Эффект Доплера (СИ) [А Артемьева] (fb2) читать онлайн

========== Пролог ==========

У каждого из нас своя история. Свои фобии. Свой бесконечный поток мыслей, приправленных чувством вины. У Натаниэля счётчик вины по шкале от одного до десяти — двойка. Хотя на самом деле он не двоечник. Нат у нас физик. Ботаник. Зубрилка. Так мы его называем. Жаль, очков не носит, иначе заделался бы настоящим ходячим стереотипом. У Рэджи отсутствует совесть. А если она и есть, он её тщательно скрывает за горой женских лифчиков и трусов, которые ворует у девушек, остающихся у него на одну ночь. Коллекционер — так мы его называем. Он рыжий, а собственно говоря, поэтому — бесстыжий. Его отец — художник. Может, в душе Рэдж мечтает писать книги, но искренне надеюсь, не эротику.

А я всего лишь навсего спаситель женских душ. Мужских, иногда, тоже. Нет, не то, о чём вы подумали. Я могу одолжить Нату денег, к примеру. Его мать — алкоголичка. Так как я совершеннолетний (хоть и в розыске, но об этом позже), могу подрабатывать незаконно. Как именно — не буду говорить. Но мне приходится выкручиваться, так как из родного города меня выгнали обстоятельства. Девятилетняя сестра Ната боится оставаться одна дома. Когда я прихожу в гости (бывает это крайне редко, ибо я не люблю пьяных, но жалею маленьких), обязательно приношу малышке Ариэль конфетку. Нат — нянька. Так мы его тоже называем. На самом деле, у нас много кличек, поэтому, вы не запоминайте.

Немного обо мне: я — птица несколько другого полёта. Нет, я не ставлю себя выше остальных, наоборот, опускаюсь настолько низко, что обжигаю свои ноги о горячее и жидкое ядро Земли. Да, я примерно на такой глубине, особенно после того, что сделал. Но об этом ещё позже. Это ведь, всё-таки, пролог. Не должен рассказывать все тайны в самом начале. Чёртов супермен — так меня называют. Ещё смотри — дурак. Ещё — саркастическое мудило. Мой результат чувства вины по шкале от одного до десяти — твердые двенадцать. Я отличник в этой сфере. В других — нет.

Сейчас октябрь (мой любимый месяц, кстати), поэтому многие уже впрыгнули в ветровки и джинсы. Дожди смывают учеников, а ученики ненавидят эту погоду. Трудная у нас жизнь. Колледж, вечно капающая с неба вода, и… почему я говорю о погоде? Нет, я не флиртую с вами. Делать этого я совершенно не умею. У вас много вопросов, поэтому, всё по-порядку.

Я сижу на диване и жую тост с мёдом. Натаниэль что-то усердно пишет в тетради, а Рэджи залипает в мобильник, иногда выкрикивая «вот это буфера!». Кажется, он листает чей-то профиль в инстаграме. Меня тошнит от его выходок, но я ничего не могу с этим поделать. Рэджи, рыжий бесстыдник — такой, каким является. Он состоит в нашей маленькой банде — нашем трио. Его не изменишь. Он носит очки, но это ради эффекта «я сексуальный ботан». На эти стекляшки ведутся девушки. Со зрением у него всё в порядке. С мозгами — нет.

Нат продолжает обкладывать себя со всех сторон тетрадями. Я часто прошу его (напоминаю) о том, что можно изрядно экономить своё время, печатая этот его заумный текст в ноутбуке. Он лишь машет на меня рукой и указывает на бумажные книги на его полке. Он не любитель ноу-хау. Он читает бумажные книги, а от электронных его тошнит. Ещё Натаниэля тошнит от самого себя, ведь некоторые экземпляры в бумажном переплёте невозможно найти в нашем маленьком городе. Приходится читать в электронном варианте. Но даже здесь Нат находит выход — печатает книги и вкладывает их в папку. Таких папок у него уже целая куча. Многие из них — конспекты по физике, вырезки из учебников и прочая лабуда. Мы с Рэджи не понимаем Ната. Сейчас умным быть не в моде. Сейчас модно косить под умных. Но тот плюется в нас каждый раз, когда мы заговариваем о его увлечениях.

О фобиях. Я боюсь змей. Ужасно боюсь, правда. Ничего хуже и ужаснее я не знаю. В детстве мама (когда ещё была жива) повела меня в зоопарк. Мне было всего четыре годика. Произошло нечто ужасное. Змея выползла из террариума и подползла ко мне. А я — что? Я ведь не Гарри Поттер. Я принялся истошно верещать. Прибежали охранники, которые тоже, как оказалось, до смерти боятся эту здешнюю нечисть. И они понятия не имеют, как змея смогла выбраться. С тех пор я боюсь змей, хотя и раньше от них был не в восторге. На самом деле, этот случай едва ли не самый счастливый, связанный с матерью. Она умерла, когда мне было шесть. Отец погиб в прошлом году. Не скажу, что это был несчастный случай. Я видел, как он умирает на моих глазах. Я чуть ли не был причастен к убийству. Одного человека я уж точно убил. Вернее, не спас. О ней позже. А может, никогда.

Поэтому, боязнь змей — последнее, о чем мне предстоит думать на данный момент, ведь кошмары, мучающие меня каждую ночь — главная проблема на сегодняшний день, и все предстоящие тоже.

Ведь этот человек приходит во сне, умирает каждый раз по новому. А я смотрю на всё это и ничего не могу поделать. Как и тогда, в тот самый день. Осенний сентябрьский день. Чёртов особняк. Грёбаный папаша. И моя девушка.

Обо всём этом позже.

Поговорим о Нате. Наш Умник боится комы, смерти, и любой связанной с загробной жизнью хрени. Боится ада. Слепо в него верит. Верит в ад, но не верит в Бога. Ещё он боится однажды споткнуться, упасть и превратиться в Стивена Хокинга. Нет, этот человек просто Великий, не побоюсь сказать — с большой буквы. Но Нат боится превратиться в овоща, в общем. Боится игл. Боится боли. Даже прыщей на лице боится. Трусишка — так мы его ещё называем. А он поправляет — осторожный и предусмотрительный.

Рэджи всегда остаётся для нас загадкой. Когда мы заговариваем о его семье, он начинает улыбаться «на публику» и строить из себя актёра. В глубине души я знаю, что с ним что-то не так. Возможно, душевная травма. А может, дурные воспоминания из детства (как у меня, к примеру). Он не делится, а мы и не спрашиваем. Захочет — расскажет сам, разве нет? Кому, как ни мне это знать? Меня, благо, друзья тоже не расспрашивают. И это к лучшему. Нам остаётся лишь одёргивать Рэджи от глупых выходок, и иногда затыкать рот, когда к нам подходит очередная его пассия. Язык у Рэджи — чернее чёрного. Если бы не мы с Натом, список девушек-давалок в его блокноте сократился бы до однозначного числа.

— Вот оно! — орёт Натаниэль, швыряя ручку на стол. — Я решил уравнение. Мы с Рэджи закатываем глаза и обмениваемся улыбками. Я отпиваю глоток пива и переключаю канал. Рэджи выкрикивает что-то типа «верни на горячих красоток из Калифорнии!», но мой взгляд впечатывается в экран, и я с жадностью вслушиваюсь в каждое слово. В новостях показывают горящий дом. Я развожу руками — это было примерно год назад. Зачем показывать это спустя такой промежуток времени? Да, это было громко. Повторюсь — год назад. Но сейчас-то зачем?

— Вот чёрт, — тихо шепчет Нат со всей своей впечатлительностью, замечая происходящее на экране. Он что, не видел сюжет прошлого года в начале сентября? Его крутили на «юбилей» смерти сгоревшего особняка, и людей внутри него. Я знаю Ната и Рэджи с лета этого года. Вернее сказать, с июня. Мы провели всё лето вместе, а затем приятели уговорили меня перевестись в их колледж. Так я и поступил. Теперь учусь на третьем курсе, и в следующем году выпускаюсь. Дожить бы ещё до этого события.

«В городе Ричмонд-Хилл произошло нападение на группу подростков. Подозреваемый скрылся с места преступления. Пятеро парней были тяжело ранены, их госпитализировали в ближайший госпиталь. Нападение произошло недалеко от сгоревшего особняка, владельцем которого был один из очень известных и влиятельных людей — Норман Прайс. Он предположительно находился внутри здания в момент пожара — 4 сентября прошлого года. Его сын бесследно исчез — главный подозреваемый в поджоге и смерти Нормана Прайса».

Надо же. И обо мне не забыли.

— Кью, мы никогда не спрашивали, где твои родители? Почему ты живешь один? — Нат смотрит на меня, не мигая. Рэджи белеет на глазах. А я трясусь как ненормальный, пытаясь не подавать виду. Пожар был давно, казалось, в прошлой жизни. Угадайте, кто его устроил? Кто спалил дом, в котором прожил всю свою жизнь? В том здании погиб не только мой отец. Он, кстати, был настоящим подонком. Нельзя радоваться смерти кого-либо, но у меня есть подобный грешок. Надеюсь, он горит в аду так же, как сгорел в том чёртовом доме. Его плоть не перестаёт вариться в котле, а он захлебывается в огне так же, как захлёбывался в том пожаре. Я не жалею о том, что сделал. Хотя нет, жалею, но только об одном. Я втянул в разборки с семьёй дорогого мне человека. И теперь его не стало.

И в этом виноват только я.

Меня ищут копы в родном городе. Я в двух тысячах километров оттуда. Это радует меня, но и ужасает одновременно. Страх сковывает моё тело, мои мысли и всё остальное. Я поднимаю глаза на друзей и мне приходится приложить немало усилий, чтобы скрыть испуганное (скорее, ошарашенное) выражение лица и улыбнуться Рэджи и Натаниэлю.

— Мы однофамильцы. Прайс — очень распространённая фамилия, — я пожимаю плечами. Только и всего. Друзья кивают и утыкаются носами, кто куда. Рэджи в телефон, Нат в тетрадь по физике. Оба понимают, что меня лучше не донимать.

Мне приходится расплачиваться за свою ошибку по сей день, ведь я дышу, а она — нет. Никто не знает об этом. Я не распространяюсь о прошлой жизни. Да никто и не спрашивает. А если спросит, это будет означать лишь одно.

Мне нужно уходить отсюда и никогда не возвращаться.

========== Глава 1 ==========

— Пей! Пей! Пей! Пей! — мои старые добрые знакомые сидят напротив и стучат кулаками по столу. Мы находимся в пивнушке и соревнуемся, кто больше выпьет. Вернее, деградируем, кто быстрее удерёт в туалет.

Третий бокал льется внутрь, и я едва не кашляю от газированной жидкости, которая обжигает горло, и, кажется, ещё секунда — пиво выльется через нос.

— Кью, давай, ты справишься! — пищит Натаниэль, хлопая в ладоши. Наш маленький Умник. Он блондин, глаза зелёные. Волосы длиной до плеч. Иногда он заплетает косу сзади. Иногда прячет волосы под шапкой. Его трудно не узнать. Сложно пройти мимо и не осмотреть его с ног до головы. Мешковатые футболки обычно чёрного или серого цвета Нат заправляет в джинсы, а белые носки вечно торчат из-под старых потёртых кроссовок. Его рост оставляет желать лучшего. Не поймите неправильно, но для нас, парней, рост важен так же, как и длина достоинства. Если ты карлик, к тебе и относятся, как к карлику. Особенно лучшие друзья. На то они и лучшие — всегда говорят то, что вертится на языке. Нет, на самом деле этот парень не очень низкого роста. Но мы с Рэджи под два метра. В Нате всего лишь метр семьдесят. Еще главная особенность Ната — он не курит. Еще он девственник. Может, поэтому решил пуститься во все тяжкие — в науку, потому что другое ему попросту не подходит.

Я лечу в нужник со всех ног и опорожняюсь. Вот такая у меня теперь жизнь. С тех пор я шатаюсь по местным барам и вливаю в себя остатки самоуважения. Раньше у меня были совсем другие занятия, но теперь — то, что происходит сейчас в баре, нравится мне гораздо больше. Если у тебя никого нет — никто не сможет у тебя никого отнять.

Уже отняли, спасибо.

Больше не надо.

Запах здесь отвратительный. Я по-прежнему стою в туалете для мальчиков и осматриваю стены. Всё, как в кино, только вместо голых барышень на плитах красуется куча нарисованных маркером членов. И у меня в голове невольно возникает вопрос — это разве гей бар? Зачем в мужских туалетах мужские стволы? Не то, чтобы я ищу нарисованную грудь или что-то в этом роде… но явно не ожидаю увидеть это.

Поморщившись, я отвлекаюсь от созерцания стен и впериваюсь взглядом в своё отражение. Белая футболка без принта чуть белее моего собственного лица, вернее, оттенка кожи. У окружающих, наверное, складывается впечатление о том, будто у меня анемия. Нет, на самом деле, я здоров, ну, по крайней мере, в физическом плане.

Не в психологическом.

Овальное лицо и вечно кислая мина говорит друзьям что-то вроде «это моё повседневное выражение, отвалите». Серо-зелёные глаза смотрят так, словно у меня на шее висит трое детей, а деньги мне приходится выпрашивать у прохожих, сидя у церкви. Серые джинсы потёрты в самых неожиданных местах, и не там, где это модно. Хотя, на коленях пара дырок тоже имеется. Я закатываю глаза в очередной раз, представляя, что сейчас придётся выпить ещё три бокала, ведь иначе я не стану чемпионом по вливанию пива в глотку.

Это важно!

Ведь я давно борюсь за этот титул, не могу же я его попросту просрать? Вернее, проссать, стоя в этом обрисованном членами месте. Боже, как унизительно.

Резким движением я поправляю выцветшую зелёную рубашку, надетую поверх футболки, взъерошиваю темно-каштановые волосы и выхожу к своим дружкам. Они приветствуют меня свистом и криками, и я улыбаюсь как идиот, который получает наслаждение от деградации и страдания херней в свои-то годы. Мне всего 20, а я веду себя так, словно скоро умру от старости, и мне просто необходимо сделать всё то, чего не сделал раньше. Да, стать чемпионом по глотанию пива — первое в списке. Не удивляйтесь. Нату 17, а Рэджи старше всех нас — ему 20, но он родился в январе, а я в марте. Но они — мои приятели по сей день, вот уже почти полгода. Мы познакомились в июне, когда я решил уехать из того города.

Я открываю дверь, и в меня врезается девушка ниже ростом на целую голову. Она смотрит на меня карими глазами снизу вверх и даже не моргает. Каштановые волосы до плеч растрёпаны. Чёрная майка чуть ниже груди порвана. Может, так модно, а может, её избили.

— Это мужской, — небрежно бросаю я и киваю своим друзьям, мол, я иду. Протискиваясь между открытой дверью и этой девчонкой, которая продолжает стоять, как вкопанная, я пытаюсь не задеть её взъерошенные волосы на голове. Звучит странно, но я очень брезгую — чужое ДНК на моей одежде явно ни к чему хорошему не приведёт. А затем эта волосня полезет в мою глотку, когда я буду заглатывать кусочки пищи. Нет, спасибо.

— Ну и пошёл ты! — шипит она и скрывается за дверью в женский. Я оборачиваюсь в её сторону, но лишь на секунду. Затем небрежно качаю головой, закатываю глаза и иду к столику. Лицо девушки по-прежнему стоит прямо перед глазами. Я моргаю, но оно не исчезает.

Она не красится — это, несомненно, плюс. Я терпеть не могу современных «школьниц», которые роняют своё лицо в косметичку, а достают оттуда некое подобие современной картины под названием «великая мазня».

Я присаживаюсь за столик к Нату и Рэджи, и они приветствуют меня ослепительными улыбками. Я знаю, что эти полуоткрытые рты, растянутые на всё лицо, означают — пей до дна.

— Давай! — Рэдж проталкивает в мою сторону три бокала пива и бешено кивает головой.

Мне вдруг расхотелось. Нат что-то пишет в тетради и мне отчаянно хочется его побить. Нет, сколько можно? Пару раз Натаниэль настолько увлёкся писаниной, что заснул прямо за столом. На левой щеке отпечаталась половина конспекта. Мы долго смеялись, и по сей день, если Нат говорит, что не тратит слишком много времени на учёбу, мы вспоминаем этот самый день.

Девушка выходит из женского и бросает в мою сторону испепеляющий взгляд. Затем она потирает коленку, отвернувшись от меня. Чёрные полупрозрачные колготки подраты в двух местах. На коленях. Правая из них в крови. Белые тряпичные кеды в грязи. Клетчатая красная рубашка висит на её правой руке. Плечи голые и в царапинах. На неё напали, я почти в этом уверен. Она от кого-то защищалась. Или убегала через лес, поэтому вся в царапинах.

Супермен внутри меня просыпается за считанные секунды, и вот я уже иду к ней.

— Нет, отвали от меня, — девушка предостерегающе выставляет руки. — Я ухожу.

Она испуганно смотрит, но тщательно старается это скрыть. Ну что же, мой выход.

— Пойдём, — я тащу её за руку к нашему столику. Чем быстрее мы идём, тем сильнее она пытается вырвать свою руку из моей мертвой хватки. Если те два двухметровых увальня, стоящих возле входа в бар, как-то причастны к этим царапинам и крови на коленке, им не поздоровится. Рэджи изучает боевые искусства, а я могу пока постоять в стороне и посвистеть в качестве группы поддержки.

Я насильно усаживаю незнакомку на мягкое сидение и сажусь рядом, пихая её к стенке, чтобы не сбежала. Нат даже не удивлён. А у Рэджи глаза вываливаются из орбит.

— Что? — я беззаботно пожимаю плечами, — ей явно нужна помощь.

На мою реплику девушка фыркает, как лошадь, и даже не глядя на меня, задаёт вопрос моим друзьям:

— Скажите, что с этим парнем не так?

— Он таким родился, — Рэджи обольстительно улыбается даме, и мне вдруг хочется ему врезать. Я сжимаю руки в кулаки, поспешно пряча их под столом. Мой друг не прав. Думаете, я родился в синих трусах со звёздочкой и красным плащом за спиной? Я решил помогать девушкам не случайно, да и к тому же, совсем недавно. Почему? После смерти одной, я пытаюсь помочь другим, пытаясь искупить вину.

— Эта формула непобедима! — орёт Нат и швыряет тетрадь в сторону, чуть не попав в девушку. — Ой, простите, пожалуйста. — Словно только что её увидел.

Незнакомка смеётся, наверняка, с нелепости Натаниэля. Тот лишь смущённо улыбается и протягивает ей руку через весь стол, чуть не задев бокал с пивом:

— Я Нат. Полное имя говорить бессмысленно, потому что ты все равно будешь называть меня На…

— Я Рэджи, — прерывает его мой рыжий друг и ослепительно улыбается, освещая бар своими белыми зубами. Меня тошнит.

— Сэм, — просто отвечает девушка и принимает рукопожатие обоих парней. Я — единственный, кто решает не говорить своего имени. Да и пожимать руку не хочется. Её зовут как мою умершую мать. Продолжая сидеть и пялиться в бокал с пивом, я задумываюсь. Сэм напоминает мне кого-то близкого. В ней определённо что-то есть от моей матери. Глаза, или родинка на подбородке, не знаю. На кого-то она похожа.

— Угощайся, — Рэджи пододвигает бокал Саманте, и та брезгливо дёргается.

— Не пью.

Я захлёбываюсь пивом. Оно едва не выливается через нос.

— Совсем?! — Нат восхищённо осматривает нашу спутницу, как бы, изучая её. Что их так удивляет? Сэм лишь едва заметно пожимает плечами и кивает головой, мол, да, совсем не пью.

— Ты скучная, — выносит вердикт Рэджи, и я замечаю, как они обмениваются улыбками. Это ведь было сказано не в обиду. Я сейчас блевану. Ещё немного, и придётся бежать в туалет с членами на стенах и становиться перед ними на колени. А я не хочу туда возвращаться. Поэтому, приходится подавить в себе рвотный позыв.

— Я курить, — бросаю «мне-плевать» тоном сидящим за столом и ухожу на улицу. Встав со своего места, я освобождаю Саманте путь к свободе. Она может идти. Те два увальня, похоже, уже ушли. Я выхожу на улицу и замечаю, что никто уже не стоит и не смотрит в окна. Октябрь — мой любимый месяц, я, кажется, уже сообщал об этом. Но минусы в нём все-же есть — холод и непредсказуемая осенне-зимняя погода. Через минуту меня окатывает ливнем, как из ведра. Я промокаю до нитки за считанные секунды. Ангина — единственное, что меня ждёт в ближайшие 24 часа.

Я оглядываюсь и понимаю, что никто не вышел со мной на перекур. Нат не курит. Обычно со мной выходит Рэджи, но этот парень сейчас пытается соблазнить Саманту. Капля воды, словно в замедленной съёмке, летит на середину сигареты. Табак из-за этого превращается в горький мусор. Дыма больше, чем прежде. Я пододвигаюсь ближе к стене и надеюсь просочиться внутрь. Дождь не прекращается. Моя злость кипит, обжигая внутренности. Почему я так зол? Такая погода — нормальное явление для нашего города. Я кое-как докуриваю полу мокрую сигарету и бросаю бычок в сторону. Он ударяется о колесо стоящей рядом с баром машины и исчезает в луже с водой. Мои мокрые волосы лезут в глаза, а стекающие с прядей капли падают прямо на нос, собираясь в ямочке над верхней тонкой губой. Я отряхиваюсь, как бродячий пёс, и моя рука уже тянется к ручке двери, как сзади меня хватают за плечи. Я буквально отрываюсь ногами от земли и понимаю, что невесомость — это довольно круто. Космонавты, небось, в своём космосе опорожняются прямо в воздух и удивляются, как это оно не растекается по всему кораблю, а держится кучкой.

— Что у тебя с Самантой?! — рычит из темноты какая-то нечисть. Через секунду до меня доходит — никто из увальней не ушёл. Оба ждали меня, чтобы убить, наверное. Захотелось закричать «я лишь вонючий супермен, не убивайте!», но гордость берёт своё. Я сжимаю правую руку в кулак и бью темноту впереди себя. Мои костяшки врезаются в чью-то морду, и я лечу вниз. Присев на корточки, я поправляю волосы (самое время) и на карачках ползу ко входу в бар.

— Стоять! — второй амбал замечает меня в темноте и хватает за шкирку. Меня трясет из стороны в сторону, как фрукты в блендере, и я плююсь, пытаясь попасть ему прямо в глаз.

— Я спрашиваю, что за дела у тебя с Сэм?! — ревёт один из них. Я понятия не имею, что происходит, кто они такие, и в чём я перед ними провинился. Затем понимаю — я взял Сэм за руку, и может эти придурки подумали, будто я с ней встречаюсь. «А-ха-ха» десять раз.

— Ничего, — выдавливаю из себя я и слышу, как дверь бара открывается. Рэджи бьёт кулаком в грудь одного из них (того, кто не держал меня), а затем хватает его за волосы и бьёт коленом в пах. Тот корчится от боли и падает на асфальт. Затем меня снова отбрасывает в сторону — гора, державшая меня, дёргает рукой, и я лечу на землю. Рэджи тем временем бьёт второго каким-то камнем, кажется. А я понимаю, что у нас будут большие проблемы.

— Вставай, — друг подаёт мне руку, и я хватаюсь за неё, как за спасательный круг. — Дай, я тебя осмотрю. Губа разбита, только и всего.

Я вытираю нижнюю губу рукавом джинсовой куртки и замечаю, что на ткани остается кровавый след. Рэджи тащит меня внутрь, и уже через минуту я встречаюсь с удивлённым взглядом Сэм.

— Чего уставилась?! — рычу я, выпивая залпом целый бокал пива. Газированная жидкость немного покалывает возле раны под губой. Я недовольно морщусь, вытирая подбородок рукавом. Остальные молчат, пока я наконец не сажусь на место и не спрашиваю:

— Кто закажет такси?

— Ты и вправду не пьёшь? — не унимается Нат, бросая небрежный взгляд в мою сторону, как раз в тот самый момент, когда я тянусь за вторым бокалом.

— Действительно, как такое может быть? Девушка и не пьёт пиво! — смеётся Рэджи. Все они делают вид, будто ничего не произошло.

— Чего вы к ней пристали?! — взрываюсь я, — вот как вы — пьёте, так она — наоборот.

Последующие пять минут мы проводим в полной тишине. Я слышу лишь, как Сэм стучит ногтями по столу. Рэджи ищет номер такси в мобильнике. Нат прячет глаза. Меня раздражает их поведение. Не знаю, почему. Моё терпение подходит к концу.

— Хватит! — гавкаю я на девушку. — Не стучи.

— Не пизди! — взрывается она. — Почему ты такой урод?!

Я даже не чувствую себя виноватым.

Она пихает меня в сторону, я падаю на плитку, а она тем временем встаёт и идёт к выходу. Здрасьте-приехали. Меня избили из-за этой идиотки, так я ещё и урод? Я поднимаюсь и вижу, как эти двое ошарашенно смотрят на меня.

— Она использовала мат в лексиконе, — ужасается Нат.

— Друг, — шепчет Рэджи, — те увальни могут быть ещё там. Как бы с Сама…

Я его уже не слушаю, потому что уверенно встаю и направляюсь за ней. На прощанье я бросаю друзьям «езжайте без меня». Сэм скрывается за закрытой дверью, и я рывком открываю её снова. Насчёт денег за пиво я не переживаю. Сегодня угощают друзья, завтра угощаю я. К тому же, у рыжего состоятельные предки. И очень влиятельные. Думаете, почему несовершеннолетний Натаниэль сидит в баре и пьет пиво? Его внешний вид кричит о том, что он девственник-ботаник. Но из-за Рэджи (его отец — мэр этого города) нас пустят куда угодно. Иногда наш богатенький пижон помогает нам с Натом. У него мать — алкоголичка, а я скрываюсь от полиции, и официально работу сейчас нигде не найдёшь.

Нет, мы не алкоголики, мы лишь весело проводим время. Знаете, как мне сейчас весело? Веселее некуда.

Я ныряю под ливень и всматриваюсь в темноту. Куда она подевалась? Что-то внутри меня говорит: «к чёрту, пусть уходит». Но я не слушаю. Я ведь супермен, так меня крестили. Хотя вру, я не крещёный. И в Бога не верую. Особенно после того, что произошло прошлой осенью. Когда меня создавали, вылили в сосуд манию величия, отталкивающее поведение, мазохизм, сарказм, непонимание, тупость, нелогичные поступки, и вечно закатывающиеся глазки. Под мой типаж подходит много людей, на самом деле, особенно современная молодёжь. Каждый из них думает, что он особенный. И этим самым он становится похож на других. Удивительно, как меня ещё не убили. И почему друзья до сих пор терпят моё поведение?

Я иду уже достаточно долго, а Саманта давным-давно скрылась из виду. Те два двухметровых «нечто невероятное» в кожаных куртках уже исчезли. Может, они пошли вслед за Самантой, когда та выскочила из бара? Я рыскаю в поисках кого-нибудь живого вокруг остановки, затем стоянки, но, не доходя до заправки, я ловлю такси. Может, Сэм совсем в другой стороне. А я здесь бегаю, ищу её, надеясь не заболеть. Такси останавливается возле меня, хотя по нему несложно было догадаться, что человек, сидящий за рулём, не спешил тормозить. Странный какой-то. Я залезаю на переднее сиденье рядом с водителем и вдруг встречаясь взглядом с Самантой через зеркало. Она закатывает глаза (хотя не знаю, я закатил их тоже), и наигранно цокает языком.

— Подобрал её возле заправки. Шла куда-то под дождём. Я подумал, что… короче, она же заболеет, — водитель смущённо отвёл взгляд. Мне стало ясно — красивая девушка идёт по дороге одна поздним вечером. Интересно, что бы случилось с Сэм, если бы я не подвернулся под руку?

— На Уолл-стрит, у поворота, пожалуйста, — говорю я и выбрасываю из головы мысль о том, что хочу развернуться к этой девушке и посмотреть в глаза.

— Отлично. Как раз по пути, — водила чуть ли не хлопает в ладоши. Я подавляю приступ срочно закатить глаза. Снова. Почему меня окружают одни придурки? Да, мания величия прямо-таки выливается через все мои промежности.

Через пятнадцать минут мы подъезжаем к моему дому.

— А девушка? — меня вдруг резко бросает в сторону при мысли о том, что я должен выйти первым, а её оставить здесь.

— Её дом находится в паре кварталов отсюда.

— Ты идёшь со мной, — бросаю я ей и вылезаю из машины, предварительно заплатив за двоих.

— Ты не смеешь меня… — начинает она свою лекцию, пока я открываю дверь и вытаскиваю её на улицу. Когда я выхожу из машины, перестаю её слышать, а она всё бубнит. Я ни слова не могу разобрать. Водитель явно не понимает, что происходит.

— Сводная сестра, — говорю я ему через открытую дверь. — Мамка будет ругать нас обоих, понимаете?

— Что ты несёшь?! — кричит Сэм и бьёт меня по рукам. Я едва ли не смеюсь — она такая беспомощная. Тронь — и она разломается пополам, как спичка. Я с горем пополам вытаскиваю её из машины, и теперь мы оба стоим под холодным проливным дождём.

Действительно, что я несу? Ведь моя мать давно мертва. Да и упаси меня Господь от такой сводной сестры.

Я корчу гримасу, она (снова) закатывает глаза, и мы оба идём к двери. Сэм молчит, я тащу её внутрь, по-прежнему не отпуская её руки. Девушка дрожит от холода. Может, именно поэтому я решаю затащить её в свой дом. Мысль о том, чтобы пустить её домой одну пешком не покидала меня до момента, пока я вдруг не почувствовал, как же сильно дрожат её руки. Но как только эта ходячая нелепость переступает порог моего дома, я вдруг осознаю, как глупо всё-таки поступил. Год назад кое-кто зашёл в мою прежнюю квартиру, даже остался на ночь — добром это не кончилось. И теперь меня не покидает ощущение, будто я поступил не так, как должен был. Я зря привёл её сюда. Кто-то вторгается в мою жизнь, и я позволяю этому случиться. И не просто позволяю — я едва ли не зачинщик всего этого. Теперь, если кто-нибудь из друзей или знакомых узнает, кто я на самом деле, и что именно сделал в прошлой жизни — уйти просто так не получится.

— Так, как тебя всё-таки зовут? — слышу я вопрос сзади. Сейчас самое время выгнать её, или, не знаю, что будет разумнее?

— Квентин. Можно просто… Хотя, нет, нельзя. Приготовь что-нибудь поесть, — бурчу я, направляясь в свою комнату на втором этаже. Надеюсь, я не слишком нагло веду себя. Хотя, неважно. Если она решит уйти — пусть уходит. Я не помогаю людям, которым на хрен не нужна моя помощь. Стаскивая одежду, я захожу в душ и бросаю их в стирку. Тёплая вода смывает остатки грязи с ног, и я думаю, не сбежала ли Сэм. Я насухо вытираю тело, надеваю тёплую одежду (в доме было довольно прохладно) и спускаюсь вниз, попутно схватив свой тёмно-красный свитер, носки и полотенце. На кухне пахнет чем-то вкусным, но и вперемешку с копчёным запахом какого-то мяса (откуда в моем доме мясо вообще?) я замечаю тонкие нотки подгорелой картошки или яичницы. Я спускаюсь по тёмному и вижу, что свет горит лишь возле тумбы. Сэм что-то усердно нарезает, пока в сковороде что-то жарится. Даже не обращает внимания на меня.

— Можешь принять душ, — предлагаю я, и, оставив на стуле вещи, присаживаюсь за стол. Сэм достаёт тарелки. Чувствует себя, как дома. От этой мысли становится не по себе. Через минуту на столе уже красуется слегка подгорелая картошка с беконом и салат.

— Квентин — странное имя, — говорит Сэм с неким намёком, и я не выдерживаю:

— Можешь звать меня Кью, — я встречаюсь с ней взглядом и замечаю едва различимую улыбку на её лице.

========== Глава 2 ==========

Дождь в холодные осенние вечера не сулит ничего хорошего. К утру я замечаю через распахнутые шторы едва различимые заморозки на пожелтевшей траве. Листья продолжают падать и засыпать проходы. На самом деле, мне нравится звук шуршания под ногами — так же приятно, как хруст снега. Я прыгаю животом вниз на кровать и в позе звезды продолжаю лежать задницей кверху, пока вдруг звук разбитой посуды на кухне не заставляет меня подскочить на задницу. И вот я уже сижу на кровати и потираю глаза, глядя на часы. Приютил раннюю пташку — вот же идиот. Натягиваю мятую белую футболку, спортивные синие штаны и спускаюсь вниз. Сэм стоит рядом с разбитой кружкой (МОЕЙ ЛЮБИМОЙ КРУЖКОЙ!) в позе «руки в боки» и молчит, поджав губы.

— Господи, ты ещё здесь, — я задумываюсь и добавляю, — думаешь, если стоять и гипнотизировать осколки, они сами станцуют сальсу и прыгнут в мусорное ведро?

— Доброе утро, — бурчит она, не глядя в мою сторону. На ней мой красный свитер и носки, которые я оставлял ей вчера вечером. Воспоминания вспыхивают перед глазами — я вспоминаю, как тихо Сэм пыталась пробраться в душ мимо моей комнаты. Я наливаю себе кофе и ухожу на улицу, предварительно надев куртку и засунув в карман пачку сигарет с зажигалкой. Закрыв за собой дверь, я вдыхаю осенний аромат мокрой земли и листьев. На улице по-прежнему моросит едва заметный дождик. Я всегда любил такую погоду (да, вы все это уже поняли). Жаль, что осень у нас всего лишь три месяца в году. Когда весной или летом (особенно летом!) идёт дождь, я радуюсь, как ребёнок, выпрыгивая на улицу и подставляя язык под капли. Многие называют меня идиотом. Называли раньше. При нынешних друзьях я таких зрелищ не устраиваю, и слава богу.

Я вдруг понимаю, что хочу выйти на середину двора и задрать голову вверх. Что я и делаю через пару секунд. Курить даже расхотелось. Я ставлю кружку с кофе возле двери и делаю пару тройку шагов, прежде чем задрать голову. Приятная свежесть буквально дотрагивается к моему лицу сначала с нежностью, но уже через какое-то мгновенье я весь промокаю до нитки, а с подбородка начинает капать вода. Я улыбаюсь серым тучам на небе и вдруг снова слышу звук разбитой посуды. Да чёрт бы тебя побрал, нелепость ты ушастая! Я оборачиваюсь на резкий режущий мои несчастные уши звук и вижу Сэм, которая, открывая дверь, сносит мою кружку с кофе, отбив от неё ручку. Коричневая жидкость за секунды пропитывает землю.

— Извини. Мне пора, — она проскальзывает мимо меня с виноватым видом и скрывается за поворотом. Я и слова не успеваю сказать, как она исчезает. И тут я понимаю, что мне хочется закурить. Я достаю пачку и зубами вытягиваю сигарету, словно дикарь какой-то. Зажигалка долго не поддаётся. Я нервничаю и наконец-то могу сделать первую тягу. Но когда выдыхаю дым, внутри меня остаётся что-то наподобие пустоты. Словно я выдохнул все свои мысли, распрощался со всеми знакомыми, удалил номера в телефоне, и снова остался один. Не следовало мне приводить её в свой дом. К хорошему быстро привыкаешь. Хотя, не скажу, что две разбитые кружки и подгоревшая картошка — это здорово. Но, в целом, я впервые за долгое время не был один в своем съемном доме.

Когда я захожу обратно в дом, одиночество снова становится привычным. Тишина и покой. Из кухни пахнет чем-то вкусным, и (господи, опять) горелым. Еда на тарелке заставляет меня улыбаться. Яичница, хоть и слегка подгорелая, красуется на белой посуде в обрамлении зелёного лука. Красный свитер аккуратно сложен на стуле. Я отдёргиваю себя от мысли подойти его и понюхать, я ведь не идиот? Неужели, я и вправду позволил ей остаться? Мне следует прекращать спасать девушек, особенно если они этого не просят. Я потираю запястье на левой руке — синяк после её удара возле такси. Сэм вырывалась, не хотела идти, а я заставил. Что бы произошло, не будь во мне ДНК супермена? Я съедаю яичницу с помидором за считанные минуты, буквально заглатывая её за два присеста, и набираю Натаниэлю.

«Оставьте сообщение на автоответчик, и я обязательно перезвоню, когда освобожусь».

Я закатываю глаза. Нат, вот ведь засранец. Затем я замечаю на экране, что сейчас почти половина восьмого утра. Он не занимается физикой. Он попросту спит. Ведь встаёт наш Умник по выходным ровно в восемь. И после того, как я осознаю эту величайшую истину (Кью потерялся во времени), мои веки начинают тяжелеть, а ноги сами несут меня в комнату. Я падаю на кровать, даже не раздеваясь, и мгновенно вырубаюсь.

Меня будит звонок телефона.

— М-м-м, — мычу я, не в силах сказать «привет» или «какого чёрта?!».

— Кью, это очень срочно.

Затуманенным взглядом я смотрю на часы и понимаю, что проспал до середины дня. Нат встревожен. Его голос дрожит.

— Что случилось? — я сажусь на кровать и провожу рукой по волосам.

— Ты можешь приехать? — по голосу я слышу, что-либо мой друг плачет, либо у него обычный насморк. На заднем фоне рыдает его девятилетняя сестрёнка Ариэль. Вряд ли она расстроена из-за насморка Ната. Случилось что-то очень плохое. Дурное предчувствие буквально бьёт меня по лопаткам. Меня за мгновенье прошибает током, и я цепляюсь в трубку посильнее, вдавливая её в щеку.

— Да, конечно.

Я не переодеваюсь, и все в той же белой мятой футболке, в тех же синих штанах, что и вчера, выбегаю из дома, надев куртку и захватив сигареты. Уже через пять минут я стою напротив двери своего друга (наши дома находятся рядом) и тянусь пальцем к кнопке звонка, но не успеваю нажать. Нат открывает весь бледный, не дождавшись, пока я наконец решусь позвонить. Они ждут меня. Ариэль стоит сзади и держит брата за рукав свитера. Щёки красные, слёзы продолжают капать на ковёр. Я бросаюсь на колени к малышке (я очень сильно её полюбил за время общения с Натом) и вытираю слёзы с её прекрасного маленького личика.

— Что произошло?! — рычу я, думая, что виноват в этом старший брат.

— На кухне расскажу. Ари, малышка, посмотри мультики, — Нат, по-прежнему белый как мел, провожает сестру в гостиную и включает телевизор. Машет мне головой в сторону кухни, и я, предварительно разувшись, иду за ним.

— Я, между прочим, уже не маленькая, — бурчит Ариэль, но мультики не переключает.

— Ну? — я всем своим видом показываю недовольство от волнения за малышку и от ожидания.

— Мать положили с передозом, — он шмыгает носом, и я замечаю в его глазах панику. — Чёрт возьми, мне всего лишь семнадцать, Кью. Мне страшно.

Я вспоминаю, каким был в свои семнадцать лет. Поверить не могу — это было всего лишь три года назад. Я жил один, совсем один. Завёл собаку, чтобы не чувствовать себя одиноким. Отец иногда приезжал ко мне и давал денег на еду и прочие расходы, иногда я даже брал эти деньги, когда не мог платить за жилье. На самом деле я работал и пытался ни от кого не зависеть. Отец был очень богат, у него был свой бизнес, и я мог жить с ним. Но уже тогда я понимал, что он — настоящее чудовище, и как-то причастен к смерти мамы. Я бы ни за что не ужился с ним под одной крышей. Ни за что! Собака позже умерла, спустя полтора года. Тогда я уже был знаком с девушкой. Да, той самой. Ничем хорошим это не кончилось. Глядя на Натаниэля, я понимаю, как ему тяжело. Если с его мамой что-то случится (помимо алкоголизма; до наркотиков у неё руки не доходили до этого дня), малышке Ариэль придётся худо. Отца-то у них нет. Нат не протянет без поддержки. Не проживёт без взрослого человека в доме. Он сам-то на самом деле ещё ребёнок. Ничего толком делать не умеет — весь в своей физике, в писанине, в распечатках учебников. Он даже яичницу пожарить не сумеет, даже так хреново, как Сэм.

Воспоминания о ней греют душу. Я вышвыриваю эту девушку из головы — не время думать о подобном.

— Останься, Кью. Я боюсь за Ариэль. Мне нужно уехать к маме, следует заплатить за лекарства, и… — он поспешно тараторит, вспоминая все свои предстоящие дела, но я обрываю его на полуслове, обнимая за плечи. Он благодарно смотрит прямо в глаза, отстранившись через какое-то мгновенье, и я едва сдерживаюсь, чтобы не пустить слезу. Да, парни тоже плачут, особенно когда привязываются к чужим сёстрам. Я очень люблю Ариэль и хочу, чтобы у этой малышки всё было хорошо. Как у таких хороших детей бывают настолько дерьмовые родители? Жизнь умеет шутить, только чувство юмора у неё хреновое.

На улице солнечно. Я думаю, куда бы отвести Ариэль, чтобы отвлечь от всего, что она видела сегодня. Парк — банально. Кинотеатр — водил её на прошлых выходных. Аллея цветов? Скучно. Все цветы давно завяли к осени. Теперь там обычная дорожка с лавочками. Мои размышления прерывает пролетевший мимо меня Натаниэль. За его спиной рюкзак, в кармане торчат деньги.

— Спрячь получше, чтобы не потерять, — советую я, глядя на то, как Нат нагибается, чтобы обуться, а деньги из заднего кармана начинают вываливаться.

— Спасибо, дружище, — он хлопает меня по плечу, — за всё спасибо.

Я улыбаюсь и закрываю за ним дверь. Ариэль выключает телевизор и смотрит прямо на меня. Я вздыхаю и направляюсь к дивану. Сажусь рядом с ней. Девочка смотрит на меня очень внимательно, пытаясь прочесть мысли. Я всегда хотел младшую сестрёнку, чтобы заботиться о ком-то кроме себя. Моя собака умерла, я не смог ей помочь. С девушкой тоже не вышло, хотя я старался предотвратить всё это, правда, старался. Это слишком долгая история, связанная с тем, что я впутал её в семейные дела. Она лишь хотела помочь. А вот я ей помочь не смог.

Ариэль — мой третий шанс доказать, что я могу о ком-то заботиться. Иначе я бесполезный человек. Тупая, бездарная, эгоистичная бездарность — вот кто я.

— Хочешь сходить куда-нибудь? — спрашиваю я, и Ариэль отрицательно мотает головой. Я вижу, как у неё буквально с языка срывается вопрос. Она молчит, но очень хочет спросить. Я закатываю глаза и говорю, мол, спрашивай.

— Кью, я уже не маленькая, — повторяет она. — Я хочу знать, почему маму так часто кладут в больницу.

Я удивляюсь, Ариэль такая умная. Речь развитая, мышление тоже. Она говорит не «ложат», а «кладут». Она читает книги. Она не избалована. Я хочу себе такую сестру.

— Твоя мама сорвалась, — отвечаю я. — У неё, можно сказать, слабая сила воли. Врачи лечат её зависимость. Скорее всего, её закроют в другом месте. То, что она делает, повторяется слишком часто.

Я не стал говорить ей слова, вроде: «наркотики», «нарко-центр» и подобное. Язык не поворачивается сказать Ариэль, что её мама — наркоманка.

— Она пьет алкоголь. Слишком много. После всего этого она становится невменяемой. Она уже не моя мама, — Ариэль плачет, и я снова с нежностью вытираю указательным пальцем очередную слезинку на её щеке. Мокрый след остаётся на коже. Её глаза красные — она мало спала сегодня ночью.

— Она всегда будет твоей мамой. Тебе нужно поспать, — говорю я и укладываю голову Ари себе на колени, попутно наматывая белокурый кудрявый локон себе на палец. Она с радостью пристраивается на моих джинсах и начинает сопеть, закрыв глаза.

— Ты такой хороший. Я хочу, чтобы у меня был такой братик, как ты, — Ариэль сонно шепчет и улыбается.

— У тебя ведь уже есть Натаниэль, — в растерянности отвечаю я.

— Один братик это хорошо, а два — ещё лучше.

Я улыбаюсь. Она — лучший ребёнок на свете. Паршиво, что ей так не повезло с родителями. Я невольно думаю о родителях Сэм. Интересно, какая у неё семья? Странная, как у Ната? Может, притворно-сладкая, как у Рэджи? Или такая же мёртвая, как моя? Словно услышав мои мысли, Ариэль дёргается во сне. Я приглаживаю её кудрявые волосы и продолжаю сидеть, не шевеля ногами. Кое-как дотянувшись до пульта, я включаю телевизор, уменьшаю громкость и переключаю на политический канал. Не люблю политику, но надеюсь попасть на интересные новости.

Так и случилось. В новостях говорят о смерти одного из подростков, который был тяжело ранен. Остальные по-прежнему в тяжёлом состоянии. Я покачиваю головой и переключаю канал. Пусть бурчит на заднем плане, пока я напишу смс Натаниэлю.

Время отправления: 14:55

Получатель: Умник

Текст: Как ты, дружище? У нас всё хорошо.Ариэль заснула.

Время получения: 15:01

Отправитель: Умник

Текст: Можешь переночевать с моей сестрой? Я нескоро освобожусь.

Я закатываю глаза и понимаю, если Натаниэль просит, придётся выполнить. К тому же, дома всё равно торчать бессмысленно. Я давно ищу работу, не думайте, что я бездельник. Но из одной меня благополучно попёрли, а на другой начали откровенно допрашивать для досье и прочего. Я врал им с три короба, но вдруг они догадаются, что погибший в особняке — мой отец? В общем, я решил не рисковать. До последнего я прошу помощи у друзей, иногда ночую у Ната, и чувствую себя полным идиотом и бездарью. Два месяца назад я работал официантом в местном кафе, но, понимаете, моё лицо в новостях иногда всё-же проскальзывает, поэтому, как бы я не старался, меня могут в любой момент узнать и сдать копам. Я удивляюсь тому, почему никто ранее этого не сделал. Мы с Натом и Рэджи часто смотрим новости, и я поражаюсь своему везению — моего лица ни разу не было в очередном репортаже. Да, произошедшее в том особняке было слишком громким событием прошлого года. Прошлого. Года. Сейчас это перестало быть таким важным. Но шанс опознать меня всё же есть.

Откинув голову на спинку дивана, я засыпаю. А просыпаюсь от прикосновения маленьких холодных ладоней к моему лицу.

— Ты так смешно морщился во сне, — смеётся Ариэль.

— Который час? — я подрываюсь с места, и ошарашенная Ари протягивает мне мобильный. Восемь вечера. Неужели, я проспал целых пять часов?!

— Я хочу гулять, — воет малышка. Я выглядываю в окно и не вижу ничего особенного помимо темноты и одинокого фонаря, который освещает малую часть дороги. Машин нет. Людей нет. Погода хреновая. Дождь срывается.

— Издеваешься?! — я поднимаю брови вверх в знак вопроса, намекая не не скрытый сарказм в нём. Малая лишь жмёт плечами и улыбается. Я томно вздыхаю, одеваю малышку в свитер поверх футболки, и протягиваю ей штаны, которые висят на стуле в гостиной. Когда мы полностью одеваемся, я первым ступаю навстречу холодному осеннему ветру, прикрыв собой ребёнка.

— Знаешь, — начала она, немного прихмурившись от ветра, — я передумала.

Я закатываю глаза так сильно, что, кажется, ещё немного, увижу что-то вроде собственного мозга, если он там имеется. Мне хочется убить эту засранку, но я не могу выдавить ничего зловещего и страшного, кроме как:

— Ладно, идём обратно.

Она с радостью забегает в дом и кричит:

— Кью, купи леденец, пожалуйста.

Господи, этот ребёнок меня доконает. Я беру сигареты Ната, которые он оставил в прихожей, и выхожу на улицу, закрыв за собой дверь. Стоп, сигареты Ната? Да уж, не удивлюсь, если он стащил у своей матери пачку и первый раз в жизни закурил. Особенно после произошедшего. Я понятия не имею, что именно видел Нат, и насколько это было ужасно, но по собственному опыту знаю — это было достаточно жутко, чтобы начать курить, сделав первый шаг, первую тягу. Прищурив глаза, я направляюсь в сторону маленького магазинчика за углом. На самом деле, пройдя какой-то лишний километр, я буду дома. Мы с Натаниэлем живём не очень далеко друг от друга. Рэджи находится в другой стороне от Ната, то бишь, ещё дальше от меня. До него идти минут тридцать пешком. Тоже не очень далеко — всего-то пять остановок на автобусе. Я мысленно ругаю себя за то, что не посмотрел содержимое холодильника в доме Ната. Вдруг придётся идти в магазин ещё раз. И телефон оставил дома, вот болван. Кажется, если я снова закачу глаза, так и останусь вечным идиотом, которому не дано больше откатить их обратно и поставить на место.

Я забегаю в магазин и покупаю леденец в виде петуха. Отлично, у нас с ним много общего. Правда, он зелёного цвета, а я от холода посинел. Очень жаль. Я улыбаюсь продавщице, которой было не больше 25-ти и выхожу обратно навстречу этому холодному чудовищному ветру. Ещё немного, и меня сдует. Людей на улице нет, и неудивительно — они ведь не идиоты, как я. Хотя, им просто не посчастливилось заполучить в приятели милую и жуть какую капризную Ариэль.

Я слышу смех и прислушиваюсь. Мужской голос кажется мне знакомым. Я прохожу буквально шагов десять и вижу тень — очертание двух силуэтов на стене напротив. Я смотрю налево и встречаюсь взглядом с Рэджи, который пытается кого-то облапать в переулке. Может, мне кажется. Хотя нет. Я слышу женский голос, да, это определённо девушка. Они вдвоём. Позже я присматриваюсь и замечаю, что в руках у девушки находится фонарь. Они там, что, рассматривают друг друга? Не лучшее они выбрали время — погодка оставляет желать лучшего. Я подхожу ближе и каменею при виде Саманты за спиной Рэджи.

Господи. Сэм? Это, правда, ты?

Хотя, почему меня это вообще волнует?

Но взгляд намертво прилип к происходящему в нескольких метрах от меня. Моё тело словно одеревенело. Глаза вылупляются на происходящее передо мной. Картина не из приятных. Рэджи пытается залезть Саманте под свитер… я ведь правильно понимаю? А девушка даже не сопротивляется. Она лишь хмурит брови, закрыв глаза. Боится? Стесняется? Мне вдруг становится больно от воспоминаний о яичнице и о том, что эта девушка разбила целых две кружки. Ходила в моем свитере. Как я мог впустить её в свой дом? Очередная шлюха. Мерзкая, отвратительная, гадкая потаскуха. Паршивая…

— Брат, и ты здесь. Вот так встреча! — смеётся Рэджи и подлетает ко мне. Его рука за секунду выскальзывает из-под одежды девушки. Сэм с ужасом отворачивается и натягивает свитер обратно на живот и бёдра. Я успеваю заметить какой-то ужасный шрам на её животе, но, может, мне лишь показалось.

— Погода просто ужасная. Мы решили прогуляться, но, видимо, скоро пойдём по домам.

Прогуляться, блять? Неплохо проводите время.

И вообще, какой ты мне, на хрен, брат? Когда рука Рэджи легонько бьёт моё плечо в качестве приветствия, мне хочется ударить рыжего в челюсть. Сэм неловко прячет глаза. Ей стыдно. Она испугана. Эти двое действительно занимались здесь именно тем, о чём я сейчас думаю? Брезгливо поморщившись, я разворачиваюсь и иду домой. Неважно. Всё это не стоит моего внимания. Ни секунды.

Рэджи, кажется, и вовсе не замечает моего испорченного настроения и желания набить ему рожу. Беззаботно смеясь, он идёт следом за мной, махнув рукой Саманте, мол, иди с нами. Интересно, когда он успел взять её номер? Когда я спасал её жизнь? Или когда вышел на перекур в том баре? Вряд ли они встретились случайно. Не хочу думать о том, что они ещё и общались по телефону. Почему я расстроен? Она такая же, как и все, если общается с Рэджи. Не поймите неправильно — все девушки, которые клюют на заигрывания моего друга — одинаковые. Пустышки.

Глупые накрашенные куклы. У многих были короткие юбки или обтягивающие задницу лосины. Девушки с высоким либидо и с низкой самооценкой — так я их называю. Сэм выглядит по-домашнему, она почти не красится, носит мешковатые свитера и джинсы, её волосы по-прежнему взъерошены и топорщатся во все стороны. Она не похожа на тех девушек, которые вешаются на шею таким, как Рэджи. А этот беззаботный идиот шагает рядом со мной, снимая очки. Чуть ли не прижимается к Сэм всю дорогу.

Вот сука.

— Дерьмо. Ничего в них не вижу из-за дождя, — он наигранно щюрится в темноту, потирая очки шарфом. Его рыжие волосы промокли. Сэм в капюшоне, поэтому, мокрые как сопли волосы ей не грозят.

Я — единственный, похоже, знаю о том, что у Рэджи всё в порядке со зрением, не считая Ната, конечно. Он носит очки, потому что многие девушки «клюют» на его стиль «ботана». Мне противно осознавать — Сэм в их числе.

Мы доходим к дому Натаниэля, и я оборачиваюсь к этим двоим.

— Спасибо, что провели. Мне пора, — я торопливо сделал им ручкой, рассказывать о проблемах Ната такому дерьму, как Рэджи, мне расхотелось. Нет, я всегда знал о том, что он, мягко скажем, легкомысленный, извращённый парень. Ему нужен только секс без обязательств. Эти четыре буквы играют с ним злую шутку. Но я почему-то надеялся до последнего, что Рэджи пронюхал мою симпатию к этой девушке.

Стоп, о чём я сейчас думаю?

Симпатию?

А-ха-ха-ха.

Но сейчас, стоя возле двери, мне вдруг стало противно до тошноты смотреть Рэджи в глаза. А тот ничего не понимал. От этого становилось только хуже. Я помогал многим девушкам, доставал их кошек с дерева, помогал донести пакеты с продуктами, одной девушке даже машину починил. Там делов-то на пять минут было. Но в Сэм было нечто такое, что притягивало меня, умоляло узнать её получше. Она напоминала мне кого-то очень близкого, до боли знакомого. Я до последнего отрицал этот факт.

Она очень похожа на мою девушку. Бывшую. Мёртвую. Только эта — живая, она дышит, ходит, моргает, говорит, разбивает мои любимые кружки, сжигает яичницу, машет мне рукой, как вот сейчас. Она машет ею на прощанье, пусть и немного грустно. Но она делает это в мой адрес. Кажется, уже через секунду Сэм жалеет, что подняла руку. Я не могу допустить наше дальнейшее общение, возможную дружбу. Иначе, я погублю и эту девушку. Нам не следует больше встречаться.

И теперь произошедшее между Сэм и Рэджи уже не кажется мне таким уж и ужасным. Это её выбор — общаться с ним. Мой выбор — не общаться с ней.

Я закрываю дверь перед носом Рэджи, глянув девушке в глаза последний раз. Не сказав ни слова. Просто проворачиваю замок двери и разворачиваюсь, чтобы раздеться.

— Впервые вижу рядом с Рэджи девушку, — говорит Ариэль, отодвинув штору. Я дёргаюсь от её резкого голоса.

— Я тоже.

Девушку, а не обычную шваль, стоящую обычно на местном шоссе — месте их обитания.

Это её выбор. Она так решила. Какое мне дело?

Пусть катится лесом.

========== Глава 3 ==========

— Они обнимаются! — с восторгом кричит Ари, по-прежнему наблюдая за этой парой в окно. Я направляюсь на кухню, сказав что-то типа: «закрой штору, кому говорят», но получается очень вяло. Она непослушная девка. Я даже не рассчитываю на то, что она сразу меня послушает и задёрнет несчастную штору.

— Почему она плачет? — вдруг тихо спрашивает малышка, приманивая меня рукой, не глядя в мою сторону. Её взгляд по-прежнему направлен в прямиком в открытое окно, не пропуская ни единого момента на улице. Меня заинтересовали её слова, а особенно то, что она изменила своё, так скажем, мнение за какую-то пару секунд. Только что она обнималась с ним, теперь плачет? Почему Сэм вообще, чёрт возьми, плачет? Я до последнего не могу поверить в то, что Рэджи просто напросто пытался облапать эту девушку в переулке, вечером, в такую ужасную погоду, да ещё и с фонариком.

Нет. Просто не верю.

— Ребят, заходите, на улице дождь начинается! — кричит им Ариэль, и я добавляю в свой список дел маленький пунктик — заклеить ей рот к чёрту. Но Ари уже стоит возле открытой двери, а я ругаю себя за то, что попросту задумался, засмотрелся в одну точку на кухне, как идиот, и не помешал этому. Я подлетаю к Ариэль и придерживаю дверь, чтобы её не прихлопнуло сквозняком. Хотя я бы и сам сейчас с радостью её прихлопнул. Сэм при виде меня быстро вытирает лицо и отворачивается. Рэджи неловко улыбается, потому что девушка по-прежнему утыкается ему в правое плечо. Правая рука парня обнимает её за талию. Кажется, Сэм что-то говорит ему. Я стараюсь смотреть куда угодно, только не на эту пару. Но кругом очень темно, а они стоят как раз под фонарём. И тут Ариэль делает нечто такое, от чего у меня пропадает дар речи. Она выскакивает на улицу в одной футболке и домашних шортиках, босиком по лужам, чтобы взять за руку Саманту. Рэджи ошарашенно смотрит на малышку и спешит сказать:

— Вернись в дом, ты же простынешь.

— Вы тоже замёрзли! — настойчиво говорит Ариэль.

— Ладно, Сэм, ты иди. Я, пожалуй, домой. Тебе это нужно, — Рэджи обнимает на прощанье девушку, кивает мне и уходит, сказав лишь, — созвонимся, друг.

Конечно же. Когда ты звонил мне последний раз? Обычно этим занимается Нат. Он обзванивает всю компанию, и только тогда мы решаем собраться вместе.

Ариэль торопливо тащит девушку в дом, а та отмахивается от неё, но не так усердно, как от меня вчера вечером. Пряча глаза, Сэм стоит в прихожей напротив меня, но моё внимание устремляется к этой маленькой дурочке. Её ноги в грязных разводах. И руки тоже!

— Ты головой думала?! Не хватало мне ещё получить красочных звиздюлей от твоего старшего брата, если ты вдруг заболеешь. Марш наверх! Я сейчас поднимусь.

При словосочетании «красочные звиздюли» Ари вдруг начинает смеяться самым искренним смехом. Даже Сэм, кажется, улыбнулась. Золотистые кудряшки девочки весело пляшут, гладя её по плечам и лицу. Я провожу рукой по её голове и отправляю в свою комнату. На самом деле, проблема не в Нате. Он не поругает меня за то, что я не уследил за Ариэль. Именно я не хочу, чтобы она заболела из-за моей неосторожности.

— Разувайся, можешь подождать на диване, — торопливо бросаю я в сторону Сэм, даже не посмотрев на неё, и направляюсь в ванную комнату на втором этаже. Быстренько набрав тёплой воды в ванну, я захожу в комнату Ариэль. Девочка сидит на кровати и хмуро ловит мой взгляд.

— Что случилось, куколка? — я наклоняюсь к ней, присаживаясь на корточки. Её странное выражение исчезает, и на смену ему приходит радость.

— Она тебе нравится! — кричит она. Я округляю глаза и спешу выставить руки вперёд, чтобы закрыть ей рот ладонью. Не хватало ещё, чтобы Сэм услышала и подумала, что это правда.

Это неправда.

К тому же, то, что я позволил ей войти в дом из-за дерьмовой погоды, не значит, что она мне нравится.

Не нравится, блять. К чему она вообще это сказала? Разве я давал повод так думать?

— Марш купаться! Живо! — гавкаю я, подхватывая Ари под мышки. Но я не могу долго злиться на эту непоседу. Она смеётся и брыкается, стараясь попасть ногой мне в живот или рукой в челюсть. И уже меньше, чем через минуту, я швыряю Ари в ванну с водой, даже не дождавшись, пока она снимет одежду, и волна накрывает её с головой. Кудряшка изо всех сил старается меня облить, но на деле лишь создаёт лужи вокруг моих ног. Я прячусь за дверью и говорю со смехом в голосе:

— Прекратишь попросту растрачивать воду? Или, может, решила затеять войну против меня?! Забыла, кто купил тебе леденец? Кто веселил тебя целыми днями? Кого недавно ты хотела назвать своим братом?! — с наигранной обидой в голосе выкрикиваю я. Через стекло в двери я вижу, как Ари вылезает в мокрой одежде, облепившей её тело, и направляется ко мне. Она ловко выруливает из-за двери и обнимает меня, уткнувшись носом мне в живот. Я вдруг чувствую огромный прилив радости и счастья — она любит меня, я ей как брат. Ари лечит моё сердце с самого дня знакомства. И после долгого объятия она опрокидывает на меня ковш с водой, всё-таки добившись своего. Громко смеясь, она закрывает за собой дверь и говорит:

— Я выиграла. А теперь отойди от двери, я стесняюсь.

С улыбкой на лице я оставляю малышку одну и спускаюсь вниз. Саманта сидит с каменным лицом и смотрит новости. Когда я спускаюсь, она даже не смотрит на меня. Её внимание полностью занимает новый спецвыпуск новостей.

«Медсестра Городской больницы города Ричмонд-Хилл обнаружила труп подростка в туалете. Он скончался два часа назад от передозировки таблетками. Полиция утверждает, что это самоубийство».

Минус один. Что заставило его совершить такой ужасный поступок? Чувство вины? Страх? Может, он думал, что издевательства над ним той ночью могут повториться и он решил огородить себя от этого? Я выключаю телевизор, заставив этим посмотреть Сэм прямо мне в глаза. Она плачет. Мне кажется, или в её глазах действительно промелькнуло некое чувство вины?

— Ты знала его? — спрашиваю я.

Она отрицательно мотает головой.

— А прошлого?

— Нет, — её плечи трясутся от рыданий. Я спешу сесть рядом и обнять её за плечи, лишь бы Ари не услышала и не увидела весь этот кошмар, примчавшись вниз.

— Слушай, мне нужно отлучиться кое-куда. Если хочешь, я вернусь и объясню тебе всё. Обещаю. — Сэм поспешно подрывается и идёт в сторону двери. Мои руки так и остаются висеть в воздухе — ещё секунду назад под ними были плечи Сэм. Она оборачивается и видит, что я по-прежнему сижу на диване. Она поднимает левую бровь и спрашивает:

— А ты хочешь, чтобы я вернулась?

Оставив её вопрос без ответа, я отворачиваюсь. Она хлопает дверью за собой. Обернувшись, я вижу пустой коридор. Запах её духов витает в воздухе и дразнит мой нос. С надеждой я думаю, вдруг Сэм всё-таки вернётся. Но с другой стороны — я сильно рискую, оставаясь с ней наедине. Я уже говорил, что к хорошему быстро привыкаешь? А вот к плохому — не очень. Я едва забыл о том, как сжёг собственный особняк с телом отца, кучей охранников и собственной девушкой. Зрелище не из приятных. Я не хочу причинить Сэм боль, ни духовную, ни, тем более, физическую. Я часто выхожу из себя. Я псих. Ненормальный. Поэтому, будет лучше, если она не придёт сегодня. И завтра. И вообще когда-нибудь.

Наша встреча была ошибкой.

Моё решение помочь ей было ошибкой.

Я сижу на диване ещё десять минут, пока не слышу шаги Ариэль на втором этаже. Подрываясь, я быстрым шагом направляюсь к ней. Ступаю по её мокрым следам. Захожу в комнату. Маленький светильник в виде черепахи уже включён, а из панциря, усыпанного отверстиями в виде звёзд, прорываются зелёные лучи, освещая потолок и окрашивая тёмное «небо» зелёными маленькими звездочками. Ариэль уже лежит в кровати и смотрит мне прямо в глаза. Её настойчивый взгляд говорит только одно — расскажи сказку. И не простую. Каждый раз, когда я остаюсь ночевать у Натаниэля (бывает это нечасто), Ари просит меня придумать новую сказку, с конкретным сюжетом, интересными героями и хорошим концом. И я, (а фантазёр из меня — что надо!) каждый раз сочиняю такую байду… но ей нравится.

— Что же придумать на этот раз… — мычу я, присаживаясь рядом.

— Нет! — вдруг обрывает Ари. — Я хочу, чтобы и та девушка тоже пришла. Она мне нравится.

И я вдруг чувствую, как где-то чуть выше живота, что-то начинает сильно давить на рёбра.

— Нет, — отрезаю я. — Она не придёт. Сэм ушла.

Ари заметно смущается, мои слова её огорчают. Поэтому я спешу рассказать ей сказку, придуманную за считанные секунды.

— Слушай, эта будет с хорошим финалом.

Последующие десять минут Ариэль слушает о том, как человек, которого узнал маленький мальчик, сначала кажется ему хорошим, но на самом деле, он плохой. Друг этого человека тоже тварь паршивая (я перефразировал). Оба они достойны друг друга. И мальчик правильно поступает, послав их к чёртовой матери. Конец сказки хороший, потому что мальчик избавляется от ненужных людей, обрывает все знакомства и остается со своей младшей сестричкой и родителями. И с не разбитым сердцем. Дурацкие друзья ему не нужны. Без них ему замечательно.

— Кью, — говорит Ариэль. — Но без друзей очень плохо.

Она зевает и засыпает за считанные секунды, а эти слова зависают в воздухе над нами. Я качаю головой, целую Ари в лоб, предварительно убрав кудрявые волосы, и выхожу из комнаты, тихонько закрыв дверь. На часах ровно девять. Обычно Ариэль ложится в десять. Но сегодня она на редкость быстро уснула. Что же было здесь той ночью? Может, стоит позвонить Нату?

Я беру телефон в руки, и он громко пиликает в эту же самую секунду. На ловца и зверь бежит. Я спешу закрыть динамик большим пальцем и проклинаю человека, написавшего это сообщение. Но это не Натаниэль. Не проклятый Рэджи. Моя мать мертва. Остальная родня тоже. Тогда, кто? Номер неизвестный. Я хватаю сигареты и выхожу на улицу. Ветер сносит мне башню, я спешу зайти обратно. Плюнув на прощанье в открытую дверь, я с грохотом её закрываю (на самом деле, это был сквозняк) и ругаю про себя эту чёртову погоду — она едва не разбудила ребёнка.

Я сажусь на кухню у окна и закуриваю. Ещё одно сообщение. Не успеваю я разблокировать телефон, как приходит ещё одно. Уже третье.

«Я должна рассказать кое-что» — это первое.

«Поверь, дело не в тебе, а во мне» — второе. Мне едва хватает духу не рассмеяться вслух. Что за бред?

«Я сделала кое-что ужасное» — третье, последнее. А вот это уже интересно.

Аборт — первое, что пришло мне в голову. Её насилуют, в итоге она избавляется от нежелательной беременности, и теперь боится знакомиться с другими парнями. А те два амбала были её бывшими парнями. Или, хуже, она убивает человека и закапывает его рядом с собственным домом, залив труп бетоном и присыпав землёй. А может, её изнасиловали, и она убила того, кто это сделал. Боже. Проведя последующие десять минут в раздумьях, я забываю ответить Сэм и получаю следующее сообщение.

«Впустишь?»

Рука, державшая телефон, заметно дёргается. Я выкидываю давно потушенную сигарету (я просидел с ней пять минут и даже не заметил), и направляюсь к двери. Босые ноги шаркают по паркету. Белая футболка выглядит так, словно я в ней спал, и пришёл сюда в таком виде, потому что… реально спал в ней. Я даже забыл, что я в той же одежде, что и был вчера. Звонок Ната в час дня действительно меня ошарашил, вернее, слова, сказанные им в тот момент.

— Почему ты игнорируешь мои сообщения?! — кричит она с порога. Волосы растрёпаны. Пальто нараспашку. Щёки красные. Глаза блестят от слёз. Она безупречна. Столько огня в её глазах, и одновременно — боли, ненависти, обиды. На кого она так злится? Неужели, на меня? И зачем так кричать? Ребёнок же спит. Я поспешно выставляю руки вперёд, а затем указываю на второй этаж. Сэм округляет губы в немом «а-а-а» и всё понимает.

Она всё-таки пришла. Хотя я не дал ответ на её вопрос «ты хочешь, чтобы я вернулась».

— Откуда у тебя мой номер? — наконец додумываюсь спросить я, затаскивая её внутрь, тихо закрыв дверь.

— Рэджи, — просто отвечает она, разуваясь и снимая вещи. — Взяла его телефон и переписала, пока он курил.

Рэдж выпустил из своих рук телефон? Может, он заболел? Может, лишился конечностей? Или наконец-то избавился от привычки мазать свой телефон супер клеем? Он ведь реально не выпускает его из рук. Никогда.

— Я немного замерзла… — начинает Сэм, и я догадываюсь, на что она намекает. Я протягиваю ей свою толстовку, висевшую в прихожей, и иду на кухню ставить чайник. Она плетется за мной, свесив голову набок. Её волосы едва касаются плеч и торчат в разные стороны треугольником. Пара прядей выбивается из общей кучи, накрыв лицо.

— У тебя тут, это, ну… — блещу интеллектом я и спешу убрать волосы с её лица нелепым движением руки, едва не выбив ей глаз, — вот, так лучше.

Она потирает лицо указательным и средним пальцами (сделав акцент на среднем) в том месте, где я провёл рукой, и бурчит:

— Спасибо.

Я делаю чай, заранее спросив, сколько ложек сахара туда засыпать, и приятно удивился, узнав, что она такая же сладкоежка, как и я. Вернее, ну ненормально сыпать полторы ложки сахара в такую маленькую кружку. В детстве мама пыталась напугать меня слипшейся задницей.

Сэм едва отхлёбывает пол глотка и шипит:

— Горячий!

Я закатываю глаза и вижу её улыбку на лице.

— Рассказывай, — прошу я, не желая ждать. На часах почти десять. Я не хочу спать, но хочу избавиться от разговоров как можно скорее.

Сэм вдруг меняется в лице и встает со стула. Чай она оставляет без внимания на столе, и подходит ко мне, протянув руку. Спрашивает:

— Ты мне доверяешь?

— А ты мне? — задаю встречный вопрос я.

Она едва заметно кивает, но я успеваю словить её на неком замешательстве. Это длится всего пару секунд, затем она кивает ещё увереннее, и тогда я встаю со стула. Её тёплая рука греет мою, пока мы идем в гостиную и садимся на диван. Не знаю, почему она решает в итоге прийти именно в эту комнату.

— Не мог бы закрыть окно на кухне? Меня морозит, — просит она, и я бросаю её руку. Иду на кухню. Закрываю чёртово окно. Иду обратно с грозным шипением, скрипя ногами по полу. Понятно, почему она решила прийти сюда, на кухне стало слишком холодно. Она замечает мой недовольный взгляд и отвечает:

— Я не знаю, с чего начать, — Сэм заворачивается в мою толстовку, как в кокон, заранее поджав колени. Она буквально тонет в ней, и я вдруг понимаю, какая она все-таки маленькая. Или я большой. В том красном свитере она тоже тонула, он едва покрывал её до самых колен. Затем мои мысли меняются в другом направлении, и я вспоминаю, кто носил эту толстовку в последний раз. И свитер. И все мои футболки. Её рыжие волосы прекрасно сочетались с синим цветом ткани, с белым, серым, да каким угодно. Моё лицо мрачнеет при мысли о том, что Сэм эта толстовка тоже к лицу. Я спешу выбросить эти мысли из головы и пытаюсь вникнуть в разговор, вернее, в монолог, как я понял.

— У меня была тяжёлая жизнь. Моя семья в другом городе. Я бросила их, потому что не смогла жить с тираном.

Боже, какая знакомая ситуация — думаю я.

— Она убила моего брата. Вернее, довела до самоубийства. Я буквально видела, как он крадёт таблетки нашей мамы. Я знала, что может произойти что-то непоправимое, ужасное, но не помешала этому. Он закрылся в комнате, никого, кроме меня, не было дома. Он умер ночью, и в этот момент какая-то частичка меня умерла вместе с ним. После случившегося я обвинила свою мать, ведь именно она довела его до суицида. На самом же деле, себя я винила больше, — она берёт меня за руку и подносит её к своему животу. Я вдруг ужасаюсь, вдруг она действительно что-то сделала с собой?

— Здесь, — она кладёт мою руку себе на живот, не поднимая ткани. — Она оставила след на всю жизнь. В тот момент мне было всего шестнадцать, и, не поверишь, я была беременна от другого парня. Об этом никто не знал кроме Сэма. Я была на первом месяце беременности, мне было страшно за себя и своего ребёнка. Я до последнего не знала, что с ним делать, украсть у матери деньги на аборт, или же дать ребёнку шанс на выживание. Мы, кстати, были очень бедными. Но однажды она повстречала мужчину, которого полюбила. Ведь наш родной отец бросил нас, когда узнал, что мать беременна. Она растила нас одна. А тот мужчина… не знаю, я видела его лишь однажды. Но мать очень хорошо о нём отзывалась. Я узнала о его неожиданной смерти, примерно год назад, весной. Сэм умер летом. Именно в июле я и сбежала из дому. Украла какую-то часть этих денег и побежала, куда глаза глядят. Села на автобус, затем на другой, и так пересадками добралась до этого города. В день, когда умер Сэм, наша мать обозлилась на меня, когда услышала мои слова о том, что я догадывалась о его будущем поступке. Я могла это предотвратить. Она обвинила в его смерти меня, и, схватив нож, набросилась на меня. Его она любила больше. Сэм был умнее, красивее, мужественнее. Она терпеть не могла девочек. И когда она случайно (хотя, может, специально) ранила меня в живот, оставив глубокий и длинный порез, я впервые испугалась за ребёнка. Но было поздно. Я потеряла слишком много крови. Когда меня выписали из больницы, мать уже знала, что у меня случился выкидыш. Она злилась на меня за то, что я не рассказала ей о беременности. Будто бы это что-то изменило в тот момент. Через неделю я сбежала из дому. Теперь я никогда не смогу носить бикини, — мрачно улыбается Сэм. — Никогда не смогу довериться кому-либо. Раздеться перед кем-то.

— Но ты доверилась мне, — вдруг резко говорю я. То, что она рассказала, переворачивает все мои мысли, заставляет меня забыть о том, что произошло между ней и Рэджи в том переулке. Все это неважно. Сэм такая же, как и я. Она многое пережила. Её глаза встречаются с моими, и я замечаю в её взгляде нечто такое, что заставляет меня прижать ладонь к её лицу. Она отводит голову в сторону, и моя рука зависает в воздухе. Тепло на ладони, которое оставила её кожа, согревает даже кончики пальцев. Но я не понимаю. Почему она доверяет мне? Или, не только мне.

— Рэджи. То, что я видел в том переулке… ты показывала ему шрам.

— Да, — она отвечает, хотя это был не вопрос.

— Почему?

Сэм решает не показывать мне шрам, но Рэджи его видел. Ревность колет меня куда-то в бок. Хотя, в конце-то концов, она ведь решилась рассказать мне обо всём этом, значит, доверяет мне. Я понятия не имею, почему, кстати.

— Он просил не говорить, — обрывает меня Сэм, и я замолкаю. — Он сам расскажет, если посчитает нужным. Скажу лишь одно — после его рассказа я перестала чувствовать себя паршиво. У кого-то на этой планете есть жизнь дерьмовее моей, понимаешь?

Я вдруг начинаю чувствовать вину. Думая о том, какими ужасными словами материл Рэджи про себя, я прижимаю всё ещё тёплую руку ко лбу и вытираю пот.

— Ты рассказала Рэджи. Почему решила провернуть этот трюк и со мной?

— Я решила, что достаточно долго скрываю свою прошлую жизнь от других. Те два парня у бара — знакомые моей матери. Она ищет меня даже сейчас, в этот самый момент. Удивляюсь, как они не вытащили меня из бара, не усадили в машину и не увезли из города. Она знает, где я. Она ищет. Она придёт за мной. Она винит меня в смерти Сэма. Мы были близнецами, — сухо говорит Саманта. — Ближе его у меня никого не было. И он убил себя, даже не подумав о том, насколько сильную боль причинит мне его смерть. Видишь, до какого состояния довела его наша мать?

— Что такого ужасного она сделала, заставив подростка убить себя? — ужасаюсь я.

— Это, — она указывает на свою футболку, под которой находится шрам. — Такое же есть и на спине. На ногах. Я — ходячее клеймо. Сплошная рана. Она била нас каждый раз, когда мы не соглашались с её мнением. Сэма она била меньше. Но за непослушание мы получали ремнём по коже. Она заставляла нас продавать наркотики, хотела, чтобы товар распространялся среди подростков. Деньги она забирала себе. Так мы и выживали, пока тот мужчина не умер, оставив в наследство нам кучу денег. Понятия не имею, насколько моя мать хороша в постели, но оставлять деньги… любовнице? Наверняка у этого мужчины была своя семья. На вид он ему было лет 45, не меньше. А мать на десять лет его младше. Когда-то Сэм оставил часть денег за наркотики себе, запрятав их под ковром в нашей комнате, но мать нашла их, и высекла его ремнём, оставив девять шрамов на спине. Каждая отметина на моём теле — моя собственная ошибка. Я не ушла из дому ещё в детстве — у меня был шанс — когда получила первую ссадину от её руки. Не сбежала и не уберегла Сэма. Мы могли сделать это вместе. Он каждую ночь снится мне, знаешь? Он зовёт меня, говорит, что жизнь на этом свете — самое ужасное, что было даровано нам собственной матерью. Я боюсь спать одна. Он снится мне и просит прекратить погоню. Говорит, мне не стоит бежать от жизни. Если я делаю это, проще покончить с этим раз и навсегда, и не убегать больше. Он просит умереть, Кью.

С каждым её словом мои ноги трясутся всё сильнее. Я нащупываю в кармане сигареты и протягиваю ей одну. Она берёт её своими тоненькими пальчиками. Ей снится мёртвый брат, мне снится мёртвая девушка. Мы оба чувствуем себя виновными в их смерти.

— Я никогда не курила. Научишь?

— Только если ты этого хочешь, — сухо отвечаю я, глядя на то, как красиво она проводит языком по верхней губе. Я понимаю, что если она останется в этом доме, я могу сделать этой девушке намного хуже. Но если она уйдёт, тогда паршиво будет именно мне. Эгоист — вот я кто, помимо того, что ещё и вдобавок я глупый, неуравновешенный, ленивый, заносчивый негодяй. Ещё и трус — забыл добавить.

Мы проходим на кухню, я открываю окно и протягиваю ей зажигалку. Она кашляет, когда делает первую тягу. Я тихо смеюсь и подсаживаюсь к ней поближе.

— Попробуй задержать дым во рту, а затем втянуть воздух в лёгкие через нос?

Её щёки краснеют, когда она делает вторую тягу, задерживает дым во рту, а со временем выдыхает дым прямо мне в лицо.

— Извини, — поспешно говорит она и протягивает мне сигарету. — Мне не нравится. Это не моё, наверное.

И слава богу. Я жду, не зная, чего именно. Бледные пальцы трясутся, по-прежнему протягивая мне недокуренную сигарету. Через какое-то мгновенье она закатывает глаза и засовывает её промеж моих губ. Я довольно улыбаюсь, зажав сигарету между зубов.

— Квентин, — вдруг резко говорит Сэм таким странным тоном, что у меня невольно пробегают мурашки по спине. — Я рассказала тебе это, чтобы ты помог принять чувство вины. Вернее, не знаю, — она отводит взгляд. — Это слишком сложно. Я боюсь спать. Боюсь жить. Боюсь даже чихнуть лишний раз. Мне нужно уехать из города, снова. Я знаю это, ведь те парни — доказательство того, что она нашла меня. Снова. Но ещё хуже в этой вечной погоне то, что я не могу нормально спать. — В подтверждение своих слов Сэм зевает, — знаешь, я ведь даже смогла перевестись в этот колледж. Боже, Кью! Какая я идиотка! Ведь именно так она и нашла меня! Господи! Я ведь несовершеннолетняя. Такая глупая!

Взгляд Сэм начинает истерически метаться из стороны в сторону.

— Эй-эй! Тише. Успокойся. Её здесь нет. Она не знает, где ты живёшь. Сколько часов в день ты спишь? — осторожно спрашиваю я, и она показывает три пальца. — Боже. Знаешь, что? У меня идея.

Однажды эта маленькая малышка излечила моё разбитое сердце. Её любовь согрела меня, избавив от какой-то маленькой частички вины. Я по-прежнему ненавижу себя за то, что случилось прошлой осенью, конечно. Может, я решусь рассказать вам, наконец, что же случилось. Но пока что я не готов. Ариэль помогла мне забыть о случившемся хотя бы на мгновенье. Может, она сможет помочь и Сэм тоже?

Я веду её на второй этаж и указываю на приоткрытую дверь.

— Ты понравилась ей. Она огорчилась, узнав, что ты ушла. У тебя есть шанс исправить это, — просто говорю я и едва заметно улыбаюсь. Сэм не понимает, часто моргая, и смотрит на дверь. Я подталкиваю её внутрь и закрываю там. Ухожу курить. Снова. А когда возвращаюсь, вижу, как она лежит рядом с Ариэль, свернувшись калачиком, и мирно спит, посапывая в унисон с малышкой. Я укрываю её пледом, который лежит на стуле, и ухожу в комнату Натаниэля.

Я клялся самому себе, что не причиню этой девушке вреда. Я искренне надеюсь на то, что произошедшее сегодня вечером — не случайно. И это не сделает Сэм ещё хуже. Я не сделаю Сэм ещё хуже. Я знаю эту девушку всего несколько дней, и мы так сблизились. Это ненормально. Это нелогично. Это неправильно. Так не должно быть. Но это происходит. С этими мыслями я засыпаю.

И мне снова снится кошмар. Я просыпаюсь в холодном поту, слыша, как Сэм тоже кричит из соседней комнаты. Мы кричим в унисон. Я успеваю подумать о том, что она, возможно, напугает Ариэль. Но затем меня резко вырубает, и я проваливаюсь в бесконечный круг ада. Один и тот же кошмар. Снова.

========== Глава 4 ==========

Кто-то ложится рядом со мной, и я открываю глаза сквозь сон. В глубине души я надеюсь, что это Сэм, сам не знаю, почему. Вспоминаю: последний раз, когда я спал с девушкой, позже привязался к ней, влюбился. Из-за меня она погибла. Чувство вины будет бесконечным, пока я сам не отправлюсь на тот свет. И мысли об этом ужасают. Я никогда не смогу простить себя за это.

Кто-то ворочается рядом и утыкается носом мне в плечо. Я чувствую, как этот «кто-то» плачет. Я открываю глаза, и мое внимание привлекают светлые локоны, на которые падает свет от фонаря на улице. Забыл закрыть шторы. Это не Ари. Не Сэм. Она ведь не блондинка.

— Твоя мама в порядке? — спрашиваю я Натаниэля. Он плачет. Едва слышно. Каждый его всхлип пронизывает меня холодной дрожью насквозь. Боже, какой я идиот. Всё слишком паршиво. Как она может быть в порядке? Она ведь зависима.

— Её упекли в диспансер. Она пролежит там полгода, не меньше. Я не знаю, мне исполняется восемнадцать через две недели, Кью. Но я не чувствую себя взрослым. Столько всего свалилось на меня в последнее время. Эти вечные передозы моей мамы, учёба, младшая сестра… Мою мать могут лишить опекунства. И начнётся возня с бумажками, и…

— Твоя мать поправится. Её вылечат. Ты повзрослеешь. А малышка у тебя просто чудо, — уверяю его я. — В самом деле, Нат, я ведь рядом.

За Рэджи я не ручаюсь. Кстати, за себя тоже. Последние слова — вранье. Сэм поймёт это. Она раскусит меня. Я сбегу, когда кто-нибудь из друзей догадается о том, что я — сын того самого погибшего в особняке бизнесмена. У них будет два варианта — сдать меня, либо скрываться вместе со мной. Каким бы хорошим ни был друг, он не поймёт меня. Никто бы не понял. Даже родной человек. Убийство не прощают. Ни одна живая душа не станет обрекать себя на вечную беготню от копов ради меня. Они не поймут, почему я сделал то, что сделал. Друзья будут считать меня чудовищем. Может, вы, конечно, думаете, что друзья существуют, чтобы понимать друг друга, принимать таким, какой ты есть. Херня! Если ты убил кого-то, и они узнают об этом, то перестанут смотреть на тебя, как на хорошего человека. Ты превратишься в дерьмо за считанные секунды. Тебя начнут презирать. Ненависть — вот что будет скрыто за маской слов: «да ладно тебе, Кью, ты не чудовище, мы все понимаем, ты вынужден был сделать это». На самом деле, они ни хера не понимают. И у меня был выбор — стать на сторону отца, и забыть о матери, которая меня любила, перестать думать о чудовищных вещах, которые он когда-либо совершал, либо же убить его, что я и сделал. Никто из моих нынешних друзей не терял мать, по-настоящему не терял. Не приносил ей цветы на могилу, не рыдал по ночам, не в силах контролировать боль в области сердца. Мне ведь было всего пять лет, когда на меня свалилось всё это дерьмо под названием «отец» и «смерть матери». Он виновен в этом. А я виноват в смерти отца. Око за око, как говорится.

— Спасибо. Мне уже легче, — Нат с каким-то сопением вдыхает в себя воздух через нос, и через какое-то время выдыхает. Это время показалось мне слишком долгим. Интересно, на сколько секунд он может задержать дыхание?

— Мы отметим твой день рождения на славу, — говорю я и чувствую, как Нат отодвигает свой сопливый нос от моей футболки. Я улыбаюсь. Хорошо, когда есть кто-то, кто может высморкаться в твою одежду. Сразу же начинаешь чувствовать себя героем.

— Сразу говорю — я не люблю сюрпризы. Кстати, я заглядывал к сестре… — начинает Нат, и я округляю глаза. Сэм — о ней-то я забыл сообщить своему другу.

— Извини, я не написа…

— Это хорошо, что у неё появилась подруга, — перебивает меня Умник.

— На самом деле, — я сдерживаю смех, — Ари не видела Сэм после того, как та куда-то ушла. Малышка не знает, что спит с ней. - На этих словах я запинаюсь. Мы с Сэм кричали ночью. Думаю, ей тоже приснился кошмар. Скорее всего, Ари проснулась из-за криков. Но раз сейчас все хорошо, то они обе уснули после неловкого разговора.

- Боже, Нат, она у тебя потрясающая. Если бы не Ари, Сэм… - и тут я вдруг вспоминаю, как девочка выскочила на улицу под ливень, и босиком поспешила к Саманте. Дёргая её за рукав пальто, она уговорила Сэм зайти в дом. Если бы не её решительность в этом плане, я бы не узнал секреты этой девушки. Она бы, возможно, не решилась открыться мне, и уж тем более, остаться на ночь. Снова.

— Сэм — что? — не понимает Нат.

— Твоя Ари спасла мою жизнь от одиночества, — признаюсь я скорее самому себе, нежели другу. - И не только мою.

— Серьезно? — смеется Умник. — Снова?

— Она уже сделала это однажды. Сегодня она сделала это ещё раз. У тебя потрясающая сестра, — говорю я уже в тысячный раз за сегодня. — Она читает мысли. Говорит то, что я хочу услышать. Делает то, что нужно. Хоть это и безрассудно, глупо, может, неправильно. Но она делает это во благо других людей.

— Даже не верится, что она такая. Ну, сам понимаешь. Семья у нас неблагоразумная.

— Прекрати, — обрываю его грустные слова я и продолжаю, — представь, как завизжит Ари, когда увидит рядом с собой тело, пускающее слюни во сне. - Я до сих пор не уверен в том, знает малышка о том, что рядом спит незнакомая девушка, или нет.

Но мы оба смеёмся, представляя эту картину.

— А как Сэм вообще оказалась в моём доме? — спрашивает Нат.

— Я встретил их с Рэджи на улице. Эх, Нат, если бы я мог выдавать чужие секреты, ты бы всё понял.

Спустя какое-то мгновенье я слышу умиротворённое дыхание Ната. Он уснул. Кусок моей футболки зажат в его руке. Я вдруг чувствую себя человеком, на которого можно положиться. Старший брат, любящий парень, хороший сын, отзывчивый друг — те самые звания, которые мне не удалось получить в своей жизни. Я пытался и не раз. Сын из меня никудышный вышел. Любящий парень, живущий где-то внутри меня, свёл собственную девушку в могилу. Не собственноручно, конечно, но я струсил, и поэтому, я виноват. Старший брат… чёрт, у меня нет младших сестер и братьев. Я единственный ребёнок в семье. Отзывчивый друг, хм, может, хотя бы друг из меня выйдет — что надо.

С мыслями, полными глупых надежд, я засыпаю.

Крыша — начало всех начал. Там я впервые понял, что люблю её. Кажется, люблю. А может, полюбил в тот самый момент, когда увидел эту девушку, сидящую на выступе, которая, запрокинув голову вверх, любовалась звездами. Её каштановые волосы слегка колышутся на ветру, а глаза блестят от красоты на небе. Ей повезло, что на небе ни облачка. А мне повезло, что я вижу всё это.

Снова. Один и тот же сон. Я понимаю, что позже она бросился с крыши, либо же застрелит себя непонятно откуда взявшимся пистолетом. Каждый раз она убивает себя снова и снова. И каждый раз по-разному. День, когда я понял, что люблю её, приходит ко мне во сне, обращаясь в кошмар. Моё собственное сознание издевается, напоминает, что я виновен в её смерти. Я до сихпор жив, могу дышать, ходить, мыслить, существовать, разговаривать — хотя делать этого не должен. Не имею права. Не тогда, когда… не спас её. Господи, лучше бы я умер в том сраном доме, а она осталась жива.

Джуди сидит и не смотрит на меня. Я знаю, что если подойду ближе, если, не дай бог, прикоснусь к ней, или скажу хоть слово — она умрёт. Я ведь снова на этой крыше. Мы на этой крыше, здесь и сейчас, хоть и во сне — я до последнего верю, что это не случайность. Их не бывает.

Я судорожно вздыхаю, сглатываю слюну, и делаю шаг вперёд. Неуверенно, я продолжаю ступать, приближаясь к Джуди всё ближе и ближе.

— Родная, — сквозь слёзы проговариваю я, зная, что она обернётся и когда заметит меня, достанет очередное орудие убийства. Способ уничтожить всё то хорошее, что произошло на этой крыше год назад. Вариант, как превратить мой сон и всю мою жизнь в кошмар. Её зелено-карие глаза смотрят с надеждой.

— Кью, — она буквально вкладывает в это слово всю любовь, которой согревала меня те недолгие месяцы наших отношений. Я вспоминаю — в эти дни я был по-настоящему жив. С ней и только с ней.

— Девочка моя, — я банален до невозможности. Мил до тошноты. Отвратителен сам себе, ведь я знаю, что говорю эти слова в тысячный раз, в очередном кошмаре. Знаю, чем они обернутся. Но ничего не могу с собой поделать, слова сами слетают с моих губ. И когда она слышит это, слезы катятся по её щекам. Она спрыгивает с выступа на ноги, и, продолжая стоять, каждый раз убивает себя по-новому. Джуди бросалась с крыши, убивала себя ножом в живот, душила, сворачивала себе шею, глотала таблетки. Этот кошмар с каждым разом становится всё ужаснее, а её убийства — всё изощрённее.

Моя девушка достаёт собачий ошейник и швыряет его мне под ноги. А я не могу пошевелиться. Каждый раз она убивает себя, а я ничего не могу сделать, как и в тот самый день — 4 сентября прошлого года. Этот сон напоминает мне каждый грёбаный раз, что я — трус. Я — ничтожество. Я не смог ничего предотвратить. Поэтому мои ноги прилипают к поверхности крыши, и я не могу шагнуть к ней. Не могу вырвать нож из её рук. Не могу остановить, чтобы она не прыгала с крыши. Не глотала чёртовы таблетки. Не убивала себя.

Красный кожаный ошейник валяется у моих ног, на нём красуется маленькая медалька с именем собаки. Джуд — я назвал щенка в честь неё. Это глупо, но пёс, которого я спас от летящего на всех скоростях фургона — единственный, кто остался со мной после той трагедии. Помню, я внушал себе, что если назвать её этим именем, частичка Джуди всегда будет рядом. Я нашёл щенка на дороге в день, когда решил сжечь особняк вместе с мёртвыми телами.

— Где собака, Кью? — она осуждающе смотрит прямо в глаза, и с каждой секундой на душе у меня становится всё гаже.

Вспоминаю — я бросил собаку на этой самой чёртовой крыше, когда понял, что мне пора уехать. Когда я осознал, что больше не могу находиться в этой квартире, жить в этом доме, в этом городе. Здесь всё напоминает о Джуди. Надеясь, что собаку спасут, я специально не закрыл выход на крышу на замок. Кто-нибудь из соседей точно найдёт её.

Джуди качает головой, словно понимает, что ничего уже не изменить. Она винит меня за то, что я бросил собаку и уехал. А я не мог не бросить. Уезжая из родного города, в котором я родился и прожил девятнадцать лет, я должен был избавиться от всего, что напоминает мне о ней. Начать жизнь с чистого листа. Смотреть на собаку было больно, поэтому, я оставил её.

Я наблюдаю за тем, как Джуди убивает себя. Снова. А я ничего не могу сделать. Снова. На этот раз она достаёт из-за пазухи собачий поводок и душит себя до смерти. На последнем её издыхании я просыпаюсь в холодном поту.

— Я не могла тебя разбудить! — плачет Сэм. Я моргаю, пытаясь понять, где я, и что происходит. — Прости, прости, ты так кричал, я даже ударила тебя по щеке. Ты не просыпался, ни в какую! — она держит меня за руку и с ужасом смотрит в глаза.

— Как-нибудь позже расскажу, — говорю я, пытаясь выдавить улыбку. — Ари закричала, когда увидела тебя утром?

— Разве что — от радости, — Сэм бросает мою руку и убирает волосы со своего лица. Как всегда, они растрёпаны. — Мы с ней уже подружились.

Что-то во взгляде девушки заставляет меня задуматься над тем, что крик Сэм не послышался мне ночью. Но я думаю, сейчас не стоит задавать ей подобного рода вопросы.

— Который час? — я вдруг с ужасом понимаю, что второй день подряд сплю до обеда.

— Не переживай, сейчас девять утра.

— Говоришь, ты не могла меня разбудить? — не понимаю я.

— Я даже влепила тебе пощёчину, говорю же, — она виновато отводит взгляд. Я сажусь рядом с ней на кровать и тяжело вздыхаю.

— Где Нат?

— Ты очень меня напугал, — игнорируя вопрос, говорит она.

— Он на кухне?

— Кью, я испугалась. Это ненормально, ну… — она мнётся, — то, что я не могла достучаться до тебя.

— Что у нас сегодня на завтрак? — я стараюсь поменять тему, а эта клуша всё никак этого не поймёт.

Она вздыхает и накрывает мои руки своими, глядя на меня своим взглядом типа «я все понимаю». Ненавижу, когда люди так делают. Ни хера ты не понимаешь. Спасибо, что помогаешь, боишься за меня, и все такое. Но понимать — вы ни черта не понимаете. И даже если попытаетесь, все равно не поймёте. Ведь я и сам себя не понимаю, понятия не имею, почему не могу проснуться, пока кошмар не кончится. Не знаю, почему этот бесконечный ад вообще снится чуть ли не каждую ночь. Я не помню, когда последний раз спал нормально, а проснувшись, чувствовал себя не подобием дерьма, словно всю ночь таскал вагоны, как герой из Супер семейки, а реально отдохнувшим человеком.

От Сэм меня спасает Ариэль, которая вихрем влетает в комнату и кричит:

— Яишенка с беконом!

Я мило улыбаюсь ребёнку, а в сторону Сэм кидаю взгляд, типа «прекрати уже». Она кивает, опустив глаза. Хорошо ведь, что в таком состоянии меня увидела не Ари, а кто-то другой. Кто угодно, лишь бы не она. Не хочу напугать ребёнка до смерти.

Чувствуя себя виноватым за то, что так глупо отшил Сэм (она ведь не виновата в моих кошмарах), я спускаюсь вниз и вижу белого Натаниэля. Реального белого. Не просто бледного — такой бледности не бывает. Я успеваю подумать о наркомании, передающейся по наследству. Неужели, он колется, как и его мать? В голове проскальзывает куча мыслей вроде, а что же будет с ребёнком? Я ведь один за ней тоже не усмотрю. Если с Натом что-то случится, начнётся конец света.

— Меня сейчас вырвало, может, я просто съел что-то не то, а может — наоборот, давно не ел, — объясняет Нат, успевая заметить мой испуганный взгляд. Я проплываю мимо него и сажусь рядом. Тарелка с едой уже стоит напротив меня. Сэм садится с другой стороны стола, заранее усадив ребёнка. Не помню, когда завтракал в подобном кругу людей. Вернее, завтракал не один. Не могу вспомнить, когда последний раз садился за стол и нормально завтракал. Не на бегу. Не на диване. Не сидя на полу, как вшивая псина. Я сижу за столом, как нормальный человек, в кругу девушки, друга и ребёнка, который вчера едва не признался мне, что считает меня вторым старшим братом. Я смотрю на Ариэль с улыбкой, и она делает то же самое в мой адрес.

— Стойте, — Натаниэль подрывается и идёт к холодильнику. Он протягивает руку вверх, открывает дверцу шкафчика и достаёт бутылку чего-то крепкого. Я забыл глянуть, который час, когда Нат пришёл домой. Но что-то мне подсказывает, что он поспал от силы три часа. Тёмные круги делали лицо немного острее, чем на самом деле. Его впалые скулы торчат, о них, чёрт возьми, можно порезаться. Он изрядно похудел за эту неделю. Думаю, приступы матери, агония, крики, скандалы по ночам, продолжались не один день. Это было не только вчера.

— Я не пью, — повторяет Сэм те самые слова, сказанные ещё в баре. Я закатываю глаза. Нет, хорошо, что она не пьёт, но иногда выпить — полезно, особенно в качестве поддержки друга. Хотя, Нат ей совсем не друг. Нельзя стать другом за какие-то сутки. Я до сих пор не понимаю, почему она ещё здесь, в этом доме.

— Ты не откажешь в компании? — Натаниэль садится рядом и грустно смотрит на меня своми небесно-голубыми глазами.

— Обижаешь! — я фыркаю в его адрес, стараясь хоть как-то развеселить, и замечаю, как Ари едва заметно шепчет одними губами «не надо». Она права, я зря стараюсь.

Уже через час, доев яичницу и выпив шесть стопок, я чувствую, как у меня немеют ноги, пальцы рук, губы, всё лицо целиком. Я понимаю, что старался всего лишь поддержать друга, а не напиться. Но у всего есть свои минусы. Сэм и Ариэль уже давным-давно смылись из-за стола, и уже сидят в гостиной. В карты играют, кажется. Нат хватает меня за плечо и шепчет едва вменяемой речью:

— Я так рад, что ты — мой друг.

— Я потерял собаку, — вдруг выпаливаю я, подавляя тошноту. Кажется, еще чуть-чуть, и яичница вывалится через рот обратно в тарелку.

— То есть, как это, потерял? — не понимает мой охмелевший друг.

— Перед тем, как приехать в этот город, я бросил её на крыше, — мне вдруг хочется рассказать Нату всё, что навалилось на мою больную голову в последние 24 часа. Он понимающе кивает и говорит:

— Хочешь вернуться за ней?

Я едва заметно киваю. Этого хочет Джуд. Моя Джуд. Она ясно сказала мне в том кошмаре. Который последний. Я не должен был бросать собаку на той крыше. Джуди права. Может, пёс ещё там?

Вот идиот. Прошёл целый год, он не может быть там. Либо его нашли, либо… Думать о такой ужасной вещи, как смерть собаки, мне не хочется. Я выливаю рюмку обжигающей жидкости в рот и кашляю. Слишком крепкое. Я закусываю листом салата из общей тарелки, и эта зелёная трава с хрустом исчезает под моими зубами.

— Ты не можешь поехать со мной. Этот город находится в двух тысячах километров отсюда, это очень далеко. Ехать двое суток, если не трое. Ты нужен своей сестре. У тебя учёба.

— У тебя ведь тоже, последний курс. Ты скоро выпускаешься.

— В следующем году, это нескоро, — говорю я. — Мне необходимо избавиться от чувства вины хотя бы из-за собаки.

Слово «хотя-бы» слегка подшатывает Ната в сторону, его глаза округляются, и я поспешно добавляю:

— Не хотя-бы, а просто из-за собаки.

Я вру, но рассказывать о своей умершей девушке, об отце, о своих проблемах мне не хочется. По крайней мере, сейчас.

Всему своё время.

— Ты темнишь, Кью, — понимает Нат. — Но я не буду на тебя давить. Ты помог мне прошлой ночью, да и вообще, спасибо тебе. Всё, необходимое от меня, я предоставлю. Вечером зайдёшь ко мне, кое-что покажу. И, знаешь, что я тебе скажу, это касается Сэм.

Я хочу возразить, но язык онемел, поэтому, я решаю не позориться и молча выслушать.

— Возьми её с собой. Приходи с ней вечером. Можете сегодня же и уехать.

— Она не согласится, — вдруг понимаю я.

— Пф-ф, — прыскает Нат, и из-за милого, почти детского выражения его лица, мне хочется смеяться. — Девушки так сентиментальны! Ради собачки они поедут хоть на край света, чтобы спасти её и забрать домой, в тёплое гнёздышко. Чаще всего мы ненавидим людей, но животных… подумай, Кью. Я ведь прав.

Я искренне хочу взять кого-нибудь с собой в качестве сопровождающего, или хотя бы, чтоб не включать радио. Мне нужен человек, сидящий рядом, готовый поддержать в любую трудную минуту. Каждому нужен такой человек. Вдруг мои самые ужасные опасения окажутся правдой, и собаки больше нет? Либо она мертва, либо мне не посчастливится найти её.

Я целую Ната в макушку головы, в качестве дружбы, конечно же. Алкоголь сжирает остатки здравого смысла. Мой друг прав, я не должен оставаться один. Он тоже переживает за меня, как и я за него. Телефон на столе начинает вибрировать, и я чувствую, как колени Ната трясутся. Я беру его телефон и вздыхаю:

— Это всего лишь Рэджи.

Нат как-то странно смотрит на меня, и я успеваю заметить в его взгляде некое замешательство. Скорее всего, он не хочет говорить с ним. Я бы тоже не хотел. Но за что мы виним Рэджи? Он ведь даже не в курсе того, что происходит в этом доме.

К тому же, Рэджи САМ звонит по телефону. Это реконд века, господа!

Нат почему-то откровенен только со мной. Когда мы сидим в компании с Рыжим, наш Умник превращается в настоящего ботаника, и начинает что-то писать в тетрадь с сумасшедшей скоростью, словно только что узнал формулу лекарства от рака.

Я встаю из-за стола и со всем своим шармом подкатываю к дивану. Сэм едва сдерживает смех, а Ари откровенно смеётся.

— Наш Кью снова плывёт по паркету, — говорит ребёнок, заливаясь звонким смехом. Зачем ты сказала слово “снова”, ведь теперь Сэм подумает, что мы напиваемся почти каждый день. Но в глубине души я рад, что смешу её. Я сделаю всё, что угодно, лишь бы отвлечь её от мыслей о матери. Но то, что всю эту нелепую ситуацию наблюдает Сэм, мне не нравится.

— Знаешь, — она обращается к Нату, — я не дотащу его до дома. Поможешь?

Я оборачиваюсь и умоляюще смотрю на своего друга. Он кивает с улыбкой и, заметив, что телефон уже прекратил вибрировать, говорит:

— Но тогда тебе придётся тащить нас обоих. Осилишь?

Сэм закатывает глаза и этим очень напоминает меня самого. Кажется, от меня она перенимает только плохое. Курение, закатывание глаз, а что дальше? Начнет пить, бросаться сарказмом и ненавидеть людей? Сарказм уже на подходе.

— Сама справлюсь, — фыркает она и обращается с Ари. — Мы с тобой ещё увидимся, красавица. А ты, — она смотрит прямо на меня, — выглядишь ещё хуже, чем обычно.

Что я там говорил про сарказм?

Сэм с Ари держатся за руки буквально пару секунд, а затем мы все идём по направлению к выходу. Я с трудом натягиваю ботинки, Сэм помогает надеть пальто, затем одевается сама, и мы прощаемся с друзьями.

— Позвони Рэджи, — советую на прощанье я. — Вечером мы зайдём.

— Мы? — не понимает Сэм.

— Расскажу по пути домой.

Последнее слово далось мне с трудом. И я вдруг осознаю, что сказал слово «домой» в отношении меня и Сэм, словно она действительно живёт со мной.

Мы выходим на улицу, и Натаниэль закрывает за нами дверь. Я кое-как плетусь, стараясь не шататься в разные стороны. Все мои усилия уходят на то, чтобы выглядеть трезвым. Парадокс какой-то. Я вспоминаю, что есть девушки, которые делают завивку, а затем начинают по утрам выравнивать волосы плойкой, делая их опять ровными. Девушки — сумасшедшие и непонятные особы, свалившиеся на голову нам — парням. Но мы не можем жить без них. Всё в этом мире взаимосвязано. И теперь я — пьяный, который надрался специально (хотя я до сих пор в этом не уверен), стараюсь выглядеть трезвым.

Ближе к часу дня мы добираемся до моего дома. Я неловко смотрю на Сэм, молча благодаря её за то, что помогла добраться. Чувствуя усталось, смешанную с ленью, я молчу, не в силах сказать ни слова.

— Значит, как ты сказал недавно, я должна зайти вечером? Мы пойдём к Нату вдвоем?

Слово «вдвоём» висит над нами, и это делает паузу ещё более неловкой. Я спешу разрядить обстановку.

— Да, зайдёшь в половину седьмого.

Она кивает и уходит. Мы не говорим друг другу «до встречи». Не обнимаемся на прощанье. Зачем? Мы не друзья. Мы, вроде как, никто друг другу. Тогда почему же ночуем под одной крышей уже два дня подряд? Почему вчера Сэм открылась мне? Может, она и не друг, но кем-то она мне всё-же является.

Знакомой по несчастью.

Я захожу в дом и закрываю за собой дверь. Тишина встречает меня так резко, словно, закрыв дверь, я отрезал себя от внешнего мира, и снова погрузился в глубокий омут одиночества. Я не должен привыкать к общению с ней, к её присутствию рядом, к тому, что она окрашивает мою жизнь в яркие краски. Я не хочу вспоминать о том, как она заставляла меня смеяться, закатывать глаза, язвить. Если вдруг её не станет рядом, я развалюсь на части, я не выдержу этого.

Но, тем не менее, я еду с ней в этот чёртов город за собакой. Мы проведём вместе целых три дня, не считая эти два. Про парадокс я уже говорил, да? Про отсутствие логики — нет, но говорю сейчас — это бессмысленно. Это неправильно. Но я снова делаю это, привязываюсь к человеку, зная, что потом станет только хуже.

Мой взгляд падает на желтую тетрадь, лежащую на столике в прихожей. Я сгребаю её в охапку и иду в свою комнату на втором этаже. Это тетрадь Ната, я узнаю его почерк, открыв первую страницу. В ней сказано про эффект Доплера. Я читаю и ни хрена не понимаю. Я не силён в науках, поэтому едва разбираю, что за ересь он написал. Но затем я вдумываюсь, и эти слова обретают смысл.

При приближении к неподвижному наблюдателю быстро движущегося электропоезда его звуковой сигнал кажется более высоким, а при удалении от наблюдателя — более низким.

Я вдруг понимаю, о чём говорится в тетради. И произошедшее с Самантой кажется таким глупым и банальным. Это очевидно — если я привяжусь к этой девушке, внутри меня буквально включится сирена. С ней я словно на иголках, в вечном страхе из-за внезапного её исчезновения, не смогу толком… любить её?

Боже, любить? Почему я вообще об этом думаю? Подобные мысли для меня теперь вообще должны быть под запретом. Нет, Кью, нельзя. Не в этой жизни. Тебе уже хватит.

Однажды я полюбил. Интересно, получится снова? И что из этого выйдет?

Нет, блять. Не думай об этом.

Ничего хорошего, барану ведь понятно. Но я ведь не случайно открыл тетрадь, и теперь думаю о будущем с ней. Случайностей не бывает.Сэм — машина с сиреной. Когда я далеко от неё, сирена кажется едва слышимой, а её тон очень низким, не режущим слух. Но я приближаюсь и, закрыв уши, стою прямо рядом с визжащей машиной, тон звука сигнализации в разы выше, чем когда я стоял на другом конце улицы. Может, действительно, проще держаться подальше от людей?

Когда у тебя никого нет, никто не сможет причинить тебе боль.

Но, кажется, я уже шагнул вперёд к этой самой визжащей машине по имени Сэм. Чем я ближе, тем громче сигнализация. И я уверенно шагаю вперёд.

Вот же идиот.

========== Глава 5 ==========

Мы стоим напротив двери Натаниэля, и я судорожно вздыхаю. Я думаю о том, что Сэм не проронила ни слова, пока мы шли сюда пешком. Мой друг хотел мне что-то показать, и я хочу узнать, что именно. Нат открывает нам двери, и я вижу Ариэль, которая буквально сияет, заметив меня и Сэм. Она шевелит мне бровью, взглядом указывая на девушку, стоящую справа от меня, и я закатываю глаза, понимая, о чем она. Да, мы пришли вместе. Редкость, кстати.

— Сэм, посиди пока в гостиной вместе с Ариэль, — говорит Нат, а сам приглашает меня на кухню. Я послушно иду следом за ним, но, засмотревшись на часы, висящие на стене, утыкаюсь ему прямо в спину.

— Я кое-что покажу…

— Да показывай уже! — взрываюсь я. — Серьезно, с утра жду.

Он сдерживает улыбку, а в его глазах — ликование. Да что же там такое? На пальце Нат крутит ключ, у моего отца был похожий, он отпирал им дверь, в которую никому не разрешал входить. И этот ключ очень похож на отцовский, правда, к этой железке прицеплен брелок в виде пера. Я начинаю догадываться, что именно хочет показать Натаниэль, когда тот ведет меня к лестнице у холодильника. Три ступеньки вниз, и мы утыкаемся носом в деревянную дверь. Натаниэль шевелит бровями, мол, то, что я увижу, сведет меня с ума. Я нервно топаю ногой, не желая ждать. Нат специально тянет, действуя мне на нервы. Мне в тягость, ему в радость, как говорится. Он наслаждается процессом, тянет каждую секунду, как кота за яйца, растягивая её на целых три.

— Божечки, да заходи уже, — он отпирает дверь, и я вихрем влетаю внутрь, ожидая увидеть нечто невероятное, а на деле вижу огромную гору, прикрытую тёмно-зелёным брезентом. Натаниэль спешит к этой самой куче, стаскивает брезент, и я лицезрею старенькую машину из 90-х, кажется. А может, ей намного больше. Я не разбираюсь толком в старых моделях. Первый вопрос — она ещё в состоянии ездить? Второй — я точно не разобьюсь на ней? Третий — как Сэм отреагирует, когда увидит ЭТО?

— Нат, не хочу тебя обидеть… — начинаю я, но вспоминая недавние события с его мамой, прикусываю язык. — Она чудесна.

— Боже! — кричит Сэм, которая, откуда ни возьмись, появилась у двери, — старенький Мустанг! Обожаю раритетные тачки! — она за секунду преодолевает расстояние от двери до машины, и начинает её чуть ли не расцеловывать. — Мы с отцом занимались ремонтом машин.

Мы с отцом.

В мыслях тут же всплывает образ Сэм, лицо которой вымазано в мазуте. Руки все отбиты монтировкой, а на заднем плане горит машина, которую она пыталась починить. Нет. Я не могу представить эту миниатюрную милую девушку в огромном джинсовом комбинезоне поверх клетчатой футболки. Нет. Просто не могу. Сразу на смех пробивает.

Стоп, я сказал слово «милую»?

Мы с Натом настороженно переглядываемся, и я замечаю на его лице счастливую улыбку. А от восторженного крика Сэм я глохну с каждой секундой всё больше. Она, кажется, даже не замечает наши морды, и продолжает заниматься запрещенной порнографией с этим куском железа.

— Знаешь, я уже обожаю твою собаку, которую ты случайно или не случайно просрал, и эту поездку тоже обожаю. Я всегда мечтала прокатиться на такой машине! — верещит она, а затем понимает, что именно ляпнула в самом начале, и опускает голову, — прости.

Но я ничуть не огорчён её словами, наоборот, она веселит меня своим поведением. Я вспоминаю, когда последний раз видел её настолько взвинченной — никогда. Нат протягивает мне ключи, и я с благодарностью принимаю их. Маленькая дорожная сумка висит на моём плече, в ней всё самое необходимое: еда, документы, деньги, телефон, зарядное и наушники (на случай, если Сэм меня достанет).

— Чур, я впереди! — кричит она, неловко шевеля булками по направлению к пассажирской двери.

Впереди она. Главное, чтобы не за водительским сидением.

— Удачи, друг, — говорит Натаниэль, хлопая меня по плечу. — Береги её.

— Верну без единой царапины, — уверяю его я.

— Я имею в виду Сэм, — смеётся он. — Я вижу, как ты на неё смотришь.

Как, блять? Обычно смотрю.

— Верну без единой царапины, — тупо повторяю я, и, развернувшись спиной к Нату, слышу, как тот смеётся. Вот же засранец!

Я закатываю глаза и беззвучно говорю «бла-бла-бла», залезая в машину. Сумка летит на заднее сидение. Сэм, в ожидании чуда, осматривает салон, зеркало заднего вида, заглядывает через стекло прямо на капот, а когда замечает маленькую металлическую лошадку на этом самом капоте, чуть ли не верещит от восхищения. Я впервые вижу её такой. Надеюсь, я не свихнусь в этой поездке и не прикончу эту сумасшедшую к чёртовой матери.

Нат открывает нам гаражную дверь, и мы со скрипом выезжаем на дорогу. Я машу Ари на прощанье. Та уже вовсю высовывается в открытое окно и кричит:

— Привези мне игрушку!

А я понимаю, что привезу кое-что куда лучше игрушки (если у нас, конечно, всё получится). Ари всегда мечтала о собаке. Живой, настоящей, не игрушечной. Малышка будет счастлива. А моё чувство вины по шкале от одного до десяти убавится до девятки. Надеюсь, получится.

Должно получиться.

Мы едем дальше, проезжая машины по встречной полосе. Водитель одной из них начинает сигналить протяжным низким гудком. Через десять секунд он подбирается к нашей машине почти вплотную по встречной, а тон звука становится чуточку выше. Я вспоминаю эффект Доплера и улыбаюсь, словно открыл Америку. После того, как я пробежался глазами по первым страницам в тетради Ната сегодня утром, не могу нормально смотреть на обычные вещи, не могу слушать обычные звуки. Для меня это перестало быть нормальным. И я хочу заразить этим Сэм.

— Знаешь про эффект Доплера? — я злорадствую, ведь теперь она станет такой же сумасшедшей, как и я. Теперь она так же начнёт прислушиваться к различным окружающим её звукам.

— Э? — не понимает она. Да, может, над этим придётся постараться, но я вобью ей в голову эту самую теорию.

— Это изменение звука, происходящее при перемещении источника относительно слушателя.

— Э? — повторяет она.

Да, это сложнее, чем я думал.

— Сигналка у машины звучит на пару тонов ниже, если ты стоишь на другом конце улицы. Если подойдёшь ближе, тон будет выше, соответственно.

— А, — выплёвывает она. Боже, она похожа на обезьяну, которую посадили в клетку, дали ей палку, и она не может сообразить, что если этой палкой достать до красной кнопки в двух метрах от неё по высоте, она откроет дверь. Хотя, наверное, она из тех тупых обезьян, которые не в курсе, что бананы съедобны. Если такие макаки, вообще, есть. Хотя, вот среди людей, например, есть дауны. Может, среди животных тоже есть дауны?

Сэм, ты глупая макака.

Я думаю, но не говорю этого. Ещё чего не хватало — вылететь в окно из-за её протяжного вопля. А пока лететь буду, ещё и оглохну.

Моя спутница разворачивает карту и внимательно её изучает. Я с интересом изредка поглядываю на неё, удивляясь, как она вообще в ней разбирается. Знаю, я общаюсь с этой девушкой всего три дня, но, поверьте, я слишком привык к её присутствию рядом. И раньше она была гораздо молчаливее, нежели сейчас. Теперь же она веселится, смеётся, радуется чему-то. Чему? Я до сих пор не пойму. Но она меняется, в общем. Хотя, может быть, настроение у Сэм поднялось из-за этой раритетной ржавой развалюхи. Кстати, машина держится молодцом, ещё ни разу не заглохла.

— Зачем ты вообще рассказал об этом твоём эффекте хлоплера?

— Доплера, — поправляю её я.

— Неважно. Я не физик.

Куда уж тебе до Ната…

— И какое это имеет значение? — не понимаю я.

— Зачем доказывать атеисту, что Бог существует? — она улыбается. Хм. Не такая уж она и глупая. Последующие два часа мы молчим. Я веду машину, попутно смотрю на зеркало заднего вида, иногда боковым зрением замечаю, как Сэм разворачивает карту, крутит её в разные стороны. Мы останавливаемся в двух местах: в минимаркете на заправке после четырёх часов езды, и ещё через пару часов я заезжаю за сигаретами. Сэм просит мармеладных червячков, и я удивляюсь — она кажется мне моложе лет на пять в этот самый момент. Пожав плечами, через полчаса я заезжаю в ещё один магазин, попутно заправив машину.

На часах — два ночи. Сэм спит на заднем сидении, а я пытаюсь не уснуть прямо за рулём. Дорога меняется на нечто наподобие сыра — иногда ямы, иногда — прямая дорога. Но чаще всего нас колбасит в разные стороны, и я пару раз слышу, как Сэм недовольно фыркает сквозь сон. Я знаю, что моей собаки на той крыше нет уж и подавно. Знаю, что мы зря едем туда, потратив кучу денег на бензин. Знаю, что всё это бессмысленно. Но мы все равно едем, и напрашивается вопрос — зачем? Я слишком глуп, чтобы ответить на него даже самому себе. Озвучивать эти нелепые вопросы вслух мне не хватает смелости. Может, Сэм и надеется найти эту собаку, но скорее всего она просто напросто рада хоть ненадолго выехать из того маленького городка, где знакомые её матери точно знают о местонахождении Сэм, но почему-то до сих пор ничего не предпринимают. Мы оба в ловушке под названием — родственники. Мои уже мертвы, но они умудряются винить меня за содеянное даже в гробу. Её же мать ещё жива, но это даже хуже — она может приехать и навестить дочурку.

Я не скучаю по прошлой жизни. Я не жалею о том, что сделал. Я виню себя лишь за то, что моя собственная трусость не спасла жизнь собственной девушки. Я еду искупить вину — вот ответ на мой же вопрос. Я обрываю себя на мысли хлопнуть ладонью по лбу. Я направляюсь туда с конечной целью — найти собаку, ведь этого бы хотела Джуди. Может, это мой шанс на спасенье? Если найду пса, Джуд перестанет являться ко мне во снах и убивать себя снова и снова? Это кажется мне логичным. Может, собака мучается, испытывает боль, или же попросту банально скучает, бродя по знакомым мне улицам рядом с подъездом. Как я мог не подумать об этом? Вернее, ответ уже приходил ранее, но я попросту о нём забыл.

Медленно я останавливаю машину и смотрю на спящую Сэм. Она — сама невинность — мило сопит во сне, иногда дергая левой бровью. Я понимаю, что не ошибся — она очень похожа на неё. На Джуди. И эта мысль кажется настолько ужасающей, что мне хочется выпрыгнуть из машины и больше никогда не встречаться с этой девушкой.

Лучше бы я ошибся.

Лучше бы мы никогда не встречались.

Лучше бы я был настоящим идиотом, и не заметил бы сходства с ней. Но этого не изменить.

Еще через пару часов, ближе к рассвету меня начинает клонить в сон. Я понимаю, что нам следует остановиться, к тому же, мы как раз находимся в каком-то пригороде, где наверняка есть гостиница. Сэм уже не спит, но так как она до сих пор не проронила ни слова, я тоже считаю правильным молча вести машину. Она догадывается, что я хочу спать (только идиот бы не догадался) и понимает, зачем я останавливаю машину у заправки. Мы заправляемся, и уже через десять минут я нахожу по карте ближайшую гостиницу — она здесь всего одна, на самом деле.

Через полчаса мы стоим в номере, я влюбленным взглядом осматриваю кровать, желая утонуть в одеяле и забыться хотя бы на пару часов (в лучшем случае, на десять). Сэм понимает. Я рад этому. Она действительно всё понимает. Умная девочка. Она уходит в ванную комнату, а я подлетаю и падаю на кровать, с наслаждением вытянув ноги как можно сильнее. Мой рост не позволяет вместиться на кровать всем телом, поэтому ноги немного торчат в нижней части кровати. Благо, там нет спинки или чего-то подобного. Мне плевать.

Вспоминаю о своих ночных кошмарах. Вдруг я напугаю Сэм во сне? Она снова попытается меня разбудить, и не сможет, пока кошмар не закончится. Я боюсь засыпать, мне страшно даже подумать о том, каким образом Джуди снова убьёт себя в моём кошмаре. С каждым разом её убийства всё изощрённее и ужаснее. Я устал просыпаться в собственном поту. Но ничего не могу с собой поделать — я вел машину около десяти часов (я учитываю перерывы, перекуры и так далее). Мне не составляет труда провалиться в сон за считанные секунды.

Сэм ложится рядом и гладит меня по голове.

Что? Что ты делаешь?

От неё пахнет шампунем. Я успеваю подумать о том, что последний раз меня примерно так же гладили по голове в больнице, когда я пришёл навестить мою Джуд. Она водила рукой по моему затылку, зарываясь пальцами в волосы — от её прикосновений у меня по коже бегали мурашки. Сейчас их нет. Но тепло растекается где-то в области груди, смешиваясь с приятным чувством внизу живота. Нечто похожее на бабочек, но я не тринадцатилетняя девочка, поэтому скажу, что это чувство похоже на банальную радость, которую ощущает ребёнок, когда получает в подарок на день рождения щенка.

И умиротворение. Внутри так тихо. На душе спокойно. Никаких мыслей.

Этой ночью мне не снятся кошмары. Я просыпаюсь и вижу её лицо, спокойное и умиротворённое. Кусок моей синей толстовки зажат в руке девушки, и я невольно вспоминаю Натаниэля той ночью. Сэм — мой антидепрессант. Похоже, я начинаю привыкать к ней, как к сигаретам. Выскальзывая с постели, я замечаю, что в ванной горит свет. Иду на свет, словно уже мёртв и вижу его в конце тоннеля.

— Куда? — Сэм непонимающе моргает, сонно морща лицо.

— Там свет горит, — отвечаю я.

— Я зажгу свой.

Что-то в её взгляде и в сказанных словах заставляет меня остаться. Сэм вскакивает на ноги и, словно бабочка, порхает по направлению к большим тёмно-бордовым шторам. Секунда — и свет озаряет комнату.

— Осень — сплошные разочарования, — грустно говорит она, внимательно рассматривая происходящее за окном. Я не понимаю, о чём она, но затем до меня доходит смысл сказанных слов. Я её понимаю. Тоска, постоянные дожди, ветра, и ненависть к осени — ведь люди хотят от этой поры года нечто иное, чем-то, что она им предоставляет. Они хотят тёплую осень, которая будет гладить их кожу своим теплом, изредка балуя их тёплыми осенними дождями, усыпая землю желтой листвой. Осень должна вдохновлять людей, но никак не заставлять их болеть банальной простудой по два раза в месяц.

Людям никак не угодишь.

И опять-таки, я прав. Заглянув за спину Сэм я вижу, как дождевые капли покрывают асфальт, превращая его в маленький океан. Похоже, ливень шёл всю ночь. Я задумываюсь над тем, сколько же проспал. Достаю мобильник — девять часов утра.

— Я просто хочу, чтобы он прекратился, — она шмыгает носом, а затем вытирает его рукавом полосатого серо-чёрного свитера. Её каштановые волосы растрёпаны ещё больше.

— Ты вообще знаешь о существовании расчёски? — язвлю я, и Сэм фыркает. Я хочу сказать ей о том, что не всё происходит по её велению, но решаю промолчать. Нельзя щелкнуть пальцем и сделать так, чтобы дождь прекратился. К сожалению, это невозможно.

На кухне уже стоит готовая еда — Сэм хвастается, что заказала пиццу по телефону и заплатила моими деньгами.

Ну да. Благо, не подгоревшая яичница. Снова. Затем я удивляюсь, как она умудрилась достать мой кошелек из заднего кармана джинсов, если я спал на спине, но затем понимаю, что оставил его на тумбе, рядом с часами.

Пицца и две банки содовой стоят на столе, поэтому я присаживаюсь и махом руки приглашаю Сэм сесть рядом. Она неловко отводит взгляд, когда мои колени соприкасаются с её ногами под столом. Она отсаживается подальше от меня, словно боится обжечься или заразиться чем-нибудь.

Я болею лишь чувством вины и ночными кошмарами. Но ты, кажется, болеешь тем же. Так что, всё нормально. Садись, не бойся.

— Думаешь, собака всё ещё в том городе? — я не хочу говорить слово «крыша», поэтому употребляю «город». К тому же, глупо даже подумать о том, что собака способна проторчать на крыше под открытым солнцем без еды и воды почти целый год, не говоря уже о том, чтобы озвучивать этот абсурд вслух. Но всё же, я озвучиваю.

— Не уверена, что мы вообще её найдём.

Она, скорее всего, права.

Кусок пиццы в пальцах Сэм вертится, напоминая какой-то сумасшедший танец, и падает ей прямо на колени, колбасой вниз. Я смеюсь, а она закатывает глаза. Мне нравятся люди, заставляющие меня смеяться, даже когда я этого не хочу.

Такой была Джуди.

— Не сдавайся, если мы не найдём собаку в первый день пребывания в городе, — говорит Сэм, не обращая внимания на огромное жирное пятно на джинсах. Кусок этой пиццы, который она еле отлепила от штанов, летит обратно в коробку, больше она не ест. — Начало всегда самое трудное. Нам следует постараться, чтобы…

— Я понял, — прерываю её я и заставляю смущённо сжать губы, нахмурив брови.

Ты же говорила, что мы вряд ли найдём собаку. Но теперь ты сидишь и просишь стараться. Женщины — всё-таки странные существа.

Через полчаса мы уже сидим в машине, и я пытаюсь провернуть ключ зажигания. Ржавое корыто ни в какую не хочет заводиться. Вот чего и следовало ожидать. Я обрываю себя на мысли вылезти из машины и пнуть её ногой по капоту. Ржавая развалюха.

— Не сдавайся, — говорит Сэм, и мне хочется убить её взглядом, прожечь её насквозь. Ненавижу, когда говорят нечто подобное, нависая прямо над головой. Но после её слов машина заводится, и я невольно думаю, может, она волшебница? Повторюсь — совпадений не бывает.

— Ты когда-нибудь влюблялась? — спрашиваю я, чтобы разрядить обстановку. Мы молчим уже полтора часа.

— Нет. Я не верю в этот бред собачий.

Я округляю глаза и не замечаю яму на дороге. Машина подпрыгивает и Сэм недовольно ворчит. Я закатываю глаза — сама попробуй, это не так уж и просто. Вождение — это тебе не задницу бумагой подтереть, здесь нужен определённый навык. Некоторые водители гордятся тем, что якобы «чувствуют» свою машину, разговаривают с ней, как ненормальные. Если машина не заводится, мужик начинает петь ей милые песни, и она вдруг чудом начинает урчать, заводя мотор. Херня всё это. На самом же деле, она заводится только ради одной цели — довезти водителя в дурдом.

Я смеюсь над собственными мыслями, и Сэм смотрит на меня, как на идиота.

— А ты? Влюблялся когда-нибудь? — она задаёт встречный вопрос, чтобы я перестал вести себя, как дурак, смеясь вслух над непонятно чем.

Я пропускаю её вопрос мимо ушей.

— Мне кажется, ты потерял кого-то близкого.

После её слов я натыкаюсь на ещё одну яму и машина глохнет за секунду. Я ударяюсь грудью об руль, а Сэм испуганно держится за ремень безопасности.

— Никогда. Не. Спрашивай. Меня. Об. Этом, — отчеканиваю я, не глядя в её сторону. Пытаюсь завести машину. Не заводится. Похоже, мы здесь застряли.

— Не забывай, я потеряла брата. Ты можешь поделиться со мной, — она, кажется, не слышит моего тона и не замечает моего нежелания об этом говорить.

— Плевать мне на твоего брата. Просто заткнись.

И то, что происходит после моих слов… я просто не ожидал. У меня и в мыслях нет подобного дерьма — Сэм отстёгивает ремень и выскакивает на улицу, бросив дверь нараспашку. Я пару секунд сижу на месте, не понимая, что произошло, но затем что-то чуть ниже шеи сдавливает дыхание, и я вываливаюсь наружу. Бегу за ней. Слышу, как она плачет. Её судорожное дыхание вызывает во мне холодную дрожь. Я чувствую вину, а она наверняка хочет, чтобы я умер.

Да. Зря я наговорил ей всё это.

Страх за Сэм сковывает мои внутренности, я едва могу дышать. Если я не побегу за ней, если не догоню и не уговорю вернуться в машину, с ней наверняка что-нибудь случится. Чувство вины по шкале от одного до десяти перевалит за десятку, и я просто напросто сойду с ума.

Я догоняю Саманту и наваливаюсь на неё всем телом, загнув руки за спину. Она падает лицом в пыль. Кажется, я сломал ей нос. Очень надеюсь, что хруст кости мне всего лишь послышался.

Она отползает от меня, ударив ногой по рёбрам. Я не чувствую боли. Мой взгляд упирается в её рану на щеке. Я понимаю — она поранилась, когда упала вниз лицом. Нос в порядке.

Поранилась из-за меня.

Наверняка напоролась на какой-нибудь камень. Мне плевать, что она скажет сейчас. Не растягивая паузу, нависшую над нами, надолго, я хватаю Сэм за руку и тащу к машине. С горем пополам она усаживается на сиденье, пару раз пытаясь выброситься из машины, но вскоре я нахожу выход — привязать её к сидению дополнительным ремнем безопасности (понятия не имею, откуда он здесь взялся вообще). Эта машина удивляет меня всё больше и больше. Жаль, нельзя закрыть её изнутри, нажав одну лишь кнопку, как в современных машинах.

Я протягиваю ей пластырь и она плюёт в окно. Слава богу, не в меня. Сердится, но пластырь всё-же берёт.

— Никогда так больше не говори, — она смотрит в мою сторону, но я веду машину. Слово «извини» застревает в горле.

— Я не знаю, что ты чувствуешь, — просто отвечаю я. — У нас нет с тобой ничего общего.

— Да как же, нет?! — она не понимает, срывается на крик. Я хочу её успокоить, но уже через секунду вышвыриваю эту идею из головы. Если хочет кричать –пусть. Хорошенько прочистит горло и прекратит.

— Я знаю, где-то в глубине я чувствую, что ты потерял кого-то близкого, прямо как я. Нас мучают кошмары. Нас преследуют ужасные мысли, чувство вины. Неужели, ты настолько глупый, что не понимаешь этого?

Вопрос девушки остаётся без ответа. Привычка вовремя затыкаться — лучшее, что я смог выработать за последние два года. Если молчишь, никто не узнает о твоих секретах, никто не воспользуется этими знаниями против тебя. Никто не узнает о твоих слабостях. Ты будешь неуязвим.

Но затем Сэм говорит кое-что, и это подкашивает моё мировоззрение, искажает мои принципы, меняет моё мнение.

— С каждым днём я схожу с ума всё сильнее и сильнее. Позапрошлой ночью я выспалась. Рядом с тобой мне не снятся кошмары. Ты — мой барьер, ты защищаешь мой сон. Поэтому я доверилась тебе в тот день. Когда я спала в твоём доме, когда ты насильно вытащил меня из такси, я чувствовала себя в безопасности. Кошмары в ту ночь меня не беспокоили. Я не знаю, что именно ты скрываешь, и мне плевать. Главное — рядом с тобой я чувствую себя живым человеком, который не трясется над мыслью об очередном кошмаре. С тобой я не боюсь заснуть и проснуться в холодном поту. Я не могу проснуться, пока он не закончится.

Чёрт. Прямо как я.

Может, Сэм права?

Она кладёт руку мне на плечо, и я слышу, как она пытается сдержать слёзы. Тихо всхлипывая, моя спутница отворачивается, её рука скользит по плечу и исчезает, оставив на ткани лишь немного тепла. И я понимаю, почему привыкаю к ней всё больше и больше. Она — мой выход, моё спасенье, мой здоровый сон. Благодаря ней я, возможно, искуплю свою вину. Именно поэтому я решаюсь сказать следующее:

— Я убил своего отца. Моя девушка погибла из-за меня.

Зажмуриваюсь. Не хочу видеть ужас в глазах Сэм. Она наверняка сейчас выскочит из машины. Ведь я сказал о том, что убил.

Но она отвечает, даже не дрогнув:

— Я потеряла ребёнка из-за нападения собственной матери. Я не смогла спасти своего брата.

И мы оба понимаем, глядя в глаза, как же сильно я ошибался. Мы похожи. Мы, практически, одинаковы.

Хорошо это?

Или же нет?

========== Глава 6 ==========

Сэм молчит до тех пор, пока я не въезжаю на широкую трассу, проезжаю мимо нужного поворота, но затемразворачиваюсь и мчусь обратно по дороге, плавно съезжающей направо. Не понимаю, зачем, но я еду к тому самому месту, где умерла Джуди. Я устроил пожар в доме, уничтожил остатки всего живого в том злачном месте. Я сжёг тела, не смог похоронить Джуди по всем законам и правилам. Может, ещё и поэтому она до сих пор является ко мне во снах. Она умерла рядом с моим отцом, у которого насквозь была прострелена голова. Моей девушке пустили пулю в живот, она умерла у меня на руках, впервые сказав, что любит меня, жаль только, что слова эти были сказаны насильно, вернее, на прощанье. Они ударили по моим нервам — я впервые заплакал за такое долгое время. Однажды маленький пятилетний «я» пустил слезу, но на похоронах матери. Особняка больше нет, я его сжёг. Выходит, я везу Сэм к пустому фундаменту, остаткам древесины, кирпичных стен и пепла, если его ещё не развеяло.

Хотя, конечно же, его развеяло. Целый год прошёл.

Много людей побывало на этом месте, ведь раньше там был особняк Прайсов, самых влиятельных людей в нашем городе. Подростки фотографировались в сгоревшем здании. Долгое время это считалось местом преступления, не знаю, может, многие так считают и по сей день.

— Каким был твой любимый возраст? — спрашиваю я, понимая, что до места назначения нам ещё ехать минут пять-десять.

— Семнадцать.

— Я ожидал, ты скажешь что-то вроде пяти или десяти. Почему именно семнадцать?

— В этом возрасте уже не чувствуешь себя наивной дурочкой, как в шестнадцать. Ты взрослеешь, но недостаточно, как в восемнадцать или двадцать, чтобы почувствовать давление со стороны родителей, ведь тебе срочно нужно съезжать и заводить свою семью, идти работать и так далее. Тебе просто семнадцать, ты еще не совсем взрослая, но и уже не наивная школьница. Ты можешь дать отпор. Или сбежать, — последние слова Сэм говорит грустным голосом.

Мы некоторое время молчим, затем она задаёт встречный вопрос. Я отвечаю:

— Четыре года. Да, это банально. Но в этом возрасте моя мама была ещё жива. Я до сих пор помню, какими тёплыми были её пальцы, когда она гладила меня по щеке на ночь. Я помню её голубые глаза, которые с любовью смотрели на меня двадцать четыре часа в сутки. Я был её маленьким героем, она любила меня больше всех на свете.

— Что с ней произошло? — Сэм вдруг посерьезнела и внимательно посмотрела на меня. В её взгляде есть капля сочувствия, но и любопытство тоже.

— Мой отец довел её до самоубийства, ровно так же, как твоя мать довела до этого твоего брата.

Не знаю, почему Сэм вообще решила, что её брат погиб из-за матери. Да, она обращалась с детьми, словно тиран и деспот. Она била их ремнём. Ей было плевать на психику своих детей. Но, может, этот парень решил уйти из жизни вовсе не из-за матер?

Выражение Сэм стало настолько холодным, будто она хотела заморозить меня насмерть. Может, зря я вспомнил о её брате? Всё-таки, о плохом не стоит вспоминать.

— Я не хотел тебя расстроить, мы больше не будем вспо… — говорю я, но она меня перебивает.

— Нет. Если человек умер, о нём нельзя забыть, никогда. Даже и пытаться не стоит. Ты можешь спрашивать о брате. То, что произошло — этого не изменишь.

Я задумываюсь над тем, смогу ли когда-нибудь забыть Джуди? Сэм права — это невозможно… да и неправильно.

— Я раньше любила осень, а теперь она нагоняет тоску, смывает ливнями все мои надежды на светлое будущее, — говорит Саманта, глядя в окно. Может, мы просто повзрослели? В детстве я любил осень. На самом деле, в раннем возрасте я любил многие вещи, которые ненавижу сейчас.

Я заезжаю по тропинке к тому самому месту, где раньше было кирпичное высокое ограждение — оно же и осталось на месте, а вместо дома, к сожалению, лишь ровная поверхность.

— Куда ты меня привёз?

— Здесь умерла моя мать. Здесь погиб мой отец. Здесь я потерял свою девушку.

Кирпичные стены, полусгоревшие деревянные планки и прочий мусор, а затем переводит взгляд на меня. Я останавливаю машину возле ограждения, пожимаю плечами и говорю:

— Смерть у нас в крови.

Она, кажется, ошарашена. Немудрено. Я сам до сих пор в ужасе. До последего надеюсь, может, я сплю, а когда проснусь, Джуди лежит в больнице, после операции на сердце. Мне придётся её навестить. Я увижу её, скажу, что все будет хорошо, и что она умница, пережила такую сложную операцию.

Нет. Это не сон. Лишь пустые надежды.

Хватит мечтать, Кью. Ты уже далеко не ребёнок.

Мы вылезаем из машины и медленно идем по направлению к этой самой поляне. Ветер пытается сдуть нас с ног, сделать так, чтобы мы потеряли равновесие. Сэм цепляется за рукав моего пальто, закрывая половину лица шарфом. Её глаза прищурены, брови нахмурены. Я прекрасно её понимаю, в данный момент мы оба хотим очутиться у камина с кружкой чая в руках.

— Знаешь, у меня идея! — прикрикивает Сэм, пытаясь перекричать ветер. — Вернёмся в машину, ладно?

Нет. Не ладно.

Мы стоим ещё минут пять, она терпит изо всех сил, держит меня за руку, я считаю её героиней. Она стоит на месте, не двигаясь, ради меня, молчит. Ждёт, пока я осмотрю каждый сантиметр земли в этом дворе. Я вырос здесь. В этом доме погибла моя семья. Затем я сжёг дом, но легче-то мне от этого не стало. Когда люди умирают, их закапывают в землю, затем приходят выплакаться на их могилы. Я сжёг дом в надежде, что больше никогда о нём не вспомню. Но даже если у могилы не будет надгробного камня, родной человек всё равно придёт к ней по памяти. Так действуют воспоминания — ужаснейшее бремя, камнем свалившееся на мои плечи. Меня терзают сомнения, я хочу забыть все ужасные вещи, случившиеся в этом доме, никогда не вспоминать о том, как отец избивал меня в детстве, а когда мать заступалась за меня, он бил и её тоже. Хочу забыть, как Джуди умерла на моих руках, окрасив мои ладони в алый цвет. Но воспоминания играют с нами в мрачные и злые игры.

Я наконец решаю развернуться, потащить Сэм за собой и залезть в машину.

— А как же собака? — тяжело дышит она, пытаясь не закашлять. Снимает шарф, греет руки своим тёплым дыханием. Я качаю головой, может, это было глупой затеей? Нам следует вернуться. Найти собаку — значит сыграть в лотерею, где из тысячи билетов нет ни одного выигрышного.

К тому же, я понимаю, что забыл сказать Сэм о местонахождении моей прошлой квартиры во многоэтажном здании. На той крыше я и оставил собаку. Дверь, ведущую туда, не закрыл. Специально. Вдруг собаку найдут. Или она выберется сама, и будет скитаться по улицам до конца своих дней. Всё же лучше, чем смерть.

Я завожу машину, чтобы прогреть салон. С каждой секундой ноги Сэм дрожат всё меньше. Нужно принять решение, но порой это так трудно. Почему людям вообще следует делать постоянный выбор? Яичница с беконом или с курицей? Кофе или чай? Выбор, связанный с ублажением собственных потребностей намного легче, нежели всё остальное. Чаще всего мне хочется, чтобы решали за меня. И тут я вспоминаю, что я не один в этой машине.

— Сэм! — гавкаю я, от чего она вдруг резко дёргается. — Едем домой?

— Ты обещал Ариэль игрушку, — вспоминает Саманта.

Она права. Я твёрдо решил привезти Ари живую собаку. Решено, мы едем в город. Вдруг, получится?

— Ты напряжен, — замечает Сэм и тянется к бардачку. Едва она касается дверцы указательным пальцем, как ей на ноги вываливается куча стареньких кассет, знаете, такие были в далёких 90-х. Она долго перебирает их ловким движением пальцев, удерживая между ними по четыре пластиковых кассеты. Может, она фокусница?

Спустя какое-то время она взглядом указывает на руль. Мы ведь по-прежнему стоим. Девушка, шевельнув бровью, говорит:

— Мы едем, нет?

Я нажимаю на газ. Машина уже достаточно прогрета, поэтому мы вылетаем на трассу и мчим прямо в город. Саманта засовывает в магнитолу одну из кассет и блаженно улыбается, откинув голову назад и закрыв глаза. Я с интересом изредка поглядываю на это зрелище. На весь салон раздаётся громкая музыка, и Сэм начинает петь, как сумасшедшая, весело дёргая головой и всем телом.

— Во-о-о-т из ла-а-а-в!!! — орёт, как ненормальная. — Бэби, донт хёрт ми, донт…

— Так, хватит, — я резко обрываю её и вырубаю громкую музыку. Кассета резким движением вылетает куда-то на заднее сидение. Она грустно хмурится, а по выражению лица можно заметить — она хочет меня убить, совершенно точно. Но я, сам того не замечая, начинаю смеяться. Она вдруг меняет выражение глаз с убийственно-холодных на радостные и тёплые. Её карий цвет согревает мою душу изнутри, наполняя её теплом, словно мне внутрь залили горячий чай, обжигая внутренности. Я пытаюсь привыкнуть к этому ощущению внутри, но оно греет недолго. Вскоре Сэм портит момент своим последующим вопросом:

— Как она умерла?

Бам. Радости на душе как ни бывало.

О ком она спрашивает? О матери или о Джуди? Но не успеваю я спросить, как Сэм добавляет:

— Твоя мама.

Я вспоминаю лужу крови, которая тошнотворной красной струйкой текла по белому кафелю в ванной комнате. Мне было всего пять лет, а я уже получил тяжёлую психологическую травму и кошмары на ближайшие десять лет.

— Мой отец — крупный землевладелец. Мама же была обычной домохозяйкой, ну, не считая того, что она писала книги. Её звали Сэм, как тебя, — я едва заметно улыбаюсь, вспоминая, с какой заботой мать смотрела на меня по утрам, переворачивая очередной блин на сковородке. В нашем доме всегда пахло выпечкой и её сладкими духами, когда она была жива. Еще она частенько любила распевать различные песни, пританцовывая на ходу.

— Она написала книгу под названием «Бессонница на двоих».

После этих слов я понимаю всю абсурдность нашей с Сэм ситуации. Она округляет глаза и выпаливает:

— Я читала эту книгу, и её автор… Саманта Прайс. Боже! Я слышала о твоей семье в новостях. Твой отец — Норман Прайс?!

Что?!

Я резко вдыхаю собственную слюну, от чего начинаю кашлять.

Всё.

Конец моим секретам. Сэм перерубила своими словами все канаты, покрыла ад льдом, перевернула Землю с ног на голову. Я открыт перед ней, как краткое содержание книги. И теперь она прочла меня до конца. Похоже, мне пора бежать, пока не стало ещё хуже.

Сэм понимает. Она всё, кажется, понимает, поэтому и молчит. В её голове соединяются все ниточки воедино, связав крупный клубок шерсти под названием «убийство Нормана Прайса». Да, она знает, это сделал я.

Пожар не был случайным.

До неё доходит.

— Мы однофамильцы. Да, я тоже Прайс, разве это… — начинаю оправдываться я, но, кажется, эту девушку не проведёшь. Оно и понятно, почему — на моём лице ведь всё написано.

Меня раскрыли.

Боже, Кью, а на что ты рассчитывал? Думал, никто никогда не узнает, что ты сделал прошлой осенью?

— Твой отец виновен в смерти твоей девушки, — рассуждает Саманта. Я до последнего отпираюсь.

— Да что ты несёшь?

Эта девушка пытается оправдать мой поступок. Я лишь коротко киваю, дав ей понять, что её слова правдивы. Сэм умнее, чем кажется. Я мысленно молю свою спутницу о том, что она хоть как-то оправдает меня в убийстве отца. Не будет винить. Я защищал девушку. Но затем я понимаю, что мне не жаль — я не чувствую себя виновным в его смерти, хотя и сам застрелил его. Меня никоим образом не оправдаешь, даже если хорошенько попытаться.

— Кью, мне так жаль.

Она говорит это искренне, поэтому я обрываю себя на мысли выпрыгнуть из машины и убежать куда подальше. Вряд ли она сдаст меня копам. Она всего лишь знает мой секрет. Да, исход событий не из лучших, но, по крайней мере, она не среагировала на всё это как-то по-другому. Другая девушка бы на её месте давным-давно выпрыгнула в окно и убежала, сломя голову.

Через час мы въезжаем в город, я мчу прямо в тот двор, где жил раньше. Мы останавливаемся возле тёмного перехода. Между двумя подъездами огромная дыра, а вместо крыши — чей-то балкон. Этот переход слишком длинный. Мы выходим из машины, Сэм идёт сзади, а я стремительно шагаю вперёд. Прохожу мимо того самого места, где мы с Джуди впервые встретились. Не мешкая, иду дальше и вспоминаю, что на этом самом месте я прижимал её к холодной стенке и просил не кричать. Она ещё не знала, что я её сосед, поэтому испугалась высокого парня в чёрном пальто, который стремительно направлялся к ней в тёмном проходе. Помню, какими же испуганными были её большие зелёные глаза. Она была уникальной, особенной. Джуди была той, кто был мне нужен. Сама судьба свела нас вместе, ведь по-другому этого не назовешь. Мы жили на одной лестничной площадке. У меня в тот день убежала собака, через два дня мы с Джуди встретились в парке неподалёку от дома. Она искала мою собаку, оказалось, она жила с Джуд всё это время, а потом сбежала, видимо, в поисках хозяина. Позже я позволил этой девушке переночевать в моей квартире. Она провела там всего ночь, но когда на следующий день ушла в квартиру напротив, я понял, насколько же я одинок. С того самого дня я не смог больше спать без неё. Я стал зависим. Я начал искать её взглядом, входя в подъезд после работы, и это вошло в привычку. Через несколько дней я встретил её на крыше. Эта самая крыша снится мне в кошмарах. На этой крыше я оставил собаку. Нет, не ту. Тот пёс умер. Я же искал щенка, которого нашёл на дороге, а вернее — спас от проезжающей машины. Я нашёл маленькую Джуди в тот самый день, неподалёку от сгоревшего дотла дома. Сгоревшего вместе с телами. На той крыше я окончательно понял, что я влип. Влюбился, если быть точнее. Джуди любовалась звездами на ночном небе, а я любовался её прекрасным профилем. Она переехала ко мне, но позже мы узнали, что у неё порок сердца. Операция стоила больших денег. Мой отец предложил помощь, но взамен попросил подписать договор, свидетельствующий о том, что я согласен продать ему часть особняка. Особняка, в котором я вырос. Отец хотел снести здание и построить очередной завод или какой-нибудь сраный проект. Ради Джуди я решил, что сделаю это. Ради этой девушки я бы сделал всё, что угодно. Я убил ради неё. И едва моя ручка коснулась бумаги, я услышал голос. Её голос. Думал, мне послышалось, затем мне казалось, будто он просто засел в моей голове. На самом деле Джуди стояла в том самом кафе, где отец устроил встречу со мной, и умоляла остановиться, не подписывать договор, отшвырнуть ручку куда подальше. Благодаря ней дом остался цел. Да толку? Всё равно его пришлось сжечь. Да, по собственному желанию. По крайней мере, он не достался отцу. Хотя, опять-таки, смысл? Отец тоже мёртв. Сгорел вместе с домом. Позже я уехал на заработки, так как отец всё равно не дал денег — договор подписывать я отказался. Мать Джуди дала половину суммы. Ей сделали операцию. На следующий день она прочла мою записку, которую я оставил на её кровати в операционной. Я не дождался, пока она очнется, хотя перед операцией сказал, что обязательно буду рядом, когда Джуд очнётся. Отец назначил новую встречу, настоятельно просил приехать в особняк. На самом деле, я знал, что в его голосе были нотки вранья. Изначально я знал, что ехать туда не следует. Чувствовал, что здесь что-то неладное. Поехал, не попрощавшись с Джуди. Эта дурочка выдернула катетер, как только прочла мою записку. В ней я написал, что отец назначил встречу, мол, не переживай. Но Джуд была бы не Джуд, если бы не вылезла в окно, не сбежала бы из больницы, и в одном халате, босиком не пробежала бы целый километр, пока не словила машину. Отец хотел убить меня, ведь так он получил бы ту треть дома, записанную на меня. Он никогда меня не любил. Лишить сына жизни ему было как сигарету выкурить. Джуди знала. Она догадалась раньше меня. А я, дурак, попёрся в этот особняк, даже не прихватив с собой хоть какого-нибудь оружия. Знаете, я раньше смотрел фильмы ужасов и поражался тому, какие же люди бывают глупыми. Они идут в заброшенный дом, где ранее было сказано, что там живёт какая-то нечисть. И эти подростки шагают туда (обязательно именно ночью!), даже не прихватив какого-нибудь оружия. И я вот как раз из тех людей, которые… тупые.

Боже, нужно было остаться с ней в той больнице. В её палате. Не ехать на встречу с отцом.

Джуди умерла, защищая меня своим телом. Я должен был встать на её место, но не успел среагировать. Хотя, может, я просто трус. Умирая, она сказала, что любит меня. Благодарила за деньги, которые я заработал, уехав на целых три месяца. Я чувствовал себя настоящим дерьмом в этот самый момент, и пожалел о том, что бросил её одну на целых девяносто дней. Мы потеряли это время. На самом деле, это много. Иногда даже какие-то сутки кажутся вечностью. Когда охранник моего отца выстрелил в Джуди, случайно или специально — это неважно; я понял, что никогда не обрету покой. Когда её глаза закрылись, в моей душе образовалась огромная рана, которая кровоточит по сегодняшний день. Её ничем не заделать, не зашить, не залепить. И всему есть одна единственная причина — мы с Джуди были знакомы ещё с детства, но отец стёр нам память. Она вместе со мной видела смерть моей мамы. Она знала, что во всем виноват отец. Джуди жила тогда по соседству, мы много времени проводили друг с другом. Я любил её, как сестру. В пять лет мы многое пережили, сидя в том самом углу и наблюдая, как алая вода стекает из ванны и течёт прямо к нашим ногам. Кровь моей матери, она заполонила всё пространство вокруг, намочила мои штаны и окрасила белое платье Джуди в красный. Отец стер нам память, а мать Джуди настоятельно попросил уехать, щедро приплатив денег. Джуд была не просто девушкой, она была родственной душой, и таких, как она, в моей жизни больше никогда не будет.

Я захожу в подъезд, замечаю, что Сэм неловко плетётся за мной. Она плачет. Я не знаю причину её слез, может, она умеет читать мои мысли? Если ей действительно дано влезть в мою голову, она вылезет по уши в слезах, потому что трагичность данной ситуации просто зашкаливает. Да и всю мою жизнь в целом сложно назвать весёлой и счастливой.

Мы поднимаемся на девятый этаж, и я вижу, что проход на крышу закрыт. Единственной мыслью было спуститься на четвёртый и постучать в дверь квартиры, где я жил раньше. Мы шагаем вниз, я сжимаю руку в кулак и неловко глажу им дверь. Затем стучу более настойчивее. Мне никто не открывает. Кажется, никто не снял эту квартиру. Здесь никого нет. Я разворачиваюсь, делаю пять шагов и стучу в дверь напротив, где жила Джуди. Перед стуком моя рука дрожит, мне приходится приложить немало усилий, чтобы постучать нормально.

Дверь открывается.

Чёрт.

На пороге стоит женщина, которая очень похожа на Джуд. Я видел эту женщину раньше. Это её мать. Я смутно вспоминаю тот день, когда видел её в первый и в последний раз. День, когда мать решила навестить свою дочь и дать денег на операцию. Сомневаюсь, что сейчас она вообще знает о смерти своей дочери. Хотя, думаю, она догадывается. Где-то в глубине души каждая мать, какой бы она ни была, чувствует, что с её родной кровью что-то случилось.

И тут до меня доходит, как же паршиво будет Миссис Холмс, когда, а узнает, что её дочь мертва.

Я судорожно вздыхаю, и до наших ушей долетает собачий лай. Через пару секунд из-за угла спальни показывается маленький кокер-спаниель. Моя маленькая Джуди. Ты жива. Хотя бы ты жива. Рыжая шёрстка с белыми пятнышками переливается на свете от лампы. Бархатные уши весело шевелятся в тот момент, когда собака бежит к нам. Она бежит к моим ногам и начинает весело мотылять хвостом, как бешеная. Я падаю на колени и обнимаю маленькую коротколапую Джуди, в тот момент, когда она лижет моё лицо.

Ты меня помнишь. Ты не забыла меня.

Облегчение гладит всю мою душу.

— Моя девочка. Моя родная, милая девочка, — шепчу я ей на ухо и понимаю, что плачу. Как же я рад, что собака цела. Женщина в проходе не знает, что сказать. Сэм отводит её на кухню, а я продолжаю стоять в коридоре на коленях и обнимать собаку. Я чувствую с ней невероятную связь, какая есть только у хозяина и его питомца. Вспоминаю, как спас её в тот самый день. А затем понимаю, что я же её и бросил на этой самой крыше. Если бы не мать Джуди, которая по счастливой случайности решила навестить свою дочь, и возможно, именно она услышала вой на крыше, собака бы могла погибнуть. В лучшем случае — броситься с крыши, в худшем — медленно умереть от голода.

Собака жалобно скулит, словно говорит, как сильно скучала по мне. Её завывание напоминает какие-то слова. Что-то вроде «вот ублюдок, как ты мог так поступить?!», но я пропускаю это жалобное завывание мимо ушей, пытаюсь успокоить собаку и сильнее прижать к себе. Через какое-то мгновенье до меня доносится разговор Сэм и матери Джуди. Моя спутница объясняет, зачем мы явились сюда, и спрашивает, можем ли мы забрать собаку. Затем следует вопрос:

— Моя Джуди, она исчезла. Я думаю, с ней что-то случилось. Квентин! — она зовёт меня. Я сижу на месте, не в силах подняться на ноги. Малышка Джуд продолжает лизать мои ладони. От неё пахнет каким-то шампунем. Интересно, как часто она купает собаку? Я читал, что это вредно.

— Квентин, — повторяет женщина. — Что произошло с Джуди? Вы ведь встречались.

Долгое молчание. Наконец, я решаюсь ответить, заранее нащупав в кармане сигареты. Да. Мы встречались. Я любил её. Она умерла, защищая меня от пули. Стоит ли сказать об этом её матери?

Как вообще можно сказать этой женщине, что её дочь умерла из-за меня?

— Её больше нет, — тихо отвечаю я. Лицо женщины стареет на глазах, а через пару секунд тишину прорезает громкий плач, который режет моё сердце на куски. Я вспоминаю, что именно так же плакал по ночам первый месяц. Я не мог сдерживать всё в себе. Я разбивал руки об стены, рвал волосы на голове. Я медленно сходил с ума. Я потерял частичку себя в момент смерти Джуди. Я никогда не смогу излечиться.

— Как… как это произошло? — она едва совладает собой. — Как? Почему меня не было рядом?

Она чувствует вину. Считает в мыслях, сколько же дней потеряла. Дней, когда она могла быть рядом с дочерью, но на самом деле она находилась на отдыхе с очередным мужиком, наплевав на свою семью. Её вина погубит её нервные клетки, её тело, её душу. Я знаю. Я прошёл через это. Поверьте, худший на свете звук — голос женщины, которая вот-вот расплачется.

Эту ночь мы решаем провести в квартире Джуди. Мы долго разговариваем с её матерью. Она хлещет валерьянку. Я пью чай. Хотя, мне бы успокоительное тоже не помешало. Сэм гладит собаку, сидя в углу. В этот день я убираю границы, перехожу все рамки, открываюсь ещё одному человеку. Теперь мой секрет знают двое. Позже я решаю переночевать в комнате моей Джуди. Собака спит у моих ног, а я утыкаюсь носом в подушку, на которой раньше спала моя девушка. Она ничем не пахнет, но мой мозг вспоминает запах её духов. Её комната никак не изменилась. Джуд любила рисовать, поэтому стены усеяны чёрно-белыми рисунками, нарисованными простым карандашом. Её мать не сняла рисунки. Думаю, даже после того, как Миссис Холмс узнала о смерти дочери, эти рисунки будут вечность висеть на этой стене, напоминая о том, что у этой женщины когда-то была дочь. И всех этих людей на листочках нарисовали её руки. Над кроватью висит рисунок, на котором изображена собака точь-в-точь похожая на теперешнюю пушистую Джуди, которая едва заметно сопит где-то в нижней части кровати. Может, Джуди действительно видела будущее? Тогда почему же не предотвратила свою смерть?

Я засыпаю, думая о том, что меня разбудит очередной кошмар. Я проваливаюсь в сон, а затем ступаю на крышу. Джуди сидит и любуется звёздами. Я знаю, что сейчас она опять решит убить себя. Интересно, что она сделает на этот раз? Может, на неё сбросят бомбу? Или, нет, собака, которую я нашёл, переместиться ко мне в сон и перегрызёт ей горло? И такое возможно. Я ничему не удивлюсь.

Затем я понимаю, что не прав. Джуди не убивает себя. Она медленно подходит и целует меня. Я чувствую мягкость и тепло её губ, понимаю, как же сильно мне её не хватает. Думаю о том, что уже давно не целовал девушку. Свою девушку. Прошёл год. А этот сон настолько реален, что я хочу остаться здесь. Не хочу просыпаться. Хочу умереть, забыться, раствориться, может тогда мне разрешат целовать Джуд снова и снова. Но она отстраняется. Я открываю глаза и вижу слезы, стекающие по её щекам. Затем я понимаю, что это слёзы счастья.

— Спасибо, что нашёл её.

— Собаку?

— Мою маму. Она не знала о моей смерти. Спасибо, что рассказал ей.

Я просыпаюсь и вытираю лицо, мокрое от слёз. Рядом со мной сидит Сэм и нервно потирает мою правую руку. Кажется, я издавал какие-то звуки во сне. Возможно, что-то говорил.

— Я кричал? — озвучиваю я свои мысли.

— Ты улыбался.

========== Глава 7 ==========

Мы решаем выехать в ту же минуту, как я проснулся. Мать Джуди суёт мне в руку пластиковый контейнер с бутербродами. Её лицо такое грустное. Волос касается седина. Моё сердце буквально разрывается от переживания за эту женщину. Я благодарю её. Мы не улыбаемся. Кажется, она больше никогда не улыбнётся. Наверное, и я тоже. Наше с ней общение сводится к минимуму. Женщина желает нам удачи, просит заезжать к ней в гости почаще. Видать, с тем мужиком, с которым они так круто зажигали в Египте, она больше не общается. Хотя, теперь она, думаю, отстранит других людей от себя, вышвырнет их из своей жизни куда подальше, и воссоединится наконец с чувством вины. Единственная, с кем мать Джуди будет разговаривать — с самой собой. С тех пор, как Миссис Холмс узнала о смерти своей дочери, и тем более, о том, что тело сожжено дотла в том доме, она понимает, что ей некуда пойти, чтобы оплакать свою дочь. Её тело не похоронено под землёй. На кладбище нет её имени, которое красиво выгравировано на мраморе. Нет фото, глянув на которое, сразу вспоминаешь все самые лучшие моменты, которые у вас были.

Теперь вы остались одна, миссис Холмс. Опухшими глазами уныло смотрит себе под ноги. Морщин, кажется, тоже прибавилось. На вид ей сейчас не меньше пятидесяти пяти. Женщина ковыляет ко мне и неловко обнимает за плечи. Шепчет:

— Береги собаку.

Я киваю. Мы не прощаемся. Я ей ничего не обещаю. Она мне — тоже. Когда дверь открывается, мы уходим. Я чувствую грустный взгляд на своей спине, он буквально пронизывает всё моё тело таким ужасным холодом, от которого мёрзнут все конечности.

Через пару часов Сэм просит притормозить у сгоревшего особняка. Я не понимаю, зачем, но останавливаюсь. Она всё это время едет с собакой на руках, но когда открывает дверь, кокер-спаниель выпрыгивает с колен и бежит на поляну. Мы медленно вылезаем из машины и идём к собаке, которая сидит в ступоре и не шевелится. Сэм снова хватает меня за рукав пальто. На улице не ветрено, наоборот — солнечно, на небе ни облачка. Вот такая осень меня устраивает.

Если на улице нет ветра, почему меня так трясет?

Листья окрашены в жёлтый, но проблески зелени ещё мелькают в некоторых местах. В середине октября ещё не все листья опали, и даже окрасились в тёплые оттенки.

Если на улице нет ветра, почему Сэм так сильно сдавливает мою руку?

Джуди сидит и смотрит в одну точку. Когда мы подходим к ней, она не замечает нашего присутствия, даже изредка мельком не поворачивает к нам свою голову. Она не виляет хвостом. Вообще не шевелится. Я сажусь на корточки рядом с ней, Сэм остаётся позади, ей пришлось отпустить мой рукав. Далось ей это с трудом.

Собака сидит в таком положении минут десять, а затем мои уши прорезает громкий протяжный вой. Она плачет. Я никогда не видел, чтобы собака плакала как человек. Они с Джуди даже не знали друг друга, почему собака скорбит по ней?

Меня начинает морозить ещё сильнее. Что-то внутри меня подсказывает, что сейчас может произойти что-то очень и очень плохое. Нам пора идти. Я оборачиваюсь к Сэм в надежде попросить у неё помощи, потому что я не знаю, что делать. Но вижу, что моя спутница отвернулась и закрыла лицо руками. Я приглаживаю собачью макушку, треплю её по ушам и говорю:

— Это пройдёт.

Это всегда проходит.

Может, не до конца. Но позже станет легче.

Я поднимаюсь на ноги и делаю пару шагов в сторону Сэм. Она трясётся. Я беру её за руку и разворачиваю к себе. Она шепчет:

— Это так тяжело. Даже думать не хочу о том, как сильно ты её любил, и как тебе было тяжело всё это время.

Я понимаю — Сэм вспомнила своего брата. Она скорбит по нему. Её разрывает на части. Слёзы проделывают путь до аккуратного острого подбородка, и капают на шарф. Она их даже не вытирает. У этой девушки нет сил. Ей сейчас ничего не надо. Взорвись сзади что-нибудь — она и не заметит.

— Ты права. Родные погибли, девушка умерла у меня на руках. Я справлялся со всем этим дерьмом в одиночестве.

Она плачет.

— Но теперь я не один, — я успокаиваю её и глажу по щеке. Осторожно. Едва дыша. Я боюсь сделать ей неприятно, больно. Или, может, моя рука слишком холодная. Но, кажется, мое прикосновение успокаивает Сэм. Кажется, мое прикосновение к её холодной коже успокаивает и меня самого. Собака продолжает выть, но я не обращаю внимания. Мир вокруг нас исчез. Остались лишь мы вдвоём — полностью разбитые. Почти мёртвые. Уничтоженные собственным чувством вины. Лицо Сэм такое каменное, такое… неживое. Застывшее. Бледное. Но с каждой секундой она плачет всё меньше. Я начинаю слышать её дыхание, и невольно задумываюсь — она дышала до этого момента?

Кажется, теперь она ошарашена. Не ожидала, что я сделаю нечто подобное. Моя рука по прежнему гладит её щеку. Затем я притягиваю её к себе и обнимаю.

Как я мог раньше думать о том, что я в состоянии уйти? Бросить эту девушку? Остаться одному? Она спасает меня, я спасаю её. У нас взаимовыгодный контракт, получается. Затем я вдруг понимаю кое-что очень важное.

Я не хочу расставаться с ней. Не сейчас, когда мне так необходима помощь, поддержка, чьё-то тёплое дыхание, направленное в сторону моей шеи.

Это нужно мне.

Это нужно ей.

Когда мы, наконец, отрываемся друг от друга, я замечаю, что мы, оказывается, сидим на траве. Рядом лежит Джуди, склонив голову вниз. Больше не воет. Но по-прежнему не шевелится. Она смотрит на нас исподлобья грустными глазами, но больше не плачет.

— Едем домой, — говорит Сэм и встаёт, протягивая мне руку. Я быстрым движением глажу собаку по спине и с помощью Саманты поднимаюсь на ноги в прямом и переносном смысле.

Мы быстренько залезаем в машину и уезжаем прочь, как можно дальше от этого места. Сэм лезет в свой рюкзак и говорит:

— Припасла кое-что на чёрный день.

Она достаёт. Боже. Серьезно? Кукурузные палочки? Но, заметив реакцию собаки, думаю, может, Сэм и права, это поможет. Ну, помимо того, что эти два засранца осыпают салон машины крошками, да ещё и так щедро, словно не им потом всё это убирать, я вижу — они повеселели. Сэм не плачет, собака не воет. Они оба поедают сахарные палочки с таким наслаждением, с каким я затягиваюсь сигаретой, наверное. И осознание приводит меня в ступор — я не курил полтора дня. Меня не тянуло, сейчас не тянет. Почему?

Я нащупываю в кармане пальто пачку сигарет, но у меня нет ни малейшего желания доставать её. Вместо этого я прошу Сэм:

— Насыпь и мне тоже.

Может, это всё-таки лучше сигарет. Сахар, может, тоже убивает, но не так усердно, как никотин или отношения.

Она с радостью делится лакомством, а затем мы включаем очередную кассету со сборником песен из 90-х. Сэм изредка подпевает, а собака, весело виляя хвостом, поддерживает её своим лаем. Я понимаю, что нахожусь в дурдоме, совершенно точно.

Мы останавливаемся в той же гостинице, в которой были вчера. Благо, нам разрешают переночевать с собакой за дополнительную плату. Я до последнего думал, что придётся оставить собаку в машине.

Рано утром мы выезжаем и уже вечером пересекаем отметку в тысячу километров, даже больше, я, вроде как, не считал. Но в семь вечера мы проезжаем табличку с надписью Ричмонд-Хилл. Уже через десять минут мы подъезжаем к дому Натаниэля. Собака весело виляет хвостом, когда слышит через открытое окно радостный вопль Ариэль. Малышку ждёт сюрприз, я предвкушаю, что наверняка ослепну от её счастливой улыбки.

Сэм берёт свой рюкзак, роется в нём в поисках чего-то важного, но затем её руки находят кое-что, и эта вещь расстраивает её.

— У тебя всё хорошо? — спрашиваю я с заботой, и удивляюсь, почему мне вообще интересно, что такого особенного лежит в её рюкзаке, почему она грустит, и ради чего я спрашиваю? Раньше мне было неинтересно получать ответы на подобные вопросы, я плевал на людей, но теперь слова буквально вырываются с моего рта. На заметку: найти пластырь у Ната и заклеить себе рот на хрен.

— Забей, — она закрывает рюкзак и открывает дверь наружу. Собака вылетает на улицу, вслед за ней выходит Сэм. Я вылезаю последним и закрываю машину на замок. Я вижу, как девушка переминается с ноги на ногу — её явно что-то беспокоит.

И всё-таки, что именно лежит в её рюкзаке? Может, она хотела мне что-то отдать?

— Прости, мне, наверное, пора.

— Почему ты извиняешься? — не понимаю я.

— Из-за банальной вежливости. Ты, видимо, думал, что я останусь.

— Я перестал думать ещё со вчерашнего вечера.

Она улыбается. Мне хочется пожать ей руку или что-то вроде этого. Это было бы очень глупым и неуместным жестом с моей стороны. Даже объятия на прощанье пришлось выбросить из головы. Сэм не хочет делиться проблемами и плохими мыслями — её право, я не буду настаивать. Мы и так достаточно друг другу рассказали за эти три дня. Мы слишком… доверились. Я никогда ни с кем не сближался так быстро и так безрассудно. О чём я только думаю? Зачем мы делаем это? Общаемся. Ради чего?

Затем я вспоминаю, что рядом с Сэм мне почему-то не снятся кошмары, и ей, кажется, тоже. Может, мы проводим время вместе, чтобы ночью нормально поспать? Я подавляю смешок, мне, правда, хочется рассмеяться вслух, когда я вдруг думаю о такой нелепой ситуации. Что, если нам до конца жизни придётся спать вместе, лишь бы нас не мучили кошмары? Может, нам прямо сейчас стоит по-быстрому сгонять в загс, затем в церковь, или наоборот? Не знаю, какие нынче обычаи, и как это происходит.

— Ещё увидимся, надеюсь, — Сэм не прощается. Я не считаю эти слова чем-то вроде «пока» или «удачи, Кью». Она не говорит этого. Вместо прощальных слов она намекает на дальнейшую встречу, может именно поэтому мы не обнимаемся на прощанье и не целуем друг друга в щеку, как это делают подружки.

Я провожаю Сэм взглядом — проводить её до дома мне не хватает смелости, или мозгов — предложить ей нечто подобное. Когда она скрывается за поворотом, я замечаю, как собака жалобно скулит, глядя куда-то в сторону унылыми глазами. Через некоторое мгновенье она разворачивается ко мне и смотрит так, словно я виноват в уходе Сэм.

— Что? Ты чем-то недовольна?! — я возмущён. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? Побежал за ней? Тебе надо — ты и беги.

Собака срывается с места и бежит за Сэм. Я ошарашенно смотрю ей вслед. Благо, через минуту малышка Джуди возвращается. Я грустно вздыхаю.

— Наверняка, она села на автобус. Ты её уже не догонишь.

Мы подходим к двери, и я впечатываю указательный палец в кнопку звонка.

Нат открывает нам, и первое, что я вижу — его огромные мешки под глазами. Теперь они ещё больше обычного, а цвет кожи превратился не в обычный бледный оттенок, а в полупрозрачный. Нат умирает на глазах. Я понимаю, что случилось что-то ужасное.

Он не рад моему приезду. Ему плевать. Он не замечает собаку, которая неловко входит в дом следом за мной, обнюхивая пол. Ариэль сидит и смотрит мультики по выключенному телевизору. В доме стоит гробовая тишина. Тогда ещё я не знал, что выражение «гробовая тишина» — именно те самые слова, которые больше всего подходят данной ситуации. Я знаю, вернее, догадываюсь — произошло нечто необратимое. Я ничем не смогу помочь Натаниэлю, только лишь своим присутствием. Словами здесь не поможешь. Ему уже не станет легче.

Собака прыгает на диван к Ариэль, но малышка даже не удивляется присутствию животного. Она лишь устало роняет руки на её мягкую шерсть и вскоре сама падает на собаку всем телом, обняв её двумя руками. Та не сопротивляется, она знает — ребёнку нужно успокоение.

Мы с Натом проходим на кухню. Я думаю о Рэджи, неужели так сложно поддержать своего друга? Почему его нет рядом?

— Когда похороны? — я, кажется, угадываю с вопросом, но Нат отрицательно кивает головой, смахивая слёзы.

— Мы попрощались с ней ещё вчера.

Я представить не могу, как ему сейчас тяжело. Он остался совсем один, без семьи. На его шее висит десятилетний ребёнок. Он — подросток, учащийся в университете. Родных больше не осталось, даже самых дальних, через четыре колена — их нет. Я понимаю очевидную вещь — мне следует найти работу. Не знаю, каким образом, ведь я в розыске. Но я должен помочь другу. По другому — никак.

— Как это произошло?

— Передоз, Кью. Так обычно и происходит. Грёбаная халатность врачей, они не смогли спасти её. Сердце перестало биться, а я, кажется, перестал чувствовать себя живым вместе с мамой. Когда я узнал о её смерти, то…

Я кладу руку ему на плечо. Почему кругом умирают люди? Это, на самом деле, так ужасно. У Сэм умер брат, у меня умерла семья, плюс девушка на моих руках. Теперь Нат тоже остался одинок. Я бы пошутил и пригласил его в наши ряды неудачников, но сейчас не самое подходящее время. Ему нужна моя поддержка, просто необходима. Необдуманным словам и поступкам сейчас не место здесь.

Мы выходим на улицу, и я протягиваю ему пачку сигарет. Я знаю, что он, скорее всего, откажется, но, к моему удивлению, он принимает моё предложение. Мы закуриваем, я удивляюсь, почему Нат не кашляет, как Сэм совсем недавно. Затем я вспоминаю ту самую пачку сигарет, которую нашёл в его прихожей. Нат курит. Теперь — да. Я не в праве отговаривать его от пагубной привычки. У него умерла мать. Может, так ему легче. По крайней мере, я очень на это надеюсь.

Я затягиваюсь снова и снова, чувствуя облегчения — мне этого не хватало. Напряжение угасает с каждой секундой, мысли уходят на второй план. На первом — пустота, которая заполняет сознание. Я не курил полтора дня. Почему сейчас так потянуло губами к сигарете? Наверное, потому, что у друга беда.

— Мне исполняется восемнадцать через пять дней. Я должен подать заявку на опекунство над Ариэль. Но пока я не могу этого сделать. А если не напишу заявление в ближайшие три дня, её могут забрать. Кью, я не знаю, что делать.

— Мы прорвёмся, Нат. Мы должны. Ради Ариэль. Ради самих себя.

Я пытаюсь успокоить больше себя, нежели своего друга. Я и сам не знаю, что нам делать. Ситуация безвыходная. Ари осталась без родителей. Нат остался без мамы. Они оба живут здесь совсем одни, я даже не знаю, как именно Натаниэль собирается платить за жилье, за пропитание, за собственную учёбу, и за учёбу Ариэль. Я понимаю — я тоже без работы. Наша компания аля-ботан-супермен-ловелас распалась так же стремительно, как и наша жизнь. Она разрушается с каждой секундой всё больше и больше. Нам отчаянно не хватает материальных средств. Понятия не имею, что мы будем делать дальше.

— Ты всё-таки нашёл её, — говорит Нат утвердительно, но я всё равно отвечаю.

— Да.

— Ты заботился о ней? — он, как мне показалось, кивает на машину. На самом деле, он просто смахнул какое-то маленькое насекомое со своего лица.

— Да, чёрт возьми, я вернул тебе машину без единой царапины.

После своих слов я понимаю, что сказал это сгоряча, но Нат, кажется, не замечает этого. Ему плевать. Он думает сейчас совершенно о другом.

— Я имел в виду Сэм, сколько можно повторять одно и то же? — он едва заметно улыбается, закрыв глаза. Я вспоминаю, как Нат просил меня беречь Сэм, словно она — сокровище, перед уездом.

— Да, она в порядке, — наконец отвечаю я.

— Береги того, кто делает тебя человеком, Кью. Кто держит тебя на плаву. Ради кого ты дышишь. Они — твой спасательный круг.

Его слова запоминаются мне на всю оставшуюся жизнь, можете мне поверить. Я бы сорвался с места и побежал вслед за этой девушкой, но я не знаю, где она живёт. Может, я больше никогда её не увижу. Не знаю, как теперь буду спать по ночам, особенно сейчас, в такое ужасное время.

Я решаю остаться на ночь у Ната. Мы спим втроём, вернее, вчетвером, постелив два пледа на полу у камина. Мы специально решаем включить телевизор, чтобы не было так грустно. Когда Ариэль засыпает, обнимая собаку, мы с Натом напиваемся в два часа ночи и отрубаемся прямо за столом.

Нас будит протяжный крик Ариэль. Я понимаю, что дом моего лучшего друга сейчас сгорит дотла.

========== Глава 8 ==========

Я просыпаюсь первым от громкого лая собаки. Затем я встречаюсь с испуганным взглядом Ариэль. Плед загорается прямо у её ног. Я быстро включаю соображалку, вытягиваю Ари из-под ткани, швыряю её на кухню и бегу в ванную на втором этаже.

Нет. Нет. НЕТ!

Только не пожар. Только не снова.

***

И вот Джуди с простреленными рёбрами говорит, что любит меня. Я подхватываю её под шею и талию. Но она уже мертва. Кровь тёплой струйкой стекает на мою правую руку, которая находится под её спиной. Глаза моей мёртвой девушки смотрят мне в лицо с немым осуждением. Я судорожно сглатываю и оставляю её на полу. Это неправильно. Она не должна была так умереть. Она вообще не должна была…

И уже через секунду, бросив на Джуд последний взгляд, я хватаюоружие и стреляю в оставшихся охранников. Мы остаёмся один на один с отцом. Но я вдруг понимаю, что он является родным лишь по крови. На самом деле, он чужой мне человек. Мы никогда не были семьёй. Джуд была моей семьёй. Всегда.

И останется ею до конца своих дней.

***

Когда возвращаюсь с внушительных размеров бутылью с водой, выливаю её на плед и на всё вокруг, заодно пытаясь потушить камин. Мысли о мёртвой девушке, о пожаре, о её теле, сгоревшем в том чёртовом особняке, отлетают на второй план. На третий. На десятый. Вылетают к чёрту из моей головы. Сейчас я могу потерять всё, что у меня осталось. Нет. Не в этот раз.

Ари уже стоит рядом с сонным братом, который до сих пор не пришёл в себя от шока или от сна, собака забивается в угол и жалобно воет. Я чувствую себя героем, который защищает испуганных котят от огня. Затем мне на помощь приходит наконец-то очухавшийся Нат, который берёт на кухне ковш с водой и выливает её прямо в камин. За минуту мы справляемся. Когда огонь с шипением гаснет на глазах, в комнате становится прохладно, мокро и темно. Мы зажигаем свет и начинаем оценивать размер ущерба, нанесённого нам этим чёртовым огнём. Честно говоря, когда я в детстве пару раз играл в «Симс 2», удивлялся, почему ковер, который лежит у камина, загорается. Неужели от одной лишь искры, случайно попавшей туда? Теперь не удивляюсь.

Ари жутко напугана, Нат пытается вытереть её слёзы.

Малышка, я тоже напуган, поверь. Перед моими глазами сейчас промелькнули все те страхи, которые мучают меня сейчас в кошмарах по ночам.

Я знаю — ребёнок получил двойной шок за сегодняшний день (и ночь) — смерть матери, плюс ко всему прочему — она чуть не сгорела, обёрнутая в плед, как мумия. Я снимаю свою толстовку и надеваю её на плечи Ариэль. В доме жарко, но малышка дрожит не то от страха, не то от холода. Банальную дрожь вследствие шока никто не отменял. Нат шмыгает носом и плюёт в сторону. Смерть матери заставила его постареть лет на пять. А сейчас он и вовсе напоминает худощавого старика, только трости не хватает. Я понимаю, что бросить их означает пустить пулю в лоб. Я должен им помочь.

Мы с другом вытираем пол старой тряпкой. Как ни странно, после пожара дерево не пострадало — я вовремя вылил бутыль с водой на паркет. Пострадал лишь кусок ковра и половина пледа (и наши нервы). Через полчаса мы управились с уборкой. Я подхожу к дрожащей Ари и глажу собаку, которая лежит у неё на ногах. Через секунду я присаживаюсь на диван рядом с ребёнком и спрашиваю:

— Как дела в школе?

— Я пропустила целую неделю.

Я понимаю, что спросил зря, этот вопрос можно добавить к тысяче других, которые не стоит задавать в данный момент.

— Я хочу, чтобы Сэм пришла в гости завтра утром.

Я вспоминаю — завтра суббота. Я ведь тоже пропустил целую неделю. Хотя, кажется, даже больше. Насчет Ната можно не сомневаться — он отличник, в придачу ещё и любимчик многих учителей. Ему и месяц пропустить — не проблема. У меня же всё с точностью наоборот. Разве только родителей теперь к директору не вызовешь — их попросту нет. Я на последнем курсе, Нат на первом, и даже за его заслуги в учёбе и в стремлении к знаниям, ему не позволено вручить диплом раньше на целых два года. Я хочу уехать отсюда, забрать Сэм, Ната и Ари, и сбежать куда подальше.

Постойте, Сэм? Почему я вдруг хочу забрать её с собой?

Начать новую жизнь. Мы все бежим от прошлого, сталкиваясь с не менее ужасным настоящим, и лишь предугадывая, что будет в будущем.

— Она придёт, обязательно.

Я знаю, что врать — нехорошо, особенно ребёнку, потерявшему мать. Я вселяю в Ари надежду, лишь бы она не унывала. Грусть в нашей ситуации нежелательна, но и, к сожалению, необратима. Я хватаюсь за любую возможность хоть на секунду развеселить Ариэль.

Утром нас будит звонок в дверь. Я первым бегу к двери, в надежде, что это… чёрт. Я осознаю ужасную вещь — я жду Сэм, словно она стала мне подругой или кем-то ещё. Нет, это и вправду очень плохо. Нельзя привязываться к людям, надеяться на внезапную встречу или незапланированный поход в гости. Немного помешкав у двери, я всё-же открываю её и вижу на пороге Рэджи.

— Хэй! — он беззаботно улыбается, почесав затылок. Неловким движением руки он хлопает меня по плечу и проходит внутрь. Я не приглашаю его, но он решает, будто имеет право на всё это. А я? Почему решил, будто распоряжаюсь домом Рэджи, открываю дверь, и вообще имею право находиться здесь, чувствуя себя как дома?

На деле я лишь пожимаю плечами и закрываю дверь. Нат сам должен с ним поговорить. Наша компания распалась неделю назад, я чувствую — мы изменились. Что-то внутри каждого из нас, подобно рычагу, сместилось в другую сторону, изменив пункт «нехотя взрослеющий» на «внезапно повзрослевший». На самом деле, страшно осознавать, что ещё вчера у тебя в жизни всё было прекрасно. Я помню тот самый день, когда Джуди сделали операцию. Я держал её за руку, когда она была без сознания — ещё не отошла от наркоза. Я пообещал, что вернусь до того, как она откроет глаза. В этот же вечер она умерла в том чёртовом особняке, а я не понимал, как такое бывает? Ещё секунду назад она дышала, а теперь в моих руках лишь обмякшее тело, не способное ни на что больше. Нат чувствует то же самое, что и я когда-то. Но на самом деле, сложнее всего приходится детям. Ари сейчас не просто напугана, она не понимает, что именно произошло, и понятия не имеет, что будет дальше. Хотя, мы все не имеем ни малейшего представления о будущем. Она не вкусила взрослой жизни, в то время, как Нат уже понимает, что именно нам всем предстоит пережить, и что именно мы уже пережили. Ему, как-никак, исполняется восемнадцать, Ари через три месяца исполнится всего десять.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Нат. Вид у обоих потерянный. Ари спит в своей комнате, на часах всего утра. Рэджи смотрит на меня умоляющим взглядом, мол, помоги мне. Я отрицательно киваю головой.

— Где ты был всё это время? — Натаниэль идёт на кухню, опустив голову. Рыжий идёт за ним, грустно поглядывая по сторонам. Джуди спит на диване, и, к моему удивлению, она отнеслась к присутствию чужого человека в доме вполне нормально.

— У меня возникли неприятности. Нат, прости, друг, ты же знаешь… — начинает оправдываться Рэдж, но тот его перебивает.

— Нет! — рявкает он. — Не знаю! Моя мать умерла. Тебя не было на похоронах.

Я понимаю, что меня тоже не было рядом, и ума не приложу, почему Нат не злится на меня. Я искренне благодарен, что он не держит на меня зла или обиды. Хотя я заслужил. Ведь в поездке мой телефон сел. Нат звонил. Наверняка звонил. После слов «моя мать умерла» Рэджи бледнеет на глазах. Его нижняя челюсть начинает дрожать. Губы поджаты. Он молчит. Мы все молчим. Нат достаёт очередную бутылку спиртного (понятия не имею, что это, так как надписи никакой нет), и мы, как по команде, садимся за стол. Далее, как вы понимаете, начинается игра под названием «вопрос-ответ». Если сидящие за столом уверены, что ты врёшь — ты выпиваешь.

Я невольно задумываюсь о Сэм. Интересно, чем она сейчас занимается? Увижу ли я её когда-нибудь? Вспоминаю о том, как она нелепо выглядела во время пения — совершенно нет слуха, но она заставляла меня улыбаться. Что-то внутри меня подсказывает, что за таких людей, как она, мне следует держаться.

«Береги того, кто делает тебя человеком, Кью» — вспоминаю слова Ната. Он знает. Он всегда узнает всё раньше меня. И сейчас такая же ситуация. Он прав. Я должен найти её. Без Сэм я не смогу заснуть. Этой ночью мы с Натом напились, затем плед запылал ярким пламенем… я поспал часа два, если не меньше.

Рэджи напился раньше всех нас — врёт он искусно, но мы знаем правду.

— Что именно Сэм показывала тебе в том переулке, когда я вас застукал? — спрашиваю я.

— Сиськи.

И он пьёт.

— Почему ты ни разу не зашёл к Нату за всё это время? — задаю очередной вопрос я.

— Извините, парни, у меня были неотложные дела.

И он снова пьёт.

Через два часа он сдаётся — как раз вовремя, потому что на лестнице послышались шаги. Нат и Рэджи остаются на кухне, а я подлетаю к Ари и подхватываю её на руки.

— Выспалась?

— Угу, — бурчит она, сонно потирая глаза.

Мы уваливаемся на диван, и она включает телевизор. Джуди просыпается после того, как две туши плюхаются рядом с ней, и недовольно смотрит на нас.

— Извините, сударыня, что побеспокоили, — сарказмом говорю я. Ари едва заметно смеётся. По телеку новости. Звука нет, не знаю, кто его выключил. Вообще не помню, что случилось до того, как плед загорелся, ибо засыпали мы под включённый телевизор. Странно, этот фрагмент выпал из памяти.

По новостям красивая грациозная женщина в костюме и с очень высокой шеей что-то рассказывала со странным выражением лица, но Ари переключила, едва я успел заметить фамилию Прайс.

— Верни! — ору я, напугав до смерти всех присутствующих. Нат с Рэджи переглядываются, но уже через секунду отворачиваются и продолжают беседу. Я их не слышу. Я вникаю в сюжет новостей. Пока я успел прибавить звук, на экране появилась пожилая женщина. Её до боли родные глаза помогают мне вспомнить. Это моя бабушка. Я считал её мёртвой до сегодняшнего дня — так сказал мне отец. По его словам, Сильвия Прайс умерла от сердечного приступа. Когда я последний раз видел бабушку, мне было… чёрт. Пять лет. В этом возрасте мне стёрли память, но когда я начал вспоминать (увидел фото в альбоме), отец сказал, что у неё был сердечный приступ очень давно.

Я жадно вслушиваюсь в каждое слово, стараясь ничего не упустить.

«После случившегося в том особняке мне потребовался целый год, чтобы решиться на подобное заявление. Твой отец запугал меня, пригрозил уничтожить мой дом, сад, и саму старушку стереть в порошок. Теперь он мёртв, я понятия не имею, кто в этом замешан, но, Квентин, родной, я знаю, что ты не виноват в смерти отца. Я не боюсь СМИ и репортёров. Я знаю, ты помнишь меня, Норман не мог окончательно задурить тебе голову. Помнишь то самое место, куда ты однажды привёл меня? Приезжай, я буду ждать. Я люблю тебя, Квентин, помни об этом. Я — твоя семья».

По моим щекам текут слёзы, но не от милых слов бабушки, и даже не от осознания того, что я до последнего думал, что остался один, без семьи. Она упомянула место, о котором я не помню. И, думаю, уже никогда не вспомню. Я даже не могу вспомнить, где и когда видел бабушку в последний раз. Я не знаю, где она живёт. Я в розыске. Надеюсь, со старушкой всё будет в порядке и репортёры не доведут её до реального сердечного приступа.

— Кью, почему ты плачешь? — Ари берёт меня за руку и со страхом смотрит в глаза. Очередной шок для ребёнка, видеть, как возле тебя сидит и пускает сопли совершенно взрослый человек. Дети ведь уверены, что взрослые не плачут, ведь они же взрослые. Я сам в детстве думал так же, пока не вкусил взрослой жизни в пятилетнем возрасте со всеми вытекающими проблемами и нарушениями в психике.

После слов Ари, её брат ошарашенно смотрит на меня, я понимаю — он в ужасе. Большой мальчик по имени Кью сидит и ноет, как пятилетний ребёнок. В последний момент я беру себя в руки, вытирая нос рукавом. Отвратительно, кстати.

— Чего уставились?! — гавкаю я на них. Оба смиренно смотрят вниз, как щенки. Я поворачиваюсь к Ари и решаю, что она должна знать. Мой секрет отвлечёт её от собственных кошмаров — вдруг они мучают малышку по ночам, как меня или Сэм.

Сэм. Я понимаю, что в последнее время позволяю думать о ней слишком часто.

— Сейчас по телевизору показывали мою бабушку, а я думал, она мертва.

— Это же хорошо, Кью! — Ариэль улыбается и целует меня в руку. Её мягкие кудрявые волосы гладят мою кожу на тыльной стороне ладони. Какая она всё-таки потрясающая.

— Где твои родители? Извини, если не хочешь об этом говорить, — поспешно тараторит она, но я прикладываю указательный палец к её губам, во-первых, она неправа, и я очень даже не прочь высказаться хоть кому-то, во-вторых, этим «кто-то» пусть лучше окажется девочка, умеющая хранить секреты, нежели Нат, у которого своих проблем хватает. Ребёнка я хотя бы смогу отвлечь этими разговорами, а вот Натаниэля лишь загрузить по-полной. У него итак скоро черепушка треснет. Я знаю, что рано или поздно расскажу Нату о своих родителях, об умершей девушке и своих кошмарах. Я знаю — ему можно доверять. Но, не сегодня, это уж точно.

Ариэль мыслит, как взрослая. Ей и по виду не скажешь, что она родилась всего десять лет назад. Я глажу её по голове и говорю:

— Мои родители погибли.

Она охает и с ужасом закрывает рот рукой. Затем понимающе кивает, и между нами возникает некая связь, как у старшего брата с сестрой. На самом деле, мы все здесь в одной лодке под названием «пиздец подкрался незаметно, заставив повзрослеть лет на пять с лишним». Рэджи (не знаю наверняка), можно ли приписать к нам, но то, что он не звонил мне и Нату — своим друзьям — всё это время, может означать лишь одно — у него на самом деле появились свои проблемы. И что-то мне подсказывает, это нечто похуже, чем «у меня чихает хомяк, кто знает, может он умрёт?».

— Как они погибли? — спрашивает Ариэль. Джуди кладёт голову ей на колени и поднимает на меня глаза. Она едва слышно скулит и её каре-зелёные глазки наполняются слезами. Я не верю в реинкарнацию, но это дерьмо начинает меня пугать. Сначала эта собака выла на месте сгоревшего особняка, затем начинает скулить во время моего с Ари разговора о родителях. С ней явно творится что-то неладное.

— Мама умерла, когда мне было пять лет, а отец скончался в прошлом году. Именно поэтому я переехал в ваш город. Если бы не происзошедшее той осенью, мы бы с тобой, сестрёнка, не знали друг друга.

Она улыбается. Но наш зрительный немаловажный контакт прерывает звонок в дверь. Нат кивает мне, мол, откроет.

Нет. Зачем?

Сэм влетает в дом и трясущимися руками обнимает Натаниэля. На её лице читается полный кошмар.

— Они нашли меня, нашли!

И я понимаю — пора бежать.

========== Глава 9 ==========

Рэджи сматывается, поспешно прощаясь с каждым по очереди. Не могу назвать его трусом, ведь сам такой же. Но я хотя бы не ушёл. Я стою здесь в этом доме, сейчас, в то время, пока Сэм поспешно что-то тараторит Нату прямо в ухо. Я ее не слушаю. Я смотрю лишь на Рэджи, который надевает куртку и уходит. Сейчас наш друг (можно сказать, бывший) делает ноги, вместо того, чтобы предложить свою помощь. Может, он прав. Чем меньше людей знает о нас, тем лучше. Рыжий не знает о моих секретах. Он в курсе лишь последних событий - смерти матери Ната и Ари.

Наша жизнь сейчас далеко не сахар. Из сладкого у нас лишь чай, а у Ари — леденец. Но я верю в жизненный перевес — если сейчас всё хреново, значит, есть вероятность, что завтра будет немного лучше. Но так же, завтра может стать ещё хуже — я не могу этого отрицать. Я знаю только одно — если Сэм останется, возможно, они узнают и обо мне тоже. Когда-нибудь убийство отца всплывет наружу, и все узнают, что это сделал я. Им плевать, кого я там защищал, собственную шкуру или жизнь моей девушки. Либо же я сделал это из собственных побуждений, мести, или в отместку за то, что мой отец был подонком. Им плевать. Они готовы засадить меня на пожизненное при первой же возможности.

Затем меня ошарашивает мысль о деньгах, которые отец явно кому-то завещал в случае смерти. У него было целое состояние. Он ведь имеет какие-то заначки, плюс бизнес. В каких лапах теперь все эти сбережения? Эти деньги не могли попросту испариться. Отец был крупным землевладельцем, конченым уродом, и бизнесменом. И уродом, пожалуй, да. Я, кажется, упоминал уже.

Почему я раньше об этом не подумал? О деньгах, вернее. Может, они спасут нам жизнь. Я перестану убегать. Мы закончим университет. Дальше что-нибудь решим. Но я перестану скрываться от полиции.

Я знаю, Нат и Сэм помогут мне разобраться. Мне лишь стоит им довериться, может, деньги отца помогут нам прожить пару лет, а позже мы станем на ноги, найдём работу, перестанем бежать. Деньги решают всё.

Может, удастся решить проблему Сэм и её матери. Это вселяет в меня надежду, я начинаю дышать ровнее и спокойней. У нас всё получится. Эти слова стучат в моей голове молотками.

У. Нас. Всё. Получится.

Но когда я слышу рыдания Сэм, надежда угасает, ведь, вдруг мы не справимся? Многое может пойти не так. Я не могу спокойно смотреть на трясущуюся в руках беспомощного Натаниэля девушку, и подхожу к ним. Сэм помогла мне справиться с болью, которая нагрянула в самый неподходящий момент — когда мы стояли на той поляне. И теперь она в отчаянье — никогда не видел её в таком состоянии раньше. Даже в том самом баре в момент нашей первой встречи — она была лишь напугана. Даже в день, когда я открылся ей, когда выла собака, когда мы стояли на поляне, она плакала, но… не выглядела так, как сейчас. Теперь же её взгляд изменился. Сэм не просто напугана, она потеряла веру, надежду, всё хорошее, что заставляет человека не сдаваться и идти дальше, или даже бежать, если потребуется.

— Я так больше не могу. Не могу, Нат!

Блондин беспомощно смотрит на меня, но тщетно. Я тоже не знаю, что делать. Что говорить, какими жестами успокоить девушку. Ситуация безвыходная. А мы с Натом просто два балбеса, не способных приободрить человека. К тому же, Натаниэль не знает, от кого Сэм убегает, и кто её нашёл. Снова. Я грустно опускаю голову — он на самом деле многого не знает о ней, и обо мне тоже, в то время, как перед нами он словно открытая книга.

Я беру Сэм за руку и шепчу:

— Мы уедем, обещаю. Не забывай, я тоже в бегах.

Она вытирает слёзы, стирая с лица весь тот ужас, с которым она смотрела на меня ещё секунду назад. Её лицо становится нейтральным, но я знаю — она вот-вот сорвётся. Мне приходится в спешке провести её в гостиную и усадить рядом с Ариэль, которая снова смотрит выключенный телевизор. Может, она и права, по телеку ведь одно дерьмо показывают (не считая мультиков). Хотя, даже здесь можно поспорить, ведь современные мультфильмы — сплошная деградация, действующая на психику даже взрослого человека.

Я оборачиваюсь к Нату и думаю, что делать. Уезжать ему из города глупо. Но нам с Сэм — необходимо. Поэтому, я поспешно принимаю решение.

— Ари, послушай, — я почему-то решаюсь заговорить только с ребёнком, ведь она не будет задавать лишних вопросов. — Помнишь, я говорил тебе о бабушке, которую показывали по телевизору? Мне нужно её найти, понимаешь? Поэтому, мы с тобой, малышка, не увидимся пару недель, может, даже меньше. Дождёшься меня?

Она кивает, к её глазам подступают слезы. Я знаю, что она чувствует. Ари уверена в том, что если я уеду, она навсегда потеряет меня.

— Я оставляю тебе Джуди, береги её, ладно? И она будет сторожить тебя по ночам от кошмаров.

Ариэль снова кивает. На этот раз слёзы текут по её щекам, скапливаясь на подбородке. Я аккуратно притрагиваюсь к её лицу и вытираю мокрые дорожки, словно боясь её поранить. Ари подобна хрусталю, и то, что она пережила за последние два дня… я удивлён, как она не разбилась.

Саманта поможет мне найти последнего в мире родственника. Может, Сильвия знает ответы, которых не знаю я. Мы поможем друг другу. Я подхожу к Нату и молча обнимаю его за плечи. Он утыкается носом мне в ключицу — терпеть не могу свой рост, ведь многие считают, раз парень под два метра ростом, он - жилетка для слёз. Высоких людей при встрече хочется обнять, и когда подобного рода гора сжимает тебя в объятиях, ты чувствуешь себя в безопасности. Может поэтому Нат держится за меня двумя руками. Я нужен ему. И тот ужасный факт нашего необходимого уезда выставляет меня эгоистом. Я очень надеюсь, что мой друг поймёт всё это. Он понятия не имеет, почему мы бежим. От кого? Зачем? Он единственный остаётся в неведении. Но времени на объяснения нет. Не сейчас. Может, чуть позже, Нат.

— Ты ведь Умник, понимаешь, почему мне нужно уехать? — я умоляюще смотрю в его голубые глаза и надеюсь, что не потеряю лучшего друга. Остаться без его поддержки сейчас — самое ужасное, что можно себе представить.

— Я всегда считал тебя странным, Кью, — он едва заметно улыбается, понимающе глядя на меня. — Для тебя это действительно так важно?

— Я бы не просил меня понять, если бы ситуация не была безвыходной, Нат.

— Я понял. Береги Сэм. Звони почаще.

Слова «мне нужна твоя поддержка, друг» повисла в воздухе. Тишина длилась очень долго. Никто из нас не решался её нарушить. Но времени мало.

— Ари позаботится о Джуди, а ты позаботься о сестре, — прошу я, собирая вещи. Наш с Натом зрительный контакт потерян. Сэм ждёт в прихожей. Ариэль выходит к двери и ждёт вместе с ней. Постоянно менять место жительства, на самом деле, очень грустно и паршиво, особенно, когда привязываешься к людям. Я полюбил эту хрустальную девочку со светлыми кудряшками и такими огромными, голубыми, всепонимающими глазами. Поверить не могу, что действительно уезжаю. Я надеялся, что этот день никогда не настанет. Я ведь действительно полюбил этих двоих. Они замечательные люди. Именно поэтому я вернусь сюда в будущем. Я не оставлю их, никогда и ни за что. Может, мы вернёмся ещё раньше, чем думаем.

Я прощаюсь и мне приходится снова вытирать слёзы с лица Ари. Она ненавидит меня, я знаю. Она не хочет всего этого. Поверь мне, малышка, я тоже не хочу. Но это странное ощущение долга висит прямо в моей голове, затмевая остальные мысли. Я должен помочь Сэм, я знаю, что без меня она пропадёт. Может, этим я помогу и себе тоже. Я вернул себе собаку, и чувство вины с десятки спустилось чуть пониже, на твёрдую девять. Может, если помогу Сэм, вина упадёт до восьмёрки?

— Я вернусь, обещаю, — я целую Ари в лоб и закатываю глаза, когда вижу подступающую порцию очередных слёз. — Ну, всё, перестань. Ты уже взрослая.

— Нет, Кью, я ещё маленькая.

И я знаю — она права. Повзрослеть нас обоих заставили обстоятельства.

— Тогда, думай о том, что я уезжаю тебе за подарком, и скоро вернусь. Поняла?

Она едва заметно кивает, и я знаю, что ничего она не поняла, и не хочет понимать.

Я киваю Нату, мол, береги её и сам не кисни. Сэм обнимает Умника, и мы выходим на улицу.

— Ключи, Кью! — он швыряет мне ключи от машины, и я не знаю, как благодарить его за такой щедрый подарок. Это неожиданно. Это очень… по-Натовски. Он всё-таки хороший друг. Я понимаю, что должен вернуться сюда в любом случае. За ними.

— Верни мне её в целости и сохранности, — предупреждает он, подавляя смешок. Нат кивает и на Сэм тоже, я понимаю, что он имеет в виду.

Мы садимся в машину и отъезжаем от места, успевшего стать нам домом. Не Сэм, так мне уж точно. Вряд ли она привыкла к нашему обществу за каких-то 5 дней. Она, кстати, сидит и рассматривает свои колени. Я слышу, как она шмыгает носом.

— Кью, скажи мне, кому мы так сильно нагадили в кашу? Самому Богу что-ли?

— Мне казалось, ты атеистка, — рассуждаю я.

— У меня что, на лице написано?! — наигранно возмущается она и улыбается. Я едва заметно усмехаюсь и отвечаю:

— Да, жирным таким шрифтом.

На самом деле, мы оба понимаем, что усомниться в существовании Бога нас заставила сама жизнь, кошмары, которые мы пережили, смерть близких, скорбь, несправедливость и подобного рода дерьмо. Бог бы не допустил, чтобы хорошие люди так нелепо и бессмысленно умирали. Это ведь несправедливо. Бог бы не допустил парадокса, когда люди во время войны убивают других людей, но изначально война предполагала разрешение конфликтов и бессмысленных смертей. Вся эта глупость, безрассудность — доказательство, что Бога нет. Раньше я верил в него, правда. Теперь не верю, не после смерти Джуди. Нет.

— Я не спала всю ночь, думала.

Я всегда поражаюсь тому, насколько девушки странные существа. Неужели, нельзя подумать днём? Почему они думают только ночью? У них мозг работает только в ночное время суток? Джуд была такой же. Ближе к ночи у неё включались мозги, она вдохновлялась любой ерундой, начинала рисовать, как бешеная, сочинять какие-то истории, в то время, как я хотел спать. Джуди обижалась на меня за то, что я не такой, как она. Я ничего не мог с собой поделать, ведь мы были разными людьми. Я был обычным парнем, а она — творческой девушкой. Её мышление было совершенно другим. На мой вопрос «что ты приготовишь на завтрак?» она отвечала «что-нибудь красочное и одновременно вкусное», и готовила банальную яичницу с помидорами, усыпая её зелёным луком. Она разукрасила мою жизнь в яркие цвета, этим и прекрасны творческие люди. Они видят красоту в обычных вещах. Я иногда до сих пор жалею, что я обычный, не такой, как Джуди.

— О чём ты думала? — после собственных размышлений мне едва хватило остатков мозга вспомнить, что именно сказала Сэм пару минут назад.

— О будущем.

Красноречивый и весьмя исчерпывающий ответ. Мне хочется спросить нечто саркастическое, но я пока не придумал, что именно.

— Я хочу сбежать куда-нибудь, — говорит, наконец, она.

— Мы как раз этим и занимаемся.

— Нет. Я не об этом. Я хочу забыться, как во время чтения увлекательной книги. Хочу забыть о том, в какое дерьмо вляпалась. Никогда не хочу вспоминать о прошлом, хочу жить настоящим или будущим. Хочу стереть себя, и построить всё заново, с чистого листа. Почему, когда человек рождается, ему не дают возможности исправить свои ошибки? Знаешь, например, человек, который убил другого по нелепой случайности, будет винить себя в этом до конца своих дней. У него никогда больше не будет возможности всё исправить, ведь мёртвые не возвращаются к жизни, ровно так же, как дым не заходит обратно в сигарету, а стрелка на часах не движется в другом направлении.

— Движется, если ты сама её двигаешь. Понимаешь, о чём я?

— Я понимаю лишь то, что ты — любитель спорить.

Я улыбаюсь. Сэм чертовски права — я люблю оспаривать чужое мнение, этим я живу.

— Я уловил суть твоей мысли. Но пойми, жизнь — то ещё дерьмо, и здесь нет второго шанса.

Она молчит. В ближайшие пару часов мы не разговариваем. Я отчаянно пытаюсь вспомнить, где живёт Сильвия Прайс, но этот отрезок стёрт из памяти, и я знаю имя этого ластика — Норман Прайс, мой отец. Когда я увидел смерть своей матери, догадался о всех его тёмных делах, и о том, что именно отец довёл мать до самоубийства, мой папочка решил стереть нам с Джуди память, именно поэтому мы не узнали друг друга спустя столько лет. В день нашей с Джуд встречи я поверил в судьбу, ведь иначе такое нелепое стечение обстоятельств никак не назовёшь. Каков был шанс того, что моя новая соседка — давно забытая старая подруга?

Я сворачиваю направо, и воспоминание вспышкой врезается в моё сознание. Сэм кричит:

— Кью! Что ты творишь?! Остановись, мы разобьёмся!

Её рука хватает меня, помогая держать руль. Она кое-как дотягивается левой ногой до тормоза, и жмёт по ним со всей силы. Я не могу собой совладать, и в эти секунды думал, что умру. Моё сознание сожрала темнота, а в голове звенел чей-то голос.

«Квентин, тебе всего пять лет, и ты не придумал ничего другого, как привести старушку в какую-то полуразваленную беседку в лесу? Но здесь красиво. Эй, что у тебя в руках? Красивое. Что это? А-а, фенечка. Странное слово, впервые его слышу. Это какой-то слэнг что-ли? Кто её сплёл? Ну конечно, твоя подруга Джуди. Давай, я помогу тебе надеть её на руку».

Чёрт. Я ничего не вижу. Голос в голове затих, но я по-прежнему нахожусь в какой-то темноте. Сэм кричит что-то о нашей смерти, и о том, какой же я придурок. Так продолжается ещё секунд десять, а затем…

Я возвращаюсь в сознание, и происходящее вокруг медленно появляется перед глазами. Сэм испуганно держит руль, впечатавшись лбом мне в плечо. Я слышу её неровное дыхание и понимаю, что чуть не угробил нас обоих. Беседка. Лес. Фенечка, которую сплела Джуди. Я привёл Сильвию в какое-то богом забытое место, наверняка неподалёку от дома.

— Разворачиваемся! — приказываю я скорее самому себе. Оттолкнув Сэм от себя, я надеваю ремень безопасности (удивляюсь, как я не ударился всем телом о руль в момент этого нелепого приступа), и мы мчимся обратно, откуда приехали.

— Куда мы едем? — не понимает Сэм. — мы ведь только что оттуда приехали? Ты решил вернуться домой?

— Нет. Не задавай вопросов. Тебе ведь нужно бежать, так какая разница, куда? Просто будешь моей спутницей с полнейшим отсутствием слуха и продолжавшей раздражать своим пением мои истерзанные уши.

— Ах, вот как мы заговорили, — она угрожающе машет пальцем около моего лица, и я слышу, как открывается бардачок, а на её колени вываливаются кассеты. — Сегодня в нашей программе что-то… не могу прочитать, — она запинается и неловко кашляет.

— Что? Читать разучилась?

— Ещё слово, и я тебе врежу, — предупреждающе говорит она и всовывает кассету, нажав на плэй.

Наша перепалка напоминает ссору маленького ребёнка и его старшего брата, который в разы больше и умнее его. Я смеюсь, представив маленькую, испуганную Сэм в памперсе. Но эту сцену в моих мыслях прерывает музыка, которая ласково погладила мои уши. Я не могу не спросить:

— Кто поёт?

— Смитс. Известная группа, Кью, ты что?! — ужасается она скорее наигранно, нежели на самом деле.

Мы с ней обе делаем вид, будто ничего не произошло. Словно мой приступ не пытался убить нас обоих.

Смитс. Смитс. Я пробую это слово на вкус, произнося его про себя снова и снова. Где-то я уже слышал название этой группы, наверняка. Не могу вспомнить, где именно. Нат не слушает музыку, Ари ещё не доросла до подобных вещей, а Рэджи слушает не музыку, а нелепые диалоги в начале порно. Хотя, он, скорее всего, их проматывает. Нет, у друзей я этого названия точно не мог услышать. Может, Джуди включала эту песню в наушниках? Да, может быть.

Разве это может быть совпадением? Джуди, кажется, действительно включала её.

Я смотрю на Сэм лишь пару секунд, и то, боковым зрением. Затем целых полтора часа мы едем молча, слушая различные песни. Ни одна ещё не повторилась. Сэм постоянно меняет кассеты на другие, перематывает какие-то песни, а некоторые оставляет.

— Ты настолько хорошо разбираешься в старых песнях? — наконец решаю задать вопрос я.

— Нет, не я. Мой брат постоянно слушал подобные песни. Я уже выучила наизусть столько песен, что некоторые из них могу спеть даже сейчас.

— Спой, — вырывается у меня.

Я уже слышал, как она поёт. На самом деле, не так ужасно. Она удивлённо смотрит — я чувствую её взгляд на правой части своего лица. Даже боковым зрением не сложно заметить, насколько быстро её выражение меняется с удивлённого на злорадствующий.

— Ты говорил, у меня нет слуха.

— Я много чего говорю девушкам, и они слепо в это верят, — говорю я.

— Боже, какой ты заносчивый придурок, Кью. Думаешь, я поверила в то, что ты сказал? Мой слух просто превосходен! Да! — она отчеканивает каждое слово, наверное, предполагая, что если делать паузы, я лучше пойму, что она сказала. — А петь тебе я не буду, понял? Нужно было наслаждаться этим, когда была такая возможность.

Я прячу улыбку, продолжая ехать по заданому маршруту. Мы пару раз останавливаемся в гостинице, и спустя полтора дня добираемся до нужного нам места.

— Боже, опять эта поляна! — восклицает Сэм. — Я так и знала. В следующий раз я сяду за руль, потому что у тебя совсем фантазии нет.

— Я видел в новостях свою бабушку. Я думал, она мертва. Отец запудрил мне голову. Она — единственный родственник, который жив. Я должен её найти.

С каждым моим словом Сэм всё внимательнее изучает моё лицо, словно сканируя его детектором лжи.

— Поможешь? — с надеждой в голосе спрашиваю я, когда понимаю, что она не ответит.

И она кивает. Она — моя поддержка, мой спутник с полным отсутствием слуха (нет, на самом деле, всё ужасно). Но я знаю, что без Сэм я не справлюсь.

Она - моё спасенье.

========== Глава 10 ==========

Полностью обессиленный, уставший я иду и понимаю, что если вернусь обратно в машину, мои вопросы так и останутся без ответов. Я вспоминаю день нашей последней встречи с Сильвией Прайс, и понимаю, что люди помнят не дни, а лишь моменты. Воспоминания заставляют меня вернуться в тот день, когда мне было всего пять лет, и вспомнить, что в детстве я был совсем другим человеком. Даже в пятнадцать я был другим, совсем юным, не знающим, что такое жизнь, плясавшим под дудку отца. У нас с ним не было разговоров, не было вопросов и ответов. Всё просто — он даёт деньги — я беру, выполняя его требования, а именно: быть послушным, не задавать вопросов, учиться, быть умницей, не заходить в кабинет отца. Изредка я нарушал его требования, кроме одного — в кабинет, где отец постоянно работал, я никогда не входил. Я знал, что если открою дверь, то следом за этим действием закроется крышка гроба. Моего гроба. В детстве мы все были другими, ведь люди начинают меняться лишь тогда, когда по-настоящему почувствуют боль, столкнуться с трудностями, поймут, что, наконец, повзрослели.

Сэм шагает следом. Я слышу шорханье листьев под нашими ногами, и понимаю, что я не один. Я долгое время был одинок. Каждый день я просыпался наедине со своими мыслями, слушая лишь собственное дыхание. До сих пор мне немного не по себе — Сэм постоянно рядом, ну, вернее, большую часть времени. А что бы вы чувствовали на моём месте?

— Я — единственная, кто знает о твоём прошлом? — осторожно спрашивает Саманта.

Я киваю. Да. О моём прошлом знает только Сэм, и частично мать Джуди.

Она, надеюсь, принимает этот кивок за утвердительный ответ, ведь по макушке головы можно и не догадаться. Но оставшееся время мы молчим. Думаю, она поняла. Жаль только, что я ничего не понимаю. Зачем иду туда, не знаю, куда. Ноги сами несут меня к той заброшенной беседке неподалёку от дома. Я ощущаю себя актером фильма «Мост в Терабитию». А вот и мост, кстати. Он тоже полуразваленный. Кое-где огромные кустарники проросли сквозь щели между досками. Я осторожно ступаю, заранее взяв Сэм за руку. Не хватало ещё, чтобы с ней что-то случилось. Тогда я действительно останусь совсем один. Хотя, нет, чёрт. Веду себя, как эгоист. Я переживаю за Сэм, потому, что так нужно. Так правильно. Так поступают нормальные люди. Именно поэтому я помогал Нату и Ариэль — так бы сделал любой другой на моем месте.

Перед нашими глазами вырисовывается та самая беседка из моих воспоминаний. Только сейчас она не выглядит красочной, белой в цветочек. Эта беседка — наглядное подобие того, что происходит с моей жизнью спустя годы. Я тоже развалюсь на подобные опилки, стану никому не нужной рухлядью, обо мне забудут. Я уверен в этом. Когда они узнают, Нат, Ариэль, даже бабушка — они отвернутся от меня.

Но Сэм же не отвернулась.

Я до сих пор не понимаю, почему. Может, она тоже… боже. Какой же я идиот. Она винит себя за смерть Сэма равно так же, как я виню себя за смерть Джуди. Мы одинаковы. Нет, спешу, мы — похожи.

Я бросаю руку Саманты и оставляю её позади. Осторожно ступая в беседку, я ощущаю запах свежескошенной травы, мокрой земли, и сосновой ели. Весь этот микс ударяется в мои ноздри, как только я замечаю кое-что ещё. Планка под моей ногой прогибается.

— Бабушка?

Я зову, но никто не отвечает. Глупо с моей стороны надеяться на чудо. Она не придёт.

Саманта стоит позади и обнимает себя руками, оглядываясь по сторонам. Я встречаюсь с ней взглядом, она безмолвно говорит — ты ошибся.

Я отхожу от этой странной планки, нагибаюсь и поддеваю её указательным пальцем. Она не поддаётся. Чёрт.

— Сэм, есть заколка или что-нибудь острое?

И она поражает меня своей находчивостью. Пробив каблуком от сапога эту гнилую доску, она делает в ней огромную дыру, а далее я могу руками убрать остатки дерева. Она мне шепчет одними губами: «не благодари», и высокомерно удаляется на своё место на поляне, озаряя меня напоследок язвительной ухмылкой. Я закатываю глаза, выбрасываю остатки этой доски и вытираю руки об штаны. Под ней лежит коробка, хотя, честно, я не знаю. Я до сих пор не понял, что это. Всё, как в самых предсказуемых детективах. Я достаю эту штуку и вижу, что это всего лишь навсего деревянная залакированная шкатулка. Я с изумлением рассматриваю её при солнечных лучах. На ней находится кодовый замок. Дерьмо, ну почему всё должно быть таким сложным?

Ненавижу эти ребусы.

Наверняка, бабушка не смогла прийти, и поэтому оставила эту штуку здесь. Или, может, её оставили кто-нибудь другой.

Вдруг… нет. Не может быть. Только не она. Джуд не могла…

Но, может, всё-таки и она?

Желание вскрыть эту шкатулку как можно скорее заставляет меня начать дубасить по крышке пальцами, пытаться отодрать ногтями всё, что там можно отодрать, но… через минуту я понимаю, что все это напрасно.

Внутри ответы на мои вопросы. Мне нужно её открыть. Может, просто напросто разбить её? Или, треснуть по крышке чем-нибудь? Не пальцами, а камнем, или ломом.

Ну да, и где же я найду лом? В машине из восьмидесятых в багажнике только пара дохлых крыс валяется, и несколько мух. Вряд ли я найду там что-то наподобие лома или топора.

Боже, топор. Кью, ты с ума сошёл? Да, определённо.

Я понимаю, что этим лишь испорчу такую красивую вещь. Даже моё невероятное желание получить ответы не настолько сильное, чтобы разбивать такую дорогую и, вероятно, оставленную мне в подарок, шкатулку.

Оставленную, возможно, моей мёртвой девушкой.

Я беспомощно смотрю на Сэм. Она берёт предложенную мной вещь и с интересом крутит её в разные стороны.

— Ты знаешь код?

Знал бы, открыл сразу.

Я отрицательно мотаю головой. Она лишь томно вздыхает, мол, чёрт, ещё одна загадка, ненавижу. Я вижу, как закатываются её глаза, но она быстренько ставит их на место, чтобы я не заметил. Я ухмыляюсь. Всё-таки, мы с ней похожи. С каждым днём понимаю это всё больше и больше.

— Что будешь делать?

— Уж точно не собираюсь её разбивать, — отвечаю я. — Думаю, бабушка оставила мне её в подарок.

— Шестизначный код. Как думаешь, что это может быть? Номер дома, который сгорел? Может, ты знаешь комбинацию? Бабушка не могла оставить тебе шкатулку с ответами, не убедившись, что ты додумаешься насчёт кода. Ты знаешь его.

— Может, это и не бабушка. Мы не знаем, кто оставил шкатулку.

Но я понимаю, что она права. К моему удивлению, Сэм уж слишком часто оказывается права. Даже чаще, чем я сам. Даже если шкатулку оставила не бабушка, а кто-то другой, этот «кто-то» был совершенно точно уверен в том, что я, балбес, догадаюсь, какая именно комбинация здесь нужна.

Вдруг я слышу голос где-то позади нас, со стороны беседки. Оборачиваюсь и вижу седые волосы, обрамляющие круглое лицо в морщинах. Её тонкие губы, такие же, как у меня, улыбаются. Зелено-карие глаза блестят от слёз. Мы слишком похожи друг на друга внешне. Правда, бабуля была ниже меня ровно наполовину.

— Ты пришёл, — она озаряет меня своей счастливой улыбкой. — Кью, нам нужно поговорить.

— Я как раз за этим и приехал сюда, — отвечаю я и даже не замечаю недоумевающего и слегка испуганного взгляда Сэм. Я отхожу от неё и несусь на всех парах к бабушке.

Куча вопросов вскруживают мою голову. Неужели, бабушка ждала меня все это время? И где же она пряталась? А с репортажем тоже она придумала? Это она оставила шкатулку? Пусть скажет мне код, вдруг я…

— Кью, как я рада тебя видеть! — она обнимает меня, обрывая мои глупые мысли, и я чувствую родное тепло, которого мне так не хватало.

— И я тебя, ба.

Я виню себя за то, что не помню о ней буквально ничего. Где она живёт? Когда мы последний раз виделись? Почему она выбрала именно это место?

— О-о, — протягивает она. — Я вижу в твоих глазах целый список вопросов. Задавай.

Я сажусь рядом с ней на трухлявую лавочку, бабушка гладит меня по лицу. От неё пахнет лавандой. Вспоминаю: она выращивала её в своём саду. Значит, всё-таки воспоминания о ней не стёрты из моей головы окончательно.

— Я не убивал отца. Вернее, это так сложно.

— Знаю, Кью. Знаю.

— Я защищал свою девушку.

— Джуди? Она тоже была в том здании?

Кажется, бабушка удивлена. Но её реакция кажется мне странной. Может, она знала о происшествии раньше, но тогда зачем сейчас играть на публику?

— Она примчалась спасать мою задницу, — тихо говорю я, а затем охаю, — чёрт, прости, слово задница для тебя — ругательство.

— Знаешь, слово «чёрт» — тоже ругательство, — она улыбается. — О-о, ты помнишь, как я ругала тебя за это слово, сказанное тобой в пять лет? От отца ты перенял только самые плохие черты характера, в том числе и способность постоянно ругаться. Я не могла заткнуть тебе рот, даже в пять лет. Это было и смешно и отвратительно одновременно.

Мы смеёмся, но её смех кажется мне каким-то призрачным, что ли. И я вдруг вспоминаю, как мы смеялись над моими ругательствами. Мне действительно было пять лет. Но тогда бабушка смеялась искренним, хоть и слегка ироничным смехом.

— Я ведь тогда была уверена в том, что ты научишь Джуди плохим манерам. Я воспитывала тебя совсем не так. Ох, Квентин, когда твоя мать умерла, я умерла вместе с ней.

Я изумлённо смотрю бабушке прямо в лицо.

—Вскоре ты всё поймёшь, милый.

Я чувствую, как у меня подкашиваются ноги. Голова начинает кружиться, но рука бабушки хватает меня за плечо.

— Задавай следующий вопрос. У нас мало времени.

Я не понимаю, куда ей спешить.

— Тебя разыскивает полиция?

Она как-то грустно улыбается.

— Больше нет.

— А меня разыскивают, — утвердительно говорю я.

— Знаю, милый. Скоро они будут здесь. Вам нужно уезжать. Задавай следующий вопрос.

Да что она заладила с этими вопросами? Странная какая-то. Но я решаю задать самый главный вопрос, ответ на который мучает меня уже целый год.

— Почти каждую ночь Джуди приходит ко мне в кошмарах. Как мне избавиться от чувства вины? Я ведь не смог спасти её. Она винит меня.

Я сдерживаю слёзы, не в состоянии вспомнить, когда последний раз нормально спал, не проснувшись утром от очередного кошмара.

— Ох, Кью, вряд ли Джуди винит тебя. Ты сам себя винишь. Тебе нужно отпустить это, и тогда кошмары исчезнут, — бабушка гладит меня по рукам и с нежностью смотрит в глаза. Я вижу в её взгляде сочувствие.

— Кью? — Сэм зовёт меня. На её лице читается нескрытый ужас. Я отворачиваюсь от неё. Нет, Сэм, не сейчас.

Холодный ветер дует прямо в лицо, заставив меня вспомнить, что на улице всё-таки осень. Я застёгиваю пальто и сильнее натягиваю шарф на лицо.

— Не думаю, что когда-нибудь забуду то, что произошло, — рассуждаю я, уронив лицо в свои руки.

— И не нужно забывать. Нужно лишь отпустить это. Воспоминания — штука сложная. Отец стёр меня из твоей памяти, ровно так же, как стёр твою мать, и Джуди. Я знала его секрет.

— Какой?

— Он завещал всё свое имущество одному человеку. Женщине, которую любил. И ею была не твоя мать.

— Любовница?

Бабушка кивает.

— Её звали Джулией Гилберт. У неё ещё было двое детей, кажется. Он изменял твоей матери. А когда она умерла, он решил внести Джулию в список в своём завещании. В список, состоящий из одного человека. Тебе он решил ничего не оставлять. Эта шкатулка принадлежала ему. Я, хм, взяла её на время, — бабушка зловеще улыбается, закатив глаза. — А теперь ты её полноправный владелец. Она твоя.

— Так это ты принесла её сюда? — улыбаясь, спрашиваю я, заранее зная ответ.

— Нет.

Улыбка из моего лица исчезает.

— Но… ты же сказала, что… — я начинаю запинаться, не понимая, кто именно принес шкатулку.

— Квентин, я понятия не имею. Я не могу этого знать.

— О чём ты говоришь? — я теряю нить разговора, смысл сказанных ею слов, и прочую белиберду, которая так нужна для поддержки разговора и здравого смысла.

— Я не знаю, кто принёс её сюда. Помню, что шкатулку у меня забрали.

— Ты не знаешь, что там лежит?

— Понятия не имею, — говорит бабушка, томно вздыхая.

— Но какой на ней код? Я не смогу открыть, не зная…

— Ты знаешь! — вдруг резко прерывает меня бабушка, заставив моё тело дёрнутся вверх. — Мне пора идти. Прощай, Кью.

— Постой! — я не понимаю, почему она вдруг резко поднимается с лавочки и куда-то уходит. — Мы ещё увидимся?

— Да, — она грустно улыбается. — Мы с тобой ещё встретимся. Тебе пора идти, Кью, иначе, тебя поймают.

Я слышу вой сирены. Отворачиваюсь от бабушки и встречаюсь с перепуганным насмерть взглядом Сэм. Копы здесь? Почему Сильвия сказала о них за секунду, как я услышал визжащую полицейскую машину неподалёку от нас?

Сэм подбегает ко мне, хватает за руку и быстро говорит:

— Не знаю, что за дерьмо сейчас произошло, но нам пора смываться.

Я не понимаю, о чём она. Сейчас это неважно. Ещё немного, и нас поймают. А я в розыске, между прочим. Да и Сэм ночь за решёткой на пользу явно не пойдёт.

Уже через пару минут мы подбегаем к машине. Я резким движением рву дверцу на себя. Сэм успокаивает меня, но я не слушаю. Копы рыщут с другой стороны леса. Благо, я додумался подъехать с другой стороны, противоположной от сгоревшего дома.

Вуаля! Мы в машине. Я завожу двигатель и жму на газ. Я понимаю, что бабушка ничем мне толком не помогла, а лишь добавила вопросов. Да ещё и эта чёртова шкатулка… понятия не имею, что с ней делать. Кода я не знаю. Вряд ли вспомню. Сэм крутит эту самую шкатулку по часовой стрелке и рассуждает вслух:

— Кью, мне плевать, что было на той поляне, и в беседке. Да, это было слишком странно, но…

— Что? — не понимаю я. — О чём ты?

И её ответ ошарашивает меня до мурашек по коже.

— Ты разговаривал сам с собой.

Я на секунду теряю управление над машиной, и нас заносит влево. Сэм кричит, пытаясь выдавить этим высоким писком мой собственный мозг через уши. Видимо, надеется, чтобы я оглох и помер за рулём, чтобы она наконец смогла взять управление в свои умелые пальчики. Я кое-как выравниваю машину и смотрю на неё с ужасом.

— То есть, как это, сам с собой?

— Ещё раз так сделаешь, и ты труп, Квентин. Второй раз за сегодня ты пугаешь меня до ужаса. С кем ты говорил, Кью? — на этот раз Сэм не стала скрывать своё настороженное и слегка испуганное выражение лица.

— С бабушкой, — просто отвечаю я, но затем ответ приходит сам собой.

— Но там никого не было кроме нас с тобой.

До меня, кажется, доходит.

— Знаю.

— Ты разговаривал сам с собой.

Вот же чёрт.

— Знаю я! — кричу я, испугав девушку ещё больше. — Боже, Сэм. Кажется, я схожу с ума.

— Она ведь мертва, да? — с сочувствием в голосе спрашивает Саманта.

— Да. Думаю, да. Она сказала мне кое-что важное. У моего отца была любовница. Он завещал ей все свои сбережения.

Говорю это и не могу поверить в сказанное. Я был единственным сыном своего отца. И он завещал деньги какой-то шлюхе. Почему он так поступил со мной? Голос внутри меня кричит от досады и от понимания того, что отец совсем не любил меня. Он пытался сделать из меня робота, создать собственное воплощение себя. Я не поддался ещё в детстве, и тогда он решил стереть мне память, заставить забыть о том, что он виновен в смерти матери, забыть о всех его секретах. Может, именно из-за этого я прожил с ним до 17-ти лет. Если бы я вдруг вспомнил хоть малейшую долю того, что мне начисто стёрли из памяти, я бы убил его ещё три года назад.

Но затем я понимаю, что в семнадцать лет мне бы не хватило смелости сделать это. Я — трус, и всегда таким был. И сейчас таковым являюсь.

— Она, случайно, не сказала тебе имя этого человека? — спрашивает Сэм.

— Да, кажется, её звали Джулией Гилберт.

— ЧТО?! — Сэм определённо бы поперхнулась колой и умерла бы на месте, если бы эта самая кола была сейчас в её горле. — Что ты сейчас сказал?!

— Ты её знаешь? — не понимаю, чего Саманта так завелась. Её истерический крик когда-нибудь доведёт меня до самоубийства. Серьезно, я уже подумываю над тем, чтобы выпрыгнуть в окно из машины.

— Боже, это невозможно, — шепчет она себе под нос.

— Ты знаешь эту женщину? — повторяю вопрос я.

— Боже, Кью.

— Хватит талдычить о боге! — взрываюсь я.

— Меня зовут Саманта Гилберт. И Джулия Гилберт — моя мать.

========== Глава 11 ==========

Поверить не могу. Столько тысяч километров от дома. Два разных города. Мы с этой девушкой никак не были связаны. Не могли. Это невозможно. Через год моих собственных терзаний, погонь от самого себя, мы с Сэм встречаем друг друга.

Вот ведь совпадение?!

И мой чёртов папаня завещал целое состояние (огромное, мать его, состояние) своей любовнице, а по совместительству — матери… угадайте, кого? Саманты Гилберт.

Снова совпадение?!

Кажется, я по уши в дерьме. И Сэм тоже. Ведь, что самое интересное, она не хочет видеть свою мать. Она скрывается от неё. Именно из-за нападения собственной матери Сэм пришлось уйти из дому, вернее, сбежать. Но, вот же ирония судьбы — встреча с её матерью мне просто необходима. Жизненно необходима. Да, я не должен вмешиваться в семью Саманты. Да, отец завещал какую-то часть денег её матери, и по документам всё верное. Завещание я не читал, но уверен в том, что фамилия Гилберт фигурирует там на первом месте. Хотя, второго там нет, и третьего тоже.

Младшая Гилберт бежит от своей матери, а мне наоборот следует найти эту женщину. И как мы поступим, Сэм? Что нам делать, Сэм? Меня ищут копы, Сэм. Мне нужны эти деньги, Сэм.

И тут у меня в голове, яркой лампочкой загорается идея.

— Хочешь отомстить своей мамочке? — ехидно улыбаюсь я Сэм через крышу этой старой развалюхи. Мы медленно вылезаем из машины. Нехотя. Лениво.

— Да, я поняла, что ты имеешь в виду, — она устало улыбается в ответ. Да. Она со мной. Вместе мы добудем эти деньги для семьи Ната, и для меня тоже. Да чего уж там… Сэм тоже следует на что-то жить и за что-то убегать. Уже представляю, как мы с Гилберт, два сраных супермена (поверить не могу, что взял кого-то в свою команду) засовываем свои задницы в окно дома её семьи, крадём деньги, поджигаем дом… нет, с пожаром я, кажется, погорячился.

Кью, неужели ты и вправду такой любитель поджигать дома? Тебя в детстве не учили, что спички детям не игрушка?

Я провожу рукой по волосам, стараясь отогнать ненужные мысли. Сэм грустно вздыхает. Хотя, нет, скорее, устало. Мы стоим у двери Натаниэля. Я понимаю, что не видел друга четыре дня. Могло быть и хуже. Я думал, что уезжаю минимум на месяц. Благо, за нами не было погони, иначе пришлось бы задержаться, засев где-нибудь в укромном месте. Тем временем осень сменилась зимой, на улице выпал первый снег. А моё настроение перескакивает с грустного на очень грустное, даже, скорее, тоскливое. Выгляжу, как унылое дерьмо, неспособное открыть шкатулку, в которой, чёрт возьми, лежат все ответы. Я торопливо киваю Сэм, мол, стучи скорее, а то холодно. Снег тем временем покрывает её каштановые волосы, окрашивая их в белый. Пара снежинок попадает ей на ресницы. Снег в середине октября — дело привычное.

После стука в дверь мы слышим, как лает собака. Чёрт, я так скучал по собаке. По своему другу. По малышке Ариэль. По этой домашней обстановке. Нат торопливо идёт к двери, мы слышим его глухие шаги. Буквально через секунду дверь открывается. Я вижу, как сияет Ариэль при виде нас. Кажется, они постоянно сидели у двери, ожидая, что мы вернемся. Я тоже улыбаюсь. Раньше я и вправду был уверен в том, что не увижу малышку несколько месяцев. Шкатулка буквально заставила меня вернуться, подвергнув опасности Сэм, ведь её мать знает о её местонахождении. Я ни разу не спрашивал у неё, что будет, если её всё-таки схватят и утащат в родные края. Не спрашивал, потому что знаю ответ — ничего хорошего.

— Привёз игрушку? — спрашивает Ариэль, и я протягиваю ей шкатулку. Она с интересом смотрит на вырезанные в виде паззлов фигурки на верхней залакированной крышке, проводит по ним пальцем.

— Только не потеряй, хорошо? Она мне ещё понадобится.

Она кивает, не глядя на меня, и уходит в гостиную. Джуди семенит за ней, Сэм так же уходит вслед за этой сладкой парочкой, кивнув мне на прощанье что-то вроде «давай, расскажи ему».

Я с благодарностью смотрю на Натаниэля, когда он затаскивает меня на кухню, наливает чай и делает целых три бутерброда, которые я заглатываю за считанные секунды.

Чёрт возьми, как же вкусно он готовит. А может я просто давно не ел. Нат садится напротив, тоже с кружечкой чая, и внимательно изучает, как я, с замашками троглодита, доедаю последний бутерброд… боже, с сыром. Умник, я тебя обожаю! Когда я окончательно дожёвываю, прополаскиваю рот чаем, допиваю целую кружку коричневой жидкости, прошу ещё, и только тогда могу сказать что-то типа:

— Сейчас я тебе такое расскажу, охренеешь!

Нат улыбается, наливает вторую порцию чая, ставит на стол печенье, и спрашивает:

— Почему вы так рано вернулись? Прошло ведь четыре дня.

Я набиваю рот печеньем, от которого несёт каким-то маслом, и стараюсь быстренько проживать. Мысленно благодарю друга за то, что он терпеливо ждёт, пока я наемся.

— Умник, сейчас я расскажу тебе всё по-порядку, а ты слушай.

Я рассказываю ему о родителях Сэм, говорю, что помогаю ей, она в бегах, за ней ведёт слежку собственная мать. Я решаю не говорить о ребёнке, которого Сэм потеряла после ранения ножом в живот.

— Зачем? — не понимает Натаниэль. — Зачем родной матери делать это?

После этого вопроса я рассказываю о погибшем брате-близнеце, который покончил жизнь самоубийством, так как мать над ними издевалась. Теперь она винит Сэм за случившееся, так как та могла всему этому помешать. А пожет, она не хочет винить себя, поэтому винит родную дочь. Насчёт брата, который до сих пор приходит к Сэм в кошмарах, я решил умолчать.

Я знаю, что не имею права решать за Сэм. Я не должен рассказывать её секреты. Чувство вины царапает мою грудную клетку изнутри. Мне хочется выть. Может, зря я рассказал, хотя… уже ведь поздно.

— Я же всё верно понял — они знают, что Сэм здесь. Почему вы вернулись? — снова спрашивает Нат.

И я рассказываю о своей жизни с самого начала, говорю о Джуди, о том, что отец в детстве стёр нам память, довёл мою мать до сумасшествия, я говорю, что верю в неслучайность её смерти, и в виновность отца, подводя итог к самому главному. Я три раза шумно выдыхаю, прежде чем выдавить из себя то, что уже никогда не изменится, если я скажу.

— Я убил своего отца.

Глаза Умника округляются. Я зажмуриваюсь и ожидаю самого худшего. Сейчас он отшатнётся от меня, схватит за шкирку, вышвырнет за дверь, а Ариэль спрячет на втором этаже. Ведь я — чудовище. Молча, я сижу, зажмурившись, и жду, пока он ответит. Проходит целая вечность, я слышу посторонний голос. Ари смеётся в гостиной. Джуди весело лает на происходящее по телевизору. Удивительно, как много можно услышать, просто закрыв глаза.

— Хм, — выдавливает Нат. — Ты сделал это намеренно?

— Я защищал свою девушку.

— Ты любил её?

— Очень.

— Твой отец был плохим человеком?

— Хуже самого дьявола.

— Я верю тебе.

Эти слова обволакивают мой страх, словно бальзамом, и растворяют его, греют душу, заставляют все ужасные мысли по поводу будущего просто напросто раствориться на какое-то время. Теперь я не боюсь. Больше нет.

Сэм вваливается на кухню и радостно поёт:

— Давайте выпье-е-е-ем!!!

Мы с Натом настороженно переглядываемся, но я замечаю нескрытую улыбку на его лице. Он достаёт очередную бутылку, и я невольно задумываюсь, может он здесь в моё отсутствие решил заняться изготовлением алкоголя? Между прочим, прибыльное дело, если найти точку сбыта.

Боже, о чём я думаю. Нат курит. Нат пьёт. Нужно будет определённо с ним поговорить.

Уже через два часа мы пьяны в хлам. На самом деле, мне вовсе не хотелось пить, меня заставили. А Сэм… я до сих пор удивлён, почему она решилась на подобное.

— А говорила, что не пьешь, — невнятным тоном шепчу я ей на ухо, и делаю это так тихо, что меня слышит весь дом, включая, наверное, даже Ариэль, которая спит на втором этаже. Джуди нет рядом, значит, она ушла вместе с ней. Я вспоминаю о своей собаке именно в тот момент, когда её нет рядом. Она спит с ребёнком. И так всегда — мы вспоминаем о чём-то важном тогда, когда этого уже нет рядом. Я вдруг делаю громкую отрыжку, отшатнув от себя всех друзей и знакомых, но услышав, как они рассмеялись в ответ, я решаю сказать:

— Мне нужно увидеть свою собаку.

Всё нормально. Со мной всё нормально.

Пьяные мысли глупого человека. Нат и Сэм понимающе кивают. Вторая, кажется, даже предлагает помочь. Правда, с глупой улыбкой на всю рожу. Я отказываюсь. Чем ты мне поможешь? Ты ведь сама пьяна.

— Сиди, — приказываю ей я, кое-как встаю и направляюсь в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. Уже через пару минут, с горем пополам, я приползаю к кровати Ариэль и вижу спящую Джуди, которая словно котёнок, свернулась у ног маленькой девочки калачиком. Я трепаю её за уши и приговариваю:

— Я всё испортил, Джуд. Я всё испортил. Прости меня. Я так запутался.

Ари приоткрывает один глаз и с интересом смотрит на меня, приподняв бровь.

— Изв…ни, чт… разбу…ил, — поспешно тараторю я, в страхе глотая целые слоги.

— Мне снился кошмар, так что, спасибо, — выдавливает Ари, и из-за этих её слов, сказанных её маленькими губами, я решаюсь лечь рядом и погладить её по голове. Она утыкается мне носом в ямочку под шеей, и начинает умиротворённо дышать, словно я спасаю её, от чего бы там ни было. Я вновь чувствую себя героем. Неужели ради этого стоит жить?

— Я мечтала быть художником, — вдруг мне заявляет десятилетний ребёнок. — Этого хотела моя мама. А теперь она умерла.

— Я знаю, ты скучаешь по ней, Ари, — говорю я, едва сдерживая пьяные слёзы. Когда я под градусом, то становлюсь весьма эмоциональным. Маленький ребёнок потерял маму, которую, как ему казалось, он никогда и ни за что не потеряет. Мы в детстве думаем, что наши родители живут вечно. И когда мы осознаём ужасный исход под названием «скоротечность», именно тогда мы взрослеем. Каждый из нас знает это. Каждый через это прошёл. Мы знаем, что наши родители рано или поздно умрут. Я прошёл через это в пять. Ари в девять. Нат в свои неполных восемнадцать. Сэм потеряла брата в шестнадцать. Все мы кого-то потеряли. Без этого — никуда. С каждым днём мы осознаём неизбежное — чем дальше, тем хуже.

Спустя десять минут Ари засыпает, томно сопя мне в шею. Я обнимаю её во сне, надеясь, что на этот раз кошмары её не побеспокоят. В дверь тихо стучаться, и я молча посылаю сигналы о том, что Нат/Сэм могут войти. Это Сэм. Она вливается в комнату, стараясь устоять на ногах. Я, к счастью, лежу лицом к выходу, поэтому могу лицезреть её летящую походку. Через какое-то мгновенье она залезает на кровать, едва не падая с неё в эту же самую секунду. Я протягиваю ей руку, и она принимает мою помощь. Не отпуская моё запястье со своей мёртвой хватки, она шёпотом блеет:

— Меня чуть не вырвало сейчас.

Понимаю. Меня тоже. Но это должно было произойти. Мы должны были отметить то, что мы до сих пор живы. Это важно. Я не за решёткой. Сэм не у матери.

— Куда бы ты хотела уехать? — вдруг решаю спросить я. — Лондон? Может, Милан?

— Могила, — шепчет Сэм. — Я так устала. Пожалуй, сейчас не отказалась бы поспать в могиле.

— Этот твой чёрный юмор до добра не доведёт, — шепчу я в ответ.

— Кто сказал, что это шутка? — она грустно улыбается.

Я всё-же решаю расценить это, как шутку.

— А куда бы уехал ты? — спрашивает Сэм спустя какое-то время.

— Неважно. Главное, чтобы я был не один.

Она понимает мой намёк и закрывает глаза.

— Ты спишь? — я мысленно убиваю себя за этот вопрос целых три раза, и каждый раз по разному. Но она отвечает:

— Нет.

— Твои глаза закрыты.

— Я представляю лучшее будущее.

— Но почему с закрытыми глазами?

— Ты же взрослый парень, должен понимать очевидные вещи. Ох… боже.

Она стонет так, словно умирает.

Она слишком часто вспоминает Бога.

Она даёт пощечину этими самыми словами.

А я всего лишь чувствую себя полным идиотом, но все равно задаю вопрос своим дурацким тоном:

— Ты о чём?

— Людям свойственно мечтать с закрытыми глазами. Целоваться. Спать. Всё самое лучшее они делают, когда их глаза закрыты.

Я киваю, а затем понимаю, что идиот — она лежит с закрытыми глазами, поэтому, она не может видеть моих жестов. Она наслаждается темнотой. На улице в этот момент поднимается настоящая вьюга, превращающая осень в настоящую холодную зиму. Многое может измениться за какое-то мгновенье: погода, уровень алкоголя в крови, и мои чувства к девушке, лежащей в полуметре от меня. Хотя, я до сих пор не уверен в том, что именно сейчас чувствую — желание блевать или целовать её руки. Градусы, будьте вы прокляты.

— Нам придётся бежать, — шепчу я.

— Знаю, — отвечает она, по-прежнему не открывая глаз.

— Поможешь мне открыть шкатулку?

— Завтра, Кью, всё завтра.

— Завтра это слишком долго, — я грустно вздыхаю, обволакивая ребёнка кубометрами воздуха, пропитанного перегаром. Надеюсь, Ари крепко спит, потому что мы шепчем очень громко. По крайней мере, для меня. Мы даже дышим слишком громко.

— Я знаю, но придётся потерпеть, — тихо говорит она. Так тихо, что её шёпот бьёт по барабанным перепонкам.

— Нат уже спит? — спрашиваю я, и Сэм кивает, вздёрнув левую бровь в немом вопросе. — Я хотел поговорить.

И вдруг я чувствую, как Сэм сползает с кровати на пол. Кое-как встаёт на ноги. Я соскальзываю с мягкой постели вслед за ней. Мы выползаем на кухню, прокрадываемся мимо спящего Ната на диване, и Сэм открывает очередную бутылку. Я закуриваю сигарету, предварительно открыв окно, и говорю:

— Не надо. Нам уже хватит.

Я постепенно начинаю трезветь, и разрушать это состояние не очень хочется. Она тянется за сигаретой.

— Кончай курить, Сэм.

Она смущённо смотрит в пол. Руку не опускает. Я засовываю меж её пальцев сигарету, и она с благодарностью улыбается, пусть и немного смущённо.

— Спасибо, — говорит. — О чём ты хотел поговорить?

— О своей бабушке. Там в беседке, что ты видела?

— Ничего, — она мнётся с ответом. — В смысле, серьезно, ничего. Ты разговаривал сам с собой.

— Я разговаривал с…

— Да-да, — перебивает она меня. — С бабушкой. Я знаю. Затем мы услышали вой сирены и уехали. Удивляюсь, как они нас не нашли, — она задумчиво качает головой.

— Я заехал на поляну с другой стороны. Ты ведь помнишь, мы ехали туда другим путём. Не со стороны объездной трассы.

— Да, — кивает Сэм. — О чём конкретно ты хотел со мной поговорить?

Я пересчитываю в своей голове все различные вопросы, которые хотел задать своей спутнице прямо сейчас. Понимаю, что вопросов больше сотни. Но мой мозг не в состоянии сейчас быстренько сгенерировать правильный вопрос и подать его на блюдечке без единой заминки. Куда мы поедем? Зачем? А если нас найдут? Возьмём ли мы Ната и Ари с собой? А как насчёт собаки? Как открыть шкатулку? Почему мать Сэм её ищет? Почему винит её за смерть брата? Неужели, я схожу с ума? А что по-поводу наследства, которое мой отец завещал матери Сэм? И далее, далее, далее.

Какой из этих вопросов самый главный?

С другой стороны, зачем вообще задавать вопросы? Почему мы вылезли на кухню из этой тёплой постели.

Как вообще случилось так, что наши с Сэм родители были любовниками? Каков был шанс того, что спустя такое количество времени я вдруг наткнусь на дочь любовницы отца в баре, убегающую от преследователей, и вдруг решу спасти ей жизнь? Нулевой, правильно.

— Сэм, почему именно мы? Почему?

Да, кажется, вот он — самый главный вопрос века.

Она пожимает плечами в ответ. Этот жест стал привычным в нашей повседневной жизни. Этим жестом мы отмахиваемся от всех вопросов, которые сами же друг другу и задаём. Такое ощущение, будто мы настолько привыкли пожимать плечами, что, просыпаясь, дергаем предплечьями, локтями, изгибами рук, что спустя какое-то время это стало нормальным. Мы превращаемся в потерянных людей, которые мечтают найти ответы, но вечно пожимающие плечи не дают нам должного. На моей могиле напишут «умер от незнания». Да, наверняка.

— Почему твоя мать считает тебя виновной за смерть брата? — спрашиваю я и шумно выдыхаю. Сейчас Сэм врежет мне по лицу кулаком за такие вопросы, я знаю. Я бы так и сделал на её месте.

— Я бы сказала тебе правду, если бы не боялась её, — она уклоняется от ответа. — К тому же, я уже говорила.

— Что ты имеешь в виду? — не понимаю я.

— Кью, я боюсь признаться самой себе в том, что виновна в его смерти. Я знала о том, что мой брат собирается сделать ночью. И я ничего не смогла предотвратить. Я даже не попыталась. Она знает. Моя мать в курсе того, что я… Боже, Кью, почему ты спросил?

И снова она вспоминает Бога.

— Извини, — я редко извиняюсь перед людьми, но сейчас ей это нужно. — Я не могу понять очевидных вещей — почему мать тебя преследует?

— Хочет, чтобы я расплатилась за смерть брата. Она знает, что я виновна в его смерти.

— Сэм, ты просто ничего не сделала, разве это плохо?! — взрываюсь я, и она приставляет указательный палец к моим губам. Он в сладком вине. Я слышу пьянящий и одурманивающий запах. Мне хочется облизать его, но я одёргиваю себя от этой глупой затеи. Ведь иначе Сэм уж точно пересчитает мне все зубы.

— Как же ты не понимаешь. За бездействие люди тоже должны нести наказание.

И я вспоминаю ту самую ночь, когда Джуди умерла на моих руках. Я тоже бездействовал. И я несу наказание по сегодняшний день. Дело даже не в кошмарах. Я не могу нормально спать — это ещё полбеды. Чувство вины сжирает меня изнутри, обгладывает мои кости, заставляет чувствовать себя дерьмом. Сэм права. Мы несём наказание даже за то, чего не совершали.

— Как полиция смогла вычислить тебя? Я правильно понимаю — они считают, что ты виновен в смерти отца? — спрашивает моя собутыльница.

— Да. Думаю, да. Я исчез из города сразу после его смерти. Разве не подозрительно?

— Ты прав. Но как они оказались около особняка одновременно с нами?

И вдруг до меня доходит. Тот репортаж с моей бабушкой — она дала его корреспондентам ещё год назад. Спустя какое-то время она умерла. Я, кстати, до сих пор понятия не имею, от чего. Когда мы общались с ней в той беседке, бабушка сказала, что умерла в момент, когда у моей матери остановилось сердце. Может, она настолько сильно любила дочь, что почувствовала её смерть собственным сердцем? Сколько лет этому репортажу?

— Сэм, они показали репортаж с моей бабушкой, которая призывала меня приехать к нашему с ней памятному месту — на беседку. Может, копы пронюхали, что беседка около нашего сгоревшего особняка — именно то самое место, в котором им следует меня искать?

Но, как они могли это узнать? Бред.

— Удивляюсь, как они не нашли шкатулку, — высказывает разумную мысль Сэм. Я тоже удивлён. Она права. Обычно копы переворачивают всё с ног на голову, чтобы не упустить каждую волосинку из виду, каждый отпечаток. Но шкатулку под трухлявой доской они не смогли найти. Намеренно или просто напросто не доглядели?

Саманта вдруг улыбается, и я непонимающе смотрю ей прямо в лицо.

— Что за дурацкая улыбка?

— Рада, что встретила тебя, Кью.

========== Глава 12 ==========

К утру мы просыпаемся и встречаемся на кухне. Саманта готовит завтрак. Я помогаю ей с яичницей, чтобы та не подгорела. Снова. Невольно вспоминаю, как умело готовила Джуди. Она называла это блюдо «творческие яйца» приправив его петрушкой или зелёным луком. Я ржал, как ненормальный, когда она говорила вслух переделанное название обычной яичницы-болтуньи. Но Сэм — не Джуд. У этой яйца всегда подгорают. И они далеко не творческие. Не сказать, что я привык. Нет. Но эти две девушки абсолютно разные.

Абсолютно.

Ариэль сидит на полу в обнимку с Джуди, я наблюдаю за их поединком с улыбкой на лице. Но затем собака слегка кусает малышку за руку, та вскрикивает, и я подбегаю к ним, упав на колени.

— Болит?

— Нет, — отшучивается Ари, махнув рукой. — Мы играем.

— Не похоже на игру, — возражаю я.

— Она не специально, — защищает собаку Ариэль уже более настойчивей. Я внимательно осматриваю руку девочки. Не укус, а обычная царапина, которую собака сделала клыком. Джуди ложится на пол, закрыв морду лапами, как бы, извиняясь. Я глажу её по голове и говорю:

— Смотри, не позволяй ей кусать тебя, — предупреждаю ребёнка я. Она кивает и одобряющие треплет пса за правое ухо. Та едва заметно виляет хвостом в знак внимания.

Шкатулка красуется в руках Натаниэля, который внимательно вертит её в разные стороны, изучает какие-то символы и надписи, изображённые на боковых стенках и на крышке. Я сажусь рядом с ним за стол, наблюдаю перед лицом слегка подгоревшую яичницу, и перевожу взгляд на Сэм, которая старается не смотреть мне в глаза. Это я виноват. Не углядел. Отвлёкся на ребёнка с собакой. Ничего. Может, завтра спрошу, какого числа у Саманты день рождения, чтобы подарить ей кулинарную книгу.

— Нашёл что-нибудь интересное? — спрашиваю я у друга, стараясь не смотреть на провинившуюся девушку, севшую по другую сторону стола. Ари за секунду преодолевает расстояние от угла кухни до стула и садится рядом с Сэм. Джуди ковыляет за новой хозяйкой, усаживается у стола, в ногах, и начинает тихо скулить, выпрашивая еду.

— Нет. Какие-то японские иероглифы, что ли. — Нат судорожно вздыхает. — Бесполезно. Я хоть и Умник, но не настолько, чтобы шарить в китайском. Думаю, они выгравированы здесь для красоты, а не из-за какого-то скрытого смысла насчёт содержимого шкатулки.

— Поверю тебе на слово, — смеюсь я.

— Где нам достать код? — спрашивает Сэм, по-прежнему пряча глаза. Вот ведь дурочка. Я едва заметно улыбаюсь, стараясь, во что бы то ни стало спрятать эту тупую улыбку. Но мне не хватает лишь доли секунды. Нат успевает проследить за моим взглядом, а затем сопоставить два плюс два и одобряюще кивнуть, с коварной улыбкой на лице. Я шлю его к чёрту. Мысленно.

— Думаю, нужно найти твою мать, — говорю я с выражением «мне жаль». Она кивает. Дело безвыходное. У матери Сэм, скорее всего, сейчас огромная куча денег, доставшаяся от моего папаши. Почему именно любовница? Неужели, он так её любил?

— Как думаешь, — Нат поворачивает голову к Саманте, — где нам найти твою мать?

— Она сама нас найдёт, — не дожевав яичницу, бурчит Сэм, закатывая глаза.

— Нет, я думаю, стоит съездить к вам домой, — возражаю я, хотя и знаю, что это глупо, особенно для меня. Что мне сказать? Здравствуйте, я сын мужика, которого вы трахали пару лет назад, и сейчас вы владеете моими деньгами, которые он вам завещал. Кстати, это Сэм, поздоровайтесь со своей дочерью. Саманта, помаши ручкой маме. Так, что ли? Во-первых, деньги по праву — её. Во-вторых, достаточно того, что и во-первых. Я замечаю взгляд Сэм — слегка испуганный — она не хочет видеть мать, и это вполне логично. Почему же я со своими проблемами, умершими родственниками, наследством всё порчу? Мать Саманты загребёт нас в одну камеру на двоих, когда увидит.

— Ты не обязана, — начинаю я, но она перебивает меня.

— Рано или поздно мы с ней встретимся. Я буду рада, если помогу тебе разобраться со шкатулкой и прочим. Но почему ты думаешь, что код от шкатулки у неё? Может, он в твоей голове? Тебе остаётся лишь вспомнить.

— Я бы уже давно вспомнил, — возражаю я, но Сэм снова меня перебивает.

— Бабушку свою ты тоже помнил? Всегда? Нет. Она возникла в твоём сознании после репортажа по телевизору. Может, тебя стоит подтолкнуть на это? Снова?

Может, она и права. Нат смотрит на нас, как на придурков, мол, какая бабушка? Какой репортаж? Я правда не помню, чтобы рассказывал другу о том, что уехал ради того, чтобы повидаться с бабулей, затем оказалось, что она мертва, а я сидел в беседке, неподалёку от сгоревшего дома, и болтал сам с собой. А может, у меня просто едет крыша. Удивляюсь, почему я до сих пор не в дурдоме. Я поворачиваюсь к Сэм и умоляюще смотрю ей в глаза. Она понимает. Она всё расскажет Нату и без моей помощи. Я ведь рассказал ему о прошлом Саманты. Да-да, я зря это сделал, определённо. Каюсь. Встаю из-за стола, выхватываю из рук друга шкатулку и иду в гостиную. Включаю телевизор. Попадаю на канал новостей, и натыкаюсь глазами на лицо знакомого парнишки. Где я его видел? Скорее всего, в колледже. Сегодня суббота, и я забыл, когда последний раз был на учебе. Нату простительно, у него умерла мать. Он может пропустить день, неделю, целый месяц, но когда, наконец, решится пойти на учёбу, все в этом сером здании будут жалеть его. Никто не скажет плохого слова. Меня же польют дерьмом, даже если я буду идти за ручку с Натаниэлем. У меня ведь никто не умер. Вернее, все умерли очень давно. В колледже всем плевать на меня. Никто из однокурсников не спрашивал, почему я так замкнут в себе и ни с кем не общаюсь. Меня это вполне устраивает. А вот проблемы с директором мне не нужны. Я на третьем курсе, хотелось бы все-таки закончить. Натаниэль всего лишь на первом, но если мы вдруг уедем, для него — не проблема просто взять и перевестись. Но если взять, к примеру, меня, то бросив учебу сейчас, я никогда не смогу закончить колледж. К тому же, я потратил на год учёбы почти все свои сбережения.

По телевизору показывают какой-то репортаж. Я делаю громче, и слышу, как голоса Ната и Сэм настороженно затихают. Тоже слушают. Я перевожу взгляд на Сэм и понимаю, что она бледнеет на глазах.

«В связи с неожиданной смертью Ричарда Хортона, который состоял в группе тяжело избитых парней около сгоревшего особняка Нормана Прайса, были предприняты меры по защите остальных подростков. Напоминаем, спустя некоторое время один из этих парней совершил самоубийство в больнице. Его звали Эндрю Спаркс. Ричарда Хортона выписали из больницы вчера вечером. Ночью его убили около собственного дома, когда тот шёл к контейнеру с мусором. Очевидец — сосед, живущий напротив, видел в окно, как на парня напала девушка. Лица он её, к сожалению, не видел. Остальные пострадавшие на данный момент находятся в больнице. Если вы что-то знаете о произошедшем — просьба обратиться в здание местной полиции Ричмонд-Хилл. Будьте бдительны и осторожны».

Ещё один. Осталось трое, значит. Мне, конечно же, жаль парней, но за что их так зверски избили? Может, они действительно были виновны в чем-то? Справедливость ведь в любом случае восторжествует. А в новостях не зря говорится о том, что к оставшимся троим парням подставили охрану. Люди боятся, только вот кто за всем этим стоит?

Саманта медленно подплывает ко мне и садится рядом. Шепчет на ухо:

— Я думаю, моя мать к этому причастна.

— ЧТО?! — ору я, и она умоляюще смотрит мне в глаза. Ты что, смеёшься надо мной? Почему почти во всех бедах мира замешана твоя мать?

Наши лица в паре сантиметров друг от друга. Я успокаиваюсь за считанные секунды и отвожу взгляд. От неё пахнет чем-то знакомым. Приятным. Сэм продолжает:

— Я знала Эндрю и Ричарда. Они были ну просто кончеными уродами, — первый слог предпоследнего слова она тянет, скрутив свои губы трубочкой, преподав комичность всем этим словам. Но я внимательно слушаю, вдумываясь в каждое слово, стараясь понять, зачем матери Сэм делать подобные вещи.

— Они оба сидели сзади меня в колледже.

— Что? Они учатся здесь? — не понимаю я.

— Да нет же. Там, в родном городе, откуда я сбежала. Они все оттуда. Особняк твоего отца находится неподалёку от моего города. Они, между прочим — соседи.

— Кто соседи? — я снова врубаю дурака.

— Наши с тобой прошлые города — соседи. Там, где мы родились. Ты всегда был в трёх часах езды на машине от меня, — она улыбается. — Особняк твоего отца — граница между ними.

Я начинаю понимать. Мы с Сэм из разных городов. Отец выбрал в любовницы женщину, которая живёт как можно дальше от нашей семьи. Что же, вполне логично.

— Я видела твоего отца, Кью, — мрачно говорит Саманта. — Он переступал порог нашего дома лишь однажды. Он был очень на тебя похож, теперь я понимаю, почему при нашей с тобой первой встрече я вдруг задумалась о том, что где-то раньше тебя видела.

— Я ни капельки на него не похож! — взрываюсь я и подскакиваю с дивана. Выключаю телевизор. Швыряю пульт в сторону. Нат и Ари смотрят на меня с недоумением из кухни. Я киваю, мол, все нормально. Не рыпайтесь. Не трогайте меня.

Знаете, сейчас самое время сказать что-то вроде: «я — зло, я — ярость».

Мне надо подышать свежим воздухом. Я хватаю своё пальто и выскальзываю на улицу, бросив Сэм одну на диване. Я буквально чувствую, как она сверлит мою спину взглядом, пока дверь не прекращает этот зрительный контакт. Контраст из тёплой комнаты с камином в холодную морозную осень оказался не таким уж и простым на первый взгляд. Я закутываюсь в шарф и надеваю кожаные перчатки. В них держать сигарету очень неудобно, такое ощущение, будто она вот-вот сломается. Я совсем её не чувствую в своих пальцах, но кое-как закуриваю. Ледяной ветер хлестает по моим порозовевшим щёкам. Мой нос за секунду окрашивается в красный. Но лучше уж стоять здесь, чем находиться в гостиной рядом с Сэм, которая пытается вернуть меня в прошлое, заставляет вспомнить своего отца, его внешность, которую я так старательно пытаюсь забыть по сей день. Он был чудовищем, моральным уродом, конченой мразью. Зачем вспоминать такого человека? Если бы у меня была возможность вновь стереть память, я бы незамедлительно это сделал. Отдал бы всё, что у меня есть, за возможность не помнить этот кошмар, который преследует меня с детства. Иногда я думаю о том, что уж лучше бы я ничего не помнил. Совсем. Мать, которая умерла на моих глазах, когда мне было 5. Я до сих пор помню алые струйки воды, стекающие на белый кафель на полу. Она окрашивает платье Джуди в красный.

Джуд.

Она всегда была рядом, когда в моей жизни всё было так хреново. Но даже эту девушку я был бы не прочь забыть. Я чёртов эгоист и трус, который пытается сделать свою жизнь лучше. Избавить себя от кошмаров, мучающих меня второй год. Другой бы на моём месте принимал их как должное — расплату за то, что не спас Джуд в том доме, позволил ей закрыть моё тело от пули её собственным.

Но первый в списке забвения и потери памяти — мой отец. Изначально я был бы не против и вовсе не встречаться с ним. Никогда. Не в этой жизни. И не в следующих тоже. Но так уж случилось, он породил меня на свет — ещё одна причина, по которой я себя ненавижу. В глубине души я знаю, что от отца в мой характер влилось много желчи. Может, я веду себя, как трус, потому что он был таким же? Это не оправдание. Я знаю.

Я слышу, как дверь открывается, и кто-то шагает ко мне сзади. Тонкие пальцы обхватывают мой шарф и разворачивают к себе. Я швыряю окурок в сторону, но из-за кожаных перчаток он летит мне под ноги, сломавшись пополам. Я начинаю нервно топать ногой, пытаясь успокоиться, не думать о том, что пальцы Сэм обхватывают моё лицо. Сильный ветер мешает мне слушать её, вдумываться в то, что она говорит сейчас.

— …заставить тебя вспомнить всё это. Извини.

Кажется, она чувствует вину за то, что пыталась надавить на меня пару минут назад. Её пальцы такие тёплые. Когда она убирает их с моего лица, я мёрзну ещё больше. Кожа, где секунду назад касались подушечки её пальцев, остывает очень быстро. Уж лучше бы ты меня не трогала.

Зря. Очень зря.

Мы стоим посреди улицы. Молчим. Она смотрит мне в глаза с сочувствием и чем-то ещё. Я не могу разобрать. Я впервые вижу этот-вот-её-взгляд. Непонятный мне, как и конспект по физике моего друга. Слишком сложный. Вот уже около двух недель мы с ней не расстаёмся. Я помню тот самый день, когда твёрдо решил не привязываться в людям, потому что в случае расставания мне будет так же больно, как и в тот самый момент, когда Джуди умерла на моих руках, и тогда же, когда я потерял мать.

И теперь я стою перед этой девушкой, полностью открыт перед ней. Мои глаза настолько голые, если она заглянет в них — всё поймёт.

— Знаешь, без тебя я бы не справился, Сэм, — тихо говорю я и замечаю, что ветер утих. Все вокруг замерло, словно ожидая моих действий или каких-то слов. Движений. Мыслей. Высказываний. Благодарностей. Да чего угодно. Сэм тянет руки к моему лицу. Снова. И я отхожу назад. Нет. Однажды я позволил девушке влюбиться в себя. Позволил себе влюбиться в неё. Больше этого не повторится. Никогда.

— Пойми же, — стараюсь объяснить я. — Ты для меня не более, чем напарник. Мой помощник. Мой спутник. Ты вдохновляешь меня на хорошие поступки. Ради тебя я хочу стать лучшим человеком. Говорить хорошие вещи, защищать друзей от беды, поддерживать близких. Ты — та, кто не бросит в тяжёлую минуту. Ты мой друг, Сэм.

Её руки повисают в воздухе между нами, словно препятствие. Кажется, я сморозил глупость. Она не знает, что делать дальше. Я и сам не знаю, зачем сказал всё это. Она не понимает, что именно я хочу до неё донести. Страх, отчаянье, радость, воодушевление, заинтересованность, поддержка — всё это было у нас с ней. И слезы были. Я беру её за повисшие в воздухе руки и опускаю вниз. Мне хочется погладить эту девушку по голове. Хочется успокоить, сказать, что она плачет зря. И это так. Мы оба это знаем. Но она ничего не может с собой поделать. Слёзы градом катятся по её щекам, а я стою и бездействую. Как и в тот самый вечер, когда умерла Джуди. Я должен что-то сделать.

И моя рука касается её нежной и холодной кожи на лице, размазывая мокрые подтёки большим пальцем. Она роняет голову мне в руку, словно обессиленная. Прижимается к ней щекой, будто это — её спасение.

— Сэм, если я вдруг потеряю тебя, то это полностью убьёт во мне всё то хорошее, что я так стараюсь сохранить после смерти Джуди.

Она понимает. Кивает. Отводит взгляд в сторону.Отстраняется.

— Я должна помочь тебе со шкатулкой. Помочь найти ответы. После этого мы разбежимся, словно никогда и не знали друг друга, — отчеканивает она, по-прежнему не глядя в глаза.

— Я говорю тебе, что боюсь потерять тебя, хорошего друга, замечательного человека, а ты хочешь сделать вид, будто мы никогда не были знакомы? Просто взять и уничтожить всё то, что мы с тобой строили?! — я срываюсь на крик. Задыхаюсь от неожиданной вспышке ненависти по отношению к ней. Да как она смеет?!

— Да, — спокойно говорит она. — Пойми и меня тоже. Я так не могу. Сейчас ты ясно дал понять, что у нас с тобой чисто деловые отношения.

— Что?

— Квентин, — она произносит моё имя чётко, внятно, так, как никогда не произносила до этого ранее. — Я начинаю… боже. Забудь, пожалуйста, об этом разговоре. После того, как мы найдём мою мать и решим проблему с твоими деньгами, мы разбежимся — каждый своей дорогой. Хорошо?

Я медленно киваю, не понимая, зачем она говорит всё это. За что ты так со мной? Что я не так сказал?

— Я тебя чем-то обидел? — не понимаю я.

— Нет, Кью, — Сэм холодно смотрит мне в глаза. — У нас с тобой разные предпочтения.

— О чём ты, бля? — я задыхаюсь от непонимания, от злобы в её адрес. Почему она не может выражаться яснее? Или это я такой идиот?

— Ты хочешь получить ответы на вопросы и вернуть свои деньги. Я же хочу тебе помочь, но и остаться рядом. До конца жизни. Быть твоей… боже, Кью, неужели, ты до сих пор не понял?

Не понял, что?

Нас резко прерывает с грохотом открывшаяся дверь. Ари кричит с порога:

— Вы там замерзнете, давайте внутрь, быстро!

Сэм грустно улыбается, игнорируя моё слишком громкое фырканье. Не глядя в мою сторону, она влетает в дом, оставляя дверь открытой. Рада, что избавилась от нежелательного и слишком смущающего её разговора. Ну и чёрт с ней. Я до сих пор не понимаю, что именно эта дурочка имела в виду. Но рано или поздно, думаю, я всё пойму.

Я снова закуриваю, уже вторую. Саманта оборачивается, наконец, у порога в мою сторону, но я успеваю отвернуться к ней затылком. Пусть идёт нахер, раз не может рассказать, в чем её проблема. Я ненавижу самого себя за то, что до сих пор не понял. Что я должен был понять? Почему я такой идиот?

Маленькая снежинка падает на мой нос, от чего я едва не чихаю, роняя сигарету. Почему за последние две недели на мои плечи свалилось так много непонятных вещей, которые — то и дело — тянут вниз, в какую-то непонятную пропасть, из которой уже не выбраться? Я понимаю, что все проблемы начались после того, как я решил спасти Сэм от тех бугаев, которые преследовали её в пабе. Я знаю, что нельзя винить девушку в собственных проблемах. Она вовсе не виновата в том, что её мать была любовницей моего отца. Это слишком глупое совпадение. Слишком банальное. Слишком. Невозможное.

Но так уж случилось. Ничего не поделаешь. Нужно решать проблемы по мере их поступления. На Сэм едва не напали возле того бара — я предотвратил это. Получил по роже, но предотвратил с помощью Рэджи (благослови его, Господи, за то, что тот ходил в секцию борьбы).

Я вспоминаю рыжего парня, который всегда был чересчур скрытный в нашей компании. Очень неправильный. Он лжёт о своей семье, о том, что произошло между ним и Сэм в том переулке, когда я так нагло застукал их, светя в лица фонариком. Я понятия не имею, какими именно постыдными вещами эти двое там занимались. Но зависть гложет меня. Именно мне Сэм могла бы довериться в тот самый вечер (неважно, что именно она показывала ему под своей одеждой). Она могла бы довериться. Могла. Не будь я таким придурком.

Но затем вопрос мучает меня, и ответ на него тоже.

Разве Сэм не рассказала мне о своей матери? О смерти своего брата-близнеца? Разве не доверилась мне?

Да.

Тогда какого же чёрта я думаю о ней и о Рэджи? То, что произошло в том переулке — меня не касается. Я не буду спрашивать её о том вечере. Не имею права. Нет. Как бы сильно не мучило меня любопытство и банальная ревность — нет. Я не буду. Не сегодня. Никогда.

Я швыряю второй по счёту окурок, и он проваливается в мягкий снег, оставляя за собой маленькую ямку. Ветер начинает снова усиливаться, поэтому я спешу зайти в дом и быстрым рывком закрыть за собой дверь. Получается не очень красиво — я слишком громко стучу дверью, словно я злюсь на что-то. Или кого-то. Это не так. Но Сэм всё равно бросает в мой адрес колкий взгляд, говорящий о том, что я опять веду себя, как дурак. Но я ведь не специально.

Нат кивает мне, мол, иди сюда, на кухню. Саманта в этот момент молча берёт Ариэль за руку, а та тащит Джуди на своих руках. Они скрываются за лестницей на второй этаж. Я слышу, как стукнула дверь в спальню малышки Ари, и смею лишь предполагать, о чём именно беседовали Нат и Сэм в моё отсутствие.

— Сюда, Кью, — голос моего друга настойчив, он говорит это, словно, приказывая. Я ведь не жалкая псина, чтобы мной повелевали. Но ничего не поделаешь. Я молча вешаю пальто на вешалку и иду к Нату, который сидит за столом с двумя кружками чая.

Я присаживаюсь рядом и улавливаю на себе его непонятный взгляд. Такой же, как у Сэм пять минут назад. Да что с вами такое?

— Кью, что происходит? — такой же непонятный тон, как и взгляд Ната, говорит о том, что я вляпался в дерьмо. Слишком многое навалилось. Я говорил об этом. Смерть Джуди, целый год одиночества. Мы знаем друг друга чуть больше месяца, с тех пор, как я перевёлся в колледж Натаниэля и Рэджи. Нет, мы, правда, встречались ещё и летом, но это была, скорее, не дружеская встреча, а случайная. На одном и том же самом месте. Десять раз подряд. Это не совпадение, но все трое делали вид, что — да. Летом мы проводили время вместе минимум раз в неделю, если не чаще. Память мне изменяет, но проблема далеко не в памяти. То, что произошло этим летом с моими друзьями — кажется таким отдалённым. Таким. Забытым.

Я грустно смотрю Нату прямо в глаза. Рэджи давно уже нет в нашей компании. Я уже около месяца не слышу, как он восклицает: «Вот это буфера!» сидя прямо передо мной, листая чужую ленту в инстаграме. Раньше было очень непривычно — трое друзей — Умник, Извращенец, Чёртов-Супермен, — но теперь это кажется нормальным.

— Ты мне ответишь? Да? — Натаниэль выжидающе смотрит, и я вздыхаю. Ну, да. Вопрос. Он задал его пару минут назад. А я всё это время, молча, ковыряюсь в своих мыслях, пытаясь разложить всё по полочкам.

— Да, — только и всего. Это всё, что я могу выдавить из себя.

— Я никогда не слышал, чтобы Сэм так… грустно отзывалась о тебе. Она расстроена. Что у вас произошло?

Нат, ты ведь — Умник. Пойми сам. Заодно и мне расскажешь. Потому что я не понимаю, что у нас, на хрен, происходит. Моих сил хватает лишь на то, чтобы устало пожать плечами. Натаниэль закрывает глаза и кивает, мол, так я и знал.

— Прости, Нат. Я понятия не имею, что за херня творится.

— Расскажи мне всё с самого начала, может, нам с тобой удастся решить пару тройку твоих проблем, — улыбка друга заставляет меня почувствовать себя живым. И я решаюсь рассказать всё с самого-самого начала. Начиная со смерти матери, впихнув в середину смерть моей девушки — Джуди, и заканчивая тем, что мать Саманты винит дочь за смерть её брата, а сама она является любовницей моего отца, которого я собственноручно убил год назад, после чего сжёг тот самый особняк, возле которого недавно было совершено покушение на пятерых парней, которые являются одногруппниками Сэм. Да, я и вправду вместил все эти события почти в одно предложения, добавив напоследок ещё кое-что важное — я разговаривал с мёртвой бабулей, в тот момент, когда Саманта стояла неподалёку от нас (меня) и тряслась от увиденного, так как я разговаривал сам с собой. Ах, да! Ещё и шкатулка, которую мне нужно открыть! Как же я мог забыть о ней? Да, я рассказываю всё это снова, уже второй раз. Может, Нат поможет найти ответы на мои вопросы?

— Так, стоп, — он тяжело вздыхает, и я понимаю, что даже для Умника это — слишком. — Физика по сравнению с твоими проблемами — дерьмо собачье.

Я впервые слышу, чтобы он ругался таким образом. Натаниэль всегда был в нашей компании самым милым парнем, который никогда в жизни бы не сказал дурного слова. И сейчас мы сидим друг напротив друга, и я улыбаюсь так искренне, как уже давно не улыбался. Я понимаю, что мой друг взрослеет. И это, на самом деле, хорошо. Я вспоминаю, что его День рождения уже послезавтра. Я понятия не имею, что ему подарить, и решаюсь подарить день тишины. Вряд ли праздник сейчас уместен, если учесть недавнюю смерть его матери.

Боже. Кругом сплошная смерть. Даже подумать об этом страшно.

— Я всё понимаю. Ну, то, что ты по уши в какашках, — Нат говорит привычное мне детское ругательство, от чего я издаю смешок. — Я всё усёк — твою мёртвая бабушка, которая явилась тебе в голову после репортажа, подстроенного копами с целью отыскать тебя. Я понял, что тебе предстоит найти мать Сэм, вместе с самой Сэм. Это понятно. Но кое-что ускользнуло от моего понимания. Что. За дерьмо. Происходит. У вас. С Сэм? — он отчеканивает каждое слово с секундной паузой между ними. Я испуганно таращусь на друга, понимая, что оставлю его вопрос без ответа. Я опять пожимаю плечами и слышу, как Нат начинает рычать. Но через пару минут тишины, и его слишком шумного скрежета в голове (шестерёнки крутятся, наверное — Нат громко думает), мой приятель округляет глаза.

— Боже. Вот это да!

Он выглядит так, словно выявил какую-то очевидную формулу по физике, и поражается, почему величайшие умы общества не додумались до этого раньше.

— Это же так просто. На поверхности лежит, — продолжает он, коварно ухмыляясь в мою сторону.

— О чём ты?

— Кью, — Нат смеётся. — Ты ведь влюбляешься в её. На самом деле.

— Да иди ты к чёрту.

На самом деле, любовь — слишком громкое слово. Слишком неправильное. Слишком непозволенное. Но, кажется, это на самом деле случается.

Боже.

Нет.

Неужели, снова?

========== Глава 13 ==========

Меня разыскивает полиция, которая — явно не ошибочно — думает, что я причастен к смерти своего отца. Не ошибочно. Это кристально чистая правда. Именно поэтому мне так нужна помощь Сэм, вернее, деньги, которые отец завещал её матери. Я нуждаюсь в них. На самом деле, мы все в них нуждаемся. А семье Ната — вернее, тому, что от неё осталось — я нужен. С этой суммой мы проживем пару лет, не меньше. За это время я встану на ноги, устроюсь на работу, надеясь откупиться от полиции. Это даст мне возможность жить нормально, найти работу, содержать семью.

Семью.

В голове грохает мысль: «Нат и Ари — моя семья». И я понимаю, что это правда.

С каких пор я начал думать о семье во множественном числе?

С каких, блять, пор, в состав семьи вхожу не только я один?

Ариэль спасла меня от одиночества. Не Нат. Не — упаси Господь — Рэджи. Это сделала Ари. Своими словами, жестами, объятиями. Своим тёплым взглядом. Своей улыбкой, такой понимающей — невозможно понимающей — для десятилетнего ребёнка. Я верну ей маленький должок. Она спасла меня — я спасу её. У ребёнка должно быть светлое будущее, хорошее образование, и как можно меньше грустных мыслей. Ариэль многое пережила за последний месяц. А я виню себя за то, что меня не было на похоронах Мисс Хэррингтон.

Сегодня Нату исполняется восемнадцать. С этого дня он официально может сидеть в нашем пабе и пить пиво. Раньше он делал это по знакомству. Теперь всё будет законно.

Не думайте, что совершеннолетие — хорошо. Наоборот. Многие из нас, достигнув этого возраста, мечтают вернуться обратно в детство и увалиться в песочницу своей голой попкой, не думая о том, что происходит вокруг. Я рад за Ната, и одновременно сочувствую ему. На его плечи за последний месяц свалилось слишком много тяжелого груза. Я, конечно, помогаю ему разгрузить всё это, но, изредка приправляя голову друга своими собственными проблемами и загадками.

Мы с Сэм не разговариваем вот уже два дня. Хотя, мы с ней даже не видимся. Она живёт в своём доме, даже в гости не заходит. Да и зачем? А я стою с Натом в университетском буфете и решаю, какую булочку следует купить, и стоит ли вообще брать стандартный обед или нет. Я думаю об этой девушке слишком часто. Я пытаюсь отвлечься, но понимаю, что каждый раз, если закрыть глаза больше, чем на секунду — её образ начинает резать меня изнутри.

Натаниэль знает, что вся надежда на его день рождения — придёт она или нет.

Сэм должна прийти. Она не бросит ребёнка. Они с Ариэль слишком сдружились за этот маленький промежуток времени. Ари надеется, что Сэм придёт. Нат надеется, что Сэм придёт. Все надеятся на Сэм. А я даже думать боюсь о её приходе, потому что, на хрен, не знаю, что говорить при встрече.

Или промолчать?

Мы, что, будем молчать с ней до конца своих дней? И сама мысль об этом настолько смешна!

— Чего улыбаешься? — недоумевающий взгляд моего друга сверлит мой лоб. — Ты постарел, Кью. У тебя морщины. Или я давненько не видел твоей улыбки. Думаешь о Сэм?

— Благодаря тебе я не удивлюсь, если даже поседел.

Друг сверкает зубами, а я радуюсь возможности улизнуть от его вопроса, ведь если придётся отвечать честно, то мне следует рассказать о том, что я думаю о Саманте даже в эту самую секунду. И, да, кошмары снова мучают. Неважно, кто спит рядом, Ари, моя/её собака, или… боже, Нат? Нет, мы не спим вместе. Только однажды, когда его мать была в больнице. Да. Всего один раз.

Почему, чёрт возьми, в ту ночь, когда Сэм была в моём доме, кошмары меня не мучили?

И почему они вернулись снова? Я ведь нашёл собаку. Рассказал матери Джуд о смерти дочери. Так зачем же доставать меня по ночам? Снова.

Джуд, зачем ты это делаешь? Объясни, пожалуйста.

Ах, да. Ты ведь не можешь. Ты мертва.

По моей вине.

Может, именно поэтому кошмары до сих пор не отпустили.

Я стараюсь отвлечься от этого. Хожу в университет. Надеюсь всё-таки закончить. Глупо, я знаю. Сегодня мой первый день спустя двух недель пропуска. Понятия не имею, как буду объяснять своё отсутствие. Я еще не придумал отмазку.

«Я грохнул своего папаню, и теперь я нищий подросток, который не может устроиться на работу, потому что я в розыске, как первый подозреваемый».

Вам смешно? Мне тоже.

«Я отсутствовал по семейным обстоятельствам».

Да уж, семейнее некуда.

«Искал собаку в другом городе в двух тысячах километров отсюда, потому что я же её там и бросил».

Зачем ты искал собаку, Кью?

«Об этом попросила моя мёртвая девушка в очередном кошмаре».

Что, простите?

Да уж, лучше промолчать.

К моему удивлению, на первых двух лекциях (как я позже узнал от Ната) его не доставали. Никто из учителей не посмел сказать этому парню ни слова о его отсутствии. Ему сочувствовали. Меня же прожигали взглядом на каждой паре, словно я в чём-то виноват. Да, я пропустил почти месяц, но с кем не бывает? Да, мне влепили… вернее, вручили, какую-то бумажку с предупреждением. Академическим, вроде. Срал я на учёбу. Нет, закончить бы ее не мешало. Но все мы хотим, чтобы дипломы сыпались на нас с неба, в тот момент, когда мы сами ничего ради этого не делаем. Это, кажется, мечта подростка номер один — быть успешным. Если меня выгонят, будет обидно, конечно, но плакать по этим ублюдкам я не стану.

Зря только платил за учёбу. Это было глупой затеей. Я ведь в розыске. Какой шанс того, что меня узнают? Стопроцентный. Ведь моя фамилия звучала в новостях. Да, там не указано имя. Но люди ведь начнут подозревать.

Я бы, на их месте, начал.

Через десять минут мы с Натом расходимся в разные стороны — он на первом курсе, я на третьем, если вы вдруг забыли. Я лениво вползаю в аудиторию и встречаюсь с, как минимум, двадцатью взглядами недоумевающих учеников.

— Знаешь, Квентин, ты не боишься, что тебя выгонят за такое?

— Да, лично я бы тебя уже давно выгнала.

— Мы тут корячимся, ходим каждый день, а ты — нет.

— Ага-ага, и все мы в любом случае получим один диплом.

— Слушайте, может нам тоже следует начать прогуливать, как он? Какая разница?

— Да, всё равно нам ничего не будет.

— Я знаю, почему этот парень отсутствовал. Его фамилия — Прайс. О нём говорили в новостях. Его папаша сдох в том сраном доме. А может, это ты его поджёг, а, Квентин?

Вот оно.

Да-а-а.

Догадались.

Они знают. На меня настучат. Блять, какой же я…

Тупой. На что я надеялся? Что меня примут с распростёртыми объятиями? На дворе — конец октября. А я пропустил целых две недели учёбы, если не больше.

Понятия не имею, почему никто из учителей или самого директора не догадался, кто мой отец. Ведь на планете есть только один Квентин Прайс — убийца своего отца. Тот, кто бежит от своих собственных кошмаров.

Бесконечная гонка.

Боже, как иронично.

Я стою посреди аудитории. Моё тело покрывается холодным потом. Меня трясёт. Да. То, что происходит сейчас, должно было произойти раньше. Но только я хотел было огрызнуться на этих ублюдков, не успел. К сожалению. Я бы многое им сказал. Но меня прервали. В класс зашла… Сэм? А я и понятия не имел до этого момента, в каком университете она учится. Девушка, вроде, упоминала ранее, что перевелась в местный университет, но… нет. Кажется, это был колледж. Наверное, Сэм не учится здесь. Нужно будет спросить её об учёбе. Хотя, какая разница?

Спросить? Разве мы с ней разговариваем?

С момента того неловкого разговора на улице около дома Ната, мы с ней не обмолвились ни словечком. Ни разу за эти три дня. Выходные мы провели в тишине. И сейчас понедельник — самый продуктивный день недели.

Почему же ты молчишь, Сэм? Скажи что-нибудь.

Ну же.

Говори.

Гул моих придурочных одногруппников тут же стихает, как по щелчку пальцев. Сэм ничего не говорит. Лишь поворачивается ко мне и протягивает записку, аккуратно сложенную между её средним и указательным. По-прежнему не глядя мне в глаза, она разворачивается на невысоких каблуках и выходит.

Почему ты не смотришь в глаза?

Почему ты молчишь?

Я стою в полном недоумении. Растерянность заставляет мои пальцы дрожать. Едва не уронив записку, я торопливо засовываю её в карман и унимаю дрожь в пальцах. Какого чёрта это было? Разве Сэм не игнорирует меня? Как она вообще нашла меня? Выходит, она всё же искала.

Если всё-таки нашла.

И только сейчас я понимаю, что всё это время не сделал ни одного вдоха. От осознания внутри разливается какое-то непонятное тепло, которое течёт по венам. Эта девушка потрясающая.

Непробиваемая.

Прямо как я. И… она обижена. Тишина гудит в моих ушах. Минуту в аудитории было тихо. Я качаю головой и слышу, как жирный Нотт смеётся:

— Твоя подружка, да, Кью?

Видимо, они всё это время переваривали информацию о том, кто мой отец, и что я не просто однофамилец. Кто-то ведь сказал, что я — Прайс. Упомянули моего отца. Остальные начали догадываться, или, как минимум, задумываться об этом. Да, в новостях ни разу не сообщали моё имя. Только, разве что, в одном репортаже. Было это в прошлом году. Мало кто смотрел. Но некоторые знают об этом. Остальной десяток выпусков ведущие говорили лишь: «сын известного бизнесмена по-прежнему в розыске», даже не выставив моё фото на всеобщее обозрение.

Почему? Они дают мне шанс жить, не скрывая своего лица? Но, зачем? К чему такая роскошь?

И, да, меня раздражает, когда кто-то чужой называет меня Кью. И когда кто-то сует свой широкий и отвратительный нос не в свои дела.

— Ха! — Нотт плюёт в сторону под одобрительный гул своих одногруппников. — Трахаешь её?

— Что? Хочешь подержать свечку? Заходи сегодня в девять, мы будем ждать, — я приторно-сладко улыбаюсь, от чего все сидящие в аудитории неодобрительно хмыкают, но, всё же, закрывают свои рты.

— Какого хрена ты вообще лезешь не в своё дело? — продолжаю я. — И вы все. Вы понятия, блядь, не имеете, что происходило со мной все эти дни. — Ната я решил не упоминать. — Разве я лезу в ваши дела?

В этот момент в аудиторию заходит учитель и гавкает:

— Прайс! Ещё одно предупреждение за нецензурную лексику! — и она уже что-то пишет на бумажке, улыбаясь, словно радуется, что наконец-то вручит мне нечто подобное.

— А вы, Миссис Скотт? Стояли и слушали, пока эти говноеды оскорбляли меня и мою подругу? — я внимательно смотрю учителю прямо в глаза.

— Ещё одно предупреждение! — рявкает она, на что я начинаю очень громко смеяться.

— Думаете, ваши вонючие писульки — худшее, что со мной может произойти? Выгоняйте меня. Плевать! У меня хватает проблем и без ваших расчудейснейших нотаций и предупреждений. Желаю Вам удачи с этими щенками, — я бросаю колкий взгляд в сторону сидящих позади студентов, игнорирую протянутые учителем бумажки, и выхожу, захлопнув за собой дверь. К чёрту. Всех их к чёрту. Они ничего не понимают. Они не были в моей шкуре. Они не знают, и не могут знать. Но, разве они виноваты?

Да, виноваты. Никто не заставлял раскрывать в мой адрес свои вонючие рты.

…оскорбляли меня и мою подругу.

Подругу.

Я, что, действительно это сказал?

Кью, неужели ты и вправду считаешь Сэм своей подругой?

Вот умора.

Подруга. Такое неправильное слово. Такое наивное. Нет. Это определённо не то, что у нас происходит.

«Я же хочу тебе помочь, но и остаться рядом. До конца жизни. Быть твоей…»

Это и вправду было произнесено вслух? Её губами. Чёрт.

Пальцы нащупывают в кармане бумажку, и я торопливо достаю её, раскрыв за считанные секунды. Размашистый подчерк заставляет прищуриться, вглядываясь в слова, ведь иначе я ничего не пойму.

«Не вздумай своим грёбаным характером испортить сюрприз, который я подготовила для Натаниэля. Сегодня в местном пабе в шесть вечера. Приходи один».

Своим грёбаным характером? Да ты издеваешься?

Моё злобное рычание проносится в каждом закоулке этого длинного коридора. Надеюсь, никто не услышал.

Неважно.

Стоп, сюрприз? Сэм в курсе вообще, что Нат не любит сюрпризы?

Конечно же, она не в курсе. Если бы знала, разве устраивала бы нечто подобное?

И всё-таки, любопытство внутри меня взяло верх над другими мыслями, эмоциями и так далее. Оставшиеся лекции, я, конечно же, прогулял. А что мне остаётся? Прогуливаю — плохо. Прихожу на занятия — тоже плохо — в лицо сразу летит куча предупреждений, и если бы я задержался еще на пару минут — полетел бы и мой приказ об отчислении. Хотя, меня и так отчислят.

Кому ведь нужна уголовщина? Я — первый подозреваемый. Скоро и до учителей дойдут слухи. Удивлён, почему они до сих пор не знают об этом. Может, догадываются, но боятся сообщить директору. Хотя, с чего им бояться?

Я слышу громкие шаги, которые, на удивление быстро, врезаются в мои уши.

— Ты думаешь, что ты творишь, парень?! — меня кто-то впечатывает в стену, и я мельком замечаю серые глаза в обрамлении рыжих волос, падающих на лицо. Этого ещё не хватало.

— Отпусти, — тихо говорю я, стараясь не выходить из себя. Дыши, Кью. Это всего лишь твой бывший друг.

Рэджи отпускает хватку, но не отходит от меня ни на дюйм.

— Повторяю: ты думаешь, что ты творишь вообще? Хочешь, чтобы тебя отчислили?

— Ты-то откуда знаешь? — поражаюсь я. Нет, серьезно, мы поругались с учителем и всей аудиторией буквально пару минут назад, и вот он — Рэджи — тут как тут.

— Знаю, потому что в твоей группе учится одна девушка, которую я… ну, неважно. Она сразу написала мне, как только поняла, что начинается заварушка. Жаль, я не успел, потому что…

— Что? Что бы ты сделал, Рэджи? — усмехаюсь я. — Ты ничего мне не должен. Почему ты так печёшься обо мне? Почему помог надрать задницу тем мужикам в пабе, когда мы впервые встретили Сэм? Это для тебя так важно, да?

Он опускает глаза, и волосы падают ему на лицо, закрывая от меня все те эмоции, которые мелькают сейчас одна за другой.

— Нам нужно поговорить, Кью, это очень важно. Очень.

Рэджи отходит от меня на пару шагов, подозрительно смотрит исподлобья, затем разворачивается и шагает к выходу. Секунда, две — и его уже нет. Я, нахмурившись, иду за ним. Да что же сегодня за день такой странный? Каждый в этом здании пытается мне что-то сказать, объяснить, доказать. Вразумить.

Кто вы такие, чтобы решать за меня?

И каждого из них мне хочется послать куда подальше. Но я, заткнув зверя внутри себя, молящего послать всех на хер, иду вслед за Рэджи. Не из любопытства. Просто даю ему шанс объясниться.

Я вижу неторопливо идущий силуэт впереди меня. Руки сжаты в кулаки. Он дрожит. Решает, стоит ли мне рассказать все свои секреты, или нет, наверное. Или, думает, где бы соврать в очередной раз. Рыжие волосы парня красивыми прядями развиваются на ветру. На улице довольно прохладно. Это заставляет меня застегнуть пальто и обернуть шею шарфом. Я так всегда делаю, когда ударяют первые зимние морозы. В этом самом пальто и клетчатом шарфе я был в тот самый день, когда попытался познакомиться с Джуди. Я с улыбкой на лице вспоминаю, как она испугалась, увидев меня в переулке — подумала, что я хочу её изнасиловать, наверное, или убить. Джуд рыпнулась уже было в сторону подъезда, но я схватил её за руку и попытался объяснить, что я её сосед, а она мне, как бы, симпатична. Но я не успел. Ужас в её глазах говорил мне о том, что, мысленно, она уже набирает копам. Пришлось отпустить девушку. Она побежала в сторону дома, быстрым движением пальца ввела нужные цифры и влетела внутрь с нечеловеческой скоростью. А я же, как законченный придурок, бежал за Джуди всё это время, напугав её ещё больше, наверное. Но когда перед моим лицом захлопнулась дверь подъезда, я всё-таки решил подождать немного, прежде чем ввести код от двери, который знал, потому что жил здесь. Внутри меня резвились бесенята, нашёптывая мысль о том, что бы произошло, ввёл бы я код сразу же и побежал за этой девушкой по лестнице? Какой была бы реакция Джуди? Совсем бы обделалась, наверное.

Я тихо смеюсь, продолжая идти за Рыжим. Мысли о Джуд согревают. Они делают это круглосуточно, даже спустя целый год. И будут греть до конца жизни.

Рэджи садится на лавочку. Я оглядываюсь назад и понимаю, что мы прошли пару кварталов, не меньше. Я в другой стороне от дома, зато до Рэджи идти всего пару минут. Почему этот парень не хочет пригласить меня к себе домой? Мы с Натом никогда не были у Рэджи дома. Он никогда не предлагал…

Вдруг до меня начинает доходить — может, у Рэджи действительно дома большие проблемы? Тогда почему он не рассказал о них мне или Нату?

А ты рассказал Рэджи о том, что убил своего отца? Сказал о том, что на твоих руках погибла твоя девушка? Не упомянул то, что ты чёртов трус?

Да. Я не рассказал все это Рэджи, потому что не считаю его настоящим другом, способным хранить секреты. Этот парень очень легкомысленный, вернее, он казался таким до этого самого момента. И сейчас мы сидим на лавочке, в руках у него нет привычного телефона с открытым чужим инстаграммом, где обязательно будет кусочек голой груди. Нет. В его правой руке дорогие сигареты и красивая зажигалка. Он протягивает всё это мне, а его выражение говорит что-то вроде: «возьми, умоляю».

На сигарете написано «станет легче». Это что, травка?

В пачке из-под дорогих сигарет?

Нет, спасибо.

Но Рэджи протягивает мне зажигалку, щёлкает большим пальцем, и она зажигается. Я, отбросив сомнения, затягиваюсь.

Облегчение накатывает на меня спустя какое-то время тишины, покрывая с головы до пят. Мне это нужно. Не думайте, что я наркоман. Но даже ваши дети иногда балуются подобными вещами.

Потому что им это нужно.

Или, потому что они — дети.

— Я хочу извиниться, Кью. Всё это время я был… сам не свой.

Рыжий шумно вздыхает и вываливает:

— На самом деле, я не сплю с девушками. Я — девственник.

— Твоя личная жизнь меня мало интересует, — сразу выпаливаю я на автомате. — Знаешь, круто, Рэдж. Ты не бабник. Гора с плеч.

В ответ слышится рычание. Он недоволен моим ответом. Собирается с мыслями. Выпаливает:

— Меня девушки не интересуют.

Я округляю глаза, и косяк вываливается из моих пальцев. Рэджи с улыбкой торопливо поднимает его и затягивается. Закрывает глаза. Продолжает:

— Глупо было устраивать весь этот цирк с девушками, которым я платил, лишь бы… показываться на людях с особями женского пола. А не с парнями. Глупо было постоянно листать инстаграммы, где должна быть женская грудь… как я там кричал? Вот это буфера? Да уж. — Рэдж смеётся. — Как бы вы отреагировали, узнав, что на моём экране мелькают мужские тела?

— Постой. Ты шутишь? — я пытаюсь понять, но… Рэджи? — Ты не похож на гея.

— Если парень — гей, у него на лбу это помадой должно быть написано?

Почему он, чёрт возьми, улыбается? Такой искренней и слегка наивной детской улыбкой. Сейчас Рэджи не дашь и 16-ти.

— Кью, я таким родился. Родители меня ненавидят. Они оскорбляют меня, поливают грязью каждый раз, когда видят дома. Я живу в образованной семье. Мой брат скоро защитит диплом, сдаст все экзамены на пятёрки, а я так и останусь вторым по списку — голубым мальчиком, который безуспешно старается стать лучше. Именно поэтому я никогда не звал вас к себе домой. Что скажут родители? Они скажут «смотрите-ка, наш маленький голубок начал водить парней в дом!». Такого унижения я бы не выдержал. Пусть отец избивает меня каждый вечер, пытаясь, наверное, своими ударами поставить мой мозг на место. Жаль, что они не понимают, что это не исправишь. Я такой, какой есть.

Я вспоминаю мать Саманты. Вспоминаю её погибшего брата, который не вытерпел такого напора со стороны семьи. Вспоминаю своего отца, который никогда не любил меня, потому что я был не способен… стать таким, как он. Вспоминаю мать Джуди, которая бросила её, решив, что важное в жизни — путешествовать, заводить летние романы, отдавать всю себя природе. Позже Миссис Холмс пожалела о том, что проводила так мало времени со своей дочерью. Мой отец мёртв. А мать Сэм ищет свою дочь, чтобы поговорить… или избить в очередной раз.

Почему взрослые совершают такие глупые ошибки? Почему наступают на одни и те же грабли? Почему считают нас детьми? Почему решают за нас? И почему думают, что мы должны быть их прототипами?

Злость закипает в жилах. Кровь начинает бурлить. Я кричу:

— Рэдж, так нельзя! Не позволяй отцу бить себя. Ставь их на место!

— Пойми — всё не так просто. Может, ты и убил своего отца. А у меня кишка тонка. Да и убийство из-за унижений — не такой участи я ему желаю.

Охренеть.

— Откуда ты…

— Да брось, Кью, — Рэджи машет рукой в мою сторону. — Я смотрел прошлогодний репортаж. Ты бы имя своё изменил, друг. Удивляюсь, как тебя ещё не нашли. К тому же, ты учишься в моём университете. Я действительно ошарашен тем, что, заглянув в твои документы при переводе, учителя не заподозрили что-то неладное.

— Почему ты думаешь, что я убил своего отца? В репортаже было сказано… — начинаю я, но Рыжий перебивает меня.

— Разве, не убивал? Я тебя не осуждаю. Кто я такой, чтобы… ну, ты понимаешь. Если ты действительно сделал это, то, думаю, это было не напрасно.

— Это был несчастный случай. Я не хотел, — вру я. На самом деле, хотел. Рэджи кивает. — Моя девушка умерла в том доме. Я защищал её. Только и всего. Это была самооборона.

— Чувствуешь вину? — спрашивает Рэджи. Я киваю.

— Вспоминаю о Джуди каждый день. Рэдж, она снится мне в кошмарах. Я не знаю, как мне искупить свою вину. Как спать нормально. Как жить нормально. Я не спас её в том доме. Она умерла, защищая меня от отца. Он выстрелил. Нужна была моя подпись — я владел частью нашего дома. Он хотел снести его и построить какой-то супер-важный для него очередной бизнес на месте особняка. Очередное ненужное здание. Он хотел снести наш дом, Рэдж. Дом, в котором я вырос. В котором познакомился с Джуди. Мы с ней вместе провели целые годы жизни там. Отцу нужна была подпись… или моя смерть. Он никогда не любил меня, потому что я был не способен превратиться в него. Стать таким же алчным бизнесменом. Позже отец стёр нам память, после смерти матери. И спустя какое-то время мы с Джуд снова встретились. Судьба, наверное. Она зацепила меня с первого взгляда. Что-то внутри меня кричало о том, что эта девушка — та, кто нужна мне. Действительно нужна. Та, ради которой я уехал как можно дальше от отца. И она умерла, защищая меня от пули. Отец нажал на курок. Всё было кончено. Если бы не Джуд, я был бы мёртв. Если бы не я, она была бы жива.

Тяжёлая рука падает на моё плечо.

— Сочувствую, друг.

В носу начинает щипать. Я понятия не имею, как остановить слёзы, которые накатывают на глаза. Я никогда бы не подумал, что доверю эту историю Рэджи. Может, дело в том, что я, наконец, рассмотрел в нём человека, который… перестал притворяться другим. Кто открылся мне. И я выдал свои секреты в ответ. Это — психология. Это — жизнь.

Если держать всё в себе, ты взорвёшься.

И мне посчастливилось узнать Саманту, Ната и Рэджи. Я открылся им. Они доверились мне. В одиночестве мне не выжить. Иначе я загнусь.

Я вспоминаю момент с Рэджи и Сэм в том переулке. День, когда я застукал их с фонарём, увидел голый живот девшушки и её задранный свитер, не выходит из головы. Я не буду спрашивать у Рэджи. Я не буду спрашивать у Рэджи.

Я не буду…

— Что ты делал с Сэм в том переулке?

Кто вечно тянет меня за язык?

— Она показывала свой шрам. У меня почти такой же. — Рэджи поднимает свитер и показывает свежий порез. — Да, это было пару месяцев назад. Благо, на мне всё заживает, как на собаке. Отец не позволил ехать в больницу, иначе пришлось бы многое объяснить.

— Твой отец сделал это? — ужасаюсь я.

— Да, и многое другое. После того несчастного случая, когда он выгнал меня в гараж, а затем швырнул меня на эту штуку, знаешь, где есть такая железная пластина с зубцами… которая режет дерево… в общем, он кинул меня туда, и…

— Хватит, Рэдж. Это слишком.

Меня начинает трясти, как ненормального. Его отец — настоящий психопат. Я кое-как беру парня под руку и устало роняю голову ему на плечо. Плевать, что о нас подумают люди. С каких пор это имеет значение?

Почему жить на этом свете так тяжело? Зачем родители так паршиво поступают со своими детьми? Если мы не такие, как они, то взрослые начинают… лечить нас. Это неправильно. Так не должно быть.

— Рэдж, ты должен прекратить это, — говорю я, подняв голову. Вижу его слёзы.

— Я устал, Кью. Я не хочу притворяться другим человеком.

— Скажи об этом своему отцу, — говорю я.

— И получу ответный удар в челюсть, — парень тихо вздыхает. — Знаешь, чего мне стоило рассказать тебе всё это? В общем, спасибо, что тоже открылся мне. Стало легче.

— Ты рассказал об этом Сэм? Тогда, в том переулке.

— Я сбежал из дому, решил, что если прогуляюсь, мне станет немного… не стало. Если бы я не встретил Сэм, то легче бы мне не стало. Я подумывал либо уехать, либо…

— Почему ты не рассказал нам? — не понимаю я. — Мы ведь твои друзья.

— Боялся, Кью. Страх делает из нас щенков. К тому же, отец сказал, что убьет меня, если я расскажу о ссадинах и шраме кому-нибудь из знакомых.

— Хватит. Вставай, — я поднимаюсь и протягиваю ему руку. — Ну же, Рэдж. Покончим с этим.

Я ждал целую минуту. Рука уже начинает болеть, как Рэджи вдруг берёт меня за запястье и с трудом поднимается на ноги.

— Мы прекратим всё это. Но сначала… — я веду его в сторону дома Натаниэля, — мы выпьем.

Это определённо то, что нам сейчас нужно.

========== Глава 14 ==========

— Охренеть, — тихо говорит Нат. Я наливаю. Рэджи молча берет протянутую другом стопку. Ари сидит на коленях у Рыжего, а собака тихо скулит возле моих ног. Я беру маленького кокер-спаниэля на руки, и собака кладёт голову мне на плечо. Как котёнок, ей богу.

Я редко слышу, чтобы мой Умник использовал в своём лексиконе какую-либо ругань. Но сейчас тот самый случай.

Теперь Нат знает всё. Я знаю всё. О том, что именно я убил своего отца, знают все. Все присутствующие… и отсутствующие.

Кстати, о ней. Уже вечер.

— Ребят, вы общайтесь. Мне нужно кое-куда отлучиться, — я делаю грустные глазки, мол, как мне жаль, что нужно уходить. Но меня ждёт Сэм. В пабе. Сэм, которая недавно написала в записке, что у меня грёбаный характер. Сэм, которая не знает, что наш Умник - не любитель сюрпризов.

Напоследок я выпиваю очередную стопку какого-то голубого пойла (нужно расспросить Ната, откуда у него столько выпивки в доме), сбрасываю на паркет собаку и направляюсь к выходу. Джуди с грохотом приземляется на лапы. Надеваю пальто, прошу у Рэджи сигареты, благодарно киваю и выхожу на улицу.

Морозный ветер щекочет моё лицо. Я прищуриваюсь и иду пешком к нашему пабу. Он в двухстах метрах от школы. Но от дома Ната идти намного дальше. Минут двадцать. Может, чуть меньше, если постараться. Я закуриваю и продолжаю торопливо шагать, не глядя по сторонам. Шесть вечера. Темнеть стало раньше.

Я опаздываю.

— Бу-у! — орёт кто-то сзади и хватает меня за руку, разворачивая к себе. От страха я чуть не… неважно. Встречаюсь взглядом с мальчишкой в чёрной накидке и такого же цвета маске. Красные подтёки под ртом и глазами. Кровавые слёзы? Что это, парень? К чему весь этот прикид? Если решил меня напугать, жизнь уже сделала это до тебя.

И я вдруг хлопаю себя ладонью по лбу. Недавно ведь хэллоуин был.

— Кошелёк или жизнь? — парень, которому на вид не больше четырнадцати, заставляет задуматься над тем, зачем подростку нужны такие глупости.

— Сигарета или пошёл отсюда, — с ноткой раздражения говорю я.

Парень молча протягивает руку.

— Ты уже курил раньше? — спрашиваю.

Он отрицательно мотает головой. Я достаю леденец, который хотел вечером отдать Ариэль, и кладу ему в ладонь. Он смотрит с недоумением.

— Проваливай! — я выпячиваю глаза одновременно с резким рывком головы в сторону юноши. Тот резко отступает назад и уходит, оглядываясь в мою сторону, словно проверяя, не иду ли я следом.

Сэм ждёт меня в пабе, а я здесь хернёй маюсь.

Через пятнадцать минут быстрой ходьбы и тяжёлой одышки я захожу в тёплое и до боли родное место. Как же я давно здесь не был. Я думал, что наша компания, которой мы сидели здесь раньше почти каждые выходные, распалась. Но, если Рэджи рассказал нам о своих проблемах, а мы в ответ доверились ему, значит, наша дружба ещё в силе.

Саманта сидит на том же самом месте, где и сидела в день нашей первой встречи. Я вспоминаю, как прижимал эту девушку к стене, не давай выйти на свободу. Ведь за дверью её поджидали знакомые её матери. Если бы я не решил помочь Сэм, она была бы сейчас совершенно в другом месте, возможно даже, в горизонтальном состоянии.

Я сажусь напротив и машу рукой в сторону официантки.

— Два пива, пожалуйста.

Выпить сейчас не помешает.

— Я не буду.

— А что ты будешь?

Будешь бить меня по лицу? Вытрахивать из меня дух? Резать меня ножами? С ненавистью, вспоминая тот вечер, когда я не ответил взаимностью?

Молчание. Я неторопливо рыкаю в её адрес, словно животное. Официантка тихо смеётся. Она ярко накрашена, но я уверен, что под макияжем скрывается довольно-таки милая внешность — пухлые губы, красивые голубые глаза и густые ресницы. Пепельные волосы. Тёмные брови, значит, она — шатенка. Такой контраст между цветом волос и бровей иногда вводит парней в недоумение.

— Два пива, — повторяю я. — И чипсы, будьте добры.

— Я же сказала, что не буду! — возмущается Сэм и фыркает.

— Я себе, — огрызаюсь я. — А ты погрызешь чипсы. Ты ведь не пьёшь, — кривляю её я, делая голос приторно женским, но не похожим на голос Сэм. Она едва заметно закатывает глаза, и от этого я едва в состоянии подавить смешок..

Официантка поспешно отходит к барной стойке, изредка бросая в наш адрес колкий взгляд.

— К чему весь этот цирк?! — возмущается Саманта. Я смотрю в её карие глаза и понимаю, что она издевается.

— Это ведь ты решила, что остроумно — писать мне эти херовы записочки, — я откидываюсь на спинку сидения и закрываю глаза. Наслаждаюсь этим разговором. Не я писал эту записку. Не я просил о встрече. Она в проигрыше, в любом случае. Ведь не я признался… в своих чувствах.

До меня начинает доходить.

Какой же я идиот.

Сэм открылась мне, рассказала, что чувствует, а я испугался, сделал вид, будто не понял. Проигнорировал. Скрыл свои чувства от этой девушки, от своего друга, даже от самого себя. Не понимал, зачем она наговорила всё это тем вечером, когда ветер был слишком сильным, а я был слишком глупым.

В баре играетизвестная австралийская певица Сиа. За окном идёт снег, укрывая чёрную землю мягким ковром. Песня весёлая. Можно сказать, новогодняя, в сопровождении различных звуков на заднем фоне, отдалённо напоминающих колокольчики. Хоть на дворе и ноябрь месяц, но я уже с удовольствием предвкушаю на языке вкус газированного алкогольного напитка — шаманского — главного блюда на столе у каждого. Лучше осени может быть только зима.

Сегодня день рождение Ната — моего лучшего друга. Всё, вроде как, здорово. Но на душе почему-то паршиво. И непонимание вводит в ступор. Почему мы сидим и грыземся, Сэм? Почему ты молчала все эти дни? Ты ни разу не зашла к нам, а я даже не знаю, где ты живёшь. Ты так быстро ушла в тот вечер. Я не успел сказать ни слова.

— Почему ты написала о моём характере? Он как-то влияет на всё это? — вдруг решаю спросить я. Официант принесла два бокала с пивом и тарелку с чипсами. Я вижу, как Сэм пару секунд колеблется, затем тянет чипсы на себя.

— Потому что твой характер всё испортил, — наконец отвечает она с набитым ртом.

С каких пор она стала дерзить мне?

— Испортил? Может, это ты всё испортила?!

Нет.

Я совсем не это хотел сказать.

Но сказал.

— Да, ты виноват! — рявкает Сэм как-то обиженно и рывком отодвигает тарелку на середину стола, дав понять, что она не хочет, чтобы за неё платили. — Но ты слишком глуп, чтобы понять…

— Глуп?! — срываюсь на крик. — Ты решила, что можешь вот так вот признаться в своих чувствах, и они сразу же станут взаимными?!

Как она может винить меня в этом?

Почему я кричу?

Девушка вскакивает из-за стола и идёт прочь. Даже не выслушав. А я не иду следом. Как и в тот вечер. Она уходит, а я бездействую. Продолжаю сидеть на месте и пялиться на её задницу, которая так упрямо идёт к выходу.

— Пошёл ты, Квентин! — шипит она у двери. — Просто катись к чёртовой матери.

У неё изящная фигура, широкие бёдра, тоненькие ручки. Такие большие глаза, которые смотрят с ненавистью. Смотрят на меня.

И вот наш зрительный контакт потерян. Словно внутри меня выключили свет. Провода оборвались, спутниковое телевиденье больше не пашет.

Оглушающий стук двери. И я снова сижу в одиночестве. Один бокал уже пуст, зато меня ждёт второй. А девушки, которая так по-Сэмовски смотрит мне в глаза, осуждает, ненавидит, но в то же время (надеюсь) скучает по мне… её больше нет. Никто не сидит напротив. Никто не смотрит мне в глаза. Никто не выкрикивает в мой адрес такие неправильные слова. Её нет.

Ты скучала, Сэм? О чём ты думала, все выходные? Уж не обо мне ли?

Размечтался. На что я надеялся? Не видел её три дня, и разве эти пять минут могли что-то решить?

Женская рука ставит на поднос пустой бокал и тарелку из-под чипсов. Я поднимаю глаза. Официантка, кажется, тоже осуждает меня. Конечно, после такого грандиозного спектакля! Почему все кругом решили, будто имеют право…

— Кью, я давно за тобой наблюдаю. И сегодня ты повёл себя как настоящий осёл.

Она садится напротив, где минуту назад сидела Сэм, и сверлит меня глазами.

— Ты, вообще, кто?

— О-о, — протягивает девушка. — Знаменитый Квентин Прайс. Слишком занят своими делами, чтобы заметить обычную официантку, которая наблюдает за вашей компанией уже несколько месяцев, — она ехидно улыбается, закатив глаза. — Я была на смене, когда Сэм впервые зашла в этот бар. Когда ты взял её за руку, потащил к своему столику, где сидели Нат и Рэджи, и усадил её возле стены, не дав возможности уйти.

— Зачем ты говоришь мне всё это? — бокал пива залпом. — Кто ты такая, чтобы…

— …чтобы говорить тебе, как следует общаться с девушками? Уж точно не так, как ты сейчас. Так нельзя.

— Да кто ты такая?! — взрываюсь я. Повторяю эти слова снова и снова. Ответа так и не последовало. Кто бы сомневался.

— Я лишь хочу помочь. Если скажу своё имя, это не поможет вернуть тебе девушку.

— С чего ты взяла, что я хочу её возвращения? — я допиваю оставшиеся два глотка и думаю, как бы поскорее уйти из этого чёртового бара.

— Не хочешь? Разве? — официантка улыбается во все тридцать два белоснежных зуба. Отбеливание в частной клинике дорого стоит. Откуда у неё такие деньги? Вряд ли официанты зарабатывают так много.

В ответ на её подкол я решаю промолчать.

— Вы, парни, такие придурки.

— Прости? — с выражением аля-надеюсь-это-была-шутка, я поворачиваюсь к девушке, но та уже поднялась из-за стола. И вот она отворачивается. Уходит прочь к своему рабочему месту.

Я решаю оплатить счёт, и она тут как тут. Низкий рост, высокая самооценка, и огромнейшее самомнение.

— Решай, Квентин, я бегаю за тобой, потому что мне нужны твои деньги за пиво. Она-то бегать не будет.

— Почему тебя так заботит моя личная жизнь? — спрашиваю я, оставляя купюру на столе, брошенную так небрежно.

— Я знаю, кто ты. Многие знают. Но всем на тебя плевать. Если бы в новостях указали определённую сумму в качестве вознаграждения тому, кто приведёт тебя к копам, тебя бы здесь уже не было. А так… всем срать на тебя, Квентин. Но даже врагу не пожелаешь в одиночестве расхлёбывать собственное дерьмо. Ты должен пойти за этой девушкой, потому что вы пришли сюда вместе.

— Она пришла первой, — возражаю я.

— Да, и прождала тебя полчаса, прежде чем ты явился. Мы с Самантой немного пообщались. Она очень хорошая девушка, и очень глупая, раз решила, будто мы должны бегать за вами и целовать ваши задницы, чёртов кретин.

— Разве я оскорблял тебя?

— Да, сидишь здесь и всем своим видом оскорбляешь меня и весь женский пол в целом.

Пепельного цвета волосы серебряной тканью ложатся на её плечи, едва достигая ключиц. Слегка вьются. А глаза прищурены. Кажется, эта девчонка действительно ненавидит меня за то, что я по-прежнему сижу здесь. На вид ей не больше двадцати двух.

— Разве ты ещё не понял? — правая бровь официантки взлетает вверх. Я вдруг начинаю представлять, как её брови танцуют самбу. И я начинаю смеяться. Она недовольно смотрит на меня, но затем закатывает глаза и фыркает.

— Спасибо за нравоучительный вечерок, — я поднимаюсь из-за стола, низко кланяюсь и отворачиваюсь на каблуках. Ноги стремительно несут меня к выходу.

— Ты не достоин такой девушки, как Сэм, — вдруг летит мне в спину. Нагло.

— Не тебе решать, — отрезаю я и выхожу на улицу.

У меня есть номер этой ненормальной. Я должен позвонить. Не хочется портить праздник другу и малышке Ариэль. Они надеятся, что Сэм придёт сегодня. Я-то знаю. Оба мне весь мозг проели за эти три дня. Я не могу всё испортить. Снова. Если друзья хотят, чтобы Сэм припёрлась, значит, Сэм припрётся. Я затащу её в дом насильно, плевать, если она вдруг не захочет.

«Как думаешь, Сэм понравится моё ореховое печенье?»

«Кью, не знаешь, что можно нарисовать Сэм?»

«Может, стоит украсить дом к её приходу?»

Да, и красную дорожку постелить перед входом.

Но я не могу винить своих друзей. Сэм понравилась Нату. Ари обожает эту девушку. Даже собака… моя собака бежит к ней, весело виляя хвостом в разные стороны. Иногда мне кажется, если Джуди махнёт хвостом сильнее, чем требуется, она взлетит на воздух. Может, поэтому именно собаки первыми побывали в космосе?

Я шагаю в сторону дома, попутно набирая номер Саманты по памяти. Боже. Помню её номер наизусть. Зачем в моей голове хранится столько ненужной информации?

Где-то неподалёку играет мелодия… такая знакомая. AC/DC, кажется. Я слышал её раньше. На звонке телефона Сэм.

Поворачиваю голову в правую сторону и вижу в переулке худой силуэт, обтянутый зелёной курткой. Это она. Никуда не ушла. Стоит, облокотившись о холодную каменную стену, и ждёт. Без шапки. На улице ведь не лето. Я медленно направляюсь к ней, тщательно обдумывая те самые слова, которые сейчас придётся засовывать ей в уши.

— Я хотел извин…

— Давай забудем об этом, Кью, — Саманта резко машет рукой в адрес моего лица, даже не глядя на меня. — Я кое-что приготовила. Для Ната.

Девушка отходит в сторону, и моему взору представляется черный Мустанг — машина Натаниэля. Перекрашенная. Отреставрированная. Улучшенная версия той самой развалюхи, на которой мы с Сэм провели длительное время в поездках.

— Откуда у тебя ключи от машины? Откуда у тебя деньги на всё это? — первое, что приходит в голову.

Она игнорирует мой вопрос. Машет рукой, приманивая поближе к Мустангу.

Я не извинился за своё поведение в баре, и это единственное, что меня сейчас волнует. Я же пытался проблеять что-то, но эта засранка меня перебила. Иногда я чувствую себя дерьмом из-за того, как необдуманно с моего языка летят те или иные слова. Они ранят людей. Да. Мне следует извиниться. Определённо. Так будет лучше.

— Слушай, Сэм. Да остановись ты! — я резко прикрикиваю на уже спешащую к машине брюнетку, заставив её замереть на месте. Её спина, словно неприступная крепость — стоит посреди переулка — ещё десять метров, и мы дойдём до машины.

— Если ты хочешь сказать, что я зря затеяла всё это, то… — начинает девушка, по-прежнему стоя спиной, но я быстрым шагом преодолеваю расстояние между нами, хватаю её за левое запястье и дёргаю всё её тело на себя. Наши глаза встречаются в таком странном соотношении — сверху-вниз. Она чувствует неловкость. Я чувствую себя идиотом.

Ещё чего, зря! Нет, Сэм, не зря. Ты молодец, Сэм. Я горжусь тобой, Сэм. Ты сделала Нату сюрприз, он будет очень рад тому, что на его машине теперь можно ездить, не боясь, что колёса растеряются где-то по дороге. Ты умница, Сэм. А вот я полный кретин. Болван. Недоумок.

— Извини, — вырывается у меня, прежде чем я успеваю обдумать то, что скажу. Уже сказал. — Прости, слышишь? За всё прости. За тот вечер возле дома Ната. За то, что я просто так дал тебе уйти. За то, что не проводил тебя, или наоборот — не попросил остаться с нами. Со мной. Сэм, мы с тобой едва знаем друг друга, и я… — запинаюсь. Она выжидающе смотрит в глаза. Не прячет взгляд. Не опускает голову. Так нагло всматривается, считая мои ресницы. Когда-нибудь эта девушка меня погубит, я точно знаю.

— Продолжай, — она соблазнительно улыбается, облизнув губы. Я слежу за этим движением языка. Закрываю глаза. Мотаю головой.

Джуди висит в моей голове в образе картины с чёрной рамкой. Я так сильно любил эту девушку, что теперь сомневаюсь, смогу ли я полюбить снова. Нужно ли мне это? А ей?

Бывшая девушка исчезает из моих мыслей, словно рассеившийся туман. Сейчас мы одни. Я и Сэм. Стоим в этом чёртовом переулке. Холодный ветер треплет её волосы. Она по-прежнему смотрит, а я молчу, не зная, как продолжить то, что начал.

— Кью, давай просто забудем тот вечер, когда ты… не смог ответить взаимностью. Я тебя понимаю. Мы с тобой едва знакомы. И то, что было недавно в баре, я советую тоже забыть. Так будет правильно.

Нет. Нифига не правильно. Как я могу забыть то, что ты сказала?

«Ты мой друг, Сэм»

А ведь обычно именно девчонки говорят подобную фразу парням.

Браво, Квентин.

Сэм имеет полное право злиться. Хотя с другой стороны… я ничего ей не обещал.

— Ладно. Забей, — говорю я и отступаю на пару шагов назад. Сэм, кажется, начинает дышать. До этого я не слышал её дыхания. Может, просто не вслушивался, потому что шум собственных мыслей мешал мне думать.

Девушка кивает, закрыв глаза. Протягивает мне ключи. Уже через минуту мы сидим в машине, которая с довольно-таки громковатым рёвом мотора прогревается. Так медленно. Мы решаем немного посидеть в машине, пока не станет достаточно тепло.

— Это не моё дело, — начинаю я и запинаюсь.

— Обычно, когда люди говорят подобное, добром это никогда не кончается, — замечает Сэм с улыбкой на лице. — Спрашивай.

— В тот вечер, когда мы вернулись домой с поездки, ты… рылась в своём портфеле. Хотела мне что-то показать?

Сэм резко меняется в лице. Бледнеет. Прячет глаза. Снова прячет эти грёбаные глаза. Я, наверное, зря спросил.

— Извини, Кью, я не хотела, — начинает тараторить она, что полностью сбивает меня с толку. Её руки находят портфель на заднем сидении машины, тонкие пальцы нащупывают замок, с шумом расстёгивают молнию, и после тщательного поиска достают оранжевый пузырёк с именем Джуди Холмс. Болеутоляющее, которое прописали Джуди после операции. Её рёбра могли какое-то время болеть, врач прописал полный курс по одной таблетке в день — 2 недели, при необходимости, если что-то действительно начнёт болеть, спина, руки, ноги. После операции, которую перенесла моя девушка, может болеть абсолютно всё. Ведь наркоз — дело нехитрое. После него люди отходят сутками, не в состоянии пошевелиться. Джуди хватило лишь пары часов. И вот она уже на ногах — прочла мою записку, поняла, что я направился в особняк отца, и пулей вылетела в окно. Иногда, если задуматься о её поступке, начинаешь восхищаться этой девушкой. Ради меня она позабыла о боли в спине и прочих частях тела.

И вот пузырёк с её именем находится в дрожащей руке Сэм. Я начинаю нервничать.

— Где ты его взяла?

Я вспоминаю, где последний раз видел этот пузырёк. В своей комнате? Нет. В ванной? Скорее всего.

— В тот самый день, когда мы познакомились, и когда я ночевала в твоём доме… мы попали под дождь, помнишь? Ты дал мне полотенце и свой свитер, и я решила принять душ. Мне нужна была пилка для ногтей, поэтому я…

— …решила, что у меня может быть чёртова пилочка для ногтей? — недоумеваю я. Сэм вздыхает и смотрит в окно.

— Я нашла эти таблетки, пузырёк был даже не вскрытый. Я ещё подумала, зачем тебе чужие таблетки, к тому же, болеутоляющие. Я подумала, что ты… боже, Кью, я думала, ты принимаешь таблетки, потому что ты зависим.

— Подумала, что я наркоман? — я швыряю руки на руль и завожу машину. — Довольно. Положи таблетки в бардачок, я позже их заберу.

— Я не хотела их брать, Кью, — ноет Сэм. — Но руки сами потянулись к ним. Прости.

— И это ещё я, по-твоему, наркоман? — смеюсь я. Нет. Даже не смеюсь. Насмехаюсь. Сэм больно бьёт меня в плечо, я едва справляюсь с управлением.

— Ты больная?!

— А ты?

Я не вижу её лица, но слышу плач. Тихое всхлипывание. Останавливаю машину. Почему ты плачешь? Я расстроил тебя тем, что ты украла таблетки моей девушки?

— Я-то здоровый.

— Не похоже. Ведь эти таблетки — не твои. Но они стоят в твоём шкафчике в ванной, — Сэм кривит губы. — Я многое перенесла за свою жизнь. Я видела смерть своего брата. Моя мать (не знаю, случайно, или намеренно) поранила меня в живот, лишив меня будущего с моим ребёнком. Она не знала. Но то, что она сделала… Может, я бы и вправду родила. Если бы не эта женщина, у меня, может быть, был бы ребёнок — родной человек, который бы действительно меня любил.

Я смотрю в глаза этой девушки и понимаю, что её слова совершенно искренни. А меня в очередной раз можно назвать придурком. Пора написать это на лбу.

— Я взяла эти таблетки, потому что мне было паршиво. И теперь, зная твою историю, я могу спросить. Почему пузырёк не открыт? Неужели, ты смог выдержать смерть своей девушки, не принимая наркотики? Не принимая… хоть что-нибудь.

— Я принимал, — спокойно отвечаю я, вглядываясь в полупрозрачный жёлтый флакончик в руках Сэм. — Чувство вины. Вот что я принимал. Круглосуточно. Каждую минуту, Сэм.

— Из-за этого чувства я и решила стащить таблетки. Потому что наркотики, которые продавала моя мать, и которые я благополучно стащила перед побегом, закончились. Если бы не всё это, я бы покончила собой.

— Не глупи, — я беру руку Сэм в свою. Пластиковый пузырёк в её руке давит на мою ладонь. Он не стучит, не издаёт звуков — он пустой. Таблеток внутри нет.

— Ты сильный, Кью, если не принимал никаких препаратов.

Я достаю из её руки флакон и смотрю на просвет. Пустой. Правда, пустой.

— А вот я - слабая.

Решая отвлечь Саманту от дурных мыслей, я выпаливаю:

— Заедем в магазин. Нужно кое-что купить.

Она удивлённо смотрит на меня.

— Леденец для Ариэль. Я хотел дать ей его сегодня вечером на празднике, но по пути в бар встретил парня, который был выряжен в какие-то лохмотья. Недавно был Хэллоуин, — поясняю. — Вместо кошелька я отдал леденец. Теперь Ари нужно купить такой-же.

— Не поверишь, но в магазин нам заезжать не придётся, — Сэм достаёт из портфеля голубую рыбку из сахара, обёрнутую в красивую упаковку, на палочке. Я улыбаюсь ей и жму на газ. Пустой пузырёк с именем Джуди Холмс падает куда-то под ноги и закатывается под одно из сидений.

Больше мы об этом флакончике не вспоминаем.

========== Глава 15 ==========

Сэм весело смеётся, глядя в окно. Неужели, мои шутки настолько смешные? Как там говорил Станиславский? Не верю? Вот, именно это.

— Почти приехали, — говорю я, пролетев на красный свет. Девушка округляет глаза и возмущённо смотрит в мою сторону. Я пожимаю плечами. Всё равно в радиусе ста метров никого нет. На улице кромешная темнота. Город настолько маленький и ущербный, что половина дорог даже не освещается, и это выходит за все рамки установленных норм. Подумаешь, на красный проехал. И что из этого?

— Словосочетание «автомобильная катастрофа» тебе ни о чём не говорит? — язвит Сэм.

— Что-то знакомое, — подхватываю я. — Кажется, знаю последнее слово. Моя жизнь — сплошная катастрофа, с тех пор, как в ней появилась ты.

Теперь-то можно и посмеяться, что я и делаю через секунду. А ей не смешно.

Сэм тут же мрачнеет и отворачивается. Уже и пошутить нельзя? Значит, ей можно. Эта личность на 90 процентов состоит из сарказма. А мне, значит, так не дозволено.

— Шутка, — хмуро говорю я, перестав смеяться. Краем глаза вижу, как девушка по-прежнему пялиться в окно, поджав губы.

— В каждой шутке есть доля правды, — отмахивается Сэм. Последующие пять минут мы едем в тишине. В городе настолько пусто, что временами начинаешь задумываться, а живёт ли здесь кто-нибудь еще? Нет, я люблю маленькие города. Здесь уютно (не считая вечно выключенных по вечерам фонарей и полного не освещения улиц), тихо (люблю тишину), и никого нет (люблю одиночество). Но здесь же меня могут и найти, к тому же, с невероятной скоростью и в кратчайшие сроки.

Удивляюсь, почему за мной никто не гонится, вертолёт не летает над нашими головами, а по новостям не транслируют срочный выпуск новостей, где я свечусь в главной роли. Надпись «Квентин Прайс наконец-то был найден в городе Ричмонд-Хилл. Позже мы узнаем, почему он сбежал после смерти своего отца» и так далее. Ничего подобного нет. И это очень странно. Ведь многие уже знают о том, что я за птица такая.

Машина останавливается у дома Натаниэля, и я вижу, как в окнах гостиной горит свет. Он переливается голубым, зелёным и фиолетовым, мигая так часто, что если долго смотреть, глаза наверняка начнут слезиться.

Девчонка вылетает из машины и громко хлопает дверью.

— Ты сдурела? Только машину привела в нормальный вид. Хочешь, чтобы дверь отлетела к чёрту?

В ответ она не говорит ни слова. Но этот-вот-её-взгляд способен пробудить во мне чувство вины. Я вам серьезно говорю. До этого самого момента я вроде как не понимал, что сделал не так. Теперь дошло. Я её обидел, чёрт возьми.

Свершилось чудо, как говорится, Кью допёр, в чем был не прав.

Моя голова качается в разные стороны, как у этих собачек, приделанных над бардачком в машинах — вот как меня смешит данная ситуация. Сэм, почему-то, приняла всё это слишком близко к сердцу. Моё тело вываливается из машины, и я лениво подхожу к двери моего лучшего друга. Она резко открывается и Ариэль визгливо орёт:

— Джуди, смотри, Сэм пришла! Братик! Сэм пришла! Она все-таки пришла!

Я, что, невидимый? Закатываю глаза и отхожу в сторону. Вечер обещает быть… интересным. Малышка летит навстречу Сэм, которая всё это время держалась за моей спиной, неловко переминаясь с ноги на ногу и улыбаясь на одну сторону лица. Мельком глянув мне прямо в глаза, она дала мне прочесть в этом взгляде страх, неловкость и дикое желание уйти одновременно. Но она не может. Ариэль расстроится. Я тебя понимаю. Мне самому неловко. Я никогда не праздновал дни рождения. Отец не любил праздники, не считая тех дней, когда его денежный вклад приносил успех и увеличенную в три раза прибыль — тогда этот день можно было посчитать за праздник. Однажды он даже спутал год моего рождения. Постоянно забывал, сколько мне лет. Для него это было неважно. Пока мне не исполнилось шестнадцать лет, ему было плевать. С шестнадцати отец начал учить меня азам ведения бизнеса. Он воспитал во мне жёсткость, стальные нервы, неприступность, справедливость. Смешно, да? Он-то учил меня справедливости? Как бы то ни было, праздники я терпеть не могу. Но Ариэль и Нату сейчас это просто необходимо. Да и мне, кажется, тоже.

— Терпеть не могу громкую музыку и людей, количество которых для одного дома просто зашкаливает, — шипит Сэм, встретившись с удивлённым взглядом Рэджи, который вывалился из кухни, попивая спиртное из стеклянной бутылки. — Но уйти то мы не можем.

Это «мы» повисает в кубометрах воздуха над нами, пока Рэджи не портит всю малину. До того, как он открыл свой рот, Сэм смотрела мне в глаза и улыбалась. Так понимающе улыбалась, словно мы были родственными душами. Она, вроде, больше не злится на меня. Хорошо, что она не злопамятна. Это сейчас ни к чему.

— Сэм, ты пришла, — Рыжий улыбается и отпивает пару глотков. Следом за ним из кухни выходит Натаниэль.

— О, Сэм!

Они вообще замечают моё присутствие здесь?

Оба парня подходят к девушке, один из них берёт протянутую её правой рукой верхнюю одежду, другой (Рэджи, блять) берёт Сэм за руку и усаживает на диван.

А где моя красная дорожка? Почему меня так не встречают? За ручку не подводят к дивану, не флиртуют со мной, не приносят выпивку на подносе?

Правильно, потому что я — не гей.

Джуди подбегает ко мне, становится на задние лапки, а передними облокачивается на мои колени. Я присаживаюсь на корточки и целую собаку в холодный влажный нос.

— Моя девочка. По крайней мере хоть ты мне рада.

Но в этот самый момент Джуди отворачивается и убегает к Ариэль. Я остаюсь торчать в прихожей, наблюдая за тем, как весело проводит время эта странная компания. Моя собака весело прыгает в разные стороны, виляя хвостом и даже не глядя в мою сторону. Она забыла за меня. Предательница. Но, помнится, я оставил её на той крыше. Око за око, как говорится. Эх, Джуди, после того, как я бросил тебя на девятом этаже, мне бы, на твоём месте, даже находится в одном помещении было бы противно.

— Ура! Теперь начнётся настоящий праздник! — Ариэль тащит на руках собаку, и через какое-то время начинает пыхтеть. — Знаешь, Джуд, а ты стала тяжелее.

Эй, я, вообще-то, здесь.

На моем лице нет ни тени улыбки. Друзьям весело и без меня. Раньше таких ситуаций не было. Каждый из нас троих (Рэджи, Нат, я) были в центре внимания. Да, все мы были на своей волне. Но никто не оставался в стороне. Сейчас всё иначе. В центре внимания — девушка, потому что большинство аудитории — парни (не считая ребёнка и растолстевшей предательницы-собаки). Может, моё эгоистичное «я» привыкло к вниманию с тех пор, как я повстречал Ната и Сэм?

Я сжимаю в кармане пальто тот самый леденец для Ари, который Сэм дала мне ещё в машине. Чёрт! Флакончик из-под таблеток. Его необходимо забрать из машины Ната.

Сразу скажу — никто не заметил, как я вышел из дома.

Белый пар изо рта мешает мне видеть. На улице и так чертовски темно, так ещё вдобавок очень холодно. Я едва успеваю расставить ноги в таком положении, чтобы не подскользнуться.

Благо, я не успел отдать ключи своему белобрысому Умнику. У меня есть шанс найти это пластиковое напоминание о том, что Джуд когда-то существовала, была живой, дышала, передвигалась, разговаривала.

Мне стоит попытаться забыть о ней, или хотя бы не думать большую часть времени. Почему ты не вылезаешь из моей головы, Джуди? До сих пор. Тебе не надоело?

Потому что мне — да.

Заметив, что теперь передняя дверь машины открывается не со скрипом, а с приятной тишиной, я сажусь на сиденье и начинаю искать этот чёртов флакон. Сэм однажды сказала, что мы с ней очень похожи. У нас общая проблема с родителями. Огромное чувство вины. Бессонница. Смерть близкого человека. Их обоих можно было спасти, если бы я и Сэм… мы бы что-то сделали, помешав всему этому случиться. Но бездействие — хуже и быть не может. Мы даже не попытались.

Хотя, какая разница, насколько мы похожи, если я не изменяю своим принципам? Больше никакой любви. Хватит с меня. Не хватало ещё, чтобы я подарил билет в могилу ещё и Саманте. Мало ли, всё в жизни бывает. Если я погублю и эту девушку, которая поддерживала меня всё это время, то этого уж точно не смогу пережить. Проще самому сдохнуть, но не влюбляться больше. И не влюблять в себя других.

Не зря же в слове «влюблять» есть слово «блять», означающее, что обоим не поздоровится.

Потратив на поиски больше пяти минут, я понимаю, что мне придётся вылезти из машины, и, возможно, стать раком, чтобы хорошенько поискать под сидением. Что я и делаю через пару секунд. Нехотя приземлившись коленями на холодный снег, я достаю телефон и включаю фонарик. Невольно думая о том, как же мне давно никто не звонил, и как же я скучаю по банальным телефонным разговорам, мои руки продолжают искать пластмассовую баночку с именем Джуди Холмс. К моему удивлению, под сиденьем ничего нет. Под пассажирским тоже. Но с другой стороны, если я не нашёл этот херов флакончик, значит, и Нат тоже не найдёт. Все будет нормально. Ну, относительно нормально.

Закрыв дверцу машины, я подхожу к дому. Мой взгляд жадно смотрит в окно, в то время, как Сэм замешивает тесто, видимо, на пиццу, а, может, решила сделать печенье. Если эта девушка решила что-то приготовить, это «что-то» обязательно подгорит. Праздник будет испорчен.

Отвернувшись, я достаю пачку сигарет. Я пропущу это однообразное и скучное описание того, как дым щекочет мои лёгкие, и как медленно пепел падает на блестящий снег, где снежинки отражают свет от фонаря. Решая не смотреть в это окно, я продолжаю стоять, громко постукивая правой ногой, как старый нетерпеливый ворчун. Мне бы ещё горб на спине, трубку в зубах и трость в правой руке — вылитый отец в старости (если бы он дожил). В животе заворачивается ком, продвигается выше, царапая рёбра, и останавливается где-то в горле. Я громко сглатываю слюну и трачу все свои силы на то, чтобы не смотреть в окно. Никто не помнит обо мне. Не замечают моего отсутствия. Не выбегают на улицу, крича следом «Кью, вернись!». Никому я на хрен не нужен. Наверное, так правильно. Или, вернее, я это заслужил. Не спрашивайте, насколько низкая у меня самооценка — я вам не отвечу, потому что сам не знаю. Иногда она выше крыши, иногда — ниже плинтуса.

Нижняя губа начинает дрожать от нервов, наверное. Зубы тихо выстукивают хаотичный ритм. Правая рука сжимает леденец, который я должен был отдать Ариэль. Она не замечает моего отсутствия, не решает посмотреть в окно и увидеть мой затылок, спросить «Кью, почему ты там стоишь? Заходи в дом, замерзнешь». Я так надеюсь услышать эти приглушённые сквозь стекло слова. Но, увы, тишина.

Не раздумывая, я достаю леденец, избавляю его от обёртки и засовываю в рот. На вкус как горькое разочарование и жалкая надежда на светлое будущее.

Тихо. Пусто. Темно. Одиноко.

Где же тот Кью, который совсем недавно думал о том, что любит маленькие города, потому что в них он чаще всего одинок из-за отсутствия людей на улицах, шагающих густым потоком?

Где он? Да вот же он — шагает совсем один. Недоволен тем, что он… одинок.

На часах почти восемь вечера. Ноги сами несут меня к бару. Да, я снова потрачу целую кучу времени, чтобы дойти туда снова. Второй раз за день — кажется, это мой личный рекорд. Зачем я иду туда? Я не знаю.

Ветер утих, как и собственные мысли. Всё, что случилось до этой самой секунды — уже не важно. Никто не ищет меня? Пусть. Сладкая конфета изредка стучит по зубам. Даже не хочу смотреть, который час. Зачем? Я знаю, что сейчас самое время зайти в бар, ведь он еще открыт. Я надеюсь, что там есть ещё хоть кто-то помимо той надоедливой официантки.

Открывается дверь и я врезаюсь… в неё. Пепельного цвета волосы впечатываются в мой подбородок. Она ударяется об меня лбом. Опешив, она в ужасе смотрит в глаза, а затем, понимая, что это всего лишь я, облегчённо вздыхает.

— Зачем ты пришёл? — и снова этот непонимающий взгляд. Я и сам не знаю, зачем, чего ты ко мне вообще пристала? Иди, куда шла. Но, к моему глубочайшему разочарованию, слова вываливаются из моего рта, едва я успеваю зажать рот рукой.

— Кажется, я влип.

Она удивлённо смотрит на меня, затем улыбается.

— Мёрфи.

— Что?

— Моё имя. Хоть ты не спрашивал, но мне будет приятнее, если ты будешь называть меня по имени, а не «опять ты!».

Мои губы едва трогает улыбка. Девушка всё-таки приятная на внешность. Голос звонкий, заставляет задирать голову наверх, сидя далеко от барной стойки, и смотреть на неё. Всё-же, с ней лучше, чем одному.

— Проведёшь? — Мёрфи запирает дверь и поворачивается ко мне. Ждёт ответа. Я медленно киваю. Надеялся посидеть в тёплом месте, но, увы.

— Далеко живёшь? — спрашиваю с мыслями «умоляю, пусть её дом будет не так далеко отсюда».

— Ближе, чем ты думаешь, — седовласка улыбается и кивает в сторону напротив бара, — мой дом через дорогу.

Я начинаю смеяться.

— Зачем ты пришёл? — вдруг спрашивает Мёрфи. Холодный ветер слегка погладил моё лицо. Девушка обмотала шарф вокруг шеи целых три раза. Мы медленно направляемся в сторону её дома. Машин на дороге нет. Людей тоже нет. Всего лишь восемь вечера, но все граждане в такое время уже предпочитают греть задницы у камина. А я-же вместо этого показываю свой паршивый характер, прусь по морозу в противоположную от дома Натаниэля сторону, надеясь, что за мной кто-нибудь выбежит. Какая наивность. И глупость вдобавок.

— Пришёл, чтобы спросить то, о чём забыл в прошлый раз. Почему ты седая?

Мёрфи звонко смеётся и отвечает:

— Таких, как ты, повстречаешь, ещё и не так поседеешь.

Мы подходим к деревянной белой калитке. Медленно. Никто из нас не горит особым желанием разбредаться по домам.

— Если серьезно, то мой вопрос был несколько другим. Но, жаль, ты не понял моего намёка, — протягивает Мёрф.

— Какого намёка?

— Почему ты здесь со мной, а не там с ней?

Действительно, интересный вопрос.

— Спасибо, — я улыбаюсь на прощанье, наблюдаю за тем, как девушка заходит во двор, машет мне рукой, и когда она исчезает за дверью, я разворачиваюсь и иду домой. Как мне следует поступить? Вернуться на праздник или идти домой?

Телефон вибрирует в кармане. Я думал, батарея села. Яркий свет от экрана слепит глаза. С горем пополам, закрыв один глаз, я медленно привыкаю к свету, читая: «заметила, как ты ушёл. Вернись, нам тебя не хватает».

Телефон снова вибрирует. И снова сообщение от Сэм.

«…мне тебя не хватает».

И ещё одно: «Ари катается верхом на Джуд, как на лошади. Ты должен это видеть».

Через десять секунд Сэм присылает фото, где малышка оседлала мою беднягу-Джуди. Но, кажется, им весело. Закрыв крышку телефона, я кладу его в карман пальто, достаю сигареты и быстрым шагом направляюсь домой. К Нату. К Сэм. Ко всем остальным. Я понимаю, что зря ушёл. Детский поступок капризного подростка. Слабость. Ещё не поздно всё исправить.

Немного повеселев, я воодушевляюсь мыслью о том, что все сейчас вернётся на круги своя. Я переступлю порог дома и вольюсь в праздник. Словно ничего и не было. Погрузившись в собственные мысли, я не сразу заметил, как сзади меня едет машина. Медленно, не торопясь, серая иномарка подъезжает к тротуару, и я вижу, как открывается задняя дверь машины. Мужчина в чёрных очках приманивает меня пальцем, а я ошарашенно смотрю на всю эту херню, параллельно составляя в голове план побега. К дому Натаниэля бегом можно добраться за пять минут. Хватит ли у меня дыхания? Хватит ли сил?

Сэм ждёт меня в том доме. У них праздник. Хватит ли у меня смелости его испортить? Если я побегу к своему другу, они ворвутся в дом и всё испортят.

За мужчиной сидит женщина, одетая в красное пальто под цвет помады. Либо помада под цвет пальто. Женщины — странные существа, поэтому, я уже ни в чём не уверен.

Пару секунд я стою на месте, затем резко срываюсь и бегу в противоположную сторону. К дому Мёрфи. Мне нужно где-нибудь спрятаться, написать Сэм, предупредить её, чтобы брала машину и уезжала. Они нашли нас. Машина резко трогается с места и едет за мной. Я сворачиваю в переулок, выбегаю на заднюю сторону чужого двора, перепрыгиваю через пару тройку заборов и останавливаюсь возле задних окон дома Мёрф. Я не зря познакомился с этой девушкой. И по счастливой случайности, её дом находится близко от бара. Она спасёт меня, даст мне укрытие.

Спасёт. Спасёт. Я думаю об этом, пока со всей дури стучу в окно, ведущее, скорее всего, в спальню. Она должна… да кому она, блять, должна? Уж не мне ли? Это я всему миру должен. Но мне не остаётся ничего другого, как стоять под снегопадом, глотая холодный ветер, и ждать, пока в доме зажжется свет. Через пару секунд он зажигается, а в окне появляется удивлённое лицо седовласки. Слава богу, ты услышала. Ещё бы, весь город слышал, как я ломлюсь к тебе в окно, словно поехавший.

— Сбрендил? — одно слово из её губ — и этого достаточно, чтобы я едва заметно улыбнулся, а через секунду скорчил морду милого котёнка, который умоляет впустить его в дом.

Через минуту я стою в её комнате. Через пять — сижу на кухне и пью чай. Свет выключен. Шторы задёрнуты. Сигарета в её руке уже догорает. Она молчит, лишь слушает мой рассказ. Я с шумом отхлёбываю горячий напиток и рассказываю, почему веду себя, как имбецил.

— Напиши ей, — говорит Мёрфи после моего длительного рассказа о родителях Сэм, и о том, что её мамаша всё-таки нашла меня.

Она права. Я должен написать Саманте. Крышка телефона открывается в правой руке, и я дрожащими пальцами набираю:

«Я не приду».

И следующее:

«Беги. Они нашли нас».

========== Глава 16 ==========

После последнего сообщения, отправленного Саманте, события начинают мелькать одно за другим, словно я сижу напротив телевизора и в бешеном темпе щёлкаю каналы. Вот я прощаюсь с Мёрфи, благодарю её за то, что та напоила чаем и помогла на время найти убежище. Вот я быстрыми шагами иду к дому моего лучшего друга. Вот он открывает мне дверь и говорит, что Сэм взяла его Мустанг и уехала из города. Я пишу ей и получаю ответ: «жду тебя на заправке возле бара». Это как раз на окраине города. Я прощаюсь с Натом. Прощаюсь с Рэджи. Прошу Рыжего присматривать за Ариэль и помогать Умнику. Он вызывает такси, и я уезжаю, на прощанье дав Джуд облизать моё лицо. Ари цепляется в меня ногтями, умоляет не уезжать, а я понимаю, что на этот раз уеду надолго. Действительно надолго, и ничего не поделаешь. Малышка отдаёт мне шкатулку. Такси уже стоит у дома, поэтому я беру рюкзак Ната, швыряю туда пару его футболок, штаны, ещё пару необходимых вещей (нет, не трусы, не бойтесь), (хотя, взять бы их не помешало, но кем я буду, если надену на себя труселя своего лучшего друга?), засунув в боковой карман сумки бутылку с водой, пару бутербродов, наушники и зарядку от телефона. Нат обнимает меня так крепко, как ещё никогда не обнимал. Даже когда умерла его мать. Тогда он лишь обслюнявил мою футболку. Теперь его объятие выражало: «я буду скучать, Кью. Серьезно». Рэджи суёт пару сотен баксов. Я догадывался о том, что его семья достаточно состоятельная, чтобы учиться в престижном колледже, но не думал, что Рэдж будет настолько добр ко мне. После всех моих ужасных мыслей об этом парне, тот не придумывает ничего другого, как напрочь отсеять их из моей тупой головёшки парой зелёных бумажек, которые он даёт по доброте душевной. Я обнимаю и его тоже. С трудом отдираю от себя Ариэль, улыбаюсь всем, выскальзываю из дому, и понимаю, что я, чёрт возьми, не хочу уезжать. Однажды я заберу отсюда Ната и Ари. Мы уедем в другой город и всё будет…

Через пятнадцать минут я вываливаюсь из такси и поспешно оглядываю окрестности. Машина Ната стоит прямо за заправкой. Я бегу к Мустангу, бросив взгляд на бар, у которого даже вывеска не горит. Ещё час назад я был здесь с Мёрфи. Ещё час назад я повёл себя как ребёнок и ушёл куда глаза глядят. Может, не будь у меня такой сложный характер, мать Сэм меня бы и не нашла. Потому что меня бы не было около этого бара. Я бы праздновал совершеннолетие Натаниэля в кругу друзей. Вместе с Сэм и остальными. Да, ужасный выдался денёк, Нат. Прости, что не был рядом, когда умерла твоя мать. Прости, что не отпраздновал твои восемнадцать. Прости, что не звонил.

Сейчас всё неважно. Главное — уехать. И вот она — моя надежда, стоит напротив. Мне лишь остаётся залезть в машину и завести мотор.

— Готов? — спрашивает Сэм впопыхах, когда я заваливаюсь на пассажирское сидение.

— Разве у нас есть выбор?

— У меня идея. Раз моя мать в городе, мы можем обыскать её дом… мой дом. Вернее, сейчас он уже не является моим…

— Да, — резко обрываю я. — Ты уверена, что дома никого нет?

— А ты уверен, что видел мою мать? В машине? Сегодня? — Сэм тараторит, я замечаю, как сильно дрожат её руки. Город настолько маленький, поэтому шанс того, что миссис Гилберт постучит в окно машины в эту же секунду, достигает практически наивысшей точки. Я понимаю её страх.

— Да, эта женщина была очень на тебя похожа. То же нелепое карэ на голове, те же карие глаза. Взгляд, такой… презирающий.

— Да, это точно она, — соглашается Сэм, — едем ко мне домой. Вернее, в дом, где живёт эта женщина. Там могут быть ответы, Кью. Наши ответы.

— Почему ты за рулём? Может, лучше я? — всем своим видом намекаю на то, что Сэм толком и рулить не умеет. Наверное. Она ведь девушка. Да, глупый стереотип. Но в детстве я однажды увидел, как мама рулила на машине моего отца. Картина маслом, как говорится — чуть не въехала в дерево на нашей поляне.

— Сомневаешься в моих водительских способностях? — фыркает Саманта. — Я не дам тебе сесть за руль. Опять отвезёшь меня к грёбаному сгоревшему особняку. У тебя туго с фантазией, поэтому, я поведу. Я знаю, куда ехать.

Сколько ещё она припомнит мне те две поездки, когда мы в итоге оказывались на поляне, где остались ошмётки сгоревшей древесины и кирпичей? Уже даже не смешно.

Мы выруливаем на трассу и выезжаем из города. Ехать больше суток. Знаю, где мы остановимся. Мы делали это целых два раза. Теперь будет третий — победный. Надеюсь, завершающий. Вдруг мы действительно найдём все ответы? Решим проблемы. Найдём деньги, которые мой отец завещал матери Сэм, и тогда я смогу забрать Ната и Ари из этого ада, уехать как можно дальше. Это вселяет надежду. Надеюсь, всё это — не зря.

У мужчины, который даёт нам ключ от номера, на лице играет улыбка, так как он видит нас уже в третий раз. А через минуту улыбка играет уже на моём лице, так как я наблюдаю ванную комнату, осматривая едва заметную ржавчину на покрытии. Но, недолго думая, я включаю горячую воду и выхожу, прикрыв дверь. Вижу, как Сэм развалилась на кровати, которая, кстати, по-прежнему одна в комнате. Неужели, я снова буду спать на диване?

— Угадал, — девушка читает мои мысли, и, не глядя в глаза, указывает на знакомый диванчик, на котором я уже проводил здесь целых две ночи. Дикая тоска по Нату, Ариэль, и по дому, в котором я уже практически ужился, как родной, начинает драть мои рёбра изнутри. Да и голод даёт о себе знать.

— Вот это землетрясение, — смеётся Сэм, услышав бурчание моего живота.

— Лучше бы заказала еду в номер, — бурчу я, заглядывая в карман штанов. Деньги, которые дал Рэджи, не хочется тратить на банальные роскоши, такие, как принести еду в номер, вместо того, чтобы спуститься за продуктами в магазин и приготовить что-нибудь съедобное собственноручно. По крайней мере, за доставку платить не надо, так как я сам себе — доставка. Чёрт, я бы сейчас не отказался от пива. Хочу вернуться домой, сходить с Рэджи и Натом в тот бар, пообщаться с Мёрфи. Она всё-таки неплохая девчонка.

— Мёрфи, — я вздыхаю, мысленно представив бар, и то, как там было весело раньше.

— Какая Мёрфи? — странный взгляд Сэм сверлит мой затылок, я чувствую. Лишь пара шагов отделяет меня от ванной комнаты, где уже, наверное, набралась вода. Неужели я произнёс имя той девушки вслух? Совсем дебил, нет, ну скажите?

— Девушка из бара, — и я быстро добавляю, чтобы Сэм не подумала ничего лишнего, — Мёрфи помогла мне вставить мозг на место.

— Какой бар? — Сэм, кажется, немного ошарашена. Она, наверное, до этого момента думала, что я гей или что-то вроде этого? Ведь я помню, как мы поругались возле дома Ната, когда та призналась в своих чувствах, а я ответил, что она мне не более, чем подруга.

— Бар, в котором мы с тобойпознакомились. Ты серьезно, или дурой прикидываешься?

— Не знаю я никакой Мёрфи, — странно протягивает Сэм.

Мои глаза округляются.

— Но как же… Она работает в баре. Мёрфи говорила, что общалась с тобой. Девушка с пепельным цветом волос. Мимо такой сложно пройти мимо. Сэм! — ору я. — Ты видела её! Ты просто забыла!

— Кью, не хочу тебя пугать, но, кажется, у тебя проблемы, — она осторожно щупает мой лоб, всё ещё сохраняя максимальную дистанцию между нами. Мы слышим шум воды — ванная уже почти набралась. Сэм качает головой в разные стороны и говорит:

— Прими ванну, позже поговорим, — и выталкивает меня из комнаты, открывая дверь в ванную. Я слышу, как за мной щёлкает замок, и я погружаюсь в тишину, когда моя рука прокручивает кран, перекрывая доступ к воде. Два пальца осторожно касаются горячей жидкости, отмечая, какой температуры воду мне следует долить. Но, к моему удивлению, вода в ванной идеальной температуры. Серые потёртые джинсы летят на пол, следом за ними — белая футболка с полу-стёртым чёрным принтом, и бледно зелёная ветровка (не удивляйтесь, я странный человек-капуста, и ношу под пальто ещё целую гору одежды).

Постепенно моё тело погружается в воду, и я чувствую, как облегчение идёт по накатанной — с пят до головы. В обратном направлении. И когда вода достигает моей шеи, я закрываю глаза и улыбаюсь — как же мне этого не хватало. Одиночество, тишина, и тёплая ванна. Каждый уважающий себя человек должен абстрагироваться от общества, даже от родных, и побыть наедине с собой. Мне же проще — родных-то у меня нет. Поэтому, одиночество стало для меня привычным. Но, почему же сейчас мне становится не по себе? Слишком тихо. Пусто.

— Сэм? — я сто раз подумал, прежде чем позвать её, но глядя, как пена закрывает все мои части тела, которые девушке сейчас совсем не обязательно видеть, я решаюсь выкрикнуть её имя.

Тихие шаги подплывают к двери, кажется, вплотную. Если бы щель внизу была побольше, думаю, я бы смог рассмотреть её носки в полоску.

— Да? — её голос кажется мне таким испуганным. Я мысленно представляю лицо Сэм — брови домиком, глаза смотрят в пол, а верхняя губа едва заметно дрожит. Каштановые волосы падают на лицо. Родинка над правой бровью делает её лицо таким идеальным, таким… не похожим на остальных.

Зачем я звал её? Чего я добиваюсь?

— Ты пойдёшь за едой? — вырывается у меня. Чёрт. Кретин. Ведь совсем не это хотел сказать.

— Да, — повторяет она, уже более утвердительно. Голос становится уверенней.

Мы оба понимаем, что я, скорее всего, хотел предложить ей присоединиться. Но мы ведь не настолько близки, чтобы делать это вместе. Скорее всего, она бы отказалась, а я бы выглядел полным идиотом.

— А что купишь? — я закатываю глаза, но, кажется, разговор с ней успокаивает. По крайней мере, я не один. Я слышу, как в соседней комнате ходит человек. И если раньше меня радовала тишина и спокойствие, то сейчас я уже вряд ли смогу жить один. Снова. Всё повторяется. Когда Джуди пришла в мою жизнь (квартиру, кровать), заняла мою кружку (любимую, чёрт возьми кружку!), и забрала мою футболку, я понял, что именно это спасло меня в тот момент. Если бы не та девушка, я бы и дальше кис в той вонючей квартире. Работа-дом-работа — вот, что меня ждало — круг ада, и чем дальше — тем хуже.

Сэм разбила две моих любимых кружки. Она тоже носила мои вещи. Ночевала в моём доме (не моём, конечно, а съёмном). Я ведь клялся самому себе, что не совершу одну и ту же ошибку дважды. Так почему же делаю это снова? Влюбляюсь. Квентин, ты сентиментален до чёртиков. И глуп. Очень глуп. Понимаешь? Ты влипаешь в одно и то же дерьмо дважды. Ты мазохист, Квентин.

— Пиццу, а что же ещё? — после этих её слов, я представляю на лице девушки улыбку.

— Можешь сгонять за пивом? — гавкаю я и тут же закрываю рот мокрой ладонью. Звук шлепка доносится до Сэм и она смеётся.

— Мне нет восемнадцати.

Чёрт, точно.

— А когда тебе начнут продавать? — я ведь никогда не спрашивал, когда у Сэм день рождения.

Тишина.

— Сэм?

Снова молчит. Я жду ещё минуту и говорю:

— Если не ответишь, я выйду, и брошу на тебя полотенце, которым вытру свой…

— Кью, — тихо говорит она. — День рождения для меня — больная тема. Тебе придётся купить пиво самому. — И далее я слышу, как удаляются её шаги, а следом за этим — скрипит кровать. Если хорошенько прислушаться, можно уловить едва слышимые всхлипы. Я, кажется, затронул больную тему.

Пора вылезать, вода почти остыла. Я закрываю глаза, решаю полежать ещё пару минут, и чувствую, как вот-вот отключусь. Дверь в наш номер стукнула, но я не обратил на это внимания. Видимо, Сэм ушла за едой. Проходит минута, может, больше, и я могу ощущать, насколько же расслаблено сейчас моё тело. Я погружаюсь в воду ещё сильнее и закрываю глаза.

— Какой же ты засранец.

Я открываю глаза и вижу перед собой Мёрфи. Чёрт возьми, а она что здесь делает?

— Дура, выйди отсюда. Как ты зашла?! — я проверяю, пена по-прежнему находится на своём месте или уже давно растворилась. Вздох облегчения вырывается из моей груди. Всё на месте. Кроме Мёрфи — она-то уж точно не на своём месте.

— Как ты нашла меня? — спрашиваю я. Девушка отрицательно кивает.

— Кью, лучше спроси меня о том, что тебя действительно интересует.

— Ты знаешь Сэм? — вырывается у меня. — Когда я рассказал ей о тебе, Сэм сказала, что впервые о тебе слышит. И, что никогда тебя не видела.

Мёрфи молчит.

— Тогда в баре ты сказала мне, что разговаривала с ней. Кому из вас мне верить?! — я начинаю повышать голос.

— Только самому себе, Кью. В этом мире нельзя доверять кому-то кроме себя. Не совершай моих ошибок.

— Но я же доверился тебе, — утверждаю я, — вчера, когда за мной вели погоню. Ты укрыла меня в своём доме. Дала мне убежище на время. И, я уверен, если бы они постучали в дверь, ты бы дала мне уйти, и прикрыла бы меня. Да? Мёрфи?

Девушка опускает голову и утвердительно кивает.

— Да, в этом-то ты прав. Но, Квентин, ты уверен, что именно я дала тебе убежище?

— А кто, если не ты? Кто открыл мне окно? — спрашиваю я, а на моём лице играет выражение «выкуси!».

— Уверен? — лишь повторяет Мёрфи.

— Да, — хотя, на этот момент я уже ни в чём не уверен.

— Хочешь, я покажу тебе? — девушка присаживается возле ванны на корточки и кладёт правую руку на ободок. Её заинтересованный взгляд изучает меня.

— Я знаю тебя лучше, чем ты, уж поверь.

— О чём ты говоришь? — не понимаю я.

— Возьми меня за руку, — отвечает Мёрфи. Ну, была ни была. Надеюсь, к возвращению Сэм, эта сумасшедшая уже уйдёт. Но едва я дотрагиваюсь до её (к моему удивлению, ледяной кисти), нас переносит в бар.

— Смотри, — говорит Мёрф, — это ты. Уже поссорился с Сэм, наговорил ей кучу дерьма, и упустил свою девушку.

— Она не моя девушка, — странно, мне ещё хватает духу спорить с ней? И, неужели, мне плевать, что мы сейчас буквально «перелетели» столько километров, чтобы очутиться здесь, и всё это произошло за пару секунд, без малейшего намека на боль или разрыв моего тела пополам? Что за херня? Но к этому моменту я начинаю понимать, что всё это лишь игра воображения.

— Смотри внимательней, — говорит девушка, и её холодные пальцы проворачивают моё лицо в нужном направлении, — в баре никого. Только ты.

— Но кто же следит за баром? — спрашиваю я, продолжая смотреть на свой затылок — в смысле, затылок Кью, сидящего за столиком. На самом деле, это довольно странно, ведь у меня сейчас появилась возможность немного понаблюдать за собой со стороны. И, хочу сказать сразу, я выгляжу, как чёртов бомж, да ещё и с отклонениями.

— Бармен, — отвечает Мёрфи таким тоном, словно я дибил, и этот ответ был очевидным.

— Но бармен ведь ты? — мой неуверенный голос выдаёт меня с головой.

В баре по-прежнему пусто. Лишь я, один одинёшенек, сижу и пью пиво из двух кружек.

— Но мне ведь кто-то принёс выпивку и чипсы? — не унимаюсь я.

— Да, Кью, — вздыхает Мёрфи, — но бармен — не я.

— А кто?! — ору я.

— Разве сейчас это важно? Присмотрись, и поймешь, что важно на самом деле, — говорит Мёрфи, на удивление, спокойным голосом. Не смотря на то, что я сейчас кричал. И я, наконец, замечаю кое-что очень важное. Всё то, что произошло в баре вчера, это действительно… было. Но Мёрфи… чёрт. Я подхожу к самому себе и вижу, как разговариваю, веду диалог с невидимкой. Решаю, идти за Сэм или остаться здесь. И мне отвечает воздух. Вернее, не отвечает никто.

— Кто ты? — я разворачиваюсь к седовласке и только сейчас замечаю, что её глаза кажутся мне такими родными. Эта вот её усмешка, будто она здесь самая умная… Это так напоминает мою бабушку.

— Можно сказать, я — твоя совесть и ум. Это я подсказала тебе пойти за Сэм. Я указала на тот дом, где ты скрылся от Гилбертов.

— Ясно, — я прыскаю руками, — можно было просто сказать, что я сошёл с ума.

— Может, и сошёл. Но какая разница? — лицо Мёрфи вдруг резко меняется за секунды, и улыбчивая девушка превращается в насупленную.

— В смысле — какая разница? — не понимаю я.

— Какая разница, насколько ты сумасшедший, когда Сэм опять куда-то ушла? — Мёрф утвердительно кивает, мол, я снова упустил эту девушку. Но не тут-то было.

— Она ушла за продуктами, — уверенно заявляю я, не глядя в лицо Седовласки. Меня завлекает пена, которая так смешно стекает с моей ладони.

— Уверен, что она вернётся? — настаивает девушка.

— Конечно, — киваю я. — А что, по-твоему, с ней могло произо…

Меня резко вырывает из сна, я подрываюсь, обматываю тело ниже талии полотенцем и вылетаю из ванной комнаты. В ответ на грохотание дверей — тишина. В комнате пусто.

— Сэм?! — кричу я, зная, что бессмысленно. Её здесь нет.

— Чёрт возьми, — выдыхаю я, роюсь в рюкзаке, нахожу вещи моего лучшего друга, натягиваю их на себя, хватаю мобильный телефон и выбегаю из комнаты, забыв запереть ее на ключ. Ключ я, кстати, тоже не взял. Незачем. Вдруг с этой дурой что-то случилось? Я не смогу простить себе потерю ещё одной…

«Одной — кого? Кто она тебе, Кью? Когда ты уже признаешься самому себе в том, что Сэм действительно важна для тебя?»

— Закрой свой рот! — ору я голосу Мёрфи в своей голове. — Тебя не существует, так что, пошла в задницу!

К моему удивлению, голос в моей голове утих. Раньше была Джуди, теперь Мёрфи. Почему женский пол вдруг решил, что может манипулировать моими мыслями, снами и чёртовой психикой?

Вот она. Заходит в парадную дверь на первом этаже. Я даже не воспользовался лифтом — бежал по лестнице, ведь так быстрее. И теперь я вижу, как Сэм заходит в здание. В правой руке несёт пакет, в левой — пиццу в коробке. Я закатываю глаза и быстрым шагом направляюсь обратно. Знаю, что она, скорее всего, увидела меня. А теперь я точно в этом уверен, ведь я отчетливо слышу, как она идёт за мной следом, напрочь забыв о лифте.

— Квентин, — такой уверенный голос настигает меня за пару секунд. Я не обращаю внимания, выруливаю из лестницы в левую сторону, прохожу мимо ненужных дверей, нахожу свою комнату и вдруг останавливаюсь. Жду её, непонятно зачем. Звук приближающихся шагов становится все громче. Я настороженно оборачиваюсь. Её яростный взгляд, пронизывающий меня насквозь, говорит о том, что Сэм злится. Но, почему ты, дура, злишься? Уж не потому ли, что я переживал за тебя? Если бы ты только знала, как сильно меня трясло, пока я не дошёл до первого этажа и не увидел, как ты заходишь внутрь.

— Что-то случилось? Мог бы и помочь со своим чёртовым пивом, — возмущается Саманта, протягивая мне тяжёлый пакет. — Ты же видел меня, так почему не помог?

Молча, я заглядываю внутрь, изучая содержимое. Да, действительно, пиво. Даже не удивлён, что ей продали. Здесь всем плевать, сколько тебе лет, и что именно ты покупаешь. Главное, чтобы ты не выглядел, как детсадовец, и тогда тебе дозволено абсолютно всё. Вопросы Сэм я игнорирую, беру пакеты и захожу внутрь. Она мельтешит где-то сзади, видимо, ждёт ответа. Не получит. Я вспоминаю кое-что, о чём Саманта не захотела говорить, и решил ей это припомнить, лишь бы перевести тему в другое русло. И делаю я это весьма умело.

— Почему ты не хочешь говорить о своём дне рождения?

Лицо девушки тут же краснеет, но не от стыда, а от злости. Она яростно швыряет пиццу на стол и уходит в ванную комнату. Зато перестала ждать от меня каких-либо ответов. Я понимаю, что обидел её уже в сотый раз за последнюю неделю. Может, не стоило переводить тему именно таким образом? Метод ведь так себе.

— У тебя всё нормально? — спрашиваю я спустя пять минут через закрытую дверь. На самом деле, я не трогал дверную ручку, не стучал, не рвался в ванную. Я не проверял, действительно ли она закрыта, я был уверен в этом. Но когда в ответ я услышал тишину, решил попробовать, и дверь оказалась незапертой. Я увидел Саманту возле раковины. В её тоненьких пальчиках прорисовывается оранжевый флакончик моей Джуди. Сэм всё-таки нашла его. Не знаю, как, может, случайно наступила на него в машине Ната. Но зачем она взяла его с собой и притащила в номер? Почему вертит его в руках, изучает, щупает. Сэм не замечает моего присутствия и продолжает вертеть флакончик в правой руке. Левая же упирается в умывальник. Лицо девушки настолько бледное, что я моргаю подряд раз десять, задумываясь о плохом освещении. Но, нет, она действительно очень бледная.

— Сэм, — моя рука виснет в воздухе. Я осторожно делаю шаг к ней, и когда Гилберт слышит мой голос, резко дёргается, и пузырёк падает из рук на кафель. Пластик лопается, и я буквально слышу, как его теперь разрезает трещина.

— Прости! — плачет Сэм. — Он, наверное, важен тебе, — девушка поднимает флакончик и протягивает мне в надежде, что я возьму его. Я бью её по рукам, и он снова летит вниз, но на этот раз окончательно оказывается на полу. Тишину прорезает громкий и пронзительный плач. Я давно не слышал, как же яростно девушки выплескивают свои эмоции через жидкость в глазах. Стоит их обидеть, и тебя буквально зальёт океаном слёз, и если ты вовремя не извинишься, то захлебнёшься к чёртовой матери.

— Прости, — говорю я и понимаю, как же часто мы просим прощения друг у друга. — Ты не хотела об этом говорить, а я…

— Мой брат умер в наш день рождения, — прерывает меня Сэм. — Я перестала любить праздники после смерти Сэма. Поэтому мне было трудно находиться на празднике в доме Натаниэля.

— … а я просто кретин, — заканчиваю я свою мысль, и Сэм падает в мои объятия. Я слушаю, как она плачет, что-то бубнит мне в футболку, и это происходит достаточно долго. Не знаю, сколько мы так простояли, но я уже начал чувствовать, как болят мои ноги. Я действительно устал за эти дни, и Сэм, думаю, тоже. Но ей это нужно, поэтому мне не остаётся ничего другого, как молчать.

— Праздники — отстой, — говорит Саманта. — Я потеряла брата в тот день, и, чёрт, Кью, я не знаю, что буду делать, если… потеряю и тебя тоже.

— Не потеряешь, — говорю ей в затылок и обнимаю крепче. Куда уж крепче, ведь я чувствую, как сжимается женское тело в моих руках. Ещё немного, и Сэм попросту треснет, как этот чёртов флакончик, который я наблюдаю валяющимся на полу. Пусть там и остаётся. Навсегда.

— Я могу спросить, зачем ты притащила сюда этот оранжевый пластик с именем моей умершей девушки?

— Хотела отдать тебе, думала, это имеет значение, — отвечает Сэм, и я жалею, что потратил время на эти глупые поиски. Мне это не нужно. Джуди мертва, и любое напоминание о ней делает мне больно, а значит, незачем хранить её вещи. Да, глупо не вспоминать о мёртвой девушке из-за различных мелочей, разбросанных по квартире, и когда-то принадлежавшей ей. Ведь Джуд была моей. Хоть и недолго, но она делала мою жизнь лучше. И делать всё, чтобы вспоминать её как можно реже… от одной лишь мысли об этом становится паршиво. Но мне так проще.

— Пицца уже остыла, — говорю я, — а пиво… ты же не пьешь пиво, я забыл.

— Сегодня я пью пиво, — отвечает Сэм таким детским тоном, словно я чуть не отобрал у неё конфетку. Она такая милая, а я такой болван.

— Как скажешь, моя королева, — я наигранно кланяюсь Сэм, открываю перед ней двери, и добавляю, — сегодня весь мир будет у ваших ног.

— Мне не нужен весь мир, — тихо проговаривает она, шагая мимо меня.

— Тогда, чего ты хочешь? — я иду следом, и понимаю, что лишь одно единственное слово так и повисает в воздухе, оставшись несказанным.

«Тебя».

========== Глава 17 ==========

— Здесь направо, — говорит Сэм, показывая рукой. Я выспался, плотно позавтракал (не горелой яичницей), и у меня превосходнейшее настроение! Такое бывает крайне редко. Мне совсем не хочется орать на Сэм по любому поводу. А это уж действительно странно. Мы сыграли в камень-ножницы-бумага, и вести машину выпало мне.

— Надоело прятаться, — рассуждает Саманта. — Практически год в бегах.

— Ты не думала о том, что твоя мать ищет тебя не для того, чтобы снова в чём-то обвинить? Вдруг она хочет…

— Извиниться?! — и тут Сэм начинает хохотать. — Ты совсем не знаешь мою мать. Я никогда не слышала, чтобы та смеялась или просила прощение. Ни разу.

Как и мой отец. Кто-то скажет: «Подумаешь! Это лишь серьёзные люди, ведущие серьезные дела». Но такие как Саманта, воскликнут: «Просто у этих людей нет сердца!».

Скорее всего, она будет права. Я включаю следующую передачу, и машина едет быстрее. Рассвело всего каких-то пару часов назад. За это время мы успели привести себя в порядок, принять душ, собрать портфели, накупить еды в дорогу, попрощаться с тем мужчиной, который постоянно нам улыбается при встрече (хотя, похоже, он улыбается только Саманте), и выехать. Оранжевый пузырёк так и остался лежать в ванной комнате. По крайней мере, я видел его там ещё вчера.

— Чувствуешь? — Сэм демонстративно шумно вдыхает носом воздух. — Кью, разве ты не рад? Скоро все наши проблемы решатся. А я перестану убегать от своей матери. Мы разделим деньги пополам, ты поможешь своему другу, а я…

Пауза. Вот она — эта неловкая чушь, которая заставляет обоих отвернуть головы в противоположные друг от друга стороны.

— А ты — пойдёшь своей дорогой? — продолжаю я после минуты молчания.

— Кто знает? Может быть.

Что-то внутри меня рвется наружу, царапает моё горло, и мне хочется сказать, что в будущем Саманте вовсе не обязательно уходить. Но другой «я» буквально кричит о том, что без девушки мне будет легче дышать. Я не буду переживать ни о ком, кроме себя. Искренне надеясь на то, что я останусь с Натом, возможно дождусь, пока он окончит колледж, или, можно перевестись, я уже продумываю ходы наперёд. Это эгоистичное эго всегда меня бесило до чёртиков. Но ничего не поделаешь, «мягкий я» и «я — эгоистичная мразь» — две сущности одной и той же личности. Никто из нас не знает, что будет дальше.

— Мы приедем примерно через, — Сэм смотрит на свои карманные часы, а я задумываюсь о том, что впервые вижу их наличие на её худощавой руке под толстовкой, — два часа. Кью, ветер начинает усиливаться, ты не мог бы закрыть ту щель, которую оставил в окне, когда курил?

Мне приходится нехотя выполнять капризы Сэм, хотя, с приоткрытым окном мне было комфортнее, свежее. Да и ко всему прочему, слышать шум ветра гораздо приятнее, чем мысли моей спутницы, сказанные вслух. Особенно те, которые заставляют меня думать о нашем дальнейшем расставании. Лучше бы я их не слышал.

Двадцать минут назад мы проехали то самое место, где я вырос. Там, где ничего не осталось, кроме хороших воспоминаний. Плохие, связанные с отцом и тем, что случилось, я тщетно пытаюсь забыть. И вот мы подъезжаем к той самой развилке на шоссе. Прямо — город, в котором я жил год назад на съемной квартире. Там теперь живет мать Джуди. Когда все закончится (и главное — если всё получится вообще), я навещу эту женщину и помогу ей всем, чем смогу. Не знаю, почему сейчас задумался об этом. Может, потому что так надо. Так будет правильно. К тому же, частичка меня хочет помочь ей.

Направо — город, в котором живёт семья Саманты, вернее, то, что от неё осталось. Девушка яростно машет рукой в правую сторону, а я киваю головой, мол, с первого раза понял, куда мне следует свернуть. Через каких-то сто двадцать минут нам предстоит кропотливая и очень рискованная работа. Нам необходимо продумать план до мельчайших деталей, а лучше несколько исходов событий, чтобы не было проблем.

— Я думаю, наш дом под охраной, — рассуждает Сэм, открывая пакет кукурузных палочек. Она опять вздумала намусорить в машине, как здорово!

— Твоя мать, что, наёмный убийца? — смеюсь я. — Это лишнее. Думаю, дом пустует, как твоя голова.

— А вот и нет! — возмущается моя спутница. — И твои шутки выше шеи меня обижают.

— Прости, — я смеюсь, — Сэм, мы ведь не продумали план.

— Нет никакого плана, — отвечает она, — просто заходим и забираем наши деньги.

Кивком я даю ей понять, что, вроде как согласен с её словами. Но вдруг что-то пойдёт не так?

— Сэм, — начинаю я, но она машет рукой.

— Нет. Все просто. Заходим, берём деньги, выходим. Я знаю, как можно попасть внутрь. Мать не догадывается об этом проходе. Вернее, может, и догадывается, но, думаю, она понятия не имеет, что мне хватит смелости зайти туда. В детстве я боялась подвалов. Особенно нашего. Он такой…

Меня прорывает на смех. Вроде, детский страх подвалов, темноты, монстров и прочей ерунды — это вполне нормально, но слышать такое от Саманты… Я не знаю, как вам объяснить сейчас мой смех, но то, как эмоционально она рассказывает о подвале, с каким ужасом на глазах, это просто надо видеть.

— Пошёл ты! — шипит она. — Подвал действительно страшный. Однажды я спустилась туда. Мы с братом играли в «Прятки». В темноте я запуталась в вещах, которые висели на верёвке. Я очень сильно испугалась, Кью, это тебе не шуточки.

Мне приходится вновь подавить смешок. Она сейчас вполне серьезна. Поэтому я сгребаю всю свою волю в охапку и молчу. Киваю так, будто все понимаю, и внимательно её слушаю. Сэм рассказывает о подвале, о своём детстве, о брате, и мы не замечаем, как летит время. Рука девушки то и дело показывает, куда мне следует повернуть на этот раз. Но она делает это так непринуждённо, что мы даже не замечаем. Я просто еду, а она веселит меня своими историями. На самом деле, я завидую Сэм, у неё всё-таки было хорошее детство, ну, по крайней мере, до десяти лет уж точно. С десяти лет её мать начала засовывать в её портфель травку, чтобы та подсаживала на наркотики своих одноклассников. Я удивлён, что эта авантюра не всплыла наружу ещё в глубоком детстве Саманты.

— Значит, ты хороший дилер? Ни разу не попалась? — спрашиваю я с намёком.

— Мать запугала нас с братом так, что мы боялись облажаться, Кью. Лучше бы я загремела в детскую колонию, чем меня избила собственная… Однажды один придурок кинул меня на деньги. Нам пришлось стоять в переходе и показывать с Сэмом разные смешные сценки, чтобы возместить ущерб, и чтобы мать ничего не узнала. Пару раз мы стояли в метро, раза три были волонтёрами в школе, помогали старикам, и те иногда отплачивали небольшой суммой денег. Думаешь, нас не кидали? Такое было частенько, но мы всё возмещали, мать ничего не знала о наших проблемах, потому что сразу предупредила нас, что если будет какая-то лажа, к ней с этой ерундой не лезть. Ей было важнее оплатить долги и оставить какую-то часть денег на пропитание. Благо, мы не голодали. Хоть в этом она вела себя, как… мама. Кью, тебе надо подстричься. Срочно.

Саманта так резко меняет тему, и это говорит только об одном — она не хочет продолжать. Я провожу левой рукой по волосам и понимаю, что они действительно лезут на лоб, а я даже не замечал до этого момента.

— Значит, займусь этим, когда все кончится.

— Я могу тебя подстричь. Думаешь, кто стриг моего брата? — Сэм указывает пальцем на себя, но я не замечаю.

— Может, девушка в парикмахерской? — язвлю я.

— Ещё одно слово, и ты действительно упустишь возможность ощутить мои нежные ручки на своей заросшей голове, — смеётся Саманта. Мне нравится, когда у этой девушки хорошее настроение. Я даже думать не хочу о том, что наше с ней завышенное настроение — затишье перед бурей. Уже через десять минут мы подъезжаем к её дому. Я понятия не имею, что делать. Оставшееся время я пытаюсь унять дрожь в пальцах, и размышляю о том, что делать, если что-то пойдёт не так. Сэм, на удивление, спокойна как удав. Хоть бы притворилась, что ей тоже страшно. Мне было бы гораздо проще.

— Припаркуйся возле дома моего друга. Там уже наверняка живут другие люди. Когда я уезжала, Роб лежал в больнице с пулевым ранением. В коме. Неважно, паркуйся напротив.

Напротив, блин. Просто взять и оставить машину в десяти метрах от дома Саманты. Просто блестяще! Получше ничего не смогла придумать? Я сто раз думаю, прежде чем последовать её совету, или требованию, не знаю, что это было. Сэм выпрыгивает из машины с пустым рюкзаком, все вещи она выложила на заднее сидение. Я понимаю, что идти туда без какого-либо оружия или защиты — очень глупо. Так обычно поступают главные герои фильмов ужасов, когда идут в заброшенную больницу ночью, зная, что там опасно. По улице идёт какой-то мужчина, и я одёргиваю себя от мысли, что нужно подойти к нему и шёпотом спросить, есть ли у него пистолет. Вдруг, случайно завалялся?

Сэм машет мне рукой. И как она добралась забора так быстро? Видимо, это я позволил себе находиться в состоянии «ступора» слишком долго. Ноги еле передвигаются. Мне не хочется идти туда, но я должен. Ради Ната и Ари. Ради нашего светлого будущего. Я готов хвататься за эту маленький лучик надежды руками и ногами. Это — всё, что у меня есть. Моё тело медленно подплывает к Саманте, которая всем своим видом намекает, что я мог бы передвигаться чуточку быстрее. Слегка поморщившись, я заглядываю за плечо Саманты и вижу маленькое окошечко внизу — наверняка ведёт в тот самый подвал.

— Умоляю, — Сэм смотрит на меня исподлобья, — ты полезешь первым. Я… боюсь.

Мне снова приходится заткнуть рот, чтобы не засмеяться. Пальцы перестают трястись, как ненормальные. Сэм слегка подняла моё настроение, поэтому, я не против залезть в окно первым. С горем пополам, мы открываем его, и через десять секунд я приземляюсь на твёрдую поверхность. Отряхивая пальто, я вдыхаю пыль вместе с запахом запах чего-то, отдалённо напоминающего постельное бельё бабушки, вперемешку с плесенью. Шумно сглотнув, я разворачиваюсь и говорю:

— Ловлю.

Сэм съезжает мне прямо в руки. Мой нос слегка дотрагивается до её лба. Мы оба игнорируем этот факт. Сейчас не время. И потом, думаю, тоже. Я отстраняюсь от девушки, отворачиваюсь, вытираю нос и чихаю, вдохнув в себя ещё немного пыли. Мы продолжаем медленно передвигаться к лестнице. Я достаю телефон и включаю фонарик, а Сэм идёт сзади, постоянно оглядываясь по сторонам.

— Вот эти самые тряпки. Похоже, они висят здесь с 98-го, — тихо говорит она, отпрыгивая от белых занавесок десятой дорогой.

Больше мы с ней не разговариваем. Не дотрагиваемся друг до друга, даже случайно. Не держимся за руки. Я не говорю ей ласковые утешительные слова, мол, это всего лишь подвал, здесь нечего бояться. Честно признаться, я и сам начинаю немножко нервничать при виде каких-то ржавых инструментов, ножей, старых фотографий. Глядя на такие вещи, по коже начинают бежать мурашки. Некоторые люди боятся высоты, Нат боится прыщей на лице, Рэджи боится своего отца, а я боюсь старых фотографий. Можно подумать, что я ненормальный, но когда мой взгляд находит одну из старых пожелтевших фото в огромной куче на столе, у меня начинает кружиться голова. Люди, изображенные на нём, какие-то слишком… кукольные. Словно их поставили возле кирпичной стены и насильно сфотографировали. Такое ощущение, будто эти люди уже мертвы, и всё это — какая-то дикая постановка ненормального человека. Обычно, фото — это воспоминания. Девочки фотографируют места, где впервые поцеловались. Для них это важно. Я не знаю, почему испытываю дикое нежелание смотреть на фото, особенно, старые, черно-белые или трухлявые, которые вот-вот превратятся в пыль, если на них чихнуть ненароком.

— Вот эта лестница. Я должна подняться и прислонить ухо к двери. Вдруг там кто-то есть, — Сэм храбро ступает на скрипучую древесину, и я освещаю ей путь. Медленно она шагает вверх, и с каждой пройденной ступенькой, моё сердце колотится всё громче и громче. Шум крови в ушах мешает рационально мыслить. Что будет, если в доме находятся посторонние? А если нас поймают? Нат и Ари будут ждать меня. Нас. Но мы не вернемся.

— Чёрт, — шёпотом ругаюсь я. — Сэм, тебе страшно?

— Немного, — отвечает она, и продолжает возиться с замком на двери. — Здесь заперто. У тебя есть что-то вроде шпильки для волос?

Тугое молчание, которое длится секунд десять, и мой остроумный ответ зависает в воздухе:

— Думаешь, я закалываю свои волосы женской ерундистикой? Мы не в детективном романе, Сэм, и я не…

— Всё, заткнись, — Саманта копошится в брючном кармане, а затем понимает, как нагло меня прервала, и добавляет, — прости. Ты слишком много болтаешь. Сарказм здесь немного не в… ну ты понимаешь. Всё, открыла! — последние слова Сэм буквально выкрикивает, тут же прикрыв рот рукой, в ужасе округлив глаза. Я едва сдерживаюсь, чтобы не съязвить, высмеяв этот глупый поступок. Её выражение говорит лишь об одном — она рада, что я промолчал.

Осторожными шагами, слушая лишь собственное сердцебиение, мы заходим внутрь, и попадаем в очень светлую комнату с огромными окнами. Здесь пахнет сосной, с тонкими нотками чего-то морского. На стенах нет картин, семейных фотографий, календаря или настенных часов. Я сразу догадался, что здесь проживает местная тирания в образе матери Сэм, которая абсолютно точно ненавидит детей, и, возможно, всю свою семью. Нет, серьезно, даже я бы не прочь повесить на стену хотя бы часы. А здесь я наблюдаю лишь голые стены, покрашенные в белый цвет. Как в больнице. Как в дурдоме. Как в… моей детской комнате. Где-то в четыре годика я осознал, что с этими белыми стенами что-то не так. Там висели рисунки и прочее, но… что-то меня отталкивало. Иногда я просыпался по ночам, и эти блики на стенах (свет от фонаря на улице), играли со мной в злые игры. Я просил мать перекрасить стены в какой-нибудь другой цвет, но отец настаивал на своём, утверждая, что белые стены — чистый разум. Вроде, именно так он и говорил. Поэтому, вы понимаете, почему я терпеть не могу белый цвет.

— Моя комната наверху. Чёрт возьми, я так рада, что здесь никого нет, — Сэм идёт на кухню и нагло открывает холодильник. Достаёт оттуда сосиски (???) и засовывает в рот целых три штуки. Я сомневаюсь, что человек в здравом уме решится на подобное. Но, честно признаться, у меня сейчас заурчал желудок, поэтому, я стремительно иду на кухню. Сэм с пониманием относится к моему волчьему аппетиту, но затем до меня доходит.

— Как думаешь, твоя мать догадается о том, что мы были здесь?

— Возможно, — с набитым ртом мычит Сэм, продолжая жевать. — Держи.

Она протягивает мне какой-то сырный соус, крышка которого уже открыта. За пару секунд до этого, она засовывала горлышко этой бутылки себе в рот, поэтому… я, не брезгуя, выхватываю бутылочку и следую примеру моей спутницы — выливаю немного соуса в рот. На вкус вся эта ерунда отдалённо напоминает сырные шарики, обмотанные в ветчину.

У Сэм на подбородке остаётся смачный след от сырного соуса. Я долго изучаю эту жёлтую дорожку, которая ведёт от середины нижней губы до ямочки на подбородке. Изучаю. Изучаю.

— Ты пялишься на мои губы, — с утверждением говорит Сэм, заранее прожевав оставшуюся пищу во рту. Её глаза тщательно следят за моей реакцией.

— Умойся, — невозмутимо говорю я, отвернувшись от девушки. Та лишь фыркает в ответ, но лицо не вытирает. Может, специально, а может, ей нравится её новый макияж, я не знаю.

— Как же ты… — мой большой палец впечатывается в её подбородок, — …раздражаешь.

На пальце остаётся этот самый соус, и я не знаю, что с ним делать. Логичнее было бы вымыть руки с мылом, но я продолжаю стоять возле Сэм и молчать. Ступор — дело серьезное. То, что делает эта ненормальная через пару секунд раздумий, вводит меня в шок. Она засовывает этот «сырный» палец себе в рот, и медленно достаёт обратно. Её глаза закрыты. Она спокойна. Она, чёрт возьми, так спокойна сейчас. Мой взгляд находит маленькую едва различимую родинку над правой её бровью. Буду смотреть туда, лишь бы не потерять рассудок сейчас. Её губы настолько мягкие, и это буквально сводит меня с ума. К сожалению, это быстро проходит. Я открываю глаза (не помню, чтобы вообще их закрывал), и вижу, как Сэм кровожадно улыбается.

— Ха! Видел бы ты своё лицо! — рассмеявшись, она разворачивается и начинает исследовать ящики.

— Ты в курсе, что это негигиенично и ко всему прочему — дико?

В ответ Сэм говорит:

— Вместо пустой болтовни, лучше бы помог мне найти хлопья или что-то вроде этого.

Её просьба остаётся не услышанной. Вместо помощи, я иду к раковине с целью вымыть руки, желательно, после протерев их спиртом. Палец, который ещё недавно был во рту у Саманты, всё ещё влажный. Выбросив ненужные мысли из головы, я быстро ополаскиваю руки и возвращаюсь к поискам. Да, я уже и забыл, что мы здесь, оказывается, ищем деньги.

— Пойдём, — Сэм указывает на лестницу. — Напротив моей комнаты находится её спальня. Может, деньги там?

И вот мы уже стоим возле двери, которая ведёт в комнату Миссис Гилберт, но до меня вдруг доходит:

— Если ты утверждаешь, что сумма, которую мой отец завещал твоей матери, немаленькая, то, разве твоя мать — дура?

— О чём ты? — не понимает Саманта.

— Если бы я получил огромную кучу денег, я бы тут же пошёл в банк. Вряд ли деньги хранятся у неё под подушкой.

— Чёрт, а ты прав.

Но, тем не менее, мы врываемся в комнату, и Сэм, почему-то резко ускорившись, начинает изучать каждый миллиметр здесь. Она заглядывает за картину, поднимает подушки (вдруг, я был прав?), заглядывает под ковёр, проверяет все ящики. Везде так пусто, что у меня невольно складывается такое ощущение, будто мать Сэм здесь и вовсе не проживает, а просто прописана. После десяти минут безрезультатных поисков Саманта сдаётся и опускает руки.

— Я ещё не был в твоей комнате, — воодушевляю её я.

— Не хочу туда заходить. Когда я решилась на побег из дома, то надеялась, что больше никогда не зайду в этот дом.

Входная дверь на первом этаже с грохотом открывается, и я вижу, как Сэм в ужасе хватает свой рюкзак. Мои руки снова начинают трястись, и я со всех сил пытаюсь унять эту никому не нужную сейчас дрожь. Её пальцы находят мои где-то в воздухе, это успокаивает на какую-то долю секунды.

— Давай. Быстрее, — Сэм вытаскивает меня из спальни её матери, и мы попадаем в её собственную комнату. Благо, здесь есть замок на двери. Откуда он здесь вообще взялся? Неужели, Миссис Гилберт разрешила своим детям иметь возможность закрываться от неё в своей комнате?

— Кью, мне так страшно, — Сэм очень громко дышит. Мы сидим на полу возле двери, в случае, если кто-то пройдёт мимо, у нас будет возможность это услышать. Её тело трусится, как ненормальное. Я никогда не видел Сэм в таком ужасном состоянии. Даже в ванной комнате в гостинице она вела себя спокойней, когда я упомянул её брата.

— Кэт, я знаю, о чём ты думаешь, но, поверь, у меня просто нет другого выхода, — женский голос раздаётся прямо за дверью. Мы чуть не подпрыгиваем, когда он резко прорезает тишину. Каблуки стучат прямо в метре от нас. Женщина выжидающе топает ногой, а может, она просто раздражена.

— Я свяжусь с тобой позже, — Миссис Гилберт заканчивает разговор и, судя по звуку, заходит в свою комнату, закрыв за собой дверь.

— Кью, ты понимаешь, что мы с тобой в полной жопе?

Конечно, понимаю. Нат и Ари, простите, если я не вернусь за вами. Я старался, правда. Похоже, весь наш план (которого и не было), пошёл коту под хвост. Мы подождали ещё десять минут, но тут услышали, как Миссис Гилберт вышла из комнаты и, стуча каблуками, спустилась на первый этаж. Позже входная дверь стукнула, и мы погрузились в тишину. Не представляете, какое облегчение мы тогда испытали. Сэм подрывается и бежит к окну.

— Она уезжает! — радостно вопит девушка. — Мы можем продолжить поиски.

— Да, можем, — спокойно говорю я, когда мой взгляд натыкается на фото, которое валяется на кровати. На ней изображён мой отец рядом с женщиной, которую я видел тогда в машине, когда за мной вели погоню. Оба в чёрной одежде. По всей видимости, это — мать Сэм. В руках мой отец держит ту самую шкатулку, которая на данный момент лежит в моём рюкзаке в машине.

— Вот дерьмо, — я протягиваю Саманте это фото, — вот та самая шкатулка в руках у моего отца. Но это не даёт мне ответа на вопрос — как её открыть.

— Кью, на самом деле, кажется, я знаю код, — Сэм берёт фото и разворачивает его, — ты знаешь, что это за дата?

Я вижу, как Сэм показывает мне другую сторону фотографии, и меня передёргивает. День похорон моей матери.

— День, когда я в первый и в последний раз видела твоего отца, — говорит Саманта.

— Мы должны вернуться в машину, — я повышаю голос, — мы должны попробовать ввести эти цифры, Сэм. Мы должны… — дверь открывается, и я натыкаюсь на широкий женский бюст. От этой женщины пахнет свежестью, морем. Этот запах ей совершенно не подходит. Коричневая помада старит. Густо накрашенные ресницы, кажется, вот-вот отвалятся. Но в целом, если взглянуть на эту женщину невооружённым взглядом, сразу станет ясно, что Сэм и её мать — совершенно разные люди. Моя спутница даже на десять процентов не похожа на ту, что стоит напротив.

— Я так и знала, что мне не послышалось, — высоко вздёрнув подбородок, вальяжно говорит эта женщина. — А кто этот молодой человек? Лицо кажется мне знакомым.

Не думая, я хватаю Сэм за руку, отпихиваю её мать в сторону и бегу на первый этаж. Но, конечно же, внизу нас ожидают с распростёртыми объятиями.

— Прости, Нат… — шепчу я, зная, что наш план потерпел поражение. Сэм сильнее сжимает мою руку, и мы останавливаемся на лестнице, слушая, как женщина громко смеётся, медленно спускаясь вниз.

========== Глава 18 ==========

На первом этаже нас встречают два молодых человека (ну, относительно молодых, ведь на вид им лет сорок пять), и настоятельно рекомендуют пройти на кухню. Мне не заламывают руки, не пытаются сделать больно, но всем своим видом эти два увальня (кажется, те самые, с которыми Рэджи так умело сражался возле бара в день знакомства с Самантой) намекают, что резких движений нам делать не стоит. Я по-прежнему держу Сэм за руку мёртвой хваткой. Цоканье каблуков слышится сзади довольно отчётливо, словно эта женщина буквально наступает нам на пятки. И само её присутствие здесь сильно давит на психику, заставляя нас вжаться в угол кухни. Её объёмные формы, широкие бёдра, плечи, длинные каштановые волосы, кричат о том, что она здесь всем правит, и это её королевство. Я с детства терпеть не могу таких женщин как она. Сестра моей матери была вылитой копией этой барышни, по внешности и характеру. Да, моя тетя была злобным монстром, но, к счастью, после смерти мамы, мы виделись с этой женщиной в последний раз, и это было на похоронах.

— Тебе лучше уйти, — настойчиво говорит мужчина в мой адрес. На этот раз Сэм хватается за мою руку.

— Он останется.

Оба мужчины демонстративно закатывают глаза.

— Сэм, ты уже не маленькая. Нам предстоит серьезный разговор.

— Дядя, — тихо говорит Саманта, — он мой… друг. Пожалуйста.

Спасибо ей огромное за то, что она не упомянула что-то вроде: «моя мать была любовницей его отца».

Мне разрешено остаться рядом с Самантой. С радостью послушаю, что ей скажет её аристократичная маман. От одного вида этой женщины меня бросает в дрожь. Я ни на что хорошее уже не надеюсь, ведь так проще — надеяться на худшее. И если повезёт, то хороший исход событий меня приятно удивит. Да, я знаю, что живу по принципу холерика-пессимиста.

Мы присаживаемся за круглый стол, и мне всё это дико напоминает какие-то переговоры, как в фильмах. По-моему, так и есть. Сэм бросает мою руку, но садится рядом, как можно ближе ко мне. Я подмигиваю ей, мол, ты, Сэм, верь в лучшее, а я пока побуду пессимистом за двоих. Она ведь должна думать о хорошем. Надеяться. Даже выражение этой девушки говорит о том, что она ещё не отчаялась и верит в магическое перевоплощение своей матери в нормальную любящую женщину. А я, вот, не верю, потому что мой отец так и не смог измениться. Возможно, в день, когда я узнал, что моя Джуд тяжело больна, и ей требуется операция, я пошёл умолять отца одолжить денег (половину операции оплачивал я, половину — мать Джуди), и если бы мой папа повёл себя как настоящий любящий отец, я бы простил ему все предыдущие ошибки и нелепое воспитание, которому он меня подвергал. Но, увы, вместо того, чтобы потрепать меня по волосам, протянуть ту заветную сумму денег, которая поможет моей девушке выжить, отец протянул мне бумажку — договор, который я должен был подписать взамен на определённую сумму денег. В ней было сказано, что ябольше не претендую на часть особняка, в котором я вырос. На его месте отец хотел построить какое-то здание, название которого я уже и не помню. В общем, люди не меняются, таково моё мнение насчет Миссис Гилберт. Такого моё мнение насчёт всех людей на планете Земля.

— Итак, Сэм, я хотела поговорить с тобой о твоём брате.

Рука девушки находит мою под столом и сильно сжимает. Разговор предстоит тяжелый. Мать Саманты внимательно меня изучает, а затем открывает рот, чтобы что-то сказать, как Сэм резко говорит:

— Он остаётся, я сказала.

Её рука по-прежнему трясется. Мои пальцы пытаются гладить кисть её руки, чтобы дрожь немного уменьшилась. Мой взгляд быстро падает на лицо Саманты, и я вижу, что её глаза закрыты. Она спокойна, руки перестали так неистово трястись на моих коленях.

— Не драматизируй, Сэм. Ты ведёшь себя, как ребёнок. Кто этот молодой человек? — Миссис Гилберт не сводит с меня глаз. Они, вроде как, о сыне должны разговаривать. Так зачем она…

— Этот парень мне кое-кого напоминает.

— Хватит! — вдруг резко рявкает Сэм. — Ты хотела поговорить о моём брате, так начинай.

Два мужика расхохотались за столом. Один из них даже отвлекся от игры в телефоне. Теперь все они были во внимании того, что происходит в данный момент. Сэм, на удивление, спокойно говорит:

— Ты хочешь обсудить ту часть истории, где мой брат покончил собой из-за твоего зверского отношения к своим детям?

Так спокойно. Так уверенно. Я горжусь этой девушкой. Она очень напоминает меня самого, когда я спорил с отцом. Да, кричать бесполезно, показывать свой характер — тоже. Всё, что могут подростки — унижать взрослых за их глупые поступки. Думаете, только мы можем совершать ошибки? Да ни черта подобного. Взрослые люди думают, раз они перешли черту «за тридцать», то им не свойственно ошибаться. Так думают многие самоуверенные в себе люди. И они никогда не признают своих ошибок. Такой, я думаю, является личность, которая сидит напротив и глаз с меня не сводит. Может, она любит помоложе? Мой отец умер, значит, есть шанс, что эта накачанная силиконом тётка переключится на меня?

— Мой любимый Сэмми покончил жизнью из-за оплошности своей глупой сестры, — закрыв глаза, говорит Миссис Гилберт, подперев указательными пальцами подбородок.

— «Твой любимый Сэмми», — Саманта меняет голос, делая его более детским, — покончил собой, когда узнал, что его любимая мамочка случайно воткнула нож в живот его любимой сестры, и всё это была не случайность. Не было никаких «парней в подворотне». Сэм догадывался, что здесь что-то нечисто. В день, когда ты уехала по делам, ну, не будем темнить, ты уехала закупать наркоту, наконец-то соскочила с травы на таблетки, я рассказала Сэму, что из-за тебя у меня случился выкидыш.

С каждым словом Саманты мои глаза округлялись всё сильнее, как и в тот день, когда она решила рассказать мне эту историю. Но теперь я понимаю, что некоторые детали она упустила. Теперь я знаю, почему Сэм винит себя в смерти брата. После того, как она рассказала ему о том, что мать напала на свою дочь, парень просто не выдержал. Хотя, честно признаться, я считаю его трусом. Уходят из жизни по своей воле только слабые. Сэм мог взять свою сестру и уехать из города. Им уже было по семнадцать. Выжить можно, особенно вдвоём. Но вместо этого парень просто пошёл и наложил на себя руки. И после этого происшествия его сестра уехала одна. А ведь могли сбежать вместе.

— Ты издевалась над Сэмом, издевалась надо мной. Ты просто не умеешь любить. Зачем ты вообще решила завести детей?! — Саманта срывается на крик, и мне приходится слегка сжать её руку. — Нет, Кью, не надо меня успокаивать! Разве ты не видишь? Посмотри в её стеклянные глаза. Да ей же плевать на всё!

— Пойду-ка налью себе кофе, — говорит один из мужиков.

— Сигаретой не поделишься? — спрашивает второй у первого. Они оба уходят, почуяв, что ситуация накаляется, и теперь это не обычный разговор о прошлом, а переход на личности. Я очень жалею, что не могу уйти так же, как это сделали те двое. Меня раздражает тот факт, что я должен поддерживать эту девушку. Часть меня действительно хочет этого, а другая же часть с радостью бы ушла в любую закусочную и поела. Оставшиеся бутерброды в машине, скорее всего, пропали, а та еда, которой мы закупались, уже давно переваривается в наших желудках.

— Не смей винить меня в смерти Сэма! — шипит её мать. — Ты и только ты виновата в его смерти. Ох, мой маленький мальчик просто не выдержал напора со стороны его сестры, — лепечет эта женщина.

— ЧТО?! — орёт Сэм, — «напора со стороны его сестры»?! Ты знаешь, сколько шрамов оставила на его теле? Знаешь, что он до последнего надеялся на то, что наша мать наконец-то поумнеет, и, возможно, начнет проявлять любовь к своим детям? Каждую ночь мы ложились спать, и он говорил, что завтра наша жизнь изменится. Да вот, ни хрена она не изменилась, блядь. И знаешь, кто в этом виноват? Женщина, ни разу за всю жизнь не пожелавшая нам доброго утра. Женщина, которой важны были не наши отметки в школе, а как много травы мы впарили другим малолетним выблядкам. Женщина, которая… боже. Мама, — свободной рукой Сэм вытирает слёзы, — ты знаешь, что сделала нам больно? Думаешь, я не виню себя за смерть Сэма? Думаешь, я не жалею о том, что рассказала ему о потерянном ребёнке, и о том, что ты вышла из себя, случайно меня поранив? У меня другой вопрос. Неужели, ты действительно не считаешь себя виноватой в смерти своего любимого сына?

Молчание. Я внимательно смотрю в лицо Миссис Гилберт. С тех пор, как Саманта искренне назвала её мамой, пытаясь проникнуть этим словом ей прямо в душу, то глаза этой женщины слегка увлажнились. Она тщательно пытается это скрыть, но, кажется, Сэм потянула за правильную нить. Может, сейчас эти двое решат все свои неполадки, попытаются забыть прошлое. Я знаю, наивно полагать, что эти двое помирятся, да и зачем им это? Что даст это нелепое примирение? Разве что Сэм снова превратится в наивную дурочку, а мать будет продолжать вертеть своей дочерью, играя на её психике. И наконец, тихий голос Миссис Гилберт разрезает тишину в этой огромной комнате.

— Не смей, — повторяет она, — винить меня в смерти своего брата. Ты могла это предотвратить. Виновата только…

— Хватит! — Сэм подрывается с места. — Я надеялась, что мы решим все наши проблемы, поговорим, как нормальные люди. Но теперь я поняла, что всё это не имеет смысла. Желаю тебе удачи, мама.

Я встаю вслед за Самантой, но громкий и властный голос её матери врезается нам в спины.

— Ты никуда отсюда не уйдёшь!

Сэм спокойно разворачивается и говорит:

— Какой в этом смысл, мама? Хочешь держать меня здесь взаперти? Но, зачем? Ты ведь даже не любишь меня. Больше я не буду помогать тебе с продажей наркотиков. Меня уже, наверное, давно выгнали из колледжа за непосещение. Тогда зачем я тебе? Я — живое напоминание того, что твой «любимый сыночек» погиб. Мы ведь были близнецами.

— Не смей мне грубить! — голос матери Сэм становится всё громче. Она начинает выходить из себя. Каблуки буквально бьют нам по нервам, пока эта женщина быстрыми шагами идёт к нам. Сэм отпихивает меня в сторону, даже не глядя в глаза. Она смотрит на эту женщину, и, кажется, догадывается, что сейчас произойдёт. Мне вдруг становится страшно, ведь, что мне делать, если они вдруг сцепятся, как две тигрицы? Тех двух мужиков, вроде, нет, они торчат на улице. Но, услышав крики, тут же прибегут. Удивлён, почему они до сих пор этого не сделали.

— Я уже сто раз пожалела о том, что вообще родила тебя. Нужно было убить тебя при рождении.

Мне становится не по себе от таких ужасных слов, сказанных матерью Саманты. Я отхожу к стене, прислоняюсь как можно сильнее, и, вам может показаться, что я сейчас веду себя, как чёртов трус, поэтому, я не буду вас переубеждать. Слова, сказанные вслух этой женщиной, помогли мне принять решение — не лезть во всё это дерьмо. Этот конфликт между матерью и дочерью зарождался ещё в далёком детстве Сэм. Лучше я не буду встревать, ведь, если помешаю, то вряд ли это когда-нибудь закончится.

— Так почему же не убила? — улыбка Сэм застигает меня врасплох, ведь, разве её нисколечко не задело то, что она сейчас услышала? — лично ты для меня уже давно мертва.

— Дрянь! — орёт мать и замахивается ладонью на свою дочь, но Сэм её опережает, и смачный звук пощёчины говорит о том, что эти действия будут необратимыми, имея ужасные последствия. Возможно, нас здесь убьют к чёртовой матери.

Миссис Гилберт отшатывается в сторону, держась за щеку. Сэм выглядит так, словно давно мечтала это сделать.

— Приятно, когда тебя бьёт собственная дочь? Почувствуй это. Живи с этим. Думай об этом по ночам. Я ненавижу тебя. Ты и только ты в этом виновата.

Развернувшись на пятках, Сэм идёт к выходу. Я отлипаю от стены, последний раз взглянув этой женщине прямо в лицо, и мы уходим. Ужас на её лице, ошеломление, и, возможно, раскаянье, я никогда не забуду. Эти эмоции на лице совершенно каменной, казалось бы, женщины, были слишком сильными, чтобы выйти и просто забыть об этом.

Поверить не могу, что её мать вот так вот просто нас отпустила. Особенно после того, как ладонь Сэм врезалась ей прямо в лицо. Я до последнего думал, что эти женщины ужасно мстительны, и просто так вещи подобного рода не оставляют. Похоже, я ошибался насчёт Саманты. Эта девушка смогла достучаться до своей матери, каким бы тираном та ни была. Я думал, у нас ничего не выйдет. Но, похоже, получилось. Мы выходим на улицу, и я вдыхаю свежий воздух, ощущая, с какой лёгкостью могу дышать. Возле нашей машины стоят те двое, которые с такой скоростью выбежали из дома в момент перепалки двух женщин, что я уже невольно задумываюсь над тем, какими бы ни были мужчины на вид (грозными амбалами), в момент ссоры двух особей женского пола, они предпочитают врубить заднюю. Сэм облегчённо вздыхает, берёт меня чуть ниже локтя и разворачивает к себе. Шепчет:

— Спасибо тебе за то, что всё это время был рядом. Сейчас мне нужно поговорить со своим дядей, нужно уладить кое-какие вопросы. Подождёшь?

Я молча киваю и отхожу в сторону. Иду к дереву, которое растёт у дороги, в обрамлении красивой винтажной ограды. Здесь у каждого дерева есть забор. Удивительное место. Я никогда не был в этом городе, но, кажется, здесь не так уж и плохо. Вставив меж губ сигарету, я зажигаю её, параллельно набирая сообщение Нату.

Получатель: Умник.

Дата: 8 ноября, 11:51.

Текст: Нат, кажется, всё получилось.

Ответ приходит буквально через полминуты.

Отправитель: Умник.

Дата: 8 ноября, 11:51.

Текст: Ари уже стелет вам красную ковровую дорожку.

Мои глаза пробегают снова и снова по этой строке. Ари, Нат — они ждут нас. Они теперь моя семья. Я счастлив, что всё получилось. Боже, как же я счастлив.

Через десять минут Сэм машет мне рукой, мол, иди сюда. Я с некой опаской шагаю к ним, зная, вроде как, что всё должно быть нормально (ну раз мать Сэм до сих пор не выбежала в дикой агонии из дома, с целью избить свою дочь до полусмерти), но всё равно что-то внутри меня невольно нашёптывает: «будь осторожен».

— Знакомься, это мой дядя.

— Бад, — мужчина протягивает руку.

— Как пиво? — брякаю я и тут же затыкаюсь в ужасе. Сэм смеётся. На удивление, здесь все рассмеялись.

— А ты, значит, Квентин Прайс, — Бад по-прежнему не отпускает мою руку и продолжает её трясти.

Браво, Сэм. Ты рассказала ему, что я сын Нормана Прайса — любовника твоей матери.

— Да не бойся. Сэм сказала, у тебя проблемы, ну, типа, ты в розыске. Я решу эти вопросы. Взамен я прошу тебя только об одном.

В голове вертятся слова: «я решу твои проблемы. Решу проблемы. Решу». Неужели, наконец-то началась светлая полоса в моей жизни? Не верю. Просто не верю.

— Ты будешь следить за тем, чтобы Сэм никуда не влипла. Я-то её знаю — моя крестница та ещё проныра. Ах, да, Сэм, совсем забыл, — он наконец выпустил мою руку из своей огромной потной ладони, и теперь обращается к Саманте, — ты же знаешь, что раньше твоя мать была совсем другим человеком. Чёрт возьми, Сэм, я хочу попросить прощения за то, что восемь лет назад втянул её в свои мерзкие делишки, связанные с травкой и прочим. Она совсем с катушек слетела. Ещё когда вам было по десять лет, она начала курить марихуану, у неё совсем тогда башню сорвало. Когда она напала на тебя, да и вообще, каждый шрам на твоём теле — следствие того, что она была под кайфом. Мне жаль, Сэм, что она так и не попросила у тебя прощения.

Саманта бросается в объятия своего крёстного отца, и говорит:

— Сейчас главное только то, что я наконец высказала этой женщине всё, что хотела. И, надеюсь, я больше никогда её не увижу.

— Эй, — улыбается Бад, — ты ведь не забудешь своего дядю? Будешь навещать меня в Примстоне?

— Конечно, — Саманта целует мужчину в щеку и отходит ко мне.

— И, Сэм, заведи себе карточку. Я поговорю с твоей матерью, и, ну, скажем так, — мужчина самодовольно улыбается, — она поделится частью наследства, оставленного твоим отцом, Кью, — на этот раз он обращается непосредственно ко мне.

Будем надеяться, что эта «часть наследства» действительно стоящая, и нам хватит на ближайшие пару лет, чтобы встать на ноги.

Крёстный Саманты вдруг резко срывается с места, и обнимает девушку, говоря ей прямо в ухо, думая, что никто не услышит:

— Мне, правда, очень жаль, что я не предотвратил всё это. Если бы я только знал, примчался бы из Примстона и устроил бы своей сестре Третью Мировую.

— Спасибо, дядя, ты итак многое для меня сделал — Сэм обнимает мужчину последний раз на прощанье, и мы залезаем в машину. Я сажусь за руль, а Сэм — на пассажирское. Она машет рукой своему дяде в открытое окно до тех пор, пока мы не скрываемся за поворотом. Мы едем домой. Чёрт возьми, мы сделали это!

— Кью, как ни странно, но то, что я врезала своей матери — сделало меня счастливой.

— Тебе давно следовало постоять за себя. Я до последнего не верил, что вы действительно ничего не предпринимали. Твой брат разве не защищал тебя?

— У него была своя договорённость с моей матерью, но он так и не рассказал о ней, — грустно вздыхает Сэм. Я вспоминаю момент отъезда от чересчур белого изнутри и снаружи дома, буквально минуту назад (терпеть не могу белый цвет!). В большом окне, отодвинув огромную кружевную штору, стояла Миссис Гилберт, грустно прислонив ладонь к стеклу. Это был последний раз, когда мы видели эту женщину. И, думаю, это к лучшему.

По приезду Сэм завела себе карточку, и скинула номер своему дяде смс-кой. Мы сделали это по пути домой. Благо, все документы Сэм были при ней. Пришлось немного заплатить этим людям, чтобы они сделали всё в кратчайшие сроки — я потратил последние деньги, которые мне дал Рэджи. И вот мы паркуемся возле дома Натаниэля. К моему удивлению, не я бегу к входной двери, чтобы как можно быстрее постучать и войти внутрь. Сэм срывается с места, хлопая дверью машины, и бежит к дому. Я с улыбкой на лице беру оба портфеля, и понимаю, что хоть мы и чертовски устали, дома нас ждёт тёплый приём.

И, к вашему сведенью, Ари действительно постелила маленький красный ковёр, как и обещала.

========== Глава 19 ==========

— Кью, смотри, я сделала снежинку! — малышка Ариэль смотрит на меня своими огромными небесного цвета глазами, протягивая бумажную поделку. Её восторженный тон заставляет меня улыбнуться — как же мало нужно этому ребёнку для счастья. Иногда я ей даже завидую.

Нат готовит оладьи на кухне, а мы с растолстевшей Джуд и Ари валяемся на диване. Малышка продолжает вырезать снежинки и складывать их у меня на коленях. Минут через десять наши носы начинает щекотать приятный запах выпечки на кефире. Я закрываю глаза, откидываю голову на спинку дивана и вдыхаю этот восхитительный запах. Я дома. Большего мне и не нужно. Хотя, скорее всего, я сам себя обманываю. Ведь даже этого недостаточно.

— А когда Сэм придёт к нам в гости? — громко спрашивает Ари, буквально читая мои мысли, и мы с Натом встречаемся взглядом. Он вопросительно смотрит на меня, я вопросительно смотрю на него. Эта контактная дуэль длится не больше полуминуты. Вопрос Ари остаётся без ответа, поэтому, эта засранка начинает донимать меня дополнительными расспросами. Похоже, она составляла их заранее, записывая на листочке.

— Прошло больше месяца. Может, стоит написать Сэм, всё ли у неё в порядке? — не унимается Ариэль.

— Заец, пойми, Саманта решает свои проблемы. Когда она будет свободна, то, думаю, обязательно зайдёт к нам. Скоро ведь Рождество, в конце-то концов. Ты уже взрослая, потерпи. Совсем немного осталось.

Нат одобрительно кивает из кухни. Я закатываю глаза. Своим кивком друг говорит мне о том, что я всё делаю правильно. Мои слова должны успокоить малышку и заставить забыть о Саманте на какое-то время — до Рождества уж точно. Мне совсем не хочется рассказывать ребёнку о том, что мы вряд ли увидим Сэм ещё хоть когда-нибудь. После нашего совместного вечера, после тёплого приёма, красной ковровой дорожки, радостного собачьего лая, и вкусного ужина, Сэм попросила меня помочь разобрать вещи, в итоге достала из своего портфеля то самое фото, на котором изображена её мать в обнимку с моим отцом — в день похорон моей матери. Она отдала фото мне, чтобы я не забыл дату — возможный код от шкатулки. Но, как ни странно, прошёл почти месяц, а именно — сорок четыре дня с момента, как мы вернулись домой, но я даже пальцем к той шкатулке не прикасался. Она лежит в комнате Ариэль, и я даже не знаю, в каком именно месте. Меня одолевает странное нежелание вообще видеть эту штуковину. Возможно, это связано с тем, что теперь меня вновь мучают кошмары. На этот раз я снова и снова вижу, как Джуди разбирает какие-то письма, сидя на крыше. Каждое из них она аккуратно вскрывает своим идеальным ноготком, но там нет ничего кроме каких-то цифр. И эти числительные повсюду. Они нарисованы белым мелом на крыше, этими цифрами исписаны руки Джуди, и кажется, во сне разными комбинациями забита вся моя голова. Теперь моя мёртвая девушка не убивает себя на крыше снова и снова. Теперь именно я делаю шаг навстречу ветру, падая с крыши вниз, чтобы проснуться. Эти кошмары меня сильно выматывают. Каждое утро я просыпаюсь уставший. Нат и Ари ничего не могут поделать с этим. Я пробовал пить алкоголь до беспамятства и отключаться. Пробовал принимать успокоительные. Пачками их жрал. Не помогает.

Кстати, забыл сказать — я забрал документы из университета. Мне пришлось, так как куча предупреждений в виде писем на почтовый ящик, высылались чуть ли не каждодневно. Ещё они донимали Ната, зная, что я живу с ним. С хозяйкой прежнего дома, который я снимал, пришлось попрощаться. В итоге, если бы я сам не забрал документы и прочие бумажки, меня бы выгнали за непосещение занятий. И меня радует, что всё решилось более-менее мирным путём. К слову об учёбе, Нат и Ари по-прежнему ходят на занятия, у них жизнь идёт своим чередом. Пока их нет дома, я по привычке сажусь на диван, выключаю телевизор, и смотрю в чёрный прямоугольник, как раньше делала Ари, когда умерла её мать. Кажется, что-то внутри меня тоже погасло, но я не знаю, в чём дело. Умник, к слову, может закончить второй курс экстерном и попасть сразу на третий. Это хорошая новость для всех нас. Каждый день мои пальцы листают газету, щёлкают каналы на пульте, ищут информацию в интернете. Я теперь всё знаю о городе, в котором жила Сэм. И теперь моя жизнь превратилась в типичный День Сурка. Прошло ведь грёбаных сорок четыре дня…

Кью, она сказала, что не вернётся. Может, пора забыть всё это?

Нат зовёт нас на кухню, Ариэль весело бежит, подняв на руки Джуд.

А, может, ты сам виноват в том, что она ушла?

— Она ещё больше растолстела, — ноет малышка.

— Нат, чем ты её здесь кормишь? — возмущаюсь я, заметив, что собака действительно превратилась в огромный шарик. Раньше я как-то даже внимания не обращал. Голова была забита совершенно другим.

— Ну вы и дураки, — смеётся Умник. — Не понимаете, да?

— Чего не понимаем? — в один голос спрашиваем мы с Ари.

— Наша Джуди вот-вот лопнет.

— В смысле?! — ужасается Ари. Признаться, даже я сначала не вкурил, что имеет в виду мой друг.

— Вот ведь тугодумы, — Натаниэль закатывает глаза. — У неё скоро будут щенки.

Малышка разевает рот и остаётся стоять в неподвижном состоянии.

— Глаза сейчас выкатятся, — улыбается Нат.

— Или муха в рот залетит, — говорю я.

— Какие вы остроумные, — бурчит Ари, но далее говорит уже более радостно, — поверить не могу. У меня будут щенки!

Мы с Натом не возражаем против такого наглого заявления «у меня», потому что собака уже давным-давно полностью перешла во владения Ариэль. После смерти её матери, щенки — лучший подарок на Рождество. Ей это нужно. Да и нам всем тоже. Честно признаться, в детстве я мечтал завести щенков. Думаю, у каждого ребёнка была подобного рода маленькая запретная мечта. Запретная — потому что не каждый родитель позволит своему чаду завести питомца. Аллергия, дополнительные расходы на корм, куча миниатюрных «сюрпризов» по всему дому, которые ты так «неожиданно» находишь по запаху утром. Но, к слову, у меня аллергии на шерсть животных никогда не было. У Ната, вроде как, тоже. «Сюрпризы» — не проблема, учитывая, что щенки сделают ребёнка по-настоящему счастливым. Ну, расходы — ерунда. После того, как Сэм оставила мне фото и уехала, через два дня я получил внушительную сумму денег, убедившись, что часть наследства, которую дядя Бад всё-таки выпросил у матери Сэм, действительно внушительная. Думаю, Саманта отдала мне ровно половину, вернее, скинула на карту. Смс-кой она сообщила, что её дядя помог уладить мои проблемы в полиции. Я больше не в розыске. Мы с Натом начали обсуждать наш переезд в город получше, но, к моему глубочайшему сожалению, Умник хочет ещё на какое-то время остаться здесь и закончить колледж. Ари тоже пока не хочет уезжать, ведь недавно она и так получила огромный стресс. Переезд сейчас уж точно не пошёл бы ей на пользу. Я дам им время. Полгода, год, сколько потребуется. Если ребята пока не хотят уезжать, я не буду настаивать, к тому же, куда я уеду без них?

— Может, стоит сводить её к ветеринару? — спрашивает Ари, засовывая в рот целых два оладья, густо смазанных клубничным сиропом.

— Думаю, это не имеет смысла, — говорит Нат, протягивая мне стакан сока. Я вежливо киваю, развернувшись к малышке.

— Не переживай, это ведь собака. Если что-то пойдёт не так, мы обязательно вызовем ветеринара. Но, уверен, Джуди вполне может справиться сама.

Мы слышим, как кто-то стучит в дверь. Ари на радостях бежит открывать, но это всего лишь Рэджи. С удивлением и скромной улыбкой на лице, он снимает куртку, разувается, и через минуту присоединяется к нам.

— Думаю, малышка ждала кого-то другого, — говорит Рыжий, поставив на стол гранатовый сок, который принёс с собой. Ариэль его обожает.

— Увы, она ждёт Саманту, — говорит Нат.

— И не дождётся, — шёпотом говорю друзьям я.

— Почему же? — спрашивает Рэдж.

— Она вернула мне часть денег, которую отец завещал её матери. Она даже помогла мне, скорее всего (я ещё не пробовал) разобраться с той шкатулкой, отдав мне фото с датой — возможным кодом от неё.

— Ты пробовал её открыть? — Нат удивлённо смотрит мне в глаза, словно он впервые об этой шкатулке вообще слышит. Ну, не удивительно, ведь речь об этой штуковине заходила крайне редко, а вернее — никогда. Мы и о Сэм никогда не разговариваем. Мне иногда приходится отбиваться от резких нападений со стороны Ариэль, но не более.

— Нет, — достаточно резко сказал я, этим дав понять своим друзьям, что дальнейшие расспросы не нужны. Но Рэджи, как всегда, делает вид, что он не понимает намёков.

— В чем проблема? Хоть бы попробовал.

Нат молча смотрит в тарелку. Рэджи задевает больную для меня тему, да ещё и смотрит на меня как-то странно, мол, «Кью, ты какой-то придурок, честное слово». Может, он и прав. Я действительно дурак. Столько времени маяться с какой-то шкатулкой, слюнями обливаться, надеяться на то, что внутри действительно что-то стоящее, а сейчас просто… забить на неё жирный гвоздь. В этом, и правда, нет логики.

— Ладно, я на перекур. Нат, спасибо за восхитительный завтрак. Моя мать в жизни такое бы не приготовила.

Рэджи говорит это так искренне, с детской улыбкой на лице, что я невольно радуюсь за друга, ведь в этом доме он действительно не должен притворяться быть кем-то другим. Но что-то внутри меня подсказывает, что я должен пойти на улицу вместе с ним. Я знаю Рыжего не так хорошо, как хотелось бы, но здесь невооружённым глазом видно, что с ним что-то не так. Люди, которых что-то беспокоит внутри, снаружи улыбаются чаще других.

Кивнув Нату, я выхожу на улицу, предварительно надев пальто.

— Рэдж, в чём дело? — я осторожно подкатываю к нему с правой стороны.

— Через месяц мне исполняется двадцать один, Кью. В следующем году я заканчиваю своё обучение, но не знаю, что делать дальше. Мой отец постоянно поднимает руку на меня, на мою мать.

— На мать-то за что? — ужасаюсь я.

— За то, что та меня прикрывает. Мама меня очень любит. И хоть готовит она хреново, но она хороший человек. Вернее, единственный человек, кому не всё равно.

Моя рука накрывает плечо парня.

— Рэджи, нам не всё равно, — уверяю друга я.

— Правда?

— Хочешь уехать вместе с нами? — задаю встречный вопрос, так как не вижу смысла что-либо доказывать. Так сказать, иду на рожон. После моих слов Рэджи больше ни в жизнь не подумает, что нам на него плевать. И это правда. Было бы неплохо, на самом деле, если бы он уехал вместе с нами. Когда я переехал в этот город, Нат и Рэджи — единственные люди, которые не спрашивали, кто я, и почему я такой странный. Сейчас до меня начинает доходить тот факт, что эти двое, возможно, догадывались, чей я сын, и что я забыл в этом маленьком городке. Никто из них не настучал. Оба меня поддерживали. Нат, так вообще, стал моей семьей. Рэджи — хорошим другом.

— Знаешь, что? — я сбрасываю руку с плеча Рыжего и киваю ему на дорогу, — я хочу накостылять твоему отцу. Никогда не бил чужих родителей. Это, наверное, приятное ощущение, когда лепишь пощёчины одну за другой человеку, который это заслужил. Который и сам недавно тебя… о! Знаешь, что недавно Сэм учудила? — восхищённо говорю я, вспомнив, как Саманта врезала своей матери за все её грехи, а затем затыкаюсь. Рэджи удивлённо смотрит на меня, а я понимаю, что даже спустя сорок четыре дня после нашего с ней прощания до сих пор думаю о ней. Слова об этой девушке вырываются спонтанно, я даже не замечаю.

— И что же она учудила? — улыбается мой собеседник.

— Я часто думаю о ней. Рэдж, чёрт возьми. Мне кажется, я в неё…

— Я понял, — смеётся Рыжий, — но будет странно, если два парня начнут говорить о любви. Ну, в смысле, парни ведь обычно вообще такие вещи не обсуждают.

И то верно. Чего это я раскис? Вроде, хотел что-то предложить своему другу. Точно!

— Рэджи, суть не в этом. Я хочу врезать твоему отцу.

Рыжий вдруг резко обнимает меня и тихо говорит прямо на ухо:

— Спасибо, Кью. Но, поверь, мой отец не стоит ни капли твоего внимания.

Правая рука моего друга снова сжимает моё плечо.

— Это мы ещё посмотрим, — улыбаюсь я, отстраняя от себя Рэджи. Он прячет глаза, но, кажется, тоже улыбается.

Мы возвращаемся в дом, и я высказываю идею нашему народу, ну, вернее, только Нату, так как Ари занята своими делами — возится с собакой, напялив на себя игрушечный стетоскоп из детского набора врача, и слушает живот, пока Джуди покорно лежит на спине.

— Да, я не против, — говорит Натаниэль, выслушав мою идею преподать отцу Рэджи урок, — только, давай без насилия, хорошо? У меня есть идея получше. Но нам следует быть очень-очень осторожными, — внезапно тон Умника становится серьёзнее, на пару тонов ниже. Мы рассаживаемся за стол, складываем локти на поверхность, подвинув стаканы с апельсиновым соком, и внимаем. Нат придумывает план, который, в общем-то, никому не навредит. Ну, разве что, отцу Рэджи. Наш рыжий ловелас коварно улыбается, дослушав предложение Умника, и я потираю руки, убрав локти со стола.

— Все согласны? Так будет разумнее, — заканчивает свою речь наш маленький «только-давай-без-насилия», и мы с Рэджи обмениваемся взглядом аля-это-куда-лучше-чем-насилие.

— Все знают, что такое эффект Доплера? — спрашивает Натаниэль напоследок. Рэджи удивлённо смотрит, отрицательно мотая головой, а я закатываю глаза. Нам предстоит выполнить очень кропотливую и сложную операцию, предварительно всё продумав.

И при чём здесь эффект Доплера?

Если Нат промолчал, значит, он действительно задумал что-то зверски-умное. Слишком умное для нас с Рэджи, но, надеюсь, слишком зверское для мистера Санчеза.

Рэджи поправляет свои очки и добавляет:

— Мой отец — художник. Как думаете, мы можем придумать что-то зверски-смешное с этим?

Натаниэль как-то странно начинает смеяться. Никогда не слышал от него таких ужасающих звуков. После резкого «му-ха-ха» смеха нашего Умника, все трое закатываются звонким смехом. Ночь обещает быть весёлой (не для отца Рэджи).

========== Глава 20 ==========

С учётом всех ньюансов, мы продумали план по уничтожению отца Рэджи за каких-то два часа. Нат всё записывал в тетради (да, он завел специально отведённую ради такого случая тетрадь).

— Мама должна прийти с работы пораньше, — Рыжий многозначительно шевелит бровями, убрав телефон в задний карман. Видимо, мать написала ему буквально только что.

— И вместо привычного хропящего тела в свой кровати… — начинаю я.

— …она найдёт двух мужиков, спящих в обнимку, — заканчивает Натаниэль.

— Правильно! — хлопает в ладоши Рэджи.

Мы продумали абсолютно всё.

Абсолютно.

Даже то, что сегодня как раз кстати придёт дядя Рэджи — по совместительству родной брат его отца. Отмечают какое-то супер важное событие их жизни. На самом деле, это часть плана.

Даже то, что старший брат Рэджи уезжает вечером к своей девушке (почти жене) с ночёвкой по случаю помолвки. Тоже часть плана.

— Операция начинается в семь, — говорит Рыжий.

— Может, в восемь? В это время уже окончательно стемнеет, — предлагает Нат. По взгляду всем ясно, что он немного трусит. Боится попасться. Отец Рэджи очень влиятельный человек с большими связями. Понятия не имею, что он сделает, если узнает, что мы приложили руку, чтобы опозорить всю его семью. А ведь это рано или поздно всё равно всплывёт.

— Кое-кто подсыпал снотворное в любимое виски своего отца. Они с дядей часто выпивают, когда тот приходит погостить, — упоминает Рэдж, — так что, неважно, во сколько мы придём. Они, скорее всего, будут в отключке.

— Почему ты так уверен, что они выпьют именно вот этот твой виски? — спрашиваю я.

— Мой брат поставил его на самое видное место, — парень поправляет свою чёрную толстовку поверх белой майки, и демонстративно бьёт себя в кулак. — К тому же, как я сказал, это его любимое пойло.

Его брат в курсе? Отлично. Надеюсь, это не станет помехой.

— Ох, хоть бы получилось, — шепчет Нат. — Погоди-ка, а когда ты успел написать своему брату?

— Что получилось?

Мы все резко дёргаемся от голоса Ариэль где-то сзади. Малышка сонно потирает глаза кулачками. Джуди весело подметает пол своим хвостом, стоя рядом с Ари.

— Милая, скоро ты всё узнаешь, — Рэджи подходит к ребёнку и гладит его по голове. Нат улыбается, мило сложив пальцы к подбородку.

На часах полшестого вечера. У нас ещё уйма времени.

— Ёлка! Ёлка! — орёт Ари, вдруг резко приободрившись. — Пока вы здесь! Все трое!

Вот и занятие на полтора часа. Мы не украсили дом и это… дерево, а ведь скоро Рождество! К тому же День благодарения мы неблагодарным образом просрали, когда я спасал задницу Сэм в доме её матери. Или это было ещё до этого… не помню точно. Кажется, это было восьмого ноября. Где же я был двадцать второго? Хотя, сейчас уже неважно.

Моя семья никогда не праздновала День благодарения. Огромная индейка, стоящая прямо посреди стола, и люди, собирающиеся по кругу, словно сектанты, которые говорят: «прошу прощения за мои грехи». Ну или как-то так. Я не знаю, как это должно происходить, потому что отец терпеть не мог этот день. Слышал об этом празднике лишь от матери, и то, шёпотом. Ведь, как говорил отец: «мне не за что просить прощение». Ну, вы понимаете, да?

— Рэдж, не знаешь, где можно купить ёлку? — в быстром темпе спрашиваю я.

— В паре кварталов отсюда продают отличные…

— Отлично, — перебиваю его я своей тавтологией. — Поедешь со мной.

На прощанье я прошу Ната и Ари достать ёлочные игрушки и вытащить их на первый этаж. Через двадцать минут (честно, мы с Рыжим были приятно удивлены своей быстро проделанной работе) ёлка уже красуется в гостиной. На лице ребёнка невооружённым глазом читается восхищение и некое предвкушение праздника. Она постоянно порхает от ёлки к дивану, на котором стоят игрушки, и обратно, словно мотылёк. У неё будто открылось второе дыхание. Собака неловко ковыляет туда-сюда за ребёнком, как хвостик, не успевая толком развернуться обратно, как Ари с игрушками уже скачет обратно. Я запомню этот день навсегда, я точно знаю. Мы с родителями никогда не украшали ёлку. Похоже, слово «никогда» в нашей семье было как девиз по жизни. Отец заказывал огромную уже украшенную ель у своего знакомого, и нам её привозили уже готовенькую. Да, было смешно наблюдать, как люди заносят это дерево через огромное окно, так как наша парадная дверь была порядком меньше. Но я никогда не чувствовал это. Ощущение праздника, словно моя душа научилась каким-то образом петь романсы и эти новогодние песенки, где большую часть времени звенят колокольчики. Я доволен этой новогодней суетой, и, кажется, я… счастлив.

Такое непривычное для меня слово.

Но такое приятное. Если бы я мог его пощупать, то моя рука погрузилась бы в шерсть котёнка, или, не знаю, кролика какого-нибудь.

Или в волосы Саманты.

— Кью, — смеётся Рэджи, — ты завис минут на пять, наверное. О чём ты думаешь?

Оказывается, я стою посреди гостиной с двумя ёлочными игрушками в руках. Вокруг меня творится что-то невообразимое, все смеются и бегают туда-сюда, как сумасшедшие. Подростки ведут себя, как дети. Дети ведут себя как дети. А я просто… стою на месте. Вопрос своего друга я игнорирую, возобновив свой путь до ёлки. С тех пор я больше не зависаю. Нельзя. Не хочу думать о Сэм. Не хочу думать о слове «счастлив». Я боюсь, что это исчезнет, если часто думать.

Ведь Сэм уже исчезла.

Через полчаса суеты — гостиная готова, поручень лестницы, которая ведёт на второй этаж, обвешен гирляндой. Ари зажигает три лиловые свечи в подсвечнике и ставит его на журнальный столик. Мы выключаем свет и охаем. Действительно, красиво. Огоньки весело мигают всеми цветами радуги, а ёлка просто превосходна. Мы постарались на славу. Ради Ариэль. Хотя, наверное, ради всех нас.

— Уже семь. Может, пора выдвигаться? — спрашивает Рэдж.

— Но ещё не восемь, — ноет Нат, — ещё не стемнело.

— А мне кажется, стемнело, — возражает Рыжий.

— Ребят, я покурю. Мне нужно… проветриться, — прошу я, тщательно подбирая слова. — Минут через пятнадцать пойдём.

Оба понимающе кивают. Напоследок я услышал, как эти двое перешёптываются:

— Рэдж, мы придурки. На кого мы оставим ребёнка?

За последние два часа со мной произошло столько хорошего, праздничного и радостного, сколько не было за всю мою жизнь, наверное. Но с непривычки у меня разболелась голова. Не каждый день я смеюсь и бегаю как умалишенный туда-сюда, чтобы успеть украсить ёлку до семи. Далеко не каждый день. Я надеваю пальто и выхожу на свежий воздух. Глаза находят машину Ната. В кармане я нащупываю пачку сигарет и ключи. Мы вот совсем недавно ездили с Рэджи за ёлкой. Я залезаю в бедный Мустанг и улавливаю едва отчётливый запах бензина. Закрыв глаза, я откидываю голову, открываю окно и закуриваю. Если бы у меня была хорошая фантазия и отличное воображение, в голове бы уже давным-давно прорисовался до боли знакомый силуэт. И с каких это пор одна девушка вытеснила из моих мыслей другую?

Правая рука устало падает на пассажирское сидение и нащупыпает пару крошечек. Это остатки кукурузных палочек, которыми Сэм кормила меня и собаку во время нашей первой поездки. Хотя, нет. Это было слишком давно. Кажется, в прошлой жизни. Эти палочки Саманта покупала ещё сотню раз. По дороге к матери Джуд. Когда мы ехали к сгоревшему особняку. Когда мы возвращались домой к Нату. У нас с этой девчонкой столько всего было, что события начинают спутываться в голове. Я вспоминаю, как Сэм заказала пиццу в номер за мой счёт, и уронила кусок себе на джинсы. Как правило, бутерброд падает маслом вниз, в данном случае — пицца полетела майонезом ей на колени. Если вернуться на пару недель раньше, то, оказывается, мы с Самантой знакомы не очень и давно. Ну, не считая этого сорока четырёх дневного перерыва. Но, честно признаться, дни летят так быстро, что если бы я не отсчитывал их в календаре, не заметил бы, что прошло больше месяца. Просто все эти дни превратились в один большой. Утром я готовлю друзьям завтрак, они идут на занятия. Днём первая приходит Ари, её школа совсем недалеко. Мы едим вафли, затем идём в магазин. Каждый день нам нужно гулять, иначе, сидя в четырёх стенах, я сойду с ума. После магазина мы встречаем Ната и идём домой. Вечером смотрим один из предложенных телепрограммой фильмов по телевизору, затем я отношу Ари в свою постель на руках, так как она заснула на моём плече. Сзади идёт Нат и шёпотом прикрикивает Джуд, чтобы та не скулила. Я сплю вместе с ребёнком в одной комнате — на диванчике, который стоит рядом с её кроватью. Нат спит в своей обставленной книгами обители. Джуд нагло разваливается в ногах девочки. Я проверял — если сплю с кем-то в одной комнате, кошмары мучают не так часто. Но таким образом я от них не застрахован. Однажды мне приснилось уже под утро, как я поднимаюсь на крышу, вижу, как Джуди что-то рисует в блокноте, а затем она резко вскакивает, подбегает ко мне и вгрызается мне в лицо. Начинает больно кусать за нос, подбородок, шею. Меня данные виды мазохизма не возбуждают, поэтому, я начал кричать. А проснулся, когда собака начала облизывать моё лицо. Ари на тот момент уже завтракала с Натом. Меня не разбудили. Меня никогда не будят, потому что я мало сплю. Я читаю книги до двух часов ночи. Но просыпаюсь самостоятельно как по будильнику в 7:45 утра.

— Кью, мы идём? — Рэдж просовывает своё лицо в открытое окно машины. Открываю глаза и вижу, как он зверски улыбается, напомнив этой улыбкой знаменитого Джокера из комиксов.

— Да. С кем мы оставим Ари?

Всё мы учли, да только не это.

Вылезаю из машины и закрываю дверь. Рыжий, облокотившись на крышу Мустанга, отвечает:

— С Натом, конечно. Он всё равно немного трусит туда идти.

Улыбка трогает моё лицо.

Мы не учли только один факт — после семи автобусы ходят плохо, а сейчас уже половина восьмого. К дому Рэджи пешком идти очень долго. На улице сильные морозы.

— Ну мы же не идиоты, — говорит Рэдж, — возьмём машину Ната.

Мне остаётся только хлопнуть себя ладонью по лбу. К вечеру моя голова совсем перестала думать.

Через десять минут мы медленно подкатываем к дому Рэджи.

— Я без понятия, как зовут твоего отца, — вдруг озвучиваю вслух свои мысли. Водитель смеётся.

— Тебе зачем? Они уже, скорее всего, в отключке.

— А если нет?

— Тогда вырубим их.

Похоже, Рэджи настроен серьёзно. Отец сильно избивал его при каждом удобном случае. Я понимаю, за что сын хочет отомстить отцу. Я сам ещё год назад занимался подобными вещами. Но месть — штука опасная, ведь закон бумеранга никто не отменял. Пытаясь отомстить отцу, я потерял Джуди. Кто знает, может, если бы девчонка не удрала из больницы, чтобы спасти меня, то всё было бы иначе. Она была бы жива, а я, скорее всего, мёртв. Но так было бы гораздо лучше. И я бы не «сбивал» своё чувство вины по шкале с десятки до девятки, и так далее, чтобы жить было проще.

Мы вылезаем из машины, я тихо закрываю дверь, и Рэджи показывает, как зайти в дом с чёрного хода. Мы медленно вплываем в тёмную комнату и слышим голоса из гостиной. В глазах начинает темнеть, но я не подаю вида. Пытаюсь не вспоминать последний день со своим отцом. Когда я зашёл в наш фамильный особняк, кругом было так же темно, как сейчас. И я слышал голоса на втором этаже. Не хочу вспоминать. Но эти предательские мурашки леденят мою кожу как тогда, так и сейчас. Ноги трясутся, но мы продолжаем идти. Я знаю, что Рэджи в этом доме житья нет, и не будет, пока мы не поставим его отца на место. Я здесь ради друга. Будь у меня такие друзья год назад, может, Джуди была бы жива, кто знает? Может, мы оба были бы живы.

— Они ещё не открывали бутылку, — вздыхает Рэджи, заглядывая за угол, прямо в комнату, где горит свет. — Но они прихватили её с собой. Почему именно в спальню?

Мы находимся на втором этаже, прямо возле комнаты, где спят родители Рэджи.Напротив — спальня старшего брата, а дальше по коридору — комната Рыжего. Я никогда не был в этом доме, Рэдж стеснялся звать друзей, зная, что отец не одобрит. Я это понимаю. К тому же, он до последнего не хотел рассказывать нам, что дома у него твориться настоящий хаос.

— Слышишь? — мой друг берёт меня за рукав и подтягивает ближе к приоткрытой двери, откуда доносятся голоса. — Они говорят обо мне. Бутылка уже открыта. Скоро их вырубит.

— Что говорят? — спрашиваю я.

Рэдж молча подносит указательный палец к своему рту, а затем кивает на дверь, мол, слушай. И далее мы слышим интересный диалог. Хотя, это, скорее всего, монолог.

— Знаешь, я очень люблю своего сына. Но эта его болезнь… Мне кажется, его сглазили в этом вшивом колледже. Пару раз мне пришлось зайти в это место, и, если сказать помягче, люди там слишком уродливы. Школьной формы там нет, директор совсем помешался на самовыражении. Как только я переступил порог школы, на меня чуть не сбила с ног (конечно, случайно) девчонка из группы поддержки. Брат, ты знаешь, какие у них короткие юбки? А как они ярко красят своё лицо? А потом они идут в полицию и пишут заявление об изнасиловании. Даже смешно! Когда я заканчивал колледж, такой чертовщины не было. Мы носили форму, да и… понимаешь? Они его испортили. Моего сына. Он стал этим… отребъем. Я пытался исправить его, но он портит репутацию нашей семьи. Я ведь заместитель прокурора этого вонючего города. Меня здесь все знают, как и мою семью. Я не могу допустить этого позора — первой страницы в местной газете, где моего сына, не дай бог, поймают за неподобающее поведение. Каждую неделю, когда нам приносят газету, я молюсь Господу, чтобы там не было ничего ужасного.

— Ужасного? — наконец подал голос другой мужчина.

— Не хочу однажды увидеть, как на страницах красуется фото, где Рэджи целуется с другим парнем. Это будет позор для всей нашей семьи. Я не знаю, что делать с младшим сыном. Может, отправить его на реабилитацию?

— Вот ведь урод, — выдыхаю я. Рэджи прячет глаза, я не вижу выражения его лица. Уверен, ему сейчас погано. Его отец наговорил сейчас много лишнего, вместо того, чтобы принять сына таким, какой он есть.

Проходит минут пять, но мы ничего не слышим. В комнате стало тихо.

— Давай! Они вырубились, — Рэджи открывает дверь и заталкивает меня внутрь. Я вижу, как два мужчины (рыжий — явно отец моего друга) лежат на кровати, открытая бутылка виски стоит на полу. Бокалы валяются на кровати и они пустые.

— И что ты предлагаешь? — спрашиваю я, опасаясь того, что Рэджи может сделать со своим отцом после услышанного совсем недавно.

— Действуем по плану.

Чёрт. Знали бы вы, какой план мы составили… Хотя, всё равно ведь сейчас узнаете. Пока я наблюдал за тем, как Рэджи снимает брюки со своего отца, мы оба слышим, как открылся гараж.

— Быстрее. Чего стоишь?! Помогай! — гавкает Рэджи в спешке. Я стягиваю штаны с другого мужчины. Как же всё это дико. И теперь замечательный план мести уже не кажется мне таким замечательным. А вот Рыжий очень увлечён этим занятием.

Через минуту оба мужчины лежат в одних трусах. И если другой мужик в обычных серых труселях-бомберах, то отец Рэджи в обтягивающих красных плавках, облегающих его прелести.

— Смотреть противно, — кривится мой друг. Понимаю. Мне тоже.

— Мы сделали всё, что хотели, — говорю я. — Уходим. Твоя мать приехала.

— Нет. Далеко не всё. Это лишь часть плана. О последнем пункте я забыл упомянуть. Однажды отец вытащил меня на улицу голышом, чтобы унизить при моих друзьях. Это было в начальной школе, Кью. Мы с тобой ещё не были знакомы. Это было ужасное зрелище.

— Что ты такого сделал, чтобы получить такое наказание? — ужасаюсь я.

— Привёл школьного друга к себе домой, а затем отец увидел, как мы сидим за пианино, я кладу свои пальцы на его, учу этого парня играть «Собачий вальс». Отец сразу заподозрил что-то неладное. Выгнал моего друга, а меня вытащил на улицу голышом. Трусы он стянул с меня уже на пороге. Пнул меня ногой в грязь. Но, знаешь, что странно? Никто из прохожих не смеялся. Все были в ужасе. Но всё равно это был такой позор, Кью! Я должен отплатить ему той же монетой.

Глядя на лицо своего друга, я понимаю, что ему это действительно нужно. Но видеть голых мужиков мне не очень хочется.

— Можешь отвернуться, — понимает Рэдж. — Я сам справлюсь.

Я с радостью поворачиваю своё туловище задницей к происходящему, и соответственно — лицом к выходу. Моя правая нога уже готова бежать. Я слышу, как сзади ткань скользит по телу. Через полминуты Рэджи смеётся.

— Бог мой, Кью. Да у него здесь тату. Жесть какая.

Моё любопытство взяло верх, но то, что я увидел, чуть не вызвало тошноту. Видимо, отец Рэджи издевался над сыном очень часто, и очень сильно, раз этот парнишка решил сделать такое. На кровати лежит два голых тела (извращение), левая рука отца Рэджи покрывает член лежащего рядом брата (инцест), а тату в области паха отдалённо напоминает какую-то сидящую на живом члене девочку в розовом платье (просто пиздец).

— Теперь отец никогда и не подумает о том, чтобы поднять на меня руку. Это тебе за все те годы унижения, папа. За всё, о чём ты не думал. За ночи, проведённые в страхе под одной крышей с тобой.

Рэджи фотографирует сие чудо сверху, чтобы было видно все пикантные подробности, в том числе и тату, и мы выбегаем в коридор. Успев спрятаться в комнате старшего брата Рыжего, мы стоим у двери и ждём, пока женщина, по совместительству, жена этого придурка-извращенца, войдёт в спальню. Закричит. Конечно же, она закричит. Звонко, пронзительно, так громко, что вылетят окна, лопнут бокалы. Так, словно она выступает в опере. Так, будто увидела двух голых мужиков, которые лапают друг друга за член.

Но мы не слышим крика. Это кажется нам странным. О чём сейчас думает мать Рэджи, глядя на эту картину? Почему она не подаёт признаков жизни? Ничего не говорит? Может, они ожидала увидеть нечто подобное? Минуты через две каблуки стучат по направлению к лестнице. Затем хлопает входная дверь. Мы выходим из комнаты, Рэджи напоследок заглядывает в спальню родителей и говорит:

— Ну надо же, она оставила записку.

Мы на минуту находим в комнату, чтобы прочитать послание. Действительно, на животе мужчины красуется листик, где написано всего пять слов.

«За всё, что ты сделал».

— Пора уходить, — Рэджи улыбается. — У меня превосходная мать. Она всегда защищала меня, и даже сейчас… но я не могу позволить, чтобы отец подумал, что это сделала она. Он же не даст ей спокойно жить.

— У тебя ведь есть фото, которым ты сможешь шантажировать своего отца. Он ничего не сделает. Больше — нет.

Но мой друг всё равно забирает записку и мнёт её в кулаке по дороге к машине. Мы уезжаем домой, и я с радостью отмечаю на лице у Рэджи облегчение, а следом — спокойствие. Думаю, его отец и так поймёт, за что его семья решила «пошутить» над ним таким образом.

— Спасибо тебе за помощь, Кью.

— Брось! — машу рукой я. — Было весело. Хоть и дико… странно.

— Покажу это фото Нату, вот он обалдеет! — говорит Рэджи.

— Только Ари не показывай, — смеюсь я.

Я паркую машину у дома, и мы заходим внутрь. Как только я открываю дверь, в нос бьёт до боли знакомый запах. Яичница с беконом жарится на сковороде, а на кухне сидя за столом, Нат играет с сестрой в шахматы.

— Какая прелесть! — хлопает в ладоши Рэджи. — Хочу тебе кое-что показать. Только закрой глаза ребёнку.

— Господи, Рэдж! — орёт Умник, глядя в экран телефона. — Жесть какая. Убери эту гадость.

— Зацени его татуировку. Вот ведь извращенец! — смеётся Рыжий. А я продолжаю стоять как вкопанный посреди гостиной. Здесь так предательски здорово пахнет беконом и жареными яйцами, что я невольно начинаю надеяться, а вдруг…

— Кью, садись с нами, — Ари заманивает меня рукой.

Но, вдруг…

Пора отпустить её, Кью, и ты это знаешь. Она не приедет.

Она, чёрт возьми, не приедет. Забудь об этом.

Ноги устало несут меня к столу. Я бросаю взгляд на ёлку, чтобы понять, насколько праздничное у меня настроение. Так вот, моё настроение близко к нулю, хотя ещё недавно мне было так весело. Я содержу семью Ната, забочусь о ребёнке, помогаю Рэджи с отцом. Моё чувство вины за смерть Джуди от с восьмёрки упало до шестёрки, а может, пятёрки. Я помогаю людям, и этим я делаю свою жизнь лучше. По крайней мере, мне так отчаянно хочется в это верить.

Моя задница падает на стул, и я погружаюсь в дружескую тёплую атмосферу шуток и смешных историй. Этот вечер замечательный. И всё здесь такое красочное, яркое, новогоднее. Здесь приятно пахнет. Меня окружают хорошие люди.

Но мне грустно. И эта тоска по девушке сжирает меня изнутри.

Сэм вытеснила из моей головы Джуди. Я мечтал о том, чтобы мне перестали сниться кошмары. Чтобы Джуд покинула мои мысли. Получил что хотел? Жри, наслаждайся.

Это новый круг ада. И кругу не свойственно заканчиваться.

========== Эпилог ==========

У каждого из нас своя история. Свои фобии. Свой бесконечный поток мыслей, приправленных чувством вины. Но к концу истории я понял, что это далеко не так. Спустя каких-то два месяца мои проблемы стали общими. Мы помогли отцу Рэджи понять, что насилие — не выход. Мы доказали Нату, что он не один в этом мире, и что у него есть семья, не смотря на смерть его матери. У него всё ещё есть мы. И мы рядом, что бы не случилось.

К концу истории у всех слетели маски. Мы знаем секреты каждого из нас. Рэджи больше не коллекционер женских трусиков. Ему больше не нужно притворяться. Не в доме Ната уж точно. Рэдж близок к тому, чтобы рассказать о своих чувствах какому-то парню из колледжа. Я знаю, что рано или поздно общество узнает про него. Мы будем гордиться этим парнем, который не струсит перед публикой. А отец Рэджи в начале истории был художником. Но после того, как мы увидели его тату в области паха, поняли, что он не простой художник, а чёртов извращенец, трахающий татуировщика. Но теперь у Рэджи всё в порядке. Он поселился с матерью на нашей с Натом улице, и теперь мы видимся гораздо чаще. Я рад, что эти двое дали отпор ненавистному тирану в их жизни.

Нат по-прежнему остался зубрилкой, только теперь он начал курить. Я пытался перерубить корень этой пагубной привычки ещё в самом начале, но затем Умник сказал следующее: «лучше — курево, чем что-то другое». Он до сих пор не оправился от смерти матери, до сих пор не привык к тому, что теперь он — ответственный за свою младшую сестру, за дом, за оплату колледжа, и за всю свою жизнь. Деньги, которые Саманта скинула мне на карту, очень помогают мне и Нату. Они буквально вытаскивают Умника из пропасти отчаяния и грусти. К слову о деньгах, я устроился барменом в том самом баре, где мне однажды привиделся призрак (или что это вообще было) моей бабули. Хотя я до последнего верю, что седовласая девушка действительно существовала, и это не игра моего воображения. Теперь у меня нет проблем с полицией (благодаря Баду — дяде Сэм), и я могу спокойно разгуливать по улицам, как и делал это раньше, но теперь — законно.

Джуди родила трёх прекрасных щенят, которые по сей день веселят нашу маленькую Ариэль. Хотя она каждый раз утверждает, что больше не ребёнок, мы все знаем, что это далеко не так. Не надо ей взрослеть. Не сейчас. Пусть побудет в своём мире грёз, и даже когда смерть матери пошатнула детскую психику, я верю, что Ари будет в порядке. Она вырастет замечательным человеком, я точно знаю. И, надеюсь, она поймёт, когда мы раздадим щенков в хорошие руки. Потому что, злая Ари подобна урагану, которая сметёт всё на своём пути.

Мои ноги свисают с края крыши, а тёплый весенний ветер обдувает голую шею. Недавно я был у миссис Холмс, мы пили чай и вспоминали, какой хорошей была девушка по имени Джуди. Я забрал из её комнаты пару рисунков, чтобы сделать кое-что чуть позже. И вот он я — сижу на крыше с этими бумажками в руках. Не знаю, что делать. Не понимаю, зачем вообще взял их. Наверное, стоит отпустить это. Проститься с Джуди.

— Если слышишь меня, пожалуйста, — я зарываюсь лицом в эти рисунки, — прости меня. За всё.

Тёплый ветер ласково гладит мой лоб, напоминая этим прикосновение матери. Мне так этого не хватает. Я знаю, что Нат и Ари — моя семья. Но мне так не хватает мамы. Я делаю из рисунков Джуд бумажные самолётики и пускаю их по воздуху. Теперь она меня отпустит. Я простился с ней. Попросил прощение. Теперь я свободен. Чувство вины никогда не исчезнет окончательно, что бы я не делал, сколько бы девушек не вызволял из беды, и как бы сильно не заботился о близких.

— Здесь не занято? — я слышу знакомый голос где-то сзади. Мурашки бегут по моей спине, и я понимаю, что не хочу поворачиваться. Лучше пусть мне послышалось. Нет. Только не снова. Я ведь едва забыл тебя.

Саманта садится рядом со мной и грустно улыбается. Но я больше не вижу этих красных глаз и розовых щёчек. Она больше не плачет. Девочка выросла. Боже, я так давно её не видел. Кажется, почти полгода прошло с тех пор, как мы с этой девушкой «разминулись» по жизни, и она перестала быть моим спутником, моим пассажиром, моим спасением. И вот она снова здесь, сидит рядом и протягивает мне… шкатулку.

— Откуда…

— Я была у Ната, спрашивала о тебе. Он сказал, что ты уехал решать свои проблемы, поэтому я сразу направилась сюда. Он дал мне шкатулку, когда я спросила, открывал ли ты её.

— Не открывал, — говорю я очевидный ответ. Сэм по-прежнему улыбается.

— Скучал по мне?

Такой наглый вопрос. В ответ лишь молчание. Хотя, хочется закричать: «Да, чёрт возьми, я очень скучал!»

— Молчишь. А я вот скучала.

И когда эти слова настигают моих ушей, а следом — сознания, я накрываю её руку своей.

— Ты ведь даже не пытался открыть эту шкатулку, — говорит Сэм утвердительно, но я всё равно киваю. — Кью! Но ведь я дала тебе подсказку. Ту фотографию, где есть дата. Давай попробуем!

Когда эти самые губы произнесли моё имя спустя долгое время, я перестал думать. Мне вдруг резко стало наплевать на всё происходящее. На шкатулку, на фотографию. Остался только я, наедине со своими мыслями об этой девушке.

— Я тоже скучал по тебе, — тихо говорю я, мысленно ругая себя за сентиментальность.

— Ты не хочешь открывать её?

— Мне плевать. Все ответы я давно получил.

— Не все, — говорит Сэм, глядя на меня своими карими глазами. Кажется, её волосы стали немного короче. Она по-прежнему не красится. Но, как я говорил недавно — все мы изменились. Я перестал бояться нелепой привязанности, ведь лучше любить кого-то, и, может, потерять в будущем, чем жалеть, что никогда и не был влюблён.

— Это шкатулка моего отца. Я понятия не имею, что в ней. И, честно, даже знать не хочу.

Красивая залакированная шкатулка цвета вишнёвого дерева летит с девятого этажа. Я вижу округлённые глаза Саманты и улыбаюсь. Я долго искал ответы, но они были прямо у меня под носом.

— Я отпустил всё это, — говорю я. — Извинился перед Джуд за то, что не спас её тогда. Сэм, это такое облегчение. Я часто просил прощение, но не вот так. Сейчас что-то изменилось. И это «что-то» помогло мне получить прощение. Надеюсь, теперь кошмары не будут терзать меня ночами.

— С тех пор, как я врезала своей матери, кошмары отступили. Мне следовало простить саму себя за смерть брата. Кью, ведь главное — не прощение других, а то, что ты чувствуешь у себя внутри. Время лечит, а так же время даёт возможность подумать. Главное, чтобы мы сами себя простили.

Рука девушки выскальзывает из моей.

— Я рада, что у тебя всё хорошо.

— Уходишь? — внутри меня начинают закипать нервы. Она ведь только пришла. Зачем вообще приходила? Разодрать старые раны?

— Пора. Я уезжаю на лето в другую страну вместе со своим дядей.

Мой уставший взгляд провожает девушку, которая медленно плывёт к выходу. Что бы я ни сказал, она не останется рядом. Но я буду винить себя за то, что даже не попытался. Мои ноги сами несут меня к ней и настигают девушку, когда та была уже на втором этаже. Долго же я мешкался.

— Останься.

Мой запыхавшийся голос даёт Сэм понять, что я бежал за ней, и буду делать это снова и снова, пока она не даст мне шанс. — Почему ты вообще ушла? Тогда.

Женская рука гладит мою правую щеку. От неожиданности я застываю на месте как вкопанный.

— Я влюбилась в тебя, Кью. В тот вечер, когда я сказала, что хочу остаться рядом с тобой, ты сказал, что я для тебя просто друг.

— Я испугался, Сэм! — кричу, а она тихо гладит меня по лицу, словно успокаивая. — Моя бывшая девушка погибла. Я боялся за твою жизнь.

— Она умерла не по твоей вине, Кью! — теперь Сэм тоже повышает голос. — К тому же, ты не дал мне шанса решить всё самой. Может, я хочу быть с тобой! А ты не даешь мне…

Хочу быть с тобой. Хочу. С тобой. Она сказала это. Я вычеркну это нелепое «может». Она действительно сказала это. Снова.

Мои губы впиваются в неё с такой силой, будто этот поцелуй — чёртово спасение. Так и есть. Сначала мой язык неловко изучает нижнюю губу девушки, а затем я замираю в ожидании ответа. Только не говори, что это твой первый поцелуй. Не говори.

Она отвечает. Сначала неловко, едва пошевелив губами, а затем уже более уверенно. Её пальцы… боже! Они зарываются в мои волосы, а тело Сэм прижимает меня к стене. Это для меня в новинку. Я не ожидал. До сих пор не понимаю, как у меня хватило смелости поцеловать эту девушку. И почему она меня не оттолкнула, а наоборот, прижала к себе?

Мне это нужно. И ей, кажется, тоже.

Нужна.

— Ты нужна мне, — выдыхаю я. Мы ловим ртом воздух. Моя правая рука находит её пальцы, запутанные в моих волосах, и выдирают их оттуда. Так непривычно держать её за руку. Всё вокруг так изменилось за эти две минуты. Просто не верится.

Телефон в моём кармане начинает надоедливо жужжать. Я достаю его, открываю крышку, пытаясь не потерять сознание от ласковых поглаживаний её большим пальцем по моей руке. Сообщение от Ната. Спрашивает: «У тебя всё хорошо?». Вот паршивец. Он отправил Сэм ко мне, подсказал, куда я уехал. Чёртов Умник. Он всегда всё знает. Отвечаю: «Когда мы приедем, тебе — конец».

Улыбаюсь и кладу телефон обратно. Сэм зарывается носом мне в шею. Вдыхает запах моего одеколона. Нам пора. Ноги едва несут меня к выходу. А эта чертовка бежит впереди меня вниз по лестнице, не отпуская моей руки. Ещё никогда прежде я не чувствовал такого облегчения. Счастлив.

Снова это непривычное для меня слово.

Я счастлив.

— Смотри. Вот и твоя шкатулка, — говорит Саманта, когда мы проходим буквально метров двадцать от подъезда. — Она сломанная, и… пустая.

Её грустные глаза смотрят на меня снизу вверх. Какая же она всё-таки маленькая.

Когда я так хотел открыть эту шкатулку, её можно было просто скинуть с девятого этажа? Ах, ну да, Сэм просила меня не разбивать её, ведь шкатулка такая красивая и дорогая. Может, поэтому я не разбил её ещё тогда, когда нашёл в беседке.

— Это ничего. Неважно. Может, если там была бумажка, её уже давно сдуло ветром. А может, она всегда была пустой.

— Почему? — удивляется Сэм.

— Это ведь шкатулка моего отца, — говорю я, направляя девушку в сторону машины, — может, таким образом он даёт мне понять, что ожидание и надежда получить ответы внутри, или что-то более стоящее — пустой воздух.

— А может, он просто болван, который забыл положить внутрь то, что собирался.

Я наигранно смеюсь и достаю ключи из кармана. Мы залезаем внутрь, и мне так приятно видеть моего давнего спутника на пассажирском месте. Как же я скучал по этому.

Никогда мы больше не заговаривали об этой шкатулке. Я ни разу не рассказывал друзьям и Саманте о том, что в десяти метрах от сломанной шкатулки лежала записка, которую я так и не поднял. Потому что всё это уже неважно. Это — старое забытое прошлое, и его не нужно вспоминать. Кошмары меня отпустили с тех пор, как я простился с Джуди на той крыше. А может, причина в Саманте, которая теперь всегда находится рядом со мной. Когда я привёз Сэм домой, Ари расплакалась от счастья, и эти двое обнимались в гостиной больше десяти минут. Затем Нат решил отвлечь их, показав Саманте щенков.

— Какая прелесть, — скулит она, а затем поворачивается ко мне и говорит, — у меня никогда не было щенков.

— И у меня тоже, — отвечаю я, затем вспоминаю кое-что супер важное и смешное. — Смотри!

Когда Саманта замечает в экране моего телефона двух голых мужиков, её глаза округляются до невероятных размеров, и это зрелище заставляет нас всех смеяться.

— Жесть какая, — говорит Сэм.

— Я, в принципе, так и сказал, когда увидел, — улыбается Нат.

— Ладно, пора приготовить что-нибудь вкусненькое, — Саманта уже рвётся на кухню, но я её останавливаю.

— Давай, лучше я, — говорю. — А то твоя яичница опять сгорит.

За эти слова мне тут же прилетает подзатыльник. Заслуженно. Но после того, как я получил пендаля, Сэм подплывает ко мне слева, прижимается к моим рёбрам, а я в свою очередь, обняв её за плечи, иду на кухню. Нат присвистывает где-то сзади, а Ари смеётся.

Впервые яичница Саманты не подгорела, потому что мы готовили вдвоём. Это непривычное для меня слово ещё долго щекотало мои нервы, но затем наш дуэт стал обыденным спустя какое-то время. Сэм быстро прижилась в этом доме.

— Я никогда не говорила, как сильно я тебя… — начинает она, но я перебиваю.

— Я тоже, — и целую её в лоб.

Счастлив. Теперь наконец-то это слово стало привычным для меня.

Эффект Доплера — это просто физика. В жизни ведь всё иначе. Я рад, что доверился друзьям. Теперь у меня есть семья, и больше нет секретов. Жить стало проще. Я отключил свою сигнализацию, которая предупреждала об опасности — не подходить к другим людям, не доверять им. Вернее, думаю, это Сэм её отключила. И я рад, что, услышав правду, она не сбежала. Осталась рядом. Думаю, это спасло меня.

И продолжает спасать по сей день.