Стальной век: Социальная история советского общества [Вадим Валерьевич Дамье] (fb2) читать онлайн

Вадим Дамье СТАЛЬНОЙ ВЕК Социальная история советского общества

ISBN 978-5-397-03768-6

Вступление

Есть темы, к которым историки не раз возвращаются на протяжении жизни, не только потому что эти проблемы неисчерпаемы или из-за появления новых доступных документов и материалов. Речь не идет сейчас о тех, кто меняет свои оценки и концепции на прямо противоположные, в угоду господствующему мнению, запросам власти или «обществу зрелищ». Честные исследователи сами развиваются по мере приобретения ими знаний, совершенствуют или уточняют свой взгляд на события, по-иному осмысливают детали…

За минувшие четверть века мне не раз доводилось писать о советской истории, пытаясь по-своему ответить на знаменитый вопрос «Что же это было?»¹. С самых первых шагов стало ясно, что советское общество не было социалистическим, поскольку в нем отсутствовали такие основополагающие элементы социализма, как общественное самоуправление, свободная самореализация и саморазвитие человеческой личности, замена экономических отношений, строящихся на погоне за прибылью и бюрократическом диктате, непосредственным удовлетворением нужд и потребностей конкретных живых людей.

Стоило ли в этой ситуации исполнять реквием по социализму? Вскоре после роспуска Советского Союза мне довелось так ответить на этот вопрос:

«Социализм оказался утопией, и чары его развеялись. Социализм умер. Эти и подобные им высказывания можно сегодня услышать со всех сторон. Человечество переболело опасной детской болезнью и теперь выздоравливает. Идеи демократии и свободной рыночной экономики наконец-то одержали победу, и теперь уже ничто не сможет омрачить их торжество. Так или примерно так заявляют лидеры и политики западного мира, а вслед за ними и вожди новых независимых государств, образовавшихся на развалинах СССР.

Ну что ж, скажем над постелью умирающего прощальное слово и отправим затем покойника в последний путь?

Во избежание недоразумения автору следует объясниться. Он не испытывает ни малейшего сожаления в связи с кончиной той общественной модели, которую с таким счастьем отпевают одни и так же сильно оплакивают другие. С его, автора, точки зрения, крах тоталитарного устройства, так напоминающего мрачный кошмар оруэлловского «1984», можно было бы только приветствовать. Но помимо сомнения в адрес тех, кто идет в похоронной процессии, есть и другие моменты, заставляющие пристальнее всмотреться в единодушное торжество новоявленного «праздника избавления».

Кого же здесь хоронят?

Тоталитарный сталинистский порядок? Да, конечно. Но только ли его? Не присутствуем ли мы при своеобразной переоценке ценностей, да притом таких, которые отнюдь не ограничиваются рамками сталинистской или вообще большевистской модели? Давайте вслушаемся в эти доводы, доносящиеся из похоронной толпы. Хватит экспериментов, хватит утопий! Долой мечты о светлом будущем, «сны о чем-то Большем» — подайте нам гарантированное и сытое настоящее! Довольно вообще фантазий и идеалов — это иллюзии! Истинны только сытое брюхо да набитая мошна: торжествующая психология сверчка, знающего свой шесток…

Виновато ли естественное стремление человека к свободе, равенству, счастью, гармонии, взаимной помощи в том, что тираны использовали его и прикрыли свое царство этими красивыми словами? Виноват ли Христос в зверствах инквизиции, а Будда — в угнетении религиозных меньшинств в буддийских странах?

Так что же умерло? Социализм или Нечто, нацепившее на себя его плащ? Как противники социалистической идеи, так и апологеты потерпевшего поражение устройства здесь оказываются едины, и это невероятно характерно. И для тех и для других именно социализм потерпел поражение, разбит, отступает, умирает. <…> Не будем же отпевать то, что еще не родилось на свет!»²

Анализ особенностей и характерных черт российского социума перед революцией 1917–1921 гг., политики всех режимов, правивших страной на протяжении минувшего века, а также упорного, временами ожесточенного сопротивления трудящихся классов населения против этой политики позволяет вполне точно определить сущность и историческое место той социальной и государственной формы, которая существовала в так называемом «Советском Союзе». Не стану сразу обрушивать на читателя формулировки и оценки. Пусть он, читая эту книгу и следуя за ходом исторических событий, сам, вслед за автором, сможет назвать явление по имени. Моя задача состояла лишь в том, чтобы собрать воедино информацию, которая сегодня доступна на основе публикаций документов, других источников и самых разных научных работ (чьи выводы я чаще всего не разделяю, что не мешает использовать содержащиеся в них факты и сведения), и попробовать изложить ее в виде ряда последовательных исторических очерков. Они охватывают весь период так называемой советской истории: с 1917 по 1991 гг. Не стоит упрекать меня в том, что какие-то моменты или стороны той действительности не нашли своего отражения в книге. Об этом писали, пишут и еще долго будут писать обширные тома. Мне важно было проследить ту путеводную нить, которая позволит ответить на самые главные вопросы: почему и как произошло то, что произошло? Для этого пришлось сделать упор на двух основных линиях: с одной стороны, на планах и политике «верхов», с другой — на нуждах, жизни и действиях народных «низов»

Последнее, что хочется сказать перед тем, как читатель начнет читать эту книгу. Я старался в равной мере разрушить как «красные», так и «белые» мифы о советской истории. Мне одинаково чужды как восхваления, так и проклятия в адрес Ленина, Сталина и их последователей за то, что те выступали «создателями социализма», «погубителями Великой России» или, наоборот, «творцами Великой империи». В набившем уже оскомину споре о том, кем был Сталин — «эффективным менеджером» или жестоким и кровожадным тираном, я не считаю нужным становиться ни на одну из сторон. Я надеюсь, читатель сам сумеет придти к выводу о том, что тиран и деспот вполне может быть весьма эффективным менеджером. Вопрос лишь в том, чему и кому служит, с какой целью, для кого и какой ценой осуществляется эта эффективность. И нужны ли обыкновенным, «простым» людям такие вот менеджеры, которые готовы силой и невзирая на последствия и жертвы навязывать обществу свои «модели» — идет ли речь о всесильном Государстве или всемогущем Рынке?

Сегодня, когда нередко приходится слышать голоса, которые утверждают, что незачем рассказывать школьникам всей истины, но главное — это воспитать из них патриотов, готовых все оправдать и простить «родному» государству, мне кажется особенно важным и нужным одно: сказать правду.

Глава 1 Русская революция 1917–1921 гг

Сколько революций произошло в России в XX веке? Среди историков до сих пор нет единого мнения на сей счет. Ответ на этот вопрос чаще всего зависит от точки зрения или от политической позиции. Одни считают, что в феврале 1917 г. вспыхнула демократическая революция, а в октябре того же года произошел большевистский переворот, покончивший с надеждами на развитие России по пути свободы и демократии. Историография, в большей или меньшей степени связанная с большевистской традицией, предпочитает говорить о двух революциях: буржуазно-демократической Февральской и социалистической Октябрьской. Современники событий нередко вели речь о «Третьей революции», направленной против большевистской диктатуры в 1921 г. И все-таки представляется, что революционные события 1917–1921 гг. следует воспринимать как единый процесс, хотя и не линейный, но включавший в себя различные линии, подъемы и спады. Все это время на повестке дня стояли одни и те же глубинные социальные проблемы, вокруг которых и разворачивалось противоборство между различными общественными силами и течениями. Все это время в разных формах полыхало восстание народа против старой системы, заведшей страну в тупик, и против попыток новых властей навязать ей такие формы модернизации, которые ломали устои народной жизни. Ожесточенный конфликт между «низами» и «верхами» в итоге завершился торжеством последних, хотя и в отличном от старого обличье — большевистском.

1. На пути к революции. Расстановка сил

Предыстория Русской революции 1917–1921 гг. уводит нас далеко вглубь XIX столетия. После унизительного поражения, понесенного Россией от западных держав в ходе Крымской войны 1853–1856 гг., русскому самодержавию стало ясно, что для сохранения его власти необходимы

преобразования. Если Империя хотела устоять, нагнать своих противников и конкурентов и продолжать вести мировую политику, ей следовало предпринять существенные шаги в направлении военного, а значит и экономического обновления (модернизации). В 1861 г. было отменено крепостное право, и развернулся процесс принудительного насаждения капиталистических элементов сверху, характерный для стран с так называемым «догоняющим» типом развития. «…Каждое более или менее крупное мероприятие правительства влияет на жизнь всего народно-хозяйственного организма. Покровительство, оказанное отдельной отрасли промышленности, новая железная дорога, изыскание новой почвы для применения народного труда — все подобные… меры затрагивают… весь строй сложившихся отношений…», влияют на ход дальнейшего развития всего экономического механизма, — объяснял смысл проводимой политики российский министр финансов Сергей Витте³.

Государство за свой счет создавало хозяйственную инфраструктуру и банки, строило фабрики, заводы и железные дороги, а позднее передавало их частному капиталу, когда тот уже оказывался в состоянии вкладывать в них деньги и развивать экономику дальше. Эта политика финансировалась, прежде всего, за счет средств, выкачанных из крестьянских общин. «Мо-дернизаторские» усилия были весьма активными и, на первый взгляд, принесли ощутимые успехи. По темпам роста производства Россия (по ряду показателей) обгоняла ведущие мировые державы. Так, например, за 1890–1913 гг. производство чугуна в России возросло в 5 раз (в Германии — в 4 раза, в США — в 3,3 раза, в Великобритании — в 1,3 раза), добыча российского каменного угля увеличилась в 6 раз (в США — в 3,6 раз, в Германии — в 2,7 раз, в Великобритании — в 1,6 раз), добыча нефти — в 2,3 раза (в США — в 5,5 раз)⁴. В 1913 г. Россия давала почти четверть мирового урожая пшеницы, половину мирового урожая ржи и почти треть мирового урожая ячменя.

Все эти цифры, действительно, впечатляют. Но насколько удалось властям к моменту начала Первой мировой войны в 1914 г. превратить Россию в процветающую страну с развитой капиталистической экономикой?

Либеральные, социал-демократические и большевистские теоретики нередко были склонны переоценивать степень развития капитализма в России, степень ее «европеизации». Но они видела то, что хотели увидеть. В действительности Россия, говоря современным языком, оставалась скорее страной «Третьего мира». Общее структурное отставание российской экономики от западной было настолько значительным, что наводит на мысль: речь идет не просто об отсталости в рамках одной и той же системы координат, но о глубинном «цивилизационном» различии. Действительно, реальный доход на одного работающего в России в 1913 г. составлял лишь 81 % от соответствующего показателя в Англии в 1688 г., то есть за сто лет до промышленной революции!⁵ При этом разрыв в объеме ВНП на душу населения по сравнению с развитыми западными странами с конца XIX века стал все больше нарастать⁶.

В российских городах утвердился капитализм, но свыше 80 % населения по-прежнему жило в деревне, а российский рынок оставался слишком узким для того, чтобы капиталистические отношения широко распространились. Страна существовала как бы в двух различных мирах. Большинство людей находилось в докапиталистических условиях. Известный ученый-аграрник А.В.Чаянов, изучавший аграрные отношения в русской деревне, обратил внимание на следующую особенность: хотя большая часть крестьян уже не практиковала чисто натуральное хозяйство, но продавала свои продукты на рынке и прирабатывала на промыслах, капиталистического накопления чаще всего не происходило. Подавляющее большинство крестьянских семей тратило все вырученные деньги на еду или промышленные товары⁷, что характерно для «докапиталистических» отношений. В деревне уже появились хозяева, ведшие дела на широкой коммерческой основе и с применением наемного труда (их называли кулаками-мироедами), но в целом крестьянство оставалось в имущественном и социальном отношении довольно однородной массой. Процессы расслоения носили еще зачаточный характер.

Преобладающей формой общественной организации в русском селе оставалась крестьянская община («мир», «общество») — единица не только фискальная, но, в известной мере, все еще и хозяйственная. Она обладала чрезвычайно высокой устойчивостью и имела свои механизмы коррекции социального неравенства (переделы земли и т. д.). Попытки правительства П.А.Столыпина в ходе аграрной реформы (с 1906 г.) выделить в деревне твердый слой крестьян-капиталистов и осуществить ускоренное разложение общины имели лишь ограниченные результаты; начался обратный процесс возвращения крестьян в общину.

См.: Чаянов А. Доходы и расходы крестьян Московской губернии // Кооперативная жизнь. 1913. № 7–8. С. 29–31.

Основная проблема докапиталистического состояния русской деревни состояла в том, что потенциал дальнейшего увеличения сельскохозяйственного производства не для собственных нужд, а на продажу, был ограничен. Крестьянин вообще психологически был не склонен производить «больше, чем надо», а классические «капиталистические» стимулы на селе работали довольно плохо. Неудивительна крайне низкая производительность в дореволюционных крестьянских хозяйствах. Урожайность хлеба в несколько раз уступала европейскому уровню. Экспорт хлеба осуществлялся не благодаря излишкам, а за счет крестьянского недоедания. В деревне периодически вспыхивал голод. Положение усугублялось крестьянским малоземельем: значительная доля лучших угодий находилась в руках помещиков, часть которых прибегала к феодальным методам ведения сельского хозяйства.

Широкие массы российского общинного тсрестьянства были чем дальше, тем больше недовольны сложившимся положением. Со времени революции 1905–1907 гг. они все более отчетливо формулировали свои чаяния. Историк Т.Шанин, много лет посвятивший изучению русских крестьян, так суммирует их стремления: «Идеальная Россия их выбора была страной, в которой вся земля принадлежала крестьянам, была разделена между ними и обрабатывалась членами их семей без использования наемной рабочей силы. Все земли России, пригодные для сельскохозяйственного использования, должны были быть переданы крестьянским общинам, которые установили бы уравнительное землепользование в соответствии с размером семьи или «трудовой нормой», т. е. числом работников в каждой семье. Продажу земли следовало запретить, а частную собственность на землю — отменить»⁸. Разумеется, такая программа «черного передела» не имела ничего общего с буржуазными преобразованиями и введением частной собственности на землю.

Но и в российских городах той эпохи капитализм выглядел во многом иначе, чем в Западной Европе и США. Он сильно зависел от иностранных займов и инвестиций. Удельный вес зарубежных капиталов в акционерных обществах доходил к 1913 г. до 47 %⁹; большая часть прибылей вывозилась из страны. Еще в 1899 г. Витте сравнивал экономические отношения между Россией и Западной Европой с теми, которые существуют между европейскими державами и их колониями: Россия «в некоторой степени является такой гостеприимной колонией для всех промышленно развитых государств, щедро снабжая их дешевыми продуктами своей земли и дорого расплачиваясь за произведения труда»¹⁰.

Витте С.Ю. Указ. соч.

Государственная регламентация и поощрение властями крупных монополистических объединений серьезно сдерживали промышленное развитие страны. Уровень технической оснащенности оставался низким. Промышленная структура основывалась на отраслях и видах производства, которые считались передовыми в конце XIX столетия (черной металлургии, паровозостроении, производстве паровых машин, простых сельскохозяйственных орудий и бытовых товаров, легкой и пищевой промышленности). Западная же индустрия в это время уже переходила к эпохе электричества, химии и станкостроения. Для развития этих отраслей в России не было ни капиталов, ни промышленной рабочей силы, общая численность которой в 1911–1914 гг. почти перестала расти. Неудивительно, что верховный главнокомандующий русской армией в период Первой мировой войны, великий князь Николай Николаевич вынужден был признать: «в техническом отношении наша промышленность далеко отстала от промышленности английской и французской» и не в состоянии удовлетворить военные нужды¹⁰.

Несмотря на все наросты капитализма, Россия в целом еще не была «проникнута капитализмом». Начала индустриализации, взращенные царским правительством, натолкнулись на жесткие исторические рамки, а поражения России в Первой мировой войне со всей ясностью продемонстрировали экономическую и инфраструктурную слабость страны. Всего за время боевых действий Россия потеряла убитыми, умершими от ран и пропавшими без вести от 2 до 3 млн. человек¹¹. Нехватка топлива и металла поставила под удар транспортную систему (особенно железные дороги) и систему снабжения. Катастрофическим стало положение в сельском хозяйстве: мобилизация, как показала перепись 1917 г., вырвала из деревень почти половину работников. Если до войны в среднем собирали свыше 4,5 млрд, пудов зерна в год, то в 1917 г. собрали в 1,5 раза меньше. В декабре 1916 г. правительство приступило к принудительной разверстке хлеба. Снабжение городов продуктами питания все более ухудшалось на фоне растущих цен: в конце января 1917 г. в Петрограде оставался лишь 10-дневный запас муки; мяса не оставалось вообще¹². Подвести продукты было почти невозможно из-за транспортного кризиса…

Таким образом, со стратегической точки зрения, все попытки «догнать» государства-конкурентов провалились. Царизм не мог превратить Россию в военного и индустриального капиталистического гиганта. Причины этого следует искать в самих социально-политических структурах

Старого режима. Страна не могла сделать решительный шаг к полномасштабному промышленному перевороту, не отказавшись от их сохранения: не разрушив общинные структуры, не преодолев узость внутреннего рынка, не распространив повсюду рыночные принципы и не мобилизовав крупные финансовые средства и рабочую силу на проведение широкой капиталистической индустриализации. Царское правительство не могло себе этого позволить, поскольку вся общественная система Российской империи основывалась на существовании привилегированного помещичьего дворянства, с одной стороны, и крестьянских общин — важнейшего источника налоговых поступлений и формы организации подавляющего большинства населения, с другой. Из последних можно было выкачивать деньги и хлеб, но разрушить их было нельзя. Змея грызла свой собственный хвост, но не могла его проглотить. Преодолеть пределы модернизации в рамках существующей системы не удавалось.

Подобный тупик мог в других условиях привести к классической буржуазной революции, наподобие западноевропейских революций прошлых столетий. Но такой вариант наталкивался в России на почти непреодолимые препятствия. Русские рабочие, в отличие от французских санкюлотов XVIII века, вполне отчетливо сознавали, чего они не хотят: капитализма. Они уже достаточно насмотрелись на его проявления: произвол хозяев, собственное бесправие, подавление союзов трудящихся и т. д. Более того, рабочий класс России еще не забыл общинных и ремесленных традиций и навыков самоуправления в труде. Вчерашние или позавчерашние крестьяне еще вполне могли представить себе, как они сами управляют производством, пусть уже не сельскохозяйственным, а фабричным. Уже в 1905 г. они создавали на многих предприятиях свои фабричные комитеты, советы и рабочие ополчения-милиции. А неквалифицированные рабочие, не потерявшие связей с деревней, охотно вернулись бы туда при первой возможности. Никакого желания поддерживать буржуазную революцию у подавляющей массы российских рабочих не было.

В свою очередь, русская буржуазия и либеральные политические силы были слишком слабы и слишком сильно связаны с царизмом экономически, политически и на личном уровне, чтобы рискнуть пойти на смену системы и тем самым вывести модернизацию из тупика. Совет съездов представителей промышленности и торговли мог призывать к ограничению государственного предпринимательства и чрезмерного, с точки зрения буржуазии, казенного регулирования хозяйственной деятельности¹³, но крупнейшие объединения российских предпринимателей и не помышляли разорвать те многочисленные нити, которые протянулись между ними и царским государством. Либералы лишь обличали неэффективность правительства и чиновничьей администрации, добиваясь расширения своего влияния в рамках сложившихся структур. «Нельзя ставить во главу угла всяких Распутиных; — убеждал председатель Государственной Думы М.В.Род-зянко царя Николая II в феврале 1917 г. — Вы, государь, пожнете то, что посеяли». На что монарх пожал плечами: «Ну, бог даст»¹⁴.

Как и во многих других странах «Третьего мира» в XX веке, мотором радикальцой модернизации в России могли стать лишь круги, сравнительно независимые от основных социальных групп и сил общества: и от царизма, и от буржуазии, и от крестьянских общин, сопротивлявшихся наступлению капитализма. Ведь эти группы или стремились сохранить существующую систему, либо предпочли бы какой-то совершенно иной путь развития, основанный на видоизменении общинных ценностей в сторону самоуправления, освобожденного от жестких тисков государственной власти. Только не связанные с ними и не обязанные им революционеры были способны довести до конца разрушение общины и осуществить индустриализацию, то есть установить формы организации труда и производства (фабричную систему с ее нормами «фабричного деспотизма»), соответствующие капиталистическим (буржуазным) общественным отношениям. Капитализм в России мог победить только особым путем: без частных капиталистов, чью роль взяли на себя новое, решительное и не ограниченное старыми «условностями» государство, бюрократия и технократия. И организовать такой переход было под силу лишь интеллектуальным кругам, воспринимающим себя как потенциальную, но отодвинутую царизмом элиту России, выполняющую особую революционную миссию. Эта элита, как выяснилось уже в ходе революции, формировалась в облике большевистской партии.

2. Февральский взрыв

Русская революция назревала давно, но, как это часто бывает, началась неожиданно как для самих ее участников, так и для противников. «Настоящий политический момент в сильнейшей степени напоминает собою обстановку событий, предшествовавших эксцессам 1905 года», — отмечало Петроградское охранное отделение в январе 1917 г.¹⁵ В этом месяце произошли крупнейшие стачки рабочих со времени начала мировой войны: в Петрограде бастовали почти 180 тыс. человек, свыше 90 тыс. приняли участие в забастовках в Баку, Нижнем Новгороде, Ростове-на-Дону, Харь-кове, в Донбассе, других городах и регионах. И все же, ничто, казалось, не предвещало быстрого неминуемого взрыва. Царь распорядился прервать работу Государственной Думы (буфера между властью и народом) и отбыл на фронт лично руководить боевыми действиями. Тем временем, весь февраль в столице империи вспыхивали отдельные стачки и студенческие волнения. Участники выступлений протестовали против нехватки продовольствия и растущей дороговизны. 22 февраля администрация закрыла бастовавший Путиловский завод, оставив рабочих без средств к существованию. На следующий день в Петрограде вспыхнула революция.

23 февраля (по старому стилю — в Международный женский день) работницы, доведенные до отчаяния полуголодным существованием, бросились громить хлебные лавки. В городе началась массовая стачка, которая стремительно распространялась и через пару дней стала всеобщей. Рабочие демонстрации нарастали и сопровождались ожесточенными столкновениями с полицией. «Хлеба! Нам нечего есть! Дайте нам хлеба или расстреляйте! Наши дети умирают с голоду!» — кричали люди на улицах. 26 и 27 февраля на сторону народа стали переходить размещенные в Петрограде войска; восставшие захватили оружие. Министры царского правительства были арестованы. Отказавшиеся разойтись депутаты Государственной думы сформировали Временный комитет. Одновременно трудовые коллективы петроградских предприятий части гарнизона избрали своих делегатов в народный орган — Петроградский Совет, который 1 марта взял под свой контроль руководство всеми военными силами в округе. Революция стала распространяться на другие города, где отстранялись от власти царские чиновники, формировались местные думские органы и Советы. Царь направил было на столицу верные ему части во главе с генералом Н.И.Ивано-вым, но те, не дойдя до Петрограда, отказались повиноваться. 2 марта Николай И принял делегацию Временного комитета государственной думы и «с тяжелым чувством», как записал он в своем дневнике, подписал манифест об отречении от престола. В тот же день в Петрограде было сформировано Временное правительство, состоявшее преимущественно из представителей либеральной буржуазии, но получившее поддержку интеллектуалов из руководства умеренных социалистических партий — социалистов-революционеров (эсеров) и социал-демократов (меньшевиков).

3. Революция на подъеме: от Февраля к Октябрю 1917 г

Итак, Русская революция началась в феврале 1917 г. совершенно стихийно, в атмосфере всеобщего недовольства и отражала в себе в одно и то же время всемирные социально-революционные процессы, обостренные мировой войной, и цивилизационный тупик царского самодержавия. Власть была захвачена первоначально коалицией либеральной буржуазии и умеренных фракций буржуазно-революционных интеллектуалов и партийных функционеров. Политическую оппозицию ей возглавило с весны 1917 г. радикальное социал-демократическое течение — партия большевиков во главе с В.И.Лениным. Ни новые правители России, ни их эсеро-меньшевистские союзники не желали, чтобы революция в стране вышла за индустриально-капиталистические рамки, даже если партии социалистического толка вели при этом речь о переходе к социализму в перспективе. Русская революция, с их точки зрения, была, в первую очередь, политической, а не социальной. В ее задачи входило не развитие народного самоуправления, а создание демократического государственного устройства путем выборов в Учредительное собрание и принятия новой конституции. Решение всех основных социально-экономических вопросов (включая самый главный для России — вопрос о земле) надлежало отложить до этого времени.

Но параллельно с этой политической революцией, в которой речь шла, прежде всего, о том, кому будет принадлежать государственная власть, снизу разворачивалась совсем другая, социальная революция. Она началась вскоре после февраля 1917 г. Выдвигались и становились все более популярными лозунги рабочего контроля и социализации земли; трудящиеся массы начали осуществлять их снизу, революционным путем, явочным порядком. Возникли новые социальные движения трудящихся: рабочие и солдатские Советы, крестьянские Советы и комитеты (в действительности — органы крестьянских общин), фабрично-заводские комитеты, квартальные и уличные комитеты ит.д. В них принимали участие и представители партий, пытавшихся взять эти массовые инициативы под свой контроль. Политических функционеров было особенно много в центральных, губернских и городских органах народного самоуправления. В результате, хотя Советы пользовались до июля 1917 г. таким влиянием, что современники событий говорили о существовании в стране «двоевластия», руководство Советского движения поддерживало в тот период Временное правительство. Однако «внизу» часто преобладала независимая классовая линия, ориентировавшаяся на антикапиталистические социальные преобразования.

Крестьяне захватывали помещичьи и кулацкие земли, но не обращали их в частную собственность, но ставили под контроль органов крестьянского самоуправления, считая это первым шагом к их социализации. Уже в апреле 1917 г. в деревне началась настоящая общинная революция. На I съезде крестьянских Советов в мае партия эсеров вынуждена была под давлением с мест внести резолюцию, которая обещала отмену частной собственности на землю будущим Учредительным собранием, а до тех пор провозглашала переход ее в ведение крестьянских земельных комитетов. Правда, в примечании указывалось, что такой переход должен произойти организованным путем, после соответствующего закона Временного правительства. Резолюция была, принята, однако крестьяне попросту проигнорировали примечание. Волостные комитеты и управы с мая отказывались выполнять распоряжения губернских и уездных органов власти Временного правительства и санкционировали захваты и «черный передел» земли, не дожидаясь решений властей. В начале осени Временное правительство, еще в марте провозгласившее государственную монополию на торговлю хлебом, стремясь пресечь «самовольные действия», получить продовольствие и деньги для продолжения войны, направило в деревню воинские команды. Таким путем властям удалось принудить строптивые волостные комитеты к подчинению губернскому начальству. Но насильственное осуществление хлебной монополии вызвало организованное сопротивление крестьянских общин и нередко приводило к вооруженным столкновениям с войсками. На все деревни солдат не хватало. Там, куда не дотягивалась вооруженная рука государства, общинники попросту разгоняли лояльные властям волостные комитеты и управы, избивали их членов, жгли документы и здания.

Городские рабочие также осуществляли свои требования «явочным порядком». В марте 1917 г. в Петрограде они отказывались подчиниться призыву городского Совета, в котором тогда существовало эсеро-меньшевистское большинство, и прекратить всеобщую стачку прежде, чем будет установлен 8-часовой рабочий день. В итоге, на большинстве предприятий они ввели его сами, по своей инициативе. Работники вынудили хозяев платить зарплату, «подобающую свободному гражданину», изгоняли из администрации ненавистных им начальников и создавали фабрично-заводские комитеты (фабзавкомы). В задачи последних входило осуществление «заводского самоуправления» и «права ведать внутренним порядком завода», включая установление продолжительности рабочего времени и уровня оплаты труда, осуществление контроля над соблюдением норм, приемом и увольнением и т. д. Первоначально на большинстве частных предприятий работники еще не посягали на право администрации непосредственно управлять производством. На государственных заводах они первоначально нередко брали управление в свои руки, но затем также предпочли ограничиться контрольными функциями. Конференция рабочих госпредприятий столицы 15 апреля постановила не брать «на себя ответственность за техническую и административно-экономическую организацию производства в данных условиях до момента полной социализации общественного хозяйства»¹⁶. Требования контроля над деятельностью заводской администрации не было в программе ни одной из социалистических партий; в мае оно было официально провозглашено первой Петроградской конференцией фабзавкомов. Некоторые трудящиеся при поддержке анархистов и анархо-синдикалистов стремились развивать рабочий контроль дальше — в сторону полного самоуправления. Анархист И.П.Жук, представлявший рабочих Шлиссельбургского порохового завода, предложил на этой конференции повсеместное создание крестьянских комитетов в деревнях, контрольных комиссий — на предприятиях, а также в районах, областях и в масштабе всей страны. «Только создав упомянутые крестьянские комитеты и рабочие комиссии и принимая энергичное и непосредственное участие в устройстве своей жизни, — заявил он, — народы России смогут идти по верному пути как политического, так и экономического освобождения»¹⁷. Резолюция анархистов собрала менее 10 % голосов. Хотя делегаты приняли большевистскую резолюцию, в нее была включена значительная часть предложений Жука. Рабочий путиловской верфи С.Беликов высказался достаточно четко: «Ясно, что пока предприятия не будут в руках рабочих, пока не будет взята ответственность — до тех пор мы не сможем руководить промышленностью. Я считаю, что мы уже сильны настолько, чтобы взять на себя ответственность за производство»¹⁸.

Многие активисты движения еще надеялись на расширение государственного регулирования или — вслед за большевиками — откладывали вопрос о рабочем управлении до взятия власти Советами. Однако в условиях экономического кризиса, контрнаступления предпринимателей и широкого закрытия предприятий с лета 1917 г. настроения рабочих становились все более радикальными. На второй конференции фабзавкомов Петрограда в августе предложения анархистов о бесцельности борьбы за государственную власть не были приняты, но в то же время делегаты поддержали заявление анархо-синдикалиста В.Шатова о необходимости «создать крепкую экономическую организацию рабочих, без которой будут потеряны и политические завоевания, которые можно считать в значительной мере химерическими»¹⁹. Осенью на различных предприятиях возникали конфликты между массой трудящихся и активистами комитетов. Последние ссылались, как, например, члены фабзавкома Ярославской Большой мануфактуры, на то, что прекращение работы «с одной стороны, уменьшает производительность фабрики, а с другой — удорожает стоимость производства, и для рабочих это не должно быть безразлично»²⁰. Они старались удерживать трудовой коллектив от столкновений с администрацией, но к подобным увещеваниям все меньше прислушивались. Рядовые делегаты фабзавкомов принимали большевистские резолюции политического характера (о рабочем контроле, национализации и власти Советов), но понимали их нередко в синдикалистском духе всеобщего производственного самоуправления. Так, на четвертой конференции петроградских фабзавкомов в октябре 1917 г. представитель Балтийского судостроительного завода Ре-нев говорил, что в сердце каждого рабочего горит вера в возможность самим осуществлять руководство предприятиями, и потому контроля недостаточно, «мы должны брать производство целиком в свои руки, конфисковав все фабрики и заводы»²¹.

Еще одной важной народной инициативой предоктябрьского периода стало движение за социализацию жилья и создание территориального самоуправления. В городе-крепости Кронштадт, который уже в мае фактически вышел из повиновения Временному правительству, была начата практическая реализация подобных мер, которая стала примером для остальной России. Активную роль в их осуществлении играл анархо-синдикалист Е.З.Ярчук. Анархист В.Волин, неоднократно бывавший в тот период в Кронштадте, вспоминал: «Всем, что касалось городских служб, ведали сами жители через свои домовые комитеты и «милицию»… Жители каждого дома проводили в начале несколько общих собраний. На собраниях избирался «комитет квартиросъемщиков»… (жильцы хорошо знали друг друга). Комитет следил за порядком в доме и безопасностью его жителей, назначал дежурных и т. д. «Домовые комитеты» делегировали по одному своему члену в «уличный комитет», занимавшийся делами отдельной улицы. Затем шли «квартальные», «окружные» и, наконец, «городской комитет», занимавшийся общегородскими делами». На началах самоуправления стало налаживаться хозяйство города. «На пустом пространстве между городом и берегами городские жители разбили коллективные огороды, нечто вроде маленьких садоводческих коммун. Группы горожан человек по 50, живущих в одном квартале или работающих на одном предприятии, договаривались сообща обрабатывать землю… Каждая «коммуна» получала от города по жребию участок земли… Все общие вопросы, интересовавшие членов коммуны, обсуждались на встречах делегатов или общих собраниях. Посевным фондом занимался Продовольственный комитет. Сельскохозяйственные орудия предоставлялись городскими складами и самими коммунарами»²².

В то время, как «низы» налаживали жизнь, в соответствии со своими стремлениями, правящие круги не желали никаких радикальных социально-экономических изменений или боялись на них решиться. Все это предопределило острое противоборство между ними: первые старались развивать революцию дальше, вторые — затормозить ее ход. Противостояние усугублялось тем, что ни Временное правительство, ни его умеренносоциалистические союзники не хотели прекратить первую мировую войну, от которой уже устала измученная Россия.

Первый острый политический кризис вызвало в апреле 1917 г. заявление министра иностранных дел, лидера либеральной партии конституционных демократов П.Н.Милюкова о намерении продолжать войну до ее «победоносного окончания». Массовые митинги протеста рабочих, солдат и моряков вынудили правительство сместить Милюкова и консервативного военного министра А.И.Гучкова. Вскоре кабинет был переформирован: в него официально вступили не только представители буржуазных партий, но и умеренные социалисты. Но и в новом составе правительство не собиралось менять свой курс. Оно назначило на 18 июня начало нового наступления на фронте против германских и австро-венгерских войск. А перед этим, чтобы напомнить всем, кто в стране хозяин, распорядилось захватить здание дачи бывшего царского министра П.Н.Дурново, где размещались федерация анархистов и ряд рабочих организаций. Недовольство масс продолжением войны вызвало настолько широкое негодование, что проходивший в Петрограде Первый всероссийский съезд Советов объявил о проведении 18 июня массовой демонстрации протеста. Выступления прошли в столице, а также в Москве, Киеве, Риге, Иваново-Вознесенске и других городах. Наступление провалилось. В армии росло неповиновение командирам и дезертирство. Не помогло даже введение властями смертной казни на фронте.

2 июля Временное правительство, возглавлявшееся с марта князем Г.Е.Львовым, распалось. Новый коалиционный кабинет возглавил правый эсер А.Ф.Керенский, объявивший о продолжении прежней политики. Власти готовили вывод из столицы революционно настроенных частей, прежде всего, первого пулеметного полка. В его поддержку 3–4 июля в Петрограде произошла крупная вооруженная антиправительственная демонстрация солдат, рабочих и кронштадтских моряков, поддержанная анархистами, многими активистами большевистской партии и левого крыла партии эсеров. Выступление, сопровождавшееся призывами к восстанию и взятию власти Советами, закончилось кровавыми столкновениями с правительственными силами и было подавлено. Соотношение сил временно сместилось в пользу властей. Но это явление оказалось временным и не принесло политической элите желаемой стабильности.

Хотя большевистский ЦК так и не решился открыто поддержать июльское восстание, происшедшие события и последовавшие репрессии способствовали росту популярности большевистской партии, которая теперь воспринималась многими в массах как альтернатива и реальная революционная сила. Созданная в 1903 г. и возглавлявшаяся великолепным политическим тактиком В.И.Лениным, эта сплоченная, дисциплинированная и централизованная организация объявила себя «авангардной партией» рабочего класса. Действительно, масса ее рядовых членов состояла, прежде всего, из промышленных рабочих, но на верхних этажах партийной иерархии преобладали и задавали тон представители тех слоев радикальной

интеллигенции, которые сами воспринимали себя как истинную элиту — знающую, как следует преобразовать Россию и весь мир, но подвергающуюся дискриминации в условиях «старого режима». Для их настроений, как метко подметил бывший «легальный марксист» С.Н.Булгаков, были характерны, с одной стороны, «народопоклонничество», а с другой — «высокомерное отношение к народу как к объекту спасительного воздействия, как к несовершеннолетнему, нуждающемуся в няньке для воспитания к «сознательности», непросвещенному в интеллигентском смысле слова»²³. Сам Ленин неоднократно высказывался о необходимости «разжечь… светильник революционного света перед темной и забитой массой» и установить диктатуру авангарда, который «вобрал в себя революционную энергию» рабочего класса, неспособного «непосредственно» осуществлять свою собственную власть и самоуправление²⁴. Такое представление о «воспитательной» диктатуре восходило к представлениям французского якобинства, и не случайно большевики любили называть себя «пролетарскими якобинцами».

Из этого проистекала и роль, которая выпадала им в Русской революции. Социально-психологической слой, к которому принадлежало большевистское руководство, как справедливо замечал позднее участник махновского движения П.А.Аршинов, «благодаря своим классовым особенностям, своим претензиям на власть в государстве… в отношении отмирающего политического режима занимал революционную позицию, легко становился… вождем революционных движений масс. Но, организуя революцию, ведя ее под флагом кровных интересоврабочих и крестьян, этот элемент всегда преследовал свои узкогрупповые или сословные интересы и всю революцию стремился использовать в целях утверждения своего господского положения в стране»²⁵. Это господство призвано было, в свою очередь, стать основой невиданной индустриальной модернизации России. «Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства… Все общество будет одной конторой и одной фабрикой…», — писал Ленин осенью 1917 г. в брошюре «Государстве и революция»²⁷.

То, что большевики понимали под социализмом, было, по существу, дальнейшим развитием и сверхцентрализацией индустриально-капиталистического производства с характерными для него иерархией, жестким разделением функций на управленческие и исполнительские, подчинением человека технике и отделением производителя от потребителя. «Высоко технический оборудованный» «механизм общественного хозяйничанья

здесь уже готов», — доказывал Ленин. Но эгоизм отдельных капиталистов мешает использовать его, как должно.

Большевики прекрасно понимали, что русская буржуазия неспособна на такой рывок, а умеренные социалисты недостаточно решительны, чтобы взять эту роль на себя. В этом они и видели свою миссию: взять власть и создать «хозяйство, организованное по типу государственно-капиталистической монополии»²⁶, но служащее не отдельным капиталистам, а «всему народу», прежде всего, трудящимся классам. В ходе Русской революции большевистская партия намеревалась захватить политическую власть, осуществить государственно-капиталистическую программу-минимум (национализация банков, монополий, земли, установление правительственного контроля над остальной частнопредпринимательской деятельностью, активная социальная политика государства), а после победы грядущей мировой революции — перейти к социалистическим преобразованиям (в духе марксистского государственного социализма). Это предполагало осуществление совершенно определенной тактики: способствовать дальнейшему развитию Русской революции вплоть до момента прихода к власти и остановить дальнейшее социально-революционное развитие в сторону самоуправления, как только это будет мешать проведению государственно-капиталистической модернизации, в которой отнюдь не было заинтересовано подавляющее большинство трудового населения страны.

Однако для взятия власти большевикам требовалась массовая поддержка. И хотя все, что они предлагали в социально-экономической области на ближайшее будущее, как справедливо замечал социал-демократ Н.Н.Суханов, «не выходит за пределы знакомой… экономической программы» эсеро-меньшевистского руководства Петроградского Совета, сформулированной в мае 1917 г.²⁷, партии Ленина нужно было привлечь народную инициативу на свою сторону, обратить ее себе на пользу. С момента возвращения Ленина в Россию из эмиграции в апреле большевистская партия громко заявляла о своей приверженности делу социальной революции, о поддержке народных требований мира, конфискации помещичьей земли и установления рабочего контроля, наконец, о том, что все вопросы управления должны быть переданы народным органам — Советам. Такая позиция была ложно истолкована большинством политических оппонентов большевизма, а также и широкими массами: ее восприняли чуть ли не как анархизм. В действительности Ленин не скрывал, что Советы должны, в его представлении, составить ядро нового типа государственного устройства, осуществляющего волю правящей большевистской партии. Летом и осенью 1917 г., когда социально-революционные тенденции противостояли попыткам либеральных и умеренно-социалистических сил

удержать ход событий в рамках «политической революции», эти «тонкости» представлялись в глазах многих не столь важными.

Влияние большевиков стало стремительно нарастать после того, как был подавлен контрреволюционный военный путч, организованный в конце августа 1917 г. верховным главнокомандующим, генералом Л.Г.Кор-ниловым. Впрочем, в подавлении мятежа активно участвовали и левые радикалы. Так, анархо-синдикалист Жук доставил в Петроград для обороны города большие запасы взрывчатки с Шлиссельбургского завода, где он пользовался почти непререкаемым влиянием среди рабочих³⁰.

Хотя Временное правительство предпринимало отчаянные усилия для восстановления собственного престижа (включая провозглашение России республикой 1 сентября, формирование нового состава кабинета, созыв Всероссийского демократического совещания и Предпарламента), оно сталкивалось с все более широким неповиновением снизу. Обострялся социально-экономический кризис. Сторонники правительства из умеренно-социалистических партий теряли популярность, Советы Петербурга, Москвы и ряда других ведущих городов высказались в поддержку большевиков. От партии эсеров откололось радикальное крыло — Партия левых социалистов-революционеров-интернационалистов. Все больший вес приобретали требования об отстранении Временного правительства и передачи власти Советам. Назревало неминуемое народное восстание. Партии Ленина предстояло решить, взять ли его подготовку в свои руки.

4. Октябрьское восстание

Лидер большевистской партии призывал использовать благоприятную возможность для захвата власти, возникшую осенью 1917 г. Он не скрывал своих мотивов: «…Кто добровольно уступит влияние, тот «достоин», чтобы у него отняли не только влияние, но и право на существование», — писал Ленин в сентябре²⁸. Большевики завоевали левеющие массы отказом от колебаний, нельзя колебаться самим, иначе доверие масс будет утрачено, настаивал он в октябре, предупреждая, что «именно на этой почве» отчаяния и нежелания «выходить на улицу… только для частичной борьбы» заметен «факт нарастания анархизма». Ленин взывал: «…Полумерами ничего теперь спасти нельзя <…> голодные «разнесут все, размозжат все даже по-анархически», если не сумеют руководить ими в решительном бое большевики»²⁹.

10 и 16 октября ЦК большевистской партии обсуждал вопрос об организации вооруженного восстания. Многие ее видные деятели (Л.Б.Каменев,

Г.Е.Зиновьев, В.П.Милютин, Н.В.Крыленко, В.Володарский идр.) возражали против выступления, считая его преждевременным, но, в конце концов, решение о нем было принято. Оно подстегивалось информацией партийных работников с мест, согласно которой в противном случае рабочие массы, леворадикальные члены Советов и анархисты независимо от большевиков восстали бы против правительства. Тогда большевистская партия утратила бы всякий контроль над ситуацией и была бы отброшена в политическое небытие. Участники пленума 16 октября сообщали о росте влияния анархистов и анархо-синдикалистов на Путиловском заводе и в различных районах Петрограда. Член Центрального совета петроградских фабзавкомов Н.А.Скрыпник заявил: «…Повсюду замечается тяга к практическим результатам; резолюции уже никого не удовлетворяют. Чувствуется, что руководители не вполне выражают настроение масс; первые более консервативные…». А старый партийный работник Эйно Рахья недвусмысленно предупредил: «…Массы сознательно готовятся к восстанию. Если бы питерский пролетариат был вооружен, он был бы уже на улицах вопреки всяким постановлениям ЦК. Пессимизма нет <…> Массы ждут лозунга и оружия. По-видимому, уже наш лозунг стал запаздывать, ибо есть сомнение, будем ли мы делать то, к чему зовем…»³⁰.

В октябре 1917 г. Петроградский Совет, добивавшийся отстранения Временного правительства от власти, создал орган по подготовке и координации восстания — Военно-революционный комитет (ВРК). В него вошли представители всех леворадикальных сил — большевиков, левых эсеров, анархистов и анархо-синдикалистов, фабзавкомов, профсоюзов, солдат, моряков Балтийского флота и т. д. Его председателем был избран левый эсер П.Е.Лазимир. Среди входивших в руководство восстанием и командиров отрядов моряков и рабочих были такие анархисты и анархо-синдикалисты как В.С.Шатов, И.Блейхман, Е.Ярчук и Г.Боргацкий, из Шлиссельбурга подошел отряд И.Жука. 24–26 октября отряды вооруженных рабочих (Красная гвардия) и революционно настроенные военные части свергли в Петрограде Временное правительство; ВРК объявил о передаче власти собравшемуся в столице II Всероссийскому съезду Советов. Вслед за тем, аналогичные события стали происходить по всей стране: повсюду, совершенно нескоординировано, Советы принимали решение о взятии власти и отстранении местных органов прежнего режима. В этом движении также самую активную роль играли левые радикалы (например, анархисты-бойцы Двинского полка в Москве).

Выполняя свои обещания, большевистская партия внесла на обсуждение II съезда Советов проект Декрета о мире, предлагавший прекращение Первой мировой войны и заключение немедленного мира «без аннексий (т. е. без захвата чужих земель, без насильственного присоединения чужих народностей) и без контрибуций»³¹. Кроме того, отказавшись от своих прежних положений о национализации земли, большевики поддержали крестьянские требования об отмене частной собственности на землю и передачи ее крестьянам в уравнительное пользование без применения наемного труда. Оба декрета (о мире и о земле) были приняты съездом Советов 26 октября 1917 г.

Таким образом, события октября 1917 г. и свержение Временного правительства стали результатом развития массовых движений после февраля, а отнюдь не большевистского заговора, как это нередко утверждают. Однако революционными настроениями рабочих и крестьян России воспользовались большевики. Именно они, опираясь на арифметическое большинство делегатов съезда Советов (в котором были слабее представлены крестьянские Советы), сформировали новое однопартийное правительство — Совет народных Комисаров (Совнарком) во главе с Лениным. Они узурпировали инициативу массового движения, чтобы затем поставить его перед фактом захвата ими власти.

5. Второе «двоевластие»: большевистский режим и революционные массы (осень 1917 — весна 1918 г.)

Оказавшись у власти, большевики немедленно приступили к осуществлению намеченной ими программы-минимум. Они упразднили деление населения на сословия, провозгласили ликвидацию помещичьего землевладения, национальное равноправие и отделение церкви от государства, ввели новые законы о браке и семье.

После солдатских бунтов 1917 г. большевики не могли сохранить старую армию. Уступая требованиям солдат, новое правительство постановило, что «вся полнота власти в пределах каждой войсковой части и их соединений принадлежит соответствующим солдатским комитетам и советам…» и «вводится выборность командного состава и должностных лиц»³². Все чины и звания в армии, вплоть до генеральских, все связанные с этим привилегии, титулования и ордена были в конце 1917 г. отменены.

Осенью и зимой 1917–1918 гг. правительство национализировало банки, морской и речной транспорт, узаконило рабочий контроль в промышленности, приступило к национализации ряда промышленных предприятий. Дальше оно идти пока не намеревалось. По признанию видного большевистского экономиста Л.Н.Крицмана, новая власть «оставалась орудием не немедленной экономической революции, а лишь обезврежения капитала». Она не собиралась национализировать «основную массу» промышленного и торгового капитала. «Национализация банков (кредита) и транспорта отдавала оставшуюся капиталистической промышленность в руки пролетарского государства, монополиста кредита и транспорта», — объяснял Крицман. Сохраняя в своих руках собственность, частные предприниматели были бы вынуждены подчиняться государственному регулированию и платить государству налоги. Государство, таким образом, сотрудничая с частным капиталом и связанное с ним «договорными (кредитными и иными отношениями)», организовало бы народное хозяйство его руками. «…В течение почти 3/4 года после октябрьского переворота национализация промышленных и торговых предприятий проводилась центральной советской властью только как карательная мера, применяемая лишь в отдельных случаях»³⁶. Таким образом, экономический курс большевиков после Октября был не более радикальным, чем политика многих социал-демократических правительств в XX веке.

Однако октябрьские события в Петрограде стали сигналом для углубления социального характера революции. Падение Временного правительства сыграло решающую роль в победе «общинной революции» в деревне. Государственные структуры на «низовом» уровне исчезли, и вся администрация на местах перешла в руки общинного самоуправления (крестьянского схода) и избираемых им органов. Крестьяне производили «черный передел» всех земель, лишая помещиков и кулаков земельных излишков. При этом крестьянские семьи получали в пользование участки такого размера, какой они могли обработать своими силами, без применения наемного труда (по числу «едоков», по количеству работников в семье или по способности выполнять работу). В течение нескольких месяцев в стране полностью исчезло помещичье, а в большинстве случаев — и кулацкое землевладение. «Уравнение внутри селений проводилось неукоснительно…», — констатировал один из сотрудников Наркомата земледелия. И хотя «межволостное уравнение норм проводилось уже реже, межуездное — еще реже»³³, имущественная дифференциация в деревне резко сократилась. Создались условия для исчезновения капитализма в деревне.

В ряде мест крестьяне в конце 1917 — начале 1918 гг. приступили к организации сельских коммун «на основе общности имущества, справедливости и равенства»³⁴. Характерно, что при этом они обычно резко отрицательно относились к попыткам большевистских властей насадить такого рода хозяйства сверху, считая их вмешательством в дела общины-«мира».

Крицман Л. Героический период Великой русской революции. М.-Л., 1926. С. 41–42.

Н.И.Махно, активно участвовавший в создании коммун на востоке Украины, вспоминал: «…Некоторые крестьяне и рабочие, организовавшиеся еще с осени в сельскохозяйственные коммуны, оставляя села и деревни, со всеми своими семьями выезжали в бывшие помещичьи именья <…> Они поселялись там <…> Сельскохозяйственные коммуны организованы были в большинстве случаев с крестьянами, в меньшинстве состав коммун был смешанным: крестьяне с рабочими. Организация их основывалась на равенстве и солидарности сочленов. Все члены… — мужчины и женщины — совершенно сознательно относились к делу, будь то в поле или на дворовой работе <…> Ведение хозяйства всей коммуны направлялось общими совещаниями всех членов ее. После этих совещаний каждый член, имевший свое определенное дело, знал, какие произвести в нем изменения <…> Каждая коммуна состояла из десятка крестьянских и рабочих семей, насчитывая по сто, двести и триста сочленов. Эти коммуны взяли себе по трудовой норме земли, т. е. столько, сколько они могли обработать своим трудом. Живой и мертвый инвентарь они получили тот, который в усадьбе был, по постановлению районных съездов земельных комитетов»³⁵. Все участники трудились по мере своих сил и имели равный доступ к пользованию произведенными продуктами. Лица, которым поручалось выполнение организационных функций, не пользовались никакими привилегиями и по выполнении этих задач должны были трудиться, как и все остальные.

Окрестное крестьянское население относилось к таким инициативам с симпатией, но выжидательно. Оно предпочитало посмотреть, как будет развиваться этот эксперимент, тем более, что военно-политическая ситуация на Востоке Украины оставалась нестабильной и ненадежной.

Имелось немало случаев, когда коммунитарные инициативы возникали не на захваченных работниками помещичьих землях, а как результат обобществления своих хозяйственных усилий массой общинных крестьян. Так, в районе Самары, где к подобному развитию сочувственно относился губернский съезд Советов (преобладающим влиянием на нем с марта 1918 г. пользовалось леворадикальное течение эсеров-максималистов), сельские жители обращали в общее пользование мельницы, угодья, земли. Самарский губернский съезд представителей уездных и волостных земельных отделов в марте 1918 г. потребовал произвести раздел земель так, чтобы они все были заселены. Были созваны особые районные совещания, которые занимались отводом земель в такой последовательности: в первую очередь, — сельскохозяйственным коммунам, затем — товариществам, далее — сельским обществам и общественным организациям. Им также поручалось создать отделы снабжения населения сельхозорудиями и устроить мастерские для их ремонта. Балаковские мастерские должны были организовать производство сельскохозяйственных орудий с тем, чтобы пополнить фонды уездных прокатных пунктов машинами, которыми крестьяне могли пользоваться за небольшую плату. Бедняки и солдаты-инвалиды вовсе освобождались от платы за прокат. Для повышения культуры земледелия уездные советы и их отделы пытались создавать показательные участки, фермы, опытные поля.

Съезд Советов Самарской губернии, на котором большинством располагали максималисты, анархисты и левые эсеры, проголосовал за социализацию торговли и обмена, которая противопоставлялась государственной монополии на закупку продовольствия. Было принято решение об учете всех товарных запасов и их равном распределении среди всего населения (как городского, так и сельского) местными органами самоуправления. Таким органами, в соответствии с программой максималистов, становились Советы, состоящие из делегатов от общин и трудовых коллективов, которые должны были находиться в постоянной связи с ними и выполнять их решения. Выступления максималистов против государственной хлебной монополии, за равномерное распределение жилищ, промтоваров и продуктов питания привлекали симпатии крестьян и городских пролетариев.

Рабочие российских заводов, не довольствуясь пассивным контролем за производством, все более активно вмешивались в вопросы хозяйственной деятельности предприятий. Так, в ноябре 1917 г. 5-я конференция фабзавкомов Петрограда избрала комиссию для поездки в Донбасс, которая должна была организовать доставку угля. Было решено создать необходимый денежный фонд путем взносов каждого предприятия и выделить летучие отряды по ремонту транспортных средств, занятых доставкой топлива. Поездка делегации не увенчалась успехом из-за боевых действий.

«Как и рабочие завода Нобеля в Петрограде, трудящиеся на различных предприятиях во многих городах и промышленных районах, — свидетельствовал Волин, — захотели самостоятельно наладить работу на заводах, которым угрожало закрытие, обеспечить и организовать обмен с деревней»³⁶. В Кронштадте рабочие организовали специальный цех, где в свободное время изготовляли изделия, которые затем отправлялись на обмен в деревню (ключи, подковы, косы, плуги идр.). Металл предоставлялся жителями (металлолом) и Технической комиссией местного Совета. Производство получило название «Союз трудящихся Кронштадта». Делегаты Кронштадта развозили продукцию по деревням, где раздавали крестьянам при посредстве местных Советов.

Столкнувшись с тем, что предприниматели закрывают заводы в условиях кризиса или сокращают производство, фабзавкомы перешли зимой 1917–1918 гг. к захватам предприятий и продолжению их работы под своим управлением. «Условия были такими, что фабзавкомы стали полными хозяевами на предприятиях, — констатировал И.Степанов, автор вышедшей в 1918 г. в Петрограде брошюры «От рабочего контроля к рабочему управлению». — Это было результатом всего развития нашей революции, неизбежным результатом разворачивающейся классовой борьбы. Пролетариат не столько шел к этому, сколько его вели обстоятельства. Ему просто надо было делать то, что в данной ситуации невозможно было не делать»³⁷. Заняв завод, рабочие официально требовали от властей его конфискации (национализации), но на практике устанавливали на нем производственное самоуправление.

40

Таким образом, социализация предприятий чаще всего была стихийным действием работников, а не результатом влияния какой-либо идейной доктрины. Однако и воздействие идей общественного самоуправления в тот период было значительным и неуклонно росло. Неудивительно, что представитель петроградского отдела Всероссийского общества кожевенных заводчиков говорил в январе 1918 г. о борьбе «между двумя течениями в рабочей среде»: «анархо-коммунистическими тенденциями фабрично-заводских комитетов» и большевистской «продуманной системой постепенного перехода к государственному социализму на почве современного капиталистического строя»³⁸.

На первом всероссийском съезде профсоюзов в январе 1918 г. анархистские и максималистские делегаты представляли около 88 тыс. рабочих³⁹. На синдикалистских позициях стояли рабочие организации Дебаль-цевских шахт в Донбассе, Черемховских шахт в Сибири, портовиков и цементных рабочих Екатеринодара и Новороссийской губернии, железнодорожников и работников парфюмерной промышленности в Москве, пекарей Москвы, Харькова и Киева, почтово-телеграфных работников Петрограда, работников речного транспорта Поволжья и т. д.

«Под влиянием анархо-синдикалистской пропаганды, — вспоминал русский синдикалист Г.Максимов, — в Петрограде начался стихийный процесс социализации жилья домовыми комитетами. Он распространился на целые улицы, приведя к созданию уличных и квартальных комитетов, когда в него оказывались вовлеченными целые кварталы. Он распространился и на другие города»⁴⁰. В Кронштадте широкую социализацию поддержали анархисты, левые эсеры и максималисты; большевики на заседании Совета голосовали против. Выступая на 2-м съезде партии левых эсеров в апреле 1918 г., делегат от Кронштадта А.М.Брушвит докладывал: «…У нас социализировано… все, что только можно социализировать. У нас частных предприятий нет совершенно <…> Кроме того, забраны все кинематографы. Луначарский пробовал возражать против этого, но ничего не вышло, взяты торговые предприятия… Часть торговых предприятий еще остается в руках частных лиц, но закупка вся производится Центральным продовольственным комитетом, и уже закупленные Центральным продовольственным комитетом товары даются для распродажи в частные предприятия, потому что продовольственный комитет не может нанять столько служащих, чтобы продавать из своих лавок. Но частные предприятия должны продавать по твердым ценам, получая в свою пользу 10–15 % за все, причем помимо этих лавок ничего в Кронштадте купить нельзя…»⁴¹

Структуры централизованной государственной власти после Октября 1917 г. в значительной мере распались. В течение нескольких месяцев после свержения Временного правительства в Петрограде Советы в децентрализованном порядке, постепенно установили свою власть на местах — мирно или вооруженным путем, отстраняя органы прежнего правительства или структуры, образованные умеренными партиями, имущими элитами либо автономистско-сепаратистскими группировками и движениями на «окраинах» Империи. Почти каждый местный Совет был по существу суверенен на контролируемой им территории, принимал политические и хозяйственные решения, иногда считаясь с постановлениями администрации в Центре, иногда — нет. В губерниях и областях провозглашались отдельные Советские республики и возникли собственные правительства (Совнаркомы), подотчетные соответствующим съездам Советов. Россия фактически превращалась в сравнительно свободную федерацию, и Третий съезд Советов в январе 1918 г. официально объявил ее Советской федеративной республикой.

Размах социальной революции «низов» сильно заботил новые большевистские власти. Последние по существу оказались в том же положении, в каком находились до октября 1917 г. буржуазные либералы, а затем — умеренные социалисты. Каждая из этих политических сил была «революционной» до известного предела и становилась контрреволюционной после того, как революция шла дальше и выходила за поставленные ими рамки. Большевики поддерживали требования рабочих и общинного крестьянства, пока их партия находилась в оппозиции и критиковала неспособность умеренных осуществить индустриально-капиталистические реформы. Заполучив правительственную власть, ленинисты превратились в «партию порядка», которая не желала дальнейшего социального развития революции.

Большевики прекрасно понимали, насколько чаяния масс противоречат их государственнической программе. Подлинный смысл создавшегося положения метко охарактеризовал Н.И.Подвойский, занимавший в тот период пост председателя Высшей военной инспекции. В докладе, представленном во ВЦИК, СНК и ЦК большевистской партии в 1918 г., он признавал: «Рабочие и крестьяне, принимавшие самое непосредственное участие в Октябрьской революции, не разобравшись в ее историческом значении, думали использовать ее для удовлетворения своих непосредственных нужд. Настроенные максималистски с анархо-синдикалистским уклоном, крестьяне шли за нами в период разрушительной полосы Октябрьской революции, ни в чем не проявляя расхождений с ее вождями. В период созидательной полосы они, естественно, должны были разойтись с нашей теорией и практикой»⁴².

Вплоть до весны 1918 г. новые власти не могли позволить себе пойти на открытую конфронтацию с революционным народом, тем более, что значительная часть его была вооружена. Большевистское правительство вынуждено было считаться с настроениями и требованиями масс, но, в то же самое время, изо всех сил старалось тормозить ту инициативу снизу, которая противоречила его планам.

Так, приняв 14 ноября 1917 г. постановление правительства об установлении рабочего контроля на производстве, власти на деле стремились ограничить его масштабы, опасаясь, что в противном случае предприятия могут перейти в руки рабочих. Они планировали создать централизованную систему, при которой заводские комитеты на местах будут подчиняться директивам центральных экономических органов государства, образуемых при участии профсоюзного и фабзавкомовского руководства. Организованная властями в конце 1917 г. комиссия для разработки инструкции по применению рабочего контроля отвергла позицию Центрального совета фабзавкомов, выступавшего за активный контроль и вмешательство в производственную и финансовую деятельность предприятий. Секретарь Центрального совета профсоюзов С.А.Лозовский и большевистский экономист Ю.Ларин заявили, что представители фабзавкомов защищают свои особые интересы, которые «не всегда» совпадают с общеклассовыми. Определять, что такое общеклассовые интересы, конечно же, имели право только большевистская партия и ее государство!

Как отмечал британский историк Э.Карр, на практике различие «определяло расхождение между большевистскими лидерами, которые планировали основное стратегическое направление революции, исходя из гипотезы дисциплинированной и упорядоченной организации рабочих, и рабочими на предприятиях, которые, будучи измучены нуждой своей повседневной жизни и горя революционным энтузиазмом в надежде сорвать ярмо своих собственных капиталистических предпринимателей, предпочли несогласованные действия и, рассматривая происходившее как благоприятную возможность для исполнения своих чаяний, особенно не прислушивались к тем политическим призывам или аргументам, которые выдвигали местные партийные руководители». Он подчеркивает, что «для Советов были характерны явно выраженные синдикалистские наклонности»⁴³.

Когда рабочие стали занимать предприятия и требовать их «национализации» (понимая под этим на практике переход под их управление), власти под давлением снизу нередко вынуждены были соглашаться с этим. С ноября 1917 г. по март 1918 г. национализации подверглись 836 предприятий, главным образом, по инициативе с мест. Но при этом власти пытались не допустить установления действительного самоуправления трудящихся. «Задача социализма — переход всех средств производства в собственность всего народа, а вовсе не в том, чтобы суда перешли к судовым рабочим, банки к банковским служащим, — заявил Ленин на заседании Совнаркома 4 марта 1918 г. в ответ на требование ЦК профсоюза работников водного транспорта передать профсоюзу управление этой национализированной отраслью. — Если такие пустяки люди всерьез принимают, то национализацию надо отменить, потому что это вообще дикость»⁴⁴. Для обеспечения государственного руководства экономикой 2 декабря 1917 г. был принят декрет о создании Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ).

Отрицательное отношение большевиков к рабочему самоуправлению почти сразу же породило первые конфликты между новым правительством и городскими трудящимися. Уже в конце октября 1917 г. Всероссийский исполнительный комитет профсоюза железнодорожных рабочих и служащих (Викжель), угрожая забастовкой, ультимативно потребовал от новой власти передачи железных дорог под управление профсоюзов и сформирования коалиционного правительства из представителей всех социалистических партий. Начались переговоры, в которых приняли участие и делегаты различных предприятий Петрограда, заявившие, что если лидеры большевиков и других социалистических партий не договорятся, то их следует «повесить… всех на одном дереве»⁴⁵. Коалиционное правительство создано не было, но Совнарком пошел на уступки железнодорожникам. Впрочем, в январе 1918 г. большевикам удалось совершить переворот в профсоюзах работников железных дорог и расколоть их.

Новые конфликты между рабочими столицы и большевистской властью вспыхнули зимой 1917–1918 гг. на фоне катастрофического нарастания экономического кризиса. Заводы простаивали или закрывались из-за нехватки сырья, топлива и проблем со сбытом. Число занятых в промышленности Петрограда упало в течение 1917 г. с 406 тыс. до 340 тыс.⁴⁶ Трудящиеся стремились спасти свои предприятия с помощью развития производственного самоуправления и налаживания прямых хозяйственных контактов «снизу». Волин вспоминал, как в конце 1917 г., выступая на петроградском нефтяном заводе Нобеля, призывал рабочих самих наладить приобретение сырья, производство и сбыт. «Ответом мне были единодушные и продолжительные аплодисменты. Одновременно некоторые кричали: «Да! Да! Правильно! Мы подготовили все, что нужно. Мы можем продолжать. Мы ждем уже несколько недель..». — «Постойте, товарищи, — сказал я, — вам не хватает топлива. Правительство отказывается предоставить его… Вы сумеете достать его сами, своими средствами?» — «Да, да! — кричали в ответ. — На заводе есть 15 человек, уже организованных и готовых отправиться в разные области; каждый со своими связями легко найдет топливо, подходящее для завода». — «А как доставить топливо сюда?» — «Мы уже ведем переговоры с товарищами железнодорожниками. У нас будут вагоны и все необходимое. Этим занимается другая команда». — «А сбыт?» — «Никаких трудностей, товарищ! Мы очень хорошо знаем клиентов завода и сумеем сбыть продукцию, все в порядке» <…> Несколько рабочих взяли слово и сказали, что, естественно, работать все будут коллективно, по-товарищески… Комитет проследит за работой предприятия. Наличные средства будут распределяться по справедливости и всеобщему согласию. Если появится излишек поступлений, он образует оборотные средства»⁴⁷. Большевистское правительство воспрепятствовало этому плану рабочих и предпочло закрыть завод. Свидетелем аналогичной ситуации Волин стал позднее и в Елисаветграде, где рабочие заводов попросили Совет дать им возможность создать свои органы для решения хозяйственных вопросов, но получили отказ.

Массовый рост безработицы и закрытие предприятий вызывали растущий гнев трудящихся против большевистской власти. В ряде мест стали вспыхивать забастовки. Недовольство прорвалось наружу в связи с роспуском Учредительного собрания. Этот законодательный орган был избран в ходе многопартийных выборов осенью 1917 г., которые в целом принесли победу партии эсеров, еще не расколовшейся тогда окончательно на правое и левое крыло. Эсеров поддержало, в первую очередь, крестьянское большинство населения страны. В городах большая часть рабочих проголосовала за большевиков. К моменту, когда Учредительное собрание начало заседание в Петрограде 5 января 1918 г., расстановка сил уже существенно изменилась. Правоэсеровско-меныневистское большинство собрания выступило против перехода власти к Советам, а левые эсеры, которые поддерживали Советы и опирались на широкие симпатии крестьянства, не имели в нем адекватного представительства. Это позволило

Всероссийскому Центральному исполкому Советов и Совнаркому распустить Учредительное собрание. В его поддержку состоялись оппозиционные демонстрации, силой разогнанные властями. К удивлению многих, в этих протестах приняло участие и значительное количество рабочих. Но, как признавал один из организаторов демонстрации в Петрограде, меньшевик Б.Соколов, большинство рабочих относились к собранию в лучшем случае с «выжидательным и благожелательным нейтралитетом»⁴⁸. Трудящиеся вышли на улицу не столько в защиту парламентаризма, сколько для того, чтобы выразить недовольство экономической политикой большевиков. Тем не менее, правительство продолжало идти прежним курсом, что лишь углубляло экономический кризис. В Петрограде с января по май 1918 г. число занятых в промышленности упало с 340 тыс. до 143 тыс. человек⁴⁹.

Стремясь сохранить контроль над рабочим движением, большевики провели на первом всероссийском съезде профсоюзов в январе 1918 г. решение о слиянии становившихся все более строптивыми фабзавкомов с профессиональными союзами. Была начата перестройка профдвижения в соответствии с отраслевым принципом. Это позволило растворить более радикальное синдикалистское меньшинство рабочего движения в организациях с более умеренным большинством, лояльных по отношению к властям.

Столь же двусмысленной в этот период была и политика большевистской власти в отношении крестьянства. Понимая невозможность управлять Россией без учета мнения большинства населения, большевики пошли 9 декабря 1917 г. на соглашение с левыми эсерами о создании коалиционного Советского правительства. Представители крестьянской партии получили в Совнаркоме поста наркомов земледелия, юстиции, почт и телеграфов, местного самоуправления и государственных имуществ, еще 2 ее члена стали наркомами без портфеля. Левые эсеры стремились при этом предотвратить установление однопартийной диктатуры и способствовать осуществлению социализации земли. Последнее им удалось. В январе 1918 г. Третий всероссийский съезд Советов принял принципы разработанного левыми эсерами и поддержанного большевиками закона о социализации земли, который, по существу, легализовал общинную революцию в деревне и придал ей дальнейший стимул там, где она еще не была завершена. Официально закон был принят ВЦИК 27 января. Но за участие во власти левые эсеры заплатили стратегическим просчетом: пользуясь гораздо большей поддержкой крестьянства, чем большевики, они дали согласие быть младшим партнером большевиков, не имеющим возможности добиться осуществления своей политики в спорных случаях. «…Вряд ли можно говорить серьезно о влиянии нашей партии в советском правительстве», — подытожил опыт коалиции левый эсер Б.Д.Камков, выступая в апреле 1918 г. на съезде своей партии и сетуя на то, что крестьянство реально отстранено от власти⁵⁰.

Усиление централизаторского курса властей было тесно связано с нарастанием продовольственного кризиса зимой 1918 г. Старые хозяйственные связи были во многом нарушены, создать новые связи государственные органы в центре и на местах оказались не в состоянии, а самоорганизован-ные инициативы пресекались ими как заведомо хаотические. Среди рабочих существовало сильное стремление наладить механизмы прямого продуктообмена с деревней, но любые попытки такого рода власти встречали в штыки. Они мешали даже договориться с крестьянами о поставке дров. Препятствия чинились и аналогичным усилиям со стороны общинного крестьянства. Н.И.Махно вспоминал, как продовольственные организации крестьян Гуляй-поля установили связи с рабочими мануфактурных фабрик Москвы и других городов и договорились с ними о взаимном снабжении: «Рабочие должны доставлять населению Гуляйпольского района нужную мануфактуру в указанном качестве, цветах и количестве, а район будет снабжать их хлебом и, по желанию рабочих, съестными припасами». Соглашение было одобрено крестьянским сходом, и мука доставлена под охраной вооруженного отряда. Однако посланные в обратную сторону вагоны с мануфактурой были задержаны правительственными заградительными отрядами «на том основании, что непосредственно, дескать, без разрешения центральной советской власти нельзя делать никаких товарообменов крестьян с рабочими… Население требовало немедленного похода на город, чтобы разогнать засевших там ненужных, вредных для дела трудящихся правителей». В конечном счете, вагоны удалось освободить и доставить на место. Был созван общий сход крестьян и рабочих, чтобы «просить крестьян помочь организовать перевозку этой мануфактуры в общий продовольственный склад, а также наметить дни и порядок раздачи мануфактуры среди населения в той ее части, конечно, которая выпадает на долю Гуляй-поля». Распределение происходило через кооператив и продовольственную управу. После этой первой попытки, свидетельствует Махно, было принято решение расширить обмен деревни с городом «без посредников — государственных агентов и их чиновников». В города были посланы уполномоченные, а крестьяне приступили к сбору пшеницы, муки и съестных припасов на общий склад для обмена. «Однако на сей раз уполномоченные наши в большинстве своем возвратились из городов ни с чем. Власть большевистско-левоэсеровского блока по всем фабрично-заводским предприятиям категорически воспретила пролетарским объединениям иметь непосредственно какие бы то ни было организационные связи с деревней. Для этого существуют, дескать, пролетарские государственные организации: продорганы»⁵⁵. ^{* 53}

Махно Н.И. Указ. соч. С. 58–60.

В конце января 1918 г. была образована правительственная Чрезвычайная комиссия по продовольствию и транспорту во главе с Львом Троцким. А 26 марта 1918 г. Совнарком одобрил декрет об официальном введении централизованного товарообмена: индивидуальный обмен и закупка хлеба отдельными организациями запрещались.

Но государственные организации с их бюрократизмом с задачей организации обмена и снабжения городов не справлялись. В такой обстановке городское население само решало продовольственный вопрос, нередко прибегая к бунтарским методам, отбирая продукты, разбирая склады и нападая на представителей властей. В ходе голодных бунтов и столкновений с государственными органами в декабре 1917 г. — июне 1918 г. в Коломне, Белгороде, Солигаличе, Рыбинске, Колпино, Иваново-Вознесенске, Павловом Посаде, Кинешме, Шуе и других городах были убиты и ранены десятки жителей, красногвардейцев, солдат, погибли председатели коломенского и солигаличского Советов и белгородский продкомиссар, сожжено здание павлопосадского Совета.

Власти винили в нехватке продовольствия деревню. «Крестьянин получает землю при условии ее хорошей обработки», — подчеркивал Ленин на заседании Совнаркома 4 марта 1918 г.⁵⁶ В конце февраля он даже безуспешно пытался добиться принятия правительством постановления об обязательной сдаче хлеба крестьянами под угрозой расстрела.

Считая единственным средством спасения от хаоса централизацию, большевистская власть исподволь готовилась к наступлению на «народную вольницу». Она все чаще распускала Советы, в которых правящая партия оказывалась в меньшинстве, и оказывала давление на трудящихся с тем, чтобы перевыборы принесли угодные «верхам» результаты. В феврале-марте 1918 г. государственная администрация приступила к разоружению населения и леворадикальных частей в Москве и Петрограде. Постепенно расформировывались отряды Красной гвардии; в январе был принят декрет о создании новой государственной армии — Красной армии. 4 марта 1918 г. был распущен находившийся под влиянием анархистов Центральный комитет Балтийского флота (Центробалт).

Контрнаступление возрождавшегося государства на взбунтовавшееся против него общество облегчалось раздробленностью и неорганизованностью социально-революционных тенденций и инициатив в самом обществе. Социальная и либертарная революция в России могла победить лишь как соединение и синтез двух революций: пролетарской в городе и общинной в деревне. Но на пути их слияния, как оказалось, стояли огромные препятствия как идейного, так и организационного и тактического характера.

В России к моменту начала революции в 1917 г. не успели возникнуть и оформиться массовые организации трудящихся, действительно незави-

симые от политических партии и пришедшие к выводу о возможности обойтись без посредничества государства. Здесь не существовало ничего похожего на многосоттысячные революционные анархо-синдикалистские профсоюзы в Испании. Рабочие могли требовать самоуправления на своем предприятии, но не имели организации для самостоятельной координации производства и обмена с другими заводами, шахтами или крестьянскими хозяйствами, да и не очень хорошо понимали, как можно наладить такую систему безгосударственного «планирования снизу». Представительнемецкого Свободного рабочего союза А.Сухи, посетивший Россию в 1920 г., свидетельствовал: рабочие брали предприятия в свои руки, но не знали, как организовать производство и распределение продуктов на новых началах, у них не было для этого соответствующих инструментов (например, массовых потребительских союзов или синдикалистских профсоюзов). Крестьяне в большей мере придерживались местной ориентации: общинная традиция исходила из сочетания самоуправления «мира» и государственного регулирования отношений между общинами. Попытки наладить прямой продуктообмен снизу между городом и деревней при всем желании не вышли из стадии первых экспериментов; к тому же они строжайшим образом пресекались властями.

Российские трудящиеся накопили в дореволюционный период богатый опыт борьбы с государством, помещиками и предпринимателями. Но их сопротивление носило преимущественно локальный, местный характер; как только оно выходило за эти частичные рамки, как тут же оказывалось под контролем или влиянием той или иной политической партии, которая подчиняла их усилия своей стратегии завоевания власти и изменения общества «сверху». Рабочие и крестьяне знали, чего они не хотят, но очень смутно представляли себе контуры свободного общества, где их стремления к самоуправлению были бы реализованы в виде всеобщей «модели». В большинстве своем они предпочитали, чтобы «власть» как можно меньше вмешивалась в их жизнь (особенно это относилось к крестьянам), но, в то же самое время, не понимали идей о безгосударственном, безвластническом социальном устройстве. Не обладая ни системной «идеей-силой», альтернативной по отношению к модели индустриально-капиталистической модернизации, ни соответствующими разветвленными и скоординированными механизмами для ее реализации, трудящиеся зачастую проявляли готовность мириться с такой властью, которая, как им представлялось, не станет посягать на их завоевания. Они готовы были принять «меньшее зло».

Подлинного соединения рабочей и сельской общинной революций не произошло. Эта слабость рабоче-крестьянских движений позволяла большевикам осуществить свои нейтралистские замыслы.

⁵⁷ См.: Souchy A. Wie lebt der Arbeiter und Bauer in Rupland und in der Ukraine? Berlin, 1920. S.43–44.

6. Поворот весны 1918 г

Окончание реального послеоктябрьского «двоевластия» ознаменовалось весной 1918 г. двумя событиями.

Первым стало заключение мирного договора между Россией и военным блоком во главе с Германией. Соглашение о перемирии было подписано еще 2 декабря 1917 г., через неделю начались переговоры о мире, но уже в начале января они были прерваны, поскольку Германия настаивала на крупных территориальных уступках со стороны России. Новый раунд переговоров начался 17 января 1918 г., однако и он прекратился 10 дней спустя по той же причине. 18 февраля германские и австро-венгерские войска возобновили боевые действие и стали быстро продвигаться вперед. 23 февраля Германия и ее союзники выдвинули новые, еще более тяжелые условия, и в тот же день за их немедленное принятие проголосовал ЦК большевистской партии, а затем — и большевистское большинство ВЦИК Советов. Подписанный 3 марта в Брест-Литовске мирный договор предусматривал отказ России от Прибалтики, Украины, части Белоруссии и Закавказья, демобилизацию российской армии и флота, заключение невыгодного для России торгового договора, уплату контрибуции (позднее ее сумма была определена в 6 млрд, марок). В целом, страна лишалась свыше 40 % промышленного потенциала, 4/5 угольных шахт и металлургических заводов, почти всех нефтяных источников. Была разрешена широкая деятельность германского капитала в России. Позднее начались переговоры о передаче ему части акций важнейших российских предприятий и т. д.

Российская сторона обязалась отказаться от ведения революционной агитации против бывших военных противников, от поддержки революционного движения на Украине и в Финляндии. Россия должна была также признать мирный договор между Германией и ее союзниками, с одной стороны, и националистическим украинским правительством Центральной Рады, с другой, который был заключен 27 января. Согласно этому договору, Украина должна была поставить Германии и Австро-Венгрии 60 млн. пудов хлеба, 3 млн. пудов живого веса рогатого скота, различные продукты питания, уголь и т. д.

Ленин настоял на одобрении условий Брест-Литовского (Брестского) мира чрезвычайным Четвертым съездом Советов, проходившим 14–16 марта 1918 г. в Москве. Он добивался «временной передышки», которая должна была позволить его правительству удержаться у власти. Сопротивление оппозиции внутри самой большевистской партии было сравнительно быстро сломлено. Зато все остальные политические силы России выступили против договора, причем по различным причинам. Умеренные социалисты и буржуазные группировки возражали против «измены» союзникам по Антанте. Леворадикальные течения (левые эсеры, максималисты и анархисты) считали Брестский мирный договор капитуляцией и предательством дела революции. Прежде всего, они прекрасно понимали, что контрибуции и поставки сырья, хлеба и продуктов в пользу победителей будут осуществляться за счет трудового населения и сопровождаться гигантским по масштабам ограблением последнего. Совершенно неприемлемым, с их точки зрения, было согласие уступить Германии, ее союзникам и Центральной Раде территории, на которой разворачивалась социальная революция: власть победителей несла с собой отмену социализации земли, возвращение помещиков и частных предпринимателей, ликвидацию рабочего контроля. Опасались и передачи германскому капиталу российских предприятий. Наконец, укрепление позиций германо-австрийского блока означало, в глазах левых радикалов, ослабление шансов на совершение революции в Германии и Австро-Венгрии.

Аргументы большевиков основывались на том, что трудовой народ устал о войны и больше не желает воевать. Действительно, мало кто хотел воевать на фронте, в составе рассыпавшейся регулярной армии. Но совершенно очевидно было и то, что крестьяне и рабочие территорий, на которых должна была восстановиться система частной собственности, будут стремиться оказать сопротивление попыткам ликвидировать их революционные завоевания, конфисковать их хлеб или продукцию, выпускаемую их предприятиями. Понятие революционной солидарности обязывало выступить в их поддержку. Эти соображения заставили левую оппозицию отказаться признать Брестский мир. «…Мирные условия, — говорилось, например, в заявлении фракции максималистов на IV съезде Советов, — убивают власть Советов, ибо без проведения в жизнь трудовых требований, без социализации земли, фабрик и заводов… нет и. не может быть советской власти; а мирные условия Германии… всецело уничтожают политическую и экономическую возможность претворения в жизнь этих социальных мероприятий»⁵⁸.

Левые эсеры объявили 17 марта о выходе из состава Совнаркома. Как приверженцы интернационализма, то есть не межгосударственной, а классовой борьбы, радикальные левые выдвигали не лозунги национально-освободительной войны против Германии и Австро-Венгрии, но призывали к социальному сопротивлению посягательствам на завоевания трудящихся классов, к развертыванию партизанского и повстанческого движения как против оккупантов, так и против «собственных» имущих классов. «В местах, занятых неприятелем или не занятых, мы поднимем знамя восстания…», — указывалось, например, в обращении партии левых эсеров ко всем крестьянам и рабочим Украины⁵⁹.

По предложению анархистов, сход трудящихся Гуляйпольского района вынес резолюцию с призывом к «активной вооруженной борьбе про

³⁸ Союз эсеров-максималистов. 1906–1924. Документы, публицистика. М., 2002. С.121.

³⁹ Партия левых социалистов-революционеров… Т.1. С.185.

тив Центральной Рады и ведомых ею немецко-австро-венгерских контрреволюционных армий»⁵¹. Не война, но восстание, — гласил лозунг радикальных левых

Но большевистское правительство было настроено на диалог и сотрудничество с Германией и ее союзниками. Неминуемое ухудшение экономического, социального и политического положения, порожденное тяжелыми условиями мира, побуждало власти усилить политику централизации. Четвертый съезд Советов одобрил «самую главную очередную необходимую задачу текущего момента: повышение деятельности и самодисциплины трудящихся, создание везде и повсюду крепких и стройных организаций, охватывающих по возможности все производство и все распределение продуктов, беспощадную борьбу с… хаосом, дезорганизацией и разрухой…»⁵². В статьях, написанных весной 1918 г., Ленин подтвердил государственнокапиталистическую программу в экономике с деспотической централизацией хозяйства и навязыванием рабочим принудительной дисциплины. Примером для подражания, с его точки зрения, должен был стать государственный контроль над экономикой, который был установлен в период мировой войны в Германии и был известен под неофициальным именем «военного социализма». Предложения главы правительства включали: прекращение бессистемной национализации «снизу», усиление государственного регулирования путем договоренности с частными предпринимателями, объединяемыми в крупные тресты, отказ от коллегиальности и выборности в управлении предприятиями, ужесточение контроля со стороны назначенной администрации за ходом трудового процесса, привлечение буржуазии в качестве специалистов-администраторов с высокими окладами, усиление дифференциации в оплате труда, внедрение сдельной оплаты вместо почасовой, строжайшие наказания за нарушения «трудовой дисциплины» и т. д. По существу, речь щла о полной ликвидации производственного самоуправления. В апреле 1918 г. велись активные переговоры с промышленниками в области металлургии и машиностроения о создании трестов с участием государства, но разногласия об условиях возможного соглашения и опасения того, что акции придется передать Германии, подтолкнули большевистское государство к прямому огосударствлению. Уже в мае были национализированы сахарная промышленность, нефтяная промышленность, предприятия транспортного машиностроения и металлургии. 22 апреля был принят декрет о национализации внешней торговли.

Одновременно были предприняты решительные шаги в сторону централизации и огосударствления продовольственного снабжения. Власти были недовольны тем, что с марта губернские Советы Самарской, Саратовской, Симбирской, Астраханской, Вятской, Казанской, Тамбовской и других губерний выступили за отмену государственной монополии на закупку хлеба. 10 апреля правительство принято декрет, открывавший путь к огосударствлению потребительской кооперации. 13 мая ВЦИК и Совнарком выпустили декрет о предоставлении чрезвычайных полномочий народному комиссару по продовольствию (продовольственной диктатуре). У крестьян подлежали изъятию все «излишки» сверх количества семян, необходимых для нового сева; любое сопротивление должно было подавляться вооруженным путем. «…Только с оружием в руках можно получить хлеб», — заявил нарком Александр Цюрупа в докладе ВЦИК⁵³. 27 мая последовал декрет о реорганизации Наркомата по продовольствию и местных продовольственных органов, который вводил их непосредственное подчинение центру, а не местным Советам.

Сторонники социальной революции осуждали установление продовольственной диктатуры, продолжавшей и усиливавшей аналогичную политику Временного правительства. Они настаивали на организации продуктообмена между городом и деревней на основе народного самоуправления. «…Смягчение продовольственного кризиса достигается не диктатурой и карательными отрядами, — подчеркивалось в совместной декларации фракций левых эсеров и максималистов на заседании ВЦИК 11 июня. — Смягчение возможно лишь при условии, если, предъявляя справедливые требования хлеба к деревне, город сознает свои обязанности перед земледельцем, для которого продукты сельскохозяйственного производства являются средством к получению необходимых ему предметов городской промышленности». Левые призвали к установлению твердых цен на все изделия (включая промышленные), принятию мер по изготовлению продуктов, необходимых деревне. «Работа по организации товарообмена, извлечение продовольственных излишков и их распределение должны в рамках общего государственного плана лечь на местные Советы…»⁵⁴. Но большевистские власти не склонны были прислушиваться к такого рода предложениям. Да и наладить производство в городах они также были не в состоянии.

Ответом на сопротивление со стороны местных и региональных Советов стало усиление практики роспуска тех их них, где партия большевиков — с марта 1918 г. она стала официально именоваться Российской коммунистической партией (большевиков) — оказывалась в меньшинстве. Весной 1918 г. правящая партия лишилась контроля над Советами рабочих депутатов в Туле, Сормово. Орле, Тамбове, Ярославле, Ижевске, Березов-ске и т. д. Власти распустили эти Советы и слили их с Советами красноармейских депутатов.

Весной 1918 г. был предпринят решающий шаг в разоружении Красной гвардии. 17 марта 1918 г. власти распустили ее отряды в Петрограде. Иногда при разоружении вспыхивали вооруженные столкновения между армейскими частями и красногвардейцами (например, в Ярославле в мае 1918 г).

Власти перешли к прямым репрессиям против социально-революционных течений и организаций. Первый удар по оппозиции слева был нанесен в Москве. Правительство Ленина, переехавшее в старую столицу в марте 1918 г., спасаясь от возможного занятия Петрограда германскими войсками, не желало мириться с сильным влиянием анархистов так близко от своей резиденции. Московские анархисты, объединенные в федерацию, издавали весьма популярные газеты, имели собственные вооруженные отряды самообороны («черную гвардию»), вели активную работу на предприятиях, помогая их социализации, и контролировали ряд бывших особняков, превращенных в дома-коммуны и своеобразные народные клубы — центры общественной и культурной работы. В них размещались библиотеки, мастерские и даже «Пролетарский театр». Уже в марте руководство Московской партийной организации приказало Всероссийской Чрезвычайной комиссии (ВЧК — политической полиции, образованной в декабре 1917 г) «заняться» анархистами. Они были обвинены в сотрудничестве с уголовными элементами. В ночь на 12 апреля отряды ВЧК, латышских стрелков и красных курсантов атаковали дома и помещения, занятые анархистами, и захватили их. Силы Красной Армии и Красной гвардии к операции не привлекались, поскольку власти не слишком рассчитывали на их надежность. Анархистские организации были разгромлены, газеты временно закрыты, культурные и общественные центры распущены. Около 600 анархистов было арестовано. «В течение нескольких часов город имел вид осажденного, — вспоминал Волин. — В «акции» участвовала даже артиллерия. Эта операция послужила сигналом к разгрому либертарных организаций почти во всех крупных городах страны»⁵⁵ — Петрограде, Смоленске, Нижнем Новгороде, Вологде, Брянске. В некоторых из них происходили упорные уличные бои, местами на стороне анархистов выступили красногвардейцы и красноармейцы. Но победа все же осталась за государственной властью.

Преследованиям подверглись и максималисты. Еще в начале апреля в Москве были арестованы и отданы под суд 40 бойцов максималистского Сущевско-Марьинского партизанского отряда. В том же месяце были разоружены максималистские организации в Ижевске и Воткинске, их помещения были разгромлены. В Ижевске власти разоружили Красную гвардию, возглавлявшуюся максималистами, арестовали 160 рабочих, из которых 24 оставили в заключении, в Воткинске был задержан и расстрелян член местной организации максималистов. Затем настала очередь

64

Самары — города, который с марта 1918 г. превратился фактически во всероссийский центр максимализма. Удерживая большинство в городском Совете, большевики отказались считаться с максималистским губернским исполкомом Советов, постановившим отстранить большевистских комиссаров. В конце апреля большевистские части окружили и разгромили клуб максималистов, у которых изъяли 3 пулемета, 24 бомбы, 18 винтовок, 13 шашек, 84 штыка и ящик патронов. В других местах у них отобрали еще 2 пулемета и 70 винтовок. 9 мая городские власти закрыли газету максималистов «Трудовая республика». В последующие дни большевистский горком распорядился создать «чрезвычайный революционный штаб», мобилизовать и вооружить сторонников партии. Город был объявлен на военном положении, а отрядам и частям, симпатизировавшие максималистам и анархистам, было приказано уйти из города и отправиться на фронт. В ответ 17 мая в Самаре вспыхнуло восстание, но 19 мая его подавили переброшенные в город военные части. После этого в Самаре была размещена ставка Урало-Оренбургского фронта, а оппозиционный большевикам губисполком 20 мая распущен. Власть в губернии была передана большевистскому ревкому. Созданные при поддержке максималистов крестьянские коммуны были разогнаны, а меры по социализации, вызвавшие гнев Центра, — отменены.

7. Гражданская война: «красные» и «белые» (1918–1920 гг.)

Воспользовавшись растущим недовольством восторжествовавшим всевластием большевистской партии, которое в народе метко назвали «ко-миссародержавием», то есть, новым самодержавием, самодержавием комиссаров, активизировались старые элиты российского общества и умеренные социалисты. Они могли опереться на широкую поддержку государств Антанты, взбешенных сепаратным выходом России из мировой войны и сближением между правительством Ленина и Германией. Если зимой 1918 г. эти государства обещали помощь большевистским властям в деле продолжения боевых действий против германских войск, то теперь они стали относиться к большевикам как к враждебному режиму. В марте 1918 г. вооруженные силы Великобритании и Франции, а затем — США, Италии и их союзников высадились в Мурманске и постепенно завладели российским Севером⁵⁶. В августе интервенты захватили Архангельск и образовали там правительство во главе с лидером умеренно-социалистической партии энесов (народных социалистов) Н.В.Чайковским. Японские войска в апреле высадились во Владивостоке. Позднее на Дальнем Востоке появились и американские части. Весной 1918 г. в различных районах страны стали более активно действовать казачьи отряды, выступавшие против революции и Советской власти.

Решающим вызовом большевистскому правительству стало восстание чехословацкого корпуса, созданного в 1917 г. на российской территории для боевых действий против Германии и Австро-Венгрии. После заключения Брестского мира было принято решение об эвакуации корпуса из России через Дальний Восток, и к концу мая 1918 г. эшелоны с 45 тыс. чехословацких легионеров растянулись на 7 тыс. км. по Сибирской железной дороге от Пензы до Владивостока. Их командование отказалось выполнить приказ большевистского правительства и сдать оружия, 25 мая начало восстание. К концу месяца чехословацкие части захватили Челябинск, Новони-колаевск, Пензу, Сызрань, Томск, в июне — Омск, Самару, Златоуст, Красноярск и Владивосток. Затем они начали наступление в западном направлении, чтобы открыть «новый антигерманский фронт»: в июле — начале августа 1918 г. чехословацкие силы заняли Симбирск, Екатеринбург и Казань.

Таким образом, на территории Дальнего Востока, Сибири и части Поволжья власть большевиков была свергнута. Чехословацкое командование передало управление в руки местных правительств (Комитета членов Учредительного собрания — Комуча в Самаре, Уральского и Сибирского временных правительств ит.д.), которые приступили к формированию собственных армий. Преобладающую роль в большинстве из этих новых правительств играли умеренные социалисты — эсеры и меньшевики. В России началась широкомасштабная гражданская война. Противников «красных» большевиков стали называть «белыми».

В сентябре 1918 г. на Государственном совещании в Уфе было создано центральное антибольшевистское правительство — Уфимская директория. Режим возглавили эсер Н.Д.Авксентьев и сибирский областник П.В.Во-логодский. Но боевые действия против Красной армии оказались для сил Комуча и Директории неудачными: в сентябре-ноябре 1918 г. они потеряли Поволжье и Предуралье — Казань, Симбирск, Хвалынск, Сызрань, Ставрополь, Самару, Ижевск и Воткинский поселок.

Кроме того, обострились отношения между умеренно-социалистическими политиками и бывшими царскими офицерами, которые возглавили военные части, сформированные антибольшевистскими правительствами. Большинство этих военных руководителей имело правые или крайне правые убеждения, склонялось к возрождению «старого режима» и презирало социалистических партийных лидеров («паршивых эсеров») за «бездарность» и демократическую «болтовню». Офицеры требовали установления военной диктатуры и более решительной борьбы с большевиками и революцией. Правые не скрывали намерения при первом удачном случае разделаться со своими умеренно-социалистическими союзниками. Член Комуча П.Д.Климушкин вспоминал, как представитель либерально-монархической партии конституционных демократов (кадетов) К.Н.Неклю-тин заявил ему (якобы в шутку): «Вы работаете на нас, разбивая большевиков… Но долго вы не можете удержаться у власти, вернее, революция, покатившаяся назад, неизбежно докатится до своего исходного положения, на вас она не остановится, так зачем же нам связывать себя с вами. Мы будем вас до поры, до времени немного подталкивать, а когда вы свое дело сделаете, свергнете большевиков, тогда мы и вас вслед за ними спустим в ту же яму».

В ночь на 18 ноября военный министр Директории, адмирал А.В.Колчак, опираясь на монархически настроенные офицерские и казачьи части, а также заручившись поддержкой государств Антанты и партии кадетов, совершил переворот в Омске, куда переехало правительство Директории. Лидеры эсеров были арестованы и высланы, а Колчак, провозглашенный верховным правителем Российского государства, установил открытую военную диктатуру. По свидетельству британского полковника Дж. Уорда, вожди умеренных социалистов должны были быть «зарезаны как бараны», «приколоты штыками в ту же ночь»^{66 57 58}, но их спасли представители чехословацкого командования и Антанты.

В конце 1918 г. вооруженные силы Колчака не добились успеха, потеряв Уфу и Оренбург. Однако в марте 1919 г., проведя дополнительную мобилизацию и получив значительные военные поставки от стран Антанты, они перешли в наступление, заняли Уфу, Ижевск, Бугульму, осадили Оренбург и начали продвигаться к Волге. «Красные», в свою очередь, направили крупные силы на Восточный фронт и в конце апреля 1919 г. перешли в контрнаступление. К концу июня они очистили от сил противника Бугу-руслан, Уфу, Бирск, Елабугу, Сарапул, Ижевск, Воткинский и Глазов, затем — Пермь и Екатеринбург. В августе 1919 г. бои шли уже на территории Сибири, где развернулось широкое партизанское движение против «белых»: в октябре «красные» овладели Тобольском и Петропавловском, в ноябре-декабре — Омском, Новониколаевском, Барнаулом, Томском, в январе 1920 г. — Красноярском. 15 января 1920 г. задержанный чехословацкими частями Колчак был выдан эсеровскому Политическому центру, поднявшему восстание против его режима в Иркутске. Но уже вскоре власть в

Сибири перешла к большевикам, Красная армия начала продвигаться на Дальний Восток, ведя упорные бои с силами забайкальского атамана Григория Семенова, разбитого к ноябрю 1920 г. Чтобы не рисковать открытой войной с Японией, претендовавшей на фактический контроль над Дальним Востоком, большевистское руководство в Москве дало согласие на образование в апреле 1920 г. «буферного государства» — Дальневосточной Республики (ДВР), в которой их партия делила власть с другими политическими силами. В боях с «белыми» формированиями, которых поддерживали японские оккупационные части, войска ДВР в октябре 1922 г. овладели Владивостоком, после чего 15 ноября 1922 г. Дальний Восток был официально присоединен к большевистской России. Японские войска покинули Приморье осенью 1922 г.

Незадолго до падения своего режима адмирал Колчак передал пост верховного правителя генералу А.И.Деникину. Тот возглавил «белое» движение на Юге России в апреле 1918 г., опираясь на офицерскую Добровольческую армию, традиционных лидеров кубанского казачества и ряда северокавказских народов. Хотя официально Денникин оставлял открытым вопрос о том, каким станет будущий политический строй России (монархическим или республиканским), большинство лидеров южных «белых» было настроено в пользу монархии. Сам главнокомандующий Добровольческой армией признавал позднее, что преобладавшая в ее частях психология «принимала характер нетерпимости не только в отношении социалистических, но и либеральных местных деятелей»⁵⁹.

После того, как в ноябре 1918 г. в Германии вспыхнула революция, и германо-австро-венгерские части начали возвращаться домой, Деникину удалось в январе 1919 г. подчинить казачью Донскую армию, до тех пор контролировавшуюся германским ставленником — генералом П.Н.Красно-вым. Помощь Деникину осуществляли государства Антанты. В ноябре-декабре 1918 г. вооруженные силы Франции, Великобритании, Италии, Греции и их союзников заняли Новороссийск, Одессу, Николаев, Феодосию и другие приморские центры. Однако в апреле 1919 г., опасаясь волнений среди моряков собственного флота, страны Антанты эвакуировали свои части, сделав основную ставку на войска Деникина.

В мае-июне 1919 г. «белые» выбили «красных» с Северного Кавказа и захватили Крым. Британские оккупационные власти, которые в июле

1918 г. оккупировали Закаспийскую область (современный Туркменистан), отстранили созданное ими раннее областное эсеро-меньшевистское правительство и также передали эту территорию под контроль Деникина. Летом

1919 г. армии Деникина вышли на линию Царицын — Балашов — Белгород — Екатеринослав — Херсон. В июле они начали поход на Москву, а 30 августа вступили в Киев, вытеснив оттуда силы украинской националистической Директории во главе с С.В.Петлюрой, которые господствовали на части Украины после отхода германо-австрийских войск.

Осенью 1919 г. войска Деникина достигли рубежа Царицын-Воронеж — Орел-Чернигов-Киев-Одесса. Это был «самый тяжелый период гражданской войны», — признавал позднее Л.Д.Троцкий, занимавший в то время пост председателя Реввоенсовета «красных»⁶⁹. В августе-сентябре казачий конный корпус генерала КХМамонтова ворвался в Елец и Воронеж; рейд удалось отбить, но он продемонстрировал явную слабость «красных» войск. «Работа по ликвидации Мамонтова до сих пор ничего не дала… Наши слабые, разрозненные пехотные части почти не тревожат его…, -сообщали в Москву большевистские военные руководители Л.Д.Троцкий, М.М.Лашевич и Л.П.Серебряков. — Опасность прорыва фронта на участке Курск-Воронеж становится очевидной… Центр тяжести борьбы на южфронте всецело перешел на Курско-Воронежское направление, где резервов нет»⁶⁰. Позднее передовые силы Деникина заняли Орел, угрожали крупнейшему центру военной промышленности — Туле, и некоторое время казалось, будто уже ничто не сможет остановить победный рейд деникинцев на Москву. На территории, контролируемой «красными», достиг апогея транспортный кризис, в Москве катастрофически не хватало продовольствия. Красная армия беспорядочно отступала, сводки командования характеризовали состояние многих дивизий как деморализованное и небоеспособное. В руководящих кругах большевистской партии царила паника. Однако восстания, вспыхнувшие в тылу «белых», и нехватка боеприпасов принудили армии Деникина прекратить наступление на Москву. В середине октября «красные» нанесли контрудар, к началу ноября прорвали оборону «белых» и начали почти беспрепятственное преследование стремительно откатывавшихся деникинских частей. К середине ноября 1919 г. Красная армия заняла Орел, Воронеж, Курск, Льгов, Чернигов, Бахмач, к началу января 1920 г. овладела всей Южной Украиной, а к 10 января — Ростовом-на-Дону и Новочеркасском. Силы Деникина были рассеяны.

Одновременно в 1919 г. «красным» удалось отразить угрозу, нависшую над Петроградом. После революции в Германии в ноябре 1918 г. большевики захватили власть в Эстонии, Латвии и Литве, но весной 1919 г. в Прибалтике при помощи Антанты, германских добровольческих частей и польских войск утвердились местные национальные правительства, объявившие независимость от России. «Белые» части, сформированные на территории Эстонии, начали в мае 1919 г. наступление на Петроград, но в июне были отбиты. Осенью того же года армия под командованием генерала Николая Юденича вновь попыталась захватить бывшую столицу Российской империи. Город был на грани падения, Ленин склонялся даже к тому, чтобы оставить его, поскольку основные силы «красных» были сосредоточены на борьбе с Деникиным. Однако в октябре-ноябре 1919 г. опасность удалось отразить; разбитые войска Юденича к январю 1920 г. отступили в Эстонию, где были разоружены. С Севера России, где с начала 1919 г. власть перешла от «демократического» правительства Н.В.Чайковского к «белым» военным, войска Антанты эвакуировались к октябрю

Троцкий ЛД. Сталинская школа фальсификаций. (Репринт). М., 1990. С.214.

1919 г. — из Архангельска, в феврале 1920 г. — из Мурманска; в марте 1920 г. Красная армия вступила в Мурманск.

Одержав к началу 1920 г. победу на основных фронтах гражданской войны, большевики могли теперь приступить к восстановлению распавшейся империи. Красная армия овладела Северным Кавказом, в апреле

1920 г. заняла Азербайджан, в ноябре того же года — Армению, а в феврале

1921 г. — Грузию (три закавказских государства объявили в 1918 г. свою независимость от России). В ноябре 1920 г. «красные» покончили с последним оплотом «белого» движения — силами последнего верховного правителя, генерала П.Н.Врангеля в Крыму. Но главным военным противником большевиков в 1920 г. стала Польша. В апреле, заключив договор с украинской Директорией, польские войска перешли в наступление на Центральной Украине и в мае заняли Киев. Подтянув силы из других регионов и проведя очередную мобилизацию, Красная армия смогла вернуть город, перейти в контрнаступление, занять Белоруссию и Запад Украины, а в конце июля — начать наступление на Варшаву и Львов. «…У Ленина, — вспоминал Троцкий, — сложился твердый план: довести дело до конца, то есть вступить в Варшаву, чтобы помочь польским рабочим опрокинуть правительство Пилсудского и захватить власть. Наметившееся в правительстве решение без труда захватило главное командование…»⁶¹. Троцкий, напротив, доказывал, что «щупать Польшу штыком» бесполезно. Польское общество воспринимало войну с Россией, как национальное сопротивление против российского империализма. Франция и другие страны Антанты предоставили варшавскому правительству значительную военную помощь. Войска Красной армии действовали нескоординировано, оторвались от резервов и оказались на невыгодных позициях. Все это предопределило их катастрофическое поражение под Варшавой в августе 1920 г., после чего фронт стремительно покатился назад, на восток. К октябрю польские войска вновь дошли до Минска, Мозыря и Новоград-Волынского. Военные действия были прекращены, а 18 марта 1921 г. Советская Россия заключила с Польшей в Риге мирный договор, признав передачу ей Западной Украины и Западной Белоруссии. В 1920 г. большевистское правительство России заключило мирные договоры также с Эстонией (февраль), Литвой (июль) и Латвией (август). Завершая борьбу за

71

8. Реставраторская политика «белых» режимов

Среднюю Азию, Красная армия заняла в феврале 1920 г. Хиву, а в сентябре того же года — Бухару.

К началу 1921 г. собирание империи (пусть и в урезанном виде) было завершено. Большевики стали полновластными хозяевами России.

8. Реставраторская политика «белых» режимов

Правительства, формировавшиеся на территории бывшей Российской империи, в различных масштабах проводили политику реставрации старого социального режима. На Украине в 1918 г. под защитой германских и австро-венгерских оккупационных сил была воссоздана дореволюционная структура собственности. «Начальники уездов из бывших землевладельцев вместе с реставрированной полицией… восстанавливали помещичьи хозяйства, а в случае сопротивления крестьян производили экзекуции и порки при содействии германских войск…, - вспоминал член ЦК партии кадетов В.А.Оболенский. — Отряды немецких и австрийских войск то и дело ходили на усмирение деревенских бунтов, предавая огню и разрушению восставшие села и деревни»⁶². Неудивительно, что установленный оккупантами режим гетмана П.П.Скоропадского пад после ухода германских войск в ноябре 1918 г. в результате массовых крестьянских восстаний.

На Севере России за время ее оккупации силами Антанты тысячи людей были казнены, 52 тыс. прошли через тюрьмы и концентрационные лагеря на о. Мудьюг и в Иоканьге.

В тех местах, где большинство в антибольшевистских правительствах имели умеренные социалисты, предпринимались попытки удержать реставрацию в известных рамках. Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), управлявший в Самаре в июне-сентябре 1918 г., провозгласил восстановление демократических свобод, принял красный флаг, признал 8-часовой рабочий день, свободу деятельности рабочих конференций, крестьянских съездов, профсоюзов, фабзавкомов, создал Совет рабочих депутатов. Однако социальная программа Комуча была выдержана в духе эсеровской программы-минимум. Он вернул в частные руки предприятия промышленности и банки, восстановил свободу частной торговли. Местная власть была передана городским думам и земствам. Комуч официально провозгласил социализацию земли, но признал за помещиками право на урожай 1917 г. Для охраны имущества помещиков и сельской буржуазии, а также для осуществления принудительной мобилизации в деревни направлялись отряды Народной армии Комуча, и это вызывало растущее недовольство крестьян, в конце концов отказавших ему в поддержке.

Правительства, возглавленные буржуазными партиями и элементами, не только приватизировали промышленность, банки и торговлю, но и посягали на основные завоевания аграрной революции. Временное сибирское правительство, сформированное в июне 1918 г. во главе с П.В.Вологод-ским, возвратило землевладельцам все имения, отобранные крестьянами в ходе «черного передела» 1917 г., восстановило дореволюционные суды и административные учреждения, ограничило деятельность профсоюзов, ввело военно-полевые суды и смертную казнь за политические преступления. Любые протесты подавлялись с помощью карательных отрядов.

Правительство адмирала Колчака отказалось созвать распущенное Учредительное собрание, пообещав лишь после победы над большевиками созвать некое Национальное собрание. Это было сделано в большей мере по «внешнеполитическим» соображениям: чтобы заручиться признанием государств Антанты. Колчаковские генералы, свидетельствовал кадет Л.А.Кроль, рассуждали иначе: «Пусть доберется до Москвы, мы им покажем тогда Учредительное собрание!»⁶³.

Переход земли к крестьянству верховный правитель не признал. В апреле 1919 г. его правительство выпустило декларацию, в которой говорилось: «впредь никакие самовольные захваты ни казенных, ни общественных, ни частновладельческих земель допускаться не будут», а в окончательном виде «вопрос будет решен Национальным собранием». Крестьянам временно разрешили собирать урожай с земли, которой они фактически пользовались, а также туманно пообещали в будущем наделить их некоторым количеством земли. На деле, как свидетельствует эсер Е.Колосов, повсюду, куда приходила армия Колчака, она возвращала помещиков⁶⁴. Кроме того, режим признал все довоенные и военные долги России (18,5 млрд, руб.), утвердил частную собственность на промышленные предприятия и предоставил промышленникам значительные субсидии, предоставлял концессии иностранным предпринимателям и фирмам, подавлял деятельность рабочих и крестьянских организаций. Только в одной Екатеринбургской губернии армия Колчака расстреляла около 25 тыс. человек. Расправы осуществлялись с противниками всех оттенков — с левыми, большевиками и даже эсерами. Забастовки подавлялись силой. Принудительные мобилизации в армию переполнили чашу терпения крестьян. В 1919 г. в Сибири заполыхали многочисленные восстания, которые подорвали режим Колчака и способствовали его падению.

Генерал Деникин пытался проводить более умеренную политику, но ему это плохо удавалось. Ему приходилось считаться с монархическими настроениями большинства офицерства, добивавшегося, по существу, прямой реставрации старых порядков. Деникин обещал отложить вопрос о го-

8. Реставраторская политика «белых» режимов

суцарственном устройстве и выборах до победы над большевизмом. До тех пор устанавливалась военная диктатура, на выборах в органы земского и городского самоуправления был введен имущественный ценз, отстранявший наименее состоятельных граждан. Официально был признан 8-часовой рабочий день, хотя на практике он не соблюдался из-за милитаризации труда. Режим допустил существование профсоюзов, контролировавшихся меньшевиками, при условии, что те не будут «преследовать цели, противоречащие действующим законам». «Противогосударственная деятельность» пресекалась, «разрушающая» пресса уничтожалась, за бунты, дезертирство и подпольную деятельность полагалась смертная казнь. Национализированные предприятия передавались владельцам, рабочего контроля не существовало. Британским фирмам были предоставлены концессии.

Аграрная политика Деникина в общем продолжала аграрные мероприятия Столыпина. В январе 1919 г. власти отменили постановления Временного правительства 1917 г. об ограничении земельных сделок, и это немедленно привело к многочисленным спекуляциям и росту арендной платы. В апреле была отменена хлебная монополия. Согласно «Декларации о земле» (апрель 1919 г.), режим намеревался сочетать «сохранение за собственниками их прав на землю» и «обеспечение интересов трудящихся». По «Закону о сборе урожая» (июль 1919 г.), треть хлеба, половина трав и одна шестая овощей, собранных крестьянами, отдавались возвратившимся помещикам и арендаторам. Только накануне падения, в ноябре 1919 г., правительство Деникина издало «Земельный закон», который должен был осуществляться в течение 7 лет после «умиротворения». Он предполагал, что помещики сохранят поместья размером от 150 до 400 десятин земли, но за выкуп уступят часть своей земли крестьянам (от 9 до 45 десятин): первые 2 года — добровольно, затем — посредством принудительного отчуждения. Разумеется, такая политика не могла способствовать поддержке «белых» со стороны крестьянства; сельские массы Восточной Украины примкнули к повстанческому движению во главе с анархистом Н.И.Махно.

Правительства Колчака и Деникина проводили открыто имперский курс, не допуская ни малейшей возможности отступления от жестко централизованной модели государства — «единой и неделимой России». Это предопределило их неспособность договориться с националистическими движениями, которые возглавлялись элитами различных народов России. Свою роль в ослабление сил Деникина внесли постоянные конфликты с Украинской Директорией, с северокавказскими исламистами и с оппозиционными автономистскими группировками кубанского казачества.

Последний верховный правитель — закрепившийся в апреле-ноябре 1920 г. в Крыму генерал Врангель продемонстрировал готовность пойти на некоторые уступки с тем, чтобы расширить крайне узкую социальную базу «белого» движения, опиравшегося преимущественно на старые эли

ты и приверженцев реставрации старых порядков. Он объявил о стремлении к объединению «различных частей России» в «широкую федерацию», основанную на свободном соглашении и общности интересов⁶⁵. Рабочим обещали «государственную защиту» от произвола предпринимателей. Наконец, был разработан закон о земле, согласно которому помещики, чьи владения превышали 600 десятин, уступали излишки земель крестьянам в собственность за выкуп по пятикратной стоимости урожая с рассрочкой на пять лет. При этом получить участки должны были, в первую очередь, не массы крестьянства, а «крепкие хозяева». Волостные земства и сельские общины признавались в качестве органов крестьянского самоуправления. Но все это было, конечно же, очень далеко от крестьянских идеалов «черного передела» и так и не смогло обеспечить последнему «белому» режиму сколько-нибудь солидной массовой опоры в «низах».

9. «Военный коммунизм» — «красная» контрреволюция

Воспользовавшись началом открытой гражданской войны, большевистское правительство перешло к решительному и широкому огосударствлению всех сторон общественной жизни. Проводимая им политика получила название «военного коммунизма», хотя в действительности имела мало общего с идеями социального, экономического и политического равенства между людьми.

«Военный коммунизм» вводился как меры чрезвычайные, необходимые для концентрации усилий ради достижения победы. «Нужно, однако, признать, — оговаривался Троцкий, — что, по первоначальному замыслу, он преследовал более широкие цели. Советское правительство надеялось и стремилось непосредственно развить методы регламентации в систему планового хозяйства в области распределения, так и в сфере производства. Другими словами: от «военного коммунизма» оно рассчитывало постепенно… перейти к подлинному коммунизму»⁶⁶. Точнее, к государственному «социализму».

28 июня 1918 г. Совнарком принял декрет о национализации крупной промышленности. До осени 1918 г. в руки государства безвозмездно перешли 9542крупных и отчасти средних предприятия. Осенью власть конфисковала частные железные дороги. С лета 1919 г. темпы огосударствления промышленности были еще больше ускорены; национализацию распространили не только на средние, но и на значительную часть мелких предприятий. Наконец, согласно постановлению ВСНХ от 29 ноября 1920 г., в государственную собственность переходили мелкие предприятия с числом работников свыше 5 (при наличии двигателя) и свыше 10 (при его отсутствии).

На национализированных фабриках, заводах и заведениях не существовало никакого производственного самоуправления; управление промышленностью было строжайшим образом централизовано в руках верховного экономического органа — ВСНХ и его отраслевых органов — главных комитетов (главков). Предприятия получали полуфабрикаты и сырье по нарядам главка и всю продукцию сдавали государственным органам. Вся система имела крайне сложный и громоздкий вид. К лету 1920 г. существовали 49 главков, разделенных на 4 группы. Первые управляли крупной национализированной промышленностью (Главруда, Главтекстиль, Главторф и др.). Вторые руководили национализированными предприятиями и регулировали работу кустарной и кооперативной промышленности (Главкожа, Главодежда, Главкрахмал и др.). На третьи было возложено управление несколькими отраслями индустрии (например, добычей и переработкой) или предприятиями смешанного производства (к примеру, металлического и химического). Четвертые учитывали и распределяли произведенную продукцию (Главтоп, Центрохладобойня). Подобным образом осуществлялось также управление транспортом, сельским хозяйством, строительством и заготовками. Руководство фабрик и заводов назначалось сверху. Вначале предприятия подчинялись своему главку, а тот — непосредственно Президиуму ВСНХ. Затем были созданы еще дополнительные, промежуточные звенья: групповые объединения предприятий (тресты, кусты) и местные аппараты главков (областные и районные правления). Вся система «глав-кизма» стремительно оформилась в огромную бюрократическую машину. На 9-м съезде большевистской партии в марте 1920 г. было признано, что индустрия превратилась «…в ряд могущественных вертикальных объединений, хозяйственно изолированных друг от друга и только по верхушке связанных Высшим советом народного хозяйства»⁶⁷.

Легко заметить, что «военно-коммунистическая» структура управления экономикой была заимствована у модели «военного социализма», сложившегося в кайзеровской Германии, с характерными для нее принудительным отраслевым трестированием и жестким государственным руководством. Не случайно «творец» немецкой хозяйственной политики, крупный промышленник В.Ратенау с энтузиазмом приветствовал действия большевиков: «Всеобщая экономическая анархия привела к войне. Преодолеть ее последствия и предотвратить развязывание новой можно только, если послевоенная экономика будет строиться на основе всеобщего планирования…, - заявил он в феврале 1919 г. мюнхенскому экономисту Э.Никишу. — Это идея будущего, и жаль, что не германский, а русский народ стал ее пионером». В то же время он призывал большевистскую «автократию» еще решительнее огосударствлять общественную жизнь и оформлять ее в виде «органических структур». В конструктивные способности масс Ратенау, как и большевики, не верил. «Возврата к старому капиталистическому порядку не будет. Социальные отношения будут разрушены, но рабочий класс способен только к разрушению, созидательная работа — дело ума; только под руководством аристократии духа рабочий класс сможет создать новое общество», — говорил он большевику К.Радеку в ноябре 1919 г.⁶⁸

Конечно, большевики, считавшие необходимыми куда более масштабные и форсированные усилия по централизации и модернизации экономики страны, пошли гораздо дальше, чем проводники политики немецкого «военного социализма», которые не предполагали полностью огосударствлять собственность. «Войной и разрухой все страны вынуждены идти от монополистического капитализма к государственно-монополистическому капитализму. Таково объективное положение, — писал Ленин в октябре 1917 г. — Но в обстановке революции… государственно-монополистический капитализм непосредственно переходит в социализм»⁶⁹ (разумеется, государственный социализм). Не случайно, что частным предпринимателям, готовым сотрудничать с новой системой, в ней отводилось важное место — специалистов, техников и управленцев. Они должны были по-прежнему управлять наемными работниками, но уже… в интересах всего общества. Еще до Октября 1917 г. в статье «Удержат ли большевики государственную власть?» Ленин настаивал: «Недостаточно «убрать вон» капиталистов, надо (убрав вон негодных, безнадежных «сопротивленцев») поставить их на новую государственную службу», «заставить работать в новых организационно-государственных рамках»⁷⁰. И в условиях «военного коммунизма» это положение нашло широкое применение. Немалое число предпринимателей было (как, например, отец Троцкого) назначено директорами национализированных заводов. Русский «профессор, добравшийся осенью 1919 г. из Москвы до занятого колчаковцами Омска, сообщил, что во главе многих центров и главков сидят бывшие предприниматели, ответственные государственные служащие и управляющие делами, и неподготовленный посетитель этих центров и главков, лично знакомый с бывшим коммерческим и промышленным миром, будет удивлен, увидев бывших владельцев крупных кожевенных фабрик, которые сидят в

Главкоже, крупных мануфактурщиков — в центральной текстильной организации и т. п.», — отмечал видный британский историк Э.Карр⁷¹.

Меньшевистский экономист С.Загорский констатировал, что рабочие и профсоюзные представители играют в назначенных сверху фабричных дирекциях и отраслевых управлениях все меньшую роль; преобладают специалисты и техники⁷². «Переход всех частных предприятий в руки государства привел… к тому, что на службу советскому государству были привлечены прежние руководители этих предприятий, во многих случаях и прежние собственники. Вся административная сторона деятельности этих предприятий находится в руках многих из прежних предпринимателей или, во всяком случае, прежних представителей буржуазных классов. Объединение предприятий в форме принудительного государственного трестирования и синдицирования не устраняет прежних навыков, методов деятельности, психологии старых руководителей этих предприятий. Принципы частного хозяйства продолжают господствовать в области промышленности»⁷³. Фабзавкомы были лишены каких-либо административных полномочий.

Социал-демократические оппоненты большевиков обоснованно отвергли притязания режима «военного коммунизма» на какой бы то ни было социалистический характер. Современный государственный капитализм, подчеркивал, например, А.А.Богданов, — это возникшая под воздействием милитаризма и заимствующая армейские распределительные методы «организация общества и по происхождению, и по объективному смыслу вполне подобная организации, возникающей в осажденных городах. Ее исходный пункт и основа развиваемых им форм — военный потребительский коммунизм; ее движущая сила — прогрессивное разрушение общественного хозяйства; ее организационный метод — нормировка, ограничение, осуществляемое авторитарно-принудительным путем». Такая политика не имеет с социализмом ничего общего: «Социализм есть прежде всего новый тип сотрудничества — товарищеская организация производства; военный коммунизм есть прежде всего особая форма общественного потребления — авторитарно-регулируемая организация массового паразитизма и потребления. Смешивать не следует»⁷⁴.

С.Загорский констатировал, что «все коммунистические реформы имеют исключительно бумажное существование. Отмена частной недвижимой и отчасти движимой собственности не препятствует тому, что не только предметы домашнего употребления, но и городские дома служат объектом частной торговли. Несмотря на муниципализацию городской недвижимости, дома и городские участки продаются и покупаются в советской республике так же, как и при прежнем частно-капиталистическом строе… Промышленные и торговые предприятия национализированы советской властью, но акции акционерных компаний служат предметом широкого биржевого оборота»⁷⁵.

Подавив последние элементы рабочего самоуправления, большевистская власть перешла к наступлению на экономические завоевания наемных работников. 9 июня 1918 г. Совнарком постановил допустимость сверхурочных работ в металлической промышленности в Москве, затем на многих предприятиях (в железнодорожных мастерских, на военном производстве и др.) был фактически отменен 8-часовой рабочий день и введен 10-12-часовой. В 1919 г. почти повсеместно завершился переход от почасовой оплаты труда к сдельной. Чтобы принудить «несознательных» рабочих трудиться более интенсивно, широко применялась система штрафов и премий. Администрацию особенно возмущало то, что работники нередко уносили с предприятий домой полуфабрикаты и изделия, чтобы хоть как-то сводить концы с концами в те голодные годы. «Диктатура пролетариата» перешла к открытым репрессиям против пролетариата. «Для предотвращения расхищения фабрикатов и задержания лиц, похитивших их, рабочие подвергаются обыску специально поставленными на то лицами, — указывалось, к примеру, в «Правилах внутреннего распорядка для рабочих и служащих при Ярославской прядильно-ткацкой фабрике». — При обыске рабочие должны соблюдать порядок и не производить шума. Виновные подвергаются взысканию по табели, как нарушившие внутренний распорядок фабрики». На той же фабрике в 1920 г. применялись следующие меры наказаний: за 1 день прогула — строгий выговор, а при повторении — лишение продовольствия на срок до 1 недели и больше; за прогул от 2 до 4 дней — сверхурочная (иногда бесплатная) работа по 2 часа в течение нескольких дней; посылка на принудительные работы; увольнение; «заключение в концлагерь». Эту ситуацию можно считать типичной. В мае 1920 г. правительство приняло декрет, официально вводивший наказания в виде лишения зарплаты и части заработанных премий и принудительных отработок. Рабочие, отсутствовавшие свыше 3 дней в месяц, осуждались судом за «саботаж»⁷⁶. Более серьезные и коллективные акты протеста, к примеру, забастовки, подавлялись с помощью локаута.

Режим приступил к принудительному закреплению многих рабочих и служащих на предприятиях и учреждениях. В ноябре 1918 г. милитаризация труда была введена на железнодорожном транспорте, затем распространилась и на другие отрасли хозяйства. В марте 1919 г. Совет обороны объявил о мобилизации работников морского и речного флота, занятых на ремонте судов и доставке топлива, а также всех рабочих Подмосковного угольного бассейна. В мае того же года были мобилизованы все почтовотелеграфные работники, в июне — прикреплены к своим предприятиям заготовители топлива. В 1920 г. на военное положение были переведены работники лесной, угольной, торфяной, нефтяной промышленности, ряда бумажных и картонных фабрик, целлюлозных и древомассных заводов, водного транспорта. В начале 1920 г. были образованы специальные «Трудовые армии». Самовольное оставление работы мобилизованными приравнивалось к дезертирству и каралось по законам военного времени (вплоть до расстрела).

Большевистские власти категорически отвергали распространенные в массах стремления к большему социальному равенству, воспринимая их как «уравниловку». По словам С.Загорского, «зарплатная политика, практикуемая в Советской Республике, ничем не отличается от старой предпринимательской политики»⁷⁷. «Военный коммунизм» отнюдь не сопровождался смягчением социальных различий в городах. Уже в марте 1919 г. имелась целая иерархия различных зарплатных категорий. Рабочие получали от 600 до 1150 руб. Жить на эти деньги было невозможно. Зато высшие функционеры и специалисты получали до 3 тыс. руб.⁷⁸ Позднее все ставки были увеличены в несколько раз. Правда, в условиях гражданской войны и инфляции деньги уже мало чего стоили, и фабрично-заводские рабочие получали большую часть зарплаты (79 % в 1919 г. и около 92 % в 1920 г.) в натуральной форме (продовольственные пайки, производственная одежда, коммунальные услуги и т. д.). Но и эта часть распределялась крайне неравномерно, несмотря на принятое 13 апреля 1919 г. ЦК большевистской партии решение ввести единый классовый паек, уравнять распределение продуктов между рабочими и служащими и уничтожить привилегированное положение последних. К декабрю 1919 г. имелось 6 различных видов продовольственного снабжения рабочих и служащих. Паек, получаемый по карточкам, был меньше физиологической нормы. По свидетельству одной из руководительниц партийной агитационной работы Александры Коллонтай, голодный паек вызывал у рабочих, особенно женщин, чувство отчаяния и безысходности⁷⁹. В апреле 1920 г. разрыв в зарплате был увеличен: соотношение между заработком высшей и низшей категориями рабочих теперь составляло 8:1⁸⁰.

Привилегии и неравенство в распределении и снабжении вели к растущему недовольству среди рабочих. Особую ненависть вызывали привилегии партийных функционеров и «комиссаров». «Почему у Вас в Барнауле много гадов, которые сидят на тепленьком местечке и кушают жареные котлеты…? — спрашивали, например, алтайские крестьяне представителей большевистского начальства в апреле 1920 г. — Мы кровь проливали в Сибири, чтобы уничтожить этих гадов, а власть их огораживает штыками… Раз эта власть смотрит на этих гадов с опущенными глазами, то мы, крестьяне, организованным порядком, с пилами и топорами, с кольем и пиками пойдем на этих волков, прикрывшихся овечьей шкурой, чтобы наша кровь в Сибири не проливалась зря»⁸¹.

Снабжение верхушки партии и правительств в Москве осуществлялось до марта 1919 г. через особый кооператив «Коммунист». В мае 1919 г. Оргбюро ЦК большевистской партии поручил продовольственному отделу Моссовета просить предоставить в его распоряжение «определенное количество предметов широкого потребления, чтобы иметь возможность удовлетворить запросы центральных учреждений». Главпродукт Нарком-прода образовал специальный фонд предметов ширпотреба для снабжения новой элиты. С конца года «ответственным специалистам» центральных ведомств выдавались добавочные пайки через Московское потребительское общество. Система привилегированный пайков была одобрена Совнаркомом 14 июня 1920 г. Работали также столовые ВЦИК, Совнаркома и Коммунистического Интернационала. Подобная система привилегированного распределения существовала и на местах⁸². В «красной» России формировался новый господствующий класс.

«Люди, близкие к Кепо (компартии, — В.Д.), и власть имущие имели все. Они имели свою столовую, особые пайки, к их услугам был ордерный стол, который раздавал блага по милости комиссаршей», — возмущались 15 марта 1921 г. «Известия ВРК» восставшего против большевиков Кронштадта⁸³.

Интересно, что даже в разгар «военного коммунизма» правительство Ленина продолжало добиваться сотрудничества с иностранным капиталом. 4 февраля 1919 г. Совнарком объявил предоставление концессий допустимым и одобрил план выдачи концессии иностранным фирмам на постройку железных дорог на Севере страны (так и не реализованный).

Если даже в городах развернулась ликвидация достижений социальной революции (под предлогом их «защиты»), то в отношении деревни большевистские власти в период «военного коммунизма» прибегали к методам настоящего колониального грабежа. Декрет ВЦИК и СНК от 27 мая 1918 г. окончательно вводил ничем не ограниченную продовольственную диктатуру государственных органов в области заготовок и распределения продовольствия. Наркомат по продовольствию получал все полномочия для закупки хлеба по твердым государственным ценам и применял вооруженную силу против тех крестьян, которые отказывались уступать хлеб на этих условиях. Постановление Совнаркома от 5 декабря 1918 г. объявило укрывающих излишки хлеба «врагами народа»: они приговаривались к тюремному заключению, а их имущество конфисковывалось.

Большевистские власти обвиняли в укрывательстве хлеба кулаков — деревенскую буржуазию. Но реальность состояла в том, что установленные государством «закупочные» цены в условиях инфляции оказались настолько низкими, что массе общинных крестьян не имело никакого смысла продавать продовольствие государству. После «черного передела» и особенно за годы гражданской войны деревня в значительной мере выровнялась в социальном отношении, а община или аналогичные институты (крестьянские сходы и др.) значительно укрепились. Как признавалось в резолюциях Компартии Украины, село превратилось в «самостоятельное, самоснабжающееся, в себя замыкающееся… «государство»»⁸⁴, враждебное новому большевистскому режиму и готовое сражаться с ним не только за землю, но и «за эквивалент своего труда».

Российское крестьянства периода гражданской войны не питало никакого интереса к денежным знакам; ему были необходимы товары городской промышленности, а к «спекуляции» и «спекулянтам» оно традиционно ощущало только ненависть. Но государство не спешило поставлять изделия из города. В этой ситуации выходом мог бы стать прямой натуральный (безденежный) обмен между городом и деревней. Большевики избрали иной путь.

В деревню были направлены вооруженные продовольственные отряды, формировавшиеся при местных органах Наркомпрода; в них зачислялись добровольцы по рекомендации советских и партийных организаций. Кроме того, в августе 1918 г. правительство разрешило создавать продотряды крупным профсоюзам, фабзавкомам, уездным и городским Советам: они должны были добывать хлеб по твердым ценам или путем реквизиций у сопротивляющихся, половину его отдавать пославшей их организации, а вторую — сдавать в Наркомпрод. Численность всех продотрядов в ноябре 1918 г. достигала 72 тыс. человек, а в 1919–1920 гг. колебалась от 55 до 82 тыс. Наркомпродовские продотряды объединялись в Продармию, которая, в свою очередь, в мае 1919 г. вошла в систему Войск ВОХР (внутренней охраны).

Вооруженный поход в деревню в 1918 г. сопровождался попытками большевистских властей лишить крестьянские общины и сходы, а также

контролировавшиеся ими Советы власти на местах. Их обвинили в том, что они оказались под контролем кулаков, саботирующих хлебные заготовки. 11 июня 1918 г. ВЦИК утвердил голосами большевиков правительственный декрет о создании в деревнях и селах «комитетов бедноты» (комбедов); организовывать их помогали продотряды. Комбеды, возглавляемые обычно членами большевистской партии, состояли преимущественно из местных обиженных элементов, пришлых и сторонников правящей партии. По существу, он превратились в оккупационный орган: получили право отстранять и распускать Советы, помогали находить и реквизировать хлеб, организовывали мобилизацию в Красную армию, отнимали землю у сопротивляющихся крестьян и т. д. К ноябрю 1918 г. вЗЗ губерниях Европейской России было образовано около 140 тыс. комбедов.

О том, какими методами велась война большевистской власти против крестьянской общины, свидетельствует открытое письмо, направленное лидером левых эсеров Марией Спиридоновой ЦК большевистской партии в ноябре 1918 г.: «У нас зарегистрирована порка крестьян в нескольких губерниях, а количество расстрелов, убийств на свету, на сходах, в ночной тишине, без суда, в застенках, за «контрреволюционные» выступления, за «кулацкие» восстания, при которых села, до 15 тысяч человек, встают стеной, учесть невозможно. Приблизительные цифры перешли давно суммы жертв усмирений 1905–1906 годов… Факты надругательства над душой и телом человека, истязаний, обманов, всепожирающей взятки, голого грабежа и убийства, убийства без счета, без расследований, по одному слову, доносу, оговору, ничем не доказанному, никем не подтвержденному. Именем рабочего класса творятся неслыханные дерзости над теми же рабочими и крестьянами, матросами и запуганным обывателем, так как настоящие-то враги рабочего класса попадаются очень редко… Лучше убивайте нас и держите в тюрьмах, чем иметь наш штемпель и подпись под директивами расстрела крестьян и рабочих и разгрома всех деревень до основания. Судите и карайте, как судите и караете десятки тысяч трудящихся»⁹⁵.

С июня по декабрь 1918 г. с помощью карательных мер удалось собрать около 60 млн. пудов хлеба, что было недостаточно, чтобы прокормить город и Красную армию. Отношения власти с деревней были безнадежно испорчены. Крестьяне бунтовали и отказывали большевикам в поддержке. Не удивительно, что в течение 1918 — начале 1919 гг. московское правительство утратило власть на большей части территории страны. В середине 1919 г. редактор большевистского партийного органа «Правда» Ю.М.Стек-лов признавал на совещании в ЦК: «…В чисто крестьянских и малопролетарских губерниях Советская власть вообще и коммунистическая партия в частности не имеет социальной базы. Вы не найдете там широких слоев

населения, которые преданы нам, разделяют нашу программу и готовы за нас выступить <…> Я говорю о широких массах рабочих, кустарей и главным образом крестьян. Среднюю массу и бедняков мы умудрились от себя отпугнуть <…> Мобилизация провалилась <…> Мы встретили отказы целых профессиональных союзов дать хотя бы одного человека. С крестьянами дело обстояло отвратительно <…> Масса населения настроена безразлично, к нашей партии настроение враждебное»⁸⁵. Крестьянство считало политику правительства новым закабалением. Земля наша, да хлебушко ваш; вода наша, да рыба ваша, леса наши, да дрова ваши, говорил позднее один из крестьян, выступая на 8 съезде Советов⁸⁶.

В ноябре 1918 г. центральные власти распорядились провести перевыборы в сельские Советы, после чего объявили о роспуске комбедов и их слиянии с Советами. Но это не изменило основное содержание крестьянской политики. Еще во второй половине 1918 г. в Тульской, Вятской, Калужской и Витебской губерниях была введена система продовольственной разверстки, то есть прямой и безвозмездной реквизиции продовольствия у крестьян. 11 января 1919 г. Совнарком ввел ее по всей стране.

Установив в начале 1919 г. свою власть на Украине, большевики пошли еще дальше. Власти начали отнимать у крестьян захваченные ими помещичью землю и инвентарь и создавать на их основе государственные поместья — советские хозяйства (совхозы). Их управляющими часто назначались бывшие помещики. «…Другого выхода нет», «управляющих из рабочих и крестьян» у нас нет, объяснил член коллегии Наркомата земледелия В.В.Кураев на 2-м всероссийском совещании по партийной работе в деревне⁸⁷. На работу в совхозы в порядке трудовой мобилизации принудительно направляли окрестных крестьян. Все это побуждало сельских жителей считать большевистскую политику новым вариантом барщины и крепостного права и отвечать на это бунтами и восстаниями. Впоследствии от массового насаждения госхозов пришлось отказаться.

В попытке улучшить отношения с крестьянством, 8-й съезд большевистской партии в марте 1919 г. провозгласил принцип «союза с середняком». Были несколько повышены твердые цены на хлеб, к заготовке продовольствия привлекались кооперативные организации. Суть политики властей не изменилась. Однако стало меняться настроение крестьянских масс. Они опасались победы «белой» контрреволюции, справедливо ожидая, что та вернет землю бывшим помещикам. «Крестьянство… оказывает нам доверие… — сообщал в конце 1919 г. председатель Саратовского губернского исполкома В.Радус-Зенькович. — Деникин ужасом перед собой обратил их к нам…»⁸⁸

Но кредита доверия хватило ненадолго. Большевистские власти не только сохранили практику разверстки, но в 1920 г. распространили ее на Сибирь и Туркестан. «…Пока мы не кинем в хлебные места вооруженной силы — хлеба от кулаков не выкачаешь. Очень хорошее действие производит вооруженная сила», — заявил в мае 1920 г. на заседании Сиббюро ЦК РКП(б) заместитель председателя Сибпродкома Г.Е.Дронин⁸⁹. Среди измученного и взбешенного крестьянства стали распространяться лозунги новой, антибольшевистской революции.

Огосударствив промышленность и «покоряя» деревню, большевики попытались обратить в государственную собственность и систему обмена. 21 ноября 1918 г. был принят официальный декрет о государственном снабжении населения. Государственная монополия на торговлю касалась, конечно же, прежде всего, хлеба, но распространялась и на многие другие товары: сахар, чай, соль и др. Правда, на местах случались и послабления. Так, в апреле 1919 г. Президиум Моссовета разрешил свободную мелочную торговлю ненормированными, кустарными и заграничными продуктами и изделиями.

Чтобы помешать людям по собственному почину покупать или обменивать товары в деревне или продавать их в городе, по декрету Совнаркома от 6 августа 1918 г. были образованы заградительные реквизиционные отряды, которые действовали на железнодорожных и водных путях и попросту конфисковывали перевозимые товары. «О возможности привести что-либо из деревни в город, можно было бы написать целую книгу…, -описывала американская революционерка Эмма Гольдман то, что она видела в России в 1920–1921 гг. — Несчастные бедняги, которые наконец-то с неописуемыми трудностями добыли разрешение на поездку, дни и недели терпеливо ожидали возможности поехать на станциях и которые наконец-то, после ужасающей поездки в грязных и переполненных вагонах, на крышах или на подножках сумели раздобыть пуд муки или картошки, должны спокойно терпеть, когда в конце их пути отряд забирает все. В большинстве случаев представители коммунистического государства делят конфискованное между собой… Число арестованных действительных спекулянтов было незначительным по сравнению с толпами несчастных, которые заполнили тюрьмы России за то, что они пытались спасти себя от голодной смерти»⁹⁰. Немалое количество «мешочников» было расстреляно. В то же время, как свидетельствовал Волин, «настоящие спекулянты легко, за небольшую мзду преодолевали «заграждения»»¹⁰².

Российский историк С.А.Павлюченков, подробно исследовавший «тени» политики «военного коммунизма», приводит множество свидетельств того, что под прикрытием большевистской торговой монополии процветали спекуляция и коррупция, связывавшая партийных функционеров, хозяйственников и тайную полицию ЧК с нелегальными оптовиками и криминальным миром. Рыночная торговля отнюдь не была ликвидирована; просто, перейдя в разгар «теневой» деятельности, она превратилась в источник еще больших прибылей. Такими путями осуществлялось даже снабжение многих государственных предприятий и контор. Знаменитый Сухаревский рынок в «красной» Москве стал настоящим символом эпохи. «Поскольку главкам и организациям ВСНХ было выгодней реализовывать свои товары по ценам вольного рынка, а не отдавать за бесценок для распределения через потребительскую кооперацию, постольку борьба со злом спекуляции носила безнадежный характер..- замечает историк. — Изучая теневую экономику военного коммунизма, нельзя отыскать практически ни одной отрасли национального хозяйства, не вовлеченного в сферу оживленной купли-продажи. Это касается в том числе и объектов национализированной недвижимости — земли, домов, предприятий». Действовал даже финансовый рынок. «Игра на постоянно прыгающих курсах валют доставляла дельцам немалые прибыли. Весной 1920 г. в Одессе, несмотря на жестокие преследования… валютных дельцов, валютная биржа продолжала жить очень интенсивной жизнью».

Волин В. Указ. соч. С.250.

Уполномоченные продовольственных органов и кооперации, получая товар, частично или полностью сбывали его на рынке. Так же нередко поступала ЧК с конфискованным имуществом. Ревизор Наркомата государственного контроля Б.Н.Майзель «сообщал, что в Екатеринославском ЧК за 20–30 тысяч рублей мог получить пропуск. В Харьковской ЧК почти все обыски, ареста и освобождения осуществлялись ради наживы». Видный чекист Я.Х.Петерс докладывал в марте 1920 г. в Москву, «что особые отделы армий Южного фронта занимаются… спекуляцией, обысками в городе»¹.

В политическом отношении большевистская власть использовала гражданскую войну для окончательной консолидации «комиссародержа-вия». Конституция, утвержденная 10 июля 1918 г., объявляла Россию федеративной республикой Советов, но фактически Советы превратились в придаток однопартийной диктатуры. Мало того, что законы предусматривали пятикратное преимущество в нормах представительства для городских Советов по сравнению с крестьянскими. Сама роль Советов все больше сводилась к простому одобрению решений большевистской партии. В России, писал Ленин весной 1920 г., возникла «самая настоящая «олигархия». Ни один важный политический и организационный вопрос не решается ни одним государственным учреждением в нашей республике ^*

103

Павлюченков С.А. Указ. соч. С. 236, 243–244,241

без руководящих указаний Цека партии»⁹¹. Сложилась новая правящая иерархия. Немецкая революционерка Р.Люксембург, в принципе относившаяся к большевикам с симпатией, уже в 1918 г. прослеживала тенденции, набиравшие обороты в России: «Общественная жизнь постепенно угасает, дирижируют и правят с неуемной энергией и безграничным идеализмом несколько дюжин партийных вождей, среди них реально руководит дюжина выдающихся умов, а элита рабочего класса время от времени созывается на собрания, чтобы рукоплескать речам вождей, единогласно одобрять предложенные резолюции. Итак, по сути, — это хозяйничанье клики; правда, это диктатура, но не диктатура пролетариата, а диктатура горстки политиков, то есть диктатура в чисто буржуазном смысле, в смысле господства якобинцев (перенос сроков созыва съездов Советов с раз в три месяца до раз в шесть месяцев). Более того: такие условия должны привести к одичанию общественной жизни — покушениям, расстрелам заложников и т. д.»⁹².

Формально в Советской России еще сохранялись различные левые партии и политические организации, но в действительности им становилось все труднее действовать. 14 июня 1918 г. ВЦИК постановил исключить из Советов правых эсеров и меньшевиков (позднее решение в отношении меньшевиков и части эсеров было отменено). После вооруженных столкновений в Москве между большевиками и левыми эсерами 6 июля 1918 г. первые настояли на принятии Пятым съездом Советов резолюции об изгнании из Советов левоэсеровской партии, в 1919 г. Мария Спиридонова и ряд других ее лидеров подвергся аресту. Союз эсеров-максималистов официально оставался легальной организацией, но его члены подвергались нараставшим репрессиям. Все большую нетерпимость проявлял режим и к анархистам. Так, летом 1919 г. ЧК арестовала делегатов легального съезда Всероссийской федерации анархической молодежи.

Общественные организации были лишены какой-либо самостоятельности и полностью подчинены государству. Согласно программе большевистской партии 1919 г., профсоюзы должны были «прийти к фактическому сосредоточению в своих руках всего управления всем народным хозяйством как единым хозяйственным целым»⁹³. Но, как явствовало из партийной дискуссии 1920 г. по этому вопросу, при всех внутренних разногласиях между внутрипартийными течениями, преобладало представление о том, что прежде необходимо добиться фактического сращивания профсоюзов с «пролетарским» государством. Сами профсоюзы были окончательно перестроены на вертикально-бюрократический лад. Их руководство назначалось большевистской партией. Усилилось вытеснение из профсоюзов оппозиционных течений. С этой целью на Втором всероссийском съезде профсоюзов в январе 1919 г. было окончательно одобрено укрупнение профсоюзов по отраслям. Таким образом, большевики, как вспоминал анархо-синдикалист Г.П.Максимов, стремились растворить ненадежные союзы «в общей массе и рассеять ведущих анархо-синдикалистских рабочих в профсоюзах, которые считались «надежными», с их точки зрения. Так им удалось избавиться от таких анархически настроенных профсоюзов, как союзы телеграфистов Петрограда, работников парфюмерной промышленности Москвы, водных транспортников Казани, работников железнодорожных узлов в Москве и Курске… С помощью этих мер и централизации в сочетании с бесцеремонным жонглированием голосами, а кое-где — и с использованием более жестких способов коммунисты захватили в свои руки административные органы профсоюзов»⁹⁴. Последним оставшимся бастионом сопротивления оставался союз рабочих пекарен Москвы, в которой были сильны анархо-синдикалистские настроения. На третьем всероссийском съезде профсоюзов в начале 1920 г. он представлял до трети всех членов союза пекарей; его представители выдвинули идею создания синдикалистской Всеобщей конфедерации труда. Но эта инициатива была незамедлительно задавлена. После того, как московские пекари начали летом 1920 г. забастовку, требуя увеличения рациона хлеба, их союз был распущен, а ведущие активисты — арестованы.

Э.Гольдман, много лет отдавшую участию в рабочем движении, поразило отличие профсоюзов в большевистском государстве от тех, которые она привыкла видеть в других странах мира: «…Профсоюзы превратились в простые подразделения государственной машины, которая полностью контролировала их тактику и действия и руководила ими. Рядовой член вообще не может высказаться в отношении деятельности своего профсоюза; регулярные профсоюзные собрания в западноевропейском смысле отсутствуют, за исключением тех, которые полностью управляются и проводятся большевистской фракцией в каждом профсоюзе»⁹⁵.

В действительности профсоюзы в большевистской России предназначены были не для защиты интересов и требований наемных работников, а для организации использования их труда. «Поголовная мобилизация всего трудоспособного населения Советской властью, при участии профессиональных союзов, для выполнения известных общественных работ, должна быть применяема несравненно шире и систематичнее…», — указывалось в программе партии⁹⁶. В условиях «военного коммунизма» через них осу

ществлялись специальные мобилизации рабочих на фронты и работы, наборы в продотряды и ЧК, а также меры по ужесточению контроля администрации над режимом и ходом труда (они организовывали на предприятиях «рабочие товарищеские суды», которые наказывали тех, кто работал недостаточно «дисциплинированно»).

Убийственными оказались государственные объятия и для другой массовой общественной организации — кооперативов. На 1 января 1917 г. в России имелось 63 тыс. кооперативов всех видов, которые объединяли 24 миллиона человек. Наиболее распространено было кооперативное движение в деревне. С учетом 31 тысячи сельских потребительских обществ с 7,5 миллионами членов, вся кооперация, которая обслуживала сельское население, включала 57 тысяч кооперативов с 19 миллионами членов. Сельская кооперация обслуживала 94 миллиона человек — почти 83 % сельских жителей. Имелась и рабочая потребкооперация. На 35 тысяч потребительских кооперативных обществ с 11,5 миллионами членов приходилось 35 % товарооборота страны¹¹⁰. Конечно, кооперативы преследовали прежде всего коммерческие, а не социально-революционные цели, но нередко оказывались уже налаженными общественными структурами, которые можно было перестроить на нужды прямого продуктообмена между городом и деревней. Именно за это нередко выступали и крестьяне. Однако большевистское руководство не устраивала структура, которую оно не контролировало. В апреле 1918 г. правительство согласилось привлечь кооперацию к закупкам продуктов и их распределению среди населения, но затем огосударствило ее. Согласно декрету Совнаркома о «потребительских коммунах» (март 1919 г.), все жители должны были быть фактически приписаны к местному объединенному потребительскому обществу, контролируемому властями. Декрет Совнаркома от 27 января 1920 г. превратил потребкооперативы в простой распределительный аппарат Наркомата продовольствия. Инициатива «снизу» преследовалась. В ноябре 1920 г. власти арестовали руководителей Союза кооперативов. Тщетно пытался старейший революционер и ученый Петр Кропоткин, сам принимавший активное участие в кооперативном движении, обратить внимание Ленина на необходимость и целесообразность развития кооперации. Председатель Совнаркома только удивлялся: «Вот, живет в стране, которая кипит революцией…, и ничего другого не может придумать, как говорить о кооперативном движении»⁹⁷.

Гражданская война послужила для большевиков оправданием для строительства гигантского репрессивного механизма. Пытаясь разоружить население и одновременно постепенно распуская или растворяя отряды Красной гвардии, власть организовала новую, Красную армию, не имеющую

ничего общего с признанными ее еще осенью 1917 г. принципами солдатского самоуправления и выборности командиров. Первоначально эти положения еще частично соблюдались. В начале 1918 г. армия формировалась еще на добровольной основе и с избираемыми командирами. Но уже в марте 1918 г. Ленин потребовал ввести обязательную воинскую повинность, ввести в армии необходимую дисциплину и беспрекословное подчинение начальникам, а также широко привлекать в нее прежних генералов и офицеров. 29 мая ВЦИК объявил об обязательном наборе в армию. В июле 5-й Всероссийский съезд Советов принял постановление «О строительстве Красной армии», ввел обязательную воинскую повинность, отменил выборность командиров и ввел строжайшее подчинение подчиненных военнослужащих распоряжениям военного начальства.

Такая армия уже мало чем отличалась от вооруженных сил обычного государства. Дисциплина в ней поддерживалась методом репрессий: расстрелов дезертиров и наказаний провинившихся. Оправданием и на сей раз служили потребности войны. «Жесткие методы… для этой эпохи партизанщины, недисциплинированности и кустарнической самовлюбленности были прежде всего и наиболее всего целесообразны и необходимы. Уговором ничего нельзя было сделать, да и времени для этого не было», — пояснял видный партийный и военный деятель С.И.Гусев⁹⁸. Во главе Реввоенсовета, руководившего армией, был поставлен Троцкий. Хваля его методы, Ленин в январе 1920 г. заявил: «Если мы Деникина и Колчака победили, то тем, что дисциплина была выше всех капиталистических стран мира. Тов. Троцкий вводил смертную казнь, мы будем одобрять. Он вводил ее путем сознательной организации и агитации коммунистов»^{99 100 114}.

Большинство командных постов в армии заняли бывшие генералы и офицеры царской армии. 29 июля 1918 г. Совнарком принял декрет об обязательном призыве на службу в Красную армию бывших офицеров, чиновников, врачей. Всего до конца гражданской войны были призваны 49 тыс. офицеров и генералов. В 1918 г. бывшие царские командиры составляли 75 % командного состава Красной армии (в 1920 г. эта доля сократилась до 42 % за счет выдвижения новых кадров)^{1 4}. Лишь небольшая их часть искренне приняла революцию и даже активно участвовала в ней. Большинство сохранило старые, или, как тогда говорили, «старорежимные» нравы: презрение к рядовым, аристократический кастовый дух. Оно требовало от солдат повиновения, строжайшего соблюдения уставного порядка и унизительного почитания, часто не считая их за людей. Советский военачальник Г.К.Жуков, служивший в годы Гражданской войны в Красной армии, осторожно свидетельствует: «Одного у них не хватало — это умелого подхода к бойцам. Держались они как-то особняком, не находили общего языка с красноармейской массой…»¹⁰¹. В действительности, принудительно мобилизованные солдаты часто ненавидели этих командиров, издевательства которых были им памятны еще с царских времен.

Для контроля над действиями военных командиров и ведения идеологической работы в армии большевистское государство ввело институт политических комиссаров. Но вскоре и они, и новые командиры уже мало чем отличались от бывших офицеров. Советский военачальник Л.Г.Пет-ровский, вспоминая об учебе в военном училище и службе в этот период, констатировал, что они «стали членами новой офицерской касты, и никакая агитация, никакие красивые слова о необходимости связи с массами ни к чему бы ни привели. Условия быта сильнее добрых пожеланий»¹⁰². 31 октября 1920 Троцкий обратился к Реввоенсоветам фронтов и армий с приказом «Больше равенства!», в котором упоминал о командирах, одевающихся с крайним щегольством, тогда как бойцы ходят полуголыми, о попойках с участием командиров и политкомиссаров, об использовании служебных автомобилей для увеселительных поездок, устраиваемых на глазах у усталых солдат. Он признавал, что такие факты «неизбежно оскорбляют чувства равенства и товарищества в красноармейцах», но оговаривался, что не ставит себе «невыполнимой задачи немедленного устранения всех и всяких преимуществ в армии»¹⁰³.

С другой стороны, власти постепенно устраняли сравнительно независимых, выдвинувшихся снизу военных командиров под флагом борьбы с «партизанщиной» и «бонапартизмом». При странных, до сих пор невыясненныхобстоятельствах погибли командир Двинского полка в Москве, анархист Грачев (его полк сыграл важнейшую роль в победе Октябрьской революции в Москве), командиры дивизий: левый эсер В.И.Киквидзе (январь 1919 г.), Н.А.Щорс (август 1919 г.), В.И.Чапаев (октябрь 1919 г.), бывший анархист Н.А.Каландаришвили (начало 1922 г.)… Отряд, сформированный бывшим одесским налетчиком Мишкой Япончиком, перешедшим на сторону революции, был обманным образом разоружен, а сам он — убит. В 1921 г. был отдан под суд и казнен видный красный военачальник Ф.А.Миронов…

Важнейшей репрессивной силой, на которую опирался новый режим, стала политическая полиция — система Чрезвычайных комиссий (ЧК). Еще до прихода большевиков к власти Ленин неоднократно подчеркивал необходимость государственного террора со стороны будущей «диктатуры пролетариата» — наподобие якобинского террора в эпоху Великой Французской революции. Уже 7 декабря 1917 постановлением Совнаркома была образована Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК), а затем созданы и ее местные органы. Первоначально предполагалось, что репрессии и деятельность этой «революционной» политической полиции будут направлены против оказывающих сопротивление представителей старых элит. Но круг объектов террора быстро расширялся. В условиях германо-австрийского наступления 21 февраля 1918 г. Совнарком принял декрет «Социалистическое Отечество в опасности!», который санкционировал применение чрезвычайных мер (вплоть до расстрела на месте) в отношение тех, кто будет сочтен вражескими агентами, спекулянтами, саботажниками, грабителями, бродягами и т. д. Левые эсеры протестовали против «расстрельных мер», но когда большевистское большинство в Совнаркоме проигнорировало их протесты, они попросту смирились. В условиях гражданской войны ЧК превратились в орган полномасштабного государственного террора. В августе 1918 г. ВЧК стала именоваться Всероссийской чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности, а в сентябре правительство подтвердило ее право карать лиц, обвиненных в причастности к заговорам, мятежам и подпольным организациям. По существу, отмечал видный левый эсер И.Штейнберг, слова «К стенке!» грозили «за все без разбора: неуплату налога на имущество, натурального налога и чрезвычайных налогов, уход из армии, уклонение от воинской службы, непоставки лошадей и зерна, уличные грабежи и государственную измену, обман и мошенничество, служебные нарушения и мелкую спекуляцию, искусно сплетенные контрреволюционные интриги и легкомысленное «оскорбление величества»». Расстрелы стали «тоном повседневной жизни»; «расправе с беззащитными, превращению людей в вещь, самому животному в человеке были открыты все шлюзы»¹⁰⁴. Нормой стал принцип взятия заложников: за преступления одних должны были без разбора отвечать другие, виновные лишь в том, что они были нелояльны по отношению к большевистской власти или происходили из «непролетарской» среды.

Основную массу жертв «чрезвычаек» составляли не представители старых элит, а самые простые люди. Нередко их расстреливали подряд, целыми группами. Немецкий офицер Ф.Клейнов вспоминал о коллективной расправе «красных» над узниками тюрьмы в Киеве в 1919 г., перед занятием города войсками Деникина. Каждую ночь кого-нибудь из узников уводили на «допрос», с которого тот уже не возвращался. Перед оставлением города все 250 оставшихся "арестованных прошли отбор. «Комиссия работала по алфавитному списку… и вся процедура длилась около 10 мучительных часов…». Около ста человек получили в карточках отметку «С» и были отпущены на свободу. Тридцати (включая немецких

заключенных) поставили отметку «М» — их, как заложников, отправили в Москву. Остальные получили литеру «Р» и были расстреляны в ту же ночь. «Их вызывали по 7 человек, они должны были раздеться, лечь лицом на землю, и каждый получил в затылок револьверную пулю». Никто в тюрьме не знал, какой приговор вынесен каждому, и все заключенные пережили ночь неописуемого ужаса¹⁰⁵.

Иногда расправы над противниками приобретали истерический характер. После убийства членом партии эсеров руководителя Петроградской ЧК М.С.Урицкого и покушения на Ленина в августе 1918 г. газеты правящей партии призывали к «ненависти и мести», а ВЦИК провозгласил 2 сентября «массовый красный террор». В те дни по всей стране прокатились массовые расстрелы заложников: только по официальным данным, в Петрограде казнили 512 человек, в Нижнем Новгороде — 46 человек, десятки в других городах, включая самые небольшие населенные пункты¹⁰⁶.

«Чрезвычайки» внушали всеобщий ужас. Даже печатный орган большевистской партии газета «Правда» писала в октябре 1918 г. о тенденции подменять лозунг «Вся власть Советам» другим: «Вся власть ЧК». Политическая полиция «красных» (как, впрочем, и «белых») обыскивала, конфисковывала, арестовывала, вела следствия, выносила приговоры и приводила их в исполнение. «ЧК сегодня — уже не государство в государстве, а государство над государством, — свидетельствовала Э.Гольдман. — Вся Россия, вплоть до самых отдаленных деревень, покрыта сетью ЧК. Любое отделение разветвленной бюрократической системы имеет свои чрезвычайные комиссии, всевластно распоряжающееся жизнью и смертью русского народа… ЧК — это шпион, полицейский, судья, тюремщик и палач в одном лице… Она почти всегда действует по ночам. Внезапно вспыхивающий поток света в каком-либо районе, шум мчащихся с безумной скоростью машин ЧК — это сигналы, предназначенные ввергнуть население в тревогу и внушить ему ужас. Кто те несчастные, кого арестовали этой ночью? Кто окажется следующим?..»¹²¹.

Подобно «белым», большевистская власть проводила в действительности политику имперского шовинизма. Хотя принятая в июле 1918 г. конституция провозглашала Россию федерацией, в реальности большевики последовательно восстанавливали централистское государство, ««Федеративная»… Советская Республика, — замечал в 1919 г. видный максималист Г.А.Нестроев, — в действительности является самой настоящей унитарной республикой, как бы ни прикрывалась она рядом ярлыков украинских, латышских, литовских, бессарабских, отличающейся самым крайним централизмом, отрицающей автономию областей и принципы демократизма,

подавляющей всякую инициативу и самодеятельность»¹⁰⁷. В течение 1918 — начала 1919 гг. были ликвидированы Совнаркомы не только губерний, но и целых регионов (областей): Московского, Сибирского, Западного, Уральского, Северного. Стремление регионов к большей самостоятельности вызывало открытое раздражение в Центре. «Областные учреждения, — говорилось в одном из постановлений правительства РСФСР осенью 1918 г., - до сих пор еще продолжают издавать свои законы и декреты, нередко противоречащие декретам центральной власти, внося хаос и путаницу в общую законодательную работу советской республики. Создается на местах и в областях ряд преград и запретов, мешающих работе центра по вывозу продовольствия <…> Издается на местах и в областях ряд постановлений, тормозящих работу центра по распоряжению имуществом республики: таможней, заводами, запасами всякого рода»¹⁰⁸. А нарком по делам национальностей И.В.Сталин открыто расценил «создание местных и областных суверенных органов власти параллельно с властью центральной» как «развал всякой власти и возвращение вспять к капитализму». Он заявил о необходимости «оставить в руках центральной власти все важные для всей страны функции, предоставить областным органам главным образом административно-политические и культурные функции чисто областного характера»¹⁰⁹.

Местные власти стали назначаться из центра, непокорные региональные органы распускались (так, в марте 1920 г. ЦК Российской компартии распустил ЦК Украинской компартии, в котором большинстве имела оппозиционная группа «децистов»). Отношение к «провинции» у московских властей было чисто колониальным. «Сибирь для Советской России важна как резервуар, из которого можно черпать не только продовольствие и сырье, но и людской материал», — подчеркивал, например, в июле 1920 г. председатель Сибревкома И.Н.Смирнов¹¹⁰.

Мотив централизации, усмирения местного «сепаратизма», беспрекословного подчинения любой местной инициативы решениям центра постоянно выдвигался большевистским руководством, о чем бы ни шла речь: о требованиях работников отдельных предприятий, об интересах жителей той или иной территории или об общинных крестьянских выступлениях. Характерно, что официальная большевистская газета «Советская Сибирь» в 1921 г. обвиняла сибирских повстанцев именно в органической ненависти к централизованному советскому государственному аппарату и его представителям, проводящим волю центра¹¹¹.

Большевики объявляли себя интернационалистской партией, что, однако, не мешало им использовать и даже раздувать межнациональную вражду, когда им было это выгодно. Они широко применяли так называемые отряды «интернационалистов» (военные и карательные части, сформированные из латышей, китайцев, венгров, немцев, поляков, австрийцев, чехов и т. д.) для подавления восстаний и протестов населения, говорящего на другом языке или живущего в другой местности. Начало этой практике было положено еще в феврале 1918 г., когда на подавление выступления мусульманских сепаратистов в Коканде были брошены части, сформированные из армян. В «Открытом письме» большевистскому ЦК Мария Спиридонова упоминала о том, что в ходе правительственных репрессий имела место и националистическая мотивация. В Пензенской губернии, по ее словам, «левые социалисты-революционеры разговаривали с десятками этих, поровших крестьян, «интернационалистов» (преимущественно, из немецких военнопленных, — В.Д.). С каким презрением говорили они о глупости русского мужика и о том, что ему нужна палка; и какой дикий шовинизм вызвали эти отряды «интернационалистов» в деревнях — передать трудно», — писала она¹¹².

Большевистская власть действовала в духе древней имперской логики «Разделяй и властвуй». На Северном Кавказе она поддерживала горское население в конфликтах с казаками за землю, в 1919 г., в ходе борьбы с Деникиным, вступила в союз с исламистами, основавшими Северо-Кавказский эмират, а в 1920 г. разгромила их. На Дону проводилась политика «расказачиванья», причем казаки воспринимались как враждебный центру народ. На Волге после первоначального противостояния с татарскими и башкирским националистами, которые пытались в 1918 г. создать «Итильско-Уральские Штаты», большевики в начале 1919 г. договорились с националистическими лидерами Башкирии о создании «автономной Советской республики» и включении их в структуры власти этой автономии. Лидер движения А.Валидов занял пост главы правительства, но уже в начале 1920 г. был изгнан вместе со своими сторонниками. В 1919 г. «красные» заключили союз с одной из фракций казахского националистического объединения «Алаш-орда». На Бакинском конгрессе народов Востока 1920 г. большевики призвали «народы Востока» и арабских националистов подняться на «священную войну» против Англии, ибо этот «последний оставшийся в Европе могучий империалистический хищник» распростер «над восточными мусульманскими странами свои черные крылья»¹¹³.

В других же ситуациях, напротив, давался простор русскому национализму, направленному против «инородцев». Так, чекисты, отправленные в 1920 г. в Поволжье, высмеивали, как признак дикости, «уродливые костюмы» жителей мордовского села Краишевка, которые «до сих пор не сменили «современными — русскими костюмами». Зимой-весной 1921 г. на подавление волнений в Башкирии были брошены карательные отряды, состоявшие преимущественно из русских «колонизаторских элементов». Как явствует из доклада наркома по военным делам Башкирии М.Л.Муртазина, командиры этих отрядов Руденко и Поленов действовали под лозунгом «Смерть башкирам!». Ими «были расстреляны сотни и тысячи башкир без всякого повода и причины, без предварительного следствия и суда»¹¹⁴. В Средней Азии большевики русского происхождения стремились оттеснить от власти представителей местного населения. «Великорусский воинственный шовинизм и обороняющийся национализм порабощенных масс колонии, проникнутый недоверием к русским вообще, — основная характерная черта туркестанской действительности», — замечал представитель Наркомата по делам национальностей Г.И.Бройдо¹¹⁵.

Наконец, в период войны с Польшей в 1920 г. большевистское руководство открыто провозгласило курс на союз с русским национализмом. Новые, несвойственные для интернационалистского и классового языка тогдашнего большевизма ноты появились 18 мая 1920 г. в статье главного редактора «Известий» Ю.Стеклова: «Народ, на который нападают, начинает защищаться. Когда посягают на его святая святых, он начинает чувствовать, что в нем просыпается национальное сознание… Даже у черносотенца дрогнет преступная рука, когда ему придется направить ее против своей страны»¹¹⁶.

Таким образом, если проанализировать политику большевистского правительства по всем основным направлениям (экономика, общественное устройство, система принятия решений, отношение к социальным движениям, организация репрессивного аппарата, централизм), то легко обнаружить решительный разрыв с существом и содержанием социально-революционных лозунгов и чаяний масс, совершавших революцию в 1917 г. Разрушение революционных завоеваний под флагом их защиты не могло не вызывать ожесточенного сопротивления «снизу» — иногда смутного и неосознанного, иногда же — доходившего до попыток продолжать социально-революционный процесс, остановленный новой «красной» партией порядка.

10. В поисках «меньшего зла»: народные движения в условиях гражданской войны

Широкое недовольство диктаторской политикой «комиссародержа-вия» вылилось в непрекращающиеся народные протесты, которые жестоко подавлялись большевистским правительством.

По оценке историка Д.О.Чуракова, волна забастовок, поднявшаяся с мая 1918 г., по своему накалу, была вполне сопоставима с тем, что происходило во время революции 1905 г., перед Февралем и Октябрем 1917 г.¹¹⁷Войска расстреляли участников голодного бунта — рабочих Ижорского завода в Колпино под Петроградом, после чего в самом Петрограде произошли волнения на Обуховском, Путиловском, Русско-Балтийском и других заводах. «Правительство, расстрелявшее рабочих, носит имя рабочего правительства. Мы призываем всех рабочих потребовать от большевистской власти снять с себя наше имя, которым оно прикрывается», — заявил трудовой коллектив завода Речкина¹¹⁸. Рабочие требовали свободного пе-ревыбора Советов, но местами поддерживали и лозунг Учредительного собрания. Произошли стачки и волнения в Сестрорецке. Однако попытка политической оппозиции провести 2 июля 1918 г. всеобщую забастовку в Петрограде не нашли широкую поддержку. Спорадические забастовки и протесты имели место в городе и в последующие месяцы 1918 г.

В Центральном промышленном районе протестовали железнодорожники и печатники, бастовали рабочие Тулы, Брянска, Клина, Твери, Москвы. В Нижнем Новгороде на Сормовском заводе усилились меньшевики, добившиеся принятия резолюции против национализации предприятия. Восстания и бунты вспыхивали на Уральских заводах.

Многие недовольные рабочие в 1918 г. склонялись к политической поддержке меньшевистской партии. Последняя имела преобладающее влияние в рабочих конференциях в защиту Учредительного собрания и по продовольственному вопросу, организовавшихся в Петрограде еще в январе 1918 г. 26 марта 1918 г. было проведено первое легальное Собрание уполномоченных фабрик и заводов Петрограда, объединившее делегатов от 40 предприятий. К лету движение уполномоченных распространилось на Москву, Нижний Новгород, города Центрального района, Урала и Поволжья; готовилось проведение Всероссийского рабочего съезда. Среди уполномоченных имелись как сторонники беспартийности и пролетарского характера обновленного рабочего движения, так и приверженцы меньшевизма. Последним удалось добиться перевеса на совещании 40 делегатов, нелегально избранных в различных городах России. Оно приняло резолюции против национализации и Советской власти, но 23 июля его участники были арестованы, после чего движение пошло на спад.

Восстание против большевистской власти подняли рабочие города Ижевска на Урале. В мае 1918 г. они переизбрали Совет, нанеся в ходе выборов поражение большевикам. В большинстве оказались беспартийные, а также представители умеренных социалистов. Последние добились принятия резолюций в пользу Учредительного собрания и против рабочего контроля, но почти половина членов выступала за демократизированные Советы, а среди приверженцев «учредилки» было немало таких, кто хотел бы совместить ее с существованием Советов как независимых от государства классовых организаций. Новому органу не удалось закрепиться, и власть вернулась к большевикам. Однако в августе 1918 г., в ответ на объявленную властями мобилизацию, вспыхнул бунт, организованный Союзом фронтовиков. Его поддержали рабочие, расправившиеся с большевистским начальством. Восстание быстро распространилось на Воткинск и другие рабочие поселки Прикамья. Оно начиналось под лозунгом «Власть Совету, но не партии». Высшим органом управления в Ижевске стал первоначально Совет рабочих депутатов, однако его лидеры вскоре пошли на переформирование исполкома, и составившие в нем большинство умеренные социалисты передали власть Прикамскому комитету членов Учредительного собрания. «Эсеры, — резюмирует историк М.С.Бернштам, — выхватили власть у восставшего народа, для своих целей»¹¹⁹. Совет остался пролетарской классовой организацией. Уволенные были восстановлены на заводе, отменены государственная монополия на хлебную торговлю и смертная казнь. Прежние ставки оплаты труда, социальные гарантии и завоевания остались в силе; командиры, солдаты и рабочие получали равное денежное довольствие. Рабочие, составившие костяк Народной армии, после боев часто возвращались в цеха, где работали, не расставаясь с оружием. Были установлены связи с окрестным крестьянством, которое нередко просто дарило горожанам хлеб и съестные припасы. Однако постепенно в повстанческом лагере росло влияние офицеров, занявших в армии командные посты. Начались принудительные мобилизации. Увеличивался разрыв между новыми властями и рабочей массой, падала солидарность со стороны крестьянства. Все это способствовало тому, что в ноябре 1918 г. Прикамье было вновь занято войсками большевистской Красной Армии.

К концу 1918 г. большевикам в основном удалось стабилизировать свою власть в городах и сбить накал рабочих протестов. Однако стихийные выступления и стачки местами продолжались и в последующий период. В марте 1919 г. Петроград охватила волна забастовок в преддверие VIII съезда большевистской партии. Путиловский завод выступил в поддержку левых эсеров, осудил большевиков за предательство Октябрьской революции, измену интересам рабочих и крестьян. Рабочие потребовали свободно избранных Советов, прекращения террора и засилья «чрезвычаек». Стачка переросла во всеобщую и была жестоко подавлено; на предприятия были введены войска, отряды, состоявшие из латышей и китайцев расстреляли общие собрания коллективов завода «Треугольник» и Рождественского трамвайного парка, сотни человек были арестованы. В Москве рабочих Петрограда поддержали тысячи работников Александровских железнодорожных мастерских; власти ответили локаутом. В апреле 1919 г. при поддержке левых эсеров бастовали оружейники Тулы; их итальянская стачка была подавлена путем ареста почти 300 человек и распределения продовольствия. В июне рабочие Тверской мануфактуры потребовали не только продуктов питания и свободных выборов в Советы, но и прекращения гражданской войны. В 1920 г. практически не прекращались стачки в Иваново-Вознесенском промышленном районе; рабочие требовали хлеба. В Москве в январе 1920 г. трудящиеся мыловаренных заводов самовольно захватили склад и распределили запасы мыла в счет зарплаты; в ответ главк закрыл завод и уволил работников. В условиях голода 1920 г. городские труженики сами забирали с предприятий, что могли, и меняли взятое на продукты питания. Рабочие бежали из городов в деревню. В августе бастовали предприятия в Калуге, Московской, Владимирской, Нижегородской, Смоленской, Орловской, Курской, Тамбовской, Воронежской, Харьковской, Полтавской, Донецкой, Саратовской, Иркутской губерний. В сентябре-октябре 1920 г. спорадические стачки охватили заводы Петрограда. Большевики нередко отвечали отдачей рабочих в солдаты и их отправкой в концлагеря.

Крупные забастовки рабочих вспыхивали и против «белых» режимов. Так, в конце 1918 — начале 1919 гг. прокатилась волна восстаний рабочих и мобилизованных крестьян в Омске, Канске, Енисейске, Тюмени, Томске и других городах Сибири.

Ожесточенное сопротивление против политики реквизиций и принудительных мобилизаций, осуществлявшейся как «красными», так и «белыми» властями, оказывало крестьянство. Характерная листовка эпохи гражданской войны, выпущенная украинскими повстанцами-махновцами, изображала крестьянина-мужика с бомбой в руке, кричащего: «Вы требуете мой хлеб?.. Так вот же вам хлеб!»

Крестьянские бунты против продотрядов распространились еще летом 1918 г. В марте 1919 г., в разгар колчаковского наступления, в Самарской и Симбирской губернии за оружие взялись около 150 тысяч крестьян. Восстание, получившее название «Чапанной войны» (от слова «чапан» — мужицкий кафтан), проходило под лозунгами: «За Октябрьскую революцию» и «Долой коммунистов!». Повстанцы выступали за власть Советов, но против «власти тиранов», «присосавшихся к ней, под прикрытием коммунизма, паразитов». При этом многие из них наивно полагали, что эти «убийцы и грабители-коммунисты» на местах действуют без ведома настоящих большевиков в центре, верных идеалам Октября, давшего народу землю. Выступления начинались со сходов в деревнях, арестов и избиений представителей власти и членов большевистской партии, общего вооружения (достаточно плохого: в основном оно состояло из пик и вил, имелось лишь несколько сотен винтовок,’ несколько пулеметов), избрания штаба и командиров, рассылки делегатов в соседние волости. Советы переизбирались и становились органом, ответственным перед сельским сходом. Большую роль в движении играли Союзы трудового крестьянства. Отряды объединились в Народно-крестьянскую армию, которой удалось даже занять город Ставрополь (ныне Тольятти). Там был образован Совет с участием профсоюзов и исполнительный комитет, приступивший к выпуску «Известий Ставропольского исполкома». Восстание было подавлено, не менее тысячи повстанцев были убиты.

Большинство крестьян с безразличием отнеслись к разгрому большевиков в Сибири, Приуралье и на Юге России. Однако столкнувшись с новыми властями, крестьяне быстро ощутили, что несет им реставрация старых порядков. Они были возмущены начавшейся принудительной мобилизацией в «белые» армии и легшими на них тяжелыми налогами. Крестьянство стало восставать против антибольшевистских режимов, при этом нередко вступая в союзы с «красными». Так происходило, к примеру, в занятой колчаковцами Сибири и на оккупированной Деникиным Восточной Украине.

В Сибири крестьянские восстания начались осенью 1918 г., участники создавали партизанские отряды, вступали в борьбу с колчаковской милицией и кулацкими дружинами, совершали налеты на железные дороги и парализовывали их, нападали на «белые» армейские части. Большинство отрядов выступало под лозунгом установления власти Советов. Как позднее (в июле 1920 г.) признавали большевики, «брошенный лозунг в 1918 г. в Сибири «Власть на местах» имел огромное влияние на массы. Исчезнувшая советская власть именно и оставила понятие о себе как только власть на местах. И под этим лозунгом возникло партизанское движение против Колчака, углубленное анархистами. При появлении советской власти в 1919 г. крестьяне поэтому не поняли ее, и большинство до сих пор считает, что эта власть не та, лелеянная ими в течение двух лет»¹²⁰.

Летом и осенью 1919 г. партизанское движение охватило всю Сибирь, общее число участников достигало 140–150 тысяч человек. Оно дезорганизовало и подорвало тыл Колчака и в немалой степени способствовало его разгрому «красными».

В партизанском движении принимали участие и беспартийные крестьяне, и сторонники леворадикальных течений (левые эсеры, максималисты, анархисты), и большевики. В известном смысле, они действовали в союзе. Так, анархист Нестор Каландаришвили, возглавлявший партизанское движение в Иркутской губернии, распорядился снять черный флаг, «чтобы не выделяться». Многотысячный отряд во главе с алтайскими анархистами Г.Ф.Роговым и И.П.Новоселовым, который действовал в районе Кузбасса, освободил 18 волостей и, несмотря на раскольнические действия большевиков, в декабре 1919 г. помог большевистскому ревкому свергнуть власть колчаковцев в Кузнецке, освободил Кольчугино (Ленинск-Кузнецкий) и Щегловск (Кемерово), принудив «белые» части бежать. Отказавшись подчиниться большевистским Советам и кузнецкому ревкому, Рогов заявил: «Я беспощадно рубил врагов трудящихся и буду рубить. Также буду бороться с Лениным и Троцким… Всякая власть является ярмом трудящихся, от которой им пользы никакой не было и не будет. Засядут везде комиссары, через сто лет будет то же, что было два с половиной года назад. Углубляй революцию не давай ей погаснуть, поджигай мировое пламя под черным знаменем анархии!». В освобожденном Кольчугине рабочие созвали общее собрание рабочих и служащих рудника. Председатель общего собрания Роликов, признав советскую власть, вместе с тем объяснял «направление и программу» анархистов. «Комиссии советов от всех волостей» было предложено организовать «самоохрану» в селениях близ Кольчугина¹²¹.

135

Когда партизаны впустили в регион части Красной армии и в нем установилась большевистская власть, незамедлительно последовала расправа с непокорными партизанами. В январе 1920 г. отказавшиеся подчиниться Рогов и Новоселов были арестованы, а их отряды разоружены и распущены. Сибирские крестьяне вновь оказались под властью большевиков, распространивших на них в 1920 г. режим продразверстки.

В Восточной Украине крестьянское движение также возглавили анархисты. Командиром повстанческой армии был избран анархист Нестор Махно. Ее интернациональный состав отражал многонациональный характер региона: среди махновцев были украинцы, русские, евреи, немцы и другие. К концу 1918 г. они освободили значительные территории Восточной Украины, иногда взаимодействуя и сосуществуя с большевистскими отрядами. Численность вооруженных повстанцев в начале 1919 г. доходила до 30 тысяч. В основе внутренней организации повстанческой армии лежали принципы добровольности, всеобщей выборности командного состава и дисциплины, основанной на сознательности.

«В течение примерно полугода, с декабря 1918 г. по июнь 1919 г., -вспоминал Волин, — …крестьяне жили безо всякой политической власти. Но они не только не оказались разобщены между собой, но, напротив, соз

дали новые формы общественной организации: коммуны вольных тружеников и «вольные Советы» трудящихся». Причем, если первых было немного, то вторые стали, по существу, основной формой общественной жизни. «Вольные Советы» махновской зоны представляли собой местные общие сходы жителей, которые решали основные вопросы локального и хозяйственного характера и избирали исполнительные органы для ведения текущих дел. «Повстанцы считали, что советы должны быть абсолютно независимы от любых политических партий; они являются составной частью общей хозяйственной системы, основанной на социальном равенстве; их члены, подлинные труженики, призваны служить интересам трудового народа, подчиняться лишь его воле; их активисты не должны осуществлять никакой «Власти»»¹²². Было проведено три районных съезда вольных Советов, в которых приняли участие крестьяне, вооруженные повстанцы, рабочие. Для борьбы с войсками Деникина и Украинской Директории делегаты одобрили введение принципа «всеобщей добровольной и уравнительной мобилизации».

Повстанцы считали своей задачей не навязывание жителям каких-либо норм жизни, а исключительно вооруженную «защиту рабоче-крестьянского дела», с тем, чтобы трудовое население могло свободно самоорганизоваться. «…Махновская армия не представляет никакой власти, — говорилось в листовках, расклеивавшихся повстанцами во взятых ими населенных пунктах. — Она никого ни к чему не будет принуждать. Ее роль ограничивается защитой свободы трудящихся… Крестьяне и рабочие должны самостоятельно действовать, организовываться, договариваться между собой во всех областях жизни, как они хотят и считают нужным»¹³⁸. Крестьяне уничтожили помещиков и кулаков-мироедов; в деревнях оставались лишь середняки и бедняки. Начал налаживаться прямой продуктообмен между городом и деревней.

В борьбе с войсками Деникина повстанцы Восточной Украины пошли на соглашение с большевиками. В марте 1919 г. махновцы официально были включены в состав Красной Армии. Однако крестьяне не были склонны позволять большевикам вмешиваться в свои дела. Они изгоняли чекистов и большевистских чиновников из своих сел. В конце концов, большевистская власть фактически блокировала непокорный район, объявила незаконным третий съезд Советов района в апреле 1919 г., запретила проведение четвертого съезда, а в июне провозгласила вне закона Махно. Ослабленные большевиками повстанцы не смогли на сей раз сдержать крупное наступление деникинцев, и район был захвачен «белыми». Однако повстанческая армия реорганизовалась и перешла к партизанской войне, которая распространилась и на Центральную Украину. В сентябре

1919 г. партизаны начали свое победоносное наступление, которое вскоре вынудило Деникина снять с фронта лучшие части, приостановить поход на Москву, а затем начать и общее, генеральное отступление. «Краснозеленые» отряды и Черноморское крестьянское ополчение в начале 1920 г. помогли красной армии окончательно разгромить остатки деникинцев на Северном Кавказе.

Юго-восток Украины был освобожден от «белых»; в селах вновь собирались сходы и восстанавливались вольные Советы. Махновцы не позволили большевистским ревкомам захватить власть в Александровске и Екатеринославе. Они призывали жителей городов к самоорганизации. «Как устроить жизнь без власти? — задавали они вопрос в воззвании «К чему стремятся повстанцы-махновцы?» — Товарищи! Ведь вы же сами ответили всему миру на этот вопрос еще в марте 1917 г. Вы выдвинули тогда громадную сеть наших трудовых организаций: профессиональные союзы, фабричные и заводские комитеты, сельские организации, армейские организации и, наконец, самое главное, — советы. Вы выдвигали эти организации, конечно, как беспартийные, трудовые органы, для дела устройства справедливой, разумной и свободной жизни». Повстанцы предлагали созвать конференции делегатов от рабочих союзов и трудовых коллективов, транспортников и работников связи, крестьян и повстанческих частей, решать на них вопросы об охране населенного пункта, распределении наличного запаса продуктов, организации необходимых работ и налаживании обмена между рабочими и крестьянскими организациями. «С течением времени, — пояснялось в воззвании, — конференция превратится в деловой экономический Совет рабочих и крестьянских организаций. Совет будет естественным объединением низовых рабочих и крестьянских, городских и сельских организаций, исполняющих, как и Совет, волю общих собраний, сходов, совещаний, съездов и т. п.»¹²³. В октябре-ноябре 1919 г. в Александровске прошел четвертый районный съезд Советов, постановивший приступить к организации новой хозяйственной жизни, провести добровольную мобилизацию и наладить снабжение повстанческой армии на основе деятельности свободных организаций трудящихся.

Но и на сей раз крестьянам не удалось начать осуществлять свой общинный идеал. На Восточную Украину вступили войска Красной Армии, и Махно было предложено перебросить свою армию на Польский фронт. Крестьяне, вооружившиеся для защиты своих родных мест, не желали покидать их, и в январе 1920 г. большевики вновь объявили повстанческую армию вне закона. Возобновилась партизанская война, только теперь уже против «красных». Большевистская власть пыталась осуществить «поголовное обезоруживание населения», прибегала к массовым арестам

и казням. «В случае явно выраженной враждебности населения, укрывательства и упорной невыдачи бандитов и повстанцев, на данное население может быть наложена та или иная кара…, - указывалось в изданной Совнаркомом Украины в апреле 1920 г. секретной инструкции о «борьбе с бандитизмом». — Такими карами могут быть: а) контрибуция продуктами продовольствия; б) денежная; в) производство выселения и взятие семейств главарей и зачинщиков восстания, конфискуя все их имущество и передавая его бедноте; г) обстрел селения; д) его полное уничтожение»¹²⁴. Командиру карательного отряда, отправленного в июне в село Знаменка Екатеринославской губернии, было поручено, например, «взять заложников не менее 10 % всего населения, не исключая женщин». После отказа жителей принять ультиматум, он обстрелял село, сжег 20 домов, расстрелял 10 человек, взял 301 заложника в возрасте от 15 до 75 лет, отобрал скот, зерно и лошадей¹²⁵. А ведь это лишь один из многочисленных примеров!

Наступление Врангеля летом 1920 г. из Крыма вынудило большевиков вновь предложить повстанцам союз. Начались переговоры, и в октябре соглашение было подписано. Махновской армии пообещали освободить арестованных анархистов и повстанцев и предоставить фактическую автономию восточно-украинскому району. В ноябре махновские части, действуя в составе Красной Армии, первыми ворвались в Крым, положив начало его освобождению от Врангеля. И снова большевики обманули крестьян. Повстанческие силы в Крыму были вероломно окружены и уничтожены, армия Махно вновь объявлена вне закона. Началась еще одна длительная партизанская война, в ходе которой повстанцы распространили сферу своих действий также на Центральную Украину и широкие области Юга России.

Широкое сопротивление трудящихся России против «красного» и «белых» режимов, упорное отстаивание ими социальных завоеваний революции («черного передела» земли, свободных Советов, рабочего самоуправления и т. д.) заставляют говорить о том, что в гражданской войне было не две, а три стороны. В разгоревшейся борьбе принимали участие большевики, «белые» и трудящиеся массы, причем как первые, так и вторые проводили весьма схожую террористическую политику против непокорного народа. В некоторых случаях бунтарям удавалось даже продолжать развитие социальной революции на своей территории, организовать свободные рабоче-крестьянские Советы, осуществить передел земли в новых районах и т. д.

Однако война между большевиками и «белыми» поставила массы в очень сложное положение. Перед лицом открытого восстановления старого

порядка «белыми» многие приняли предложенную большевиками альтернативу: или поддержать правление комиссаров, или стать свидетелями возвращения «белых». Работала логика «меньшего зла»; массы часто склонялись признать ту власть, от которой в данный момент ожидали меньшего давления на себя и меньших репрессий. Все это, конечно же, ослабляло возможность независимых классовых действий трудящихся.

Леворадикальные течения, настаивавшие на продолжении социальной революции, в условиях гражданской войны также в целом восприняли логику «меньшего зла». Многие анархисты, максималисты и левые эсеры пошли в Красную Армию или воздерживались от нарушения «социального мира» в «красной» зоне. Третий съезд партии левых эсеров (июнь-июль 1918 г.) постановил, «чтобы партия без промедления всей силой своего влияния и партийного аппарата выпрямила линию советской политики»¹²⁶. Активисты надеялись на крепнущую популярность своей организации в крестьянских Советах и рассчитывали получить большинство на всероссийском съезде Советов. Однако из-за большевистского давления и нажима им удалось собрать не более 40 % голосов делегатов. Воспользовавшись совершенным 6 июля левыми эсерами Я.Г.Блюмкиным и Н.А.Андреевым убийством германского посла в Москве В.Мирбаха, большевистские власти распорядились арестовать видных активистов партии. Ряд военных частей отказался повиноваться приказам правительства и взбунтовался. Их выступление было подавлено с помощью специальных частей и латышских, венгерских отрядов. Столкновения с правительственными войсками вспыхивали при разоружении левоэсеровских дружин в Петрограде, Витебске, Орше, Владимире и других городах, неудачное восстание против большевиков поднял близкий к левым эсерам командующий Восточного фронта М.А.Муравьев. Власти постановили исключить левых эсеров из состава Советов и арестовали левоэсеровскую фракцию Пятого всероссийского съезда Советов. Задержанные в зале Большого театра, где проходили заседания съезда, делегаты принялись петь старую революционную песню: «Террор вам, тираны!».

В октябре 1918 г. четвертый съезд партии левых эсеров выдвинул лозунг возвращения к «подлинному советскому строю». Активисты партии участвовали в волнениях балтийских матросов в Петрограде в октябре 1918 г., стачках в Москве и Туле весной 1919 г., в Чапанной войне. В начале 1919 г. левые эсеры были загнаны в подполье; многие ее лидеры арестованы. Однако летом 1919 г., в разгар наступления «белых», ЦК левоэсеровской партии большинством голосов постановил осудить вооруженную борьбу с большевиками; в 1920 г. организация раскололась на «легалистов», допущенных властями в Советы, и приверженцев подпольной деятельности.

142

Эсеры-максималисты, несмотря на постоянное преследование со стороны большевистских властей и на свою резкую критику большевистской политики, никак не могли решиться на решительную борьбу с «красным» режимом. В 1918 г. они провозгласили идею «единого революционного и советского фронта», в котором, по их мнению, должны были принять участие максималисты, левые эсеры, «левое крыло большевизма (коммунисты-бухаринцы)» и часть анархо-синдикалистов. Максималистские лидеры отказались поддержать левых эсеров против большевиков в июле 1918 г. «…Несмотря на крайне тяжелое положение нашей революции, извне и изнутри осаждаемой и взрываемой, организации большевиков и левых с.-р. идут на партийную междоусобную войну, преступно разжигают страсти…», — с возмущением писал максималист А.Залетный¹²⁷. В 1919 г. позиция организации в отношении большевистского режима ужесточилась, был выдвинут лозунг «Власть Советам, а не партиям!»¹²⁸, который был широко подхвачен трудящимися и стал девизом многих крестьянских восстаний и рабочих выступлений. И в то же время, Совет союза эсеров-максималистов подтвердил «недопустимость призывов к вооруженной борьбе с существующей в Советской России властью, а также пропаганды и подготовки таковой борьбы»¹²⁹. Шестая конференция союза сочла, что «тактика свержения открыла бы двери реакции и ослабила бы общемировое революционное движение»¹⁴⁶.

Среди анархистов образовалось влиятельное течение «советских анархистов», готовых сотрудничать с большевиками и признавать их власть, по меньшей мере, временно. Другие активно боролись как с «белой», так и с «красной» диктатурой; анархистская конфедерация «Набат» активно участвовала в махновском движении. Наконец, открытый вызов большевистскому «комасародержавию» бросила сравнительно небольшая организация, созданная летом 1919 г. некоторыми анархистскими (В.Азов, А.Н.Ба-рановский, П.Соболев, Я.Глагзон, Х.Цинципер и др.) и левоэсеровскими (Д.А.Черепанов) активистами, а также прибывшими в Москву махновцами, которые намеревались отомстить властям за расправу над восточно-украинскими повстанцами. Она получила название Всероссийской организации анархистов подполья или Всероссийского повстанческого комитета революционных партизан. «…Большевики — ныне царствующая самодержавная коммунистическая партия, — говорилось в декларации анархистов подполья, — воспользовавшись доверием рабочих, захватили всю власть в свои руки, насадили чрезвычаек (охранников), отняли у трудящихся все их завоевания, все фабрики, заводы, земли и расстрелами, голодом, пытками и всеми орудиями полицейского гнета задавили всякое право человека, всякую свободу, всякую независимость. Арестовали, расстреляли, и разогнали всех революционеров Октября, превратили Советы и правления производственных союзов в своих лакеев, задушили всякую мысль и, установив, рабовладельческий строй, превратили всех в безгласных, бесправных рабов, а сами, завладев фабриками и заводами, хлебом и всем, чем владела буржуазия и чем можно владеть, стали неограниченно властвовать». Подпольщики призывали к решительной вооруженной борьбе как с «белыми», так и с «красными» государственниками, за свободные «федерации всех трудящихся» промышленности, сельского хозяйства и умственного труда, объединенные в «вольную конфедерацию»¹³⁰. Они экспроприировали несколько банков, запаслись оружием и динамитом. 25 сентября 1919 г. анархисты подполья, выдвинув лозунг «Да здравствует третья социальная революция!», бросили бомбу в здание Московского комитетабольшевистской партии в Леонтьевском переулке, как было сказано, в извещении партизан, когда там «обсуждался вопрос о мерах борьбы с бастующим народом»¹⁴⁸. Было убито 12 большевистских работников, 55 ранено. Ленин, вопреки ожиданиям, на заседании отсутствовал. Чекисты выследили подпольщиков и в ноябре штурмовали их подмосковную дачу; несколько анархистов взорвали себя, другие были схвачены. 8 из них были казнены. В начале 1920 г. ЧК арестовала и левого эсера Черепанова. Незадолго до расстрела он сказал следователям: «Об одном я сожалею: при аресте меня схватили сзади, и я не успел пристрелить ваших агентов. То, что сейчас творится, сплошная робеспьериада!»¹⁴⁹.

11. «Третья революция»?

К концу 1920 г. гражданская война между «белыми» и большевиками в основном завершилась. В тяжелой, кровопролитной борьбе большевизму удалось одержать победу и сохранить власть в России. Но крестьянские и рабочие массы больше не желали терпеть его олигархическую диктатуру под «революционной» маской, пусть даже в качестве «меньшего зла». В 1920–1921 гг. развернулось движение за свободные Советы, независимые от большевистской партии и ее диктатуры, против реквизиций и неравного распределения, против привилегий новых правителей. В этом движении участвовали сотни тысяч человек.

Опорой сопротивления в деревне стала крестьянская община. Большевики, как и другие социал-демократы, всегда относились к ней враждебно,

считая ее реакционным пережитком прошлого, тормозом на пути модернизации России. Задолго до 1917 г. они выступали за ее скорейшее разрушение, надеясь, что на развалинах традиционного сельского «мира» вырастут привычные классы капиталистического общества — сельские буржуазия и пролетариат. Характерное для социал-демократов отношение к крестьянству выразил писатель Максим Горький в беседе с французом А.Моризе: «В конце концов, огромная крестьянская волна поглотит все… Крестьянин станет хозяином России, поскольку он представляет массу. И это будет ужасно для нашего будущего»¹⁵⁰.

Оказавшись у власти, большевики делали все, что было в их силах, чтобы скорее разложить общину. С 1918 г. они усиленно пытались настроить одни ее части против других: бедняков — против среднего крестьянства, молодежь — против авторитета «стариков». Интересно, что даже в разгар «военного коммунизма», в мае 1919 г. Наркомат земледелия издал циркуляр, разрешающий крестьянам отказываться от общинного землепользования в пользу частных хозяйств — хуторов и отрубов, однако вопрос о необходимости согласия на это всех членов общины не был решен. Меры по разложению общины путем раздувания внутренних конфликтов иногда давали временные результаты, но в целом, большевистская власть так и не смогла добиться желаемого. Из гражданской войны сельский «мир» вышел, наоборот, укрепившимся и гораздо более однородным, чем прежде. «Мелкие земельные наделы, обрабатываемые крестьянином и членами его семьи, которые имели в своем хозяйстве одну лошадь…, в 1920 г. стали преобладающими в земледелии России», — отмечал британский историк Э.Карр. Доля земельных участков размером менее 4 десятин возросла с 58 % в 1917 г. до 72 % в 1919 г. и 86 % в 1920 г.¹³¹ Социальному уравниванию способствовало и поголовное обнищание сельского населения. Более того, деревня, в значительной мере лишенная возможности обмена с городом, переходила на самообеспечение. «Большевики и колчаки, пойдите вы все к черту, нам никто не нужен, — заявляли крестьяне «красным» агитаторам. — Пусть горожане к нам ничего не возят, пусть сами едят свои товары, мы обойдемся своими»¹³².

Когда в 1920 г. большевики ужесточили изъятие хлеба в Сибири, ставшей доступной после разгрома Колчака (по некоторым данным, там скопилось огромное количество хлеба, собранного в предыдущие годы), терпение крестьян лопнуло. Их негодование подогревалось разоружением партизанских обрядов, роспуском Советов и назначением ревкомов, арестами и принудительной мобилизацией на войну с Польшей. Первые восстания против большевизма в Сибири были подняты бывшими команди

рами повстанческих антиколчаковских отрядов, которым удалось бежать из-под большевистского ареста.

Уже весной 1920 г. на стенах сибирского города Кузнецка стали появляться листовки, призывавшие «всех честных тружеников, рабочих, крестьян» объединяться для свержения новой власти и подписанные «Левее левых». Сторонники анархистов готовили в марте крестьянский съезд Причернского края, но он был запрещен большевистской администрацией. Крестьяне отказывались выбирать Советские органы, объясняя, что им «власть не нужна». В мае восстановленный в Причернском крае отряд Рогова стал громить государственные учреждения. Восстание возглавила Боевая комиссия алтайской федерации анархистов. Она призвала крестьян и рабочих «восстать как одному человеку», «уничтожить все законодательные учреждения… как то: ревкомы, советы, комиссариаты и лесничества», «отказаться от повиновения какой бы то ни было власти» и «признать самоуправление народа, т. е. в дела деревни никто не должен ввязываться, кроме вас самих. Также и в дела фабрик и заводов то же самое никто не имеет права ввязываться, кроме самих рабочих». Ревкомы в занятых повстанцами селах разгонялись, административные документы сжигались, и было «объявлено безвластие». Восстание охватило более 30 населенных пунктов. Оно шло под лозунгами: «за полное освобождение, т. е. раскрепощение трудовых масс, за самоуправление самого народа на местах», «за истинную трудовую коммуну, а не за политическую, то есть против всякого угнетения человека человеком и за свободу, братство и равенство». Никаких органов власти, кроме крестьянских сходов, на освобожденной территории не было. «В занятых повстанцами деревнях проводятся начала безвластия, никаких органов управления не создается», — докладывали красноармейские разведчики¹⁵³. Сам Рогов вел упорные бои с «красными» частями до июля 1920 г., когда, окруженный врагами, застрелился. Его сторонники продержались в 8 волостях до весны 1921 г.

В том же мае 1920 г. к активным повстанческим действиям перешел отряд, сформированный анархистом Новоселовым. В сентябре сотни партизан захватили Гурьевский металлургический завод, конфисковав оружие, в Салаире был разгромлен кожевенный завод и государственные учреждения. Разбитый в столкновении с красноармейскими частями, отряд рассеялся и отступил, но в начале 1921 г. снова возобновил нападения на представителей власти в Алтайском крае: громил сельсоветы, убивал большевиков, реквизировал содержимое казенных складов и амбаров. В феврале Новоселов вышел из окружения под селом Сорокино и отступил в Барнаульский уезд.

Мощное крестьянское восстание против большевиков и за «советскую крестьянскую власть» вспыхнуло летом 1920 г. в Степном Алтае и в Семи

палатинске, выдвинув лозунги: «Да здравствует свобода, равенство, братство и любовь. Да здравствуют Советы. Долой коммунистов и нет места капиталу!». Повстанцы заявили о своей солидарности со всеми российскими трудящимися: «Сибирь даст все, что может, для голодной России, а также для борьбы с русской и иностранной буржуазией»¹³³. Они требовали свободных выборов в Советы, отмены продразверстки, неприкосновенности личности, свободы совести и свободы печати. Была сформирована Народно-повстанческая армия, в рядах которой насчитывалось около 18 тыс. человек. К восставшим примкнули также сторонники Рогова и Новоселова (анархисты) и даже некоторые приверженцы Учредительного собрания (хотя их роль не была определяющей). Большевикам удалось подавить плохо вооруженных повстанцев только осенью 1920 г. Командиру восставших Ф.Д.Плотникову (бывшему красному партизану) отрубили голову и возили ее по окрестным деревням для устрашения населения.

Другим очагом крестьянского повстанчества осенью 1920 г. стал Юг России. И здесь движение чаще всего выдвигало лозунг свободных Советов. В отличие от бунтов 1918–1919 гг., когда восставало мужское население, нередко начинавшее с разгрома Советов, сообщал военный комиссар Воднев из Воронежской губернии, теперь «участие в мятеже принимает всё население, начиная от стариков и заканчивая женщинами и детьми. Советы не разгоняются, а привлекаются на сторону восставших», бунтари поднимают красные флаги и к ним присоединяются многие разочаровавшиеся большевики¹³⁴. На Северном Кавказе активно действовали отряды «зеленых», состоявшие, в основном, из крестьян-дезертиров.

Махновская повстанческая армия, окруженная в ноябре 1920 г. 150-тысячными красными частями, сократилась до 3 тысяч и вырвалась из кольца. Она отправилась в партизанский рейд, громя по дороге большевистские воинские и карательные части и уничтожая государственные учреждения и функционеров режима. В последующие месяцы повстанцы прошли Киевскую губернию, дошли до Галиции, вернулись в Центральную Украину, а затем вступили в южную Россию, в Курскую губернию. Там махновцы перерезали железную дорогу и распространили тысячи экземпляров изданного ими «Положения о Вольных Советах». К весне 1920 г. повстанцы вновь оказались в Восточной и Юго-Восточной Украине. Во все стороны рассылались небольшие отряды, сеявшие ужас среди большевиков.

Конечно, не все крестьянские восстания 1920 г. происходили под лозунгами свободных Советов. Иной характер в целом носило восстание в Тамбовской губернии, поднятое в августе Союзами трудового крестьянства (СТК). Главный оперативный штаб движения возглавлялся бывшим милиционером — эсером А.С.Антоновым, которому были не чужды националистические и антисемитские настроения. В октябре в выступлении участвовало до 20 тыс. человек, из которых около 3 тыс. имели оружие; в январе 1921 г. число участников достигло 50 тыс.

Многие тамбовские СТК находились под влиянием правых эсеров, выдвинувших требования созыва Учредительного собрания, возвращения заводов бывшим владельцам и предоставления кредитов частным предпринимателям. Пархоменко, командир махновского отряда, ушедшего на Тамбовщину, докладывал штабу повстанцев-махновцев: «Моя группа насчитывала свыше 12000 штыков и сабель. Антонов с отрядом в 3000 штыков не замедлил ко мне явиться. Начали говорить о союзе. Но, так как он со своей партией выдвигал лозунги учредилки и союза трудового крестьянства, не желая принять наши, то мы решили остаться независимой организацией. Не договорившись по политическому вопросу, я решил заключить с ним военный союз. Распределив военную сферу, Антонов остался на Тамбовщине, а я повернул обратно, в Воронежскую губернию»¹³⁵.

Стоит, однако, отметить, что даже правое крыло тамбовских повстанцев поддерживало социализацию земли, призывало к «свободной» торговле через кооперативы и к рабочему контролю над деятельностью предпринимателей. К тому же, тамбовское восстание носило более сложный характер. Некоторые местные СТК и полевые командиры находились под влиянием левых эсеров и не желали ничего слышать про Учредительное собрание.

Недовольство распространялось и в рядах самой Красной армии, в большинстве своем состоявшей из крестьян. Волнения происходили в воинских частях в Гомеле, Верном, Нижнем Новгороде и других местах.

К марту 1921 г. большевистское правительство оказалось, по существу, перед лицом гигантской по своим масштабам крестьянской войны, охватившей ключевые районы страны.

Режим большевиков был окружен со всех сторон. На юге махновское партизанское движение распространилось на Дон и Кубань и район Воронежа. Восточная и Южная Украина пылали. Махно отправил небольшой отряд повстанцев на Волгу и в сторону Сибири, стремясь соединиться с восставшими в других частях страны. Продолжалось восстание в Тамбовской губернии.

Наиболее крупным по своим масштабам было Западносибирское восстание. Отдельные выступления, вспыхнувшие в конце января — начале февраля 1921 г. на территории Тюменской губернии и в прилегавших к ней уездах Омской, Екатеринбургской и Челябинской губерний, по сути дела слились в одно. К марту численность повстанцев достигла, по разным оценкам, от 40 до 100 тыс. человек; их соединения принимали название Народной или Крестьянской армии. В выступлении принимали уча-стае различные слои населения, но абсолютно преобладали представители бедного и среднего крестьянства. Состав повстанцев был многонациональным: русские, татары, ханты, ненцы… В восстании участвовали не только мужчины, но и женщины.

Восставшие свергли большевистскую власть и сражались на территории, которая простиралась от Камышлова и Шадринска на западе до Тары и Омска на востоке, от Обдорска на севере до Каркаралинска на юге. Они собирали сельские сходы, избирали новые советы (без участия большевиков), формировали отряды во главе с выборными командирами и штабами — вплоть до Главного штаба Народной армии. В конце февраля 1921 г. большевистские власти бежали из Тобольска, где управление перешло в руки бюро профсоюзов, реорганизованного во Временный городской совет. Председателем совета стал бывший эсер-кооператор и профсоюзный лидер города А.Е.Коряков, руководство народным хозяйством было возложено на бывшего анархиста О.В.Новодворского. После вступления в Тобольск крестьянских отрядов был свободным голосованием избран объединенный крестьянско-городской совет с участием представителей от горожан, крестьян, профсоюзов и т. д.

Западносибирское восстание носило стихийный характер, и реального влияния тех или иных политических партий и организаций на массу повстанцев не прослеживается. К сожалению, этого нельзя сказать о партийных идеологиях, которые наложили отпечаток на лозунги восставших.

Эта лозунги носили самый разнообразный характер: от преобладавшего девиза «беспартийных советов», который отражал стремление крестьянской массы к политической независимости, до требований созвать Учредительное собрание или даже реставрировать монархию. Но отмечалось и присутствие среди повстанцев «роговцев» (анархистов). Повсюду выдвигались призывы против продразверстки, зачастую в форме идеи «свободной торговли». Местами распространялись националистические, черносотенные, антисемитские воззвания, особенно в районах, где влиянием пользовались кулаки, буржуазные элементы и бывшие офицеры. Напротив, Временный городской совет выпустил специальное обращение «От рабочих и служащих гор. Тобольска к Народной армии и ко всему трудовому крестьянству», в котором, в частности говорилось: «Городской рабочий, объединенный в профсоюзы, видит, как оживились с восстанием крестьян все черносотенные элементы, как часть духовенства, ищущего государственного жалования, мечтает о старых романовских порядках, как радостно сияют лица спекулянтов, как громко раздаются голоса старых царских защитников, натравливающих татар на русских, русских на евреев, крестьян на рабочих…»¹³⁷. Совет призывал пресечь черносотенную агитацию. ^{* 26 136 137}

Большевистские командиры и чиновники отмечали, что «определенно идейным движение назвать нельзя» и «какого-либо строя, долженствующего заменить существующий строй, каких-либо преобладающих идеалов в повстанческой массе указать невозможно». В случае гипотетической победы восставших это предвещало новую острую борьбу: «Читая воззвания, циркулировавшие среди восставших, приходишь к выводу, что восставшие как будто и не ищут общей политической платформы для идейного объединения движения; чувствуется, что основой для прочной спайки всех восставших — на первое время, конечно, — (было) достаточно общего стремления «освободиться от коммунистов», в коих усматривается корень зла, который формулируется как крайнее обеднение, отбирание последнего куска, подчас весьма неразумно и грубо осуществляемое…»¹³⁸

На фоне настоящей крестьянской войны оживилось и рабочее движение. Недовольство городских трудящихся было вызвано, в первую очередь, плохим продовольственным положением, неравенством в распределении и привилегиями государственных и партийных функционеров. Еще в августе 1920 г. московские рабочие-трамвайщики бастовали, требуя более равного распределения. В конце января — начале февраля 1921 г. по столице прокатилась волна стачек протеста против неравенства и привилегий (на механическом заводе Листа, машиностроительной фабрике № 5 и др.); соответствующие резолюции принимались собраниями московских пекарей и металлистов¹³⁹.

В Петрограде в феврале 1921 г. хлебный рацион был сокращен до 1/2 фунта, несмотря на крайне холодную зиму, практически не было топлива. Из-за нехватки топлива некоторые заводы остановились; большевистские власти города постановили временно закрыть их и перевести рабочих на половинный рацион. В то же самое время стало известно, что члены партии на заводах и фабриках получили новые порции одежды и обуви, в то время как остальные должны были по-прежнему ходить в обносках. Такое явное и откровенное неравенство вызвало взрыв негодования. Трудовые коллективы закрываемых предприятий созвали собрание, но оно было запрещено властями. В этих условиях 22 февраля 1921 г. вспыхнула первая стихийная стачка на Трубецкой фабрике с требованиями увеличить продовольственный рацион и распределить имеющийся запас обуви. Власти отказались от переговоров и послали против рабочих «красных курсантов», которые открыли огонь в воздух. В знак протеста забастовка стала распространяться на другие предприятия города, и власти ввели чрезвычайное положение. Бастующим был объявлен локаут, если они не вернутся на работу. Однако стачка продолжала расширяться, к ней примкнул Пути-

ловский завод. В городе появились листовки, критикующие запрет собраний трудовых коллективов, плакаты с требованием прав и свобод. В них говорилось: «Необходимо коренное изменение всей политики власти, и, в первую очередь, рабочим и крестьянам нужна свобода. Они не желают жить по большевистской указке, они хотят сами решать свою судьбу. Товарищи, поддерживайте революционный порядок. Организованно и настойчиво требуйте: Освобождения всех арестованных социалистов и беспартийных рабочих. Отмены военного положения; свободы слова, печати и собраний для всех трудящихся. Свободных выборов завкомов, профсоюзов и советов»¹⁴⁰. Некоторые агитировали за Учредительное собрание, но большинство рабочих не поддержали этот призыв. В городе назревало восстание. Командующий 7-й армией М.Н.Тухачевский сообщал Ленину: «…рабочие в Петрограде определенно ненадежны… И если провести милицию в рабочем районе, даже таком, как Петроградский, то никто не может гарантировать, что в тяжелую минуту рабочая милиция не выступит против Советской власти. По крайней мере, сейчас я не могу взять из Петрограда бригады курсантов, т. к. иначе город с плохо настроенными рабочими было бы некому сдерживать»¹⁴¹.

Начались массовые аресты бастующих рабочих. Власти не надеялись на лояльность петроградского гарнизона и вызвали отборные части из провинции; 2 марта было введено осадное положение, за забастовку полагалась смертная казнь. Голодные и измученные рабочие продержались до 8–9 марта, после чего их стачка сошла на нет.

Но в поддержку трудящихся Петрограда выступили моряки и рабочие соседней крепости Кронштадт. Команды кораблей приняли резолюции солидарности с бастующими.

Кронштадтцы знали о том, что происходит в стране и обсуждали это между собой. Как вспоминал С.М.Петриченко (в дни восстания — председатель Временного революционного комитета), «побывавши в отпуске, каждый возвращавшийся, убедившись в действительности, что творится в России, становился вооружен против самодурства, произвола и насилия комиссародержавия, каждый возвратившийся… рассказывал своим товарищам о тех ужасах, которые царят в России»¹⁶². Моряки потребовали встречи с рабочими Петрограда и направили для этого делегацию, которая представила доклад о положении в городе.

1 марта на Якорной площади Кронштадта состоялся общегородской митинг с участием 16 тыс. человек. На нем была принята резолюция, в которой содержались требования: провести свободные выборы в Советы; предоставить «свободу слова и печати для рабочих и крестьян, анархи

стов, левых социалистических партий», свободу собраний, профсоюзов и крестьянских объединений; освободить «всех политических заключенных социалистических партий, а также всех рабочих и крестьян, красноармейцев и матросов, заключенных в связи с рабочими и крестьянскими движениями»; собрать беспартийную конференцию рабочих, солдат и матросов Петрограда, Кронштадта и губернии. Ряд положений резолюции касался прекращения террористической и диктаторской политики большевистской партии. Участники митинга потребовали упразднить партийные политотделы и партийные отряды на предприятиях и в воинских частях. Экономические пункты включали ликвидацию заградительных отрядов, введение равного распределения продуктов питания («уравнять паек для всех трудящихся, за исключением вредных цехов»), признание свободы крестьянского земледелия и ремесленной деятельности, ведущихся без применения наемного труда: «Дать полное право действия крестьянам над своею землею так, как им желательно, а также иметь скот, который содержать должен и управлять своими силами, то есть не пользуясь наемным трудом»¹⁶³. По существу, это была программа продолжения социальной революции в России в сторону общественного самоуправления и равенства.

До перевыборов Совета управление Кронштадтом 2 марта было передано Временному революционному комитету (ВРК), выбранному делегатами кораблей, воинских частей, мастерских и профсоюзов. Среди членов ВРК не было известных членов политических партий, но некоторые сочувствовали анархистам и максималистам. В радиообращении Кронштадта говорилось: «Мы свергли у себя коммунистический Совет, и Временный революционный комитет на днях приступает к выборам нового Совета, который, свободно избранный, будет отражать волю трудового населения и гарнизона <…> Мы за власть Советов, а не партий, за свободно избранное представительство трудящихся <…> В Кронштадте вся полнота власти в руках только революционных матросов, красноармейцев и рабочих <…> Да здравствует революционный пролетариат и крестьянство!.. Да здравствует власть свободно избранных Советов!»¹⁴².

3 марта начала издаваться газета «Известия ВРК». На ее страницах была сформулирована программа антибольшевистской «Третьей революции», революции, которая должна была привести к социалистическому строю народного самоуправления трудящихся. «Совершая Октябрьскую революцию, рабочий класс надеялся достичь своего раскрепощения, — подчеркивалось в документе «За что мы боремся», опубликованном в номере за 8 марта. — В результате же создалось еще большее порабощение личности человека <…> Трудовая Россия, первая поднявшая красное знамя освобождения труда, сплошь залита кровью замученных во славу гос

подства коммунистов. В этом море коммунисты топят все великие и светлые задачи и лозунги трудовой революции». Большевистская партия «не является защитницей трудящихся, каковой она себя выставляла, ей чужды интересы трудового народа, и, добравшись до власти, она боится лишь потерять ее; а потому дозволены все средства…».

Кронштадтцы обвинили «новую бюрократию, коммунистических комиссаров и чиновников» в терроре «опричников из чека», подавлении трудящихся и принуждении «их думать только по-своему». «Рабочих при помощи казенных профессиональных союзов прикрепили к станкам, сделав труд не радостью, а новым рабством. На протесты крестьян, выражающиеся в стихийных восстаниях, и рабочих, вынужденных самой обстановкой жизни к забастовкам, они отвечают массовыми расстрелами и кровожадностью, которой им не занимать стать от царских генералов».

«…В Кронштадте, — говорилось далее в статье, — положен первый камень третьей революции, сбивающей последние оковы с трудовых масс и открывающей новый широкий путь для социалистического творчества <…> Рабочие и крестьяне неудержимо идут вперед, оставляя за собой и учредилку с ее буржуазным строем, и диктатуру коммунистов с ее чрезвычайками и государственным капитализмом… Настоящий переворот даст трудящимся возможность иметь, наконец, свои свободно избранные Советы, работающие без всякого насильственного партийного давления, пересоздать казенные профессиональные союзы в вольные объединения рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции»¹⁶⁵.

«Пусть знает весь мир трудящихся, что мы, защитники власти Советов, стоим на страже Социальной Революции», — подчеркивалось в заявлении кронштадтцев, опубликованном в том же номере «Известий ВРК»¹⁴³. Газета выходила под шапкой «Власть Советам, а не партиям!». Говоря о свободно избранных Советах, восставшие имели в виду не выборы по партийным спискам и принципам, а избрание конкретных делегатов, пользующихся доверием рабочих и крестьян.

Кронштадт надеялся, что «Третья революция» в России придаст новый стимул мировому революционному движению. «Эта новая революция всколыхнет и трудовые массы Востока и Запада, являя пример нового социалистического построения, противопоставленного казенному коммунистическому «творчеству», убеждая воочию зарубежные трудовые массы, что все, творившееся у нас до сего времени… не было социализмом», — говорилось в статье «За что мы боремся». А радиообращение ВРК к работницам всего мира по случаю 8 марта, заканчивалось призывом: «Да здравствует Всемирная Социальная Революция!»¹⁴⁴.

В освобожденном городе-крепости началась организация новой жизни. Поддерживался революционный порядок, с энтузиазмом работали все предприятия и службы. Продовольствие распределялось поровну; матросы согласились уравнять свои пайки с рабочими и другими гражданами. Улучшенное питание пролагалось только больным и детям; официальные лица не имели никаких привилегий. Помня о 1917 г., моряки поручили отправленной в Петроград делегации доставить в Кронштадт анархо-синдикалистов Е.З.Ярчука и В.Волина, чтобы те помогли ВРК в его работе (восставшие не знали, что оба активиста в это время были арестованы большевистским режимом). Было решено переизбрать правления всех профсоюзов и совет союзов, который должен был превратиться в «руководящий орган рабочих», действующий «в постоянном контакте» с ВРК. В будущем профсоюзам отводилась важнейшая роль в организации управления. «Только тогда Советская Социалистическая республика может быть сильна, когда управление ею будет принадлежать трудящимся классам в лице обновленных профсоюзов», — говорилось в дискуссионной статье, опубликованной «Известиями ВРК» 9 марта¹⁶⁸.

Справедливости ради, следует признать, что Кронштадтское восстание не было совершенно свободно от политических иллюзий. Восставшие считали главными врагами тех деятелей режима, с которыми сталкивались непосредственно и которые занимались подавлением их выступления — наркома по военным и морским делам Л.Д.Троцкого, угрожавшего «перестрелять» кронштадтцев, и председателя Петроградского Совета Г.Е.Зи-новьева. Главу большевистского правительства Ленина они почти до самого конца «щадили» в своей агитации. «Известия ВРК» отмечали 14 марта, что рабочие и крестьяне «не верили ни одному слову Зиновьева и Троцкого, но доверие к Ленину еще не было потеряно»¹⁴⁵. Ситуация стала меняться после выступления большевистского лидера на X съезде партии 8 марта. После этого в Кронштадте заговорили о необходимости сбросить «Ленина-царя». Подобные устойчивые иллюзии, безусловно, свидетельствуют о неизжитости авторитарных мифов в общественном сознании.

Повстанцы рассчитывали первоначально на соглашение с властями. Они допустили ошибку, не двинувшись немедленно на Петроград. Время было упущено¹⁴⁶. Надежды на миролюбие большевистских комиссаров оказались беспочвенными. Те не собирались вести переговоры и требовали только капитуляции. Делегации, посланные кронштадтцами в Петроград, были арестованы, находившиеся в бывшей столице моряки содержались, как заложники. К окруженной замерзшим морем крепости подтягивались элитные части и артиллерия, переброшенные из самых различных рай

онов страны. 7 марта армейские части начали обстрел Кронштадта, затем последовало несколько попыток штурма. Многие солдаты не хотели сражаться против восставших, и их подгоняли с помощью чекистских заградительных отрядов и специальных трибуналов. Несмотря на ожесточенное, героическое сопротивление осажденных, силы были слишком неравны. 16 марта большевистские части начали решающий штурм. После многочасовой бомбардировки эти войска по льду ворвались в Кронштадт с трех сторон. Защитники, рассредоточенные по фортам, были застигнуты врасплох в тумане зимней ночи. На рассвете нападавшие ворвались в город. Но еще целых 2 дня — вплоть до поздней ночи 18 марта — моряки и население продолжали оказывать яростное сопротивление, сражаясь за каждый занимаемый дом. В годовщину 50-летия провозглашения Парижской Коммуны, 18 марта был подавлен последний оплот Русской революции. Из более чем 6,5 тыс. арестованных участников восстания к маю 1921 г. большевистскими властями было расстреляно почти 2,2 тыс. Многие были сосланы на Соловки или в Сибирь.

Правительство подавило поодиночке основные крестьянские восстания. Отряд Новоселова в Кузбассе был рассеян, остатки загнаны в тайгу. В конце марта — начале апреля 1921 г. пали главные очаги Западносибирского восстания, в начале июня большевистские части заняли район нижнего течения реки Обь. В ходе упорных боев, продолжавшихся с мая по август 1921 г. было в основном подавлено Тамбовское восстание. Махновцы в апреле 1921 г. партизанили в Харьковской и Полтавской губернии, в мае разбили на Восточной Украине первую конную армию С.М.Бу-денного, затем выделили небольшой отряд и послали его по направлению к Сибири. Все лето 1921 г. повстанцы не выходили из боев. Засуха и неурожай в Екатеринославской, Таврической, части Херсонской и Полтавской губерний, а также на Дону побудили их передвинуться частью на Кубань, под Царицын и Саратов, а частью на Киевщину и Черниговщину. Махно совершил рейд по Волге, обогнул Дон, но превосходящие силы «красных» непрерывно преследовали его. Теряя лучших людей, партизаны отступали. В августе 1921 г. тяжело раненый Махно с остатками отряда ушел за границу в Румынию. Попытки «третьей революции» были подавлены. В условиях страшного голода, свирепствовавшего в 1921 г. и во многом вызванного безжалостной большевистской продразверсткой, уставшая и измученная крестьянская масса все больше цепенела в пассивной безысходности.

Махновское сопротивление и Кронштадт стали символами российского «Жерминаля», последними всплесками социальной революции в России. Ситуация была уже неблагоприятной для революционных сил по всему миру. Всемирная социальная революция захлебнулась почти повсюду. Российский рабочий класс был ослаблен длительной войной и репрессиями со всех сторон. Большевистская власть, уже открыто выступившая как «сила

порядка» (хватит революции!) и осуществившая тем самым своего рода «само-термидор», вновь прибегла к стратегии «разделяй и властвуй». Активные протесты были подавлены военной силой, а их участники подверглись драконовским наказаниям. С другой стороны, большевистская партия на своем X съезде в марте 1921 г. вынуждена была объявить об отмене системы продразверстки и конфискации продовольствия у крестьян. Государство приступило к проведению «новой экономической политики» (НЭП). Крестьяне обязаны были уплатить властям высокий натуральный налог, а часть продукции могли продавать на рынке. Одновременно власти пошли на крутой поворот, надеясь добиться этим подъема экономики: разрешили беспрепятственно развивать мелкое и среднее частное предпринимательство, одобрили принцип широкого привлечения иностранного капитала (концессии) и принялись перестраивать отношения в государственном секторе на коммерческой основе. Некоторые из бунтарей еще успели публично отвергнуть компромиссы с капиталом и сохранение большевистской диктатуры. «…Политика партии такова, что проведению ее в жизнь препятствует Кронштадт, требующий не «свободной торговли», а подлинной власти Советов», — подчеркивали «Известия» Кронштадтского ВРК 14 марта 1921 г., комментируя ход X съезда. В статье от 15 марта орган восставших писал: «Задачу мирного строительства Ленин понимает «с концессиями наверху и с налогами внизу»». «Их наглость дошла до совершенства. Об концессиях говорят совершенно спокойно. Привыкли… Где же налаженное хозяйство, ради которого рабочий обращался в раба казенной фабрики, а трудовое крестьянство — в батраков Советских хозяйств?», — вопрошали кронштадтцы накануне своего поражения¹⁷¹.

Крестьяне получили облегчение, но оно не было дополнено развитием разнообразных общественных самоуправлений в сфере обмена и производства, которые представляли реальную опасность для большевистской диктатуры уже самим фактом своего существования, своей независимостью. Рабочие по-прежнему оставались наемными работниками на государственных или частных предприятиях, никакого производственного самоуправления и реального рабочего контроля не существовало. И, конечно же, ни о каких вольных Советах в России не могло уже быть и речи: власть всецело и безраздельно принадлежала большевистской партии.

Великая Русская революция 1917–1921 гг. закончилась.

Глава 2 Большевистский термидор (1921–1929 гг.)

Когда в марте 1921 г. X съезд большевистской партии по докладу Ленина одобрил замену изъятия продовольственных запасов у крестьян (продразверстки) натуральным продовольственным налогом, эта мера воспринималась прежде всего как уступка недовольному и бунтующему крестьянству, о чем открыто говорилось в те месяцы. Крестьянство, составляющее большинство населения, «нельзя так изгнать, как изгнали и уничтожили помещиков и капиталистов. Надо долго и с большим трудом и большими лишениями его переделывать», — объяснял глава российского правительства на партийной конференции в мае 1921 г.¹⁴⁷

Предложение об отказе от политики изъятия «излишков» продовольствия у крестьян обсуждалось в большевистских верхах и раньше. В феврале 1920 г. с такой идеей выступал Троцкий, через год аналогичный проект представил в специальную комиссию Политбюро и Ленин. В обстановке подъема народных восстаний по всей стране весной 1921 г. проект был одобрен, и соответствующий декрет был издан ВЦИК 21 марта. Отныне произведенная крестьянином сельскохозяйственная продукция признавалась его собственностью при уплате им государству натурального налога в размере определенного процента от собранного урожая. Налоговые льготы предоставлялись беднякам, середнякам и хозяйствам «городских рабочих», а также тем хозяевам, которые расширяли посевные площади и увеличивали урожайность на своих полях. Крестьянин был волен распоряжаться той частью урожая, которая оставалась у него после уплаты налога. Предполагалось, что ее можно будет продавать в рамках системы кооперативов и «в пределах местного хозяйственного оборота»¹⁴⁸. Но большевистская власть, воспринимавшая общинное крестьянство как «мелких собственников», «мелких буржуа», решила пойти дальше. Рассчитывая, с одной стороны, потрафить предполагаемой «коммерческой жилке» крестьянина, а с другой, надеясь таким образом стимулировать рост сельскохозяйственного производства, ВЦИК разрешил продажу «излишков» на «базарах и рынках». Вскоре правительство издало декрет, отменивший ограничения «местного оборота»: он дозволял «свободный обмен, продажу и покупку», а также свободный подвоз продовольствия гужевым, железнодорожным и водным транспортом. Наконец, в мае 1921 г. партийная конференция провозгласила, что в стране вводится «новая экономическая политика» (НЭП), которая устанавливается «на долгий, рядом лет измеряемый, период»¹⁴⁹. Основным рычагом этой политики был объявлен «товарообмен».

Однако НЭП был не только уступкой интересам крестьян, как их понимали большевики, — своего рода «отступлением», «временной» передышкой, «крестьянским Брестом», как выразился известный партийный деятель Д.Б.Рязанов¹⁵⁰. «Философию» и мотивы нового курса достаточно прозрачно сформулировали сами большевистские вожди, хотя цели и задачи режима, как это было принято, облекались в одеяние из социалистических фраз. Лидеры партии исходили из того, что им необходимо продержаться до победы революции в развитых Западных странах (что для них было равнозначно приходу к власти в этих странах коммунистических партий). Теперь, после поражения левых восстаний в Германии и подписания мирного договора с Польшей в марте 1921 г., они считали, что наступление этого момента откладывается, и к нему необходимо подготовиться заранее: накопить силы на случай возможных военных столкновений, укрепить экономический и военный потенциал. Но это, в свою очередь, требовало ускорения хозяйственной и общественной модернизации России, стабилизации ее экономики, наращивания сельскохозяйственного и промышленного производства. «…Перспективы мировой революции… благоприятны, — заявил Ленин на IV конгрессе Коминтерна в ноябре 1922 г. — И при одном определенном условии, я полагаю, они станут еще лучшими… Мы теперь только получили возможность учиться. Я не знаю, как долго эта возможность будет продолжаться. Я не знаю, как долго капиталистические державы предоставят нам возможность спокойно учиться. Но каждый момент, свободный от военной деятельности, от войны, мы должны использовать для учебы…»¹⁵¹.

Под «учебой» Ленин понимал не только накопление знаний. Не зря же он весной 1918 г. предлагал «учиться у капиталистов» — учиться налаживать хозяйство. Теперь, в 1921–1922 гг. лидер большевиков напомнил о своих статьях того периода и вновь призвал развивать в России модель своеобразного «государственного капитализма» — смешанной экономики под контролем государства, управляемого большевистской партией.

Вот почему НЭП, начавшись, на первый взгляд, как политика в области отношений между государством и крестьянством, между городом и деревней, превратился во всеобъемлющую (хотя и не свободную от противоречий) систему экономических, политических и социальных мер.

1. Зигзаги и колебания сельскохозяйственной политики

В 1921 г. на Россию обрушился чудовищный голод: результат засухи и неурожая, усугубленного широкомасштабным ограблением деревни большевистскими властями. Из 38 млн. засеянных десятин земли в европейской части России урожай полностью погиб на более чем 14 млн. десятин. По своему масштабу, остроте и последствиям, отмечал британский историк Э.Карр, он превзошел «великий голод» 1891–1892 гг. Ужасы этого бедствия «ярко описаны многими очевидцами, особенно членами иностранных миссий помощи… Число людей, погибших от голода, трудно подсчитать…; так же трудно… подсчитать потери домашнего скота. В декрете, по которому был создан Всероссийский общественный комитет помощи голодающим, число нуждающихся в помощи оценивалось в 10 млн. человек. Пять месяцев спустя, на IX Всероссийском съезде Советов в декабре 1921 г., официально названная цифра составляла 22 млн., а Калинин дал повод полагать, что эта цифра занижена по крайней мере на 5 млн. В это время, как полагают, 1250 тыс. человек покинули пострадавшие районы (прежде всего, Поволжье, — прим. В.Д.) и двинулись в направлении Украины или Сибири, причем некоторые из них находились в пути недели, а то и месяцы»¹⁵². В июле 1921 г. власти официально распорядились эвакуировать в Сибирь 100 тыс. человек из пораженных районов…

К началу 1922 г. голод захватил также Украину, Приуралье, Крым. «На почве голода развиваются эпидемии, уносящие тысячи человеческих жизней (суточная смертность достигает 15–20 человек). Все средства даже самого голодного существования исчерпаны…, - сообщал, например, Пугачевский уездный комитет помощи голодающим председателю Самарского уездного губисполкома. — Дело дошло уже до людоедства. Трупы умерших за недостатком силы у живых не зарываются, а складываются в амбары, сараи, конюшни, а иногда и просто валяются на улицах, и вот начинается воровство этих трупов, даже среди белого дня, для того чтобы только поддержать свое голодное существование…»¹⁷⁸.

Несмотря на разразившуюся катастрофу, большевистское правительство лишь постепенно вводило замену разверстки продовольственным налогом. Изъятие хлеба было первоначально отменено лишь в 40 губерниях и нескольких автономиях, на другие регионы отмена распространялась позднее по мере выполнения заданий по изъятию продовольствия. Официально 21 марта 1921 г. Совнарком ввел хлебный налог в размере 240 млн. пудов вместо 420 млн. пудов задания по разверстке 1920 г., из которых фактически было собрано 300 млн. В реальности из-за голода и неурожая в 1921–1922 гг. удалось собрать лишь 150 млн. пудов налога.

Однако голод пробудил и тягу к земле, породив, по словам одного из служащих Наркомата земледелия, «настоящую борьбу за землю». Урожай 1922 г. оказался самым высоким с 1917 г., и власти пошли на снижение продовольственного налога до 10 % от урожая и запретили конфискацию домашнего скота у крестьян за его неуплату¹⁵³. Весной были окончательно либерализированы цены на хлеб (в последующем государство вмешивалось в ценовую политику лишь в случаях резких колебаний рыночных цен). С 1924 г. сельскохозяйственный налог с крестьян был переведен из натуральной формы в денежную. В том же году, в связи с финансовой реформой, он был повышен на 25 %, составив 470 млн. рублей (часть суммы из-за недорода собрать не удалось). Налог собирался подчас весьма жестокимисредствами. Только с весны по осень 1922 г. за неуплату были отданы под суд свыше 14 тыс. человек, под ревтрибунал — свыше 800 человек, административному аресту подверглись почти 69 тыс. человек, оштрафованы — свыше 47 тыс. человек¹⁸⁰. Кроме того, десятки тысяч подвергались административному аресту, конфискации имущества и т. д. Даже в 1925 г., когда власти ненадолго смягчили политику в отношении деревни, по признанию Сталина, бывали случаи, когда у «маломощных налогоплательщи-ков»-крестьян за просрочку уплаты разрушали амбары, сносили крыши с домов и др.¹⁸¹

В документах, принятых в 1922 г. (майском «Основном законе о трудовом землепользовании» и декабрьском «Земельном кодексе») отразилась вся противоречивость большевистской политики по отношению к крестьянству.

С одной стороны, власть вынуждена была признать крестьянскую общину («мир») и ее право на по крайней мере ограниченное самоуправление. Она получила юридический статус «земельного общества» как территориальной совокупности дворов, имевших общее пользование полевыми землями, и регулировала их взаимоотношения в области землепользования. В 1927 г. более 91 % земель, принадлежавших крестьянам, являлись общинными¹⁵⁴. Сход контролировал внутреннюю экономическую жизнь села. Община имела свой штат выборных должностных лиц. Конечно, это не были «вольные Советы», хотя бы отдаленно напоминавшие те, за которые боролись восставшие крестьяне. Власти стремились подчинить общину сельским Советам, зависевшим от волостных исполкомов. Но на практике нередко случалось и так, что общины устанавливали фактически свой контроль над деятельностью сельсовета, поскольку зачастую последний существовал на деньги, собираемые сельским сходом (в 1926 г. лишь 3 % сельских Советов на территории РСФСР имели самостоятельный бюджет общим размером в 15,6 млн. рублей, тогда как земельные общества обладали 70-100 млн. рублей)¹⁵⁵. Такое положение беспокоило власти, и на XV съезде большевистской партии в 1927 г. было предложено законодательно превратить Советы в действительный орган управления на селе. В том же году ВЦИК и СНК постановили запретить сельскому сходу заниматься вопросами землеустройства и землепользования и передали средства, собранные сельским населением на культурно-хозяйственные нужды, в распоряжение местных Советов. Наконец, в декабре 1928 г. ЦИК СССР принял «Общие начала землепользования и землеустройства», возложив на Советы руководство работой земельных обществ (общин).

С другой стороны, стремясь увеличить сельскохозяйственное производство и использовать его в целях индустриальной модернизации, большевистское правительство в период НЭПа сделало ставку на развитие «крепких» хозяйств в деревне (в том числе, и капиталистического типа). Так, уже в 1922 г. власти не только признали в принципе право выхода из общины в хутор, но и ограничили переделы земли внутри общины (их разрешали теперь лишь после троекратного севооборота или же через 9 лет). Постепенно был фактически отменен ряд ключевых положений Декрета о земле 1917 г., составленного по крестьянским наказам. Речь шла, в первую очередь, о таких важнейших моментах, как запрещение аренды земли (с тем, чтобы в распоряжении каждого крестьянского хозяйства имелось не больше земли, чем оно в состоянии обработать собственными силами) и найма рабочей силы. Законы 1922 г. разрешали временную «трудовую аренду» земли (т. е. в пределах, которые можно было обработать силами своего хозяйства) и наем «вспомогательной» рабочей силы в деревне. В апреле 1925 г. был сделан следующий шаг: пленум ЦК большевистской партии одобрил возможность сдачи земли в долгосрочную аренду (до 12 лет), выделения крестьян из общины для организации хуторских и отрубных хозяйств, свободного использования наемного труда в деревенских хозяй

ствах и образования кредитных товариществ. «…Для усиления интенсификации и повышения доходности необходимо решительно бороться с попытками частых переделов» земли, — говорилось в решении¹⁵⁶. Общая сумма единого сельскохозяйственного налога была снижена до 280 млн. рублей. Ведущий идеолог партии Н.И.Бухарин заявил, что «у нас почти нет нэпа в самой деревне»¹⁸⁵ и призывал крестьян «обогащаться», не боясь ограничений со стороны государства.

Социальный смысл политики «расширенного» НЭПа хорошо понял меньшевик Н.Валентинов, работавший в 1920-х гг. в российском хозяйственном аппарате. Конечно, большевистская власть не пошла на введение частной собственности на землю, но все же «некая схожесть с мероприятиями Столыпина очевидна, — замечал он. — У Столыпина — борьба с земельными переделами и организация землеустроительных работ для насаждения прочных крестьянских хозяйств, отрубов и хуторов. По этому же пути пошла и аграрная программа 1925 г.»¹⁸⁶.

Характерно, что сами крестьяне оценивали реформы НЭПа по-разному. Они с удовлетворением восприняли облегчение своего положения. Но многие крестьяне были недовольны очередным наступлением на общинные принципы. Автор одного из крестьянских писем упрекал составителей Земельного кодекса в том, что те «отрицают уравнительность» и стремятся успокоить противников перераспределения земли («конечно, богатеев и небедняков»). Они хотят «отказаться от социализации, исковеркать революцию», — возмущался крестьянин Я.Шепелев. «…На то и революция, чтобы сделать уравнение, а не лить кровь напрасно, чтобы пробраться в Кремль, а потом вышвырнуть за борт неимущих»¹⁸⁷.

Кооперация по-прежнему оставалась огосударствленной, причем кредитно-сбытовые кооперативы явно опережали производственные. Как утверждает российский исследователь В.Л.Телицин, имеются свидетельства о том, что крестьяне иногда пытались игнорировать учреждаемые «сверху» кооперативы и «создать действительно добровольные кооперативы, получившие в официальных документах название «диких». Однако подобные попытки быстро и жестоко пресекались»¹⁸⁸.

В целом, в первые годы НЭПа действительно удалось восстановить и значительно увеличить сельскохозяйственное производство. Благосостояние сельских жителей в первой половине 1920-х гг. выросло не только по сравнению с периодом гражданской войны, но и с довоенным временем. В деревне теперь преобладало «среднее» крестьянство, к которому

Бухарин Н.И. Избранные произведения. М., 1988. С. 135.

в 1924 г. относилось свыше 61 % хозяйств, причем, как отмечают исследователи, «осереднячивание» в значительной степени означало выравнивание крестьянской массы «по низшему уровню обеспеченности средствами производства и прожиточного уровня». Обычно в таких хозяйствах, которые и производили большую часть сельскохозяйственной продукции, было до 5 «едоков», включая 3 трудоспособных, 1–2 головы рабочего скота и 1 корова (данные для Центрально-земледельческого района). Часто им не хватало земли, и они арендовали ее для обработки. Количество «бедных» крестьян, которых было большинство в дореволюционной деревне, к началу 1924 г. сократилось до 36 %. В их хозяйствах часто не было лошадей, а нередко — и коров. Бедняки зачастую арендовали скот и инвентарь, сдавали землю в аренду¹⁸⁹.

Но наряду с тенденцией к «осереднячиванию» существовала и другая — направленная к росту социального расслоения. Расцветали богатые хозяйства, широко прибегавшие к найму рабочей силы и накоплению земли в форме ее аренды. По производительности они значительно опережали хозяйства общинников — «середняков». Богачи («кулаки») пользовались поддержкой местных властей, а иногда, занимая ключевые посты в сельсоветах, и сами становились такой властью. С другой стороны, за 1921–1923 гг. с 816 тыс. до 2,2 млн. выросло число неимущих сельских батраков. Последние жили в тяжелых условиях. Их положение ярко рисуют письма, которые в те годы направляли бедные крестьяне в газету «Батрак»: «нет просвещения, живем в темноте», «в полной кабале кулаков», «о детских садах и яслях мы понятия не имеем», богачи «дают батраку столько, чтобы он не подыхал с голоду»¹⁵⁷.

Правда, и большинство «середняцких» хозяйств было, как тогда говорили, «маломощными». По официальным данным, которые привел на 13 съезде большевистской партии в 1925 г. Л.Б.Каменев, на долю 74 % наиболее бедных хозяйств («бедняцких» и отчасти «середняцких») приходилось всего 40 % посевов, 50 % скота и почти половина потребления продуктов городской промышленности. 18 % хозяйств распоряжались четвертью всех посевов и поголовья скота и потребляли 30 % городских изделий. Наконец, на 8 % наиболее зажиточных хозяйств приходилось 34 % посевов и четверть поголовья скота. Они покупали около 20 % городских изделий¹⁹¹.

«Среднее» крестьянство было недовольно тяжестью государственного налога, нехваткой скота, удобрений и инвентаря. Политика государства состояла в поддержании сравнительно низких закупочных цен на хлеб при одновременном сохранении на высоком уровне цен на изделия городской промышленности. Как только наблюдался неурожай, власти вмешивались

в ценообразование и административным методом снижали хлебные цены (например, во время неурожая 1924 г., дождей и обострения нехватки городских товаров в 1926 г.). К тому же, в 1926 г. был значительно увеличен сельхозналог, усилены меры по принудительному взиманию недоимок, а в уголовный кодекс была внесена статья, карающая за «злостное повышение цен».

Растущее недовольство в деревне вызывало и усиление кулачества. В 1925 г. в докладах политической полиции ГПУ отмечалось, что «связь низового соваппарата с кулаками — обыденное явление по всем районам Союза»¹⁵⁸. В отличие от большевистских властей, которые определяли «кулаков» прежде всего по благосостоянию крестьянского хозяйства, сами крестьяне считали «кулаками» тех, кто нанимает рабочую силу, занимается торговлей, посредничеством, ростовщичеством, а также стремится к голой наживе любой ценой. «В своей деревне всякий крестьянин очень хорошо знает, кто как нажил состояние: своим ли трудом или чужим… Не богатство, а его душу называют кулаком, если она у него кулацкая», — писали крестьяне¹⁵⁹. С такой же ненавистью они нередко относились и к городским богачам, и к ответственным партийным и государственным работникам, обладавшим растущими материальными привилегиями.

В 1924 г. с мест сообщали, что общинники вновь стихийно начали «черный передел» земли. Крестьяне нередко бойкотировали выборы в сельские Советы, отказывались продавать хлеб по установленным сниженным ценам. В середине 1920-х гг. усилились и распространились настроения в пользу создания собственного движения — крестьянских союзов. Эти союзы рассматривались крестьянами наполовину как профсоюз, наполовину — как политическое движение. Широта выдвигаемых при этом требований (от «справедливых» цен, развития добровольной кооперации и кооперативного продуктообмена с городом до обеспечения свободных выборов в Советы) позволяет говорить о своеобразном крестьянском синдикализме тех лет.

2. Реформы в области промышленности и торговли. Проблемы перехода к индустриализации

Введение НЭПа не только не означало отказа от большевистских планов ускоренной индустриализации России, но и было, по существу, очередным шагом к ней. На сей раз власти, осознав ограниченность государственных ресурсов, решили прибегнуть для этой цели к средствам зарубежного и частного капитала. Необходимо «догнать передовую технику передового капитализма, — провозгласил Ленин на X съезде большевистской партии в марте 1921 г. — Сейчас мы этого сделать иначе не в силах. Тот, кто знает состояние нашего хозяйства, поймет это»¹⁶⁰. Съезд рассмотрел вопрос о сдаче в концессию иностранным предпринимателям части нефтепромыслов Баку и Грозного, причем Ленин просил не записывать и не публиковать этот вопрос. Затем на повестке дня встала проблема денационализации мелкой и средней промышленности: власти сочли, что без подъема этих отраслей невозможно обеспечить продовольствием и сырьем отрасли тяжелой промышленности. Партийная конференция в мае 1921 г. постановила, что должна быть осуществлена серия преобразований в области индустрии: «поддержка мелких и средних (частных и кооперативных) предприятий»; «допущение сдачи в аренду частным лицам, кооперативам, артелям и товариществам государственных предприятий»; «пересмотр (в известной части) производственных программ крупной промышленности в направлении усиления производства предметов широкого потребления и крестьянского обихода»; «расширение самостоятельности и инициативы каждого крупного предприятия в деле распоряжения финансовыми средствами и материальными ресурсами»^{195 196}. Уже в мае 1921 г. СНК издал декрет, поощряющий развитие частных и кооперативных мелких и средних предприятий, и отменил закон от 29 ноября 1920 г. о национализации промышленных предприятий. Началась частичная денационализация таких предприятий; часть из них сдавалась в аренду даже прежним владельцам (правда, в декабре 1921 г. ВЦИК подтвердил национализацию промышленных объектов, проведенную до 17 мая). К сентябрю 1922 г. в аренду было сдано 3800 предприятий, на которых работало в общей сложности 680 тыс. человек. Согласно переписи 1650 тыс. предприятий в марте 1923 г., 88,5 % из них находилось в частной собственности или было сдано в аренду частным лицам, 8,5 % приходилось на долю государственных, а 3 % — кооперативных предприятий.

Планы привлечения в страну иностранного капитала с помощью концессий не имели того успеха, на который рассчитывали большевистские власти. Первые договоры о концессиях были заключены в конце 1921 г. (с Большим северным телеграфным агентством и асбестовой Объединенной американской компанией). На Гаагской конференции 1922 г. советская делегация выразила готовность сдать в аренду нефтяные, горные, лесные, сахарные, цементные, электротехнические и другие предприятия. Но реальное предоставление такого, рода привилегий разворачивалось медленно: из тысяч заявок удовлетворялись лишь немногие, причем часть из них вскоре аннулировалась или расторгалась из-за невыполнения обязательств сторонами. Преобладали концессии в таких отраслях, как торговля, добыча сырья, сельское хозяйство и обрабатывающая промышленность. В целом, иностранные предприниматели неохотно вкладывали средства в экономику России и других Советских республик, опасаясь непредсказуемости политического курса и социальной ситуации. Во второй половине 1920-х гг. концессионное дело ориентировалось в значительной степени на заключение договоров о технической помощи и получении кредитов на закупку оборудования из-за рубежа.

Ключевая роль в индустрии сохранялась за государственными предприятиями'. на них в первой половине 1920-х гг. работало 84,5 % промышленных рабочих и изготовлялось 92,4 % продукции (в стоимостном выражении).

В соответствии с «наказом» правительства «О проведении в жизнь начал Новой экономической политики» (9 августа 1921 г.), в непосредственном управлении государством (в лице ВСНХ и его местных органов) сосредоточивались «отдельные отрасли производства и определенное число крупных и почему-либо с государственной точки зрения важных, а также подсобных к ним предприятий, взаимно дополняющих друг друга». Однако и деятельность государственных предприятий была перестроена в соответствии с рыночными принципами «хозяйственного расчета»', они должны были вступать с другими экономическими объектами в коммерческие отношения: покупали топливо и сырье, могли продавать на рынке часть произведенной продукции, получали кредиты в банках на основе прибыльности и т. д. Предприятия объединялись в хозрасчетные тресты, которые превратились в основную форму организации промышленности; нетрестируемые нередко подлежали закрытию. К концу августа 1922 г. действовал 421 трест, в том числе по 50 — в текстильной, металлургической и пищевой отраслях, свыше 40 — в кожевенной, 35 — в химической, 20 — в электротехнической. В среднем, каждый трест объединял около 10 предприятий одной отрасли. В юридическом и хозяйственном отношении предприятия зависели от трестов, в которые они входили¹⁹⁷.

В 1923 г. было принято официальное положение о трестах. ВСНХ сохранял в своих руках управление имуществом трестов — начиная с выделения уставного капитала и кончая распределением прибылей. Тресты не имели права самостоятельно продать или заложить имущество, сдать его в долгосрочную аренду и т. д. До 20 % прибылей отчислялись на нужды предприятий. Иногда при слиянии предприятий различных ведомств или при объединении торговых и промышленных предприятий на местах создавались акционерные общества.

В целом, государство стремилось сохранить контроль над деятельностью трестов. Но, как отмечает историк Б.И.Орлов, «даже в условиях столь жесткой регламентации тресты находили многочисленные лазейки. Выборочные обследования их деятельности показывали дезорганизацию и перерасход ресурсов». Тресты накапливали огромные запасы сырья, полуфабрикатов и топлива». Систематически нарушался предприятиями запрет вхождения в акционерные общества, паевые товарищества и иные торгово-промышленные и кредитные предприятия без санкции Центрального управления государственной промышленностью (ЦУГПРОМа)»¹.

Переход на рыночные принципы заметно проявился и в области торговли. В июле 1921 г. был принят декрет, позволявший любому взрослому гражданину получить лицензию на ведение частной торговли. «Бродячий коробейник, или мелкий разносчик товаров, торгующий на более или менее организованных рынках и базарах, был характерным явлением частной торговли в первый период НЭПа… — замечал британский историк Э.Карр. — Однако, как только частная торговля стала официально терпимым и поощряемым явлением, эта примитивная разновидность не могла существовать» и уступила место многочисленным частным магазинам. «Огромная масса мелкой розничной торговли почти полностью оставались в частных руках, и только на крупнейших торговых предприятиях государственные органы завоевали прочное положение»^{198 199}.

Власти пытались противопоставить приливу частной торговли огосударствленную потребительскую кооперацию — Центросоюз, провозглашенный в мае 1921 г. единственным агентом правительства по оптовому распределению потребительских товаров по стране. Но нехватка промышленных товаров привела к срыву планов организованного товарообмена и торжеству принципов «купли — продажи». Потребительские и торговые кооперативы стали коммерческими структурами, к тому же сильно зараженными спекуляцией и коррупцией.

В рамках НЭПа была восстановлена государственная система денежного обращения и финансовых расчетов. В июне 1921 г. правительство отменило ограничения на суммы, хранившиеся у частных лиц и организаций; предпринимались усилия по реабилитации денег в сознании населения. Было восстановлено налогообложение в денежной форме, в августе 1921 г. возрожден принцип государственного бюджета, в ноябре создан Государственный банк, а вслед за тем — и другие банки. В 1922 г. был начат выпуск червонцев — денег, имевших золотое обеспечение.

Внедрение рыночных отношений немедленно усилило диспропорции между различными отраслями экономики, прежде всего, между промышленностью и сельским хозяйством, а также между отдельными отраслями промышленности. Первым эффектом стало в 1921 г. падение цен на промышленные товары. По словам Карра, государственная промышленность распалась на отдельные, безудержно конкурирующие друг с другом единицы, которые «вели себя по отношению друг к другу как на аукционе (лишь бы реализовать свои товары)»²⁰⁰. В 1922 г. началось объединение части трестов в синдикаты, которые призваны были монополизировать торговлю в отдельных отраслях (позднее служили также орудием для распределения государственных дотаций и кредитов, ссуд на заготовку сырья). К августу этого года удалось восстановить довоенное соотношение между промышленными и сельскохозяйственными ценами. Но уже в 1923 г. положение изменилось в обратную сторону: в результате богатого урожая цены на продукты деревни упали, а на продукцию промышленности они продолжали расти. В результате возник кризис ценовых «ножниц», который не только вызывал недовольство крестьян, но и ставил под угрозу всю систему товарооборота между городом и деревней. Вторым тревожным следствием НЭПа стал опережающий рост мелкой и средней промышленности, находившейся преимущественно в частных руках. Развитие тяжелой промышленности отставало, что ставило под угрозу большевистские амбиции индустриализации.

Утверждается, что за ценовым неравновесием 1923 г. скрывались первые проявления структурного кризиса нэповской модели. На самом деле, это были структурные проблемы доиндустриальной российской экономики, как таковой — весьма схожие с теми, которые существовали и до 1917 г. Для широкой индустриализации и развития тяжелой промышленности не хватало средств, и взять их внутри страны «нормальным» путем было невозможно. Частный капитал как до 1917 г., так и особенно в годы НЭПа проявлял мало интереса к капиталовложениям в эту сферу. Ситуация с привлечением иностранного капитала в 1920-х гг. была намного хуже, чем до революции. Чтобы выручить средства за рубежом, требовалось резко увеличить сельскохозяйственное производство, но «средние» и тем более «бедные» крестьянские хозяйства, сильно тяготевшие к самопроизводству, не были склонны к такому наращиванию. К тому же, отмеченная ориентация на самопроизводство и докапиталистическая структура потребностей деревни вообще ограничивали развитие внутреннего рынка и слабо стимулировали рост городского производства. Колебания НЭПа в 1920-х гг. ясно продемонстрировали: эти структурные проблемы можно временно смягчить, но разрешить их в рамках «полуин-дустриалъной» модели невозможно.

«Кризис сбыта» 1923 г. удалось преодолеть с помощью мер конъюнктурного характера — предоставления льготных кредитов сельскому населению и скидок на приобретение сельскохозяйственных орудий, монетизации сельхозналога, введения твердой валюты в бумажных деньгах, а также нескольких волн снижения отпускных цен на товары промышлен

ных трестов. Правда, последний шаг способствовал, в первую очередь, расцвету торговой спекуляции. Были усилены меры государственного регулирования в экономике.

«К концу 1925/26 года общий объем промышленного производства, по официальным данным впервые превзошел уровень 1913 года. Но вряд ли этим цифрам можно доверять, — отмечает историк И.Б.Орлов. — Экономическая информация того периода была весьма неточной… Советская национализированная промышленность производила товары весьма плохого качества. Рельсы, из которых треть не выдерживала испытания, железобетон, выдерживающий напряжение на 30 % меньше нормального, галоши, которые носятся два месяца, — такими характеристиками отечественной промышленности пестрели страницы советских газет и журналов»²⁰¹.

Между тем, с развитием тяжелой промышленности были связаны и политические амбиции правящих верхов, и их представления о способах обеспечения внешнеполитической и военной безопасности государства, «Ты отстал, ты слаб — значит, ты неправ, стало быть, тебя можно бить и порабощать. Ты могуч — значит, ты прав, стало быть, тебя надо остерегаться. Вот почему нельзя нам больше отставать», — объяснял Сталин¹⁶¹.

В сложившейся ситуации большевистские лидеры избрали путь «бегства вперед». XIV съезд правящей партии в декабре 1925 г. сформулировал задачу превратить страну из аграрной в индустриальную, способную своими силами производить необходимое оборудование, и добиться хозяйственной самостоятельности. В течение 1925–1926 гг. были одобрены новые крупные капиталовложения в металлопромышленность. Оборудование и отчасти сырье для индустрии предполагалось ввести из-за границы, приобретая его на средства, вырученные от продажи хлеба. Но крестьянство, испуганное предшествующим неурожаем, боялось увеличить продажу хлеба; импорт оборудования, напротив, сократился, а банковских средств и кредитов не хватало, произошло снижение курса золотого червонца. Властям пришлось заморозить строительство новых предприятий, повысить косвенные налоги и приступить к широкой продаже водки населению. Утверждают, что когда оппоненты возражали против «спаивания» населения, Сталин ответил им: лучше вываляться в грязи, чем идти в кабалу к капиталистам… Замораживание капитальных затрат немедленно вызвало рост себестоимости продукции.

В 1927 г. была сделана новая попытка ускорить развитие промышленности, особенно тяжелой. Соответствующие решения принял и XV съезд большевистской партии. Власти попытались ослабить централизованный контроль над промышленностью, передав некоторые вопросы из ведения ВСНХ в компетенцию республиканских экономических органов и трестов

и «раскрепостив» заводы, предоставив им большую самостоятельность и возможность поддерживать с трестом договорные отношения. В ВСНХ вместо Центрального управления государственной промышленностью были образованы отраслевые главки и комитеты, которые получили в 1928 г. все полномочия по оперативному выполнению планов. Тресты становились промежуточной структурой государственного управления промышленностью, предприятия получили большую оперативную самостоятельность и переводились на хозрасчет. Им поручалось максимальное снижение себестоимости продукции, то есть осуществление режима экономии за счет работников. С 1927 г. власти распространили на частную промышленность принцип регулирования цен и повысили налоги на прибыли предпринимателей.

Особое беспокойство верхов вызывало отставание страны в области производства вооружений — особенно в условиях внешнеполитической напряженности 1927 г. (разрыв с Великобританией, убийство советского посла в Польше). Мощности военных заводов в стране уступали уровню 1916 г. Развитие этой сферы также потребовало дополнительных расходов.

В целом, по данным, которые приводят современные историки, итоги развития НЭПа в промышленности оказались не особенно впечатляющими. Конечно, если сравнивать их с крахом периода «военного коммунизма», успехи были налицо. Существуют различные подсчеты, согласно которым общее индустриальное производство России по сравнению с довоенным периодом выросло на одну пятую или же, напротив, сократилось — в абсолютном значении и на душу населения. Снизились прибыльность и рентабельность предприятий. Как бы то ни было, в историческом смысле, страна оказывалась примерно на том же «уровне развития» — «на начальном этапе индустриализации»¹⁶²: доля тяжелой промышленности составляла не более четверти национального дохода, объем производства на душу населения в 5-10 раз отставал от показателей для промышленных стран, доля городского населения составляла лишь около 20 %. Что еще существенней, внутренние ресурсы для изменения такого положения к 1927 г. были исчерпаны. Небольшие объемы экспорта позволяли обеспечить лишь половину импорта зарубежного оборудования по сравнению с дореволюционным периодом.

3. Социальный портрет нэповского города

Вид городов разительно изменился и теперь во многом напоминал прежний, дореволюционный — с резкой поляризацией богатства и бедности.

Писатель И.Г.Эренбург, тогда еще не ставший певцом «сталинского СССР», оставил яркие описания ранненэповской Москвы: «Бывшим «товарищам» дали белый хлеб, но их разжаловали в «граждан». Нищенка на углу Столешникова переулка, оперируя, как вывеской, гнойным младенцем, по-модному вопила: «Гражданинчик, явите милость!..» На углу помещалась кондитерская, где, компенсируя себя за былые карточки…, москвичи ели пирожные, взбитые сливки в натуральном виде и бриоши с маслом. Люди толстели на глазах… Разумеется, толстели далеко не все — Волга и на московские улицы выплеснула своих голодающих. Они принесли с собой вшей, человеческую муку и темный доисторический дух… Как на вернисажи, граждане собирались созерцать витрины гастрономических лавок. Трудно описать трогательность физиономий всех этих вновь обретенных друзей: молочных поросят, сигов, лососей. Деньги перестали быть абстрактным наименованием. Они вспомнили свое исконное назначение и занялись распределением между гражданами молочных поросят и голодных слюнок. Даже милиционеры стали уважать этот, на плакатах давно побежденный и зарезанный, капитал. Они теперь ограждали вокзальные буфеты от явно деклассированных граждан… Вагоны отличались деликатностью — они выбрали себе псевдонимы: «мягкий», «жесткий», «особого назначения»… Рестораны и казино оказались откровенней: они не стали ни «столовыми особого назначения», ни «клубами для карточных испытаний». Посетители, впрочем, не интересовались вывесками. Дети своего времени, они презирали слова и заменяли поэзию хорошим нюхом. Поэзия действительно пошла на убыль, и не менее половины членов «Всероссийского союза поэтов» занялись перепродажей галстуков, мест в спальных вагонах и эстонского коньяка. Литературные критики преважно объявили, что «открывается эпоха прозы» <…>

203

Швейцары «Эрмитажа» и прочих увеселительных заведений, принимавшие в свои почтительные объятия млеющих от неги новых клиентов, чье порхание по лестнице, несмотря на весомость комплекции, могло быть приравнено к порханию первых весенних мотыльков, вряд ли думали, что их вывески, их уютно завешенные окна, их люстры и реставрированные пальмы вызывают негодование, скорбь и даже отчаяние во многих и многих сердцах. Но переживать различные трагические чувства могли отдельные люди, а партия, быстро переменив движение отдельных рычагов, должна была работать. Для трагедии не оказалось времени. Открывались новые пути и возможности. Нечеловеческая воля прозвучала в этом приглашении «учитесь торговать», брошенном бескорыстнейшим борцом своим товарищам, принужденным менять теперь диаграммы главков и карты генштаба на стук костяшек или на книги двойной бухгалтерии. Трезвость, эта самая требовательная и, скажем откровенно, наименее заманчивая из всех добродетелей, быстро вернула людям сознание времени и пространства. Она безжалостно вмешалась в высокое человеческое вдохновение, чтобы металлическим голосом напомнить людям о всей долготе времени. Время, жестокое время, оно слишком мучительно для нашего поколения, привыкшего жить, не переводя дыхание, для детей Мазурских болот и Октября! <…>

Фраки! <…> Они исчезли в семнадцатом году, наравне с другим вещами, большими и малыми, с «народолюбием» интеллигенции, с доморощенными файф-о-клоками у Трамбле, с фельетонами «Русского слова», с территориальным пафосом «единой и неделимой». Прошло четыре года, каких, читатели! Сколько явлено было героизма, безумия, зверства и подлости! Сколько великих идей родилось и умерло!.. Кто же помнил тогда о фраках? Казалось, все взрыто, до самого пупа земли, все заново перепахано, от старого не осталось и следа. Прошло четыре года. В один (как назвать его, прекрасным или мерзким? — назовем его лучше «будничным»), в один будничный день появился крохотный декретик, несколько строк под заголовком…, и тотчас чудодейственно из-под земли выскочили эти живые покойники… Никто не знает, как провели они эти годы, как, спрятанные от посторонних глаз, хитро выжидали своего дня, уверенные, что рано или поздно, но обязательно понадобятся. Они не превратились ни в пыльные тряпки, ни в вороньи пугала. Поджав осторожно свои фалды, они пересидели безумье и вдохновение <…>

Почему спецы и просто хапуны… катаются в автомобилях? Почему школы снова стали платными? Почему спальные вагоны полны надушенными дамочками, едущими в Ялту?.. Кругом шла игра. Смелые и счастливые выигрывали. Ставкой (как, впрочем, и при всякой крупной игре) являлась жизнь, ибо нередко Чека, а впоследствии ее новое воплощение, то есть Гепеу, неожиданно прерывали повесть о счастливчике металлическим акцентом «высшей меры»¹⁶³».

За счет чего образовывались такие прибыли, позволявшие дельцам вести роскошную жизнь? Прежде всего, за счет торговых операций и разницы между розничными и отпускными ценами. По исчислениям ВСНХ, «накидки частной торговли» на отпускную цену выросли с 8 % в октябре 1923 г. до 66,5 % в январе 1927 г.¹⁶⁴

Внешне облик НЭПа был полон противоречий. Вот еще одно описание Оренбурга, на сей раз — провинции начала 1920-х: «Чтобы отыскать путаницу, следует уехать куда-нибудь подальше, хотя бы в… Одессу… Сразу же на вокзале вы увидите нищенок, путающих упраздненного «господина» с «товарищем» и гражданина с «барином». Улицы все переименованы, некоторые даже дважды… Где кончается общежитие и где начинается гостиница, этого уж никто вам не скажет. Окажется у вас мало денег, вы попадете в финотдел. С червонцами приедете, чего доброго, попадете в Гепеу. Совершенно неожиданно у вас спросят на улице, занимаетесь ли вы производительным трудом? Но это не мешает всем спекулянтам… состоять в различных профсоюзах… В угрозыске сотрудничают некоторые граждане, разыскиваемые угрозыском… Если же, показав на стилизованный славянский лик, украшающий собой одну их площадей, вы полюбопытствуете, Что это за удельный князь, вам ответят: «Карл Маркс»¹⁶⁵».

С одной стороны, можно было «предпринимать». С другой стороны, до известных пределов — причем никто не знал заранее, каковы будут эти пределы завтра. Приливы и отливы НЭПа не смущали предпринимателей, но лишь служили своего рода «искусственным отбором» наиболее предприимчивых и ловких. «Стоит… носам раздобреть, размякнуть от вбирания исключительно приятных запахов гуся с яблоками или духов…, подаренных дамочкам, как рабкоры начинают ругаться, — замечал Эренбург. — В «Правде» появляется ехидный фельетон. Известное боевое оживление, как ветерок, пробирает ремингтоны и лица сотрудников ГПУ. Носы тоже не клюют носом: одни направляются в идиллические захолустья — переждать, другие запасаются различными удостоверениями. Валютчики оказываются агентами Госбанка, а маклера — служащими солиднейших учреждений… Наконец — наступает… Все невнимательные и нерасторопные носы отбывают. Окошко в вестибюле ГПУ, где выдают справки, облипает взволнованными шляпками. Нэп, являя образец чисто христианского долготерпения, уходит в катакомбы. Балы отменяются. Закрываются рестораны. Ощущение великого поста сказывается даже на тетерках и семге Охотного ряда. Потом самый предприимчивый нос решает выглянуть: что слышно? Не имея конкурентов, он быстро растет и пухнет. Молва о носе-умнике ширится. Мало-помалу возвращаются провинциалы…»¹⁶⁶.

Кем они были, эти новые «хозяева жизни», «пена НЭПа»? Вот что пишет о них Карр: «…Некоторые из них принадлежали к некогда почтенным — или не очень почтенным — бизнесменам, вышедшим из подполья, где они находились со времени революции; другие представляли собой новичков, которые быстро усвоили преимущества торгового дела… Сила нэпмана зависела от того, насколько он преуспеет в том, чтобы стать необходимым государственным торговым учреждениям и крупным промышленным трестам. По словам полуофициального отчета, «характерная черта современной оптовой торговли и состоит именно в этом сильном внедрении частного капитала в государственные торговые органы и в их взаимном переплетении». Нэпманы разъезжали с мандатами государственных учреждений и требовали и получали предпочтительное к себе отношение; их прибыли… были достаточно велики, чтобы давать им возможность прибегать к прямым или завуалированным формам коррупции. Они про-дожили себе путь в кооперативы, часть из которых со всей очевидностью служила простым прикрытием для частных торговых предприятий. Таким образом, «частный капитал охватывает государственные органы со всех сторон, питаясь ими и наживаясь за их счет»»²⁰⁵.

Историк обращает внимание на очень важный, по сути, ключевой факт: нэповский торговец и предприниматель мог сколько угодно ненавидеть большевизм, но само его процветание, само существование подкреплялось правлением большевиков. Иными словами, он, в свою очередь, обслуживал другой привилегированный слой, который стремительно формировался в стране — слой партийной и государственной номенклатуры. Привилегии этого нового слоя еще не так бросались в глаза, как разгульная роскошь нэпманов. Но именно его представителям принадлежала политическая и, в конечном счете, — экономическая власть в стране.

Верхушка большевистской партии завладела значительными привилегиями еще в эпоху «военного коммунизма». Уже в конце 1918–1919 гг. в распоряжение ее представителей в качестве «дач» были переданы бывшие роскошные барские усадьбы вокруг Москвы — с французскими гобеленами, итальянскими статуями и парками. Наркомы получали оклад в размере, который выводил их по уровню доходов на положение лиц, принадлежавших к «богатым классам». В их пользовании находились служебные машины, действовали особые столовые и механизмы распределения. К 1921 г. партийные чиновники, по словам известного исследователя советской номенклатуры М.С.Восленского, в такой мере вошли во вкус привилегий, «что в сентябре 1920 г. пришлось образовать специальную «кремлевскую контрольную комиссию». Ее задачей было изучить вопрос о «кремлевских привилегиях» (так и было сформулировано) и в той мере, в какой будет возможно, ввести их в рамки, якобы понятные любому партийцу… Ликвидированы же были, разумеется, не привилегии, а… сама комиссия». Социальное равенство периода «военного коммунизма» было мифом, но теперь с ним было покончено даже на словах. «XI съезд партии (1922 г.), — продолжает Восленский, — выдвинул уже более скромную задачу: «Положить конец большой разнице в оплате различных групп коммунистов». Разосланный в октябре 1923 г. циркуляр ЦК и ЦКК РКП (б) был еще скромнее: он лишь протестовал против «использования государственных средств на оборудование квартир» начальства, на обстановку его «кабинетов в учреждениях так же, как и в частных жилищах» и против только «непредусмотренного сметами расходования государственных средств на оборудование дач для отдельных работников». Циркуляр провозглашал, что «необходимый уровень жизни ответственных работников должен обеспечиваться более высокой заработной платой»»^{208 167 168}.

Иными словами, «сверху» было строжайше указано, что пользоваться привилегиями можно лишь в соответствии с рангом и положением в партийной и государственной иерархии. На самой вершине пирамиды в 1920-х гг. «стесняться» было уже не принято. Дочь Сталина Светлана Аллилуева вспоминала о своем детстве: «…Мы, дети, росли, по существу, в условиях маленькой помещичьей усадьбы…»¹⁶⁹. Восленский замечал по этому поводу: «Уже явственно заметный у Ленина подход с одной — суровой и требовательной — меркой к народу и совсем с другой — к себе и своим близким — был с готовностью перенят ленинскими диадохами. Да, тогда они еще не надели мундиров генералиссимуса или изысканных… костюмов; Сталин еще ходил в солдатской шинели, Бухарин, по описанию С.Алли-луевой, шлепал по их даче «в сандалиях, в толстовке, в холщовых летних брюках». Но это был уже маскарад. Вожди рекламировали суровый метод чекиста Макаренко для воспитания детей из народа. А в их дворянских гнездах росли уже холеные аристократические дети с гувернантками… и преданными пушкинскими нянями. Это хорошо описано у С.Аллилуевой. Так было не только в центре…»²¹¹. И не только на уровне членов Политбюро или наркомов-министров. Постепенно лавина привилегий «спускалась», охватывая и более нижестоящие шеренги номенклатуры. Не за горами уже были 1930-е гг., когда были официально сняты ограничения на рост заработков партийных чиновников («партмаксимум» был отменен в 1932 г.), а на дачах заместителей наркома встречали лакеи в ливреях и горничные. Тогда уже заместитель наркома путей сообщения В.Полонский мог ответить на упреки своей знакомой — «старой большевички» Зинаиды Немцовой и ее призывы к большей скромности: «Брось ты всю эту муть, идущую от Чернышевского..»²¹².

Государственные и хозяйственные руководители более низкого уровня тянулись за начальством. «Задержка в предоставлении отчетности рядом трестов… давала возможность руководству бесконтрольно расходовать средства на содержание отдельных квартир и домов, арендованных для сотрудников и нередко заселенных посторонними элементами, на содержание дач, домов отдыха и санаториев, на автомобильный и конский транспорт для передвижения по городу…, - отмечает И.Б.Орлов. — Широко… отпускались средства на проезды и командировки сотрудников, в том числе на оплату трамвайных билетов для личных поездок»²¹³. Руководители государственных учреждений, ведомств и контор обзаводились своими сторонниками и ставленниками, которых продвигали по службе, опираясь на критерии личной преданности. Знаменитые сатирики И.Ильф и Е.Петров

едко-ирреалистически описали чистку приверженцев проигравшего претендента в начальники: победитель «в атласной толстовке, усыпанной рубиновыми значками различных филантропических организаций», как султан,

восседал во главе комиссии «в своем кабинете, с потолка которого спуска-214

лись резные деревянные сталактиты»…

На другом полюсе нэповского города буйно цвели скромная бедность и самая ужасающая нищета. Вот как описывал писатель Ильф жизнь московских беспризорных детей (на сей раз, уже без гротесковых преувеличений):

«Мимо окаменевших извозчиков бредет закутанная в невообразимое барахло… фигурка. Днем фигурка бегала и отчаянно защищала свою крошечную жизнь — выпрашивала копейки у прохожих, забегала отогреваться в полные чудесной, хлебной духоты булочные, жадно вгрызалась глазом в туманные витрины, где напиханы великолепные и недостижимые вещи — штаны и колбаса, хлеб и теплые шарфы <…> Мусорный ящик, беспримерно вонючий, но теплый, это блаженство. Но в мусорный ящик попасть трудно,дворники зорко стерегут это сокровище. Парадная лестница тоже прекрасный и тоже трудно находимый ночлег… Мороз тычет в щеки и хватает за ноги. Если найдется асфальтовый чан, беспризорный спит в чану. Спят в яме, если отыщется яма. Но приходится спать и на снегу, укрывшись сорванной со стенки театральной афишей, подложив под щеку одеревенелый кулачок. Спят где попало и как попало. Это в городе. А есть еще вся Россия, бесчисленные населенные пункты, станции и вокзалы. Какой транспортник не видел на своей станции таких же картин?»^{214 170 171}.

Одна из таких картин описана Оренбургом в романе «Рвач»: в вокзальном буфете в Гомеле «крохотная нищенка, лет восьми…, прошмыгнув в зал гнусавыми воплями стала омрачать аппетит некоего гражданина, поглощавшего котлеты с гарниром. Этот подлинно сентиментальный путешественник не рассердился, он даже протянул тарелку нищенке:

— Жри!

Официант, бормотавший нечто о кражах посуды, тарелку из рук девочки быстро вырвал и вытряхнул, точнее, вылил ее содержимое, то есть картошку с подливкой, на тряпье заменявшее собой платьице. Всем этот жест показался вполне естественным, даже маленькой нищенке, которая, опасливо поглядывая на буфетчика, стала жадно слизывать с вонючих лохмотьев густой коричневый сок»¹⁷².

Если беспризорный ребенок не умирал от холода и голода, он мог быть растерзан на какой-нибудь станции озверевшей толпой за пустячную

кражу. А если «Советская власть» внимала призывам публицистов и приступала к «спасению детей», то делала она это, запирая их в детские дома с полутюремным, деспотическим режимом.

Нищенством занимались не только беспризорные дети, но и многие взрослые. Вечером они выстраивались в очереди перед ночлежными домами, косясь на ярко освещенные рестораны, откуда доносилась музыка. В городах распространилось такое занятие, как подбирание окурков. Этим промышляли рано утром, пока не приступили к работе дворники. Вот, что наблюдал Ильф в октябрьской Москве 1928 года: «Собирание окурков не есть, конечно, профессия, но человеку, вынужденному курить за чужой счет и небрезгливому, приходится вставать спозаранку. Окурок, валяющийся посреди улицы, ничего не стоит — он почти всегда выкурен до «фабрики», его не хватает даже на одну затяжку. Опытный собиратель направляется прямой дорогой к трамвайной остановке. Здесь валяется много больших, прекрасной сохранности окурков. Их набросали пассажиры, садившиеся вчера в подоспевший вагон..»¹⁷³.

Вряд ли можно было назвать благополучной жизнь не только нищих и опустившихся, но и разнородной массы обитателей городских переулков — мелких торговцев, ремесленников, служащих. Оренбург, живший в 1926 г. в Проточном переулке в Москве, «посвятил» ему одноименный роман, полный мрачной тоски. «Здесь только мелкие номера домов и душонок. Я жил в том угольном доме. Я знаю, как здесь пахнет весна, и как здесь бьют людей, лениво, бескорыстно, — так вот… выбивают ковры… В троицу «Ивановка» нежно зеленеет. Жулье умащает маслицем волосы, а потаскухи, промышляющие внизу, на самом берегу Москвы-реки, трогательно шелестят юбками, как березки. Грохочет поп, все, скажем прямо, благоухает. Но и советские праздники не в обиде — гармошка, вино, даже танцы, то есть безысходное топтание на месте: здесь живу, здесь и сдохну»¹⁷⁴.

А как жили рабочие, от имени которых в стране правила «диктатура пролетариата»?

С переходом к НЭПу рабочим снова стали платить зарплату в денежном выражении (монетизация почти завершилась к концу 1923 г.). Основную задачу власти видели в том, чтобы принудить наемных работников больше и качественнее работать, то есть, в конечном счете, речь шла об увеличении трудовой нагрузки. С этой целью использовались методы «кнута» (интенсификации труда; постоянное увеличение производственных норм) и «пряника» (материальное стимулирование). При этом режим не стеснялся идти на внедрение таких мер, которые социалистическая мысль того времени традиционно отвергала, считая их чисто капиталистическими.

Одной из таких мер была «сдельщина», одобренная «Основным положениями по тарифному вопросу» Совнаркома (10 сентября 1921 г.). Наряду с фиксированной почасовой оплатой устанавливалась оплата труда в зависимости от выработки, причем на «небрежных» работников налагались ощутимые штрафы. Эта система распространялась, в первую очередь, на квалифицированных рабочих.

Другим шагом стало внедрение элементов «научной организации труда» (НОТ), а по существу — системы Тейлора, которая предусматривала расчленение процесса труда работника на мелкие, дробные операции с последующей «оптимизацией» и интенсификацией работы на каждом этапе. Цель подобных планов состояла в том, чтобы окончательно лишить работника контроля над ходом трудового процесса и использованием рабочего времени и передать его в руки администрации. До революции Ленин называл систему Тейлора ««научной» системой выжимания пота»²¹⁹. Но то было «при капитализме»! И уже в январе 1921 г. в Москве была проведена первая всероссийская конференция по вопросам НОТ, обсуждавшая, как добиться от рабочего максимального повышения производительности труда. «Неотейлористские учреждения, — отмечал Восленский, — стали распространяться по Советскому Союзу. В 1925 г. в стране насчитывалось около 60 институтов НОТ. Для координации их работ пришлось образовать Центральный совет научной организации труда (СовНОТ). Все эти… учреждения занимались тем, что хронометрировали производственные операции, изучали каждое движение работающего и старались до предела уплотнить его рабочее время. Советские теоретики НОТ с ученым видом поговаривали о том, что рабочие-ударники сами будут выступать за удлинение рабочего дня и сокращение числа праздников и что-де конвейер наиболее полно соответствует представлениям Маркса о прогрессивной организации производства»²²⁰.

Конечно, по сравнению с периодом «военного коммунизма» заработки рабочих выросли и уровень их жизни повысился. Теперь они могли тратить средства не только на питание, но и на одежду и другие товары широкого потребления. Нередко зарплата росла быстрее, чем производительность труда. К примеру, в 1922–1923 гг. производительность увеличилась на 10 % (хотя и оставалась на треть ниже довоенной), а зарплата, по данным профсоюзов, была повышена на 63 %. Но эти цифры сами по себе мало о чем говорят, ведь теперь рабочие должны были покупать продукты питания за наличные. К осени 1922 г. до 70–80 % заработка рабочий тратил на покупки на частном рынке.

Одним из факторов, которые принуждали власти идти на повышение зарплаты, были стихийные стачки и рабочие протесты 1923 г. XIII партий

^2,9 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.19. С. 18.

ная конференция и XIII съезд обещали увеличение заработков «в соответствии с подъемом промышленности». Но отставание роста производительности от увеличения заработков тревожило власти, тем более, что они приступили в 1923 г. к упомянутым снижениям цен на промышленные товары. Чтобы наверстать упущенное, они прибегали с осени 1924 г. к широкой к интенсификации труда и введению в 1926 г. «режима экономии». С октября 1924 г. по октябрь 1926 г. выработка на одного рабочего поднялась на 47,5 %, а дневная зарплата — только на 26 %²²¹. Работники отвечали на это новыми стачками. Другие писали возмущенные письма в органы власти, жалуясь на то, что уровень зарплаты поддерживается за счет того, что часть работников выбрасывается «на улицу на произвол судьбы», а остающихся нагружают «работой за счет сокращения». Все это, конечно, фактически было снижением уровня оплаты труда, «только очень хитрым способом». В результате в 1925/1926-1926/1927 гг. производительность труда удалось повысить на 27 %, но Политбюро вынуждено было в 1926 г. одобрить повышение зарплаты рабочим каменноугольной, металлической, рудной, текстильной и химической промышленности, а также на железных дорогах. Однако и в 1927 г. уровень реальной зарплаты так и не достиг довоенного уровня.

Поясняя эту политику, Сталин откровенно признал, что речь идет о накоплении за счет трудящихся ради создания индустриальных предприятий. «Можно было бы поднять вовсю зарплату рабочих не только до довоенного уровня, но и выше, но это обстоятельство вызвало бы понижение темпа развития промышленности, ибо развертывание промышленности при наших условиях, при отсутствии займов извне, при отсутствии кредитов и т. д., возможно лишь на основе некоторой прибыли, необходимой для финансирования и питания промышленности, что, однако, было бы исключено, то есть, было бы исключено сколько-нибудь серьезное накопление…», — заявил он на XIV съезде большевистской партии²²². По существу, имелось в виду накопление капитала, но не частными капиталистами, а государством.

В рамках кампании экономии рабочих лишали доплаты на проезд («трамвайных денег»), сокращали расходы на детские ясли и культурные нужды. Страховые кассы урезали оплату дней, пропущенных по болезни. Снижались расходы на технику безопасности, что вело к резкому росту производственного травматизма.

Официально в СССР действовал 8-часовой рабочий день. Однако Наркомат труда мог дать разрешение на проведение сверхурочных работ, чем пользовался весьма часто. Кроме того, в условиях безработицы широко применялась практика найма «временных работников», которых можно было легче уволить, выплатив им выходное пособие за 1–3 дня (вместо положенных по закону 2 недель).

НЭП не только усилил лежавшую на рабочих трудовую нагрузку, но и закрепил их отстранение от управления производством. Теперь, по Кодексу законов о труде (1922 г.), они официально являлись наемными работниками. Положения программы большевистской партии, обещавшей участие профсоюзов в руководстве экономикой, были похоронены. Отныне они должны были защищать интересы работников в их отношениях с администрацией частных и государственных предприятий. Но поскольку независимые профсоюзы не допускались, а существующие находились целиком и полностью под государственным контролем, то реально противодействовать произволу дирекции они, конечно же, не могли. Официально X съезд большевистской партии признал допустимым проведение забастовок на государственных предприятиях, а предложение видного хозяйственного деятеля В.П.Милютина об их недопущении¹⁷⁵ не было принято XI съездом. Но на самом деле власти нередко подавляли забастовки силой или делали все от них зависящее, чтобы предотвращать их. Такой курс определялся как экономическими, так и политическими соображениями. К примеру, осенью 1922 были силой подавлены рабочие волнения на асбестовой концессии в Алапаевске, переданной американскому предпринимателю А.Хаммеру, «другу Советской России»¹⁷⁶. А когда позднее профсоюз на принадлежавшей ему же московской карандашной фабрике пригрозил забастовкой, требуя повышения зарплаты, владелец обратился к властям, и те приказали профсоюзным руководителям отказаться от своих чересчур «радикальных» планов. XIV съезд партии выступил за расширение права «перенесения конфликтов на рассмотрение государственного арбитражного суда»: теперь им могли пользоваться не только профсоюзы, но и хозяйственные органы.

Доверие работников к профсоюзам падало. «Членство в профсоюзах становится формальным и является прежде всего приобретением возможности получения работы и некоторой гарантии от увольнения в случае сокращения. Выборность профсоюзных органов также является формальной…; руководящие члены каждой профсоюзной ячейки просто назначаются, — отмечала оппозиционная группа «демократического централизма». — Профсоюзы страдают всеми пороками бюрократической организации, начиная от отсутствия собственного мнения у своих работников и кончая растратами». «В результате при забастовках обычно избираются нелегальные стачечные комитеты, имеются зачатки нелегальных профсоюзов (например, кассы взаимопомощи)»¹⁷⁷.

Реальное положение рабочих на предприятиях оставалось бесправным. Рабочие часто жаловались на произвол, увольнения, нарушение законов, угрозы. Историк И.Б.Орлов приводит одну из типичных жалоб такого рода: «.. Директор, если услышит от рабочего хоть одно слово, то он обыкновенно грозит ему воротами. «А на твое место у меня найдется людей много», — и так же выражается по матерному…, не стесняясь. При увольнении рабочих таким образом из завода делает расписку, что этот рабочий, которого он увольняет, против него ничего не имеет, и насильно заставляет расписываться»²²⁶. Рабочего могли уволить за малейшие опоздания и «прогулы». Увольняемых выселяли из заводских квартир.

Характерно, что многие из таких «красных директоров» государственных предприятий были членами компартии, что отнюдь не мешало им жестоко обращаться с рабочими и даже избивать их. «Возбуждение рабочих настолько сильно, — докладывало ГПУ в феврале 1923 г. о положении на Московской ткацко-отделочной фабрике, — что среди них наблюдается тенденция вывезти директора на тачке…». Что касается работников частных предприятий, то политическая полиция констатировала: «…Если местами материальное положение этих рабочих и более благоприятно по сравнению с госпредприятиями, зато почти повсеместно на частных предприятиях они подвергаются жестокой эксплуатации»¹⁷⁸. Бывали случаи, когда рабочий день продолжался до 12–15 часов.

«В области внутреннего распорядка, — констатировала в 1927 г. оппозиционная группа «демократического централизма», — на фабриках все более устанавливается неограниченная власть администрации», которой «предоставлено безаплляционное право увольнения рабочих за проступки. Прием рабочих также производится самой администрацией, а роль фабзавкома сводится только к регистрации принятых. На этой почве развивается мелкое взяточничество мастеров с рабочих. Между мастером и рабочим устанавливаются отношения дореволюционного типа»¹⁷⁹.

Угроза увольнения действительно была мощным оружием в руках администрации. В годы НЭПа происходил постоянный рост не только числа занятых, но и безработицы, причем последняя возрастала более быстрыми темпами. По официальным данным, только с октября 1925 г. по апрель 1927 г. численность безработных увеличилась с 920 тыс. до 1455 тыс., т. е. на 58 %²²⁹. При этом на декабрь 1926 г. в стране насчитывалось 2,3 млн. фабричных рабочих. Росту безработицы способствовали, конечно, и закрытие убыточных предприятий, и сокращение штатов. Но в первую очередь, она была связана с самой хозяйственной структурой страны: промышлен-

ностъ неиндустриализированной России не могла обеспечить работой всех, кто не мог прокормить себя в сельском хозяйстве, в свою очередь, потерявшем натуральный характер. Справиться с этой проблемой власти были не в состоянии.

Обострялся жилищный кризис. «Низкий уровень заработной платы не дает возможности рабочему оплачивать свое жилое помещение в таком размере, который позволял бы содержать его в более или менее сносном виде, — возмущалась группа «демократического централизма» в 1927 г. — В этом одна из главных причин… систематического сокращения из года в год даже жилой площади на душу рабочего населения. Постройка и содержание домов… убыточны. Выход из этого положения пытаются найти путем ничтожных, сравнительно с потребностью, ассигнований на жилстроительство за счет бюджета, с одной стороны, повышения квартирной платы без повышения зарплаты, с другой»¹⁸⁰.

Важное место в социальной политике властей занимало разжигание розни между различными слоями трудового населения. Инженеры и техники, многие из которых были старыми «специалистами» или бывшими рабочими-партийцами, получили значительные материальные привилегии: уже в 1922 г. они получали уже в 1,5 раза больше, чем рабочие. В дальнейшем этот разрыв увеличивался. Более того, на инженерно-технический персонал — наряду с мастерами — возложили обязанность проектировать и осуществлять меры по интенсификации труда. Соответствующие директивы были даны ВСНХ, который в 1924–1926 гг. возглавлял шеф тайной полиции Ф.Э.Дзержинский, и директора предприятий стремились переложить это дело на техников. «…Работа по определению норм выработки, расценок, размещению рабочих по способностям на многих предприятиях пала на беспартийных инженеров, техников, мастеров, — свидетельствовал бывший меньшевик Н.Валентинов, возглавлявший в те году газету ВСНХ. — Отказаться нести этот груз они не могли: дирекция заводов и тресты их за это увольняли». В результате многие рядовые рабочие испытывали к таким «спецам» самую настоящую ненависть, видя в них организаторов эксплуатации. «В одном предприятии им угрожали, ругали последними словами, как буржуев и людей «старого режима; в другом предприятии, как бы невзначай, обливали водою; в третьем — на тачке вывозили с фабрики; в четвертом — били стекла их квартир; в пятом — били по лицу, а чтобы битый инженер не знал, кто его бьет, накидывали ему на голову мешок». Дзержинский требовал беспощадно наказывать руководителей заводов, которые не в состоянии были «грудью защищать технический персонал»¹⁸¹.

4. Усиление однопартийной диктатуры

Переход к НЭПу сопровождался дальнейшим усилением авторитарного режима в политической области. Тот же самый X съезд большевистской партии (1921 г.), который принял решение об отказе от продразверстки, по предложению Ленина, постановил запретить деятельность любых внутрипартийных фракций. Все имевшиеся платформы (группы «рабочей оппозиции», «демократического централизма» и др.) объявлялись распущенными. «Неисполнение этого постановления съезда, — говорилось в резолюции «О единстве партии», — должно влечь за собой безусловно и немедленно исключение из партии»¹⁸². Организаторам новых фракций в будущем также грозили репрессивные меры, вплоть до исключения. Резолюция X съезда впоследствии использовалась для борьбы с внутрипартийной оппозицией. Уже вскоре начались преследования лево-коммунистических кругов. В июне 1921 г. ЧК разгромила Рабоче-крестьянскую социалистическую партию, которая была создана старым большевиком В.Панюшкиным и призывала к очищению большевизма от «антирабочих» элементов, освобождению от «опеки» бюрократии и «исполкомов-щины», возвращению к подлинным Советам 1917 г. со свободой для всех «советских партий» и контролю над производством со стороны рабочих союзов¹⁸³. Другой представитель левых коммунистов Г.И.Мясников подверг критике бюрократизацию партии и социальное неравенство. Он потребовал возродить рабочие Советы и создать крестьянские союзы. Эти органы должны были, по его мнению, выполнять также экономические (производственные и снабженческие) функции. Мясников ратовал за свободные выборы в Советы, причем свободу слова и агитации должны были получить трудящиеся — сторонники любых идейных направлений: «от монархистов до анархистов включительно». В марте 1922 г. Мясников был исключен из большевистской партии и арестован, но после 12-дневной голодовки освобожден на поруки.

Тем более нетерпимым стало отношение правящей партии к оппозиционным организациям, движениям и течениям, не примыкавшим к большевистскому лагерю. Ведущие анархисты, участвовавшие в Махновском движении (В.Волин, А.Д.Барон, М.Мрачный идр.), находились в заключении с декабря 1920 г., анархо-синдикалист Г.П.Максимов — с марта 1921 г. К 1922 г. созданные анархо-синдикалистами профсоюзы были распущены, а либертарные печатные издания закрыты. После десятидневной голодовки протеста в Таганской тюрьме (1921 г.) и протестов зарубежных профсоюзных делегаций, Волин, Максимов, Мрачный и другие активи-сты были высланы из России. Другой анархо-синдикалист А.М.Шапиро был арестован после поездки на международную синдикалистскую конференцию в Берлин летом 1922 г., но после очередных протестов также депортирован из страны¹⁸⁴. Эсеры-максималисты и левые эсеры, объединившиеся в сентябре 1922 г. в единую организацию, были разгромлены в следующем году: в сентябре 1923 г. было арестовано Центральное бюро и закрыт клуб в Москве, перестали выходить их журналы «Знамя» и «Максималист». Максималистов и левых эсеров арестовывали по всей стране; такая же судьба постигла делегатов съезда, созванного ими в декабре 1923 г.

Удары обрушились и на правых социалистов, которые в 1920 г. имели возможность действовать легально или полулегально. В 1921 г. развернулись аресты меньшевиков. Отказавшихся подписать заявление в большевистские газеты «об отказе от каких-либо связей с социал-демократической партией» арестовывали, ссылали на Соловки, в Суздаль, Сибирь и Туркестан. Многие видные лидеры партии предпочли эмигрировать. В 1922 г. репрессии распространились на эсеров. В феврале было объявлено, что 47 виднейших деятелей эсеровской партии арестованы за участие в подпольной заговорщической деятельности и предстанут перед судом. Несмотря на протесты зарубежных социалистов, суд, открывшийся в июне, вынес большинству из 34 представших перед ним суровые приговоры. 15 человек были приговорены к смертной казни (В.В.Агапов, А.И.Альтовский, М.Я.Гендельман, Л.Я.Герштейн, А.Р.Гоц, Д.Д.Донской, Н.Н.Иванов, Е.А.Иванова, Л.В.Ко-ноплева, М.А.Лихач, С.В.Морозов, Е.М.Ратнер, Г.И.Семенов и Е.М.Ти-мофеев), 2 оправданы, остальным вынесен приговор от 2 до 10 лет заключения (в действительности, смертная казнь была заменена заключением, а 12 из 32 приговоренных помилованы). Хотя Президиум ВЦИК заявил, что партия эсеров использует «заговорщические, террористические приемы борьбы» с «правительством рабочего класса»¹⁸⁵, официально она запрещена не была. Но это не помешало фактически разгромить ее. Наконец, власти решили избавиться и от ряда видных инакомыслящих-интеллектуалов. Осенью 1922 г. большевистское правительство выслало из страны около 200 философов (Н.А.Бердяева, П.А.Сорокина, Л.П.Кар-савина, Н.О.Лосского, С.Л.Франка и др.), деятелей науки и культуры. Как вспоминал один из высланных Ф.А.Степун, им «разрешалось взять: одно зимнее и одно летнее пальто, один костюм, по две штуки всякого белья, две денные рубашки, две ночные, две пары кальсон, две пары чулок. Золотые

вещи, драгоценные камни, за исключением венчальных колец, были к вывозу запрещены; даже и нательные кресты надо было снимать с шеи. Кроме вещей разрешалось, впрочем, взять небольшое количество валюты, если не ошибаюсь, по 20 долларов на человека; но откуда ее взять, когда за хранение ее полагалась тюрьма, а в отдельных случаях даже и смертная казнь»¹⁸⁶.

Тайная полиция большевистского режима (Всероссийская Чрезвычайная комиссия, ВЧК) создавалась формально как орган временный, порожденный особыми (военными) обстоятельствами. Ее не только ненавидели в народе, но и недолюбливали в партийных кругах. «Враждебное отношение к ВЧК, — отмечал историк Карр, — исходило от двух источников, довольно широко представленных в партии: первый — это идеалисты, не одобрявшие террор и внесудебные дела как регулярный правительственный инструмент, хотя и признававшие их необходимость в крайних случаях; второй — законные права других сфер управления, возражавших против посягательства этого привилегированного и самовластного института на их нормальное функционирование»¹⁸⁷. С окончанием гражданской войны надобность в чрезвычайном органе, на первый взгляд отпала. Еще осенью 1920 г. была предпринята попытка ограничить власть ВЧК, но, по свидетельству американской анархистки Э.Гольдман, находившейся в России в годы революции, «сразу же умножилось число преступлений в Москве и участились «заговоры». ЧК, разумеется, должна была доказать, что она настоятельно необходима большевистскому государству». Одним из таких мнимых заговоров, по ее мнению, был т. н. «заговор Таганцева» в Петрограде летом 1921 г.: «Как, к примеру, 68 человек могут участвовать в заговоре так, чтобы об этом не знал весь город?»²³⁸.

В декабре 1921 г. IX съезд Советов все же высказался за пересмотр «Положения о Всероссийской Чрезвычайной Комиссии и ее органах в направлении их реорганизации, сужения их компетенции и усиления начал революционной законности». В феврале 1922 г. ВЦИК упразднил ВЧК и ее местные комиссии и заменил их Государственным политическим управлением (ГПУ) Наркомата внутренних дел и политотделами на местах. «Реорганизация…, подразумевавшая передачу квазисудебных функций ВЧК судам, — замечал Карр, — фактически полностью вывела политические преступления за пределы судебной процедуры и для борьбы с ними дала ГПУ полномочия большие, чем те, которые имела и на которые претендовала упраздненная ВЧК»²³⁹. Отныне у режима была «постоянная» тайная полиция.

5. Создание СССР: централизм под флагом федерализма

Собрав в ходе гражданской войны большую часть распавшейся Российской империи, большевистские лидеры должны были теперь решить, как организовать и привести к единообразию управление государством.

Большевики традиционно считали «лоскутность», разнородность имперской структуры, состоявшей из множества разнородных территорий, народов и культур, серьезной помехой на пути модернизации России. Ленин, еще до революции занимавшийся проблемами, связанными с «национальным вопросом», признавал за нациями, населявшими Российскую империю, «право на самоопределение вплоть до отделения» и создание собственных государств под руководством отдельных национально-буржуазных элит. При этом он предупреждал, что не следует «право» на отделение смешивать с «целесообразностью» такого шага. Предполагалось, что большая часть территории удастся сохранить в составе нового Российского государства. Известно, что Ленин высказывался в пользу т. н. «американского пути» модернизации. В области межнациональной эта логика означала, по существу, создание новой российской нации, при том, что принадлежность к той или иной культурной или этнической группе должна была остаться вне области государственно-политического устройства — в сфере гражданского общества (образование, развитие языка и культуры и т. д.). Ясно, что подобной нации предстояло сложиться на основе «этноса большинства» — великороссов, и Ленин, возражая против принудительной ассимиляции народов, открыто высказывался за ассимиляцию «добровольную».

Однако все эти планы и схемы были похоронены Русской революцией 1917–1921 гг. В ходе ее на территории бывшей империи сложились самые разные территориальные и этнополитические образования: автономные образования внутри Российской Федеративной республики (РСФСР), а также республики, управлявшиеся большевистской партией и находившиеся в договорных отношениях с РСФСР — Украина, Белоруссия, три закавказские республики (Азербайджан, Армения и Грузия, объединенные в 1922 г. в Закавказскую федерацию), Дальневосточная республика (в 1922 г. включена в РСФСР), Хорезм и Бухара. Статус их сильно отличался друг от друга. По словам наркома по делам национальностей Иосифа Сталина, дистанция простиралась «от узкой, административной автономии (немцы Поволжья, чуваши, карелы)… к более широкой, политической автономии (башкиры, татары Поволжья, киргизы), от широкой, политической автономии — к еще более расширенной ее форме (Украина, Туркестан), наконец, от украинского типа автономии — к высшей форме автономии — к договорным отношениям (Азербайджан)»¹⁸⁸.

240

Положение усугублялось тем, что гражданская война сопровождалась невиданным дотоле взрывом национализма и кровавыми межнациональными столкновениями, которые активно использовали самые разные претенденты на власть на территориях бывшей империи, не исключая и большевиков. В большевистских партийных иерархиях отдельных автономий и республик также формировались свои национальные элиты, которые стремились стать хозяевами на управляемых ими территориях. Защищая свои привилегии, они нередко вступали между собой в острую борьбу за власть.

Так, например, в Грузии партийное руководство во главе с П.Г.Мди-вани противилось давлению из Москвы и не торопилось соглашаться на превращение рыхлой Закавказской федерации в более унитарную структуру с реальными общими органами управления. В 1922 г. оно ввело в республике законы, которые ограничивали проживание на ее территории негрузин и смешанные браки, приступило к «разгрузке» Тбилиси от армян. ««Пролетарии всех стран соединяйтесь» — это совсем не значит: «все армяне, в Тифлис собирайтесь!»», — острили партийные вожди Грузии¹⁸⁹. Правительство Украины выразило в мае 1922 г. протест РСФСР против того, что Россия представляла его в международных делах. Оно добилось права сохранить собственных дипломатических представителей в Праге, Берлине и Варшаве. А виднейший татарский коммунист М.Х.Суптан-Галиев, выдвинувший концепцию диктатуры колоний над метрополиями и идею мусульманской Советской республики и мусульманской компартии, призывал фактически уравнять автономные образования с договорными республиками. В декабре 1922 г. он заявил: «Мы, представители союзных республик и областей, считаем, что пора кончать игру в эту (мнимую, — В.Д.) независимку»²⁴². В 1923 г. Султан-Галиев был смещен со всех постов и отправлен в ссылку.

Рост националистических настроений среди партийной элиты республик и автономий подпитывался новыми заигрыванием московского руководства с идеями великорусского национализма. Такие деятели, как Л.Д.Троцкий, А.В.Луначарский, с похвалой отзывались о русском патриотизме эмигран-тов-«сменовеховцев» и бывших царских военных, по этой причине вставших на сторону «красных». За привлечение патриотических кругов «специалистов» и служащих высказывался и Ленин на XI съезде партии в марте 1922 г. «Сменовеховские» издания без особых помех распространялись в большевистской России.

Такие деятели, как И.В.Сталин, Ф.Э.Дзержинский, Г.К.Орджоники-дзе и др., склонялись к поддержке великодержавного национализма, исходя из интересов государственной централизации. Им казалось естествен-

ным, что именно русский народ станет основой нового, модернизированного государства, сменившего рыхлую империю. А потому они были полны решимости беспощадно подавить национализм местных и республиканских партийных элит. Сталин выдвинул проект «автономизации», то есть вступления договорных республик в состав РСФСР на правах автономий. Предложение вызвало немедленный протест республик. В сентябре 1922 г. лидеры грузинских коммунистов заявили Ленину, что приветствуют другую идею — объединения всех договорных республик в Союз на основах равноправия.

Ленин счел целесообразным пойти на компромисс с национальными партийными элитами. Он под держал идею союза формально равноправных республик, причем допускал даже возможность на время ограничить такой союз военной и дипломатической областью, в остальных сферах сохранив республиканские ведомства. Для обоснования компромисса Ленин предложил различать «национализм нации угнетающей», «большой» и «национализм нации угнетенной», «маленькой». Лидер большевиков требовал придать идее интернационализма иное содержание: интернационализм «должен состоять не только в соблюдении формального равенств наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически». «…Лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить», — настаивал он. Важным моментом Ленин считал необходимость «ввести строжайшие правила относительно употребления национального языка в инонациональных республиках, входящих в наш союз..»¹⁹⁰.

В октябре 1922 г. на пленуме ЦК выступавшие резко критиковали «ве-ликодержавников». Был утвержден план, предложенный Лениным: создавался союз «равноправных республик», при том что Россия и Закавказье вступали в него как федерации. Однако лидеры Грузии решили ковать железо, пока горячо. Тифлисский комитет партии проголосовал за то, чтобы Грузия вошла в создаваемый союз на правах отдельной республики, а не в составе Закавказской федерации. В ответ первый секретарь Закавказского краевого комитета партии Орджоникидзе назвал партийное руководство Грузии «шовинистической гнилью, которую надо немедленно отбросить»¹⁹¹. Грузинские лидеры пожаловались Ленину, но тот подтвердил решения октябрьского пленума, передал жалобу Сталину, а тифлисских лидеров отчитал за нападки на Орджоникидзе. Сталин отправил Орджоникидзе телеграмму, сообщив о намерении «основательно наказать грузинский ЦК»¹⁹²,

а тот развернул чистку грузинской компартии. Члены грузинского ЦК объявили о своей отставке и снова пожаловались Ленину.

В Грузию была направлена комиссия ЦК в составе Ф.Э.Дзержинского, В.С.Мицкявичуса-Капсукаса и Д.З.Мануильского. Одновременно Ленин послал в грузинскую столицу заместителя председателя правительства А.И.Ры-кова. Во время их пребывания в Закавказье страсти накалились до предела. Дошло до драки: во время разговора с Рыковым сторонник Мдивани А.Кобахидзе обвинил вмешавшегося в беседу Орджоникидзе в коррупции, и тот ударил оппозиционера по лицу. Сталин и Орджоникидзе публично назвали членов грузинского ЦК «уклонистами» и пообещали выжечь их национализм «каленым железом». 12 декабря 1922 г. Дзержинский представил большевистскому руководству в Москве отчет о работе комиссии, фактически заступившись за Сталина и Орджоникидзе. Ленин распорядился, чтобы он вновь отправился в Грузию за дополнительной информацией. На следующий день он принял Сталина. Однако 16 декабря у Ленина произошел инсульт, и он «выпал» из реальной политики. Тем временем, 30 декабря 1922 г. был собран I съезд Советов Союза, на котором было провозглашено создание нового объединенного государства — «Союза Советских Социалистических Республик» (СССР).

6. «Последняя битва Ленина» и «Термидор»

В конце декабря 1922 г. вождь большевистской партии вновь сумел диктовать секретарям свои письма, записки и послания. С этого момента началась острая борьба за власть, которую известный советолог М.Левин назвал «последней битвой Ленина»^{193 247}, но которая, по существу, была уже сражением за его наследство.

Конфликт вокруг «национального вопроса» и создания СССР заставил

большевистского лидера понять, «в какое болото мы слетели». «Плохой

стратег, великий тактик», как характеризовал Ленина лидер эсеров В.М.Чер-247

нов, он увидел в великодержавном стремлении к дальнейшему усилению централизации властные амбиции, проистекавшие из недр партийногосударственного аппарата — по духу, методам действий, традициям, а иногда и по составу (поскольку в правящую партию хлынул поток «безыдейных» людей, желавших сделать карьеру) преемника бюрократического аппарата царской монархии. В Сталине и Дзержинском он почувствовал теперь лидеров этого аппарата. И это имело под собой реальную почву, поскольку, заняв пост генерального секретаря ЦК, Сталин получил воз

можность назначать на партийные должности угодных себе людей и, в свою очередь, опираться на них.

Развернувшийся процесс, замечал исследователь советской номенклатуры Восленский, «состоял в бурном росте партийного и государственного аппарата власти и в его возрастающих претензиях на то, чтобы управлять страной. Он был вызван объективно теми преобразованиями в общественной структуре, которые проводил… сам Ленин, декретируя и осуществляя огосударствление и централизацию, создавая монополию одной — правящей — партии. Перед лицом этого процесса ленинская гвардия… вдруг оказалась хрупким плотом на гребне вздымавшейся волны. Это была волна рвавшихся к власти и выгодным постам нахрапистых карьеристов и мещан, наскоро перекрасившихся в коммунистов. Их напористая масса жаждала, вопреки представлениям Ленина, стать слоем «управляющих»»²⁴⁸.

Действительно, «якобинец» Ленин понимал систему «пролетарской» диктатуры как власть узкой партийной олигархии вождей, которая управляет массами и «воспитывает» их в «коммунистическом» духе. Претензии «промежуточной» инстанции бюрократов, передающих сигналы «сверху» вниз, в народ, в его планы не укладывались. Позднее Троцкий и его сторонники назвали это «возвышение» аппарата «Термидором». В этой аналогии была доля истины: термидорианцами называли в период Французской революции XVIII века слои, не разделявшие идейный пафос революции, но извлекшие из нее реальные выгоды, привилегии и богатства. Кроме того, под «термидором» понимали отступление от «революции» к «порядку» (в этом смысле говорили о НЭПе как о «термидоре», а Ленин заявил французскому коммунисту Ж.Садулю: «Рабочие-якобинцы более проницательны, более тверды, чем буржуазные якобинцы, и имели мужество и мудрость сами себя термидоризировать»¹⁹⁴). Но в том, что касалось «аппаратной революции» 1920-х гг., аналогии приобрели и иной смысл.

Еще осенью 1922 г. Ленин пытался нанести удар по «аппаратной» фракции Сталина, который, в свою очередь, шел на сближение с влиятельными членами Политбюро — Г.Е.Зиновьевым, возглавлявшим Петроградскую партийную организацию и Коминтерн, и Л.Б.Каменевым. В свою очередь, Ленин пытался примириться со своим бывшим оппонентом периода «дискуссии о профсоюзах» (1920–1921 гг.) — Троцким. Теперь, зимой 1922–1923 гг., воспользовавшись «грузинским делом», Ленин призвал возложить на Сталина и Дзержинского политическую ответственность «за… великорусско-националистическую кампанию»¹⁹⁵. В продиктованных им письмах он потребовал, чтобы следующий XII съезд партии снял

Сталина с поста генерального секретаря. Более того, лидер большевиков планировал чистку партийных рядов и нейтрализацию верхушки. С этой целью он предлагал съезду ввести в состав ЦК и Центральной контрольной комиссии несколько десятков новых людей, «из рабочих», т. е. не связанных с существующими группировками, чтобы «растворить» в этой массе членов Политбюро и ЦК. Инструментом чистки аппарата он хотел сделать реорганизованный Наркомат рабоче-крестьянской инспекции. Отстаивание «грузинского дела» на ЦК больной Ленин надеялся поручить Троцкому. Одновременно он предлагал ему же отстаивать на партийном съезде укрепление внешней торговли (за ее смягчение выступал нарком финансов ЕЯ.Сокольников, близкий к Зиновьеву).

По масштабу эти замыслы можно считать настоящим государственным переворотом или, если угодно, контрпереворотом. В прошлом Ленину неоднократно удавалось навязывать свою волю, вопреки возражениям и противодействию своего ближайшего окружения, даже большинству партийных лидеров. Но теперь был уже не 1918-й, а 1923-й год. Мощный партийный аппарат и кадры на местах оказались в руках его противников, да и сам Ленин был болен и не имел возможность лично влиять на происходящее. Более того, ЦК поручил Сталину контроль над соблюдением врачебного режима Ленина. Было запрещено информировать больного о политических событиях, и Сталин резко отругал жену Ленина, Н.К.Круп-скую, за нарушение этого запрета. В январе 1923 г. Ленин затребовал материалы комиссии Дзержинского, но Дзержинский и Сталин отказались передать их его секретарю Л.А.Фотиевой. Тем не менее, 1 февраля Политбюро постановило позволить Ленину ознакомиться с этими документами. Ленин поручил своим секретарям Л.А.Фотиевой, М.И.Гляссер и Н.П.Гор-бунову изучить их и представить ему доклад, что те и сделали 3 марта. 5 марта больной лидер продиктовал письмо Сталину, в котором, сославшись на нанесенные Крупской оскорбления, потребовал извинений, угрожая ему разрывом отношений. Копии он отправил Зиновьеву и Каменеву. Это был, конечно же, не только личный, но и политический шаг. Ленин «никогда не пошел бы на разрыв личных отношений, если б не считал необходимым разгромить Сталина политически», — заявила Крупская Каменеву¹⁹⁶. Вопреки ее опасениям, письмо было 7 марта передано Сталину, который тут же поспешил продиктовать свои извинения.

Одновременно 5 марта Ленин продиктовал письмо Троцкому с просьбой «взять на себя… защиту» «грузинского дела»¹⁹⁷ на предсъездовском заседании ЦК большевистской партии, подтвердив свое недоверие Сталину и Дзержинскому. Вместе с этим посланием Троцкому были направлены ленинские заметки по национальному вопросу, составленные в декабре 1922 г.

Тот попросил разрешения ознакомить с ними Каменева, но Ленин отказал. Он передал через Фотиеву: «Каменев сейчас же все покажет Сталину, а Сталин заключит гнилой компромисс и обманет!». Секретарь Ленина пояснила: «.. Ильич не верит Сталину, он хочет открыто выступить против него перед всей партией. Он готовит бомбу!»¹⁹⁸. 6 марта Ленин продиктовал письмо П.Г.Мдивани, Ф.Е.Махарадзе и другим лидерам грузинских большевиков, сообщив им, что готовит «записки и речь» в их поддержку¹⁹⁹.

Но бомба не взорвалась. 10 марта у Ленина произошел еще один приступ, после которого он более не был дееспособен. Троцкий же побоялся в одиночку идти на конфликт со всем составом Политбюро. Он сообщил Каменеву, что не станет добиваться смещения Сталина и Дзержинского (с постов генерального секретаря и наркома путей сообщения, соответственно) и исключения Орджоникидзе из партии, но потребовал изменения национальной политики, включения в подготовленные Сталиным тезисы по национальному вопросу осуждения великорусского шовинизма и идеи «единой неделимой» России, прекращения чисток в Грузии и «административного гнета» в партии, более настойчивого осуществления индустриализации и «честного сотрудничества» в руководящих органах. Сталин согласился принять эти требования. На заседанииПолитбюро он предложил поручить Троцкому (как «наиболее популярному члену ЦК») выступить вместо Ленина на съезде с отчетным докладом, и тот не стал настаивать на передаче съезду записок Ленина, включая «Письмо к съезду»²⁰⁰. Политбюро постановило зачитывать его на закрытых заседаниях отдельных делегаций.

XII съезд большевистской партии (апрель 1923 г.) продемонстрировал внешнее единство правящей верхушки. Мдивани, ссылаясь на указания Ленина, осудил «колебания» в национальном вопросе, высказался за федерализм и потребовал признания того, что «разногласия решены теперь в пользу нашей группы», но был одернут, получив от главы правительства Закавказья И.Д.Орахелашвили характеристику «грузинского уклониста». Ему напомнили, что ссылаться на письмо Ленина запрещено. Украинский партийный лидер Н.А.Скрыпник заявил, что «на деле с великодержавным шовинизмом у нас никакой борьбы не велось», и этому «должен быть положен конец», вопреки тому, что он определил как ««едино-неделимое» сменовеховское устремление наших советских аппаратов». Н.И.Бухарин осторожно призвал пойти на уступки национальным течениям, поскольку главной является борьба с «основным шовинизмом, который у нас есть, с великорусским шовинизмом»²⁰¹. Официальную позицию озвучил Сталин, подчеркнувший как особую опасность великорусского шовинизма, так и тенденции к «наступательному» национализму в некоторых республиках. Фактически решено было ничего не менять. Итоги съезда закрепили как возросшую роль аппаратной группировки Сталина, так и оформление централизованного государства под прикрытием федеративной формы.

7. Национальная политика в 1920-е гг

В июне 1923 г. пленум ЦК утвердил проект конституции СССР, подготовленный комиссией ЦК. В июле 1923 г. проект был принят ЦИК СССР, а в январе 1924 г. ратифицирован II съездом Советов Союза. Тогда же, в июле 1923 г. было сформировано общесоюзное правительство — Совнарком СССР. Его декреты и постановления были обязательны к исполнению на всей территории Союза, во всех республиках. Главы республиканских правительств могли присутствовать на заседаниях общесоюзного правительства только с совещательным голосом. Республиканские органы власти (Центральные исполкомы Советов и Совнаркомы) были включены в общую государственную вертикаль, возглавленную союзным ЦИК и Совнаркомом.

Главой союзного правительства был провозглашен Ленин, но он так и не приступил к исполнению обязанностей. Фактически его функции осуществляли заместители председателя Совнаркома — Л.Б.Каменев, А.И.Рыков и А.Д.Цюрупа. После смерти Ленина в январе 1924 г. председателем правительства СССР стал Рыков.

Национальная политика большевистских властей в период НЭПа оставалась противоречивой. С одной стороны, были вложены значительные средства в развитие «национальных окраин». «Колониальная политика… Великобритании, — заявлял Рыков, — заключается в развитии метрополии за счет колоний, а у нас — колоний за счет метрополии»²⁰². Советский премьер отчасти кривил душой: «центр» извлекал из периферии многочисленные выгоды (прежде всего, сырье и сельскохозяйственную продукцию), но, действительно, существовала и заинтересованность в «гомогенизации» и выравнивании уровня хозяйственного развития отдельных частей империи.

После XII съезда развернулась так называемая «коренизация» партийного, государственного, комсомольского и профсоюзного аппарата в «нерусских» республиках. Кадры из представителей местного населения широко привлекались в руководящую верхушку. Поощрялось использование местных языков, знание которых для государственных служащих являлось обязательным. На Украине осуществлялась «украинизация» — увеличение доли этнических украинцев в органах власти, культуры, просве-щения, внедрение украинского языка в официальное делопроизводство, образование, средства массовой информации. Проводниками этой политики были председатель республиканского правительства В.Я.Чубарь и руководители украинского наркомата просвещения. Аналогичная политика «белоруссизации» проводилась в Белоруссии. В Средней Азии было проведено «национально-государственное размежевание»: в нарушение исторических связей населения были учреждены республики по этническому принципу, и представители коренного населения заняли посты партийных и государственных руководителей.

257

Нередко «коренизация» приводила к существенному ущемлению прав национальных меньшинств в республиках. Если на Украине для них создавались «национальные районы», а в Белоруссии в качестве государственных языков были признаны также русский, идиш, польский и т. д., то в Абхазии, например, напротив, осуществлялась «грузинизация». Призывы к расширению прав автономных республик в РСФР (вплоть до прямого вступления в СССР), выдвинутые, в частности, на совещании «национальных» членов ЦИК СССР и ВЦИК в 1926 г., были категорически отвергнуты.

Иногда «центр» спохватывался и приходил к выводу, что «корениза-.ция» зашла слишком далеко. Так, в 1925–1926 гг. Сталин подверг критике наркома просвещения Украины А.Я.Шумского, который потребовал не только усиления «украинизации» культуры, но и занятия руководящих постов в республике исключительно украинцами.

В ходе внутрипартийной борьбы нередко всплывали нотки русского национализма или антисемитизма. Выдвинув лозунг «строительства социализма в одной стране» в 1924 г., Сталин обвинил Троцкого в презрении к русскому народу и «неверии» в его силы и способности. «Оппозиция обвиняет нас в том, что мы с вами настоящая кацапня, дальше того, что есть в нашей стране, мы ничего не видим, что мировая революция и все прочее, этому-де мы с вами не верим, мы узкие националисты, ограниченные люди», — заявил С.М.Киров. В марте 1926 г., в разгар борьбы за власть «наверху», в Москве распространяли слухи о том, что это «жиды бунтуют». Официальное разъяснение о том, что борьба идет против Троцкого, Зиновьева и Каменева как оппозиционеров, а не евреев, лишь напомнило об их национальности. О том, какие настроения существовали в «низах» партии, свидетельствует например, заявление одного из участников заседания коммунистов и сочувствующих пос. Сохондо Читинского округа (сентябрь 1927 г.): «Троцкий не мог быть коммунистом… сама его национальность указывает, что ему нужна спекуляция». В 1926 г. сменовеховец Ключников, работавший в Наркомате иностранных дел, выступил в Московской консерватории с открытой апологией русского национализма и антисемитизма, обвинив евреев в задевании «национального чувства русской нации». «Русская нация проявила национальное самоограничение.

Создалось определенное несоответствие между количественным составом (евреев) в Союзе и теми местами, которые в городах евреи временно заняли… Мы здесь в своем городе, а к нам приезжают и стесняют нас… Страшно нарушена пропорция и в государственном строительстве, и в практической жизни, и в других областях между численным составом [евреев] и населением… Слишком много евреев в Москве». Отчет о выступлении был перепечатан в официальной газете «Рабочая Москва», что свидетельствовало о его поддержке «наверху»²⁰³.

В то же время, большевистские власти империи в период НЭПа пытались поддерживать известное равновесие между великодержавным централизмом и интересами местных элит. Они считали, что основой стабильности государства является русский народ, но еще не решались открыто провозглашать лозунги русского национализма. Официальный историк М.Н.Покровский беспощадно обличал традиции русского царизма, его войны, завоевательную и колониальную политику. Всякое отождествление с патриотическими героями прошлого (государственными деятелями, полководцами, военачальниками и т. д.) отвергалось.

8. Сопротивление социально-экономической политике властей

Регулярные сводки политической полиции ВЧК-ОГПУ о положении в стране свидетельствовали о постоянном брожении и непрерывных выступлениях протеста. Массовое недовольство рабочих вызывали рост цен, закрытие предприятий, простои в работе из-за нехвати сырья и топлива, многомесячные и повсеместные задержки в выплате зарплаты и выдаче продовольственных пайков, плохие жилищные условия, высокие налоги и низкие заработки, которых не хватало на жизнь. Подлинную ненависть городским трудящимся внушали роскошь и преуспеяние новых богачей. Отчеты говорят о «растущем в рабочей массе крайнем озлоблении в отношении к спекулирующей буржуазии»²⁵⁹, о протестах, связанных с передачей предприятий их бывшим владельцам. По мере утверждения и распространения НЭПа усиливаются и иные поводы для возмущения: произвол частных предпринимателей и администрации государственных предприятий, включая директоров — членов компартии. Хозяева нередко продлевали рабочий день, увольняли рабочих без ведома профсоюза, преследовали и изгоняли профсоюзных активистов, снижали им зарплату и т. д. «Красные» начальники избивали рабочих и угрожали им. Барство и роскошь начальства вызывали всеобщее раздражение.

Еще в июле 1921 г. поэт В.Д.Александровский описывал такую сцену, передавая ненависть простого человека к новым господам:

В 1922 г. протесты не прекращались почти на протяжении всего года. В феврале крупные, хотя и кратковременные стачки и волнения происходили на заводах Москвы и Петрограда, в марте недовольство распространилось уже на всю страну: северо-западные, западные, восточные районы, а положение в Поволжье и Южной Украине названо было «почти угрожающим»²⁰⁴. Однако забастовок было еще немного. Политическая полиция отмечала, что в районе Петрограда и на Украине «рабочие до самого последнего времени продолжают оставаться озлобленными и активно враждебно настроенными против Советской власти и РКП»²⁰⁵. Именно в этих областях в мае 1922 г. поднялась «огромная волна» забастовочного движения, причем в Одессе она временами принимала почти всеобщий характер. В июле, как свидетельствовали авторы отчета, «волна забастовок охватила большинство предприятий промышленных районов (Московского, Петроградского, Брянского, Юго-Западного, отчасти Донецкого и в Сибири)²⁰⁶», а также на Юге Украины. Выплата задолженностей по зарплате и снижение цен на хлеб и товары первой необходимости несколько разрядили ситуацию, но в Петрограде, Одессе, в Сибири и на Урале продолжались стачки. В сентябре вновь бастовали в Москве (выступление на фабрике «Гознак» захватило около 1 тысячи рабочих) и во всех промышленных районах Сибири, на Украине происходили значительные, зачастую весьма упорные забастовки на крупных предприятиях. Новый мощный всплеск стачечного движения наблюдался в октябре-ноябре. Сотрудники ОГПУ подчеркивали «наличие широко развитого по всей территории Республики недовольства, захватывающего все основные группы населения и

достигающего местами весьма значительной остроты»²⁰⁷. В Москве бастовали трамвайщики, получившие поддержку рабочих вагонных мастерских, печатники, почтово-телеграфные работники, некоторые заводы отказались участвовать в демонстрации по случаю годовщины Октябрьской революции; беспокойно было в Тверской и Пензенской губерниях, Нижнем Новгороде. Происходили стачки железнодорожников Украины; их примеру последовали коллеги из Витебска. Наиболее мощные волнения происходили по-прежнему на Украине — в Донбассе, Одессе, Николаеве, Екатеринославе идр. «В Донбассе, — докладывали чекисты, — быстро развивается забастовочное движение, достигающее… совершенно невиданных за последние годы размеров и перекидывающееся на другие промышленные районы»²⁰⁸. Массовые стачки в этом районе захватывали часто целые кусты предприятий. В Сибири обычные или «итальянские» забастовки происходили в Мотовилихе, на Воткинском и Нытьвеском заводах. Всего в ноябре и декабре 1922 г. отмечалось почти 90 забастовок (особенно в Петрограде и Москве). Лишь к концу года благодаря повышению тарифных ставок и снижению цен властям удалось сбить накал массовых протестов.

Характерно, что забастовки 1922 г. в большинстве случаев были стихийными и лишь изредка сопровождались активизацией пропаганды отдельных членов оппозиционных социалистических партий, призывавших к созданию свободных профсоюзов и т. д. Иногда рабочим удавалось добиться повышения зарплаты. Бывало и иначе: забастовки подавлялись властями, которые увольняли «непокорных», а иногда шли даже на временное закрытие всего предприятий. В таких случаях профсоюзные функционеры становились на сторону государства: так, в августе 1922 г. текстильщики Орехово-Зуево отказались подчиниться колдоговору, подписанному профбоссами с трестом, и потребовали повышения тарифных ставок; забастовавшие «смутьяны» были попросту исключены из профсоюза.

Новая волна стачек поднялась летом 1923 г., причем наиболее упорной была стачка торфяных рабочих Московской, Иваново-Вознесенской и Тверской губерний. Она приобрела почти всеобщий характер, возник подпольный стачком, члены которого были арестованы ГПУ. Ежемесячно отмечалось примерно по 40–50 забастовок, причем летом центром стачечного движения была столица страны, а в октябре — Донбасс. Хотя основные причины недовольства и требования имели экономический характер, среди рабочих распространялись и антиправительственные настроения. Органы ГПУ сообщали о том, что во многих регионах страны активно работают как члены правосоциалистических партий, так и особенно — анархисты, максималисты и левые эсеры. Они пользовались существенным влиянием среди части трудящихся, как в городе, так и в деревне, а на Дальнем Востоке ино

гда могли даже наносить поражение большевистским кандидатам на выборах в местные профсоюзы. В ноябре в условиях острого экономического кризиса стачки охватили всю страну; их общее число достигло 59, причем одной из основных причин стала стремительно растущая безработица. Положение безработных, как признавало ГПУ, «повсеместно критическое», пособия и бесплатные обеды мало облегчали их ситуацию. Сообщалось даже о случаях самоубийства среди людей, потерявших работу. Уже весной 1923 г. волнения безработных происходили в Архангельске, Киеве, Крыму и других районах СССР. В Москве их делегаты организовали демонстрацию протеста на съезде профсоюза пищевиков. Во Владивостоке не без влияния анархистов и максималистов была проведена попытка манифестации против безработицы, 23 организатора были арестованы. В конце 1923 г. вспыхнули столкновения с милицией на Луганской бирже труда. Распространялись листовки с призывом безработных к организованной борьбе против сокращения штатов. Создавались подпольные группы («партия безработных». «группа безработных» и т. д.), ГПУ отмечало, что безработные враждебно относятся к власти и большевистской партии. Они призывали к проведению манифестаций и требовали предоставить им контроль над биржами труда или разогнать их²⁶⁶. Особенно тревожные и бунтарские настроения отмечались в 1923–1924 гг. среди демобилизованных красноармейцев, оставшихся без работы. Весной 1924 г. в Одессе после самоубийства безработного прошла 4-тысячная демонстрация протеста. «На состоявшихся после демонстрациях собраниях безработных по профсоюзам представителям проф- и парторганов не давали говорить; — сообщалось в отчете ГПУ. — Выступавшие требовали снятия с работы жен и родственников ответственных работников, отмены привилегий для коммунистов-безработных и борьбы со сверхурочными»²⁰⁹. В Киеве уволенные строители попытались захватить профсоюзное знамя и организовать демонстрацию, вступив в столкновение с коммунистами и комсомольцами. Происходили попытки разгрома бирж труда, нападения на их работников и представителей администрации. Создавались подпольные союзы безработных.

Протесты 1923 г. серьезно испугали власти. Они пошли на повышение зарплаты в городах, но одновременно усилили борьбу с организованной оппозицией. Удары наносились не только по представителям анархистского, народнического и социалистического подполья, но и по новым левым группам, возникшим в 1921–1922 гг. «Рабочая группа», созданная сторонниками Г.И.Мясникова, выпустила в феврале 1923 г. манифест, который распространялся также среди делегатов XII съезда большевистской партии. В нем содержалась критика НЭПа как капиталистической политики, обличалось социальное неравенство между рабочими и «новой

буржуазией» и вся вина за социально-экономические проблемы возлагалась на «олигархическую касту» во главе партии. Группа выступала за полное преобразование Советской системы на основе фабрично-заводских советов, к которым должны были, по ее представлению, перейти как управление производством, так и выборы политических административных органов²¹⁰. Другая оппозиционная организация под названием «Рабочая правда» сложилась под влиянием идей известного философа-марксиста А.А.Богданова, теоретика «пролетарской культуры» и лидера сложившегося на этой основе широкого общественно-художественного движения «Пролеткульт». «Рабочая правда» заявляла, что к власти в России пришел новый класс, состоящий из представителей «организационной и технической интеллигенции», который превратил большевистскую партию в свое орудие, установил свою диктатуру и угнетает рабочий класс. Группа призывала к созданию «новой революционной пролетарской партии» и подготовке новой революции²¹¹.

В мае 1923 г. власти арестовали Мясникова, а затем сослали его. В августе «Рабочая группа» была обвинена в организации забастовок, а в сентябре обе организации — разгромлены.

В 1924 г. пик забастовочного движения пришелся на весенние и летние месяцы, когда в месяц происходило по 30–50 стачек. Благодаря росту заработков и более своевременной выдачи зарплаты эту волну удалось к концу года сбить. Но большевистская власть оказалась в положении, напоминающем русскую пословицу: «Голову вытащишь — хвост завязнет». Если все отчеты ГПУ за 1922 и 1923 гг. в целом отмечают, что настроения среди крестьянства, занявшегося «подъемом хозяйства» более благоприятны для режима, чем настроение рабочих, а недовольство высоким продналогом носит скорее пассивный характер, то в 1924 г. отношение крестьян к большевистскому правительству значительно ухудшается в условиях засухи, неурожая и падежа скота. Семенная ссуда, кредиты и продовольственная помощь, строительство заводов по производству сельскохозяйственной техники не могли исправить ситуацию. Крестьяне возмущались жестокостью сборов, неподъемным для них размером и денежной формой налогов, недостаточностью и невыгодными условиями кредита, неэквивалентным обменом с городом, усилением влияния кулаков в деревне и скугациков-перепродавцев зерна. Все чаще стали случаи неуплаты налогов, избиения сборщиков налогов и представителей властей. Реформы 1925 г. вызвали у бедных крестьян «подавленное» чувство; крестьяне Украины и Сибири восприняли их как уступки кулакам, которые открыто говорили: «Теперь наша власть». Беспартийный председатель одного из сельсоветов в Костромской губернии многозначительно заявил: «…Появляются новые барины вроде совчиновников, получающих солидное содержание, снова оживают торговцы». Он призывал развивать кооперацию, «отвоевать и торговлю, и производство, и не только у частных лиц, но и у государства»²¹².

В крестьянской массе в 1924–1925 гг. росла тяга к самоорганизации в форме создания особых крестьянских профсоюзов, особенно в Московской губернии, западных районах и Поволжье. «Революция сделана, но не для крестьянства», — говорили в деревне. Выступавшие на беспартийных конференциях жаловались, что власть «обюрократилась», «слишком мало дала полезного крестьянству» (фабричные изделия дороги, мосты не чинятся, медицинская помощь платная) и «обращается с крестьянами зверски»²¹³. «…Крестьяне говорят, что рабочий живет хорошо, получает приличное жалование, получает бесплатно лечение и ряд других льгот, — докладывали органы ГПУ. — Все это благодаря тому, что рабочие имеют свои союзы, защищающие интересы. Союзы борются за повышение зарплаты рабочего, не считаясь с тем, что фабрично-заводские товары дороги для крестьян. Крестьяне надеются, что союз даст им возможность избавиться от больших налогов» и «назначить цену» на продукты сельского хозяйства. «…Пока не будут крестьянские союзы — нет смычки рабочих и крестьян», — заявляли они на собраниях²¹⁴. Многие сельские трудящиеся были убеждены, что городские рабочие живут лучше них, и добивались, «чтобы доход крестьянина равнялся зарплате рабочего». Важной задачей крестьянских союзов была также коллективная помощь бедным крестьянам.

Хотя число стачек в 1925 г. в среднем составляло 20–30 в месяц (пик приходился на летние месяцы), недовольство среди городских рабочих и особенно безработных сохранялось. Рабочие нередко отказывались участвовать в официальных мероприятиях, говоря: «Здесь нам делать нечего, здесь одни коммунисты и комсомольцы, действительных рабочих нет». Часто делались высказывания, что членов партии надо «заставить работать», как всех. Безработные, в свою очередь, были настроены все более решительно: «Надо открыто заявить коммунистам — вы править государством не умеете и уходите к черту под лодку». По всей стране неоднократно вспыхивали бунты на биржах труда и демонстрации безработных; раздавались призывы «вспомнить пятый год»: «Нам терять нечего, мы на краю гибели»²¹⁵. Все больше тревожило власти и недовольство в армии; солдаты называли коммунистов «привилегированной кастой». Снова активизировались анархисты, пытавшиеся работать даже среди военнослужащих.

В 1926 г. наблюдался новый подъем забастовочного движения: в апреле произошло 55 забастовок, в мае — 73, в июне — 139, в июле — 113, в августе — 82. Бастовали металлисты, сезонные рабочие, текстильщики, продолжали бунтовать безработные. В деревне вспыхивали столкновения между крестьянскими (середняцко-бедняцкими) и кулацкими группировками²¹⁶. Обеспечить социальную стабильность большевистскому режиму не удавалось.

9. Борьба за власть в верхах. Кризис и крах НЭПа

Социально-экономическая и политическая неустойчивость и неопределенность путей развития страны обостряли разногласия и противоборство в большевистском руководстве. Сразу после XII съезда разгорелась острая борьба за наследство умиравшего Ленина. Реальная власть оказалась в руках Сталина, Каменева и Зиновьева — так называемой «тройки». Осенью 1923 г. Троцкий решился бросить им открытый вызов. Воспользовавшись резолюцией пленума ЦК о необходимости оживления партработы и развития «рабочей демократии» внутри партии (сентябрь 1923 г.), он направил письмо ЦК и ЦКК РКП (б), обвинив правящую верхушку и аппарат в обюрокрачивании и отрыве от масс. Его требования внутрипартийной демократизации были фактически поддержаны в «заявлении 46», подписанном его сторонниками, сторонниками группы «демократического централизма» и «рабочей оппозиции». «Режим, установившийся внутри партии, совершенно нестерпим, — говорилось в заявлении, — он убивает Самодеятельность партии, подменяя партию подобранным чиновничьим аппаратом, который действует без отказа в нормальное время, но который неизбежно дает осечки в моменты кризисов и который грозит оказаться совершенно несамостоятельным перед лицом надвигающихся серьезных событий»²¹⁷. Т. н. «левая оппозиция» 1923 г. требовала пересмотреть запрет фракций и провести внутрипартийные консультации.

Ответ со стороны «тройки» не заставил себя ждать. В январе 1924 г. XIII партийная конференция, по докладу Сталина, осудила оппозицию как «мелкобуржуазный уклон»²¹⁸. Пленум ЦК поручил комиссии во главе со Сталиным развернуть чистку Красной армии — ведомства Троцкого. Это стало началом заката влияния бывшего «человека № 2» в партии. Решения конференции, по свидетельству Крупской, глубоко обеспокоили тяжело больного Ленина²¹⁹, что и спровоцировало у него последний, смертельный инсульт. В 1925 г. не унимавшийся Троцкий был снят с поста наркома обороны.

В борьбе с правящей верхушкой Троцкий и его сторонники попытались сформулировать собственные предложения о развитии страны. Не выступая в принципе против НЭПа и регулируемых государством рыночных отношений как таковых, они призывали внести существенные коррективы в экономический курс. Троцкий полагал, что в основе постоянного кризиса лежит недостаточный уровень развития промышленности. «…Крестьянин на недостаток промышленных товаров отвечал все более упорной стачкой: не вывозил на рынок зерна и не увеличивал посевы», — вспоминал он в работе «Преданная революция» («Что такое СССР и куда он идет?»), написанной уже после высылки из СССР в 1929 г. Подобно другим русским социал-демократам (как большевикам, так и меньшевикам), Троцкий считал основным препятствием на пути прогресса тенденции к натуральному хозяйству: «…Не получая промышленных продуктов, крестьянство возвращалось к хозяйству для собственных потребностей и возобновляло старые кустарные промыслы».

Но для индустриального рывка необходимы были средства, и «левая оппозиция» склонялась к тому, чтобы изъять их у крестьянства, продолжая таким образом старую царскую политику в отношении сельской общины. «В стране, исчерпавшей вконец свои накопления и запасы, промышленность не могла развиваться иначе, как путем заимствования хлеба и сырья у крестьян», — писал Троцкий^{220 221 279}. Он предостерегал как от «слишком больших» изъятий, умерщвлявших у крестьян «стимулы к труду», так и от «слишком малых». Экономист Е.А.Преображенский, примыкавший к

«левой оппозиции», утверждал, что выкачивание средств из деревни — ~ «279

важнейший источник «первоначального социалистического накопления». При этом «левые» предлагали возложить основную нагрузку на зажиточные слои деревни, предоставив более бедным слоям различные льготы. Облегчить положение сельской бедноты должно было и поощрение кооперации. Но в первую очередь «левые» объявляли себя защитниками социальных и материальных интересов городских рабочих.

Представители оппозиции (Н.Осинский, Е.А.Преображенский, Г.Л.Пя-таков) добивались усиления директивного планирования «сверху» при наличии свободно устанавливаемых государственными трестами оптовых цен для «достижения наибольшей прибыли», открытия рынка дешевым заграничным промышленным товарам («торговой интервенции») и ужесточения кредитной монополии. Троцкий отдавал себе отчет в том, что отстаиваемые меры не в состоянии привести к кардинальному решению проблем

страны. Но он надеялся на то, что в обозримом будущем все же наступит победа «мировой революции», и это выведет Россию из экономического тупика. Важно было продержаться до этого момента, поддерживая высокие темпы развития, пока можно.

В большевистском руководстве, однако, усиливались позиции приверженцев иного варианта — «правого» (Н.И.Бухарина, А.И.Рыкова и группы молодых экономистов). Те обращали внимание на то, что основными поставщиками товарного хлеба были крупные хозяйства капиталистического типа («кулацкие»): весной 1926 г. почти 60 % предназначенного для продажи хлеба было в руках 6 % крестьянских хозяйств²²². С точки зрения «правых», именно на них, а не на работавшие на самообеспечение мелкие хозяйства в деревне, и следовало делать ставку. На основе окрепшего сельского хозяйства, способного создать в деревне значительный «прибавочный продукт», предполагалось как накормить население, так и принести в страну капиталы, благодаря расширению экспорта аграрной продукции. Что касается промышленности, то упор, по мнению «правых», нужно было сделать, в первую очередь, на производство предметов широкого потребления, а затем уже — поднимать тяжелую промышленность. Они обвиняли «левых» в том, что предлагаемое ими ускоренное развитие тяжелой промышленности в рамках индустриализации приведет, напротив, к снижению уровня жизни трудящихся.

Программа «правых» предусматривала также дальнейшее развитие частной торговли. «Наша задача — полное использование частного капитала, отнюдь не ставка на его уничтожение…», — объяснял руководитель ВСНХ Дзержинский в 1925 г.²²³

Именно «правые» выступили инициаторами расширения НЭПа в 1925 г., разрешения аренды земли и использования наемного труда в деревне и ограничения общинных переделов земли. Характерно, что Сталин и его сторонники в этот период поддерживали их начинания. В 1925 г. на вопрос журналиста, «не было ли бы целесообразным… закрепить за каждым крестьянином обрабатываемый им участок земли на десять лет», Сталин ответил: «Даже и на 40 лет». В Грузии, по его инициативе, нарком земледелия выступил с идеей фактической денационализации земли²⁸². А в июле 1928 г. правительство под председательством Рыкова приняло программу расширения концессий, предусматривавшую огромные льготы для концессионеров.

Планы «правых» были рассчитаны на десятилетия, и в них не входили катастрофические повороты и виражи. Это соображение стало одним из подспудных мотивов провозглашенного Сталиным и Бухариным в 1924–1925 г.

тезиса о «построении социализма в одной стране». Второй мотив коренился в мироощущении и настроениях партийно-государственного аппарата, который стремился увековечить свои привилегии, а не поступаться ими на благо революции в других странах. Тезис Сталина и Бухарина немедленно вызвал резкие возражения Троцкого и его сторонников, а затем и обострение внутрипартийной борьбы.

Еще в 1924 г. в борьбе с Троцким была образована неофициальная правящая группировка — «семерка», в состав которой вошли ведущие большевистские лидеры — члены Политбюро Н.И.Бухарин, Г.Е.Зиновьев, Л.Б.Каменев, А.И.Рыков, И.В.Сталин, М.П.Томский и председатель Центральной контрольной комиссии партии В.В.Куйбышев. Но уже в 1925 г. этот блок начал распадаться. Зиновьев и Каменев, возглавлявшие Советы крупнейших рабочих центров — Ленинграда и Москвы и контролировавшие партийные организации этих регионов, не могли игнорировать растущее недовольство городских трудящихся тяжелыми социально-экономическими последствиями НЭПа. «Классовый протест рабочих, — замечал Троцкий, — совпал с сановной фрондой Зиновьева»²²⁴.

Кроме того, Зиновьев воспринял тезис о построении «социализма в одной стране», как умаление возглавляемого им «ведомства мировой революции» — Коминтерна. Он и Каменев начали с критики именно этого пункта, а затем перешли к обличению «кулацкого уклона» и хозяйственной политики. В борьбе против Сталина и Бухарина они опирались на местные интересы партаппарата Ленинграда, пытаясь вести ту же бюрократическую игру, что и Сталин, но с куда меньшим успехом. «Здесь столкнулись два… уровня политической организации, — объясняет историк Павлюченков. — У Зиновьева вся постройка держалась на принципе подбора кланового характера и все в конечном счете зависело от степени личной преданности… Сталинская группировка олицетворяла более высокую степень организации — госаппарат в его кадровой сердцевине. Это была уже государственная система…»²⁸⁴.

«Новая оппозиция» потерпела тяжелое поражение на XIV съезде большевистской партии в конце 1925 г., поскольку делегаты от большинства регионов были представителями сталинского партаппарата. В январе 1926 г. Зиновьев утратил контроль над Ленинградской парторганизацией; возглавивший ее сторонник Сталина С.М.Киров развернул широкую чистку оппозиционеров.

Бывшие союзники Сталина Зиновьев и Каменев теперь предлагали союз «левым». Несмотря на опасения и возражения некоторых членов «левой оппозиции», Троцкий счел нужным принять это предложение, хотя отмечал, что «ленинградский режим» Зиновьева ничуть не менее бюрократи

ческий и аппаратный, чем сталинский. Новый блок, получивший название «объединенной оппозиции», направил в мае 1927 г. письмо в ЦК партии («заявление 83-х»), в котором потребовали пересмотра социально-экономической и внешней политики. Его представители обвиняли руководство партии в «термидорианском» перерождении и «бюрократическом извращении» «рабочего государства»²²⁵. Они выступали на оппозиционных партийных собраниях, а 7 ноября 1927 года, в 10-летнюю годовщину Октябрьской революции, организовали демонстрации в Москве и Ленинграде. Ответный удар последовал немедленно: Л.Д.Троцкий, Г.Е.Зиновьев, Л.Б.Каменев, ЕЛ.Пятаков, К.Б.Радек, Х.Г.Раковский и другие лидеры оппозиции были смещены со всех постов и исключены из партии. За ними последовали тысячи их сторонников. Сам Троцкий в начале 1928 г. был сослан в Алма-Ату, а в 1929 г. выслан из страны.

Характерно, что, осуждая внутрипартийный бюрократический режим и требуя расширения «рабочей демократии», оппозиция так и не осмелилась апеллировать к широким внепартийным массам трудящихся. Больше всего на свете она опасалась народной революции, которая могла бы смести большевистский режим. Такое развитие событий воспринималось ею как «контрреволюция». Уже в эмиграции Троцкий по-прежнему заявлял: «Эсеровско-анархистские Советы могли бы только послужить ступенькой от пролетарской диктатуры к капиталистической реставрации. Никакой другой роли они сыграть неспособны были, каковы бы ни были «идеи» их участников»²²⁶. Задачи оппозиции в 1920-х гг., по его словам, состояли в том, «чтобы опереться на пролетарский авангард и через нее — на народные массы и обуздать бюрократию в целом, очистить ее от чуждых элементов, обеспечить над нею бдительный контроль трудящихся…»^{227 228}. Из такого подхода неизбежно вытекала и неверная оценка расстановки сил, пагубная для оппозиционеров: большинство из них считали группировку Сталина «центристской» (в отличие от «правой» фракции Бухарина). Лишь немногие видели главную опасность в Сталине, повторяя анекдот: в России все идет, как в «Пиковой даме» у Пушкина: «тройка», «семерка», «туз»…

После 1928 г. большая часть лидеров «левой оппозиции» поддержала Сталина, сочтя его ссору с группировкой Бухарина — Рыкова и ориентацию на огосударствление экономики «левым поворотом». Тем более, что сталинцы заимствовали ряд лозунгов и предложений оппозиции, таких как усиление нажима на кулака и ускорение темпов развития промышленности (но, конечно же, не расширение внутрипартийной демократии). Неприми

римость проявили лишь немногие молодые активисты, по словам биографа Троцкого Исаака Дойчера, «заклятые враги бюрократии и фанатики антисталинизма», которые были привлечены «к оппозиции ее призывом к пролетарской демократии, а не экономическими и социальными пожеланиями»²²⁸. Несмотря на неодобрение лидеров, они сблизились со сторонниками группы «демократического централизма» («децистами»), заявлявшими о том, что в России больше нет «пролетарской диктатуры». Наконец, самую крайнюю позицию занял бывший «децист» Владимир Смирнов. Как вспоминал югославский левый коммунист А.Цилига, автор нашумевшей книги о сталинском СССР «В стране великой лжи», Смирнов «заходил настолько далеко, что заявлял: «в России никогда не было ни пролетарской революции, ни диктатуры пролетариата, была лишь «народная революция» снизу и диктатура сверху. Ленин никогда не был идеологом пролетариата. С самого начала до конца он был идеологом интеллигенции». Эти идеи были связаны с более общим взглядом, что мир идет к новой форме общества — государственному капитализму, в котором правящим классом является бюрократия. Он ставил на один и тот же уровень Советскую Россию, кемалистскую Турцию, шедшую к гитлеризму Германию и Америку Гувера-Рузвельта. «Коммунизм — это крайний фашизм, фашизм — это умеренный коммунизм», писал он в своей статье «Комфашизм»»²²⁹. Его соратники по фракции осудили взгляды Смирнова и исключили его.

В действительности, политика Сталина во второй половине 1920-х гг. была не «центристской», а прагматической. Выявившийся к 1927 г. тупик НЭПа подталкивал его к разрыву с Бухариным и его сторонниками.

Реалии позднего НЭПа подтверждали бесперспективность программ как «левой» оппозиции, так и «правых», по крайней мере, в рамках избранного большевиками стратегического курса. Режим оказался между молотом и наковальней. Средств на осуществление индустриальной модернизации экономики взять было негде. Из большей части крестьянства нельзя было «выжать» больше того, что изымалось с помощью налогов и ценовой политики. В этом смысле мало что изменилось по сравнению с 1922 г., когда органы ГПУ констатировали: «Все то, что крестьяне «хотели» сделать, все то, что из них можно было выбить без применения крайних мер, все это уже взято, и теперь приходится брать у крестьян то, чего они не хотят и не могут дать… Выполнение 100 % продналога угрожает крестьянам голодом и полнейшим разорением»²³⁰. В свою очередь, городская промышленность с имевшимися на тот момент мощностями могла, по оценке ВСНХ (1927 г.), даже к 1930 г. предоставит, крестьянину промтоваров в размерах всего 90 % его довоенного потребления (считая даже водку). А отказ от индустриализации означал не только свертывание внешнеполитических амбиций России, но и неизбежное сохранение роли аграрно-сырьевого придатка развитых западных держав с перспективой растущей экономической и политической зависимости от них.

Достаточно было толчка, чтобы шаткое равновесие ситуации было нарушено. Именно так произошло в 1927 г., когда внешнеполитическое положение СССР ухудшилось (были разорваны дипломатические отношения с Великобританией; советская политика в Китае испытала ряд оглушительных провалов). Массовые закупки встревоженным населением товаров первой необходимости сократили и без того ограниченный фонд товаров, предназначенных для обмена с деревней. В результате кампания хлебозаготовок была сорвана, и цены на сельскохозяйственную продукцию резко подскочили. В конце года начались перебои со снабжением городов продовольствием; у магазинов вырастали длинные очереди. Сократился и вывоз хлеба за рубеж, что лишало государство средств и техники для развития промышленности. По стране прокатывались забастовочные волны, особенно сильные и активные в Ленинграде.

Повышать заготовительные цены было уже невозможно. Власти попытались решить проблему с помощью насильственного сбора недоимок с крестьян, но это лишь ухудшило ситуацию. При отсутствии должного количества городских товаров с крестьянами расплачивались квитанциями, которые вызывали мало доверия и напоминали о «военном коммунизме». Введение хлебных, а затем и других карточек не помогло наладить снабжение. К концу 1928 г. положение стало приближаться к катастрофическому. В очередях вспыхивали столкновения: люди высказывали открытое недовольство политикой правительства. Реквизиция продуктов в деревне вела к широкому и стремительному обнищанию бедняков и середняков, то есть крестьянской массы; в ряде сельских местностей также вспыхнул голод. Начались крестьянские восстания.

Не будучи в состоянии разрешить социальные и экономические противоречия нэповской России, Сталин и его сторонники решили разрубить этот гордиев узел раз и навсегда. Если уж грабить деревню, то кардинально, огосударствив сельское хозяйство и торговлю, уничтожив крестьянскую общину и вместе с ней — тенденции к самопроизводству на селе. В 1929 г. «правые» лидеры Бухарин, Рыков, Томский были смещены с ответственных постов. Развернулась «сплошная коллективизация» на селе: власти принудительно заставляли крестьян вступать в огосударствленные хозяйства — колхозы. Этот «великий перелом» считается фактической ликвидацией Новой экономической политики. На смену правящим термидорианским группировкам пришла диктатура партийной аппаратной бюрократии во главе со Сталиным.

Глава 3 «Великий перелом», или модернизация по-сталински

1. Планы индустриализации

В середине 1920-х годов СССР оставался еще слаборазвитой аграрной либо аграрно-индустриальной страной. Более 80 % населения жили в сельской местности; доля валовой продукции сельского хозяйства по отношению ко всей продукции народного хозяйства составляла около 2/3, а промышленности — лишь 1/3²³¹. Индустрия страны едва только начала превышать довоенный уровень. Оказавшись у власти в огромной стране, правящая партийно-хозяйственная номенклатура, по существу, очутилась в том же положении, в каком находился царский режим. Она не меньше его стремилась к имперской, державной политике, но материальная база для такого курса оставалась по-прежнему чрезвычайно узкой. Для этого понадобилась бы широкомасштабная модернизация страны, создание мощной современной тяжелой и военной промышленности. С этим власти связывали не только решение внутренних проблем, но и независимость и мощь государства, а значит, стабильность господства и привилегий правящего слоя.

В условиях политического соперничества с западными державами навнешние ресурсы для индустриализации рассчитывать было нельзя. Сталин пояснял, что в странах Запада промышленный переворот происходил «либо при помощи крупных займов, либо путем ограбления других стран… Партия знала, что эти пути закрыты для нашей страны… Она рассчитывала на то, что… опираясь на национализацию земли, промышленности, транспорта, банков, торговли мы можем проводить строжайший режим экономии для того, чтобы накопить достаточные средства, необходимые для восстановления и развития тяжелой индустрии. Партия прямо говорила, что это дело потребует серьезных жертв и что мы готовы пойти на эти жертвы открыто и сознательно…». При этом никто, разумеется, не собирался спрашивать народ, согласен ли он на такие жертвы. «Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут», — не допуская возражений, провозгласил Сталин²³².

Особенная скорость и жестокость такой форсированной модернизации объяснялась, по словам немецкого исследователя Р.Курца, тем, что «в нее, невероятно короткую по времени, уложилась эпоха длиною в две сотни лет: меркантилизм и Французская революция, процесс индустриализации и империалистическая военная экономика, слитые вместе»²³³. Советский Союз, управляемый бюрократией, которая взяла на себя «историческую миссию» буржуазии, вынужден был по ее воле и под ее властью за считанные десятилетия проделать весь многовековой жестокий путь капитализма: экспроприацию крестьянства, пролетаризацию основной массы населения, промышленную революцию и переход к «тейлористскому», конвейерному этапу индустриального общества.

Аппетиты приходили в процессе самой еды. Еще в апреле 1927 г., выступая на пленуме ЦК большевистской партии, Сталин возражал против строительства Днепровской ГЭС, заявляя, что ее сооружение значило бы то же самое, что для мужика покупать граммофон вместо коровы. Но, как свидетельствует Троцкий, «ускорение темпа индустриализации происходило… под толчками извне, с грубой ломкой всех расчетов на ходу и с чрезвычайным повышением накладных расходов»²³⁴. В 1927 году был подготовлен первый официальный проект пятилетнего плана экономического развития страны: прирост промышленной продукции намечался с убывающей из года в год скоростью от 9 до 4 %, личное потребление должно было за пять лет возрасти на 12 %. В 1928 году Политбюро утвердило новый проект пятилетки, в котором предусматривался годовой прирост промышленного производства на 9 %. Еще через год Госплан разработал третий вариант пятилетки с еще большими темпами роста²⁹⁵.

Становилось ясно, что обеспечить стремительный рост индустрии нормальными средствами будет все труднее и труднее. Структурные проблемы экономики к концу 1920-х годов стали нарастать. Диспропорции между промышленностью и сельским хозяйством увеличивались. В начале 1928 года возникли проблемы со снабжением города хлебом. Повышение реальных заработков рабочих в городах замедлилось, все острее чувствовались инфляция и безработица, которые вызывали обнищание широких слоев населения. Обострение социальной дифференциации вело к росту недовольства в стране. В этих условиях власти стали склоняться к усиленному применению традиционного, испытанного еще в период царизма метода выкачивания средств на индустриальное развитие из деревни. Но у них была теперь куда большая свобода рук, чем у их предшественников. Они смогли обрушить на крестьянство сокрушительный удар.

Троцкий ЛД. Что такое СССР и куца он идет? Париж, б.г. С.54.

Там же. С.56.

Большевистский режим, по словам левого эсера И.Штейнберга, колебался между двумя полюсами: «Он знает или военный «коммунизм» эпохи войны, или рыночный нэповский «коммунизм» мирного времени. Но он в испуге шарахается от третьего пути социалистической революции: демократической и социалистической самоуправляющейся Республики Советов»²³⁵. В 1928 году с такого рода колебаниями было покончено.

2. Переход к «коллективизации»

Аграрная политика ВКП (б) предусматривала, по существу, изменение социальной структуры деревни. После гражданской войны земля оказалась в распоряжении крестьянских общин и была разделена между семьями по числу «едоков». Однако такой порядок вещей не устраивал большевиков, считавших большинство крестьянства «мелкособственническим элементом». Прежде всего, основная масса хозяйств крестьян-общинников была малотоварной; они вели полунатуральную экономическую жизнь, производя, в первую очередь, для собственных нужд и сведя производство товарных излишков к минимуму, необходимому для покупки продуктов городской промышленности. Из таких хозяйственных единиц было крайне трудно «выжать» растущее количество хлеба как для нужд города, так и для продажи за рубеж, на валюту, которую затем можно было бы использовать для целей индустриализации. К тому же община как устойчивый социальный механизм стойко сопротивлялась организованному нажиму со стороны государства. Наконец, не разложив ее, нельзя было «высвободить» то количество рабочих рук, которое потребовалось бы для широкомасштабной индустриализации. Экономисты рассчитывали, что 15 % сельского населения является «избыточным». Вот почему все фракции большевистской партии были настроены резко враждебно по отношению к общине. Разногласия между ними касались лишь вопроса, каким образом ее можно ослабить и разрушить: «левые» (последователи Троцкого) предпочитали форсировать внутреннее социальное расслоение за счет привилегий «беднякам» и расширения сектора государственных и «коллективных» хозяйств, «правые» (сторонники Бухарина — Рыкова) делали ставку на рост крупных индивидуальных (но, на практике, зачастую использовавших наемный труд — т. е. частно-капиталистических, фермерских) хозяйств, ориентированных на рыночное производство и извлечение прибыли, которые в будущем могли бы стать основой всей аграрной отрасли страны.

Первоначально преобладание получила вторая линия, которая в известной мере продолжала столыпинский курс. В начале 1920-х годов был значительно ограничены традиционные переделы общинной земли между крестьянскими семьями «по едокам». Тем самым был существенно ослаблен общинный механизм «социального выравнивания» и сделан важный шаг на пути концентрации собственности в деревне. В 1925 году без большого шума власти отменили важнейшее положение «Декрета о земле», допустив аренду земли и использование наемного труда в сельском хозяйстве.

Налоги на крестьян росли. Кроме того, они обязаны были сдавать значительную часть произведенной ими продукции государству по ценам ниже рыночных, чтобы власти могли обеспечивать продовольствием города. Понятно, что многие крестьяне были недовольны этой процедурой и укрывали хлеб. Поэтому с 1926 года государственные планы заготовки зерна систематически не выполнялись. Кроме того, зачастую крестьянам было невыгодно продавать хлеб даже по свободным рыночным ценам, поскольку завышенные, монопольные цены на изделия городской промышленности побуждали крестьян все болынё ориентироваться на самообеспечение и вообще избегать товарообмена с городом. Ставка на богатые хозяйства фермерского типа себя не оправдала. Они требовали более выгодных для себя условий продажи и более льготного ценового режима. Если «кулак» «скрывал свой хлеб, — справедливо замечал Троцкий, — то потому, что торговая сделка оказывалась невыгодной»²³⁶. Основная же масса общинных хозяйств не могла восполнить недостаток товарного хлеба, даже если бы пожелала этого. Структурные проблемы аграрного сектора становились неразрешимыми.

Ситуация должна была рано или поздно взорваться. Непосредственным толчком к этому послужил кризис со снабжением городов хлебом, возникший осенью 1927 года. Власти грубо просчитались, переоценив урожай зерна и установив крайне низкие закупочные цены, которые зачастую были ниже себестоимости производства. За несдачу зерна снова вводились конфискации и тюремное заключение. В 1928 году морозы уничтожили значительную часть осенней рассады, восполнить ущерб было нечем, поскольку государство успело реквизировать запасы. Горожане снова занялись на свой страх и риск меновой торговлей с деревней, минуя контроль властей. Ответом «сверху» стали новые принудительные меры и конфискации. Весной 1929 года государство снова потребовало сдать ему последние резервы запасов зерна, чем еще больше обострило ситуацию.

297

Для каждой деревни были введены обязательные твердые нормы сдачи, как в период «военного коммунизма».

Правящий режим истолковал «хлебный кризис» в соответствии с собственным, весьма искаженным представлением о социальном устройстве деревни. Он возложил основную вину на «кулаков». В апреле 1929 года, выступая на пленуме ЦК и ЦКК ВКП (б), Сталин восклицал: «…Наш агитатор… два часа убеждал держателей хлеба сдать хлеб для снабжения страны, а кулак выступил с трубкой во рту и ответил ему: «А ты попляши, парень, тогда я тебе дам пуда два хлеба»… Убедите-ка таких людей»²³⁷. При этом ни власти, ни теоретики большевизма так никогда и не смогли определенно объяснить, кого же и на основании чего следовало причислять к данной общественной категории. Так и получалось, что в разных случаях и по мере надобности речь могла идти о совершенно разных подходах: здесь ссылались на имущественный достаток, там — на количество скота, в третьем месте — на чуть лучшее, чем у других, жилье и т. д. С обычным деревенским понятием «кулака» («мироеда», хозяина, вышедшего из общины, взявшего землю в частную собственность и ведущего хозяйство с применением наемного труда) такое отношение не имело ничего общего; оно использовалось обычно для того, чтобы наносить удары по широким слоям общинного крестьянства.

Для того, чтобы понять, чем была крестьянская община в России и почему она так мешала режиму форсированной модернизации, стоит повнимательнее присмотреться к этому социальному институту.

Подавляющее большинство крестьян в СССР вплоть до конца 1920-х годов жили в общинах. Под общинным контролем находилось более 90 % обрабатываемых земель. Большая часть их была поделена на наделы, обрабатываемые отдельным семьями. Леса, пруды, озера, строения, мельницы, часто — оборудование и машины находились в совместном пользовании и управлялись общим сходом общинников. Существовали развитые формы взаимопомощи, включая совместную обработку семейных участков («супряга») и т. д.

Вот что писал о жизни и особенностях тогдашней деревни крупный специалист по истории крестьянства британский профессор Т.Шанин:

«…Активность российских крестьян, их способность к автономному политическому действию… имели свои корни в семейном сельском хозяйстве и в общинной структуре, в которой крестьяне жили… Интересы богатых и бедных в каждой из деревень значительно отличались, но общность судеб или конфликта, при столкновении лицом к лицу с силами природы, государством, помещиками и даже рынком… обеспечивали… сильные, и в целом все пересиливавшие причины для кооперации и взаимной поддержки. Опыт веков научил селян тому, что такое единство необходимо для

298

выживания большинства из них. И сплоченность общин, и понимание крестьянами своих интересов поддерживались и усиливались глубочайшим расколом и эксплуатацией внутри самого российского общества, его крестьянских поселений, стоящих лицом к лицу с тесно связанными друг с другом силами «верхушки»: ее государства и чиновничества, ее помещиков и дворян, ее богатых горожан и многочисленных инструментов социального и политического контроля.

Основные черты конфликта и неповиновения можно изложить еще более определенно. Это была, по большей части, борьба против помещиков и представителей государства, выливающаяся в конфронтацию со всем государством <…>

Со сложностями крестьянской деревенской жизни, ее социальными, политическими, культурными потребностями и сельским хозяйством того времени было наиболее эффективно справляться коллективно и локально… Российская община давала гибкую и уже готовую сеть организаций для решения широкомасштабных местных задач, функционируя помимо этого в качестве основной ячейки самоидентификации <…>

Середняки, в соответствии с точным определением этого слова, были решающей силой в российском селе и большинства в его общинах. Безземельные и «бобыли» не имели достаточного веса в деревнях, и не могли оказать в одиночку длительного сопротивления в сельской борьбе… Сила общинного схода была такой, что наиболее богатые обычно не могли удержать контроля над этими общинами. Что касается кулаков в сельской местности России, по крайней мере в крестьянском значении этого термина, они были не обязательно самыми богатыми хозяевами или работодателями, но «не совсем крестьянами», стоящими в стороне от общин или против них. Наиболее близким крестьянским синонимом термину «кулак» был в действительности «мироед» — «тот, кто пожирает общину»»²³⁸.

Этот институт самоорганизации и базу для сопротивления против изъятия средств и ресурсов власть намеревалась теперь разрушить любой ценой.

Под предлогом получения хлеба группировка Сталина приступила к массовой экспроприации крестьянства, стремясь раз и навсегда покончить с опорой деревенской автономии — общиной и выкачать из села, как из своего рода «внутренней колонии», материальные и человеческие ресурсы и средства для форсированной индустриализации. Разгромив фракцию Бухарина — Рыкова, сталинцы развернули в 1928–1929 гг. так называемую «сплошную коллективизацию». Для ее осуществления в деревню были направлены 35 тысяч активистов из города²³⁹. Формировались специальные «бригады», состоявшие из партийных рабочих, милиционеров и сил тайной полиции. Они силой заставляли крестьян вступать в «коллективные хозяйства» (колхозы). Опорой государственной политики стала и сельская молодежь, чье недовольство патриархальными сельскими порядками власти использовали в своих интересах; комсомольские организации становились орудиями «коллективизации». Общинные структуры и порядки упразднялись, семейные наделы и скот насильственно «объединялись». В колхозах вводилась индустриальная форма организации труда: во главе был поставлен председатель, фактически назначаемый властями; тот, в свою очередь, определял руководителей бригад. Практически весь урожай изымался государством; члены колхоза за свою работу получали квитанции — «трудодни». Весь труд строжайше планировался «сверху», за невыполнение плана устанавливались санкции. Колхозникам запрещалось покидать колхоз без разрешения. Отказавшиеся «вступить» в колхоз объявлялись «кулаками» или «подкулачниками»; против них была провозглашена решительная борьба. В конце 1929 года Сталин объявил, что крестьяне «пошли в колхозы, пошли целыми деревнями, волостями, районами»²⁴⁰. В речи на конференции аграрников он дал установку «ликвидировать кулачество как класс»²⁴¹. У «кулаков» и «подкулачников» отбиралось все имущество, а сами они вместе со всей семьей высылались на Север и в Сибирь. «Раскулачивали вплоть до валенок, которые стаскивали с ног малых детишек», — писал один из наблюдателей²⁴². По словам левого эсера И.Штейнберга, «под общим именем кулака был, по существу, объявлен террор против всей деревни, включая бедняков. Так, в среднем были экспроприированы 10–15 % крестьян, а во многих областях — до 4О%»²⁴³. Некоторые зажиточные деревни были высланы целиком. Общее количество жертв «коллективизации» составляло многие миллионы; значительная часть высланных погибла. Оставшихся крестьян заставляли вступать в колхозы. Позднее (в 1942 г.) Сталин признавался Черчиллю, что «политика коллективизации была ужасной борьбой», пришлось бороться с 10 миллионами» «мелких хозяев». «Это было страшно. И длилось четыре года <…> Это было ужасно тяжело, но необходимо»²⁴⁴.

Крестьянство восприняло «коллективизацию» как новое издание крепостного права. Судя по информационной сводке организационного отдела ВЦИК (12 августа 1929 г.), крестьяне говорили: «Колхозами нас погонят опять в барщину и будут над нами ходить с кнутом, а мы работай, спину гни». «Дайте нам жить свободно, коллектив — это есть старая екатеринов-щина. В коллективе человек превращается в скот»²⁴⁵. Нередко местные Советы отказывались выполнять решения и заменялись послушными кадрами из города.

Согласно докладной записке тайной полиции ОГПУ в ЦК ВКП (б), в течение 1928 г. произошло 709 крестьянских выступлений. В 1929 г. было уже, как минимум, 1307 массовых крестьянских выступлений с участием 300 тысяч человек. Из них 403 произошли на почве хлебозаготовок и 86 — в связи с коллективизацией. 176 выступлений носили повстанческий характер, сопровождаясь разгромом сельсоветов и захватом территории. В 1930 г. число выступлений выросло до 13756, причем более 70 % из них было направлено против принудительной «коллективизации». В 993 случаях они были подавлены вооруженной силой, причем разгорались настоящие сражения с крестьянами. Выступления охватывали целые регионы, сопровождаясь захватами милицейских отделений и освобождением арестованных. Наиболее охвачены протестами (60 % выступлений) оказались Украина, Центральное Черноземье, Поволжье и Северный Кавказ²⁴⁶. В многотысячном восстании, вспыхнувшем в феврале 1930 г. на Северном Кавказе, участвовали даже члены партии и комсомольцы, бывшие красные партизаны. Особую активность в борьбе с правительственным насилием проявляли женщины. Они отбивали реквизированное зерно, отказывались вступать в колхозы и мешали делать это своим мужьям, требовали выхода из «коллективных хозяйств» («бабьи бунты» зимы 1929–1930 гг.). В западных областях Украины формировались крестьянские отряды и собственные органы управления…

Крестьянские выступления жестоко подавлялись войсками и силами безопасности. Тем не менее, сопротивление деревни заставило власти сделать вид, что они пошли на попятную. В марте 1930 года, когда в колхозы были загнаны до 60 % крестьян, Сталин опубликовал в «Правде» статью «Головокружение от успехов». Он утверждал, что «нельзя насаждать колхозы силой. Это было бы глупо и реакционно». Он списал весь террор против крестьянства на «перегибы» чиновников, у которых «закружилась голова от успехов»²⁴⁷. На места была послана директива о смягчении курса, в которой признавалось угроза «широкой волны повстанческих крестьянских выступлений» и уничтожения «половины низовых работников»²⁴⁸.

Верный своей излюбленной тактике, Сталин предпочел после первого рывка чуть-чуть отступить назад, не меняя общего курса по существу.

Официально крестьянам разрешили выходить из насильственно созданных колхозов; к осени 1930 г. в них остался лишь 21 % крестьян²⁴⁹. После этого власти прибегли к «экономическим» мерам принуждения. «Единоличники», то есть не вступившие в колхоз, должны были платить колоссальные налоги, имущество тех, кто был не в состоянии платить и отказывался присоединиться к колхозу, конфисковывалось. В результате в 1932 году, по официальным данным, было «коллективизировано» более 60 % крестьянских дворов с охватом свыше 70 % крестьянских площадей, что означало «перевыполнение пятилетки в три раза»²⁵⁰.

За упомянутую Сталиным «необходимость» было заплачено не только миллионами человеческих жизней, но и сельскохозяйственной катастрофой. «Сплошная коллективизация, проводившаяся методами Пришибеевых, ввергла народное хозяйство в состояние давно небывалой разрухи: точно прокатилась трехлетняя война, захватившая целые села, районы и округа», — отмечал сосланный в Сибирь большевик Ф.Дингелыптедт²⁵¹.

Валовый сбор зерна, составивший в 1930 году 830 миллионов центнеров, упал в два последующих года ниже 700 миллионов, производство сахара упало с 1929 года более чем в 2 раза, число лошадей сократилось на 55 %, поголовье рогатого скота — на 40 %, число свиней — на 55 %, овец — на 66 %²⁵². Множество домашних животных погибли просто из-за того, что для содержания их большими «коллективизированными» стадами не было ничего подготовлено, или из-за конфискации запасов кормов государством. Большое количество скота было зарезано самими крестьянами, которым было нечего есть. Миллионы людей гибли от голода.

Для созданных колхозов устанавливались чрезвычайно высокие, почти невыполнимые планы сдачи хлеба государства. В результате изымались не только излишки хлеба, но и зерно для посевов, а также съестные припасы, необходимые для пропитания самих крестьян. Для «выбивания» хлеба в деревню были отправлены чрезвычайные комиссии, войска. В августе 1932 года был принят закон «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности»²⁵³, получивший в народе название «закона о колосках». Согласно ему, крестьяне и даже дети, собиравшие в поле опавшие колоски или взявшие кочан капусты, приговаривались к десятилетнему заключению. За более крупную «кражу» полагался расстрел. Только за пять месяцев после принятия закона были осуждены 55 тысяч и расстреляны 2100 человек²⁵⁴. В стране вспыхнул массовый голод, унесший, по некоторым подсчетам, 5–8 миллионов человеческих жизней²⁵⁵. Вымирали целые деревни и села.

Особенно трагическое положение сложилось на Украине, в Поволжье и на Северном Кавказе. «…В страшную весну 1933 года… я видел умиравших от голода, видел женщин и детей, опухших, посиневших, еще дышавших, но уже с погасшими, мертвенно равнодушными глазами, и трупы, десятки трупов в серяках, в драных кожухах, в стоптанных валенках и постолах… трупы в хатах — на печках, на полу — во дворах на тающем снегу в старой Водолаге, под мостами в Харькове…» — вспоминал писатель Лев Копелев²⁵⁶. Люди съедали домашних животных, древесную кору, иногда доходили до людоедства. Многие кончали жизнь самоубийством, не выдержав мук голода. Некоторые пытались бежать в города: их ловили заградительные отряды.

В то же самое время верхи общества кичились своим благополучием. Украинский писатель В.Сосюра вспоминал о голоде 1933 года: «Мы, полуголодные, стоим у окна писательской столовой… а жена одного известного писателя… стоит над нами на лестнице и с издевательским высокомерием говорит нам:

— А мы этими объедками кормим наших щенков»²⁵⁷.

Массовый голод приводил к взрывам отчаяния, бунтам и протестам. Их история до сих пор детально неизвестна. Но некоторые отрывочные данные, приводимые историком О.Хлевнюком, позволяют представить себе общую картину. Например, в апреле 1932 г. 400–500 жителей Борисова (Белоруссия) разгромили хлебные склады и организовали демонстрацию к казармам. Забастовки и массовые волнения произошли и в других районах области, рабочие готовили поход на областной центр. Власти произвели массовые аресты «антисоветских элементов» и руководителей забастовок. В мае 1932 г. около 300 женщин в селе Устиновцы под Полтавой подняли черный флаг, остановили поезда попытались захватить на станции вывезенный хлеб. Напав на железнодорожные станции и склады, удалось отбить хлеб и зерно крестьянам соседних деревень Часникова, Лиман, Фе-дунки и других²⁵⁸. Крестьяне пытались уйти от голода и смерти. Они бежали в город, устраивали фактические забастовки («волынки»), массами выходили из колхозов. Снова вспыхивали крестьянские восстания. По неполным данным властей, в период последнего квартала 1931 г. и первого квартала 1932 г. в массовых крестьянских протестах участвовали более 108 тыс. человек, а только за 2 первых квартала 1932 г. было отмечено более 1,5 тысяч выступлений²⁵⁹. Подавить движение удавалось лишь с огромным трудом.

Пока население голодало, власти увеличивали вывоз хлеба за границу. В апреле 1931 г. сталинский режим заключил договор с Германией о продаже ей зерна и золота в обмен на крупные денежные кредиты и поставки промышленного оборудования²⁶⁰ (около половины всех импортируемых станков ввозилось из Германии). Советский Союз вышел на первое место в мире по ввозу оборудования. Одним из источников финансирования этих закупок стал экспорт зерна за границу, который увеличился с 262 тыс. т. в 1929 г. до 4,8 млн. т. в 1930 г. и 5,2 млн. т. в 1931 г. Даже в голодные 1932 и 1933 г. было вывезено по 1,8 млн. т. зерна²⁶¹. Экспорт зерна продолжался и в последующие годы, хотя и в меньших объемах, прежде всего — в Германию. При этом снабжение продовольствием советского населения оставалось крайне недостаточным…

Создаваемые гиганты тяжелой промышленности требовали большого количества рабочих рук. «Раскулаченные» и сосланные крестьяне использовались как даровая рабочая сила на индустриальных стройках, на добыче золота и т. д. С конца 1920-х годов началось массовое переселение миллионов лишенных земли сельских жителей в города; миллионы людей работали на «сезонных» стройках. Всего с 1926 по 1939 гг. городское население увеличилось на 30 млн. человек, из которых 23–25 млн., по оценке французского историка Н.Верта, были крестьянами, ушедшими из деревни²⁶². Все это приводило к чудовищной нехватке жилья в крупных городах — «жилищному кризису». Власти пытались контролировать этот процесс, отказывая крестьянам в выдаче паспортов (введены в 1932 году) и вводя систему прописки.

В итоге аграрных преобразований сталинского режима государственный капитализм без частной буржуазии экспроприировал общинное крестьянство, лишив его средств производства и превратив в покорные рабочие руки, обслуживавшие и кормившие индустриальную модернизацию. Сельскохозяйственное производство полностью сосредоточилось в государственных предприятиях («совхозах») и «колхозах», напоминавших по своей структуре и иерархически-деспотической форме организации раннеиндустриальные капиталистические фабрики с сильнейшим элементом внеэкономического принуждения. Процесс, который в Европе растянулся на многие столетия, был проведен в считанные годы и крайне жесткими методами, что создавало чудовищную концентрацию смертей. В итоге социальная структура в СССР претерпела радикальные изменения, приобретая черты, близкие к тем, которые характерны для индустриальных обществ. Уже к 1940 году в городах жила треть населения страны, в начале 60-х годов количество городского и сельского населения сравнялось, в середине 70-х годов в деревне обитало менее трети жителей СССР³²⁴.

3. Промышленная политика Сталина

«Завоевание» деревни позволило режиму приступить к пересмотру темпов индустриализации. На XVI съезде партии в июне 1930 г. Сталин выдвинул лозунг: завершить пятилетку в четыре года при росте валового объема государственной промышленности в 1929/1930 г. более чем в 2 раза по сравнению с 1926/1927 г.²⁶³ «Политбюро… легко перескакивало с 20 % на 30 % годового роста, пытаясь каждое частное и временное достижение превратить в норму и теряя из виду взаимообусловленность хозяйственных отраслей. Финансовые прорехи плана затыкались простой бумагой», выпуском необеспеченных денег, отмечал Троцкий. Форсирование темпов обернулось на деле чистой авантюрой. «Снабжение заводов сырьем и продовольствием ухудшалось из квартала в квартал. Невыносимые условия существования порождали текучесть рабочей силы, прогулы, небрежную работу, поломки машин, высокий процент брака, низкое качество изделий. Средняя производительность труда в 1931 г. упала на 11,7 %. Согласно мимолетному признанию Молотова, запечатленному всей советской печатью, продукция промышленности в 1932 году поднялась всего на 8,5 %, вместо полагавшихся по годовому плану З6 %»²⁶⁴. Уже к концу 1930 г. 40 % капиталовложений в промышленность были заморожены в незавершенных проектах, властям пришлось сосредоточиться на нескольких приоритетных ударных объектах²⁶⁵. Первый пятилетний план не был выполнен. Производительность труда в промышленности за пятилетку возросла, по официальным данным, на 41 % при запланированных 110 %²⁶⁶ (некоторые авторы считают и эту цифру во много раз завышенной). Это не помешало сталинскому правительству громогласно объявить о том, что «пятилетка в четыре года» успешно завершена.

Сталин И.В. Сочинения. T.12. С. 269–270.

Тем не менее, рывок в индустриализации был налицо. По официальным данным, за годы первой пятилетки удалось построить и ввести в действие 1500 новых промышленных предприятий, увеличив промышленное производство в несколько раз, создав мощную военную индустрию и доведя удельный вес промышленности в народном хозяйстве до более чем 70 % (по сравнению с 48 % в 1928 г.)²⁶⁷. Начались необратимые сдвиги в социальной структуре. Если в 1928 г. в «цензовой» (крупной и средней) фабрично-заводской промышленности насчитывалось 2,8 млн. рабочих, то в 1932 г. в крупной индустрии было занято более 5 млн. рабочих, а общее число промышленных рабочих превысило 6,5 млн. Еще 3 млн. рабочих (в 6 раз больше, чем в 1927 г.) трудились строителями на сооружении различных объектов²⁶⁸. Но достигнуто это было ценой тяжелейших лишений и самой жестокой эксплуатации трудящихся.

Политика государства была направлена на то, чтобы максимально сократить свободу передвижения рабочей силы. Идеалом считалось фактическое прикрепление работника к месту его работы. С конца 1920-х — начала 1930-х гг. была развернута кампания критики «дезертиров с трудового фронта» и «летунов» (людей, часто меняющих места работы в поисках лучшего заработка); их исключали из партии, комсомола, профсоюзов, старались не принимать на новое место. На предприятиях шел якобы «стихийный» сбор подписей в поддержку таких мер. Профсоюзы требовали от работников по первому призыву «партии и правительства» отправиться в наиболее «уязвимые» участки «трудового фронта». «Преданность» специалистов своему предприятию поощрялась с помощью продвижения по службе, предоставления квартирных и отпускных льгот, преимуществ при распределении рационированных продуктов. Расторжение трудящимися трудового соглашения стало рассматриваться как односторонний акт, нарушение трудовой дисциплины; ушедшим отказывали в предоставлении пособия по безработице. В 1931 г. была официально введена «трудовая книжка», в которой фиксировались места работы²⁶⁹. Первоначально эта система распространялась только на промышленных и транспортных рабочих, но с

1938 г. стала всеобщей. За слишком частую смену работы рабочий подвергался наказаниям. Писатель В.Серж описывал эту полицейскую практику: «Паспорт визируется по месту работы. При каждой перемене места работы причина перехода вносится в паспорт. Я знаю факты, когда рабочим, уволенным за неявку в выходной день для участия в «добровольной» (и, естественно, не оплачиваемой) работе, в паспортах делалась отметка: «Уволен

332

за срыв производственного плана»».

По существу, более не соблюдались ограничения сверхурочной работы, предусмотренные Кодексом законов о труде 1922 г. Фактическое рабочее время часто превышало официально установленный 8-часовой рабочий день. Директора предприятий могли по своему усмотрению вводить 10-часовой рабочий день при сохранении прежнего уровня зарплаты. В рамках «научной организации труда» принимались меры, целью которых было выжать из работника как можно больше. С 1927 г. устанавливался

7- часовой рабочий день с трехсменной работой и интенсификацией ночного труда^{332 270 271}. В 1929 г. в качестве мощного средства, ведущего к «громадному росту производительности труда»²⁷², была введена так называемая «непрерывка» — вначале в нефтяной промышленности и металлургии, затем — также в сфере управления и торговли. Рабочая неделя длилась теперь 4 дня, за которыми следовал выходной, рабочий день продлевался до 8 часов. В итоге нормальная семейная жизнь работников разрушалась, выходные не совпадали, досуг был дезорганизован. В 1937 г. власти вынуждены были начать вводить новую систему 6-дневной недели, а в 1940 г. вернулись к традиционной 7-дневной неделе с одним выходным днем при

8- часовом рабочем дне, что означало фактическое продление рабочего времени на 33 часов в месяц²⁷³.

Официальная наука приводила аргументы в пользу продления рабочего времени и увеличения интенсивности труда. Основатель Государственного института охраны труда и ведущий советский специалист в области трудовой гигиены С.И.Каплун заявил, что его учреждение пересмотрело принципы «теории утомляемости», которая, по его словам, «переоценивала» субъективное чувство усталости работника. Он назвал эту теорией орудием классового врага, его последней линией обороны. Утомляемость следовало преодолевать напряжением физических сил и воли²⁷⁴.

С целью увеличить эксплуатацию труда работников и контроль над ним власти осуществили переход с почасовой оплаты труда на сдельную.

Число получавших сдельную оплату возросло с 1930 по 1932 гг. с 29 % до 68 %³³⁷.

Об условиях жизни и труда людей на стройках первой пятилетки ярко рассказал писатель И.Эренбург в повести «День второй» (1932–1933 гг.). Речь шла о строительстве металлургического комбината в Кузнецке:

«У людей были воля и отчаяние — они выдержали. Звери отступили. Лошади тяжело дышали, забираясь в прожорливую глину; они потели злым потом и падали… Кобель тщетно нюхал землю. По ночам кобель выл от голода и от тоски… Кобель вскоре сдох. Крысы попытались пристроиться, но и крысы не выдержали суровой жизни. Только насекомые не изменили человеку. Они шли с ним под землю, где тускло светились пласты угля. Они шли с ним и в тайгу. Густыми ордами двигались вши, бодро неслись блохи, ползли деловитые клопы. Таракан, догадавшись, что не найти ему здесь иного прокорма, начал кусать человека <…> Но люди не звери: они умели жить молча. Днем они рыли землю или клали кирпичи. Ночью они спали <…>

Люди пришли сюда со всех четырех концов страны. Это был год, когда страна дрогнула <…> Оседлая жизнь закончилась. Люди понеслись, и ничто больше не могло их остановить. Среди узлов вопили грудные младенцы. Старики отхлебывали суп из ржавых жестянок. Здесь были украинцы и татары, пермяки и калуцкие, буряты, черемисы, калмыки, шахтеры из Юзовки, токари из Коломны, бородатые рязанские мостовщики, комсомольцы, раскулаченные, безработные шахтеры из Вестфалии или из Силезии, Сухаревские спекулянты и растратчики, приговоренные к принудительным работам, энтузиасты, жулики и даже сектанты-проповедники <…> По базарам Украины ходили вербовщики: они набирали рабочих. Глухие деревни Севера всполошились, узнав, что в Кузнецке людям дают сапоги <…> Казахи… никогда не видали ни заводов, ни железнодорожного полотна. Им сказали, что где-то на севере еще можно жевать и смеяться. Тогда, подобрав полы своих длинных халатов, они пошли <…>

На стройке было двести двадцать тысяч человек. День и ночь рабочие строили бараки, но бараков не хватало. Семья спала на одной койке. Люди чесались, обнимались и плодились в темноте. Они развешивали вокруг коек трухлявое зловонное тряпье, пытаясь оградить свои ночи от чужих глаз <…> Те, что не попадали в бараки, рыли землянки. Человек приходил на стройку, и тотчас же, как зверь, он начинал рыть нору. Он спешил — перед ним была лютая сибирская зима <…>

Люди жили, как на войне. Они взрывали камень, рубили лес и стояли по пояс в ледяной воде, укрепляя плотину <…> Они устанавливали, что ни день, новые рекорда, и в больницах они лежали молча с отмороженными конечностями <…>

337

Клифф Т Указ. соч. С.21.

Летуны приезжали, чтобы сорвать спецодежду, Приезжали также крестьяне из ближних колхозов — «подработать на коровку». Приезжали и комсомольцы…: они строили гигант. Одни приезжали изголодавшись, другие уверовав. Третьих привозили — раскулаченных и арестантов, подмосковных огородников, рассеянных счетоводов, басмачей и церковников.

На пустом месте рос завод, а вокруг завода рос город, как некогда росли города вокруг чтимых народом соборов <…> Все иностранцы говорили: постройка такого завода требует не месяцев, но долгих лет. Москва говорила: завод должен быть построен не в годы, но в месяцы. Каждое утро иностранцы удивленно морщились: завод рос.

В тифозной больнице строители умирали от сыпняка. Умирая, они бредили… Умирая от сыпняка, они еще пытались бежать вперед. На место мертвых приходили новые»²⁷⁵.

Сталинский режим извлек определенные уроки из провала темпов роста, намеченных на первую пятилетку. Плановые задания на вторую пятилетку (1933–1937 гг.) были скорректированы в сторону большой умеренности. В результате удалось добиться большего, чем в предыдущее пятилетие, экономического роста (по официальным данным, промышленное производство выросло более чем в 2 раза) и в пять раз большего повышения производительности труда. В строй вступили 4500 промышленных предприятий²⁷⁶. Страна перешла на самообеспечение основными промышленными изделиями и машинами. Резко увеличился выпуск военной продукции, осуществлялась механизация сельского хозяйства. Но все это сопровождалось по-прежнему низким уровнем жизни и глубоким кризисом сельского хозяйства.

Одновременно режим пошел на меры, которые иногда определяют как «сталинский неонэп»: распределение по карточкам заменялось торговлей, допускались «колхозные рынки», был «реабилитирован» рубль, поощрялись личные подсобные хозяйства крестьян, провозглашался «хозрасчет» (то есть использование ценовых и стоимостньгадфитериев) в промышленности. Но эта политика существенно отличаюсь от старого нэпа. По словам российского историка В.Роговина, она Сочетала «ослабление административно-командных рычагов в управлении экономикой с усилением социальной дифференциации и непрерывным нагнетанием политических репрессий ради подавления всякой оппозиционности и критики… ради закрепления господствующей роли бюрократии и режима личной власти»²⁷⁷.

Роговин В. Сталинский неонэп. С.29. L

Экономическое развитие периода второй пятилетки сопровождалось дальнейшим ухудшением социального положения трудящихся. На предприятиях усиливалось всевластие директора. Один из лидеров режима Л.М.Каганович провозгласил: «Мастер является полновластным начальником цеха, директор является полновластным начальником завода, и каждый из них обладает всеми правами, выполняет все обязанности и несет ответственность, которые сопутствуют этим должностям». Его брат М.М.Ка-ганович, высокопоставленный работник Наркомата тяжелой промышленности подтверждал: «Нужно прежде всего укрепить единоначалие. Нужно исходить из того основного положения, что директор является полным единоначальником на заводе. Все работники завода полностью ему подчиняются»²⁷⁸. Директора получили право регулировать зарплату и нормы труда работников.

Секретарь Центрального совета профсоюзов (ВЦСПС) Г.Д.Вейнберг писал в 1933 г. в профсоюзном органе — газете «Труд»: «Они (рабочие) не должны защищаться от своего правительства. Это совершенно неправильно… Это подмена хозоргана… Это «левацкое оппортунистическое извращение, срыв единоначалия и вмешательство в оперативное управление»²⁷⁹. С 1934 г. практика коллективных договоров фактически не существовала. В 1940 г. председатель Центрального совета профсоюзов Н.М.Шверник заявлял: «…когда план является решающим началом в развитии нашего народного хозяйства, вопросы заработной платы не могут решаться вне плана, вне связи с ним. Таким образом, коллективный договор как форма регулирования заработной платы изжил себя»²⁸⁰.

В рамках политики повышения норм выработки режим широко использовал так называемое «социалистическое соревнование», поощряя конкуренцию между самими работниками. О том, как это делалось, свидетельствует история «стахановщины». В августе 1935 г. шахтер А.Г.Стаханов превысил сменную норму добычи угля почти в 15 раз. Его «опыт» широко рекламировался и внедрялся и в других отраслях экономики, был официально «рекомендован» пленумом ЦК партии. В действительности каждое из подобных достижений было специально «организовано» (с помощью создания особых условий работы) с тем, чтобы затем провести в 1936–1938 гг. массовое повышение норм выработки по всем отраслям. Один шахтер-эмигрант назвал «стахановщину» «новым выжиманием пота и крови из рабов «социалистического государства»»²⁸¹. Не зря рабочие

ненавидели «стахановцев»! Власти наказывали за убийство «стахановцев» как за политический терроризм (статья 58-8 Уголовного кодекса РСФСР; наказание — расстрел).

Во второй половине 1930-х годов на смену «сталинскому неонэпу» пришел курс, получивший название «большого террора». В ходе массовых репрессий против «врагов народа», по данным правозащитного общества «Мемориал», только за 1936–1938 гг. органами государственной безопасности было арестовано не менее 1710 тыс. человек, из которых минимум725 тыс. приговорены к расстрелу. Кроме того, «милицейские тройки» осудили как «социально вредный элемент» не менее 400 тыс., высланы и депортированы в административном порядке не менее 200 тыс. и осуждено по общеуголовным статьям не менее 2 млн. человек (из них 800 тыс. отправлены в лагеря)²⁸². Удары сыпались и на «простых» людей, и на бывших политических противников Сталина и даже на представителей правящей номенклатуры.

У государственного террора было много причин, включая, разумеется, острую политическую борьбу, соперничество между номенклатурными кланами и стремление сталинского режима разрушить любую почву для потенциального возникновения какой-либо оппозиции. Но среди этих причин выделяется еще одна, важнейшая: попытка сталинской системы обеспечить растущую тяжелую и военную промышленность и строительство транспортной сети миллионами даровых рабочих рук заключенных. «Труд заключенных, как правило, очень непроизводителен. Русское правительство прибегает к нему в таких огромных масштабах просто потому, что у него относительно меньше капитала, чем людской силы, по сравнению с передовыми странами Западной Европы и Соединенными Штатами, — пояснял британский марксист и критик сталинизма Тони Клифф. — В то же время, как это ни парадоксально, использование этого труда помогает преодолеть узкие места, вызываемые недостатком рабочей силы в некоторых районах и отраслях промышленности (…) Кроме того, следует помнить, что в СССР есть много неприятных работ (на Дальнем Севере, например), к которым свободных или даже полусвободных рабочих можно склонить, только используя весьма веские побудительные мотивы»²⁸³.

Волна террора сопровождалась ужесточением трудового законодательства и фактической милитаризацией труда в период третьей пятилетки (1938–1941 гг.). Постановление от 28 декабря 1938 г. «О мероприятиях по упорядочению трудовой дисциплины» было направлено против опозданий

на работу, «прогулов» и «безделья». Нарушителям грозило понижение в должности, а при совершении трех нарушений в течение месяца или четырех в течение двух месяцев — увольнение с работы²⁸⁴. Обеденные перерывы были сокращены с 45 до 25–30 минут. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г. запрещал «самовольный уход рабочих и служащих с предприятий и учреждений» и фактически продлевал рабочее время. «Самовольно ушедшие» с предприятий, из колхозов и учреждений отдавались под суд и карались тюремным заключением на срок от 2 до 4 месяцев. Работник, отсутствовавший на работе без «уважительной причины» хотя бы день, мог присуждаться к принудительным работам без тюремного заключения сроком до 6 месяцев по месту работы и к сокращению зарплаты на четверть²⁸⁵. Опоздание на более чем 20 минут уже считалось прогулом. Только за вторую половину 1940 г. за «самовольный уход», прогулы и опоздания было осуждено 2090 тысяч человек (в том числе 1,7 млн. приговорены к 6-месячному сроку по месту работы)²⁸⁶. В связи с переходом на «семидневку», были повышены нормы выработки и снижены расценки. В июле 1940 г. на заседании Политбюро Сталин поддержал продление рабочего дня для подростков с 6 до 8 часов. По указу Верховного Совета от 10 августа 1940 г., мелкие кражи на производстве карались годом тюремного заключения. В октябре-декабре того же года правительству было предоставлено право ежегодно направлять в мобилизационном порядке от 850 тысяч до 1 млн. молодых людей в ремесленные училища и фабрично-заводские школы, а самовольный уход оттуда наказывался тюремным заключением сроком до года²⁸⁷. Наконец, в октябре того же года органы управления промышленности получили официальное право принудительно переводить работников на другие предприятия и учреждения. По существу, работники были прикреплены к своим рабочим местам.

Наряду с террором и ужесточением деспотического режима на производстве сталинский режим широко использовал и другой метод подстегивания к труду — разжигание массового энтузиазма. О фанатизме и упорстве строителей «социализма», «героев пятилеток» и особенно комсомольцев 1930-х годов почти единодушно упоминают свидетели и участники событий тех лет. Нет никаких оснований сомневаться в искренности многих из этих людей. Пафос «строительства нового», без которого были бы немыслимы «трудовые свершения» первых пятилеток, до сих пор вызывают ностальгические чувства у многих переживших сталинский «перелом». Но не следует забывать о том, что этот энтузиазм, эта массовая самоотверженность, побуждавшая людей в нечеловеческих условиях отдавать свои силы и жизни во имя «создания нового общества», усиленно внушались сверху режимом, который умело, цинично раздувал и использовал наивную веру и иллюзии миллионов для достижения собственных целей. Господствующая мораль сталинского общества требовала от человека, по словам французского социолога А.Горца, чтобы он воспринимал выполнение плана как моральное веление, чтобы он «сам хотел быть тем инструментом, с помощью которого внешняя по отношению к нему воля (плана или партии) осуществляла внешние по отношению к нему цели (социализма, истории, революции). Его любовь к партии, его вера в революцию и социализм должны были придать смысл той узко специальной и непонятной ему задаче, которая предписывалась ему планом. Вера и революционное воодушевление призваны были, таким образом, компенсировать то, что смысл и осознание плановых целей оставались совершенно непостижимыми для человеческого опыта»²⁸⁸.

Эту иррациональную веру не мог полностью разрушить даже развернувшийся массовый террор. «Нет, не сошел с ума, не убил себя, не проклял и не отрекся… — с горечью и раскаянием вспоминал позднее Л.Копелев. — А по прежнему верил, потому что хотел верить, как издревле верили все, кто были одержимы стремлением служить сверхчеловеческим, надчеловеческим силам и святыням: богам, императорам, государствам, идеалам Добродетели, Свободы, Нации, Расы, Класса, Партии…»²⁸⁹. Иные убеждали себя, что все жестокости — это результат злоупотреблений отдельных чиновников, репрессивных органов и т. д., и не желали верить в причастность «верхов» во главе со Сталиным.

За годы третьей пятилетки (она была прервана в 1941 г. войной) было построено еще около 3 тысяч промышленных предприятий²⁹⁰. В стране были заложены основы современного индустриального общества. Доля рабочих среди населения в 1939 г. превышала 32 % (около 20 % — городских рабочих), руководителей и служащих — 17 %, доля крестьян сократилась до 50 % (подавляющее большинство из них — колхозники). В промышленности, строительстве, на транспорте и в связи было занято 27,5 % населения (в сельском хозяйстве 51 %)³⁵⁴. СССР стал мощной индустриальной державой, заняв первое место в Европе и второе место в мире по промышленному производству. Созданный за 1930-е годы промышленный и военный потенциал позволял затем сталинскому режиму вести политику активной внешней экспансии, выиграть вторую мировую войну и завоевать половину Европы. Но положение сверхдержавы было достигнуто ценой неисчислимых мук и страданий простых людей.

Советская Историческая Энциклопедия. Т.13. С. 615, 639.

4. «Культурная революция»

Испанский либертарный педагог Франсиско Феррер еще в начале XX века отмечал заинтересованность современных индустриальных государств в развитии образования. «…Прогресс науки и многочисленные открытия революционизировали условия труда и производства; теперь уже невозможно, чтобы народ оставался безграмотным; он должен получать образование, чтобы экономическая жизнь страны сохранялась и прогрессировала до универсальной конкурентоспособности, — писал он. — Признав этот факт, правительства начали совершенствовать школу… потому что им нужны наиболее усовершенствованные индивиды, рабочие, инструменты труда для эксплуатации промышленными предприятиями и вложенными в них капиталами»²⁹¹. Именно так обстояло дело и в Советском Союзе.

Осуществление широкомасштабной индустриализации было немыслимо без повышения образовательного уровня населения. Неграмотные, неподготовленные работники не могли работать на современных станках и машинах, не в состоянии были прочесть инструкции и даже указания властей. Согласно переписи 1926 г., лишь 45,2 % населения старше 9 лет относились к категории «грамотных» (в сельской местности — ЗО%)²⁹². Поэтому власти резко ускорили осуществление мер, получивших официальное название «культурной революции». К ним относились ликвидация неграмотности, внедрение обязательного всеобщего начального образования на языках народов Союза, увеличение числа учебных заведений всех уровней, создание новой, верной властям интеллигенции.

В 1930 г. было введено всеобщее начальное образование. В 1937 г. в начальных и средних школах обучалось 28 млн. человек (в 1914 г. — 8 млн.), в высшей школе — 542 тысяч (в 1914 г. — 112 тысяч)²⁹³. За годы второй пятилетки были построены 19 тысяч новых школ. Открывались театры, кино, музеи, библиотеки, дворцы культуры и т. д. По данным переписи населения 1939 г., число грамотных в возрасте старше 9 лет выросло до 76,7 %²⁹⁴.

Задача обучения рабочих рук и кадров для индустриальной державы была, в основном, решена.

Со второй половины 1920-х годов лингвисты приступили к разработке систем письменности для «бесписьменных» народов. Обычно они создавались на латинской основе. На латинскую графику переводились вначале и письменности, пользовавшиеся арабским письмом (аналогичную «модернизацию» и «европеизацию» провел режим Ататюрка в Турции). Но в 30-е гг. произошел поворот к русификации, латинская система письма сменялась на русский алфавит. Тюркские языки были переведены на латинскую графику в 1939 г.

Одной из задач режима было смещение прежних кадров «старых специалистов», которым он не доверял, считая недостаточно лояльными. В 1928–1931 гг. власти вели ожесточенную кампанию против «буржуазных специалистов», которые были обвинены в «правом уклоне». Только за 1928–1929 гг. были отстранены от выполнения обязанностей 138 тысяч служащих (11 % общего числа); до 1933 г. отстранения коснулись еще 153 тысячи служащих. Только в Донбассе половина кадровых работников предприятий была смещена или арестована. На железных дорогах за первые полгода 1931 г. было «разоблачено» 4,5 тыс. «саботажников». Власти организовали ряд процессов над специалистами («Шахтинское дело», суды над работниками ВСНХ, предполагаемыми членами «Крестьянской трудовой партии» и «Промпартии»). Тем самым, по словам французского историка Н.Верта, «был найден «козел отпущения»» за срывы в экономике, «заставляли молчать кадровых работников, не поддерживавших политику ускоренной индустриализации» и «ставили в пример другим бдительность и эффективность новых пролетарских кадров»²⁹⁵.

Смещенные представители технической интеллигенции усиленно заменялись «выдвиженцами» «от станка», на преданность которых режим мог рассчитывать. Между 1928 и 1932 гг. количество мест на «рабочих факультетах» в учебных заведениях выросло с 50 тысяч до 285 тысяч. Более 140 тысяч рабочих получили руководящие технические и управленческие посты, к 1932 г. 50 % руководящих кадров в промышленности составили «выдвиженцы». Около 660 тысяч рабочих-коммунистов ушли в служащие, управленцы или на учебу. В начале 1932 г. около 233 тысяч бывших рабочих проходили обучение или курсы повышения квалификации. Всего за период первой пятилетки было «выдвинуто» около 1 млн. человек²⁹⁶. Это была основа новой, «сталинской» интеллигенции.

Однако реальность быстро показала, что уровень знаний и квалификации «выдвиженцев» все еще недостаточны. И режим в очередной раз — до поры — отступил. 23 июня 1931 г. Сталин провозгласил «шесть условий», прекратив форсированную «кадровую революцию». Он осудйл «спецеедст-во» и призвал к «большей заботе» о «старых специалистах». 40 тысяч рабочих — «выдвиженцев» были возвращены на производство. Власти отменили большую часть стипендий и предоставление за счет предприятий 2 часа в день на обучение рабочих. Ограничения на доступ детей старых кадров к высшему образованию были ослаблены или отменены²⁹⁷.

Все это, разумеется, не заставило режим в принципе отказаться от формирования новой, послушной ей технической и творческой интеллигенции. Уже упоминавшийся шахтер-эмигрант «И.Волго-Дунайский» рассказывал, как на шахте, где он работал в 1930-е годы, управляющий «начал очищать себе дорогу от тех инженеров, в основном беспартийных, которые мешали ему «развернуться»». Только с 1934 по 1936 гг. он «выгнал из своей шахты 34 главных инженера и их помощников, в большинстве с высшим образованием и многолетним стажем в горной работе. Как ярый большевик, доверенный партии и правительства, он хотел показать большую добычу угля «болыпевицкими темпами», то есть не считаясь с тем, что выйдут механизмы из строя и будут никому ненужные человеческие жертвы. Инженеры на это не соглашались, а потому и получали… по шапке». Только когда в 1939 г. на шахту прибыл молодой инженер, состоявший в партии, управляющий нашел с нем общий язык. Они «секретно договорившись с представителями плановой комиссии, добились для шахты заниженного плана добычи угля, поэтому норма эта всегда перевыполнялась… Но за перевыполнение плана получали премии несколько человек: управляющий, три инженера, начальники участков, их помощники, секретарь и помощник партячейки, председатель и помощник профсоюзного комитета»²⁹⁸.

Гигантская волна кадровых перемещений, чисток и новых «выдвижений» прокатилась в годы «большого террора» в 1936–1938 гг.

В отношениях с работавшей на нее интеллигенции сталинский режим прибегал к методу сочетания кнута и пряника. Террор второй половины 30-х годов больно ударил по творческой и научной интеллигенции. В то же время художественная, писательская и научная элита пользовались материальными привилегиями, немыслимыми для простого человека «страны Советов». В 1936 г., когда средняя зарплата в СССР составляла 231 рубль в месяц, 251 писатель зарабатывал от 500 до 2000 рублей в месяц, 50 — от 2000 до 6000 рублей в месяц и, наконец, 14 наиболее видных — свыше 10 тысяч рублей в месяц²⁹⁹. Не удивительно, что верхушка интеллигенции сохраняла лояльность по отношению к сталинскому режиму. Н.Мандель-штам, жена репрессированного поэта О.Манделыптама, вспоминала: «Жители нового дома с мраморным, из лабрадора подъездом понимали значение тридцать седьмого года лучше, чем мы, потому что видели обе стороны процесса. Происходило нечто похожее на Страшный суд, когда одних топчут черти, а другим поют хвалу. Вкусивший райского питья не захочет в преисподнюю. Да и кому туда хочется?.. Поэтому они постановили на семейных и дружественных собраниях, что к тридцать седьмому надо приспосабливаться»³⁰⁰.

Как бы то ни было, режим модернизации не мог обойтись без работников умственного труда — «старых» или «новых» (хотя постановление 1940 г. о введении платного образования должно было ограничить их число). Следовало, во-первых, определить их место в новой социальной системе, а, во-вторых, не допустить их единства с работниками физического труда в отстаивании интересов наемных тружеников в противовес правящей элите. По существу, политика властей была нацелена на то, чтобы посеять рознь между различными категориями трудящихся. При принятии конституции 1936 г. Сталин категорически отверг предложения записать в основном документе, что СССР является государством не только «рабочих и крестьян», но и «трудовой интеллигенции», пояснив, что та «является прослойкой, а не классом»³⁰¹. В художественных произведениях и обыденном сознании по существу поощрялось третирование интеллигенции — от традиционного высмеивания интеллигента в образе странноватого чудака и до навешивания на целый социальный слой политических ярлыков («гнилая интеллигенция»), отлучения его от народа и даже физического истребления. Постоянно подчеркивалось, что интеллигент — это нахлебник на народной шее, что он «не производит материальных благ» и потому имеет перед людьми физического труда одни лишь обязательства. В то же самое время, лица умственного труда в целом получали в 1930-х гг. большую зарплату, чем те, кто был занят на производстве. Все это порождало глубокие и незаживающие социальные обиды. Взаимное натравливание интеллигенции и рабочих было одним из ключевых факторов устойчивости сталинской модели³⁰².

Правящий режим стремился установить полный, тоталитарный контроль над областью образования, культуры и превратить ее в средство пропаганды и восхваления власти и ее «вождей». В рамках унификации культуры и искусства 23 апреля 1932 г. ЦК ВКП (б) принял постановление «О перестройке литературно-художественных организаций», которое ликвидировало все имевшиеся творческие объединения. По диктату ЦК создавались единые творческие союзы по профессиям — писателей, композиторов, художников, архитекторов и т. д. Все издания отдельных групп ликвидировались вместе с ними³⁰³. Был утвержден единый, обязательный для всех художественный метод так называемого «социалистического реализма», любой творческий поиск, выходящий за эти узкие рамки преследовался как «формализм» и «авангард». «Культурная революция» по-сталински оказалась, таким образом, также завоеванием и подчинением культуры сталинизмом.

Точно так же были подчинены нуждам режима образование и наука. Преподавание во всех учебных заведениях было построено в соответствии с положениями официальной идеологии. 15 мая 1934 г. было принято постановление правительства и ЦК партии, предписавшее изучать историю в школе с «обязательным закреплением в памяти учащихся важных исторических явлений, исторических деятелей, хронологических дат». Прежнее рассмотрение прошлого (с точки зрения упора на классовую борьбу и отсутствие единых интересов между «верхами» и «низами») было названо «отвлеченными социологическими схемами»³⁰⁴. После этого заговорили о «прогрессивности» тех или иных государственных деятелей царского времени, войны, которые велись дореволюционной Россией, стали оцениваться с симпатией к «нашим». Тем самым, сталинское государство фактически признавало себя преемником царизма.

Этот поворот происходил постепенно, не в одночасье, но его направленность не вызывала никаких сомнений: речь шла о культивировании идей советского и русского патриотизма. Во второй половине 1930-х гг. власти окончательно свернули проводившуюся с 1920-х гг. политику «ко-ренизации» в союзных и автономных республиках, которая предусматривала усиленное выдвижение партийных, государственных и хозяйственных кадров из «титульных» национальностей (то есть тех, по чьему имени названа республика), обязательное изучение чиновниками национальных языков и т. д. Во всех школах вводилось изучение русского языка, поборники «коренизации» были обвинены в «национал-уклонизме» и репрессированы. В мае 1941 г. начальник управления пропаганды и агитации ЦК А.А.Жда-нов передал руководителю Коминтерна Г.Димитрову директиву Сталина: «Нужно развивать идеи сочетания здорового, правильно понятого национализма с пролетарским интернационализмом. Пролетарский интернационализм должен опираться на этот национализм… Безродный космополитизм, отрицающий национальные чувства, идею родины…, подготовляет почву для вербовки разведчиков, агентов врага»³⁰⁵.

11 января 1939 г. Комитет по делам высшей школы при правительстве издал приказ «О постановке преподавания марксизма-ленинизма в высшей школе», вводивший обязательное изучение во всех высших учебных заведениях курса истории партии, политической экономии и «марксистско-ленинской» философии. Задача обучения, заявил председатель Комитета по делам высшей школы С.В.Кафтанов на Всесоюзном совещании заведующих кафедр марксизма-ленинизма, состоит в том, «чтобы молодежь воспитывалась в духе беззаветной преданности партии и родине и ненависти к врагам»³⁰⁶. Эти преданность и ненависть должны были послужить не только внутриполитическим, но и внешнеполитическим целям государства.

5. Социальная направленность сталинских преобразований

В 1935 году в речи о стахановском движении Сталин заявил: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее»³⁰⁷. Разумеется, лучше стало не для всех. Югославский левый коммунист А.Цилига, много лет проведший в сталинских лагерях, не зря назвал Советский Союз «страной великой лжи»³⁰⁸.

«Все то, что так недавно было грехом для социалистического сознания — что остается грехом для всякого морального сознания — привилегии сытости и комфорта в стране нищеты и неисчерпаемого горя — теперь объявляется дозволенным, — писал эмигрант Г.Федотов в 1936 году. — Кончился марксистский пост, и… наступило праздничное обжорство. Для всех? Конечно, нет. Не забудем, что именно эти годы принесли с собой новые тяготы для рабочих и углубление классовой розни. Веселая и зажиточная жизнь — это для новых господ. Их языческий вкус находит лишнее удовлетворение своей гордости в социальном контрасте. Нигде в буржуазном мире пафос расстояния не достиг такой наглости, как в России, где он только что освободился от долгого запрета… На верхах жизни продолжается реставрация дореволюционного быта. Новое общество хочет как можно больше походить на старую дворянскую и интеллигентскую Россию. Поскольку оно не довольствуется элементарной сытостью и комфортом, его мечты о «красивой» жизни принимают невыносимо пошлые формы»³⁰⁹.

Роскошная жизнь правящего слоя (по переписи 1939 года, в стране насчитывалось 2 млн. руководителей партийных, государственных и «общественных» учреждений и предприятий — 1,2 % населения³¹⁰) резко выделялась на фоне нищеты большинства населения. 8 февраля 1932 года, в год страшного голода, был официально отменен «партмаксимум» — верхние границы для заработков членов партии. Позднее было введено (сохранившееся официально до 1947 г.) бесплатное содержание семей членов Политбюро, но и после этого Сталин, как вспоминала его дочь Светлана, «не знал ни счета современным деньгам, ни вообще сколько что стоит… Вся его зарплата ежемесячно складывалась в пакетах у него на столе… Денег он сам не тратил, их некуда и не на что было ему тратить. Весь его быт, дачи, дома, прислуга, питание, одежда, — все это оплачивалось государством, для чего существовало специальное управление где-то в системе МГБ, а там — своя бухгалтерия, и неизвестно сколько они тратили… Он и сам этого не знал»³¹¹. Личные запросы Сталина были сравнительно скромными, но зачем ему была царская роскошь, когда он и так владел огромной страной: номенклатурщики-чиновники не зря звали его «хозяин».

«В быту Сталина и других членов Политбюро причудливо сочетались как бы две эпохи — формальное отсутствие личного имущества, сохранившееся от первых лет революции, и безграничное, бесконтрольное пользование материальными благами, зачастую недоступными даже западным миллионерам», — отмечал историк В.Роговин³¹². Как вспоминал академик Е.Варга, «под Москвой существуют дачи — конечно, государственные; при них постоянно находится 10–20 человек охраны, кроме того… до 40–50 человек прислуги. Все это оплачивает государство. Кроме того, естественно, имеется городская квартира с соответствующим обслуживанием и по меньшей мере еще одна дача на юге. У них персональные спецпоезда, персональные самолеты, и те, и другие с кухней и поварами, персональные яхты и, конечно же, множество автомобилей и шоферов, обслуживающихднем и ночью их самих и членов их семей. Они бесплатно получают… все продукты питания и прочие продукты потребления»³¹³. Номенклатура более низкого ранга пользовалась специальными распределителями и столовыми за символическую цену.

В 1936–1938 годах председатели палат Верховного Совета СССР и их заместители получали по 25 тысяч рублей в месяц, а депутаты — по 1000 рублей в месяц плюс 150 рублей в день во время сессий. Председателям районных исполкомов Советов и первым секретарям районных комитетов партии было установлено жалование в 550–750 рублей в месяц, заместителям председателя и вторым секретарям — 450–650 рублей, другим партийным, государственным и комсомольским чиновникам — 400–500 рублей. Директора предприятий получали 2000 рублей в месяц (не считая средств из «директорских фондов»), руководящие инженеры — 1500 рублей. От многих сотен до многих тысяч рублей получали представители художественной и писательской элиты. В то же самое время, средняя зарплата в 1936 г. составляла 231 рубль в месяц: рабочие получали (в зависимости от квалификации) 110–300 рублей, мелкие служащие — 130–180 рублей, служащие и техники — 300–800 рублей, врачи — 400 рублей и т. п. Прожить на зарплату простого человека было крайне трудно: костюм стоил 800 рублей, туфли 200–300 рублей, метр драповой ткани — 100 рублей³¹⁴.

Экономический рост, индустриальное и военное могущество Советской империи осуществлялись за счет беспощадной эксплуатации простого народа. По подсчетам, средняя покупательная способность зарплаты, измеряемая в продуктах питания, сократилась за 1928–1940 гг. почти в три раза при росте производительности труда более чем в три раза³¹⁵.

Новая конституция СССР, принятая в 1936 г., провозглашала основные права, характерные для «социального государства»: на труд, оплачиваемый отпуск, государственное социальное страхование, бесплатную медицинскую помощь, материальное обеспечение по старости и болезни, образование. Как и в «обычных» капиталистических государствах, это было не подарком «добрых» властей, но косвенным результатом борьбы трудящихся в период революции и в 1920-е годы, а также стремления «верхов» предотвратить социальный взрыв на фоне нараставшей эксплуатации. Однако низкий уровень зарплат и пенсий и недостаточность средств, отпускаемых из бюджета на социальные нужды, делали качество этих услуг крайне низким. Прожить на пенсию было невозможно; колхозникам же (вплоть до 1960-х гг.) пенсии выплачивались из крошечных фондов самих «колхозов». Больниц и поликлиник не хватало; рабочих и членов их семей обеспечивали медицинской помощью при предприятиях, остальным категориям населения нередко приходилось обращаться к услугам платного здравоохранения³¹⁶. Лекарства в аптеках не были бесплатными. Больничные листы выдавались на 1–2 дня, с возможностью продления до 10 дней, после чего созывалась медицинская комиссия. Больничный по уходу за ребенком выдавался всего на 3 дня. В 1938–1939 г. декретный отпуск быЛ сокращен: вместо 56 дней до и после родов, он составлял теперь 35 дней и до 28 дней после родов; женщины, проработавшие на одном предприятии менее 7 месяцев, его вообще не получали³¹⁷. В 1938 г. власти урезали пособие по болезни для всех, проработавших на одном предприятии менее 6 лет (проработавшие 2 года и не состоявшие в профсоюзе получали его лишь в половинном размере)³¹⁸. Катастрофически не хватало жилья. А с 1 сентября 1940 г. постановлением правительства было введено платное образование в высших и средних специальных учебных заведениях и 8-10 классах школы (родители школьников должны были платить 150–200 рублей в год)³¹⁹.

В Москве еще создавалась иллюзия изобилия промышленных товаров и продуктов питания — на показ иностранным визитерам, которые потом на все лады расхваливали «чудеса» советской действительности. О том, как выглядела в 1930-е годы жизнь в советской провинции, рассказал шахтер, опубликовавший под псевдонимом «И.Волго-Дунайский» статью «Как живут шахтеры в Донбассе» в анархистском эмигрантском журнале «Дело труда — Пробуждение»:

«В эти (имеются в виду шахтерские, — В.Д.) районы завозили больше, чем в колхозы и совхозы. Обычно привозили товары в магазины на шахты раз в 2–3 недели, а иногда гораздо реже… Сегодня, скажем, привезли товары в магазин. Лишь стемнело, жены большевицких сановных акул, а то и сами главари, кто не занят, идут в магазин, где торговцы уже разложили свои товары и ждут своих владык, хотя с улицы магазин закрыт и сторож, как обычно, сидит на крыльце или ходит вокруг… Каждый из большевицких главарей берет то, что ему нравится, и столько, насколько у него или у нее хватит денег… Не было ни одной шахтерской семьи, которая не нуждалась бы в том, что по ночам тащили из магазина компартийцы.

Жены же шахтеров, узнав о привозе товаров, сбегались со всех сторон засветло и устанавливали честную очередь с вечера, хотя магазин откроют только завтра. Они стоят в очереди всю ночь, оставив детей взаперти в квартире. Будь это зима или лето, около магазина всегда полно людей: женщины, мужчины и дети-подростки, у которых мать больна и некому идти в очередь мерзнуть. За ночь милиция по нескольку раз разгоняет этих людей от магазина, но по уходе полиции они опять становятся в очередь. Разумеется, нужда гнала этих людей в очередь, они не знали, что внутри магазина комначальство уже все распределило. А те, которые видели преступление главарей большевизма, не решались протестовать, ибо таким смельчакам немедленно пришивалась «контрреволюция» и их отправляли в ссылку на север России.

Обычно в 5 часов утра полиция уходит и в это время новые массы людей бегут к магазину с криком: «Кто последний? — Я за вами». К открытию магазина в 8 часов утра собиралось несколько сот человек. В этот момент хулиганы и пропойцы из бывших партизан начинают лезть без очереди к дверям магазина; некоторые смельчаки из публики тоже лезут к дверям наводить порядок. В этот момент открывается магазин — и начинается страшная давка: задние ряды напирают и лезут через головы передних. Крики, стоны и плач… В давке — озлобленность и драки… Попав, наконец, в магазин, люди не могли достать то, в чем они нуждались, потому что комголовка увезла их ночью на черный рынок.

Зато водку живодеры продавали вне очереди. Эта водка привозилась в бочках и продавалась дешевле настоящей водки. В 1939-40 годах ее продавали у магазинов, и те, кто имел деньги, тащили ее целыми ведрами. Этим болыневицкая власть старалась выкачать средства и одурманить мозги.

<… > Во время торговли мануфактурой в магазин опять приходили с утра жены болыневицких сановников, они лезли вне очереди и опять набирали, сколько хотели <…>

На шахте рабочих было 1480 человек, а сановников — 20. Последние уносили больше, чем 1480 рабочих. Эти 20 главарей… имели своих агентов по продаже закупленных товаров не на общем базаре, а сперва — близким родным, затем — субагентам; далеко находящимся родственникам посылали товары по почте. Двадцать главарей делали огромные барыши, но на митингах всегда орали во все горло: «Долой спекулянтов — врагов народа!». Так строился при мне сталинский социализм»³²⁰.

Реальную степень и масштабы сопротивления рабочих против невыносимых условий и темпов труда, навязываемых им политикой индустриализации, трудно оценить. Какие-либо легальные забастовки были в условиях сталинской диктатуры, разумеется, немыслимы. Тем не менее, работники пытались бастовать нелегально. Так, за январь-август 1929 г. было отмечено 174 коллективные акции протеста с участием 15,7 тысяч человек, за тот же период следующего года — 147 выступлений с 11,8 тысячами участников. В 1930–1931 гг. люди массово отказывались выходить на работу из-за задержек зарплаты: в мае 1930 бастовали на Ревдинском металлобрабатывающем заводе, в июне не выходили на работу шахтеры треста «Луганскуголь», в июле бастовали на 7 шахтах треста «Сталин-уголь». В августе 1930 г. 1050 рабочих Сталинградского тракторного завода (70 % работников) выступили против 10-часового рабочего дня. Неоднократно бастовали строители. В 1932 г. в условиях экономического кризиса и голода стачки охватили текстильные предприятия Иваново и Ивановской области. В апреле вспыхнули волнения на текстильной фабрике им. Ноги-на в Вичуге, и через 4 дня к забастовке присоединились все предприятия этой отрасли в городе. Бастующие разгромили управление милиции и захватили здания, в которых размещались органы ГПУ и райком партии. В ходе столкновений один из демонстрантов погиб, другой был ранен; тяжело ранены были 15 милиционеров, десятки милиционеров и партийных чиновников получили легкие ранения. Выступление подавил прибывший в Вичугу Л.М.Каганович, однако массовые выступления распространились на другие города области³²¹. Практически регулярно сообщали в первой половине 1930-х гг. о трудовых конфликтах в Донбассе.

384

С 1934 г. широкое распространение получил такой метод борьбы трудящихся, как замедление работы — «волынка», в январе этого года органы внутренних дел зафиксировали 24 подобные акции с участием 1550 человек, а в декабре — 16 с участием 621 человека (в основном, в районе Иваново, на Средне-Волгострое, предприятиях местной промышленности и торфяных разработках). За 11 месяцев 1934 г. было отмечено 185 забастовок и «волынок»; в них участвовали 8,7 тыс. рабочих³²².

Трудящиеся пытались протестовать, меняя место работы. Можно предположить также, что, по крайней мере, какое-то число случаев саботажа, порчи оборудования, станков и т. д. в 1930-е гг. действительно были индивидуальными актами протеста рабочих — подобно действиям «разрушителей машин» во время индустриализации в Англии в XVIII–XIX вв. «(…) С машин и особенно с людей требуют гораздо больше того, что они могут дать, — передает иностранный рабочий, работавший в годы первой и второй пятилеток в Советском Союзе, слова своего собеседника-железнодорожника. — Люди голодны, обессилены, они бьются над вопросом, как свести концы с концами. Вы понимаете, что они плохо работают, и не имеют желания работать лучше… В сущности, делают то, что могут». Систематическую недоплату трудящиеся пытались компенсировать хищениями у государства: «Кто не крадет, тот не ест». Их не останавливали ни драконовские кары, ни милитаризация труда³²³.

Широкое недовольство трудящихся вызвали указы 1940 г., прикреплявшие работников к предприятиям. Люди называли их новым «закрепощением». В Ленинграде распространялись призывы к забастовкам, подпольные листовки и настенные надписи: «Долой правительство нищеты, насилия и тюрем», «Скоро мы начнем бастовать». Ходили слухи о стачках на заводах, разговоры о «второй революции»³²⁴. В сентябре 1940 г. прокурор СССР В.М.Бочков сообщал главе правительства В.М.Молотову о коллективных акциях протеста на Кирово-Чепецкой ТЭЦ, строительстве военного объекта в Севастополе, строительном тресте в Сталинградской области, на кондитерской фабрике в Белоруссии и т. д.³²⁵ Возникали предпосылки для социального взрыва.

Распространялось недовольство среди молодежи; появлялись подпольные антисталинистские группы. Так, еще в октябре 1940 г. группа школьников в Джелалабаде (Киргизия) образовала кружок «Истинных коммунистов». Они читали запрещенную литературу, вели агитацию и распространяли листовки. В феврале 1941 г. пятеро организаторов были приговорены к 6—10 годам заключения³²⁶. В сибирском городе Тайшет 9 школьников создали «Союз революционной борьбы». Они пришли к заключению, что тяжелое материальное положение трудящихся является следствием «неправильной политики советского правительства и коммунистической партии», их «оппортунистической линии», а в стране установился «социал-феодализм». Участники группы были недовольны введением платы за учебу и другими указами, критиковали коллективизацию и поставки продовольствия и сырья в нацистскую Германию. Попытка изготовить листовки не удалась, так как в мае 1941 г. участники кружка были арестованы, а затем приговорены к 7—10 годам заключения³²⁷.

6. Внешняя политика: от лавирования к войне

В области внешней политики новое Советское государство уже в начале 1920-х гг. выступило, по существу, прямым преемником Российской империи. Оно имело интересы в тех же регионах, где стремилось утвердиться царское правительство: в Восточной Европе, на Балканах, на «мусульманском» и Дальнем Востоке. К этому добавлялись и аргументы в духе идеологической и исторической исключительности: Советский Союз объявил себя первым и единственным «государством рабочих и крестьян», призванным нести эту модель всем другим странам и народам. Это давало ему, в глазах его лидеров, бесспорное право на мировую гегемонию. Именно такой смысл приобрел в устах его вождей лозунг «мировой революции», о котором периодически, но чем дальше, тем реже, вспоминали еще в 1930-х годах. Советские власти оказывали существенную помощь и поддержку (через Коммунистический Интернационал и другие организации) зарубежным политическим партиям и движениям, которые пропагандировали аналогичное государственно-политическое устройство или воспринимались как союзники в борьбе против внешнеполитических соперников СССР.

Впрочем, этот идеологически мотивированный момент никогда не мешал прагматизму, и в этом отношении Советский Союз ничем не отличался от любого другого государства, обладающего собственными мировыми интересами. Речь шла о приобретении экономических и стратегических выгод и о расширении сферы своего влияния. Выступая на международной конференции в Генуе в 1922 г., глава советского внешнеполитического ведомства Г.В.Чичерин заявил, что, несмотря на все идейные принципы, «в нынешнюю историческую эпоху, делающую возможным параллельное существование старого и нарождающегося нового социального строя, экономическое сотрудничество между государствами, представляющими эти две системы собственности, является повелительно необходимым для всеобщего экономического восстановления»³²⁸. Разумеется, экономической сферой дело не ограничивалось.

Специфика внешнеполитического положения Советского государства в 1920-х гг. определялась тем, что оно фактически оказалось в состоянии изоляции. Государства Антанты, одержавшие победу в Первой мировой войне, и прежде всего Великобритания и Франция, готовы были иметь с ним дело лишь в том случае, если оно признает долги, числившиеся за царским и временным правительством, а также компенсирует стоимость национализированной им собственности иностранных граждан. Пойти на это правительство Советской России категорически отказывалось. Единственный выход для него заключался в том, чтобы найти брешь в блоке противостоявших ему держав, апеллируя к тем, кто был недоволен новым мировым порядком, который сложился после мировой войны. В свою очередь, противостояние с главной победившей империей — Британской усугублялось традиционными британско-российскими конфликтами в районе Турции и черноморских проливов, на Кавказе и в Центральной Азии. На Дальнем Востоке Советское государство до 1927 г. поддерживало советниками и поставками правительство Гоминдана в Китае, которое вело борьбу с группировками, союзными Великобритании и Японии.

Все это подталкивало Москву к потенциальному сближению с государствами, которые, по тем или иным причинам, стремились к пересмотру сложившегося в мире соотношения сил. Ими были, прежде всего, Германия и Италия. Берлин рассчитывал на то, что партнерство с Россией станет для него своего рода противовесом Версальскому договору и созданной им системе. В 1922 г. российская и германская делегация заключили в Рапалло договор о восстановлении дипломатических отношений, взаимном отказе от материальных претензий и развитии торгово-экономических связей на основе принципа наибольшего благоприятствования. В 1925 г. последовали торговый договор и соглашение о предоставлении германских кредитов, а в 1926 г. — договор о ненападении и нейтралитете. В действительности, сотрудничество между двумя странами вышло далеко за пределы нейтралитета. С начала 1920-х гг. оно широко распространилось и на военнополитическую сферу, включив поставки оружия и снаряжения, сооружение военных объектов, обучение офицерских кадров и т. д.

Другим партнером Москвы стала Италия, причем несмотря на установление в этой стране фашистского режима Муссолини. В ноябре 1923 г. итальянский парламент проголосовал за признание СССР, и в 1924 г. между обоими государствами был заключен торговый договор, предоставлявший Риму коммерческие льготы.

Сделка с «обиженными» державами помогла советским властям добиться урегулирования с теми, кто доминировал на послевоенной мировой арене. В 1924 г. о признании СССР объявили новые лейбористское правительство Великобритании и левоцентристский кабинет Франции. Тем не менее, отношения с этими государствами, несмотря на развитие торговли, оставались весьма сдержанными. Так, осенью 1924 г. дело едва не дошло до разрыва, когда британское правительство обвинило председателя Коминтерна Г.Е.Зиновьева в отправке тайной заговорщической инструкции местной компартии. В 1927 г. Великобритания порвала дипломатические и торговые связи с СССР, обвинив Москву в «подрывной деятельности», вмешательстве во внутренние дела Китая и т. д.; некоторое время ситуация балансировала на грани войны, и отношения были формально восстановлены только в 1929 г. Советско-французский договор оненападении был заключен лишь в 1932 г. В Лигу Наций — орган, закреплявший международное статус-кво, — Советский Союз не принимали вплоть до 1934 г.

В целом, можно утверждать, что в этот период времени, когда на мировой арене уже исподволь начиналась борьба между государствами, которые вышли гегемонами из Первой мировой войны и стремились сохранить новый порядок, и странами, желавшими пересмотра сложившегося соотношения сил, СССР тяготел скорее ко вторым. Это противоборство привело, в конечном счете, к формированию двух империалистических блоков, но расстановке партнеров и системе союзов суждено было еще не раз претерпеть изменения.

Внешнеполитическая ориентация советского правительства начала меняться в 1933–1934 гг. Первоначально, после прихода Гитлера к власти в Германии, обе стороны не имели намерения разрывать сложившиеся тесные связи, несмотря на жестокие преследования германской компартии. Как разъяснял в 1935 г. председатель советского правительства В.М.Моло-тов (возглавивший его в 1930 г. после отставки А.И.Рыкова и уступивший в мае 1941 г. этот пост Сталину), «у нас не было и нет другого желания, как иметь и дальше хорошие отношения с Германией. Всем известно, что Советский Союз проникнут глубоким стремлением к развитию отношений со всеми государствами, не исключая и государств с фашистским режимом»³²⁹. В марте 1933 г. торговый договор между СССР и Германией был продлен. Сталин и его окружение полагали, что разгром компартии Гитлером не повлияет на отношения двух стран, и их удастся развивать по-прежнему^{330 331}. Однако уже с конца года отношения начали портиться. Москва была недовольна участившимися нападениями на свои торговые представительства и граждан в Германии, а также нежеланием немецкой стороны облегчить советский импорт на фоне значительного внешнего долга. Кроме того, советская сторона испытывала все большую озабоченность в связи с растущими германскими вооружениями и была раздражена германско-польским договором о ненападении 1934 г., сочтя его направленным против себя. Все это побудило сталинский режим резко сменить внешнеполи-

— 395

тическии курс.

Партнерство с Германией было свернуто, и вместо этого Советский Союз заключил в 1935 г. договоры о взаимной помощи с Францией и Чехословакией. Фактически возник тройственный пакт, участники которого обязывались оказать друг другу военную поддержку в случае нападения на кого-либо из них. Соглашения были направлены на сохранение европейского статус-кво, то есть, фактически итогов Первой мировой войны. Соперничество между Германией и Италией, с одной стороны, и Советским Союзом, с другой, резко обострилось в ходе гражданской войны в Испании (1936–1939 гг.): два первых государства поддержали мятежников генерала Франко, направив в помощь им не только оружие, но и воинские части, в то время как сталинский режим продавал оружие республиканцам и послал в Испанию военных специалистов и «добровольцев». В свою очередь, отношения между Москвой и германским союзником (с 1936 г.) Японией балансировали на грани войны: в 1938 г. произошли советско-японские военные столкновения в районе озера Хасан, а в 1939 г. советские части отбили вторжение японской армии в Монголию.

Пакт Сталина с государствами — приверженцами статус-кво продержался до сентября 1938 г., когда Франция и Великобритания договорились с Германией и Италией о разделе Чехословакии. Предложение Москвы о реализации договоренностей 1935 г. было отвергнуто. После этого сталинское государство повело себя как любая другая империалистическая держава. В ситуации, когда два блока (англо-французский, выступавший за сохранение итогов Первой мировой войны, и германо-итальянский, добивавшийся их пересмотра) уже готовились к новой мировой схватке, советское правительство вступило в 1939 г. в переговоры с обеими сторонами, обещая свою поддержку тому, кто больше даст.

Тройственные советско-франко-британские переговоры в Москве (апрель-август 1939 г.) закончились безрезультатно. Западные державы отказались выполнить советские требования: обязаться выставить в случае войны с Германии крупные воинские силы и убедить польское правительство пропустить через территорию страны войска СССР³³². Они подозревали Сталина в несерьезности намерений и планах захвата Польши. В августе 1939 г. советские лидеры после ряда консультаций приняли предложения Германии, и прибывший в Москву германский министр иностранных дел И. фон Риббентроп подписал договор о ненападении между двумя странами и секретный протокол к нему. Последний документ предусматривал раздел Восточной Европы между Германией и Советским Союзом: оба государства делили Польшу, Литва признавалась сферой германских, а Финляндия, Эстония, Латвия и Бессарабия — советских интересов³³³. В сентябре 1939 г. стороны договорились о некоторых изменениях: Литва также отходила в область интересов СССР, а Люблинское и часть Варшавского воеводства Польши — к Германии.

Выступая в рейхстаге после заключения пакта с Москвой в августе 1939 г., Гитлер заявил: Советский Союз «не является уже большевистским государством, он просто авторитарная военная диктатура, ничем не отличающаяся от нас»³³⁴.

1 сентября нападением Германии на Польшу началась Вторая мировая война. 17 сентября Советский Союз вмешался в германо-польскую войну, нанеся удар по армиям Польши с Востока и захватив территории, обещанные ему по секретному протоколу — прежде всего, Западную Украину и Западную Белоруссию. По существу, это означало, что Москва вступила в мировое противоборство сторонников сохранения империалистической Версальской системы и приверженцев ее империалистической ревизии на стороне последних. Правда, Великобритания и Франция не стали объявлять Советскому Союзу войну в связи с его нападением на их союзницу Польшу, но после того, как сталинский режим в ноябре 1939 г. начал войну с другой их союзницей — Финляндией, в Лондоне и Париже активизировалась подготовка планов авиационного удара по советским черноморским портам, нефтепромыслам и нефтеперерабатывающим объектам³³⁵. Весной 1940 г. обсуждалась возможность англо-французской высадки в Норвегии с последующим вступлением в Финляндию, и французский премьер выразил готовность направить против Советского Союза 50 тысяч солдат и 100 бомбардировщиков³³⁶.

Сокрушить Финляндию Сталину не удалось, но от нее (по условиям мирного договора, заключенного в марте 1940 г.) были отторгнуты обширные территории на Карельском перешейке и в Западной Карелии (с Выборгом), часть Лапландии и т. д. Вслед за этим последовало вмешательство в других регионах, обещанных Москве по секретному протоколу. Внешнеполитической экспансии благоприятствовал разгром Германией французских и британских войск на Западном фронте в мае-июне 1940 г., после которого ни о какой военной операции Западных держав против Советского Союза уже не могло быть и речи. Еще осенью 1939 г. Эстония, Латвия и Литва, в отличие от Финляндии, согласились подписать договоры с СССР, и на их территории были размещены советские войска. В июне 1940 г. советское правительство предъявило трем прибалтийским странам ультиматум, потребовав передать власть просоветским режимам, а затем направило туда вооруженные силы. В июле Литва, Латвия и Эстония были провозглашены «Советскими Республиками», а затем включены в состав СССР. В июне советское правительство предъявило ультиматум и Румынии, потребовав уступить Бессарабию и Северную Буковину, а затем ввела на эти территории войска и аннексировало их.

Казалось, между Германией и Советским Союзом установились отношения прочной дружбы, которые подкреплялись значительными советскими поставками продовольствия, топлива и стратегических материалов. В действительности, однако, между обоими государствами вскоре вспыхнули острые разногласия относительно передела Восточной Европы. Германия была недовольна включением Прибалтики, Бессарабии и Буковины в состав СССР, а Советский Союз — усилением германского влияния в Румынии и Финляндии. Венский арбитраж, по которому Германия заставила Румынию уступить Венгрии Трансильванию, в Москве сочли нарушением советско-германского пакта, поскольку все было проведено без консультаций с Советским Союзом. В ноябре 1940 г. Молотов посетил Берлин и провел переговоры, в ходе которых германская сторона предложила СССР принять участие в разделе Британской империи и присоединиться к пакту Германии, Италии и Японии (Антикоминтерновскому пакту). Москву, напротив, больше интересовали проблемы Польши, Турции, Болгарии, Румынии, Югославии и Греции. Советские требования включали заключение договора с Болгарией и предоставление СССР баз в этой стране, установление более выгодного режима Черноморских проливов, признание советских интересов в северо-восточной Анатолии и Северном Иране, вывод германских войск из Финляндии и отказ Японии от концессий на Северном Сахалине. Переговоры провалились, и в декабре 1940 г. Гитлер подписал план нападения на Советский Союз — план «Барбаросса»³³⁷. Начало операции было намечено на май 1941 г., но ее пришлось отложить из-за антигерманского военного переворота в Югославии. Новое югославское правительство обратилось за помощью к Советскому Союзу, и Германия поспешила бросить туда свои войска. События на Балканах ясно продемонстрировали, что империалистическое соперничество между нацистской Германией и сталинским государством вступило в решающую фазу. 22 июня

1941 г. армии Германии и ее союзников вторглись на территорию Советского Союза. СССР официально вступил во Вторую мировую войну — совсем не на той стороне, как можно было предполагать вначале. В июле 1941 г. Советский Союз заключил союзное соглашение с Великобританией, а в

1942 г. — с США.

Сталинский режим сразу же объявил конфликт с Германией «Отечественной», то есть не классовой, а национальной войной — не против германской буржуазии, а против «немцев» как таковых. Осенью 1941 г. Сталин разъяснял представителям США и Великобритании на совещании в Москве: «(…) Народ не хочет сражаться за мировую революцию; не будет он сражаться и за советскую власть…Может быть, будет сражаться за Россию». С сентября 1941 г. были депортированы немцы Поволжья (более 900 тысяч человек) — только за свое происхождение. В декабре со всех военных газет и знамен военных частей был снят лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»; его заменил девиз «Смерть немецким оккупантам!». Причиной было названо опасение, что интернационалистский лозунг может «неправильно ориентировать» солдат³³⁸.

Режим стал активно ссылаться на военные традиции Московского царства и Российской империи, историю конфронтаций с «немцами» — начиная с сражений с Ливонским орденом в XIII веке. На свет были извлечены в качестве «героев» князья Александр Невский и Дмитрий Донской, царские полководцы А.В.Суворов и М.И.Кутузов. Ради раздувания патриотической кампании Сталин пошел даже на примирение с православной церковью.

Впрочем, поначалу казалось, что националистическая идеологическая установка воспринималась массами отнюдь не бесспорно. Прежде всего, люди не хотели войны; к тому же пострадавшие от коллективизации крестьяне и «закрепощенные» рабочие не слишком горели желанием защищать сталинский режим. «Кого мы идем защищать? — спросил, например, один из призывников в июне 1941 г. на сборе военнообязанных в сельсовете в Курской области. — Коммунистическую партию? Зачем она нам нужна? Их надо — коммунистов — всех повырезать»³³⁹. Подобные настроения фиксировались органами государственной безопасности по всей стране. К тому же, среди части населения еще со времен революции были распространены интернационалистские настроения, национальной ненависти к немцам люди не испытывали. Как признавал впоследствии писатель И.Эренбург, который в годы войны был одним из ведущих антинемецких пропагандистов (ему приписывается лозунг «Убей немца!»), в 1941 г. он «не раз слышал от красноармейцев, что солдат противника пригнали к нам капиталисты и помещики, что, кроме Германии Гитлера, существует другая Германия, что если рассказать немецким рабочим и крестьянам правду, то они побросают оружие <…> Наша армия в первые месяцы не знала подлинной ненависти к немецкой армии»³⁴⁰.

Антивоенные настроения среди населения подкреплялись катастрофическими военными неудачами советской армии. В ноябре 1941 г. германские войска стояли под Москвой. Ленинград был блокирован германскими и финскими частями, зимой начался чудовищный голод, продолжавшийся и в 1942 г. (он унес жизни, по разным подсчетам, от 640 до 750 тысяч ленинградцев). Нехватку продовольствия, несмотря на карточную систему, ощущали и жители других районов страны. Особое возмущение людей вызывало то, что партийное и государственное начальство не испытывало существенных трудностей с питанием и снабжением, даже в блокадном Ленинграде, а иногда получало и деликатесы (шоколад, икру) ³⁴¹. В Москве в 1942 г., как явствует из дневниковых записей британского журналиста А.Верта, в ресторане «Националь», подавали икру, балык, осетрину, куриные котлеты, мороженое и кофе с коньяком и ликером⁴⁰⁶.

Сведения о сопротивлении советских трудящихся против империалистической войны весьма отрывочны. Следует учитывать, что большинство из них исходят от органов безопасности и внутренних дел режима, и в них нередко смешиваются явления совершенно разного порядка: антивоенные настроения — с прогерманскими или черносотенными, с уголовным бандитизмом и т. д. Между тем, нежелание людей воевать за Сталина и правящую бюрократию отнюдь не обязательно означало стремление сдаться нацистам или восстановить дореволюционные порядки, как это утверждала власть.

Наиболее распространенной формой сопротивления было уклонение от призыва в армию и дезертирство. По данным, на которые ссылаются исследователи М.В.Зефиров и Д.М.Дегтев, всего за время войны насчитывалось от 1,7 до 2,5 млн. дезертиров и уклонистов. Против них устраивались широкомасштабные рейды. По статье «за дезертирство» осудили 376 тысяч человек. Были расстреляны примерно 8-10 % дезертиров и 0,5 % осужденных «уклонистов». 212 тысяч объявленных в розыск дезертиров не были найдены. В число отказавшихся идти в армию или бежавших из нее включены также перебежавшие к противнику, и просто уголовники, которые формировали банды и грабили население³⁴², но можно с полным основанием исходить из того, что большинство просто не желало воевать.

Несмотря на ожесточенную идеологическую обработку в армиях обеих сторон, отмечались случаи братания между советскими и германскими солдатами. В частности, такая информация за 1941–1942 гг. подтверждается документами в отношении солдат 55-й армии Ленинградского фронта³⁴³, а также свидетельствами очевидцев. Вероятно, и здесь ситуация могла быть различной. Иногда речь шла об антивоенных настроениях, а иногда — об агитации военнослужащих противника за сдачу в плен³⁴⁴. Очевидец рассказывал о случае «братания» советских и германских солдат в начале 1942 г. под Харьковом: «Немцы кричат: «Русские, не стреляйте, идемте вниз, поговорим, покурим». Смотрим, идут к нам, остановились посередине, без оружия. Мы тоже вышли, подходим, они предложили поменяться: они нам сигареты, мы им наш табак. Постояли, поговорили, как могли и разошлись. Вернулись в окопы, летит наш комиссар: «Вы что, с ума посходили? Не сметь ходить к немцам!». На следующий день, когда немцы опять предложили встретиться, мы отказались, и они не вышли»³⁴⁵.

Werth A. The year of Stalingrad. New York, 1947. P.107.

К актам неповиновения, хотя и не носившим «осознанного» характера, относятся и случаи мести жестоким командирам и начальникам. Тот же очевидец рассказывал, как некий лейтенант застрелил двоих солдат, которые не могли идти так быстро, как он им приказал, и повалились на снег от усталости. «В первом же бою его в спину застрелили»³⁴⁶.

Мощная антивоенная агитация шла в блокадном Ленинграде. Рабочие на заводах в конце 1941 г. говорили о том, что власти «питаются хорошо» и ничего не делают для облегчения голода населения и что необходимо требовать увеличения нормы питания, бастовать, а если власти не прислушаются — восстать и «повернуть оружие в обратную сторону». В адрес лидеров партии и правительства посылались анонимные письма, в которых говорилось: «Мы, рабочие, просим прибавки хлеба, нам надоело работать голодными по 12 часов и без выходных дней. Если не прибавите, то идем бастовать. Нам нужен хлеб, нужна воля, долой войну! «Эту записку пишут сотни рабочих, чтобы дали хлеба, а иначе сделаем забастовку, поднимется все, тогда узнаете, как рабочих морить голодом»³⁴⁷.

В городе распространялись листовки с призывом к стачке. «Долой войну, долой этот строй, который уничтожает нашу жизнь. К 25 декабря надо восстать, — говорилось в прокламации к рабочим завода им. Марти. — На Кировском заводе уже бастовали, но рановато. До 23-го надо сговориться по цехам, а 24-го связаться цеху с цехом. 25-го утром к работе не приступать, но только организовано — одиночек расстреляют. Вперед, рабочий класс, рви оковы рабства, не верь врагам». В листовках, написанных рабочими и найденных на Московском вокзале в декабре 1941 — январе 1942 г., власть обвинялась в том, что она выводит войска из города, но заставляет население оставаться и голодать. Авторы призывали идти в парткомы и решительно требовать хлеба, громить склады и магазины, а если ситуация не изменится — сняться с фронта и «всем уйти из города» ³⁴⁸.

В ряде промышленных районов страны вспыхивали голодные бунты и забастовки. В августе-октябре 1941 г. происходили волнения, забастовки и массовые невыходы на работу на текстильных предприятиях Ивановской области. Причинами недовольства, по признанию властей, стали снижение заработной платы (у квалифицированных ткачей она упала с 800 до 400 рублей), ухудшение снабжения и нехватка хлеба, невнимание начальства к нуждам рабочих³⁴⁹. Непосредственным поводом стала информация о подготовке к вывозу из Иваново оборудования ткацких фабрик и хлеба, что оставило бы жителей без работы и без продовольствия. В октябре на Меланжевом комбинате, фабриках им. Балашова, им. Дзержинского, «Красная Талка» в Иваново вспыхнули стачки. Рабочие (преимущественно женщины) прекратили работу, начали распаковывать ящики, в которые были уложены станки, избивали начальников и сотрудников НКВД, ходили от предприятия к предприятию, призывая присоединяться к выступлению, угрожали взорвать паровозы и вагоны, чтобы не дать эвакуировать технику, требовали снижения норм выработки и улучшения снабжения. Выступления были подавлены, а их активные участники арестованы и осуждены (в том числе, трое человек расстреляны). Случаи отказа от работы на текстильных фабриках области отмечались и в марте 1942 г. Во второй половине 1942 г. волнения перекинулись на г. Шуя. В июне на ткацких фабриках города люди бросали работу из-за продления рабочего дня, необеспеченности продовольствием. Рабочие жаловались на то, что «на фабрике такие порядки, как при крепостном праве», а начальники грубят и едят досыта, в то время как другие голодают³⁵⁰.

Осенью 1941 г. вспыхнули протесты на шахтах и предприятиях Донбасса. Это были, в первую очередь, голодные бунты, связанные с нехваткой продовольствия. Рабочие шахты «Комсомолец» в Горловке выбили окна в партийном комитете и избили партийного функционера. В Артемовске жены рабочих с шахты им. Ленина разгромили квартиру партийного чиновника, избили его и директора. В обоих случаях было арестовано в общей сложности 11 человек. На ряде предприятий работники не давали взрывать их, пытаясь спасти рабочие места. На шахте «Каменка» в Кадиевке они напали на директора и представителя НКВД, на шахте «1-бис» разгромили универмаг, продовольственный склад и бытовые учреждения, которыми пользовалось начальство; несколько участников были казнены. Крестьяне, протестовавшие против вывоза продовольствия, нападали на милиционеров и офицеров³⁵¹.

Однако наиболее распространенной формой протеста рабочих в годы войны оставались невыход на работу под предлогом болезни и «самовольное оставление» предприятий. В 1943 и 1944 гг. к таким мерам прибегали десятки тысяч трудящихся³⁵².

Разумеется, в подавляющем большинстве случаев выступления не носили осознанного политического или антивоенного характера, но мотивировались непосредственными проблемами: ухудшением положения людей, вызванным войной. Однако имеются сведения и о тех, кто сознательно стремились к борьбе против обеих воюющих сторон, за освободительную социальную революцию. Известно, например, что эмигрант-махновец анархист Осип Цебрий во время войны смог пробраться с Запада на Украину и в 1942 г. организовал на Киевщине партизанский отряд, который сражался с германскими войсками, но был готов при необходимости дать отпор и украинским националистам, и просоветским партизанам. Отряд был разгромлен гитлеровцами зимой 1943 г.³⁵³ Один из очевидцев столкнулся во время отступления советских войск из-под Харькова в 1942 г. на дезертировавшую воинскую часть, которая подняла черное знамя, назвала себя «махновцами» и намеревалась сражаться как против германских нацистов, так и против сталинского режима³⁵⁴.

Продолжали возникать подпольные молодежные группы, которые выступали против Сталина и против Гитлера: Союз спасения революции (Москва, 1941–1944), Общество юных революционеров (Саратов, 1943–1944)³⁵⁵. В рукописной листовке, выпущенной Обществом, говорилось, что «детище Ленина — СССР превратился в фашистскую империю Иосифа Первого», где «вновь душат все живое золотопогонники», союзные республики превращены в колонии, демократические свободы уничтожены, Коммунистический Интернационал распущен, за критические высказывания бросают в тюрьму, а «трудящихся грабят разными налогами». Листовка призывала к «великой народной революции»: «Уничтожьте зверя-Гитлера, а потом свергните Сталина»³⁵⁶.

Положение сталинского режима укрепилось лишь с переломом в войне в пользу Советского Союза. В декабре 1941 г., благодаря переброске свежих частей с Дальнего Востока (после начала войны Японии с США и Великобританией на Тихом океане стало ясно, что удар с ее стороны в ближайшее время не предвидится), германские войска были разбиты под Москвой, но на Юге в 1942 г. продолжали наступать. Только после разгрома армий Германии и ее союзников под Сталинградом (ноябрь 1942 — февраль 1943 г.) и Курском (июль-август 1943 г.), фронт покатился в обратном направлении, на Запад. По справедливому замечанию Т.Клиффа, военные победы Советского Союза «были обусловлены многими факторами. Во-первых, полное подавление масс позволило Сталину направлять на военные нужды большую часть национального дохода, чем это возможно для западных стран. Он мог, например, совершить «чудо эвакуации русской промышленности», переселив миллионы рабочих в восточные районы, где им пришлось жить в землянках. Во-вторых, полицейский гнет обеспечивает спокойствие на внутреннем фронте — еще одно «преимущество» России перед демократическими капиталистическими странами».

Чем больше укреплялись позиции режима, тем мощнее становились пропаганда им русского шовинизма и откровенно националистическая политика. В 1943 г. в Красной армии были введены униформа, погоны и офицерские звания, напоминавшие те, которые существовали в царской армии. Многие фронтовики встретили нововведение критически. В докладной записке Особого отдела НКВД Донского фронта «о реагировании военнослужащих на новые знаки различия» цитировались, в частности, такие высказывания: «25 лет боролись против золотопогонников, кричали «долой золотопогонников», а теперь снова начинают вводить погоны и возвращаемся к старому»; «обратно возвращается старое, опять будем носить погоны. Я к этому питаю отвращение»; «наше правительство Красную армию хочет сделать армией капиталистической»; «наверное, скоро введут и старост, как раньше, а потом помещиков и капиталистов»; «а может быть с введением погонов вскоре на них вскочит и орел»; «мы катимся назад к старому строю»; «опять хотят сделать старый строй и фашистскую армию»…^{422 357 358} После того, как германские войска были выбиты с Северного Кавказа и из Крыма, в 1943–1944 гг. были поголовно депортированы в азиатскую часть Союза целые народы — чеченцы (около 400 тыс.), крымские татары (около 200 тыс.), турки-месхетинцы (около 200 тыс.), калмыки (более 100 тыс.), ингуши (около 100 тыс.), карачаевцы (75 тыс.), балкарцы (42 тыс.), крымские армяне, болгары, греки, итальянцы…³⁵⁹. Власти обвинили их в коллективном сотрудничестве с врагом. В 1944 г. в Советском Союзе был утвержден новый гимн, в котором говорилось, что все республики «сплотила навеки Великая Русь».

В 1943 г. Сталин пояснил: «Некоторые товарищи еще недопонимают, что главная сила в нашей стране — великая великорусская нация (…) Великая Отечественная война ведется за спасение, за свободу, за независимость нашей Родины во главе с великим русским народом». Характерно, что сказано это было с тем, чтобы поправить «некоторых товарищей еврейского происхождения»³⁶⁰. Руководство страны ничего не сделало для того, чтобы противостоять поднимавшейся в военные годы волне антисемитизма (его рост отмечался не только на территориях, оккупированных нацистами, где ой стимулировался гитлеровской пропагандой и политикой тотального уничтожения евреев, но также в советском тылу, в армии и некоторых партизанских отрядах). Закрытые указания 1943–1944 гг. ограничивали награждение евреев, их продвижение по службе, назначения на должности и т. д.³⁶¹

Чем явственнее становилось преобладание империалистической советско-англо-американской коалиции («Объединенных наций») над противостоящим империалистическим блоком во главе с Германией, тем активнее занимались будущие победители подготовкой к переделу мира. На Тегеранской конференции (ноябрь-декабрь 1943 г.) главы правительств Советского Союза и Великобритании И.В.Сталин и У.Черчилль и президент США Ф.Рузвельт обсуждали вопросы раздробления Германии, территориальных приращений в пользу СССР в Польше, Восточной Пруссии, Финляндии. После того, как 20 июля 1944 г. в Германии потерпела неудачу попытка военного переворота против Гитлера и, тем самым, шансы на досрочное окончание войны были похоронены, лидеры антигерманской коалиции, несомненно, вздохнули с облегчением. «Теперь уже можно сказать с некоторой определенностью, что для нас лучше, чтобы дела обстояли так, как сегодня, чем если бы заговор 20 июля удался, и Гитлер был убит, — подчеркивал в меморандуме, направленном британским премьер-министру и министру иностранных дел, представитель департамента политического разведки МИД Великобритании Дж. Уилер-Беннетт. — В этом случае верх взяли бы «старые армейские» генералы, и, как можно заключить из недавнего заявления Ватикана насчет готовности папы выступить посредником, были бы предприняты… уже подготовленные шаги к миру, при которых Германия признала бы свое поражение и добивалась бы приговора на других условиях, нежели безоговорочная капитуляция»³⁶². Летом — осенью 1944 г. советские армии окончательно выбили германские войска с территории СССР и вступили в Польшу, Финляндию, Румынию, Болгарию, а затем — в Чехословакию, Югославию, Венгрию и саму Германию. В феврале 1945 г. лидеры Советского Союза, Великобритании и США договорились о послевоенном разделе Европы: за Советским Союзом признавались Западная Украина и Западная Белоруссия, занятые им в 1939 г., Восточная Пруссия; СССР (наряду с Великобританией, США и Францией)

выделялась оккупационная зона в Германии. Было фактически признано преобладающее советское влияние в Югославии и Румынии, в Польше должно было быть создано коалиционное правительство из просоветских и прозападных деятелей, Греция отходила в сферу влияния западных держав. Так возникла «Ялтинская система», разделившая Европу на просоветский Восток и западные страны.

30 апреля — 2 мая 1945 г. советские войска после ожесточенных боев заняли Берлин. Сталинские армии продвинулись до рубежей западнее Вены и Праги. 8–9 мая война в Европе закончилась полной капитуляцией Германии. В августе-сентябре 1945 г. Советский Союз помог США и Ве-ликобритнии разгромить Японию, завладев при этом Южным Сахалином и Курилами и установив контроль над Северной Кореей и Манчжурией. Сталин вышел победителем из всемирной схватки. Советским гражданам Вторая мировая империалистическая война обошлась, по оглашенным в 1990 г. официальным данным, в 27 миллионов человеческих жизней (за период после 22 июня 1941 г.)³⁶³.

428

Глава 4 Советское социальное государство: рождение и крах

1. Послевоенное восстановление и новый рывок³⁶⁴

Выступая на приеме в Кремле в честь советских военачальников в мае 1945 г., Сталин произнес знаменитый тост за долготерпение русского народа. «У нашего правительства, — заявил он, — было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941–1942 годах, когда наша армия отступала… Какой-нибудь другой народ мог сказать правительству: вы не оправдали наших надежд, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с. Германией и обеспечит нам покой». Сталин с облегчением подчеркнул, что «народ не пошел на это», но «терпел, выжидал и надеялся»³⁶⁵

Победа в войне превратила Советский Союз в одну из сверхдержав — вершителей судеб послевоенного мира. В течение нескольких лет (до конца 1940-х гг.) просоветские правительства пришли к власти в странах Восточной Европы, а также в Китае, Северной Корее, Северном Вьетнаме. Пределы империи простирались теперь от Эльбы до Тихого океана и от Северного Ледовитого океана до 17-й параллели. В Корее и Вьетнаме разразилось вооруженное противостояние между сторонниками СССР и Западного блока, которое обошлось их населению в сотни тысяч жизней.

Официальная пропаганда приписывала успех Сталину — «вождю народов» и верховному главнокомандующему. Он был триумфатором.

1. Послевоенное восстановление и новый рывок

26 июня 1945 г. Сталину было присвоено звание генералиссимуса, правда, роскошный раззолоченный мундир он носить не стал. Теперь он, как «великий полководец», возвышался над всеми на недосягаемой высоте и стал еще больше походить на Наполеона Бонапарта — только все еще некоронованного.

Победа укрепила режим, но и создала для него новые проблемы. В обществе существовала смутная надежда на перемены. Как отмечала российский историк Е.Ю.Зубкова, с войны «пришел иной человек, который на многое смотрел другими глазами, видел то, чего раньше не замечал, и сомневался в том, что еще не так давно считал самим собой разумеющимся. Процесс психологической переориентации личности ускорился на последнем этапе войны, когда советский солдат перешагнул границу своей страны и соприкоснулся с другой культурой…»³⁶⁶. Многие верили, что после столь тяжелых испытаний и жертв все будет по-иному, по-новому.

Однако жизнь в послевоенные годы лучше не стала. Миллионы людей, находившихся во время войны на оккупированных территориях, остались без жилья, цены на рынке резко подскочили, деньги обесценились, по карточкам почти ничего нельзя было купить. В 1946 г. страну охватил голод, распространившийся и на крупные города, включая Москву, Ленинград и Новосибирск; он унес сотни тысяч жизней³⁶⁷. Тем не менее, власти подняли цены на товары, отпускаемые по карточкам, и сократили число людей, охваченных карточной системой. В 1947 г., в связи с отменой карточек, прошла еще одна волна подорожания продуктов. Особенно тяжелым было положение большинства жителей села, которые нередко получали лишь «пустые» трудодни. За время войны разрыв между основной массой населения страны, с одной стороны, и партийной, государственной и хозяйственной номенклатурой, а также дельцами «черного рынка», с другой, только вырос.

Вместо осуществления надежд, люди испытывали лишь новую нужду. Власти оправдывали трудности катастрофическими масштабами военных разрушений и потребностями народного хозяйства, а также нагнетали новую военную истерию и страхи перед очередным военным конфликтом — на сей раз, с бывшими союзниками Советского Союза по антигерманской коалиции. Отношения с ними стремительно ухудшались, превращаясь в «холодную войну».

Подъем хозяйства был целиком подчинен социальным интересам правящей бюрократии и осуществлялся по той же схеме и с теми же ориентирами, что и индустриализация 1930-х годов. В первую очередь восстанавливалась тяжелая промышленность. Огромные средства вкладывались в военную индустрию. Отрасли, производившие товары для массового по

требления, развивались лишь постольку, поскольку это было необходимо для воспроизводства рабочей силы.

Как и в 1930-х гг., средства на форсированное возрождение промышленности добывались исключительно из внутренних ресурсов (советское руководство, по политическим соображениям, не приняло американский «план Маршала»), то есть, за счет предельной эксплуатации рабочей силы и всемерной экономии на ее нуждах, а также почти дарового труда сотен тысяч репрессированных. Число узников лагерей и сосланных пополнилось не только народами, поголовно высланными в годы войны, но также десятками тысяч курдов, цыган, корейцев, финнов, болгар, эстонцев… После войны в ГУЛАГ были отправлены многие советские граждане, захваченные в плен гитлеровцами или угнанные на работу в Германию, а также около 2 млн. «перемещенных лиц», выданных режиму британским правительством. Были репрессированы украинцы, заподозренные властями в симпатиях к националистам; депортации подвергались десятки тысяч евреев из западных районов СССР, 200 тысяч греков. Тысячи людей были арестованы за «экономические» преступления, а в 1947 г. ужесточились наказания за «хищение государственной собственности». В конце 1940-х гг. снова поднялась волна преследований за «незаконный уход с работы». По оценке исследователей В.Н.Орлова и С.В.Богданова, это было «отражением как заинтересованности хозяйственных руководителей в удержании рабочих в условиях жестокой нехватки рабочей силы, так и политики властей по контролю над трудящимися массами во время послевоенного возрождения народного хозяйства». Лишь в 1951 г. масштабы применения указа против «незаконного ухода» несколько ослабли³⁶⁸.

Довоенный уровень производства был достигнут к 1948 г.; восстановление хозяйства в основном завершилось. После этого сталинский режим попытался вывести страну на уровень развитого индустриального общества. Уже к 1953 г. Советский Союз имел в 2 раза больше станков, чем до войны (1,3 млн.), уступая только США (1,8 млн.). Экономический рост осуществлялся преимущественно за счет постоянного увеличения производственных норм. Крестьяне были вынуждены поставлять государству примерно треть своей продукции либо фактически безвозмездно, либо по ценам ниже себестоимости. В 1948 г. власти вновь повысили ставки сельскохозяйственного налога. В J949 г. был увеличен налог с оборота, который вызывал значительное подорожание товаров в государственных магазинах. По-прежнему не хватало усилья: полезная жилая площадь на одного человека в 1950 г. оставалась на уровне 1913 г. Сельское хозяйство не могло прокормить население: производство зерна и поголовье скота в 1950–1953 гг. стагнировало на уровне, не достигшем 1913 г.³⁶⁹

Ссылки на «трудности восстановления» уже не казались людям убедительными. Стал накапливаться мощный потенциал недовольства, вновь таивший в себе угрозу взрыва. Как можно судить по отрывочным разрозненным данным, в отдельных местах во второй половине 1940-х гг. наблюдались коллективные отказы от работы. Уже в первые послевоенные месяцы имели место волнения и другие проявления широкого недовольства на военных заводах Урала и Сибири³⁷⁰. В мае 1948 г. массовое возмущение рабочих Уральского турбомоторного завода было вызвано ужесточением пропускного режима и произволом охранников, открывших огонь по работникам. В марте 1949 г. произошла забастовка на свердловской фабрике «Уралобувь», где работники были недовольны плохими условиями в общежитии, задержками и обсчетами при выдаче зарплаты³⁷¹. О степени недовольства трудящихся свидетельствует поток жалоб, который непрерывно шел в государственные, партийные и профсоюзные органы: на неправомерные увольнения, недостаточную оплату больничных листов, на условия и режим труда, снабжение и т. д.³⁷² Росла напряженность в лагерях, где участились вооруженные побеги, распространялись антиправительственные листовки и призывы к восстанию³⁷³. Стачки и бунты заключенных вспыхивали на Колыме (1946, 1949), в Устьвымлаге, Джезказгане (1946), Печорских лагерях (1948), Салехарде, Тайшете (1949–1950), Крас-лаге (1951), Экибастузе (1952).

На существование оппозиционно-леворадикальных настроений среди активной молодежи указывал в опубликованной им книге испанский коммунист В.Гонсалес («Эль-Кампесино»), который в 1944–1948 гг. находился в заключении в Советском Союзе, но затем сумел бежать из страны. «В лагерях встречаешь больше анархистов, чем можно было бы предположить. Старых и молодых, — свидетельствовал он. — Они верят, что весь опыт большевизма подтвердил их правоту. И я думаю, что много анархистов есть еще только в Испании и в России. Анархисты, которых я встречал в тюрьмах и трудовых лагерях, постоянно задавали мне вопросы об испанском анархизме. И об Испании — стране, которой они восхищались»³⁷⁴.

Тревожным симптомом для властей стало появление новых леворадикальных молодежных групп, которые отрицали социалистический характер сталинского режима. Наиболее заметной из них был «Союз борьбы за дело революции», созданный московскими студентами в августе 1950 г. Участники кружка пришли к выводу, что в Советском Союзе существует бонапартистская диктатура с экономикой государственного капитализма, империалистической внешней политикой и отсутствием декларируемых в конституции гражданских свобод и выборов. Сталинский режим надлежало свергнуть и заменить подлинным социализмом, который подпольщики представляли себе в виде системы Советов, описанной Лениным в брошюре «Государство и революция». Крестьян предполагалось уравнять в правах с рабочими путем преобразования колхозов в совхозы. Был изготовлен гектограф, печатались нелегальные статьи-листовки. Обсуждалось также создание боевой группы и организация покушений на лидеров режима. В январе-феврале 1951 г. организация была разгромлена властями, 3 ее активиста (Б.Слуцкий, Е.Гуревич и В.Фурман) были казнены, 10 приговорены к 25 годам заключения, и еще 3 — к 10 годам³⁷⁵. Уже в 1953 г. в столице существовала новая организация «Армия революции», объединявшая школьников и призывавшая к вооруженному восстанию. Ее участники считали себя «ортодоксальными марксистами». По их мнению, в Советском Союзе действительно существовал социализм, но, поскольку это был классовый строй, вставала задача революционного перехода к коммунизму — свержения бюрократической диктатуры и «восстановления» советской власти³⁷⁶. Подпольные левые антисталинистские группы, выпускавшие нелегальные журналы и листовки, действовали и в других городах: Воронеже («Коммунистическая партия молодежи», 1947–1949), Челябинске и Свердловске («Коммунистическая идейная молодежь», 1945–1946), Ленинграде («Молодежная рабочая партия коммунистов», 1950); сообщалось о распространении листовок «Продолжать дело Кронштадта!»³⁷⁷

Для смягчения неудовлетворенности «низов» власти прибегли к серии снижений розничных цен в 1947–1954 гг., но покупательная способность и уровень жизни большинства трудящихся оставались ниже довоенных³⁷⁸.

Растущее, хотя и смутное еще народное недовольство было не единственной проблемой, с которой столкнулся в послевоенные годы сталинский режим. В период войны и после нее резко возросла роль различных

бюрократических элит — аппаратных, военных, региональных, отраслевых, Усилилась борьба между ними за влияние и близость к «вождю»³⁷⁹. Все это затрудняло функционирование тоталитарной модели, действовавшей по принципу иерархической пирамиды, в основании которой находились бесправные массы, ступени составляли бюрократические кадры, а вершину — сам диктатор.

2. Пирамида форсированной модернизации

Политическая система, созданная Сталиным, никогда не была оформлена никаким официальным документом. Главный законодательный орган, образованный по конституции СССР 1936 года — Верховный совет — всегда оставался в значительной степени декорацией, поскольку послушно одобрял решения, которые предварительно выносились партийной и государственной верхушкой. Деятельностьотраслевых министерств (так с 1946 года стали называться наркоматы) курировалась соответствующими отделами ЦК партии. Партия по существу срослась с государством (модель «партии-государства»). Сам Сталин сравнивал господствующую роль «коммунистической» партии, названной позднее в конституции «руководящим ядром» всех государственных и общественных организаций (статья 126), с функцией «ордена меченосцев» в государствах, созданных в Средние века рыцарскими орденами³⁸⁰, но не развил эту мысль. В историографии преобладает мнение, что Советский Союз был идеологическим «марксистско-ленинским» государством, но и эта точка зрения упрощает реальное положение вещей: действительно, такая идеологическая основа декларировалась, и всякое отступление от провозглашаемых догматов строго каралось, но в то же время, сами они просто прагматически использовались для обоснования и поддержания созданной системы господства. Лидеры режима отнюдь не были идейными фанатиками. «Это не означает однако, что Сталин и сталинисты не придавали большого значения идеологии. Конечно, придавали. Причем делали это, тщательно соблюдая все детали. Но при этом прекрасно знали… что использовавшаяся ими демагогия была чем-то вроде мандата, который должен был оправдать и узаконить их власть. На деле же эта идеологическая абракадабра не играла роль философского руководства к действию и не служила ключом к объяснению проводимой ими политики», — вспоминал бывший секретарь Сталина Б.Г.Бажанов⁴⁴⁶.

В самой идеологии режима исподволь накапливалось расхождение с изначальным ленинизмом (в вопросах об «отмирании» государства и товарно-денежных отношений, в национальном вопросе и т. д.), и прежняя большевистская доктрина чем дальше, тем больше смешивалась с элементами традиционализма и имперского шовинизма. Официальным «теоретикам» и пропагандистам приходилось прилагать немалые усилия для того, чтобы свести концы с концами. Чтобы обосновать и оправдать негласную эволюцию идеологии, позднее (уже после Сталина) был придуман термин «реальный социализм»: дескать, да, не все вышло «по Марксу» и «по Ленину». Социализм получился не «идеальный», а такой, как есть в реальности. И в народе шутили: «Я колебался вместе с генеральной линией партии».

Хотя сталинизм исторически вырос из ленинизма, в действительности Сталин вряд ли намеревался строить «социализм» даже в его ленинском понимании — как временную «воспитательную диктатуру», своего рода переходный государственный капитализм, которому впоследствии надлежало «отмереть». На обложке имевшегося в его личной библиотеке экземпляра брошюры Ленина «Государство и революция» Сталин написал: «Теория изживания [государства] есть гиблая теория!»³⁸¹, В отличие от якобинцев-большевиков периода революции, сталинская бюрократия не собиралась никого «воспитывать» и приучать к грядущему в несбыточном будущем социалистическому самоуправлению. Ее представления об обществе чем-то неуловимо напоминали древнекитайский легизм с его представлениями об изначально дурной, ленивой и смутьянской натуре человека и благодетельности сурового диктаторского Закона, призванного силой и наказаниями внедрить добродетель. Эти настроения были ярко выражены устами одного из персонажей повести А.Платонова «Город Градов»: «Бюрократия имеет заслуги перед революцией: она склеила расползавшиеся части народа, пронизала их волей к порядку и приучила к однообразному пониманию обычных вещей <.. > И как идеал зиждется перед моим… взором то общество, где деловая официальная бумага проела и проконтролировала людей настолько, что, будучи по существу порочными, они стали нравственными. Ибо бумага и отношение следовали за поступками людей неотступно, грозили им законными карами, и нравственность сделалась их привычкой»³⁸². Сам Сталин относился к «рядовым» людям, ради которых якобы строился социализм, с глубоким презрением. По свидетельству Н.С.Хрущева, «Сталин говорил, что народ — навоз, бесформенная масса, которая идет за сильным»³⁸³. Федор Тарасов, звукотехник Мавзолея Ленина, откуда советская верхушка принимала парады, слышал, как в 1935 г., перед началом первомайской демонстрации, «вождь» пробормотал: «А теперь пойдут бараны»³⁸⁴. Такую реакцию (уже в более поздний период) подтверждает и дочь Сталина Светлана. Она наблюдала, как при виде приветствующих толп его «передергивает от раздражения. «Разинут рты и орут как болваны!..» — говорил он со злостью»³⁸⁵.

Однако правящей верхушке было недостаточно простого и пассивного повиновения. Ей нужно было организовать миллионы людей на форсированную модернизацию, заставить их активно, с энтузиазмом и верой выполнять задачи, поставленные «наверху», и перевыполнять их. Для этого необходима была особая мобилизационная модель, и советская верхушка по ходу дела сооружала ее, почти экспериментально подбирая адекватные ей формы с целью ускоренного развития индустриальных производительных сил. Для этого внедрялись общественные отношения, основанные на приказах, системе неоплаченного труда и стремлении разбить все горизонтальные социальные связи между людьми, огосударствить человеческие контакты и направить их в русло официальных властных институтов.

В 1930-е годы сталинская система приобрела вид четырехступенчатой иерархической структуры «бонапартистского» типа³⁸⁶. На верхней ступени общественной пирамиды находился единовластный харизматический вождь, сакральность которого подкреплялась новой мифологией. Фигура покоящегося в Мавзолее Ленина была обожествлена, но то был бог далекий, «ушедший». Сталин подавался не только как его пророк, но фактически как его живое воплощение — «Ленин сегодня», то есть земной бог. В этом смысле Сталин продолжал традиции восточного деспотизма. Ему даже возносили молитвы. «Если ты, встретив трудности, вдруг усомнишься в своих силах — подумай о нем, о Сталине, и ты обретешь нужную уверенность. Если ты почувствовал усталость в час, когда ее не должно быть — подумай о нем, о Сталине, и усталость уйдет от тебя… Если ты замыслил нечто большое — подумай о нем, о Сталине, — и работа пойдет споро. Если ты ищешь верное решение — подумай о нем, о Сталине, — и найдешь это решение», — поучал печатный орган партии, газета «Правда»³⁸⁷.

Пропагандистская машина старательно создавала облик богочеловека — мудрого, всезнающего и вездесущего, сурового, но доброго по отношению к народу (отсюда и многочисленные вариации на тему «Сталин и дети»), любящего простого человека и заботящегося о нем, беспощадного в гневе, но справедливого. Впрочем, здесь была оставлена необходимая лазейка для отступления: Сталин стремился поставить дело так, чтобы все «непопулярные» меры, вплоть до жесточайшего террора, представали как «обман доверия» вождя («Сталин не знает»). Но «обмануть» вождя можно было лишь ненадолго — затем он «вмешивался», исправлял положение и карал виновных в «злоупотреблении» (так было и с «коллективизацией», и с репрессиями 1937–1938 гг., списанными на отстраненного и расстрелянного министра Н.И.Ежова). Миф о вожде развивался и совершенствовался. К его всеведению добавлялись новые и новые грани и стороны: гениальный полководец, выигравший войну, главный теоретик «марксизма-ленинизма» как науки наук и непререкаемый авторитет в любых «частных» науках. Все, кто был свидетелем прежнего, домифологического бытия Сталина, уничтожались столь же беспощадно, как и его оппоненты в любой отрасли человеческого знания.

Вторую ступень занимала небольшая группа соратников Сталина, его ближайшее политическое и партийное окружение. Его можно назвать сталинской властвующей элитой. В отличие от системы противоборствующих элитарных («термидорианских») группировок 1920-х гг., структура, сложившаяся в 1930-е годы, была моноэлитно-олигархической, причем подчеркнуто связанной с вождем и зависимой от него. Именно через Сталина осуществлялся элитный статус этих деятелей; если он был вождем всех и вся, то они — как бы отраслевыми вождями. На них лежал отблеск его са-кральности. Но при потере милости вождя любой член или группа членов элиты проваливались в политическое или даже физическое небытие. Поэтому внутри правящей элиты также происходили постоянные столкновения, закулисная борьба, взаимное подсиживание и сведение счетов.

Сталинская элита фактически увенчивала собой третью ступень — бюрократию, подобно тому, как сам «отец народов» увенчивал элиту и всю пирамиду. Функция номенклатурщиков-бюрократов (партийных, государственных, хозяйственных, «общественных») на всех уровнях состояла в конкретном осуществлении решений, принимаемых на верхних ступенях пирамиды. Вождь и его элита в широком смысле слова выражали, в конечном счете, интересы именно бюрократии (советских государственных капиталистов), постоянно воспроизводили ее и обеспечивали ей льготы и привилегии. Но на практике интересы верхних этажей власти и конкретных групп бюрократии совпадали далеко не всегда.

Бюрократ, заняв определенную должность, стремится к прочности и стабильности своего положения, начинает проявлять консерватизм, с опаской относится к любым резким и быстрым переменам, воспринимая их как нежелательные. Напротив, Сталин и элита 1930-х гг. пытались форсировать темпы экономического индустриального развития, чтобы укрепить прочность своей власти и обеспечить материальную основу собственного могущества и привилегий. Поэтому один из принципов «сталинизма Сталина» состоял в том, чтобы держать все сферы жизни в стране в состоянии постоянного напряжения, перманентной мобилизации и бдительности, что позволяло поддерживать атмосферу «чрезвычайщины», военного лагеря³⁸⁸. Вот почему для низшего и среднего звена бюрократии (чтобы оно «не засиживалось») предназначался не только пряник, но и кнут в виде постоянного контроля, систематических взбучек³⁸⁹ и периодически повторявшихся чисток и перетряхиваний, доходивших до физического истребления целых групп и эшелонов бюрократии.

Выполнять распоряжения начальников-бюрократов и с энтузиазмом трудиться на фабриках, стройках, в полях и учреждениях должны были трудящиеся массы. Они составляли четвертую, низшую ступень общественной пирамиды. Но в рамках мобилизационной модели форсированного развития им отводилась и еще одна роль. Постоянное апеллирование к массам широко использовалось сталинским бонапартизмом для подстегивания и запугивания бюрократического аппарата. Верхушка власти при необходимости давала понять, что она готова вместе с народом принять меры против бюрократов, постоянно подчеркивала, что она сама отражает интересы трудящихся (советская компартия «есть передовой, организованный отряд пролетариата Союза ССР, высшая форма его классовой организации», — говорилось в партийном уставе^{390 391 457}), а также интересы общества в целом — общегосударственные, общенациональные. Тем самым она как бы отмежевывалась от представителей бюрократии, когда те действовали вопреки «общим интересам» системы в целом, нарушая, как заявлялось, интересы трудящихся. Этот метод не был, конечно же, изобретением Сталина или кого-либо из его окружения. Он также вытекал из восточно-деспотических традиций, при которых центральная власть сводила вместе и концентрировала интересы разобщенных патриархальных общин. Характерно, что к таким же приемам прибегал любимый «отцом народов» первый русский царь Иван Грозный, в борьбе за свое единовластие не брезговавший поддержкой «низших» якобы против «сильных» и «богатых»⁴⁵.

Заинтересованность аппарата в стабильности и, следовательно, ограничении масштабов форсирования и подхлестывания модернизации сталинская правящая верхушка изображала как сознательный саботаж, вредительство, противоречащее чаяниям и устремлениям народных масс. «Партия приняла специальное решение в организационном отношении, облегчающее борьбу с этими канцелярско-бюрократическими методами. Вы знаете, что одним из характерных признаков и проявлений этого метода было раздутие функционалки в наших организациях хозяйственных, где разделялась ответственность, где многочисленность органов, параллельно работающих, путающихся друг у друга в ногах, мешала улучшению работы», — заявил, выступая на пленуме ЦК партии в феврале 1937 г. глава правительства В.М.Молотов, и добавил: «…это был, видимо, союз вредителей и головотяпов». Вторя ему, секретарь ЦК партии Л.М.Каганович заявил с места: «…Я думаю, функционалка в легкой промышленности была вредительством»³⁹². А прокурор СССР А.Я.Вышинский подчеркивал, что именно бюрократическую атмосферу используют «саботажники» и «диверсанты» в «маскировке своей преступной, вредительской деятельности»³⁹³.

Сталинское заигрывание с массами не ограничивалось проведением периодических антибюрократических кампаний. Постоянная перестановка аппарата создавала условия для социальной мобильности, для быстрого продвижения «человека из народа» по крутым ступеням общественной лестницы. Возможность этого ярко демонстрировалась массам на примерах героев истинных и вымышленных. Так начинал свою карьеру будущий лидер партии и государства Л.И.Брежнев, которого волна чисток конца 1930-х гг. вознесла из инженеров на пост заведующего отделом, через год — секретаря Днепропетровского обкома партии, а после войны — и выше. Лишенные социальной и личной свободы трудящиеся могли (разумеется, не все!) обрести своеобразную компенсацию в виде надежды на путь наверх и связанное с этим преуспеяние. На киноэкранах зритель видел многочисленных героев и героинь, совершающих стремительное восхождение от «сохи и станка» до высот политического и государственного руководства, всеобщей известности и авторитета. На подобных реальных героев «рабочей аристократии» сталинизм пытался опереться. Наличие многочисленных иерархических ступеней, привилегированных и «подкармливаемых» слоев отражало глубокий антиэгалитаризм сталинской политики.

Многие исследователи, подобно К.А.Виттфогелю, подчеркивали черты сходства между сталинской моделью государства и восточным деспотизмом³⁹⁴. Но между этими типами режимов существовало отличие, которое определялось разницей в решаемых ими задачах. Восточный деспотизм стремился консервировать структуры традиционного общества и экономику, тогда как сталинизм — осуществить насильственную и ускоренную модернизацию. Соответственно, традиционный авторитаризм первого допускал существование подчиненных ему и интегрированных в общую вертикаль общественных единиц (общин, союзов, ассоциаций) внутри системы, кон

центрируя в своих руках связи между ними. Напротив, сталинское государство пыталось установить тоталитарную модель власти, при которой не дозволялось никакой (даже самой минимальной) внутренней самостоятельности тех или иных частей общества. Более того, оптимальным, с его точки зрения, было бы вообще отсутствие таких оформленных частей и уничтожение любых горизонтальных связей между атомизиро-ванными индивидами. Власть стремилась не допускать никаких автономных образований или свободных пространств. Государство мыслилось как регулятор и заменитель всех социальных взаимоотношений, вплоть до самых интимных³⁹⁵. Даже семья, объявленная в Советском Союзе «ячейкой общества», не имела никакой автономии. Конфликты между ее членами разбирались в партийных комитетах и «товарищеских судах», супруги жаловались друг на друга в партийные, профсоюзные и иные инстанции, поощрялось доносительство, а родители и дети боялись обсуждать между собой общественные проблемы.

В нацеленной на постоянное подхлестывание развития схеме каждому уровню социальной пирамиды отводилась особая роль, причем «вождь» сохранял возможность в любой момент апеллировать к «низам» или кадрам низшего и среднего звена против неугодных ему бюрократических и даже элитарных группировок. Страх перед чистками, строгая взаимосвязь между общественным статусом и доходом администраторов и выполнением хозяйственного плана должны были подстегивать интерес номенклатуры-бюрократии к увеличению производства. Как отмечал исследователь сталинской модели власти А.Авторханов, «жизнеспособность и долголетие такого общества зависели от систематической регенерации ячеек власти сверху донизу — от постоянного вычищения отработанных кадров, от постоянного возобновления армии бюрократов. Порядок Сталина не допускал ни свободной игры сил на верхах, ни гражданской инициативы в обществе, даже самой верноподданической… «Думать» — это прерогатива одного Сталина, «действовать» — это задача всей партии»³⁹⁶.

Но именно здесь и находилась уязвимая, ахиллесова пята системы. Чем выше были доходы номенклатуры, тем труднее было ее представителям удовлетворять свои возраставшие материальные потребности. «Их интерес направляется прежде всего на сохранение и гарантирование достигнутого и меньше — на достижение новых льгот. Частный интерес бюрократов… все больше попадает в конфликт с требованием… быстрого роста экономики», — отмечал бельгийский экономист Э.Мандель⁴⁶³. Это создавало предпосылки для ведомственного окостенения и торможения, что ставило под вопрос сам курс форсированной модернизации.

Усиление корпоративных группировок бюрократии, их стремление к самостоятельности мешало использовать механизмы подстегивания для решения задач послевоенного индустриального рывка. Более того, оно подрывало монолитность системы власти и принятия решений. Режим отвечал на это попытками усилить централизацию управления. Так, 21 апреля 1948 г. правительство заменило принцип прямых договоров между предприятиями и главками, допускавший переговоры и определенную конкуренцию в снабжении, ежегодным центральным договором между главками и другими ведомствами; установленные рамки должны были строго соблюдаться предприятиями. Тем не менее, тенденции к оформлению корпоративных интересов сохранялись.

3. «Осень патриарха»

Выход из кризиса доверия и структурных проблем режим искал на привычном уже пути репрессий. Они были призваны как по-прежнему обеспечивать экономику почти даровой рабочей силой, так и подавить назревавшее массовое недовольство и бюрократические группировки.

Для обоснования нового витка террора было организовано идеологическое наступление на недостаточно «ортодоксальный» образ мыслей. Руководство им было поручено секретарю ЦК партии по идеологии А.А.Жда-нову. Наступление началась с постановления ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»» (август 1946 г.) и создания «судов чести в министерствах СССР и центральных ведомствах» (март 1947 г.). Уже в июне 1947 г. профессоров-биологов Н.Клюеву и Г.Роскина обвинили в антипатриотизме и сотрудничестве с зарубежными фирмами³⁹⁷. Кампании, которые проходили под флагом дискуссий по вопросам философии (1947 г.), биологии, литературы (1948 г.), языкознания (1950 г.) и «политэкономии социализма» (1951 г.), должны были нагнетать атмосферу истерии и нетерпимости, выявить недостаточно «надежных» и передать контроль над всеми областями человеческого знания в руки доверенных лиц и клик (так в биологии воцарилась «лысенковщина»). За «спорами» следовали разоблачительные собрания и чистки. Таким образом, режим наносил удар по слоям научной и культурной интеллигенции, которым Сталин и его окружение не доверяли, стремясь устранить почву для потенциального инакомыслия. В то же самое время, кампании были направлены на утверждение авторитета «вождя» как главного «корифея всех наук», автора «гениальных» трудов «Марксизм и вопросы языкознания» (1950 г.) и «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952 г.).

464

Продолжая наметившийся еще до войны курс, диктатура возвеличивала русский народ и вела ожесточенную войну против «антипатриотов», «космополитов» и «низкопоклонников перед Западом». Так завершалась идейная трансформация сталинского режима, чья идеология окончательно превратилась в великодержавно-шовинистическое государственничество, едва прикрытое «марксистско-ленинской» фразеологией. Не имея возможности убедить трудящихся в том, что они работают «на себя», режим пытался использовать для укрепления своей опоры в обществе разжигание национализма и опору на традиционные ценности³⁹⁸. Официальные идеологи внушали, что Россия на протяжении истории всегда занимала передовые позиции в ведущих областях, что все ведущие изобретения в науке и технике всегда делались русскими и т. д. В народе шутили: «Россия — родина слонов».

С одной стороны, националистическая «накачка» готовила население к возможной войне с Западным блоком — конкурентом СССР в борьбе за мировое господство. С другой, образ внутреннего врага, или, как говорили тогда, «пятой колонны», позволял отвлечь внимание людей от их реальных трудностей и проблем, переложить вину за тяготы на мнимых заговорщиков, мобилизовать массы и сплотить их вокруг власти. Рядовой человек должен был приучиться презирать иностранную культуру («иностранщину»), ненавидеть и бояться ее. Была еще более ужесточена литературная и театральная цензура; из библиотек изымались книги, не имевшие уже никакого отношения к «политике».

Особая ненависть правящих ксенофобов обрушилась на евреев как воплощение образа «безродных» и «лишенных корней» космополитов. Настораживающие симптомы грядущей кампании появились в начале 1946 г. в статье поэта Н.С.Тихонова в газете «Советская культура», направленной против «космополитических» литературных критиков. В январе 1948 г. был убит председатель Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) — выдающийся актер С.М.Михоэлс. После массового собрания в московской синагоге, участники которого встречали израильского посла (стоит отметить, что Советский Союз приветствовал создание государства Израиль и фактически поддерживал его в войне с соседними арабскими режимами), власти обрушились на «сионистов». В конце 1948 — начале 1949 года ЕАК был разгромлен, а его руководители арестованы; Государственный еврейский театр был закрыт. Главная партийная газета «Правда» начала травлю «антипатриотических» театральных критиков. Евреи, работавшие в сфере культуры, искусства, медицины, образования, в промышленности и служившие в армии, изгонялись и арестовывались. 12 августа 1952 г. власти казнили ряд ведущих представителей еврейской интеллигенции³⁹⁹.

Режим готовил новые массовые расправы. Их планировалось открыть судебными процессами, причем антисемитским обвинениям отводилась роль детонатора. В преддверие намеченных судилищ, в январе 1950 г. была официально восстановлена смертная казнь за государственную измену (формально отменена в 1947 г.). В июле 1951 г. ЦК ВКП(б) выпустил постановление и закрытое письмо о смещении министра государственной безопасности В.С.Абакумова: его обвинили в том, что он якобы тормозил дела против арестованного врача Я.Г.Этингера и членов «Союза борьбы за дело революции» (евреев по национальности). Новому руководству министерства госбезопасности поручалось завершить их^{400 401 468}. Наконец, в январе 1953 г. власти объявили о раскрытии «заговора врачей», которые якобы собирались отравить Сталина и его ближайшее окружение по заданию Запада и «мирового сионизма». Последовали новые аресты и настоящая антисемитская истерия. Режим планировал провести суд над «убийцами в белых халатах», а затем осуществить поголовную депортацию евреев — возможно, как прелюдию к новому массовому террору. Поспешно сооружались новые лагеря и расширялись уже действующие. Имеются сведения о существовании «гигантского плана» широкомасштабной индустриализации Сибири, для реализации которого «заключенным и депортированным нациям предстояло пополниться почти двумя миллионами евреев, 200 тысячами мин-

468

грелов и двумя-тремя миллионами новых политических узников».

Репрессии оставались и способом борьбы с усилившимися бюрократическим группировками и кланами. В 1948–1949 гг. были арестованы, а затем уничтожены близкие к загадочно умершему незадолго до этого Жданову заместитель председателя правительства СССР Н.А.Вознесенский, секретарь ЦК партии А.А.Кузнецов, глава правительства России М.И.Родио-нов и другие высокопоставленные партийные функционеры из Ленинграда. Они представляли возвысившуюся ленинградскую группировку. В ноябре 1951 г. режим разгромил партийное и республиканское руководство Грузии, обвиненное в «буржуазном национализме» («грузинское дело»). Удары направлялись не только против региональных, но и против отраслевых элит («дело авиационных работников», «дело Госплана»). Острой борьбой «наверху» сопровождались крупные кадровые перемещения, которые производились в эти годы.

Очевидно, диктатор задумал сменить большую часть правящей олигархии, поставив на ее место менее «засидевшихся» функционеров — «выдвиженцев» из среднего звена номенклатуры, которые должны были ощущать большую зависимость от него. На XIX съезде партии (октябрь 1952 г.) из ее названия было удалено слово «большевистская»: теперь она называлась просто «Коммунистической партией Советского Союза» (КПСС). Съезд не избрал генерального секретаря, и Сталин оставался официально лишь одним из секретарей ЦК. По существу, это означало, что первым лицом в государстве становится глава правительства («вождь» занимал этот пост с 1941 г.), а не партии. Для нейтрализации партийной верхушки было ликвидировано Политбюро, а в более широкий по составу Президиум ЦК вошло много новых лиц. Позднее, в докладе на XX съезде КПСС ставший к тому времени первым секретарем ЦК Н.С.Хрущев утверждал, что «вождь» собирался «устранить старых членов Политбюро, ввести менее опытных, чтобы те всячески восхваляли его (Сталина). Можно… предполагать, что это было задумано для того, чтобы потом уничтожить старых членов Политбюро..»⁴⁰².

Однако такие перетряски чем дальше, тем больше противоречили интересам самого номенклатурного класса — бюрократии, на которую опирался Сталин. Диктатор пытался удерживать кадры в постоянном напряжении, чтобы обеспечить непрерывность форсированной модернизации. Чиновники, напротив, стремились к стабилизации своего положения и к гарантированному продвижению по карьерной лестнице, что было невозможно в условиях, когда сама их жизнь постоянно оказывалась под угрозой. Многие из них выдвинулись в годы чисток 30-х годов и хорошо могли представить себе всю ненадежность своей дальнейшей судьбы. Лидеры партийной олигархии хорошо понимали, что их ждет. Непроясненные моменты, связанные с последовавшей смертью «вождя», породили предположения о том, что его уход из жизни был связан с заговором его окружения⁴⁰³.

Согласно официальным данным, Сталин умер 5 марта 1953 г. «Великая избавительница — смерть подошла вплотную к тщеславному самодержцу и, коснувшись его, молчаливым взглядом сказала: «довольно!» И деспота не стало; он перестал быть, ибо то, что было живым Сталиным, как личностью, навсегда перестало существовать. Не спасли его ни шикарные мундиры, в которые он наряжался, ни многочисленные громкие титулы, которыми он кичился, ни ордена и медали, которыми он увешивал свою грудь, ни груды золота, которыми он привлекал к себе на услужение ретивых борзописцев, ни раболепные подхалимы, которые восхваляли и боготворили его, ни придворная челядь, которая пресмыкалась пред ним, ни плотная стена охранников, которыми он отгородил себя от народа, ни церберы из ВЧК-ГПУ-НКВД-МГБ, на растерзание которых он предавал обманутые и обворованные им народы. Все эти насильники, злодеи и убийцы, сеявшие только смерть, ни на одну йоту не могли прибавить жизни оголтелому маньяку. Перед лицом смерти все они оказались бессильными и ничтожными, как и сам диктатор»⁴⁰⁴. Такими словами проводил правителя полумира эмигрантский журнал русских анархистов.

Троцкист И.Дойчер в написанном им некрологе выделил модерниза-торские «достижения» Сталина: «…Он нашел Россию, работающую деревянными плугами, а оставил ее, оснащенной ядерными реакторами»; он поднял Россию на уровень второй индустриальной державы мира⁴⁰⁵. Дой-чер подчеркивал, что сделано это было варварскими методами. Он забыл только упомянуть о том, что ни атомные реакторы, ни атомную бомбу нельзя намазать на хлеб вместо масла…

4. Социальные уступки

По ряду формальных признаков, в Советском Союзе еще с довоенных времен существовали некоторые элементы «социального государства». Была ликвидирована безработица, введены бесплатная медицинская помощь, государственные пенсии, оплачиваемые больничные и отпуска (ежегодные, по беременности и уходу за ребенком); развивалось образование. Однако, как уже отмечалось в предыдущей главе, нищета большинства населения, низкий уровень заработков, наличие огромной армии бесправных работников-заключенных и широкие ограничения в предоставлении услуг и выплат делали эту «социальность» весьма относительной. Правящий класс Советского Союза, как и капитализм эпохи индустриализации, не собирался добровольно делиться с трудящимися хотя бы долей своих богатств. Как и повсюду в мире, эксплуатируемые работники могли добиться улучшения своего положения только в ходе ожесточенного сопротивления.

Протесты угнетенных приобрели массовый характер почти сразу после смерти Сталина. Первыми выступили заключенные лагерей — наиболее бесправная и эксплуатируемая часть трудящихся. В 1953–1954 гг. по этим центрам каторжного труда прокатилась волна волнений и восстаний: в Горном и Норильском лагерях (Норильское восстание, май-август 1953), Речном лагере (Воркута, июль-август 1953), Курганском, Унженском и

Вятском лагерях (январь 1954), в Бодайбо (февраль 1954), Степном лагере (Кенгир, май-июнь 1954), строительном № 585 (сентябрь 1954) ит.д. Как отмечает исследователь протестных выступлений в Советском Союзе В.А.Козлов, по форме «это были, главным образом, забастовки, организаторы которых стремились добиться уступок мирными средствами, оставаясь в рамках советской легальности. Но иногда дело доходило до «стойких волынок», жесткой конфронтации, вооруженных столкновений с властями, кровавых расправ над участниками волнений»⁴⁰⁶. В этих акциях принимали участие тысячи или даже десятки тысяч людей. Заключенные возмущались жестоким обращением начальства и охраны, непосильными условиями труда по 10–14 часов в день. Они требовали сокращения рабочего времени до 7–8 часов, выплаты заработанных денег, улучшения условий жизни, быта и медицинского обслуживания, пересмотра дел заключенных, их полной или частичной реабилитации, наказания виновных в злоупотреблениях, а иногда и освобождения всех узников лагерей и перевода их на вольное положение. В ходе выступлений протестующие проявили высокую степень самоорганизации и активности. Хотя восстания и протесты были жестоко подавлены, властям стало ясно, что сохранить прежнюю систему дарового труда не удастся, поскольку в условиях роста общего недовольства в стране «восстания могли стать детонатором больших социальных потрясений»⁴⁰⁷. Это вынудило их приступить к демонтажу лагерного сектора экономики страны: пересмотру дел и освобождению заключенных. С начала 1954 г. по начало 1956 г. число узников лагерей, отбывающих приговоры по «политическим» статьям, сократилось с 467 тыс. до 114 тыс., а общая численность лагерного «населения» впервые за 20 лет составляла менее 1 млн. человек⁴⁰⁸. По справедливому замечанию эмигранта из Советского Союза социалиста Н.Драгоша, восстания в лагерях «практически разрушили сталинскую систему массового применения принудительного труда в СССР»⁴⁰⁹.

Напряженность в обществе в середине 1950-х гг. ощущалась весьма сильно. Местами происходили забастовки. Так, в июле и августе 1953 г. бастовали рабочие шахт № 29 и «Капитальная» в Воркуте, затем — шахты № 18 и строители ТЭЦ на Аяч-Аге; стачки были подавлены⁴¹⁰. В ряде мест вспыхивали столкновения молодежи (преимущественно, учащихся фабрично-заводских и профессиональных училищ) с милицией (в Лудзе в 1953 г., Ленинграде в 1954 г., Сычевском районе Смоленской области в 1955 г., Магнитогорске в 1955–1956 гг.). Жестокие действия милиционеров вызывали бунты среди населения (в Херсоне в 1953 г., Новороссийске, Клайпеде, Енакиево, Славянске в 1956 г., Подольске в 1957 г.). Протестовали молодые рабочие и студенты, направлявшиеся на освоение целинных земель и новостройки. Они были недовольны, в первую очередь, плохим снабжением продуктами питания. Бунты на этой почве произошли, в частности, на станции Оренбург (1956), вдоль железной дороги, по которой возвращались учащиеся техникумов и ремесленных училищ, отправленные на сбор хлопка в Среднюю Азию (1957) идр. Исследователи, вслед за властями, подчеркивают «хулиганский» аспект большинства из этих событий^{411 412 479}, но совершенно очевидно, что в основе их лежало глубокое недовольство сложившейся ситуацией. В 1955 г. по стране прокатились мятежи рабочих, мобилизованных в армию для строительных работ. В Кемерово демобилизованные строители, которым на полгода продлили срок работы, организовали демонстрацию к областному военкомату и забастовали, добившись

сокращения срока на 4 месяца; группа активных участников была приго-479

ворена к длительным срокам тюремного заключения.

В 1955–1956 гг. чувствовалось недовольство в высших учебных заведениях (в частности, на Урале). Студенты и молодая интеллигенция открыто требовали перемен. Стали появляться новые радикальные кружки и неформальные журналы. Были разгромлены группы Р.Пименова (Ленинград, 1956), Л.Краснопевцева (Москва, 1957) и др.

Положение правящей верхушки усугублялось тем, что появились первые трещины в, как казалось, монолитной стене созданной сталинским режимом империи. В июле 1953 г. забастовки рабочих против увеличения норм выработки и снижения зарплаты охватили Восточную Германию, и только вооруженное вмешательство советских войск спасло режим ГДР от падения. Летом — осенью 1956 г. вспыхнули протесты, восстания и забастовки в Польше и Венгрии. В обеих странах на предприятиях стали возникать рабочие советы, трудящиеся требовали самоуправления на производстве, а венгерское правительство И.Надя под давлением «снизу» заявило о намерении выйти из состава советского блока. Советский Союз ввел войска в Венгрию, выступления были кроваво подавлены.

Напряженная внутренняя и внешняя ситуация заставила власти Советского Союза пойти на значительные уступки. В 1954 г. была отменена плата за обучение в старших классах школы и высших учебных заведениях; прекратилась принудительная мобилизация молодежи в фабричные и профессиональные училища; отменена трудовая повинность на лесозаготовках и лесосплаве. В феврале 1956 г. на XX съезде партии ее лидер Н.С.Хрущев выступил с докладом, содержащим ограниченную критику «культа личности» и террора Сталина: хотя документ носил закрытый характер, его зачитывали в партийных и комсомольских ячейках по всей стране (иногда с участием беспартийных). Для наемных работников была восстановлена система разрешения индивидуальных трудовых споров. 25 апреля 1956 г. Президиум Верховного совета СССР официально отменил судебную ответственность рабочих и служащих «за самовольный уход с предприятий и из учреждений и за прогул без уважительной гтоичины», то есть, фактическое прикрепление трудящихся к месту работы. 26 мая 1956 г. был введен 6-часовой рабочий день для рабочих и служащих в возрасте 16–18 лет.; восстановлен месячный оплачиваемый отпуск для несовершеннолетних. Труд подростков моложе 16 лет был запрещен. В 1956–1957 гг. власти предприняли меры по улучшению положения женщин: увеличили оплачиваемый отпуск по беременности и родам до 112 дней и ввели дополнительный неоплачиваемый сроком до 3 месяцев, отменили трехмесячный стаж для получения пособия по беременности и родам. С 1959 г. работникам, совмещающим труд с обучением, стали предоставляться оплачиваемые отпуска и учебные дни. Чтобы успокоить недовольных полицейским произволом, ЦК КПСС принял 29 января 1958 г. постановление «О фактах нарушения законности в милиции». В конце 1950-х гг. власти отменили решение о высылке большинства народов, депортированных в годы войны: разрешение вернуться на прежние места проживания не получили только немцы Поволжья, крымские татары и турки-месхетинцы.

С середины 1950-х гг. стала повышаться зарплата; в 1961 г. ее уровень был в среднем в 1,3 раза выше, чем в 1950 г. Правда, одновременно росли и цены. Новая система пенсионного обеспечения, введенная в июле 1956 г., предусматривала существенное увеличение пенсий и устанавливала льготы для женщин: возраст выхода на пенсию для мужчин устанавливался в 60 лет (при трудовом стаже в 25 лет), а для женщин — в 55 лет (при трудовом стаже в 20 лет). В деревне были снижены сельхозналоги и повышены закупочные цены на продукцию колхозов (хотя с 1959 г. начались ограничения в отношении приусадебных хозяйств колхозников). Власти попытались приступить к решению жилищной проблемы за счет расширения строительства квартир (в 1956–1960 построено в 2 раза больше жилья, чем за предыдущую пятилетку). Новые квартиры были невысокого качества (в народе такие дома называли «хрущобами»), но позволили значительному числу людей выбраться из бараков и коммуналок. В результате в 1958 г. на одного горожанина приходилось в среднем 8,7 м. жилой площади (в 1950 г. — 7 м.), ^{* 413} а в 1957–1961 гг. жилищное положение улучшили 57,7 млн. человек. Тем не менее, жилья все равно не хватало.

Приводя эти данные, историк А.Г.Григорьева констатирует, что со второй половины 1950-х г. «в целом значительно расширились социальные возможности рабочих и служащих в области образования, здравоохранения, жилья, потребления более ценных продуктов питания и предметов домашнего обихода. То, что прежде составляло привилегии номенклатуры и приближенной к ней «рабочей аристократии», теперь стало более доступным для самых широких слоев городского населения»⁴¹⁴. Таким образом, в Советском Союзе действительно стал складываться специфический вариант социального государства. Параллельно возникало «государство благосостояния» на индустриальном Западе, и оно по уровню жизни населения по-прежнему далеко опережало свою советскую «копию». Тем не менее, важно отметить, что и в том, и в другом случае, эти модели были не подарком добрых и бескорыстных правителей, но результатом ожесточенной социальной борьбы «низов» или плодом страха «верхов» перед обострением этой борьбы.

5. «Революция» среднего звена номенклатуры и новый рывок

Со смертью «вождя» пирамида модернизации осталась без своей вершины, утратила «стройность» и функциональность структуры. Оказавшись у руля безраздельной власти, сталинская элита вынуждена была идти на уступки массам и одновременно — реагировать на возраставшие запросы номенклатуры-бюрократии, которая добивалась стабилизации и укрепления своего положения. Прежние механизмы подстегивания больше не работали. Судорожные попытки элиты найти новые пути так и не увенчались успехом, поскольку не смогли удовлетворить ни одну из социальных сил.

Большая часть правящего слоя осознавала необходимость реформ, хотя в отношении их степени и масштабов мнения далеко расходились. Глава тайной полиции, маршал Л.П.Берия, занявший пост заместителя главы правительства, разрабатывал собственный, прагматический план преобразований. Он провел частичную амнистию, запретил пытки на допросах, освободил некоторых политических заключенных, выступил за существенное смягчение политики форсированной русификации в союзных республиках, которая активно проводилась Сталиным, особенно после войны. По его докладу, Президиум ЦК в июне 1953 г. вынес постановление: «покончить с извращением советской национальной политики»⁴¹⁵, выдвигать на руководящие должности в республиках представителей «титульной» национальности и перевести делопроизводство на местные языки. На Украине и в Белоруссии первые секретари компартии, русские по национальности, были заменены, соответственно, украинцем и белорусом. Имеются сведения, что Берия предполагал без большого шума осуществить своеобразную «десталинизацию». Возможно, он планировал заменить классический сталинский режим партийно-государственной диктатуры на авторитарную, но «деидеологизированную» диктатуру с опорой на силовые ведомства. Судя по воспоминаниям его сына, Берия планировал допустить при этом некоторую свободу частной хозяйственной инициативы и даже частную собственность на землю. Хозяйственное руководство должно было находиться в государственных, а не партийных руках⁴¹⁶.

Руководство страны во главе с председателем правительства Г.М.Ма-ленковым и секретарем ЦК Н.С.Хрущевым не готово было пойти на столь резкие перемены. Но, прежде всего, оно понимало, что эти планы могли стать основой личной диктатуры Берия как нового единоличного вождя. Между Берия и другими членами партийно-государственной верхушки развернулась острая борьба за власть. 26 июня 1953 г. Берия был арестован и позднее расстрелян.

Маленков выступал за проведение умеренных реформ. В июне1953 г. в печатном органе КПСС — газете «Правда» была опубликована статья с острожной критикой «культа личности», без упоминания Сталина⁴¹⁷. Маленков выдвинул план, направленный на усиленное развитие легкой промышленности и сельского хозяйства, что существенно отличалось от прежней модели форсированного роста тяжелой индустрии. В сентябре 1953 г. было решено повысить заготовительные и закупочные цены на сельскохозяйственную продукцию и вложить в сельское хозяйство большие денежные средства. Во внешней политике Маленков призывал к «мирному сосуществованию» с западными государствами. Его правительство в 1954 г. предложило создать в Европе систему «коллективной безопасности», а в 1955 г. Маленков выдвинул инициативу с целью осуществить объединение Германии путем проведения всеобщих выборов.

Однако большинству партийного руководства казалось, что и эти изменения идут слишком далеко. Маленков подвергся критике со стороны других лидеров, включая Хрущева, ставшего в сентябре 1953 г. первым секретарем ЦК. Маленкову пришлось написать письмо, в котором он признавал свои политические «ошибки» и брал на себя ответственность за тяжелое положение сельского хозяйства. В феврале 1955 г. он покинул пост председателя правительства⁴¹⁸.

Расстановка сил в партийных верхах стремительно менялась. В после-сталинское коллективное руководство после устранения Л.Д.Берии входили, помимо Н.С.Хрущева и Г.М.Маленкова, сталинские ветераны В.М.Молотов, Л.М.Каганович, А.И.Микоян, маршалы К.Е.Ворошилов и Н.А.Бул-ганин и сравнительно новые «выдвиженцы» М.З.Сабуров и М.Г.Первухин. В 1955 к ним присоединились ответственный за идеологию М.А.Суслов и партийный руководитель Украины А.И.Кириченко. Хрущев был первоначально скорее «первым среди равных», хотя его политическое влияние постоянно росло после того, как ему удалось потеснить Маленкова. Хрущев, еще недавно стоявший на весьма умеренных позициях, выступил теперь сторонником «десталинизации» и в 1956 г. зачитал на XX съезде КПСС знаменитый доклад, посвященный «преодолению культа личности» Сталина. Маленков считал, напротив, что это уже слишком. Он присоединился к противникам Хрущева, которых возглавлял бывший глава правительства и министр иностранных дел Молотов.

Все партийные лидеры сходились в том, что прежний террор сталинской поры не должен возобновиться. Но вместе с прежним страхом пали и преграды на пути открытого формирования отдельных номенклатурных кланов и группировок — в центре и на местах. Во главе одной из таких групп оказался Хрущев. Лагерь его оппонентов возглавили «ветераны» — Молотов, Маленков и Каганович.

Расхождения между ними касались широкого круга вопросов. Прежде всего, противники Хрущева не желали дальнейшего разоблачения Сталина и открытого осуждения его политики репрессий, опасаясь, что это подорвет престиж государственно-политической системы СССР. К тому же, каждый из высших чиновников сталинского режима был сам замешан в организации и осуществлении террора и прекрасно понимал, что вскрытие этого факта может быть в любой момент использовано Хрущевым против него. Далее, оппозиция была не согласна с теми осторожными мерами по хозяйственной децентрализации, которые с 1955 г. отстаивал первый секретарь ЦК. В рамках этих преобразований сельскохозяйственные предприятия получили право самостоятельно разрабатывать планы развития своего хозяйства с учетом местных условий. Были расширены экономические и административные полномочия союзных республик, а управление промышленностью и сельским хозяйством в 1957 г. передано из центральных министерств в территориальные «советы народного хозяйства». К 1957 г. оппоненты Хрущева сумели привлечь на свою сторону главу правительства Булганина и большинство других членов Президиума ЦК.

В июне 1957 г. Президиум ЦК высказался против Хрущева; ему угрожало смещение с поста первого секретаря ЦК. Однако произошло неожиданное: на политическую сцену вышло «среднее звено» партийного аппарата, которое опасалось возвращения к положению, существовавшему при Сталине, когда любой чиновник рисковал не только своим местом, но и головой. Выяснилось, что большинство членов ЦК КПСС — на стороне Хрущева в его борьбе с другими сталинскими «олигархами». ЦК считался высшим органом партии в промежутках между съездами; в него входили партийные руководители республик, краев и областей и другие видные деятели государственной и хозяйственной номенклатуры. Поддержали Хрущева и влиятельные армейские круги во главе с первым заместителем министра обороны, маршалом Г.К.Жуковым.

Первый секретарь Московского городского комитета КПСС Е.А.Фур-цева организовала созыв пленума ЦК. В ходе заседания подавляющее большинство высказалось против оппонентов Хрущева из Президиума ЦК, объявленных «антипартийной группой Маленкова, Кагановича Молотова». Ожесточенная схватка за власть закончилась их поражением. Смещенную сталинскую партийную элиту обвинили в причастности к репрессиям, в том, что она пыталась помешать исправлению «ошибок и недостатков, порожденных культом личности», а также преодолению «извращений ленинской национальной политики». Эти деятели, говорилось в решении пленума, выступали против расширений прав союзных республик и местных Советов в экономике, стремились «сорвать» реорганизацию управления промышленности и стимулирование колхозов, а также выступали против международной политики «мирного сосуществования»⁴¹⁹. Но на этом борьба за власть не закончилась. В октябре Хрущев сместил с поста нового министра обороны маршала Жукова, который добивался большей независимости военной элиты от партийного контроля⁴²⁰.

Вся власть в стране оказалась в руках Хрущева, который в 1958 г. прибавил к своему посту первого секретаря ЦК КПСС должность главы правительства. Его самоуверенный и подчас экстравагантный стиль наложил особый отпечаток на политику страны, заставив говорить об «эре Хрущева». За границей и в самом СССР долго вспоминали о его угрозах «показать кузькину мать»⁴²¹ или о стучании снятым ботинком на заседании Генеральной ассамблеи ООН⁴²². Все больше решений он принимал единолично, что раздражало других партийных сановников. Позднее они называли курс Хрущева «волюнтаризмом».

Хрущев пришел к власти, опираясь на среднее звено партийно-государственной номенклатуры и на его тягу к стабильности. Но он выдвинул амбициозную программу нового, гигантского индустриального рывка, который должен был превратить СССР в первую промышленную и научную державу мира. К началу 1960-х гг. в стране было завершено создание индустриального общества. С конца 1920-х гг. в результате форсированной модернизации правящему режиму удалось одновременно пройти стадии первой и второй индустриальных революций: добиться преобладания крупного фабричного производства и развить отрасли, основанные на электричестве, стали и конвейерных технологиях. В 1961 г. численность городского населения сравнялась с сельским, а затем превзошла его. Существенных успехов достигла советская наука, в том числе ядерная и космическая. Правда, в том, что касается производительности труда, технической оснащенности, состояния сельского хозяйства, структуры экономики, в которой по-прежнему была высока доля ручного и неквалифицированного труда, а главное — сравнительно невысокого уровня жизни, Советский Союз по-прежнему отставал от наиболее развитых индустриальных стран, которые в начале 1960-х гг. уже выходили на рубежи третьей индустриальной революции, связанной с механизацией и автоматизацией производства и широким внедрением в него научных достижений. Хрущевское руководство намеревалось теперь заставить страну напрячь усилия для нового скачка.

Была выдвинута задача к 1980 г. создать «материально-техническую базу коммунизма», то есть обеспечить граждан бесплатными социальными услугами и изобилием товаров народного потребления⁴²³. Советское руководство запланировало на семилетку 1959–1965 гг. чрезвычайно высокие темпы экономического роста: общий объем валовой продукции промышленности должен был увеличиться на 80 %, что соответствовало приросту за предыдущие 20 лет. Предусматривалось опережающее развитие тяжелой промышленности (увеличение производства на 85–88 %) по сравнению с легкой (рост на 62–65 %). Валовую продукцию сельского хозяйства предполагалось увеличить в 1,7 раза и превзойти США по выпуску продукции животноводства на душу населения⁴²⁴. «В результате выполнения семилетнего плана, — пообещал Хрущев, — будет сделан решающий шаг в осуществлении основной экономической задачи СССР — в исторически кратчайшие сроки догнать и перегнать наиболее развитые капиталистические страны по производству продукции на душу населения»^{425 426 493}.

Надежды обойти экономически своих главных соперников на мировой арене позволили Хрущеву демонстративно провозглашать стремление к «мирному сосуществованию» и соревнованию с Западом. Разумеется, это не означало отказа от стремления к мировому господству, и советское руководство не колебалось проявлять силу там, где считало это нужным для удержания или расширения своей зоны влияния. Так, в 1961 г. в Европе возник очередной кризис после сооружения стены вокруг Западного Берлина, а в 1962 г. мир оказался на краю ядерной войны в связи с решением правительства Хрущева разместить на Кубе советские ракеты. Кубинский конфликт с США («Карибский кризис») в последнюю минуту почти чудом удалось разрешить. Наконец, администрация Хрущева включилась в острую борьбу с западными конкурентами за влияние в странах Азии и Африки, которые в 1950-х — 1960-х гг. объявили независимость от прежних колониальных властителей. В то же время, острый конфликт с Китаем и

Албанией привел к тому, что эти государства вышли из советской сферы 493

ВЛИЯНИЯ.

6. Протесты трудящихся и «социальный компромисс»

Очередной рывок, подобно предыдущим, сопровождался увеличением норм и усилением эксплуатации труда. И, как и прежде, у него было два «противника» — вязкое сопротивление народных масс и торможение со стороны бюрократического аппарата власти.

Огромные средства, затрачиваемые на тяжелую и военную промышленность и на развитие науки, как и при Сталине, выжимались, в первую очередь, из населения. От рабочих, колхозников, служащих в очередной раз требовалось больше работать и на меньшее претендовать. В то же время, демонтаж лагерного сектора экономики и отказ от фактического прикрепления рабочих к предприятиям побуждали правящие верхи государства «сменить систему принудительного труда на стратегию рационализации и экономизации»⁴²⁷, более напоминавшую политику развитого западного капитализма. Классические способы увеличить размеры «прибавочного продукта», выкачиваемого из работников капиталистом в индустриальную эпоху — это увеличение норм выработки и фактическое ограничение зарплаты. Советское руководство мастерски овладело ими еще со времен «стахановщины». Но поскольку при существовавшем в СССР строе роль капиталиста играло государство, оно не только забирало произведенную продукцию и выплачивало зарплату работникам, но и продавало им же товары⁴²⁸. Таким образом, у правителей страны имелось и еще одно средство пополнить свой карман за счет тех, кто на них работал, — повышение цен. Ко всем этим мерам и прибегло правительство Хрущева в начале 1960-х гг.

Попытки властей интенсифицировать эксплуатацию труда натолкнулись на ожесточенное сопротивление наемных работников. Недовольство увеличением норм выработки и снижением расценок трудящиеся проявляли и раньше. Так, в феврале 1956 г. рабочие Свердловского завода транспортного машиностроения ответили на подобные меры резким замедлением темпов работы или даже ее полным прекращением⁴²⁹. Судя по отрывочной информации, аналогичные события происходили на многих других предприятиях страны. В 1957 г. отмечались забастовки на ряде заводов Белоруссии. В августе 1959 г. молодые рабочие, приехавшие из различных республик и регионов Союза в Темиртау на строительство Карагандинского металлургического комбината, взбунтовались против тяжелых условий быта (размещения в палатках, отсутствия мебели, нехватки воды и освещения, испорченной пищи) и придирок начальства. Они бросили работу, захватили запасы питья, разгромили столовую, а затем начали громить городской отдел милиции, добившись освобождения задержанных товарищей. Когда демонстранты попытались штурмовать универмаг, вызванные войска открыли огонь; протестующие отбивались всем, что попадется под руку, захватили оружие у сторожей, напали на склад взрывчатки и городской рынок. Была предпринята попытка поднять на выступление соседний Комсомольский городок, но, в конечном счете, бунт рабочих был подавлен. В ходе трехдневных волнений погибли 16 участников протестов и 27 были ранены. Ранения получили 109 солдат и офицеров (из них 32 — огнестрельные). 109 человек были задержаны, 5 приговорены к смертной казни. Тысячи людей бежали со стройки. Работу удалось возобновить только через неделю; рабочим-строителям были предоставлены нормальные жизненные условия⁴³⁰.

По мере того, как разворачивался новый модернизационный рывок, положение в начале 1960-х гг. все более обострялось. Исследователь народных волнений в послесталинский период В.А.Козлов видит в сложившейся ситуации «симптомы социально-политического кризиса»: «В короткое время, практически одновременно, были проведены денежная реформа 1961 г.⁴³¹, повышение цен на основные продукты питания и пересмотр норм выработки в сторону их увеличения. Все это вызвало массовое недовольство, которое сочеталось с обострением проблем социальной справедливости, массовой эгалитаристской критикой новых «советских бар» и «дачного капитализма»»⁴³².

На снижение расценок и повышение норм выработки рабочие нередко отвечали коллективным отказом от работы (то есть, забастовками). В начале 1960-х годов такие стачки вспыхивали, например, на Верхне-Сергинском машиностроительном заводе (Урал, август 1960 г.), ряде предприятий Белоруссии (1961–1962 гг.), предприятиях Приморского края (1961 г.), Горий-ском хлопчатобумажном комбинате (декабрь 1961 г.), на электровозостроительном заводе в Новочеркасске (начало 1962 г.), плавучем заводе «Чернышевский», ловившем крабов в Охотском море (31 мая — 1 июня 1962 г.), среди водителей в Мирном (лето 1962 г.) и т. д.⁴³³

В некоторых городах недовольство населения вылилось в восстания и ставшие уже привычными столкновения с милицией. В январе 1961 г. в Краснодаре стихийная демонстрация жителей с требованием освободить задержанного властями голодного солдата превратилась в бунт, когда охранники комендатуры, открыв огонь, убили школьника. Распевая старую революционную песню «Варшавянка», тысячи манифестантов понесли тело к зданию краевого комитета партии, организовали митинг, на котором звучали призывы «устроить здесь вторую Венгрию» (намек на Венгерскую революцию 1956 г.), а затем разгромили здание. Распространялись антиправительственные листовки. Выступление было подавлено; 2 человека приговорены к смертной казни, несколько других — к длительному тюремному заключению. В июне 1961 г. в Бийске на Алтае при попытке освободить граждан, задержанных милицией, произошли массовые нападения на милиционеров. 1 из участников протестов был убит, 3 приговорены к смертной казни (замененной на лишение свободы), 10 — к тюремному заключению сроком от 10 до 15 лет. В том же месяце в Муроме (Владимирская область), в ответ на убийство милиционерами задержанного рабочего, жители собрались на митинг и, под крики «Бей фашистов, бей гадов!» взяли штурмом и разгромили городской отдел внутренних дел и управление КГБ, освободили арестованных и ворвались в оружейный склад. После подавления бунта троих его участников приговорили к смертной казни, 11 — к длительным срокам заключения. В Александрове (та же область) в июле 1200 человек направились к городскому отделу внутренних дел, требуя освободить задержанных солдат и скандируя «Мы вам покажем Муром!»; штурмующие были расстреляны, 4 человека убиты и 11 ранены. Суд приговорил 4 участников к смерти, группу других — к 15 годам заключения. В августе в городе Ковров той же области на стене написали: «отомстим за муромлян!»; «Долой коммунистический режим. Молодая гвардия». В сентябре 1961 г. в осетинском городе Беслан, при попытке милиционеров задержать 5 человек, за жертв произвола вступились сотни людей; по работникам милиции был открыт огонь, и один человек погиб в перестрелке (на скамью подсудимых посажено 7 человек)⁴³⁴.

Кульминацией кризиса стали события лета 1962 г. «В те годы практически ежегодно в промышленности… производились снижения расценок оплаты труда <…>,- вспоминал участник протестов в Новочеркасске П.П.Сиуда. — Утром 1 июня 1962 г. по центральному радиовещанию было объявлено о резком, до 35 %, «временном» повышении цен на мясо, молоко, яйца и другие продукты. Это был неожиданный и сильнейший удар по социальному положению трудящихся СССР. Повышение цен не могло не вызвать серьезного недовольства»⁴³⁵. Волнения вспыхнули сразу во многих городах в самых различных частях страны.

Наиболее крупные масштабы протесты приняли в Новочеркасске, где 1 июня забастовали работники электровозостроительного завода, и без того недовольные систематическими пересмотрами норм и расценок, сокращениями заработков, плохим продовольственным снабжением и острой нехваткой жилья. Рабочие собрались на митинг. Диалога с начальством не получилось: директор завода отказался выслушать претензии протестующих, заявив им: «Не хватает денег на мясо и колбасу — ешьте пирожки с ливером». В ответ на такое издевательство протестующие подняли плакаты с требованиями мяса, молока, квартир и повышения зарплаты. Призывая к всеобщей забастовке, трудящиеся перекрыли движение поездов. Появились надписи: «Хрущева на мясо!». Бастующие пошли на штурм заводоуправления, сбросили с фасада здания портрет Хрущева и начали разгром офисов; представителей начальства, которые пытались обращаться к собравшимся с балкона, прогнали градом камней, бутылок и металлических предметов. Завод перешел под контроль забастовщиков, разогнавших вызванные отряды милиции и солдат. Митингующие призывали народ не расходиться, не возвращаться на работу, направить делегацию на другие заводы и в другие города, чтобы и там поднять рабочих на забастовку, отключить подачу газа, занять почту и телеграф и разослать повсюду сообщения о стачке. Выдвигались идеи провести на следующий день мирную демонстрацию в центре города, включить в требования оплату забастовочных дней и освобождение тех, кто будет арестован в ходе протестов. Предлагали выделить делегатов, которые отправились бы к властям, добиваясь снижения цен на продукты и повышения зарплаты. Толпа рабочих направилась на другие предприятия, призывая их присоединиться к забастовке. На кострах жгли портреты Хрущева. Население пыталось помешать вводу в город военной техники, тем не менее, ночью войска заняли бастующий завод, и начались массовые аресты. На следующий день стачка распространилась на другие заводы города, и многотысячная рабочая демонстрация под звуки революционных песен и возгласы «Дорогу рабочему классу!», под красными знаменами и с портретами Ленина двинулась к горкому партии. Протестующие ворвались в здание горкома, выбили окна, ломали мебель, рвали портреты «вождей». На балконе был вывешен красный флаг и установлен портрет Ленина. Оттуда выступавшие обращались к митингующим, повторяя требования о снижении цен и повышении зарплаты. Требуя освободить арестованных, рабочие штурмовали городской отдел милиции; один из штурмующих был убит. Переговоры между прибывшими из Москвы членами Президиума ЦК и представителями бастующих не дали результата, и власти приказали открыть огонь; десятки людей погибли. В городе был введен комендантский час; сотни людей арестованы. Но протесты продолжались, и только 4 августа удалось подавить забастовку. Под суд было отдано не менее 100 человек; семеро «зачинщиков» были приговорены к смерти за «бандитизм», другие получили от 10 до 15 лет заключения⁴³⁶.

Протесты в Новочеркасске не были изолированным явлением. После объявления о повышении цен партийным и государственным лидерам со всей страны стали потоком приходить сообщения об антиправительственных афишках, оскорбительных высказываниях, призывах к бунтам и забастовкам. Возмущение населения ощущалось даже в столице: на центральной улице Горького в Москве были развешаны листовки, а на одной из подмосковных станций появилась надпись с требованием снизить цены. В Выборге рабочий попытался пройти по городу с плакатом. О различных проявлениях недовольства информировали из Днепропетровска, Ростовской области, Павловского Посада, Загорска, Ленинграда, Тбилиси, Новосибирска, Грозного и других городов. В Кемерово дело дошло до магазинных бунтов. Где-то появлялись надписи на поездах с призывом бастовать. Произошли стачки и коллективные выступления протеста в Донецке, Ар-темьевске, Краматорске, Омске, Кемерово, Иваново (на заводе сельскохозяйственных машин и текстильной фабрике), Ярославле, Нижнем Тагиле, Лубнах, Рыбачьем, Мирном, Одессе (в порту)⁴³⁷. Призывы к стачке звучали в Магнитогорске, Тамбове, Ленинграде, Челябинске, Нижнем Тагиле, Измаиле, Сучанах. По Донбассу ползли слухи о том, что вот-вот начнется всеобщая стачка. Индивидуальная агитация за забастовку велась в Москве, Новосибирске, Ленинграде, Днепропетровске, Грозном, Иваново, Карабанове (Владимирская обл.), Омске, Томске, Тамбове, Минске, Горьком, Одессе, Перми, Воркуте.

Протесты 1962 г. не прошли бесследно. И дело не только в том, что, как вспоминал П.П.Сиуда, рабочие на время «чувствовали себя свободными», «дышали воздухом свободы», а некоторые из участников протестов, «дыхнув тогда воли», уже всю жизнь не могли снова «встать на колени». Правители расстреляли не просто забастовщиков. Они расстреляли миф о рабочей власти в СССР. «У многих тогда произошел душевный переворот. Многие, как говорится, после этого прозрели». События в Новочеркасске «сорвали маску с действительности. Что власть — народная, предприятия — народные»⁴³⁸. Они продемонстрировали, что советское общество является классовым, и правящий класс в нем — партийно-государственная бюрократия. Как отмечал бежавший за границу Е.Елин, один из тех, кто останавливал поезд в июньские дни 1962-го, события показали, что правящие круги не остановятся перед любым кровопролитием, чтобы сохранить свою власть, и только организованной борьбой можно хоть чего-нибудь добиться^{439 440 507}. Действительно, после забастовки в Новочеркасске было заметно улучшение снабжения магазинов, стало легче получить жилье. Но этим значение рабочих протестов 1962 года не ограничилось.

Эти выступления нанесли такой удар хрущевской модернизации за счет усиления эксплуатации трудящихся, от которой она так и не смогла оправиться. Напуганные правители Советского Союза вынуждены были на целых два десятилетия приучиться сдерживать свои аппетиты и отказаться от жестокого модернизаторского «форсажа». С этого момента, по существу, берет начало своеобразный социальный «компромисс»⁵⁰¹₉ никем и никогда не подписанный, но, тем не менее, молчаливо соблюдавшийся и ставший основой «социального государства» по-советски⁴⁴¹. В последующие годы власти существенно повышали размеры зарплаты рабочих и служащих: в 1966–1970 гг. она выросла в среднем на 29 %, в 1971–1975 гг. — на 23 %, в 1976–1980 гг. — на 16 %, в 1981–1985 гг. — на 14 %⁴⁴². Они вынуждены были примириться с куда меньшим ростом экономики и производственных норм, чем тот, какой они хотели бы выжать из работников. Темпы роста производительности труда неуклонно сокращались: по официальным данным, она увеличилась за восьмую пятилетку (1966–1970) на 37 %, за девятую (1971–1975) на 23 %, за девятую (1976–1980) на 17 % (в промышленности) и за одиннадцатую (1981–1985) на 16,5 %⁴⁴³. Однако неофициальные данные и расчеты зарубежных исследователей дают куда более низкие показатели: согласно им, среднегодовые темпы роста производительности составляли, по разным подсчетам, в 1960–1970 гг. от 1,5 до 3,4 %, в 1970–1980 гг. от 0,4 до 2,4 % и в 1980–1987 гг. от-0,1 до 1,1 %⁴⁴⁴.

Властям приходилось поддерживать на сравнительно низком уровне и фактически субсидировать цены на продукты питания и квартплату (последняя составляла в 1985 г., по официальным данным, в среднем 3 % расходов семьи). Правда, вне крупных городов в магазинах становилось все труднее купить товары, но колебания цен на рынках уравновешивались сдерживанием роста официальных цен⁴⁴⁵, причем продовольственные товары нередко продавались ниже себестоимости. Хотя жилья по-прежнему не хватало, широкая программа жилищного строительства несколько смягчила эту проблему. За 1966–1985 гг. было построено 2143 млн. кв. м, жилой площади, и жилищные условия улучшили 221 млн. человек. Оставались бесплатными медицинская помощь и образование; за 1960-е — 1980-е гг. было открыто значительное число новых больниц, поликлиник, высших и средних учебных заведений, детских садов. Число врачей на 10 тысяч населения с 1960 по 1985 гг. выросло с 20 до 42, число больничных коек на 10 тысяч населения — с 1739 до 3608, а общее количество обучающихся в учебных заведениях всех уровней — с 52,7 млн. до 108,6 млн. человек. Конечно, режим тратил на социальную сферу и на производство потребительских товаров лишь те средства, которые оставались после затрат на тяжелую и военную промышленность и потребление номенклатурной элиты, и их не хватало, а услуги были нередко низкого качества; в некоторых районах по-прежнему недоставало врачей. Легкая промышленность (производство товаров народного потребления) составляла лишь около четверти в общем объеме промышленного производства, и на ее нужды шло лишь 3–5 % капиталовложений в народное хозяйство; ее изделия были низкого качества, а за импортными товарами выстраивались огромные очереди. В то же время, потребительские товары служили для системы источником огромных прибылей. «Среднеотраслевая себестоимость определялась на основе данных, полученных от отраслевых Научно-исследовательских институтов и передовых фабрик. При этом львиную долю себестоимости для обувного производства составляли затраты на материалы — до 80 %. Доля стоимости рабочей силы была мизерной и составляла 10–15 %, - характеризует ситуацию в обувной промышленности российский исследователь Ю.И.Каневский. — Налог с оборота определялся государством в лице Комитета по ценообразованию таким образом, чтобы обеспечить сверхприбыль даже в случае большого процента брака <…> В результате налог с оборота мог превышать среднеотраслевую себестоимость в несколько раз. Пара зимних женских сапог фабрики № 2 «Пролетарская Победа» в конце 1960-х годов при себестоимости около 10 руб. в розничной продаже стоила 50 рублей. Если фабрика не укладывалась в среднеотраслевую себестоимость, то коллектив фабрики получал уменьшенную премию, а то и вовсе оставался без таковой. Торговая скидка покрывала расходы торговых предприятий. В результате действия такой «экономической» системы население России получало самые дорогие в мире предметы потребления и, в том числе, обувь. В то же время трудящиеся на фабриках получали одну из самых нищенских зарплат»⁴⁴⁶.

Das Ende des sowjetischen Entwicklungsmodells. S. 123.

Труд в СССР. Статистический сборник. М., 1988. С. 189.

Невысокими были и пенсии, хотя число получающих их значительно возросло после того, как в 1964 г. пенсионное обеспечение колхозников взяло на себя государство: если в 1960 г. различные пенсии получали 21,9 млн. человек (в т. ч. по возрасту — 5,4 млн.), то к 1985 г. — уже 55,7 млн. человек (в т. ч. 39,3 млн. по возрасту)⁴⁴⁷. Были введены новые пособия и льготы, 100 %-ная оплата отпуска по беременности и родам, увеличилась оплата по уходу за больным ребенком, и т. д.

В 1970-х гг. уровень жизни населения страны был, вероятно, наивысшим за всю ее историю. Тем не менее, по уровню развития «социального государства» Советский Союз заметно уступал многим из своих западных конкурентов. В середине 1980-х гг. доля оплаты труда в национальном доходе страны, произведенном промышленностью, достигала 37 %, а расходы на социальные, культурные нужды и науку — 27 % национального дохода (в сумме эти показателя 64 %)⁴⁴⁸. В то же самое время, доля зарплаты в ВВП на Западе в среднем превышала 60 %, а доля социальных расходов в ВВП — 20 %.

В стране сохранялся значительный уровень бедности: в 1968 г. от 35 до 40 % населения жило на менее чем 50 рублей в месяц, а в 1988 г., по данным газеты «Московские новости», бедность в Советском Союзе варьировала от 3–4 % в Прибалтийских республиках, 5–8 % в Белоруссии, Российской Федерации и на Украине, 16–18 % в Грузии и Армении до 33–37 % в Азербайджане, Туркмении и Киргизии, 45 % в Узбекистане и 59 % в Таджикистане⁴⁴⁹.

Разумеется, негласный социальный «компромисс» не был устойчивым; вокруг его «условий» постоянно шла вязкая борьба «на местах». Администрация предприятий периодически пыталась взвинтить нормы больше обычного и ухудшить условия труда, работники отвечали на это протестами и сопротивлением в различных формах. «Они (начальство) делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем», — шутили советские рабочие. Уже в 1963 г. забастовки, митинги и демонстрации отмечались в Грозном (против сверхурочной работы и несоблюдения перерывов), Краснодаре, Донецке, Ярославле, Муроме, Горьком, на заводе «Москвич» в столице. Нередко при попытке увеличить трудовую нагрузку или снизить зарплату вспыхивали забастовки и прекращения работы: на судоверфи в Севастополе (июнь 1964 г., 200 участников), на ряде уральских предприятий, где работники были недовольны несвоевременной выплатой зарплаты (Синарском и Первоуральском трубных заводах, Каменск-Уральском электромеханическом заводе, заводах «Прогресс» и «Искра», фабрике «Уралобувь», Лозьвинском леспромхозе и Первоуральском областном автомобильном управлении, 1964 г.), Серовском механическом заводе на Урале (декабрь 1964 г.), Первом государственном подшипниковом заводе ГПЗ-1 в Москве (1965 г., против сокращения премий), химическом заводе в Ленинграде (1965 г., трехчасовая, за улучшение условий труда и сохранение премий), Втором подшипниковом заводе ГПЗ-2 в Москве (1966 г.), в таксопарках Ленинграда (май 1966 г., против принуждения к починке машин за счет шоферов), на заводе ЗИЛ в Москве (угроза забастовки против сокращения премий, 1967 г.), свердловском заводе резиново-технических изделий (апрель 1967 г., всеобщая забастовка против изменения режима и графика работы), в двух автопарках Кишинева (зима 1969 г., против штрафов), на отдельных предприятиях Калиниграда, Львова и Белоруссии (1970 г., проявление солидарности с польскими рабочими), на заводе в Витебске (февраль 1973 г., против снижения премий), в автобусном парке в Шяуляе (1975 г.), на Кировском заводе в Ленинграде (1976 г., «итальянская стачка» с участием 400 человек), в портах Ленинграда, Выборга, Таллина, Риги, Клайпеды и Вентспилса (май 1977 г.; отказ разгружать импортные товары, идущие в распределители для элиты), на текстильных предприятиях в Иваново (1977 г.), на машиностроительном заводе им. Кирова в Копейске, заводе резиновых изделий «Инкарас» в Каунасе (декабрь 1977 г.), в автобусном парке в Горьком (1979 г.), на заводе «Гомсельмаш» в Гомеле (1979 г., против снижения расценок), радиозаводе и тракторном заводе в Минске (1980 г.), автомобильном заводе в Тольятти (май 1980 г.), заводе сельскохозяйственного машиностроения в Тарту (1980 г., против повышения норм и снижения премии), предприятиях Москвы, Киева, Ленинграда, Воронежа, Минска, Петрозаводска, Вильнюса, различных городов Эстонии (1980–1981 гг., солидарность с рабочими Польши), заводах Свердловска («Уралмаше», Верхне-Исетском инструментальном и т. д.; начало 1980-х гг., протест против нехватки продовольствия), автозаводе им. Жданова в Павлово (октябрь 1981 г., против лишения премии, с участием 600 человек; в мае 1982 г. там же и на механическом заводе состоялись подпольные маевки), заводе «Электроинструмент» в Выборге (январь 1983 г., против задержки зарплаты), в автобусно-таксомоторном парке Нарвы (июнь 1983 г., против повышения норм и изменения графика работы), и др.⁴⁵⁰

Чаще всего власти шли на уступки бастующим, по крайней мере, частично. Это не мешало им через некоторое время прибегать к репрессиям: наиболее активных забастовщиков позднее увольняли или даже арестовывали.

Не имея права вести легальную борьбу за свои интересы (любые попытки создания независимых профсоюзов подавлялись силой), советские трудящиеся прибегали к другим формам протеста — частой смене места работы, «волынке», плохой работе за плохую зарплату, саботажу, краже с предприятий. Рабочие считали, что таким образом они возвращают себе то, что им недоплатили. По некоторым данным, в результате «прогулов» и других подобных способов уклонения от работы терялось 15–20 % рабочего времени в смену и 10 % обычного рабочего дня⁴⁵¹. «Прогулы» приняли настолько широкий характер, что администрация Ю.В.Андропова (1982–1984 гг.) предписала проводить в городах облавы на транспорте, в магазинах, кинотеатрах и т. д., чтобы выявлять тех, кто находится вне своих рабочих мест в рабочее время. Другим способом заставить трудящихся больше работать оставалась сдельщина: в 1988 г. сдельную зарплату получали 54,3 % работников, и лишь 45,7 % — почасовую⁴⁵².

Не прекращались и народные бунты, связанные с произволом милиции и властей. Такие выступления, нередко сопровождавшиеся кровопролитием, произошли в Кривом Роге, Сумгаите (1963 г.), Бронницах, Ставрополе (1964 г.), Москве (1966 г.), Фрунзе, Чимкенте, Прилуках, Слуцке, Туле (1967 г.), Нальчике (1968 г.), Днепродзержинске (1972 г.), Рубцовске (1974 г.), Новомосковске (1977 г.), Лениногорске (1984 г.). Подобные бунты беспощадно подавлялись войсками⁴⁵³.

Протесты советских трудящихся оказались мощным средством, которое позволило им сдерживать наступление со стороны правящего номенклатурного класса. Как обоснованно отмечают немецкие исследователи, авторы книги «Конец советской модели развития», «так называемый застой эры Брежнева был в действительности выражением значительной контрсилы против господствующей репрессивной трудовой системы»⁴⁵⁴. Тем не менее, борьба советских наемных работников носила оборонительный характер. Не имея возможности свободно самоорганизоваться, они вынуждены были довольствоваться конкретной реакцией на меры, которые вели к ухудшению их положения. Подпольные левые и леворадикальные группы, выступавшие с критикой государственного капитализма и призывавшие к социальной революции («Левая оппозиция» и «Союз революционных коммунаров», действовавшие в Ленинграде во второй половине 1970-х гг., и др.⁴⁵⁵), так и не смогли установить контакты с трудовыми коллективами и способствовать радикализации рабочей борьбы.

Настоящему осознанию трудящимися своих интересов серьезно препятствовал и такой элемент советского «социального государства», как патернализм. Хотя рабочие, служащие и крестьяне в Советском Союзе, в основном, понимали, что они работают «не на себя, а на дядю», это ощущение нередко сочеталось с представлениями об общности «трудового коллектива» (включая администрацию). По экономической реформе Косыгина, предприятия получили право создавать собственные фонды материального поощрения, социально-культурного назначения, жилищного строительства ит.д. Распределением социальных благ на производстве занимались также советские профсоюзы⁴⁵⁶. Выделение работникам средств из этих фондов зависело от отношений с начальством. К тому же, «хороший» начальник мог, в случае необходимости, «прикрыть» работника, закрыть глаза на его «прогул» или опоздание на работу ит.п. Остатки «производственного патернализма» сохранились у многих рабочих и служащих и после распада Советского Союза (к примеру, еще в 1990-х гг. в России нередко происходили забастовки против смещения тех или иных директоров предприятий и назначения на их место новых).

7. «Бюрократическая стабилизация»

Отношения Хрущева с поддерживавшими его слоями номенклатуры складывались непросто. Отказ от террора против партийного и хозяйственного аппарата резко усилил центробежные стремления. Каждая новая административная и хозяйственная реформа лишь видоизменяла и усиливала могущество отдельных партийно-хозяйственных группировок. Хрущев пытался ослабить растущую мощь ведомств. В 1957 г., как уже упоминалось, он упразднил отраслевые министерства и передал управление экономикой в руки территориальных органов — «советов народного хозяйства» (совнархозов). Множество чиновников было смещено и отправлено из столицы «на места». «Раньше… в одном экономическом районе хозяйничали десятки министерств, и каждое огораживалось своими пограничными столбами. Теперь эти столбы убрали. Экономический район стал единым хозяйством, его руководителем является Совнархоз, он и должен в достатке обеспечить свои предприятия и стройки материалами как для производственных, так и для ремонтных нужд», — объяснял Хрущев на XXII съезде партии в 1961 г.⁴⁵⁷

Однако эти меры не только не смогли ликвидировать сепаратные устремления групп местной бюрократии, но и усилили их. Каждый совнархоз начал судорожно строить предприятия, не обращая никакого внимания на нужды других регионов. На том же съезде Хрущеву пришлось признать: «Нередко за благовидными предлогами заботы об общегосударственных интересах скрывается самое настоящее местничество, грубо говоря, рвачество областного, краевого, а то и республиканского масштаба. Советы министров республик, Совнархозы, министерства, местные партийные органы стремятся получить средства для закладки возможно большего числа объектов, не сообразуясь с возможностями обеспечения их строительными материалами, рабочей силой, оборудованием, а планирующие органы не пресекают такие антигосударственные действия»⁴⁵⁸.

Недовольство политикой Хрущева в кругах номенклатуры еще больше возросло после того, как по его настоянию в партийный устав в 1961 г. были внесены положения о «систематическом обновлении» высших органов КПСС. Отныне на каждых выборах состав ЦК и его Президиума должен был обновляться на четверть, состав республиканских ЦК, крайкомов и обкомов — на треть, а состав окружкомов, горкомов, райкомов и бюро первичных организаций — наполовину. Члены Президиума ЦК (высшего органа партии) могли занимать посты «как правило» не более трех сроков подряд. Правда, устав содержал оговорку: «Те или иные деятели партии, в силу их признанного авторитета, высоких политических, организаторских и других качеств, могут быть избраны в руководящие органы подряд на более длительный срок»⁴⁵⁹. Но большинство партийных чиновников вовсе не прельщала возможность покинуть насиженные руководящие кресла. Еще одним фактором нестабильности в рядах номенклатуры считали осуществленную в марте 1962 г. реформу, которая делила партийный и государственный аппарат на отдельные структуры по промышленности и сельскому хозяйству. В каждом регионе были созданы по два параллельных обкома и облисполкома со своим руководством и службами. Это воспринималось уже как прямое посягательство на полномочия местных «вождей». Белорусский партийный лидер К.Т.Мазуров вспоминал: «Идея о смещении Хрущева возникла не враз. Она носилась в воздухе уже спустя год после XXII съезда партии. Какое-то время после съезда он был спокойным, а потом совершенно изменился, стал неузнаваем… В общем, Никита Сергеевич стал Вождем, не просто первым секретарем, а человеком с непререкаемыми взглядами и ни с кем не считающимся. И это два года шло, мы терпели. Но между собой мы говорили, что Никиту надо поправлять <…> Критической точкой стала записка, которую он разослал без нашего ведома, с предложениями о ликвидации райкомов партии. Дескать, райкомы партии не нужны, нужны управления по сельскому хозяйству в селах, а в управлениях заместителями начальников может быть кто-то, кто станет заниматься партийной работой. Ну, это был бред… Тут мы пришли к выводу, что его надо освобождать»⁴⁶⁰.

Шаткость позиций первого секретаря усиливалась фактическим провалом его экономического планов: задания форсированного развития на семилетку (1959–1965 гг.) были не выполнены, сельское хозяйство оказалось в глубоком кризисе, в 1963 г. пришлось впервые закупать зерно за границей, по стране катилась волна стачек и бунтов.

Воспользовавшись отпуском Хрущева, находившегося в Сочи, члены Президиума ЦК собрались 12 октября 1964 г. на заседание, а 13 октября созвали пленум ЦК КПСС. Вернувшийся в столицу лидер предстал перед партийной верхушкой и смещен со всех должностей.

Пост первого секретаря партии получил Л.И Брежнев, пост главы правительства — старый сталинский министр А.Н.Косыгин. У руководства страной встали люди, насчет которых не было ни малейшего сомнения: они смогутобеспечить стабильную и прочную власть номенклатуры и — одновременно — личную безопасность и карьерное продвижение номенклатурщиков.

Новые власти первым делом избавились от последствий тех реформ Хрущева, которые вызывали наибольшее недовольство среди номенклатуры. Ее представители больше не хотели, чтобы их «подстегивали» сверху. Пришло время насладиться плодами власти в полном объеме. Таково было второе, неявное значение термина «застой», которым позднее, уже в конце 1980-х, назвали «брежневские годы» (1964–1982 гг.). С критикой Сталина и осторожной «десталинизацией» предыдущих лет было покончено. Но сделано это было не во имя возвращения к прежней ненадежности судеб и карьер. В беседе с диссидентом В.А.Красиным в 1973 г. глава КГБ Ю.В.Андропов заявил, что утверждения о том, будто «в СССР происходит возрождение сталинизма», — «это — чепуха»: «Возрождения сталинизма никто не допустит. Все хорошо помнят, что было при Сталине. В руководстве на этот счет имеется твердое мнение». И откровенно рассказал о своих личных мотивах, типичных для советского партийного номенклатурщика: «Между прочим, после войны я тоже ждал ареста со дня на день. Я был тогда вторым секретарем Карело-Финской республики. Арестовали первого секретаря. Я ждал, что арестуют и меня, но пронесло».

Партийное руководство покончило с разделением органов КПСС на промышленные и сельские, а в 1967 г. отказалось от принципа обязательного обновления части состава органов КПСС в центре и на местах. В 1965 г. совнархозы были ликвидированы; восстановлена система отраслевых министерств. Эта мера, равно как и «косыгинская» экономическая реформа 1967 г., которая предусматривала расширение хозяйственных прав отдельных предприятий и групп и внедрение рыночных элементов, значительно усилили отраслевую и технократическую часть номенклатуры — руководителей министерств и ведомств, директоров крупных предприятий ит.д. Если «с созданием совнархозов на место ведомственного эгоизма пришел региональный», констатировал бельгийский экономист Э.Мандель, то с роспуском совнархозов и восстановлением отраслевых министерств «была создана новая административная система», соединявшая «строгую централизацию наверху с более широкой автономией отдельных предприятий». В результате к ведомственному и региональному «эгоизму» добавился «эгоизм предприятий»^{528 461 462}.

Как отмечал историк А.Н.Николаев, после смещения Хрущева «хозяйственники» стали силой, с которой приходилось считаться высшему партийному руководству⁴⁶³. Они широко включались в партийные органы на местах, а иногда даже приобретали относительную независимость от них. О том, как обстояли дела на местах, можно судить, например, по воспоминаниям видного иркутского хозяйственного чиновника В.Яковенко. Предприятия в городе Братске, пишет он, «были достаточно самостоятельны в плане взаимоотношений с партийными и советскими органами на местах. Скажем, уровень начальника «Братскгэсстроя» — номенклатура ЦК КПСС, оклад начальнику… назначал и подписывал сам… председатель правительства… БРАЗ — гигант, общение у руководства шло на уровне самых высоких персон партии и правительства. Поэтому братчан в области не сильно и жаловали — уж больно они были самостоятельными. Частенько мимо обкома ходили, а уж что такое облисполком, мы и не знали, право дело»⁴⁶⁴.

Определенного «реванша» партийная бюрократия добилась после того, как в начале 1970-х гг. размах маятника хозяйственных экспериментов Косыгина по расширению самостоятельности предприятий в попытке увеличить их прибыльность постепенно угас. Количество «хозяйственников» в партийных органах несколько сократилось. Но нешуточное противоборство между различными ведомственными «группами влияния» продолжалось и нарастало. «Семидесятые — первая половина восьмидесятых годов ознаменовалась еще одной тенденцией: обострением борьбы между различными отрядами технократии: сырьевой, строительной, оборонной и т. д., - отмечает иркутский историк Е.Н.Волосов. — Каждый из них имел своего покровителя наверху в Политбюро и секретариате ЦК. Но объективные, прежде всего, геополитические обстоятельства усиливали позиции руководителей военно-промышленного комплекса»⁴⁶⁵.

В «геополитической» области СССР усиленно подтверждал свою роль мировой сверхдержавы. Он отразил попытки отпадения от своей империи таких непокорных «провинций», как Чехословакия (в 1968 г. была оккупирована войсками Варшавского договора) и Польша (в 1970 и 1976 гг. рабочие протесты были подавлены с помощью советских войск). Руководимый компартией режим в Северном Вьетнаме, опираясь на помощь СССР и Китая, сумел заставить США в 1975 г. вывести войска из Южного Вьетнама и, полностью переориентировавшись на Москву, установил контроль над Лаосом, а в 1978–1979 гг. — над Камбоджей. В Африке и на арабском Востоке под советским влиянием находилось все большее число стран. СССР воспользовался плодами распада португальской колониальной империи в 1974 г., с помощью вооруженных сил своего союзника — Кубы завладел после 1975 г. Анголой, а после 1977 г. — Эфиопией. По западным данным, доля военных расходов в советском ВВП составляла 11–15 %⁴⁶⁶.

Бурное развитие науки и военной промышленности обходилось советской номенклатуре во все более крупные суммы денег, поскольку западные конкуренты, в свою очередь, не собирались признавать поражение в «гонке вооружений» в рамках «ядерного паритета». Немалые средства уходили и на поддержание внешнеполитической гегемонии в различных уголках Земного шара. Народные анекдоты тех лет сравнивали СССР с великаншей с множеством грудей, к которым жадно припали многочисленные режимы стран «Третьего мира».

Хотя существовавшая прежде «пирамида форсирования» окончательно превратилась в двухступенчатую «трапецию» номенклатура — народ, в которой первая стремилась к спокойствию и стабильности, а второй пытался не давать эксплуатировать себя чересчур сильно, правящие круги еще пытались продолжать модернизацию, в попытке нагнать конкурентов. За годы «застоя» им удалось закрепиться на ведущих мировых позициях по показателям, которые считались определяющими для первой и второй индустриальной революций: доля городского населения к 1985 г. возросла до 65 %, СССР занял первое место в мире по выплавке стали, добыче нефти и газа, второе — по объему промышленного производства, производству электроэнергии и химической продукции, третье — по добыче угля и т. д.⁴⁶⁷ Но на рывок в третьей индустриальной революции бюрократическая система оказалась уже неспособна. Более того, в этой области ее отставание становилось все больше. Несмотря на прогресс в отдельных отраслях, советская индустрия так и не вышла за рамки «примитивного тейлоризма»^{468 469 536}. По уровню технического развития, механизации и автоматизации стране было далеко до развитых индустриальных держав. Доля ручного труда в промышленности составляла в 1975 г. почти 42 %, а в 1985 г. — 35 %. В области нововведений, по оценке российских экономистов Д.С.Львова, С.Ю.Глазьева и др., Советский Союз в 1970-х -1980-х гг. отставал от Запада на 10–25 лет, причем, по сравнению с серединой 1960-х гг. отставание увеличилось вдвое⁴⁷⁰. Особенно сильно оно ощущалось в развитии таких ключевых технологий, как микроэлектроника, информационные технологии, переход на использование газа в качестве доминирующего энергоносителя и рост авиационных перевозок⁴⁷¹. В целом, по размерам ВВП на душу населения СССР находился на уровне

США 1942 г.⁴⁷² Модернизаторский потенциал советского государственного капитализма был исчерпан.

Сокращение темпов экономического роста и технологического развития не могло не беспокоить правящую бюрократию-номенклатуру, поскольку это в перспективе подрывало ее надежды на мировую гегемонию и сужало материальную базу для ее господства и привилегий внутри страны. Привилегии правящей советской «государственной буржуазии» в период «застоя» продолжали расти. По существу, она выполняла социальную функцию «коллективных» капиталистов, сообща владея т. н. «общенародной» (государственной) собственностью и присваивая прибавочный продукт, производимый в советском обществе. Однако распределение этого продукта осуществлялось не на основе официальных прав собственника или количества акций (как при частном капитализме), а в соответствии с должностью, занимаемой в партийной, государственной и хозяйственной иерархии — подобно тому, как это происходит в административном аппарате крупных фирм и корпораций. Фактически, Советский Союз и был такой гигантской компанией — «корпорацией СССР».

Распределение прибыли, полученной этой корпорацией, было организовано в различных формах, включая официальную «зарплату» чиновника и различные льготы, связанные с его должностным положением. Исследователь советской номенклатуры М.С.Восленский выделял такие привилегии, как высокое жалование, намного превышающее средний уровень оплаты труда, гонорары, заграничные командировки, взятки и другие методы коррупции, покупка товаров в специальных «распределителях», высококачественное питание по льготным ценам в специальных столовых и буфетах, предоставление роскошных по тому времени служебных квартир, дач и автомобилей, обслуживание и лечение в специализированных учреждениях, отдельных от тех, которыми пользовались «обычные» граждане (феномен «социального апартеида») и т. д. Жизнь высшего слоя правящей бюрократии он сравнивал с жизнью американских миллиардеров⁴⁷³. Члены Политбюро (высшего руководящего органа КПСС, сменившего в 1966 г. Президиум ЦК) и Секретариата ЦК КПСС имели «открытый счет» в Государственном банке, откуда могли снимать средства по своему усмотрению. О личном гараже Брежнева, который коллекционировал автомобили, по стране ходили легенды. Его дочь, в свою очередь, предпочитала собирать бриллианты. Разумеется, возможности чиновников более низкого ранга были намного скромнее, и, случалось, их наказывали за чрезмерные аппетиты, попытки брать «не по чину» или проворачивать «теневые» коммерческие операции вместе с криминальными структурами, которые чем дальше, тем больше расцветали в щелях и пустотах, оставляемых официальной экономикой. В целом, по словам того же Восленского, для сопоставления с существованием советского номенклатурщика, «жизнь высшего класса буржуазного Запада — неподходящий объект»: в последнем случае «играют роль не привилегии, а деньги», а в советском обществе — «не деньги, а именно привилегии»⁴⁷⁴.

До тех пор, пока экономика динамично развивалась, представители номенклатуры в значительной мере еще связывали свое личное процветание с развитием самой системы в целом. Но их аппетиты и притязания нарастали. Они бывали на Западе и действительно хотели бы вести жизнь, не уступавшую по уровню благ и роскоши зарубежным частным капиталистам. А когда стало ясно, что «догнать и перегнать» Запад не удастся, и система никогда не обеспечит им благ в желанном объеме, советские чиновники стали постепенно понимать, что необходимы перемены. Их основная направленность логически вытекала из социальной структуры советского общества: по мере нарастания структурных проблем и угроз ее доходам, номенклатура все меньше была склонна мириться с «социальным компромиссом» и уступками трудящимся. Преобладающими в ее среде стали настроения, сопоставимые с позицией западной буржуазии в условиях кризиса «социального государства» в конце 1970-х гг.: население «недостаточно хорошо» работает и имеет слишком много льгот, а потому общество «живет не по средствам». «В доверительной… беседе, — свидетельствовал Восленский, — любой номенклатурщик начнет брюзжать: «Работают из рук вон плохо, потому и бедность!» А то и говорят открыто: «Как работаем, так и живем»»⁴⁷⁵. В 1970-х гг. режим еще мог сглаживать противоречия между различными фракциями номенклатуры и финансировать советский вариант «социального государства» за счет внешних займов (в 1985 г. сумма внешнего долга СССР дошла до 31,4 млрд, долларов⁴⁷⁶) и прибылей от продажи за рубеж нефти, которые резко увеличились после нефтяного кризиса 1973–1974 гг. Доля топлива и энергоносителей в советском экспорте поднялась с 1970 по 1985 гг. с 15,6 % до 52,8 % (при этом, доля машин и оборудования сократилась с 21,5 % до всего 13,6 %). Благодаря этому удавалось даже расширить ввоз продовольственных товаров и зерна (с 15,8 % импорта до 21,2 %)⁴⁷⁷. Однако в 1980-х гг. мировые цены на нефть стали падать, и это нанесло системе последний удар. Почти одновременно с приверженцами перехода к неолиберальной модели на Западе, представители советского правящего класса подошли в начале 1980-х гг. к мысли о сворачивании «социального государства».

8. «Коллапс модернизации»⁴⁷⁸

В начале 1980-х гг. стало уже невозможным не замечать такие острые проблемы, как сокращение темпов экономического роста и все большие расходы (на неудачную войну в Афганистане, начатую в 1979 г., на вооружения — с целью противостоять размещению американских ракет средней данности в Европе и программе военного использования космоса). В восточноевропейских странах, входивших в советский блок, социально-экономические трудности привели к подспудной общественной нестабильности, которая прорвалась наружу в массовом подъеме независимого оппозиционного рабочего движения в Польше в 1981–1982 гг.

Брежнев умер в 1982 г. Сразу после его смерти развернулась ожесточенная борьба за власть между соперничавшими группировками номенклатуры, одни из которых предпочитали «острожный консерватизм», а другие добивались реформ. Под реформами понимался, не в последнюю очередь, и отказ от «социального компромисса» с трудящимися. Подобный курс предполагал интенсификацию труда и пересмотр ценовой политики, с отменой субсидирования цен на продукты питания. Для того, чтобы заставить людей «лучше работать», у правящих кругов оставалось два способа. Первый означал «завинтить гайки», то есть с помощью жестких или даже драконовских мер насадить «дисциплину» на производстве. Второй — поощрять конкуренцию между самими работниками: стимулировать у трудящихся, измученных постоянной нехваткой товаров, эгоизм, ориентацию на ценности потребления и готовность ради этого дольше и активнее трудиться.

Бывший глава тайной полиции КГБ Ю.В.Андропов, возглавивший партию и советское государство после смерти Брежнева, был сторонником некоторых реформ. Он намеревался «закрутить гайки», ужесточить «дисциплину труда», сократить усилившуюся в предшествующие годы коррупцию и, возможно, пойти на допущение частного предпринимательства в сфере легкой и средней промышленности⁴⁷⁹. Но Андропов был тяжело болен и уже в 1984 г. умер. Через год за ним последовал и его преемник — «консерватор» К.У.Черненко. В марте 1985 г. партию возглавил «андроповец» М.С.Горбачев. Выступая на пленуме ЦК партии в апреле того же года, он провозгласил курс на «ускорение» экономического развития страны. Он заявил о необходимости перейти от «экстенсивного» пути к «интенсивному», к «принципиально новым технологическим системам, к технике последних поколений, дающим высшую эффективность», к перевооружению «всех отраслей народного хозяйства на основе современных достижений науки и техники». Новый рывок намечался, прежде всего, в машиностроении и тяжелой промышленности. Очередная программа модернизации требовала огромных финансовых средств, которых у государства, как вскоре выяснилось, уже не было⁴⁸⁰. В начале 1986 г. в докладе на XXVII партийном съезде, а затем в речи перед трудящимися города Тольятти Горбачев объявил о начале фундаментальной «перестройки» советского общества⁴⁸¹. Понимая, что трудящиеся не могут и не хотят идти на «жертвы» ради нового скачка, он дополнил идею «ускорения» лозунгами «демократизации» и «гласности», которые должны были создать у населения иллюзию участия в управлении страной и принятии решений по ключевым войросам ее развития. Поощрялись общественные дискуссии и обсуждения. По «Закону о государственном предприятии» (1987 г.), на производстве создавались выборные «Советы трудовых коллективов», которые получили право избирать директора (при этом принцип единоначалия сохранялся, и реальная власть по-прежнему оставалась у директора и его администрации). Постепенно были смягчены политические и идеологические ограничения, из лагерей и тюрем освобождались политические заключенные, в печати стали публиковаться статьи с критикой сталинизма и диктатуры.

Стремясь обрести поддержку в обществе, горбачевское руководство решилось пойти по пути использования националистических настроений и предрассудков. В резолюции «О межнациональных отношениях», принятой на XIX партийной конференции в 1988 г., «закономерный рост национального самосознания» получил позитивную оценку⁴⁸². Подобная тактика оказалась пагубной, так как привела, в конечном счете, к стремительному росту национализма практически во всех регионах страны. Теперь он существовал не только на «бытовом» уровне или в представлении оппозиционных групп интеллигенции, но получил «законное» право на существование как идеология, которой воспользовалась и значительная часть номенклатуры. Еще в декабре 1986 г. в Казахстане произошли волнения, вызванные отстранением прежнего руководства республики и назначением первым секретарем республиканской компартии неказаха Г.В.Колбина; имелись убитые и раненые. В последующие же годы националистически мотивированные конфликты, подпитываемые ухудшением условий жизни, бедностью и экономическим кризисом, становились все более массовыми и кровавыми: армяно-азербайджанская война из-за Нагорного Карабаха (включая погромы армян в Сумгаите в 1988 г. и Баку в 1990 г.), погромы турок-месхетинцев в Узбекистане (1989 г.), киргизско-узбекские столкновения в Фергане (1990 г.) идр. Сотни тысяч людей вынуждены были бежать из мест своего проживания. Столкнувшись с волной агрессивного национализма, руководство государства оказалось совершенно беспомощным. Непоследовательные и неуклюжие попытки вмешаться в ситуацию лишь подрывали престиж Центра и ухудшали его отношения со всеми конфликтующими сторонами.

Прислушавшись к почти единодушным рекомендациям большинства экономистов, правители страны в конце 1980-х гг. предоставили далеко идущую самостоятельность ведомствам и предприятиям, приступили к приватизации мелкой и средней промышленности (законы «Об индивидуальной трудовой деятельности» 1986 г., о совместных предприятиях с иностранным капиталом 1987 г., «О кооперации» 1988 г., «О предприятиях в СССР» 1990 г.) и начали внедрять рыночные отношения. Предприятия получили возможность определять цены на свою продукцию, произведенную сверх «государственного заказа», и немедленно воспользовались этим для их повышения, а не увеличения производства. Результатом экономических реформ стал нараставший распад хозяйственной системы, усиление эгоизма отдельных регионов, ведомств и предприятий, хаос. Пытаясь сократить расходы, Горбачев попробовал снизить накал противостояния с Западным блоком. Он уменьшил масштабы вмешательства в странах «Третьего мира», распорядился вывести советские войска из Афганистана, сократил армию и призвал ограничить «гонку вооружений». Но это уже не помогало. ВВП сократился в 1990 г. на 2 %, а в 1991 г. — по разным подсчетам, на 9—17 %⁴⁸³, промышленное производство падало, резко выросли цены и инфляция. Условия жизни основной массы населения стремительно ухудшались; нарастала нехватка промышленных и продовольственных товаров, в ряде мест были введены талоны на продукты, происходили волнения жителей, недовольных дефицитом. Сопровождавшиеся попытками властей снизить субсидии на цены, эти процессы вызвали растущее недовольство и подъем массовых социальных движений протеста.

Первые протестные выступления носили ярко выраженный антибюрократический характер. Они были сосредоточены преимущественно на проблемах местного развития, в особенности — экологических, которые остро воспринимались общественностью после катастрофы на Чернобыльской АЭС в 1986 г. Возникавшие в городских кварталах, микрорайонах и населенных пунктах группы в защиту окружающей среды нередко выступали инициаторами движения за самоуправление на местах. Собирались общие собрания жителей, на которых избирались комитеты самоуправления, начиная с уровня дома, улицы, квартала и т. д. Основным мотивом служило желание людей самостоятельно решать проблемы жизни и развития территории, независимо от государственной бюрократии и ее интересов. Многие активисты, отмечал исследователь советских и российских гражданских инициатив О.Яницкий, понимали «децентрализацию экономики и политической власти как самодостаточность и даже автаркию. Некоторые из них даже предлагали, чтобы город или отдельный городской район получил полную экономическую самостоятельность с собственной валютой, системами производства, распределения и т. д.»⁴⁸⁴. Однако низовым гражданским инициативам так и не удалось выработать альтернативные представления об общественном устройстве на основе системы всеобщего самоуправления, помимо государства и рынка, с выявлением и скоординированным удовлетворением потребностей «снизу». Такие идеи просто не успели развиться в условиях авторитарного режима и идеологической диктата КПСС, когда любые «леворадикальные» идеи беспощадно преследовались, а разработки и традиции мировой социально-революционной мысли были под запретом. Большинство активистов инициатив и даже представителей левых групп не видело альтернативы развитию рыночных отношений, хотя и стремилось максимально «смягчить» их последствия с помощью активной социальной политики⁴⁸⁵. Это превратило общественные антибюрократические движения в легкую добычу для «реформистского» крыла номенклатуры. Вскоре после 1990 г. гражданские инициативы стали «засыпать», общие собрания прекратили собираться, а многие активные члены местных комитетов и групп «ушли во власть».

Чем глубже становился экономический кризис, тем больше расходились интересы и устремления отдельных фракций и группировок правящего номенклатурно-бюрократического класса. Крупные, неповоротливые предприятия-монополисты и огромные советские учреждения были заинтересованы не в технических усовершенствованиях, а в сохранении и расширении собственных привилегий. Ведомства, вывозившие за рубеж нефть и газ и добывавшие валюту, всё меньше хотели делиться с остальными отраслями и предприятиями, стремясь оставить вырученные средства у себя. «Сырьевики» были не прочь скинуть со своих плеч балласт в виде «социального государства» и предприятий обрабатывающей промышленности, даже если это в перспективе привело бы к изменению системы в СССР. Напротив, военно-промышленный комплекс (ВПК), целиком зависевший от государственной поддержки, скорее предпочитал сохранить основу сложившихся экономических и политических структур. Но и ВПК, недовольный увеличивающимся отставанием от Запада в области высоких технологий, выступал за реформы.

Падение мировых цен на нефть, «гонка вооружений» и уменьшение доходности советской экономики (а, следовательно, ресурсов для дальнейшего роста могущества и доходов бюрократии как целого) знаменовали собой общий кризис прежнего метода господства. Рост экономических трудностей стимулировал сепаратизм не только у ведомств и государственных компаний, но и у партийных руководителей отдельных республик и территорий. Как вспоминал А.И.Лукьянов, близкий соратник Горбачева и председатель Верховного совета СССР в 1990–1991 гг., местные власти быстро ощутили, «что теперь можно защитить себя от угрозы смещения или произвольных перестановок по воле центра. Средством этой защиты стал лозунг национального суверенитета… Республиканский партийный князек… распоясавшийся хозяйственник, прикрываясь заявлениями о защите национальных интересов, могли теперь игнорировать ранее неприступный центр»⁴⁸⁶. Республиканские партийные боссы стремились стать полновластными хозяевами на управляемых ими территориях. Наилучшая возможность для этого возникла бы с образованием новых, контролируемых ими государств. Конкурентом бюрократии в борьбе за власть выступила местная интеллигентская верхушка в республиках, привыкшая считать себя «солью земли», «глашатаем и хранителем национальной культуры». Теперь она претендовала на свою долю пирога. В России она поддержала идеологии либерализма или русского национализма (последняя еще с 1970-х гг. пользовалась покровительством части партийной элиты: если в «союзных республиках» националистические тенденции среди интеллигенции пресекались и подавлялись, в России русские писатели-националисты из среды т. н. «деревенщиков» легально публиковали свои книги). В других республиках СССР интеллигентские группы учредили разнообразные «народные» фронты и потребовали «национальной независимости». В конце 1980-х гг. стали появляться полулегальные политические группировки, требовавшие отмены однопартийной системы и перехода к представительной демократии.

В попытке остановить развал государства, достичь компромисса с республиканскими и региональными элитами и подкинуть населению «демократический» пряник, правящая верхушка Советского Союза предприняла ряд шагов с тем, чтобы укрепить вертикаль власти. 1 декабря 1988 г. были внесены поправки в конституцию, в соответствии с которыми создавался новый высший орган — Съезд народных депутатов, который избирался сроком на пять лет прямым равным и тайным голосованием, заседал один раз в год и играл скорее формальную роль, а текущую парламентскую работу исполнял двухпалатный Верховный Совет СССР, выбранный на съезде. Зато на выборах допускалось выдвижение оппозиционных и «альтернативных» кандидатов. Обсуждалось введение многопартийной системы. В марте 1990 г. была отменена статья конституции, в которой закреплялась «руководящая и направляющая» роль КПСС; стали создаваться оппозиционные партии. Для повышения авторитета центральной власти был введен официальный пост главы государства — президента. Им стал Горбачев. В 1991 г. он выдвинул идею заключения нового Союзного договора между республиками.

553

Первое время среди номенклатурщиков, партийных, государственных и хозяйственных чиновников еще преобладало стремление добиться желательных им перемен без кардинального отказа от системы государственного капитализма. На пленуме ЦК КПСС в июне 1987 г. был поставлен вопрос об общем пересмотре цен, то есть о сокращении или ликвидации государственных субсидий, с помощью которых цены на хлеб и некоторые другие продукты питания поддерживались на сравнительно низком уровне. «К лету 1988 г. слухи о готовящейся реформе цен дошли до населения. Начались протесты, нарушавшие благостную картину пробуждения народа к лучшей жизни и грозившие серьезными социальными волнениями, — признает экономист Е.Г.Ясин. — Коммунисты, ответственные за все прежние деяния и нынешнее тяжелое положение, не могли решиться на непопулярные меры. В итоге М.С.Горбачев, выступая в Мурманске, сообщил, что повышения розничных цен не будет. Оптовые цены отчасти повысили, но в целом план пересмотра цен был сорван».

Министры, отвечавшие за экономические вопросы (вице-премьер Л.И.Абалкин и министр финансов В.С.Павлов) настаивали на ужесточении «финансовой дисциплины», объясняя проблемы ростом денежных доходов населения, который отстает от роста производства и предложения товаров. Они предлагали выйти из кризиса за счет трудящихся. В 1989 г. был введен налог на фонд заработной платы, а в марте 1990 г. глава правительства Н.И.Рыжков огласил экономическую программу, предусматривавшую повышение цен на потребительские товары в среднем в 2 раза, а на хлеб — в 3 раза. Это была война против трудящихся.

Ответом на наступление «сверху» стала волна забастовок, которая не знала себе равных в советской истории. Уже в 1986–1987 тт. вспыхивали локальные стачки и трудовые конфликты в различных отраслях (легкой ^{* 487} и горной промышленности, строительстве и т. д.) и регионах страны (включая крупные города России, Прибалтику, Закваказье). Новая волна поднялась весной 1989 г.: шахтеры Кузнецкого и Печорского бассейнов добивались повышения зарплаты, установления 6-часового рабочего дня, смещения начальства и признания независимого профсоюза. В июле 1989 г. началась стачка шахтеров Кузбасса, которая быстро распространилась на другие угледобывающие районы (Донбасс, Караганду идр.). Бастующие требовали повышения зарплаты и улучшения условий труда, но вскоре появились и лозунги и иного характера: демократизировать выборы, отменить привилегии партии, чиновников и партийного аппарата и т. д. В то же время, перечень требований, составленный на основе резолюций собраний, отражал дезориентацию шахтерской массы во всем, что выходило за пределы простой защиты своих материальных интересов. В этом «рядовые» горняки прочно полагались на выдвинувшихся «лидеров» и представителей администрации, которые были убежденными сторонниками рыночной экономики и полной хозяйственной самостоятельности регионов и шахт, с самофинансированием, правом устанавливать цены на продукцию и оставлять в своих руках полученную прибыль. Как замечает исследователь шахтерского движения В.Борисов, «как только забастовки вышли за пределы отдельных шахт, местные власти моментально присовокупили свои интересы, осторожно помогая шахтерам и добавляя свои собственные требования к их требованиям. В результате многочисленные жалобы угольщиков были быстро сведены к одному центральному требованию перевода шахт на самофинансирование за счет повышения цен на уголь, хотя это не фигурировало в изначальных требованиях шахтеров»⁴⁸⁸. Противоречивость настроений в «низах» можно было обнаружить в одновременно раздававшихся призывах закрыть частные предприятия (т. н. «кооперативы») в сфере медицины и питания, поскольку те, по мнению шахтеров, путем сверхвысоких цен обирали население. Стачка велась вне рамок официальных профсоюзов; она организовывалась стачечными комитетами, которые затем объединились в региональные и межрегиональные структуры (Союз трудящихся Кузбасса, съезды шахтеров и т. д.). После переговоров между региональным забастовочным комитетом Кузбасса и комиссией ЦК КПСС, правительства и официальных профсоюзов был подписан протокол, в котором содержались обещания ввести в области региональный хозрасчет, предоставить предприятиям экономическую и юридическую самостоятельность с правом самостоятельно устанавливать нормы выработки и цены, повысить зарплату горнякам, улучшить продовольственное снабжение ит.д. Невыполнение соглашений еще больше сблизило лидеров шахтерских организаций с оппозиционным, «реформаторским» крылом номенклатуры во главе с бывшим руководителем московской партийной организации Б.Н.Ельциным. 11 июля 1990 г., по решению I съезда шахтеров СССР, прошла однодневная «всеобщая» политическая забастовка горняков в поддержку политиков-реформаторов. С аналогичных позиций выступил учрежденный в октябре 1990 г. Независимый профсоюз горняков. Рабочих подвело то же, что и гражданские инициативы: не имея самостоятельного представления об экономической и политической альтернативе, они попали в ловушку «реформаторской» фракции правящей бюрократии⁴⁸⁹.

Рабочие забастовки продемонстрировали, что верхушка партии уже не обладает в глазах населения достаточной легитимностью для осуществления мер, которым предстояло вывести экономику из кризиса за счет трудящихся. Все более влиятельные круги номенклатуры стремились теперь не только поделить между собой государственную собственность, которой они до тех пор владели и распоряжались сообща, но и сменить окраску и идеологическое обоснование своего господства. Они объявили себя «демократами», которые порывают с КПСС и всем ее партийно-идеологическим наследием, возложив на них ответственность за все тяготы и ошибки. Это позволяло им предстать в глазах населения совершенно новой силой, оппозиционной и якобы незапятнанной прошлыми преступлениями. В начале 1990 г. эти «реформаторы» сформировали политическую организацию — блок «Демократическая Россия», фактическим лидером которой стал Ельцин. Коалиция добилась успеха на выборах народных депутатов в России; ее представители возглавили муниципалитеты Москвы, Ленинграда и других крупных городов. Ельцин был в мае 1990 г. избран председателем Верховного Совета России, а в июне 1991 г. — российским президентом. Его группа бросила открытый вызов Горбачеву и его окружению.

Программа «демократического» крыла номенклатуры, спустившего «коммунистический флаг», включала установление представительной демократии западного типа и — фактически — переход от государственного капитализма к частному. Это предлагалось осуществить путем приватизации государственной собственности, то есть, ее раздела между номенклатурными группировками и поднявшимися в ходе перестройки частными предпринимателями (некоторые из них сами были выходцами из номенклатуры, в особенности, из официальной молодежной организации — комсомола, другие — представителями криминальных кругов). Хотя формально Ельцин обещал, что в ходе намеченных им реформ уровень жизни населения не снизится (в ответ на вопрос, что будет, если в результате его политике повысятся цены, он заявил: «Тогда я лягу поперек рельсов»⁴⁹⁰, но, как известно, своего обещания не выполнил), по существу, его группа запланировала — а после 1991 г. и осуществила — полное уничтожение негласного «социального компромисса» и широкомасштабный демонтаж «социального государства».

Центральное правительство, которое в декабре 1990 г. возглавил В.С.Павлов, официально объявило о намерении совершить переход к рыночной экономике, провело денежную реформу, ограничив возможности обмена купюр, и со 2 апреля 1991 г. в 2–3 раза повысило цены на основные потребительские товары. Этими шагами власти лишь еще больше дискредитировали себя в глазах населения.

Ослабевшее и запутавшееся в тисках кризиса руководство было уже не в состоянии удерживать находившиеся под контролем СССР страны Восточной Европы. В конце 1989 г. пали просоветские режимы «коммунистических» партий в Польше, Венгрии, Восточной Германии, Чехословакии, Румынии и Болгарии. В 1990 г. сепаратистские партии победили на выборах в парламенты прибалтийских республик, Грузии, Армении и Молдавии. Экономическое и социальное положение продолжало ухудшаться, союзные и автономные республики, даже отдельные территории объявляли о своем суверенитете и приоритете собственного законодательства над союзным, начались «торговые войны» между отдельными территориями и политическое противостояние между союзными республиками, а также между республиками и центром. 19 августа 1991 г. часть правящих кругов попыталась удержать власть с помощью государственного переворота. В момент, когда Горбачев находился на отдыхе в Крыму, группа высокопоставленных членов правительства во главе с вице-президентом Г.И.Яннаевым, премьер-министром Павловым, председателем КГБ В.А.Крючковым, министром внутренних дел Б.К.Пуго и министром обороны Д.Т.Язовым объявила о введении чрезвычайного положения. Созданный ими «Государственный комитет по чрезвычайному положению» (ГКЧП) «в целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политической, межнациональной и гражданской конфронтации, хаоса и анархии» отменил часть конституционных свобод и прав (включая право на забастовки и демонстрации), приостановил деятельность партий, общественных организаций и массовых движений, отменил решения оппозиционных органов, ужесточил дисциплину на производстве, ввел режим «строгой экономии» и цензуру. В то же время, новый орган обязался «поддерживать частное предпринимательство, предоставляя ему необходимые возможности для развития производства и сферы услуг»⁴⁹¹. ГКЧП сообщил, что Горбачев не может выполнять свои обязанности «по состоянию здоровья»⁴⁹². Однако попытка переворота не удалась. Ельцин, правительство и Верховный Совет России отказались подчиняться ГКЧП, а лидеры выступления не нашли в себе ни решимости, ни достаточно сил для реальной силовой акции в столице. Уже 21 августа ГКЧП капитулировал. Горбачев вернулся в столицу, изображая себя триумфатором, но быстро обнаружил, что действительная власть уже перешла в руки Ельцина и его окружения. Под их давлением, советский президент вынужден был пойти на роспуск союзных органов власти. Республики Союза одна за другой провозглашали свою независимость: в одних из них пришедшие к власти сепаратисты поспешили воспользоваться кризисом, чтобы окончательно оттолкнуть свой корабль от тонущего имперского линкора, в других партийное начальство уже не желало иметь дело с неспособным обеспечить стабильность Центром, в третьих, более экономически развитых, возобладало намерение прекратить «делиться» богатствами с менее развитыми республиками и регионами (так, Ельцин стремился к образованию конфедерации «славянских» республик, без Средней Азии). Постепенно под властью Горбачева остался только Кремль.

8 декабря 1991 г. главы России, Украины и Беларуси Б.Н.Ельцин, Л.М.Кравчук и С.С.Шушкевич встретились на территории Беловежской пущи, подписали соглашение о том, что Советский Союз «как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование» и договорились о создании Содружества Независимых Государств (СНГ)⁴⁹³. Первоначально «три славянских лидера» (это «этническое» обстоятельство, в характерном для ситуации националистическом духе, подчеркивалось в комментариях⁴⁹⁴) не собирались приглашать в новое объединение бедные республики Средней Азии и охваченное конфликтами Закавказье. Но президент Казахстана Н.Назарбаев убедил их изменить свое решение. 21 декабря 1991 г. в Алма-Ате было подписано соглашение о создании СНГ в составе 11 государств — Азербайджана, Армении, Беларуси, Казахстана, Кыргызстана, Молдовы, России, Таджикистана, Туркменистана, Узбекистана и Украины. «С образованием Содружества Независимых Государств, — указывалось в «Алма-Атинской декларации», — Союз Советских Социалистических Республик прекращает свое существование»⁴⁹⁵.

Защитить Советский Союз было уже некому. Его распустила сама правящая номенклатура. Судя по воспоминаниям помощника Горбачева А.С.Черняева, первый и последний советский президент реагировал на свое отстранение от власти с полной беспомощностью. «М.С. наконец должен решиться», — записал Черняев в дневнике 8 декабря, отметив, что он «опять неадекватен». На следующий день «Михаил Сергеевич бушует, заявляет, что он уйдет, пошлет их всех и т. д., «покажет им»». Советники уговорили его «не конфликтовать», а начать переговоры с лидерами республик. Эти консультации закончились безрезультатно. Горбачев то объявлял о намерении созвать Съезд народных депутатов и провести референдум, то делал вид, что ничего не происходит, и он по-прежнему у руля, то поручал написать текст своего «прощального» заявления, то выжидал, ничего не предпринимая и на что-то надеясь⁴⁹⁶.

Единственным политиком, который открыто выразил поддержку Горбачеву и призвал его действовать, был президент Чечни генерал Д.М.Дудаев, которого советский президент в ноябре спас от начатого по приказу Ельцина российского вторжения. Выступая 23 декабря 1991 г. в Грозном, он назвал методы создания СНГ незаконными, поскольку новые государства не имеют права распускать Союз. Дудаев призвал Горбачева, «как верховного главнокомандующего», не соглашаться с отстранением от власти, а «приложить все силы и свой высокий международный авторитет для укрепления союза в обновленном качестве». По его словам, Горбачев стал неугоден, поскольку он «действительно демократ», и «чеченский народ, а равно и все горские народы Северного Кавказа» остаются на его стороне⁴⁹⁷. Как утверждал российский публицист И.Л.Бунич, президент Чечни называл управляемую им республику «последним уцелевшим (или первым освобожденным) бастионом Советского Союза» и «предлагал Михаилу Горбачеву прибыть в Грозный и оттуда выполнять свои обязанности президента СССР, начав борьбу против московских сепаратистов, изгнавших Горбачева из Кремля»⁴⁹⁸. Условием должно было стать признание за Чечней статуса «союзной республики». Однако Горбачев не принял поддержку из Грозного. 25 декабря 1991 г. он зачитал заявление о своей отставке, а развевавшийся над Кремлем советский флаг был спущен.

На месте Советского Союза теперь располагалась вереница более или менее авторитарных государств. Эпоха модели государственного капитализма закончилась. Установившая ее правящая номенклатура теперь отбрасывала ее за ненадобностью, как исчерпавшую свои «задачи». Наступала эпоха частного капитализма в форме, типичной для «пороговых» или «периферийных» капиталистических стран.

Вместо заключения

После роспуска Советского Союза прошло уже более 20 лет. В обществе многое изменилось. Любой, кто сравнит хотя бы внешний обликкрупных российских городов с тем, какой можно было наблюдать в конце 1980-х годов, скажет, что перемены произошли глубокие и разительные. Маленькие города и сельская местность изменились куда меньше, и не зря в современной России говорят, что за пределами кольцевой автодороги (границ Москвы) начинается совсем другая страна — «ближайшее зарубежье». Но нас сейчас интересует не городской пейзаж и не ассортимент товаров в магазинах. Нас занимают другие вопросы: что произошло за эти годы с властью и обществом, какой социальный строй утвердился на просторах бывшего Союза и насколько эти перемены оказались подготовлены прежней, советской действительностью?

Прежде всего, приходится сделать вывод о том, что «наверху» изменилось куда меньше, чем можно было бы ожидать на первый взгляд. Те общественные слои, которые стояли у власти в Советском Союзе, никуда не исчезли, но существенно видоизменились, сменили облик и методы своего правления, усвоили новые социально-политические воззрения и ценности. В ходе «Перестройки» и последующих событий они могли совершать просчеты — не все и не всегда происходило в соответствии с их планами, расчетами и намерениями, — но никогда не теряли рычаги политической власти. Когда горизонт стал несколько проясняться после хаоса 1989–1991 гг., оказалось (на конец 1993 г.), что президентами или премьерами, как минимум, в 15 из 20 признанных и непризнанных государствах, образовавшихся при распаде Союза⁴⁹⁹, являлись представители бывшей партийной, министерской, хозяйственной или военной бюрократии (в том числе 10 раннее занимали пост партийных первых секретарей). Один из организаторов приватизации в России ультралиберал Е.Т.Гайдар (сам бывший член КПСС и редактор центрального партийного журнала «Коммунист») предлагал «откупиться» от номенклатуры, дать ей возможность поменять «власть на собственность», превратившись в частных капиталистов, но уступив руль политического руководства «новым» людям⁵⁰⁰. В действительности же бюрократия не собиралась отказываться от власти и поделила между собой собственность «корпорации СССР». Конечно, в среде бывших партийных чиновников произошли крупные перестановки, немалое число из них было выброшено на обочину или «на покой», но те, кто перекрасились в «демократов» по-прежнему оставались на коне. Правда, им пришлось потесниться и разделить как власть, так и собственность с хозяйственными элитами (министерскими чиновниками, директорами предприятий, ставшими их хозяевами)⁵⁰¹, верхушкой силовых структур⁵⁰², с комсомольскими деятелями, занявшимися предпринимательством в конце 1980-х гг., спекулянтами (в советские времена их называли «фарцовщиками»), дельцами «теневой экономики» и даже откровенными представителями криминального мира⁵⁰³. Понятно, что для того, чтобы принять участие в приватизации государственной собственности, желающему были необходимы первоначальный капитал и «связи» в верхах. Иными словами, привилегированные и богатые слои советского общества (государственные капиталисты-бюрократы и криминал) изначально имели предпочтительные шансы и возможности для того, чтобы сосредоточить собственность в своих руках и превратиться в новый господствующий класс частных капиталистов. Только так и можно объяснить появление на пространстве бывшего Союза такого количества многомиллиардных состояний в кратчайший срок, да еще в условиях затяжного, временами катастрофического экономического спада 1990-х годов. Это обстоятельство неизбежно придало режимам стран, возникших на развалинах Советского Союза, и их экономике отчетливо олигархический характер. То борющиеся, то сотрудничающие между собой группировки олигархии не только контролируют подавляющее большинство собственности, но и государство, по существу, «приватизировав» его и сращиваясь с ним.

Разумеется, экономическим и политическим элитам постсоветских стран пришлось, по существу, отказаться от прежних надежд на мировую гегемонию. Переход от раннего и догоняющего государственного капитализма к более «развитому», частно-рыночному, сопровождался снятием значительной части протекционистских ограничений и полным «открытием» хозяйства мировой конкуренции. За этим последовал широкомасштабный крах производства, с изменением пропорций или даже всей хозяйственной структуры. Так нашел свое логическое завершение конечный крах советского модернизационного проекта: почти все государства бывшего Союза так и не попали в разряд современных «индустриально-развитых» стран. В мировой системе разделения труда они остаются в положении «пороговых» стран или даже периферии («третьего мира») — экспортеров сырья и зоны, куда инвесторы вкладывают капиталы, в первую очередь, по причине крайней дешевизны рабочей силы. Лишь немногие крупные концерны и компании достаточно конкурентоспособны для того, чтобы осуществлять внешнеэкономическую экспансию.

А удалось ли «новым старым» властителям реализовать на практике тот проект, ради которого они затевали поворот второй половины 1980-х годов? К сожалению, приходится признать, что да, удалось. Переход к рынку и дальнейшие реформы полностью уничтожили «социальный компромисс» позднесоветского периода. Уровень зарплаты трудящихся остался на крайне низком уровне, при этом большинство элементов «социального государства» практически повсюду было разрушено. Либерализация почти покончила с практикой государственных субсидий, которые поддерживали сравнительно низкие цены на продукты питания. Уровень интенсивности труда в частных фирмах во много раз превышает тот, который существовал в советских предприятиях и учреждениях. В большинстве стран бывшего Союза проведено изменение трудового законодательства, которое значительно расширило возможности предпринимателей увольнять работников, продлевать рабочее время и вводить выгодные администрации условия труда. Бесплатные здравоохранение и образование все еще не отменены официально, но фактически идет непрерывный процесс сокращения общедоступных социальных услуг при одновременном расширении «платного» сектора и элитаризации. Жилищно-коммунальные реформы нацелены на введение оплаты соответствующих услуг по рыночной стоимости. Новое жилье приходится покупать за деньги, во много сотен раз превышающие средние заработки трудящихся…

Почему население бывшего Союза, которое сопротивлялось против антисоциальных эффектов советской индустриальной модернизации, не дало адекватного отпора этой политике? Подробное рассмотрение этого увело бы нас далеко за пределы книги. В самых общих чертах, можно сказать, что к атомизации, которая сопровождала преобразования 1930-1960-х гг. (с разрушением традиционных социальных структур и стремлением заменить их вертикальными общественными связями «тоталитарного» типа), прибавились фрустрация обманутых надежд на обновление и самоуправление в конце 1980-х гг. и экспансия рыночной ценностной ориентации в 1990-х гг., что вызвало новую волну атомизации⁵⁰⁴. К этим феноменам добавлялись широко распространившиеся ощущения изоляции, эгоизма («каждый сам за себя»), страха и безнадежности. Давали о себе знать и прежние, сохранившиеся с советских времен иллюзии «социального партнерства», надежды на «хорошего» хозяина или директора, который не даст уничтожить рабочие места, спасет производство и т. д. В результате большинство забастовок и иных актов сопротивления носило преимущественно оборонительный характер, и в целом сопротивление «снизу» не смогло предотвратить массированного наступления на права и возможности трудящихся. Тем не менее, тот факт, что разрушение остатков советского «социального государства» растянулось на десятилетия, сам по себе заставляет предполагать, что правящие круги все же помнят о силе противоборства в период Советского Союза и предпочитают действовать более осторожно, чем им бы хотелось.

Но не станем останавливаться на пессимистических выводах. Как бы то ни было, не играя в пророков, можно заключить, что последнее слово в противостоянии между «верхами» и «низами» в бывшем Союзе еще не сказано. Пока существуют противоречия и проблемы, которые с каждым годом все больше углубляются, сохраняется почва для новых конфликтов, и в ходе повседневной борьбы за свои права люди не только в состоянии защитить свои интересы и свое достоинство, но и накопить опыт, необходимый для выхода их действий на совершенно новый уровень — самоорганизации и самоуправления.

1

См.: Дамье В.В., Рябов А.В. Так что же это было? // Рабочий класс и современный мир. 1990. № 2. С. 202–209; Дамье В.В. Либертарный социализм или экологическая катастрофа? И Кентавр. 1993. № 1. С. 18–36; DamierV. Moskauer Schatten // Die Aktion (Hamburg). 1994. H. 113/119. Marz. S. 1958–1963; Дамье B.B. Исторические корни тоталитаризма И Тоталитаризм в Европе XX века: Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления. М., 1996. С. 15–44; Послевоенный сталинизм (написанный В.В.Дамье раздел в главе А.В.Шубина «СССР и режимы «народных демократий»») // Там же. С. 381–386; Энциклопедия для детей Аванта+. Т.5. История России и ее ближайших соседей. Ч.З. XX век. М… 1998 (статьи «Владимир Ленин», «Иосиф Сталин»); Дамье В.В. Тоталитарные тенденции в XX веке И Мир в XX веке. М., 2001. С. 53–105; Энциклопедия для детей Аванта+. Т.21. Общество. 4.1. Экономика и политика. М., 2002 (статья «Государственный социализм», в соавт.); Энциклопедия для детей Аванта+. Т.5. История России. Ч.З. XX век. 4-е изд. М., 2007 (разделы «Великая русская революция 1917–1921 годов», «Страна Советов в 1920-1930-х годах», «Советский Союз в 1946–1991, годах», в соавт.); и др.

(обратно)

2

Дамъе В.В. Либертарный социализм или экологическая катастрофа? С. 18–19.

(обратно)

3

Витте С.Ю. Всеподданейший доклад министра финансов С.Ю.Витте Николаю II о необходимости установить и затем непреложно придерживаться определенной программы торгово-промышленной политики империи // Материалы по истории СССР. Bbin.VI. М., 1959. С. 173–195.

(обратно)

4

Рассчитано по: Народное хозяйство СССР в цифрах (1860–1938). М., 1940. С.6, 7, 43; Бор М.З. История мировой экономики. М., 1996 (Часть 4. Статистические материалы по мировой экономике).

(обратно)

5

См.: Клифф Т Государственный капитализм в России. Пер. с англ. М., 1991. С.123. Рассчитано британским экономистом Колином Кларком на основе оценки стоимости количества товаров и услуг, которые можно было приобрести за 1 доллар США в среднем по курсу 1925–1934 гг.

(обратно)

6

См.: Ерофеев Н. Уровень жизни населения России в конце XIX — начале XX века //

(обратно)

7

вестник Московского Университета. Серия 8. История. 2003. № 1. С. 55–70.

(обратно)

8

Шанин Т. Революция как момент истины. Россия 1905–1907 — * 1917–1922. Пер. с англ. М., 1997. С.204.

(обратно)

9

Промышленность и торговля. 1913. XslO. С.446.

(обратно)

10

См.: Волков В.В. Межформационная модернизация экономического строя России в XIX — начале XX века. Тверь, 2004. С. 42–47 (цит. по: Там же. С.47).

(обратно)

11

Обзор разных данных о численности погибших см.: Морозов С.Д. Людские потери России в первой мировой войне // Свободная мысль. 2008. № 2. С. 167–174.

(обратно)

12

Ненароков А.П. 1917. Великий Октябрь: краткая история, документы, фотографии. М., 1977. С. 26–27.

(обратно)

13

См.: Шепелев Л.Е. Царизм и буржуазия в 1904–1914 гг. Проблемы торгово-промышленной политики. Л., 1987.

(обратно)

14

Цит. по: Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства. T.VII. М.-Л., 1927. С.165.

(обратно)

15

Цит. по: Буржуазия накануне Революции. М.-Л., 1927. С. 161–163.

(обратно)

16

Цит. по: Революционное движение в России в апреле 1917 г. М., 1957. С.385.

(обратно)

17

Цит. по: Анархисты. Документы и материалы. 1883–1935 гг. Т.2. М., 1999. С.ЗЗ.

(обратно)

18

Цит. по: Блинов А.С. Центральный совет фабзавкомов Петрограда. 1917–1918 гг. М., 1982. С.43.

(обратно)

19

Цит. по: Анархисты. Документы и материалы… Т.2. С.35.

(обратно)

20

Цит. по: Шильникова И.В. «Вопрос жизни и смерти»: о трудовой дисциплине рабочих Ярославской Большой Мануфактуры в 1917–1924 гг. // Рабочие в России: исторический опыт и современное положение. М., 2004. С.213.

(обратно)

21

Цит. по: Блинов А.С. Указ. соч. С. 122.

(обратно)

22

Волин В. Неизвестная революция, 1917–1921. М., 2005. С. 312, 311.

(обратно)

23

Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество И Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. (Репринтное издание). М., 1990. С. 63–64.

(обратно)

24

Ленин В.И. Полн. собр. соч. T.10. С.14; T.42. С.204.

(обратно)

25

Аршинов П. История махновского движения (1918–1921). Запорожье, 1995. С.32.

(обратно)

26

Ленин В.И. Полн. собр. соч. T.33. С.50.

(обратно)

27

Суханов Н.Н. Записки о революции. T.3. Книги 5–7. М., 1992. С.267.

(обратно)

28

³⁰ См.: Моршанская М. Иустин Жук. Л., 1927.

(обратно)

29

Там же. С. 412, 413.

(обратно)

30

Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б): Август 1917 — февраль 1918. М., 1958. С.96, 117–118.

(обратно)

31

Декреты Советской власти. T.I. М., 1957. С. 12.

(обратно)

32

Там же. С. 244–245.

(обратно)

33

Цит. по: Карр Э. История Советской России. Кн.1. Большевистская революция 1917–1923. Пер. с анпп. М., 1990. С.441.

(обратно)

34

Волин В. Указ. соч. С.411.

(обратно)

35

Махно Н.И, Воспоминания. М., 1992. С. 61–62.

(обратно)

36

лин В. Указ. соч. С.204.

(обратно)

37

Цит. по: Мандель Д. Рабочий контроль на заводах Петрограда. Пер. с англ. М., 1994.!0.

(обратно)

38

Там же. С.46.

(обратно)

39

MaximoffG. Syndicalists in the Russian Revolution. L., 1985. P.l 1.

(обратно)

40

Ibid.

(обратно)

41

Цит. по: Партия левых социалистов-революционеров. Документы и материалы. 1917–1925 гг. Т.1. М., 2000. С. 260–261.

(обратно)

42

Цит. по: Наше Отечество. Опыт политической истории. В 2-х тг. Т.1. М., 1991. С. 52–53.

(обратно)

43

Карр Э. Указ. соч. С.452.

(обратно)

44

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.35. С. 157.

(обратно)

45

Цит. по: Чураков Д. Рабочий класс и рабочее государство: анатомия конфликта. М., 2000. С.26.

(обратно)

46

Мандель Д. Указ. соч. С.43.

(обратно)

47

Волин В. Указ. соч. С. 199–200.

(обратно)

48

Чураков Д. Указ. соч. С.36.

(обратно)

49

Мандель Д. Указ. соч. С.51.

(обратно)

50

Партия левых социалистов-революционеров… Т. 1. С.ЗЗ 1.

(обратно)

51

Махно Н.И. Указ. соч. С.65.

(обратно)

52

Декреты Советской власти. Т.1. М., 1957. С.532.

(обратно)

53

Цит. по: Павлюченков С.А. Военный коммунизм в России: власть и массы. М., 1997. С.65.

(обратно)

54

Союз эсеров-максималистов… С. 134.

(обратно)

55

лин В. Указ. соч. С.210.

(обратно)

56

ный регион от сил Антанты (см.: Голдин В.Н., Журавлёв П.С., Соколова Ф.Х. Русский Север в историческом пространстве российской гражданской войны. Архангельск, 2005. С. 66–85, 249–252).

(обратно)

57

Цит. по: Иоффе Г.З. Крах российской монархической контрреволюции. М., 1977. С. 168.

(обратно)

58

Там же. С. 186.

(обратно)

59

Деникин А.И. Очерки русской смуты. T.3. Берлин, 1924. С.261.

(обратно)

60

Цит. по: Там же. С.219.

(обратно)

61

оцкий Л.Д. Моя жизнь. Т.2. М., 1990. С. 191.

(обратно)

62

Цит. по: Думова Н.Г. Кадетская контрреволюция и ее разгром. М., 1982. С. 159.

(обратно)

63

Цит. по: Иоффе Г.З. Указ. соч. С. 196.

(обратно)

64

Там же. С. 201, 202.

(обратно)

65

Цит. по: Врангель П.Н. Воспоминания генерала барона П.Н.Врангеля. 4.2. М., 1992. С. 190.

(обратно)

66

Троцкий Л.Д. Что такое СССР и куда он идет? Париж, б.г. С.48.

(обратно)

67

Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях, и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 4.1. 1898–1925. Изд.7. М., 1953. С. 480–481.

(обратно)

68

Цит. по: Кёнен Г. «Переселение народов снизу» // Германия и русская революция 1917–1924. Пер. с нем. (Серия «Западно-восточные отражения: Вуппертальский проект». Т. 5–1). М., 2004. С. 254, 255.

(обратно)

69

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.34. С.373.

(обратно)

70

Там же. С.311.

(обратно)

71

Карр Э. Указ. соч. С.549.

(обратно)

72

ZagorskyS. La Republique des Soviets, Bilan Economique. Paris, 1921. P.l99 (Цит. no: Scheuer G. Vorwarts — und schnell vergessen? Wien, 1992. S.148)

(обратно)

73

Загорский С. Социально-экономическая реакция в Советской России // Современные записки. 1920. Кн.1. С. 139.

(обратно)

74

Богданов А.А. Вопросы социализма // Богданов А.А. Вопросы социализма. Работы разных лет. М., 1990. С. 337, 342.

(обратно)

75

Загорский С. Указ. соч. С. 137–138.

(обратно)

76

См.: Шильникова И.В. Указ. соч. С. 216–218.

(обратно)

77

Цит. по: Scheuer G. Op.cit. S.146.

(обратно)

78

Гимпельсон Е.Г. Советский рабочий класс, 1918–1920 гг. М., 1974. С.151.

(обратно)

79

См.: Комардин И.Н. Материальное положение рабочих среднего Поволжья в период гражданской войны И Рабочие в России: исторический опыт и современное положение. М., 2004. С.229.

(обратно)

80

Карр Э. Указ. соч. С.572.

(обратно)

81

Сибирская Вандея. 1919–1920. Документы. В 2-х т. Т.1. М., 2000. С.68.

(обратно)

82

См.: Павлюченков С.А. Указ. соч. С. 245–249.

(обратно)

83

Правда о Кронштадте. Прага, 1921. С. 164.

(обратно)

84

См. резолюцию V всеукраинской конференции КП(б)У, цит. по: Голинков Д.Л. Крушение антисоветского подполья в СССР (1917–1925). М., 1975. С.371.

(обратно)

85

Цит. по: Павлюченков С.А. Указ. соч. С.82.

(обратно)

86

Правда о Кронштадте. С. 163.

(обратно)

87

Цит. по: Павлюченков С.А. Указ. соч. С. 114.

(обратно)

88

Там же. С.85.

(обратно)

89

Сибирская Вандея. Т.1. С.21.

(обратно)

90

Goldman Е. Niedergang der russischen Revolution. Berlin, 1987. S.35–36.

(обратно)

91

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.41. С. 30–31.

(обратно)

92

Люксембург Р. Рукопись о русской революции И Люксембург Р. О социализме и русской революции. Избранные статьи, речи, письма. М., 1991. С.ЗЗО.

(обратно)

93

Программа Российской Коммунистической Партии (большевиков) // Восьмой съезд РКП(б). Март 1919 года. Протоколы. М., 1959. С.403.

(обратно)

94

Maximoff G. Op.cit. Р. 12–13.

(обратно)

95

Goldman Е. Op.cit. S.47.

(обратно)

96

Программа Российской Коммунистической Партии (большевиков)… С.404.

(обратно)

97

Бонч-Бруевич Д. Воспоминания о Ленине. М., 1969. С. 443–444.

(обратно)

98

Цит. по: Троцкий Л.Д. Сталинская школа фальсификаций. С. 58–59.

(обратно)

99

Ленин В.И. Неизвестные документы: 1891–1922. М., 1999. С.320.

(обратно)

100

Великая Октябрьская социалистическая революция. Энциклопедия. М., 1987. С.91.

(обратно)

101

Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. Т.1. М., 2002. С.58.

(обратно)

102

Цит. по: Клифф Т. Указ. соч. С.87.

(обратно)

103

Троцкий Л.Д. Как вооружалась революция. Т.П. 4.1. М., 1924. С. 84–86.

(обратно)

104

Steinberg I. Gewalt und Tenor in der Revolution. 2 Aufl. Berlin, 1983. S.26.

(обратно)

105

Кёнен Г. О духе русской революции // Германия и русская революция 1917–1924. С. 84–85.

(обратно)

106

Steinberg I. Op.cit. S.55.

(обратно)

107

НестроевГ.А. Максимализм и большевизм // Союз эсеров-максималистов… С.272.

(обратно)

108

Цит. по: Голдин В.Н., Журавлёв П.С., Соколова Ф.Х. Указ. соч. С. 154–155.

(обратно)

109

Там же. С. 157.

(обратно)

110

Сибирская Вандея. Т.1. С.38.

(обратно)

111

ТумаркинД.В. Красный бандитизм И Советская Сибирь. 1921.4 октября.

(обратно)

112

Цит. по: Гусев К.В. Указ. соч. С. 132–133.

(обратно)

113

Манифест Съезда народов Востока о священной войне против империализма (цит. по: Великая Октябрьская социалистическая революция и победа Советской власти в Армении. Сборник документов. Ереван, 1957. С. 403–413.

(обратно)

114

Крестьянское движение в Поволжье. 1919–1922. Документы и материалы. М., 2002. С. 278, 692–695.

(обратно)

115

Цит. по: Карр Э. Указ. соч. С.266.

(обратно)

116

Цит. по: АгурскийМ. Идеология национал-большевизма. М., 2003. С. 159–160.

(обратно)

117

ЧураковД.О. Указ. соч. С.48.

(обратно)

118

Там же. С.50.

(обратно)

119

Цит. по: ЧураковД.О. Указ. соч. С. 126.

(обратно)

120

ирская Вандея. Т.1. С. 132.

(обратно)

121

Цит. по: Мангазеев И. Оборванная революция. Расцвет анархизма и анархо-синдикализма в Кузбассе в 1918–1926 гг. — http://a-pesni.org/grvojna/makhno/a-oborvrev.php

(обратно)

122

Волин В. Указ. соч. С.411.

(обратно)

123

Нестор Махно. Крестьянское движение на Украине. 1918–1921. Документы и материалы. М., 2006. С. 288, 289.

(обратно)

124

Н.Махно и махновское движение. Из истории повстанческого движения в Екатерино

(обратно)

125

славской губернии. Сборник документов и материалов. Днепропетровск, 1993. С.36.

(обратно)

126

по: Гусев К.В. Указ. соч. С.98.

(обратно)

127

Союз эсеров-максималистов… С. 165.

(обратно)

128

Там же. С.214.

(обратно)

129

Там же. С.226.

(обратно)

130

Анархисты. Документы и материалы… Т.2. С. 367–369.

(обратно)

131

Цит. по: Карр Э. Указ. соч. С.750.

(обратно)

132

Цит. по: Павлюченков С.А. Указ. соч. С. 121.

(обратно)

133

Сибирская Вандея. Т.1. С. 146, 165.

(обратно)

134

Цит по: Павлюченков С.А. Указ. соч. С. 138.

(обратно)

135

Белаш А.В., Белаш В.Ф. Дороги Нестора Махно. Историческое повествование. Киев, 1993 (Глава 11).

(обратно)

136

¹⁵⁷ Цит. по: Петрушин А. 1921 год: мятеж или восстание И Тюменский курьер. 2011. № 11.

(обратно)

137

января.

(обратно)

138

Сибирская Вандея. Т.2. 1920–1921. М., 2001. С. 667–668,669.

(обратно)

139

Pirani S. The Moscow workers* movement in 1921 and the role of non-partyism H Europe-Asia Studies. Vol.56.2004. No.l. January. P. 143–160.

(обратно)

140

Цит. по: Волин В. Указ. соч. С. 323–324.

(обратно)

141

Цит. по: Павлюченков С.А. Указ. соч. С. 162.

(обратно)

142

Там же. С.65.

(обратно)

143

Там же. С.82.

(обратно)

144

Там же. С.84, 80.

(обратно)

145

Там же. С. 150.

(обратно)

146

Berkman A. Die Kronstadt Rebellion. Berlin, 1923. S.30.

(обратно)

147

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.43. С.319.

(обратно)

148

Десятый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1963. С.609.

(обратно)

149

Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т.2. М., 1970. С.268.

(обратно)

150

Десятый съезд РКП(б)… С.468.

(обратно)

151

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С. 292, 293.

(обратно)

152

Карр Э. История Советской России. Т. 1–2. М., 1990. С.623.

(обратно)

153

Карр Э. Указ. соч. С. 622–624.

(обратно)

154

Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта (социокультурная динамика Рос

(обратно)

155

сии). Т.1. Новосибирск, 1997. С.32; Волков В.В. Россия: Interregnum. Исторический опыт модернизации России. Т.1. СПб., 2011. С.314.

(обратно)

156

Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях… T.3. М., 1970. С. 163.

(обратно)

157

Там же. С. 208, 210.

(обратно)

158

«Совершенно секретно»: Лубянка Сталину о положении в стране (1922–1934). T.3. 4.1.

(обратно)

159

М., 2002. С.40.

(обратно)

160

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.43. С. 122.

(обратно)

161

Сталин И.В. Собр. соч. Т.13. М., 1951. С.89.

(обратно)

162

сия нэповская… С.397.

(обратно)

163

ЭренбургИ. Рвач // ЭренбургИ. Собрание сочинений в девяти томах. Т.2. М., 1964. С. 157–158,159,162, 172–173.

(обратно)

164

Под знамя Ленина («Письмо 15-ти») И Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923–1927. Т.З. М., 1990. С.146.

(обратно)

165

Эренбург И. Указ. соч. С. 185.

(обратно)

166

Там же. С. 310–311.

(обратно)

167

Карр Э. Указ. соч. С.665.

(обратно)

168

Восленский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991. С.319.

(обратно)

169

Аллилуева С. Двадцать писем к другу. М., 1990. С.25.

(обратно)

170

Ильф И., Петров Е. 1001 день, или новая Шахерезада И Ильф И., Петров Е. Собрание сочинений в 5 тт. Т.1. М., 1961. С.484

(обратно)

171

^2,5 Ильф И. Беспризорные // Ильф И, Петров Е. Собрание сочинений… T.5. М., 1961.

(обратно)

172

С. 19–20.

(обратно)

173

Ильф И. Москва от зари до зари И Ильф И, Петров Е. Собрание сочинений… T.5. С.55.

(обратно)

174

ЭренбургИ В Проточном переулке // ЭренбургИ. Собрание сочинений… T.2. С.465, 467.

(обратно)

175

Протоколы Одиннадцатого съезда РКП(б). М, 1936. С.250, 769.

(обратно)

176

См.: Эпстайн Э.Дж. Арманд Хаммер. Тайное досье. М.-Смоленск, 1999; Никитин О.

(обратно)

177

Рецепт доктора Хаммера // Forbes. 2009. № 62. Май.

(обратно)

178

Россия нэповская… С. 145–146.

(обратно)

179

Под знамя Ленина… С. 152.

(обратно)

180

Под знамя Ленина… С.151.

(обратно)

181

Валентинов Н. Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. М., 1991. С.183.

(обратно)

182

Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях… Т.2. М., 1970. С.220.

(обратно)

183

Pirani S. The Moscow workers’ movement in 1921 and the role of non-partyism // Europe-Asia studies. Vol.56. 2004. No. 1. January. P. 143–160.

(обратно)

184

См.: Дамье В.В. Берлинский центр российской анархистской эмиграции И Прямухин-ские чтения 2009 года. М., 2011.

(обратно)

185

Цит. по: Голиков Д.Л. Крушение антисоветского подполья в СССР: 1917–1925. М., 1975. С.573. О суде над эсерами см.: Морозов К.Н. Судебный процесс социалистов-революционеров и тюремное противостояние. М., 2005.

(обратно)

186

См.: Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. СПб., 1994. С. 617–628.

(обратно)

187

Карр Э. Указ. соч. С. 153.

(обратно)

188

лин И.В. Сот. Т.4. М„1947. С.355.

(обратно)

189

Цит. по: Авторханов А. Загадка смерти Сталина: заговор Берия. М., 1992. С.21.

(обратно)

190

Ленин В.И. Полн. собр. соч. T.45. С.359, 360, 361.

(обратно)

191

Цит. по: Ненароков А.П. К единству равных. М., 1991. С. 123.

(обратно)

192

Цит. по: Сахаров В.А. «Политическое завещание» Ленина. Реальность истории и мифы политики. М., 2003. С.248.

(обратно)

193

Lewin М. Le dernier combat de Lenine. Paris, 1967.

(обратно)

194

Восленский М. Указ. соч. С. 78–79.

(обратно)

195

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.361.

(обратно)

196

Троцкий Л.Д. Моя жизнь. Опыт автобиографии. Т.2. М., 1990. С.223.

(обратно)

197

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.54. С.329.

(обратно)

198

ТроцкийЛ.Д. Моя жизнь… Т.2. С.222.

(обратно)

199

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.54. С.ЗЗО.

(обратно)

200

Троцкий Л.Д. Моя жизнь. Т.2. С. 224–225,228.

(обратно)

201

См.: Двенадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1968. С. 164–166, 496–502, 572–573,613.

(обратно)

202

по: Россия нэповская… С.70.

(обратно)

203

Цит. по: Агурский М.С. Идеология национал-большевизма. М., 2003. С. 238, 221.

(обратно)

204

Пролетарские поэты первых лет советской эпохи. М., 1959. С.98.

(обратно)

205

Там же. С. 166.

(обратно)

206

Там же. С.245.

(обратно)

207

«Совершенно секретно»… Т.1. С.269.

(обратно)

208

Там же. С.274.

(обратно)

209

«Совершенно секретно»… Т.2. 1924. М., 2001. С.97.

(обратно)

210

См.: Манифест Рабочей группы Российской коммунистической партии (б) // Левые коммунисты в России. 1918–1930 гг. М., 2008. С. 215–272.

(обратно)

211

См.: Из воззвания группы «Рабочая правда» И Там же. С. 207–214.

(обратно)

212

«Совершенно секретно»… Т.2. С.338; Т.З. 1925. М., 2002. С. 102.

(обратно)

213

Там же. Т.З. С. 69, 41.

(обратно)

214

Там же. С.69.

(обратно)

215

Там же. С. 197, 199, 326.

(обратно)

216

См.: «Совершенно секретно»… Т.4. 1926. М., 2001.

(обратно)

217

В Политбюро ЦК РКП // Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР 1923–1927. Т.1.М., 1990. С.84.

(обратно)

218

Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях… Т.2. М., 1970. С. 507–515.

(обратно)

219

См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.45. С.717; Известия ЦК КПСС. 1989. № 4. С173-174.

(обратно)

220

Троцкий Л.Д. Что такое СССР и куца он идет? Париж: «Слово», б.г. С.54, 50.

(обратно)

221

См.: Преображенский Е.А. Новая экономика: опыт теоретического анализа советского хозяйства. Т.1.4.1. М., 1926.

(обратно)

222

Троцкий ЛД Что такое СССР… С.52.

(обратно)

223

Цит.: ВалентиновН. Наследники Ленина… С. 137.

(обратно)

224

Троцкий Л.Д. Моя жизнь. Т.2. С.264.

(обратно)

225

В Центральный комитет ВКП(б). Заявление 83-х // Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР… Т.З. С. 60–72.

(обратно)

226

Троцкий Л.Д. Шумиха вокруг Кронштадта // Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). 1938. № 66–67. Май-июнь.

(обратно)

227

Троцкий ЛД. Почему Сталин победил оппозицию // Бюллетень оппозиции (большеви

(обратно)

228

ков-ленинцев). 1935. № 46. Декабрь.

(обратно)

229

²⁸⁸ Дойчер И. Троцкий в изгнании. М., 1991. С.25.

(обратно)

230

«Совершенно секретно»… Т.1. С.90.

(обратно)

231

XV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М.-Л., 1928. С.49.

(обратно)

232

Сталин И.В. Собр. соч. Т.13. М., 1951. С. 176, 39.

(обратно)

233

Kurz R. Der Kollaps der Modemisierung. Vom Zusammenbruch des Kasemensozialismus zur

(обратно)

234

Krise der Weltokonomie. Frankfurt a.M., 1991. S.57–58.

(обратно)

235

Steinberg I. Gewalt und Terror in der Revolution. Berlin, 1981. S.330.

(обратно)

236

цкий ЛД. Что такое СССР…? С.58.

(обратно)

237

лин И.В.Сочинения. Т.12. М., 1949. С.90.

(обратно)

238

Шанин Т Революция как момент истины. М., 1997. С. 275–278.

(обратно)

239

БоффаДж. История Советского Союза. Т.1. М., 1994. С.354.

(обратно)

240

Сталин И.В. Сочинения. Т.12. С. 130.

(обратно)

241

Там же. С. 168.

(обратно)

242

Г.Н. Письмо оппозиционера // Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). 1930. № 11. Май.

(обратно)

243

Steinberg I. Op.cit. S.333–334.

(обратно)

244

Бережков В.М. Как я стал переводчиком Сталина. М., 1993. С.317.

(обратно)

245

Цит. по: Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации. 1927–1932. М., 1989. С. 240–241.

(обратно)

246

Иваницкий Н.А. Репрессивная политика советской власти в деревне (1928–1933 гг.). М., 2000. С.191 и далее.

(обратно)

247

Сталин И.В. Сочинения. Т.12. С.193, 199.

(обратно)

248

Документы свидетельствуют… С. 36–37.

(обратно)

249

Краев М.А. Победа колхозного строя в СССР. М., 1954. С.415.

(обратно)

250

Сталин И.В. Сочинения. Т.13. М., 1951. С. 190–191.

(обратно)

251

Дингельштедт Ф. Попытка краткого политического обзора за период от XV до XVI съезда// Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). 1930. № 12–13. Июнь-июль. С. 18.

(обратно)

252

Троцкий ЛД. Что такое СССР…? С.63.

(обратно)

253

^3,4 С3 СССР. 1932 г. Х°62. Ст.360.

(обратно)

254

Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы в 5 томах. Т.З. Конец 1930–1933. М., 2001. С.38.

(обратно)

255

Исследователь коллективизации Н.А.Ивницкий называет цифру в 7–8 млн. погибших. См.: Ивницкий Н.А. Голод 1932–1933 годов: кто виноват? // Судьбы российского крестьянства. М., 1995. С. 333–363.

(обратно)

256

Копелев Л. Хранить вечно. М., 1990. С.51

(обратно)

257

Цит. по: Роговин В. Сталинский неонэп. М., 1994. С.222.

(обратно)

258

Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы. М., 1996. С. 56–57.

(обратно)

259

Трагедия советской деревни… Т.З. С. 17–18,350 и далее.

(обратно)

260

Beitel W., NotzoldJ. Deutsch-sowjetische Wirtschaftsbeziehungen in der Zeit der Weimarer Republik. Baden-Baden, 1979. S.72.

(обратно)

261

СССР в цифрах ЦУНХУ Госплана СССР. М., 1935. С. 474–475.

(обратно)

262

Верт Н. История Советского государства. 1900–1991. М., 1992. С.227.

(обратно)

263

См.: Советская Историческая Энциклопедия. Т. 13. М., 1971. С.642.

(обратно)

264

Троцкий ЛД. Что такое СССР…? С. 59, 65.

(обратно)

265

Верт Н. Указхоч, С. 196.

(обратно)

266

Ср.: XVI конференция Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М… 1929. С.299; Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. М., 1934. С.28.

(обратно)

267

Сталин И.В. Сочинения. Т.13. С. 170.

(обратно)

268

Ср.: Труд в СССР 1926–1928 гг. Диаграммы. М., 1928. С.5; БоффаДж. Указ. соч. С.367. По данным, которые приводил Сталин на XVII съезде ВКП(б), в 1933 г. в крупной промышленности и на транспорте было занято 6,9 млн. рабочих. (См.: Сталин И.В. Сочинения. Т.13. С.336).

(обратно)

269

Подробнее см.: Соколов А.К. Советская политика в области мотивации и стимулирования труда (1917 — середина 1930-х годов) // Экономическая история. Обозрение. № 4. М., 2000; Голдман В. Проза о советском паспорте: рабочие и свободное переселение (конец 1920 — начало 1930-х гг.) // Новый исторический вестник. 2005. № 1 (12).

(обратно)

270

Цит. по: Клифф Т Государственный капитализм в СССР. М., 1991. С. 24–25.

(обратно)

271

См.: Собрание законов и распоряжений рабоче-крестьянского Правительства СССР. 1929. № 4.28 января.

(обратно)

272

Сталин И.В. Сочинения. Т.13. С.62.

(обратно)

273

Коммунист. 1989. № 9. С.88.

(обратно)

274

Bettelheim Ch. Les luttes de classes en URSS. Troisieme periode, 1930–1941. T.l. Les domines. Paris, 1982. P. 157–158.

(обратно)

275

ЭренбургИ. День второй И ЭренбургИ. Собрание сочинений в 9 томах. ТЗ. М., 1964. С. 151–156.

(обратно)

276

XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М.,

(обратно)

277

1939. С.17. 305; Советская Историческая Энциклопедия. Т.13. С.639.

(обратно)

278

Цит. по: Клифф Т Указ. соч. С. 17.

(обратно)

279

Там же. С. 18.

(обратно)

280

Там же. С. 19.

(обратно)

281

Волго-Дунайский И. Как живут шахтеры в Донбассе // Дело труда — Пробуждение. Орган Объединенной федерации русских рабочих организаций США и Канады (Нью-Йорк). 1951. № 37. Ноябрь-декабрь. С.11.

(обратно)

282

Охотин Н.Г., РогинскийА.Б. «Большой террор»: 1937–1938. Краткая хроника// Индекс /

(обратно)

283

Досье на цензуру. 2007. № 26.

(обратно)

284

Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. 1917–1967 гг. Сборник документов за 50 лет. Т.2. 1929–1940 гг. М., 1967. С. 665–672.

(обратно)

285

Известия. 1940. 27 июня; История России. 1917–1940. Хрестоматия. Екатеринбург, 1993. С.382.

(обратно)

286

Кнышевский П. Н. Государственный комитет обороны: методы мобилизации трудовых ресурсов // Вопросы истории. 1994. № 2. С.54.

(обратно)

287

Роговин В.З. Конец означает начало. Глава VI.

(обратно)

288

GorzA. Kritik der okonomischen Vemunft. Berlin, 1989. S.64.

(обратно)

289

Копелев Л. Указ. соч. C.51.

(обратно)

290

См.: Всесоюзная перепись населения 1939 года. Основные итоги. М., 1992. С. 93, 96.

(обратно)

291

Феррер-и-Гуардия Ф. Современная школа. М., 2012. С.53.

(обратно)

292

Всесоюзная перепись населения 1939 года. С.43.

(обратно)

293

История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М., 1945. С.326.

(обратно)

294

Всесоюзная перепись населения 1939 года. С.43.

(обратно)

295

Верт Н. Указ. соч. С. 197.

(обратно)

296

Там же. С. 197–198.

(обратно)

297

Верт Н. Указ. соч. С.200.

(обратно)

298

Волго-Дунайский И. Указ. соч. С.11.

(обратно)

299

Клифф Т Указ. соч. С. 65–66.

(обратно)

300

Мандельштам Н. Воспоминания И Юность. 1989. № 7. С.55.

(обратно)

301

Сталин И.В. Сочинения. Т.14. С. 138–139.

(обратно)

302

Дамье В.В., Рябое А.В. Так что же это было? // Рабочий класс и современный мир. 1990. № 2. Март-апрель. С. 207–208.

(обратно)

303

См.: Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) — ВКП (б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917–1953. М., 1999. С. 172.

(обратно)

304

Народное образование в СССР. Сборник документов. М., 1974. С. 166.

(обратно)

305

Цит. по: Вдовин Л.И. Национальная политика в СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны: мифы и реалии И Начальный период Великой Отечественной войны и депортация российских немцев: взгляды и оценки через 70 лет. Материалы 3-й международной научно-практической конференции. Саратов, 26–28 августа 2011 г. М., 2011. С.36.

(обратно)

306

Кафтанов С.В. Итоги и задачи преподавания марксизма-ленинизма в высшей школе // Всесоюзное совещание руководителей кафедр марксизма-ленинизма. М., 1941. С. 5–21.

(обратно)

307

Сталин И.В. Сочинения. Т.14. М., 1997. С.85.

(обратно)

308

CiligaA. Au Pays du grande mensonge. Paris, 1938.

(обратно)

309

Цит. по: Роговин В. Сталинский неонэп. С.204.

(обратно)

310

Всесоюзная перепись населения 1939 года. С. 112.

(обратно)

311

Аллилуева С. Двадцать писем к другу. М., 1990. С. 157–158.

(обратно)

312

Роговин В. Сталинский неонэп. С.207.

(обратно)

313

Цит. по: Там же.

(обратно)

314

Клифф Т Указ. соч. С.66, 63; Роговин В. Сталинский неонэп. С.220.

(обратно)

315

Если принять стандартный набор продуктов, которые можно было приобрести на месячную заработную плату в 1913 г. за 100 %, то в 1928 г. этот индекс увеличился до 151,4 %, а в 1940 г. составил всего 54,1 %. См.: Клифф Т Указ. соч. С. 38, 45.

(обратно)

316

См., например: Жигалина И.В. Социальная политика Советского государства в 30-е годы XX века: По материалам Среднего Поволжья. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Пенза, 2005 (текст заключения:

http://www.dissercat.com/content/sotsialnaya-politika-sovetskogo-gosudarstva-v-30-e-gody-xx-

veka-po-materialam-srednego-povol

(обратно)

317

Бобров Н. Больничный листок И Гигиена и здоровье. 1939. № 14. С.9.

(обратно)

318

Роговин В.З. Конец означает начало. М., 2002. Глава VIИ http://trst.narod.rU/rogovin/t7/i_vi.htm#ftnref_ 14

(обратно)

319

Об установлении платности обучения в старших классах средних школ и в высших учебных заведениях СССР и об изменении порядка назначения стипендий И Собрание постановлений и распоряжений правительства СССР. 1940. № 27. С.910.

(обратно)

320

го-Дунайский И. Как живут шахтеры в Донбассе. С. 12–13.

(обратно)

321

См.подробнее: Rossmann J.J. Worker resistance under Stalin: class and revolution on the shop floor. Cambridge, 2005.

(обратно)

322

Орлов B.H., Богданов C.B. Коллективные трудовые конфликты в СССР в 1930-1950-х гг.: причины возникновения, формы протекания, способы разрешения // Историкоэкономические исследования. 2008. Т.9. № 1. С. 58–82.

(обратно)

323

Из советской жизни И Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). 1937. № 54–55. Март.

(обратно)

324

Ломагин Н.А. Неизвестная блокада. СПб — М., 2002. С.45.

(обратно)

325

Орлов В.Н., Богданов С.В. Указ. соч.

(обратно)

326

Дело джелалабадских школьников: К истории молодежных антисталинских организаций И Звенья: Исторический альманах. Вып.1. М., 1991. С. 530–534.

(обратно)

327

Селезнёв Е.С., Селезнёва Т.А. Лагерное прошлое Тайшета (Тайшет — город, рожденный Транссибом. Брошюра 4). Братск, 2000.

(обратно)

328

Документы внешней политики СССР. Т.5. М., 1961. С. 191–192.

(обратно)

329

Молотов В.М. Статьи и речи 1935–1936. М., 1937. С. 18–19.

(обратно)

330

См.: LuksL. Entstehung der kommunistischen Faschismustheorie: Die Auseinandersetzung der Komintem mit Faschismus und Nationalsozialismus 1921–1935. Stuttgart, 1985. S. 168–169. Впрочем, некоторые советские деятели (С.М.Киров, М.М.Литвинов, Н.И.Бухарин) в 1933–1934 гг. высказывали сомнения в возможностях сохранения хороших отношений с государством, от которого исходит военная угроза.

(обратно)

331

См.: Akten der Reichskanzlei. Regierung Hitler 1933–1938. Teil 1: 1933/1934. Boppard am Rhein, 1983. Band 1. S.XXIII–XXIV, 294–295; Bd.2. S.836–838.

(обратно)

332

Материалы московских переговоров см.: Год кризиса 1938–1939. Документы и материалы в двух томах. М., 1990

(обратно)

333

Документы внешней политики СССР. Т.22. Кн.1. 1939 год. 1 января — 31 августа. М., 1992. С.632.

(обратно)

334

Цит. по: Read A., Fischer D. The deadly embrace: Hitler, Stalin and the Nazi-Soviet pact, 1939–1941. L., 1988. P.287; Международные коалиции и договоры накануне и во время Второй мировой войны. Реферативный сборник. М., 1990. С.84.

(обратно)

335

См.: СиполсВ.Я. Тайны дипломатические: канун Великой Отечественной. М., 1997. С.210.

(обратно)

336

Smart N. British strategy and politics during the phony war: before the balloon went up. Westport, 2003. P. 127–129.

(обратно)

337

Orlov A.S. Die sowejetisch-deutschen Beziehungen vom August 1939 bis zum Juni 1941 H „Untemehmen Barbarossa“: zum historischen Ort der deutsch-sowjetischen Beziehungen von 1933 bis Herbst 1941. Oldenburg, 1993. S.62–64.

(обратно)

338

См.: Вдовин А.И. Указ. соч. С. 38, 40.

(обратно)

339

Кирпичникова Т.А. Некоторые аспекты борьбы с дезертирством и уклонением от призыва в период Великой Отечественной войны (на примере Курской области) И Известия Алтайского Государственного Университета. 2007. № 4–3 (56). С.99.

(обратно)

340

ЭренбургИ. Люди, годы, жизнь. Кн.5 И ЭренбургИ. Собрание сочинений в 9 томах. Т.9. М., 1967. С.287.

(обратно)

341

См.: Козлова Н.Н. Из жизни «освобожденного работника» // Социологические исследования. 1998. № 2. С. 108–119; Ломагин Н.А. Указ. соч. С. 108–111.

(обратно)

342

Зефиров M.B., Дёгтев Д.М. Всё для фронта? Как на самом деле ковалась победа? М., 2009. С. 239–244.

(обратно)

343

Органы государственной безопасности СССР в великой Отечественной войне. Сборник документов. Т.З. 4.2. М., 2003. С.552;

(обратно)

344

О таком мнимом «братании» и переходе на сторону противников солдат 289-го пулеметного батальона 168-й стрелковой дивизии на Ленинградском фронте в сентябре 1941 г. см.: Ломагин И.А. Указ. соч. С. 191–192.

(обратно)

345

Воспоминания участника Великой отечественной войны, записанные Ю.В.Караваевым (Рукопись). Известна также история советского солдата, который должен был доставить посылку, но заблудился, и под Новый год попал в расположении германских войск. Неприятельские солдаты выпили с ним, а затем помогли добраться до нейтральной полосы, откуда он затем добрался «до своих». Этот эпизод даже попал в советский кинофильм 1967 г. «Женя, Женечка и «катюша»» (см.: Самоделова С. Фига с чувственной губой // Московский комсомолец. 2001. 23 февраля).

(обратно)

346

Воспоминания участника Великой отечественной войны…

(обратно)

347

Ломагин Н.А. Указ. соч. С. 708–709, 746, 716

(обратно)

348

^4,3 Там же. С. 292–293.

(обратно)

349

Орлов В.Н., Богданов С.В. Указ. соч.

(обратно)

350

Точёное С.В. Волнения и забастовки на текстильных предприятиях ивановской области в 1941–1942 годах И Вестник Ивановского государственного университета. Серия «История. Философия. Педагогика. Психология». 2004. Выпуск 2. С. 16–27. Автор отмечает, что в толпе протестующих звучали и пронацистские высказывания. Тем не менее, из материалов следует: явно преобладала точка зрения, что и Гитлер, и Сталин стоят друг друга.

(обратно)

351

Kuromiya Н. Freedom and Terror in the Donbass: a Ukrainian-Russian borderland, 1870s -1990s. Cambridge, 2003. P. 263–264.

(обратно)

352

^4,7 Орлов В.Н., Богданов С.В. Указ. соч.

(обратно)

353

Дело труда — Пробуждение. 1949. № 31. Декабрь. С.35.

(обратно)

354

Воспоминания участника Великой отечественной войны, записанные Ю.В.Караваевым (Рукопись).

(обратно)

355

Иоффе В.В. Идеология политического протеста 1930-1960-е годы И http://memorial-nic.org/ iofe/27.html#9

(обратно)

356

Фотокопию листовки см.: http://gulagmuseum.org/showObject.do7objecHl 748015&viewModeF= D 10705&link=l &objectTypeName=museum

(обратно)

357

Клифф Т Указ. соч. С. 209–210.

(обратно)

358

Сталинградская эпопея. М., 2000. С. 390–392.

(обратно)

359

Conquest R. The Nation Killers. The Soviet Deportation of Nationalities. L., 1970. P.50.

(обратно)

360

Цит. по: Вдовин А.И. Указ. соч. С.47.

(обратно)

361

Медведев Р Они окружали Сталина. М., 1990. С.284; Каждая В. «Еврейский синдром» советской пропаганды И Вестник. 2003. № 7 (318). 2 апреля.

(обратно)

362

Цит. по: Lamb R. The Ghosts of Peace: 1935–1945. Norwich, 1987. P. 296–297.

(обратно)

363

бачев М.С. Уроки войны и победы И Известия. 1990. 9 мая.

(обратно)

364

В этом и ряде последующих очерков частично использован текст написанного мною раздела «Послевоенный сталинизм» из 12-й главы монографии «Тоталитаризм в Европе XX века» (см.: Тоталитаризм в Европе XX века: Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления. М., 1996. С. 381–386). К сожалению, из-за технической ошибки мое авторство данного раздела в главе, написанной А.В.Шубиным, в издании не было указано.

(обратно)

365

Цит. по стенограмме речи, опубликованной в статье: Невежин В. «За русский народ!». Прием в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии 24 мая 1945 // Наука и жизнь. 2005. № 5.

(обратно)

366

Зубкова ЕМ. Общество и реформа 1945–1964. М., 1993. С.23.

(обратно)

367

Зима В.Ф. Голод в России 1946–1947 годов И Отечественная история. 1993. № 1. С. 35, 43.

(обратно)

368

Орлов В.Н., Богданов С.В. Указ. соч.

(обратно)

369

Mandel Е. Marxistische Wirtschaftslehre. Frankfurt а. М., 1970. S.588,591,590,618.

(обратно)

370

Казанцев Б.Н., Кацва А.М. Историография трудовых конфликтов на предприятиях СССР (1930-1980-е годы) // Трудовые конфликты в СССР. 1930–1991. Сборник статей и документов. М., 2006. С.ЗО.

(обратно)

371

Прищепа А.И. Забастовки на Урале в 1940–1960 годах // Вопросы истории. 1998. № 6. С. 135–137.

(обратно)

372

Орлов В.Н., Богданов С.В. Указ. соч.; Трудовые конфликты в СССР. С.297 и далее.

(обратно)

373

Козлов В. Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти 1953–1985. М., 2006. С. 63–70.

(обратно)

374

El Campesino (Gonzalez V.) Leben und Tod in der UdSSR (1939–1949). Hamburg, 1975. S.96.

(обратно)

375

О «Союзе борьбы за дело революции» см.: Печуро С.С. «… Я благодарна судьбе…» // Карта. 1999. № 24–25. С. 98–105; Улановская Н.М., Улановская М.А. История одной семьи. New York, 1982. С.304–306 (российское издание: М., 1994); Фурман МЛ. Непростая история простой еврейской семьи. Иерусалим, 2010.

(обратно)

376

Булгаков В.А. Песочные часы. Книга вторая. Разрушение И http://www.anopdg.ru/docs/Posyl-l.htm

(обратно)

377

См.: Жигулин А. Черные камни // Знамя. 1988. № 7,8; Пименов Р.Р Сопротивление в 45–56 И http://revolt33.narod.ru/antisovetchik/start_45.html; Дело Труда — Пробуждение. 1955. № 48; 1956. № 51; 1958. № 57.

(обратно)

378

Дело Труда — Пробуждение. 1952. № 38.

(обратно)

379

См.: Авторханов А. Загадка смерти Сталина: заговор Берия. М., 1992; Пихоя Р. Советский Союз. История власти. 1945–1991. Новосибирск, 2000.

(обратно)

380

Сталин И.В. Сочинения. T.5. М., 1947. С.71.

(обратно)

381

См.: Медведев Р.А. Личная библиотека «корифея всех наук» // Вестник РАН. 2001. № 3. С. 264–267.

(обратно)

382

Платонов А. Избранные произведения. М., 1983. С.645, 646.

(обратно)

383

Хрущев Н. Время. Люди. Власть. Воспоминания. Т.2. М., 1999. С.76.

(обратно)

384

Горохов В.С. Тот самый Сталин. Портрет без ретуши. М., 2005. С.38.

(обратно)

385

Аллилуеева С. 20 писем к другу. М., 1990. С. 153.

(обратно)

386

В дальнейшем анализе использована работа: Дамъе В.В., Рябов А.В. Так что же это было? И Рабочий класс и современный мир. 1990. № 2. Март-апрель. С. 202–209.

(обратно)

387

Правда. 1950. 17 февраля (цит. по: Авторханов А. Указ. соч. С.125.

(обратно)

388

«Мобилизационной» и «военной экономикой в эпоху мира» назвал хозяйственную систему Советского Союза французский экономист Жак Сапир. См.: SapirJ. Le Krach Russe. Paris, 1998.

(обратно)

389

Писатель А.А.Бек в романе о сталинских бюрократах «Новое назначение» (1964) назвал такое отношение к подчиненным принципом «держать аппарат в напряжении». См.: Бек А. Новое назначение. Часть 1. М., 1988. С.5.

(обратно)

390

Программы и уставы КПСС. М., 1969. С.299.

(обратно)

391

См.: АлыиицД.Н. Начало самодержавия в России. Л., 1988.

(обратно)

392

Материалы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 года // Вопросы истории. 1993. № 8. С.21.

(обратно)

393

См.: Вышинский А.Я. Некоторые методы вредительско-диверсионной работы троцкистско-фашистских разведчиков. М., 1937.

(обратно)

394

См, в частности: Wittfogel К.А. Oriental Despotism: a Comparative Study of Power. New Haven, 1957.

(обратно)

395

Дамье В.В. Тоталитарные тенденции в XX веке // Мир в XX веке. М., 2001. С.54.

(обратно)

396

Авторханов А. Указ. соч. С.59.

(обратно)

397

е Отечество. Опыт политической истории. 4.2. М., 1991. С. 434–435.

(обратно)

398

GorzA. Kritik der okonomischen Vemunft. Berlin, 1989. S.65–66.

(обратно)

399

См.: Борщаговский А. Обвиняется кровь. M., 1994; Неправедный суд. Последний сталинский расстрел (стенограмма судебного процесса над членами Еврейского антифашистского комитета). М., 1994; Кастырченко Г. В плену у красного фараона. Политические преследования евреев в СССР в последнее сталинское десятилетие. М., 1994.

(обратно)

400

См.: Закрытое письмо ЦК ВКП(б) «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности СССР» И Свободная мысль. 1996. № 1. С. 90–93.

(обратно)

401

RapoportL. Hammer, Sichel, Dawidstem. Judenverfolgung in der Sowjetunion. Berlin, 1992. S.220.

(обратно)

402

О культе личности и его последствиях. Доклад Первого секретаря ЦК КПСС тов. Н.С.Хрущева XX съезду Коммунистической партии Советского Союза // Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С.164.

(обратно)

403

Среди историков нет единого мнения по этому вопросу. Версия о насильственной смерти Сталина изложена в ряде статей и работ: France Soir. 7.06.1957; TukerR. The Soviet Political Mind: Stalinism and Post-Stalin Change. L., 1972; RapoportL. Op.cit., Авторханов A. Указ. соч; и др. Мнения о естественной смерти диктатора придерживались, в частности, историки Р.А.Медведев, М.Я.Геллер, А.М.Некрич и др.

(обратно)

404

Филиппович К. Смерть диктатора // Дело Труда — Пробуждение. 1953. № 41. Январь-апрель. С.1.

(обратно)

405

Цит. по: Deutscherl. Russia after Stalin. L., 1953. P.55

(обратно)

406

Козлов В. Указ. соч. С.72.

(обратно)

407

Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. М., 2000. С. 12.

(обратно)

408

ВертН. ГУЛАГ через призму архивов И http://shalamov.rU/research/61/l.html. Оригинал статьи см.: Osteuropa. 2007. Nr.6. Juni. S.9-30. Еще до этого, по амнистии, объявленной в марте 1953 г., было освобождено 1,2 млн. из 2,5 млн. заключенных лагерей, в основном осужденных на сроки до 5 лет.

(обратно)

409

Arbeiteropposition in der Sowjetunion. Die Anfange autonomer Gewerkschaften. Dokumente und Analysen. Reinbek, 1980. S.130.

(обратно)

410

Орлов B.H., Богданов С.В. Указ. соч.

(обратно)

411

Сма Козлов В. Указ. соч. С. 101–116, 126–137.

(обратно)

412

Там же. С. 172–187.

(обратно)

413

⁴⁸⁰ Сборник законов СССР и указов Президиума Верховного Совета СССР. 1938 г. — июль 1956 г. М., 1956. С.374.

(обратно)

414

Григорьева А.Г. Становление государственной политики СССР в 1953–1964 // Теория и практика общественного развития. 2011. № 7.

(обратно)

415

Лаврентий Берия, 1953: стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы. М., 1999. С.51.

(обратно)

416

Коммерсантъ Власть. 1999. № 12 (313). 30 марта. С.44. В 1978 г. Молотов в беседе с писателем Ф.Чуевым, отозвался о Берия так: «…Он старался проложить дорогу для частной собственности. А вне этого он не видит» (Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. М., 1991. С.323).

(обратно)

417

Коммунистическая партия — направляющая и руководящая сила советского народа И Правда. 1953. 10 июня.

(обратно)

418

О политике Маленкова и его смещении см.: БоффаДж. История Советского Союза. В 2-х тт. T.2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941–1964, 2-е изд. М., 1994. С. 406–415.

(обратно)

419

См.: Молотов, Маленков, Каганович. 1957. Стенограмма июньского пленума ЦК КПСС и другие документы. М., 1998. С. 563–568.

(обратно)

420

См.: Георгий Жуков. Стенограмма октябрьского (1957 г.) пленума ЦК КПСС и другие документы. М., 2001.

(обратно)

421

По воспоминаниям переводчика Хрущева В.Суходрева, советский лидер впервые заявил это в 1959 г. вице-президенту США Р.Никсону (см.: Ванденко А. Виктор Суходрев: Не все золото, что молчит И http://www.peoples.ru/state/citizen/suhodrev/)

(обратно)

422

«Может быть это и шокировало дипломатических дам западного мира, но просто здорово было, когда товарищ Н.С.Хрущев однажды, во время одной из провокационных речей, которую произносил западный дипломат, снял ботинок и начал им стучать по столу», — рассказывал в 1961 г. главный редактор газеты «Известия» (и зять Хрущева) А.И.Аджубей на XXII съезде партии (см.: XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. 17–31 октября 1961 года. Стенографический отчет. Т.П. М., 1962. С.472).

(обратно)

423

Программа Коммунистической партии Советского Союза // XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Т.Ш. М., 1962. С.276.

(обратно)

424

Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. 27 января -5 февраля 1959 г. Стенографический отчет. T.I. М., 1959. С.25, 34.

(обратно)

425

Там же. С.63.

(обратно)

426

Разногласия носили не только идеологический характер. Лидеры Албании обвинили советское руководство в стремлении превратить их страну в «сырьевой придаток» Советского Союза и зону монокультурного выращивания цитрусовых для СССР, то есть, в подрыве албанской модернизации. См.: Ходжа Э. Хрущевцы. Воспоминания. Тирана, 1980. С. 398–400.

(обратно)

427

Das Ende des sowjetischen Entwicklungsmodells. Beitrage zur Geschichte der sozialen Kon-frontationen mitdem sozialistischen Akkumulationskommando. Berlin, 1992. S.116.

(обратно)

428

Положение трудящихся в Советском Союзе в этом отношении напоминало нередко характерную для раннего индустриального капитализма ситуацию наемного работника, который получал зарплату чеками на приобретение товаров в лавке, принадлежавшей хозяину его предприятия, по цене, монопольно установленной этим хозяином.

(обратно)

429

Мамяченков В.Н. Протестные акции населения в 1950-1960-х годах: особенности, формы. Методы (на Материалах Свердловской области) // Вестник Челябинского государственного университета. 2010. № 15 (196). История. Вып.40. С.90.

(обратно)

430

Козлов В. Указ. соч. С. 137–151; Вебер Е. Восстание рабочих в Темиртау в 1959 году: воспоминания очевидца //

http://rus.azattyq.org/content/riot_mine_workers_temirtau/2131877.html; Борисове. Восстание в Темиртау глазами очевидца. Неизвестные страницы истории // http://www.centrasia.ru/news2.php?st=l 123049400.

(обратно)

431

В ходе этой реформы были «округлены» в сторону повышения цены на многие товары и изменен обменный курс рубля, что привело к резкому подорожанию импортных товаров, превратившихся в предметы роскоши.

(обратно)

432

Козлове. Указ. соч. С. 271, 272.

(обратно)

433

Прищепа А.И. Указ. соч.; Козлов В. Указ. соч. С. 276, 333,405–406.

(обратно)

434

Козлов В. Указ. соч. С. 278–330; Муравлев А. Бийский погром И Алтайская правда. 2006. № 189. 23 июня; Сухарев А., Шаталов Ю. Жаркое лето 61-го в Муроме // Парламентская газета. 2001. № 132. 17 июля; Бриман Ш. Советский бунт И

http://gazeta.ijews.net/Lib/brimaii/003-briman.shtml; Сарафанников В. Печальный юбилей И Александровский голос труда. 2011. 13 июля.

(обратно)

435

Новочеркасск 1–3 июня 1962 г. Забастовка и расстрел (на основе свидетельств очевидцев и интервью с П.П.Сиуцой). М., 1992. С.5, 6.

(обратно)

436

³⁰³ О забастовке в Новочеркасске см.: Новочеркасск 1–3 июня 1962…; Козлов В. Указ. соч. С. 330–404; Мардаръ И. Хроника необъявленного убийства. Новочеркасск, 1992.

(обратно)

437

³⁰⁴ Геллер М., Некрич А. Утопия у власти. История России: 1917–1995. М., 2000. С.664.

(обратно)

438

³⁰³ Новочеркасск 1–3 июня 1962 г. С.38.

(обратно)

439

Arbeiter-Opposition in der Sowjetunion. S.104.

(обратно)

440

О «брежневском государстве благосостояния» см., в частности: Cook L.J. The Soviet

(обратно)

441

Social Contract and Why it Failed. Cambridge, 1993.

(обратно)

442

⁵¹⁰ См.: Материалы XXIV съезда КПСС. М., 1972. С.ЗЗ; Материалы XXV съезда КПСС.

(обратно)

443

М., 1976. С.128; Материалы XXVI съезда КПСС. М., 1981. С.108; Материалы XXVII съезда КПСС. М., 1986. С.233.

(обратно)

444

Easterly FischerS. The Soviet Economic Decline: Historical and Republican Data. Cambridge, 1994. P.42.

(обратно)

445

Тем не менее, официальные цены росли: в 1971–1975 гг. они были увеличены на 30 %, в 1976–1980 — на 47 %, в 1981–1985 — на 55 %. В 1984 г. повышены цены на хлеб и алкоголь (http://protown.ru/information/hide/5992.html)

(обратно)

446

Каневский Ю.И. Создание и развитие обувной промышленности Санкт-Петербурга // Вопросы истории. 2004. № 1. С. 145.

(обратно)

447

Народное хозяйство СССР в 1985 г. М., 1986. С. 611, 420,424,47, 96, 366,451.

(обратно)

448

См.: Проблемы развития социальной сферы в СССР (Советские исследования 1988 г.). М., 1990. С.9; Народное хозяйство СССР в 1985 г. С.559. Некоторые исследователи приводят иные расчеты. По их данным, зарплата в Советском Союзе составляла около 20 копеек на 1 рубль произведенной продукции, а совокупная доля заработной платы и государственных социальных расходов составляла 61 % {Заморский Ф. Прибавочный труд в России // http://www.proza.ru/2007/04/26-232).

(обратно)

449

Das Ende des sowjetischen Entwicklungsmodells. S.120, 146; Siiddeutsche Zeitung. 1990. 1990. 9 Marz.

(обратно)

450

Геллер М., Некрич А. Указ. соч. С.664–665,766-767; Arbeiter-Opposition in der Sowjetunion. S. 104–109; Прищепа А.И. Указ. соч.; Хроника текущих событий. 1975. № 39; 1976. № 42; Das Ende des sowjetischen Entwicklungsmodells. S. 127–128; Вести из СССР. 1982. № 9; 1983. № 12, № 15; идр.

(обратно)

451

Das Ende des sowjetischen Entwicklungsmodells. S.122.

(обратно)

452

Труд в СССР. М., 1988. С.215.

(обратно)

453

В перечень не включены националистически мотивированные выступления.

(обратно)

454

Das Ende des sowjetischen Entwicklungsmodells. S.123.

(обратно)

455

См.: РублевД.И. «Новые левые» в СССР. Интервью с А.Резниковым // Альтернативы. 2012. № 2. С. 141–155; Contre Sexploitation et l’injustice. Entretien avec Vladimir Borissov // Iztok. 1982. Septembre; L’affaire du groupe «le mouvement des Communardes revolutionnaires» H Les Cahiers

du Samizdat. 1980. № 67; Les anarchistes en URSS // Front libertaire. 1979. N 102. Janvier; Marginalite et debordements quotidiens en URSS // Matin d’un blues. 1978. No.2; Notes sur l’anarchisme en U.R.S.S. de 1921 a nos jours // Les cahiers du vent du ch’min. 1983. № 3. R20-34, 43–45; Netchaev V. The Leftist Opposition I I Labour Focus on Eastern Europe. 1979. № 3; Idem. Les tracts subversifs et la communaute d’A.Skobov H Liberation. 1979. 4 avril; Idem. Leningrad: la «grand Maison» entreprend de detruire les communautds I I Liberation. 1979. 5 avril; Idem. La plate-forme de l’Opposition de gauche // Liberation. 1979. 10 avril.

(обратно)

456

Советские профсоюзы формально имели широкие права в сфере защиты интересов работников, включая возможность не допустить увольнения по инициативе администрации. В действительности, они практически никогда не пользовались ими в случае серьезных, тем более, коллективных конфликтов. Зато они обязаны были заботиться о повышении производства и дисциплины и включали в свой состав не только работников, но и администрацию, фактически являясь ее придатком.

(обратно)

457

XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза… Стенографический отчет. T.I. М., 1962. С.66.

(обратно)

458

Там же. С.64.

(обратно)

459

Там же. Till. М., 1962. С.344.

(обратно)

460

Мазуров К.Т. Смещение Хрущева //Литературная газета. 2004. № 12–13. 31 марта.

(обратно)

461

Красин В.А. Суд. New York, 1983. С.73.

(обратно)

462

Mandel Е. Marxistische Wirtschaftstheorie. Frankfort a.M., 1970. S.631.

(обратно)

463

Николаев А.Н. Исторические аспекты становления российской технократической элиты (1917–1996). автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. Саратов, 1996.

(обратно)

464

Яковенко В. Вертикаль. Рассказ о жизни, о людях, осебе. Иркутск, 1999. С. 125 (цит. по: Волосов Е.Н. Технократическая элита Иркутской области в системе выборных партийных органов в середине 60-х — начале 80-х годов XX века // Материалы интернет-конференции «Номенклатура в истории советского общества» // http://elis.pstu.ru/index.php?a=9&pod3_id=l 09&pod_id=31 #_edn22)

(обратно)

465

Волосов Е.Н. Указ. соч.

(обратно)

466

Easterly W., FischerS. Op.cit. Р.41. Некоторые исследователи приводили и более высокие цифры. Ф.Вальтер оценивал долю расходов на военно-промышленный комплекс, включая исследовательские работы, в 20–25 % национального дохода. По расчетам советских оппозиционно настроенных математиков Б.Альтшулера и П.Василевского (выступали под псевдонимами А.Гольцов и С.Озеров), военные расходы на 1969 г. доходили до 40–50 % национального дохода (см.: Dir Riistung der Sowjetunion. Baden-Baden, 1979. S.136; Альтшулер Б. Эволюция взглядов Сахарова на глобальные угрозы советского Военно-промышленного комплекса // Материалы конференции «30 лет «Размышлений…» Андрея Сахарова. М., 1998). В то же время, по официальным советским данным, военные расходы составляли 11,6 % бюджетных расходов в 1970 г. и 5 % в 1985 г. (Народное хозяйство СССР в 1985 г. С.559). Такие огромные расхождения в оценках объясняются тем, что в Советском Союзе было очень трудно четко отделить производство на военные и «гражданские» нужды.

(обратно)

467

Народное хозяйство СССР в 1985 г. С.583.

(обратно)

468

Das Ende des sowjetischen Entwicklungsmodells. S. 111.

(обратно)

469

Народное хозяйство СССР в 1985 г. С.56.

(обратно)

470

Кудров В.М. Мировая экономика. М., 2009. С.389. Об отставание СССР в различных сферах экономики см.: Львов Д.С., Глазьев С.Ю., Фетисов Г.Г. Эволюция технико-экономических систем: возможности и границы централизованного регулирования. М., 1992; Глазьев С.Ю. Теория долгосрочного технико-экономического развития. М., 1993; и др.

(обратно)

471

Глазьев С.Ю. Экономика проедания // VI Международная Кондратьевская конференция «Есть ли у России несырьевое будущее?» М., 2008. С.78).

(обратно)

472

ВВП США на душу населения в 1942 г. составлял (в пересчете на цены 1990 г.) 9023 доллара. ВВП на душу населения в СССР в 1990 г. достигал 8591 доллар.

(обратно)

473

Восленский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991. С.332.

(обратно)

474

ВосленскийМ.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991. С.350.

(обратно)

475

Там же. С.238.

(обратно)

476

Business Moscow news. 1994. № 50. Во второй половине 1980-х гг. внешний долг продолжал расти и в 1990 г. составлял уже 62,5 млрд, долларов.

(обратно)

477

Народное хозяйство СССР в 1985 г. С.575. При этом доля промышленных товаров в импорте сократилась с 18,3 % до 12,4 %, что усилило их дефицит.

(обратно)

478

Kurz R. Der Kollaps der Modemisierung. Frankfurt a.M., 1991.

(обратно)

479

Планам реформ Ю.В.Андропова был посвящен «круглый стол» по случаю 95-летия со дня его рождения, организованный в 2009 Вольным экономическим обществом (ВЭО) и прошедший в Московской мэрии. Материалы «круглого стола» см.: Труды ВЭО. Т.121. 2009. № 6. С. 14—105.

(обратно)

480

Горбачев М.С. О созыве очередного XXVII съезда КПСС и задачах, связанных с его подготовкой и проведением. Доклад на Пленуме ЦК КПСС 23 апреля 1985 И Известия. 1985. 24 апреля. См. также: ПолыновМ.Ф. М.С.Горбачев: Начало реформаторской деятельности И Общество. Среда. Развитие (Terra Humana). 2009. № 3. С. 41–48.

(обратно)

481

Медведев В.А. В команде Горбачева: взгляд изнутри. М., 1994. С.35.

(обратно)

482

Резолюции ХЕХ Всесоюзной конференции Коммунистической партии Советского Союза Приняты 1 июля 1988 года. М., 1988. С.32.

(обратно)

483

Ср.: The Former Soviet Union in Transition. New York, 1993. P.45; TyersR. Economic Reform in Europe and the former Soviet Union: Implications for international food markets. Washington, 1994. P.22.

(обратно)

484

Яницкий О. Городские экологические инициативы и движения: сравнения Восток — Запад (Заключительный доклад на Европейском семинаре ЮНЕСКО, 21–26 мая 1991 г., Москва, СССР). М., 1991. С.45.

(обратно)

485

Этот факт может подтвердить сам автор, который в конце 1980-х гг. принимал участие в экологических и самоуправленческих движениях и пропагандировал там антиавторитарные идеи общества без централизованного государства и рынка. Подробнее см.: Дамье В.В. Лекция-интервью о неформалах //

http://www.igrunov.rU/vin/vchk-vin-n_histor/remen/l 194790523.html;

http://www.igrunov.rU/vin/vchk-vin-n_histor/remen/l 196321009.html;

http://www.igrunov.rU/vin/vchk-vin-n_histor/remen/l 201070615.html;

http://www.igrunov.ru/vin/vchk-vin-n_histor/remen/1202493027.html;

Грей В. Экосоциалистический манифест // Третий путь. 1989. № 8.

(обратно)

486

ьянов А. Переворот мнимый и настоящий. М., 1993. С.43.

(обратно)

487

⁵⁵⁴ Об этом и ценовой политике горбачевской администрации см.: Ясин Е.Г. Российская экономика. Истоки и панорама рыночных реформ. М., 2002. С. 100–108.

(обратно)

488

Борисов В. Забастовки в угольной промышленности: анализ шахтерского движения за 1989-99 гг. М., 2001. С.99.

(обратно)

489

См. также: С.Ю. Шахтерские забастовки 1989 г. в СССР и некоторые размышления по поводу нынешней ситуации в рабочем движении

// http://mrija2.narod.ru/sdpr291.html; http://mrija2.narod.ru/sdpr292.html.

(обратно)

490

Видеозапись см.:

http://www.youtube.com/watch?v=rMG4C-64i2E&feature=player_detailpage

(обратно)

491

Правда. 1991.20 августа.

(обратно)

492

Реальная роль Горбачева в период августовского кризиса 1991 г. до сих пор остается предметом споров. По официальной версии, он был изолирован путчистами в своей летней резиденции и находился под домашним арестом. Однако, по утверждению его бывшего заместителя и председателя Верховного Совета СССР А.Лукьянова, Горбачев знал о планах выступ-ления, но «решил, видимо, выждать, посмотреть, на чьей стороне будет перевес» {Лукьянов А. Указ. соч. С. 19). В этом случае он мог надеяться на то, что сможет выступить в роли «спасителя государства» при любом исходе. В пользу данной версии свидетельствует тот факт, что после неудачи переворота, лидеры ГКЧП бежали в крымскую резиденцию Горбачева, вероятно рассчитывая на его заступничество, но были там арестованы. Ельцин давал понять, что происходили «закулисные» маневры, но не уточнил, кто именно принимал в них участие и в чем они состояли. Впрочем, как заявил журналистам после событий сам Горбачев, «я вам все равно не сказал всего. И никогда не скажу всего» (Труд. 1991. 3 сентября). Каким бы ни был расчет президента Советского Союза, дальнейшие события показали, что он, в любом случае просчитался.

(обратно)

493

Информационный вестник Совета глав государств и Совета глав правительств СНГ «Содружество». 1992. № 1. С.6.

(обратно)

494

Известия. 1991. 9 декабря.

(обратно)

495

Известия. 1991.23 декабря.

(обратно)

496

См.: Черняев А.С. 1991 год: Дневник помощника президента СССР. М., 1997.

(обратно)

497

Асуев Ш. Как это было //

http.7/www.checheninfo.ru/index.php?do=files&op=showfile&lid= 105

(обратно)

498

Бунич И.Л. Хроника чеченской бойни и шесть дней в Буденновске. СПб., 1995. С.ЗЗ.

(обратно)

499

Речь идет о 15 бывших союзных республиках, а также объявивших независимость, но непризнанных Абхазии, Нагорном Карабахе, Приднестровье, Чечне и Южной Осетии.

(обратно)

500

См.: Гайдар Е.Т. Власть и собственность. СПб., 2009.

(обратно)

501

См., например: СельцерД.Г. Субрегиональная номенклатура КПСС после распада СССР (1991–2005) И Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. 2007. Т.З. Х°2. С. 49–63.

(обратно)

502

См.: Солдатов А., Бороган И. Новое дворянство: Очерки истории ФСБ. М., 2012.

(обратно)

503

См., например: Мусин С. Бизнес в стиле РАСПИЛ. М., 2011; и др.

(обратно)

504

См.: Дамье В.В. Атомизация общества и социальная организация: Российский контекст // Рабочие в России: исторический опыт и современное положение. М., 2004. С. 73–82; Дамье В. Самоорганизация наемных работников И Отечественные записки. 2007. № 4 (Т.37). С. 122–134.

(обратно)

Оглавление

Вадим Дамье СТАЛЬНОЙ ВЕК Социальная история советского общества

Вступление

Глава 1 Русская революция 1917–1921 гг

1. На пути к революции. Расстановка сил

2. Февральский взрыв

3. Революция на подъеме: от Февраля к Октябрю 1917 г

4. Октябрьское восстание

5. Второе «двоевластие»: большевистский режим и революционные массы (осень 1917 — весна 1918 г.)

6. Поворот весны 1918 г

7. Гражданская война: «красные» и «белые» (1918–1920 гг.)

8. Реставраторская политика «белых» режимов

9. «Военный коммунизм» — «красная» контрреволюция

10. В поисках «меньшего зла»: народные движения в условиях гражданской войны

11. «Третья революция»?

Глава 2 Большевистский термидор (1921–1929 гг.)

1. Зигзаги и колебания сельскохозяйственной политики

2. Реформы в области промышленности и торговли. Проблемы перехода к индустриализации

3. Социальный портрет нэповского города

4. Усиление однопартийной диктатуры

5. Создание СССР: централизм под флагом федерализма

6. «Последняя битва Ленина» и «Термидор»

7. Национальная политика в 1920-е гг

8. Сопротивление социально-экономической политике властей

9. Борьба за власть в верхах. Кризис и крах НЭПа

Глава 3 «Великий перелом», или модернизация по-сталински

  1. Планы индустриализации

  2. Переход к «коллективизации»

  3. Промышленная политика Сталина

  4. «Культурная революция»

  5. Социальная направленность сталинских преобразований

  6. Внешняя политика: от лавирования к войне

Глава 4 Советское социальное государство: рождение и крах

  1. Послевоенное восстановление и новый рывок364

  2. Пирамида форсированной модернизации

  3. «Осень патриарха»

  4. Социальные уступки

  5. «Революция» среднего звена номенклатуры и новый рывок

  6. Протесты трудящихся и «социальный компромисс»

  7. «Бюрократическая стабилизация»

  8. «Коллапс модернизации»478

Вместо заключения

*** Примечания ***