Интервью [СИ] [Геннадий Борисович Марченко] (fb2) читать онлайн

Геннадий Марченко Интервью

Она не могла утверждать однозначно, что сидевший напротив человек был ей откровенно несимтипатичен. Хотя красавцем его, во всяком случае, на первый взгляд, назвать было трудно. Невысокий толстячок с одутловатой физиономией и глазами навыкат, пожелтевшими от табака зубами и зализанными назад редкими волосами, — он никоим образом не напоминал Антонио Бандераса, который являлся ее секс-символом последние пару лет. Но и отвращения она к этому типу не испытывала. Просто рабочий момент, одно из сотен интервью, сотен лиц, большинство из которых давно стерлись из памяти.

Вообще-то Ольга должна была уже сидеть в поезде, несущем ее к солнечным пляжам Геленджика. Она вполне бы могла завести там курортный роман, подцепить солидного дяденьку или статного, темноволосого жиголо. А почему бы и нет? Может она позволить себе раз в год забыть о надвигающейся старости, приближения которой она в душе так истерически боялась, и окунуться в водоворот всепоглощающей любви?!

Однако в редакции случился аврал. Ахромеев отправился в отпуск еще раньше нее, Светлов уехал с губернатором в Москву на ВВЦ, у Петровского очередной запой… И пришлось ей, Ольге Тереховой, уступить мольбам редактора: "Леля, золотко, мы никак не можем обойти своим вниманием таксидермиста Зоткина. Его работы отправились с губернатором на Всероссийскую выставку. Ты уж сваргань с ним интервьюшку, а потом езжай в свой Геленджик. Лады?".

Таксидермист Иван Андреевич Зоткин на интервью согласился без проблем. Только предупредил по телефону, что из своего Заглотова приехать не сможет — сломался "Москвичонок". Пришлось брать командировочные на дорогу, покупать пленку к казенной "мыльнице" (дешевый фотоаппарат использовался именно как разъездной вариант, чтобы не отрывать от дел фотокора), и почти два часа париться в пригородной электричке. А потом еще минут тридцать добираться до этого несчастного села на попутке.

Заглотово оказалось небольшим селением с пустынными улочками. Изредка слышался брех местных шавок, да кудахтанье кур из-за оград. Увидев незнакомого человека, редкие прохожие словно торопились нырнуть в ближайший проулок, прежде чем Ольга успевала спросить, где живет таксидермист. Так что она порядком вымоталась, прежде чем, наконец, нашла нужный дом — двухэтажный особнячок красного кирпича. Перед тем, как позвонить в прикрепленный к калитке звонок, журналистка достала из сумочки флакончик "Кензо", мазнула по запястьям и за ушами. В воздухе затрепетал невесомый аромат мандарина.

Сейчас она сидела напротив Зоткина с включенным диктофоном, отхлебывала из эмалированной кружки пахнувший мятой чай, и искоса поглядывала на чучела. Застывшая картина: пара волков загнала олененка. Злобно оскалившись, один из серых встал на задние лапы, норовя прыгнуть жертве на загривок, другой вцепился в ногу животного. Мастер предупредил, что, несмотря на видимую законченность, композиция далека от совершенства — над ней еще работать и работать. Над волками застыл в вечном полете стерх, а чуть сбоку токовал жирный тетерев, распушив веером пестрый хвост.

— …Первое свое чучело я сделал, когда мне было одиннадцать или двенадцать лет, — Зоткин курил беломорину, особо не заботясь о том, чтобы пускать едкий дым в сторону. Впрочем, Ольга и сама иногда курила, особенно когда была не в настроении. Но не такую гадость, а обычно "Vogue".

— Сдохла наша цепная собака — соседи, наверное, отравили, — и отец отнес ее в лес. А я нашел собаку, выпотрошил ее и набил соломой. Не знаю, что это было, откуда я вообще знал, что нужно делать… Мною словно кто-то руководил, нашептывал в ухо. Когда я принес чучело домой, с матерью чуть истерика не случилась, а отец выдрал меня так, что я неделю на животе спал. Затем, став постарше, я окончил ветеринарный техникум, работал в родном совхозе ветеринаром. Но в итоге страсть к таксидермии пересилила. Правда, сначала односельчане смотрели на меня как на идиота. Но я и не думал сворачивать с выбранного пути. Приобрел специальные книги, ядохимикаты для обработки трупов, и дело пошло. Со временем обо мне прознали в областном центре, стали покупать, заказывать чучела… Что вы еще хотите узнать?

Ее взгляд упал на скромно стоявший в углу на тумбочке портрет, на котором молодая женщина прижимала к себе симпатичного мальчика лет восьми. Что-то в лице женщины показалось ей знакомым, но что именно — она понять не могла. И оттого ей стало как-то дискомфортно.

— Может быть, о личной жизни расскажете?

— Личная жизнь… Да, я был женат, у меня рос сын. Замечательный мальчишка, я любил его больше жизни. Жену так, наверное, не любил, как его, тем более что Костя был поздний и желанный ребенок. Татьяна долго не могла забеременеть. Мы обошли кучу врачей, в церковь повадились… Когда же, наконец, она забеременела, то на шестом месяце у нее случился выкидыш. Хорошо, что хоть ее саму спасти удалось. Думали, что не суждено нам иметь детей. Поэтому рождение Кости стало для нас событием всей жизни… Но девять лет назад Таня с Костей погибли в автокатастрофе. Поехали с родственником на его машине к матери в гости, а на их полосу со встречной вылетел грузовик…

Зоткин замолчал, погрузился в воспоминания. Ольге стало неудобно от того, что она заставила человека вновь пережить то, что он наверняка пытался забыть, и она смущенно полезла в сумочку в поисках сигарет.

— Жуткая авария, — наконец продолжил Иван Андреевич. — Даже хоронить их пришлось в закрытых гробах. Несколько месяцев не мог прийти в себя, все снились они мне… Но время лечит. Вот уже девять лет живу бобылем и, по большому счету, мне теперь никто и не нужен. Я имею в виду, из людей. Мои чучела стали моей семьей. Я разговариваю с ними, делюсь своими проблемами. И мне кажется, они слышат, понимают меня… Хотя, скорее всего, это просто игра воображения. Давайте-ка я вам лучше еще чайку подолью.

Он поднялся и прошел с ее кружкой на кухню, вернувшись через минуту. Теперь кроме мяты чай отдавал еще каким-то острым запахом. На вкус, впрочем, он остался почти что прежним, и Ольга не стала расспрашивать, что именно хозяин добавил в чай.

— Первое время, потеряв семью, я долго находился в депрессии. Но потом подумал: они ушли в лучший мир, и это мы копошимся здесь в грязи, подобно могильным червям. С тех пор я стал относиться к смерти намного проще, без подобающего ей трепета. Вы, возможно, не знаете, но затем я два с лишним года работал по контракту в Конго, ветеринаром. Ездил развеяться. Привез оттуда, кстати, неплохую коллекцию чучел обезьян. Там же научился некоторым секретам таксидермии, известным лишь местным колдунам. Выведать эти секреты оказалось непросто. Лишь убедившись, что я действительно неплохой мастер по чучелам, местные шаманы позволили мне прикоснуться к их профессиональной тайне. Они используют свои знания в основном для колдовских ритуалов, но не гнушаются набивать чучела и на продажу для любящих экзотику туристов. Оттуда же я привез секреты приготовления некоторых ядов. Есть такие, что убивают мгновенно, лишь только попав в кровь или на слизистую языка. Другие же начинают действовать спустя недели и даже месяцы… Представьте, как это интересно: наблюдать за человеком, который даже не подозревает, что через какое-то время отправится в лучший мир. Постепенно он начинает чувствовать легкое недомогание, озноб, но списывает все это на банальную простуду. Однако обычные лекарства не помогают, человек в панике. И вот приходит час, когда он уже ничего не соображает, хрипит в бреду, пускает пену…

— Вы так красочно все это описываете… Даже не по себе становится.

— Это жизнь, Ольга. Жизнь, от которой до смерти порой хватает одной капли сильнодействующего яда. Там же, в Конго, я стал свидетелем случая, когда старый вождь отравил более молодого соперника, метившего на его место. Банальный сюжет, излюбленный Шекспиром.

— Вы и Шекспира читали?

— Милая моя, вы думаете, что если человек живет в деревне, то он должен обязательно быть малообразованным и недалеким? Вижу, вы уже жалеете о сказанном. Не извиняйтесь, я не обиделся, вы не первая и не последняя, кто мыслит подобными стереотипами. Впрочем, вернемся к нашим ядам. Порой я жалею, что не родился в Италии времен Марии Медичи. Мне кажется, я там пришелся бы ко двору, в прямом и переносном смыслах. Вполне мог бы стать придворным отравителем. Кстати, есть и такие яды, что не убивают человека, а лишь превращают его в тряпичную куклу, марионетку. Несчастный все видит, слышит, чувствует, однако не может шевельнуть не то что пальцем, но и языком. Даже моргнуть не в состоянии. У некоторых появляются галлюцинации, но это уже зависит от особенностей восприятия. Это уже ближе к аборигенам Ямайки, плодившим зомби.

— Любопытно… Но давайте поговорим о ядах в другой раз. Мне еще нужно на обратную электричку успеть. Может, вы покажете мне свою мастерскую? Там бы я вас и сфотографировала, с каким-нибудь инструментом.

— Ну что ж, — Зоткин тяжело поднялся, не сводя с гостьи внимательного взгляда. — Ежели есть такое желание — милости прошу в мой подвал.

Ольга попыталась встать, но непонятная слабость оплела ее ноги тугими путами. Она встряхнула головой, прогоняя наваждение, сделала еще одну попытку подняться. Однако ее конечности и не думали ей подчиняться. Это было странно, более чем странно. С ней раньше такого никогда не случалось.

— Какие-то проблемы?

Терехова с трудом подняла на таксидермиста тяжелый взгляд. В уголках его глаз застыло скорее любопытство, чем тревога. Он подошел к Ольге, наклонился к ней, приблизив свое лицо к ее лицу. Зоткин смотрел на нее в упор, словно удав, гипнотизирующий кролика или жабу. Она почему-то подумала, что уж лучше быть пушистым кроликом, чем скользкой, холодной жабой. Хотя, в принципе, какая разница.

Таксидермист пощелкал пальцами перед ее носом. Она даже не моргнула, и сама этому удивилась. Что с ней случилось? Почему она не может пошевельнуть и пальцем? Ее конечности словно одеревенели. И почему Зоткин так спокоен, хотелось бы ей знать. Он же видит, что с ней творится что-то не то…

— Видений никаких нет? Хотя что это я спрашиваю, вы же уже ничего мне не скажете, милая.

И тут страшная догадка молнией пронзила ее мозг. Она вспомнила недавние разглагольствования Ивана Андреевича о ядах, которые могут превратить человека в настоящего зомби, о галлюцинациях… Вспомнила и странно пахнувший чай, который он принес ей с кухни. А странное поведение Зоткина после того, как она не смогла встать? Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять; все это звенья одной цепи. А последним звеном в ней была она, Ольга Терехова.

Господи, но зачем?! И за что? Она в жизни своей никому не причинила зла… Ну, быть может, самую капельку. Она вспомнила Ленку, свою младшую сестру, которая пару лет назад удачно вышла замуж за финна, познакомившись с ним благодаря Интернету. В 7 лет Ольга разбила любимую чашку отца, а все свалила на сестру, благо та в два с половиной годика не могла ничего объяснить. Ленку мать отшлепала, да и ей досталось за то, что плохо следила за сестрой. И вот уже почти тридцать лет она жила с этим чувством вины, до сих пор не в силах попросить у Ленки прощения, каким бы глупым и мелким это сейчас не казалось.

Между тем Зоткин, несмотря на свой невысокий рост, легко взвалил Ольгу себе на плечо, и направился к двери, ведущей в подвал. Проход был под стать росту таксидермиста, и то ли специально, то ли нечаянно тот задел своей ношей косяк двери, и затылок женщины пронзила острая боль. Она хотела крикнуть, чтобы с ней хотя бы обращались осторожнее, но язык словно прирос к нёбу. Ей оставалось только покорно считать мелькавшие перед ее застывшим взглядом ступеньки. Пять, десять, пятнадцать, двадцать… Двадцать две! Она не любила эту цифру, поскольку в двадцать два года осталась без матери. Отец умер еще раньше, и ей пришлось в одиночку тянуть и себя, и Ленку. И вот сейчас это роковое число…

— Вот, собственно говоря, мы и на месте. Вы ведь хотели здесь оказаться, верно?

В нос ударил резкий запах химикатов. Она почувствовала, как ее кладут на холодный, металлический стол, и догадалась, что именно на этом "алтаре" таксидермист разделывает туши убиенных животных. А она, она-то, зачем здесь?! Что он хочет делать с ней? Неужели…

Сердце под простой ситцевой блузкой бешено заколотилось, в висках застучали маленькие молоточки. В этот момент Зоткин обхватил ее голову своими сильными ладонями и повернул налево. Она увидела сидящего на корточках мальчика, который трепал за загривок большого серого пса. На лице мальчугана было написано счастье.

— Это мой Костик, — вторгся в ее сознание голос таксидермиста. — Я так его любил, что просто не мог отдать земле то, что принадлежало мне по праву. Вы не представляете, какого труда мне стоило вернуть ему прежний облик. Увы, с Татьяной я ничего поделать не мог. Оторванную руку я пришил, но вот лицо… Его надо было создавать практически заново. А я не пластический хирург, я всего лишь таксидермист, хотя и высокого уровня. В общем, Татьяну и Костю хоронили в закрытых гробах. Якобы Костю. Для весу я положил в его гроб камни.

"Это какой-то бред, Стивен Кинг и Иероним Босх в одном флаконе, — с тоской подумала Ольга. — Может, мне все это снится? Вот сейчас захочу, сделаю над собой усилие — и проснусь".

Однако то был не сон. И она прекрасно это сознавала, но просто не хотела верить в ужас происходящего с ней, потому что тогда у нее не останется никакой надежды.

— Поверьте, я не питаю к вам никакой антипатии, — проговорил Зоткин, возвращая ее голову в исходное положение. — Просто, когда я вас увидел, то в первый миг обомлел. Подумал, моя Таня восстала из мертвых. Потом присмотрелся… Нет, цвет глаз у Тани был другой, и родинка над губой отсутствовала. Да и манера разговаривать у вас несколько иная, хоть в чем-то и похожая. Так что решение закончить композицию созрело не сразу. Но все же я не смог удержаться…

На какое-то мгновение в его глазах блеснули слезы. Но это было всего лишь мгновение. В следующую секунду перед ней вновь стоял равнодушный, знающий свое дело потрошитель.

— Надеюсь, вы не держите на меня зла. А за то, что вы почувствуете всю прелесть метаморфозы своего тела — вообще должны меня благодарить. Хотел бы я, чтобы надо мной кто-нибудь со временем так поработал… Впрочем, что с вами говорить; вы все-равно уже ничего не скажете — яд африканских колдунов надежно парализовал вас.

Он ловко распорол на ней одежду специальными ножницами, и вскоре Ольга почувствовала, что лежит на столе полностью обнаженная. Слезы отчаяния затуманили ее взгляд, однако таксидермист заметил это, и со словами: "Ну, ну, вот этого совершенно не нужно делать", — вытер ей глаза ватным тампоном. Господи Боже ты мой, даже выплакаться она не может! Ольга жалела теперь только о том, что не теряет сознания, чтобы не видеть всего этого кошмара. А спустя минуту перед ее взором возникли пальцы таксидермиста, в которых были зажаты какие-то шарики.

— А вот, сударыня, и ваши будущие глазки. Симпатичные, верно? Такие же зелено-голубые, какие были у моей Танюши. У меня, скажу по секрету, есть знакомый офтальмолог, и он помогает мне с материалом. Думает, я эти стеклянные глаза вставляю животным… Впрочем, он не ошибается, это только второй раз, когда материал используется немного не по назначению. Или, наоборот, по назначению… Ладно, что-то я заболтался. Пора приступать к делу.

Стеклянные глаза со стуком упали на стоявший рядом столик с инструментарием, и в следующее мгновение в руках Зоткина оказался холодно блеснувший ланцет. Словно в замедленной киносъемке, нож плавно взмыл над лицом Ольги, и острая боль, сопровождаемая отвратительным хрустом, начавшись у горла, прорезала ее до самого паха. Однако прежде чем навсегда потерять сознание, она посмотрела в лицо своему палачу, и из последних сил разомкнув слипшиеся губы, хрипло прошептала:

— Я отомщу…

* * *

— Значит, вы утверждаете, что журналистка пробыла у вас не больше часа, после чего отправилась на пригородную электричку…

— Совершенно верно, товарищ старший лейтенант. Уж так она боялась опоздать на станцию, к приходу поезда… Я ей даже предлагал заночевать, а она ни в какую. Ну, я же не буду силком человека удерживать, правильно? Напоил ее чайком на дорожку — и до свидания. Погодите, я и вас чаем угощу. Он у меня особенный, вовек не забудете…

Не слушая возражений якобы уже пившего недавно чай участкового милиционера, таксидермист рванулся на кухню, на ходу прикидывая, сколько нужно будет насыпать яду в чашку гостю. Пожалуй, побольше, чем журналистке, он все же килограмм на тридцать потяжелее. Служака тоже умрет медленно, насладившись началом процедуры превращения в бессмертную куклу. А затем он займет достойное место в его коллекции. Под лейтенантской формой угадывалось тренированное тело, так что он вполне мог послужить для образа славянского Самсона, разрывающего пасть волку. Правда, на самом деле мифический Самсон был с куда более буйной шевелюрой, да и пасть рвал он не волку, а льву. Но куда ж от нашей скудности деваться?

Когда Зоткин вернулся в комнату с двумя дымящимися чашками чая, участковый старательно что-то записывал на листке бумаги, от напряжения высунув кончик языка.

— Вот, отведайте чайку. И мед первосортный, настоящий, не то что на базарах, где сахарный сироп продают. Можете с сушками вприкуску, свежие, ванильные…

— Хм, — отложил ручку в сторону старший лейтенант, — и впрямь, пахнет очень даже ничего.

Он протянул руку к чашке, как вдруг запиликал висевший у него на ремне сотовый телефон.

— Але, говорите… Понял, товарищ капитан!.. Хорошо, уже выезжаю. Вы уж извините, — это уже Зоткину, — но начальство срочно вызывает. Жаль, чайку не удалось отведать. Да вы не переживайте, а то прямо аж в лице переменились. Я еще к вам специально заеду как-нибудь, больно чай у вас ароматный. Вы мне только вот здесь, под показаниями распишитесь…

Покончив с формальностями, старший лейтенант поднялся, направляясь к выходу. Однако у двери задержался:

— А чучела у вас, между прочим, прелюбопытные. Если бы не знал, что внутри у них солома… Конский волос? Ну, тем более… Так вот, я и говорю; если бы не знал, что внутри у них конский волос, подумал бы — живые. Ей-богу, это ж надо так суметь!

— Вы еще моей главной коллекции не видели, — предпринял последнюю попытку удержать потенциального Самсона таксидермист.

— Обязательно посмотрю, но как-нибудь в другой раз. Извините, служба.

Выйдя следом на крыльцо, таксидермист бросил в спину участковому:

— Заходите обязательно. В следующий раз обязательно чаем напою.

Только когда сутулая фигура милиционера скрылась за поворотом проселочной дороги, Зоткин вернулся в дом. Поостывший чай из стакана, предназначавшегося старшему лейтенанту, он не без сожаления вылил в раковину. Жалел он не столько яд, изготовление каждого грамма которого давалось ему с огромным трудом, сколько не сложившейся композиции.

Хотел вылить и свой чай, но в горле отчего-то пересохло, и таксидермист отпил из стакана изрядный глоток. А спустя несколько секунд неожиданно услышал странный шум, раздавшийся, как ему показалось, со стороны ведущей в подвал двери. Странно, что там могло шуметь? Может, чучело упало?

На этот раз дверь была загорожена большим зеркалом в рост человека, и к тому же закрыта потертым ковром, на котором олени жадно пили воду из пробивавшегося меж камней родника. Непосвященный человек вряд ли догадался бы, что за ковром находится дверь.

Зоткин отпер ее, щелкнул выключателем, перешагнул порог, закрыл за собой дверь на металлическую щеколду и спустился по крутой лестнице, насчитывавшей двадцать две ступеньки. Здесь, в рабочем кабинете, происходило превращение мертвого, подверженного тлению существа в чучело, которому суждена практически вечная жизнь. Многие из экспонатов могли стать предметом гордости любого таксидермиста. Но настоящей жемчужиной он считал лишь одну композицию, при виде которой у него тоскливо сжалось сердце.

Красивая женщина горделиво восседала в кресле, закинув ногу на ногу, и со снисходительной улыбкой взирала на расположившегося рядом симпатичного мальчугана, треплющего мохнатого пса. Казалось, еще мгновение, и четвероногое животное, вывалившее свой шершавый язык, кинется лизать мальчишке руки. А тут и мать шутливо погрозит длинным, изящным пальчиком. Мол, дружба дружбой, а вдруг псина блохастая?

Таксидермист осторожно, словно боясь нарушить царившую здесь полусумрачную тишину, сел в стоявшее рядом свободное кресло, откинулся на спинку и прикрыл глаза. На его губах появилась улыбка. Ему было хорошо и легко. Он снова был со своими любимыми, и даже смерть не смогла их разлучить…

Легкое движение воздуха заставило Зоткина вздрогнуть и открыть глаза. То, что он увидел, показалось ему какой-то дикой фантасмогорией. Потому что он точно знал: на рабочем столе никого не должно было быть. А она была. Эта женщина из города, которую он лично потрошил, превращая ее в мумию, чучело, которая заняла место в его коллекции. И, тем не менее, она лежала на столе, и он видел края распахнутой брюшины, а там, внутри, сизо отливали свежие внутренности.

Иван Андреевич сглотнул застрявший в горле комок. Он посмотрел на пустое кресло, возле которого сиротливо застыл мальчик с собакой, затем снова перевел взгляд на разделочный стол. Рука лежавшей на нем женщины вдруг дернулась, а затем голова повернулась в его сторону, и два тусклых глаза уставились прямо на таксидермиста.

Тот судорожно дернулся, пытаясь подняться, однако странным образом ноги отказались ему повиноваться. Кровь бросилась Ивану Андреевичу в голову, из горла вырвался хриплый стон… Он почувствовал себя волком, пойманным в капкан. Неужели он перепутал стаканы?! Такого просто не могло быть! Хотя с виду стаканы и были одинаковые, он точно помнил, что чашку с ядом вылил в умывальник. Или нет?

Нет, надо просто собраться, собраться с силами. Таксидермист крепко зажмурился, концентрируя волю. Вот сейчас он откроет глаза, увидит, что чучело стоит (вернее, сидит) там, где ему и положено. А ноги снова начнут его слушаться.

Зоткин глубоко вздохнул, приподнимая веки. Обнаженная Ольга-Татьяна стояла перед ним, поддерживая руками вываливающиеся внутренности.

— Я же говорила, что отомщу…

Он хотел закрыться, огораживая себя от ужасного зрелища, но теперь уже и руки его не слушались. Нечеловеческий вопль вырвался из груди Ивана Андреевича, заметавшись по просторному подвалу. Он кричал до тех пор, пока не онемела глотка, ставшая издавать глухие, булькающие звуки. Из последних сил таксидермист выдавил из себя: "Ты, ты…", после чего губы и язык его окончательно онемели.

— Не бойся, — прошелестела покойница, растягивая бледные губы в улыбке. — Смерть совсем не страшна, страшно ее предчувствие. Парализованный, ты будешь умирать мучительно долго от голода и жажды. Жаль только, что твой труп некому обработать, и ты станешь медленно гнить, издавая зловонный запах. Но это тебя уже нисколько не должно волновать… Мой милый Ванечка.

Она подошла к таксидермисту вплотную, чуть наклонилась, и легко прикоснулась губами к его лбу. На какой-то миг ему показалось, что перед ним снова его любимая Татьяна. Но тут же Зоткин почувствовал едва уловимый аромат мандарина, который принесла в его дом незнакомка, и не выдержавшее напряжения сердце взорвалось, захлебнувшись кровью. И все же, прежде чем испустить дух, он успел поблагодарить Бога за то, что тот послал ему скорую смерть.