Александр Зиновьев. Прометей отвергнутый [Павел Евгеньевич Фокин] (fb2) читать постранично, страница - 3

Когда-то видел по телевизору сюжет о выставке картин Зиновьева, запомнил, что он ещё и рисует. «Может быть, сделать в нашем музее выставку Ваших работ?» — предложил я, пытаясь найти хоть какую-нибудь общую тему. «Почему бы и нет, — как-то легко отозвался он. — У меня есть цикл рисунков, посвящённых пьянству». Поскольку выставочный план на текущий год был уже свёрстан, договорились созвониться осенью. В общений он был мягче, открытее, светлее. Может быть, потому что рядом была Ольга Мироновна. Мы с ней тоже тогда познакомились. А через три месяца в утренних известиях на «Эхо Москвы» я услышал о том, что его не стало. И понял, что теперь-то я просто обязан организовать выставку. С работы над ней и началось моё вхождение в мир Зиновьева. Я благодарен Судьбе.

Выставка, учитывая сложившиеся обстоятельства, по содержанию качественно отличалась от первоначальной идеи. Теперь она, говоря профессиональным музейным языком, носила монографический характер, то есть была посвящена жизненному пути и творческому наследию Зиновьева. Мы называли её призывно: «Иди!» Так, сдержанно, без лишних сантиментов, простилась с сыном Аполлинария Васильевна Зиновьева, провожая его в августе 1933 года из Пахтано в Москву. Это простое материнское напутствие он помнил всегда.

«Иди» — значит «живи».

Об этом — его «Исповедь отщепенца».

Подготовку к выставке я начал с её чтения. И первым словом было — Пахтано. Пролетая над океаном по дороге в Нью-Йорк, герой «Исповеди» рассматривает карты в бортовом журнале. Находит на них знакомые города, мысленно отыскивает малую родину: «Я мучительно вглядывался в карты и видел эту деревушку так отчётливо, как будто только сейчас покинул её. Видел дома, поля, леса, ручьи. Видел людей. Видел даже коров, овец и кур»^[1].

Пахтано — в сердце Зиновьева.

Пахтано — сердце Зиновьева.

С горечью размышляет он: «А ведь ничего этого давно нет. И никогда не будет. В русской истории вообще мало что сохранялось. Моя жизнь в этом отношении была вполне в её духе. Почти всё, где я бывал, куда-то исчезало. Я часто мечтал вернуться в прежние места и увидеть наяву что-то знакомое и пережитое. А возвращаться было либо не к кому, либо некуда. До войны я не раз ходил пешком от станции Антропово до своего Пахтино. На пути были деревни, обработанные поля, церкви. В 1946 году после демобилизации из армии я последний раз прошёл этот путь пешком. Почти ничего не осталось. На месте деревень — развалины домов. Как будто именно тут была война. Поля заросли лесом. И не встретил ни одного знакомого человека. Ни одного!»^[2]

Нас в Коровьево ждут. Встречают. Первый заместитель главы администрации Чухломского муниципального района Алексей Викторович — Зиновьев! Крепкий, коренастый мужчина лет пятидесяти, в камуфляже, в резиновых сапогах.

Нам тоже нужно переодеться, сменить городской наряд на походный. Натягиваем привезённые с собой сапоги, заправляем в них брюки, облачаемся в куртки. От клещей, комаров и прочих насекомых обливаемся различными спецсредствами. Ну вот, готовы. Загружаемся в крытый брезентом гусеничный вездеход — наши машины увязнут в ближайшей рытвине! Суровая техника придаёт нашей поездке настрой боевой операции. Мотор ревёт, изрыгая клубы синего дыма. Во все стороны летят комья глины. Вмиг образуется туча злобных слепней. Они висят прямо за бортом, не отлипая ни на шаг, но и не забираясь под тент. С ходу атакуем брод на речке Виге. Первое время едем по колее, накатанной лесовозами. Трясёт так, что удержаться можно, лишь вцепившись в стальную арматуру каркаса. Впрочем, мы едем с комфортом. Пару лет назад Ольга Мироновна со спутниками добиралась до Пахтино в тракторном прицепе! Можно — невозможно! — представить.

Ещё в середине прошлого века это был довольно плотно заселённый район. Не менее десятка деревень, расположенных друг от друга на расстоянии от одного до четырёх километров: Агибкино, Лихачёво — родина Аполлинарии Васильевны, Тимошино, Костино, Корючево, Афаносово, Баршкадино, Крутцы, Лучкино — здесь Александр учился первые три года, Озерки — ходил сюда в школу в 4-м классе, Княжево. Их тени-призраки настороженно сопровождают нашу экспедицию. «Это — Троицкое. Здесь в Троицкой церкви крестили Александра», — пытается перекричать грохот мотора Алексей Викторович, указывая куда-то в чащу. Где? Где? Кругом только лес. Проехали. Продрались. Начинается обычный бурелом. Под тяжестью вездехода трещат поваленные деревья и сучья, по бортам и крыше стучат ветки. Кажется, это противоборство машины и зарослей никогда не закончится. И тут мы выскакиваем на поляну. Ура! Мы на месте. Двенадцать километров мы ехали почти сорок минут. Поистине — медвежий угол! Так Чухломской край прозвали ещё до революции. Стас говорит, что в один из своих приездов сюда видел медведя. Мне повезло меньше. Я обнаружил только гадюку. Большая, чёрная, она грелась на солнышке. Почуяв незваного гостя, поспешила