Орден Хранителей. Инквизитор [Александр Карлович Золотько] (fb2) читать онлайн

Александр Карлович Золотько Орден Хранителей. Инквизитор

Глава 01

Представитель Объединенной Инквизиции напоминал объевшуюся жабу. Иван так ему и сказал — объевшуюся жабу. Не сразу, конечно, сказал. Было бы странно, если бы специальный агент Ордена Охранителей сказанул такое инквизитору прямо с порога, в самом начале заседания комиссии.

Нелепо было бы.

Входит Иван Александров, он же Ванька Сашкин, он же Ванька-Каин в спецкомнату, окидывает орлиным взглядом собравшихся, раскланивается с отцом Серафимом и отцом Стефаном, машет рукой Игнату Рыкову, который все еще не привык к своей новой должности исполняющего обязанности начальника Конюшни, затем вежливо здоровается с вопрошающими и дознавателем, а потом бац — а ведь похожи вы, святой отец, на жабу.

Нет, конечно, было бы забавно посмотреть на смену чувств и эмоций на лицах собравшихся, может быть, даже поучительно. Но Иван сдержался. Он терпел два месяца предварительного следствия в изоляторе. А тут нужно было вытерпеть всего шесть часов беспрерывного общения с не слишком большим количеством людей, пусть странных и не очень приятных, но все-таки обычных людей.

Целых шесть часов.

Члены комиссии имели возможность вставать, ходить по комнате, выходить из нее и возвращаться, благоухая кофе и чем-то копченым, а Ивану разрешили два раза сходить в туалет и предложили чашку чаю с парой тощих печенюшек.

Отец Серафим, правда, не выходил. И вопросов не задавал, сидел в уголке и смотрел на свои ладони, будто видел их впервые. Или что-то было там такое важное написано, что полностью занимало внимание священника. Всего пару раз Шестикрылый мельком глянул на Ивана.

Первый раз, когда тот сообщил уважаемому собранию, что ему до сраки их просвещенное мнение по поводу событий на дороге между Эйлатом и Иерусалимом. И второй, когда Иван все-таки не сдержался и выдал председателю смешанной комиссии высокоуважаемому отцу Жозефу по поводу сходства его, отца Жозефа, с земноводным. Да еще и с объевшимся.

Иван хотел еще добавить, чего именно, по его мнению, объелся отец Жозеф, но, уловив во взгляде отца Серафима неодобрение, ограничился только констатацией.

— Что? — переспросил инквизитор, не поверив своим ушам.

Иван повторил.

Рыков громко хмыкнул и отвернулся к стене, чтобы не заржать. Игнат не очень умел сдерживать эмоции и скрывать свои чувства. Как вообще его поставили на место погибшего Токарева, Иван не понимал, да и не особенно старался. Все равно не выходило им служить вместе. Никак не выходило.

— На жабу? — спокойно спросил отец Жозеф.

— Да, отец, на мерзкую, жирную, наглую жабу, — вежливо улыбнувшись, подтвердил Иван.

— И вы полагаете, что этот факт освобождает вас от необходимости отвечать на вопросы этой самой жабы? — невозмутимо осведомился инквизитор.

Это он хорошо спросил, не мог не отметить мысленно Иван. Это все эмоции, которые на собравшихся впечатления произвести не могут. Особого впечатления. Разве что сегодня вечером Игнат Рыков расскажет об этом коллегам Александрова, и те покачают головами, кто с одобрением, а кто и с осуждением.

Попал в дерьмо, так молчи и обтекай. А наносить личные оскорбления представителям Объединенной Инквизиции — развлечение специфическое, сродни прогулкам на минном поле и разборке на досуге фугасов. При игре в гусарскую рулетку шансов пострадать меньше, чем при ссоре с инквизитором.

Но Ивана понесло.

Он уже рассказал не просто все. Он уже несколько раз отвечал на одни и те же вопросы, раз десять описывал то, как погибла его рейдовая группа, и семь раз пытался объяснить, отчего поступил так неправильно, обнаружив своего умирающего друга Фому Свечина. Как можно объяснить, почему он, специальный агент Александров, вместо того чтобы вызвать подмогу и заняться молитвами над умирающим другом с целью хоть частично облегчить его будущую участь, воспроизвел обряд пожирания греха, воплощенный в поедание хлеба с солью.

Вы знали, что этот обряд не одобрен Объединенной Церковью? — знаю — тогда зачем? — Фома просил — но вы ведь знали, что, взяв на себя неизвестные вам грехи, вы не сможете не только отмолить их, но даже и получить отпущение? — знали — не ерничайте — и в мыслях не было — но вы ведь погубили душу — это мое дело, свобода совести, знаете ли…

— Ладно, — тяжело вздохнул отец Жозеф. — Это действительно ваш выбор, поясните нам тогда, отчего это Бездна… Служба Спасения спасала вам жизнь? Наши врачи, осмотрев вас, пришли к выводу, что курс лечения, полученный вами, по цене в несколько раз перекрывает ваше годовое жалованье, а, кроме того, помощь вообще не могла быть оказана Службой Спасения без подписания Договора с передачей прав на вашу душу…

— Ну не знаю я! — выкрикнул Иван. — Не знаю! Я Договора не подписывал. Иначе от меня несло бы серой, как все присутствующие прекрасно знают. А от меня сейчас разит разве что сероводородом, но это не от того, что я предался, а от злости и хренового питания в изоляторе.

— Неуважение к комиссии только отягчает вашу участь, — проблеял один из дознавателей, молодой и тщедушный новичок, появившийся в Иерусалиме всего месяц назад.

На него все посмотрели с жалостью, и тот густо покраснел, сообразив, что человек, обреченный на Бездну, да еще без всяких льгот и договорных обязательств, может плевать на любую комиссию с самой высокой колокольни.

Все, собравшиеся в помещении, помолчали пару минут.

Разговор явно зашел в тупик, придать ему новое развитие могли только пытки, но приступать к ним вот так сразу, после вежливого шестичасового разговора было как-то не с руки.

— Да, — сказал отец Жозеф. — Вы поставили меня в неловкое положение…

— Побойтесь Бога! — воскликнул Иван Александров и протянул к инквизитору руки ладонями вверх. — Мои руки чисты, я к вам не прикасался и ни в какие положения не ставил. Если у вас возникло какое-то особое положение, то тут я не виноват и участия в этом не принимал.

Это уже было прямое оскорбление. Все опустили глаза, а отец Жозеф возвел их горе. Его губы беззвучно зашевелились, инквизитор молился. Или матерился, пытаясь удержать себя в руках.

А может, совмещал ругань с молитвой, бог его знает, Иван не умел читать по губам.

Отец Серафим встал со своего места, подошел к Ивану и влепил подзатыльник. В ушах Александрова зазвенело.

— Я могу поговорить с этим идиотом один на один? — спросил Шестикрылый, ни к кому лично не обращаясь.

Все торопливо вскочили и направились к выходу, старательно обходя Ивана взглядами. Только Рыков подмигнул ему, проходя мимо.

Пошел ты в задницу, подумал Иван, со своей поддержкой. Ни хрена ты не можешь сделать и поддержать. Ни хрена. Хоть сто раз подмигни, все будет так, как скажет Объединенная Инквизиция, и ты проголосуешь за это решение, не раздумывая. А придешь домой, достанешь из холодильника бутылку, выжрешь ее содержимое, чтобы потом иметь возможность сказать себе самому, что так тошнит тебя от выпитого, а не от осознания собственного бессилия.

— Посекретничать хотели, святой отец? — спросил Иван, когда члены комиссии вышли. — Так вынужден напомнить, что все в комнате для заседаний пишется на аппаратуру. Будете продолжать побои — делайте мужественное лицо. И улыбайтесь.

Удар у Шестикрылого, как оказалось, был поставлен неплохо. На твердую четверку. Александров слетел со стула и здорово приложился головой об пол.

— Браво, — сказал Иван. — Я вот сейчас встану и подставлю другую щеку… Полежу минутку и обязательно подставлю. Вы не расслабляйтесь, я быстро…

— Быстро он, — пробормотал отец Серафим, наклонился и рывком поставил Ивана на ноги. — Голову держать так и не научился… Сильно ударился?

— Научился не научился… — Иван осторожно потрогал затылок. — И ведь сказано же — не убий.

— Я и не убил. С трудом, но сдержался. — Отец Серафим замахнулся, Иван зажмурился и присел, прикрывая голову руками. — Дебильный ребенок, честное слово!

— Нормальный я, — обиженно сказал Иван, подглядывая за священником сквозь пальцы. — У меня и справка есть. Меня иначе бы и в Конюшню не взяли бы…

— В том-то и беда. — Шестикрылый сел на стул верхом и положил подбородок на спинку. — Мы уж прикидывали объявить тебя чокнутым, но…

— Нельзя. — Иван поднял перевернутый стул, поставил его на ножки и тоже сел. — Бросит пятно на всех жеребцов. На систему в целом.

Отец Серафим потер лоб.

— Жозеф собирался зачитывать приговор? — спросил Иван. — Монастырь? Или в переработку?

Шестикрылый выдохнул, постучал себя пальцем по лбу, глядя в глаза Ивана. Молча постучал.

— Это что должно означать? — спросил тот. — Поцелуй меня сюда? Извините, святой отец, но эти дела в нашей конторе не приветствуются.

— Придурок, — сказал Шестикрылый. — Как есть — придурок. В курсе, что у тебя контракт закончился?

— В курсе. Само собой. И что?

— Ничего. Пункт тридцать пять десять тебе воспроизвести вслух? Или сам вспомнишь?

— Вот это я должен помнить всю эту ахинею наизусть, — хмыкнул Иван, чувствуя, как в желудок упало что-то холодное и липкое.

Выпендриваться можно сколько угодно, но этот пункт помнил каждый и молился, чтобы никогда не возникла у Церкви необходимость в его использовании.

— Не нужно передо мной выделываться, — с усталым видом произнес священник. — Все ты прекрасно помнишь и знаешь, что Церковь имеет право продлить твой контракт минимум на половину срока. И максимум… Максимум не оговорен.

— И я?..

— И ты только что лично оскорбил инквизитора при свидетелях, пребывая на службе. Ты много слышал о тех, кто себе такое позволял?

— Нет.

— Таких идиотов до тебя просто не было.

— Вы думаете, что он меня мобилизует и потом…

— Ты еще не понял? Тебя уже мобилизовали. Уже. И обожравшаяся…

— Объевшаяся.

— Что? Да, объевшаяся жаба как раз собиралась тебя поставить об этом в известность. И еще о том, что в связи с угрозой твоей бессмертной душе тебя выводят из оперативного состава и направляют в резерв. С сохранением жалованья и даже выплатой премиальных. И тут ты продемонстрировал свою независимость и высочайший интеллектуальный уровень. Молодец! Думаешь, легко было тянуть тебя из всего этого? Между прочим, Жозеф мне помогал изо всех сил. Эта самая обожравшаяся…

— Объевшаяся.

— Объевшаяся жаба. Еще десять минут назад эта самая жаба к тебе очень неплохо относилась. Десять минут назад.

— Мне пойти извиниться? — спросил Иван. — В задницу поцеловать?

— Ага, — улыбнулся невесело Шестикрылый, — как меня в лоб — ориентация не позволяет, а францисканца так можно и в задницу?

— Знаете, святой отец…

— Знаю. Все я знаю. Ты рассказал. И еще я знаю, что не все ты рассказал, утаил от комиссии. — Отец Серафим снова тяжко вздохнул.

Иван не ответил.

Нечего тут разговаривать, да еще перед камерами и микрофонами. Не рассказал и не рассказал. О чем тут говорить? О том, что Дьявол, если верить бывшему оперу Крулю, приказал охранять Ивана и беречь ему жизнь? То-то оживится народ в комиссии! А вопросов сколько новых возникнет. Нет уж, спасибо! Хватит и того, что поведал Иван о пожирании грехов. И того, что рассказал об отринувших. О последнем разговоре с Токаревым, правда, промолчал.

В конце концов, мало ли что мог рассказать Никита Токарев, отринувший в последние минуты своей жизни, когда демон уже ломал дверь, и было понятно, что нее, последняя остановка. И что нужно было Токареву решать — грохнуть пронырливую сволочь Александрова или дать ему последнее задание. Самое последнее, противоречащее всему, во что этот самый Александров верил, за что боролся и что полагал единственно верным.

— Ладно, Ваня. Как вышло — так вышло. Ни тебя не переделаешь, ни этот мир. Придется вам и дальше уживаться друг с другом. Ну, разве что, этому миру придется время от времени прогибаться под тебя и твои фантазии. — Серафим побарабанил пальцами по спинке стула. — Мир, в отличие от тебя, разумный и уступит, где сможет. А ты…

— А я куда? — спросил Иван, наконец.

Понятно, что спрашивать, насколько его мобилизовали, бессмысленно. Теперь важно — куда его зашлют. Могут ведь опером в исправительную колонию отправить. Или во внешний круг охраны какого-нибудь очень северного монастыря. Или очень южного.

— Есть одно забавное место, — немного подумав, сказал отец Серафим. — В средней полосе, не очень далеко от того места, где ты родился. Давно уже собирались открыть там пост Ордена Охранителей, а тут такая возможность…

— Какая? — прочувствовал что-то недоброе в голосе Иван.

— Понимаешь, там очень специфическое место… Район совместного проживания христиан и предавшихся, — Серафим кашлянул. — Церковь очень внимательно следит за тем районом.

— Стычки?

— Да нет, там все как раз спокойно. Почти все и почти спокойно. Некоторые из… — Шестикрылый быстро глянул на потолок. — В общем, полагают, что там вырабатывается новая форма… Как бы это сказать… Сосуществования, что ли… Без нарушения Соглашения и Акта о Свободе воли.

— Разграничением занимаются войска, — сказал Иван. — Где — Международный контингент, где — внутренние. При чем здесь Конюшня?

— Нет там никакого разграничения. Живут без этого.

— То есть?

Видел Иван в молодости, как живут предавшиеся и верующие в смешанных городах. Когда в спецназе служил — видел. И не верил, что есть у подобных экспериментов будущее. Светлое будущее, без сожженных офисов Службы Спасения, без убитых предавшихся и погромов.

— Ты слышал об Автономных районах? — спросил отец Серафим.

— Нет. То есть что-то слышал, конечно, но ничего такого, что бы запомнилось.

— Ну и ладно, на месте посмотришь. Отправляешься ты завтра. Сегодня переночуешь в камере изолятора, уж извини, твоя келья занята. Вещи твои уже привезли. — Отец Серафим набрал воздуха в грудь, словно собираясь еще что-то сказать, но в самый последний момент решил промолчать.

— Что там еще? — Ивану надоели недомолвки.

Чего тут уже молчать, когда все и так настолько плохо, что дальше просто некуда.

— Ничего. Ничего особенного.

— В глаза мне смотреть, батюшка! — приказал Иван. — И не отводить взгляд. Ну? Что там еще в кармане? Какая фигня меня ждет впереди?

— Какая фигня? Не знаю я, что там тебя ждет. Предсказывать будущее — не богоугодное дело. Это тебе не ко мне нужно, а сам знаешь куда.

— Батюшка, я человек простой, не усложненный. Я же вижу, что вам так хочется мне еще кое-что поведать, что аж в носу чешется. На месте усидеть не можете, ерзаете, как школьник перед первым свиданием. Я завтра уеду, и, может быть, больше и не свидимся. И то, что сейчас лезет из вас, как, извиняюсь, дерьмо при расстройстве желудка, я ведь так или иначе все равно узнаю. Ведь узнаю же?

— Узнаешь, — кивнул отец Серафим.

— И лучше, чтобы от вас? Или все равно?

— Честно?

— Честно.

— Без разницы. Не сегодня узнаешь, так завтра.

— Давайте сегодня, батюшка, честное слово! — Иван засмеялся, надеясь, что смех получился естественным. — По старой памяти.

— По старой памяти? Хорошо, — словно решившись на что-то неприятное, сказал отец Серафим. — Позавчера комиссия пришла по твоему вопросу к общему мнению. К единогласному мнению. Светил тебе монастырь на пять лет с последующим определением на поселение.

— Единогласное, говорите?

— Единогласное. — Отец Серафим твердо смотрел в глаза Ивана. — Сверху пришло пожелание изолировать тебя навсегда.

— В смысле — изолировать? — Иван постарался придать голосу двусмысленность.

— Да. Вплоть до несчастного случая.

— Почему решили пожалеть? — спросил Иван. — И с каких хренов эти парни сверху прислушались к мнению комиссии? Только не нужно мне говорить о свободе совести в данном конкретном случае. Если кто-то может причинить вред, то…

— Они и не прислушались. Вначале пришло пожелание, потом указание. Затем — распоряжение с предупреждением. Стефан пригрозил отставкой — ему напомнили о бессрочном контракте. Я попытался прощупать варианты через свои старые связи — связи даже слушать не захотели. Жестко так все, резко и однозначно. Кстати, в этом деле вполне достаточно оснований для совершенно законного наказания. Ты человека похитил?

— Эту сволочь Джека Хаммера?

— Но ведь похитил. Опера Квятковского убил?

— Нет. Не убивал. Но если бы я успел — то грохнул бы.

— Ну, там еще, обряды, уклонение от дачи показаний, сотрудничество с Бездной… — Отец Серафим снова улыбнулся. — Достаточно у тебя всего. Более чем достаточно.

— И что же помешало? — серьезно спросил Иван.

— Ничего. Мое обращение, Стефана, отца Жозефа, между прочим, Игнат Рыков знаешь какой рапорт накатал? Я читал — плакал. И понятно ведь, что бессмысленно, что если там решили, то… Но мы отправили, напряглись, а сверху приходит рекомендация — пять лет изоляции плюс десять — поселение. Мы сразу и проголосовали. Сам знаешь — решения подобных комиссий не изменяются.

— Так откуда нарисовалась автономная область?

— Вчера. По требованию Центрального офиса Службы Спасения в Иерусалиме. Они имеют право отвода и рекомендации кандидатур для заполнения вакансий в зонах совместного проживания. Вот они и потребовали, чтобы ты был направлен именно туда. И в официальном статусе.

— Я могу отказаться? — быстро спросил Иван. — В конце концов, пятнадцать лет — не так уж и много. На поселении я быстро перевоспитаюсь, попаду под амнистию…

— Ты не понял, Ваня. Совсем не понял. Тебя ведь судили как штатского, но для того, чтобы выполнить запрос Бездны, тебя мобилизовали. Такие дела.

И все равно, что-то Шестикрылый не сказал. Смотрит в глаза, разве что не подмигивает. Хочет, чтобы Иван все сам понял. Сам. В конце концов, Иван ведь может отказаться от выполнения мобилизационного параграфа, огрести санкции с епитимьей, отработать в двукратном размере в какой-нибудь лечебнице, если пойдет на принцип.

— Пока ты служишь, приговор висит в воздухе. Как только ты уйдешь со службы — отправишься на перевоспитание. Доступно?

Что же ты недоговариваешь, подумал со злостью Иван. Намекаешь изо всех сил, а не говоришь.

— Я могу идти отдыхать? — спросил Иван, вставая со стула.

— Иди. Завтра утром тебя отвезут в Хайфу, а там — на корабль. И…

— Но до утра я еще могу передумать? — уточнил Иван.

— Иди отдыхай, — сказал отец Серафим. — И не делай глупостей.

Иван вышел в коридор. Странно, вертухая нет. Даже непривычно, что никто не идет следом, положив руку на электрошокер. И ведь всех предупредили, даже сержант у решетки перед лестничной клеткой ничего не спросил, молча открыл дверь, молча лязгнул ею за спиной Ивана.

И в камере произошли изменения. Появилась постель с нормальной простыней, а не той хлипкой фигней, исключавшей возможность сплести лестницу или веревку для побега. И стоял на откидном столике электрочайник. И фарфоровая посуда, и даже нож лежал, как напоминание о том, что вот она — свобода. Что теперь Иван Александров человек свободный. В разумных пределах, естественно, но свободный. И даже может, в принципе, себе вены вскрыть по свободе и на досуге.

Иван взял в руку нож, покрутил. Нет, не может Ванька-Каин вскрыть себе вены. Не сразу. Нож стальной, но тупой. Как говаривал дед Ивана Александрова, таким только лягушек душить. Объевшихся жаб.

Пока наточишь о край унитаза, не меньше недели пройдет.

Блин, спохватился Иван, это ж теперь можно и лежать сколько угодно на койке. Вот лечь, посмотреть с вызовом в сторону двери. Или лучше не на дверь, а глянуть на видеокамеру наблюдения в углу. Показать средний палец.

Свобода!

Хотя, какая тут свобода, если ты мобилизован и завтра отправишься к месту несения службы по рекомендации Дьявола и его приспешников. Что должны были чувствовать члены комиссии, которые с риском для собственных карьер бились за спасение жизни Ваньки-Каина, а оказалось, что Бездна может в этом смысле куда больше?

И, кстати, если Иван будет служить по желанию преисподней, не значит ли это, что будет он это делать ей во благо? Какой замечательный богословский узелок! Прямо хоть диссертацию пиши!

Иван заложил руки за голову, закрыл глаза.

Может, все-таки собрать вещи да уйти отсюда? Ну что, не найдет он где переночевать в Святом городе? Найдет. Иван даже хотел встать с койки, но глаза было открывать лень. Здесь хорошо, прохладно, кондиционер работает. А там, на улице… Жара. И хорошо еще, если без ветра, перемешанного с песком. И еще почему-то казалось Ивану, что не выпустят его сегодня из изолятора. Проверять эти свои подозрения Иван не собирался, но знал почти наверняка — не выпустят.

Ничего, у него еще целая ночь впереди для того, чтобы принять решение. Будет смешно, если он все-таки убедит себя к утру, что нужно послать все на фиг и отказаться от назначения.

Смешно-то будет, а вот потом…

Его ведь хотели убить. Мать-церковь хотела его изолировать.

— Изолировать! — сказал Иван вслух.

И Шестикрылый был как-то слишком откровенен. Мог же не упоминать об этом. Мог. Но зачем-то сказал. Никогда лишнего не говорил отец Серафим. Значит, и это — не лишнее. Это для того, чтобы бестолковый Ванька-Каин что-то понял. Сообразил, наконец. Что?

Иван рывком встал с койки, взял со стола электрочайник, набрал из-под крана воды, воткнул вилку в розетку и поставил обратно на стол. В коробке, стоявшей на столе, нашлась баночка с растворимым кофе, сахар, консервы и хлеб.

Что же имел в виду Шестикрылый? Что он имел в виду?

Было распоряжение сверху — изолировать. Были возражения снизу, бессмысленные, неэффективные, но, тем не менее — недвусмысленные. В принципе, их можно было игнорировать вплоть до полного забвения. До расформирования комиссии, если уж на то пошло, но те, сверху, вдруг передумали и согласились на пять плюс десять. Стали лучше относиться к Александрову? С чего бы это? Чушь, ерунда собачья.

Или для них вдруг стало все равно — убить или изолировать на пять лет. Ну и плюс поселение, естественно. А в каком случае это все равно? В каком случае убить и посадить на пять лет — синонимы?

Додумать мысль не позволил чайник. Он загудел с какой-то безысходной пронзительностью, как тонущий пароход. Или даже паровоз. Вот именно так должен трубить паровоз, внезапно оказавшийся на середине реки и понимающий, что все, что теперь только единственный остался путь — на дно.

Иван выключил чайник, насыпал в чашку кофе и сахар, залил кипятком.

Как бы чайник ни старался, но вывод один — убить и посадить на пять лет идентичны только в том случае, если посаженный откинет копыта или склеит ласты, не дотянув до освобождения. Даже до места отсидки не дотянув, если действовать совсем уж правильно. Приговор, транспорт, упал с верхней полки — отравился колбасой — захлебнулся слюной — поскользнулся — вот и все, в принципе.

Хоть круть, хоть верть.

Члены комиссии, радостно голосовавшие за пять плюс десять, это понимали? Обязательно. Голосовали? Конечно. Но и поделать ничего не могли. А так хоть совесть могла считаться чистой — сделали все, что могли.

И вот что пытался сообщить отец Серафим. Отказ от мобилизации равнозначен самоубийству. Нет, его могут попытаться убить, если очень нужно, и при исполнении, но тогда Бездна и Служба Спасения будут вправе провести расследование и обнародовать результаты. А у Службы Спасения и Бездны есть методы, позволяющие очень точно устанавливать истину.

«Дьявол не врет», — написано на воротах Ада, на стенах офисов Службы Спасения, на заставках телеканала «Светоносец» и на первой полосе всех газет, принадлежащих Бездне. И новостям от дьявола люди верят. Привыкли верить, ибо дьявол не врет.

А Бог — молчит.

Иван оборвал себя, попытался отпить кофе, но обжегся и поставил чашку на стол.

После возвращения Господь ничего так и не сказал людям. Зато слуги дьявола говорят много.

Ладно, не об этом.

Лучше подумать, как теперь жить дальше. Снова жизнь Ивану спасает дьявол. Теперь уже даже вопреки воле… Кстати, вопреки воле кого? Церкви? Или кого-то в церкви, кто считает, что живой Иван может принести только вред.

А Токарев считал, что Иван может нанести удар по Бездне. Тогда зачем это дьяволу?

Иван замахнулся, но в последний момент остановил руку. Калечить кисть о стену — не самый лучший вариант. Далеко не самый лучший.

Интересно, кстати, а не грохнут ли Ивана этой ночью? Нет?

Изолятор находится на территории Конюшни, сюда предавшихся не пустят ни под каким видом. Вот не пустят, и все. Иван покосился на дверь. Войдут и грохнут.

Механически Иван взял чашку со стола, поднес к губам и замер. А если отравят? Если в чашке сейчас уже что-то есть? Через кран, или в кофе, или в сахаре? Скорее, в кофе, ведь он мог решить выпить без сахара.

Иван принюхался — кофе и кофе. Не супер, обычная сублимированная фигня. Не пахнет вроде ничем, кроме себя самой.

Он делает глоток, вздрагивает, роняет чашку из рук, она разлетается вдребезги, ударившись о бетонный пол камеры, Иван падает навзничь, голова смешно подскакивает, ударившись об пол.

Все объявляют, что Александров скоропостижно скончался, но тут Бездна требует тело, проводит вскрытие. Иван, кстати, со своими не отпущенными грехами, попадает напрямую в Ад, где докладывает все лично дьяволу. И даже имеет возможность выступить в программе «Новости Кидрона» с личным разоблачением своего убийства.

Иван отхлебнул из чашки, сел на койку и засмеялся. Нет, действительно смешно получается. Он ненавидит предавшихся. Он ненавидит Бездну, а Бездна его любит. Или собирается использовать для каких-то своих целей.

У Бездны могут быть благие намерения? Это дорога в Ад вымощена таким смешным отделочным материалом, а в Аду их нет и быть не может. Получается, оставаясь в живых, Иван играет на руку Дьяволу. На грязную, когтистую лапу.

Умереть? Сорвать дьявольскую игру? И попасть в эту самую когтистую лапу. Тоже не смешно.

Иван допил кофе, подумал, стоит ли поесть, но аппетита совсем не было.

Спать, приказал себе Иван. Завтра будет проще, чем сегодня. Завтра можно будет не думать, завтра можно будет действовать. Собираться в путь и этот путь совершать.

Но утром проще не стало.

Проснувшись, Иван принял душ в общем зале, позавтракал консервами, перебрал свои вещи, которые в камеру принесли двое вертухаев. Негусто, кстати, вещей у тебя, господин Александров, сказал Иван. Все прекрасно вмещается в две сумки.

В дверь постучали.

— Да, — сказал Иван.

Вошел инквизитор, один из помощников отца Жозефа.

— Добрый день, — сказал Иван, но парень в черной форме не ответил, поставил на стол большую картонную коробку и торопливо вышел.

Так, сказал Иван, снимая с коробки крышку. Значит, большой запечатанный и даже прошитый конверт. Под конвертом — «умиротворитель» в поясной кобуре. Родной Иванов «умиротворитель», который он уже и не чаял увидеть. Вон накладки из красного дерева, ни у кого таких нет. Конечно, понты, но тем не менее…

Блин, сказал Иван, вынимая из коробки пакет. Черная куртка, черные брюки, ботинки.

То есть какого хрена ему принесли форму Объединенной Инквизиции? Он и форму Ордена Охранителей никогда не носил, с чего они решили, что Иван станет носить эту?

Иван подумал и вскрыл конверт. И выругался, длинно и затейливо, как только мог. Отец Жозеф все-таки оказался существом мстительным, с изощренной фантазией и ядовитым чувством юмора.

В удостоверении с фотографией Ивана значилось, что он является не каким-то там специальным агентом Ордена Охранителей, а старшим исследователем Объединенной Инквизиции. А в предписании, лежавшем в том же конверте, значилось, что, согласно закону о мобилизации, Иван Александров направлен на службу в Объединенную Инквизицию, с сохранением выслуги лет, полагающимися надбавками и подъемными средствами в размере…

В любое другое время сумма подъемных, указанная в предписании, вызвала бы у Ивана горячее одобрение, переходящее в восторг. В любое другое.

Самое мерзкое, дошло вдруг до Ивана, что он обязан явиться по новому месту службы в форме. В проклятой черной форме, вызывавшей в Конюшне самые неприятные ощущения.

Отец Жозеф знает толк в мести. Еще как!

Иван надел форму, ботинки. Все подошло. Нигде не жмет. Ботинки сидят плотно, но Иван и не собирался совершать марш-бросок. Всего лишь несколько сот метров до кабинета брата Жозефа. Через двор, по коридорам Конюшни, под взглядами бывших сослуживцев. А они еще могут решить, что Иван давно уже работал на Объединенную Инквизицию и постукивал на своих товарищей.

Всего несколько сот метров.

Иван дошел до выхода из изолятора. Там его ждал Игнат Рыков.

— Классная форма, — сказал Игнат.

— Пошел ты, — ласково ответил Иван.

— Я бы пошел, но тогда и ты пойдешь в этом прикиде по всей Конюшне. А я могу тебе помочь. Избавить от неприятной прогулки. Хочешь?

— Хочу.

— Тогда — извинись.

— Извини, Игнат, я неправ, больше не буду, — выпалил Иван.

— И про то, что ты козел, — мстительно потребовал Рыков.

— Я козел, — сказал Иван. — И баран.

— Ладно, — махнул рукой Рыков. — Шестикрылый все для тебя оформил и договорился с объевшейся жабой… Держи.

Рыков вручил Ивану еще один прошитый пакет.

— Вскроешь по месту прибытия. Там верительные грамоты и все такое. Транспорт тебя ждет возле северной проходной. Пока, не поминай лихом и все такое. И еще. — Рыков протянул сумку, которую держал в левой руке. — Тут тебе ребята приготовили подарок. На прощание. И все такое.

— Спасибо, — Иван повесил подарок на плечо.

Сумочка весила килограммов десять, словно ее набили кирпичами. Хотя с жеребцов станется. Чувство юмора у парней специфическое.

— Я тебя провожать не буду, — извиняющимся тоном сказал Рыков и протянул руку. — Удачи.

— И все такое, — сказал Иван.

А ведь мог предупредить, подумал Иван, когда прошел через двор, кивнул охранникам на проходной и вышел под палящее солнце. Не о солнце, конечно, мог предупредить Рыков. Чего о солнце предупреждать в Иерусалиме в июле. Мог бы предупредить, кто ждет Ивана во внедорожнике.

— Здравствуй, Ваня, — ласково сказал Круль, сидевший за рулем. — Сумочки сам в багажник забросишь или помочь?

«Умиротворитель» внезапно оказывается в руке Ивана, патрон в патроннике, палец жмет на спуск — выстрел, ствольная коробка двинулась назад, обнажая лоснящийся в ярком солнечном свете ствол, гильза вылетает вправо и вверх, крутится весело, широко разинув рот, а пуля… пуля вылетает из ствола, быстренько преодолевает два метра до открытого окошка «номада», врезается в лоб улыбающегося Круля… так быстро преодолевает эти два метра, что улыбка не успевает исчезнуть с рожи предавшегося, и Ярослав Круль, Старший Администратор Центрального офиса Службы Спасения в Иерусалиме, умирает с этой улыбкой на лице. Затылок разлетается в мелкие брызги, пачкая салон навороченного внедорожника, теперь младшим администраторам придется оттирать все это богатство, мгновенно засыхающее на июльской иерусалимской жаре…

— Я вижу, ты потрясен, — сказал Круль. — Ничего, я привык, что произвожу на людей сильное впечатление. Но было в твоем взгляде что-то эдакое…

Круль пошевелил пальцами в воздухе.

— Будто ты видел нечто, недоступное остальным. Даже такому проницательному парню, как я. Нет?

Иван медленно поставил сумки на землю. Не отводя взгляда от улыбающегося лица Круля, потянулся к кобуре, даже царапнул ногтем по рукояти «умиротворителя», но в самый последний момент сумел остановиться.

— Не нужно себя насиловать и принуждать, — посоветовал Круль. — Говорят, что подавленные желания мстят. Язва там, или простатит могут возникнуть в самом неожиданном месте. Хотя простатит, пожалуй, в неожиданном месте возникнуть не может. Ты вещи в машину ставь, не стесняйся. Все равно никто, кроме меня, тебя не повезет. Даже если ты вернешься сейчас назад в Конюшню, упадешь на пол и будешь сучить ножками, пока взрослые дяди не сделают так, как ты хочешь.

Иван открыл заднюю дверцу «номада», медленно, стараясь не делать резких движений, поставил сумки на заднее сиденье, обошел машину и сел на переднее, аккуратно прикрыв за собой дверцу.

— Интересно, — сказал Круль. — Ты мог сесть на заднее сиденье, подальше от меня, но предпочел расположиться рядом. Что это может означать?

— Поехали, — приказал Иван тихо. — В Хайфу.

— Нет, ну ведь интересно… Я же и серой воняю, и болтать буду, не переставая, до самого моря… Почему не на заднее, Ваня?

— В «номаде» нет кондиционера, — сказал Иван.

— И?

— Это значит, что ехать мы будем с открытыми окнами. И твою вонь будет сносить назад, ко мне. Это первое.

— Логично, — кивнул Круль. — А второе?

— Второе — сидя сзади, я должен был бы все время смотреть на тебя…

— И бороться с желанием врезать чем-нибудь тяжелым по моей гениальной голове, — подхватил Круль.

— По твоей генитальной голове, — подтвердил Иван.

— Так себе каламбурчик, между прочим, — сказал Круль. — На четыре с минусом.

— Или прострелил бы тебе затылок. — Иван продолжил говорить, не обращая внимания на слова предавшегося. — Достать пистолет, приставить за городом ствол к затылку и…

— Морда в клочья, лобовое стекло — в клочья, и как ты потом добрался бы до Хайфы? Ведь оба — взрослые и в некоторой степени — разумные люди. Ну могли же договориться. Я довожу тебя до Хайфы, заезжаю недалеко от порта в закоулок, выхожу, становлюсь к стене лицом, ты пускаешь мне в голову пулю, даже не выходя из машины, и дальше пешком за пять минут приходишь к месту назначения, — Круль неодобрительно покачал головой. — Всегда можно найти компромисс… Но для тебя, Ванька, искать этот самый компромисс — все равно что полоскать рот чужим дерьмом.

— Поехали, — сказал Иван ровным голосом.

— Твою мать! — весело сказал Круль. — Я этому человеку спасал жизнь. Я тащил его через пустыню. Отмазывал от демона, насколько мог. Не обиделся, когда на прощание он выпустил десятка два пуль над моей головой. Собрался везти его черт знает куда — а черт таки знает, — а он, этот человек, угрожает и умничает.

Круль посмотрел на Ивана, но тот отвернулся.

— Ладно, переведем наше общение в сугубо деловое русло, — сказал Круль. — Для начала — ни хрена ты бы мне в голову не выстрелил. Ибо — нечем.

— Что значит — нечем? — осведомился заинтригованный Иван, утром успевший перебрать и почистить свой пистолет.

— Мне твердо обещали, что патроны у тебя стрелять не будут, — пояснил Круль. — Я попросил, они признали мои аргументы вескими. Так что патроны у тебя набиты чем угодно, но не порохом.

Пистолет вылетел из кобуры, уперся дулом в лоб Круля, боек сухо щелкнул.

— Я же говорил, — сказал Круль. — Можешь перезарядить и выстрелить еще раз. Отведи душу, не стесняйся.

Иван передернул затвор — патрон вылетел, ударился в потолок салона и упал за кресла. Боек снова щелкнул без выстрела.

— Магазин смени. У тебя их штуки четыре? Любой вставь в «умиротворитель» и жми. Давай, Ваня! Ваня, давай! — проскандировал Круль, держа руки на руле.

И пальцы у него не дрожали — уверен был, гад, на все сто.

Иван покрутил пистолет в руке, прикидывая, что теперь делать. Глупая получилась ситуация. Глупее не придумаешь.

Круль открыл бардачок.

— Я для тебя приготовил, — пояснил предавшийся. — Как ты любишь, смесь останавливающих с бронебойными. Я знаю твои предпочтения.

Иван молча сменил магазин в пистолете, вытащил из кармана брюк запасные, бросил их на заднее сиденье. Разложил по карманам новые.

— Вот, — удовлетворенно произнес Круль. — Первое мы решили. Второе…

Предавшийся достал из нагрудного кармана рубашки удостоверение и протянул его Ивану:

— Прочти внимательно и запомни.

Иван посмотрел и сумел сдержаться и не выдать своих эмоций. Хватит на сегодня ему корчить клоуна. Его больше ничем не удивят. Не получится. И даже то, что возле фотографии Ивана Александрова в удостоверении было указано «Петр Николаев», этого самого Александрова Ивана удивлять не должно. Не должно. Хотя… Какого рожна?

— Значит, когда мы будем выезжать из Старого города и вообще из города, и просто общаться с патрулями, ты должен показывать только эту корочку и представляться Петром Николаевым и ничему не удивляться. Понятно?

— Нет.

— Не понятно? Или ты хочешь знать — зачем?

— Зачем?

— А затем, что пять минут назад из Конюшни через южную проходную вышел некто с удостоверением на имя Ивана Александрова, очень похожий на Александрова Ивана внешне, сел в машину Конюшни и поехал в сторону Хайфы. И если через несколько минут после регистрации в компьютере информации о его проезде последует новая, о том, что Иван снова пересек кордоны… Или пытается пересечь, то могут возникнуть некоторые проблемы… Ты, возможно, не в курсе, но за то время, пока ты сидел в изоляторе, обстановка в Святом городе немного осложнилась. Ну там, галаты стали действовать активнее, чаще стреляют, взрывают постоянно… Не поверишь, даже количество паломников уменьшилось. Так что солдаты, что из международного контингента, что местные, взяли себе за привычку стрелять при малейшем подозрении. В результате на Святой Земле впятеро снизилось количество нарушений правил дорожного движения. Такое вот неожиданное последствие, — Круль посмотрел на часы. — Иван Александров проследовал через капэпэ, судя по времени. Можем потихоньку трогаться и мы. А то машина нагрелась…

«Номад» плавно двинулся с места.

— Я двину через центр, — пояснил Круль. — Могу сделать крюк, чтобы ты осмотрел достопримечательности. «Три поросенка» осмотреть не хочешь?

— А бар работает? — удивился Иван.

«Умиротворитель» он сунул в кобуру, а удостоверение, покрутив в руке, спрятал в нагрудный карман. Свой настоящий документ спрятал в карман брюк. Не хватало еще спутать при проверке.

— Бар работает. Процветает, можно сказать. У Хаммера, оказывается, был наследник, где-то в Аризоне. Приехал, вступил во владение, взялся как следует…

Круль замолчал как-то многозначительно, настолько многозначительно, что Иван не сдержался и спросил:

— Завербовали?

— Кто? Мы?

— Не вы, конечно, Конюшня или галаты…

— Или и те и другие, — в тон Ивану подхватил Круль. — А я откуда могу это знать? Но да — галаты стейк-бар не трогают.

Значит, завербовали, подумал Иван. Или просто подставили кого-то своего. Покойный Хаммер никогда никаких родственников не упоминал. И фотографий у него не было, и писем вроде бы не отправлял…

Да какая, собственно, сейчас разница?

Иван покидает Иерусалим и, похоже, больше сюда не вернется.

Первый пост они прошли без проблем. Патрульный глянул на удостоверение, на лице у него проступило удивление, но относилось оно не к тому, что Иван назвался чужим именем, а к тому, что в одной машине оказались представители двух если не враждующих, то противостоящих служб: Службы Спасения и Объединенной Инквизиции.

— Да… — пробормотал Круль, когда им разрешили ехать. — Культурологический шок мы бедняге обеспечили. Столько разговоров о непримиримой борьбе, о тайных аутодафе, а тут — пожалте, сидят рядом, непринужденно общаются… А тут еще Игла покосилась…

— Где? — Иван повернулся, глядя в окно на серебристую линию Иглы. — Ничего не покосилась…

— Нет, ну я просто балдею с этих парней, — довольно засмеялся Круль. — Ладно я, я могу позволять себе даже богохульство. Усомниться в чем-нибудь эдаком… Но вы… Как Игла может покоситься или согнуться? Дурак, что ли? Она же нерукотворная! Она же до самой тверди! По ней же ангелы туда-сюда снуют по своим ангельским делам! Я же чушь сказал, на самой грани, между прочим. Еще немного — и это уже было бы сомнение в Господнем всемогуществе… Нельзя быть таким доверчивым, Ваня! Ты же меня не первый день знаешь, нежно любишь, но все равно раз за разом… Ты вообще очень доверчивый человек. Для своей новой должности — абсолютно, можно даже сказать преступно, доверчивый.

Иван на провокацию решил не поддаваться. Пусть врет. Ехать до Хайфы при самом медленном раскладе часа три. Пусть удвоили посты на трассе — еще час. Что он, не вытерпит несчастные четыре часа? Вытерпит. И не такое терпел.

— Вот ты не подумал, отчего это тебе мобильник не выдали? — поинтересовался Круль. — Пушку дали, шмотки дали, а телефон — нет. Не подумал? Есть варианты?

Спокойно, приказал себе Иван. Пусть болтает. У него работа такая — болтать. А у тебя, Ваня, отныне судьба — терпеть. Сколько их, добрых и ласковых, будут доставать тебя случайно, по долгу службы или по зову сердца!

Нужно терпеть.

И Иван терпел. За все время, пока они ехали до выезда из Святого города, Иван молчал с самым невозмутимым видом. Даже Круль быстро оценил его настроение и перестал цепляться, сосредоточившись на управлении машиной. Собственно, движения на улицах особого не было, но почти на каждом углу торчали угрюмые парни с автоматами, вытирали со лбов пот и зло смотрели на приближающийся автомобиль. Проезжая мимо одного из патрулей, Иван присмотрелся и чуть не присвистнул от удивления — оружие у парней было снято с предохранителей и поставлено на автоматический огонь. И это среди бела дня в населенном районе.

Не дай бог, начнется пальба, пешеходам достанется куда больше, чем террористам. Совсем все невесело.

За то время, пока Иван прохлаждался в изоляторе, ситуация в Святом городе явно напряглась и вибрировала.

«Номад» трижды останавливали, документы проверяли тщательно и внимательно сличали фотографию с оригиналом. Каждый раз, доставая из нагрудного кармана рубахи удостоверение с чужой фамилией, Иван мысленно напоминал себе, что зовут его Петром. Петром. И молился, чтобы среди напряженных солдат не оказалось кого-то знавшего Ивана в лицо.

Ведь сгоряча могли и стрельнуть. В такой ситуации возможно всякое.

— Да ты расслабься, — вальяжно откинулся на спинку кресла Круль, когда они, наконец, проехали блокпост на выезде. — Тебе не этих нужно бояться, не служивых. А, например, галат.

— Сейчас возьму и испугаюсь, — пообещал Иван.

— Нет, правда! — Круль посмотрел на Ивана весело и подмигнул. — Тебя не предупредили, что Божье перемирие на тебя отныне не распространяется? Галаты специально довели до общего сведения. До тебя информация не дошла?

— С чего это им меня так любить? — спросил Иван.

— А кого? — удивился Круль. — Как можно оставить в живых человека, заманившего в ловушку руководителя галат и уничтожившего его совместно с дьявольским порождением? В смысле не порождение уничтожил, а Никиту Токарева, своего непосредственного начальника и, по совместительству, руководителяместной организации галат.

Иван помолчал, обдумывая сказанное, потом кашлянул.

— И кашлять тут нечего, — махнул рукой Круль. — То, что он был одним из отринувших, рядовым галатам неизвестно. Незачем им знать вообще о существовании тех, кто отказался от рая для того, чтобы доказать себе и остальным истинность и искренность своей веры. Галаты убивают и умирают ради жизни вечной и места в райских кущах. И им сообщили только то, что они могли осознать и простить. Или не простить, как в твоем случае. Твою мать…

Круль дернул руль, уворачиваясь от вылетевшего на встречную полосу микроавтобуса.

— Куда прешь! — крикнул Круль, ударив ладонями по баранке. — Нет, ну таких нужно просто вешать за ноги вдоль дорог. — И еще один…

На этот раз тентованный грузовик, объезжая медленно ползущий автобус, чуть не протаранил «номада» прямо в лоб.

Круль вывел машину на обочину и остановился.

— Давай подождем. Пусть все ненормальные проскочат, а потом уж мы продолжим движение.

Скорость машин, идущих со стороны Хайфы, нарастала, будто водители пытались сбежать от чего-то странного. Или страшного.

— Как думаешь, что там может быть? — спросил Круль.

Иван пожал плечами.

Там могло быть все что угодно. Взрывов и выстрелов слышно не было, дым столбом не поднимался, но это не значило ровным счетом ничего.

В прошлом году где-то здесь галаты захватили пост дорожной инспекции, ножами, без единого выстрела всех вырезали и аккуратно развесили ногами кверху на окрестных деревьях. Получилось очень живописно.

— Вот знаешь, что еще загадочнее, чем то, что тебе не выдали телефона? — спросил Круль, внимательно оглядывая местность вокруг машины. — Не знаешь? Спроси у меня. Вот спроси…

Круль достал из-под сиденья «призрак» и положил на кресло рядом с собой. Иван глянул — предавшийся, выходит, вез взведенный пистолет-пулемет, не поставив его на предохранитель. Нет, «призрак» был, в общем, оружием дисциплинированным, к случайным выстрелам не склонным, но нормальные люди так себя с оружием не ведут.

— Хорошо, — сказал Круль, не отрывая взгляда от идущих по дороге машин. — Будем считать, что ты спросил. Отвечу, раз ты так настаиваешь. Еще загадочнее, чем то, что тебе не дали телефона, это то, что телефона не дали и мне. Скажу больше — у меня его просто отобрали. Как думаешь, почему?

— Чтобы не болтал. — Иван вытащил из кобуры свой «умиротворитель» и положил его себе на колени. — Много болтаешь…

— Это нервное, — пояснил Круль. — А пушку свою ты так на предохранитель и не поставил… Безголовый?

— Один-один, — сказал Иван. — От безголового слышу.

— А? Что? Да, согласен. Мне кажется или водители немного успокоились?

— Вроде бы уже не психуют, — сказал Иван. — Едут чуть быстрее, чем можно, но без нервозности и друг друга обогнать не пытаются.

— Полагаешь, мы можем ехать?

— А чего ты так дергаешься? — спросил Иван. — Не привык, что у нас на дорогах творится черт знает что? Сам же говорил, все усложнилось и обострилось…

— Понимаешь, Ваня… — медленно проговорил Круль, изловчился и вывел «номад» на дорогу сразу за грузовиком. — Обычно я не езжу в одиночку по таким дорогам. Сам понимаешь, даже не выполняя специального задания, какой-нибудь галат может отреагировать на появление предавшегося, да еще Старшего Администратора…

— Ты же без знаков различия.

— Зато с запахом серы. Этого достаточно. Ты же понимаешь, стоит галат, погода чудесная, время — свободное, тут бац, как подарок судьбы, завлекательно пахнущая серой сволочь — предавшийся. Ну как тут не пальнуть в упор? Или гранату потратить для благого дела? Ты его можешь понять, я знаю.

— Понимаю, — кивнул Иван. — Сам регулярно вступаю в борьбу с правильными рефлексами.

— Вот… А тут еще и ты вместе со мной. И машина с твоим двойником, которая опережает нас на дороге минут на пятнадцать. Опережала… — тихо сказал Круль, сбрасывая скорость.

На обочине, капотом подмяв небольшую акацию, стоял автомобиль из Конюшни. Иван сразу узнал его — дежурный убитый аппарат, наличие которого в гараже объяснялось только вечно сокращающимся бюджетом Ордена.

Теперь его точно спишут, подумал Иван.

Из-под пробитого капота поднимался пар. Лобовое стекло было покрыто трещинами и снежно-белыми ободками вокруг черных пулевых отверстий. Водитель — мертвый водитель — сидел, запрокинув окровавленную голову, дверца справа от него была открыта. И второй труп лежал в паре метров от машины.

Голубые джинсы, светлая легкая рубашка, кроссовки — Иван постоянно ходил в таком прикиде летом. И телосложение убитого было похоже на фигуру специального агента Александрова.

Иван почувствовал тошноту. Это ведь он лежал сейчас на выжженной траве, раскинув руки. Лежал, прошитый автоматной очередью. Лежал с размозженным лицом в луже крови.

— И контрольная очередь в голову, — сказал Круль. — Не экономили…

«Номад» стал набирать скорость.

— А посмотреть? — спросил Иван.

— Посмотри на себя в зеркало, представь себя мертвым и вообрази штук пять пуль у себя в голове, — ответил Круль. — Некогда нам осматриваться. И, кроме того, эти двое тут умерли для того, чтобы ты смог добраться до Хайфы.

— Какого?..

— Такого, — отрезал Круль. — Ты еще не привык? Еще не понял, что никто тебе ничего объяснять не станет? Погонят туда, куда это будет нужно для важного и серьезного дела. И угробят, если это будет полезно для этого важного серьезного дела. Или обменяют твою жизнь на чью-нибудь менее полезную в настоящий момент. Не привык?

— Останови машину, — помолчав, потребовал Иван.

— Ага, — кивнул Круль. — Сейчас все брошу и остановлюсь.

— А я тебе в рыло дам, — спокойно пообещал Иван.

— Хоть сто порций. Потом. Когда станем прощаться на причале в Хайфе. Я всплакну, промакивая глаза платком, а ты мне и врежешь. В рыло.

— Круль!

— Круль! Круль! Что из этого? Меня ты не любишь — имеешь полное право. А эти двое тебе ничего плохого не сделали. Они только умерли для того, чтобы ты жил. Хочешь сделать так, чтобы их смерти остались бессмысленными? Ты этого хочешь? — крикнул Круль, не обращая внимания на то, что «номад» продолжает разгоняться, и стрелка спидометра ушла к ста пятидесяти.

— Скорость сбавь, — сказал тихо Иван.

Стрелка спидометра послушно поползла влево.

— Кто это был? — спросил Иван.

— А я откуда знаю? — дернул щекой Круль. — Кто-то из Конюшни. Из новеньких. Опытного на такое дело подписать не смогли бы, дураков нет.

— Получается, что в Конюшне кто-то работает на галат? — сказал Иван.

— С чего такие выводы?

— Откуда-то ведь узнали, что я выехал? Что выехал кто-то под видом меня?

— Информация могла пройти с капэпэ, — возразил Круль. — Хотя, конечно, про то, что тебя сегодня будут отправлять, знали немногие. Единицы. И это значит, что кто-то сегодня подставился, и его вычистят из славных рядов борцов за истинную веру.

— Не ерничай.

— Я? Я и слова-то такого не знаю. Я тебе правду говорю, как, впрочем, и обычно. Я вообще не удивлюсь, если все закончится на въезде в Хайфу, и нас будет ждать кто-то из местных с приказом возвращаться назад, ибо операция проведена, очередная ячейка в Конюшне или даже Объединенной Инквизиции выявлена и уничтожена благодаря мужеству и героизму Ивана Александрова, ну и тех двух идиотов, умерших вместо него… — Круль помотал головой, сглотнул, словно борясь с тошнотой. — И что странно — ведь всегда находится и повод отправить человека на верную смерть, и человек, которого не жалко на верную смерть отправить. Что у вас, что у нас…

Иван хотел что-то сказать. Хоть что-то… Просто произнести какой-нибудь звук, но рот словно свело судорогой, высушило и парализовало.

— Знаешь, чем ознаменован нынешний день? — спросил Круль. — Ну кроме твоего спасения?

— Нет, — смог выдавить Иван.

— А сегодня впервые проводится совместная операция Церкви и Бездны. — Круль, наверное, пытался улыбнуться, но получилась гримаса боли. — Прикинь — Объединенная Инквизиция, Орден Охранителей, Служба Спасения действуют вместе. Вместе спланировали и вместе осуществили… Какого хрена я тогда предавался? Зачем подписывал Договор? Не скажешь?

— Не знаю, — ответил Иван.

— Вот и я не знаю. И не знаю, зачем Бездна занялась всем этим, если… если…

— Если что?

— Если там должны знать о галатах все. Понимаешь? Все. Мы ведь заполучили Токарева, он умер и попал в Ад. И там ответил на все вопросы. На любые вопросы он ответил, понимаешь? Я не знаю, что у него спрашивали, но знаю, что он не мог не ответить. Отсюда следует, что Бездна могла по желанию либо уничтожить галат, всю организацию, или контролировать ее. Ведь могла, согласись.

Могла, подумал Иван. Методика простая: от одного убитого к другому. Никита рассказал об отринувших и о галатах. Назвал хоть одно имя, не мог не назвать. Того нашли и даже хватать не стали парни из Службы Спасения. Просто убили, оставив тело на улице, или в ванной, или в сортире — где там прихватили террориста? Он тоже все рассказал в Аду. И отстрелили следующую порцию. И снова допросили, и так до тех пор, пока не уничтожили всех. Или просто стали руководить галатами, если бы пришла дьяволу в его рогатую голову такая блажь… Зачем тогда вся эта суета вокруг Ивана?

— Ничего… — пробормотал Круль. — Ничего… Сейчас в Хайфе что-нибудь прояснится. Если тебя остановят и отправят назад — значит, все это было только ради чистки рядов. Если тебя поволокут дальше, то…

— Не хочу тебя расстраивать, — усмехнулся Иван, — но это может значить, что меня увезут, чтобы изолировать. Изолировать.

— Нет, — покачал головой Круль. — Если бы тебя хотели, как ты аккуратно выразился, изолировать, то не стали бы посылать подставную машину. Сейчас ты лежал бы у дороги с дырками по всему не старому еще телу. А ты едешь и даже несешь всякую чушь. Ты зачем-то нужен. И не только Бездне, но и противоположной стороне. Зачем — вот в чем вопрос…

Круль все-таки оказался молодцом. Иван еще даже и не сообразил, что именно происходит, не понял, что белый «дромадер» не просто так стоит у поворота, а два парня спортивного вида не просто так дымят возле него сигаретами. Иван не сообразил, а Круль надавил на педаль, бросил «номад» вперед и успел проскочить перед самой мордой «дромадера», двинувшегося наперерез.

Заднее стекло внедорожника разлетелось вдребезги.

— Мать вашу так… — прорычал Круль. — Им не надоело?

Пуля ударила в зеркало заднего вида, предавшийся дернул головой, и машину чуть не сбросило в кювет.

— Не возбуждайся, милый, — сквозь зубы процедил Иван, доставая пистолет из кобуры. — Вот за тем холмиком притормози. Можешь даже двигатель не глушить.

Белый «дромадер» висел, не отставая, метрах в пятидесяти сзади. Кто-то высунулся из окошка и весело палил из автомата.

— Ближе не подпускай, — предупредил Иван.

— Не учи ученого… Куда машины подевались? Только что было полно на дороге…

— А ушли влево, к побережью. Все нормальные люди ездят по побережью, через Тель-Авив. Только тебя понесла нелегкая…

«Номад» поймал колесом выбоину на дороге и чуть не взлетел.

— Дорогу даже не ремонтируют… — Иван оглянулся назад, стрелять прекратили, но «дромадер» все так же маячил сзади. — Тут же свободно убиться можно…

— Можно, — подтвердил Круль. — Но зачем? Тебе это нужно?

— Я ведь сказал — остановиться за этим холмом, — напомнил Иван.

— Давай лучше во-он за тем, — Круль искоса глянул на Ивана и даже усмехнулся. — Смотри, тут подъем крутой, скорость так и так падает. А там, насколько я помню, с этой стороны подъем пологий, а спуск — крутой. Все получится еще смешнее…

— Обхохочемся, — согласился Иван. — Только ты как за вершину перевалишь — по тормозам и в сторону. Чтобы ерунды не получилось…

— Ерунды не получится. Ты, может, «призрак» возьмешь?

— Не меняй стволы в ответственный момент. Работай тем, что привычнее…

«Номад» влетел на вершину следующего холма, все четыре колеса оторвались от дорожного покрытия, удар чуть не выбил оружие из руки Ивана. Тормоза взвизгнули, и внедорожник буквально отпрыгнул в сторону от дороги.

— Стой, не дергайся, — успел приказать Иван, повернувшись в кресле и оперев руку с «умиротворителем» о спинку.

«Дромадер» тоже взлетел на вершине и почти завис в воздухе. Ненадолго, но Ивану времени хватило.

Два выстрела прогремели один за другим, Круль взвыл, хватаясь рукой за правое ухо, «дромадер» коснулся передними колесами дороги, подпрыгнул, его повело в сторону. Водитель еще мог бы удержать машину. Живой водитель. Но человек, сидевший за рулем «дромадера» уже был мертв. И тот, что сидел справа от него, тоже был мертв и не мог даже попытаться перехватить руль.

Машину занесло, повернуло боком и, наконец, перевернуло. С грохотом и лязгом, словно громадная бочка, «дромадер» прокатился мимо «номада», ударился об огрызок бетонного столбика, взлетел и обрушился в заросли акации метрах в трех от дороги.

— И? — спросил Круль секунд через пять. — Просто так поедем или еще кого подождем?

— Сходить, что ли, посмотреть? — задумчиво спросил Иван, не обращаясь ни к предавшемуся, ни к самому себе.

Просто так произнес.

Посмотреть на людей, которые хотели его убить? Или глянуть на дело рук своих? На дворе суббота, между прочим, Божье перемирие, а он…

В другое время он бы сейчас лихорадочно набирал номер на телефоне и вызывал спецгруппу в комплекте с дежурным священником. В другое время… В другое время он бы не сидел в одной машине с предавшимся. Или сидел бы…

Иван открыл дверцу.

— Глушить мотор? — спросил Круль.

— Посиди здесь. — Иван вышел из машины и двинулся через дорогу к зарослям акации.

Пистолет держал в правой руке стволом вниз. Ожидать, что в машине остался кто-то, способный оказать сопротивление после такого удара, было нелепо, но Иван никогда не боялся выглядеть нелепым и смешным. Слишком серьезные и пиететно относящиеся к своему реноме умирали в первую очередь.

Если после чужого выстрела ты не падаешь на брюхо, а начинаешь выбирать место почище и посуше, тут тебе и все. Тут тебе и…

«Дромадер» бочку не напоминал, он напоминал консервную банку, смятую кем-то громадным и брошенную в кусты. Правое переднее колесо все еще вращалось, что-то с веселым журчанием текло на землю из-под разодранного капота — то ли вода, то ли бензин.

Сухо потрескивали, распрямляясь ветки акации.

Иван остановился, прислушиваясь. Если в «дромадере» кто-то сидел на заднем сиденье и уцелел после падения, то сейчас должен был выбираться наружу. Так или иначе, в полном сознании или действуя на автопилоте, любой бы производил сейчас достаточно много шума, царапая обшивку или пытаясь выбить заклинившие двери.

Но было тихо.

Сидевший на заднем сиденье или погиб, или лежит без сознания.

Иван присел, пытаясь рассмотреть то, что было в салоне. В остатках салона.

Кровь.

Из окна наружу — рука. На предплечье те самые два-девятнадцать. Галаты. Как минимум — один. Это водитель. Тот, что был рядом с ним, был пристегнут ремнем безопасности и теперь висел в кресле, странно изогнувшись. Глаза открыты, смотрят, не отрываясь, вперед, на смятую крышку капота.

У покойников такой внимательный взгляд, подумал Иван. Сзади зашуршало, Иван оглянулся и выругался сквозь зубы — Круль все-таки не удержался и тоже подошел к «дромадеру».

— Как тут? — спросил Круль, приседая рядом с Иваном. — Есть кто живой?

Иван ответить не успел.

Только открыл рот, чтобы объяснить предавшемуся, что думает об идиотах и безголовых, как из машины донесся стон.

Что-то зашуршало, и снова послышался стон.

— Неужели выжил? — удивился Круль. — И даже шевелится, глянь…

Иван наклонился ниже и вздрогнул — залитое кровью лицо оказалось всего в метре от него. Зрачки плавали от переносицы к краям, бедняга не мог прийти в себя.

— Вытаскиваем, — сказал Иван.

— Ага, — кивнул Круль, — обойди с той стороны. Подтолкнешь…

И Иван пошел на ту сторону как последний идиот. И ведь почувствовал в голосе предавшегося какую-то фальшь. Уловил, задумался, пытаясь понять, что не так в голосе Ярослава Круля, но все равно выпрямился и двинулся в обход машины и дерева, к которому та прижалась правым бортом. И даже успел повернуться, сообразив, что сейчас что-то произойдет, только вот сделать ничего не успел — Круль уже держал пистолет в вытянутой руке.

И нажал на спуск.

Глава 02

Глупо получилось. Нелепо и совсем по-детски. Так подставиться! И дважды. Дважды!

Пуля из пистолета Круля ударила галата на заднем сиденье «дромадера» в лоб. Иван заорал что-то, сам толком не соображая, что именно кричит.

Зачем? Какого рожна нужно было убивать этого беднягу, вместо того чтобы допросить его? Зачем?

Иван чуть не выстрелил в предавшегося. В последнюю секунду, уже выбирая пальцем люфт на спуске «умиротворителя», перевел ствол на пару сантиметров в сторону и четыре раза продырявил помятый багажник «дромадера».

— Дурак ненормальный! — прорычал Круль, откатившись в сторону и сообразив, что это не в него палил Александров. — А если бы попал?

— Что же ты делаешь, урод? — Иван присел, заглянул в салон и сплюнул. — Ты же его убил…

— А ты что собирался с ним делать? — спросил Круль. — Оказать первую помощь? Действительно полез бы в машину, чтобы вытащить веселого парня, который несколько минут назад убил двоих из вашей Конюшни и собирался грохнуть еще и тебя? Ладно меня он тоже хотел убить, но для тебя это не так важно. Но ведь он тебя убить хотел…

— Не убил же! — заорал в ответ Иван. — Он мог что-то сказать…

— Ага, — кивнул Круль. — Мог. Сказать — прощай, парень, и подорвать свой пояс. Сколько они обычно носят с собой пластиковой взрывчатки? Если не ошибаюсь, полкило? Тебе бы хватило? Я спрашиваю — тебе бы хватило?

Круль подскочил к Ивану и кричал теперь ему прямо в лицо.

— Ты такой хотел эксперимент поставить? С риском для жизни? Или все еще не отказался от мысли умереть красиво и без греха самоубийства?

— Не твое дело! — крикнул в ответ Иван. — Не твое собачье дело! Я мог его допросить!

— Да? Галата, взятого во время акции? Он бы язык себе откусил да в рожу тебе плюнул! Ты и сам это знаешь, Ваня! Он ведь в себя приходить стал, а это значило…

— Ни хрена это не значило! Понял! Ни хрена!

— Не значило? — внезапно успокоившись, спросил Круль. — Точно — не значило? Может, сам глянешь в машину? Он ведь потянулся к взрывателю, когда ты пошел на ту сторону. Он потянулся к своему гребаному взрывателю, чтобы разнести в клочья и себя, и тебя. Я бы с этим, пожалуй, смирился, но ведь он и меня угробил бы. А к себе я отношусь очень бережно. Заботливо отношусь и планирую пережить тебя лет так на шестьдесят. У меня в роду все жили долго, наследственность хорошая.

— Засунь себе в задницу свою наследственность. — Иван вложил пистолет в кобуру, от греха подальше. — Не мог ты видеть, как он потянулся к взрывателю, козел!

— Серьезно? А это что? — Круль указал рукой. — Это, значит, хрен собачий?

Вот тут Иван допустил вторую ошибку за последнюю минуту. Он присел и посмотрел туда, куда ткнул пальцем Круль. Ничего там нельзя было рассмотреть, понятно было изначально. Но Иван был зол и соображал плохо.

А Круль… Эта сволочь все просчитал и действовал четко и эффективно. Хотя, сколько той четкости и эффективности нужно для того, чтобы вырубить расслабившегося и подставившего шею дурачка? Одно резкое движение руки.

Иван рухнул на раскаленную землю без звука.

— Вот такие дела, Ваня, — сказал Круль, подхватывая оперативника под мышки. — Никому сейчас верить нельзя. Никому. Я даже себе иногда не верю…

Оттащив Ивана к «номаду», защелкнув на его руках и ногах наручники и уложив на заднее сиденье, Круль постоял несколько секунд, зажмурившись.

— Ладно, — сказал он и сел за руль. — Будем решать проблемы по мере их поступления.

Иван пришел в себя минут через сорок.

Машину трясло и бросало, Иван приложился головой к спинке переднего сиденья и застонал.

— Очнулся? — спросил Круль.

Иван не ответил. Нечего тут тратить цветы своей селезенки на эту сволочь. Не убил, и ладно. Значит, не входило это в задачу предавшегося — убить Ивана Александрова. Значит, что-то другое входило в эту долбаную задачу. Значит, нужно только подождать немного, и все станет понятно.

Или не все. И не понятно. И…

— Я ведь слышу, что ты очнулся, — сказал Круль. — Очнулся и сопишь обиженно. Хочешь, помогу сесть поудобнее.

— Расстегни наручники и отойди… — предложил Иван.

— Отойти к ближайшему дереву? — уточнил Круль. — И подождать, пока ты меня будешь расстреливать?

— Да я тебя голыми руками порву!

— Верю. Ты вообще производишь впечатление очень опасного человека. Я прямо до дрожи тебя боюсь, честное слово. Вообще, ты сам виноват, что я тебя вырубил и спеленал. Сам. Я просто испугался. Господа трибунал — прошу зачесть мой испуг как смягчающее обстоятельство.

— Пошел ты…

— Однообразно, — сказал с укоризной Круль. — При всем богатстве русского языка — и такая убогость в выражении сильных эмоций. Я перечитывал как-то на днях словарь Даля — так там же да! Таки есть из чего выбрать. А еще словарь русского мата. Не доводилось читать? Вот что нужно учить и заучивать. А ты зацепился за это «пошел ты…», меняя только адрес посыла. Да и адрес, если честно, несколько однообразный… Все как-то в задний проход. Зациклен ты на нем что-то, господин инквизитор. С другой стороны, к черту меня тоже не пошлешь. Вернее, пошлешь, но это уже будет не оскорбление, а констатация, так сказать. Вот смотрел я старые фильмы, еще до Возвращения, красиво там говорили в последнюю секунду — до встречи в Аду! Тогда это звучало! А сейчас? Да, до встречи. И что? Что дальше? Мы-то в Аду, конечно, встретимся, но тебе же от этого легче не станет. В смысле этому красиво высказавшемуся персонажу. Нет, не согласен, Ваня?

— Пошел ты… — ответил Иван и осекся — уел его предавшийся.

— Вот и я о том же, — засмеялся Круль. — Да ты не волнуйся, не долго осталось. Еще минут двадцать, если ничего не помешает.

— Куда ты меня везешь? — спросил Иван.

— По маршруту, Ваня, по установленному маршруту. Мы совсем чуть-чуть уклонимся.

— Куда ты меня везешь? — повторил свой вопрос Иван.

Он лежал на полу, неудобно зажатый между сиденьем заднего кресла и спинкой переднего. Было жарко, руки и ноги затекли, в горле пересохло, а виски пульсировали болью.

По днищу машины грохотали мелкие камешки.

— Только что проскочили то, что раньше называлось Афулой. Приближаемся к соединению долины Ирон с долиной Израэль. Тебе стало легче?

— Какого хрена?

— В смысле, зачем мы едем в такое странное место? — уточнил Круль. — У нас здесь есть дело. Я должен тебя сюда доставить, хочешь ты этого или нет. Что ты сказал?

Иван повторил свои ругательства громче.

— Вот, — одобрил Круль. — Уже значительно лучше. Богаче и ярче. Вот этот оборот по поводу самки бабуина я раньше не слышал, честное слово. Можно я его тоже буду использовать?

— Я рук не чувствую, — сказал Иван. — Сколько я уже в браслетах?

— Инструкция по применению не нарушена, не переживай. Совсем чуть-чуть осталось… Мать твою… — Машина резко остановилась, Иван ударился головой и снова выругался. — Ты здесь никогда не был?

— На полу машины?

— Нет, здесь…

Круль вышел из машины, открыл дверцу и посадил Ивана на заднее сиденье.

Было чертовски неудобно сидеть со скованными сзади руками, от сильного рывка боль резанула от локтей куда-то к сердцу, но очередная обойма ругательств застряла у Ивана в горле.

Мать твою? Это слишком слабо сказано. Похоже, Круль был настолько изумлен и потрясен, что содержание всех прочитанных словарей разом вылетело из его головы при виде…

Иван и раньше видел танки. В армии, в срочную, довелось даже пару раз побегать за ними, крича «ура», матерясь и наглотавшись копоти от этих чудищ. Ивану даже пришлось видеть много танков одновременно. Целую бригаду.

Получалось, что все это время Иван себя обманывал — МНОГО танков он еще не видел. Даже не сотни — тысячи бронированных остовов покрывали холмы справа и слева от дороги. Краска слезла с брони, песок засыпал некоторые из них до самых башен, стволы большинства пушек были повернуты в глубину долины, вдоль дороги, некоторые — смотрели в небо, словно танкисты в последний момент пытались выцелить кого-то среди облаков, но большинство — бессильно опустились к земле.

Танки-танки-танки-танки…

Круль присел на капот «номада», вскочил и оглянулся вокруг со странным выражением на лице, словно ожидая какого-то подвоха, будто подозревал, что вот сейчас, через секунду, все это железо исчезнет, рассыплется в пыль и ржавчину.

— Сколько лет оно тут стоит? — спросил Круль тихо. — С последней Нефтяной?

— Дурак? На Святой Земле не воевали, — так же тихо ответил Иван. — И откуда могли нагнать столько танков?

— Так сколько они тут стоят? Десять лет? Двадцать? Семьдесят?

— Полагаешь, их сюда пригнали в связи с Возвращением? — Иван хотел пошутить, только пошутить, но фраза вдруг оказалась не смешной.

— Нет подбитых, — сказал Круль. — Не вижу…

— Гусеницы рваные…

— Гусеницы… Они и от времени могли порваться. Броня… Броня без дыр…

Круль подбежал к ближайшему танку, вскочил на броню и заглянул в открытый люк.

— Танкист сейчас ка-ак выскочит! — предупредил Иван.

— На стопоре стоит люк, — сказал Круль. — И второй тоже. На всех танках открыты люки… И нет дыр. Нет дыр.

— А ты глазастый, — похвалил Иван. — Молодец. Ты обратил внимание, что танки не стоят на дороге. Вон некоторые у обочин стоят тесно, будто их туда отогнали по-быстрому, чтобы дорогу не загромождали.

— Ты посиди. — Круль оглянулся на Ивана немного растерянно. — А я сейчас вернусь…

— Руки расстегни мне! — крикнул Иван, но Круль даже не оглянулся, а быстрым шагом двинулся к вершине ближайшего холма, поднимая облачка пыли. — Козел!

Иван попытался пошевелить пальцами рук — не получилось.

Какого хрена? Он ничего не слышал об этих краях, хотя, казалось бы, народ должен был трепаться о таком замечательном месте обильно и радостно. Сколько тут до Иерусалима или Хайфы? Ерунда.

Правда, Круль сворачивал с останков шоссе. Наверное, сюда не ездят. Кому ездить, по здравом размышлении, если демографическая экспансия в Святую Землю не одобряется, а в момент Возвращения тут обитали иудеи и мусульмане. И это значит, что в момент Возвращения все эти места разом опустели.

Чик — не стало никого.

Иван так и не выспросил у Крулева деда, как это все происходило. Как выглядело на самом деле, когда Земля перестала быть круглой, а стала плоской, небо превратилось в небесный купол, а Господь явил себя миру в славе своей? Хотя дед Круля говорил, что не помнит самого момента Возвращения, был пьян и по этой причине многое пропустил. Самое важное — пропустил.

Не могли танки случайно оказаться в Святой Земле, да еще в таком количестве. Не могли. Кто-то их сюда пригнал и привез через моря…

Плохо, что Иван не был специалистом по старинной бронетанковой технике. Хотя, чтобы понять, что танки вокруг стоят разные, — особо много знаний не требуется. Справа стоят танки с округлыми башнями, чуть дальше, по обе стороны дороги — с массивными квадратными. Похоже, дальние родственники нынешних штатовских.

Раскаленный воздух дрожал над танками, ветер гнал пыль и какие-то колючки. И ни звука, не считая свиста ветра и шороха песка.

Танки ехали сюда, ехали… Это они, наверное, превратили дорогу в крошево. Приехали сюда, развернулись, насколько это получилось в эдакой тесноте, навели пушки… И вдруг…

А ведь был у Ивана ключ от наручников, но, переодеваясь в форму Объединенной Инквизиции, Иван ключик не достал из джинсов, даже не подумал это сделать. Наверное, рассчитывал после визита в канцелярию Объединенной Инквизиции переодеться в свое, родное. Придурок.

Теперь вот сиди и наслаждайся видом танкового кладбища и жарой, залившей всю долину, будто расплавленной смолой. Ветер тоже горячий, как из печи.

— Здравствуйте, — сказал кто-то.

Иван оглянулся на голос и зашипел от боли в руках.

— Не нужно, не дергайтесь, я подойду так, чтобы вам было удобнее, — сказал мужчина. — В машину я, извините, садиться не стану. Вот так нормально? Вам удобно будет на меня смотреть?

Было бы на что смотреть, подумал Иван. Рост — чуть выше среднего, телосложение нормальное, волосы русые, глаза серо-голубые. Кожа обветрена, что указывает на частое и долгое нахождение на открытом воздухе. Одежда… Обычная одежда, не спецобмундирование, но явно выбрана для пребывания в полевых условиях.

На поясе — кобура, подсумок для гранат. За спиной — ранец. Армейский автомат висит на плече непринужденно, движениям хозяина не мешает. Правильно висит, уверенно. Рукава на куртке длинные, предплечий не разглядеть. И если там имеются симпатичные два-точка-девятнадцать, то жить Ивану не долго. Или, к сожалению, дольше, чем хотелось бы.

Чертов Круль! Он где-то слоняется, а Ивана сейчас, возможно, будут убивать.

Мужчина присел на камень у дороги напротив задней дверцы «номада», автомат положил на колени.

— Извините, что не сниму с вас наручники, — сказал мужчина и улыбнулся чуть виновато.

Засунь себе свои извинения, чуть не выпалил Иван, но решил не усугублять обстановку до разъяснения позиций сторон. И оставался шанс, что долбаный Круль насладится, наконец, созерцанием ржавой бронетехники, повернется лицом к машине и заметит, что не все так просто у его транспортного средства, что явился посетитель, причем вооруженный. И без приглашения.

Это ли не повод пострелять?

Вполне себе повод. От вершины холма до машины — метров сто. Для «призрака» нормальная дистанция. Предавшийся стрелять умеет, в этом ему не откажешь. Одна пуля решит все проблемы. Иван даже обижаться не будет…

— Здравствуйте, Иван Александров! — сказал незнакомец.

Вот это — плохо. Теперь — точно плохо. Иван понимал, что шансов случайно оказаться в этом месте в это время у совсем постороннего человека мало, но, пока тот не назвал Ивана по имени и фамилии, оставался, все-таки, шанс. Призрачный, крохотный, но оставался.

— Или вас лучше называть Петром Николаевым? — осведомился незнакомец.

А это ты откуда знаешь, подумал Иван. Сука, ведь Круль дал фальшивое удостоверение всего пару часов назад. Все настолько прогнило в Святой Земле?

— Меня зовут… — Незнакомец на мгновение задумался, будто забыл свое имя. — Называйте меня Марк.

— Ты меня ждал, Марк? — спросил Иван с ударением на «меня».

— Вас, — ответил Марк. — Именно вас. Вы немного опоздали, я даже начал волноваться. Что вас задержало?

— Вначале нас пытались убить. Потом убили мы. Потом мой попутчик вырубил меня, и дальше я не могу отвечать за скорость нашего передвижения.

Иван внимательно наблюдал за руками собеседника. Кто-то советует следить за глазами противника, кто-то указывает на плечевой пояс, как на индикатор намерений и настроения, а Иван наблюдал за руками.

В конце концов, если палец ложится на спусковой крючок, это значит, что обладатель этого пальца собирается стрелять. Верная примета.

Марк стрелять пока не собирался. Марк собирался поболтать, и ладонь его правой руки лежала на автомате далеко от спуска. Еще одна странность, он ведь не может не знать, что Круль только что отошел от машины. Но сидит спокойно, головой не крутит, а рассматривает Ивана с легкой даже усмешкой.

И правильно. Если Круль вез Ивана сюда, а он вез, то либо был в сговоре с Марком, либо Марк был не один. И Круля вполне могли уже порешить за холмом и засунуть в гостеприимно открытый люк какого-нибудь танка. Это чтобы не морочить голову с могилой.

— Вас пытались убить… — сказал Марк, и улыбка на его обветренном лице стала шире.

— Вас радует слово «убить» или «пытались»? — осведомился Иван.

— Меня радует то, что мы с вами все-таки встретились. Честно признаюсь, после того как объявили о вашем исчезновении в том самом рейде, я уж и не надеялся. Но потом… Потом мне сообщили, что все в порядке, что вы живы, и это значило, что план Фомы Свечина может сработать…

— Фомы? Это ты был с ним в той хибаре? Это из-за тебя его убили?

— Да. Да. Нет. Его убили не из-за меня. Его убили для того, чтобы тайна осталась тайной, — Марк улыбку с лица не убрал, но слова прозвучали жестко и спокойно. — А вы напрасно нервничаете, Иван. Фома очень высоко оценивал ваше самообладание. Он говорил, что вы — самый невозмутимый человек, которого он знал. А оказывается, что прав был Круль, когда предложил вас стреножить перед беседой. И не нужно дергаться — рукам больно, а толку — никакого. Абсолютно.

Спокойно, приказал себе Иван. Если ничего сделать не получается, то и не нужно ничего делать. Все само собой придет к какому-нибудь результату.

Нужно сосредоточиться и слушать. И пытаться понять… Блин.

Если это Марк разговаривал с Фомой в руинах того магазинчика, это, помимо всего прочего, означало, что Марк — мусульманин.

Иван недоверчиво усмехнулся. Нет, он слышал, что есть мусульмане. Не на его Земле, а на Земле, выделенной мусульманам Господом после Возвращения. Иван даже знал, что мусульмане иногда приходят через Угольное ушко в его мир, но видел одного из них впервые.

— Вы подобрали мой суббах, — сказал Марк. — Вот этот.

Марк протянул левую руку, разжал кулак, и четки повисли на его пальцах, покачиваясь под напором горячего ветра.

— Его у меня отобрали в изоляторе, — Иван даже и не удивился больше.

Либо этот мусульманин настолько хитер и изворотлив, что смог пробраться в Конюшню и украсть свою игрушку, или имел в Конюшне неплохие связи. Иван почему-то склонялся ко второму варианту.

— Я очень устал, — сказал Марк тихо, так тихо, что Иван еле расслышал его слова в шорохе песка. — И больше всего от того, что не могу молиться… Здесь больше нет наших святынь. Вам, христианам, проще, можете молиться где захотите и в какую угодно сторону.

— Ну так и не лазил бы у нас, — посоветовал Иван. — Какого хрена ты вообще оказался на нашей Земле? Как тебя проворонили? Ты же прибыл через Игольное ушко? Нет, что ты мог выйти из Темных домов, я понимаю, но то, что тебя не искали…

— Меня искали. Не нашли. А нашим людям пришлось заплатить за мое исчезновение. Полностью потерян залог плюс, насколько я знаю, передано много чего еще ценного для христиан.

— И зачем это?

— Вот, — сказал серьезно Марк. — Мы и подошли к сути нашего разговора…

— Может, снимешь наручники?

— Не сейчас. Сейчас — мы поговорим. У меня есть вопрос… Странный вопрос, но вы не удивляйтесь, а ответьте. Просто ответьте.

— Хорошо, — кивнул Иван, поморщился от головной боли и снова кивнул, стараясь продемонстрировать свою независимость хотя бы головной боли. — Я отвечу.

— Вы хорошо знаете Библию? — спросил Марк.

— Да лучше тебя, наверное…

— Правда? Это было бы здорово, — с сомнением в голосе произнес Марк. — Но мне отчего-то кажется, что это не так. Например, вы сможете воспроизвести для меня последнюю фразу Библии? Мне хватит одного предложения. Давайте, не стесняйтесь…

— Ты табурет не поставил, елочку не нарядил, подарок мне не приготовил, а хочешь выступление услышать… Да и на святого Николая ты не похож, уж извини… — Иван отвернулся и был наказан: ветер швырнул ему в лицо песок, больно ударило по глазам.

Марк молча смотрел на Ивана, улыбался еле заметно и спокойно ждал.

— Ну не помню я, — не выдержал пытки молчанием Иван. — Не помню. Я и десять заповедей толком не воспроизведу с ходу. Нет, если подумаю, напрягусь, то, рано или поздно, вспомню. Работа у меня сложная, всего и не упомнишь…

— Особенно если это не нужно, — подхватил Марк самым доброжелательным тоном, настолько доброжелательным, что Иван чуть не кивнул, но спохватился — это ведь чертов мусульманин ему начал втирать, что Библия не входит в список самых нужных для человека знаний.

— Можешь лыбиться сколько влезет, — буркнул Иван. — Но это наш Бог вернулся, а не ваш Аллах, нам Землю оставил, а не вам…

— Насчет Земли — вопрос спорный. С нашей точки зрения, это мы остались на Земле, а вы исчезли…

— Да? Такой умный? Ладно, верующие, ладно, но у нас ведь остались и те, кто в Бога не верил, атеисты остались, просто безбожники. У нас они остались, понятно? И это значит, что наш Бог — истинный. Наша вера — истинна, и это в нашу веру должны были обратиться эти безбожники и атеисты! — Иван даже обрадовался, что так удачно вспомнил выступление офицера-воспитателя, прослушанное еще в первый месяц своей срочной службы. — А Бог…

— Никто и не спорит, что ваш Бог истинный, — сказал Марк. — Он у нас общий. Мы называем его Аллах, а вы…

— Ага, ты еще расскажи, как вы наших резали и убивали в Крестовых походах…

Марк немного удивленно приподнял бровь.

— Что уставился? Правда глаза колет? Или вам не рассказывают, как вы тут погуляли в христианских поселениях?

Марк кашлянул и похлопал ладонью по автомату.

— Что, не нравится?! — выкрикнул Иван, хотел еще добавить про обрезание и свинину, но вдруг обнаружил, что совершенно не хочется ругаться и кричать.

Марку настолько явно было неинтересно слушать оскорбления Александрова, что оскорблять тут же перехотелось.

— Значит, последнюю фразу Библии ты не помнишь… — как бы подводя черту, произнес Марк. — А как называется последняя часть Книги? Название, пусть не точно, но близко по смыслу.

— Послания апостола Павла, — сказал Иван.

В этих пределах даже он был грамотным. Еще в первом классе вместе с таблицей умножения им вбивали оглавление Библии. Когда вызывала учительница к доске и требовала воспроизвести, вот уж сколько смеха было в классе. Чего только дети не воспроизводили вместо Первой книги Паралипоменона или его же второй…

Доставалось, кстати, и фессалоникийцам.

Так что про послания Иван сказал уверенно и твердо. И спросил:

— Названия посланий воспроизвести? Могу все четырнадцать. Могу от римлян к евреям, могу наоборот…

— То есть всего в Библии — семь частей? — уточнил Марк.

— Как это семь? Четыре части Ветхого Завета, четыре Евангелия, Деяния плюс еще две части, Соборные послания и Послания апостола Павла… Хотя, если Евангелия с деяниями за одну часть считать, то да, семь. А что? Ты ради того, чтобы у меня это выяснить, все это затеял? Не мог все это уточнить у предавшегося? Круль, помнится, текст знает хорошо. Цитирует, сволочь, с ходу и по теме. Все? Теперь меня можно расковать и отпустить… Раскуешь?

— Раскую, — кивнул Марк. — Ты мне обещаешь, что не полезешь в драку до конца нашего разговора, а я…

— Придурок, я, даже если и захочу тебе в морду дать, не смогу. Я почти два часа в браслетах. Мне бы на ногах устоять…

— Вот и я о том же. — Марк достал из кармана куртки ключ, подошел к Ивану и снял с того наручники.

Ивану жутко захотелось плюнуть в самоуверенную рожу мусульманина, но сдержался. Во рту пересохло, на толковый плевок слюны было не набрать, а просто так дергаться, чтобы выразить свой протест, Иван не привык.

— Вы запястья разотрите, — посоветовал Марк, вернувшись на свое место. — И на ноги встаньте осторожно.

— Слушай, я тебя умоляю… — Иван взмахнул рукой и зашипел от боли. — Я как-нибудь уж сам. Ладно?

— Пожалуйста, — Марк полез во внутренний карман куртки и достал небольшой пакет. — Посмотрите, пожалуйста, это…

Похоже, Марк вначале собирался пакет перебросить, но потом спохватился, встал и положил его Ивану на колени. И снова вернулся на свое место.

— Что это? — Иван посмотрел на пакет, не прекращая массировать запястья.

— Откройте, посмотрите, — сказал Марк. — Это — очень важно. Это мне принес Фома Свечин…

— Сам взял и принес?

— Нет, не сам. Я его попросил. Я указал ему место в Святом городе, где он смог это найти. Вы же в курсе, что все материальные предметы и на вашей Земле, и на нашей продублированы в момент Возвращения. Все месторождения, залежи, дома, картины — все имеется как у вас, так и у нас. Имелось. Что-то погибло в вашем мире, что-то в нашем. Кое-что уцелело и у вас, и у нас, так что имеется минимум по три экземпляра уникальных вещей. Например, три Туринских плащаницы… Не нужно так вскидываться, я без умысла на оскорбление. Просто вспомнилось. Я участвовал в спасении НАШЕЙ плащаницы от фанатика. Представьте себе, мы спасали христианскую реликвию. И не только эту. Тогда в моей группе погибло четыре человека. Четыре правоверных мусульманина. Вот и всплыло, уж извините. Да… — Марк на миг задумался. — Так вот, у нас это было найдено во время раскопок. Почти на поверхности в христианском квартале… в бывшем христианском квартале. Насколько мы знали, ваши у себя там еще не копали, поэтому я попросил Фому провести… как бы это сказать… частные раскопки. Он принес мне это на встречу недалеко от Сионских ворот… На ту самую встречу.

Иван осторожно прикоснулся к пакету — водонепроницаемая ткань, вроде как от армейского плаща. Перевязан крест-накрест синтетическим шпагатом.

Узел поддался легко, Иван снял ткань и положил рядом с собой на кресло. В руках его осталась книга. Небольшая книга ин-кварто. Потертая кожаная обложка. Сильно потертая. Настолько, что Иван не сразу сообразил, какого цвета она была изначально.

Иван осторожно провел рукой по корешку.

— Что это? — спросил он почему-то хриплым голосом.

Даже ветер стих, словно в ожидании ответа. Стало оглушительно тихо, только кровь продолжала стучать в висках.

— Это Библия, — сказал Марк. — Она пролежала в земле семьдесят лет. Не совсем в земле, иначе полностью истлела бы, но и так она в не самом лучшем состоянии.

Иван снова провел ладонью по обложке, пытаясь нащупать буквы названия… или крест.

— Книга издана за десять лет до Возвращения, — почти шепотом сказал Марк. — Вы когда-нибудь держали в руках такое старое издание Библии?

— А какая разница?

Действительно, подумал Иван, какая разница? Библия — это книга, в которой не может быть изменено даже слово.

— Откройте, — приказал Марк. — Там перед собственно текстом — оглавление. Посмотрите. Да не бойтесь, книга крепкая, выдержала семьдесят лет в земле, выдержит и знакомство с вами.

Иван осторожно открыл книгу.

Книга пахла пылью… или это весь окружающий мир пах пылью?

Страницы были ломкими на ощупь, покрытые рыжими пятнами там, куда попала вода. Четыре страницы без номеров. Иван помнил, что нумерация страниц начинается только с первой страницы Бытия.

Оглавление.

И что?

Иванхотел спросить с иронией в голосе, но не получилась ни ирония, ни, собственно, произнести хоть что-то вслух.

Марк молча встал с камня и отошел в сторону. Наверное, чтобы не видеть выражения лица Ивана. Или чтобы просто не мешать. Или…

Обычное оглавление. Привычное и заученное на память. Только между Посланиями апостола Павла и словарем была еще одна строчка.

Иван осторожно перевернул страницы, нашел конец Послания к евреям. Оглавление не врало — был еще кусок текста. Большой.

Откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог, чтобы показать рабам Своим, чему надлежит быть вскоре. И он показал оное через ангела Своего рабу Своему Иоанну, прочитал Иван, беззвучно шевеля губами.

Налетел внезапный порыв горячего ветра, рванул страницу, и Иван торопливо захлопнул книгу.

Чего ты испугался, спросил у себя Иван с иронией. Во всяком случае, он надеялся, что с иронией. Потому что — действительно испугался. Так, как никогда раньше. Даже когда демон убивал в подземельях его друзей и готовился заняться им самим, когда одержимый ломился в дверь комнаты, из которой некуда было бежать, — Иван не испытывал такого ужаса, который навалился на него сейчас, обрушился вместе с огненным дыханием ветра.

И ведь Иван ничего такого не прочитал. Он просто видел Библию, в которой были ранее не известные ему слова. Фразы, которых там не могло быть. Просто не могло. Он должен был просто не поверить. Просмотреть, даже прочитать внимательно, но все равно — не поверить. Это могла быть подделка. Даже обязательно была подделка. Кто-то взял и напечатал Библию, вставив в нее что-то свое, недозволенное и греховное. Или наоборот — что-то идущее от чистой души, переполненной верой.

Столько поводов не поверить!

Он просто обязан не верить этой книге. Ее нашел Фома и оттого решил о чем-то договариваться с мусульманином? Так это Марк так сказал. Это он так сказал, а сколько там правды в его словах — кто знает? Может, он и Фоме врал? И Фома ему поверил? Недоверчивый Фома?

Иван снова открыл книгу — он не мог называть ее Библией. Он был не силен в религиозных вопросах, но если кто-то внес в Книгу изменения, то это было богохульство. Это был грех.

Это было просто невозможно, о такой возможности даже не упоминали ни в школе, ни в армии. И среди списка преступлений такой пункт просто не значился. Ведь если кто-то начинает править Книгу, то лишается вечной жизни и Рая, а если это начинает делать Дьявол, то… Дьявол не врет, между прочим.

Кто же мог такое сотворить?

Этот самый мусульманин? Чушь. Здесь он не нашел бы типографии. Отринувшие? Да, отринувшие могли. Могли, но зачем? Ерунда получается. Полная ерунда. Настолько полная, что ничего в голову толком не лезет.

И с чего это Иван так переполошился? Ну книга. Ну порченая Библия, которая в результате не стоит и бумаги, на которой напечатана. С чего переполох? Или это все вместе — перестрелка, внезапное нападение Круля, эти танки вокруг, — все вместе оказало такое воздействие на Ивана Александрова, на циничного, недоверчивого и грешного Ваньку-Каина?

Последняя фраза Библии… Этой Библии, торопливо добавил Иван. Этой поддельной Библии.

Стих двадцать первый. Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами. Аминь. И что?

Иван открыл последний стих послания к евреям. Стих двадцать пятый. Благодать со всеми вами. Аминь.

Почти не отличается. Почти все послания заканчиваются похожими словами, Иван торопливо перелистал страницы — стоп. Последняя фраза Послания к римлянам совпадает с последней фразой этой поддельной Библии дословно. И что это значит? Что это должно значить? И Второе послание к Фессалоникийцам, и Послание к Филиппийцам заканчивается точно так же. И ничего это не значит. Не меняет ничего. Ровным счетом.

Наверное, нужно просто прочитать эту вставку. Эту дописку к Святому Писанию. Или просто отбросить книгу прочь…

Звонкий щелчок.

Иван вздрогнул и оглянулся — Марк отошел от машины, что-то там рассматривал на дороге, Иван видел его через треснувшее лобовое стекло «номада».

Странный звук. Знакомый и неприятный. Снова щелчок. Даже не щелчок, а будто удар по жестяной банке. По большой жестяной банке кто-то резко ударил железным штырем. Хотя нет. Если бы штырем или ножом, то за ударом последовал бы шорох металла о жесть. А здесь…

Щелчок и резкий свист, пронзительное шипение выходящего воздуха.

Твою мать!

Иван вылетел из машины, приземлился на руки, кувыркнулся и больно врезался плечом в полузасыпанный песком каток ближайшего танка. Рот забит пылью, ныла подвернутая лодыжка, но «умиротворитель» был в руке. Совершенно, между прочим, бессмысленно.

Никто так и не появился.

Словно и не выпрыгнул Иван из машины — пули, одна за другой, дырявили задние крылья «номада», одна или две ударили в крышу, еще три подняли фонтанчики пыли возле багажника.

Хреновый снайпер. Ведь не издалека стреляет. Пушка у него с глушителем, это понятно, а с глушителем особо далеко палить нельзя. Метров двести. И так мажет…

Иван, прищурившись, попытался рассмотреть, откуда стреляет этот паразит. Раскаленный воздух дрожал над дорогой, камнями, над глыбами танков. Да будь этот снайпер хоть суперстрелком — чудо, что он в машину попадает, между прочим.

Хотя чудо не так чтобы хорошее. Лопнул скат левого заднего колеса.

Некто хочет, чтобы машина осталась там, где стоит. Неизвестный смотритель танкового кладбища решил пополнить коллекцию своего погоста.

Иван стал медленно отползать вдоль танка туда, где, как ему казалось, получалось мертвое пространство для снайпера.

Для этого снайпера, взвизгнув, напомнила пуля, ударившись о броню над самой головой Ивана. Иван пополз быстрее.

Классика — перекрестный огонь пары снайперов. Вдоль дороги и поперек. Прелестно. Как тут остаться в живых?

Правда, можно было бы еще одного снайпера посадить, слева от дороги, тогда любому, попавшему в засаду, наступал скорый и гарантированный конец.

Иван припал к земле, молясь и матерясь одновременно, сознавая при этом, что стоило выбрать что-то одно, иначе ерунда получается. Вот сейчас он выкатится за танк, вздохнет спокойно, а тот парень, что сидит на холме под каким-нибудь из танков, ухмыльнется удовлетворенно и всадит ему пулю в лоб. Ну или куда получится. Даже в плечо. Это в кино человек с пулей в плече бегает и прыгает. Иван пару раз стрелял живым людям в плечо, и ни один из них больше сопротивления не оказывал.

Так что подраненного Ивана просто добьют. Это в лучшем случае. А в худшем — домучают.

Оставаться на этой стороне тоже не стоило. Рано или поздно снайпер пристреляется. Вон, как тот, разместившийся с тыла. Пули перестали выбивать пыль и искры из камней возле машины, дырявили «номада» совершенно конкретно, без устали, словно был у снайпера план по количеству попаданий. Или пытался он проверить, сколько пуль вытерпит «номад».

Удар и визг пули — второй снайпер все никак не приноровится. Хотя ему ведь солнце в лицо. Неудачно так разместился этот стрелок. А вот тот, что может сидеть на противоположной стороне, тому солнце в спину. Воздух колеблется, движется, цель расплывается, но солнце в спину…

Еще выстрел. Ивану показалось, что на холме, под самым верхним танком, блеснуло что-то на солнце. Метров триста. Снизу вверх. Из пистолета. Ни хрена Иван не попадет.

Но и лежать тут не стоит, нужно двигаться.

Двигаться.

Потянуло дымом, Иван глянул на машину — из нее показалась серая струйка. То ли снайпер сменил пули на зажигательные, то ли выбил искру, и та попала на обшивку салона.

Может, оно и к лучшему. Машина загорится, дым прикроет Ивана хотя бы от одного снайпера. Симпатичный черный дым, густой и липкий.

Шмотки сгорят, жалко, но тут уж ничего не поделаешь.

Иван дернулся, но перехватить Марка не успел, тот бросился к «номаду», почти не пригибаясь.

— Куда? — крикнул Иван, хотя тут было понятно — Марк бежал за книгой.

За поддельной, никому не нужной книгой. За подделкой? Кто-то рискует жизнью ради подделки?

Пуля ударила Марка в грудь. Марк остановился, выронив автомат. Вторая пуля пробила тело навылет, Иван видел, как из спины Марка вылетели ярко-красные клочья.

Марк упал на спину, раскинув руки, даже не попытавшись зажать рану. Песок под ним стал чернеть.

Сука, пробормотал Иван. Что ж ты творишь, идиот…

Иван не мог бы объяснить, кого именно он имеет сейчас в виду — снайпера, подстрелившего Марка, мусульманина, зачем-то полезшего на дорогу под расстрел, или себя самого, двинувшегося по-пластунски к хрипящему раненому.

Зачем? Какого…

Пуля ударила в камень, по лицу больно хлестнули осколки, Иван зажмурился, но не остановился. Еще пара метров — и снайпер с холма его не достанет. Зато сможет отстреляться по нему снайпер с тыла.

Пистолет в руке мешал, но Иван не мог заставить себя ни бросить его, ни спрятать в кобуру. Это было оружие. Пусть иллюзорная, но защита. У него есть оружие, он опасен, он может сопротивляться. Может выстрелить в ответ…

Пуля ударила в дорогу перед самым лицом Ивана, ослепив его на мгновение.

— Да какого черта! — вскричал Иван, поднимаясь в полный рост, не соображая, что делает и чем это для него может закончиться.

— Сволочи! — крикнул Иван и выстрелил трижды в тот проклятый танк на холме. Да не в танк, а в сторону танка.

Грохот выстрелов прокатился по долине, отражаясь от камней и ржавой танковой брони.

— Не нравится? — выкрикнул Иван, надсаживаясь. — Это вам не шепотом убивать, по секрету. Это нормальное, громкое оружие.

Пистолет сам собой повернул дуло и выпустил еще три пули в сторону второго стрелка.

— Почему прячетесь, уроды? — Иван захлебнулся пылью и закашлялся. — Мало вам? Нате еще!

Еще две пары пуль улетело в дрожащее марево.

— Вот вам еще! — Иван методично разрядил пистолет, выбросил пустой магазин и вставил новый. — Получите, получите, получите…

Застонал Марк.

— Извини, — сказал Иван, опускаясь на колени возле раненого. — Где у тебя пакет?

— Книгу… — прошептал Марк.

Из уголка рта показалась струйка крови.

— Сейчас, — кивнул Иван. — Как только, так сразу…

Иван ощупал карманы на куртке Марка, нашел медицинский пакет и попытался перевязать раны.

— Книгу… — Марк оттолкнул руку Ивана. — Достань книгу…

— Ты меня уже достал… — Иван стащил с мусульманина окровавленную куртку, расстегнул ремень и разорвал рубаху. — Не дергайся, придурок…

Марк еще что-то прошептал, но Иван не слушал. Мерзкие раны. Одна проникающая, другая — навылет. Много крови. Одного пакета не хватит. Не хватит, и это значит, что Марк через несколько минут истечет кровью. И еще это значит, что можно его бросить и бежать в укрытие. Или просто встать и ждать, пока у снайперов пройдет ступор от наглости Ивана, и они снова начнут стрелять.

— На бок его поверни, — Круль вынырнул откуда-то из-за спины, прижал пакет к ране на груди Марка. — Я тут своим пакетом обойдусь, а ты давай…

Машина разгорелась, ветер раздул огонь, черный дым накрыл кусок дороги.

Вдвоем Иван и Круль быстро перевязали Марка.

— Давай его за танк, — сказал Круль, вытирая окровавленные руки о куртку мусульманина.

— А снайпер?

— Нет там никакого снайпера. Уже нет. Потащили. — Круль схватил Марка с левой стороны за руку и ногу, Иван, сунув, наконец, пистолет в кобуру, с правой.

Они отбежали за танк, положили осторожно раненого в тень от скалы.

На дороге рвануло, вверх взметнулись языки пламени.

— Отъездились, — печально сказал Круль. — А я только начал к ней привыкать… Только одно меня успокаивает… Знаешь, что именно?

— Прям извелся весь, так заинтересован…

— Тачка не Службы Спасения, а вовсе даже Инквизиции. Так что дело Бездны не пострадало, а вовсе даже приобрело… Ты, кстати, хоть и дурак, но молодец. — Круль пощупал пульс у затихшего Марка и покачал головой. — Ему либо в операционную, либо на кладбище…

— Через пару минут мы его проводим, — пообещал Иван. — До самого места назначения. Снайпер передвинется в сторону… Или кто-то там на подхвате подойдет с гранатами…

— Снайпер? Дался тебе этот снайпер. Нету никакого снайпера ни там, — Круль показал на холм, — ни там. Я же говорю, ты хоть и дурак, но молодец. Так красиво встал, так весело палил! Я смотрел в прицел и получал удовольствие.

— Я попал? — растерянно спросил Иван.

— Ну… Ты стрелял, и это главное. А попал я. Когда ты выпрямился, они занервничали. В смысле — он занервничал, тот, что лупил со стороны кормы, уже нервничать не мог, а вот тот, с холма, тот дернулся, даже привстал. Ну и получил в голову. Или в шею — я не рассматривал. Он упал, камень у него за спиной покраснел… — Круль посмотрел на свои руки. — Нет, талант не пропьешь. Думал ведь, что уже разучился винтовку в руках держать, все больше «призрак» или даже нож. Но вышло достойно. Выстрел почти с трехсот метров, снизу вверх, при нагретом воздухе и восходящих потоках. Я молодец. Мо-ло-дец… Ты тут побудь с раненым, а я смотаюсь наверх, оценю обстановку.

Не дожидаясь ответа, Круль рысцой пересек дорогу и стал быстро подниматься на холм, перебегая от одного танка к другому.

Значит, это Круль подстрелил снайперов. Это он. Почему так поздно? Хотя… Сколько тут времени прошло от первого выстрела до последнего — минута? Две? Перевязывали они Марка минут пять, но все остальное не могло долго тянуться.

А ведь Круль мог и не успеть. И, кстати, из чего это он сподобился совершить свой рекордный выстрел? Иван оглянулся — к танку была прислонена винтовка с оптическим прицелом и длинным толстым глушителем на стволе.

Обыкновенное «шило», стандартное оружие спецгрупп Конюшни и полицейских сил. Армия пользуется «мамбой», полагая ее более надежной.

Иван не слышал, чтобы галаты пользовались такими пушками. Все больше старьем. Это для них было почти делом принципа. Кто-то из жеребцов врал, что наткнулся как-то даже на кремневый кара-мултук.

Иван посмотрел на Марка. Он полез за книгой. Впустую, между прочим. Не успел. Жизнь отдал… Неужели это для него так важно? Было важно, ведь книги больше нет, сгорела.

Словно услышав мысли Ивана, Марк открыл глаза. Губы шевельнулись.

— Что? — спросил Иван, наклоняясь к раненому.

— Книга… Ты ее вынес?

Иван хотел сказать, что да, что забрал, что книга в безопасности, но тогда Марк мог захотеть посмотреть на нее или даже взять в руки. Кто знает, как он относится к этой, измененной, Библии? А если у них, у мусульман, есть какое-то ответвление в религии, признающее именно такую книгу священной?

— Она сгорела, — сказал Иван тихо.

— Плохо… Я надеялся, что ты ее прочитаешь… ты должен был… должен… — Марк облизал губы, закрыл глаза, но через секунду снова их открыл. — Поговори с Крулем… Он читал… Он, может, делал копию… Поговори обязательно… И… запомни слово… это важно… это очень важно… это…

Марк снова закрыл глаза, рука, которую он прижимал к груди, вздрогнула, пальцы разжались. Иван торопливо наклонился к мусульманину, боясь, что тот умер. Но Марк только потерял сознание.

Какое слово он хотел произнести? Что-то настолько важное, что ради него стоит умереть?

А ради чего собирался умереть Иван? Из-за чего-то важного? Нет, из-за того, что истекал кровью человек, о существовании которого Иван не знал еще час назад. Если бы Круль не успел…

Иван усмехнулся. А ведь Круль и не успел. Он снял только одного до того, как Иван вскочил. Круль ведь так и сказал — тот, что лупил с кормы, нервничать уже не мог. Значит, его Круль убил первым. Иван посмотрел на «шило». Нет, похоже, Круль его снял вторым. Первым был тот, у которого предавшийся забрал винтовку. Потом — снайпер с тыла. Потом…

Потом распсиховавшийся Иван вскочил, начал бессмысленную стрельбу и должен был умереть. Но оставшийся в живых снайпер не выстрелил. А, если верить Крулю, отчего-то занервничал и встал. С чего это снайпера пошли такие нервные?

Круль спускался с холма еще быстрее, чем поднимался, уже почти в самом низу споткнулся, но каким-то чудом сам удержался на ногах и удержал в руках «шило» и ранец.

— У нас не очень много времени, — выпалил Круль, подбежав к Ивану. — Полчаса. Максимум — час, но я бы на это не рассчитывал.

— И что потом?

— Потом? Потом… Потом сюда прибудет человек пятнадцать из группы поддержки. И примутся все здесь чистить и обыскивать. Трупы и гильзы собирать, уцелевших убивать. Это я так иносказательно сообщил тебе о наших невеселых перспективах. — Круль достал из ранца флягу, отвинтил пробку и сделал глоток. — Будешь пить? Не побрезгуешь после предавшегося?

Иван молча протянул руку, сделал несколько глотков теплой воды.

— Вот с такой мелочи все начинается, — сказал Круль. — С такой ерунды. Пить захотелось, потом — жить. Потом подписать Договор с Адом в лице представителя Службы Спасения…

Иван на провокацию поддаваться не стал, молча достал из кармана носовой платок, смочил его водой из фляги и вытер лицо Марка.

— Пока не поздно, — мерзким голосом киношного провокатора произнес Круль. — Может, подпишешь Договорчик? На самых льготных условиях… Ты же помнишь, бланки всегда со мной…

— Ты мне лучше объясни, чего это снайпер распсиховался. — Иван закрутил пробку на фляге, но Крулю ее не отдал.

— Я и не говорил, что он распсиховался. Я сказал — занервничал. Улови разницу.

— Хорошо, занервничал. Отчего?

— А ты мне все равно не поверишь. Не поверишь, начнешь спорить, я стану доказывать, ты начнешь орать по своей вздорной привычке, пошлешь меня в задницу, потом спохватишься и вспомнишь о самке бабуина… так что, давай-ка мы лучше подхватим нашего приятеля и двинемся во-он туда, на холм. Там исключительно удобное место. Я, как глянул на него, так сразу и подумал, что, будь я снайпером, непременно расположился бы именно там. И что? Точно, приполз туда, милый… — Круль взял все еще лежащего без сознания Марка слева, Иван справа. — И давай сделаем это быстрее, я еще хочу успеть сюда вернуться за винтовками и мешком, раз уж наше имущество накрылось в «номаде».

Огонь в машине добрался до патронов, загрохотали выстрелы, будто кто-то вел живенькую перестрелку. Правда, стрельба прекратилась быстро.

Марк пришел в сознание на полпути к вершине, дернулся, застонал, но потом стиснул зубы и молчал до тех пор, пока его не положили на землю между камней.

Круль был прав — место оказалось замечательным, с круговым обзором, с ямами и камнями. Почти крепость.

Труп в камуфляжном костюме лежал чуть пониже вершины, правая рука неестественно согнута, левая — зажата между телом и небольшим камнем. Похоже, что Круль просто выбросил убитого на не видимый со стороны дороги склон холма.

— Хочешь воды? — спросил Иван Марка.

— Да.

Иван открыл флягу и поднес горлышко к губам мусульманина. Тот сделал несколько жадных глотков.

— Вам нужно уходить, — сказал Марк.

— Ага, — кивнул Иван. — Как только, так сразу…

— Из-за меня?

— Не твое дело.

Иван отвернулся, заметил ранец, лежащий за камнем, подтащил его к себе и открыл. Две фляги с водой, патроны, несколько медпакетов, ракетница, четыре гранаты. Две пачки галет. Парень не рассчитывал на длительное приключение.

— Иван, — прохрипел Марк. — Я…

— Лучше помолчи, — не поворачиваясь к раненому, сказал Иван. — Береги силы.

Вид отсюда открывался потрясающий. Невероятный.

Танки стояли не только возле дороги и на холмах. И не только танки. Тут были и бронетранспортеры, и самоходки, у самого подножия холма, кажется, стоял тяжелый артдивизион — то, что от него осталось, естественно.

Боевые машины пехоты стояли вперемешку с артиллерийскими тягачами, установки залпового огня — рядом со странными фургонами, увенчанными непонятными решетчатыми конструкциями. Сотни и тысячи порыжевших от солнца и времени боевых машин. И ни одной покореженной, разорванной или пробитой — было видно, что все они побеждены временем, а не себе подобными. Но и на просто свалку это похоже не было, машины были поставлены осмысленно, не так нелепо, как обычно размещаются старые автомобили на свалках.

Танки собирались воевать. Странно, вопреки всем возможным уставам и наставлениям, не оставив себе места для маневра, словно передвижение было не таким уж и важным, словно гораздо важнее было собрать как можно больше огневой мощи, создать невероятную плотность огня, не дать неизвестному врагу возможности протиснуться между боевыми машинами.

Наверное, так выглядели бы рыцари… рыцарские доспехи, если представить на минуту, что рыцари могли выскользнуть из своего снаряжения перед самым началом сражения и сбежать.

Странно все это, подумал Иван. И место не слишком хорошее они выбрали… Круль выбрал. Только сейчас Иван сообразил, что если предавшийся не соврал и полтора десятка бойцов из группы поддержки явятся сюда, то, конечно, достать Ивана и Круля, вооруженных снайперскими винтовками, они не смогут, но заблокировать их на этой высотке — проще простого.

Всех делов — окружить и ждать, пока у тех не закончится вода. По такой температуре до захода солнца они еще дотянут, но до следующего полудня… А уж тем более, до следующего заката — вряд ли. Нужно только проявить терпение, а потом подняться на холм и собрать хорошо провяленные тушки предавшегося и специального агента… Стоп, напомнил себе Иван, не агента Ордена Охранителей, а Старшего исследователя Объединенной Инквизиции.

И умирать тебе придется в этой не слишком уважаемой тобой черной форме, Иван Александров. Хотя…

Какая тебе будет разница? Все трупы воняют одинаково. Вон убитый снайпер уже, кажется, начал подванивать.

Иван глянул и поспешно отвернулся — невесть откуда взявшийся рой черных мух кружился над трупом.

Нужно было его отбросить подальше, подумал Иван. Встать, столкнуть, что ли?

Иван поглядел на дорогу, взял винтовку и глянул в прицел — Круль тащил мертвого снайпера с противоположного холма вниз, к дороге.

С ума сошел? Какого лешего он возится с тем телом, когда нужно заняться этим?

Круль споткнулся, упал прямо на покойника, полежал пару секунд, обнявшись, потом встал и потащил его дальше. Уложил тело возле дороги на открытое место, посмотрел на холм и помахал рукой, словно увидев, что Иван на него сейчас смотрит.

— Воды… — попросил Марк.

Иван отложил «шило», открыл флягу и напоил мусульманина. Такие дела. Сам-то он еще пока мог и потерпеть, а вот Марк экономить не будет. Он сейчас не слишком хорошо соображает…

Жирная черная муха села на лицо раненого и деловито прошла по лбу. Иван махнул рукой — муха взлетела, но тут же села обратно.

— Апокалипсис… — прошептал Марк.

— Что? — не понял Иван.

— Апокалипсис, — повторил Марк. — То слово… Запомни его… А… Апокалипсис…

— Что оно значит? — Иван отогнал муху и сел поближе к Марку. — Что значит?

— Все… Ты сам узнаешь…

Заскрипел песок, стукнул сорвавшийся из-под ноги камень — Круль поднялся на холм, аккуратно положил винтовки на землю, сбросил с плеча два ранца.

— Как он? — спросил Круль.

Иван молча пожал плечами.

— Понятно. — Круль присел на корточки, достал из ранца флягу и сделал глоток, прополоскал рот и проглотил воду. — Знаешь, как раньше боролись с запахами разложения и гниения? В домах или городах, во время эпидемий?

— Не знаю, — отрезал Иван.

— В этом твоя беда, — назидательно поднял указательный палец Круль. — Знания — такая штука, что лишними не бывают…

— Во многом знании — многая печаль, — сказал Иван.

У них в школе этой цитатой были исписаны тетради почти всех мальчишек. Приятно найти серьезное оправдание собственной лени.

— Ладно, пользуйся, что я с тобой, черпай, так сказать, из бездонного колодца…

— Очень нужно!

— Вань, ты неправ… во-первых, упорствовать в своей лени — расписываться в собственной глупости, а во-вторых, мучает тонущего жажда или нет, а рано или поздно он все равно напьется. Да… Так вот, почему тебе повезло. В древности для борьбы с вонью жгли серу. А тебе ее и жечь не нужно, пока я рядом.

— Спасибо большое.

— Пожалуйста, хотя сарказма могло быть и поменьше… Через пару часов ты все равно оценишь. Как там покойничек, тихо лежит?

— Как и положено покойнику, — ответил Иван. — Лежит, воняет… Нужно было его подальше… Может, туда, на дорогу, еще и этого оттащишь?

Круль выпрямился, посмотрел на труп и покачал головой.

— Пусть полежит. Еще есть надежда…

— На что?

— На все, Ваня! На все есть надежда. И всегда. Поэтому, если лишишь человека надежды, то можно с ним делать все что угодно. — Круль сел на землю возле Марка, пощупал у того пульс.

— Апокалипсис… — сказал Иван.

— Что? А, тебе он это уже сказал…

— Только слово.

— А… Тогда тебя еще ждет много всякого интересного. И очень поучительного.

— Что это значит?

— Ничего, — усмехнулся Круль. — Ничего. Можешь считать это кознями дьявола. Вначале я раскачаю твое внутреннее состояние, потом внесу коррективы в твое мировосприятие, а следом достану из кармана бланк Договора и предложу подписать. И не нужно меня посылать куда подальше. Вон тот, что лежит на скате холма, тоже поначалу посылал.

— Ты что, хочешь сказать?..

Круль, как оказалось, именно это и хотел сказать.

Он взял снайпера живьем. Без шума и суеты вырубил, стреножил и законопатил рот. Потом привел в сознание и начал быстро обрабатывать. Круль не особо распространялся о своих методах, а Иван особо и не интересовался. Через пять минут общения снайпер сообщил, что их трое, указал примерное расположение двух других своих коллег и не стал скрывать, что еще пятнадцать человек подтянутся к месту событий, если снайпера не сообщат о своих достижениях. Подразумевалось, что трех парней с винтовками вполне хватит, чтобы перестрелять трех парней у внедорожника.

Но не хватило, не без удовлетворения произнес Круль. Дальше его рассказа приобрел черты таинственности и недосказанности. Иван хотел на это указать, но решил не тратить времени на пустые пререкательства.

Выходило, что он смог убедить беднягу-снайпера подписать Договор. Вот прямо на ровном месте смог его сломать и подсунуть бланк Договора для подписания. Снайпер подписал и был отправлен в Ад с указанием сообщить все по месту прибытия и попросить помощи, раз уж другой связи с начальством у Круля не осталось.

Так что пусть тело еще полежит тут, как сломанный телефон. А вдруг это какая-то поломка на линии, уже отправлена бригада бесов-ремонтников, и труп вот-вот зашевелится, мертвые уста разомкнутся и сообщат, скоро ли прибудет подкрепление.

Иван еле удержался, чтобы не оглянуться в сторону убитого.

— И вот что я еще подумал, Иван, — уже совершенно серьезным тоном произнес Круль. — А не пошел бы ты чуток вниз прогуляться, пока я побеседую с нашим гостем-мусульманином.

— Ты совсем охренел? — Иван почувствовал, как по телу пробежал озноб. — Ты собрался подписывать с ним Договор? Ты?..

— А что? Ты видишь другие возможности? Он же умрет, не через час, так через два, посмотри на него, — Круль указал пальцем на пропитанную кровью повязку. — Нам его перевязывать больше нечем. А если и перевяжем, то…

— Не нужно перевязывать, — еле слышно сказал Марк. — И Договор — тоже не нужно… Дайте мне умереть… Очень больно… И холодно. Я…

— Ты послушай, парень. — Круль наклонился к Марку, голос его стал тихим, слова получались плавными, будто предавшийся напевал сейчас песню.

Колыбельную.

— Ты послушай… Ведь на этой Земле, в этом мире, ты не имеешь шансов на спасение. Никаких. Попадешь в Ад, и я даже представить себе не могу, что с тобой там будет. Не знаю прецедентов. Наверное, раньше ваших там было много… Если наша вера действительно единственно верная. Сейчас там точно нет никого из ваших. Ты умрешь, и…

— Я получу то, что заслужил. И что мне уготовано, — ответил Марк спокойным твердым голосом. — Я…

— Не перебивай, послушай. Нас сейчас прижмут. Крепко прижмут. Так или иначе, но до нас доберутся. Меня грохнут — ладно, ты даже не вздохнешь, но Ивана порешат, а это тебе не нужно. Не нужно, потому как вы сделали на него ставку, и очень вам не понравится, если ставка эта не сыграет. Ты ведь не ради нас все это затеял. Тебя ведь сюда послали не для того, чтобы спасать христианство, тут что-то и для вас есть интересное… Не оккупацию же вы готовите, в самом деле. Уничтожить христиан и ворваться в новый мир через Игольное ушко? Не выйдет, ты и сам это знаешь. Значит, есть что-то еще, о чем ты не сказал мне. И выходит, что, умерев и подставив нас, ты наносишь вред себе, своим и своему миру. Своей вере, если уж на то пошло… Не так?

Марк не ответил, но зубы его скрипнули, рот искривился…

— Отстань от него, Круль. — Иван толкнул предавшегося в плечо. — Не видишь, что он…

— Круль прав, — прошептал Марк слабым голосом, будто разом лишившись остатка сил. — Он прав. Я не могу вас погубить… Если Круль уверен, что так я могу вас спасти…

— Уверен на все сто, — торопливо выпалил Круль и достал из кармана рубашки сложенные вчетверо листы. — Сейчас, мне нужно минуту кое-что дописать. Дополнить текст.

— Я подожду, — слабо улыбнулся Марк.

— Ты не должен этого делать. — Иван поднес к губам мусульманина флягу, но тот отстранился. — Ты не должен поступаться верой. Есть шанс. Надежда есть, что ты все равно не подчиняешься нашим законам. После смерти ты можешь попасть к себе, в ваш Рай, к гуриям… Круль говорил, что там для вас три удовольствия, связанных с мясом…

Боже, подумал Иван, какую чушь я несу! Я пытаюсь уговорить мусульманина, что его Рай существует. И это значит, что я почти согласен с тем, что наша вера…

— Еще они могут получать удовольствие, убивая своих врагов, — не отрываясь от листков бумаги, добавил Круль.

Карандашом он быстро что-то вписывал в пустые графы бланка. Ветер теребил листки, будто и сам был против происходящего, карандаш прорвал бумагу в нескольких местах, но Круль продолжал писать.

— Круль знает, что вам нужно будет сделать дальше… — прошептал Марк. — Я ему рассказывал…

— Рассказывал-рассказывал, — подтвердил Круль. — Я тебе потом тоже расскажу… Значит, я закончил, вот смотри…

Марк поднял окровавленную руку, потянулся за карандашом. Испачканные землей и запекшейся кровью пальцы его дрожали, но карандаш схватили крепко.

— Вот здесь, — указал пальцем Круль. — Вот тут и вот тут. Хорошо. Лучше было бы, чтобы вы прочитали.

— Это неважно, — Марк закрыл глаза. — Это — неважно. Теперь можно я посплю? Очень устал. Я очень устал…

— Поспи, — ответил Круль, пряча один экземпляр Договора в карман своей рубашки, а второй положил под голову мусульманина.

— Сволочь ты, — тихо, чтобы не разбудить Марка, сказал Иван.

— Ага. И дурак. — Круль быстро глянул на Ивана и отвернулся. — Кретин, не подумал и не сообразил…

Он встал, отошел в сторону, сел на землю и прислонился спиной к камню. Иван посмотрел на Марка, тот лежал неподвижно, но глаза под закрытыми веками двигались, и жилка на виске билась.

Иван подошел к предавшемуся, посмотрел тому в лицо и молча сел рядом. Круль быстро вытер щеку и отвернулся.

— Что ты написал в Договоре?

— Пошел ты… — Круль ударил кулаком по земле. — Почему я не сообразил сразу? Или нет, не мог я сообразить, не знал, что мусульманин нарвется на пулю. Но ведь нужно было сообразить, нужно было включить в Договор и снайпера… Ты лучше вернись к Марку, нельзя пропустить, если он умрет. Никак нельзя… Понимаешь?

— Не понимаю.

— Неважно. Главное, следи. Как только он умрет — позови меня.

— Хорошо. — Иван встал и вернулся к умирающему.

Он ничем не мог ему помочь, разве что отгонять назойливых мух от его лица.

Усиливался смрад от тела снайпера. Но и это Иван вытерпит. Ему остается только терпеть. Только терпеть. От него почти ничего не зависит.

Хотя… Жаль, что книга погибла. Иван вдруг понял, что очень жалеет об этом, что теперь он будет постоянно думать о том, что же все-таки было в последней части ТОЙ Библии.

Дыхание Марка стало частым и неглубоким, будто что-то давило ему на грудь.

Такое дыхание Иван слышал неоднократно. У него на руках умирали люди и до этого, но ни разу он не чувствовал себя так паскудно.

— Что там? — спросил Круль.

— Отходит, — сказал Иван.

Тело мусульманина вздрогнуло, он захрипел и выдохнул.

— Все, — сказал Иван.

Круль бесцеремонно оттолкнул его, наклонился к умершему. Щелкнули наручники. Две пары — на руках и на ногах.

— Ты что? — Иван вскочил на ноги. — Что ты творишь?

— Отойди, — сказал Круль безжизненным голосом и попытался перевернуть тело Марка на спину.

Руки, скованные наручниками сзади, не позволили это сделать, тело осталось лежать на боку.

— Отойди, — повторил Круль и сам отодвинулся от мертвеца.

Палец сдвинул предохранитель на «призраке».

— Я тебе что сказал?! — крикнул Круль, не поворачивая головы. — Отойди метров на десять… иначе…

Круль приставил «призрак» к голове Марка.

— Ты совсем обезумел, — Иван протянул руку, чтобы выбить оружие у предавшегося, окончательно спятившего от жары и убийств. — Ты…

Тело Марка вздрогнуло, голова повернулась, открылись глаза.

Слова застряли у Ивана в глотке.

— После захода солнца, — сказал Марк мертвым, сухим, как песок, голосом.

В горле у него что-то заклокотало, тело выгнулось, руки напряглись. Иван увидел, что наручники впились в кожу, прорезали ее, выворачивая наружу ярко-красную плоть. Сталь заскрипела по кости.

Зрачки в глазах Марка исчезли, залитые ярким, заметным даже при солнечном освещении светом.

«Призрак» в руке Круля выстрелил. Раз. И еще раз. И выпустил очередь на десяток патронов.

Голова разлетелась в клочья, Иван отшатнулся назад, когда липкие ошметки попали ему на руку.

Головы уже не было, пули долбили спекшуюся землю, а тело Марка все еще пыталось встать. Казалось, это будет продолжаться вечно, но внезапно закончилось.

— Знаешь что, Ваня… — Голос Круля дрожал так же, как дрожала рука, державшая «призрак». — Никогда не занимайся некромантией.

Он еще что-то хотел сказать, но на дороге прогремел взрыв. Иван пригнулся, а Круль оглянулся на него, и на лице предавшегося проступила улыбка.

— А вот растяжки ставь. Это иногда полезно. Давай приберем быстренько тело покойного и займемся стрельбой. До после заката еще дожить надо, сам понимаешь.

Глава 03

— Надо заметить, — сказал задумчиво Круль, — что эти парни внизу не такие уж дураки. Практически сразу засекли нас на высотке и грамотно обложили. Нет, командир у них — просто стратег и аналитик.

— Угу, — буркнул Иван. — Еще какой! Это ж надо, не прошло и минуты после того, как мы подстрелили двоих его парней, а он понял, что в них, кажется, стреляют, и, вероятно, с этого холма. Как же он это сообразил?

— Это был сарказм? — уточнил Круль, рассматривая дорогу и тела на ней в оптический прицел. — То есть ты не согласен с тем, что они действовали грамотно и четко?

— Согласен, но…

— Но так же на их месте поступил бы всякий?

— Ну…

— Нет, Ваня, ты так и скажи — всякий смог бы с ходу все сообразить и осознать?

— Не дебил — всякий…

— Ага, тогда поясни мне, не дебил, отчего это ты пальнул назначенному тебе пациенту не в живот, а в голову? Сказано было — по центру мишени, а ты что, хотел блеснуть своим умением?

— Пошел ты… — буркнул Иван и отвернулся.

Ему, собственно, вообще не стоило поворачивать голову к Крулю, а нужно было внимательно следить за своей половиной горизонта, чтобы противник не подобрался слишком близко.

И не стоило поддаваться на провокацию и ввязываться в этот интеллектуальный разговор. Вспоминать, как раненный в живот парень корчился в луже своей крови на дороге, возле двух трупов… Трех, поправил себя Иван. Это поначалу на дороге лежало два тела, Круль заботливо стащил их туда и уложил так, чтобы лежали они посреди хорошо просматриваемого с холма участка дороги. Два мертвых снайпера бросались в глаза и сразу же вызывали желание осмотреть и принять меры.

Нет, не сразу, странно было бы ожидать даже от тупоголовых галат сразу после подрыва на растяжке безбашенного броска в новую ловушку. Минут двадцать возле дороги происходило что-то невнятное, ветер выносил из-за камней и танков облачка пыли, поднимаемой перебегающими и переползающими людьми, слышались даже пару раз голоса, но, что именно говорили, разобрать было невозможно.

— Значит, — сказал Круль, — когда они полезут к телам…

— Если, — поправил Иван просто для того, что не молчать и не соглашаться. — Если полезут.

— Дурак вы, ваше благородие, — серьезно сказал Круль и искоса неодобрительно глянул на Александрова. — Когда они придут… Сам посуди, они спланировали на нас засаду, хорошую засаду, толковую, в такую и попасть приятно, поставлена умными людьми на умных людей. Если бы не гениальный я, то… Только прошу, не нужно снова твоих пошлых и неумных каламбуров. Лежи и смотри на дорогу. И радуйся, что солнце у нас за спиной и мы можем не бояться бликов на оптике. И давай сразу договоримся — когда они появятся, то ты берешь на прицел дальнего от нас, а я ближнего.

— А если их будет трое?

— Все равно. Будем считать, что третий — счастливчик, и ему повезет уйти…

— А если будет один?

— Тогда стреляю только я. А ты следишь, чтобы никто не воспользовался моей занятостью. С тыла к нам пока никто не пожалует. Пока мы не засветимся своей пальбой… — Круль хмыкнул. — Вот никогда не любил все эти перебежки-перестрелки, всячески в училище пытался откосить от этих тактических экзерсисов, полагая, что боевые действия в городе мне еще как-то понадобятся, а в поле и горах… И поди ж ты… Это все из-за тебя, служивый.

— Мы могли вообще уйти, — напомнил Иван. — Не дожидаться подхода, свалить на север…

— Могли. Но у тебя есть гарантия, что там нет засад? Что на первом же КПП переодетый в нормального парня галат спокойно не расстреляет тебя и меня за компанию и удовлетворенно помрет с сознанием выполненного долга? Или, вообще, рванет на себе пять килограммов пластиковой взрывчатки… Такие вопросы нужно решать на месте. И решать нужно, обеспечив подавляющий перевес в огневой мощи и живой силе.

— Но ты же сообщил?

— Я? Нет. Это Муслим рассказал все в Бездне.

— Муслим? А мне он представился Марком.

— Ага. А еще Лукой и Матвеем. Ваня, когда ты уже повзрослеешь? А кроме того, нужно бы знать, что Муслим может быть как именем, так и просто констатацией факта. Типа — мусульманин я. В смысле — он.

Круль еще что-то хотел сказать, продолжить треп, чтобы и самому отвлечься, и немного развлечь Ивана, но тут тень от камня на краю дороги немного удлинилась.

— Видишь? — спросил глухо Круль.

— Вижу, — прошептал Иван пересохшими губами.

Вот всегда с ним так перед началом разборки или перестрелки. Во рту — сухо, в желудке перекатывается кусок льда, по всему телу — озноб, но без дрожи в руках и ногах. Без дрожи, но все равно неприятно. Будто есть у тела возможность испугаться и повести себя независимо от воли мозга. Иван каждый раз давал себе клятву спросить у других, как они себя чувствуют в подобных ситуациях, и каждый раз забывал и о своем намерении, и о своих переживаниях.

Круль, сволочь толстокожая, вон совершенно спокоен. Ждет, когда бедолага отделится от камня и подставится под выстрел.

— Сейчас они попробуют достать их веревкой, — сказал Круль. — Подготовят арканчик и попытаются зацепить их по одному. Ну там, чтобы на мину не нарваться… Или чтобы стрелок не достал. Тела-то подозрение внушают. Слишком уж они открыто и вызывающе лежат. Как полагаешь, Иван? Ты бы полез с ходу?

— Я бы вообще не полез до тех пор, пока не прочесал бы все вокруг силами Международного контингента численностью до батальона. Потом вызвал бы бронеавтомобиль…

— С тобой неинтересно, Иван… Войсковая операция, прочесывание… А если бы у тебя не было времени? И возможностей, само собой? Трупов оставлять нельзя, следов оставлять нельзя, тела нужно обязательно унести, чтобы не подставиться. Что тогда?

— Тогда — веревочка, — согласился Иван. — А что ты будешь делать, когда они это провернут?

— Не провернут. Обрати внимание, трупы лежат так, что руки и ноги под петлю не подставлены, одно тело лежит на другом, открыта только голова нижнего, но сам нижний зажат между камнями. Веревкой они его тащить замучаются. Ты никогда не видел, как отрываются головы?..

Иван почувствовал, как рот наполняется горечью и комок подкатывается к горлу.

Убивать ему приходилось, но смаковать подробности — ни он сам, ни его сослуживцы этим не увлекались. Один раз попался паренек из Бельгии, ухо зачем-то у убитого галата отрезал, так его вначале помяли свои, Шестикрылый вкатил епитимью по полной программе, а уж потом отправили беднягу на перевоспитание в монастырь куда-то в район Шпицбергена.

Мы люди, а не звери, сказал на очередной накачке отец Серафим. Хотя и немного животные, добавил он, обведя собравшихся сумрачным взглядом.

Из-за камня вылетела веревка, с первого раза на шею набросить не удалось, пришлось повторить попытку еще трижды. Наконец петля захлестнулась. Веревка натянулась.

— Тянем-потянем, — прошептал Круль.

Тело шевельнулось, шея вытянулась.

— Еще разик, еще раз, — пропел Круль. — Ну?

Веревка ослабла.

— Вот. Сейчас замри — они будут внимательно озирать окрестности. Не шевелись…

Иван затаил дыхание.

— Кто-кто на холмочках сидит? — тихонько пропел тонким голосом Круль. — Кто-кто на высоких сидит?

Пригибаясь, из-за камня показался человек, быстро перебежал к телам и лег рядом.

— Это я, — пропел Круль, — мышка-норушка…

Круль не стрелял, ждал. Поглядел быстро на спускающееся к горизонту солнце и снова припал к оптическому прицелу.

— Бедняга сейчас осматривает покойников на предмет минирования. Я бы на его месте особо не торопился, тут спешить не стоит. Это я знаю, что ничего там не минировал, а он-то не знает… Такие дела. Лежит, смотрит. В нос и рот лезет пыль, по спине мурашки и пот… В бронежилете не очень комфортно по такой жаре. Вот ты скажи мне, Ваня… Не шевелись, а только скажи, шепотом, какого рожна парни надевают бронежилеты? Ну ведь сами используют бронебойные патроны. По нам стреляли бронебойно-зажигательными. Ну не странные люди?

Человек на дороге приподнялся и что-то сказал, Иван увидел в оптику, как шевельнулись губы на запыленном лице.

Из-за камня появился еще один, лег с другой стороны от тел.

— Ну нет там гранат и сюрпризов, — прошептал Круль. — Все чисто. Мы убили ваших парней и ушли, оставив вам на дороге оскорбительный знак нашего превосходства. И вам, прежде чемнас искать, настигать и уничтожать, нужно эвакуировать тела. И подумать, а не захватили ли мы третьего живьем? И не ведем ли его сейчас в тайное место для допроса? Время, парни, время… Кстати, ты куда будешь стрелять?

— Какая разница?

— Вот так я и думал. Какая, видите ли, разница… Большая. Запомни, стрелять в живот. В живот. Или поясницу. Ты меня понял?

Иван не ответил.

Иногда Круль, несмотря на постоянный запах серы, производил впечатление нормального и даже вполне приличного человека. А потом вдруг срывался, превращался в странное, жестокое существо. Тесное знакомство с Бездной, похоже, неизбежно накладывало свой отпечаток.

Двое внизу встали, взяли верхнее тело и подняли его.

— Ап, — сказал Круль и нажал на спуск.

Иван выстрелил одновременно с ним. Навел прицел на голову дальнего человека и выстрелил.

Хлоп-хлоп, сказали винтовки, голова одного разлетелась в клочья, второй согнулся вдвое, упал на колени и завалился на бок.

И закричал.

— Ему сейчас больно, — сказал Круль. — А тебе я, когда все это закончится, весь кишечник на кулак намотаю. Я же сказал — в живот!

Раненый кричал еще минут десять, но за ним никто не пришел.

Зато по камням вокруг Ивана и Круля начали лупить пули, выбивая осколки и с визгом отлетая в стороны.

Иван попытался прицелиться в кого-нибудь из стрелков, но получил от Круля пинок ногой в бок.

— Я тебе постреляю, — прошипел Круль. — Я тебе… Отползи, развернись мордой в тыл и смотри, чтобы к нам оттуда никто не подошел. За танками, за камнями…

Иван спорить не стал, молча выполнил распоряжение предавшегося.

Минут через двадцать стрельба прекратилась. Круль дважды стрелял, но, как понял Иван, только для того, чтобы обозначить свое присутствие и предупредить, что он жив и на холм лезть не стоит.

Солнце уже коснулось горизонта, но жар не спадал, камни все так же источали жар, ветер был горячим, и даже небо, казалось, было раскалено. Облака на вид были пыльными и шершавыми. И тоже горячими.

Странное место, эта долина.

Холмы и складки земли покрывали все вокруг, насколько мог видеть Иван, останки боевой техники, разбросанной на этих морщинах, казались комочками грязи, остатками кораблекрушения на застывших вдруг волнах штормового моря.

Возле дороги танки и пушки стояли более-менее ровно, а дальше некоторые из них были словно собраны в кучки, лежали на боку или вообще были перевернуты вверх колесами и катками.

Странное место, повторил про себя Иван. И вдруг сообразил, что все эти холмы и возвышенности расположены по окружности, по многим окружностям, вот как что-то большое и тяжелое рухнуло в лужу жидкой грязи ближе к северу, всколыхнуло жижу, погнало волны и складки ряби от места падения к краям водоема, который вдруг взял да и застыл, превратившись в камень.

Очень быстро застыл, вон даже высокий всплеск от падения той большой тяжелой штуки не успел опасть, возвышается километрах в трех к северу от их холма. Здоровенный шпиль, метров на двести в высоту.

И как Иван сразу его не заметил? Времени не было. Не до того было.

За рыжим танком, вздыбившимся на самом краю небольшого овражка, что-то шевельнулось. Солнце светило прямо в лицо, рассмотреть подробнее не получалось.

— У меня кто-то движется, — сказал Иван тихо.

— Не дергайся. И отложи «шило». Если там кто-то со снайперской винтовкой, то…

— Не учи, — отрезал Иван.

— Даже и не собирался, — ответил Круль. — Дурака учить, что мертвого лечить. Как там, кстати, наш Муслим, пардон Марк? И мой первый пациент? Лежат?

— Собрались и ушли.

— Мне ничего не просили передать? — поинтересовался Круль.

Иван не ответил.

Он все время пытался не обращать внимания на тела, лежащие в десяти метрах от их укрытия. Но трудно было заставить себя не ощущать вонь разлагающейся плоти и не обращать внимания на черное облако мух, клубящееся над убитыми.

— Команда гостей ждет заката солнца, чтобы свести матч хотя бы к ничьей, — сказал Круль. — Значит, как только стемнеет, они, во-первых, унесут трупы, а во-вторых, попытаются предпринять меры по решительному штурму нашей неприступной крепости. Нам, кстати, дико повезло, что парни внизу не озаботились тяжелым вооружением. Нам бы хватило одного легкого миномета. Как полагаешь, хватило бы? Или просто тяжелого пулемета. Четырнадцать миллиметров быстро расставили бы все и всяческие точки над «и», а также разделали бы нас в аккуратное какаду. Но они не взяли с собой таких полезных инструментов. Нам повезло? Повезло. Но вот, как ты полагаешь, Александров, если они не взяли тяжелого вооружения, то есть шанс, что они не взяли также приборов ночного видения? Как думаешь?

Иван снова не ответил, а по спине у него, несмотря на жару, пробежал холодок. Луна сейчас восходит поздно. Через час-другой после заката настанет кромешная темнота, и ребята в приборах ночного видения получат все преимущества.

— Тебе страшно? — спросил Круль и добавил бодрым голосом: — А мне — нет!

— Тебе не надоело еще? — Иван прикрыл уставшие глаза. — Ты корчишь из себя идиота вот уже больше двенадцати часов без перерыва. Даже мне надоело, а ты все трудишься и трудишься…

— А что мне прикажешь делать? Сходить в психическую атаку плотными рядами и с песней? Воспользоваться случаем и объясниться тебе в любви? Так я тебя не люблю, извини. Я тебя не сильно огорчил?

— Как это место называется? — Иван взял, не открывая глаз, флягу.

В ней оставалась еще пара глотков. Можно было выпить сразу, а можно было оставить на ночь, которая обещала быть не менее жаркой, чем день.

— Это место называется… Сейчас оно никак не называется, а раньше, до Возвращения, его называли Тель Мегиддо, а что? У тебя есть по этому поводу пожелания или жалобы?

— Нет. Просто стало интересно…

— Интересно ему… Вот мне интересно, так интересно. Я, когда сюда собирался, получил от Муслима указания по месту встречи и тому подобному, отправился к шефу…

— К кому? — переспросил Иван.

— К нему, Ваня, к нему…

— Повадился ты что-то встречаться с Дьяволом. Раньше ведь он, кажется, тебя не так чтобы выделял. Ты же с ним трижды до этого встречался? Всего…

— Ни фига себе — всего! Знаешь, сколько там у нас… да и у вас, желающих с ним встретиться? Как наши тамошние карьеристы мне завидовали! Три раза — это не просто много, это до фига! А когда он меня снова вызвал, тут уж даже я офигел. Но и это оказалось ерундой по сравнению с тем, как у нас разговор пошел… — Круль сделал паузу, явно давая возможность Ивану выразить свое отношение или проявить любопытство.

Но Иван промолчал.

— Нет, ну так нечестно, — обиженным тоном произнес Круль. — Я тут пытаюсь скрасить наше угрюмое времяпрепровождение, разрываюсь в попытках развеселить и увлечь, а ты молчишь. Нет чтобы… ладно, самым ленивым и скучающим голосом сказать что-нибудь вроде: ну чего там у вас с ним произошло? Так нет, молчит, как галат на допросе. А ведь мало кто тебе еще расскажет о личных встречах с Дьяволом. Мало кто вообще с ним встречался, а чтобы так свободно трепаться на эту тему — вообще единицы. Я, например, таких вообще не знаю, кроме меня самого, естественно… Придурок!

Круль выстрелил одновременно с возгласом.

— Нет, ну не идиоты? — помолчав, спросил сам у себя Круль. — Ясно ведь, что ничего не изменилось, что я тут, и настроение у меня лучше не стало, и все равно лезут на открытое место. Издеваются, и больше ничего. Да. Так о чем это я? О встрече с шефом…

Солнце утонуло в горизонте до половины, тени стали длинными и почему-то извивающимися. Иван прищурился, пытаясь рассмотреть того, кто шевелился за танком, но ничего не увидел. Ладно, пусть шевелится сколько хочет, лишь бы не стрелял и на сближение не шел.

— Вот ты спросил меня, как эта территория называется, — продолжил Круль, не обращая внимания на отсутствие реакции со стороны Ивана, — и не проявил никаких эмоций, а Дьявол — ржал.

— Что? — удивленно спросил Иван. — В смысле?

— Нет, не прикидывался конем, а смеялся, — пояснил Круль. — Вначале так просто хихикнул сдавленно, будто увидел что-то неприличное, а потом прыснул и заржал уже в голос. Странное, доложу тебе, зрелище — смеющийся повелитель Бездны и князь Тьмы.

— Так он на человека похож?

— Ну… Не так чтобы совсем, но некая антропоморфность имеет место быть. Отдаленная, но тем не менее… Так я ему больше ничего и не сказал, стоял и тупо ждал, пока он отхохочет. С потолка сыплется пыль и пепел, стены дрожат, обслуга впала в ступор и вибрирует, а он хохочет и хохочет… А потом вдруг замолчал, стал серьезным и каким-то даже печальным и приказал мне убираться и помнить свои обязанности.

— Какие?

— Свои. Я и пошел. Времени почти не было, но я успел немного порыться в нашей библиотеке, там, старые путеводители, книги и все такое… — Круль снова замолчал и молчал до тех пор, пока Иван не сдался и не спросил: «И что?» — А ничего. Получается, что до Возвращения это место было одним из самых плодородных районов Святой Земли. Там сады, огороды, сезон дождей и четыреста миллиметров осадков. Вот ты скажи, похоже это на самое плодородное место? И, кстати, местность здесь была вполне себе ровная. Нет, на фотках есть холмы, такие пологие, приличные, сглаженные. Я, как сюда въехал, поначалу решил, что ошибся и не там свернул.

Из-за горизонта выглядывала самая верхушка солнца, тающий огненный сугроб. Желтый сегмент плавился и растекался по линии горизонта.

— Как думаешь, чего Дьявол ржал? — спросил Круль.

— А что, Дьявол не ржет? — поинтересовался Иван.

— Злой ты, Ваня, неприятный желчный тип. И серой от тебя не пахнет. Ты мне скажи, Ваня, когда ты грехи Фомы на себя брал, что испытывал? Какие были ощущения? Я серьезно спрашиваю, Ваня!

Иван не ответил.

— Вот, например, когда я подписал Договор, так сразу почувствовал, как по всему телу прокатилась волна горячая, с ознобом. Шух! Кровь бросилась в лицо, голова закружилась, и я почувствовал сильный запах серы и с легкой печалью осознал, что отныне этот запах всегда будет со мной… а ты? Что ты почувствовал? Было ощущение потери или, наоборот, приобретения?

Ничего такого не было, мысленно произнес Иван. Ничего. Вкус хлеба, хруст крупной соли на зубах… и отвращение к самому себе. Страх? Страх пришел потом. И наплевательское отношение к своей жизни — тоже потом. Самое первое, что Иван испытал там, в заброшенном разваливающемся доме, была жалость к Фоме Свечину, с разорванным горлом, умирающему и просящему помощи.

Жалость — это хорошее чувство? Или прав был дед, когда говорил, что жалость угробила больше народу, чем чума и война вместе взятые?

— Что там наши покойники? — спросил Круль.

— Дались тебе эти покойники, — отрезал Иван.

— Лежат?

— Лежат-лежат, им здесь нравится.

— А солнце уже село, — сказал Круль. — И совсем скоро…

— Камни горячие…

— И что?

— Ну если камни горячие, то нас в приборы ночного видения особо не рассмотришь. Придется им подождать немного, пока остынет все…

— Хороший ты человек, Ваня, наивный до глупости. Люблю таких! Сколько мы с такими Договоров подписали — не счесть. И все ради чего-то хорошего, естественно. С дополнительными пунктами о неприменении в качестве орудия зла, о спасении здоровья у любимых людей, наказании преступлений и подлостей… И ведь полностью уверены, что продают душу не просто так, а благого дела ради… — Только в голосе Круля особой радости не было, отстраненность и грусть уловил Иван в этом голосе.

Безысходность какую-то…

— А ты ни разу не пожалел? — спросил Иван.

— Кого?

— Не кого, а о чем. О том, что подписал Договор.

— Не знаю, — ответил Круль. — Честно — не знаю. Не задумывался как-то. Понимаешь, Иван, какая закавыка… Рай мне как-то и не светил. Или это я сейчас так себя успокаиваю… Ты как себя чувствуешь, брат Старший Инквизитор?

— Нормально я себя чувствую.

— Нормально… Твою мать, — пробормотал Круль.

— Не ругайся, рога не вырастут, — посоветовал Иван.

— Да я не о тебе, успокойся. Это я о своем. Ты труп снайпера хорошо видишь?

Иван глянул — а что тут видеть? Вон лежит. Стемнело, но мухи видны отчетливо, зубы белеют в неприятном оскале. И запах совершенно отчетливый.

— Ты можешь отстрелить ему голову? — спросил Круль.

— Дурак, что ли? — поинтересовался в ответ Иван.

— Тебе что — трудно? — Судя по звуку, Круль даже повернулся к Ивану. — Не задавай идиотских вопросов, а просто всади пару пуль в голову. А лучше — с десяток.

— Придурок.

— Ты можешь не спорить, а просто выполнить мою просьбу?

— Твою милую небольшую просьбу, — протянул Иван, надеясь, что получилось достаточно противно. — Я…

Воздух, и без того сухой и горячий, вдруг стал шершавым и колючим, оцарапал горло, осел пылью на нёбе и языке. Темнота, разлившаяся вокруг, стала вдруг вязкой и плотной, облепила лицо, потекла огненно-холодными каплями по лицу, спине, по рукам. Иван поднес руку к глазам, словно ожидая увидеть эти тягучие капли на кончиках пальцев, но ничего там, естественно, не было.

Вернее, было, было, Иван ощущал это всей кожей, но не видел.

Ужас темной жижей выступил из расщелин внизу и стал подниматься, затопляя все вокруг. И без того зыбкие очертания камней, танков, складок мертвой земли приобретали вид чудовищ, живых чудовищ, проснувшихся от векового сна, озлобленных и жаждущих только одного — поглотить Ивана Александрова, превратить его в свое подобие, сделать ночным бесплотным кошмаром.

— …очнись!

Удар в спину.

Кто-то схватил Ивана за шиворот и встряхнул.

— Почему ты не выстрелил! — И это был не вопрос, это было обвинение, ярость и отчаяние были в этих словах. — Теперь поздно…

Теперь поздно, сказал вслед за Крулем Иван. Почему? И почему предавшийся стоит, не пригибаясь? Ведь тот, кто прятался все время за танками, сейчас свободно может его подстрелить…

Мир вокруг Ивана маслянисто колебался, темнота гулко плескалась о скалы, дробила камни и растирала танки в мелкую ржавую пыль. Звезды начинали мерцать и гасли одна за другой. Одна за другой. И это было даже забавно.

Смотреть на них и угадывать, какая следующая…

Темный ужас заполнит весь мир, поднимется до самой небесной тверди, надавит на нее… И небо треснет.

Может Бог создать такой ужас, который испугает его самого? Разрушит его создание?

Может. Все мы его создания, и каждый из нас может быть разрушен ужасом. Или другим Божьим созданием.

Вот кто-то поднялся из тени на склоне холма. Улыбается. Белозубая улыбка светится в темноте. Это снайпер. Он, оказывается, жив. Он все это время прикидывался мертвым. Сейчас он подойдет, и можно будет спросить у него, зачем он сюда пришел, зачем он и его приятели хотели убить Ивана Александрова. Зачем убили Марка. И почему не убили предавшегося.

Сейчас все можно будет узнать. Улыбающемуся снайперу осталось всего несколько шагов до вершины холма. Три-четыре шага. Три-четыре… Три-четыре…

Над головой Ивана прогрохотало, вспышка выхватила из темноты распухшее мертвое лицо, треснувшие, изъеденные мухами губы, глаза, в уголках которых что-то копошилось… Оскаленные зубы.

Снова прогремел выстрел, снова вспышка, между глаз мертвого снайпера зияла дыра, но он продолжал улыбаться и продолжал идти, не останавливаясь и не ускоряя шаг.

Выстрел-выстрел-выстрел.

Что-то лопнуло в голове Ивана, мир вокруг дернулся и застыл, кристально прозрачный и звонкий.

Иван вскочил, рванул из кобуры «умиротворитель» и выстрелил в лицо мертвого снайпера.

И бросился вперед, не переставая стрелять.

И остановился над упавшим, наконец, мертвецом, и продолжал стрелять, не обращая внимания на визг рикошетирующих от камней пуль.

— Все, хватит! — крикнул кто-то рядом, Иван слепо повернулся, вскинул руку и нажал на спуск.

И еще раз. И еще.

Удар швырнул его на землю, но Иван не выронил оружие, а продолжал жать на спуск, даже когда понял, что патронов в пистолете больше нет, и что он все равно не может убить предавшегося, не может превратить в кровавые клочья его лицо, как превратил лицо снайпера…

Пощечина обожгла лицо Ивана, перед глазами вспыхнули искры, в ушах зазвенело.

— Успокойся! — выдохнул прямо ему в лицо Круль, навалившись всем телом на Ивана, прижимая его к горячей земле. — Приди в себя.

— Нормально, — Иван сглотнул кровь. — Нормально. Можешь меня отпустить.

Снизу, от дороги, слышались крики, грохотали выстрелы, вначале автоматы, потом рванула граната. Еще одна.

— Спокойно, Иван, — Круль сел на землю. — Спокойно. Теперь уже скоро. Совсем скоро.

Выстрелы внизу не прекращались, они переместились дальше, к выходу из долины. Кто-то закричал — истошно, с надрывом, захлебнулся криком и замолчал.

— Они не успели, — сказал Круль, задыхаясь, будто долго бежал в гору. — Они не думали, что придут демоны… Не думали. А теперь… Теперь — поздно.

Снова крик. И снова оборвался.

— Ты вызвал демонов? — спросил Иван и провел рукой по своему лицу.

Мокро и липко.

— А у нас был другой выход? Ждать приезда парней из Конюшни? Только дождаться ночи.

— Подготовить пару трупов… — сказал Иван и сел. — Ты поэтому взбесился, когда я выстрелил в голову?

— Ничего… И так хорошо получилось… Только…

— Что «только»? — спросил Иван спокойно. — Только не все так хорошо?

— Не все… Демон овладел мертвым телом и убил человека. Я думал, что… думал, что пошлют только троих… четверых, по числу мертвецов. А похоже, эти твари пошли потоком… Каждый убитый превращается…

— И когда твое подкрепление одержит победу, там, внизу, будет почти два десятка мертвых тел, захваченных демонами? — все так же спокойно спросил Иван. — И чем они будут заниматься до утра? Насколько мне подсказывает жизненный опыт, они будут искать живых. Не так?

— Так.

— И тебя, как я понимаю, они не тронут?

— Не тронут.

— Забавно, — сказал Иван.

Внизу торопливо выстрелил пистолет. Потом рвануло, и все затихло.

— Кажется, нашелся порядочный. — Иван и сам удивился, что не испытывает ничего, кроме усталости и леденящего спокойствия. — Похоже, подорвал себя. На одного желающего меня угробить — меньше. Ты глянь, Круль, они там еще не перегруппировались? Ты не в курсе, демоны склонны к коллективным действиям или рвут живую плоть индивидуально?

— Замолчи, дай послушать.

Иван послушно замолчал.

Это даже смешно — предавшийся, самоуверенный и спокойный, прокололся. Думал, что все в руках, а на самом деле… Это будет даже забавно — уесть Круля таким необычным способом, взять и подохнуть прямо у него на глазах. Вот из принципа не стрелять себе в голову, когда одержимые подойдут в упор, а спокойно дождаться смерти, сказать что-нибудь этакое, обидное…

Круль нервничает, что-то говорит озабоченно. Говори, Круль, я все равно ни хрена не понимаю. Слышу, но не понимаю.

А… Ивану стало смешно. Это ведь он не просто так спокоен. Это его пытается захватить демон, не дожидаясь смерти. Такой предприимчивый демон, нетерпеливый. С другой стороны, овладев живым телом, он сможет еще долго развлекаться среди живых. Это вам не оживший покойник.

Иван встал.

Достал из кармана магазин, вставил в пистолет.

Обойдешься, красавец. Тело мне еще самому нужно. Самому. Хотя, интересно, если демон захватывает живое тело, его бывший владелец куда девается? Отправляется по предназначению и по делам своим или телепается в своей бывшей черепной коробке, имеет возможность видеть и ощущать происходящее?

— Слышь, Круль, ты бы шел себе подобру-поздорову, — сказал Иван. — Они тебя так не тронут, а если полезешь между нами, то могут и сорваться.

— Могут, — кинул Круль, всматриваясь в темноту. — Только ты не тарахти, не мешай слушать.

— Боишься пропустить момент встречи?

— Что-то типа того.

— И никак ты не можешь ребят отправить назад в Бездну? Не то чтобы я сильно на это рассчитывал, но помирать в мои ближайшие планы не входило…

— В мои — тоже. И я готов поспорить на что угодно, что и шеф не планировал меня так бездарно слить. Очень мило пообщались… Он поржал, я порадовался, что смог доставить ему несколько минут искреннего веселья.

— Может, он и не подозревал в тебе такого идиотизма, — предположил Иван. — Ваш рогатый честно был уверен, что ты в нужный момент бросишь меня и спокойно отойдешь в сторону. Чтобы не забрызгали. Или не разгрызли.

— Угу. Обязательно. Отчего же он тогда не отменил своего старого приказа?

— Это ты обо мне?

— О тебе. Защищать и не дать подохнуть. — Круль сплюнул.

— Обидно, — не мог не согласиться Иван. — А может, он просто забыл отменить? Или полагал, что после того, как я выжил прошлый раз…

— У нас такой путаницы не бывает. Приказы выполняются либо до тех пор, пока не выполняются, либо пока не поступает приказ отмены. Как, например, у Сизифа…

— А в аду сейчас работает Сизиф?

— Это я фигурально.

— Понятно. — Иван прислушался, от дороги не доносилось ни звука. — Может, они все-таки ушли?

— Все бросили и ушли, — сказал Круль и сел на камень. — Ты сам не чувствуешь?

Иван чувствовал. Каким-то шестым, седьмым или сто сорок девятым чувством он ощущал, что там, в темноте, клубится нечеловеческая злоба, что даже здесь, рядом, бесшумно скользит бесплотная ярость, ожидающая, когда Иван даст слабинку, подставится и предоставит возможность захватить свое тело.

— Тогда чего они тянут? — спросил Иван.

— Не знаю. Я еще никогда не был демоном. Ты не маячь, присядь, в ногах правды нет…

— Но нет ее и выше, — продекламировал Иван и тоже сел на камень. — А они так и не остывают.

— Долина с подогревом, — судя по голосу, Круль улыбнулся. — Смешная долина с подогревом.

Горячий ветер продолжал дуть, постоянно меняя направление, теребил волосы, гладил по лицу.

— Может, они все-таки уйдут? — без всякой уверенности в голосе предположил Иван.

— Ты бы ушел?

— Я бы — ушел. Когда взойдет солнце, то…

— Что «то»? Солнце одержимым не помеха. Захват тела — да, лучше в темноте, а дальнейшее существование прекрасно проходит в любое время суток. В любое. Не очень долго, понятно, плоть гниет, суставы выворачиваются. Через сутки-двое они потеряют подвижность, но…

— Но ни меня, ни тебя это успокоить не может.

— То есть абсолютно. Ты, кстати, есть хочешь? У нас есть пара галет.

Иван усмехнулся и хмыкнул.

— А чего? — обиделся Круль. — Я, например, пожую.

И он действительно достал из кармана галету и принялся с хрустом ее жевать.

— Марк сказал…

— Марк много чего говорил, — ответил с полным ртом Круль.

— Марк говорил, что ты читал ту книгу…

— Какую?

— Ту.

— А… Ту… Полную Библию?

— Испорченную Библию.

— Ты так это называешь? — Круль достал еще одну галету. — Может, поешь? Последняя.

— Приятного аппетита.

— Как знаешь.

— Так ты читал?

— Читал.

— И?

— Ничего.

— О чем там? — Иван поерзал на камне, борясь с желанием дотянуться до сидящего поодаль Круля и дать ему в рожу.

— Ты об этом… Я толком и не понял. Бред какой-то…

— Мне лень, — предупредил Иван, — но я справлюсь с ней и насую тебе в рыло. Встану и насую. Или даже вставать не буду, прямо с места отстрелю тебе что-нибудь жизненно не слишком важное… А ты и ответить мне не сможешь, так как имеешь приказ спасать мне жизнь. Да?

— Можешь попробовать, — не стал спорить Круль. — Но, когда те парни пойдут наверх, я тебе пригожусь со всеми органами, даже не слишком жизненно важными.

— Убедил, — сказал Иван. — Но ты должен мне рассказать… Марк для этого жизни не пожалел…

— А кого может беспокоить его жизнь? — почти искренне удивился Круль. — Он не отсюда. Родился не здесь. Его здесь вообще быть не должно. И книга эта… Ладно я, предавшийся, подписавший Договор, по слабости или еще по какой причине выбравший синицу в руке, а не журавля в небе, для меня такое болезненное любопытство простительно и даже похвально, но ты, крещеный и где-то даже верующий человек… как тебя может это интересовать?

— Не знаю, — неожиданно для себя честно ответил Иван. — Я и прочитать толком ничего не успел… Но ведь Фома…

— По словам твоего Марка, — напомнил Круль.

— Но ведь Фома погиб из-за этого…

— Опять-таки, по словам твоего Марка.

— Но у него был суббах! Это его суббах! — Иван выхватил из кармана четки и протянул их в сторону Круля, будто тот в темноте мог их рассмотреть, а, рассмотрев, принять их как аргумент.

— Это только четки. Бусинки, нанизанные на ниточку. И слова мусульманина, который вполне мог оказаться и не мусульманином вовсе. Я видел слишком много лжецов и слишком часто слышал ложь. И сам я врал слишком часто, чтобы кому-то верить, — голос Круля стал звучать твердо и безапелляционно. — Ты видел человека, который сказал, что прибыл через Игольное ушко, который сказал, что был приятелем твоего друга, и который сказал, что книга, которую он называет Библией, является настоящей Библией, а те, что мы с тобой читали с рождения, — подделки. Чищенные новоделы. И ты сразу ему поверил?

Он прав, подумал Иван. Он абсолютно прав. Но Марк умер… Можно ли умереть для того, чтобы обмануть одного-единственного человека, спросил себя Иван и ответил, что да, можно. Что, как оказалось, отринувшие готовы на все, лишь бы послужить Богу своим, странным, извращенным способом и отдать душу на вечные муки.

Каким простым и прозрачным казался мир еще полгода назад.

По эту сторону были свои, честные, насколько это возможно, безгрешные, по мере отпущения грехов. А на той стороне были враги. Они были неправы. Они знали, что неправы. Они упорствовали в своих заблуждениях не оттого, что верили, а из общей вредности. Чтобы поступить наперекор хорошим, честным, чистым людям.

А теперь вот поди разберись.

— Что такое апокалипсис? — спросил Иван.

— Откровение на греческом. Ничего такого особенного. Просто слово. Стоит первым в тексте. И всех делов… — Силуэт Круля был еле заметен — темное на черном, как Иван ни присматривался, ни одного движения уловить не получалось, хотя сейчас каким-то образом стало понятно, что предавшийся развел руками.

А в голосе прозвучали нотки довольно искреннего разочарования. Он тоже надеялся прочитать нечто такое. Нет, нечто ТАКОЕ. А вместо этого…

— Ладно, все там ерунда, бред, но все-таки, — Иван спрятал суббах в карман. — Что там было?

— Ты Библию читал? — спросил Круль.

— Да, — коротко ответил Иван.

Коротко и кротко, хотя в другое время за такой вопрос мог бы попытаться и в драку полезть.

— Так вот, текст Библии по сравнению с этим Откровением этого Иоанна — простое, прозрачное, даже веселое и развлекательное чтение. Честно.

От дороги послышался странный, скрежещущий звук, Круль замолчал, Иван тоже прислушался, затаив дыхание, с минуту они ждали, но ничего не произошло и не прозвучало.

— В общем, опуская подробности, там — о конце света, — сказал Круль. — История с драконом, всадниками, зверями… Конкретно достается отчего-то Вавилону и моему шефу. Самая мягкая формулировка в его адрес — дракон. Большой такой, махнул хвостом и снес кучу звезд с неба… И в конце концов сброшен в огненное озеро на вечные времена.

— Нормальное, правильное произведение, — не удержался Иван.

— Наверное. Только и людям там не слишком весело прописано. И мор, и язвы, и реки кровью, и вода горькая, и мухи… — Круль хлопнул себя по лбу и выругался.

— И все? — спросил Иван.

— Еще про Новый Иерусалим и построение царства Божьего на земле…

— На земле? — удивился Иван — Царство Божье — рай.

— Вот и я так думал. А по Откровению — ничего подобного. Конкретный город, из золота и камня, кубический, если верить тамошним измерениям, — Круль вздохнул. — Когда Муслим мне книгу дал, я схватился за нее, а прочитал — и ничего. Нет, странное ощущение было, понимаешь, что бред, но мороз по коже отчего-то пробирает, и во рту сохнет. Начинаешь разбирать подробно — все расползается на картинки и рисуночки. И… Тихо…

Шорох.

Осыпается песок. Ритмично так осыпается. Ш-шух, ш-шух… И с другой стороны холма — тоже. Ш-шух, ш-шух…

— Похоже, это за нами, — пробормотал Круль. — Может, постреляем?

— Может, — согласился Иван.

Он вернулся на свое место, лег и взял «шило».

— Не давай подойти! — громко сказал Круль.

Оптика на винтовках стояла неплохая, видно в темноте в нее было лучше, чем невооруженным глазом. Но, к сожалению, это был не ночной прицел.

Иван увидел темные силуэты. Даже не темные, какие, к свиньям собачьим, темные, если почти сливались они со светлыми камнями и почти белым песком. Если бы они не двигались, то и не заметил бы их Иван. Но они шли. Медленно, с трудом переставляя ноги, но шли.

Круль выстрелил первым.

— Попал? — спросил Иван.

— С ног сбил, — ответил Круль.

— Ты сам ведь говорил — в голову нужно, — засмеялся Иван и нажал на спуск.

Приклад стукнул его в плечо, силуэт, заполнявший прицел, качнулся и исчез.

Как же, в голову, сказал Иван. Попробуй тут различи.

Он перевел винтовку в сторону, нащупывая следующую цель, выругался, понимая, что, как бы медленно сейчас ни двигались ожившие мертвецы, с такой скоростью прицеливания он их перестрелять не успеет. Демоны умеют координировать свои действия, в этом Иван убедился.

Шли они широкой цепью, с интервалом в десять — пятнадцать метров. Или даже больше. Матерясь сквозь зубы, Иван поймал в прицел одного из них и выстрелил.

Тело дернулось, но продолжило движение.

Спокойно, приказал себе Иван. Спокойно. Не нужно психовать. Вдох — выстрел — выдох. Вдох…

Этому он в голову попал. Попал, успел заметить, как разлетелось в стороны что-то темное.

Следующий…

Они с Крулем все-таки прозевали начало атаки. Услышали шаги и шорохи, только когда покойникам до вершины оставалось метров пятьдесят. Хотя, засеки они мертвецов раньше, с какой дистанции смогли бы открыть огонь? Правильно, с тех же пятидесяти метров. Так что…

Иван не заметил, как расстрелял магазин. Нажав на спуск впустую, Иван потянулся за новым магазином, потом вставил его, дослал патрон, и тут оказалось, что покойники движутся не так медленно, как хотелось.

Иван вскочил на ноги. Оптика — вещь хорошая, но на близком расстоянии ни хрена она не помогает. Поймать в нее движущуюся цель — проблема. Особенно ночью, пусть даже цель и не прыгает из стороны в сторону, как спецназовец, а просто идет, раскачиваясь и спотыкаясь.

Теперь прицел только мешал.

Круль стрелял с небольшими интервалами. Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп… И гильзы стучали по камням, отскакивая.

Иван стал стрелять от бедра, направляя туда, где темнота казалась чернее, где чудилось движение или слышался шорох.

Раз или два он попал — пули сочно ударили в тела. После второго выстрела Иван услышал даже треск ломающейся кости и шум падения.

Темнота сгустилась совсем рядом, запахло кровью, Иван выстрелил из винтовки, повернулся и снова выстрелил, услышав шорох у себя за спиной. Остаток магазина он разрядил, стреляя в темноту веером, переводя ствол после каждого выстрела в сторону.

Когда магазин опустел, Иван положил винтовку на землю — не бросил, а отчего-то положил аккуратно, чтобы не повредить прицел.

У них светятся глаза. Точно — святятся. Вон пара огоньков приближается справа. Движущиеся огоньки на фоне неподвижных звезд.

«Умиротворитель» прогрохотал, вспышка на миг осветила вершину холма. И ослепила Ивана. Перед глазами поплыли пятна.

И камешки заскрипели совсем рядом.

Иван ткнул пистолетом перед собой, ствол уперся во что-то упругое, Иван нажал на спуск. И еще раз. Так в голову твари не попадешь, но хоть что-то нужно было делать. Хоть что-то…

За спиной загремел пистолет Круля.

Вот, в общем-то, и все, подумал Иван, отступая назад и стреляя уже наугад, ничего не видя в темноте после вспышек выстрелов.

— У меня есть граната! — крикнул Круль.

— Засунь ее себе… — Иван не договорил, что-то толкнуло его в грудь, Иван сделал шаг назад, споткнулся о камень и понял, что падает, что равновесие удержать не получится.

Что-то кричал Круль, стреляя часто, словно для него очень важно было опустошить магазин.

Иван не упал — сел на камень, оружие не выронил. Даже выстрелил между белесых огоньков глаз одержимого.

У него в магазине еще оставалось два патрона. Иван считал. На всякий случай. Пуля в голову — не самый плохой выход в этой ситуации. Он еще не решил, стреляться в последний момент или нет. Не то чтобы он боялся греха самоубийства. В его положении — грехом больше, грехом меньше дела не решают.

Выпустив предпоследний патрон, Иван даже успел с сожалением подумать, что в аду, помимо отмеренных за грехи мук, придется еще и Круля видеть, улыбающегося и почти счастливого.

Круля свалили. Он задавленно кричал, хрипел, похоже дрался, но его не убивали. Правильно, чего они будут убивать посланца ада?

Последний патрон Иван спалил, не задумываясь, бросился вперед, перепрыгнул через упавшее тело и побежал с холма.

Дуракам везет, и он смог сделать почти с десяток шагов, прежде чем споткнулся и полетел вперед, в темноту, выронив пистолет и автоматически выставив вперед руки.

Ослепительная боль ударила в плечо, Иван врезался в камень, отлетел в сторону, проехал грудью и животом по осыпи, раздирая одежду и кожу. Вскочил на ноги, но не удержал равновесия и снова упал, перекувыркнувшись через голову несколько раз. На этот раз он приложился о камень спиной и затылком. Но сознания не потерял.

Тело перестало слушаться, но мысли были ясные и четкие.

Вот и все, подумал Иван. Кушать подано! Хотя демоны людей не жрут, они их либо убивают, либо…

Да нет, они только убивают. Иван ни разу не видел и не слышал ни от кого, что демоны захватывают все новые и новые тела.

Он даже как-то попал в деревеньку, в которую забрел одержимый.

Пустые улицы, кровь, изуродованные тела в домах и во дворах, даже животные были убиты одержимым, а сам он неуловимо быстро двигался между хозяйственных построек и между деревьев.

Они тогда помотались, прежде чем очередь подрезала одержимому ноги, и он потерял подвижность. Потом стреляли в голову, но одержимый, успевший убить, и убить неоднократно, никак не хотел умирать, поднимался на перебитые ноги, падал, заливая землю кровью, в голову ему попало несколько пуль… Одержимый полз на коленях, вытянув вперед руки и воя что-то разорванным ртом.

Если бы тогда… если бы в каждого убитого человека вселялся демон, то одной группы там бы не хватило. Точно не хватило бы…

Или это Круль как-то не так сформулировал свой рапорт шефу? Может, и так.

Иван попытался встать, рука подломилась, и он тяжело свалился на бок.

Встать, приказал себе Иван. Это очень важно — встать. Не для Круля, не для одержимых, для себя самого — важно. Имеет же он право на последнее желание? На подвиг имеет право?

Иван пошарил вокруг руками, нащупал большой камень, оперся, подтянул ноги, навалился на камень животом и, застонав, выпрямился.

Алле! Вот так вот!

Из-за какой ерунды люди совершают глупости. Иван решил встать только потому, что так захотелось перед смертью. Марк бросился под пули, чтобы спасти испорченную Библию. Круль рисковал жизнью, чтобы… Чтобы что?

Неважно.

Иван почувствовал, что земля под ногами колеблется, решил, что, пожалуй, до подхода одержимых равновесие будет удерживать трудно. Можно присесть на камень. Лучше умереть сидя, чем лежа? Благороднее?

Иван сел.

За ним шли. С холма сыпались камешки, слышались странные хлюпающие звуки. Показалось или Круль на самом деле все еще борется за свое право умереть возле Ивана Александрова.

Странный человек.

Ивана в последнее время окружали все больше странные люди. Да и сам он… У нормальных людей перед смертью мысли должны быть какие-то возвышенные. Там, прошлое должно пролететь перед глазами. А Иван Александров сидит на камне, тупо пялится в темноту и думает о том, как нелепо и глупо выглядит вот так, сидя на камне и глядя в темноту.

Над холмом полыхнуло. Белый ослепительный свет ударил Ивана по глазам, выжег их и ворвался в голову с такой силой, что череп загудел, как треснутый колокол.

Вокруг загрохотало, разрывая еще и барабанные перепонки, будто одного удара светом было недостаточно, чтобы прикончить человека, спокойно сидящего на камне в ожидании смерти.

Зажимая руками уши и зажмурившись, Иван упал на колени.

Его схватили за руки и за ноги, куда-то потащили, а он и не отбивался, даже и не пытался понять, кто сейчас волочит его по камням, не было ни сил, ни желания задавать дурацкие вопросы. Иван вообще был не уверен, что кто-то разберет сквозь гудящую вибрацию его черепа хоть слово.

Мир дребезжал, раскачивался и гремел. Гремел и раскачивался.

Ивана положили на что-то мягкое. Запахло спиртом, чем-то холодным протерли внутренний сгиб локтя. Укол. Руку согнули, кто-то приказал Ивану держать руку так, хорошо, ответил Иван и удивился, что слышит и свой голос, и еще чей-то незнакомый. Ему сказали открыть глаза, и он открыл, даже не попытался ни возразить, ни объяснить, что глаза его выгорели от той вспышки.

Он, оказывается, видел.

И ему не было больно, когда кто-то посветил ему в глаза и сказал, что все нормально, что сейчас будет легче. И сказал глуше, по-видимому в сторону, что ничего тут страшного нет. Ушибы и пара-тройка сломанных ребер. Через пару недель все пройдет.

Через пару недель все пройдет, сказал Иван. И, спохватившись, добавил, что там, на холме, где-то должен валяться Круль. Его легко найти, он воняет серой, сказал Иван. И засмеялся, потому что это очень смешно — лежащий на вершине холма воняющий серой предавшийся.

Все нормально, сказали Ивану. Мы его нашли. Все нормально…

— У меня есть просьба, — сквозь смех сказал Иван. — Ма-аленькая просьба.

Иван хотел показать пальцами, какая маленькая у него просьба, но пальцы не подчинились.

— Что? — спросили Ивана.

— Убейте Круля. Пожалуйста, — попросил Иван. — У меня что-то рука на него не поднимается, а у вас — получится. Он сволочь, этот Круль. Это он демонов вызвал. Он… Вы его пристрелите, ну что вам стоит…

— Хорошо, — сказали Ивану. — Сейчас прямо и застрелим…

— Только вы его не больно, — Иван прекратил смеяться. — Вы его не больно…

Иван прикрыл на секунду глаза. Всего на секунду, а открыть не смог. Веки не поднимались.

— Поднимите мне веки, — прошептал Иван.

Его, наверное, не услышали.

Еще несколько секунд Иван слышал отдаленные звуки выстрелов, чьи-то голоса, а потом наступила тишина.

Хорошо, успел подумать Иван. Хорошо.

…Он стоял на вершине холма. Того самого, это Иван знал точно, только не было вокруг ржавой техники, склоны холма были покрыты травой и цветами. Красными, розовыми, белыми. И земля вокруг не была измята и искорежена. Не было складок и застывших волн, не было странного каменного всплеска на горизонте. И ветер был прохладный.

— Хорошо, — сказал Иван.

— Да, — сказал голос за спиной.

Иван оглянулся. Марк лежал в траве, раскинув руки и глядя в небо.

— Ты жив, — Иван не спрашивал, просто констатировал факт.

— He-а, — улыбнулся Марк. — Я умер. Меня убил снайпер, а потом — вы. Хотя потом я уже был и не я вовсе.

— Значит, это я тоже умер? — спросил Иван, понимая, что вопрос звучит глупо.

И вообще, даже если он умер, то на ад это не похоже, а встретиться в раю с мусульманином он не может никоим образом и ни при каких обстоятельствах. Если даже произойдет чудо, и Александров Иван попадет в рай, то это будет рай, в котором никакой мусульманин не сможет вот так валяться в траве.

— Нет, ты спишь, — снова улыбнулся Марк.

— A-а… — протянул Иван и сел рядом с Марком. — Тогда — ладно. Ты уж извини, я книгу спасти не смог…

— Жаль. А Круль?

— Круль сказал, что там какая-то ерунда о конце света.

— Можно и так сказать, — согласился Марк. — А можно и не согласиться с категоричным суждением твоего друга.

— Кого?

— Друга, кого же еще? — Марк даже приподнялся на локтях, посмотрел на Ивана удивленно. — А как еще можно назвать человека, который несколько раз спас тебе жизнь? И которому ты сам спасал жизнь. Разве это не дружба?

— У него есть приказ Дьявола охранять мою жизнь.

— А у тебя есть чей приказ?

— А я просто не могу выбрать удобный момент. Уже давно нужно было…

— Ладно. — Марк снова лег на спину и закрыл глаза. — Время рассудит. Время — лучший судья…

— Это из вашего Корана?

— Дурак, — не открывая глаз, сказал Марк. — Как я могу цитировать в твоем сне Книгу, если ты ее не знаешь? Кто-то сказал, что сон — небывалое сочетание бывалых впечатлений. Так что я могу говорить только то, что ты знаешь. Никакой истины я тебе открыть не смогу, уж извини. Кстати, извини, что я с тобой на «ты». При жизни я старался говорить людям «вы». Но ты тут главный.

— Тогда зачем мы встретились?

— Сложный вопрос. Может, тебя что-то беспокоит?

— Сейчас ты еще спросишь, не хочу ли я об этом поговорить.

— А ты хочешь об этом поговорить?

— Проехали, — засмеялся Иван. — Я хотел спросить… Когда мы с тобой разговаривали возле машины… ну, перед тем как ты меня расковал.

— Помню. И что?

— Я сказал, что неверующие попали в наш мир, и это значит, что они должны были принять христианство, а это значит, что наша вера — единственно верная…

— Ты сказал.

— А у тебя было такое странное выражение лица… Словно ты услышал какую-то глупость. Или еще что… — Иван почесал в затылке.

Откуда-то прилетел белый мотылек, сел на протянутую руку Марка.

— Ты продолжаешь играть с собой в ту же игру, задаешь себе вопросы, на которые может ответить только реальный Марк. Реальный. Тот, который умер. А я, напоминаю, только плод твоего воображения и персонаж твоего сновидения. Да, тебе показалось, что выражение его лица при этом твоем утверждении несколько изменилось. И, возможно, именно в том направлении, о котором ты говоришь. И это может значить все что угодно. У него вдруг заболел живот. Он вдруг вспомнил, что говорит с иноверцем. Ему стало обидно, что ты прав, что именно это доказывает истинность твоей веры… тебе было бы обидно, если бы я… если бы он доказал, что христианство — ложное учение, а вот мусульманство — совсем другое дело? Было бы обидно?

— Было бы, но ведь есть и другой вариант, — сказал Иван. — А что, если и у них оказались неверующие? Ну ведь материальные предметы продублировались? Месторождения, залежи… Картины, иконы, книги… Они ведь произведения человеческих рук. Так, может, и люди, не верившие в Бога, не выбравшие веру, были продублированы? Господь ведь всемогущ.

— Это у тебя не вопрос прозвучал в конце? — осведомился Марк.

— Это утверждение. Или дажеконстатация. Господу под силу создать все…

— И превратить одну душу в три?

— Да. Наверное. Не знаю. Но если это так, то тут возможно всякое. Нет? И ты зачем-то сюда пробрался? Рискнул всем: душой, телом — не ради того, чтобы смутить меня? Я не страдаю манией величия. И еще ты не христианство пришел спасать. Ты решал свои проблемы, отвечал на свои вопросы, а я… и Круль — мы только орудие, инструменты… Не так?

Марк промолчал, красноречиво улыбнувшись.

— И еще. Если бы даже прибыл спасать христианство, то почему тебе стал бы помогать Круль? И Дьявол в его лице? Ведь Круль и шагу не ступает без разрешения и ведома Бездны. И еще его дед, который тоже что-то знает обо всем происходящем. И меня ведь зачем-то связали с предавшимся. И Фома поверил. И даже отринувшие отчего-то были уверены, что ко мне придут с каким-то предложением, и это даст мне шанс посрамить дьявола. Что происходит? Что…

Мотылек взлетел с руки Марка, на мгновение повис в воздухе перед лицом Ивана и улетел, растаял в вышине.

— Ты слышал, что мотылек является символом души? — спросил Марк.

— Если это знаешь ты, значит, знаю и я. И то, что ты постоянно уходишь от ответа, значит, что это пустой сон, бессмысленный. И я проснусь…

— Проснешься. Конечно, проснешься. Но мы с тобой знаем, что у тебя появились сомнения. Не по поводу твоей веры, не по поводу мусульманства или еще чего-нибудь. У тебя появились сомнения посерьезнее. Ты усомнился в том, что мир такой, каким тебе его описывали и каким ты его себе представлял. Ты это чувствовал и раньше, ты видел, что правильные поступки не всегда добрые, а отличить зло от добра — очень не просто. И что даже вера не всегда спасает душу… Но теперь ты получил подтверждения своим сомнениям. Ты видел, чувствовал, осязал и даже обонял нечто, не вмещающееся в твой мир. И теперь тебе мало веры, теперь тебе нужны знания. Помнишь, что как-то говорил отец Серафим? Знание — противоположно вере. Помнишь?

— Помню.

— Вот в этом и дело. И, похоже, перед тобой соблазн, величайший соблазн в мире. Ты можешь УЗНАТЬ. И это значит, что можешь перестать ВЕРИТЬ. Вот тут могут стыковаться интересы Марка и Дьявола. И отринувших. Может, они это уже знают? Может, хотят узнать через тебя? И что-то разрушить… или создать… Я не могу давать ответы, я могу только ставить вопросы. А отвечать на них можешь ты. Или не отвечать. Ты как себя чувствуешь? Как вы себя чувствуете?

… — Как вы себя чувствуете? — спросил мужчина в белом халате, склонившийся над Иваном.

— Ничего, — ответил Иван. — Бок болит немного, и все будто бы покачивается…

— Бок и будет побаливать, переломы сразу не заживают. А покачивание скоро пройдет. Вот, как только мы пристанем к земле, так и пройдет.

— Пристанем? — спросил Иван. — Вы хотите сказать, что…

— Доктор хочет сказать, что мы на корабле.

Иван повернул голову на голос, доктор отступил в сторону.

— Ну что уставился? — осведомился Круль. — Давно не виделись? Я знаю, что красив и привлекаю внимание.

Предавшийся лежал на кровати у противоположной стены, укрытый одеялом. Голова была обмотана бинтом, левая рука, лежавшая поверх одеяла, была в гипсе, оба глаза заплыли, но улыбка была такой же неприятной, как и обычно.

— Доктор, он откуда здесь? — спросил Иван.

— Вас погрузили вместе, — пояснил доктор. — Мы хотели положить вас отдельно, но никто больше не согласился спать в одной каюте с предавшимся.

— Я тоже не соглашался…

— Ты не возражал, — сказал Круль и засмеялся.

Глава 04

Мореплавание Ивану даже понравилось. К качке он привык почти сразу, к вечеру уже не тошнило и голова не кружилась. На следующее утро Иван даже получил разрешение от врача на прогулку, выбрался из каюты, почти час бродил по палубам и трапам, рассматривал окрестности, а также удивлялся, отчего это корабль «Звезда веры» наполнен такими молчаливыми и неконтактными людьми, что пассажирами, что членами экипажа.

Поднимаясь по трапу на следующую палубу, Иван слышал голоса и даже смех, но, подойдя ближе, обнаруживал настороженную тишину. На него даже не смотрели толком, так, искоса глянут, когда он проходит, и торопливо отводят взгляд.

Матросы проносились на ускорении, опустив взгляд, а один или два даже перекрестились, проскочив мимо.

Своих вещей у Ивана не было. Сумки сгорели в машине, а одежда — черная форма Старшего Исследователя Объединенной Инквизиции — исчезла неизвестно куда. Очнувшись, Иван обнаружил себя в пижаме. Вот в ней, набросив на плечи халат, Иван и прогуливался по кораблю.

Который, кстати, Хайфу все еще не покинул. Болтался на рейде в компании десятка таких же кораблей.

— А поодиночке корабли не ходят, — пояснил доктор во время вечернего посещения. — Уже с год как приказано передвигаться в составе конвоев во избежание и для предотвращения. Пираты, знаете ли…

— Что, вот так вот прямо в виду города, внаглую? — усомнился Круль.

Доктор мельком глянул на него через плечо и снова повернулся к Ивану.

— Все так серьезно? — спросил Иван.

— Даже и не знаю… — Доктор взял руку Ивана за запястье и стал считать пульс, бесшумно шевеля губами и глядя на свои наручные часы. — Шестьдесят пять. Неплохо. Голова, говорите, не болит?

— Нет. Так что с пиратами?

— С пиратами, извиняюсь, хреново. — Доктор задумчиво посмотрел на Ивана, словно прикидывая, а не заглянуть ли тому в горло и не отправить ли на какие-нибудь процедуры. — Пираты нападают на отдельные корабли, грабят и даже убивают. Тех, кто пытается сопротивляться. Вы разве не слышали об этом?

— Я… — Иван кашлянул. — Я не так чтобы следил за новостями. Был занят…

— Водка, пиво, гулянки, тяжелые ранения и лишение свободы, — засмеялся Круль. — Занят был.

Врач на голос не оглянулся. Врач вообще на Круля старался обращать внимания ровно столько, сколько требовалось для минимального выполнения обязанностей корабельного врача.

— Прошлый раз мы здесь почти неделю стояли, пока весь конвой собрался и военные корабли подошли. Жутко неудобно, но ничего не поделаешь…

— Ничего, — подтвердил Круль. — Нет, конечно, можно было бы предупредить об отлучении пиратов в случае непрекращения ими нападений. Хотя бы в выходные и праздничные дни. Ведь даже в Божье перемирие работают не покладая рук. Но Объединенная церковь почему-то не хочет принимать столь кардинальные меры. Почему, Михаил Семенович? Что по этому поводу слышно среди мареманов?

— Я не знаю. — Врач встал, не оглядываясь на предавшегося. — Вам, брат Старший Исследователь, ничего больше не нужно?

— Да не нужно ему ничего, не нужно! Можете идти, — сказал Круль. — У вас аллергия на запах серы?

— У меня аллергия на предавших веру, — не выдержал доктор. — Мне неприятно, что я вынужден оказывать помощь такому, как вы… И…

— Так не оказывайте. — Круль прищурился, словно рассматривал доктора в прицел. — Оставьте меня умирать. В конце концов, Гиппократ — явление языческое, клятва его имени с верой и христианством не согласуется… Вообще, доктор, а какого лешего вы нарушаете волю Божью? То есть Господь насылает болезнь с неким умыслом, с целью какой-то, а тут вы, клистирные трубки, набегаете — и давай человека лечить. Вы же мешаете ему понять, к чему его Господь готовит. Это ж представьте себе, покрыли Иова язвы, только он задумался, чтобы к Богу с вопросом обратиться, а тут — бац — дерматолог с мазями и кремами, и язвочки лечит. А ветеринары скот спасают от падежа. И такой поучительный эпизод из Ветхого Завета летит ко всем, извиняюсь, чертям. Я вообще полагаю, что все доктора совершенно справедливо отправляются в ад. Вы, доктор, в лице изменились… Что так? Не знали, что все доктора после смерти идут в геенну? Рядом с адвокатами, извиняюсь, развлекаются. То препарируют друг друга, то клизму поставят, то трепанацию какую затеют. К ним даже чертей и демонов для мучения приставлять не нужно, сами справляются. Куда же вы, доктор?

Дверь каюты захлопнулась, и Круль удовлетворенно засмеялся.

— Сука ты, Круль, — глядя в потолок, сказал Иван.

— Да. То есть не сука, кобель. И тогда это звучит уже как комплимент. Если женщину именуют сукой — это оскорбление. Если мужика кобелем…

— Какого хрена ты человека достаешь? Он ведь тебе ничего плохого не сделал…

— Не сделал. Добрый доктор. Честный. А ты знаешь, что пираты, захватив корабль, не убивают безоружных. За небольшим исключением. Если на корабле есть предавшиеся, то с оружием они или без, мужчины, женщины, дети — без разницы. Их убивают. И не просто убивают, а с выдумкой, с фантазией. С душой, я бы сказал. Понятно тебе? — Круль, закряхтев, сел на постели. — Это доктора не волнует. Если бы ты спросил его, он бы сказал, что так и нужно. Так им, предавшимся, и нужно. Ты спроси…

— Чего это он будет со мной на такие темы разговаривать? Кто я ему?

— Ты ему брат Старший Исследователь, между прочим. Забыл? Он ведь к тебе только по званию и обращается. Не Ваня, не батенька, а сугубо брат Старший Исследователь… Ты все еще не понял, что тебя на самом деле сделали Инквизитором? Не понял? Да от тебя все сейчас шарахаться должны на корабле. Это в Конюшне ты заразился нигилизмом и наплевательским отношением к братьям-Инквизиторам, мог даже хамить председателю комиссии, а простые люди помнят, что Инквизитор, самый завалящий: младший помощник, секретарь-письмоводитель, — может любого из них остановить, задержать, подвергнуть допросу. И передать в руки светских властей на предмет наказания и принятия мер физического воздействия. Тебя даже убить нельзя без вреда для убийцы. Или ты не знал, что убивший Инквизитора попадает под действие пункта пять раздела восемнадцатого Соглашения? Вечное проклятие с невозможностью отпущения грехов. И даже в Договоре с адом это отмечено как форс-мажорные обстоятельства. Если я тебя сейчас убью, то все мои преференции, льготы и прочие посмертные радости накроются медным тазом. Большим и медным, — Круль помахал Ивану рукой. — А ты все так по-простому, живешь и не знаешь. Вообще, с тобой на борту наш лайнер мог бы спокойно перемещаться по самым опасным районам морей и океанов. В принципе, капитан должен был поднять вымпел, извещающий всех, что на борту ты. Инквизиция могла бы взять под свою защиту все корабли, но почему-то не делает этого. Почему?

Иван закрыл глаза.

Нет, Круль прав. Иван действительно не осознал, что, получив удостоверение и черную форму, он на самом деле перестал быть простым оперативником. Все еще относится к себе как к обычному, нормальному человеку. А окружающие воспринимают его иначе. И теперь становится понятным, отчего все так шарахаются в стороны.

Инквизитор и предавшийся в одной каюте. Оба побитые. Что это значит? Никто ничего не может знать наверняка, и это должно порождать слухи. От страшных до нелепых.

А убивать Ивана теперь могут только по недоразумению. Или предавшиеся собственными руками. Нет, галата, конечно, форма и звание не остановят, но галаты вне Святой Земли не действуют, и это значит, что после отплытия Иван может жить как в режиме бессмертия в компьютерной игре.

Иван открыл глаза и посмотрел на молчащего Круля. И натолкнулся на его серьезный, внимательный взгляд. Ожидающий взгляд.

Ты еще не сообразил? Давай-давай, говорил взгляд предавшегося, шевели мозгами.

Какого, подумал Иван. Что такого я должен придумать? Или вспомнить? Да, Инквизитор. Да, еще не привык к этому почетному званию… И…

Вспышка.

…Комната исчезла, Иван снова стоял возле дороги. Марк замирает, кровавые ошметки вылетают из его спины, тело запрокидывается и начинает падать. Падает. Иван бросается вперед. Он перестает соображать, стоит в полный рост в двух сотнях метров от снайпера и палит из своего «умиротворителя». Бах-бах-бах… Все происходит медленно, и даже выстрелы звучат глухо и протяжно. Пистолет завывает, всхлипывая, сплевывая гильзы и конвульсивно дергаясь в напряженной руке Ивана.

Снайперы должны были пристрелить Ивана сразу же, в первую секунду. Их двое, оба прекрасно его видят и не попадают. Они даже не стреляют, эти странные снайперы. Иван смотрит на все происходящее со стороны. Черная форма на белесом фоне выгоревшей земли — прекрасная ростовая мишень. Черная форма. Легкое движение пальца, и черная форма становится дырявой и красной от крови. Только чудо может спасти идиота-инквизитора. И оно, естественно, происходит. Два раза, потому что два снайпера не стреляют, замешкавшись. Как там сказал Круль? Один из них даже привстал?

Замешкавшийся галат? Не смешно. Тот выстрелил бы дважды. И трижды. И радостно провозгласил бы, что делами закона не оправдается никакая плоть…

И выходит… Выходит…

Иван вдруг понял, что стоит посреди каюты и сжимает виски ладонями.

— Дошло? — спросил Круль. — Я ведь по роже вижу — дошло. Не галаты нас прижали у дороги. Не галаты. И не предавшиеся… Ты же нюхал покойничка на холме. Мертвые тела предавшихся продолжают источать запах серы, дабы кто-нибудь не спутал и не похоронил их по христианскому обряду. Значит, не галаты, не предавшиеся. Отринувшие? Многовато получается отринувших. Сам понимаешь, человек, сознательно решивший отказаться от рая, дабы подчеркнуть свое бескорыстное служение Богу, явление редкое, штучное, можно сказать. Так кто ставил засаду, Ваня? Кто имеет на вооружении «шило»? Кто может получить информацию прямо из Конюшни? Думай, Ваня, думай. Соображай! Твоего дублера грохнули не задумавшись. Значит, лично ты, без инквизиторской обертки, являешься мишенью. А форма вдруг вводит исполнителя в ступор. И что мы можем сказать по этому поводу? Ну? Ну еще чуть-чуть напрягись, брат Старший Исследователь.

«Звезда веры» дрогнула, проревел гудок, и Иван не стал отвечать на вопрос Круля. Подошел к иллюминатору и посмотрел — корабли начали двигаться.

Круль не настаивал.

Круль лег на кровать и отвернулся к стене, оставив Ивана наедине с вопросом. А Иван так и не смог уснуть. Всю ночь слонялся по палубе, распугивая полуночников, утром, за завтраком, тоном, не терпящим возражений, попросил капитана предоставить отдельную каюту.

Не мог он спокойно смотреть на ухмыляющегося предавшегося. Свободно мог придушить, несмотря на свои сломанные ребра. И не потому, что Круль пытался его обмануть или искусить. Круль как раз был точен и недвусмыслен. Вопрос построил четко, все акценты расставил правильно.

Только ответ Ивану не нравился. Ответ получался гнусный.

До самой Одессы Иван с Крулем не перемолвился ни словом. Даже видел его всего два раза. Первый — когда проходили Босфор. И второй — когда спускался по трапу в Одессе.

Круль стоял на причале возле старого здания Морвокзала, справа и слева от него топтались парни из Службы Спасения, один что-то говорил ему на ухо с самым почтительным видом, когда Иван прошел мимо в отремонтированной и отутюженной кем-то из команды форме Объединенной Инквизиции.

Прошел и не оглянулся. И Круль, против своего обыкновения, ничего не сказал. Даже не хмыкнул вдогонку.

И ко всем чертям, подумал Иван.

Возле выхода его встретил инквизитор, проводил до машины и отвез в местную Канцелярию.

Ивана погнали на медицинское обследование, потом провели по магазинам, восстанавливая потерянное в «номаде», сопровождали самым доброжелательным образом, четыре охранника вели себя профессионально и ненавязчиво. Словно их не было. Но, когда Иван пошел в кабинку, чтобы примерить куртку, его вежливо остановили и пропустили вперед только после того, как кабинку осмотрели.

Вечером начальник Канцелярии ознакомился с результатами обследования и рекомендациями врачей и предложил Ивану, впрочем не особо настаивая, на недельку отправиться в профилакторий, чтобы восстановить, так сказать, силы.

Иван отказался.

Начальник Канцелярии кивнул, словно одобряя, поинтересовался, нет ли у брата Старшего Исследователя каких-то дополнительных пожеланий, снова кивнул, услышав, что нет, что все уже есть, спасибо, достал из ящика стола конверт из плотной бумаги, опечатанный сургучной печатью, и протянул Ивану:

— Это передал капитан корабля. Когда вас приняли на борт, то все ваше имущество сложили сюда. А потом вы так торопливо покинули борт, что капитан был вынужден передать это нам через посыльного. — Начальник Канцелярии говорил все это ровно, вежливо и даже искренне.

Кто-нибудь, наверное, ему бы поверил.

Кто-нибудь.

Сам же, наверное, отдал распоряжение капитану все придержать и отдать в Канцелярию. Это даже не любопытство, а вполне себе рутинная работа. Традиция, можно сказать. И печать на конверте не корабельная, Иван не стал присматриваться, сломал красно-коричневую блямбу, достал из конверта свое инквизиторское удостоверение… два своих удостоверения, положил их на столешницу и посмотрел на инквизитора. Тот улыбнулся и карточку с фамилией Николаев убрал в ящик.

В конверте еще был «умиротворитель», с которым Иван даже попрощался мысленно, полагая, что в ночной сутолоке его наверняка не нашли. Выходит, нашли, почистили и передали. И не забыли один запасной магазин.

— Перед отъездом зайдете к оружейникам, подберете себе еще что-то, если нужно… — Инквизитор смотрел, не отрываясь, на Ивана.

Если бы тот решил начальника Канцелярии обидеть, то сравнил бы его никак не с жабой. Тем более — с объевшейся. Удавом бы назвал. Терпеливым, злобным удавом.

— Хорошо, — сказал Иван и спрятал оружие в боковой карман форменной куртки.

Хотел бросить конверт на стол, но инквизитор продолжал внимательно смотреть, зрачки в его неподвижных глазах расширились — удав смотрел жадно, ожидая момента для броска.

Иван медленно сунул руку в конверт, уже зная, что там лежит.

Вот интересно, отстраненно подумал Иван, он меня сразу отправит к вопрошающим? Или начнет задавать вопросы лично?

— Интересные четки, — сказал инквизитор. — Необычные.

— Да, — ответил Иван, глядя тому в глаза и проклиная себя за то, что ввязался в эти гляделки.

Все равно ведь придется отвести взгляд. А начальник Канцелярии даже и не прикидывается, что наличие суббаха в конверте для него неожиданность. Соблюдает брат внешние приличия, не слишком напрягаясь.

Вот сейчас спросит, откуда такие.

— И откуда такие? — спросил инквизитор.

— Взял у мертвого, — ответил Иван. — Я же прибыл сюда в сопровождении предавшегося…

— Я знаю.

— Да, а тот завез меня в… — Иван наморщил лоб, вспоминая название. — В Тель Мегиддо. И познакомил со странным человеком, который назвался Марком. И который держал в руках вот этот самый суббах…

Иван замолчал.

Значит, мы даже знаем, как эта штука называется? Это нам покойник успел сообщить? Интересно, до смерти или после? Вот сейчас возьмет и заржет инквизитор прямо завравшемуся Александрову в глаза. И это будет странное зрелище — ржущий инквизитор такого ранга. Почти такое же странное, как и хохочущий дьявол.

Ведь наверняка знает, что четки были у Ивана при поступлении в изолятор. Или не знает? Ну его! В конце концов, он даже не пытается выглядеть правдоподобно, значит, Ивану тоже можно не стараться.

— И вы взяли на память? — чуть улыбнулся инквизитор.

— Можете назвать это суеверием, но в засаде я уцелел чудом… Мы, опера, верим в приметы, обереги и даже сглаз. Исповедуемся, получаем наказания, но все равно таскаем счастливые рубашки, брелоки, камешки и прочую ерунду…

— Получали, — со странным выражением сказал инквизитор.

— Что, простите?

— Получали. Исповедовались. Получали наказания. В прошедшем времени. Хотя о наказаниях можно и в настоящем. И в будущем. — Улыбка то появлялась на губах инквизитора, то исчезала. — Я бы с интересом послушал ваш рассказ о привычках и приметах Ордена Охранителей, но, боюсь, вам нужно отдохнуть, а мне — поработать.

— И еще, — добавил инквизитор, когда Иван встал и пошел к двери. — Вам ведь сослуживцы передавали подарок? Такую тяжелую сумку?

— Да.

— И она сгорела?

— Да, а что?

— Возьмите взамен другую в шкафу возле двери. — Хозяин кабинета указал пальцем с таким выражением, будто отправлял войска в бой. — Полагаю, вам пригодится.

Иван открыл дверцу, взял сумку с длинным наплечным ремнем и оглянулся на инквизитора.

— Удачи вам, — сказал начальник Канцелярии. — До вашего отъезда мы уже не увидимся.

В сумке была земля.

Иван смог удержаться и не проверял содержимое сумки, пока не сел в поезд. Но в купе все-таки поставил сумку перед собой на столик и открыл.

Земля.

Красноватая высушенная земля в небольших пластиковых пакетиках, грамм по пятьдесят в каждом.

Полная сумка. На каждом пакетике — бирочка, небольшой картонный прямоугольник. Земля из Святого Города, гласила надпись.

Такие точно пакеты всучивали бродячие торговцы реликвиями во всех городах Земли наивным людям. Только на этих пакетиках, на каждой бирочке стоял штамп Объединенной Инквизиции. И это значило, что Иван — очень обеспеченный человек. Даже если не принимать во внимание его сбережений, командировочных и подъемных с премиальными. Деньги в разных странах были разными, а земля из Иерусалима была валютой универсальной.

Можно было этому радоваться. Можно было не обращать на это внимания.

Это ничего не меняло.

То, что так и не произнес вслух Круль, что так и не смог сказать даже себе самому Иван, все равно оставалось единственно возможным объяснением.

Там, возле дороги, Ивана хотели убить не галаты. Там были свои, из Конюшни. Пусть не те, кто знал Ивана лично. Может, из нового пополнения, прибывшего, пока Иван сидел в Изоляторе. Это не важно. Важно то, что теперь Иван не может доверять никому. Совершенно.

Его хотели убить. И он не знал — за что. Не мог даже представить. Возможно, кто-то решил, что Иван обладает некоей информацией, способной… Не отринувшие, Токарев перед смертью мог убить его, но оставил в живых. Не предавшиеся и Ад, они как раз Ивана защищали. Не Инквизиция… Эти могли просто не выпустить Ивана из Канцелярии. Или из Иерусалима. Они ведь его спасали.

Апокалипсис.

Иван прислушался.

Колеса выстукивали это странное слово. Апокалипсис. Апокалипсис.

Все просто. Нужно узнать, что это такое. Нужно найти старую Библию. Прочитать и понять.

Это так просто. Нужно убраться подальше от Иерусалима и его хитросплетений, успокоиться, расслабиться и просто прийти в себя.

Хотя сидеть в купе и пялиться в темное окно и на тени, проносящиеся за ним, тени и пятна света, россыпи желтых огней и полосы непроницаемого мрака — удовольствие не так чтобы очень…

Вот ведь выпустили Ивана, разрешили покинуть Изолятор, а все равно свободы не получалось. То Круль отконвоировал к засаде, причем в наручниках, то пришлось торчать с ним же в каюте, а потом даже снова вернуться в одиночку. Теперь вот трясется Иван в купе, и только боль в боку напоминает ему, что не все его покинули в этом мире. Не все. Сломанные ребра, например, с ним.

Спать не хотелось совершенно. Мелькнула мысль заказать чаю и тут же превратилась в шикарную картинку, развернувшуюся перед мысленным взором Ивана. Он на дежурстве, пялится в монитор, отхлебывая из треснувшей чашки крепкий чай, надоевший до полного одурения.

Можно еще выйти и прогуляться по коридору. Совершить увлекательное путешествие от купе проводника до туалета и обратно. Можно, правда, очень оживить экскурсию, купив у проводника бутылочку водки или, скажем, коньяка, но не с руки как-то брату Старшему Исследователю напиваться в одиночку. Да и проводник скорее в окошко выпрыгнет на ходу, чем станет продавать инквизитору не разрешенный в поездах товар.

Да, вообще, Иван классно бы смотрелся в своей новой форме — старую, чиненую заменили в Канцелярии — гуляющим вдоль купе. Пассажиры сидели бы и не высовывались. И в туалет бы не ходили. Из этого следует, что нужно переодеться.

Иван открыл сумку, достал спортивный костюм и переоделся. Глянул на себя в зеркало и отодрал с брюк и куртки бирки. Надел кроссовки.

В коридоре никого не было. Иван подошел к расписанию, глянул — до остановки было всего десять минут. И остановка была приличная, целых двадцать минут. Можно будет прогуляться. Размять ноги, не привлекая к себе повышенного внимания.

Иван успел аккуратно сложить свою форму, убрать «умиротворитель» в сумку, а сумку в рундук под диваном, постоял у окна минуты три, вглядываясь в наплывающие строения, потом появилось здание вокзала, перрон, освещенный ярким ядовитым светом, и поезд остановился.

Городок назывался Апостолово.

Иван спрыгнул на перрон, проводница отвернулась, вроде как вытирая поручни. И пожалуйста, подумал Иван.

И пошел вдоль перрона, ориентируясь на светящиеся витрины киосков. Водки не будет, понятно. Если попросить, то, конечно, найдется. Дорого. Но деньги у Ивана есть, можно не экономить. Как съязвил бы по этому поводу Круль, чего их беречь, свободно можно не успеть потратить. При нынешних-то делах…

Иван приказал себе заткнуться, не забивать мозги чушью, а дышать свежим прохладным воздухом, с привкусом неистребимого запаха железной дороги, и предвкушать грядущие житейские радости.

Ехать ему почти двое суток. Будет время и выпить, и протрезветь, и снова выпить… И затариться нужно с учетом этого. Выпивка и закуска на двое суток.

Людей на перроне почти не было. Не было даже торговок, обычно выносящих к проходящим поездам ведра-банки-пакеты-бутылки с едой-питьем-закуской-выпивкой. Это было немного странно, но Иван напомнил себе, что отдыхает, мозгами в том числе. Прошел здание вокзала и обнаружил, что люди на станции есть. Человек сорок. Все они собрались в толпу, которая, как ни странно, не шумела, не кричала, а тихо гудела. Даже ритмично как-то, словно подчиняясь каким-то сигналам.

Или дирижеру, подумал Иван, подойдя поближе. Ритм задавал коренастый парень. Правда, дирижировал он не палочкой. И даже не руками.

Парень отходил на шаг, потом делал шаг вперед и бил ногой по лежащему на земле телу. «Тело» еще было живым и даже не потеряло сознание, взвизгивало от каждого удара и пыталось подставлять руки, защищая лицо.

Шаг — замах — выдох — удар — стон — шаг — замах — выдох-удар-стон… И толпа, состоящая большей частью из сердобольных обычно бабок, на этот раз выражала, скорее, одобрение, вздыхая одновременно с ударами ноги.

Никто никуда не торопился, все были свои, местные, кроме, разве что, тела, лежащего на земле. Это, как показалось Ивану, был паренек лет семнадцати, одетый в очень городскую курточку, выглядевшую несколько неуместно под вывеской «Апостолово». Перевернутая пятилучевая звезда, выложенная металлическими заклепками на спине черной кожаной куртки, была уже изрядно запачкана. Крови пока на ней не было, но по всему было понятно, что именно пока.

Внешне все выглядело почти патриархально и по-патриархальному честно. Один на один. Старший учит младшего.

Ага, подумал Иван. Учит не писать на стенах в общественном месте. Судя по тому, что на свежевыбеленной стене было выведено всего лишь две буквы, бедняга только начал наносить вред имуществу. Буквы он выбрал неудачно.

«Д» и мягкий знак. Большие, по метру в высоту каждая. Что же мог такое писать обладатель такой замечательной куртки? Правильно: «Дьявол не врет». Дьявол, конечно, не врет, но писать подобные вещи в таких тихих и благостных местах, как провинциальные городки, — не стоило.

Иван был знаком со статистикой. Показатели по самосудам на религиозной почве росли именно за счет таких вот небольших городов, с богобоязненными и искренне верующими обитателями.

Вот сейчас обитатели искренне верили, что не происходит ничего такого, к чему стоило бы привлечь внимание представителя власти. Посему особо не шумели. Еще они верили в то, что ничего страшного не будет, если приезжего засранца поучит кто-то из местных. Не до смерти. Они искренне уверены, что получится вовремя остановиться.

А Иван в такие вещи не верил.

Еще минут пять крепыша и толпу будет развлекать сам процесс, а потом окажется, что результата-то нет, что гаденыш в пыли все так же скулит, удары ноги в корпус ничего не меняют ни в мироздании, ни в мировосприятии всех участников, кто-то из толпы непременно вбросит идею, что по роже было бы нелишним врезать, просьба зрителей будет исполнена, потом повторена на бис, потом кто-то решит, что Васька-то и бить толком не умеет, и предложит свою помощь, а Васька пошлет его подальше, но рвение удвоит, а помощник все равно подключится, и оба заспешат, станут бить наперегонки, все сильнее и сильнее… И все точнее.

— Стоять! — выкрикнул Иван, пробираясь к центру мизансцены. — Ноги убираем, и тогда никто не пострадает…

— Чего? — не понял главный исполнитель, замерев с занесенной для удара ногой, — чистый памятник неизвестному футболисту. — Это ты мне?

— Вам, — подтвердил Иван самым уверенным тоном, насколько получилось.

Он вдруг вспомнил, как прятал пистолет в сумку, а сумку в рундук. И удостоверение тоже. И форма осталась висеть на плечиках возле зеркала. То есть это сейчас не Старший Исследователь и даже не Специальный Агент Ордена Охранителей портит отношения с разогретой праведным делом толпой. Это проезжий придурок нарывается на неприятность и рискует совсем опоздать на свой поезд.

Но не извиняться же, в самом деле.

Бок начал болеть на все четыре сломанных ребра. То есть сломанных было два, но два треснувших раньше, чем мозг Ивана, сумели просчитать свое будущее в ближайшей перспективе.

Крепыш осторожно переступил через лежащего и, прищурившись, посмотрел на Ивана.

— Тебе делать нечего? — поинтересовался памятник футболисту. Крепкому такому футболисту. И неприятному. — Без пилюли на ночь и не спится?

— Не спится ему, Вася, — подтвердил женский голос из толпы.

Таки Вася, чуть не засмеялся Иван, не переставая искать все-таки выход из нелепой ситуации. Можно отморозиться и двинуться назад. Но нет уверенности, что толпа, легко расступавшаяся перед ним по дороге туда, так же легко раздвинется при обратном движении.

Замкомвзвода говорил в таких случаях, что проблема — как шишка в задницу. Входит легко, а выходит с кровавыми клочьями.

И, опять-таки, бить двоих — это куда зрелищнее.

— Они вдвоем, наверное, Вася! — высказал предположение мужичок лет пятидесяти справа от Ивана. — Тот непотребства пишет, а этот на стреме стоит. А потом отмазывает.

— Ага, щас, — кивнул Вася. — Щас я его отмажу. Вот его отмажу, а потом снова художником займемся.

Ребра у Ивана нервничали, наперебой напоминали о том, что ситуация накаляется, и просто требовали принять меры к их, ребер, спасению.

Иван смотрел не в глаза футболисту. Чего там смотреть? Разве что рассматривать внутреннюю стенку затылка через их незамутненную сомнениями прозрачность. Руки — вот на что нужно смотреть.

Крупные, крепкие руки, костяшки пальцев не набиты до мозолей, как у профессионального бойца, но заставляют задуматься. Особенно когда сжимаются в кулаки.

— Чо тянешь, Вася? Он же на поезд опоздает, — выкрикнула молодка слева, и люди одобрительно засмеялись.

А если он меня сейчас ударит, то получится нападение на Инквизитора. И светит бедняге Бездна. Или не светит, засомневался Иван. Про убийство он помнил точно, а вот про нанесение оскорбления действием…

Что-то легонько коснулось ног Ивана сзади, чуть пониже колен. Ага, старый, испытанный годами, если не столетиями, способ разборки своих с не своими. Это вам не карате какое-нибудь, это благородная народная разборка. Тут ногами бьют только лежащего. И всячески берегут силы в драке, пустой рукой не бьют. Зачем бить рукой, если можно врезать палкой. А еще лучше, один опускается на четвереньки за спиной клиента, второй толкает в грудь и…

Иван отступил в сторону, уловив движение рук местного чемпиона, зацепил того за рукав и рванул вперед.

Чемпион споткнулся о того самого мужичка, что заподозрил Ивана в пособничестве вандалу, а теперь стоял на четырех костях, пригнув голову, чтобы не отшиб приезжий, падая. Чемпион споткнулся, но не упал, на ногах его удержала сочувствующая и благожелательно настроенная толпа.

Вася тут же вцепился в куртку Ивана, пришлось ударить его в горло. Не сильно, но недвусмысленно. Вася замер и стал оседать, жутко, будто предсмертно, захрипев.

— Убили! — заголосила старуха. — Ваську убили!

Ивана ударили в бок, не сильно, но по ребрам. Потом несколько ударов пришлось в спину, били пока женщины и не прицельно, но стоять на месте не стоило. Иван оттолкнул все еще хрипящего Васю и рванул на центр круга, ко все еще лежащему обладателю шикарной кожаной куртки.

— Дави его! — заорал, вскакивая на ноги, неугомонный мужичок.

В руке у него был нож, неприятно блеснувший в свете фонаря. И это уже было серьезно.

Толпа даже и не сообразит, что мероприятие переходит из категории тяжких телесных повреждений, через непреднамеренное убийство к убийству преднамеренному. И ни одного городового, как специально.

Мужичок оказался прытким, взмахнул ножом, почти достал Ивана по лицу. Если бы тот отклонился на сантиметр меньше — получилось бы замечательное украшение поперек лица.

Лезвие замерло на секунду и понеслось вперед, в глубоком выпаде. Умел мужичок работать железом, имел опыт. Толпа вздохнула разом, ожидая убийства, прогремел выстрел, и мужичок упал. Как подкошенный. Не как в кино, когда пораженный в голову еще несколько секунд сползает вдоль невидимого столба, а в мгновение рухнул, без картинных взмахов рук и хрипов. Только что был жив и хотел убить. А через секунду — стал мертвым. С пулей в голове трудно оставаться живым.

Люди замерли.

— Александров, на выход, — приказал незнакомый мужской голос. — Остальным лучше не дергаться.

— Да ты что творишь?! — закричала женщина, и пистолет выстрелил снова, на этот раз просто послал пулю поверх голов в стену, как раз в середину буквы «д». Взлетело облачко белой пыли, женщина взвизгнула и замолчала.

— Если кто-то пошевелится — умрет, — сказал мужской голос. — Александров, поезд сейчас тронется…

Иван шагнул вперед, люди расступились. Иван посмотрел на убитого, у того дергалась нога, а пальцы левой руки скребли по земле, оставляя извилистые следы в пыли.

Не раздумывая, Иван схватил главного виновника торжества за воротник куртки и потащил сквозь расступающуюся толпу. Прошел мимо человека с пистолетом в руке. Невысокий, нормального телосложения, неприметной наружности. Кажется, ехал с Иваном в одном вагоне, в соседнем купе.

— Не бежать, — сказал попутчик, когда Иван проходил мимо него. — Не бежать, спокойно. У нас еще три с половиной минуты.

— Хорошо, — ответил Иван и только тут почувствовал, что задыхается, будто пробежал только что километров двадцать по пересеченной местности.

Паренек висел, не трепыхался, ноги волочились по земле. Он даже не пытался помочь, хорошо еще, что весу в нем было килограммов пятьдесят, не более.

Пассажиры возле вагонов смотрели на них, провожали взглядами Ивана с его ношей и попутчика, который хоть и опустил пистолет, но палец со спуска не убрал. Проводница их вагона попятилась, когда они подошли к двери и поднялись по ступенькам в вагон.

— Двигайтесь в свое купе, — сказал мужчина с пистолетом. — Сейчас сюда придут представители власти. Будем разбираться.

Двери купе стали открываться, люди выглядывали и отшатывались в глубь купе, когда Иван проходил мимо, волоча за собой безмолвное тело. Ковровая дорожка, покрывавшая проход, сбилась и взялась буграми.

Иван вбросил спасенного в купе, закрыл за собой дверь, хотел включить свет, но спохватился и опустил на окне штору. Только затем щелкнул выключателем. С перрона доносились голоса, но слов разобрать было невозможно.

Мать твою, пробормотал Иван. Ну не можешь ты жить спокойно, чертов Ванька-Каин. Какого ты рожна…

На перроне кричала женщина, голосов было много, они сливались в сплошной гул, громкость которого все нарастала.

Так, спокойно… Иван присел на диван. Спаситель с пистолетом будет разбираться с представителями властей, но толпа может решить по-другому. Это сперва люди опешили, испугались. А сейчас они начнут звереть. Сейчас, на ярко освещенном перроне, они осознают свое численное превосходство, почувствуют себя единым организмом, и собственная смерть, как и смерть кого-то другого, их будет уже пугать не так сильно. Или вообще они почувствуют себя в полной безопасности от выстрелов, ведь в толпе их не различишь… В толпе их человек сорок… Иван прислушался — гораздо больше, похоже. И спаситель не справится. Сейчас достаточно будет одного камня… Окно в вагоне разлетится… или просто покроется трещинами, и всем покажется, что точка невозвращения пройдена…

Иван торопливо стащил с себя спортивный костюм, бросил его на пол и, не обращая внимания на орущие от боли ребра, быстро надел форму Инквизитора. Посмотрел мельком на диван, подумал об «умиротворителе», сплюнул и вышел в коридор.

— Отдайте нам обоих! — кричали из бурлящей перед вагоном толпы. — Обоих!

Убитого мужика притащили и положили на бетон возле ступенек. Руки сложили на груди, и кто-то даже успел пригладить растрепанные волосы. На той части головы, которая уцелела. Зрелище получилось совершенно не аппетитным, но призывающим к решительным действиям.

Тут же был и Вася, который не мог кричать, но размахивал руками активно, толкал людей в спины, бил по плечам и что-то сипел им на ухо.

— Ты в нас стрелять будешь? Стреляй! — закричала женщина спасителю Ивана, который молча сидел на ступеньках, положив пистолет на колени. — Стреляй, чего ты смотришь? Думаешь, убил и уедешь? Не выпустим поезд! Не выпустим!

— Не выпустим! — закричали люди в толпе. — Не вы-пус-тим! Не вы-пус-тим!

Потом скандирование сбилось, тишина поползла по толпе, словно начался процесс кристаллизации, который так любила показывать классная руководительница Ивана на уроках химии.

И центром кристаллизации на этот раз оказался Иван. Наверное, даже не он, а его форма.

Эту форму люди знали хорошо. Она маячила перед глазами и на плакатах, и по телевизору. Защитники душ людских. Кем ты хочешь быть, мальчик? Инквизитором. Молодец, но только самые достойные смогут стать защитниками людских души. Самые-самые…

— Меня в чем-то обвиняют? — громко спросил Иван.

Возможно, слишком громко, но он первый раз в жизни выступал перед подобной аудиторией.

— Я не хочу слышать визг, я хочу услышать обвинения, — как можно тверже сказал Иван и вдруг понял, что сейчас лихорадочно вспоминает, как Круль держал в руках озлобленную толпу в христианской части Денницы. Спокойно. Нужно разбить толпу на отдельных людей. Заставить распасться этого монстра на отдельные части, на сотню уязвимых существ, несущих индивидуальную ответственность за свои поступки.

— Кто-то один, — сказал Иван, обводя взглядом толпу. — Вот ты. Ты хочешь что-то сказать?

Иван указал пальцем на ближайшего мужчину с ведром вишни в руке. Тот покачал головой и попятился.

— Ты? Ты? — Палец Ивана двигался по толпе, и люди, на которых он указывал, опускали глаза. — Никто не хочет? Тогда я скажу. Вы поймали малолетку, который марал стены богопротивными надписями. Он, кажется, хотел написать про то, что Дьявол не врет. Так?

— Так, — просипел Василий, не выдержав прямого взгляда Инквизитора.

— У вас в городе есть офис Службы Спасения? — спросил Иван. — Я спрашиваю — есть офис Службы?

— Есть, — несмело ответили из толпы.

— И отчего же вы там эту надпись не сдираете? Помните о Соглашении и свободе совести? Или вы считаете, что Соглашение тоже против Бога? Ты считаешь, что Соглашение подписано безбожниками? — Иван указал пальцем на мужика с ведром, тот от неожиданности шарахнулся, выронил ведро и замотал головой. — Значит, вы поймали малолетку, который не богопротивными надписями марал стены, а просто — марал стены. То есть совершал мелкое хулиганство. И вы, добрые христиане, помнящие заповеди, особенно про «Не убий», решили забить хулигана насмерть?

За пассажирским поездом взревел проносящийся товарняк. Иван замолчал, продолжая рассматривать стоящих перед ним людей. В задних рядах толпы началось шевеление, кто-то не выдержал и стал выбираться из толкучки.

— Дальше, — сказал Иван, когда товарняк проехал. — Дальше, человек вмешался, чтобы остановить убийство и спасти вас от смертного греха. И вы обвинили меня в соучастии. Меня, Старшего Исследователя Объединенной Инквизиции. Скажи мне, Вася, мог Инквизитор быть соучастником мелкого хулиганства?

Вася молча покачал головой.

— Не слышу.

— Не мог… — выдавил из себя Василий.

— Значит, ты еще и солгал. И поскольку это было при людях, на судилище, то ты лжесвидетельствовал…

— Я подумал… — прохрипел Василий. — Я не знал…

— Два смертных греха одновременно. И не только у тебя, Вася, я ведь всех запомнил. Всех… — Иван посмотрел на толпу и увидел, как на некоторых лицах проступает ужас. — Но Инквизиция не наказывает. Она спасает ваши души. Я не мог убить никого из вас, но каждый из вас должен был за меня заступиться. Каждый из тех, кто был там, за вокзалом. Не как за Инквизитора, но как за Божье создание. Но вы осудили меня, даже не попытавшись разобраться. А сказано в Писании: не судите, да не судимы будете, как судите, так и судимы будете… Вот он…

Иван указал на труп.

— Он осудил меня на смерть. И сам умер. Не от моей руки, не от руки Объединенной Инквизиции, а от руки… — Иван понизил голос и тихо спросил у своего вооруженного попутчика: — От чьей руки он принял смерть?

— От руки оперативника Ордена Охранителей, — тихо, спокойным голосом сказал попутчик.

— Карающий меч веры и надежный щит верующих, Орден Охранителей вмешался в вашу судьбу. Если бы меня, Инквизитора, убил ваш земляк, все вы, каждый из тех, кто был рядом и не вмешался, лишились бы даже надежды на спасение души и жизнь вечную. И даже договор с Бездной не спас бы никого от вечных мучений в геенне огненной… Вы все еще хотите мой смерти? Вы все еще полагаете, что этот грешник принял смерть незаслуженно?

Толпа молчала.

— Сейчас вы все… Все! — выкрикнул Иван и чуть не закашлялся. — Вы все пойдете в храм Божий, покаетесь и примете епитимью от святого отца. Идите!

Иван простер руку над толпой, люди начали креститься и торопливо двинулись прочь, сбиваясь в колонну.

На перроне остались мертвое тело и перевернутое ведро. Растоптанные вишни смотрелись куда страшнее и неприятнее, чем настоящая кровь.

За своей спиной Иван услышал какую-то возню и оглянулся. Проводница смотрела на него с благоговейным ужасом.

— Что уставилась? — спросил Иван. — Скажи бригадиру или машинисту, что если через минуту мы не тронемся, то я приду к ним пообщатьсялично.

Проводница убежала к себе в купе.

— Я, например, уже тронулся, — сказал Иван и пошел к себе в купе.

Спасенный все еще был там. Сидел на полу, скорчившись и спрятав голову в поднятый воротник. Когда Иван вошел и захлопнул за собой дверь, парень выглянул из куртки одним глазом и снова спрятался.

— Писать, значит, умеем, — Иван сел на диван и посмотрел на свои руки.

А ведь еще минуту назад, когда он демонстрировал потрясенной толпе пластику своих движений, пальцы так не тряслись.

Поезд дернулся, что-то лязгнуло, и вагон медленно двинулся с места. Иван поднял штору, посмотрел на уплывающий назад перрон с трупом и постовым, появившимся, наконец, на месте происшествия. Увидев Ивана в окне, постовой вздрогнул, подтянул изрядный живот и откозырял.

— Козел, — пробормотал Иван. — Козел. И я — козел. И ты, мудак, — тоже козел.

Иван замахнулся на спасенного, но бить не стал.

И ведь серой от идиотика не пахнет. Не предавшийся он, а так, ищущий острых ощущений. Некоторые рисуют кресты на офисах Службы Спасения или сжигают рекламные плакаты дьявольского туристического агентства «Кидрон». Некоторые зачем-то малюют звезды Давида или полумесяцы. А есть чистенькие и благополучные мальчики и девочки, которые, вот как этот художник, забавляются сатанинской символикой.

— Небось о свободе воли рассуждать любишь? — поинтересовался Иван, постучав идиотика по плечу.

— Ее никто не отменял, — сказал идиотик.

— Ага. И тем добрым людям ты тоже о свободе воли говорил?

— Не успел.

— А мне, значит, успеваешь? — Голос Ивана стал таким ласковым, что он сам испугался, понимая, что именно с такой лаской в голосе и совершаются самые зверские убийства.

Паренек, видимо, это тоже понял, поэтому промолчал.

В дверь постучали.

— Да, — сказал Иван, откидываясь на спинку дивана.

Дверь отъехала в сторону, и на пороге образовалась проводница.

— Начальник поезда просил передать, что мы поехали… И сказал, что мы наверстаем отставание. Обязательно…

— Передайте начальнику поезда, что я ему искренне благодарен за то, что вы поехали. И буду благодарен еще больше, если, наверстывая, вы не угробите никого.

— Я могу идти? — спросила неуверенно проводница.

— Можешь. Стой.

Проводница замерла.

— Водка есть? — спросил Иван.

— Что, простите?

— Объясняю. В твоих интересах обеспечить мне беспробудное пьянство до конечной остановки. Выпивку и закуску. Поняла?

Проводница исчезла, захлопнув дверь. Через пять минут, когда Иван уже переоделся в спортивный костюм и переложил «умиротворитель» из сумки под подушку, проводница вернулась с двумя бутылками коньяка и тарелкой с нарезанными сыром и колбасой.

— Приятно аппетита, — сказал она, водрузив угощение на стол.

— Отлично, — Иван достал из бумажника деньги. — Вот, держи.

— Не нужно, это…

— Это попытка подкупа Старшего Исследователя Объединенной Инквизиции? — поинтересовался Иван, и проводница побледнела. — Значит, вот деньги. Нам вместе ехать двое суток. За это время я должен быть сыт, пьян… Если этого не хватит…

— Хватит.

— Если этого не хватит, ты уж меня обслужи в кредит, а потом перед нашим расставанием скажешь, сколько с меня…

— Хорошо. Я… Обязательно. — Проводница ушла.

Иван взял бутылку, свинтил пробку и совсем уж собрался глотнуть прямо из горлышка, но замер. Поставил бутылку на стол. Встал и вышел в коридор. В дальнем конце мелькнула проводница и торопливо исчезла в своем купе.

Иван постучал в соседнюю дверь. Не дожидаясь ответа, открыл. Его спаситель сидел неподвижно с закрытыми глазами.

— Это, — сказал Иван, присаживаясь напротив него. — Я не поблагодарил…

— Не за что. — Оперативник не открыл глаз, сидел, положив руки на стол, сидел неподвижно, только желваки гуляли по лицу.

— Ты мне жизнь спас, — сказал Иван.

— Правда? А я думал, что человека убил. Какого рожна ты полез? — Оперативник открыл, наконец, глаза и посмотрел на Ивана. — Без оружия, без документов, без формы… Зачем? На что ты рассчитывал? Он ведь того не стоит, этот мелкий засранец. Это он сейчас еще не воняет серой, а через год-два или подохнет где-нибудь, или подпишет Договор. Это же классно, можно жить свободно, не бояться грешить, опять-таки, путешествие с «Кидроном», вначале в ознакомительный тур в Ад, потом кругосветка с «все включено»… Он тебе спасибо сказал?

— Нет, не сказал. Понимаешь, я привык, что всегда с оружием и документами, а тут…

— А просто не мог вернуться к поезду? Или зайти на вокзал? Позвать «свистков», чтобы они вмешались? Это по своей инициативе они не полезли, а после пинка приняли бы меры, и жизнь бы спасли, и мне никого не пришлось бы убивать… Хотя да, ты же не убивал. Ты души спасаешь, а это я — меч и щит. Хорошо устроился! Молодец!

— Я еще неделю назад был Специальным агентом в Иерусалиме, — тихо, словно извиняясь, сказал Иван. — Я…

— И за какие это заслуги ты удостоился такого перехода из жеребцов в Исследователи? Да еще старшие? — Губы опера брезгливо искривились.

Вот сейчас он предположит, что я стучал, выстукивал себе перевод с оперативной работы на исследовательскую, подумал Иван, и мне придется дать ему в рожу. А он не ответит, не положено. Или ответит, и это отразится на его дальнейшей судьбе. И так и так Ванька-Каин оказывается сволочью и мерзавцем.

— Ну? Что молчишь? — Теперь все лицо опера выражало брезгливость и презрение. — Красиво ты говорил с народом. Проникновенно… Только ты ведь струсил, Александров. Банально — струсил. И оттого полез к толпе. Форму надел, спрятался за эполетами и нашивками…

— Это твой первый? — спросил Иван. — До этого ты людей не убивал?

— Убивал, — быстро ответил оперативник. — Пять лет в спецназе, в зоне совместного проживания… Ты себе и представить не можешь…

…Толпа приближается. Люди смотрят на одиноко стоящего у них на пути вооруженного человека. И он смотрит на них. Автомат оттягивает руку, сердце колотится, в желудке ворочается кусок льда…

…Бутылку с горючим бросили в окно первого этажа, пока семья предавшихся, жившая в доме, сообразила, что все серьезно, что это не просто камень в окно, а огненная смерть, пламя захватило весь первый этаж и быстро взбежало по ступенькам деревянной лестницы на второй. Пока родители спускали четверых детей через окна на землю, старший, самостоятельный шестилетний мальчишка, побежал в свою комнату за игрушкой. Иван почти успел. Почти. Он уже был на пороге комнаты, когда дешевый синтетический ковер полыхнул, скорчился, охватил упавшего мальчишку в полыхающие объятия. Детский крик оборвался, кричала мать, и кричал Иван, раз за разом ударяя кулаком в стену…

— Не можешь, — повторил оперативник. — Там таких не было…

— Не могу, — помолчав, сказал Иван. — Зачем же ты полез? Сбегал бы за подмогой, за местными…

— А у меня приказ. Однозначный. И выбора у меня нет, понял? Я должен был подохнуть, но к тебе никого не пропустить. Это большое доверие со стороны моего начальства и Объединенной Инквизиции. Стрелять в любого, даже в тех, кто точно служит в Ордене. Даже в Инквизитора, если тот попытается тебя убить… Чем ты так ценен, Старший Исследователь? — Опер чуть не сорвался в крик. — Почему твоя жизнь ценнее любой другой?

— Ты в Бога веришь? — спросил Иван.

— A-а… допрос начнем? — усмехнулся опер. — Говоришь, всего неделя, как черненькое надел? А хватка профессиональная, молодец. Зафиксируй — верую я в Бога, в храме бываю регулярно, исповедаюсь постоянно, сегодняшнее смертоубийство мне отпущено предварительно сразу после индивидуальной накачки. Еще вопросы?

— Ты пошел в Орден, потому что хотел защитить верующих?

— Да. А зачем еще?

— А я — чтобы защитить невинных. Разницу ощущаешь?

— Я ощущаю, что кто-то красиво говорит. Очень красиво. Только на деле не сходится у тебя эта красота. Скрипит, рвется и не сходится. Есть люди, которые верят в Бога несмотря ни на что. Ни мучения, ни страдания не могут их отвратить от веры. И есть твари, которые ради сиюминутных удовольствий, из страха, из врожденной порочности предаются, подписывают Договор. И ведь не просто подписывают. Хрен с тобой, подписал, обрекай себя на ад, но ведь они и других тянут за собой. Уговаривают, подталкивают… Мне одной страшно, я вижу, как ты мучаешься, давай вместе… Я видела стандартный Договор, там еще можно вписать дополнительные пункты. Здоровья родственникам, средства на учебу детей, работа хорошая… Давай вместе, я же вижу, как тебе плохо… А если твой завтра со службы вернется инвалидом? Если его вообще убьют? Что ты будешь делать со своими детьми? Что? И она действительно подумала, а что будет делать одна, если со мной что-то произойдет? Работать пойдет? Кем? Куда? Когда столько безработных вокруг. В монастырь? А дети? Ради детей ведь можно пожертвовать многим… Она и в книгах читала. О том, что есть высшее самопожертвование. Ну и денежки, естественно, не помешают. Если правильно подписать Договор. И вовремя. Ведь эта сука сказала, что в последний момент нельзя подписывать. Нельзя, ведь тогда нормальных условий никто не даст. Нужно чем-то жертвовать, доказать, что ты меняешь на синицу в руке именно журавля в небе, а не пшик и облачко дыма. Не нужно твоему знать, что ты так поступаешь… что мы так поступаем… Если любит… если на самом деле любит, то поймет и простит… Простит и поймет… Я должен был понять… Я должен был простить… А я не понял. И не простил. Я пришел домой, а там… там разит серой… Весь дом пропах серой, даже в детской комнате стоит эта вонь… А она выходит ко мне навстречу, улыбаясь, и говорит, что… говорит, что так решила, что это ее свободный выбор, что она это сделала ради детей и ради меня… ради меня, представляешь? И я должен это понять… если люблю. Должен понять… А та, та гадина… она передумала, не пошла в Службу Спасения, она и не собиралась идти в Службу Спасения… Она… Она…

— Ты ее убил?

— Я? Нет, конечно… Я пошел в Канцелярию. В Инквизицию пошел, как положено. Рассказал, что боюсь принять грех на душу, что нужно наказать, раз уж не смогли защитить… А мне ответили… Вежливо так ответили, что ничего не могут поделать. Ничего. Та гадина сходила к священнику и отмолила свой грех… да и какой там был грех, так, слова одни. А моя жена, та да, та окончательно разорвала свою связь с Богом, и нет ей прощения… Нет ей прощения, понимаешь? И меня никто не заставлял с ней разводиться. Никто. Все смотрели с сочувствием и пониманием, духовник наш беседы со мной вел, что нет в том моей вины, что, даже оставаясь с ней под одной крышей, я не нарушаю ничего, я могу оставаться с ней ради детей, ведь кто-то должен биться за их души… Должен. И я жил. Закон, Соглашение не позволяют развода из-за веры. Все имеют равные права и свободу воли. Знаешь, сколько я выдержал? Четыре месяца. Я, молодой лейтенант спецназа, постоянно в командировках, все дежурства — мои, да я и сам не отказываюсь. Уходить из дому просто так — стыдно, а если по службе вроде и нормально. А дети с ней остаются. И она начинает потихоньку забывать им напомнить о молитве, Библию, естественно, им не читает… Потом мне сказали, что к нам в мое отсутствие администраторы стали захаживать. Работу предложили неплохую, в агентстве «Кидрон». И садик детский для наших детей… Такой, с сильным запахом серы. Выходит, что и дети мои за ней двинулись? Так выходит? А потом появились бродячие проповедники. Их много было тогда, этих речистых бродяг. И все правильно они говорили, что нельзя разрешать. Нельзя… Я и сам так думал, и остальные… большинство… Но мы же на службе, мы присягу принимали… Вот я и молчал. И даже принимал участие в разгоне несанкционированных мероприятий. Когда один проповедник со своими последователями, захватив в заложники детей предавшихся, потребовал доступа в телевизионные сети, я штурмовал тот детский садик. Мы потеряли двоих бойцов, четырех детей и убили проповедника вместе с теми, кто был вместе с ним. Когда начались погромы, я прикрывал эвакуацию предавшихся. Я даже не попытался остановить ее, когда она шла в автобус вместе с детьми… вместе с нашими детьми… Мои парни стояли рядом, мне нужно было только сказать, только дать команду, чтобы детей у нее отобрали, а я стоял и молчал. А она прошла мимо, я слышал, как она сказала детям, что папа потом приедет к ним. Потом. Я приеду потом. Дальше появился крестный ход. А у нас еще полторы сотни человек. И транспорта нет. Моя-то уже уехала, но ведь есть приказ — обеспечить эвакуацию. Мы и обеспечивали. И все было, в общем, нормально, но я увидел… ту стерву я увидел, лучшую подругу моей жены… Она шла вместе со всеми. Она тоже хотела очистить наш город от этой нечисти… от предавшихся… Вот тут я и не выдержал. Не выдержал… Вышел вперед из-за заграждения, положил автомат на мостовую, пистолет. И пошел к толпе. Мне что-то кричали вдогонку, погромщики… те махали руками… и она, она меня узнала, пробралась в первый ряд и тоже махала мне руками… я подошел и убил ее. Ножом. В горло. Рванул клинок в сторону, кровь хлынула, гадина обвисла на моей руке, а я смотрел ей в глаза. И видел, как уходит из них жизнь. Я не видел, как погромщики шарахнулись, не слышал, как завизжала женщина, как бросились в стороны те, на кого попала кровь, как страх и паника покатились по толпе… Я и не планировал этого, не мог я этого планировать. Наверное, я просто хотел умереть. Или просто хотел ее убить… наказать. Но толпа рассеялась. Кого-то смяли и опрокинули, двое или трое попали потом в больницу, но удалось избежать большого кровопролития. Я спас полторы сотни предавшихся. Я спас от смерти, наверное, и кого-то из верующих. Меня даже не наказали. Так, епитимья, два месяца надзора психологов, отпуск… Тот мужик, которого я убил… Он ведь был прав. Понимаешь? Прав. Они защищали свои души, души своих детей. Пусть в городе есть офис Службы Спасения, пусть. А вот надписи на стенах, безнаказанные надписи, бездумные, дешевые, сделанные ради… лени ради… Вот это — знак. Это угроза. И я тяну эту лямку для того, чтобы защищать верующих…

— И потому ты не любишь Инквизицию, — тихо сказал Иван. — За то, что они не наказали лучшую подругу твоей бывшей жены. Ведь ты точно знал — нужно наказать, ведь она виновата. А то, что закон не признает ее виновной, так это…

— Вы лучше идите, брат Старший Исследователь, — безжизненным голосом произнес оперативник. — Не доводите до греха. Просто идите.

— Хорошо. — Иван встал с дивана, вышел в коридор, прижался лбом к холодному оконному стеклу.

Успокойся, сказал Иван своему отражению. Ты поступил правильно.

Отражение покачало головой.

— Нет, — сказало отражение. — Ты просто не мог поступить по-другому, но это… Это не значит, что ты поступил правильно. Не значит. И не нужно корчить из себя уверенного парня. Это потом ты придумал оправдание, все четко разложил и подал. А там, в толпе, ты…

— Заткнись, — посоветовал Иван отражению.

— Хорошо, — сказало отражение и замолчало.

Иван вошел в свое купе.

Спасенный все так же сидел на полу.

— Ты куда-то ехал? — спросил Иван. — В Апостолово у тебя была пересадка?

— Вышел подышать свежим воздухом, — паренек поежился и снова спрятал лицо в поднятый воротник.

— Надышался?

— Полностью.

— Чего на полу сидишь? Тут два дивана, на одном можешь располагаться. Можешь выйти на ближайшей станции, можешь ехать до конца. Ко мне подсаживать не будут. — Иван сел к столу, открыл бутылку и сделал глоток. — Тебя как зовут?

— Всеслав.

— Не трепись, Всеслав. Я тебя про настоящее имя спрашиваю. Крестили тебя как? Всеслава в святцах нет.

— Всеслав, — упрямо повторил паренек.

— Ну хоть не Вельзевул, — Иван сделал еще глоток.

И еще.

На душе было хреново. Если он напьется, то лучше не станет, но переносить это будет немного легче. Нельзя зацикливаться на боли. Нельзя сидеть и грызть себя, как это делает оперативник в соседнем купе. Нельзя постоянно терзать себя воспоминаниями, как это делает сам Иван Александров.

Он, кстати, очень давно не напивался. Слишком давно. И плевать, что пьяный Инквизитор будет подрывать уважение к Инквизиции. Ни хрена подобного. Пьяный инквизитор будет внушать окружающим ужас своей непредсказуемостью. Ну и уважение, если даже в пьяном виде никого не угробит.

— Да что ты сидишь на полу, Всеслав? — Иван взял с тарелки ломтик лимона и, кривясь, сжевал его, Садись на диван. Выпить не налью, я не наливаю детям, но пожрать можно. Или за чаем сбегаешь. А я займусь очень важным делом. Мне нужно напиться. Вставай с пола.

— Не могу, — ответил Всеслав. — Мне ногу сломали. Кажется.

Иван отставил бутылку в сторону. Напиться, похоже, не получится. Ну все против него.

— Давай, — сказал Иван, наклоняясь, — я тебя подсажу. И посмотрим, что там у тебя. Только ты уж и сам на руки опирайся, а то у меня ребра того…

Глава 05

В расписании, вывешенном в вагоне, эта станция значилась как Ворота. По времени все сходилось, проводница, не скрывавшая счастья и облегчения, сиявших на ее лице по поводу расставания со Старшим Инквизитором, сообщила, что да, что именно здесь и нужно сходить.

Но на станционном здании, невзрачном и обшарпанном, висела вывеска с надписью «Врата», и это внушало Ивану некоторые опасения по поводу.

Проводница клялась и божилась, поглядывая на часы: стоянка поезда на этих Вратах или Воротах была всего две минуты, и почти полторы из них Иван демонстрировал недоверчивость и подозрительность.

Всеслав стоял у него за спиной, переминаясь с ноги на ногу. Перелома у него не было: Вася из Апостолова разогреться толком не успел, поэтому мальчишке досталось несколько ушибов и вывих колена, который Иван ему и вправил.

За двое суток брату Старшему Исследователю так и не удалось вытащить из мальчишки никаких подробностей по поводу жизненного пути до их встречи. Стало понятно, что домой Всеслав возвращаться не собирается, избавляться от куртки не хочет и совершенно не против проследовать за Инквизитором до места его нового назначения.

Чисто из любопытства, сообщил мальчишка.

И хрен с тобой, подумал Иван.

Настрой у пацана был самый что ни на есть вредный, наружу так и перло продуктивное желание встрять в какую-нибудь неприятность, а то, что обнаруженный в кармане куртки баллончик с краской Иван выбросил, ничего не значило: Всеслав не производил впечатления человека, которого простое отсутствие краски может удержать от написания всяческих глупостей на стенах.

Если быть совсем честным, то Иван все эти переговоры с проводницей устроил для того, чтобы дать мальчишке возможность передумать. Вокзал — одноэтажное приземистое здание — особого восторга не внушал, моросящий дождь придавал общей картине оттенок какой-то безысходности, так что мальчишка вполне мог решить остаться в теплом вагоне. Тем более что Иван на всякий случай билет ему выправил до самого конечного пункта следования.

Но Всеслав намека не понял.

И хрен с тобой, повторил Иван, подхватил свои сумки и вышел на перрон. Оглянувшись по сторонам, он обнаружил, что двери в остальных вагонах, похоже, даже и не открывались, перрон был пустынным и скучным.

— Счастливого пути, — сказала проводница и захлопнула дверь.

Поезд сразу тронулся с места, даже не дожидаясь, когда минутная стрелка достигнет указанных в расписании одиннадцати пятнадцати. Как будто машинист выглядывал из своего локомотива, дожидаясь, пока брат Старший Исследователь таки уберется из состава по своим важным делам.

Хотя не исключено, что железнодорожникам отчего-то просто не нравилась станция Врата, указанная в расписании как Ворота. Разница в две буквы, но как отличается интонациями и настроениями. Если бы Иван не знал совершенно точно, где именно находятся врата в Ад, то вполне мог бы заподозрить, что именно о них тут и идет речь.

Сам он услугами турагентства «Кидрон» не пользовался, но говорили, что НАСТОЯЩИЕ врата не поражают чем-то особенным. Это даже не ворота, а, скорее, высокие двери, без лихих угрожающих и многозначительных надписей, без церберов и прочего зловещего антуража. Только потом посетитель огребает впечатлений по полной программе и по всем пяти чувствам, получает неожиданно — для этого, наверное, и выдержали Адские Врата в сдержанных интонациях.

Так вот, если исходить из подобной логики, Ад, спрятанный в затрапезном домике на перроне, был бы особо страшным, изощренным и мучительным. По контрасту, естественно.

— Ты куда? — спросил Иван, заметив, что Всеслав двинулся вдоль перрона, явно не собираясь заходить в вокзал.

— Мне нужно в туалет, — ответил Всеслав со своим обычным вызовом.

Если бы проводился турнир по самому пафосному заявлению, связанному с сортиром, то Всеслав, несомненно, тут же получил бы гран-при.

— Вначале в вокзал, там может быть… — начал Иван, посмотрел еще раз на здание и понял, что вряд ли.

Туалет на такой станции может быть только уличный, дощатый или кирпичный, но непременно с дырой вместо сантехники и замызганным медным краном над побитым эмалированным умывальником.

— А потерпеть? — спросил Иван.

— А зачем? — вопросом на вопрос ответил Всеслав. — И так же все понятно.

— Не без того, — кивнул Иван.

Дождь был мелким, но частым, волосы на голове уже намокли, по щекам текли струйки воды, а одна, особо шустрая, пробралась за воротник и прокладывала себе дорогу между лопаток.

— Не без того, — повторил Иван, — но я тебя прошу, давай зайдем в помещение, глянем, а потом вместе…

— И что нам вместе делать в сортире? — пожал плечами Всеслав, но спор продолжать не стал, забрал у Ивана сумку и пошел к зданию вокзала, не оборачиваясь.

Входная дверь раньше была наполовину стеклянной, но сейчас оказалась на половину заколоченной фанерой. И находилась, судя по виду фанеры, в таком состоянии уже не первый год. Пружина оказалась мощной и скрипучей, никаких устройств для тихой доводки дверей не было, за спиной у Ивана грохнуло почище чем из пистолета.

Внутри вокзал выглядел никак не веселее, чем снаружи.

На стене висело расписание. Иван присмотрелся и хмыкнул: на Вратах останавливались два поезда, один — тот, на котором приехал Иван, другой, в противоположном направлении, на следующий день. Два поезда в неделю. Негусто.

Пассажиров здесь бывало явно немного, поэтому и окошко кассы было одно. И, понятное дело, оно было закрыто. И даже закрашено. Имелась дверь с табличкой.

«Сюда», — лаконично сообщала табличка. Или предупреждала. Или приказывала.

Да какая, на хрен, разница, философски решил Иван, ведь в предписании ясно указано — станция «Врата». Хорошо еще, что мундир Иван не надел. Иначе все выглядело бы еще нелепее — красавиц Инквизитор в новехоньком мундире в сопровождении субтильного юноши с дьявольской символикой на черной кожанке посреди пустого гулкого помещения. Давно не метенного помещения, между прочим.

Дождь усилился, стал косым и лупил в давно не мытые окна вокзала, прорывался мутными каплями сквозь трещину в стекле и начинал формировать на подоконнике лужу.

— Туда, — сказал Всеслав и указал пальцем на дверь с табличкой.

Иван подошел к двери и потянул за ручку. Дверь не открылась. Иван толкнул — с тем же результатом.

— Ногой, — посоветовал Всеслав. — Или из пистолета. Слабо?

Иван постучал костяшками пальцев по давно крашенной двери.

— Да-да, — ответили из-за двери.

Иван снова толкнул дверь. Нажал сильнее. Филенка издала треск, словно собиралась проломиться.

Иван постучал снова.

— Да-да, — снова ответили из-за двери.

— Ногой, — повторил свое предложение Всеслав. — Или из пистолета. Слабо?

На яростный взгляд Ивана мальчишка ответил милой улыбкой.

— Откройте! — потребовал Иван, снова стукнув в дверь. — Иначе я ее вынесу…

— Он может, — громко сказал Всеслав. — У него есть пистолет. Вы лучше откройте. Мы и слово волшебное знаем.

За дверью завозились, щелкнула задвижка, и дверь открылась вовнутрь. На пороге возник невысокий сухонький старичок, осмотрел посетителей и даже, кажется, принюхался. Действие, в общем, обычное, по нынешним временам нелишнее, но вышло это у старика как-то по-крысиному, что ли… Носик наморщился, дернулся, жиденькие усики под ним встопорщились и опали.

— Вам чего? — спросил крыс.

— Нам бы войти для начала, — сказал Иван, поднимая с пола сумку и всем своим видом демонстрируя, что остановить его не получится.

— Так вы войти хотели? — искренне удивился старик.

— Нет, мы путешествуем и стучим по дверям, получая наслаждение и новые впечатления. — Иван двинулся на крыса, глядя поверх его головы.

— Ну так сразу нужно было сказать. — Крыс оскалился, демонстрируя внушительного вида желтые резцы, словно собираясь укусить Ивана.

Но это была улыбка.

Это нужно было считать улыбкой, иначе это было неприкрытой угрозой и разрешало… да что там — требовало активных действий.

Старик повернулся к Ивану спиной и пошел в глубь комнаты.

— А я сижу и думаю — кто там стучит? Стучит и стучит и не заходит. — Старик обошел старый облезлый письменный стол и сел в дико скрипнувшее кресло. Подпер щеку рукой. — Тут так скучно бывает иногда…

Стулья для посетителей особого доверия не внушали. На вид было похоже, что части обоих стульев держатся только благодаря ярко-зеленой краске, которой были выкрашены еще лет десять назад.

Иван легонько качнул спинку ближайшего стула, убедился, что прямо сейчас это сооружение рассыпаться не собирается, и осторожно сел на него. Всеслав устроился на соседнем.

— Итак, — сказал старик, подперев и вторую щеку рукой. — Чем могу вам помочь?

— Лично вы, боюсь, ничем, — вежливо улыбнулся Иван. — Но вы могли бы подсказать, к кому я мог бы обратиться…

— Кроме меня, боюсь, ни к кому, — ответил улыбкой на улыбку Крыс. — Я здесь, извините, один. Такая, знаете, скука… Вон сижу, читаю… Вернее, перечитываю.

Крыс отодвинул в сторону толстенную книгу, обложка которой была обернута плотной серой бумагой.

— Вообще, в моем возрасте очень трудно совершить или прочитать что-то новое и оригинальное. Все повторяется. И я повторяю. Чем могу вам помочь?

Иван краем глаза заметил ироничную усмешку на лице мальчишки. Он явно оценил благопристойное хамство, продемонстрированное обитателем темной комнатки в заброшенном вокзале. И мотает на ус. Мальчишка, как успел заметить Иван, ловко выхватывает из разговоров и запоминает именно такие вот фразочки и словечки, способные добавить перца в любой разговор.

— Перефразирую. — Иван полез в карман и достал свое удостоверение. — К кому может обратиться Старший Исследователь Объединенной Инквизиции по служебному вопросу?

Иван, не вставая, положил удостоверение на стол перед Крысом. Тот взял карточку и поднес ее к глазам.

— Нужно было пистолет доставать, — громким шепотом сказал Всеслав. — И сразу стрелять.

— И кто бы вам потом давал информацию? — осведомился Крыс, подергав носом и пошевелив усами, не отрывая при этом взгляд от документа. — Вытащить пистолет, знаете ли, это еще не кульминация разговора, молодой человек. Это, скорее, завязка. Вы достаете пистолет, подразумевая, что все прямо сейчас присядут, испугаются и все такое… Кстати, необязательно пистолет. Некоторые предпочитают официальные бумаги. Очень важные и страшные. Подразумевается, что всякий, увидев такую бумагу… или пистолет, должен преисполниться страхом, желанием угодить и тому подобными положительными эмоциями. И расслабляется при этом. А потом оказывается, что никто отчего-то не испугался, что ни на кого пистолет впечатления не произвел… или бумага.

Старик оторвал, наконец, взгляд от удостоверения и посмотрел на Ивана, продолжая шевелить носом.

— Нет, я не имею в виду вас, конечно. И вашего удостоверения. На меня оно произвело самое глубокое и, боюсь, неизгладимое впечатление. И я, как натура утонченная и ранимая, вполне могу отныне по ночам вскрикивать, увидев во сне удостоверение и, что еще страшнее, фотографию на нем…

Всеслав прыснул, старик с осуждением посмотрел на него и покачал головой.

— Молодой человек. Я не исключаю, что вопреки вашим гардеробным пристрастиям вы проживете достаточно долго. Еще года два… или даже два с половиной. Так вот, дабы не сокращать и без того небольшой срок, отпущенный вам, я бы рекомендовал не реагировать на подобные диалоги и монологи. Понимаете, пока оскорбление просто произнесено, еще можно сделать вид, что никто ничего не понял и ничего вроде как и не произошло. Но после того, как вы с юношеской непосредственностью начали хихикать, да еще косясь в сторону оскорбляемого, тому не остается ничего, как начать реагировать. Хотя бы изменить выражение лица, от ироничного к напряженному. А потом даже к озлобленному. Вот обратите внимание. — Старик указал подбородком на Ивана. — Реакция на оскорбление у разных людей разная. Некоторые бледнеют. Обычно это воспринимается как страх, хотя у некоторых означает как раз наоборот — ярость последней секунды. В нашем случае, обратите внимание, мы бледности не наблюдаем. А вовсе даже наоборот. Человек краснеет, кровь бросается ему в лицо, придает коже эдакий полнокровный вид. Юлий Цезарь именно таких предпочитал брать в свои легионы, полагая такое покраснение признаком ярости. Но мой жизненный опыт позволяет заявить, что иногда такое покраснение означает еще и стыд за свою несдержанность и попытку произвести сильное впечатление на незнакомого человека. Вас как зовут, юноша?

— Всеслав, — охотно сообщил Всеслав.

— Ага… — кивнул старик. — То есть настоящего имени вы мне сообщать не собираетесь, да и бог с ним. Но, Всеслав, вы обратили внимание, как быстро некоторые люди приобретают скверные привычки? Если верить этому удостоверению, ваш попутчик всего с неделю как имеет возможность так шикарно представляться. А уже сколько апломба! Казалось бы, есть станция, есть единственный на ней человек, на двери кабинета которого имеется надпись, констатирующая, что именно к этому человеку нужно обращаться. И всем, заметьте, ибо не написано на табличке — некоторым сюда. Просто — сюда. С абсолютной степенью конкретизации и обобщения. И что должен бы сделать нормальный скромный человек? Правильно, зайти, поздороваться, представиться… Причем даже и не совать свое шикарное удостоверение мне, простите, в рожу, а просто сообщить место своей службы. Это же и так понятно, что никто в здравом уме не станет притворяться Инквизитором, не имея на то законных оснований. Вероятность получения ответа после такой последовательности действий — близка к единице. А так… Я человек маленький, у меня, по определению, душа ранимая, но гордая. Я теперь должен разрываться между ужасом, подобострастием и желанием хоть как-то отстоять свои гордость и самоуважение перед таким страшным человеком, как ваш покрасневший попутчик.

Иван выдохнул. Открыл глаза и снова выдохнул. Потом кашлянул и спрятал удостоверение в карман. Старик ждал, глядя ему в глаза.

— Ну… извините, — сказал Иван.

Крыс молча приподнял правую бровь.

— Хорошо, — кивнул Иван. — Без «ну», просто — извините. И подскажите мне, пожалуйста, к кому обратиться…

Крыс улыбнулся, снова продемонстрировав резцы.

— Еще раз — хорошо, — Иван глубоко вдохнул и выдохнул. — Я понял — обращаться к вам. Вот мое предписание.

Старик взял предписание, так же внимательно, как и удостоверение, осмотрел бумагу, чуть ли не елозя носом по ней. Отложил в сторону, к своей книге.

Потом выдвинул ящик стола. Со скрипом, с грохотом, будто в ящике перекатывалось что-то тяжелое. Достал пистолет. Аккуратно, отметил вздрогнувший было Иван, двумя пальцами за скобу. Качнул оружие в воздухе и положил возле книги. Пушка у Крыса была еще более древняя, чем ремонт вокзала. «Вальтер» П-38. Девять миллиметров, грани вытерты до блеска.

На свет появился официального вида конверт с сургучными печатями Инквизиции, прошитый крест-накрест металлической нитью.

Конверт лег на стол. Старик даже подтолкнул его ногтем на самый край. Жест получился естественный и не без оттенка некоторой брезгливости.

Иван взял конверт, демонстративно осмотрел с обеих сторон, убедился, что нить и печать в целости и сохранности.

— А мы, пожалуй, прогуляемся, — сказал Крыс. — Вот с молодым человек встанем и выйдем, подышать воздухом. Может, молодому человеку что-то нужно?

— В туалет, — с юношеской непосредственностью сообщил молодой человек.

— Правда? — восхитился Крыс. — А я вот думал, как бы и вас не оставить в одиночестве, и посетить туалет? А тут — такое совпадение намерений и, можно сказать, вкусов.

Старик подошел к двери, открыл ее и широким жестом пригласил Всеслава выйти первым.

Когда дверь закрылась, Иван вздохнул с большим облегчением. Таких стариков нужно приравнивать к общечеловеческому достоянию и хранить в надежном месте. Без доступа света и воздуха. С такими талантами — и еще живой. Но отхлестал старик Инквизитора талантливо и, нужно отметить, бесстрашно. И всего за пару минут ответил на извечный вопрос, гулявший в среде оперов Ордена Охранителей, откуда берется столько уродов для комплектования рядов Объединенной Инквизиции. А ниоткуда. Достаточно взять человека, наделить его полномочиями, властью и разрешить окружающим его бояться.

Иван вскрыл конверт, достал тонкий лист бумаги.

Из текста следовало, что Александрову следовало прибыть в Новый Иерусалим для ротационной замены брата Павла Астуриаса, координатора проекта «Н».

Иван перечитал приказ трижды, осознавая, что ни понятнее, ни легче от этого ему не становится. Разве что брат Павел Астуриас, если судить по фамилии, скорее Пабло, и это подтверждало слухи о том, что Инквизиция обожает направлять своих работников подальше от родных мест. И одновременно это озадачивало, ибо назначение Ивана как раз этот слух опровергало.

Иван родился километрах в пятистах от этих мест, что было хоть и не совсем рядом, но на расстоянии ничтожном, с точки зрения глобальной.

Эти рассуждения Иван отложил подальше в мозг, поставив, однако, отметку: «Обдумать на досуге».

Остальное в тексте распоряжения было совсем плохо. Иван не знал ничего ни о Новом Иерусалиме, ни о проекте «Н», ни о том, чем именно должен заниматься координатор этого самого проекта. Всего одна фраза на бумаге была понятна и привычна. По прочтении уничтожить.

Иван осмотрелся и обнаружил на письменном столе мраморную пепельницу и зажигалку. Потертый бензиновый раритет. Скомкав бумагу, Иван положил ее в пепельницу и только тогда щелкнул зажигалкой, держа руку осторожно. Он навсегда запомнил свое первое знакомство с гремучей бумагой секретных документов Инквизиции и Конюшни, попытавшись по молодости сжечь ее, держа в руке.

Как и тогда, бумага пыхнула, почти взорвалась. Только сейчас — в пепельнице, а тогда, в первый раз, в руке, да еще перед самым лицом. Брови воняли паленым два дня.

В дверь постучали.

— Да-да, — ответил Иван.

— Я могу войти? — спросил Крыс из-за двери.

— Да, конечно.

Старик вошел и сел на свое место за стол. Сейчас лицо у него было серьезным и сосредоточенным. Даже нос не шевелился.

— Кто это с вами? — Крыс чуть прищурился, разглядывая Ивана, потом, как бы спохватившись, взял со стола пистолет, поставил его на предохранитель и сунул в ящик.

— А патрон в стволе, — сказал Иван. — Неаккуратно…

— Привычка, — отрезал старик. — Но что это за мальчишка? Вы должны были приехать в одиночку, без странного сопровождения. Откуда этот дьяволопоклонник?

Иван в двух словах рассказал историю своего знакомства со Всеславом.

— Так-так-так, — задумчиво пробормотал Крыс, глядя на серое от пыли окно. — Случайно, говорите?

— Абсолютно. Я и сам не знал, что выйду на перрон. Захотелось водки, знаете ли…

— Водки… — протянул Крыс. — Вы очень привязались к мальчишке?

— Что значит — привязался? Я его знаю всего два дня. Раза четыре за это время испытывал сильное желание придушить.

— Но не придушили…

— Не нашел повода.

— Вам нужен повод для такой мелочи? Впрочем, это не мое дело. Что касается Всеслава… Несовершеннолетние должны жить в интернате. Полагаете, есть смысл ему это вообще предлагать? Он производит впечатление очень независимого мальчика. Куртку, пожалуй, с него придется сдирать вместе со шкурой. Хотя я могу и ошибаться… Привязался же он не к какому-нибудь предавшемуся… или к БП…

— К кому, простите?

— К Бродячему Проповеднику, — пояснил старик. — У нас не принято поминать вслух об их существовании, знаете ли…

— Теперь знаю. И что дальше?

— Дальше… Дальше, через десять минут приедет машина, и вас отвезут в Новый Иерусалим, к месту несения службы. Вы лично знакомы с Пашей?

— С Астуриасом? Нет, вообще узнал о его существовании только из пакета, а что?

— Ничего. Если бы знали лично, или, не дай бог, были бы друзьями, то пришлось бы выражать вам соболезнование, успокаивать… — Крыс говорил все это легко, с какой-то несерьезной интонацией, но глаза отслеживали каждое движение Ивана, цепко и серьезно.

Психолог, блин, сообразил Иван. Старик напоминает психолога из Конюшни. Даже не психолога, а психологов. Не конкретного человека, а всю их братию, склонную к пакостям, которые сами они именуют тестами. Вот именно так должен выглядеть среднеарифметический психолог Ордена Охранителей на пенсии. Кстати, стариков среди психологов в Иерусалиме не было. Не старше сорока — сорока пяти лет.

Все старики попадают в Новый Иерусалим, подумал Иван и смутился, обнаружив, что Крыс все еще смотрит в его лицо, ожидая реакции.

Соболезнования?

— А что случилось с Астуриасом? — спросил, спохватившись, Иван.

— Умер, — ответил Крыс.

— Как это умер?

— Вы такие вопросы задаете… Один умелый в этих вопросах специалист как-то сказал, что смерть наступает по двум причинам: человек перестает дышать, или у него перестает биться сердце… — Старик, наконец, отвел взгляд, перевел его с лица Ивана на свои руки.

Ага, подумал Иван. Психолог на пенсии? Как же, как же… Ручки, конечно, у него старенькие, кожа желтая, с пятнами, сухая, но вот костяшки пальцев… Или были у старика странные увлечения, или в молодости он вовсе не психологией занимался. А, кроме красноречивых костяшек, замечательная фраза звучала весьма многозначительно, была она очень популярной среди инструкторов-рукопашников Конюшни. Только в полном виде она звучала несколько оптимистичнее. Смерть наступает по двум причинам, и каждый интеллигентный человек должен знать не менее сотни способов обеспечения этих причин.

— Он умер?

— Умер.

— Насильственной смертью?

— То есть для вас это принципиально? Человека больше нет с нами. Если бы он с нами был, между прочим, то вы бы сюда не попали, и я лишился бы замечательной возможности познакомиться с вами. Проект «Н» подразумевает постоянное, чтобы не сказать пожизненное, участие. — Старик вдруг сделал удивленные, даже потрясенные глаза. — А вас разве не предупредили? Вот я, например, в проекте уже двадцать пять лет. И я не самый старый участник. До Патриарха мне далеко. И не только по возрасту.

Иван мысленно досчитал до двадцати, прежде чем продолжил разговор. А чего тут возмущаться? Ему спасли жизнь. Ему нашли более-менее безопасное место. Его даже устроили на престижную службу. Только о сроках не предупредили. Зато неоднократно предупреждали о том, что следует за отказом Инквизитора от задания. Перевод во внутреннюю службу какого-нибудь монастыря — еще не самое тяжкое из наказаний.

— А мальчишка?

— Что — мальчишка?

— Он тоже пожизненно?

— С чего бы это? Он не в проекте. Он вообще в любой момент может повернуться и уйти. Если мы его перед этим примем. Свобода совести для нас — не пустой звук. — Старик наклонился к самому столу и шепотом добавил: — У нас тут совершенно потрясающая свобода совести. Но еще и совершенно уникальные обязанности этой самой совести. И строгая ответственность ее же. Вы сами предупредите мальчика или лучше это сделать мне?

— Все так серьезно? Вы же сами сказали, что он сможет, если что, легко уйти…

— Да. Сказал. И могу еще раз сказать. Уйти-то он сможет, но… — Старик посмотрел на дверь. — Если свобода совести до этого его не сломает.

И что-то такое прозвучало в голосе Крыса, что Иван не удержался и добавил:

— Как Павла?

Глаза старика застыли на мгновение, превратились в стекла. В ледышки.

— Как Павла, — сказал старик. — Именно. И я, пожалуй, сам поговорю с вашим попутчиком. Опишу, так сказать, перспективы и ознакомлю с альтернативой. Выйдете из кабинета, пришлите Всеслава сюда.

Иван вышел, даже не спросив, почему старик так уверен в своем праве выставлять Старшего Исследователя из своего кабинета. Встал и вышел.

Всеслав неторопливо прогуливался по залу, переступая с одного берега небольшого ручейка, на другой. Дождь за окном лил как из ведра, струйка воды с подоконника падала на пол, ручей уже добрался почти до противоположной стены.

— Крысы, наверное, уже покинули этот вокзал. — Всеслав, видно, придумал эту шутку давно и теперь поспешил поделиться ею с Иваном. — Здание скоро утонет.

— Там с тобой этот поговорить хочет. — Иван большим пальцем указал через плечо. — Ознакомить с режимом и перспективами.

— Тогда я пошел. — Всеслав подпрыгнул, проделав в воздухе ногами несколько танцевальных движений. — Такой забавный дедушка… Как он вас…

Как он нас, сказал Иван, когда дверь за мальчишкой закрылась.

Какие замечательные места! Потрясающие! Покидает этот мир Инквизитор, а никто даже не чешется. Нет, присылают нового, на замену, но… При этом в распоряжении значилось, что именно у Павла Астуриаса Иван Александров должен был принять дела.

Лучше бы Всеславу двигаться дальше, не останавливаться в местах такой полной свободы совести.

Но мальчишка все решил по-своему. Выйдя из комнаты с сумками в руках, он подошел и поставил поклажу на пол перед Иваном.

— Дед сказал, что машина уже приехала. Сейчас она подъедет на перрон прямо к двери.

Послышался звук мотора. Явно не легковушка.

— Пойдем? — Всеслав взял одну сумку.

Иван оглянулся на дверь с надписью «Сюда».

— Дед сказал, что можно обойтись без прощаний, — сказал Всеслав. — Сказал, что еще, наверное, увидимся. В смысле увидитесь.

— Тогда пошли. — Иван подхватил свою сумку и с натугой открыл дверь вокзала. — Поплыли, пожалуй…

Машина оказалась автобусом. Не тем лоснящимся от самодовольства монстром, на котором туристы перемещаются по Святой Земле, а промежуточным звеном между грузовиком и катафалком, того типа, что особо популярны на недалеких пригородныхмаршрутах. Двигатель был внутри салона справа от водителя, дверь открывалась рычагом с водительского места, а функции кресел выполняли сдвоенные сиденья, скорее надежные, чем удобные.

— Привет, — сказал водитель, захлопнув за Иваном и Всеславом дверцу. — Меня зовут Тепа.

— Степан? — уточнил Всеслав.

— Если бы Степан, я так бы и сказал — Степан. А я что сказал? — Водитель приставил к уху ладонь. — Ась?

— Тепа. — Иван поставил сумки в проходе и задумчиво посмотрел на Тепу, прикидывая, собирался тот подавать руку или нет. — Полное имя какое?

— Степан, — сказал водитель и улыбнулся.

Между передними зубами у него зияла щербина, придавая тридцатилетнему мужику разухабистый и одновременно детский вид.

— А я как сказал? — Всеслав стряхнул с головы воду и сел на сиденье справа от прохода, так чтобы видеть дорогу.

— Ты подменил понятия, парень. — Водитель подмигнул Ивану, с усилием дернул за ручку переключения скоростей, и автобус поехал. — Я сказал, что меня зовут Тепа. Зовут, понимаешь?

— Нет, — с готовностью ответил Всеслав.

— Зовут… — с нажимом протянул водитель. — Вот тебя, например, могут звать ангелом ада, а могут — придурком в кожане с чужого плеча. Смотря на что ты станешь отзываться. Вот в Новом Иерусалиме спросишь Степана, у тебя сразу начнут уточнять — которого. Того, что Онищенко, или Сепана-Сухаря, или Степку из Брехунов, или, там, Степана Батурина с элеватора, или Степика Малого… А спросишь Тепу, все сразу укажут на мой дом и даже проводят. К Онищенко ни хрена не проводят, к Онищенкам нормальные люди по своей воле не ходят, а ко мне — всегда пожалуйста. Хоть среди ночи — я не обижаюсь. То есть в церковной книге я, конечно, Степан Ефимович Смушкевич, а зовут меня Тепа. Ясно?

— Ясно, — кивнул Всеслав. — А меня зовут…

— А это ты еще не знаешь, как тебя зовут, — перебил Тепа мальчишку. — Ты думаешь, что тебя так зовут. Хочешь, чтобы тебя так звали, а как звать будут — это ты узнаешь потом.

— Всеславом меня зовут, — сказал Всеслав. — Только так.

— То есть отзываться на другие имена не будешь?

— Не собираюсь.

— Интересно будет посмотреть. — Тепа оглянулся на мальчишку, автобус влетел колесом в колдобину, подняв фонтан жидкой грязи.

— Ты бы за дорогой следил, философ, — посоветовал Иван, от толчка чуть не слетевший с сиденья. — Дороги у вас тут хреновые…

— Дороги как дороги, — пожал плечами водитель, вцепившись, однако, в руль обеими руками. — Откуда им взяться другим? Ты еще осенью попробуешь, после месяца дождей… А это так, цветочки. Тебя как зовут?

Водитель снова собирался пофилософствовать. Ему явно нравилось плести словеса вокруг многозначности слов так, чтобы и собеседника в тупик поставить, и себя, речистого, позабавить.

Первым желанием было представить по полной форме, с новым званием, именем-отчеством-фамилией, но печальный опыт общения с Крысом уже давал свои первые результаты. Это старику можно было без особого морального ущерба простить пренебрежение к званию и статусу, а парню с колоритным именем Тепа пришлось бы или морду бить, или наказывать официально. Официально за оскорбление Инквизитора полагалось очень серьезное наказание, а драться не хотелось.

— Ванькой-Каином меня звали, — неожиданно для себя сказал Иван.

— Оп-па… — Водитель оглянулся на Ивана. — Это за что же так?

— За убийство, за что же еще?

— Брата? — с некоторым даже восхищением уточнил водитель.

Даже Всеслав с интересом посмотрел на Ивана.

— Не то чтобы брата, но сослуживца. Не совсем, впрочем, хотя и на службе. — В этом месте фразы Иван сообразил, что выдал что-то уж совсем неудобоваримое, и решил не продолжать.

— По служебной, выходит, надобности? — с понимающим видом произнес Тепа, глянув на Ивана через зеркало заднего вида даже с некоторым уважением. — То есть можешь, если что, и своего грохнуть? Если припрет?

— Если припрет, — подтвердил Иван.

— Это правильно, — кивнул водитель. — Это значит, что, как Пашка, не подставишься… Не станешь стращать там, где нужно было стрелять.

— Это какой Пашка? Астуриас?

— А какой же еще? Ты ж вместо него приехал? Инквизитор?

— Старший Исследователь Объединенной Инквизиции…

— Ох, ни хрена себе! — теперь уже не скрываясь, восхитился Тепа. — Целый Старший Исследователь? А в Инквизиции ты сколько?

— Неделю.

— И снова — ни хрена себе! Такая карьера за семь дней?

— Господь за неделю сотворил мир, — неожиданно вмешался Всеслав.

Иван удивленно посмотрел на него. Водитель даже притормозил автобус и тоже глянул на мальчишку.

— Что уставились? Библию я читал, на Закон Божий ходил… Попробовал бы не ходить.

— A-а… ну тогда — ладно. — Тепа прибавил газу, и автобус снова бойко запрыгал по колдобинам. — Сын твой, что ли?

— Что? — не понял Иван.

— Спрашиваю — сын твой? Этот, в куртке. — Водитель указал пальцем через плечо.

— Не дай бог, — одновременно сказали Иван и Всеслав.

— Тоже верно. Что Инквизитор папой, что дьяволопоклонник сыном — одинаково неприятно и неудобно. Мне сказали, что пацана в интернат завезти нужно. Так?

— Так, — снова в унисон ответили оба и засмеялись.

— Лады, — засмеялся и Тепа. — Это получается у нас крюк в полсотни километров… А у меня бензину… Придется нам рвануть через Малые Брехуны. Это еще сорок километров в сторону. Покатаемся.

— Название забавное, — сказал Иван.

— Название как название. К северному Кордону вообще есть деревня Говнюки. И ничего, люди привыкли. Название давно могли сменить, но ведь их деревня упоминалась в летописи еще в десятом веке. Гордыня, понятное дело, грех, но тут наказание за нее заключено в ней самой. Я — из потомственных Говнюковых! — провозгласил водитель. — Правда, засранцы придумали развлечение — присваивать кому ни попадя звание «Почетный гражданин Говнюков».

Забавный парень, подумал Иван, разглядывая бритый затылок Тепы. Такой живой, непосредственный. Если бы не поглядывал время от времени в зеркало заднего вида строгим, настороженным глазом, совсем можно было бы ему поверить.

В какие забавные места забросила Ваньку-Каина судьба! С такими симпатичными и насквозь прозрачными обитателями. Вначале — Крыс, потом — Тепа.

— Кстати, Тепа, а как зовут у вас господина на вокзале? И заодно, в документах как он значится?

— По-разному его зовут. Кто как. И от настроения зависит тоже. Мужики по пьяному делу и сволочью старой назвать могут. А могут СигизмундОй кликнуть, с ударением на последний слог. За глаза как только не называют… Чаще всего — Белым Кроликом.

— Он мне тоже на грызуна показался похожим, — встрял в монолог Всеслав. — С зубами, носик дергается…

— Белым Кроликом, — с нажимом повторил Тепа.

— А какая разница? — удивился Всеслав. — Что белым, что серым… Не один грызун?

Водитель собрался сказать что-то резкое, плечи приподнялись, и Иван решил вмешаться:

— Он прочитает «Алису». Я прослежу.

— Ну разве что… — Плечи Тепы расслабились. — А то и нарваться можно. Грызун, значит… Молодежь пошла…

Всеслав решил, что его оскорбляют, и набычился.

Иван показал ему кулак.

Мальчишка шмыгнул носом и отвернулся к окну.

Вода текла по стеклам сплошным потоком, дворники на лобовом стекле елозили почти бессмысленно — как Тепа умудрялся разглядеть хоть что-то, было совершенно непонятно.

— А я тут каждый метр дороги знаю. — Водитель пояснил с таким видом, будто услышал мысли Ивана. — В прошлом годе на спор с Мурлом от Нового Иерусалима до Малых Брехунов с завязанными глазами доехал, прикинь. Не летел, больше двадцати километров в час не выжимал, но ведь доехал. Десять ящиков водки Мурло мне выставил. Гуляли от всей души. Отец Амвросий замучился исповедовать да грехи отпускать.

— За водку?

— За водку в Великий Пост. — Тепа поднял указательный палец. — Тут не забалуешься, между прочим. Батюшка исповедует, выслушивает каждого, но я-то ведь вижу, что он крестом своим наперсным приложил бы с куда большим удовольствием.

— И что же наложил на всех? — уже с неподдельным интересом поинтересовался Иван.

В Конюшне опера себе такого не позволяли. За такое в Конюшне можно было и со службы вылететь.

— Как обычно, — пожал плечами Тепа. — Общественные работы по полной программе. Мне, как заводиле, два месяца. Остальным — по грехам каждого.

— И все?

— И все. Мы ж покаялись.

— Ну разве что…

Нет, действительно Страна Чудес, подумал Иван. И все страньше и страньше.

Автобус, не сбавляя скорости, свернул вправо, что-то загремело под колесами, гулко и дробно.

— Танк! — закричал Всеслав, тыча пальцем в окно. — Там — танк!

Сердце у Ивана дрогнуло. После давешнего приключения с перестрелкой и пришествием демонов он несколько раз видел во сне оживающие ржавые бронированные туши. Пару раз до самого утра, задыхаясь, бегал от них, а один раз был даже настигнут и втоптан в раскаленный песок. А мертвый снайпер весело палил из винтовки то над головой Ивана, то в грудь Марка.

— А их тут много. — Тепа указал пальцем влево. — Вон там — пять штук. И дальше, на высотке, еще четыре. За холмом, рассказывали, была позиция противотанковых пушек, но их вывезли на металлолом. А танки так со времен Смуты и стоят. Все, что можно было ободрать, ободрали, а броню ножовкой не распилишь.

— Тут бои шли? — спросил Всеслав.

— И тут тоже, — кивнул Тепа. — Смута, она, знаешь, везде была, что у нас, что в Европе, что в Америке. То-то Дьявол порадовался…

Конечно, порадовался, подумал Иван. Христиане резали другу друга, считай, лет десять, с выдумкой, азартом, с настойчивостью, достойной лучшего применения. И если бы просто резали или, там, сжигали, а то ведь пользовались достижениями техники и цивилизации изо всех сил.

— У нас тут танковая часть стояла, бригада, — пояснил Тепа. — Так себе бригада, остатки былой роскоши, так эта бригада поддержала Патриарха…

— Кого? — заинтересованно переспросил Всеслав. — Вселенского?

— Нашего Патриарха, местного, Иону Лазаревича, дай Бог ему здоровья… Его бригада поддержала, а другая бригада, что из-под Садового, километрах в двухстах, так та за Непримиримых подписалась да сюда и рванула чистить, значит, территорию от предавшихся и тех, кто слабостью своей и неверием допустил осквернение Земли… Такое здесь творилось — мама родная! — Тепа покачал головой. — Старики рассказывали, думали, что все, что дорвутся Непримиримые до мяса, вот тут и пойдет веселье. Здесь дня три бой шел, а потом как-то все само собой затихло. Которые танки уцелели — уехали, которые были просто подбиты — эвакуировали, а сгоревшие так и стоят. Покойников из них вычистили, там боеприпасы, если не взорвались, тоже, а туловища танковые — оставили.

— И военных у вас теперь нет? — уточнил Иван.

Было бы совсем смешно, если бы тут не оказалось военных. То есть компактное проживание предавшихся — есть, совместное проживание их с верующими — есть, а солдат — нет. То есть возлежали рядом лев и овца, и никто никого не ест?

— Как без солдат, без солдат никак, — покачал головой Тепа. — Мы ж в Брехуны сейчас едем, там с ними обязательно пересечемся. У них там база.

— Линию разграничения обеспечивают? — на всякий случай спросил Иван.

— Какую линию? — Тепа притормозил и повернул голову к Инквизитору. — Никакой линии у нас нет. Все чинно и благородно. Кто хочет, живет, скажем, в Новом Иерусалиме, или Клейменовке, или вообще хутором выделяется ото всех. Я, например, в Новом Иерусалиме пока, а, как женюсь, может, и на хутор переду. Есть там одно местечко — высший класс. Озеро, лес — благодать, одним словом. И хутор так назову — Благодать…

Наверное, водитель хотел еще что-то рассказать. Может, поделиться своими планами на обустройство хутора, постройки дома, но не успел — что-то там мелькнуло впереди, сквозь дождевую завесу, Тепа рванул руль в сторону, нажал на тормоза, автобус повело влево, разворачивая поперек дороги.

— Господа Бога в душу… — прорычал Тепа, выворачивая руль. — Тут же овраг рядом, всего метров десять…

— До оврага? — спросил Иван, вцепившись в спинку сиденья.

— Глубины, — сдавленным голосом ответил Тепа, и автобус остановился. — Глубины, мать его так.

Двигатель заглох, дождь лупил по крыше автобуса, дворники шоркали по лобовому стеклу.

— Вот такие пироги, — сказал Тепа, откидываясь на спинку кресла. — Такие вот пироги… Вот я сейчас в себя приду, сердце из пяток обратно поднимется, я выйду из машины… Хрен с ним, с дождем, я выйду, поймаю этого урода…

— Какого урода? — Всеслав все еще не разжимал побелевшие пальцы, держался за спинку переднего сиденья, но голос звучал довольно спокойно.

Тело, похоже, испугаться успело, а мозг — еще нет.

— Какого-какого… Такого, что через дорогу бегает прямо перед машиной.

В дверь автобуса постучали.

Тепа щелкнул рычагом, дверь открылась. Стылая сырость ворвалась в салон, Иван поежился.

По ступенькам поднялся некто в бесформенной плащ-палатке. С нее текло на пол.

— Тебе, служивый, жить надоело? — ласковым голосом поинтересовался Тепа. — То есть наказание посмертное за самоубийство тебя не пугает? Что ж ты под транспорт бросаешься? Ты знаешь, какой тормозной путь у машины весом в десять тонн по такой дороге, да на скорости сорок километров в час? Ты ж, солдатик, должен сейчас висеть у меня на бампере, держась за железяку широко распахнутыми ребрами… Но ты не думай, что все уже закончилось. Я вот сейчас встану, амуницию с тебя пообберу да по самое некуда вложу толику малую уважения к правилам дорожного движения…

Солдат откинул капюшон и присел на край сиденья. Был он молод, не старше двадцати годов, дышал тяжело, с хрипом, словно бежал несколько километров. Ботинки были в грязи, брюки выше колен — были в грязи. Похоже, действительно бежал военный, да еще как! Вон весь бок в черной жирной грязи, комки ее медленно сползали на пол.

В руках у солдата был автомат. Иван глянул и кашлянул — оружие снято с предохранителя.

— Чего молчишь? — спросил Тепа.

— Нельзя туда ехать, — выдавил из себя солдат и закашлялся.

Грязной рукой он провел по лицу, оставляя черную полосу от уха до подбородка.

— Это с каких таких?

— Запрещено… Товарищ майор приказал всех останавливать, никого не пускать…

— Снова учения устроили…

— He-а, — мотнул головой солдат. — Боевые, мать их так…

— Не выражайся, рога не вырастут, — предупредил водитель. — С кем воюем? С БП?

— Если бы… С Васькой воюем Клюевым, да с Покотовым Серегой… Они из караула рванули, что у склада, в одной смене были, сговорились. Мы-то их нагнали, блин, только они в сарай забились и стрелять начали. Сержанта Михеева до смерти подстрелили. Товарищ майор приказал все оцепить, никого не пускать, а сам послал за пулеметами в часть. Только по такой грязи туда и обратно часа два получается… А тут вы, и прямо в сторону сарая… Я кричал-кричал, потом побежал… Вон на пузе с самой вершины холма ехал, потом на ноги встал и чуть не под автобус…

— Весело, — подвел итог Тепа. — Это они в каком сарае? В том, что над балкой? Бетонный, старый?

— В нем.

— Так это ж отсюда по прямой метров сто, не больше.

Солдат закашлялся и поэтому ограничился судорожным кивком.

Водитель оглянулся на Ивана, почесал в затылке:

— Слышь, Иван, в тебя когда-нибудь стреляли?

— Было дело, а что?

— Нет, ничего, только, если дождик немного стихнет, те парни в сарае нас заметят и непременно стрельнут. Ведь стрельнут, служивый?

— А бог их знает! — Солдат помотал головой. — Мы поначалу думали, что парни просто так побежали, служить надоело или невеста чего-то такое написала…

— Сразу двоим, — вставил Всеслав.

— Ну мало ли что… Они ж друзья вроде. Просто побежали, значит, нужно просто догнать и вернуть. По головам настучать, само собой. Догнали, блин. Пока за майором сбегали, сержант Михеев, царство ему небесное, решил сам порядок навести, пошел к сараю. Оно ведь дождь, хрен чего рассмотришь толком. Он шагов на двадцать к сараю подошел, что-то даже крикнул, типа, выходите, чего там бегать… А они в два ствола как врезали… Сержант упал, а они все стреляли, только лохмотья летели. Потом прибыл комбат, послал бойца за пулеметами, а нас разогнал в оцепление. А я еле успел…

— Успел он, — буркнул Тепа.

— Так вы разворачивайтесь и уезжайте, — сказал солдат.

— Сейчас развернусь и уеду, — кивнул Тепа. — Ты совсем безголовый? Я же задним мостом в кювете висю… Если бы не кювет, я бы тебя на колеса намотал, успел он…

Еще раз выругавшись, водитель встал, открыл дверь и, подняв воротник куртки, выскочил под дождь.

— А у них тут весело. — Всеслав даже показал большой палец правой руки, демонстрируя, как именно здесь весело. — Стреляют. Убили вон кого-то… И еще убьют. Этих двоих — точно убьют. Ведь убьют, господин Старший Исследователь?

Солдат вздрогнул, оглянулся на мальчишку, потом перевел взгляд на Ивана. Кажется, солдат побледнел.

— Где ваш майор? — официальным тоном спросил Иван.

Таким тоном ему в свое время удалось вразумить пьяных французов из Иностранного легиона, ни бельмеса не рубивших по-русски. Одним только тоном привел в порядок. Ну и демонстрацией «умиротворителя», естественно.

— М-майор на той стороне, на холме возле двух танков, — вскочив с кресла, отрапортовал солдат. — По прямой — метров триста, но по прямой нельзя, нужно в обход. С километр выйдет, да еще по грязи…

Солдат с сомнением посмотрел на кроссовки Ивана.

В автобус вошел промокший насквозь Тепа.

— В общем, так, доложу я вам, полная, извините, задница. Без трактора автобусу отсюда не выбраться, а дождик, понятное дело, скоро прекратится. Вон уже и сарай почти видно. — Водитель стряхнул обеими руками воду с волос. — Еще минут пять — и пацаны смогут поупражняться в стрельбе. Хотя, что тут упражняться, бери да стреляй.

Иван наклонился и глянул сквозь боковое стекло. Все, как обычно, происходит вовремя. Вовремее не бывает.

— И чего будем делать? — Тепа полез куда-то за водительское кресло, достал серое льняное полотенце и стал вытирать голову. — Наружу полезем? Только предупреждаю: от дождя тут прятаться негде.

— Негде, — подтвердил все еще стоящий навытяжку солдат.

— И чего парни сбежали, неизвестно? — Иван протер стекло, сквозь него да сквозь дождь на вершине невысокого бугра уже можно было различить тот самый сарай — светлые стены на фоне темно-серых туч.

— Неизвестно, — отрапортовал солдат. — Все было нормально, и вдруг…

А сейчас ты, Ваня, собрался делать глупость, сказал себе Иван, чувствуя, как холодеет все внутри. Есть такая болячка — адреналиновая наркомания, Ваня. Не хочешь об этом поговорить?

Иван достал из кобуры «умиротворитель», выщелкнул магазин, проверил патроны, вставил обратно в рукоять и передернул затвор. Поставил пистолет на предохранитель, подумал, снял с предохранителя и сунул за пояс джинсов, за спину. Переложил свое инквизиторское удостоверение в боковой карман куртки. Потянулся.

Тепа, солдат и Всеслав молча смотрели на него.

Когда Иван задернул молнию куртки, Тепа поднял руку, как в классе.

— А можно я задам вопрос? — самым невинным тоном спросил он, продемонстрировав в улыбке щербину между зубами. — Один вопрос. Можно?

— Ну?

— Я правильно понял, господин Старший Исследователь собрался идти заниматься ерундой?

— Господин Старший Исследователь собрался выполнять свои обязанности, — отрезал Иван. — Еще вопросы есть?

— А можно, если что, — спросил Всеслав, — я ваш спортивный костюм заберу? На память?

— Пошел ты…

— Я серьезно. Вы при двух свидетелях скажите, что можно. Чтобы потом вопросов не было.

— Можно, — сказал Иван. — Пусть забирает все, что захочет.

— Класс! — радостно выкрикнул Всеслав и добавил совершенно серьезно: — Вы тогда не пригибайтесь. Ровно идите. Еще можно издалека руками махать и кричать, чтобы они не проспали…

— Вернусь, ухи оборву, — пообещал Иван. — И сожрать заставлю.

— Значит, не пригибаться, — повторил Всеслав.

Иван двинулся к выходу, но Тепа оказался у него на пути и в сторону отходить не собирался.

— Сам отойдешь? — спросил Иван.

— Ты, может, не понял, — серьезно сказал водитель. — Они сержанта убили.

— И что?

— Правила тут такие, Ваня… Пока кровь не пролилась — все можно решить полюбовно. Но, после того как… В общем, парней никто живыми брать не будет. Приволокут пару крупнокалиберных пулеметов…

— Три, — вставил солдат.

— Вот, даже три. Приволокут, поставят метрах в ста, чтобы, значит, дезертиры даже шанса не имели, и все. У нас тут вторую щеку не подставляют. Новый Завет, оно, конечно, книга занимательная, но у нас как-то больше Ветхий уважают. И если майор попытается убийц живыми брать, то…

— Не попытается, — сказал солдат. — Все об этом знают…

— Когда, говоришь, часовые рванули с постов? — спросил Иван.

— Вчера, в двенадцать ночи. Наверное. Они на первой смене были, один раз отстояли нормально, вернулись, а когда по второму разу пошли, то начкар хватился где-то около часа, что с постов не докладывают. Позвонил, но они не ответили. Тут и завертелось…

— Не нужно тебе туда. — Тепа попытался заглянуть в глаза Инквизитору.

— Угу, конечно, обязательно и всенепременно. — Иван поцыкал зубом. — Последний вопрос. Парни в какую сторону двигались? Я тутошнюю географию не понимаю, так вы мне поясните — как оно получается, они от постов к чему двигались?

Тепа снова почесал в затылке.

— Получается, что они к Новому Иерусалиму шли, — подумав, ответил водитель. — Заплутали, наверное, в темноте…

— Наверное, — согласился Иван. — Заплутали. И совершенно случайно вышли в темноте к единственному в округе укрытию от дождя. Бывает.

Иван легонько толкнул Тепу в грудь. Тот остался стоять между Инквизитором и дверью.

— Дождь почти совсем прекратился, — улыбнулся Иван. — Еще немного, и может начаться пальба. Это во-первых. А во-вторых, попытка мешать Инквизитору приравнивается к прямому нападению. Я могу применить силу, оружие или просто передать недоумка в добрые руки Инквизиции. А могу просто сломать тебе, Тепа, челюсть. Или, например, руку, на выбор, правую или левую. А если ты попытаешься защищаться или, упаси Бог, ударить в ответ, то гореть тебе в геенне огненной. Я доступно излагаю?

Тепа кивнул и отступил в сторону.

— Вот и ладненько. Ты за мальчишкой проследи, если что… — Иван бросил эту фразу на ходу, не оглядываясь.

— Ну и пошел, — сказал ему вдогонку Тепа. — Я ведь предупредил.

Дороги, собственно, не было. Были грязь и лужи, рябые от дождевых капель. И холодный ветер, который ужасно обрадовался, увидев свежего человека, и азартно набросился на него.

По лицу, в спину, по лицу, в спину…

Ноги вязли по щиколотку, каждый раз, вытаскивая их из грязи, Иван думал, что кроссовки остались там, в глубине, но кроссовки держались. Вот и хорошо, сказал Иван. Это прекрасно, сказал Иван. Как бы я без кроссовок, сказал Иван. Сейчас главное, чтобы кроссовки остались на ногах, сказал Иван. Потому что кроссовки, сказал Иван и сплюнул.

Кому он врет? Себе и врет, между прочим. А это самая страшная и опасная форма лжи — себе. Господин Старший Исследователь просто забивает себе мозги, не дает себе самому подумать о том, что с каждым шагом приближается к тому сараю. Во-он к тому!

И пришла же кому-то в голову идея собрать из бетонных плит это сооружение над дорогой. Дверь с другой стороны, с этой — только два небольших окна, очень удобно расположенных почти над самой землей. Сарайчик скорее напоминает долговременную огневую точку, чем хозяйственную постройку.

Хотя для крупнокалиберного пулемета эти бетонные стены не помеха. Так, фигня. Как куртка, что надета на Иване Александрове, для автоматной пули. Пройдет и не заметит.

И с такой дистанции… Иван подавил в себе желание пригнуться. Идем ровно, расправив плечи, выкатив грудь, — героически идет господин Старший Исследователь. Парни в оцеплении уже, наверное, засекли постороннего, доложили товарищу майору, и тот по старинной комбатовской привычке кроет всех подряд, вопрошает, кто позволил и какая сволочь стояла в оцеплении с той стороны…

А вот заметили ли героического идиота парни в сарае? Вопрос на пятьсот миллионов. На миллиард.

Когда до сарая осталось метров пятьдесят, Иван изменил направление и стал обходить вершину бугра по кругу, стараясь не делать резких движений. Раз или два он, все-таки поскользнувшись, взмахнул руками, но не упал, а из сарая не выстрелили.

Тело сержанта лежало напротив входа в сарай. Проходя мимо него, Иван глянул и отвернулся. На случайный выстрел это уж никак не похоже. В сержанта попало не менее полусотни пуль, и это значило, что у часовых осталось на двоих всего штук шестьдесят патронов…

Стоп, фигушки.

Иван чуть не оглянулся назад, на тело. Подсумок у сержанта пустой. И автомата рядом с ним нет. Выходит, что солдатики под дождем вылезали и пополнили свой боезапас за счет убитого. Что бы там солдат ни толкнуло на побег, но воевать они собрались серьезно. Мать их так.

— Стоять!

— Стою, — сказал Иван и остановился метрах в пяти перед дверным проемом.

— Ты кто? — спросили из глубины строения.

— А здрасте твое где? — Иван подбоченился и сплюнул пересохшими губами. — То есть мама и папа тебя не учили, что со старшими нужно здороваться. А в армии тебе не вбили в башку, что старших по званию нужно приветствовать согласно уставу…

Иван осекся. О старших по званию, пожалуй, не стоило. Один такой старший по званию уже лежит в грязи.

— Вы офицер? — спросил другой голос, чуть более напуганный, чем первый.

— Я — Инквизитор, — сказал Иван и затаил дыхание.

Смешная могла получиться пьеса.

Ты кто — я Инквизитор — трах-та-ра-рах!

Вот была у паренька, например, мечта — убить Инквизитора, но, понятное дело, не удалось ее осуществить. А тут ведь все равно умирать. Так почему и не покуражиться напоследок?

— Вы вправду — Инквизитор? — спросил первый голос. — Тот самый?

— В смысле — тот самый? Я просто Инквизитор. Простой Старший Исследователь Объединенной Инквизиции. Я могу и документ показать, если вы стрельбу не начнете.

— Покажите.

Иван медленно, очень медленно, поднес руку к боковому карману куртки, поворачиваясь одновременно этим боком к сараю. Двумя пальцами, оттопырив остальные, залез в карман и достал удостоверение.

— Бросайте.

Карточка влетела в дверной проем. Послышался шепот, Иван не смог разобрать ни слова. Потом карточка вылетела назад, воткнулась углом в грязь. Иван поднял, обтер и спрятал в карман.

— Вы приехали вместо Астуриаса?

— Вместо, — подтвердил Иван.

Дождь почти стих, превратился в мелкую морось, сочащуюся с расползающихся туч.

— Когда вы приехали?

— Сегодня. Часа два как с поезда.

— Хорошо, — сказал первый голос.

— Куда уж лучше, — ответил Иван. — Сейчас привезут пулеметы, и эту халабуду разнесут вдребезги.

— Наверное…

— Что значит, наверное! — взорвался Иван. — Какого рожна вы вообще все это затеяли? Вы не знали, что за убийство может быть только одно наказание — смерть? Не знали?

— А он… Он сказал, что все равно нас убьет. Он бы все равно нас убил, сразу или когда мы бы вышли. Он так и сказал, что убьет…

— У него граната была, — добавил второй голос. — Мы потом у него ее нашли. Осколочная, оборонительная. Он бы ее сюда бросил, а потом сказал, что мы сами. Тут был только он и его приятели. Им бы поверили.

— У нас не было выбора…

— Идиоты. Вы что, не могли немного подождать? — Иван чуть повысил голос. — Вы же хотели со мной поговорить, так? Ну не со мной конкретно, но с Инквизитором, так ведь?

Пауза.

В сарае переваривали услышанное.

— А вы откуда знаете? — спросил, наконец, один из беглецов.

— Астуриас погиб, значит, кого-то пришлют вместо него. Поезд останавливается всего два раза в неделю. Вы побежали накануне, двинулись в сторону Нового Иерусалима. — Иван оглянулся, поискал глазами, на что бы присесть, но не нашел. — Если бы просто хотели сбежать, какого ляда вам делать в селе? Меня когда-то учили, что если несколько редких событий происходит одновременно, то велика вероятность, что они связаны. Доступно объясняю? Астуриас ведь недавно погиб?

— В прошлую пятницу.

— Вот, совсем недавно. — Иван посмотрел в сторону застрявшего автобуса — мишень просто шикарная. Просто кричит — выстрели в меня, выстрели! Но возле автобуса никого видно не было. Наверное, Тепа погнал солдатика к комбату, чтобы предупредить о безумном инквизиторе, а сам вместе со Всеславом укрылся за холмом и сейчас наблюдает за происходящим. — Вы ведь что-то хотели сообщить Инквизитору…

— Мы и сообщили. Астуриасу сообщили, когда он в батальоне был. Он сказал, что разберется. И умер. Нам сказали, что влез в пьяную разборку с чужаками, размирял, а мы так решили…

— Убили его, — сказал второй. — И нас бы убили. Если бы мы остались — точно убили бы… А тут мы узнали, что приедет новый Инквизитор… Вот и решили…

Пуля ударила в бетонную стену сарая, пробив дыру и подняв в воздух тучу белой пыли. Иван пригнулся. Вторая пуля ударила в стену, третья. Пулеметчик бил одиночными, стараясь, видимо, не зацепить Ивана.

Можно было броситься вперед, в клубящуюся белую пыль, в надежде, что это остановит стрельбу, но это было бы почти самоубийством.

Иван шарахнулся в сторону, повернулся и побежал в ту сторону, откуда летели пули, надеясь, что если попадет на линию огня, то стрельба прекратится.

— Прекратить! — кричал Иван, размахивая руками. — Прекратить.

Пулемет замолчал. Иван двинулся через поле, тяжело передвигая ноги в грязи и матерясь. Все сейчас прекратится. Все. Сейчас. Прекратится. Он ткнет в морду отупевшему от гарнизонной жизни майору свое волшебное удостоверение, потребует…

Он не успел додумать эту свою мысль, правильную и конструктивную. Справа и слева ударили два пулемета. Два гребаных крупнокалиберных пулемета. С дистанции в сто метров. Две коротких очереди, для пристрелки, а потом…

Иван повернулся лицом к сараю и замер, беспомощно опустив руки. Сарай исчез, превратился в груду обломков, которую длинные пулеметные очереди продолжали ворошить, как ворошат зерно на токах. Огненные пунктиры трассеров влетали в облако пыли и гасли. Лишь одна или две пули ушли рикошетом, светлячками вылетели вверх.

Пулеметы все еще стреляли, все еще перемолачивали обломки, дробили, словно старались стереть бетон в порошок, а темные фигурки солдат двинулись редкой цепочкой сразу с трех сторон, вдоль линий, прорисованных в холодном воздухе трассирующими.

Только когда солдаты подошли к тому, что раньше было сараем, почти вплотную, пулеметы замолчали, и затрещали автоматные очереди.

Сволочи, прошептал Иван. Какие сволочи…

Кто-то подбежал к Ивану сзади, схватил за рукав, Иван вырвался. Его схватили снова, попытались завернуть руку за спину, но Иван вывернулся и ударил. Потом еще раз. Он очень хотел достать пистолет и выстрелить, но ему было некогда — несколько человек одновременно навалились на него.

Почти целую минуту Иван держался на ногах, потом поскользнулся и упал. На него навалились сверху.

Кто-то ударил по ребрам, и старая боль полыхнула с новой силой. Иван закричал от боли и ярости, и его отпустили.

Несколько секунд Иван возился в грязи, пытаясь найти опору. Возился бы и дольше, но тут кто-то схватил его за воротник куртки и помог встать.

— Александров?

— Александров, — подтвердил Иван.

Глаза были залеплены жидкой грязью, Иван попытался ее стереть, но руки и рукава были не чище. Кто-то вытер Ивану лицо. Кажется, платком.

— Привет, — сказал кто-то. — А мы ждали…

Иван оглянулся на голос, прижимая руку к горящему огнем боку.

— А, — сказал Иван. — Майор… Ненадолго ты майор, майор… Я тебе, сука, лично погоны пообрываю. За сокрытие. И за убийство.

— Само собой, — сказал майор. — Как допрыгнешь, так и оторвешь… Ехал бы ты в Новый Иерусалим, господин Старший Исследователь. Скажи спасибо, что это именно я у пулемета был, другой кто мог бы и зацепить тебя, не представившегося. Если вдуматься — у меня такая потрясающая возможность была… Эх… Бойцы, проводить господина инквизитора до моей машины и проследить, чтобы он доехал до места назначения.

— Тебя как зовут, майор? — спросил Иван.

— Ильей меня зовут, господин Александров. Ильей Ильичом Зайцевым. Смешное сочетание, не находишь? У деда было чувство юмора, согласись. Ну, и у бати, само собой. Легко запомнить, чтобы в рапорте не напутать. Я завтра все равно собирался быть у Патриарха, вот и пересечемся, пообщаемся.

К плечу Ивана кто-то осторожно прикоснулся.

— Ладно, — сказал Иван, — пересечемся.

Без угрозы сказал. Почти совсем без угрозы.

Глава 06

В машине Ивану стало совсем плохо. Водитель гнал «козла», не обращая внимания на ухабы и ямы, то ли стараясь наказать брата Старшего Исследователя за неуважительный разговор с комбатом, то ли чтобы выполнить приказ того же комбата как можно быстрее.

Боль в поврежденных ребрах уже даже и не беспокоила Ивана — просто терзала, рвала в клочья, до темноты в глазах и до тошноты. Какое-то время Иван крепился, потом застонал и потребовал, чтобы машина остановилась.

— Есть тряпка большая? — спросил Иван у водителя. — Большая, чтобы я мог обернуть ее вокруг туловища.

Водитель полез под сиденье, покопался и достал свернутый полотняный мешок.

— Сойдет, — кивнул Иван и прямо поверх куртки туго обтянул свои ребра. — Закрепи чем-нибудь, хоть булавкой, хоть иголкой…

— Замерзли? — спросил водитель, застегивая на повязке булавку.

— Ребра у меня сломаны, — буркнул Иван. — И не вашими придурками, а чуть раньше. Если бы не это, я бы вам насовал…

— Может быть, — буркнул солдат. — Плохому танцору…

Он попытался на ходу пару раз поймать колдобину правым колесом, но Иван пообещал, что пристрелит урода, пообещал таким голосом и таким искренним тоном, что водитель сбросил скорость, и дальше «козел» ехал без особых рывков и скачков.

Иван даже и не разглядел домов того самого Нового Иерусалима, тупо смотрел перед собой, сцепив зубы, чтобы не стонать. Остановив машину, водитель посмотрел на него, ожидая, что Иван выйдет, потом сообразил, что совсем плохо Инквизитору, выскочил сам и скрылся в здании. Через пару минут вернулся в сопровождении двух крепких парней в белых халатах. Парни быстро, не спрашивая, вынули Ивана из машины и почти внесли на высокое крыльцо.

— Я сам… — пробормотал Иван, пытаясь нащупать ногами ступеньки, но санитары были неумолимы.

Ивана доставили к лифту, потом по коридору в кабинет. Там осторожно усадили на стул и вышли. С минуту Иван сидел один, потом в кабинет вошел мужчина средних лет. Белый халат на нем был отутюжен и накрахмален.

— Ну-с, что тут у нас? — спросил врач.

Иван рассказал, не вдаваясь в подробности. Упал, сломал, а тут вот разбередил.

Доктор смотал с Ивана мешок, бросил на пол, потом попросил раздеться и встать. И убрать пистолет, если не трудно.

Иван молча поставил пистолет на предохранитель и положил на стул поверх одежды.

— Значит, так, — сказал врач, осторожно пощупав ребра Ивана. — Молодцом. Продолжайте в том же духе, и трещины в ребрах станут переломами. И, если повезет, переломами открытыми. Сломанные ребра так забавно торчат из разорванной кожи… Такое милое сочетание кроваво-красного и белого… А на изломе ребра даже немного напоминают минерал. А еще иногда сломанные ребра не кожу рвут, а легкие. Тогда у пострадавшего появляется такая восхитительная пена на губах, с кровью, с пузырьками воздуха…

Непринужденно болтая, врач обработал бок Ивана чем-то холодным, туго обмотал бинтами и вкатил укол в вену.

— Но, с другой стороны, вы живы, и это уже неплохо… Если бы у нас погиб второй Инквизитор подряд, то, боюсь, это немного испортило бы реноме не только клинике, но и всему Новому Иерусалиму. Вы, кстати, откуда?

Врач сел за стол, достал несколько листов бумаги и ручку.

— Я могу одеваться? — спросил Иван.

— Если можете — одевайтесь. Если не можете — не одевайтесь. Вы ведь свободный человек, — ответил врач. — Так откуда вы прибыли в наши места?

Иван вдохнул, выдохнул, закрыв глаза. Боль начала отступать, но особо шевелить рукой не хотелось. Иван набросил на плечи куртку и сел на стул, переложив пистолет на колени.

Доктор терпеливо ждал с милой улыбкой на лице.

— А вы сами, доктор, часом не из Говнюков будете? — спросил Иван.

— Что?

— Не из Говнюков, спрашиваю, будете? — Иван улыбнулся, попытавшись скопировать улыбку доктора.

— Ага. — Доктор положил ручку на стол и откинулся на спинку стула. — Вас, вижу, Тепа подвозил. А мне сказали, что машина комбата была…

— Вначале — действительно Тепа. А что?

— Я когда-нибудь этого сказочника поймаю да укорочу на длину языка. Трепло бесподобное…

— Что-то не так?

— А нет у нас такого населенного пункта. Нету. Есть поселок Гуменюки, от слова гумно. Действительно старинный населенный пункт, упоминается в летописях и тому подобное. Исторически дерутся с нашими регулярно после танцев да по праздникам. Вот из-за этого нелепого прозвища тоже дерутся.

— И? — спросил Иван, понимая, что сейчас врач может обидеться.

Да пусть хоть истерику закатит, нет больше сил выслушивать всех местных остроумцев да шутников.

— Что «и»?

— При чем здесь населенный пункт? — Иван растянул губы как можно сильнее. — Я вас спросил о состоянии души, особенностях характера, а вы мне о поселке…

Доктор кашлянул, взял ручку и покрутил ее между пальцев.

Иван ждал, с удовольствием осознавая, что боль ушла совершенно, и что настроение улучшается. Хорошо. Почти совсем хорошо.

Если бы еще врач вел себя прилично, а не пытался выйти из резкости и расплыться в туманное пятно. А ведь на вид — вполне приличный человек. И кабинет у него под стать хозяину — тоже на вид такой деловой и чистенький, а на самом деле… Стены вон плывут и растекаются, по полу пробегают небольшие волны, покачивают стул, на котором сидит Иван, вызывают тошноту и головокружение. Тошноту и головокружение легкие, но неприятные.

— Ну… — сказал Иван.

Вообще-то он собирался сказать «ну чего молчите, доктор», но не смог. Стало лень. И наплевать на доктора и кабинет. На комбата стало наплевать. И даже на то, что двух пацанов только что убили ради старой библейской мудрости «око за око». Наплевать.

Иван посмотрел себе на руку, на внутренний сгиб локтя.

— Сука… — сказал Иван деревянным голосом. — Ты же…

— А давайте я вас на кушеточку переложу, — предложил доктор и оказался возле Ивана. — А то, знаете, навернетесь сейчас со стула. Если головой — то ерунда, а вдруг ребрами? Нехорошо может получиться.

Иван собрался послать доктора. Послать конкретно и однозначно, вырвать руку из его цепких пальцев и сообщить, что не собирается лежать в их коноваловке… Но все вокруг на секунду расплылось, смешалось в перламутровое пятно, через секунду ясность вернулась, но за этот короткий миг Иван оказался лежащим в кровати. И доктора рядом не было.

Болела голова, во рту был мерзкий вкус, и в висках что-то похрустывало, но, в принципе, во всем остальном теле ситуация была почти нормальной. Даже ребра не болели.

Ну почти не болели, во всяком случае, до того момента, как Иван попытался потянуться.

Палата небольшая, оценил Иван, без пошлой роскоши и изысков. Кровать, в меру скрипучая, тумбочка, стул, вешалка с коричневым больничным халатом в углу. Возле кровати — стойка для капельницы. Клиника Службы Спасения, в которой не так давно довелось лежать Ивану, была куда круче. Даже госпитальная каюта выглядела уютнее.

На Иване была пижама, его собственные вещи отсутствовали. На тумбочке лежали удостоверение, кобура с «умиротворителем» и запасные магазины к нему.

— Вот такие дела, Ваня, — сказал Иван и осторожно, чтобы не разбудить боль в ребрах, сел на постели. — А доктор все равно сука. Кто ж ему разрешал живому человеку снотворное колоть? Никто не разрешал.

Очень хотелось пить.

Иван встал.

Стены палаты качнулись, но быстро обрели твердость и незыблемость, как и полагается добропорядочным капитальным сооружениям.

— Вот и славно, — сказал Иван, взял с вешалки халат и надел его поверх пижамы. — Вот сейчас поймать доктора и посмотреть ему в глаза. Не убивать, просто посмотреть. Ласково, но с укором. А потом прострелить колено. Или даже два. Или сначала одно, а потом, когда оно заживет, второе. У нас с тобой, Ванька, времени теперь много, в проекте, как нам сказал Крыс, участвуют пожизненно…

Иван подошел к двери, взялся за ручку. Хмыкнул.

— Вот тут, Ваня, ты допускаешь логическую ошибку. Пожизненно — вовсе не значит долго. Вовсе не, Ваня. Вон Астуриас Пабло участвовал пожизненно, но не очень долго. И ты, с твоим идиотским характером, протянешь, в лучшем случае, пару лет. Или даже меньше.

Эта мысль показалась Ивану очень смешной. Он задумался и понял, что весь вчерашний день получился смешным и забавным. Ну разве не потешно, когда человек, не способный исповедаться, лезет под пули, рискуя даже не жизнью, а бессмертной душой? Потешно.

Нужно либо пересмотреть свое отношение к вопросам жизни и смерти, или…

Иван вышел в коридор.

Деревянный крашеный пол. Белые стены. За окнами чистое голубое небо и лес. Дубы. Иван уже давно не видел таких дубов — высоких, в два-три обхвата каждый. Даже каждый в отдельности должен был внушать уважение, а тут целый лес состоял из многовековых богатырей.

Иван покрутил головой, прикидывая, в какую сторону лучше двинуться. Направо пойдешь, коня потеряешь. Налево…

Слева послышались голоса. В той стороне коридор сворачивал, поэтому Иван не мог рассмотреть, кто именно громким голосом со скандальными интонациями требовал убрать эту мерзость.

Иван запахнул халат, завязал пояс и пошел в сторону скандала. Или скандалистки. Голос явно принадлежал дородной даме лет сорока пяти. Такие трубные голоса не даются с рождения, они приобретаются и закаляются многолетними упражнениями в склоках и скандалах.

Голос, пытавшийся возражать, был почти не слышен. Так, какое-то журчание среди грохота дробящихся каменных глыб.

— Я не собираюсь терпеть этой вони! — провозгласила дама, стоявшая за углом. — И не потерплю, чтобы моя дочь находилась рядом с этой тварью!

— Но вы же прекрасно знаете… — начала девушка в белом халате, стоявшая напротив дамы, но закончить не смогла.

Не успела.

— Либо уберите ее, либо предоставьте моейдочери другое помещение. Со свежим воздухом.

Иван принюхался.

Таки да, таки воздух в этой части коридора заставлял желать лучшего. Запах серы — штука и сама по себе неприятная, а если принять во внимание, что к нему обычно прилагался человек, продавший душу Дьяволу, то ярость и возмущение дамы становились понятными. С предавшимися верующие общаться отказывались.

— Или мне самой выдворить ЭТО? — осведомилась дама и направилась к дверям палаты.

Девушка в халате оказалась у нее на пути и отходить явно не собиралась. А дама не собиралась останавливаться или сворачивать.

— Стоять, — приказал Иван.

— Что? — с нескрываемым изумлением спросила дама, впрочем, не останавливаясь.

— Я сказал — стоять! — своим самым официальным тоном произнес Иван. — Или я буду стрелять.

Дама резко изменила направление движения и пошла на Ивана.

Ребра сразу заныли.

— А я ведь не шучу, — предупредил Иван. — Вы нарушаете порядок…

Дама молча приближалась, пальцы на ее руках растопырились, будто она собиралась кого-то душить.

— Я лучше уйду. — В дверях палаты появилась очень молодая, сильно беременная женщина. — Я пойду в приемное отделение…

— Стоять! — снова сказал Иван, но теперь уже беременной. — Всем стоять!

Смешно может получиться — прибегают на выстрел люди, а это брат Старший Исследователь даму пристрелил в целях самообороны.

— Мама, прекрати! — Из палаты выбежала еще одна беременная и вцепилась даме в рукав. — Не смей!

Дама сделала еще шаг.

— Ой, мама! — сказала ее дочь, хватаясь обеими руками за живот. — У меня, кажется…

— Доктора! — взревела мама. — Доктора!

И побежала по коридору.

Девушка в белом халате подошла к ее дочери, взяла за руку.

— На самом деле или ты решила припугнуть маму?

— Вначале — хотела припугнуть, — сказала беременная, — а как встала с кровати, так… Ой, мамочка…

— Тогда пошли. Держись за меня. Не спеши, у нас еще море времени. А ты, Анна, вернись в палату.

Предавшаяся затравленно оглянулась по сторонам, взглянула на Ивана и быстро отвела взгляд.

— Доктор сказала — в палату. — Иван подошел к предавшейся и взял ее под руку. — Я вас провожу.

— Уберите руку! — взвизгнула беременная. — Я…

— Вы сейчас пойдете и ляжете в кровать, — сказал Иван. — Иначе…

— Иначе что? — с вызовом спросила беременная. — Силой меня туда отправите? Сами? Или Алену Ивановну попросите? Так она меня скорее в окно выбросит…

Иван задумался. У него не было опыта драки с беременными женщинами. Ему вообще казалось, что к ним нельзя притрагиваться, что от малейшего толчка они могут сломаться. Или немедленно родить.

— Я могу отправить тебя на стол прямо сейчас, — сказал кто-то из-за спины Ивана.

Иван оглянулся.

Вчерашний доктор выглядел так же невозмутимо и спокойно. Только взгляд был холодным и жестким.

— По срокам тебе рановато, но мы немного постимулируем… И еще могу устроить тебе кесарево. Что? Или ступай в постель.

Предавшаяся постояла на пороге, прижав руки к лицу, потом повернулась и ушла в палату. Дверь захлопнулась.

— А вы, значит, и тут успели все усложнить, — сказал неодобрительно доктор.

— А вам давно били физиономию за применение снотворного без согласия пациента? — осведомился Иван.

— Давно. И, полагаю, у вас это все равно не получится. Я двину вас в бок в самом начале разборки, а потом тупо допинаю. — Доктор мило улыбнулся. — Пинать лежачего — это в наших краях не принято, но меня поймут. А когда узнают, что я пинал Инквизитора, то вообще сделают национальным героем. Все незамужние бабы — мои. И даже некоторые замужние.

— Как-то вы тут свободно с Инквизиторами…

— Вы по поводу Астуриаса? Это без моего участия. Когда его доставили сюда, то вопрос о выборе отделения уже не стоял. Только патологоанатомия. Участие во вскрытии я принимал, все бумаги подписывал, но не убивал. Так что, если вы начнете драку, это будет моим первым опытом близкого общения с Инквизиторами. Такие дела.

— Смешно, — сказал Иван.

— Обхохочешься, — подтвердил доктор.

Они постояли молча.

— В палату или выйдем погуляем? — спросил доктор.

— В палату. — Иван повернулся и пошел, не оглядываясь.

Мысль появиться на улице в сиротском халате и шлепанцах была ему неприятна. Вообще, обитатели больниц и госпиталей на улице, вне палат смотрятся как что-то неприличное и нелепое. Неуместное, переступая порог палаты, сформулировал Иван.

Неуместное.

Иван сел на кровать, доктор, аккуратно прикрывший за собой дверь, устроился на стуле.

— Значит, у вас претензии по поводу моих действий? — Доктор поддернул брюки и закинул ногу за ногу.

— Да.

— Имеете право, — кивнул доктор. — Только ведь я обязан принимать меры для облегчения и спасения, между прочим.

— Кого и от чего?

— Да вот вас, уважаемый. И от вас, соответственно. — Доктор стал серьезным. — Ваше состояние вызывало озабоченность еще у врачей Ордена Охранителей. Нервы, психика…

— Вам переслали мою карточку? — очень удивился Иван.

Он и сам не видел своей медицинской карточки, а тут, в глухомани…

— Нет, что вы, конечно не карточку. Выписку, но очень занятную. Тяжелое ранение… Я, кстати, оценил шрамы. И лечили вас неплохо, полагаю, Служба Спасения?

— Да.

— Еще одна странность. Они обычно не оказывают помощь людям, не подписавшим контракт на душу. Или у вас что-то изменилось?

— А вы пошлите официальный запрос, — посоветовал Иван. — И вам ответят. Ищущий, как говорится, обрящет.

— Может быть… Может быть. Значит, ранение, потом стресс. Что же такое могло случиться, что даже в вашей конторе это было признано как нечто из ряда вон выходящее? — Доктор с интересом посмотрел на Ивана. — Или тоже — послать запрос?

— Демон, — сказал Иван. — Одержимый демоном труп. Близкий контакт.

— И вы остались в живых?

— Нет, — желчно ответил Иван, — я умер. Меня убил демон.

— Ага. Так, значит? Понятно. — Доктор достал из нагрудного кармана ручку и покрутил между пальцев. — Потом вы получили новое назначение. Надеюсь, между демоном и назначением у вас был курс восстановления?

— Надейтесь, — разрешил Иван.

Допросы комиссии вряд ли можно было назвать лечебно-восстановительными.

— Затем что-то произошло по дороге сюда… — Доктор сделал паузу, будто действительно надеялся, что Иван станет рассказывать. — Снова стресс. И ушибы, для разнообразия. К этому моменту вы уже были Инквизитором, а это значит, что кто-то решился на разборку с братом Старшим Исследователем. И это значит…

— Это значит, что не вы один такой героический, — подсказал Иван. — Нашлись еще желающие.

— Нашлись, я даже немного им завидую…

…Безжизненные лица, глаза, в которых мерцают зловещие огоньки, смрад разлагающейся плоти и сладковатый запах свежей крови.

Ивана передернуло.

— Не нужно, — сказал он, — не завидуйте.

— Хорошо, не буду. Корабельный врач сообщил о том, что нервы у вас на пределе.

— Вам сообщил?

— Куда нужно сообщил, а оттуда — переслали мне. Потом — вы влезли в драку по дороге, уже на железнодорожной станции. А у нас на Вратах вели себя как… как очень возбужденный человек. Потом со мной связался майор Зайцев…

— Как у вас все оперативно!

— Стараемся. Майор позвонил мне, сообщил, что отправил ко мне пациента, который чуть не покончил с собой. Фигурально выражаясь, естественно. И полез в драку со взводом разозлившихся солдат. Я мог, конечно, все списать на предвзятое отношение к Инквизитору, но когда увидел вас лично, то, извините, очень удивился сдержанности Сигизмунда Васильевича и майора Зайцева. Таких как вы нужно госпитализировать. Уж вы мне поверьте… — Доктор снова улыбнулся, но с каким-то сомнением во взгляде. — Хотя…

— Вот именно, — отчеканил Иван. — Хотя. Меня сюда направили. Поверьте, с моим личным делом там ознакомились…

— Абсолютно уверен. Ни на секунду не усомнился. И даже не стану вас уговаривать ложиться в клинику или проходить курс амбулаторно. Рентгенчик я вам устроил, пока вы спали, анализ крови взяли… По крови я вам потом все расскажу, а с ребрами вам повезло. Пустяки, несколько трещин. Две. Могло быть значительно хуже. Во всяком случае, ваш доктор с корабля с перепуга и от избытка уважения написал о четырех переломах. А у вас-то всего… Радоваться нужно, милейший господин Старший Исследователь. И то, что я вас усыпил, — вам же на пользу. Вам ведь все равно пришлось бы ночевать в этой палате — ваши апартаменты еще не готовы. Гостиницы в Новом Иерусалиме нет, чужие у нас бывают редко. Секретарь патриарха ко мне обратился. Так что вы хоть выспались нормально. Я сейчас отдам распоряжение, чтобы вам вернули одежду, ее, кстати, выстирали и отгладили, а вещи ваши уже в доме. В вашем доме. Уборку там закончили. — Доктор встал со стула. — И напоследок. Вы в очень плохом состоянии. Ваши нервы…

Иван собрался что-то ответить, может даже, послать доктора с его замечаниями, но тот не дал себя перебить.

— Не хотите лечиться — ваше право, — сказал доктор. — Но вы можете в таком состоянии принять не самое верное решение. Подчиниться не мозгу, а нервам и адреналину. Так что мой совет. Если не хотите лечиться, постарайтесь не принимать скоропалительных решений. Вас, кстати, Алена могла и зашибить. Вы бы стали стрелять?

— Нет, — как можно тверже, ответил Иван.

— Вот видите, — печально покачал головой врач. — Вы уже и врете по мелочам.

— Почему это я вру?

— Да потому, что любой на вашем месте стал бы стрелять. Я бы — разрядил всю обойму…

— Магазин, — механически поправил Иван.

— Что, простите?

— Магазин. В пистолете — магазин. Из него происходит подача патронов при стрельбе. А обойма — используется только при заряжании.

— Как интересно! — восхитился доктор. — Вы такой занятный собеседник!

И вышел.

И дверь за собой прикрыл плотно, но без стука. И наплевать ему на то, что Иван закипает. Хотя, если быть совсем честным, злится Иван на то, что доктор абсолютно прав. Абсолютно.

Вот это вот и бесило.

Через пять минут Ивану принесли одежду. Еще через пять минут он вышел на крыльцо больницы.

Крепкий молодой человек в белом халате, сидевший на стуле возле двери, покосился на Ивана, перевернул газету и снова углубился в чтение.

Очень тихим был город Новый Иерусалим. Не было слышно машин, не кричали дети, даже птицы, кажется, молчали… Хотя нет, перед крыльцом важно прогуливались голуби, переговариваясь друг с другом вполголоса.

И было жарко.

Нет, вчера явно был дождь, лужи еще кое-где не высохли, воздух был влажным и липким, но заставить себя вспомнить, что вчера дул промозглый ветер, изо рта вырывался пар, ледяная грязь лезла в кроссовки, — было невозможно.

Чистое небо. Вкусный воздух. Тихо.

Так тихо, что Ивану захотелось зажать уши и закричать.

Долбаные доктора. Ведь, казалось, их предназначение — помогать людям, лечить их, успокаивать. Так нет же, обязательно нужно такому вот интеллигенту в белом халате испортить настроение, потыкать холодными твердыми пальцами в раны.

И, кстати, спохватился Иван, а куда Инквизитору податься? Доктор, конечно, сказал, что дом уже подготовлен, но не сказал, где именно находится этот дом.

Можно спросить у парня, дежурившего на крыльце, но хватит на сегодня Ивану разговоров с медработниками. Иван спустился с крыльца, огляделся.

Нет, решительно не понятно, где дети. Каникулы на дворе, кричи и радуйся, ан нет. Нет криков и визгов. Странно.

Дома в Новом Иерусалиме добротные, заборы — высокие, ворота и калитки закрыты. Пятиэтажная больница выглядит на фоне одно- и двухэтажных домов просто небоскребом.

Значит, начинаем проявлять смекалку и сообразительность. Кто должен знать все о жителях города, особенно об Инквизиторах? Правильно, местный священник. Значит, следует подняться на возвышение, установить, в каком направлении виднеются кресты, и двигаться туда.

Двигаться.

Иван сказал себе это вслух, сообразив, что все еще стоит посреди улицы. Вперед!

Тело продолжало стоять.

Правая нога — марш! Иван сделал шаг и облегченно вздохнул. А то ведь даже испугаться успел, что докторский укол повлиял на что-то там неправильно. Просто мы задумались. Второй шаг. Третий.

Можно перестать отдавать команды и просто идти… Иван остановился.

Да что же такое происходит? Он не хочет уходить от больницы? Что-то его останавливает? Что?

Ничего такого не произошло. Ну прошелся по коридору, посмотрел на беременную предавшуюся, даже спас ее от расправы. Наверное, спас. Поболтал с доктором… Что-то доктор не так сказал? И мозг Ивана Александрова все-таки сообразил, что именно не так, но пока еще не облек в словесную форму, понятную брату Старшему Исследователю?

Очень может быть…

Или не понравилось Ивану, что некто стоит за толстой липой и смотрит на него не очень ласково. Да что там ласково, настороженно смотрит. С неприязнью и опаской. С таким настроением хорошо смотреть сквозь прорезь прицела.

Иван, не скрываясь, повернулся к наблюдателю.

Нет, не целится. Просто стоит и… Отпрянул, заметив взгляд. Да и, похоже, прятался он не от Ивана. Ствол дерева его заслоняет, скорее, от охранника на крыльце. Очень интересно.

А если подойти и поговорить? Спросить, как пройти в церковь…

Иван сделал пять или шесть шагов, прежде чем сообразил, что о дороге в храм у наблюдателя лучше не спрашивать. Молодой человек с таким запахом серы вряд ли станет числиться среди паствы.

Предавшийся шарахнулся в сторону. Он, судя по всему, всего лишь хотел уклониться от близкого контакта с некстати подвернувшимся прохожим, но неудачно вышел из-за дерева.

Иван сразу и не сообразил, насколько неудачно.

Нет, в голову Александрову пришло, что предавшийся слишком смело забрел в район компактного проживания верующих, но если предавшихся и христианок кладут в одну палату, то, значит, здесь так принято.

— Эй! — окликнул с крыльца охранник в белом халате, вставая со стула и откладывая газету. — Ты что здесь делаешь?

Предавшийся побледнел, быстро глянул на Ивана, повернулся и пошел вдоль улицы прочь от больницы.

— Стоять! — крикнул охранник, сбегая по ступеням.

Наверное, он что-то такое нажал, потому что из больницы выбежали еще двое крепких парней и, без расспросов, бросились за предавшимся.

Тот побежал.

Один из парней выхватил из-под полы резиновую палку, замахнулся, как при игре в «городки», но бросать не стал.

По улице, навстречу бегущим, шли четверо мужчин. Они что-то горячо обсуждали, но, увидев погоню, живенько растянулись цепью поперек дороги.

Беглец заметался, но заборы вокруг были высокими, ворота и калитки — закрыты. Бедняга ткнулся пару раз в них, ударился всем телом, потом подпрыгнул, уцепился руками, но перелезть не смог. Не успел.

Один из мужиков с ходу ударил его в спину, по почкам. Предавшийся рухнул и тут же получил еще один удар, ногой.

«У нас это не принято», — вспомнил Иван слова доктора. Как же! Может, и не принято, но, если есть свободная минута и возможность, отчего же и не попинать. Тем более — предавшегося.

Мужики обступили лежащего. Двое подняли его, прислонили к забору, а двое, по очереди, стали бить в живот и грудь. Предавшийся хрипел, кричал что-то прерывающимся голосом, но упасть ему не давали. Удар, удар, удар-удар-удар-удар…

Охранники из больницы перешли с бега на медленный, очень медленный шаг. Нет, они не остановились совсем, но двигались не торопясь, плавно, мелкими шажками, словно получая удовольствие и стараясь не испортить его другим. Тем же мужикам.

Они, кстати, поменялись ролями, и теперь те, что вначале держали предавшегося, били его, а двое других — держали в вертикальном положении. Предавшийся уже не кричал и не хрипел, просто обвис, запрокинув голову.

А у меня есть пистолет, вспомнил Иван. Отстраненно так подумал, не двигаясь с места.

Предавшегося перестали поддерживать, и он съехал спиной по забору. Завалился на бок.

— Забирайте! — сказал один из мужиков, тот, что постарше. — Чего его гнали?

— Хотели спросить, чего он тут топчется, — ответил охранник с палкой. — Ясно ведь сказано, к больнице ходить нельзя…

— А у него там баба рожает, — сказал охранник в белом халате, присев перед предавшимся на корточки. — Мы когда вчера за ней ездили, он очень просился, чтобы вместе. Говорил, что не будет мешать, что очень не хочет ее оставлять одну…

Старший мужик сплюнул. Другой, сухощавый и жилистый, тронул ногой голову предавшегося, заглянул в глаза, белые, закатившиеся:

— Ну ведь сказано же тебе было, урод! Что с ним теперь?

— Как обычно, — ответил охранник.

Предавшегося подхватили под руки и потащили к больнице.

— Ничо, — сказал жилистый мужик, — ему это на пользу. Это у нас с ними как с людьми зачем-то, а был я в городе, там они в одиночку в христианских кварталах не ходят… Не то что к больницам.

— Здравствуйте, — сказал Иван.

— День добрый, — протянул старший мужик, подозрительно глянув в лицо Ивану и принюхавшись. — Приехали к кому-то?

Трое других, не сговариваясь, образовали полукруг, словно собираясь заняться теперь Иваном. Ребра заныли.

— На работу я, — Иван улыбнулся, надеясь, что получается и естественно, и независимо. — Инквизитором…

Мужики переглянулись.

— Вместо Пашки, что ли? — спросил жилистый.

— Вместо него, — кивнул Иван. — Не подскажете, где его дом?

— Дом… Известно где, на Садовой. — Мужики снова переглянулись, на этот раз с опаской. — Возле магазина.

— Возле магазина? — Теперь Иван попытался изобразить на лице счастье, простую, житейскую радость, что дом Инквизитора находится возле магазина, что за водкой, скажем, далеко бегать не придется. — А не проводите? Я тут первый раз, ничего толком не знаю. Могу удостоверение показать…

Мужики молчали, поэтому Иван достал карточку из кармана и помахал ею в воздухе.

— Так чо тут провожать? Прямо, значит, по улице, первый поворот направо и до перекрестка. А там — налево. Третий дом. Такой, — мужик пошевелил пальцами, пытаясь придумать описание, — с оградой.

Можно было, конечно, произнести волшебную фразу о мобилизации для помощи Инквизиции. Мужики не только проводили бы, но еще и на руках бы отнесли. Но Иван решил, что лучше воспользуется их указаниями и доберется сам.

— Значит, направо, потом налево и дом с оградой.

— Ага, — кивнул жилистый.

— Спасибо.

— Так мы пойдем? — спросил старший.

— Так на здоровье. — Иван махнул рукой. — Вам отдохнуть, наверное, нужно. Замахались, наверное…

Жилистый хмыкнул.

Иван пошел, не оглядываясь.

Простые нравы, простые люди. Чего с них возьмешь? Дорогу описали правильно, хоть за это спасибо.

Через десять минут Иван стоял перед домом «с оградой». Таки да, таки особая примета. Небольшой одноэтажный дом был обнесен металлическим частоколом с натянутой на изоляторах проволокой. Он словно раздвинул соседние дома, или те сами опасливо потеснились в стороны. Метров по двадцать пустого пространства справа и слева.

На углах дома — фонари. Прожектора. И даже видеокамеры под ними.

Крепость, мать вашу!

Третий дом, вспомнил Иван фразу мужиков и ухмыльнулся. Шутники! А иначе он бы спутал, конечно.

Иван подошел к проволочной калитке, нажал кнопку на переговорном устройстве. Подождал.

— Да, — хриплым голосом произнес динамик.

— Сим-сим, открой дверь! — сказал Иван. — А то я дуну, дом и рассыплется…

— Ничегошеньки у вас не получится, господин волк. Этот домик уже из камня. Можете попробовать через дымоход, но, как предупреждают нас первоисточники, делать этого не стоит. Скажите волшебное слово, я вас и так пущу…

«Кастрация», — чуть не выдал дежурную шутку Иван, вовремя спохватился и сказал:

— Пожалуйста!

Замок щелкнул — и калитка открылась.

Если они сейчас еще и перед дверью устроят клоунаду, начал накручивать себя Иван, двигаясь по бетонным плитам двора к дому, но придумать ничего не успел — дверь открылась, а на пороге появился Крыс собственной персоной.

Одет он был в шорты и просторную цветастую рубашку. Одежда была либо с чужого плеча, либо Сигизмунд Васильевич похудел не так давно размеров на пять.

— А я уж прямо заждался, — сказал Крыс. — Позвонил в больницу, а там сказали, что ушел уже почти час назад. Чуть не пристрелил директрису школы и ушел.

— Так она деток учит? — Иван покачал головой. — В духе толерантности и свободы воли, надо полагать?

— Именно. В духе. То просто вы ее застали немного не в духе. Хотя, с другой стороны, а как она должна реагировать на Анну Семенову, в девичестве Алферову, которая была ее любимой ученицей, а потом взяла и подписала договор с Адом? Сама, представьте себе, пошла и подписала. По большой любви, естественно. С чего прикажете радоваться? Да что это я вас на крыльце держу, вы проходите!

Старик отступил в глубь дома.

— Хозяин прибыл, а я его на солнцепеке… — Старик подождал, пока Иван пройдет мимо него, потом подошел к двери, щелкнул замком и, судя по нескольким гудкам разных тонов, включил систему охраны.

Милые патриархальные нравы.

Дом внутри полностью соответствовал своему внешнему виду. Белые стены, камера в конце коридора. Белая же дверь под камерой. Подойдя ближе, Иван понял, что дверь бронированная. Да еще с амбразурой. Да еще с кодовым замком.

Крыс быстренько набрал код, приложился глазом к окуляру. Дверь бесшумно открылась.

— Добро пожаловать! — провозгласил Крыс. — Не то чтобы уютно, но, знаете ли, надежно.

И тут тоже старик Сигизмунд не соврал — уютным это помещение назвать было трудно. Стены, письменный стол, два металлических стула, сейф, кровать, застеленная серым казенным одеялом. На окнах поперечные жалюзи. Из стали, судя по виду. Несколько книжных полок и дверь, как вначале подумал Иван, в стенной шкаф.

— Там санузел и кухня, — пояснил Крыс, усаживаясь на хозяйское место за столом. — И вход в подвал.

Иван остановился перед столом и молча смотрел на старика.

— Что-то не так? — Крыс огляделся вокруг, пошевелил носом. — Вещи ваши в шкафу, там, за дверью.

Иван молчал.

— Если вы беспокоитесь по поводу кодировок дверей и всего остального, то после моего ухода прекрасно все сможете перепрограммировать.

Иван молчал.

— А! — просиял Крыс, встал со стула, обошел стол и сел на стул посетителей, который отличался от хозяйского только местоположением. — Вы по поводу соблюдения правил…

Иван молча снял куртку, бросил ее на кровать. Стащил с себя упряжь с кобурой и повесил на спинку стула. И только после этого сел.

— Я в вас опять влюбляюсь! — восхищенно выдохнул Крыс. — Это же представить невозможно, сколько в обычном, я бы даже сказал в рядовом, человеке может вместиться благородства, уверенности и внушительности. Я бы даже разразился аплодисментами, но руки, знаете ли, не хочется утруждать.

Старик пытался повторить вчерашнее упражнение — загнать хитрым плетением словес Старшего Инквизитора в пестрый мир намеков, иронии и сарказма. Только нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

Иван, если честно, не понимал этого древнегреческого выражения. Вернее, понимал его значение, но не принимал смысла. Река — она всегда остается рекой. Одной и той же. Все купаются в одной Волге, все крестятся в одном Иордане.

— Как-то вы слишком серьезны, — сказал старик. — Эти складки возле губ, чуть нахмуренные брови.

— Публики нет. — Иван побарабанил пальцами по столу. — Всеслав отсутствует, посему не будет ни смущения, ни неловкости. С моей стороны. Дай вам бог, чтобы я не сорвался и не вывалил на вас накопившееся…

Крыс вздохнул со всхлипом, что-то собрался ответить, но покачал головой и промолчал. Без гримас и мимики. Просто заткнулся.

Ивану даже стало неловко. На короткий миг, но стало.

— Я хочу сказать… — Иван сделал паузу, Крыс ею не воспользовался. — Я хочу сказать, что не в самом большом восторге от происходящего. Я не говорю о том, что убили двух солдат…

— И сержанта, — бесцветным голосом произнес Крыс.

— И сержанта, — кивнул Иван. — Но его убили из самозащиты…

— Это они вам так сказали.

— Это они мне так сказали. И я им поверил, потому что нужно быть полным идиотом, чтобы убивать сержанта по любым другим соображениям. Они ведь знали, не могли не знать о ваших местных традициях. Око за око и тому подобные милые привычки.

— Наверняка.

— И все-таки убили. Вернее, даже не убили, а расстреляли. Если бы вы видели труп…

— Я видел труп. И что? — Старик сидел ровно, положив руки на колени, и смотрел на крышку стола перед собой. — Да, много ранений. Да, явно стреляли в приступе ярости или от большой ненависти. Не исключаю, что даже защищались. И это делает их положительными персонажами? Вы с кем-то поговорили? Провели исследование вопроса, господин Старший Исследователь?

Хорошие вопросы задает старик, не мог не оценить Иван. Четкие, недвусмысленные и в лоб.

— Я бы хотел поговорить с ними, — сказал Иван. — Но мне не дали. Их вообще убили так торопливо, будто хотели заткнуть рты…

— Или для того, чтобы не пришлось потом играть с законом, не допускающим самосуда. Убийца должен быть наказан. Убит. И сделать это можно было только в процессе, так сказать, задержания-уничтожения.

— Да бог с ними, с этими парнями! — воскликнул Иван и ударил ладонью по столу. — Все остальное здесь в порядке? На улице только что били предавшегося…

— Где? — быстро спросил старик, и на лице его проступила тревога, явная и неподдельная.

— Возле больницы. Его окликнул охранник, он побежал и напоролся на группу добрых самаритян и неравнодушных граждан. Которые под одобрительными взглядами охранников минут пять задерживали беднягу по очереди. До полного беспамятства.

Крыс встал со стула, прошелся по комнате.

— Так… Предавшийся — лет двадцати пяти, высокий, светловолосый?

— Да. А что?

— Значит, он все-таки приехал…

— Конечно, у него жена рожает, отчего бы ему и не приехать к больнице? — осведомился Иван. — Мужьям свойственно…

— Свойственно — не свойственно… Кого это может волновать? — отмахнулся Крыс. — Ему было ясно сказано… Им всем постоянно ясно говорится, что… И раз за разом они лезут. Лезут и лезут, несмотря ни на что… Он был точно один?

— Ну… Насколько я видел, да.

— Насколько ты видел… Ладно, будем надеяться, что он был один. — Старик подошел к столу, выдвинул ящик и достал телефон. Набрал номер. — Алексей? Что там с Анной? Когда она будет рожать? Сегодня-завтра? Сегодня. Понятно? Что значит — посмотрим. Сегодня. И чтобы об этом знали все. Ты меня понял? Да, я думаю, что кто-то из твоих. Не знаю, чего и почему. За деньги. Из любви. От абстрактного гуманизма, мать его так. И не вздумай свою охрану предупреждать, усиливать и переводить… Да, пусть просто несут службу. Я в бункере, перезвони в течение часа. Все.

Крыс положил трубку и прошелся по комнате.

Больше в нем не было ни вальяжной расслабленности, ни ироничной чудаковатости. Сосредоточенный взгляд, металл в голосе, уверенные движения. Даже его дурацкий костюм больше не казался нелепым.

Иван смотрел на Крыса с изумлением, тот взгляд перехватил, и на лице проступило раздражение. Словно его поймали на чем-то предосудительном. Уличили во лжи.

— Что уставился? — Старик вернулся к стулу и сел. — Я чем-то тебя не устраиваю? Этот мир тебя не устраивает? Что?

— Добрый дедушка СигизмундА, — пробормотал Иван. — То есть меня на вокзале вы ожидали специально? Посмотреть-пощупать-оценить? Начальник тутошней службы безопасности, надо полагать?

— Хочешь — полагай.

— Но тогда получается, что это не я вам должен представляться, а вы мне…

— Ага, сейчас. Все брошу…

— Согласно Положению об Инквизиции…

— Можешь засунуть свое Положение… — Старик ощерился, но больше на грызуна похож не был. Напротив Ивана сидел хищник, способный порвать горло любому, вставшему на пути. — Ты не понял — здесь Новый Иерусалим. Здесь проект «Н». Здесь, если хочешь, будущее этого мира…

— Пуп Земли и центр мироздания, — подхватил Иван, чувствуя, как в желудке зарождается холодный огонь, как всегда перед схваткой. — Не нужно на меня повышать голос и пытаться давить, я от этого зверею. И еще я зверею от того, что мне не говорят всего. Я не знаю, что такое проект «Н». Меня не поставили в известность. И я не понимаю, как я должен получить инструкции от покойного Астуриаса.

— А тебе и не нужно понимать. Не нужно! Тебе даже делать ничего не нужно, просто находиться здесь и присутствовать там, где тебе прикажут.

— Что вы говорите? — попытался усмехнуться Иван. — То есть Инквизиция вам…

— Инквизиция — нет. Инквизиция тут имеет громадные права. А вот ты лично… — Голос Крыса потек сарказмом: — Ты здесь — никто. Понял? Ты здесь…

Иван встал и молча обошел стол.

Крыс посмотрел на него снизу вверх, пошевелил усиками.

И ударил.

Хороший удар, резкий и точный. Если бы Иван не ожидал чего-нибудь подобного, то стоял бы сейчас, согнувшись самым жалким образом, а бойкий дедушка мог выбирать оставить неосторожного наглеца в такой позе или добить из жалости.

Но Иван удар ждал. Старик просто обязан был поступить именно таким образом. Ломать противника, возомнившего о себе бог весть что, учебники рекомендуют именно в такой последовательности: эмоциональный удар, физический, моральный.

Штука эффективная, но обоюдоострая.

Вначале Крыс испытал эмоциональный шок — хорошо поставленное и отрепетированное движение вдруг не достигает цели, наталкивается на блок и уходит в сторону. Затем — шок физический, рука попала в захват, стул отлетел в сторону, а пол бросился в лицо. Удар. Больно. Очень больно, потому что и суставы захрустели в руке и плече, и колено уперлось в позвоночник. Без поблажек и скидок на возраст уперлось, недвусмысленно дав понять, что позвоночник не сломан только по доброй воле Ивана. И будет достаточно чуть-чуть усилить нажим, чтобы позвоночник сломался.

И это было унижение моральное — все как по книге.

— С-сука… — выдохнул Крыс.

— Один мой приятель… — Иван внутренне содрогнулся, поняв, что назвал приятелем Круля. — Один мой приятель говорил, что не сука, а кобель. И в этом случае это не оскорбление, а, скорее, комплимент.

— Руку сломаешь… старику… — простонал Крыс.

— Вполне могу. У пожилых людей кости ломкие. Так что лучше не дергайтесь. И не злите. Тогда мы просто продолжим разговор.

— Я…

— И, прежде чем что-то говорить, прикиньте, как на это может отреагировать очень раздраженный человек, которого вы только что попытались ударить в чресла. — Иван чуть ослабил давление коленом и несколько сантиметров протащил Крыса лицом по полу: унижать так унижать.

— Твою… — прошипел Крыс, локоть его правой руки снова заскрипел, и старик замолчал.

— А ведь производите впечатление человека серьезного и опытного, — грустно вздохнул Иван. — Можно сказать — профессионала. Меня вон на вокзале, как мальчишку, мордой тыкали во все подряд… А тут совсем по-детски пытаетесь материть человека, способного вас покалечить.

— Меня просто давно никто не… — Крыс сделал глубокий вдох. — Я все понял, признаю поражение, готов продолжать разговор.

— А извиниться?

— Я извиняюсь, — с готовностью сказал Крыс. — И я больше не буду.

— И заодно не будете пытаться превратить свою глупость в шутку, — подсказал Иван, отпустил руку и вернулся на свое место за столом.

Крыс несколько секунд лежал на полу, потом медленно встал. Пальцы левой руки принялись массировать правую.

— Если хотите, можете уйти. — Иван указал на дверь. — Можем продолжить разговор завтра…

— Ничего, — Крыс поднял опрокинутый стул, на секунду замешкался, словно решая — запустить мебель в молодого наглеца, но потом поставил стул на ножки и сел. — Я могу разговаривать и сейчас. К тому же мне сюда должны позвонить.

— Значит…

— Ничего это не значит. Все, что я сказал перед тем, как упал, остается в силе.

— И в силе остается то, что мне наплевать на ваши слова, — в тон старику ответил Иван.

Почти минуту они сидели, глядя друг другу в глаза. Потом Крыс отвернулся.

— Один-один, — сказал Иван.

— Один-два, — возразил Крыс. — Вы меня недооценили на вокзале, а я вас — здесь. Дважды.

— Хорошо, два-один. Но, судя по интонациям, матч продолжается?

— Неизбежно. Вы, как я полагаю, теперь развернете очень активную деятельность, станете вести расследование, допрашивать, требовать показаний и документов. Не удивлюсь, если потребуете голову майора Зайцева.

— Не удивитесь?

— Нет. А вот вы — испытаете изумление, натолкнувшись на реакцию военного командования и Инквизиции на ваши требования. Что бы вы там ни думали обо мне, но ваше положение здесь определяется не мною, не моей личной антипатией. Все это решено и установлено не сегодня и не мной. — Крыс помял плечо и поморщился. — Сила есть, ума не надо…

— Зато какая сила воли, — усмехнулся в ответ Иван. — Я ведь мог вас сломать. И никто не стал бы меня наказывать… Нападение на Инквизитора, знаете ли…

— Знаю. И еще знаю, что вряд ли кто-то бы тут обратил на ваш особый статус внимание. Око за око, — улыбнулся в ответ Крыс. — Хотя — да, в силе воли вам не откажешь. Так вот…

— Нет, это я буду многозначительно говорить «так вот». — Иван легонько хлопнул ладонью по столу. — А вы будете отвечать на мои вопросы. Потому что ваши специалисты по Ветхому Завету находятся снаружи, а мы с вами — внутри. И мы либо беседуем в таком режиме, либо вы поднимаетесь со стула и валите отсюда, например, в больницу, где пообщаетесь со своим веселым доктором лично. А он посмотрит вашу руку под рентгеном, я мог и вправду чего-то там повредить.

Старик мял руку и молчал, прикрыв глаза. Иван ждал. В принципе, дед мог воспользоваться советом, уйти, а потом вернуться или перехватить Ивана на улице или возле того же самого магазина, в котором Иван будет покупать бутылку. А он обязательно будет покупать бутылку, без вариантов. Уход старика будет равнозначен объявлению войны. Если он останется, то шанс на мир и добрососедство еще есть.

— Вы знаете, сколько человек осталось на Земле после Возвращения? — спросил Крыс, не открывая глаз и продолжая массировать плечо.

— Три миллиарда.

— Семьдесят лет назад — три миллиарда. — Старик чуть приподнял веки, бросил взгляд на Ивана и снова закрыл глаза. — А сколько сейчас?

— Ну… Миллиарда четыре. Четыре с половиной, я не слежу за статистикой…

— А ее и нет. За семьдесят лет ни одно государство не проводило официальной переписи. Так, экстраполяции, выборочные исследования, наблюдение динамики… — Крыс отпустил плечо и посмотрел на Ивана с неким интересом в глазах. — И знаете, что получается?

— Не знаю. Но вы ведь скажете.

— Скажу. Получается, что за семьдесят лет население сократилось на треть. Три миллиарда минус один миллиард, получается — два миллиарда. — Все-таки старику было очень больно — он облизал бледные губы и снова занялся массажем. — Два миллиарда.

— Поверю вам на слово. — Ивана цифры никогда особо не трогали. — Два миллиарда — это все равно много.

— Слишком много?

— Нет, просто — много. Я себе такую толпу и представить не могу. Хотя… Подождите, вы хотите сказать, что в результате войн…

— Я не хочу ничего такого сказать. В результате войн, и нефтяных, и религиозных, и гражданских, погибло, по разным подсчетам, от десяти до пятнадцати миллионов человек. Много, но до миллиарда ой как далеко… В столе, в левом ящике, есть аптечка. Дайте мне таблетку. Из такого пузырька зелененького…

Иван открыл ящик, в пластиковой коробке нашел пузырек, поставил его перед Крысом. Тот отвинтил крышечку, вытряхнул на ладонь таблетку, подумал и вытряхнул вторую.

— Принести воды? — спросил Иван.

Старик махнул рукой и проглотил таблетки, не запивая.

— Может, все-таки к врачу?

Старик помотал головой, кадык на морщинистой шее дернулся несколько раз.

— Какая гадость, — сказал Крыс. — Но вернемся к нашей беседе. Значит, мы имеем уменьшение народонаселения. С этим согласны?

— А у меня есть выбор?

— Значит, согласны. Причина — падение рождаемости. Так?

— Ну… наверное.

— Сколько, в среднем, детей приходится сейчас на семью?

Иван улыбнулся. Старый провокатор! Таблетки жрет, а беседу пытается строить по своему сценарию. Снова небольшая проверка на бытовой идиотизм. Если Иван с ходу ответит, то…

— Какую семью? — спросил Иван.

— Что значит — какую? — продолжил притворяться Крыс с невозмутимым видом.

— На семью предавшихся или на семью верующих? — Иван смотрел, не отрываясь, в лицо Крыса. — Там ведь разные цифры. Или вам нужна средняя температура по больнице?

Старик похлопал в ладоши. Всего пару раз, потом снова вцепился в свое плечо.

— Вы все правильно поняли. Браво. Сколько в семье верующих детей в среднем?

— Ноль три, кажется.

— А у предавшихся?

— Пять.

— Правда смешно? Те, что продали свою душу Дьяволу, плодятся как кролики, а те, что веруют, искренне и глубоко, размножаться отказываются. Смешно?

— Нет.

— Вот и мне не смешно. Дьявол нас переигрывает. По всем статьям. Идет борьба за души, люди слабы, боятся будущего, боятся своей слабости и стараются победить неопределенность.

— Ну и к тому же Служба спасения строит больницы, заботясь о телах, предоставляет работу, обеспечивает старость… Дьявол, к тому же, не врет. А Господь…

— Что? — быстро спросил Крыс.

— А Господь — молчит, — серьезно ответил Иван. — Он — молчит. И никто не видел, чтобы ангелы вмешивались в человеческие судьбы. И никто ни разу не видел Рая, а экскурсию в Ад очень легко заказать, причем бесплатно, причем в любой точке мира, причем с гарантией безопасности и высокого уровня обслуживания.

— И вы все еще не подписали Договор? — очень натурально удивился Крыс.

— Сам в шоке, — пожал плечами Иван. — Но к делу это отношения не имеет.

— Не имеет. Не имеет… Но ведь соотношение верующих к предавшимся все время изменяется. И не в пользу верующих. И не в последнюю очередь потому, что те, кто родился в семье предавшихся, в девяноста пяти случаях из ста также подписывают Договор. А среди тех, кто был крещен, тридцать процентов становятся предавшимися. Тридцать процентов, — Крыс повысил голос, почти выкрикнул. — И что это значит?

— Наверное, то, что если все пустить на самотек, то рано или поздно…

— Вы это с иронией говорите, я вижу, но это действительно так! Так! Это потоп, в котором мы можем захлебнуться. Мы все, те, кто верит в Господа нашего! И…

— Знаете, господин Сигизмунд! Я не слишком грамотен в богословских вопросах, но помню, что потоп был послан Богом для того, чтобы уничтожить грешников и сохранить праведников. Ну и всякой твари по паре. Все испытания посылаются нам Богом за грехи наши. Может, и этот потоп что-то значит? Ничто не происходит без Господней на то воли… Не так?

Крыс застонал, прижав руки к лицу.

— Плечо болит?

— При чем здесь плечо?! Вы сами не понимаете, что под это ваше красивое заявление можно подогнать все что угодно? Не понимаете? Убийца и насильник, галаты и отринувшие — все могут сослаться на Промысел Господний…

Да, подумал Иван. Здорово, подумал Иван. Старику, понятно, плохо, говорит старик о наболевшем, но упоминать отринувших, да еще при незнакомом человеке — это, блин, либо очередная проверка… или действительно Крыс проболтался?

Будет смешно, если он сам — отринувший. И готов доказать себе и окружающим искренность своей веры тем, что отринул даже мысль, даже надежду на рай и жизнь вечную. И чтобы подкреплять это свое решение, регулярно кого-нибудь убивает. Или богохульствует. Или еще чего похуже.

— Отринувший, — сказал Иван.

— Что?

— Отринувший, — повторил Иван.

К тебе придут, говорил Ивану Токарев — единственный отринувший, с которым Ивану довелось говорить. К тебе придут и предложат… И ты должен им помешать. Ты должен…

Они пришли?

Ивана гнали в эти места, жертвовали людьми для того, чтобы ему могли сделать предложение без помех? Его подставили для вербовки неизвестными, которые стояли за всем этим?

— Если вы имеете в виду, что я сам — отринувший, то вынужден вас разочаровать, — вздохнул Крыс. — Но то, что вы знаете об их существовании, несколько меняет дело. В ваших сопроводительных бумагах этого не было… Подозреваю, что там много чего не было.

— Покажите бумаги, я вам отвечу, — посоветовал Иван. — Честно, без утайки скажу — все там или нет. Вот вам крест святой…

Иван поднял пальцы, сложенные щепотью, ко лбу… Попытался поднять и не сразу сообразил, что не может. Не может оторвать руку от стола. Она налилась ртутью, превратилась в камень, приросла к столешнице.

Крыс этого не заметил. Крыс смотрел на свои ладони, придумывая ответ на иронию собеседника. Иван еще раз попытался перекреститься. И снова ничего не получилось.

Зазвонил телефон.

Левая рука Ивана легко сняла трубку и протянула Крысу.

— Да, — сказал Крыс. — Хорошо. Значит, к полуночи… А как там дела у ее мужа? Пришел в себя? Повреждений особых нет? Мужики у нас стали гуманистами, однако… В прошлом году бедняга ушибами не отделался бы. Ладно, вы всем раззвонили о сроках? Что значит — на рынке? В больнице, коллеги и обслуга знают? Вот и отлично… Нет, я лично к вам заходить не буду. И никто из моих людей — не будет. И, Алексей, когда ты будешь отправлять младенца в интернат? А давай завтра с утра? Я не сошел с ума. Я о твоих пациентах беспокоюсь, между прочим. Да. Отправь. Как обычно. С Тепой и отправь, какие проблемы? Медсестру и попутчика… Хотя нет, попутчика я сам отправлю. Тут нужно аккуратнее. Не твое дело! Еще раз повторяю — не твое дело! Пока!

Крыс положил трубку на аппарат. Встал, прошелся по комнате. Остановился возле окна, постоял, раскачиваясь с носков на пятку, что-то бормоча про себя…

— А паренек, который приехал вместе с вами, наверное, уже огреб первые проблемы в интернате. — Старик вернулся к столу. — И наверняка хочет с вами пообщаться. Нет?

— Его проблемы. — Иван осторожно пошевелил пальцами правой руки.

— Но вы ведь, как человек неравнодушный, наверняка захотите выяснить, как он устроился, где спит, что ест… — Крыс попытался заглянуть в глаза Ивана. — Вам очень нужно съездить в интернат.

Иван спрятал правую руку под стол, несколько раз сжал и разжал пальцы — рука слушалась как ни в чем не бывало.

— Так хотите? — настойчиво спросил Крыс.

— Либо вы говорите прямо, либо я пошлю вас на фиг и лягу, пожалуй, спать. Я от вас устал.

— Мне нужно, чтобы кто-то поехал в одном автобусе с новорожденным в интернат. Кто-то,кто, во-первых, не вызовет особых подозрений, во-вторых, будет иметь вескую и понятную причину для поездки и, в-третьих…

— Которого будет не жалко?

— Это в-четвертых. А в-третьих, вас предавшиеся, если что, убивать не будут. Попытаются захватить живьем и без повреждений. — Крыс азартно потер ладони. — Вы поедете в форме, это даст вам дополнительные гарантии и заодно несколько укрепит позиции Всеслава. Его вчера уже пытались бить.

— Вам почему-то кажется, что предавшиеся меня не тронут?

— Конечно! Это у нас могут быть какие-то иллюзии по поводу насилия в адрес инквизитора, а у них все прописано в договоре. Убил инквизитора — потерял все, ничего не приобретя. Вас не тронут. Я попрошу, чтобы кто-нибудь позвонил Тепе, сообщил о поездке, маршруте и пассажирах, а уж он раззвонит по всему городу… Выглядеть это будет так — вы собрались ехать, раз уж вчера у вас не получилось, а утром наш доктор отправит новорожденного на подвернувшейся попутке. И это не вы подсядете к ребенку, а ребенка с медсестрой подсадят к вам. Ну соглашайтесь, это же интересно!

— Наверное, — кивнул Иван. — Очень может быть. И я с удовольствием, как только вы мне объясните, что происходит. И ради чего я должен ни с того ни с сего… И вы, часом, не отправляли с таким же заданием моего предшественника? Покойного предшественника, замечу.

— Обязательно. Все расскажу — даю слово. Как только вы вернетесь назад.

— Если, — с нажим произнес Иван. — Если вернусь.

— Бросьте! Я же вам все объяснил. Никто вас не тронет. Абсолютно гарантированно. Я даже немного боюсь, что вы в своей форме отпугнете предавшихся, и операция сорвется…

Может, старика действительно пугала такая возможность, только было что-то фальшивое в этом страхе. Может, даже слишком откровенно фальшивое. Иван запутался, решил, что хуже все равно не будет… И ему очень хотелось остаться одному.

Включить настольную лампу и внимательно рассмотреть свою руку. И, может быть, еще раз попытаться перекреститься.

— Хорошо, — сказал Иван. — Я очень хочу съездить в интернат. Сможете помочь с транспортом?

— Пара пустяков. Всегда рад услужить брату Старшему Исследователю. — Крыс с сомнением посмотрел на свою руку. — Вот даже не знаю…

— Не подавайте, не ставьте ни себя, ни меня в двусмысленное положение, — посоветовал Иван. — Лучше подскажите, в магазине есть водка? Или коньяк?

— А вам бы лучше сегодня воздержаться. Завтра, когда вернетесь… Кстати, — уже от дверей комнаты спросил Крыс. — Ваши ребра не беспокоят?

— Нет, ваш доктор просто творит чудеса!

— Ну и славно. Коды от замков и сигнализации там лежат в правом верхнем ящике, в конверте. Отдыхайте. Завтра в десять за вами заедет Тепа на автобусе. Не провожайте. — Старик вышел.

На мониторе компьютера, стоявшего на столе, Иван увидел, как Крыс вышел из дома, пересек двор, открыл калитку, обернулся и все-таки не выдержал, показал средний палец видеокамере.

Имел полное право.

Иван сложил пальцы правой руки щепотью, подумал, но креститься не стал. Ему было страшно. Настолько страшно, что он сам себе в этом не признавался.

Принять душ, привести в порядок форму, почистить оружие. Проверить, есть ли на кухне что-нибудь съедобное.

В кране была горячая вода, в холодильнике нашлось что поесть. Даже утюг был, чтобы отгладить форму.

В душе Иван посмотрел на себя в зеркало, сняв повязку. Бинты он сматывал поначалу с опаской, но, убедившись, что боли действительно нет, успокоился. Ребра не болели. Абсолютно не болели. Иван несколько раз наклонился, присел, поднимая руки вверх. Вначале осторожно пощупал бок, потом, осмелев, двинул себя по ребрам кулаком.

Вот такие вот чудеса, сказал Иван, поежившись. Такие вот чудеса.

Глава 07

А Господь — располагает, снова подумал Иван.

Вон Крыс сидит, нахохлившись, на первом сиденье, на том самом, на котором позавчера, кажется, ехал Всеслав.

Иван тоже чуть было не сел на свое старое место, в последний момент вдруг решил не идти на поводу обстоятельств. Пусть хоть в этом.

Не получилось поехать в интернат. Казалось, чего уж проще — утром, проснувшись, сесть в автобус и отправиться на встречу со Всеславом, сопроводив по дороге медсестру с новорожденным. Чего уж проще…

Нет, автобус приехал, Тепа долго жал на кнопку у калитки, прежде чем Иван наконец сообразил, что нужно нажать для ответа.

— Я сейчас, пять минут, — сказал Иван, Тепа не ответил, махнул рукой и вернулся в машину.

Через пять минут Иван, закрыв все двери и подключив сигнализацию (перепрограммированную под его собственную сетчатку и отпечаток пальца), поднялся по ступенькам в автобус и остановился удивленный.

Крыса во вчерашнем сценарии не было. А сейчас он сидел, уткнувшись в свою книгу, завернутую в серую бумагу. На Ивана даже не взглянул, выглядел совершенно спокойным, правда, пальцы левой руки, когда переворачивали страницу, дрожали. Но это вполне могло быть и от возраста. Или от алкоголизма, успел подумать мстительный Иван, прежде чем рассмотрел все остальное.

Крыса во вчерашних планах не было. Был младенец с медсестрой. В планах был, а сегодня — не было. Можно было решить, что за ним еще предстоит заехать. Можно было бы.

Если бы автобус не был наполнен запахом серы.

И если бы не та самая предавшаяся, которую Иван видел вчера в больнице. Кажется, Анна.

Предавшаяся сидела, опустив голову и закрыв глаза. Пальцы, вцепившиеся в спинку кресла, побелели, будто полагала Анна, что не стоит автобус неподвижно, а несется по горному серпантину.

А еще в проходе между креслами, в глубине салона, лежал… тюк? мешок? рулон? накрытый куском мешковины.

Случалось Ивану и раньше видеть подобные грузы, накрытые чем попало. И темные пятна, проступившие сквозь грубую ткань, были ему хорошо знакомы. На Святой Земле использовали пластиковые пакеты. А здесь, в глубинке, трупы все еще перевозили как попало. Как тысячу лет назад. Укрыли от небрежного взгляда тряпкой поплоше — и нормально.

— Садись, поехали, — сказал Тепа, не поворачивая головы.

Иван посмотрел на укрытое тело, потом на Крыса, углубившегося в чтение.

— Поехали, — сказал Крыс, не отрываясь от книги.

— В интернат? — осведомился Иван, выбрал место и сел так, чтобы видеть Крыса. — Деткам гостинец? На предмет анатомирования?

Предавшаяся захлебнулась вздохом, застонала.

— Рот закрой, — сказал Крыс, закрывая книгу.

Похоже, Ивану сказал, а не предавшейся.

Страницу он не закладывал, просто захлопнул книгу так, будто всегда сможет одним движением открыть ее на оставленном месте. Или неважно для него, с какой страницы продолжать чтение.

— Не едем мы в интернат. Незачем. У тебя, брат Старший Исследователь, первая поездочка нарисовалась в поселок, в просторечии именуемый Циферовкой.

— А официально?

— Официально? Люциферовкой официально называется. — Крыс оглянулся через плечо на предавшуюся. — Нужно тут пару формальностей совершить. И для тебя будет поучительно…

— Для всех будет поучительнее, — холодным тоном произнес Иван, глядя в переносицу Крыса, — если вы, любезный, вспомните, что мы с вами свиней не пасли, и откажетесь от этого тыканья.

— Да? — немного удивленно переспросил Крыс. — Извини…те. Я не по злому умыслу. Честно. Ночь сегодня выдалась непростая… Нервная такая ночь полилась.

— Это не повод, чтобы…

— Не повод. Конечно, не повод. Хотя, чтобы назвать меня старым идиотом, — вполне себе. Тактик недоделанный, стратег контуженый… Генерал от шизофрении! — вполне искренне выпалил Крыс. — Так перемудрить… Придурок! Ты… Вы никогда не замечали, что людям свойственно действовать просто, подчиняться самым естественным порывам?

— Ну, — кивнул Иван. — Вот сейчас, например, не могу понять, почему не поддаюсь естественному желанию взять старого… — как это у вас? — стратега контуженого зa шкирки, тряхнуть как следует, а если кураж пойдет, то и приложить болезного мордой о стекло… Вначале о целое, потом уж провести по битому…

— Не смешно, — сказал Крыс. — И…

Автобус дернулся и рванул с места. Старик осекся и выругался. Тепа оглянулся через плечо и сбавил скорость.

— Люди реагируют просто, действуют из самых простых соображений — все это знают, любят об этом поразглагольствовать, а как доходит до дела, так начинают строить многоходовые планы и многоуровневые комбинации… Вот как я прямо… — Крыс постучал себя бледным кулаком по лбу. — Если бы не мудрил, а просто взял бы этого идиотика и выкинул его ко всем чертям из города…

— Вернулся бы он, — сквозь зубы процедил Тепа. — А ноги бы сломали, на брюхе бы к рожающей жене приполз… А кто бы не приполз?

— Значит, в яму посадить, в погреб, в сейф. И ключ выбросить! — Крыс повысил голос и ударил кулаком, только теперь не по лбу, а по коленке. — И был бы этот идиотик жив. И Сашка Молчанов был бы жив. И…

Крыс махнул рукой и отвернулся к окну, за которым мелькали дома.

Так, подумал Иван. Значит, этот, под дерюгой, муж предавшейся. Это его вчера видел Иван перед больницей, и это его вчера били простые люди из народа. Значит, работу кто-то доделал.

— Кто их?

— Что значит — кто? — Старик посмотрел на Ивана удивленными глазами. — Сашку кто убил? Вот этот, Игнат Семенов убил. Я же заговор подозревал, думал, они попытаются ребенка перехватить, чтобы…

Крыс быстро глянул на предавшуюся, которая смотрела перед собой мертвыми глазами.

— Думал, они за городом попытаются перехватить… А он сам… он просто хотел забрать своего ребенка… и попытался. Черт! Черт-черт-черт! Она родила, все суетились, бегали… А он тихонечко встал с кровати… Весь в синяках, побитый, но встал и прошел почти до самой палаты рожениц. Его Сашка заметил уже перед самой дверью… Пытался задержать, но… Только шумнуть успел… Подбежавший напарник, увидев, что Сашка уже не дышит, просто выстрелил на поражение… Двенадцать раз.

Предавшаяся заскулила с неподвижным лицом. Только правый уголок рта кривился и дергался судорожно.

— И все! — выкрикнул старик. — Все планы, все варианты вместе с игрой в детектив разом закончились. Бац — и все! И польза из всего этого теперь будет только одна — воспитательный момент для обитателей Циферовки и экскурсия для Инквизитора. Поучительная и познавательная. Познавательная и поучительная… — Крыс открыл книгу наугад, заглянул вовнутрь и снова захлопнул. — Как я себя ненавижу в такие моменты. И этих любящих родителей… Отцов любящих и матерей! Ты знала, что так будет?

Крыс обернулся к предавшейся.

— Ты знала, что твой муж попытается?

Женщина тихонько выла, раскачиваясь из стороны в сторону. Она не видела и не слышала ничего вокруг себя, это было понятно Ивану. И этого никак не мог понять Крыс. Не хотел понять. Не давал себе понять.

Автобус выехал из города, дома за окнами сменились деревьями. Дорога перестала быть ровной, автобус подбрасывало на колдобинах.

Мешковина начала сползать с тела покойника, открывая голову.

Волосы, слипшиеся от крови, изуродованное выстрелами лицо, белое крошево в кроваво-красном обрамлении… Иван не выдержал, встал и поправил ткань. Вернулся на свое место.

Крыс все рассказал. Только не объяснил ничего.

Нужно было его расспросить, но не при женщине же, потерявшей мужа. Да и не при трупе тоже.

И еще… Ребенок. Нет ребенка. Только сейчас Иван вдруг сообразил, что из вчерашнего разговора так и не понял, отчего это ребенка забирают у матери. Вот так, без разговоров, без церемоний, специально вызывают роды, чтобы поспеть к какому-то сроку… Мать должна была остаться в больнице, а ребенка должны были отвезти в интернат. А вышло все наоборот. Она ведь только что родила, всего несколько часов, Иван не был специалистом в медицине, но ему всегда казалось, что после родов женщина должна лежать в постели. Хотя да, это обычная женщина, а это ведь… Это — предавшаяся. Как вообще она попала в обычную больницу? И зачем? Ведь у предавшихся уровень медицины обычно выше, чем у кого бы то ни было. Служба Спасения расходует на спасение и защиту бренных тел очень большие средства.

Все здесь не так. Все — совершенно не так.

Не говорят — и ладно. И черт с ними. Нужно просто молчать и ждать. И все станет известно и понятно, рано или поздно.

Иван закрыл глаза и тут же торопливо их открыл.

Вот этого делать не стоит. Он снова чуть не уснул, будто ему не хватило кошмарной ночи и крика, с которым он несколько раз просыпался.

И ведь почти смог убедить себя, что ничего не было, что не мучили его этой ночью кошмары, что все осталось позади, что это от нервов, от новых нелепых впечатлений, что снотворное, которым его угостил добрый доктор в ночь накануне, его вырубило, и вот что теперь его снова настигли страх и бессилие, заприметившие его там, возле сарая, когда пули дробили бетон, рвали в клочья плоть и разочарованно чавкали в грязи, в жирной смеси из чернозема, воды и крови.

Иван надеялся, что все позади.

Напрасно наделся.

Пули летят над землей, некоторые, выпущенные слишком низко, вязнут в грязи, подняв черные фонтанчики, но стрелок у пулемета знает свое дело, большинство пуль долетают до стен, до человеческих тел, пытающихся укрыться за ними, рвут, ломают, крошат, взвизгивая от удовольствия или воя от разочарования, рикошетом взлетая к серому небу.

Иван чувствует щекой, как трещит воздух, разрываемый пулями, успевает заметить прозрачные тени этих пуль, но не это пугает его, вовсе не это. Не в это мгновение страх и бессилие овладевают Иваном, совсем другое чувство охватывает его.

Радость? Удовольствие? Предвкушение тошнотворным комком подкатывает к горлу? Предвкушение чего? Иван во сне успевает понять, и понимание это наполняет его тело бессилием и страхом. И отвращением к самому себе.

Автобус остановился, Иван открыл глаза, откинулся на спинку сиденья.

Он все-таки уснул, все-таки уснул. Ему только показалось, что он успел открыть глаза.

Тепа щелкнул рычагом, открывая дверь.

Крыс встал со своего места, оставив книгу, медленно, как бы нехотя, подошел к двери и вышел из автобуса.

Иван, оглянувшись назад, торопливо последовал за ним.

Ткань сползла, обезображенное тело было открыто полностью, женщина сидела на полу рядом и гладила рукой то, что осталось от лица.

— У вас крепкие нервы.

— Что?

— У вас крепкие нервы, — повторил Крыс ровным голосом, без осуждения или одобрения. — Уснули совершенно спокойно…

Иван сглотнул, вспомнив…

— Это и есть Циферовка, — сказал Крыс.

Или Люциферовка, мысленно произнес Иван, рассматривая дома у подножия холма. На глаз — сотни три дворов. Много. И это только то, что видно отсюда, от дороги. А что там за лесом, обступающим поселок с двух сторон, рассмотреть было невозможно. Но несколько легких дымков над деревьями указывали, что и там есть дома.

— Почти пять тысяч человек… — Крыс кашлянул. — Пять тысяч предавшихся. Фермы, поля, огороды — все их. Вон там, справа, клуб. Видишь… Видите, слева, синяя крыша? Это тамошний филиал Службы Спасения…

— А больницы у них своей нет? — спросил Иван.

— Почему нет? Есть. Во-он там, возле офиса. Два этажа, за деревьями… — Старик указал рукой.

— А почему рожать привезли в Новый Иерусалим?

Крыс посмотрел на Ивана, потом удивление на лице исчезло.

— Так ты ничего не знаешь?

— Откуда?

— Да… Хотя, казалось бы… — Старик усмехнулся. — Приезжает Инквизитор, который, оказывается, ничего и не знает о происходящем в наших местах. С другой стороны, конечно… Зачем тебе знать? То, что нужно, мы тебе расскажем, что-то сам сообразишь. А если до чего не додумаешься, так и не нужно. Пока скажу — сейчас прибудут местные администраторы. Постарайся ничему не удивляться и вопросов не задавать. Просто подпишешь протокол, и все.

Из-за деревьев показались люди. Трое из них — в черном, солнце отразилось на воротничке того, что шел посередине. Старший Администратор собственной персоной. Кроме администраторов еще с десяток мужчин.

Четверо из них попарно несли два бревна.

— Я им звонил, — сказал Крыс, — предупредил, так что все пройдет быстро.

Старший Администратор, высокий худощавый парень с рыжей щетиной вместо бороды на лице, не здороваясь, подошел к Ивану, протянул планшет.

Иван взял.

Протокол свидетельствовал, что Старший Администратор офиса Службы Спасения в поселке Люциферово Альфред Свенсон принял тело Игната Семенова у Сигизмунда фон Розенштайна в присутствии Старшего Исследователя Объединенной Инквизиции Ивана Александрова. Претензий не имеет. О коллективной ответственности населенного пункта в случае невыполнения условий дополнительного соглашения осведомлен.

Подпись администратора уже стояла.

Пока Иван читал текст, Крыс размашисто расписался на обоих экземплярах, сунул ручку Ивану.

Подпись так подпись, подумал Иван и расписался.

Администратор протянул один листок Крысу, тот спрятал его в нагрудный карман рубашки.

Мужчины с бревнами поднялись на вершину холма, двое с лопатами подошли к ним и стали копать. Еще двое вошли в автобус.

Послышались приглушенные женские крики. Мужчины вышли, неся на носилках тело. Следом за ними выбежала предавшаяся, но ее еще двое мужчин схватили за руки. Младший администратор, невысокий брюнет лет сорока, быстро подошел к ней и ввел что-то в плечо прямо сквозь одежду армейским шприц-тюбиком.

Тело отнесли на вершину холма, носилки поставили на землю возле тех, что работали лопатами.

— Это недолго, — тихо сказал Крыс. — Вон уже люди идут.

От поселка действительно шли люди. Много людей. Как бы не все пять тысяч из населения Циферовки.

Шли молча, слышен был только шорох тысяч ног.

На холме мужчины с лопатами посторонились, те, что придерживали бревна, опустили ношу торцом в ямы.

— Зачем бревна? — не выдержал и спросил Иван.

— Это не бревна, — ответил Крыс, — это столбы.

Утрамбовав лопатами землю у столбов, мужики отошли в сторону. Двое тех, что принесли покойника, подняли тело, привязали его к столбу. Потом подвели ко второму столбу вдову убитого. Тоже привязали. Но, как увидел Иван, только за талию, оставив руки свободными.

Женщина замерла, глядя на своего мертвого мужа.

Толпа сомкнула кольцо вокруг вершины холма.

Старший Администратор, держа планшет под мышкой, поднялся на вершину, предавшиеся расступались перед ним молча.

Возле столбов Администратор остановился, обвел взглядом собравшихся.

Тишина. Только жаворонок пел в вышине. Тяжелый запах серы.

— Игнат Семенов этой ночью попытался похитить своего ребенка из больницы в Новом Иерусалиме, — тихо сказал Администратор. — Он убил охранника и сам был убит.

Предавшиеся не издали ни звука.

Только сейчас Иван сообразил, чем отличается эта толпа от любой другой, которые видел Иван, от той же Денницы, в которой был прошлой зимой. В этой толпе не было детей. Не было никого младше двадцати лет, насколько мог рассмотреть Иван. Беременные — были. Много, Иван даже не стал считать.

— Теперь его тело будет находиться здесь неделю, — сказал Администратор. — Его жена, которая могла быть соучастницей преступления, будет находиться здесь до захода солнца.

— Охренели совсем? — тихо спросил Иван у Крыса, но голос прозвучал неожиданно ясно, предавшиеся оглянулись.

— Замолкни, — процедил сквозь зубы Крыс.

— Это мне замолкнуть? — спросил Иван уже нормальным голосом, не скрываясь. — Вы только что родившую женщину собираетесь держать на солнцепеке целый день?

— Не лезь! — Лицо Крыса побледнело. — Здесь такие законы…

— Где здесь? — громко, во весь голос спросил Иван. — На Земле? Божьи законы здесь другие? Ладно, вы наделили себя правом платить кровью за кровь, но здесь нет крови. Нет преступления. Или я чего-то не понимаю? Я не понимаю чего-нибудь?

Крыс был на голову ниже Ивана, в своей цветастой рубашке, широких шортах и сандалиях на босу ногу, он выглядел нелепой карикатурой, стремительно состарившимся десятилетним мальчишкой.

У Крыса дергался кадык на тощем горле, когда он кричал Ивану в лицо, что тот не имеет права, что обязан не лезть… не вмешиваться… Иван молча обошел старика и поднялся на холм.

— Нож! — потребовал Иван, остановившись перед предавшейся, привязанной к столбу.

Кто-то, Иван не видел, кто именно, вложил ему в руку нож с простой деревянной ручкой. Иван разрезал веревку, бросил нож на землю и приказал, чтобы женщину отнесли в больницу. И спустился к автобусу.

Когда проходил сквозь толпу, ему показалось, что кто-то прошептал «спасибо». Несколько рук коснулись его плеча.

Крыс сидел на ступеньках автобуса и курил.

У него за спиной маячил Тепа, тоже с сигаретой в руке.

— Еще долго? — осведомился Иван у Тепы, через голову старика.

— В принципе, все, — ответил водитель. — Вон вороны уже летят. Начнут, я думаю, при зрителях, к вечеру уже закончат. А эти, предавшиеся, разойдутся по домам сразу, как мы уедем.

— Поехали, — сказал Крыс, бросил окурок на землю и встал со ступеньки. — Повеселились, пора и честь знать.

Старик поднялся в автобус. Иван вошел следом.

Дверь закрылась, и автобус поехал.

Через пять минут въехали в лес.

— Останови, — приказал Крыс, и Тепа послушно остановил. — Выйди, погуляй, нам нужно поговорить.

Тепа встал со своего места, взял из-за кресла матерчатую сумку и вышел из автобуса.

— Значит, говоришь, Божий закон? — сказал Крыс. — То есть мы этого закона не выполняем?

Иван не ответил.

У старика мог быть пистолет, тот самый допотопный «вальтер», что лежал у него в столе на вокзале. Под просторной рубашкой можно было спрятать целый арсенал. Судя по выражению лица, Крыс сейчас вполне мог пристрелить собеседника. Ну или попытаться.

Пистолет Ивана был сзади за поясом форменных брюк. На предохранитель и в обычное время Иван «умиротворитель» почти никогда не ставил, а, отправляясь утром в поездку, которая могла оказаться опасной, не поставил тем более.

Хочет старичок поиграть в ганфайтера? С нашим удовольствием. Иван встал с сиденья.

Старик тоже.

Дуэль из автоматических пистолетах на расстоянии в полтора метра — штука наверняка забавная. И недолгая.

«Вальтер» Крыса тоже не стоял позавчера на предохранителе.

— Думаешь, я стрелять буду? — спросил старик.

— Нет?

— А потом отправиться прямиком в ад? Спасибо, я подожду. Кто-нибудь другой. Может, кто-то из толпы, которую ты так сегодня поразил своим гуманизмом. Гуманизмом Объединенной Инквизиции. — Крыс поднял свою рубашку, открывая дряблый животик и морщинистую спину. — Вот, убедись. Нет у меня оружия с собой.

Крыс снова сел.

Иван тоже. Оружия своего он демонстрировать не стал.

— Ты ведь ничего не понимаешь… — устало выдохнул старик.

— Мне никто и не объясняет. А то, что я вижу, мне не нравится. Вы можете поступать с трупами как вам заблагорассудится. Вы можете гнобить предавшихся, как вам будет угодно и как вам позволяет Служба Спасения, но есть штуки, которые…

— Ну да, женщины и дети, — недобро усмехнулся Сигизмунд фон Розенштайн. — Какой же гуманизм без женщин и детей. Ты же, насколько я знаю, тоже защищал женщин и детей, как я мог забыть? Только ведь у тебя не получилось тогда. И ничему это тебя не научило? Только не нужно мне снова начинать о том, что мы свиней вместе не пасли. Ты вчера правильно сказал — отсутствие свидетелей здорово изменяет общую тональность разговора.

— Я так сказал?

— Нечто в этом роде. Так вот, Иван Александров. Я не знаю, почему сюда прислали именно тебя. Я не могу себе представить, зачем здесь может понадобиться без году неделя инквизитор, когда даже опытный человек, повидавший в своей жизни много чего и понимающий куда как больше твоего, погиб, так ничего и не изменив.

— Так это вы его? По вашему приказу?

— Дурак, что ли? — искренне возмутился Крыс. — Я же тебе объяснил, что тебя никто убивать не станет, даже предавшиеся не тронут. Я не стану рисковать своей душой и…

Старик, похоже, чуть не сболтнул лишнего, но удержался в самый последний момент.

— Я не стану жертвовать своей душой ради минутного удовольствия увидеть, как подыхает самоуверенный и наглый мальчишка. Ты даже представить себе не можешь, что сейчас сделал, сколько человеческих жизней подверг опасности.

— Тем, что не дал издеваться над женщиной?

— Именно этим! Наказание — неотвратимо! Неизбежно. Никто не смеет даже надеяться, что уйдет безнаказанным. Совершил — наказан. Знал, но не сообщил — наказан. Видел, но не остановил — наказан. Только так. Только так… — Старик закашлялся, хватаясь за грудь.

— Сердце? — спросил Иван.

— Курить мне нельзя, дураку старому! — Крыс отдышался. — Ты не понимаешь… Предавшиеся — плодятся как кролики…

— Я это знаю, — перебил Иван. — У них это в типовом договоре прописано — не пользоваться контрацепцией. И это как-то меняет дело? Может, деток нужно сразу пускать на мыло? Ах да, у нас же есть еще Соглашение, по которому официально нельзя убивать предавшихся, а нужно даже, наоборот, их защищать, если что…

— А их никто и не убивает здесь! Почти никто… — поправил себя Крыс, задумавшись на мгновение. — Наоборот, им оказывается помощь…

— Я видел, — кивнул Иван.

— Видел! — повысил голос Крыс. — Ты все у нас видел, Ваня, все понял… А знаешь ли ты, что у нас поголовье предавшихся растет только за счет мигрантов? Ну почти только за их счет. Мы принимаем тех, что бегут от погромов… И не нужно делать большие глаза — погромов стало больше. И проходят они чаще и с большим размахом. Если об этом не сообщается в нашей прессе — это еще не повод считать, что их нет.

— Но в средствах массовой информации от Дьявола… — неуверенно начал Иван и замолчал, сообразив, что это тоже ничего не гарантирует.

Дьявол, конечно, не врет, но и всей правды не говорит. И вполне может не рассказывать о погромах. Чтобы не провоцировать дальнейших погромов и не порождать панику. Да и чтобы не снижать количества подписавших Договор, выбравших синицу вместо журавля. А на самом деле может происходить все что угодно. Даже такое вот простое изъятие новорожденных…

— А детки, между прочим, не являются предавшимися, — словно прочитав мысли Ивана, сказал старик. — Они обычные, серой не пахнущие и, значит, наши. Наши! Если хотят предавшиеся жить спокойно — пожалуйста, подписал с нами бумаги, живи. Только деток отдавай в интернат, чтобы мы, значит, могли соблюсти свободу совести. Выбрать они могут, только когда станут совершеннолетними…

— Но вы же их крестите?

— И что? Крест кого-то останавливал из тех, кто решил предаться Дьяволу? Не останавливал. А вот обратно вернуться, после подписания Договора, никто не смог. Вот мы и заботимся об этом.

— О чем?

— Да о том, чтобы каждый имел выбор! Чтобы сам решал, идти к Богу или предаться Дьяволу…

— И что? Какие показатели соревнования? Ведь не сто процентов эффективность? Та же Анна, она ведь выбрала…

— А она не из семьи предавшихся. Она из наших, коренных. По высокому чувству изменила Богу. Парни наши встретили за околицей предавшегося, надавали, как положено, тумаков. А чего он закурить не дал? Не дал — получил, как заведено. Хорошо получил, с сотрясением и переломами… Батюшка наш потом парней епитимьей чуть не угробил. Парни хотели как лучше, а вышло… Анна на бедненького подранка наткнулась, выходила… Ну и влюбилась. Может, и не предалась бы, так бабы наши подсобили, разговаривать перестали, за спиной начали шушукаться… Кто-то еще окно разбил. Вот она и ушла в Циферовку. Навсегда. Право имела, между прочим… — Крыс сплюнул, не стесняясь, прямо на пол. — А мы имели право ее ребенка отправить в интернат. И не разрешить ей с ребенком видеться.

— Так все просто… — тихо-тихо сказал Иван.

— Просто, — с вызовом ответил Крыс. — И так просто у нас уже почти двадцать лет. И только единицы из воспитанников интерната предались в результате. Зато в армии их много, в государственных структурах, в Святой Земле, между прочим, в Инквизиции и Ордене Охранителей… Десять лет уже находится под контролем Объединенной Церкви. Проект «Н». «Ной». Мы ковчег строим, который спасет праведников во время нового потопа, когда слуги дьявола затопят весь мир. Только не один ковчег выплывет из всего этого кошмара, много будет ковчегов, не так, как в Писании. Таких территорий, как наша, становится все больше. И у нас, и в Европе. Даже в Америке. В Южной уже две таких есть. Пашка рассказывал…

— Покойный Астуриас?

Старик замолчал и посмотрел в глаза Ивану. И во взгляде Крыса была и боль, и ненависть, и еще что-то, чего Иван разобрать не успел — отвернулся старик к окну.

Умеешь ты разговор поддержать, мысленно похвалил себя Иван. Только-только Крыс разговорился, только пошла информация — и нет чтобы молча внимать, нужно было влезть с подковыркой. Теперь уже, наверное, Крыс заткнулся…

— Пабло жаль, — неожиданно спокойным голосом сказал Крыс. — Не вовремя он погиб. Я его предупреждал, чтобы он не доверял этим…

Старик неопределенно мотнул головой.

— А он решил, что надвигается что-то плохое, ходил куда попало, болтал с кем угодно… Вот и схлопотал… — Крыс поцокал языком. — Ну да ладно. Что случилось, того не изменишь. А вот ты…

И угрозы в голосе не было у старика, и металл не звенел, и выражение морщинистого лица было вполне нейтральное, а только мороз пробежал по спине Ивана, и что-то холодное осторожно коснулось сердца.

Иван хотел что-то сказать, продемонстрировать уверенность и независимость, но не смог. Комок откуда-то взялся прямо в горле, не подступил, не подкатился, а просто возник, лишив дара речи.

— Ты, Ваня, не дергался бы, право слово, — ласково улыбнулся Сигизмунд фон Розенштайн. — Ну прислали тебя сюда. Мы ведь оба знаем, что прислали вроде как в ссылку, туда, где ты сможешь прожить чуть подольше… Вот и живи себе. Дом у тебя надежный, содержание мы тебе поставим нормальное. Тут деньги почти не ходят… Те деньги, что у тебя есть, Ваня, здесь никому не нужны. У тебя, насколько я знаю, карточка кредитная… Так вот, здесь нет ни одного банкомата, и никто не принимает расчетов в электронном виде. Понял? На поезд без билета тебя не посадят, несмотря на твою форму, машину ты не достанешь, мало тут у нас машин. Можно, конечно, пешком добраться, тут недалеко, километров полтораста всего, но не советую, честное слово…

Кроме того, тебе ведь, согласно предписанию, места службы покидать нельзя. Нужно получить специальное разрешение… Но если ты и найдешь телефон, то, боюсь, разрешение все равно не получишь. И придется тебе, если со мной поссоришься, либо с помойки питаться, либо уходить пешком. А Инквизиция не любит дезертиров, Ваня…

Иван усмехнулся.

Вот теперь все нормально. Вот теперь все точки над всеми буквами расставлены, есть угроза, есть угрожающий, поставлена задача, которую нужно решить. Есть кого ненавидеть. Давно Ивану не было кого ненавидеть. Круля разве что? Так там и ненависти не было. Легкое раздражение по сравнению с сильным чувством, охватившим Ивана сейчас, в обшарпанном салоне полудохлого автобуса.

Как хорошо, подумал Иван. Теперь можно ненавидеть не себя, а кого-то другого. Что там психологи утверждали по поводу Ивановой психики? Склонность к саморазрушению? А теперь можно полностью предаться склонностью к разрушению. Начать с того, что взять дедушку за морщинистое горло, взять нежно, пальчиками, и сдавить… Сжать, а потом отпустить и начать задавать вопросы. Для начала — кто убил Астуриаса и за что? Ведь похоже, убили его уже после того, как для Ивана выбрали новое место службы. И не исключено, что совпали по времени эти два печальных события — назначение Ивана и смерть Павла — не случайно. А вдруг кто-то не хотел, чтобы Иван разговаривал с Павлом? Смешная теория, но ведь все равно с чего-то нужно начинать…

Или нет, можно начать с того, что немного подправить радужную картинку, которая сложилась в старом воображении Крыса.

То есть жрать Инквизитору будет нечего? Либо будет он послушным, либо подохнет с голоду?

— Знаете, уважаемый Сигизмунд фон Розенштайн… — начал Иван, спохватился, что подставился, но ничего исправить не успел.

— Не знаю, — отрезал Крыс. — И знать не желаю.

Ведь Иван сам неоднократно учил молодняк, что начинать фразу с «а знаете» — верный способ потерять темп в споре. Нервы нужно держать в руках.

— Значит, без денег я тут загнусь?

— Обязательно, — кивнул Крыс.

— И я должен буду согласовывать свои действия до мелочей с вами?

— Обязательно, — повторил Крыс.

— И сбежать из этого района я не смогу…

— Не сможешь. — Довольная улыбка проступила на старческом лице.

— И все будет по закону, вы ничего не нарушите, и я ничего вам не смогу пришить, если даже найду способ пожаловаться?

Улыбка Крыса стала шире.

— Не помню… — пробормотал Иван. — В моем предписании указано, что я просто обязан жить в том бункере? Не напомните, господин фон?

Улыбка исчезла.

— Не указано, — покачал головой Иван. — Первый прокол. Второй — расположение спецбатальона входит в мой район?

— Он вас не пустит, — быстро ответил Крыс. — Он продукты от нас получает.

— Жаль, — вежливо улыбнулся Иван. — Но вот предавшиеся живут на самообеспечении? Так? И контроль за ними входит в мои обязанности, не может не входить. Вот я и поселюсь у Администратора. Полагаете, что сможете мне помешать? Да, конечно, я не люблю запах серы, но я смогу потерпеть. Все лучше, чем то дерьмо, которым несет от вас, ваших слов и ваших дел.

Что-то изменилось во взгляде Крыса, вначале Иван не понял, что именно, но потом сообразил — ушли все эмоции за исключением ненависти. Зрачки сузились, будто смотрел Крыс на нечто яркое.

— Я что-то не так сказал? — с самым невинным видом спросил Иван. — Если это все, что вы хотели от меня услышать, то я, пожалуй, пойду. Хорошо, что мы не слишком далеко отъехали. Пока!

Иван встал, прошел к двери мимо Крыса, глядя себе под ноги и стараясь не наступать на темную полосу, оставшуюся после того, как из салона вытаскивали труп.

Конец разговора. Точка. Не стрелять же в старика? Сегодня-завтра можно действительно переночевать у администраторов, а потом дед все равно появится. Или кто-то от их таинственного патриарха. И все потихоньку устаканится. Не может не…

Стрелять в старика — неправильно. Вообще, стрелять в безоружного, да еще в спину — это нужно быть последней сволочью или выполнять специальное задание. Крыс, скорее всего, был именно сволочью.

Он выстрелил, когда Иван уже совсем собрался выйти из автобуса.

Грохнуло, как из пушки, пол кто-то выбил из-под Ивана. Врезал палкой по правой ноге. Или даже ломом.

И стало так больно, что Иван не выхватил свой «умиротворитель», не влепил пулю в ответ, а просто закричал, взвыл, рухнув на грязный пол, и вцепился руками в ногу.

Мать твою!

Старик вдруг оказался рядом, перевернул Ивана на живот и вытащил из-за пояса его пистолет.

— Сука-сука-сука… — прокричал Иван, понимая, что поступает неправильно, что нельзя перед смертью вот так выть и паниковать, ведь всегда относился с брезгливостью к тем, кто не умел переносить боль.

А вот сам…

Пуля ведь, наверное, кость перебила. Твою…

— Ты что, дед, охренел совсем? — В автобус влетел Тепа и потрясенно замер в дверях. — Это же инквизитор!

Не человек, не христианин, а инквизитор, даже сквозь боль оценил Иван. Инквизитора, значит, нельзя, а кого другого — Тепа бы и не удивился, и не возражал бы.

— Перевяжи его, — приказал Крыс, — орет как баба!

— Сам ты… — Иван закусил губу. — Я бы тебя… Ты где ствол прятал?

— Молодежь… Все вы знаете, все умеете… Я рубашку поднимал, мог и шорты спустить, если бы пришлось. А пистолет на сиденье лежал. Возле книги моей. — Старик с нежностью посмотрел на свой «вальтер». — Умели раньше делать вещи.

— Точно, кость перебил, — сказал Тепа, разрезав штанину на ноге Ивана. — Вот, шелестит…

Иван дернулся и завыл.

— Спокойно. — Тепа метнулся к водительскому месту, достал из-под сиденья коробку, вытащил из нее шприц-тюбик и резиновый жгут. — Это сейчас, быстро. Значит, снимем шок, остановим кровь, а потом…

Тепа зубами снял колпачок со шприца, всадил иглу в ногу Ивану повыше раны.

— Вот так. Теперь — жгут.

Действовал Тепа уверенно и ловко, что свидетельствовало о немалом опыте. Похоже, водитель частенько оказывал первую помощь при огнестрельных ранениях.

— Сейчас подействует, — пообещал Тепа. — Буквально через пару секунд. А я пойду, палку найду.

— Давай-давай, — кивнул Иван. — Можешь особо не торопиться…

Боль действительно вдруг исчезла, вот только что была и вдруг испарилась. Остались только злость и… И, пожалуй, некоторое благодушие. Вот что значит правильное лекарство.

— Я же… — сказал Иван и облизал губы. — Я же вас, господин Сигизмунд, выверну. Вот только нога заживет, так я и…

Крыс улыбнулся.

— А ты молодец, — сказал старик. — Оптимист. Ты искренне веришь, что сможешь исполнить свою угрозу? Я ведь могу через пару недель еще раз тебе в ногу пулю всадить. Или даже вдруг окажется, что у тебя заражение, и ногу нужно отрезать…

— Нападение на Инквизитора, — напомнил Иван, прикидывая, нет ли чего в пределах досягаемости тяжелого.

Аптечка была рядом, но по весу явно не годилась на роль смертельного оружия.

— А мне… Мне все равно, — засмеялся Крыс.

Ему явно было хорошо, как бывает хорошо человеку, который, наконец, сделал то, что давно уже нужно было сделать.

— Это там у вас… — взмах «умиротворителем». — У вас там дергаются по всякому поводу — грех не грех. Все можно отмолить. За все можно получить прощение. За все, кроме отказа от Бога. Это вопрос веры, сам понимаешь… Вы верите, что можно так нагрешить, что точно в ад попадешь, а мы верим, что нет такого греха… В Библии про то не написано. Там всякий может спасение получить. Всякий! В Ветхом Завете чего только не творили ангелы Божьи!

— Один доигрался, — сказал Иван. — Люцифером его звали…

— Да, так он не заповеди нарушал, не прелюбодействовал и не убивал. Он на Бога восстал, за это и был повержен. Понял? За это! А Иисус Навин сколько народу порешил? И что, от этого стал Богу неугоден? Даже если я тебя убью…

— Вы же говорили, что не можете меня убивать… — напомнил Иван.

— Мало ли что я говорил… Какой тут грех?

— Смертоубийство… Не убий и так далее… — Ну ничего подходящего не было рядом.

Ну ведь говорили же Ивану неоднократно, что нужно носить с собой запасное оружие. Говорили и что толку?

— А чем ты лучше остальных? — Крыс немного наклонился, но не настолько, чтобы можно было дотянуться до его горла. — Это не Бог вам сказал, что нельзя Инквизиторов убивать, — люди придумали. И, между прочим, Дьявол это подтвердил. Дьявол. А он что, станет о хорошем беспокоиться? Вы поверили, вам так удобно. Им так удобно. Дьяволу… А мы тут по-другому думаем. Ну пусть тебе гарантирован рай…

— He-а, — мотнул головой Иван. — Мне рай как раз не грозит. Наоборот.

— Как это? — Крыс на мгновение потерял бдительность и наклонился чуть ниже. — Что значит…

Рука Ивана чуть-чуть не дотянулась. Ногти прочертили три красных линии на морщинистой шее, немного выше кадыка. Крыс дернулся, палец нажал на спуск «вальтера», грохнуло, и стекло из окна осыпалось в салон. Гильза ударилась о спинку сиденья и упала в проход.

— Вот я поэтому и делаю люфты на спуске у пистолета, — как ни в чем не бывало сказал Иван. — Из своего ты выстрелил с перепугу, а из моего — нет.

— Что там у вас? — крикнул снаружи Тепа.

— У нас здесь дедушка психует, — ответил Иван. — Скоро совсем с ума сойдет.

Крыс посмотрел на «вальтер», опер руку с ним о колено. Несколько раз вздохнул.

— Молодец, — одобрил Иван.

Он тоже дернулся во время выстрела, очень уж все получилось внезапно. Дернулся всем телом, раненая нога уперлась в ножку сиденья, мышцы — разорванные пулей мышцы — напряглись, а Иван не почувствовал боли. То ли Тепа ввел какое-то уж очень мощное снадобье, то ли не так все плохо, как показалось вначале.

Оба ствола смотрели Ивану в голову, примеряясь. Палец на спуске «умиротворителя» напрягся, нащупывая слабину, проверяя тот самый люфт.

— Так почему ты не попадешь в рай? — спросил Крыс, возвращаясь к прерванному разговору. — Всегда можно покаяться.

— Конечно, если знаешь грехи свои… — Иван отвел взгляд от пистолетов и смотрел в потолок.

— А ты не знаешь? Это как?

— А вы про пожирание грехов слышали? — спокойным тоном спросил Иван. — Берешь, значит, хлебушек, солишь его, кладешь на грудь умирающего, произносишь…

— И ты хлеб съел?

— Само собой. С тех пор пришлось убить несколько человек, ни разу не покаявшись и не получив отпущения.

— И твои об этом знали?

— Догадывались. Сами понимаете: и это тоже — вопрос веры. Одно дело — они верят, что я это сделал, а другое — знать это наверняка. — Иван снова напряг мышцы ноги, чуть согнул ее в колене.

Боли почти не было. Ну самая малость. Как напоминание.

— Не повезло тебе, — сказал Крыс. — То есть, если я сейчас тебя убью, то прямиком отправлю в Ад?

— А этого никто не знает. — Иван снова посмотрел Крысу в лицо. — С одной стороны — как пожравшему грехи и не покаявшемуся — Ад. Как инквизитору — хренушки. Не нагрешил я в этом звании настолько, чтобы перевесили грехи мои права и полномочия. Вопрос веры, сами понимаете.

— Вот, нашел! — сообщил Тепа.

— Иди погуляй, — приказал Крыс, и водитель исчез.

— Не хочешь, чтобы он знал? — Иван указал взглядом на дверь. — Не знал, что ты меня отправляешь прямиком в преисподнюю?

— А зачем ему это знать? — вопросом на вопрос ответил старик. — Пусть думает, что ты, как и положено инквизитору, защитнику душ человеческих, прямиком в райские кущи. Я еще немного сомневался, но ты, спасибо, подсказал — времени терять нельзя. Время, оно против нас работает в этом случае…

— Ковчег не получится?

— Да получится, получится, не переживай…

— Ему так говорили «не переживай», что он взял да и не пережил, — сказал Иван. — Но логика мне понятна. Если после смерти я гарантированно попадаю в ад, то, значит, все расскажу дьяволу И если я пока знаю немного….

— Ничего ты не знаешь!

— И пока я ничего не знаю, — не стал спорить Иван, — то лучше меня убить сейчас, чем потом. Так?

— А если так?

— Нет, с точки зрения эффективности и функциональности — самое оно. Молодец, фон Розенштайн. Умница. Если и вправду сможешь отмолить этот грех — вдвойне молодец. Почему до сих пор не выстрелил? Хочешь поболтать с покойником? Передать что-то дьяволу? Личное, так сказать. Давай говори, я передам.

На мгновение Ивану показалось,что вот сейчас старик и выстрелит. Тому, наверное, тоже. Но Крыс сдержался. Крыс даже отвел дула пистолетов в сторону, от греха подальше.

— Я не знаю, — сказал Крыс. — Я не знаю, как ты попал сюда. Знаю, что тебя собирались списать и почти в самый последний момент пожалели… Но не понимаю, почему именно сюда. Я ведь хотел убить тебя еще там, на вокзале. Потому и вместо дежурного сел.

— И пистолет приготовил, — подсказал Иван.

— И пистолет, — кивнул Крыс. — Но ты не один прибыл. С мальчишкой.

— А вы мальчишек не убиваете?

— Убиваем, если нужно, но тут… Что-то меня остановило. Даже нет, не что-то, точно знаю что — куртка пацана. Убить инквизитора — отправить его в рай. Убить такого вот мальчишку — отправить его в ад. И он бы рассказал, что погиб инквизитор не просто так, а от моей руки. Твоему начальству я мог бы еще долго рассказывать, что ты жив. А потом, что ты погиб от руки неизвестного… Может быть, даже предавшегося…

— Как Астуриас?

— Рот закрой. Я еще не все рассказал. Раз уж действительно выпало отправить тебя к дьяволу, так хоть воспользуюсь моментом. Он думал, что все решено, что он выиграл. Как же, выиграл! Ничего у него не получится. Не получится! Так или иначе, но он проиграет. И мы сделаем так, что он проиграет. И я доживу до того момента, когда станет понятно, что дьявол…

— Проиграет, — кивнул Иван. — У вас несколько однообразная лексика. Понимаю, село, простые люди… Вы не стесняйтесь, продолжайте.

Крыс помолчал пару секунд с закрытыми глазами, вздохнул и продолжил.

Вернее, попытался продолжить. Честно напряг связки, на шее проступили жилы — тяжело давался старику разговор, но прекращать его он не собирался. Вот только Тепа на это внимания не обратил, снова влез в автобус и, аккуратно переступив Ивана, полез под водительское сиденье.

— Что ты там забыл? — хриплым голосом спросил Крыс.

— Да так, — дернул плечом Тепа, легший животом на сиденье и засунув голову куда-то под руль. — Была тут у меня одна штука… И мысль появилась…

— А у дедушки — пистолет, — сказал Иван. — И даже два. А нервы у дедушки — ни к черту. Вот ты будешь думать, что он, максимум, обидится, а он просто нажмет на спуск моего «умиротворителя». Потом стрельнет мне в голову, а всем скажет, что это я тебя убил, а он уж потом, из самозащиты…

— Какой ужас! — испугался Тепа, продолжая копаться в своем загашнике. — Прямо в голову! С другой стороны, это и не больно вовсе. Я, Ваня, боли боюсь, сил нет. Однажды палец молотком прибил, так сознание потерял. Упал, головой треснулся об стену, сотрясение мозга… У меня тогда еще мозг был. Ага, вот…

Тепа с довольным выражением на лице выпрямился, держа в руках металлическую армейскую флягу, тряхнул ее, прислушавшись к бульканью.

— За рулем пьешь? — спросил Иван, прикидывая, не получится ли хоть водителя сбить с ног, опрокинуть на Крыса и попытаться вывалиться из автобуса.

Нога шевелилась почти без боли. Если это только иллюзия, порожденная уколом, то попробовать все равно можно. Даже нужно. В крайнем случае, упадет Иван Александров на землю возле автобуса, а разъяренный до последней степени Крыс выскочит следом и продырявит почти не ношенный еще организм инквизитора в самых ответственных местах. Голову, там, сердце, почку какую-нибудь…

— Нашел — проваливай, — сказал Крыс, махнув пистолетом. — Там подожди…

— Да сейчас я, сейчас… — Тепа открутил пробку, та повисла на цепочке, еле слышно звякнув. — Уже прямо исчез, испарился…

Тепа шагнул вперед, Иван напрягся, уперся ногами, понимая, что это последний шанс, что если он сейчас просто так пропустит водителя, то, скорее всего, тут, на давно не мытом полу автобуса, и примет свою безвременную смерть.

— Уже… — сказал Тепа.

Иван закричал. Боль вывернула его наизнанку, выгнула, сломала каждую косточку и взорвала каждый сосуд, каждую клетку. Даже кричать было больно. Весь мир разом превратился в боль, в огонь, в кислоту…

Только темнота, боль да Иван. И нет больше ничего. И нет места больше ни для чего, кроме этих троих. Ни для чего.

Боль длилась вечно. Потом вдруг исчезла, уступив место пустоте и слабости.

Нет, все тело ныло, ладони, разодранные ногтями, саднили, в висках пульсировало что-то острое, но все это было ерундой в сравнении с тем, что мгновение назад испытал Иван.

— …я и подумал, — донеслось до Ивана сверху, из серебристого марева пылинок, танцующих в солнечном луче. — Что-то тут не так. А у меня во фляге всегда есть… Вот и плеснул.

Это Тепа, узнал, наконец, Иван. Что-то он плеснул из своей фляги на лежащего инквизитора. Безжалостный водитель нынче пошел, но средства с собой возит забавные… Узнать, что именно, и для себя отобрать. Прежде чем придушить ласкового Тепу самым безжалостным образом. Самого этой фигней обработать, а потом все-таки придушить.

— Он, полагаешь, знает? — спросил Крыс.

— Не-а! — ответил Тепа. — Если бы знал, нас бы давно уже порешил. И не стал бы в игры с тобой играть.

— Не стал бы, — прошептал Иван. — И вы лучше не играйте… Пристрелите лучше, вам это дешевле выйдет, честное слово… Я ведь, если встану, то вы у меня… не просто ляжете… вы у меня смерти просить будете… я такое с вами сделаю, что вам Ад курортом покажется…

— То есть убивать его смысла нет… — несколько даже разочарованно протянул Крыс.

— А ты сам прикинь, Сигизмунд Батькович. — Тепа вздохнул. — Это он по первому разу так отреагировал, а второй раз уже не получится. Ты же сам занятия проводил, без шансов, говорил, абсолютно без шансов.

— И что теперь, — заскрипело сиденье, Крыс, похоже не сел — рухнул на него. — Что теперь делать будем?

— Молиться, суки, — подсказал Иван с пола. — И грехи друг другу отпускать. Я вот сейчас встану… Как-ак встану…

— Только дернись, в морду получишь, — сказал Тепа. — Только попытайся, прямо в морду ногой и получишь.

— Давай! — Иван попытался крикнуть, но тело все еще не совсем его слушалось, получилось какое-то сипение, не страшное и даже жалкое.

— Давай так, барон. — Тепа шмыгнул носом. — Ты сейчас отдаешь мне пистоль и идешь себе потихоньку в резиденцию к патриарху. Все ему расскажешь, объяснишь и получишь указания с разъяснениями. И заодно объясни ему, зачем решил, не спросясь, Инквизитора мочить. Это ж ты сам решил, от боли сердечной?

— Не твое дело!

— Конечно, не мое, — быстро согласился Тепа. — Только и не твое это дело. Не только твое. Ты Пашку проморгал, так теперь решил, что совсем уж…

— Не умничай…

— Нет, почему же… — Иван попытался поднять голову, но сил не хватило, голова откинулась назад, затылок стукнулся об пол. — В общем, я поддерживаю точку зрения технического интеллигента с мотором.

Снова скрипнуло сиденье, Крыс встал, переступил через Ивана и вышел из автобуса.

— Только смотри, не расслабляйся особенно, — предупредил Крыс уже снаружи. — Мало ли что он может выкинуть.

— А вторую часть он после паузы произнес… — сказал Иван. — Для маскировки. А первую, про то, чтобы ты не расслаблялся, он тебе сказал. С угрозой…

— Не учи склочника интригам. — Тепа сел на пол возле Ивана. — И повернись, чтобы я ногу посмотрел.

— Развлечение нашел? Я… — Иван почувствовал, как Тепа безжалостно схватил его за ногу. — Ты что ж это делаешь?

Иван вскрикнул и замолчал — боли не было. Совсем не было.

Тепа цыкнул зубом.

— Что там?

— И кость целая, и раны, считай, нету, — сказал Тепа. — Как я и предполагал…

Иван согнул ногу в колене, пальцами правой руки нащупал рану. Нет, не рану, он нащупал рваную штанину, засохшую кровь и целую, неповрежденную кожу.

— Промазал дед? — растерянно, понимая, что говорит глупость, спросил Иван. — Но ведь он попал? Ты же рану осматривал, сказал — кость перебита… Сказал?

— Сказал, — кивнул Тепа.

— Ошибся?

— Да нет, чего там ошибаться? Что я, перебитых костей не видел? — Тепа снова шмыгнул носом. — Ты лежать будешь или встанешь? Я помогу.

Иван подумал. Попытался сесть и точно грохнулся бы навзничь, если бы не Тепа. Поймал, подхватил, удержал. Помог встать, медленно, без рывков. Посадил на сиденье, руку с плеча убрал не сразу — только убедившись, что Иван может самостоятельно удерживать равновесие, сел на другое кресло, через проход.

— И? — после паузы спросил Иван.

— Что? — сделал удивленное лицо Тепа.

— И что это было? И что это было за снадобье во фляге?

— В этой? — Тепа взял с переднего сиденья флягу и медленно стал свинчивать с нее пробку.

Иван, закаменев, смотрел на нее. Тело напряглось, все внутри сковал лед, кровь бросилась в лицо.

— Спокойно, Ваня. — Водитель медленно поднес флягу к губам. — Ничего страшного. Вода.

Тепа сделал глоток. Еще один. Медленно закрутил пробку и положил флягу.

— Вода? — спросил Иван дрогнувшим голосом. — Просто вода?

— С химической точки зрения — вода. Самая обыкновенная. С точки зрения человека верующего — необыкновенная. Святая вода. Наш батюшка святил на прошлой неделе.

— А почему тогда?.. — Иван вопрос не закончил, замер с приоткрытым ртом.

Ничего страшного не было, на него просто плеснули святой водой. И на него обрушилась боль. Всего лишь вода. А еще у него за считаные минуты срослась кость. А еще прошлым вечером он пытался перекреститься и не смог. Нужно сложить два и два, чтобы получилось четыре.

— Хреново? — спросил Тепа, и в голосе его прозвучало искреннее участие.

— А ты как думаешь?

— Я об таком и думать не хочу. — Тепа помотал головой, демонстрируя, насколько он не хочет «об таком» думать. — Я такого и не видел раньше. Слышал, вон, Белый кролик рассказывал… И не думал такое увидеть. Не предполагал даже. И чтобы я заметил, а барон нет… Он ведь тебя и на самом деле убить мог.

— Злой он у вас?

— Можно и так сказать. А можно сказать — плохо ему, так плохо, что не дай бог себе такое представить.

— Отчеты не сходятся?

— Дурак. Жизнь не сходится. Не сходится, мать ее так! Ведь казалось, что все, что получается, что еще немного — и дело всей его жизни, ради которого он отказался от всего… даже от семьи… дело всей его жизни подойдет к финалу. К триумфу. А вышло… Апокалипсис получился. Или даже не апокалипсис, а всего лишь пшик. Все ушло собаке под хвост… Девять месяцев…

— Стой, — Иван пристально посмотрел в глаза Тепы. — Ты что сказал?

— Я много чего сказал. Я вообще болтлив…

— Что вместо триумфа вышло? Какое слово?

— А… Апокалипсис вышел, а что? — Тепа посмотрел удивленно на Ивана, потом, сообразив, улыбнулся облегченно. — Я все забываю, что ты у нас только второй день. Апокалипсис — греческое слово, означает откровение…

— Я знаю, что оно обозначает. — Иван хлопнул ладонью по колену. — Ты это откуда знаешь?

— А у нас все это знают, с малолетства. — Тепа почесал в затылке. — Мы не так чтобы об этом распространяемся, но наш патриарх немного это… Как бы это помягче… Дописал Библию. Еще одну главу… или как там это называется. В самом конце. Там о конце света. О дьяволе, об Антихристе, о том, что, прежде чем Царство Божье на земле возникнет, должен конец света произойти… Написано, если честно, непонятно, ему пришлось много чего объяснять и пояснять. Батюшка наш, говорят, поначалу очень возмущался тем, что Библию испортили, но потом перестал и ругаться и сам разъясняет, что зачем, кто какие печати срывает, куда звезды падают и что все это обозначает…

— Ваш патриарх написал? — растерянно спросил Иван.

— Сам. То есть написал сам, а потом уж в нашей типографии книгу напечатали. Лет двадцать назад. Теперь у нас старых, без Откровения Библий и не найдешь…

— Двадцать лет назад, — повторил Иван.

— Двадцать лет, а что?

— Ничего, — Иван потер лоб. — Я могу где-то книгу найти?

— Можешь. Да в любом доме есть. Да вот, кстати. — Тепа потянулся и взял с сиденья книгу, обернутую в серую бумагу. — С ней Сигизмунд, считай, никогда и не расстается. Вот, можешь посмотреть.

Иван осторожно взял книгу. Подержал в руках, не раскрывая, словно прикидывая, сколько в ней веса.

— Там, — сказал Тепа, — в конце.

Иван осторожно коснулся пальцами обложки.

Вот сейчас руки откажутся служить, подумал Иван. Как тогда, в доме, когда он хотел перекреститься. Это ведь все-таки святая книга. Священная.

Обложка открылась.

Иван открыл оглавление, нашел Откровение Ионна Богослова. Хотел сразу найти его в тексте, но остановился. Открыл первую страницу.

Вначале сотворил Бог небо и землю. Так же, как и в обычной, правильной Библии.

Но, с другой стороны, если хочешь что-то изменить незаметно, то зачем трогать то, что все, даже непроходимо тупые и сомневающиеся помнят наверняка. Можно попытаться проверить что-то другое, какую-нибудь притчу из Евангелия, но ведь и там можно не править. Вот добавить новую главу в конце книги — да.

Иван закрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям.

Ничего. Кровь пульсирует в висках. И все.

Марк медленно идет к горящей машине. Пуля бьет его в грудь, пробивает тело насквозь, алые брызги вылетают из спины…

Он идет к машине за книгой, за тем, ради чего погиб Фома, ради чего он сам пожертвовал жизнью. Это такая тайна, такая редкость. За нее убили Фому и пытались убить Ивана, а на самом деле — все это придумал местный патриарх, лидер секты, которая видит главный смысл своей жизни в обуздании предавшихся и создании нового порядка на Земле.

Да, и при этом секту никто не гнобит, не объявляет еретиками. За одни только правки текста нужно было вызвать сюда спецгруппу Инквизиции при поддержке оперативных групп Ордена Охранителей и чистить-чистить-чистить…

Но никто этим не занимается.

И даже то, что здесь погиб Инквизитор… Не погиб, а был убит, поправил себя Иван, никого не удивило и не разозлило.

Все это странно. Очень странно.

— Тебе плохо? — спросил Тепа.

— Нет, нормально. А что, боишься, что я умру и натворю глупостей? — Иван усмехнулся недобро, оскалил зубы. — Как-то так?

Тепа молча постучал пальцем себя по лбу.

— Согласен, — кивнул Иван, — глупая шутка получилась.

Значит, на святую книгу ничего внутри Ивана не отреагировало? И это значит, что ничего святого в этом варианте книги нет?

Иван провел ладонью по странице. Бумага шершавая, и печать не так чтобы очень. Да и какая тут у них может быть типография.

— Я почитаю, — сказал Иван тихо. — Не возражаешь?

— Давай, — пожал плечами Тепа. — Я выйду, погуляю…

Тепа встал, подошел к двери.

— Слышь, — окликнул его Иван. — А как ты сообразил?

— О тебе? Просто. Я ж, когда тебя перевязывал, в крови испачкался. Вышел на улицу, глянул, а она уже черная, как угольный порошок. Высохла за пару минут. Мне в голову и пришло проверить… Еще вопросы будут?

— Нет, — ответил Иван и углубился в чтение.

Разочарование.

Нет, Иван не рассчитывал на озарение, на восторг или катарсис. Он просто хотел понять, что там написано, и попытаться себе представить, что это значит, и как это может относиться к нему, к предавшимся, отринувшим, галатам… Дьяволу, в конце концов.

И не испытал ничего, кроме разочарования.

Круль был прав. Ничего здесь нет такого, что могло бы потрясти воображение. И это настолько отличалось от языка Библии, Ветхого и Нового Завета… Ясно, что новодел.

Совершенно ясно, повторил мысленно Иван, но легче от этого не стало. И уверенности не прибавилось. Ведь зачем-то Марк хотел, чтобы Иван это прочел. Так хотел, что даже жизнью пожертвовал… И еще он говорил, что текст этот только в старых Библиях, до Возвращения изданных. А тут получается, что ничего подобного, что придумано это все двадцать лет назад…

Иван осторожно закрыл книгу и отложил в сторону.

Нет, можно взять и постучаться головой в стену. Можно даже выбить головой стекло. Можно даже попытаться перерезать себе горло или выстрелить в голову. Бац! И мозги красивым веером располагаются на стенах древнего транспортного средства.

Попытаться можно, только вряд ли что-то получится. Или он все равно выживет, или не сможет заставить свое тело подчиниться, ибо…

— Ты все? — спросил Тепа, заглянув в автобус. — Дочитал?

— Дочитал.

— И что дальше?

— Теперь нужно решать, что мне делать.

— В смысле?

— В смысле где жить и что есть. Ты не слышал, Крыс…

— Кто-кто?

— Кролик ваш белый меня предупредил, что или я буду выполнять его распоряжения, или буду сидеть голодным. Деньги у вас почти не ходят, а если бы и ходили, то они у меня на карточке, а карточки у вас…

— Тоже не ходят, — кивнул Тепа и поднялся в салон. — Я, конечно, дико извиняюсь… Твое нынешнее положение, проблемы… Я когда твои вещи в крепость отвозил, то случайно проверил сумку. Совершенно случайно, уж извини…

— Извиняю. И что там?

— Там земля из Святого города…

— Ну?

— Значит, одного пакетика, как я себе представляю, тебе хватит, чтобы любой житель Нового Иерусалима тебе сдал жилье, с кормом и стиркой, на год. Понятно?

— Понятно.

— Я, конечно, могу предложить и свою халабуду, но ни стиркой, ни питанием порадовать не смогу. Но, взяв с тебя вознаграждение, я смогу посоветовать нормальную хату с одинокой молодой хозяйкой…

— Идет. Только что скажет Крыс?

— А он тебе говорил про свободу совести и воли?

— Говорил.

— То-то и оно! — Тепа сел за руль. — Поехали, что ли?

— Поехали.

Тепа завел мотор, закрыл дверь автобуса. Посидел с полминуты, барабаня пальцами по рулю. Потом оглянулся на Ивана.

— А как это? — спросил Тепа.

— Что именно?

— Как это, когда в тебе демон? Страшно?

Иван не ответил.

Увидел свой «умиротворитель» на сиденье, взял, поставил на предохранитель. Положил рядом с собой.

Посмотрел на Тепу и обнаружил, что тот все еще ждет ответа.

— А ты сам как думаешь? — осведомился Иван.

— Думаю — хреново, — сказал Тепа, и автобус тронулся с места.

Глава 08

Тепа умеет задавать вопросы. Просто молодец. Раскаленным до бела пальцем прямо в открытую рану. Хреново, говорит? Не то слово.

Иван до боли сжал зубы. Только не закричать, не завыть по-бабьи от безысходного ужаса, не упасть на пол в истерике. Удержаться.

Удержаться-удержаться-удержаться-удержаться…

Автобус трясло на колдобинах, раскачивало, как корабль в шторм, и было непонятно, отчего тошнота подступает к горлу, от качки этой сухопутной или от осознания того, что ничего уже не поделаешь. Если раньше была еще иллюзия у Ивана — проскочить мимо уготованной участи, найти способ избавиться от грехов, принятых на себя в полуразвалившемся доме возле Сионских ворот, — призрачная, но была, то сейчас…

Был ты, Ванька, просто дурак, а стал дураком, одержимым демоном. Раньше сказали бы — дьяволом, но сам Князь тьмы никогда не занимался такими мелочами. Демоны для этого существуют. И сам Дьявол, как поговаривали, не так чтобы ими повелевает. Нет, он может заставить их выполнять свои приказы, только вот они каждую секунду готовы сбежать, при малейшей возможности рвутся из Бездны наружу… Вон тот же Круль врал по этому поводу.

А снаружи их перехватывают и отправляют обратно. Люди отправляют с ведома и при одобрении Дьявола. Проще всего, если демон захватил человеческое тело, изничтожить это самое тело до такой степени, что не за что будет демону удержаться. Проще — конечно, по сравнению с попыткой изгнать.

Легко это получалось у Иисуса. Если верить книгам, то и святые неплохо с этим справлялись. Только где сейчас взять святого? Негде его взять. За последние семьдесят лет никто не был канонизирован, будто отрезало. Не происходят чудеса в мире, те, что от Бога. От Дьявола — сколько угодно.

И получается, что следует обращаться к Службе Спасения, просить, чтобы надавили там по своей адской линии или выманили демона каким-то хитрым способом… Должны же они иметь управу на порождение Ада, в конце концов… Только с чего это они станут для Инквизитора стараться? Нет, если сперва Иван подпишет Договор, если согласится продлить свои годы путем отказа от надежды на Рай, то, может быть…

Хотя…

Они ведь сами с одержимыми не борются. В Иерусалиме и на Святой Земле эта почетная обязанность возложена на специальные отряды Объединенной Церкви. А те парни изгнанием не занимаются. Крупный калибр, плотный огонь, напалм с гранатами и никаких экзорцизмов.

Круг замкнулся, сказал себе Иван. И выхода нет.

А Тепа — молодец, глазастый и смекалистый сукин сын. Если бы он не заметил фокус с кровью, то Крыс влепил бы пулю в голову Ивана, и демон, не сдерживаемый ничем, вначале изничтожил бы этих двоих, а потом принялся бы за всех, до кого дотянулся бы. Дня два у него было бы, как минимум. Это если бы Иван умер, и тело начало разлагаться. А если бы демон успел рану в голове залечить, то, пока не взялись бы за него всем миром, куражился бы долго-долго…

Иван скрипнул зубами.

Нет, все-таки есть в нынешнем положении Ивана и хорошие стороны. При любом другом раскладе он бы уже умер. Так что нужно сказать спасибо. Быть честным и поблагодарить демона за то, что он залечивал раны, спас от смерти… Какого ляда он прячется, ведь может подчинить себе тело Ивана. Может?

Когда он, кстати, появился?

В Конюшне? Отпадает, там его учуяли бы сразу и сразу же приняли бы меры. По дороге до этого самого Тер Мегиддо? Может быть, пока Иван был без сознания? Круль вырубил, мог заодно и демона вызвать. Мог? Нет, не мог. У Круля с этим тоже не все просто. Как он там говорил — некромантия? Связь с Адом через покойника, не иначе.

Получается, что до разборки с демонами на холме Иван был чист…

Точно.

Иван вспомнил, как что-то страшное скользило вокруг него в темноте, словно приглядываясь, принюхиваясь, выискивая слабину, лазейку в душу к Ивану. Но Иван почуял, Иван держался до того самого момента, пока не побежал, не ударился о камни… Он ведь тогда потерял контроль над своим телом на несколько минут. Вот демону и хватило. Хватило, мать его так…

Влез, затаился… Чего, спрашивается? Обычно, вырвавшись из Ада и дорвавшись до человеческой плоти, демон словно теряет над собой контроль. А тут…

Не просто так он пришел. Не просто так выбрал именно Ивана. Привет от Дьявола? Почувствовал повелитель Бездны, что Круль — охрана для Ивана ненадежная, вот и послал демона.

Что-то задумал эдакое и послал. И никто не заметил.

Ладно, Иван был не в том состоянии, чтобы сразу понять. Сразу не учуял, а потом уже демон мог если не управлять, то, по крайней мере, корректировать мысли своего соседа по туловищу. Санитары, оказывающие Ивану первую помощь, не поняли — а с чего им это понимать и замечать? Они о теле заботились, а сколько там сознаний в нем, это не их епархия.

А вот иезуиты… Они должны были срисовать демона еще возле Морвокзала в Одессе. А уж в офисе и во время осмотра — так с гарантией. И не заметили. Не заметили?

Вот в это Иван поверить не мог. Никак не мог, в Инквизиции парни работают жесткие, неприятные, но очень умелые и профессиональные. Там демона определяют с ходу, прячется он или нет. Но Ивана пропустили.

Мать, мать и еще раз мать!

Значит, они знали и ничего не сделали? Значит, они знали и о том, что демон, так или иначе, вселится в Ивана. И им это было нужно. Зачем? Таким тонким образом отомстить убийцам Пабло Астуриаса? Те, окрыленные первым успехом, решат и следующего Инквизитора убить, выстрелят в спину, а он ка-ак повернется, как вспыхнет глазами, да и давай виноватых в клочья рвать…

Очень сильный план. Действенный такой! Вроде Иван головой и не слишком приложился об пол, а такие смешные варианты в голову лезут…

Просто наперегонки, толкаются, шумят. Так шумят, что ничего другого и не расслышишь толком. Вот Тепа что-то спросил, а Иван и не расслышал.

Тепа оглянулся, кричит, рот вон открывает вовсю, а Иван не слышит. Ивану наплевать на это. Или послушать?

— Что? — спросил Иван.

— Тебя в крепость везти или сразу на постой? — спросил Тепа. — К Малининой Катерине.

— Ты точно уверен, что ей нужна земля из Иерусалима? Возьмет в оплату?

— Если честно, она молодого симпатичного постояльца и так бы взяла, а с землицей — на руках в дом внесет, как жених невесту. — Тепа широко улыбнулся. — Потому как выгоды своей Катька никогда не упускает.

— Ну на хрена вам эта земля? Ведь точно известно, что даже хоть сожри ее, хоть всю могилу засыпь, а в рай попадешь только на общих основаниях. Или не попадешь. Думаешь, если бы было по-другому, то кому-нибудь позволили бы в Ад идти?

Тепа привычно почесал в затылке, поцокал языком.

— Наверное, ты прав, Иван. Но ведь приятно верить, что есть такая возможность. Грешил — грешил, а потом бросил кто горсть святой земли тебе в могилу, и ты в Раю. Вот надежда и греет. Люди за надежду знаешь чего могут сделать?

— Чего?

— А всего! И, кроме того, добавляешь крупинку земли в лекарство, так оно лучше действует. Под порог насыплешь, так нечистая сила в дом не пройдет…

— Хочешь проверить? — спросил Иван. — Давай ты землю насыплешь, а я пройду через нее, несмотря ни на что. Ты еще про соль расскажи да про серебро.

— Но ведь святая вода действует! — Тепа указал взглядом на флягу. — Сам убедился.

— Вода — да, особенно если неожиданно. Только второй раз у тебя с моим напарником это не пройдет, сам знаешь. Креста он не любит, но, боюсь, отреагирует, только если я сам вдруг креститься начну. А так — наплевать ему на это. Наверное, — добавил Иван, подумав. — Хотя воду ведь святили крестом… Не знаю, короче.

— Колокольный звон, — сказал Тепа. — Говорят, очень нечисть его не любит. Ведьмы всякие…

— Выясню — скажу. — Иван посмотрел в окно.

Автобус стоял на опушке леса. Метрах в пятидесяти от околицы Нового Иерусалима.

Солнце уже клонилось к горизонту, тени были длинными и густыми.

— Тепа, — сказал Иван задумчиво, — а не хочешь ли ты выйти, прогуляться?

— Это с каких таких?

— С обычных. Мы же с тобой оба понимаем, что Крыс должен был меры принять. Ты ж его специально вперед отправил и ехал не торопясь, чтобы он успел.

— Крыс сейчас ни хрена сам принять не сможет. — Тепа потянулся и зевнул. — Он и так начудил достаточно, теперь он к патриарху, а тот…

— А тот не решит перехватить одержимого и, на всякий случай, его уконтрапупить? Или хотя бы попытаться?

— В том-то и дело, что попытаться. Как же тебя убьешь, если он… — Тепа сделал многозначительную паузу, решив не называть демона демоном вслух, — в тебе живом находится, если он раны на твоем теле заживляет и силу может дать нечеловеческую. Пули там на лету хватать, или уворачиваться… Если пробовать, то такую засаду нужно ставить, чтобы уж наверняка, с гарантией. А где ее тут, гарантию, найдешь? И вообще, патриарх у нас человек мирный, спокойный, это Сигизмунду дергаться нужно, должность у него такая. Может, патриарх захочет с тобой поговорить, поближе познакомиться с чудом — демон и человек в одной упаковке, и демон не пытается тело захватить. Ездит только, наблюдает… Может, патриарх еще какую книгу напишет. — Тепа оживился, в глазах появился азарт. — А если это новый соблазн? Типа, пусти к себе демона — и будешь жить долго и без болезней. Красиво? И заметь, для демонов неплохо, можно в Ад не возвращаться, и людям хорошо, ведь они и Договор со Службой Спасения не заключают, и силу какую приобретают… Нет, согласись, красиво.

— Ага, — кивнул Иван. — Красиво травишь байки, девки млеют, и, наверное, молодухи просто тают. Если бы ты, Тепа, еще по сторонам не зыркал опасливо и машину остановил бы в каком другом месте, а не напротив долговременной огневой точки…

— Какой точки? — всполошился Тепа. — Какой такой? Где?

— А во-он, — указал пальцем Иван, — под забором, между кустами. Из бревен сложена, но, тем не менее, вполне приличный сектор обстрела. И мы в самом центре этого сектора. Не удивлюсь, что и сзади нас или с фланга такая же хреновина имеется.

Тепа кашлянул.

— Что? — спросил Иван.

— Зрение у тебя хорошее. — Тепа застегнул пуговицу на рубашке. — Даже я не могу разобрать, где у него амбразура, а ты сразу засек… Нечеловеческое такое зрение.

— Может, все-таки выйдешь? Сходишь к дзоту, посмотришь, заодно и с директрисы огня уйдешь и постоишь, пока стрелять будут. Там небось крупнокалиберное что-то стоит?

— А ты прямо тут сидеть останешься? И демон тебя не погонит?

— Не знаю. Пока я спокоен. И не хочется никого убивать. — Иван задумчиво посмотрел на свои руки, на пистолет, лежащий на сиденье рядом. — Все под контролем. Но я не обещаю, что это будет продолжаться бесконечно. Иди, глянь, можно дальше ехать или убивать меня все-таки будут? Ты ж, Тепа, конечно, герой, но если я не возражаю, то чего со мной вместе под пули лезть?

— Резонно. — Тепа открыл рычагом дверь автобуса, оглянулся на Ивана: — Как?

— Нормально, — сказал Иван. — Пока все нормально.

Тепа встал и подошел к двери. Снова оглянулся.

— Да иди ты уже, в конце концов, — начал злиться Иван. — То молодуху сулишь, то дергаешься неприлично.

— Ну я пошел… — предупредил Тепа и вышел из автобуса.

Не выпрыгнул, не побежал, пригнувшись, а медленно спустился по ступенькам, медленно пошел к огневой точке, держась, впрочем, чуть в стороне от линии возможного огня. Скрылся за кустом.

— Страшно? — вслух спросил себя Иван.

Или не себя, а того, кто прятался в его мозгу… Или где там помещаются демоны, проникнув в человеческое тело.

Слишком ты спокоен, Ваня, сказал Иван. Надо бы бояться. Или, хотя бы, опасаться, а ты сидишь, рассуждаешь…

— A-а… — протянул Иван. — Это не наше спокойствие, это демон спокоен и нам того же желает. Точно?

Никто не ответил.

— Значит, ты у нас молчаливый демон? Хорошо, хотя, конечно, хотелось бы знать, чего тебе нужно от меня. Как бы поболтать?

Иван прислушался к своим ощущениям. Ничего особенного. Нигде не болит, не дергается, пульс спокойный, даже в висках уже не стучит.

Вот Тепы не видно, а беспокойства нет. Ведь наверняка Ивана рассматривают в прицел, а он понимает это, но не боится. Совсем не боится. А ведь никогда героем не был. Под пули лез, в драку встревал, но внутри всегда дергался. А тут…

Из кустов вышел Тепа. И не один. Вместе с ним шел Крыс собственной персоной, так и не переодевшийся во что-нибудь приличное возрасту и положению.

В автобус Крыс поднялся один.

Сел напротив Ивана. Мизансцена почти такая же, как и перед началом разборки с применением огнестрельного оружия. Действие второе, те же и пулемет в кустах.

— Я говорил с патриархом, — сказал Крыс.

— И как его здоровье? — вежливо осведомился Иван.

— Нашими молитвами.

— Я счастлив. А вы?

— Мы? Мы тебя вывели бы в расход, несмотря на возможные потери и убытки, но патриарх решил, что тебе можно разрешить остаться в живых. Пока.

— Это он сказал «пока» или это вы от себя добавили? От врожденной, так сказать, доброты?

— От себя. Но никто не вечен, сам понимаешь. — Крыс пристально посмотрел в глаза Ивану, покачал головой. — И как же это я проморгал? Хотя не светятся глазки, зрачки видны четко, реакция на свет — естественная. Если честно, я слышал о том, что демон может быть в человеке, но не подчинять его себе. Слышал, но не верил. Демон — это ведь концентрированная ярость. Ненависть и смерть. Он даже Дьявола ненавидит…

— А кто Дьявола любит? — спросил Иван. — Его никто не любит. Может, оттого он такой недобрый? Сидит, бедняга, в Аду, его ведь туда заключили, между прочим, не сам он себе его построил. Правила Дьявол соблюдает, не может своей волей никого выпустить наружу, даже если захочет. И ведь, что показательно, его ведь каждый… почти каждый может попытаться оттуда вызвать. Там обряды, черная месса, требования и все такое… Я читал наставления с грифом «Для служебного пользования», очень живо написано. Но даже там нет описания обрядов. Но некоторые находят. А потом мы их находим… Находили… Бедняги искренне думали, что имеют дело с Дьяволом, что это он приходит к ним по вызову, а это не он, сам он обречен находиться в Аду. Это выходят демоны, их еще бесами называют. Вот они смертных идиотиков и наказывают за гордыню. И Дьявола люди начинают любить еще меньше. Прикиньте, ваше благородие! Получается, что вызывать Дьявола выгодно для Церкви. Там принесенные в жертву дети, поедание плоти, пентаграммы — очень поучительно и зрелищно. А еще — отвратительно от слова «отвращать». Дьявол ведь всем не может объяснить, что это не он, не его волей, а по старому закону, по правилам, установленным не им… Попущением Божьим…

Иван осекся и замолчал.

Если честно, испуганно замолчал. Как-то не по-хорошему его понесло с этим выступлением. Нет, все правильно он говорил, все верно, но какого хрена он устроил лекцию перед Крысом? И он ли ее устроил?

— Все? — спросил Крыс.

Иван медленно кивнул.

— Болтливый у тебя бес, брат Старший Исследователь, — сказал Крыс. — Ты следи за ним, как бы чего не случилось с вами обоими…

— Постараюсь, — искренне ответил Иван.

— Вот постарайся. Не хочешь жить в крепости — пожалуйста. Тепа тебя собрался к Малининой пристроить — не возражаю. Землей с ней расплатишься или еще чем — ваши дела. Седьмую заповедь у нас тут не особо блюдут, так уж вышло. Мы будем к тебе относиться словно ничего и не произошло, словно ты просто брат Инквизитор и все такое. Обязанности выполняй. Или хотя бы делай вид, что выполняешь. По вопросам официальным я тебя буду вызывать, все, что нужно тебе сообщать, — сообщу. О тебе подробности знаю я, ты, патриарх и Тепа. И все. Намек понял?

— Понял. А Тепа? Его же треплом доктор называл…

— Можешь и ты называть. Но если кто узнает о твоей… особенности, то это только от тебя. Со всеми вытекающими. Еще я батюшку нашего предупрежу, а ты уж к церкви не ходи, не нужно. Мало ли что… Если приступ одержимости случится при свидетелях, сам понимаешь, придется принять меры.

— Хорошо, — кивнул Иван.

— Завтра повезем младенца в интернат. Можешь не ехать.

— Поеду. Хочу разобраться в ваших моделях нового общества. — Иван взял Библию и протянул ее Крысу. — Вот, Тепа говорил, что она у вас всегда с собой.

Крыс взял книгу в руки.

— Я прочитал Откровение, — сказал Иван.

— И что?

— Да нет, ничего такого… Просто мне недавно показывали Библию, изданную более семидесяти лет назад.

— Большая редкость.

— Да, большая. Двое погибли из-за нее.

— И что?

— Там Откровение было, — Иван еле заметно улыбнулся. — Я не читал всего, не могу сравнить, но текст с таким заглавием — был. И начинался так же. И так же заканчивался. И град Божий квадратной формы там тоже был.

Крыс посмотрел на книгу в своих руках. Медленно перевел взгляд на Ивана.

— Я не вру, — сказал Иван. — Побожиться не смогу, но не вру.

Крыс сглотнул, кадык дернулся, как затвор, досылающий новый заряд.

— Это написано патриархом двадцать лет назад, — выдохнул Крыс. — Двадцать лет назад.

— Хорошо, пусть двадцать лет назад.

— И если ты начнешь об этом говорить…

— А кто мне поверит?

Крыс встал.

— Значит, отправляешься к Малининой… Хорошо. Тогда — до завтра.

Крыс вышел. Что-то бросил на ходу Тепе, тот глянул через окно на Ивана и пожал плечами. Плюнул на ладонь, погасил о нее окурок.

Вошел в автобус и сел за руль.

— Сразу к Катерине или за вещами поедем? Я могу вещи и потом завезти… Вечером.

— Там же все закрыто. Я перепрограммировал замок…

— Ага, не ты первый, — отмахнулся Тепа. — Замок он, видите ли, перепрограммировал! Интересно, а как мы открыли крепость после смерти Астуриаса? Понавыдумывали игрушек.

— Значит, к Катерине. У нее душ есть?

— На улице. Вода за день нагрелась, не переживай… — Тепа тронул автобус с места.

— Сигизмунд говорил, что у вас с седьмой заповедью просто?

— Ну, с одной стороны — просто, — рассудительно ответил Тепа. — Смертным грехом это у нас не считается… У нас почти ничего смертным грехом не считается, но если ты не к той девке или бабе подкатишься, то тебе и без епитимьи ноги переломают. И упаси тебя боже силу применять в этих вопросах. Сказала баба «да», будь счастлив. Сказала «нет» — огорчайся молча.

Автобус остановился возле небольшого дома на окраине.

— Я сейчас, — сказал Тепа и вышел.

Калитка в высоком дощатом заборе оказалась незапертой, водитель вошел во двор.

Такие дела, сказал Иван сам себе.

Интересно, сказал Иван, а зачем это демон рассказывал о том, что Дьяволу не нравятся черные мессы?

Демон не ответил. Может, не успел, потому что из калитки появился Тепа и стал махать обеими руками.

Иван взял пистолет, сунул его за пояс брюк. Незачем женщину пугать оружием, окровавленных рваных штанов вполне хватит.

— Не дрейфь, — сказал Тепа.

— А я и не дрейф… — Иван кашлянул. — В общем, я не боюсь.

— Тем более, — одобрил Тепа. — Катерина сейчас на летней кухне, иди, знакомься, а я за твоими вещами смотаюсь.

Иван пошел знакомиться.

И не мог не признать, что Катерина Малинина — женщина видная. Еще какая! Спокойно протянула руку, рукопожатие получилось крепкое, уверенное. Только вот взгляд ее, брошенный на Ивана, оценивающий взгляд, таким парикмахеры окидывают клиента перед тем, как приступить к стрижке…

Вот будто это не Ивана поселили к бойкой безотказной бабенке, а ей, спокойной и уверенной, привели свежего мужика. Иван даже поежился под этим взглядом.

— Тепа сказал, ты о душе спрашивал? — спросила Катерина.

— Ну… да, а что? — Иван обвел взглядом кухню, чистую и светлую, случайно глянул Катерине в глаза и торопливо отвернулся.

Как девка, честное слово!

— Так это во двор дальше, за домом. — Катерина указала рукой, повернувшись и потянувшись так, чтобы продемонстрировать грудь в профиль. — Там же и мыло с полотенцем, я, как знала, что постоялец будет. И есть, наверное, хотите?

— Наверное… — Иван вышел из кухни и двинулся в указанном направлении.

— А зовут-то вас как, постоялец? — крикнула вдогонку Катерина.

— Иван. Александров Иван.

— Вот и познакомились, — констатировала хозяйка дома.

Вот и познакомились, сказал Иван, раздеваясь в душе. Стащив штаны, сел на табурет и внимательно осмотрел ногу.

Нету раны, как не бывало. И ребра, которые еще утром ныли, сейчас никак не реагировали на движения. Демон перестал скрывать свои действия. А чего там? Все и так всё знают.

Вода в баке действительно была почти горячей. Только встав под душ, Иван понял, как ему хотелось обмыться, смыть с себя кровь и страх.

Пол в душе был дощатый, гулял под ногами, норовя прищемить кожу на ступнях, но купаться было все равно приятно. Несмотря ни на что. Ни на демона, ни на деловой взгляд хозяйки дома, ни на то, что ничего не соображает Иван Александров в происходящем, несмотря на то что в голову лезут всякие мысли по поводу того, что используют Ивана Александрова все кому не лень, гнусно используют, втемную, для достижения своей цели.

И закончится Ивана жизнь сразу после того, как цели своей они достигнут.

Они достигнут.

Иван хмыкнул, даже чуть не рассмеялся. То есть у Дьявола, Церкви, Инквизиции общая цель? Или только средство у них общее, Иван Александров?

И тогда, в зависимости от того, чья цель будет достигнута раньше, тот Ивана и выведет в расход. Демон уверенно возьмет управление в свои руки, бросит Ваньку-Каина в бой, последний и решительный. Или Инквизиция позвонит Крысу и намекнет, что можно уже, что исключен Иван из списков Канцелярии, стал простым смертным…

Часы тикают, время идет, а в случае с Иваном — истекает.

Иван закрутил вентиль на душе, постоял минуту с закрытыми глазами, потом взял махровое полотенце с вешалки и вытерся. С сомнением посмотрел на свои рваные окровавленные брюки.

В конце концов, если на него и так смотрят как на расходный материал, то чего стесняться? Тут вообще — природа, нравы должны быть простыми. Прикрыть чресла — и все.

Иван обмотал бедра полотенцем, сунул ноги в туфли и вышел.

Солнце уже спряталось за лесом, но было еще светло. Комары живо заинтересовались Иваном, пришлось ускорить шаг.

На кухне за столом сидел Тепа.

— А, — обрадовался он, увидев Ивана. — Я уж хотел тебе сумку с чистой одеждой в душ относить. Или Катю вон послать…

— А я сам пришел. — Иван торопливо присел над сумкой, достал белье и спортивный костюм. — Я выйду, переоденусь.

— Ага, правильно, пусть соседи посмотрят, особенно соседки. — Тепа показал большой палец. — Пусть позавидуют Катерине.

— Да тут переодевайтесь, — отмахнулась Катерина, — я отвернусь.

Ладно, подумал Иван. Чего, в самом деле?

Он снял полотенце, бросил его на стул, быстро, но стараясь не суетиться, стал одеваться.

— Шрамы у тебя забавные, — сказал Тепа. — Давно тебя так?

— Зимой, — ответил Иван.

— Душевно! — оценил Тепа. — Глянь, Катя!

Иван торопливо натянул штаны, но Катерина не оглянулась от печки.

— Ну вот, — разочарованно протянул Тепа, — прозевала…

— Я еще успею. — Катерина сняла крышку со сковороды, запах жареной картошки заполнил кухню. — Сейчас уже будем кушать. Выпьете?

— А и выпьем! — ответил за всех Тепа. — Твоего самогона и не выпить?

— Ты ж за рулем, — напомнил Иван, присаживаясь к столу на свободный стул.

— И что, мне теперь не пить? — резонно возразил Тепа. — Ты найди тут у нас хоть одного городового. Да я вслепую могу довести свой аппарат…

— Опять начал… — Катерина поставила тарелки, положила вилки, потемневшие от времени, миску с квашеной капустой.

Посреди стола на деревянную подставку водрузила черную заслуженную чугунную сковороду.

— Приятного аппетита.

— Так… — Тепа сделал неопределенный жест рукой.

На столе появились бутылка и три рюмки.

— Вот теперь — приятного аппетита, — Тепа разлил самогон в рюмки, по самый край, демонстрируя ловкость и глазомер. — Со знакомством!

Осторожно, чтобы не расплескать, чокнулись. Выпили.

Иван почувствовал, как огонь затлел в желудке.

Тепа снова налил.

— А теперь, — провозгласил он, — предлагаю за хозяйку!

Хозяйка спокойно, без жеманства взяла свою рюмку, Иван покачал головой, но к тосту присоединился. Выпили, так и не закусив после первой.

Тепа стал снова разливать.

— Ты куда-то спешишь? — спросил Иван. — Или спаиваешь кого? Уж не для меня ли стараешься?

— В смысле? — прикинулся Тепа. — А, думаешь, я тебе Катерину укатать хочу, чтобы сразу, так сказать, быка за рога? Катька тебя перепьет, Ваня! Точно тебе говорю. Правда, Катенька?

Тепа попытался обнять хозяйку дома, но та спокойно отвела его руку.

— Это он тебя напоить хочет, — Катерина улыбнулась Ивану. — Чтобы время зря не терять.

— В каком смысле — не терять время? — Нет, Иван мог, конечно, выдвинуть свою версию, но ничего приличного в голову не приходило.

— Ну мало ли что завтра будет… — пояснила хозяйка,раскладывая картошку в тарелки. — Может, вы уедете или заняты будете. А у меня тут всего пара дней на уверенное зачатие.

Иван замер. Тепа смущенно кашлянул и покосился на Катерину.

— А что ты на меня смотришь, Тепочка? Ты ж мне гостя дорогого не просто так привел, а по списку. Если бы к концу недели, то поселил бы у Анфисы, а у Наташки вообще эти дела только вчера начались… Так что — спешить нужно, правильно я говорю, Тепа?

Это казалось невероятным, но Тепа густо покраснел. Иван почувствовал, что и у него начали гореть щеки.

— А ты что, Тепа, гостя не предупредил? Не сказал, что с него налог? Не сказал он тебе, Иван Александров? — Катерина села за стол напротив Ивана. — Ты не знал, что у нас с этим строго? И не все у нас на самом деле такое, каким кажется. Вот смотри на меня — мне тридцать два. Одинокая. Замужем никогда не была. Знаешь сколько у меня детей? Угадай!

Иван почему-то оглянулся на дверь кухни.

— Нету их здесь, в интернате они, — сказала хозяйка. — Все дети в интернате, и мои, и другие. Так сколько у меня детей?

Иван попытался откашляться, убрать комок из горла, но ничего не получилось.

— Вот глянь, — Катерина встала, подняла руки. — Грудь без белья у меня, крепкая, высокая. А, как тебе?

Иван отвел взгляд.

— А бедра? Задница? Ни единой растяжки, между прочим. А детей у меня — семеро! — С каждой фразой Катерина повышала голос, последнее слово выкрикнула. — Семеро! А я даже не знаю, кто именно — мальчики или девочки. Я их и на руках ни разу не держала. Пять лет назад уговорила Сигизмунда меня в интернат пустить, все смотрела, смотрела, так никого и не признала. Там они все друг на друга похожи. Как братья и сестры… Я ходила, ходила между деток… — Катерина одним глотком осушила рюмку, зажала себе ладонью рот и сидела, раскачиваясь на стуле из стороны в сторону.

— Катя, ты чего… — пробормотал Тепа, виновато поглядывая на Ивана. — Зачем ты так?

— Зачем? А ты ко мне зачем мужиков приводишь? Ты бы сам со мной хотел бы, я знаю, только нельзя, Белый кролик запретил, да патриарх, да батюшка не разрешил… Почему, Тепа? Я же знаю, ты ходил к ним, ко всем ходил, уговаривал… Знаю. Только все тебе отказали. Отчего, Тепа? Может, мы с тобой брат и сестра? И ты свою сестру под приезжих подкладываешь? Для улучшения породы и пополнения генофонда. Ты наливай, Тепа, и мне наливай, и себе… Это я не могла найти своих детей, а барон все это знает. И доктор наш знает, батюшка… Только не скажут они, нельзя. Иначе мы детей предавшихся спрятать не сможем. Ты, Иван, и про это не знал? — Хозяйка сама налила самогон в рюмку, выпила. — А у нас так повелось — забеременела баба, хоть наша, хоть из Циферовки, так ее на учет. Срок подойдет — ее в больницу. У нас хорошая больница, с охраной. Родился ребенок, его сразу от мамки забирают и увозят в интернат. И все. Пока детки не вырастут, образование и профессию не получат, в Новый Иерусалим не возвращаются. И сами они не знают, кто их родители. Фамилию наугад дают, по списку. Все это хорошо объясняют, чтобы, значит, грех родителей на детях не лежал, чтобы свобода воли была… Выбор чтобы дети без страха и оглядки делали. Тут разговор о спасении всего человечества идет, не просто так. Детки из интерната скоро большими начальниками станут, еще чуть-чуть, и мы будем их поставлять во все края… Двадцать лет эксперименту. Я в интернат от папки с мамкой попала, только третий год из интерната выходят те, кто родителей не знает. И кого родители узнать не могут…

Катерина протянула руку к бутылке, замерла и покачала головой.

— Нет, хватит. Нельзя детей по пьяному делу зачинать, это я тебе как дипломированный биолог говорю. Что, не веришь? Диплом показать? Я университет закончила, потом сюда вернулась, а мне говорят, у тебя хорошо родильный аппарат работает, будешь детей от приезжих рожать, чтобы мы тут совсем не выродились в близкородственных браках. У нас так все просто с прелюбодеяниями потому, что разрешения спрашивать нужно, чтобы на сестру не залезть… Правда, Тепа? Понравилась тебе деваха, ты с ней переговорил, потом к доктору сходи, он в свои бумаги посмотрит и скажет — можно или как. Близкие вы родственники или дальние? А вот с парнями из Циферовки можно без разрешения. И с девками можно, только потом нужно предупредить — с кем переспали. Для учета. Детки от предавшихся нормальные рождаются, без вони… — Катерина вздохнула. — Детки… Некоторые наши так влюбляются, что и сами Договор подписывают… Вон Сигизмундова дочь…

— Катька! — встрепенулся Тепа и хлопнул ладонью по столу. — Рот…

— А что — рот? — с вызовом усмехнулась Катерина. — Неправду говорю? Ты же сам рассказывал…

— Ну, тварь… — Тепа встал, вытащил из кармана пачку сигарет, прикурил от горящей печки и вышел из кухни.

— Иди-иди, покури! — крикнула ему вдогонку Катерина. — Психует он! А сам мне рассказывал с вот такими глазищами!

— Это вы про… — Иван почему-то ткнул большим пальцем правой руки себе за плечо. — Но у нее ведь фамилия, кажется… Хотя… да… Им же фамилии назначают, вы сказали.

— Назначают. Мне тяжело, когда я своих детей не знаю, а каково ему, Кролику? Он же все про всех знает и ничего поделать не может. Его жена померла как раз родами… Ребенка отправили в интернат, как положено. Ей исполнилось восемнадцать, она отказалась ехать учиться, вернулась сюда. Думали, что она будет как я… для приезжих. Но она выскочила за предавшегося, сама подписала Договор… Вот тут Тепа и узнал. И мне рассказал. Правда страшно? Ты в Бога веруешь, жизнь на это положил, свою и еще чужие… А твоя родная дочка, кровинушка, все взяла и перечеркнула. Белый кролик придумал схему, чтобы дьявола победить, она даже работает, схема эта, вон люди приезжали, смотрели, учились… Говорят, уже и в других местах начали так жить, без детей, с интернатами. Поговаривают, что бродячие проповедники не просто так появились, и погромы не пресекали для того, чтобы предавшиеся сами к нам пробирались… Не слышал?

— Нет, — тихо ответил Иван.

Голова была ясной и звонкой, словно и не пил он ничего. В горле зудело, как в детстве, когда он из последних сил сдерживал слезы, а отец говорил: держись, Иван, мужчины не плачут.

— Может, и врут… А Белый кролик наш вчера стал дедом. И дочку свою к колу привязал возле Циферовки, напротив мертвого мужа… Наказание у нас такое есть, виновного мертвым ставят, а его соучастника… или того, кто знал и не донес, напротив него, смотреть, как вороны мертвечинку клевать будут. Руки не привязывают, чтобы от птиц отбиваться мог. Вот барон свою дочь…

— Не поставил… — сказал Иван. — Я не дал. Приказал отпустить…

— Добрый, значит… И живой до сих пор? — Хозяйка прищурилась, словно рассматривала какую-то диковинку. — Не думала, что Сигизмунд такое может простить… Он получился для дочери хуже, чем чужой человек? — Катерина снова покачала головой. — Чудны дела Твои, Господи! Тут через неделю у нас еще одна проблема будет… Та еще проблема… Год назад наши старшие чуть с ума не посходили. Мы уж думали, что все, накрылся наш славный проект медным тазом. Все было хорошо, предавшиеся не размножаются, наши детей воспитывают правильно, в вере и страхе… А тут сразу после выпуска из интерната семь девок одновременно за предавшихся вышли. Разом, понимаешь? Воплей было, шуму! Мужики и бабы — в крик, кто говорит, что это в интернате измена, кто — колдовство дьявольское. Инквизитор наш бывший, Пашка, все расследовал, вопросы задавал, Сигизмунд да Тепа вон тоже землю рыли, в истерике бились, но так ничего и не нашли. Ни колдовства, ни сглаза. И с учителями-воспитателями все нормально. Остальные из выпуска — в порядке. Девчонки учатся в университете, нормально учатся. Если повезет, сюда с мужьями вернутся. Мальчишки служить ушли, несколько человек у нас тут служат, у Зайцева в батальоне. Нормально служат, в церковь ходят. Говорят, что это они могут перехватить какого-нибудь парня из Циферовки и попинать для острастки. Только не пойманы — значит, не делали. Батюшке исповедовались, наказание отработали, и можно снова грешить. Да…

Катерина замолчала.

Было слышно, как во дворе что-то фальшиво насвистывает Тепа и шуршит у него под ногами песок.

— Девки предались одновременно, одновременно, считай, и забеременели. У Анны проблемы начались, ее раньше привезли, а остальным выпадает через неделю. И как это они умудрились, не понимаю. Но смогли. И все наши, иерусалимские, будут на окна палат пялиться и норовить в больницу зайти, глянуть… Такое пятно на общественной морали! — Хозяйка попыталась засмеяться, но у нее ничего не получилось, так, стон или всхлип. — Родят девушки, деток у них заберут… Детки сейчас у них толкаются в животах. Я помню, как ребенок толкается. Я чувствовала их ножки, своих деток. Я их даже не видела, только чувствовала…

Вошел Тепа.

Сел к столу, молча налил себе и выпил.

— Тебе не пора? — спросила Катерина.

— А что? Мешаю?

— Конечно, мешаешь… Мне теперь постояльца уговаривать на постель, вон он протрезвел неожиданно.

— Тебя кто-то за язык тянул? — ядовито осведомился Тепа. — Кто-то заставлял все портить? Помолчала бы день-два, потом уже все ему бы и рассказала. Потом. Ты понимаешь, дура, что он может теперь уйти к себе в крепость жить? А так мог бы у тебя и месяц, и два…

— Я бы почти замужем была…

— Да, почти замужем. Ты не знаешь, что на неделе сюда приедут из города? Делегация! Они теперь до конца года будут ездить, решение принимается о введении закона. Всеобщего закона, понимаешь? Много чужих мужиков привезут, и ты, если не залетишь от этого, будешь черт знает с кем и сколько раз… — Тепа ударил кулаком по столу. — Тебе так лучше?

— Хуже, — кивнула Катерина и подмигнула Ивану.

Тот почувствовал, что тошнота подкатилась к горлу.

— Только я не ставлю себе легких задач, Тепа! Ноги раздвинуть перед пьяным — любая дура сможет, а принудить к сожительству после такого содержательного разговора, да так, чтобы он потом «спасибо» сказал и добавки попросил, — только особо одаренные. — Катерина расстегнула верхнюю пуговку на блузке. — И ведь скажет и попросит. Никуда не денется.

— Я поехал. — Тепа встал из-за стола, отодвинув нетронутую тарелку с остывшей уже картошкой, глянул на Ивана виновато. — Ты уж меня прости… И день у тебя получился не так чтобы очень, и вечер — собаке под хвост! До завтра!

Тепа вышел, а Катерина крикнула ему вдогонку:

— Ты завтра не слишком рано приезжай, гость отсыпаться будет после бессонной ночи!

Иван зажмурился и чуть не вскочил, когда рука хозяйки легла на его руку.

— Ты меня прости… — тихо сказала Катерина. — Я не хотела тебя обижать. Анну жалко. И батю ее придуристого — жалко. Вот скажи мне, дуре с высшим биологическим образованием, если мне их жалко, отчего Господь нас не пожалеет? Отчего тянет с апокалипсисом? Почему никак не покончит с этим светом? Ведь сказано в Откровении, что должна битва произойти, и будет повержен Дьявол, Антихрист будет повержен, и все верующие смогут войти в Царство Божье… Ведь после Возвращения только верующие остались на Земле. Только верующие. Вывести Дьявола на битву да убить… Ведь Господь всемогущий. Всемогущий?

— Да, — тихо сказал Иван.

— Тогда почему Он тянет?

— Может, дает людям возможность самим сделать выбор?

— Выбор? Какой выбор? Если к Рождеству решат, что наш эксперимент удался, что нужно весь мир переделывать под наш образец, — это значит, что больше ни одна мать на свете не будет знать своего ребенка? Что ни один ребенок никогда не почувствует материнской ласки? Они же любить не будут, не научатся. А как же тогда Бог? Ведь Бог есть любовь. Любовь! Иногда мне кажется, что все вокруг — неправильно. Что мир вокруг — не мир… Мы уже давно в Аду, и не Дьявол нас мучит, а мы сами себя и друг друга, придумываем новые пытки и казни, рвем друг друга в кровавые клочья, а говорим о вере и о любви. Если каждому по вере его, то и мучения — тоже по вере?

Иван не ответил.

Он не знал ответа на этот вопрос.

— Ладно, — сухо произнесла Катерина. — Ладно. Ты поешь хоть что-то. Потом я тебе покажу твою комнату.

Иван молча поел.

Спохватился, сходил в душевую за своим «умиротворителем». Катерина провела его в дом, в небольшую комнату.

Письменный стол, два стула, шкаф, несколько книжных полок и широкая деревянная кровать.

Иван разделся, лег. Закрыл глаза и попытался заснуть. И ему удалось провалиться в темноту, без мыслей и сновидений.

Но, когда Катерина пришла к нему, Иван, проснувшись от первого же прикосновения, не стал ни отталкивать ее, ни отодвигаться.

Уснуть удалось только под утро.

И ровно через секунду после того, как Иван, наконец, закрыл глаза, в окно кто-то постучал.

Катерина вскочила, накинув халат, подошла к окну.

— Что? — спросила она.

Щелкнула шпингалетом и открыла окно.

— Буди постояльца, — взволнованным голосом потребовал со двора Тепа. — Быстрее.

Иван встал, натянул спортивные штаны и подошел к Катерине.

— Давай живей, одевайся и поехали, — сказал Тепа.

— Что случилось?

— Там увидишь. Быстрее.

Не глядя на Катерину, Иван оделся, надел кобуру под спортивную куртку и вышел, так ничего и не сказав на прощание.

— Что случилось? — спросил Иван, когда Тепа рванул автобус с места.

— Ребенка украли из больницы. — Тепа оглянулся через плечо на Ивана, автобус вильнул и чуть не врезался в дерево.

Тепа выругался длинно и затейливо.

— Кто украл?

— Кто-кто… Угадай с одного раза! — Тепа сплюнул на пол. — Трое погибших. Ясно? Трое. Зарезали двух охранников и дежурную сестру.

— Куда ушли?

— Дурак, что ли? Куда им еще уходить?

Автобус вылетел на площадку перед больницей и остановился.

На крыльце стояло десятка два мужиков. С ружьями. Двое — с автоматами.

— В погоню не пошли?

— В темноту да в лес? Рассветет, мы их нагоним, никуда не денутся. Зайцеву позвонили, он своих уже, наверное, на перехват отправил да патрули и караулы предупредил. Никуда не денутся, паскуды! — Тепа открыл дверь автобуса.

Только сейчас Иван заметил, что с крюка возле водительского сиденья свисал автомат.

— Пойдем, — сказал Тепа, вставая и вешая автомат себе на плечо. — Глянешь, как официальное лицо. Барон уже там.

Когда Иван вышел из автобуса, мужики на крыльце разом замолчали и посмотрели на него. И когда поднимался по ступеням, молча следили за ним до тех пор, пока он не вошел в вестибюль.

— Урод, — услышал Иван, прежде чем входная дверь закрылась.

Какой добрый и отзывчивый народ в этих благословенных местах, почти с восторгом подумал Иван. Ведь, казалось, должны быть счастливы и свободны духом. Они, пожалуй, единственные на всем белом свете, кто может не опасаться происков дьявола и того, что Служба Спасения доберется до их душ.

Дьявол поставлен на четко указанное место, главное его оружие — неумеренное размножение предавшихся, взято под контроль и повернуто против него самого. Типовая форма Договора подразумевает именно неограниченное размножение, и изменить ее нельзя, а тут будущее поголовье предавшихся изымается и направляется на путь истинный.

Переиграли дьявола на его же поле, перехитрили в крючкотворстве.

И сколько бы девчонок после интерната ни переметнулось на сторону врага рода человеческого, ровным счетом это ничего не значит. Их дети вернутся в интернат. Так предавшиеся и вымрут ко всем чертям.

Красивая схема, нужно отдать должное этим ребятам из Нового Иерусалима. Пока на Святой Земле и в Старом Иерусалиме идет борьба хорошего с прекрасным, пока галаты и отринувшие наперебой решают, кто из них искреннее верит в Бога, тут разработали прекрасную удавку, способную задушить Бездну. И привести человечество к счастью…

Тут, в Новом Иерусалиме, правда, особого счастья не видно, но сколько тут Иван мог рассмотреть? Десяток обитателей? Хотя из этого десятка счастливых вроде и не было. Катерина? Тепа? Крыс? Его дочка? Убитый зять?

Или вот дежурная медсестра, лежащая в коридоре перед распахнутой дверью в палату. Ее тело почему-то не убрали. Убитых охранников не видно, а мертвая девушка в белом халате лежит в темно-красной, почти черной луже крови. Даже глаза не закрыты — смотрят обиженно в потолок.

Иван остановился.

Сестру убийцы даже пожалели, наверное. Ей перерезали горло, от уха до уха. Специалисты говорят, что это один из самых безболезненных способов убийства. Жертва ощущает толчок, словно чем-то горячим провели по коже, а потом за несколько секунд мозг, лишенный кислорода, просто засыпает.

Могли ударить в сердце или печень. Скорость и надежность та же самая, но решили пожалеть.

— Любуешься?

Крыс стоял в дверном проеме, вцепившись рукой в притолоку.

— А где охранники?

— Один возле выхода во двор, второй — в пультовой комнате, — ответил Крыс. — Обоих убили точно так же, как ее. Понятно?

— Понятно. — Иван присел на корточки возле трупа. — Лицо спокойное, обратили внимание?

— Обратили.

— И что решили?

— Ничего не решали. По следам видно, что здесь был один человек. Размер ноги — до сорокового. — Крыс говорил негромко, ровным голосом. — В пультовой — непонятно, следов нет. И во дворе нет.

— У вас что, двери на ночь не закрываются? — спросил Иван.

— Закрываются.

— И как убийца…

— Больше скажу, пультовая закрывается отдельно. Чтобы туда попасть, нужно войти в больницу, потом открыть дверь пультовой, при этом камеры наблюдения покажут, кто именно вошел в здание.

— Но охранник сам открыл?

— Похоже.

— А записи с камер?..

— Нету. Все забрали. Полы, кстати, в вестибюле и пультовой — вытерли. — Голос Крыса стал неживым, старик стоял в дверном проему и вырезал слова из картона, букву за буквой. — Еще есть вопросы?

Иван выпрямился, посмотрел в глаза Крысу.

— То есть мы все понимаем, что был кто-то знакомый?

— Или знакомая, — сказал Крыс. — Ты бы смог отказать матери в ее желании увидеть ребенка? Тем более что ее муж только что погиб? Смог бы?

Иван пожал плечами.

— А больше некому, — сказал Крыс. — Больше никто не смог бы выманить охранников.

— Ну… теоретически… — начал Иван, но спохватился и быстро добавил: — Вам виднее. Это ваши люди.

— Это мои люди. И если бы ты вчера там, на холме… — Крыс, видимо, сообразил, что повышает голос, и замолчал. — Я мог бы обойтись без тебя. Но я хочу, чтобы ты сам увидел, что произошло в результате твоей доброты. Я хочу ткнуть тебя рожей в твое дерьмо!

Крыс снова оборвал себя.

— Посмотри на эту девочку, Инквизитор! Она ведь не была ни в чем виновата! Она только не вовремя вышла в коридор. Ладно, потом закончим разговор. — Крыс переступил через кровавую лужу и прошел мимо Ивана. — В автобус.

— А она смогла бы? — спросил Иван. — Она вчера ночью родила. Потом у нее был страшный день. Да и вообще, как девчонка…

— А мы их учим, — не останавливаясь, сказал Крыс. — Мы их в интернате учим сражаться во имя Господа нашего. Хорошо учим.

Автобус был полон, но первое двойное сиденье было свободно — специально для Ивана. Для Крыса мужики место освободили, потеснившись.

— Поехали, — сказал старик.

Иван закрыл глаза.

Он всю жизнь едет в этом автобусе. Миллион лет сидит на этом жестком сиденье и борется с тошнотой.

И еще целую вечность будет здесь сидеть, и ничего нет вокруг, кроме этого чертова автобуса.

Вообще, Ваньку-Каина убили. Точно, убили. Не успел солдатик их остановить позапрошлым утром, въехали они под автоматный огонь тех ребят в сарае. Иван умер незаметно для себя, попал в ад, и для него придумали вот такое странное наказание. Хотя нет. Не от автомата. Автоматный огонь с дистанции в сто метров, сквозь пелену дождя — штука не слишком надежная. Даже при всей своей нынешней расхлябанности Иван успел бы отреагировать на разлетающиеся стекла и рвущийся металл.

Нет, не в автобусе Ивана убили. Он попал под пулеметный огонь. Сам шагнул под него возле сарая. Как там было дело?

Вот Иван стоит перед дверным проемом в серой бетонной стене.

За прямоугольником — темнота и страх. Иван чувствует этот страх в каждом слове солдат, в их дыхании и даже в молчании. Иван должен их уговорить остаться в живых. Если бы они вышли, то, может, и не стрелял бы никто… Или все-таки стреляли бы? Не по бетонному кубику, утонувшему в грязи, а по фигуркам людей перед ним.

Теперь Иван этого не узнает. Он может вспоминать, прокручивать перед собой, словно запись старого фильма, воспоминания того утра. Пуля пролетела почти над самым плечом Ивана, он щекой ощутил толчок воздуха… Он стоял перед входом и, кажется, начал делать шаг вперед, чтобы войти вовнутрь. Точно, он хотел войти, но не смог оторвать ногу от раскисшего чернозема. Тогда он подумал, что это действительно грязь его не отпустила. Он бы сделал тот самый шаг, и пуля ударила бы ему в спину. Тяжеленная пуля калибром в четырнадцать миллиметров. Ивана просто разнесло бы в клочья.

Выстрел, выстрел, Иван поворачивается в сторону пулемета, даже что-то, кажется, кричит и делает шаг в сторону, так чтобы перекрыть собой директрису огня. Заставить прекратить огонь. И пуля снова пролетает мимо него, только на этот раз с другой стороны, дырявит воздух ровно в том месте, где Иван только что стоял.

Трассирующая пуля пролетела на уровне груди лишь на полметра правее. На расстоянии шага.

Получается, его хотели случайно убить. Убить совершенно случайно, по глупости. По его собственной глупости, ведь ни один умный человек не стал бы бегать под пулеметным огнем, а упал бы на пузо и вжался в грязь по самые уши.

Фланговые пулеметы били только по сараю, а тот, первый, вполне мог… Ивана спас случай?

И словно отдаленный глухой смешок прозвучал в мозгу Ивана. Очень коротко, на два «ха-ха». Прозвучал очень обидно.

Иван вздрогнул и проснулся.

Автобус остановился.

Над Циферовкой висел легкий туман. Иван посмотрел направо, на вершину холма. Несколько птиц возились возле столба, лениво каркая друг на друга.

Слева из-за деревьев появилась фигура в камуфляже. Майор Зайцев, походя, хлопнул ладонью по лобовому стеклу, Тепа открыл дверь.

В салон ворвался влажный утренний воздух, разбавил смесь табачного дыма и запаха оружейного масла прохладной свежестью леса.

— Привет, — сказал майор, поднявшись в автобус и глядя мимо Ивана. — Ополчение пусть пока остается здесь, а руководство попрошу за мной на совещание и рекогносцировку.

Из автобуса вышли Крыс и Тепа. Следом — Иван.

Майор, не оглядываясь, поднялся на холм, постоял, покачиваясь с носка на каблук, дожидаясь, пока к нему подойдут остальные.

— Значит, так, — Зайцев потер руки. — Силами третьей роты я блокировал деревню с трех сторон. Своих людей расположите здесь, от дороги до оврага…

— Они пойдут в деревню, — глухо произнес Крыс.

— С ума сошли? — деловито уточнил майор. — Я ведь специально взял третью роту, там местных нет, все чужие. Ведь если мы найдем ребенка, то ваши могут…

— Деревню прочесывать пойдут наши, — сказал Крыс. — Это наше дело. Хочешь, чтобы кто-то из твоих мальчишек нарвался на пулю? Или на нож?

Майор наклонился и сорвал травинку. Пожевал ее задумчиво.

— Полагаете, они окажут сопротивление?

— Они уже убили троих. И не могли не знать, что к ним придут.

— А твоих добровольцев, значит, не жалко?

— А мои добровольцы уже воевали. И, что самое важное, уже убивали. Твои смогут, если что?

— Смогут.

— Откуда такая уверенность? — вмешался Тепа. — Мужики после первого убитого остановятся, а если у твоих первая кровь крышу снесет?

Майор что-то хотел возразить, но сдержался. Повернулся в сторону леса и махнул рукой. Через минуту на холм взбежал солдат с рацией на спине.

— Тогда так, — Зайцев повернулся к старику. — Я своих предупрежу. Работайте сами, отсюда вдоль главной улицы. Если кто побежит от них, мои остановят. Если начнется заваруха, вы уж не обессудьте, я вмешаюсь.

— Вмешайся. — Крыс тронул Тепу за плечо. — А ты выводи мужиков и объясни…

— И скажи заодно, что без моего приказа никто никуда не пойдет, — сказал Иван.

— Что? — спросил Крыс.

Майор сделал удивленное лицо, потом усмехнулся, не таясь.

— Я сказал, что без моего приказа никто не войдет в деревню, — как можно тверже сказал Иван. — Напомнить, что все отношения с предавшимися подпадают под юрисдикцию Объединенной Инквизиции? Произошло преступление, и только Исследователь может принимать решение, передавать ли дело в руки светских властей. И попытка мешать действиям Инквизитора приравнивается… Вы сами знаете, к чему она приравнивается.

Майор посмотрел на Крыса. Тепа посмотрел на Крыса. Крыс молча смотрел на дома у подножия холма. Вороны у столба каркали все громче.

— Что прикажет Инквизитор? — спросил, наконец, Крыс.

— Инквизитор прикажет ждать, пока он сам не вернется из деревни.

— Во как! — Майору было не просто интересно, ему было забавно и даже весело. — У Инквизитора не было родственника в Южной Америке?

Иван повернулся к майору, посмотрел в глаза.

Улыбка на лице Зайцева стала шире, зрачки сузились, сжались до размера булавочных головок. Взгляд майор отводить не собирался, ясное дело.

— Это вы намекаете на моего предшественника? — тихо спросил Иван.

— Это вы так сказали. — Глаза майора были неподвижны. — А я…

— А кто первым стрелял из пулемета по сараю? — спросил Иван.

В лице майора что-то неуловимо изменилось. Может, чуть дрогнули желваки.

— Я. А что?

— Что ж ты, майор, не попал? Я имею в виду, в меня не попал? — Иван чуть наклонил голову, словно собираясь сказать что-то по секрету. — Ты ж попытался, майор, но промазал. Как же так?

Улыбка с лица Зайцева разом исчезла. Лицо окаменело. Майору нужно было что-то сказать, но смена темы была слишком неожиданной.

— Ты ведь уже знал, что я не просто так, что я сам брат Старший Исследователь? И все-таки ты попытался меня убить… Странно, — теперь уже Иван улыбнулся. — Я же ничего не успел сделать, ничего не увидел еще… За что?

— Так, — вмешался Крыс. — Мы пойдем вдвоем. Я и Инквизитор. Если через двадцать минут мы не вернемся — начинай прочесывать Циферовку. Дом Анны знаешь, так что…

Майор посмотрел на свои часы и молча кивнул.

— Пошли, брат Старший Исследователь! — Крыс, не оглядываясь, стал спускать с холма в сторону деревни.

Иван снова посмотрел на Зайцева.

— Слышь, майор, — понизив голос, сказал Иван. — Тут ведь еще ерунда забавная… Всякий, кто убьет Инквизитора, после смерти отправляется в Ад. Так?

— Так. — Похоже, майор ответил неожиданно для себя. — И что?

— На отринувшего ты не похож, вопрос Ада и Рая тебя должен волновать, как всякого нормального человека. Значит, так глупо подставляться для тебя нет смысла. Так?

— Так, — снова ответил майор, словно загипнотизированный размеренной интонацией Ивана.

— Тогда что получается? — Иван оглянулся на Тепу, тот стоял, глядя вдогонку уходящему Крысу. — А вот что! Убивший не сразу попадает в Ад, а только после своей смерти. Через некоторое время попадает, если повезет, то лет так через тридцать наш майор собирается умирать. И что следует из этого?

— Что? — не поворачивая головы, спросил Тепа.

— Получается, что майор может рассчитывать на нечто экстраординарное… Этот грех ему отпустить не смогут и не будут, дабы не создавать прецедентов. Отбросив все невозможное, мы получим единственно верный вариант.

Иван сделал паузу.

— Какой? — спросил Тепа, потому что майор молчал.

— А не рассчитывает ли случайно наш майор на то, что в недалеком будущем отпадет всякая возможность попасть в Ад? Мне показалось или тут все постоянно говорят о скорой победе над Бездной? Нет Ада — нет угрозы туда попасть. И, получается, можно творить все, что заблагорассудится, во имя Бога, естественно.

— Чушь, — сказал майор.

— Еще какая, — подтвердил Иван. — Но ведь внутренне не противоречивая чушь, вот в чем проблема. И, пожалуй, не тридцать лет впереди у Ада, а гораздо меньше… по вашему мнению, ребята. По вашему, естественно, мнению. Вон Сигизмунду Васильевичу тридцать лет никак не протянуть, а он тоже меня чуть не убил. И сразу, как просто Инквизитора, и потом, как не прощеного грешника… Его только внезапно открывшееся обстоятельство остановило. Так, Тепа? Что-то тут у вас намечается на ближайшие дни… Ой, что-то намечается…

Иван похлопал Тепу по плечу, наклонился к самому его уху и прошептал:

— Ты тут задержись на пару минут, чтобы майор мне в спину не стрельнул. Он-то не про все мои достоинства знает. На хрена вам тут разборка с одержимым человеком или даже с ожившим мертвецом? Покарауль майора Зайцева, защити от его собственной глупости… Вон у него даже кулаки побелели, так он меня не любит!

Иван еще раз хлопнул Тепу по плечу и побежал к Крысу — попытался побежать, чудом устояв на ногах: мокрая от росы трава была скользкой. Не хватало грохнуться после такого эффектного выступления.

Лучше уж спуститься не торопясь, аккуратно переставляя ноги. Заодно будет время подумать, а сам ли Ванька-Каин все эти слова говорил, ему самому в голову пришли такие странные подозрения, или это демон чудит в голове у Инквизитора. И хрен ведь разберешь!

Видение о пролетевшей пуле — это явно от него, родимого. Напомнил, прокрутил и акцентировал. Остается надеяться, что хоть не соврал, не внушил ложное подозрение. С них, с демонов, станется, хотя…

Хотя, судя по реакции майора Зайцева, все так и было. Мелькнула у него прогрессивная мысль пристрелить вновь прибывшего там, у сарая. Самому пришла либо это Крыс ему успел позвонить или по рации связаться — это второй вопрос. С другой стороны, если не убил, не перерубил длинной очередью после промаха одиночным, значит, не очень хотел. Или все-таки они еще вынуждены придерживаться внешних приличий, чтобы не испортить чего-то главного и очень важного.

Крыс стоял перед первым домом Циферовки и курил.

— У вас же легкие, — напомнил Иван, приближаясь. — Как закашляетесь сейчас, легкие и выпадут. Синие такие, с дырочками…

Крыс глубокой затяжкой докурил сигарету и бросил окурок в траву. Тот зашипел и погас.

Иван достал «умиротворитель» из кобуры, осмотрел магазин, дослал патрон и сунул пистолет за пояс.

— Идем? — спросил Иван.

— Куда?

— В смысле?

— В смысле, брат Старший Исследователь хочет идти напрямую к Анне или начнет с официального визита в местный офис Службы Спасения? — В голосе Крыса не было даже иронии, он просто уточнял.

— Наверное, к Анне, вы же знаете, где она живет?

— Знаю, — чуть-чуть помедлив, сказал Крыс. — Бывал. Это недалеко.

Старик указал рукой вправо.

— На околице. Только там болотце, лучше по улице пройти. Чуть дальше, но суше.

— Значит, по улице. Ведите меня, Сигизмунд Васильевич! — Иван оглянулся на холм, но ничего не рассмотрел на фоне деревьев, только ворон, кружащихся над вершиной и по очереди ныряющих вниз, к угощению.

— После вас. — Крыс сделал приглашающий жест рукой. — Только после вас.

Иван сделал несколько шагов, повернул за угол, на пустынную улицу между высоких заборов. Он даже прошел шагов десять, прежде чем Крыс достал из-под одежды пистолет и выстрелил ему в сердце. Потом еще раз. И еще. Сердце, печень, снова сердце…

Иван вздрогнул — Крыс все еще указывал ему дорогу, стоял, чуть наклонив голову и глядя себе под ноги.

Смерть Ивану только привиделась. Сон наяву. Или это демон предупредил? Можно, конечно, плюнуть и пойти вперед. И подохнуть. Подохнуть, превратиться в живого мертвеца и разнести эту долбаную Циферовку в пыль, в кровавые клочья. То есть Крыс привел его сюда как бомбу? Решил разобраться с Циферовкой и предавшимися таким изящным способом?

Иван шагнул вперед, мимо Крыса.

Удар. Всего один удар, да старику больше и не нужно. Крыс согнулся вдвое.

Иван быстро ощупал его одежду, нашел «вальтер» в боковом кармане куртки, достал и убедился, что пистолет снят с предохранителя. Рукоятка теплая, Крыс лелеял оружие, держал руку на нем, готовился стрелять.

— Нехорошо, уважаемый! — сказал Иван. — Вам же патриарх, кажется, запретил меня убивать.

Крыс стал на колени, оперся рукой о землю и сосредоточился на восстановлении дыхания. Лицо побледнело, рука дрожала.

— Может, здесь посидите? — предложил Иван, пряча «вальтер» в карман. — Я быстренько!

— Сейчас, — выдохнул Крыс. — Минуту. Я сейчас…

Иван взял Крыса под руку, помог встать на ноги.

— Три — два, — прохрипел Крыс. — Как ты догадался? Я ведь и сам еще не решил окончательно.

— То есть мне нужно было подождать? — осведомился Иван. — Лучше я в следующий раз подставлюсь. А сейчас — пошли, пока никто не проснулся.

Из-за дома появился кто-то в черной рубашке и серых брюках.

— А местная администрация, оказывается, бдит, — сказал Иван. — Как там его?

— Альфред Свенсон. — Крыс оттолкнул руку Ивана и выпрямился.

— Значит, начнем с официальной части.

Глава 09

Официальная часть получилась смазанной. Альфред Свенсон с трудом переводил дыхание, но не из-за волнения, вызванного прибытием высокого начальства. На Брата Старшего Исследователя Администратор посмотрел даже с некоторым облегчением… И будь у Ивана настроение чуть лучше, то даже легкий восторг прочитал бы Брат Старший Исследователь во взгляде представителя Службы Спасения, распознал бы эмоцию, совершенно неуместную в сложившейся ситуации.

Администраторы должны относиться к Инквизиторам с почтением и ненавистью, причем второго должно быть больше. Куда больше. Почти столько же, сколько страха. А тут…

— Я только что звонил в Новый Иерусалим, — даже не поздоровавшись, выпалил Свенсон.

Говорил он практически без акцента, лишь «з» получилось у него с легкой шепелявинкой. С эдакой милой иностранной ноткой. Если бы еще от него не разило серой, то вполне мог бы сойти Администратор за обаяшку и сердцееда.

— По какому поводу звонил? — спросил Иван, понимая, что Крыс сейчас вести беседу не будет.

Дай бог, чтобы на ногах стоял и двигался в нужном направлении, если придется. Не очень быстро, но…

Кстати, о времени, спохватился Иван.

Прошло не меньше десяти минут с тех пор, как Крыс назначил контрольную двадцатиминутку. Еще столько же — и поведет доблестный майор Зайцев свои полки, усиленные народным ополчением, на твердыню Зла.

— По поводу Анны Семеновой, жены… вдовы Игната Семенова… — Свенсон потянул воротник рубашки, пуговица с треском отлетела. — Ее соседка услышала… шум, вышла посмотреть… И бросилась ко мне. Ее муж остался там, чтобы… чтобы… ну… а жена прибежала, разбудила меня… Я позвонил к вам, а мне сказали, что вы уже должны быть здесь…

Свенсон говорил торопливо, сбивчиво, это было так не похоже на обычно спокойных и чуть высокомерных Администраторов. Хотя в таких странных местах и Администраторы должны быть не самые наглые и самоуверенные. Тут умеют ставить предавшихся и прочую нечисть на место.

— Что там? — спросил Иван, но, взглянув в пустые от волнения глаза Свенсона, молча пошел по улице.

— Вот сюда! — Свенсон бросился вперед, указывая на бегу рукой. — Вот там…

Калитка во двор была распахнута, Иван хотел идти в дом, но Администратор пошел в глубину двора.

За домом, помимо небольших хозяйственных построек, стоял сарай. Довольно большой, на взгляд Ивана, для такого дома и такого двора.

Возле двери сарая стоял младший администратор, тот, что постарше, брюнет. В общем, на долговязого Свенсона он в обычное время был совершенно не похож, но сейчас белое от ужаса лицо делало его почти близнецом Старшего Администратора.

У него даже руки тряслись, когда он приглаживал волосы. А волосы он приглаживал постоянно, каждые тридцать секунд, как заведенный. И, даже обернувшись к приближающимся официальным лицам, все время оглядывался через плечо на сарай.

— Там? — Иван указал на дверь сарая.

Младший администратор судорожно кивнул.

Во дворе пахло цветами, серой и рвотой.

Замечательный букет получается.

Лужа рвоты была почти на самом пороге сарая. Кто-то вошел, что-то увидел и не сдержался. Или бдительная соседка, или ее муж. Администраторы обычно покрепче простых людей бывают, стажировка в Аду, знаете ли, здорово укрепляет нервы. Так, во всяком случае, казалось Ивану.

В сарае было светло. Четыре светильника, стеклянные керосиновые лампы с массивными с жестяными абажурами, висели по углам, несколько свечей горело на полу. Огни отражались от глянцевой поверхности кровавой лужи.

Иван остановился возле входа. Он многое видел, да и вздернутое состояние Администраторов должно было подготовить его к чему-то неординарному… И, в общем, подготовило. Во всяком случае, Ивана не стошнило и не свело судорогой.

Он просто замер неподвижно, сердце споткнулось, сбилось с ритма и тоже остановилось. Потом снова пошло. Побежало, ударяясь в ребра все чаще и все сильнее.

Анна Семенова сидела на полу, прислонившись спиной к стене. Ее глаза были закрыты, руки, испачканные по самые локти черной в неверном освещении кровью, лежали на коленях.

Предавшаяся была обнажена, тело покрыто брызгами крови и капельками пота.

Ивана толкнули в спину, он отошел в сторону, чтобы пропустить Крыса.

Вот старику сейчас будет плохо, как-то отстраненно подумал Иван. Если мне, постороннему, хреново, то каково ему увидеть дочку и внука…

Тельце ребенка — то, что от него осталось, — лежало на полу посреди сарая. И посреди пятилучевой звезды, нарисованной чем-то черным. На концах звезды горели толстые свечи, источая запах горячего воска.

Крыс вздохнул. Закашлялся, заперхал, схватившись за грудь. Побледнел так, что Иван торопливо протянул руку, чтобы поддержать. Старик руку оттолкнул.

На его лицо села муха, но старик не обратил на нее внимания, он смотрел прямо перед собой, не на растерзанного ребенка, не на дочь — на стену сарая, сквозь нее, будто увидел там что-то необыкновенное, завораживающее и пугающее одновременно.

— Что это? — выдавил из себя Иван. — Что?..

— Она пыталась вызвать Дьявола, — ответил Крыс. — Есть такой обряд — вызова Дьявола. Нужен ребенок. И нужна его мать, способная на такое.

— Нет, — Иван даже помотал головой. — Не получится. У нее и не могло получиться, так можно вызвать только демона, а тот…

— Ну да, ты мне уже говорил, что Дьявол на такой вызов не явится. Ясное дело — не явится. Это каждый знает. — Старик говорил ровно, тихо, только частил немного, словно торопился куда-то, или слова его начали звучать в одном ритме с сердцем. — Это тебе кто сказал?

— Ну… — Иван пожал плечами. — Все знают…

— Все. — Старик даже засмеялся, в его горле что-то задребезжало и затихло. — Так говорят. Но есть… есть обряд… старинный обряд вызова. Сам Дьявол не сможет воспротивиться этому призыву, обязательно придет. Если все сделать правильно… Правильно…

По телу ребенка ползали мухи. Вельзевула называют Повелителем мух, подумал Иван. Это он сейчас прислал их, чтобы все разведать и сообщить Хозяину. Доложить, как готовился обряд, и что пошло не так.

Ведь Дьявол так и не явился. Есть только мертвый ребенок, выпотрошенный и разрезанный на куски, и есть его мать, которая убила своего ребенка.

Тошнота все-таки подкатила к горлу Ивана, он сглотнул горечь и попытался отогнать черноту, которая клубилась по углам сарая, норовя заполнить все помещение.

И весь мир, наверное, если Иван не возьмет себя в руки.

— Дура, — сказал Крыс. — Дура.

И опять никакого выражения не было в его голосе, просто констатировал старик некий факт. Ставил в известность окружающих. И, наверное, напоминал женщине, сидевшей на полу, что говорил ей это уже и раньше.

Предавшаяся открыла глаза, огоньки отразились в них, на мгновение Ивану показалось, что глаза светятся красным. Показалось.

— Он не пришел… — прошептала одними губами Анна. — Я все сделала, а он… Он должен был…

— Дура, — повторил Крыс. — Для обряда нужен некрещеный младенец. Ты же наверняка это читала — некрещеный. Мать должна принести в жертву своего ребенка до того, как его окрестят. А первое, что мы делаем после родов, — крестим детей. Ты не знала?

Гримаса боли исказила лицо женщины, превратив его в застывшую маску.

— Ты забыла, — сказал Крыс. — Тебе так хотелось отомстить за мужа, что ты забыла? Или ты хотела убить ребенка для того, чтобы не отдать в наши руки? Тварь.

И снова фраза прозвучала как констатация. Тварь.

А как еще назвать ее? Убийца? Так это — не убийство.

Это…

Иван попытался придумать этому название и не смог. Он вообще не мог думать, просто смотрел на запекшиеся, потрескавшиеся губы предавшейся, на капли крови, вытекающие из трещин на ее нижней губе.

Черно-алые бусинки.

Будто она только что пила кровь.

Правая рука предавшейся шевельнулась.

Нож, сообразил Иван. Она пытается взять нож, который лежит возле ее правого бедра. Обычный нож с деревянной ручкой. Старый, источенный.

Пальцы слепо шарят по полу, наталкиваются на нож, но не чувствуют его. Пробегают мимо.

— Я… — прошептала женщина так тихо, что Иван не услышал, а, скорее, угадал слова. — Я все сделала. Я устала… хочу уснуть… Отпусти меня…

Женщина вздохнула и добавила: «Папа…»

Иван отвернулся к стене. Он хотел уйти, но боялся, что ноги откажутся ему служить.

— Ты иди, — тихо сказал Крыс и тронул Ивана за плечо. — Я… Я…

Иван почувствовал, как старик вынимает пистолет из кармана куртки Инквизитора, но даже не попытался его остановить.

— Иди, — повторил Крыс.

Иван медленно, словно слепой, вышел из сарая и сел на корточки, съехав спиной по стене. Сжал виски руками.

«Как же они будут любить?» — сказала Катерина вчера. Как же они будут любить? Они научились ненавидеть. Этому они научились, пробормотал Иван.

— Александров! Александров! — Только почувствовав сильный толчок в грудь, Иван поднял голову.

Над ним стоял майор. За спиной Зайцева маячил радист, два солдата с автоматами наперевес — Иван даже немного удивился, увидев, что у обоих примкнуты штык-ножи, — и Тепа.

— Что тут происходит? — спросил Зайцев.

— Тут? Тут… — Иван помотал головой. — Не знаю… Хреново тут… Я…

В сарае грохнул выстрел.

Майор бросился вовнутрь, но через несколько секунд вышел. Повесил автомат на плечо, достал из кармана сигареты и закурил.

Тепа пошел к двери, но Иван, встав, толкнул его ладонью.

— Не нужно, — сказал Иван.

— Не нужно, — подтвердил майор.

Тепа посмотрел им в лица, перевел взгляд на дверь сарая и отошел в сторону.

— Выйдите на улицу, — между глубокими затяжками приказал майор солдатам, и те ушли. — Значит, ты ее вчера пожалел? — тихо спросил майор Ивана. — Значит, человекапожалел?

Иван не ответил.

— А если бы я там, возле сарая, не промазал, то эта тварь стояла бы у столба целый день и не смогла бы ночью… Были бы живы ребята в больнице, сестра… И ребенок был бы жив… Не очень дорого за пять минут гуманизма? — Майор прикурил новую сигарету от окурка и снова затянулся. — Так ведь даже эта… Даже эта мать была бы жива. Тебе нужно было всего-навсего заткнуть свое мнение поглубже в задницу… Всего лишь…

Из сарая медленно вышел Крыс.

— Майор… — сказал Крыс. — Возьми мужиков — не солдатиков, а моих мужиков возьми, проедь по адресам тех… женщин, что скоро будут рожать. Их шесть. Вот всех собери, загрузи в автобус и отвези в интернат.

— Но…

— Я сказал — в интернат! — повысил голос Крыс. — Чтобы через полчаса автобус был перед домом, я сам с ними поеду. Пока будете передвигаться по деревне, каждой приставь по два человека и скажи, чтобы стреляли в любого, кто попытается… В любого.

Майор торопливо вышел со двора, солдаты и Тепа — следом.

Крыс все еще держал пистолет в руке, спохватился, посмотрел на него и спрятал в карман. Потер ладонь о куртку. Глянул на нее и снова потер. С силой, будто и вправду выпачкал руку в чем-то липком.

— Слышь, Свенсон! — Крыс огляделся в поисках Администратора, продолжая тереть ладонь о ткань. — Свенсон!

— Да? — Свенсон подошел.

— Ваши врачи ее осматривали вчера? — спросил Крыс.

— Да, — кивнул Свенсон.

— У нее было кровотечение?

— Да, не могли остановить. Она потеряла много крови, ее вообще хотели оставить в клинике, но она настояла… — Свенсон оглянулся на Младшего администратора, словно ища поддержки. — И мы решили…

Младший администратор кивнул.

— Значит, много крови потеряла… — протянул Крыс, спрятав руки в карманы куртки. — Слышишь, Александров?

— Слышу.

— Что думаешь по этому поводу?

— Пять километров отсюда до Нового Иерусалима, пять — обратно. Многовато.

— Да, и еще она смогла убить троих… Могла? — Крыс искоса взглянул на Ивана.

Иван покачал головой.

— Вот и я так думаю…

— Вы хотите сказать?.. — Свенсон снова оглянулся на своего помощника, потом растерянно и испуганно посмотрел на старика. — Кто-то ей помог?

— У вас тут нового транспорта не прибавилось? — спросил Крыс.

— Н-нет… Вы же знаете, нам не положено даже лошадей… У нас даже велосипеда нет…

— То есть кто-то принес ребенка, ей осталось только… — Крыс перевел дух. — Только выполнить ритуал. У меня для тебя плохая новость, Альфред. Очень плохая новость. У вас появились желающие вызвать Дьявола в этот мир. Начнешь искать. Тебе поможет Брат Старший Инквизитор… Поможет?

— Да, — сказал Иван, — конечно.

— Я тоже потом подключусь, как вернусь из интерната…

— Я съезжу с вами, — Иван одернул куртку, поправил зачем-то воротник. — Я съезжу в интернат, а потом вернусь…

— Ладно, — сказал Крыс. — А если кто-то из деревни исчезнет, то я буду разговаривать со Старшим Администратором. Понятно, Альфред?

Альфреду было понятно.

Крыс вышел со двора, так и не оглянувшись на открытую дверь сарая.

— Мать хороните сами, — сказал Иван.

— К столбу, — ответил Свенсон. — Преступников — птицам на корм. Или вы прикажете…

— Ладно, к столбу. — Иван поморщился и снова поправил воротник куртки. — А за ребенком я пришлю солдат. Прямо сейчас пришлю…

Во двор вошли два мужика. Охотничьи ружья висели у них за спинами.

— Где детенок? — спросил один из них, кажется, тот, у которого вечность назад Иван спрашивал дорогу.

— Там. — Младший администратор указал на сарай.

Знакомый Ивана развернул мешок, встряхнул его за края и пошел к сараю.

— Я потом заеду, — торопливо сказал Иван Свенсону. — Из интерната — прямо сюда.

И быстро вышел на улицу.

Крыс сидел на лавочке перед калиткой и курил. Иван сел рядом.

— Ничего спросить не хочешь? — Крыс подвинулся, освобождая место.

— Что тут спрашивать… Она бы все равно никого из соучастников не выдала бы…

— Не выдала бы…

— Зачем беременных в интернат везти? Почему не в больницу?

— Можно и в больницу. Обставить все здание часовыми. Только зачем? В интернате тоже есть больница. Поменьше, но неплохая. Зато охрана интерната — это штука особая. Сам понимаешь, дети — это для нас все. Все. Интернат — почти крепость. Ты возле Нового Иерусалима бункера видел?

— Один видел.

— Там таких больше. Гораздо больше. Мы не можем рисковать, там почти целая рота на постоянном дежурстве. Стараемся, чтобы наши, из интерната, там охраняли… Если кто-то даже и сунется отсюда или из какого другого поселка предавшихся… Или если галаты вдруг объявятся или бродячие проповедники — ни хрена у них не получится. Отвезем туда будущих мам… — Крыс скрипнул зубами. — Они там недельку полежат, родят, и все, уедут к мужьям. И все будут живы… Все.

Из-за угла выехал автобус, раскачиваясь на ухабах. Остановился возле лавочки. Крыс встал. За ним — Иван. Оглянулся — калитки во дворах были приоткрыты, в щели выглядывали люди.

Не люди, поправил себя Иван. Предавшиеся.

На улицу вышли мужики с ружьями, держа мешок за углы. С него капало что-то черное, падало в пыль и превращалось в бурые комочки.

— Поехали. — Крыс поднялся в автобус.

Мужики, положив мешок на землю, сели на освободившуюся лавочку и закурили.

— Ты скоро там? — позвал из автобуса Тепа.

— Иду. — Иван еще раз оглянулся на мешок. — Уже иду.

Беременные сидели молча. Смотрели перед собой или в пол. Они знали, что рано или поздно это произойдет, готовились к этому девять месяцев.

Четверо ополченцев сидели в салоне, двое недалеко от двери, двое — в глубине, возле заднего окна.

Место, на котором сюда приехал Иван, было свободно, будто мужики брезговали. Или это Иван себя просто накручивал?

До интерната далеко, вспомнил Иван. Тепа говорил тогда еще, возле вокзала, но Иван не запомнил. Помнил, что они поехали заправляться. И это было сто лет назад.

Никак не меньше.

Главное сейчас — не заснуть. Иначе он снова увидит кошмары. Снова перед его глазами будет прокручиваться запись чего-то, что покажется демону важным. Или то, чем демону захочется помучить Инквизитора. Не каждый день этим тварям выпадает удовольствие терзать Инквизитора. Пусть даже такого нелепого, как Иван Александров.

Автобус ехал долго, Тепа не разгонял его, и, судя по тому, какие виноватые взгляды он бросал на беременных, когда автобус влетал колесом в выбоину, больше всего беспокоило Тепу состояние женщин.

Для него они все еще женщины, а не предавшиеся. А может, его волнуют не они, а то, что в них пока спрятано.

Дети — это самое важное. Это оружие против дьявола. Неотразимое оружие.

И если правду сказал Крыс — Иван бросил быстрый взгляд на старика — если не соврал, то дети — единственное средство вызвать дьявола. Настоящего дьявола выдернуть из преисподней. И… Что?

Что произойдет тогда?

Он уничтожит все вокруг? Станет убивать, и тогда начнется апокалипсис? Господь обязательно вступится за своих чад. Произойдет битва? Падет звезда, вострубят ангелы — что там написано в Откровении? И дракон будет повержен, и небо развернется как свиток, и…

Только вот понять бы, кто написал это самое Откровение. Тутошний патриарх или Иоанн? Кстати, а ведь в Библии Сигизмунда Откровение также приписывается Иоанну. Не патриарху, якобы автору вставки, а Иоанну, так же как и в сгоревшей книге.

И это значит, что там описано будущее?

Предсказанию — тысячи лет или всего двадцать?

— Здравствуй, — сказал кто-то.

Иван оглянулся.

— Здравствуй, Марк!

— Смешно! — улыбнулся Марк. — Ты желаешь здоровья покойнику, да еще тому, который живет в твоем воображении.

— Я все-таки уснул. — Иван огляделся.

Они сидели на самом краю обрыва над морем. Волны с ревом бились о камни внизу, хотя ветра не было. Ветра не было, но облака стремительно неслись по небу куда-то за море.

— Ты уснул, — подтвердил Марк. — Но это даже к лучшему. Мы сможем поболтать.

Волны вдруг замерли внизу, превратились в темно-зеленое стекло. Следующий ряд накатился на них и тоже застыл. И следующий…

Стеклянная стена поднималась все выше и выше. Несколько капель долетели до Ивана, застыли у него на коже. Иван торопливо стряхнул холодные бусинки с руки.

— Красиво? — спросил Марк.

— Прибой был красивее, — сказал Иван. — Когда волны далеко внизу…

— Хорошо.

Глыба застывшей воды рухнула в бездну, скалы вздрогнули, по небу пробежала трещинка.

— Скажи, Марк… — Иван поднял руку, пытаясь поймать пальцами ветер. — Зачем я приехал сюда?

— В Новый Иерусалим? — переспросил Марк. — Ты снова пытаешься меня спрашивать о том, чего не знаешь сам. Я не могу этого знать, Ваня, а потому не могу тебе ответить. Говорят, правильный вопрос на три четверти состоит из ответа. В нашем случае — на сто процентов.

Небольшое облако зацепилось за пальцы Ивана и заполоскалось на ветру, как тонкая гардина.

— Это сон, понимаешь? Всего лишь сон, — сказал Марк.

Облако разорвалось на отдельные пряди, растаяло, не оставив на руке ничего.

— Сон, — сказал Иван. — Господи, ну почему даже здесь меня принимают за идиота! Почему даже демон полагает, что может меня обманывать?

— А разве не может?

Небо и море вдруг сплелись тугой спиралью — ярко-голубое с изумрудно-зеленым.

— Ты же мне прошлый раз поверил? Помнишь наш первый разговор? Поверил, что разговариваешь сам с собой. И поверил в то, что сам придумал, сам понял… Что-то придумал и что-то понял… — Марк исчез, но голос продолжал звучать из пустоты: — А что ты понял на самом деле? Ровно то же, что и остальные. Те, кто посылал тебя сюда, кто пытался не допустить тебя сюда, и те, кому было наплевать, попадешь ли ты сюда. Все они думают, что… Они уверены, что точно знают, зачем отправили тебя сюда и почему не пускали, отчего пытались тебя убить и из-за чего защищали. Только никто из них не знает, что все они — ВСЕ — ошибаются. Каждый по-своему. Но если их маленькие ошибки сложить вместе, то получится одна громадная ошибка, включающая в себя все на свете. И Бога в том числе.

— И дьявола?

— И дьявола. Люди ломают голову над тем, как найти Бога. Спорят, убивают друг друга, а ведь все просто. До смешного просто. Нет, на самом деле — просто. Есть Бог и есть Дьявол. Дьявол был создан Богом, до своего падения он был частью Бога. И это значит, что там, где нет Дьявола, там и есть Бог. Все просто. Но это также значит, что если Дьявол когда-то был создан Богом, если до своего падения Дьявол был Его частью, то сейчас Бог не полон. Не абсолютен.

Спираль продолжала вращаться, и скалы начали втягиваться в ее круговое движение, добавляя черное и коричневое в зелено-голубой узор, вначале понемногу, а потом все больше, закрывая собой яркие цвета, превращая свет во тьму.

— Все ошибаются? — спросил Иван, крикнул, стараясь перекрыть скрежет, с которым перемалывались скалы, море и небо.

— Да, все! — крикнул в ответ Марк, снова появившись рядом с Иваном.

— И Бог?

— И Бог! — засмеялся Марк.

— Тогда и Дьявол ошибается, — сказал Иван, и слова его гулко прозвучали во внезапно наступившей тишине. — Он ведь всего лишь часть Бога, как ты утверждаешь.

Марк встал на самый край обрыва.

Небо, море и камни снова разделились, снова волны бились в скалу, а облака скользили по небу, уносясь вдаль.

— Самое главное не это, — сказал Марк. — Самое главное, что ты ошибаешься. Во всем ошибаешься. И потому… Потому ты можешь понять больше других. Гораздо больше других.

Марк наклонился, словно рассматривая что-то внизу.

— Тебе просто одиноко, Иван. Ничего, это скоро пройдет. Очень скоро. Мы еще поболтаем, Иван. Сейчас автобус остановится на первом КПП, тебя тряхнет, и ты проснешься. — Марк наклонился еще ниже и теперь балансировал на самом краю. — Пока прими совет. Чтобы сделать все правильно, ты не должен ничего делать. Просто… Ты просто должен выжить при любых обстоятельствах. И тем послужишь Дьяволу. Если подохнешь, то, опять-таки, послужишь Дьяволу.

— Небогатый выбор, — сказал Иван. — Только, если следовать твоей логике, если я послужу Дьяволу, который всего лишь часть Бога, то тем самым я послужу Богу?

— Ты начинаешь понимать, — крикнул Марк и лег на воздух, раскинув руки.

Он больше не прикасался к скале, а висел над бездной, и ветер теребил его волосы.

— Ты начинаешь понимать. И у нас с тобой есть шанс, что ты все поймешь вовремя. А пока мне пора… — Марк рухнул в пропасть.

Иван огляделся, ожидая пробуждения, но ничего не изменилось — облака летели, шумело море, а скала была горячей и незыблемой.

— Чуть не забыл. — Марк выглянул из-за края скалы, дурашливо прищурился. — Все-таки есть у тебя недостаток. Ты не любопытен. Ты так до сих пор не взглянул на…

— Приехали, — сказал Тепа.

Иван открыл глаза.

В автобус вошел сержант, держа палец на спусковом крючке автомата. Из-за мешков с песком метрах в десяти от дороги на автобус угрюмо смотрел крупнокалиберный пулемет. Двое солдат стояли возле него и, в случае чего, явно не собирались давать предупредительных выстрелов в воздух и заниматься тому подобной ерундой.

Ивану уже однажды довелось видеть, что такой пулемет делает с автобусом.

Крыс достал из кармана куртки карточку, протянул сержанту. Тот внимательно осмотрел документ, потом пристально глянул на Крыса и обвел настороженным взглядом всех, сидевших в автобусе. Дольше всех его взгляд задержался на Иване.

— Показать документ? — спросил Иван.

— Не нужно, — вместо сержанта ответил Крыс. — Он — со мной.

Сержант отдал карточку Крысу, еще раз глянул на Ивана и вышел из машины.

Прежде чем автобус въехал во двор трехэтажного здания, их еще трижды останавливали. Каждый раз осматривали внимательно, не торопясь, а в последний раз, перед самым зданием, даже проверили багажное отделение.

— Вот теперь — приехали, — сказал Крыс. — Всем пока оставаться в машине, я скоро вернусь. Да, Брат Инквизитор тоже может идти со мной.

Брат Инквизитор и пошел, не спрашивая куда и зачем. Просто вышел из автобуса и двинулся за стариком.

Перед самым крыльцом Иван остановился. В голову пришла странная мысль, которую он тут же попытался отпихнуть, но не успел — она намертво вцепилась ему в мозги. Забавный такой сон, очень поучительный и почти философский. Демон рассуждал о высоких материях, о Боге и Дьяволе. С каких это пор демоны рассуждают? Демон предназначен для убийства, демон даже хитрить не способен, только рвать, ломать, разрушать.

А был ли демон, подумал Иван. В смысле этот сон просто был бредом уставшего мозга или странным опытом общения с демоном? Верить этому сну, принимать его к сведению или попытаться забыть?

Дверь в здание была закрыта, Крысу пришлось стучать несколько раз, прежде чем охранник ее открыл.

— Спят они там, что ли? — сказал Иван.

— Проверяют через камеры наружного наблюдения, нет ли кого кроме нас. Связываются с КПП, уточняют. Сообщают в Центр, что прибыли двое, — глухо ответил Крыс. — Все согласно инструкции.

— Веселенькое учреждение…

— Надежное.

Лязгнул замок, дверь открылась.

— Директор у себя? — спросил Крыс у охранника.

— Алена Максимовна в кабинете, — сказал охранник.

— Значит, я к ней, а ты проводи Брата Старшего Исследователя к старшему воспитателю. Он приехал в гости к новенькому. Которого зовут Всеславом.

— К Бесу? — Охранник улыбнулся.

— Это у него кличка такая? — уточнил Иван. — Он вроде отказывался называться иначе, чем Всеслав…

— Он и отказывается, и не отзывается, только его же как-то называть нужно? Он упрямый, но и пацаны здесь не подарки. Вот и притирается пацан. Вам налево. — Охранник пропустил Крыса и указал Ивану на лестницу. — Второй этаж, кабинет четыре. Зовут Ирина Ильинична.

— Ирина Ильинична, — повторил Иван. — Понял, спасибо.

Школа как школа. Раздевалка в вестибюле за узорной решеткой, вешалки пустые. Тишина.

Шаги получаются звонкие, даже с легким эхом. Чисто. На подоконниках горшки с цветами. Иван даже пальцем потрогал землю — влажная. Поливали сегодня утром, что свидетельствует о порядке и трудовой дисциплине в этом заведении.

Иван вспомнил вечно засохшие цветы в своей школе и проникся к директору заочным уважением. Не к директору — к директрисе. Он ведь ее чуть не пристрелил в больнице недавно. Точно, и доктор называл ее Аленой. А охранник назвал Аленой Максимовной.

Забавно, подумал Иван, поднимаясь на второй этаж. Что-то тут не так… Алена Максимовна была в больнице со своей дочкой. А ведь местные не могут знать своих детей. Не должны. Крыс знал, но у него тут, похоже, особые права и полномочия. Или у директрисы тоже?

Иван остановился перед белой дверью с цифрой «4» на медной начищенной табличке. Это ж как нужно эту медь чистить, чтобы табличка горела, словно золотая. И на каждой из дверей в коридоре было такое же богатство. Уборщицы тут пашут изо всех сил… Или дети. Скорее — дети.

Иван постучал.

— Да, — сказали из-за дверей.

Иван вошел. Кабинет был небольшой, места хватало только для пары книжных шкафов, письменного стола с монитором на нем и трех стульев. На подоконнике, естественно, цветы. На стенах какие-то таблицы и детские рисунки.

— Ирина Ильинична? — спросил Иван.

— Да. — Хозяйка кабинета встала из-за стола, быстро подошла к Ивану и протянула руку для рукопожатия. — А вы — Старший Исследователь… И это вы привезли Всеслава к нам.

— Так получилось, — сказал Иван немного растерянно.

— Да вы присаживайтесь. — Ирина Ильинична вернулась на свое место и указала гостю на стул напротив. — Вот сюда.

— Спасибо… — Иван сел. — Вы, значит, старший воспитатель этого заведения…

— Не похоже? — улыбнулась Ирина Ильинична.

— Не знаю, у меня нет опыта общения со старшими воспитателями, — улыбнулся в ответ Иван. — И я ни разу не был в школе в роли родителя. Или почти родителя…

— Всеслав рассказывал, как вы познакомились. — Хозяйка кабинета несколько раз щелкнула компьютерной мышкой, посмотрел на монитор. — Вы его даже спасли от толпы… Почти геройский поступок.

Без восторга это у нее прозвучало. А ведь могла хотя бы из вежливости убрать это неприятное «почти».

— Мне говорили, что у Всеслава тут проблемы…

— Ну что вы, какие у него могут быть проблемы. — Улыбка хозяйки кабинета становилась все официальнее. — Это у нас с ним проблемы, но мы умеем с ними справляться.

— Он дрался?

— Ну… — Ирина Ильинична повернула монитор так, чтобы Ивану было видно. — Вот, пожалуйста.

Запись с камеры наблюдения велась с паузами в несколько секунд, фигурки перемещались рывками, но понять общую фабулу происходящего было просто.

Вот группа ребят, ровесники Всеслава, стоят кружком, а тот — в центре. Вот один из парней хватает Всеслава за ворот его шикарной куртки. Всеслав резко поворачивается, как-то неловко взмахивает рукой. Нападавший сидит на полу. На лице, кажется, кровь. В кадр вбегает охранник.

— Он защищался… — начал Иван.

— Конечно-конечно, — поторопилась согласиться Ирина Ильинична. — И вот тут.

Группа парней, Всеслав, только все происходит не в закутке перед туалетом, а на спортивной площадке. На этот раз Всеслава не хватают за воротник, его просто бьют в лицо. Мальчишка падает. Его противник наносит удар ногой, Всеслав ногу перехватывает и встает. А бивший — падает. Неудачно, не сгруппировавшись, головой о землю.

— И еще.

Спальня. Комната коек на десять. И все десять обитателей находятся в углу. На этот раз ребята не вызывают новичка на честный бой один на один. Его схватили за руки двое, а еще двое обрабатывают кулаками его грудную клетку и живот. Всеслав обвисает на руках, его отпускают. Оставляют лежать на полу и расходятся. Пытаются разойтись. Напрасно это они, подумал Иван. С другой стороны, кто ж мог себе представить. Иван точно не ожидал бы, что после такого жесткого общения Всеслав сможет не просто встать, но и схватить стул. И этим стулом приложить по спине ближайшего противника. И следующего, только ему досталось ножками стула в живот. И широкий замах лишь чудом не пришелся по головам еще троих.

— Он снова защищался, — сказал Иван.

— Мы это прекрасно видели. Он даже наказан не был…

— Не хватало…

— Не хватало. Конечно, не хватало. По итогам только этих трех инцидентов наши воспитанники получили два легких сотрясения мозга, два ушиба и перелом руки, а так — да. Так он, естественно, защищался.

— Его продолжают бить?

— Нет. Понимаете, в таких случаях срабатывает несоответствие целей, несоизмеримость. Его хотят только поучить, поставить на место. А он желает кого-нибудь искалечить. Вы бы стали учить в таких условиях?

— Пожалуй что нет… — Иван побарабанил пальцами по крышке стола. — Но он же сам не начинает драку? Не провоцирует?

— Если не считать перевернутую звезду на его куртке, то не провоцирует. И если не считать того, что он постоянно цитирует Святое Писание по очень сомнительным поводам и с весьма двусмысленным подтекстом…

— Например? — искренне заинтересовался Иван.

— Ну… Цитата из «Песни песней» по поводу старшего воспитателя интерната, например.

— По поводу, надеюсь, губ?

— Не надейтесь. По поводу сосцов и лона.

— И это по этому поводу его пытались учить мальчишки?

— По этому поводу мальчишки, естественно, ржали в восторге. Я, кстати, поражена. Он у нас всего три дня, но, не меняя имиджа и поведения, сумел перейти из статуса чужака в статус своего парня. Это притом, что к вопросам веры у нас здесь…

— Я понял… — вздохнул Иван. — Мне с ним поговорить?

Изумление Ирины Ильиничны было искренним и неподдельным.

— Вы думаете, что сможете его перевоспитать?

— Нет, но попытаться…

— Попытайтесь. — Ирина Ильинична еще раз щелкнула мышкой. — У него сейчас занятия в слесарной мастерской.

Ирина Ильинична взяла телефонную трубку, набрала номер и строгим тоном приказала Всеславу Бесову — Иван от неожиданности чуть не закашлялся — явиться в кабинет к старшему воспитателю.

— А вы не знали его фамилии? — положив трубку на аппарат, спросила Ирина Ильинична.

— Откуда? Я с ним знаком всего двое суток, большую часть из которых я, простите, пил, а он молчал или говорил гадости. Но что-то мне подсказывает, что фамилию он придумал, чтобы поразить окружающих.

— А то, что он пытается торговать землей из Иерусалима, вы в курсе? Он ведь у вас ее взял. Вы хоть понимаете, сколько эта земля здесь стоит? Он уже предлагал медсестрам за эту самую землю… Вы понимаете… А забрать мы ничего не можем, такая земля неприкосновенна, на нее никакие правила не распространяются.

«Ай да сукин сын!» — мысленно восхитился Иван. Какое целенаправленное издевательство над духовными ценностями. И какая смелость! Или глупость. Скорее, глупость. А то, что он до сих пор жив и здоров…

Почти здоров, поправил себя Иван, когда дверь в кабинет без стука распахнулась и на пороге возник Всеслав Бесов, или просто Бес.

Куртка была в порядке, мотоциклетные куртки шьют крепко, с учетом возможных неприятностей. Кожа была немного потертой, но целой.

На лице владельца куртки также имели место потертости. Ссадина на левой скуле. И синяк под правым глазом.

— Привет! — сказал Всеслав, увидев Ивана.

И даже слегка улыбнулся.

— К тебе пришли, Сева, — сказала Ирина Ильинична, вставая из-за стола. — Поговорите, а я пока пройдусь. Дела, знаете ли…

Всеслав, естественно, уселся на хозяйское место.

— Ну-с… — протянул он, опершись подбородком о сцепленные пальцы рук. — Чем, как говорится, могу?..

— А я сейчас в рожу дам. — Иван улыбнулся как можно доброжелательнее. — По-свойски и на правах старого знакомого. Я вообще могу тебя убить, я тебе жизнь спас, и я могу ее же и отобрать. Доступно объясняю?

— Ой, да это же сам Иван Александров, гроза погромщиков и проводниц! Тот самый, который пулеметов не боится… — Всеслав расцепил пальцы и помахал рукой в воздухе. — А я смотрю — лицо знакомое. Только я думал, что те солдаты возле дороги должны были вас сильнее повредить. Так живо махали ногами и руками, что я даже добежать не успел. Вы уж извините…

— За это — извиняю, а за хамство…

— А мне нужно образ поддерживать. И этот, как его, имидж. Тут же камера внутреннего наблюдения работает, во всех помещениях такие, даже в туалетах и душевых, честное слово! Я специально прошелся, ради смеха проверил. Мне местные не поверили поначалу, что в сортире за ними следят, пришлось показать. Так смешно получилось… — Всеслав стал серьезным, необычно серьезным, он таким не был, даже когда Иван вправлял ему вывихнутую ногу. — Как дела, дядя Ваня?

Иван хмыкнул, но на потолок и в углы кабинета глянул. Камера таки была, над окном, возле карниза.

— Более-менее у меня дела. Хотел к тебе сразу сюда нагрянуть, посмотреть, авторитет поднять. Даже форму надел с утра, только не получилось. А теперь — форма в клочья, не получится тебя поддержать при полном параде…

— Спасибо. Даже лучше, что в клочья. Если бы вы все-таки приперлись, извините, мне совсем бы худо пришлось. Не любят здесь Инквизиторов. Тут вообще мало кого любят, кроме Бога, естественно. Вот с этим жестко. Водила не врал — любой проступок могут простить, самый-самый. Мне по секрету сказали, что даже убийство можно отмолить…

— Так сразу и сказали?

— Так сразу. В первый же день, когда потребовали, чтобы я куртец свой снял. Я им — снимете с трупа, а они — ни фига, отмолим. Вот… И вам еще, между прочим, повезло. Предыдущий Инквизитор тут умер.

— В интернате? — не поверил Иван.

— Почти. Его случайно солдатик подстрелил на внешнем периметре. Ночью увидел, подал команду стоять, а тот или не услышал, или не хотел светиться, побежал, его и подстрелили.

— Мне сказали, что Астуриас погиб, потому что не смог вовремя выстрелить…

— Очень может быть. Он, когда побежал, наскочил на второго часового, мог, наверное, его пристрелить, оружие, говорят, было с собой, но он не выстрелил, хотя должен был знать, что на периметре не шутят. С трех метров ему, говорят, в грудь четыре патрона влетело…

— Пули, — поправил Иван.

— Пули, — сказал Всеслав. — Насмерть. И солдату ничего не было.

— Ему ничего и не могло быть. Все строго по уставу…

— А так, если не подходить к периметру, то жить можно. — Мальчишка улыбнулся и взъерошил рукой волосы на голове. — Работать нужно. Я выбрал больницу местную. С одной стороны — все эти бинты-утки выносить, с другой — видишь, что тебе не хуже, чем остальным. Успокаивает. Ну и мальчишки туда не идут работать, все больше девчонки. Там можно с детьми поиграть, а для девчонок это забавно. Они дежурство в младшем отделении друг у друга выменивают. Сумасшедшие, честное слово. А я, если правильно возьмусь, то вполне могу с ними меняться. Я включен в график дежурств официально, Ирина Ильинична сама проследила, чтобы меня по полной загрузили, я не так часто соглашаюсь работать.

— А вот сейчас она услышит, что ты строишь, насколько я понял, не очень приличные планы… — Иван указал пальцем на камеру.

— Ну и что? — отмахнулся Всеслав. — Меня уж просветили — тут с этими вопросами… ну с интимными, все проще. Нужно договориться с потенциальным партнером, сообщить руководству и получить разрешение. Чтобы с родственником…

— Я знаю.

— Вот. А со мной это даже и не нужно. В смысле разрешение. Местные иззавидовались совсем. Я — приезжий. Со мной можно, даже и не предупреждая начальство. Уже даже кандидатуру наметил. Три, если честно.

— Сева… — сказал Иван, стараясь говорить мягко и даже вкрадчиво. — Я бы не хотел…

— Всеслав, — сказал Всеслав. — Меня зовут Всеслав. И не нужно мне лечить мозги. Если им это можно, то почему нельзя мне? Тут так принято. Я даже на исповедь готов по этому поводу ходить. Серьезно.

— И по поводу того, что ты у меня стырил пакеты со святой землей — тоже покаешься?

— А вы бы мне не дали, если бы я попросил?

— Дал бы, но…

— Так в чем проблема? У вас там еще куча осталась. А я взял всего десяток. Ну, максимум, полтора… Мне они нужнее, у меня организм молодой и требует много и разного. Вы бы отказались, если бы вам выпала такая возможность? — Сева с вызовом посмотрел в сторону видеокамеры.

— Ну…

— Так, тогда официально. Во-первых, завидовать — нехорошо. Во-вторых, какая вам разница, через что я приду к Богу? Через жертвенность или через удовольствия? Не согрешишь, не покаешься, не покаешься — спасен не будешь. Не так?

— Это, конечно, хорошо, что ты цитируешь классику, но очень ты ее специфически цитируешь. «Песнь песней», опять же…

— Ирина стуканула? — Всеслав оглянулся на дверь. — А она не сказала, что сама мне намекала? Не сказала? Ей же тоже ребенка хочется. Она даже надеется, что сможет за ним следить после рождения. Бывает такое, говорят…

— Вот эти гнусности я вообще слушать не желаю. — Иван встал со стула.

— Да я и сам не особо рвусь. — Всеслав тоже встал. — Мне девчонки больше нравятся. А эта старуха…

— Не больше тридцати.

— Я же и говорю — старуха. Как раз для вас. Вы ей только намекните, что не против здесь переночевать. Сами увидите. Ну что вы на меня так смотрите?

Дверь открылась, и вошла Ирина Ильинична.

— А он здесь переночевать хочет, — заявил Всеслав. — Говорит, что хотел бы познакомиться с бытом своего воспитанника.

— Правда? — Ирина Ильинична посмотрела на Ивана, и тот поежился, уловив на лице старшего воспитателя выражение, которое вчера видел у Катерины. Оценивающее такое выражение. Оценивающее.

Сейчас я ей скажу, что сегодня не получится, подумал Иван, скажу, что в следующий раз. Спрошу, когда можно, а она посмотрит в календарь. И только после этого ответит.

— Я сегодня не могу… — начал Иван.

— Да, вы знаете, лучше на следующей неделе, — Ирина Ильинична наклонилась над столом, провела пальцем по календарику, лежавшему под стеклом. — Да, где-нибудь в следующий четверг. Вас устроит?

И старший воспитатель интерната посмотрела в глаза Старшему Исследователю.

— Точно, в четверг! — с почти натуральным восторгом поддержал Всеслав. — Вы же приедете в следующий четверг, дядя Ваня? Переночуете, а потом сходим на рыбалку, тут собственный пруд в лесу. Опять переночуете, а потом…

— Я постараюсь, — выдавил из себя наконец Иван и отвел взгляд. — Сделаю, так сказать…

Ирина Ильинична вытащила календарик из-под стекла, сделала пометку красной ручкой.

— Вот и хорошо. — Она протянула руку, крепко пожала, не пытаясь делать еще какие-то знаки страсти.

Все по-деловому, честно и недвусмысленно.

— Где тут у вас директор? — спросил Иван.

— Я провожу, — Всеслав вышел из кабинета. — За мной, герой!

— Хороший мальчик, — вздохнула Ирина Ильинична.

— Несовершеннолетний, — сказал Иван.

— Да, а что?

— Это я просто так.

— Тогда — до следующего четверга. — Ирина Ильинична подвинула к себе клавиатуру и углубилась в работу.

— Я же говорил! — засмеялся Всеслав, когда Иван вышел в коридор и закрыл за собой дверь. — Сразу повелась!

Иван подошел к окну и прижался лбом к стеклу.

В горле снова стоял комок. То есть это — образец для подражания? Вот эта красивая молодая женщина — счастлива? И воспитывает счастливых людей? Девчонки готовы на все, чтобы их пустили к младенцам, дали возможность перепеленать, покормить, поиграть с чужими, понимая, что своих они никогда не узнают? Счастье?

— Проводить к кабинету? — тихим, серьезным голосом спросил Всеслав.

— Иди в класс, я сам. Иди. Я еще приеду…

— Ну тогда до четверга! — И Всеслав Бесов испарился.

Этот не пропадет, подумал одобрительно Иван. Этот выкрутится из любой ситуации. Ну, разве что, его снова поймают за написанием на стенах разной ерунды. И тупо забьют.

На лестнице, почти уже спустившись в вестибюль, Иван спросил себя — приедет ли в интернат в четверг. Выругался и не ответил.

В кабинет к директору он так и не попал. Крыс уже стоял на крыльце и курил очередную сигарету. Как он вообще держится? Ведь видно, что давалось ему спокойствие тяжко.

— Поговорил со своим приемышем? — спросил Крыс, когда Иван вышел на крыльцо.

— Да, думал, еще с директором…

— Алена с тобой встречаться не будет, она если кого-то начинает ненавидеть, то до смерти того, кого ненавидит. Ты ей в больнице не понравился.

— И Бог ей в помощь! Я только хотел узнать, как она умудрилась свою дочь отстоять? За особые заслуги?

— Она приехала сюда уже с дочкой. Для нее сделали исключение, как для специалиста. А вот ребенка ее дочери… — Крыс загасил окурок и выбросил его в урну. — Вот ребенка ее дочери она знать не будет. В смысле наверняка. В больнице здесь шестеро детей, родившихся за два дня. Алена сможет сличать, искать сходство, чтобы понять, где именно ее, может, даже и покажется ей, что вот этот… или эта… но уверенности не будет. Она думает, что это плохо. Это она так думает…

— Сейчас куда? — спросил Иван, чтобы перевести разговор на другую тему.

— Домой. К нам приехало телевидение. Будут снимать кино об эксперименте, о проекте «Н». Теперь уже можно. Теперь будут ехать официальные лица, как из церкви, так и из Службы Спасения. Администраторы будут везде нос совать, проверять, выискивать, не нарушили мы что-нибудь, не исказили ли Соглашение… Только ни хрена они не найдут. Не выкрутятся они. Дьявол… — Крыс закрыл глаза. — Покрутится он у нас. И ничего не сможет поделать. И телевизионщики эти — тоже ничего не найдут.

— В каком смысле?

— В прямом. Телевизионная группа приехала из «Новостей Службы Спасения». Понял? Прошлой осенью они уже приезжали, по мусоркам лазили и в окна заглядывали. Ты не видел их фильма? «Цена свободы» называется. Нет?

— Я прошлой осенью другим интересовался. Там, выпить, пострелять, девочки… Я в Конюшне служил, знаете, что это такое? Ведь знаете, сами, наверное…

— А это не твое дело, — отрезал Крыс. — Лучше готовься к беседе с дьявольскими телевизионщиками. Они от Инквизитора ни в жизнь не отцепятся. Бедняга Пашка от них просто прятаться начал. Сволочи… Наших девчонок, что за предавшихся вышли, все выспрашивали, не принуждают ли их, не угрожают ли… Поехали, день сегодня не задался…

— И не первый он такой, — сказал вдогонку Крысу Иван.

— И не последний, — ответил Крыс.

Всю дорогу Иван готовился к худшему, представлял, как к нему бросаются журналисты, начинают допрашивать, сыпать информацией из его прежней жизни.

— А почему вы ушли из Ордена Охранителей? — А правда, что вам спали жизнь в клинике Службы Спасения совершенно бесплатно? — А верно, что вы служили в спецназе и не смогли предотвратить гибель трех сотен предавшихся?

Готовился Иван к худшему, но, как оказалось, все было еще хуже.

— Привет, — сказал руководитель съемочной группы, протягивая руку. — Ярослав Круль, информационное агентство Центрального офиса Службы Спасения. С рукой осторожнее, я ее недавно немного поранил. С камерой — мой оператор Никита Ляпишев. С микрофоном — звукооператор Елена Прекрасная…

Оператор, не отрываясь от камеры, помахал рукой, девушка с микрофоном на длинной палке вздохнула и буркнула, что не Прекрасная, а Тертышная, что достали дурацкие шутки, и Круль этот долбаный тоже достал…

— Операторы, как вы, наверное, унюхали, Договор с Адом еще не подписали и присутствуют здесь, дабы гарантировать объективность моего фильма. Водитель тоже не из предавшихся. Меня, если честно, это раздражает, но тут уж ничего не поделаешь. — Круль пожал плечами и развел руки, демонстрируя свое бессилие в такой глупой и неестественной ситуации. — И пока мои недоброжелательные работники будут обустраивать мой быт, я хотел бы поговорить с многоуважаемым представителем могущественной Объединенной Инквизиции. Как вас, простите?

— Нас — Иван Александров.

— Это не тот Иван Александров, который разоблачил организацию отринувших в рядах Ордена Охранителей? — сделал восхищенное лицо Круль.

— Тот.

— Я восхищен! Я потрясен! — театрально вскричал Круль. — Человек, так много сделавший для Бездны, до сих пор не увековечен фильмом. Или, хотя бы, эпизодом, пусть даже репортажем… Забавные стишки получились, не находите? Даже — репортажем. Нет, лучше так, «даже — в репортаже». Нет, талант с годами не исчезает, становится гибче и, я бы сказал, ароматнее! Вы понимаете иронию и скрытый намек?

Стоявший неподалеку Тепа сплюнул и ушел. Группа Круля продолжала работать, но на лицах у них особого восторга видно не было.

— Значит, — Круль повернулся к оператору. — Все свободны. А я прогуляюсь с Братом Инквизитором, пообщаюсь, заодно прикину места съемок. На природе. Это так эффектно — противопоставить живую природу неестественному укладу этих сектантов… К лесу ближе в эту сторону?

— В эту, — тяжело вздохнул Иван.

Круль по дороге что-то громко говорил, размахивал руками, несколько раз приседал, выставив перед своим лицом рамку из пальцев рук, Иван молчал или односложно отвечал на конкретные вопросы.

— А там, за кустами, не дзот ли? — дзот — а как вы полагаете, нас туда не впустят? — полагаю, нет — а почему — а по кочану…

— Как я устал, — протянул Круль и рухнул навзничь в траву, когда они, наконец, отошли от домов и скрылись в лесу. — Богемная жизнь — это так трудно! Не поверишь!

Иван прикинул, с какой стороны дует ветер, и сел так, чтобы запах серы от Круля сносило в сторону.

— Вот, — поднял палец к небу Круль. — Даже такой близкий друг с брезгливостью относится ко мне, что же тогда сказать о моих нынешних подчиненных? Но они терпят, сдерживаются, делают вид, что их не тошнит от моего аромата. А ты, дружище? Как можешь ты, мой соратник и человек, которому я несколько раз спас жизнь, обращаться со мной как с совершенно посторонним человеком?

— Ты хотел, чтобы я бросился тебе на шею? — спросил Иван. — И сообщил всем, что ты на самом деле не борзописец, а чиновная высокопоставленная сволочь из Службы Спасения? Да еще добавить, что ты сбежал из рядов Ордена Охранителей?

— Нет, на такую глупость я, конечно, не рассчитывал, но можно было чуть-чуть, самую малость, доброжелательства…

— Круль, у меня был очень тяжелый день. И очень непростые дни перед этим. Твоими стараниями во мне сидит демон, я на рассвете видел ребенка, которого собственная мать убила, пытаясь принести в жертву дьяволу, вчера в меня стреляли, а сегодня… То есть давай мы с тобой не будем устраивать обычные пикировки и не будем мериться этими самыми… Хочешь мне что-то сказать — скажи. Зачем-то ты сюда приперся?

— Зачем-то… — сказал Круль. — Неплохо было бы точно знать, зачем именно. Я рассчитывал отдохнуть, залечить раны, а вместо этого…

— Я предупредил. Сейчас встану…

— Сиди, Ваня. Сиди. Ты давно понял про демона?

— Я сам и не понял, спасибо, нашелся бдительный человек, который заметил, что кровь у меня сворачивается мгновенно, превращается в пыль… Вмешался, окропил меня святой водой… Знаешь, как это приятно?

— Что именно? Демон или святая вода?

— И то и другое… А еще я сегодня узнал, что есть, оказывается, обряд, позволяющий вызвать Дьявола из Бездны собственной персоной. — Иван лег в траву, заложив руки за голову.

— И?..

— И? Какого лешего ты мне врал, что нет такого ритуала?

— Так нет такого ритуала, — произнес Круль равнодушно, лениво отмахиваясь от мошек. — Если бы был…

— То что тогда?

— О-о, брат, тогда Хозяин не стал бы сидеть в Аду, он бы вышел наружу, снес преграды и показал бы всем… или почти всем, если ты меня понимаешь, кто тут самый главный. Что там нужно? Мать приносит в жертву своего ребенка? Было такое в Средние века, ведьмы пожирали своих детей, зачатых от дьявола. Думаешь, сейчас не нашлось бы среди предавшихся бабы-дуры, которая согласилась бы пустить под нож ребенка?

«Дура», — тихо сказал Крыс своей дочери.

— Я знаешь сколько народу передавил из тех, кто пытался черной магией промышлять? И в Ордене, и уже в Службе Спасения… Знаешь, чем заканчивается такая жертва? Появляются демоны. И всё захватывают. И всех захватывают. Ты же видел, как это происходит? Там, в Тер Мегиддо? И раньше ты тоже видел подобное. Демоны-демоны-демоны несутся наружу, захватывают все новые и новые тела… Этот процесс становится неуправляемым… Все гибнет, все рушится! Тебе страшно? Мне — очень! Не дьявола нужно бояться, сидящего в Аду, а строгого выполнения законов и правил, установленных в этом единственном из миров. Сам знаешь кем установленных. Жаль все-таки, что ты не прочитал Апокалипсис…

— Я прочитал.

— Да? — Круль приподнялся на локтях. — И где достал текст?

— А тут он в каждой Библии. Правда, говорят, что его написал местный религиозный лидер. Патриарх.

— Забавно. — Круль снова лег. — Плагиат в ереси? Какая замечательная чушь. Вот бы сравнить тексты…

— А ты, случайно, не делал копии с книги Марка?

— С Библии Муслима? — уточнил Круль. — Делал. Но могу и просто по памяти… Я тебе говорил, что у меня память потрясающая? Пожалуйста. Глава первая. «Откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог, чтобы показать рабам Своим, чему надлежит быть вскоре. И он показал, послав оное через ангела Своего рабу Своему Иоанну…» Совпадает?

— Да. Похоже, я точно не запоминал.

— Что-то запало в память? Давай проверим. Скажем, глава шестнадцатая, стих девятнадцатый. «И город великий распался на три части, и города языческие пали, и Вавилон великий воспомянут пред Богом, чтобы дать ему чашу вина ярости гнева Его…» Я, когда прочитал это про великий город, распавшийся на три части, так прямо вздрогнул, честное слово. Не могли же они знать, что Иерусалим станет один на трех Землях? Не могли. Или могли?

— Там про город золотой было? — спросил Иван.

— А, глава двадцать первая, стих шестнадцатый. «Город расположен четырехугольником, и длина его такая же, как и ширина. И измерил он город тростью на двенадцать тысяч стадий; длина, и широта, и высота его равны»… — еще или хватит?

— Хватит, наверное, лучше возьмем текст и сравним. Так вроде похоже…

— Если бы ты не был так восхитительно туп, то смог бы запомнить…

— Круль!

— Хорошо, молчу.

— Ты так и не ответил, зачем прибыл.

— Находиться возле тебя во время твоего общения с местным патриархом, — отчеканил Круль. — Это если опустить излишние подробности и детали. Коротко.

— Можно подробнее.

— Опять-таки — можно подробнее. Ты — одержим. Факт?

— Факт.

— Отлично, у нас есть точки пересечения. Далее, ты не отвечаешь за действия своего демона? Можешь его сдерживать?

— Откуда я знаю? — Иван вспомнил, как не смог перекреститься, как замирал по воле демона. — Наверное, нет.

— То-тоже. Значит, во время разговора ты… то есть твой демон может сорваться и все испортить. Устроить какую-нибудь милую безделицу, вроде смерти патриарха Ионы. И вот тут и должен будет вмешаться специалист…

— Ты такой большой специалист по уничтожению демонов? Насколько я помню, ты можешь их вызвать и выжить в разборке. Я что-то упустил?

— Нет, все верно. Но ты слишком торопишься, перебиваешь. Специалист у нас не я, а вот Никита Ляпишев и Леночка — очень большие специалисты. Тебе, кстати, от моего деда снова большой привет. Он даже выразил надежду, что ты выберешься из всего этого дерьма живым и невредимым. Или почти невредимым.

Привет от деда.

Самый старый человек на Земле, специализирующийся на интригах, подковерных драках и борьбе с демонами, создатель и руководитель специальных групп, в одну из которых даже как-то хотел привлечь Ивана Александрова, да Церковь не позволила. Он прислал пару своих бойцов для того, чтобы…

— Подожди, так он что, знал о демоне? То есть он участвовал в планировании всего этого? И только для того, чтобы я поговорил с патриархом Ионой?

— Чтобы ты дожил до встречи с патриархом, — сказал Круль. — Шансов у тебя было не очень много, согласись…

Иван сел, открыл рот, чтобы сказать что-нибудь злое и резкое, высказать мерзавцу все, что думает о нем, о его дедушке, об этом мире, который разваливается на части, калеча своих обитателей, независимо от того, что написано в последней части Библии. Есть Откровение, нет его…

— А почему именно я?

Нет, действительно, очень простой и очевидный вопрос. Почему именно Иван Александров, а не кто-нибудь другой? Нет у Ивана ни особых качеств, ни уникальных способностей. Стреляет хорошо, соображает чуть выше среднего. Глупости хватает, чтобы стоять на своем, на том, что считает правильным, даже тогда, когда всем становится очевидной опасность такой несговорчивости. И даже без выгоды для себя.

Но ведь таких — много. В том же Ордене Охранителей их множество, нормальные люди, без склонности к идеализму и гуманизму, никогда бы не смогли работать в Конюшне, копаться в дерьме Инквизиции или гоняться за демонами по лабиринтам под Иерусалимом.

— Почему я? — повторил вопрос Иван, понимая, что не ответит ему Круль. Или ответит вот так, вопросом на вопрос.

— А почему я? — в тон Ивану спросил Круль. — Отчего мой дед? Почему мой сын?

— Твой сын?

— Это я фигурально, — пояснил Круль. — Как пример. Нам не дано знать, что нам предначертано. И нам не понять, к добру или к худу мы сейчас поступаем. Не дано. И все. И с этим придется смириться. Попытаться выжить, понятное дело, выкрутиться, ну и отстоять высокие идеалы. Ты как по поводу высоких идеалов?

— Пошел ты! — с чувством сказал Иван.

— Думаешь, я от тебя ожидал чего-нибудь другого? Ни секунды не ожидал. В задницу, в передницу… А я, между прочим, не просто пошел, а еще и тебя с собой беру. У нас на вечер назначено интервью с кем бы ты думал?

— С кем?

— Нет, ты угадай, — капризным тоном приказал Круль.

— Не собираюсь.

— С тобой неинтересно. Совсем. Ты не любопытен. Во всех отношениях. Ты сам не любопытен и ни для кого не любопытен. Балбес. Почему я на тебя трачу свое время, силы и здоровье? Почему мне было приказано охранять тебя, а не кого-нибудь другого? Почему?..

Закончить тираду Круль не успел. За кустами грохнуло как из пушки, пуля ударила в ствол дуба, под которым лежал Иван.

Глава 10

— Твою мать! — пробормотал Иван, откатываясь за дерево и выхватывая пистолет.

Круль успел выстрелить трижды, прежде чем к перестрелке подключился «умиротворитель». Пули рвали листья на кусте, срезали тонкие ветки и разрывали ветки потолще.

— Стоп! — проорал Круль.

Иван перестал стрелять.

— Обойдем? — тихо спросил Круль. — Или ну его?

— Ну его, — сказал Иван. — Наше счастье, что стреляли пулей, а не картечью. Согласен?

— Не без того. — Круль встал на колено, держа куст под прицелом пистолета. — И пуля высоко прошла, будто он в стоячего стрелял. А мы — лежали.

— Просто намек? — спросил Иван.

— Очень прозрачный. Что они имели в виду?

— Ну… чтобы мы не ходили по лесу, например. — Иван встал, не опуская оружия.

— Или убирались отсюда ко всем чертям. — Круль тоже встал, подергал по очереди ногами, разминаясь. Демонстративно принюхался.

— Что еще? — поинтересовался Иван.

— Если пан услышит, что к запаху серы примешивается запах сероводорода, так то не от страха, а от злости, — сказал Круль. — Сейчас мы медленно-медленно, прикрывая друг друга, как на показательных выступлениях, отходим к населенному пункту. Там меняем нижнее белье и отправляемся на встречу к самому главному в этом сумасшедшем доме.

— Без тебя было намного спокойнее, — сказал Иван.

— Зато не так весело, — ответил Круль. — Я вон уже весь обхохотался…

— А ты напрягся, красавец. — Иван на секунду перевел взгляд на предавшегося и даже подмигнул ему эдак с иронией. — Вибрируешь…

— С чего это ты взял? — Круль медленно водил стволом пистолета, вглядываясь в растительность вокруг поляны. — Мои нервы выкованы из стали… и закалены в адском огне…

— Вибрируешь, красавец, вибрируешь… Ты, когда нервничаешь, начинаешь всякие глупости говорить либо о бабах, либо о дерьме…

За деревьями и в подлеске ничего не шевелилось, Иван начинал чувствовать себя глупо, вот так целясь из пистолета в целый лес. И вообще, если бы их действительно хотели убить, то убили бы… пугали их, ясное дело…

— Чуешь? — Круль шумно втянул воздух носом. — Это мне кажется или пахнет…

— Сероводородом?

— Кровью пахнет, Ваня…

Иван принюхался — благоухающий рядом с ним Круль напрочь перебивал все запахи.

Но самому Крулю серная вонь не мешала.

— Где? — спросил Иван.

— Естественно, там, куда мы с тобой так живо палили. — Круль еще раз потянул носом и чихнул. — Сходишь, посмотришь?

— Может, ты сам? — чисто механически поинтересовался Иван по привычке спорить с предавшимся, а сам медленно двинулся к растерзанному пулями кусту. — Раскомандовался…

— Давай-давай, тебя не жалко… — Круль сместился в сторону, чтобы не находиться с Иваном и кустом на одной линии. — В тебе демон сидит, в случае чего — подлечит. А у меня еще рука с прошлого раза толком не зажила…

— Ну для покалеченного ты движешься и стреляешь очень уверенно… — Иван замер и прислушался.

Что-то там все-таки было… Какой-то слабый звук доносился из-за полумертвого куста орешника. Стон? Сдавленный, почти беззвучный стон. Точно.

Иван шагнул к кусту.

— С ума сошел? — прошипел Круль. — А растяжка если?

— Кто знал, что нас сюда занесет нелегкая? — Иван оглянулся на Круля через правое плечо. — Кто-то за нами шел, пальнул, не попал… А мы, похоже…

Мальчишке было лет восемнадцать, не больше. Форма в другое время, возможно, добавила бы ему пару-тройку лет, но сейчас лицо его бледно, губы по-детски искривлены, по щеке текли слезы. Мальчишке было очень больно. Очень-очень.

Он зажимал себе рот правой рукой, чтобы не закричать, а левой пытался не выпустить жизнь из своего тела. Между пальцев левой руки, прижатой к груди, текла кровь, густая, почти черная.

— А мы попали… — сказал Иван, опускаясь на правое колено возле раненого солдата. — И, похоже, я… Тут так разворочено… У тебя пули попроще…

— Я и сам не такой загадочный, — Круль подошел, присел, быстро осмотрел рану. — Значит, так, либо мы его сейчас добиваем, чтобы он не мучился, либо доставляем его на операционный стол в течение максимум десяти минут. Ставим на голосование?

Продолжая нести чушь, Круль положил свое оружие на землю, достал из кармана платок и, сложив его, попытался просунуть под ладонь раненого.

Тот застонал, но руку от раны не отнял.

— Идиот малолетний… — Круль посмотрел на свою загипсованную левую руку. — Ты мне поможешь, Ваня?

Солдат с ужасом смотрел на них. С ужасом и ненавистью. И ненависть эта была совсем недетской. Взрослой, почти старческой была эта ненависть, осознанной и продуманной.

Вдвоем с Крулем Иван кое-как перевязал паренька. Огляделся. На земле валялась двустволка, старая, с потертым прикладом и ложем, перемотанным веревкой.

— Ружьишко так себе у него, — Круль сунул свой пистолет за пояс, быстро прошелся здоровой рукой по карманам. — Документ, фотография…

Круль посмотрел на фото и протянул Ивану.

— Теперь мы точно знаем, кому именно из нас сегодня повезло.

На фотографии — на официальной фотографии красовался Ярослав Круль, только значительно моложе, чем сейчас.

— Из архива Конюшни, — сказал Круль. — Мне все еще забавно, а тебе?

— Молча взяли, молча потащили, — скомандовал Иван.

— Потащили, — не стал возражать Круль. — Но молча — не могу обещать. У меня, как у маленького ребенка, процесс мышления неразрывно связан с процессом говорения…

Они подняли солдата и как могли быстро понесли его к Новому Иерусалиму.

— Что-то мне это напоминает… — сказал Круль, которому из-за поврежденной руки нести раненого было тяжелее. — Мы так уже таскали одного, и ничем хорошим это не закончилось. Ружье, кстати, стоило бы забрать…

— В зубы?

— Да, и так нести неудобно… Осторожно, яма, твою мать… Как сувенир хотел бы заполучить ружьишко. На стену повесить, детям показывать на оружие, которое мне жизнь спасло…

— Думаешь?

— Не привык пацан из мушкета палить. Ты ж сам понимать должен, что одно дело из автомата, а другое из такого вот гада двенадцатого калибра… Остановимся на секунду, я перехвачу беднягу поудобнее… — Круль намотал ремень раненого на свой кулак. — Выскальзывает…

— И о чем нам говорит это ружье? — спросил Иван.

— Первое — он должен был меня убить и убежать. Ружье бросить и убежать. Ты, выживший и обеспокоенный, полез бы в кусты и нашел ружье. И это значило бы, что стрелял кто-то из штатских… Так?

— Так. И еще это значит, что кто-то хотел отвести подозрение от солдат.

— От этого конкретного?

— От солдат, — выдохнул слегка запыхавшийся Иван. — Ему кто-то дал фотку и команду. Кто тебя видел первым? Ты на машине ехал? Значит, через КПП… Так?

— Через него, родимого… Минут сорок мариновали, пока разрешили проехать… Ч-черт! — Нога предавшегося запуталась в высокой траве, и он чуть не упал.

— А как насчет «не поминай всуе»? — не удержался Иван.

— Пошел ты… Засунь себе свое «всуе» знаешь куда?

— Знаю.

— Вот туда и засунь…

Они вбежали в Новый Иерусалим, на секунду остановились, чтобы перевести дыхание.

— Он там еще живой? — спросил Круль.

— Вроде смотрит, — Иван глянул в лицо солдата и отвернулся. — И, похоже, очень нас с тобой не любит…

— А за что? — спросил Круль.

— Убедил, — ответил Иван.

И они снова побежали.

Люди, которых он встречали по дороге, провожали их взглядами, Иван даже не старался понять — удивленными или ненавидящими. Какая, в конце концов, разница.

— Мы хоть туда бежим? — Круль хрипел и мотал головой, но темпа не сбавлял. — Ты тут знаешь все…

— Туда… — с трудом ответил Иван. — Еще немного…

Охранник с крыльца больницы их заметил, что-то крикнул в открытую дверь и бросился к ним навстречу. Круль передал раненого ему и наклонился, переводя дыхание.

— Ты давай, Ваня, я догоню… — Круль попытался сплюнуть, длинная вязкая слюна повисла на губе. — Твою мать… Не отходи от пацана… Чтобы он случайно не умер… Ты понял?

— Не учи…

Еще двое выбежали навстречу, отобрали мальчишку у Ивана и бегом бросились в больницу.

Иван припустил за ними.

Круль прав — нужно проследить. Проследить…

— Сразу в операционную! — крикнул кто-то в халате, наверное доктор. — Что с ним?

— Пуля, девять миллиметров, слепое в грудь, — крикнул в ответ Иван. — Спецпуля «умиротворителя», имейте в виду.

— Живее! Гляньте, что там у него с группой крови.

— Первая, положительная… — ответил охранник, глянув на куртку солдата.

— Живее…

Ивана остановили перед операционной. Он чуть было не сшиб храбреца с ног, но потом сообразил, что в операционную в таком виде нельзя.

— Доктора мне! — приказал Иван.

— Он руки моет…

— Откройте дверь, — потребовал Иван, — чтобы он меня слышал.

Дверь открыли, охранники, отнеся раненого, вышли из операционной и, вроде как случайно, остановились возле двери, полукольцом расположившись вокруг Ивана. Знакомый боевой порядок, у них это, похоже, заложено в генах. Предавшегося так лупили мужики, Всеслава — одноклассники.

Только тут этот номер не пройдет, сказал себе Иван и вытащил из-за пояса пистолет.

— Парни, — сказал Иван, — вы идите себе на места несения службы. Все, что могли, — вы уже сделали. А если попытаетесь перевыполнить — будут неприятности. До анафемы дело даже не дойдет, имейте в виду. В лучшем случае — отпоют. Я доступно объясняю?

Охранники замялись. Пугаться таких угроз вроде как было стыдно, но «умиротворитель» в руке Инквизитора был настоящий, а стрелять он, похоже, не стесняется. Парень-то из него пулю схлопотал…

— Да вы в глаза его гляньте! — Круль добрался до предбанника операционной и стал, прислонившись спиной к стене. — Это же убийца! Ему же нравится убивать. Его так и прозвали — Ванька-Каин. Честно. Вы присмотритесь внимательно. Если эти жуткие глаза не произведут на вас впечатления, то посмотрите сюда… на мой пистолет. Я, как человек предавшийся, так вообще не имею морально-нравственных принципов… Вам об этом говорили? Как начну стрелять! Шикарная получится загогулина — вы нападаете на Инквизитора, что является грехом, а я тут же вас убиваю, и вы что? — правильно, отправляетесь в ад. Это такое место, в котором почти никогда не холодно… Считаю до трех. Два… Два с половиной…

Охранники вышли.

— Два с волосиной… — продолжил Круль.

— Они уже ушли, — сказал Иван. — И почему «почти никогда не холодно»?

— «Почти» — это символ недосказанности. Некоторые в угрозах предпочитают подробности — там, кишки на кулак, голова в трусы… А мне нравится эдакий таинственный флер, загадка… Ты, кажется, хотел что-то сказать доктору?

— Доктор! — крикнул Иван в открытую дверь, — Доктор, мать вашу так!

— Что? — донеслось из операционной.

— Я хотел вас предупредить… Если парень не выживет, то вы… — Иван оглянулся на Круля и оборвал фразу. Круль показал большой палец.

На пороге появился врач в маске, закрывающей почти все лицо. Внимательно посмотрел на Ивана, на Круля, на оружие в их руках. Кивнул и молча вернулся в операционную.

Дверь за ним закрылась.

— Я же говорил, — сказал Круль. — Что делаем дальше?

— Дальше… Ты тут посиди, покарауль… на всякий случай, а я сбегаю, поищу главного. Намекну и предупрежу…

Иван вышел в коридор, оглянулся, пытаясь сообразить, где может находиться главный врач. Знакомство Ивана с больницей было не очень близким. Два раза он был здесь и оба раза, так или иначе, оказывался возле палат родильного отделения. Кабинет главного был где-то в том районе.

Где-то на третьем этаже…

Иван взбежал по лестнице, остановился в коридоре. Кажется, направо. Кажется…

Иван прошел по коридору и обнаружил палату, в которой недавно ночевал.

— Так… — Иван на всякий случай заглянул в дверь, посмотрел на пустую комнату и застеленную кровать. — Просто дом-музей Ивана Александрова. Светлой памяти…

Не дождетесь! — сказал Иван, закрыл дверь и пошел дальше по коридору. Спохватился и спрятал оружие за пояс под куртку.

— Есть тут кто? — окликнул Иван.

Коридор был пуст, двери закрыты.

— Сестра! — позвал Иван. — Сестра!

И снова — никого.

— Ну и ладно, — махнул рукой Иван и совсем уж собрался идти дальше, как вдруг открылась дверь палаты рожениц, и в коридор вышла Алла Максимовна, директор интерната собственной персоной.

Взгляд ее из брезгливого стал злым.

— Что вы тут орете, любезный? — процедила дама. — Тут больница, между прочим. И младенцы…

— Кто там, мама? — спросила из палаты женщина.

— Никто, — ответила Алла Максимовна. — Нет здесь никого. Фикция одна.

Ну не стрелять же в нее, подумал Иван. Ну что ты возьмешь со вздорной бабы, заслуженного работника народного образования.

В палате заплакал ребенок.

Вот, малыша разбудили, грустно подумал Иван, повернулся, чтобы уйти, и остановился. Что-то тут было не так. Вот не так здесь что-то было… Совсем не так.

В голове искрило и щелкало, мысли, слова, образы и воспоминания со скрежетом переворачивались в мозгу Ивана, все никак не состыковываясь друг с другом.

— Как найти главного? — спросил Иван.

— Назад по коридору, два поворота, — отрезала Алла Максимовна и хлопнула дверью.

Два поворота, два поворота, бормотал Иван, двигаясь по коридору. Доктор… Разбудили младенца… Кто там, мама? И еще — голос Крыса. Отвезти ребенка… Отвезти ребенка в интернат… И голос Катерины — никогда не дадут подержать в руках… Никогда. Отвезти всех, сказал Крыс. В интернатскую клинику. Через неделю — это уже голос Катерины. Одновременно забеременели. Семь девчонок, предавшихся одновременно и одновременно вышедших замуж за предавшихся… Крыс и Тепа землю рыли… Астуриас пытался разобраться…

Коридор закончился, Иван остановился перед дверью с табличкой «Главврач».

Поднял руку, чтобы постучать, замер. Потом просто открыл дверь.

Главврач сидел за столом, работал. Пальцы беззвучно летали над клавиатурой компьютера, Иван всегда завидовал такому умению, сам он работал тремя пальцами.

— Что? — Врач оглянулся на дверь. — А, это вы…

— Не слышу радости в голосе, доктор, — сказал Иван и тихонько прикрыл за собой дверь.

Неприятная улыбка на лице у него соорудилась сама собой, он даже еще и не успел сообразить, что разговор получится тяжелый — для доктора, во всяком случае, — а улыбочка номер пять уже появилась. На Ивана два раза бросались в драку, не произнеся ни слова, именно после появления у него на лице такой вот улыбки.

— Как-то вы сердито смотрите… — Иван взял стул, поставил его посреди кабинета и сел. — Мешаю?

— Да, — серьезно ответил врач. — Я занят.

— Так и я по делу. — Улыбка стала еще гадостнее, доктор брезгливо поморщился. — По очень важному делу…

— Я… — Доктор снова хотел сказать, что занят, но не смог.

Очень трудно говорить что-либо, когда тебя рванули за воротник, уронили на пол и прижали щекой к полу.

Доктор дернулся, мужик он был крепкий, но Иван не был настроен на дружескую потасовку и приятельское толкание. Удар пришелся в почку, главврач завыл приглушенно и засучил ногами. Громко кричать не получилось — левой рукой Иван придавил лицо к полу.

— Это вам, доктор, не бедняге со сломанными ребрами угрожать побоями, — тихо сказал Иван и еще раз ударил. — Это вам — отвечать на болезненные вопросы. Отвечать честно и быстро. Иначе…

Доктор снова дернулся, ударил ногой по ножке стола, на пол один за другим стали падать карандаши.

— Вопрос первый — почему дочь Аллы Максимовны все еще в больнице? И почему у нее ребенок на руках?

— Вы… вы с ума сошли… — простонал доктор. — Как вы посмели… твою..

— Не ругайтесь, доктор, это всего лишь предварительные ласки. Вы же читали выписку из моего личного дела — я человек нервный и где-то психически неустойчивый… Я же и убить могу, нам, Инквизиторам, это можно. Хотите, я вам палец сломаю? — Иван, чувствуя, как холодеет все внутри, нащупал мизинец на руке врача. — Вот этот. Хотите? Только вы мне пообещайте, что не будете сильно кричать…

— Я охрану позову! — попытался крикнуть доктор, палец тихонько хрустнул, доктор снова засучил ногами.

— Охрану я перестреляю. — Иван наклонился к самому лицу врача. — Вы мне верите? А пальчик я еще не сломал, так, попробовал на прочность. Почему ребенок до сих пор не в интернате? Почему он у матери?

Ивану было плохо, он чувствовал себя последней сволочью, но останавливаться не собирался. Не мог останавливаться. У него просто не было времени.

— Считаю до трех. — Иван надавил на сустав, кожа доктора покрылась липким потом. Или это потели руки самого Ивана. — Два…

— Роды прошли неудачно… Ребенок родился мертвым, пришлось спасать, реанимировать… В таком состоянии он не доехал бы до интерната… Правда… — Доктор сломался. Голос звучал тускло, единственная сильная эмоция читалась в нем — страх. — Я оставил девочку здесь, а потом ее мать…

— Мать ее, — сказал Иван.

— Да… Алла Максимовна… Попросила, чтобы я разрешил, сказала, что другого шанса у дочки не будет…

— И вы спросили разрешения у Сигизмунда?

— Да… то есть нет, он был занят… Вы сами знаете, нападение на больницу, кража… Но я думаю, он бы не возражал. Он бы понял…

— Человек, убивший собственную дочь, конечно, понял бы невинные слабости директора интерната. Ему ведь тоже не чуждо ничто человеческое… Идеи никогда не заслоняли для него простые человеческие ценности… — Иван отпустил доктора и встал. — Вы до сих пор ничего ему не сказали… Он же всех новорожденных сейчас прячет. Даже тех, кто еще не родился, он отправил в интернат. А тут, специально для Аллы Максимовны… А вы, уважаемый, лежите, не дергайтесь. У меня настроение не очень, могу ненароком ударить, снова придется подниматься. А в такой позиции я… как там вы мне давеча говорили… допинаю? Вот, я могу допинать.

— Что вам еще нужно? — спросил доктор, глядя на Ивана снизу вверх.

Руки врача дрожали, рот непроизвольно кривился. Похоже, главного врача больницы Нового Иерусалима давно не били. Во всяком случае, не унижали.

— Больше вроде и ничего… — сказал Иван, снова усаживаясь на стул. — Поначалу казалось, что там много у вас можно узнать, а сейчас… Хотя… Вы сказали — нападение на больницу, кража…

— Да-да, — кивнул врач.

Делать это лежа было неудобно, пришлось провести щекой по ковру на полу.

— Нападение — понятно. А кража?

— Так… Ребенок… — Голос главврача дрогнул.

— Ребенок… Ребенка обычно похищают, доктор. Нет, можно в запальчивости сказануть, что украли, но через сутки, после размышлений, естественно прозвучало бы «похитили». Не так? Так, — сам себе ответил Иван. — А вы сказали — кража. Что украли и когда? Не телитесь, уважаемый! Мы еще не прекратили счет. Я остановился, кажется, на двух? Один мой знакомый урод начинает считать с волосинками и четвертинками. Я предпочитаю целые числа. Было два. Теперь…

— В ту же ночь… Одновременно с ребенком… Пропал набор медикаментов… Очень специфический… Там было… — Доктор собрался перечислять, но Иван его остановил:

— Проще, доктор. Очень специфический — это значит, что для специфических целей. Опуская названия — цели. Быстро!

— Ну… Цель, в общем, одна… Ускорение родов.

— В смысле?

— Ну можно сократить срок, вызвать роды раньше…

— На сколько?

— Ну… На день-два…

— А больше? — спросил Иван.

— Можно больше…

— На неделю?

— Да. Если верно подобрать дозировку… В комплексе с другими средствами…

— И с какой точностью можно установить срок? Типа — ровно через час, через два?

— Нет, около двенадцати часов. Но, в принципе, можно увеличивать дозу, ускоряя и усиливая в зависимости от особенностей конкретной матки…

— Можно организовать одновременные роды нескольких женщин? С каким разбросом по времени?

— Смотря сколько женщин…

— Пять.

— В течение часа все роды пройдут, — сказал доктор. — Плюс-минус десять минут.

Спокойно, приказал себе Иван, это еще не катастрофа. Это еще только начало.

— У вас в клинике свой священник?

— Нет, мы вызываем к родам…

— А в интернате?

— Ну… Раньше там не рожали, наверное, тоже вызовут. Пришлют машину за батюшкой…

Иван встал со стула.

— Как можно позвонить Крысу… Сигизмунду Васильевичу?

— Коммутатор. — Доктор указал на телефон на столе. — Поднимаете трубку, говорите номер… Или просто называете, кто вам нужен.

Иван поднял трубку.

— Коммутатор, — сказал женский голос.

— Сигизмунда Васильевича, — Иван оглянулся на доктора и жестом разрешил ему встать. — Быстрее, пожалуйста.

Крыс ответил через секунду.

— Привет, — сказал Иван. — А в нас стреляли. Солдатик из ваших, местных. Не попал. А мы — попали. Вы в курсе, что дочка и внучка директрисы интерната все еще в больнице? Молодая мама кормит ребенка…

— Это шутка? — спросил Крыс.

— Я могу попросить доктора подтвердить. Дать ему трубку?

Главврач сел на кушетку и принялся внимательно рассматривать свой мизинец.

— Не нужно, — разрешил Крыс. — Это все?

— Не все. Вы сейчас соберетесь и прибудете в больницу, есть много интересных мыслей…

— Они не подождут до завтра? — усталым, смертельно усталым голосом спросил Крыс.

— Ладно, я начну по телефону. — Иван с сомнением посмотрел на врача, прикидывая, не выгнать ли его из кабинета, но решил, что пусть доктор побудет под наблюдением. — Значит, вначале ребенка попытался украсть отец. Попался, убил и был убит. У меня возникло некоторое подозрение, что он специально попал под раздачу, чтобы оказаться возле ребенка. Но в следующую ночь новорожденного все равно украли, убив на этот раз троих… Вы следите за моей мыслью?

— Слежу. Пока — ничего нового.

— Идем дальше. Вы, естественно, бросаетесь в погоню, настигаете и… — Иван кашлянул. — Извините. В общем, вы принимаете решение спрятать беременных в интернате. Там надежнее, там охрана и солдаты. Неделю женщины побудут в безопасности, потом родят… Детей окрестят…

— Да. И что?

— Если бы не произошло все это с вашей дочкой, вы бы стали отправлять беременных в интернат?

— Нет, — глухо ответил Крыс.

— А если бы вы знали, что рожать им меньше чем через двенадцать часов, вы оставили бы их без наблюдения? Без своего наблюдения? И если бы они рожали одновременно… — Иван посмотрел на врача. — В течение часа, вдалеке от священника, к тому же… Вас бы это обеспокоило?

— Ты о чем? — Крыс на том конце провода, видимо, подобрался, учуял, куда ведет Иван. — Как это — рожать одновременно?

— Наш добрый доктор забыл вам сообщить, что те, кто похитил ребенка, забрали с собой и стимуляторы, так это, кажется, называется… Доктор уверяет меня, что…

— Я понял. Что еще?

— Этого недостаточно? Тогда прикиньте, что мы с вами так и не ответили на вопрос — кто именно смог похитить ребенка, кого свободно впустили в больницу? Кого-то из местных, понятно, но не предавшихся. Так? Когда мы сейчас тащили раненого, охранники бросились нам на помощь, ничего не спрашивая. Они увидели меня — знакомого, увидели раненого солдата, тоже, наверное, им знакомого, и бросились помогать. Ночью охранники могли поступить так же? Если это был патруль из своих, знакомых солдат, их бы впустили без разговоров? Вы как полагаете?

— Полагаю, да…

— Мне надоело болтать с вами по телефону. Бросайте все, приезжайте. Возьмите с собой Тепу, что ли… И предупредите Зайцева. Нужно объяснять, о чем именно? Вот и славно. — Иван положил трубку. — Ой, доктор, не завидую я вам… Начнется разбирательство, если окажется, что вы знаете обо всем чуть больше… Сидите и думайте.

Иван вышел из кабинета, спустился к операционной.

— Что там? — спросил у Круля.

— Ты хочешь, чтобы все сделали за пятнадцать минут? Это только калечат быстро, а лечат долго. Очень долго… — Круль посмотрел на свой гипс. — В мои планы, честно скажу, перелом не входил.

— Сказку рассказать? — Иван достал «умиротворитель», вынул магазин, посмотрел, не попала ли грязь в механизм.

— Давай, — сказал Круль. — Порази меня.

Выслушал рассказ Ивана молча, не перебивая.

Хмыкнул, когда история закончилась.

— И сейчас дедушка едет сюда?

— Надеюсь.

— И полагаешь, что его заставили отправить женщин в интернат? Вынудили?

— Полагаю. Не понимаю, в чем смысл… Если они все-таки хотят вызвать дьявола, то прекрасно могли сделать это в Циферовке. Где смысл?

— Смысл? Смысл, Ваня, в том, что в Циферовке им этого бы не позволили бы. Старший администратор костьми лег бы, а не допустил. Он скорее убил бы, чем позволил такое. У него есть инструкции. Он, в конце концов, точно знает, что такое невозможно. Невозможно, и все тут. Зачем ему этим заниматься? Дьявола как раз обычно пытаются вызвать те, кто не рискнул подписать Договор. Кто не хочет синицу в руку, кто хочет по-быстрому срубить счастья… Ну и получают, соответственно… — Круль попытался залезть пальцем под гипс, сморщился. — Чешется жутко. А смысл в том, что женщин отправили в интернат. Ты и сам все это понял, только виду не подаешь… Пошли на двор, бог с ним, с этим мальчишкой. Ничего он все равно не скажет, поверь мне на слово… В здешнем интернате готовят фанатиков, понимаешь? Я слышал об этом. Читал отчеты тех, кто сталкивался с выпускниками вне Нового Иерусалима. Как они учатся! У всех только один пунктик — ребенок. А так — пашут, и пашут, и пашут, не поднимая головы. И боже тебя упаси что-то поперек их веры сказать…

Иван и Круль спустились в вестибюль, прошли сквозь недобрые взгляды охранников, вышли на крыльцо.

— Фанатики… — сказал Иван. — Но ведь эти девчонки… Которые вышли за предавшихся и сами подписали Договор… Они же…

— Вот именно, — ответил Круль. — Именно. Ты подожди здесь, я смотаюсь за своими ребятами. Никто не отменял съемки фильма. А тут такие события!.. Если что, — уже на ходу крикнул Круль, — ты езжай, мы сами доберемся.

Круль исчез в темноте.

Вот именно, повторил Иван. Фанатики. Ради своей веры они могут сделать все что угодно. Сделать все. Даже подписать Договор? А потом… Принести в жертву собственного ребенка, надеясь, что вызовут дьявола… Зачем они его собираются вызвать? Зачем? А если Круль ошибается? Не врет, по своему обыкновению, а ошибается? И действительно есть способ освободить дьявола из Бездны? Зачем это фанатикам?

Странная ситуация — верующие рвутся выпустить дьявола, а дьяволопоклонники готовы им в этом помешать?

То есть вырвется дьявол, начнет тут куролесить, и тогда Господь… тогда Господь явится во всей славе Своей и уничтожит дьявола… Как написано в Откровении. И не будет больше Ада, ничто не будет угрожать даже тем, кто убил Инквизитора… Вострубят ангелы, прольются чаши… небо — как свиток…

Небо, как свиток… как свиток…

Земля качнулась под ногами, воздух стал упругим и твердым. И блеск звезд вонзился в мозг Ивана.

Ведь это уже было… Было. Небо — как свиток. Он же читал раньше о том, что Земля была круглой, а небо — всего лишь воздухом, окружающим каменный шар. И семьдесят лет назад небо стало твердью, развернулось, как свиток… И никто не обратил внимания на то, что это один из признаков конца света? До сих пор никто не обратил внимания?

Иван прислонился плечом к дереву, росшему вдоль улицы. Кажется, именно за этим прятался предавшийся, который хотел забрать своего ребенка… Забрать ребенка — не жену. Он хотел спасти своего ребенка от своей жены…

А никто и не мог обратить внимание на то, что небо — это признак апокалипсиса, потому что никто этого слова не помнил. Потому что кто-то приложил невероятные усилия, чтобы убрать это из Библии. Кто-то, кто мог это сделать. Не Дьявол — нет, а церковь, Объединенная Церковь зачем-то вычеркнула из Книги Откровение.

Почему? Зачем?

И что это значит для Ивана? Почему именно ему было решено открыть все это? Почему люди умирали, чтобы Иван узнал о… О чем он должен узнать? О том, что конец света начался, но так и не произошел? Не построен град золотой на Земле и никогда не будет построен? Но это Иван не узнал, это он придумал. Вот сейчас придумал…

Иван чуть не засмеялся.

Сам придумал или кто-то нашептал? Кто-то, притаившийся рядом с его душой и ждущий момента, чтобы ею овладеть? Все это ради того, чтобы завладеть душой Ивана Александрова? Чушь, глупость, Ивана достаточно было только убить, чтобы он отправился в ад. Просто не мешать Ивану погибнуть, не спасать ему жизнь там, в зимней пустыне, не вытаскивать с вершины холма в Тер Мегиддо…

Ты для чего-то предназначен, Иван! Гордись! А то, что тебе хреново, что тошнит тебя от этих мыслей, — чушь! Забудь.

Иван не заметил, как рядом с ним затормозил автобус Тепы, оглянулся только, когда над самым ухом рявкнул сигнал.

Тепа помахал рукой.

Иван вошел в автобус.

— Интернат не отвечает, — сказал Крыс. — Ни сам интернат, ни казарма, ни один из КПП. Наглухо.

Автобус тронулся с места и помчался по улице, набирая скорость. Иван торопливо сел. И снова на то же самое сиденье, что и утром, — привычка, наверное.

— Я сообщил патриарху. — Крыс взял в руки книгу, словно собирался читать, и тут же отложил ее в сторону. — Он сказал — разобраться. И сказал… Сказал, что, может быть, сам подъедет. Я предупредил Зайцева, он обещал, что с ним будут только чужие, наших он оставит в казарме. Закроет и выставит охрану. Нам достаточно и тех выпускников, что сейчас в интернате.

— Сколько? — спросил Иван.

— Семьдесят четыре человека, вместе с офицерами, — не оборачиваясь, ответил Тепа. — Семьдесят четыре. Я их всех знаю. Я их всех возил на экскурсии, на рыбалку…

Автобус трясло и мотало, Иван впереди не видел ничего, кроме стволов деревьев, мелькавших в свете фар.

— Не убьемся?

— Не с нашим счастьем. — Тепа переключил скорость, и автобус поехал быстрее.

Через несколько минут они выехали из леса, стало светлее, полная луна висела над полем, освещая все бледным ровным светом.

Автобус дребезжал, стучал и гремел, будто собирался развалиться если не немедленно, то на следующей колдобине точно. Ивану пришлось вцепиться в сиденье и следить, чтобы не откусить себе язык.

— Минут через тридцать будем, — крикнул Тепа. — Я остановлю, не доезжая до КПП… Мало ли что.

Крыс ничего не ответил. Крыс смотрел перед собой неподвижным взглядом, черный спортивный костюм и бледное лицо делали его похожим на смерть. Вместо запавших глаз были темные впадины, на дне которых иногда отражался лунный свет.

— Она верила… — произнес Крыс негромко, Иван еле расслышал его. — Она искренне верила, не могла она предать…

— Она не предала, — сказал Иван. — Она, наверное, хотела как лучше…

— Лучше… — Гримаса искривила лицо, складки черными линиями пересекли бледную кожу.

— Она… — Иван посмотрел в окно, и ему показалось, что он видит желтый свет вдалеке. — Что это?

— Где? — чуть притормозив, спросил Тепа, оглянувшись. — Там дорога от Брехунов. Это Зайцев своих, наверное, погнал. Блин…

— Что?

— Там до перекрестка с КПП осталось всего с полкилометра. Ему бы притормозить, что ли… Влетит под пулеметы…

— Полагаешь, будут стрелять?

— А ты полагаешь, они просто так на звонки не отвечают? Уснули? Кино смотрят? Если все, что ты сказал, правда, то… — Тепа еще раз глянул в сторону машин майора Зайцева и покачал головой. — Тормози, что ты делаешь…

Справа полыхнуло.

Вспух багровый пузырь, взметнулись языки пламени, только после этого резкий звук долетел до автобуса, ударился, заставив задребезжать стекла.

— Я же говорил! — Тепа остановил автобус. — Я же говорил!..

Горела машина. Из ее пламени вырывались комки огня и метались по дороге, наталкиваясь на тонкие светящиеся пунктиры, и замирали.

Иван не сразу сообразил, что это горят солдаты, пытаются спастись, но пулемет, проклятый пулемет…

В освещенный круг въехала вторая машина — тентованный грузовик. То ли попытался объехать, то ли развернуться — только замер он, неловко стал поперек дороги, и трассеры тут же вцепились в него, побежали по бортам и кабине, прошивая кузов навылет. Кузов и тех, кто там находился.

— Дурак-дурак-дурак! — закричал Тепа, ударяя раз за разом кулаком по баранке. — Что же ты наделал!

Загорелась вторая машина. Огонь быстро добрался до бензобака, рвануло, разбрасывая яркие ошметки во все стороны. В первой машине начали рваться патроны, потом несколько раз глухо бухнуло, наверное гранаты. Кузов порвало в клочья.

— Ты фары выключи, — сказал Крыс. — Они и за нас могут приняться. На досуге.

Старик не повысил голос, не сделал ни единого жеста, Крыс смотрел неподвижно на бойню, и огонь отражался в его глазах.

Тепа выключил фары, заглушил мотор, открыл дверь.

— Идем?

— Куда? — спросил Крыс. — В атаку?

— Но что-то же нужно делать… Ты хоть ему скажи, Иван. — Тепа растерянно посмотрел на обоих. — Нужно…

— Если мы сейчас пойдем искать майора, можем нарваться на его пулю. — Иван встал с сиденья и подошел к двери. — На его пулю. Или на пулю кого-нибудь из его солдат. Они сейчас будут палить во все стороны. Пусть они придут в себя.

— А потом?

— Не знаю, — пожал плечами Иван. — Я не знаю системы обороны. Как-то можно обойти пулеметы?

— Нет. — Крыс, кажется, усмехнулся. — Между ними — мины. Мы очень серьезно относимся… относились к безопасности наших детей. Майор, кстати, не так чтобы виноват… Видишь, Тепа, его достали не с поста, выдвинулись дальше почти на триста метров. Его ждали, Тепа. Гранаты, пулемет… Теперь войска должны отойти, перегруппироваться…

Стрельба разом оборвалась, даже патроны в сгоревшей машине перестали взрываться.

Иван прислушался — кто-то кричал надсадно, срываясь в вой, кому-то было очень больно. И страшно. Ветер донес запах сгоревшей плоти и отрывистые команды. Кто-то уцелел.

— Зайцев! — крикнул Иван, сложив руки рупором. — Майор Зайцев!

— С ума сошел? — вскинулся Тепа. — Они же сейчас на голос…

— Не будут, — Иван снова крикнул. — Майор Зайцев! Сюда, здесь Сигизмунд Васильевич! Сюда!

— Придурок, — буркнул Тепа, забросил автомат на плечо и вышел из автобуса, отодвинув Ивана. — Детский сад устроил…

— Задача засады — остановить нас, понимаешь? Задержать на несколько часов. Может быть, до рассвета. А потом…

— Что потом? — поинтересовался Тепа. — Дьявол появится?

— Дьявол не может появиться, — сказал Крыс. — Явятся демоны, овладеют телами. Не исключено, что откроется дыра, откуда вся эта нечисть будет вырываться сюда, захватывая все новые и новые тела… Все новые и новые… И тогда придется уцелевшим ребятам вместе с нами держать оборону. Остановить одержимых мы не сможем, но дать Новому Иерусалиму время подготовиться… Мы можем попробовать… Я предупредил всех. Там сейчас все уже подняты…

— Ага, это не может не радовать… Стоять! — крикнул Тепа, срывая автомат с плеча. — Стоять!

— Это я. — К автобусу подошел Зайцев, осветил свое лицо фонариком.

Щека была располосована, кровь текла по воротнику, но майор не обращал на это внимания.

— Влетели мы, Василич, — сказал Зайцев. — Конкретно влетели. Как они меня подловили… Мишка Феклисов подловил, я всегда говорил, что он самый толковый ротный в моем батальоне. Я хотел до оврага доехать, там мертвая зона для огня с КПП… Мертвая зона…

— Они отошли к КПП? — спросил Тепа. — Как думаешь?

— Не знаю. Я бы отошел, тут уже делать нечего, фланги не прикрыты, а там — огневая связь с флангами, заграждения, мины… приказал разворачиваться, ставить пулеметы…

— В картишки перекинуться, — подхватил Иван, — поспать… Еще пара часов — и можем никуда не спешить.

— Ты о демонах? — Майор достал сигарету, закурил, даже не пытаясь скрыть огонь. — Если они пойдут, то их придется удерживать. А для этого понадобится развернуться, установить пулеметы… В округ я сообщил… Так что — все что могу. Кстати, рации у меня накрылись. Связи нет и в ближайшее время не будет.

Из автобуса вышел Крыс, отобрал сигарету у майора и в две затяжки докурил.

— Как думаешь, когда все произойдет, они пойдут на Новый Иерусалим или двинутся к батальону?

— В зависимости от… — Майор зажег новую сигарету, отдал ее Крысу, а сам закурил другую. — Если будет только пять демонов, по числу принесенных жертв, — возможны варианты. Если образуется… Шесть сотен детей, плюс обслуга, плюс солдатики… До тысячи одержимых. Они смогут и туда, и туда, и много еще куда поспеть. Сколько до восхода тел захватят, все их.

Иван присмотрелся, огонек сигареты освещал лицо майора, отражался в прозрачных каплях, стекавших по щеке. Майор плакал и сам, похоже, этого не осознавал.

— Машина, — сказал Тепа, прислушавшись, и указал рукой назад. — Не наша, не из Иерусалима…

Фары появились из-за холма, машина съехала вниз, остановилась.

— Это, наверное, Круля.

— Этого телевизионщика? — уточнил Тепа. — Он-то сюда какого хрена?

— Снимать кино, — сказал Иван. — Он должен снять кино.

— А вот я ему сейчас из автомата сниму кино…

— Не нужно, Тепа, не дергайся. Тронешь его — пойдешь в ад. А Бездна, похоже, в ближайшее время не исчезнет. — Иван посмотрел на Крыса. — Вы же рассчитывали каким-то образом уничтожить ад? Так?

Крыс медленно кивнул.

— Каким образом?

— Все просто. Все предельно просто. — Крыс выбросил окурок, тот описал дугу, упал на дорогу, разбросав искры. — Через несколько дней должно было быть принято решение… — Крыс оглянулся и сел на нижнюю ступеньку автобуса. — И все. И все закончится для дьявола. Он не получил бы ни одной новой души. Предавшиеся вымерли бы один за другим. Дьявол не может нарушить установленных правил. Он может перехитрить, но выиграть он не сможет. Ему либо пришлось бы признать свое поражение, либо… Либо, нарушив свое слово, предпринять хоть что-то… Ты знаешь такой термин — «штрафные санкции»? Они прописаны в Договоре — и для Дьявола, и для нашей стороны… Что уставился?

Крыс попытался засмеяться, но только закашлялся.

— Мы подписали Договор с Дьяволом, мы все! От нашего имени подписали Договор, только назвали его Соглашением. От всего мира сейчас должно разить серой… От всего мира, от каждого из нас… Те, кто подписал этот договор, давно подохли… Надеюсь, они горят в аду. И никто — никто даже не попытался бороться с этим. Не убивать предавшихся, умножая их количество, а победить их хозяина. А мы… мы смогли… Патриарх придумал, а я… мы… нашли способ воплотить это в жизнь. Так или иначе, до конца года все бы решилось. Или дьявол бросился бы в драку, или обрек бы себя на поражение через десять — двадцать — тридцать лет…

— Но вы попали в ад, с вашими-то грехами, — напомнил Иван. — Майор пытался убить Инквизитора, один из солдатиков убил Пабло Астуриаса, да и вы пытались меня убить…

— Я готов рискнуть, — безразличным тоном произнес Крыс. — Рискнуть… Чем только не пожертвуешь ради служения Господу… Кем только не пожертвуешь… А с другой стороны… с другой стороны, кто сказал, что убийство Инквизитора не может быть прощено? Инквизиторы сказали? С Дьяволом договорились… Нет, тут все не так просто…

— Я уже слышал, — Ивану надоел этот разговор. — Каждому по вере его.

— Да, по вере! — с вызовом произнес майор. — Как веруешь…

— Ивам нравится то, что вы сотворили с собой и своими близкими? То есть это правильно? То, как вы изуродовали людей, то, как вы отучили их любить? Ваш Новый Иерусалим — это идеал? Интернат ваш — идеал? А теперь вы все это распространите на весь мир?

— Да! — не выдержал Крыс и крикнул: — Да. Это единственный способ победить дьявола. Единственный! Его же оружием. Переиграть его на его же поле!

— И что? — устало спросил Иван. — Получилось? Кто-то использовал вас, и теперь никто не станет создавать Новый-Новый Иерусалим, никто не будет строить такие интернаты… Люди узнают о том, что здесь произошло, увидят, что сделали предавшиеся… Ведь предавшиеся все это сделали, не правда ли?

— Дьявол нанес удар…

— Кто? Дьявол? — Иван даже смог засмеяться, выдохнул, выдавил из себя короткий смешок. — Верующие все это сделали, истинно верующие. Вы возьмите, если выживете, Аллу Максимовну и потрясите ее, узнайте, кто за ней стоит. Это ведь она девчонок ваших направила на страшный подвиг во имя и для… Им небось была преподнесена какая-то другая сказка… А для остальных — это сделали проклятые предавшиеся, это они уничтожили то, чего не мог победить сам дьявол… Они захотели крови? Они напускают силы зла на честных людей? На верующих? В огонь их всех! К чертям собачьим все Соглашения! Кровь, кровь и огонь! Так было и так будет!

— Привет! — бодро прозвучало у Ивана за спиной. — А вот и я! Вы, я смотрю, тут развлекаетесь? И, слышу, на философские и житейские темы беседуете?

— Приехал…

— Да, приехал. И вы, я смотрю, приехали. Или даже приплыли. То есть штурма не будет?

— Просто заткнись, — попросил майор.

— Нет, я, конечно, заткнусь, но сидеть вот так и ныть… Вы же демонов ждете никак? И планов по поводу штурма даже не строите… Нехорошо, не по-боевому как-то… Может, помочь вам чем-то?

— Я же сказал, — Зайцев повысил голос: — Заткнись и доживешь до утра.

— Это так важно — дожить до утра? — осведомился Круль. — То есть нужно обязательно дожить?

Майор двинулся на Круля.

— Стоп! — засмеялся предавшийся. — Стоять, ты, озверевший майор! Ты не смотри, что у меня рука в гипсе… Да и бить инвалидов — не спортивно. А Старших Администраторов Центрального офиса — еще и опасно. Лучше ответь с ходу, не задумываясь: твои солдаты сейчас готовы умирать и, что гораздо важнее, убивать своих приятелей?

Зайцев не ответил.

— Я повторю свой вопрос. — Голос Круля стал жестким: — Твои пойдут в атаку, если такая возможность возникнет? Не поплывут, увидев на том конце автомата парня, с которым вместе в караул ходили?

— Они их сейчас готовы голыми руками…

— Голыми — не нужно. — Круль достал из кармана часы, щелкнул крышкой и взглянул на циферблат. — У тебя есть еще тридцать минут… Двадцать девять. Ровно через двадцать девять минут ты вместе с уцелевшими солдатами на уцелевших машинах… у тебя уцелели машины?

— Три грузовика…

— Отлично. Вот на трех грузовиках ты, не останавливаясь, рвешь к самому КПП, а оттуда, пока тебя не ждут, — дальше, ко второй линии. — Круль взял часы за цепочку и покачал их в воздухе, как маятник, будто гипнотизер во время представления. — Там, я полагаю, твои войска закончатся. Это тебя не пугает?

— Ты сошел с ума?

— С вами свободно можно сойти с ума, — кивнул Круль. — Но у нас осталось всего двадцать восемь минут. Работай, майор, у нас есть шанс остановить весь процесс…

Понятно было, что майор не поверил ни единому слову предавшегося. Было бы странно, если бы он поверил. Поверил Иван. И, как оказалось, Крыс.

— Леша, — тихо сказал старик.

— Вы… — Майор задохнулся от удивления.

— Я поеду вместе с вами, — сказал старик.

— Мы все поедем вместе с вами, — вмешался Круль. — Можем — на этом шикарном автобусе, можем — на моей машине. Лучше на моей, она надежнее, как мне кажется. Не дрейфь, майор, тут всего триста метров и… двадцать пять минут. Скоро все узнаем. Если ты не уверен в себе, у меня с собой бланки Договоров. Стандартные, но хорошие условия. В машине полтысячи синиц вместо журавлей. Раздай солдатам, подпиши сам…

— Леша, — снова сказал старик, майор снял руку с кобуры и молча ушел к своим людям.

— Как думаете, — ни к кому не обращаясь, спросил Круль. — Поедет?

— Только доедет ли? — Крыс, выбросив окурок, стал хлопать себя по карманам.

— Что ищешь? — поинтересовался Тепа.

— Сигареты забыл дома.

— И слава богу. Тебе жизни на полпачки осталось, а все дымишь… До утра дотерпишь. Полчаса, по-всякому, дотерпишь. А там — либо майор угостит, либо уже не захочешь курить… — Тепа похлопал ладонью по борту автобуса. — А тебя, брат, похоже, сегодня угробят.

— Мы прогуляемся с Инквизитором. — Круль дернул Ивана за рукав и пошел по дороге к своей машине.

Несколько шагов Иван шел молча, слушая, как скрипит пыль под ногами. Луна до половины ушла за горизонт, стало совсем темно.

— Ты что задумал, упырь? — спросил Иван, когда они с Крулем подошли к машине. — Ежу ведь понятно, что никто не проскочит к КПП…

— За руль садись. — Круль открыл дверцу сзади, достал сверток и бросил на водительское сиденье: — И вот это надень.

— Бронежилет? Откуда?

— От верблюда! Надевай. Повышенной защиты, держит автоматную пулю и даже «шило», если не ближе ста метров.

— А ты?

— А на мне уже надето, я не альтруист и не филантроп. Или, может, даже и филантроп, но не альтруист. Мне взаимность подавай. — Круль сел на переднее пассажирское сиденье. — Там еще есть «призрак» и магазины к нему. Но их ты еще успеешь взять. Потом, на КПП.

— Туда еще попасть нужно. — Иван надел бронежилет, взмахнул руками, приноравливаясь, переложил «умиротворитель» из-за пояса в карман на бронежилете.

Круль пробормотал что-то себе под нос.

— Что? — не расслышал Иван.

— Ты слышал, что самоубийство — смертный грех?

— Слышал и что?

— Так и для меня это противопоказано. В типовом Договоре это прописано специально: если покончишь с собой, то гореть тебе… Ты бы почитал Договорчик. Так, на всякий случай…

— Изыди! И при чем здесь самоубийство?

— А при том, что просто так ехать на пулемет, да еще впереди колонны — это самоубийство. Так что я все прикинул и взвесил…

Иван сел за руль, нащупал ключ и завел двигатель.

— Извини, «номада» я здесь не нашел, — Круль зевнул. — Брр, спать хочется…

— А где твои парни и Елена Прекрасная?

— Каждый на своем месте, ты не беспокойся. У меня все под контролем. Меня знаешь как дед воспитывал! О-го-го как воспитывал. Огнем, можно сказать, и мечом.

Круль достал из кармана часы, посмотрел.

— О!

— Что?

— Просто — О! Нам пора выдвигаться. Не торопясь, трогай, подбираем старика и водилу, едем потихоньку к КПП. А там, глядишь, и майор подсуетится. Трогай, милый…

— Милый потрогал и офигел, — дежурно пошутил Иван.

Возле автобуса Крыс и Тепа сели на заднее сиденье.

— Там осторожнее, там у нас оружие, — предупредил Круль, когда сзади что-то лязгнуло.

— Я уже понял, — сдавленным голосом сказал Тепа. — Куда деть?

— Сюда передай. — Круль забрал два «призрака», один положил себе на колени, второй пристроил между передними сиденьями. Рассовал несколько магазинов по карманам своего бронежилета и Иванова. — В общем, мы готовы. Поехали.

— Еще пять минут до срока. — Тепа тронул Ивана за плечо. — Еще пять минут.

— Слушай, я восхищен вашей здешней пунктуальностью, — Круль похлопал в ладоши. — Прекрасные места, потрясающие люди — милые, деловитые, аккуратные… Может, бросить все на фиг…

Вот сейчас в лобовое стекло влетит пуля. Огромная такая пуля в четырнадцать миллиметров калибром. И не одна влетит, а с подругами. Стекло — вдребезги, головы сидящих на переднем сиденье — Ивана и Круля — вдребезги, сидящие на задних сиденьях — в фарш. Пули и не заметят, что кого-то убили и перемололи, полетят себе дальше в чисто поле.

— Ваня, прибавь, прибавь, — азартно прикрикнул Круль. — Мы должны приехать первыми. В кювет не слети…

— Нет тут кюветов. Ровно все, более-менее, — сказал Тепа. — Ни спрятаться, если что, ни отлежаться…

— Я вам не слишком воняю? — вежливо поинтересовался Круль, опуская боковое стекло. — Я чего спрашиваю — некоторым не нравится. Некоторым чистый воздух подавай!

Ветер, ворвавшись в салон, принес запах сгоревшей плоти и паленой резины.

— Сто метров до КПП, — сказал Тепа.

— Притормаживай. — Круль высунул правую руку в окно. — Майор только-только двинул свои войска. Но, нужно отдать ему должное, точно по расписанию. Стой.

Иван остановил машину, не заглушая мотор.

Шлагбаум был опущен, за мешками возле дороги не было шевеления.

— Никого, — констатировал очевидное Тепа.

— А может, — страшным голосом спросил Круль, — все умерли? Или разбежались? Сколько их тут могло быть?

— Человек десять — пятнадцать…

— Вот! — поднял палец Круль. — Мы сейчас все выходим из машины, дедушка идет навстречу майору и просит его притормозить тут и ждать дальнейших указаний. Водитель, Степан кажется, останется возле автомобиля и будет его караулить, а мы пройдем и разгадаем страшную загадку брошенного КПП. Одной страшной безлунной ночью…

Иван снял «призрак» с предохранителя и вылез из машины.

Было тихо. Даже кузнечики не стрекотали. Или им и не положено стрекотать ночью? Иван вот совершенно не мог вспомнить это важнейшее обстоятельство. Спят кузнечики ночью или нет? Цикады — те точно не спят.

Ветер переменился, повеял от мешков с песком, и вместо запаха серы от Круля и сгоревших машин от дороги потянуло запахом крови. Свежей крови.

Иван подошел к мешкам, заглянул за них. Темно. Толстый ствол пулемета торчал вверх дульным тормозом. И пахло кровью. И обычным человечьим дерьмом.

Это в кино смерть чистая и даже эстетичная. А в жизни, умирая, человек, зачастую, не только кровью землю кропит, но и кишечник с мочевым пузырем опорожняет.

Иван осторожно лег грудью на мешки, прислушался, посмотрел в сторону будки поста, обложенной мешками. Перевалился на другую сторону.

Два тела лежали прямо у пулемета, один труп так и не разжал правую руку, держался за рукоять пулемета, второй скорчился на ящиках с патронами.

— Фонарик в боковом кармане, — прошептал Круль из-за мешков. — Не стесняйся!

Лица у обоих солдат были скорее удивленные, чем напуганные. Могло показаться, что пацаны в мундирах спят. Могло бы показаться, если бы в головах у обоих не было пулевых отверстий. У стрелка — над правым ухом, у второго номера — под челюстью.

Иван погасил фонарик и вышел на площадку перед постом. Еще четыре тела мешками лежали в пыли.

— В домике — еще трое, — сказал шепотом Круль. — Где еще могут быть… трупы? Как думаешь?

— Не знаю. Еще должна быть отсечная позиция где-то сзади, — Иван почувствовал, как его начинает бить озноб.

— Точно, — донеслось через минуту из темноты. — Один ручник и три трупа. Итого: два плюс четыре, плюс два раза по три… Это будет… Это будет — двенадцать. Вот, полное отделение плюс пулеметчики.

Сзади послышались шаги.

— А вот и подкрепление. — Круль осветил подошедших, майор торопливо прикрыл глаза от света. — Извини, майор, я немного тебя обманул. Пожалуй, до второй линии мы доберемся без потерь.

— Кто это их? — хриплым голосом спросил майор.

— Ты про группу «Призрак» что-нибудь слышал?

— Это те, что работают против одержимых и демонов?

— Смотри внимательно, майор, вот так выглядит работа этих ребят по живым людям. — Крыс обвел фонариком вокруг себя, желтый световой круг пробежал по утоптанной земле, по луже крови и по мертвым лицам.

— Тридцать минут на все, — с гордостью сообщил Круль. — И на всех. И у нас еще есть время на то, чтобы добраться до интерната. Ты тут организовывай оборону, разворачивай пулеметы…

— А фланги?

— Фланги? Что такое фланги? Фланги — фигня. — Круль поднял руку и звонко щелкнул пальцами. Раз. И еще раз.

Слева, от огневой точки донеслись два щелчка. Через минуту — справа.

— Туда тоже кого-нибудь из своих пошли, майор. А мы двинемся дальше. Что там у нас?

— Через сто метров — ограждение. Сетка, поверх режущая проволока. Сигнализация, — отрапортовал Тепа. — Возле ворот — блокпост, вон лампа горит перед ним, дальше, по углам, за проволокой, четыре пулемета. Еще дальше — здание интерната с проходом к клинике и общежитию. В принципе, единый комплекс.

Иван прислушался с некоторым удивлением. Что-то случилось с речью водителя-раздолбая. Стала она правильной, четкой и лаконичной. Словно подменили Тепу.

— Вот тут, пожалуй, у нас тихо не получится, — с сожалением сказал Круль. — Времени не хватит. Посему…

Круль замолчал и посмотрел на вернувшегося майора.

— Я слышал, ты классно на пулемете работаешь. Мне не соврали?

— Не соврали.

— А не слабо тебе будет из четырнадцатимиллиметрового раздолбать на фиг блокпост? Со ста метров, ночью…

— Сделаю, — коротко ответил майор.

— А лучше, если ты развернешь парочку стволов. Найдется тебе напарник?

— Поставить двоих?

— Три пулемета? Ты с собой привез? — обрадовался Круль. — Давай размещайся, только не кучкой…

Майор скрипнул зубами и ушел, шепотом окликнув какого-то Трофимова, мать его.

— Через десять минут, — шепотом крикнул ему вдогонку Круль.

В домике поста затрещал полевой телефон.

— Вот, — сказал Круль. — А я все думаю, когда они заметят здесь суету и станут разбираться. А они, значит, уже…

Предавшийся вошел в домик.

— Да? — услышал Иван. — У нас все в порядке. Что значит — кто я такой? Я вас тоже не знаю, но не устраиваю по этому поводу истерику. Не устраиваю! Да. Истерику. По буквам продиктовать? Начальника мне к аппарату. Кто там у вас главный? Ротный? Вот, значит, ротного.

Круль выглянул наружу, прикрыл рукой трубку и одними губами прошептал:

— Поторопи там майора, я долго дурака валять не смогу.

Из темноты вылетел солдат, чуть не натолкнулся на Ивана, замер и доложил, что комбат передал — готов.

— Готовы пулеметы, — сказал Иван Крулю.

— По моей команде, — Круль поднес трубку к уху. — Слышу я, слышу. Зачем так нервничать, старлей? Нервы нужно беречь. Диктую по буквам — бе… Это грубо, старлей! Я тебя старше и по возрасту, и по званию. Ты почему службу завалил? А я говорю — завалил. Я приехал, брожу здесь по позиции, а тут никого. Это как понимать? Да нет тут никого, говорю тебе, только я и звездное небо. Еще телефон и пулемет дыбом… Приди и посмотри, мать твою, я, что ли, твоих солдат ловить буду? Говорю — приди, посмотри…

Ивану даже стало жаль старшего лейтенанта Мишку Феклисова, который поймал своего комбата в ловушку, расстрелял несколько десятков молодых парней, а теперь стоит перед телефоном и выслушивает бред, который несет Старший Администратор Центрального офиса Службы Спасения Ярослав Круль.

— То есть это я тебе представляться должен? — возмутился Круль в телефон. — То есть когда ты, сука, людей на дороге убивал, то представляться не требовал… Нет, ты не ослышался, именно сука. Кобелем тебя называть — слишком много чести. Вот ты сейчас быстренько выйдешь из здания и прибежишь на КПП, по дороге сдирая с себя погоны. Считаю до трех. А ты меня не матери, не нужно. Ты оборот про самку орангутанга знаешь? Вот и не смеши профессионалов. Значит, раз. Два. Три. Ты не успел, время прошло.

Круль бросил трубку на аппарат, вышел из домика и зычно, надсаживаясь, проорал: «Огонь!»

Три пулемета ударили одновременно.

— Просто музыка, — улыбнулся Круль. — Симфония.

Глава 11

Это было даже красиво. Иван понимал, что на самом деле на блокпосту сейчас гибнут люди, девятнадцатилетние мальчишки превращаются в мокрые клочья, разлетаются вдребезги мысли, надежды, вера. Неумолимая сила рвет их тела, разбрызгивая кровь и ошметки плоти… Все это Иван понимал, но ничего не мог с собой поделать — было что-то завораживающее в том, как из огненного ореола на концах стволов вылетают горящие злобой и нетерпением пули, несутся над самой землей к указанной цели и бьются-бьются-бьются в бетон, мешки с песком, в мечущиеся тени, разбрасывая в стороны осколки, комья, искры и сгустки чего-то темного.

Души, подумал Иван и содрогнулся. Пули не могут вырвать душу из человеческого тела целиком, они захватывают ее прядями и лоскутами, растирают о шершавую темноту, превращают в ничто или загоняют в ад…

Три крупнокалиберных пулемета с дистанции в сто метров. Как тогда, в первое утро Ивана на благословенной земле Нового Иерусалима. С той же точностью и неумолимостью. И так же безнаказанно.

Кто-то на блокпосту успел нажать на спуск, жиденькая цепочка трассеров метнулась навстречу огненному потоку и, словно испугавшись, зарылась в землю, пролетев всего несколько метров. Вторая очередь ушла вверх, к звездам, пулеметчик погиб, но продолжал жать на спуск, пока в пулемете не закончились патроны.

Три пулемета замолчали разом, наступила тишина.

Кто-то всхлипнул рядом, Иван оглянулся на звук — несколько солдат стояли в стороне, один даже курил, но никто не сделал ему замечание.

— И что интересно, — пробормотал Круль, стоявший за левым плечом Ивана. — У них же еще минимум два пулемета с этой стороны. И никто не вмешался…

— У них там ручники. — Тепа сплюнул и сел на мешок с песком. — Это для крупнокалиберных на полторы секунды. Если они планируют обороняться… а они сто процентов планируют, то лучше им сменить позиции и перебраться в здание. И ждать, когда мы попремся вперед.

— А мы сто процентов попремся, — подхватил Круль. — Нас время поджимает…

Из темноты появился майор, несколько раз щелкнул зажигалкой, прежде чем смог закурить сигарету.

— Хорошо работаешь, — сказал Круль. — Сколько там мальчиков было на посту? Пять? Десять?

Майор не ответил, жадно затянулся, огонь осветил его лицо, горькую складку возле губ.

— Что делаем дальше? — К Ивану подошел Крыс.

— Класс! — обрадовался Круль. — Все в сборе. Можем провести небольшое совещание генерального штаба. Как там у классика насчет «колонна марширен»?

Возле здания интерната наконец погас свет.

— С точки зрения полевого сражения и высокого тактического мастерства, мы вроде бы лидируем, — продолжил Круль игривым тоном. — По очкам, по количеству забитых — мы просто молодцы. А вот по поводу итогов… По поводу итогов мы снова на том же самом месте…

— Пошли своих «призраков», — посоветовал Тепа. — Вон они как лихо тут покуражились…

— Ни один даже самый лучший «призрак» не сможет сделать больше, чем может. — Круль вздохнул, сбился на мгновение с легких интонаций, не удержал в себе тревогу и боль. — У меня нет схемы интерната. Кроме того…

— Я расскажу, — сказал Крыс ровным, картонным голосом. — Давай их сюда, я расскажу…

— Сюда… — протянул в раздумье Круль. — Можно и сюда…

Предавшийся поднял над головой руку и трижды щелкнул пальцами.

— Стань передо мной, как лист… — Круль не успел закончить присказку — три темных силуэта возникли перед ним.

Темные костюмы, темные лица, ни звука, ни шороха.

— Такие дела, ребята… — тихо, словно извиняясь, произнес Круль. — Дедушка сейчас расскажет, где там что… Я не думаю, что это нам очень понадобится, но лучше знать больше, чем меньше… Можете назвать это информационной жадностью, если хотите…

Темные силуэты бесшумно переместились к Крысу.

— Вот сюда, — сказал тот, указывая рукой в сторону.

Старик сделал несколько шагов вперед, «призраки» двинулись следом.

Стоп, спохватился Иван. Это почему все так хорошо видно? Ведь темно вокруг. Темно… Я не могу видеть, как Крыс указывает рукой на интернат. И не могу рассмотреть, как Елена Прекрасная, стоящая справа, заправляет под капюшон прядь светлых волос. Не могу, но вижу… И даже то, что на плече оператора, на черной ткани спецкостюма растекается черное же пятно. Человек не может видеть…

Иван дернулся, но было уже поздно — он не владел своим телом, не мог пошевелиться, даже губы и язык ему больше не подчинялись.

Вот и все, подумал Иван обреченно. Вот сейчас станет понятно, зачем его сюда вывели, зачем подталкивали к интернату, от одной подсказки к другой… Вырубит его демон, прежде чем приступит к самому любимому своему развлечению? Или разрешит смотреть, как будет убивать людей руками Ивана?

Все здесь будет уничтожено. Все. Пулеметы — два, три, четыре ручных пулемета от интерната не смогут остановить одержимого. Даже если стрелки заметят его, несущегося через открытое пространство, то не сумеют прицелиться. А если кто-то даже и успеет, то что для одержимого одна-две-три пули? Иван, когда убивал своего напарника, одержимого демоном, всадил тому в голову семнадцать пуль.

Не исключено, что с десяток из них были лишними, но семь пуль в голову… Парни с пулеметами на такое не способны. Никто на такое не способен.

А глаза у меня светятся? Заметили окружающие, как изменился взгляд Инквизитора? Сколько нового огня появилось у него во взоре?

А все вокруг словно замедлилось. Звуки и движения людей стали плавными, замедленными — это демон, овладевший, наконец, телом Ивана, готовит его к броску, аккуратно, как рачительный хозяин разогревает двигатель машины перед тем, как вдавить педаль в пол.

Крыс что-то говорит, слов не разобрать, только низкий гул сопровождает тягучее движение костлявой руки старика. Левой руки, автоматически отметил Иван. А правая рука висит вдоль тела, пальцы сжимают рукоять «вальтера», но «призраки» не видят этого, они внимательно слушают, запоминают.

Они не замечают даже, что майор успел переместиться влево и повернулся к ним левым боком, направил автомат на них и даже положил палец на спусковой крючок… Не замечают, что солдаты, стоявшие в стороне, тоже взяли их на прицел. Десяток стволов с дистанции пять метров.

Предупредить…

Тело не послушалось. Тело стояло неподвижно. Даже повернуть голову Иван не мог, чтобы посмотреть на Круля. Лишь краем глаза заметил, что к предавшемуся сзади приближается крепкий паренек с сержантскими лычками.

Что происходит… Что происходит…

Майор нажал на спуск.

Выстрел. Медленно выползает огонь из дула автомата, затвор медленно отползает назад, гильза, лениво вращаясь, начинает свой полет… Затвор движется вперед, снова долгий, бесконечно растянутый звук выстрела…

Пуля ударяет в затылок того, кто играл роль оператора, кажется, Круль назвал его Никитой Ляпишевым. Пуля семь-шестьдесят два, с дистанции в два метра… Вторая пуля пролетает между головами «призраков» — чертов майор движется быстро, успевает переместить автомат так, что только одна пуля непрерывной очереди идет впустую — третья пуля пробивает висок того «призрака», что играл роль водителя, а четвертая… Четвертая все-таки настигает Елену Прекрасную, несмотря на то, что девчонка успела-таки отреагировать, пошла в бросок, поднимая в полете пистолет… В грудь. Там бронежилет, пуля не пробила его, но это неважно, удар не дает Елене выстрелить, заставляет потерять полсекунды…

И дает возможность автоматам солдат довершить работу. Елена уже умерла, а пули из десятка стволов все били и били ее в голову, в руки, в то, что осталось от рук и головы.

Круль рванул с плеча оружие, но не успел его вскинуть — удар сзади обрушился ему на голову. Словно ныряя, предавшийся упал вперед, на колени, потом ткнулся лицом в песок и замер неподвижно.

Что-то мелькнуло возле самого лица Ивана.

Кто-то промазал. И снова промазал, приклад автомата вынырнул сзади слева и медленно проплыл мимо щеки Ивана.

Кто-то — Иван не рассмотрел, кто именно, — прыгнул на него, но завис в воздухе, увяз во времени настолько, что тело Ивана успело передвинуться в сторону и пропустить подкованный армейский ботинок мимо головы.

По всем правилам, отстраненно подумал Иван, рассматривая ногу нападавшего, по всем наставлениям по рукопашному бою, нужно перехватывать эту удачно подставившуюся ногу… или нанести встречный удар под нее… Все описания приемов заканчиваются этим сакраментальным «а теперь бейте»… Но телу Ивана Александрова наплевать на то, что желает его сознание.

Тело уходит с линии удара и продолжает стоять неподвижно.

Медленно падают мертвые «призраки». Ткнулся головой в песок Круль. Тело Ивана… Тело Ивана опускается на колени, руки сцепляются пальцами на затылке. Намертво, в замок.

Голова склонена, вся поза демонстрирует покорность.

Демонстрирует. Демон-стрирует — такой нелепый каламбур получается…

Время пошло с обычной скоростью. Стукнула автоматная гильза, упав перед Иваном. С грохотом обрушился на землю солдат, пытавшийся ударить Ивана. Захрипел Круль.

Иван не может поднять голову. Иван может только рассматривать подкатившуюся гильзу.

— Не стрелять! — командует майор.

Это в меня он приказывает не стрелять, понял Иван.

— Наручники! — командует майор.

Холодный металл защелкивается на правой руке Ивана, руку резко выворачивают назад, потом левую, и еще раз щелкает наручник.

А теперь — на ноги, мысленно советует Иван, мысленно, потому что губы все еще не подчиняются ему.

Только солдатам, похоже, советы не нужны. Солдаты и так все знают. Их проинструктировали заранее, каждый знает свой маневр, действует ловко и сноровисто.

Наручники застегиваются на ногах. Еще раз — две пары не пожалели, молодцы. И на руки еще одну, на всякий случай. Правильно было бы еще пристегнуть руки к ногам…

И это они предусмотрели.

Круля тоже сковали. На загипсованную руку наручник не налез, поэтому ограничились старой доброй «ласточкой» — правую руку приковали за спиной к левой лодыжке.

— Вот так, брат Старший Исследователь, — сказал Крыс. — Вот так…

— Пошел ты… — Иван ответил автоматически и замолчал, сообразив, что может разговаривать.

И даже двигаться может, в пределах, разрешенных наручниками. Такая вот подстава со стороны демона! Твари!

— Твари! — выдохнул Иван. — Вы что, не понимаете? Там сейчас ваши девки рожают. Одна за одной. А потом они своих детей принесут в жертву…

— Я знаю, — тихо сказал Крыс. — Я с самого начала знал. Это, если тебе интересно, моя разработка.

— И свою дочь?..

— И свою дочь, — кивнул Крыс.

Иван скорее угадал движение его головы, чем рассмотрел, темнота снова окружала Ивана, снова нельзя было ничего видеть обычному человеку.

— А кто бы мне поверил, если бы я не отдал самое дорогое? — спросил Крыс. — Свою дочь. И своего внука. Кто бы из девчонок мне поверил и пошел на такое?

— Сука, — сказал кто-то у Ивана за спиной, и щелкнули еще одни наручники.

— Извини, Тепа, не оправдал твоего доверия, — сказал Крыс. — Ты не дергайся, тебя никто не тронет. Этих — приберут, когда все закончится, а тебя — не тронут.

Иван оглянулся — Тепа сидел на земле, прислонившись спиной к мешкам с песком. Оружия у него не было, рядом стоял солдат, держа два автомата — свой и водителя.

— А я все прикидывал. — Иван поморщился, наручники затянули туго. — Я прикидывал — ты в курсе или нет…

— Или нет, — ответил Тепа. — Мне барона было даже жалко…

— Конечно, — кивнул Иван. — Мне его и сейчас жалко. Мне и майора жалко…

— Заткнись, — сказал майор.

— Отчего же мне заткнуться? — Иван хмыкнул, натужно изображая иронию. — Мне тебя и сейчас жалко. Ты же на самом деле плакал там, на дороге. Тебе же своих мальчишек жаль, ты же у нас — отец солдатам… Ты, когда погнал первую машину в засаду, небось губу прикусил, зажмурился… А потом, когда рвануло, полез в огонь, вытаскивать мальчишек… Всех вытащил?

Майор шагнул к Ивану, его никто не остановил — остановился сам.

— Не всех… — протянул Иван. — Но ведь оно того стоило, Зайцев! Высокая цель оправдывает все. Вера, искренняя вера все оправдывает. Ты во что веришь? В то, что придет дьявол? Что девчонки родят детей, выпотрошат их, вызовут дьявола, и тот явится? И дальше что? Что дальше там, в вашем гребаном сценарии?

— Какой дьявол? Чушь, никто не может вызвать дьявола таким способом, — быстро ответил майор. — Демон. Один, два, пять… Демоны, которые набросятся на детей, начнут их убивать…

— Да не пять, — перебил майора Иван. — Шесть сотен, ты сам говорил…

— Чушь, — майор присел на корточки перед Иваном и выдохнул это слово ему прямо в лицо. — Чушь! Девочки знают, что делают. Портала не будет, будет резня… Будет кровь, страх и ужас. И все поймут, что дьявол на самом деле боится интерната. Боится того, что сделано в Новом Иерусалиме. Поймут, что те, кто сомневается, должны заткнуться раз и навсегда. Ты понимаешь?

— Смешно, — сказал Иван. — То, что ты сейчас брызгаешь слюной, — неприятно, даже противно. Но то, что ты говоришь, — смешно…

Майор ударил.

Иван упал на бок, боль резанула по рукам и ногам. Рот наполнился кровью.

— Дурак, — сказал Иван, сплюнул кровь и еще раз повторил: — Дурак!..

Майор ударил снова. Ногой. В лицо.

— Майор, ты сердишься, значит, ты неправ… — Иван зажмурился, подождал, когда погаснут разноцветные звездочки перед глазами, и снова сплюнул. — Значит, для тебя вот такая версия подготовлена… Слышь, Сигизмунд, ты придумал это для него?

— Это правда, — сказал Крыс и положил руку на плечо майору, тот отошел в сторону, снова закурил. — Мне не нужно ничего врать…

— Напрасно… — Иван повернул голову на звук и увидел, что Круль очнулся и даже пытается повернуться как-то поудобнее. — Врать нужно всегда. Это я тебе как опытный враль говорю… Ты, кстати, солдатиков отведи подальше, пока мы не заговорили о чем-то таком-эдаком… неприятном. Мы же все взрослые люди и знаем, что вся правда не для всех. Ее нужно выдавать порциями, по смете. По рациону, если хотите… Чтобы непривычные к такой тяжелой пище желудки не пучило и не выворачивало. Желудки или мозги, тут уж как получится… Меня, например, от вас всех тошнит… святоши…

Крыс что-то тихо сказал майору, тот приказал солдатам отойти.

— Вот, — удовлетворенно произнес Круль. — Что и требовалось доказать.

— Что доказать? — спросил Крыс.

— А вы бы еще и Степана убрали, — сказал Круль. — Жалко человека. Вы ему только что жизнь пообещали, а придется убить. Нехорошо…

— Ничего, — подал голос Тепа. — Я послушаю.

— Говори. — Крыс подтащил мешок с песком и сел на него так, чтобы одновременно видеть и Круля, и Ивана. — Ты же хочешь что-то сказать.

— Я тоже хочу, — вмешался Иван.

— С тобой — потом, — отмахнулся Крыс.

— Не-а! — сказал Иван. — Вначале — со мной. Ты же не просто так меня в живых оставил. Ты же…

— Это кто говорит? — поинтересовался Крыс. — Инквизитор или одержимый?

— Это говорит Иван Александров. Но для тебя этого хватит. Ты ничего не понял?

— Что я должен был понять? — удивился Крыс.

Очень неестественно удивился. А ведь у него получалось врать очень убедительно. Может быть, устал старик. Или не видит необходимости.

— Майор — ладно. Комбату и положено быть туповатым. — Иван ощупал языком рот изнутри и убедился, что раны затянулись. — Ты еще не понял, что дьявол не боится вас. Ни грамма не боится…

— Чушь! — сказал майор.

— Сам ты… — Иван лежал на боку, смотреть снизу вверх было чертовски неудобно.

А ведь несколько часов назад он держал в такой же унизительной позе главного врача клиники.

— Я ведь одержимый… — сказал Иван. — И я знаю, на что способен одержимый. Вы полагаете, что я не смог бы навести тут порядок…

— Ты?

— Хорошо, демон не смог бы навести тут порядок, если бы захотел он или дьявол? Вы бы даже «призраков» не успели перестрелять, я вам точно говорю. Демон прошел бы сквозь вас…

— Как шкворень сквозь дерьмо, — подсказал Круль. — Как вертел сквозь сфинктер… Как…

— Прошел бы, ни на секунду не замешкавшись. Потом — через ограждение и сквозь пулеметный огонь, — продолжил Иван. — Там, внутри, его бы никто не смог задержать. А найти предавшихся, пятерых предавшихся, демону пара пустяков. И беременные были бы убиты. И не рожденные дети были бы убиты. И не было бы никакой бойни демонами невинных детей. И вам нечего было бы предъявить миру как доказательство трусости и беспомощности дьявола. Я… демон во мне мог бы все это сделать, но не сделал. Он подставил меня, дал возможность заковать. Неужели вам не понятно, что дьявол играет свою игру, что ваши планы ему не страшны… Что ему даже выгодно то, что вы запланировали…

— А он не знал об этом. — Майор подошел к Ивану. — Дьявол — не знал. Мы научились скрывать…

— Хрена вы там лысого научились, — засмеялся Круль. — Думаешь, Ивана сюда просто так направили? Ты уж мне на слово поверь — он сюда прибыл с ведома моего шефа. И, чтобы совсем уж расставить все точки над буквами алфавита, я сюда тоже прибыл с его ведома…

— Это неправда, — сказал майор и оглянулся на Крыса. — Это неправда?

Крыс не ответил.

Он сидел на мешке. В правой руке у старика был «вальтер», а пальцы левой руки гладили оружие, осторожно ощупывали затвор.

— Вот смотри, — продолжил Иван. — Вы ждали, что сюда приедет кто-то из Инквизиции. Астуриаса вы убрали… Вы зачем его убрали? Он узнал от солдат…

— Он болтал с солдатами, потом стал слоняться вокруг интерната, все доискивался, почему девушки подписали Договор, — глухо произнес Крыс.

— Но его можно было убить, — сказал Иван. — Инквизиторы после смерти попадают в рай. Во всяком случае, они не попадают в ад и не смогут ничего рассказать дьяволу. Значит, если убедить себя, что убийство Инквизитора не есть смертный грех, то…

— А почему это должно быть смертным грехом? — взорвался майор. — Почему то, что придумали люди, должно быть правдой? Это есть в Святом Писании? Где это сказано? А дьявол… дьявол ничего не может решать в списке грехов. Он сам — заключен в ад и не в его силах оттуда вырваться. Тот, кто туда попал, — да, во власти дьявола. Но ведь не факт, что туда попадает всякий, кто…

— Дурак, — сказал Круль. — Ты бы взял бесплатный ознакомительный тур в агентстве «Кидрон», съездил бы, посмотрел. Поинтересовался через Информационную службу о судьбе тех, кто убивал Инквизиторов…

— И что бы я узнал? — Голос майора сорвался на крик, Зайцев спохватился и понизил тон: — Что бы я узнал?

— А я не скажу! — засмеялся Круль. — Отчего это я должен тебе что-то объяснять. Поскольку все упирается в вопрос веры, а ты мне не поверишь… А ты, кстати, когда узнал все подробности?

— Я… — Майор помолчал, а потом ответил чуть севшим голосом: — Почему я должен отвечать?..

— А не должен. Я тебе и так скажу. — Ивану даже стало жаль майора. Искренне жаль. — Тебя все сказали только вчера. Максимум — позавчера. Или даже перед самым выездом, по телефону. Сказали, что девчонки действовали сами по себе. Что командир роты с ними заодно, что это все решили сделать мальчики и девочки, искренне верующие в Бога… Но нужно дать им шанс, что раз уж так пошло, то пусть и идет. А до этого тебя кормили разными сказками. Ведь так? А пока мы осматривали здесь трупы и все такое, старик отдал тебе последние указания, сказал, кого валить, а кого брать живым. Он тебя предупредил, что во мне сидит демон?

Молчание майора было очень красноречивым.

— А где гарантия, что тебе и сейчас сказали правду? — осторожно поинтересовался Иван. — Вся эта история про пять демонов, которых вы сможете легко победить… А если предавшиеся действительно откроют портал? И демонов будет не пять штук, а шесть сотен? Их кто-то сможет остановить? Да здесь все будет порвано и уничтожено на многие сотни километров вокруг. Ближайший город — двести тридцать тысяч человек — в ста двадцати километрах. Миллионник — сто восемьдесят километров. Если то, что ты должен был озвучивать как прикрытие, на самом деле — правда? Ты представь себе, что открытый портал не закроется сам собой… Я имел сомнительное удовольствие видеть, что происходит, когда демоны лезут толпой… Совсем недавно, в Тер Мегиддо…

— Где? — спросил Крыс странно изменившимся голосом.

— Местечко такое в Святой Земле. Неприятное, должен заметить, место, и без демонов. Я там своего подхватил, хотя, как мне казалось, имел иммунитет… Ну так что, майор, ты все еще уверен, что знаешь настоящую правду? Ты большой специалист в вызове демонов? Можешь отличить одно заклинание от другого? И ты обратил внимание, что старик Сигизмунд меня не перебивает?

Залегла тягостная пауза.

Майор, наверное, ждал ответа Крыса, а тот не спешил.

И ведь еще ничего не закончилось, подумал Иван. Не закончилось. Нет, меня, конечно, перехватили. И Круля перехватили. Его группу уничтожили… Но ведь зачем-то брали Ивана живым. И Круля брали живым.

Хотя с Крулем более-менее все понятно. Его убивать нельзя, он после смерти сразу же попадает на доклад к шефу, все подробно излагает, и дьявол имеет возможность реагировать. Никто ведь толком не знает, может дьявол перехватить вызываемых демонов или нет.

А вот то, что Ивана демон сдал, — это знак. Что-то продолжается. И дело не в том, пять демонов или шестьсот вырвется на свободу. Или даже через портал на землю проникнут все демоны ада. Для этого живой Иван с демоном внутри никому не нужен. И Круль здесь не нужен. И его группа здесь не нужна. Кстати, группа…

Зачем они приехали?

Круль говорил, чтобы обеспечить безопасность местного патриарха при разговоре с Иваном Александровым. С одержимым Иваном Александровым.

А майор ответа не дождется. И это значит, что…

— Майор, тебе приказал старик меня случайно грохнуть? — спросил Иван.

Майор не ответил. И снова очень красноречиво.

— Тепа, а ты получил указание меня везти через эти самые Брехуны от Сигизмунда?

— Да, — спокойно ответил Тепа. — Он мне отдал распоряжение. Бензин у меня был.

— И на тот момент он уже знал, что вы ловите сбежавших ребят? Ты же ему все докладывал, майор?

— Да, по рации, — не выдержал собственного молчания майор.

— Значит, — Иван постарался обильно приправить сказанное сарказмом, — дедушка решил меня убить, так или иначе… Сам не смог, не решился. Со мной был приблудный мальчишка, и если Инквизитор после смерти не мог попасть в ад и рассказать обстоятельства своей гибели, то такой колоритный мальчишка, в такой недвусмысленной куртке обязательно загремел бы в преисподнюю. И черт его знает как бы он повел себя в случае убийства. В драку полез бы, за нож схватился? И никого нельзя было привлекать в помощники… Вот старик Сигизмунд и не стал меня убивать. Решил поручить это исполнительному, но туповатому майору. Старик ведь не знал на тот момент, что мне в любом случае светит ад. Он мог верить или не верить в мой статус Инквизитора, но пожирание грехов, знаете ли…

Подал голос полевой телефон.

— Трубочку возьмите, — сказал Круль. — Это старлей небось уточняет, все получилось или как.

Крыс встал с мешка, взял трубку, коротко приказал ждать. Да, сказал, все нормально. Бросил трубку и вернулся к Ивану.

Загорелись огни возле интерната. Еще через несколько секунд осветились многие окна в самом здании.

— Все идет по плану, — сказал Круль. — Но меня гложет вопрос — по какому плану? Кто-то знает окончательный план?

— Заткнись, — ответил майор.

— Нет, я, конечно, заткнусь, но мне интересно. Мне очень интересно. Тебе приказали брать Ваньку Сашкина живьем перед самым выходом на позиции? Так?

— Так.

— Вот у нас и наметился диалог! — восхитился Круль. — А солдатика для стрельбы по мне ты посылал?

— Кого? — Удивление майора было искренним. — Какого солдатика?

— Невысокого такого, худощавого. Волосы русые, на левой щеке под самым глазом — родинка. — Круль со стоном пошевелил правой рукой. — Вспомнил?

— Шкловский… — растерянно сказал майор. — Митя Шкловский, из местных. Он стрелял в тебя?

— Конечно. Из двустволки, дедовской еще, наверное… Но не попал. Зато попал мой ближайший друг Ваня Александров. Правда, Ваня?

— Правда. А еще. — Иван решил, что хуже все равно не будет. — Еще ты мне скажи, майор, а своих ребят в клинику для похищения ребенка ты посылал? Или тоже не знаешь, о чем речь?

— В клинику? Я никого никуда не посылал… Я был уверен, что это предавшиеся…

— Ты был очень уверен. Ты верил, и это все для тебя решало. Знаешь, что самое главное в современном мире? Главное, чтобы приказы о преступлениях отдавались не напрямую, а через посредников, чтобы погибший не мог указать на виновника, чтобы искренне верил в ту версию, которая ему скармливалась. Не старик работал с детьми. Не он излагал им план. Действовал он через кого-то, кто должен был остаться в живых. Или иметь возможность отмолить свой грех. Например, директор интерната.

— Она не могла… — сказал майор. — Она ведь…

— Она сейчас в больнице, майор. И дочка ее там. И ребенок дочки. А старик Сигизмунд об этом знает. Он это обсудил с Аллой Максимовной во время нашего визита. Пока я встречался со своим мальчишкой, они все обсудили. Алла Максимовна потребовала плату, и ей не могли отказать. С ней нельзя было ссориться, она могла помешать. А так… То, что она уговорила шестерых девочек из искренней любви к Богу предаться Дьяволу, — не смертный грех. Ей его уже отпустили. И после смерти ад ее не ждет. Не ждет ее ад, майор. И старика ад не ждет, ибо он наверняка уже получил отпущение грехов… Хотя он был готов и рискнуть, убив меня. И даже впадал в истерику, собираясь меня подстрелить в Циферовке и спустить таким образом демона…

— Не собирался, — сказал Крыс. — Не собирался я в тебя стрелять там, примерещилось тебе. Мне нужно было, чтобы ты все видел и подтвердил кому угодно, хоть Инквизиции, хоть дьяволу, что это они сами, девчонки. Что даже свою дочь я не пожалел… А она ведь отправилась в ад. Я ее убил. И там она все рассказала. И я ждал, что дьявол примет меры, но не против меня, а против этих девочек. И дьявол принял меры… Я это понял, когда сюда приехал Ярослав Круль… Старший Администратор Центрального офиса Службы Спасения, прикидывающийся новостийщиком с телевидения… Жаль, убить там в лесу не получилось…

— Более того, — застонав, заметил Круль, — в результате мы попали в больницу, и Ваня засек начальницу интерната. Кто-нибудь ослабит наручники? Мне же больно…

— Потерпишь, недолго осталось, — резко ответил Крыс. — Для тебя — совсем немного.

Майор отошел в сторону, закурил.

Вот ему сейчас не позавидуешь. Сейчас ему хреново. Если бы немного подправить его праведный гнев, перенацелить его в нужную сторону. Вот подошел бы он к старику, приставил пистолет к затылку и выстрелил. Как славно бы все получилось…

— Дьявол не может лично явиться в этот мир и начать все крушить и ломать… — сказал Крыс. — Он может действовать только через своих приспешников. Прибыл Круль, самый известный из Администраторов…

— Вы мне льстите…

— Рот закрой свойпоганый!

— А вы потерпите, сами сказали, что мне недолго осталось. А кроме того, я сейчас, благодаря Ваньке, счастливый обладатель информации, необходимой моему шефу. Если честно, я не особо рвался и рвусь в Бездну, но если так все складывается, то чего уж тут поделаешь… Прибуду я туда и сообщу, что планируете вы бойню…

— Какую бойню? — К Крулю подскочил майор, схватил его за край бронежилета и поставил на ноги. На одну ногу, потому что вторая была скована с рукой. — Какую бойню? Ведь будет всего пять демонов! Пять! И дети почти все выведены в надежное место, осталось десятка полтора…

— Которых не жалко, — вставил Иван.

— И что является полной чушью, если использовать твое любимое слово, — простонал Круль. — Мне же больно, положи на место!

— Что является чушью? — Майор тряхнул предавшегося и бросил на землю. — Что ты имеешь в виду?

— Всякий человек может быть захвачен демоном, — сказал Круль. — Вон, даже Инквизитор. Даже мертвый человек может быть захвачен. Если очень постараться, иметь права Администратора, то можно организовать и нечто вроде временного портала. Но некрещеные дети… Правильно принесенная матерью жертва, насколько я знаю, открывает портал большой, крепкий, долговременный… День или ночь — для такого портала неважно. Одержимым не нужно будет убивать людей. Даже больше, демоны смогут свободно перемещаться по миру, захватывая все новых и новых людей… И закрыть такой портал можно только имея определенные навыки. Я, например, таковых не имею. Закрывать порталы умели мои ребята… Но их ты убил. Так что… Попытайся наслаждаться оставшимися человечеству мгновениями. Как только обряд будет выполнен…

— Этого не может быть! — сказал майор. — Ты врешь!

— Может быть, — не стал спорить Круль. — А если я говорю правду? И ты сейчас еще можешь все остановить. Пойти в интернат, вытащить рожениц, отобрать детей, отвезти их в церковь и крестить… Хуже от этого не будет, майор!

— Ты врешь… — прошептал майор.

— Смешная ситуация, — засмеялся Круль. — Очень смешная. Я, Старший Администратор, уговариваю искренне верующего человека остановить дьявольский ритуал… И у меня ни хрена не получается! Не абсурд?

— Он сказал правду? — спросил майор у Крыса.

— Он врет, — отрезал старик.

— Если он врет, — вмешался Иван, — то зачем ему это? Сам посуди, Зайцев, если врет старик — погибнут тысячи, десятки, сотни тысяч людей… Если врет Круль — не погибнет никто. Понимаешь? Никто не погибнет, кроме тех, кто уже погиб. Тебе это понятно? Ты хочешь рискнуть? Хочешь взять на себя такую ответственность?

— Я… — выдавил из себя майор. — Я… не знаю…

— Да тут и знать нечего! Ты у кого угодно спроси, вон хоть у Тепы вашего! — выкрикнул Иван. — Скажи, Тепа!

— Пусть сам решает, — ответил Тепа. — Что ему мое мнение? Он верит Сигизмунду. А что я? Я всего лишь начальник охраны Нового Иерусалима. Под видом водителя старого автобуса я занимаюсь бытовыми мелочами, слежу за соблюдением режима случек, за тем, чтобы не происходили близкородственные связи… Он сам пусть решает…

Хорошо сказал, мысленно одобрил Иван. Молодец. Правильно выбран тон, верно подобраны слова. Если на майора сейчас давить, то он может послать все к свиньям собачьим. А так…

Еще есть шанс, что Круль провернет свой старый трюк и вызовет демона прямо в один из трупов, лежащих рядом. Круль может. Как хочется жить!

Как хочется жить, с удивлением повторил Иван. Впервые он сформулировал эту простенькую истину с такой искренностью и однозначностью. И еще, понял Иван, нельзя допустить открытия портала. Круль не врет. Сейчас — Круль не врет. Незачем ему врать. Он предан делу ада и Бездны, но то, что в нем осталось человеческого, четко разделяет весь мир на правильное и неправильное. И допустить смерть сотен тысяч людей — неправильно. Даже не сотен тысяч — просто сотен. И Круль…

— Они говорят правду? — спросил майор.

Крыс не ответил.

Майор шагнул к нему, схватил за плечи и поднял, пытаясь заглянуть в глаза.

— Они говорят правду? Они…

Выстрел прозвучал негромко — ствол «вальтера» был прижат к животу майора. Тело осело на землю.

— Сволочи вы, — с укоризной в голосе сказал Крыс. — Хорошего человека заставили убить…

— А он бы все равно погиб. — Иван перестал чувствовать руки и ноги, было больно и неудобно. И унизительно. А еще — страшно. Настолько страшно, что Иван даже ощущал к себе нечто вроде брезгливости. — Ты забыл, что демоны и портал…

— А это неправда! — Крыс наклонился, обыскал тело майора, достал сигареты и зажигалку. Закурил. — Неправда это! Будет вызвано пять демонов…

— А майор, наверное, уже в аду, — задумчиво сказал Круль. — Вчера была пятница, сегодня — суббота, Божий мир, никуда не денешься. Из этого следует, что майор, который убил в субботу и не получил отпущения, отправляется в ад. И рассказывает дьяволу свою нехитрую историю.

— Сволочи! — выкрикнул Крыс. — Ублюдки!

Он даже ударил ногой Круля, но попал в бронежилет и закряхтел от боли.

— Это вы его довели до такого… Вы специально!

— А если да, то что из этого? — спросил Круль. — Время идет, срок уже близенько. Что бы ты ни планировал: пять демонов, миллион, одну штуку — информация уже пошла. А дьявол, ты уж мне поверь, сможет все просчитать. Он-то знает все обряды.

— Твою мать! — Старик отбросил сигарету. — Ладно, будем действовать.

Крыс бросился к телефону, крутанул ручку.

— Я сейчас пойду в здание. Со мной будет три единицы багажа. До блокпоста я их доставлю, а там ты вышли своих. Да. И быстрее…

Крыс окликнул солдат, стоявших вдалеке, приказал поднять Ивана и Круля и нести к интернату.

Солдаты бросали быстрые взгляды на тело своего комбата, но спорить не стали, по четыре человека взяли Круля и Ивана. Тепа встал и пошел сам.

Возле остатков блокпоста их ждали другие солдаты.

В свете уцелевшего фонаря Иван увидел струйку крови, вытекающую из-под разбитой бетонной плиты. Солдаты, несшие его и предавшегося, аккуратно переступили через кровь.

Окна первого этажа интерната были забраны массивными решетками. Иван как-то не обратил внимания на это в первый свой визит в интернат. Получалось, что любая атака все равно захлебывалась здесь. Значит, шансов у них все равно не было. Коридоры были освещены, в дверях стояли солдаты, молодые ребята, одетые в камуфляж и вооруженные автоматами. Недавние выпускники интерната. С ними рядом были ребята и девушки помладше. И тоже с оружием.

Их лица имели одно и то же выражение — восторженная озабоченность, подумав, сформулировал Иван. Им что-то сказали, как-то объяснили то, что возле интерната гремят взрывы и выстрелы. И объяснение было очень правильным, ребята чувствовали свою ответственность и доверие. Верили в то, что им рассказали. И рассказали им по вере.

Дверь в актовый зал была открыта, оттуда доносился гул голосов.

Иван хотел посмотреть, что там происходит среди ночи, но его проволокли дальше.

— Тепа, глянь! — успел крикнуть Иван.

Тепа плечом оттолкнул конвоира, бросился к двери в зал. Его нагнали, солдат ударил прикладом в бок, Тепа согнулся от боли, но заглянуть в зал успел.

— Там все, — выпалил Тепа, догнав солдат, несших Ивана. — Все, кроме самых младших.

— В безопасном месте? — спросил Иван Крыса, тот пожал плечами и не ответил.

— Так кто из нас сволочь?

Их внесли в приемную директора интерната. Ивана сильно приложили плечом о дверь, но боли он не почувствовал. Собственно, он и плеча не чувствовал.

Их по очереди внесли в кабинет, бросили на ковер, покрывавший пол. Кроваво-красный ковер. Втолкнули Тепу.

— Так, говоришь, все дети в зале? — спросил Иван, безуспешно пытаясь лечь хоть чуть-чуть удобнее.

— Все. Младшие — в центре, те, что постарше, — по краям. Самые взрослые — у дверей с оружием.

— У вас детям доверяют оружие?

— У нас детей готовят сражаться во имя Бога! — сказал Тепа.

— Сдается мне, что их больше готовят умирать за Бога. Или, в крайнем случае, убивать, — буркнул Круль. — Слышь, Иван, я не поверю, что у тебя нет ключа от наручников.

— Остались в сгоревшей машине. — Иван кое-как прислонился плечом к стене. — Обидно, да?

— У меня есть, — сказал Тепа. — Мне только доставать его неудобно. Он у меня в нагрудном кармане, а руки сзади…

— Деревня… — с презрением произнес Круль. — Кто же ключ от наручников в нагрудном кармане носит? Подойди ко мне, я попытаюсь своей больной рукой все-таки достать его…

Тепа шагнул к предавшемуся, но тут в кабинет вошел Крыс и бесцеремонно оттолкнул Тепу. Тот сел на один из стульев вдоль стены.

— Здравствуйте, — прозвучало от двери.

— Привет! — быстро ответил Круль. — А я все думал, кого это не хватает в мизансцене. А оказалось — самого главного и не хватает. Ты, Ваня, так и не успел познакомиться с тутошним патриархом? Разреши представить — Иона Лазаревич Симеонов, собственной персоной.

В кабинет вошел старик.

Крыс тоже был стариком, но по сравнению с вошедшим как-то сразу потерял в возрасте. Если Крысу было около семидесяти, то вошедший прожил не меньше девяноста лет. И каждый из этих годов отпечатался на внешности патриарха.

Череп был абсолютно гол, кости лица — обтянуты сухой кожей, глаза, лишенные ресниц и бровей, были лишены также и цвета. Пустые стеклянные шарики с черной точкой посредине.

— Значит, это и есть тот самый Круль? — спросил патриарх, усаживаясь в директорское кресло. — Знаменитый внук знаменитого деда?

— Вы знакомы с моим дедом? — оживился Круль. — Он честно уверен, что является самым старым человеком Земли. Но тут, похоже, он ошибается…

— Может быть, — ответил патриарх. — Очень может быть. Я знаю точно, что на момент Возвращения мне было двадцать лет. И был я сержантом, командиром танка. Значит, сейчас мне девяносто один. Почти. Это что-то меняет?

— Ну… Мой дед теперь почти юноша по сравнению с вами, я бы с удовольствием поболтал на эту тему, но мне жутко неудобно, спина болит, нога и рука затекли… Можно что-нибудь предпринять по этому поводу? — Круль даже застонал, демонстрируя, насколько ему плохо.

— Сигизмунд Петрович, — тихим, чуть хрипловатым голосом попросил патриарх. — Если не трудно, подтащите, пожалуйста, нашего гостя к батарее и пристегните его — не очень строго — к трубе.

Крыс выполнил распоряжение, запыхался, но все равно остался стоять возле двери.

— Вы идите, Сигизмунд Петрович, — сказал патриарх. — Идите, проследите за всем… А я тут поговорю. Полагаю, что и у меня, и у наших гостей накопилось много вопросов. Особенно в свете последних событий.

— Давай, барон, греби отсюда! — развязным тоном приказал Круль.

— И Степана Ефимовича тоже заберите с собой. — Патриарх провел ладонями по столу перед собой, словно разглаживая невидимые складки.

Крыс тихо закрыл за собой дверь.

— Вы извините меня, Иван, что я не могу снять с вас наручники, — ровным бесцветным голосом произнес патриарх. — Мне сказал Сигизмунд Петрович, что демон, которым вы одержимы, сдался очень демонстративно…

Патриарх замолчал, его бесцветные сухие губы раздвинулись в усмешке.

— Вот проскакивают такие забавности в самый серьезный момент моей жизни… Демон — демонстративно. Но мы не об этом. Я хотел спросить у вас — зачем вы прибыли. Вначале — у предавшегося. Он наверняка получил хоть какие-то инструкции. Ведь так, Ярослав? Извините, не знаю, как вас по батюшке. Нигде не нашел его имени.

— Я тоже не знаю, — спокойно ответил Круль. — Его имя мне неизвестно. Это что-то меняет?

— Ничуть. Все-таки, зачем вы тут? И в сопровождении охотников на демонов. Очень жаль, что пришлось… Сигизмунд Петрович немного погорячился…

— Трындеть не нужно, — мило улыбаясь, сказал Круль. — Он без вашего разрешения, досточтимый патриарх, и в сортир бы не пошел. Это же вы отдали приказ на уничтожение.

Патриарх побарабанил пальцами по столу, глядя на Круля, но тот взгляда не отвел.

— Да, я приказал. Я решил, что одновременно справиться с одержимым и тремя «призраками» солдатам майора Зайцева… покойного майора Зайцева…

— А на это я бы на вашем месте не рассчитывал, — грубо оборвал патриарха Круль. — Не покойный. Боюсь, что покой ему даже и не снится. Он сейчас говорит-говорит-говорит, потом кричит-кричит-кричит и снова говорит-говорит-говорит… Что знает и что не знает — все говорит. И о том, что это не самодеятельность правильно воспитанных девчонок, и что даже директриса интерната здесь не самая главная.

— Очень жаль майора, — ровным голосом сказал патриарх. — Но тут ничего не поделаешь. Вернемся к моему вопросу. С каким заданием вас направили сюда? Вы же понимаете, что я могу позвать Сигизмунда Петровича, и он так или иначе…

— Слышь, Иван, а тебе это ничего не напоминает? — оживился Круль. — Помнишь, в прошлый раз нас тоже пытали… И все равно…

— На этот раз все будет немного иначе, — услышал Иван свой собственный голос. — Ярослав Круль прибыл сюда с охотниками на демонов, чтобы обеспечить вам гарантии при разговоре со мной.

— Твою мать… — пробормотал Круль.

Патриарх скрестил руки на груди.

— Подразумевалось, что вы откажетесь встречаться со мной без гарантий. Мы думали, что охотников будет достаточно, и планировали все по-другому. Но вышло как вышло. — Голос Ивана звучал ровно и спокойно, не было в нем ничего демонического.

Правда, звучал он независимо от воли своего владельца. И это было неприятно. Даже то, что лежать на полу было неудобно, что дико болели руки и ноги, можно было терпеть, а вот бесцеремонность, с которой порождение ада пользовалось его телом, злила Ивана безмерно.

Он честно попытался перехватить управление своим речевым аппаратом. Безуспешно.

— То есть вы хотели со мной поговорить? — Патриарх чуть наклонил голову, чтобы лучше видеть лицо Ивана. — Вот так — поболтать? О чем?

— Мы хотели просить вас остановиться, — сказал Иван. — Пока не поздно.

— Даже так? — На лице патриарха снова появилась улыбка, делая его похожим на веселящийся череп. — Это угроза?

— Это — последнее предупреждение.

— И что после этого? Вынужден вам напомнить, что уже родили три из пяти женщин. Можно было бы уже начать, но в книгах не совсем точно с количеством детей, приносимых в жертву. В одном месте — достаточно одного, в другом — троих. Больше пяти, правда, нет нигде. Так что лучше мы чуть-чуть повременим…

Зазвонил телефон на столе, патриарх взял трубку, послушал, сказал «Да» и положил трубку.

— Четыре ребенка. Два мальчика и две девочки. Пятый на подходе. Буквально с минуты на минуту. Он родится, мы дадим матери с полчаса, чтобы она пришла в себя, а потом…

— И вам не жалко их? — спросил Иван.

Не демон внутри него, а именно Иван.

— Вы снова участвуете в разговоре, господин Александров! Очень мило, что демон это позволяет. Итак, вы спросили меня, не жалко ли мне детей… Жаль. И не жаль. Я всю свою жизнь посвятил самой высокой миссии. Я убивал и жертвовал слишком часто, чтобы теперь испугаться еще капли крови на своих руках. Когда ставки так высоки, то дети перестают быть детьми — они оружие. Надежное, эффективное… Нужно только нацелить его правильно…

— Ну да, оружие! — патетически воскликнул Круль и взмахнул гипсом. — Послушное, вы еще не добавили. И борьба идет не просто так, а за души людей! За души, что может быть дороже, это я вам как опытный охотник за этим штучным товаром говорю. Что там у нас? Девочки соглашаются подписать Договор с Дьяволом. Для нас — отлично! А для них? А если они могли обрести рай? Вы не просто их лишили рая, вы еще обрекли их на адские муки, любезный! Они занялись черной магией, вызовом демонов и тому подобной ерундой, которая отнюдь не приветствуется в аду. И все, о чем говорилось в Договоре, идет на фиг. Это тоже ерунда? Душа майора — мелочь, мальчишек, которые на КПП убивали других мальчишек и умерли без отпущения: их души — всего лишь мелочь на игорном столе… Это вы так все видите, вам просто… А сами ради мелочной и несбыточной надежды готовы обречь сотни тысяч людей на смерть? Что вам даст портал, изрыгающий тьмы и тьмы демонов? Это подтолкнет людей к Богу? Это просто убьет.

Патриарх спокойно ждал, когда Круль замолчит.

И Круль замолчал.

— Кто вам сказал, что я собираюсь убивать сотни тысяч людей? Это вы только что придумали, любезный. Я не собирался даже устраивать резню, мысль о которой так возбудила Сигизмунда Петровича. Скажите, Ярослав, что заставило вашу службу заинтересоваться мной? Не слухи же и не интернат. Что-то конкретное. Что именно?

Круль не успел ответить, снова зазвонил телефон.

Патриарх молча поднес трубку к уху, послушал.

— Ничего страшного, — сказал патриарх и положил трубку.

— Что там? — спросил Иван.

— Небольшие проблемы с родами. Индивидуальные особенности плюс то, что у Зинаиды самый ранний срок беременности. Ничего, мне обещали, что минут через тридцать… У нас есть время. И у вас есть время ответить на мой вопрос. Отчего мною заинтересовались? Я имею в виду, больше, чем вытекает из моих социальных экспериментов?

— Службу — ничего, — сказал Круль. — Инквизицию. Инквизицию, да, заинтересовали ваши поиски. Изыскания в области старых книг. Вы же знаете, что за старыми книгами следят особо. И что за ними идет охота. Ваши люди вели себя чрезвычайно активно. Лондонская история произвела очень сильное впечатление даже на моего деда. Убивать ради старых книг по черной магии и некромантии… Вначале решили, что это кто-то из бешеных сатанистов. Принялись искать, выловили с десяток идиотов, но оказалось… В общем, потом вышли на вас.

— И решили проследить и выяснить, зачем мне все это. За мной вообще следили с интересом последние лет двадцать. Как только заполучили мою Библию…

— С апокалипсисом? — встрепенулся Иван, который не чувствовал уже всего своего тела.

— С апокалипсисом, — кивнул патриарх, и Ивану послышалось, как скрипнула, растягиваясь, кожа на шее старика. — Вы успели ознакомиться?

— Да. И мне показалось, что вы — плагиатор. Вы просто заполучили где-то текст старой Библии, вытащили оттуда последнюю часть…

— Именно, — снова кивнул патриарх. — Вы совершенно правы. И это связано с нашей сегодняшней встречей. В какой-то степени. Понимаете, мальчики, у меня хорошая память. И я помнил с юности, что входит в Библию. И я помнил, как стали исчезать старые, изданные до Возвращения Библии. И как впервые появились новоделы с изъятым Откровением. И я помнил, как мой танк ехал по дороге в бесконечной колонне бронетехники… В тот день. В день Возвращения.

За день до этого мы высадились в Хайфе. Докеры работали как проклятые, вытаскивая боеприпасы и машины из брюха нашего транспорта. А корабли все подходили и подходили, танкодесантные и обычные грузовые лайбы. Танки, пушки, ракеты, установки залпового огня. Одна за одной уходили колонны, казалось, что это одна колонна все никак не может закончиться. Ушли и мы.

Я сидел на башне, дороги, считайте, уже не было, только пыль, пыль, пыль… Мы шли за германской танковой бригадой, парни пили пиво и орали что-то людям, ошарашенно стоявшим вдоль дороги. Евреи, арабы… Я видел иудеев и мусульман, сейчас в это даже не верится. Мы шли почти без остановок, привалы делались только для заправок, если у танка или машины барахлил двигатель, их просто отгоняли на обочину и шли дальше. Мы ехали мимо них, а экипажи оставленных машин растерянно смотрели нам вслед. Потом мы подошли к Тер Мегиддо…

— Куда? — одновременно переспросили Иван и Круль.

— Тер Мегиддо, — повторил патриарх. — Я бы произнес еще одно слово, Армагеддон, но вы его не поймете. Для вас это всего лишь набор звуков. А для нас… Мы не говорили об этом, избегали разговоров о втором пришествии и конце света. Мы шли сражаться с Антихристом и дьяволом, согласитесь, это могло произвести впечатление… Те, кто не был крещен, крестились. Те, кто грешил, пытался грехи отмолить. Потом нам приказали рассредоточиться… Не рыть капониры или окопы, а разъехаться по долине, стать как можно плотнее, чтобы места хватило всем. Там даже арабские танки были, египетские, сирийские. Израильтяне подтянулись. Отдали приказ готовиться. Пошел слух, что Антихрист уже здесь, что его армия скоро обрушится на нас, а там уж и дьявол… Много чего говорили… Антихриста каждый из нас знал в лицо, его показывали по телевизору каждый день. Призывали на последнюю битву с ним, обещали, что вот уже скоро… Что эпидемии закончатся, что… много чего говорили. А мы успели произвести один залп. Я о моем танке, конечно. Кто-то, наверное, успел выстрелить дважды и трижды… Установки залпового огня врезали, понятное дело… Кто-то, может быть, даже видел врага в прицеле… Хотя я сомневаюсь. Да… А потом рвануло. Такого грохота я не слышал никогда, не слышал ни до, ни после. Было такое чувство, что взорвалось не там, возле горизонта, а внутри меня. Вот тут, — старик приложил сморщенную руку к груди. — И крик. Крик ворвался в мою голову и метался там, заставляя вибрировать кости черепа и заставляя кричать меня от боли и ужаса. Я выскочил из танка и побежал… Мы все побежали, потому что невозможно было услышать этот крик и остаться на месте. Мы бежали, бежали, падали и снова вскакивали… Где-то в глубине сознания билась мысль о том, что нужно остановиться. Если нет сил вернуться, то хотя бы остановиться, но крик гнал и гнал. Я смог заставить себя оглянуться. Я оглянулся и увидел, как что-то неимоверно тяжелое рушится на землю… уже рухнуло, и земля, ставшая вдруг жидкой, взметнулась к небу, и круги побежали по высыхающей на глазах почве долины, раздвигая танки и машины, сбивая с ног людей и заставляя вскакивать и бежать все быстрее и быстрее… Тогда каждый из нас был уверен, что ничего более странного не может быть. Ничего. Я спрашивал у парней… А потом пришло Возвращение, над Иерусалимом возникла Игла, небо свернулось подобно свитку… И я стал ждать Страшного суда. И построения золотого города и Царства Божьего на Земле. И ничего этого не было. Не было, представляете? Вы не можете себе этого представить, не можете. Это несправедливо!

Патриарх замолчал, глядя перед собой. На скулах у него проступил лихорадочный румянец, пальцы дрожали, а по щеке сбежала слеза.

— Армагеддон, последняя битва началась, но не закончилась. Дьявол не был повержен, мертвые не восстали. Исчезли мусульмане, иудеи, буддисты, индуисты — многие исчезли, оставив только истинно верующих и безбожников. И жизнь пошла дальше, словно и не было ничего. Появилась Служба Спасения со своими Договорами… Я понял, что Армагеддон просто решили вычеркнуть из истории, будто его и не было. Переписывались книги, в которых мелькало запретное слово на букву «А», если не получалось переделывать — уничтожали. Инквизиция поработала тогда славно. Человечество снова вели по пустыне, ожидая, когда умрет последний из тех, кто помнил об Армагеддоне и апокалипсисе. Моисею понадобилось сорок лет, а нам… Я жив до сих пор. И я нашел… Нашел способ вырвать человечество из этого замкнутого круга. Дьявол каким-то непонятным образом сбежал с поля битвы, Антихрист погиб, но никому не известно, кто его убил. И как это произошло. Господь должен был явиться на Землю во второй раз для того, чтобы победить окончательно. Сразить Антихриста и повергнуть дьявола. Но не смог сделать этого. Правда, странно? Господь, всемогущий Господь не смог? — Старик смотрел на свои ладони, будто там было написано что-то важное, там объяснялось, как решить эту загадку, победить там, где господь ничего не смог сделать. — Я стал искать… Искать способ вывести дьявола на землю, заставить его предстать перед Господом и дать Господу осуществить пророчество. Пусть Антихрист погиб от неизвестной руки, но дьявол… дьявол прячется от гнева Господня, не выходит на свет… Он знает, что как только он выйдет, то будет уничтожен. И он прячется… Но я… Я нашел средство его вывести наружу. Я нашел описание обряда, расшифровал записи. Всего два года назад. Поначалу я действительно верил в проект «Ной», почти как Сигизмунд… Но потом, когда описания были расшифрованы… Обряд не откроет портал. Не вызовет даже демонов. Он призовет дьявола. И дьявол не сможет ни отказаться прийти, ни отказаться выполнить приказ. Сразиться с Господом.

— Ты сошел с ума, — сказал Иван.

— Я? Я совершенно нормален. Совершенно нормален. Совершенно. Через несколько минут…

Телефон зазвонил.

— Да? — сказал патриарх. — Хорошо. Как только она сможет — начинайте.

Осторожно, будто стеклянную, старик положил трубку на телефон.

— Меня никто не остановил, — улыбнулся патриарх. — Никто. И вы не сможете меня остановить. Люди… каждый из тех, кого я использовал, искренне верили в свое. Каждый в свое… А в результате… в результате получилось то, что решил я… И мое место будет в первом ряду перед рингом. Если бы стало точно известно, что именно я задумал, меня бы уничтожили. Дьявол, Инквизиция, Орден Охранителей объединились бы…

Старик замер, глядя на Ивана и Круля.

— Вот и я говорю, — тихо сказал Круль, — мы с Иваном — очень странная пара. Мы неизбежно должны были привлечь внимание. Одержимый Инквизитор, бывший оперативник Ордена Охранителей, и Старший Администратор, прикидывающийся телевизионщиком. Любой бы подумал, что наша главная задача — вывести демона на позицию удара, уничтожить того, кто готовится посягнуть на дьявола. Вон даже Ваня так подумал. Правда, Ваня?

— Еще как, — сказал Иван сквозь зубы.

Он уже не мог терпеть боль, ловил себя на том, что скулит сквозь зубы, и ничего не мог с этим поделать. Иван лег щекой на ковер и закрыл глаза. Звуки долетали до него, но нужно было приложить усилия, чтобы понять их смысл.

Иван действительно подумал, что должен был доставить демона к главному, к тому, кто стоит за всем происходящим. Доставить и расслабиться, чтобы не мешать. Но оказалось, что это не так. Демон отказался драться, демон позволил себя сковать. Теперь, даже если он по-пытается вырваться, наручники не выпустят. Или задержат достаточно долго, чтобы тело Ивана успели расстрелять. И дело тут не в силах демона, проблема в слабости человеческого тела. Он скорее сломает кости, чем разорвет наручники.

Если дьявол планировал нечто подобное, то ничего у него не вышло. Демон переиграл своего шефа. И обряд будет проведен, хочет этого Иван или нет. И дьявол явится из своего уютного ада, чтобы выполнить нелепый приказ вступить в единоборство с Богом… И проиграет.

Ивану было плохо. Он не понимал, что происходит, все его тело болело и горело, словно в огне.

— Случайности, — сказал Круль. — Здесь слишком много случайностей произошло. Не находите?

— Что вы имеете в виду? — Голос патриарха чуть-чуть дрожал. Дребезжал, как надтреснутая чашка.

— Случайно Ивана перевели в Инквизиторы. Исключительно для того, чтобы заслать его куда подальше и спасти его от наказания. Случайно мы заехали в Тер Мегиддо… Случайно Иваном овладел демон. Странный демон, не стремящийся убивать и разрушать, а тихонько притаившийся в глубине его тела и ждущий своего часа. Лишь иногда подталкивающий… очень осторожно подталкивающий Ивана к каким-то поступкам, незначительным и мелким. Подобрать мальчишку, которого били добрые христиане… Мальчишку, который носит такую вызывающую куртку, который так явно заигрывает с дьяволом, что никому и в голову не приходит заподозрить подвох. А то, что присутствие мальчишки спасло жизнь Ивану Александрову, — это списывается на совпадение. Кто серьезно относится к мальчишке? Ведь это только ваши дети — оружие, надежное и безотказное, только вы можете придумать страшный секретный план и осуществить его. Мальчишка ведет себя вызывающе, тырит у своего благодетеля несколько пакетов со Святой Землей и, кажется, готов расплачиваться ею за низменные земные удовольствия… И куртку он свою не отдает только из вредности и глупости характера, а не потому, что рисунок на ее спине выложен такими замечательными заклепками. Обычными заклепками, которые, понятное дело, просто заклепки и не могут оказаться, скажем, взрывателем… Откуда, скажите на милость, такие взрыватели у обычного мальчишки? Да и что ему этими взрывателями подрывать-детонировать? Что? Уж не Святую ли Землю из пакетов, опечатанных настоящей печатью Инквизиции? А то, что химия позволяет устраивать разные фокусы, делать, например, термит или взрывчатку внешне похожими на обычную глину, это может, конечно, прийти в голову, но ведь не у такого мальчишки в руках. Да еще из сумки Инквизитора. А тот, бродяга, оставляет свою сумочку с землей где попало, и каждый может убедиться, что это только земля. Ценная, безумно дорогая, но всего лишь земля. — Круль перевел дыхание. — Я вас не слишком утомил? Я мог бы еще продолжить, что мальчишка взял и из сугубо меркантильных соображений устроился работать в медицинском блоке интерната. По чистой случайности у него на сегодня выпало дежурство и, опять-таки, случайно, его не нашли, когда стали всех сгонять в зал. Куда он денется, простой пацан? Так ведь? Вы ведь всех молодых предавшихся мамаш сведете в одно помещение вместе с детьми. Им так проще будет работать ножом. И контролировать их легче, правда ведь? А если тот мальчишка, безголовый сатанист, уже успел то помещение заминировать теми самыми пакетами с землей? И установить в каждом заклепку из куртки. И ему остается только дождаться, когда последнюю женщину приведут на место обряда… И рвануть все это… — Голос Круля усиливался, становился громче, заполнял собой кабинет и заставлял вибрировать стекла. — Вначале — взорвать коридор, чтобы гарантировать себя от ненужных посетителей.

Над головой Ивана оглушительно рвануло. Вылетели стекла из окна, обрушились на пол, Круль заорал от боли — его, кажется, зацепило.

— Потом, — крикнул Круль, — взрывается распределительный щит, и свет в интернате гаснет…

Рвануло чуть глуше, чем первый раз. Но свет мигнул и погас.

— И телефон… — прокричал в темноте Круль.

Совсем негромкий взрыв, так, словно хлопушка по сравнению с первым и вторым.

— Нужно бежать! — кричал Круль. — Нужно торопиться, может, еще есть время, чтобы успеть остановить мальчишку… Не дать ему уничтожить матерей и деток, которых матери собираются убить.

Иван слышал, как патриарх вскочил с кресла, побежал к двери, как что-то щелкнуло, негромко, как выключатель. Раздался стон, и что-то тяжелое рухнуло рядом с Иваном, холодная рука ударила Ивана по лицу.

— Я быстро, — услышал Иван голос Круля. — Подожди секунду. Я быстро…

Иван услышал, как щелкнули наручники на Круле. Потом почувствовал, что Круль снимает наручники и с него.

— Встань и иди! — торжественно приказал Круль, Иван хотел послать предавшегося подальше, сказать, что не сможет не то что идти, даже стоять не сможет, но неожиданно для себя самого встал, легко вскочил па ноги.

Дверь в кабинет распахнулась, на пороге появился Крыс. Даже в темноте Иван рассмотрел его лицо, каждую черточку и морщину. В руке Крыс держал «вальтер», но был старик всего лишь человеком, не мог видеть в кромешной темноте, как Иван.

Круль поднял загипсованную руку, снова раздался щелчок, и на груди Крыса появилось пулевое отверстие. Иван бросился вперед и успел подхватить падающее тело. Осторожно положил его на пол. Обыскал карманы, вытащил свой «умиротворитель», передал через плечо «вальтер» Крулю.

В коридоре кричали, слышались детские крики и доносились отрывистые команды. Кто-то требовал выводить всех на улицу, кто-то орал, что клиника горит, что нужно бежать туда…

— Значит, так, Ваня, — сказал Круль. — Теперь твоя очередь. И твоего демона. Если через десять минут после первого взрыва ты за Всеславом не придешь, он подрывает основной заряд — он, женщины и дети. Мне плевать на женщин и их детей, мне нужен мой сын. Понял?

— Сын?

— Полагаешь, я мог доверять кому-нибудь чужому?

— Ты ведь меня подставил, Круль… — сказал Иван.

— Я знаю, — кивнул Круль.

— Ты мог все это предотвратить…

— Не мог, — ответил Круль. — Все шло так, как должно было идти. Мои ребята знали, что шансов выжить у них нет. Почти нет. А Всеслав был готов погибнуть, чтобы спасти тебя.

— Меня — ради чего? Я же только оболочка для демона…

— Ты должен был оказаться здесь.

— Кто так решил?

— Дьявол так решил. Дьявол! Понимаешь?

— Так это все — смерти, и смерти, и смерти только для того, чтобы не допустить обряда? Патриарх был прав, а мы сейчас помогли дьяволу уцелеть? — Иван сунул пистолет в карман, схватил Круля за горло, и демон даже не попытался ему помешать. Иван видел, как лицо Круля наливается кровью, чувствовал, как пальцы предавшегося беспомощно скользят по рукам Ивана и не могут их разжать.

Иван оттолкнул Круля.

Тот ударился спиной о стену, покачнулся, но удержался на ногах.

— Время, Иван! — хрипло сказал Круль. — Он может не дождаться.

— А я и не пойду! Не пойду! Пусть демон перехватывает управление и тащит мое тело за твоим сыном. Я не желаю, чтобы мной помыкали… Чтобы меня использовали вслепую, чтобы… мной командовал дьявол…

— Я тебя прошу, — сказал Круль так тихо, что только с помощью демона Иван разобрал слова. — Мой дед… Ты же его знаешь… И отец Серафим… Они знали о том, что здесь может произойти. И они пошли на сделку с дьяволом, они считают, что так нужно… Понимаешь? Так нужно…

Ивану могли соврать. Могли заставить действовать вслепую. Но его просили. И демон не вмешивался в их разговор с Крулем.

— Зачем я шел сюда? — спросил Иван. — Зачем меня вели? Только для того, чтобы вытащить Всеслава?

— Нет. Не только для этого. Вернее, мой дед и в Инквизиции, и в Ордене — все были уверены, что ради этого. Но я… я думаю, что ради чего-то еще… И я прошу тебя… Прошу…

Иван шагнул из кабинета.

Первый шаг был самым тяжелым. В груди клокотало, Ивана била злость и ненависть. К себе, к дьяволу, к Крулю, ко всему этому миру.

В коридоре метались люди. Для них в помещении царила кромешная темнота. Иван видел все ясно, словно днем. Он легко уклонялся от бегущих вслепую детей и взрослых, поднял и поставил мальчишку, который упал под ноги толпе.

Иван спохватился, что не знает, где именно клиника.

«Второй этаж, по коридору до перехода», — прозвучало в мозгу. Иван побежал.

На втором этаже все было затянуто дымом. Переход был обвален, бетонные плиты висели на арматуре, Иван прыгнул, получилось легко, даже с запасом.

«Направо», — Иван повернул.

Коридор горел, что-то горючее, видимо, разлилось по полу, голубоватые языки пламени танцевали на полу, огонь стекал по стене, летели искры. Дальше огонь стоял стеной.

«Там, в глубине». Иван замер.

Жар бил в лицо.

«Мы сможем».

Иван оглянулся — черный дым стелился по коридору.

«Осталось две минуты».

Иван шагнул вперед, закрывая лицо руками. Огонь лизнул кожу, стало очень больно. Так больно, что Иван закричал. Он шел сквозь огонь и кричал. Кожа на руках и лице пузырилась, сползала клочьями, заживала, и все повторялось снова.

Он не помнил, как вытащил Всеслава. Не помнил, как дважды возвращался в операционную за детьми. Не помнил, как не смог вернуться за женщинами. Или они отказались выходить. Или они не отдавали ему детей, и он убил женщин.

Иван не помнил.

Он пришел в себя на вершине небольшого холма. Солнце уже почти поднялось из-за горизонта.

Иван сел, огляделся. Вдалеке виднелись строения интерната. Над ними вился дым, но уже белесый, несерьезный.

На дороге, возле холма, стоял автобус.

Открылась дверь, и из автобуса выбрался Тепа. Помахал рукой, подзывая. Иван посмотрел на свои руки — чистые, словно и не горели они недавно. С одеждой было хуже. Иван был совершенно голым, у ног лежал замызганный комбинезон.

Тело слушалось, хотя каждое движение отдавалось болью.

Одевшись, Иван медленно спустился с холма.

— Привет, — сказал Тепа. — А я не поверил этому Администратору… Думал, ты помрешь там. У тебя ведь все лицо сгорело, кость была обугленная. А сейчас — нормально…

Иван ощупал свое лицо. Действительно — нормально.

— Где Круль? — спросил Иван.

— Уехал. Сразу, как выбрались и как только мы затащили тебя на холм… Просил передать записку. — Тепа вытащил из кармана куртки сложенный вчетверо тетрадный лист.

Иван взял его, повернулся спиной к водителю. Открыл.

— «Привет, Иван! Извини, что не смог тебя дождаться. Думаю, с тобой все будет в порядке. Только постарайся не возвращаться ни в Инквизицию, ни в Орден. Никто тебе не поможет. Нет, Договор всегда для тебя готов, имей в виду. Самые льготные условия. И я бы тебя уже уболтал, если бы не запрет моего шефа. Прямой и недвусмысленный. Ты ему нужен свободным и независимым, я полагаю. Связь через любой офис Службы Спасения. Если понадобится помощь, убежище или деньги — Администраторы помогут…»

Иван оторвал взгляд от листа бумаги, посмотрел вверх, на небо.

Какая-то крупная птица медленно кружила, не шевеля крыльями.

— «Степан обещал помочь с одеждой, деньгами… В общем, он отдаст тебе твои вещи, те, что уцелели. Теперь о важном и болезненном. Демон уйдет, как только ты сможешь жить без него. Тебе будет очень больно. Поначалу. Вот, пожалуй, и все. Я тебя найду. Обязательно. Порешаю тут вопросы и найду. От Всеслава тебе привет».

И подпись внизу. «Круль».

Иван спрятал письмо в карман.

— В Новый Иерусалим тебе, пожалуй, нельзя, — сказал Тепа. — Я тебя, пожалуй, к Дальнему озеру отвезу, там есть домик. День-два побудешь, пока я вещи твои подвезу. Лады?

— Лады, — сказал Иван и поднялся в автобус.

Сел на свое место. Увидел рядом книгу, завернутую в серую бумагу.

— Это Сигизмундова книга, — сказал Тепа зачем-то. — Он ее здесь забыл.

— Я возьму себе? — спросил Иван.

— Да, пожалуйста, у нас этого добра…

Тепа тронул автобус с места.

Вот и все, подумал Иван.

Все просто, когда знаешь результат. Его снова использовали. Нужно было, чтобы кто-то доставил Всеслава к самому моменту торжества. А потом — вытащил его из огня. И лучше всего на эту роль подошел Иван Александров.

Добрый друг Ярослав Круль организовал подселение демона, чтобы Иван не загнулся по дороге и прошел сквозь огонь. Что хотел Марк?

А кого интересует, что именно хотел сбежавший из Игольного ушка мусульманин? Его тоже использовали, да еще и убили. Книга? Апокалипсис?

Замечательная наживка для непрощенного бывшего оперативника Ордена Охранителей, склонного к копанию и саморазрушению. Он честно думал, что найдет нечто важное и загадочное… Настолько важное, что ради этого можно умереть… Или посвятить этому всю жизнь.

Оказалось, что ничего подобного не произошло. Он снова убивал, помогал убивать, видел смерть и мучения, густо замешанные на обмане и слепоте. А теперь выброшен за ненадобностью…

«Не все так просто», — прозвучало в голове.

Иван замер.

— Тогда зачем я ехал сюда? — спросил Иван.

Марк засмеялся.

— Ты забыл одну важную штуку… Нет, я понимаю, что тебе было некогда, но все-таки… Напрягись, вспомни.

— Пабло Астуриас, — медленно, через силу, проговорил Иван.

— Поначалу хотели, чтобы ты встретился с ним лично. Вначале — со мной. Потом — с ним. И заодно прочитал Откровение. После того как меня убили…

— Не тебя, — оборвал демона Иван. — Марка.

— Да, не меня, — согласился Марк. — Ты уж извини…

— Сними личину, — посоветовал Иван.

— Извини, не могу. — Марк развел руками. — Условия игры не позволяют.

Сон на этот раз получился простой. Иван никуда не перенесся из автобуса, все так и сидел на своем месте. Марк сидел через проход от него. Только водительское место было пустым.

— Ладно, — сказал Иван. — Теперь я знаю, что Откровение вырезано из Библии. Я знаю, что последняя битва сорвалась. Что мне с этим делать?

— Это хороший вопрос, — одобрил Марк. — Всему свое время, Иван Александров. Ты смог узнать гораздо больше, чем те, кто был до тебя. Гораздо больше. Хотя и подходил для этого гораздо меньше других. Но они погибли, а ты — жив. Давай сделаем это хорошей традицией?

— Я устал.

— И это понятно. Нужно немного потерпеть. Совсем чуть-чуть.

— Как их звали? — спросил Иван.

— Кого? Тех, кто был до тебя? Петр, Павел, Яков, Иуда, Лука, Марк, Фома…

— Замолчи!

— Ты сам попросил.

— Можешь объяснить, что же произошло там, в интернате?

— Тебе официальную версию?

— Мне правду!

— Можно и так. — Марк почесал переносицу. — Был человек, который всем мешал. Нет, не аду, хотя… и аду тоже. Этот человек умудрился восстановить уничтоженную часть Библии. Нет, никто бы не поверил в то, что Откровение было в Библии всегда. Ты бы тоже не поверил, если бы не видел книгу Марка… А еще этот несносный человек настолько преисполнился гордыней, что решил сделать то, чего не смог… или не захотел сделать Господь. А еще он нашел описание обряда, вызывающего дьявола на землю и заставляющего его выполнить любой приказ. Полагаешь, этого недостаточно для того, чтобы человека уничтожить? Последнего свидетеля забытой войны. Не верящего в то, что Армагеддон был, а точно это знающего.

— Так обряд существует?

— А этого никто не знает. Даже Иона этого не знал наверняка. Он все подготовил, верил, что все получится… Только иногда веры недостаточно. От веры не зависит, получил он настоящие рукописи или тщательно сделанные фальшивки, способные только насмешить повелителя ада… — Марк улыбнулся, но как-то печально. — И кто знает, может, все это, все смерти, весь кошмар Нового Иерусалима, были задуманы и созданы только для того, чтобы один бывший оперативник поверил в невероятное и сам — понимаешь? — сам захотел докопаться до истины.

— Я… Я не захочу!

— Это неправда. Знаешь, какой самый страшный вид лжи? Ложь самому себе… — печально сказал Марк.

— Круль написал, что ты уйдешь.

— Это правда. Как только ты проснешься — меня с тобой не будет.

— И будет очень больно?

— Еще как! Но ты вытерпишь. Так что — нам скоро прощаться. Вот ты ответишь на мой вопрос, и мы расстанемся. Хорошо?

— Хорошо.

— Ты был в Тер Мегиддо… Ты видел, как легко дьявол может наводнить землю демонами. Видел?

— Видел.

— И что это значит, по-твоему?

Иван задумался.

— Живее, у нас мало времени…

— Если дьявол это может, но не делает, это значит, что он не хочет?

— Молодец! — воскликнул Марк.

Или демон.

Или кто он был на самом деле.

— Ты очень странный демон, — сказал Иван.

— А если я скажу, что я не демон? — спросил Марк.

— И я должен буду тебе поверить?

— Да.

— Почему?

Марк ответил.

Иван недоверчиво покачал головой. Потом засмеялся.

— Ты хочешь сказать…

— Я не хочу сказать, — возразил Марк. — Я сказал.

— Подожди, — спохватилсяИван. — Если для дьявола было важно, чтобы я встретился с Пабло Астуриасом, а эта встреча не произошла, это значит, что дьявол проиграл?

— Это ты сказал, — усмехнулся Марк. — А сейчас — извини. Мне пора уходить.

— А почему я должен тебе верить? — спросил Иван.

Марк ответил.

И Марк исчез.

Иван закричал.

Боль последних дней пришла к нему, властно спеленала и швырнула в огонь.

Ребра трескались и крошились, плоть пузырилась, закипая, и запекалась угольно-черной коркой, пуля дробила кость, сердце задыхалось, а легкие заполнялись болью…

Иван упал с сиденья на пол, его тело билось, как бьется рыба, вытащенная из воды. Сквозь зарево боли Иван увидел, как Тепа склонился над ним, потом исчез.

Потом — через тысячу лет — появился снова. Потом пришла Катерина и оставалась возле Ивана тысячу лет, вытирала ему лоб, давала пить.

Вода, попав на горящие губы Ивана, испарялась, но Катерина приносила снова.

Иван что-то говорил. Что-то кричал. Обвинял, требовал, каялся…

Боль не уходила. Боль оставалась с ним бесконечно долго. Так долго, что Иван стал забывать, как это — быть без боли.

А потом, когда Иван понял, что так будет вечно, что это и есть ад и его муки, боль исчезла. Превратилась в испарину на лице.

И оказалось, что Иван лежит на деревянной кровати и смотрит в дощатый потолок.

Иван решил, что можно попробовать встать.

У него получилось.

Пол был застелен медвежьей шкурой, Иван встал и удивился, что мир — незыблем, что бревенчатые стены — не качаются, что небо за окном не идет складками и морщинами. Озеро в нескольких шагах от дома было покрыто рябью, но это не от боли, а от ветра.

Иван оделся, вслушиваясь в пустоту внутри себя.

Все. Ему больше нечего делать. Не к чему стремиться. Все уже произошло. Теперь осталось только…

Что, собственно, ему осталось?

Ждать, когда придут отнимать у него жизнь? Решить, стоит ли посвящать ее остаток тому, чтобы продлить на день-другой свое существование?

В углу комнаты стояла сумка Ивана. На столе лежали «умиротворитель» и патроны. В углу стоял «призрак».

На стенах висели фотографии.

Тепа с громадной рыбой в руке. Тепа, попирающий ногой поверженного кабана. Тепа, сидящий на корточках возле убитого лося. Тепа один. Тепа с мужиками. Тепа…

Иван присмотрелся, не поверив сразу своим глазам.

Рядом с Тепой, положив ему руку на плечо, стоял Марк. Только прическа у него была другая, не та, что в Тер Мегиддо. И на шее висел крестик. Его было хорошо видно в расстегнутом вороте рубашки.

Марк?

Иван снял со стены рамку, вынул фотографию, заглянул на оборот.

«Я и Пашка Астуриас», — было написано на обратной стороне фотографии.

Я и Пашка Астуриас.

То есть Пабло Астуриас и мусульманин Марк были близнецами? Или тут было что-то другое?

Иван повесил снимок обратно на стену.

Ты забыл одну важную штуку, говорил Ивану демон во сне. Ты должен был встретиться с ним. Вначале с Марком, потом с Павлом.

Не поговорить, нет, понял Иван. Он должен был увидеть его, понять, что… Что он должен был понять? Не понять, а захотеть понять. Захотеть!

Я не захочу, сказал во сне Иван. И попытался произнести это снова. И не смог.

Он хотел понять. Он должен был узнать, как так вышло, что в его мире и в мире Марка появились два совершенно одинаковых человека. И к чему здесь Откровение.

И…

За окном послышался звук мотора.

Иван, не задумываясь, взял со стола «умиротворитель» и вышел на крыльцо.

Автобус, кренясь набок, медленно подполз к забору, окружавшему избу. Окна в автобусе были занавешены.

Открылась, лязгнув, дверь.

Наружу выбрался Тепа, небритый и озабоченный. На плече у него болтался автомат.

— Привет, — сказал Иван.

— Очнулся, — удовлетворенно произнес водитель. — А я уж и не знал, что делать…

— А что случилось?

Тепа достал из кармана мятую сигаретную пачку, попытался закурить, но руки тряслись так, что он долго не мог попасть огоньком зажигалки на конец сигареты.

— Хреново все… — Тепа, наконец, закурил, глубоко затянулся и замер, опершись о невысокий забор. — Все совсем плохо… Понимаешь, после смерти Патриарха и Сигизмунда народ словно с ума сошел… Кинулись мужики в Люциферовку, чтобы, значит, разобраться с предавшимися, из-за которых все и произошло… Только предавшиеся… Я и не думал, что у них может быть столько оружия. И не стали предупреждать, в воздух палить… В упор на лесной дороге. Считай, полтора десятка наших там и осталось.

Тепа докурил сигарету и, загасив окурок о доску, спрятал его в карман пиджака.

— Вот тут и завертелось. Солдаты, те, что наши, интернатские, подписались за нас, остальные после смерти комбата разошлись кто куда, по домам… Из города никого не прислали, там тоже… началось. — Тепа потер ладонью щетину на щеках. — В общем, война идет гражданская в полный рост. Такие дела. И не только у нас. И в Европе, говорят, и в Америке. Даже в Иерусалиме, сказывали, стрельба.

Иван стоял на крыльце, опустив руки, и слушал.

— Так я это… — Тепа глянул виновато на Ивана. — Попросить тебя хотел.

— Что?

— Я не могу сам уйти. Люди здесь, пойми… Остановить я не смогу, но притормозить хотя бы… А их оставлять нельзя. Такие дела. Увести их нужно. А кроме тебя, вроде бы и некому. — Тепа мотнул головой в сторону автобуса. — Сможешь?

Иван прошел мимо Тепы, поднялся по ступенькам, заглянул в салон.

Женщины сидели плотно, по три на двухместных сиденьях. Несколько — на полу. Беременные. У кого живот выпирал сильно, у кого — поменьше. У некоторых был едва заметен.

— Беременные, — сказал Тепа. — Нельзя им тут оставаться, пойми. Детей мы еще кое-как в интернате прячем, а их…

— Я понимаю, — медленно произнес Иван.

В автобусе пахло серой.

— Я понимаю, — повторил Иван. — Сделаю что смогу.

— Автобус водить умеешь? — спросил Тепа, когда Иван сходил в избу за вещами и вернулся к автобусу.

— Справлюсь, — сказал Иван.

— Ну и ладно. А я пешочком вернусь домой. Там, сзади, в автобусе еда на неделю, одеяла, аптечки… Что смог. Бензобак полный и еще канистр штук десять.

— Хорошо, — сказал Иван.

— Ну бывай. — Тепа протянул руку, Иван ее пожал. — Не поминай, если что…

Тепа резко повернулся и пошел в лес, не оглядываясь.

Иван вошел в автобус, сел за руль.

Все-таки есть смыл в его жизни. Есть. И так просто его жизнь не отпустит.

Иван завел двигатель.

Женщины молчали.

Вывезти женщин в безопасное место, подумал Иван, а потом… Потом есть тема для серьезного разговора. Найдет он Круля и попытается договориться через него или просто пойдет напрямую…

Он помнил последнюю фразу, сказанную ему демоном во сне. Он очень хорошо ее помнил.

«Почему я должен тебе верить?» — спросил Иван.

— А потому, что я никогда не вру, — ответил Марк.

Или тот, кто им притворялся.

Оглавление

Глава 01

Глава 02

Глава 03

Глава 04

Глава 05

Глава 06

Глава 07

Глава 08

Глава 09

Глава 10

Глава 11