Висельник [Алексей Иванович Слаповский] (fb2) читать постранично

Слаповский Алексей Висельник

Алексей Слаповский

Висельник

Самое удивительное, что история,

рассказанная им, оказалась правдивой.

Вальтер Скотт. "Айвенго"

То, что я убью ее, - дело решенное.

Способов убийства при всем их кажущемся разнообразии - два.

Первый - когда убиваешь сам, второй - когда кто-то убивает по твоему заказу.

Я знаю тех, кому можно заказать убийство - и недорого. Да хоть бы и дорого, средствами я располагаю вполне. Но связываться с подрядчиком значит, стать зависимым от него. Можно, конечно, заказать через посредника, если доверяешь ему. Но и тут будешь зависеть - уже от посредника, к тому же нет человека, которому я доверял бы хотя бы наполовину от требуемой, так сказать, критической массы доверия. Любой продаст.

Поэтому лучше всего убить самому - при том, что я нормальный человек, у меня нет сладострастной необходимости слышать крики жертвы и видеть ее кровь. Мне нужно убийство как таковое, мне нужно, чтобы она умерла, - чтобы вспоминать о ней с нежностью и любовью, чтобы печалью, тоской своей опять попробовать соприкоснуться с этой жизнью.

Итак, способов убийства два, подвидов тоже: а) инсценировка самоубийства; б) несчастный случай.

Это будет несчастный случай.

Это произойдет в ее день рождения.

Падение с девятого этажа. Внизу - асфальт. Шансов на выживание практически нет.

Я созову гостей. Я глаз с нее сводить не буду - муж, упоенный своей молодой красавицей женой, гордящийся ею. Всем станет завидно, хорошо и грустно. Потом она захочет выйти на балкон. Я знаю, как сделать, чтобы она захотела выйти на балкон.

Потом она - кураж после шампанского - захочет вскочить на перила, она ведь любит чувство опасности. Я не успею ее остановить, не успею поддержать И она упадет. Я ворвусь в комнату - онемевший. Дикие глаза, трясущиеся руки. Все замолчат. Посмотрят на открытую балконную дверь. И всё поймут. Побегут вниз. Я - последним. Они столпятся вокруг нее. Я буду стоять в стороне. И вот кто-то, скорее всего Чикулаев, врач, решится, скажет. Отворачивая глаза в сторону, тихо скажет. Ее нет.

Я не смогу подойти. Я не смогу смотреть на нее такую. Я сяду на землю, закрыв лицо руками, и буду сидеть так долго. Приедет "скорая", приедет и милиция, меня будут расспрашивать, а я буду молчать. Чикулаев поднесет мне стакан коньяку. Я выпью не поморщившись, как воду. И только тогда, запинаясь, по слову в полчаса, сумею рассказать досужему милиционеру, как это все случилось. И опять уйду в молчание.

Это не будет молчание ради спасения, это не будет нарочитое молчание. Я знаю, что замолчу, чтобы сохранить в себе - ее. Чтобы не касаться ее словами, не говорить о ней. Сколько продлится мое молчание - не знаю. Общая молва: психический шок. Он ее так любил. Страшная история, нелепая смерть. Он ее так любил!.. Но рано или поздно придется вернуться к делам. Что ж, я вернусь - а может, и сразу после похорон займусь делами, но молча, молча. А потом постепенно начну говорить. Я буду говорить о ней сквозь зубы (скулы сводит судорогой), с сухими глухими глазами, буду говорить о ней с приятелем врачом Сашей Чикулаевым, буду говорить с подлецом-компаньоном Станиславом Морошко, буду говорить со школьным другом Лешей Хворостовым, буду говорить с теми случайными женщинами, что окажутся возле меня ночной порой, - пусть понимают, что такое есть они и что такое была она, пусть пытаются утешить горячей любовью, - но лишь кожа будет горяча, остальное - хлад.

Лучшему художнику я закажу ее портрет - и он будет перенесен на гранитное надгробие. Она будет похоронена не на загородном новом кладбище (его все еще называют так, хотя ему уже лет пятнадцать), где необозримые кварталы могил соседствуют с воняющей птицефермой, а на старом, которое почти в центре города, проезжающим мимо и не знающим покажется, что это роща или парк - за деревьями и кустами не видно оград, крестов и памятников. Ходили слухи, что его снесут, поскольку многие родственники упокоившихся здесь сами померли и некому ухаживать за могилами. Не снесут, я это знаю из достоверных административных источников. А на месте заброшенных могил потихоньку-помаленьку появляются новые. Хоронит своих близких высшее городское начальство - несмотря на демократические времена, хоронят люди со связями, хоронит, конечно, мафия. Я - из тех, кто со связями, я деловой человек, делец - и это слово мне больше нравится, чем, видите ли, бизнесмен. Грубее, да, проще - но точно и по-русски. Жаль только, что придется хоронить ночью, тайком. Но зато потом не нужно ехать за город к этому курятнику, где живые всегда во множестве возятся вокруг мертвых, можно будет прийти даже пешком - кладбище близко от моего дома - и посидеть среди деревьев возле могилы, уединенно, тихо, слушая шум листвы, взглядывая иногда в голубое небо, глядя на ее лицо - спокойное, застывшее в граните, но слишком еще памятное, слишком живое - даже если это будет через десять лет.

И уйти выплакавшимся (заранее хочу этих слез, предвкушаю), просветленным - и, конечно, уже без тех