригласили на завтра друзей на обед, отпраздновать начало их совместного проживания, и те с радостью приняли приглашение.

Зайдя в квартиру, Вера первым делом открыла холодильник и сосредоточенно стала рассматривать содержимое:

— Веруш, что ты так посерьёзнела, какие проблемы?

— Ещё какие, надо ведь завтра накормить друзей, один Офер только чего стоит…

— Глупости, закажем еду в китайском ресторане и все дела.

— Нет, мой милый, у нас так не делается, будем готовить, и ты мне в этом поможешь…

— Помогу, помогу, а пока проглоти моя красавица быстрей таблеточку и будем решать более важные и приятные проблемы.

Глава 17

Вере нравилось ощущать себя настоящей хозяйкой в квартире у Галя, и с самого утра она уже металась по кухне, готовя к обеду заранее задуманные блюда.

Утренние притязания парня на её тело, она была вынуждена ограничить до минимума, несмотря на взаимное желание возвратиться в постель.

После коротких любовных утех Вера сбежала на кухню вопреки протестам парня:

— Веруш, ты не права, оставь ты в покое эту кухню, идём лучше ко мне в объятия, а еду закажем и принесут из ресторана.

— Тоже выдумал, из ресторана, тебе, что не хватило вчерашней общепитовской дряни?

Всё, вопрос закрыт, я начинаю готовить, ведь твой друг знает толк в хорошей еде.

— Знает, знает, а я знаю только то, что завтра рано утром ты от меня уедешь.

Девушка послала парню воздушный поцелуй и захлопнула дверь спальни, но, к сожалению, для страждущего любовника, с другой от него стороны.

Галь сидел за кухонным столом с чашечкой кофе, и с улыбкой следил за ловкими движениями в действиях девушки.

Каждый раз, когда она протискивалась вплотную возле него, он старался как бы ненароком руками ловко поймать её за попку, а то и прихватить пышную грудь без бюстгальтера и, обнажая, нежно целовать соски, в конце концов, он сгрёб в охапку Веру, перебросил через плечо и, со смехом затащил в спальню, уложил на кровать и дал волю своему разыгравшемуся сексуальному аппетиту, которому беспрекословно потворствовала разгорячённая ласками девушка.

Но, отдышавшись после бурного оргазма, Вера безапелеционно заявила:

— Знаешь, мой хороший, ты нарушил наш график, поэтому сейчас пойдёшь со мной на кухню и будешь резать для салата овощи.

Надеюсь, и впредь, это будет твоей мужской обязанностью, мой папа всегда помогает маме на кухне, особенно, когда дело касается лука.

— Пошли, пошли, тоже напугала, лук, это же не фруктовые деревья в пардесе (саду) пилить.

— А ты уже это делал?

— Что, деревья в пардесе пилил?

— Нет, мой хороший, лук резал?

— Нет, не приходилось, у нас ведь вокруг виллы огромный сад и иногда приходилось спиливать засохшие или переставшие плодоносить деревья, я тебе скажу, ещё та, тяжёлая работёнка, а мама, когда она бывала дома, нас на кухню не подпускала, ну, а сами мы, когда это было необходимо, обычно яичницу жарили или макароны варили.

— Ну, герой, пошли, покажешь своё мастерство, говоришь, лук резать, не деревья пилить.

На второй луковице Галь уже залился слезами и стенаниями, умоляя Веру пощадить его и освободить от этого наказания, но та была неуклонна.

— Привыкай, это будет твоя постоянная мужская обязанность, а то ты думал, что твоя мужская роль сводится только к тому, как отвлекать меня от кухни на всякие глупости в постели.

Галь мужественно дорезал, приготовленные Верой, показавшиеся ему очень большими луковицы, обмыл в кухонной раковине руки себе и девушке заодно, смыв со своего лица обильные слёзы и, плотно прижал к своему телу расторопную хозяйку, задрав ей до подмышек халатик.

Несмотря на угасающие, по мере его активности протесты, спустился одной рукой к низу живота и стал поглаживать пальцами шёлковый выступ, проскальзывая глубже и глубже в увлажняющуюся впадинку, дразня и возбуждая буквально наэлектризованный от прикосновений бугорочек, при этом, сковав ей губы, проникающим в глубины рта языком, чтобы она не могла возмущаться его действиям.

Девушка вначале мычала и пыталась вырваться, но вскоре сдалась на милость победителя, размякнув в его умелых шаловливых руках.

Парень неожиданно развернул её к себе спиной, мягко надавил ладонью на поясницу, задрал до лопаток халатик, и, когда она невольно выгнулась под натиском крепкой руки, то почувствовала, как возбуждённая твёрдая плоть Галя стала медленно погружаться, в воронку пылающего лавой кратера.

Вера ощущала, как никогда глубокое проникновение и это будто бы задело какие-то дополнительные возбуждающие импульсы, девушка непроизвольно быстро задвигалась навстречу, дарящему вожделение крепкому органу любимого парня.

Она крепко вцепилась руками за край столешницы кухонного стола, выгнув спину с грацией кошки.

Двигаясь в сумасшедшем ритме девушки, руки парня продолжали ласкать и доводить тело партнёрши до умопомрачительной истомы.

Держа её за обе пляшущие груди, гладя и лаская упругие окружности, сжимая и пощипывая пальцами окрепшие от страстного возбуждения соски, парень умело доводил сладостный процесс до кульминации.

Вера взорвалась в оргазме, земля поплыла из-под ног, голову заволокло туманом, а внизу живота закипела такая мощная волна, которую удержать было простаки невозможно, и она хлынула, обильно орошая плоть парня и даже выплёскиваясь наружу, на внутреннюю часть её бёдер.

Галь с трудом удержал девушку на ногах, потому что она, выплеснув в нескольких подряд, повторяющихся одни за другим оргазмах, мощный эмоциональный заряд, едва не потеряла сознание.

— Галь, миленький, что ты со мной делаешь, мне ужасно стыдно, я такая не сдержанная, от твоих ласк и напора, буквально, сгораю как свеча.

Парень, продолжая держать выпрямившуюся Веру за обе груди, нежно целовал её в затылок и за ушком.

Он, как и девушка, прерывисто дышал.

— Веруш, кто бы мог подумать, что ещё полтора месяца назад ты была девственница, а теперь в тебе проснулся такой вулкан страсти, что меня буквально засасывает в эту пылающую воронку.

— Галюш, мой хороший, мой любимый, я хоть и была до тебя девственницей, но совершенно не была фригидной, особенно, я это почувствовала, когда повстречала тебя.

Ты даже представить не можешь, как я, после того, как мы побывали на берегу моря в Ашкелоне, фантазировала нашу любовь с тобой.

— Веруш, я не оправдал твои фантазии?

— Ты их намного превзошёл, такое, что ты сейчас вытворил со мной, я бы никогда не смогла придумать, потому что даже не представляла, что так можно и, что это может быть так приятно.

Но хватит болтать и выпусти, пожалуйста, меня из своих нежных объятий, а иначе я скоро запрошу ещё, и твой друг останется голодным.

Для него это будет катастрофа, а для меня позор хозяйке, не оправдавшей чаянья гостей.

Через неделю в последний день августа, Вера успешно завершила обучение на подготовительных курсах и была принята в университет имени Бен-Гуриона в Беер-Шеве на специализацию инженер-электронщик.

Занятия начинались только в конце октября, и она приняла неожиданное даже для себя решение съездить на две-три недели в Беларусь проведать родителей, да, и просто, немного проветриться после напряжения последних месяцев, в которых тяжёлая учёба переплелась с бурными любовными отношениями с Галем.

Вера боялась себе признаться, но подсознательно она хотела проверить свои чувства к парню, а заодно и его к себе, потому что последние их встречи свелись к банальному сексу, а ей ужасно хотелось выходить на люди, посещать культурные заведения, поездить по стране и познакомиться с памятниками старины, истории и заповедными местами.

Смущал девушку и тот факт, что Галь не знакомил её со своими родными, а это наводило на всякие мрачные мысли и подозрения.

Подсознательно она понимала, что прошло очень мало времени со дня их знакомства и развития любовных отношений, но мнимая гордость заставляла совершить то, о чём она, возможно, в будущем ещё ни раз пожалеет.

Любимый принял её идею поехать на Родину не просто холодно, он был крайне удивлён, обескуражен и раздосадован.

— Веруш, что тебе там делать, ведь ты мне говорила, что твои родители вот-вот должны сами приехать в нашу страну на постоянное жительство?

— Галь, всё правильно, очень надеюсь, что так оно и будет, но я там им на месте смогу дать полную картину жизни в Израиле и массу полезных практических советов.

Ты, даже не представляешь, как я соскучилась по папе и с подругами хочется встретиться.

В конце концов, что такое три недели.

— Но, Веруш, ведь ты хочешь уехать накануне праздников, а я уверен, что в какие-нибудь дни, на Рош ха-Шана (еврейский Новый Год) или Суккот, вырвался бы в отпуск и мы могли бы поехать опять в Эйлат или на север пожить парочку дней в цимере (гостевой домик).

Представляешь, сколько было бы у нас там с тобой любви…

Голос Веры вдруг зазвенел натянутой струной:

— Галь, у нас с тобой любовь вся свелась к сексуальным утехам.

— А, чтобы ты хотела другого, разве это плохо, что-то я тебя не пойму, разве ты против этого?

— Гальчик, я сама себя не могу толком понять, но ведь любовь и дружеские отношения, не сводятся только к тому, чтобы сидеть целыми днями в доме и ждать тебя, а дождавшись тут же прыгать с тобой в постель.

— Веруш, я не могу понять твоей злости, но мне всегда казалось, что мы оба этого хотим?

Но, если ты чем-то недовольна и хочешь других отношений и развлечений, то скажи, а не решай самостоятельно, как распорядиться своим свободным временем, ведь мы должны быть с тобой одним целым.

Расстроенная девушка нервно заходила по квартире, поднимая и ставя на место предметы, непроизвольно откидывая чёлку со лба и вытирая выступающие слёзы бессилия.

— Хотим, хотим, но я хочу ещё чего-нибудь другого, что мы с тобой растеряли за последнее время.

— Веруш, но я ведь покупаю тебе подарки, мы иногда выходим поужинать в кафе, а на другое у меня сейчас просто нет времени, подожди, вот наступят праздники, и, как я тебе говорил, мы несколько дней побудем вместе…

Вера вдруг отвернулась, закрыла лицо руками и расплакалась уже в голос.

Это была первая их размолвка, которую ссорой никак нельзя было назвать, но трещина пролегла основательная.

Вера ощущала потребность с кем-то отвести душу в разговоре, но единственный человек, с кем бы она могла это сделать, её подруга Наташа, в эти выходные закрывала шабат, то есть, оставалась дежурной на военной базе.

В эту ночь они впервые, с того момента как Вера стала приезжать на выходные в Ришон-ле-Цион к Галю, не занимались сексом и даже не пытались приласкать друг друга, каждый считал себя правым и обиженным на другую сторону.

Утром парень, не сказав Вере ни слова, быстро собрался и ушёл на работу, а девушка, покидав в свою походную сумку вещи, укатила в Ашдод.

Люба очень обрадовалась приезду Веры, ведь она впервые появилась у старшей сестры после отъезда на учёбу, а прошло с тех пор уже три месяца.

Вера навезла всем хорошие подарки, особенно засыпала ими Русланчика, который буквально не отходил от своей щедрой тёти.

За эти месяцы они не часто беседовали по телефону, но из этих редких разговоров между сёстрами, Люба всё же была несколько в курсе жизни Веры, но без особых подробностей.

Как ни странно, успехи сестры на этот раз произвели на Любу благоприятное впечатление.

Она даже не пыталась скрывать, что для неё это было весьма престижно.

— Верка, я тобой горжусь, всем бабам на работе расскажу, что моя сестра уже через год пребывания в стране поступила в университет, на крутой факультет и будет по окончании инженером-электронщиком.

— Люба, пока у меня ещё нет ничего выдающегося, вот, когда начну сдавать сессии, тогда и посмотрим, на что я годная.

Люба отмахнулась, принимая слова сестры за кокетство.

— Вер, ты приехала пожить у меня до начала учёбы?

Ты, наверное, хочешь пока поработать официанткой в том кафе, где работала до отъезда?

Хотя, чего я спрашиваю и так понятно, чего сидеть без дела, деньги никогда не бывают лишними, в принципе, я не против.

— Люба, ничего тебе не ясно я завтра покупаю билеты на самолёт до Минска и лечу погостить к родителям на три недели.

— Верка, откуда у тебя такие деньги, чтобы, когда вздумалось, лететь в задрипанную Беларусь, неужели твой кавалер, так щедро платит за твои постельные услуги?

Хотя и спрашивать не надо, на твоей мордашке и по-твоему прикиду всё написано, любому и так станет понятно, что за такой товар местные богачи должны щедро платить.

— Да, ничего тебе не понятно, ты вечно судишь по мере своего воспалённого воображения, а оно у тебя всегда было гипертрофическим.

Люба не стала реагировать на выпад сестры, а продолжала гнуть свою линию.

— Так откуда у тебя бабки, ты ведь не работала всё это время, не святым же духом питалась и по всей стране разъезжала — смотри на неё, в крутой гостинице в Элате отдыхала, золотом вся обвешалась и шмотки сплошь фирменные.

Ты, как мне про свой отдых на Красном море рассказала, сразу подумала, что ты стала мягкой подстилкой тому прохвосту, который тебя совратил. Думаешь, я не заметила, какая ты однажды приехала ночью, просто уже не стала выговаривать, потому что было поздно, всё понятно, сестричка моя пошла в разнос!

— Люба, а какая тебе разница, неужели тебя так волнует мой моральный облик?

Молчишь, а если я тебе скажу, что выиграла крупную сумму в казино, поверишь?

— Нет, не поверю, потому что уверена, что бабло тебе дал твой ненаглядный любовничек.

Думаешь, я наивная дурочка, такую лапшу можешь кому хочешь на уши вешать, а особенно нашему папочке, меня такими сказками не проймёшь, наши бабы часто рассказывают истории о том, что местные парни берут себе на содержание наших симпатичных простушек, за их постельные услуги, щедро оплачивая им некоторые прихоти.

— Любочка, оставайся при своём мнении, мне не в чем перед тобой оправдываться и, как ты хорошо знаешь, я уже год, как совершеннолетняя.

К большой радости Веры ближайший рейс до Минска был во вторник, то есть послезавтра и на её счастье в кассе аэропорта оказался один ещё не проданный билет.

В понедельник с самого утра съездила в Тель-Авив, в посольстве республики Беларусь оформила въездную визу и начала основательно готовиться к завтрашнему полёту.

Вечером накануне отъезда она посетила супермаркет, надо было привезти родителям всяких вкусностей, ведь, по их словам, сейчас в Беларуси было шаром покати, только на базаре можно было купить втридорога завезённую из Польши всякую дрянь.

Кроме экзотичных продуктов — манго, киви и авокадо, Вера наполнила коляску: двумя килограммами гречки, пятилитровой канистрой растительного масла, купила и оливкового литр для папиного больного желудка, а ещё консервы с тунцом, банки с растворимым кофе и шоко (какао), шоколадные вафли, коробки с печеньем, «нутеллу», хумус и даже упаковку ванилина для маминой выпечки.

Грустно оглядела содержимое коляски, интересно, вложится она или нет в разрешённый вес, но махнула рукой и прикупила ещё сухофрукты и разных видов орехи.

Люба даже не удосужилась помочь донести до такси, разбухшую походную сумку и другую с ручной кладью, которая мало уступала по весу основной, только сунула Вере конверт с письмом для мамы и ехидно заметила:

— Может быть там и останешься, похоже, твой милёночек тебя уже прокинул, даже не позвонил, чтобы попрощаться…

— До свиданья, Люба, счастливо оставаться, мне с тобой всегда приятно общаться и на этот раз ты меня не разочаровала, своим бабам на работе передавай горячий привет от твоей сестры шлюхи.

— Можешь не выпендриваться передо мной, я на твои колкости не куплюсь, сама знаю, кому и что сказать.

Папочке своему любимому расскажи, что его тут ожидает, пусть готовится метлу в руки взять, я ему составлю протекцию, а маме я сама написала всё, что их тут ожидает, пусть сидят в Беларуси и не рыпаются.

Уже находясь, в салоне самолёта, Вера, наконец, расслабилась, но вместо того, чтобы думать о предстоящей встрече с Родиной, родителями и друзьями, она с печалью погрузилась в недавнее прошлое.

Да, Галь так и не позвонил, а она ведь ожидала, что он осознает свою неправоту или хотя бы попытается понять то, что она так и не смогла до него довести.

В памяти с трепетом воскресила все встречи из трёх с половиной месяцев, с того дня, как они познакомились.

Боже мой, как было всё поначалу романтично и красиво, а затем, всё свелось к одному — к сумасшедшему сексу.

Нет, она не будет зря наговаривать, Галь по-прежнему был внимателен, ласков и нежен, и она сама, от близости получала высшее наслаждение, потому что любимый парень умел разбудить в ней все потаённые струнки в её благосклонном к его ласкам теле.

Её Галюш был внимательным и нежным ухажёром, но почему-то романтика, с которой начиналось ухаживание, вдруг сошла на нет, превратившись в банальное одаривание хаверы подарками.

У неё в тумбочке уже находилась целая выставка дорогих золотых украшений, но ей почему-то были дороги только первые подарки, браслет и цепочка с хамсой — кулоном в виде руки, только их она забрала с собой из квартиры хавера.

Эти дорогие, как память о любимом человеке украшения и сейчас находились на ней.

Нет, она до конца не была уверена в своей правоте и даже подумывала, что большая часть претензий к парню были напрасными.

Жаль, что нет сейчас рядом с ней Наташки, она бы в свойственной для неё открытой форме, расставила бы всё по местам, а так, сомнения, сомнения, сомнения…

Хотя малая частица в ней вопила, ты правильно сделала, что высказала в лицо парню наболевшее, не стала таиться и изводить себя недосказанностью, а от этого донимать Галя своим плохим настроением.

Кто знает, как будут дальше развиваться у них отношения, но может случиться такое, что парень насытится ею, остынет его сексуальный голод и, что потом…

Неужто ей ждать, что будет потом?!

Нет, замуж она пока не хотела, не потому, что не стремилась к семье, просто ещё очень рано об этом думать, тем более, надо получить образование, определиться с местом работы, а уже потом создавать семейный очаг.

И вдруг улыбнулась своим мыслям — может ещё и сделать блестящую карьеру…

Нет, и опять, нет, она себе честно признавалась, что уже в свои девятнадцать лет хотела семью, детей… и Галя.

Вот, вернётся в Израиль, встретится со своим любимым и постарается до него донести то, что не сумела сделать три дня назад.

Вера очнулась от своих запутанных мыслей, по самолёту стюардессы разносили обед.

Вдруг Вера почувствовала, что ей стало жарко и чего тут странного — на ней была та же кожаная куртка, свитерок, джинсы и кроссовки, в которых она почти год назад летела в Израиль, в них девушка переоделась уже в аэропорту.

Нет, она не прибеднялась, просто других тёплых вещей у неё не было, она ведь в Израиле пережила только одну зиму, длившуюся где-то два с половиной месяца.

С улыбкой подумала, что едет в Беларусь в разгар осени, а выезжает из лета и вернётся опять в лето.

Поковырявшись в обеде, предоставленном авиакомпанией, вновь погрузилась в свои не лёгкие размышления. Любка наговорила ей кучу гадостей, но в кое в чём она всё же права, со стороны она, действительно, выглядит самой натуральной содержанкой.

За три месяца проживания в общежитии, Вера особенно не растратилась, ей вполне хватило денег, заработанных ею до отъезда в Беер-Шеву, выданных ей сестрой, Наташей и собранных работниками кафе.

Они с девочками из общежития очень скромно питались, в основном кашами, макаронами, сосисками и купленными по мивце, то есть со скидкой, полуфабрикатами.

Все выходные она проводила у Галя, а там расходы были сведены к нулю.

Пусть так, но девушка не чувствовала себя содержанкой, иногда даже пыталась что-то покупать в дом, но любимый слёту это пресёк, со смехом возвращая ею потраченное.

Ладно, сколько можно копаться в себе, никому ничего плохого она не сделала, старалась быть покладистой и справедливой, никого не обманула, никому не подложила свинью, а вот с Галем вышло всё не очень хорошо, надо было всё же закончить их разговор и расставить всё по своим местам — кто он для неё и, кто она ему, а потом уже делать выводы — резать по живому или смириться, а так, ни то, ни сё и улетает из Израиля в Беларусь не с радостью, а с тяжёлым сердцем.

Стюардессы скомандовали пристегнуть ремни, идём на посадку, и Вера вспомнила ещё одну песню своего любимого барда Олега Фрейдмана:

  Душой и песней я с тобой сольюсь

  Край издавна воспетый синеоким.

  Издалека прими поклон и строки:

  Привет, моя родная Беларусь…

  Плыву к тебе на север в облаках.

  Снежинкой упаду на лапку ели.

  Закружат в танце вьюги и метели,

  Весной капель на звонких каблуках…

  Из родника с журчанием прольюсь,

  И ручейком сбегу к озёрной глади.

  В ней солнце отраженье неба гладит —

  Воспета синеокой Беларусь…

Глава 18

Самолёт приземлился в назначенное время и Вера вместе с другими пассажирами, по длинной соединяющей со зданием аэропорта трубе, вышла взнакомое помещение.

Всё здесь по-прежнему было серым — стены, потолок, полы, кабинки чиновников и их хмурые лица.

С первых минут пребывания на Родине, начались не предвиденные трудности.

Вначале потребовали какую-то декларацию, с заполнением оной с помощью доброжелательного пассажира девушка всё же справилась.

Затем понадобилось оплатить медицинскую страховку.

Вера не стала ничего доказывать, как это делали другие, убеждая местных чиновников, что подобную они уже оплатили в Израиле, а спокойно выдала за эту бумажку шесть долларов.

На паспортном контроле молодой человек с неподобающем для его возраста серьёзным лицом, тщательно изучал её даркон — международный паспорт, который она заранее себе выправила по настоянию Наташи, утверждающей, что они в ближайшее время обязаны вместе посетить загнивающую Европу.

С непонятной брезгливостью на лице, пограничник предупредил Веру, что она должна в течение первых трёх дней временно приписаться в ближайшем от места её жительства отделении милиции.

Казалось бы, все препоны уже позади, получи обратно документы, ухвати в руку тяжелейшую ручную кладь и двигай в багажное отделение за дорожной сумкой, но не тут-то было.

— Гражданка Петрова, приношу свои извинения, но, хочу поинтересоваться, что это такое?

Молодой человек с изумлением на лице перебирал в руках, лежащие сверху в ручной клади плоды манго.

— Вы, что не осведомлены, что ввозить в нашу страну продукты без сертификата ни в коем случае нельзя.

Мне придётся составить акт и изъять незаконно доставленные в Беларусь продукты.

У Веры заныло сердце — вслед за манго изымут и киви, и авокадо и мало ли к чему ещё прицепится этот верный своей Родине служака.

Девушка мило улыбнулась.

— А ты, угощайся, это очень вкусно, вот, держи этот плод с красненьким бочком, он уже поспел, его хоть сейчас употребляй.

Вера всё это говорила скороговоркой, а сама, как её учила соседка по самолёту, затолкала в ладонь парню двадцатидолларовую купюру.

Зелёная бумажка, как и крупный плод манго мгновенно исчезли от посторонних глаз.

— Гражданка Петрова, всё в порядке, закрывайте плотно свою сумку и проходите, мы с вами создаём очередь.

Успокоившись, мысленно похвалив себя за смекалку, за пройденный пограничный досмотр, оказавшись в неуютном большом помещении, стала машинально искать глазами коляску, чтобы взгромоздить на неё неподъёмную ручную кладь и поехать забирать из багажного отделения свою походную сумку.

Никаких колясок в поле зрения не попало, и она следом за другими пассажирами двинулась, волоча сумку, то и дело, меняя руку и останавливаясь передохнуть.

Ну, наконец, и багажное отделение.

Боже мой, что там творилось!

В узкую решётчатую дверь протискивались люди и вступали в бой с другими пассажирами, которые растерянно лазили по огромной куче сумок и чемоданов, сваленных, как попало.

Вера оглянулась, недалеко от неё стояла растерянная пожилая женщина и хваталась, то за сердце, то за голову.

Девушка подошла к ней.

— Простите, давайте поможем друг другу — вы покараулите мою сумку, а я добуду для нас коляски и постараюсь проникнуть в этот бедлам и отыскать наш багаж.

— Девочка, разве я могу быть против, мне сам бог тебя послал, иди, иди, моя миленькая, я покараулю твою сумочку и дождусь тебя, куда мне деться.

Я одинокая старая женщина, меня должна встречать Бася, моя старшая сестра, мы с ней не виделись уже два года…

— Простите, вы мне потом дорасскажете вашу интересную историю, а то если не подсуечусь, нам придётся здесь торчать до ночи, с вашего позволения, я побегу за колясками, только скажите вашу фамилию и, как выглядит ваш багаж.

К большому удивлению девушки, ей пришлось заплатить по доллару за каждую коляску.

Не велики деньги, но если её будут так и дальше доить, то той тысячи долларов, что она взяла с собой явно не хватит на всё время пребывания в Минске.

Полазив вместе с другими чертыхающимися и матерящимися пассажирами по горе разнокалиберного багажа, Вера, тоже вспомнила фольклор, бормоча под нос ругательства, и, в конце концов, отыскала чемодан Блюмы Розенталь и сумку Веры Петровой.

Выйдя из аэропорта в холодный сентябрьский вечер, вздохнула полной грудью чистый и родной воздух, вот она и дома.

Огляделась, возле остановки маршрутного такси собиралась толпа.

Подошла и поинтересовалась ценой, перевела белорусские рубли на доллары, удивилась, всего пять баксов.

Продвинулась к веренице такси, тут ломили, не задумываясь, пятьдесят.

Застряла посередине, не зная на что решиться, если бы не тяжёлый багаж, не задумываясь поехала на маршрутке, а так…

— Девушка, за двадцать поедешь?

Над ней склонился мужчина среднего возраста, впрочем, у него было всё среднее — рост, комплекция и невыразительное лицо.

— Частник?

— Да. А чем не устраиваю?

— Говорят опасно одной девушке ездить на частном извозе, мало ли, кто попадётся, хотя я могу за себя постоять.

Мужчина рассмеялся.

— Идём, давай поднесу твои сумки. У вас все в Израиле становятся такими героями?

Вера улыбнулась.

— Все, нам по-другому нельзя.

— Ты, чего туда, в свои сумки наложила? Приехала, что ли, подкармливать голодную белорусскую родню?

— А, что, голодно?

Мужчина определяя сумки в багажник старенького жигуля, прокряхтел:

— Нет, не голодно, но очень бедненько.

С голоду, конечно, не пухнем, разносолами себя не балуем, но сносно покушать ещё можем.

Донашиваем одежду, приобретённую в годы Советской власти, как и пользуемся вещами того же периода.

Мало кому доступны, появившиеся на базарах импортные товары и деликатесы.

Живём в основном с огорода и левых приработков, но ведь не у всех есть то и другое.

Машина легко покрывала сорокакилометровое расстояние между аэропортом и городом, Вера с интересом слушала словоохотливого и приятного собеседника.

— Вот, посмотри в окно, какая красотища, у нас ведь наступило бабе лето, днём иногда до двадцати двух градусов тепла доходит.

Вера, действительно, видела мелькающие за окном автомобиля»… В багрец и в золото одетые леса…».

— Да, красиво, я, правда, не люблю осень в Беларуси, но этот период не может не радовать взгляд и душу.

— А, вот, нам теперь не до этой красоты, ходим в леса по грибы не в радость, а будто бы на работу, обеспечивая себя на зиму, которую ждём со страхом.

Те, кто ещё работает, получает кое-какую зарплату, но часто закаточными крышками, банками с кофе, тарелками, кружками, говорят, что на одном предприятии выдали зарплату кирзовыми сапогами и галошами…

Может быть придумали, но представляешь, несёшь домой вместо хрустящих зверьков мешки с этой никому не нужной сегодня обувью.

Вера сдержала улыбку, понимая, что людям в этой стране сейчас не до смеха, а ведь тут живут её родители, подруги, да, и другие… которым она совершенно не желала никакого зла, а более того, очень даже их уважала, а сейчас, слушая симпатичного водителя, до боли в душе сожалела.

— К кому красавица, прибыла в гости или обратно решила?

— Нет, я уже не вернусь, приехала навестить родителей, пока не начался учебный год в университете.

Вера и сама не поняла, почему ей захотелось похвастаться перед этим человеком своим поступлением в высшее учебное заведение в Израиле.

— Молодчинка, знай наших, а родителей, как можно быстрей забирай отсюда, если есть такая возможность.

— К сожалению, возможность скоро представится.

Моя бабушка является для них тормозом.

Она очень болеет и её никуда нельзя перевозить, даже не знаю, застану её живой или нет.

Но, поймите правильно, ещё не понятно до конца, стоит ли им срываться с места, жизнь в Израиле для людей возраста моих папы с мамой очень непростая…

— Что надо пахать?

— В том то и дело, что работы по специальности нет, а только неквалифицированная — на стройке, убирать улицы, мыть подъезды и дома у богатых людей, ну, если повезёт, то можно ещё устроиться на конвейер перебирать овощи и фрукты, а в лучшем случае, вот это скорее подходит для мамы, присматривать за стариками.

— Девушка, вам там на месте понятней, что к чему, но мы тоже не с луны упали, уже информированы и про вашу жизнь в Израиле, и в Германии, и со Штатов знакомые получают письма.

Везде нашему брату поначалу не легко, но со временем все как-то устраиваются, приживаются и вполне достойно живут среди тех людей, которые для нас годами были врагами, по крайней мере, нам это понятие навязывали прежние коммунистические власти.

Что ты думаешь, славная девушка, я левачу с юности?!

Довожу до твоего сведенья, покорный слуга является деканом института народного хозяйства, преподаю экономику… ну, скажи не гримаса судьбы?

Так, вот и приехали, твоя Притыцкого.

Сейчас выгружу твои тяжёлые сумки и даже помогу допереть их до подъезда.

Если бы ко мне на факультет поступила такая чудесная студентка, был бы очень рад!

Несмотря на все трудности с адаптацией в чужой стране, не кидай родителей здесь, порядок у нас не скоро наступит.

Видишь, какая темень вокруг… и, так почти на каждой улице, а во внутренних дворах вообще катастрофа, ни фонарей, ни асфальта.

Девушка чувствовала к новому знакомому невероятную симпатию и вместо двадцати долларов, вручила три десятки.

— Нет, так не пойдёт, договор дороже денег, возьми десятку обратно, а вот, если сподобишься и позвонишь мне, чтобы доставил тебя в аэропорт на обратном пути, буду премного благодарен.

Вера всунула в карман, врученную мужчиной бумажку с его телефоном и неожиданно прижалась к нему и поцеловала в щёку.

— Спасибо вам, за всё. Вы на многое мне раскрыли глаза, обязательно воспользуюсь вашими советами, главное я уяснила твёрдо, родителей надо отсюда увозить, до свиданья!

Откуда только взялись силы, Вера с двумя тяжелейшими сумками чуть ли не взлетела на свой пятый этаж и не отдышавшись, нажала кнопку звонка.

До её слуха дошли шаркающие шаги папиных вечно растоптанных тапочек, а за ними раздался до слёз родной и любимый голос отца:

— Кто, к нам на ночь глядя, и глазочек не закрывайте, иначе не отворю.

— Папочка, это я…

И в ту же секунду дверь распахнулась, и Вера повисла на шее отца, крепко прижавшего её к своей груди и без конца, повторяющего:

— Доченька моя, доченька моя, доченька моя…

— Коля, закрой дверь, сквозит, ты же знаешь, как я остро реагирую на сквозняки.

Вера оторвалась от отца, перешагнула свои сумки и вбежала в зал, где в кресле напротив телевизора сидела её мать, укутанная в толстый махровый халат и с шарфом, закрывающим плечи и затылок.

— Мама, это я приехала…

Женщина оторвала взгляд от экрана телевизора и, сняв очки, уставилась на дочь.

— Вера, с какого перепуга ты вдруг пожаловала, неужто решила вернуться в Беларусь, так сразу скажу, очень зря…

Девушка нагнулась над матерью и поцеловала её в подставленную одутловатую щёку.

— Нет, мама, я приехала к вам в гости, очень соскучилась, у меня до начала занятий в университете ещё есть полтора месяца, и я решила навестить вас, какую-то часть из этого времени побыть в Минске.

— Правильно мне пишет Любочка, что ты «без царя в голове», что вздумаешь, то и делаешь, никогда не прислушиваешься к советам старших и опытных людей, не умеешь экономить копеечку, живёшь будто бы завтра потоп…

Ворчливую жену прервал папа:

— Верунечка, правильно сделала, что приехала в это время, у нас сейчас днём на улице тёпленько, съездим с тобой по грибочки, мой запорожец пока на ходу, отведём с тобой души в разговорах на сердцещипательные темы.

Тебе тоже надо, как следует отдохнуть.

Ведь этот год для моей дочурки был совсем не простым — переезд на новое место жительства, существование под опекой со стороны моей всезнающей старшей дочери, тяжёлые физические работы, изучение чужого языка и, наконец, блестящее поступление в университет.

Вера снова приникла к отцу.

— Папочка, какое там блестящее поступление, просто так распорядилась судьба, я в добрый час, оказалась рядом с нужным человеком, давшим мне толковый совет.

К моей заслуге можно только отнести то, что прислушалась и совершила нужные действия.

— Я и не сомневаюсь, что это была моя Любочка, только она знает, что и как делать в этой жизни?

За такое короткое время моя умница сумела обзавестись шикарной квартирой, обустроить её, купила машину и живёт полноценной жизнью обеспеченного человека…

Вера перебила:

— Нет, мама, по Любочке до сегодняшнего дня я бы убирала виллу одной местной богатейки, приглядывала за её Русланчиком и оплакивала бы свою горькую судьбу.

— Да, Люба была определённо права, ты стала не сносная, тебе слово, ты десять.

— Мама, посмотри, сколько я вам всего вкусненького навезла.

Вера, зная ворчливый характер матери и её преклонение перед авторитетом Любы, решила спустить на тормозах, потому что, видела, как начавшуюся перепалку между дочерью и матерью переживает отец.

Девушка распахнула свою походную сумку и стала на свет вытаскивать привезённые продукты.

— Мама, вот твоя любимая гречка, этого растительного масла, надеюсь, тебе хватит на долго, здесь пять литров.

Папочка, твоё любимое кофе и куча сладостей, я уверена они тебе понравятся.

Отец принимал в руки в ярких упаковках сладости и без конца повторял.

— Доченька, моя ты доченька, моя ты доченька…

При появлении не виданных до сих пор, привезённых дочерью продуктов и угощений, мать мгновенно растаяла.

Она неожиданно для мужа и младшей дочери заворковала, раскудахталась, водворяя по местам коробки и баночки.

— Ах, какая красота, какие упаковки! Ах, как это всё кстати, как это всё пригодится зимой! Верунь, а что нам из этого передала моя Любаша?

— Мама, она передала тебе письмо, сейчас отдам.

— Такого не может, просто, быть такого не может быть, чтобы моя Любочка и забыла свою маму…

— Нет, она не забыла, я же сказала, что передала тебе письмо.

Ладно, вы тут раскидывайте всё по местам, твёрдые фрукты не кладите в холодильник, им ещё надо дойти, а мягкие срочно кушайте, они после холодильника уже не такие вкусные, а я пойду поцелую бабулю…

Наступила тишина, даже стало слышно, как на кухне капает вода из крана.

— Веруня, бабушка умерла уже почти месяц назад, мы ведь сообщали Любе.

Разве она тебе не передала эту печальную новость?

Вера присела на диван и закрыла лицо руками — уже месяц назад умерла её бабушка, которая, можно смело сказать, вырастила её с пелёнок.

В памяти всплыло, как та водила любимую внучечку в детский садик и забирала оттуда.

Как они гуляли бабьим летом по городским скверикам, собирая осенние листочки в гербарий.

Когда Вера подросла, они ходили с ней в кино, на детские спектакли и концерты.

Бабушка прививала девочке любовь к искусству и спорту.

Вера по инициативе бабули посещала различные спортивные кружки, поэтому она хорошо каталась на лыжах, коньках, играла в баскетбол и гандбол и даже какое-то время занималась акробатикой и на батуте.

Учиться играть на пианино девочке не понравилось и бабушка наперекор маме, забрала её из музыкальной школы и определила на танцы.

До подросткового возраста Веры, пока бабушка была в своём уме, она была для девочки верным другом и добрым ангелом.

— Папа, мы завтра съездим с тобой на кладбище, я хоть цветочки положу на могилку.

Бабуля перед смертью не приходила в себя, может меня вспоминала?

— Нет, моя доченька, за три месяца до смерти, она вовсе впала в кому, так из неё и не вышла.

Маме твоей хватило, сама понимаешь, надо было ухаживать за лежачим человеком, я, конечно, помогал, короче, хватило нам обоим.

— Папа, так вы уже собираетесь в Израиль?

Отец кинул испуганный взгляд на жену, а та возилась в холодильнике и не собиралась, похоже, поворачиваться и отвечать на прямой вопрос дочери.

— Что же вы молчите, как будто я задала не самый простой вопрос, какой только может быть?

— Вера, ты говорила, что привезла письмо от Любочки, будь добра, подай мне его, прочитаю, может тогда появятся ответы на твои вопросы, а пока переоденься, комната бабушки в полном твоём распоряжении.

Глава 19

Вера решила не рисковать и на следующий день прямо с утра пошла в ближайшее отделение милиции прописаться на время пребывания в Минске, как было приписано законом и о чём предупредили её в аэропорту.

Возле нужного ей кабинета ждала огромная очередь и девушка поняла, что если она высидит её полностью, то первый день пребывания в Беларуси пойдёт насмарку.

Через полчаса она поняла, что может и не один день, потому что из разговоров мающихся в очереди людей, выяснила, что некоторые из них приходят сюда уже не первый раз.

Через час бесплодного ожидания, настроение сошло на нет, и Вера выглянула на улицу подышать свежим воздухом.

В дверях неожиданно столкнулась с молодым милиционером, в котором без труда узнала своего давнего воздыхателя Петьку.

— Привет, Петрунь, вот так встреча, ты, что уже демобилизовался?

— Верка, вот так да, и, правда, какая встреча!

Ещё два месяца назад, вот поступил на работу в милицию, сразу младшего сержанта получил, я ведь в армии тоже отбывал службу в охранных частях.

А ты, я же слышал от девчонок со двора, в жидовию смылась, а смотри, вот она…

— Я, действительно, уже год отжила в Израиле, а вчера прилетела на парочку неделек проведать маму с папой.

— Петрова, а с какого бока ты попала в Израиль, никогда не мог подумать, что ты еврейка?

— У меня мама еврейка и я этого никогда не скрывала.

Петь, а чего у тебя к евреям такое, я бы сказала, не самое лучшее отношение, что ты так въелся на евреев?

Парень ковырнул асфальт новеньким сапогом.

— Не то, что плохое, просто они мне всегда были как-то противны.

Вера рассмеялась.

— Петька, а ты помнишь, как перед уходом в армию, ты пытался даже меня поцеловать, сейчас, наверное, тебе гадко об этом вспоминать, ну, колись?

— Верка, я, наверное, не правильно выразился, эти евреи не то, что мне противны, просто рядом с ними я всегда себя чувствовал человеком второго сорта.

Они все со скрипочками, чистенькие такие, сплошные шахматисты-пианисты.

Начни с ними говорить, так общего языка вечно не найти, всё знают, всё понимают, начинаешь чувствовать себя каким-то ущербным.

— Петька, ты просто мне глаза открываешь на жизнь и людей.

Ну, встречала я таких противных и не только евреев, но ведь редко, а в Израиле ещё ни одного такого не видела.

— Не заливай, там, что одни Моше Даяны?

Хотя, чего я спрашиваю, разве шахматисты и пианисты могли бы победить арабов во всех войнах.

— Ну, Петька, ты показываешь чудеса осведомлённости во всех областях знаний.

— А ты, Верка, не ехидничай, политграмоту в армии проходил и перед поступлением в милицию месяц на курсах повышения политической грамотности отсидел.

Веру вдруг осенило.

— Петенька, не в службу, а в дружбу, помоги прописаться без очереди, а то жалко дней отпуска.

— Петрова, ты думаешь, это легко?

Так я тебе доложу, совсем нет, да, и не по моей это части.

Пойми, сегодня на просто так ни к кому не подъедешь…

— Петь, не мямли, сколько?

— Двадцать баксов, но учти, это не мне, я бы с тебя и копеечки не взял.

— Держи Петя, я и не сомневаюсь, мы ведь с тобой были друзья.

— Хорош Верка, трындеть, давай свои документы и не суйся в отделение, посиди в том скверике с пол часика, не замёрзнешь, вон как солнышко пригрело.

Вера отошла от отделения милиции буквально на двести метров и попала в осеннюю сказку — лёгкие порывы ветра срывали с деревьев листочки, которые плавно кружась падали к ней под ноги, кокетливо сверкая на солнце пока ещё глянцевым покрытием.

По обе стороны асфальтовой дорожки пожухлую траву накрывали ярким пледом падающие с деревьев всех оттенков желтизны и багрянца кленовые, ясеневые, липовые и тополиные листья.

Вера была счастлива очутиться в этом нарядном по сезону сквере.

Она присела на ближайшую лавочку и подставила лицо ласковому солнцу.

Накануне, уезжая из Израиля, она даже представить не могла, что так будет наслаждаться этим необыкновенным даром природы таким волшебным теплом, ведь перед отъездом за бортом было тридцать пять градусов сумасшедшего пекла.

Девушка смотрела восхищённо на медленно кружащиеся падающие листья и в голове назойливо завертелась строка, не то стихотворения, не то, песни — палые листья, палые листья…

Она вдруг достала из сумочки заветный блокнот с текстами песен Олега Фрейдмана, отыскала чистую страницу и написала свою навязчивую строку:

Палые листья, палые листья…

А дальше… а дальше она полностью ушла в музыку слов и рифм.

Когда-то Вера уже пыталась сочинять стихи, но из этого мало, что получилось, и она скоро забросила это увлечение, а сейчас строчила и зачёркивала, и вновь писала…

Затем выписала начисто много раз правленые строки и вчиталась:

Палые листья

  Кружит стихами

  Взгрустнувшая осень.

  Не просыхают

  Художников кисти.

  С веток срываясь

  Продрогшие листья,

  Палые листья

  Тропинки заносят.

  Вечер осенний

  Для грусти причина.

  Дождь струи сеет

  И ветру не спится.

  Ищут спасенья

  Бездомные листья,

  Палые листья

  В стихах и в картинах.

  Песню вплетаем

  В осенние кудри,

  Плачет гитара,

  Звеня перебором.

  Иней рассветный

  Деревья припудрил.

  Палые листья

  Зима скроет скоро.

Вера шёпотом повторила — палые листья зима скроет скоро.

— Петрова, ты, что молишься?

Ну, не стоит оно того, держи свои документы, всё в порядке.

Вера поднялась с лавочки посмотрела внимательно на самодовольное лицо парня с белесыми бровями и ресницами, с таким же пушком небритой щетины на щеках, с плутоватыми светло-голубыми глазами. Из форменной милицейской фуражки выглядывали коротко стриженные светлые волосы, в глаза также бросилась его лопоухость, не скрываемая даже головным убором — смешно вспоминать, когда-то этому парню она ни о чём не задумываясь, подставила свои губы для поцелуя.

— Петенька, ты золото, спас меня от такой противной рутины, часами околачиваться в беспросветной очереди. Я твоя должница…

— А чего там, должок можешь сразу же и отдать, вон какая пышная девка в некоторых местах, у вас там на западе с этим делом говорят просто.

— Конечно, Петя, просто, но надо быть или проституткой, или хотя бы любить человека, а я ни то, ни другое, так, что, извини.

Парень усмехнулся.

— Языкатая ты, но не злая, надо будет что-нибудь от меня, заходи, всегда с радостью поможем друзьям.

Вера шутливо ударила парня кулаком по груди.

А знаешь Петюня, у меня в Израиле уже есть любимый парень, и представляешь, он мент!

Девушка развернулась на каблуках и махнув на прощание рукой заспешила к дому.

К ожидающим её родителям, Вера вернулась уже под обед.

Папа не находил себе места от волнения за дочь.

— Верушка, где ты столько времени пропадала, мы с мамой уже не знали, что и думать…

— Это папочка твой не знал, а я ещё как догадывалась, наверное, хахаля какого-то встретила или подцепила.

— Мам, представляешь, а ты, правда, угадала — встретила Петьку из соседнего двора, может помните, я к нему на проводы в армию ходила?

Так, вот, его я и встретила, он сейчас служит в милиции и помог мне прописаться, а иначе могла бы и за три дня не управиться.

Мама выглянула из кухни.

— Мойте руки и давайте к столу, у меня уже всё готово.

Вера, я твои любимые зразы стушила, наверное, там тебе никто этого блюда ни разу не приготовил.

— Конечно, нет, в последние месяцы, пока училась на курсах и жила в общежитии, так вообще почти на одних макаронах и кашах сидела.

— А Люба пишет, что ты у своего хахаля жила в квартире. А там не могла нормальную еду ему и себе готовить, что зря я учила своих дочерей кулинарить?

— Там я готовила нормальную еду, но это было только в субботу и только один последний перед приездом сюда месяц, а чаще всего, меня Галь водил обедать в ресторан.

Мамочка тебе не обязательно собирать сплетни у моей сестрички, она мало, что знает, я с ней ничем не делюсь, а если хочешь знать правду о своей младшей дочери, то спроси, ведь тебе хорошо известно, что я никогда не обманываю, скажи папа.

Отец нежно привлёк к себе любимую дочь.

— Верунечка, а у тебя с этим парнем достаточно всё серьёзно, а то, Люба такого понаписала…

— Папочка, честное слово, она ничего не знает, а только строит догадки.

И Вера расплакалась.

— Пап, ну почему она такая, неужели ей плохо, когда кому-нибудь хорошо, а если у кого-то не ладится, то вовсе желчью исходит…

— Верка, прекрати на сестру напраслину наводить, она, между прочим, почти год тебя содержала и не голую на учёбу отправила, а ты её здесь поносишь, можно подумать, я тебе и поверила.

С мамой было спорить бесполезно, она за свою любимицу могла любого в грязь втоптать.

— Ой, мама, какие вкусные зразы, только мне мяса попалось маловато.

Родители переглянулись, и Вера поняла, что сморозила несусветную глупость.

Она резко поменяла тему:

— Кстати, а когда вас ждать в Израиль, надеюсь, к весне приедете, зимой не советую, очень уж у нас в это время года неуютно.

И вновь родители встретились друг с другом о чём-то говорящими глазами.

— Понимаешь доченька, Люба пишет, что нам лучше пока не дёргаться, а сидеть на месте.

Всё же у нас есть своя обставленная квартира, мой завод ещё окончательно не закрылся, кой-какую зарплату домой приношу.

У мамы сейчас, после смерти твоей бабушки, развязались руки, может скоро подыщет себе что-нибудь подходящее из работы.

А, что там, ни кола, ни двора, ни работы, ни языка…

— Папочка, миллион приехал из бывшего Союза, и все как-то устраиваются, и фонари у нас горят, и асфальт хороший, и заводы работают, а строек столько, что рабочих завозят из Румынии, Турции и даже Китая….

— Доченька, ты предлагаешь нам, в нашем возрасте и с нашими специальностями, мне идти на стройку, а маме убирать квартиры богатым израильтянам?

— А почему и нет, по крайней мере, в зразы будете класть мяса, сколько душе угодно и покупать себе из продуктов, что только захочется, хоть икру красную, хоть сёмгу, да, что я перечисляю, всякую еду, какую вы только в жизни слышали…

— А Люба пишет, что люди даже на транспорте экономят, ходят пешком по пять километров в обе стороны.

— Мамочка, люди и на воде экономят, сцаки по целым дням не смывают, всякие есть, почему Любка вам только о плохом и плохих пишет?

— Вера, откуда и что ты можешь знать, приехав на всё готовое, что ты думала, чем семью накормить, что на задницу натянуть и, чем оплатить коммунальные услуги?

Что ты, как Любочка, начиная с ноля, купила квартиру, машину и прочее, замечу, всё это за два года, а ты тут нам пытаешься свою концепцию навязать, не понюхав, как следует той жизни, живя на всём готовом, вначале у Любочки, а потом на содержании у израильского хахаля.

Вера проглотила горькую пилюлю, подкинутою мамой, глядя на расстроенное лицо папы.

— Мам, а вам, кто мешает, приехать и купить за два года квартиру, машину и прочее?

Замечу, тебе моя дорогая, вам осуществить это ещё легче, у вас ребёнка на руках не будет.

Мама была полностью обескуражена чёткими аргументами младшей дочери, а папа широко улыбался, исподтишка подмигивая Вере.

— Доченька, мы ещё подумаем, не торопи нас, до весны есть время, а зимой ты не советуешь нам приезжать.

Отец с дочерью рассмеялись, улыбалась шутке мужа и мама.

До самого вечера они обсуждали вопрос репатриации, во многом Вера их убедила, но главный вопрос остался открытым — если приехать, то куда и к кому?

Вера в этот вечер рано забралась в постель, на неё, вместе с переживаниями и хлопотами последних дней, навалилась жуткая усталость, и она, укрывшись тёплым ватным одеялом, вскорости согревшись, без помех мыслями встретилась с Галем.

— Где ты, мой любимый, чем занимаешься в это время, о чём думаешь, вспоминаешь ли обо мне?… Я о тебе ни на минуточку не забываю…

От горячих мыслей о любимом, о том, как он, начиная с губ по всему телу бежит поцелуями, как его шаловливые пальцы проникают в самые потаённые местечки, и они достигают пик в наслаждениях в бурном соитии — кипящая волна забурлила внизу живота и хлынула в святилище любовных утех.

Вера непроизвольно заёрзала, перебирая ногами, закусив нижнюю губу — вот дурочка, бешеная кошка, от одних только воспоминаний на небеса взлетаю, а если бы он сейчас оказался в этой постели, снял с неё тёплую мамину ночную сорочку, тесно привлёк к своей мускулистой, покрытой мохеровой растительностью, груди, пробежал по её разгорячённому телу своими нежными и умелыми губами и руками, а затем… — девушка невольно застонала, сотрясаясь в приступе нового ещё более бурного оргазма.

Наконец, она отпустила край подушки, который ухватила зубами, чтобы своим стоном не привлечь к себе родителей и слёзы быстрыми ручейками побежали по щекам.

Всё, пора взять себя в руки, если каждый вечер, который она должна провести здесь, будет так доводить себя любовными фантазиями, то просто свихнётся.

Нет его сейчас рядом и не надо его звать, а, когда она вернётся… тогда и будет думать, и что-то решать, а может быть за неё распорядится жизнь, время и Галь.

Девушка вылезла из-под тёплого одеяла, достала свой блокнотик с ручкой и застрочила, исправляя и чёркая, а рифмы текли и текли сладкой патокой по страницам блокнота:

  На песню ласки чуткий отзвук тела,

  Податливого, гладкого, как шёлк.

  Бутон наполнен влагой до предела.

  И вот раскрылся каждый лепесток.

  а наслажденье… вкус багряной вишни.

  Чуть терпкий, как вино, запретный плод.

  Благослови Любовь мою, Всевышний,

  Избавь от грустных мыслей и забот.

  Бутон, дразнящий влагой наслажденья

  Раскрылся, отзываясь на призыв,

  И подчиняясь двух сердец влеченью

  Тела искали ритм и мотив.

  Звенела песня на высокой ноте.

  Адажио сменял безумный свинг.

  О, небеса, как дивно вы поёте…

  Взлетают души и восторга крик…

Вера перечитывала и перечитывала…неужели это она написала?!

Вот, чёрт, никому ведь и не покажешь — Галь не понимает, Любка засмеёт, родителям стыдно, если только Наташке… да, Наташке можно, она такую эротическую лирику оценит, а вот палые листья, вряд ли.

Глава 20

На завтра у них с отцом был намечен выезд в лес по грибы, но мероприятие из-за плохой погоды расстроилось. За окном моросил мелкий дождик, и папа сказал, что это уже надолго.

Вера послонялась по комнатам, посидела у окна и вдруг ужаснулась, а, что она будет здесь делать целых три недели.

Зашла на кухню и понаблюдала за мамой, готовящей кушать, и краска стыда залила лицо — у неё в кошельке около девятисот долларов, а здесь такая экономия, что впору задавиться.

Мама варила на обед ленивые щи и ставила в духовку картофельную бабку, вместо мяса зажарив в неё сало с луком.

— Мам, а это, наверное, будет очень вкусно, у меня уже слюнки текут…

— Вкусно, вкусно, с мясом было бы ещё вкусней.

Вера не могла понять, как такое случилось, когда наступил раскол в их отношениях, но с мамой у неё уже давно не было общего языка.

Девушка, наблюдая за вознёй матери на кухне, задумалась, отлистала назад несколько лет, оглянулась на свой подростковый возраст.

Наверное, они пришли к таким отношениям с того момента, как младшая дочь вошла в пору девичества, а это случилось у Веры довольно рано — уже в четырнадцать лет, она сформировалась во взрослую девушку, с заметной грудью, чётко очерченной талией, красиво выраженными бёдрами и длинными стройными ногами.

Безусловно, причина была не в её раннем развитии, просто мама как-то стала не доверчиво относиться к ней, цеплялась по разным пустякам, а Вера платила той же монетой, огрызалась, дерзила и выказывала своё недовольство вечными придирками.

Старшая дочь Люба, достигшая в это время совершеннолетия, стала для мамы настоящей подругой.

Она делилась с матерью самым своим сокровенным.

Они с увлечением обсуждали всякие житейские проблемы и с удовольствием перемывали косточки близким и знакомым людям.

Люба умела ладить с мамой, когда надо она могла смолчать или вставить нужное словечко и уже вместе буквально третировали Веру, а может быть ей так, только казалось, но пропасть в отношениях младшей дочери с матерью всё время увеличивалась.

— Мама, а наш гастроном работает и, где я могу обменять свои доллары на ваши белочки, зайчики и прочий зоопарк?

— Магазин работает, куда он денется, только теперь считается супермаркет.

Слышала, как звучит… а, как воняло в нём тухлой селёдкой, так и воняет.

Обменник я знаю есть на вокзале и в ЦУМе, ну, и в каждом банке можно обменять валюту на наших дохлых зверей.

Чтоб ты знала, у нас сейчас этих банков добавилось богато, все к себе заманивают, только вкладывать у людей нечего, все за ссудами к ним бредут, а там и рады радёшеньки несчастных поглубже на долгие годы в кабалу засунуть.

Верка, не дури голову, не трать зря валюту, с голоду не опухнем, прибереги свои доллары для жизни в Израиле. Что у тебя там, нет места, куда их потратить?

Вот, Любочка, пишет, что идёт учиться, чтобы получить водительские права, не хочет она всё время зависеть от своего Лёвочки. Желает сама, когда ей понадобится прокатиться по магазинам, проехаться на базар и по всяким учреждениям, она их называет, но забывает, что я пока не знаю иврита.

— Мам, а это стоящее дело, вот и получила от тебя ценную информацию — возвращаюсь в Израиль и иду тоже учиться на шофёра, обещаю, к вашему приезду у меня будут водительские права и своя машина.

— Что, тебе хахаль её купит?

— Послушай мамочка, я тебя очень уважаю, но моё терпение может лопнуть.

Прекрати разговаривать со мной в таком тоне, я тебе не дурочка с переулочка, а взрослая самостоятельная девушка, замечу, совершенно от вас финансово не зависящая.

Не спорю, Люба на первых порах, оказала мне некоторую помощь, но такую, я бы могла оказать совершенно чужим людям.

Да, она предоставила мне хорошее место для проживания, но я его оплачивала, как и отдавала ей деньги за все коммунальные услуги, а в довесок, ещё возилась с её сыном, отводя и забирая его из детского садика.

Надо сказать, к чести Любы, она вручила мне перед отъездом на учёбу три тысячи шекелей подъёмных для проживания одной в чужом городе, за это ей огромное спасибо, но замечу тебе, мне совершенно малознакомые люди тоже оказали подобную помощь.

Нет уж не перебивай меня, пожалуйста, дай выговориться, я и так долго молчала.

Как ты уже знаешь из письма Любы, у меня есть, а может и, к сожалению, был, хороший, даже очень хороший местный парень, он офицер полиции.

Тебе не надо собирать сплетни, мне нечего стесняться и поэтому могу рассказать спокойно о нём и о наших отношениях.

У него есть в центре страны большая четырёхкомнатная квартира, естественно и шикарная машина.

Он дарит мне очень дорогие подарки, оплачивает наше проживание в гостиницах на отдыхе, как и все совместные развлечения.

Кстати, вот этот браслет и цепочка из подарков, сделанных мне Галем за время нашего знакомства.

Мой Галь не хотел, чтобы я ехала к вам в гости, что и стало причиной нашей ссоры, и, похоже, правильно не хотел, судя по твоему отношению ко мне.

Спокойный голос Веры к этому моменту уже перешёл в крик.

— Да, мы спим в одной кровати и не только спим, надеюсь, подробности здесь тебя не интересуют.

Я не знаю, что тебе ещё рассказать и, что тебя волнует в моей личной жизни, но можешь задавать вопросы и я постараюсь на все по мере возможности ответить, только постельных наших отношений с Галем, прошу не касаться…

Ошеломлённая мать, наконец, обрела дар речи и свойственную ей надменность.

— Верка, прикрой свой рот и смири свой необузданный нрав, ты разговариваешь с матерью, а не с подругой, укроти язычок, им тебя бог явно не обидел.

Ты могла всё это рассказать мне в доверительном разговоре, а не в таком вызывающем тоне, от которого мне хочется смазать тебе по морде.

Мать облокотилась спиной о мойку и вытерла руки после мытья посуды.

— Ладно, не буду заниматься больше воспитанием оперившейся дочери, тем более, это бесполезно, потому что у тебя на все случаи жизни уже есть готовые ответы.

Кому я больше верю, тебе или Любе, теперь не могу сразу ответить, потому что и её и твои аргументы весьма убедительны.

Мы с твоим папой ночью очень долго разговаривали и пришли к выводу, что всё же поедем в Израиль, и не потому, что у нас мало мяса, чтобы положить в зразы, а потому, что у нас там живут две дочери и с какой стати, мы здесь останемся одни, ведь хочется на старости лет с внуками понянёхаться.

Послушай, всё же свою маму, тебе только девятнадцать лет, будет у тебя этот парень или другой, ещё неизвестно.

То, что ты рассказываешь об этом молодом человеке, производит хорошее впечатление и о нём, и об его отношении к тебе, а главное, что очень похвально, ты не продалась этому парню за кучку золота, чего я больше всего опасалась и о чём мне написала Люба.

Как ты нам советуешь, так мы и поступим, потому что твой папочка не может надышаться на тебя, как католик на деву Марию — мы постараемся приехать весной, а там, будь что будет.

Женщина отвернулась к раковине и стала ополаскивать раннее вымытую кастрюлю.

— Мамочка, прости, я погорячилась…

— Не нужны мне твои извинения, мы уже давно с тобой потеряли общий язык и взаимопонимание, может быть, даст бог, когда ещё больше повзрослеешь, то уразумеешь свою мать.

Вера услышала в её голосе плаксивые нотки, но развернулась и вышла из кухни.

Разговор с матерью оставил в душе неприятный осадок, она в нём была явно не на высоте.

Отлично понимала, что не рассказывала о своей жизни, а бравировала самостоятельностью и удачливостью, а ведь, как не открещивайся, а Люба приняла её к себе и помогла сделать первые шаги в Израиле.

Кто она сама по себе — ноль без палочки, ведь затем были Галя, Наташа и даже Хана, которые провели её по тропинкам жизни, не требуя наград и особой благодарности.

Встречу с Галем нельзя назвать удачей, это был перст судьбы, но вероятно не только для неё, возможно, и для него, но этотвопрос пока остаётся открытым.

Боже мой, как хорошо, что при их бурных объяснениях с мамой не присутствовал папа, ушедший в гараж, повозиться со своим видавшим виды запорожцем.

Отец бы очень расстроился. Не надо его ставить меж двух огней и пользоваться тем, что он благоволит к дочери.

Вера отлично знает, что её папа очень любит свою жену, а это куда важней, им вместе жить до старости и придётся преодолеть ещё много трудностей, один только переезд в Израиль, во что им ещё станет, об этом даже думать не хотелось.

Вера тепло оделась и зашла на кухню.

— Мам, я возьму твой зонтик, на улице дождик накрапывает?

Похоже, надо и своим обзавестись, он мне зимой пригодится в Израиле.

— Бери, бери, там спица одна заедает, ты её поправь, когда будешь раскрывать, а себе купи не наш отечественный, дерьмо полное, надо будет тебе на толкучку заглянуть, там можно, говорят, найти стоящее.

Я поняла, что ты собралась в магазин, возьми, пожалуйста, заодно хлеба, булок не надо, я напеку к ужину пирожки с картошкой, а купишь подходящей говядины, то и с мясом.

— Хорошо мама, только не бранись, если куплю что-нибудь не очень на твой взгляд подходящее.

Женщина рассмеялась.

— Всё равно буду ругаться, тебе, что привыкать?

И, Вера с улучшившимся настроением вышла из дому.

В ближайшем банке она получила такую огромную сумму белорусских рублей за сотню долларов, что была потрясена, она сразу же стала миллионером.

На ступеньках банка попыталась вглядеться в разного достоинства купюры, на которых были изображены симпатичные звери — волки, рыси, медведи, лоси, зубры… но от приятного созерцания зверушек и наименований денег, отвлёк молодой ворчливый голос.

Вера подняла глаза.

— Девушка, ты дразнишь вора и грабителя, это же не фантики от конфет, а натуральные деньги, за которые приобретают материальные блага.

В нашей стране сейчас мало людей, которые могут себе позволить обменять валюту и получить такую солидную пачку денег, повторяю, быстренько спрячь и не дразни гусей.

Вера во все глаза смотрела на элегантно одетого парня, сменившего ворчливый голос на приветливую улыбку.

— Меня зовут Виктор Александрович Лукашевич, впрочем, для вас можно просто Виктор, а позже и Витя.

— Я не знаю, что вы подразумеваете под словом, позже, но из вежливости тоже представлюсь, но без всяких заморочек — Вера.

И она протянула руку, освобождённую от денег, которые успела засунуть во внутренний карман своей кожаной куртки.

— Вера, на — ты или на — вы?

— Можно на — ты, но и я воспользуюсь этим правом.

— Отлично! Между прочем, я за тобой наблюдал ещё в банке, когда ты меняла свою зелёную сотку на наши деревянные.

— Интересно, и чем это я вызвала такой повышенный интерес к своей особе?

— Ну, в первую очередь, своей особенной привлекательностью и каким-то не здешним поведением.

Девушка рассмеялась.

— Неужели за год такое перевоплощение, может у меня и акцент появился?

— За акцент пока нечего сказать, по первым словам, не особо заметил, а вот поведение очень кидается в глаза, но я, собственно говоря, не об этом хотел поговорить, а точней, хотел предложить встретиться в боле цивилизованных условиях и провести вместе время и познакомиться поближе, а может быть и поосновательней.

— Витя, я не знаю, что ты вкладываешь в свои понятия, а особенно в слово, «поосновательней», но сразу хочу заметить, что прибыла в Беларусь на короткий срок, а там, откуда я приехала у меня есть любимый парень.

— Вера, а дружеские или деловые отношения между мужчиной и женщиной отвергаешь?

— В первое не верю, а второе не по моей части.

Они уже давно сошли со ступенек, ведущих в банк, и медленно шли по тротуару, обходя многочисленные рытвины и выбоины, заполненные дождевой водой.

— Год прошёл, как я не была в Минске и такой упадок, улицы просто не узнать, особенно жутко выглядят в вечерние часы.

— Поверь мне Вера, пройдёт совсем немного времени, и страна выправится, появится и красота, и изобилие, и улыбающиеся люди…

— Ой, Витя, в последнее очень слабо верится, такой вывод я сделала, глядя на своих, проживающих в нужде родителей.

— Я своему отцу тоже говорю, что поколение наших людей до шестидесятых годов рождения мы безвозвратно потеряем, а он уверяет, что для всех возрастов и слоёв населения есть и будут равные возможности для покорения бизнеса, продвижения по службе и для карьерного роста.

Я ему втолковываю, скажи на милость, откуда появится эта активность, когда молодёжь от отсутствия нормальной работы и заработка бежит во все стороны, деловая активность людей на ноле, да, и нет у них начального капитала, поэтому наверх и полезли бандиты и проходимцы разных мастей.

— Витя, я, пожалуй, встречусь с тобой вечером, если предложение ещё остаётся в силе, а сейчас мне надо срочно в магазин за продуктами, а то мама и папа будут волноваться.

Вить, только хочу предупредить тебя серьёзно, давай без глупостей.

— Вера, на этот раз, я не знаю, что ты под этим подразумеваешь, но, всё равно, обещаю быть корректным.

Они договорились встретиться в семь вечера возле кафе «Орбита», находящегося не далеко от дома девушки.

Переходя из отдела в отдел большого и несуразного магазина, Вера удивлялась скудности ассортимента, блеклости упаковок и малому количеству покупателей.

Трудно передать её удивление, когда она, сгрузив на кассе все приглянувшиеся ей продукты, вдруг обнаружила отсутствие элементарных пакетов и даже за деньги.

Кассирша смерила девушку презрительным взглядом:

— Откуда ты такая красивая и бестолковая?

— Из Израиля.

Вера машинально ответила женщине, испытывая полную растерянность от отсутствия пакетов, не представляя, как это всё она допрёт до дому.

— Я тоже хочу в Израиль, чтобы покупать, не задумываясь, такую прорву продуктов, не глядя на цены и, при этом, не имея при себе собственных пакетов.

Девушка, вот тебе мои личные, тут только два, но постарайся как-нибудь всё распихать.

— Ой, даже не знаю, как вас благодарить, может возьмёте деньги за пакеты, мне, право, неловко.

— Брось девонька, мы ещё не совсем здесь совесть потеряли, думаешь у нас перевелись порядочные люди?!

Они были, есть и будут.

Послушай, моя хорошая, если вдруг встретишь в Израиле Цилю Израилевну Липкину, передай ей большой привет от Таньки из гастронома на Притыцкого, она обязательно меня вспомнит.

Вера тащила на пятый этаж тяжёлые пакеты и продолжала улыбаться, вспоминая добрейшей души Таньку из гастронома, которую она точно никогда не забудет.

Выслушав ворчание мамы о нецелесообразности большинства своих покупок, ушла в спальню переодеваться и задумалась — ну, зачем, скажите, зачем, она согласилась встретиться с этим симпатичным молодым человеком, для чего дурить ему голову, ведь она не собиралась начинать с ним никаких любовных отношений и не допустит в свою сторону никаких вольностей…просто он очень интересный собеседник.

Надо ещё подумать, под каким соусом подать родителям блюдо, что вечером отправится на свидание, уверяя, что в Израиле у неё есть любимый парень, так, пожалуй, мама укрепится в своих подозрениях, что её дочь весьма лёгкого поведения.

Может не стоит ходить на эту встречу, для чего оно ей?! Продинамит парнишку, как это делают другие девчонки и вся беда, но поговорить с этим интересным парнем — Виктором Лукашевичем было любопытно и познавательно.

Села на подоконник и всмотрелась в мрачную погоду за окном и прислушалась к барабанящему по стеклу дождю и схватила в руки, купленную в супере общую тетрадь.

Строки побежали по белому листу, заполняя столбцами пустоты.

Зачёркивала, исправляла, начинала по новой и только на четвёртом листе появился чистовой вариант:

  За окном дождь безвольно заплакал,

  капли громко стучат по карнизу.

  понесла свою душу на плаху,

  подчиняя природы капризу.

  Поздно нынче стоять на коленях,

  коль себе стала вдруг злобным катом.

  Утопив свои чувства в сомненьях,

  я по жизни бреду виноватой.

  Как сумела бездарно разрушить

  наше счастье нелепою фразой…

  я рыдала, зажав плотно уши,

  струны звонкие лопнули сразу.

  Моя глупость сродни преступленью,

  Что ж, несу свою душу на плаху.

  Ты мой первый, молю стань последним —

  за окном дождь безвольно заплакал…

За обедом Вера сообщила родителям, что вечером встречается с одноклассницей и они посидят в кафе.

Удивительно, но с запинками выдавленная из себя ложь легко была принята за правду.

— Конечно, сходи прогуляйся, чего тебе сидеть все вечера с нами, ещё скоро насидишься над учебниками, правда, Белла?

— Правда Коля, только пирожки печь сегодня не буду, если Верка уходит, то к чему мне зря хлопотать на кухне.

Наряжаясь в своей комнате, Вера корила себя за ложь, за это глупое свидание, за эту поездку в Беларусь, а главное за то, что не смогла толком объяснить Галю, в чём её претензии к нему.

Разыграла из себя обиженную малым вниманием кокотку и разрушила хрупкий хрустальный замок, не успев ещё, как следует в нём поселиться.

Брюки красиво облегали её стройные ноги, нежно розовая кофточка подчёркивала пышность груди, накинутый сверху кардиган придавал осанке некую величественность.

Вот и новые ботиночки пригодились, только старая кожаная куртка не украшала её наряд, но делать было нечего, на улице холодно и по-прежнему накрапывает дождь.

К назначенному месту подходила практически вовремя, две минуты не в счёт.

Она сразу же заметила припаркованную напротив кафе иномарку и рядом стоящего под зонтом Виктора и поняла, никуда она с ним не поедет, в лучшем случае, посидит в этом знакомом с детства кафе «Орбита».

При виде девушки, парень распахнул переднюю пассажирскую дверцу, достал большой красивый букет и с лёгким поклоном протянул Вере:

— Эти скромные цветы в знак нашего знакомства, прошу садиться.

— Нет, Виктор, никуда я с тобой не поеду, ведь мы едва знакомы, а ты предлагаешь мне сесть в машину и поехать наедине с чужим человеком на ночь глядя.

— Вера, ты меня удивляешь, встретил девушку с замашками западной барышни и вдруг забитость на уровне нашей белорусской колхозницы.

— А ты представь себя на моём месте, как бы ты поступил, если бы не был девушкой лёгкого поведения?

Виктор от души рассмеялся.

— Твоя взяла, думал с тобой закатить в шикарный ресторан, но готов снизойти и до этого невзрачного кафе, зазывно манящего укрыться нам в уютном тепле.

Вера взяла парня под руку, и они зашли в кафе, знакомое ей ещё с ранней юности, когда они заглядывали сюда с девчонками из класса попить кофе и съесть мороженное.

Прежнее заведение стало не узнать, оно было полностью переоборудовано — мягкие угловые диванчики вокруг изящных столиков на четыре, шесть и восемь персон, в зале царил полумрак, оттеняя фиолетовый фон драпировки, играла лёгкая музыка.

Вера обратила внимание, что подбежавший к ним администратор, узнал её попутчика и подобострастно забегал вокруг него.

Их усадили в уютном уголке, подали меню в кожаном обрамлении и предложили за счёт заведения аперитив.

— Знаешь Виктор, у нас в Израиле таких кафе и такого обслуживания я ещё не встречала, наверное, где-нибудь в центре и есть, но не про нашу честь.

— А я думал, что ты из Германии…

— Что расстроился, разочаровала?

— Да, пожалуй, нет, просто удивлён.

Каким образом ты оказалась в той стране, в твоём лице еврейского что-то совершенно не угадываю?

— У меня мама еврейка, а я похожа на папу, а больше на его маму, на свою покойную бабушку.

А чем тебе Израиль не угодил и, почему евреи не нравятся?

Тут мне один мой знакомый милиционер сказал, что не любит он этих шахматистов-пианистов, а ты?

— Верочка, не спеши вешать ярлыки, я хорошо отношусь к Израилю и евреям, а сказал, всего лишь то, что ты не похожа на еврейку, а это не говорит о моей любви или не любви к той стране и к тому народу.

Нам подали аперитив — предлагаю выпить за знакомство, чтобы мы настолько узнали друг друга, чтобы не чувствовать недоверия и не спешить с выводами. Принимается?

— Принимается, только скажи, почему работники кафе и другие посетители не сводят с нас глаз?

— Верочка, не заостряй на этом внимания, я уже привык не обращать, твоё здоровье…

Вера чувствовала себя почему-то скованно, хотя парень до сих пор не проявлял по отношению к ней никаких хамских выходок и откровенных приставаний.

— Витя, я тебя очень прошу, не усердствовать в выборе и обилии закусок для меня, потому что это будут напрасно выкинутые на ветер деньги.

— Сударыня, за кого ты меня принимаешь, стоит ли мелочиться, подумаешь останутся закуски, это же лучше, чем их не хватает.

— Витя, давай, не будем рассыпаться в комплиментах и сыпать банальными фразами, лучше побольше поговорим по душам о происходящем на моей бывшей Родине, о её перспективах и просто о жизни.

В глазах у парня при этих её словах, Вере показалось, мелькнул не добрый огонёк.

Глава 21

Под сводами кафе по-прежнему плыла лёгкая музыка, позвякивали вилки и ножи о тарелки, мелодично звенели при соприкосновении бокалы — люди красиво и культурно проводили время.

За свои девятнадцать лет у Веры хватило бы пальцев одной руки, чтобы сосчитать, сколько раз она бывала в заведениях подобного уровня.

Память услужливо подставила знаменательную дату, тот замечательный вечер, когда в Эйлате праздновали её День рождения, с момента, когда по-настоящему начались их любовные, а точней, интимные отношения с Галем.

— Витя, не сочти меня за придиру, но почему, не успела я ещё сойти с трапа самолёта, как услышала от людей жалобы на нынешнюю жизнь, на жуткую нехватку средств к существованию, на безработицу, мизерную оплату труда?

— Верочка, так это и так видно не вооружённым глазом.

— Витя не перебивай меня, пожалуйста, я ещё не спросила, что хотела у тебя выяснить.

Так вот, многое мне самой открылось в первый же день и для этого не надо было куда-то ходить — я увидела, как нынче живут мои родители.

За эти три дня, что я нахожусь в Беларуси, мне удалось кое-что рассмотреть и даже кое с кем поговорить, включая тебя.

Вот, мои первые выводы, как ты говоришь, всё видно невооружённым глазом — запустение и не ухоженность города, страшная коррупция, жертвой которой я уже сама была дважды.

Про бедность большинства населения мы уже говорили, про безработицу тоже, касались скудности ассортимента товаров и продуктов в магазинах… а теперь суть моего вопроса — кто находится здесь в этом кафе, а ведь ты хотел отвезти меня в шикарный ресторан?

Парень ухмыльнулся и, как бы невзначай, попытался взять за руку девушку, но Вера вырвала ладонь.

— Витя, давай без фамильярности, а иначе, мне здесь до дому недалеко.

— Верочка, ты меня неправильно поняла, просто в моём жесте был шаг к доверительности.

Предлагаю выпить ещё по капельке вина и продолжить разговор на эту и другие животрепещущие темы.

— А ты разве не за рулём, что так разошёлся с выпивкой?

— За рулём, за рулём, но, что мне будет от этого винчика, а тем более, ты сама уже убедилась насколько коррумпирована наша страна.

Вера лишь пригубила из своего бокала вино, она была насторожена, парень уже не казался воплощением добродетели, его, похоже, обуревали те же страсти, что и других мужчин при виде симпатичной девушки.

— Верочка, ты по-прежнему ждёшь от меня ответа, и я попытаюсь кое-что разъяснить — ещё днём я тебе заметил, что выпали из обоймы люди старшего поколения, а хваткая молодёжь быстро адаптировалась к новой жизни…

Вера перебила:

— Начала воровать, брать взятки и доить последнее из бедных родителей?

— И, такое есть, но, главное, начали торговать, играть с валютой и открывать свой бизнес.

Появились маклеры, брокеры, дилеры, молодёжь мотается в соседние нынче суверенные страны, где скупают ходовой товар и туда ездят непустыми.

Короче, девочка моя, играют на разнице в ценах, зарождаются новые капиталистические отношения.

— Витя, весь этот капитализм похож на большой базар, где правит беззаконие.

Парень шутовски зааплодировал.

— Браво, лучшей характеристики происходящему не дашь, но без этого на данном этапе не обойтись, вспомни Польшу конца восьмидесятых…

— Как я могу её помнить, а точнее, воспринимать тот период, ведь была ещё тогда несмышлёным подростком, да, и ты ведь ненамного старше меня…

— Верочка, совершенно правильно заметила, но вспомни лапочка, мы ведь уже мечтали об американских джинсах, фирменных футболках, нам снились спортивные костюмы от «Adidas» или «Puma», под стать им кроссовки… что я буду тебе всё перечислять, вспомни хотя бы упаковочки со жвачками, пластиковые бутылки с импортным питьём, да, вы же девчонки, помирали даже по дешёвой польской косметике и по их примитивным душкам «Быть может»…

— Витя, я никак не пойму, что ты хочешь мне втолковать?

— Самое элементарное, что нынешний период в нашей стране переходной, а затем, наступит совершенно другая жизнь — люди начнут зарабатывать приличные деньги, получат возможность приобретать те вещи, о которых я тебе только что говорил и многое другое от шикарных шмоток до крутых автомобилей…

— Витя, я успела заметить, что крутой автомобиль ты уже имеешь, одет тоже соответственно, а в массовое благополучие что-то мне слабо верится, с чего оно возьмётся, когда воры, коррупционеры и ловкачи всё подгребут под себя, а наёмным работникам, как платили гроши, так и будут.

Девушка читала во взгляде парня удивление, восхищение и ещё какие-то эмоции, от которых ей становилось неуютно.

Его глаза давно блуждали, опускаясь от лица и до пышной груди, надолго задерживаясь похотливым взглядом на ней, как бы стараясь проникнуть под блузку, при этом он облизывал пересыхающие губы, смачивая их языком и обильно запивая вином.

Кавалер заказал уже третью бутылку, а Вера цедила ещё первый бокал.

— Лапочка, откуда ты такая умная взялась?!

— Я же говорила, что из Израиля, а туда таких молодцов, вроде, описанных тобой, новых белорусов, порядком понаехало и, где они?

— Ну, и, где?

— Я не очень владею этим вопросом, но многое почерпнула от своей сестры, которая уже скоро три года, как приехала в ту страну.

Так, вот, она говорит, в лучшем случае, на, что они сподобились, так, это открыть маленькие деликатесные магазинчики и рестораны с русским и не кашерным товаром и кушаньями, типа холодца и селёдки под шубой, пользуясь всеобщей гипертрофирующей ностальгией.

Не кашерные продукты, чтобы тебе было понятно, это свинина.

— Лапуня, вот удивила, всегда надо с чего-то начинать и уметь пользоваться человеческими слабостями.

Ты лучше сама ответь на свои вопросы, а в Америке или в Германии, как будто не так, там, что полное распределение средств по нуждам граждан?

Что, там нет социального расслоения, нет миллиардеров и нищих?

Может, скажешь, что в Израиле иначе, или, что у вас по улицам ходят богатые люди и раздают нуждающимся на право и на лево деньги, продукты и путёвочки в санатории?

Лапунечка, я уже побывал в Польше, в Германии, а про наших соседей прибалтов, живущих ныне по законам развитого капитализма, и говорить не стоит, там я бываю регулярно.

Так, вот, лапуся…

Виктор опять хотел взять Веру за руку, но она убрала её под стол.

Парень осклабился и сделал большой глоток вина.

— Везде, лапуся, хорошо, где нас нет, а ещё лучше, там, где, у тебя бабки в кармане и есть, что предложить компаньону, когда ты можешь продать и купить подходящий товар и желаемую женщину…

— Виктор Александрович, я правильно вас назвала?

Девушка поднялась на ноги.

— Я вам никакая не лапочка и производные от этого слова.

За ваши бабки вы, конечно, многое можете купить и, возможно, многих, пользуясь всеобщей бедностью, царящей в Беларуси, но я не продамся и не стану вашим компаньоном по интимным приключениям.

Надеюсь, этих двадцати долларов хватит за мой ужин?

Вера небрежно кинула на стол перед ним банкноту.

— Будьте здоровы и прощайте.

И, не давая парню очухаться, устремилась к гардеробу и выходной двери, но Виктор проявил прыть и в четыре шага нагнал её и схватил больно за руку, даже стащив с плеча кардиган.

— Ты, что возомнила из себя дешёвая шлюха?

Продинамить Витю Лукашевича ещё никому не удавалось.

Что, поумничала со мной, потрясла перед моими глазами своими шикарными сиськами и в кусты?

Нет, моя лапочка, лапусенька, может быть для носатых черножопых израильтян ты королева красоты и кладезь ума, а для меня ты обыкновенная Верка, которую, если не купишь за двадцать баксов, то ста будет за глаза…

— Отпусти руку, козёл, а иначе…

— А, что будет иначе?

Парень шипел в лицо Вере, брызгая слюной.

— Ты, наверное, не поняла, кто я такой?

— А мне плевать, хоть сын министра, а если не отпустишь, вцеплюсь ногтями в морду и выцарапаю твои бесстыжие глаза.

— Ты, больно смелая, а на самом деле, обыкновенная подстилка для какого-нибудь богатенького израильтянина, купившего тебе билетик на самолёт погостить на Родине, которая для тебя показалась уродиной…

— Я тебе сказала, отпусти руку, Родина, как Родина, а вот ты, точно, полная уродина.

Вера попыталась вырвать руку и почувствовала, как затрещала ткань на кофточке под кардиганом, парень держал её плотно, тогда она закричала.

— Если сейчас мне не окажут помощь и не освободят от приставаний этого субъекта, обещаю вам международный скандал!

Незамедлительно к ним подбежал с угодливой улыбкой моложавый мужчина в элегантном костюме при галстуке.

— Виктор Александрович, давайте не будем устраивать здесь публичных сцен, вам разве нужна огласка?

Вы можете выйти с девушкой наружу и выяснить ваши отношения.

За отплату столика я не волнуюсь, зная вашу порядочность.

Пока, по всей видимости, хозяин кафе, втолковывал елейным голоском парню прописные истины о культуре поведения в общественном месте, Вера, воспользовавшись ослабшей хваткой, вырвала рукав кофты из руки Виктора и поспешила в гардероб.

Она уже была на улице, когда услышала за спиной звук громко хлопнувшей двери и звон разбитого стекла и её опять догнал, раннее, бывший таким вежливым, ухажёр.

— Нет, сучка, так легко не сбежишь!

И он двумя руками ухватил её за плечи и развернул лицом в свою сторону.

— Или ты сейчас садишься в мою машину добровольно, или я это сделаю насильно и, тогда за твою физиономию, другие части тела и шмоточки не отвечаю, волоком затащу сука, поняла?

Вокруг не было ни одной души, мимо по дороге пролетали автомобили и никому не было дела до разыгрывающейся здесь драмы.

Вера презрительно смерила взглядом парня, страх отпустил, появилось сумасшедшее желание бить, рвать, кусать, царапать это мерзкое для неё сейчас создание из плоти и крови.

— Даю тебе пять секунд на обдумывание, если не отпустишь, сама пострадаю, но тебя искалечу на всю жизнь, я твои причиндалы в любом случае раньше или позже, превращу в жалкое подобие бывшего действующего оружия.

Ты, слышишь меня хорошо, мерзавец, счёт пошёл.

В глазах у парня бешенство сменялось растерянностью, и не известно, как бы он выкручивался из создавшегося положения, но они услышали, как на находящейся рядом с ними дороге затормозила машина и хлопнула открываемая и быстро закрываемая дверца.

Виктор, не выпуская плеч девушки, оглянулся.

Вера, в свою очередь, кинула взгляд в ту сторону и во все глаза уставилась на подходящего к ним милиционера.

— Граждане, что здесь происходит?

Ух, ты, знакомые всё лица — Виктор Александрович, какие у вас могли возникнуть проблемы с хорошо знакомой мне с детства девушкой?

В эту же секунду, как заговорил Петя, а это был именно он, Вера почувствовала свои плечи свободными.

Девушка подумала, какое счастье, что её знакомый, проезжавший мимо на дежурной по городу милицейской машине, заметил, возникшую на улице скандальную сцену.

Инцидент ещё не был до конца исчерпан, руки разъярённого Виктора отчаянно зажестикулировали, объясняя стражу порядка происходящее.

— Товарищ сержант, всё в порядке, можете следовать дальше по своему маршруту, просто мы с Верой на высоких тонах выясняли, куда нам следует дальше двинуть.

Она хочет поехать в другой ресторан, а я бы остался ещё в этом кафе, а ей видишь ли, потанцевать захотелось, Вера ведь гостья в нашей стране, давно уже не отрывалась на танцплощадке.

Петя оглянулся на девушку, но Виктор не унимался.

— Чтобы не привлекать больше ни чьё внимание, я, пожалуй, соглашусь с ней и поеду, куда она хочет, желает танцевать, так будем танцевать.

Милиционер выслушал спокойно объяснения нервничающего молодого человека, глядя на расстроенную Веру.

— Петенька, будь добр, век не забуду, проводи меня, пожалуйста, до дому.

И умоляющим взглядом подтвердила свою просьбу.

— Товарищ милиционер, не слушайте её, девушка слегка выпила и поддалась какому-то импульсу, мы сейчас посидим с ней в машине, поболтаем под музычку и разберёмся, в каком направлении будет развиваться дальше наш вечер…

— Петя, не слушай его, я с ним никуда не пойду, а тем более не сяду в его машину…

Упрашивающие слова чуть не застряли в Верином горле, она увидела, как рука Виктора засунула в карман милицейской тужурки какие-то банкноты.

— Виктор Александрович, я всегда к вашим услугам — младший сержант постовой службы, дежурный по городу Пётр Иванович Варивончик.

Прошу прощения, но по просьбе гражданки Петровой, всё же препровожу её до дому, не столько в службу, сколько в дружбу.

Злые глаза Виктора буквально расстреляли Петю, а следом Веру.

— Не смею больше настаивать, дружба великое дело, хотя, должен вам заметить, служба должна быть на первом месте.

До свидания, Вера, захочешь, всегда сможешь меня разыскать, Виктора Александровича Лукашевича хорошо знают в городе и даже в стране.

Девушка, даже не повернувшись в сторону опротивевшего ей парня, пошла вслед за Петей к милицейской машине.

Когда она уселась на заднее сиденье, обнаружила в машине ещё двух человек — один сидел за рулём, рядом с ним разместился Петя, а второй оказался рядом с ней, он был с офицерскими погонами и тут же, как закрылась за ней дверь произнёс:

— Петя, а ты удалец, у самого Лукашевича младшего увёл кралю и какую.

Ребята неужто мы сегодня славно развлечёмся, едем в отделение или есть вариант с хатой?

Вера почувствовала на этот раз настоящий страх и рванула к дверце, стараясь отыскать на ней ручку.

— Не трудись красавица, дверь блокирована, лучше не сопротивляйся, тогда не нарушим твою красоту, велика беда потешатся по парочке разиков симпатичные молодые люди, не будешь рыпаться никаких синяков не поставим, а на твоей сладкой штучке зарубок не остаётся.

Обещаю, через два часика доставим домой в целости и сохранности.

— Товарищ старший лейтенант, это моя подружка ещё с детства…

— Ну, и что, у неё что-нибудь расположено иначе?

По спине Веры бежали путики холодного пота, она понимала, что от одной скверной истории, попала ещё в худшую и суматошно искала в голове вариант, как выпутаться с этого жуткого положения.

В любом случае, живой она им не дастся.

Но, ведь могут изуродовать или избить до потери сознания, а уже потом изнасиловать…

Дура, дурища, зачем пошла на это дурацкое свидание, к чему мне разбираться в проблемах бывшей Родины, мне, что их мало в нынешней жизни в Израиле?!

Разве я хотела изменить Галю… ни в коем случае.

Вот влипла, так влипла и Петенька хорош, куда её втравил… ничего, она со всеми поквитается….

Ах, какая глупость, надо думать лучше, как тут выпутаться, так не хочется быть обесчещенной и поруганной, как после этого жить…

— Товарищ старший лейтенант, она иностранка, гражданка Израиля, у нас могут быть осложнения и даже неприятности, помните, как мы задержали того Наума…

— Девушка, я пошутил, захотелось посмеяться, я только открыл рот, чтобы развеять твои опасения, но младший сержант меня опередил.

Пётр направляй машину к её дому и проводи до подъезда.

Они находились совсем не далеко и через две минуты Вера с облегчением выдохнула страх, выскочив из милицейского автомобиля и устремившись к своему подъезду, возле которого её нагнал Петя.

— Верка, да, подожди бежать, задержись на минуточку.

Послушай, что я тебе скажу — ты при нашей встрече корчила из себя не весть, какую умницу, а на самом деле, ты последняя дура.

Не зная нашей сегодняшней жизни в Беларуси, лезешь к чёрту в пасть.

Начнём с того, какого хрена связалась с младшим Лукашевичем?

— А, кто он такой?

— Нет, определённо дура… ты, что не знаешь, кто такой Александр Григорьевич Лукашевич?

Вера чуть не села на ступеньки, ведущие к подъезду.

— Петенька, я взаправду дура!

— А, если дура, то сиди в своей жидовии и не рыпайся, приедешь в гости, когда у нас наведут настоящий порядок.

— Петя, а будет ли он когда-нибудь?

— Наступит, наступит, обязательно наступит…

И понизив голос:

— Вера, ты не думай, не все вокруг такие мерзавцы, как этот Виктор или мой старший лейтенант.

Я бы никогда, слышишь, никогда, не стал бы тебя насиловать, как и другую девушку, пусть бы потерял погоны, но и при себе другим этого бы не дозволил.

Я ведь только первую неделю, как выехал на дежурной машине, попрошусь к другому командиру, с этим гадом точно не сработаюсь.

Вера порывисто обняла парня и поцеловала в щёку.

— Спасибо Петенька, я тебе верю и хорошо, что есть такие ребята, а иначе бы до конца жизни возненавидела Беларусь.

Парень ничего не успел ответить, за Верой захлопнулась дверь подъезда.

Глава 22

Поднимаясь по лестнице на свой пятый этаж, Вера только сейчас до конца осознала, в какие две подряд нелепые и страшные истории, угодила и, слава ещё господи, что вышла из них без физических травм, не считая морального ущерба.

Нет, надо, определённо, отсюда делать ноги или не выбираться на улицу, по крайней мере, одной в вечерние часы.

Лампочки в подъезде горели не на каждом этаже, и Вера вся съёжилась от страха, особенно, когда услышала, как в чьей-то квартире хлопнула входная дверь.

Девушка инстинктивно вся напряглась, нашарила в кармане шариковую ручку и на всякий случай, стиснула её в ладони.

— Вера?

Это был родной голос папы, и девушка облегчённо с шумом выдохнула воздух.

— Папочка, да, это я, уже поднимаюсь.

Вера буквально взлетела по выщербленным ступенькам на пятый этаж.

На лестничной площадке в своих растоптанных тапочках и в синем спортивном костюме, с белой надписью на груди «Динамо», стоял отец и внимательно смотрел на явно испуганную дочь.

— Верунечка, что-нибудь случилось, на тебе лица нет и вином пахнет?

— Папочка, я зашла в подъезд и так напугалась, на втором и третьем этаже вообще лампочки не горят…

— Верунь, не надо тебе больше вечерами никуда ходить, не спокойно у нас, много всякого лихого люда появилось, молодёжь пьёт без меры и к наркотикам начинает приобщаться…

Девушка подумала — папа, папочка, со мной беда чуть не случилась, и угроза исходила не от пьяниц и наркоманов, а от очень даже на вид приличных людей, находящихся при власти или приближённые к ней.

— Верунь, я уже с девяти вечера тебя караулю, мама всю плешь мне проела — иди в то кафе, да, иди.

А, кто меня туда пустит?! Я подошёл, покрутился и отправился домой восвояси, там же крутая молодёжь тусуется.

Так вроде бы сейчас выражаются?

— Папуля, а почему ты меня держишь на площадке, может в дом зайдём?

— Зайдём, зайдём, но хочу тебя предупредить, что мама рвёт и мечет, будь, пожалуйста, с ней сдержана.

— Хорошо папа, мне кажется, что я начинаю к ней приноравливаться.

Разуваясь в прихожей, Вера почувствовала какой-то дискомфорт и заглянула под кардиган — её кофточка, любимая нежно розовая кофточка, купленная за двести пятьдесят шекелей, была разорвана от плеча до груди, настолько, что виден был бюстгальтер.

Вот скотина, как можно по внешнему виду человека так ошибиться, а какой оказался дрянью! Тогда в пылу не заметила, а сейчас чувствовала на руке около плеча боль, наверное, и синяк там остался не хилый.

Мама восседала в кресле с маской агрессии на лице.

— Верка, ты наглая врунья, я знала, что от тебя только жди неприятностей и не ошиблась.

Ни с какой подругой ты не ходила в кафе, а была там с каким-то важным пижоном.

Кстати, где твои шикарные цветы, которые он тебе вручил возле своей крутой иномарки?

Что хлопаешь ресницами?

Вас видела наша соседка Никитична, помнишь такую?

— Помню, помню, она всегда всё видит и всё обо всех знает.

Мама, можно я переоденусь, а после всё тебе честно расскажу.

Мне кажется, что я поменяю билет и уеду раньше от вас.

— Ладно, не будем принимать решения сгоряча, переоденься, я жду тебя, нам надо серьёзно поговорить.

Похоже, заявление дочери остудило гнев матери.

В своей комнате Вера посмотрелась в зеркало — ну, и пугало, лицо бледное, белки глаз покрасневшие, не то, от выпитого вина, не то, от пережитого страха, а может быть, от того и другого.

Волосы растрёпанные, губы побелели и дрожат.

Так, нужно срочно взять себя в руки, если до сих пор родители ещё не догадались о произошедшем с ней, то смогут это сделать через несколько минут.

Повесила кардиган в шкаф и сорвала с себя рваную кофточку, скомкав бросила на стул, надо выбросить, ремонту не подлежит. На руке пестрел огромный синяк в виде двух пальцев… и опять злость закипела в груди — каков всё же подонок, а, как красиво говорит и не дурак, нет, далеко не дурак, хоть и сыночек этого косноязычного дядьки, рвущегося к власти или уже при ней, надо проверить, хотя, какая ей разница.

Ладно, хватит тут себя разглядывать, надо идти на ковёр к маме и во всём перед ней повиниться… может тогда и самой на душе станет легче и не потребуется что-либо скрывать, а то буду жить рядом с близкими людьми и таиться, как девятиклассница, а она, как не хочешь, а уже студентка первого курса университета имени Бен-Гуриона.

Вера в своём из прежних времён байковом тёплом домашнем костюме, уселась в кресло напротив матери и постаралась без особых эмоций описать весь дикий по накалу и произошедшим событиям вечер.

Мама, то снимала, то обратно надевала очки, открывала рот, но сдерживала себя и ничего не говорила, вся подавшись в своём кресле навстречу дочери.

Папа вовсе не находил себе места, непрестанно, шагая взад и вперёд по комнате, заложив руки за спину, опустив голову вниз, будто стараясь отыскать на полу соринки.

Завершив свой тяжёлый рассказ, Вера почувствовала себя намного лучше оттого, что поделилась этим с родителями и вновь обрела душевное равновесие.

Только сейчас, когда она открыла близким свои пережитые страхи, Вера осознала в полной мере, насколько ей повезло, что гадкая история закончилось без особых последствий, не считая сильного стресса.

Вдруг Вера увидела, как лицо матери налилось не здоровой краской, и она сжала руками виски.

— Боже мой, боже мой, чем это всё могло закончиться!

— Беллочка, милая, не надо так брать всё к сердцу, у тебя же давление, ведь ничего страшного не произошло, правда, катастрофы не случилось может для нашей девочки это послужит наукой. Успокойся Беллочка, я тебе сейчас таблеточку дам и водички, может сердечных капелек накапать…

— Коля, что ты кудахчешь надо мной, как наседка, неси свою таблетку и воду.

Ладно, накапай и капли, не переборщи только, сорок хватит.

Мама принимала лекарства и было видно, что она обдумывает во время этого свою речь для дочери.

— Вера, я не буду тебе ничего выговаривать, потому что, ты сама всё поняла и только что пережила такое, что просто мне в голову не укладывается.

Ты должна, как можно быстрей забыть эти страшные события, лучше думай о своём израильском парне и о будущей учёбе.

Мне трудно теперь однозначно ответить, где моим дочерям лучше жить, там, где автобусы с мирными людьми подрывают или здесь, где подонки в форме или папенькины сынки чуть ли не в центре города готовы совершить насилие над молоденькой девушкой.

— Мама, о каких автобусах ты говоришь?

— Звонила Любочка, у вас в Тель-Авиве произошёл страшный теракт, в центре города.

Террорист-смертник подорвал себя в автобусе, есть убитые и много раненных.

— Мне говорил Галь, что существует большая угроза подобного и вот, случилось.

Вера выпрямилась в кресле.

— Мама, и всё равно, там лучше, там спокойней, там есть будущее у молодых и настоящее у стариков и детей…

— Как ты там назвала имя своего воздыхателя, Галь кажется, так вот, Люба сказала, что он ей звонил и просил передать, чтобы ты на него не злилась и не обижалась, что он многое осознал и ждёт, не дождётся вашей встречи.

Он велел передать тебе, что его сейчас куда-то отправляют на долгий срок чтобы ты не волновалась, обычное задание.

Напоследок заявил Любе, чтобы обязательно довела до твоего сведенья, что его квартира всегда в твоём распоряжении и надеется, что ты его встретишь в ней, когда он появится дома.

Радостная улыбка осветила лицо девушки.

— Мама! Я дура, я влюблённая дура!

Мама, я, дура-а-а!

Вера выпрыгнула из кресла и закружилась по залу.

— Боже мой, какая я дура!

Поцеловав на ночь расстроенных и шокированных таким её поведением родителей, понимая, что все успокоительные и утешительные слова напрасны, Вера ушла в свою спальню, расстелила постель, но спать не хотелось.

Столько стрессов на неё сегодня свалилось, что хватило бы не для одного вечера, а лучше бы вообще их не было.

К чёрту Виктора, к чёрту того мента поганого! Главное, что её любимый мент позвонил Любе и больше не злится на неё.

Вера усмехнулась — наверное, он всё же её любит, а может быть, и не меньше, чем она его.

Если бы не предупреждение сестры, что её милый на месяц уехал на какое-то важное задание, то, скорей всего, она всё же поменяла бы билет на более близкий срок, а так… надо подумать и поговорить с родителями на эту тему.

Увидела на подоконнике свою заветную общую тетрадь и машинально открыла её на чистой странице.

Упершись лбом о холодное стекло окна, глубоко задумалась и вскоре строки сами собой стали формироваться в стихи, а память усердно подыскивала рифмы.

Она не заметила убежавшего времени, но уже в два часа ночи читала чистовой вариант нового своего стихотворения:

  Я попрошу у ветра позволенья:

  Слегка взъерошить волосы игриво,

  Лицо погладить нежным дуновеньем,

  Застать врасплох восторженным порывом…

  Я попрошу у солнца позволенья:

  Прижаться к телу тёплыми лучами,

class="book">   Согреть до сладострастного томленья,

  Птиц белых вожделенно приручая…

  Я попрошу у неба позволенья:

  На время стать частичкой невесомой,

  Ночь растревожить соловьиным пеньем,

  И душу напоить любви истомой…

  Я попрошу…

Вера многое хотела попросить, только не знала у кого хотя свято верила, что какая-то высшая сила существует.

Молиться, как и большинство советских школьников, не была приучена с детства.

Да, и какому богу молиться?!

Хотя в её понятии бог един для всех, но было ещё сомнение, а существует ли он вообще.

На завтра Вера проснулась поздно.

Это она поняла почти сразу, потому что на её лицо упали лучи солнца.

Последних два дня были пасмурными и появившееся с утра светило обрадовало девушку.

То ли от, разбудившего её солнца, то ли оттого, что вчера до неё дошла радостная весть от любимого человека, настроение у Веры было на мажорной ноте, хотелось петь и танцевать.

Мрачной тенью вдруг всплыли в мыслях события прошлого вечера.

Вера мотнула головой, разбросав по плечам, спутанные за ночь пушистые локоны — к чёрту, а то от этого негатива можно впасть в депрессию, а ей это не к чему.

Девушка улыбнулась, по-настоящему она ведь и не знает, что такое депрессия, просто про это стало модно говорить и разыгрывать из себя жертву этого состояния.

В выстывшей за ночь ванной привела себя в порядок, а когда вышла, услышала голоса мамы и папы, её родители что-то бурно обсуждали на кухне, стараясь говорить на сдержанных тонах.

Вера шутливо постучала в закрытую дверь.

— Не помешаю?

Родители наперебой откликнулись из-за запертой двери.

— Входи, конечно, входи… Доченька, мы с мамой тебя давно поджидаем, всё друг у друга спрашиваем, когда она, наконец, выспится.

Зайдя на кухню, Вера поцеловала по очереди в щёку маму с папой, и уселась за стол.

— Умираю, хочу кушать, жутко за ночь проголодалась.

— Верунечка, твоя мама напекла таких вкусных блинчиков, пальчики оближешь.

Девушка макала в черничное варенье пухлые дрожжевые ладушки и от восторга закатывала глаза.

— Еда моего детства, вкуснотища.

— Папа насобирал ягоду, а я наварила варенье.

Там, в Израиле, такой ягоды нет, как и малины, крыжовника, чёрной смороды…

Вера перебила:

— Мамочка, там любого варенья можно купить в магазине и возиться не надо…

— Верунчик, но не такого, как мама варит и не по такой цене?

Девушка рассмеялась.

— Если честно, мне некогда было обращать внимание на продукты и никогда об этом не задумывалась, где дешевле, что вкусней, и что полезней.

Люба пыталась мне что-то такое втолковать, но я не успела её уроки воплотить в жизнь.

Мама покачала головой.

— Видишь Коля, что творится, совсем наша дочь потеряла чувство реальности, вся плавает в облаках…

— Беллочка, может так и лучше, чем прозябать, как мы с тобой в последнее время.

— Николай, ты опять за своё?

Мы же с тобой этот вопрос уже обсудили и приняли решение.

— Но, Белла, я не об этом, нам же надо поговорить о ближайшем будущем Верунечки — не сидеть ведь ей целыми днями рядом с нами и одну выпускать из дому страшно.

— Коля, мы же с тобой это уже обсуждали — днём она смело может выйти, погулять по городу, встретиться и в самом деле со своими одноклассницами, но вечерами у нас стало очень опасно, поэтому…

Вера, наконец, встряла в разговор родителей:

— Я полностью с вами согласна, тем более, мне осталось гостить у вас чуть больше двух недель, а я ещё не была на кладбище у бабушки и ты, папа, обещал меня свозить в грибы, смотрите, какое солнышко на улице.

Обе стороны остались довольными друг другом — у Веры не было особого выбора, потому что в Израиле надо было или ехать пожить к сестре, или сидеть одинёшенькой в квартире у Галя.

Родителей обрадовало то, что не пришлось давить на дочь, она сама предложила приемлемые для всех сторон ориентиры на ближайшее будущее.

Как ни странно, две недели не оказались для Веры утомительными и скучными.

Она, действительно, посетила кладбище, возложила на могилу бабушки цветы.

Постояла над надгробием, вспоминая многое хорошее, что связывала её в детстве с любимой бабулей и на сердце стало легче, потому что на нём тяжёлым грузом всё время пребывания в Израиле лежала вина перед покинутым больным любимым человеком.

Выдалось несколько солнечных деньков, и они с папой с самого утра отправлялись в лес и буквально набивали папин утлый запорожец грибами — после нескольких дней дождя и холодов, при первом же тепле пошли бурно расти опята.

Вера всей грудью вдыхала одурманивающий запах осеннего леса, пахнущего прелью павших листьев, очищающим дыхание можжевельником, елью и сосной.

Подсыхая на солнце, земля и растения дарили не передаваемый благовонный коктейль, признанным называться грибным духом.

Мама стонала, но скорей для вида, от огромного количества грибов и работы, свалившейся на её руки.

Она припахала всю семью, не обращая внимания на то, что отец с дочерью уставали в лесу косить с пеньков, с деревьев и прямо с земли упругие шляпки грибов, которые станут на зиму хорошим подспорьем.

Погода вновь испортилась, грибная пора быстро отошла и Вера, наконец, решила встретиться со своей лучшей школьной подругой Светкой.

Дома ту не застала, а её мать сообщила, что Светочка работает на очень престижной работе в центре города, на Партизанском проспекте в ювелирном магазине «Изумруд».

Вера зашла в чересчур огромное для подобного ассортимента помещение с красиво подсвеченными витринами, под стеклом которых блестели и сверкали разнообразные золотые и серебряные украшения с большим количеством нолей на ценниках.

Кроме неё в магазине не было ни одного посетителя.

Четыре девушки сбившись в кучку, что-то увлечённо обсуждали, даже не взглянув на возможного потенциального покупателя.

Вера ещё раз глянула на нули и подумала — а бывают ли здесь вообще покупатели?

Она приблизилась к девушкам, среди которых сразу приметила свою подругу.

— Здравствуйте, здесь что-нибудь продаётся или только можно посмотреть?

Одна из девушек резко обернулась и уже, скорей всего, хотела нахамить, но Света узнала подругу и восторженно завизжала.

— Верунчик, Верка!

Девушка буквально вылетела из-за прилавка и повисла на шее подруги.

— Каким ветром к нам?

Хотя, если честно, Петька мне говорил, что парочку раз тебя встречал и даже при каких-то не очень благоприятных для тебя ситуациях…

— Светик, так почему ты мне не позвонила, я ведь после тех мерзавцев из дому боялась выглянуть самостоятельно?

— Прости подруга, мы с Петрухой решили, что ты сбежала, как он выражается, в жидовию…

— Света, а, как ты выражаешься?

Девушка оглянулась на других продавщиц и те кивнули, что она может отойти в сторонку с подружкой и поболтать всласть.

Света, взяв Веру под руку, отвела её в дальний конец магазина, где стояли кресла и журнальные столики.

Они присели рядом, и девушка доверчиво заговорила.

— Верунчик, ты же знаешь, что для меня никогда не было никакого различия, кто еврей, а кто грузин.

Я же с раннего детства бывала у вас дома и любила еврейские блюда, которые готовила твоя мама.

Ах, что, я будто оправдываюсь, ну, прости, что повторила за этим придурком дурацкое слово.

— Светик, а с чего ты взяла, что я обиделась, так спросила, чтобы разговор с чего-то начать, а то чувствую, между нами будто пропасть.

— Это точно, год не виделись, а как будто вечность.

Как ты там прижилась, всё же другая страна, другие люди и язык?

— Светочка, люди везде остаются людьми, если они не сволочи, а там тоже всяких хватает, но такого беспредела, как здесь, не замечала.

Языком уже овладела вполне на приличном уровне, заодно и английский подтянула, а самое главное, я поступила в университет и через месяц начну уже обучение…

— Верка, как здорово, а парень у тебя есть?

Девушка неожиданно покраснела.

— Есть, есть, по твоей рожице вижу и, наверное, ты уже с ним спишь вовсю, там же с этим делом просто…

Хотя, у нас тоже, а может и ещё проще.

И понизив голос:

— Верунчик, если бы ты только знала, сколько наших хороших знакомых девушек уехало в Европу и стали там проститутками.

Говорят, и в ваш Израиль тоже уезжают, жуть…

— Светочка, ты закидала меня вопросами, но я ничего об этом не знаю.

Конечно, слышала, что в Израиле существуют, так называемые, массажные кабинеты, но я, честное слово, далека от этого.

— Ты, мне так и не ответила, парень у тебя есть и какие у вас с ним отношения?

Вера улыбнулась.

— Света, ты меня удивляешь, раньше ты не была такой любопытной.

— Ну, и не надо, подруга называется.

Вера склонилась поближе к уху Светы.

— Светик, есть и какой замечательный — местный парень, он офицер полиции, ловит наркоманов, а точнее мафию, которая доставляет в страну и распространяет наркотики.

— Верка, это хорошо, но меня больше интересует — он красивый, высокий, сексапильный и вы с ним уже пересекли период ухаживания и живёте взрослой жизнью?

Видишь, как я культурно у тебя спрашиваю, учитывая твою колхозную забитость, ты ведь, на сколько я знаю, в Израиль уехала не целованная.

Вера быстро зашептала:

— Светик, я уже не только целованная, а точнее, обцелованная во все места, какие ты только можешь представить, но уже через полтора месяца мы стали с ним любовниками, и то, так много времени прошло после нашего знакомства до этого события, потому что он был ранен во время серьёзной полицейской операции…

— Верчик, и, что, его сильно ранили?

— Нет, в этот раз не очень, но у него на руке есть шрам даже от пули автомата.

— Ух, ты, так он у тебя герой.

— Светочка, он очень хороший, красивый и, главное, любит меня.

У него есть своя четырёхкомнатная квартира в центре страны, и я приезжаю в неё на выходные дни полноценной хозяйкой…

— Ого, так он у тебя богатенький.

— Светик, я не знаю, наверное, не бедненький, у нас ведь другие ориентиры.

— Ну, куда там нам, вон, как заговорила… у нас… давно ли вместе с нами щи ложкой хлебала, а уже… у нааас…

— Свет, чего ты злишься, я ведь уже, действительно, израильтянка.

— Ну, ладно, израильтянка, мне надо работать, а то, расселась тут с тобой.

Света поднялась на ноги, на лице не было и тени от прежней доброжелательности.

— Вот, что я тебе скажу — повезло смыться, так не выпендривайся, тем более, перед старыми подружками.

Тут к нам бывает заходят шикарные иностранцы, подвернётся подходящий, зевать не буду, свой шанс не упущу и поеду ни в какой-то задрипанный Израиль, а куда-нибудь в Германию, а то и в Штаты.

По возвращении домой, после встречи с подружкой, на память к Вере вдруг неожиданно пришли слова песни Олега Фрейдмана:

  Как не замёрзнуть от стылых сердец,

  Не утонуть в море глаз равнодушных,

  Не задохнуться под пылью двудушных,

  И не разрушить семейный дворец…

  Как сохранить и умножить друзей,

  Не замараться в завистников желчи,

  Смело стремиться к успехам навстречу,

  Не ослабеть от крутых виражей…

  Как встретить старость без боли потерь,

  Не становиться обузою детям…

  Кто на вопросы мне эти ответит… —

  Раньше не знал и не знаю теперь.

Глава 23

Вечером накануне отъезда Веры в Израиль, папа тщательно паковал её сумку.

— Доченька, у тебя совсем мало вещей.

Ведь тебе можно провозить до двадцати пяти килограмм веса, а тут и десяти не наберётся.

— Пап, ты ошибаешься, мне можно провозить двадцать килограмм плюс пять в ручной клади, а откуда в моих сумках будет много веса, когда я вам везла столько продуктов…

— Вот-вот, и я об этом.

Смотри, мама тебе приготовила варенье, грибы, сало, перчик фаршированный собственного приготовления, ещё какие-то закатки.

Я тебе поставлю сюда пластиковое пятилитровое ведёрко свежей клюквочки, она же ягода крепенькая, легко доедет…

Сонливость и равнодушие к происходящему мигом слетело с Веры.

— Папа, вы, что с ума сошли, кто это здесь на таможне пропустит, а там впустит?

Зачем мне эти проблемы?

Может за эту клюкву мне ещё долларами приплатить, чтобы пропустили?

В разговор тут же встряла мама:

— Верка, ты опять начинаешь свои фокусы! Люба сказала, чтобы ты везла всё, что я тебе передаю, она так соскучилась по моим домашним закаткам и варенью, что дождаться не может, когда ты их уже привезёшь.

— Мамочка, она у нас такая умная, вот пусть едет и набирает хоть вагон, а я не повезу такое количество запрещённого для вывоза из Беларуси и ввоза в Израиль продукта.

— Верунь, я ничего не понимаю, ты ведь везла нам продукты…

— Папочка, я в Минске работнику таможни дала взятку двадцать долларов.

— Так, что тебе мешает и сейчас дать такую взятку? Ведь Люба ждёт гостинцев, подумаешь, что для тебя двадцать долларов, вон, дорогую картинку купила своему воздыхателю и не пожалела денег, а для сестры…

— Мама, мне для сестры денег не жалко, я ей могла бы дать не двадцать, а пятьдесят и больше долларов, только не суйте мне в сумку пять кило сала, я со стыда умру, если их у меня обнаружат в Израиле.

Замечу вам, что там взятка не прокатит, запрещённые продукты изымут, а мне влепят штраф, что не забалуешь.

Неизвестно сколько бы времени длились эти пререкания и чем бы они закончились, но зазвонил телефон, папа поднял трубку.

— Доченька, это тебя, какая-то девушка…

Вера выхватила у папы телефон — наверное, Светка хочет поболтать напоследок и сгладить холод их встречи и прощания в магазине.

— Алло!

— Шалом, хавера!

Ты, что одурела, тебе всё по фигу подруга, зашилась в своей Беларуси и звука не кажешь…

— Наташка!

Боже мой, как я рада слышать твой голос, часики уже считаю до того момента, когда мой самолёт приземлится в нашем аэропорту.

— И тебя встретит твоя подруга и затискает в объятиях.

— Натаха, ты ведь должна быть на базе?

— Ты, мне что, командир или главнокомандующий армии обороны Израиля?

Чтобы ты знала, твоя подруга получила законную рагилю, то есть, недельный хофеш.

Я со вчерашнего дня в отпуске.

Весь шабат отплясала с Офером в кровати, ведь мы до этого две недели не виделись, надо ведь было наверстать упущенное.

Вчера он тоже взял хофеши и мы сгоняли с ним на два дня на Мёртвое море, пожили, как белые люди в шикарной гостинице, в целебной водичке укрепили свой сексуальный потенциал, проверяя его на ходу.

Вот, только что вернулись, и я тебе звоню, чтобы предупредить, мой автомобиль завтра с утра будет в твоём распоряжении вместе с великолепным шофёром, в одном лице, со страшно соскучившейся по тебе подругой.

Мой медведь передаёт тебе привет.

Ух, какая он доставала, опять лезет в трусы, ненасытный зверюга.

Рэга, я тебе сказала!

Верка, это не тебе…

Вера оглянулась на родителей и поняла, что они всё слышат и краска залила ей лицо.

— Наташка, рак ба иврит бэвэкаша, горим шомим дебур шелану…(только на иврите, пожалуйста, родители всё слышат).

— Барур, они мицтаэрет. (понятно, я извиняюсь).

— Верчик, всё в порядке, больше ни слова про секс, но это я тебе обязана сказать — твой милёнок по-прежнему по тебе сохнет и, скорей всего, дождаться не может, когда прижмёт к себе вожделенное тело.

Ой, прости, манерам не обучена, лучше завтра наболтаемся, цаломкаю, бай.

Вера положила на рычаг трубку и боялась повернуться, но этого не понадобилось, потому что в спину ударила пулемётная очередь.

— Теперь всё понятно, откуда у тебя появились такие манеры, такие слова в лексиконе и не желание прислушиваться к мнению родителей.

Девушка развернулась.

— Мам, о каких манерах, словах и непослушании может идти речь и какая тут связь с моей подругой и тем, как она разговаривает?

— Прямая дочь моя, прямая.

Не зря в народе говорят, с кем поведёшься, от того и наберёшься.

— Мам, а в народе не говорят, что друг познаётся в радости и в беде?

Так, лучше Наташки в этом плане, я ещё не встречала.

Чтобы вы знали, Наташка мне дороже во много раз моей ненаглядной сестрички Любочки, которая только и ждёт, когда я оступлюсь, чтобы впиться своим ядовитым языком в мою душу.

Моя подруга, может быть и грубовата, но она не гнилая, не пропитанная насквозь фальшью и не посчитается никогда своим временем, средствами и душевностью, чтобы прийти к другу в нужный момент, разделить радость или печаль…

— Коля, ты слышишь, как она заговорила, это твоё Петровское отродье, Любочка никогда бы не позволила себе подобное поведение и высказывания в таком тоне со своими родителями.

Подумаешь, велика цаца её подруга, какая-то взбалмошная развратная девка с манерами уличной подавалки или базарной торговки и наша доченька с лёгкостью променяла на неё свою единственную сестру…

В разговор встрял папа:

— Верунечка, ты должна дать нам слово, что прекратишь всякие отношения с этой девушкой, она тебе не пара.

Ты у нас утончённая натура, а тут поток грубости и разврата.

— Так, все стороны высказались, думаю, что прения по этому вопросу пора закрывать, но, резюмируя выше сказанное — Наташу никому не дам порочить, будем считать, что грязных слов в её адрес от вас я не слышала.

Я могла бы вам втравить любую туфту, потому что всё равно меня не можете проверить, чем я занимаюсь и с кем встречаюсь в Израиле.

Замечу, а Люба, любимая и добродетельная ваша доченька, надёжная опора нашего семейного клана, моя заботливая сестричка, ни разу ещё не приезжала в Беер-Шеву, чтобы меня навестить, но я на неё не в обиде, у неё и своих дел хватает.

Какая ей забота, как и чем живёт в общежитии младшая сестра, а вот при встрече вылить на её голову ведро помоев, святое дело.

Позвоните ей и сообщите, что в Лёвиных услугах я не нуждаюсь, потому что меня встретит подруга, но всё, что мне удастся перевезти в нашу страну, из переданного вами, я им тут же привезу, прямо из аэропорта, Натаха не откажет, я уверена.

Мама не находила подходящих слов, что ответить строптивой дочери, а отец и не пытался их найти, отлично понимая, его доченька закусила удила, а с ней спорить, то же самое, что и с его необузданной женой.

Вера нагнулась над своими сумками, набитыми банками и склянками стала всё выкладывать на пол — глаза у родителей в этот момент были несчастными.

— Ну, чего вы на меня смотрите, как на вашего злостного врага, я просто в эту дорожную сумку составлю самое не законное для перевозки, а вдруг не полезут в неё копаться, а свои вещи перекину в ручную кладь.

Стеклянные банки сразу же уберите, только возьму пластиковые, вы представить не можете, как багаж швыряют при погрузке и выгрузке.

Всё папа, приступай, только без перевеса, пожалуйста.

Папа ещё долго пыхтел над сумками, но Вера полностью абстрагировалась от этого процесса и вообще ушла в свою комнату.

Сев у подоконника, раскрыла свою уже заветную общую тетрадь и задумалась под бренчание начинающего дождя об жестяной карниз.

Почему-то стихи про дождь не шли в голову, а вспомнился Галь, его нежность, пылкость и она не стала противиться возникающему у неё желанию мысленно прожить самые счастливые моменты их пребывания в непосредственной близости друг от друга.

Погрузившись в бурный поток воспоминаний, с грустью подумала, как мало у них было этих встреч, а она чуть не разрушила своё хрупкое счастье. Завтра она уже будет с ним в досягаемой близости и, возможно, через несколько дней упадёт в его объятия, а о дальнейшем даже больше не будет задумываться.

Ей только девятнадцать лет, надо получить образование, устроиться как следует в жизни, а семейный союз будет или нет с Галем покажет время и то, как они смогут на протяжении долгого периода жизни сохранять любовный пыл и теплоту отношений.

Строчка побежала по белому листу, а за ней следующая и следующая:

  Не вернуть, не вернуть первых встреч наших дни,

  но вернёмся к восторгу желаний,

  ты в ладони мои кисти рук урони,

  и пройдёмся по радужной грани.

  Алых губ распущу спелый нежный бутон,

  напоишь снова пылкой истомой,

  всё, что есть за душой, мы поставим на кон,

  упоительной страстью влюблённых.

  Все зароки сниму, ни к чему тот зарок,

  ведь от них лишь беднеют свиданья,

  я вернусь и шагну на знакомый порог,

  и вернутся восторги желаний…

Вера тихонько вслух проговаривала строчки, следя за их ритмом, прислушиваясь к музыке слов, когда в дверь постучал папа.

— Вера, выйди, пожалуйста, проверь сумки и нам надо всё же с тобой серьёзно поговорить, завтра времени уже не будет, ведь в восемь утра самолёт.

Вера засунула тетрадь со стихами в сумочку для мелочей и вышла в зал. Собранный папой багаж стоял набитый до отказа, но сумки были открытыми, мама сидела в том же кресле, держа в руках носовой платочек, было видно, что она плакала, жалко выглядел и папа в своём спортивном костюме «Динамо».

Девушка нагнулась над сумками, заглянула, перебрала на верху тщательно уложенные вещи.

— Папа, каков вес?

— Доченька, в большой сумке двадцать один килограмм, а в ручной клади девять.

— Пап, у тебя с арифметикой всё в порядке или подзабыл?

— Доча, но ведь ты…

— Всё, меня уже это достало, не собираюсь я трястись от страха на двух таможнях.

Куда ты определил сало?

— В ручную не стал, оно же не бьётся и не мнётся, правильно я сделал?

Вера вывернула на пол содержимое дорожной сумки и с ручной кладью и взвесила на руках большой плотный пакет с кусками сала.

— Здесь сколько, килограмм пять?

— Да, около того.

Вера демонстративно развернула пакет, отделила килограммовый кусок сала, тщательно запаковала и засунула поглубже в походную сумку.

— Всё и ни кусочка больше, остальное проверять уже не стану, что не пропустят, меня не касается, спорить и платить вымогателям не буду, изымут, так изымут.

Она вдруг заметила стоящую возле стены красивую берестяную панораму в рамке с изображением стайки берёз, которую купила в подарок Галю.

— А это почему не в сумке?

— Так не помещалась.

Вера аккуратно завернула панораму в плотную бумагу и вставила в ручную кладь, ни говоря папе ни слова, она устала спорить и что-то доказывать.

Рядом с панорамой водрузила деревянную шкатулку ручной работы, в подарок для Наташи и уверенным жестом затянула молнию замка.

— Вера, тут у меня ещё подарки для Любы, Лёвы и Русланчика, я заплачу за лишний вес.

— Мама, куда я это возьму, в зубы?

— Вера, я тебя очень прошу, это ведь не сало, подарки, хотя наш Лёвочка очень любит белорусское сальце и тебе в общежитие оно не повредило бы.

Я помню, когда училась в институте, мы с девчонками за счёт него только и выживали.

От последних слов матери Вера буквально скорчилась от смеха и долго не могла произнести ни одного слова.

— Мамочка, ох, мамочка, Лёве хватит того килограмма.

Ой, мамочка….

Девушка вновь расхохоталась.

Ты, не очень представляешь, то такое Израиль и какие там живут люди.

Дома кушай ты что хочешь, но на людях…

И она опять схватилась за живот и отсмеявшись:

— Ну, давайте ваши подарки для моей дорогой сестры и её семейства, кое-что ещё в сумки затолкаем, а что в руки возьму, Наташка встретит и поможет до машины допереть.

Вера отказалась от услуг отца, не доверяя его старому запорожцу и позвонила своему приятному водителю, доставившему её из аэропорта в Минск.

Мужчина на том конце провода обрадовался и сразу же согласился взять в машину Вериных родителей, желающих её проводить в аэропорт, а потом доставить их обратно к дому.

Всё — сумки собраны, споры завершены, даже пакет с подарками для сестры и её мужа и ребёнка девушка согласилась в полном объёме доставить к адресатам.

Родители смотрели на дочь, было видно, что им есть, что ей сказать, чем напутствовать, а главное, о чём спросить.

Вера начала с последнего:

— Я вам так скажу, на первое время можете приехать к Любе, но сразу же начинайте строить планы на жизнь с учётом отдельного проживания.

Не надо долго тянуть с покупкой собственного жилья.

Вас будут пугать, но вы, как только найдёте подходящую работу, тут же выбирайте город, где хотите устроиться, а я вам помогу, чем только смогу, — с хождением по маклерам, обязательно стану вашим гарантом, повожу по магазинам для выбора мебели и электротоваров и, если получится, даже с поиском подходящей работы.

Думаю, что к весне обязательно должна уже сидеть за рулём собственного автомобиля.

Мама тебе тоже не мешало бы сдать за это время на права, в Израиле это намного тяжелей сделать и дороже.

— Вера, проехали, о каких правах ты говоришь, я на велосипеде боюсь ездить, да, и на него скоро ли мы заработаем.

— Я предупредила, чтобы потом ко мне не было претензий.

Квартиру советую продать, если не собираетесь вернуться обратно, эти деньги будут вам хорошим подспорьем, ведь при покупке жилья необходимо иметь некую часть наличных денег, ни то, пять процентов, ни то десять от стоимости квартиры.

Вы не смотрите на меня, как на умалишённую, всё, что я вам сейчас говорю, вполне реально, просто я пока мало владею этим вопросом, но обещаю, к вашему приезду буду во всеоружии.

А сейчас очень серьёзно, это очень важно для вашей будущей жизни и устройства в Израиле — не пытайтесь построить жизнь вместе с Любой, это будет ваша самая большая ошибка, не отдавайте ей деньги за свою проданную квартиру, назад их вряд ли получите.

Мама, не смотри на меня, как на врага, мне ваши деньги не нужны, у меня пока есть, а начну учиться, узнаю своё расписание и обязательно подыщу себе подработку.

Мамочка, про хахаля ничего мне не говори, оставь свои мысли при себе, но от его помощи тоже не откажусь.

Всё, обсуждать ничего не будем, это беспредметно.

Утром по дороге в аэропорт Вере не удалось поговорить с приятным и умным водителем, потому что вниманием интересного собеседника полностью овладел папа.

Только прощаясь, получая от девушки расчёт, мужчина поинтересовался:

— Ну, что, моя юная израильтяночка, как ты нашла нашу страну, наших людей, порядки и порядок?

— Простите, но пока всё грустно, но хочу пожелать в скором времени хороших перемен, ведь потенциально у нас белорусский народ очень хороший — терпеливый, доброжелательный и работящий, а мерзавцы везде встречаются.

— В последних аспектах соглашусь, но с оговорками, а в первом согласен полностью, мы, действительно, терпеливый народ.

Не успела Вера с родителями ещё вдоволь насидеться в зале ожидания, как объявили посадку, и девушка одна из первых устремилась к таможенному контролю. К сожалению, тут же начались неприятности, где она их меньше всего ожидала — подарок Галю ни за что не хотели пропускать, требовали справку из министерства культуры о провозе за границу произведения искусства.

Вера возмутилась:

— Но ведь это просто подделка народного умельца…

Полная женщина в трещавшей на ней форме, ехидно улыбалась.

— Больно я знаю, а вдруг это редкая картина Марка Шагала?!

Вон видишь парня, гитару хотел провезти, на ней написано — Бобруйская фабрика деревянных изделий.

Написать можно, что хочешь, а вдруг это гитара «Страдивари»?

— Страдивари делал скрипки…

— Умная, да?

Так вот, картинку твою не пропущу.

Вера сунула противной женщине в карман десять долларов.

— Милочка, ты понимаешь, что без справки из министерства…

В карман женщины легли ещё десять долларов.

— Вот у меня такой жалостливый характер, не могу отказать хорошим людям и всё, проходи быстрей дальше, не маячь с этой картинкой.

Сумку к великой радости Веры не открывали, но, вскинув на весы, обнаружили лишние килограммы и заставили показать ручную кладь.

Вера сразу же пресекла споры.

— Сколько я должна за лишний вес?

— А, чего вы спрашиваете, будто тут не написано — по пять долларов за каждый лишний килограмм.

У вас вместе с ручной кладью тридцать один кило, будьте добры тридцать долларов.

Девушка быстро рассчиталась и подбежала к родителям.

Чмокнув их на ходу, успокоила, что всё в порядке и всунула маме в руку двести долларов.

— Мама, не жалейте себе ничего, кушайте хорошо, зима долгая, не отказывайте себе в витаминах, а весной я вас жду.

Я вас люблю, не обижайтесь на меня, просто ваша дочь уже стала взрослой.

Глава 24

Самолёт взмыл в небо, унося Веру от встретившей её без должного гостеприимства бывшей Родины.

Девушка летела на встречу к такой ещё загадочной, но, с вдохновляющими перспективами Жизни в новой от души приютившей самобытной стране.

В самое ближайшее время её ожидали трудная и интересная учёба в университете, головокружительная студенческая атмосфера с новыми знакомыми, и очень бы хотелось в это верить, возобновление любовных отношений с Галем.

Вере не хотелось ни с кем разговаривать, не вникать в беседы пассажиров, и она достала из сумочки свою поэтическую тетрадь и ушла с головой в недавно открытый для неё мир изящной словесности:

  Тёплым светом вдали подмигнул маячок,

  Поманил за собой необъятным пространством…

  Сердце гулко забилось в ответ горячо —

  Возвратилась любовь в разноцветном убранстве.

Вера отвлеклась от начатого стихотворения, уйдя в мыслях в прошлое, вспомнив её первые шаги в поэзии и невольно улыбнулась своим воспоминаниям.

Когда ей было приблизительно пятнадцать лет, у неё вдруг прорезалось вдохновение к стихосложению.

Вера бывало даже на уроках вдруг замирала, полностью абстрагируясь от окружающей действительности и погружалась в свой мир, где главенствовали рифмы, ритм и первые поэтические образы и метафоры.

По совету подруг, обнаруживших её талант и первые стихи, записанные в школьных тетрадках прямо посреди примеров, формул, уравнений и задач, она начала посещать школьный литературный кружок и даже посылать свои стишки в молодёжные журналы и республиканские газеты.

В основном её рукописи не возвращали, а обходились ничего не значащими отписками — мол, ознакомились, интересные стихи, но сырые, наша газета в связи с большим наплывом произведений не может уделить вам место для публикации.

Подобные ответы и игнорирование юной поэтессы, привели к тому, что пыл Веры к стихосложению скоро сошёл на нет, но любовь к поэзии закрепилась в её душе, наверное, навсегда.

Она стала читать стихи известных поэтов: Ахматовой, Цветаевой, здравствующей Беллы Ахмадулиной.

Затем, по совету папы, начала буквально штудировать Есенина, Блока, Гумилёва… перешла к более современным: Асадову, Евтушенко, Коржавину…

Уже перед отъездом в Израиль стала покупать в киосках в изобилии появившиеся вначале девяностых книжонки не известных молодых амбициозных поэтов и в них она находила себя в современной поэзии.

После знакомства с Олегом Фрейдманом, в ней вдруг вновь открылась поэтическая душа, найдя благодатную почву, заиграв на струнах пылкой любви, к ней вернулась тяга к стихосложению.

  Засветила в ночи звёздной зеленью глаз,

  Золотыми лучами проникла в глубины,

  Бриллиантом сверкнула средь множества страз,

  На коленях стою перед ней не с повинной.

  Нам не нужно друг друга винить и прощать,

  Обещать понапрасну, беречь и лелеять…

  Неземною любовью надышимся всласть,

  Расцветая в друг друге на счастья аллеях.

Девушка так увлеклась начатым стихотворением, что отказалась от самолётной еды, взяв у стюардессы только чашечку кофе.

До самого приземления, Вера продолжала читать и перечитывать своё новое творение, что-то в нём подправляя, заменяя слова и иногда даже целые строчки, но окончательным результатом осталась довольна.

Жаль, Галю нельзя прочитать, не поймёт, а интересно, как к этому её увлечению отнесётся Наташа?

Нет, пока показывать ей не будет, пусть эти первые стихи отлежатся и новые появятся, чтобы не стыдно было перед читателем, а Наташка, если рубанёт, то с плеча, а не хочется показаться смешной неумехой, а главное, страшило разочарование, потому что стихи стали для неё приятной отдушиной.

Вера даже не заметила, как прошла израильскую таможню.

Отметив въездную визу, она, как шла с коляской по зелёной дорожке, так и выкатилась в зал ожидания, где к ней на шею, как и обещала, кинулась с радостным криком подруга.

— Верка, какая ты бледненькая, заморили тебя там, в твоей Беларуси, послезавтра уезжаем отдыхать в Тверию, я уже путёвочки нам застолбила.

Не в пример Вере, подруга выглядела великолепно — на загорелом лице горели синим пламенем широко распахнутые глаза, маленькая грудь без бюстгальтера, райскими яблочками с бугорками изюминок-сосков аппетитно топорщилась из-под майки.

На ней были короткие шортики, выгодно подчёркивающие длинные стройные загорелые ноги.

— Наташка, выглядишь супер, я тоже хочу на море, на солнце и загореть до черноты эфиопки, а то, на твоём фоне кажусь бледной поганкой.

— Усекла, так, куда мы едем с твоим шмотьём, чтобы я знала, какую строить на ближайшее будущее программу?

— Наташенька, я вдруг решила поменять все предыдущие планы — едем на квартиру к Галю, принимаю душ, переодеваюсь, хватаю купальник и торбу с передачей от родителей для моей сестры, закидываем ей и дуем на море, прямо там в Ашдоде.

— Принимается, но вношу коррективы — сначала море, потом обед в кафе у Зураба, надо воспользоваться оказией, повидаться с нашим добрым хозяином и девочками, а уже потом к твоей сестре. Идёт?

— Ещё, как идёт, я по сестричке что-то не очень пока соскучилась!

Наташка, порадуй душу, а, что ты слышала о Гале, где он сейчас и, когда будет дома?

— У моего медведя разве толком что-нибудь вытянешь?

Но знаю, что твой красавчик скоро должен нарисоваться, ему известно о дате твоего прибытия в Израиль, при первой же возможности явится, можешь не сомневаться.

— Наташка, а вдруг мы будем в Тверии, а он вернётся?

— Ну, чего ты округлила свои зэлики, Тверия, что конец света, два часа и они у нас, Оферчик в курсе всех моих перемещений, становиться ревнивым мужиком, кричит, что жизни больше без меня не мыслит.

Девушка от хохота чуть не выпустила руль из рук.

— Смешной, любит, такую дурёху, как я.

Вера увидела на лице подруги лёгкую краску смущения — нет, не такая она уже и грубая, просто когда-то Наташа надела на себя эту маску и привыкла к ней, а на самом деле это обычная нежная и ранимая девушка.

Квартира Галя встретила их не жилым затхлым воздухом.

Вера по-хозяйски раскрыла настежь окна, скинула с себя пропахшие дорогой и самолётом вещи и, быстро приняв душ, накинула шортики с топиком, только не в пример Наташе, надела бюстгальтер, с её пышной грудью никак нельзя было допустить себе роскошь, дозволенную подругой.

Если у Наташи были аккуратные маленькие яблочки, то у неё груди смахивали на два больших апельсина.

Вера для себя отметила, что, как только очутилась в Израиле у неё сразу же изменилось настроение и даже ритм сердца, ей стало на диво хорошо, спокойно и появился интерес к активной жизни.

Ухватив тяжёлую передачу для сестры, в сопровождении подруги, выскочила из дому.

В квартире Галя она сразу для себя отметила, что на её полках в шкафу остался полный порядок, тот, что она навела перед отъездом.

Картинку с берёзками положила на всякий случай на кровать со стороны любимого парня и повернула ключ в замке, закрывая по-хозяйски входную дверь.

Наташа остановилась возле своей машины, с интересом рассматривая шкатулку, привезённую Верой ей в подарок.

— Наташка, что ерунду тебе подарила?

Я ведь не знала, что тебе хочется заполучить, решила, что в эту шкатулку ты сможешь складывать свои золотые украшения.

— Верка, какие ты глупости говоришь, признаюсь тебе честно, мне никогда друзья не делали подарков и мне кажется, что кроме тебя у меня никогда не было настоящих друзей.

И, она, чтобы скрыть набегающие слёзы, крепко прижала к себе подругу.

Они постояли несколько секунд вдыхая тепло друг друга, наконец, Вера отстранилась.

— Наташок, я не знала, что купить в подарок Оферу и решила, что этот медвежонок Вини Пух, будет для него само то, послушай, он даже что-то говорит.

И они услышали при нажатии на живот игрушки:

— Куда идём мы с Пяточком большой, большой секрет и не расскажем мы о нём, о нет, о, нет, о, нет…

Наташа захлопала в ладоши.

— Точно, этот симпатичный медвежонок даже похож на моего Оферчика, мне кажется, что теперь, Вини Пух будет и моя любимая игрушка.

Конец сентября в Израиле ещё вовсю летний период.

Море их встретило жарким солнцем, лёгкой волной, ласкающим бризом и благодатной тёплой водичкой.

Взрослые девушки резвились на волнах словно подростки — плавая на перегонки, топя друг друга и ныряя за ракушками.

После долгого купания, подруги вышли на берег и упали в горячий песок.

— Наташка, как я замёрзла в своей родной Беларуси и не столько телом, сколько душой.

— И, что, там не было ничего интересного?

Вера со всеми подробностями рассказала подруге о произошедшем с ней — о знакомстве с блестящим парнем, о посещении с ним кафе, о его домоганиях, о том, как отшила Виктора Александровича и о чуть не случившейся драме в милицейской машине с мнимыми спасителями, как говорится — попала из огня да в полымя.

Вера без утаек поведала подруге про постоянную конфронтацию с родителями, о Петьке, Свете и об общем впечатлении от бывшей Родины.

Наташа была, как никогда серьёзной, слушала внимательно сбивчивый рассказ подруги.

— Верунчик, родителей твоих я понимаю, что они знают об Израиле и о нравах тут, и о том, как здесь меняются наши люди, чаще не в лучшую сторону.

Меня они не хотят воспринимать, так и я в них не очень нуждаюсь, главное ты со мной.

Да, ты права Родина оказалась уродиной, но ничего, когда-нибудь мы туда смотаемся вместе с тобой и нашими мужиками, у них, в той Беларуси, жизнь малость наладится, а мы станем настоящими иностранками.

Пусть тогда к нам подкатит какой-нибудь хлыщ, мы ему покажем, что, по чём и как.

И Наташа залилась смехом.

Верка, а пока мы с тобой засранки, будем наслаждаться жизнью, морем исексом, согласна?

— Ещё, как согласна, но только для секса моего Гальчика пока рядом нет.

— Тогда мы с тобой в море будем получать оргазм.

И Наташа, вскочив на ноги, увлекла Веру купаться.

Зураб обрадовался своим бывшим официанткам и за счёт заведения угостил их хачапури.

Только к шести вечера они, наконец, добрались до Вериной сестры.

Та рвала и метала.

— Верка, ты настоящая стерва, не благодарная сволочь, всегда только думаешь о себе, эгоистка, проклятая…

— Любочка выговорилась?

А, если нет, то я, пожалуй, пойду, у меня нет времени и желания выслушивать от тебя подобные гадости.

Вот тебе передача от родителей, кушай на здоровье, а по мне ты вряд ли соскучилась.

— Нет, ты определённо порядочная дрянь, я отпрашиваюсь с работы, теряю деньги, сижу тут нервничаю, а она со своей приблатнёной подружкой рассекает не известно где.

Хотя, что я говорю, сразу видно, на море были, тебе разве до сестры, надо было побыстрей жопами перед грузинами повилять, две прошмандовки…

Вера швырнула к ногам сестры передачу.

— Заткнись, по отношению к себе не хочу выслушивать слова из твоей помойки, а подруги моей ты мизинца не стоишь.

Передай родителям, что долетела нормально, ближе к учёбе с ними свяжусь, не подавись только салом.

И Вера выпихнув из прихожей на площадку Наташу, со злостью захлопнула с треском входную дверь.

— Вот уж гадина, так гадина, порой даже хочется отречься от неё.

— Верка, успокойся, от своих не отрекаются любя, а терпят с нелюбовью.

Ты ещё моих предков не видела, там полный облом, кроме блядь или блядюга другого имени не знаю, а всё равно иногда навещаю и даже кое-что им подкидываю, ведь папаша пьёт, а кто пьяницу будет здесь на работе держать, а мамаша в русском магазине за копейки работает продавцом.

Поехали по домам, Оферчик меня уже заждался, а тебе отдохнуть надо после самолёта.

Завтра в восемь за тобой заеду, посетим местный пляж, нам надо с тобой набираться здоровья, чтобы выдержать наших дорогих близких.

Подарок от тебя, маленького медвежонка большому медведю обязательно передам.

Наташа подвезла подругу к её подъезду, а сама укатила под крыло, обожающего её Офера.

Глава 25

Вера ходила по комнатам, где всё ей напоминало Галя и наслаждалась тишиной и покоем.

Только сейчас она поняла, насколько напряжённо чувствовала себя в квартире у родителей.

Быстро стемнело, погода летняя, а вот темнеет рано, по-осеннему.

Кушать и убирать не хотелось, на Веру напала какая-то непонятная хандра, природу которой она не могла себе объяснить.

Хотя почему не могла, ей очень не хватало Галя.

Она схватилась за «спасительный якорь» — усевшись с ногами в кресле, раскрыла свою тетрадку и уставилась на чистый лист, покусывая колпачок шариковой ручки:

  Тает над морем закатная мредь…

  Бьётся об ноги волна бирюзовая…

  Солнце горит, как отлитая медь… —

  Я возношусь над житейскою прозою…

  Ночь пеленает над морем закат…

  Брызги от волн загораются звёздами…

  Вторит мелодии посвист цикад… —

  Песня любви не покажется позднею…

  Мне бы сойти в час закатный с ума…

  В вечной немилости глупость творящие…

  Мы заточили себя в терема… —

  В муках, являя любовь настоящую…

Вера вытерла выступившие слёзы.

Перечитывала и перечитывала только что написанные строки и не могла поверить, что она произвела на свет только что, эти стихи, а это уже были стихи, почему-то в этом она нисколько не сомневалась.

Усталость от перелёта, напряжение насыщенного дня сказались на ней и незаметно для себя, уснула, сидя прямо в кресле с тетрадкой на коленях.

От звонка телефона вздрогнула и чуть не упала из своей неудобной позы на пол.

Тело онемело, и она сделала несколько неловких шагов на затёкших ногах в сторону телефона.

Нет, это была не Наташка, как она думала, а её любимый Галь.

Утром она хотела восстановить содержание их разговора, но не могла, потому что, весь сумбурный диалог свёлся к обоюдным просьбам о прощении за неумение выслушать другую сторону, к банальным уверениям в любви, нежным глупостям и признаниям в невероятном желании слиться телами в любовных утехах.

Распрощались на оптимистической ноте. Парень сообщил об их скорой встрече, где-то через неделю он обещал появиться.

Спасало Веру от скуки и бестолкового прозябания то, что пока Галь находился на важном задании, в это же время, Наташа отгуливала положенный молодому солдату первый отпуск.

Время для девушек пролетело настолько быстро, что Вера только очнулась, когда ранним утром в воскресенье, провожала элегантную в военной форме Наташу на базу, находящуюся на территории сектора Газы.

Шли первые числа октября, до начала занятий в университете оставалось ещё почти три недели.

Вера целыми днями не знала куда себя деть, чтобы пойти подработать официанткой ни могло идти речи, кто её возьмёт на такой короткий срок.

Друзей и знакомых в этом городе у неё не было, не считая Офера, но с какой стати она будет навязываться этому добряку, да и не знала, как к этому бы отнеслись Галь с Наташей.

От безделья навела полный порядок в квартире — полы, окна и кухня блестели, а Галя всё не было.

Он появился, когда Вера этого меньше всего ожидала.

Собираясь ко сну, она принимала душ, когда дверь в ванную резко распахнулась, и Галь, как был в одежде, кинулся к девушке в объятия, не обращая внимания на струи воды в миг намочившие его с ног до головы.

— Веруш, моя сладкая девочка, как я по тебе соскучился.

Парень целовал во всё, что ему попадалось под губы, а затем, длинным нежным поцелуем приник к счастливо улыбающемуся рту.

Руки девушки судорожно пытались распустить ремень и расстегнуть пуговицу брюк парня, она изнывала от обуреваемого ею моментально возникшего желания.

— Галь, милый, мой хороший, мне кажется, что я умру, если ты сейчас не овладеешь мной, как я тебя ждала, как я тебя ждала…

И она сама резво развернулась к парню спиной и выгнулась, опёршись руками о кафель на полу, почти в ту же секунду из её горла вырвался сладострастный крик от глубокого проникновения в её пульсирующую желанием соития с любимым, раскрывшуюся спелым бутоном розу.

Лёжа уже в постели рассматривала своего любимого, похудевшего и с загорелыми до черна лицом, шеей и руками.

— Галюш, где ты был, ты выглядишь таким измождённым?

— Веруш, это было очень важное задание.

Мы получили секретное сообщение, что через Филадельфийский коридор, который находится между сектором Газы и Синаем, должны переправить очень большую партию наркотиков, вот, мы и караулили днём и ночью.

— Ну, и поймали этих преступников?

— А, как же, даже пришлось немного пострелять.

— Ой, какая у тебя страшная работа, теперь, когда будешь уезжать на очередное важное задание, буду колотиться от страха за тебя.

— Веруш, работа, как работа, что я тебе расскажу…

Парень явно хотел увести разговор на другую тему.

— Пока мы сидели в засадах, то выловили, наверное, десятка два девочек, которых переправляли через Синай к нам в Израиль бедуины…

Вера всплеснула руками.

— Насильно, в рабство что ли?

— В том то и дело, что эти девушки стремятся попасть в нашу страну добровольно, чтобы пополнить ряды проституток в массажных кабинетах в Тель-Авиве.

Они пока добирались через пустыню, превратились в полумёртвых.

Кстати, несколько девочек было из Беларуси.

— И, что их теперь ждёт?

— Депортация, но это не по нашему ведомству… а что, тебе их жалко?

— Жалко, что эти глупышки ищут лёгкого заработка и губят свою жизнь.

Я бы лучше виллы убирала и овощи перебирала, чем в этой грязи вываляться.

Мне моя одна бывшая подружка рассказывала в Минске про таких девочек, а мне не верилось.

Ай, ну их, они сами своей судьбы хозяйки, чего мне о них думать, когда рядом со мной мой любимый и такой желанный человек!

Рука парня поползла от колен к святилищу любовных утех девушки, и она непроизвольно, а может намеренно, широко раздвинула бёдра, широко раскинув колени, освобождая свободный доступ для дальнейших манипуляций блудливых пальцев парня.

— Веруш, ты тоже сейчас хозяйка своей судьбы?

Вера крепко обвила руками шею Галя и покрыла лёгкими поцелуями его улыбающиеся губы.

— Да, я сейчас себя вверяю в руки и не только в руки, любимого парня.

И она закусила губу — приятная истома разливалась по всему телу, сердце то сладко замирало, то неслось в бешеном темпе, гулко ударяясь о грудную клетку.

— Галь, хороший мой, не мучай меня больше, я так по тебе долго тосковала, идём быстрей ко мне, на меня, в меня…

Горячий поцелуй парня заглушил страстный шёпот девушки, а затем, и восторженный крик, дыхание сбилось и два громких стона разорвали тишину уютной спальни.

Вера крепко продолжала обнимать Галя за шею, не желая отпускать его от себя и из себя…

   Я готова с тобою гореть, не сгорать

  каждой клеточкой сердца и тела,

  неразлучная тройка — любовь, верность, страсть

  нас несут к наслажденьям умело.

  От высот вожделенья клубится туман,

  пульс зашкалил — синкопами пляшет,

  на мгновенья с тобою мы сходим с ума,

  но безумия миг тот не страшен.

  Нежных пальцев касание, пылающих губ

  раскрывают все тайны и зоны… —

  Я тобою любима, и ты мною люб,

  нет преград для безумных влюблённых.

  Захмелевших от ласок сморит крепкий сон,

  в сновиденьях быть может милуясь,

  крутим дерзкой фортуны с тобой колесо,

  освежая жизнь вновь поцелуем.

  Неразлучная тройка-любовь, верность, страсть

  пусть несёт по ухабам карету,

  на дорогах судьбы не должны мы пропасть,

  если вместе встречаем рассветы.

Вера проснулась, когда за окном была темень и тишина.

Она заботливо прикрыла лёгким одеялом Галя и выскользнула в салон.

По новой, появившейся у неё привычке, забралась с ногами в кресло со своей заветной тетрадкой и ручкой и строчки побежали по чистому листу, окропляя его россыпью букв.

Точку после последнего слова она поставила тогда, когда за окном услышала пение птиц и солнечные лучи смешались с электрическим светом.

Вера с хрустом потянулась и улыбнулась своим мыслям — дурочка, спала бы себе, так нет, надо на бумагу обязательно вылить свои чувства, можно подумать, что великая поэтесса.

Ладно, пойду под бочок к любимому, на рассвете запрягу в карету свою тройку — любовь, верность страсть…

Глава 26

После возвращения Галя домой, жизнь у молодых людей забила бурным ключом из родника любовных наслаждений и не только.

Со стороны они выглядели идеальной семейной парой — парень и девушка были внимательными, нежными и пылкими в проявлении своих чувств.

Галь взял на работе три дня отпуска и молодые люди решили их посвятить друг другу.

Парень признался, что очень устал за последнее время и не хочет никуда ехать, а мечтает наслаждаться только покоем, голосом и ласками любимой девушки.

Сжимая Веру в своих крепких объятиях, перед тем, как пожелать ей доброй ночи, вдруг, как бы между прочем, попросил:

— Веруш, красавица моя, давай, завтра с утра съездим с тобой в аэропорт, мне надо встретить коллегу по работе.

Только Веруш, приоденься, пожалуйста, поприличней и до того, как мы отправимся на эту важную встречу, сходи, пожалуйста, в парикмахерскую.

Я не знаю, что и как у вас девушек делается, но в десять часов мы выезжаем.

— Галюш, ты мне на все эти мероприятия отпускаешь всего два часа, и я не понимаю, а зачем для встречи какого-то коллеги должна наводить весь этот лоск, и, в конце концов, ты же знаешь, что и сама могу причесаться, ногти подкрасить и макияж нанести…

— Веруш, я тебя очень прошу, сделай это ради меня, у нас потом будет приём на высоком уровне у министра.

Вера понимала, что парень явно темнит, но решила не сопротивляться и довериться ходу событий, в плохое ведь он точно её не втянет, а навести марафет, какой женщине не хочется.

Перед походом в парикмахерскую, заинтригованная девушка по совету Галя, предварительно оделась в нарядное платье, нацепила украшения, а, возвратившись, выглядела, по словам парня, на все сто.

Он ожидал её уже возле машины и впервые Вера увидела его в элегантном костюме, в тон выходные туфли и подобранные со вкусом золотые аксессуары.

— Галюш, ты меня, что к премьер министру на приём поведёшь?

— Не совсем, но интересное мероприятие обещаю.

Давай быстрей в машину, моя красавица, а иначе можем опоздать.

— А во сколько прилетает самолёт твоего коллеги?

— Где-то в двенадцать.

Вера поняла, что парень её разыгрывает, только в чём заключается его розыгрыш догадаться не могла и не стала допытываться — какая ей, собственно говоря, разница, ведь после Эйлата от него, чего хочешь можно было ожидать.

Заметно было, что Галь торопится, потому что постоянно поглядывает на часы.

В аэропорту он загнал машину на стоянку для работников полиции и, подхватив Веру под локоть, поспешил в здание, где из толпы на встречу им выступил Офер.

Галь даже не дал толком Вере поздороваться со старым приятелем, выхватил из его рук чемодан и увлёк девушку на регистрацию.

— Сумасшедший, куда мы летим?

— В Рим, моя красавица, в Рим!

Возле регистрационного окошка Вера с улыбкой смотрела, как парень достаёт из портмоне вместе со своими и её документы и посадочные билеты на самолёт.

Пользуясь привилегиями полицейского, Галь мигом провёл её через паспортный контроль, сдачу багажа и, вот они уже поднимаются по лестнице, и оказываются в зоне магазинов «DutyFree».

— Галюш, а коллегу будем встречать уже в Риме?

И девушка, не стесняясь снующих вокруг многочисленных пассажиров, обняла парня за шею и нежно поцеловала в губы.

— Спасибо, мой милый, но, должна тебе признаться, что я не взяла противозачаточные таблетки, а в Риме их, похоже, нам понадобится очень много.

— Не угадала, моя сладкая, захватил, когда брал из тумбочки твои документы — я и Рим будем целиком у твоих ног.

У них было всего лишь два полных дня для ознакомления с великолепной столицей Италии и Вера с Галем решили, что в этот раз, а они были уверены, что это посещение вечного города далеко не последнее, они только слегка познакомятся с памятниками старины, искусства и религии, а больше будут гулять пешком и вдыхать воздух, запах и впитывать неповторимый колорит улиц.

Время у счастливых влюблённых летело с космической скоростью, но они его не жалели, а безрассудно тратили, с любопытством и восторгом находя общие интересы, вкусы и во всём угождая друг другу.

Молодые люди старались завтракать, обедать и ужинать только в центре города и только на открытых террасах в шумной компании итальянцев и многочисленных иностранных туристов, ощущая себя частичкой целого среди праздного разношёрстного люда.

Однажды, Галь и Вера присели на парапет, великолепного фонтана, чтобы хоть немного дать отдыху ногам и вдруг увидели, и услышали, как мимо них прошествовала нестройной колонной большая группа людей, которую возглавляла молодая женщина.

Она что-то выкрикивала на не понятном им итальянском языке.

И толпа тут же начинала скандировать.

Посереди площади женщина остановилась и повернулась лицом к толпе, и Вера внимательно её оглядела — из-под соломенной шляпки выбивались чёрные кудряшки, неистовым светом горели карие глаза и сверкали белизной зубы, на широкой белой майке Вера среди других, надписей, разобрала только «Италия…».

Лидер толпы что-то кричала в микрофон и вдруг запела, и Вера непроизвольно подхватила знакомую песню, много раз слышанную ею в пионерском лагере:

  Мама, чао…

  Я проснулся сегодня рано.

  Мама, чао!

  Мама, чао!

  Мама, чао!

  Я проснулся сегодня рано

  В нашем лагере в лесу.

  Светит солнце, сияет жарко.

  Мама, чао!

  Мама, чао!

  Мама, чао!

  Светит солнце, сияет жарко,

  В гости к солнцу я иду.

  Смело в горы иду высоко.

  Мама, чао!

  Мама, чао!

  Мама, чао!

  Смело в горы иду высоко,

  Горных там цветов нарву.

  Шлю Отчизне букет огромный.

  Мама, чао!

  Мама, чао!

  Мама, чао!

  Шлю Отчизне букет огромный,

  Свою Родину люблю

^[3]

.

Галь во все глаза смотрел на свою любимую девушку и улыбался.

— Веруш, а ты оказывается революционер!

Девушка засмеялась.

— Галюш, я ведь не понимаю, что они поют, просто у нас эта песня поётся на русском языке и я её в детстве очень любила.

Вера вдруг посерьёзнела.

— Знаешь, я никогда не была лидером и не смогла бы так зажигать своим энтузиазмом толпу, как это делает эта девушка, но сама запросто бы вписалась среди этих людей, если бы приняла их идею.

Вдруг неожиданно даже для себя добавила:

— Наташка, та смогла бы точно.

Температура воздуха в это время года была очень схожая с израильской, но в отличие от земли обетованной, тут уже щедро поливали дожди. Воздух после ливней, буквально, опьянял запахами оживающих от обильной влаги растений.

После долгих пеших прогулок и бурного сладкого соития, Галь крепко спал, а вот к девушке сон не шёл и она, вооружившись блокнотом и ручкой, уселась в шезлонге на балконе их шикарного номера в отеле, и слова недавним дождиком закапали на бумагу:

  На пьедестал влюблённости взойдя,

  Мир окружающий невольно зачарует

  Хрустальным звоном в изумрудных струях

  Сбегают с листьев капельки дождя.

  Каскады переливных ручейков

  Текут по сердцу музыкой небесной,

  Знакомой и доселе неизвестной,

  Как щебет птиц, как шорох мотыльков.

  Дурманит пряность полевых цветов.

  Ласкают пряди шёлковой травою…

  Люблю простор, заполненный тобою.

  Мой лучший сон из миллиона снов!

Завтра ещё один неповторимый день в Риме и путь домой.

Галю нужно выходить на работу, а ей возвращаться в Беер-Шеву, оформляться в общежитие на сей раз, уже университета.

После определения с расписанием на учебный год она хотела попробовать найти подходящую для себя подработку.

Прощаясь с родителями в Минске, обещала им, да и сама очень хотела получить водительские права.

После того, как успешно сдаст вождение и о покупке машины надо будет срочно подумать.

Конечно, речь пойдёт пока о подержанной.

Усмехнулась, какие прозаические мысли лезут в голову, а с балкона перед ней открывается такая невообразимая красотень…

  Лилово-пурпурный закат,

  Окрасил небо над пригорком.

  Стихает птичий гомон звонкий.

  Крадётся ночь из далека.

  В серебряный орнамент звёзд,

  Луна вплывает величаво,

  На небе не найдя причала,

  Уйдёт, и свиту уведёт.

  Вуаль откинет горизонт,

  Рассвет лик бледный явит смело.

  Метая огненные стрелы,

  День с шумом на престол взойдёт.

  Наполнит суетою мир,

  Мелькая сменой одеяний.

  Под вечер утомлённый, пьяный,

  Вползёт в насыщенный эфир.

  Под неумолчный свист цикад

  Свернулся день в углу котёнком.

  Сгорает быстро над пригорком,

  Лилово-пурпурный закат.

Глава 27

Как всё хорошее, так и их римские каникулы промчались скорым поездом через полустанок.

Нельзя сказать про жизнь Веры, что она вошла в серость рутины, потому что учёба в университете была для неё новой яркой вехой, с необыкновенными ощущениями, тревогами и людьми.

Она при помощи Ханы нашла себе место официантки в зале торжеств и два-три вечера в неделю допоздна тягала тяжёлые подносы, но была очень рада, что хоть есть такая работа, потому что деньги у неё буквально таяли.

Вера с удивлением в своём характере подметила деталь — что она с удовольствием зарабатывает деньги, но легко и безрассудно их тратит, а сейчас не мешало бы и подэкономить.

Галь пытался всунуть ей пачку банкнот, но Вера наотрез их отвергла, не желая превратиться в содержанку у любимого парня.

Надо заметить, что Галю не совсем по вкусу пришлась её учёба вдалеке друг от друга, выделяющая им для общения и любовных утех только крохи из того, что они имели раньше.

— Галюш, хороший мой, как ты не понимаешь, что мне приходится учиться не на родном языке, плюс, у меня и английский ни на должной высоте.

Не сдам сессию, повиснут хвосты, а провалю летнюю, так вообще попрут с университета.

Каждый повторный зачёт и экзамен стоит денег, а в казино пока больше не играю и, где гарантия, что вновь выиграю…

— Красавица моя, но ведь мне по силам тебе помочь деньгами, к чему эти амбиции…

— Галюш, я тебе не жена и даже ни невеста, мы не живём одним домом и с какой стати я буду находиться у тебя на содержании?

— Веруш, но я же не могу переехать к тебе в Беер-Шеву, а на следующий год, постараемся перевести тебя в Бар-Иланский университет и тогда ты сможешь жить у меня, это сравнительно будет не далеко от места твоей учёбы, а с появлением у тебя автомобиля, так вообще покажется рядом.

— Галюш, давай не будем торопить события, может быть, так и случится, как ты говоришь, через год и вернёмся к этому разговору.

— Веруш, я ведь уже про тебя рассказал своей маме, и она очень хочет с тобой познакомиться, а у нас совершенно нет времени подъехать к моим родителям в мошав (посёлок).

Кстати, там часто в выходные собираются и все мои братья с семьями.

Последнее заявление парня обрадовало Веру и она, хоть и смущалась при мысли о будущей встрече с семьёй любимого, но всё же очень к этому стремилась, появлялась какая-то определённость в их отношениях.

Влюблённая девушка всей душой и телом рвалась в выходные в Ришон, в город, где жил её любимый и где ждало море наслаждений и приятное времяпровождение с парнем, которого буквально боготворила, но далеко не всегда у неё это получалось. Учёба захватила её с головой и не могла она часто позволить себе роскошь потерять два дня на общение и развлечения с любимым.

Она пробовала брать с собой учебники, но из этой затеи ничего не получилось, пылкие объятия не способствовали занятиям, и она выбивалась из ритма, навёрстывая упущенное ночами в середине недели, когда не была затребована на работе.

Новый Год проскочил, как будто это не был её самый любимый праздник с детства.

Занятия в университете не отменялись, а девчонки из бывшего Советского Союза не осмелились нарушить дисциплину.

Вера надеялась, что в этот предновогодний вечер к ней нагрянет Наташа, но не тут-то было, подруга проходила гиюр и её в эти сроки отправили на север в какой-то кибуц, два месяца пожить в религиозной семье.

Наташа позвонила накануне своего отъезда в тот далёкий кибуц и, смеясь, затараторила:

— Верка, я ведь уже становлюсь добропорядочной иудейкой, какой может быть для меня праздник Новый Год?

Ты мне ещё про Рождество что-нибудь скажи и про копчёное сало…

Всё, «Шма Исраел и Барух ата адонай…».

Позвонила накануне Нового Года и Люба, к большому удивлению младшей сестры, не ругалась и не поучала, а даже пригласила приехать к ним провести праздник, но Вера вынуждена была отказаться, ссылаясь на занятия первого января, хотя от души поблагодарила.

Люба с непонятными нотками в голосе сообщила Вере, что их родители начали процесс по оформлению документов на репатриацию, но радости в тоне старшей сестры не ощущалось, на что Вера ей указала:

— Любаша, а чего столько мрака в голосе, ведь едут не малые дети, а взрослые и вполне ещё боевого возраста люди…

— А, чего мне радоваться, с тебя то взятки гладки, а все хлопоты на мою голову.

Ты ведь нашу маму хорошо знаешь, начнёт мне кишки выматывать, а мне и без наших замечательных родителей есть о чём думать и хлопотать.

Хотя скажу тебе по секрету, если бы мама усмирила свой гонор, то мне бы стала хорошим подспорьем в доме.

— Люба, что ты имеешь в виду, ведь Руслан в следующем году уже в школу идёт?

— Ах, при чём тут Руслан, школа и прочее, я подлетела.

— Что ты сделала, не поняла?

— Верка, не прикидывайся дурой, сама уже вовсю трахаешься, а делаешь вид, что не понимаешь значение слова, подлетела!

— Люба, так ты ведь современная женщина, что не знаешь, как предохраняться?

— Поверь, что не хуже тебя, но где-то с Лёвочкой дали маху.

Ты думаешь мы здорово расстроились, ничуть, Лёвочка вообще на крыльях счастья летает, говорит, что ощущает себя настоящим мужчиной и мне уже двадцать шесть лет, пришла пора о втором подумать, получился и пусть будет.

К лету мне как раз срок рожать, а к этому времени старики должны причалить.

Боже мой, хоть бы мама согласилась посидеть с годик с малышом, мы бы лёгенько вылезли из материальных и физических затруднений.

Разговор с сестрой насторожил Веру — с одной стороны она радовалась за Любу, в связи с её скорым новым материнством, но очень опасалась за родителей.

Если Люба волновалась, как воспримет жизнь в Израиле мама, то Вере было жалко папу, ведь, если они поселятся у Любы, а скорей всего, что это так и будет, ему тогда уготована роль отбивной котлеты, жилетки для слёз и половой тряпки.

Первого января, когда Вера сидела в аудитории на последней паре, её вдруг осенило — ойвайвой, у Ханы же сегодня день рождения, а она чуть не выпустила из виду и подарка нет.

Решила сбегать в город что-нибудь прикупить подходящее, улизнуть из университета, ведь живёт не в общежитии, а снимает квартиру с двумя другими девочками…

Вера решительно двинулась к выходу, какие тут могут быть занятия.

Забежав в общежитие, кинулась к своим вещам… так и есть, одна кофточка, купленная ещё в Риме, лежала в шкафу с этикеткой.

Хана хоть и пониже её ростом, но тоже обладает приличной грудью — кофточка должна была ей подойти по размеру.

За цветами бежать поздно….

Ах, ладно, надо заскочить в буфет купить шоколадку и успеть к её аудитории к концу занятий.

Вере это удалось, она успела поймать Хану, спускающуюся по лестнице, обвешанною пакетами с подарками и с двумя букетами в руках.

— Вер, а я думала, что ты про меня забыла.

Большое спасибо, зря тратилась и так тебе не легко.

— А тебе?

И, девчонки целуясь, рассмеялись.

— Верунчик, пошли со мной, там мои подружки по квартире, собираются устроить мне праздник, поехали, хоть отвлечёшься немного от учёбы, работы и своего парня.

Да, оторвались на славу — много было смеха, танцев и непринуждённых разговоров с приятными соседками Ханы, но получилось всё достаточно скверно, Галь приехал к ней поздравить с Новым Годом, который для него ничего ровным счётом не значил, а девушки, ради которой он совершил вояж и поступился принципами, в общежитии не оказалось.

Он прождал до позднего вечера и уехал в расстроенных чувствах, ПОПРОСИВ СОСЕДОК ПО КОМНАТЕ, передать Вере, что завтра на месяц уезжает на задание.

Сказать, что Вера расстроилась, так это ничего не сказать, она была в панике — боже мой, ОН ПРИЕХАЛ ЕЁ ПОЗДРАВИТЬ, ПОПРОЩАТЬСЯ ПЕРЕД ДОЛГОЙ ОТЛУЧКОЙ по работе, ОНИ МОГЛИ ДОСТАВИТЬ ДРУГ ДРУГУ ОБОЮДНОЕ НАСЛАЖДЕНИЕ, ВЕДЬ ДЛЯ Галя снять на несколько часов гостиницу ничего не стоит, а вместо этого…

Что он взял себе в голову и, что теперь будет о ней думать и, когда они теперь встретятся?

Прошёл месяц, а Галь так у неё и не появился.

Вера не знала, что и думать.

Несколько раз пыталась ему дозвониться, но того не оказывалось на месте.

Набралась смелости и позвонила Оферу, тот пробурчал, что друг уже больше, как неделю назад явился, но они с ним толком не виделись и он ничего существенного к этому добавить не может.

— Офер, ты можешь передать ему при встрече от меня привет и… ну, сказать, что я по нему очень соскучилась, но у меня сейчас началась сессия и никак не могу к нему приехать, но я его очень и очень хочу видеть.

— Ну, конечно, скажу, что мне тяжело.

Проскочил февраль, а следом март и наступили долгожданные каникулы, связанные с Пейсэхом (Пасха).

Вера не знала, как ей правильно поступить, три месяца её парень не приезжал и даже не звонил.

Она постоянно названивала в квартиру Галя, но безрезультатно, телефон молчал, дважды ещё связывалась с Офером, но тот отвечал односложно, бубнил:

— Я ничего не знаю, мы видимся крайне редко.

Вера, я сам себе не нахожу места, потому что Наташа за эти три месяца приезжала ко мне только два раза. Ты же знаешь, что я её очень люблю и давно был готов ехать в Прагу, чтобы расписаться, а она придумала этот дурацкий гиюр.

Честно признаться, Вере было не до проблем Офера, потому что она сама вся испереживалась, не получая от Галя никаких известий.

Неужели он так обиделся за тот вечер… а может быть заревновал?…

Какая ерунда, ведь она никогда не давала ему повода и, более того, никогда даже мысли не допускала завести с кем-нибудь из парней роман, даже ни с кем не флиртовала, на корню обрезая все приставания, а их было не мало.

Наконец, она решила поступиться гордостью и отправилась в Ришон-ле-Цион. И какой её ждал удар — её ключ к дверям не подошёл, Галь в своей квартире поменял замок.

В отчаянье позвонила Оферу и на её счастье к телефону подошла Наташа.

— Наташенька, я сейчас умру, ничего не понимаю, что случилось?

Приехала в Ришон и не могу попасть в квартиру к Галю, почему-то мой ключ не подходит…

Наташа перебила подругу:

— Верка, оставайся на месте, я сейчас к тебе приеду.

Вера ничего не успела спросить у подруги, но поняла, она что-то знает и что-то не хорошее, сердце сдавила такая тоска, что она, усевшись на лавочку возле подъезда, уткнувшись в ладони лицом, горько расплакалась.

Минут через десять рядом с ней присела Наташа и обняла за плечи:

— Ну, что так рыдаешь, а зря, не стоит он того.

Все они не стоят того, чтобы мы по ним слёзы лили.

Я только что узнала от своего скрытного медведя, что твой субчик продал эту квартиру и живёт с одной бабой, наверное, на её жилплощади.

Они когда-то встречались или даже жили вместе, а два года назад расстались, а тут встретились и у них закрутилось по новой.

Рыдания сотрясали плечи девушки, никогда бы она не могла подумать, что их такая пылкая, казалось бы, крепкая любовь и надёжная связь душ и тел, развалиться в одночасье.

Как ей дальше с этим жить?!

Наташа не снимала рук с плеч подруги, мягко гладила по вздрагивающим лопаткам, по растрёпанным по спине волосам, тихо вздыхала, но молчала.

Вера подняла голову:

— Наташенька, ну, скажи, как и зачем мне дальше жить?

— Верунчик, но почему ты думаешь, что у меня на все вопросы есть ответы?

Вон, Офер зовёт меня замуж, и я видимо пойду.

Он меня очень любит, а мне любить по-настоящему, видимо, не суждено.

Так дам ему такую возможность, пусть любит.

А тебе так скажу, живи, как и жила в последнее время, как будто твой подлый красавчик находится на задании и потихоньку старайся от него отвыкать, а лучше всего, найди себе другого парня…

А не будет другого, велика беда, желающих на твоё тело будет хоть отбавляй, а ты сама потом решишь с кем ложиться в постель, а кого послать на хер. Что у тебя не интересная жизнь?! Выучишься, станешь специалистом, будешь заниматься любимым делом, зарабатывать солидные бабки, а не получиться самой ещё раз полюбить, дашь какому-нибудь Оферу полюбить себя, а может быть и сама ещё полюбишь…

Наташа всё говорила и говорила, поглаживая плачущую девушку по плечам.

И вдруг, впервые при Вере подруга расплакалась.

— Верочка, миленькая, продолжай, пожалуйста, жить, я знаю, как тебе больно, я бы этому красавчику самолично яйца вырезала, какую любовь подлец угрохал.

Поверь, он ещё о тебе пожалеет, и каждая твоя слезинка выльется ему кровью…

Вера вскинула голову.

— Не надо Наташенька, так говорить, ведь я его по-прежнему очень люблю.

И Вера снова залилась неутешными слезами.

Вдруг она опять подняла голову.

— Наташенька, миленькая, я тебя очень прошу, отвези меня, пожалуйста, в Беер-Шеву.

Не хочу я пока никого видеть, не желаю с кем-нибудь встречаться и говорить.

Не смотри на меня с такой жалостью, я не наложу на себя руки, потому что кроме Галя, я ещё очень люблю жизнь.

Глава 28

  Сломалась жизнь моя, а я,

  Как треснутый бокал,

  Как с хрупким краем полынья,

  Без голоса вокал.

  Я без него прожила ночь,

  А сколько светлых дней

  Должна скрываться от людей,

  Печаль свою волочь.

  И забывать, и забывать,

  Что не смогу вовек.

  Ну, как забыть его, как звать,

  Любви безумной бег.

  Не верю, что вдруг невзначай

  Родник любви иссяк,

  иль замутил его пустяк,

  не верю. Так и знай.

После того, как Наташа доставила сломленную горем Веру в общежитие прошло два дня.

Верная подруга по дороге в Беер-Шеву умоляла Веру, как можно быстрей вернуться к нормальной жизни, приводила тысячу аргументов в пользу жить, а не наделать глупостей:

— Верунь, посмотри, как у тебя всё удачно складывается — второй год в Израиле, а уже учишься в университете.

Завершишь, получишь шикарную профессию, а с ней уважение людей и хорошие бабки.

Поплачь маленько и возвращайся к обычной жизни.

Прости, что не могу сегодня остаться с тобой, но мне надо завтра утром быть на базе, через неделю я обязательно приеду к тебе, Офер обойдётся одни выходные и без меня, пусть потоскует, ему будет полезно и в наказание, это же надо столько времени молчал про твоего красавчика.

Верка, я тебе так скажу, лучше бы это меня Офер кинул, я бы не сильно убивалась, ведь он для меня больше любовник, чем друг у нас так мало общего, хотя пусть будет, кто ещё такую сумасбродку рядом выдержит…

Вера не запоминала, что ещё ей наговаривала подруга, она просто молча в ответ машинально кивала головой.

После отъезда Наташи, Вера, как упала на кровать, так и провалялась два дня, вставая только в туалет и заодно попить.

И только дверь за подругой закрылась, у неё слёзы буквально в ту же секунду бесконечным потоком хлынули из глаз.

Она долго и громко плакала до тех пор, пока окончательно не обессилила и не забылась глубоким тяжёлым сном.

Девушка часто во сне горько всхлипывала и стонала.

На второй день к вечеру волевым усилием заставила себя подняться с кровати.

Как хорошо, что девочки, соседки по комнате, разъехались на каникулы и ей никто не мешал предаваться горю.

Приняла душ, выпила большую кружку крепкого чая и открыла блокнот, прочитала последнюю строку своего нового стихотворения — не верю так и знай…

Не верю, не верю, не мог он так просто забыть всё, что их связывало, а если смог…

Вера стёрла с ресниц, выступившие слёзы — нет, нельзя больше раскисать, надо подумать о ближайшем будущем, но в памяти почему-то всплыло, казалось бы, уже далёкое прошлое.

Не бывает так, чтобы в жизни постоянно везло и во всём выигрывать — повезло по-идиотски в казино, схватила бешеный выигрыш, а затем…

Что это для неё, везение или страшное горе — встреча с Галем и безумная любовь к нему?

На тот момент, когда у них завязались любовные отношения, это ощущалось как высшее счастье, то, что блестящий парень обратил на неё внимание и не просто, обратил, а теперь…

Всё, всё, всё, надо думать о другом, а иначе она сойдёт с ума.

Так совпало, что завтра у неё тест по правилам дорожного движения и сейчас она этим займётся вплотную, нет у неё особых средств, чтобы сдавать экзамены по нескольку раз, как это делают другие.

Десять уроков вождения она уже взяла, так, вот, пока каникулы, доберёт оставшиеся двадцать и постарается сдать и этот экзамен и получить водительские права к концу апреля.

Призадумалась, нет, к концу апреля вряд ли получится, но она наляжет вплотную на учёбу, а остальное будет зависеть от того, когда назначат срок этого экзамена.

Сложно будет купить подходящую подержанную машину, она же в этом вопросе полный профан, придётся Наташку просить, чтобы обратилась к Оферу и тот посодействовал, он ведь её подруге ни в чём не откажет.

На следующий день с самого утра Вера поехала в город.

Выпила в кафе крепкого кофе и, получив заряд бодрости, легко сдала тест по правилам уличного движения, допустив только одну незначительную ошибку.

Затем, встретилась с учителем по вождению, и он согласился в ближайшие две недели, пока идут каникулы, давать ей в день по два урока, начиная уже с завтра, и постараться подготовить девушку к экзамену к концу месяца.

Настроение несколько улучшилось оттого, что так удачно начался сегодняшний день и Вера решила не возвращаться в пустую комнату в общежитии, а зайти к Хане и поболтать с подругой на всякие отвлечённые темы.

Рассказывать про разрыв с Галем, она, конечно, не будет, потому что горячая кавказская девушка выльет на голову парня столько помоев, что Вера этого может не выдержать. В душе она по-прежнему не могла плохо думать о Гале, а всё больше склонялась к тому, что с ним не всё в порядке.

Проходя мимо невзрачного одноэтажного административного здания, вдруг задержалась и прочитала на двери объявление:

«Сегодня тринадцатого апреля в шестнадцать часов состоится регулярное собрание участников литературного салона «Среда».

Приглашаем всех пишущих и просто желающих, любящих поэзию и прозу принять участие в заседании клуба.

Участники с удовольствиемподелятся с вами новыми и старыми своими произведениями, новички смогут представиться и предоставить своё творчество на добрый суд искушённых литераторов и могут быть принятыми в их ряды.

Сегодня у нас гости из Ашкелона, известный поэт, писатель и журналист Михаил Беркович, а также уже ставший популярным в Израиле среди русскоязычных исполнителей, бард Олег Фрейдман, у нас будут звучать его великолепные гитара и голос.

Руководитель и ведущий литературного салона «Среда», Давид Лившиц».

Вера несколько раз перечитала объявление, с нарастающей в душе радостью — у неё появляется возможность влиться в среду русскоговорящих литераторов, а главное, она, наконец-то, встретится с Олегом, полюбившимся ей с первых минут бардом, который явился для неё добрым ангелом и толчком к воскрешению поэтических наклонностей.

Взглянула на часы, уже перевалило за полдень.

Ни к какой Хане она уже сегодня не пойдёт.

Надо ловить такси и мчатся в общежитие, желательно привести себя в порядок, в конце концов, пообедать и выписать в новый блокнот лучшие на её взгляд стихи, написанные за последнее время.

Вера, с нарастающим аппетитом скушала три вареные сосиски, запила это дело чаем с печеньем и спешным порядком выписала в блокнот несколько стихов, более-менее, подходящих на её взгляд для демонстрации сведущим в стихах людям.

Вначале четвёртого девушка уже шагала взад и вперёд мимо входа в здание, где должно было пройти заседание литературного салона «Среда» и, где она должна, наконец-то, встретиться с любимым бардом.

Без четверти четыре девушка увидела, как, оживлённо беседуя, к ней приближаются, хорошо узнаваемый Олег Фрейдман с гитарой в чехле на плече и пожилой мужчина солидной комплекции и с густой седой шевелюрой.

Девушка сорвалась с места и, не отдавая себе отчёта в действиях, повисла на шее у Олега:

— Здравствуйте, это я, Вера, которая летела вместе с вами в самолёте в Израиль.

Вы меня помните, я ещё записывала к себе в тетрадь тексты ваших великолепных песен…

Олег нежно прижал к себе девушку и поцеловал в щёку, на лице незрячего человека играла счастливая улыбка.

— Милая Верочка, конечно же, я тебя узнаю и от души радуюсь нашей встрече, мне и Лёва передавал от тебя привет и говорил, что подарил тебе от моего имени кассету.

Люда и девчонки даже расстроились, что никак не могут с тобой связаться.

Рядом стоящий пожилой человек неожиданно быстрым движением ловко вынул из рук Веры блокнот.

— Подозреваю, что в этом блокноте хранятся вирши симпатичной девушки.

Вы пока будете обмениваться с моим другом радостью от встречи, я скуки ради, загляну в него — люблю молодёжь и их творчество…

От поступка незнакомого человека Вера опешила, она ведь для себя окончательно даже не решила, будет или нет, сегодня демонстрировать своё скромное творчество, а тут…

— Простите, но я не хотела бы сразу же попасть на зубы большого литератора…

Вмешался Олег:

— Верочка, не переживай, лучше рецензента, чем Михаил Беркович трудно отыскать, если ему не понравится, то он повздыхает и вернёт тебе твои сочинения без слов одобрения или критики.

Ну, а если ему придутся по вкусу твои стихи, тогда держись…

И Олег вновь притянул к себе девушку.

— Ах, как я рад снова встретиться с тобой, ведь прошло уже полтора года, как мы расстались.

Ну, расскажи, как жила все это время в Израиле, чего добилась и, как оказалась в Беер-Шеве, ведь я помню, что твой путь лежал в Ашдод?

Вера отметила, что Олег в одном предложении вместил целый ряд исчерпывающих вопросов, давая оппоненту возможность ответить только на то, что он пожелает.

— Я уже успела пройти два уровня ульпана, отучиться на подготовительных курсахпри университете и заканчиваю первый курс в самом универе на инженера-электронщика.

— Миша, ты слышишь, какая умница, сколько смогла добиться за столь короткий срок.

— Угу-угу…

Известный поэт был весь погружён в прочтение стихов Веры, и она отвернулась, чтобы не видеть на его одутловатом лице иронию или не одобрение.

— Олег, а, как вы устроились, как ваши симпатичные жена и девочки?

— Верочка, не всё так радужно, как у тебя — Люда убирает на виллах у богатеев, Лена, так и не делает багрут (аттестат), она у нас к учёбе всегда была не очень склонная, а тут…

Ай, чего там говорить, подрабатывает официанткой в кафе и собирается в октябре пойти в армию.

Ну, а Алла учится в школе, у неё и у нас с нею ещё всё впереди.

Квартиру не купили, жутко ошиблись в этом вопросе, живём на съёмной и, надеемся на светлое будущее…

Бард хмыкнул.

— Олег, а ваше творчество, я ведь случайно узнала, что Вы уже пели даже на радио?

— Ну, тут, как раз всё обстоит не плохо, приглашают выступать в различные клубы и не только в Ашкелоне, познакомился с рядом замечательных поэтов, один из них Миша Беркович, который сейчас читает твои стихи…

— Уже не читаю.

Пожилой человек с дружеской улыбкой, обнял своими мощными руками за плечи Веру и Олега и повёл их к входу в клуб, куда уже стекалась струйка людей, в основном пожилого возраста.

Во главе длинного стола стоял высокий, благообразного вида еврей с иссиня-чёрными волосами, усыпанными крапинками седины, с массивным горбатым носом, с высокими залысинами и пронзительными чуть на выкате карими глазами.

— Здравствуйте, здравствуйте, проходите, пожалуйста, занимайте места без учёта чинов и званий, а, где кому заблагорассудится.

Миша, Миша Беркович, будь добр, присаживайся не далеко от меня, ведь ты у нас теперь стал почётный гость, каким является для нас и твой новый друг Олег Фрейдман.

Господа, прошу любить и жаловать, нашего ашкелонского гостя, замечательного автора и исполнителя своих песен под гитару, я уже тоже имею от него замечательный подарок в виде песни на мои стихи.

Ах, я вижу рядом с вами очень молодую симпатичную особу.

Это наш гость, пришедший приобщиться к прекрасному или юное дарование?

Краска бурно прихлынула к лицу девушки, и она пролепетала:

— Я знакомая Олега Фрейдмана…

Её перебил Михаил Беркович:

— Давид, эта девушка пишет для своего возраста очень даже взрослые стихи, я уже с некоторыми познакомился.

Могу вас обрадовать, она ваша землячка, учится в Беер-Шевском университете, для вашего литературного салона будет замечательной находкой.

И к Вере:

— Девушка, я всё правильно говорю?

Вера смущённо кивнула и вновь залилась краской.

— А теперь представься и не надо краснеть, тебе нечего стесняться своих стихов, а тем более юного возраста.

Девушка поднялась на ноги и окинула взглядом внимательные лица.

— Меня зовут Вероника Петрова, я являюсь студенткой первого курса Беер-Шевского университета имени Давида Бен-Гуриона, приехала в Израиль из Минска, стихи начала пробовать писать в пятнадцать лет, сейчас мне девятнадцать.

Выпалив всё это, Вера уселась рядом с Олегом и спрятала лицо за его плечом.

Со всех сторон раздались голоса, что, мол, можно нарушить регламент и начать знакомство с юной поэтессой.

Но председатель возразил:

— Господа, так не годится, у нас сегодня присутствуют гости, всем вам хорошо знакомый, бывший участник нашего салона «Среда» Михаил Беркович, нынче переехавший в Ашкелон и, как я уже сказал, известный уже в Израиле бард Фрейдман Олег, вот с них и начнём.

Пока председатель увещевал присутствующих, Олег достал гитару из чехла и провёл легко пальцем по струнам, проверил строй и акустику помещения.

— Добрый день!

Я не буду ещё раз представляться, тут уже несколько раз прозвучали мои имя и фамилия.

Сегодняшняя встреча посвящена моему новому хорошему другу Мише Берковичу, замечательному поэту, на стихи которого я написал несколько песен и, надеюсь, что в будущем появятся и новые.

Хочу начать эту встречу с моей любимой песни на его великолепные стихи, которыми, смело могу сказать, он себя увековечил:

  Как уходят из мироздания,

  Мне не ведомо: опыта нет.

  Уходя, я назначу свидание.

  Здесь. Тебе. Через тысячу лет.

  Не с того, что и сыро, и пусто

  В непроглядной Аидовой мгле,

  Я сюда возвращусь, потому что

  Мне понравилось жить на Земле.

  Пусть тебя не страшит непогода,

  На потом отложи все дела,

  И три тысячи пятого года,

  В марте, двадцать второго числа

  Буду ждать у морского причала.

  Мы оттуда отправимся в путь.

  И опять повторим всё сначала,

  Может, что-то подправим чуть-чуть.

  Будет все, как теперь на планете:

  Те же травы и те же холмы,

  И такие же вредные дети,

  И такие ж полезные мы.

  Вот рука моя! В час расставанья

  Будет день, как сегодня, хорош.

  Ты не плачь! Только дай обещанье,

  Что ко мне на свиданье придёшь.

В комнате воцарилась звонкая тишина, только было слышно дыхание людей, и кто-то тихонько высморкался, не в силах сдержать слёзы, а затем раздались аплодисменты и крики: — ещё, ещё…

Лёгкий перебор и бархатистый тенор с хрипотцой понёс до слушателя новую песню:

  Вечер… тени по углам гоняет свечка,

  Что-то глухо проговаривает печка,

  И смола слезинкой тает на полене,

  Кошка тянется с кровати на колени…

  За окном в лесу кряхтят старушки ели

  Оголтелые метели налетели…

  Кто-то свищет во дворе молодцевато,

  Кто-то кается и плачет виновато.

  Ожидания просрочены все сроки,

  С чашкой чая я скучаю одинокий,

  И смола слезинкой тает на полене,

  Кошка тянется с кровати на колени…

Прозвучало ещё несколько песен на стихи Берковича, а затем он сам прочитал парочку своих новых работ, заверив всех присутствующих, что он здесь далеко не последний раз, а было бы у слушателей только терпение, стихов у него хватит читать и до утра.

— И всё же, я позволю себе нарушить ваш регламент и хочу для вас самостоятельно прочитать стихи Вероники Петровой, вот этой миловидной девушки с задатками настоящего поэта. Стихи короткие, но ёмкие по содержанию:

  Уставшие за день в углах уснули звуки.

  Прилёг спокойный свет от двери до окна.

  Наполнит воздух грусть, вошедшая без стука.

  Вступает в разговор со мною тишина.

  Сбегают ручейки — разрозненные мысли.

  Ряды не ровных строк текут из-под пера.

  И не беда стихи хорошими не вышли.

  Нисходит благодать в такие вечера.

И с вашего позволения, чтобы вы имели ещё большее представление о поэзии этой девушки:

  Опять не спится, запалю свечу,

  И прошепчу короткую молитву.

  К ночному затихающему ритму

  Прислушаюсь, и в небо помолчу.

  Мерцает зябко в выси россыпь звёзд.

  Взгляд устремился к яркой, самой ближней.

  Вне времени и вне реальной жизни

  К ней перекину невесомый мост.

  Под шалым ветром по нему пройду,

  Сиянием небес заворожённой.

  Погас огонь свечи дотла сожжённой.

  Туман рассветный кутает звезду.

Вера возвращалась в своё общежитие окрылённой.

На её долю выпало столько комплиментов, что она боялась переоценки её скромного таланта.

Перед тем, как с ней распрощаться, Михаил Беркович ей заметил:

— Девушка, поэтами не рождаются, ими становятся.

Ты сделала первые, но удачные шаги, а дальнейшее уже зависит только от тебя, станешь хорошим и добротным поэтом или нет, смотри, не снижай к себе требовательности, много читай известных авторов, не пренебрегай специальной литературой с азами стихосложения и пиши, если не можешь не писать.

Расставание с Олегом было почти родственным, наконец, у неё имелся его номер телефона, адрес, новые две кассеты с песнями и приглашение навестить его семью в любое время, когда она только сможет это сделать.

Олег заверял её, что все его домашние будут очень рады увидеть девушку у себя в гостях.

Напоследок, бард попросил подарить ему её тетрадку со стихами, отобранными для этого вечера и обещал, обязательно сочинить и исполнить несколько песен на её стихи, которые прозвучат на кассете с другими соавторскими работами.

Руководитель литературного салона «Среда» Давид Лившиц, заверил девушку, что очень рад, что их ряды пополнились юным дарованием и каждую среду они будут рады видеть Веронику Петрову среди других постоянных членов их объединения.

Глава 29

В четверг вечером в общежитии появилась Наташа.

Она прямо с базы приехала к Вере в военной форме, правда, уже с нашивками младшего сержанта.

Наташа от души обрадовалась, увидев, что её подруга уже не находится на стадии полного душевного надлома, всё же смогла взять себя в руки и даже стала выходить на люди. Добилась существенных результатов в получении прав на вождение машины, встретилась со своим любимцем — бардом Олегом и сама стала членом литературного салона.

Со снисходительной улыбкой выслушала о посещении подругой литературного объединения, а, узнав, что великие поэты похвалили её стихи, попросила Веру дать ей их почитать, но вскоре отложила тетрадку в сторонку.

— Верка, я в этом, похоже, мало смыслю, для меня это какой-то набор слов, ведь всё можно сказать намного проще и понятней, но тебе нравится, занимайся, но я тут пас, не буду тебя ни хвалить, ни ругать.

— Натаха, я и не настаивала, чтобы ты почитала, сама попросила, а я вот тебя попрошу о другом…

— Ну-ну, я слушаю, всё, что в моих силах, ты же знаешь, что я за тебя горы сверну.

— Послушай Наташа, горы двигать не обязательно, пусть себе стоят на месте, лучше помоги если сможешь — скоро я получу права, а машины у меня нет, может твой Офер поможет мне выбрать авто, поговори с ним, чтобы была надёжная и не очень дорогая…

Наташа перебила:

— А зачем тебе покупать машину, бери мою.

Офер недавно возил её в гараж, она на ходу и тест прошла.

Ты же знаешь, что я в основном езжу на его «Форде», а он почти всё время на казённой, а моя «Daihatsu» стоит без дела, а продать её можно только за копейки.

— Натаха, мне как-то неудобно, ты опять одариваешь меня очень дорогими подарками.

— Глупости, какие тут подарки, получаешь практически бесхозную машину, сдавай на права, а мы с Офером пригоним тебе мою развалюху и поверь, она тебе ещё славно послужит несколько лет.

Вера обняла девушку.

— Наташенька, ты золотая подруга, я без дальнейших слов беру твоё авто, куда мне особо ездить, но дело не в этом…

— Не поняла, где ещё моё золото закопано?

— Ну, не ехидничай и только на меня не злись, скажи честно, ты давно пересекалась с Галем?

— А чего мне злиться, давно, даже не могу вспомнить, когда мы в последний раз с ним встречались…

— Ты видела его девушку?

— Я же тебе говорю, что очень давно с ним не встречалась, а про девушку слышала только от моего медведя.

— А Офер, что говорит?

— Верка, ты чего в меня вцепилась, нет мне дела до этого красавчика.

— А мне есть, ты не понимаешь, тут не всё просто…

— Подруга, ты о чём? Что-то я не пойму, в чём ты меня пытаешься убедить?

— Наташа, я долго думала и пришла к выводу, не мог мой Галь от меня отречься, не мог и всё.

С ним что-то случилось, а его дружок тщательно скрывает тайну.

— Верка, ты гений, я ведь уже давно не слышала, чтобы они встречались и между собой разговаривали по телефону.

Как-то спросила, где это Галь подевался со своей кралей, хоть бы одним глазком на мадмуазель посмотреть, а мой медведь пожал плечами и сказал, что они в последнее время охладели друг к другу.

Темнит гад, теперь я тоже пришла к этому выводу.

Ну, субчики, выведу я вас на чистую воду, держитесь у меня.

С сегодняшнего дня лишаю Оферчика секса и кухни, пока не расколется.

Подруга уехала, а Вера решила воспользоваться испытанным когда-то Наташей методом и позвонила на работу к Галю — ей сообщили, что его нет и неизвестно, когда будет.

От дальнейших её расспросов отмахнулись, даже не удосужившись узнать, кто его спрашивает.

Всё, лазейка закрылась, осталось только уповать на расследование подруги.

Апрель подошёл к концу, начались занятия в университете, к этому времени она накатала нужное количество часов с учителем по вождению и ей был назначен день для сдачи экзамена на водительские права.

Каждую среду с воодушевлением посещала литературный салон «Среда», получая от этого общения высшее наслаждение.

Ей даже назначили через месяц день для публичного личного выступления в рамках заседания их салона в присутствии зрителей из города.

В День Освобождения Израиля, выпавшем в этом году на Девятое мая, когда вся страна отмечала и веселилась, Вера воспользовалась, работающим, не смотря на праздники общественным транспортом и навестила сестру.

Люба удивилась и обрадовалась Вере и забросала её вопросами, на большинство которых та с удовольствием отвечала, уклоняясь только от вопросов о Гале.

Люба уже дохаживала последний месяц до родов и была круглая, как бочонок.

Беременность явно хорошо отразилась на ней, за целый день пребывания у неё младшей сестры, она ни разу её ни в чём не упрекнула, не пыталась давать наставления и только в конце заметила:

— Верунь, что-то глазки твои поблекли, нет прежнего блеска и какая-то ты стала не такая.

— Люба, какая?

— Повзрослевшая, что ли, не пойму, но точно, не такая.

— Люба мне скоро уже двадцать стукнет, а за последний год мы с тобой очень редко встречались.

— Да, я же просто так спросила, мне твоя любовь-морковь до одного места, лишь бы ты была здоровой.

Родителей Люба ожидала через месяц-полтора, где-то к середине июня.

У Веры, как раз в эти числа начиналась самая запарка — зачёты и экзамены в университете, но она обещала постараться приехать, тем более, очень надеялась к этому времени получить на руки водительские права и машину в своё распоряжение.

Вера продолжала подрабатывать в зале торжеств и готовиться к экзаменам, поэтому времени на всё остальное у неё просто не оставалось, не считая литературного салона.

С первого раза сдала на права, но машины под рукой не оказалось, и она решила позвонить Оферу и выяснить у него, рассчитывать ей на автомобиль Наташи в ближайшее время или нет.

Офер явно растерялся, услышав в трубке голос Веры, что ещё больше навело ту на подозрения, но она спросила парня только про машину и тот заверил, что в ближайшие дни пригонит её в Беер-Шеву.

Просто он ожидал Наташу, чтобы провернуть эту операцию вместе, но та опять находится на сборах, связанных с прохождением гиюра.

Через день после этого разговора машина уже стояла на университетской парковке, но Офера Вера не увидела, ей в секретариате передали ключи от автомобиля.

Девушка стала владелицей собственного авто, но большой радости от этого она не испытала, всё как-то шло не так, Офер, а может быть и Наташа что-то от неё скрывали, но это ей не мешало привыкать к рулю и дорогам.

В начале июня позвонил Лёва муж Любы и сообщил, что его жёнушка успешно разродилась девочкой, которую назвали Авиталь, что на иврите обозначает — папина роса. Он также огорошил девушку сообщением, что семнадцатого июня прилетают на ПМЖ, её родители и они надеяться, что Вера в эти дни обязательно наведается в Ашдод.

Несмотря на сильную занятость в эти числа, девушка его клятвенно заверила, что обязательно хоть на денёк, но вырвется к ним до конца месяца.

В ближайшие выходные после приезда родителей, в пятницу сразу после занятий Вера отправилась в Ашдод на встречу с новыми репатриантами и с новорожденной племянницей.

Это был для неё первый такой серьёзный самостоятельный вояж за рулём, она безусловно волновалась, но уверенно вела машину по довольно запруженной в эти часы трассе.

Для нормального опытного водителя расстояние было плёвое, что там, меньше ста километров.

Она проехала чуть больше часа и уже въезжала в Ашдод, скоро она встретится с родителями, которых не видела с осени.

Вот и подъезд Любиного дома, машину мягко припарковала, как учили на занятиях по вождению и вышла на тротуар, с треском хлопнув дверью старенькой «Daihatsu».

От напряжения ныла спина, но это была приятная усталость, она уже водитель и сможет самостоятельно прокатить папу по городу, а завтра утром свозит родителей на море, ведь Любе сейчас не до этого.

Дверь квартиры на её звонок, открыл Лёва с непонятной гримасой на лице.

Вера его поцеловала в щёку, поздравила с рождением ребёнка и зашла в салон и натолкнулась на печальные глаза матери.

— Мамочка, здравствуй, как вы добрались, все ли вещи в сохранности, как себя чувствуете в первые дни в Израиле?

— Мне ответить на твоё приветствие или приступить к ответам?

Вера наклонилась к матери, сидящей в кресле и поцеловала в подставленную щёку.

— Мам, я ведь тараторю от волнения, вот, мы и вместе…

— Это предмет спорный, насколько я знаю, ты живёшь в ста километрах отсюда и при этом в студенческом общежитии, где у тебя самой есть только своя кровать в общей комнате.

— Да, всё правильно, и больше тебе скажу, завтра к вечеру должна возвратиться, потому что у меня сейчас в университете жаркая пора.

— Знаю уже достаточно, не послушала Любочку, теперь и отдувайся, а могла бы и ей сейчас помочь, и сама бы лучше подготовилась к ВУЗу.

У Веры, что называется, глаза полезли на лоб.

— Мам, ты это серьёзно?

— Серьёзней некуда.

Ты считаешь, что я должна со своим высоким давлением смотреть за малым ребёнком, готовить обеды, убирать эту огромную квартиру и ходить по магазинам?

— Нет, мама, конечно, не должна, наверное, это делается по собственной воле и в собственном жилье, я лично собираюсь только за своими детьми в будущем смотреть, а тут меня увольте.

А, где мой папочка, у него, надеюсь, вопросы и претензии будут попроще?

— Папочка твой психует, ему всё не так, пошёл пройтись по улицам, простора видишь ли ему в этой квартире не хватает.

В салон с ребёночком на руках вошла Люба.

— А, Верка, привет, подержи племянницу, посмотри, правда, хорошенькая?

Вера бережно приняла ребёночка и заглянула в личико.

— Люба, красатулька, я её уже люблю.

И девушка начала обцеловывать у малышки крошечные пальчики на руках.

— Любочка, возьми возле дверей пакет, я там накупила Авитальке кучу нарядов, правда, взяла уже на вырост.

Посмотри, какое нарядное платье, написано, что на пол годика, к зиме оденет.

Люба завела Веру в спальню, вроде, как показать кроватку и всплеснула руками.

— Верка, атас, предки меня доконают, если я не свихнусь, то мне надо ставить памятник — мама с утра до вечера пыхтит, как паровоз и скрипит, как не смазанная телега, а папа, тот вообще принимает меня в штыки, я его ещё таким не видела, начал курить по пачке в день и бегает вокруг дома, всё к чему-то принюхивается, как будто вокруг дурно пахнет.

Может что-нибудь подскажешь?

— Помоги им снять квартиру и все дела, они, что первые такие растерянные?

Начнут жить самостоятельно быстро войдут в нужную колею.

— Какая ты умная, а мне, кто поможет с ребёночком и деньги жалко на ветер выкидывать.

Я думала, что ты мне подскажешь стоящее, а такую чушь и без тебя соображу.

— Люба, не мучайся сама и не терзай их, отпусти родителей от себя, они ведь меня не послушают, а ты для них авторитет…

— Вера, вон твой папан заявился, иди здоровайся, а предки, подёргаются, подёргаются и на свою жопу сядут, помянешь моё слово.

Правда, крови мне попьют изрядно, но мне не привыкать, справлюсь.

Вера выскочила из спальни и бросилась на шею к любимому отцу.

— Папочка, миленький, здравствуй!

— Здравствуй, доченька!

Какую судьбу нам жизнь уготовила, хоть в петлю лезь!

Там хоть скудненько жили, но всё было своё, никому не надо было кланяться и знали, что делать, куда идти… ай, доченька, надо брать шапку в охапки и бежать обратно в наш родной Минск.

— Папа, идём я тебя прокачу по городу в своей машине, порадуешься за дочь, от этого у тебя может и настроение улучшится.

Она, правда, старенькая, но это ведь первая, а я пока ещё студентка, но в будущем уверена, буду и на крутых тачках рассекать.

Отец и дочь посмотрели в сторону жены и матери, но та отрицательно покачала головой.

— Некогда мне, пойду ужин готовить, через час, чтобы были дома.

Отец сел на пассажирское сиденье и прикрыл глаза.

— Доченька, что мы с мамой наделали, куда и зачем приехали?

Вера завела машину и сдвинулась с места.

— Папочка, вы приехали в Израиль для того, чтобы устроить себе нормальную жизнь, но для этого вам необходимо вырваться из тисков нашей Любочки, снять жильёи попытаться овладеть минимальным хотя бы ивритом и устроиться на какую-нибудь работу, а там, я уверена, ваш корабль найдёт нужное направление.

Вера вела свою машину по новым жилым массивам, где в основном жили бывшие граждане Советского Союза.

— В этих домах живут почти одни выходцы из нашего бывшего Союза.

Многие купили свои квартиры, а другие пока снимают здесь жильё.

— Доченька, но у нас ведь уже солидный возраст…

— Папа, ты, что смеёшься, тебе только пятьдесят, маме на два года меньше, о каком возрасте ты говоришь?!

Конечно, инженером без иврита ты не устроишься, но опытного рабочего возьмут на завод, а там себя проявишь, овладеешь языком, оборудованием и увидишь, хозяева оценят тебя, и ты ещё сможешь стать даже опять инженером, а если нет, то и работая простым рабочим, будешь жить гораздо достойней, чем ты жил в Минске, особенно, в последнее время.

— Верунь, я бы с тобой согласился, но, как на это прореагирует твоя мама, ты ведь знаешь, какое влияние на неё имеет Люба…

— Папочка, послушай свою малолетнюю дочь, возьми на себя хоть раз бразды правления в семье и увидишь, никуда мама не денется без тебя, у неё больше апломба, а идей и пробивной силы не на йоту, всю жизнь за твоей спиной живёт, а вечно корчит из себя этакого монстра.

— Вера, не надо так отзываться о матери, она вас вырастила.

— Папочка, кто с этим спорит, но сегодня надо срочно принимать важные решения, а на это она не способна, кому нужны её ворчание и поучения.

Я бы тебе посоветовала ещё, уехать вообще в другой город, но не хочу сильно обижать Любу, всё же пока мама не работает, она ей поможет с ребёночком.

— Верунечка, но кем мама сможет здесь работать?

— Папочка, воспитателем в детский садик устроиться ей не светит, но она может попробовать найти работу по присмотру за малыми детьми, по обслуживанию стариков, перебирать овощи и фрукты на конвейере, продавцом в русский магазин, мыть посуду в ресторане… ну, не знаю, надо покрутиться среди людей, они и подскажут.

Лично мне подсказывали, я не послушала нашу хитрожопую Любочку, благодаря этому не потеряла ни одного годика и уже заканчиваю первый курс университета.

С работой маме могла, если бы захотела, помочь наша Любаша, она уже тёртый калач в Израиле, я ведь сейчас не кручусь в этих кругах, хотя по вечерам подрабатываю в зале торжеств официанткой.

Всё, папочка, возвращаемся, нас с тобой ждёт праздничный ужин, а опоздаем, мама нам сделает вырванные годы.

На завтра утром мама всё же согласилась поехать с младшей дочерью на море.

Она блаженствовала, погружая тело в благодатные волны тёплого Средиземного моря и даже, вызывая улыбку у дочери, они с папой устроили в воде шутливую возню.

Вера от души порадовалась за родителей и впервые подумала, что у них всё же есть шансы устроиться успешно в Израиле, главное, чтобы отец проявил выдержку и характер.

Вечером прощаясь, папа шепнул своей любимице:

— Верунь, твоя мама согласилась, мы, как ты и советовала, завтра с утра идём к маклеру, будем подыскивать подходящую квартиру на съём.

Возвращаясь в Беер-Шеву, Вера улыбалась своим мыслям — Любочка ей кости ещё помоет, но ей на это было наплевать, родители ей были дороже.

Приближалось двадцатилетие Веры, а в памяти у неё живо рисовался предыдущий День рождения.

Неожиданная и не забываемая встреча в Эйлате, где ей друзья устроили умопомрачительный сюрприз ресторане, а потом, их с Галем первая совместная ночь в отеле, когда она потеряла свою невинность.

Да, к чёрту, какую там невинность, и почему потеряла, она нашла, обрела, воспылала настоящей любовью и от этой любви получала огромное наслаждение, а потеря невинности всего лишь маленький эпизод в большом чувстве.

В этом году двенадцатое июля выпало на субботу, и Вера подумывала поехать к родителям, которые к этому времени уже почти две недели жили на съёмной квартире.

Самое удивительное в этой истории, что не папа, а мама уже работала.

Она устроилась посудомойкой и даже не в русском ресторане, а в каком-то новомодном, готовящем только рыбные блюда.

Сессия была в разгаре, Вера пересилила себя и никуда не поехала, всё же приняла решение остаться в общежитии и посидеть над учебниками, но её намерениям не дано было осуществиться, ранним утром в комнату ворвалась Наташа:

— Привет, подруга, поздравляю с Днём рождения!

Надувных шариков не будет, цветы не успела купить, как и подарок, но обедом в ресторане тебя с Офером накормим.

Одевайся, наряжаться особо не следует, но побрякушки свои какие-нибудь можешь нацепить, хотя бы эту цепочку с рукой на счастье…

Вера стояла посреди комнаты и во все глаза смотрела на подругу, это была не её Наташка.

В движениях девушки чувствовалась нервозность, она то садилась на кровать, то начинала ходить взад-вперёд по маленькой комнате, раз за разом наталкиваясь на Веру.

— Наташка, что ты мельтешишь перед глазами, дай мне нормально собраться и, где ты кинула Офера?

— Да, в машине он, что, мне надо было привести его сюда, чтобы он полюбовался твоими сиськами, хотя тут есть чем, а то ему достались для его огромных лап мои прыщики.

Ладно, ты ещё долго будешь нафуфыриваться?

— Наташа, не держи меня за дурочку, пошли, что-то ты мне сегодня не нравишься, опять готовишь мне какую-нибудь авантюру…

Наташа не улыбнулась, а нервно начала колотить кулаком по ладони второй руки.

— А я сама себе не нравлюсь и сегодняшний день мне не нравится, и вся эта падлючая жизнь мне не нравится…

И Вера отступила, понимая, что сейчас толку не будет от её расспросов.

Всё равно, очень скоро выяснится причина нервозности подруги и адрес их маршрута.

Офер сидел в машине, крепко зажав своими огромными ручищами руль, с мрачным видом и только буркнул что-то Вере, не то приветствие, не то, поздравление…в какое сравнение это могло идти с прошлым годом, когда он стоял рядом с Галем возле столика в ресторане и широко улыбался.

Вера сидела на заднем сиденье и смотрела в окно автомобиля, который стремительно катил на север.

Офер с Наташей, оба надувшись, упорно молчали.

Так они и ехали какое-то время, не говоря друг другу ни слова.

— Всё, ребята, мне это уже надоело, Офер, разворачивай машину и вези меня обратно.

У меня столько уроков, а я буду тут с вами изнывать, свои отношения могли бы и без меня выяснить, поздравили меня весело и достаточно, ты слышишь!

Вера уже это не говорила, а кричала со слезами в голосе.

Парень вжал голову в плечи и продолжал гнать машину по трассе, а Наташа со слезами на глазах обернулась к ней.

— Верка, не бунтуй, пожалуйста, большого праздника тебе не обещаю, но на сюрприз рассчитывай.

Вера сжала губы и опять уткнулась в окно — они промчались мимо Ашкелона, затем и Ашдода и даже миновали Ришон, но, когда позади остался Тель-Авив, она совсем растерялась.

— Наташенька, не томи душу, но хоть намекни, куда мы едем?

— В мошав возле Пардес-Ханы.

— А, что там?

— Там живут родители Галя и он сейчас там.

Вера выпрямилась на заднем сиденье и вцепилась рукой в плечо подруги.

— Наташенька, что с ним, скажи быстрей, умоляю…

— Верочка, только вчера мне этот медведь со свиным рылом соизволил признаться, что Галь смертельно болен, а этот преданный другу индюк хранил от нас эту великую тайну, не прощу, ты слышишь Офер, не прощу…

Наташа ударила кулачком парня по плечу и зарыдала.

Они уже проехали Хедеру, и Вера оценила благородство подруги, которая два часа боролась с искушением открыть для неё маршрут и конечную точку, и цель, но сдерживала себя, чтобы для Веры дорога не оказалась сплошной мукой.

Ей хватило и четверти часа, чтобы как-то воспринять эту ужасную новость и понять всю её беспощадность и страх перед предстоящей встречей с любимым.

  Зазвенит грустью нерв, вслед протяжно застонет струна.

  Отзовётся простор наболевшим истерзанным эхом.

  За любовь плата боль, за разлуку печаль и вина… —

  Замыкаем себя, чтобы чувства не дать на потеху.

  Ход разрозненных мыслей пытаемся складно облечь

  В стройный ряд и масштабом в пунктирах урезать пространство.

  По течению жизни за течью латаем мы течь,

  А проделки судьбы набегают волной окаянства.

  Ищем тихую гавань и снова ругаем причал,

  Неуютно и скучно мятежной душе без простора.

  Не прожектора свет, манит счастьем далёким свеча

  Бескорыстной любви и глаза без обид и укора.

  Уготован тернистый маршрут или выбор иной,

  Мы стоим на распутье, ослепнув, оглохнув от страха.

  Что ответить судьбе — мы готовы любою ценой

  Заплатить за любовь, уронив своё счастье на плаху?

Эти и другие подобные стихи Вера напишет позже, а пока она вдруг вся сжалась на заднем сиденье автомобиля — она давно чувствовала, предполагала, знала… её любимому очень плохо.

Глава 30

Смутными штрихами запечатлелось в памяти Веры, как они въехали в живописный посёлок, находящийся в окружении лиственного леса, чем-то напоминающего белорусский.

Машина Офера затормозила возле старого добротного двухэтажного особняка, утонувшего по самую крышу в яркой зелени.

По бетонной дорожке они с Наташей вслед за парнем проследовали к массивным дверям, которые открылись раньше, чем они к ним приблизились.

На пороге их встретила пожилая симпатичная женщина с седыми короткими волосами и огромными грустными глазами.

Вере, в первую очередь, запомнились эти глаза, потому что они неотрывно смотрели именно на неё.

Офер по-свойски прижал к себе мать Галя и поцеловал её в седую макушку, то, что это мать, можно было не сомневаться, Галь был похож на неё почти, как две капли воды.

Девушки приблизились.

Женщина расцеловала Наташу, а затем, обняла за плечи Веру и завела в дом:

— Шалом дочь, я давно хотела на тебя посмотреть, мне столько про тебя рассказывал мой сын, но ты своей красотой превзошла все его описания.

Вера потупилась.

— А, где он, я очень хочу его увидеть…

— Не спеши, моя красавица, пусть филипинка, которая за ним присматривает, приведёт моего мальчика в наилучший вид и порядок.

Офер, как сообщил мне, что вы едете, чуть с ума не сошла от волнения.

Офер, сынок, прогуляйся, пожалуйста, со своей девушкой по нашему саду, угости её свежими фруктами, а я пока поговорю с этой милой девочкой, сам понимаешь, нам необходимо это сделать, пока она его не увидела.

Мрачный друг Галя с печальной Наташей вышли на двор, а женщина, крепко обнимая девушку за плечи, усадила рядом с собой на диван:

— Твоё имя Вера, я знаю, Галь и сейчас, когда приходит в себя, его повторяет.

Всё зовёт не маму, а Веруш, Веруш…

Мать Галя проглотила слёзы.

— Девочка моя, я не уверена, что тебе стоило сейчас приезжать к моему мальчику.

Это я велела Оферу ничего тебе не говорить о случившемся с моим сыночком и даже сама придумала дурацкую историю с прежней его девушкой и дала распоряжение поменять замок во входной двери в квартире моего мальчика.

Твоя подруга злой бедой настроена против Офера за его молчание, но это зря, он очень хороший друг и достойный человек и в полной мере с нами разделяет это горе.

А теперь я тебе расскажу печальную историю о моём сыне…

Женщина горестно вздохнула.

— Он прикован к постели и почти всё время находится под воздействием морфина, а иначе испытывает жуткие боли.

Я осознаю, что у тебя вертятся в голове два главных вопроса — что с ним случилось и можно ли ему помочь.

Так вот, пуля угодила в шейный позвонок, раздробила его, задет нерв и мой мальчик лишён подвижности.

Правда, он слегка может шевелить пальцами рук, и мимика лица полностью сохранилась, но повторяю, из-за испытываемых им жутких болей, постоянно находится под воздействием морфия.

Теперь попробую ответить тебе на второй вопрос, который ты мне не задала, но обязательно задашь.

Я сама медик с большим стажем и, неважно, что всего лишь медсестра, но многое из его состояния мне понятно.

На чудо, на прогресс в медицине можно надеяться, как и на помощь бога, но надежда очень и очень слабенькая.

Мой муж связался с какой-то американской клиникой, где нам сообщили есть знаменитый учёный в этой области, но существует несколько серьёзных проблем.

Первая, Галюш не транспортабелен.

Вторая, с каждым днём под воздействием морфия его организм ослабевает и разваливается.

Третья, тот учёный не соглашается приехать и хотя это стоит очень больших денег, мы были согласны всё оплатить, потому что это нас не сдерживает, у нас хорошая дружная семья, есть друзья, коллеги и государственная страховка.

Вера, уронив лицо на ладони, в голос плакала, вместе с ней всхлипывала мать Галя.

— Девочка моя, есть и, в-четвёртых, как справиться с этой проблемой, и на, что мы скоро, наверное, всё же согласимся…

— Вы хотите рискнуть, переправить его в Америку и можете таким образом убить Галя?

— Ты почти угадала, мы хотим довериться одному нашему израильскому ещё достаточно молодому специалисту, который берёт на себя смелость сделать моему сыну уникальную операцию.

Гарантий никаких, летальный исход в ходе операции вероятен…

В салон к ним вышла в белых одеяньях низенькая не определённого возраста китайского типа женщина и произнесла на плохом английском языке, что в комнате больного порядок и они могут к нему зайти.

— Ну, что, моя девочка, идём, если ты не передумала его увидеть.

Вера надрожащих ногах двинулась к двери, откуда только что вышла филипинка.

Мать Галя её опередила и, приоткрыв дверь, заглянула внутрь комнаты, а только потом, широко распахнула её перед девушкой.

Вера, застыв на пороге, сквозь слёзы смотрела на своего Галя с невероятно изменившимися за полгода под воздействием тяжёлой болезни чертами лица.

Было заметно, что его только что выбрили, причесали, но это была только тень от того блестящего парня, которого знала Вера — она видела крайне измождённое худое лицо, с обтягивающей его бледной кожей, далеко запавшие закрытые глаза с дрожащими ресницами, на шее фиксирующий гипсовый бандаж, выпирающий кадык и тонкие потерявшие мускулатуру руки, лежащие вдоль, скрытого под простынёй тела, к одной из рук была присоединена капельница.

Девушка присела на стоящую рядом с кроватей табуретку и взяла в свои ладони свободную от капельницы руку Галя и поднесла к губам.

— Шалом, мой милый друг, я знала, чувствовала, что с тобой стряслась беда, и с самого начала не верила в те Наташкины глупости, что ты меня вдруг бросил.

Галюш, мой милый, родной, моя первая и последняя любовь, клянусь тебе, что не покину тебя до последнего твоего вздоха.

Любимый Галюш, хороший мой, ты, подаривший мне неописуемое счастье первой и сумасшедшей любви, поправляйся побыстрей, а пока я буду к тебе приезжать, когда только смогу и скрашу твоё временное тяжёлое положение.

Я чувствую, что ты меня слышишь, и поэтому буду с тобой разговаривать, петь песни и читать свои стихи, а по ним ты выучишь русский язык, чтобы мог в будущем спокойно поехать со мной в Беларусь и я с удовольствием познакомлю тебя с этим чудесным краем.

Я помню каждую нашу минуточку, проведённую в Италии, а мы с тобой так много ещё, где не были.

Ты сильный, ты очень сильный и мужественный человек, я очень люблю тебя, и ты любишь меня и обязан поправиться, ради меня, себя и всех, кто тебя очень любит, а мы ведь с тобой столько ещё не додали друг другу любви.

Вера всё это проговаривала, глотая слёзы, за её спиной рыдала в голос мать Галя, к которой скоро присоединилась, вошедшая в комнату Наташа, облизывая текущие к губам слёзы, она сзади ласково обняла подругу за плечи.

— Верунчик, какая я дура, как я могла не поверить тебе, ведь ты до последней секундочки чувствовала, что он тебя не бросил, что Галю плохо, а я его всячески поносила.

Прости меня, мой друг, возвращайся к нам, и не надо вам с Веркой больше таблеток, вы должны с ней нарожать много красивых детей, вы же сами, такие красивые…

Вере вдруг показалось, что на чёрточках плотно сжатых губ Галя мелькнула лёгкая улыбка.

  А если раньше я уйду

  В туман, откуда нет возврата,

  Пройдись с восхода до заката,

  Так легче пережить беду,

  Назад отматывая стрелки,

  Сквозь дней счастливых чехарду,

  Где каждый штрих невзрачный, мелкий —

  Значимый в памятном бреду.

  А если раньше ты уйдёшь… —

  Бывает в жизни и такое, —

  Лишённый счастья и покоя,

  Пролью из слёз поминный дождь,

  Назад отматывая стрелки

  Сквозь пятна света и теней,

  Где каждый штрих невзрачный, мелкий

  Вписался в годы ярких дней.

  А если вместе мы уйдём

  Без слёз печали, нареканий,

  Оставив шлейф воспоминаний,

  Прольёмся благостным дождём,

  Назад отматывая стрелки,

  Пройдётся кто-то по следам,

  Где каждый штрих невзрачный, мелкий

  Вернёт нас в юности года…

Глава 31

В начале августа Вера успешно сдала сессию за первый курс и, не слушая доводы Любы и робкие аргументы родителей, поддержавших старшую дочь, выступивших против преданного отношения младшей дочери к больному парню, минуя Ашдод, отправилась на север.

Девушка на до сих пор верно служащей ей машине-развалюхе, прибыла к своему Галю, где её с радостью встретила мать любимого, которую звали очень созвучно с именем сына, Гиля.

За последний месяц, с тех пор, как она узнала о свалившемся на неё горе — тяжёлом положении любимого человека, она почти не виделась с родителями и с сестрой.

В редких телефонных разговорах те донимали Веру своими нравоучениями и предупреждениями, что привело к тому, что девушка на корню прерывала свои звонки, не желая слушать ценные советы и железные доводы, особенно, мамы и сестры.

Вера скоро познакомилась со всеми членами семьи Галя, которые съезжались на выходные и тепло приветствовали девушку, ставшей в эти дни неотъемлемой частицей их дружного общества.

Хуже всех к ней относился отец Галя, старый полицейский Абрам.

Он не мог понять, для чего этой девушке надо, губить свою молодость рядом с безнадёжным больным и возможно в этом видел какой-то тайный смысл.

Его жена, наоборот, не чаяла души в избраннице Галя и в разговорах пыталась оспаривать суждения мужа.

Девушку саму смущало то, что она, находясь долгое время в этом доме, как бы является нахлебницей и Вера всячески пыталась помогать матери Галя по хозяйству и в саду.

Гиля от девушки была без ума, но часто вслух сетовала, что её гложет совесть и, возможно, муж прав, не стоит Вере губить свою молодость, проводя каждый день долгие часы рядом с больным человеком.

Вера, действительно, просиживала рядом с Галем подолгу, разговаривая с ним и читая вслух книги.

Парень знал о присутствии девушки, в этом не было никакого сомнения — в минуты просветления, он называл её по имени и хриплым, непохожим на прежний, голосом, умолял Веру, покинуть его, а затем, под воздействием морфия снова погружался в мир глубокого наркотического сна.

Офер с Наташей при первой возможности приезжали навестить друзей, а потом подруга отправилась на последний месячный сбор для прохождения и подтверждения гиюра.

Заканчивались еврейские осенние праздники и Вере пора было отправляться в Беер-Шеву готовиться к занятиям на второй курс в университете.

Ранним утром перед отъездом Вера попросила сиделку выйти из комнаты и оставить её наедине с Галем, что та незамедлительно сделала, зная, какие прежде отношения связывали этих двух молодых людей и, хорошо изучив девушку за два месяца, что она провела рядом с больным.

Парню ещё не успели ввести новую порцию морфия, а действие старой заканчивалось и на его лице появились гримасы, сдерживаемой им боли.

Он открыл лихорадочно блестящие глаза.

— Веруш, прости, но уходи, мне очень больно…

Вера нагнулась над ним и поцеловала его в сухие сжатые губы.

— Я люблю тебя Галь, ты поправишься, я в это свято верю, ты слышишь, верю…

Галь громко застонал, в комнату вбежала филипинка и Вера вышла наружу, прикрыв за собой плотно дверь.

Боже мой, как ему больно и, как от этого у меня болит душа.

На неё внимательно смотрели, сидящие в напряжённых позах Гиля и Абраам — расстроенные родители Галя.

Они разом поднялись на ноги и подошли к девушке.

— До свидания, моя хорошая, если ты больше не приедешь к моему сыночку, мы тебя поймём и нисколько не осудим, но я обязана тебе это сказать — если бы всё было хорошо и ты стала женой моего Галя, я бы была счастлива за него.

Отец Галя протянул ей руку.

— До свиданья девушка, не обижайся на меня, Гиля правильно сказала, что, если бы всё было хорошо, мы были бы счастливы иметь такую невестку и с удовольствием называли бы тебя своей дочкой.

Но, девочка, не губи свою жизнь, ты такая молодая, красивая и добрая, повторяю, не губи свою молодость, наш сын вряд ли вернётся к нормальной жизни.

Вера, не проронив ни слезинки, расцеловала родителей Галя и пошла к выходу, но, обернувшись на пороге, выкрикнула:

— Я его не брошу никогда! Слышите, никогда!

  Свою судьбу пишу я кровью,

  макая кисть в души палитру,

  в конце проставлю чётко титры —

  навеки ваша и с любовью…

  Не точку ставлю, многоточье,

  скользя по грани, не за гранью,

  под пенье птиц рассветной ранью

  туманы, разрывая в клочья…

  Надежду, как дитя лелея,

  открою новую страницу,

  за ночью день и жизнь продлится,

  Рассвет придёт, заря алеет…

  Макаю снова кисть в палитру,

  судьба не пишется без крови,

  оттенок розовый, багровый… —

  с души лишь серый с чёрным вытру.

По дороге она заскочила в Ашдод, с радостью для себя отметила, что у родителей всё складывается удачно — мама уже втянулась по вечерам мыть посуду в ресторане, это ей не мешало помогать Любе воспитывать малышку, а папа поймал свою удачу за хвост, устроился на военный завод и сразу же обрёл уважение и авторитет со стороны руководства за рационализаторскую смекалку, благо, главным инженером там работал ватик — старожил, приехавший в Израиль из Советского Союза в семидесятые годы.

Родители снимали трёхкомнатную квартиру в новом доме полностью меблированную и с хорошими электротоварами.

— Мама, как у вас хорошо и не скажешь, что это схерут (съём).

— А, что, мы должны жить, как свиньи в грязи?

Там жили, как люди и тут будет не хуже, правда Коля?

— Ещё бы, с такой, как ты хозяйкой и в аду был бы рай.

Белочка, а, когда мы купим свою квартиру, то вообще ты её превратишь в царский дворец.

— Купим, купим… где гарантов возьмём?

Вера не выдержала.

— Вы чего тут устраиваете проблему — Люба с Лёвой работают, а я пойду, как не рабочий гарант.

Папа отвернулся и пошёл на балкон покурить, а мама бросила сквозь зубы:

— Любка сказала, что мы от них гарантов не получим, она не собирается за нас сесть в тюрьму.

— Вот, кальба!

— Что ты сказала?

— Я сказала, что она сука, но не переживайте, мир не без добрых людей, есть у меня Наташка с Офером, Люда, жена Олега, уже работает на маскорот, то есть, на зарплату, не пропадём, ищите себе подходящее жильё, проскочим.

Заехала она на несколько часов и в Ашкелон, навестить к великой взаимной радости семью Олега Фрейдмана.

Они обменялись новостями.

Вера видела, как сопереживают ей Олег с Людой, последняя даже разревелась.

— Девочка наша, какая у тебя горькая судьбинушка, мужайся, мы будем вместе с тобой молиться за успешную операцию твоему любимому.

Если тебе нужна будет наша помощь, можешь всегда на нас рассчитывать…

И, Вера верила в искренность слов и дружеского к ней отношения всей милой её сердцу семьи, так тепло отнёсшейся к ней с первой встречи.

Они вкусно пообедали знаменитыми голубцами Люды и, когда уже пили кофе, Вера не выдержала:

— Простите, Олег, но хоть одну песню на мои стихи вы написали?

Девушка от своего не скромного вопроса покраснела, абард рассмеялся.

— Ну, конечно, написал, и ни одну, а целых три, думаю, что в будущем у тебя будут новые стихи, а у меня на них родятся новые совместные песни.

Я хотел тебе сделать сюрприз, чтобы ты сама на подаренных тебе новых кассетах случайно обнаружила песни на свои стихи, а ты…

Вера поцеловала барда в щёку.

— Не переживайте Олег, я не испорчу окончательно ваш приятный для меня сюрприз.

Я не спрашиваю вас, какие мои строки стали песнями, просто буду слушать все подряд и с радостью выискивать среди них наши совместные.

Вера пожелала удачи на службе Лене, которая через парочку дней призывалась в армию, послушала, как проникновенно поёт Алла под аккомпанемент папиной гитары песни на его слова и, получив долгожданные кассеты барда, отправилась в свой университетский городок.

Она ещё не успела выехать из Ашкелона, как вставила в магнитофон кассету и заслушалась песнями, и вот, после вступительного перебора гитары, Вера услышала с лёгкой хрипотцой голос Олега Фрейдмана, пропевающий до боли в душе знакомые, написанные ею слова:

  Ничего не хочу, почему только слёзы

  Заструились к губам, словно реки к морям.

  Я ладонью сотру этот случай курьёзный.

  Не хочу никому свою боль доверять.

  Ничего не хочу, а хотелось так много… —

  Всё делить пополам — отдавать или брать,

  Что бы я для тебя не была недотрогой,

  Целовал мою каждую клетку и прядь…

  Ничего не хочу без тебя, а с тобою

  Покоряла б вершины и тайны глубин…

  Но уставшее сердце стучит с перебоем,

  Не познавшее счастье ответной любви.

  Ничего не хочу, не хочу, не хочу я…

  За окном ветер грустную песню поёт.

  Время сердцем стучит, от разлуки врачуя.

  Доверяю ему я надежду на взлёт…

Вера остановила машину на обочине и упала лицом на руль — эти стихи она написала вскоре после того, как перестал появляться у неё Галь, когда в голову полезли самые разнообразные мысли.

Многое из этих строк сегодня опровергнуто, но есть и полностью совпадающие с сегодняшним настроением.

Вера вытерла слёзы — как прочувственно спел Олег, как будто влез к ней в душу и вместе пережил все горькие минуты разлуки.

Вера завела мотор, нет, по дороге она не будет слушать эти песни — больно, очень больно…

На тридцатое ноября Галю была назначена операция.

Волнение у Веры достигло самого высшего предела, на карту было поставлено не здоровье, а вся жизнь любимого человека, а вместе с ней и её судьба.

В тоже время, в случае успеха, возвращённая настоящая жизнь дорогого сердцу Галя могла раскрасить в тёплые и радостные тона дальнейшую жизнь девушки.

За десять дней до ожидаемой с невероятным волнением операции Галя, к ней заехала в общежитие Наташа и с самого порога закричала:

— Верка, пиздец, я еврейка, всем еврейкам еврейка.

Сказала, что это сделаю, и сделала!

— Наташка, выражаясь твоим языком, а на хрена это тебе всё сдалось?

— Дурочка, меня теперь похоронят на еврейском кладбище, а ни где-нибудь за оградой…

Увидев до смешного удивлённое лицо Веры, подруга рассмеялась.

— Посмотри…

Она вытянула вперёд руку.

Вера увидела на пальце подруги золотое колечко, осыпанное осколочками бриллиантов.

— Наташка, я так понимаю, тебе Офер сделал предложение?

— Вот именно, честь по чести, даже на колено встал, медведь неповоротливый…

— Наташик, так ведь он давно уже был готов был ехать с тобой в Прагу и зарегистрироваться.

— Много ты понимаешь, он хотел, он был готов…

А я хочу, чтобы у меня была хупа, а под ней разбивался бокал на счастье! Понятно?

А потом ты вместе с Галем вышла бы в круг и танцевала за наше счастье фрейлих, понятно?

— Ещё бы, а когда свадьба?

— Через полгода, когда закончу службу в армии, планируем на июль.

Верка, может быть к тому времени Галь полностью поправится, и мы сразу закатим две свадьбы, ты как?

— Наташечка, алевай (дай бог)!

Я сплю и вижу, как мы идём с ним то по лесу, то по полю, а то по Риму… и целуемся, целуемся….

И обе девушки расплакались, понимая, на сколько хрупкими были их надежды, но они всё же были.

Прощаясь, Наташа вручила подруге Кассету:

— Верчик, послушай обязательно, здесь все песни хорошие, но одна полный отвал, Сарит поёт, а кажется, что это ты поёшь, именно твоя душа кричит в этой песне.

Даже не буду тебе указывать, какая это песня, послушай, а потом мне скажешь, договорились?

— Наташок, нет вопросов, даже интересно…

Подруга уехала, а Вера тут же всунула кассету в магнитофон — действительно, все песни и звонкий голос певицы приятно ложились на душу.

Зазвучала очередная песня и Вера услышала:

— Шма Исраел, элогейну…

По коже девушки побежали мурашки и губы прошептали:

— Услышь Израиль, боже всемогущий…

Она всю ночь прокорпела над переводом и к утру уже подпевала на русском языке слова тронувшей её до глубины души песни:

Плач сердца

  Как плачет сердце,

  Только Богу слышно.

  Укрылась боль

  На дне моей души.

  Скорблю о павшем,

  Обращаясь к свыше…

  Моя молитва —

  Стон в ночной тиши.

  Припев.

  Услышь, Израиль!

  Боже всемогущий!

  Ты дал мне

  Жизнь,

  Любовь

  И солнца свет.

  Глаза сухи.

  Плач сердца, душу рвущий.

  И тишина.

  Покоя только нет.

  Услышь, Израиль!

  Голос одинокий.

  Дух укрепи.

  От страха жить — спаси.

  И кружат мысли —

  Правда так жестока.

  Душа кричит,

  В ней не осталось сил.

  Остановилось время.

  Сердце плачет.

  В коротком миге

  Вижу жизнь свою.

  От неизбежности

  В молитве прячусь.

  Надежда

  Замирает

  На краю.

  Припев.

^[4]

В среду двадцать третьего ноября, за неделю до операции Галя, Вера возвращалась в своём автомобиле с очередного заседания литературного салона и нечаянно, вместо магнитофона включила радио, и, услышала сообщение о страшном теракте, произошедшем на выезде из сектора Газа.

Легковой автомобиль, начинённый взрывчаткой, вместе с водителем врезался в автобус, перевозивший военных из базы на территорию Израиля.

По сообщению военных корреспондентов, в автобусе находились в основном солдатки, среди них есть многочисленные погибшие и раненые.

Сердце у Веры дрогнуло — в таком автобусе всегда доезжала до рейсового Наташа, и именно в среду она должна была выходить из базы на последний перед демобилизацией двухнедельный отпуск, и собиралась побыть рядом с Верой, во время всей процедуры, связанной с судьбоносной операцией Галя.

По дороге в общежитие Вера из каждого телефонного автомата звонила Оферу, то на работу, то на домашний телефон, но тот не отвечал.

Девушка с отчаянья позвонила на коммутатор его полицейского участка и здесь ей сообщили, что Офер Крумер срочно выехал в больницу «Сорока», в Беер-Шеву.

Вера резко развернула машину и понеслась в больницу.

Наташенька, милая моя подружка, не уходи от меня, я страшная эгоистка, я последняя сволочь, но умоляю тебя боже, пусть с ней будет всё хорошо, не допусти такого, что я потеряю свою лучшую подругу, она ведь такая хорошая, она мне дороже самой себя…

Слёзы заливали глаза, и она почти ничего не видела перед собой.

Ей уже несколько раз сигналили встречные машины и из их открытых окон в её адрес неслась злобная ругань.

Вера, кое-как припарковала свой автомобиль и бегом понеслась в приёмный покой.

Там творилась жуткая неразбериха — врачи прямо на месте оказывали первую помощь многочисленным раненным девушкам в солдатской форме, отовсюду слышались стоны, крики и плач.

Очумевшая от горя Вера вместе со страдающими от боли солдатками кричала, рыдала, умоляла и ей, наконец, сообщили, что Натали Шехтер сейчас находится в операционной.

Никто не мог ничего сказать девушке о нынешнем положении Наташи, но сообщили, что её доставили в больницу крайне в тяжёлом состоянии и срочно отправили на операцию.

Вере подсказали, как пройти в хирургическое отделение и, где находится операционная — возле закрытых плотно дверей в пластиковом кресле, обхватив голову руками, сидел большой сильный мужчина и, не стесняясь, в голос плакал.

Вера присела в рядом стоящее кресло, уронила свою голову на колено Офера и затряслась в не сдерживаемом плаче — у них не было друг для друга слов утешения.

  Порозовели облака,

  Вобрав в себя цвет крови,

  А слово смерть звучит в строках

  В час для страны суровый:

  Потёмок смерти не боюсь,

  Она придёт когда-то,

  От хвори, старости, в бою: —

  Наградою, расплатой.

  Под солнцем раскалён песок,

  В нём трещины, как раны,

  А цвет земли — граната сок,

  Не кажется здесь странным.

  Что ворошить святой тонах,

  Минувшие победы —

  Звенит крик боли в небесах,

  Нет слёз оплакать беды.

  Земли хватает для могил,

  И жить хватило б места,

  А мы шагаем по крови

  Дорогой неизвестной:

  Не смерть страшна, а жить боюсь

  С тяжёлою утратой —

  Молитв не знаю, но молюсь

  За этот мир треклятый!

notes

Примечания

1

Не выёбывайтесь. Здесь все — евреи. (ивр.)

2

Все стихи и тексты песен, встречающиеся в романе, кроме специально оговоренных, принадлежат автору данного произведения.

3

Итальянская народная песня. Русский текст А. Тверского

4

Автор слов — Иосиф Гансин. Перевод с иврита — автор. Поёт популярная в Израиле певица Сарит Хадад.