Танец мельника [Уинстон Грэм] (fb2) читать онлайн

Реквизиты переводчика

Переведено группой «Исторический роман» в 2018 году.

Книги, фильмы и сериалы.

Домашняя страница группы В Контакте: http://vk.com/translators_historicalnovel

Над переводом работали: gojungle, liudmila511, Lenchick, Agnishka, IriniDm, nvs1408, obertone47, Arecnaz, Oigene и olesya_fedechkin .

Поддержите нас: подписывайтесь на нашу группу В Контакте!

Яндекс Деньги

410011291967296

WebMoney

рубли – R142755149665

доллары – Z309821822002

евро – E103339877377

PayPal, VISA, MASTERCARD и др.:

https://vk.com/translators_historicalnovel?w=app5727453_-76316199

…    

Часть первая

Глава первая

I

Хмурым днем начала февраля 1812 года у пляжа Хендрона, что на северо-западном побережье Корнуолла, бросил якорь конвой. В его составе был бриг «Генрих» и шлюп «Елизавета». Между ними находился лихтер, с его носа до кормы протянулась огромная железяка, придавая судну вид выброшенного на берег кита. По морю также сновали с полдюжины шлюпок и пара гичек, одна из них — «Девушка из Нампары». Пляж усыпали добровольные помощники и зеваки.

В феврале не каждый штурман рискнет привести корабль так близко к негостеприимной полоске песка, скрывающейся в прилив, но после вереницы штормов в ноябре, декабре и январе землю сковали морозы. К полудню изморось таяла и снова появлялась ночью — вполне обычное явление в этой местности, но это значило, что ветер наконец-то утих и море успокоилось. Какое-то время даже опасались, что дувшего так долго ветра не будет совсем, но через пару дней поднялся слабый северо-восточный бриз, и еще до зари в понедельник утром конвой отчалил из Хейла. До Хендроны они добрались к полудню, было как раз время полного прилива, хотя и низкого, широкая полоса песка осталась обнаженной — мягкой и податливой. Море было совсем тихим, закручивало свои волосы в маленькие папильотки и не могло потревожить и ребенка.

По суше до Нампары из Хейла, где изготовили насос, было не дальше, чем по морю, но чтобы привезти такое тяжелое оборудование по слякоти и ухабам через пустоши, потребовалось бы втрое больше времени и к тому же весьма вероятно можно было застрять. По морю быстрее и проще — если, конечно, выбрать нужный момент.

Бриг разгружали первым. Поскольку он имел наибольшую осадку, груз пришлось перекладывать далеко от берега на гребные лодки и плоты. В основном груз составляли некрупные предметы — латунные детали, предохранительные клапаны, поршни и поршневые штоки, крышки цилиндров, редукционные клапаны, соединительные болты, фланцевые болты и весь рабочий механизм сорокапятидюймового парового насоса. Шлюп «Елизавета» понадобился, главным образом, для перевозки котла, с которым судно могло подойти ближе к берегу. «Елизавету» даже специально посадили на мель, хотя прилив уже начал спадать, с расчётом на то, что став легче на семь тонн, шлюп легко снимется сам.

Росс Полдарк помедлил минуту, откусил принесённый женой пирог с рыбой и, не отрывая глаз от происходящего, сказал:

— Я не видел столько народа на берегу с тех крушений после смерти Джулии.

— Не нужно об этом, — сказала Демельза. — То время...

— Что ж, тогда мы были молоды. Теперь стали старше. Но я не хотел бы вернуться в те времена.

— Ни в то время, ни в то, что случилось потом. Но я бы не возражала, чтобы мне снова стало двадцать.

— Нашему сыну сейчас больше. И он сегодня работает как ненормальный.

— А Джулии было бы двадцать четыре? — сказала Демельза. — Нет, двадцать три. Двадцать четыре в мае.

Росс проглотил кусок пирога. Когда прибыл шлюп, до него от подножья скал проложили широкую тропу из старой шахтной крепи, но не отдельно, как в подвесной дороге, а так, чтобы каждый брус прилегал к следующему. Большой котел спустили на лебедке, пока он не оказался на деревянной платформе, стоявшей на восьми или девяти гладких деревянных катках, установленных поверх брусьев. Как только котел встал на место, мужчины запрыгнули на платформу и набросили на него веревки, чтобы не допустить бокового раскачивания. Затем вручную потащили по мосткам, по четыре человека с каждой стороны, пока остальные поочередно вытаскивали катки сзади и подкладывали их вперед. Задача заключалась не столько в приложении силы, сколько в поддержании неустойчивого равновесия, ведь если нарушить строго параллельное положение катков, вся конструкция могла свернуть с курса и увязнуть в песке.

Росс взглянул в вечернее небо. Свинцовое и ни одной звездочки. Море, как всегда, непредсказуемо. Крупная зыбь могла усилиться в любую секунду, став предвестником ветра, вместо того чтобы идти за ним следом. Оставалось два часа до темноты, весь груз уже сложили у подножья утеса, так что спешить было некуда. Только дня через два, не раньше, прилив достигнет этой части утеса. Куча времени, чтобы успеть затащить груз на предназначенный участок.

— Пока ты не убежал, выпей-ка эля, — посоветовала Демельза, видя, как ему уже не терпится уйти.

— Где Клоуэнс?

— Внизу, с остальными. Сегодня ее не удержать. Вон там... видишь ее светлую голову?

— Я вижу еще одну светлую голову у нее за спиной.

— Да, в последнее время они неразлучны...

На секунду в голове Росса вспыхнуло воспоминание о 7 января 1790 года, когда шторм вынес на этот берег два судна, и почти тысяча человек, в большинстве своем шахтеры, за один прилив разобрали их по кусочкам. Моряки, которых прибило к берегу, чудом избежали смерти. Таможенников и взвода солдат оказалось недостаточно, чтобы прекратить грабеж. Отчаявшиеся от голода, обезумевшие от найденного спиртного, шахтеры все растащили еще до их появления, а те, кто вставал у них на пути, действовали на свой страх и риск. На пляже бушевали громадные костры, а пьяные плясали вокруг них, как адовы черти. Повсюду в море плавали паруса, такелаж, рангоут, тюки с шелком, бочонки бренди и дерущиеся, барахтающиеся мужчины и женщины.

Они ли это — или кто-то из них — сейчас мирно выгружают насос для шахты Уил-Лежер, которая вновь заработает на краю утеса? А сотни других из маленьких деревушек, что пришли поглазеть? В ту ночь Росс сам почти обезумел от горя из-за смерти единственного ребенка, а его жена, измученная до предела, худышка с ввалившимися щеками и запавшими глазами, неотрывно смотрела на него с постели.

Сейчас же, двадцать с лишним лет спустя, он не стоял на пороге разорения и не утратил силу духа, пятидесятидвухлетний, ни на грамм не пополневший (слегка отощавший, если уж на то пошло). Его беспокоила лишь время от времени возникающая болезненная хромота, полученная в результате огнестрельного ранения много лет назад в Америке, но в остальном все было хорошо, он даже преуспевал. Член парламента, никогда не привлекающий к себе внимания, но завоевавший определенную репутацию — к примеру, в минувшую пятницу он получил письмо от Джорджа Каннинга. Банкир с очень малой долей личного капитала, но при этом надежный пайщик в Банке Корнуолла в Труро, получающий прибыль за счет процветания других пайщиков. Владелец шахты Уил-Грейс, доброй феи Полдарков на протяжении почти двадцати лет, но теперь медленно умирающей, и еще одной шахты, Уил-Лежер, вновь открывающейся. Совладелец небольшой судоверфи в Лоо под управлением шурина, Дрейка Карна. Держатель акций плавильных предприятий неподалеку от Труро. И еще немного того, немного сего.

Все это было залогом его материального благополучия, вот только умирающая Уил-Грейс приносила три четверти дохода.

И рядом с ним — ветерок поднимал и теребил ее темные волосы — его жена и спутница жизни, по-прежнему любимая, вопреки всему. Младше на десять лет во всем, кроме мудрости и остроумия. Внешне она мало изменилась, но виски тронуло серебро: она тщательно закрашивала их каждую неделю, покупая в Сент-Агнесс краску, а Росс притворялся, что не замечает этого.

На пляже, на попечении пребывающей в смятении миссис Кемп, бесновалась самая молодая, темноволосая, десятилетняя и неумолчная сила по имени Изабелла-Роуз. Рядом — семнадцатилетняя дочь Клоуэнс, как оборванка, одетая в синюю фланелевую куртку и такого же цвета штаны, подвернутые выше колен; белокурые косички покачивались в такт быстрым движениям от одной группы помощников к другой. Самый старший, Джереми, почти двадцати одного года от роду, стоял на борту лихтера и, судя по его жестам, спорил о прочности лебедки с молодым Саймоном Поулом из литейного цеха Харви. За тележку, куда следовало поместить огромную чугунную перекладину, отвечал Бен Картер, внук Заки и будущий капитан подземных работ на шахте.

Рядом с Клоуэнс Росс заметил еще одну белокурую голову — похожего на викинга Стивена Каррингтона. Выловленный из моря полтора года назад, беспомощный и чуть не утонувший, моряк обосновался у них и стал значимой фигурой среди жителей близлежащих деревень. Кроме того, он явно был неравнодушен к Клоуэнс, и та, похоже, отвечала взаимностью.

В прошлом году Клоуэнс неожиданно посетила Лондон, а позднее поместье Бовуд в Уилтшире и отвергла предложение руки и сердца от лорда Эдварда Фитцмориса, младшего брата маркиза Лансдауна.

То, что ей позволили отказаться от такого предложения, являлось наглядным подтверждением неизлечимого и непростительного безумства ее родителей в глазах тех, кто об этом прознал. Как говорила миссис Пелэм племяннице Кэролайн Энис: «Ведь это же не старик-подагрик с огромным пузом и слабым мочевым пузырем. Ему всего двадцать шесть или двадцать семь, у него место в парламенте и большие связи, и что самое удивительное для нашего дворянского сословия — он ведет порядочную жизнь. Не самый лучший и остроумный собеседник, но ведь и не урод, а сильный и здоровый. Неописуемую глупость девчонки можно списать на ее возраст, но то, что ее родители, твои друзья, вовсе не заставляют ее согласиться — вот это самое настоящее преступление!»

«Дорогая тетушка, — ответила Кэролайн, — тебе следует знать, что я не порицаю своих близких друзей. Хотя бывают случаи, и это не первый, когда у меня появляется совсем не дамское желание треснуть их по голове. Прошу, оставим эту тему».

Как бы она ни возмущалась его поведением, похоже, светловолосый и непредсказуемый Стивен Каррингтон, человек дела и незнакомец из-за моря, который сейчас помогает устанавливать насос для шахты Уил-Лежер в дальнем уголке Корнуолла, и явился основной причиной отказа Клоуэнс Эдварду Фитцморису. Несомненно, следовало учесть и другие соображения, в первую очередь особую любовь девушки к Корнуоллу и жизни на свежем воздухе, к которой она привыкла с детства. Ей пришлось бы променять дикие скачки по пляжу, купание и плавание, прогулки босиком по утесам, все беззаботное существование дитя природы на искусственную жизнь в Лондоне и светское общество, на душные гостиные и неискренние беседы, стать связанной по рукам и ногам молодой дамой вдали от семьи и друзей.

На все эти вопросы, возникшие у миссис Пелэм и в меньшей степени у Кэролайн, должна была ответить Демельза и попытаться уговорить и объяснить дочери, что нельзя жить как цыганка, пусть даже в Корнуолле; что надо повзрослеть и, вероятно, быть готовой к замужеству и рождению детей, а богатство, положение, влияние и видный супруг значили очень многое в уравнении под названием жизнь, потому что всё так устроено, и если не ради себя самой, то хотя бы ради будущих детей нельзя отказываться от возможности занять такое положение. Но Демельза не стала так давить на дочь, и возможность ушла навсегда.

Вместо отвергнутого жениха остался этот молодой Стивен Каррингтон, смышленый, предприимчивый, сильный и ненадежный. Само его присутствие горячило Клоуэнс кровь, заставляло сердце биться сильнее. С Эдвардом Фитцморисом такого не было. Но кто, в конце концов, может сказать, который из них станет лучшим мужем?

Лихтер уткнулся носом в песок уже три часа назад (его снимут с мели около полуночи). Цель длительной задержки заключалась в том, чтобы песок затвердел как можно сильнее, пока с утеса проложат путь, иначе брусья погрузятся в песок под собственным весом. Это был по-настоящему тяжкий труд. Гигантская чугунная перекладина весила восемнадцать тонн — в два с половиной раза больше котла. Теперь по второй тропе из брусьев передвигали на катках огромный деревянный каркас. Для людей это была непосильная задача, и две упряжки, по шесть в каждой, ждали, чтобы протащить импровизированную тележку обратно по тропе. Тележку с каркасом оставили вплоть до последнего момента, чтобы уменьшить давление на брусья. Десяток дополнительных людей с мешками, лопатами и рычагами стояли поодаль, чтобы помочь в случае неудачи.

Росс с Демельзой наблюдали, как обвязанные вокруг перекладины веревки натянулись до предела, когда мужчины налегли на неподатливые рукояти лебедок. Сейчас перекладина зависла над палубой, перекрывая ее с обеих сторон. Грузовые стрелы медленно качнулись, в то время как рабочие следили за клиньями, вбитыми у борта лихтера для того, чтобы его не качало. Такая конструкция предполагала движение, но дело шло медленно, и пока баржа кренилась и погружалась в воду еще на несколько дюймов по левому борту, перекладина постепенно опускалась до тех пор, пока не легла всем своим весом на раму. Как только это произошло, все засуетились: мужчины закрепили перекладину веревками — хотя раз она плоская, то вряд ли могла скатиться как котел — и спрыгнули с телеги, а упряжки лошадей приняли груз на себя и с грохотом потащили его по тропе.

О том, как перевезти перекладину, спорили много. Этот способ выбрали как наиболее безопасный с точки зрения возникновения серьезных проблем. Когда Росс подошел к упряжкам, всё выглядело так, будто никаких осложнений и не возникнет. Лошади шли медленно, из последних сил, но все-таки шли, увязая в песке, и практически неуправляемые. Кобблдик вел одну упряжь, Джереми — другую.

Примерно в тридцати ярдах от утеса один коварный участок на песке их все-таки подвел. Такое часто случалось на этом пляже, здесь не было зыбучих песков, но кое-где отступившее море оставило мягкий песок, не успевший высохнуть, как остальные участки. Вот здесь-то путь и просел, и как только тяжелая тележка добралась до этого места, бревна увязли так глубоко, что каткам не на что было опираться. Лошади резко встали, обремененные неподатливым грузом, и тут же началась полная неразбериха: животные попятились и встали на дыбы, Джереми и Кобблдик стали их понукать, но безуспешно. Тележка покачнулась и чуть не сошла с пути.

Росс невольно подался вперед, чтобы взять на себя бразды правления, но сдержался. Бен Картер уже принял необходимые меры. Он подбежал вместе с восемью помощниками с ломами в руках — те поддели груз, чтобы выровнять, и лошади вновь потянули. Тележка с трудом подалась вперед, остальные наблюдатели разразились радостными возгласами, но ритм движения был утерян. Теперь с каждым шагом повозка перекатывалась со скользящего катка на утопленную подпорку. Утесы постепенно приближались, но все мучительней. Шаг за шагом тележку с перекладиной поддевали и тащили к высокому утесу, а деревянные брусья всё погружались и беспорядочно вертелись.

Уловив минутку в этой суматохе на пляже, Стивен Каррингтон схватил Клоуэнс за руку.

— Где ты вчера была?

— В церкви. Я иногда туда хожу. А ты где был?

— Тебя искал.

— Видимо, не слишком усердно.

— Почему это?

— Мог бы и догадаться.

— Что бы вышло хорошего, если бы я туда заявился? Ты там со всей семьей.

— Говоришь так, будто они чумные.

— Вечно они вертятся вокруг, когда мне хочется побыть с тобой.

— Что ж, теперь твое желание исполнилось, — она взглянула на руку, которой он касался.

— Правда, мало толку. С такой кучей народу вокруг!

— И все видят, чего ты от меня требуешь.

— Мне не следует? Нельзя?

— Не при всех. И не сейчас.

— Клоуэнс, я устал ждать. Мы совсем редко видимся...

— В пятницу ты приходил к нам на ужин. В четверг мы неплохо поговорили в шахте. Во вторник...

— Но это все при людях. Мне хочется встречаться с тобой наедине, ты ведь знаешь. Ведь в прошлом году до моего отъезда у нас было время побыть наедине!

— Похоже на то, — ответила она, вырвав руку из его хватки.

— Ты прекрасно знаешь. Когда мы можем снова встретиться в Тренвите?

— Ох, даже не знаю...

К Россу подошел дородный джентльмен в белом шейном платке, черном фраке, кожаных сапогах выше чулок и бриджах. Они уже беседовали в тот день, когда Росс пересел на «Генри» с «Девушки из Нампары». Мистер Харви, мистер Генри Харви, в чью честь названо судно. В тридцать семь лет — главный акционер «Блюитт, Харви, Вивиан и компания» из Хейла, где построили насос. Именно он стоял за быстрым расширением предприятия. А вскоре станет единственным владельцем, если судебная тяжба пройдет удачно.

В его обязанности не входило лично поставлять созданные на предприятии двигатели, но он преследовал собственные интересы. Во-первых, капитан Полдарк — не простой акционер шахты. Во-вторых, его сын Джереми подорвал общепринятые традиции, когда стал инженером и на практике занялся разработкой конструкции насоса.

— Я думаю, теперь все хорошо, капитан Полдарк. Добрались благополучно, если можно так выразиться.

— Да. Завтра мы поднимем на утес.

В конце концов тележка соскользнула с тропы и намертво застряла. Но она сделала свою работу. На оставшиеся несколько ярдов перекладину можно продвинуть и без нее.

— Что ж... Теперь я вас покину...

— Мы будем рады видеть вас за ужином, мистер Харви. Весь день сегодня голодаем. В самом деле, оставайтесь на ночь. Нам только в радость.

— Я был бы рад, сэр. И это большая честь для меня. Но не смогу ни есть, ни спать, пока мои три судна у опасного берега. Может, в другой раз.

— Пожалуй. Ваш брат Фрэнсис однажды побывал у нас перед... перед несчастным случаем.

— В этом году ему бы исполнилось сорок пять. С тех пор я потерял еще двоих братьев и сестру. Безусловно, они умерли по естественным причинам... Да, паровые машины нужно использовать, несмотря на опасность, как считает ваш одаренный сын. Я с особым интересом буду наблюдать за работой насоса.

Росс взглянул на темнеющее небо. Оно напоминало траурную почтовую карточку.

— Думаю, вы правильно поступаете. Ночью проблем не предвидится. А вот завтра — кто знает.

Они пожали друг другу руки. Часть стоимости насоса уже оплатили, остальное причиталось после доставки, но между джентльменами это не обсуждается. С потных лошадей сняли упряжь, и мужчины на берегу уже начали разбирать бревенчатый путь. Росс проводил мистера Харви до шлюпки, где его дожидались двое, чтобы миновать прибой, подняться на борт брига и вернуться в Хейл.

***

— ...Так завтра? — спросил Стивен Каррингтон.

— Что? — не поняла Клоуэнс.

— В Тренвите.

— Это опасно. Люди могут увидеть.

— Ну и пусть.

— Нет. Ты живешь здесь не так долго, Стивен. Я не переношу пересуды, грязные слухи. Это опорочит то... Я не желаю, чтобы наши отношения покрыли грязью.

— Где же тогда? Где?

— Можно и в Тренвите. Но лучше на закате.

— Это мне подходит.

— Ну что ж... Но тогда... Придется обманывать... лгать.

— Я точно не буду врать. Буду кричать об этом во всеуслышание.

Клоуэнс сердито пожала плечами. Невозможно объяснить ему свои смешанные чувства. Против неодолимой тяги к его физической привлекательности восставала вся ее верность воспитанию, семье, друзьям, в придачу она испытывала некоторые сомнения насчет его отношений с другими женщинами, которые нельзя так просто отбросить.

— Наверное, на следующей неделе, — предложила она.

— Слишком долго. Я хочу увидеться с тобой завтра.

— Нет.

— Тогда в среду.

— Нет. Может, в пятницу. Мне нужно навестить Пэйнтеров. Так что после этого.

— В котором часу?

— Около пяти.

— Буду ждать. Смотри, не подведи меня.

— Постараюсь там быть, — пообещала Клоуэнс, прекрасно зная, что так оно и будет.

II

Зима выдалась ветрено-неуютной, но без сильных холодов. Ее относительная мягкость предотвратила самые страшные лишения на искалеченном английском севере. Даже на Пиренейском полуострове, где измотанные кровавыми боями и осадами прошлого года противники разошлись на зимние квартиры, погода была не настолько холодной, как обычно.

Нескончаемая череда отчаянных сражений за возвышенности, мосты и города Испании и Португалии показала главное. Везде, где был Веллингтон, следовала победа. Все великие маршалы Наполеона поочерёдно бросали ему вызов и отступали, потерпев жестокое поражение.

Пока еще генералу-аристократу не довелось вступить в прямое столкновение с величайшим из воинов, но это могло произойти в любой момент во время следующей кампании. Хотя Наполеон продолжал править Европой, англичане уже высоко держали головы. Отличные новости пришли и с Дальнего Востока, где экспедиционные войска численностью три с половиной тысячи солдат под командованием генерала Ошмути разгромили десятитысячную группировку голландцев, французов и яванцев и захватили Яву — фактически последнее и, безусловно, богатейшее французское заморское владение. Картина менялась, поскольку царь Александр упорствовал самым загадочным образом и Бонапарт грозился, что страшная кара падет на русских.

В Англии король все больше погружался в старческое слабоумие, а принц-регент по-прежнему доверял своим давним врагам тори и правительству неумелого и слабого Спенсера Персиваля. Или вигам так казалось. Год назад, когда принц стал регентом, он вдруг заявил, что не желает менять правительство на свой страх и риск, потому что в любой момент к отцу может вернуться рассудок, и тот безмерно разгневается, когда обнаружит, что министров уволили. Но со временем эти оправдания выглядели все более жалкими для большинства его друзей-неудачников.

На пороге вступления на трон принц, который всю сознательную жизнь поддерживал оппозицию вигов против отцовских тори, вдруг засомневался и отступил, страшась увидеть на посту Чарльза Грея, Уильяма Гренвиля, Сэмюэля Уитбреда и Генри Брума с перспективой так необходимых Англии реформ, но в придачу с этим непрочного перемирия с Францией. В последнюю минуту на его решение повлияли мелочи, включая беседу с одним корнуольским военным, но только сам принц знал, что окончательно перевесило чашу весов.

Конечно же, оппозиция — патриоты по своей сути — изменила мнение о перспективах Веллингтона на Пиренеях, и большинство стало относиться к войне оптимистичнее, чем год назад. И все же немало было тех, кто указывал, что по сравнению с завоеванными просторами империи Бонапарта, его неудачи все равно что булавочные уколы. Во всей Европе лишь упрямая Россия и недавно освобожденная Португалия не находились под властью Наполеона. Половина европейских стран воевала с Англией, и произведенные там товары не допускались к выгрузке ни в одном порту. Десять тысяч таможенников следили за исполнением этого закона. Контрабанду конфисковывали, а перевозившие ее корабли часто сжигали, дабы наглядно показать, что приказы императора неукоснительно соблюдаются.

В дополнение ко всем бедам у Англии возникли неприятности еще и с Америкой. Из-за морской блокады в Европе — которая не давала необходимому для войны сырью попасть в руки Наполеона — Англия потребовала предоставить право останавливать и досматривать любое судно, которое обнаружит в открытом море. Американцы встретили это с возмущением и категорически отказали. В итоге, в отместку за старые обиды, правительство Соединенных Штатов приняло указ, запрещающий вести торговлю с Англией. Это оказался смертельный удар для промышленности в Ланкашире, который лишил фабрики хлопка. Джордж Уорлегган порадовался, что ликвидировал все неблагоразумные вложения на севере, хоть это и было огромной жертвой. Цены на продовольствие удвоились, как двадцать лет назад, а жалованье ткачей в Глазго теперь уменьшилось вчетверо.

Так почему бы вигам, если они придут к власти, не размышлять о единственно реалистичном способе покончить с войной — путем уступок? Теперь, когда у Англии есть что предложить за столом переговоров... Франция может получить обратно Яву в обмен на независимость Испании и Португалии. Англия признает права Франции в Средиземном море в обмен на открытие Балтийских портов. И так далее.

Это был нескончаемый ночной кошмар для Росса. И не только для него одного... В письме, полученном от Джорджа Каннинга, говорилось:

Нам так тебя не хватает, Росс. Не только твоего голоса — хотя он не помешал бы — но и твоей несгибаемости. А также военных навыков. Ты, наверное, думаешь, что правительство завалено военными сведениями — да, так и есть. Но ты рассуждаешь, опираясь на опыт, и не преследуешь собственных интересов. Тебя слушают — если не в самой Палате, то вне ее стен, на частных встречах, где и принимаются политические решения. И это важнее всего.

Ты читал последние газеты? Сколько, по твоему мнению, мы еще сможем выдерживать войну в придачу с революцией, ожидаемой на севере? Только шесть из тридцати восьми фабрик в Манчестере продолжают работу. В городах Ланкашира похожая ситуация. А эти бунты в Ноттингемшире, чьи участники называют себя луддитами — к чему всё это приведет? Бунтовщики открыто собираются в городах и деревнях и по своему невежеству стремятся уничтожить машины: считают, что те лишают их работы. Разумеется, их нужно остановить; но в одном только Ноттингемшире уже больше двенадцати тысяч живут на пособие для бедняков — разве можно их винить? Насколько я понял, Персиваль и его министры склоняются исключительно к карательным мерам.

Они посылают туда целый драгунский полк, чтобы привлечь графство к ответственности. Как же мы будем сражаться с Наполеоном, если наши войска востребованы у себя на родине? Нам следует как-то помочь этим голодающим людям, и при этом сохранить уважение к закону и процедуре наказания для тех, кто его нарушает. Я намерен этого добиться, и у меня есть своя обычная поддержка в Палате, но каждое мнение, каждый голос сыграет решающую роль. Ты нам нужен, Росс.

— Ты поедешь? — мрачно спросила Демельза.

— Нет, что ты. Пока рано. Если честно, я не могу уехать и возложить всю ответственность за управление Уил-Лежер на Джереми. Слишком часто я уезжал и не уделял внимания собственным делам. Я еще долго не забуду, какую ситуацию обнаружил на Уил-Грейс после возвращения — лет девять назад вроде? Боже, как же летит время! Все те кражи...

— Тогда заправилами были Брэгг и Нан Кэрроу. Больше такого не повторится.

— А еще... — начал Росс.

— Что еще?

— Условия здесь весьма скверные. У нас не хватит зерна на всех. В следующем месяце в Корнуолле тоже наступит голод. Не самая приятная перспектива.

— Но мистер Каннинг очень убедителен. Знаю, как сильно ты к нему привязан.

— О да, это точно. Тем он и примечателен, что умеет убеждать. Слышала бы ты его в Палате — в этой медвежьей яме! — он поднялся на трибуну, а спустя две минуты шум стих и все стали его слушать! Но на этот раз долг велит мне остаться.

Демельза поерзала, слова Росса ее не убедили.

— Росс, пообещай мне кое-что.

— Постараюсь.

— Пообещай, что никакие уловки не заставят тебя поехать еще раз за границу. Неправильно, что к тебе продолжают обращаться с этой просьбой. Как бы сильно тебя это ни искушало.

— Что заставило тебя думать, будто мне это нравится?

— Чтение старого письма от Джеффри Чарльза. На днях я снова его перечитала. Ты сражался при Буссако так, словно совершенно забыл о жене и семье! Как Джеффри Чарльз там говорил про тебя? «Надкусывал патроны, заряжал, перепрыгивал через валуны и мертвых французов, как мальчишка, стрелял и колол штыками вместе с лучшими бойцами». Как можно себя так вести, будучи человеком такого ранга и с такими обязанностями на плечах! Готова поспорить, мистер Каннинг так бы не повел себя!

— Каннинг не военный... Когда идешь в атаку, то забываешь о старости и дряхлости, о том, что скрючен ревматизмом. Чувствуешь такой душевный подъем...

— Старым и дряхлым тебя не назовешь, и ты не страдаешь от ревматизма, за исключением лодыжки. Но если единственный способ поднять тебе настроение — убивать людей, то...

Росс погладил жену по голове.

— Мы прочитали то письмо девять месяцев назад, насколько я помню; ты малость запоздала с обвинениями!

— А я сохранила его, — возразила Демельза.

— Получается, что сохранила...

Они сидели на диване в гостиной — оба оторванные от своих дел, чтобы десять минут побыть в обществе друг друга. Огромную перекладину двигателя только что успешно подняли на утес с помощью лебедки, а завтра начнется сборка.

— Ладно, — высказался Росс, — должен признать, что атаки меня... воодушевляли. Так случалось. Мне не нравится — вернее, я ненавижу убивать, как и все прочие люди, я не люблю стрелять и вообще охоту. Не поверю ни на секунду, что Джеффри Чарльзу это нравится. Но взгляни на последнее письмо, еще раз его прочти. Есть некое необъяснимое чувство товарищества, которое хоть на секунду, но делает тебя лучше. Кто бы мог подумать, что этот мальчик, в котором Элизабет души не чаяла (все думали, что она его избаловала); кто бы мог подумать, что он будет участвовать в отчаянных битвах, со всеми сопутствующими трудностями, о которых он практически не упоминает: голод, сырость, усталость, потери, увечья друзей... и при этом, похоже, еще и радоваться жизни! Есть что-то необычное в пиренейской армии, не как во всех прочих войнах.

В дом с визгом ворвалась Изабелла-Роуз. В ее криках не было ни капли злости, только буйство жизни. Приглушенный голос миссис Кемп сопровождал ее вверх по лестнице.

— Только послушай это дитя, — проговорил Росс. — Она станет певицей или будет продавать рыбу на рынке?

— У нее просто хорошие легкие. Да, она самая шумная из троих, хотя и родилась в спокойный период нашей жизни.

— Так вот, — продолжил Росс, — честно обещаю тебе больше не уезжать сражаться в Португалию. Или еще куда-нибудь.

— Даже в Ноттингем?

— А туда тем более! Однажды я уже принимал участие в подавлении местного бунта, как ты помнишь, а стереть кровавое пятно воспоминаний не так-то просто.

Демельза задумчиво облизала губы.

— По-моему, у меня что-то творится нехорошее с зубом. Заболел вчера вечером, когда я съела яблоко, и после этого как-то неприятно. Наверное, ему конец.

— Дай-ка взглянуть.

Она открыла рот и указала, где именно.

Он ковырялся у нее во рту, а она что-то мычала наподобие: «Ээ-ли-а-ате-аа-у-уб-оо-тау-как-оджерс».

Росс вытащил пальцы.

— Интересный язык, но я подучу его как-нибудь потом.

— Я только говорю, что если потеряю зубы, то буду выглядеть, как тетушка Мэри Роджерс.

— Ты хоть на секунду можешь замолчать?

— Да. Замолкаю сейчас же.

— Останови поток своих далеко идущих мыслей. Хотя бы пока я осматриваю.

Демельза еще раз открыла рот. Росс покопался в нем.

— Вот этот?

— Ааа.

— Ты повредила десну. Туда попал кусочек яблочной кожуры. С зубом все в порядке.

Демельза прикрыла рот и прикусила его палец.

— В любом случае, — добавил он, высвобождая палец, — если в ее возрасте будешь выглядеть, как тетушка Мэри Роджерс, это даже неплохо. Поскольку ты упомянула, я начал видеть сходство.

— Не хочешь ли вернуть свой палец обратно? — спросила Демельза.

Послышался стук в дверь, и вошла Джейн Гимлетт.

— Ох, прошу прощения, сэр... мэм. Хотела проверить, горит ли огонь.

— Не горит.

Они сидели бок о бок, пока Джейн разжигала огонь. Волосы Джейн уже совсем поседели, подумал Росс. Сколько лет они с Джоном добросовестно служат им? С тех пор как вышвырнули Пэйнтеров, значит, не меньше двадцати двух лет. Джон тоже постарел. Раньше он был сапожником. Вероятно, они рады служить Полдаркам, пока силы и здоровье еще их не покинули. Если он предложит им уйти на покой, они расстроятся до глубины души, решив, что их служение и забота больше не требуется. А это не так. Так что их служба, верность и искренняя преданность принимаются безо всяких возражений...

— Благодарю тебя, Джейн, — произнес Росс, когда та уходила, и она удивилась тону его голоса.

Демельза тоже удивилась, но не стала спрашивать.

— Если вдруг мне снова понадобится отправиться в Лондон, ты поедешь со мной? — спросил Росс.

— Мне нельзя. Категорически нельзя. Только если я возьму с собой Клоуэнс, но я точно знаю, что пока она не хочет уезжать из Нампары. В любом случае, пока здесь обосновался Стивен, она бы только временно сбежала от проблем, а по возвращении вновь бы с ними столкнулась.

— Мы не можем распоряжаться жизнью детей, Демельза.

— Именно это мы и делаем! — с негодованием отозвалась Демельза. — Может быть, чуточку вмешательства только пойдет ей на пользу!

Он не стал перечить, зная, что сам применял двойные стандарты по отношению к ней и к детям.

— Мне кажется, Стивен и Клоуэнс видятся довольно редко.

— Но когда встречаются, нельзя не увидеть, насколько он ее волнует. Даже когда она делает вид, будто его не замечает.

— Как ты считаешь, она сожалеет, что отказала Фитцморису?

— Нет... Только немного всплакнула в первую ночь. Я ведь уже рассказывала! Я очень сочувствовала ей. Для девушки ее возраста это ужасное решение. Отвергнуть такого достойного молодого человека, что даже мне хотелось зарыдать... Не знаю, поняла ли она, от чего отказалась. Боюсь, она унаследовала от нас надежды на успешный брак по любви. Нам удавалось скрывать от нее все наши проблемы, и она видела только хорошую сторону брака, в которой немало чудес. Мы никогда не препирались, не ссорились по мелочам, а когда она выйдет замуж, ей захочется того же!

— И она думает, что так у нее будет со Стивеном? В деревне о нем ходят странные слухи.

— Знаю, вероятно, это просто слухи о человеке, которому все нипочем... По крайней мере, она умеет быть сдержанной. И она влюблена в него — пожалуй, даже сильнее, чем я думаю — чего она не испытывала с Эдвардом Фитцморисом.

Наступила звенящая тишина, поскольку каждый хотел высказаться, но пока сдерживался. Затем Росс поднялся и подошел к верхнему ящику бюро, вытащил последнее письмо от Джеффри Чарльза Полдарка, подошел и снова сел рядом.

— Пора бы ему домой, — произнесла Демельза. — Мне бы хотелось, чтобы он взял отпуск. Мог бы погостить у нас и навестить на досуге Тренвит. Дому это пойдет на пользу.

— Мы уже говорили ему об этом.

— Перечитай мне его, Росс, а то я уже забыла половину.

Он прищурился над письмом, осознавая, что только гордость останавливает его от покупки очков для чтения.

Сабугал, 3 ноября 1811 года

Дорогие дядя Росс и тетя Демельза!

Я затянул с ответом на ваше письмо от 12 августа, но меня задержали дела. Теперь мы вернулись на зимние квартиры, которые заслуживают отдельного описания, и будем предоставлены сами себе до следующих сражений с французами, которые начнутся в новом году.

Вы просили меня взять отпуск и навестить вас в Нампаре. Когда я вернусь в Англию, в Корнуолл, то мне прежде всего хотелось бы навестить вас, поэтому если ваше щедрое предложение все еще в силе, то я остановлюсь у вас до тех пор, пока не иссякнет ваше терпение. Спасибо за ваше приглашение, поскольку Тренвит, похоже, населен лишь призраками. Буду очень рад увидеть всех вас и как следует все обсудить, ведь с нашей счастливой встречи перед Буссако прошло больше года. Что касается службы, для меня это был замечательный год, когда после всех отступлений и разочарований — даже после поражения при Буссако! — ситуация наконец изменилась и мы перешли в длительное и тактически великолепное наступление. Мне кажется, никто во всей военной истории не демонстрировал достоинств reculer pour mieux sauter ^[1] лучше Веллингтона. Оно напоминает мне прилив на пляже Хендрона, который мы так часто разглядывали вместе с Морвенной: вода то прибудет, то схлынет, но ее наступление неизбежно.

Уехать прямо сейчас и провести с вами Пасху кажется мне заманчивой идеей, но я вынужден от нее отказаться. Между выжившими офицерами и солдатами установилось такое товарищество и родство, что мне неловко покидать их сейчас, даже на полтора-два месяца. Сказать, что сейчас здесь царит взаимоуважение — это ничего не сказать!

Но после спартанских условий нашей последней летней кампании — а они были и впрямь спартанскими — в зимнее время мы не терпим недостатка в комфорте и развлечениях. У нас в планах несколько праздников, танцы, новомодный спорт — скалолазание, и старомодный — охота на лисиц, волков и диких кабанов, соревнования по боксу, гонки на ослах, несколько любительских концертов и «торжественных» ужинов, которым, возможно, будет недоставать элегантности Лондона, который я когда-то так хорошо знал. Но по удовольствию, которое они доставят нам, им точно не будет равных.

Кстати, мои дорогие, здешние дамы очень милы и гостеприимны. Они делятся на тех, чья теплота сдерживается целомудренностью поведения, и тех, чья нет. Но все они одинаково любезны, даже сестры милосердия! До моего приезда на Пиренейский полуостров я опасался, что португальские дамы менее привлекательны, чем испанки, но, честное слово, разница почти незаметна. Возможно, следующим, что вы обо мне услышите, станет моя женитьба на какой-нибудь из них. Жаль, что они исповедуют папистскую религию.

Прежде чем отправиться зимовать, мы поучаствовали в великолепной стычке с маршалом Мармоном в местечке под названием Эль-Бодон. Полагаю, к тому времени как вы получите это письмо, газеты уже расскажут все об этой деревне и плато. От себя лишь добавлю, что, хоть мы и оказались на поле боя несколько позже — в чем нет нашей вины — это одна из самых замечательных стычек, в которых мне приходилось участвовать. Разумеется, это была обычная кровавая резня, но она послужила наглядным уроком того, как можно победить, когда на стороне соперника численный перевес. Думаю, в будущих руководствах по военному делу Эль-Бодон займет достойное место.

Я в прекрасной форме — за целый год сражений не получил ничего серьезней болей в животе и нескольких царапин. Многие мои друзья погибли, но, как я уже писал, достаточно и тех, кто поддерживает меня в товариществе и согласии.

Шлю всем вам свою любовь.

Искренне ваш,

Джеффри Чарльз

PS: Есть ли какие-то новости о моем отчиме Джордже? Когда мы виделись в последний раз, ты упомянул, что он подумывает о женитьбе, но теперь об этом ничего не слышно. Кроме писем от вас я иногда получаю весточки от Валентина. В одной из них, пришедшей в прошлом месяце, он упоминал об ухаживании за чьей-то молодой женой, но ни слова не сказал о мачехе. Так что, полагаю, Джорджа постигла неудача? Или он до сих пор в процессе?

PPS: Я сказал неправду! Еще в июне пришло письмо от Дрейка. Они счастливы, и это так прекрасно. Я обязан повидать его и Морвенну, когда приеду домой.

Демельза забрала у Росса письмо, подержала его, а затем встала и положила обратно в ящик.

— Может, если Джордж снова женится, Джеффри Чарльзу захочется вернуться домой, опять поселиться рядом с нами.

— Вряд ли это случится, пока война не закончилась.

— Что ж, слава Богу, Джереми все еще здесь.

— Да...

Услышав его тон, Демельза обернулась:

— Ты ведь правда не хотел бы, чтобы он уехал? Так ведь?

Росс нахмурился от неудобного вопроса:

— Конечно нет! Он — мой единственный сын. Но я, как ты уже поняла, в смешанных чувствах. Это ведь не колониальная война вроде той, в которой участвовал я — такая война была ошибкой с самого начала. Это война за выживание. За наше выживание. А на таких войнах стоит сражаться. Ты знаешь, если бы я был моложе...

— Знаю. Но Джереми не боец — по крайней мере, не в этом смысле.

— Да, не в этом смысле.

— Но ведь он усердно трудится на благо шахты!

— О да, верно! Не могу к нему придраться в этом плане. Он делает больше, чем от него требуется. Мне следует восхищаться им.

— Следует? — осторожно спросила Демельза.

Росс поменял позу.

— За последние месяцы мы хорошо поладили. С тех пор как он открыл мне свою страсть к паровому двигателю, когда мы выяснили причины, по которым он так долго ее скрывал, и поговорили об этих дурацких отговорках на тему рыбалки, с тех пор мы живем в полном согласии. Это правда, дорогая, я говорю серьезно.

— Я рада это слышать. Иногда мне кажется, он чувствует...

— Что ему не избежать клейма сына владельца? Понимаю. Вероятно, если бы я снова уехал...

— Нет.

Росс накрыл рукой ее ладонь.

— Во-первых, я был зол, что он поставил меня в дурацкое положение... Со временем я понял, что большая часть вины лежит на мне. Если между отцом и сыном нет общения, то уж точно самому отцу не хватает понимания и прозорливости.

— Не всегда, — возразила Демельза. — Я видела, как ты старался. Но хватит об этом. Забудь — все уже закончилось.

— Закончилось. Но уж точно не забыто, ведь это был наглядный урок для нас обоих. То есть для него и меня.

— Даже мистер Харви сказал, какой у нас одаренный сын, — добавила Демельза.

— Приятно знать, что его оценили. Слава тебе, Боже, что он вроде бы переборол разочарование по поводу Кьюби Тревэнион.

— Вовсе нет, Росс. — она резко обернулась. — Я совершенно в этом уверена. И это самое неприятное. Ведь если Клоуэнс еще не определилась с выбором, то Джереми в нем не сомневается. Я точно это знаю. Он все время горюет по этой девушке.

Глава вторая

I

Пятница выдалась мрачной. Весь день ни небо, ни море не озарял свет, лишь ближе к вечеру на западе над горизонтом мелькнула алая улыбка заходящего солнца. Но дождь не переставал моросить, и смутные радужные отблески над болотами возвещали конец дня.

Дом в Тренвите, собственность Джеффри Чарльза Полдарка, унаследованный им от отца, погибшего много лет назад в результате несчастного случая на шахте, на закате выглядел особенно холодным и заброшенным. Построенный из прочного камня ещё в эпоху Тюдоров, спланированный с естественной простотой — давно забытые строители не обладали талантами архитекторов — дом выдержал три столетия бесчисленных бурь и штормов и до сих пор производил внушительноевпечатление. Пара оконных стёкол треснула, водостоки местами прогнили, а дымовая труба раскололась. Но крыша из гигантских плит делаболского сланца — надо полагать, уложенная представителями расы силачей — совсем не пострадала от непогоды и ветра, а гранитные украшения, перекрытия и наличники выглядели так же, как когда их изготовили — в год женитьбы Генриха VIII на Екатерине Арагонской ^[2].

За всё прошедшее время многие поколения Тренвитов и Полдарков периодически уделяли дому внимание или пренебрегали им — в зависимости от своего нрава или удачи они относились к нему с большей или меньшей любовью или заботой. Однако в течение большей части этих трёх сотен лет за садом почти не ухаживали. Отчасти потому, что на бедной, песчаной и продуваемой ветрами почве садоводство было не слишком плодотворным занятием, отчасти оттого, что ни Тренвиты, ни Полдарки не проявляли особенного интереса к цветам или кустарникам и находили иное применение своим, как правило, довольно ограниченным финансам. Как ни парадоксально, саду стали уделять внимание, когда дом впервые ушел из рук семьи.

Это произошло после того, как юная и прекрасная вдова, мать Джеффри Чарльза, вышла замуж за Джорджа Уорлеггана, внука кузнеца, богатого представителя новых коммерсантов графства. Поскольку Джеффри Чарльз был ещё мал, Джордж относился к Тренвиту как деревенскому поместью, которое останется в собственности его и жены по крайней мере лет на пятнадцать. Поэтому он не только с отменным вкусом (в основном, его супруги) и не жалея средств восстановил и отремонтировал дом, но и очистил старый заросший пруд, превратив его в декоративное озеро, а также обустроил сад, больше похожий на парк.

На несколько лет Тренвит засверкал от этого нежданного внимания. Потрепанные ветрами растения отплатили за заботу и потраченное время — они буйно цвели и разрастались под жарким солнцем. Но теплый солнечный полдень продлился недолго — спустя пять лет Элизабет скончалась при родах, и Джордж, только что получивший рыцарское звание, внезапно стал холостяком. Он больше не мог выносить вида этого дома, и в нем поселились родители Элизабет. После их смерти Джордж вывез лучшую и новую мебель в другой свой дом, Кардью, а Тренвит остался на попечении братьев Харри и единственной на двоих неряхи-жены. Харри жили в привратницкой и наводили ужас на соседей своей грубостью. Джеффри Чарльз Полдарк, законный владелец, которому исполнилось двадцать семь, капитан в 43-м Монмутширском полку пехоты, сражался в Испании и уже пять лет не бывал в Корнуолле.

Так что долгое время после кончины старого мистера Чайновета дом пустовал. Сэр Джордж посещал его примерно раз в квартал — только чтобы приструнить Харри.

Но изредка, сначала и не скрываясь, туда приходила Клоуэнс Полдарк. Она любила этот дом и обожала своего кузена, хотя и совсем мало его знала. Как открытая девушка без задних мыслей, она не видела причин не посещать Тренвит всякий раз, когда оказывалась поблизости, и не важно, известно ли это противным Харри. Однажды по чистой случайности она наткнулась на самого сэра Джорджа. Он говорил с ней грубо, как со вторгшейся на его территорию дочерью заклятого врага, но ему не удалось запугать ее и заставить уйти. Даже Джордж не смог бы применить физическую силу к хорошенькой босоногой шестнадцатилетней девушке с нежной кожей и восхитительной грудью. Поэтому Клоуэнс оставила ему цветы и удалилась, когда сама сочла нужным.

Но с тех пор как ее внимание привлек появившийся из моря Стивен Каррингтон, такой сильный, обаятельный и мужественный, визиты в Тренвит стали тайными, и потому постыдными, хотя и желанными для Клоуэнс — она всегда инстинктивно избегала всяческих уверток. Хуже того, скрытность стала ее инициативой. Стивена не волновали сплетни, он был бы счастлив показаться с ней где угодно.

Они встречались наверху, в старой спальне Джеффри Чарльза, которую тот занимал в детстве — угловой комнате с эркером, тремя ступеньками и с видом на внутренний двор. На стенах все еще висели старые картины и рисунки Джеффри Чарльза, сморщенные и покрывшиеся пятнами от сырости. Кровать и кресла задрапированы пыльными простынями, сквозь перекошенные линялые шторы проникал тусклый свет. Дом был тих и холоден, как гробница. Клоуэнс пришла на встречу немного раньше Стивена. При звуке его осторожных тихих шагов по лестнице у нее пересохло во рту, тело размякло, а колени подогнулись — как под действием колдовского любовного зелья.

Рука Стивена тихонько толкнула дверь. Он нахмурился, услышав скрип, но его лицо тут же озарила радость при виде Клоуэнс, стоявшей у окна в муслиновом платье и тяжелом плаще.

— Клоуэнс! Любимая! Как хорошо, что ты здесь! Я так боялся...

— Чего? Что я нарушу своё обещание?

— Нет, того, что кто-то может помешать тебе прийти. Знаю, для тебя это непросто...

Он подошел к ней, но осторожно, совсем не так, как ему бы хотелось — жадно сжать её в объятьях. Опыт общения с ней сделал его расчетливым. Несмотря на всю свою стойкость, Клоуэнс, как птичка, легко могла вспорхнуть и обратиться в бегство. Стивен положил руки ей на плечи, поцеловал в щеки, потом в губы, позволив своим губам задержаться, но не настаивая. Стивен отстранился первым. Он увлёк ее, усадил на кровать рядом с собой, обнял за плечи.

— Тебе холодно, любимая?

— Никто не видел, как ты пришел?

— Я всю неделю ждал этой встречи, считая часы.

— Хорошо, что мы здесь, — сказала Клоуэнс.

Во время разговора он касался ее лица и рук, нежно целовал, поглаживал плечи под толстым плащом, стараясь ободрить и успокоить

Она снова спросила:

— Так видел кто-нибудь, как ты сюда шел?

— Ни души... Но я едва удрал от Джереми. Он хотел поговорить. А мне надо было торопиться к Нэнфанам, забрать выстиранное белье и сменить рубашку, прежде чем идти на свидание с любимой.

— Это всегда опасно, — сказала она. — У деревенских повсюду глаза.

— И пусть смотрят, если им так хочется.

— Стивен, я не хочу, чтобы мы с тобой стали темой для грязных сплетен.

— Тогда давай перестанем прятаться.

Она молчала, и он больше не настаивал, тихонько сидя рядом с ней.

— У Джереми, похоже, что-то не ладится? — спросил Стивен спустя минуту. — Он тоже встретил девушку? Он мне ничего не скажет, но я и так знаю.

— Ее зовут Кьюби Тревэнион, — ответила Клоуэнс.

— Она хорошенькая?

— Я никогда ее не видела. Он встретил ее, когда вы с ним отправились на Силли и отвели судно к Меваджисси. Ты тогда уехал на четыре или пять месяцев.

— Да, я помню.

— Ну вот, ему дали приют у Тревэнионов, там он и встретил эту девушку. Она помогла ему справиться с некоторыми затруднениями. Брат не говорил, с какими.

— Возможно, я догадываюсь, — язвительно сказал Стивен.

— Хорошо. И он в нее влюбился. Не знаю, отвечает ли она ему взаимностью...

— Она живет в том огромном доме? В замке?

— Да. Он называется Каэрхейс.

— А что, для Джереми это было бы неплохо, верно? Прекрасная партия. Ну, и что дальше?

— Её брат — глава семьи — считает, что Джереми недостаточно хорош.

— Пресвятая Дева, вот, значит, какие дела! Но я не понимаю! Ведь Полдарки тоже дворяне! Кого же он хочет — герцога?

— Тут дело не столько в происхождении, сколько в деньгах. Несмотря на всю их собственность, они в отчаянном положении. Истратили очень много денег на дом и теперь хотят выдать мисс Тревэнион за богача.

Стивен поцеловал её в уголок губ.

— Боже мой, я ему так сочувствую! Но неужели у мисс Тревэнион нет права голоса в этом вопросе?

— Насколько я могу судить, она чувствует себя обязанной поступить так, как считает нужным её брат.

— Ну, если у неё нет своих желаний, кроме воли брата — тогда я сказал бы, что Джереми повезло избежать такого счастья.

— Люди по-разному проявляют чувство долга в отношении семьи.

Это был многозначительный ответ. Стивен помолчал минуту, потом сказал:

— Может быть, мы с Джереми находимся в одинаковом положении.

— Ты так думаешь?

— Да. Мы оба всерьёз влюблены в девушек, чьи семьи считают, что мы для них недостаточно хороши.

— Моя семья пока не знает.

— Должно быть, подозревает, и вполне справедливо.

— Да, — согласилась Клоуэнс. — Они догадываются.

— Поэтому они дважды тебя увозили — первый раз в Лондон, потом в дом богатого лорда, в Уилтшир.

— Меня не увозили. Я уезжала по своей воле.

— Почему?

— Почему? Да потому что хотела отдалиться от тебя и разобраться в своих чувствах.

— И как?

— Узнала, что хотела. Хотя... Все еще слышу пересуды.

— Пересуды! — презрительно отозвался Стивен. — Кого волнуют сплетни? Меня связывают с каждой шлюшкой, на которую я просто посмотрю, не говоря уже о том, чтобы перекинуться с ней словом за стаканчиком эля!

В ответ Клоуэнс поцеловала его.

— Знаю, Стивен. Это наказание за твою красивую внешность.

Под покровом плаща неторопливо началась нежная, но настойчивая любовная игра. Оба одинаково жаждали друг друга, и Клоуэнс сомневалась, что ей хватит сил сопротивляться его настойчивости. Теперь она отчасти боролась, отчасти позволила ему развязывать и расстегивать её одежду, спустить чулки до лодыжек; она прерывисто дышала, уже почти подчинившись ему.

— Приходи сюда на следующей неделе в это же время, — предложил Стивен. — Я разожгу камин, создам здесь уют. Окно выходит во двор. Никто не подсмотрит. — Стивену показалось, что она покачала головой. Тыльной стороной кисти он вытер губы, пытаясь успокоиться. — Мне далеко до праведника, Клоуэнс, но я сохну по тебе так, что и описать нельзя, я лишь хочу на тебе жениться. Это моё самое горячее желание. Но так дальше не может продолжаться. В противном случае в один прекрасный день...

— В один прекрасный день что?

— Лживые сплетни могут стать правдой.

— О тебе и другой женщине?

— Да.

Она притихла.

— А кто может сказать, что этого не произойдет, даже если я за тебя выйду?

— Такого не случится, клянусь. Нужда в этом исчезнет! Понимаешь, Клоуэнс? Правда ведь? Мужчины не рождены для монашества. Уж я точно не монах, и убежден, что большинство ими не являются. Когда ты на борту корабля, это совсем другое дело. Ты сражаешься за жизнь, много трудишься, все мысли и желания направлены уж точно не на женщин, потому что на это нет времени. А вот здесь, в Грамблере, Соле и в Сент-Агнесс, полно девушек, которые готовы и посмеяться, и пошутить, и к тому, что последует дальше. А меня снедает желание к девушке, которая мне не уступает! Всякий раз при виде тебя мне становится только хуже.

— Считаешь меня безразличной? Ты так хорошо разбираешься в женщинах?

— Может, и нет. Но иногда желание мужчины достигает такой точки, что ему приходится искать кого-то на стороне.

Взошла луна и тускло осветила комнату. Было трудно разглядеть выражение его лица, и Клоуэнс гадала, по-ребячески улыбается ли он или серьезен и недоволен. Вдруг она поняла, что Стивен прав. Она предлагала ему неполноценные отношения и тем самым ставила в физически невыносимую ситуацию. И в то же время, если отдаться мужчине без брака, общество увидит в этом непростительный грех. Если бедная девица из прихода забеременеет от мужчины до свадьбы — это лишь явится доказательством, что они могут иметь детей; а если тот откажется жениться и содержать ребенка, то может отправиться в тюрьму по обвинению в рождении ребенка вне брака. Но в случае девушки уровня Полдарка дело замнут и торопливо выдадут ее замуж, и тогда не миновать грязного и мерзкого скандала; трудно представить, как это может отразиться на ней.

Только в прошлом месяце одна девушка увлеклась военным, а тот ее бросил, после чего она покончила с собой, потому что оказалась в положении, и её похоронили в Баргусе, на границе четырех приходов, в неосвященной земле, предназначенной для самоубийц. А сколько девушек скрывали беременность, тайно рожали, а затем собственноручно сбрасывали ребенка со скалы или в заброшенную шахту?

И всё же она любила Стивена, а он её. Если и дальше отказывать ему, то кто будет виноват, если он пойдет на сторону, и она в конечном счете его потеряет?

Стивен неотрывно смотрел на нее.

— О чем ты думаешь, милая?

— Думаю, твои слова — правда. Мне следует либо дать тебе, что ты хочешь, либо назначить дату свадьбы.

Стивен положил руку на ее колено.

— А почему бы не всё сразу?

Вопрос вывел ее из оцепенения, Клоуэнс вскинула голову.

— У меня не слишком хорошее воспитание, Стивен, вот в чем дело. Я редко хожу в церковь, не слишком твердо верую, но некоторые заповеди все-таки соблюдаю. Если не нарушить седьмую заповедь, то легче не нарушить пятую.

— Ты меня совсем сбила с толку. Что за пятая заповедь?

— Чти отца своего и мать... Думаю, это самое главное препятствие.

— Тогда ладно.

— Тогда ладно. Я должна вести себя с ними по-честному, но должна быть честной и с тобой. Могу ли я пообещать?

— Если пообещаешь то, чего я жду.

— Дай мне время до Пасхи. Это сколько? Шесть-семь недель. А может, даже раньше. Ты верно сказал, что мои родители подозревают. Пусть они еще больше станут подозревать. Позволь мне их подготовить. Я смогу. Сначала я переговорю с отцом. Если он согласится, если они согласятся, больше не будет никаких отсрочек.

— А если не согласятся?

Она поцеловала его.

— Говорю же, отсрочек больше не будет.

II

В конце февраля на юго-востоке разразился шторм, и к северным берегам Корнуолла прибило четыре судна, одно из них — в Хендроне. Беспорядки 1790-го года, однако, не повторились — никто из моряков не утонул и не подвергся нападениям, но корабль разлетелся в щепки. Методисты с чистой совестью присоединились к другим, поскольку таким образом обычно местные жители облегчали себе борьбу за выживание, а сейчас эта борьба становилась суровее, чем когда-либо.

Запряженные лошадьми повозки, мулы с коробами, мужчины, женщины и дети, нагруженные лестницами, мешками, топорами и пилами, окружили обломки корабля. Со стороны Нампары они выглядели пигмеями, набросившимися на мертвого кита. Лишь Сэм и пара его самых преданных последователей испытывали тревогу — некоторые считали крушение причиной вспышки пневмонии, которая начала распространяться по стране в последующие несколько недель. Это кара божья — намекали они. Доктор Энис почти не бывал дома, а Кэролайн яростно возмущалась тем, что он слишком много времени отдает работе. Как объяснил Демельзе Дуайт, она так и не переросла свой юношеский взгляд на эпидемии как на полезный способ проредить избыточное население. А почему тогда случаются эпидемии? — возражала Кэролайн. Бороться с ними было для нее все равно что идти против природы.

Впрочем, несмотря на эти разговоры, все знали, что в скором времени Кэролайн собирается организовать одну из своих зимних кампаний для помощи нуждающимся.

Дуайт заметил, что сильные и хорошо питающиеся люди обычно жалуются только на простуду, которая проходит за несколько дней. Чем старше он становился, тем больше убеждался, что хотя богатые болеют столько же, сколько и бедняки, болезни у них разные. Это всё равно что лечить два разных народа. Разве кто-то видел бедняка, жалующегося на затрудненное мочеиспускание или камни в почках, метеоризм или подагру?

Одной из жертв эпидемии стала Вайолет Келлоу, которая слегла с чахоткой, но стоило ей пойти на поправку, как у нее случилось сильное кровотечение. И хотя она боролась за жизнь с упорством молодой туберкулезницы, Дуайт сомневался, что она долго протянет. Поэтому, если бы он узнал, что ее видели входящей в церковь темной ночью, в канун летнего солнцестояния, он бы посчитал это суеверием и детским лепетом. Но ее семья и друзья, видевшие это своими глазами, так не думали.

Одним из ее первых посетителей после того, как она смогла их принимать, стал Стивен Каррингтон, которого видели входящим в церковь вместе с ней.

На второй неделе болезни Вайолет Дуайт получил письмо из Плейс-хауса с сообщением, что мистер Клемент Поуп хочет его видеть. В четверг, после краткого визита в Фернмор — только чтобы убедиться, что девушка идет на поправку — он поехал в дом покрупнее.

Дуайт знал сэра Джона Тревонанса — в этом малонаселенном районе все знали друг друга — но сэр Джон никогда не был его пациентом. Как известно, его брат Анвин Тревонанс, а теперь, после бездетной смерти баронета, сэр Анвин, чуть не женился на Кэролайн Пенвенен, и никто из Тревонансов не одобрил, что она отвергла такого выдающегося и многообещающего политика как Анвин, чтобы выйти замуж за нищего доктора по имени Дуайт Энис. Хотя с тех пор между Кэролайн и двумя братьями установились прохладные, то ли шутливые, то ли недоброжелательные отношения, и они часто встречались на охоте, их былая дружба растаяла навсегда. Сэр Джон вел всё более уединенную жизнь, а у Анвина, который всё-таки женился на наследнице — девушке по имени Люси Франт, из Андоверов, чей отец, как говорили, разбогател на поставках армейской обуви, появилось гораздо меньше поводов навещать брата, чтобы одолжить денег.

Когда в 1808 году умер сэр Джон, Анвин, не теряя ни минуты, превратил собственность в наличные средства, продав ее суровому мистеру Клементу Поупу, который, по слухам, сколотил состояние в Америке и пожелал обосноваться в Англии как джентльмен вместе с хорошенькой новой женой-блондинкой и двумя весьма скучными дочерями. Джереми прозвал нового владельца Клементом Первым, а его дом — Ватиканом.

Как бы там ни было, местное общество одобрило это язвительное прозвище. Мистер Поуп с бескровным строгим лицом, длинной шеей, высоким воротничком, журавлиными ногами и педантичной косолапой походкой подвергал двух своих дочерей суровой дисциплине. Хотя одной уже исполнилось девятнадцать, а другой — восемнадцать, поговаривали, будто он только недавно прекратил их пороть за малейший проступок. Даже сейчас, когда он перестал прибегать к этим средствам, угроза не исчезла.

Его молоденькая жена — совсем другое дело, он души в ней не чаял; куда бы она ни пошла, его взгляд повсюду следовал за ней. Но даже для нее существовала железная дисциплина.

Хотя корнуольская знать не отличалась особой клановостью, попытки Поупов влиться в местное общество с треском провалились. Как бы мистер Поуп ни пытался быть любезным с нужными людьми, но его истинная природа и нарочито правильные манеры настроили всех против него («Словно мерзкий торговец», — заявил пожилой сэр Хью Бодруган после первого же знакомства). Этот провал стал предметом огорчения не только для мистера Поупа, который желал выдать обеих дочерей замуж, но и для миссис Поуп, чье природное изящество, не будь рядом с ней мужа, быстрее бы справилось с недостатками происхождения.

Пару раз Кэролайн сделала всё возможное, чтобы оказать им дружескую поддержку — хотя так и не поняла, оценили ли ее поступок по достоинству. Несомненно, она была представительницей местной знати. Но, с другой стороны, по их мнению, всего лишь супругой местного доктора. Именно это неумение вести себя в таких делах, в особенности со стороны мистера Поупа, и служило препятствием для его признания в графстве.

Неуклюжая Кэти Картер, младшая сестра Бена, впустила Дуайта к миссис Поуп, ожидающей его в бывшем кабинете сэра Джона. Это была приятная длинная комната с окнами на бухту. Миссис Поуп вышла из тени штор и поприветствовала его, вложив прохладные тонкие пальцы в его руку. Дуайт поклонился. Затем стала объяснять и с изяществом провела его наверх, а юбка покачивалась при каждом шаге. Похоже, у мистера Поупа рано утром что-то сильно заболело. Он разбудил ее, но как только собрались послать за аптекарем, боль ослабла. Мистер Нат Ирби пришел к ним в одиннадцать часов и не принял произошедшее всерьез. Тогда мистер Поуп, наслышанный о хорошей репутации доктора Эниса, вознамерился позвать его.

В спальне было темно и душно. Тяжелые бархатные шторы и кружевные занавески почти не пропускали света. При их появлении худенькая девушка сразу же встала.

— Благодарю, Летиция, — произнесла миссис Поуп, и девушка торопливо, в отличие от мачехи, выскочила из комнаты.

Мистер Поуп вдыхал корицу, камфару и хинную корку. Пилюли и пузырьки были аккуратно разложены по размеру на ночном столике.

Его ночной колпак съехал набок, а сам он сухо взирал на Дуайта, явно не в восторге от положения, в котором поневоле оказался, когда обязан или целиком зависит от мнения кого-то, тем более что этот кто-то обладает неопределенным положением в обществе.

По словам мистера Поупа, боль началась в области груди и разлилась по левой руке. Он почувствовал, как в груди что-то сжалось и стало трудно дышать. Хотя он и не сомневается, что это распространенная лихорадка, но решил лишний раз убедиться, и доктор Энис наверняка подтвердит его мнение. Не прекращая уверенно разъяснять Дуайту, что с ним происходит, он разрешил расстегнуть ему ночную сорочку и снять ее с костлявых плеч.

Дуайт постучал по его груди и спине согнутым пальцем. Затем измерил пульс: замедленный, едва ощутимый и напряженный. Никаких признаков лихорадки, если пощупать лоб рукой. Язык для человека его возраста был чист, но во рту полно гнилых зубов. Мистер Поуп неохотно позволил прощупать живот.

Во время осмотра миссис Селина Поуп стояла у окна и морщила красивые бровки. Она была в голубом, волосы сзади просто перевязаны синей лентой; на ногах — темно-синие туфли.

Дуайт попросил больного сесть и постучал по коленным чашечкам молоточком, потом попросил встать, чтобы проверить, не качает ли пациента. Затем мистер Поуп вернулся в постель, возмущенный всем этим медицинским вздором, но воздержался от возражений или оскорблений мужа Кэролайн Энис. Дуайт сделал несколько заметок в блокноте.

— Ну что, сэр? — спросил больной.

— Итак, сэр, — заговорил Дуайт, — совершенно ясно, что у вас нет пневмонии.

— Обе мои дочери этим переболели. Одна все еще в постели.

— Жаль это слышать. Это тяжелое заболевание, хотя им редко болеют состоятельные люди.

— Тогда как вы расцениваете мои боли?

Дуайт продолжал писать, придумывая, как бы ему осторожно сообщить. Имелись признаки водянки. К тому же его зубы... Дуайт успешно поспособствовал выздоровлению двух больных, вырвав им все зубы. Но он знал также о предрассудках касательно этого: и у богатых, и у бедных было принято дергать зубы лишь в том случае, если зубная боль станет невыносимой. Если зубы умирали без боли, то их так и не трогали, оставляя на месте, и люди этому радовались. Но в любом случае, плохое состояние зубов мистера Поупа не было его главной жалобой.

Дуайт наконец заговорил:

— Я считаю, что вы переутомились. Рекомендую вам ежедневный отдых после обеда хотя бы на пару часов. Я дам вам средство, чтобы боль не повторилась, а если она повторится, то выпишу другое.

Клемент Поуп поправил свой колпак.

— И что это означает?

— Это означает, что не стоит употреблять все снадобья, которые вам принесли. Я ничего не имею против мистера Ната Ирби, но вы едва ли поправите свое здоровье, глотая так много лекарств. Я порекомендую вам очень легкую диету, мистер Поуп: яйца, молоко, курицу и желе. Только некрепкие вина, или совсем откажитесь от спиртного. И несложные упражнения каждый день, сэр: гуляйте по саду или до моря и обратно. Будьте регулярны во всем и избегайте излишеств. Если вам снова станет хуже, то, пожалуйста, сразу зовите.

— Вы что, не станете пускать мне кровь?

— В вашем случае это бессмысленно.

— В каком случае? В чем дело?

— У вас переутомление. Могу я спросить, мистер Поуп, сколько вам лет?

— Пятьдесят девять. Не так-то и много.

— Да, разумеется. Но когда человеку почти шестьдесят, разумно облегчить жизнь, направить ее в более спокойное русло.

— Думаю, здесь не очень здоровый климат, — ответил мистер Поуп. — Гнилостная лихорадка распространяется из-за злокачественных минеральных испарений. Когда я переезжал сюда, то не учел этого факта.

— Но у вас не гнилостная лихорадка, вы просто перенапряглись. Побольше отдыхайте, вот и всё. Ведите тихую и размеренную жизнь, это пойдет вам на пользу.

— А с чего вы взяли, что моя жизнь не тихая и размеренная? — раздраженно спросил Поуп. — Как вам известно, я удалился от дел. Я управляю имуществом, занимаюсь образованием моих дочерей и наношу визиты вместе с миссис Поуп. Два года назад я сломал ключицу, и поэтому больше не охочусь. Я ложусь спать трезвым и не переедаю. Я выхожу из себя только из-за вопиющего непослушания. Моя жизнь вполне размерена и организована.

— Несомненно, несомненно, — Дуайт поглядывал на миссис Поуп и снова отводил глаза. Гадать об отношениях между ними было не в его компетенции, так что неизвестно, были ли у Поупа другие обязанности перед женой, кроме совместных визитов к соседям. — И всё же, мистер Поуп, я считаю, что ваше сердце перенапряглось, а потому лучшее, что я могу посоветовать, это делать легкие упражнения и побольше отдыхать.

После этого он спустился вниз в сопровождении миссис Поуп.

— Мне жаль, — начал он, — если мой диагноз как-то расстроил вашего мужа. Надеюсь, что не наговорил лишнего, но я боялся, что если не предупрежу его, он проигнорирует мои рекомендации.

— Он бы так и сделал, — слабо улыбнулась она. — Он может быть очень упрямым человеком и сложным пациентом. Но вы уверены, что проблема в сердце?

— Ни в чем нельзя быть уверенным, миссис Поуп. Медицина — это больше из области предположений, которые становятся точнее с опытом. Мне кажется...

— Да?

— Мне кажется, симптомы очень типичны для стенокардии. Но их же могут вызвать и камни в желчном пузыре, и даже одна из форм диспепсии, при которой еда, вместо того чтобы правильно усваиваться, возвращается в пищевод. Мы можем лишь ждать и наблюдать.

Провожала Дуайта встречавшая его Кэти Картер. Хотя она была не выше Дуайта, но казалось таковой, потому что высокие женщины всегда кажутся выше, чем на самом деле. Конечно, Дуайт знал почти всех жителей округи. Первый раз он лечил Кэти от летней холеры, когда ей было девять, а потом видел ее еще несколько раз по медицинским поводам. Широко улыбнувшись Дуайту, Кэти уронила его шляпу, после чего наклонилась, чтобы поднять ее, и чуть не потеряла свой чепец. Странно, подумал Дуайт, что она так неуклюжа, ведь ее брат так ловок.

Странно и то, что мистер Поуп настаивает на том, чтобы его домашняя прислуга состояла исключительно из женщин. Он напоминал маленького султана, управляющего собственным гаремом. Но Дуайт был уверен — сейчас султан болен.

III

Дуайт еще не отъехал, когда увидел впереди блондина, поднимающегося на холм с противоположной стороны долины в обществе долговязого юноши, чью манеру ходить на цыпочках ни с кем не спутать. Первым был Стивен Каррингтон, вторым — Певун Томас, самый странный из трех чудаковатых братьев-холостяков, живущих по соседству с Джудом и Пруди Пэйнтерами в Грамблере. Певун Томас работал неполный день, то есть сколько ему позволяли, в качестве конюха в Плейс-хаусе. Он ладил с лошадьми и получал три шиллинга в неделю, к тому же там он обедал, и этого ему хватало. Стивен нес на плече лопату.

Когда Дуайт подъехал ближе, оба остановились и повернулись.

— Добрый день, Стивен, добрый день, Певун Томас. Нам по пути?

— Утречко доброе, сэр, — сказал Певун, хотя на самом деле был уже вечер.

— Добрый день, доктор Энис, — сказал Стивен. — Вы в деревню Грамблер?

— Почти.

— Я тоже туда, но нужно передать сообщение Салли-забери-покрепче в Соле.

— Я-то точно туды, сэр, — просиял Томас. — Прямиком домой.

Дуайт натянул поводья, чтобы лошадь шла вровень с ними. Именно за такое дружелюбие его и ценили деревенские. Он ни на йоту не изменился с тех пор, как всё таким же простым, едва оперившимся двадцатичетырехлетним юношей поселился в сторожке на краю земель Полдарков без какого-либо опыта врачевания, не считая полученного из книг после обучения в Лондоне, и с совсем малым опытом в отношениях с женщинами или понимании человеческой натуры. Теперь, в сорок девять лет, умудренный опытом, он переписывался со многими известными людьми, по слухам, его даже иногда вызывали в Лондон на консультации, женился на богатой наследнице и жил в одном из самых больших домов в окрестностях, но до сих пор находил время, чтобы остановиться и поболтать.

— Если вас интересует моя лопата, — сам пустился в объяснения Стивен, — то два дня в неделю я работаю на пирсе в Сент-Агнесс. Он в плохом состоянии после штормов. Многие гранитные блоки вывалились.

— Сомневаюсь, что его можно укрепить, чтобы он выстоял в сильный шквал, — сказал Дуайт. — Там нет естественной преграды в виде утесов. По крайней мере, не с северо-запада. Ветер несет волны прямо на пирс.

— Ни в жисть не выстоит, — повторил Певун тонким дискантом, — ветер несет волны прям на него.

— Я пошел кружным путем, — сказал Стивен, — чтобы передать сообщение Певуну. Он работает в конюшне Плейс-хауса, сами знаете.

— Да, я знаю.

— Его братья сегодня вечером собирались взять лодку, они хранят ее в Сент-Агнесс, но Мастак подхватил простуду и теперь не сможет. Джон и его товарищ хотят, чтобы его место занят Певун.

— Надоть взять кой-чего, — сказал Певун. — Вот и иду в Грамблер, значит. Брат сказал, будь к закату. Небось успею.

Дуайт посмотрел на небо.

— Собирается ветер.

Певун улыбнулся.

— Неа, не будет его. Только макрель поднимет. Дунет разок на закате, но через часок — хлоп, и нету.

— Хотелось бы мне выйти с ними, — сказал Стивен. — Рыбалка мне никогда не удавалась, но обожаю ночные вылазки в море.

— Вы в конце концов решили вернуться в море?

Стивен взглянул на доктора, пытаясь понять, нет ли в вопросе двойного дна. Заключив, что нет, он ответил:

— Зависит от обстоятельств, доктор Энис. Возможно, через некоторое время. Но жить здесь — всё равно что на море.

— Лично я всецело сухопутный житель.

— Это вряд ли, хирург.

— Почему это?

— Ведь вы когда-то служили во флоте.

— Кажется, лет сто назад, — засмеялся Дуайт.

Показалась дорога на Сол, и Стивен зашагал по ней с лопатой на плече, слишком быстро, чтобы поддерживать разговор. Певун же продолжил двигаться в том же неторопливом темпе по полю возле шахты.

— Хирурх.

— Да?

— Так вас назвал Стивен Каррингтон. Хирурх. Мне нравится. Могу я тоже вас так называть?

— Если пожелаешь.

— Вы когда-то служили на флоте, сэр.

— Это правда.

Дуайт смотрел, как Стивен скрылся у подножия холма. Он гадал, зачем тот так поторопился объяснить свое присутствие у Плейс-хауса. С какой стати? Какое это имеет значение? Или Дуайт что-то накручивает?

— Чего со мной не так, хирурх? — с улыбкой спросил Певун Томас.

— Не так? Непохоже на то. Ты нездоров?

— Да не. Здоров как бык. Хирурх. Ха! До чего ж странно звучит!

— Как уж есть.

— Не хочу быть грубым, сэр. А вы знаете пастора Оджерса? Знаете, что он обо мне сказал? Мол, я самый первый грубиян! Неа, вот уж не собирался! Не собирался я быть грубияном! Просто не знаю я, как себя вести, вот оно что.

— Разумеется.

— Ну, в общем, ежели я скажу хирурх, а не должон был, я не хотел грубить... — Несколько ярдов он просеменил на цыпочках молча. — Сэр, чего со мной не так?

— Ты не расскажешь, что с тобой приключилось?

— Я ни в жисть не болел, никогда, понимаете? Но все надо мной насмехаются! Мальчишки хихикают. А девушки... — по-прежнему улыбаясь, Певун сглотнул, и его большой кадык дернулся, как будто у него гнойная ангина. — Даже братья. Оба! Говорят со мной, как будто я не в своем уме. Может, я и не особо ученый, но и в голове у меня не пусто! Вот я и подумал, а вдруг хирурх знает, что к чему.

Они продолжили путь без лишних разговоров. Дуайт взглянул на юношу. Тому было около двадцати лет, поскольку по внешним признакам нельзя было сказать, что он окончательно сформировался. В целом он был какой-то чудаковатый, со странной походкой, худосочный и сутулый и с необычным голосом. Деревенские редко относятся дружелюбно или хотя бы спокойно к чудакам. Дуайту он казался каким-то пустым и бессодержательным. Нет, дело не в его контр-теноре, который подобно птице парил в церкви, а в его речи, смехе, которые звучали фальшиво, словно лишённые каких-либо чувств.

Временами и глаза его казались пустыми и безжизненными, будто сознание их покинуло. Дуайту был знаком взгляд юноши или женщины, которые при ходьбе сутулились, изо рта текла слюна, а иногда у них случались припадки: таких рождалось предостаточно от кровосмесительной связи брата и сестры или отца с дочерью, или по причине нерасторопности акушерки, или еще от десятка проблем. Певун Томас был «пограничным случаем», по мнению Дуайта: явно странноватый тип, но не совсем уж с приветом. Пару раз он впутывался в неприятности, но пока не попадал в руки закона.

Хотя вопрос, который он задал... Некоторые простачки, по опыту Дуайта, весьма чувствительны; но им представлялось, что это с миром что-то неладно, а не с ними. Однако Томас, похоже, понимал, что проблема в нем, и смутно подмечал причины. Это ставило его в другую категорию. И если Дуайт не ошибся, это что-то новенькое. Он будто только сейчас пришел к пониманию своих особенностей.

— Ты пользуешься бритвой, Певун?

— Ну... более-менее, сэр. Но чаще ножницами. Если я пойду к цирюльнику, то насмешу народ.

— У тебя еще не сломался голос. Это странно для мужчины.

— Плюньте и разотрите, — заговорчески проговорил Певун.

— Почему ты ходишь на цыпочках, а не опускаешь пятки?

— Когда я был мальцом, то как-то прошелся по горячим углям. И потом пятки так долго заживали, вот я и привык ходить на носках.

— Но если ты привык так ходить, то можно и отвыкнуть, верно?

— Сейчас не могу, — сказал Певун и нахмурился.

— Но почему?

— Не могу сейчас.

Четыре мальчика пасли в поле два стада волов и воодушевленно распевали привычный мотивчик.

А ну-ка, Красотка, поднажми, Тартар;

а ну-ка, Англия, вступай, Облачко;

а ну-ка, Красотка, поднажми, Тартар;

а ну-ка, Англия, вступай, Облачко.

Они могли сойти за маленьких послушников, распевающих григорианский хорал. Но тут один все испортил, увидев Певуна, сунул пальцы в рот и свистнул.

Дуайт сказал:

— В этом мире людям — то есть народу — не нравится то, что им непонятно. Чтобы жить счастливо, нужно быть как можно больше похожим на них. Ты понимаешь, о чём я?

— Ага, вроде того.

— Их смешит, что ты другой. Это... невежество, но тут ничего не поделать. Но можно постараться изменить себя. Ты когда-нибудь пробовал разговаривать более низким тоном, чтобы слова шли из глубины горла?

— Неа.

— А ты попробуй. Не нужно говорить совсем уж басом. Я знал одного мужчину в Лондоне с таким же высоким певческим голосом, как у тебя, но когда он разговаривал, его голос был ниже и грубее, как у обычного мужчины. У тебя может получиться, если попытаешься.

— Тогда они еще больше будут хохотать.

— Может быть. Но они бы меньше смеялись, если бы ты улучшил свою походку.

Внимание Певуна ослабло, словно ему было трудно сосредоточиться на такое длительное время. Или, может, оттого, что слова Дуайта были ему неприятны.

— Когда я наступаю на пятки, — сказал он, — то чувствую себя уткой.

— Вполне возможно, на некоторое время.

— Утки ходют на пятках. Кря-кря! И куры тоже. И гуси.

— Человеческие существа, как правило, опираются на пятку и носок. Вот это очень важно.

Вскоре показалась деревушка Грамблер.

— Что ж, теперь мне пора, — сказал Дуайт.

— Хирурх.

— Что такое?

— Чего со мной не так?

— Я ведь уже объяснил.

— Только это?

— Точно не уверен. Мне нужно тебя осмотреть.

— Осмотреть? Это еще что значит?

— Если я осмотрю твои ступни, то вероятно, скажу, есть ли какой-то дефект, возможно, ты не можешь ступать на пятки из-за связок. И тому подобное.

Помолчав некоторое время, Томас заговорил:

— У меня тоже есть чувства, как у всех.

И смущенно засмеялся.

— Ну и хорошо. Так вот, попробуй сделать, как я сказал. Если улучшений не будет, зайди ко мне, и посмотрим, что еще я смогу тебе посоветовать.

Томас пригладил челку и чуть отошел, поскольку Дуайт повел лошадь рысью по грязному вонючему переулку между домами. Певун утер длинный нос и смотрел ему вслед. Затем осторожно опустился на пятки, как будто боялся, что ступня развалится на глазах.

Дуайт решил, что напугал юношу на всю оставшуюся жизнь. Одной беседы об осмотре достаточно, чтобы перепугать жителя деревни, особенно если он не болен. Это как нож, приставленный к горлу.

И всё-таки Дуайт задумался — если Певун так настойчиво спрашивал, можно и впрямь осмотреть его в присутствии другого доктора или аптекаря. Дуайт прекрасно знал, какие слухи могут поползти в противном случае.

Глава третья

I

Мэри Уорлегган, урожденная Лэшбрук, умерла в марте. Ей было восемьдесят, и ее долгая жизнь пришлась на период восхождения Уорлегганов. Её скромное приданое профинансировало первое предприятие Николаса Уорлеггана, и затем она поселилась в роскошном городском особняке в Труро, недалеко от реки Фал, чтобы видеть, как ее сын становится одним из самых могущественных и устрашающих людей в Корнуолле, членом парламента, рыцарем и владельцем карманного избирательного округа.

Простая женщина, которую мало изменило богатство, умеющая наслаждаться простыми радостями жизни, когда это позволяли муж и сын, неторопливая, очень суеверная и по-деревенски гостеприимная, не заботящаяся ни о чем, кроме комфорта собственной семьи, честолюбивая, лишь когда от нее этого требовали, она умирала медленно, но безболезненно. Ее последней сознательной мыслью стало сожаление о том, что консервы в этот раз получились хуже обычного (неужели она недостаточно их прокипятила?), и о том, что она уже не увидит первый бал своей любимицы Урсулы. Пятого марта, на следующий день после похорон, сэр Джордж приехал к леди Харриет Картер и, застав ее дома, сделал предложение.

Он едва заметно улыбнулся.

— Может показаться, что я поторопился, посетив вас так скоро после утраты, но ведь это не скорбь по жене. Она... ушла уже давно. Я тешу себя мыслью, хотя и не до конца уверен, что за последние полгода мы стали лучше понимать друг друга, и потому моя просьба не покажется вам неожиданной или преждевременной. Как я уже говорил, у меня нет того состояния, какое хотелось бы иметь перед разговором с вами. Это все из-за неразумных вложений в Манчестере, предпринятых...

— Да уж, — сказала она хриплым и протяжным голосом. — Вы объясняли, почему их предприняли.

— Потребуется лет пять, чтобы вернуть прежнее процветание, но теперь нет риска, что я останусь ни с чем — жизнь будет скромнее, но вполне благополучной. К тому же вы дали понять, что деньги никогда не сыграют решающую роль в вашем выборе. Смерть моей матери — столь мучительная для всех нас — оставила Кардью без хозяйки. Поэтому я прошу вас принять мое предложение.

Она не улыбнулась в ответ, а лишь повела черными бровями:

— Так вы просите меня стать вашей женой или экономкой?

Он не растерялся:

— И той, и другой. Но вы должны знать, как серьезно мое первое намерение.

— Да? И как я могла это узнать? А вы как-нибудь выражали это намерение кроме как на словах?

— А как еще я мог его выразить?

— Что ж, — она сжала ткань платья сильными, ухоженными пальцами. — Разумеется, мы — представители благородного дворянства — вы ведь так это называете? Но, даже если мы и принадлежим к этому классу, наблюдения подсказывают мне, что он тоже не очень-то сдержан, когда дело доходит до сути, естественные процессы всё еще движут человечеством. Вы когда-нибудь пытались поцеловать меня — в губы, я имею в виду? Разве вас не беспокоит, что наши более тесные взаимоотношения после того, как мы поженимся и станет поздно что-то менять, могут оказаться неприятны вам или даже мне? У женщин, как и у мужчин, тоже бывают предпочтения, и, как я уже говорила, это не всегда вопрос материального положения.

Джордж осторожно посмотрел на нее, ее же взгляд был резким, как порыв ветра. Он подозревал — а теперь это подтвердилось — что она станет демонстрировать ему свое нерасположение, свое «сопротивление». А ее мысли, взять хотя бы прошлое Рождество, казались предельно ясными. Она была такой же женщиной, как остальные, а потому у нее случались капризы и порывы, которые можно подавить.

Хотя стоит ли быть таким уверенным? Может, его манеры слишком чопорны. Щепетильны до мелочей. В общении с дочерью герцога он старался держаться как можно учтивее. И как теперь это изменить?

— Ладно, Харриет, — произнес он. — Если вы изволите встать, я всеми силами постараюсь убедить вас, что мы не противны друг другу.

— А почему я должна вставать? Вы не находите, что преклонение колена больше подойдет для этой цели?

Джордж почти сделал это, а потом вдруг понял, что она станет меньше его уважать, прими он это предложение. Он встал и взял ее руку. Она обвела его высокомерным взглядом. Он притянул ее к себе, заставив встать. Когда они целовались, Харриет вдруг рассмеялась, и Джордж почувствовал ее дыхание на своей щеке. Затем она снова его поцеловала.

— Что ж, — произнесла она, — думаю, это не хуже, чем холодная ванна. Привыкнуть может каждый.

Громадный дог, дремавший у камина, поднял морду и зарычал, подобно льву.

— Тише, Поллукс, — заговорила Харриет. — Он не привык, что к его хозяйке прикасается мужчина. Они были щенками, когда был жив печально известный Тоби.

Джордж с отвращением посмотрел на двух псов. Он не рассчитывал на них, когда стал проявлять к ней первые знаки внимания. Он вообще не любил собак. У Харриет имелся еще один необычный зверек с огромными глазами, крошечный, но гадкий, время от времени раскачивающийся на шторах. Несомненно, после свадьбы всех их следует переместить в конюшню.

— Как насчет первого мая? — спросил он. — Подойдёт?

— Полагаю, вы уже мысленно открыли свой ежедневник. Закройте же его, и давайте еще поговорим.

— Еще поговорим? Разумеется, если вам угодно. Но о чем вам хочется поговорить?

— Да о чем угодно. Вы когда-нибудь увлекались болтовней? Разговором ни о чем, я имею в виду, — поспешила она объяснить.

— Безусловно. Только не в тот момент, когда я жду ответа на самый важный вопрос моей жизни.

Он слегка преувеличил, называя вопрос самым важным. Самый важный день в его жизни был 14 марта 1793 года. Харриет чуть отстранилась, когда зарычал пес, и Джордж убрал руки с ее плеч.

— Скажите, Джордж, почему у вас такая грозная репутация в Корнуолле? В моем присутствии выникогда не давали поводов для ее оправдания.

— Грозная? Мое имя уважают! Невозможно быть предприимчивым, преуспевающим в таком графстве и не иметь при этом врагов. Но они только лают и огрызаются.

— Моя тетушка говорила, что ваше имя вызывает страх и опасение в некоторых кругах. У мелких торговцев, акционеров шахт и им подобных.

На самом деле ее тетушка ничего подобного не говорила. В свое время та сказала: «Если намереваешься выйти замуж за выскочку, то почему бы тогда не выбрать того, у кого есть задатки джентльмена».

— Наверное, вы также спросили у вашей тетушки, внушаю ли я страх женщинам.

— Нет, не спрашивала, и полагаю, вы его не внушаете.

— Или, может, вы бы предпочли, чтобы я был отъявленным распутником.

— Побывав однажды замужем за таким, наверное, нет. Разве не следует мне убедиться, раз мы женимся, что вы не просто собираетесь вписать меня отдельным пунктом в бухгалтерскую книгу?

Это было недалеко от истины, и он понимал, что лицо его выражает досаду. Джордж с трудом сменил выражение.

— Нет, Харриет, я люблю вас и прошу выйти за меня только по этой причине. Я вообще не собирался жениться, пока не встретил вас. С тех пор это желание меня снедает. Хотя вы и презираете деньги...

— Очень, очень далека от этого!

— Хотя вы и утверждаете, что вас не прельщает богатство вашего мужа, но если вы предполагаете, что я слишком озабочен финансовыми делами, тогда в рамках этого предположения вам в одинаковой степени следует признать, что я рискнул и проиграл состояние, чтобы иметь больше оснований просить вашей руки. Нельзя же мыслить сразу в двух направлениях, Харриет!

Она улыбнулась.

— Вы же знаете, женщины всегда хотят всего и сразу. Но я понимаю, о чём вы. И скажу вам, это произвело на меня впечатление. Говорите, первого мая? Какой это день недели?

— Не имею ни малейшего представления.

— Можно ли сохранить помолвку в тайне до следующего месяца?

— Если вы желаете. Но...

— Желаю. Но если это будет соблюдено, то тогда, дорогой Джордж, могу ли я сказать, что всё это для меня приемлемо?

Они снова обнялись. Пес зарычал. Это объятие доставило Джорджу удовольствие. В Харриет ощущалась женская чувственность, даже больше, чем можно предположить, исходя из ее здравого смысла и смелости как на охоте, так и в других случаях. Это ему понравилось. Менее чем через два месяца он разделит брачное ложе с этой женщиной, одетой в сорочку, которую она снимет, и со всей накопившейся страстью пятидесятидвухлетнего мужчины овладеет дочерью и сестрой герцога. Он был так рад, что этим вечером попридержал язык, когда его так и подмывало дать отпор ее тонким насмешкам.

Предельно осмотрительный и осторожный, увлекшись леди Харриет, Джордж нанял своего приятеля и служащего Гектора Трембата, чтобы тот провел соответствующее расследование касательно жизни леди Харриет и ее прошлого. Трембат даже выполнил сверх порученного: не только углубился в прошлое герцогов Лидс, но и нашел весьма пикантные подробности. Например, богатству семьи Осборн положил начало бедный подмастерье суконщика, который прыгнул с Лондонского моста в Темзу и спас дочь своего хозяина из воды, а потом женился на ней и унаследовал состояние хозяина-суконщика. Или вот, к примеру, первый герцог Лидс был крайне неприятным человеком. Его описывали как высокомерного, честолюбивого, мстительного, лживого, расточительного, коррумпированного и в высшей степени жадного человека, некоторые называли его самым ненавистным советником при дворе короля Чарльза II.

И когда она задела его своими колкими насмешками, Джорджу очень хотелось упомянуть некоторые из этих подробностей, указав, что не все члены ее семьи, несмотря на происхождение, были столь безупречны — их тоже интересовали деньги и власть. Теперь же он был рад, что смолчал. Не стоит в таком настроении заключать брачный договор.

Но если возникнет необходимость, то сведениями можно будет воспользоваться когда-нибудь в будущем.

II

В этот же день, пятого марта, обсуждали другой брак.

Росс осторожно спросил:

— И ты только сейчас пришла к такому решению?

— Около двух недель назад, папа. Я просто ждала удобного случая, чтобы сообщить. Сначала ты был в Труро, потом в Техиди, а...

— А мать уже знает?

— Она не уверена, но уж точно подозревает.

— Получается, ты сначала решила со мной поговорить?

— Я сказала Стивену, что сделаю именно так.

— А почему сейчас его здесь нет? Ведь просить твоей руки — его обязанность.

— Разумеется, он это сделает. Но мне казалось, сначала следует переговорить с тобой, сообщить новости... которые могут оказаться для вас с мамой не такими уж хорошими.

— С чего ты так решила?

— Ну, ведь Стивен не богач; и как тебе известно, у него нет надлежащей работы. Он... безродный — ох, я знаю, для вас это неважно, вы с мамой выше этого — но будь у меня дочь, мне бы тоже захотелось узнать о родителях человека, за которого она собирается замуж. Стивен сам знает не много. По-моему, в некотором смысле вы все его любите. Но, наверное, недостаточно, чтобы принять в семью.

— Но ты любишь его?

— Да.

— А разве этого недостаточно?

— Ты такой хороший, папа. Ты правда так считаешь? А как ты будешь вести себя с ним?

На секунду Росс увернулся от ее пристального взгляда. В его памяти, как в голове умирающего, пронеслись двадцать лет отцовства: неописуемое доверие, всепобеждающая любовь, семейные неурядицы, искреннее веселье, а иногда вспыльчивые товарищеские отношения. А теперь дочь полюбила незнакомца.

Не просто чужого для семьи — любой, за кого она выйдет, будет чужаком, по крайней мере поначалу (чем дружней семья, тем сильнее вероятность разрушить такие отношения), — но чужак из другого графства, чье мнение отныне займет в ее жизни более важное место, чем узы верности детства. Не появился ли уже некий намек на враждебность с ее стороны? Как будто с этого момента природа требует раскола, как будто зарождается новое начало взамен старому, как куколка насекомого, которая превратилась в бабочку. Типично для природы, когда один вынуждает другого вырваться из тесных рамок семьи, покинуть ее, чтобы жить с другим.

— Если я добр, — наконец ответил Росс, — как ты говоришь, то не надейся, что я буду добр и к нему. Ты моя старшая и любимая дочь; мне следует удостовериться, что он тоже испытывает к тебе чувства, как и ты к нему. Если я надавлю на него, то ради твоего же блага. Мне следует знать, убедиться, как он относится к тебе и как собирается содержать.

Клоуэнс притихла и не сводила с него глаз.

— Что ему сказать, чтобы убедить тебя?

— Не знаю. Интересно услышать.

Клоуэнс встала, подняла упавшую примулу и снова поместила ее в вазу. Ей хотелось сказать больше, поговорить, объяснить отцу, поспорить, высказать ему все, что только можно, даже в порыве чувств. То, как он спокойно выслушал ее, принесло одновременно огромное облегчение, но и напрочь лишило дара речи. Как будто образовался вакуум. А ей хотелось сражаться за Стивена.

— Ему тридцать, — строго заметил Росс. — А тебе нет и восемнадцати...

— Папа, он тот единственный.

— Единственный, кого ты пока видела.

— По-моему, — начала Клоуэнс, — маме не было и восемнадцати, когда она вышла за тебя. И мне совсем не кажется, что хоть раз в жизни она посмотрела на кого-то другого.

— Один раз это случилось, — сказал Росс.

— Да? — встревожилась Клоуэнс.

— Один раз и ненадолго. Это было несущественно.

— Ну вот. О чем я и толкую.

— Но дело не зашло дальше, хотя и могло. Я буду доволен, или мне будет спокойнее, если я удостоверюсь в нем. Не в тебе.

— О нем ходят дурацкие слухи...

— Даже не слышал о таком.

— Любая женщина или мужчина, когда вступают в брак, идут на риск. Нам тоже хочется рискнуть.

Росс поднялся и раздвинул шторы.

— Ну что ж, полагаю, это займет какое-то время.

— Только недолго, если можно, папа. Мы уже заждались.

— Заждались!

Внезапная сталь в его голосе заставила ее подскочить.

— Нам так кажется. Ведь первые несколько месяцев здесь ты его совсем не видел. А потом еще восемь месяцев. Я... старалась быть разумной. Разве не так? Тебе следует это признать! Думаю, это любовь с первого взгляда. Но в прошлом январе я отправилась с тетушкой Кэролайн в Лондон, а в июле поехала в Бовуд. Оба раза я хотела понять, люблю его или нет. И в обоих случаях оказалось, что люблю.

— Он дважды ужинал у нас, пока ты отсутствовала в июле.

— Да, он рассказывал. С твоей стороны было так любезно его пригласить. Но это ведь потому...

— Да, именно поэтому. Он друг Джереми и мог приходить в любом случае.

— Это было, когда он решил вложиться в шахту?

— Вопреки моим предупреждениям. Он очень привлекательный юноша, умный и сообразительный. Кажется, он многого может добиться в жизни. Безусловно, возможности не упадут с неба, если нет связей. Вероятно, когда... если у него появится влияние, другие стремления...

— Когда ты повидаешься с ним?

— Повидаюсь? Только не завтра. В любое время в четверг. Лучше всего до полудня. Скажи ему, чтобы зашел в библиотеку. Там нам не будут мешать.

Клоуэнс подошла к нему и поцеловала.

— Ты расскажешь маме?

— Ну конечно!

— То есть сегодня вечером.

— Обязательно. У нас мало тайн друг от друга, а такое мы уж точно не будем скрывать.

Клоуэнс улыбнулась.

— Именно такого мне и хочется со Стивеном.

— Скажи, чтобы ждал меня в одиннадцать.

III

— Что это был за корабль? — спросил Росс. — Шхуна?

— Да, сэр. Небольшая.

— А именно?

— Около восьмидесяти тонн.

— Под чьим командованием?

— Капитана Фрейзера. Шла из Бристоля.

— Сколько времени ты там провел?

— Это было второе плавание. Шотландец, непримиримый, рыжеволосый, с таким лучше не связываться.

— Но не слишком хороший моряк?

— Почему вы так думаете, сэр?

— Он угодил на мель у мыса Гри-Не. Хотя и бушевал шторм.

— Нет, сэр, пушечный выстрел, убивший капитана Фрейзера, снес нам фок-мачту, и все лееры, реи и ванты обрушились вниз, поэтому корабль отклонился от курса и почти лег на борт, пока не обрубили такелаж. Мы сделали все возможное, чтобы повернуть к ветру, но пытаясь сбежать от французов, приблизились к берегу, а шторм и прилив были слишком сильными.

— Ты не слышал в Бристоле, кто-нибудь спасся?

— Нет. По-моему, все погибли.

— Сколько тебе, Стивен?

— Тридцать.

— Ты всю жизнь ходил в море?

— Нет, трудился на ферме, еще парнишкой. Затем недолго служил кучером у сэра Эдварда Хоупа, он жил в пригороде Бристоля. Тогда я впервые увидел море и корабли. Вышел на причал, и меня едва не раздавили, но вместо этого я забрался на бриг, который отправлялся в Канаду. А потом...

— Почему ты оставил службу у сэра Эдварда Хоупа?

— Это было не для меня.

— В каком смысле?

— Мало шансов продвинуться по службе. А я собирался когда-нибудь стать сам себе хозяином.

— Но пока этого не произошло?

— Вы ведь сами сказали, что не так легко выдвинуться, когда нет никакого влияния.

— Предпочитаешь работать на природе или в помещении?

— На природе лучше. Всегда нравилось. Не могу спускаться в шахту. Но я жажду встать на ноги по многим причинам.

Росс подошел к окну. Опять зарядил дождь.

— Тебе тридцать, Стивен. У тебя уже были привязанности.

Стивен настороженно взглянул на Росса.

— Не отрицаю, привязанности были. Но не такие, как сейчас. Еще никогда так не влюблялся.

— Тебе знакомо имя Чарльз Дибдин?

— Насколько мне известно, не слышал о таком.

— Он пишет популярные морские песни. Несколько лет назад было модно их распевать в Лондоне.

— Да?

— Помню одну, предназначенную для моряков. Слова были такие: «В каждой передряге нахожу я друга. В каждом порту нахожу я жену». К тебе это тоже относится?

Стивен вспыхнул.

— Бог свидетель! Это несправедливо!

— Отчего же несправедливо? Вполне естественно.

— Вы думаете, я бы посмел прийти сюда и просить руки вашей дочери, будучи уже женатым? — его тон стал резким.

— Ты можешь быть вдовцом, — ответил Росс. — Такое случается. Если у тебя есть право просить руки моей дочери, то у меня есть право спрашивать об этом.

Стивен сглотнул, пригладил волосы. На секунду он стал похож на грозного богатыря, на шее вздулись мышцы и вены.

— Простите, капитан Полдарк. Вы правы. Но говорю вам — нет. У меня нет жены в другом порту и вообще никогда не было.

— Хорошо... Итак, скажи, если ты собираешься жениться на Клоуэнс, как ты будешь ее содержать?

— Как-нибудь, у меня ведь есть руки. У меня никогда не было недостатка в работе. А теперь, вы же знаете, я частично занят на шахте и два раза в неделю помогаю с ремонтом причала. Это все гроши, понятно, но я найду что-то иное. Дайте только немного времени.

— Стивен, тебе следует знать, я не богач, хотя тебе может так казаться, по сравнению с тобой. Имею по всему графству кое-какие доходы, но они небольшие. Мое процветание — или его отсутствие — во многом зависит от добычи руды. Из двух моих шахт одна лишь покрывает расходы, хотя вскоре и это прекратится, а другая шахта пока не открылась.

— На следующей неделе, да?

— Что на следующей неделе?

— Откроется Уил-Лежер.

— Очень на это надеюсь.

— Она может всех нас осчастливить!

— Возможно.

Они помолчали.

— Я не напрашиваюсь на благотворительность... Я всегда сам себя содержал и с Божьей помощью смогу содержать и Клоуэнс... Может, и не так, как она привыкла жить, но она говорит, что не возражает.

— Она и не станет, — сухо ответил Росс. — Клоуэнс всегда жила просто.

— Тогда я могу надеяться на ваше согласие? — спросил Стивен.

Росс подошел к столу и налил два бокала французского вина, недавно контрабандой привезенного из Роскофа. Он протянул один Стивену, тот хотел было отказаться, но передумал.

— Думаю, мне следует переговорить с матерью Клоуэнс, прежде чем принимать решение. Не стоит торопиться. Конечно, какое-то время мы знали, что ты привязан к Клоуэнс, а она к тебе, но вот новость о скором браке надо переварить. Нам, во всяком случае. Давай поговорим об этом чуть позже, прежде чем давать поспешные обещания. Приходи завтра на ужин. Пусть пока все повисит в воздухе, так сказать, неделю или две. Я снова поговорю с Клоуэнс... Попробуй вино. Говорят, его держали в бочке три года.

Стивен попробовал. Ему очень хотелось повздорить с этим высоким, тощим и хромым мужчиной и сказать, что его время прошло, что он, его жена и все остальные их возраста вышли в тираж, что настоящее и будущее принадлежит таким, как он и Клоуэнс, что он любой ценой завладеет Клоуэнс, всем ее телом, каждым его дюймом и изгибом, завладеет ее разумом, да так, что та поверит каждому его слову и действию, и даже завладеет ее душой, если понадобится. Если родители будут чинить препятствия, то он сметет их, как фарфоровые статуэтки с каминной полки, и те разобьются на мелкие кусочки. Помани он только пальцем, и Клоуэнс последует за ним куда угодно, и к черту все последствия.

Стивен попробовал вино и придержал язык. Он знал силу семейных уз Полдарков и не хотел разрывать с ними отношения без нужды. Он беззаветно любил Клоуэнс и хотел ей счастья, но понимал, что без благословения родителей этого не будет. Поэтому лучше всего подчиниться, пока они не дали согласие на брак. Капитан Полдарк занимает высокое положение в графстве, хотя у него не так много денег и он легко может совсем обнищать. Но статус зятя члена парламента и банкира откроет многие двери. Стивена не прельщало быть чьим-то лакеем или мальчиком на побегушках, и больше всего на свете он хотел бы начать жизнь с чистого листа и обустроить дом для своей жены без какой бы то ни было помощи или одолжений. Но если нет, то тогда помощь или одолжение рано или поздно придут откуда-нибудь еще. Так же как и свадьба, которая рано или поздно случится.

— О нет, — неделей спустя возразила Клоуэнс. — Мне исполнится восемнадцать только в ноябре!

— Но ведь исполнится, — отрезал Росс.

— Ой, папа, но это невозможно!

— Отчего же? — спросила Демельза.

— Разве вы не понимаете? Знаю, я молода, но это... это меня накрыло. Это не... — она опустила голову. — Это невозможно так долго сдерживать!

Демельза посмотрела на свою белокурую высокую дочь и хотела сказать ей, что в таком юном возрасте ничего не стоит подождать ещё два года, а восемь-девять месяцев ожидания пойдут только на пользу. Но как можно забыть собственную раннюю свадьбу с Россом? Ей ли поучать или порицать дочь?

— Давайте-ка повторим еще раз, — сказал Росс. — Том Джонас недавно умер, Уилф ищет помощника на мельнице. Это тяжелая и непростая работа, но зато поблизости и на открытом воздухе, а раз у Уилфа нет детей, то можно ожидать и чего-то большего. По крайней мере, это самая подходящая работа, которую я пока могу предоставить. А я, как вам известно, против того, чтобы зять работал вместе с отцом жены — это ведет к трениям... даже если бы у меня было что предложить. Единственное, что я могу сделать — отдать сторожку, где жил Дуайт Энис до женитьбы на Кэролайн. Это милый маленький домик, и в самый раз для вас обоих...

— Я знаю, папа, и благодарю тебя...

— Но если Стивен начнет работать с Уилфом Джонасом в следующем месяце — а я думаю, это можно устроить — то может занять сторожку и посмотреть, как ему живется в качестве мельника. К ноябрю Стивен приведет дом в порядок, ведь сейчас тот в плачевном состоянии. Работа на мельнице — дело выгодное, и даже для простого наемного работника — для начала — деньги неплохие. К ноябрю Стивен будет иметь жалование за семь-восемь месяцев. У него будет готов дом и достаточно средств, чтобы тебя содержать. Если нужно, я прибавлю кое-что, чтобы вы могли обустроить дом по своему вкусу...

Неподвижная Клоуэнс стояла между ними — юная, изящная, ранимая и бесконечно искренняя.

— Не знаю, что на это скажет Стивен...

— А что он может сказать?

Она промолчала, хотя ответ на отцовский вопрос у нее был. Если Стивен решит пренебречь условиями ее родителей и скажет, что не может так долго ждать, тогда она отдастся ему; не в священных узах брака, а в пыльной, покрытой плесенью мрачной спальне Джеффри Чарльза, рядом с пауками, горящими дровами, на сырых простынях, согретых только их наготой. Вот что могло случиться, но разве могла она об этом сказать, ни в качестве аргумента, ни в качестве угрозы. Что бы ни случилось между родителями в молодости, эти события слишком далеко в прошлом, чтобы повлиять на настоящее.

— А может, лучше в середине лета? — спросила она.

— Почему?

— Как раз будет ровно год, как он вернулся. У него будет время обосноваться в сторожке, и он проработает на Уилфа Джонаса несколько месяцев. Тогда ждать не так ужасно долго, как до ноября.

Росс с Демельзой переглянулись. Демельза спросила:

— Почему бы нам не узнать, что Стивен сам думает по поводу работы на Джонаса? И насчет всего остального. Если он согласится, то мы посмотрим, сколько времени ему понадобится, чтобы обустроиться. В конце концов, можно согласиться на некоторую уступку, скажем, в конце августа? Или после сбора урожая? В ноябре я побывала в сторожке, брала с собой ключ и всё осмотрела. Дом в плохом состоянии. Половицы сгнили, многих досок не хватает. Все это нужно починить до того, как ты туда вселишься. Даже Стивен может еще некоторое время пожить у Нэнфанов. У него будет повод, точнее у вас обоих будет повод, заняться ремонтом и подготовкой. Думаю, сентябрь подойдет для свадьбы лучше всего.

Клоуэнс теребила кожу на ладони. Вчера она посадила туда занозу. Стивен ее вытащил. Ей нравилось, что он причинил ей боль.

— Знаю, вы оба так добры... и я благодарна вам за понимание. Буду ли я... можно ли мне обручиться со Стивеном? Поскорее. Это поможет. Он не будет считать, что обещание откладывается или задерживается. Помолвка означает, что больше никаких отсрочек.

Все замолчали.

— На Пасху? — предложила Демельза Россу.

— Ладно, — нехотя произнес Росс. — На Пасху.

Когда Клоуэнс вышла, он сказал:

— Ты сдала позицию, которой мы решили придерживаться вчера вечером.

— Знаю, Росс, я сожалею. До ноября и впрямь не так долго ждать, но вспомни себя в детстве: когда ложишься спать, каждая ночь немного похожа на смерть. И кажется, что целый месяц проходит, пока не наступит утро. Конечно, Клоуэнс уже не ребенок, но даже в ее возрасте три четверти года — чуть ли не полжизни. Я вдруг подумала, что более близкая дата принесет ей радость, и если этому суждено случиться, два дополнительных месяца ничего не изменят.

Росс медленно прохаживался по комнате и рассеянно переставлял с места на место книги и безделушки.

— Большинство здравомыслящих людей вообще бы запретили такой брак, не говоря уже об обсуждении его сроков!

— Знаю, — проговорила Демельза.

— Знаешь? И тем не менее...

— Но ты же не такой, правда? Ты никогда не наказывал детей. Росс, я считаю, нам нужно согласиться.

— А ты знаешь, что я подловил его, когда спрашивал о затонувшем приватире? Я сказал, что он сел на мель у мыса Гри-Не, а до этого он утверждал, что у островов Силли. Он не поправил меня... Правда, честно говоря, в моем вопросе был еще один пункт, и Стивену было важнее ответить на него.

— По крайней мере, — заговорила Демельза, — она не сбежала. До сих пор всё было цивилизованно.

Они на некоторое время задумались.

— Ты полагаешь, есть чего бояться? Если запретить брак... а если она так сильно его любит?

— Так бы и выяснили.

— Не самый лучший способ.

Росс присел на корточки у камина, потом снова выпрямился, почувствовав боль в лодыжке. Наклонившись, он пошевелил раскаленные угли. На лице мерцали отблески огня.

— Ты не чувствуешь себя стариком из-за всего этого? — спросила Демельза.

— Стариком?

— Скучным. Осторожным. Пожилым! Если нельзя откровенно запретить, то следует призвать к благоразумию. Посоветовать поостеречься. Заставить подождать. Никогда не думала, что все произойдет именно так!

— А как, по-твоему, это должно было произойти?

— С радостью. С нашим участием. Твоим и моим. Не мы ли всегда были готовы поставить многое на карту? Я думала, что с распростертыми объятиями кинусь на шею зятя и воскликну: «Добро пожаловать!»

Отблески огня исчезли с лица Росса, когда он сгребал уголь и смотрел, как серый дым поднимается кверху.

— Мне тоже не лучше. И не легче. Если я соглашусь на их брак, то тут же превращусь для всех в скупердяя, предложив Стивену лишь возможность начать работать с Джонасом. Учитывая все мои знакомства в графстве, я бы мог найти ему место получше.

— Может, со временем найдешь.

— Может... Со временем. Оказаться жадным — пренеприятное чувство, особенно по отношению к Клоуэнс, которая так щедра. Это ее жизнь, и пусть она решает. Ни за что не поверю, что человек, которого она выбрала, не заслуживает нашей любви и поддержки. Но в данных обстоятельствах будет правильней для обоих, чтобы начало их совместной жизни было не слишком легким.

Демельза задумалась на мгновение.

— Когда прошлым летом я была в Бовуде, — начала она, — дамы обсуждали одну богатую наследницу восемнадцати лет, которая вышла замуж за «ничтожество», как они его описывают. Естественно, я даже не представляю, каким методом они вычисляют меру стоимости человека! Помню, миссис Доусон сказала: «Всем нам, к сожалению, известно, что может сделать с непорочным женским телом власть мужчины, как может его поработить». Я прекрасно запомнила эти слова. Она сказала: «Ум, разум, сила духа — они об этом забыли. Только это может одолеть любое наваждение, а границы между добром и злом размыты». Вот что она сказала. Позже я много об этом размышляла.

Росс пристально посмотрел на нее.

— Что же ты предлагаешь?

— Ничего, дорогой. Я просто говорю, что когда люди влюбляются, то не всегда судят по положительным качествам, добродетели и доброте. И мы не можем думать и чувствовать за других...

Он не отрывал от нее взгляд. Прекрасно зная жену, он гадал, откровенна ли она с ним или чего-то недоговаривает.

— Я предпочел бы, чтобы мы настояли на ноябре... — сказал он.

Демельза на самом деле промолчала о неприятном событии, о котором сегодня утром услышала в доме Пэйнтеров, этом рассаднике слухов. Пруди, отодвинув Демельзу подальше от ушей язвительного Джуда, который ныл, будто дождь всю ночь заливал его лысину, извиняющимся тоном поведала ей о сплетне, шепотке, слушке, который разнесся по всей деревне. Она не знала, следует ли ей говорить об этом или попридержать язык, но иногда лучше упомянуть грязную, жалкую, лживую и вонючую сплетню, чтобы пресечь ее на корню. Слух был такой, и она просит прощения за его упоминание, но видели, как мисс Клоуэнс и этот чужак входят и выходят из Тренвита. Понятно дело, это лживый слушок, но ей показалось, что все-таки надо упомянуть о нем.

Демельза поблагодарила Пруди и ничего не ответила, сделав вид, что не придала этому особого значения. Но оставшись в одиночестве, она в это поверила, и в ее сознании произошли перемены. Она думала, что знает дочь, верила, что та еще невинна, но представляла, в каком напряжении находится Клоуэнс, не только из-за Стивена, но из-за собственного темперамента.

Она бы ни за что не упомянула об этом слухе Россу. Каким-то образом надо аккуратно предупредить Клоуэнс больше туда не ходить, ни за что на свете, потому что если слух достигнет ушей отца, то ей несдобровать. Редко можно угадать реакцию Росса, но в этом случае даже гадать не надо. Скорее всего, он взашей выгонит Стивена из дому. Хотя это будет несправедливо по отношению к нему, потому что только Клоуэнс могла отвести его в Тренвит.

Росс не способен поднять руку на дочь, но взамен мог отыграться на женихе. Удивительно, думала Демельза, но гнев Росса вызовет не безнравственность этого поступка — он безоговорочно поверит всему, что скажет дочь, — а непростительные встречи в Тренвите. Она даже не представляла, как себя будет чувствовать Росс, если Джордж напишет ему: «Мои слуги, братья Харри, недавно были удивлены неоднозначным поведением твоей дочери, мисс Клоуэнс Полдарк, обнаружив ее в обществе одного из любовников, некоего захудалого моряка, они незаконно вторглись на мою землю и дом в Тренвите. Не мог бы ты сообщить ей...»

Такое невыносимое унижение Росс никогда бы не простил Клоуэнс и Стивену. Слава Богу, этого пока не случилось. Несомненно, эти посещения, какую бы цель они ни преследовали, следует немедленно прекратить.

Глава четвертая

I

Уил-Лежер открылась в среду, двадцать пятого марта. За два месяца все детали насоса, доставленного на берег, подняли на лебедке — мучительно медленно и осторожно — и собрали под руководством Джереми Полдарка.

Старый основной ствол шахты располагался примерно в пятидесяти ярдах от того места, где установили насос, и поговаривали, что не использовать его — ужасное расточительство, поскольку строительство нового ствола означало три месяца непосильного труда десятка людей. Однако Джереми отказался даже рассматривать этот вариант. Первоначальный ствол шахты был слишком узок, да к тому же, хоть и шел сначала вниз, но через десять саженей начинал отклоняться, так что шахтерам приходилось спускаться за рудой под углом.

Джереми предпочел отказаться от изгиба одной из штанг насоса в шестидесяти футах под землей, хотя он знал, что так часто делают. К тому же размещение насоса на этом месте, в небольшом отдалении от основного объекта, позволило установить его примерно сорока футами ниже. Теперь исчезла необходимость поднимать воду на поверхность, а только на высоту самой низкой штольни, откуда зимой и летом вытекает желтоватый ручеек к пляжу у подножия утеса; экономия же высоты, учитывая более значительную глубину шахты, обещала экономию нагрузки на штанги насоса.

Свежеустановленные насосные штанги крепились на еловые балки, вроде тех, что используются для корабельных мачт, но только не круглые, а квадратные в сечении. Балки крепились друг к другу длинными железными пластинами по всем четырем деревянным сторонам и зафиксированными поперечными болтами. Таким образом они становились прочными, прямыми и образовывали единый стержень, приделанный верхушкой к перекладине двигателя. Вдоль ствола шахты через некоторые промежутки шли направляющие, дабы предотвратить колебания или изгиб стержня из балок под нагрузкой. Уже сегодня новый насос впервые поднимет эти тяжелые штанги из недр шахты, а затем, достигнув верхнего предела, позволит штангам опускаться обратно под собственным весом и под давлением заставить воду двигаться вверх по столбам параллельных труб — шаг за шагом, одну емкость за другой, пока она не достигнет уровня штольни, по которой благополучно побежит к пляжу и морю.

Девятифутовый проем ствола шахты на всем протяжении пути вниз разделили перегородками из крепкого деревянного настила. Меньшую его половину предполагалось использовать для подъема руды с помощью ведер или корзин, изготовленных из железных пластин и таких же круглых, как ведра для угля, так что, вопреки опасениям, их не приходилось перехватывать на пути следования вверх и вниз. В большей половине ствола расположилась насосная штанга, а также лестницы, по которым шахтеры взбирались вверх и вниз — к своим рабочим местам и обратно. В дальнейшем лестницы предполагалось использовать для осмотра и ремонта насосных штанг и труб.

Около восьми часов утра, прежде чем люди начали собираться на церемонию открытия, Джереми подошел к шахте в сопровождении Хорри Тренеглоса и Стивена Каррингтона. Как он и ожидал, Дэн Карноу и Аарон Нэнфан уже стояли там, но через несколько минут все вышли на улицу осматривать покраску окон и дверей, которая все еще продолжалась. Джереми же воспользовался шансом самостоятельно обойти насосную станцию.

На первом этаже размещался котел, заказанный в литейном цеху Харви семь месяцев тому назад; теперь его окружал жаропрочный и огнестойкий кирпич, внизу образующий двойной дымоход; а над ним, немного ближе к центру, располагался цилиндр, заключенный в мягкие объятья лакированного вяза, перетянутого латунными кольцами. Вокруг пестрили клапаны, шестеренки, колеса и рычаги стабилизаторов превышения уровня пара и датчик давления — этот был не круглым, как часы, а поднимался и опускался, как в термометре. Стол и два удобных кресла завершали убранство комнаты, в которой инженер мог провести большую часть жизни.

Единственная не новая часть оборудования находилась вне станции: меньшую по размеру штангу Росс купил у разорившейся шахты, ее там использовали как отвес. Это бесценное хитроумное изобретение являло собой балансирующую туда-сюда балку, прикрепленную к свободному концу основной перекладины и с большим ящиком на другом конце, содержавшим булыжники и куски железа для придания конструкции контролируемого веса. Вес был так велик, что его с лихвой хватало на погружение стержня насоса вниз, а также на подъем тяжелого отвеса. Когда насос начал свою работу по вытягиванию стержня, груз, влекомый притяжением земли, устремлялся вниз, тем самым снижая давление на основной насос.

Взбежав вверх по лестнице, Джереми оказался в среднем зале, где в полу торчал цилиндр, а поршень цвета стального клинка поднимался еще на один этаж выше. Джереми вспомнились трудности, которые пришлось преодолеть, чтобы установить огромную перекладину на место: ее подняли с помощью лебедки и системы блоков, потом она зависла на временно сооруженном подъемном устройстве снаружи от здания, а затем ее продели сквозь отверстие в стене, прежде чем опустить на балансирующую подставку.

Разумеется, накануне состоялся пробный запуск, и всё прошло по плану, но чувство ответственности и опасения не покидали Джереми. Очень скоро разожженный вчера и притушенный на ночь огонь снова вспыхнет, заглушки откроются, и клубящийся в котле пар запоет свою песню.

Около одиннадцати утра начали собираться зрители. Многие не испытывали особого интереса к шахте — разве что камень процветания, упав в трясину бедности, вызвал всплеск на воде — в остальном это было не более чем желание посетить любое мероприятие, обещающее хоть какое-то зрелище; с не меньшим интересом они отправились бы смотреть на удачный улов сардин или повешение. В одиннадцать тридцать церковный хор, вооружившись инструментами, собрался перед насосной станцией, затем явились капитан Полдарк с женой и двумя дочерями, миссис Келлоу и мистер Чарльз, мисс Дейзи Келлоу, мистер Джон Тренеглос с женой и еще с полдюжины сквайров.

Без пятнадцати двенадцать хор исполнил гимн «Иисус будет править там, где солнце». Пастор Оджерс, явившийся в сопровождении жены для пущей уверенности в том, что он не забудет, зачем пришел, и не отправится шататься по пляжу, произнес три молитвы, после чего Сэм Карн прочитал еще две. Это была первая церемония, на которой мистер Оджерс согласился выступить вместе с Сэмом, ибо он воспринимал методизм как чуждую басурманскую веру, лишь немногим менее смертоносную, чем католицизм. Но Росс, которого вполне устроила бы самая короткая церемония, причем совершенно светская, точно знал, что его рабочие будут недовольны отсутствием благословения как церкви, так и молельного дома, а это еще хуже, чем забыть прибить на дверь перевернутую подкову. Итак, он «убедительно попросил» чету Оджерсов побороть предрассудки в интересах всеобщей коммерческой и духовной выгоды.

Когда с этим было покончено, Росс и Демельза поднялись на третий этаж строения для насоса, на деревянную площадку без перил, она же платформа балансира, все остальные остались далеко внизу. Росс произнес короткую речь, пока Демельза стояла рядом и ветер трепал ее волосы. Отсюда она видела все три мили пляжа Хендрона, в жарком мареве песок казался твердым и коричневатым, вдали, как нестройная кавалерийская атака, громыхал прибой. Из двух дымоходов Нампары ветер сносил дым. Мэри Гимлетт стирала белье, которое хлопало и закручивалось вокруг веревки, словно передавая сообщение.

Под ногами находилось строение для насоса, новенькое и прекрасное. Двери и оконные переплеты покрасили в алый цвет, у окон повесили цветочные ящики, сейчас в них красовались нарциссы, которые Демельза нарвала в саду, а позже их место займут летние цветы — маргаритки или герань. Отсюда она не видела сад, его скрывал дымоход. Как всё это будет смотреться через год? Кирпич потемнеет от дыма, угольная пыль осядет в уголках двора, на каменных стенах появятся бурые потеки, но всё равно выглядеть это будет достаточно красиво и аккуратно, хотя многие инженеры позволяют насосной станции зарастать грязью и сажей, как будто это несущественно, лишь бы рабочий механизм всегда был смазан и сиял.

Но что принесет эта шахта? Вся ее жизнь, как казалось Демельзе, по крайней мере, самая значимая часть жизни, с тех пор как она приехала в Нампару, была связана с шахтами Росса — они приносили добро или беды, богатство или нищету, это уж точно. Сначала он открыл эту шахту, Уил-Лежер, еще когда Демельза работала служанкой, она помнила, как Росс устроил обед в честь открытия, и незнакомых пожилых гостей в париках, она давно позабыла их имена, но не любопытные взгляды в ее сторону. Потом, уже после свадьбы, Росс пытался помешать Уорлеггану получить контроль над шахтой, затем его импульсивное (как тогда казалось) решение снова открыть Уил-Грейс. Смерть в шахте его кузена Фрэнсиса, трагедия с водой, хлынувшей из Уил-Мейден, стоящей выше на холме, и долгое процветание, пришедшее к ним, когда на Уил-Грейс обнаружили богатые запасы олова.

— Я не могу дать этой шахте имя, — выкрикнул Росс в прохладный, ветреный и пронизанный солнечными лучами воздух, — потому что все мы его уже знаем. Но я снова нарекаю ее Уил-Лежер, а новый насос будет называться Изабелла-Роуз.

Он поднял бутылку белого канарского и разбил его о балку, хлынула сверкающая на солнце жидкость, раздался радостный рев собравшихся.

Внизу Джереми и Карноу подняли давление пара до семи делений шкалы. Теперь, когда внешний цилиндр прогрелся и излишки пара выходили через небольшой клапан выхлопной трубки, они открыли регулятор пара, выпустили воздух, а потом закрыли регулятор и повторили эту процедуру несколько раз, пока давление не упало до четырех делений. Затем Джереми открыл регулятор выхлопа и одновременно с ним инжекционный клапан.

Поршень пришел в движение, а с ним и перекладина чуть выше. Дабы избежать слишком резких ударов, пока не достигнута полная нагрузка, Джереми снова прикрыл регуляторы, поршень продолжил скольжение вниз, от недостатка пара клапаны насоса вдруг лязгнули. Заработали штанги насоса, и, передав энергию поршням, начали непрерывную работу — откачивать воду в накопитель. Пока Том Карноу регулировал четыре клапана, распределяющие пар, Джереми подошел к лестнице, чтобы подождать родителей и вместе с ними спуститься и посмотреть на раз за разом повторяющееся чудо — работу современного парового насоса.

II

Традиционный обед съели, тосты произнесли, большая часть гостей разъехалась. В отличие от отца, который назвал шахту в честь жены, Росс не пожелал назвать ее в честь Демельзы. Он решил, что только один человек на свете должен носить это имя. Насос назвали Изабелла-Роуз; девочка была польщена, и все остались довольны.

На обед собралась пестрая публика — Росс пригласил всех, кто как-либо связан с шахтой. Стивен и Клоуэнс сидели бок о бок, и уже мало кто сомневался в их привязанности друг к другу. Началась пасхальная неделя, а Росс так и не объявил о помолвке. Всякий раз, как только удавалось, Джереми выскальзывал из дому и шел по пляжу к Уил-Лежер. Он с удовольствием отметил, что поток желтой воды, хлеставший из штольни у подножья скалы, увеличился этим утром уже вдвое.

Пока он взбирался на утес, из помещения насоса раздавался шум двигателя с его размеренным дыханием и фырканьем. Он напоминал огромное животное, которое желает выбраться наружу. Даже такой стационарный двигатель казался Джереми живым, имеющим собственный нрав и темперамент.

Он вошел в здание, постоял немного в тепле и стал наблюдать за работой: пар кружился вокруг поршня, рычаги клапанов автоматически поднимались и опускались, напоминая головы лебедей. Фыркает, останавливается, дышит... фыркает, останавливается, дышит. Около трехсот галлонов воды перегонялось за минуту. Двигатель поднимал тридцатитонные штанги. Фыркает, останавливается, дышит... Настоящее волшебство.

Но только представьте себе этот двигатель, меньший по размеру и по-другому устроенный, но основанный на тех же принципах: поршень или скат под углом, а штанга вместо того, чтобы приводить в движение огромную перекладину и насос, соединяется с коленчатым валом двух задних маховиков самодвижущегося экипажа! Все было на месте. Так или иначе всё теперь здесь. Нужно только отрегулировать вес и трение. Гений Тревитик сделал много таких, пока не погнался за другими зайцами...

Дэн Карноу бегом спустился по лестнице с канистрой масла в руке.

— Порядок, Дэн?

— Все идет как надо, мистер Полдарк. Думаю, насос прекрасно работает.

Он отложил канистру, вытер руки о тряпку и открыл дверцу топки. Ослепительный свет проник в комнату. Дэн поворошил уголь, чтобы пепел остался на дне топки, и добавил еще. Пока он этим занимался, по лестнице спустился Бен Картер.

— Привет, Бен. Не знал, что ты здесь.

— Просто осматриваюсь, — сказал Бен, — все закончилось?

— Что именно?

— Обед.

— Да. Вполне прилично прошло. Идешь домой?

— Пожалуй.

Бен отклонил приглашение на обед, сославшись на то, что в первый день важно понаблюдать за происходящим под землей. Джереми не знал, как расценивать этот предлог, он ведь и сам спускался в шахту после открытия, как только запустили насос, чтобы проверить, исправно ли все работает. Хотя на самом деле эта работа займет еще несколько недель: разделение обязанностей под землей, прием новых вольных рудокопов и заключение с ними соглашений на добычу руды, распределение участков по мере осушения более глубоких слоев и, хотелось бы верить, обнаружение прибыльных жил. Последнее может происходить только постепенно, в результате взрывных работ и выматывающего труда киркой и лопатой.

Как известно, Бен не особо любил дружеские посиделки. А эта была для него особенно трудной. Они с Джереми шли домой, и всю дорогу Бен молчал. Поравнявшись с развалинами Уил-Мейден, он вдруг остановился.

— Ты прямо-таки из кожи вон вылез.

— Мне и самому это нравится, — ответил Джереми, — но еще не всё улажено. Не каждый день можно увидеть, как машина оживает.

— Ага, — сказал Бен. — Да еще твоя разработка. Этим можно гордиться.

— Моя разработка, да. Но по советам практиков.

— Практиков? Так ты и сам такой!

— Ну, тогда инженеров-практиков. Да, строили по моему чертежу. Но когда мы попрощаемся, я подумываю туда вернуться и проверить, всё ли работает.

Бен невесело усмехнулся.

В молельном доме горел свет.

— Ты когда-нибудь бывал там? — спросил Джереми, кивнув в ту сторону.

— Кто, я? Нет. Всякий раз, когда прохожу мимо, не перестаю удивляться.

— Удивляться?

— Что твой дядя в этом нашел.

— Ах, дядя Сэм... Это его жизнь. Ты ведь не член их общины, Бен?

— О нет. Не думаю, что приму такой образ жизни.

Отсюда виднелась пара огоньков на Уил-Лежер, но на Уил-Грейс их было больше, пока именно там сосредоточилась вся жизнь. Пока они стояли, два человека подошли к холму, их тени двигались на фоне огней в сторону деревни Грамблер.

— Ну что ж, — сказал Джереми. — Увидимся завтра.

— Джереми, — позвал Бен, обернувшись.

— Да?

— Это правда, что Клоуэнс собирается обручиться с тем человеком?

Что ж, вот он и спросил.

— Со Стивеном? Ну да, правда. Всё уже решено. — Джереми пнул по камню, прекрасно зная, какую он причиняет боль. — Думаю, официально объявят на следующей неделе.

— А... Понятно.

Из молельного дома донеслись песнопения.

О Христос, сотворивший Свет и День,

Твои лучи рассеют ночную мглу

— На мою мать напал безумец, когда мне отроду было всего несколько месяцев, — заговорил Бен. — Вот откуда мой шрам. Отец умер от гангрены руки, когда его посадили в тюрьму за то, что он охотился на фазанов на земле Бодругана. Ему было двадцать четыре. Мой дед умер от туберкулеза в двадцать шесть. Во всем этом мне легче видеть Божий промысел, но только не в свадьбе Клоуэнс Полдарк и Стивена Каррингтона.

Джереми нечего было ему возразить. Он знал глубину чувств Бена и соотносил их с собственными чувствами к Кьюби.

— Это тяжкий удар для тебя, Бен. И я очень, очень сочувствую.

— Может, если я расскажу больше, ты решишь, что я просто ревную; но ведь ты, наверное, знаешь, что он крутил роман с Лотти Кемпторн? А она ничем не лучше своего отца, продавшего своих товарищей таможенникам. Ты ведь это знаешь. А еще Вайолет Келлоу. А что ты думаешь насчет нее? Именно с ней его сначала увидели, когда Стивен вернулся на праздник Летнего солнцестояния.

— Да, знаю.

— А ты знаешь, что раз в неделю он ее навещает? Каждую пятницу около семи вечера.

— Она больна, Бен.

— Ага. Но насколько серьезно больна?

Джереми вдруг замолчал, вспомнив, что на прошлой неделе сам ее навещал. Худая как щепка Вайолет сияла: щеки горели лихорадочным румянцем, в голубых глазах сверкали лукавые искорки.

— Насколько больна? — повторил Бен.

— Бог его знает, Бен. Думаю, нам следует ему поверить.

— Поверить? Серьезно? Ну, в ноябре была Лотти, клянусь. А ночуя у Нэнфанов...

— Нэнфаны — честные люди, и к тому же твоя родня. Они бы не позволили ему коснуться Бет...

— Не позволили бы, если б знали, это точно. Но кто знал? Ходили слухи.

— Слухи всегда ходят, Бен. Я понимаю, что ты чувствуешь.

— Никто этого не понимает, — оборвал Бен. — Может, я и не пара для Клоуэнс. Это можно понять. Но он... Каждое мгновение это причиняет боль. Каждую минуту.

III

На Пасху Валентин Уорлегган приехал домой, после чего должен был вернуться на последний семестр в Итон. Он написал Джереми и Клоуэнс, приглашая их в Большой дом провести с ним вместе четырнадцатое апреля, неделю спустя после Пасхи.

«В зале для приемов в Труро, — писал он, — каждый вечер будут выступать актеры театра «Трилистник», а в понедельник вечером обещают неплохую программу. Начало в шесть, но мы можем заказать места заранее, так что у нас будет время сначала спокойно пообедать, а после поужинаем, и вы переночуете у нас. Мой отец, — добавил он, — к несчастью, будет здесь и по случаю устраивает небольшой прием, но там, полагаю, будут и старики, и молодежь, так что не заскучаем. Умоляю, только не говорите, что не сможете прийти, потому что возитесь с картошкой или пшеницей или еще чем-нибудь бесконечно сельским!»

Однажды Джереми и Клоуэнс побывали в Кардью прямо перед Рождеством. Джордж был в отъезде, но они познакомились с его матерью, дочерью Урсулой и бесчисленным множеством развеселых людей, которых пригласил Валентин. Визит оказался удачным. Естественно, Росса и Демельзу тревожила крепнущая дружба между их детьми и Валентином Уорлегганом, особенно между Валентином и Клоуэнс, которые были одного возраста; но об истинной причине беспокойства не говорилось, поэтому явное недовольство этой дружбой дети по-своему истолковали так, будто это давняя обида на давнего врага.

Пока Росс находился в Лоо, Демельза решила высказать свои соображения.

— Прекрасно. Вы видели афиши с актерами?

— Нет. Валентин умеет узнавать о таком заранее, — ответил Джереми.

— Что ж, вам обоим понравится. Сто лет не была на пьесе... Только есть одно «но». Вы ведь знаете — хотя я прекрасно понимаю, что вам это не нравится — о том, что между сэром Джорджем и вашим отцом плохие отношения. Знаю, вас это не касается... Но всё же я считаю, я уверена, что отцу будет спокойней, если вы не станете ночевать у них... Мне кажется, это нетрудно устроить.

— Разве ты не ночевала там однажды? — спросила Клоуэнс. — Ты рассказывала мне об этом.

— Правда?.. Ну да, ночевала, но это было давно, еще до вашего рождения. И случилось до того, как напряжение между вашим отцом и сэром Джорджем достигло наивысшего накала. На самом деле случившееся тем вечером только усилило разрыв между ними.

— А что случилось тем вечером? — спросила Клоуэнс.

Демельза замешкалась и не сразу ответила.

— Ну если тебе хочется знать, не вижу причин скрывать это... Твой отец и кузен сэра Джорджа по имени Сансон играли всю ночь в карты, и мы поставили на кон больше, чем могли себе позволить, почти всё. В итоге отец поймал его на жульничестве, схватил за грудки и швырнул в реку.

К удивлению Демельзы, оба звонко расхохотались. Джереми воскликнул сквозь смех:

— Вы отлично повеселились!

— Что ж, скажу тебе, в тот момент это было не так уж и весело!

— Но вам вернули деньги?

— О да. Незамедлительно!

— И всё же, — снова заговорил Джереми, — теперь это ведь никак не относится к Валентину? Ты в самом деле хочешь, чтобы мы отказались?

— Нет-нет, что ты, отправляйтесь. Но мне кажется, отцу было бы спокойней, как и мне, если бы вы не стали там ночевать. Я напишу миссис Полвил. Она всегда говорила, что можно остановиться у них, если пожелаете.

— А как насчет Стивена? — спросила Клоуэнс.

Демельза помолчала в нерешительности.

— Ты уже написала Валентину?

— О да... Но не думаю, что у Стивена для такого случая есть подобающий костюм. Вообще-то я уже упомянула ему об этом.

— И что он сказал?

— Сказал, что пойдет, если я сочту нужным. Но не будет возражать, если я временно его покину, ведь мы скоро объявим о помолвке.

Демельза решила не вдаваться в подробности.

— Тогда поступай, как считаешь нужным, хорошо?

— Да, — сказала Клоуэнс. — Думаю, на этот раз мне лучше отправиться только с Джереми. Мы избежим сложностей.

В тот вечер Стивен опоздал. Клоуэнс находилась в библиотеке.

— Прости, прости, прости, — запыхавшись произнес Стивен. — Я помогал Уиллу Нэнфану с рождением ягнят, а с последним тяжко пришлось.

Она поцеловала его.

— Ну и ладно.

— Странно, — продолжил он, — что после стольких лет я снова помогаю овцам окотиться. Много лет назад, когда я был мальчишкой десяти лет, то всегда помогал фермеру Элвину во время окота. Я умудрялся стоя на ногах засыпать посреди бела дня! Думал чем-то отплатить Уиллу Нэнфану за то, что жена его приглядывала за мной всё это время.

— Ну и ладно, — повторила Клоуэнс.

Стивен с удовольствием оглядел библиотеку. В последний раз здесь его проверял и допрашивал Росс, и ему было не до обстановки. И до этого ему не удавалось изучить ее подробней, потому что, несмотря на все попытки включить эту комнату в ежедневную жизнь, Полдарки привыкли собираться в старой гостиной или в столовой — прежней спальне старого Джошуа на первом этаже. Библиотека, построенная, точнее перестроенная во время процветания Уил-Грейс, оставалась чем-то вроде кабинета для особых случаев.

Комната хоть и старомодная, как и все в доме, но панели из светлой сосны с рифлеными карнизами и греческие мотивы на высоком оштукатуренном потолке с годами стали выглядеть только лучше. Персидский ковер из Лондона, столики с тремя ножками в виде когтистых лап, диванные столики, изящные полки с книгами, тяжеловесные узорчатые портьеры, высокие напольные часы Каммингса, хрустальные бокалы, серебряные подсвечники — все свидетельствовало о достатке и хорошем вкусе. Единственное, что немного портило интерьер, — сырой участок в углу, у Росса всё никак не доходили руки починить это место.

— Красивая комната, — восхищенно отозвался Стивен.

— Да... И расположена отдельно от остальных.

Отдельно — это значит, что они одни? — подумал он. Но такие встречи даже по меркам Клоуэнс были удручающе целомудренными. Свидания временно решали проблему, которая должна вскоре разрешиться. Клоуэнс сочла уместным передать записку, что отныне визиты в Тренвит следует прекратить, притворившись, что это ее собственное решение.

— Ты никогда не рассказывал о своей жизни, Стивен. Я имею в виду прошлое. Неужели ты не понимаешь, что мне хочется знать о тебе больше?

Он улыбнулся.

— Даже дурные стороны жизни?

— Даже такие.

— Не знаю, с какой из них начать. Был маленьким оборванцем, ходил в таких лохмотьях, что локти торчали, а иногда и задница сверкала! Голодный, всегда голодный. Мать была красивой и сильной женщиной с серыми глазами, а отец ушел почти сразу после моего рождения, бросив ее на произвол судьбы. Знаешь, что значит для женщины остаться одной, без гроша в кармане, да ещё с орущим довеском на руках? Первое, что помню, как она драила полы в таверне «Щит» неподалеку от Ившема. Она не любила меня, я был лишь досадной помехой, но следует отдать ей должное: ни за деньги, ни просто так она не одаривала мужчин благосклонностью. Когда мне исполнилось четыре, ей предложили работу: человек по имени Адам хотел взять ее в театральную труппу в Глостере. Как я сказал, она была привлекательная, крупная, сильная. Она была ему нужна — может, и в разных смыслах этого слова, — даже не знаю. А я нет. И что ей было делать?

Наступила тишина.

— Не так-то просто бросить в колодец ребенка четырех лет, это не младенец четырех недель от роду. Может, она пожалела, что не сделала этого раньше. Но было слишком поздно. Она слышала о женщине по имени Черная Моль. Не шибко приятное имечко, а? Да Моль и сама не была приятной. Никогда не забуду, как от нее несло. — Стивен утер рот ладонью. — Ни за что не поверишь, а ведь она служила закону. Работала в долговой тюрьме в Тьюксбери. Знаешь, что это?

— Догадываюсь.

— Не гадай понапрасну. Всё равно не знаешь. Это место, где держат должников до суда, а потом посылают в тюрьму. У нее уже было двое отпрысков. Сказала, что заберет и меня. Мать обещала заплатить. Не знаю, заплатила ли она. Так и не узнал...

— Что случилось?

— Ну-у... Я застрял там на два года. Чтобы прокормиться, приходилось в основном воровать. Потом я сбежал. Кому было до этого дело. — Стивен выглянул в окно. — Смотри, снежинки в такое время года. Давай сходим и еще раз поглядим на сторожку, пока не стемнело. Туда идти полчаса.

— Расскажи, что было дальше. Я хочу знать.

Из дальней комнаты, примыкающей к библиотеке, слышались отдаленные звуки: Изабелла-Роуз пыталась петь. Даже здесь это звучало фальшиво.

— Когда тебе нет и семи и отвечать за тебя некому, тебя легко схватить и отправить в исправительное учреждение... Или в тюрьму за кражу яблока. Что и произошло со мной.

— В тюрьму?

— Именно. О да. Не знала, что твой ухажер — бывший уголовник, верно? Когда попадаешься в первый раз, то сажают только на месяц. Когда я вышел, меня вверили заботам надзирателей, которые продали меня в угольную шахту в Форест-оф-Дине. Я проработал там около года, а потом сбежал. Некоторое время жил сам по себе...

— Ты трудился на шахтах?

— Ага. Справил восьмой день рождения в угольной шахте Эйвонкрофт. — Стивен замолк и почесал подбородок. — Забавно, но ты первая, кому я это рассказываю. Самая первая. Я всем говорю, что никогда не спускался в шахту. То же самое я сказал и Джереми. В прошлом году я разок спускался в Уил-Лежер, посмотреть, есть ли у нее отличия от других шахт. Так вот — никаких. Меня в дрожь бросило, потому что напомнило о старых временах. Забавно, что я всегда притворялся. И всё ради того, чтобы не снились кошмары.

— Но в таком возрасте...

— Да, отдаю должное корнуольским шахтерам, они не берут вниз детей, пока тем не исполнится десять-одиннадцать, и только если они сами захотят этому учиться. Меня запрягали в тележку. Как лошадь или, скорее, как собаку. Тоннель, по которому я тянул тележку, часто был слишком узок для крупного парня. Тележка двигалась по рельсам от того места, где отбивают уголь, к подножью ствола шахты, прямо как в корнуольской шахте, понимаешь, но только там используют детей, чтобы тянуть тележки. Вокруг пояса повязывают ремень, который крепится к цепи между ног, так что когда тянешь тележку, то всякий раз стираешь ноги до крови. Однажды, когда мы узнаем друг друга получше, я покажу тебе шрамы.

— Ты провел так целый год?

— Может, месяцем больше или меньше. Счет времени теряешь. Но однажды я улизнул от них и направился прямо в лес. Был так напуган, что долго бежал без остановки, потому что если тебя схватят, то не только изобьют, но и наденут цепи на ноги и руки и уже никогда не снимут. Но мне повезло.

— Повезло...

— Ну да, повезло. Всё лето жил дикарем. Не так тяжко, когда есть фрукты. Я неплохо прожил до начала зимы, после чего мои запасы стали заканчиваться. Тогда я пошел просить милостыню в деревню Харфилд, что неподалеку от Дурсли. Там на меня натравили собак. Но тут к двери подошла женщина, она сжалилась надо мной и дала корку хлеба. Черноглазая, еврейской наружности, хотя она была валлийкой, а не еврейкой, и ее звали Элвин. Когда пришел ее муж, я решил, что тот вышвырнет меня из дому, где я уже успел пригреться; но женщина убедила его разрешить мне переночевать. В итоге я остался на семь лет. По-своему они были добры ко мне. Представь себе, я работал от рассвета до заката семь дней в неделю. Но после шахт это был рай небесный. Я выучился читать и писать, стал крестьянином. Или деревенским мальчишкой. Может, мне стоило остаться. Ведь у них не было детей. И я бы унаследовал их хозяйство. Но нет. Как-то раз я поехал в Бристоль и увидел море.

— Разве ты не был кучером?

Он поднял взгляд.

— Тебе это отец рассказал? Ну да, работал на сэра Эдварда Хоупа, недалеко от Бристоля. Но это не то. Я никак не мог успокоиться, после того как увидел море.

— Разве ты успокоишься когда-нибудь?

Он заулыбался и взглянул на нее.

— Разве у меня хватит сил уехать от тебя?

— Сейчас-то легко говорить!

— Понимаю. Кто может знать наверняка? Себя я точно не смогу изменить. А тебе этого хочется? Я уж точно не хочу, чтобы ты менялась.

Он сел рядом и стал без устали целовать ее лицо.

— Ты удивляешь меня каждый день, Клоуэнс. Чем больше я узнаю тебя, тем больше мне так кажется. Какой женой ты мне станешь!

— Я просто люблю тебя, — сказала Клоуэнс. — Вот и всё.

— И клянусь Богом, я так люблю тебя...

Дверь резко распахнулась, и Изабелла-Роуз ракетой ворвалась в комнату, но завидев их, лихо, со скрипом тормознула.

— Клоуэнс! И Стивен! Ой... Я не знала. Мама не сказала, что вы здесь. Черт побери! Вот смех-то, да? А я думала, вы целуетесь только по праздникам!

Она была в розовом кисейном платье и со сверкающей алой лентой в черных волосах. Из троих детей она более всех походила на Демельзу — такая же длинноногая, те же глаза и стремительные движения. Только черные глаза не лучились теплотой, и голос хрипловатый. Пока оставалось только гадать, превратится ли она в роковую красотку или ей будет до этого далеко.

— Черт побери! — опять воскликнула она. — Я ведь вам помешала.

— Белла, нельзя ругаться, — пожурила ее Клоуэнс.

— Ну ведь старый мистер Тренеглос был тут вчера и разговаривал с папой и без конца повторял «черт побери» или «чтоб мне провалиться», как только открывал рот. Если ему можно, то почему мне нельзя?

— Потому что ты маленькая. И к тому же не пристало даме так выражаться.

— Кому охота быть дамой? — спросила Изабелла-Роуз. — Спорим, Стивен тоже ругается, да, Стивен?

— Частенько, — ответил тот.

— Ты слышал, как я пою? Я сама сочинила песню, про улитку. Я когда-нибудь спою ее для тебя, Стивен!

— Я признателен тебе, моя драгоценная.

— Вот смех-то, целоваться в библиотеке! — воскликнула Изабелла-Роуз и подошла к двери. — Со мной это тоже случится, когда я вырасту?

— Ага, — согласился Стивен. — Если не раньше.

— Чтоб мне провалиться, — добавила Изабелла-Роуз и сразу вышла.

Они уставились друг на друга, досадуя на неожиданное вторжение, и вдруг оба громко расхохотались. Спустя минуту Клоуэнс спросила:

— Значит, ты больше не слышал о матери, с тех пор как тебе исполнилось четыре?

— Слышал пару раз, когда трудился на ферме. Она путешествовала с актерами. Дважды они приезжали в Дурсли. Но миссис Элвин думала, что грешно ходить на представления.

— Даже повидать собственную мать?

— Я не сказал ей об этом.

— Но почему?

— Они думали, что я сирота. Так было лучше.

Клоуэнс внимательно рассматривала его лицо, волосы, глаза, губы.

— На что ты так смотришь?

— Ты трудился под землей в тяжелых условиях в восемь лет. Страшно в это даже поверить.

— Такое случается сплошь да рядом. Не всем так повезло, как мне.

— Это не отразилось на твоем развитии. Ты крупный и сильный.

— Сельское хозяйство помогло.

— Мысль о том, что ты был в шахте, меня пугает.

— Меня тоже, даже сейчас, стоит только подумать. Поэтому я не думаю об этом.

— Мне не стоило спрашивать.

— Может, и стоило. Может, лучше не притворяться.

Клоуэнс взяла его за руку. Стивен нахмурился. Впервые она увидела его уязвимость и стала дорожить им еще больше.

— А до этого угодить в семь лет в тюрьму за кражу яблока! — сказала она.

— Четырех, если честно. Понятно, я воровал и прежде, всё время, пока жил у Черной Моли.

— А потом?

— Каперство — это своего рода воровство, ведь так. Узаконенное пиратство, как говорят. Я не совсем это имею в виду. Я бы украл ради тебя!

— Не стоит.

— Нет... Нет... Славься. Славься, славься.

— Аминь.

Он накрыл ее ладонь своей.

— Что намечается в воскресенье?

— Ой, да ничего особенного. Мы просто поужинаем в кругу семьи и с нашими старинными друзьями, доктором и миссис Энис. Я сказала, чтобы никакой суеты и тостов, только дружеский обед, так что всё улажено.

Стивен снова предложил:

— Давай всё-таки прогуляемся до сторожки, пока не стемнело.

IV

Бадахос осадили шестнадцатого марта. Великая крепость уже дважды меняла владельцев; на этот раз британская армия была исполнена решимости, считалось, осада продлится около месяца. На самом же деле, заключительный штурм, который стал самой кровопролитной битвой в ходе войны, начался в пасхальное воскресенье. Всего через час после ужина в Нампаре, где Полдарки, пусть и не слишком радостно, но всё-таки отмечали и праздновали помолвку старшей дочери со Стивеном Каррингтоном, началась настоящая бойня за далекую испанскую крепость, когда британская армия, лишенная правительством необходимого осадного вооружения, попыталась взять ее врукопашную. Джеффри Чарльз Полдарк, капитан Монмутширского полка, находился в первых рядах и противостоял минам, гранатам, пороховым бочкам и смертоносному огню, который грозил уничтожить нападавших.

Пять тысяч человек пало в ту ночь. Но в гостиной Нампары в камине весело потрескивал огонь; насытившиеся мужчины лениво потягивали портвейн, вытянув ноги, дамы же болтали и сплетничали. По особому случаю Изабелла-Роуз допоздна не ложилась спать, вела себя очень воспитанно и сдержанно, хотя и бросала завистливые взгляды на спинет. Казалось, здесь царит уютная и мирная семейная обстановка. Телепатическая связь или духовные узы, которым не подвластны расстояния, сейчас были бессильны, чтобы вселить хоть крохотную частицу беспокойства, что их кровный родственник находится в смертельной опасности. Колокол тревожно звонил, но его не могли услышать.

Демельза размышляла: он хорош собой и держится уже лучше. Стал попроще, менее напряжен, после того как мы дали согласие. Они влюблены друг в друга, Клоуэнс знает, чего хочет; я была на два года моложе ее, когда поняла, чего хочу. Надо скорее подыскать ему что-нибудь получше мельницы Джонаса; но думаю, Росс прав, пусть пока начнет; в любом случае, будет не так-то просто приноровиться из-за нехватки знаний; Иисусе, я что-то чувствую себя неважно.

Дуайт и Росс обсуждали перемены в области медицины. Последние годы росла популярность аптек и зарождалась двухуровневая система. Бедняки и средний класс теперь в первую очередь обращались в аптеки. Доктора и костоправы уделяли больше времени богачам, но консультировали низшее сословие, если случай был достаточно тяжелым или необычным. Дуайт («Естественно!» — вмешалась Кэролайн) отказался следовать такому примеру. Как обычно, он посещал каждый дом в деревне, и его не заботило, заплатят ему или нет, и поэтому невольно создал себе репутацию, на которую не обращал внимания, а вот доверие больных имело для него огромное значение.

— Я слышала, мистер Поуп снова на коне, — высказалась Демельза и насмешливо изогнула бровь. — Прошу прощения, знаю, нам не разрешают спрашивать.

Прозвучал смех. Дуайт ответил:

— Когда я побывал там во вторник, они ждали Анвина Тревонанса.

— Анвина? — спросила его жена. — Не знала, что он в графстве!

— Похоже, он становился у Данстанвиллей. Изначально, конечно, он представлял в парламенте интересы Бассета.

— Ты не сказал, что он там был, — продолжала Кэролайн. — Какое вероломство с твоей стороны! Он приехал с женой? Я до сих пор с ней не познакомилась.

— Не думаю. Похоже, он тут по делам.

— А когда это Анвин приезжал не по делам? — усмехнулась Кэролайн. — Даже когда он волочился за мной!

Снова раздался смех.

— Мне можно уже открывать собственную колонку в газете, если собрать все сплетни, — продолжил Дуайт. — Начать с того, что когда Анвин продал имение семейству Поуп, то не продал права на разработку месторождений.

— Такое в порядке вещей, — вставил Росс.

— Что ж, какие-то старатели хотят начать копать рядом с Плейс-хаусом, как мне сказали. За этим стоит Ченхоллс из Бодмина, а Анвин вкладывает деньги. Мистер Поуп возражает, ведь это рядом с домом, говорит, они разрушат его собственность.

— Старая плавильня давно испортила ему вид на бухту, — отозвалась Демельза.

— Да, но теперь это живописные развалины, а растительный покров почти восстановился.

— Помню, как однажды ездила туда верхом, чтобы повидаться с сэром Джоном Тревонансом, — вспоминала Демельза, — когда ты был... в Бодмине. Плавильное предприятие только что открыли, оно раскинулось до самой бухты, печи и всё остальное, огромные клубы дыма и жар; рабочие выглядели бледно и болезненно от испарений, а мулы тащили руду к причалу.

— Для переработки олова или меди? — спросил Стивен.

— Меди.

— Почему же предприятие забросили?

— Мы начали плавить медь в Корнуолле, — ответил Росс, — вместо того, чтобы отправлять руду в Южный Уэльс, где существовала монополия. Мы с сэром Джоном верили, что можно выплавить медь здесь. И ошиблись.

— Как и Джордж Уорлегган, — добавил Дуайт, — занявшись этим после того, как бросил ты. Наверное, это единственный случай, когда он поступил необдуманно.

— До недавних пор, — сказал Росс.

— Да, верно, — в голосе Дуайта прозвучала интонация, которая заставила всех приподнять брови. — Но эта предполагаемая шахта Тревонанса: говорят, она будет находиться почти у парадного входа в Плейс-хаус.

— Может ли мистер Поуп это остановить? — спросил Джереми у отца.

— Он может все усложнить: лишить их воды, оспорить их право ходить по его земле. Но не думаю, что суд в Корнуолле будет на стороне землевладельца, который мешает горному предприятию. На месте Анвина я бы предложил мистеру Поупу небольшую долю в шахте. Такое и прежде случалось. Удивительно, насколько жажда наживы притупляет чувство прекрасного.

Все снова засмеялись. Стивен подумал: они довольно милые, славные и благополучные люди... Никто вечером не напился, кроме Джереми. Получается, вот так люди живут, когда у них есть деньги? Как это по-стариковски. Но они и впрямь немолоды. Хотя и у них не всегда всё шло так гладко и просто. Вчера вечером у Салли один человек рассказывал, что доктора Дуайта Эниса задерживали за контрабанду. А эти двое, родители Клоуэнс: у отца худое вытянутое лицо, у матери особые глаза. Не всегда Росс Полдарк был таким мирным, говорят, его чуть не вздернули за мятеж или что-то в этом духе. И шептались, что она шахтерское отродье. Это звучало сомнительно. Он никогда не встречал таких шахтерских отпрысков. А жаль.

Что ж, в любом случае, их эпоха уже завершилась. Клоуэнс даже сказала, что отец намеревается оставить место в парламенте на следующих выборах. Будет охотиться, как всякий деревенский сквайр. Но ведь он даже не охотится. Сквайр, подагрик багрового цвета. Его тесть. Помрет через пару лет.

Четыре холодных пальца — вот чего ему удалось сегодня коснуться. Приличное общество. Адовы муки. Он желал эту девчонку, сидящую рядом, со всей страстью взрослого самца-оленя в разгар брачного сезона. Теперь, когда они обручены, легче не стало. Стало даже хуже. Сентябрь?.. Господи, а ему что делать до этого времени — ходить перед ней на задних лапках и довольствоваться конфетками, как евнух?

Заговорили о болезнях.

— А Вайолет Келлоу? — услышал он свой вопрос.

Наступила короткая тишина.

Дуайт переспросил:

— Вайолет? Стивен, боюсь...

Кэролайн закончила предложение:

— Доктор Энис редко рассказывает о своих больных, Стивен, даже мне. Это одна из его особенностей, несомненно продиктованная Парацельсом и Гиппократом или еще каким-то древнейшим мудрецом. Его предшественник, доктор Чоук, который раньше жил в доме Келлоу, был совершенно другим. В каждое посещение он охотно делился новостями, и один сосед узнавал всё о почечных коликах, подагрической жидкости и опорожнении кишечника другого.

Снова все рассмеялись.

— Но по правде говоря, — продолжила Кэролайн, — если позволите высказать личное мнение, которое ничто по сравнению с мнением моего доктора-мужа, боюсь, ей недолго осталось жить на белом свете.

— Я тоже так думаю, — согласился Стивен.

Беседа продолжилась, но он почувствовал, как четыре пальца вдруг высвободились из-под его руки.

Глава пятая

I

В понедельник четырнадцатого апреля Джереми и Клоуэнс поехали в Труро, встретились с Валентином и его гостями и пошли смотреть пьесу.

Гостей оказалось чуть больше, чем они ожидали, но, как и пророчествовал Валентин, компания состояла из «стариков» и «молодых». «Старыми» были леди Харриет Картер со своей подругой, достопочтенной Марией Агар, сэр Анвин Тревонанс и майор Джон Тревэнион; а в числе молодежи, не считая Полдарков и Валентина — мисс Клеменс и мисс Кьюби Тревэнион. Не самая удачная компания, но ни сэр Джордж, ни Валентин не знали, что Джереми и Джон Тревэнион смертельно оскорбили друг друга во время последней встречи.

Они пообедали в Большом доме, который был не настолько велик, чтобы оправдать свое название, и отправились в театр за несколько минут до семи.

Прошло более десяти месяцев с тех пор, как Джереми в последний раз видел свою любовь. Сегодня вечером она была в зеленом бархатном платье с полупрозрачными рукавами и кружевом на декольте и запястьях. Она даже не особенно красива, снова и снова твердил себе Джереми, пытаясь снять тяжесть с сердца, и сегодня взгляд на нее мгновенно подтвердил эту истину. Она даже не такая хорошенькая, как Дейзи Келлоу. Почти прямые волосы, кожа оливкового цвета, лицо слишком круглое. Но это ничего не меняло: она завоевала его сердце. Каждое ее движение и выражение лица казались ему волшебством, заставляя пульс биться быстрее, а язык спотыкаться о простейшую фразу.

Джереми не сидел рядом с ней ни за ужином, ни в театре. Он проклинал свое невезение, что снова ее встретил, но в то же время вновь почувствовал себя живым. Что касается ее брата — они до сих пор успешно избегали друг друга, даже на этом маленьком приеме.

Труппа «Трилистник», то ли связанная с Ирландией, то ли нет, представляла пьесу «Трагедия игрока, или Ложный друг». Они также собирались играть пьесу «Модистки» и фарс под названием «Деревенский адвокат». Сэр Джордж занял одну из двух лож.

Переполненному к началу спектакля театру исполнилось лишь четверть века. Как утверждалось, он был единственным в Англии, построенным с таким расчетом, чтобы использовать его и в качестве зала для балов и торжественных приемов. В нем имелось три небольших галерки, где собирался шумный сброд и, пожирая апельсины, бросал вниз кожуру, чем иногда мешал актерам. Деревянные полы, которые использовали для балов и танцев, для театрального представления снимали и устраивали внизу оркестровую яму. Таким образом, музыканты находились на два фута ниже актеров. Сцена частично состояла из оставшегося деревянного пола, а справа и слева находились две ложи, где на плетеных креслах сидели богачи, способные заплатить три шиллинга, и наслаждались спектаклем с близкого расстояния.

Размер театра составлял примерно шестьдесят футов в длину и в два раза меньше в ширину, поэтому все места находились недалеко от сцены. Когда приезжала какая-нибудь знаменитость вроде миссис Сиддонс, из ямы даже убирали скамейки, и зрители стояли плечом к плечу во время всего представления.

Хотя десять стульев в их ложе стояли близко друг к другу, Джереми снова оказался далеко от Кьюби, между ними сидели Клоуэнс и Валентин. Ранее, при встрече в доме Уорлегганов, она вспыхнула, увидев его; они обменялись неловкими поклонами и несколько раз перед ужином вступали в разговор. Но ничего личного, с глазу на глаз. Они вообще едва взглянули друг на друга. Кьюби, казалось, была готова смотреть куда угодно, только не на Джереми. Она облизнула губы и, временами улыбаясь, небрежно вступила в разговор. Позже, по дороге, как с болью в сердце вспомнил Джереми, недовольные губы изогнулись в очаровательные полумесяцы с едва заметными ямочками, и ее лицо засветилось, как будто под действием электрического заряда.

Когда закончилась половина представления, перед фарсом устроили антракт, и большая часть зрителей вышла в вестибюль, чтобы подышать воздухом и купить лимонад, шербет, а также новомодный напиток — имбирное пиво. К сожалению, вестибюль был крошечным, и толпа настолько переполнила его, что стало практически невозможно двигаться. Пожилые гости остались в ложе, куда им принесли напитки.

Так они оказались рядом, почти прижатыми друг к другу, в то время как Валентин обхаживал Клоуэнс и Клеменс.

— Надеюсь, тебе понравилась пьеса, — сказал Джереми.

Она посмотрела на него, как на неуклюжего незнакомца, который топчется на ее платье.

— Не особо.

— Почему?

— Не очень-то интересно следить за действиями в стиле «Да кто так себя ведет?»

— Ты совсем не следишь за пьесой! Вряд ли ты вообще знаешь, о чем она.

— Прекрасно знаю. Разве она не о...

— О чем?

— Разве она не о юной леди, которая выказывала предпочтение одному молодому человеку, а потом изменила свое отношение по просьбе брата?

— Такая пьеса еще не написана. И тебе стоит посетить такую постановку.

— Возможно, фарс мне больше понравится. Он больше похож на реальную жизнь. — Кьюби посмотрела на стакан лимонада, который Джереми ей предложил. — Спасибо, можешь выпить сам. Я не хочу пить.

— Ты ведь просила лимонад? Или твои чувства снова переменились? Но твой брат нас не слышит.

Она хотела было повернуться и уйти прочь, но толпа напирала.

— Не думала, что ты можешь так оскорблять без причины.

— Без причины? Считаешь, у меня нет на то причин?

Кьюби хотела уже ответить, но чей-то голос совсем рядом громко рявкнул:

— Может, нам откроют двери, Генри? Еще не стемнело.

Другой крикнул в ответ:

— Нельзя, слышь ты. Их не откроют, потому что за это не платят!

— Скажи тогда, почему мне не следует злиться? — настаивал Джереми.

— Потому что ты смотришь слишком однобоко.

— А как мне понять, когда ты даже не потрудилась объяснить?

— Я думала, что всё это тебя мало волнует и скоро забудется.

— Но не забылось.

— Да, теперь я это понимаю...

— Ты поняла только это?

— Ты же не думаешь, что я буду обсуждать это при всем честном народе?

— Почему бы и нет? Никто не слушает.

Кьюби глубоко вздохнула. Джереми снова протянул ей стакан.

— Расскажи мне свою точку зрения, — настаивал Джереми. — Хотелось бы ее понять. Просвети меня.

Она взяла у него стакан и отпила глоток, будто из чаши с ядом.

— Ты обвиняешь меня — оскорбительно — будто мои чувства изменились по приказу брата. Откуда тебе знать мои чувства? И кто говорит, что они изменились?

— Тогда что мне думать?

— Думай... верь в то, что я сказала тебе на прощанье в Каэрхейсе. Не думай обо мне плохо — вот и всё.

— Я думаю, ты прекрасна.

И оба поняли, что душевная рана снова открылась.

— Нет! — тихо, но очень сердито сказала Кьюби. — Нет, это не то! Так ты ничего не поймешь. Я не слабая, я сильная! Я не легкомысленное существо. Я... — Она откинула голову назад. — Я просто собираюсь выйти замуж ради денег.

— Так мне и сказали.

Она остановилась.

— Ты знаешь?

— Мне так сказали.

— Что ж, это правда. Кто тебе сказал?

— Какая разница, кто сказал, ведь это правда.

— Кто тебе сказал?

— Тот же человек, который сказал, что твоя семья близка к банкротству из-за этого дурацкого замка майора Тревэниона и надеется с твоей помощью восстановить состояние.

Кьюби повернулась к нему.

— И если это правда, то кто виноват? Вина лежит не только на моем брате! С шестнадцати лет, еще когда замок только замыслили, я тоже о нем мечтала. Стоило мне увидеть чертежи и эскизы, и я была очарована. Как и моя мать, Огастес, Клеменс и Шарлотта. Мы все несем ответственность! Стоимость оказалась гораздо выше наших ожиданий. Я рассказывала об оползнях. И было еще много неудач. Мы все виновны.

— Но пожертвовать собой ради денег должна ты.

— Ох, — она холодно пожала плечами со странным безразличием. — Кто говорит о жертве? Я еще могу найти какого-нибудь привлекательного и состоятельного мужчину, который мне будет куда дороже, чем его кошелек.

— Как когда-то был дорог я?

— Ты... — она презрительно засмеялась. — Ты просто Джереми и к тому времени давно обо всем забудешь.

— Ты заставляешь меня забыть. Но неужели ты думаешь, что я смогу? Я влюблен в тебя. Я люблю тебя. Люблю тебя, Кьюби. Это совсем ничего для тебя не значит?

— Хватит об этом, говорю же. Успокойся. Тише!

Толпа влекла их обратно в зал.

Она посмотрела ему в лицо.

— Я сожалею, Джереми.

— Только из-за меня или за нас обоих?

— Я сожалею, что позволила себе слишком сильно тобой увлечься.

В этом он увидел луч надежды среди всей этой горечи, ревности и страданий.

— Значит, я по-прежнему тебе дорог.

— Об этом не стоит больше говорить.

— Что это значит?

— Это может означать что угодно. Давай вернемся обратно. Я всё еще хочу посмотреть пьесу.

— Кьюби...

— Хватит, прошу...

— Кьюби, ведь тебе не всё равно. Будешь и дальше отрицать?

— Я не на свидетельской трибуне!

— Можем ли мы еще встретиться? Возможно, после ужина.

— Нет! Если бы я знала, что увижу тебя здесь, то не приехала бы!

— Поговорить. Только десять минут.

— Нет.

— Так что же? — спросил Валентин, проталкиваясь через толпу и улыбаясь зажигательной, плутоватой улыбкой. — Ты к нам присоединишься? Клеменс и Клоуэнс уже там, не хотят упустить ни слова. Взбодрись, Кьюби, сейчас начнется фарс. Полагаю, ты приняла трагедию слишком близко к сердцу.

II

Около девяти вечера объявили еще один антракт, но Кьюби не сдвинулась с места. Когда представление закончилось, и они вышли в теплую и ветреную апрельскую ночь, на площади ждали и подмигивали экипажи, портшезы и фонари, но до Уорлегганов было всего четыре минуты пешком, а посему пятеро молодых людей отпустили экипаж и решили прогуляться, ступая осторожно, чтобы не угодить в лужи, конский навоз и кучи мусора. Они болтали и смеялись по пути от Хай-Кросс до церкви Святой Марии, потом по Черч-лейн на новую широкую Боскауэн-стрит, а оттуда на Принц-стрит, по правой стороне которой поднимались ступени в особняк Уорлеггана.

Они отужинали, но Джереми и Кьюби оказались на противоположных концах стола. Майор Тревэнион на сей раз сидел прямо напротив Джереми, но они смотрели друг на друга с каменными лицами и избегали разговоров. К счастью, стол был широк.

Тревэнионы провели ночь у Уорлегганов, но Джереми и Клоуэнс по просьбе матери после ужина проехали три мили вверх по холму до Полвилов. Джереми снова проклинал судьбу, потому что Тревэнионы собирались отбыть домой рано утром, а значит, завтра ему не представится возможность для встречи. Нынешним же вечером Кьюби явно избегала встреч. Но ужасная рана снова открылась, хотя он и считал ее исцеленной. Немного спокойствия, немного надежд... или немного смерти.

Затем, совершенно случайно, когда Джереми уже впал в отчаяние, он поймал ее в холле, когда девушка спускалась вниз по лестнице.

Конечно, она намеревалась пройти мимо, но он преградил ей путь. Дверь гостиной была полуоткрыта, как раз за его спиной.

— Дай пройти, — прошептала она резко, но Джереми не сдвинулся с места.

— Я попросил десять минут.

— Нет!

— Тогда пять. Скажи, объясни мне, скажи хоть чуть больше. Разве ты не должна мне хотя бы это? Говоришь, что сможешь продать себя, чтобы просто сохранить дом, не древнее и любимое семейное гнездо, приютившее десять или двенадцать поколений Тревэнионов, а замок, новый замок, красивый, но несколько нелепый, на который твоя семья безумно растратила состояние.

— Да! Если тебе угодно это так отвратительно выразить. Многие люди женятся ради денег. Конечно, мне не будет покоя, если я выйду замуж по любви, уеду в другую часть страны и буду наблюдать издалека, как дом, участки и все земли продадут, а Тревэнионы покинут место, где прожили не одно столетие! Так оно и случится, и я не стану этому содействовать!

— А Огастес и Клеменс? Они тоже поддерживают эти благородные идеи?

— Почему ты так настойчив? Клеменс, да, поддерживает. А Огастес... не могу сказать.

— Думаешь, если он найдет юную леди с приличным состоянием, то передаст большую часть денег старшему брату? Сильно сомневаюсь!

Она не ответила.

— Разумеется, — сказал Джереми, — его фамилия по-прежнему Беттсворт...

— Доброй ночи, Джереми — сказала Кьюби. — И прощай. Есть много приятных девушек, каждая из которых могла бы стать тебе лучшей женой. Я настоятельно советую найти такую.

— Это трудно, — ответил он, — потому что я уже нашел ту, что хотел. Мила она или нет, мне по-прежнему нужна только она.

От румянца ее сияющая кожа цвета слоновой кости скорее потемнела, чем порозовела.

— Когда я узнал... — сказал Джереми, — когда мне сообщили, что тебе нужны деньги, а не родословная, я почувствовал даже большее отвращение. Желать человека более знатного — это высокомерно и привередливо, но вполне понятно. Но выставить себя на продажу за деньги...

— Если ты не дашь мне уйти, я позову брата!

— Зови! Давай. Зови!

Она этого не сделала.

— Ну вот, — продолжил Джереми, не двигаясь с места, — я думал, что смогу изгнать тебя из своей жизни, забуду о тебе, ты ведь всегда меня к этому подталкивала, сумею отложить неприятную страницу в сторону в качестве урока в тщетности... попыток судить о человеческой природе — о ее ограниченности, никчемности, разочаровании... До тех пор, пока к своему несчастью, я снова не встретил тебя сегодня...

Из гостиной послышался пронзительный хохот. Это был Анвин Тревонанс, который всегда так смеялся.

— Теперь, — сказал Джереми, — увидев тебя снова, я понял свою ошибку, когда предполагал, что могу тебя забыть, я по-прежнему к тебе привязан... И потому... вот о чем я подумал... Сколько ты хочешь, Кьюби? Если ты продаешься, то какова цена?

— Учитывая, что это исходит от тебя, — тихо сказала она, — может ли быть что-то более оскорбительное?

— Нет, я так не считаю. Я на рынке и хочу тебя купить. Я бы ограбил банк, чтобы тебя купить! Скажи, сколько ты стоишь?

Кьюби заплакала, совершенно беззвучно. Слезы лились из ее глаз и стекали по щекам. Некоторое время она даже не пыталась их вытереть.

— Десять тысяч? — спросил он.

— Ох, Джереми! Убирайся к черту и оставь меня в покое!

III

Все разъехались. Темноволосая и яркая сестра герцога Лидса отбыла вместе с достопочтенной Марией Агар, с которой провела вечер. Согласие отложить на месяц первую женитьбу в итоге повлекло за собой катастрофические последствия для его счастья, и Джордж немного тревожился, что будущая жена упорно хранит в секрете их вступление во второй брак. На самом деле, как он напомнил ей днем, вряд ли это осталось тайной. Вчера в сельском приходе церкви Святой Бреаги, где сейчас жила леди Харриет, огласили предстоящее бракосочетание, поэтому каждый, кто придет туда помолиться, непременно узнает. Ее тетка мисс Дарси безусловно знала. Мария Агар тоже. Кэролайн Пенвенен знала. А прислуге в Кардью вряд ли дадут меньше трех недель на то, чтобы подготовиться к появлению новой хозяйки.

Харриет погладила его по лицу и спросила:

— Хочешь устроить большую свадьбу с тремя хорами, пятью сотнями гостей и грандиозным шатром?

— Ты же знаешь, что нет! Это самое последнее, чего я хочу. Но это не...

— И я тоже. Лучше, чтобы никто не говорил об этом событии до последней недели — тихая, простая церемония, чем меньше родственников и друзей, тем лучше. Разве это не более подобающе для нас?

— Да, я согласен, но...

— Тогда умоляю, не куксись.

Джордж так давно не слышал это слово в свой адрес, что не был уверен, польщен он или раздражен. Но Харриет победила.

Одним из преимуществ секретности было то, что не пришлось ничего рассказывать Валентину до того, как тот вернется в Итон. Наказанный отцом в прошлом году за чрезмерные расходы и безнравственное поведение и вынужденный провести целый семестр в провинции, Валентин теперь стал заметно осмотрительнее, и напряженность между ним и сэром Джорджем уменьшилась. Но оба всё еще оставались недовольны друг другом. Многие юноши проходят через цинизм, усталость от жизни, разочарование, но это означает только то, что они не уверены в себе и испытывают трудности переходного возраста. У Валентина всё зашло куда дальше, и часто он вызывал раздражение у Джорджа своей привлекательной внешностью и язвительными высказываниями. Иногда, когда они ссорились, у Джорджа вновь возникали старые подозрения, и ему с трудом удавалось сдержать клятву, данную у тела мертвой жены, что он больше никогда не уступит прежним, разъедающим душу сомнениям и ревности, которые погубили последние годы их семейной жизни.

Элизабет, преждевременно родив дочь, подтвердила все свои гневные возражения по поводу рождения сына. После ее смерти Джордж полностью с ней согласился. И в прошедшие годы он продолжал верить, что Валентин действительно его сын. Он до сих пор не сомневался в этом, но ему хотелось, чтобы у мальчика сильнее проявились черты Уорлегганов, как у его сестры Урсулы.

Во внешности и поведении он имел больше сходства со своим единоутробным братом Джеффри Чарльзом Полдарком в том же возрасте. Когда Джеффри Чарльз жил с ним под одной крышей, то был для Джорджа постоянным источником раздражения, занозой в заднице. В то время Джордж винил во всём кровь Полдарка, текущую в жилах пасынка, и считал, что из этой гнилой породы не выйдет ничего путного. Но ведь возможно, раз Элизабет являлась матерью обоим, что частично виновато семейство Чайновет. Джонатан таки остался пустым местом; но мать Элизабет, урожденная Ле Грис, была требовательной и решительной женщиной, так что своеволие и порочность Валентин мог унаследовать от нее. Это самое подходящее объяснение.

В любом случае, Джордж избежал необходимости лично объяснять или сообщать о предстоящем браке. За него расскажет письмо. Когда вернется Валентин, события уже свершатся, Джордж остепенится и окончательно установится новый порядок.

Когда девицы Тревэнион удалились, в гостиной на первом этаже сидели только трое пожилых мужчин, которые пили портвейн, вытянув ноги к огню.

Сэр Анвин Тревонанс, рано утром покинувший Техиди, заказал экипаж, чтобы уехать в Лондон в половине девятого утра, поэтому он сказал, что хочет спать и вынужден покинуть двух других.

— Вы упомянули о своем предприятии, — заговорил Джордж. — Надеюсь, оно будет успешным.

— Верно, — ответил Анвин. — Повышение цен на медь делает предприятие весьма многообещающим. Сомневаюсь, что в ближайшем времени они снова снизятся. Но ехать так далеко! Когда я продавал Плейс-хаус, то думал, что покончил с поездками по рытвинам.

— За исключением того, что вы всё еще представляете Бодмин в Палате, — добавил майор Тревэнион.

— Да ну. Кого это волнует? Сейчас ведь не ожидаются выборы.

— А мистер Поуп благосклонно относится к предприятию? — поинтересовался Джордж.

— Куда уж там! Упрямый, как больной сапом конь. Я бы уже послал его ко всем чертям, если бы не его красотка-жена, которую он каким-то образом заманил в свои сети. Боже, что иногда случается с женщинами! Чем лакомей кусочек, тем тщательней он спрятан, когда ты ищешь супругу, а затем милашка выскакивает замуж за тощего, как спаржа, старика, в котором, как предполагаю, уже угасла жизненная сила.

— Вероятно, главную роль здесь играют деньги и благосостояние, — холодно заметил Тревэнион.

— О да. Да. Увы, увы.

— Так как вы намерены поступить? — спросил Джордж.

— Поступить с чем? — Анвин встревожился, будто боясь, что прочли его мысли.

— Как вы поступите с шахтой?

— Ах, это. Естественно, буду продолжать работу! Он не может этому помешать. Никакой суд на земле ему не поможет... А кстати, как поживает ваша шахта? Всякий раз, когда я бываю в Плейс-хаусе, вижу, как она коптит.

— Спинстер? Весьма скромно. В прошлом году мы получили незначительную прибыль, но расходы постоянно растут.

— Что заставило вас закрыть Уил-Пленти дальше вдоль побережья? Ведь там были хорошие залежи меди, верно?

— Высокосортная руда. Такие шахты недолго приносят хороший доход. А раз такие предприятия обнаруживают признаки скорого истощения, то важно закрыть их, предотвратив неизбежные потери. — Джордж прищурился. — Как мы закрывали и прежде. Уил-Проспер, к примеру. И Уил-Лежер.

— Которую ведь вновь открыли, верно? Тренеглосы и Полдарки.

— Успеха им в этом, — съязвил Джордж. — Оттого, что копнешь поглубже, медь не появится.

— Что ж, мы надеемся, что руда лежит неглубоко. Признаки обнадеживают... Кстати, мы хотим дать имя предприятию. У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет?

— Может, Уил-Поуп? — предложил Тревэнион и расхохотался.

— Если вам интересно, — продолжил Джордж, — у нас появится ненужное оборудование из Уил-Спинстер и лестницы из западного ствола шахты, который мы закрываем. Можем договориться о цене.

Джон Тревэнион, изрядно выпивший, продолжил в том же духе:

— Если есть Уил-Спинстер, то почему бы не назвать Уил-Вёрджин, а? Где Старая дева, там и Девственница. Или Жена и Вдова?

Последовал взрыв смеха.

Анвин глазел на него так, будто готов всерьез принять его предложение.

— Ченхоллс хочет назвать шахту занятным именем Ханна — наверное, в честь бывшей любовницы. Лично я считаю, раз ваша шахта теперь закрыта, Джордж, то можно назвать ее Вест-Уил-Пленти.

— Уил-Пленти? Изобилие? — удивился Тревэнион. — Изобилие чего?

Анвин улыбнулся.

— Всего, чего мы страстно желаем, друг мой. А теперь, господа, хочу пожелать вам спокойной ночи. Мне рано вставать.

IV

Оставшись вдвоем, мужчины сменили портвейн на бренди и немного поговорили. Бодрствовал также и Валентин, который на третьем этаже успешно заигрывал с недавно помолвленной молодой кухаркой. Отец считал его слишком высоким, с тощими лодыжками (причем одна чуть искривлена), слишком длинноносым, недальновидным и не думающим о будущем; а вот она находила его темные волосы, учтивость, жизнерадостность и обворожительную уверенность просто бесподобными.

В гостиной сэр Джордж пошевелил угли, чтобы пламя разгорелось.

— По поводу того, что мы едва успели обсудить, майор Тревэнион, должен сказать, что подобный кредит, почти без обеспечения, можно получить лишь под высокий процент.

Джон Тревэнион усилием воли стряхнул с себя дурман. Ведь такие серьезные вопросы нельзя обсуждать с затуманенным сознанием.

— Разумеется, земля...

— Уже заложена. Но не будем об этом. Тысяча фунтов, которые мой банк выдаст в этом месяце, и тысяча в следующем помогут вам преодолеть кризис. Я прав?

— Да, вы правы. И я весьма признателен. И всё же это будет временным решением проблемы.

— Что ж, на время это укрепит ваше финансовое положение. Пожалуй, до конца года?

— Сомневаюсь. У меня есть другие обязательства, например...

— Полагаю, это ставки на лошадей.

Румяное лицо Тревэниона стало пунцовым. Как обычно, его настроение менялось каждую секунду. Не будь он так много должен этому проклятому банкиру и десяткам других, то убрался из бы этого дома.

— Вы же знаете, полагаю, — Джордж понял, что выразился неделикатно, — будь это обычным займом под недвижимость, я бы не осмелился спрашивать, как вы собираетесь им воспользоваться. Но полностью необеспеченный заём, как этот... Вы ведь понимаете, я должен отчитаться перед компаньонами.

— Я думал, этот кредит из ваших средств, — пробурчал Тревэнион.

— Только наполовину. Разумеется, если бы деньги было так легко достать, я бы с готовностью взвалил эту ношу на себя. Но могу ли я быть с вами откровенным?

— По-моему, вы всегда откровенны.

Джордж пропустил мимо ушей неуместное высказывание.

— До недавних пор, должен пояснить, у меня были значительнейшие капиталовложения в Северной Англии, которые катастрофически пострадали из-за продолжительной войны. Если бы принц-регент был честным человеком... Ну да ладно. Достаточно сказать, что весь прошлый год я занимался ликвидацией этих вложений, чтобы сосредоточить все свои будущие средства в этом графстве и в Девоне.

— Не знал об этом, — осторожно сказал Тревэнион, с опаской поглядывая на хозяина дома.

— Поэтому давайте пока будем довольствоваться этим, чтобы поддержать ваше положение в этом году. Ну как? До конца этого года, как по-вашему?

— Как вам будет угодно, — признал наконец Тревэнион.

Сэр Джордж то скрещивал, то распрямлял ноги, перекатывая в кармашке для часов пару новеньких сверкающих гиней, которые всегда носил с собой. Он взвешивал свои жизненные приоритеты. Несомненно, женитьба повлечёт за собой существенные затраты. С тех пор как умерла его мать, в Кардью сделали перестановку, обветшалую мебель заменили, часть конюшен перестроили, чтобы разместить лошадей Харриет, дымоходы на кухне почистили и починили, так что теперь еда подавалась более горячей. Когда Харриет обустроится, то безусловно, захочет изменить что-нибудь на своё усмотрение, вероятно, купит еще охотничьих лошадей, наверное, экипаж получше для личного пользования.

Между тем, он добровольно вызвался укрепить шаткие основы жизни майора Тревэниона. Придется потратиться. И это рискованный кредит. Разумеется, это пустяк по сравнению с тем, чем он рискнул и потерял в Манчестере. Но на этом может не кончиться. И из-за понесенных убытков на севере он все еще ограничен в оборотных средствах. Весьма досадно. И всё же в конце его ждала прекрасная награда. Возможность. Пока только возможность. Стоит ли озвучить свои чаяния или еще подождать? Не опасно ли затрагивать эту тему сейчас? Не слишком ли преждевременно?

— Еще бренди, майор?

— Благодарю.

Жидкость из графина полилась в оба бокала.

— Дело не в только том, что мое финансовое положение пострадало из-за потерь на севере, вскоре я снова женюсь...

Тревэнион нахмурился, глядя в бокал с бренди, как будто там находилось объяснение этой удивительной новости.

— В самом деле? — сказал он наконец. — Мои... хм... поздравления.

— Благодарю.

— Я знаком с вашей невестой?

— Дополнительные расходы в этом случае — моя первейшая обязанность. Но через год всё уляжется, как и мое собственное положение.

— А разве это не ваше положение?

— То есть, — продолжил Джордж с оттенком раздражения, — упрочится ситуация с моими капиталовложениями.

— А, понятно. Ну да.

— Таким образом, для нас обоих будет разумней рассчитывать на будущий год, как на период, когда можно будет предпринять что-нибудь более существенное, чтобы вам помочь.

— Да-да, как скажете. Как я вам уже говорил, да вы и сами знаете, я хожу по натянутому канату. Счета приходят один за другим. От некоторых не отвертишься, как говорится. Другие...

— Сколько лет мисс Кьюби? — спросил Джордж.

Последовало короткое молчание.

— Что?

— Мисс Кьюби. Ваша сестра. Сколько ей лет?

— Кьюби? В прошлом месяце исполнилось двадцать один. А почему вы спрашиваете?

— Очень привлекательная девушка.

— Несомненно. Несомненно. Думаю, да.

— Должно быть, у нее много поклонников.

Тревэнион подавил отрыжку.

— Что? Что ж, может быть, и так. Мы с Кьюби очень близки, знаете ли.

— Нисколько не сомневаюсь.

— И она оказывает неоценимую помощь, присматривая за моими детьми.

Они снова замолчали. Тревэнион посмотрел на бокал.

— Неплохой бренди. Полагаю, контрабандный?

— Разумеется.

Какие-то пьяные шалопаи на улице стали препираться друг с другом. Одна из проблем городской жизни: невозможно скрыться от простонародья.

— Кьюби стала мне ближе всех, с тех пор как умерла моя дорогая Шарлотта. Она очень гордая девушка.

— А кто не был бы горд на ее месте?

— Мы с ней много говорим о нашем будущем. Она с пониманием относится к моему положению.

— Как и любая добросердечная девушка.

— О да. Несомненно.

— Валентину, — вдруг заговорил Джордж, — в феврале исполнилось восемнадцать.

Насколько Джордж мог судить, выражение лица Тревэниона не изменилось. Он гадал, уловил ли собеседник его намек. Либо для майора Тревэниона это полнейшая неожиданность, либо он, напротив, совершенно не удивился. Даже после вечерней попойки невозможно было определить. Тревэнион не похож на глупца. Непонятно также, готов ли он сделать ответный ход.

— Валентин, — продолжил Джордж, — превзошел себя в игре в файвз в Итоне. А еще он отличный гребец и надеется добиться успеха в колледже Святого Иоана в Кембридже. Наставник высоко отзывается о его математических способностях.

— Наверное, он славный парень.

— Мой единственный сын.

— У вас есть дочь?

— Ей исполнилось двенадцать в минувшем декабре. Мы устроили большой праздник в ее честь в моем сельском доме Кардью.

Тревэнион протянул ноги еще ближе к огню. Никто не мог потягаться в этом с человеком с древней родословной.

— Ваш сын займется банковским делом?

— Его воспитывали как джентльмена. Если он войдет в банковское дело, то вероятно будет действовать, как лорд Данстанвилль, управляя через компаньонов.

— Полагаю, Кардью перейдет к нему?

— Я думал включить его в приданое моей дочери.

— Значит, ему не достанется загородное имение?

— Его можно приобрести.

— Ах да, что ж... — Майор внимательно осмотрел пустой бокал и вновь его наполнил. — Простите за вопрос, сэр Джордж, но сколько вам лет?

— Почти пятьдесят три.

— А мне ещё нет и тридцати двух... Вы сказали, что вновь женитесь?

— В скором времени. Да.

— Ваша жена, вернее будущая супруга, молода?

— Довольно молода.

— Значит, у вас могут быть дети. Я имею в виду — в будущем.

— Вполне возможно. Но это откладывает проблему на далекое будущее.

— Не совсем в этом уверен. Женщина с самого начала будет стремиться обеспечить материальное положение своих детей.

— Всем должно хватить.

— О, ну что ж. Как скажете. Может, вы и правы... Вам лучше знать... Должен признаться, сам я не горю желанием вновь жениться. Шарлотта была ангелом, учитывая, как она меня терпела, и я не встречал такую, которая могла бы занять ее место. Разумеется, я бы согласился жениться — и даже с охотой — если бы это помогло мне выбраться из финансовой ямы. Но какая вдова, достойная женщина, принесет приданое в двадцать тысяч фунтов?

— Двадцать тысяч — огромная сумма.

— Да. — Майор Тревэнион вновь осушил бокал бренди. Каждый бокал, заметил Джордж, выпивается со всё возрастающей быстротой. — Итак...

Последовало молчание.

— Итак? — напомнил хозяин дома.

— Что ж, отсутствие вдовы или достойной женщины...

— Следует искать другое решение, если таковое найдется.

— Да... Пожалуй. Именно этого мне бы и хотелось.

Они приближались к сути. Джордж ждал, но собеседник молчал и вяло таращился на огонь. В конце концов, Джордж решил начать сам.

— То есть одна из ваших сестер выйдет замуж по расчету?

— К примеру, так. Если эту свадьбу удастся устроить.

— Будет весьма непросто найти достойную партию, подходящую ей и вам.

— Не вижу для этого причин. Каэрхейс — довольно большое поместье и вместит обе семьи, если понадобится. Или, если дело дойдет до этого, я могу на несколько лет переселиться во вдовий дом, а Кьюби и ее мужу достанется один из красивейших домов в Корнуолле.

— Да... Да... — Джордж опустил глаза, чтобы скрыть удовлетворение от того, какой оборот приняло дело. В конце концов из Тревэниона удалось вытащить кое-какие предложения и важные детали.

— Разве он и впрямь не самый красивый, правда, Уорлегган? Нэш, черт его побери, практически меня разорил, но ничто не сравнится с замком, который он построил, вы должны это признать! Разве что замок Ланхайдрок. Или Котхел. Сомневаюсь, что ему есть равные по изысканности или по красоте.

— Не стану с вами спорить.

В тишине каждый осмысливал значение сказанного.

— Что ж, — наконец выговорил Тревэнион.

— Что ж, — повторил Джордж.

— Да, итак... Должен сказать...

— Давайте немного переждём, — ответил Джордж. — Посмотрим, как будут развиваться события. Валентин пока еще только собирается в Кембридж. Разумеется, у него нет причин не жениться, пока он учится; но я считаю, следует пересмотреть положение дел в конце года.

Майор Тревэнион допил бренди, но на этот раз не стал наполнять бокал. Несмотря на невнятную речь и охмелевший внешний вид, количество алкоголя, которое он употребил, никак не повлияло на его способность судить здраво. Ему не особо нравилась компания хозяина дома, и в лучшие времена он не стал бы здесь находиться. Да и предложенная сделка с Уорлегганом его не радовала.

Мысль о том, чтобы породниться с одним из Уорлегганов, оскорбляла его и будоражила совесть. Сестра, его младшая сестра, была ему товарищем и соратником. Он заменил отца маленькой Кьюби. Видел, как она взрослеет и превращается в очень привлекательную девушку. После смерти Шарлотты на него столько навалилось, и он откровенно рассказал обо всем Кьюби. Часто они вместе прогуливались к морю и обсуждали проблемы. Она стала матерью его маленьким сыновьям, облегчив им потерю. Такая удивительная девушка заслуживала большего, чем брак по расчёту.

Но воспоминания о долгах и счетах за дом должным образом подавило ростки сомнения и чувства вины. Кто еще спасет его от долговой тюрьмы? А ведь именно это его ждет. Даже побег в Европу, о котором он уже неоднократно помышлял, был практически неосуществим, пока там правит тиран. Кто и что ещё могло помочь? Даже если он не желал повторно жениться, он бы это сделал — как и сказал Уорлеггану, — если бы нашел богатую вдову. Которой не существовало. Если бы у него было пять лет, он вошел бы в лондонское общество, обошел все графства и предложил свой огромный дом и старинное имя в качестве обеспечения. Но никто не даст ему пяти лет. Условия частичной поддержки сэра Джорджа Уорлеггана позволят продержаться только год или даже меньше.

Если бы только его кобылка Онория могла выиграть большой приз на скачках... И если бы он с уверенностью мог сделать серьезную ставку. Уорлегган, зная о страсти, другой его страсти, поставил обязательное условие при предоставлении займа... Но узнает ли он об этом? Безусловно, если Онория проиграет. И вся его семья недавно предостерегла, чтобы он прекратил делать ставки. Его собственная мать. Даже Кьюби. Кьюби...

Джордж — теперь, видимо, нужно привыкнуть называть его так — нахмурился при упоминании двадцати тысяч фунтов. Но не заявил, что это невыполнимо. Именно столько и нужно. Эти деньги снова поставят семью на ноги. Так или иначе, если дойдет до такого, необходимо получить гарантии полной выплаты этой суммы до заключения брака. Получится как бы приданое наоборот. Одних обещаний, договоренностей, устных соглашений недостаточно. Уорлеггану придется это уяснить. Всё должно быть прописано на бумаге.

Может, Кьюби будет совсем не против такой сделки. Кажется, она столь же сильно тревожится за их собственность и доброе имя. А молодой Уорлегган — вполне привлекателен, если прищурить глаза, по крайней мере так же хорошо сложен, как и тот долговязый и дерзкий щенок Полдарка, который снова заявился сюда, и уж точно лучше воспитан и образован. Несомненно, хватило одного поколения, чтобы воспитать джентльмена. Во всяком случае, ей ведь предложили не старого пьяницу-подагрика.

— Как вы считаете, — спросил Джордж, его мысль по-прежнему работала в том же направлении, — как вы считаете, если мы предварительно достигнем соглашения, мисс Кьюби с готовностью станет его частью?

— Э-э-э... Да. Она трепетно относится к моим желаниям. Я даже уверен, что она сочтет соглашение целесообразным. А ваш сын?

— Валентин, — ответил Джордж, — страдает как от трудностей, так и от преимуществ быть сыном богача. Поэтому он вырос в роскоши и нуждается в ней. Он и впрямь обаятельный и прекрасный юноша, как вы, наверное, заметили... — он умолк.

— Да-да, — нетерпеливо согласился Тревэнион.

— Хотя и несколько своенравный, как и многие мальчишки. Были случаи, когда наши мнения расходились. Когда это было не слишком для меня важно, я уступал ему дорогу. В семье приходится идти на уступки. Но когда что-то имеет для меня первостепенное значение, он уступает мне. Всегда. Если стоит выбор между послушанием с роскошью и непослушанием без нее, то он всегда выбирает послушание.

В этот момент на третьем этаже послышались возгласы молодой кухарки:

— Ох, мастер Валентин! Ох, мастер Валентин!

Глава шестая

I

— Так ты меня бросил! Это очевидно, — сказала Вайолет Келлоу.

— Глупости, старушка, — ответил Стивен, — ты же знаешь, я бы никогда так не поступил.

В спальне Вайолет в Фернморе Стивен держал ее за руку, сидя у кровати. Воспользовавшись отъездом Клоуэнс в Труро, он решил лишний раз навестить Вайолет.

— Тем не менее, это так! Неудивительно, что мне плохо, я больна, я увядаю, как цветок без воды. Брошена! Почти у алтаря! А все эти обещания, которые ты расточал!

— Знаю, знаю, — Стивен сокрушенно качал головой.

— Вот что я сделаю, — продолжала Вайолет. — Перед твоей свадьбой я умру и буду преследовать тебя у алтаря, и когда священник спросит «Знает ли хоть один человек о причинах, по которым эти двое не могут быть соединены в браке?», я закричу: «Я не человек, уже нет, а всего лишь призрак!.. Но могу вам рассказать ужасные вещи!» И я надеюсь, Клоуэнс упадет в обморок, а тебя вышвырнут из деревни, как ты того и заслуживаешь, — Вайолет закатилась глубоким грудным кашлем, слишком тяжелым для такого хрупкого создания.

— Лишь бы ты не преследовала меня в первую брачную ночь, — ответил Стивен.

— Мне почти жаль эту девчонку, хотя она сама на тебя накинулась. И ладно, когда она выйдет за тебя, она получит то, что ей причитается!

— Ты знаешь, что причитается тебе, — сказал Стивен, — хороший шлепок. Который ты бы получила, если б не была больна.

— Только тронь меня, и я закричу!

— Попросишь добавки?

Вайолет взглянула на него. Ее ясные голубые глаза, поблекшие от болезни, внезапно наполнились слезами.

— Эй! — Стивен заговорил другим тоном. — Это что такое? Мы же просто дурачились, ведь так?

Она вырвала свою руку из его ладони и нащупала платок.

— Ах, отстань от меня! Это всё глупости.

— Вайолет, дорогуша, ну правда, я не хотел тебя обижать.

— Глупости это, дурачина!

— Нет, скажи.

— Не думай, что я из-за тебя плачу!

— Уж я надеюсь!

— Ну вот, теперь ты это знаешь.

— Хорошо.

— Ты всего лишь никчемный бесполезный висельник, мистер Каррингтон.

— Благодарствую за комплимент, — он замялся и продолжил: — Должен сказать, я никогда тебя такой не видел.

— И не увидишь, уверяю тебя.

— Что с тобой случилось?

— Прошу, не смущайся. Видишь, всё уже прошло, — она вытерла глаза и улыбнулась. — Забудь.

— Я очень стараюсь.

— А теперь, если можешь, рассмеши меня.

Стивен не ответил на эту просьбу. Он сидел, покусывая ноготь и опустив голову.

— С тобой всё будет хорошо, — сказал он наконец.

— Ты так думаешь?

— Уверен. Когда потеплеет, тебе снова станет лучше.

— Я не хочу умирать, — тихо сказала Вайолет.

— Кто об этом заикался, кроме тебя, да и то в шутку. Слушай...

— Я и слушаю! И смерть уже рядом, разве нет? Очень, очень близко. Понимаешь, я никогда не состарюсь и не узнаю, каково это, но, по крайней мере, я хочу знать, что пожила свое. Я могла бы прожить много дней, много лет, которые были бы наполнены чем-то... ведь мы приходим в этот мир, чтобы наслаждаться или хотя бы испытывать что-то новое. Но я... я пока что ничего не испытала.

— Да нет же, старушка, ты хорошо пожила, например...

— Прекрати меня утешать! Терпеть тебя не могу! Ты ведь никогда не думал об этом, правда? Такой сильный и здоровый! Не думал, каково это — умереть, стать ничем, ничего больше не чувствовать, не видеть, не думать...

— Не так давно, — ответил Стивен, — всего полтора года назад, я лежал на плоту после крушения «Бесподобного». Только я и матрос-ласкар. Мы дрейфовали. Без еды, без воды, мы слабели и слабели. Тогда я думал. Я был уверен, что испущу дух. Я молился... впервые за много лет.

— Но у тебя была надежда.

— А у тебя ее нет? Да погляди же, ради всего святого...

— Нет, — ответила она, — у меня надежды нет.

Он взял ее за руку.

— Что на тебя нашло сегодня? Ты не та Вайолет, которую я знаю...

— Нет, не та Вайолет, которая всегда широко улыбается и шутит. Да, порой это всё исчезает. Потому что я вижу свою кончину на лице моей матери. Доктор Энис пытается меня ободрить, он улыбается и говорит всякое-разное, но я знаю, что он говорит им за моей спиной! Ничто на меня сегодня не нашло, дурачина, это было со мной с Рождества, просто я скрывала, а теперь не могу. Так что сейчас я... со мной не так весело...

Слезы снова полились из глаз Вайолет. Стивен сел на кровать, погладил Вайолет по щеке и обнял ее голову ладонями.

— Ну, успокойся. Поплачь, это поможет. Или ругай меня, если это еще лучше помогает.

— Поругать тебя, — ответила она, — поругать тебя, бродячая, бесчувственная, безмозглая ты скотина!

— Вот, — сказал Стивен, — вот так.

— И теперь, конечно же, ты больше ко мне не придешь.

— Конечно же, приду!

— Она тебе не разрешит!

— Нет, она не такая вредная.

— Не обязательно быть врединой, чтобы ревновать. Она всегда ревновала ко мне, еще с праздника солнцестояния.

— Я ей расскажу. Объясню.

— Ты ее любишь?

Стивен поколебался.

— Если я отвечу «да», ты меня возненавидишь еще больше. А если отвечу «нет», ты запишешь меня в лжецы. Да и какое это имеет значение, старушка?

— Это имеет значение для нее!

— Я обещаю, что буду приходить к тебе каждую пятницу, пока ты не поправишься.

— Пока не поправлюсь... Знаешь, Стивен, это всё очень странно. Недавно я посадила резеду в горшках, чтобы она цвела у меня за окном. Горшки сейчас в оранжерее. Ростки уже окрепли. Но каждый день я гадаю, какого они будут цвета и доведется ли мне это узнать. Это... Это ужасно.

— Теперь ты себя жалеешь?

Почуяв в его словах шуточный вызов, Вайолет оттолкнула его.

— Тебе бы стоило пожалеть себя, ты, невежа! Правда, мне жаль Клоуэнс Полдарк. Она приходит навестить меня, сидит, такая простая и милая, и Бог знает, что она думает о своей добыче! Будто маленькая девочка пошла порыбачить с сетью и возвращается с осьминогом!

— Вот теперь я вижу, что тебе легче, — заметил Стивен, — мне всегда удается поправить твое самочувствие. Меня должны называть доктор Каррингтон.

— Хирург Каррингтон с окровавленным ножом, вот кто ты! Вонзаешь его прямо в сердца невинных девушек, в одно за одним! Уйди, сил моих нет, как ты меня раздражаешь!

— Я приду в пятницу, старушка, — Стивен поцеловал Вайолет, пока та пыталась увернуться, — обещаю, в пятницу снова приду.

II

Внизу, в маленькой комнатке за гостиной, где у доктора Чоука была когда-то аптека, Стивен обнаружил Пола. Молодой человек что-то писал за столом, заваленным счетами, брошюрами, бланками, картами и накладными.

— Я не вовремя? — поинтересовался Стивен.

Пол отложил перо и развернулся на крутящемся стуле.

— Прошу, входи. Дал бы ты мне пару пенсов, которых у тебя наверняка нет, я бы с радостью все забросил на сегодня.

— А чем ты занимаешься?

— Сочиняю объявление в «Западный Брайтон» об изменениях в наших маршрутах на территории западного Корнуолла в летние месяцы.

— Вы их расширяете?

— Сокращаем. Обитатели Корнуолла слишком тупы, чтобы оценить преимущества путешествия в комфорте.

На прошлой неделе Полу Келлоу исполнился двадцать один год, но событие не отмечали под предлогом болезни сестры. При своем невысоком росте, стройной фигуре и несколько женственной красоте Пол всё равно выглядел старше: темные гладко уложенные волосы, землистый цвет лица, спокойные уверенные манеры могли принадлежать человеку лет двадцати семи или восьми. После смерти доктора Чоука его шепелявая супруга Полли приняла мудрое решение переехать в Труро, где каждый вечер можно играть в вист. Однако усадьбу Фернмор она не продала, а сдала в аренду своему кузену Чарли Келлоу, который развивал новый вид пассажирских перевозок в Труро и Пензансе. Для Келлоу было бы разумнее поселить свою семью где-нибудь поблизости от места ведения дел, но поговаривали, что миссис Чоук, приняв во внимание родственные связи и постоянное безденежье кузена, сдавала им дом практически задаром.

С тех пор как Келлоу поселились здесь, всё только подтверждало их стесненное положение. Если бы доктор Чоук увидел свой дом в таком плачевном состоянии, он бы крайне огорчился, ведь в дни процветания он содержал свою усадьбу с претензией на элегантность и светское достоинство. У него было восемь слуг, а сейчас осталось всего двое, один — дома, другой — в саду. Вайолет и Дейзи весь день проводили дома с матерью, но занавески потеряли свой вид, мебель разваливалась на части, сад выглядел заброшенным и неухоженным.

Таково было семейство Келлоу, несущее на себе проклятье туберкулеза и безденежья и в то же время одаренное привлекательной внешностью и непоколебимой верой в собственную значимость в этом мире.

— Как тебе ее состояние? — спросил Пол.

— Подавленное, — Стивен пожал плечами. — Это необычно. Что говорит Энис?

— Он говорит, что ее правое легкое сильно повреждено, а теперь и левое задето. Он думает, что еще один приступ лихорадки ее прикончит.

— Как, по-твоему, она об этом узнала?

— Только не от нас, нет. Но она, быть может, читает между строк. Это нетрудно. В конце концов, с Дорри было то же самое, за год до нашего приезда сюда. Тогда Вайолет всё видела.

Пол направился к бочонку пива, стоявшему на подставке в углу темной комнатки. Как бы ни были Келлоу стеснены в средствах, они никогда не экономили на необходимом. Пол вернулся с двумя кружками, наполненными до краев.

— Никогда не прощу того священника.

— Какого священника?

— С похорон Дорри. Тревейл. Он был так пьян, что чуть не свалился в разверстую могилу, черт его побери. Жаль, что не свалился и не свернул себе шею.

Они выпили. Где-то в глубине дома звенел колокольчик. Это Вайолет призывала свою единственную служанку.

— Что ж, тебя надо поздравить? — спросил Пол.

— Да, спасибо. Благодарю.

— Неплохую девчонку ты заполучил. Когда свадьба?

— Дата пока не определена.

— Было бы неплохо устроить двойную свадьбу.

— Что ты имеешь в виду?

— Джереми питает к Дейзи симпатию. Думаю, что он уже завтра умчал бы ее, если б она согласилась.

— А она не согласна?

— С ней никогда не угадаешь, — Пол слегка нахмурил гладкий лоб. — Своевольная девчонка.

— А, ясно, — не поверил Стивен.

— Кажется, ты собираешься работать у Уилфа Джонаса?

— Ага.

— Когда начинаешь?

— Через неделю.

— Уилф — мрачный тип, совсем неразговорчивый, — заметил Пол, допивая эль.

— Да, я уже заметил.

— Еще кружечку?

— Спасибо.

— Но, полагаю, для начала это уже что-то, — продолжил Пол, возвращаясь с кружкой. — Мне кажется, Полдарки могли бы устроить тебя и получше.

— Я не ищу подачек.

— Но всё же... Нет, если ты доволен, то, конечно...

— Я доволен тем, что женюсь на любимой девушке, это самое главное, разве нет?

— А как дела на шахте?

— На шахте?

— Уил-Лежер.

— Ничего особенного. Еще рано. По крайней мере, мне так говорят.

— Позавчера я слышал разговор двух старых шахтеров в кабаке «Герб пройдохи», оба работали на Лежер двадцать лет назад. Они уверены, что шахта выработана.

— Капитан Полдарк так не считает, и Джереми тоже. И Бен Картер.

— А... Бен Картер. Приглядывай за ним, Стивен.

— Зачем?

— Он же помешан на Клоуэнс. Готов поспорить, он считает тебя самым неудачным уловом в своей жизни.

Стивен помолчал. Сегодня вечером Пол был ему неприятен. Две кружки пива, которые они распили, явно стали не первыми за день для Пола и превратили его в брюзгу. Казалось, Пол только и хочет, что придираться, задевать и обнажать неприглядную суть. Однако Стивен не собирался подыгрывать ему в этом. У него была цель, и он надеялся ее достичь.

— Пол, а не хотел бы ты поучаствовать в одной затее?

— Что за затея?

— Затея, на которую нужно немного потратиться.

— Потратить деньги?

— Помимо всего прочего.

— Просвети меня об этом прочем, — усмехнулся Пол.

Стивен достал из кармана мятую газетную вырезку.

— Я читал субботний «Западный Брайтон». Полезная газета, знаешь ли, многое можно узнать о графстве. Когда я впервые сюда приехал, то решил, что человеку вроде меня здесь есть где развернуться. Ты корнуолец?

— Да.

— Ну, я всегда считал, что корнуольцы немного туповаты.

— Благодарю.

— Похоже, они не настолько отсталые, когда дело касается денег. И всё же — взгляни! — он протянул листок. — В Пензансе продается спасательная шлюпка.

— И что? — нахмурился Пол, разглядывая вырезку.

— А ты знал, что там есть такая?

— Никогда об этом не задумывался.

— Ну что ж, у них она есть. Уже десять лет как. Построили на общественные пожертвования. Все ужасно ей гордятся. Но никогда не пользовались. Ни разу!

— Но в заметке об этом ничего не говорится, — заметил Пол.

— И тем не менее, это так. Знаешь, почему на ней ни разу не плавали за все эти годы? Кажется, я догадываюсь, а ты?

— Ну, если только...

— Если только они не предпочитают, чтобы останки кораблекрушений выбрасывало на берег, а? Думаю, всё дело в этом.

— Почему её продают? — Пол пожал плечами.

— Чтобы расплатиться с долгами. Похоже, шлюпка стоит в доке круглые сутки, год за годом, а арендная плата всё копится, и никто ее не оплачивает. Когда шлюпку купили, ни на что другое денег не осталось. Так мне сказали.

— Кто сказал?

— Неважно, но это правда.

Пол поднялся и засунул руки в карманы.

— Ты туда ездил, ведь так?

— Да.

— Когда?

— Вчера. Одолжил у Джереми лошадь. Возвращаться было поздно, так что я ночевал под кустом.

— Он тоже участвует?

— Нет, пока еще нет. Да и смысла нет, он потратил все свои гроши на тот экипаж, который вы пытались собрать в Хейле. У него нет денег, только ежемесячное содержание от отца. Он мне об этом говорил.

— Что ж, у меня тоже ничего нет, — ответил Пол. — А у тебя что есть?

— Фунтов десять. С тех пор как я сюда приехал, деньги так и уплывают.

— А какой у тебя план?

— Я думал купить её.

— Что купить, шлюпку?

— Да.

— Это глупо. С какой бы целью...

— Только чтобы перепродать.

Пол уставился на приятеля.

— Ты полагаешь, её можно продать?

— И, думаю, довольно быстро. Но, возможно, не в Пензансе.

— С выгодой? Что она из себя представляет?

— Это не та посудина, что я купил бы для себя, не для моих целей. Но хорошая штука, в своем роде. Тридцать футов в длину, десять в ширину, десять весел, по два гребца на весле. Заостренные и нос, и корма, загнутый киль, я такого никогда еще не видел. Следили за ней не очень хорошо, но я ее внимательно осмотрел. Только самое необходимое, согласно бристольской манере, но ее и на воду ни разу не спускали! Говорят, что она стоит сто пятьдесят гиней, и я склонен согласиться.

— Пол! — раздался голос. — Пол, ты здесь? — Звала миссис Келлоу.

Пол захлопнул дверь.

— Так что ты задумал?

— Поеду в четверг на аукцион с теми деньгами, что есть... Этого достаточно для покупки, если лодка уйдет задешево.

— А почему ты думаешь, что задешево?

— Никто ею, кажется, не интересуется. Если бы у меня было сорок гиней, я бы, наверное, смог ее купить. А это дешево.

Пол пробежался глазами по столу, взглянул на кассу и покачал головой.

— Я мог бы одолжить из кассы десять... или двенадцать гиней. Больше там нет. А отец на этой неделе собирается чинить крышу. Мы с тобой нищие, Стивен. И если ты не собрался ограбить какую-нибудь богатую старуху, то брось эту затею.

II

В тот вечер, пока двое старших детей были в отлучке, а безостановочно болтающую Изабеллу-Роуз уложили в постель, Демельза сообщила Россу, что снова ждет ребенка.

Росс аккуратно положил трубку на каминную полку.

— Боже ты мой!

— Да уж, — отозвалась Демельза.

— Боже всемогущий, я никогда не предполагал...

— Не думаю, что стоит винить Господа.

Росс встал и заглянул в счетную книгу, которую уже собрался водрузить на письменный стол. Приоритеты и перспективы внезапно поменялись.

— Когда?

— Ну... наверное, в ноябре. В любом случае до Рождества.

— У тебя уже началось недомогание?

— Пару недель. Уже проходит. Теперь я вполне неплохо себя чувствую. Как всегда.

Росс пристально посмотрел на нее — темноглазую, остроумную, понимающую, такую земную женщину, его возлюбленную и товарища вот уже двадцать пять лет, женщину, которой скоро стукнет сорок два, но всё еще привлекающую мужские взгляды, когда она выходит в свет.

— Я этого никак не ожидал!

— Старухи говорят, что родить ребенка в моем возрасте — это хорошо.

— В твоем возрасте! Ты еще ребенок!

— Да, дедуля. Я... надеюсь, что остальные не будут возражать.

— Кто это остальные?

— Джереми и Клоуэнс, конечно же. Они могут посчитать это несколько неуместным. Это верное слово?

— Я расшибу им лбы, если им вдруг придет такое в голову. Но... как это повлияет на твои мигрени?

— Они могут прекратиться. В любом случае вреда не будет. Росс, иметь детей — это естественно для женщины. Это никак не влияет на ее здоровье и самочувствие.

— Я не уверен, — ответил он, вспомнив известных ему женщин, умерших при родах. — Ты сказала Дуайту?

— Я его не видела. Разумеется, ты услышал первым.

Росс взял трубку и начал ее набивать. Этим вечером он делал это не так аккуратно. Каждый раз, когда это случалось с Демельзой, становилось хуже. С каждым разом он может потерять всё больше. Он надеялся, что этого больше не случится.

— Я так эгоистичен, — сказал он. — Думаю только о тебе.

— Разве это эгоистично?

— Именно так. Потому что чем старше я становлюсь, чем старше становимся мы оба, тем больше я от тебя завишу.

— Я знаю, Росс. И чувствую то же самое. Это работает в обе стороны. Но каким образом рождение ребенка что-то изменит?

Росс поколебался.

— Не изменит, если всё будет так, как с другими.

— Что ж, именно так и будет.

Росс промолчал, не желая нагружать Демельзу своими страхами.

— И как мы его назовем? — спросила Демельза.

— Его?

— А разве это не должен быть мальчик? Для равновесия. У нас родилось три девочки и один мальчик.

— Боже ты мой, — сказал Росс, — мне будет за семьдесят, когда он повзрослеет!

— Ну и что? Ты еще не стар. А я очень рада.

Росс заглянул ей в глаза.

— Правда?

— Да! О да! Это... как будто повернет время вспять. Раз — и снова молода!

— Как странно, — сказал Росс. — В моих мыслях ты всегда молода.

— Мы назовем его Веннор, — продолжила Демельза. — Или Дрейк. Или Фрэнсис.

— Почему не Гаррик? — предположил Росс и увернулся от диванной подушки, которую в него кинула Демельза.

Но ему не было весело. Совсем не до смеха.

IV

Англии достигли новости о падении Бадахоса. Эту величайшую крепость взяли дорогой ценой. Говорили, что Веллингтон рыдал тем серым утром, узнав, сколько полегло его лучших офицеров. Погиб и великий генерал Кроуфорд, командир Легкой дивизий. А затем последовало кошмарное разграбление города, вполне законное по правилам войны, гласящим, что гарнизон либо должен сдаться после первого прорыва обороны, либо страдать от последствий, но всё же выходящее за грань разумного. Вино текло рекой, вышибались двери, стариков убивали, а женщин грабили и насиловали. Английские газеты сообщали об этом скупо, но распространились жуткие слухи.

Выжил ли Джеффри Чарльз? Списки погибших и выживших пока еще не поступили, не считая имен нескольких павших офицеров из высшего командования.

Джереми, до предела напряженный после встречи с Кьюби, сразу в день приезда домой решил отправиться в Хейл. Не считая насоса в Уил-Лежер, работавшего сейчас без каких-либо проблем, лишь литейный цех Харви мог его отвлечь. Пола не оказалось дома, и Джереми убедил Бена Картера поехать с ним. Шахта может на день обойтись без присмотра.

В последние полгода визиты Джереми в Хейл стали нерегулярными — куда реже, чем когда он выходил в море под видом рыбалки. И не потому, что он потерял интерес к идее создания парового экипажа, просто его самолюбие удовлетворяло конструирование парового насоса для Уил-Лежер. Его отец согласился, пусть и с невысказанными сомнениями, доверить это Джереми. И пока он этим занимался, на заводе в Хейле, и устанавливая насос на шахте, у него не оставалось времени для чего-то другого. Теперь снова можно вернуться к другим делам. Вообще-то, ими необходимо заняться, хоть чем-то, чтобы изгнать из мыслей Кьюби.

В Хейле молодые люди пару часов раздумывали над основными деталями экипажа. Главной его частью, конечно же, станет котел Тревитика, сконструированный им лично, пусть и для другой цели, возможно, для молотилки вроде той, что инженер не так давно сделал для сэра Кристофера Хокинса. Покрытый паутиной и грязью котел обнаружили в углу цеха, и Джереми тут же загорелся идеей, а позже сумел купить его для своего экипажа. Когда он обнаружил котел, это было как манна небесная, но в последующие визиты Джереми нашел в нем и определенные недостатки.

Главный заключался в том, что теперь предстояло сконструировать не котел для экипажа, а экипаж, подходящий для котла. Это было первым препятствием, поскольку экипаж предстояло удлинить на два фута, до десяти, чтобы в него уместился котел. Ричард Тревитик сам несколько раз делал подобное, когда переносил один из своих двигателей, созданных для других целей, на самодвижущиеся экипажи. Но теперь возникли и более сложные проблемы — ведь невозможно что-либо сделать с чугуном после отливки. Цилиндр и многие другие рабочие детали теперь нельзя изменить.

Но всё же они продвинулись вперед. С помощью двух рабочих мистера Харви они соорудили деревянный каркас для двигателя, в следующем месяце собирались сделать и приладить колеса. Другие детали находились в процессе изготовления и будут готовы к сборке. Четырехходовой паровой кран будет управляться рычагом с ползуна, соединительные рейки — крепиться к этому же ползуну сверху и приводить в движение шатуны, приделанные к маховикам. Цилиндрическое зубчатое колесо на одном из маховиков будет приводиться в движение коленчатым валом.

Джереми не гнушался получать знания из любого источника, и сейчас разложил перед собой на скамейке чертежи, одолженные у лорда Данстанвилля и сделанные Уильямом Мердоком, шотландским инженером и изобретателем, до 1799 года служившим в Корнуолле агентом компании Уатта. Это явно был лишь прототип, но модель сконструировали, и она работала, леди Данстанвилль лично вспоминала, как несколько лет назад видела ее в действии, еще до того как запустили первый двигатель Тревитика. Джереми также скопировал несколько конструкций, найденных в иллюстрированных книгах Уильяма Симингтона и Джеймса Садлера.

Всё это находилось несколько за гранью понимания Бена Картера, но с ним можно было поговорить, к тому же он умел прозорливо взглянуть на дело с практической стороны, и это часто приносило пользу.

Они делали расчеты размера маховика, когда за их спинами раздался голос:

— Что ж, дорогие мои, а вы делаете успехи, да?

Это был крупный, нескладный человек, высокий даже по меркам Джереми, с ярко-синими глазами на узком, но пухлом лице, с черными волосами, тронутыми сединой, как будто уже неделю не видевшими расчески, в синей рабочей блузе с открытой шеей, широкий пояс поддерживал потрепанные бриджи, на ногах — серые шерстяные чулки и залатанные башмаки.

Джереми мгновенно его узнал и нервно сглотнул.

— Мистер Тревитик!

— Он самый. Я ведь тебя знаю, парень, да? Мы встречались в Лондоне, когда ты был еще мальцом. Ты приходил кататься на моей машине, вот как. Вместе с отцом и матерью. Мистер Джереми Полдарк, да?

Они пожали друг другу руки, тонкая чувствительная ладонь Джереми исчезла в медвежьих лапищах Тревитика. Джереми представил Бена Картера.

За шесть лет Тревитиксильно сдал и выглядел неважно, но говорил с той же энергией и страстью, какие помнил Джереми. Через несколько секунд инженер повернулся и уставился на частично законченную конструкцию.

— И что это тут у нас, дорогие мои? Кажется, я припоминаю этот котел. Отец всегда узнает свое дитя. Его сделали тут лет пять или шесть назад, но никогда он не выглядел таким чистеньким и сияющим. И, насколько я знаю, его никогда не использовали. Что, готовите его к выставке, а?

Джереми объяснил суть дела, хотя был вполне уверен, что Тревитик и так всё знает. Теперь, когда корнуольский изобретатель вернулся в Камборн, маловероятно, что его шурин Генри Харви не упомянул о продаже котла и о честолюбивых планах молодого человека. И весьма вероятно, что Тревитик появился здесь в этот день по приглашению Харви, который предложил ему взглянуть, как продвигаются работы.

Смущенный тем, что его кумир осматривает механизм на такой еще предварительной стадии, Джереми говорил запинаясь. Тревитик задал пару вопросов, затем попросил подготовленные Джереми чертежи. Он поводил по бумаге крупными пальцами, внимательно изучил и оценил точность рисунков.

Через некоторое время он отложил чертежи на скамейку, и все замолчали.

— Отличные чертежи, — сказал наконец Тревитик. — Прекрасная работа. И умелая.

— Благодарю, — ответил Джереми.

— Хотел бы я делать их столь же аккуратно. У меня никогда так не получалось. Вечно я чиркал и стирал.

— И это шло на пользу дела, — заметил Джереми.

— Что? Ах да. Да, с этим я согласен.

Они снова замолчали. Тревитик почесал подбородок, явно нуждающийся в бритве. Потом медленно помотал головой.

— Он не годится, мистер Полдарк. — Джереми вопросительно взглянул на него, но ничего не сказал. — Он не годится, — повторил Тревитик.

— О чем вы, сэр?

— О котле. Он не годится.

— Это же ваш котел, мистер Тревитик. Вы сами только что это подтвердили.

— О да, это мой котел, это точно.

— И он был сделан для... для молотилки, так? Разве нет? Я решил, что это как раз тот котел высокого давления, который нам нужен. Что с ним не так?

— Ничего. — Тревитик снова почесал подбородок. — Но не для этой цели. Для вашей цели, мистер Полдарк, он слишком велик, вот и всё.

— Не понимаю. Вы часто...

— Что ж, я объясню. И никто не сможет это понять лучше.

Они замолчали в ожидании. Тревитик снова вгляделся в чертеж.

Через несколько секунд Джереми сказал:

— Тот котел, который вы делали для Пенидаррена в Гламоргане, так?.. Разве не вы часто повторяли, что между котлом для стационарных машин и для движущихся очень мало разницы?

— Именно так. Именно так. В принципе разницы мало. Но имеет значение производимая энергия.

— Разве это не...

— Погодите. Для движущегося механизма котел необходим, но не только он. Взгляните на него еще раз. Не забывайте, что его еще нужно наполнить водой. Мой двигатель в Пенидарене весил почти пять тонн. А этот — больше. И в Пенидарене он стоял на рельсах.

Лицо Джереми медленно стала заливать краска. Бен Картер уставился на Тревитика, как будто не понял.

— Я скажу вам о двигателе в Пенидарене, мой мальчик. Я создал его на спор. Вы наверняка знаете. Сэм Хомфрей, владелец литейного цеха, поспорил на пятьсот соверенов, что я не смогу сделать двигатель, который протащит по рельсам груз в десять тонн на десять миль. А я сделал. Он смог бы и в три раза больший вес потянуть. С легкостью! Двигатель справился за четыре часа. А мог бы и за два, но рельсы ломались или гнулись под его весом. Ясно? Вес был слишком велик. А что, по-вашему, произойдет с этой вашей машиной на обычных дорогах Корнуолла? Будет вязнуть в грязи каждую сотню ярдов! А насчет той железной дороги в Лондоне, «Поймай если сможешь», куда вы приходили, вы в курсе, почему я ее бросил? Потому что рельсы всё время ломались.

— Но... у вас же получилось в Корнуолле, одиннадцать лет назад.

— О да, сынок, и могло бы снова получиться. Более чем. Но кому это нужно? Кто за это заплатит?

Джереми не знал, чем занять руки, и стал складывать чертежи других инженеров, которые только что изучал.

— Это же чертеж Мердока, да? — спросил Тревитик. — Отличный он человек, Мердок. Мог бы многое сделать для паровых перевозок, но Уатт ему не позволил. Собака на сене, этот Уатт. Кошка на сене. О да, он инженер и изобретатель, отдаю ему должное за изолированную камеру для конденсации. Умен в своем роде. Но осторожен, хитер, подозрителен, скуп и вульгарен... Что он изобрел для парового котла? До него это был сосуд с горячей водой, и после него таким остался. Или остался бы. Если бы он настоял на своем. Знаете, что он сказал про меня? Сказал, что я заслужил виселицу за то, что изобрел котел высокого давления! — Тревитик рассмеялся. — Вы знаете, что он как-то пытался провести через парламент запрет использования котлов высокого давления?! Можете себе представить?

Джереми прислушался к лязгу и стуку молотка вдалеке.

— Но вы по-прежнему верите в будущее паровых перевозок?

— Господь с вами, дорогой мой, конечно же верю! Оно придет, и довольно скоро. Но с небольшими котлами, с небольшими. Ещё более высокого давления. В сто пятьдесят фунтов! Чтобы сделать двигатель, который будет ездить по этим дорогам, он должен быть не крупнее большого барабана, как в военном оркестре. Кстати, в Коулбрукдейле пять лет назад я как раз почти такой и сделал! Четыре фута в диаметре, семидюймовый трехтактный цилиндр, работающий с частотой сорок ударов в минуту, за четыре часа потреблял три центнера угля, просто чудо! Так они сказали, все остальные инженеры. Сказали, что такой маленький котел не может выдавать столько паровой энергии! А знаете, именно тогда я впервые выпустил остаток пара в трубу и обнаружил, что чем мощнее двигатель, тем больше тяга, а значит, и огонь должен быть жарче!

— Так, по-вашему, этот котел непригоден, — уныло сказал Джереми.

— Нет, мальчик мой, это прекрасный котел, если использовать его по назначению... Но не для экипажа на обычных дорогах. — Тревитик окинул взглядом Джереми. — Несомненно, вы могли бы использовать его как модель, проехаться несколько сотен ярдов... Это привлекло бы внимание. Раз уж вы кое-что сделали и зашли так далеко, то могли бы убедить недоверчивых, проехав по железной дороге из Портрита в Полдис ^[3]. Может, вам удастся убедить использовать вашу машину вместо лошадей. Она наверняка будет там работать, если рельсы достаточно крепкие.

— А вы сами пытались?

— Нет, я ловил другую рыбку. — Тревитик глубоко вздохнул — На строительстве волнореза в Плимуте... И насоса высокого давления для Долкоута... И плунжерного двигателя высокого давления... И строил планы на вертикальную мельницу Баркера ^[4] для установки на корабле... А потом изобретал культиватор. И еще усовершенствовал молотилку. Нет, у меня просто не было времени для дорожного экипажа. Да и денег на этом не наживешь, мистер Полдарк. Вы-то джентльмен и можете позволить себе тратить деньги на эксперименты. А я... с тех пор как меня объявили банкротом, мне нужно ловить более крупную рыбу.

Они замолчали. Стук молотка тоже прекратился. Мимо прошел рабочий с пустой тачкой. По грязному окну цеха хлестнул порыв ливня.

— Что ж, Бен, — сказал Джереми, — похоже, мы выставили себя идиотами...

— Напротив, мой мальчик, — схватил его за руку Тревитик, как только Джереми отвернулся. — Это лишь начало новой эры. То, что вы делаете — ценный опыт. Да вы на голову опередили всех прочих! У вас талант, я это вижу, даже в этих чертежах вы предвидите трудности и решаете их — так мало кто смог бы... Послушайте...

— Да?

— Дайте-ка взглянуть на чертежи. У вас есть чернила?

— Нет. Только карандаш.

— Хорошо. Могу я нарисовать на обороте?

Джереми кивнул.

— Вот, смотрите. — Тревитик сделал набросок широкими штрихами и с неуклюжестью ребенка. — Вот тот двигатель, что вам нужен. Вроде этого, вот так... и так. Не просто котел с водой, а котел с трубками. Много труб с водой внутри. Много, много труб. Как человеческий кишечник, понимаете? Много маленьких, но бесконечных трубочек вверху и внизу и топка посередине. Тогда вы поднимете давление, может, до двухсот фунтов на квадратный дюйм! И получите огромную энергию в крохотном пространстве, и легком, легком, понимаете?..

— Да, — ответил Джереми, — а если...

— Это котел будущего, мальчик мой, в особенности если поставить его на колеса, если он должен двигаться. Но есть один недостаток...

— Какой?

— Если я начну сейчас его конструировать, то кто сможет сделать хорошие чертежи, достаточно аккуратные? Таких нет... Но будут. Но дело не в чертежах и не в идее, проблема в исполнении. Проблема с созданием, мальчик мой, не с изобретением. Я могу его сконструировать. Другие должны его собрать. Может, в Лондоне или в Мидлендсе, тут нужна точность, как со сборкой часов. Вот что нам нужно. Пока что этого нет. Но с каждым годом производство становится всё лучше. Это лишь вопрос времени. Может, через десяток лет. Или меньше. Тогда вы и сделаете свой самодвижущийся экипаж, мой мальчик. И я попрошу разрешения первым на нем проехаться!

Глава седьмая

I

Вскоре после возвращения из Труро Клоуэнс встретилась со Стивеном возле сторожки и рассказала ему о пьесе. Держась за руки, они прогуливались вокруг своего будущего дома. Когда-то Дуайт обустроил этот домик и держал здесь одного слугу. Молодые люди осмотрели зубчатую башню, где размещались две основные спальни, затем остановились заглянуть в узкие готические окна гостиной. Дом выглядел обветшалым, но на деле был крепким. Как и Тренвит, его строили из гранита, и даже корнуольские ветра ничего не могли с ним поделать.

— Через пару недель я поселюсь здесь, — произнес Стивен. — Эти комнаты достаточно хорошие, а над остальными мне удобнее работать, если и жить я буду здесь. Скоро лето, а я не из тех, кто боится сырости.

— Жаль, что дом в таком плачевном состоянии, Стивен. Для тебя он недостаточно хорош.

— Жаль, что он недостаточно хорош для тебя… А в остальном — да лет десять назад этот дом показался бы мне Виндзорским замком!

Клоуэнс сжала руку Стивена.

— Ты сможешь поладить с Уилфом?

— Он не слишком общительный малый, это верно. Кивает да ворчит. Знавал я одного мельника возле Дурсли, он был точь-в-точь. Может, и я перейму такую манеру, буду кивать да ворчать на тебя, когда мне чего-нибудь захочется.

— Попробуй только! Но Уилф — довольно дружелюбный.

— Дружелюбный? Я бы так не сказал. Нет, он не злой, я согласен. Но его жена — куда более приятный человек.

— Мэри? Я рада, что ты заметил. Она много помогает в церкви. Не знаю, что бы Оджерсы делали без нее. Жаль, что у них нет детей.

— Капитан Полдарк считает, что это может быть мне на пользу, но Уилф совсем еще не старый. Вряд ли он старше меня больше, чем на десять лет. Он еще не скоро захочет уйти на покой.

— Это всего лишь начало, Стивен.

— Да, начало. Да и, в конце концов, я бы даже снова спустился в шахту, чтобы заполучить тебя.

— Но тебе же не пришлось этого делать...

— Знаешь, чем я занимался в воскресенье и вчера, пока ты была в Труро?

— Чем?

— Джереми не говорил, что я одолжил у него лошадь? В общем, я ездил в Пензанс. Далековато для такой чахлой лошаденки, так что ночевал я под кустом. Вернулся лишь вчера после обеда. Клоуэнс...

— Что-то случилось? — Клоуэнс взглянула на него.

— Нет. У нас с тобой всё в порядке. Клоуэнс... у тебя есть собственные деньги? Наличность?

— Немного. Сколько тебе надо? Шиллинги или фунты?

— Фунты.

— Это для дома? Оплатить ремонт?

— Нет-нет.

— Но для чего-то они тебе нужны?

— Сколько у тебя есть?

— Тридцать фунтов в банке. На руках — шесть фунтов и пять шиллингов.

— Ты не одолжишь их мне?

— Все?

— Все.

— Конечно.

— Я рад, что ты мне доверяешь, — он погладил ее ладонь. — Когда ты сможешь получить деньги?

— Шесть фунтов можно взять хоть сейчас, они у меня под кроватью. Остальное мне придется забрать из банка, а для этого надо поехать в Труро или послать кого-нибудь. Когда тебе нужны деньги?

— Самое позднее — в следующий понедельник.

Клоуэнс потеребила прядь волос.

— Кажется, Заки Мартин едет туда в пятницу по делам отца. Он сможет сделать всё тихо, если попросить об услуге. Если только ты не против того, чтобы узнал отец.

— Я против. Видишь ли...

— Что?

— Ты же знаешь, я вложил деньги в Уил-Лежер. Купил две акции за сорок фунтов. Но с запуском двигателя потребовались еще деньги. Меня об этом предупреждали, когда я покупал акции, но я решил рискнуть. И вот, второй взнос оставил меня ни с чем. Вряд ли я бы сейчас наскреб больше десяти фунтов. А теперь мне надо занять денег, и твой отец вряд ли одобрит, что я беру их у тебя.

— Тогда я попрошу Заки. Он сделает это для меня, я знаю. В каком виде ты хочешь получить деньги?

— Наличными, если можно. Сойдут и несколько банкнот Банка Англии, но лучше, если это будут гинеи.

— Хорошо, — ответила Клоуэнс. — Утром я попрошу Заки.

Возле парадного входа возвышалась каменная изгородь, и Стивен нежно прижал к ней Клоуэнс, целуя ее.

— Ты даже не хочешь узнать, зачем мне нужны деньги?

— Конечно, я умираю от любопытства. Но я же знаю, что в нужное время ты мне всё расскажешь.

— Ты чудесная девушка, — он снова поцеловал ее. — Я тебе прямо сейчас расскажу.

Что он и сделал.

II

К концу недели внезапно разразился шторм, разбив спокойное течение апреля, и начисто уничтожил сад Демельзы. Она стояла у окна и смотрела, как под порывами ветра цветы облетают один за другим. Когда такое происходило, и только тогда, Демельза становилась невероятно раздражительной. Домочадцы знали об этом, понимали ее и ходили при ней на цыпочках. Что больше всего злило Демельзу, так это то, что ветер не утихал, пока не сорвет последний лепесток, оставляя неприлично голые стебли качаться на ветру. Казалось, погода издевается над ее усилиями: сначала дает солнце и тепло для выращивания цветов, а затем, как злой ребенок, в одночасье всё разрушает.

В Пензансе дела обстояли особенно плохо. Еще до шторма несколько кораблей укрылись от юго-восточного ветра в гавани Роуд, а когда ветер переменился на юго-западный, усилившись до шторма, настигнув их у подветренного берега. Нескольким судам повезло встать у пирса в бухте, и они смогли отверповаться, но остальным пришлось резать канаты, и их выбросило на мель. Ничуть не лучше пришлось тем, кто попытался переждать шторм в море. В числе разбитых оказался «Гейдж» капитана Джона Олдриджа, который шел из Байдфорда в Дептфорд с древесиной для военно-морского флота. Корабль налетел на скалу Огаст, и пятеро моряков утонули у всех на глазах.

Подобная участь постигла и «Нимбл» капитана Адама Гриббла, который шёл из Кардиффа в Лондон, но пострадавших было меньше. Также разбились «Юнайтед Френдз» Генри Гича с маршрута Суонси-Фоуи; «Уильям Чарльз» капитана Эдварда Эймери с маршрута Джерси-Суонси; «Нэнси» под командованием Джозефа Джолли с маршрута Байдфорд-Плимут; и «Неттл», судно Артура Морриса с маршрута Фалмут-Фоуи. И это еще не считая тех кораблей, которые разбились в окрестностях.

Тем не менее, в среду, согласно объявлению, спасательная шлюпка ушла с молотка за двадцать гиней двум молодым чужакам.

Росс ничего не знал о связи между этими событиями, и внезапное отсутствие будущего зятя его рассердило. В понедельник Стивен одолжил у Уилла Нэнфана лошадь, решив для разнообразия не просить об этом Джереми, и с тех пор от Стивена не было вестей. В семь утра понедельника Уилф Джонас не обнаружил своего помощника на месте. Клоуэнс впервые соврала родителям, сказав им, будто не знает, где Стивен (хотя, возможно, это была наполовину правда, ведь ее спрашивали не о том, чем Стивен занимается; что же касается его местоположения — он мог направиться и в Пензанс, как несколько дней назад).

Чего никто не заметил, так это отсутствия Пола Келлоу в то же время, когда пропал Стивен. Конечно, Пол нередко отлучался из дома на неделю и больше, а Полдарки иногда подолгу не встречались с семейством Келлоу. Только Клоуэнс сделала кое-какие выводы во время визита к Вайолет, слушая рассуждения больной о том, куда же подевался ее братец-бродяга.

Так что загадка оставалась неразрешенной, пока Дуайт Энис наконец не встретил обоих.

III

Весь следующий день, в четверг, тридцатого апреля, Кэролайн каталась верхом и вернулась домой свежая и сияющая, обнаружив там Дуайта и своих дочерей, уже готовых слушать сказку перед сном.

Она влетела в комнату, поцеловала по очереди трех своих любимых домочадцев и снова выпорхнула вопреки душераздирающим крикам девочек, на ходу сообщив супругу, что ужин будет через пятнадцать минут.

Вскоре он присоединился к ней за ужином из трески под креветочным соусом, бараньих отбивных с устрицами и лимонного пудинга.

— Так ты не поедешь завтра? — спросила она.

— На самом деле Харриет не очень-то хочет меня видеть! Вернее, я ей там не нужен. Она твоя подруга, да и свадьбу они хотят устроить скромную.

— Ты же знаешь, я не люблю ходить на приемы без тебя.

— Знаю. Но с тобой будут Майнерсы... Да тебе вообще необязательно ехать, если погода не наладится.

— Я сказала ей об этом. Разумеется, мисс Дарси предложила мне провести у них пару дней, но я отказалась. Церемония состоится в полдень, то есть мне надо выехать сразу после девяти. Вернусь около шести.

— Это будет долгий день.

— Мне это нравится, ты же знаешь. Я была рождена, чтобы провести полжизни в седле.

Ужин продолжился в молчании.

— Как ты полагаешь, у них получится? — спросил немного погодя Дуайт.

— Что, брак? Дорогой, я и не знаю. Они совершенно разные. Хотя я подозреваю, что вопреки всему Харриет питает некую симпатию к Джорджу, и это может помочь. Она об этом никогда не говорила, но я четко это уловила, читая между строк... вернее, читая в паузах. А ему она очень нравится. Ты же знаешь, что Джордж — просто невероятный сноб. Но дело может быть не только в этом... Элизабет всегда была утонченной, леди в наилучшем смысле этого слова. А Харриет, если можно так выразиться, совсем не утонченная, леди в наихудшем смысле, именно это его удивляет и восхищает. Я, конечно, не имею никакого понятия о том, как долго это продлится. Но пока не чувствую вины за то, что так нахально вновь свела их здесь. Надеюсь, у них все получится, хотя бы ради ее блага. Может, немножко и ради его. Не очень приятно видеть кого-то настолько одиноким, каким стал Джордж со дня смерти Элизабет, такого и врагу не пожелаешь.

Слуги забрали тарелки и унесли.

— Баранина оказалась недостаточно мягкой? — спросила Кэролайн.

— Милая, совсем недавно я прекрасно пообедал. Не беспокойся обо мне так, словно я только что вернулся из французского плена.

— Глядя на тебя, я вспоминаю о том времени... Что ж, как прошел сегодня твой день? Я не осмеливаюсь комментировать, чтобы ты не подумал, будто в делах жителей Сола я всё еще следую учению Мальтуса ^[5].

Дуайт рассмеялся.

— Сол — как обычно... Пара пациентов, как водится, угасают. Один новый, весьма неожиданный пациент.

— И кто же?

— Знаешь семейство Томасов? Старший брат — Джон. Младших кличут Мастак и Певун.

— Певун — это тот, что в хоре?

— Да. Он немного... простоват. Но совсем не дурак. Пару месяцев назад он спрашивал меня, не мог бы я ему помочь.

— Помочь в чем?

— Он так и не повзрослел. Голос, походка, прочее. Мне это кажется только физиологической проблемой, иногда такое происходит из-за сбоя в работе кровеносной системы или желез. Но точно сказать нельзя. Некоторые мои коллеги сказали бы, что всё дело в жидкостях организма.

— Чего же он хотел?

— Хотел узнать, могу ли я определить причину его ненормальности. Такой вопрос от кого-либо — очень необычное явление. За последний год он сильно изменился. Сегодня я спросил его, почему он изменился, и он объяснил. Ему нравится одна девушка.

— Удачи ему! — отозвалась Кэролайн. — Не думала, что у него могут возникнуть подобные симпатии.

— Я тоже.

— И кто же эта счастливица?

— Сестра Бена, Кэти Картер. Она работает горничной у Поупов, у которых Певун служит конюхом.

— Она знает об этом?

— Не думаю. Хотя обычно женщины о таком догадываются, если я не ошибаюсь.

— Я догадывалась, — ответила Кэролайн. — Но мы более чувствительные люди. Я надеюсь.

— В общем, сегодня днем он снова приходил и спрашивал. И мне пришло в голову, что иногда — в одном из ста случаев — именно мозг тормозит развитие тела. Что-то происходит в прошлом, а мозг в результате отказывается принимать перемены, взросление, ответственность. И ты остаешься словно замороженным, не можешь жить обычной жизнью. Иногда так и происходит.

— А что Певун?

— Не знаю. Сегодня он приходил. На всякий случай я попросил присутствовать Клотуорти. Насколько я понимаю, с Певуном всё в порядке. Нет признаков атрофии или недоразвитости. Также нет признаков... Он рассказывал, что такая походка у него из-за того, что в детстве он опалил ступни, но на ногах нет признаков шрамов или ожогов. Это снова возвращает нас к мысли о проблемах в голове.

— Так ты ему поможешь?

— Я дал ему несколько упражнений. Для голоса. И для икроножных мышц.

— Ты можешь лишить его певческого голоса, — заметила Кэролайн, сделав глоток контрабандного кларета.

— Вполне могу. А пользы может и не быть. Тем не менее...

— Ты говорил с его братьями?

Дуайт помедлил с ответом, занеся ложку над пудингом.

— Нет. Но это хорошая мысль. Как-нибудь я обращусь к Джону. Из всех троих он наиболее ответственный.

— Кто знает, — протянула Кэролайн, — может, ты сумеешь превратить его в настоящего мужчину.

— По крайней мере, ему хочется попробовать. Его желание — уже половина победы. Если он поставит себе цель — а я уверен, что никогда в жизни он этого не делал, — то кто знает, чего он сможет добиться.

Приглушенно кашлянул слуга, привлекая их внимание.

— Прошу прощения, сэр, к вам пришли двое молодых людей, только что. Думаю, по медицинской проблеме, сэр.

— Они назвали себя?

— Да, сэр, мистер Пол Келлоу и мистер Стивен Каррингтон.

— Пол! — воскликнула Кэролайн. — Это странно. Мы не пригласим их на бокал вина?

— Если они пришли по врачебному делу, — ответил Дуайт, вставая, — то, возможно, сначала мне стоит самому их увидеть. Ты не возражаешь? После этого они могут присоединиться к нам за бокалом вина, если захотят.

Внизу, в прихожей, сидели в креслах два усталых молодых человека. Голова и правая рука у Пола замотаны окровавленными бинтами, Стивен выставил вперед негнущуюся ногу.

Вскоре грязная окровавленная одежда уже лежала на полу медицинского кабинета.

— Вы из самого Плимута так добирались? — спросил Дуайт.

— Не за один день, — ответил Пол. — Мы выехали из Плимута вчера и переночевали в Фалмуте. Сегодня нам надо было ехать в Пензанс, забирать лошадей, а раз почтовые кареты по той дороге не ходят, мы ехали в повозке. Так что домой добрались сегодня вечером. Ужасная была поездка.

— Что ж, — произнес Дуайт, вытирая руки, — огнестрельная рана Стивена — самая серьезная, но пуля прошла навылет через мышцы бедра, там только небольшое воспаление. Обычно пули чистые, если только ничего не попадает в рану вместе с пулей. Я перевяжу рану, посмотрим, что будет завтра. Когда случилось ранение?

— В понедельник вечером, — ответил Стивен, — как и травмы Пола.

— У него нет ничего опасного, — сказал Дуайт. — Пара дней в покое, и эти кровоподтеки и порезы на голове, скорее всего, перестанут вас беспокоить. Как и растянутое запястье. Вы дрались?

— Думаю, можно это так назвать, — расхохотался Стивен. — Я теперь буду обходить Плимут далеко стороной.

— Аминь, — присоединился Пол.

Дуайт смотал кусок бинта и убрал его.

— Доктор Энис, мы были в Плимуте по делам, — сказал Стивен. — Обычные, невинные, честные, денежные дела, но тут мы встречаем двух джентльменов, которые пытаются убедить нас примкнуть к флоту его величества.

— Вербовщики? — уточнил Дуайт.

— Вербовщики, совершенно верно. Ну, доктор Энис, я об этом и не помышлял, как и мистер Пол Келлоу. Они сказали «да», мы сказали «нет», это разногласие и привело к демонстрации оружия и сопротивлению. Отсюда и наши ранения. В результате его величество лишился двух моряков, которые бы ему чрезвычайно понравились. Но готов поклясться, что некоторые члены шайки вербовщиков также получили синяки и раны.

Дуайт рассмеялся. Теперь, после того как молодые люди приобрели более опрятный вид, они стали куда веселее: когда опасность больше не грозила, приключение, казалось, будоражило их. Или причина крылась в чем-то еще.

— Я дам вам порошок хинина, — сказал он. — Принимайте трижды в день, пока раны не заживут. А пока что моя супруга приглашает вас присоединиться к нам за бокалом канарского.

IV

На самом деле это была отчаянная и кровопролитная встреча.

Стивен пригласил Пола не столько из-за его двенадцати фунтов, «взятых в долг» из кассы, сколько из-за связей Пола в некоторых кварталах Пензанса. Если бы благие намерения Стивена были подвергнуты сомнению, Пол смог бы найти людей, которые поручатся за него, и не только за цвет его золота. После получаса ожидания в пыльной гостиной «Юнион-отеля» в разношерстной толпе из пары десятков более или менее приличных незнакомцев, лодка досталась двум приятелям. Но помимо оплаты надо было сделать кое-что еще: либо организовать временное хранилище для лодки в этой гавани, оплатив всё заранее, либо забрать ее в другое место, в более оживленный порт, где будет больше шансов ее продать.

— Погода стояла хорошая, — рассказывал потом Стивен Клоуэнс. — После штормов наступило затишье, так что я осмотрелся. В порту шлялась парочка дюжих парнишек, руки в карманах, штаны дырявые, во рту — табак... И я сказал Полу, что продавать лодку надо в Плимуте. Там настелют палубу, установят рангоут, и она тогда сгодится для любого дела. Там ее наверняка отхватят, говорю я, мы за одно утро туда доплывем или догребем за несколько часов, если ветер спадет. И, говорю я Полу, у тебя в Плимуте тоже есть друзья, они могут поспособствовать. Эти дюжие парни не откажутся посидеть на веслах за гинею. Если к утру погода не переменится... И он отвечает: «Почему бы и нет». Так мы и сделали.

— И вы перепродали лодку?

— Потребовалось почти четыре дня — больше, чем я думал, чтобы найти подходящего покупателя. Но в итоге мы нашли. С нами поехали двое молодцов, но оказалось, что нам не пришлось грести. Я заплатил им по гинее и оплатил проезд до дому. Они лопались от радости. Конечно, они не остались. На следующий день сели в фургоны до Пензанса, так что они не пострадали. Ничуть не пострадали. Жаль, что мы не отделались тем же, но, что ж, никому в итоге не стало хуже.

— А как вы столкнулись с...

Лицо Стивена помрачнело, затем он хмыкнул и улыбнулся. Будучи по натуре честным человеком, то есть честным по отношению к своим близким, он не хотел говорить Клоуэнс ничего, кроме правды. Тем не менее, он понимал, что правду эту нужно подать с некоторым тактом.

— Думаю, что в этом виноват я. То есть, я виноват больше Пола. Когда мы получили деньги, пересчитали их, убедились, что всё на месте и всё хорошо, и радостно потерли ручки, я говорю Полу: эй, назад мы поедем как богачи, давай сядем в почтовую карету кого-нибудь из ваших конкурентов и утром сразу отправимся домой. И мы пошли в «Ройял-отель», а там узнали, что в восемь утра в Труро отправляется дилижанс компании «Безопасный экипаж» с остановками в Хейле и дальше. Я говорю, мы поедем до конца и, наверное, переночуем в Пензансе, заберем наших лошадей и доберемся до дома! И Пол говорит: хорошо. Ты знала, что они закрыли практически такой же маршрут, Пол с отцом?

— Какой маршрут?

— Которым мы ехали до дома.

— Нет, не знала.

— Так вот, он такой же, разве что их экипажи стартовали в Торпойнте. Маршрут не окупался, и Полу было очень интересно узнать, как их конкуренты едут из Плимута. Полу кажется, что пассажиры предпочитают садиться в Плимуте и пересекать реку в экипаже, а не перебираться через реку самостоятельно и садиться в экипаж на том берегу. Может, так оно и есть, и меня это совершенно не заботит, но Пол захотел переночевать в «Ройял-отеле» и провести там вечер, поговорить с народом, разузнать что-нибудь. Ну, меня ты знаешь, правда? Надеюсь, что так, милая. Я никогда не скрывал, что действую под влиянием момента, чуток безрассудно, несдержанно, как ты могла бы выразиться. И я был счастлив с завершением нашей сделки! Да, я согласился переночевать в «Ройял», но провести там весь вечер показалось мне скучновато, так что мне захотелось побывать в одном постоялом дворе плимутского порта, о котором я наслышан. Решил пойти и пропустить там кружку пива, и Пол согласился.

— И найти там пару девушек? — предположила Клоуэнс.

Стивен на самом деле об этом и не помышлял, так что на его лице отразился ужас.

— Разрази меня гром, если ты так обо мне думаешь!

— Немножко, — ответила Клоуэнс и нежно похлопала его по руке, успокоенная его негодованием.

— В общем... Мы там не провели и часа, как дверь распахнулась и внутрь ворвались семь или восемь вербовщиков. Два офицера. В первые мгновения все возмутились, но у вербовщиков были мушкеты, так что дело проигрышное. Можешь себе представить мое состояние?

— Продолжай, — тихо попросила она.

Но продолжать нужно было очень аккуратно. Он покопался в памяти, восстанавливая ту сцену. Низкие балки под потолком, кружки и стаканы на барной стойке, два потных официанта, одноногий мужчина на табурете в углу играет на аккордеоне, два шелудивых пса, пробравшихся в зал, компания моряков с фрегата, слепой с пустой кружкой, распевающий от нечего делать, пара пьянчуг спят в углу на опилках. Шум, дым, жара и нескладный гул голосов. А затем — вторжение, музыка резко обрывается, крики, топот ног по залу, перекрытые выходы, голоса офицеров, команды... Две или три потасовки, в одной из которых Пол отбросил вербовщика, заявляя, что он джентльмен, за что и получил по голове.

— Продолжай, — повторила она.

— Меня никогда не хватали, ты знаешь об этом, Клоуэнс. Хотя пару раз я был очень близок к тому. Меня никогда не ловили, ни разу после того случая с яблоками. Не очень-то приятно быть пойманным. И вот он я, в такую расчудесную ночь, с мешком золота в кармане, половина которого принадлежит тебе, и ее совсем не стоило брать, но она лежит в кармане с остальным. И... и ты меня ждешь. Это было хуже всего. Ты ждешь. Если бы я сдался, я бы потерял всё!

Он поморщился, пошевелив ногой.

— Когда я был на борту «Бесподобного», схватки были всегда честными. На каперах обычно ходят лучшие моряки, понимаешь. Во флот никогда не возьмут сухопутную крысу, если можно схватить капера. И, знаешь, зачастую нас больше пугал вид британского фрегата, чем французского. Но меня никогда не ловили. А теперь... К счастью для нас, таверна была переполнена. Им потребовалось время, чтобы построить пойманных и разглядеть свой улов. Позади меня была дверь из зала в заднюю гостиную. Ее охранял один моряк с мушкетом. Ты же знаешь, что у меня за нож?

— Да... — она уставилась на него, широко раскрыв глаза.

— Его не надо открывать, ты знаешь, лезвие выкидывает пружина, как только достанешь из ножен. Ну вот... пришлось угостить им морячка. Пол рядом со мной держался за свою разбитую голову, но когда моряк упал, я подтолкнул Пола в дверь. Другие вербовщики не могли стрелять, иначе они бы попали в людей в зале. Мы пронеслись через дверь и следующую комнату, словно за нами гналась смерть. Да так оно и было. Когда мы выбрались, они открыли пальбу, тогда я и поймал пулю; мне повезло, что она меня не остановила. Та часть города возле реки состоит из лабиринта улочек. Мы поворачивали, петляли, задыхались от бега. Забавно, что не считаешь себя трусом, пока не начинаешь бежать. И кишки не завязываются узлом. Со мной так было много лет назад, когда я сбежал из шахты. Мне казалось, что я снова убегаю из той угольной шахты... — Стивен опять поежился. — Они недолго за нами гнались, иначе бы растеряли остальных. Как-то мы сумели удрать. Я оторвал клок от своей рубашки, остановил кровотечение, перевязал рану. Пол тогда был не так ярко разукрашен, это сейчас синяки и раны проявились; мы подлатали себя и решили на голубом глазу вернуться в отель. Никто ничего не заметил. В среду мы сели в экипаж. Признаюсь, я с облегчением выехал из Плимута. Они могли устроить облаву и найти нас.

Клоуэнс поднялась и подошла к окну, а затем повернулась и взглянула на Стивена издалека. Близость к нему всегда мешала ей судить беспристрастно.

— А как же моряк?

— Который?

— Которого ты...

— А, это был легкий удар. Он уже поднимался на ноги, когда я захлопнул дверь перед их носом.

— Тебе не стоило туда отправляться, — сказала она.

— В Пензанс? Плимут? Или в таверну?

— Ну что на это ответить?

— Клоуэнс, любовь моя, риск — моя вторая натура. Меня сурово воспитывали, ты знаешь. Для меня жизнь всегда была борьбой. Что-то вроде борьбы. Если кот растет диким, его сложно приручить. Ты так хочешь приручить меня?

— Я не уверена, — пожала она плечами.

Он улыбнулся, обнажив выбитый клык. Но его вид успокаивал. В нем не ощущалось борьбы по отношению к ней.

— Тот, кто живет в порту, всегда рискует встретиться с вербовщиками. Особенно моряк. Об этом мне надо было подумать лучше. Я обещаю, что в следующий раз буду думать лучше.

— А будет и следующий раз?

— Может и нет. Вряд ли будет, ведь мне есть что терять, так?

— Но в этот раз ты рискнул.

— Да, признаюсь. Я виноват. Но я не продумывал все настолько тщательно. Я не видел риска. По крайней мере... всё хорошо, что хорошо кончается.

— А это закончилось? — Клоуэнс едва улыбнулась.

— А разве нет?

— Если ты так утверждаешь, то, вероятно, так.

Стивен медленно поднялся и вынул кошелек из-за пазухи мешковатого сюртука.

— Вот деньги, любимая. Тридцать шесть фунтов. Когда мы поженимся, я, возможно, возьму твои деньги, но пока что только занимаю.

Она взглянула на деньги, но не протянула руки за ними. Стивен положил кошелек на стол; звон монет ему явно нравился.

— И большое спасибо тебе за деньги. Я продал лодку за восемьдесят фунтов. Что думаешь? Пятьдесят девять фунтов прибыли. Хоар и Стивенс обошлись мне в две гинеи каждый, Пол — в двадцать. Еда, выпивка и переезды стоили около пяти фунтов. Чистая прибыль — около тридцати. И твои деньги на месте, целы и невредимы. Так, может, поцелуешь меня за это?

Глава восьмая

I

Джордж Уорлегган и Харриет Картер соединились священными узами брака в полдень первого мая 1812 года в церкви святой Бреаги, неподалеку от Хелстона. К алтарю невесту сопровождал сэр Кристофер Хокинс. Церемонию провел преподобный Ричард Нава, викарий городка Лаксулян в тридцати пяти милях от Труро, он также руководил приходами Святой Бреаги, Джермо, Кьюри и Ганваллоу. Дородный троюродный брат невесты неплохо справлялся с пятью приходами. Свадебный завтрак прошел в Годольфин-холле. Мисс Дарси, тетушку Харриет, убедили на время попридержать свое недовольство браком ради гостей, которых надлежало развлекать, и блюд, которые предстояло испробовать. Герцог и герцогиня Лидс, брат и невестка Харриет, не приехали из Лондона на бракосочетание. Это было бы знаком семейной привязанности и одобрения, на которые Джордж и не надеялся.

И всё же пришло порядочное число дальних родственников, которые, судя по всему, обосновались в Западной Англии и представляли собой внушительное общество. Все казались чересчур высокими, длинноносыми и высокомерными. Хоть Джордж и был рыцарем, а также могущественным и известным человеком в графстве и за его пределами, но в их обществе он чувствовал себя неловко.

Джордж хотел, чтобы свадьба прошла как можно тише, и недавняя утрата избавила его от необходимости приглашать мать, но по очевидным причинам он сделал исключение для майора Джона Тревэниона и двух его сестёр, а также для ограниченного круга людей, с кем он связан делами или которые наверняка были бы польщены приглашением. Его дяде Кэрри сообщили о событии, но не пригласили, поскольку отказ был бы резким, несдержанным и, наверное, даже невежливым. Его сын Валентин, как и предполагалось, находился в Итоне, Джордж написал ему о событии и отправил письмо поздно, удостоверившись, что оно придет не раньше, чем состоится бракосочетание. Дочери Урсуле, по его мнению, тоже лучше было остаться дома, поскольку та еще не свыклась с мыслью о мачехе, которая будет ею повелевать. Но несомненно, вскоре они поладят друг с другом.

Одним из гостей, чье присутствие раздражало Джорджа, была леди Уитворт, с ее раскатистым голосом, двойным подбородком, круглыми глазами и густо напудренной кожей. Она заносчиво заявляла о своем дальнем родстве с ними обоими. Урожденная Годольфин, она, разумеется, имела дальнее родство с Харриет. Но с тех пор как, упав с лошади, погиб ее хвастливый и самодовольный сын, преподобный Осборн Уитворт, она стремилась поддерживать отношения, существовавшие только по причине родства первой жены Джорджа с женой Уитворта — той застенчивой, близорукой, длинноногой девушкой с высокой грудью, которая позже вышла замуж и вошла в семью Полдарков.

Брак между Осборном Уитвортом и Морвенной Чайновет, устроенный Джорджем, не заладился с самого начала, и один только вид леди Уитворт, громко гудевшей, маячившей перед глазами, махавшей веером, ломавшей комедию и при каждой возможности выставлявшей напоказ собственническое отношение к нему, раздражало и напоминало об отвратительном эпизоде, который Джордж предпочел бы забыть.

Еще больше раздражал единственный отпрыск этого непродуманного брака, явившийся, конечно же, без приглашения — Джон Конан Осборн Уитворт или просто Конан, названный в честь прадеда; грузный, близорукий и такой бледный, будто всю жизнь просидел в четырех стенах, а его редкие волосы были так коротко подстрижены, что напоминали мышиную шерсть. Вскоре ему исполнялось шестнадцать. За год он прибавил дюйм в росте и потерял пару дюймов в талии, но интерес к еде его отнюдь не оставил. Даже если бы его нашли на необитаемом острове после многолетней диеты из червей и кокосов, он не смог бы уделить свадебному пиршеству больше внимания, чем сейчас, подчистив все тарелки.

У Джорджа появлялось неприятное ощущение, что перед ним снова стоит преподобный Осборн Уитворт, настолько они стали теперь похожи. Однако надо отдать должное Оззи: у того имелись и манеры, и презентабельный вид. И он выказывал присутствие здравого смысла, когда не был одержим похотью или продвижением по службе. Оззи любил поесть и выпить, но не злоупотреблял этим, даже когда это считалось в порядке вещей. Будь у него большое состояние, которого он так добивался, из него бы вышел неплохой епископ.

После завтрака сэра Джорджа и леди Харриет Уорлегган ожидали два экипажа. Молодая чета в сопровождении фаэтона, где разместилась служанка Харриет с багажом и личными вещами хозяйки, должна была отправиться по ухабам и колдобинам по узкой дороге до Хелстона, а оттуда свернуть на новую платную дорогу до Труро. В пяти милях от Труро — поворот направо, переезд через реку и подъем на холм до самого Кардью.

Там их никто не ждал, кроме маленькой Урсулы и ее гувернантки, да еще энергичные, вышколенные и хорошо оплаченные слуги. Джорджу хотелось впечатлить невесту, хотя и по крови, и по воспитанию ей не полагалось впечатляться чем-либо. Он ждал этого дня полтора года. Такой день не должен пройти незамеченным. В гостиной и столовой будет ярко пылать огонь в каминах. Еще один разведут в спальне. Сотня свечей будет гореть там, где обычно обходятся дюжиной. Подадут легкие и вкуснейшие блюда и лучшие французские вина. Не время экономить. Достойное торжество для холостяка с титулом рыцаря, сочетающегося браком с сестрой герцога.

Как же всё это отличается от свадьбы с Элизабет в тихой церквушке Святого Феока. Но об этом следует забыть...

Он взглянул на свою новую жену. Лицо ее выражало некоторую жесткость, аристократическую суровость, ставшую более заметной, поскольку сегодня Джордж много вращался среди ее высоких сородичей с будто вырубленными топором лицами. Либо их манеры сказались на ней, либо он стал сильнее замечать сходство. Не то чтобы она не красива — весьма красива при правильном освещении. И молода. По его меркам очень молода. В метрике ей тридцать, и Джордж не сомневался в этом ни на йоту. Зрелая и свежая. То, что нужно. Они сидели друг напротив друга в карете, и ему захотелось ее коснуться. Теперь она принадлежит ему. И это не шутка. Он подумывал придвинуться к ней, погладить ее щеку, шею. Однако это ниже его достоинства — вести себя, как влюбленный мальчишка.

— Я взяла с собой Филберта, — промолвила Харриет.

— Кого? — уставился на нее Джордж. — А-а-а... — Это был ее питомец, странный жутковатый звереныш меньше белки, оживающий с приходом ночи. — Где он?

— Он с Камиллой. В своей клетке. Он нас не побеспокоит.

Джордж беспокойно поежился.

— Камилла с ним умеет управляться?

— Он сильно привязан ко мне. Но я уверена, он не будет тебе досаждать.

— Я не слишком привык, чтобы по дому разгуливали животные.

— Что ж, обещаю не пускать Данди дальше холла.

Джордж уставился на нее, а затем разразился смехом. Вернее, некоторым подобием смеха, но на большее он был неспособен.

— На секунду я подумал, что ты говоришь всерьез.

Они потряслись дальше. Пока что местность выглядела не лучшим образом, и жителю Лондона могло показаться странным, что деревья всё еще голые. Здесь, на самом западе, деревья не торопились зеленеть, словно опасаясь грядущих штормов, хотя живые изгороди цвели, опережая своих собратьев по всей Англии. День начался хмуро, но теперь прояснялся, а вдали, между склонами низких холмов, проглядывало изумрудно-синее море.

Джордж начинал осознавать, как сильно он хочет эту женщину. Все прошлые годы он так часто с успехом подавлял свои желания, что ему и в голову не приходило, что теперь всё станет по-другому. Но теперь всё стало по-другому. Вот она сидит, напротив. Принадлежит ему. И он знает, что будет дальше.

— Завтра конюх приведет Кастора и Поллукса, — сказала она.

Джордж потер подбородок. Надо будет еще раз побриться сегодня. Они почти доехали до городишка с названием Хелстон. Дальше дорога будет лучше, по крайней мере, меньше шансов перевернуться. Лошади перешли на шаг и зацокали по каменноймостовой, кучер погонял их, щелкая кнутом. Маленькие каменные дома смотрели им вслед. В канаве стоял точильщик ножей, одной ногой неосторожно вступив в ручей, а другой вращая свой станок. Четверо оборванных ребятишек подбежали к экипажу, протягивая руки, по двое с каждой стороны. Трое парней дрались, а мамаша на них кричала. Возле трактира «Ангел» пассажиры садились в дилижанс. Те, что ехали снаружи, кутались в многочисленные одежды.

— Что ты сказала?

— Когда?

— О своих собаках.

— Завтра их приведут.

— Дом будет полон гостей, когда они появятся.

— Боюсь, что они часть домашней обстановки. Мы об этом договаривались.

— Разумеется.

Но не о том, что они будут носиться галопом по всему Кардью, как привыкли это делать в Полвендроне, подумал Джордж.

— В конце концов, дорогой Джордж, подумай, как тебе повезло, что придется мириться только с парой датских догов и одним галаго ^[6] и я не привела с собой полдюжины ноющих детей вроде тех, что мы сейчас миновали.

Она смотрела в окно, скользя взглядом по домам на окраине города, по пыхтящей трубе шахты, цепочке мулов, по куче булыжников, наползающих на дорогу. Тусклое солнце осветило ее твердые черты лица, чистую кожу и блестящие волосы цвета воронова крыла. Сколько сейчас времени? Джордж не хотел смотреть на часы, но предположил, что около половины седьмого. Через два часа стемнеет. Они, должно быть, прибудут в Кардью около восьми. Затем пройдет как минимум четыре часа, прежде чем они разойдутся по ванным комнатам, переоденутся, поужинают и снова поднимутся наверх. То есть осталось еще около пяти часов! Он взглянул на нее, гадая, правда ли ее ноги окажутся полными, как он давно уже подозревал. Не бледные и тонкие, как у Элизабет, а, наверное, смуглые, с тяжелыми икрами. Он не возражал. Харриет — смуглая, но еще и сестра герцога, которая сегодня вручила ему право на подобные исследования.

Харриет взглянула на него и, удивившись открывшемуся ей зрелищу, тактично опустила глаза под его горячим взглядом.

II

Где-то неделю спустя Пол Келлоу встретился с Джереми и спросил его, не одолжит ли капитан Полдарк пятьсот фунтов его отцу. Джереми удивился, и Пол это заметил.

— Ты можешь решить, что это перебор, но мы ведь соседи. Отец и капитан Полдарк часто встречаются в обществе, да и мы тоже дружим: ты, Клоуэнс, Дейзи, Вайолет и я. За последние годы мы много времени проводили вместе. Вместе работали над самодвижущимся экипажем в Хейле... К тому же твоя особая дружба с Дейзи... Мы бы не просили о помощи, не будь всё так серьезно.

— А что такое? Временные неудачи?

— Скорее, затяжные. Ты же знаешь, как это бывает с изобретателями, с новыми идеями — обычные люди слишком ограничены, чтобы увидеть преимущества чего-то нового. Это графство — просто медвежий угол.

— Ты имеешь в виду разработанные маршруты?

— Три новых маршрута за последний год. Все они нужны, все важны для коммуникаций. Но люди безразличны к тому, что им предлагают! Может, в следующие несколько лет люди привыкнут к регулярному сообщению, к экипажам, исправно ходящим хотя бы раз в неделю. Но бедняки привыкли к путешествиям в повозках, а богачи ездят верхом или нанимают кареты. Когда они изменят свои привычки, станет слишком поздно, — хрипло рассмеялся Пол. — По крайней мере, слишком поздно для нас. Выгоду из нашего предприятия извлекут какие-нибудь второразрядные перевозчики.

— Мне жаль. А если...

— Посмотри на почтовые кареты, — сказал Пол, — просто посмотри на них! Они работают на одних и тех же маршрутах и всё же освобождены от пошлин! Мы же обязаны платить за каждые открываемые ворота, увеличивать затраты и работать в убыток! Не так-то много людей захотят переплачивать за однодневное путешествие. Говорю же, ужасная ситуация!

— Я могу спросить отца. Но не лучше ли, если это сделает мистер Келлоу?

— Я думал, мы довольно близкие друзья, и это придаст просьбе веса.

— Да. Да, конечно.

Джереми копнул землю ногой. Он был бы признателен, если бы слова Пола не звучали так, будто за это несут ответственность Полдарки. Неправда, что их отцы часто встречаются в обществе: рукопожатия во время посещения церкви Сола и случайные встречи на дороге не в счет. Джереми знал, что отцу плевать на мистера Келлоу, и полностью стоял на стороне отца.

Похоже, все нуждаются в деньгах.

— Тебе неприятна моя просьба, — резко заметил Пол.

— Разумеется, я передам ее. И если из этого что-нибудь выйдет, уверен, отец захочет обсудить всё это с твоим. Надеюсь, когда Уил-Лежер заработает в полную силу, всё наладится.

— Пока ничего?

— Как сказать. Ее тщательно расчистили, но качество жил очень плохое.

— Как бы там ни было, Полдарки многие годы получали доход с Уил-Грейс. Думаю, эту сумму не так уж сложно найти.

Джереми промолчал. Они стояли недалеко от церкви Сола, около Фернмора.

— Почему бы тебе не зайти? — спросил Пол. — Дейзи всегда ждет тебя, а ты словно сквозь землю провалился после Пасхи.

Так и было. В начале года он продолжал невинно флиртовать с Дейзи, чувствуя себя вполне комфортно на этом тонком льду. Но после новой встречи с Кьюби стал мертвее мертвого. Он чувствовал, что должен либо отвести Дейзи в ближайший стог сена, а затем попросить ее руки, либо держаться от нее подальше.

— Благодарю, но я... — дружеский отказ замер у него на языке. В конце концов, что его ждет дома? Что его вообще где-либо ждет? — Конечно, благодарю. Как Вайолет?

— На той неделе она снова кашляла кровью, но удивительно быстро приходит в себя. Сходи к ней сам. Она тоже будет очень рада тебя видеть.

Джереми смог отделаться от Пола, когда почти стемнело. Отца еще не было дома, но вскоре он должен вернуться. Джереми не мог решить, сказать ли ему об этой просьбе сегодня. Довольно неловкая просьба, и Джереми совсем не думал, что они с Полом — подходящие посредники. Но когда наседают кредиторы...

Как ранее отметил Стивен, Джереми обратил внимание на убогость дома Келлоу. Обе девушки тратили средства на портних, Пол всегда был хорошо одет и обут, но миссис Келлоу неизменно выглядела измученной и перетрудившейся. Жилье они арендовали, и им нечего было предложить в качестве поручительства по ссуде или продать, если нужда вдруг станет слишком суровой. Да еще с больной дочерью, что станет с ней?

Отец с матерью как раз заканчивали ужинать, и Джереми проскользнул к стулу, извинился за опоздание и объяснил, где был. Беседа за столом носила бессвязный характер. Клоуэнс, похоже, ушла со Стивеном к Тренеглосам. Субботний выпуск газеты сообщал новые подробности взятия Бадахоса, но о Джеффри Чарльзе не было ни слова. Напряжение в отношениях с Соединенными Штатами росло, поскольку американские корабли пытались прорвать блокаду и вступали в стычки с британским флотом. Газета сообщала о сражении, случившемся в Бискайском заливе и названном «боем по случайности», между американским фрегатом и британским бригом, в ходе которого погибло тридцать человек на английском корабле, после чего сражение завершилось. В газете также опубликовали объявления об американских судах, захваченных в качестве трофеев и теперь выставленных на продажу вместе с грузом.

— Это всё равно что высекать искру рядом с пороховыми бочками, — добавил Росс. — Взорваться может в любую секунду.

— Ты имеешь в виду, что опять грянет война с Америкой? — спросила Демельза.

— Есть вероятность. Многие американские конгрессмены, уверен, с завистью смотрят на просторы Канады и незащищенные границы. Наших войск там только горстка.

— Думаю, мы ничего не сможем поделать, — сказал Джереми.

— Считаю, нам следует отменить королевские указы и больше не осуществлять блокаду американских судов. В любом случае они не располагают достаточным торговым флотом, чтобы решительно повлиять на ход войны.

Помолчав Джереми сказал:

— Знаете что...

Все ждали, но он не продолжил.

Демельза насторожилась:

— Надеюсь, ты не произнесешь того, о чем я думаю.

Джереми усмехнулся.

— Возможно.

Росс нахмурился:

— Что за таинственность?

— Мне исполнится двадцать один на следующей неделе, — ответил Джереми. — Может, уже пора.

— Я так не думаю, — возразила Демельза.

— Что ж, мама, я вот спрашиваю себя. Насос, что я соорудил, работает исправно, без существенных изъянов, слава богу, хотя толку от шахты пока нет. Не думаю, что я здесь сильно нужен.

Росс не отводил от сына глаз и знал, о чем тот толкует. Его потрясла волна накативших чувств. В принципе он такую идею приветствовал. Но когда дошло до дела, он понял, что ему это совсем не нравится.

— По-моему, в войне наступает переломный момент. Сомневаюсь, что на ее исход могут повлиять твои усилия.

— Это слабый довод для любого, кто собирается сражаться, — ответил Джереми. Теперь всё сказано, но лучше от этого не стало.

— Это из-за встречи с мисс Тревэнион? — резко спросила Демельза: ей было не до учтивости.

Джереми покраснел.

— В какой-то степени, да. Но дело не только в этом. Я не сказал вам, что когда на прошлой неделе я находился у Харви, там побывал Ричард Тревитик. Он явился неожиданно. По-моему, мистер Харви рассказал ему, кто я такой, и тот пришел посмотреть, что мы делаем... Он сказал, что купленный мной котел не пригоден для экипажа.

Росс застыл на мгновение.

— Что не должно означать... — он запнулся.

— Это значит, отец, что я выставил себя дураком, хотя мистер Тревитик по доброте душевной это отрицал. По сути это значит, что котел слишком большой для использования в самодвижущемся экипаже на обычных дорогах. Дороги, как он отметил, не потерпят этого. Проклятая штуковина будет вязнуть в грязи или колеса сломаются.

— Но через год-два дороги могут стать лучше, — возразила Демельза. — После войны...

— О да. Но когда это случится? Мистер Тревитик также любезно начертил для меня схему нужного котла, который заставит машину работать; но сказал, что в настоящее время техническое оснащение предприятий не позволит изготовить такую машину.

Росс отрезал кусок пирога, но не стал есть.

— Итак?

— Он заставил его двигаться по дороге, — сказала Демельза.

— Да, для торжественного эксперимента, но не более. Он сказал, это не принесет денег. Несколько лет точно.

— А что насчет рельсов?

— Да, — протянул Джереми и принялся за еду. — Мистер Тревитик тоже это предложил, наверное, в качестве утешения. Разумеется, создание такой машины не было моей целью; но вчера утром я отправился в Полдис на шахту, узнать, не заинтересованы ли акционеры в паровом экипаже, который будет ехать по рельсовой дороге от их шахты до Портрита. Они отказались. Посчитали это невозможным, опасным и дороже лошадей. Я отметил успех эксперимента рельсовой дороги мистера Тревитика в Гламоргане. Они же указали, что машина больше не работает...

Пару минут они ели в тишине, затем Росс сказал:

— Кажется, у Фрэнсиса Данстанвилля значительная доля в шахте Полдис. Интересно...

— Нет, отец... — Джереми замолчал и грустно улыбнулся, — думаю, это следует устроить, не прибегая к чужому влиянию, хоть ты так любезно это предлагаешь. Вполне вероятно, что акционеры Полдиса рассуждают коммерчески здраво. Ясно лишь то, что я принялся за этот экипаж с воодушевлением ради идеи, хотя заранее знал о трудностях. Наверное, я опережаю время, хотя это препятствие не остановит меня от того, чтобы предпринять еще одну попытку. Только вот попытка не обязательно будет так скоро...

Снова наступило тягостное молчание. Демельза поглядывала то на одного, то на другого.

— А тем временем?..

— В этом всё и дело. Я тренируюсь в ополчении. Это ведь всего лишь повод, чтобы уклоняться от службы, разве нет? До сих пор я убеждал себя, что здесь меня держат важные дела... А теперь, когда одно завершилось успешно, а другое провалилось... Люди думают: «Война в этом году закончится», затем: «Ох нет, закончится в следующем году». Но теперь, когда собираются вмешаться американцы...

— Вряд ли это что-то изменит, — ответил Росс, — с их стороны это будет огромной ошибкой, да и с нашей тоже. Но они слишком далеко, чтобы оказать существенное влияние. Победой или поражением, но война закончится в Европе.

— Где мне самое место, как мне кажется.

Демельза снова взглянула на Росса: тот продолжал жевать, машинально, словно не ощущая вкуса еды.

— Джереми, — произнес он, — я думаю, что тебе стоит немного подождать.

Такой ответ удивил и Джереми, и Демельзу.

— Почему?

— Я буквально имею в виду, что стоит чуть повременить. Если ты отправишься сейчас, то я, без сомнения, смогу купить тебе место в Шестьдесят втором полку или что-то вроде этого. Но пока ты закончишь обучение, думаю, всё уже закончится. Мне кажется, всё к тому идет.

— А если не закончится?

— Тогда я не буду тебе мешать.

— А ты, мама?

Внезапно глаза Демельзы наполнились слезами. Это неожиданное зрелище смутило мужчин. Она нетерпеливо сморгнула непрошенные слезы.

— Не знаю, сынок. Поглядим ближе к делу, правда?

— А то, дорогуша! — изобразил Джереми, пытаясь разрядить обстановку, и сменил тему: — Что ж, отец, когда нам понадобится паровая лебедка, у меня уже есть котел, который замечательно подойдет. То есть двигатель наполовину готов.

— Скорее бы это произошло, — ответил Росс.

Джереми вспомнил, что совершенно упустил из виду второй вопрос.

— Угадайте, о чем сегодня просил меня Пол Келлоу?

Они и не пытались угадать, так что он всё рассказал.

— Кэролайн говорила мне, что в том году они занимали и у Дуайта, — припомнила Демельза.

— Черт их побери! Она не сказала, сколько?

— Кажется, пятьсот фунтов. Они просили больше, предлагая взамен долю в своем деле, но Дуайт отказался и просто одолжил денег. В тот раз просила миссис Келлоу, когда Дуайт навещал Вайолет.

— А нам долю в деле не предлагали? — с иронией спросил Росс.

— Об этом мне ничего не говорили. Может, предлагать почти уже нечего.

— Похоже, Келлоу поручает своим домочадцам вести эти щекотливые дела. У него не хватает мужества самому прийти?

— Я говорил Полу, — ответил Джереми, — что если ты благосклонно отнесешься к просьбе, то его отцу придется прийти к тебе.

— Совершенно верно. — Росс взглянул на жену, которая уже успела оправиться от минутной слабости. — Непростой вопрос, правда?

— Сложно им отказать, мы ведь помним, каково это.

— Но мы, по крайней мере, не занимали денег у друзей.

— Да ты не разрешил бы мне даже попытаться.

Джереми пытливо взглянул на отца и мать.

— Было настолько туго?

— Еще хуже, — ответил Росс. — Мы распродали часть мебели, всю скотину, брошь твоей матери...

— Неужели ту, которую...

— Похожую на нее, да, — ответила Демельза.

— Я не вижу, чтобы Келлоу находились в такой же нищете, — продолжил Росс. — Но я бы не смог спокойно спать по ночам, зная, что этих двух девушек — особенно Вайолет — вышвырнули из дома. Даже если бы в этом не было моей вины, всё равно мне было бы не по себе. Конечно, пару лет назад мы бы с этим легче разобрались.

— Я несу ответственность за то, что настоял на открытии Уил-Лежер, — сказал Джереми.

— Это так, — ответил Росс, — но когда ты это предложил, я не смог выбросить идею из головы.

— Так что же с Келлоу, Росс?

— Что ж, я, конечно, отвечу согласием. Хотя, признаюсь, мне это представляется безнадежной затеей, и деньги будут выброшены на ветер. Пол не говорил, что они предпринимали, чтобы выкарабкаться?

— Да, говорил. Они сократили два неприбыльных маршрута. Другие два стали ходить раз в неделю, а не дважды, как раньше. Сам Пол чаще будет управлять экипажами, по крайней мере, временно. Они надеются обойтись вшестером.

— И это должно помочь?

— Они на это надеются. Ничего больше сказать не могу. Возможно, мистер Келлоу расскажет.

Мистер Келлоу и вправду рассказал, когда пришло время. Беседа оказалась довольно неприятной. Чарли Келлоу совершенно не обладал чувством собственного достоинства, которое демонстрировал его юный сын. Он дышал на Росса перегаром с примесью запаха только что выпитого. Росс всегда особенно недолюбливал людей, которые во время разговора подходят слишком близко, а когда пытаешься от них отстраниться, беспрестанно наступают. Мистер Келлоу сделал чудесную выкладку с цифрами, призванную доказать, что концепция дилижансов только зарождается в Корнуолле и компания «Келлоу, Клотуорти, Джонс и Ко» является наиболее организованной, укомплектованной и оснащенной для того, чтобы наилучшим образом развивать это предприятие, когда представятся возможности. Всё, что им для этого надо — это рабочий капитал, который позволил бы продержаться в период затишья, а затем уже дело успешно поднимется и стабильно пойдет в гору.

Росс понимал, что в этом есть доля правды: когда эта проклятая бесконечная война всё же закончится, система платных дорог в западных регионах начнет бурно развиваться, а вместе с ней возрастет поток почтовых дилижансов, экипажей и фургонов. В чем он сомневался, так это в том, что стоящий перед ним потрепанный человек с красным носом и большим животом, заискивающий и обидчивый, именно тот, кому Росс доверил бы развивать это дело. Но, тем не менее, вот он. Именно этому человеку его попросили помочь, только потому, что их дети дружат. Если бы судьба распорядилась иначе, он мог бы стать свекром Джереми. И всё еще может, как он сам считает. Разве это так уж маловероятно даже сейчас?

Он предложил мистеру Келлоу беспроцентный заём на два года в размере пятисот фунтов. Потеря этой суммы означала, что шахта Уил-Грейс будет работать на три недели меньше, если будет принято решение ее закрыть.

Мистер Келлоу без колебаний согласился взять деньги, проделав это почти с достоинством, которого доселе не демонстрировал. Росс даже заметил в его взгляде сожаление оттого, что он не попросил больше, раз уж ему так легко пошли навстречу.

III

Одиннадцатого мая Джереми получил из Итона короткую записку от Валентина:

«Я только что получил весточку от Джеффри Чарльза, написанную левой рукой. Он попросил сообщить вам, что жив и идет на поправку. Его трижды ранили при Бадахосе, но он надеется через несколько недель вновь вернуться в полк. Его правую руку проткнули штыком, он считает, что ему повезло ее сохранить, но пока написание письма для него утомительно, поэтому он просит прощения. Посылает свою преданную любовь всем вам...»

IV

Около пяти вечера, когда мистер Спенсер Персиваль, барристер, премьер-министр Великобритании, вошел в вестибюль Палаты общин, собираясь произнести речь о проблемах промышленности северной Англии, его застрелил человек по имени Джон Беллингем, брокер из Ливерпуля, доведенный до отчаяния отказом в выплате компенсации.

Глава девятая

I

«Герб пройдохи» — небольшой постоялый двор неподалеку от церкви Сола, на улице, ведущей в Фернмор, дом Келлоу. В 1770-1780-х годах таверна старого Джо Тресиддера, брата Джонатана Тресиддера, когда-то главного пайщика Уил-Рэдиант, процветала, шахтеры часто наведывались в это заведение. Но закрытие Грамблера в ноябре 1788 года стало для таверны смертельным ударом, от которого уже нельзя было оправиться. Появление простецких пивнушек и забегаловок, где распивали контрабандное спиртное, усугубил положение, а когда Джо умер, некому стало продолжить его дело.

Так что старая таверна прекратила существование. Какое-то время там жили два плодовитых, но неблагополучных семейства по фамилии Хоскин и Бард. Лучший представитель последнего успел поработать в Тренвите. Вспышки эпидемий и нищета унесли их всех на кладбище или в богадельню, и место осталось за кузеном Тресиддеров. Недавно таверну продали Неду и Эмме Хартнеллам, которые снова открыли ее в качестве гостиницы и собрались поселиться там с двумя детьми и привлечь достаточное число жильцов, чтобы свести концы с концами.

Последние месяцы всё шло замечательно. Постоялый двор открыли, как местечко чуть более высокого класса, где можно выпить, и «Герб пройдохи», хоть и потрепанный, был достаточно просторным, чтобы предложить пару отдельных комнат, где люди более состоятельные могли бы выпить и поговорить без посторонних. Вот что в первую очередь понравилось Джереми Полдарку, Стивену Каррингтону и Полу Келлоу, там они и встречались время от времени.

Джереми недовольно жаловался Стивену, что его не включили в план покупки спасательной лодки в Пензансе. На что Стивен ответил:

— Разве ты не понимаешь, что теперь я и без того в зависимости от Полдарков? Раз я стану твоим зятем, то не могу просить твоей помощи, как будто уже им являюсь. Можно ли мне сейчас просить? Разве не понятно?

— Нет, не понятно.

О деньгах, данных в долг, знали только они с Клоуэнс.

— В любом случае смог бы ты так долго отсутствовать дома и на шахте?

— Шахта могла бы прекрасно обойтись без моего внимания. Похоже, мой кузен Валентин Уорлегган был прав, когда предположил, что его отец никогда не продает что-либо ценное...

— Что ж, в следующий раз провернем что-нибудь вместе.

— А он будет, следующий раз?

— Всегда что-нибудь подворачивается, уж поверь. Просто будь начеку и не зевай.

Джереми взглянул на часы.

— Пол опаздывает. Как думаешь, он придет?

— Не видел его неделю. Он в отъезде.

— Знаю. Стивен, я серьезно обдумывал...

— Что именно? Как можно заработать денег?

— Пойти на войну. Мне двадцать один. Отцу было восемнадцать, когда он пошел воевать. Его отец купил ему чин лейтенанта в полку герцога Уилтшира в Эдинбурге...

— Зачем?

— Зачем? В смысле, зачем он пошел на войну? Думаю, его обвиняли в контрабанде и...

— Ха! Это интересно. Оказывается, он нарушал закон в молодости.

— Все нарушают законы, Стивен... Мы только что получили весточку от моего кузена Джеффри Чарльза, владельца Тренвита. Его трижды ранили при Бадахосе, а я здесь зря теряю время.

— Хочешь знать мое мнение, Джереми?

— Если желаешь его выразить.

— По-моему, ты чокнулся.

— Наверное.

Миссис Хартнелл вошла в комнату с двумя кружками эля. Высокая, моложавая, привлекательная женщина с сияющими черными глазами и прекрасными темными волосами, как у цыганки, и на двадцать лет младше своего мужа, который служил лакеем в Техиди, пока не унаследовал немного денег от тетки. Молодым людям она нравилась, потому что всегда отличалась веселым и живым нравом и была не прочь поболтать, прислонившись к дверному косяку, или незаметно выйти, если поймет, что постояльцу хочется побыть одному. Джереми иногда посещали шальные мысли, что при определенном стечении обстоятельств она могла бы стать его теткой.

Когда она удалилась, Стивен заговорил:

— Воевать — это безумие. Даже если в тебя не попадет пушечное ядро и ты не потеряешь руку или ногу, ты останешься ни с чем: без денег, наград, тебе даже спасибо не скажут. Посмотри, как бывшие солдаты шатаются по округе, спившиеся и разорившиеся, им нечем гордиться, кроме всей этой болтовни о героизме. Если всё же хочешь сражаться, чего я тебе не советую, то тогда хотя бы поступай во флот, есть хоть небольшая, но вероятность получения денежной награды. Заметь, сражения на море — наверное, самое кровопролитные; но хотя бы в итоге не останешься без гроша. И всё же...

— Что ты хотел сказать?

— Если ты должен воевать, то почему бы не на каперском корабле?

— Тогда это будет совсем не та война.

— Ну, скажу я тебе, ты можешь с успехом рассчитывать на сражение с французами, с каким и столкнешься в армии Веллингтона, но тут хотя бы будут деньги.

— Думаю, здесь кое-что поважней денег. Всё равно мне некуда их вкладывать.

— В прошлом месяце, — сказал Стивен, — капер из Фалмута «Персил» захватил судно с грузом шелка из Валенсии, которое французский капер сопровождал в Шербург. Быстрое сражение, и судно уже захвачено и доставлено в Фалмут. Говорят, оно стоит восемнадцать тысяч. Только представь себе величину награды!

— Понятия не имею.

— Ну, не меньше трех тысяч. Может, и вдвое больше, если действовать умело.

— У меня нет денег, — повторил Джереми.

— Совсем нет?

— В честь победы британского флота при мысе Трафальгар отец подарил нам с Клоуэнс по пятьдесят фунтов. Я положил свои скромные сбережения в банк Труро, поскольку у нас было всё необходимое, а также неплохие деньги на карманные расходы. Но в прошлом году по соглашению я купил у Харви котел Тревитика и остальные части за половину стоимости, потому что они делали насос для Уил-Лежер. Все пятьдесят фунтов и ушли... Только это ни к чему не привело. С таким же успехом можно было швырнуть деньги в море.

Стивен удивленно приподнял брови, услышав в речи Джереми печальный оттенок.

— У тебя же есть акции в Уил-Лежер, как и у меня.

— Да, отец продал их мне по той же цене; в любом случае я не могу получить за них деньги.

— Наверное, все-таки мне стоило вложиться во что-то более понятное, — заговорил Стивен, — но тогда я думал только о Клоуэнс, решил, что, может, твоя семья отнесется ко мне благосклонней.

Вошел Пол. Синяки у него на лице стали теперь одного цвета; если ссадины на голове и болели, он всё равно не жаловался, но выглядел обеспокоенным и важным. В руках у него была кружка эля, купленного у прилавка, а под мышкой он нес газету.

— Видали? — он разложил на столе газету. И ничего не объяснив сразу начал читать: «Жестокая драка у причала Плимута. Зарезан представитель военно-морского флота. Вербовщики с корабля его величества «Аретуза» вечером минувшего понедельника вошли в таверну «Звонкий колокол» в Девонпорте в надежде завербовать новобранцев для королевского военно-морского флота. Отобрали потенциальных моряков, но некоторые оказали серьезное сопротивление, и в ходе стычки один из вербовщиков, матрос Уильям Моррисон, двадцати шести лет, получил ножевое ранение в живот, из-за которого и скончался. Злоумышленники скрылись, а тем, кого зачислили в военно-морской флот, обвинений не предъявили».

Стивен перечитал заново.

— Ну и ну, удивительно напоминает нашу маленькую историю. И в той же таверне!

— Это и есть наша история, — сказал Пол.

— Не мели вздор! Всё случилось две недели назад.

— Эта газета недельной давности.

Стивен взял газету и посмотрел на нее так, будто раздумывал, не поддельная ли она. Затем сделал внушительный глоток эля из кружки.

— Я никогда не наношу ножом смертельные раны. Здесь речь совсем о другой драке.

Пол выразительно посмотрел на Джереми, лицо которого посерело.

— Странно, — тихо добавил Стивен, — я всегда читаю газеты. Местные новости стоят всего шесть пенсов. Забавно, что этой новости я не видел.

— Если нас выследят, будет совсем не до смеха, — сказал Пол. — В таверне была куча народу, и они успели разглядеть нас еще до прихода вербовщиков. Помнишь, ты распевал ту песню, как там в ней? «Пришвартовался дырявый наш корабль, ура, ура, ура! Дырявый наш корабль!»

— Ну, если это правда, — сказал Стивен, почесав шевелюру, — в чем я сомневаюсь, то они преувеличили эту историю, чтобы продать газеты; если это правда, то до Девонпорта далеко. Несколько месяцев стоит держаться от него подальше, просто на всякий случай. Скорее всего, этот моряк умер из-за чего-то другого, и они решили, что виной всему тот укольчик в живот. Тут надо не забывать о хитрости этих морячков. Попытаться разобраться... Но даже если предположить... Ну, просто предположить... Что мне было делать, Пол?

Вопрос прозвучал, как выстрел из ружья.

— Что? — не сообразил Пол.

— Что мне было делать, а? Встать на колени, как какой-то слабак? Ты бы предпочел плавать на военном фрегате, где всё решает только плетка? Предпочел бы? Просто ответь.

— Нет, — с трудом согласился Пол, отказавшись от почти обвинений, — оставалось только одно — что ты и сделал. Но я решил предупредить тебя, чтобы ты молчал обо всей этой истории. Чем меньше народу знает, тем меньше опасности. Новости разлетаются быстро, сам знаешь. Многие видели твою хромоту и мою перевязанную голову. Давай попридержим языки. Сбежать от вербовщиков — всё равно что сбежать от таможенников, и тут есть чем похвастаться. Но не в том случае, когда убил моряка британского флота.

В установившейся тишине слышались только шутливые возгласы выпивох за главной стойкой в обществе миссис Хартнелл. Джереми указательным пальцем вытер мокрый след от своей кружки.

— Поскольку я в этой переделке не участвовал, хотя еще пять минут назад жалел об этом, я бы сказал, что вам еще повезло. Этой газете больше недели. Похоже, никто не уловил связи. Надеюсь, вы не упоминали в разговорах о «Звонком колоколе»? Если нет, то тогда, вероятно, никто и не помыслит об этом. Но Пол прав: больше никому ни слова.

— А я ведь только чутка ковырнул этого парня, — проворчал Стивен. — Иначе его кишки должны были вывалиться наружу. Считаю, что это всё брехня.

Они сидели, попивая спиртное, болтая о всякой всячине, но в голове у каждого вертелась та статейка, хотя Пол уже давно скомкал и спрятал газету в карман. Пол спросил:

— Как там дела на мельнице, а, Мельник?

— Да неплохо.

— Что-то я не вижу муки у тебя в волосах.

— Воды и мыла пока хватает.

— Ты должен был начать уже в понедельник.

— Ага.

— Уилф будет недоволен.

— Как и я. Уилф сказал, что оплатит мне только половину рабочей недели.

— А ты что ответил?

— Сказал, что на большее и не рассчитывал.

— Всё равно, — возразил Пол, — отныне ты не можешь брать выходной и уходить, когда вздумается. Даже когда станешь зятем капитана Полдарка.

— Я всегда сумею расплатиться за одолжение.

У Пола иногда проглядывали язвительно-сварливые черты. В отношениях с Джереми он редко проявлял этот недостаток, но не со Стивеном. Хотя Пол никогда не интересовался Клоуэнс, но ему бы понравилось положение, которое, по его мнению, теперь достанется Стивену. Эта злобная насмешка, возможно, была проявлением ревности или просто беспокойством из-за погибшего моряка. Пусть Стивен и хотел спасти положение той безжалостной расправой, но последствия будут очевидны, если правда откроется.

Спустя какое-то время Стивен потянул за колокольчик, чтобы вызвать миссис Хартнелл.

— В тот вечер я видел кое-что в Плимуте, — заговорил Пол. — Хотя эти сведения бесполезны и ими всё равно нельзя воспользоваться.

— Поделись же ими со мной, — попросил Джереми, — ведь я знаю большинство твоих секретов.

— Ох, да это совсем не тайна. Просто личные наблюдения той ночью и на следующий день. С разбитой головой и щекой, да еще с вывихнутым запястьем мне было совсем не до сна. А вот у Мельника дела были куда лучше, даже не сомневаюсь.

— Я изрядно нализался бренди, — ответил Стивен. — Когда у тебя открытая рана, то лучше уж напиться до одури, чем мучиться всю ночь от боли.

— Ты храпел, я точно знаю. Боже, как же ты храпел! Что ж, я прикончил твою бутылку и всё равно не мог уснуть. Понимаешь, я ведь не пират, который привык размахивать саблей...

— Попридержи язык, — сказал Стивен.

— ... и даже тогда я ощущал не просто легкое беспокойство из-за возможного преследования. Поэтому с рассветом я встал и сел у окна. Я поглядывал на задний дворик, где стоял экипаж, на который мы собирались сесть в восемь. Там было три кареты, но я знал, как выглядит дилижанс компании «Безопасный экипаж» с позолоченной отделкой, который мы заказали. В семь конюхи отправились проверить лошадей. В половине восьмого пришли посыльные с двумя металлическими ящиками. Их поместили в сейф под сиденьем охранника и заперли. Получив расписку, посыльные ушли, и запряженный лошадьми экипаж подъехал к парадному входу гостиницы, чтобы начали рассаживаться путешественники.

— И что тут особенного? — спросил Джереми.

— Ну, это всё, по правде говоря, — проворчал Пол.

Вошла Эмма Хартнелл.

— Не пропустить ли вам еще по кружке, а? Присоединяйтесь, мистер Полдарк, а то отстанете от своих друзей, верно?

Джереми осушил кружку.

— Ну вот. Так уже лучше?

Она рассмеялась и вышла, бренча тремя кружками.

— Что, по-твоему, было в ящиках? — спросил Стивен.

— Деньги, понятное дело.

— С чего вдруг «понятное»?

— По их форме и размеру. Тому, как их тащили. И оба помечены «Банк Девона и Корнуолла».

— Думаешь, их везли далеко?

— В Труро.

— Ты ни словом не обмолвился об этом.

— Всю дорогу я думал, что у меня вот-вот оторвется голова. Вспомнил об этом только недавно...

— Зачем? — усмехнулся Джереми. — Чтобы заняться разбоем?

— Конечно же... нет, — Пол пожал плечами. — Я просто удивился, вот и всё, подумал — странно, что такие деньги везут не в почтовой карете.

— Почему же их не отправили почтовой каретой? — спросил Стивен.

— Сначала это меня озадачило. Я узнал в лицо одного из тех двоих, что встречали экипаж у гостиницы Пирса. Я видел его в банке Уорлеггана. Его зовут Бленкоу.

— Что ж, — согласился Джереми, — «Банк Уорлегган» и «Банк Девона и Корнуолла» теперь сотрудничают. В прошлом году об этом писали газеты. Похоже, время от времени они отправляют деньги туда и обратно. Только не пойму, почему в том дилижансе... В смысле, почему в «Безопасном экипаже»?

— Что ж, это нетрудно объяснить, — сказал Пол. — Уорлегганы вкладывают деньги. Не знали? В компанию, я имею в виду. «Безопасный экипаж» и три другие, пару лет назад созданные компанией «Фагг, Уитмарш, Фромонт, Уикли и Ко», но в ноябре они столкнулись с трудностями, когда обострился экономический кризис, и Уорлегганы пришли им на помощь. Поэтому и покровительствуют их конторе.

— Что-то я не пойму, к чему ты клонишь, — заявил Стивен. — Почтовая карета или частная контора, — опасность всегда есть. Ты об этом что ли подумал, об опасности? У нас ведь законопослушное графство, верно? Бандитов интересуют денежные маршруты. А там три человека: два кучера и вооруженный охранник! Легкий дилижанс уж точно движется быстрее, нежели почтовая карета, и прибывает на день раньше.

— Всё равно, — гнул свое Пол, — черт с ними, с Уорлегганами. Но они вложили деньги в предприятие, которое нанесло нам ущерб. Ты же знаешь, к чему это привело. Я же рассказывал. Этот маршрут мы забросили в феврале.

Эмма вернулась с тремя кружками на подносе. Шум в пивнушке поутих, а в ее взгляде читалось желание перекинуться парой сплетен; но увидев озабоченные лица молодых людей, она поставила поднос, весело подмигнула Джереми и опять ушла.

Все молча пили, после чего заговорили о всяких мелочах.

Но вскоре как бы невзначай Стивен спросил:

— Интересно, сколько в тех ящиках может быть налички?

— Ты про экипаж? Ну... кое-какие деньги явно в бумажных облигациях. А по поводу остального, зависит от веса золота или серебра. Но размер ящиков и то, как их несли... Должно быть, круглая сумма. Может, тысяча, а может, две тысячи фунтов, кто знает?

Стивен присвистнул.

— Это нехорошо, Стивен, — Джереми горько усмехнулся. — Не забывай, ты станешь членом уважаемой семьи. Нельзя заниматься разбоем, ты ведь знаешь. Иначе случайно окажешься повешенным.

— Он уже этим рискует, — заметил Пол.

— Как и ты, — ответил Стивен, — я где-то читал, что по закону, если один совершает преступление в присутствии другого, то и вина обоих одинакова. — Он повернулся к Джереми. — Можешь насмехаться, черт побери. Всё равно, если бы появилась возможность, я бы не стал отказываться от этого только из чувства благочестия. А ты? Нам бы не помешала такая куча денег. Ты сам говорил...

— Я знаю, что говорил, — оборвал его Джереми, так как он ничего не сказал Полу о Кьюби, дабы тот не проболтался сестре.

— Ну так вот.

— Ну так вот, — передразнил Джереми, — деньги мне бы пригодились. Но не на таких условиях.

— Верно, — согласился Стивен. — Ты прав. Не на таких.

— Каких условиях? — не понял Пол. — Вы про нравственность говорите? Утверждаете, что вытрясти деньги из банка — это так же жестоко, как грабить вдов и сирот?

Те посмотрели на него.

— Нет, — наконец произнес Джереми. — Есть разные степени правонарушений. Но это не значит, что надо так поступать.

Обычное течение беседы вдруг сменило русло. Мрачное лицо Пола выражало всё без слов.

— А ты бы это сделал, если бы представилась возможность? — недоверчиво спросил Джереми. — Правда? Ты говоришь на полном серьезе, Пол?

— Не знаю. Может быть. В мире столько несправедливости. Деньги всегда не в тех руках. К счастью, такой возможности не будет. Надеюсь, что хотя бы это хорошо. Скажу честно — эта мысль меня искушала.

— Ох, меня тоже, — признался Стивен. — Две тысячи фунтов! На половину я бы купил каперский корабль, оснастил его и набрал команду. Сколько всего еще можно подобрать у французских берегов. Я точно знаю.

— Всё это глупые и бесполезные разговоры... — сказал Джереми и предложил: — Давайте-ка лучше выпьем за что-нибудь более осуществимое.

— Аминь, — со вздохом завершил за него Стивен и откинулся на спинку стула. — Оставь эту мысль, Джереми. Я не стану разбойником. Я мог бы это сделать, чтобы заполучить Клоуэнс. Но теперь в этом нет нужды. В этом месяце я законно заработал деньжат. Нет ничего плохого в купле-продаже. Прости за вербовщиков, но кто мог знать, что такое случится? Я бы с радостью попробовал что-нибудь законное...

Пол хорошенько отхлебнул эля.

— Черт подери, и всё-таки кое-что меня мучает.

— Что?

— Разумеется, я согласен со Стивеном. Никаких черных масок. Но если мысли начали приходить в голову, то в покое они уже не оставят.

— Какие мысли?

— Я знаю кучеров. Многие годы наблюдаю за ними. Знаю, как сильно они любят выпивку. Некоторые едва удерживаются на месте, не проехав и полпути. И вот мне интересно — просто интересно — а что, если кучера и охранник «Безопасного экипажа» когда-нибудь слезут с дилижанса: в Торпойнте, в Лискарде или Сент-Остелле. Что, если они все вместе пойдут в гостиницу. Тогда охранять экипаж будет некому.

Часть вторая

Глава первая

I

Двадцать третьего мая Росс отправился в Лондон.

Джордж Каннинг писал:

Это стало огромной трагедией. Как известно, мы с Персивалем некоторое время были противниками, и признаться, я полностью отвергал проводимую им политику, но, честно говоря, немногие могли тягаться с ним в споре лицом к лицу, да и наше противостояние — это, скорее, борьба обстоятельств, над которыми мы не властны, что, безусловно, ничего не меняет, но всё же я не чувствовал к нему сильной неприязни. Величие этого человека, на мой взгляд, заключалось не столько в широте его ума, сколько в блестящей цельности идей. Сомневаюсь, чтобы кого-нибудь еще из политиков нашего поколения оплакивали столь же искренне. На следующий день после его гибели никому из ораторов в Палате не удалось отделаться сухой речью, и мне в том числе.

Как ты, вероятно, уже слышал, на севере не разделяют скорби его коллег. Голодные толпы повсюду радовались его смерти, возложив на лорда Персиваля ответственность за всю горечь лишений, которые им довелось пережить. Его убийцу чествовали как героя. Гремели барабаны, развевались революционные знамена, и только серьезная демонстрация военной силы и ополчения смогла остановить всеобщее восстание.

В том же месяце, несмотря на советы Камбасереса и Талейрана не ввязываться в войну с Россией, пока еще кровоточит «испанская язва», Наполеон Бонапарт, презрев мелкие и не столь важные проблемы, доставляемые ему герцогом Веллингтоном, в сопровождении Марии-Луизы направился в Дрезден, где устроил приём при дворе и созвал своих многочисленных вассалов, европейских королей и принцев; после чего, возглавив шестисоттысячную армию, двинулся на Россию. Через месяц, когда Наполеон приближался к Неману, Соединенные Штаты объявили войну Англии, не зная, что британское правительство уже отменило указы, ее спровоцировавшие. Взяв паузу, чтобы перегруппироваться, французы переправились через Неман и четыре дня спустя заняли Вильну, оставленную русскими. Как далеко они зайдут?

Тем временем в Палате общин шли тончайшие дипломатические танцы, сопровождавшиеся всеми должными церемониями и полным отсутствием поспешности. Исполняющий обязанности премьер-министра лорд Ливерпуль, несмотря на многодневные переговоры и консультации, не получил поддержки и после поражения в Палате подал в отставку, а принц-регент пригласил лорда Уэлсли. Старший брат Веллингтона хотел предложить некоторым из кипятящихся и недовольных вигов примкнуть к нему в новом «правительстве всех талантов», но те отказались, считая, что все таланты уже и так находятся в их рядах. Как бы там ни было, они не доверяли любому правительству, не позволяющему им контролировать принца. После этого шанс возглавить правительство был у лорда Мойры, который также не преуспел, хотя на какой-то миг показалось, что ему удастся не только сформировать правительство, но и предложить Каннингу занять в нем достойное место.

В конце концов всё снова обернулось полным разочарованием и неудачей; и в приступе отчаяния регент предложил лорду Ливерпулю попробовать еще раз. Лорды Грей и Гренвиль и другие лидеры вигов подозревали, что вовсе это не отчаяние, а часть хитрого маневра принца с расчетом получить то, что он действительно хотел всё это время — продолжения больной и убогой политики Персиваля, при которой он будет ловко уворачиваться от решения католического вопроса и одновременно с огоньком вести войну.

Оказавшись в самой гуще этих переговоров, обсуждений и закулисных интриг, Росс увязал в них глубже и глубже, со временем оказываясь во всё более неудобном положении.

Любимая, — писал он Демельзе, — похоже, мне всегда нужно искать отговорки, чтобы оправдать свое отсутствие, но это не отговорка, ибо я точно знаю, что не могу бросить Джорджа в такой момент. Теперь, после отказа от предложения Ливерпуля, Джордж при встрече со мной пускается в такие долгие разъяснения причин тому, что я вижу, как он уже об этом жалеет. Как бы я ни относился к нему, сейчас, признаться, мое терпение почти исчерпано. Даже принц-регент, который когда-то так его не любил, призвал забыть о разногласиях с Каслри и прочими и принять предложение Ливерпуля — но всё без толку.

Что ж... это моя лебединая песня, какой бы затяжной она ни была. Думаю, после нового созыва парламента вскоре назначат выборы, и клянусь тебе, наш великий и добрый Джордж будет лицезреть меня не чаще, чем богатый и злой Джордж, плетущий свою паутину в Корнуолле.

С полдюжины раз мне доводилось видетьпринца, и он всегда очень учтив со мной, хотя, боюсь, во время нашей прошлогодней встречи я был не столь любезен, как полагается. Ходят слухи, что повредив на танцах лодыжку, он вынужден принимать по двести пятьдесят капель лауданума в день, а также настойку болиголова, чтобы уснуть хотя бы на три часа.

На прошлой неделе я получил письмо от Джереми: он сообщает о безуспешных поисках стоящей руды в Уил-Лежер. Обязательно передай ему — или покажи мое письмо — что для этого еще очень рано. Я знал одну шахту недалеко от Восточного бассейна, где акционеры ждали два года, прежде чем кирка ударилась о ценную породу. Нам, конечно, столько не протянуть. То и дело я задаюсь вопросом — мудрым ли было мое решение оставить большую часть акций в руках двух семей; это тяжкий груз, но причина тебе известна.

Время бежит, и мне пора. Надеюсь, Джереми ведет себя разумно во всем; позаботься, пожалуйста, также о себе и о третьем мужчине в нашей семье. Ты знаешь, я не мастер выставлять чувства напоказ в семейных делах, и, несомненно, мои комплименты и слова любви осыпают тебя не чаще, чем снежинки в знойный день, но всё же умоляю, будь осторожна во всем, что касается здоровья и безопасности. Желательно не лазить по деревьям — небольшие тоже считаются, даже не пытайся носить клавесин под мышкой, не спорь с коровами, не падай с лошади и не перепрыгивай больше четырех ступенек за раз. Всё это совершенно ни к чему.

Вернусь к тебе в назначенный срок. До тех пор подписываюсь:

Твой вечно преданный и вечно отсутствующий муж

II

Однажды в июле, в четверг, когда начинало смеркаться, Стивен, прощаясь с Клоуэнс, сказал, что они увидятся в субботу, как обычно. Он увлекся верховой ездой, и долгими летними вечерами ничто не доставляло им такого удовольствия, как скачки вдоль побережья до Темных утесов и обратно. Во время некоторых приливов это было опасно, недавно им дважды пришлось спешиваться и вести лошадей под уздцы по песку мимо Мингуза, чтобы добраться до дома.

— Что насчет завтра? — спросила Клоуэнс, нежно поглаживая потную шею Неро.

— Дорогая, ты же знаешь, мы никогда не встречаемся по пятницам.

— Завтра прилив будет в самый раз. Мы можем прогуляться, а когда он спадет, вернуться галопом.

— Да. Могу себе представить. Но в субботу будет всё то же самое.

— Тогда нам придется ждать отлива.

— Мы могли бы выехать на час позже.

— Ты собираешься навестить Вайолет? — спросила Клоуэнс.

Лошадь Стивена тряхнула уздечкой и фыркнула.

— Да, — ответил он.

— Почему ты не отложишь визит на неделю?

— Клоуэнс, она смертельно больна.

— Я знаю. Но она уже давно больна. На эту пятницу у нее нет прав, будет оглашение помолвки. Сходишь в воскресенье утром.

— Она будет ждать меня завтра.

— И это важнее, чем встретиться со мной?

— Нет. Конечно же, нет. Но это стало своего рода соглашением.

— Думаешь, у нее есть право на какое-либо соглашение?

— Конечно нет. Просто я обещал — каждую пятницу.

Клоуэнс села на коня. Светлые волосы развевались на ветру.

— Тогда я пойду с тобой.

Повисло молчание.

— Милая, — сказал Стивен, — ты же знаешь мои к тебе чувства. Если нет, значит я не сумел их выразить. Но когда я навещаю Вайолет Келлоу — это другое. Конечно, я не люблю ее. Это своего рода обман — заставлять верить, что люблю. Это шутка. Она сама не верит. Но делает вид, что верит, как и я. И мы видимся по пятницам. Я сижу около часа и разговариваю с ней, держу за руку, развлекаю. Она мой друг в каком-то смысле. Скоро ее не станет...

— И ты даже не разрешаешь мне пойти с тобой — так ты доказываешь свою вечную преданность. Значит, я стою на пути.

Стивен задумался.

— Да, дорогая, стоишь, — наконец сказал он.

Она собралась развернуть коня, но он схватился за уздечку.

— Клоуэнс, будь благоразумна! Ты выше этого! Вайолет смертельно больна. Это тебе не какой-то там флирт с Бет Нэнфан или другой деревенской девушкой. Даже...

— Откуда мне знать?

Стивен пристально посмотрел на нее.

— Милая, ты ищешь повод для ссоры?

— Нет, но я хочу поговорить откровенно. Я хочу...

— Неважно, чего ты хочешь, мы никогда не сможем говорить откровенно, если ты совсем мне не доверяешь!

— Да, из-за слухов.

— Каких, например?

— Ты ходишь в пивные, особенно к Салли-забери-покрепче. Ты ходишь к Нэнфанам. Кажется, ты бываешь везде, где есть деревенские девушки.

Она попыталась выдернуть уздечку, но Стивен держал ее крепко. Неро вращал глазами и фыркал, выражая недовольство этим захватом. Лошадь Стивена тоже пыталась отодвинуться.

— Послушай, я не бросаю друзей, кем бы они ни были, — сказал Стивен. — Нэнфаны были очень добры ко мне, когда я жил с ними, и до сих пор добры. Бет — милая девушка, и мне она нравится. Но мне также нравятся Уилл и Шар, ее отец и мать. Думаешь, мы бы остались друзьями, если бы я ухаживал за их дочерью, будучи помолвленным с тобой? А что касается Салли... Есть люди, с которыми я знаком примерно с прошлого года, включая старого Толли, этого мошенника до мозга костей. Но он дружил с твоим дедушкой, вечно болтает о Старом капитане... как он его называет. Он, наверное, был настоящим дьяволом во плоти.

Неро, то ли по воле хозяйки, то ли по собственному желанию вскинул голову и чуть не сбросил с седла Стивена, который выпустил уздечку из рук. Однако Клоуэнс смогла разглядеть его лицо в сумерках.

— Особенно с женщинами, — сказал он. — Толли говорит, твой дедушка был искусителем. Говорит, ни одна женщина не была в безопасности. Многим мужьям наставили рога, и просто удивительно, что старый Джошуа умер в постели.

Клоуэнс разозлилась.

— Я не знаю, что говорит Толли, и мне всё равно! Если мой дедушка был чертовским соблазнителем, и ты так восхищаешься им, возможно, тебе стоит последовать его примеру!

Она пришпорила Неро и помчалась через ворота к конюшне. Стивен поскакал следом и позвал ее, но она не оборачивалась. Когда выбежал Мэтью Марк Мартин, чтобы помочь Клоуэнс спешиться, Стивен выругался себе под нос, развернул лошадь и поехал через Меллин к своей одинокой сторожке.

III

Следующим вечером, добравшись до Фернмора, Стивен всё размышлял, точно ли стоит этот еженедельный визит ссоры с Клоуэнс. Впрочем, он был зол и обижен на нее за то, что показалось ему заносчивостью. Его обида усиливалась из-за постоянно преследовавшей мысли, несмотря на помолвку, навязчивого чувства ее превосходства, оскорбительного для него как для мужчины. Да и так ли уж важно семейство Келлоу? Дейзи всё равно гостила сегодня в Труро у тети, миссис Чоук; Пол уехал в Фалмуте с отцом; и только миссис Келлоу дожидалась его наверху, чтобы попросить несколько минут присмотреть за Вайолет, пока она забежит к миссис Оджерс, жене пастора. Не было более преданного Вайолет человека, чем ее мать, но она хорошо знала Стивена как постоянного и надежного гостя, его прибытие давало возможность для долгожданного отдыха.

И всё же основной целью его визита была Вайолет. Он поднялся по лестнице — Вайолет выглядела лучше. На прошлой неделе казалось, она при смерти, но сегодня она оживилась, цвет лица улучшился, и язвы на губах исчезли. У Стивена мелькнула мысль, что, возможно, Клоуэнс не так уж ошиблась, предположив, что раз Вайолет больна уже давно — значит, продержится еще долго.

Но стоило им заговорить, как он понял, что ее жизнерадостность была напускной. Всё началось, как обычно, с добродушного подтрунивания.

— Стивен, малыш, наконец-то мы одни! Ты пришел заявить о своих правах жениха?

— А как же, старушка. — Он поцеловал ее. — Я велел твоей матери пару часов не возвращаться. Времени у нас достаточно, не так ли? Мне задернуть шторы?

— Ну разумеется!

Он рассмеялся и взял ее за руку.

— Ты выглядишь в пять раз лучше, чем на прошлой неделе! Это регулярный прием бульона из репы? Не успею оглянуться, как мы с тобой окажемся на пляже вдвоем!

Она покачала головой.

— Сам знаешь, что теперь это невозможно. Ты продал душу другой женщине. Даже если мисс Клоуэнс и разрешает тебе заходить к нам, насчет прогулок по пляжу она не будет столь же добра. Я бы не была так добра на ее месте. Но сильно пусть не переживает. Я больше никогда не увижу море.

— Ох, перестань, не говори так...

— Ох, перестань, не говори так... — передразнила она. — Тебе легко сочувствовать, ведь я для тебя никто, или почти никто.

— Ты для меня величайшая из многих! Иначе я бы...

— Величайшая из многих, — повторила она. — Что это еще такое? Величайшая из многих. Где это ты нахватался? Такие слова подойдут изнеженным лордам в гостиных, а не пиратам, бороздящим моря с ножами наперевес и всё такое.

— Приватирам, — поправил он. — Ты бы сразу научилась их отличать, возьми тебя в плен кто-нибудь из них. Кстати, я еще никогда не использовал саблю — хотя ты частенько искушаешь меня, когда я прихожу.

Так продолжалась эта добродушная, чуть дерзкая шуточная перепалка, вперемешку с полусерьезными, полуциничными заверениями в любви. В этих беседах Вайолет и раньше преуспевала, когда была здорова, встреча же со Стивеном, поддержавшим ее игру, снова ее распалила. Но лишь на короткое время. Вскоре она откинулась на подушку, фарфоровые глаза блуждали по комнате.

— Ну и погода. Так сыро, кажется, будто тучи сидят на крышах, словно жирные слоны. Слава Богу, доктор Энис разрешил мне открыть окно. Мама держала бы меня в наглухо закрытой комнате из страха, что свежий воздух вызовет кашель. Стивен, ты не мог бы прогнать того паршивого шмеля? Нечего ему тут делать, только меня злит.

Стивен осторожно поднял бутон розы, на который сел шмель, отнес его к окну и встряхнул. Шмель удержался и пополз по стебельку вверх. Стивен выронил розу.

— Такой большой, а боишься насекомых!

— Паршивых шмелей, — ответил он. — Где ты нахваталась? Такие слова подойдут корнуольской базарной бабе, а не даме в изысканной гостиной.

— Туше... — Она вздохнула. — Стивен, знаешь...

— Что?

— Не важно. Не стоило этого говорить. Расскажи мне о своей работе на мельнице. Там всё отлично? В церковном хоре есть два человека, и я, признаться, никогда не знала, кто из них Уилф Джонас.

— У Уилфа за ухом родимое пятно, которое переходит на шею.

— Увы, мне никогда не удавалось увидеть их шеи так близко! Да я никогда и не пыталась! Итак, расскажи, чем ты занимался в последнее время? Есть ли еще спасательные лодки на продажу?

Стивен вкратце рассказал, чем занимался на прошлой неделе. Ему удавалось представлять совершенно обычные события в таком свете, что слушатель никогда не скучал. «Дар балабола» — как назвал это Бен Картер. На несколько минут рассказ увлек Вайолет. Когда он подошел к концу, она предложила Стивену конфету. Он взял ее, и они принялись молча жевать.

— Вчера заезжала миссис Поуп.

— Правда? Добрым соседям так и полагается поступать.

— Я ломала голову, было ли это для нее простым светским визитом или она считает своим долгом навестить несчастную больную.

Стивен расхохотался.

— Тебе такое не к лицу, Вайолет. Но давай простим ее, ведь ее муж похож на старую дырявую водосточную трубу.

— Ты всегда всё прощаешь красивым женщинам, — сказала Вайолет. — Я давно заметила!

— Это правда. Поэтому я и тебя прощаю. Но только подумай, на что похожа ее жизнь рядом с больным стариком?

— Знаешь, что она вчера сказала? «Когда я выхожу в свет без мужа, который, как известно, стар и болен, я становлюсь так беззащитна перед лицом дерзостей молодых холостяков». Мне так хотелось рассмеяться!

— Мне тоже. — Стивен нахмурился. — Знаешь, глядя на нее, я не сказал бы, что эти дерзости так уж ее возмущают.

— Слишком уж много она печется о том, как это выглядит, вот в чем беда.

Они съели еще по конфете.

— Вайолет, что ты собиралась сказать?

— Когда?

— Только что. Ты начала говорить, но остановилась.

— Ах, это. Я не смею тебе это сказать.

— По-моему, нет ничего такого, о чем ты не могла бы мне рассказать. Ничего такого, что ты должна скрывать.

Она загадочно улыбнулась, бросив взгляд в сгущающиеся сумерки, на лице выступил румянец.

— Да будет тебе известно, что я воспитана как леди, куда строже, чем миссис Поуп, но мне неважно, как низко я пала, влюбившись в тебя.

Он снова рассмеялся, но тише. Шутка и правда переплетались, и было совершенно неясно, в каких пропорциях.

— Ну-ну, хватит, старушка. Однажды я приму тебя всерьез.

— Примешь меня всерьез, когда я умру, — сказала Вайолет.

— Ну, раз ты собралась помирать, то я лучше пойду.

— Лучше иди, — сказала Вайолет. — Тем более, то, что я собиралась сказать, напугает тебя еще сильнее, чем тот паршивый шмель. Отправляйся прямо сейчас. Беги, малыш. И купи очередную спасательную лодку.

Стивен взял ее за руку.

— Говори. Давай, шокируй меня, посмотрим, получится ли. Что не так? Скажи своему старому другу-моряку.

Вайолет отняла руку.

— Что не так? — тихо спросила она. — Да так, ничего. Ничего важного. Я собралась умирать, только и всего. Помнишь, я говорила. Конечно же, это ничего не значит. Люди то и дело умирают, как и рождаются. Единственный человек, кому важна моя смерть — это я сама.

— Если я ...

— Погоди. Помнишь, я уже говорила. Я так мало знаю, так мало сделала, так мало испытала — вот что меня расстраивает. Да и сколько можно пережить в двадцать два года? Я никогда не была в Лондоне, никогда не ходила в море, у меня не было любовника, не было ребенка, я никогда не повзрослею в этом мире, прежде чем настанет время уйти из него. Всё это, дорогой Стивен. Как горько и сильно меня это возмущает!

Несколько черных галок уселись на крышу прямо над спальней. За окном на миг стемнело, когда они все поднялись в воздух. Занавески закачались, будто от порыва ветра, вызванного хлопаньем крыльев.

— Вайолет, — сказал Стивен, — это скверные мысли, это... Я вроде как шокирован.

— Нет, это не то. Это не самая шокирующая часть моего рассказа. Вот что я собиралась тебе сказать: я девственница.

Он растерянно посмотрел на нее и криво усмехнулся.

— Мда, так далеко мы еще никогда не заходили.

— Никто не заходил.

— Что ж... — сказал он. — Ну и хорошо. По крайней мере...

— По крайней мере, это не хорошо. Я никогда не знала, что такое быть с мужчиной. Нет, это совсем не хорошо. В прошлом году было несколько туманных дней, когда мне казалось, что еще есть время.

— Конечно, еще есть время.

— Не лги мне, пожалуйста. Я знаю, что нет.

— Что ж, — повторил Стивен и улыбнулся.

— Что ж, — повторила она за ним. — Это неприятная тема для разговора?

— Но я и не шокирован.

— Пока что. — Вайолет чуть-чуть отодвинулась от него, снова выдернув руку. — Скажи, ты сейчас испытываешь ко мне отвращение?

Стивен смотрел на нее.

— Я не совсем понимаю...

— Мое лицо еще красиво. Каждое утро я ищу в нем недостатки и не нахожу. Но тело сильно потеряло в весе, с тех пор как ты обнимал меня тогда в церкви, год назад. Оно... зачахло. Не думаю, что ты захотел бы еще раз к нему прикоснуться.

Стивен всё еще недоуменно смотрел на нее, и очень медленно до него стало доходить, о чем она говорит и к чему клонит.

— Как жалко, — сказала она, — для меня уже слишком поздно это познать.

— Что познать?

— Что за дурацкий вопрос?

— Ах да, ну да... — Он покраснел. — Но ты же не имеешь в виду...

— Почему бы нет?

— Но, старушка, ты же серьезно больна!

— Смертельно больна.

— Нет, нет, перестань. Что бы тебе ни казалось...

— Да, я больна. Смертельно больна. Ну и что с того? Я вот что хочу сказать. Похоже, я и правда люблю тебя, Стивен. Не слишком сильно, но мое чувство серьезно. Не пристало девушке признаваться в чувствах, но и отрицать этого я тоже не стану. Если познавать близость с мужчиной, то я не раздумывая отдам в этом предпочтение тебе. А теперь-то ты шокирован?

Он будто не мог пошевелиться в кресле у кровати. Птицы смолкли. Мир за окном дремал в тишине.

— Вайолет.

— Да, Стивен.

— Вайолет, я не шокирован, ведь я знаю, ты не это имела в виду.

— Ну конечно же, это. Это была бы самая странная шутка в мире!

— Нет, я знаю, что это не шутка. Но попробуй меня понять...

— Что понять? — Она откинула со лба прилипший локон.

— Ну, попытайся понять, что...

— Что ты помолвлен с Клоуэнс Полдарк?

— Я не то хотел сказать.

— Так странно, ведь женщина не должна предлагать — только принимать или отвергать предложение. Но одним из немногих преимуществ смертельной болезни является то, что все ограничения можно отбросить. Поэтому я одновременно испытываю великую слабость и великую силу. Прошу, дай мне ответ и скажи честно, что ты об этом думаешь.

Он откинулся в кресле и развел руками.

— На самом деле, старушка...

— Не называй меня так, пожалуйста.

— Серьезно, Вайолет, ты же не предлагаешь...

— Почему бы и нет?

— Может, когда-нибудь, в будущем…

— У меня нет будущего!

— Так когда?

— Сейчас, разумеется.

— Что, прямо сейчас?

— Лучше времени и не придумаешь! В доме — никого, а на дверях прочный засов для пущей уверенности.

Он внезапно поднялся.

— Матерь Божья! Господи! Ведь это тебя убьет!

— Ну и что?

— Я же стану убийцей!

— Это ты так о себе заботишься или просто ищешь предлог? Впрочем, разумеется, всё ясно, я тебе противна.

— Нет, это не так. Но представь, вдруг ты умрешь на следующей неделе... Ты же так замечательно стала выглядеть на этой! Глядишь, к следующему лету полностью поправишься!

Она облизнула губы, тихонько кашлянув в платок.

— Думаешь, у меня не отложилось отлично в памяти, как умерла моя старшая сестра Дорри? Страшные боли в груди, как она задыхалась в потоках крови. Представь себе, я не питаю иллюзий, что это не произойдет со мной — уже происходит! Если бы я чем-нибудь могла сократить эту агонию, должна ли я жалеть об этом? Кстати... — она умолкла.

— Что?

— Знаешь, что означают женские циклы?

— Конечно.

— У меня их нет уже около года. Так что, если бы это произошло сейчас, а я бы, неблагодарная тварь, потом выжила, то несмотря на спасение и выздоровление, не будет никакого риска рождения ребенка или требований признания отцовства. Твоим ухаживаниям за мисс Клоуэнс Полдарк ничто не угрожает.

— Иисус Всемогущий! — сказал Стивен и схватился за голову.

Немного поразмыслив, Вайолет произнесла:

— Думаю, с Клоуэнс у тебя еще ничего не было.

— Замолчи!

— Деревенские девушки... Вряд ли с ними будет легко в деревнях, которые почти принадлежат Полдаркам. Скандал может уничтожить твои шансы.

Он сердито посмотрел на нее.

— Никогда бы не подумал, что ты скажешь такое.

— Что ж... Я... я просто хочу это испытать. В этом есть смысл, разве нет? Наверняка ты развлекаешься, когда уезжаешь. Но такими предложениями тебя вряд ли заваливают. Так что если ты подумаешь над ним, тебя это никак не скомпрометирует. Что до меня, я... мне нужен опыт, который можешь дать только ты. Ведь я когда-то тебе нравилась, если судить по нашей встрече в церкви Сола год назад. Что бы ни произошло, клянусь, я буду молчать. Скоро могила закроет мне рот навсегда. Когда-то ты меня желал.

— Да, — сказал Стивен. — Когда-то я тебя желал. Но...

— Хорошо. Посмотри на мое тело, если хочешь. Оно худое, но к нему еще никто не прикасался. Я могу предложить его только тебе. Если ты его отвергнешь, тогда уходи, пожалуйста, и оставь меня наедине с моими слезами.

Стивен медленно подошел, рассмеялся и сел на кровать.

— Ты просто дьявол в юбке, — сказал он.

— Пожалуйста, задерни шторы.

— Маленький дьявол в юбке, — повторил он.

Она покачала головой.

— Не ругай меня, Стивен. Пожалуйста, не ругай.

Стивен положил руку на ее плечо.

— Старушка... Как я могу? Не сейчас. Может, позже, когда ты почувствуешь себя лучше, сильнее. Мы могли бы договориться.

— Матушка будет сплетничать еще по меньшей мере час. Леки ушла в Сол, и даже если вернется, она не поднимется, пока я не позвоню. И сегодня я чувствую себя намного лучше. Сейчас или никогда. Стивен, ты должен сказать, если я вызываю у тебя отвращение.

Он посмотрел на нее.

— Клянусь, это не так.

— Тогда что? Верность Клоуэнс? Точно. Но она никогда не узнает. Или ты так смущен и расстроен, что не можешь заняться со мной любовью?

После долгой паузы он вытер губы рукой.

— Нет, я думаю — ни то ни другое.

— Полагаю, я совершенно бесстыдна. — Она откинула простыню. — Видишь, мои ноги не так уж и исхудали. Я подумала, они не могут плохо выглядеть в глазах заинтересованного мужчины. Хоть убей, клянусь, я ни о чем не пожалею.

Стивен пристально смотрел на нее какое-то время. Потом встал и задернул шторы.

— Сегодня так тепло, — сказала она, потягиваясь. — Так тепло.

Глава вторая

I

В конце июля только что вернувшийся из Итона Валентин Уорлегган написал Россу и Демельзе, что планирует в следующий четверг нанести пару визитов вежливости неподалеку и останется на ночь у Тренеглосов. И не мог бы он взять на себя смелость напроситься на ужин в Нампаре в этот день? Он надеется прибыть около семи.

Это письмо поставило Демельзу в тупик. Она могла бы отказать, сославшись на отсутствие Росса, но когда слуга доставил письмо, хозяйки не было дома, и времени для ответа Валентину совсем не оставалось. Очевидно, он рассчитывает на радушный прием и будет обижен, если ему откажут — и тем более письмом с таким жалким оправданием. В конце концов, Джереми и Клоуэнс гостили в Кардью в прошлом году на Пасху и ходили вместе с ним в театр. Почему в этот поздний период их жизни Валентин должен смущать Демельзу своим неоднозначным присутствием? Но именно сейчас, в первый визит Валентина в Нампару, ей хотелось, чтобы Росс оказался рядом.

Этой проблемой она не могла поделиться даже с Кэролайн, своей давней наперсницей. Она могла лишь заехать к Кэролайн и Дуайту и пригласить их на ужин в четверг. Демельза также отправила приглашение Хорри Тренеглосу и велела Клоуэнс не забыть спросить Стивена. Клоуэнс ходила с лицом мрачнее тучи, но заверила, что попытается.

— Что-то не так? — спросила Демельза. — Вы поссорились?

— Не думаю, что до этого дошло. Просто иногда наши мнения не совсем сходятся...

— Значит у вас разногласия.

— Ну да. Я с ним неделю не разговаривала.

— Что ж, вот и прекрасный повод начать! Так ты собираешься вести себя в замужестве?

Клоуэнс пробормотала что-то в ответ.

— Если он сделал то, что тебе не по нраву, или ты сделала то, что не нравится ему, почему бы просто не поговорить с ним? Знаешь, как в Библии: «Солнце да не зайдет во гневе вашем».

— Вам хорошо, — ответила Клоуэнс, — вы с папой другие. Мне кажется, вы никогда не раздражаете друг друга и не действуете друг другу на нервы.

— Ох, жизнь моя, — сказала Демельза, — все иногда ссорятся. Мы с твоим отцом раньше ссорились, еще как. Но только по серьезному поводу! А что-то серьезное, слава Богу, происходит редко. Жизнь слишком коротка, чтобы беспокоиться о мелочах.

— А как понять, насколько это серьезно?

— Ты почувствуешь, уверяю тебя! А это серьезно?

Клоуэнс пожала плечами.

— Вряд ли. Но иногда, частенько, это становится делом принципа.

— И никто не уступает?

— Мне и правда кажется, что это важно.

— Расскажешь?

— Нет... Ох, не знаю. Одно из того, против чего я возражаю — его желание проводить каждый пятничный вечер в компании Вайолет Келлоу.

Демельза незаметно расставляла платье по бокам, но никто из детей не удосужился поинтересоваться, что она делает. Срок пока небольшой, но она не хотела, чтобы вопросы застигли ее врасплох. Ничто так не удручало ее во время беременности, как полнота.

— Но ведь Вайолет больна. Доктор Энис был у нее дважды на этой неделе.

— Знаю. И чувствую себя виноватой из-за этого. Но всё дело в том, как он к этому относится — будто важнее этого нет ничего на свете. Да еще насмехался над моей семьей.

Демельза удивленно подняла глаза.

— Что? Каким образом?

— Он всё повторял байки о моем дедушке — то есть папином отце. Конечно мы все что-то слышали, но Стивен злорадствовал, будто то, чем дедушка занимался, принижает нашу семью и меня в том числе.

— Предупреди его как-нибудь. Скажи, чтобы поостерегся таких разговоров при твоем отце. Не важно, правда это или вымысел. А иначе он рискует быть выброшенным за дверь, а то и в окно.

Клоуэнс усмехнулась.

— В глубине души как раз этого мне бы сейчас и хотелось.

Когда Клоуэнс ушла, Демельза убрала платье, а потом прибежала Изабелла-Роуз и времени на размышления не осталось. Демельза задавалась вопросом, не навредит ли предстоящему замужеству Клоуэнс столь сильная ее привязанность к отцу. Вполне вероятно, что Стивен ревновал к этим отношениям и поэтому не преминул случаем облить грязью отца ее обожаемого папочки, желая тем самым задеть и самого Росса. Его это отнюдь не красит, но чувства влюбленного человека зачастую слишком сильны, чтобы бороться благородными средствами.

На следующий день, в среду, Демельза направилась в Мингуз повидаться с Рут Тренеглос и по дороге домой увидела Стивена, трудящегося над стеной сухой кладки неподалеку от сторожки. Стоял вечер, и блистающая небесная даль была безоблачна, за исключением нескольких херувимов и слонов, растворяющихся на фоне солнца. Демельза окликнула Стивена — он поднял голову, бросил молоток и подошел.

— Миссис Полдарк! Вот так честь! Хотите еще раз взглянуть на дом?

— Нет. Хочу пригласить тебя на ужин завтра вечером. Приедет Валентин Уорлегган — ты наверняка помнишь это имя. Полагаю, тебе стоит с ним познакомиться.

— Вот оно что. Благодарю. В котором часу?

— Думаю, он приедет в семь. Но ужин будет подан как обычно, около восьми.

— Спасибо. — Он опустил взгляд на свои бурые от песчаной почвы руки. — А Клоуэнс знает, что я приглашен?

— Я у нее не спрашивала. Скорее всего, она не будет сильно возражать, раз уж вы помолвлены. — Стивен невесело рассмеялся.

— Да, наверное.

Воцарилась тишина. Демельза спросила:

— Тебе уже приходилось строить корнуольские стены?

— Нет. Я стараюсь.

— Это целая наука, — сказала она, — здесь есть несколько человек, которые могут тебя научить.

Он снова засмеялся.

— Думал, что сам справлюсь. Видимо, ошибся.

— Сефус Биллинг, — сказала Демельза, — он помогает нам иногда с сеном и сбором урожая. Не то чтобы он... — она задумалась, — он не семи пядей во лбу. Но никто лучше него не сможет соорудить корнуольскую живую изгородь или стену. Он учился у своего отца, а тот — у своего. Это мастерство!

Стивен выпрямился и хмуро поглядел на херувимчиков в небе, продолжающих менять форму.

— Миссис Полдарк, вы наверняка знаете, что у нас с Клоуэнс всё не так гладко...

— Да, у меня возникло такое впечатление.

Стивен взял камень и зашвырнул его далеко в сторону вересковой пустоши. Потревоженный кролик сверкнул белым хвостиком и юркнул в нору.

— Наверное, я сам виноват, — сказал Стивен.

— Ты сказал ей об этом?

— Не подвернулось удобного случая.

— Возможно, подвернется завтра вечером.

— Мне кажется, это я во всем виноват, — сказал Стивен.

Демельза погладила лошадь, чтобы ее успокоить.

— Тогда около семи.

— Миссис Полдарк, — произнес Стивен, когда лошадь двинулась. Демельза поправила шляпку и натянула поводья. — Наверно, не такого, как я, вы хотели для Клоуэнс?

Демельза взглянула на него — его мужественную стать, сильную шею, выглядывающую из расстегнутой рубашки, зрелое безрассудное лицо с ямочкой на подбородке и золотистые волосы.

— Клоуэнс решает сама, — мягко ответила она.

— В этом мне повезло, — ответил Стивен. — Мне частенько везет. Но нет-нет да сбиваюсь с пути. Таким уж я уродился. А может, воспитали таким... Собственную мамашу я не видел лет с четырех или пяти. Меня воспитывала одна старуха, а потом я сбежал, ну, и всё остальное... Это сыграло свою роль.

— Свою мать я не видела с семи лет, — сказала Демельза. — Она умерла.

— Вот как? Я не знал. И вы остались сами по себе?

— Нет, у меня было шестеро братьев, за которыми нужно было приглядывать.

Повисла пауза.

— Младших или старших?

— Все младшие.

— Ваш отец женился снова?

— Нескоро. Когда я уже собиралась выйти замуж за капитана Полдарка.

— Значит, вы заботились о своих братьях как могли. Наверное, наняли помощницу?

— Помощницу, — фыркнула Демельза. — Да нам есть было нечего! Отец пропивал весь заработок!

Стивен подобрал еще один крупный камень и взвесил его в руке.

— Думаю, мне стоит расспросить Сефуса Биллинга.

— Думаю, да.

— Скажите, миссис Полдарк, а вы разве никогда не сбивались с пути? — спросил Стивен.

— Если и так, — ответила Демельза, — то всегда признавала ошибки.

— Да, — сказал Стивен и положил камень обратно на стену. — Да. Спасибо, миссис Полдарк.

Мягкое предзакатное солнце пробилось среди кудрявых облаков, и пустошь расцвела. Демельза не решалась уйти на этой ноте, тревожась, что ответила уж слишком свысока. Это дало Стивену время подойти и легко коснуться ее руки.

— Если мы с Клоуэнс поженимся... Когда мы с Клоуэнс поженимся, думаю, мне повезет вдвойне. Двойная удача, что у нее такая мать, как вы. Вы выглядите так молодо, и при этом в вас столько мудрости. Спасибо вам за это.

В его взгляде читалось неприкрытое восхищение.

— Мы ждем тебя завтра, Стивен, — сказала она.

Напрасно Демельза волновалась о приезде Валентина. Небольшой вечерний прием прошел гладко, и его успех во многом стал заслугой самого Валентина. Высокий и изящный, с по-журавлиному тонкими и длинными ногами, отменный красавчик, если не обращать внимания на близко посаженные глаза — он меньше всего на свете напоминал Джорджа Уорлеггана. Всеми своими манерами, а то и внешностью, он походил скорее на Элизабет: движения рук и поворот головы, мягкий тембр голоса, чуть ниже, чем бархатные тона контральто его матери, да и улыбка с ямочками на щеках была в точности, как у нее.

Накануне, не зная о болезни мистера Клемента Поупа, Валентин написал его жене, напросившись на обед. Миссис Поуп не стала отказывать. Он прибыл и после некоторой неловкости всё же решил воспользоваться случаем — тем более что дамы явно не возражали — и пообедать в компании трех женщин. Какими очаровательными девушками оказались младшие, но всех затмила Мод Поуп — с такой копной золотистых волос, что он может поклясться: распусти их, и они упали бы до самой талии. При этих словах глаза Валентина блестели так, будто он живо представлял эту картину с собственным участием. Мистера Поупа он так и не повидал. Похоже, у того бывали хорошие и плохие дни, и этот относился к последним. Он страдает от ожирения сердца, как объяснили дамы или, точнее, как сказал доктор Энис (да простит он нас). Хотя трудно вообразить человека, у которого жира было бы меньше, чем у мистера Поупа.

Валентин был уверен, что после Итона Кембридж покажется ему скучным, и, что самое ужасное, слишком удаленным от Лондона. Он надеялся, что отец отправит его в Оксфорд, чтобы хотя бы находиться ближе к Корнуоллу. Валентин уже представлял себе, как проведет следующие три года, страдая от запоров и головокружений, вызванных бесконечными путешествиями в вонючих экипажах с полчищами насекомых.

Он заметил, как Клоуэнс похорошела. Весь Корнуолл будет завидовать Стивену, с которым он только что имел удовольствие познакомиться — примите мои горячие поздравления, сэр, с тем, что вам досталась такая прекрасная роза.

«Роза» и ее будущий жених пробормотали что-то подобающее в ответ, но Демельзе стало ясно, что перемирие между ними временное, как у англичан с французами после битвы: взаимное прекращение огня, пока убитых и раненых не заберут с поля боя.

В ответ на вопрос Демельзы, прозвучавший, впрочем, только в ее голове, Валентин сообщил, что получил еще одно короткое послание от Джеффри Чарльза, который заново учится писать правой рукой. Тот просил заверить всех своих друзей в Корнуолле, что не потерял ни одного пальца, ни одной руки, ни какой-либо другой части тела. Вот только пальцы на правой руке частично утратили чувствительность, поэтому приходится заново привыкать к перу. Очевидно, ему удалось восстановить этот навык, используя в основном указательный палец. Кроме того, Валентин рассказал, что утром, перед визитом к семейству Поуп, он заехал в Тренвит.

Ну и подлецы же эти братья Харри — вконец запустили поместье! Непонятно, для чего отцу вообще вздумалось нанять эту парочку, разве что в юности они не были такими неотесанными и безобразными, и милые поросятки превратились в уродливых свиней. Но тогда встает вопрос — почему он до сих пор их не выгнал? Валентин, признаться, не слишком хорошо ладил с Джеффри Чарльзом в прежние времена, но с нетерпением ждал, когда брат вернется и выставит этих подлецов. В конце концов, у них с Джеффри Чарльзом одна мать, а это самая сильная связь в мире, не так ли, кузина Демельза? Отцы не так важны, по крайней мере, для него. Особенно его собственный отец, да еще такой.

— Какой? — поинтересовался Джереми.

— Ну, скажем, чуточку nouveau riche ^[7], не так ли, кузен? Молю простить меня, если это звучит не очень по-сыновнему. Я это говорю с самыми благими помыслами. Или нет? Что ж, ему хотя бы хватило вкуса, чтобы жениться на дамах с безупречными манерами.

— Надеюсь, они счастливы вместе, — заметила Кэролайн, — твой отец и леди Харриет. Я почти не видела их со дня свадьбы.

— Честно говоря, миссис Энис, я тоже! Я вернулся всего неделю назад в сопровождении Бленкоу, которого отправили вместе со мной! На этот раз меня повязали по рукам и ногам! По Лондону я также перемещался под конвоем, старательно отводя глаза, чтобы излишне не искушать себя тамошними зрелищами и звуками. Затем бок о бок целых пять тоскливых дней тряслись в экипаже — не объединены ни словом, ни мыслью... С таким же успехом ко мне могли приставить методиста! Кардью? Что ж, да... Должен признаться, теперь дом не лишен изящества, которого ему так недоставало в последние годы: стоит только увидеть, как мачеха часами прогуливается по этому месту, и на душе становится теплее. Что до моей младшей сестры Урсулы, не сказал бы, что она уже привыкла к новой матери, но ей очень понравились ее животные. Эти огромные доги — или как там они называются — выглядят так, будто готовы в любой момент съесть ее на ужин (мне кажется, отец весьма этим обеспокоен), но Урсула играет с ними, как со щенятами, и именно так они себя с ней и ведут.

— Я всё гадала насчет собак, — пробормотала Кэролайн.

— Да уж, еще бы. В прошлую пятницу, на следующий день после моего возвращения, мы всей семьей обедали в летней гостиной в обществе Анвина Тревонанса, Бетти Деворан и других гостей, а Кастор и Поллукс прилегли, как обычно, у ног хозяйки. Отец подошел к ней, чтобы поговорить, пока гостям подавали чай, и вдруг Кастор — или это был Поллукс? — внезапно вскочил, будто его муха укусила, и огромными лапами сбил с ног сэра Джорджа, да так удачно, что тот с грохотом упал на спину! Клянусь, если бы я не боялся полностью лишиться карманных денег, я бы пополам сложился от смеха!

— Разве вы с отцом не ладите? — прямо спросил Стивен.

— Я бы так не сказал, друг мой. Время от времени мы живем в одном доме. Он снабжает меня образованием и деньгами, в которых я нуждаюсь, и лишь изредка напоминает, в чьих руках кошелек.

— Кем вы хотите стать? — спросил Стивен.

— Джентльменом. Может, когда-нибудь стану членом парламента. Отец контролирует округ и, разумеется, поможет сыну через пару лет. Жаль, здесь нет кузена Росса, я бы спросил его, в чем тут выгода.

— Зависит от того, как расценивать свой пост, — заметил Дуайт.

— Для джентльмена это скорее привилегия, а не возможность продвижения. Вы об этом?

— Не все джентльмены так думают, — со смехом заявила Кэролайн.

— Впрочем, — сказал Валентин, — я сам должен сделать этот выбор. Возможно, мне следует пойти в армию. Если французский император покорит Россию, а затем, прикрыв фланги, развернется в нашу сторону, всем нам останется только просить перемирия или принимать бой.

— Скоро и я отправлюсь служить на флот, как мой брат, — сонно сказал Хорри. — Н-никто нас не одолеет, пока мы удерживаем позиции на море.

— Для начала, милый мальчик, попробуй удержать свой бокал!..

За дверью послышался кашель. Вошел Джон Гимлетт и с ним Пол Келлоу.

— Прошу прощения...

— Пол, — сказал Джереми, вставая. — Добро пожаловать к нашему скромному ужину. Бокал вина? Прошу, садись.

Окна в столовой выходили на юго-восток, так что к вечеру в комнате сгущались тени, хотя на улице всё еще было светло. Поэтому, когда Пол вошел, поначалу было трудно разглядеть выражение его лица. Но голос звучал мрачно.

— Благодарю, но я не могу задерживаться. Я искал доктора Эниса — мне сказали, он здесь.

Дуайт вытер руки салфеткой и встал.

— Это Вайолет?

— Да, сэр. Она потеряла много крови и страдает от сильной боли...

— Иду сейчас же...

— Джон, приведи лошадь доктора Эниса к воротам, — велела Демельза.

— Слушаюсь, мэм.

— Пол, может, мне поехать с тобой? — спросил Джереми.

Пол удрученно покачал головой.

— Это ни к чему. Прошу прощения, что прервал ваш прием.

Демельза мельком взглянула на Стивена: тот стоял у окна с густо покрасневшим лицом.

— Стивен, может, тебе тоже поехать? — неожиданно предложила Клоуэнс.

Он удивленно уставился на нее.

— Что? Впрочем... думаю, что... мне там не место... — Он безуспешно старался понять, что она хотела этим сказать.

— Неужели она... — обратилась Клоуэнс к Полу.

Пол кивнул.

— Боюсь, что да.

Джереми протянул Полу бокал вина, и тот цедил его, пока не вернулся Джон Гимлетт. Дуайт взглянул на жену и улыбнулся друзьям.

— Благодарю за прекрасный вечер. Я вернусь за тобой, Кэролайн. Если ты устанешь ждать, уверен, что кто-нибудь...

— Разумеется, — сказал Джереми. — Я провожу ее домой.

Они вышли.

— Боюсь, мне ничего не известно о тяжело больных людях на этом побережье, — произнес Валентин. — Мое вторжение к Поупам — тому подтверждение. Это кто-то из ваших друзей?

Демельза начала объяснять. Стивен встал.

— Простите, — сказал он и посмотрел на Клоуэнс. — Если там... всё правда так плохо, возможно, я должен... Он накрыл руку Клоуэнс своей и сжал ее. — Я вернусь, любимая, я скоро вернусь.

— Возьми мою лошадь, — предложил Джереми, но Стивен уже вышел.

После неловкой паузы Демельза продолжила объяснение. Оставшиеся гости, за исключением уснувшего Хорри Тренеглоса, съели клубничный пирог со сливками и допили белое вино. Валентин, вернувшись к теме семейства Поуп, на сей раз пустился подробно описывать все их достоинства, главным образом Мод, к которой он, по-видимому, был особенно неравнодушен. На самом деле, юноша явно рисковал всем наскучить этими разговорами. Трудно сказать, чувствовал ли он общую атмосферу или нет, но, по крайней мере, именно он в основном и говорил, пока не пришло время расходиться по домам, и к тому времени гости снова немного приободрились.

Какие бы чувства Валентин ни питал к Мод, это не помешало ему расцеловать на прощанье Клоуэнс, Демельзу и Кэролайн по-семейному — прямо в губы. Две последние дамы годились ему в матери, и возмущаться им не пристало, но и в том и в другом случае поцелуи трудно было назвать почтительными. Когда высокий красивый юноша восемнадцати лет от роду целует двух красивых женщин, едва достигших среднего возраста, да так, будто всегда мечтал узнать их гораздо ближе, им довольно трудно быть строгими и равнодушными, ибо такая реакция может показаться ханжеством или высокомерием.

Остановившись у дверей, Валентин сказал:

— Мне нравятся здешние места! Боже правый, тут здоровее, чем на юге — это точно. В конце концов, я родился здесь. Мне нравится шум прибоя на побережье, пустоши, сияющая гладь небес. Я бы очень хотел унаследовать Тренвит. Увы, это возможно только после смерти моего сводного брата, чего я меньше всего желаю. Да здравствует Джеффри Чарльз, единственный воин в семье! Не считая кузена Росса. Надеюсь, сейчас он держится поближе к Лондону, а не ищет приключений неизвестно в каких краях. Что ж, спасибо за прекрасный ужин! Идем, Хорри. Вставай! Просыпайся! Ты можешь идти? А ехать верхом? Надеюсь, свежий воздух ему поможет. Клянусь Богом, он удивительно свежий. Ветер, разыгравшийся снаружи, режет, как нож хирурга. Где, говорите? Это далеко? Несколько миль? Только бы удалось посадить его в седло! А уж лошадь, вне сомнений, найдет дорогу. И я последую за ними, как верный ученик. Идем, Хорри, встряхнись! Вот так, забирайся! Так, как тут? Ой, ой, смотрите, чтобы он не упал с другой стороны! До свидания, семейство Полдарков! Если мы когда-нибудь всё же доберемся до Мингуза, ну и славно же я высплюсь, даже девчонок приглашать не придется!

III

Стивен тем вечером не вернулся. И Дуайт тоже. За полчаса до полуночи Джереми отвез домой Кэролайн. Вайолет умерла в два часа ночи. Стивен до последней минуты держал ее за руку. Ее похоронили в церкви Сола второго августа – почти на полтора месяца позже годичного срока, миновавшего после ее появления со Стивеном в церкви в день летнего солнцестояния. Срока, отведенного пророчеством.

Глава третья

I

Десятого августа четверо молодых мужчин встретились в летней гостиной Мингуз-хауса. Они только что вернулись с Уил-Грейс, где вели разговоры под аккомпанемент скользящего и лязгающего насоса, который хрипел, шипел и с шумом всасывал воздух. Выйдя из теплого и уютного здания подъемника, они попали под сильный, по-зимнему холодный ветер. Моря не было видно, за исключением многочисленных белых языков, пляшущих на мелководье; на шквалистом и порывистом ветру они переплетались между собой и, с трудом переваливаясь, обрушивались на первые неказистые кусты боярышника, стеной окружающие Мингуз-хаус.

Молодые люди собрались вокруг недавно разожженного камина и отогревали онемевшие пальцы. Хорри Тренеглос, Джереми Полдарк, Стивен Каррингтон, Бен Картер. Хорри листал книгу расходов.

— У нас заканчивается уголь, — сказал он. — Скоро и денег не станет. К концу месяца придется скинуться еще раз.

— Твой отец знает, что мы здесь? — спросил Джереми.

— Да, знает. Но он сказал, что это мое дело.

Джереми хмыкнул. Несмотря на значительные вложения, мистер Джон Тренеглос не особенно интересовался шахтой. То было развлечением для Хорри. Джону больше нравились собаки и лошади.

— До следующего собрания акционеров остался почти месяц. Мы до него протянем?

— Придется. Займемнемного. Так или иначе, сейчас мы можем решить, чего хотим. Мы владеем контрольным пакетом.

— Джереми, когда возвращается твой отец? — спросил Стивен.

— Мы ждали его две недели назад. Не знаю, почему он задерживается.

— Заки снова нездоровится? — спросил у Бена Хорри.

— Да. Я заезжал к нему за расходной книгой. Он просто не хочет выходить на улицу в такой ветер, если это необязательно.

Они прислушивались к порывистому реву непогоды. За Мингуз-хаусом всегда плохо следили, и, похоже, нежданный летний ураган окончательно его доконал. Как и сад Демельзы. Сегодня всем было лучше держаться от нее подальше.

— Я уже потратил восемьдесят фунтов на это предприятие. Мои личные деньги. Не хочется потерять еще больше, — сказал Стивен.

— Самые крупные расходы позади, — ответил Джереми. — Осталось только жалованье шахтерам — при этом треть из них вольные рудокопы — еще уголь и содержание шахты. На Лежер мы используем вдвое меньше угля, чем на Грейс — или даже вчетверо меньше, если судить по производительности. Скажем, по десять фунтов стерлингов на акцию, и мы сможем вполне благополучно продержаться еще три месяца. К тому времени выручка должна вырасти, даже если жила окажется не самой прибыльной.

Стивен хмыкнул.

— Ладно, двадцать фунтов я найду.

— Женитьба — это тебе не шутка, — ухмыльнулся Хорри.

— Да даже не в этом дело. Просто такое чувство, будто я выбрасываю...

— Деньги на ветер? — подхватил Хорри. — Может быть. Но в рисковых делах всегда так. Мало кому везет сразу. Удача улыбается смелым и всё такое.

— Бен, а ты что думаешь? — спросил Стивен.

Эти двое очень редко обращались друг к другу напрямую. Но теперь, когда Стивен обрел уверенность в своем положении в обществе, и особенно в Клоуэнс, он мог иногда снизойти до разговора.

— Вот спустишься когда-нибудь в шахту, я тебе покажу. Я всю неделю промывал руду, и пока не обнаружил ничего, что внушало бы надежду.

— Что это значит, бога ради? — дипломатично вмешался Джереми.

— Сперва руду откалывают молотком, потом кладут дробленый грунт на большую лопату и заливают водой. Опытный рабочий вращает ее по кругу так, чтобы вода убывала, а затем добавляет еще воды до тех пор, пока не сможет подбросить в воздух то, что осталось. У нас это называется концентратом — по нему можно судить, есть ли в породе что-то ценное.

— Ну, а старые жилы? — спросил Хорри.

— Как вы и видели в том месяце. Там дела идут получше, чем в новых. Восточная, на тридцати саженях, пока что самая лучшая. Прежние шахтеры выбрали основные жилы, но оставили много приличной руды. Южная жила на тридцатом уровне тоже хороша. К прошлой пятнице за месяц мы добыли около двадцати тонн красной меди в восточной части, а в южной части — около семи тонн более бедной медной руды, пять тонн цинка, немного оловянного камня и черного олова и кое-какое серебро.

Собака царапалась в дверь, пытаясь войти. Хорри открыл дверь и впустил молодого спаниеля. Увидев хозяина, тот впал в безудержный восторг и принялся весело махать хвостом.

— Ты всегда можешь продать свои акции, — сказал Хорри Стивену, всё еще погруженному в свои мрачные мысли. — Если ты и впрямь не хочешь вкладываться.

— Ты бы купил их?

— Сидеть! Хватит пускать слюни!.. Купил бы я их? Мне и своих хватает. Но ты можешь продать их с аукциона. На следующей неделе будет один в отеле «Грей» в Редрате. Я видел объявление. Можешь продать через месяц. Не сомневаюсь, за них дадут хорошую цену, раз шахта только что открылась.

— А я бы купил, если б деньги были, — заявил Бен.

Все посмотрели на него. Его глаза сверкали от злости из-под черных нахмуренных бровей, но тут Джереми, ловко обернув этот явно враждебный выпад в свою пользу, сказал:

— Что ж, если наш капитан подземных работ так считает — это добрый знак. Мы в начале долгого пути.

— Э нет, я в игре! — заявил Стивен. — Всё еще в игре! И повторяю, я просто создан для азартных игр, и по счастливой случайности, благодаря моей маленькой затее в Пензансе и еще кое-где, смогу достать деньжат. И гори всё огнем, но я хочу дождаться лучших времен! Как и те, кто ничего не внес.

Джереми предупреждающе положил палец на руку Бена.

— Тогда договорились. По десять фунтов с акции. При условии согласия других акционеров, в следующем месяце. Тогда и внесем вклад.

Трое выпили по бокалу виски, Бен обычно не пил. И на этом их встреча закончилась. Бен вернулся на шахту, а Хорри отправился на конюшню, чтобы найти отца и рассказать ему новости, которые сам только что узнал. Джереми и Стивен возвращались в Нампару. Пьяно пошатываясь, они брели по песчаной дороге через пустошь под свирепыми порывами ветра.

— Как там Уилф Джонас? — спросил Джереми.

Стивен улыбнулся одними губами.

— Раньше мои отлучки в рабочее время не особо его радовали, но теперь он привык. Видишь... как выгодно быть одним из Полдарков. Ну, или почти. Вот так вот.

— Зайдешь к нам?

— Благодарю, но нет. Мне нужно поработать лишних пару часов, чтобы его умилостивить.

— А как у вас с Клоуэнс?

— Что?

— Между вами всё наладилось?

— А, это... Ну да.

— Звучит не очень убедительно.

— Да нет, всё наладится. Бедняжка Вайолет нас покинула, и причин для ссор больше нет.

Они подошли к воротам сада.

— Клоуэнс, кажется, сейчас у Энисов.

— Да, она говорила.

— А кем на самом деле была для тебя Вайолет? — спросил Джереми.

Стивен пожал плечами.

— Она была из тех девчонок, перед которыми сложно устоять. Дейзи — такая же, разве нет? Безудержная. Упрямая. Сам черт ей не брат. Словно бросала вызов... Да, я был к ней неравнодушен, немного. Бедная душа. Упокой ее Господь.

— Клоуэнс тяжело пришлось.

— Знаю.

— Из-за болезни Вайолет она чувствовала вину — вину за свою ревность. Это особенно ее угнетало.

— Конечно, я знаю.

Стивен начинал выходить из себя, но Джереми не унимался.

— Не думай, что она будет вести себя так же с другими.

— С какими другими?

— Другими девушками. Женщинами.

— Пресвятая дева! Это мое дело. И ее. Тебе-то что?

Джереми выдержал его свирепый взгляд.

— Я ее брат. И хочется верить, твой друг. Я довольно хорошо ее знаю. Я просто хочу, чтобы ты понял — она этого не потерпит. Ни с кем. Ни до брака, ни после. Внешне она кажется простодушной, но внутри скрывается сильный характер.

Порыв ветра толкнул их обоих к воротам.

— Ты умеешь находить подход к женщинам, Стивен. Да и к мужчинам тоже в некоторой степени. Но к женщинам — особенно. Я это вижу. Это талант. Вот бы мне такой. Но такие таланты не годятся для брака. Когда ты женат год или два, новизна пропадает, а вокруг столько красивых девушек вроде Бет Нэнфан и симпатичных молодых жен, как Лотти Кемпторн... — Стивен хотел его перебить, но Джереми продолжил: — Мне бы не хотелось видеть, как Клоуэнс страдает... Или злится. А ведь так оно и будет.

— Ну спасибо, дядюшка Джереми!

Джереми покраснел.

— Понимай, как знаешь!

Некоторое время они молчали, затем Джереми открыл ворота и вошел.

— Ты еще занимаешься паровым экипажем? — спросил Стивен.

— А что еще можно сделать?

— Что ж, сдается мне, твой Ричард Тревитик не может знать всё на свете.

— Неработоспособность двигателя подтверждает не только Тревитик. Стоило ему объяснить, как я и сам понял, что не получится. Я понял, он прав. И это меня остановило.

— Но ты сам сказал, что его экипаж работал!

— Да, но очень недолго. И в других целях. Я же говорил тебе.

— Так что думаешь делать?

— Пока ничего. Буду думать об экипаже. Попробую снова повидать мистера Тревитика. А тем временем...

— Что тем временем?

— Да так, ничего.

— Ладно, я пойду.

— Ага.

— Джереми!

— Что? — Он снова остановился.

Стивен пнул ногой булыжник.

— Я хочу, чтобы Клоуэнс стала моей женой. Даже для такого, как я, это что-то да значит. Со всеми остальными — красивыми больными девушками, симпатичными женщинами с кудряшками, что так мне нравятся, или ветреными девчонками вроде Лотти Кемпторн — с ними всё по-другому.

— Рад слышать.

— Но знаешь, Джереми, когда мы поженимся, Клоуэнс станет моей женой. Она станет Каррингтон, а не Полдарк. И с этих пор она должна жить своей жизнью. Даже ее брату, как бы я его ни любил, не будет дозволено вмешиваться в наши дела.

Они посмотрели друг на друга.

— Пока Клоуэнс счастлива, можешь на это рассчитывать, — сказал Джереми.

II

Росс вернулся домой морем. Тогда морской путь считался довольно безопасным, несмотря на заявления Наполеона о том, что у него еще есть силы для вторжения и пятьдесят линейных кораблей. Пока он воевал с царем на востоке и лично руководил великой армией, его угрозы насчет Ла-Манша никто не принимал всерьез.

Тем не менее, для защиты от случайных приватиров они шли в составе конвоя. Незадолго до прибытия в Фалмут они услышали о еще одной великой победе Веллингтона в Испании. Через четыре года после отступления Джона Мура англичане вернулись в Саламанку и разгромили французскую армию. Маршал Мармон был тяжело ранен, четверо его командиров дивизий погибли. Французы покинули поле битвы, оставив на нем около пятнадцати тысяч погибших, еще семь тысяч британцы взяли в плен. Новость с расстояния в сто ярдов передал флажковой азбукой британский военный шлюп, направляющийся с вестями в Лондон. Волны аплодисментов, словно языки пламени, охватывали каждый корабль конвоя по мере того, как новость распространялась.

Поздним вечером они подошли к Фалмуту. Росс не сошел в городе, а сразу же нанял корабельную шлюпку, чтобы добраться через гавань во Флашинг. Он увидел готовящийся к отплытию транспортный корабль — улицы были полны красных мундиров, звучал горн. Правительство оставалось верным своей политике: несмотря на риск вражеского вторжения, оно сосредоточилось на снабжении заморских армий, лишив Англию регулярных войск.

Во Флашинге, где теперь проживала семья Блейми, Верити встретила Росса с удивлением и радостью. Годы благосклонно отнеслись к его кузине: седина шла ей, подчеркивая всё еще приятный цвет лица и гладкость кожи — лет тридцать назад вряд ли кто мог предположить, что она может выглядеть настолько привлекательно. Эндрю, лет десять назад покинувший службу на флоте, стал членом городского совета и по-прежнему занимал должность советника почты по вопросам, касающимся ремонта пакетботов. Он постарел: с тех пор как Росс видел его последний раз, Эндрю стал гораздо медлительнее — и в речи, и в движениях.

Росс принял предложение остановиться у них, и они болтали за ужином, вспоминая старых друзей и обмениваясь семейными новостями. Молодой Эндрю, сын хозяев, уже служил младшим офицером на пакетботе. Он не был на тот момент в море, но и дома его не оказалось. После того как Верити ушла спать, Росс и Эндрю-старший задержались за разговором и сигарами. Они отыскали Саламанку на старой, потрепанной карте Испании и принялись рассуждать, способен ли Веллингтон со своей армией, по численности намного уступающей вражеской, не имея подкрепления в лице местных новобранцев, когда-либо дойти до Франции. И сможет ли царь противостоять Наполеону? Как скоро он запросит мира?

Уже за полночь Росс поднялся к себе. В глазах покалывало от усталости, он начал стягивать с шеи платок, но вдруг с удивлением услышал стук в дверь.

В комнату, смущенно улыбаясь, вошла Верити.

— Я только на десять минут, Росс. Ты, должно быть, падаешь от усталости!

— Ничего страшного. Но я думал, ты уже спишь.

— Знаю, что ты уезжаешь рано утром, — сказала Верити.

Он огляделся.

— Вот кресло.

— Нет, сядь сам. Я заметила, ты снова хромаешь. А я сяду вот тут, — Верити уселась на кровать. — Как я рада за Демельзу!

— Да уж. Она тоже рада.

— Росс, не переживай ты так. Для этого я и пришла. Вот бы у меня родились еще хотя бы двое детишек! Но этому не суждено было случиться. А тебе очень повезло!

— Вот и увидим под Рождество. Она-то, конечно, будет сама не своя от счастья... — Он помолчал и улыбнулся. — Большая радость, да?.. Да, так оно и есть, не правда ли — пусть даже в виде крошечного комочка. Все женщины это чувствуют.

— Ты сам это почувствуешь.

— Уже сейчас я порой нахожу в детях отнюдь не только радость!

— Расскажи мне о возлюбленном Клоуэнс. И о Джереми.

Они поговорили какое-то время, и Росс спросил:

— А что Эндрю-младший? Говоришь, он сегодня не в море, но и ночует не дома. Это заметно по твоему голосу. И взгляду отца. У вас тоже проблемы?

— Что ж, да.

— Может, это просто привычка? Раньше беспокоилась о безопасности одного Эндрю, теперь — другого?

— Нет. Не совсем. Хотя об этом я тоже тревожусь. Но сильнее всего — когда он на берегу.

— Где он этой ночью?

— В Кардью, скорее всего.

— С Уорлегганами?

— Да. Или у них в Труро.

— Ты из-за этого так тревожишься? Сам бы я туда, разумеется, ни ногой, но Джереми с Клоуэнс ездили, и ничего не случилось. Их позвал Валентин.

— С Валентином-то он и дружит.

Росс стянул с шеи платок, свернул его и положил на стол рядом с креслом.

— Я не знал, что вы виделись с кем-то из них после смерти Элизабет.

— Нет, я не виделась. Мы не виделись. Меня никогда не интересовала жизнь Джорджа, а Джеффри Чарльз всегда был далеко... Но около года назад Валентин к нам заехал, когда Эндрю был дома, и они подружились. С тех пор они встречаются всякий раз, когда оба приезжают домой.

— Кажется, я не видел Валентина лет пять или около того. Он был на похоронах Джонатана Чайновета. Почему бы им не поладить? Они же почти ровесники.

— Эндрю почти на год старше. Но Валентин на него влияет... Еще до знакомства с Валентином Эндрю слишком любил выпить. Возможно, то, что произошло с его отцом, послужило причиной нашим тревогам и излишней осторожности. Эндрю-старший из-за своего прошлого смотрит на выпивку, как на дьявола — так что спиртного у нас в доме мало. Но Эндрю-младший стал часто возвращаться навеселе. Они сильно ссорятся из-за этого... Служба на пакетботах с семнадцати лет означает дисциплину, пока они в море, и я просила его отца не обращать на него внимания, утверждая, что каждый моряк не прочь хорошенько выпить, оказавшись на берегу.

Верити замолчала, не зная, как продолжить.

— И всё стало еще хуже, когда он встретил Валентина?

— О да. Но это еще не всё. Валентин, хоть и жалуется постоянно на нехватку денег, на самом деле получает огромные суммы на карманные расходы — гораздо больше, чем Эндрю может себе позволить. Они вместе посещают петушиные бои в Труро, делают ставки... Ты знаешь постоялый двор «Норвегия»?

— В Деворане? Знаю.

— Они собираются там — пять или шесть молодых людей, чтобы сыграть в карты или кости. Все они обеспечены, кроме Эндрю. Он уже погряз в долгах.

Росс потер глаза.

— Что говорить, молодежь, роскошно живущая не по средствам — обычное дело. Знаешь, мне пару раз приходилось вытаскивать Джеффри Чарльза.

— Нет, я не знала. Надеюсь, ты прав, Росс. Как думаешь, может, я волнуюсь по пустякам?

— Нет, это не пустяки. Кому он задолжал?

— В основном ростовщикам.

— Ох. С ними всегда сложнее.

Верити встала с кровати.

— Но я сильно тебя задержала. Так редко удается с тобой поговорить, Росс. Нас разделяют всего восемнадцать миль, но тебя никогда не бывает дома. Не знаю, как Демельза это выдерживает.

— В будущем ей станет полегче. Я ей обещал. А тебе стоит лишь послать весточку, если захочешь меня увидеть. Остается вопрос, следует ли разобраться с его долгами прямо сейчас? Я мог бы помочь.

— Нет, я тебе не позволю. Ты рассказал мне о своих шахтах. Так или иначе, мы не сильно задолжали. У Эндрю-старшего после службы остались кое-какие накопления, и к тому же он всё еще работает время от времени. Мы сможем решить проблему с долгами, если наш сын не ввяжется еще во что-нибудь.

— Хорошо, тогда скажи, могу ли я помочь как-то иначе? Может, мне поговорить с ним? От этого будет толк?

— Не знаю. Но спасибо тебе, Росс.

— Если понадоблюсь, я приеду в любое время.

Верити потеребила волосы.

— Ты сказал, что несколько лет не видел Валентина. Он совсем не похож на своего отца.

— Когда я видел его в последний раз, тоже не был похож, — сухо произнес Росс.

— Он очень хорош собой. Очень галантный — совсем как Джеффри Чарльз в его возрасте. Но на этом сходство заканчивается. Элегантность и утонченность Джеффри Чарльза была просто этапом, и он получил от этого удовольствие. Но Валентин, по-моему, человек более извращенный и испорченный. Он нервный, напряженный, но владеет собой. Когда он приходит к нам, то слишком пристально смотрит на меня и ведет себя со мной, как с женщиной.

— А как же иначе?

— Но ведь я ему не ровесница! Он смотрел на меня так, будто хотел, будто бы хотел...

Росс понимающе кивнул.

— В общем, как ты и сказала, совсем не такой, как его отец.

— Кажется, он обижен на Джорджа. Разумеется, сыновьям свойственно мечтать освободиться от родительской опеки в таком возрасте. Но Валентин иногда говорит так, будто его держат мертвой хваткой! Не похоже, чтобы Джордж себя так вел, напротив — он очень щедр.

— Что ж, лично я тоже не хотел бы оказаться у Джорджа на побегушках.

— Ох, ты — конечно же, нет! Но Валентин... — Верити подошла к двери и положила пальцы на задвижку. — Знаешь, в те давние годы, когда Элизабет иногда заходила меня проведать и брала с собой Валентина, мне казалось — когда ему было лет восемь-девять — мне казалось, что он похож на тебя...

Воцарилось молчание. Росс заерзал в кресле.

— Лодыжка иногда побаливает.

— Это одно из таких странных, нелепых и бестолковых совпадений, — продолжала Верити. — Просто мне вдруг подумалось, что цвет волос и глаз, посадка головы... Но сейчас... сейчас создается другое впечатление, не менее странное. Понимаешь, о чем я?

— Разумеется, я не вполне понимаю.

— Теперь он совсем не такой, как ты. Этому худощавому молодцу до тебя далеко. Близко посаженные глаза, своеобразная походка, тощие ноги и эта любезность, от которой становится не по себе...

Она покраснела.

— И?

— Нет, наверно, ты сочтешь это глупостью, но сейчас он напоминает мне твоего отца.

Глаза Росса были прикрыты, и по его непроницаемому лицу нельзя было догадаться, о чем он думает.

— Верити, что бы ты ни говорила, я никогда не назову это глупостью. Но всё это описание — для специалистов по генеалогии.

— Разумеется, — охотно согласилась она. — Но иногда у меня возникает суеверное чувство, что кровь — это еще не всё. Валентин родился в Тренвите, где Полдарки прожили два с половиной века. Это было странное рождение, преждевременное, при лунном затмении, в присутствии тетушки Агаты — старейшины семьи. Разумеется, я знаю, что в нем не течет кровь Полдарков, но разве тебе никогда не казалось, что духовная и психологическая обстановка могут сильно повлиять на ребенка?

— Ты помнишь моего отца лучше, чем я, Верити, — сказал Росс. — В каком-то смысле. Ты примерно на год старше и жила в паре миль от нас, так что у тебя была возможность составить о нем личное мнение. Да и к тому же в последние годы его жизни меня вообще рядом не было.

— Твой отец, — сказала Верити, — всегда хорошо ко мне относился. Но у него был бешеный, необузданный и мятежный нрав — совершенно не такой, как у тебя. Ты тоже готов выступить против власти, когда видишь, как на чьи-то права несправедливо посягают. Он же своей необузданностью бросал вызов и наслаждался этим.

— И ты думаешь, что в этом Валентин похож на него? Наверняка у многих молодых людей...

— У них по-другому. Или это только мне так кажется. Будто он способен с улыбкой столкнуть кого-нибудь в пропасть.

— Что ж, неплохая рекомендация для сына твоей невестки.

Повисла продолжительная пауза.

— Пока твоя мать была жива, — продолжила Верити, — бешеный нрав отца дремал — словно убаюканный дикий зверь. Но когда она умерла, такая молодая...

— Он всегда был строг со мной, — задумчиво произнес Росс. — Тогда, в детстве, я не понимал, что он меня любит — для этого потребовалась особая проницательность. Помню, когда мне было двенадцать, я подхватил пневмонию. Врач — тот, что был до Чоука — Эллис вроде бы? — сказал, что я могу умереть. Помню, как отец в истерике кричал на Пруди, ругаясь, что она дала мне сырые простыни. Я тогда подумал: «Господь всемогущий, да он меня любит!»

— Бедный Росс!

— Нет-нет. Возможно, из-за этого у меня развился более сильный инстинкт выживания. Думаю, отец был гораздо более уязвим, чем мы могли себе представить. После смерти матери он словно помешался. На женщинах, я имею в виду.

— Да, я знаю.

— Иногда мне кажется, что таким образом он ограждал себя от боли, одиночества. В то время, конечно... К счастью, большая часть его похождений проходила вдали от нас, в доме бывали только совсем случайные подружки.

— И уж точно без Джуда и Толли Трегирлса тут никак не обошлось, — скривилась Верити.

— Да, ты верно подметила, без Джуда и Толли никак не обошлось. Толли обычно приводил с собой женщину. А Джуду приходилось довольствоваться только выпивкой: Пруди дышала ему в затылок... Вероятно, я бунтовал против всего этого из чувства порядочности.

— Порядочности? О да, в некотором роде. Но двадцать лет назад мало кто согласился бы с этим! Или даже десять лет назад. Сам знаешь.

— Что ж, теперь я полосатый кот, греющий бока у камина, сообразно своему положению.

— Если ты начинаешь нести чепуху, это верный признак, что я слишком у тебя загостилась. Доброй ночи, дорогой.

Росс встал и поцеловал ее.

— Нет, серьезно... ты правда считаешь, что раз Валентин родился в доме Полдарка и во время лунного затмения, то помимо своих нездоровых наклонностей он перенял у моего отца чрезмерную увлеченность женщинами?

Верити чуть отстранилась.

— Что ж, в твоих устах это звучит глупо, да так оно и есть! Я только одно могу сказать: когда Валентин впервые пришел, сел и стал разговаривать, посмотрел на меня, а потом и на Джанет, которая принесла чай, то из-за его пристальных взглядов у меня появилось странное ощущение, будто я перенеслась на тридцать пять лет назад и увидела твоего улыбающегося отца, сидящего за столом напротив, как в те далекие дни. Прямо мистика какая-то. Я буквально похолодела.

Глава четвертая

I

Росс и Демельза ужинали с Энисами.

— Да, я знаю, — сказал Росс, — что заслужил осуждения за столь долгое отсутствие, но выхода не было. Вы не представляете. Меня задержали не только красивые глаза Каннинга...

— Осуждение — лишь твоя фантазия, — ответила Кэролайн, — просто нам больше нравится, когда ты здесь.

— Ох уж эти политические маневры... Всё это довольно сложно, но мне кажется, положение могло бы выправиться само по себе — имей мы сильную центральную власть в лице регента. Но принц погряз в переговорах и находится в ужасном состоянии: дурной от вина или лауданума, он может разразиться слезами, когда от него ждут серьезного решения, а получая некоторые письма, буквально бьется в конвульсиях от страха.

— Письма от кого?

— Анонимные. Или подписанные «Vox Populi» ^[8] или «Враг проклятой королевской семьи». Угрожающие ему участью Спенсера Персиваля в случае смерти Беллингема ^[9]. С угрозой отомстить, если того казнят. По правде сказать, на севере Англии можно увидеть много плакатов, сулящих сто гиней за голову регента. Даже на юге они встречаются. Речь идет не просто о душевном спокойствии, многие боятся, что принц следует по пути своего отца. — Росс взглянул на Дуайта. — Мы уже однажды обсуждали эту вероятность, помнишь? На приеме у герцогини Гордон.

— Я помню, — ответил Дуайт, — когда страна в руках двух безумных монархов, варианты развития событий очень болезненны.

— Принцесса Шарлотта, — сказала Кэролайн, — несовершеннолетняя, с дядюшкой Уильямом в качестве второго регента. Или он будет третьим?

— Что слышно о выборах? — спросил Дуайт.

— В конце месяца парламент будет распущен.

— И ты твердо решил не переизбираться?

— Я твердо решил не высовывать носа дальше этого округа, пока Демельза в положении, — сказал Росс.

Губы Демельзы дрогнули в улыбке.

— Видите. Он в нерешительности.

Росс улыбнулся в ответ:

— Она знает, насколько трудно порой выбирать.

— Не трудись объяснять нам, — сказала Кэролайн.

— Это будет излишне утомительным. Пришлось бы повторять уже известное.

— Если нам станет совсем невыносимо, мы сразу тебе сообщим.

Повисла тишина. Демельза ощутила, как шевелится ребенок.

— Здравый смысл подсказывает, что я уже слишком долго был членом парламента, — прервал молчание Росс. — Я не активный член Палаты. Иногда я был нужен за кулисами, а изредка в комитете. Но в основном я выполнял поручения за границей. Считал, что они имеют важное значение. Но теперь активной работы не будет. И виной тому моя возрастающая хромота; во всяком случае, я выполнил всё от меня зависящее и дал обещание себе и Демельзе, что покончу с этим. Решение окончательное, и у меня нет желания его менять.

Кэролайн передала Демельзе конфеты.

Демельза сунула в рот леденец и стала задумчиво его посасывать, а в темных глазах отражался слабый вечерний свет из окна.

— Я сказал Фалмуту в прошлом году, — продолжил Росс, — что не буду снова выдвигаться в его округе. Таков мой выбор, и он не изменится. Что касается последней моей поездки в Вестминстер — то я мучился угрызениями совести из-за незавершенных дел.

— Следовательно?..

— После смерти сэра Персиваля я вдруг понял, насколько малоубедительно наше стремление продолжать войну. Не стоит полагаться на принца: его больше беспокоят долги и любовницы, чем борьба с Наполеоном... Когда принц стал регентом, был точно такой же кризис. Он никуда не исчез. Я так понимаю, в июле он фактически пригласил Грея и Гренвиля сформировать правительство, но их условия относительно придворных оказались слишком несоразмерными, так что это ни к чему не привело. А между тем, опасность никуда не делась.

— Так ты думаешь, что можешь выдвинуться еще на один срок? — спросила Кэролайн.

— Нет. Хотя предпочел бы сложить полномочия в более подходящее время.

— Что ж, ты всегда можешь передумать и остаться.

Из коридора послышались топот и крики девочек. Кэролайн нахмурилась, но без особого гнева.

— Тебе когда-нибудь хотелось, — вдруг спросила Кэролайн, — надеть на своих детей конный ворот или еще какой-нибудь полезный механизм, лишь бы с пользой потратить их необузданную энергию?

— Частенько, — ответила Демельза.

— Если выступать не за Боскауэна, — заговорил Дуайт, — то можно за Бассета. Данстанвилль найдет тебе местечко.

Росс отпил глоток только что поданного чая.

— К сожалению, наши с Фрэнсисом взгляды относительно продажных округов расходятся, и вряд ли я приму его покровительство, чтобы потом выступить за упразднение тех мест в парламенте, которые он контролирует.

— Именно этим ты и занимаешься, выдвигаясь с поддержкой лорда Фалмута.

— Да. Но прежде всего я отстаивал его интересы в достижении цели — или цели его отца — отделаться от Джорджа Уорлеггана. Дважды я подавал в отставку и дважды мне отказывали; полагаю, из этого можно сделать вывод, что он с некоторой выгодой для себя воспользовался создавшимся положением, хотя выгода явно несущественна. И по этой причине я никогда не молчал и не сдерживался в словах и поступках. Если я выдвинусь от Бассета, то буду связан обязательствами. В самом деле, Данстанвилль куда решительней выступает против проведения реформ, чем Боскауэн. Наша дружба омрачилась три года назад, когда по стране прокатились волнения, а я поддержал Колмана Рашли и остальных.

— Я помню, — согласилась Кэролайн, — Дуайт горячо тебя поддерживал.

— Как и сейчас, — добавил Дуайт, — хотя к концу войны грядут большие перемены, в особенности это касается положения на севере Англии.

— Не только на севере, — возразил Росс. — Когда от каждого из четырех корнуольских округов, к примеру, самых мелких — Восточного Лоо, Сент-Майкла, Боссини и Сент-Моуса — избирается столько же членов парламента, сколько от Лондона и Вестминстера вместе взятых и графства Мидлсекс, в которых живет около миллиона человек, а их взносы в казну государства составляют шестую часть... Что ж, такое представительство — просто жалкая комедия.

— Фрэнсис Данстанвилль, благослови Боже его сердечко, — заговорила Кэролайн, — стал бы доказывать, что представительство наилучшим образом осуществится теми, кто подготовлен к этой роли, что правление толпы в конечном итоге приведет к еще большей утрате гражданских и религиозных свобод по сравнению с тем, что мы имеем сейчас, и эта откровенная наглость вкупе с невежеством всегда перевешивают и одерживают верх над обычной скромной истиной. — Тут она повернулась к Демельзе. — Спаси меня. Убереги от нападок моего мужа и лучшего друга. Ты ведь знаешь, что я не переношу суровости, я такая нежная и ранимая. Молю, быстро придумай какую-нибудь другую тему для разговора, пока они и вздохнуть не успели.

— Какая интересная тема, — ответила Демельза, — послушаю, что скажет на это Росс!

— Мой разум и желания больше друг другу не противятся, — наконец произнес Росс, — так будет и впредь. Только в беседах с друзьями я могу оглянуться назад.

— Когда у Клоуэнс свадьба? — спросила Кэролайн.

— О... — Демельза с Россом переглянулись. — Где-то в октябре. Мы пока не назначили дату, вернее, они пока не решили. Но думаю, в субботу, двадцать четвертого октября.

— А ты как? Ты ведь будешь уже на восьмом месяце к тому времени?

— Немного меньше, как полагает твой муж.

— Значит, это будет рождественский подарок!

— Украшу все омелой, — пошутил Росс.

— Старушка Мегги Доус всегда настаивала на рябине, — сказала Демельза. — Вообще-то будет жутко неловко, если на свадьбе Клоуэнс меня спутают с невестой.

Все расхохотались.

— Это укоренившийся обычай в Корнуолле, — сказал Дуайт.

— Нет серьезно, — посетовала Демельза, — мне бы хотелось находиться подальше от детей, от моих взрослых детей, когда всё случится. Они оба так хорошо к этому относятся, но лучше бы им временно уехать из дома, пока всё не закончится. Я не вынесу, если кто-то из них будет неподалеку от дома, пока я рожаю.

— Что ж, хотя бы Клоуэнс к тому времени будет жить в собственном доме. А Джереми, уверена, тоже поймет намек. И я тоже вполне серьезно хочу спросить, — добавила Кэролайн, — между Клоуэнс и Стивеном всё хорошо?

Настал черед делиться секретами.

— Он много трудится, — ответил Росс, — на мельнице и в доме. Но признаюсь, я буду рад, если у него пропадет желание становиться моим зятем.

— В их отношениях пропала какая-то непринужденность, — сказала Демельза, — по крайней мере, так кажется при посторонних. Нет чувства товарищества. Они сильно влюблены друг в друга, но чувство их какое-то колючее. Разумеется, такое бывает сплошь и рядом, я видела это в основном у женатых пар. Постоянная напряженность. Никогда этого не понимала. Но до женитьбы такое редко встречается. Я задаюсь вопросом, поможет ли брак Стивену и Клоуэнс, либо со временем, когда страсть потускнеет, они поймут, что не выносят друг друга. Часто я просыпаюсь посреди ночи и раздумываю над этим.

— Моя дорогая, — возразила Кэролайн, — но ведь у тебя есть и собственная жизнь. Оставь их, пусть живут, как знают.

— Именно это я и говорю ей, — согласился Росс. — Хотя испытываю похожие чувства.

— Представляю, как ты, наверное, осуждаешь нас по поводу Эдварда Петти-Фитцмориса... — стала оправдываться Демельза.

— Ничего подобного. Забудь мои недовольные высказывания. Они мало что значат... Чем старше я становлюсь, тем больше думаю, что нам следует научиться принимать судьбу собственных детей. Ошибочные упущения всегда проще себе простить, чем ошибки как таковые. Ты не мешала жизненному выбору собственных детей. Значит, ответственности и вины за неверный шаг на тебе меньше... Разве спартанцы не отказывались брать ответственность за своих детей с самого их малолетства? Может быть, это наилучшее решение.

Гасли последние отблески вечера.

— Вы поедете на скачки на следующей неделе? — спросила Кэролайн.

— Куда, в Труро? Не думаю.

— А я бы съездила. Если получится убедить Дуайта взять меня с собой. Будет интересно узнать, как они справятся.

— Джереми собирается пойти, — сказала Демельза. — Молодой Боскауэн устраивает прием.

— Да? Не знал, — удивился Росс. — Где это они познакомились?

— По-моему, в Каэрхейсе.

Вошел Майнерс.

— Доктор Энис, сэр. Прибыл посыльный из Плейс-хауса. Мистер Поуп снова заболел, и его жена послала за вами. Вы поедете, сэр? Оседлать вашу лошадь?

Дуайт поднялся. С годами худоба молодого милого доктора, каким помнила его Демельза, стала особенно заметной, даже какой-то аскетичной. Время, проведенное во французском лагере военнопленных, оставило неизгладимый след.

— Похоже, когда мы вместе трапезничаем, меня всегда вызывают. Поверьте, нас с Кэролайн не беспокоили много чудесных вечеров.

— Выпей бренди, пока не ушел, — посоветовала Кэролайн, — он придаст больше сил, нежели чай; и, учитывая гостеприимство Поупов, вряд ли тебе там предложат что-нибудь укрепляющее.

Теперь за столом остались трое. Копыта лошади Дуайта уже хрустели по гальке дорожки, а вскоре всадник скрылся в сумраке.

II

Скачки в Труро в последний вторник сентября устраивали впервые. Аналогичное осеннее мероприятие в Бодмине, обычно проходившее в первую неделю месяца, перенесли из-за судебной тяжбы за землю, на которой проводились скачки, так что некоторые достойные граждане Труро, не желая лишать себя этого развлечения, решили провести их на три недели позже. Они арендовали кусок земли у фермера под Пенэйром, поставили временные ограждения и очертили скаковой круг. Большинство участников из Бодмина согласились приехать в Труро.

Проливной дождь, не прекращавшийся всю прошлую неделю, мог бы охладить любой пыл, а постоянные приготовления превратили дорожки в жидкую грязь, но в назначенный день множество самых разных экипажей и телег с трудом взбирались по холмам к площадке.

Погода с утра грозила превратить день в катастрофу. Завеса туч угольно-сернистого цвета, висящих над окрестностями, предвещала проливной дождь, если не грозу. И хотя дул небольшой ветер, тучи продолжали бродить по небу, словно корабли, лавирующие в бухте, чтобы получше причалить. Время от времени падала капля размером в шесть шиллингов и постепенно высыхала.

Но затем, около одиннадцати, луч солнца пронзил тучу, как будто слова благословения из бывшей церкви Оззи Уитворта чудесным образом пробили себе путь, из этого просвета показался кусочек лазурного неба, и мрак рассеялся. К полудню, когда начался первый заезд, толпа грелась на солнышке, как в разгар лета.

В конце концов почти все Полдарки поехали. Джереми присоединился к компании Джона-Ивлина Боскауэна. По этому случаю Боскауэн нанял экипаж. Все девять его гостей были молоды.

Росс тоже решил поехать, но ничто не смогло убедить Демельзу составить ему компанию.

— Ты знаешь, как я противна себе, когда выгляжу, как сэр Джон Тревонанс. Это единственное, что я ненавижу в материнстве. Скоро всё закончится. Потерпи.

— Я вполне могу дать обет воздержания, как только подумаю, сколько хлопот и затруднений тебе доставляет удовлетворение моих потребностей.

— Не давай клятву, которую я уговорю тебя нарушить. Воздержание пока не по мне.

— Отличное имя, правда? — ответил Росс. — Воздержание. Воздержание Полдарк. Это мальчик или девочка?

— Не думаешь, что Индульгенция подойдет больше?

— Или Несдержанность, — откликнулся Росс.

— А это уже слишком похоже на правду! — Демельза накрыла рукой его ладонь. — Правда, Росс, почему бы тебе не взять Изабеллу-Роуз?

— Беллу? Думаешь, ей понравится?

— Она с ума сойдет от восторга. Еще можешь взять миссис Кемп. Кажется, там будут продавать пони, а мы обещали его Белле на день рождения.

Росс подумал, что раз уж так сложилось, он мог бы и себе купить новую лошадь, ведь Шеридан всё сильнее слабел. Тут и Клоуэнс заявила, что она не собирается пропускать такое событие, и отправилась к Уилфу Джонасу, чтобы попросить выходной для Стивена.

Джереми ожидал увидеть Кьюби, и она действительно приехала в компании Клеменс и Огастеса. Остальных он тоже знал, хотя бы шапочно. Например, Николаса Карвета и Джоанну Бёрд, а также сестру Джона-Ивлина, достопочтенную Элизабет Боскауэн. Валентин Уорлегган, казалось, был то с компанией, то отдельно. Он ездил на лошади и проводил время в обществе двух или трех молодых людей, в том числе с Эндрю Блейми — кузеном Джереми.

Когда пришло приглашение, Джереми написал отказ, надеясь избежать еще одной болезненной встречи. Потом он разорвал его, провел бессонную ночь и отправил письмо, в котором принял приглашение. Пока он не решился покинуть Корнуолл, не принял решение насчет своего бесплодного и неясного будущего, стоит ли избегать всех контактов только потому, что он боится этой пугающей встречи? И почему он боялся ее? Он знал, что любит Кьюби и только Кьюби, что никогда не встретит такую, как она. Но он уже чувствовал себя так, словно увяз из-за этого в грязи. Неужели станет еще хуже, может ли вообще стать еще хуже после встречи с ней?

К тому же ему пришло в голову, что во время той катастрофической встречи на Пасху он мог допустить серьезную тактическую ошибку. Именно из-за того, что его чувство так глубоко, будто вся его жизнь поставлена на карту, Джереми прожигал ее взглядом и довел до слез, упиваясь своим отчаянием, горечью и гневом. Вероятно, мог найтись другой способ обращаться с этой юной леди? В конце концов, она еще ни за кого не вышла замуж. Ни к кому не привязана. Майор Тревэнион едва ли сможет держать ее под замком всю жизнь, отпустив добровольную жертву своей алчности, только когда постучится в дверь правильный кавалер.

Поэтому, когда Джереми подошел к экипажу и увидел, как она сидит там в бархатном платье цвета спелой сливы (которое совсем не подходило к ее черным волосам, но всё же непостижимым образом только усиливало ее красоту), он поцеловал ее руку со всем изяществом и с самой утонченной улыбкой, словно любящий старый друг, а не отвергнутый любовник, желающий видеть ее либо в своей постели, либо в аду. Не успел ее беспокойный взгляд смениться легким удивлением, как его окликнул Огастес и немедленно вовлек в беседу о Лондоне, о ходе войны и о полученных преимуществах. Джереми тактично привлек Кьюби к разговору, уделив отдельную порцию внимания Клеменс, которую очень любил и которой восхищался, разумеется, совсем в другом смысле. В результате первоначальное смущение испарилось. Джереми умудрился зайти так далеко, что поинтересовался, здесь ли сегодня майор Тревэнион, на что получил ответ, что тот едет в одном экипаже с сэром Джорджем, леди Харриет Уорлегган и мисс Марией Агар.

Перед ними расстилалась поистине чудесная картина, залитая рассветным солнцем. Казалось, тут присутствуют все известные человечеству транспортные средства. Экипажи, наполненные элегантными дамами и некоторым числом блестящих военных в черно-алых мундирах из ополчения Брекона и Монмута, фермеры на приличествующих случаю повозках, торговцы с женами и дочерями, прибывшие в двуколках и легких каретах, изящные джентльмены верхом на разгоряченных жеребцах, мальчишки на крупных ломовых лошадях, разукрашенные фургоны, деревенские ребята на грязных телегах, ослы и мулы, доставившие рабочих с шахт, а также множество людей, передвигающихся на своих двоих. Этот выдающийся день превратил чавкащую трясину в праздник веселья и цвета.

Сегодня был еще дополнительный повод для веселья и радости — новость об очередной военной победе, только что прибывшая, но на этот раз не от Веллингтона или с полуострова, а из далекой Канады. Американцы снарядили большую военную экспедицию в Канаду под командованием генерала Халла, в середине июля Халл пересек узкий канал между озерами Гурон и Эри и направил серьезные военные силы в верхнюю Канаду, намереваясь овладеть всей страной от имени Соединенных Штатов.

Но не сумев сохранить этот импульс, окруженный недружественной дикой природой, он принял решение вернуться на базу в Детройте. Тогда гениальная громада, легенда Нормандских островов, генерал-майор Исаак Брок, охраняющий тысячу миль Британской границы силами четырнадцати сотен человек, из которых две трети были индейцами или неподготовленными добровольцами, решил отыскать несостоявшегося захватчика, сам вторгся на территорию Соединенных Штатов, осадил Детройт, а затем захватил его вместе с гарнизоном в две с половиной тысячи человек, несколькими офицерами и двадцатью пятью орудиями.

Когда Джереми наконец удалось перекинуться словечком с Кьюби наедине, он сказал:

— Я дал себе зарок.

Она не взглянула на него.

— Но сейчас не Новый год.

— Разве это важно?

— Смотря что ты себе обещал.

— Мой зарок — вечно восхищаться тобой и никогда ни в чём не упрекать.

Она подняла палец и аккуратно заправила прядь волос за ухо.

— Вот бы приятный был сюрприз.

— Это так. Уверяю тебя!

— Боже мой, но как это произошло?

— Я стал старше и менее горячим.

— И, без сомнения, подыскал другую молодую леди, получше меня.

— Наоборот. Несмотря на мое настроение, хорошее или не очень, могу тебя заверить, что это не так. Никакой другой дамы, молодой или какой-то еще.

Ее взгляд быстро скользнул по лицу Джереми, несколько секунд пытаясь отыскать сарказм, двойной смысл, скрытую горечь. Она не нашла ничего подобного и отвернулась.

Немного помолчав, Кьюби спросила:

— На кого ты поставил в заезде в час дня?

— На Милашку.

— Не думаю, что есть такая лошадь... Она взглянула на свою карточку. — Ах да, есть. Я... не заметила. На ее лице мелькнула полупримирительная улыбка. — Ты знаешь жокея?

— Нет, но лошадь из конюшни леди Бодруган, поэтому я думаю, она хороших кровей.

— Твой двоюродный брат Валентин участвует в заезде в два сорок пять. На Шпорнике. Нам стоит поставить на него пару гиней.

Джереми был очень польщен этим «нам».

— Поставим на него гинею или две. Давай пять на всех.

Парнишке-кучеру поручили пройтись среди остальных экипажей, что помоднее, и узнать, не примет ли какая-нибудь дама или джентльмен ставку против лошади по собственному выбору. Ставка будет недействительной, если никто не выиграет.

Затем к ним подошел молодой Боскауэн, и разговор снова стал общим. Нопозже Джереми, побеседовав с Клеменс, снова постепенно переключился на Кьюби.

— Это мой отец, вон там, переходит дорогу перед желтым экипажем.

— Высокий брюнет в сопровождении женщины постарше и маленькой девочки? Кто они?

— Моя младшая сестра и ее гувернантка. Изабелла-Роуз. И не так уж она мала! Ей десять лет.

— Она такая хорошенькая! По-моему, совершенно очаровательна!

— Ты бы не нашла ее столь очаровательной, если бы слышала, как она поет. Голосит как мальчик-хорист, у которого ломается голос.

— Твоя мать не приехала?

— Нет.

— Как и моя. Полагаю, она немного хандрит. Мы должны были убедить ее приехать, Клеменс.

— Она уверяла, что будет чересчур мокро. И слишком много низшего сословия.

— В то время как солнце просто тропическое! И низшее сословие прекрасно держится на расстоянии!

Кроме одного человека, подумал Джереми, но вовремя прикусил язык.

— У тебя же есть еще одна сестра? — спросила Клеменс.

— Да. Но ей почти восемнадцать. Она тоже сегодня здесь, со своим будущим мужем. Не знаю, где они сейчас. Думаю, проводят время вдвоем.

III

— Через месяц, красавица! — сказал Стивен. — Меньше, чем через месяц. Меньше четырех недель. Меньше двадцати восьми дней. Сколько это часов? Не могу сосчитать. Мы почти достигли желаемого! Разве тебя это не радует?

— Разумеется. Мне нравится, что я с тобой. И вся эта толпа... Иногда мне кажется, что Корнуолл словно вымер. Люди прячутся по домам, подозрительно глядят из-за дверей, скрывают свою жизнь. А это событие показывает другую сторону, показывает, что они могут по-настоящему веселиться, когда захочется. Похоже на улей, не правда ли, только больше цвета...

— И все же, мне кажется, мы могли бы провести время с большей пользой.

Клоуэнс сжала его руку.

— Скоро у нас будет много времени, чтобы провести его с большей пользой, как ты выразился. Немного терпения!

— Тебе-то хорошо.

— А что? Не должно быть? Чем я от тебя отличаюсь?

— Потому что... ну, тебя окружает семья, ты живешь привычной жизнью, как и всегда. С отцом, матерью и семьей. А я сам по себе.

— Это не так уж важно, Стивен. Ты ведь сам знаешь, как я хочу, чтобы следующий месяц прошел побыстрее.

— Почему твоя мать сегодня не приехала?

— Разве это не очевидно?

— Она стесняется своего положения?

— Конечно нет! Неужели она не может поступать, как ей вздумается?

Стивен изобразил легкое оскорбление:

— Конечно, может, но я бы предпочел видеть в таком положении и тебя.

— Ты бы предпочел жениться на мне, когда я в положении?

— Нет, для меня была бы важна причина. Я бы хотел, чтобы мы занялись любовью.

— Всё впереди.

— Слава Богу, не всё.

— Нет... Не всё.

Они бродили около трибун, где группа цыган раскинула свои шатры. Двух молодых людей быстро окружили разновозрастные дети, пытаясь продать им горшки и кастрюльки. Стивен раздраженно прогнал их, а затем взял Клоуэнс за руку, чтобы отвести на прежнее место.

— И всё же, будь ты в положении своей матери, я бы больше доверял тебе.

— Ты по-прежнему мне не доверяешь?

Стивен взглянул на нее, и его лицо смягчилось.

— Ну, более или менее.

— Может, тогда и я доверяла бы тебе больше.

— Нет.

— Нет?

— Видишь ли, в душе я тот еще мерзавец. Меня не волнует, беременна ли женщина, которую я веду к алтарю, важно то, хочу ли я на ней жениться.

— Помню. И как хорошо, что я не поддалась на твои непристойные предложения!

— В вашем кругу это теперь так называют? Тьфу!

— Так это называли в романах, которые мы читали и прятали под подушку в школе. А в нашем кругу, как ты выразился, для этого всё еще используют грубое словечко.

— И какое же?

— Расскажу, когда мы поженимся.

С появлением лошадей толпа поредела. С другой стороны бегового круга Клоуэнс увидела Валентина вместе с молодым человеком во флотском мундире, но тот ее не заметил.

— Клоуэнс.

— Да?

— Давай сбежим.

— Когда? Сегодня?

— Ага. Я не выдержу этого свадебного маскарада, к которому все готовятся.

— Никакого свадебного маскарада, обещаю.

— Но ведь гораздо легче... Мы можем сбежать прямо сейчас, пока никто не видит. Взять этих двух кляч, на которых мы приехали, и уехать куда-нибудь — где здесь ближайший порт? Фалмут. Уедем в Фалмут, снимем комнату с этакой брюзжащей хозяйкой и тявкающей собакой. Мы заплатим ей за две ночи и захлопнем дверь перед ее носом. И тогда ты станешь моей. Больше никаких насмешек, никаких поддразниваний. Я сниму всю твою одежду, так нежно и так осторожно...

— Стивен, прекрати!

— Что такое, испугалась?

— Надеюсь, ты не серьезно.

— Более чем, уж поверь!

— Тогда прекрати и попытайся сменить тему.

— Эй, эй, не указывай мне, а не то получишь оплеуху!

— Думаешь, после свадьбы начнутся драки?

— Нет, после свадьбы мы заживем, как два воркующих голубка. А если и драка... Будем любить, драться, есть, пить, глубоко дышать и жить полной жизнью, как живет народ, да? Жизнь коротка, а уж юность еще короче. Я даже не могу долго спать, потому что боюсь что-нибудь пропустить!

— Согласна, — заявила Клоуэнс, переводя дух. — Хотя бы в этом мы согласны!

Чья-то рука коснулась ее рукава.

— Если позволите, мисс. Э-э-э, миледи. Купите ожерелье. Красивые камешки, смотрите сами. Прекрасные. Прям как вы. Очень дешево. Очень красиво. И веревочка крепкая, никогда не порвется. Вовек не порвется, миледи.

Изможденный ребенок неопределенного возраста — десяти или четырнадцати лет — вероятно, девочка, держала в худых грязных руках два ожерелья из синего грубо отполированного камня, явно подобранного на берегу. На ожерелье было с полдюжины камней, и сквозь каждый продета грубая бечевка. Клоуэнс не могла понять, недавно ли девчонка увязалась за ними или выследила их из цыганского лагеря.

— Отвяжись! — крикнул Стивен. — Отвали уже!

И замахнулся на ребенка. Девчонка спряталась за Клоуэнс, но не отступила, замечая признаки слабости молодой леди, но в то же время угрозу нападения со стороны молодого человека.

Около года назад Демельза откровенно рассказала Клоуэнс о своей первой встрече с Россом, о себе — голодной, ругающейся, оборванной и необразованной. И хотя в то время юное воображение Клоуэнс с трудом могло представить такую сцену с ее красивой матерью, сейчас, через год, эта картина с болью возникла перед глазами; так, наверное, и было — или могло быть — ее мать могла вполне так выглядеть на ярмарке в Редрате тридцать лет назад.

Она неодобрительно взглянула на Стивена, который — вот ужас — по его словам, двадцать лет назад пережил гораздо худшее и имел полное право на сочувствие.

— Сколько ты просишь за ожерелье, дитя? — спросила она.

— Шесть шиллингов, мисс. Шесть. Или пять, миледи. Самые лучшие камешки всего за пять шиллингов. И особенно крепкая нитка, которая не порвется.

Нескончаемый перечень похвал продолжался, Стивен исходил негодованием, а Клоуэнс раздумывала.

— Редкая дрянь, — злился Стивен. — Такие же можно найти в любой шахте! Пошли отсюда, дорогая, и пусть этот цыганский крысеныш отправляется обратно в свою нору.

— Может, три шиллинга? — спросила Клоуэнс.

— Четыре.

Клоуэнс заколебалась и уже готова была отказаться.

— Ладно, три, — сказала девочка. — Пусть три.

Покупка состоялась.

— Не вздумай надевать его на шею, — предупредил Стивен, — а не то подхватишь золотуху. — Всё, отвянь! Сейчас же брысь в свою нору!

Девчушка взяла монеты, попробовала их на зуб, а затем сунула в карман грязной рубахи. Потом она вдруг плюнула на землю и ткнула в этот плевок пальцем, посмотрев на Стивена красными глазками.

— Вы никогда не доживете до старости, мистер. Уж поверьте мне. Никогда не доживете до старости.

IV

Они отлично перекусили и выпили в своем экипаже, весело смеясь и болтая, во многом благодаря Огастесу Беттсворту, который казался шумным даже более обыкновенного, и Джереми, на время забыв о мрачных мыслях, блистал перед той, кто эти мысли вызывал, и постоянно ее смешил. Валентин Уорлегган занял второе место на Шпорнике в два сорок пять, и Джереми с Кьюби проиграли пари драгуну из Сент-Остелла, чья лошадь обошла их ставленника на голову. Около четверти четвертого, несмотря на то, что оставалось еще три заезда, на первой площадке начался аукцион, предлагающий к продаже некоторых лошадей из числа победителей гонки, и большая часть общества, не заинтересованная в последующих заездах, переместилась туда, чтобы посмотреть торги.

На западе снова выстроились облака, но солнце всё еще сияло и припекало, будто в середине лета.

— Не хочешь ли купить лошадь? — спросил Джереми у Кьюби.

— Не думаю.

— Я тоже. Но они тебя привлекают?

— О да, я люблю лошадей.

— Толпа слишком разгорячилась. Того и гляди толкнут. Можешь помять платье. Да и грязь еще не подсохла.

— Тогда зачем нам туда идти? — она подняла бровь.

— А нам и необязательно. Можем просто прогуляться.

Она обдумывала его слова. Это был вызов.

— А куда?

— Кажется, здесь есть речка неподалеку.

— Точно! Но тут, должно быть, крутой склон, ведь мы на вершине холма.

— Вон тот лесок выведет нас вниз. Где-то около мили. Даже если не удастся уйти далеко, мы могли бы прогуляться. Это было бы приятнее.

— И грязнее.

— О нет.

— Не грязнее?

— Там наверняка только мягкие тропинки и палая листва. Здешняя грязь — из-за телег и лошадей.

Кьюби взглянула на Огастеса, который кокетничал с Элизабет Боскауэн. Клеменс стояла с Николасом Карветом.

— Ладно, — сказала она, — тогда пойдем гулять.

На краю поля была калитка, ведущая в лес. Джереми открыл ее, и они вошли. Земля была влажная, и Джереми с тревогой взглянул на свою добычу, но Кьюби не стала жаловаться. Сегодняшняя непринужденная попытка сблизиться с ней превзошла все его ожидания. Но он прекрасно понимал, что день сегодня праздничный, и особенно понимал, что оба к тому моменту осушили немало бокалов канарского, поэтому сомневался, что этот очевидный прогресс на самом деле продвигает его к цели — все может исчезнуть в холодном свете дня. Но просто возможность побыть рядом с ней вселила в Джереми новую жизнь и надежду. К тому же — это было смягчающим обстоятельством — вряд ли она бы согласилась пойти с ним гулять, если бы ей самой это не нравилось.

Когда они спускались вниз по тропе, Кьюби опустила зонтик.

— Когда твоя сестра выходит замуж?

— В конце месяца. Ты хотела бы посетить церемонию?

— Думаю, нет. Это будет слишком явным подтверждением того, что я иду против желаний брата. Джереми...

— Знаю. Прости. Я нарушил наш договор. С этой минуты ни одного серьезного слова!

Она остановилась, осматривая свой ботинок, и стряхнула три больших влажных листа с каблука.

— Вот бы не слышать никогда ничего серьезного! Как было бы приятно, если бы мы могли общаться с людьми самым несерьезным образом!

— Может, у нас получится.

— Как? — ответила она. — Да это невозможно! Удовольствия со временем все равно иссякнут. И это уже началось! Так давай наслаждаться сегодняшним днем!

Они пошли дальше. В лесу было пустынно и тихо, за исключением нежного журчания воды в ручье. Все птицы, казалось, умолкли.

— Расскажи мне о своих экспериментах с паровой машиной, — попросила она.

— Хвастаться особо нечем.

Он рассказал о встрече с Тревитиком и о том, что почти забросил свой проект.

— Но так нельзя! — возмутилась она. — Если каждый изобретатель будет отчаиваться, когда что-то пошло не так, как мало будет тогда открытий!

— Я не изобретатель. Я использую и, возможно, немного дорабатываю то, что изобрели другие.

— Пусть так.

— Хорошо, да, думаю, ты права. Я должен продолжать. Разумеется, в последнее время мне не хватало...

— Продолжай.

— Ты, наверное, можешь догадаться, чего мне не хватало, что еще раз доказывает, что, как ты верно заметила, удовольствия имеют свойство иссякать.

Вокруг возвышались гигантские стебли борщевика, цветущие и покрытые семенами чаши с множеством изящных стебельков, каждый с замысловатой прической. Она стегнула один из них и сломала стебель с зонтиком.

— Позволь, я расскажу тебе о нашей новой шахте. Она уже открылась, и насос, который я спроектировал, работает, и неплохо работает! Я никогда об этом не говорил?

— Нет. В прошлом году это было в планах.

— Но тебе интересно?

— Ну конечно, мне интересно! Просто потому...

И Джереми рассказал. Через какое-то время Кьюби начала весело болтать о своей жизни, о том, как Огастес, работающий в Лондоне, проводит с ними отпуск, о размолвке Клеменс с учителем музыки, о визите тетки со спаниелем, который тяпнул ее за лодыжку. Джереми поведал ей о Клоуэнс и Стивене. Самые простые новости, самый легкий диалог между ними приобретал важное значение.

Небрежно ступая, они спускались всё дальше и дальше. Вдруг Кьюби поскользнулась на упавшей ветке, наполовину торчавшей из земли, влажной и замшелой. Джереми поймал ее за руку, и она устояла. Она посмотрела на косые лучи солнца и сказала:

— Боже милостивый, нам пора возвращаться!

— Отсюда можно увидеть реку.

— Я знаю, но всё равно мы должны идти назад. Мне бы не хотелось, чтобы Джон, присоединившись к нашим друзьям, обнаружил мое отсутствие.

Они стали возвращаться по своим следам. Джереми легко и деликатно придерживал ее под руку, не встречая особого сопротивления. Они снова пробирались вдоль ручья, протискиваясь через молодые платаны, чьи огромные влажные листья светились в солнечных лучах.

Немного погодя они остановились перевести дыхание. Кьюби прислонилась спиной к дереву позади нее. Джереми накрыл ее ладонь своей и весело улыбнулся. Они постояли несколько секунд, а затем поцеловались - казалось, губы Кьюби сами потянулись к его губам, чтобы наконец встретиться. Волна чувств, взметнувшаяся от губ к губам, превратила остаток дня в банальный и бессмысленный.

Сделав паузу, чтобы успокоить дыхание, Джереми позволил пальцам погладить ее по щеке.

— Это было, — сказал он, сбился и начал снова, — это было не так и ужасно. Если хорошенько подумать, совсем не ужасно.

Он прервался, увидев в ее глазах вспышку удивления от его легкомысленного настроя.

— Знаешь эту песню? — спросил он. — Полно медлить. Счастье хрупко. Поцелуй меня, голубка; Юность — рвущийся товар. ^[10]

На лице Кьюби промелькнуло такое выражение, будто ей стало скучно, но после легкого колебания сияние вернулось, как и улыбка, хотя и немного натянутая.

— Джереми, я же сказала, нам пора.

— Конечно, пора! Так поторопимся. Но согласись, мы ведем себя соответственно установленным сегодня правилам?

— Что ж, я не совсем уверена.

— Почему не уверена? Мы ведь не стали серьезными? Ничего такого... Разве в детстве ты никогда не играла в игры с поцелуями?

— Разумеется. Но это...

Она остановилась. Джереми наклонился, чтобы поцеловать ее снова.

— Прекрати!

— Но почему?

— Сам знаешь!

— Нет, не знаю.

— Потому что, — она попыталась отойти от дерева. — Нам пора возвращаться.

— Конечно, пора. Разве я не говорил то же самое?

Она не допустила следующего поцелуя в губы, и поэтому Джереми целовал ее лоб, волосы и щеки, лишь чуть-чуть не доходя до губ. Она вздернула голову.

— Джереми, я же тебя просила!

— О чем ты меня просила? Разве я не веду себя несерьезно?

— Ты ведешь себя неприлично!

— Но ведь это весело? Разве мы рождены не для этого? Разве мы не должны искать счастья на этом поверхностном уровне, пока еще можем?

— Да, да, да, да, да! И всё же пойдем.

Он с нежностью отстранился.

— Значит, мы должны вернуться. Я к твоим услугам.

Она отодвинулась от дерева, на бархатном платье осталось несколько зеленых пятен.

— Наверное, я вся в листьях?

— Нет, всего парочка, — он почтительно смахнул их со спины и юбки.

Она глубоко вздохнула.

— Ты и вправду смешной.

— Конечно, — откликнулся он. — Но ты же понимаешь, этим я просто сдерживаю свою искренность.

— Джереми, мне начинает казаться, что твоя единственная цель в жизни — мучить меня!

— Моя единственная цель в жизни — угодить тебе. Принять твои пожелания и всегда действовать, исходя из них.

Кьюби посмотрела на него. Овал ее лица, хоть и затененного, всё равно четко выделялся на фоне темных волос.

— Пойдем.

Они двинулись дальше. Ползучие заросли папоротника-орляка ноготками цеплялись за них. Прервав птичье молчание, заверещали две сороки. Кьюби повернула голову в их сторону.

— Одна — к печали, две — к радости, — заметил Джереми.

— Я бы сказала, одна к печали, две — к веселью.

— Тоже верно.

— Знаешь, — сказала Кьюби, — я пошла с тобой... Просто ради прогулки.

— Таково соглашение.

— И то, что ты... И я... Те объятия, в которые ты меня заключил, не больше, чем... Чем просто объятия. Что это может значить? Разве мы не поссорившееся друзья? Разве объятия и поцелуи не уместны для примирения?

Вдали раздались крики детей, но они казались звуками из другого мира. Их по-прежнему окружал тихий, залитый солнцем влажный лес.

— Конечно, — успокоил ее Джереми, — Я рад, что всё позади.

— Всё позади?

— Я имею в виду ссору. Теперь мы можем встречаться, как любящие друзья.

— Да, пожалуй.

— Дорогая Кьюби, — осторожно сказал он. — Не сомневайся, я не претендую ни на что, кроме...

— Но ты претендуешь! Ты уже делал это!

— Кроме, — позволь мне закончить, — кроме права быть любящим другом ровно до того момента, как ты выйдешь замуж. И после этого, если разрешит твой муж.

— Но пока и в помине нет никакого мужа!

— Вот об этом я говорить не стану, — откликнулся Джереми, продолжая свои двусмысленные замечания.

На ее лице смех и досада, казалось, боролись друг с другом. Наконец, она перевела взгляд на зонтик, чтобы скрыть остальные эмоции.

— Хорошо, — тихо произнесла Кьюби. — Пусть так и будет.

Глава пятая

I

Росс купил нового пони для Изабеллы-Роуз и положил глаз на лошадь, выигравшую второй заезд, для себя.

Не многие участники гонок могли считаться подлинными скаковыми лошадьми, даже по провинциальным меркам. По большей части, лошади из конюшен местных заводчиков были тяжеловаты для гонок. Но на Росса произвел впечатление Баргрейв (такая уж странная была кличка у коня), который проскакал милю, впечатывая огромные копыта в мягкий и вытоптанный дерн, и опередил соперников. В нем наверняка есть настоящая порода. Коню четыре года, а значит впереди еще целая жизнь. Будет жаль, если его продадут в качестве упряжной лошади, это означало бы еще максимум три года жизни. Росс не имел намерения рассекать по округе утомительным галопом, но он любил и ценил энергию и резвость, а Баргрейв, по его мнению, обладал обоими качествами.

Ставки на аукционе начались с пяти гиней, быстро выросли до пятнадцати, а потом замерли.

— Что ж, господа, — провозгласил аукционист, — этого маловато. — Как насчет семнадцати? Кто-нибудь предложит семнадцать?

Росс поднял перчатку.

— Семнадцать! Мне дали семнадцать! Могу я сказать двадцать? Предложено двадцать. Всего двадцать за такую прекрасную, сильную лошадь? Посмотрите на ее бабки и щетки! Могу я сказать двадцать две? Могу я сказать...

Росс поднял перчатку.

— Двадцать две гинеи. Благодарю, сэр. Двадцать две. Двадцать пять. Двадцать семь? Двадцать семь. Могу я сказать... Тридцать! Тридцать — раз. Тридцать — два. Тридцать две гинеи. Тридцать две — раз. Тридцать пять. Сорок. Могу я сказать сорок пять? Благодарю. Сорок пять. Пятьдесят?

Росс посмотрел на противоположную сторону арены, пытаясь найти того, кто перебивает его ставки. Никого. Кто-то сидел прямо за его спиной, чуть правее. Он повернул голову. Джордж Уорлегган.

Рядом с ним расположилась высокая, темноволосая молодая дама. А еще майор Тревэнион.

— Ваша ставка, сэр? — спросил аукционист, указывая на Росса.

Росс поднял перчатку.

— Пятьдесят, — сказал аукционист. — Благодарю вас, сэр. Могу я сказать?.. Пятьдесят пять. Пятьдесят пять — раз. Пятьдесят пять — два. Шестьдесят. Шестьдесят пять. Семьдесят. Ваша ставка, сэр? Нет?

Росс поднял перчатку.

— Семьдесят пять. Восемьдесят. Восемьдесят пять. Девяносто. Девяносто пять. Сто, сэр?

Росс покачал головой.

— Нет, сэр? Только девяносто пять? Девяносто пять? — Стукнул молоток. — Уходит вам, сэр. Вам, сэр Джордж, — добавил аукционист с подобострастной улыбкой, и клерк отошел к Уорлеггану, чтобы завершить сделку, а мальчишка из конюшни увел Баргрейва.

— Нет, — покачал головой Джордж, — лошадь не моя. Последнюю ставку сделал другой.

На лице аукциониста отразилась тревога.

— Сэр?

Джордж повторил свои слова. Аукционист взглянул на Росса. Он тоже покачал головой.

— Моя последняя ставка была девяносто.

— Нет, — сказал Джордж. — Это моя ставка была девяносто. Лошадь твоя.

Аукционист спустился с кафедры, а потом, сообразив, что таким образом лишился своей власти, снова взошел на нее.

— Сэр Джордж, я уверен в своей правоте. Я тщательно следил. Вы оба были близки, я знаю, но... — Он пошептался с клерком. — Мистер Холмс говорит то же самое, прошу прощения, но всё же...

— Я сделал предпоследнюю ставку, — настаивал Джордж. — Лошадь купил капитан Полдарк.

— Неа, — раздался сердитый бас за их спинами. — Я видел, что он смотрит прям на вас, сэр Джордж, когда была сделана последняя ставка. Собственными глазами видел!

Старик Толли Трегирлс с потрепанной и злобной физиономией, сейчас неожиданно серьезной, для привлечения внимания потряс над головой крюком.

— Что ж, — сказал Джордж, — если меня будет обвинять лакей капитана Полдарка...

— Трегирлс — не мой лакей, — ответил Росс, — я даже не знал, что он присутствует на скачках. И я был бы признателен, если бы он не вмешивался в то, что его не касается. В чем дело, Джордж, ты предложил за лошадь больше, чем можешь себе позволить? Тогда я с удовольствием тебя от нее избавлю.

— В самом деле, — вспыхнул Джордж, — тебе следует так поступить, ведь именно ты ее и купил.

Дама рядом с Джорджем повернулась.

— Капитан Полдарк.

Росс обратил к ней недружелюбный взгляд.

— Вы ведь капитан Полдарк?

— Да.

— Я Харриет Уорлегган.

Росс поклонился. Они посмотрели друг на друга.

— Муж покупал коня для меня, капитан Полдарк, и мне кажется несколько неджентльменским поступком, что вы желаете его забрать, когда я надеялась уже завтра проехаться на нем. И не имеет значения, кто сделал последнюю ставку.

На мгновение повисла тишина. Люди вокруг глазели на них с открытыми ртами.

— Я никогда бы не встал на пути у леди, — сказал Росс. — Прошу, считайте коня своим.

— Благодарю вас, капитан Полдарк. Джордж, думаю, не стоит продолжать этот спор. Мы получили Баргрейва, и я счастлива. — Она обратилась к аукционисту со спокойным высокомерием: — Мы заберем коня за девяносто пять гиней. Прошу вас, продолжайте.

Джордж не взглянул на Росса. На его щеках проступили пунцовые пятна. Он постучал тростью по земле. Харриет взяла его за руку и увела. Когда майор Тревэнион последовал за ними, то встретился взглядом с Россом. Они даже не кивнули друг другу.

Аукцион продолжился, но Росс больше не делал ставок. Через пару минут снова раздался хриплый голос Толли Трегирлса, перемежаемый приступами кашля:

— Удачно ты выпутался, молодой кэп.

— Толли, — сказал Росс, — не сомневаюсь, что в глубине души ты блюдешь мои интересы, но когда мне понадобится твоя помощь, я о ней попрошу. А до тех пор защищай кого угодно, но не меня.

— Как скажешь, молодой кэп, как скажешь. Было времечко, когда тебе нужна была моя помощь, а? И ты не брезговал со мной поболтать, а? Не брезговал. А теперь, ежели тебе и впрямь нужна хорошая лошаденка...

— Нет, Толли. Только не та, которую ты готов мне продать.

Толли снова зашелся в кашле.

— Но всё равно, хорошо, что ты не купил эту, она не стоила больше сорока гиней, это уж точно.

— Я знаю, — отозвался Росс.

II

Стивен и Клоуэнс наблюдали за спором с другой стороны площадки для аукциона.

— Так это и есть сэр Джордж Уорлегган, — сказал Стивен. — Надо бы свести с ним знакомство.

— И его новая жена. Я встречалась с ней в прошлом году.

— Приятная дама. Ему придется постараться, чтобы ее обуздать.

— Разве так необходимо говорить о женщинах, как о лошадях? Может, меня ты рассматриваешь как корабль, который нужно взять на абордаж?

— Да, можем обсудить, как привестись к ветру.

— Ох, что за мерзкий каламбур!

— А если серьезно, не думаю, что эта лошадь столько стоит.

— Старое соперничество всё никак не умрет, — сказала Клоуэнс.

— Что?

— Неважно. Мы сегодня что-нибудь проиграли?

— Три на первом заезде, пять на втором, но потом отыгрались. Думаю, мы в плюсе на две гинеи.

— Хорошо.

Они собрались уходить, и тут раздался голос:

— Клоуэнс? Это же Клоуэнс? Ну конечно же. Боже ты мой, представить не могу!

Это был молодой моряк, которого Клоуэнс раньше видела в компании Валентина.

— Прошло больше двух лет, — сказал он, — и я на мгновение заколебался. Как поживаете, кузина?

— Эндрю! Я заметила вас сегодня, но решила, что обозналась.

— Сейчас я должен бы уже находиться в гавани, но меня задержали на пару дней, вот я и пришел сюда вместе с Валентином Уорлегганом, Энтони Трефузисом, Беном Сэмпсоном и Перси Хиллом. Как поживаете? Как вы выросли!

Клоуэнс рассмеялась.

— Вы не знакомы со Стивеном Каррингтоном, моим женихом? Стивен, это мой кузен Эндрю Блейми, он живет во Флашинге, но по большей части в море!

Молодые люди пожали друг другу руки. Эндрю был крепко сложен, со светло-русыми кудрями и густыми бровями, а бакенбарды делали его гораздо старше своих лет. Он был в синем мундире с золотым позументом младшего офицера королевских пакетботов. Стивен, интересующийся всем, что связано с морем, стал забрасывать нового знакомого вопросами о его службе, и Эндрю с готовностью отвечал, но через некоторое время нахмурился, озадаченно вгляделся в Стивена и умолк на полуслове.

— Мистер Каррингтон, мы с вами не встречались?

— Встречались? — удивился Стивен. — Нет, не припоминаю.

— Конечно... Дайте-ка вспомнить. Конечно, это были вы.

— Не знаю, о чем вы, хотя...

— Четыре или пять месяцев назад. В апреле, вот когда. В Плимуте. В «Звонком колоколе» в доках. Не помните? Вы купили мне кружку эля. В тот вечер вы так изрядно набрались, что угощали выпивкой незнакомцев... Это было перед тем, как туда вломились рекрутеры...

Повисла тишина.

— Ваши ставки? — раздался голос аукциониста. — Восемнадцать гиней, восемнадцать. Восемнадцать, кто даст больше? Раз, два, три! — Стукнул молоток. — Продано джентльмену в голубом сюртуке.

— Вы ошиблись, мистер Эндрю Блейми, — резко сказал Стивен. — Я никогда в жизни не был в Плимуте.

Эндрю покраснел.

— Вы... никогда не были в Плимуте?

— Не был. Ни в этом, как его там... «Звонком колоколе». Неужели вы думаете, что я бы вас не вспомнил?

— Что ж... что ж, будь я проклят! Простите, кузина Клоуэнс. И вы простите, мистер Каррингтон. Если это были не вы, то ваш двойник! Вы были с бледным темноволосым парнем, а с ним еще девушка, и вы затянули песню. То есть, прошу прощения, не вы, а ваш двойник затянул песню... Что ж, я в жизни не видел такой схожести! Хотя, положа руку на сердце, тот парень был не так хорошо одет, а его волосы были длиннее, и разумеется, он был разгорячен выпивкой, как и я, конечно же!

— Вероятно, это и объясняет ошибку, — уже более добродушно произнес Стивен. — Ведь я не покидал Корнуолл весь апрель, правда, Клоуэнс?

После небольшой паузы Эндрю сказал:

— Что ж, полагаю, вполне очевидно, это не были вы, не жених моей кузины, хотя, черт побери, поразительное сходство до сих пор меня смущает! Могу заверить вас, кузина, вечер вышел далеко не милый. Сам я оказался там случайно — «Графине Лестер» с губернатором Гибралтара на борту приказали идти прямо в Плимут. Мы высадили его и собрались отчалить в Фалмут на рассвете следующего дня, но уж поверьте, после нескольких дней в море я не мог побороть искушение поупражнять ноги на суше и утолить жажду! Мы с лейтенантом Питером Диллоном свернули в «Звонкий колокол», услышав пение... «Пришвартовался дырявый наш корабль, ура, ура, ура!» Пели так громко, что крыша тряслась, а этот здоровенный белобрысый парень стоял на табурете и запевал! Но только...

— А почему губернатор не вернулся на военном корабле? — попытался прервать этот поток слов Стивен.

— А? Что? А, ну, он узнал, что болен его сын, а мы как раз тем утром отчаливали, а ходим-то мы побыстрее многих... Так вот, кузина, пение было в самом разгаре, когда ввалилась группа флотских рекрутеров с намерением забрать всех здоровых мужчин, кто подвернется под руку. Нам с Диллоном, разумеется, это не грозило, в наших-то мундирах, но тот блондин и его приятель-брюнет — другое дело, их построили с остальными для отбора, и они рванули. И тут такое началось! Чтоб меня повесили, если вру! Они удрали, оставив одного из флотских умирать с ножевой раной! — Эндрю откашлялся в ладонь и с извиняющимся выражением посмотрел на Стивена. — Еще раз прошу прощения, мистер Каррингтон, когда я вас узнал, то есть думал, что узнал, я толком и не помнил, чем закончилась та история. Вы правы, что возмущены этой ошибкой, потому как именно тот блондин и пырнул моряка ножом. Клоуэнс, вы ведь не перестанете со мной разговаривать? Кажется, я спутал вашего нареченного с убийцей, как ни крути... А когда свадьба?

— А что произошло с девушкой? — спросила Клоуэнс.

— С какой девушкой?

— С той, которая была с теми двумя.

— Ох, хоть убей, понятия не имею. Думаю, она сумела о себе позаботиться. Выглядела она как... как та, которая умеет... Так свадьба?..

— О, двадцать четвертого октября.

— Так скоро! Увы, я буду в море.

Повисла неловкая пауза, во время которой все трое внимательно следили за продажей с аукциона прекрасной тягловой лошади. — Э-э-э... Каррингтон, вы спрашивали меня о пакетботах.

— Да? Ах да. О дисциплине.

— Там хорошо служить. Дисциплина, как и мундир, наполовину флотская, но разумеется, никаких плетей. Сейчас у нас... дайте подумать... тридцать четыре, нет, тридцать пять пакетботов. Мы перевозим почту, пассажиров и товары в Лиссабон и Ла-Корунью — как раз возобновили туда рейсы в прошлом месяце. Я мог бы еще назвать Гибралтар, Каролину, Вест-Индию, Бразилию и Нью-Йорк, пока янки не объявили нам войну.

— А какого размера пакетботы?

— Водоизмещение сто шестьдесят – двести тридцать тонн, команда из тридцати с лишним человек, все — отличные моряки, в основном это трехмачтовые суда с прямым парусным вооружением и с пушками, так что могут обороняться. Некоторыми пакетботами владеют акционеры, а некоторыми — лично капитан. Их нанимает почтовая служба по восемнадцать сотен фунтов за судно в год.

— А риск попасть в плен?

— Что? Ах да, риск есть, разумеется, это правда. Французы тут как тут. А теперь еще и американские приватиры, крупные корабли, с большой командой и хорошим вооружением. Но у нас юркие суденышки, знаете ли. Только очень быстрый корабль может нас догнать.

Беседа продолжилась, но несколько натянуто, и Эндрю воспользовался первой же возможностью откланяться.

— Что ж... вон Валентин, как я вижу. И Бен. Сегодня я проиграл двадцать пять фунтов, поставив на лошадь Валентина. А думал, она легко придет первой. Но на последнем фарлонге отстала. Но всё же... Я только что купил несколько билетов лотереи Свифта. Может, всё-таки и добуду приз. Мне он точно необходим! Первые два — по двадцать тысяч фунтов. Только представьте!

— Да уж, представляю, — ответил Стивен.

— Что ж... желаю вам счастья, кузина. Желаю счастья вам обоим и весьма сожалею, что не буду присутствовать на свадьбе, чтобы поднять бокал за ваше здоровье! Хотя, возможно, меня бы и не пригласили, даже будь я на берегу, учитывая мою оскорбительную ошибку...

— Разумеется, пригласили бы, — примирительно сказал Стивен. — Просто мы планируем тихую свадьбу. Не знаю, каковы планы миссис Полдарк, но что до меня, я бы предпочел обвенчаться побыстрее. Я ведь из Бристоля, у меня здесь мало друзей и родных, так что все приглашенные в церкви будут со стороны Клоуэнс. Верно, дорогая?

— Да, — согласилась Клоуэнс.

III

— Джордж, — сказала Харриет, — не дуйся.

Муж бросил на нее сердитый взгляд, а потом еще один. Выражение его лица не изменилось.

— Угрюмый вид не к лицу элегантному и уважаемому человеку. Не стоит выставлять свои переживания напоказ.

— Полагаю, ты понимаешь, — ответил он, — что позволила себя одурачить? Да еще и меня втянула в эту аферу.

— Аферу? — она гортанно рассмеялась. — Уж конечно, это не афера. Потеря нескольких гиней — это не катастрофа. Куда хуже устроить спор на аукционе, как кузнец за цену подковы.

Джордж вспыхнул. Он никогда не терпел подобных оскорблений от Элизабет, но эта женщина, похоже, не понимала, что себе позволяет. Для него самым гнусным оскорблением было сравнение с кузнецом, поскольку таковым являлся его дед, но то ли она это забыла, то ли ей было плевать.

После женитьбы на Харриет Картер жизнь Джорджа перевернулась вверх тормашками. Хотя она согласилась стать его женой, но и в Кардью, и в Труро Харриет предпочитала жить совершенно независимо. Даже то, что она называла себя не просто леди Уорлегган, а леди Харриет Уорлегган, как будто подчеркивало ее независимость. Она отдавала распоряжения слугам, не посоветовавшись с ним. Разумеется, Элизабет вполне умело управляла домашними делами, но настолько деликатно, что Джордж почти этого не замечал, Харриет же принимала важные решения, такие как покупка нового экипажа, увольнение кухарки и зарыбление озера форелью. И всё на его деньги. Ему же она не принесла ничего, разве что несколько предметов мебели, кое-какие долги, немного фамильных драгоценностей и чертов зверинец.

Последний оказался, пожалуй, самым тяжким крестом. Если бы она была слишком расточительной, Джордж мог это проглотить и заработать еще. Если она слишком много брала на себя, он, хоть и неохотно, признавал, что это привело к неплохим результатам. Если она порой слишком вольно с ним разговаривала, Джордж напоминал себе, что она, в конце концов, сестра герцога. Но животные! До женитьбы он рассчитывал, что два ее дога будут заперты на кухне, и в итоге оказался весьма разочарован. Они бродили повсюду, впрочем, аккуратно, он отдавал им должное, за исключением единственного раза, когда в ухо одному псу попала пчела и тот налетел на Джорджа, сбив его с ног. Но они пугали слуг, вечно занимали место у камина и постоянно мерзко чмокали. Джордж имел мало общего с Джудом Пэйнтером, но в одном они были солидарны: собаки — это совершенно бесполезные и даже непотребные создания.

Но хуже всего был отвратительный маленький галаго, который целый день спал и пробуждался только с наступлением темноты, а потом карабкался и прыгал повсюду как обезьяна — пугливая, любопытная и очень нервная обезьяна. Иногда Джордж натыкался на него в спальне Харриет, когда имел совершенно другие намерения, или в каком-нибудь укромном уголке, и оба они в страхе вздрагивали. Но несмотря на всю боязливость зверька, Джордж иногда замечал в его глазах-блюдцах дерзость. Порой в отсутствие Харриет он кричал на маленькое создание, а оно скользило по шесту для штор и таращилось на него, словно говоря: «А ну, только попробуй меня тронь». Чего он никогда не мог, потому что галаго, как белка-летяга, скакал со стула на стул или забивался за сервант, а потом неожиданно появлялся вновь.

И потому Джорджу частенько приходило в голову, что он совершил большую ошибку, женившись вновь. Прежняя одинокая, но достойная жизнь, когда никто из родных не мог его рассердить, а волновали лишь деловые проблемы, иногда казалась слишком привлекательной.

Но всё же, имей он возможность вернуться к прежней жизни, вероятно, он не стал бы этого делать. Харриет была энергичной женщиной и при всех своих достоинствах имела много недостатков. Но само ее присутствие служило постоянным вызовом для самолюбия Джорджа, вызовом ему как мужчине. Элизабет вела себя деликатно во всех смыслах, и лишь нечто глубоко ранящее могло вызвать у нее резкие и пылкие порывы. Харриет уж точно не отличалась деликатностью — она ругалась, плевалась и могла разговаривать чрезвычайно резко. Но в тех редких случаях, когда она допускала Джорджа в свою спальню, она не играла пассивную роль, и он выходил изнуренным, но в то же время бодрым, унося в памяти бурные сцены, которые прокручивал потом в голове много дней.

До сих пор они нередко спорили, но никогда дело не доходило до явной ссоры, до открытой борьбы. А если бы дошло, весьма вероятно, Харриет вышла бы победительницей, учитывая ее умение стоять на своем. Как женщина, она вряд ли стала бы биться головой о стену, вот и по этому случаю она просто сказала, что хотела получить эту лошадь, потому они ее и купили. И о чем тут сожалеть? Ты бы предпочел оставить лошадь старому сопернику, но тогда пришлось бы отказаться от собственной ставки, а это недостойный поступок. Да, Полдарк купил бы лошадь, какой бы дорогой она ни была. Мы успешно выкрутились из неловкого положения.

Джордж фыркнул.

— Я впервые увидела этого джентльмена, — сказала Харриет. — Выглядит он немного болезненно, цвет лица желтоват, что придает ему странный вид, но вовсе не монстр, как я представляла из твоих рассказов. Причесать его немного, повязать новый шейный платок, и он ничем не будет отличаться от любого другого в светской гостиной. Если бы вы не были настолько на ножах, я бы даже с удовольствием продолжила знакомство.

Джордж снова фыркнул как бык, которого ткнули острой палкой.

— Попробуй пригласить его в гости, — сказал он. — И увидишь, каков будет ответ!

— Именно так я и намереваюсь поступить! Ты ведь позволил его долговязому сыну и прелестной дочери стать частыми гостями в нашем доме. Мы слишком близкие соседи, чтобы устраивать стычки, как петухи в навозной куче!

— Вовсе они не частые гости в нашем доме! Ты видела их лишь однажды, на Пасху, по просьбе Валентина... — Джордж умолк, откашлялся и тщательно поправил шляпу. Ему казалось, что Харриет получает удовольствие, когда его поддразнивает, и иногда, если предмет спора был иным, ему даже это нравилось. Но не сейчас. Однако он не должен выходить из себя и кипятиться. Нужно играть на ее поле. — Дорогая, — сказал он, — как бы ты ни благоволила к этому джентльмену, несмотря на все циркулирующие вокруг него неприятные слухи, раз уж ты выбрала меня своим спутником, то не можешь встречаться и с ним, к большому сожалению. Росс и я... с тех самых пор, когда мы вместе учились в школе, мы не испытываем друг к другу симпатии. Масло и вода, как говорится. Вот мы и есть — масло и вода. Мы мало в чем сходимся, но в этой мысли — наверняка. С каким бы презрением ты ни сравнивала нас с петухами в навозной куче, факт остается фактом — пускай мы больше не ссоримся в открытую, но не выносим друг друга. Тебе придется выбирать между нами, и похоже, ты уже выбрала.

Харриет рассмеялась — низко и приглушенно, но для нее в этом было нечто притягательное. Джордж очень хорошо это знал.

— Так давай закончим спор. Я сделала выбор. И мы купили нового коня, Баргрейва. Завтра я отправлюсь на нем на прогулку. Твоя жена обходится дорого, Джордж, приходится за это платить. Давай забудем капитана Полдарка. Что-то я не вижу майора Тревэниона.

Но вскоре она его увидела. Тревэнион слегка раскраснелся. Они с Джорджем поддержали Валентина в третьем заезде и потеряли на ставках немало денег. Но удачная ставка в пятом восстановила наличность Тревэниона. Он был весел и разгорячен, а также слегка пьян.

И тут острый глаз Джорджа отметил, что сестра Тревэниона Кьюби вернулась к скаковой дорожке из леска у реки, ее глаза подозрительно сияли. Рядом шел молодой Полдарк, тощий и нервный. Очевидно, они были вместе и явно получили от этого удовольствие.

— Валентин, — выдохнул Тревэнион, приблизившись. — Где Валентин?

— На аукционе, — ответил Джордж.

— Мать честная, как же он превосходно скакал! Другая лошадь ни за что бы его не обошла, если бы только Панцирь не рухнул на повороте... Чертовски плохо спланированная гонка. Нельзя устраивать такой наклон на повороте. Кажется, жокей Панциря серьезно ранен.

— Наверняка, — ответил Джордж. — Кстати...

Но его прервали.

— Когда Валентин уезжает в Кембридж?

— Завтра.

— Вот как... Я надеялся, что он заедет как-нибудь на следующей неделе. Пока Огастес дома, он мог бы заехать и повидаться...

— Кстати, — продолжил Джордж, в свою очередь прерывая собеседника, — вы заметили, что мисс Кьюби прогуливалась с мистером Джереми Полдарком? И судя по их виду, прогулка доставила им удовольствие.

Выражение лица майора Тревэниона менялось по мере того, как он поворачивал голову и оглядывал заполненное людьми поле — от удивления до раздражения и удовлетворения. Отсюда хорошо были видны места, на которые вернулись Кьюби и Джереми.

— Это ничего не значит, — в сердцах сказал Тревэнион. — Пусть поговорят. У нас с Кьюби глубокое взаимопонимание. Она мне обещала. И не нарушит обещания.

— Что именно обещала? — спросила Харриет.

— Ах, мэм, — сказал Тревэнион, — это наша с ней тайна. Но я ей безусловно верю. Вот увидите, я совершенно прав в оценке моей дражайшей сестры!

Глава шестая

Неподалеку от финишного столба между двумя открытыми прилавками воздвигли шатер, где землевладельцы, и только они, могли выпить и закусить пирогом в относительном уединении и комфорте. Пироги мало кого привлекали, поскольку многие принесли собственную снедь. Другое дело — выпивка.

Незадолго до начала последнего заезда Росс вошел туда с Изабеллой-Роуз и миссис Кемп. Они уже собирались домой, но Изабелла-Роуз, немало съевшая из корзинки, которую они захватили с собой, всё равно стала ныть, что проголодалась. Росс купил пирог со свининой, два стакана лимонада и усадил дочь за складной столик вместе с миссис Кемп, а сам подошел к большому прилавку, купить себе последнюю порцию бренди. В преддверии последней скачки тент опустел, осталось не больше пары десятков человек. А среди них — лорд и леди Фалмут, разговаривающие с лордом Девораном и его распутной дочерью Бетти, а также Дуайт и Кэролайн в группе побольше.

Росс знал, насколько не любит бывать на светских мероприятиях Дуайт, и подозревал причину большей его общительности в последние пару лет — Дуайт хотел открыть в графствелечебницу для душевнобольных неподалеку от главной больницы Корнуолла, появившейся в Труро тринадцать лет назад. Именно на таких встречах, где вместе выпивали влиятельные и богатые люди, можно дать ход подобному проекту. В феврале и правда провели собрание и начали сбор средств, принц-регент пожертвовал первые пятьсот гиней, лорд Фалмут — двести, а лорд Данстанвилль, не дав себя обойти, триста, но пока шла война, всё оставалось в состоянии неопределенности, никто не хотел сделать следующий шаг или взять на себя инициативу.

Пока Росс потягивал бренди, леди Фалмут направилась к выходу из шатра вместе с Деворанами, оставив мужа в одиночестве. Росс посчитал проявлением вежливости к нему присоединиться.

— А, капитан Полдарк, — сказал молодой человек, — на прошлой неделе я получил ваше письмо. Благодарю вас. Вы совершенно ясно изложили свою позицию.

— Надеюсь, вполне учтиво?

— Разумеется. Весьма твердо. Возможно, вы слегка заблуждаетесь.

— В чем, милорд?

— Похоже, есть две причины, по которым вы не желаете представлять мои интересы. Одна — вы устали от ответственности и хотите покинуть пост. Вторая — вам кажется, что мы расходимся во взглядах по принципиальным вопросам.

Росс задумался.

— Да... полагаю, так и есть. Хотя...

— Хотя?

— Что ж, думаю, больше меня беспокоит вторая причина.

— Да. Да, я понимаю. Но я ведь прав и в первой?

— Что я устал от парламента? Не знаю, милорд. Как известно, люди часто ворчат по поводу утомительной ответственности, но скучают, когда ее лишаются. Возможно, я по ней скучать не буду.

— А может, и будете.

— Может, и буду. Но мне кажется, только в том, что касается войны. Даже член парламента в лучшем случае — всего лишь марионетка, которую дергают за ниточки более сильные фигуры. Может ли заседающий в Палате считать, что он способен влиять на ход истории? С тем же успехом можно пахать свою землю или ковыряться в ней в поисках олова.

Фалмут заказал еще два бокала бренди. Несмотря на небольшое число людей, в шатре было довольно шумно. Никто не был пьян, уж точно не его сиятельство, но все к концу дня выпили немало.

— Вы уже знаете точную дату выборов? — спросил Росс.

— Между четвертым и одиннадцатым октября. Это хорошее время — урожай убран, суета с квартальной сессией суда закончена.

— А в самом Труро?

— Девятого. Это будет пятница.

— Конкуренции не будет?

— Нет.

— Кого вы подобрали вместо меня?

— Полковник Лемон сохранит свое место. А вместо вас? У меня на примете два человека. Один — сэр Джордж Уоррендер.

Росс глотнул бренди.

— Боже, я уж на мгновение подумал, что ваше сиятельство скажет «Джордж Уорлегган».

Оба рассмеялись.

— Нет... Это мой шурин. У меня есть и другой шурин, Джон Банкс, он уж точно никогда не произнесет ни слова без согласования.

— Чего не скажешь обо мне.

— Чего не скажешь о вас.

Они прошли к выходу из шатра, где стояли остальные. Лошади выстроились на старте.

— Миссис Полдарк в добром здравии?

— Да, благодарю вас. В декабре мы ожидаем пятого ребенка, и она не решилась прийти в общество в таком положении.

— Я обратил внимание на вашу дочь. Очень светлая блондинка.

— Да.

— Удивительный цвет волос. Ваши родители были белокурыми?

— Нет. Как и родители моей жены. Клоуэнс — исключение.

— Как и ваше сочувствие католикам в известной протестантской семье.

Росс мрачно улыбнулся.

— Весьма справедливо, милорд. Хотя я не считаю себя сочувствующим католикам. Напротив, я бы предпочел, чтобы все они были протестантами. Но раз они не хотят, то им следует позволить молиться, как им угодно, и не терпеть из-за этого материальных неудобств.

Лорд Фалмут посмотрел на лошадей, которые никак не желали вставать в линию.

— Вас не интересует этот заезд?

— Нет.

— Меня тоже... Полагаю, вы знаете, капитан Полдарк, что при следующем составе парламента затея с правами католиков ни к чему не приведет.

— Нет, не знаю.

— Что ж... При Ливерпуле в качестве премьер-министра они уж точно не получат прав.

— Весной он поставил этот вопрос на открытое голосование. А позже в Палате лордов предложение мистера Каннинга было отклонено с перевесом всего в один голос.

— Возможно. Но к этому склоняются многие по всей стране. И в особенности в нашем влиятельном графстве. Члены городского совета Сидмута в Корнуолле, как я заметил, особенно тщательно отбирали кандидатов с антикатолическими взглядами. Думаю, когда соберется новый парламент, вы обнаружите, что он куда менее склонен поддержать мистера Каннинга.

Росс не ответил. Он знал, что в этом отношении его сиятельство более осведомлен.

— Так что, как видите, — сказал лорд Фалмут с оттенком язвительности, — вы как никогда будете нужны в Вестминстере, чтобы поддержать непопулярную позицию.

— Предлагаете мне передумать?

— Разумеется, нет. Это было бы неподобающе.

— Безусловно, неподобающе — принимать место в парламенте от покровителя с совершенно противоположными взглядами.

— Это вы уже и раньше говорили, и я признал, что это правда.

— Значит?

— Значит, вы не отяготите свою совесть.

— Началось! — крикнул кто-то, и этот возглас подхватили другие.

Хотя Росс и лорд Фалмут не интересовались ни лошадьми, ни исходом заезда, свойственный скачкам магнетизм притянул их к выходу. Толпа подбадривала наездников, лошади вздымали копытами грязь, жокеи привстали в седлах, пригнулись и погоняли лошадей. Две лошади подошли к финишу ноздря в ноздрю — вороная и чалая. На мягкой беговой дорожке выигрывала сила и выносливость. В конце концов чалая выиграла на голову, и судья позвонил в колокольчик, объявляя победителя. Все вышли из шатра к последним солнечным лучам, а мимо скакали проигравшие лошади. Росс и лорд Фалмут остались в дверном проеме.

— Вы когда-нибудь читали «Западный Брайтон», милорд?

— Радикальная газета, там мало интересного. Нет.

— В редакторской колонке на этой неделе был задан вопрос: «Застанем ли мы времена, когда выборы будут на самом деле зависеть от воли народа?»

Теперь к шатру возвращалась знать, пропустить глоточек напоследок. Среди них были майор Тревэнион, сэр Джордж и леди Харриет Уорлегган.

— А один мой друг, который сегодня находится здесь, — продолжил Росс, — также сказал: «Когда же у нас будут выборы, как у американцев — никаких скандалов, суеты и драк, и выборы на все места проходят в один день?» Видите, милорд, насколько я не гожусь, чтобы представлять ваши интересы, если и то и другое — мои долгосрочные цели?

Лорд Фалмут кивнул и допил бренди.

— Остерегайтесь только одного, капитан Полдарк. Ошибочно рассматривать всё издалека, и в жизни, а в особенности в политике, в таком случае можно не увидеть жизненно важных вещей, находящихся прямо под носом.

— Каких, например?

— Вы сами о них упомянули чуть раньше! Победу в войне.

II

Так сказать, конвой северного побережья отбыл в обратный путь с наступлением сумерек, когда серебристая луна выглянула из-за облаков. Он состоял из четы Энисов, четверых Тренеглосов, Пола и Дейзи Келлоу, двух сестер Поуп, пятерых Полдарков, Стивена Каррингтона, миссис Кемп, Джона Гимлетта с новой лошадью и еще двух грумов. Поскольку путь в темноте был довольно опасен для одинокого путешественника, учитывая, что на скачки съехались цыгане и торговцы лошадьми, вполне разумно было ехать вместе. Но на узкой дороге помещалось не более двух или трех всадников, и они растянулись в длинную гусеницу.

— Другого варианта не было, я же говорил! — мрачно произнес Стивен Каррингтон.

— Разве что сказать ему правду.

— Ничего бы из этого не вышло!

— Я не уверена. Разумеется, если моряк умер от ножевого ранения...

— Это не так, я уже дважды повторил! Если он и умер, то не от того булавочного укола, который я ему нанес. Если он умер, в чем я сомневаюсь, то от желудочной колики или еще какой-нибудь хвори, которую он где-то подхватил. А попытались представить всё так, будто это от царапины, специально, чтобы представить меня злодеем!

На небе снова сгустились громады туч. Луна скрылась, лишь края облаков озаряло слабое свечение.

— Скажи, что плохого в том, чтобы избежать принудительной вербовки? Все так делают. Любой нормальный человек с головой на плечах! Ты бы предпочла, чтобы сейчас я был матросом, карабкался на какой-нибудь марсель в ожидании плетки, если не буду достаточно проворен? Ты этого бы хотела? Просто скажи. Этого?

— Разумеется, нет! — произнесла Клоуэнс — энергично, но печально.

— Но ты меня обвиняешь, — отозвался Стивен. — Обвиняешь, ведь так?

— Нет, Стивен! Дело не в этом!

— Тогда в чем?

— Просто я не уверена...

— В чем не уверена?

— Не было бы лучше... лучше всего, сказать Эндрю правду? Ложь... иногда полезна, не могу возразить... Но в этот раз... Понимаешь, Эндрю ведь родственник, член семьи. Конечно же, было бы лучше ему довериться, сказать: «Послушайте, Эндрю, случилось вот так и так». Как ты рассказал мне. Ты его не убил. Даже если ножевая рана имеет отношение к его смерти, то это вышло случайно. Что в этом плохого? Это была... неприятная стычка. Ты боролся за свободу. Могло произойти что угодно. Звучит хуже, чем на самом деле. Ну вот, Эндрю, сказал бы ты, прошу держать это в тайне. Больше никто не может связать меня с той дракой. И скорее всего, никогда и не свяжет. Так что храните молчание... В конце концов, я ведь помолвлен с вашей кузиной Клоуэнс, она вскоре выйдет за меня замуж. Для всех будет лучше, если вы промолчите...

— Продолжай, — сказал Стивен. — Интересно послушать.

— Но теперь... Ты не думаешь, что он начнет выяснять дальше? Выяснять, действительно ли ошибся. Думать об этом. И... если он когда-нибудь приедет в Нампару, а это вполне возможно, и увидит Пола Келлоу, то поймет, что ты лжешь. И кто знает, что он тогда сделает или скажет в запале? — Клоуэнс подобрала поводья, когда они пересекали вброд ручей. — Вот о чем я, Стивен. Вот что меня беспокоит.

Пока копыта лошадей разбрызгивали воду и цокали по камням, они разделились. Когда они снова оказались рядом, Стивен сказал:

— Тебя не только это беспокоит. Я тебе противен, разве не так?

— О чем ты?

— Потому что ты влюблена в человека, который способен постоять за себя в драке, который ценит свободу и не сдается без боя, когда на него нападают. Ты говоришь о правде! Что ж, вот в чем правда, ведь так? Я тебе противен.

— Если бы ты был мне противен, как ты говоришь, разве я стала бы так о тебе беспокоиться?

— Даже если и так, всё равно я тебе противен. Ты твердишь, что я должен был признаться человеку, с которым не знаком и пары минут! Если бы я сделал, как ты считаешь нужным, он бы схватил меня и отправил в тюрьму до конца дней!

— Но Эндрю...

— Да, я знаю, родственник. Но он твой родственник, а не мой. Откуда мне знать, на что он способен, кому проболтается? Он него несло спиртным. Я помню его в «Звонком колоколе». Когда он вошел туда со своим приятелем, то был крепко навеселе. Когда человек в подпитии, никогда не знаешь, что он может растрепать!

Некоторое время они ехали молча. Помимо скрипа кожаной сбруи и цоканья копыт лишь сверчки в кустах нарушали тишину.

Клоуэнс расстроилась куда больше, чем хотела показать. Ей хотелось любить и превозносить в Стивене всё. Восхищаться его привлекательностью, его уверенной зрелостью, смелостью и предприимчивостью, остроумием — всем тем, что делало его настоящим мужчиной, по сравнению с которым остальные казались бледными копиями. Но сегодня она увидела две менее приятные черты в этом образе. Мысль о том, что он убил кого-то во время драки в таверне, была тревожной как из-за самого этого происшествия, так и из-за возможных последствий. Но хуже всего то, как он у нее на глазах быстро и с легкостью обманул Эндрю, зная, что она наверняка в курсе его лжи, и при этом не только не волновался, но и призвал ее подтвердить свою ложь, предоставив ему алиби.

Убийство — это примитивно, жестоко, беспощадно и агрессивно, но всё же ему можно найти оправдания. Закон джунглей. Лев в джунглях. Но отрицать его разными способами — сначала утверждая, что этого не было, потом — что он не виноват, затем — что у него есть оправдания, это даже не просто отрицать... Это больше похоже не на льва, а на шакала.

Когда они поехали дальше, Клоуэнс в глубине души уже знала, пусть еще не признавала этого, что спор, кризис между ними будет разрешен. Кого бы ни убил Стивен, он не убил ее любовь, лишь слегка ранил, и вскоре Клоуэнс начала смотреть на события с его точки зрения. Начала приводить самой себе аргументы, которые привел бы он.

Больше всего на свете ей хотелось, чтобы ему ничего не угрожало, чтобы они поскорее поженились, счастливо зажили в сторожке и занимались любовью под осенней луной.

III

Когда опустилась темнота, на поле для скачек осталось несколько сот человек. Кое-кто прибирался и разбирал трибуны, многие валялись пьяными, а еще больше людей бродило вокруг, пошатываясь, но пока еще держась на ногах. Девушки и парни визжали и покрикивали друг на друга, нищие и цыгане копались в мусоре и часто затевали из-за него склоки, как и бездомные собаки, голуби, галки, чайки и крысы. В большинстве шатров всё спиртное уже распродали, но некоторые еще торговали при свете фонарей. Начались драки, пока что в них мало кто участвовал, но они, как искры, показывали, где может разгореться настоящее пламя.

Молодые мужчины Грамблера и Сола составляли одну из самых шумных компаний, а двумя самыми шумными ее представителями были младшие братья Томасы, Мастак и Певун. Пылкие методисты, сегодня они погрузились в бездну греха и позора, Святой Дух покинул их, а в душах иссяк живительный нектар божественного. Теперь их дух подогревала вовсе не святость.

Виноват в этом был в большей степени Мозес Вайгас из Меллина, работающий в Нампаре. Мозес был далеко не таким испорченным, как его отец, но уже сильно его напоминал. В тридцать с небольшим он полностью облысел, а его круглое лоснящееся лицо приобрело хитроватое выражение, как у порочного херувима. Именно он одолжил у Росса телегу и лошадь, после чего стал искать попутчиков, готовых заплатить за поездку туда и обратно по шиллингу. Томасов он спросил последними, потому как они строго воздерживались от спиртного, в отличие от некоторых других методистов. И когда они поехали на скачки, он решил: настало время попытаться это исправить, что ему и удалось, вопреки ожиданиям.

Мастак находился как раз в нужном состоянии, чтобы его опоить. Ему не удалось продвинуться в ухаживаниях со вдовой Пермеван, и кожевенная мастерская, как и ее владелица, выскользнули у него из рук. Более того, Эди Пермеван, старше его на тридцать лет, составляла малоприятную компанию. Она слишком часто твердила, что похожа на орган — стоит нажать в нужном месте, чтобы получить предсказуемый результат. Какими бы ни были его намерения в отношении других женщин деревни после брачной церемонии, во время длительного ухаживания ему приходилось вести себя осторожно, ведь любой слушок мог всё погубить. И что бы там ни проповедовали его соратники, длительное воздержание от плотских утех давалось нелегко.

Что до Певуна, он был переменчив по натуре. Веселый, жизнерадостный, даже глуповатый, он беспечно поддавался порывам и всегда оставался крепким орешком для Сэма Карна, главы местной методистской общины. Певун почти наслаждался своей ролью занозы в заднице деревни, но сейчас глубоко страдал от своей первой влюбленности и время от времени пытался с помощью и поддержкой доктора Эниса избавиться от роли шута и стать другим.

Бренди так хорошо пах. А на вкус оказался еще лучше. Он стоил дороже эля, зато его требовалось куда меньше.

К вечеру Певун где-то раздобыл детские литавры. А еще кто-то одолжил ему вдовий чепец. Мозес украл для него передник. Натянув всё это, Певун повел вереницу колядующих вокруг скакового поля. Что именно они просят, осталось неясным. Да и песню они выбрали не совсем подходящую. Певун, пытаясь перекричать гул толпы, запевал:

Святейший Крофт!

Наш старикан!

И он женился тоже.

Его жены округлый стан

Пример любому ложу!

Ату-ату!

Ату-ату!

Ату-ату! 

Едрёна мать!

Он оседлал свою жену,

Эх, да не треснет их кровать!

Певун вышагивал на цыпочках, «как муха», по выражению Пруди, с улыбкой на лоснящемся лице, чепец съехал набок, локти покачивались, когда он бил в литавры. Он возглавлял процессию неуклюжих молодых людей и девиц, держащих друг друга за пояс, они кричали, хохотали и пытались подхватить песню.

Обогнув половину поля, Певун заметил, что за ним наблюдают четыре девушки. Две широко улыбались, но другие две — нет, а среди них как раз была Кэти Картер, высокая брюнетка, по которой он томился. Он считал себя везунчиком, если в Плейс-хаусе удавалось перемолвиться с ней словечком, не говоря уже о том, когда его удостаивали вежливым ответом. Не то чтобы она была грубиянкой, да и другие мужчины вокруг нее не вились (их отталкивали ее габариты, неуклюжесть и глупая застенчивость), просто Певун, бедняжка, не будучи пылким методистом, не заслуживал ее внимания. Иногда, а в последнее время чаще, ему казалось, что он стал чуть больше привлекать Кэти. Но сейчас его застали за непотребством, в женской одежде, вышагивающим на цыпочках, то есть вернувшимся ко всем старым привычкам, которые он пытался побороть. Да еще и навеселе.

Литавры сбились с ритма, его плечи поникли, как несвежий порей, он умолк. Те, кто шел следом, толкали его вперед, впиваясь пальцами в ребра, и Певуну пришлось двинуться дальше. А затем на подмогу пришло спиртное, придав мужества, пусть и ложного. Певун распрямился и снова затянул песню, а потом повел вереницу дальше, взяв четырех девушек в круг.

Ату-ату!

Ату-ату!

Ату-ату!

Едрёна мать!

Две по-прежнему смеялись, третья заулыбалась, но Кэти продолжала хмуриться. Иногда ей нравились шутки, но все заводилы этой компании были из ее деревни, вели себя отвратительно и еле держались на ногах. Сол и Грамблер заслужат дурную славу, в особенности среди методистов. С полдюжины человек уже свалилось в канаву, они барахтались и матерились в грязи. И вдобавок она терпеть не могла Мозеса Вайгаса, вечно он скалил пасть и валял дурака, а частенько и пытался запустить руки ей под юбку.

На пару секунд Певун застыл перед ней, пытаясь вызвать ее улыбку, но не преуспел. Кэти понятия не имела, что является объектом его поклонения, ведь все считали, что это вовсе не в его стиле. Певун уже было снова пал духом и решил ретироваться, как кто-то выдернул литавры из его рук и чуть не задушил его веревкой, на которой они висели на шее. Это оказался старший брат мальчишки, у которого Певун стащил литавры, красномордый детина с бычьей шеей, явно лезущий на рожон. Певун робко ухмыльнулся и обернулся к Мастаку, стоящему позади, спросив его, не может ли тот вернуть литавры. После чего увидел, как Мозес Вайгас протянул лапу и нахлобучил лучшую шляпку Кэти ей на глаза.

Учитывая вполне понятное нежелание затевать свару с незнакомцем из-за детской игрушки, которая тому же и принадлежит, Певун изменил решение и со всей силы врезал изумленному Мозесу, тот рухнул на толпу за своей спиной. И в мгновение ока тридцать или сорок человек, среди них и женщины, стали драться, а в центре свалки, как случайно уцелевшие в центре тайфуна, стояли Кэти и Певун, уставившись друг на друга.

Через несколько мгновений, получив удар кулаком в спину, Кэти выкрикнула:

— Ах ты, мерзкий паскудник, слизняк, хряк-переросток, а ну, прочь с дороги! Лодырь вонючий! Хватит блеять и вали домой!

Зажав шляпку в руке, она протиснулась через толпу дерущихся и скрылась во тьме, а за ней с превеликим трудом проследовали три ее подруги.

IV

Когда Росс пришел домой, Демельза уже лежала в постели.

— Ты нездорова?

— Вполне здорова.

— Ты ведь не станешь меня обманывать?

— Я встала в шесть утра. Ужин тебя дожидается, если хочешь.

— Я видел. Джереми, Клоуэнс и Стивен уже на него набросились.

— Ты купил лошадь для Беллы?

— Да, Белла еще на конюшне. Никак не может от нее оторваться.

— Как ее зовут?

— Хорас. Сокращенное от Горация, я полагаю.

— Значит, одно имя можно выкинуть из нашего списка, — сказала Демельза. — В любом случае Гораций Полдарк мне не нравится. Еще не дай Бог увлечется морем.

Росс оглядел комнату, такую знакомую, с привычной потрепанной мебелью. Он расстегнул сюртук и посмотрел на Демельзу — та сидела, откинувшись на подушку, с рукой под головой, рукав ночной сорочки задрался. Это была ее правая рука, а Демельза была правшой, но мышцы руки лишь подчеркивали элегантную форму.

— На что ты смотришь? — спросила она.

— На тебя.

Демельза едва заметно улыбнулась.

— Что ж, если ты не возражаешь, что я так раздулась, еще не поздно.

— О нет, как раз поздно. Иногда можно рискнуть, но иногда — нет.

— Что ж, мне жаль. И я рада.

— Одновременно?

— Да, одновременно. Мне жаль, потому что мне бы тоже этого хотелось. Но я рада, потому что я по-прежнему тебе нравлюсь.

— Ты мне нравишься.

— Хм... — Демельза посмотрела на него, склонив голову набок. — Но всё же внешний вид — это большая часть желания. Ведь так? И когда я такая неуклюжая...

— Никакой неуклюжести, это вполне естественно. Ты придаешь этому слишком много значения.

— Возможно. — Демельза опустила руку и поправила рукав ночной сорочки. — Ступай, ешь свой ужин, мой возлюбленный.

— Я не голоден. Я весь день будто только и ел всякую снедь вместе с Беллой. Какой же у нее аппетит! И какие странные комбинации может переварить ее желудок! Пирог с крольчатиной, сливки и бананы! Яйца вкрутую с печеньем и клубничным джемом...

— Благодарю, достаточно. Не сомневаюсь, что ночью ей будет плохо.

— Ты помнишь, чтобы когда-нибудь ей было плохо?

— Нет, не считая коклюша.

Росс сел на краешек кровати и зевнул.

— А себе ты купил лошадь? — спросила Демельза.

— Нет.

Он рассказал причину, а потом кратко обрисовал события дня. Росс упомянул и о встрече с лордом Фалмутом.

— Так значит, ты еще не решил, — сказала Демельза.

— Не совсем так.

— Почему? Ты не станешь баллотироваться?

— Я сказал, что подумаю и напишу ему в течение недели.

— Что ж, тогда... Ты говоришь, что соперников не будет?

— Не в Труро. Кандидат лорда Фалмута будет единственным.

— Но ты по-прежнему колеблешься?

Повисла долгая пауза.

— Ты правда хочешь, чтобы я согласился, дорогая? — спросил Росс.

— Хочу ли я?

— Разве ты не твердишь об этом в последнее время?

— Вовсе нет. Я хочу, чтобы ты делал то, к чему лежит душа.

— Но твой совет...

— Я хочу, чтобы ты делал то, к чему лежит душа.

— И ты считаешь, что я хочу получить это место?

Демельза задумалась и ответила:

— Мне кажется, что да.

— Интересно, почему ты так решила?

Демельза посмотрела на него, в ее глазах отразилось пламя свечи, и потому трудно было прочесть их выражение.

— Потому что таков уж ты есть, таким родился — неугомонным, вечно тебя тянет на приключения... А если не на приключения, то хоть что-то предпринять. Если это будет означать новые поездки за границу, я категорически против. Но мне кажется, что в глубине души ты хотел бы продолжить хотя бы до конца войны. В конце концов, как ты часто говорил, члену парламента необязательно надолго покидать родной дом. Достаточно уезжать в Лондон трижды в год. Тебе точно нет необходимости отсутствовать дома больше трех месяцев в году. И таким образом ты по-прежнему будешь способствовать военным успехам, но при этом жить с семьей три четверти времени. Как-то раз я сказала, что ты носишь своего рода власяницу. Ты постоянно укоряешь себя, вечно собой недоволен. Разве парламент — не лучший способ это облегчить, сдержать, не позволить тебе так беспокоиться?

— Вот как, — задумчиво произнес Росс.

— Вот как, — повторила Демельза.

Внизу раздались крики. Изабелла-Роуз вернулась из конюшни. Послышался и голос миссис Кемп — они спорили.

— Пора дать ей ремня, — сказал Росс.

— Я знаю. Ты этим займешься?

— Это долг матери.

— Что? В моем-то положении?

— Тогда это подождет, — сказал Росс. — Я всегда мог ее в лучшем случае только слегка шлепнуть.

— А в результате она со всех ног бежала ко мне и требовала, чтобы я побила тебя в ответ.

— Вот как? Ну и ну.

Они прислушались, голоса постепенно затихли.

— Джереми сегодня был с девушкой, — сказал Росс. — Думаю, с той самой. Я видел их вместе.

— Надеюсь, это хороший знак. Хотя если ее брат так настроен против нас, то особой надежды нет.

— Пока двое любят друг друга, всегда есть надежда.

— Джереми ее не теряет, — согласилась Демельза.

Когда Росс спустился ужинать, Демельза вытянула ноги, чтобы разместиться поудобней. Сегодня ей нездоровилось. У нее был небольшой жар, но быстро прошел. В семь часов она легла.

После долгой совместной жизни Россу и Демельзе с трудом удавалось друг друга обмануть. Их слух улавливал мельчайшие нюансы, любой намек на неискренность или недоговоренность тут же чувствовался. Но сегодня ей это удалось, даже дважды. Во-первых, она обманула Росса, заверив в несущественности своего недомогания. А также в том, насколько несущественно для нее сохранение за ним места в парламенте. Сказанное мужу не было совсем уж ложью, Демельза считала, что ему необходимы стимулы, даже неудовлетворенность, которые принесет эта должность. Но подстегивая его, она думала больше не о Россе, и даже не о себе, а о Джереми.

Любящим, но наблюдательным взглядом она поняла, насколько трудно ему вырвать из сердца Кьюби Тревэнион. Она также знала, что побудительным мотивом открыть Уил-Лежер не в последнюю очередь стало его желание заработать денег и завоевать благосклонность Кьюби. Более того, из разговора с Джереми до его встречи с мистером Тревитиком Демельза поняла, какие надежды он возлагает на создание парового экипажа.

А теперь ему досталось лишь разочарование и неудачи, она вспомнила их разговор за ужином в мае. Оставить все неудачи позади и уйти на войну, начать всё с чистого листа. Как патриот, Росс не стал бы его отговаривать. Да и как бы посмела она?

И потому Демельза со всей деликатностью рассудила, что лучше потерять Росса на несколько месяцев в году, ему от этого хуже не будет. Когда Росс дома, у Джереми нет нужды заниматься шахтой, когда же Росс отсутствует, ответственность ложится на плечи его сына. К счастью, теперь, после пары лет неровных отношений, они поладили, но если Росс уедет в Вестминстер, Джереми останется единственным мужчиной в доме.

Может, это и не перетянет чашу весов, но это вполне вероятно. Когда речь шла о том, чтобы оградить сына от опасностей войны, Демельза была готова на любые уловки.

Глава седьмая

I

Просочились ужасные новости о разгроме русской армии в местечке под названием Бородино, французы с триумфом двинулись дальше. Генерал Кутузов, как говорили, оставил Москву, и французы уже заняли город.

Даже в Испании положение уже не выглядело таким радужным. После триумфального входа в Мадрид, когда жители приветствовали армию освободителей криками восторга, Веллингтона чествовали повсюду, но за бурными праздниками последовала суровая реальность. Командуя армией из восьмидесяти тысяч человек разных национальностей, разделенной надвое ста пятьюдесятью милями труднопроходимой местности, Веллингтону приходилось противостоять четырем французским армиям, втрое превосходящим по размеру. И если Наполеон вернется из России с победой...

Нужно было что-то предпринять, и быстро, и Веллингтон спешно покинул Мадрид и с четырьмя дивизиями отошел на сто шестьдесят миль, к Бургосу. С тех пор новостей не поступало. Не исключено, что однажды быстрый фрегат принесет известия о падении города-крепости и очередной великой победе. Но Бургос, как рассказывали, совсем не Бадахос, а у Веллингтона не было осадных орудий.

Разглядывая карту вместе с Джереми и Дуайтом, а иногда и Стивеном, Росс высказал свои опасения. Он считал, что в опасности не только Мадрид, если его отобьют — это полбеды, опасность в том, что армия Веллингтона может оказаться между Клозелем на севере и Сультом ^[11] на юге.

Урожай выдался лучшим за многие годы, и к выборам сельская Англия чувствовала себя благодушно, а от настроений в сельской местности сильно зависела и остальная страна.

Не то чтобы процветание или недовольство могли как-то повлиять на выборы, ибо дни, о которых грезил «Западный Брайтон», еще не настали. Лорда Ливерпуля скорее всего поддержит в парламенте внушительное большинство. В Корнуолле было несколько округов, где шла жесточайшая борьба за место, к примеру, в Пенрине и Грампаунде — там выборы заняли три дня. В Труро, как и ожидалось, они состоялись в пятницу, девятого числа, и всё закончилось за полчаса. Городские выборщики проголосовали за кандидатов лорда Фалмута единогласно, как подчеркнул мистер Генри Принн Эндрю. Членами парламента стали полковник Чарльз Лемон и капитан Росс Полдарк.

Джорджа Каннинга убедили покинуть спокойный округ и попробовать свои силы в открытом округе Ливерпуля, с «народным» голосованием, так сказать. Из ста тысяч жителей право голоса имели три тысячи, хотя голосование не было тайным. Как позже написал Каннинг Россу, выборы заняли восемь дней и совершенно его вымотали, потому что каждый день соперникам требовалось приходить на избирательный участок, пожимать всем руки и говорить хотя бы пару слов каждому выборщику, который того пожелает. Двое были убиты в стычках противоборствующих сторон и пара сотен получили увечья, но для Ливерпуля это считалось тихими выборами.

Когда Каннинга наконец-то объявили победителем, его три часа носили по улицам. «И вскоре я был уже в Манчестере, — писал он, — где выступил с длинной речью, хотя и не в поддержку расширения избирательных прав этого крупного города, как того ожидала толпа. Как ты знаешь, я считаю, что лучше потерпеть несколько несправедливостей, чем рисковать, реформируя всю систему, ведь это может нанести непоправимый ущерб ее балансу».

Никто не мог предугадать будущее, однако, став представителем Ливерпуля в парламенте, Каннинг поставил свою дружбу с Россом под удар, отстаивая интересы металлургической промышленности Ливерпуля. Но это было еще впереди.

«Для меня почетно представлять такой город, как Ливерпуль, — закончил он письмо, — а близкое общение с живыми (и очень живыми!) избирателями — это весьма серьезный стимул. Поначалу у меня было много сомнений в мудрости этого шага, но теперь я чувствую себя закаленным в боях триумфатором. Хотя я мог бы сберечь массу усилий и слез, поскольку обнаружил, что одновременно меня выбрали также от Петерсфилда и Слайго.

Хорошая новость, что мой старый друг нас не покинул и тоже возвращается на поле битвы! Судя по твоим словам и письмам, мне показалось, что ты совсем разуверился в нашем деле. Нас ждет бурная сессия, и надеюсь, ты не пожалеешь о том, что передумал. По крайней мере, мы будем стоять плечом к плечу и твердо поддерживать продолжение войны!»

II

Однако девятое октября запомнили в Нампаре не как день переизбрания главы семьи в парламент.

В восемь утра Бен Картер и Джереми, как обычно, полчаса обсуждали дела на шахте. В конце года придется собрать с акционеров дополнительные десять фунтов за акцию. Пока что запуск шахты себя не оправдал, уж точно не окупил покупку насоса. Но руда, которую сейчас поднимали наверх и продавали, продлевала время ее работы.

Ничто не оправдывало и создание паровой лебедки, и потому старый котел Тревитика по-прежнему томился в литейном цеху Харви вместе с другими деталями, принесенными сюда в дни надежд. Но в прошлом месяце Джереми получил одобрение остальных акционеров на улучшение водоснабжения. Система сбора дождевой воды, придуманная Джереми, в это сухое лето показала себя не лучшим образом. Вода испарялась на солнце, и почти со дня открытия чистую воду на шахту приходилось дополнительно доставлять в бочках мулами из Меллинджи. Это было затратно и отнимало время.

Осмотрев местность, Джереми нашел место, где речушка Меллинджи, которую использовали все, кому не лень, протекает всего в двадцати или тридцати футах выше резервуара для сбора дождевой воды, сооруженного возле шахты. И это место находилось неподалеку от Уил-Мейден, а потом ручей поворачивал к Нампаре. Расстояние от Уил-Лежер составляло около мили по прямой, но почти две с учетом рельефа. Трудно было понять перепад высот, но хватило бы и десяти футов, а они там имелись, в этом он был уверен. И значит, технически, вполне возможно прорыть канал, местами превращающийся в акведук, чтобы по широкому полукругу отвести часть воды из ручья к шахте. В то утро Джереми собирался вместе с Заки Мартином заняться практической стороной дела и рассчитать стоимость.

В половине девятого, попрощавшись с Джереми, Бен совершил обычный обход шахты, поговорил с рабочими, когда они встречались по дороге, и удостоверился, что не произошло никаких неожиданностей. В последние месяцы во время интенсивной разведки в шахте пробили множество тоннелей, и в них легко было заблудиться, если не соблюдать главные правила.

Покончив с этим, Бен поднялся к восточной выработке, на уровень в тридцать саженей, пока что наиболее продуктивный. Двенадцать шахтеров, работающих здесь, поворачивались к нему, когда он проходил мимо, гадая, почему он вернулся. Да он и сам толком не знал. Дело было не в подозрении, что они что-то пропустили или могли найти новую жилу. Двенадцать лет назад здесь выбрали богатую руду и оставили бедную, и потому сейчас шахтеры копались в оставленном мусоре и поднимали кое-что наверх, во внешне малообещающие отвалы, чтобы расчистить тоннель и посмотреть, нет ли там чего еще. Но по большей части жила была выработана.

В тридцати ярдах от того места, где сейчас работали шахтеры, Бен заметил небольшую кучку упавших камней. Она была новой, и он, памятуя о безопасности, встал на перевернутый ящик, чтобы осмотреть старую деревянную крепь на потолке — не прогнила ли она. Похоже, она была сделана из березы и ольхи, то есть, скорее всего, дерево привезли из Дорсета или Девона. Такой тип потолка называли распорной крепью, она поддерживала выбитую лесенкой породу в потолке. По мере того как шахтеры пробивались выше, пустая порода складывалась в виде ступеней, по которым они поднимались дальше. Это означало, что порода наверху — рыхлая, и на крепь приходится большой вес. Но древесина выглядела хорошей.

Бен вернулся на десять ярдов и поднялся по ступеням на самый верх. Это место они осмотрели одним из первых и отвергли, потому что жила была выработана, ничего ценного не осталось.

Но он всё равно тщательно осмотрел породу наверху, вытащив кусок из крепкой на вид поверхности, по его шляпе застучали камешки. От свечи на шляпе он зажег еще одну и примостил ее на уступе стены. Бен вытащил маленькую кирку, которую всегда носил на поясе, чтобы всё хорошенько выяснить. По правилам с ним должен был находиться еще один человек, но он решил рискнуть и несколько раз ударил по потолку. Водопад осыпавшихся камней чуть не сбил его с ног. И тут Бен понял, что над ним проходит еще один тоннель или гезенк ^[12].

Сначала он подумал, что поднялся до тоннеля, проходящего на двадцати саженях, но потом понял, что такого не может быть. Осторожно, хотя и с колотящимся сердцем, он соскользнул вниз по куче мусора на уровень в тридцать саженей, нашел короткую лестницу, приставил ее и снова поднялся. Он очутился в довольно большой пещере футов десять в высоту и тридцать в длину. Она находилась не совсем над тоннелем, откуда он поднялся, и тянулась на север.

Воздух был спертым, но пригодным для дыхания, свеча плясала и плевалась, тускло освещая полость. Серые нерудоносные стены, сломанная лопата, куча мусора, капающая с зеленоватой точки в потолке вода. Бен прощупал стены — чуть более слоистые, чем обычно, чуть-чуть проблеска железного и медного колчедана. Бен откашлялся и двинулся в тоннель, открывшийся в дальнем углу. Когда он увидел, что выработка идет вглубь, в нем шевельнулся интерес. Это точно какая-то очень старая выработка. Раньше здесь тоже была шахта? Он не мог припомнить, открыл ли капитан Полдарк новую шахту в 1787 году или возобновил работу старой.

Здравый смысл подсказывал, что следует позвать кого-нибудь на подмогу — обычная предосторожность на случай обвала или недостатка кислорода. Раз он сам ввел это правило для шахтеров, то не стоило им пренебрегать. Бен вернулся к лестнице, чтобы привести Стивенса или Кемпторна, и по пути взял за ручку лопату, чтобы попробовать узнать ее возраст и происхождение. Стоило к ней притронуться, как она рассыпалась в пыль.

III

Флоренс Треласк, дочь госпожи Треласк, худую и бледную старую деву тридцати девяти лет, утром вызвали на примерку свадебного платья. Клоуэнс уже выбрала ткань и фасон: это будет платье из тонкого голубого атласа с отделкой из белого гентского кружева на декольте и манжетах. Этим утром Клоуэнс, ее мать и мисс Треласк уединились на час наверху. Платье сидело почти идеально, почти, но мисс Треласк, перфекционистка, как и ее мать, снова упаковала его в многочисленные слои тонкой оберточной бумаги и унесла к большой белой коробке, притороченной к седлу ее лошади. К концу недели она его вернет полностью готовым.

После ее отъезда Демельза поскакала в Киллуоррен на обед с Кэролайн. Джейн Гимлетт увязалась за ней, вопреки ее воле, присмотреть, чтобы хозяйка добралась благополучно. Демельза считала всё это глупостями. Иногда она и правда чувствовала себя неважно, не то что в предыдущие беременности, когда после первых трех месяцев она чувствовала себя превосходно. Но симптомы были слабыми — чуть распухали руки, головокружения, небольшой жар, на это в таком положении можно и вовсе не обращать внимания. Она не сказала об этом Дуайту и не собиралась, пока ей не станет хуже. И уж точно это не то недомогание, при котором присутствие Джейн Гимлетт может сыграть какую-то роль.

Клоуэнс осталась дома и занялась шитьем — самым подходящим занятием для молодой леди, ожидающей через две недели свадьбу. Она была ловчее с иголкой, чем ее мать, но не особо это любила, предпочитая верховые или пешие прогулки или сбор цветов.

Просто в тот день стояла унылая осенняя погода. Поблизости было мало деревьев, окрасившихся желтым или сбросивших листву, но море тоже приобрело осенний вид. Низкие облака то и дело закрывали солнце, а стайки морских птиц — чаек, моёвок и крачек — борясь с ветром, рассыпались по мокрому песку, как плакальщицы.

Когда Бен Картер неуверенно открыл дверь гостиной, его глаза просияли при виде Клоуэнс. Он неторопливо вошел.

— Ох, прошу прощения, Клоуэнс. Я искал... кто-нибудь еще дома?

— Мне кажется, ты мог бы выразиться и поизящней, Бен.

Она редко его поддразнивала, поскольку Бен был перед ней беззащитен, но сейчас не могла устоять.

Он вспыхнул, но потом улыбнулся.

— Ну, ты меня поняла.

— Нет, — ответила она, — не поняла. Только то, что ты ищешь не меня.

— Ну, — повторил Бен и свел брови вместе. — Никого бы я не хотел видеть так, как тебя... В смысле здесь... Просто...

— Просто ты ищешь кого-то другого.

— Вообще-то я хотел перемолвиться словечком с капитаном Полдарком, если он поблизости. Но мне сказали...

— Отец в Труро. И сегодня не вернется, он на обеде по случаю выборов. Завтра он приедет домой, жалуясь на качество блюд, и будет просить маму испечь ее особый пирог.

Бен нервно потеребил куртку, понимая, что его одежда не годится для визита.

— Джереми еще не вернулся?

— Нет. Я думала, он с тобой.

— А... а миссис Полдарк?

— Ее пригласили к обеду. Здесь только я, Бен. И Изабелла-Роуз. Кого из нас ты предпочитаешь?

Они замолчали, Бен смотрел, как Клоуэнс снова взяла шитье и снова отложила.

— Так мне подождать до завтра, да?

— Чего подождать?

— Ну, того, о чем я должен сказать.

— Как пожелаешь. Я же не знаю, что ты должен сказать.

— Я не это хотел... Клоуэнс, я кое-что обнаружил в Уил-Лежер и подумал, что будет правильным прийти к мистеру Полдарку и показать ему.

Клоуэнс привстала.

— Что обнаружил? Медь?

— Пока точно не могу сказать. Я решил, что лучше сообщить Джереми или твоему отцу, чтобы, ну, в общем, мы могли взглянуть вместе. Покуда я ничего особенного не заметил, просто наткнулся на старую выработку, ей лет сто или больше. Ты не знаешь, когда твой отец открыл Уил-Лежер в 1787 году, она была новой?

— Там и до этого что-то было. А разве все не твердят про старые выработки Треворджи? Джереми говорил, что на Уил-Грейс пытались к ним пробиться.

— Ну так, мне кажется, я на них и наткнулся, на что-то в таком роде. Типа небольшой пещеры, я забрался в нее, а там лежала сломанная лопата, и когда я дотронулся до ручки, она рассыпалась, будто сделана из песка.

Клоуэнс подняла на него взгляд. Они пристально посмотрели друг на друга.

— На верхнем уровне? — спросила она.

— Около двадцати пяти саженей, где-то так.

Клоуэнс встала.

— Хорошо. Я пойду с тобой.

— Что? Нет!

— Что значит «нет»? Я здесь единственный представитель семьи, и мой долг...

— Я... я не уверен, что это безопасно! Да и вообще, не могу позволить...

— Чего не можешь позволить? Подожди здесь, это займет не больше пары минут.

— Клоуэнс!

Но она уже вышла за дверь, как порыв ветра, оставив слабый запах духов. Бен в ожидании стал грызть грязный ноготь.

Меньше чем через четыре минуты она вернулась — в матросской куртке, штанах из грубой шерсти и тяжелых башмаках. Ее волосы были подвязаны у затылка желтой лентой.

Не переставая возражать, Бен повел ее обратно по пляжу к шахте, но возражения становились всё тише, поскольку не возымели никакого эффекта, а удовольствие от ее общества пересилило сомнения. Когда они оказались у подъемника и готовились спуститься, Бен подумал, что никогда не видел никого столь же неотразимо прекрасного, как сейчас Клоуэнс в серой шахтерской куртке, явно слишком для нее широкой, но ее кожа по контрасту выглядела свежее, сияющие волосы струились из-под грязной шахтерской шляпы.

Они спустились на уровень в тридцать саженей, сошли с лестницы и пошлепали по ручейку воды, выбегающему из тоннеля, направившись к восточной жиле. Несколько раз Бен протягивал руку, чтобы помочь Клоуэнсперебраться через отвалы породы или крепь по сужающимся проходам, где оставили гранитные колонны для поддержки потолка, но каждый раз Клоуэнс с улыбкой отмахивалась. Они добрались до отвала под отработанной жилой и там, на осыпающейся поверхности, Клоуэнс все-таки приняла его руку. Когда они приблизились к лестнице, Бен пошел первым, а Клоуэнс сразу за ним.

Они оглядывали пещеру, держа головы ровно, чтобы свечи на шляпах не мерцали. Бен зажег дополнительные свечи, и их пламя дрожало, пока он не воткнул их в подходящие щели. Клоуэнс нагнулась, чтобы подобрать остатки лопаты.

— Дальше что-то есть? — спросила она.

— Да. Вон там. Я собирался войти, но потом решил, что лучше сначала рассказать капитану Полдарку.

— Давай пойдем туда. Показывай дорогу.

— Нет, Клоуэнс, думаю, тебе дальше идти не стоит. Завтра...

— Завтра все сюда придут. Идем.

— Но...

— Если ты не пойдешь, тогда я одна.

Бен со вздохом повел ее вниз по тоннелю. Время от времени им приходилось сгибаться почти пополам, чтобы уклониться от выступов неровного потолка. Появились многочисленные разветвления и гезенки, но их нетрудно было отличить от основного тоннеля, спускающегося примерно на дюйм за ярд. Они пришли в другую большую пещеру.

— Смотри! — сказал Бен. — Они раскалывали породу огнем, как я вижу! Тогда еще не было пороха!

— Что это? О чем ты говоришь?

У одной стены пещеры лежала груда камней — скорее, мелко расколотый кварц, почти песок.

— В древние времена, — объяснил Бен, — у камня разводили огонь из хвороста и поленьев, а когда камень как следует накалялся, его заливали водой. Из-за нагрева камень расширялся, а от охлаждения водой сжимался, и в слабых местах образовывались трещины, так породу можно было отколоть с помощью кирки и клина. Это была тяжелая работа, а костер под землей, наверное, жутко дымил, но другого пути у них не было. Здесь виден пепел и места, где получились трещины.

— То есть это было еще до изобретения пороха? — спросила Клоуэнс. — А когда его изобрели?

— Хотел бы я знать. Сотни лет назад, наверное.

— Но есть ли здесь медь, Бен? Или другие металлы? Ты видишь какие-нибудь признаки?

— А как же. Они неплохо тут потрудились. Хотя я вижу покуда только олово. Видишь эти выемки, они называются забой.

— Я тебя не понимаю.

— Место в два с половиной фута размером, где шахтер откалывал кусок породы, не задевая нерудный пласт, как его называют. Ну вот, это место называют забой, а значит жила была по меньшей мере два с половиной фута в ширину. Вон там, там и там. Видишь?

— Но осталось ли что-нибудь?

— Пока не могу сказать. Нужно поднять наверх образцы, чтобы знать наверняка. Но нам предстоит исследовать целую шахту, это уж точно.

— Давай пройдем еще чуть дальше.

— Воздух здесь совсем спертый. Чем дальше мы идем...

— Не так уж он плох. Не хуже, чем на уровне в пятьдесят саженей, который вы только что открыли.

Бен заколебался, но потом подчинился. На самом деле он был взбудоражен не меньше Клоуэнс. Следующий участок тоннеля был сильнее изрезан, во всех направлениях отходили штреки и гезенки. Шахта стала похожей на соты. Время от времени Бен откалывал камень, чтобы блеск свежеотколотой породы указал им путь назад. Температура и влажность повысились, но и порода стала более многообещающей, на стенках появился зеленоватый оттенок, и Бен сказал, что это наверняка сульфат железа. Они снова наклонились.

— Тут точно порода получше. Похоже, мы нашли то место, где они закончили работы. — Он посмотрел на низкий, неровный потолок, откуда капала бурая вода. — Мы прошли достаточно, Клоуэнс. Крепь совсем прогнила.

— Если она простояла столетия, то вряд ли рухнет прямо сейчас. Давай заглянем за угол.

Но за углом начинался резкий уклон вниз, ступени выглядели сырыми и скользкими.

— Хватит, Клоуэнс. Без веревки я и сам бы не пошел, это точно.

Клоуэнс остановилась и всмотрелась вниз. Она находилась в своей стихии.

— Точно? Ты это не специально для меня?

— Точно. Там внизу вода.

Огонек от свечи Клоуэнс задрожал, когда она нагнулась, чтобы подобрать камень из кучи мусора. Потом она бросила его вниз. Камень пару раз стукнулся, а затем раздался всплеск.

— Вся вода из шахты стекает сюда, — сказал Бен.

— Да...

Клоуэнс по-прежнему всматривалась вниз, в невидимую воду, а потом посмотрела на кучу мусора, которую только что потревожила. Она опустилась на корточки и прощупала ее.

— Что такое? — спросил Бен.

Клоуэнс встала.

— Вот. Это не камень, Бен.

Он уставился на круглый бурый предмет в ее руке, размером с полпенни. Бен взял его из протянутой ладони и осмотрел.

— Какая-то монета, похоже.

— Какая-то монета, — подтвердила Клоуэнс.

Склонив головы, они рассматривали монету при свете двух свечей.

— Полпенни? Пенни? Ни то и ни другое. Здесь профиль. Но чей? Вот загадка.

— А что за металл?

— Медь или бронза. — Бен поцарапал монету ногтем. — Скорее бронза, как по мне.

— А что такое бронза, Бен? Я никогда толком не знала.

— Сплав меди и олова, вроде так.

— А в Англии когда-нибудь были монеты из бронзы? В смысле, много лет назад? Сомневаюсь. Смотри. Вокруг профиля буквы. — Она потерла монету. — A-N-T-O-N. Ты видишь?

— Да.

— Может, она иностранная. Французская или испанская.

— Может.

— В Англии когда-нибудь был король по имени Антон?

— Там и другие буквы есть. Вот тут, видишь? Но не слишком радуйся, Клоуэнс. В старые времена оловянные компании часто делали собственные монеты. Скорее всего, это одна из них.

— А что на обратной стороне? Не могу различить.

— Похоже на вазу. Или на кувшин. И тоже буквы. P.O.T., да? Это какое-то сокращение. А это что, веточки?

— Или это колосья пшеницы? Бен, ты когда-нибудь видел монеты, которые чеканили оловянные компании?

— Несколько штук, — осторожно ответил Бен.

— И они были похожи на эту?

— А почему бы и нет?

— Или из бронзы? — Клоуэнс опять перевернула монету и потерла уголком куртки. — Вот тут, у края профиля, написано INNS. А это разве не религиозное сокращение, которое пишут над крестом? Это было у ранних христиан.

— Ничего об этом не знаю.

— Нет, я ошиблась. У них INRI ^[13]. Проклятье, а я уж решила, что это доказывает...

— А как по мне, так похоже больше на IUNS.

— Или IUUS. Или INUS. — Она схватила Бена за руку. — INUS. Точно, INUS!

— Не понимаю, о чем ты.

Клоуэнс продолжала сжимать его руку.

— Смотри, Бен. Хорошенько смотри. Не двигайся, дорогой мой. Наклони голову еще чуть-чуть. А теперь смотри! Читай. По окружности, видишь?

— A-N-T-O-N. Это мы уже видели.

— А дальше, с другой стороны? Если там I-N-U-S? Что тогда выходит? Сложи буквы вместе, милый Бен, сложи их вместе!

— Антон-инус, — запинаясь произнес он.

— Антонинус! — воскликнула Клоуэнс. — В Англии был король по имени Антонин, только тогда он звался императором. Римским, Бен, римским императором!

Бен вытаращился на монету, больше взволнованный нежностью Клоуэнс по отношению к нему, чем находкой.

— О чем это ты?

— О том, что так оно и есть, монета сделана еще во времена Римской империи, когда Рим правил Британией. То есть, примерно когда родился Христос. То есть тысячу восемьсот лет назад! Не знаю, когда жил Антонин, но я о нем слышала. Это значит, что старая шахта Треворджи работала еще в те времена... Папа будет в восторге! И Джереми. Ох, Бен, какая чудесная находка!

В этой вязкой тьме они держались за руки, лицо Клоуэнс раскраснелось, а на лице Бена отражался ее восторг. По-прежнему держась за руки, они развернулись и медленно пошли назад, каждые несколько ярдов останавливались, отмечая что-то новое, пропущенное по пути — то корзину с рудой, то каменный клин, то кусок рога — вероятно, часть зубила. Теперь все эти предметы выглядели как древности. Словно раньше они двигались впотьмах, а находка монеты открыла им глаза.

Они вернулись во вторую пещеру, самую большую из обнаруженных, и Бен стал подбирать образцы породы. Вскоре он откопал часть колеса, но не колеса от тачки. Оно лежало рядом с узким забоем у стенки пещеры и было оковано железом.

— Что это? — спросила Клоуэнс, подобрав какой-то белый предмет.

Но тут же бросила его.

Бен сел на корточки рядом с ней, выудил этот предмет и потихоньку вытащил его из кучи камней. А потом тоже бросил.

— Ну... Наверное, это животное.

— А мне так не кажется!

— Доктор Энис наверняка сможет сказать точно.

— Похоже на кость человеческой руки! — воскликнула Клоуэнс.

— Может быть... Хотя тонковата.

— Они всегда тонкие. Вот эти две рядом. Пощупай собственную руку.

Они уставились на длинную тонкую кость. Несомненно, копни они глубже эту кучу камней, и найдут другие кости, которые разрешат спор. Через несколько секунд Бен поднялся.

— Лучше пойдем, дорогая.

— Интересно, кто это, когда и почему его здесь оставили, — сказала Клоуэнс, по-прежнему стоя на коленях.

— Этого никто не узнает.

Они тихо покинули пещеру, пригнувшись миновали следующий тоннель и очутились в первой пещере, спустились по лестнице на уровень в тридцать саженей, прошли по другим тоннелям и добрались до лестницы, ведущей вверх по главному стволу на поверхность.

— Настоящая загадка, — сказал Бен, когда они остановились отдышаться, наконец-то глотнуть воздуха посвежее. — Как это всё существовало столько лет, и никто не обнаружил. И этот воздух — спертый, но дышать можно. Наверняка где-то есть продух, скорее даже два, может быть, частично перекрытые. Интересно...

— Что?

— Говорят, зыбучие пески движутся уже много столетий и засыпали дома и деревни. Может, и старую шахту завалило.

Клоуэнс размышляла о кости, которую они нашли.

— Интересно, — сказала она, — использовали ли римляне рабов...

Они стали подниматься по лестнице.

Рядом со строением подъемника находилась раздевалка, где шахтеры оставляли свои инструменты. Сощурившись от яркого света, они вошли внутрь, и Клоуэнс сняла шляпу и куртку. Бен повесил их и снял собственную шляпу.

— Капитан Полдарк сегодня не вернется?

— Нет, но мама вернется, как и Джереми. Бен, думаю, тебе стоит присутствовать, когда я им расскажу. Это ведь твоя находка. Почему бы тебе не прийти часов в шесть и не подождать их? Мы расскажем вместе.

Он вспыхнул.

— Так будет правильно. Спасибо. Часов в шесть. Да, Клоуэнс... и спасибо, что спустилась со мной.

Она ослепительно улыбнулась.

— Это было... потрясающе. И отличные новости для всех нас.

Они вышли из сарайчика. Перед ними стоял Стивен Каррингтон.

IV

— Где ты была? — спросил он.

Они уставились друг на друга. Лицо Стивена напряглось от гнева.

— Внизу, в шахте, с Беном. Стивен, мы...

— Разве мы не договорились сегодня встретиться, Клоуэнс? Разве я не сказал, что возьму выходной и зайду к тебе в одиннадцать?

— Ой, Стивен, прости. В этой радостной суете я и забыла. Да, конечно же, мы договорились! Но это совершенно вылетело у меня из головы, когда пришел Бен и...

— Ах вот как?

— С моей стороны это было очень беспечно. Но когда ты...

— Просто вылетело у тебя из головы, когда пришел этот мелкий засранец! Когда он притащился с шахты, чтобы с тобой встретиться...

— Стивен, не глупи! Что на тебя нашло? Посмотри, что мы обнаружили. Бен обнаружил...

Но было уже слишком поздно. Вся долго сдерживаемая, тщательно спрятанная враждебность Бена выплеснулась наружу.

— Как ты меня назвал?

— Назвал тем, кто ты и есть! — огрызнулся Стивен, передразнивая акцент Бена. — Мелким засранцем с Уил-Лежер, который притащился с шахты туда, куда не звали.

— Стивен! — сердито выкрикнула Клоуэнс.

Бен нацелил в Стивена кулак, тот частично отвел удар, но всё же Бен задел его по подбородку. С пылающим лицом Стивен отпрянул, стиснув кулаки, а потом набросился на Бена, оттолкнув Клоуэнс. Они схватились, обмениваясь градом ударов, и через несколько секунд с разбега привалились к стене раздевалки, так что древесина чуть не треснула, потом упали на покрытую каменными осколками землю и дрались с ненавистью выпущенных из клетки диких зверей, намеревающихся нанести друг другу самые жестокие увечья.

— Стивен! — завизжала Клоуэнс. — Бен! Прекратите! Хватит! Хватит!

Она кинулась к ним, хватая то за сюртуки, то за волосы, то за молотящие кулаки, и в результате ей тоже досталось, ее чуть не втянули в свалку. Но их ненависть была слишком сильна, как и раж драки.

На шум из раздевалки вышли двое — Пол Дэниэл и один из юных Мартинов.

— Остановите их!

Клоуэнс повернулась, пытаясь подняться на ноги.

— Пол! Гарри! Разнимите их, они... они...

Вскоре в свалке участвовали уже пятеро. Хотя Полу перевалило за пятьдесят, он еще обладал недюжинной силой и, схватив Бена за сюртук, попытался его оттащить. Гарри не был достаточно тяжел для Стивена, но Клоуэнс помогла ему, приложив все силы и гнев.

Драчунов растащили, и они медленно поднимались, пытаясь стряхнуть сдерживающие их руки. Когда стало понятно, что они больше не собираются друг на друга наброситься, их отпустили. Похоже, что Стивен, человек более крупного телосложения, в конце концов получил преимущество, хотя и не такое весомое. Рукав его сюртука был разорван от плеча до манжеты, один глаз заплыл красным, а другой синим, губа и ладонь кровоточили. Рубашка Бена превратилась в лоскуты, у него остались отметины на шее и была рассечена бровь. Трудно было понять, какие повреждения они нанесли друг другу на других частях тела.

Несколько секунд все молчали. Пол Дэниэл прервал заполненную шарканьем и сопением паузу.

— Я и понять не мог, чего тут за возня, — сказал он. — Вся хибара тряслась. Правда, Гарри? Хорошо, что мы оказались поблизости!

Лицо Бена стало серым и потным. Он кашлял и отхаркивался.

— Простите, — сказал он. — Простите за всё, мисс Клоуэнс.

Он развернулся и пошел прочь.

— Бен! — окликнула его Клоуэнс, и он остановился, но не оглянулся. — Стивен! — сказала она дрожащим от гнева голосом и чуть не сорвавшись в слезы. — В присутствии Пола и Гарри вы оба извинитесь передо мной за эту... за эту самую оскорбительную сцену, что я видела в жизни! И извинитесь друг перед другом!

Все снова замолчали. Над помещением подъемника раскричались потревоженные галки, но больше никто, как будто, не видел драку.

— Стивен, — повторила Клоуэнс.

Он сделал глубокий выдох, словно хотел избавиться от ярости.

— Простите, — сказал Бен. — Простите, мисс Клоуэнс. Простите, мистер Каррингтон.

И двинулся дальше.

Через пару секунд Стивен хрипло произнес:

— Послушай, Клоуэнс...

— Я ждала не этого!

Пол Дэниэл шаркнул ногой.

— Ну, пойдем что ли, Гарри. Мы малость подзадержались.

Когда они уходили, Стивен все-таки сказал:

— Прости, Клоуэнс.

Она снова заговорила дрожащим голосом:

— Да как ты посмел! Как ты посмел устроить такую сцену, говорить такие оскорбительные вещи Бену!

В нем снова вскипел гнев, и Стивен попытался ее переубедить:

— Потому что мне не нравится, что ты спустилась в шахту с ним одна, понимаешь? И мне не нравится, что ты забываешь о моем существовании просто потому, что он к тебе пришел. Я обещал к тебе зайти, но какое это имеет значение? Явился он, и ты обо всем позабыла.

— Позабыла! Позабыла! Да, это правда, и на то есть веская причина.

— Какая причина?

— А какая теперь разница? — с горечью сказала Клоуэнс.

— Что ж, ты забыла. Забыла, что я вообще существую! И развлекалась сама по себе почти час, пока я тебя дожидался! Час! А потом ты поднимаешься вся раскрасневшаяся и с таким видом, как будто...

— Как будто что?

— А мне-то откуда знать? Откуда мне знать? Со мной обращаются как с лакеем!

— Ты только что вел себя как лакей!

— Осторожней с выражениями, девочка!

— Ты вел себя с ним омерзительно! А потом дрался как... как помойная псина!

— Две псины. Он первым меня ударил! Ты не заметила?

— Стивен, он мой друг. Я знаю его с детства и...

— А я тогда кто? Не твой друг?

— Не говори глупости!

— К черту! — выкрикнул он. — Ты считаешь, что твои друзья имеют право бросаться на меня с кулаками, когда им вздумается? Если так, подумай еще раз!

— Мне стоит о многом подумать, — ответила Клоуэнс, задыхаясь.

— Просто скажи своим друзьям, — сказал Стивен, надвинувшись на нее, — просто вели своим чертовым друзьям сдерживать свою ревность и не распускать руки... Боже, хорошо хоть между нами встали Дэниэл и тот парень...

— И правда хорошо, ведь на меня вы не обращали внимания!

— Если бы нас не остановили, когда он пустил в ход каблуки и ногти, я бы его прибил!

Лицо Стивена расплывалось перед глазами Клоуэнс.

— Да, — сказала она. — Ты бы его убил, это точно. Как того моряка в Плимуте. Тебе оставалось только вытащить нож!

Она развернулась и оставила его в одиночестве, не дав ответить.

Глава восьмая

I

Девятое октября, пятница.

После тридцати лет поисков наконец-то была найдена старая выработка Треворджи, и она оказалась достаточно сухой для разведки, не пришлось даже дополнительно нагружать насос. Обнаружилась фактически новая шахта и пути к старым жилам.

В этот день Росса Полдарка переизбрали в парламент от округа Труро.

В этот день Клоуэнс Полдарк разорвала помолвку со Стивеном Каррингтоном.

В этот день Бен Картер уволился с поста капитана подземных работ шахты Уил-Лежер.

О стычке поначалу знали только пятеро, но потом слухи о ней расползлись. Пол Дэниэл вряд ли бы растрепал, но Гарри Мартина так и распирало от новостей, и в конце концов он не выдержал. В любом случае, последствия были таковы, что об этом всё равно узнали бы.

Бен не появился в Нампаре в шесть, как обещал, так что Клоуэнс пришлось одной рассказывать семье новости об обнаружении старой выработки. Джереми пришел в восторг и пожелал немедленно отправиться на шахту и увидеть всё собственными глазами. Почему не пришел Бен? Какую руду он там обнаружил? Кто-то уже занялся разведкой? Круглое лицо Клоуэнс стало на удивление вытянутым, ей пришлось объяснить, что произошло, когда они поднялись на поверхность, хотя она постаралась описать ссору как можно менее драматично. Бен ушел, и она не знает куда, а она вернулась домой, так и не сказав больше ни слова Стивену. Увидев натянутое выражение лица дочери, Демельза примирительно сказала:

— Да брось, милая, не в первый раз мужчины повздорили из-за девушки, а этот котел уже давно кипел. Будем надеяться, время их остудит.

— Не стоит так считать, — ответила Клоуэнс, несколько раздосадованная, что мать восприняла всё так беспечно. — Ты ничего об этом не знаешь!

— Лишь то, что мне сказали. Что ж... давайте смотреть на светлую сторону. Ты сказала, что вы нашли монету?

— Да... — Клоуэнс с несчастным видом пошарила в кармане. — Куда же я... Ах, вот она.

Они взяли старую лупу и стали рассматривать монету.

— Она права, клянусь! — восторженно воскликнул Джереми. — Тут написано Антонин, а еще AUG, что значит Август. Затем PIUS, потом P. P., что бы это ни значило. А на оборотной стороне — вроде ТR. POT COS. III. SC. Понятия не имею, как это расшифровывается. Но монета подлинная! Я подумал, даже был уверен, что это монета, отлитая какой-нибудь оловянной или медной компанией.

— Бен тоже так решил, — вставила Клоуэнс.

— Правда?

— Да.

— Боже ты мой, не могу удержаться, чтобы тотчас же не спуститься вниз! Где Бен? Он должен быть где-то поблизости! Надеюсь, эта ссора не слишком его задела, да еще в день такого потрясающего открытия! Пойду поищу его. Если не найду, ты спустишься со мной и покажешь, Клоуэнс?

Не успела она ответить, что пойдет, Демельза сказала:

— Уже слишком поздно, и раз шахту так долго никто не мог найти, не лучше ли дождаться твоего отца? Насколько я его знаю, он будет здесь завтра еще до полудня. Тогда вы могли бы спуститься вместе.

— А ты пойдешь, мама?

— Разумеется, пойду. Клоуэнс сказала, что нужно просто подняться по лестнице.

— Да, но сначала спуститься до самого низа.

— Упражнения всем пойдут на пользу.

— Но... в твоем состоянии...

— Не думаю, что папе это понравится, — добавила Клоуэнс.

— Я попробую его убедить, — сказала Демельза.

— Интересно, когда жил Антонин? — сказал Джереми. — Навещу-ка я дядюшку Дуайта, у него есть энциклопедия. Нынче вечером я просто не могу усидеть на месте. Нужно как-то убить время. А потом поищу Бена. Но спускаться мы не будем. Ты права, мама, это нужно делать всей семьей. Вместе. Может, даже спустим тебя на лебедке.

— Усядусь верхом на бадью, — откликнулась Демельза.

II

Два дня спустя, когда уже смеркалось, Клоуэнс наткнулась на Бена — он работал неподалеку от мельницы Джонаса, копал на том самом участке, где трудился до открытия Уил-Лежер.

Когда они посмотрели друг на друга в сгущающихся ветреных сумерках, Клоуэнс могла различить лишь вздувшуюся бровь и легкий румянец, покрывший желтоватую кожу.

— Джереми сказал, что ты уволился с поста капитана Уил-Лежер, — без предисловий сказала она.

— Да...

— Потому что подрался со Стивеном?

— Да, я полагаю.

— Ты не полагаешь, ты знаешь.

— Ну... Я первый начал. Я ударил его первым. Нельзя было так себя вести. Уж точно не с твоим будущим мужем.

— Он тебя оскорбил!

— Может, и так.

— Никаких «может», Бен.

— Да?

— Я многого требую от друзей. И от Стивена, и от тебя. Ты же мой друг?

— Ты должна это знать.

— Ты мой друг?

— Да.

— Тогда вернись на Уил-Лежер.

Он потоптался в ветреной полутьме, опершись на лопату.

— Я не могу, Клоуэнс.

— Почему?

— Это будет неправильно. Так не годится. Твой муж. И акционер.

— Он не будет моим мужем.

Бен вскинул голову.

— Почему? Из-за меня?

Клоуэнс откинула волосы с лица.

— Послушай, Бен. Ты... нашел старую выработку Треворджи. Ты пришел в Нампару, и я оказалось там одна. Я пошла с тобой. Что в этом такого?

— Ничего.

— Разве ты был не прав, когда рассказал мне?

— Прав.

— Разве ты не пытался отговорить меня спускаться?

— Ну, пытался.

— Но я спустилась. Я настояла. Я пошла с тобой. А когда мы поднялись на поверхность, там стоял Стивен и сделал эти оскорбительные замечания...

Она остановилась, сдержав готовые вырваться слова, которых не стоило произносить. Клоуэнс не могла объяснить, почему такое поведение по отношению к ней на глазах у Бена было самым страшным оскорблением со стороны Стивена. Конечно, она не любила Бена, но знала о его чувствах, и для Клоуэнс было чрезвычайно важно, чтобы Стивен был любезен, просто потому, что он собирался стать ее мужем. Если Бен его не любит, то сможет по крайней мере уважать. Но отвратительная брань, выплеснутая на Бена, становилась еще отвратительнее, потому что Бен, пусть и друг детства, не принадлежал к их сословию, стоял совсем на другом уровне. И именно это вызывало ее гнев. Ссора была унизительной. Она не выглядела бы столь невыносимой, даже если бы Стивен подрался с Джереми.

— Эта драка... — сказала она.

— Прости.

— Вы оба могли бы... могли бы...

— Прости, Клоуэнс, прости.

Она стряхнула мысли о ссоре и вернулась к тому, о чем только что думала.

— Бен, хочу тебя кое о чем попросить.

— Да?

— Ты поступил как-то неправильно с точки зрения твоей работы на шахте?

— Нет, это точно.

— Так ты ушел не из шахты, да?

— Ага, но нельзя забывать про тех людей, которых это задело.

— Можно. Это совсем другое. Если... если ты поссорился с человеком, за которого я собираюсь... собиралась выйти замуж, это касается только нас троих. И я тоже виновата, что оказалась между вами. Но это не имеет отношения к шахте. Ты не имел права увольняться по этой причине! Тем более после твоей новой находки. Джереми нужна твоя помощь, чтобы ее обследовать. Мой отец на тебя полагается! Ты должен вернуться!

Он почесал короткую черную бороду. Клоуэнс стояла перед ним, такая сильная, но в то же время женственная, такая откровенная, но в то же время явно не желающая понять, что просит о невозможном.

— Бен!

— Да, Клоуэнс, я понимаю, о чем ты, но всё не так просто...

— Я и не думала, что это просто. Но прошу тебя это сделать.

Бен пытался подобрать слова.

— Так не выйдет. Больше не выйдет.

— Что не выйдет?

— Люди. Развязали языки. Шепчутся по углам. Я, капитан подземных работ, подрался с акционером.

— И ты боишься им ответить? Поверить не могу!

— Ну... даже если забыть о шахтерах, остаемся мы с ним. Он и я. Мы больше не сможем встречаться, не сможем пройти мимо, не огрызнувшись... А он — член твоей семьи!

— Пока нет!

Полумрак и напор Клоуэнс придали Бену мужества, которого ему не хватало прежде, мужества выплеснуть наболевшее.

— Клоуэнс, ты же знаешь, знаешь, что я к тебе чувствую. Еще с тех пор как тебе было десять или одиннадцать, все эти годы. Я пытался... пытался об этом не думать, я ведь понимал, что это безнадежно, и потому я... особо об этом не думал. Насколько это получалось. Но когда появился он... Не мне тебе указывать, за кого выходить замуж, где или когда. Но и мне никто не указ, что мне чувствовать, а что нет. Я просто не могу это контролировать. И так уж случилось, что мне не нравится Стивен Каррингтон, и потому для меня это в пятьдесят раз хуже, ведь я не считаю, что он достаточно для тебя хорош. Ну вот, я это и сказал! Ты же меня поняла?

— Да.

— А потом возникла эта ссора. Она бы всё равно произошла рано или поздно, он всегда на меня косился и ждал удобного случая. Он ревнует, потому что знает о моих чувствах к тебе. Думает, я желаю ему худого. И как же я могу работать на шахте, если и я, и он знаем об этой ненависти?

— Нет нужды для ненависти, — медленно выговорила Клоуэнс.

— Может, и так. Но ты сказала... Разве ты не сказала, что он не будет твоим мужем?

— Да.

— Но ты же не делаешь это только из-за вчерашнего?

— Нет. В общем... не совсем. Кажется, я совершила ошибку. Но случившееся вчера было важным... переломом. Понимаешь, я предпочитала не замечать кое-что важное... Ничего, что я так разоткровенничалась, Бен?

У Бена встал комок в горле.

— Конечно нет.

— Мне кажется, я любила Стивена. Возможно, до сих пор люблю. Знаешь, как это бывает — когда рядом с кем-то начинает биться сердце и пересыхает во рту.

— Как же мне не знать?

Она прищурилась.

— Ну да. Что ж, именно так и происходит, когда я его вижу. Именно так, Бен. Прости, что говорю тебе это.

Он промолчал, только крепче стиснул лопату. Над их головами с карканьем пролетела стая ворон, хлопая мрачными крыльями в сумерках.

— Возможно, этого достаточно, — сказала Клоуэнс. — Наверное, должно быть достаточно. Но с тех пор как мы вместе... — Она умолкла. — Теперь я несправедлива к нему... Я лишь хочу сказать, что мы... мы совершенно друг друга не понимаем. Не исключено, что я виновата не меньше. Когда... когда он навещал Вайолет Келлоу, я позволила себе ревность. Ревность к ней. Так в чем же я лучше него, если вчера он приревновал к тебе?

— Это не одно и то же, — ответил Бен.

Она закашлялась, чтобы скрыть слезы.

— Милый Бен... Разумеется, ты так считаешь. Но есть еще кое-что, о чем я не могу тебе рассказать, и это тоже поспособствовало разрыву. Я не могу тебе рассказать, потому что и сама не вполне понимаю, в чем тут дело. Меня как будто втянули в мир, где значения слов утратили ясность, как и различия между одним и другим, цвета затуманились, исчезла откровенность и прямота. Может, это и не его вина. Может, это иллюзии взросления, а я виню его!

— Дорогая, — почти неслышно произнес Бен, — было бы ошибкой винить себя. Но мои слова не означают, что я пытаюсь изменить твое мнение о нем. Он недостаточно хорош для тебя, но если ты его любишь, может, так тому и быть.

— Так не должно быть, — пылко сказала Клоуэнс. — Так не должно быть.

III

Когда они расстались, стало уже слишком темно для работы, Бен положил лопату на плечо и пошел домой. До деревни Грамблер, где в окнах мерцали тусклые огоньки, было меньше двух миль по пересеченной местности. Бен шел мимо церкви Сола и вниз по холму, там непрерывно лязгали и стучали оловодробилки, потом по крутой мощеной Стиппи-Стаппи-лейн до лавки Картеров с широкими окнами. Там горел свет, лавка еще работала. Мать Бена стояла за прилавком и взвешивала миндальную карамель для Певуна Томаса.

Когда прозвенел колокольчик, Певун резво обернулся, но улыбка сползла с его лица, как только он увидел Бена.

— Ах, это ты, Бен...

— А ты кого ожидал? — раздраженно бросил Бен.

— Аккуратней с лопатой, на ней полно грязи, — сказала Джинни Картер. — И на твоих башмаках тоже.

Бен обычно был аккуратен, но сейчас слишком эмоционально истощен, чтобы об этом думать. Он сразу вышел обратно за дверь и стал чистить башмаки о железную решетку. Когда он вошел, мать благодарно ему улыбнулась.

— Два пенса, — сказала она Певуну.

— Ага, — отозвался тот, — и еще четверть фунта вон тех конфет.

— Певун ждет Кэти, как я думаю, — шепнула Джинни сыну.

— Зачем? — спросил Бен.

Певун сглотнул и смущенно улыбнулся.

— Я только за конфетами, — сказал он.

— Ну, ты же спросил про нее, — заметила Джинни. — Вот я и подумала.

— Я пришел за миндальной карамелью, — буркнул Певун, — и за теми конфетами.

— В последнее время ты что-то к ним пристрастился, — заметила Джинни.

— Ага, — ответил Певун.

— А чего тебе приспичило повидаться с Кэти? — спросил Бен. — Разве ты не видишься с ней каждый день в Плейс-хаусе?

— Ну да. Я вижу Кэти каждый день.

— Ну и?

— Я пришел за миндальной карамелью, — повторил Певун.

— У тебя для нее сообщение, да?

— Неа. Просто... — Вопросы Бена казались Певуну пыткой, он мучительно подбирал слова. — Я вижу Кэти каждый день, ага. Вижу, это точно. Но ни словечком не перемолвился... Но я пришел за конфетами. Меня послал брат. Сказал, что хочет конфет.

— И сколько тебе? — спросила Джинни. — Твой отец вернулся, Бен. Как закроемся, сразу сядем ужинать.

Пока Джинни взвешивала конфеты, Бен прошел в дом, кивнул отчиму, помешивающему суп на огне, поставил лопату в сарайчик и услышал в лавке голос сестры. Он раздвинул занавеску.

Высокая, с узким лицом, неопрятная, но довольно миловидная, если бы только мужчины могли это разглядеть, Кэти сняла чепец, тряхнула по-испански черными волосами и уставилась на Певуна, который запинаясь пытался что-то произнести. Насколько понял Бен, похоже, Певун уже давно пытался застать Кэти одну, и в Плейс-хаусе ему это никак не удавалось, так что теперь он решил дождаться ее в материнском доме и бормотал нечто похожее на извинения. Не только обращенные к ней, как он намеревался и сумел бы сделать, если бы ему хватило сообразительности подождать снаружи, но теперь ему пришлось говорить перед лицом матери и брата Кэти.

Похоже, во время скачек в Труро произошло нечто неприятное, и он пытался объяснить. В нем играла выпивка. И дьявол, дьявол тоже. Он беспокоится, что оскорбил ее. Певун явно не вполне понимал значение слова «извиняться», но именно это он и делал. Извинялся.

Но почему? На лице Кэти мелькнуло озадаченное выражение, как и на лице Бена. Если в деревне случалась какая-нибудь заварушка, какая-нибудь дрянная выходка — к примеру, на ярмарке или в День всех святых — никому бы и в голову не пришло извиняться, как бы далеко это ни зашло. Они просто не знали как. Это выходило за рамки их представлений о нормальном поведении. Это явно выходило за рамки представлений Певуна о нормальном поведении. Он не знал как. Но пытался.

Кое-какие объяснения пришли на ум Бену и обеим женщинам одновременно. Бен расхохотался. Если бы его собственные чувства не были на пределе, ему бы не пришло в голову смеяться. Но смех дал выход невыносимому напряжению. Певун бросил на него взгляд, который на более выразительном лице можно было бы принять за ярость.

И тут Кэти тоже засмеялась. Для Певуна это оказалось хуже всего. Она смеялась и смеялась. Бросила чепец на прилавок и смеялась. Бен смеялся. Миссис Джинни Скоббл улыбнулась. Через некоторое время Седовласый Скоббл высунул голову из-за занавески и сказал:

— Ужин готов. Что происходит?

— Просто одна шутка, дорогой. Шутка про Кэти и Певуна.

— Кэти и Певуна? — удивился Скоббл, почесывая затылок. — А что у них общего?

— То-то и оно, отец, — сказала Кэти. — В том-то и дело!

И снова засмеялась.

Певун переводил взгляд с одного на другого, потом развернулся и выбежал из лавки. Гвозди на его подметках выбивали искры на мостовой, пока он бежал вниз по холму.

— Боже мой, — сказала Джинни, немного посерьезнев, — он же забыл свои конфеты.

Но Бен, преследуемый собственными демонами, уже поднимался наверх.

IV

Вечером, два дня спустя, примерно в то же самое время, когда Росс ехал домой после короткого визита в Киллуоррен, из-за изгороди появился человек и спросил:

— Можно с вами перемолвиться словечком, капитан Полдарк?

Воротник сюртука Стивена Каррингтона был поднят, а копна соломенных волос осела из-за моросящего дождя.

— Разумеется. Почему бы вам не зайти в Нампару?

— Я бы предпочел не приходить. Но всё равно благодарю. Это не займет больше пяти минут.

Росс поколебался, а потом спешился. Находиться в пяти футах выше собеседника — невыгодное положение.

— Да?

— Вы, наверное, слышали, что мы с Клоуэнс разорвали помолвку.

— Да.

— Она сказала совершенно определенно, что свадьбы не будет?

— Сказала.

— Вы вряд ли слышали подробности о причинах нашей ссоры.

— Лишь в общих чертах. Клоуэнс рассказала очень мало. Не уверен, что мне хочется знать больше.

— То есть, вы вполне довольны тем, как всё обернулось.

— Я этого не сказал. Но если это напрямую не касается нас как участников ссоры... Разумеется, мы прислушиваемся ко всему сказанному и, конечно же, для нас главное — счастье Клоуэнс. Но, как вы знаете, мы всегда предоставляли Клоуэнс свободу принимать решения.

— Да-да, я знаю. — Лицо Стивена было покрыто синяками и выглядело мрачным, вокруг рта пролегли складки. — Но меня одолевают сомнения, что она до конца уверена в своем решении.

— Нас вполне удовлетворила ее уверенность, когда она решила выйти за вас замуж, и думаю, стоит аналогичным образом принять ее нынешнее решение.

— Из-за мелкой размолвки?

— А это так?

— Чуть больше.

— Тогда время покажет.

Лошадь Росса начала беспокоиться, и он повел ее в сторону дома. Стивен двинулся следом.

— Время, — сказал Стивен. — Это ничего. Я готов ждать. С вашего разрешения.

— Зачем вам нужно на это мое разрешение?

— Когда мы собирались пожениться, вы отдали нам сторожку. Этим летом я потратил немало времени и денег, приводя ее в порядок. Но она по-прежнему принадлежит вам. Если Клоуэнс туда не переедет, возможно, вы захотите забрать ее.

— Ах, вот оно что, — сказал Росс. — Понимаю.

Дорогу с обеих сторон обрамляли изгороди из боярышника и ореха. Здесь моросящий дождь был менее густым, зато капли тяжелее. Эту часть пути в Нампару Росс любил больше всего, даже если уезжал всего на несколько миль. Он находился на своей земле. Справа дымила Уил-Грейс, вскоре предстоит пересечь вброд ручей, и он окажется в Нампаре, где ждет ужин, и какие бы семейные проблемы там ни возникли, он будет дома. Росс посмотрел на крупного молодого человека рядом с ним.

— Вы в любом случае намерены здесь остаться?

— Да. По крайней мере, на какое-то время. Да.

— И работать на мельнице Джонаса?

— Чтобы заработать на жизнь.

— Вы считаете, что Клоуэнс еще раз передумает?

— Да.

— Мне не кажется, что это стоит принимать как само собой разумеющееся. Я в затруднении, Стивен.

— Каком?

— Возможно, Клоуэнс предпочла бы держать вас на расстоянии.

— Возможно.

— Что касается меня, то я пытаюсь быть справедливым. Я не хочу, чтобы Клоуэнс столкнулась с проблемами. Но и не хочу быть несправедливым к вам. Так, может, заключим сделку?

— Какую?

— Останьтесь в сторожке на три месяца. А после этого снова приходите ко мне. Сделка заключается в том, что всё это время вы не будете пытаться увидеться с Клоуэнс, разве что случайно. Не заходите к ней. Не пишите ей. Не мешайте ей жить своей жизнью и принимать собственные решения. Больше всего на свете я хочу, чтобы она была счастлива. А вы?

Последний вопрос был похож на пистолет, который вытащили в конце цивилизованного спора. Стивен остановился и стер с лица влагу.

— Я думаю, она будет счастлива со мной.

— Не сомневаюсь, что вы так думаете. Но если она всё же решит не выходить за вас замуж, вы дадите ей полную свободу выбрать кого-то другого и искать счастье в другом месте, не вмешаетесь?

Стивен немного помолчал.

— А что мне еще остается?

— И вы уедете?

— Да, наверное.

— Не знаю, понравятся ли Клоуэнс те условия, что я предложил. Но первым делом на них должны согласиться вы.

— А если я откажусь?

— Тогда я потребую сторожку обратно. Хотя, разумеется, оплачу все расходы по приведению ее в порядок.

Они прошли еще несколько шагов, сапоги хлюпали по грязи. На Уил-Грейс зазвонил колокол. В изгороди стрекотали сверчки.

— Согласен, — сказал Стивен.

Часть третья

Глава первая

I

На шахте Треворджи обнаружили одиннадцать пещер разного размера, где прежде добывалась руда, там оставили колонны из пустой породы и гранита, а стены стесали. Все гадали, жил ли там кто-нибудь и когда. Нашли один целый скелет и часть еще одного. Монет больше не нашлось, только инструменты, ведра и корзины, их деревянные части рассыпались, стоило к ним притронуться. Конечно, в целом на шахте работали не в те древние времена, как решили Бен и Клоуэнс, большая часть выработки относилась скорее к семнадцатому веку или к ранней эпохе Тюдоров, судя по инструментам и способу добычи, но эти тоннели пробивались явно на месте прежних, и пустую породу сваливали в более ранние.

Вопрос о надписи на монете остался. Энциклопедия Дуайта сообщила, что Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин Пий был императором Рима с 138 по 161 год нашей эры, а в Британии он находился примерно в 140 году. Он считался справедливым и милостивым правителем. Кто от его имени приказал разрабатывать эту шахту? Какой магистрат или центурион? И кто в ней трудился?

Но для Полдарков, как бы их ни завораживала древность шахты, главное было в другом. Росс даже специально потребовал, чтобы никто не упоминал о возрасте находки, он не хотел, чтобы из Труро или Эксетера налетели антиквары и остановили работы. Он также велел не трогать то место вблизи поворота тоннеля, где нашли монету.

По всей видимости, добывали здесь олово, медь появилась позже и в небольших количествах. Учитывая все ответвления, тоннели, ведущие из пещер, и менее разработанные штреки, для полного обследования находки понадобилось бы больше месяца. Три пары вольных рудокопов тут же заняли делянки, где обнаружилось присутствие меди. В том штреке, который изначально осматривали Бен и Клоуэнс, тоннели следовали за жилой вниз, где им преградила путь вода.

Судя по остаткам колес и труб, ее пытались осушить, но теперь те уровни снова заполнились водой и необходимость их осушения пугала. Росс как раз обсуждал эту проблему с остальными. Уил-Грейс больше не приносит прибыли. Если ее не оживит какая-нибудь новая находка, то через год ее придется закрыть.

Парламент соберется первого декабря, но без Росса. Самочувствие Демельзы то улучшалось, то ухудшалось, по ее словам, она хандрила, но надувала щеки перед Россом. Она все-таки согласилась на прием у Дуайта, и он прописал какие-то лекарства, но без особой уверенности, что тем искоренит причину болезни.

— Это связано с кровью, — сказал он Россу. — Возможно, инфекция в почках. Поэтому у нее слабый жар. Нынче по-прежнему модно это лечить пиявками, но, как показывает мой опыт, нужно скорее укреплять силы пациента, чем ослаблять их. В конце концов, ей нужно заботиться сразу о двоих.

— А еще ее отекшие руки и лицо...

— Она, вероятно, весьма не в духе.

— И пьет слишком много портвейна.

— Надеюсь, — улыбнулся Дуайт, — это не дает много поводов для тревоги.

— Не особо. Но всё же...

— Она спрашивала меня о портвейне. Жаловалась на головокружения и слабость. Она тебе говорила?

— Об этом — нет... И что ты ответил?

— Но она же пьет не слишком много?

Росс почесал свой шрам.

— Никогда не напивается, если ты об этом. Но иногда бывает навеселе.

— Давай решать проблемы по мере поступления. Осталось около восьми недель. Думаю, вино будет полезным стимулирующим средством.

В конце октября Росс увидел в местной газете объявление о продаже «прекрасно настроенного фортепиано, принадлежащего человеку благородного сословия. Двадцать пять гиней». Адрес был в Труро, Росс купил инструмент и отложил доставку до удобного случая.

В той же газете сообщались подробности падения Москвы, о чем только что объявил своим подданным российский император. После того как Москву покинул генерал Кутузов, ее губернатор Ростопчин приказал поджечь город и забрал с собой все средства тушения пожара. Город горел три дня, а потом поднялся страшный ветер, первая зимняя метель, и город вспыхнул снова, с еще большей яростью. Были уничтожены тысяча дворцов, говорилось в статье, тысяча шестьсот церквей, тридцать тысяч больных и раненых сгорели заживо. А с ними и все запасы продовольствия на зиму. И простые люди, и дворяне потеряли всё, да и вся Россия. Сотню поджигателей поймали и расстреляли, а ненавидимый всеми губернатор Ростопчин сбежал. Некоторые считали, что он продался французам.

Джереми написал Кьюби, но не получил ответа.

Стивен, нарушив данное Россу обещание, написал Клоуэнс, но не получил ответа.

Демельза, принимая все события спокойней, чем прежде, написала Джеффри Чарльзу, но не получила ответа.

Бен, несмотря на требования Клоуэнс, не вернулся на место капитана подземных работ Уил-Лежер. Клоуэнс и Джереми беспокоило, что Бен и Стивен живут слишком близко друг к другу и, случайно столкнувшись, решат завершить начатое.

Демельза, видя тревогу и печаль дочери, сказала ей однажды:

— Клоуэнс, я с самого начала говорила, что предпочла бы, если бы вы с Джереми находились не здесь, когда родится ребенок, как не было вас здесь десять лет назад. Зачем ждать еще месяц? Я могу написать тете Верити, и вы бы поехали к ней на следующей неделе. Можете остаться там почти до Рождества.

Клоуэнс продолжала гладить кошку.

— По правде говоря, — сказала Демельза,— ты уже дважды уезжала, чтобы побыть подальше отсюда и принять решение по поводу Стивена. В этот раз всё по-другому, ты, похоже, уже приняла решение. Но пока он так близко, ты будешь чувствовать себя неловко...

— Именно, неловко. Разумеется, папа пытался поступить по справедливости, но я бы предпочла, чтобы он выкинул Стивена из сторожки. Лучше бы он уехал, и я больше никогда его не видела.

— Что ж, тогда вместо этого ты можешь уехать сама. И ты ведь будешь не так далеко. Всего полдня пути.

— Но если ты будешь относиться к своему здоровью так легкомысленно...

— Чепуха, милая. Там, откуда я родом, женщины на сносях работали на шахте до последнего дня и частенько возвращались к работе уже на следующий день.

— Но всё равно, это не значит... — Клоуэнс собралась уже задать новый вопрос, но сдержалась. Она задала его Кэролайн, когда та заехала на следующий день и неожиданно подверглась перекрестному допросу, пока ждала свою лошадь.

— Твоя бабушка по линии матери? Не знаю. Она была очень юной, двадцать пять или двадцать шесть. А почему ты спрашиваешь?

— Я думаю, она умерла при родах, когда появился на свет дядя Дрейк. Кажется, мама рассказывала.

— Возможно. А почему ты... Ох, Клоуэнс, как глупо! Ты не должна так думать! Какая глупость!

— Почему же глупость?

— Что ж... твоя мать совершенно здорова... во всяком случае, ничего серьезного.

— Так сказал дядя Дуайт?

Кэролайн беспокойно огляделась, удостоверившись, что Демельза их не слышит.

— Он считает, что ей нужно поберечься. Просто мера предосторожности, не более. В любом случае это не идет ни в какое сравнение. Судя по тому, что рассказывала мне твоя матушка, ее мать жила в бедности и грязи, да при пьющем муже. Вряд ли ты назовешь обстоятельства похожими.

— Да, но...

— И она родила семерых детей за восемь лет.

— А у мамы будет пятый. Думаю, это не...

— За двадцать пять лет. А кроме того, неужели ты не веришь в нашего дорогого доктора Эниса?

— Я знаю, он несколько раз помогал мне в тяжелых случаях, — признала Клоуэнс. — Хотя бы те два приступа желудочных колик... Что ж, да, наверное, это глупо. Но этот план сбагрить меня в Фалмут на месяц...

— Мы можем послать за тобой в последний момент.

— И пошлете? Вы можете лично обещать послать за мной, не поддавшись на их уговоры?

— Если так посчитает Дуайт, то да.

— Даже если так, — решительно заявила Клоуэнс, — всё равно слишком рано. — В мое отсутствие мама будет делать то, чего не стала бы при мне. Вы же знаете, за все эти годы она так и не привыкла к прислуге, не то что вы или я. Если ей понадобится иголка с ниткой, она может попросить меня сбегать за ними в ее комнату, если я рядом, но никогда, никогда не станет звонить Эне или Бетси-Марии.

Кэролайн рассмеялась.

— Некоторые женщины рождены энергичными. Твоя матушка — одна из них. Для нее проще двигаться, чем ждать.

— Вот почему я предпочитаю задержаться дома.

— Дуайт вроде бы не считает, что в ближайший месяц ей нельзя ничего делать, просто нужно быть осторожной. Думаешь, твой присмотр заставит ее быть осторожней?

— Уж точно сделает ее более раздражительной, — сказала Клоуэнс, и обе рассмеялись.

II

Двадцать первого ноября газеты объявили, что Наполеон оставил Москву. О причинах сообщалось скудно. Но весьма вероятно, что армия, полтора месяца простоявшая в сожженной Москве, столкнулась с нехваткой продовольствия. Русские не сделали попыток отбить свой крупнейший город, да и вообще ничего не предпринимали. Но и не капитулировали, как можно было бы ожидать. Приходили сообщения о том, что французы подались южнее, к Калуге, несомненно, в поисках более теплой погоды, пока окончательно не наступила зима.

В день, когда прибыли эти новости, Клоуэнс столкнулась со Стивеном.

В таком тесном сообществе это было практически неизбежно, рано или поздно. Розина Карн, невестка Демельзы, зашла с одеждой для малыша, которую она шила, и осталась на обед. Около трех она отправилась домой, и Клоуэнс решила прогуляться с ней, чтобы размять ноги. От Нампары до мастерской Пэлли было около четырех миль, и когда они добрались, оставалось уже меньше часа до заката. Клоуэнс отказалась от чая и сказала, что сразу же пойдет домой.

— С минуты на минуту вернется Сэм, — сказала Розина. — Он с радостью тебя проводит по пути к молельному дому.

— Нет, благодарю. Я сама. Да и его собрание не начнется до шести, верно?

— Или я могу одолжить тебе лошадь. Приведешь ее завтра.

— Не стоит. Я с удовольствием прогуляюсь. В этом месяце я совсем засиделась.

— Тогда позволь завернуть тебе печенье. Я бы сама их принесла, да руки были заняты.

Розина начала упаковывать печенье. И в это время раздался стук в дверь. Она открыла. На пороге стоял Стивен.

— Как поживаете, миссис Карн? Клоуэнс здесь?

— Ну... э-э-э... я не вполне уверена...

— Конечно же, вы уверены, миссис Карн. Вы обе только что вошли. Так вы позволите мне войти? Как дела, Клоуэнс? Идешь домой?

Клоуэнс почувствовала комок в горле.

— Собиралась.

— Тогда я подожду.

В субботу он не был в рабочей одежде. В крохотной комнатке он выглядел слишком крупным, как будто мог одним движением снести стены. Удивительно, но после стольких недель его губа всё еще оставалась припухшей.

— Как поживаешь? — спросил Стивен.

Клоуэнс почувствовала, что краснеет под его взглядом.

— Хорошо, благодарю.

— Ясно... Ты проведешь Рождество дома?

— Если хочешь, Клоуэнс, — нервно сказала Розина, — я оставлю вас наедине. Или останусь, если пожелаешь.

— Оставьте нас, — сказал Стивен. — На пять минут. Хорошо? Как раз упакуете печенье.

Розина посмотрела на Клоуэнс, но та застыла, как портрет на гравюре. Немного поколебавшись, Розина сказала:

— Если я понадоблюсь, то буду на кухне.

— Останься, — попросила Клоуэнс.

— Так вот как теперь обстоят дела, да? — буркнул Стивен.

— Вот так теперь обстоят дела.

— Ты что, боишься поговорить со мной наедине?

— А что мы друг другу скажем?

— А что тут скажешь? Что солнце встает и заходит. А ты принадлежишь мне.

— Я никому не принадлежу! — вспылила Клоуэнс.

— Ах так? Вот увидишь, в конце концов ты сама это поймешь.

— Но конец еще не наступил, ведь так?

— Не наступил. Сначала ты должна получить урок.

— Я уже получила урок, Стивен.

— Наверное, мы говорим о разных уроках. Позволь сказать тебе...

— Я не желаю слушать, — прервала его Клоуэнс и спросила Розину: — Это там не Сэм?

— Да... Кажется, расседлывает лошадь.

Стивен наклонился и выглянул в окно.

— Она не желает слушать, миссис Карн. Вот что она говорит. Ну разве не странно?

Розина не ответила.

— А что, если я скажу вам, а вы передадите ей?

— Мистер Каррингтон...

— Миссис Карн. Скажите ей, что после Нового года я уеду. Скажите, что я снова уйду в море — скорее всего, из Бристоля. И тогда всё закончится. Между нами всё будет кончено. Еще шесть или семь недель, и я уеду. А до тех пор буду в сторожке. Если я ей нужен, пусть пошлет мне записку. Я приду, если я ей нужен, миссис Карн, просто поговорить. Я не буду ни о чем просить. Хотя это совсем не в моем духе. — Он обернулся. — Ты ведь это знаешь, Клоуэнс.

В дом вошел Сэм Карн, пригнувшись в дверях.

— Милая... Ах, доброго тебе дня, Клоуэнс. И тебе, приятель. — Он улыбнулся обычной приветливой и сдержанной улыбкой. — Благослови вас Господь. Вы выпили чаю?

— Я никогда ни о чем не прошу, Клоуэнс, — сказал Стивен. — Я бы женился на тебе хоть завтра, но не в качестве одолжения. Либо ты будешь мне женой, либо никем... — В его голосе послышался намек на угрозу, но Стивен тут же его подавил. — Доброго дня, проповедник. Нет, я не выпил чаю, потому что мне не предложили. Не все в этой комнате так преисполнены Святым Духом, как ты. Я уже ухожу. Могу я проводить тебя домой, Клоуэнс?

— Благодарю, — ответила она. — Я подожду Сэма.

Стивен нахмурился и взглянул на нее, как будто не поверил, потом ослабил воротник.

— Миссис Карн, вы же помните мои слова, правда? Передайте их ей, миссис Карн.

— Не понимаю я вас, — произнес Сэм, переводя взгляд с одного на другого.

— Ага, этого нет в молитвеннике, — отозвался Стивен. — И в сборнике песнопений. Но всё равно это божья истина.

Он вышел, так хлопнув дверью, что затряслись стены.

Все молчали. Потом Розина попыталась снять напряжение и снова стала заворачивать печенье. Клоуэнс села, почувствовав слабость в коленях.

— Не знаю, что тут произошло, — сказал Сэм, — но, похоже, я пришел вовремя. О чем он говорил, Розина?

— Ты пришел вовремя, Сэм, — сказала Клоуэнс. — Это не имеет отношения к Розине, только ко мне, как ты наверняка догадался. Розина... пожалуй, я все-таки выпью чаю.

Глава вторая

I

Неделей позже Клоуэнс, приободренная матерью и расстроенная встречей со Стивеном, уехала во Флашинг. На следующее утро Демельза упала в обморок на кухне, Джон и Джейн Гимлетты унесли ее наверх — больше в доме никого не было. Вызвали Дуайта, и он прибыл одновременно с Россом, который заглянул на Уил-Грейс. Дуайт тщательно осмотрел Демельзу и быстро спустился.

— Она вполне поправилась и спрашивает тебя. Ребенок жив и толкается. Воды не отошли. Не думаю, что это роды. Похоже, это была просто слабость, случайный обморок. К счастью, она ударилась несильно, лишь небольшой синяк на руке.

— Но что с ней не так, Дуайт? В чем проблема?

Дуайт задумался.

— Я мог бы ответить, если бы медицинская наука продвинулась дальше. Я считаю, что все неприятные симптомы вызывает нездоровая кровь. Но причины самого этого, как и способ излечения, я не знаю. — Он взглянул на Росса — тот с хмурым видом отряхивал сапог. — Ты ведь помнишь, что до сих пор Демельза прекрасно справлялась с деторождением. Все дети родились легко и очень быстро, а после первого месяца беременности она прекрасно себя чувствовала весь срок. Она часто шутила, что это из-за ее крестьянского происхождения. На этот раз... Что ж, обычно чем больше детей женщина рожает, тем легче ей это дается, не считая того, что она сама становится старше и больше весит. Возможно, дело именно в этом, всего-навсего. Ей на десять лет больше, и потому приходится тяжелее. Я не отмахиваюсь, боже упаси, но не стоит придавать этому слишком большое значение. Только что, когда я уходил, она шутила, как будто ее это вообще не заботит. И хотела встать.

— Хотела встать!

— И тем не менее, не стоит удерживать ее от физической активности, просто пусть будет чуть осторожней. Можно немного пройтись. К ужину она точно встанет.

— Знаешь, о чем я думаю?

— О чем?

— Об Элизабет.

— Забудь, — выдохнул Дуайт. — Забудь об Элизабет. Это совсем другое.

— Почему?

— Она... Она умерла... Ты знаешь, как она умерла.

— Я никогда этого не забуду, до конца дней. И?

— Да, но между этими случаями нет ничего общего.

— Почему?

Они посмотрели друг другу в глаза.

— Поверь мне на слово, Росс.

— Но я хочу знать почему.

— Я не могу тебе сказать.

— Потому что не знаешь или потому что не можешь это открыть?

Дуайт опустил взгляд.

— Послушай, дружище, забудь Элизабет и поверь — тут нет ничего общего. Чего ты от меня хочешь? Вызвать доктора Бенну для консультации?

— Боже упаси!

— А еще в Редрате есть человек, который занял место доктора Прайса. Говорят, он работал в лондонской больнице и имеет хорошую репутацию.

Росс отмахнулся.

— В Корнуолле нет никого, да и во всей Англии найдется мало людей более сведущих, чем ты. Неужели ты думаешь, что я доверю ее какому-нибудь костоправу с самомнением, пестующему одну-единственную излюбленную теорию? Который пропишет ей нелепую диету из сырого мяса и устричного сока...

— Не такая уж плохая идея, — сказал Дуайт. — Ей нужно железо.

Когда Дуайт приехал два дня спустя, Демельзы не было дома. Несколько минут он прогуливался вокруг дома, а потом наткнулся на Росса, который работал в библиотеке.

— Как она сегодня утром? — спросил Дуайт.

— А разве это не я должен у тебя спрашивать?

— Мог бы, если бы я ее нашел.

— Боже, да куда же...

— Как я понял, она сказала Джейн, что немного прогуляется.

— С Джейн?

— Нет, одна вроде бы.

— Черт бы ее побрал! Ей следовало бы лучше соображать.

— А как он чувствовала себя вчера?

— Лучше, чем в среду. И настроение получше. Сегодня утром тоже.

— Небольшая прогулка вреда не принесет, если она хорошо себя чувствует.

— Джереми! — позвал сына Росс.

Тот как раз собирался на пляж с Фаркером.

Джереми вернулся.

— Добрый день, дядя Дуайт. Я должен вернуть вам пару книг.

— Дуайт приехал к твоей матери, — сказал Росс, — но никто не знает, где она.

— Кажется, она пошла к Джуду и Пруди.

— Боже милостивый! — взорвался Росс. — Она совсем ума лишилась? И ты не попытался ее отговорить?

— Попытался. Сказал, что их дом весь завшивел. Но ты же знаешь маму, когда ей что-то втемяшится в голову.

— Это слишком далеко, — сказал Росс. — Разве не так, Дуайт?

— Да, — ответил тот. — Разумеется, если бы я приехал прямо из дома, я бы встретил ее по пути.

— Мне сходить за ней? — спросил Джереми. — Я собирался на шахту, но это может подождать.

— Благодарю. Думаю, это было бы весьма кстати. Приведи ее домой.

Джереми изогнул бровь.

— Гарантированно такое удастся только тебе, отец. Но я постараюсь ее убедить.

Росс наблюдал, как Джереми, насвистывая, поднимается по долине, а спаниель прыгает неподалеку.

— Он сделает это тактичнее меня, — сказал он Дуайту. — В последнее время я ее почему-то раздражаю. А ведь мы всегда гордились тем, что не раздражаем друг друга. Но она... она как будто изменилась.

— Это пройдет, — заверил Дуайт. — Уж это я тебе обещаю.

II

Та, о ком они волновались, уже миновала подъем за Уил-Мейден, где начиналась вересковая пустошь с кустарником, ведущая к деревне Сол. Там она встретила Эмму Хартнелл, только что навестившую своего отца, старого Толли Трегирлса, поправляющегося после тяжелого приступа астмы.

В девичестве эта высокая, темноволосая, белокожая и привлекательная, а время от времени шумная и язвительная девушка работала горничной в Фернморе, когда там еще жили Чоуки. Тогда-то она и очаровала Сэма Карна, брата Демельзы и ярого приверженца методизма. Их целомудренный роман шел своим чередом, но Сэм слишком заботился о спасении ее души, чтобы дело дошло до плотской любви, а она, видимо, любила его, но боялась, что из-за ее репутации, подобный брак произвел бы слишком большое впечатление на его преданную паству. Напряжение с обеих сторон нарастало, и однажды днем, когда Демельза, Джереми и Клоуэнс собирали ежевику, Эмма пришла к ним и попросила совета.

Вскоре после этого Демельза помогла Эмме поступить на службу в Техиди-хаус в десяти милях от них, чтобы она и Сэм провели друг без друга год, а затем встретились снова и подумали, готовы ли принять окончательное решение. Но не прошло и года, как Эмма вышла за Неда Хартнелла, второго лакея.

С тех пор Демельзу мучила совесть за то, что она вмешалась в их отношения. Будучи юной и вдохновленной их с Россом любовью, она хотела, чтобы все поженились и были счастливы, и часто давала неосмотрительные советы. Но если два человека смогут жить в согласии друг с другом и с окружающим миром, не стоит ли пренебречь плохой репутацией и религиозными предрассудками?

Эмма была одета в том же стиле, как и пятнадцать лет назад, когда они встретились на Длинном поле: белая соломенная шляпка, приколотая к цыгански черным волосам, белое канифасовое платье, черные башмаки и длинный алый плащ. Довольно зажиточная трактирщица, домохозяйка и мать двоих детей, она почти не изменилась за эти годы, впрочем, став чуть более обыденной. Часть её ослепительного сияния померкла.

Демельза спросила ее о здоровье отца.

— О, чуть получше. Удивительно, как долго человек может бороться за то, чтобы дышать.

— Думаю, у него нет выбора.

Эмма взглянула на нее:

— И когда ждете, миссис Полдарк?

— Через несколько дней. Может, неделю.

— Вы хотите девочку или мальчика?

— Ох, это не важно. Думаю, Росс мечтает о мальчике, но мы в любом случае будем рады.

— Это точно, — Эмма придержала шляпку от порыва ветра, — но иногда люди так странно и противоестественно себя ведут...

— Как именно?

— Да как вел себя отец, когда мы были детьми. Это ведь так странно, бросить мать с детьми, чтобы жить беспечно. А мы-то с Недом души не чаем в наших двух сынишках! Это редкое удовольствие — о ком-то заботиться.

Демельза смотрела на ливень, поливающий море. Если повезет, он пройдет мимо.

— Вы обосновались в «Гербе пройдохи»?

— Да, госпожа. Думаю, мы там вряд ли разбогатеем, но жить можно, — она рассмеялась.

— Ты видела Сэма?

— Мы говорили два или три раза. Он такой же, как всегда. Очень милый. Но... у него хорошая жена. Может, всё, что ни делается, то к лучшему.

— Хотелось бы в это верить.

— Он вскружил мне голову. Знаю, это на меня не похоже. Раньше я не чувствовала ничего подобного. Нед... Он хороший муж. Мы почти не ссоримся. Я довольна тем, что имею.

Демельза посмотрела на красивую молодую женщину. Пока она говорила, черные пряди, не убранные под шляпку, упали ей на лицо. Не являлись ли ее слова попыткой убедить саму себя?

— Совет, который вы дали мне в тот день, — Эмма еще раз рассмеялась, — я бы сказала, это лучший совет для меня. Для нас. Мы были между двух огней, Сэм и я, — она пожала плечами и поправила плащ. — Ладно, всё это в прошлом... Мы часто видим мистера Джереми, он приходит два-три раза в неделю с мистером Каррингтоном и мистером Келлоу.

— Да, он говорил.

— Думаю, мне больше подходит подносить эль для Неда Хартнелла, чем читать молитвы для Сэма.

Демельза улыбнулась в ответ и продолжила путь. В последние дни ей было невмоготу стоять неподвижно.

— Говорят о какой-то большой победе, — сказала Эмма.

— Победе? Где?

— Стивен Каррингтон заглядывал сегодня утром. Я бы и не вспомнила, пока не упомянула его имя. Война и мир — я мало что в этом понимаю, поэтому на ум не приходят имена или понятия.

— В Испании то есть?

— Нет, в России или Польше.

— Стивен тебе сказал?

— Да. Он услышал об этом от капитана корабля, который недавно зашел в Пенрин из какого-то местечка, не помню, как оно называется. Но слухи не утихают. Нед не говорил, что в газетах за прошлую субботу есть что-то подобное.

Демельза оглянулась и увидела, как по долине в ее сторону большими шагами поднимается Джереми. Она поняла, что он пришел за ней.

— Что ж, до свидания, Эмма.

— До свидания, миссис Полдарк.

Пока Демельза спускалась с холма, Эмма решила еще немного поговорить.

— Стивен Каррингтон очень расстроен, что не может жениться на мисс Клоуэнс, миссис Полдарк.

— По-моему, она тоже расстроена.

— Всё дело в том, что он порывистый человек. Для той, кто выйдет за него замуж, жизнь сразу перестанет быть спокойной.

— По-моему, мисс Клоуэнс по другим соображениям разорвала помолвку, — сказала Демельза.

— О да. Да, конечно. Может, это к лучшему, что она вовремя отказалась. Как я! То есть к лучшему в другом смысле!

Их нагнал Джереми. Демельза почувствовала подкатывающую боль, но проигнорировала ее.

— Когда они приходят в «Герб», — заговорила Эмма, — то всегда идут в отдельную комнату: мистер Джереми, мистер Пол и Стивен Каррингтон. Когда я захожу к ним, вечно обсуждают что-то серьезное — точно планируют свою собственную войну.

Их нагнал Фаркер, стал резво скакать вокруг Демельзы, лизать руки и цепляться за юбку.

— Планируют собственную войну? — переспросила она. — Как странно.

— Ну, я же не в прямом смысле, миссис. Просто они, как и все молодые люди, хотят изменить мир к лучшему.

Когда Джереми догнал мать, Эмма уже срезала путь, направляясь в «Герб пройдохи», одной рукой придерживая шляпку, которую пытался сорвать ветер.

— Кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяноста девяти и не пойдет за пропавшею, пока не найдет её? А найдя, возьмет её на плечи свои с радостью и придет домой ^[14], — произнес Джереми.

— Думаю, я слишком тяжела для тебя, — откликнулась Демельза, — особенно с тем, что ношу сейчас. Тебя послал отец?

— Беспокойство о твоем благополучии не исходит от одного человека. Его разделяет вся семья. Только подумай, если бы тебе пришлось остаться у Джуда. Не хотел бы я, чтобы мой брат или сестра появились на свет среди утят Пруди!

Он взял ее за руку, и они остановились.

— В нужде и черт священный текст приводит ^[15]. Вот уж не знала, что ты настолько начитан.

— Еще одна мать, не знающая своего сына!

— Я думала, твое образование касалось исключительно машин.

— Ну, почти.

Демельза поняла, что стоит лицом в сторону дома.

— Я еще могу найти дорогу сама, — заметила она.

— И всё же...

— И всё же мне нужно увидеть Пруди. На прошлой неделе я еще не давала ей деньги.

— Я возьму их и отдам сегодня же, клянусь. Давай я лучше расскажу тебе о своем двигателе. Давай вернемся к нашему высокому стилю, и я поведаю тебе о паровой лебедке, которую собираюсь создать для Уил-Лежер.

— Поэтому на той неделе ты ездил к Харви?

— Да, мы согласовали предварительный проект.

— Тогда расскажи об этом.

— Вместо конного ворота, с помощью которого поднимают руду, наподобие тех, что есть здесь и на Уил-Грейс, мы будем всё выполнять с помощью парового двигателя. Соорудим машину с котлом Тревитика, который я собирался применить для самодвижущегося экипажа. Разумеется, котел следует привинтить к полу. Коленчатый вал будет под днищем цилиндра, точно так же, как в паровом экипаже. Маховик будет крутиться в полукруглом желобке, заделанном в пол. Мы хотим построить для него отдельное небольшое строение. Поставим там барабан, на который будет наматываться канат и еще дымоход — скорее всего, кирпичный — двадцать пять или тридцать футов высотой. Ты меня слушаешь?

— Более-менее.

— Теперь, когда нашли шахту Треворджи, пришло время потратиться на механизм для подъема руды. Завтра я продолжу, когда в Хейле появится Уильям Уэст. Харви пригласил меня остаться на ночь, так что...

— Почему бы не на две?

— Вот даже как?

— Я не сказала так уж определенно.

— Что ж, намек ясен. Понимаю, когда я не нужен. Хотя я вовсе не хочу уезжать.

— Теперь у меня на шее конный ворот, — выговорила Демельза.

— Ох, дорогая мама, как я раньше не заметил, что тебе нехорошо!

Они вернулись к месту, где валялись развалины каменной стены — всё, что осталось от Уил-Мейден. С первыми лучами солнца, выглянувшего из-за туч, появилась радуга. В небе парила огромная морская чайка размером с гуся. Демельза прислонилась к стене.

— Джереми, ты по-прежнему видишься со Стивеном?

— Не слишком часто. Это она тебе рассказала?

— Всплыло в разговоре. Он говорил о своих планах?

— Сказал только, что пробудет здесь не более трех месяцев, а потом покинет сторожку. Разумеется, если...

— Если Клоуэнс его не простит.

— Дело не в прощении, мама, ты ведь знаешь. Клоуэнс не настолько набожна, чтобы видеть всё в таком свете. Она сказала, что в ряде случаев они по-разному смотрят на вещи и их взгляды расходятся. Медленно, за долгие месяцы, она поняла, что им не по пути. Она отвергла предложение сразу же, как только проблема для нее стала неразрешимой. Что-то пошло не так. Драка, ссора из-за Бена помогла всё расставить по местам... Понятно, что Стивен зол.

— Зол?

— Да. Понимаешь, ему причины разрыва кажутся, мягко сказать, малоубедительными. Он пришел в ярость, когда целый час ждал ее у шахты, и поэтому обошелся грубо с бедным Беном. Вот и всё. Он написал ей своего рода извинение, а теперь зол, что она не приняла его. Понимаешь, дорогая мама, у него ведь тоже есть гордость и чувство собственного достоинства. Дело не в имени, репутации или манерах, а в уязвленном мужском достоинстве. Как мужчина он знает себе цену. Знает, что на него заглядываются другие женщины. Он достаточно зрелый мужчина, чтобы это понимать. Он любит Клоуэнс, наверное, даже чересчур. И знает, что решил жениться на девушке с более высоким положением. Но у него совершенно иное понимание своих, так сказать, достоинств. Он считает, что его свадебный подарок — привлекательная внешность, здоровье, сила, жизненный опыт, мужественность — в этом он превосходит почти всех в округе. Он настоящий фрегат, вооруженный до зубов, хорошо оснащенный, в отличном состоянии, желающий взять на абордаж красивую белоснежную шхуну. Теперь они ведут перестрелку, и оба не готовы спустить флаг.

— Нелегко им обоим придется, — сказала Демельза.

— Да уж.

— Может, время пойдет им на пользу.

— Тебе бы этого хотелось?

— А тебе?

— Не знаю. Я понимаю Клоуэнс. Но всё же общество Стивена действует как-то раздражающе...

— Я лишь хочу видеть ее счастливой.

— Как и мы все. Кроме Стивена. Он понимает это совершенно в ином ключе.

Демельза отошла от стены. Ноги отдохнули, а вот телу было неудобно. Ей это совсем не понравилось.

— А что с Кьюби?

— Ты знаешь, что я встретил ее на скачках?

— Да-да.

— Что ж, не сразу, но встреча значительно помогла. Она была... легкомысленной. Мы оба изрядно выпили, а солнце скрылось, но не могу поверить...

— Прекрасно. Я этому рада... Хотелось бы познакомиться с ней.

— Познакомишься... если мои ухаживания возымеют действие.

Они приближались к Нампаре. Джереми вновь взял ее за руку.

— Когда семья дружная, как у нас, — сказала Демельза, — то она ужасно уязвима. Любого чужака, который входит в семью, следует приветствовать и дать почувствовать, что он является ее частью, но опасность...

— Опасность?

— Опасность в том, что этого чужака, его или ее, интересует только один человек, с которым они хотят вступить в брак, но им не нравится вся предыдущая жизнь того человека. Не нравится до такой степени, что хочется просто взять это и перечеркнуть. Все эти ненавистные лица вокруг их возлюбленных принадлежат уже другой эпохе и являются пережитком прошлого. Им хочется забрать своего мужа или жену и только вдвоем идти по жизни.

— Как тебе пришли в голову такие мысли? — удивился Джереми. — Ведь с тобой такого никогда не случалось.

— Да, не случалось. Но я видела, как это происходит с другими.

— Если честно, я бы предпочел, чтобы Клоуэнс вышла за Стивена, чем за какого-нибудь мягкотелого тихоню, который только и думал бы о том, чтобы угодить ей, — признался Джереми. — Но как брат я чувствовал ответственность за нее, и это замужество внушало мне опасения. Как знать, может, им просто надо дать еще немного времени.

Демельза разглядывала какую-то живность в спутанной траве рядом со стеной.

— Кстати говоря, Эмма сказала, что слышала о победе, великой победе русских над Наполеоном. Не знаю, правда ли это. Говорит, Стивен ей сообщил.

— Будет здорово, если наши союзники сделают наконец что-нибудь полезное! На днях я читал, что Англия платит субсидии всем европейским странам, желающим сражаться с Наполеоном. Это будет стоить многих миллионов каждый год, а ведь у нас маленькое государство! Но толку от их помощи пока что очень мало.

— Меня встревожило вчерашнее письмо от Джеффри Чарльза. Такое впечатление, будто опять всё вернулось на круги своя.

— Надеюсь, всё не так скверно, — сказал Джереми, — но всё-таки иногда меня мучает один вопрос...

— Какой?

— Ты знаешь. Разве мне не следует быть с ним рядом?

Демельза подумала, что, наверное, зря спросила.

Однако, может, лучше уж сразу выложить все карты?

— Полагаю, твой отец отправится в Лондон в начале следующего года.

— Да... Иногда в семье два мужика. Всё зависит от того, кто из них одержит верх... — Джереми пнул камень, — не хочу, чтобы Бен совершал глупость. Хочу, чтобы он вернулся, как и все мы. Уперся, как баран, никак не могу его сдвинуть с места... Он знает о шахтах достаточно, чтобы ими управлять. А Карноу и Нэнфан могут позаботиться о паровых машинах не хуже меня.

— А как же новая паровая лебедка?

— К марту-апрелю машина уже начнет работать. Она достаточно проста, если принять во внимание основную схему, проблем не будет. Но честно говоря...

— Что же?

— Признаюсь, я не мечтаю стать военным. Не в моей природе искать славу или смерть. Даже дисциплина, наверное, будет выводить из себя... И разумеется, можно бесконечно себя оправдывать, что насос для Уил-Лежер только начал работу и проявит себя еще не скоро. Да еще эта неопределенность с Кьюби... Если уеду сейчас, то навсегда упущу шанс сблизиться с ней... Как видишь, трус всегда найдет причины...

— При чем здесь трусость? Разве у тебя нет свободы выбора? Ты ведь прекрасно знаешь, Джереми, если тебе и вправду хочется стать военным, мы с отцом даже слова тебе не скажем. Но если желание не от сердца, то пусть мысль о страхе тебя совсем не посещает. Стивен Каррингтон тоже не особо хотел служить на флоте; как говорит Клоуэнс, он наоборот изо всех сил старался держаться подальше от всего этого! Как и твой друг Пол Келлоу. Хорри Тренеглос тоже на рожон не полезет. Да я могу назвать еще с десяток юношей твоего возраста, которые не хотят быть военными, так что ты имеешь на это полное право.

— Да, — согласился Джереми. — О да. Скорее всего, у них просто нет отца-военного.

— Это неразумно, — сказала Демельза, — настоящая дурость. Твой отец служил в армии четыре-пять лет. В Корнуолле его называют капитан Полдарк не потому, что он участвовал в войне с Америкой, а потому, что он владеет шахтой. Если примером тебе служит отец, то с таким же успехом можешь выставить свою кандидатуру в парламент!

— Ага, вместе с Валентином, — рассмеялся Джереми.

— Эмма рассказывала, — продолжила встревоженная Демельза, — что вы с Полом и Стивеном сидите в «Гербе пройдохи», как на военном совете.

— Она знает?

— Да, знает.

Джереми снова рассмеялся, но уже не так весело.

— Поверь, мама, мы не в таком ключе обсуждали войну. В любом случае это всего лишь пустая болтовня.

— Надеюсь.

Они вышли в долину. Демельза покачнулась.

— Мама, тебе нехорошо?

— Нет, — поспешила ответить она, — вовсе нет. Мне кажется, этот ребенок сидит у меня набекрень и порой меня перевешивает. Неудивительно, когда вся семья так и трясется над ним.

— Наверное, я стану ревновать, если родится мальчик, — произнес Джереми. — Он заберет все мои деревянные игрушки, которые я держал подальше от загребущих ручонок Клоуэнс и Беллы.

— Вон Дуайт с твоим отцом, — сказала Демельза. — И чего они так всполошились? Курицы-наседки, ей-богу. Как думаешь, Джереми?

Легкая испарина послужила знаком вновь приближающейся лихорадки Демельзы.

III

Джеффри Чарльз писал:

Итак, это был бы величайший триумф. Завершить год на такой победной ноте, как битва при Саламанке. Но в итоге под крепостью Бургоса всё пошло наперекосяк. Не знаю, может, его светлость просчитался, меня там не было; но очевидно одно — нам предстоит еще долго сражаться, чтобы изгнать французов из Испании.

Легкая дивизия осталась позади вместе с Роландом Хиллом в Мадриде (к своему неудовольствию). Покинув через полтора месяца столицу и направляясь на северо-запад, восьмого ноября на реке Тормес мы встретили Веллингтона с отступающими войсками. К тому времени его Первая дивизия находилась в плачевном состоянии: тысячи солдат нашли утешение в винных бочках Торквемады. Они напивались до беспамятства и попадали в руки следующим по пятам французам.

Но даже так мы бы справились, если бы не этот бестолковый Гордон. Наше подразделение — армия Хилла — была в отличной форме. К тому времени, когда мы присоединились к Веллингтону, дисциплина в его армии ухудшилась, но солдаты были готовы к бою, на случай если французы подойдут слишком близко. Но вот Гордон, главный квартирмейстер, ошибся на двадцать миль, когда направлял запасы продовольствия, так что ограничив рацион в первую неделю, последние четыре дня мы бродили совсем без пищи, за исключением диких орехов в лесах, либо того, что можно найти или украсть. Со временем мы превратились в насквозь промокших оборванцев, заболели лихорадкой, утопали в грязи, ссорились, дрались друг с другом и умирали пачками. Когда же наконец мы добрались до Сьюдад-Родриго, то выглядели так, будто потерпели сокрушительное поражение от французов, хотя была всего пара перестрелок и никаких сражений!

Старик Дуэро был вне себя от гнева и разочарования.

Но, чтобы завершить это унылое послание на радостной ноте, спешу сообщить, что я живу с Гамильтоном — вы ведь знакомы с ним? Уже две недели как я поселился вместе с Дэвидом Гамильтоном в одном милом испанском семействе в Сьюдад-Родриго. Сеньор Амадор де Бертендона — член испанского парламента, проживал в Мадриде; но, когда Веллингтон покинул Мадрид, решил последовать его примеру и переселился в загородный дом в Сьюдад-Родриго вместе с женой и семьей. Он открыто критиковал и противился французам, поэтому опасается преследования.

Сеньора де Бертендона родом из Португалии, а ее трое детей просто очаровательны. Сыновьям Мартину и Леону восемнадцать и двенадцать лет, дочери Амадоре — около девятнадцати, и она считается красавицей. Трудно это отрицать. Все они — само милосердие; и это при том, что положение не из легких; ведь в их доме поселились не только два британских офицера, но и священник, а также семь испанских партизан, и у каждого есть своя причина для бегства! К счастью, теперь я свободно говорю на португальском и сносно на испанском; а все семейство Бертендона за исключением сеньоры немного говорит по-английски.

Хотя в армии каждую неделю умирает от болезни порядка пятисот человек, но к выжившим быстро возвращается боевой дух и задор. Табак и подобная роскошь стоят дешево, а портвейн сеньора Бертендоны заслуживает отдельной похвалы! Совсем скоро мы начнем охоту на лис и будем носиться как угорелые, чтобы восстановить здоровье и силы, и разумеется, проведем тут зиму. Я лишь надеюсь, что мне позволят остаться в моей нынешней комнате!

И как всегда, обязательно передайте всем, кто меня знает, самый горячий привет. У меня такое чувство, будто совсем скоро я навещу Тренвит! Люблю вас обоих,

Джеффри Чарльз

Глава третья

I

Будучи честной девушкой — честной по отношению к себе и окружающим — Клоуэнс не могла притворяться, что довольна и счастлива пребыванием у Верити. Но ей удалось частично обмануть хозяйку, которая хоть и приходилась отцу двоюродной сестрой, всегда считалась ее тетушкой. И после последней встречи со Стивеном Клоуэнс была особенно признательна за смену обстановки. Ее любовь к нему, прежде побеждавшая все трезвые рассуждения, теперь перевернулась с ног на голову. Ей стало тошно от самой себя, и впервые к ней воззвал глас разума. Но от этого не полегчало. Предмет ее бесконечных размышлений и мятежных чувств нельзя было вот так взять и превратить в чудовище или красивого домового, чтобы сделать жизнь более сносной.

После расставания она целую неделю не могла уснуть. В голове нескончаемо вертелись события того дня: ее слова, слова Стивена и Бена, ужасная драка, которая длилась каких-то три минуты, но показала всю жестокость самцов, ненависть, соперничество и твердую решимость изувечить друг друга. Ей до сих пор слышались удары, ругательства, кряхтение, шарканье ног и столкновение тел. Раньше ей бы польстило, что мужчины дерутся из-за нее. Но должно же быть в этом хоть чуточку галантности. А тут и не пахло благородством; было мерзко, отвратительно и возмутительно. Даже в самом грубом обществе она не видела, чтобы мужчины дрались, как последние псы.

Эта круговерть слов Клоуэнс, Стивена и Бена не прекращалась — всё те же овцы стояли у тех же ворот, но считать их, чтобы заснуть, было бесполезно, от этого становилось только хуже.

Декабрь стоял на редкость погожий: влажные дни сменялись другими — солнечными и по-осеннему ветреными. Солнце выжгло добела фасад дома Блейми, напоминающий сонного мордатого кота. Мерцала река, а синеву теней и витражи отражений разбивали только проходящие рыбацкие суда, следующие в Пенрин, лодки, перевозившие людей через реку, или стая лебедей, гребущая лапками по течению. На другой стороне залива Фалмут высился холм, серый, горбатый и с дымовой завесой; в темноте он походил на сказочный, светящийся фонарями замок.

Клоуэнс обожала бесцельно плавать на лодке, хотя постоянный прибой на северном побережье весьма затруднял спуск на воду. Здесь же нужно только сойти к причалу, отвязать фалинь, и можно отчаливать. Не обращая внимания на время года, почти каждый день она два-три часа исследовала реку Пенрин, или наоборот, огибала на лодке Трефузис-Пойнт и плыла дальше по заливу Каррик-Роуд в реку Фал. Поблизости всегда имелось не менее десятка пришвартованных пакетботов, и Эндрю Блейми-старший брал ее с собой, чтобы проведать старинных друзей. Они спускались в крохотные каюты, делились воспоминаниями и последними новостями, пили вино. Капитаны относились к ней учтиво, за исключением одного старика, который боялся, что женщина на корабле принесет несчастье.

Она слушала рассказы о быстрых четырехдневных рейсах из Лиссабона; как едва успевали избежать столкновения с тем или иным пакетботом; о морских сражениях; о неусыпном надзоре, чтобы не попасть в шторм или в лапы приватира. Она слушала рассказы капитана Эрскина о потере его корабля, «Принцессы Амелии»: по дороге домой из Сент-Томаса его захватил американский приватир «Росси» после двухчасового сражения, в ходе которого погибли капитан, владелец и еще три человека, девять были ранены, а почта безвозвратно утеряна. «Росси» высадил раненых в Гибралтаре, и те вернулись домой.

Неделей позже, за день до визита Валентина, пришел капитан Моррисон и сообщил о захвате королевского тридцатишестипушечного фрегата «Македонец» американским фрегатом. Капитан Кардер и еще тридцать шесть человек погибли, а семьдесят получили ранения.

— Скверный оборот, — продолжил Моррисон. — «Македонца» просто расстреляли — подавляющее превосходство в артиллерии, но он не спустил флаг, пока его не превратили в развалину. Так вот, я задаюсь вопросом, что у нас за флот? У Соединенных Штатов фрегат размером с семидесятичетырехпушечник, отборная команда добровольцев в пятьсот человек, тридцать длинных двадцатичетырехфунтовых орудий, мортирки на марсах и карронады на верхней палубе. Отличные обводы. Кто смог бы его уничтожить — не сможет нагнать, а кто смог бы нагнать — не сможет уничтожить.

— Это проблема ведения боевых действий на море, — сказал Эндрю Блейми-старший, — еще со времен Армады.

— Нельсон же ее решил, — возразил Моррисон.

— О да. Решение найдется всегда. Но это не остановит отдельных мародеров. Вам следует признать: из янки получаются отличные моряки.

По большей части Клоуэнс проводила время наедине с дядей и тетей. Темнело уже рано, дни пролетали быстро, а долгими вечерами они просиживали при свечах у камина. Поэтому цокот копыт по мощеной улице в сумерках вторника ее обрадовал. Джанет провела в гостиную двух молодых людей.

— Мне нужно несколько минут, — сказала Верити. — А ты пока сходи и поприветствуй их вместо меня, хорошо?

Валентин стоял спиной к огню, согревая фалды сюртука. Смуглое узкое лицо мгновенно просияло при ее появлении.

— Боже Всемогущий, кузина Клоуэнс! Должно быть, мир перевернулся с ног на голову! Какое чудесное потрясение! Я думал, ты вышла замуж! Или ты здесь проездом, после медового месяца?

— Нет, — ответила Клоуэнс.

Он склонился над ее рукой и поцеловал, позволив губам ненадолго задержаться.

— Ты знакома с Томом Гилдфордом?

— Нет, не знакома.

— Моя кузина Клоуэнс Полдарк. Том — племянник старого лорда Деворана, приехал на Рождество в Корнуолл. Мы прибыли только вчера. Том, позволь представить кузину, мисс Клоуэнс Полдарк. Или миссис Стивен Каррингтон. Как мне правильно сказать?

— Пока еще мисс, — поправила Клоуэнс.

Юноша был ниже Валентина, но таким же смуглым брюнетом. Худой, но крепкий. Не слишком хорош собой, но с милой улыбкой. Он склонился над ее рукой.

— Итак, мисс, — начал Валентин, — умоляю, объяснитесь же. Стивен здесь?

— Нет.

— Свадьбу отложили? Перенесли? Отменили?

— Всё вместе, — наконец улыбнулась Клоуэнс.

— Медовый месяц их, что ныне был счастливым, все краски потерял, стал мрачным и унылым ^[16]. Вот смех-то! Я испытываю страшное удовольствие, когда лезу в чужие дела. Том, моя прекрасная кузина клятвенно обручилась с красивым моряком по фамилии Каррингтон; но пока я отсутствовал и потихоньку спивался в Кембридже, всё изменилось! Внезапно! Когда в сентябре я скакал на той кляче, ты была вместе с ним, Клоуэнс, и всё обстояло хорошо. И вдруг, через каких-то пару месяцев! Кстати, скажи, куда подевались все Блейми? Сквозь землю провалились? Джанет я видел, но...

— Тетя вот-вот спустится. А дядя в Фалмуте, но будет дома через час.

— А Эндрю?

— В море. Вроде бы его судно прибывает в пятницу или субботу.

— К нему-то мы и пришли, надеялись, что сегодня вечером он свободен, чтобы поиграть в нарды.

— Какая досада, — сказала Клоуэнс.

— Напротив! Разумеется, я не прошу тебя играть с нами. Но тебе следует приехать завтра в Кардью! У нас будет торжественный прием в честь победы русских.

— Они правда победили?

— О, моя маленькая кузина, а как же! Пока нет уверенности в размахе. Но страна слухами полнится! В любом случае мне нужен повод для праздника. Разве этот не самый подходящий? Я даже уговорил Джорджа Плавильщика.

Они болтали без умолку, хотя, конечно, больше всех говорил Валентин. Клоуэнс закрыла глаза на его излишнюю напыщенность, ее израненная душа без раздумий ухватилась за право предаться беззаботности. Впервые за несколько недель она смеялась от души.

Вскоре появилась Верити; выпили вина, шутили, одним словом, вечер прошел шумно. Ужинать гости не стали, но перед уходом взяли с Клоуэнс обещание, что утром она приедет в Кардью и переночует там. Наверное, обстоятельства сложились удачно, раз Эндрю-старший вернулся домой поздно и не столкнулся с ними, ведь он не одобрял влияние Валентина на Эндрю-младшего.

Пока все трое молча ужинали, Клоуэнс заметила про себя, что Том Гилдфорд едва перекинулся с ней словом.

А вот взгляда почти не отводил.

II

Сэр Джордж Уорлегган (который содрал бы со своего сына шкуру, едва услышав, как тот о нем отзывается) несобирался наспех устраивать такой большой и продолжительный прием. Развлечения, как и другие мероприятия, он продумывал до мелочей.

А вот леди Харриет, которая вот уже два месяца занималась одной только охотой и каждый вечер появлялась за ужином прямо в забрызганной грязью одежде, наконец выбралась из конюшен и объединилась с пасынком, прежде чем Джордж успел что-нибудь прознать. В Труро наняли музыкантов, которые иногда выступали в Зале для приемов. Конюхов вместе с подручными отправили разослать приглашения всем, кому надо и не надо (как полагал Джордж), в пределах десяти миль. В спешном порядке наготовили кучу блюд и разложили по тарелкам.

Ближе к пяти начал собираться народ, а когда стало смеркаться, собрание переместилось в залы. Из огромной гостиной слышалась музыка, некоторые танцевали. Поскольку прием был спонтанным, гости нарядились кто как — кто в парадном, кто в обычном костюме. Джордж с трудом скрывал недовольство всем этим маскарадом, дабы не огорчать Харриет. Он чувствовал, что этот вечер обойдется ему в кругленькую сумму, как самый настоящий прием для элиты графства.

А в это время ко всеобщей радости подтвердились последние слухи: из рук в руки переходили специальные выпуски газет, в которых подробно описывалось поражение Наполеона. Он потерял сорок тысяч человек между Москвой и Смоленском. После этого русские атаковали французов во время страшного бурана у села Красное, убили и захватили в плен огромное число врагов, забрали двести пушек. Остатки французской кавалерии и императорской гвардии сражались в арьергарде, чтобы не допустить полного разгрома.

Трудно поверить, но это было написано черным по белому. Официальные депеши были отправлены три-четыре недели назад, это точные сведения, а не слухи и сплетни. Наполеон проиграл. Не его генералы, а он сам: великий маршал, великий гений, колосс, сидевший два десятилетия верхом на Европе, страшилище, пугавшее детей, герой фанатичных вигов, государственный деятель, от чьего слова содрогались народы, сражался в арьергарде вместе со своим жалким и тифозным войском в заснеженной России!

Мероприятие было в самом разгаре: с самого начала обильно лилось спиртное, даже те, кто обычно умеренно выпивал, не побрезговали сегодня опрокинуть лишние пару бокалов в честь праздника; повсюду царил смех.

Большинство гостей Клоуэнс знала — кого хорошо, кого просто в лицо. Майор Тревэнион в охотничьем сюртуке (как и многие другие) вместе с Клеменс и Кьюби; престарелая леди Уитворт со своим прыщавым откормленным внуком; мистер и миссис Клемент Поупы (она — в восхитительном зеленом платье) со своими миловидными, но скучными дочерями; Пол и Дейзи Келлоу; Джон и Рут Тренеглосы с сыном Хорри и трудной дочерью Агнетой; лорд Деворан с распутной, уже чуть постаревшей дочерью Бетти. Леди Деворан много лет никто не видел: даже когда заходили к ним в дом, она всегда пряталась по углам. Присутствовал Эрик Твиди, сын состоятельного стряпчего из Фалмута. Молодой квакер Роберт Фокс. Ну и, разумеется, мистер Том Гилдфорд.

Многих она никогда не видела и предполагала, что в основном они из Фалмута и прелестных маленьких усадеб, скрытых в зеленых долинах между реками Фал и Хелфорд. Гостей было около шестидесяти; на улице низкая луна и фонари освещали большой внутренний двор, покрытый гравием, где повсюду стояли экипажи, лошади и шепчущиеся конюхи.

— Мисс Полдарк, — спросил Том Гилдфорд, — не доставите ли мне удовольствие в такой счастливый вечер?

Они стояли лицом к лицу. Его глаза выражали неподдельную серьезность.

— С радостью, мистер Гилдфорд, если это в моих силах.

— Вы не потанцуете со мной?

Она улыбнулась.

— Ну разумеется, потанцую, если вы расскажете, как это сделать! Тут не только танцоры, но и музыканты сбиваются с ритма! А Валентин, похоже, знай только успевает им подливать.

— Так и задумано. Но разве это важно? Разве нельзя импровизировать? Смотрите, шажок туда, шажок сюда, поворот, и поклон, и... и...

— А потом?

Он говорил и повторял движения. Потом вдруг остановился и засмеялся.

— Давайте попробуем.

— Хорошо, — согласилась она, — попробуем.

Они кружились в танце и хохотали. К счастью, перед отъездом из Нампары Клоуэнс успела захватить алое платье из парчи, которое надевала в Бовуде, поэтому сегодня она выглядела роскошнее остальных. Мистер Гилдфорд был в синем шелковом сюртуке, застегнутом на все пуговицы, кашемировых бриджах, белых чулках и лаковых туфлях. Сэр Джордж искал майора Тревэниона, чтобы завершить одно неоконченное дело, и вдруг остановился, завороженный зрелищем.

Он не знал, что сегодня придет Клоуэнс Полдарк; хвала Всевышнему, хоть ее несносный братец сюда не заявился. С этой женщиной, девушкой, он впервые столкнулся пару лет назад, когда та без спросу рвала наперстянку в его имении на северном побережье, и она всё так же волновала его своей яркой красотой, непосредственностью, простодушием, безупречной кожей. То обстоятельство, что она не слишком стройна, придавало ей вид спелого персика, небольшого, но всё же вполне зрелого, чтобы сорвать его с ветки. А с ней племянник Деворана. Маленькая чертовка наверняка обручена или уже замужем; а если нет, то ее надо в срочном порядке выдать замуж и убрать с глаз долой; неужели она и вправду такая невинная, какой кажется в танце?

Обеспокоенный, он двинулся было прочь. Вдруг в его руку кто-то вцепился.

— Дядюшка Джордж!

Это был Конан Уитворт, высокий, грузный юноша с поросячьими глазками и короткими мышиными волосенками.

— Да? — Джордж терпеть не мог, когда этот шестнадцатилетний юнец без всякого на то права называл его дядюшкой.

Конан был в коричневом бархатном сюртуке, сорочке с тяжеловесными желтыми кружевами и черном шейном платке. Превратится ли он во франта, каким был его отец? Пока что нынешний облик свидетельствовал об обратном.

— Бабушка говорит, раньше девяти ужин не подадут. Пришлось остаться без обеда, чтобы успеть сюда вовремя, а этими печеньками вряд ли наешься.

— Ничего, от голода не помрешь, юноша, — рявкнул Джордж, — ждать всего час. Лучше займись чем-нибудь полезным для здоровья, чтобы отвлечься.

С этими словами он двинулся прочь.

Конан долго таращился в спину Джорджа и ковырял прыщ на лице. Голос позади него насмешливо передразнил:

— От голода не помрешь, юноша.

Это оказалась маленькая Урсула Уорлегган, хотя уже не такая маленькая и тоже не худенькая, одетая в зеленое бархатное платье.

— Чего тебе надо?

— Ты слышал, что сказал папа! Займись чем-нибудь полезным для здоровья, чтобы отвлечься!

— Я бы занялся чем-нибудь полезным, например, избил тебя палкой, — сказал Конан.

— Только тронь, — ответила Урсула. — Только посмей меня хоть пальцем тронуть, и я заору громче оркестра. Давай, попробуй! Тронь только пальцем.

Конан протянул короткий указательный палец. Урсула уже приготовилась кричать.

— Я не собираюсь тебя трогать, — презрительно усмехнулся Конан, — это только воздух. Видишь, как я провожу пальцем совсем рядом с твоим носом!

Урсула хотела ударить его по пальцу, но промахнулась — Конан успел отдернуть руку.

— Большая жирная жаба! — обозвала его Урсула.

— Мелкая жирная жаба, — не остался в долгу Конан.

— Вот пойду и скажу маме, чтобы она спустила на тебя собак.

И убежала.

— Она тебе не мама, — сказал Конан, но та, похоже, не расслышала.

Пока она уходила из комнаты, он стоял в нерешительности, глядя ей вслед, и хотел было двинуться за ней, но вдруг передумал и ленивой походкой направился в сторону сэра Джорджа...

***

— Сколько времени вы пробудете у миссис Блейми? — спросил Том Гилдфорд.

— О, я могу вернуться домой в любой момент, — ответила Клоуэнс, — мы так договаривались.

— Но Валентин сказал, что вы живете недалеко от Сент-Агнесс на северном побережье.

— Это верно.

— Можно мне тогда вас навестить?

Они пытались танцевать под музыку, сбивались с ритма и смеялись.

— Так можно мне вас навестить?

— Надеюсь, Валентин придет к нам в гости.

— А можно ли мне просто навестить вас, с Валентином или без него?

— Моя мать... Ох, эта музыка! Что они будут исполнять после ужина?

— Ваша мать?

— Она вот-вот должна родить пятого ребенка. У нас в семье, скорее всего, начнется легкий беспорядок.

— Я не стану обращать внимания на беспорядок.

— Не станете, правда? Тогда милости прошу. Если конечно... с моей матушкой всё будет в порядке.

— А разве может быть иначе?

— Она болеет, и это так на нее не похоже... Вас, наверное, удивляет, что меня нет с ней рядом, но она сама так велела... ей лучше, когда мы с братом ей не мешаем.

— Тогда, возможно, вы захотите, чтобы я сообщил в письме о своем прибытии?

— Это вряд ли понадобится. Скорее всего, я уже буду обо всем знать еще до отъезда.

III

Ужин появился и исчез — в буквальном смысле. Харриет удвоила первоначальные распоряжения Джорджа и теперь с улыбкой смотрела на пустые тарелки и блюда, случайно оставшийся кусочек пирога и целый полк пустых бутылок, ждущий возвращения в казармы. Джордж что-то раздраженно буркнул, и она рассмеялась.

— Разбить яйцо, Джордж, — единственный способ приготовить омлет. А можно ли представить более подходящий случай для... для омлета?

Он не понял, о чем она, и сомневался, что она сама понимает. Джорджу не нравились пьяные женщины, в особенности жена. С Элизабет такого никогда не случалось. На поведении Харриет это не сильно сказалось, ее низкий протяжный голос стал чуть более резким, прекрасные глаза горели, как иногда бывало перед занятиями любовью. Но для таких удовольствий всё равно не было возможности, даже если бы ей захотелось, потому что дом кишел беснующимися людьми, и они не собирались расходиться до глубокой ночи.

Перед ужином оркестр сыграл «Боже, храни короля», и еще раз после него, и все подхватили нестройным хором, но ко всеобщему удовольствию. Некоторые дамы расплакались. Весь дом наполнился глупым, сентиментальным и чувствительным патриотизмом, как будто это британцы одержали победу, а не русские, как будто войне настал конец, в чем Джордж сильно сомневался — Бонапарт и французы обладали непомерными возможностями собраться с силами, так что была ли эта победа столь полной, какой казалась? Ни русским, ни немцам, ни полякам, ни австрийцам, ни испанцам до сих пор ничего подобного не удавалось.

С отвращением оглядывая толпу вокруг, Джордж стал размышлять о другом. Если по какой-то случайности это и впрямь означает конец войны, он ничего не приобретет. Насколько было бы лучше настоять на тех масштабных и рискованных вложениях на севере, чем полностью потерять их в прошлом году!

Но теперь он хотя бы заключил сделку с Тревэнионом. Все детали подписаны, запечатаны и скреплены. Это стоило ему, да и будет еще стоить немалых денег, но всё же это великолепное соглашение. И двум ее молодым участникам еще предстоит об этом сообщить.

За ужином Клоуэнс перемолвилась несколькими словами с Кьюби Тревэнион. Ей не нравилась эта девушка, потому что она сделала Джереми несчастным, а самое главное — она явно согласна с попытками брата выдать ее замуж за богатого. Если она не любит Джереми, а Клоуэнс трудно было представить, как такое возможно, это уже плохо ее характеризовало. Но если, по словам Джереми, Кьюби была к нему неравнодушна, по крайней мере, дала ему это понять, то хладнокровно отвергнуть его из-за того, что у Джереми нет денег, было просто непростительно и немыслимо. Хотя на скачках между ними возникло нечто вроде примирения, пусть и весьма шаткого и неопределенного, и теперь Клоуэнс хотела как-то им помочь.

С улыбкой они обсуждали теплый вечер и удивительные новости. Она прелестная, думала Клоуэнс, вовсе не дурнушка, как ей показалось тогда на Пасху; она вся сияла, пока говорила, мрачность исчезла, словно сквозь тучу пробился ослепительный свет, и разумеется, после облаков солнце казалось ярче.

Она говорила настолько непринужденно, будто ей даже и в голову не приходило, что сегодня Джереми отсутствует.

— Да, — согласилась Клоуэнс, — наверное, его не пригласили.

— Ну конечно, я пригласил, — возразил Валентин, который передавал миссис Селине Поуп мороженое, — но он уехал в Хейл или еще куда-то.

— В Хейл? — переспросила Клоуэнс.

— Конюх сказал только это, — ответил Валентин, — миссис Поуп, заявляю, вы стали даже стройнее, чем ваши дочери, позвольте положить вам еще: не упускайте такой возможности, не упускайте. Могу я взять это для мистера Поупа?

Решение мистера Поупа прийти сюда стало не только большой неожиданностью, но и огромной ошибкой. Это было его первое появление в обществе за долгие месяцы; но пока здоровье позволяло, он решил принять приглашение ради семьи, предполагая, что знает сэра Джорджа как достойного и трезвого человека, с кем можно поговорить, что изысканный вечер станет значимым и его стоит посетить. Но он забыл про новую жену Джорджа. Он сидел в прихожей, в черном сюртуке с высоким воротничком, как никогда похожий на Робеспьера, рядом с ним стоял нетронутый бокал с портвейном, нарочитая благожелательность на лице пыталась скрыть раздражение, которое он испытывал. Временами на пару минут к нему заглядывала одна из дочерей или жена, чтобы составить ему компанию.

В уголке Бетти Деворан строила глазки высокому валлийскому офицеру из ополчения Брекона, обезображенному родимым пятном на лбу и щеке. Но такая мелочь Бетти казалась сущей безделицей. Она никогда не была замужем, и, наверное, этого уже не случится, хотя достоверные источники гласили, что у нее есть трое незаконнорожденных детей, рассеянных по графству. Все знали, что перед парой брюк она не в силах устоять, но она проделывала это с таким забавным добродушием и искренним наслаждением, что общество закрывало на это глаза. Все знали Бетти.

В другом углу Хорри Тренеглос осаждал неряшливо одетую девушку по имени Анжела Нанкивелл, единственную дочь Артура Нанкивелла, который женился на девице Скобелл и разбогател. Двадцатичетырехлетний Хорри испытывал странное неравнодушие к неряхам. Многих таких он уложил в постель, и если не считать пары исков о признании отцовства, за которые он ежеквартально платил брошенным служанкам, пока выбирался из передряг целым и невредимым.

Этим вечером из другого конца комнаты Джон и Рут Тренеглосы с величайшей благосклонностью наблюдали за тем, как их сын продвигается к цели. Без женитьбы ему вряд ли удастся добиться Анжелы, но даже если у него получится, то последующий брак стал бы пределом их мечтаний. Родословная Тренеглосов уходила вглубь веков, и они владели землей, но у них никогда не было — или почти не было — той интересной вещицы под названием деньги. Жизненных благ им хватало, но не денег. А вот Артур Нанкивелл и его дочь располагали денежными средствами.

После ужина Том Гилдфорд еще несколько раз пригласил Клоуэнс на танец. Она поведала ему о себе. В ответ он рассказал ей, что кроме дядюшки его семья ничем не примечательна, несмотря на громкое имя, однако родом он из Корнуолла и принадлежит роду Киллигрю, ныне угасшему, что его полное имя Томас Гилдфорд Киллигрю; что он частенько гостит у лорда Деворана, чей особняк стоит неподалеку от деревушки Ке в окрестностях Труро. Такой простой и легкий, самый настоящий богемный повод для праздника, похоже, у них есть все права танцевать, сколько заблагорассудится, не думая об условностях. Том Гилдфорд был очень пылкий и страстный, и Клоуэнс не смогла устоять перед ним.

Когда часы пробили полночь, Бетти Деворан исполнила сольный танец, явно вдохновленный не долгими репетициями, а выпивкой. Производимый ею шум, как и грохот оркестра, и гул наблюдателей, пробудил собак, до сих пор молчавших, и их завывания и лай почти заглушили бой часов. Но после этого до часа ночи танцы стали еще более энергичными, и тогда Джордж с суровым видом подошел к поникшему оркестру и сказал, что уже хватит. В это время появился лакей и спросил мисс Клоуэнс Полдарк. Разгоряченная и растрепанная, она забрала письмо от отца, которое спешно переслала Верити.

В письме говорилось:

Дорогая Клоуэнс!

У тебя брат, еще один брат, мы пока не дали ему имени. Он появился на свет сегодня в шесть часов вечера и, хвала Господу, не причинил никаких хлопот. Он выглядит здоровым и сейчас мирно спит. Твоя матушка жива, но пока слаба. Мы не можем понять, отчего ей нездоровится, но дядя Дуайт, который так беспокоился о ней в прошедшие три месяца, теперь смотрит на положение дел с надеждой. Он в самом деле настроен оптимистично, а ты сама знаешь, для него это несвойственно.

Так что могу сказать, что я живу надеждой, не назову это оптимизмом, который тоже для меня несвойственен, но с надеждой, что нам предстоит счастливое Рождество. Поскорей приезжай домой. Не то чтобы нам нужна была твоя помощь, но нам нужна ты. Оторвись от Верити и приезжай. 

Как всегда, любящий тебя отец.

— Какие-то новости? — спросил Том Гилдфорд. — Надеюсь, хорошие?

Он заглянул в ее глаза, полные слез.

— Да, Том, благодарю. Прекрасные новости!

— Тогда почему вы плачете?

Его лицо было совсем близко.

— От радости. От счастья. От облегчения! Я бы этого не вынесла!

— Чего бы вы не вынесли, мой ангел?

— Того, что могло случиться. Того, чего я боялась! — Она протянула ему письмо. — Ох, у меня были такие странные предчувствия. А теперь всё прошло! Какое чудесное завершение вечера!

Слегка прикоснувшись рукой к ее плечу, Том ее поцеловал. Ее губы напоминали полураскрытые лепестки. Вокруг них в танцевальном зале толпились люди, но никто, казалось, этого не заметил. Оркестр умолк. Клоуэнс промокнула глаза платком. Том поцеловал ее руку, а потом еще раз в губы.

Кто-то прокричал, и еще несколько человек подхватили:

— Танец мельника!

Гости стали кричать оркестру:

— Танец мельника! Танец мельника!

— Для меня — это лучшее завершение вечера, — с чувством произнес Том, но говорил он не о танце. — Но, может быть, уже достаточно? Если вы устали, давайте где-нибудь посидим. Валентин сказал, что в библиотеке есть вино и закуски.

— Танец мельника! — скандировала толпа.

— Ох, я не устала, — ответила Клоуэнс. — С чего бы мне устать? Я полна энергии!.. Что они кричат?

— Это старый сельский танец, — объяснил подошедший Пол Келлоу. — Неужели ты его не знаешь, Клоуэнс? Это просто предлог для шумной забавы. «Мельник-старик жил поживал, зерно он молол, урожай собирал». Давай, идемте в круг, парами и держась за руки. Валентин! Валентин! — крикнул он. — Вставай в центр и начинай!

Скрипач, круглый коротышка с багровым лицом и в белом парике, переговорил с двумя своими коллегами. Он пару раз взмахнул смычком и, проведя им по струнам, извлек долгую и звучную ноту, как обычно делают перед шотландским рилом. А потом полилась мелодия.

Из двадцати с лишним человек в зале меньше половины знали, что делать, но танец вдруг начал разворачиваться сам по себе, хотя, по сути, больше походил на свалку. Пары одна за одной огибали по кругу человека в центре, предположительно согнувшегося над снопом пшеницы, который изображала диванная подушка. Остальные отплясывали рядом в привычном стиле, только быстрее, и пели под музыку:

Мельник-старик жил поживал,

Зерно он молол, урожай собирал,

Деньги свои на полку он клал.

Время пришло богатство считать,

Раз, два, три... а его не видать!

На последнем слове все должны были поменяться партнерами, а мельник в центре — выбрать какую-нибудь даму, пока ее не успели перехватить. Если кто-то оставался в центре три раза подряд, в него швыряли всё, что было под рукой — пробки от бутылок, украшения тортов, бумажные шарики, а порой и чью-нибудь потерянную туфлю, которую не успел востребовать хозяин.

Как и сказал Пол, это был лишь предлог для шумной забавы, но гулкий ритм меланхоличной мелодии возымел тот же эффект, что и некоторые старые корнуольские напевы, в бесконечном повторении древних заклинаний и суеверий вызывая чувства, которые редко живут при свете дня. А вдруг когда-то в древности мельник или тот, кто занимал его жертвенное место, превращался в камень?

Но сегодня вокруг царило неуемное веселье. И стар, и млад толкались, пихались, хватали друг друга, кричали и смеялись, а потом, снова разбиваясь по парам, скакали, кружились и подпрыгивали под прилипчивую, ритмичную, протяжную и меланхоличную мелодию.

Клоуэнс хватали и отпускали, и передавали дальше, сцеплялись горячие руки. Как это отличается от Бовуда! Ее партнерами становились Валентин, Пол, Том, Хорри и старый лорд Деворан, запыхавшийся и стонущий, опять Том, офицер ополчения, два незнакомца, Том, Валентин, Том.

Когда всё почти закончилось и несколько человек уже в истощении привалились к стенам, Клоуэнс охватило странное чувство, словно музыка что-то сообщила ей, не через уши, а через саму ее сущность. Это же танец мельника. Танец мельника. А Мельник, ее мельник, тоже был среди них, как неугомонный дух. Сильный, дерзкий, завораживающий мужчина, весь состоящий из мускулов и сухожилий, умеющий драться и всегда готовый драться, схватить, потребовать, солгать, украсть, если нужно, взять то, что считает своим, обаятельный, эгоистичный, беспощадный.

Он находился где-то среди толпы, рядом с Клоуэнс. И она поняла, почти с ужасом, что так всегда и будет. Как будто она начала выздоравливать и почти забыла о болезни, но вдруг снова заметила зашевелившуюся боль, и она знала, что эта боль неизлечима, угнездилась глубоко в душе, напоминая в самый разгар веселья, что от некоторых недугов нет лекарств.

Глава четвертая

I

Джереми провел две ночи у Харви, а третью — у Эндрю Вивиана. В последние месяцы у литейного предприятия Харви возникли серьезные трудности, на них подали иск в Канцлерский суд ^[17] в Лондоне. В сентябре лорд-канцлер приказал закрыть цех до принятия решения, и это продлилось до начала декабря, когда суд наконец-то вынес решение в пользу мистера Генри Харви. Хотя тяжба возникла в результате разрыва с партнерами, мистер Харви ополчился на «Корнуолльскую медную компанию», своих ненавистных конкурентов, считая, что именно они мутили воду. Одним из акционеров компании был сэр Джордж Уорлегган.

Все три месяца угольный склад, горны и обе вспомогательные мастерские простаивали, как и два корабля, и теперь мистер Харви боролся с долгами и нехваткой оборотного капитала. И потому авансовый платеж за половину стоимости механической лебедки пришелся как нельзя кстати — именно это ему предложил Джереми. А кроме того, по мысли Джереми, так его заказ получит приоритет. Хотя мистер Харви жил с сестрой, дом был полон детей, оставшимися сиротами после смерти его сестры Анны с мужем, скончавшихся несколько лет назад, и у Джереми не было недостатка в общении. Он огорчился, что не удалось встретиться с мистером Тревитиком, и пожаловался на это у Эндрю Вивиана.

— Пусть они и тесно связаны родством по браку, но редко видятся с глазу на глаз, — сказал Вивиан. — Не то чтобы они друг друга невзлюбили, все дело в характерах. Генри очень скрупулезный и добросовестный, настоящий предприниматель, который никогда не испугается рискнуть, если это оправдано его логическими выводами. Ричард — изобретатель, гений в подлинном смысле того слова, чья мысль летает как на крыльях, и ему не очень-то нравится, когда его блестящие идеи пытаются тщательно и осторожно изучить во всех деталях. Я пришел к заключению, что Генри мог бы найти больше общего с Артуром Вулфом, который, хоть и не гений, каковым себя считает, но всё же обладает великолепным умом изобретателя.

Но тем не менее Джереми хорошо провел время и встретился также с Уильямом Симсом и Уильямом Уэстом. Потом Эндрю Вивиан устроил встречу с капитаном Джоэлом Лином, принявшим предложение нескольких шахт выпускать ежегодные сводки о мощностях и эффективности шахтных насосов Корнуолла. Это показало бы возможности этих механизмов и воодушевило бы самих инженеров на дальнейшие разработки.

Лишь полдня Джереми посвятил своему паровому экипажу — пока он не сконструирует и не создаст совершенно новый котел на основе набросков, сделанных мистером Тревитиком во время их последней встречи, не было особого смысла работать над остальными деталями.

Но всё же во время обсуждения двигателей Джереми не покидали мысли о том, что может произойти дома, скорее всего уже происходит, и когда он наконец покинул Хейл, то решил добираться домой по кратчайшему маршруту. За пару дней до отъезда из Нампары он раздобыл локон волос Клоуэнс, кудряшки Изабеллы-Роуз и, конечно же, без каких-либо трудностей — свои собственные волосы. Он отвез их к ювелиру Соломону в Труро, купил серебряный медальон за восемь фунтов и попросил старика-ювелира поместить локоны внутрь, оставив место для еще одного. Он толком не знал, что стоит подарить матери по такому случаю.

Так что по пути ему пришлось сделать крюк и заехать в Труро за медальоном, и Джереми признал, что оно того стоило. Соломон сделал всё элегантно и со вкусом, уменьшив локоны наполовину, но оставив между ними достаточно места, чтобы четко отличать один от другого: темно-медные волосы Джереми, почти как у отца, сияюще-светлые Клоуэнс и по-цыгански черный локон Беллы, значительно темнее материнских, которые часто сияли и привлекали взгляды всех присутствующих.

Лавка Соломона находилась на Сент-Остелл-стрит, а прямо напротив нее — кофейня Блайта. Понимая, что опоздает к ужину, Джереми отправился туда и заказал пирог с голубиным мясом.

Зал был разделен перегородками, и клиенты сидели в относительном уединении. Во время еды Джереми читал имеющиеся в заведении газеты. Он краем уха слышал о победах русских, но пока что не видел об этом ни строчки. Новости оказались потрясающими. Неужели это начало конца? Он также прочитал, что в Ла-Манше и Ирландском море хозяйничают американские приватиры.

— Добрый день, Джереми Полдарк, — произнес кто-то и плюхнулся напротив.

Это был Конан Уитворт.

Джереми познакомился с ним на музыкальном вечере в Каэрхейсе, а до этого и знать не знал.

— А, Конан... День добрый, — учтиво ответил Джереми.

Мальчик решительно занял стул напротив и разглядывал Джереми, а он продолжил трапезу. Подошел разносчик.

— Это вкусно? — спросил Конан, указывая на тарелку Джереми.

— Весьма.

— Тогда и мне принесите. И побыстрее. — Когда разносчик ушел, Конан сказал: — Бабушка у мисс Агар. Она меня отослала, но вовсе не поесть. А мне нужно перекусить.

Джереми промычал и перевернул страницу газеты.

— У меня прыщи, — сказал Конан.

— Что?

— У меня прыщи. Видишь? Некоторые лопаются.

Джереми уставился на прыщавое лицо мальчишки. Его бледная кожа походила на апельсиновую корку. Но и угрей на ней было порядочно.

— В Труро ходит оспа, — заявил Конан, завозившись с очками — он снял их, протер и нацепил обратно. — Особенно на том берегу реки.

— Сейчас самый сезон.

— Бабушка говорит, это потому что черни невозможно сделать прививку, от этого она только заболевает и разносит заразу.

— Вполне возможно.

Джереми запихнул в рот последний кусок пирога.

— Что-то разносчик не торопится, — сказал Конан. Он открыл рот, как будто хотел засмеяться, но не произнес ни звука. — Я ошибся.

— Что? — раздраженно буркнул Джереми, когда его снова отвлекли от чтения.

— Ошибся. Бабушка послала меня за примочкой. «Очищающее средство Соломона от кожной сыпи». Четыре шиллинга и шесть пенсов за пузырек. Она дала мне полсоверена. Я решил, что перекушу и скажу ей, что цена поднялась до пяти с половиной. Понимаешь?

— И что с того?

— Ну так вот, я зашел к Соломону напротив. Средство Соломона в лавке Соломона. Логично же, да? Средство Соломона — лавка Соломона. Но он ювелир. А средство Соломона продают за углом, на Сент-Клемент-стрит, у Харри! Аптекаря!

Конан снова беззвучно засмеялся.

— Пшеница высшего сорта продается на рынке в Труро от тридцать восьми до сорока шиллингов за бушель, — прочитал Джереми. — Но мельники просят от пятидесяти до пятидесяти двух шиллингов и семи пенсов. Правительству следует вмешаться, чтобы мельники не набивали себе карманы.

— Как думаешь, это правда? — спросил Конан.

— Что?

— Поражение французов. Все этому верят, а я — нет.

— Да, думаю, что правда.

Мать мальчика была гувернанткой Джеффри Чарльза, и Джереми помнил ее как застенчивую, тихую и замкнутую девушку, к которой кузен был сильно привязан, а дядя Дрейк — безнадежно влюблен. Как она могла породить подобное создание?

Разносчик поставил на стол еще одну порцию пирога с голубями. Конан снял очки, чтобы лучше видеть, и набросился на еду с жадностью умирающего от голода. Джереми расплатился и начал сворачивать газету.

Конан сказал что-то с набитым ртом, и Джереми не разобрал.

— Что?

— Большой прием в Кардью. Во вторник вечером. Продлился почти до утра. Все были на бровях. Дядюшка Джордж просто взбеленился. Еще бы!

— О чем ты говоришь? В чем дело?

Конан, не переставая жевать, посмотрел через стол на Джереми. Теперь до него наконец-то дошло, что его общество не доставляет удовольствия. Для Конана это было не впервой, но всё равно его это выводило из себя.

— В воскресенье Валентин приехал домой из Кэмбриджа. Ему нужен был предлог, чтобы устроить прием. Поражение французов. Леди Харриет уговорила дядюшку Джорджа. Валентин разослал всем приглашения. Целой толпе народу. Человек семьдесят или больше. Странно, что тебя там не было.

— Я уезжал.

— А твоя сестра там была.

— Клоуэнс? А, она же остановилась во Флашинге.

— И мистер Джон Тревэнион там был. И мисс Тревэнион. И ее сестра мисс Кьюби.

Джереми положил газету обратно на полку. С другой стороны прохода сидели напротив друг друга два фермера и жевали пироги, запивая их элем. Оба не сняли шляп — возможно, чтобы волосы не попали в пищу, потому что ели они руками, отказавшись от предложенных ножей, уткнувшись носами в тарелки, как свиньи в хлеву. Конан оказался в хорошей компании.

— Мистер Джон Тревэнион, — язвительно произнес мальчик. — У него же нет ни гроша, верно?

— Понятия не имею.

— Говорят, проиграл все деньги. Проиграл на скачках.

— Что ж, это его дело, не так ли?

Конан снова промычал что-то с набитым ртом.

— Что?

— Говорят, ему не стоило менять фамилию. Не стоило менять фамилию с Беттсворта на Тревэнион.

— Не имею представления, о чем это ты.

— Ну... Беттсворты всегда были игроками. Так говорят.

Конан открыл набитый полупережеванным пирогом рот и беззвучно засмеялся.

Джереми встал.

— Что ж, я рад, что ты хорошо провел время на этом приеме.

— О да, это уж точно. В два часа ночи Валентин танцевал на столе и свалился оттуда. Мы уж решили, что он сломал шею, но ничего подобного. Он как ни в чем не бывало сел и велел налить себе еще вина.

— Удивительно, что тебя пригласили, ты же еще так молод.

— Не так уж и молод, Джереми Полдарк. Мне скоро семнадцать. В любом случае, я хожу всюду, куда приглашают бабушку.

— Так ее пригласили? — учтиво спросил Джереми.

Конан запихнул в рот еще кусок пирога.

— Я кое-что узнал, это тебя заинтересует.

— Расскажешь в следующий раз.

— Дядюшка Джордж никогда не упускает случая устроить свои дела, правда ведь? Даже на приеме, когда все уже на бровях.

— Понятия не имею.

— Это может тебя заинтересовать, — пробормотал Конан, не переставая жевать. — Это может тебя заинтересовать, если ты влюблен в мисс Кьюби.

Джереми охватило желание схватить мальчишку за шейный платок и придушить.

— С чего ты это взял?

— Ну... — Конан покрутил очки на столе. — Мне просто так показалось. Я видел вас на том музыкальном вечере. И мне так показалось. А потом на скачках. И ходят разговоры то тут, то там.

— Люди вечно болтают. Всего хорошего, Конан. Передай мое почтение своей бабушке.

— Так для тебя это не имеет значения?

— Что не имеет значения?

— В смысле, для тебя не имеет значение, что мисс Кьюби выходит замуж за Валентина Уорлеггана?

II

Джереми добрался до Нампары вскоре после четырех. Несмотря на середину декабря, еще не стемнело. Садящееся солнце тонуло за валами облаков, но над ними небо оставалось божественно прозрачным и тянулось на тысячи миль в высоту, как будто до самого рая. Вдалеке кричали чайки, сверкали крылья, пока птицы исполняли свои одинокие ритуалы. Дым поднимался столбом, в сухом воздухе чувствовался легкий морозец.

Джереми не поехал к конюшне, а просто набросил уздечку Колли на старую сирень и на цыпочках вошел в дом. Джейн Гимлетт как раз собиралась нести канделябр с горящими свечами наверх.

— А, мистер Джереми! Вы меня напугали!

— А где... как там?..

— Хозяин и мисс Клоуэнс в библиотеке. Госпоже сегодня получше, а...

— Что случилось?

— Ох, так вы не слышали! У нас мальчик!

— Боже правый!.. И они здоровы?

— Да, вполне. Госпожа чувствовала слабость, но сегодня ей получше.

— Слава небесам! Отличные новости! Она не спит?

— Госпожа? Нет, она только что попросила свечи.

— А ребенок?

— Спит, я думаю.

— Ступай наверх и скажи ей, что я сейчас поднимусь.

Когда он вошел, Демельза сидела в постели и поспешно причесывалась.

Она была бледной, но ее глаза сияли.

— Что ж, сынок.

Джереми наклонился и поцеловал ее.

— Теперь я не единственный.

— Твой соперник — вон там.

— Ну и ладно. А ты как?

— Молодцом.

— Жара нет?

— Нет.

— Дай-ка, я пощупаю твой пульс.

Демельза спрятала ладони. Джереми подобрал щетку, которую она выронила.

— Ты что, ожидала посетителей?

— Только тебя. Когда Джейн сказала...

— Ты решила приодеться в самое нарядное, да? Для такого важного гостя. Вот ты чудачка!

— Ох, я знаю, — согласилась Демельза. — И становлюсь всё чуднее с каждым днем.

Джереми перевел взгляд на колыбель и обратно.

— Ты не выглядишь почтенной матроной.

— Почему это?

— Недостаточно свирепа. Недостаточно стара.

— В эту минуту, — сказала Демельза, — я чувствую себя очень юной.

— И выглядишь так же.

Она и впрямь выглядела удивительно юной, но хрупкой, как будто поправлялась после серьезной болезни.

— А где папа и Клоуэнс?

— В библиотеке, как мне сказали. Как я понимаю, двигают мебель. Хотя понятия не имею, с какой целью.

— Может, хотят сделать там игровую комнату. Белле это понравится.

— Мне не кажется, что Белла оценила своего нового брата. При виде его она поморщила носик.

— Еще бы, ведь она такая избалованная!

— Избалованная?

— А разве мы все не такие? Кстати, как вы его назовете?

— Мы... Знаешь, Джереми, мы еще не решили.

— А когда крестины?

— Наверное, в Сочельник.

— Что ж, тогда можем несколько дней поразмыслить все вместе. Предложения приветствуются?

— Разумеется! Дуайт сказал, что я должна провести в постели еще три-четыре дня, но я совсем не уверена, что его послушаюсь, и я когда я спущусь...

— Он доволен твоим состоянием?

— А когда Дуайт был доволен? Но думаю, вполне удовлетворен. Утром приходила Кэролайн и сказала, что он вполне удовлетворен, так что я приняла это на веру.

Джереми подошел к колыбели. Он увидел круглую головку, локон черных волос и кулачок, похожий на розовый грецкий орех.

— Ну надо же, — сказал он, — я уже в том возрасте, что сам бы мог стать его отцом!

— Ну надо же, так и есть! А теперь расскажи о своей поездке в Хейл. Она была успешной?

— Ох, это не важно.

— Но я всё равно хочу знать.

Джереми рассказал. Впервые с тех пор как он вошел, он наконец-то расслабился.

— Разве ты не этого хотел?

— Разумеется. Всё идет чудесно.

— Но что-то ты не переполнен энтузиазмом.

— Ох.. наверное, я просто задумался о чем-то другом... К примеру, проект парового экипажа больше не двигается.

— Может, скоро начнет. К тому же война...

— Прекрасные новости. Папа рад?

— Мы все рады! И вздохнули с облегчением.

— Мама, — сказал Джереми, — я купил тебе небольшой подарок.

Она прищурилась.

— Боже ты мой! Но зачем?

— А разве не следовало? Ты только что чудесным образом произвела на свет нового Полдарка. Разве не стоит это отметить?

— Я вовсе не так уверена. Но...

Джереми покопался в кармане и выудил серебряный медальон. Демельза взяла его и развернула оберточную бумагу. Потом перевернула медальон и нажала на замочек.

— Боже ты мой! — повторила она. — Джереми, дорогой, это так мило... Прямо не знаю, что сказать...

— Скажи «спасибо».

— И я это сделаю многократно. Джереми, просто сейчас... я не могу придумать ничего другого...

Демельза потянулась к Джереми, и он ее поцеловал.

— Я надеялся, что мальчик будет рыжим, — сказал он. — Чтобы добавить в медальон новый цвет. Для разнообразия. Как думаешь?

У Демельзы всё поплыло перед глазами.

— Мне не нужно разнообразие, Джереми, но спасибо. Это так заботливо. И девочки согласились дать тебе локоны?

— Только Клоуэнс. Беллу я ограбил во сне.

Демельза хрипло засмеялась.

— Кажется, у меня есть волосы всех вас в детстве, но мне больше нравятся те, что ты положил в медальон. Буду хранить их у сердца.

— Вот-вот, так-то, — сказал Джереми с корнуольским акцентом.

— Они поговорили еще несколько минут, а потом он задул свечи, подбросил угля в камин, бросил еще один взгляд на своего братика, бодро улыбнулся матери и вышел.

III

Он отправился прямо в свою комнату, но даже не взял свечу. Он наткнулся на стул, но потом подошел к окну, отдернул шторы и выглянул наружу. Лишь отблески света на небе бросали вызов наступлению декабрьского вечера. После теплой спальни Демельзы здесь было холодно.

Рассказ Конана Уитворта был мерзким, но убедительным. Он вряд ли это выдумал. Да и рассказ был слишком подробным для выдумки.

Похоже, Конан подошел к сэру Джорджу Уорлеггану до перерыва на ужин, и сэр Джордж грубо его отчитал, а сразу после этого поднялся в свой кабинет на втором этаже в обществе майора Тревэниона. Конан решил за ними подсмотреть. Они закрыли дверь кабинета, и Конан решил послушать через замочную скважину.

— Так забавно, — объяснил он Джереми, — услышать то, что не предназначено для твоих ушей.

К разочарованию Конана, сэр Джордж говорил слишком тихо, но майор Тревэнион всегда говорил громко и очень четко. И, похоже, они обсуждали документ, относящийся к Валентину Уорлеггану и Кьюби Тревэнион.

Речь шла о некоторой сумме, выплачиваемой при определенных условиях, но спор шел об этих условиях и дате платежа. Потом майор Тревэнион сделал замечание относительно «чертова тупого пера». И тут Конан приложил глаз к замочной скважине и увидел, как майор Тревэнион затачивает перо. Потом до него донеслись еще какие-то приглушенные слова и звон бокалов. Конан успел вовремя отскочить от двери, когда они вышли и спустились в зал. Майор Тревэнион засовывал во внутренний карман бумаги.

Джереми хотелось выбросить рассказ мальчишки из головы и уйти, но он понял, что Конану есть и еще что рассказать, и Джереми не сумел решительно встать и уйти.

Конан вошел в кабинет. При свете единственной оставленной ими свечи он поднял крышку бюро сэра Джорджа и обнаружил лежащий внутри документ.

— Это меня заинтриговало еще больше, — признался он Джереми, — я частенько читаю чужие письма.

Документ оказался чем-то вроде брачного обязательства.

— Брачный контракт? — спросил Джереми.

— Да, — ответил Конан, — именно контракт, соглашение, всё официально и как положено, и сэр Джордж обязался выплатить майору Тревэниону двадцать тысяч фунтов. Если Конан правильно запомнил, две тысячи — через полгода после подписания документа, а остальные восемнадцать — в день свадьбы Валентина Уорлеггана и Кьюби Тревэнион.

Дата свадьбы упомянута не была, сказал Конан, искоса поглядывая на Джереми в поисках признаков оторопи, возможно, ее еще не назначили.

— И подписали в разгар приема? — спросил Джереми.

Нет-нет, ответил Конан, всё было подготовлено на неделю или две раньше, где-то в начале декабря, точную дату он вспомнить не мог. И подписано свидетелями: фамилия одного вроде Трембат, а другого — Бленкоу. Артур как-то-там Бленкоу, клерк, живет на Ривер-стрит, 21. Неплохая память, да? В школе он всегда был хорош в играх на запоминание. Запомнить все предметы на подносе — когда дается двадцать секунд, чтобы посмотреть, и две минуты, чтобы записать. И Конан всегда выигрывал, в особенности если там лежало что-то съедобное.

— Но ты же сказал, будто решил, что они что-то подписывали.

Ах да, ответил Конан, запихивая в рот последний кусок, но кое-что другое, тем вечером они подписали другое соглашение, оно-то и лежало там, свеженькое, только что посыпанное песком. По крайней мере, так ему показалось. И как он припомнил, там стояла пометка «копия». Несомненно, оригинал унес майор Тревэнион.

Еще одно соглашение. И в нем говорилось, что майор Тревэнион немедленно получит еще тысячу фунтов в обмен на обязательство, что он съедет из замка Каэрхейс в течение года после свадьбы. Вполне естественно, по мнению Конана, что замок обещан мастеру Валентину и мисс Кьюби после бракосочетания.

Конан рассказывал со смаком. Наверняка отрепетировал, мысленно повторял все подробности раз за разом в своем извращенном умишке, прежде чем выплеснуть их со своего рода злорадством в темной кабинке кофейни Блайта, за грязным столом с крошками пирога с голубями.

Но злорадство по отношению к кому? К сэру Джорджу, который, несомненно, частенько его отталкивал? К Джереми, который, вероятно, не скрывал своей неприязни? Или это презрение предназначалось всему человечеству?

По пути домой и теперь, в уединении спальни, Джереми снова и снова перебирал все детали. Всё сходилось. Конан Уитворт, может, и омерзительный юнец, но память его не подвела. И всё внезапно сошлось. Честолюбивые планы Джорджа Уорлеггана в отношении сына, подпитывающие его собственные амбиции. За двадцать тысяч фунтов он сделает сына мужем девушки из древнего рода и обладателем одного из самых элегантных особняков Корнуолла. За последнюю дополнительную тысячу фунтов (Тревэнион явно находился на грани банкротства) он позаботился о том, чтобы Валентин стал единственным хозяином дома.

Похоже, свадьба состоится не в ближайшее время. Валентин, скорее всего, закончит обучение в Кембридже. Они могут пожениться ближе к концу следующего года или в начале 1814-го. А пока что Джон Тревэнион получил достаточную сумму, чтобыдержаться на плаву, а к следующему маю или июню получит сумму побольше, чтобы благополучно сойти на землю.

Знают ли главные участники сделки? Были ли они ее участниками? Это казалось маловероятным, в особенности до сентября. Джереми не мог поверить, что Кьюби приняла его легкомысленные объятья так легкомысленно, если уже знала. Каковы бы ни были ее недостатки, но в их число не входила подобная двуличность. А разве это важно? Важно ли, знает кто-либо из этих двоих? Каждый будет танцевать, когда его дергают за ниточки. На Пасху Кьюби уже сказала это Джереми прямо в лицо, а Валентин всегда уступает отцу, когда речь идет о настолько важных соглашениях.

В любом случае, с какой стати Валентину отказываться? У Джереми засосало под ложечкой. Разве на том музыкальном вечере в прошлом году Валентин не произносил сальные замечания в адрес Кьюби? Насчет того, что ему хотелось бы развязать завязки на ее корсете. «Только глянь, как она дышит, разве это не будит чудесные фантазии?»

Да гори он в аду! Теперь он сможет осуществить свои фантазии, да еще и замок получит в придачу! Я против! Против, во имя Господа! Но могу ли я возражать?

Да пусть все Уорлегганы горят в аду! Разве в прошлом году не ходили слухи, что банк Уорлеггана находится в тяжелом положении? Джереми слышал мимоходом разговор родителей, но был слишком озабочен собственными проблемами, чтобы придавать им значение. И разве не звучало предложение, что Банк Корнуолла, чьем совладельцем является его отец, раздумывает, не усилить ли давление, чтобы свалить Уорлеггана? Боже всемогущий! Если бы это случилось, у сэра Джорджа вряд ли были бы деньги, чтобы осуществить этот мерзкий, гнусный замысел.

Его собственный отец, Росс Полдарк, в прошлом году пытался его утешить, сказав, что майор Тревэнион может надеяться найти для Кьюби богатого мужа и желать пожертвовать ею ради своих амбиций, но богатые женихи в окрестностях наперечет, напротив — многие ищут богатых невест. Да и любой богач вряд ли отдаст серьезную сумму, чтобы спасти шурина от банкротства.

Что ж, это всё так. В общих чертах. Но они оба забыли об Уорлегганах. Эта мерзкая семейка вторглась в жизнь родителей, как какая-то зараза, а теперь отравляет и его жизнь. И ничего не поделаешь. Ничего. Ничего. Ничего. Устроить стычку с Кьюби. Устроить стычку с Валентином. Устроить стычку с отцом Валентина. Кьюби, возможно, расстроится, но выполнит свое обещание. Валентин над этим посмеется и скажет: «Дорогой мой, а я-то что могу сделать?». Сэр Джордж будет мрачен и ответит с ледяной учтивостью, но тем временем будет тихо радоваться, что, достигнув для своего сына поставленных целей, тем самым еще и нанесет смертельную рану сыну старого соперника.

Джереми просидел в темноте больше часа. Порой его охватывала своего рода клаустрофобия, и он порывался распахнуть окно, так чтобы стекло посыпалось во двор. Ему хотелось заорать и убежать. Но убежать не из дома, убежать от себя. Как бы далеко он ни забрался на утесах или на пляже, его разум, знания о том, что случилось, собственные чувства будут преследовать его по пятам, как лунная тень. Этого не отменишь, не отбросишь, и нет никакой надежды.

Раздались шаги по коридору, и дверь приоткрылась. Изабелла-Роуз.

— Джереми! А я-то гадала, куда ты подевался. Почему ты сидишь в темноте?

— Считаю мотыльков, — ответил Джереми.

— Ох, глупый! И ты украл мои волосы! Мне мама только что показала. Ах ты, длинноногая зверюшка! Украл мои волосы!

— У тебя их еще много. Смотри, что это? А это? Хватит и на бороду попрошайке!

Она взвизгнула и отскочила.

— Ужин почти готов! Что ты думаешь о малыше? Он такой страшный, правда? Даже страшнее тебя. Как мы его назовем?

— Я бы назвал его Беллами, — сказал Джереми. — Белла и Беллами — два сапога пара.

— Тогда я бы назвала его Джералд. Джералд и Джереми.

— Или Кларенс, в пару к Клоуэнс. А мама точно еще не определилась?

— Если и определилась, то не говорит. Идем, меня послали за тобой.

Джереми позволил вытолкать себя на свет и к веселью нижнего этажа.

Глава пятая

I

Сына назвали Генри, как дядю Демельзы. И Веннором, в честь матери Росса. Малыш был крошечным, пять фунтов при рождении, а при крещении — меньше шести. Но если Генри был крошкой, то Демельза — худышкой, и как сказал Росс, напоминала ему о том дне, когда он подобрал её на ярмарке в Редрате.

— Теперь я уже не так тебя боюсь, — улыбнулась Демельза.

— И очень жаль. Если бы ты меня слушалась — поправила бы здоровье гораздо быстрее.

— Больше есть? Росс, да я ем как лошадь!

— Больше похожа на костлявую кобылу.

— На костлявого пони, — Демельза рассмеялась от собственной шутки.

— Нет, правда, — сказал он. — Ты заставляешь меня вспоминать.

— Я хотела бы всё повторить. Всю мою жизнь с того момента, когда ты привёл меня сюда, домой — грязного маленького беспризорника!

— Хочешь, чтобы я опять облил тебя водой?

— Я помню, вода была такая холодная.

— Но ты стойко это перенесла.

— Да, да. И Джуда, предрекающего роковой конец. И Пруди с её ногами. И отца, который явился забрать меня домой... Но ведь и хорошего было много. Согласись, очень много, Росс, — она нараспев произнесла его имя.

Этим вечером Демельза пребывала в игривом настроении. Она выглядела на двадцать пять, и ей хотелось флирта. Правда, это не предвещало ничего хорошего для их с Россом желания хранить целомудрие.

— Мне пора уезжать, — резко сказал Росс.

— Ты устал от меня?

— Конечно. Не могу больше тебя выносить.

— В самом деле?

— На самом деле, причина скорее в моей самоотверженности.

— Теперь, когда я вернула форму, это может оказаться досадной ошибкой.

— Ты и должна остаться одна, чтобы набраться сил.

— Кто сказал?

— Я так считаю. Взгляни на себя — ты как игривый жеребёнок! А могла растолстеть, сидеть перед очагом в глубоком кресле с шалью на плечах, и от тебя пахло бы молоком и пелёнками.

— Такой я бы тебе больше нравилась?

— Неважно, что понравилось бы мне. Это было бы более безопасно для тебя.

Демельза смотрела на косые солнечные лучи, освещающие сад. Он неплохо ухожен, но за последние пару месяцев, когда она чувствовала себя слишком слабой для работы в саду, появились небольшие признаки запустения. Не обрезаны даже увядшие и побуревшие остатки цветов сирени на старых кустах под окнами гостиной.

— Жизнь — это не покой, Росс, — сказала она. — Ты живёшь, чтобы чувствовать жизнь, чтобы дышать глубоко и слышать, как бьётся сердце! После рождения Изабеллы-Роуз я не беременела почти десять лет. Так что нет оснований мне снова забеременеть и в последующие десять лет, а потом будет уже слишком поздно.

— Идём, — перебил он, — Нас уже ждут.

— Если ты теперь оставишь меня ради какой-нибудь лондонской модной курочки, — сказала она, — я на тебя страшно рассержусь.

— Чёрт возьми, — сказал он. — Через пару недель я спрошу Дуайта...

— Да ну его, твоего Дуайта. Это его совершенно не касается.

Росс положил руку ей на плечо.

— Что ж, когда я не буду так явно ощущать под рукой эти косточки, может, и сочту тебя подходящей.

— Я что тебе, гусь в лавке торговца? Ну, а если я когда-нибудь соберусь купить гуся — щупать буду другое место.

На его внезапный взрыв смеха к ним сбежались дети, но никто из родителей не стал объяснять, что их так развеселило. Спустя несколько минут, все чинно направились к церкви.

II

Церковь и церковный двор наполнились народом. Казалось, все из округи Сола и Грамблера, Меллина и Марасанвоса прослышали о рождении второго сына Полдарков, и все пожелали явиться на крещение. В церкви просто не хватило места всем желающим, да ещё в последнюю минуту прибыл Джуд Пэйнтер на чём-то вроде трона — носилках, которые тащили его четыре юных соседа, двое из них — Мастак и Певун Томасы. Это вышло, конечно, забавно, но они обещали не валять дурака. За ними следовала Пруди с палкой — чтобы стукнуть по голове, если они не будут вести себя прилично. Джуд восседал наверху как потрёпанный и не особенно одухотворённый Будда, мрачно глядя на далёкую землю и пытаясь удержать на месте поношенную фетровую шляпу. Всё в нём выглядело дряхлым, от глаз и носа до заляпанного рыжими разводами одеяла, которое кто-то в последнюю минуту накинул ему на плечи.

— Меня как будто на собственные похороны несут, — сказал он. — Уж точно, в следующий раз так оно и будет, ну и пошло оно всё, вот что я скажу. Что енто там за мышонок? — добавил он громко, оказавшись в церкви и тыча пальцем в сторону младенца. — Вы не знали, что он покрыт шерстью, да? А не то б тащили из утробы прям за хвостик. Чтобы спасти его от ада и вечных мук. А вы ведь все на это обречены, ежели не покаетесь!

— А ну умолкни, — зашипела на него Пруди, — ты ж обещал вести себя тихо, старое трепло.

— Сама трепло, — ответил Джуд. — Эй, ребята! Спускайте меня вниз, и чтоб я не думал, будто вы собрались уронить меня как корзину с яйцами! Полегче!

Носильщики медленно опустили его на пол, потея и извиняясь за то, что наступали на ноги и расталкивали людей вокруг. К пущему гневу Джуда, Пруди сдёрнула с него шляпу.

С появлением преподобного Кларенса Оджерса, которого сопровождала жена, в церкви стало потише. Выглядел мистер Оджерс неплохо и шёл довольно твёрдо, вот только память играла с ним странные шутки. После открытия шахты она становилась всё хуже — теперь, если не проследить, он вполне мог женить Генри Полдарка на его крёстной матери Кэролайн Энис. А то и в самом деле прочесть над Джудом погребальную речь — земля к земле, прах к праху — викарий легко мог принять желаемое за действительное. Слишком уж давно этот Джуд был для него занозой в боку.

— Не нарушай межи ближнего твоего! — вдруг брякнул Джуд. — Так говорится в Божьей книге, и помяните мои слова, ежели вы не следуете воле Господа, то гореть вам в печке, как Сидраку, Мехаку и Авенагу. Только вы оттудова не воротитесь, как они... Ой!

Пруди, которой палка не пригодилась для носильщиков, стукнула Джуда по лысине, чтобы умолк. Он обернулся, как побагровевшая лягушка, но увидев, что палка поднята для нового удара, вынужден был проглотить ярость, бурлившую в его горле, как в насосе, втягивающем грязь вместо воды.

После этого крещение больше не прерывалось и прошло бы благополучно, если бы мистеру Оджерсу не взбрело в голову, что Генри следует окрестить Чарльзом. Он трижды окунал пальцы в воду и начинал: «Чарльз Веннор, я крещу тебя...», и сделал всё правильно только с четвёртой попытки, но к тому времени Генри Веннор раскричался на всю церковь, а с Беллой случился приступ смеха.

На этом краткая церемония окончилась, четыре носильщика Джуда поспешили вынести его из церкви и оказались у церковной двери как раз вовремя, чтобы получить кусок крестильного пирога, который по традиции родители дарят первому, кого встречают на выходе из церкви.

— Благословен муж, который не ходит на совет нечестивых, — провозгласил Джуд, когда его вынесли наружу, как тонущую в бурных волнах лодку, — и не стоит на пути грешных... Да будь вы прокляты, чем вы там заняты? Кидаете меня туды-сюды! Не мешок картошки несете!

Но он сидел тихо, с ухмылкой на лице, приготовившись схватить пирог. А когда Демельза его вручила, Джуд крепко ухватил пирог огромной грязной лапой и не позволил Пруди даже взглянуть на него.

И только Стивен Каррингтон в церковь не явился.

III

В общем, Рождество для Полдарков выдалось беспокойное. В самое неподходящее время, когда все были в церкви, на крещении, к ручью подкатила огромная запряжённая быками повозка, с трудом пересекла его и прибыла к парадному въезду в Нампару. Двое возниц спешились, позвонили в колокольчик и, не дождавшись ответа, шаркали ногами и дули на замёрзшие руки до тех пор, пока не подтянулась длинная вереница гостей — на лошадях или пешком по долине. В повозке лежал огромный рояль, купленный Россом месяц назад.

Для него приготовили место в библиотеке, но внести рояль, даже без ножек, через узкий дверной проём, оказалось делом нелёгким. Мужчины старались изо всех сил — плевали на руки, сопели, давали советы и шумно обсуждали событие во время крещенского чаепития. И лишь поздно вечером, когда все наконец разошлись по домам, Демельзе удалось испробовать рояль. Изабеллу-Роуз с большим трудом убедили, что пока она не подрастёт, для неё достаточно хорош и спинет в гостиной — кроме особых случаев. И Демельза сыграла в тот вечер с десяток пьес, а большая часть семьи пыталась ей мешать, подпевая не в лад.

В первый день Рождества к ним на ужин пришли Энисы с двумя маленькими дочками, а также Сэм и Розина Карн, а в день святого Стефана — Пол и Дейзи Келлоу и Тренеглосы.

Келлоу принесли воскресную газету с заголовком на первой полосе «Полное поражение французской армии!» Сообщения от семнадцатого числа подтверждались, и даже более того. Корпус Даву полностью разбит. Остатки французской армии столкнулись с двумя армиями русских, преградившими им путь на реке Березина. Возглавляемые самим императором французы прорвались, но двенадцать тысяч утонули в реке, а более двадцати тысяч попали в плен. От всей огромной армии в полмиллиона человек теперь у Наполеона оставалось только десять тысяч. Из Варшавы он отправился в Париж, бросив остатки войска на произвол судьбы.

Настало время снова танцевать на столе, и если Полдарки не вполне могли это выполнить, то хотя бы изо всех сил старались. Они часто пели, и рояль — новая прекрасная игрушка — оказался очень кстати. Демельза вволю играла старые корнуольские песни и любимые всеми рождественские гимны.

После возвращение из Флашинга Клоуэнс дважды замечала Стивена, но не попадалась в ловушку, как в мастерской Пэлли. Ее ушей иногда достигали ужасные слухи о его поступках. Но двадцать седьмого числа, когда они как раз обедали, приехал молодой человек по имени Том Гилдфорд и с благодарностью принял приглашение присоединиться. Похоже, Клоуэнс его очаровала, и он этого не скрывал.

— Этот получше, — сказал потом Росс Демельзе наедине.

— Значит, он тебе нравится?

— Насколько я могу судить. Но он не столько кажется мне лучше Стивена, сколько радует, как новый молодой человек, просто для сравнения. Она слишком уж быстро привязывается.

Демельза вспомнила разговор на эту же тему с Кэролайн Энис пару лет назад. В самом деле, хорошо быть знакомой со многими, но в конце концов, разве важно, сколько было этих знакомств?

Джереми всё Рождество пребывал в приподнятом настроении. Он отчаянно флиртовал с Дейзи, каламбурил, отпускал нелепые шутки за столом во время ужина, и напился так, что пришлось отвести его в постель. Вечером двадцать восьмого он отсутствовал, и Клоуэнс ненароком встретила брата, потихоньку вернувшегося очень поздно и точно от женщины. Её чуткий носик ощутил аромат дешёвых духов. В окрестностях ближе Труро почти не было открытой проституции, но без сомнения, в деревне нашлось бы немало желающих сделать одолжение будущему хозяину Нампары. Клоуэнс надеялась, что Джереми хотя бы не получит иска об установлении отцовства. На минуту она подумала о Дейзи, но встретившись с ней в следующий раз, поняла, что это не так.

Но это, похоже, не вернуло Джереми хорошего настроения. Всё это больше напоминало ярость, чем веселье.

Во время второго визита Том Гилдфорд передал, что большую часть пути проехал с Валентином, который сделал крюк, чтобы засвидетельствовать своё почтение семьям Поупов и Тревонансов, и явится в Нампару через час. После короткого оживлённого общения Джереми уехал на шахту, сказав, что ситуация там критическая, и опять явился ночью, когда оба молодых человека уже уехали. В ответ на возмущённые жалобы Демельзы, что он пропустил и обед, и ужин, Джереми сказал, что сейчас же отправится в кладовую и наверстает упущенное. Помня о случившемся с Фрэнсисом, Демельза всегда беспокоилась, если кто-то из членов семьи уезжал на шахту и не возвращался вовремя. Поэтому около семи она послала на Уил-Лежер Мэтью-Марка Мартина — узнать, как дела. Тот сообщил, что Джереми уехал из шахты в шесть, вместе с Полом Келлоу. Вернувшись наконец-то домой, он никак не объяснил своё отсутствие, и никто не стал его спрашивать.

Своё мнение высказал лишь Том Гилдфорд, приглашая Клоуэнс на совместную прогулку по берегу:

— Надеюсь, что я не прав, мисс Клоуэнс, но кажется, я не особенно нравлюсь вашему брату.

— О, я совсем так не думаю!

— Видите ли, я совсем недолго рядом с вами — а он, как мне кажется, изменился в лице и почти сразу ушёл. Даже не знаю, может, я сказал что-то, оскорбившее его.

Клоуэнс решила говорить начистоту.

— Думаю, ему не понравилось, когда вы сказали, что Валентин Уорлегган едет с нами повидаться. Я понятия не имею, почему он не желает встречаться с Валентином — весь год они неплохо друг к другу относились. Но после Рождества, когда я дважды предлагала пригласить его, Джереми отказывался, и довольно резко, как от чего-то невозможного. Мне очень жаль, что дело обстоит так, ведь Валентин очень милый. Но Джереми всегда нелегко понять.

Вдалеке от них слышался шум прибоя, такой гулкий, как будто пустынный берег туго натянут, словно пергамент на большом барабане.

— Что ж, — сказал Том, — если дело лишь в этом, то я очень рад, что причина его раздражения не во мне. Мне так хочется оставаться в добрых отношениях с одним из Полдарков, что я был бы очень несчастен, поссорившись хоть с кем-то из них.

— Конечно, вашим вниманием завладела Изабелла-Роуз?

— Не слишком любезно.

— Правда? Я не хотела.

— В некоторых обстоятельствах глубоко ранить может даже булавочный укол.

— Ох, Том, — улыбнулась Клоуэнс, — не стоит спешить и изображать пылкого поклонника. Да, мы встречались трижды, и нам неплохо в обществе друг друга, но и только.

— Для меня — нет, уверяю вас. Клянусь вам, в это Рождество я приехал в дом дядюшки свободным и не искал ничего, кроме приятного времяпровождения — игра, охота, может, немного выпивки — только не того, что случилось. Моё сердце пронзила стрела. И если вы не в состоянии меня понять — можно хотя бы посочувствовать.

Уил-Лежер только что загрузили углем, из её труб валил дым, похожий на кудряшки завитого парика.

— Возможно, вам известно, — сказала Клоуэнс, — но до недавнего времени я была помолвлена.

— Да, Валентин что-то говорил. Надеюсь, я не... — он запнулся.

— Нет, не вы. По крайней мере...

— Кто тот несчастный, что был так беспечен и позволил вам ускользнуть? Мне его жаль.

— Но не меня?

— Не думаю, что вы в самом деле его любили, не верю, что хотели быть с ним в горе и в радости.

— Ох, Том, мне так неловко!

— Я этого не хотел. Помоги мне, Боже, кажется, я забрёл на минное поле?

Она рассмеялась.

— Возможно, нам следует сменить тему. Об этом даже мне сложно спокойно рассуждать — по крайней мере, пока. Я лишь хотела, чтобы вы знали, хотела предупредить, что...

— Кто обжёгся на молоке, дует на воду?

— Я не хотела так говорить, но думаю, вы правы.

— Огонь может не только обжигать, но и греть. Однако... давайте не будем на этом останавливаться. Вы хотите что-нибудь знать обо мне?

Клоуэнс смотрела на него — крепкий, смуглый, с не слишком хорошей для такого молодого человека кожей, но здоровой. Когда улыбается, видны неровные зубы, но улыбку это не портит. Привлекательный и без вызывающей опасения агрессивной мужественности Стивена. А чувства юмора у него, должно быть, больше, чем у любого из её прежних поклонников, думала Клоуэнс. Даже в самом восторженном настроении в его поведении ощущалась тень самокритичной иронии.

— Разумеется, нет, — сказал он, подождав минуту. — Но всё же я немного расскажу. Мне двадцать три, я учусь на последнем курсе колледжа Иисуса в Кембридже. У меня есть брат, старший, и три сестры — младших. Наша семья не бедна и не богата. Мои родители живут в Хэмпшире, но у них есть собственность в Фалмуте и Пензансе. Я изучаю право и намерен заниматься этим профессионально. Но моя конечная цель — жить в Корнуолле, возможно, стать управляющим одного или нескольких больших землевладений... — он прервался. — Конечно, всё это следовало рассказать вашему отцу, и в должное время, получив от вас хоть незначительное одобрение. Но если я верно понял, в вашей семье дочери даны исключительные права и свобода выбора, и ваше личное решение перевесит все остальные доводы.

Они шли вперёд. Стайки птиц разлетались перед ними, потревоженные их приближением.

— А что это за птицы? — спросил Том.

— Что? Птицы? Это песчанки.

— Песчанки.

— И немного ржанок. Они часто прилетают в это время года. А другие, те что держатся поодаль — утки-турпаны.

— А в той стороне, на скалах, это ваша шахта?

— Да.

— Про неё мне рассказывала Изабелла-Роуз.

Они немного прошли в молчании.

— А вы? — наконец заговорила Клоуэнс.

— Что?

— Что вы хотите знать обо мне?

Он внимательно смотрел на неё, и Клоуэнс смутилась от его взгляда.

— О вас? — сказал он. — Я хочу знать о вас всё. Но мне не нужно ничего знать.

IV

Джереми ушёл вместе с Полом в «Герб пройдохи». Спустя некоторое время к ним присоединился Стивен. Там все трое сидели, пили и болтали, делясь друг с другом взглядами на жизнь. И ни один из молодых людей не знал, каким переломным моментом станет для них этот вечер.

— Похоже, война совсем скоро закончится, — сказал Джереми. — Должен же когда-то быть положен конец превосходству Бонапарта.

— Однако, как бы скоро война ни кончилась, нашему предприятию это уже не поможет, — сказал Пол.

— Я намерен уехать на пару недель, — сказал Стивен. — В Бристоль, может, найду подходящий корабль. Если продать мою долю в Лежер, вероятно, удастся вернуть вложенные средства. Это небольшой капитал, но приватиры могут действовать, только пока длится война.

— Даже если французы сдадутся, — ответил Пол, — в чём я сомневаюсь, нам предстоит еще воевать с Соединёнными Штатами.

К ним подошла Эмма с тремя полными пивными кружками.

— Я не стала ждать, пока попросите, знаю — вы, красавчики, прямо как часы! Как раз вовремя, верно?

— А где Нед? — наигранным шёпотом спросил Стивен. — Скрылся с глаз долой? Не пора ли подарить мне поцелуй?

Она выпустила из рук краешек юбки и рассмеялась.

— Не позволяй себе лишнего. Он суров, когда разозлится.

— А я рискну, — многозначительно сказал Стивен. — Я всё же рискну.

Эмма вышла, смеясь ещё больше, но едва щёлкнула задвижка, они протрезвели. У всех троих было мало поводов для веселья. Однако Джереми и Стивен оказались теперь в очень похожем положении — оба одинаково отвергнуты и обмануты, оба натянули одинаковые клоунские маски. Конечно, в обстоятельствах имелись огромные различия, как и в шансах получить желаемое. Джереми знал — Стивен до сих пор более чем уверен, что Клоуэнс в конце концов одумается. Стивен даже репетировал с Джереми — который категорически отказывался высказывать своё мнение — что мог бы сказать Клоуэнс, когда она заглянет в сторожку, или при случайной встрече.

Обычно разлука заставляет сердца биться сильнее. И хотя Стивен не говорил об этом открыто, читая его намёки и даже молчание, Джереми понимал, что он клянёт себя за глупость, за то, что смирился с запретами Клоуэнс на близость. Теперь Стивен наверняка считал — следовало наплевать на них и, может быть, взять её силой. В сущности, женщины никогда по-настоящему не противятся грубой силе, не отвергают её (и не одна говорила ему, что втайне об этом мечтала). Может, Клоуэнс и другая, но уж не настолько. А если бы он её взял — за этим немедленно последовал бы брак. Возможно, они бы ссорились, могло дойти и до рукоприкладства, но тогда они были бы связаны и жили вместе, и она лишилась бы своей пылкой независимости.

С октября имя Стивена связывали с одной девушкой за другой, но в основном — с Лотти Кемпторн, долговязой дочкой Чарли Кемпторна, который плохо кончил много лет назад, выдав местных контрабандистов. Обеих его маленьких тощих дочерей забрала к себе тётушка из Сент-Агнесс и воспитала как собственных детей. Мэй вышла замуж за башмачника и уехала, но Лотти в свои двадцать пять или двадцать шесть всё ещё оставалась не замужем, а год назад её изгнали из дома тётки за неподобающее поведение. Позже Лотти неохотно приняли обратно, но репутация девушки была испорчена. Её вряд ли можно было назвать хорошенькой, и ходили слухи, что не так давно, лунными ночами, Лотти видели выходящей из сторожки — подобное Полдарки явно бы не одобрили, если бы слухи подтвердились.

Стивен до сих пор работал неполную неделю у Уилфа Джонаса. Они пришли к соглашению, что он может брать выходной, когда сочтёт нужным. До тех пор, пока у Стивена оставалась надежда на восстановление отношений с Клоуэнс, он мог рассчитывать на некоторое уважение со стороны Уилфа, а чтобы облегчить ситуацию, он согласился на снижение жалования.

Наедине Джереми не раз пытался объяснить Стивену точку зрения Клоуэнс, потратив на это немало времени. Однако брат понятия не имел, что творилось в её сердце, и был совершенно уверен, что в итоге решать будет именно оно. Вмешательство третьей стороны, какими бы добрыми не казались намерения — занятие бессмысленное и вызовет недовольство у обоих.

Так что он и Стивен теперь два сапога пара, за исключением того, что у Джереми вовсе нет надежды. Они друг друга стоят. Неугомонные, опустошённые, неспособные смириться с тем, что с ними случилось.

Стивен начал разглагольствовать о захваченных кораблях, выставленных на продажу в Портсмуте и портах поменьше: прекрасный американский бриг, к примеру, или крепкий французский тендер. Такого рода корабли можно купить по бросовой цене, они готовы к отплытию, а оснастить их и набрать команду можно за несколько недель, и вскоре они уже будут патрулировать вдоль французского или ирландского побережья в поисках призов, которыми сами были до недавнего времени. Если бы были деньги. Если бы только были деньги!

Пол зевнул.

— Ты всех уже немного утомил этой болтовней, Мельник. Как минимум раз в неделю рассказываешь. И готов поспорить, ничем это не кончится. Была бы краса, кабы не дождь да осенняя роса.

— Ну ладно, — язвительно ответил Стивен, — вот тебе другая пословица: волков бояться — в лес не ходить. А пока что я богаче и далеко не на несколько гиней, а ведь и ты мог бы — в деле со спасательной шлюпкой в Пензансе.

— И посмотри, что из этого вышло? — воскликнул Пол. — Я до сих пор опасаюсь появляться в Плимуте.

— А я готов появиться там хоть завтра, — заявил Стивен, — если это поможет разжиться деньгами. Но для покупки одного из этих кораблей понадобится четыре или пять сотен фунтов, а еще расходы на снаряжение и подготовку. Нужно фунтов семьсот для верности. — Он отхлебнул пива. — Мои акции Лежер могли бы помочь. Нет... это означало бы, что придется снова попытать удачу в Бристоле, нанявшись за малую долю в добыче. Боже ты мой, не хочу я малую долю, я хочу львиную долю, чтобы мог поехать, куда захочу, и делать, что захочу! Стоит только начать свое дело, только начать... Но как только закончится война, исчезнет и эта возможность!

Пол пошарил в кармане.

— Позавчера я наткнулся на одну загадку, — сказал он. — Пассажиры часто оставляют разное барахло в экипажах — перчатки, трости, зонтики, митенки, туфли, кошельки, ридикюли, газеты, книги и журналы. Иногда они возвращаются за ними или посылают слуг. Но за газетами и журналами почти никогда не возвращаются. В прошлом месяце мне пришло в голову, что можно собирать их и продавать за несколько пенсов, людям обычно всё равно, если они устарели. Так вот, я как раз читал «Морнинг пост» от понедельника, 23 ноября.

— Что это? — спросил Стивен. — Газета?

— Да. Ежедневная лондонская газета.

Стивен хмыкнул и вытер губы тыльной стороной ладони.

— Ну и?

— Ну, и там были новости. Я подумал, что они могут заинтересовать вас обоих, учитывая, какие рисковые разговоры мы тут ведем.

Он вытащил помятую газетную страницу и развернул ее. Несколько секунд изучал ее сам, разглаживая рукой, оглядел остальных, поколебался, стоит ли читать вслух, и толкнул газету друзьям между пивных кружек. Они одновременно протянули руки и прочитали заголовок: «Возмутительное ограбление».

Уже несколько лет Банк Курта отправляет деньги в своей филиал в Брайтоне дилижансами «Голубой колокольчик», широко известной и уважаемой компании «Бувери, Картрайт и Бэйнс» с головной конторой в Мэрилебоне. «Голубой колокольчик» выезжает из отеля «Стар и Картер» на Пэлл-Мэлл ежедневно в десять утра.

В предыдущий понедельник, шестнадцатого, карета выехала в обычное время, с сейфовыми ящиками в багажном отделении под облучком. Все шесть мест внутри были раскуплены. Из числа этих пассажиров мистер и миссис Прессби сели в пункте отправления. В Стретеме к ним присоединились мистер Конигсби и мистер Броуни, как и намеревались, но оставшиеся два пассажира так и не появились. Когда экипаж остановился на постоялом дворе в Саттоне, миссис Прессби внезапно стало дурно, и она решила не ехать дальше. Они с мужем попросили комнату на постоялом дворе и вызвали аптекаря. Карета же последовала дальше, вместе с восемью пассажирами наверху и двумя внутри.

Однако в Райгите те два пассажира сошли, собираясь встретиться с приятелем, который должен был их там ждать. На постоялом дворе выяснилось, что они с ним разминулись, и вместо того чтобы сопровождать их до Брайтона, как планировалось, этот друг сел на дилижанс до Лондона. Не видя смысла продолжать поездку в Брайтон, они остались в Райгите, чтобы на ближайшем дилижансе отправиться обратно.

По прибытии в «Старый корабль» в Брайтоне, когда сошли все пассажиры, облучок откинули в присутствии курьеров из банка, и оба ящика оказались вскрытыми, а деньги исчезли.

Предпринимаются попытки отыскать пассажиров, путешествовавших на дилижансе в тот день. Объявлена награда в триста фунтов за обнаружение или поимку преступников. Всего было украдено три или четыре тысячи фунтов наличными и примерно такая же сумма в банкнотах, которые уже отозвали и выпустили заново.

Повисло долгое молчание. Стивен отпихнул газету через стол к Полу.

— Для тебя это как китайская головоломка.

— Именно так. Но ведь у китайских головоломок есть решение. А ты что думаешь, Джереми?

Джереми покачал головой.

— Я подумал, это может заинтересовать вас обоих.

— Заинтересовать!

Вошла Эмма.

— Что, опять всё выпили? Ну вот. Простите, я была занята в основном зале.

Она со звоном забрала их кружки и вышла.

Пол пригладил и без того прилизанные волосы.

— Не стану отрицать, я над этим поразмыслил, после того как прочел. Такие деньги любому из нас пригодились бы. Вот бы разгадать этот секрет...

— Мы об этом однажды уже говорили, — оборвал его Стивен, — в мае. Это ни к чему не привело. И сейчас не приведет.

— С тех пор многое изменилось, — возразил Джереми.

— О да. О да. Для меня? Для тебя? Для нас. Наверное, для всех нас. Но эта статья... она как сказка — толку от нее никакого.

— Почему же?

— Ну, ты мог бы придумать более дурацкий предлог сойти, чем те двое, как их там — Конингсби и Брауни. Якобы они должны были с кем-то встретиться в Райгите.

— Согласен, — ответил Пол. — Но всё-таки мне бы хотелось понять, как они это сделали. Я тут подумал... Может, это были и те, первые двое. Хм... его там не оказалось, и они вернулись в Лондон, хотя и купили билеты до Брайтона. Явная ложь и такой дурацкий предлог.

— А что насчет багажного отделения под облучком? Обычно кучеров бывает двое. Как им это удалось? Тут говорится...

Вернулась Эмма и оглядела их озабоченные лица.

— Вижу, вы не очень-то расположены со мной поболтать. Не страшно. Пойду опять пофлиртую с теми грязнулями.

Она поставила эль и ушла.

— Ты сказал, что банковские ящики были вскрыты, — произнес Стивен. — Не украдены. Взломаны. Как такое может быть?

— Либо кучера были в доле, либо вдрызг пьяны, — ответил Пол. — Я уже говорил, я знаю этих людей. Они пропускают по стаканчику на каждой остановке, на полпути они уже практически позволяют лошадям самим находить дорогу.

— Такого не может быть, — сказал Стивен. — Дело не только в выпивке. Иначе и замок на багажном отделении был бы взломан. Сам понимаешь. Предположим, оба кучера отправились выпить, и кто-то, внутри или снаружи, забрался туда с гвоздодером, отломал сиденье, вскрыл ящики, забрал наличку, как-то подретушировал повреждения замка, сложил деньги в свой саквояж и сбежал.

— Карета, — терпеливо объяснил Джереми, — останавливается в любом месте всего на несколько минут, и вокруг всегда суетятся люди. Сомневаюсь, что она остается без присмотра хотя бы на одну минуту. Что скажешь, Пол? Ты же должен знать.

— Ты прав по поводу времени, когда карета остается без присмотра. Как только она отправляется... И ведь всё произошло в разгар дня!

— И замок под сиденьем не был взломан.

Стивен с отсутствующим видом поковырялся мизинцем в дыре на месте отсутствующего клыка.

— Тогда по меньшей мере один кучер был в деле. Наверняка. Передал сообщнику ключ, пока ходил за выпивкой.

— Но кто-то ведь взломал ящики, — возразил Джереми, — на глазах у всех.

Одна свеча начала чадить, выпуская дымные завитки, тени запрыгали и заплясали. Даже в самом конце года несколько мотыльков бились об окна.

— Что ж, — сказал Пол, — вы помогли мне думать яснее. Если, как я думаю, кучера были соучастниками, то они заключили сделку с теми двумя, что сошли в Райгите, и передали им ключи. А чтобы создать впечатление, будто они не при чем, сообщники взломали ящики.

— В таком случае, почему не взломали и замок на сиденье? Так выглядело бы более убедительно, что кучеры не имеют к этому отношения.

Все трое выпили.

— Кстати, — сказал Джереми, — а откуда они знали, что даме станет дурно в Саттоне?

— Это значит, что все были замешаны — все пассажиры.

— Или ни один, — сказал Стивен.

— Почему ты так решил?

— Кучера сами всё обстряпали. Точно. Проще простого. На одной из главных остановок все пассажиры вышли. Один кучер пошел выпить. А второй всё и сделал.

— Пока меняли лошадей?

— Ну, в промежутке. Всегда есть минутка-другая. Вот они ее и улучили.

— И как они поступили с деньгами?

— Передали сообщнику на следующей остановке. Думаю, поэтому-то они и взломали ящики, а не унесли их. Куда проще нести так.

Пол снова и снова складывал газетную вырезку, словно пытаясь вырвать угнездившиеся в голове вопросы.

— А те ящики тоже были заперты на замки? — спросил Джереми. — Те ящики, которые ты видел в Плимуте, Пол?

— О да.

— И как ты думаешь, сколько времени понадобится, чтобы их взломать, если открыть сиденье ключом? Сколько это займет? Уверен, куда больше трех или четырех минут, на которые можно рассчитывать, пока на станции меняют лошадей. Это невозможно.

Стивен сделал долгий глоток.

— Срань господня, да какая разница? Ты прочитал какую-то... какую-то сказочку в лондонской газете, Пол, и принес показать ее нам, и теперь мы напрягаем мозги, как какие-нибудь школьники ломают голову на задачкой учителя. Мы знаем, что никогда не сумеем ее разгадать или ответить. Мы даже не знаем, правильно ли задан вопрос, потому что, возможно, что-то упущено. Да и в любом случае, какой нам прок напрягать мозги, ведь даже если мы найдем ответ, то никогда не сможем повторить то, что произошло в Лондоне — условия никогда и ни за что не повторятся. И думать об этом — это просто напрасная трата времени и умственных сил. Выкинь из головы! Давай подумаем о том, что мы можем сделать, а не о том, что сделали они, или предположительно сделали, в этом брайтонском дилижансе.

Джереми уставился на чадящую свечу невидящим от напряжения взглядом. Из главного зала послышались раскаты хохота. Эмма развлекала завсегдатаев.

— Через два месяца, — сказал Пол, — мой отец окажется в тюрьме, а мать и Дейзи выставят из дома. А мне придется искать работу, чтобы их содержать. Вы же знаете, я ничему не учился, как полагалось бы, ни юриспруденции, ни бухгалтерии, я даже клерком в конторе не могу работать за исключением того, чему я научился, занимаясь нашим делом. Не слишком радостная перспектива... — Он встал и пошевелил поленья, чтобы они разгорелись. — Но всё же не стану рисковать собственной шеей, нападая на дилижанс с пистолетом в руке и в черной маске или платке на лице. Не хватит у меня духа для такого, да и решимости не хватит довести дело до конца. Может, это ты, Мельник, прирожденный пират.

— Я никогда не был пиратом, — возразил Стивен, — даже и не собирался, и ты прекрасно это знаешь. Приватир, невежда ты мелкий, это совсем другое, я уже сто раз тебе объяснял. Они получают каперский патент. И вполне легально занимаются этим в военное время. Дерутся с врагом, но только по частной инициативе. Вот почему я так стремлюсь снова выйти в море, пока еще не кончилась война. — Он стукнул по столу, подзывая Эмму. — Нет, я тоже не любитель черных масок, не больше тебя, Пол, хотя готов воспользоваться шансом и кулаками пробить себе путь в жизни. И у меня хватает шрамов, чтобы это доказать! Правда, у моих соперников их поболе.

— Как у того моряка из рекрутеров, — ответил Пол.

— Ага, как у него.

— И у Бена Картера.

— Ладно, хватит об этом, — буркнул Стивен. — Пока что. Если не возражаешь.

Пол вернулся к столу, но не сел.

— И всё же...

— Что?

— Мне безумно хочется знать, как из брайтонского дилижанса исчезли деньги. Если это просто или достаточно разумно, или не слишком рискованно... Я бы испытал удачу.

— Ты никогда этого не выяснишь, — ответил Стивен, — это всё сказочки! Никто не узнает, как это произошло.

— Я в этом не уверен, — сказал Джереми.

Оба уставились на него.

— Ты о чем?

— Эти кареты, Пол. Те же самые, что ездят и по Корнуоллу. У всех по два кучера?

— Да. А иногда еще и охранник. Когда они перевозят деньги, то обычно едет охранник.

— А сколько внутри пассажиров?

— Четыре, а не шесть. Наши дороги недостаточно широки.

— Карета вроде той, что едет из Плимута? На которой вы ехали после драки с рекрутерами?

— Да. Они все примерно одинаковые по размеру. Два кучера, четверка лошадей, иногда охранник, четыре пассажира внутри и восемь снаружи.

— Ясно.

Они замолчали в ожидании.

— Я так и не понял, о чем ты говорил, — сказал Стивен. — В чем ты не уверен?

— В том, что не знаю, как это произошло.

— Говори!

— Что ж, — продолжил Джереми, — разумеется, я не могу сказать наверняка. О том, как это случилось, да и никто не скажет. Вероятно, никогда. Но кажется, я знаю, как это могло произойти. Думаю, я догадался, как это можно сделать.

Глава шестая

Отношения сэра Джорджа с сыном во время долгих рождественских каникул становились всё более напряженными. Валентин был общительным молодым человеком, не любившим одиночество, а раз Кардью превышал размерами дома большинства его друзей, он решил, что проще приглашать их к себе, чем ходить по гостям.

И потому не проходило ни дня, чтобы за ужином не присутствовали какие-нибудь юнцы или девицы, они поглощали съестные припасы Джорджа, жгли его свечи и уголь до самой ночи. Иногда они танцевали под аккомпанемент местного скрипача, живущего неподалеку от Перранарвортала, иногда играли в нарды, а иногда — и в более шумные игры. Джордж счел бы более подобающим, если бы гости были детьми из благородных семейств центрального и западного Корнуолла, а не выходцами из семей местных сквайров, не особенно знатных или состоятельных. Джордж знал, что от них скорее получишь просьбу, чем с какой-либо просьбой обратишься.

После отвратительной сцены в Кардью в ночь танца мельника, когда Валентин забрался на лучший стол прямо в сапогах, до конца каникул Джордж ввел в доме карантин. Весь тот прием был возмутительным, ему нужно было положить конец задолго до того, как всё вышло из-под контроля. К сожалению, во время этих каникул Валентин обрел стойкого союзника в лице Харриет. Они вместе охотились, а когда становилось слишком темно, чтобы заметить лису, приводили в дом шумную и грязную молодежь и превращали ночь в день. Она также защищала Валентина в разговорах с Джорджем и одалживала пасынку деньги, когда он просил. Всё это весьма раздражало Джорджа. А порой даже вызывало уколы ревности.

Он собирался рассказать Валентину о планах, которые строил по поводу его будущего, но подходящий случай никак не предоставлялся. Все три вечера накануне отъезда в Кембридж Валентин для разнообразия сам ушел с визитами и возвращался очень поздно. И хотя тактичность в подобных делах не была характерна для Джорджа, он всё же не стал вызывать сына в кабинет, чтобы объявить о планах по его женитьбе тем же образом, как сообщал об изменении суммы месячного содержания. Идеальное время было бы после обеда, лучше в отсутствие Харриет, с бокалом умиротворяющего портвейна.

Не то чтобы Джордж полагал, что Валентина нужно умиротворить, чтобы он принял этот план — Кьюби, как не уставал повторять майор Тревэнион, была хорошенькой, здоровой, юной, податливой и хорошо воспитанной, а также принадлежала к одной из старейших и самых выдающихся семей графства. Они поселятся в единственном современном замке Корнуолла, в окружении пятисот акров парка и сельских угодий, спускающихся к морю. Джордж больше интересовался акционерными обществами и дисконтами на векселя, но даже его Каэрхейс потряс с первого взгляда. Когда появлялись пролески и свежие березовые листья, он становился похожим на сказку. Ни один юноша, находясь в здравом уме, не станет раздумывать ни минуты.

Вероятно, это обойдется дороже, чем в первоначальном соглашении, потому что молодой паре понадобятся деньги на жизнь. Но Джордж и об этом подумал. По совету сэра Кристофера Хокинса и при поддержке своего партнера по банку сэра Хамфри Уильяма он начал заниматься относительно новой отраслью — добычей глины для производства фарфора неподалеку от Сент-Денниса и Карлоггаса. Через два-три года, если всё пойдет гладко, он получит контроль над одной из работающих там компаний и поставит во главе Валентина.

К тому времени Валентин будет жить совсем рядом, и лишь от его предприимчивости и сообразительности будет зависеть, сможет ли он развить предприятие до соответствующих масштабов. Постепенное лишение его денежных ассигнований станет стимулом для его усердия, но, разумеется, пока что не нужно ему об этом говорить. В результате немногочисленных бесед с Кьюби, Джордж пришел к выводу, что она в противовес братьям обладаетсильным характером, и ее влияние вкупе с владением собственностью и ответственностью поможет отрезвить Валентина и поставит его в то положение, какое он должен занимать по праву.

Тем временем Джордж пытался посмотреть на сумасбродные выходки сына под другим углом, решив по возможности сохранять с ним хорошие отношения, чтобы, когда придет время объявить о его планах, можно было сделать это в дружеской манере, как предложение щедрой награды любящего отца, а не холодный и расчетливый приказ.

Джордж подумывал обсудить это с Харриет, но решил, что это ни к чему не приведет. В прежние времена он непременно бы всё рассказал Элизабет, но новый брак был пусть и не таким бурным, но и не таким доверительным.

Перед лицом Элизабет Джордж был совершенно беззащитен. А кроме того, реакцию Харриет совершенно невозможно предсказать. И только начнешь догадываться, как она уже переменит мнение.

Да еще и ее растущая близость с Валентином делала ее суждения предвзятыми.

Он расскажет ей накануне объявления о помолвке.

Джордж еще не строил планов относительно малышки Урсулы, только что отпраздновавшей тринадцатилетие, но пару раз, мысленно перебирая список титулованных или состоятельных родителей с сыновьями подходящего возраста, не мог не поразмышлять о возможностях. Урсула была светом его очей, хотя иногда он желал, чтобы она была чуть красивее. Если Валентин ничуть не напоминал Уорлегганов, то Урсула, казалось, была похожа на всё семейство сразу. У нее было сильное и крепкое тело, легкая сутулость, крупные черты лица и широкие ладони. Двигалась она несколько замедленно, но ее глаза, небольшие и круглые, как полированные орехи, были проницательными и смышлеными. Бабушка ее избаловала, ни в чем не отказывая, да и отец почти ни в чем, он видел в ней собственную плоть и кровь — а обстоятельства помешали ему смотреть подобным образом и на Валентина.

Вполне естественно, что она развивалась не по годам быстро. Харриет всё откладывала более близкое с ней знакомство, и изначальное предубеждение со стороны Урсулы против мачехи быстро усилилось. Джорджу было весьма прискорбно это видеть, он хотел, чтобы все в Кардью полюбили его новую жену и понимали цели ее усилий. Хотя, на самом деле, в силу кровного родства и инстинктивно он почти всегда принимал сторону Урсулы в мелких размолвках. Но всё же считал, что будет куда лучше, если они придут ко взаимопониманию, и в конце концов, то, что животные Харриет обожают Урсулу (как и она их), откроет путь к примирению.

Но больше всего его восхищало, насколько хорошо девочка умеет считать. В семь лет она открыла для кукол кондитерскую и вела их счета крупным детским почерком, записывая, сколько каждая кукла потратила за неделю. В двенадцать Джордж подарил ей модель оловянной шахты, собранную покалеченным шахтером с Уил-Спинстер. Ее установили на трехфутовых стойках в игровой комнате, модель полностью действовала, правда насос, откачивающий воду, приходилось заводить вручную рукояткой. Под землей находились маленькие шахтеры, склонившиеся в тоннелях и пещерах, наверху — водяные колеса и оловодробилки, там были лотки для промывки, воздуховоды и даже имитация угля. Через несколько месяцев Джордж с удовольствием обнаружил, что Урсула открыла счетную книгу и ведет вполне правдоподобные счета, заключает сделки с шахтерами и выплачивает дивиденды.

Урсула обиделась, что Харриет отказалась стать акционером.

— Ее нужно отправить в школу, Джордж, — сказала как-то Харриет, когда они вышли из детской. — Я терпеть не могу тех жеманностей, которые почитают за стандарты в этих школах для юных леди, Боже упаси, но ей нужна компания сверстников, больше конкуренции и некоторая легкомысленность, приходящая от общения с ветреными девушками. Да и поверхностное знание французского ей не повредит. Но самое главное — ей нужно выходить.

— Она часто выходит, — упрямо возразил Джордж. — И у нее есть пара подруг. Не думаю, что будет лучше, если она начнет общаться с дочерями торговцев.

— Отправь ее в заведение миссис Хемпл, — сказала Харриет. — В прошлом июле она открыла превосходную школу в Труро. Вряд ли знакомство с девушками, которых Урсула там встретит, пойдет ей во вред.

С точки зрения Харриет, Урсулу нужно было полностью избавить от собственной личности. Не считая верховой езды, которой она занималась часто, но без особых успехов, она не любила ни одно из веселых и бесполезных занятий, свойственных тринадцатилетним девочкам. Харриет однажды даже испытывала искушение язвительно предложить Джорджу подходящего для Урсулы жениха — дородного, потеющего очкарика по имени Конан Уитворт, но промолчала из опасений за собственный брак.

Двенадцатого января Валентин уехал в колледж Святого Иоанна до Пасхи, семестр начинался семнадцатого. Ему пришлось выехать рано и попрощаться с родителями, когда те еще не встали с постели. Он пребывал в прекрасном настроении и с обычной фамильярностью поцеловал мачеху, задержав кончики пальцев на ее обнаженном плече.

— Еще утро, а ты уже выглядишь усталым, — заметила Харриет.

— Сейчас такая жуткая рань, мэм, а я лег спать жутко поздно. Я устал, но счастлив, должен признаться.

Харриет иронично подняла бровь.

— Надеюсь, счастлив не из-за того, что уезжаешь?

— Я совсем не об этом.

— Надеюсь, что так.

Валентин промурлыкал:

— О капитане Уоттле вы слыхали? Он до любви горазд, пока вино в подвале. Благородная песенка. Доброго вам утра, матушка.

Она приглушенно засмеялась, и Валентин вышел.

Сэр Джордж сидел в халате. Валентин радушно его поприветствовал. Чего не отнять у Валентина — он никогда не был мрачным.

— Что ж, папа, я уезжаю, чтобы ты мог немного отдохнуть от шума и суеты, которые я принес в этот дом.

— Ты уж точно внес суматоху, — откровенно признался Джордж. — Но в юности полезно пребывать в приподнятом настроении. И думаю, ты доставил удовольствие леди Харриет.

— Помимо всего прочего, — ответил Валентин. — Помимо всего прочего. И благодарю тебя, отец, я и сам получил массу удовольствий.

— Однако теперь тебе предстоит с усердием продолжить обучение в Кембридже. Хотя не уверен, что предметы, которые ты изучаешь...

— Многое придется изучить, если желаешь впоследствии читать классиков.

— Что ж, для меня всё это остается тайной. Но, как по мне, мертвые языки предоставляют мало возможностей для достижения тех целей, которые у тебя появятся, когда ты остепенишься.

— В таком случае, меня следовало послать изучать бухгалтерию.

Джордж подозрительно покосился на сына, но Валентин выглядел таким добродушным, что вряд ли подразумевал сарказм, решил Джордж.

— Что ж, папа, до свидания. Я постараюсь жить на широкую ногу, но так искусно избавляться от кредиторов, что тебя они не побеспокоят.

Они пожали друг другу руки, и Валентин ушел. Джордж подумал, что хотя бы этим утром мог намекнуть на кое-какие планы на будущее сына, но решил этого не делать. В следующий раз он приедет домой на Пасху, уже не будет поводов для бесконечных приемов, а сезон охоты закончится. Тогда они наверняка будут проводить вечера вместе.

На самом деле Джорджу не нужно было так мучиться с выбором подходящего времени, потому что Валентин уже знал о соглашении. При первой же возможности Конан Уитворт ему всё рассказал.

Глава седьмая

Дилижанс компании «Безопасный экипаж», элегантная и легкая почтовая карета, как гласила реклама, выезжал из Плимута каждый день в восемь утра от «Нового отеля» и прибывал в Фалмут в половине девятого вечера. По пути он останавливался на постоялом дворе «Лондон» в Торпойнте, в «Гербе короля» в Лискерде, в таверне Талбота в Лостуитиеле, в «Белом олене» в Сент-Остелле и отеле Пирса в Труро. Его сопровождали два кучера и вооруженный охранник, внутри сидели четыре пассажира, а наверху — восемь. В кризисные времена подобным предприятиям приходилось туго (хотя об этом в рекламе и не говорилось), и цена за поездку была снижена до фунта и десяти шиллингов внутри и одного фунта снаружи, а также в зависимости от расстояния. Каждому пассажиру позволялось иметь при себе не более двух ручных саквояжей.

В понедельник двадцать пятого января всё шло как обычно. Кучеров звали Маршалл и Стивенс, а охранника — Блайт. Все четыре места внутри были зарезервированы: два пассажира из Плимута — преподобный Артур Мэй и миссис Мэй; два из Торпойнта — лейтенант Морган Лин и мистер Джордж Джевелл. Преподобный с женой оплатили поездку до Фалмута, лейтенант Лин — до Сент-Остелла, а мистер Джевелл — до Труро.

Когда карета отправилась в путь, стоял яркий солнечный день, северо-западный ветерок гонял по кобальтовому небу легкие облачка. Позолоченная карета выглядела нарядно, как и кучера с охранником в алых ливреях и черных шляпах с высокими тульями и золотыми лентами. Лошади цокали по булыжной мостовой узких и оживленных улочек города, долгие пронзительные гудки оповещали о приближении экипажа. Люди неохотно уступали дорогу: молочницы, девушки с корзинами креветок, неряшливые мамаши, тянущие за собой оборванных малышей, старик со стадом коз, одноногий нищий в моряцкой шляпе, зевающие солдаты в красных мундирах, чуть дальше в переулке — орущий осел, крепкие горожане в темных сюртуках, а ближе к порту — всё больше моряков, ветер же доносил вонь тухлой рыбы.

Но что-то в этот день не заладилось с самого начала, уже когда дилижанс отъехал от постоялого двора — жена священника явно неважно себя чувствовала. Она вцепилась в руку мужа и прижимала ко рту носовой платок. Преподобный Мэй объяснил, что это недомогание на ранней стадии беременности, и попросил по возможности закрыть шторки кареты. Ему охотно позволили, это было обычным делом в плохую погоду или на дрянных дорогах, чтобы отскочивший камень не разбил стекло. Преподобный Артур Мэй был высоким худым человеком лет сорока, со свежим цветом лица, но сединой в волосах и в очках с толстой оправой. Он явно плохо видел, поскольку споткнулся, садясь в карету. Его жена тоже была высокого роста, под белой вуалью проглядывала смуглая кожа. Она любезно позволила кучеру помочь ей сесть в карету.

Экипаж пересек на пароме Хамуаз, пробираясь сквозь лес мачт бригов, фрегатов, тендеров и кечей рядом с огромными линейными кораблями первого ранга и полудюжиной двухпалубников разного размера. Один корабль первого ранга заново оснащали. Мачты и такелаж напоминали спутанные садовые шпалеры, сверкающие на зимнем солнце. Доки Плимута служили одним из главных арсеналов британского морского владычества. Отсюда и еще из нескольких подобных портов Британия правила морями. Все кроме миссис Мэй повернули головы и залюбовались зрелищем.

Они покатили по берегу к постоялому двору «Лондон». Здесь к четырем пассажирам наверху присоединились еще трое и прибыл лейтенант Морган Лин, молодой, крепко сложенный флотский офицер в белом парике и с густыми черными бровями. Но у мистера Стивенитта, хозяина постоялого двора, оказалась записка от мистера Джевелла, что он сядет в дилижанс только в Добуолсе или Лискерде. А до той поры следует попридержать его место.

Незадолго до девяти дилижанс отправился в первую достаточно долгую часть пути. Это был самый длинный перегон, предстояло преодолеть крутые холмы. Миссис Мэй не вышла из экипажа в Торпойнте, но ей принесли бокал бренди. Через несколько миль шторки из красного дерева опустили, чтобы закрыться от света. Весьма досадно в такой чудесный день, когда они ехали по берегам живописных бухточек Энтони и Шевиока.

Как только закрылись ставни, преподобный Артур Мэй сдернул очки.

— Боже мой, я почти ничего не вижу! Надо было подыскать что-нибудь с более слабыми линзами.

— Всё идет по плану? — спросил лейтенант Лин.

— Похоже на то. А ты как думаешь?

— Ага. Ящики с деньгами погрузили, сам же видел.

Миссис Мэй кивнула.

— Два, как ты и говорил. Пока что всё отлично. Когда приступим?

Оба посмотрели на фальшивого священника. Раз это план Джереми, ему и командовать.

— Еще пять минут, — сказал он. — Мы же остановимся в Полбатике?

Они стали молча ждать. Пол надел платье своей покойной сестры Вайолет. Хотя он был выше, но они отпороли подол и выпустили платье в талии, так что оно стало чуть длиннее.

Всем пришлось купить парики, но в разное время и в разных городах. В подержанных париках не было недостатка, и Джереми купил парик из конского волоса, как у преподобного Оджерса, чуть светлее собственных волос, Пол — женский из натуральных черных волос, а Стивен постригся покороче, чтобы натянуть флотский парик. Стивен жаловался, что из всех троих его маскировка самая слабая, но Джереми с Полом провели ночь в отеле «Ройял», а ему не пришлось, так что Джереми был, скорее всего, прав, утверждая, будто никто обычно не разглядывает лица, запоминают лишь особые приметы: высокий близорукий священник в очках с толстой оправой, худенькая беременная брюнетка в вуали, крупный флотский офицер в мундире с иголочки и белом парике.

Экипаж остановился. Шторки были сделаны из очень тонких деревянных панелей, они поднимались и опускались изнутри, как и стекло, и Джереми, опустив стекло и слегка оттянув шторку большим пальцем, видел сквозь щель дорогу.

— Осторожней, — буркнул он и снова плюхнулся на сиденье.

Раздался почтительный стук в дверцу, и через некоторое время Джереми убрал шторку.

— Мы здесь остановимся, сэр, — сказал кучер. — на пять минут. — Не желает ли леди бокал бренди?

Пол покачал головой, не отрывая носового платка ото рта под вуалью.

— Хорошо, сэр.

— А я выпью рюмашку, — сказал Стивен. — Нет-нет, я сам схожу.

Он извинился перед попутчиками и последовал за кучером в таверну.

— Вряд ли это разумно, — едва слышно произнес Пол.

— Чем зауряднее мы себя ведем, тем лучше. Слава Богу, сегодня хорошая погода. А иначе — кто знает?

Они снова тронулись. Джереми продолжил наблюдать через щель в шторках. Помимо того, что так им не грозили неожиданности, через щель поступало чуть больше света.

— Сейчас, — сказал Джереми.

Он сидел на краю сиденья, спиной к лошадям. Стивен сдернул подушки и убрал их за спину. За сиденьями карета была обтянута ковровым красным фетром, довольно жестким материалом, который пришлось разрезать по форме экипажа. Материал был достаточно твердым и мог сам держать форму, к деревянному каркасу его крепили лишь два шурупа в задней части. Стивен достал отвертку и отвинтил один шуруп, а потом потянул обивку и приоткрыл деревянный каркас.

Пол порылся под платьем, вытащил сверток из льняного полотна и бросил его на сиденье. Он развернул его и вытащил гвоздодер и бурав. Тем временем Стивен мелом начертил на дереве круг размером с циферблат больших напольных часов. Потом приложил бурав к тому месту, где на часах располагается двенадцать.

Толщина обшивки из красного дерева составляла три четверти дюйма. Так сказал Пол, который многое знал о конструкции карет. И лишь эта деревянная преграда отделяла пассажиров от багажного отделения под облучком. Но красное дерево крепкое и твердое, как дуб, и чтобы просверлить дыру, требуется недюжинная сила. Когда бурав сделал свое дело, осталось отверстие диаметром в треть дюйма. Стивен начал бурить второе на шести часах.

Карета замедлила ход перед длинным подъемом у Трерулфута. Рядом с воплями бежали мальчишки-попрошайки. Один попытался прокатиться, с риском для жизни вскочив на ось, но его быстро прогнали. Пол развернул сверток до конца. Там оказались три узкие шестидюймовые ножовки и три деревянные ручки к ним, жестянка с маслом, набор ключей, два стальных лома длиной в фут и отвертка.

Стивен просверлил уже шесть отверстий.

— Давай теперь я, — сказал Пол.

— Погоди.

Когда они приблизились к вершине холма, карета замедлила ход. Обивку быстро вернули на место, как и подушки на сиденья, а инструменты сложили под ними. Карета остановилась, пассажиры с крыши спустились, чтобы облегчить вес. Джереми убрал шторки и выглянул наружу. Миссис Мэй откинулась назад, закрыв глаза. Галантный лейтенант открыл окно и высунул голову.

— Мне тоже пройтись? Мне несложно.

— Спасибо, сэр, не нужно, — отозвался кучер. — Мы справимся, но спасибо за предложение.

До вершины оставалось не больше сотни ярдов, но путь показался бесконечным.

— Я вас потревожил, мэм? — спросил лейтенант Лин. — Вам дует?

— Нет-нет, — ответила миссис Мэй. — На несколько минут это даже приятно.

На вершине находился пункт оплаты. Они остановились, чтобы заплатить. Потом пассажиры, второй кучер и охранник забрались наверх. Со скрипом, лязгом и щелканьем кнута карета снова тронулась, шторки закрыли, а затем подняли и стекла. Сверток тут же развернули, и Стивен взялся за гвоздодер.

— Позволь мне, — попросил Пол.

— Нет, пока нет. Приладь рукоятки к ножовкам и соедини перекладины. Бог ты мой, нас всё время трясет! Этого мы не предусмотрели.

Не предусмотрели они, что карета будет прыгать на ухабах. В некоторых местах она раскачивалась так сильно, что Стивен терял равновесие и чуть не ронял бурав. Иногда бурение отверстия занимало в два раза больше времени.

Джереми посмотрел на часы.

— Сколько ты уже сделал?

— Сейчас девятое.

— Как у нас со временем? — спросил Пол.

— Неплохо. Должны закончить как раз перед Лискердом. Зависит от того, как часто придется прерываться.

— Может, мне уже поработать пилой? — нетерпеливо спросил Пол.

— Конечно же нет. Это на крайний случай. У нас всё равно еще четыре часа до Лостуитиела.

— Я бы предпочел закончить всё до Лискерда.

— Забудь. Займи место Стивена. А я за тобой.

Они поменялись местами. Внутри было тесно, и они постоянно натыкались друг на друга. Стивен смахнул опилки с руки и положил их во внутренний карман мундира.

Джереми смотрел на двух других и как растет число отверстий на «циферблате». Несмотря на внешнее спокойствие, его сердце колотилось так, будто он пробежал милю. Пол тоже был напряжен до предела, но к удивлению Джереми, в точности так же выглядел и Стивен. Риск и криминальная деятельность были для него более привычны, но все же не подобный риск. Он бросался в опасные предприятия под влиянием порыва, обычно в драки. Здесь же было хладнокровное и расчетливое ограбление в раскачивающемся экипаже, совсем рядом с другими людьми, только руку протяни, да еще в присутствии двух кучеров и охранника с карабином. Он выглядел так, будто его вот-вот стошнит.

Хорошо в их плане было одно — пока что всё шло тихо, хотя Джереми и понятия не имел, насколько это близко к брайтонскому ограблению почтовой кареты. Приходилось принимать в расчет не только кучеров, но и пассажиров — время от времени они слышали, как наверху кто-нибудь ерзает или скребет башмаками по крыше, кричит и смеется. Но бурав почти не производил шума. Если понадобится, придется воспользоваться ножовкой, а то и ломом, и это будет куда громче, но даже если и так, то все равно не слишком. Что могут услышать пассажиры или охранник, когда экипаж подпрыгивает и раскачивается на ухабах, лошади цокают копытами и дует ветер?

Когда дорога пошла вниз в Баджс-Шопе, периодически скрипели тормоза, и теперь они ехали по долине. Солнце ярко сияло и согревало воздух, насколько возможно в разгар зимы, по обочинам торчали желтые примулы, дорогу пересекали прозрачные ручейки, на сочных лугах кормились коровы и овцы. Экипаж был островком цивилизации, крадущимся по радостной и не обращающей на него никакого внимания сельской местности. Разве что внутри кареты трое молодых людей в поту пытались совершить преступление, караемое смертью.

Меняясь местами через каждые десять отверстий, они пробурили двадцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят. Джереми, тщательно всё спланировавший, рассчитал, что девяносто отверстий ослабят дерево настолько, что его легко будет выломать. А если нет, то можно использовать пилу от одного отверстия к другому, пока оно не поддастся. На семидесятом настала его очередь, он вставил пальцы в отверстия, нажал и потянул, но дерево не поддалось. Он вспомнил, как пилил дома бревна или деревья. Иногда можно было пропилить девять десятых, и дерево оставалось столь же прочным и неподатливым, как железо. И вдруг в последнюю секунду, когда пиле уже нечего было делать, оно резко падало. На верхней губе Джереми выступили капельки пота, а в голове засели мысли о том, что он мог неправильно рассчитать. Предположим, эта порода дерева крепче других. Предположим, они зашли так далеко, а потом...

— Погоди, — сказал Пол, который был на стреме.

Они подъехали к очередной будке оплаты, один пассажир слез, и сели два новых.

Послышался разговор и перешучивание. Там была деревня, Джереми решил, что это Менхениот. А значит, в Лискерд они прибудут через час. А осталось еще много работы. Собаки затявкали, услышав пронзительный гудок, и карета тронулась.

— Продолжай, — сказал Пол.

Джереми снова начал бурить. Они проделали уже семьдесят пять отверстий, больше трех четвертей окружности. Со следующим отверстием, останется кусочек, так сказать, «без двенадцати час». Не все отверстия располагались на одинаковых расстояниях, каждое отстояло на одну восьмую дюйма, но некоторые были шире и даже смыкались друг с другом. В таких местах, где перемычки шире, нужно первым делом приложить усилия, либо ножовкой, либо сделать дополнительные отверстия, когда круг замкнется.

На очередном холме карета замедлила ход и остановилась.

— Стой, — сказал Пол.

На крышу забирались пассажиры. Похоже, разгорелся спор. Послушался стук в дверь. Стивен опустил стекло и шторку со своей стороны.

— Прошу прощения, сэр, мы пересекаем мост, не могли бы вы и другой джентльмен пройтись пешком, даму мы не побеспокоим, сэр, пущай остается, но вы и другой джентльмен можете пройтись, даму мы не побеспокоим. — Кучер Стивенс уставился на темную фигуру в углу. — После Лискерда будет получше, мэм, дорога не такая разбитая. Надеюсь, ей не хуже, а?

— Тряска ужасно утомительна, — сказал Джереми. — Милая, ты слышала, что сказал кучер?

— Да, да, — едва слышно пробормотал Пол. — Поступайте, как он просит.

Два джентльмена вылезли и присоединились к остальным пассажирам. Вся группа пересекла мост и вернулась в карету, когда она благополучно перебралась на другой берег. Джереми знал, что его лицо раскраснелось и в поту, и заметил крошки опилок под ногтями у Стивена.

— Далеко еще до Лискерда? — спросил он у кучера.

— Минут двадцать, сэр.

Все сели обратно, и экипаж поехал.

Джереми достал из-под подушек гвоздодер и смахнул опилки.

— До Лискерда не успеем, теперь это очевидно. Тогда тебе лучше остаться в карете, Пол, попроси, чтобы тебя не тревожили. Мне не приходило в голову, Пол, обычно кто-нибудь приходит, чтобы прибраться внутри и тому подобное?

— Никогда. Хорошо если в конце дня уберутся. Восемьдесят девять, девяносто, девяносто один. Еще четыре, и круг замкнется.

— Моя очередь, — сказал Стивен.

— Дай мне закончить.

Через пять минут он закончил и сел на пятки в тесном пространстве, уставившись на круг. Потом приставил ладонь к его центру и надавил. Дерево не поддалось. Даже не скрипнуло, не показывая, что испытывает напряжение. Джереми усилил нажим. Безрезультатно. Он протянул Стивену гвоздодер.

— Попробуй в районе первых отверстий, между пятым и десятым.

— Дайте мне попробовать с пилой с другой стороны от Стивена, — попросил Пол.

— Ладно. Но побольше смазки. И потихоньку.

— Мы снова замедляем ход, — сказал Стивен.

— Это долгий подъем к Лискерду, — отозвался Пол. — Это только начало. Но лошади справятся. Нам не придется останавливаться.

И еще пять минут они трудились. Дерево между пятым и десятым отверстием было прорезано, а пила соединила четыре отверстия на противоположной стороне.

— Хватит, — сказал Джереми. Он снова нажал и вроде бы почувствовал, что дерево поддается. Но если сделать это сейчас, то произойдет катастрофа, потому что планка может выпасть внутрь кареты и отогнуть обивку. — Оставим пока. До Лостуитиела добрых два часа, а мы закончим за час, это точно. Главное сейчас — привести себя в порядок.

Четыре минуты спустя резкий гудок предупредил постоялый двор и мальчишек-посыльных о приближении дилижанса, а еще минутой спустя карета въехала во двор «Герба короля». Поднялись суматоха и шум, пассажиры спускались вниз, снимали багаж, звонил колокольчик, слуги носили саквояжи туда-сюда, тяжело дышащих лошадей распрягли и увели, а новые переступали ногами и трясли головами, конюхи держали поводья, перекрикивались и шутили, пассажиры направились в гостиницу, где их поприветствовал мистер Уэбб, потирающий потные ладони в бородавках в предвкушении заказов на легкие закуски, чтобы пассажиры успели утолить голод, пока карета вновь не тронется.

Эта суета не проникла лишь внутрь экипажа, шум, гам и суматоха его обтекали. Конечно же, шторки закрыли, и два джентльмена выглянули через щель. Выдержав приличную паузу, лейтенант Морган Лин прикоснулся к шляпе, обратившись к даме, и вышел. Мальчишка-посыльный, разложивший подножку, уже приготовился помочь сойти даме, но после короткого совещания появился лишь священник.

— Моя жена, — сказал он, сунув мальчику шестипенсовик, — нездорова и не хочет, чтобы ее беспокоили. Я перекушу и пришлю что-нибудь ей.

— Хорошо, сэр. Спасибочки, сэр.

И два джентльмена последовали за остальными в гостиницу. Владелец, имеющий наметанный глаз на благородное сословие, тут же их заметил и обслужил в первую очередь. Миссис Мэй послали чашку говяжьего бульона и песочное печенье.

Тянулись напряженные минуты, ничто не могло их поторопить. Пожевав какой-то пирог и выпив два бокала французского бренди («специально для вас, преподобный, из особой партии, ну, вы понимаете»), Джереми расплатился и пошел обратно в дилижанс.

— Хочешь сходить в дамскую комнату? — с иронией спросил он.

— Еще как! — ответил Пол.

— Тогда подожди Стивена. Нельзя оставлять карету без присмотра. Где инструменты?

— Под моим сиденьем. Я завернул их в тряпку, но кое-как, они торчат.

— Никто не увидит.

Минут через десять вернулся Стивен, из-под белого парика стекал пот.

— Господи Иисусе! — сказал он, когда ему объяснили, что предстоит сделать. — Мы рискуем оказаться на виселице из-за твоих естественных надобностей!

— Сам бы попробовал! — шикнул Пол. — Это же невозможно выдержать, Боже ты мой...

— Тише, — сказал Джереми. — Я провожу тебя в гостиницу и подожду.

Высокой хрупкой даме помогли выйти из экипажа. Ее юбка и плащ были такими свободными, что легко скрывали изменения в фигуре, произошедшие после отъезда из Плимута.

После нервных пяти минут они медленно двинулись обратно к дилижансу. На полпути они заметили, что Стивен и один из кучеров оживленно беседуют, скорее даже спорят, с толстым пожилым господином у дверцы экипажа.

Когда они приблизились, кучер — это был Маршалл, старший, — сказал:

— Ах, преподобный Мэй, сэр, возникли небольшие затруднения, так сказать. Надеюсь, ваша жена хорошо себя чувствует в поездке, сэр? Надеюсь, вас всё устраивает, мэм.

Пол не ответил, лишь неопределенный дернул головой.

— Видите ли, мистер Мэй, — продолжил Маршалл, — раз мы ожидали, что четвертый пассажир сядет в Торпойнте, а он не сел и передал записку, что появится в Лискерде, но и тут не объявился, то этот джентльмен, мистер Роуз, спасибо, сэр, так вот, мистер Роуз желает получить место внутри кареты, и думаю, будет правильно его предоставить.

— Мистер Джевелл наверняка появится, — сердито буркнул Стивен. — Он сказал мне...

— Осталось всего две минуты, сэр. И раз его не видно и не слышно...

— Мистер Джевелл заплатил за место? — спросил Джереми.

— О да, сэр, таковы условия, плата вперед.

— В таком случае не думаю, что вы вправе перепродавать его место.

Мистер Роуз, чье багровое лицо выглядело еще краснее в обрамлении седых волос, покосился над оправой очков в форме полумесяца.

— Прошу прощения, преподобный, мэм, прошу прощения, но раз место свободно, я решил, что могу его занять. Обычно я не возражаю против январского холода, но меня скрутила подагра, и я готов доплатить за место внутри. Надеюсь, вы примете меня в свое общество, и я вам сильно не помешаю. Разумеется, если пассажир появится...

Ему было за шестьдесят. Кожаные бриджи, высокие сапоги, синий сюртук с белым жилетом, ненакрахмаленный белый шейный платок, широкополая фетровая шляпа. Джереми онемел. Если этот человек поедет с ними, весь тщательно продуманный план обречен. Его нельзя будет даже повторить, ведь охранник увидит дырки, когда будет забирать ящики с деньгами. Если заметят неудавшуюся попытку, то во второй раз ее не предпримешь. И препятствие, неожиданное препятствие для их планов стояло перед ним, нависая всей огромной массой — крепкое, неустранимое, излучающее доброжелательность... и предрекающее провал. Конечно же, тот пассажир не появится, ведь его не существует. Они пришли к выводу, что привлекать к делу четвертого человека, не такого молодого, не столь же решительного и заинтересованного, будет ошибкой. Теперь они обнаружили, что это решение оказалось куда большей ошибкой.

— Должен признаться, сэр, — сказал Джереми, — что моя жена носит ребенка и уже страдает от последствий поездки. Единственное, что облегчает ей путешествие, это возможность занять еще одно место, чтобы прилечь. Я был бы весьма признателен, — обратился он к Маршаллу, — если бы вы позволили мне заплатить дополнительно, чтобы предоставить моей жене эти удобства.

Маршалл поколебался и покашлял в руку, чтобы скрыть смущение. Толстый мистер Роуз был сбит с толку — ведь все любезности он произнес только из вежливости, не рассчитывая, что их примут всерьез. Похоже, никто толком не знал, что еще сказать. Миссис Мэй оперлась на мужа в приступе слабости.

— Когда мистер Джевелл передал сообщение, что не сядет в Торпойнте, — произнес Джереми, — он сказал, что точно появится либо в Лискерде, либо в Добуолсе. Так что вы всё равно не сможете долго сидеть внутри, сэр, раз мистер Джевелл появится на следующей остановке.

Мистер Роуз обнажил фальшивые зубы в новой сияющей улыбке.

— Но именно туда я и еду, сэр! Именно туда я и еду! И если дама будет так любезна... Вы же понимаете, если бы не приступ подагры, я не стал бы ее беспокоить...

Буквально за пять секунд в голове Джереми промелькнули все возможные последствия. Он повернулся к Полу.

— Дорогая, мы не можем быть так негостеприимны к человеку в подобных обстоятельствах. Наверное, тебе полегчало после еды и короткой передышки. Давай будем благожелательны к кучеру и попутчику. Давай попробуем. Если тебе станет хуже, мы можем выйти и поехать завтра.

Он встретился взглядом с Полом. Оба знали, что после Добуолса останется два часа до Лостуитиела. Стивен хуже знал местность и был склонен продолжить спор, но Джереми остановил его грациозным жестом.

— Я ценю вашу заботу, лейтенант. Но думаю, нам следует... принять решение.

К этому времени все пассажиры уже заняли свои места. Преподобный Артур Мэй помог жене войти и последовал за ней. Она опустилась на сиденье, под которым были спрятаны инструменты, священник сел рядом.

— После вас, сэр, — мрачно сказал лейтенант Морган Лин, толстяк втиснулся внутрь и сел напротив Пола. Карета скрипнула под его весом. Стивен тоже забрался внутрь, Маршалл сложил подножку и вскарабкался на облучок, где Стивенс уже щелкал кнутом. Мальчишки выпустили поводья, и карета выехала со двора, раскачиваясь на ухабистой дороге.

Глава восьмая

I

Мистер Роуз сказался адвокатом, и не особо деликатным. Несмотря на его извинения, его явно не беспокоило, что болтовня может потревожить даму. По его словам, он жил в Лискерде и встал в пять утра, чтобы встретиться со свидетелем защиты в деле человека, недавно обвиненного в учинении помех таможенному офицеру при исполнении долга, вскоре предстоит рассмотрение перед жюри присяжных во время судебной сессии в Лонсестоне. Он также занимается делом двух мальчишек по обвинению в краже двухгодовалого жеребенка стоимостью в десять фунтов и десять шиллингов и месячного теленка стоимостью два фунта, двенадцать шиллингов и шесть пенсов.

А теперь он направляется Добуолс, чтобы побеседовать с богатой вдовой шестидесяти семи лет, чьи дела ведет, которой втемяшилось в голову выйти замуж за своего двадцатидвухлетнего лакея.

Его глаза сияли над оправой очков в форме полумесяца, он излучал доброжелательность, но, к счастью, не любопытствовал, чем занимаются попутчики. По большей части он обращался к Джереми, потому что Пол откинулся на подушки, закрыв глаза под вуалью, а Стивен задумчиво уставился в окно.

Джереми отвечал «да», «нет», «разумеется, сэр» и думал: это новая и непредвиденная опасность, этот человек будет разглядывать нас с близкого расстояния до самого Добуолса и наверняка запомнит и опишет. Запомнит он не только одежду, как оба кучера, а цвет глаз, черты лица, форму рук и изъяны в зубах.

Но он не склонен был сдавать назад. Сколько еще до Добуолса? А сколько от Добуолса до Лостуитиела? И не попытается ли очередной идиот сесть внутрь в Добуолсе? А если так, каким образом это предотвратить? В те несколько секунд нерешительности во дворе гостиницы он счел, что лучше позволить толстяку прервать их работу на сорок пять минут, чем пробудить пересуды среди других пассажиров и ненужные мысли у кучеров и охранника. Вряд ли это вызвало бы подозрения, просто о трех пассажирах задумались бы, как и об их желании уединиться и закрыть шторки.

— ...Банкротство этих банков, — говорил мистер Роуз, — Банка Тамар в Лонсестоне, «Кадлипа и Ко». «Хилла и Ко», Банка Пирса, «Хамбли и Ко» больно ударило по графству. Бедняки голодают. Многие другие, даже вполне респектабельные люди, пытающиеся накопить хоть несколько фунтов путем строжайшей экономии и лишая себя самых простых удовольствий, этим людям приходится жить буквально на хлебе и воде, сэр, одним махом все их скромные накопления исчезли, а сами они оказались на грани нищеты, наряду с беспечными и ленивыми пьяницами и обжорами. А знаете, сэр, я виню в этом мистера Питта! Если бы он был жив, то мог бы увидеть плоды своих финансовых усилий!

От Добуолса до Лостуитиела. Около девяти миль. Два часа работы? Немного меньше из-за остановок. Но если повезет, хватит и часа. Все зависит от того, насколько крепки ящики с деньгами. Они принадлежат Банку Уорлегган и Уильямс, и это давало ему дополнительный мотив, возможно, сильнейший, предпринять эту опрометчивую и опасную авантюру.

Этим утром через ставни своей комнаты он наблюдал, как погрузили ящики, перед тем как сели остальные пассажиры с багажом. Ящики не выглядели особо прочными, но если их не удастся быстро вскрыть, то можно унести. И это будет очень рискованно, несмотря на плащи и юбки.

Конечно, ничто не мешает им доехать до Сент-Остелла или даже дальше — если не принимать во внимание их тщательно подготовленный план. Преподобный Артур Мэй и его жена должны выйти в Лостуитиеле, поскольку ей станет хуже, и они решат переночевать на постоялом дворе Талбота и продолжить поездку завтра. После отдыха у Талбота они отправятся на прогулку, когда сгустятся сумерки, и больше не вернутся.

Эта неспешная прогулка по левому берегу реки Фоуи в паре миль ниже по течению приведет их Лантян-Вуд, почти напротив Сент-Уинноу. Там они найдут каменные развалины домов и укроются в них до наступления ночи. Тем временем лейтенант Морган Лин сойдет, как и собирался, в Сент-Остелле. Оттуда он пройдет несколько ярдов до отеля Келлоу, где днем ранее они поставили в конюшню трех лошадей. Он заберет их и растворится в ночи.

На самом деле он поскачет обратно к Сент-Блейзи-Гейт, а оттуда в Тайуордрет и Голант. Чуть не доезжая деревни он свернет налево и через пару миль окажется у руин в Лантян-Вуде. Точное время не так важно, но когда они репетировали поездку при дневном свете, она заняла четыре часа. Самое позднее он приедет в десять вечера, так что у них будет вся ночь, чтобы добраться через всё графство к сторожке — в плащах, чтобы прикрыть запоминающуюся одежду, — а там они переоденутся в собственные вещи и еще до зари сожгут маскировку — парики и всё прочее.

— Сэр? — переспросил Джереми, сообразив, что ему только что задали вопрос.

— Ваш приход, сэр. Вы возвращаетесь туда?

— Нет-нет, мы живем в Девоншире. Мы собираемся провести месяц у сестры в Фалмуте. Возможно, нам не стоило ехать, но жена прекрасно себя чувствовала до последней недели.

Мистер Роуз сочувственно поцокал языком.

— У вас есть другие дети?

— Мальчик пяти лет.

— Чудесный мальчик, не сомневаюсь. А у меня нет детей. Жена умерла от оспы через два года после свадьбы, и я не решился жениться вновь. Правда, судьба привела меня во многие приятные места. К примеру...

Джереми снова отключился.

Сидящий рядом с ним и напротив Пола Стивен заметил на полу опилки. Опилок вообще оказалось гораздо больше, чем они рассчитывали. Они были недостаточно аккуратны. Опилки выглядели свежими, а не посеревшими и грязными, как если бы лежали здесь уже какое-то время. Но все же... Кому придет в голову, что это подозрительно? Разве что провидцу или тому, кто умеет читать мысли и представит, что творилось здесь до его появления и что немедленно начнется вновь, как только он сойдет. Самая большая опасность возникнет, когда будет выходить. Кучер нагнется, опуская подножку, и может заметить опилки. Стивен передвинул ногу, якобы потягиваясь, и потер каблуком по полу, чтобы испачкать опилки.

— А знаете, сейчас я веду крайне интересное дело. Некий Уильям Аллен, изготовитель игральных карт, семьдесят с лишним лет назад скончался и по завещанию велел раздавать десяти бедным вдовам по пять шиллингов на Рождество из доходов от дома на Фор-стрит. А теперь решено прекратить эту практику, поскольку она противоречит закону о неотчуждаемом праве собственности. Знаете, что это?

— Нет, сэр.

— Позвольте объяснить...

Господи, ну когда же Добуолс? Стивен с самого начала не соглашался со всеми приготовлениями Джереми. Уж больно они были замысловатыми, слишком похожи на брайтонское ограбление. Куда лучше для всех выйти в Сент-Остелле, а когда дилижанс уедет, пройти до отеля Келлоу, взять лошадей и дать деру. Если их не узнали в карете, то вряд ли узнают в Сент-Остелле, а вскоре станет темно и они растворятся в темноте, да пусть даже их увидят скачущими на восток. С точки зрения Стивена, чем проще, тем лучше.

Джереми тщательнее заметал следы. Если они покинут дилижанс в разное время, это смутит власти. В точности так же, как когда друзья прочитали об ограблении в «Морнинг пост» и не могли решить, кого подозревать и в каком месте начинать поиски. А кроме того, заявил Джереми, о первом ограблении уже знают банки, даже такие отдаленные, как «Куртс» и «Уорлегган и Уильямс» наверняка поддерживают какие-то контакты, в особенности по поводу ограбления, и почти идентичный характер преступления заставит их подозревать ту же банду. Если участников первого ограбления схватят, никто не поверит, когда они будут отпираться, что второе — тоже их рук дело. А раз наказание за это преступление — виселица, то их все равно не накажут дважды.

— Вам стоит прервать путешествие и провести денек на постоялом дворе, посмотреть Лискерд, оно того стоит, — сказал мистер Роуз.

— Пожалуй.

— Прекрасная церковь Святого Мартина. Говорят, вторая по величине в графстве. Ее викарий — Джон Хоуни. Он служит там уже больше тридцати лет. Превосходный человек. Уверен, он будет рад встретиться с коллегой-священником. Так где, вы сказали, ваш приход?

— В Сидмонте, — назвал Джереми первый пришедший в голову город.

— Ах да. В самом деле. А вы знали, что почти сорок лет назад мистер Эдвард Гиббон, известный историк, представлял Лискерд в парламенте? Правда, в городе он и не бывал, насколько мне известно. Он представлял интересы Эллиота. Кажется, так и не заработал себе имя в Палате.

Да чтоб он провалился! — думал Пол. Он встал между... между нами и кучей денег. На эти деньги, на свою долю, Стивен наверняка купит приватир и станет его капитаном в надежде заработать еще денег, пока не кончилась война. Джереми ведет собственную войну за эту девчонку Кьюби Тревэнион. Пол и подумать не мог, что в его старом друге таится столько решимости и горечи. Нельзя сказать, что он повел всех за собой на это опасное предприятие, но он всё же их лидер. И не только ведет личную войну за Кьюби, но и расширит ее на семью Уорлегганов. Если ограбление удастся, Джереми, похоже, будет сожалеть только о том, что денег в дилижансе недостаточно, чтобы обанкротить банк.

В то время как резоны Пола единственные достойны оправдания — он влез в эту авантюру ради спасения отца от долговой тюрьмы. Конечно, у него имелись и собственные честолюбивые планы на лучшую жизнь и костюмы, но по крайне мере, он не устраивает кошачьи свары из-за какой-то вертихвостки. «Милорд, — скажет он судье в черной мантии, — мои мотивы, по крайней мере, не были легкомысленными, я пытался спасти семью от голода и нищеты».

— Да и не сказать, чтобы его литературные труды были безупречны, — заявил мистер Роуз, моргая из-под очков, — думаю, мистер Гиббон по своей натуре не был способен понять духовные стремления и эмпатические озарения, поскольку подвергал всё нападкам и осмеянию, не понимал христианскую веру, но не осмеливался открыто на нее нападать. Вы не согласны, сэр?

— Разумеется.

— И его постиг жалкий конец, как вы наверняка знаете. Еще юношей он страдал от прободения, хотя и не признавал этого. А в поздние годы так растолстел, да еще заболел подагрой, — мистер Роуз быстро глянул на собственный огромный живот, — что у него развился варикоцеле, и утром после того как он застегивался на все пуговицы, до самой ночи не раздевался, даже все естественные надобности справлял в одежде. Полагаю, от него так разило, что никто не мог находиться рядом. Конечно же, началась водянка...

— Прошу вас, — перебил его Джереми. — Моя жена...

— Разумеется. Прошу прощения, мэм.

Карета замедлила ход.

— Добуолс, — сказал Стивен.

— И впрямь, — просиял мистер Роуз. — Увы, здесь я вас покину. Скажу прямо, сэр, и вам, мэм, и вам, лейтенант, редкая моя поездка была такой короткой и приятной. Должен признать благородство и благопристойность вашего общества. Хорошего вам дня.

На этой остановке только сходили и садились пассажиры, гудок не трубил, и ничего прочего в таком же роде. Мистер Роузпротиснулся наружу, сошел и один пассажир с крыши. Через минуту показалась голова Маршалла.

— Прошу прощения, капитан. Ваш друг мистер Джевелл, капитан, похоже, так и не объявился.

— Похоже на то, — согласился Стивен, готовясь отразить очередную атаку на свободное место.

— Вот так уж, капитан, да. Некоторые люди так странно себя ведут, тратят деньги на ветер. Ну ладно, пора нам трогаться. Похоже, мэм, больше вас не побеспокоят.

Он закрыл дверцу и взобрался на облучок. Дилижанс тронулся.

II

Маленькие ножовки оказались почти бесполезными, потому что, как ни смазывай, скрипели по дереву, и невозможно было сохранять устойчивый темп, если только не выдать постоянный визг за какие-то звуки снаружи.

«Циферблат» был полностью вырезан от полудня до шести, а потом и на три четверти. Теперь древесина поддавалась и гнулась при нажатии. Лучше было ломать ее вовнутрь, иначе падение могло бы быть слишком громким. Джереми просунул пальцы в щель в районе пяти минут и потянул. Дерево заскрипело. Он тут же отпустил и на минуту работа прервалась. Сейчас на стреме был Пол, но он так сосредоточенно наблюдал за процессом, что позабыл о том, что снаружи. Экипаж медленно остановился.

Молодые люди поспешили поставить на место сиденья и спрятать инструменты с такой скоростью, что привели всё в порядок еще до того, как кучера спустились. Пол открыл шторку, опустил стекло и, позабыв о своем предполагаемом недомогании, выглянул наружу, но быстро отпрянул.

— Похоже на упавшее дерево, — сказал он с облегчением.

Он рухнул в свой угол, закрыв лицо руками. Никто не пошевелился.

Теперь наружу выглянул Стивен.

— Точно. Слава Богу, это всего лишь ветка. Сидите тихо! Они ее убирают... Чертова ветка еще держится на дереве. Они пытаются ее переместить... Вроде бы получилось... Идиоты убирают и ветки поменьше! Они что, подметать дорогу собрались? Который час, Джереми?

— Тише! — пробормотал Джереми. — Держи себя в руках!

Через приоткрытое окно они слышали голоса кучеров и пассажиров, похоже, они о чем-то спорили, но потом всё стихло. Стивен закрыл окно и шторки, карета дернулась, лошади заржали, и они снова покатились.

— Давайте, — сказал Джереми.

Стивен просверлил еще два отверстия, и Джереми снова уцепился пальцами и потянул. «Циферблат» сдвинулся, причем беззвучно. И наконец согнулся и расщепился на три дощечки. Пол взял пилу. Теперь ее звук не будет так заметен. Круглый кусок дерева с зазубринами по краям остался в руке Джереми.

Дрожащими пальцами он передал его Полу, сунул руку в проем и схватил один ящик.

Он оказался тяжелым, пришлось помогать другой рукой, чтобы подтащить его к проделанной дыре, потом перехватить поудобнее и дернуть, и вот ящик уже внутри.

Ящик размером двенадцать на двенадцать и шесть дюймов в толщину был сделан из тусклой стали, с ручкой для переноски, и заперт на крепкий висячий замок. Ящик оказался чудовищно тяжелым для своего размера. Джереми вернулся на сиденье и пошарил в дыре. Вскоре он обнаружил второй ящик и выудил и его. Тот оказался поменьше — двенадцать на девять дюймов и четыре высотой — и непропорционально легче. Он также имел стальную ручку, но обычный врезной замок с ключом. Металл был идентичен первому ящику.

Если теперь экипаж остановится, сиденья и сверток с инструментами пришлось бы опять быстро вернуть на место, но два ящика они могли спрятать в лучшем случае только под юбками Пола, а деревянный круг — где-нибудь еще.

Они соединили гвоздодеры, Стивен просунул один конец в петлю замка и напряг мускулы. Он налег всем весом и силами, вены на его лице вздулись, а пот покатился по лицу. Он крякнул и сдался. Под конец ему показалось, что замок поддается, но, может, это гнулась сталь ящика рядом с проушинами. Тем временем Пол вытащил связку ключей и пробовал открыть меньший ящик.

— Дай я попытаюсь, — сказал Джереми.

Он взял у Стивена гвоздодер и вставил его с другой стороны замочной петли. Несмотря на худобу, он был силен, и снова закаленная сталь гвоздодера только царапнула замок. Послышался какой-то треск, но замок устоял. Джереми расслабился, откинулся на сиденье и выдохнул.

— Сколько нужно времени, чтобы его перепилить? — спросил Стивен.

— Думаю, слишком много. А ящик слишком большой, чтобы его унести.

Стивен потряс ящик. Раздался многообещающий звон.

— Бог ты мой, мы должны его взломать!

Он попробовал еще раз, его парик съехал на бок, руки стали скользкими от пота. Он тоже откинулся на сиденье, потерпев неудачу во второй раз.

— Погоди, — сказал Джереми.

Он взял гвоздодер и вставил в петлю только самый кончик, чтобы выиграть в силе. Показалось, что дело наконец пошло, но потом гвоздодер соскользнул, ободрал ему костяшки пальцев и со звоном ударился о ящик. Джереми бросил гвоздодер, облизал ссадины и выругался. По трем пальцам текла кровь.

— Чудесно, — огрызнулся Стивен, — грохот такой, будто мы тут кого-то убиваем!

Это было всё сочувствие, на которое он сейчас оказался способен. Пока Джереми заматывал пальцы носовым платком, Стивен опять приступил к работе.

— Вот мать честная! — воскликнул Пол.

Они остановились, повернулись и увидели, что второй ящик открыт. Пол улыбнулся от уха до уха.

— Всего лишь седьмой ключ! Я знал, что такие замки часто бывают одинаковыми!

Они заглянули внутрь и увидели четыре толстые пачки банкнот, перевязанные красной бечевкой. Пол вытащил их и положил на сиденье. Его пальцы тоже дрожали. Под банкнотами лежали другие бумаги — купчие и тому подобное.

Дилижанс тем временем трясся по дороге.

— Убери их, быстро, — рявкнул Джереми.

Его рука по-прежнему кровоточила, но он натянул черные перчатки, чтобы скрыть рану.

Пол стал запихивать банкноты во внутренний карман, пришитый к юбке. Он задумался по поводу остальных бумаг.

— И эти тоже, — сказал Джереми. — Всё это доставит банку Уорлеггана неприятности.

Бумаги исчезли. Джереми схватил ящик, закрыл его и сунул обратно под облучок. Он выдохнул, радуясь, что хоть одна улика скрылась из поля зрения.

— Тут куча денег, Боже ты мой! — сказал Пол. — Интересно, сколько. Если...

— Забудь. Слушай, а вдруг какой-нибудь из ключей подойдет к этому замку?

— Сомневаюсь. В навесных замках обычно другая конструкция.

Пока остальные двое мрачно переглядывались, он попробовал один ключ за другим. На связке было двадцать, и некоторые вполне подходили по размеру.

Экипаж стал притормаживать, и Джереми приоткрыл шторки.

— Похоже, просто холм, но... Ты знаешь, что здесь холм, Пол?

— Думаю, ничего страшного. С другой стороны Лостуитиела он более крутой. Который час?

Джереми вытащил часы.

— Двадцать пять минут второго. Прибудем в Лостуитиел через полчаса.

— От этих ключей никакого толку, — сказал Пол, засовывая связку обратно в карман. — Придется его взламывать.

Дилижанс тащился со скоростью пешехода, но никто не спустился.

— Гляди во все глаза, Пол, — велел Джереми. — Возможно, мы подъезжаем в какой-то остановке, которую ты не знаешь. Мы не можем сейчас рисковать...

Они опять по очереди набросились на замок. Он скрипел, сталь ящика гнулась, но замок и проушины держались.

— Что нам сейчас нужно, так это кайло, — сказал Стивен. — Им бы я вскрыл замок, глазом не успеешь моргнуть.

— Как и порохом, — сердито отозвался Джереми, — с таким же успехом мы могли бы воспользоваться порохом.

— Если придерживаться плана, — встрял Пол, — то у нас не больше двадцати минут. Конечно, мы можем забрать только один ящик.

Стивен остановился, чтобы смахнуть пот с лица.

— Есть идеи, сколько у тебя там?

— Пятифунтовые банкноты, двадцатифунтовые банкноты Банка Англии и еще банкноты Почтового банка — приличная сумма.

— А здесь, — сказал Стивен, — может быть одна медь или мелкое серебро. Банкам вечно не хватает мелочи.

Джереми взял из его рук гвоздодер и взвесил его в руках. Вообще-то в перчатках было даже удобнее.

— Мы не знаем, сколько из этих банкнот сможем использовать. И я буду очень разочарован и удивлен, если обнаружу здесь только медь.

— Если мы когда-нибудь это узнаем.

— Почему бы всем не остаться до Сент-Остелла? За час успеем перепилить замок.

— Или унесем ящик у всех на глазах, — ответил Стивен.

— Можешь прикрыть его шалью. Никто же точно не помнит все наши вещи.

— Мне и без того нужно нести кучу всего, Бога ради! — огрызнулся Пол. — Инструменты и остальное.

Джереми замер.

— Без паники. Пока что никто ничего не подозревает. Пусть так и остается! Даже если придется забрать только маленький ящик.

— Когда мы выйдем, пусть Стивен попробует. Он будет один, и у него есть шанс. Можем оставить ему только напильник и гвоздодер.

Лошади снова бежали рысью. Раздался щелчок.

— Господи! — сказал Джереми. — Поддается!

Он вытащил гвоздодер и осмотрел замок.

— Дай мне, — сказал Стивен, но Джереми не сдвинулся.

Он просунул гвоздодер с другой стороны и изо всех сил дернул. Ничего. Он вернул гвоздодер в прежнее положение. Колеса экипажа вдруг стали звучать на низких и гулких нотах.

— Что это?

— Мост, — ответил Пол. — Через долину, не через реку. Я его знаю. Отсюда до Лостуитиела двадцать минут.

Замок снова затрещал. Джереми положил гвоздодер на сиденье рядом с собой и подергал дужку замка. Она отвалилась.

Они проезжали по деревушке. Тявкали собаки, дети с криками бежали рядом, женщины с шалями на плечах стояли у дверей домов. Они отложили замок на сиденье и открыли ящик. Там оказалось четыре тяжелых мешочка с монетами, связка ключей, большая булавка для галстука с рубином, два кольца с бриллиантами, два золотых кольца с печаткой и печать со скорпионом — эмблемой Банка Уорлеггана.

Они условились, что, раз Стивен поедет до следующей остановки, с ним не должно остаться никаких компрометирующих улик, и потому мешочки с деньгами Джереми сунул во внутренние карманы длинного черного сюртука. Ювелирные украшения он разместил в карманах жилета. Ключи — в карманах панталон.

Еще одна деревушка.

— Это Сэндилейк, — прошептал Пол. — Почти приехали.

Они закрыли ящик и аккуратно засунули его через отверстие под облучок. Но осталась круглая дыра.

Джереми подобрал деревянный круг и попытался приладить его на прежнее место, когда карета снова затормозила до черепашьего темпа. Круг застрял. Он был меньше проема, но немного вытянутым, и эти края не вставали на место.

Раздалась трель свистка, Пол возился с инструментами, заворачивая их в льняную ткань и просовывая под юбку.

Почти приехали. Джереми изо всех сил навалился на деревяшку, и она прошла внутрь так резко, что он ее выронил. Она клацнула по ящику.

— Уйди, — рявкнул Стивен.

Джереми откинулся на крохотное пространство, почти на голову Пола. Стивен поднял фетровую обивку, схватил пальцами шуруп и воткнул в отверстие, но выронил. Чертыхаясь, он пошарил на сиденье, нашел шуруп и снова аккуратно приладил. Его руки тряслись, как в приступе болотной лихорадки. Он крепко привинтил шуруп. Потом второй.

— Приехали, — объявил Пол.

Карета катилась по булыжникам мостовой, снова заверещал гудок, лошади напоследок перешли на рысь, чтобы произвести впечатление.

Стивен закрепил второй шуруп и передал отвертку Полу, тот убрал ее в карман. Они лихорадочно наводили порядок. Но кое-что их выдавало — сгиб, почти что трещина в обивке в том месте, где фетр постоянно отгибали. Частично ее удалось прикрыть подушками сиденья, но остальное было хорошо видно. Пока здесь будет сидеть Стивен, он почти прикроет сгиб широкой спиной. Но кучер может оказаться проницательным и заметит ее, и тогда возникнут подозрения. Кучер наверняка это заметит, когда залезет внутрь, чтобы зажечь фонарь, но к тому времени они будут уже далеко.

Раскачиваясь, как корабль на море, карета завернула во двор гостиницы Талбота. Снова началась суматоха и шум, как в Лискерде. Ржали лошади, выкрикивались приказы, пассажиры спускались с крыши, два человека разминали окоченевшие ноги, торговка продавала апельсины, юродивый калека попытался помочь с багажом, вонь лошадиного навоза смешалась с запахами кофе, сена и горящих дров.

К дверце подошел Стивенс, второй кучер. Первым вышел лейтенант Морган Лин.

— Кажется, даме совсем нехорошо, — сказал он. Он потянулся крупным телом и медленно направился на постоялый двор. Преподобный Артур Мэй вышел следующим. Он выглядел озабоченным и близоруко нахмурился в сторону Стивенса.

— К сожалению, мой жене совсем плохо. Думаю, мы закончим путешествие завтра.

— Ясно, — отозвался Стивенс. — Сожалею, сэр. Она и в Лискерде плохо выглядела. Я скажу Бобу.

Вызвали Маршалла. Преподобный повторил это и ему.

— Боюсь, что мы не можем сегодня продолжить поездку. Весьма вероятно, продолжительный отдых поставит мою жену на ноги, и мы сможем отправиться завтра. Вы знаете владельца гостиницы?

— Ага. Это мистер Робертс, сэр. Спросить, есть ли у него комната?

— Для духовного лица, — ответил мистер Мэй. — Комната для духовного лица. Буду весьма признателен, если вы спросите.

Маршалл поспешил в гостиницу.

— Идем, дорогая, — сказал мистер Мэй, протягивая руку в карету и стараясь при этом не распахнуть плащ, — надеюсь, за ночь тебе полегчает. Давай лучше поедем завтра.

Глава девятая

I

Вторник двадцать шестого января мало чем отличался от понедельника, двадцать пятого, разве что стих холодный северо-западный ветер. Погода, по словам Демельзы, никак не могла принять решение — то ли улучшиться, то ли стать совсем промозглой. Завтра могло случиться что угодно, от штормового западного ветра до возвращения северных воздушных потоков со снегом или градом и вызывающими озноб температурами. Но вторник был безмятежным. Солнце лучилось на бледном анилиновом небе, так отличающемся от вчерашней синевы, море успокоилось. Темные утесы выглядели бледными, как краюхи хлеба в вечернем свете, в живых изгородях проглядывали примулы, а крохотные бутоны пролесок пробивались сквозь зимние будыльи. Птицы, хоть и не вполне обманутые этим спокойствием, все же щебетали и порхали вокруг дома и над ручьем.

Демельза решила, что всей семье стоит прогуляться. Со всех сторон приходили одни лишь хорошие новости, в особенности от Джеффри Чарльза. С Рождества ее здоровье и энергия вернулись, как свежая вода в сухое русло. По ночам у нее больше не поднималась температура, и лишь однажды она почувствовала слабость.

Они шли по пляжу. Клоуэнс и Изабелла-Роуз впереди. Клоуэнс и рада была бы идти в ногу с родителями, но Белла рвалась вперед. Всю жизнь она куда-то бежала. И потому они оторвались на полмили гладкого пляжа Хендрона, Белла то и дело устремлялась в сторону и тянула с собой Клоуэнс. Джереми еще не появился дома. Он уехал два дня назад, но сказал, что появится сегодня.

— Уже год, — сказала Демельза, — почти год, как выгрузили насос для Уил-Лежер. Не помню, какое это было число, но это и не важно, тогда был прекрасный день, хотя и непростой. И год назад я даже и не помышляла о Генри! Всё меняется. Разве не чудесно, что у нас еще один сын, еще один ребенок! И похожий на тебя! Как там говорила тетушка Агата? Вылитая мать. Это она сказала про Джулию. Что ж, Генри будет вылитым отцом, согласен?

— Нужно будет поцарапать его щеку булавкой, — отозвался Росс. — Тогда никто нас не различит.

— Но ты разве не рад, Росс? Не доволен?

— Моей радости нет края! Думаю, я счастлив, уж точно доволен и чувствую облегчение.

— А у меня все в другом порядке. Но ты всегда был противоречив. Облегчение — это такой пустяк...

— Для меня — нет. Когда ты вечно хандришь и раздражаешься...

— Я раздражаюсь? Ну да, разумеется, сама знаю. Даже не представляю, что на меня находит. Ничего не могу с собой поделать. Что ж, теперь это прошло. Теперь я стала похожей на Беллу!

И Демельза начала бегать туда-сюда, как ее младшая дочь, скакать перед Россом с горящими глазами и развевающимися волосами.

— Помнишь тот день, когда мы вернулись из Тренвита — в то первое Рождество, я носила Джулию, и мы шли домой, распевая песенку Джуда?

— Жили-были старик со старухой, и были они бедны, твидли-двидли-дидли-ду. Боже мой, кажется, с тех пор прошла вечность, неужели мы всё те же, мы с тобой, Росс? И все события с тех пор, все беды и любовь... И трудности, и лишения, и радости, и удовольствия. — Она остановилась перевести дух. — И многих уже нет — Фрэнсиса, Элизабет, тетушки Агаты, Марка Дэниэла, доктора Чоука, сэра Джона Тревонанса, кузена Уильяма-Альфреда и... и Джулии. Столько всего случилось: двое наших детей выросли и теперь влюбились сами. Дуайт и Кэролайн поженились, Джеффри Чарльз когда-то был тощим подростком, а теперь стал галантным капитаном, столько всего... Разве мы можем остаться теми же? Ты бы узнал себя прежнего, если бы наткнулся на пляже? А я? Сомневаюсь. Если я не поумнела, то наверняка стала мудрее. Но разве ты не любишь меня до сих пор? Разве не любил прошлой ночью? Разве хоть чуточку, самую малость, мы не прежние?

— Если ты будешь кричать так громко, — сказал Росс. — Тебя услышат даже чайки.

— Жили-были старик со старухой! — во все легкие прокричала Демельза. — Твидли-двидли-дидли-ду.

Клоуэнс и Белла услышали ее и помахали. Она помахали им обеими руками, подняв их высоко над головой. Ее дочери остановились, решив, что Демельза их зовет, но она жестом велела им идти дальше.

— Подойди сюда, — сказал Росс. — Утихомирься. Иди рядом со мной. Возьми меня под руку.

И Демельза повиновалась.

II

Они повернули обратно, предоставив Клоуэнс и Белле удаляться всё дальше и дальше, пока они не превратились в две точки и почти не скрылись из вида.

Иногда, сказав не подумав, попадаешь в точку, размышлял Росс. У меня так и вышло. Думаю, что я счастлив, уж точно доволен. В конце концов мы преуспели. В конце? Что ж, пока так. Благодаря открытию разработок Треворджи шахта принесет неплохую прибыль в следующем квартале. Не такую богатую, как Грейс, но довольно неплохую для начала. Доходы Грейс падают, но это неважно — вероятно, как-нибудь сообща они смогут успешно продержаться. Бен, должно быть, скоро вернется. В конце концов, ведь это он открыл Треворджи. Его отставку можно принять лишь условно. Через неделю или около того, когда его деду станет лучше, мы с ним примемся за дело. Еще глупее с его стороны отказываться вернуться теперь, когда Клоуэнс со Стивеном в ссоре. Их разрыв, вероятно, возник из чего-то более глубинного, из более основательных противоречий, нежели вспыхнувшая ссора и потасовка во дворе шахты Уил-Лежер.

А этот новый парень — что он значит в жизни Клоуэнс? Станет ли просто обаятельным и подходящим утешением для нее, сам почти не догадываясь об этом, и она поймет, что ее безрассудное увлечение Стивеном наконец прошло? Или к этому времени на следующий год он уже сделается нашим новым зятем?

Ну, а Джереми? Джереми — задачка посерьезнее, потому что прочесть его куда труднее. Вроде бы у него все хорошо. Открытие шахты теперь оправдалось, строится новое здание для паровой лебедки, и с девчонкой Тревэнионов у них что-то вроде перемирия. Да и после полного разгрома французской армии в снегах Польши причин отправиться на войну у него гораздо меньше. Демельза будет счастлива. А Джеффри Чарльз...

Ну, а что до меня? Должно быть, я обречен (или благословен, кто тут разберет?) находить большую часть собственного удовольствия в удовольствиях своей семьи. Наверное, я больше отражаю счастье, чем создаю. Особенно это касается Демельзы. Но в какой-то мере распространяется на всех. Не то чтобы я совсем не ищу счастья, но почти всегда получаю его из вторых рук. Я обычный эгоист. Возможно, Полдарки не из тех, кому суждено летать высоко и свободно. Как повезло, что у меня есть эта женщина, она создана природой, чтобы любить жизнь, ценить мелочи, выискивать их, как коллекционер новую бабочку, и никогда не позволять им угаснуть. Я просто следую за ней, через нее узнавая, что такое счастье.

Обычный эгоист. Да еще какой! Ведь, несмотря на абсолютную любовь к жене и детям, я знаю, что в следующем месяце поеду в Лондон, и когда это случится, буду страдать от расставания с ними, откровенно презирая это порочное чувство наслаждения от возвращения на сцену. Хотя в парламенте от меня нет никакого толку, я начну интересоваться его новым составом. Говорят, что Ливерпуль увеличил свое преимущество на сорок голосов. Также утверждают, что пять или шесть самых верных сторонников Каннинга потеряли свои места из-за преданности ему. Начнутся перемещения и перестановки. И тот, кому нечего добиваться, не без удовольствия будет наблюдать за происходящим.

Кроме войны. Пусть Наполеон временно разбит, мы не можем просто расслабиться, решив, что время великих свершений — в прошлом. Таким образом мы упустим все наши выгоды...

— Кто это там спускается с утеса от Уил-Лежер? — спросила Демельза.

...Обычный эгоист...

— Что? — переспросил Росс.

— Это Джереми! Узнаю его тощие ноги! Стало быть, он вернулся. Я велела накрыть для него к ужину.

Джереми махнул рукой, и они помахали в ответ. Со скоростью не менее восьми миль в час они ринулись навстречу друг другу. Джереми поцеловал мать, пожал руку отцу, и вся компания отправилась домой.

— Ужин скоро? Я проголодался!

— Ох, через двадцать минут! Как там мистер Харви?

— Харви?

— Да, ты ведь был...

— Ах да, конечно. Довольно неплохо. Хотя знаешь, он все еще стеснен в средствах. Пока не расплатится с бывшими партнерами...

— Много ли он должен?

— О да... Да, суммы весьма значительные. Но полагаю, он выживет и преуспеет, такова его природа... — Джереми взглянул на берег моря и прищурился. — Это Клоуэнс и Белла?

— Да. По-моему, они уже возвращаются.

— Ты видел Тревитика? — спросил Росс.

— Нет, отец. Он был в Бриджнорте.

— В Брижднорте?

— Некоторые... э-э-э... литейные работы, которые собирались выполнить для него в Хейле, теперь переведены туда из-за судебного запрета... Кстати, мама, — сделал над собой усилие Джереми, — ты выглядишь превосходно!

— И чувствую себя превосходно! — ответила Демельза, — И думаю, что съем на ужин ничуть не меньше, чем ты!

Признаться, Демельза не думала, что Джереми тоже выглядит превосходно. Вместо того, чтобы казаться, как обычно, чуть моложе своего двадцати одного года, он внезапно стал выглядеть гораздо старше. Лицо бледное, под глазами темные круги, словно от беспокойства или отсутствия сна. Демельза, обладающая обостренной чувствительностью в отношении членов семьи, вдруг испытала резкий укол беспокойства, паники, предчувствия беды, как будто что-то более тонкое, чем обычные чувства, предупреждало ее о надвигающейся опасности, грозящей в ближайшее время или уже случившейся. Она снова взглянула на Джереми, уверяя себя, стараясь себя успокоить, что это всего лишь новый приступ лихорадки волнует ее кровь.

— Новости с Уил-Лежер обнадеживают! — сказал Росс.

— Рад слышать! Я заглянул туда, как только вернулся.

— У Мэнни Байса и Тоби Мартина новые находки. Они принесут им небольшое состояние, прежде чем снова распределят места добычи.

— Итак, мы в выигрыше!

— Так точно!

Итак... мы в выигрыше, — подумал Джереми, скользя взглядом по волнам. Два выигрыша — и только один из них законный. Дело сделано. Несколько помех в самом начале, ну а дальше все прошло по плану. Они были в безопасности. Более-менее в безопасности. Вся одежда, парики, костюмы сожжены еще до рассвета. Содержимое двух стальных ящиков оценено, подсчитано, надежно припрятано. Покуда все ведут себя осмотрительно и умно, риск небольшой. Ничто не может их выдать. Описания свидетелей будут неопределенными и ненадежными. Они умчались в ночь. Кто мог знать, откуда они взялись и куда делись?

В выигрыше. Но выигрыша он не чувствовал. Горестный гнев, побудивший его организовать это дело, весь выгорел во время действия. Злость и разочарование привели его к здравым умозаключениям о том, что есть хорошо, что плохо и что такое риск. Теперь все закончилось, и закончилось успешно, но в его сердце остался лишь пепел. Казалось, чувства к Кьюби сметены этим грабежом, очевидно, они погибли в том экипаже. Может быть, в неопределенном будущем что-то оживет, но сейчас Джереми было наплевать на нее, он только спрашивал себя, как он мог быть настолько одержимым, так глупо одержимым, что рискнул так поступить в надежде добиться этой недостойной девушки. Это было уже не важно. Она больше не имела никакого значения. Все, что раньше имело значение, стало ему отвратительным.

Возможно, через день-два или через месяц-другой все это сотрется из памяти, и ему станет легче сдерживать отвращение к себе. Сейчас он ощущал себя так, будто проснулся от кошмара и понял, что страшный сон был правдой. Но все проходит. Со временем, несомненно, он снова начнет чувствовать и мыслить нормально.

Джереми гадал, как отреагируют родители, если он им сейчас расскажет. Полдарки, как он считал, частенько шли наперекор закону. Но только не так. Он преступил тонкую грань, нарушил одно из заповедей не только по английским, но и по Божьим законам. Но Джереми понимал, что глубокие чувства, толкнувшие его на этот поступок, были сильнее, чем здравый смысл. И яростная решимость ни разу не дрогнула, даже в долгие часы ночью накануне посадки в дилижанс. Хотя сейчас она ослабила хватку, но никуда не делась. От каких безумных предков он унаследовал эту бурлящую кровь? Но разве может всё это объяснить или извинить наследственность? Разве он не хозяин собственной души?

Глупости. Всё это пройдет. Он встряхнул плечами, словно отгоняя дурные мысли.

— Ой! — воскликнул Демельза. — Увидела тебя и совсем забыла! Вчера мы получили письмо от Джеффри Чарльза! Там такое... да ты сам посмотри! Росс, оно у тебя?

Росс достал из кармана бумагу со сломанной красной печатью и протянул ее сыну. Джереми принялся читать.

Сьюдад-Родриго, двадцать девятое декабря 1812 года.

Мои дорогие родственники!

Знаете, что со мной произошло? Нечто захватывающее и абсолютно невозможное! Догадываетесь? Нет, вы точно не догадаетесь!

Нет, меня не назначили генерал-адъютантом армии в Португалии, не посвятили в рыцари за храбрость в битве при Саламанке, и лорд Веллингтон не предложил мне стать начальником своего штаба. Ничего такого! Но в результате одного безумного счастливого случая я сделался Женатым человеком!

Помните, в последнем письме я, кажется, рассказывал вам, что был расквартирован в одном городке у сеньора де Бертендона? Помните, я писал, что у него жена, двое сыновей и дочь? И можете себе представить, что за полтора месяца я влюбился в его дочь Амадору и, что гораздо более удивительно, она в меня тоже! Ей девятнадцать лет от роду, она безмерно прекрасна и обаятельна, обладает достоинством и гордостью настоящей испанки, а также всем изяществом и грацией красивой женщины! Все, больше ни слова, а то вы еще решите, что я опять словно школьник — совсем утратил разум. Но это не так. Она — это все, о чем я только мог мечтать. 

Сейчас у меня совсем немного времени, чтобы писать вам, потому что на этой неделе я занят на войсковых смотрах, скажу просто, что нас обвенчали во вторник утром, сперва наш капеллан, преподобный Марк Фостер, а затем отец Антонио Каррерос в готическом соборе, чтобы уж наверняка. Сеньора де Бертендона глубоко огорчена тем, что ее дочь выходит за еретика, как и старший брат Мартин. Но ее отец настолько обожает Англию во всех проявлениях, что видит только хорошее, даже во мне, как в своем зяте! И сама Амадора, хоть и воспитана в строгости чужой веры, между нами клянется мне, что... в общем, не смею сказать, в чем она уверяет меня наедине, и чтобы меня не сочли сверх меры скрытным, скажу только, что считаю и верю — с той любовью, что мы питаем друг к другу, терпение и здравый смысл помогут сгладить все возможные трудности.

Не могу сказать, каковы наши планы на будущее, за исключением того, что пока мы живем в доме ее родителей, вдвоем, не считая ее семьи, Дэвида Гамильтона, преподобного отца Антонио Каррероса, семи испанских партизан, мальчишки-пастуха из Португалии и толпы слуг! Дальнейшие планы будут сильно зависеть — для меня, по крайней мере — от решений по поводу нашей весенней кампании, которые вскоре примет новоиспеченный герцог Сьюдад-Родриго, генералиссимус испанских и британских войск, коим является не кто иной, как маркиз Веллингтон.

Великие вести с русского фронта! Возможно, скоро все закончится!

С наилучшими пожеланиями самого чудесного Нового года всем вам,

от

Джеффри Чарльза и Амадоры Полдарков

— Ну и новости! — с энтузиазмом сказал Джереми. — Что за удивительные новости! Стало быть, однажды, возможно даже скоро, у нас появится испанская кузина в Тренвите!

— Он будто специально ничего не сказал, — проговорила Демельза. — Интересно, есть ли у нее деньги?

— Что? — удивленно переспросил Джереми.

— Мне интересно, есть ли у этой девушки деньги.

— Ах да, понятно.

— Было бы здорово, если бы она помогла Джеффри Чарльзу восстановить Тренвит. Сам он не справится.

— Мне знакомо это имя — де Бертендона, — сказал Росс. — Не припомню, в какой связи, но оно известно.

— Надеюсь, они скоро приедут, — сказала Демельза. — Как хорошо, что, по его словам, она немного говорит по-английски, а то я сомневаюсь, что могу изучить еще один язык. — Она замолчала. — Ты что, руку поранил?

— Что? — Джереми уставился на ободранные костяшки пальцев. — Ах, это. Выронил гвоздодер, когда пытался кое-что открыть.

— Когда это было?

— Вчера.

— Похоже, рану даже не промыли! Ты прикладывал бальзам или мазь?

— Нет... Просто облизал, но по пути домой попала грязь.

— В котором часу ты выехал?

— Откуда?.. Ах, из Хейла... Сразу после рассвета.

— Ладно, тогда мы как следует промоем, и я приложу пластырь.

— Нет нужды суетиться, мама, — раздраженно отозвался Джереми, — уже почти не болит. Само пройдет.

Они добрались до ступенек в изгороди, отделяющей пляж от их владений. Демельза снова посмотрела на Джереми, позабыв о былой радости и теплом солнечном дне.

— Ты виделся с Кьюби? — спросила она.

Джереми вскинул голову.

— Что? Нет. Нет, вовсе нет.

— И ничего не изменилось?

— Ничего.

— Никаких перемен?

— Никаких, — ответил Джереми, глядя над ее головой на далекое море.

Теперь Клоуэнс и Белла быстро приближались и кричали, чтобы их подождали. Они постояли у ступеней, а потом все вместе пошли обедать, со смехом и шутками, веселая и дружная семья.

Понравилась книга? Поблагодарите переводчиков:

Яндекс Деньги

410011291967296

WebMoney

рубли – R142755149665

доллары – Z309821822002

евро – E103339877377

PayPal, VISA, MASTERCARD и др.:

https://vk.com/translators_historicalnovel?w=app5727453_-76316199

Группа переводчиков «Исторический роман»

Книги, фильмы и сериалы

https://vk.com/translators_historicalnovel

Примечания

1

«отступить, чтобы прыгнуть дальше» (фр.), т.е. тактическое отступление.

(обратно)

2

1509 год.

(обратно)

3

Вагонеточная дорога из Портрита служила для перевозки руды из ближайших шахт в порт Портрит. Вагонетки тянули лошади. Эта первая железная дорога в Корнуолле открылась в 1809 году. В дальнейшем ее продлили до Полдиса.

(обратно)

4

Мельница Баркера — гидростатический механизм, изобретенный в середине 18 века.

(обратно)

5

Томас Роберт Мальтус, 1766-1834 — английский священник и учёный, демограф и экономист, автор теории, согласно которой неконтролируемый рост народонаселения должен привести к голоду на Земле.

(обратно)

6

Галаго — небольшой ночной примат, обитающий в Африке.

(обратно)

7

нувориш (фр.)

(обратно)

8

Глас народа (лат.)

(обратно)

9

Джон Беллингем 11 мая 1812 года застрелил премьер министра Спенсера Персиваля.

(обратно)

10

Песня шута из пьесы «Двенадцатая ночь» У. Шекспира, пер. М.А.Лозинского

(обратно)

11

Бертран Клозель (1772— 1842), Николя Жан де Дьё Сульт (1769—1851) — французские генералы.

(обратно)

12

Гезенк — подземная вертикальная или крутая наклонная горная выработка, не имеющая выхода на поверхность.

(обратно)

13

Аббревиатура латинской фразы Iesvs Nazarenvs Rex Ivdæorvm, то есть «Иисус Назарянин, Царь Иудейский»

(обратно)

14

Усеченная цитата из Библии, Евангелие от Луки, 15:3-7

(обратно)

15

«Венецианский купец» У.Шекспира, перевод Т. Щепкиной-Куперник

(обратно)

16

Строчка из сборника Cornucopia 1612 года.

(обратно)

17

Канцлерский суд — высший судебный орган, который был создан в раннюю эпоху феодализма в Англии как дополнение к системе судов, руководствовавшихся при осуществлении правосудия указами и другими источниками права. Второе название Суд справедливости. По замыслу создателей суда, он должен был руководствоваться только справедливостью. Председателем суда был лорд-канцлер.

(обратно)

Оглавление

Реквизиты переводчика

…    

Часть первая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

Часть вторая

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

Часть третья

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

*** Примечания ***